Недавно я запаздывал со сдачей рукописи своему издателю. Каково было мое оправдание? В общем и целом, одно из самых популярных в Америке: у меня не было «времени». Давайте исследуем это оправдание. Почему нам кажется, то у нас ни для чего нету времени, меньше всего для молитвы?

Я все время чувствую себя виновным из-за этого, и предпологаю, что большинство из вас тоже. Я думаю, само большое наше препятствие в отношениях с Богом(после греха, разумеется), это «отсутствие времени».Если бы я отдавал моим детям столько времени, сколько отдаю Богу, я мог был бы преследуем по обвинению в плохом обращении с детьми. Если бы я проводил настолько мало времени с женой, сколько я провожу с Богом, она бы имела все оснвания для того чтобы покинуть семью и развестись.

Мы все знаем из опыта, что когда мы отдаем Богу наше время, мы счастливы. Когда мы обманываем Бога, мы также обманываем себя. Мы знаем это из тысячи повторяющихся экспериметов. Но несмотря на это мы мы продолжаем убегать от Бога, от союза с Богом, от молитвы, как если бы она была горьким лекарством. Мы настолько боимся тишины и уединения, необходимых для личной молитвы, что отдаем их нашим самым ужасным преступникам, которых наш разум может постигнуть – «одиночному заключению».

Почему нам кажется, что у нас меньше времени, чем было у наших предков? Ведь на самом деле в нашем распоряжении одинаковое количество времени: двадцать четыре часа каждый день. Технологии должны были дать нам дополнительное время. Наши жизни дллжны были сочиться свободным временем. О, все эти устройства, призванные сохранить наше время! До настоящего момента они делали обратное действие. Чем больше такого рода устройств мы имеем, тем меньше у нас времени.(Единственный путь получить время — повернуть стрелки часов назад, не вперед!). Так что же пошло не так?

У наших пра-пра бабушек очень много времени уходило на ручное полоскание белья, мы же просто нажимаем кнопку на стиральной машине. Нашим предкам приходилось выращивать, ловить и резать свою собственную еду, мы же просто хотим за покупками в супермаркет, открываем микроволновку, и опять же нажимаем кнопку. Несмотря на это, мы гораздо больше гонимся за временем, чем наши предки. Почему?

В большинстве древних культур, богатые, для выполнения ручной работы имели рабов, что позволяло им наслаждаться всеми преимуществами свободного времени. Сегодня машины нам заменили рабов, но при этом у нас меньше свободного времени, не больше, как могло бы показаться. Почему?

Здесь не место ставить общую оценку болезням нашего общества(хотя наводящие мысли есть у Блеза Паскаля, в его труде «Мысли», особенно про «Развлечения»). Но здесь ввполне уместно спросить, что мы говорим в оправдание, когда мы не молимся. Я думаю также что эта оценка имеет множество областей применения.

«Все наше существо начинается с нашими мыслями, оно движется одновременно с нашими мыслями, и заканчивается, когда наши мысли заканчиваются». Таково мудрое изречени Будды. Начнем с наших мыслей(курсив автора) о времени. У нас нету времени на молитву, потому что неверны наши мысли о времени и молитве.

Мы ставим время и молитву в обратное отношение. Мы думаем, время определяет нашу молитву, но на самом деле, молитва определяет наше время. Мы думаем, что нехватка времени причина недостатка молитвы, на самом деле наш недостаток молитвы — причинан ехватки времени.

Когда маленький мальчик предложил Христу пять хлебов и пять рыб, он умножил их чудесным образом. Тоже самое он делает и с нашим временем, но только если мы посвятим ему время в молитве. Это буквальное чудо, до сих пор я знаю это из повторяющихся опытов. Каждый день, когда я говорю, что я слишком занят для молитвы, мне кажется что у меня нет времени, что я недостаточно дел выполнил, и что я порабощен временем. Каждый день, когда я говорю, что я слишком занят, чтобы немолиться, каждый день я предлагаю Христу хлеба-времени и рыбы-жизни, он невероятным образом умнажает их, и я разделяю с ним покорение времени. Я понятия не имею, как он это делает, но я знаю что он это делает, раз за разом.

И пока я сопротивляюсь пожертвовать Ему мои хлеба и рыбы. Я глупец. Это значит именно то, что означает первородных грех: духовное безумие, предпочтение страдания счастью.

Мы должны восстановить нашу духовную святость. Один большой шаг в этом направление, это начать правильно мыслить время.

Время это как декорации к спектаклю. Декорации дейсвительно являются частью спектакля, определяются спектаклем. Но наши мысли абсолютно перевернуты: мы считаем, что спектакль находиться в декорациях. Мы думаем, что тема, смысл, дух спектакля находиться в материальных декорациях, вместо того, чтобы перевернуть все наоборот.

Тоже самое с тем, как душа находиться в теле. На самом деле, тело находиться в душе. Так говорит св. Фома Аквинский. И с тех пор, как время отмеряет движение материальных тел, с тех пор как молитва отмеряет движение души, время на самом деле находиться в молитве, а не молитва во времени. Молитва определяет и изменяет и невероятным образом умножает время(Хлеба и рыбы).

Но молитва умножает время только если мы пожертвуем, и когда мы пожертвуем наше время, предложим его. В этом вся загвоздка. Мы боимся жертвы. Это нечто вроде смерти.

Все настоящие мировые религии построены на жертве, на желании смерти. Только ложная религия массовой психологии(которая проникла даже в современную церковь^[2]) проходит мимо этого факта. Даже язычники и политеисты знают это. Самый популярный бог в Индии — Шива, Разрушитель, а самая популярная богиня — Кали, его женский аналог. После Голгофы, каким образом христиане могут знать это хуже? Наш Спаситель неоднократно учил нас, что пока мы не возмем наш крест и не последуем за ним, мы не сможем быть его учениками.

Это значит несколько ужасных и трудных вещей; но одна простых и легких вещей заключается в том, что мы должны пожертвовать наше время Богу. Пока время есть жизнь «время жизни».

Все очень просто: чтобы создать время для молитвы, мы должны уничтожить время для чего то еще. Мы должны что-то убить, отвергнуть, чему-то сказать «нет».

Чему? Разрешите мне предложить некоторую простую, очевидную и вместе с тем радикальную мысль: телевидение. Уничтожте телевизор. Поживите месяц без ннего. Я призываю вас это сделать.Если Вы не можете этого сделать, то это означает, что телевизор — Ваш наркотик, и вы зависимый. «Человек — раб того, что он не может отделить от себя, что вместе с тем меньше, чем он сам» сказал Джордж Макдональд.

Все известных мне люди, и семьи, которые это сделали(добровольно), очень этому рады. Телевизор — большая канализационная труба, и, в любом случае, зачем засорять свой разум и свою душу продукцией самой фанатичной антирелигиозной элиты в нашем обществе? Даже если бы не было ничего такого, ради чего следовало бы пожертвовать телевизором, независимо от этого, было бы хорошо им пожертвовать, чтобы сохранить моральную святость и интеллигентность. Узнайте, сколько часов в день Вы смотрите телевизор, и потратьте половину этого времени на молитву. Вы получите тройную пользу: очистку от мусора, время для молитвы, и еще время в запасе.

Альтернатива этому — умственное рабство, которое можно легко увидеть вокруг нас, сокрушительная сила — беспокойство и нескончаемая погоня, никогда не достигающая цели, потому что «цель» находиться не во времени, но в вечности. Современный мир несчастлив, потому что, он не касается вечности. Всякое настоящее счастье — в предвкушении вечности.

Вечность — это не будущее, но настоящее. Будущего не существует, пока не существует. Одна из самых смехотворных и успешных лжей дьявола — идея, что мы должны посвятить наши жизни преследованию и преобретению вещей, которых у нас нет, вместо того, чтобы наслаждаться теми вещами, которые у нас есть. Это делает нас рабами времени, несуществующего будущего, навсегда «Завтрашний день всегда далеко».

Первое правило для молитвы — самые важные первые шаги, не о том, как молиться, но чтобы просто молиться; не совершенствоваться и совершить молитву, но просто начать её. Когда машина в движении, становиться легче повернуть её вправо, но гораздо сложнее завести её, когда она заглохла. И молитва угасла в нашем мире.

   Перевод - М.А. Гринзайд

С разных точек зрения можно рассказать историю нашей цивилизации. Исторические книжки, как правило, рассказывают её с какой-то конкретной точки зрении, и не всегда самой важной. И то, что является самым важным для историков, не обязательно является самым важным для Бога. Он смотрит внутрь, в то время как мы видим лишь внешнюю оболочку.

Более того, Бог знает смысл истории лучше историков, потому что это «Его история». Он — автор истории, а мы её герои. Это не отменяет того, что мы совершаем свободные действия, определяя ткань истории, как и Бог; в точности как и Капитан Ахаб своими действиями участвует в развитии сюжета Моби Дика, но тоже самое делает и Мелвилл.

Разумеется, мы не можем полностью, понять точку зрения Бога, но мы можем стремиться её понять, и двигаться к ней, вместо того, чтобы её игнорировать. Мы также можем прислушаться и сосредоточиться, когда Бог открывает нам улики для её понимания. Давайте же попробуем написать краткое изложение духовной истории Европейской цивилизации, историю её души, а не тела.

В целом, её структура будет выглядеть как буква H.

Представьте себе две реки, истекающие из болота, которые затем сливаются, и опять расходятся. Движение этой истории, шаги, которые наша цивилизация делала на своем пути, представляют собой десять этапов:

1. Период мифа.

2. Пробуждение само-сознания, «Осевой период»

3. Гебраизм: добродетель в действии.

4. Эллинизм: добродетель в теории.

5. Средневековый Христианский синтез.

6. Реннесанс: возвращение к Эллинизму.

7. Реформация: возвращение к Гебраизму.

8. Классическая современность: Рационализм просвещения, секуляризованный Элленизм.

9. Антисовременность: Романтический иррационализм, секуляризованный Гебраизм.

10. Постмодернизм, настоящее время: новый «Осевой период»?

1. Миф.

Приблизительно 90 процентов того времени, что наш вид живет на этой Планете, мы думали и жили мифом. Не смотря на это, мы знаем и заботимся об этом периоде меньше, чем о любом другом, скорее всего, из-за нашего хронологического снобизма.

Слово миф означает «история». Мифы — это живые картинки, которые рождаются из воображения, этого глубочайшего, творческого, бессознательного колодца внутри нас, который психологи только начинают открывать в нашем веке. Эти истории и образы, которыми существуют мифы до сих пор оказывают на нас сильное воздействие, на бессознательном уровне, преимущественно в искусстве, а больше всего - в кино, этой огромной пробуждающей машине. Юнгианские психологи могли бы днями изучать программы МТВ, они витком набиты архетипами, мифическими образами.

Миф непосредственен и спонтанен. Он содержит красоту, а не истину, или только истину красоты самой по себе. Нам может показаться проникновенным высказывание Китса: «красота это истина, истина это красота», но это оно вместе с тем вводит нас в замешательство. Такое высказывание не будет отсутствием уважения красоте, которая является одной из трех Божиих пророков в человеческой душе, другие два — праведность и истина. Красота узнается через воображение, праведность — через совесть, а истина — через разум(в большем, древнем понимании мудрости, не просто рациональности; в смысле понимания, а не вычисления; разума, а не рассуждения). Все три сходящиеся потока еврейских пророков праведности, греческих философов, языческих создателей мифов, указывают нам на Мессию(см. Пункт 4).

Миф не ищет и тем более не дает нам ни причин, ни законов. Он не спрашивает и не приказывает. Миф не для объяснения праведности, морали. Действительно, мифы пытаются объяснить происхождения вещей, но такое объяснение не выдерживает рационального анализа. Мифы не стараются быть рациональными. Не стараются они и быть нравственными, хотя мифы часто заставляют людей что-то делать, к примеру, предпринимать мучительные попытки доказать свою мужественность, или произносить магические слова, чтобы получить помощь от местных богов, для победы над врагом. Но это не нравственно. В мифических обществах нравственность исходила не от священников, а от философов. Исключением являются евреи, которые одни среди всех древних народов не были задействованы мифом, и идентифицировали единственный Объект своего религиозного трепета и поклонения с источником совести и закона. Врожденное чувство нравственности, или совести, достаточно сильно отличается от врожденного чувства трепета, изумления, поклонения, и трансцедентной тайны(«сверхъестественного»), которая выражена мифом.

Поклонение и нравственность, существовали раздельно в язычестве в течении многих тысяч лет. Только один народ соединил их, и его собственные летописи утверждают, что не он это сделал, а Бог. Его притязание быть «избранным народом» Бога было самым застенчивым из всех возможных объяснений собственного гения.

2. Осевой период

Карл Ясперс использует этот термин для шестого века до Рождества Христова, потому что в этом веке человеческая сознательность по всему миру начала поворачиваться, как если бы она была на своей оси, лицом к себе. Сознательность стала само-сознательностью. Это произошло независимо, приблизительно в одно и тоже время по всему миру. Это было либо совпадением, либо заговором; либо случайностью, либо Божественным промыслом. Чем больше мы на все это смотрим, тем меньше нам кажется, что это было случайно.

В Китае, к примеру, мы найдем две великие фигуры: Конфуций и Лао-Цзы. Конфуция заменил преднамеренную традицию «традиционной традицией», а Лао-Цзы заменил индивидуальный мистический опыт Дао, или космической силы, авторитарной и безличной судьбой И Чинг, в своем небольшом шедевре, Дао Те Чинг.

В Индии, Гаутама Будда отказался от книг и авторитета Браминов, для поиска нирваны и осмотрительно сказал миру, что любой может сделать так же: «Будьте сами себе светильниками».

В Персии, Зороастр пророческой и моралистической религией заменил анимизм, трибиализм, и поклонение природе.

В Греции, философы и ученые дали революционный толчок, начав задавать вопросы о мире и жизни, вопросы, на которые поэты и мифотворцы не могли ответить.

В Израиле, великие пророки требовали личной и общественной справедливости и святости, а не простого соблюдения закона.

Везде, разными путями, человеческая сознательность начала создавать новый, внутрь обращенный запрос, стала сознавать свою силу и ответственность. В некотором смысле, современный человек был рожден двадцать шесть веков назад. Каждый последующий шаг в нашей духовной истории зависел от этого события, находился в его контексте.

3. Эллинизм

Эллинизмом Мэтью Анольд^[4] называл греческий дух. Даже когда как политическая единица Эллада (Греция) умерла, дух её был сохранен в Римском теле таким образом, что мы можем осмысленно использовать термин «классическая» для культур как Греции, так и Рима.

Греки, если можно так выразиться, думали и говорили больше, чем кто либо другой. Лука, во время написания Деяний, должен был объяснить своей не-греческой аудитории это странное поведение «Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое.»(17:21, Синодальный перевод). Самое большое значение греки придавали слову логос, которое означало(среди многих своих прочих значений) «Слово, язык, рассуждение, мысль, разум или понятная истина». Так, Иоанн начинает свое Евенгелие с изумительного притязания, что логос, который греки искали, Истина, существовало как Бог, и с Богом, «В начале», и «стала плотью», стала Иисусом, Иисусом, который сказал «Я есть истина».

Вид этой истины, которую греки мыслили, обсуждали, искали, в своих мыслях, обсуждениях и поисках больше всего — это истина о добродетели. Сократ, этот выдующийся грек, один из двух или трех людей в истории этой планеты, которые существенно изменили мир и оказали огромное влияние на все последующие эпохи, практически не размышлял ни о чем другом. Каждый его диалог это поиск истины о какой-либо конкретной добродетели.

Мы можем противопоставить Эллинский и Гебраистический разум, как это делает Мэтью Арнольд, противопостовляя теорию и практику, интеллектуализм и волюнтаризм, приоритет мысли и приоритет воли, выбора, действия. Думая о добродетели, греки представляли добродетель в теоретической сфере; евреи - в практической. Так, для Сократа и Платона, правильное мышление является добродетелью. Добродетель — это знание, а знание — это добродетель. Если мы будем знать добро, то мы будем поступать по-доброму. Воля, выбор и действие обязательно следуют за мышлением. Мы всегда выбираем то, что нам кажется выгодным. Если наши мысли правильны, будет правилен и наш выбор. Таким образом, философская мудрость является предписанием для моральной утопии, как излагает Платон в своей Республике.

4. Гебраизм

В греческой схеме отсутствовали две важнейшие категории человеческого существования, которые есть в еврейской и христианской перспективе: грех и вера, категории отношения с Богом. Эти категории не просто этические, они религиозные. Религиозность содержит этический элемент, но она идет выше его. Религиозный еврей или христианин должен быть этически добродетелен, но, помимо этого, он также должен иметь религиозную веру. Первая из двух важнейших заповедей религиозная(возлюби Господа всем сердцем и всей душой), вторая — этическая(возлюби ближнего твоего).

Для Гебраизма вера(верность) первична; добродетель - вторична, а знание — третье по важности. Знание Бога и добродетели не предшевствует их осуществлению, как это было для греков. Скорее, оно встроено в практику, или зависит от неё.Таким образом, Иисус дает совершенно гебраистский ответ на вопрос: «Как мы можем узнать твое учение, оно от Бога ил нет?», когда он говорит «кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю»(Иоанн. 7:17). Для грека, голова судит сердце: «Живи в соответствии с разумом». Для еврея, сердце судит голову: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни»(Пр. 4:23).(Сердце в Библли означает «волю», а не чувство. Гебраизм практичен, а не сентиментален.)

5. Средневековый христианский синтез

Христианская добродетель фундаментально ни чем не отличается от еврейской добродетели, потому что не только евреи и христиане, но почти все люди знают разницу между добром и злом(религии отличаются в богословии, в этической части между ними практически нет различий) и еще потому что евреи и христиане верят в одного и того же Бога, автора морального закона. Но христианство, в отличии от иудаизма — прозилетическая религия. Оно отправляло миссионеров в Греко-Римский мир, чтобы обратить его, и «то», что подлежало обращению включало в себя в том числе и греческое представлении о добродетели.

У христианами с самого начала существовало три различных отношения к языческому миру и к языческому понимаю добродетели в частности:(1) некритический синтез, (2) критический синтез, и (3) чистая критика и противопостовление. Различные христианские мыслители принимали либо (1) все, (2) некоторые или (3) никакие Греческие идеалы добродетели. Величайшие христианские мыслители, такие как блаженный Августин и Фома Аквинский, шли вторым путем, подвергаясь критике с обоих сторон, вплоть до настоящего времени. Модернисты считали их фундаменталистами, а фундаменталисты считали их модернистами.

Возможно, синтез - не подходящее слово, для великой традиции, которая разрабатывалась в течении тысячелетия Средних веков. Скорее, это было глубокое христианское осмысление греческой философии и морали. Это не было подобно зайцу, прилипнувшему к морковке, но зайцу, евшему и переваривающему морковку.

Две силы, разделившие пряди каната, которые Средние века сдерживали вместе. Мы больше не живем в средние века, в первую очередь из-за Ренессанса и Реформации.

Ренессанс пытался вернуться к Греко-Римскому классицизму и гуманизму, без средневековых добавок схоластической философии и теологии. Реформация пыталась вернуться к более простому, до-средневековому христианству Нового Завета, христианству, без добавок в виде греческого рационализма, римского легализма и институционализма, которые, по мыслям реформаторов, развратили Католичесую Церковь. Сегодня, с высоты наших лет, мы называем Ренессанс и Реформацию прогрессивными движениями, потому что они вывели нас из средневековья и привели к современному миру. Однако мыслители тех времен считали себя частью ностальгических или возвратных движений, чистых движений: Ренессанс возвращался к Эллинизму, Реформация к Гебраизму.

Это деление до сих пор с нами. Гебраизм и Элленизм, сердце и голова, воля и разум, до сих пор разделены. Неудачная попытка Ницше найти общий центр у этих двух сил(которые он называл «Дионисическими» и «Аполлоническими», в честь греческих богов земли и неба, света и тьмы, растительности и солнца), привела его к сумасшествию. По дороге к безумию, блеск был сброшен, как искра с разрушительного огня. Все это верно как для нашей цивилизации в целом, таки и для Ницше в частности. Я не прославляю безумца, но Ницше был пророком и зеркалом безумия нашей цивилизации, и мы можем многому у него научиться.

8. Просвещение

Сам термин просвещение таит в себе иронию; духовно, век просвещения был самым темным в истории. Сциентизм и рационализм заменили веру; сердце человеческое сузилось и застыло в подчинении своим собственным богам, изобретениям своиз собственных рук. Г.К. Честертон был абсолютно прав, когда говорил о трех эрах в нашей истории — античной, средневековой и современной(до-Христианской, Христианской и пост-Христинской), суммируя все её развитие в трех предложениях: «Язычество было самой большой вещью в мире; Христианство еще больше; а все, что появлялось после - было сравнительно мало».

Рационализм просвещения как бы срезал всю верхушку греческих идеалов, оставив только дно; отрезал мудрость, оставил логику, превратил разум в рассуждение. С этим новым, хорошо отлаженным, инструментом, можно было завоевать мир. Научный метод стал инструментом для нового summum bonnum(наивысшего блага), нового смысла жизни: «завоевания природы человеком». Александер Поуп подытожил веру Просвещения в двух строках:

«Темнотой был мир окутан – Бог сказал: Да будет Ньютон!»

9. Романтизм

Романтизм девятнадцатого века и его философское дитя, Экзистенционализм, был реакцией на Просвещенческий рационализм, восстанием сердца против головы. Но как Просвещенческая голова была подрезана и секуляризированна, так и Романтическое сердце было подрезанно и секуляризированно. Оно было чувстсвом вместо воли, и старалось соотноситься с природой, а не с Богом.

Куда мы теперь идем? Почти все соглашаются с тем, что мы находимся в конце эпохи, возможно, на грани нового осевого периода. Мы оставили позади Новое время так же, как и оставили позади Античность. Мы «Постмодерн». Но мы пока что не знаем, что это означает.

Существуют лишь два выхода из нашего уникального эксперимента — жизни, без набора объективных ценностей — вовращение или разрушение. С того момента, как сани начинают свой путь по скользкому склону, двигаясь прямо к бездне, они могут либо затормозить, либо разбиться; и никакая реторика о «прогрессе» не сможет предупредить об этом. Если мы умрем, крики «прогресс», также не воскресят нас к жизни.

Однако наш диагноз дает нам возможность надежды. Мы пришли из места, близкого к дому; следовательно, существует возможность вернуться. Наша болезнь не полностью наследственная. Конечно же, в нас есть гораздо глубокая наследственная болезнь. Она называется «Первородный грех», и для неё необходимо лекарство, гораздо более глубокое, чем философия, которое было нам предоставленно, и которое вместе с тем является «самым глубоким рассказом, когда либо сказанным».

Но здесь, на природном уровне, тоже есть лекарство, есть надежда, дом, чтобы вернуться. Это наша собственная человеческая природа. Четыре кардинальные добродетели^[5] — являются сердцем естественной нравственности, и они неикоренимо присутствуют в нашей глубинной природе. Эта природа слаба и поврежденна грехом, но она не уничтожена. Природная добродетель не может спасти наши души, но она может спасти нашу цивилизацию, и это не будет подвигом. Но эта природная, естесственная добродетель может спасти нас только в том случае, если мы будем знать и практиковать её.

На надестественном уровне также есть надежда, потому что на этом уровне также есть дом, из которого мы пришли и это - Рай — несмотря на то, что дорога назад возможна только с благодатью. С того момента, как мы однажды были дома, есть дом и есть нажежда, возможность вернуться — или, возможно, что-то еще лучше. Дорога в Рай это три Теологические добродетелями, которые стоят над естесством — Вера, Надежда и Любовь; и счастье или блаженство, которое исходит от них.

   Перевод - М.А. Гринзайд

Примечание переводчика: В данной статье доктор Крайфт рассматривает философию Канта в самых общих чертах. Некоторые её положения могут быть поняты из статьи в неправильном смысле. Лучше перед её прочтением уже быть знакомым с философией Канта. Поэтому, мы настоятельно рекомендуем Вам в оригинале прочитать кантовскую «Критику чистого разума».

Немногие философы в истории были такими нечитабельными и сухими, как Эммануил Кант. Тем не менее, мало кто оказал столь разрушительное воздействие на человеческую мысль.

Рассказывают, что Лампе, преданный слуга Канта, внимательно прочитывал каждую вещь, опубликованную своим хозяином, но когда философ опубликовал свою самую значительную работу, Критику чистого разума, Лампе начал её читать, но и так не закончил, потому что, как он сказал, если бы он полностью прочитал её, то попал бы в психиатрическую лечебницу. С тех пор, многие студенты испытывают схожие чувства.

Кроме того, этот абстрактный профессор, разбирающий в абстрактном стиле абстрактный вопрос, я считаю, - первичный источник идеи, которая подвергает веру (и поэтому душу) большей опасности, чем любая другая; идея о том, что истина субъективна.

Простые горожане его родного Кенигсберга, где он жил и писал в последней половине XVII века, понимали это лучше, чем профессиональные ученые, так, они назвали Канта "Разрушителем и называли своих собак в его честь.

Он был уравновешенным, приятным и благочестивым человеком, настолько пунктуальным, что его соседи сверяли часы завидев его за совершением ежедневных прогулок. Главное намерение его философии было благородным: восстановить человеческое достоинство посреди скептического мира, поклоняющегося науке.

Следующая история делает это намерение понятным. Однажды Кант посетил лекцию материалистического астронома, которая была посвящена месту человека во вселенной. Когда ученый завершил свою лекцию словами: Теперь вы видите, с точки зрения астрономии человек представляется незначительным, Кант возразил: Профессор, Вы забыли самое главное, человек является астрономом.

Больше, чем любой другой мыслитель, Кант дал толчок типично современному повороту от объективного к субъективному. Это может звучать многообещающе до тех пор, пока мы не узнаем, что это значило для Канта сведение самой истины к нашей субъективности. Эта кантовская идея привела впоследствии к катастрофическим последствиям.

Если нам когда-нибудь доводилось вести беседу о вере с неверующими, то мы знаем из собственного опыта, что в наше время наиболее частое препятствие к вере это не какое-то интеллектуальное препятствие. Не проблема зла или догмат Троицы является этим препятствием, но предположение, что религия в принципе не может иметь отношение к фактам и объективной истине; что любая попытка убедить другого человека в истинности своей веры объективной истинности, всеобщей это немыслимая самонадеянность.

Дело религии, следуя данному подходу, - практика, а не теория; ценности, а не факты; нечто субъективное и личное, а не объективное и общественное.

Догма здесь выступает в качестве дополнения,  и дополнения плохого, ведь догма воспитывает догматизм. Религия, таким образом, равняется этике. А так как христианская этика очень похожа на этику основных мировых религий, не имеет значения являешься ли ты христианином или нет; можно ли тебя считать хорошим человеком вот, что важно(Люди, которые в это верят, считают что любой человек, кроме Адольфа Гитлера и Чарльза Мэнсона^[6] хороший).

Наибольшую вину за подобный образ мыслей несет именно Кант. Он помог похоронить средневековый синтез веры и разума. Кант заявлял, что его философия избавится от претензий рассудка, чтобы создать комнату для веры как будто бы вера и рассудок были не союзниками, а заклятыми врагами. В кантовской философии,лютеровский развод между разумом и верой доходит до заключительной стадии.

Кант полагал, что религия не может быть делом рассудка, аргументации или даже знания; никакие свидетельства не могут выступать в пользу религии. Это допущение глубоко повлияло на умы большей части людей, занимающихся религиозным образованием (составителей катехизисов, преподавателей богословия) сегодня. Эти люди отвернулись от голых костей веры, объективных фактов, записанных в Писании и обобщенных в Апостольском Символе Веры. Они совершили развод между верой и рассудком, и поженили её на популярной психологии, потому что они последовали за кантовской философией.

Две вещи наполняют мою душу удивлением и благоговением, признавался Кант: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне. То, перед чем человек благоговеет, наполняет его сердце и направляет его мысль. Заметьте, удивление у Канта вызывают только две вещи: не Бог, не Христос, не Творение, Воплощение, Воскресение и Суд, но звездное небо надо мной и моральный закон во мне. Звездное небо надо мной это известная современной науке физическая вселенная. Кант низводит все остальное до субъективности. Моральный закон не вовне, но внутри, не объективен, а субъективен; не Естественный Закон, исходящий от Бога, с объективным понятием добра и зла, а закон человеческий, по которому мы сами выбираем себе ограничения.(Но если мы сами себя ограничиваем, то ограничены ли мы на самом деле?). Таким образом, мораль всего лишь субъективное понятие. У неё нет никакого содержания, кроме Золотого Правила (Кантовский Категорический императив).

Если бы нравственный закон исходил от Бога, а не от человека, утверждает Кант, то человек не был бы свободен в смысле автономности. Так оно и есть, затем философ утверждает, что человек должен быть автономен, следовательно моральный закон исходит не от Бога, а от человека. Церковь идет от той же предпосылки, что и Кант: моральный закон исходит от Бога, следовательно человек не автономен. У него есть свобода следовать или не следовать закону, но у него нет свободы создать закон.

Хотя Кант и считал себя христианином, он отрицал нашу способности знать о существовании: (1) Бога, (2) Свободной воли и (3) Бессмертия. Он утверждал, что мы должны жить, как если бы эти три идеи были истинными, потому что если мы будем верить в них, то мы будем серьезно относится к нравственности. Это оправдание веры чисто практическими аргументами является ужасной ошибкой. Кант верит в Бога не потому что он истинен, а потому что он полезен. Почему тогда не верить в Санта Клауса? Если бы я был Богом, то я бы предпочел честного атеиста нечестному теисту, и Кант, на мой взгляд, именно нечестный теист, потому что не существует иной причины честному человеку поверить во что либо, кроме истинности предмета веры.

Люди, пытающиеся преподнести христианскую веру в кантианском смысле как систему ценностей, а не как истину, никогда не имели успеха в длительной перспективе. Почему, с таким значительным числом соревнующихся систем ценностей на рынке, кто-то должен предпочесть христианский вариант системам более простым, не имеющим за собой теологического багажа и таких неудобных нравственных запросов?

Кант проиграл итоговое сражение, покинув поле фактов. Он верил в величайший миф века Просвещения (Ироническое название): что ньютоновская наука пришла к нам надолго и, чтобы выстоять, христианству требовалось найти себе новое место в новом умственном ландшафте, сформированным новой наукой. Единственными оставшимся местом была субъективность.

Из этого следовало игнорирование или интерпретирование в качестве мифа сверхъестественных и чудесных заявлений традиционного христианства. Стратегия Канта была такой же как и у Рудольфа Бультмана, отца демифологизации и человека, который как никто другой ответственен за учеников католических колледжей, потерявших веру. Многие профессора богословия следуют за его теориями критицизма, которые сводят библейские свидетельства о чудесах к простым мифам, ценностям и благочестивым толкованиям.

Вот что Бультман сказал по поводу предполагаемого конфликта между наукой и верой: Научная картина мира останется с нами и отстоит свои права у любой теологии, конфликтующей с ней, какой бы внушительной та не была. Примечательно, что сама научная картина мира ньютоновской физики, принятая Кантом и Бультманом как нечто абсолютное и неизменное, сегодня практически повсеместно была отвергнута самими учеными!

Основной вопрос, которым задается Кант: Как мы можем знать истину? Ранее он придерживался ответа, данного Рационализмом, и гласящего, что мы можем познать истину интеллектом, а не чувствами и что интеллект обладает своими собственными врожденными идеями. Затем он прочитал Эмпириста Дэвида Юма, который, по словам философа: разбудил меня от догматического сна. Как и остальные Эмпиристы Юм полагал, что мы можем познать истину только чувствами и что у нас нет врожденных идей. Но допущения Юма привели его к выводам Скептицизма, отрицания того что мы в принципе можем знать истину. Кант считал недопустимым как догматизм Рационализма так и скептицизм Эмпиризма, и искал третий путь.

Такой третий путь был известен со времен Аристотеля. Им была философия Реализма, здравого смысла. По Реализму, мы можем познавать истину как чувствами так и интеллектом, если они будут должным образом работать вместе, как два лезвия ножниц. Вместо возвращения к традиционному реализму, Кант разработал совершенно новую теорию познания, которую обычно называют Идеализмом. Он называл её своей Коперниканской революцией в философии. Её простейшее название Субъективизм. Она заключается в переопределении истины как субъективной, а не объективной.

Все предшествующие Канту философы предполагали, что истина объективна. Это совпадает с тем, что мы обычно имеем виду под истиной: знание о том, что есть, соответствие мышления объективной реальности. Некоторые философы (как Рационалисты) думали, что мы можем достичь этой цели только через рассудок. РанниеЭмпиристы (как Локк) думали, что мы можем достичь её с помощью чувств. Позднейшие, скептические Эмпиристы думали, что мы в принципе не можем её достичь. Кант отрицал допущение, общее для всех соревнующихся философий, он отвергал то, что мы вообще должны достигать её, что истина означает соответствие объективной реальности. До сих пор предполагалось, что все наше знание должно соответствовать объектамно мы добьемся большего, если предположим обратное, что объекты мысли должны соответствовать нашему знанию.

Кант утверждал, что все наше знание субъективно. Что ж, это утверждение само по себе субъективно? Если да, то знание этого факта также субъективно, и так далее, и мы в итоге оказываемся сведены к бесконечному зеркальному залу. Кантовская философия является идеальной философией ада. Возможно, проклятые коллективно верят в то, что они не находятся в аду, все просто происходит в их изображении. И возможно оно так и есть; возможно, это и означает ад.

Переводчик - М. Гринзайд.

Никколо Макиавелли (1496-1527) стоял у истоков современной политической и общественной философии, его идеи привели к одной из самых радикальных революций в истории человеческой мысли. Сам философ прекрасно понимал степень своей радикальности. Как первооткрыватель нового мира, он сравнивал себя Колумбом, как предводитель нового избранного народа, призванный вывести его из подчинения моральным идеям к обетованной земле силы и прагматизма, он сравнивал себя с Моисеем.

Произведенная Макиавелли революция может быть сведена к шести пунктам.

Все предыдущие политические мыслители видели добродетель целью политической жизни. Хорошим обществом представлялось то, которое состоит из хороших людей. До Макиавелли не было никаких противоречий между личной и общественной добродетелью. После Макиавелли, политика перестала быть искусством добра, но стала искусством возможностей. И его влияние здесь трудно переоценить. Впоследствии, все крупнейшие общественные и политические мыслители (Гоббс, Локк, Руссо, Миль, Кант, Гегель, Маркс, Ницше, Дьюи) полностью отвергли добродетель как цель, сразу после того как Макиавелли опустил планку и почти все начали приветствовать новое мачтовое знамя.

Макиавелли утверждал, что традиционные нравственные императивы были подобны звездам; красивые, но слишком отдаленные, чтобы освещать наш земной путь. Вместо них нам необходимы фонари рукотворные; иными словами, достижимые цели. Мы должны отталкиваться от земли, а не от небес; от того, что люди и общества реально делают, а не от того, что они должны делать.

Сущность макиавеллевской революции заключалась в оценке идеального по действительному, вместо оценки действительного с позиции идеального. Идея для него ценна только в случае её практичности; поэтому мы можем назвать Макиавелли отцом прагматизма. Получается, что не только цель оправдывает средства, причем любые средства, которые работают, но и средства оправдывают цель, в том смысле, что стоит стремиться к цели только если существуют практический способ её достижения. Иными словами, новым summum bonnum, или наивысшим благом стал успех. (Макиавелли звучит здесь не просто как первый прагматик, но и как первый американский прагматик).

Макиавелли не просто понизил нравственные предписания; он упразднил их. Он был больше противником морали, чем прагматиком. Он видел единственным отношением нравственности к успеху стояние на его пути. Философ учил, что для успешного государя обязательно знать, как быть не хорошим (Государь, глава 15), как нарушать обещания, лгать, жульничать и воровать.

Из-за таких бесстыдных взглядов, некоторые современники Макиавелли считали Государя книгой, напрямую внушенной дьяволом. Но современные исследователи смотрят на неё, отталкиваясь от науки. Защищая философа, они утверждают, что Макиавелли не отвергал нравственность, а просто написал книгу на другую тему. Он написал книгу о том, что есть, а не о том, что должно быть. Они даже восхваляют его за отсутствие лицемерия, подразумевая, что морализм есть не что иное, как лицемерие.

В этом заключается современное недопонимание лицемерия, которое воспринимается как не осуществление человеком того, что он проповедует. В таком понимании все люди лицемеры, пока они не прекратят поучать. Мэтью Арнольд^[8] определял лицемерие, как дань, которую порок платит добродетели. Макиавелли был первым, кто перестал платить даже эту дань. Он превзошел лицемерие не тем, что поднял практику на уровень поучения, а тем, что опустил поучение до уровня практики; тем, что согласовал идеал с действительностью, а не наоборот.

На самом деле, он проповедует Папаша, не поучай(Poppa, dont preach)^[9] как и недавняя рок песня. Можете ли Вы представить Моисея, говорящего Богу на горе Синай Папаша, не поучай? Или деву Марию, говорящую то же самое ангелу? Или Христа в Гефсиманском саду, говорящего это вместо Отец, да будет не моя, но Твоя воля.? Если Вы можете, то Вы представляете ад, потому что наша надежда на рай обусловлена тем, что эти люди сказали Богу: Папаша, поучай. Мы неправильно определили лицемерие. Лицемерие это не когда ты не осуществляешь то, что проповедуешь, но когда ты не веришь в это. Лицемерие это пропаганда.

По этому определению Макиавелли был почти что изобретателем лицемерия, потому что он был практически изобрел пропаганду. Он был первым философом, который через пропаганду надеялся обратить весь мир.

Макиавелли считал, что суть его жизни духовная борьба против Церкви и её пропаганды. Он верил, что любая религия результат пропаганды, чье влияние длится между 1,666 и 3,000 годами. Он также верил, что Христианство прекратит свое существование раньше конца мира, около 1666 года, уничтоженное или варварским захватом с Востока (откуда, где сейчас Россия), или смягчением и ослаблением Христианского Запада изнутри или из-за того и другого вместе. Его союзниками были все безразличные к вере христиане, любящие своё земное отечество больше, чем небесное, Цезаря больше, чем Христа, общественный успех больше, чем добродетель. Именно на них он нацеливал свою пропаганду. Полностью раскрыв цели, Макиавелли погубил бы свое дело, сознайся он в атеизме, погубил бы безвозвратно. Поэтому он избегал явной ереси. Но его целью было разрушение Католической подделки, а средством агрессивная секуляристская пропаганда (За это его можно, с некоторой брюзгливостью, считать отцом современных средств массовой информации).

Он заметил, что для того, чтобы контролировать человеческое поведение, и через это управлять историей, требуется два инструмента: перо и меч, пропаганда и оружие. Тем самым и умы и тела могут быть завоеваны, а целью его была власть. Макиавелли считал, что все в человеческой жизни и истории определяется лишь двумя силами: силой (virtu) и случайностью (fortuna). Таким образом, простейший способ достижения успеха увеличение силы и уменьшение случайности. Он заканчивает Государя шокирующей картиной: ибо счастье женщина; чтобы подчинить его себе, необходимо обращаться с ним грубо; оно охотнее покоряется людям способным на насилие, нежели людям холодного расчета (глава 25^[10]). Иными словами, секрет успеха в своего рода изнасиловании.

Для цели подчинения, оружие нужно также как и пропаганда, и Макиавелли здесь хищник. Он верил, что Главнейшими основами устройства государств всякого рода служат хорошие законы и хорошо организованные войска, так как без хорошо организованного войска в государствах не могут поддерживаться и хорошие законы, и где хорошо организовано войско, там существуют обыкновенно и хорошие законы (глава 12). Говоря словами Мао Цзэдуна, справедливость определяется дулом пистолета. Макиавелли верил в то, что вооруженные проповедники почти всегда торжествуют, а безоружные обыкновенно погибают (глава 6). В таком случае, Моисей должен был использовать оружие, о котором Библия не сообщила; Иисус, величайший безоружный проповедник, погиб; Он был распят на кресте, и не воскрес. Но Его послание завоевало мир через пропаганду, через оружие интеллектуальное. Это была война, в которой Макиавелли намеревался участвовать.

Общественный релятивизм также имеет свои корни в философии Макиавелли. Он не признавал никаких законов выше тех, что были приняты в разных обществах, и так как эти законы и общества началом своим имеют силу, а не мораль, как следствие моральное базируется на аморальном. Логика была следующей: Нравственность может исходить только от общества, так как нету ни Бога, ни Богом данного универсального естественного закона. Но каждое общество возникло путем революции или насилия. Так, Римское общество, источник римского права, возникло путем убийства Ромулом своего брата Рема. История человечества начинается с того, что Каин убивает Авеля. Отсюда следует, что основание закона беззаконие. А основание нравственности безнравственность.

Утверждение это имеют ту же силу, что и его предпосылка, которая как и весь общественный релятивизм, включая тот, что сегодня властвует умами писателей и читателей почти всех социологических книжек, на самом деле является лишь скрытым атеизмом.

Макиавелли критиковал христианские и классические идеалы благотворительности схожим образом. Он спрашивал: каким образом вы получили те блага, что хотите отдать? Путем эгоистической конкуренции. Все блага получены за счет других. Если мой кусок пирога увеличиться на определенную часть, то кусок других станет на ту же часть уменьшится. Таким образом, бескорыстие зависит от корысти.

Утверждение это базируется на материализме, потому что духовные блага не уменьшаются, от того, что ими делятся или их раздают, и, с другой стороны, приобретая их, я никого ничем не обделяю. Чем больше денег я получу, тем меньше их будет у Вас, и, чем больше я раздам, тем меньше будет их у меня. Но любовь, истина, дружба и мудрость увеличиваются, а не уменьшаются, когда их с кем-то разделяешь. Материалист этого просто не видит, и не заботится об этом.

Макиавелли верил, что все мы по природе своей эгоистичны. Для него не существовало таких вещей, как врожденная совесть или нравственное чувство. Следовательно, единственным способом, способным заставить человека вести себя нравственно, была сила, фактически, тоталитарная сила, необходимая для принуждения человека действовать против своего естества. Современный тоталитаризм, таким образом, также восходит к Макиавелли.

Если человек по природе своей эгоистичен, то только страх, а не любовь, может привести его в движение. Так, Макиавелли писал: замечу, что полезнее держать подданных в страхе[потому что] люди скорее бывают готовы оскорблять тех, кого любят, чем тех, кого боятся; любовь обыкновенно держится на весьма тонкой основе благодарности и люди, вообще злые, пользуются первым предлогом, чтобы в видах личного интереса изменить ей; боязнь же основывается на страхе наказания, никогда не оставляющем человека. (глава 17).

Самая поразительная вещь в этой жестокой философии состоит в том, что она властвует современными умами, правда только лишь путем сглаживания или замалчивания своих темнейших сторон. Последователи Макиавелли смягчили его нападки на нравственность и религию, но они не вернулись к идее личностного Бога или объективной и абсолютной нравственности, как основе общества. Макиавеллевское сужение пришло к расширению. Он просто снёс верхний этаж здания человеческой жизни; нету Бога, только человек; нету души, только тело; нету духа, только материя; нету надо, только есть. Однако это раздавленное здание казалось (через пропаганду) Вавилонской Башей, тюремное заключение казалось освобождением от несвободы в оковах традиционной морали, вроде вытаскивания ремня из крепления.

Дьявол не сказка; он искуснейший психолог и стратег, и он абсолютно реален. Аргументация Макиавелли одна из самых успешных неправд, распространяемых Сатаной. Всякий раз когда мы бываем искушаемы, он использует эту ложь, для того, чтобы зло казалось добрым и желанным; чтобы его (зла) рабство казалось свободой, а свобода славы детей Божиих^[11] казалась рабством. Отец лжи любит говорить не маленькие лжи, а Большую Ложь, для того, чтобы перевернуть истину верх дном. И ему это будет сходить с рук, пока мы не нанесем удар по убежищу Вражеских шпионов.

Переводчик -М. Гринзайд. 

Когда мы оказываемся перед необходимостью сделать выбор, сколько правильных решений Бог предусматривает в каждом отдельном случае? Одно или несколько?

Мы молимся о мудрости, чтобы узнать волю Божью в вопросах выбора спутника жизни, карьеры, смены работы, переезда, покупки квартиры или дома, учебы, в выборе друзей, места для проведения отпуска, вложений денег или в любом другом случае, когда нам нужно принять решение, большое или малое. И вот, перед нами открывается много разных дорог, одну из которых нам предстоит выбрать. Есть ли среди них та единственная, которую Бог предусмотрел для нас? Если так, то как узнать, какая именно?

Задаваясь этим вопросом, многие из нас и не подозревают, что в решении данной проблемы нам могут помочь христиане прошлого с их богатым опытом. Христианская мудрость, явленная в жизни и учениях святых, указывает на два момента, относящиеся к данному вопросу.

Во-первых, нам нужно помнить, что Бог не только знает и любит нас в общем, Он также заботится о каждой мелочи в нашей жизни. Нам нужно жить согласно Его воле во всем, большом и малом.

Во-вторых, Он дал нам свободную волю и разум, и потому Он хочет, чтобы мы пользовались тем, что нам дано, в том числе, и в принятии решений. Это традиционное понимание выражено в известном высказывании святого Августина: «Люби Бога и [потом] делай что хочешь».

Другими словами, если вы искренне любите Бога и желаете исполнять Его волю, то, поступая согласно своему желанию, вы будете исполнять волю Божью.

Приведенные выше два момента на первый взгляд противоречат друг другу. Но поскольку в каждом из них содержатся великие истины, какой из них мы будем придерживаться при решении вопроса о том, предусматривает ли Бог только одно правильное решение для нас?

По-моему, первый и наиболее очевидный ответ звучит так: все зависит от человека, задающего этот вопрос. Мы склонны к тому, чтобы выпячивать одну сторону истины, игнорируя ее другую сторону. В данном случае это применимо к обеим точкам зрения. Все ереси в истории богословия укладываются в подобную схему: к примеру, подчеркивается божественность Христа в ущерб Его человечности, или Его человечность в ущерб божественности; точно так же и Его божественная суверенность противопоставляется свободной воле или свободная воля превозносится над божественной суверенностью.

Что касается того, как узнать Божью волю, существует пять основных принципов, применимых ко всем ее аспектам. Эти принципы имеют отношение и к нашему вопросу. Вот они.

1. Всегда начинайте с того, что знаете наверняка. Судите о неизвестном по известным вам фактам, о неопределенном -- по тому, в чем вы уверены. В Эдемском саду Адам и Ева пренебрегли этим принципом, не вняли ясной заповеди Бога и Его предупреждениям и соблазнились на предлагаемого дьяволом «кота в мешке».

2. Позвольте вашему сердцу учить вас. Позвольте любви Божьей просвещать ваш разум в познании Его воли. Об этом принципе Иисус говорил фарисеям в Иоанна 7:17. (Как бы ни хотели современные богословы объяснить это место Писания по-другому.) Фарисеи задали вопрос Иисусу, как им понимать Его слова. Он преподал им первый принцип герменевтики (науки о толковании): «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении». Святые понимали Библию лучше, чем богословы, потому что они понимали ее автора — Бога, любя Его всем своим сердцем и всем своим разумением.

3. Пусть сердце будет мягким, а разум тверд. В своих делах и поступках мы должны быть «мудры как змеи и просты как голуби», изобретательны, как лисы и покладисты, как собаки. Мягкость сердца не исключает твердости разума, и наоборот, твердость разума не исключает мягкости сердца. Чувствовать мы должны подобно «либералам с кровоточащими сердцами», а мыслить — подобно «застрявшим в болоте консерваторам».

4. Как в тригонометрии, все знаки Божьи должны выстроиться в один ряд. Таких знаков, по меньшей мере, семь: (1) Писание, (2) учение церкви, (3) человеческие ресурсы (созданные Богом), (4) соответствующая ситуация или обстоятельства (которыми Он управляет по Своему провидению), (5) совесть, наш внутренний датчик правды и лжи, (6) наши личные наклонности, желания, инстинкты, а также (7) молитва. Проверьте ваше решение, принеся его пред лице Господне. Если один из семи знаков не подтверждает его, откажитесь от задуманного. Если все семь не противоречат ему, тогда поступайте согласно своему решению.

5. Посмотрите, присутствуют ли при этом плоды духа, особенно первые три: любовь, радость и мир. Если вы ощущаете гнев, тревогу или беспокойство, отсутствие любви и радости, недостаток мира, вряд ли можно говорить об уверенности в том, что вы исполняете Божью волю. Определение воли Божьей само по себе не должно быть чем-то застывшим, хрупким, пугающим, а — поскольку это также входит в планы Божьи о нас — полным любви, радости и мира, более похожим на игру, чем на войну, на переписку возлюбленных, чем на сдачу заключительного экзамена.

Вернемся к нашему вопросу. Если Бог предопределил мне только один правильный выбор, то мне нужно найти его. Если нет, мне можно расслабиться и позволить себе ошибаться. Вот ключ к решению этой задачи.

Ответ зависит от того, каким человеком вы являетесь. Я предполагаю, что многие из читающих эту статью (1) католики, (2) ортодоксы, верные учению церкви, (3) консервативные и (4) харизматичные личности. У меня много друзей — далеких, близких и очень близких — которые подпадают под это определение. Фактически, я и сам соответствую перечисленным выше характеристикам.

И я говорю из собственного опыта, утверждая, что такие люди имеют сильную склонность к определенному типу характера или типу личности — что само по себе ни хорошо, ни плохо — который нуждается в развитии определенных характеристик больше, чем другие. Тип личности с противоположными характеристиками будет нуждаться в развитии других качеств.

Расслабьтесь и наслаждайтесь жизнью

И первый ключ к решению, основанный на исключительно личном наблюдении за подобного рода людьми, заключается в том, что часто наше — само по себе очень хорошее — желание найти совершенную Божью волю делает нас невыносимыми людьми. Неверующие смотрят на нас с сожалением: мы не способны расслабиться, остановиться и ощутить аромат Божьих роз, насладиться жизнью, дарованной нам Богом. Часто мы выглядим испуганными, раздраженными, страшно серьезными и ранимыми — короче говоря, людьми, которые не лучшим образом отражают суть веры.

Я никоим образом не предлагаю, чтобы ради неверующих мы поступились бы хоть йотой наших убеждений. Я просто говорю, что мы — люди.

Сходите на футбол. Получите удовольствие от еды и питья. Позвольте себе иногда быть легкомысленными. Поиграйте со своими детьми, развлекитесь с ними — и с женой. Имейте в запасе хорошие шутки. Прочтите юмористическую повесть. Съездите в Италию.

Теперь — второй ключ к решению. Большинство христиан, включая святых, на самом деле, не обладали способностью, которую мы обсуждаем, — сделать правильный выбор в каждом конкретном случае. Это бывало, но не часто. Как могло случиться, что правильный ответ на очень важный вопрос приходит не часто? Мог ли Бог оставить почти всех нас в таком беспомощном состоянии?

Третий ключ к решению вопроса — Писание. В нем много примеров — большинство из них включают в себя чудо, и многие очень впечатляют — того, как Бог являл Свою волю в особых случаях. Но эти случаи описаны как чудеса, как нечто особенное, необычное.

«Евангелие здоровья и благосостояния», основанное на принципе: «исповедай и получи» — небиблейское, точно так же, как и представление о том, что мы должны найти всего один правильный ответ в каждом конкретном случае. Причина здесь все та же: нам не было дано такого всеохватывающего обетования. Неясность и неуверенность, так же, как и боль и бедность часто сопровождали жизнь святых, героев Писания и последующих поколений верующих.

Единственное, что было гарантировано всему человечеству, это то, что Евангелие освобождает нас от греха (и его последствий — смерти, вины и страха), но не от страданий и неуверенности. Если бы Бог хотел, чтобы наши пути были просты и безошибочны, Он бы, несомненно, сказал нам об этом.

Четвертый ключ к решению состоит в том, что Бог и в самом деле нам дал: свободную волю. Для чего? Тому множество причин — к примеру, чтобы наша любовь была бесконечно более полноценной, чем инстинктивная, несвободная, животная привязанность. Но, по-моему, есть еще одна причина. Как учитель, я знаю, что иногда мне приходится скрывать ответы от моих учеников, чтобы они могли найти их самостоятельно и таким образом оценить и запомнить их лучше — и, кроме того, поупражняться в рассуждении и поиске ответов.

«Дайте человеку рыбу, и вы накормите его на день, научите его рыбачить, и вы накормите его на всю жизнь». Бог дал нам и рыбу, и свободу рыбачить, чтобы мы могли самостоятельно поймать много рыб, больших и маленьких.

Разум и свободная воля всегда идут рука об руку. Бог создал и то, и другое, и это часть Его образа в нас. Он наделил откровением свыше как разум, снабдив его догмами, так и волю, направляя ее Своими заповедями.

Подобно тому, как Он не дал всех ответов, даже в богословии — в вопросах о том, как применять догмы и как выводить из них следствия, - точно так же Он не дал всех ответов в практическом руководстве и в вопросах нравственности — в том, как применять заповеди и как выводить из них следствия. Но Он снабдил нас тем, с помощью чего мы можем это сделать — разумом и совестью, и не будет доволен, если мы закопаем наши таланты в земле вместо того, чтобы пустить их в оборот и взрастить их в себе до Его второго пришествия.

Что касается образования, всегда существует возможность впасть в крайности. Можно стать слишком современным, слишком эмпирическим, слишком прагматичным, слишком бесструктурным. Но есть и другая возможность — быть слишком классическим, слишком негибким. Студенты нуждаются и в том, чтобы проявить инициативу, творчество и оригинальность.

Закон Божий краток. Он дал нам десять заповедей, а не десять тысяч. Почему? Почему бы не расписать их во всех подробностях? Потому что Он хотел свободы и разнообразия.

Для чего, по-вашему, Он создал так много людей? Почему не одного человека? Потому что ему нравятся разные люди. Он хочет, чтобы Его хор пел в гармонии, но не в унисон.

Я знаю христиан, которые развивают внутреннее самопознание, пытаясь лучше узнать себя, и часто используют сомнительные [изотерические] методики типа эннеаграммы или восточного медитирования — и делают это для того, чтобы иметь возможность в каждом конкретном случае принять правильное решение, именно такое, какое хочет от них Бог.

Я считаю, что намного правильнее думать больше о Боге и о ближнем, и меньше о себе, не концентрироваться на себе, а следовать инстинктам, не пытаясь понять все. Любящим Бога, соблюдающим Его заповеди, дана возможность пользоваться свободой.

Мне нравится иллюстрация Честертона о детской площадке на вершине горы, обнесенной забором, возведенным для того, чтобы дети могли играть, не боясь упасть. Вот почему Бог дал нам Свой закон: не для того, чтобы мы беспокоились, но ради безопасности, чтобы мы могли играть великие игры жизни, любви и радости.

Каждому из нас присущи инстинкты и желания. Конечно же, грех извращает и то, и другое. Он влияет как на наш разум, так и на тело; и, тем не менее, мы должны следовать нашим физическим инстинктам (к примеру, тем, которые сообщают нам о голоде или о самосохранении), а также инстинктам разума (таким, как любопытство и логика). Я считаю, что Бог хочет, чтобы мы следовали велению нашего сердца.

Конечно, если Джону больше нравится Мэри, чем Сьюзен, у него больше причин думать, что Бог ведет его к женитьбе на Мэри, а не на Сьюзен. Почему бы нам не применить этот принцип ко всем другим случаям, когда нам нужно сделать выбор?

Я не считаю, конечно, что мы не можем ошибаться сердцем, или что греховное поведение может быть оправдано сердечными желаниями. Я также не думаю, что единственное, чему нужно следовать — это сердце. Но ведь наши сердца созданы Богом — как физические сердца с аортами и клапанами, так и духовные сердца с их желаниями и волей.

Наши родители не безгрешны, однако же Бог дал нам их в качестве руководителей. Так и сердца наши могут быть достойными того, чтобы следовать их желаниям, несмотря на то, что они склонны к ошибкам и грехам. Если мы любим Бога, мы можем руководствоваться желаниями своего сердца. Того же, в чьем сердце нет любви к Богу, проблема распознавания Его воли и вовсе не интересует.

И вот пятый ключ к решению вопроса. Если мы следуем совету Августина: «Люби Бога и делай что хочешь», обычно мы ощущаем величайший мир и утешение. Мир — признак Святого Духа.

Я знаком с некоторыми людьми, которые оставили христианство, потому что им не хватало этого мира. Они пытались быть супер-христианами во всем и просто не вынесли такого давления. Им нужно было читать послание к Галатам.

Теперь о шестом ключе к решению. Если у Бога только единственный правильный выбор во всем, что вы делаете, то это должно быть применимо к любому вопросу. Это означает, что Бог хочет, чтобы вы знали, что убирать в первую очередь — кухню или спальню, что поставить на стол сначала — тарелку или блюдце. Вы понимаете, что если довести этот принцип до его логического завершения, все это смешно и не применимо к жизни, и, конечно же, это совсем не то, чего хочет от нас Бог, ведь такая жизнь вовсе не похожа на то, что описано в Библии и что мы знаем о жизни святых.

Ключ номер шесть заключается в том, что хорошим может быть не только одно решение, хорошего много. Даже для одного и того же человека часто хорошими могут быть два и более решений.

Добро подобно узорам в калейдоскопе. Правильных дорог много. Дорога к пляжу и дорога в гору будут одинаково хороши, потому что Бог ждет нас и там, и там.

Добро многоцветно. Только полнейшее зло лишено красок и многообразия. В аду же нет ни красок, ни личности. Подобно свинцу, души плавятся в одном котле, перевариваясь во чреве сатаны. На земле больше всего похожи друг на друга тюрьма и армия, но не церкви.

Разберем конкретный пример, когда разные решения могут быть одинаково хороши. Он касается половых отношений между супругами. Если вы не выходите за рамки закона Божьего — не изменяете, не проявляете насилия или эгоизма, не применяете противоестественных средств, таких как контрацепция, — тогда все позволено. Используйте свое воображение.

Глупо считать, что Божья воля в том, чтобы мы только так проявляли любовь в браке, и не иначе. Воля Божья в том, чтобы проявлять любовь, это очень хорошо, это Его воля. Он хочет, чтобы мы сами решили, какими нам быть — нежными или безудержными, порывистыми или спокойными, такими, какими мы есть, а не вымышленными героями книг, предписывающих нам быть кем-то еще.

Ключ номер семь поясню на примере моего собственного опыта. Я пишу роман впервые и потому учусь, как это делать. Первое, что я сделал — я отдал Его в руки Божьи, сказав Ему, что хочу сделать это для Его Царства, и верю, что Он руководит мною.

Затем я просто следую своим собственным интересам, инстинктам и неосознанным движениям души. Я даю возможность истории создаваться самой, а действующим лицам быть такими, какими они есть. Бог не останавливает меня и не подталкивает. Он не делает мое домашнее задание за меня. Но Он, как хорошие родители, рядом.

Мне кажется, что жизнь подобна роману. Жить — все равно, что писать роман о своей жизни, о себе (своими решениями мы формируем себя, подобно скульптору). Главным, является, конечно, Бог, Он — главный скульптор. И Он использует разных людей, чтобы достичь разных результатов. Он — главный автор и каждой библейской книги, но каждая из этих книг отражает личность автора не хуже, чем любая светская литература.

Бог — универсальный рассказчик. Ему нужны разные истории. Он хочет, чтобы вы благодарили Его за ту уникальную историю, которую вы пишете сами, принимая решения свободным сердцем. Потому что ваше сердце и Его вечный план — не две разные вещи, но две стороны одной медали.

Нам не понять эту глубочайшую тайну жизни, потому что мы видим только обратную сторону вышивки. Но в небесах, я уверен, мы будем прославлять и благодарить Бога более всего за то, как смело, чудесно и рискованно Он доверил нам управление нашей жизнью — точно так же, как это делают родители, когда учат своего молодого сына водить машину.

Нам нужно научиться делать правильный выбор, потому что в небесах перед нами будут стоять более серьезные задачи. Там мы будем руководить ангелами и царствами.

Бог, наделив нас свободной волей, говорит каждому из нас: «Да будет воля твоя». Некоторые из нас возвращаются к Нему со словами: «Я хочу, чтобы исполнилась Твоя воля». Это и есть исполнение первой и наибольшей заповеди. И затем, когда мы поступаем так, Он обращается к нам и говорит: «А теперь, да будет твоя воля». Он пишет историю нашей жизни росчерком пера, водимого решениями нашей свободной воли.

www.peterkreeft.com

Питер КРИФТ

Каков Божий ответ на страдания человека? Этим ответом должно быть не что-то, а кто-то, ибо проблема (страдание) адресована не чему-то, а кому-то: почему Бог делает что-то или не делает чего-то.

Подобные вопросы, подвергающие сомнению Божью благость — не просто интеллектуальное упражнение. Это либо бунт, либо слезы, сродни тем, с которыми малое дитя смотрит на отца, вопрошая: «Почему?»

И это не просто философское «почему». Это не просто выражение эмоций в дополнение к слезам, это вопрос, который возникает в контексте взаимоотношений. И обращен он к Отцу, а не в безвоздушное пространство.

Когда ребенок падает и ушибается, он нуждается не столько в объяснении, сколько в утешении. А это как раз то, что мы имеем: утешение от Отца в лице Иисуса: «Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14:9).

Божий ответ на проблему страдания — не просто слово, но Слово; не идея, но Личность. Мысли абстрактны, личности же конкретны. Мысли — это знаки; они обозначают нечто более высокое, чем они сами, нечто реальное.

Потому и ответ не может быть просто идеей, он истинен, глубок и полезен, потому что иначе это будет только еще один знак, еще одна мысль, еще один перст — подобно перстам, указующим на другие персты, как наличие веры в вере, надежды в надежде, влюбленности в любви. Королевство зеркал.

Он не только здесь, но и сейчас. Он, искомый ответ, не только конкретен и реален в нашем мире, но и является составной частью нашей истории в личном и глобальном смысле. Его и наша история — едины. Божий ответ — не просто безвременная, вечная истина, но единственное и неповторимое катастрофическое событие, столь же реальное, как и история, описанная в газете сегодняшнего дня.

Это, конечно, самая известная, самая часто рассказываемая история в мире. Но она также и самая необычная, не теряющая свою необычность, свое благоговение, не только здесь, но и в вечности, где ангелы с трепетом взирают на то, от чего мы зеваем.

И, как это ни странно, она служит единственным ключом, который подходит к замку нашей страдальческой жизни, открывая наши нужды. Мы нуждались в хирурге, который пришел и вскрыл наши раны окровавленными руками. Он дал нам не просто плацебо, пилюлю или хороший совет. Он дал нам Себя. Ответ не просто слово, но Слово; не идея, но Личность.

Он пришел. Он вошел в пространство и время, и в страдание. Он пришел, как влюбленный. Любовь превыше всего жаждет близости, присутствия, единения. Не счастья. «Лучше несчастным с ней, чем счастливым без нее», — таковы слова влюбленного.

Он пришел. Это основополагающий факт, высокая истина, которая —единственная — удерживает нас от пули в висок.

Он пришел. Иов этим удовлетворился, несмотря на то, что Бог, придя, не дал ему ни одного ответа на тысячи мучивших его вопросов. Но Он сделал самое важное, дав самый важный дар: Себя. Это дар влюбленного.

Снизойдя к нашим слезам, нашему ожиданию, нашей темноте, нашему агонизирующему одиночеству, нашему воплю и недоумению, нашему плачу: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил меня?», Он пришел прямо в этот плач.

Войдя в наш мир, Он вошел также и в наше страдание. Он сидит рядом с нами в машине, застрявшей в снегу. Иногда Он помогает нам завести машину, но даже если и не делает этого, Он там. И только это и имеет значение.

Стоит ли переживать о машинах, успехах, чудесах или продолжительности жизни, если Бог — рядом? Он рядом с нами в самых низинных участках нашей жизни, покрывая их, как вода.

Вы разбиты? Он разбит вместе с вами. Вы отвержены? Вас презирают не только за злое, но и за доброе, или даже за попытку сделать добро? Он был «презрен и умален пред людьми».

Вы скорбите? И эта скорбь хорошо вам знакома, она ужасающе часто посещает вас? Говорите ли вы себе: «О, нет, только не это! Я больше не могу!» Он был «муж скорбей, изведавший болезни». Вас не понимают люди, от вас отворачиваются? Они «отвращали от Него лицо свое», как от отверженного, от прокаженного. Вашу любовь предали? Ваши нежнейшие отношения разорваны? Он тоже любил и был предан теми, кого любил. «Пришел к своим и свои Его не приняли».

Иногда нам кажется, что жизнь проходит мимо, оставляя нас на обочине, увлекая в пучину ненужности и забвения. Он тоскует вместе с нами. Его тоже не замечают в мире. Его страдающая любовь отвержена.

Его последователи часто сами виновны в этом; они сделали Его имя соблазном, особенно среди избранного народа. Как иудею найти дорогу к Нему через сломанные копья кровавых предубеждений? Мы почти лишили возможности Его собственный народ любить Его, видеть Его таким, как Он есть, без дыма сражений и холокоста. Присутствие — признак любви.

Как Он смотрит на нас сейчас? С постоянной скорбью, но не с презрением. Мы раним Его. В Его кресте тысяча девятьсот гвоздей. Мы, Его возлюбленные, долгожданные, страстно желанные, все время холодны и корректны, все время держимся на расстоянии. А Он все еще вынашивает наш мир, как курица, которая высиживает яйцо, как мать, у которой все ее возлюбленные дети обратились против нее. «Оставит ли мать грудное дитя? Даже если и она оставит, Я не оставлю тебя».

Он рядом с нами не только в страданиях, но и даже и тогда, когда мы грешим. Он не отворачивает Свое лицо от нас, несмотря на то, что мы отворачиваемся от Него. Он терпит нашу духовную коросту и наши шрамы, наши насмешки и хохот, нашу ненависть и высокомерие только для того, чтобы быть с нами. Присутствие — признак любви.

Нисходит ли Он в наш ад? Да. Незабываемая строка от Кори Тен Бум из глубины нацистского лагеря смерти: «Как глубока не была бы пропасть, Его любовь еще глубже».

Нисходит ли он в насилие? Да, подвергаясь ему и оставляя нам выбор, который до сего дня только некоторые мужественные души осмелились сделать; наиболее заметен в нашем веке даже не христианин, а индус.

Нисходит ли он в безумие? Да, и в эту тьму тоже. Даже в безумие суицида? Может ли Он быть и там? Да, может. «И тьма не затмит от Тебя». Он открывает или творит свет даже там, во тьме безумия — возможно, не до будущего мира, но до освобождения через смерть.

Ибо самая темная дверь в мире поддалась, и свет свыше устремился в наш мир, освещая нам путь, ведь Он изменил значение смерти. Он не просто воскрес из мертвых, Он изменил значение смерти, а значит, и значение всех маленьких смертей, всех страданий, приближающих смерть и приводящих к ней.

Смерть, как рак, проникает в жизнь. Каждый день мы теряем часть жизни — здоровье, силы, молодость, надежды, мечты, друзей, детей, саму жизнь — все это медленно утекает, как вода сквозь наши дрожащие от безнадежности пальцы. Мы ничего не можем сделать, самые отчаянные наши попытки не могут удержать жизнь.

Не утекает только та жизнь, которая уже вся разлилась водой. Не разбиваются только те сердца, которые тщательно возводят маленькие преисподние самоконтроля без любви, коконы безопасности, респектабельного эгоизма, чтобы оградить себя от периодически накатывающихся волн печали, которые рано или поздно постигают всех нас.

Он пришел в жизнь и смерть, и все еще приходит. Он все еще здесь. «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мат. 25:40).

Он здесь. Он в нас и мы в Нем; мы — тело Его. Он задыхался в печах Освенцима. Над ним насмехались в советские времена. Его разрывали на части в тысячах легальных и безопасных лагерях смерти для нерожденных детей, разбрасывая по всему миру, и эти частички слишком малы, чтобы нам видеть их и переживать о них.

Он предан забвению в мире, больше чем кто-либо еще. Он — Тот, кого нам нравится ненавидеть. Он исполняет то, к чему призывал: Он обращает другую щеку под наши удары. Это как раз то, чем является любовь, что она делает и что она получает взамен.

Любовь привела Его сюда. Только любовь. Мухи, жужжащие у креста, удары римского молотка, разрывающие гвоздями Его нежную мягкую плоть, бесконечно более жестокие удары от Его собственного народа, не знающая пощады ненависть, ударяющая по сердцу — за что? За любовь. Бог есть любовь, точно так же, как солнце — это огонь и свет, и Он не может не любить, как солнце не может не светить. Он не всегда утирает слезы, но Он плачет вместе с нами.

Следовательно, когда мы чувствуем, что жизнь нас бьет по голове или по сердцу, мы знаем — мы должны это знать — что Он с нами, принимает эти удары. Каждая наша слеза становится Его слезами. Он, быть может, еще не осушил наши слезы, но Он плачет вместе с нами. Хотели бы мы, чтобы Он отер с наших очей слезы, в то время как Его очи полны ими?

Он пришел. Он здесь. Это очень важно. Если Он не исцеляет все наши раздробленные кости, изломанные жизни, разбитую любовь сейчас, то Он Сам, как преломленный хлеб, нисходит в наши обстоятельства, питая нас. И показывает нам, что мы можем использовать саму нашу изломанность, чтобы питать тех, кого мы любим.

Поскольку мы — Его тело, мы также хлеб, преломленный за других. Наша несостоятельность помогает исцелить жизни окружающих; наши слезы помогают утереть слезы с их очей; будучи ненавидимы, мы помогаем тем, кого мы любим. Когда те, кого мы любим, кладут трубку, не дослушав нас, мы не прекращаем с ними общение. Его присутствие с нами позволяет нам быть с теми, кто отказывается от нас.

Вероятно, Он даже там, где страдают животные, если, как Писание, кажется, говорит, мы каким-то образом ответственны за них, и они страдают вместе с нами. Он не только наблюдает за падением на землю каждой «малой птицы», но и страдает вместе с ней.

Все наши страдания превращаются в Его труд, наши страсти в Его действие. Вот почему, по мнению Паскаля, Он учредил молитву: чтобы наделить творение достоинством причинности. Мы и в самом деле Его тело; Церковь — это Христос, в том смысле, в котором мое тело — это я. Вот почему апостол Павел говорит, что он восполняет в плоти своей недостаток скорбей Христовых за Тело Его (Кол. 1:24).

Итак, ответ Божий на проблему страдания — не только событие 2 000 летней давности, но это то, что происходит и сейчас в нашей жизни. Решением проблемы наших страданий являются сами страдания! Все наши страдания могут стать частью Его труда, величайшего труда, когда-либо совершаемого, труда спасения, труда, которым мы помогаем нашим любимым обрести вечную радость.

Каким образом? Это может произойти при одном условии: если мы верим. Вера — это не просто разумный выбор, который мы делаем; это соглашение с Ним. «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20).

Согласно Евангелию от Иоанна, верить — означает принимать (Ин. 1:12), принимать то, что Бог уже сделал. Его часть труда завершена (Он сказал на кресте: «Совершилось»). Наша часть — принять этот труд и позволить Ему совершить работу в нас и через нас, в том числе и через наши слезы. Мы возносим наши печали к Нему, а Он и в самом деле принимает их и использует настолько действенно, что мы замерли бы от восторга, если бы узнали, как именно.

Христианин видит страдания, как и все остальное, в совершенно другом свете, в совершенно другом контексте, чем неверующий. Он рассматривает их и все остальное в контексте отношений между Богом и им, как дар от Бога, приглашение от Него, призыв к действию, нечто общее между Богом и им. Все относительно.

Неверно считать, что я имею отношение к объекту, а Бог находится где-то на заднем плане; это Бог является Тем, к Кому я имею отношение. Все между нами и Богом. Природа — это не просто природа, но творение, Божье творение. Рождение детей — это произведение потомства. Я сам — это Его образ, не мой, но Его, взятый мною взаймы. Наши страдания становятся трудом любви.

Итак, что же такое страдание для христианина? Это приглашение Христа последовать за Ним. Христос взошел на крест, и мы приглашены к тому же самому кресту. Не потому, что это крест, но потому что это Его крест. Страдания благословенны не потому, что это страдания, но потому что это Его страдания.

Не страдания служат объяснением для креста; крест служит обстоятельством, которое объясняет страдания. Крест сообщает это новое значение страданию; теперь это не только между Богом и мною, но также и между Отцом и Сыном. Первое «между» вознесено к Троице в обмен на второе. Христос позволяет нам быть участниками Его креста, потому что это означает позволение участвовать в обмене с Троицей, разделять глубокую внутреннюю жизнь Бога.

Фрейд говорил о двух наших абсолютных потребностях — в любви и в труде. Обе теперь удовлетворены в том, чего мы больше всего боимся — в страдании.

Труд — ибо наши страдания становятся opus dei, работой Божьей, работой по строительству Его Царствия.

Любовь — ибо наши страдания становятся трудом любви, трудом искупления, спасающим тех, кого мы любим.

Истинная любовь, в отличие от популярных сентиментальных подделок, желает страдать. Любовь — это не «лямур». Любовь — это крест.

Мы начали с проблемы исключительно страдания, со креста без Христа. Но нам нельзя впадать и в противоположную, такую же ошибочную крайность — Христос без креста. Взгляните на распятие. Святой Бернард Клеровский говорит, что всякий раз, когда он это делает, пять ран Христа кажутся ему губами, произносящими: «Я люблю тебя».

Таким образом, чтобы решить проблему страдания, Иисус совершил три вещи.

Во-первых, Он пришел. Он страдал вместе с нами.

Во-вторых, став человеком, Он изменил смысл страдания: теперь это часть Его искупительного подвига. Наши смертные муки становятся муками рождения в рай, не только для нас самих, но также и для тех, кого мы любим.

В-третьих, Он умер и воскрес. Умерев, Он заплатил цену за грех и открыл для нас небеса; воскреснув, Он превратил пропасть смерти в двери, конец в начало.

Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении.

Третье дело — воскресение. Это не просто меняет все в мире. Многие соболезнования начинаются со слов, вроде: «Я знаю, что ничто не может вернуть дорогого вам человека, но…»

И не важно, что будет сказано дальше, не важно, сколь утешительной будет психология, которая последует за этим «но», человеку, потерявшему близких, христианство говорит нечто такое, что все остальное делает тривиальным, нечто такое, что более всего жаждет слышать скорбящий: Бог может вернуть наших дорогих к жизни и сделает это. Воскресение существует.

Какое это имеет значение? Дело все в том, дана ли нам вечная и бесконечная радость или же вечная и бесконечная печаль. Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении (анастасис) (Деян. 17). Павел также говорил: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор.15:14,19).

По воскресении, когда уже не будет больше слез, мы — невероятно! — будем оглядываться на наши печали и смеяться, не насмешки ради, но от радости. Да мы и сейчас порой поступаем так же.

После того как тяжкая тревога улеглась, серьезная проблема решена, тяжелая болезнь исцелена, сильная боль отпустила, ретроспективно прошлое выглядит совсем по-другому, не таким, каким оно казалось, когда это было в будущем, в перспективе, или в настоящем, в момент переживания. Помните смелое высказывание святой Терезы, которая говорила, что в раю самая несчастливая земная жизнь будет выглядеть как всего лишь одна ночь в неудобном отеле!

Если вам трудно в это поверить, если вы считаете, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, знайте, что даже атеист Иван Карамазов понимал, в чем состоит эта надежда. Он говорил:

«Я убежден как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми…»

Но почему же тогда Иван остается атеистом? Потому что, несмотря на то, что он верит, он не принимает этого. Он не сомневающийся, он бунтарь. Как и его герой, Великий Инквизитор, Иван обвиняет Бога в том, что Он недостаточно добр. В этом глубочайший источник неверия: не разума, а воли.

История, которую я рассказал, самая древняя и самая известная из историй. Потому что это первоначальная история любви, история, которую нам больше всего нравится рассказывать.

Толкин говорит: «Из всех рассказываемых историй эту человек считает наиболее истинной». Она читается между строк в сказках, и потому мы находим сказки так странно неотразимыми. Ее красиво и глубоко пересказывает Кьеркегор во второй главе «Философских фрагментов», в истории о царе, который любил и добивался расположения скромной крестьянской девушки. Она символически передана в величайшей поэме любви, в Песне Песней, любимой книге мистиков.

Само ее очарование служит признаком истинности. И в самом деле, как могла эта сумасбродная мысль, это волнующее желание прийти на ум и сердце человека? Как могло создание, лишенное пищеварительной системы, пожелать пищи? Как могло создание, лишенное качеств, присущих мужчине, пожелать женщину? Как могло создание, лишенное разума, пожелать знаний? И как могло создание, лишенное возможности общаться с Богом, возжелать Бога?

Давайте вернемся немного назад. Мы начали с тайны, не просто с тайны страданий, но с тайны страданий в мире, который сотворен любящим Богом. Каков выход у Бога в этой ситуации?

Божий ответ на этот вопрос — Иисус. Но Иисус не вышел из нашей ситуации, Он вошел в нее. Вот почему так важна доктрина о божественности Христа: если на кресте страдал не Бог, а просто хороший человек, тогда Бог вне этой ситуации, вне креста, вне страданий. И если Бог вне ситуации страданий, тогда у Него нет выхода. Как Он может сидеть на небе и не обращать внимания на наши слезы?

Как мы видим, есть только одна веская причина не верить в Бога: грех. И Бог Сам отвечает на этот аргумент, но не словами, а делами и Своими слезами. Иисус — это слезы Бога.

Из книги Making Sense Out of Suffering by Ignatius Press

Питер КРИФТ

«Когда я немощен, тогда я силен»; «сила совершается в немощи». Такие стихи часто цитируются как ключи к духовному росту, но понимаем ли мы в действительности, что они означают? Может ли кто-нибудь это понять?  Да. Если бы мы совсем не могли этого понять, Бог не сказал бы это нам. Бог слов на ветер не бросает. Это великая тайна, но тайна – это не то, что невозможно понять вообще, это то, что мы не можем понять нашим собственным разумом, без откровения от Бога. Кроме того, тайну невозможно постигнуть полностью, но частично мы можем кое-что понять. Частичное понимание не является абсолютной тьмой. «Мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно».  Ключом к пониманию тайны силы, которая совершается в немощи, является крест Христа. Без Креста эта истина является не тайной, но абсурдом, тьмой.  Не являясь христианами и не зная ни Христа, ни истины о Кресте, некоторые люди, такие как великий китайский поэт и мистик Лао-Цзы, очевидно, понимали тайну силы, совершающейся в немощи, довольно глубоко, по крайней мере, некоторые ее аспекты.  Возможно, они смогли постичь аналогичные и родственные тайны, но не эту конкретную тайну. Или, возможно, они и понимают её через Христа и Его крест, хотя не осознанно и не ясно.  Откуда нам знать, насколько далеко распространяются границы Креста? Его объятья очень широки. Христос является "светом, который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Ин. 1:9), посредством естественного откровения, естественной мудрости и естественного закона, известного нам по совести. Когда Лао-Цзы, или Сократ, или Будда приходили к глубокому познанию некоторых вечных истин, они делали это в свете Христа, вечного Логоса, изначально воплотившегося Слова и откровения Божьего. Он является все Тем же, но не по человеческой, воплощенной природе. Любая истина – это Его истина.  Но воплотившийся Иисус представляет собой наиболее полное откровение Бога, Его лицо, обращённое к нам в максимальной близости. Мы можем узнать о человеке намного больше, смотря на его лицо, а не на спину или ноги. Итак, давайте посмотрим на это окончательное, наиболее полное, абсолютное откровение Бога, которое мы имеем, - на Христа и Его крест, чтобы попытаться пролить свет на этот парадокс силы, проявляющейся в немощи. Вопрос заключается в следующем: «Каким образом немощь делает нас сильными посредством Креста?» или «Каким образом немощь Креста делает нас сильными?»  Это два разных вопроса. Первый из них – теоретический, и на него нельзя ответить. Второй – практический, и на него имеется ответ.  Первый вопрос звучит так: «Как это действует? По какой сверхъестественной, духовной технологии механизм немощи производит продукт силы? Как действует Крест?»  Богословы работают над этим вопросом на протяжении почти двух тысяч лет, и до сих пор нет четкого консенсуса в христианском мире, нет очевидного, адекватного ответа; есть только аналогии. Согласно общепринятой аналогии св. Ансельма Кентерберийского, дьявол завладел нами, а Христос заплатил выкуп, чтобы вернуть нас Себе.  Ранние отцы Церкви приводили аналогию космической битвы: сначала Христос вторгся на оккупированную врагом территорию, то есть Землю, затем, в Великую Субботу, спустился в подземный мир и одержал победу над дьяволом и силами греха и смерти.  Ещё существует простое, но восхитительное высказывание проповедника из Южной ассоциации баптистов свободной воли: «Сатана голосует против вас, а Иисус голосует за вас и Его голос становится решающим».  Эти метафоры полезны, но они являются лишь символами, подобиями. Если мы едва понимаем, как работает электричество, откуда нам знать, как действует искупление?  На второй вопрос, однако, можно ответить более точно. Это практический вопрос: «Как я должен жить, как я должен вести себя в отношении немощи? Как я должен применять Крест в моей жизни?»  Ведь Крест присутствует в моей жизни. Это не есть нечто странное. Это воплощение всеобъемлющей истины, а не просто событие, отдаленное от меня в пространстве и времени, произошедшее один раз для всех сразу, в Израиле в 29 году н.э., на расстоянии тысяч километров и двух тысяч лет. Это событие, которое продолжает происходить внутри меня, или, вернее, это я нахожусь внутри него.  Существуют две равнозначные и вместе с тем противоположные ошибки при ответе на вопрос: «Каким образом я могу применять таинство Креста в моей жизни?». Это гуманизм и квиетизм, активность и пассивность.  Гуманизм утверждает, что основа всего - действия человека, что мы должны бороться и преодолевать немощи, неудачи, поражения, болезни, смерть и страдания. Мы должны превозмочь Крест. Но, в конце концов, мы никогда не сможем этого сделать. Гуманизм – это Дон Кихот, скачущий верхом на лошади, чтобы сразиться с танком.  Квиетизм, или фатализм, утверждает следующее: «Принимай всё с терпением». Другими словами, не будь гуманистом. Ступай «мягко в эту спокойную ночь», не«борись с тем, что свет угасает».  Христианство более парадоксально, чем просто отказ от гуманизма или принятие за истину точки зрения фатализма. Существует такая же парадоксальная двойственность христианских взглядов на вопросы бедности, страданий и смерти.  Бедность следует преодолевать и искоренять, но она же является благословением. Помогать бедным в избавлении от разрушительного действия их бедности является одной из важнейших христианских обязанностей. Если мы отказываемся делать это, то мы не можем называться христианами и быть спасенными (Мф. 25:41-46).  Тем не менее, именно богатые достойны жалости и жалки, как мать Тереза поразительно сказала Гарварду: «Не называйте мою страну бедной. Индия - не бедная страна. Америка – вот бедная страна, она бедна духовно.» Богатому человеку очень трудно спастись (Мф. 19:23), в то время как нищие духом, то есть те, которые желают быть нищими, те, которые отделены от роскоши, блаженны (Мф. 5:3).  Такое же парадоксально двойственное отношение имеет христианство к смерти. Смерть, с одной стороны, является великим злом, "последним врагом" (1 Кор. 15:26), последствием греха и наказанием за грех. Христос пришел, чтобы победить ее. В то же время смерть является дверью в вечную жизнь, в небо. Это золотая колесница, которую посылает великий король, чтобы забрать свою невесту Золушку.  Страдание также является парадоксом. С одной стороны, мы должны облегчать страдания, а, с другой стороны, они благословенны.  Святые являются таковыми главным образом по двум причинам: они имеют героическую любовь и сострадание к своим ближним, то есть, они делают все возможное, чтобы облегчить страдания других. Но также они любят Бога настолько сильно, что принимают и проходят через свои собственные страдания героически и даже радостно. Они как борются со страданием, так и принимают его. Они более активны, чем гуманисты, и более смиренны, чем квиетисты.  Каждое из трех проявлений, - бедность, смерть и страдания, - является одним из видов немощи. Проблема немощи является более обобщенной, всеобъемлющей проблемой. Страдание, например, не является само по себе таким же невыносимым как немощь, так как мы охотно принимаем родовые боли, если шли на это по доброй воле и если это находится в нашей власти, но даже небольшую боль и неудобства, такие как задерживающийся рейс или ушибленный палец, мы находим возмутительными и невыносимыми, если они навязаны нам против нашей воли.  Мы предпочли бы пробежать километр по доброй воле, чем быть вынужденными пройти один квартал. Кьеркегор говорил: «Если бы у меня был покорный слуга, который, попроси я у него стакан воды, принес бы мне чашу, в которой находится утонченный букет из самых дорогих в мире вин, я бы уволил его, чтобы научить, что истинное удовольствие состоит в том, когда твоя воля исполняется».  Альфред Адлер, независимый последователь Фрейда, разошелся со своим учителем в основополагающем вопросе о том, что является главным человеческим желанием; Адлер обнаружил, что это не удовольствие, как считал Фрейд, а власть.  Фома Аквинский косвенно соглашается с этим, потому что, когда он рассматривает и разоблачает всех идолопоклоннических и неадекватных претендентов на должность высшего человеческого счастья, то есть все то, что мы ищем кроме Бога, то отмечает, что нас привлекает власть, потому что она нам кажется наиболее благочестивой. (Это, однако, обманчивая позиция, потому что сила Божья – в Его благости.)  «Власть» является ответом св. Августина на вопрос, почему он, будучи мальчиком, воровал жесткие, несъедобные и непродаваемые груши. Он не желал ни удовольствия, ни денег, а власти не быть под законом "не укради", власти не подчиняться закону и, очевидно, ожидал, что это сойдет ему с рук. Ограничения терзают нас.  Да, но, по сути, мы сами являемся ограниченными. Мы, в конце концов, создания, а не Создатель; конечны, как ни крути, а не бесконечны; смертны, а не бессмертны; невежественны, а не всезнающи. Все это является проявлениями немощи, а не случайными слабостями, которых можно избежать; немощью врожденной и необходимой для нашего существования как созданий. Негодуя на ограничения, предписываемые немощью, мы негодуем на то, кем мы являемся.  Прежде чем попытаться найти ответ на вопрос о силе, действующей в немощи, мы должны сначала рассмотреть проблему немощи более глубоко и ясно. Существуют три вида немощи; все они являются родственными, но отличными друг от друга.  Во-первых, есть определенная немощь в том, чтобы быть вторым, исполнять партию второй скрипки, делать что-либо в ответ на чье-либо действие, быть ведомым, а не ведущим, повиноваться, а не отдавать приказы. Наше недовольство этим является безумием, ибо Сам Бог имеет в Себе эту немощь! От века Сына подчиняется Отцу. На земле Он вел Себя так же, как и в вечности. "Он, находясь в жутком климате окраин Своих владений, делал то же самое, что вечно делал дома, во славе», - сказал Джордж Макдональд. Никто никогда не был более послушным, чем Христос.  Поэтому послушание - это не признак неполноценности. Делать что-либо в ответ, петь вторым голосом, исполнять партию второй скрипки не было унизительным для Христа, Который, являясь Богом истинным от Бога истинного, был идеальным повинующимся.  В этом заключается один из самых поразительных и радикальных поворотов в истории, о которых когда-либо слышал мир и который до сих пор его не понял.  Женщины по-прежнему остаются недовольными тем, что они женщины, тем, что биологически им необходим мужчина для зачатия, тем, что они нуждаются в мужской защите и руководстве, потому что они думают, что это делает их неполноценными. Дети считают возмутительным послушание родителям, и граждане страны выступают против того, чтобы повиноваться законной власти, по той же причине: они думают, что это послушание подчеркивает их неполноценность. Но это не так.  Христос являлся и является равным Отцу во всем, но Христос подчинялся и даже сейчас подчиняется Отцу. Различие между исполняемыми ролями не является различием в достоинстве. «Немощь» послушания исходит не от неполноценности, но от равенства в достоинстве.  Дети также должны подчиняться родителям. Тем не менее, ни морально, ни духовно дети не являются неполноценными по сравнению с родителями. Повеление подчиняться не унижает, но освобождает, если мы говорим о послушании «во Христе».  В мире правит власть и сила, и сильные унижают слабых. Там послушание действительно является признаком неполноценности власти. Но не в церкви. Здесь все по-другому. «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не пришел чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:25-28).  Иисус был равен Отцу, но подчинялся Ему. Если бы мы поняли и оценили этот простой, но революционный факт, у нас был бы новый мир. Не тот древний мир, где господствовало рабство и угнетение, не современный западный мир, в котором царит разрушение и беспорядок, неестественное выравнивание и возмутительная конкуренция. Лучше бы мы любили.  Любовь придает силы. «Немощь» Христа в повиновении Отцу делала Его сильным, потому что это было повиновение любви. Если бы Христос не подчинился воле Отца, поддавшись искушению сатаны в пустыне, он потерял бы Свою силу, как Самсон, и бессильно уступил бы врагу. Его послушание было знаком Его божественности.  Так же дело обстоит и с нами: если мы полностью послушны Отцу, то становимся участниками Божественной сущности. Ибо покаяние, вера и крещение, - три инструмента этого преобразования, - являются формами подчинения. Намзаповедано покаяться, веровать и креститься.  Вторая форма «слабости» применима только к нам, а не ко Христу, но также является тем, против чего нельзя бунтовать. Это наша ограниченность, наша тварность. Мы были созданы. Поэтому мы зависимы от Бога во всем, в самом нашем существовании и в том, что из него вытекает. Бог владеет нами. (Поэтому самоубийство является кражей.) Никто не обладает такими полномочиями, как Бог. Ни одно из творений, даже наивысший архангел.  Никакое творение не является всемогущим, равно как никакое творение не является совершенно бессильным. Даже ангел не может создать Вселенную или спасти душу, и даже через песчинку может проявиться Бог, она может вызвать раздражение стопы и ума и стать решающим фактором для начала сражения и войны.  Во всей вечности никакое творение не может исчерпать глубины Божьи и завершить изучение Его любви. Бог всегда будет больше. Мы никогда не потеряем несравнимое удовольствие от смирения, поклонения нашему Герою. Как глупо сетовать на то, что мы «немощны».  И как глупо обижаться на Бога и природу за компенсацию этой немощи через взаимозависимость, солидарность, сотрудничество, бескорыстие. Мы несем бремена друг друга, тем самым исполняя закон Христов (Гал. 6:2). Я думаю, что фраза «закон Христов» означает больше, чем просто подчинение заповедям Христа, я думаю, что это означает жить жизнью Христа. Я думаю, что закон Христов больше походит на закон всемирного тяготения, чем на законы какой-либо страны. Падающее яблоко подчиняется закону всемирного тяготения, и, нося бремена друг друга, мы исполняем закон Христов.  Брак является ярким примером того, как люди носят бремена друг друга. Мужчины нуждаются в женщинах, как Бог отметил при сотворении: «Не хорошо быть человеку одному» (Быт. 2:18). И женщины нуждаются в мужчинах. Как мужчины, так и женщины, сегодня часто недовольны этой потребностью. Это является бунтом против закона Христа, который вписан в закон человеческой природы. Сама сущность Бога, о которой говорится в Бытие 2:27, описывается как «мужчина и женщина».  Наконец, существует третья форма немощи, с которой мы имеем право бороться, – греховная немощь и ее последствия. Это хорошо - быть ограниченным во времени, но не быть падшим. Все мы люди с нарушениями, мы находимся не в нашем естественном состоянии. Мы все время боремся с тем, что из себя представляем, ведь то, кем мы являемся, не есть естественное наше положение, это не то, что Бог задумал.  Недовольство нашей нравственной и духовной немощью косвенно свидетельствует нашему знанию о том, что есть нечто лучшее, стандарт, которым мы измеряем себя, свою жизнь и наш мир и видим, что они оставляют желать лучшего.  Именно наша память об Эдеме вынуждает нашего нынешнего возлюбленного конфликтовать с миром, с этой пустыней «к востоку от Эдема» (Быт. 3:24). Именно по причине того, что мы морально немощны, нам заповедано молиться так: «не введи нас в искушение», то есть, в испытания и трудности. У каждого из нас есть свой предел. Если бы Бог не сократил дни великой скорби, даже святые не смогли бы выстоять и спастись (Мф. 24:22).  Мы немощны не только морально, но и интеллектуально: невежественны, глупы, безрассудны. Грех это не просто глупость, как учил Платон, и, конечно, его причина есть не только невежество; невежество не является причиной греха, этоследствие греха.  Наше тело также немощно из-за греха. После того как душа провозгласила независимость от Бога, источника жизни и силы, тело стало слабым, потому что оно стало менее зависимым от души, источника его жизни. Смерть, таким образом, является неизбежным результатом греха.  Это похоже на магнит. Бог - это магнит, который удерживает два железных кольца, - душу и тело, - вместе. Уберите магнит, и кольца рассоединятся. Как только мы отделяем себя от Бога, нам не остается ничего другого, как только умереть. А когда мы с Богом, нам не остается ничего другого, как только жить вечно.  Мы должны принять послушание Отцу как нашу первую «немощь», и мы должны принять свою ограниченность в качестве второй «немощи», но должны ли мы также считать нормой нашу третью «немощь», нашу греховность?  И да, и нет. Грех подобен раку. Если мы больны раком, мы должны принять этот факт нашим разумом, а не нашей волей. Мы должны признать правду, но не соглашаться с тем, что рак есть добро, потому что это не так. Мы принимаем это теоретически, но не практически. На практическом уровне мы должны бороться с ним. То же самое относится и к греху.  Людей часто смущает этот момент. Даже такой умный человек, как Карл Юнг, очевидно, снизошел до этой смертельной ошибки, когда сказал, что мы должны «принять нашу собственную темную сторону, наши тени».  Нет! Богу пришлось умереть и претерпеть адские муки, чтобы избавить нас от этой темной стороны. Как мы можем посметь «принять» ее, когда святой Бог объявил ей вечную войну? Как смеем мы занимать нейтральную позицию, когда мнение Бога на этот счет более, чем конкретное? Как смеем мы, возомнив себя Чемберленом в Мюнхене, играть с изобретениями геенны? Только одна участь ждёт такую духовную немощь. Ищите это в Откровении 3:16. Пусть никто не пытается съесть то, что Бог извергнул из Своих уст.  Теперь я осмелюсь пролить свет на более глубокие, опасные области нашей проблемы.  Наша немощь становится нашей силой тогда, когда Бог входит в нашу немощь. Подобно врачу, который вводит пациенту обезболивающее, чтобы он стал пассивным и не прыгал на операционном столе, Бог ослабляет нас для того, чтобы проводить операции на нас, иначе это было бы невозможно.  Это особенно верно в отношении смерти. Смерть – это радикальная операция, и для нее мы должны быть под общим наркозом. Бог хочет проникнуть в наши сердца, в нашу внутреннюю сущность. Наше сердце должно прекратить биться, чтобы была сделана операция.  Тот же принцип работает в меньшей степени и до наступления смерти, в маленьких «смертях». Сначала Богу приходится одолеть нас для того, чтобы спасти нас от утопления, так как мы упрямо изворачиваемся. Он должен выбить игрушки из наших рук, чтобы наполнить их Своими радостями.  Пока что все понятно. Этот принцип достаточно хорошо известен. Но когда мы обращаемся к мистикам и читаем их странные высказывания о том, чтобы «стать ничем», когда немощь достигает своей наивысшей точки, мы качаем головой в непонимании и недоверии.  Тем не менее, рассуждения мистиков о «ничтожестве» перед Богом - это не что иное, как тот же принцип, доведенный до своего логического завершения. Если сила Божья наполняет нас, когда мы немощны, и величие Бога наполняет нас, когда мы смиренны, то вся полнота Божья наполняет нас тогда, когда мы ничтожны.  Но мы должны видеть различие между двумя видами этого «ничего». Восточные мистики говорят, что душа есть «ничто», потому что она не реальна. Они смотрят сквозь «иллюзию» индивидуальности. Очевидно, они говорят, что нас вовсе не существует, есть лишь Бог. Если вы пантеист, то для вас Бог – это все. Но это не есть истина, так как Бог создал нас отличными от Себя.  Вместо этого, «ничто» для христианина-мистика обозначает ничтожество в отказе от собственной воли и самосознания. "Не моя воля, а Твоя да будет" – это фундаментальная формула святости, а не только мистики. В этом нет ничего особенно мистического. Но когда, восхищаясь Богом и находясь в предвкушении блаженства небес, удостоенный такой чести мистик теряет сознание себя, он сам себе кажется ничем, потому что больше не смотрит на себя, только на Бога.  Но, конечно, он все еще существует, ведь для осуществления акта самозабвения он должен быть кем-то. Так кто забывается? Не Бог, конечно, ибо Всеведение забыться не может.  Христианин-мистик находит блаженство в этой абсолютной немощи вплоть до становления «ничем», ибо это и есть полное доверие, абсолютный покой в Божьих руках, в объятиях Аввы, Папы. Все тревоги и заботы исчезают. Это полное смирение. Точно так же, как гордость является первым грехом, грехом демоническим, смирение является первой добродетелью.  Гордость – это не преувеличенная оценка своего достоинства, ибо это есть тщеславие. Быть гордым - значит брать на себя роль Бога, утверждать, что я - Бог. «Лучше царствовать в аду, чем служить на небесах», - говорит сатана, оправдывая свой бунт, в «Потерянном Рае» Мильтона. Это и есть формула гордости. Гордость есть совокупность слов «да будет воля моя».  Смирение означает «да будет воля Твоя». Смирение – это сосредоточенность на Боге, а не на себе. Смирение – это не чрезмерно низкое мнение о себе. Смирение – это самозабвение. Смиренный человек никогда не скажет вам, насколько он плох. Он слишком занят, думая о вас, чтобы говорить о себе.  Поэтому смирение является таким радостным, и оно так близко к блаженному созерцанию небес, где мы будем настолько очарованы Богом, что забудем себя полностью, как мистики. Совместив подчиненную волю («не Моя воля, но Твоя да будет») и полное самозабвение, мы, возможно начнем понимать, почему мистики находят несравненную радость в становлении «ничем». Это то таинственное волнение, которое мы испытываем, когда поем о Святом Духе: «Вей, вей, наполни Собою все / Пусть будет во мне лишь дыханье Твое».  Очень трудно говорить об этом блаженстве. Иногда это звучит весьма странно. Легко понять это неправильно. Это невозможно объяснить обычным языком. Это похоже на влюбленность. Это и есть влюбленность. Это не идея, которую можно объяснить. Это опыт, который нужно пережить, или, по крайней мере, в который нужно проникнуть с открытым разумом и открытым сердцем.  Какое отношение к этому имеет Крест? Кроме того, что Крест избавил нас от греха, он раскрыл сущность блаженства внутри божественной Троицы, Дух самоотверженной любви между Отцом и Сыном, глубокую тайну внутренней жизни Бога. Крест, который Бог воткнул, словно меч, в Землю на Голгофе, держится Им за рукоять на небесах. Небеса ковали его лезвие. Крест начал войну с грехом и смертью во времени, но объявил мир и жизнь в вечности.  «Не моя воля, но Твоя да будет» - это не только самое трудное, что мы можем сделать (вот, что грех сделал с нами), но и самое радостное и свободное (это то, что подарила нам благодать). Бесчисленные эксперименты снова и снова доказывали лишь одно: когда мы стремимся к счастью, исполняя роль Бога, беря в свои руки власть и управление, мы в конечном итоге оказываемся несчастными, и неважно, добились мы того, чего хотели, или нет. Ибо, добившись своего, мы начинаем скучать, а не добившись, разочаровываемся.  Но когда мы становимся ничем, совершенно немощными, когда мы говорим от всего своего сердца: «Не моя воля, но Твоя да будет», мы находим величайшее счастье, радость и мир, которые едва ли возможно найти в этом мире. Однако, несмотря на бесчисленные эксперименты, подтверждающие эту истину, мы все еще пробуем найти счастье вне Бога и вне подчинения Богу, тем самым постоянно отвергая принадлежащую нам по праву радость. Другими словами, мы поступаем безумно. Грех - это безумие.  В сердце ислама лежит эта могущественная истина, которую мы только что наблюдали. «Ислам» обозначает два понятия: «подчинение» и «мир» (родственное слово - «шалом»). Подчинение Богу («Аллаху», «Единственному») является путем к миру. Данте описал это в пяти словах, которые Томас Элиот назвал самой совершенной и глубокой фразой из всей литературы: "Подчиняясь Ему, мы обретаем покой».  Эта немощь является сущностью силы Божьей, тайной всемогущества Бога. Бог является всемогущим не потому, что Он может создать Вселенную и творить чудеса. Бог является всемогущим, потому что Он есть любовь, потому что Он может повиноваться Сам Себе, потому что Он может быть слабым. Только христианин может понять тайну всемогущества.  Бог, проявляясь лишь в одной из Своих ипостасей, не может быть абсолютно всемогущим. Только Троица, только Бог, который может постоянно отдавать Себя Себе, может быть всемогущим.  Обычно мы думаем об Отце, как об источнике всемогущества, но для этого необходимы все три лица. Всемогущество возникает только тогда, когда присутствует Дух, Который есть любовь между Отцом и Сыном. Когда этот Дух входит в нас, вся Троица входит в нас, и живет Своей жизнью в нас и через нас. Славный Крест вечной Троицы и кровавый Голгофский крест сливаются воедино в наших душах и жизнях, когда мы принимаем участие в радости божественной любви и страданиях божественного искупления. http://peterkreeft.com

Питер КРИФТ

Камо грядеши? Куда идешь? Этот вопрос очень существенный для путешественника. А мы, живущие, все путешественники. Смерть всех нас зовет и всеми нами движет. Стабильность — всего лишь иллюзия. Поэтому тот, кому иллюзии не по душе, должны задать себе вопрос: Камо грядеши?

Если рай не является ответом на этот вопрос, то вся наша вера тщетна, а Иисус — просто глупец. Если ответ — рай, то во всем мире нет ничего важнее его. На самом деле, мир — всего лишь преддверие (утроба) рая.

Но почему же тогда мы так мало о нем говорим, в том числе и с церковной кафедры? Почему нам твердят наши «ведущие богословы», что нам нужно перестать витать в облаках и смотреть под ноги? Почему размышления о небе считаются возмутительной безответственностью по сравнению с размышлениями о политике?

Потому что эти ведущие богословы на самом деле ведомые, ибо они плотно следуют за современным миром. Фактически, все у них вверх тормашками: лицом они погрузились в грязь, а ногами грозят небу в своем бунтарстве. Они хотят превратить христианство, которое в учении его Основателя совершенно четко было учением веры, надежды и милосердия, религией не от мира сего, — в учение мира сего. У правых (с их электронной церковью) — в религию процветания и успеха, у левых (с их либеральным богословием) — в религию политических революций.

Но эти подделки приносят лишь кратковременное удовлетворение. Процветание со временем приедается. Количество самоубийств в Швеции примерно в тысячу раз выше, чем на Гаити. И даже интерес к революциям в конце концов проходит. Ведь ни одна революция не может вынести свой собственный успех. Всякая революция оборачивается новой тиранией, и Екклезиастов цикл вновь повторяется: все возвращается на круги своя, подобно тучам после дождя.

Даже не верящие в рай скептики носят в себе сердце, скроенное по райским меркам

Вопиюще важная, потрясающе прекрасная истина о человеке заключается в том, что в его сердце есть пустота (дыра), размером в небо, и ничто иное не может заполнить ее. По сути, мы тратим жизнь на то, чтобы наполнить Большой Каньон бисером. Как сказал Августин: «Ты создал нас для Себя, и наши сердца не успокоятся, пока они не обретут покой в Тебе».

Это величайшее из записанных изречений, кроме библейских, потому что в нем открывается тайна нашего предназначения, нашего счастья или несчастья. Оно не просто старомодное, оно несет в себе жуткую угрозу. Оно срывает пластырь с наших ран и показывает, как ничтожны наши фальшивые божки в сравнении даже с нашими собственными сердцами. Такое обращение с идолами никогда не приводило людей в восторг. Вспомните, как они поступали с пророками.

Но мы должны ободриться. Даже не верящие в рай скептики носят в себе сердце, скроенное по небесным меркам. Карты тасованы, и игральному кубику придано утяжеление, утяжеление любовью небес. Amor meus, pondus meum, говорил Августин: «Любовь моя — бремя мое». Сила гравитационного притяжения любви влечет сердце скептика в направлении к небесам, в то время как антигравитация греха тянет его назад.

Часто приходится иметь дело с разумом, который попался в ловушку словесных предубеждений. Начните говорить о небесах — и вы услышите в ответ насмешки. Но если вы начнете говорить о таинственной неудовлетворенности жизнью даже тогда, когда все идет хорошо, — особенно тогда, когда все идет хорошо, — вы услышите ответ человеческого сердца, даже если уста его будут говорить обратное.

Никто не мечтает о пушистых облаках и бесполых херувимах, но все страстно жаждут небес. Никто не стремится к таким небесам, которые мы себе представляем, но все страстно желают того, о чем написано: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его».

Наш дом — небо

Мы все еще дети, но никак не можем понять этого. Среди нас нет взрослых. Становясь старше, мы просто меняем наши игрушки на другие: теперь у нас бизнес вместо биты, секс вместо санок, власть вместо игрушечных пистолетов. Когда придет время умирать, наш Отец позовет нас: «Иди сюда, малыш. Оставь свои игрушки, пора домой».

Небо — это наш дом. И нам не будет он казаться каким-то странным, далеким или неестественным, напротив, он будет совершенно естественным. Ведь небо — это то, для чего мы созданы. Вся наша литература направлена на поиски его: это тот «дом», который ищет Одиссей, Эней, Фродо и заблудившийся инопланетянин. Размышление о небесном — это не эскапизм. Эскапизмом, или попыткой уйти от действительности, является как раз мирской образ мыслей. Небо — это наш дом.

Люди считают мысли о небесах эскапизмом только потому, что они боятся, как бы небесные мысли не отвлекли их от того, чтобы жить хорошо здесь и сейчас. Но все как раз наоборот, и жизнь святых и Самого Господа только подтверждает это. Те, кто поистине любят небо, больше других делают на земле. И это понятно. Ведь те, кто любят родину, будут старательнее трудиться в изгнании, чтобы это место напоминало им о родине. «Да придет Царствие Твое… и на земле, как на небе».

Беременная женщина, которая планирует родить ребенка, заботится о нерожденном младенце; женщина, которая планирует аборт, не беспокоится о нем. Дороги, которые куда-то ведут, содержатся в хорошем состоянии; о тех же, что приводят в тупик, никто и не переживает. Если рассматривать жизнь как путь в небо, часть славы небесной будет отражаться на этой дороге, пусть даже в качестве предвкушения: мир наполнен ожиданием великолепия Божьего и каждое событие отражает вечность. Но если все течет в дренажную канаву смерти, то эта жизнь всего лишь мутный поток грязной воды, и каким бы удобным мы ни сделали барахтанье в нем, все это так и останется суетой сует.

Каков путь к радости?

Существование небес, желание небес, природа небес, актуальность небес — все эти вопросы очень важны. Но есть один вопрос, который жизненно необходим, вопрос, по сравнению с которым спасение мира от атомного холокоста кажется просто тривиальным. Вот этот вопрос: «Что мне делать, чтобы спастись?» Если мы достаточно честны, чтобы взглянуть через врата смерти, вечная радость и вечное мучение представляются нам как единственно возможные исходы. Какая дорога приведет к радости? Что нужно для того, чтобы получить билет на небо? Где отыскать Путь, Истину и Жизнь?

С тревогой сообщаю, что я задавал этот вопрос не одной сотне студентов-католиков, и едва ли половина из них дали мне ответ. Это означает, что церковное религиозное образование не просто не оправдало себя, но более того — оно находится в катастрофическом состоянии. Большинство ответов, которые я получил, звучали так: «Бог милостив ко всем», либо так: «Вообще-то, я неплохой человек».

Если кто-то из читающих эту статью еще не знает правильного ответа, во имя любви Божьей откройте Библию и изучите ее, пока не наступил час заключительного экзамена! Чтобы сэкономить ваше время — а вдруг вы умрете раньше, чем откроете Библию — я процитирую предельно простой ответ Бога на самый важный в мире вопрос о том, как попасть на небеса: «Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься» (Деян. 16:31).

Питер КРИФТ

«Да ну его, этот ад!», — говорит современный человек. Из всего христианского учения ад, конечно же, менее всего популярен. Неверующие просто игнорируют его, слабые христиане ищут предлог, чтобы не говорить о нем, для атеистов же он служит предметом нападок.

Некоторые из них (такие как Бертран Рассел в своем известном эссе «Почему я не христианин») утверждают, что Иисус был плохим учителем нравственности, поскольку Он, несомненно, верил в ад. (Расселовское эссе, между прочим, может стать отличным чтением для христианина. Мой коллега, с которым я жил в комнате, почти потерял веру в Бога, но прочтя вышеупомянутое эссе, сказал следующее: «Если таковы аргументы против христианства, лучше я останусь христианином».)

Почему мы считаем, что ад существует? Не потому, что мы жаждем мести. «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». Тогда почему же? Просто потому, что нам об этом сказано Самим Христом.

Бытует популярное заблуждение, что Иисус говорил только слова утешения и что страх ада начинается лишь с посланий святого Павла. Согласно тексту истина в обратном: Иисус в Своих проповедях часто говорил об адском пламени и вечном осуждении, в то время как почти все отрывки, в которых видят какую-то надежду универсалисты (они верят, что, в конце концов, все будут спасены) принадлежат апостолу Павлу.

Конечно, страх ада — не основной мотив. Но как сказал Джордж Макдональд, «пока нас окружают дикие звери, лучше бояться, чем чувствовать себя в безопасности». Божья благость принимает даже «низкие» мотивы страха ада во спасение, если это лучшее, на что мы способны. Бог открывает объятья всем блудным сыновьям. Он не настолько высокомерен, как некоторые из Его противников. На войне (как и в любви) все средства хороши. А жизнь — это и то, и другое.

Существование ада — производное двух других доктрин: существования рая и свободной воли. Если есть рай, тогда должен быть и анти-рай. Если есть свободная воля, мы можем поступать согласно ей или злоупотреблять ею. Всякий, кто отвергает ад, должен также отвергнуть либо рай (как и поступает западный секуляризм), либо свободную волю (как это делает восточный пантеизм).

Наличие ада и рая делает жизнь значительной. Рай без ада — как жизненная драма без остроты. Клайв Льюис однажды сказал, что он не встречал ни одного, кто бы верил всем сердцем в рай, не веря при этом в ад. Высота горы измеряется глубиной ущелья, величие спасения — ужасом того, от чего мы спасены.

Но что такое ад? Распространенное представление о демонах, весело тыкающих вилами в нераскаявшихся грешников, не соответствует библейскому образу огня.

Огонь разрушает. Геенна — слово, которым Иисус описывает ад, - это ущелье вне Иерусалима, в котором иудеи непрерывно сжигали мусор. И делали они это потому, что то место было осквернено племенами, которые приносили там человеческие жертвы.

Ад — это вечное испепеление самого себя. Ад — не есть вечная жизнь в муках, это нечто гораздо более страшное: вечное умирание. Тот, кто идет в ад, как говорил Клайв Льюис, «уже не человек, но то, что осталось от человека».

Образы, которыми Писание рисует ад, ужасны, но это всего лишь символы. А то, что они символизируют, еще ужаснее, чем сами символы. Духовный огонь страшнее материального огня; духовная смерть страшнее физической. Боль утраты — утраты Бога, источника радости — бесконечно ужаснее, чем любые мучения. Все, кто знает Бога и испытал Его радость, понимают это. Святых не нужно пугать огнем, им достаточно сказать об утрате.

«Всю вашу жизнь недостижимый экстаз парит вне власти вашего сознания. Приближается день, когда вы пробудитесь, чтобы обнаружить, без всякой надежды, что вы настигли его, или что он был в пределах досягаемости для вас, а вы утратили его навсегда» (Клайв Льюис).

Иисус не описывал ад во всех подробностях. Он говорил о том, что ад существует, что он ужасен, и каждый может попасть туда. Одним из тех, кто туда попал, был Иуда, потому что Иисус сказал о нем: «Лучше бы тому человеку не родиться».

Если в аду не будет людей, для чего тогда Иисус так много и так настойчиво предупреждает о нем? Он не приводит статистику, сколько человек там окажется. На вопрос Его учеников: «Неужели мало спасающихся?», Он отвечает не предварительными прогнозами, а убедительным обращением к их воле: «Подвизайтесь войти».

Иисус говорит, что «широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими»; но «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Здесь имеется в виду следующее: нельзя попасть в рай ни по факту своего рождения, ни будучи хорошим человеком, ни путем постоянного усовершенствования.

Но слово «немногие» здесь не означает, что меньше половины человечества будет спасено. Потому что Бог разговаривает с нами как Отец, а не статист. Даже если один сын погибнет, это уже слишком много, а остальных спасенных — слишком мало. Добрый пастырь, оставляющий девяносто девять овец в безопасном месте и идущий спасать свою потерянную овечку, считает, что даже 99 процентов спасенных — это слишком мало.

Самый важный вопрос об аде, как и о рае, это практический вопрос: какой путь туда ведет? Речь, конечно, идет о том, что происходит внутри. Фактически, раем и адом может быть одно и то же — а именно, любовь Божья, переживаемая как ее противоположность противящейся душой. Точно так же одна и та же опера или рок-концерт могут вызывать противоположные чувства у сидящих рядом зрителей.

Адский огонь может быть создан из самой любви Божьей, воспринимаемой как мучения теми, которые ненавидели Его. Он может быть самим светом Божьей истины, ненавидимым и напрасно отвергаемым теми, кто возлюбили тьму.

Представьте себе человека в аду — а лучше его дух — бесконечно гонящегося за своей собственной тенью, в то время как свет Божий все время освещает его сзади. Если бы он повернул к свету свое лицо, он был бы спасен. Но он отказался это сделать, отказался навсегда.

Точно так же, как мы можем обрести рай скрытой и открытой верой («Святой Сократ, молись о нас», — говорил Эразм), так же и в ад можно попасть без открытого бунта. И это ужасная — и крайне необходимая — истина, преподанная Клайвом Льюисом в «Расторжении брака» и Чарльзом Уильямсом в «Сошествии в ад». Мы можем медленно сместиться, сползти и даже соскользнуть в уютном сне в ад. Все посланники Божьи, все пророки говорят об этом.

Мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы слышать истину об аде вновь, просто потому, что это правда, потому, что ад существует. А также из жалости. Ибо если впереди просвечивает пропасть, самым безжалостным делом будет говорить путешественнику: «Мир, мир, но мира нет». Из любви к Богу и человеку, давайте говорить истину об аде!

Конечно же, над нами будут глумиться, называть нас требующими расплаты, манипуляторами или фундаменталистами. Пусть будет так. Иногда кажется, что разделить с Господом Его святое унижение мы боимся больше, чем самого ада. Но все это небольшая плата за спасение хотя бы одной, бесконечно драгоценной души. И, кроме того, это дело, которое нам поручено.

From Fundamentals of the Faith by Ignatius Press

Питер КРИФТ

 Первая часть речи была записана с магнитофонной ленты. Остальное было сканировано по одноимённой книге доктора Крифта.

----------------------------------------------------------------------------------------------------

Возможно, Вы скептически думаете: действительно ли эта тема серьёзна? Или - это только мистификация? Ответ: это серьёзно. Итак, прежде чем я попытаюсь ответить на вопрос, я хочу оправдать вопрос. 

 Есть семь причин, почему это - очень хорошая тема.

 Прежде всего, секс и небеса - две вещи, которые всех нас очень интересуют - две вещи, которых все мы  желаем, два великих вопроса.

 Во-вторых, хорошо объединять великие вещи. Очень редко  эти две вещи соединялись. Если Вы не соединяете вещи, Вы получаете хаос вместо космоса. Вы не имеете целостного мировоззрения. Вы не созерцаете прекрасного, не объединяете разнообразие. Разве только с точки зрения физики вселенная объединена пространством, временем и материей?

В-третьих, это - две большие головоломки , две большие тайны. Ни одна из них не ясна. Небеса слишком далеки, чтобы их ясно видеть, а секс слишком близок, чтобы его ясно видеть. И так как мы любим тайны [? а это две больших головоломки]. Паскаль говорит в Мыслях, что человеческая ситуация находится всегда в середине между двумя крайностями или несколькими крайностями: слишком много света, слишком мало света; слишком большое расстояние, слишком маленькое расстояние, [?] слишком. Габриель Марсель говорит, что самые большие вопросы в философии - тайны, а не проблемы. То есть вещи, которые не могут быть в принципе  полностью решены или разрешены, потому что мы - близко к ним: "соединение тела и души'', "почему мы влюбляемся?". Как случилось, что ни один философ никогда адекватно не ответил на эти вопросы? Потому что Вы не можете получить ощущение дистанции.

 В-четвертых, это не только два великих желания и две великие тайны, которые мы соединили, они - два великих факта. Они велики онтологически, они - велики метафизически, они - велики объективно. Мы не только глубоко исследуем их, но каковы они есть, что они значат это [? очень] глубоко.

В-пятых это - хороший вопрос, потому что есть сопротивление этому вопросу - двойное сопротивление. Прежде всего, многие люди думают, что секс - слишком земная тема, чтобы соединить его с небесами. Они стыдятся этого - это не достаточно религиозно. Другие чувствуют противоположно, что небеса - слишком религиозная тема, чтобы соединить их с сексом. Они стыдятся, как будто это - религиозное вмешательство в секс. Некоторые люди, я полагаю, не хотят небес, если на небесах нет никакого секса, а другие люди не хотят секса, если это - небеса [?].

 На шестом месте, это - хороший вопрос потому, что это очень конкретный вопрос. Это - вопрос ребенка. Это - честный вопрос. Большинство вопросов, которые задают современные богословы, безопасны потому, что они неопределенны и банальны. Я однажды написал целую книгу: «Всё, что Вы когда-либо хотели узнать о Небесах, но никогда не мечтали спросить», потому что моя дочь, которой было тогда около шести лет, задала мне вопрос: "Когда моя кошка умрёт, она будет на небесах?"

 И я сказал, "А почему бы нет?"

 И она сказала, "Она будет счастлива там?"

"Конечно: это не были бы небеса, если бы Вы там не были счастливы".

"Хорошо, она не счастлива, если она не ест. Мы должны были бы покупать кошачью еду".

"Хорошо, если она не может быть счастливой, если она не ест, значит, купим кошачью еду".

"А откуда мы возьмём кошачью еду? Её сделают на фабрике? Я думаю, что фабрики уродливы. Есть ли на небесах фабрики? "

Я сказал, "я так не думаю".

"Сделает ли Бог так, чтобы это случилось?"

Теперь - философия. [?]

На первой неделе моего пребывания в колледже, мой сосед по комнате, задал мне богословский вопрос, который сначала не показался мне серьёзным, но потом мы думали об этом до четырех часов утра: пукали ли Адам и Ева до (грехо)падения? Это - очень хороший вопрос. Это - очень конкретный вопрос. Вы вовлечены в добро и зло, красоту и уродство, и субъективное и объективное, и принципы эстетики, и историчность Падения и, "как Вы знаете что-нибудь так или иначе",- всё от этого простого, прямого вопроса. Так, это - такой вопрос.

 Наконец, это - хороший вопрос, потому что это задаёт окончательный вопрос о сексе: идёт ли всё это вверх? Есть ли это знак? Имеет ли это значение? Можете ли Вы смотреть вдоль него, так же как смотрите на него? В этом возможно больше значения,  чем Вы думаете?

Я оправдал вопрос. Но теперь я должен оправдать попытку [? ответов] на вопрос, потому что это могло бы показаться  также слишком таинственным и слишком близким и слишком огромным отвечать кроме как предположительно. Я не пытаюсь доказать что-нибудь; я действительно пытаюсь дать разумные, но не абсолютно определенные ответы.

Я намереваюсь использовать научный метод. Как Вы отвечаете на вопрос? Я думаю, что лучшим методом  для того, чтобы отвечать на вопросы, является некоторый вариант научного метода, который означает, что прежде всего Вы формулируете вопрос, во-вторых, Вы собираете подходящие данные, в-третьих, Вы выдвигаете гипотезу; в-четвёртых, Вы проверяете гипотезу по данным, не по[? идеологии]. В этом - различие между хорошей и плохой наукой: гипотеза, проверяется по данным или,  наоборот, идеологически?

Хорошо, Вы можете сказать, какие данные мы имеем об этом? Прежде всего, мы знаем множество вещей о сексе из нашего настоящего опыта. И, во-вторых, ортодоксальные Иудеи, Христиане и Мусульмане говорят, что мы имеем данные о небесах - божественное откровение. Так, если мы смешиваем философию и богословие, беря наши теологические данные как, по крайней мере, гипотезу, потому что даже [?] это, мы не можем доказать, что это не так, так давайте исследовать возможности, как если бы это так и есть, мы получаем двойную базу данных. Оба источника данных [?] доступны по причинам, которые я указал прежде: опыт небес, который мы имеем - слишком мал: это - слишком далеко [?] намёки и предположения.

Опыт секса, который мы имеем, - слишком близок: нам недостаёт дистанции, однако он есть.

Итак, давайте начнём: Есть ли секс на небесах?

Мы [?] вводимся в этот вопрос, отвечая на предыдущий вопрос. Сократ сказал бы, подождать минутку, в то время как я спрашиваю: что есть секс? Что есть небеса? Хорошо, это отнимет много времени, чтобы ответить на второй вопрос и почти столь же много времени, чтобы ответить на первый вопрос. Так давайте начнём с первого вопроса.

(Это была расшифровка речи с магнитофонной ленты. Далее – текст из книги).

----------------------------------------------------------------------------------------------------

Мы не можем знать то, чтó есть "X-на-Небесах", если мы не знаем, каково X. Мы не может знать то, каков  секс на Небесах до тех пор, пока мы не знаем, каков сам секс. Мы не может знать каково на Небесах имя секса, если мы не знаем, чем же является секс на земле.

Но разве мы не знаем? Думали ли мы над чем-то другим больше в течение многих и многих лет? Что еще доминирует над нашими фантазиями, во сне и наяву, безостановочно двадцать четыре часа в сутки? Что еще заполняет наши телешоу, романы, игры, рубрики светской хроники, книги по самоусовершенствованию и психологии, если не секс?

Нет, мы не слишком много думаем о сексе; мы думаем едва ли не обо всём вокруг секса. Мечтая, фантазируя, чувствуя, экспериментируя - да. Но честно, думая "смотря-в-лицо"   - почти никогда. Нет  никакой темы в мире, в которой есть больше жара и меньше света [1].

 Поэтому я хочу начать с четырех отвлечённых философских принципов о природе секса. Они абсолютно необходимы не только для здравомыслия о сексе на Небесах но также и для здравомыслия о сексе на земле, цель, по крайней мере столь же отдаленная как Небеса отстоят от нашего сексуально суицидального общества [2]. Тот факт, что секс является публичным, не означает, что он является зрелым и здоровым. Тот факт, что есть тысячи книг на тему "как делать это" не означает, что мы знаем “как”; фактически, это означает противоположное. Когда трубы у всех протекают, то люди покупают книги по слесарному делу [3].

Мои четыре философских принципа будут казаться странными или даже шокирующими для многих людей сегодня. Однако они являются совсем не радикальными или даже оригинальными; они - просто первобытная банальность, известная всем предсовременным обществам; нормальная, солнечная страна сексуального здравого смысла голосованием "демократии мертвых" [4]. Всё же с другой стороны они являются "радикальными", в этимологическом смысле слова: они - наши сексуальные корни, и наше искоренённое общество роет вокруг в поисках сексуальных заменителей корней как свинья роет в поисках трюфелей. Оно не нашло их. Этот факт должен по меньшей мере заставить нас остановиться и взглянуть назад на нашу "мудрую кровь" [5], на наши корни. Вот - четыре из них.

Предположим, что Вы увидели книгу с заголовком "Сексуальная жизнь монахини" [6]. Вы, вероятно, предположили бы, что это непристойная, полная сплетен история о туннелях, соединяющих женские и мужские монастыри, о тайных свиданиях позади главного престола, и о маскировке беременности под опухоль. Но это - совершенно надлежащий заголовок: все монахини имеют сексуальную жизнь. Они - женщины, а не мужчины. Когда  монахиня молится или действует милосердно, она молится или действует, а не он. Её обет безбрачия запрещает сексуальный контакт, но он не может запретить ей быть  женщиной. Во всем, что она делает, её сущность играет свою роль, и её секс (пол) такая же часть её сущности как её возраст, её раса, и её чувство юмора.

Вводящая в заблуждение фраза "заниматься сексом" (означающая "(иметь) сексуальный контакт")  создана только недавно. Конечно монахиня "имеет секс": она особь женского пола. Призывники часто пишут в графе анкеты "секс" не слово "мужчина", но "время от времени" или "пожалуйста!" Шутка была бы непонятна предыдущим поколениям. Значение лингвистического изменения состоит в том, что мы упростили секс в вещь, которую надо  делать, а не (понимаем его как) качество нашего внутреннего существа. Это стало вещью внешностей и внешнего чувства, а не личности и внутреннего чувства [7]. Таким образом, даже о мастурбации говорят "заниматься сексом", хотя это - совсем наоборот: отказ от реальных отношений с другим полом (сексом).

Слова "мужественность" и "женственность", означающие нечто бóльшее, чем просто биологические качества, свойственные мужчинам и женщинам, были редуцированы от архетипов до стереотипов. Традиционные ожидания, что мужчины будут мужчинами, а женщины будут женщинами, сбиты с толку, потому что мы больше не знаем, что ожидать от мужчины и женщины. Всё же, хотя и сбитые с толку, ожидания остаются. Наши сердца желают, даже в то время как наши умы отклоняют, старых "стереотипов". Причина в том, что старые стереотипы были ближе к нашим врожденным сексуальным инстинктам, чем новые стереотипы. Мы имеем сексистские сердца  даже тогда, когда мы имеем юнисексные (годные для лиц обоего пола) головы. Доказательство этого утверждения? Больше людей привлечено к старым стереотипам, чем к новым. Ромео всё ещё хочет жениться на Джульетте.

Основная ошибка в старых стереотипах была их слишком жёсткая связь между сексуальным бытием и социальным деланием, их привязка сексуальной идентичности к социальным ролям, особенно для женщин: чувство того, что как-то не по-женски быть доктором, адвокатом, или политическим деятелем. Но противоядием к этой болезни является не смешение сексуальных идентичностей, но расположение их в нашем бытии, а не в нашем делании.

Таким образом, мы можем сломить социальные роли, не ломая сексуальные идентичности. На самом деле, человек, уверенный в своей внутренней мужественности, намного более пригоден для выполнения традиционно женской деятельности, такой как работа по дому и забота о ребенке, чем тот, кто связывает свою сексуальность со своей социальной ролью.

Если наш первый принцип принят, если сексуальность - часть нашей внутренней сущности, тогда из этого следует, что есть сексуальность на Небесах, будем ли мы действительно "заниматься сексом" и будем ли мы действительно  иметь сексуально различные социальные роли на Небесах.

Второй Принцип: Альтернативой Шовинизму

не является Эгалитаризм

Две самые популярные философии сексуальности сегодня кажутся полностью противоположными друг другу; всё же на самом основном уровне они находятся в согласии и обе одинаково ошибаются. Эти две философии - старый шовинизм и новый эгалитаризм; и они кажутся полностью противоположными. Ибо шовинизм

(a) видит один пол (секс) выше другого, "второго", пола. [8]

 Это - обычно мужской пол, но есть всё больше студенческих женских шовинистских голосов в современной какафонии [9]. Это  предполагает

(b), что полы по сути отличны, отличны по своей природе, а  не по социальному соглашению.

Эгалитаризм пытается полностью не соглашаться с (a) ; он думает, что, делая это, он не соглашается  к тому же и с (b). Но это означает, что он соглашается  с шовинизмом в

(c),- в неустановленной, но принятой предпосылке, что все различия должны быть различиями в ценности,

или, соотносительно, что единственный путь для того, чтобы две вещи были равными по ценности, состоит в том, чтобы быть равными по природе. Обе философии видят одинаковость или превосходство как единственные альтернативы. Именно из этого предположения (что различия есть различия в ценности), шовинист утверждает, что полы являются различными по природе, поэтому они различны по ценности. И именно из того же самого предположения эгалитарианин утверждает, что поскольку полы не различны по ценности, поэтому они не являются различными по природе.

 (c)

 и (b)

 поэтому (a)

(c) и

 не (a) поэтому

 не (b)

Как только эта предпосылка разоблачена, легко видеть как глупы оба аргумента. Конечно не все различия - различия в ценности. Собаки - лучше, чем кошки, или кошки лучше, чем собаки? Или - они различны только по соглашению, а не по своей природе? Шовинист и эгалитарианин должны  читать и поэтов, и бардов, и мифотворцев, чтобы найти третью философию сексуальности, которая является и более нормальной и бесконечно более интересный. Это не отрицает ни очевидной рациональной истины, что полы равны в ценности (как думает шовинист), ни столь же очевидной инстинктивной истины, что они врожденно различны (как думает эгалитарианин). Красота в том и другом, и в их различии: vive la difference! (да здравствует различие!)

Если сексуальные различия естественны, они сохранятся на Небесах, поскольку "благодать не разрушает природу, но совершенствует её" [10]. Если сексуальные различия только по-человечески и социально условны, Небеса удалят их, как Они удалят экономику и пенитенциальную систему (систему наказаний), и политику. (Не многие из нас имеют гарантию занятости после смерти. В этом - одно из преимуществ быть философом.) Все эти вещи случились после и из-за (грехо)Падения, но сексуальность была частью изначального Божия "пакета": "плодитесь и размножайтесь" [11]. Бог может разрушить то, что мы  делаем, но Он не разрушает то, что Он делает. Бог создал секс, а Бог не делают никаких ошибок.

Часто цитируемое утверждение Св. Павла, что "во Христе ... нет мужеского пола, ни женского" [12] не означает, что нет никакого пола на Небесах. Так как это (сказанное) относится не только к Небесам, но также и к земле: мы - "во Христе" ныне [13]. (На самом деле, если мы не "во Христе" теперь (ныне), то для нас нет никакой надежды на Небеса!). Но ныне, теперь мы являемся мужчинами и женщинами. Его (Ап. Павла) цель, намерение в том (чтобы сказать), что наш секс не определяет нашу "вохристовлённость" ("наше пребывание во Христе"); Бог - наниматель равных возможностей при приёме на работу. Но Он нанимает созданных Им мужчин и женщин, а не существ среднего рода, созданных нашим воображением.

 Третий Принцип: Секс Духовен

Это не означает "неопределенно набожный, бесплотный и идеалистический". "Духовный" означает "вопрос духа", или души, или психэ, а не тела. Секс - между ушами прежде, чем - между ногами. Мы имеем сексуальные души  [14].

По некоторой странной причине люди потрясены понятием сексуальных душ. Они не только не соглашаются; идея кажется им крайне незрелой, суеверной, отвратительной и немыслимой. Почему? Мы сможем ответить на этот вопрос, только сначала ответив на противоположный вопрос: почему эта идея является разумной, просвещенной и даже необходимой?

Эта идея - единственная альтернатива как материализму, так и дуализму. Если Вы - материалист, нет просто никакой души, для которой пол был бы качеством. Если Вы - дуалист, если Вы полностью разбиваете душу и тело, если Вы видите человека как призрак в машине [15], тогда одна половина человека может полностью отличаться от другой: тело может быть сексуальным без того, чтобы сексуальной была душа. Машина - имеет сексуальные свойства, призрак их не имеет. (Это - почти полная противоположность истины: призраки, когда они являются людям, имеют сексуальную идентичность от их личностей, их душ. Машины её не имеют.)

Никакой эмпирический психолог не может быть дуалистом; очевидность психосоматического единства является неодолимой [16]. Никакая пропитывающая особенность как тела, так и души не изолирована от другого; каждый звук в душе отдаётся эхом в теле, и каждый звук в теле эхом отдаётся в душе. Пусть отвержение дуализма будет первой предпосылкой нашего аргумента.

Второй предпосылкой является ещё более очевидный факт того, что биологическая сексуальность является врожденной, естественной, и фактически пропитывающей каждую клетку тела. Она не социально обусловлена, не обусловлена договором или экологией; она является наследственной.

Неизбежный вывод из этих двух предпосылок в том, что сексуальность является врожденной, естественной, и пропитывающей всю личность, как душу, так и тело. Единственный способ избежать этого вывода это - отрицать одну из двух предпосылок, которые логически делают его необходимым,- отрицать психосоматическое единство или отрицать врожденную телесную сексуальность.

В свете этого простого и непреодолимого аргумента, почему этот вывод, является не только чуждым, но и шокирующим для столь многих людей в нашем обществе? Я  думаю, что только по двум причинам. Первая - просто неверное понимание, вторая - серьезная и существенная ошибка.

Первой причиной была бы реакция против того, что неправильно видится как моносексуальное стереотипное представление о душе. Слова "полностью мужская душа", чтобы ни значила мужественность, или "полностью женская душа" кажутся нереальными и слишком упрощенными. Но это не то, что подразумевается под сексуальностью души. Скорее в каждой душе  - используя Юнговские термины - есть anima и animus, женственность и мужественность; так же, как в теле, одно преобладает, но другое также присутствует [17], Если доминирующий пол души не тот же, что и пол тела, мы имеем сексуальное несоответствие, кандидата на операцию по смене пола тела или души, (операцию) земную или Небесную. Возможно, Небеса обеспечивают такие изменения так же, как они обеспечивают все другие необходимые формы исцеления. В любом случае, воскресшее тело  совершенно выражает его душу, и поскольку души врожденно сексуальны, то тело будет совершенно выражать истинную сексуальную идентичность его души.

Вторая причина, почему понятие сексуальных душ звучит странно для многих людей, может быть в том, что они в действительности  придерживаются скорее пантеистического, чем теистического представления о духе как о чём-то недифференцированом или даже бесконечном. Они думают о духе как о чём-то просто превосходящем  или оставляющем позади все различия, известные телу и чувствам. Но это не христианское понятие ни о духе, ни о бесконечности. Сама бесконечность не недифференцирована в Боге. Называть Бога бесконечным это не значит сказать, что Он - всё вообще и ничто в частности: это значит смешивать Бога с Каплей! Бесконечность Бога означает, что каждый из Его положительных и определённых атрибутов, таких как любовь, мудрость, власть, справедливость и верность, являются неограниченными.

 Дух не менее дифференцирован, чётко артикулирован, структурирован или сформирован, чем материя [18]. Тот факт, что наш собственный дух может страдать и радоваться гораздо больше, более тонко и изысканно, и  гораздо более разнообразным образом, чем это может тело, - этот факт должен быть свидетельством сложности духа. Об этом же должен свидетельствовать и тот факт, что психология никак не ближе к точной науке, чем анатомия.

Различия вообще, и сексуальные различия в частности, увеличиваются, а не уменьшаются, когда Вы продвигаетесь по космической иерархии. (Да, есть космическая иерархия, если Вы не можете честно полагать, что устрицы имеют бóльшее право съесть Вас, чем Вы имеете право съесть их.) Ангелы настолько же выше нас в дифференцировании, насколько мы выше животных. Бог бесконечно дифференцирован, поскольку Он - Автор всех различий (дифференциаций), всех форм.

Каждый акт творения в  библейской книге Бытия есть акт дифференцирования - света от тьмы, земли от моря, животных от растений, и так далее [19]. Творение есть формирование, а формирование есть дифференциация. Материализм полагает, что различия в форме - в конечном счёте иллюзорная видимость; единственной корневой реальностью является материя. Пантеизм также полагает, что различия в форме в конечном счёте иллюзорны; единственной корневой реальностью является универсальный Дух. Но теизм полагает, что форма реальна, потому что Бог создал её. И любая положительная реальность, имеющаяся в творении, должна иметь свою модель в Творце. Мы в конечном счёте должны будем заявить о сексуальности Самого Бога, как мы увидим в дальнейшем.

Четвертый Принцип: Секс является Космическим

Задавались ли Вы когда-нибудь вопросом почему почти все языки кроме английского приписывают сексуальность вещам? Деревья, скалы, суда, звезды, рога, чайники, круги, несчастные случаи, поездки, идеи, чувства - все они, а не только мужчины и женщины, являются мужскими или женскими. Не полагали ли Вы всегда легкомысленно, что это была конечно простая проекция и персонификация, чтение нашей сексуальности в природе, а не скорее чтение собственной сексуальности природы вне её? Не приходило ли вам иногда на ум, что это могло бы быть как раз напротив, что человеческая сексуальность происходит из космической сексуальности, а не наоборот, что мы - локальное приложение универсального принципа? [20]. В противном случае, пожалуйста серьезно рассмотрите эту идею теперь, ибо она является одной из самых старых и наиболее широко поддерживаемых идей в нашей истории, и одной из самых счастливых.

Это - счастливая идея, потому что она помещает человечество в более человечную вселенную. Мы как раз впору; мы не уроды. Каковы мы, таково также и всё остальное, хотя по-разному и в разной степени. Мы являемся, если использовать средневековый образ, микрокосмом, маленьким космосом; вселенная является макрокосмом, тем же самым образцом, написанным крупно. Мы больше походим на маленькую рыбку внутри большой рыбы, чем подобны сардинам в банке. Именно вселенная-машина является нашим проектированием, а не человечная вселенная.

У нас здесь нет времени, чтобы применить эту идею, столь чреватую последствиями, к другим аспектам нашего существа, сказать о космическом расширении сознания и воли, но многие философы привели доводы в пользу этого заключения [21], и более глубокие глаза, чем глаза разума,  кажется, настойчиво утверждают это. Но мы можем применить это к сексуальности здесь. Это означает, что сексуальность идёт всё время вверх и всё время вниз по космической лестнице.

На "нижнем" конце - "любовь среди частиц": гравитационное и электромагнитное притяжение. Этот маленький электрон "знает" разницу между протоном, которого он "любит", и другим электроном, который является его соперником. Если бы он не знал разницы, он не вёл бы себя так сознательно, двигаясь по орбите вокруг своего протона и отталкивая другие электроны, и никогда наоборот.

Но, скажете Вы, я думал, что это было из-за пропорциональной результирующей двух просто физических сил углового момента, которая стремится увеличить её прямизну за пределы орбиты, и биполярного электромагнитного притяжения, которое стремится бросить его сильным движением вниз к его протону: слишком сильное стремление вовне для столкновения  и слишком большая сила столкновения для стремления вовне. Совершенно верно. Но что даёт Вам право назвать физические силы "простыми"? И как Вы объясняете вторую из этих двух сил? Почему существует это притяжение между положительным и отрицательным зарядами? Это столь же таинственно, как и любовь. Фактически, это и есть любовь. Ученый может сказать Вам,  как это работает, но только любящий знает почему.

+++

+++

Секс Наверху

Секс "присутствует наверху" так же как он "присутствует внизу". Дух не менее сексуален, чем материя; напротив, все качества и все контрасты более богаты, более остры, более реальны когда мы поднимаемся ближе и ближе к архетипу реальности - Богу. Бог Библии не монистический пудинг, в котором различия свалены в одну массу, или свет, который затмевает все конечные светы и цвета. Бог - сексуальное существо, самое сексуальное из всех существ.

Это кажется шокирующим людям, только если они видят секс только как физический, а не духовный, или если они  Унитарии, а не Тринитарии (т.е. представляют себе Бога Унитарным, а не Триипостасным). Отношения любви между Отцом и Сыном внутри Троицы, отношения, от которых Святой Дух вечно исходит, являются сексуальными отношениями. Это похоже на человеческие сексуальные отношения, от которых ребёнок происходит во времени; или скорее эти отношения походят на божественные. Сексуальность является "образом Божиим" согласно Писанию (см. Бытие 1:27), и чтобы B было образом A, необходимо, чтобы  А  некоторым образом имело все качества, отображаемые в B. Бог поэтому - сексуальное существо.

Есть поэтому секс на Небесах, потому что на Небесах мы близко к источнику всего секса. По мере того, как мы поднимаемся по Лестнице Иакова, ангелы всё меньше видятся как существа среднего рода, как херувимы с поздравительной открытки и всё больше как Марс и Венера.

Другая причина, что мы более сексуальны на Небесах, в том, что все земные извращения истинной сексуальности преодолены, особенно главное извращение, эгоизм. Сделать самого себя Богом, желать эгоистичного удовольствия как summum bonum (величайшего блага), значит не только потерять Бога, но также и потерять удовольствие и самого себя, и потерять славу и радость секса. Иисус не просто сказал "Ищите прежде Царствия Божия", но также добавил, что "всё это приложится", когда мы поставим первые вещи первыми [22]. Каждая история бывает самой походящей, когда сначала положен фундамент.

C. К. Льюис называет это принципом "первой и второй вещи" [23]. В любой области жизни, при помещении вторых вещей первыми, теряют не только первые вещи, но также и вторые вещи, а при помещении первых вещей первыми выигрывают не только первые вещи, но и вторые вещи также. Так, относиться к сексуальному удовольствию как к Богу значит потерять не только Бога, но и сексуальное  удовольствие тоже.

Самое высокое удовольствие всегда бывает при самозабвении. Самость всегда портит своё собственное удовольствие. Удовольствие походит на свет; если Вы захватываете его, Вы теряете его; если Вы пробуете налить его в бутылку, Вы получаете только темноту; если Вы позволяете ему проходить, Вы улавливаете славу. Самость имеет встроенный, богообразный замысел самоисполнения через самозабвение, удовольствия через бескорыстность, экстаз через ekstasis, "исхождение-из-себя". Это не самосознающее самопожертвование делателя добрых дел, но спонтанное, непроизвольное великодушие любящего.

Этот принцип, что самое большое удовольствие есть самоотдача, графически иллюстрируется половым актом и самим строением половых органов, которые нужно отдать друг другу, чтобы выполнить его. На Небесах, когда эгоцентричные извращения полностью устранены, все удовольствия увеличиваются, включая сексуальное удовольствие. Включает ли это  физическое сексуальное удовольствие или нет, пока не известно, будет видно.

 Приложение Принципов: Секс на Небесах

В самом важном и очевидном смысле есть конечно секс на Небесах просто потому, что есть люди на Небесах. Как мы видели, сексуальность, подобно расе и в отличие от одежды, является основным аспектом нашей идентичности, как духовной, так  и физической. Даже если бы секс не был духовным,  на Небесах был бы секс по причине воскресения тела. Тело не ошибка, которая должна быть исправлена, и не тюремная камера, из которой надо освободиться, но божественное произведение искусства, предназначенное, чтобы показать вовне душу, как душа должна показать вовне Бога, в блеске и славе и переливании через край щедрого изобилия.

Но есть ли на Небесах половые сношения? Если мы имеем физические половые органы, для чего мы будем использовать их там?

Не для делания детей. Земля - колония для размножения; Небеса - родина.

Не для брака. Слова Христа к Саддукеям относительно этого совершенно ясны [24]. Именно в отношении брака мы "как ангелы". (Отметьте, что не говорится, что мы подобны  ангелам каким-то иным образом, типа отсутствия физических тел.)

Может ли там быть другая функция, в которой делание детей и брак могут быть поглощены и преобразованы,  aufgehoben (упразднены)?  Всё на земле аналогично чему-нибудь на Небесах. Небеса ни просто устраняют, ни просто продолжают земные вещи. Если мы применим этот принцип к половым сношениям, мы получим заключение, что это половое общение на земле - тень или символ полового общения на Небесах. Можем ли мы размышлять о том, каково это может быть?

Это могло бы конечно быть духовным общением - и, вспомним, это включает сексуальное общение, потому что секс духовен. Это духовное общение означало бы кое-что более определенное, чем универсальное милосердие. Это было бы общение с сексуальным дополнением; кое-что мужчина может иметь только с женщиной, а женщина только с мужчиной. Мы созданы полными посредством такого союза: "Не хорошо быть человеку одному" [25]. И Бог не просто разрывает Свой замысел для человеческого исполнения.

Отношения не должны быть ограничены одним на Небесах. Единобрачие это - для земли. На земле, наши тела являются частными [26]. На Небесах, мы будем совместно использовать секреты других без стыда и добровольно (по своему собственному желанию) [27]. В Общении Святых промискуитет (близость, смешение, разнородность) духа является добродетелью.

Отношения не могут распространяться на всех людей противоположного пола, по крайней мере не таким же образом или не в такой же степени. Если бы они действительно простирались на всех, они относилось бы к каждому по-другому просто, потому что каждый отличен сексуально так же, как и другими способами. Я думаю, что должны быть некоторые особые "родственные души" на Небесах, по отношению к которым мы задуманы, чтобы чувствовать особую сексуальную любовь к ним. Это было бы Небесным решением земной загадки того, почему в мире Джон из всех людей влюбляется в Мэри, а не в Джейн, и почему романтичные влюблённые чувствуют, что их любовь предопределена "в звёздах", "сотворена на Небесах" [28].

Но это будет отличаться от романтичной любви на земле тем, что это будет свободным, не управляемым; от души к телу, не от тела к душе. Это также не будет ощущаться помимо или вопреки отношению к Богу, но кaк часть его или следствие его: Его замысел, волна Его жезла. Это также будет полностью не самостным и не эгоистичным: этическая ценность agape, соединённая со страстью eros'а [29]; agape без внешнего, абстрактного закона и обязательства, и eros без эгоизма или животных импульсов (побуждений).

Но может ли это когда-нибудь принять форму физических половых сношений? Мы должны исследовать этот вопрос, не для того, чтобы польстить сексуальной мономании современности, но потому что это - честный вопрос о чём-то, имеющем большое значение для нас теперь, и потому, что мы просто хотим знать всё что мы можем о Небесах.

Поскольку есть тела на Небесах, способные есть и которые   можно потрогать, как тело воскресшего Христа [30], то есть возможность физического взаимодействия. Но почему возможность могла бы быть реализована? Каковы его возможные цели и значения? 

Мы знаем о Небесах с помощью земных ключей. Попробуем прочитать все ключи в земном (сексуальном) общении. Есть три уровня смысла: нижечеловеческий или животный; сверхчеловеческий, или божественный; и собственно человеческий. (Все три уровня существуют в нас, людях.)

Животные причины для (сексуального) общения включают (1) сознательный импульс к удовольствию и (2) не сознательный импульс сохранения вида. Оба отсутствовали бы на Небесах. Поскольку, хотя там на Небесах имеются невообразимо великие удовольствия [31], не ими мы управляемся. И вид исполнен в вечности: нет потребности в размножении.

Сверхчеловеческие причины для общения включают (1) идолопоклонническую любовь к возлюбленной(му) вместо Бога и (2) любовь Данте-Беатриче к возлюбленной(му) как к образу Бога. Что касается первого, то, конечно, нет никакого идолопоклонства на Небесах. Никакие подмены Бога даже не могут соблазнить, когда присутствует Сам Бог. Что касается второго, то земной(ая) возлюбленный(ая) был(а) окном к Богу, зеркалом, отражающим божественную красоту. Именно поэтому любящий был столь поражён. Теперь, когда присутствует реальность, зачем всматриваться в зеркало? Импульс обожания нашёл свой совершенный объект. Кроме того, даже на земле эта любовь ведёт не к (сексуальному) общению, но к безумному увлечению (одержимости). Данте ни желал, ни совершал (сексуального) общения с Беатриче.

Собственно человеческие причины для (сексуального) общения включают (1) осуществление моногамного брака и (2) желание выразить личную любовь. Что касается первого, то на Небесах нет никакого брака. Но что относительно второго?

Я думаю, что вероятно будут миллионы более адекватных способов выразить любовь, чем неуклюжий экстаз совместного прилаживания двух тел подобно частям мозаики. Даже наиболее удовлетворяющее земное (сексуальное) общение между супругами не может в полной мере выразить всю  их любовь. Если возможность (сексуального) общения на Небесах не реализуется, то только по той же самой причине, по которой земные любовники не едят конфет во время (сексуального) общение: у них есть нечто лучшее, чем заняться [32]. Вопрос о (сексуальном) общении на Небесах походит на детский вопрос, можете ли Вы есть конфеты во время (сексуального) общения: забавный вопрос только с точки зрения взрослого. Конфеты - одно из  самых больших детских  удовольствий; как могут они представить себе удовольствие, настолько интенсивное, что оно сделает конфеты несущественными? Только если Вы знаете обе (вещи),  Вы можете их сравнивать, и все те, кто испытал как удовольствия от (сексуального) физического общения с земным возлюбленным(ой) и удовольствия от духовного общения с Богом, свидетельствуют, что просто нет никакого сравнения.

Небесное прочтение земной загадки секса

Это духовное общение с Богом есть экстаз, на который намекают все земные общения, физическое или духовное. Это - основная причина того, почему сексуальная страсть настолько сильна, настолько отлична от других страстей, столь чревата намёками глубоких смыслов, которые поистине не поддаются нашему пониманию. Никакие простые практические потребности не объясняют этого. Никакие простые животные импульсы не объясняют этого. Никакое животное не влюбляется, не пишет глубоких романтических стихов и не видит секс как символ конечного смысла жизни потому, что животное не сотворено по образу Божию. Человеческая сексуальность является этим образом, и человеческая сексуальность является предвкушением той самоотдачи, той потери и обретения себя, той уникальности-во-множественности, которая является сердцем жизни и радости Святой Троицы. Именно этого мы жаждем; именно поэтому мы трепещем, чтобы стать вне нас самих в другом, целиком отдать нас самих, душу и тело: потому что мы - образы Бога - сексуального существа. Мы любим другой пол потому, что Бог любит Бога.

И эта земная любовь столь страстна потому, что Небеса полны страсти, энергии и динамизма. Мы правильно отрицаем, что Бог имеет страсти в пассивном смысле, будучи движимым, управляемым, или обусловленным ими, также как мы. Но думать о любви, которая сотворила миры, о любви, которая стала человеческим, выстраданным отчуждением от самой себя и умерла для спасения нас, мятежников, о любви, которая излучается из поразительной радости Иисуса в повиновении воле Его Отца и которая сияет в глазах и жизни святых - думать об этой любви как  о менее страстной, чем наши временные и обусловленные страсти, "является самой бедственной фантазией" [33]. И этот попаляющий огонь любви является нашим предназначенным Супругом (Мужем), согласно Его собственному обещанию! [34].

Секс на небесах? Да, и не бледное, абстрактное, всего лишь мысленное его отражение. Отражением является земной секс, а наша жизнь — это процесс развития, процесс роста, чтобы мы могли стать частью естества, тем Небесным огнем, который способен выносить жар и радость Небесного огня.

1. Для некоторого просветления см. Stephen Clark, Мужчина и Женщина во Христе (Ann Arbor, Mich.: Servant, 1980); Frank Sheed Общество и Здравомыслие  (New York: Sheed &Ward,1953), глава. 8; C. S. Lewis, Любовь (The Four Loves)  (Нью-Йорк: Harcourt, Brace Jovanovich, 1960); Jerry Exel,  Секс и Дух (Berkeley, Calif.: Genesis Publications, 1973); Robert Farrar Capon,  Постель и стол  (New York: Simon & Schuster, 1965).

2. George Gilder,  Сексуальное Самоубийство (New York: Quadrangle, 1973).

3. Exel, Секс и Дух, p. 6.

4. G.K. Chesterton,  Ортодоксия  (Нью-Йорк: Dodd. Mead, 1946), p. 85.

5. Flannery O'Connor,  Мудрая Кровь  (Нью-Йорк: Harcourt, Brace , 196Z).

6. Capon, Постель и стол , p. 12.

7. Exel. Секс и Дух, p. 8.

8. Simone de Beauvoir, Второй Секс (Нью-Йорк: Knopf, 1953).

9.  Mary Daly,  Гин-экология: Метаэтика Радикального Феминизма (Boston: Beakon Press, 1979); Una Stannard, Госпожа Мужчина (San Francisco: Germain Books, 1977); Kathy Ferguson, Однородное Общество и Женственность:

Диалектика Освобождения  (Westport, Conn.: Greenwood, 1980); Zillah Eisenstein,  Радикальное Будущее Либерального Феминизма (Нью-Йорк:

Longmans, 1981).

10. Св. Фома Аквинский, Summa Theologiae, 1, 1, 8 ad 2.

11. Быт 1:28.

12. Гал 3:28.

13. Гал 2:20.

14. Exel, Секс и Дух, глава I.

15. Gilbert Ryle,  Понятие Разума (Нью-Йорк, Лондон: Hutchinson's University Library, 1949).

16. Gilbert Ryle , Понятие Разума.

17. C. G. Jung,  Структура и Динамика Души (Нью-Йорк:

Pantheon Books, 1960), p. 345.

18. C. S. Lewis, Чудо (Нью-Йорк: Macmillan, 1955), стр. I08-l:.

19. Бытие 1:4, 7, 10, 18, 21, 25, 27.

20. К.С. Льюис, Мерзейшая мощь (Нью-Йорк: Macmillan, 1969), p.315; Переландра  (Нью-Йорк: Macmillan, 1965), стр 200-1.

21. О древней версии, см. Платона,  Timaeus , 30b и следующие, 34b и следующие. О современной версии, см. Тейярда де Шардена, Феномен Человека (New York: Harper & Row, 1961), книга 1, глава 2 (стр. 5305).

22. Мф 6:33 (KJV).

23. К. С. Льюис, "Первые и Вторые Вещи" в: Бог под судом (Grand Rapids, Mich.: Eerdmans, 1970), стр 278-81.

24. Мф 22:30

25. Быт 2:18.

26. Это - бедствие (бич) Республики Платона; например, в 464e.

27. C. К. Льюис, Страдание (Нью-Йорк: Macmillan, 1962), p. 61.

28. Питер Крифт, Небеса: Самое сильное сердечное желание (Сан-Франциско: Ignatius Press, 1989), стр 107-8.

29. Anders Nygren, Агапе и Эрос  (Лондон: S.P.C.K., 1953)

30. Ин 20:27.

31. Пс 16:11.

32. C. К. Льюис, Чудо, p. 160.

33. C. К. Льюис, Чудо, стр 92-93

34. Осия 2:16-20; Исаия 54:5.

Отправлено по почте "http://www.columbia.edu/cu/augustine/" из Клуба Августина  в Колумбийский Университет с разрешения Питера Крифта.

Июль 1997 

Приложение 1.

9. Две темы сходятся, чтобы сформировать библейскую перспективу. Во-первых, весь человек  рассматривается как созданный по образу Божию. Эта перспектива исключает интерпретации, которые определяют местонахождение imago Dei в том или другом аспекте человеческой природы (например, в его прямохождении или в его интеллекте) или в одном из его качеств или функций (например, в его сексуальной природе или в его господствовании над землёй). Избегая и монизма и дуализма, Библия даёт вúдение человека, в котором духовное понимается как одно из измерений наряду с физическими, социальными и историческими измерениями человека.

10. Во-вторых, рассказы о творении в книге Бытия проясняют, что человек не создан как изолированный индивидуум: "сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию  сотворил его; мужчину и женщину сотворил их" (Быт 1:27). Бог поместил первых людей в зависимость друг от друга, каждого с партнёром другого пола. Библия утверждает, что человек существует в отношении, в связи с другими личностями, с Богом, с миром, и с самим собой. Согласно этой концепции, человек не изолированный индивидуум, но личность - по сути соотносительное существо. Далекий от утверждения чистого актуализма, который отрицал бы его неизменный онтологический статус, существенно относительный характер самого  imago Dei составляет его онтологическую структуру и основание для  осуществления его свободы и ответственности.

32. В Familiaris Consortio,  Папа Иоанн Павел II утверждает: "Будучи  воплощённым духом, то есть душою, выражающей себя в теле, и телом, образованным бессмертным Духом, человек призван к любви именно в этой своей единой целостности. Любовь объемлет человеческое тело, тело же имеет участие в духовной любви" (11). Созданные по образу Божию, люди призваны к любви и общению. Поскольку это призвание реализуется особым способом в прокреативном (плодоносящем) союзе мужа и жены, различие между мужчиной и женщиной - основной элемент в конституции людей, сотворённых по образу Божию.

33. " И сотворил Бог человека по образу Своему; по образу Бога сотворил его; мужчину и женщину сотворил их" (Быт 1:27; ср. Быт 5:1-2). Согласно Священному Писанию, следовательно, imago Dei (образ Божий) проявляется, с самого начала, в различии между полами. Можно сказать, что человек существует только как мужчина или женщина после того, как реальность человеческого условия существования проявляется в различии и множественности полов. Следовательно, далёкое от того, чтобы быть случайным или вторичным аспектом индивидуальности, это различие является конститутивным для идентичности человека. Каждый из нас обладает способом быть в мире, видеть, думать, чувствовать, участвовать во взаимном общении с другими людьми, которые также определены их сексуальной идентичностью. Согласно Катехизису Католической церкви:  “Сексуальность влияет на все аспекты человеческого личности, в единстве её души и тела. В особенности она касается эмоциональности, способности любви и продолжения жизни и, в более общем плане,  способности устанавливать общение с другими” (2332). Роли, относимые к тому или другому полу,  могут изменяться во времени и пространстве, но сексуальная идентичность личности не является культурной или социальной конструкцией. Она принадлежит особому способу, в котором существует imago Dei (образ Божий).

34. Воплощение Слова усиливает эту специфику. Он принял условия человеческого существования во всей их полноте, приняв один пол, но Он стал человеком в обоих смыслах этого понятия: как член человеческого сообщества, и как мужчина. Отношение каждого ко Христу определено двумя способами: оно зависит от собственной сексуальной идентичности и сексуальной идентичности Христа.

35. Кроме того, воплощение и воскресение расширяют изначальную сексуальную идентичность imago Dei (образа Божия) в вечность. Воскресший Господь остается мужчиной, когда Он сидит сейчас по правую руку от Отца. Мы можем также отметить, что освященная и прославленная личность Матери Божией, теперь принятая с телом  в небеса, продолжает быть женщиной. Когда в Послании к Галатам 3:28 Св. Павел объявляет, что во Христе все различия - включая различия между мужчиной и женщиной - должны быть стерты, он утверждает, что никакие человеческие различия не могут препятствовать нашему участию в тайне Христа. Церковь не последовала за Св. Григорием Нисским и некоторыми другими Отцами Церкви, которые полагали, что сексуальные различия как таковые будут аннулированы воскресением. Сексуальные различия между мужчиной и женщиной, конечно проявляя физические признаки, фактически превосходят чисто физические пределы  и касаются самой тайны личности.

36. Библия не даёт никакой опоры понятию естественного превосходства мужского пола над женским. Несмотря на их различия, оба пола обладают врожденным равенством. Как Папа Иоанн Павел II написал в Familiaris Consortio: "Прежде всего важно подчеркнуть равное достоинство и ответственность женщин с мужчинами. Это равенство реализуется уникальным образом во взаимной самоотдаче друг  другу и обоих детям, что присуще браку и семье... В сотворении человеческого рода "мужчиной и женщиной" Бог дает мужчине и женщине равное личное достоинство, наделяя их неотъемлемыми правами и обязанностями, свойственными человеческой личности" (22). Мужчина и женщина одинаково созданы по образу Божию. Оба они - личности, наделённые разумом и волей, способные направлять свои жизни через осуществление свободы. Но каждый делает это своим отличительным способом, свойственным их сексуальной идентичности, так что христианская традиция может говорить о взаимности и взаимодополняемости. Эти термины, которые в последнее время стали несколько спорными, являются тем не менее полезными в утверждении, что мужчина и женщина каждый нуждается в другом, чтобы достигнуть полноты жизни.

37. Безусловно, изначальная дружба между мужчиной и женщиной была глубоко повреждена грехом. Через чудо на свадебном пире в Кане (Ин 2:1 и слл.), Господь наш показал, что Он пришёл, чтобы восстановить гармонию, которую Бог предназначал при создании мужчины и женщины.

38. Образ Божий, который должен быть найден в природе человеческой личности как таковой, может быть реализован особым образом в единении между людьми. Так как это единение направлено к совершенствованию божественной любви, христианская традиция всегда подтверждала значение девственности и безбрачия, которые способствуют целомудренной дружбе в среде человеческих личностей, в то же самое время указывая на эсхатологическое исполнение всей созданной любви в несозданной любви Святой Троицы. Именно в этой связи Второй Ватиканский Собор обрисовал аналогию между общением божественных ипостасей между собой, и тем (общением), которое люди призваны установить на земле (ср. Gaudium et Spes, 24). Хотя конечно истинно, что единение между людьми может быть реализовано разнообразными путями, Католическое богословие сегодня утверждает, что брак составляет высокую форму общения между человеческими личностями и одной из лучших аналогий Триипостасной жизни. Когда мужчина и женщина объединяют свои тела и   души в установке полной открытости и самоотдачи, они формируют новый образ Божий. Их соединение в одну плоть не просто соответствует биологической потребности, но намерению Создателя в том, чтобы привести их к тому, чтобы разделить счастье бытия по Его образу. Христианская традиция говорит о браке как о высоком пути святости. "Бог есть любовь, и в Себе Самом Он  переживает тайну личного любовного общения (тайну общения и любви). Создавая мужчину и женщину по Своему образу..., Бог вписывает в человечество мужчины и женщины призвание и, следовательно, способность и ответственность любви и общения" (Катехизис Католической церкви 2331). Второй Ватиканский Собор также подчеркнул глубокое значение брака: " Христианские супруги в силу таинства брака, знаменуют и разделяют тайну того единства и плодотворной любви, которая существует между Христом и Его Церковью (ср. Еф. 5:32). Супруги таким образом помогают друг другу, чтобы достигнуть святости в их супружеской жизни и рождении и воспитании детей (Lumen Gentium 11; ср. Gaudium et Spes 48).

Приложение 2. РЕГЕЛЬСОН Лев Львович

Религия Святой Троицы и единство человечества.

…нужно сказать несколько слов о духовной природе и роли женственности. Первообраз мужского и женского начал – не в Лицах Св. Троицы, но в двух модусах бытия божественной природы. Согласно общепризнанному в Православии учению св. Григория Паламы (Византия, 14 век), единая природа Трех Лиц в самой себе не проявлена, не сообщима, непостижима для тварных существ; но та же природа как бы изливается за пределы самой себя, становясь проявленной, сообщимой и постижимой – в этом своем модусе она именуется нетварной, или Божественной Энергией. Божественная Энергия может разделяться на множество лучей или потоков, как показало ее схождение в виде огненных языков на апостолов в день Пятидесятницы... При этом Церковь предостерегает: не отождествлять Энергию Бога с Самим Богом – Энергия божественна, но Бог не есть Энергия, Бог есть “Кто”, Энергия есть “Что”. Это предостережение не всегда бывает услышанным. Как правило, рассуждающие о Св. Духе фактически говорят не о Третьем Лице Троицы, но именно об “излучаемой” Святой Троицей Божественной Энергии, которая переживается верующими в благодатном опыте. Отсюда и распространенная, хотя и никогда не принятая Церковью ложная тенденция связывать Третье Лицо Троицы с женским началом. Мы можем высказать богословское предположение (теологумен), что Энергия действительно есть первообраз женственности по отношению к Троице-Единице, которая по отношению к собственной Энергии есть первообраз начала мужского: “И сотворил Бог человека по образу Своему... мужчину и женщину сотворил их” (Быт. 1:27).

Отсутствие разработанного учения о Божественной Энергии порождало серьезные ошибки в учении о человеке. Так, св. Григорий Нисский, последовательно развивая представление о человеке как образе и подобии Бога, пришел к следующему неожиданному выводу: поскольку– утверждает св. Григорий – в Св. Троице женского начала нет, т.е. вообще нет принципа или первообраза различения полов, то сотворение женщины является лишь временным и вынужденным отклонением от Божественного замысла о человеке, в предвидении предстоящего грехопадения. Человек, по его мнению, задуман как существо, лишенное пола, которое должно было размножаться каким-то неизвестным нам способом, подобно ангелам; грехопадение оставило возможность только животного способа размножения, для чего якобы и была сотворена Ева. Отсюда вытекало, что по мере исцеления и преображения человеческой природы половое различие будет каким-то образом снова устранено. Эти фантастические выводы, противоречащие всему человеческому опыту, свидетельству Писания и христианскому культу Богородицы – могли быть преодолены только с помощью учения о Божественной Энергии. Но Григория Паламу от Григория Нисского отделяло ровно 1000 лет...

Поскольку первообраз мужского начала – Сам Триединый Бог в Своей сокровенной сущности, в тайне внутритройческих отношений, то осуществление соборности есть прежде всего мужская задача. Можно сказать, что воля и способность к соборности есть суть мужского начала; выяснение вопроса о роли женственности в перспективе соборности есть нерешенная задача, оставленная для будущего; путь к ее решению, видимо, открывает духовный опыт преп. Серафима. Откровение о Боге как Триедином несовместимо с представлением о Его внутренней, внутрисоборной закрытости или замкнутости: Триединый Бог немыслим без излияния вовне Света внутритройческих отношений. Бог есть Любовь (1 Ин. 4:8) в Своей внутренней сущности; Бог есть Свет (1 Ин. 1:5) – как излияние этой сущности вовне. В этом и только в этом смысле можно говорить о женском начале в Боге: как Энергии по отношению к Сущности – но это женское начало безлично, не ипостасно. Предположение о существовании нетварной женской личности – есть тяжелое религиозное заблуждение, которое заводит в безысходные тупики весь путь становления человеческой личности. Это заблуждение и вытекающие из него практические ошибки были глубоко и трагически пережиты “новым религиозным сознанием” России, начиная с Владимира Соловьева: здесь могут быть также упомянуты Н. Федоров, Д. Мережковский, С. Булгаков, из нецерковных мистиков – Д. Андреев. Великая заслуга этого уникального и грандиозного духовного движения – постановка самых глубоких и актуальных вопросов человеческой жизни; но позитивное решение этих проблем – еще впереди; в числе этих проблем – истинное соотношение мужского и женского начал.

Если по отношению к Богу-Троице женственна Его Энергия, то тем более женственной по отношению к Нему является тварная природа, весь сотворенный мир. И только в сотворенном мире может впервые появиться женская личность. Хотя процесс персонализации женского начала происходит медленнее и в каком-то смысле по другому, чем у мужчин, но стремление женщины подняться на качественно новый уровень личностного бытия стало одним из главных творческих вызовов нашей эпохи. Эммануэль Мунье пишет об этом:

“Нескончаемо продолжаются рассуждения о ее (женщины) псевдотайне, непреходящей и исторически изменчивой. Но ни мужское самодовольство, ни мстительность женственности не способны прояснить сути проблемы. Однако верно и то, что наш социальный мир – это мир, созданный мужчиной и для мужчин, что резервы, заключенные в женском существе, принадлежат к тому ряду, из которого человечество еще не черпало в массовом порядке. Как раскрыть эти запасы во всей их полноте, не заключая женщину в тюрьму ее функций, как приобщить ее к миру, а мир к ней, какие новые ценности и условия предполагает этот проект, – все это множество вопросов и задач должен решить тот, кто придаст полный смысл утверждению: женщина тоже является личностью” (Э. Мунье, стр. 118).

В свете догмата о Св. Троице становится понятно, почему становление женщины как личности, обретение ею своего истинного места в бытии оказывается неосуществимым до того или без того, чтобы свое истинное место в бытии обрел мужчина. Во всяком случае, нельзя считать случайным, что в христианской Церкви, как правило, духовность мужского типа исторически предшествует распространению мистической практики женского типа. Так, мужественный тринитарный дух эпохи Вселенских Соборов проявился несколькими веками раньше, чем начала утверждаться онтологически женственная исихастская духовность. Попытка Патриарха Филофея Коккина преодолеть односторонность исихазма встретила глубокий отклик на Руси в лице Сергия Радонежского; но в самой Византии эта попытка в целом закончилась неудачей. В конечном счете только этим можно объяснить загадочное отсутствие воли к сопротивлению у многочисленных жителей осажденного Константинополя. Поразительный контраст с мощным призывом Сергия, за полвека до этого поднявшего Русь на священную войну против татарского ига! Но практика преп. Сергия была не столько завершением исихазма, сколько началом нового этапа духовного становления христианского человечества. Если мистика мужского типа основана на соборном сотрудничестве с Богом и активном, сознательном, деятельном уподоблении Ему, то исихастская традиция прежде всего требует от подвижника забыть обо всем тварном и стать как бы чистым сосудом для восприятия Божественных Энергий. Также и в католицизме первоначальная практика “подражания Христу” в последние столетия отступила на второй план перед культом Его Пресвятой Матери. В России тринитарная, глубоко мужественная духовность преподобного Сергия предшествовала и в какой-то мере подготовила подъем “серафимовской” духовности 19 века.