православная библиотека Миссионерский отдел Московской Епархии РПЦ
Православный портал «Азбука веры»
«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»
(Псалтирь 118:18-19)
Меню
Читать EPUB FB2 MOBI
Автор: Троицкий Сергей Викторович

Христианская философия брака

«Кажется, нет вопроса, о котором так бы много говорили и писали, как вопрос о поле и браке. Не говоря уже о научной литературе, особенно многочисленной в последнее время, почти вся изящная литература издавна вращается около этой темы.

И это особое внимание к данному вопросу вполне естественно. Объясняется оно, с одной стороны, важностью вопроса, как в общей жизни природы, так и для отдельного человека и общественных организаций, а с другой — его трудностью.»

«Для отдельного человека вопрос о браке — это вопрос сфинкса, который он, хочет или не хочет, должен решить так или иначе, а от удачного или неудачного его решения зависит если не вся жизнь, то счастье всей жизни, которое кажется нам важнее самой жизни, а жизнь дается нам только один раз.

В социальном отношении брак является основой и рассадником семьи, общества, Церкви и государства, а вместе с тем охранителем и регулятором морали, права и всех вообще положительных элементов человеческого общества.»

» Вопрос о браке не только важен, но и труден. Человечество знает химический состав звезд, отстоящих от нас на многие миллиарды километров, но с трудом разбирается в том, что касается его всего ближе. «Что вопрос о браке есть самый трудный и запутанный, — пишет один из наиболее авторитетных и глубоких древних западных богословов блаженный Августин, — это я, конечно, знаю и не осмеливаюсь утверждать, что выяснил или выясню трудности в своей работе», и в другом месте он говорит, что о браке излагает лишь «вероятные мнения». И теперь, несмотря на многовековые старания лучших умов человечества, тщетно стали бы мы искать общепризнанных положений в этой области. Разногласия, и притом в самых существенных пунктах, мы находим и в истории, разно решающей вопрос о происхождении и первобытной форме брака, и в юриспруденции, которая сознательно избегает затрагивать здесь основные вопросы, и в философии и даже в богословии.»

«В «Христианской философии брака» три идеи, три основных положения имеют более крупное жизненно-практическое значение.

Первое и главное ее положение — это реабилитация и, можно сказать, апофеоз самого брака как института, независимого от родовой жизни и имеющего свою, самостоятельную цель— достижение вышеличного единства супругов, возносящего их в сферу Божественной жизни, объединяющего их с Церковью, но вместе с тем требующего трудного подвига всецелого самопожертвования.

Разграничение брака и родовой жизни не ведет, однако, ни к отвержению, ни к принижению этой жизни. Разделенная от брака в сфере целевой деятельности человека, она сохраняет связь с браком в независимой от воли человека сфере бессознательного и вместе с тем свое высокое достоинство как проявление божественного творчества, требующее благоговейно-серьезного отношения к себе человека, а в своих фактических проявлениях, поскольку она отражает на себе последствия греховного вмешательства нашего практического разума, сохраняющиеся путем наследственной передачи, она требует систематического лечения.

Каково должно быть это лечение — на это должна ответить этика родовой жизни и даже медицина, а «христианская философия брака» указывает лишь общее направление такого лечения, диктуемое основным ее положением. Это общее направление должно быть, не столько отрицательным, сколько положительным.»

Об авторе

     Сергей Викторович Троицкий родился 14 марта 1878 г. в Томске в семье священника. В 1897 г. окончил Тверскую духовную семинарию, в 1900 г. - Петербургский археологический институт, а в 1901 г. окончил обучение в Петербургской духовной академии с ученой степенью кандидата богословия. С 1901 г. был преподавателем в Петербургском Александро-Невском духовном училище. В 1910 г. был командирован с научной целью в Болгарию, Сербию, Грецию и на Св. Гору Афон. На Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917—1918 гг. был делопроизводителем соборной канцелярии. 25 января 1920 г эмигрировал в Югославию, где продолжал церковнообщественную и научную деятельность на факультете права в Суботице, а затем в Белградском университете. В 1925 и 1930 гг. Сергей Викторович преподавал Церковное право в Русском Богословском институте святого Сергия в Париже. В 1947 и 1948 гг. проф. Троицкий читал лекции по кафедре Церковного права в Московской духовной академии и состоял членом Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата. Святейший патриарх Московский и всея Руси Алексий I за заслуги перед Русской Православной Церковью наградил С. В. Троицкого орденом св. равноапостольного князя Владимира, а Совет Московской духовной академии за широкую научную деятельность в области церковного права присудил Троицкому ученую степень доктора церковного права.
     27 ноября 1972 г. на 95-м году жизни Сергей Викторович почил в Бозе. Погребен он на русском кладбище в Белграде.
     Ученые труды С. В. Троицкого, среди которых духовные, богословские, церковно-канонические, исторические, философские исследования (всего числом более 700) поражают своей глубиной и энциклопедичностью. Они новы и актуальны для всех знакомящихся с ними.

 

 

ВВЕДЕНИЕ

      • Значение половой жизни в природе
      • Важность вопроса о браке для личности в обществе
      • Трудность вопроса и разногласия в его решении в науке и религии
     Кажется, нет вопроса, о котором так бы много говорили и писали, как вопрос о поле и браке. Не говоря уже о научной литературе, особенно многочисленной в последнее время, почти вся изящная литература издавна вращается около этой темы.
     И это особое внимание к данному вопросу вполне естественно. Объясняется оно, с одной стороны, важностью вопроса, как в общей жизни природы, так и для отдельного человека и общественных организаций, а с другой — его трудностью.
     «Одного взгляда на природу, — пишет шведский ученый Риббинг, — вполне достаточно, чтобы убедиться в бесконечно широком значении и влиянии половой жизни. Только для нее и благодаря ей цветут в поле лилии, благоухают розы, в дубраве поют дрозды и соловьи, одеваются в пестрые одежды и принимают роскошные формы растительный и животный мир. Только для нее и благодаря ей мужчины и женщины стремятся к физическому и умственному совершенству. Если бы прекратилась половая жизнь человека, все обратилось бы в мрачную пустыню. Искусство, наука, общественная жизнь и даже значительная область религии не могли бы существовать» [1].
     Для отдельного человека вопрос о браке — это вопрос сфинкса, который он, хочет или не хочет, должен решить так или иначе, а от удачного или неудачного его решения зависит если не вся жизнь, то счастье всей жизни, которое кажется нам важнее самой жизни, а жизнь дается нам только один раз.
     В социальном отношении брак является основой и рассадником семьи, общества, Церкви и государства, а вместе с тем охранителем и регулятором морали, права и всех вообще положительных элементов человеческого общества.
     Часто христианство упрекают если не в отрицательном, то в подозрительном отношении к браку. Но вот что пишет о значении брака древний христианский писатель, корифей богословской мысли IV века святитель Григорий Богослов в своей глубокой «Моральной поэме»:
     Смотри, что дает людям союз любви, мудрый брак.
     Кто научил мудрости? Кто исследовал таинственное?
     Кто дал городам законы и, ранее законов, кто основал города и изобрел вдохновенно искусства?
     Кто наполнил площади и дома?
     Кто — места для состязаний?
     Войско в битве и столы на пирах?
     Хор певцов в душистом дыме храма?
     Кто укротил животных? Кто научил пахать и сеять растения?
     Кто послал в море борющийся с ветром черный корабль?
     Кто, как не брак, соединил море и сушу влажной дорогой и объединил раздельное друг от друга?
     «Но есть и еще более высокое и лучшее. Благодаря браку, мы являемся руками, ушами и ногами друг для друга; благодаря ему мы получаем двойную силу к великой радости друзей и горю врагов. Общие заботы уменьшают затруднения. Общие радости становятся приятнее. Радостнее является богатство, благодаря единодушию. А у небогатых единодушие радостнее богатства. Брак есть ключ, открывающий путь к чистоте и любви» [2].
     Вопрос о браке не только важен, но и труден. Человечество знает химический состав звезд, отстоящих от нас на многие миллиарды километров, но с трудом разбирается в том, что касается его всего ближе. «Что вопрос о браке есть самый трудный и запутанный, — пишет один из наиболее авторитетных и глубоких древних западных богословов блаженный Августин, — это я, конечно, знаю и не осмеливаюсь утверждать, что выяснил или выясню трудности в своей работе», и в другом месте он говорит, что о браке излагает лишь «вероятные мнения» [3]. И теперь, несмотря на многовековые старания лучших умов человечества, тщетно стали бы мы искать общепризнанных положений в этой области. Разногласия, и притом в самых существенных пунктах, мы находим и в истории, разно решающей вопрос о происхождении и первобытной форме брака, и в юриспруденции, которая сознательно избегает затрагивать здесь основные вопросы, и в философии и даже в богословии.
     Учение о браке трех важнейших христианских исповеданий — католического, православного и протестантского — различно.
     Нет согласия даже в границах одного христианского исповедания, например, православного. Мы находим здесь борьбу двух течений богословской мысли в решении даже основных вопросов, например, новозаветное или ветхозаветное таинство брака, кто совершает это таинство— священник или сами брачующиеся, где совершительный момент таинства, какое значение в браке имеет его физическая сторона и т.д. [4]
     Нет, наконец, согласия в понимании и самой существенной стороны в философии брака — его цели. Говорим, наиболее существенной, потому что, как показал Иеринг [5], цель есть творец и душа права, цель известного правового института определяет всю его конструкцию, а о трудности вопроса о цели брака говорит то обстоятельство, что многие юристы в трудах, посвященных именно брачному праву, сознательно обходят его, хотя потом им невольно приходится его касаться [6].

 

 

Глава 1. РЕАЛИЗМ И ИДЕАЛИЗМ В УЧЕНИИ О БРАКЕ

     • Реалистическая теория о потомстве, как цели брака в классическом мире, в иудействе, в Римско-католической церкви
     • Copula-tbeorie (теория брака) и теория промисквитета
     • Шопенгауэр
     • Идеалистическая теория о полноте бытия как цели брака
     • Мифы и мистерии
     • Платон
     • Древняя христианская письменность
     • Фихте, Гегель и Шлейермахер
     В истории человеческой мысли встречаем две главные теории в учении о браке, красной нитью проходящие по всему ее течению. Одну можно назвать реалистической, другую — идеалистической. Первая смысл брака видит в размножении, в потомстве. Это воззрение, то в его чистом виде как стремление иметь в браке продолжение своего существования, то осложненное религиозными и патриотическими мотивами в виде стремления иметь заместителей в служении богам и хранителей могил предков или защитников отечества, мы встречаем как в древнеиндийских, греческих и римских законах, так и у классических писателей. Уже самое наименование брака у греков и римлян указывает на эту цель. Matrimonium, то есть matris munus (букв. обязанность материнства), сущность брака указывает в материнстве. Греческое слово gamos; происходит от корня gen — рождаться [7]. «Uxorem ne liberorum quaerendorum habes?» («Для рождения ли детей берешь жену?») — спрашивал римский цензор заключившего брак гражданина и только после утвердительного ответа признавал его брак как matrimonium justum (брак законный) [8]. Есть свидетельство, что уже древнейший полумифический римский законодатель Нума Помпилий видел в детях продолжение существования родителей и главную цель брака [9]. Справедливо поэтому Августин, резюмируя взгляд римского законодательства на брак, говорит: «По принятым для брачных документов формам брак бывает для рождения детей» [10]. О детях как продолжателях культа упоминалось и в самой священной формуле заключения брака [11].
     Существовал такой взгляд и у греков. Грек вступал в брак ради законных детей [12]. «Гетер мы имеем для развлечения, конкубин — для телесного наслаждения, а жен мы имеем, чтобы иметь законных детей и хранительниц дома», — говорит Демосфен [13], а Платон в своих «Законах» дает этой мысли широкую философскую постановку, видя в браке как бы продолжение борьбы за существование человека и после смерти, и выражает эту мысль в красивом образе факела жизни, который из рук в руки передается одним поколением другому [14]. Через много столетий повторяет эту мысль великий византийский законодатель Юстиниан в одной из своих новелл: «Брак настолько честен, что он как бы искусственно вводит бессмертие в род человеческий, и благодаря рождению детей поколения остаются обновленными» [15]. А позднее эту мысль повторил в своей новелле другой крупный византийский законодатель - Лев Философ [16]. Воззрение на потомство, как главную цель брака, отражалось и на частных пунктах брачного законодательства древности в виде обязательности, как брака, так и развода в случае бесплодия жены, и в виде закона о левирате.
     Если цель брака — дети, а дети нужны для защиты отечества и продолжения культа, то брак является уже не делом свободы, а религиозной и гражданской обязанностью, нарушение которой карается законами. И вот, как в Греции, так и в Риме мы находим целый ряд законов, карающих безбрачие [17] Последним из таких законов был знаменитый lex Julia et Papia Poppea, который так возмущал Тертуллиана [18] и был отменен Септимием Севером (193— 211). Бездетного Епаминонда укоряли за то, что он плохо позаботился об отечестве [19].
     С другой стороны, если цель брака дети, то где нет надежды иметь детей, там нет и брака, и потому бесплодие жены было одним, а иногда и единственным из поводов к разводу.
     Римский историк Геллий в своих Анналах сообщает, что в древнем Риме вследствие строгости нравов в течение нескольких веков не было ни одного случая развода и первым развелся с женой патриций Карвилий Руга вследствие ее бесплодия. Он горячо любил свою жену, но счел долгом развестись с ней, так как его клятвенное брачное обещание гласило, что он женится для того, чтобы иметь детей [20]. То же рассказывает Геродот о двух спартанских царях [21]. Дигесты упоминают, что развод часто происходит из-за бесплодия жены [22]. По законам Ману в Индии развод с бесплодной женой по истечении восьми лет был обязателен [23].
     Чтобы обеспечить мужу потомство, древние законы не останавливались даже перед такими, по-видимому, непреодолимыми препятствиями, как бесплодие самого мужа и даже его смерть. В таком случае прибегали к фикции левирата. Отец или брат бесплодного или умершего мужа брал его жену, и потомство от этого сожития считалось потомством мужа. Так было в Индии [24], так было и у древних греков [25].
     Существовал левират и у древних евреев (Втор. 25, 5. Ср.: Мф. 22, 23-32; Мк. 12, 19; Лк. 20, 28). Брак на жене брата был здесь строго воспрещен (Лев. 18, 16, 20, 21. Ср.: Мф. 14, 4; Мк. 6, 18), но когда нужно было дать потомство умершему брату, отказ от такого брака считался бесчестным делом.
     Вполне правы были, поэтому древние христианские писатели, полагавшие, что почти все дохристианское человечество видело в потомстве главную цель брака, и объяснявшие существование такого воззрения редкостью населения, родовым характером древнего быта, отсутствием надежды на будущую жизнь и т.д. [26]
     Подчинялись иногда этому взгляду и христианские писатели [27], чаще на Западе. «Feminis haec (prolis) sola est causa nubendi» («Для женщин это (потомство) есть единственная причина замужества»), — пишет святой Амвросий Медиоланский [28]. В особенности важное значение имел тот факт, что этот взгляд защищал блаженный Августин, юрист по образованию. Например, он утверждает в своих трудах, что причина брака одна, а именно рождение детей и что там, где стремятся, чтобы детей не было, нет и брака [29].
     «Для чего нужна эта помощь» (мужу со стороны жены), — спрашивает он в толковании на Книгу Бытия и отвечает: «Кажется всего вероятнее, что для рождения детей». Напечатанные курсивом слова показывают, что блаженный Августин далеко не был убежден в справедливости этого учения. Действительно, у него встречается и совершенно другое учение о целях брака. Например, творение «De bono conjugali» (главы 3 и 18): он указывает на «святую дружбу» как главную цель брака [30]. Однако позднейшее схоластическое западное богословие за немногими исключениями стало на точку зрения первой теории. Ее развивает, например, сам корифей схоластического богословия Фома Аквинат. «Proles est essentialissimum in matrimonio» («Наиболее существенно в браке — потомство»), — пишет он. Правда, он знает и другие цели брака — взаимную помощь супругов и избавление от страстности, но эти две цели второстепенны и объединяются с первой.
     «В Священном Писании, — рассуждает «ангельский доктор», — говорится, что жена должна была явиться в помощь мужу. Но здесь разумеется помощь не в другом каком деле, как утверждают некоторые, так как во всяком другом деле муж мог бы получить более сильную помощь от другого мужчины, чем от жены, а помощь в рождении детей» [31].
     Чрезвычайный авторитет, который имеют оба этих писателя Католической церкви, сделал то, что учение о деторождении как главной цели брака сделалось официальным ее учением [32]. «Matrimonii finis primarius est procreatio atque educatio prolis» («Главная цель брака состоит в рождении, и в особенности, в воспитании детей»), — читаем мы в новом официальном каноническом сборнике Римской церкви — Codex juris canonici (С. 1013), а современные католические богословы другие цели брака считают лишь следствием этой главной и, в сущности, единственной цели. Главная цель брака, то есть рождение детей, пишет один из них, настолько существенна, что, если она исключена, брак не может осуществиться. Вся моральная преданность супругов есть не что иное, как средство для этой цели. Кроме этой цели могут быть и другие, второстепенные цели: взаимная помощь и избавление от страстности, но и то и другое лишь следствия главной цели брака— деторождения. Тесное единение, которое производит первая и собственная цель брака, имеет своим следствием, что муж и жена должны помогать друг другу и любить друг друга как самих себя [33].
     Это воззрение отразилось и в законодательстве некоторых европейских государств. Например, «Ргеussiches Landrecht» гласит: «Die Hauptzweck der Ehe ist die Erzeugung und Erziehung der Kinder» («Главная цель брака есть рождение и воспитание детей») [34].
     Близко стоит к этому воззрению так называемая Copula-theorie, по которой главная цель брака— родовые сношения. Эту теорию развивает Кант, дающий такое определение брака: «Брак есть союз двух лиц разного пола с целью пожизненного взаимного пользования их половыми особенностями» [35].
     Защищают ее и некоторые католические (например, Фрейзен) [36] и протестантские (например, Зом) [37] богословы, что вполне естественно, так как зачатие и рождение как чисто физиологические процессы от воли человека не зависят, и потому говорить о потомстве как главной цели брака — это значит, в сущности, защищать Copula-theorie.
     У некоторых социологов Copula-theorie на исторической почве принимает форму так называемой теории промисквитета, по которой первоначально брак имел форму случайных половых связей между мужчиной и женщиной. Эту теорию защищают, например, Морган [38], Макс Ленен [39], Леббок [40] и др.
     Быть может, самую блестящую и убедительную защиту реалистической теории дает Шопенгауэр в своей «Метафизике половой любви».
     В половой жизни Шопенгауэр видит борьбу за существование, но не индивидуума, а рода. Большое значение жизни рода в сравнении с жизнью индивидуума заставляет последнего во имя целей рода жертвовать своими интересами и даже жизнью, в чем и заключается источник трагического в половой любви.
     Наряду с этой реалистической теорией, в истории человеческой мысли столь же устойчива другая, идеалистическая теория, которая видит источник половой жизни, и в частности брака, не в стремлении организмов к сохранению своего существования в роде, а в другом, более высоком стремлении органического мира — стремлении к развитию, совершенствованию, к полноте бытия. Оба эти основные стремления не только не тождественны, но иногда и противоречат друг другу. В борьбе за существование успевают вовсе не более развитые и совершенные организмы, а те, которые лучше приспособлены к окружающей среде. Наиболее примитивные организмы имеют более продолжительное существование в качестве рода.
     На севере вымерли мамонты, но остались мхи и лишайники. Уэллс в конце своей фантастической «Машины времени» рисует грустную будущность, через миллионы лет грозящую Земле, когда останутся только примитивные пузыри, плавающие в море при зловещих лучах потухающего медно-красного солнца.
     И вот объяснение брака как стремления к совершенству, к полноте Бытия мы находим уже на первых страницах Библии, объясняющей творение жены стремлением Адама получить себе восполнение. Эту теорию мы находим и в распространенном почти всюду сказании о творении человека как андрогина. Эту идею находим мы и в древнегреческих брачных обрядах и мистериях, в частности, в наименовании брака «telos» — конец в смысле завершения. «Афиняне называли брак telos , — пишет Псевдо-Ареопагит, — как заканчивающий человека для жизни» [41]. В древней философии эту идею развил тот же Платон в заимствованном им из мифологии образе первобытного андрогина. Брачная любовь «eros», по Платону, есть epitimia tu olu — влечение к целостности, возвышающее человека к изначальному совершенству, исцеляющее его и делающее блаженным [42].
     «Люди еще не уразумели как следует силу Эроса, — говорит Аристофан в «Пире». — Между богами Эрос — это наилучший друг людей. Он для людей и помощник и целитель, и от его лекарства для человечества настанет величайшее счастье...» Затем, изложив миф об андрогине, Аристофан делает вывод:
     «Поэтому всякий ищет свою половину, которая ему соответствует...» Причина этого заключается в том, что наша изначальная природа была такова и что мы были целыми. Это стремление и искание целого и называется любовью. И ранее мы были едины, но бог разделил нас из-за неправды. Если мы примиримся и сдружимся с богом, мы найдем и получим того, кого любили. Эрос, если мы будем богобоязненны, сделает нас счастливыми и блаженными, возвратив нам прежнюю природу и излечив нас».
     В христианскую эпоху, когда реалистическая теория завладела Западом, идеалистическая получила господство на Востоке. Особенно подробно развивает ее корифей православного богословия святитель Иоанн Златоуст в период наибольшего расцвета своего таланта. «Тот, кто не соединен узами брака, — пишет он, — не представляет собой целого, а лишь половину. Мужчина и женщина не два человека, а один человек» [43]. «Свойство любви таково, что любящий и любимый составляют не двух разделенных, а одного какого-то человека» [44]. Эта теория включена и в официальные восточные канонические сборники. Эклога 740 года определяет брак как соединение двух лиц в одной плоти, в одном существе. Вместе с Эклогой это определение попало и в славянскую Кормчую [45]. Вальсамон определяет брак как «соединение мужа и жены в одно существо, в одного человека с одной душой, но в двух лицах» [46] и делает отсюда вывод в отношении способа исчисления брачных степеней.
     На этой точке зрения стоят и другие многочисленные канонические памятники Православной Церкви, усвоившие, как наилучшее, знаменитое Модестиновское определение брака, рассматривающее брак как всестороннее и полное объединение супругов, но вовсе не упоминающее о рождении [47].
     Если же иногда мы имеем в православных памятниках указание на рождение детей как цель брака, то, во-первых, цель эта не является здесь основной и главной [48], а во-вторых, мы имеем здесь обычное позднее заимствование из памятников западных. Таково, например, определение брака в 50-й (51) главе Кормчей книги [49], точно переведенное из римского катехизиса 1566 г. [50], или в катехизисе митрополита Филарета, взятое из Беллярмина [51].
     Ту же идеалистическую теорию мы находим у немецких философов-идеалистов. Фихте определяет брак как «полное соединение в одно бытие двух лиц разного пола» [52].
     Подобное определение находим у Гегеля и Шлей-ермахера. Гегель говорит о субстанциональном слиянии в браке двух личностей (Personlichkeiten) в одно лицо (Person). Это субстанциальное единство служит основанием для моральных и частно-правовых последствий брака [53].
     О взаимном восполнении как основной цели брака, в котором два лица соединяются в одну волю и даже в одно существо, пишет и Шлейермахер.
     Итак, оба взгляда представлены достаточно авторитетно на протяжении длинного ряда веков. Какой же из них нужно считать правильным? Вопрос этот имеет не только глубокий философский, но и крупнейший практический интерес.
     Пусть наше поведение не всегда отвечает нашим воззрениям, все же наши воззрения — это тот компас, который определяет общую линию нашего поведения, и потому тот или иной взгляд на цель брака всегда так или иначе отражается на нашем морально-практическом отношении к нему и делает его или правильным, или ошибочным, что, в конце концов, отражается на благополучии или неблагополучии и всего общества. А затем, как мы уже заметили ранее, понятие цели известного правового института определяет всю его конструкцию, а потому то или иное решение вопроса о цели брака ведет к такому или иному построению всего брачного права и к ряду выводов громадного практического значения. Например, в вопросе о признании наличности брачного состояния, числа и характера препятствий к браку, поводов к его уничтожению и разводу и т.д.
     К решению этого вопроса мы приступим в следующей, второй главе.

Глава 2. БРАЧНЫЙ ИДЕАЛИЗМ И НАУКА

     • Данные естествознания: антагонизм между совершенством и размножением
     • Бергсон о значении пола в растительном царстве. Данные психологии: антагонизм между размножением и половой любовью
     • Примеры и свидетельства из философии, Библии, церковной и изящной литературы
     • Ошибки Шопенгауэра
     • Неразрешимость вопроса о цели брака для науки и обращение к интуиции
     Многовековой спор между идеалистической и реалистической теориями о цели брака нужно решить в пользу первой, идеалистической теории, то есть в том смысле, что главная цель брака заключается в самих брачующихся, а не вне их и состоит в достижении «плиромы», блаженной полноты бытия, тогда как рождение имеет в нем второстепенное и подчиненное значение. К такому выводу приводит и наука, и интуиция. В частности, из научных дисциплин в особенности убедительно говорят в пользу идеалистической теории данные естествознания и психологии.
     В пользу реалистического воззрения, что главная цель брака — рождение, говорит, по-видимому, здравый разум, ежедневный опыт, даже самоочевидность. С одной стороны, рождение, насколько мы знаем, невозможно без соединения полов, с другой стороны — соединение полов в громадном большинстве случаев ведет к деторождению. Бездетный брак есть что-то ненормальное, какое-то печальное исключение.
     Но стоит лишь, отрешившись от узких рамок повседневного опыта, стать на точку зрения опыта широкого, научного, принимающего во внимание общую картину жизни и развития всего органического мира, и окажется, что взгляд этот, по существу, неверен, что между половой и родовой жизнью[54] не только нет неразрывной связи, но замечается даже антагонизм. Эту мысль, в корне подрывающую католическое учение о цели брака, блестяще развил не кто иной, как Владимир Соловьев, труды которого охотно издаются католическими пропагандистами и которого называли тайным униатом.
     В своем труде «Смысл любви»[55] он выясняет ложность модного взгляда, по которому смысл полового влечения заключается в размножении, и выясняет не на основании каких-то отвлеченных общих соображений, а на основании естественно-исторических фактов. Что размножение живых существ может обходиться без половой любви, это видно уже из того, что оно обходится без самого разделения на полы. Значительная часть организмов, как растительного, так и животного царства, размножается бесполым способом[56]: делением, почкованием, прививкой. Правда, высшие формы обоих органических царств размножаются половым способом, но, во-первых, размножающиеся таким способом организмы, как растительные, так отчасти и животные, могут также размножаться и бесполовым образом (прививка у растений, партеногенезис у высших насекомых), а во-вторых, оставляя это в стороне и принимая как общее правило, что высшие организмы размножаются при посредстве полового соединения, мы должны заключить, что этот половой фактор связан не с размножением вообще (которое может происходить и помимо этого), а с размножением высших организмов. Следовательно, смысл половой дифференциации (и полового единения) следует искать не в идее родовой жизни, не в размножении, а лишь в идее высшего организма.
     Разительным подтверждением этого является тот великий факт, что в животном мире половая любовь или, вернее, половое притяжение находятся в обратном отношении с размножением: чем сильнее одно, тем слабее другое. В низших организмах огромная сила размножения при полном отсутствии полового притяжения[57] за отсутствием самого деления на полы. Далее, у более совершенных организмов появляется половая дифференциация и соответственно ей некоторое половое притяжение — сначала крайне слабое, затем оно постепенно усиливается на дальнейших ступенях органического развития, по мере того, как убывает сила размножения (то есть в прямом отношении к совершенству организации и в обратном отношении к силе размножения), пока, наконец, на самом верху, у человека, является возможной сильнейшая половая любовь даже с полным исключением размножения. Но если, таким образом, на двух концах животной жизни мы находим, с одной стороны, размножение без всякой половой любви, а с другой стороны, половую любовь без всякого размножения, то совершенно ясно, что оба эти явления не могут быть поставлены в неразрывную связь друг с другом; ясно, что каждая из них имеет свое самостоятельное значение и что, в конце концов, даже с точки зрения естественно-научной, размножение не является основной целью половой жизни.
     Сходные мысли мы встречаем у французского философа Анри Бергсона в его «Творческой Эволюции».
     Ссылаясь на работы новейших естествоиспытателей Мебиуса[58] и Гартога[59], Бергсон высказывает мысль, что для всего растительного мира, являющегося типом роста и размножения, разделение на полы является «по меньшей мере роскошью, без которой природа могла бы обойтись». И самое стремление к возрастающей сложности, к более полному и совершенному бытию, проявлением которого служит деление организма на полы, по мысли Бергсона, существенно только для животного царства в силу потребности в действиях более широких и сильных, но не для растений, обреченных на нечувствительность и неподвижность. И стремление к совершенствованию и связанное с ним половое деление существует в растительном мире лишь в силу связи его с лучше выражающим основное направление развития жизни миром животных, в силу того, что основное первоначальное стремление, приведшее к половому размножению, существовало в органическом мире раньше разделения его на два царства [60]. Короче говоря, для растений половая жизнь — это только пережиток.
     Хотя пол и находит себе надлежащую почву для своего развития лишь в животном мире, но и здесь он не достигает своей цели. Дело в том, что основное стремление органического мира к совершенствованию не везде «выбилось» на надлежащий путь. В громадном большинстве случаев, во всех почти видах животного мира оно зашло в тупик и остановилось, не достигнув цели, и только в одном-единственном случае, только в человеке, в его сознательной жизни, оно вышло на надлежащую дорогу, почему человек и является пределом и целью развития. А если так, то и пол как частное выражение стремления к совершенству только в человеке, его сознательной и интуитивной психической жизни, находит свой смысл и свою цель. И как бы подтверждением этой мысли Бергсона является тот факт, что библейское повествование о творении не говорит о поле у животных, а только у человека, показывая, что пол у животных не имеет метафизического значения.
     От естествознания переходим к психологии. Если смысл пола заключается в идее высшего бытия, а не в размножении, то уже a priori мы вправе ожидать, что именно в человеке, и притом в той стороне его бытия, в которой наиболее проявляется его превосходство — в его психической жизни, — скажется наиболее ярко эта самостоятельность полового начала от начала родового, и скажется именно в тех индивидуумах, у которых душевная жизнь стоит на высшей степени развития. И действительно, в человечестве половая любовь часто стоит в прямом противоречии с целями размножения. Прежде всего, любовь принимает здесь чисто индивидуальный характер, в силу которого именно это лицо другого пола имеет для любящего безусловное значение как единственное и неизменное, как цель сама в себе. Поэтому здесь сильная любовь сопровождается деторождением только в тех редких случаях, когда нет внешних непреодолимых препятствий к тому, а очень часто такая любовь ведет к отрицанию родовой жизни, к монашеству, к самоубийству. Замена одного объекта любви другим, необходимая иногда в целях размножения (например, в случае его смерти, бесплодия, болезни и т.д.), всегда ощущается как измена этой любви. Описать идеальную любовь к одному лицу, а после его смерти—к другому — задача непосильная для романиста, невозможная по существу и вряд ли во всемирной литературе можно указать подобное произведение, которое можно бы назвать действительно художественным.
     Но не потому только, что половая любовь, в силу своего индивидуального характера, так сказать, уменьшает шансы размножения, она стоит с ним в противоречии, а и по самому своему существу. Об этом говорят философы, говорит и изящная литература. «Любовь сама по себе, без присоединения аскетических принципов, враждебна всему тому, что ведет к половому акту, более того — ощущает все это как свое отрицание, — пишет Вейнингер. — Любовь и вожделение настолько различные, исключающие друг друга, даже противоположные состояния, что в те моменты, когда человек действительно любит, для него совершенно невозможна мысль о телесном единении с любимым существом»[61].
     Но, быть может, здесь мы имеем дело с близкой к ненормальности утонченностью модного философа половой любви? Откинем тогда пятнадцать веков и найдем у христианского философа — блаженного Августина — следующие строки:
     «Мы знаем, что многие наши братья по взаимному согласию воздерживаются от плотской похоти, но не супружеской любви. Чем более подавляется первая, тем более усиливается вторая»[62].
     Опять можно возразить, что и Августин подчиняется здесь духу чрезмерного аскетизма. В таком случае откинем еще семь веков и найдем ту же мысль у философа, которого было бы странно обвинять в аскетических тенденциях, у самого главы евдемонизма — Эпикура: «Плотское соединение никому не принесло пользы, а любящего может и оскорбить»[63].
     Те же мысли встречаем мы у Плутарха, Цицерона, Галена, Порфирия.
     От философов старого и нового времени обратимся к Библии и к святоотеческой изящной литературе.
     Книга Бытия повествует, что Иаков любил не плодовитую Лию, а бесплодную Рахиль. Во Второй Книге Царств с обычной библейской прямотой излагается история трагической любви Амнона к красивой Фамари. ...И полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари. Но вот у Амнона любовь побеждена похотью. Хитростью и насилием он добился падения Фамари, и ...потом возненавидел ее Амнон величайшею ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней... И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон и запри дверь за нею (2 Цар. 13, 1—2, 15, 17).
     И в древней церковной письменности мы постоянно встречаем мысль об антагонизме между половой и родовой жизнью. Климент Александрийский замечает, что «от пресыщения любовь часто обращается в ненависть»[64].
     «Когда хранится чистота, - пишет Астерий Ама-сийский, — хранится мир и взаимное влечение, а когда душа объята незаконной и чувственной похотью, она теряет законную и справедливую любовь»[65].
     Златоуст доказывает, что «от целомудрия рождается любовь»[66], что «любовь делает людей целомудренными» и что, наоборот, «распутство бывает ни от чего другого, как от недостатка любви»[67].
     «Minuitur autem cupiditas caritate crescente» («С ростом любви уменьшается похоть»)[68], — пишет блаженный Августин.
     Переходим к изящной литературе и опять видим, что самые яркие образы половой любви не мирятся с размножением. Ни Филимон и Бавкида, ни Ромео и Юлия, ни Данте и Беатриче, ни Тристан и Изольда, ни даже Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна не оставляют потомства.
     О чувстве противоречия между половой и родовой жизнью не раз говорил Ж.-Ж. Руссо в своей «Исповеди»:
     «Никогда я не любил ее нежнее, как в то время, когда так мало желал обладать ею»... «Я люблю ее слишком сильно для того, чтобы желать ее: вот что сознаю яснее всего»... «В первый раз в жизни я увидел себя в объятиях женщины... но не знаю, какая непобедимая грусть отравляла все блаженство этой минуты. Два или три раза я обливал ее грудь слезами»[69].
     «Все так делают», — успокаивает в «Воскресении» Нехлюдов тяжелое чувство противоречия между любовью к Катюше и физическим сближением с нею.
     «Я убежден, что это неестественно», — заявляет Познышев в «Крейцеровой сонате». Даже в «Анне Карениной», этом гимне в честь семейной жизни, чувство художественной правды заставило Толстого написать: «Он (Вронский) чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им
     жизни. Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви. Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что бьшо заплачено этою страшною ценою стыда».
     «Какое значение (в половой любви) имеет тело? — спрашивает герой одного имевшего успех нового романа. — Разве я думал об этом? Разве я стремлюсь к этому? Напротив, чем более люблю, тем менее думаю»[70]. Итак, далеко не один Надсон думает, что «только утро любви хорошо».
     Вообще подобных выдержек можно привести много, но их всякий может найти сам, если только не смешивать литературу с порнографией. Ни один писатель «Божией милостью» не соблазнился идеей описать плодородие как выражение идеальной любви.
     «Fecondite» Золя, конечно, не порнография, но это и не художественное произведение. Это всего лишь публицистика патриота, испугавшегося за будущность Французской Республики.
     Этот отмечаемый и в философии, и в литературе всех времен и народов факт противоречия между чувствами, связанными с половой в узком смысле слова и с родовой жизнью, доказывает самостоятельность того и другого начала, доказывает, что брачная любовь есть сама по себе цель, а не средство продолжения рода.
     И ни саркастический смех Мефистофеля[71], ни блестящая аргументация Шопенгауэра не могут поколебать этого вывода. И Дон Жуан и Фауст чувствуют глубокое противоречие между любовью и физическим сближением, на которое их наталкивает посторонняя злая сила. Не нужно становиться и на точку зрения Шопенгауэра.
     По мысли последнего, все возвышенное и патетическое в любви есть только обман природы, есть только приманка, посредством которой природа заставляет влюбленных достигать ее великой цели-продолжения рода, причем он подробно выясняет, что влюбленным друг в друге нравится именно то, что нужно для здорового и красивого потомства.
     Но для объяснения всех этих фактов вовсе нет нужды в антропоморфическом представлении природы, как какой-то не то мышеловки, не то мошеннической лавочки, какое дает нам Шопенгауэр. Учение о координации и гетерогении (разнородности) целей в природе, имеющей единое начало, вполне объясняет основную гармонию жизни пола и жизни рода, вовсе не требуя отрицания самоценности половой любви, как это делает Шопенгауэр. Правда, он старается доказать, что продолжение рода есть задача более важная, чем все личные любовные переживания, но такая высокая оценка родовых целей совершенно не вяжется с его пессимизмом, по которому продолжение рода есть лишь продолжение обмана человека природой.
     Ведь если жизнь индивидуума не имеет ни смысла, ни значения, то не имеет значения и жизнь рода, ибо и бесконечная цепь нулей равняется одному нулю.
     Как мы видели, истинная любовь всегда имеет индивидуальный характер, вследствие которого только известное лицо, и только оно одно, имеет для любящего абсолютное значение как цель в себе. Шопенгауэр говорит, что это необходимо для точного определения индивидуальности потомка. Но для чего нужно такое определение? Ведь если индивидуальность сама по себе не имеет никакого значения в одном поколении, то не может она иметь какого-либо значения и в следующем. Шопенгауэр говорит, что любовная страсть между родителями существует для ребенка, так как она служит залогом гармоничности и красоты ребенка, его совершенства. Но ведь это уже совсем другой принцип. Красота и совершенство, как мы видим, вовсе не необходимы в борьбе за существование, а часто даже служат препятствием успеху этой борьбы и никоим образом не выводимы из воли к жизни. И если Шопенгауэр для объяснения половой любви вынужден прибегнуть к понятию красоты и совершенства, хотя и в следующем поколении, это доказывает несостоятельность его теории, что половая любовь есть выражение воли к жизни, так как ясно, что здесь мы имеем дело не с волей к жизни, а с волей к определенному характеру этой жизни, причем часто этот характер ставится дороже самой жизни, почему иногда, «полюбив, мы умираем», как поет Азра. И нисколько не спасает теорию Шопенгауэра перекладывание неудобных для его теории понятий красоты и совершенства из одного ящика в другой, из нынешнего поколения в следующее. Откройте оба ящика одновременно, и будет ясно, что неудобные для философа понятия от этого перекладывания не прекращают своего непрерывного бытия, ибо и нынешнее поколение есть следующее в отношении к прошлому.
     Вообще рассуждения Шопенгауэра о любви — это рассуждения слепого физика о цветах, и какой-нибудь бульварный роман или цыганский романс может дать более для понимания любви и брака, чем вся «метафизика половой любви» немецкого пессимиста, у которого совершенно отсутствует то, что Данте называет «intelletto cTamore».
     Таким образом, и естествознание и психология говорят нам, что цель половой жизни вовсе не состоит в размножении, что пол в человеке имеет какую-то свою самостоятельную цель. Но ведь это еще не ответ. Наука говорит только о том, что не есть цель брака, но не говорит о том, в чем именно состоит эта цель и каково нормальное отношение пола и рода.
     Наука говорит нам здесь только ignoramus — et ignorabimus — не знаем — и знать не будем, пока будем стоять лишь на почве науки. И причина бессилия науки лежит в характере самого вопроса. Наука вообще имеет дело с причинами и теряется, когда стоит вопрос о целях в будущем. С другой стороны, вопрос об отношении рода и пола связан с вопросом об отношении инстинкта и сознания, а наука, как один из видов сознания, не в силах охватить сущность инстинкта и выразить его в терминах сознания.
     Однако мы имеем другой выход, мы имеем другой источник знания кроме интеллекта. Этот другой источник есть интуиция, непосредственное сознание истины. Сознание нынешнего человечества, по справедливому утверждению Бергсона, имеет преимущественно интеллектуальный характер, оно не открывает нам тайн жизни, а лишь говорит нам о внешних взаимоотношениях носителей жизни. Но не исчезла в человечестве и интуиция, не исчезло сознание, идущее в направлении самой жизни. Правда, эта интуиция имеет смутный и отрывочный характер. Бергсон сравнивает ее с потухающей лампой, которая вспыхивает время от времени всего на несколько мгновений. Но «она вспыхивает именно тогда, когда дело идет о наших наиболее существенных, жизненных интересах, и ее свет освещает наше «я», нашу свободу, то место, которое мы занимаем в целом во вселенной, наше происхождение, а также, быть может, и нашу судьбу»[72]. О том, где искать нам эту интуицию и как раскрывает она тайны пола и брака, будем говорить в следующей главе.

Глава 3. БРАЧНЫЙ ИДЕАЛИЗМ И ИНТУИЦИЯ

     • Интуиция и откровение
     • Размножение и брак как самостоятельные явления по Библии
     • Размножение как явление бессознательной области человеческого бытия и брак как проявление сознания и свободы
     • Полнота бытия как главная цель брака Значение термина «плоть» в Библии Троичность Божества и единство супругов Благодатность брака Семья как малая церковь
     • Религиозное значение семьи в иудействе и язычестве
     • Единство супругов как конечная цель брака и переживание этого единства как таинство, обожание, блаженство и радость
     • Трагическая сторона брачной любви
     Итак, только интуиция может раскрыть нам тайну пола и брака.
     Где же нам искать эту интуицию? Интуиция есть основа религии и поэзии. На языке первой — она носит название откровения, на языке второй она называется вдохновением. Все великие мировые религии имеют претензию на обладание истинной интуицией-откровением, но мы будем говорить об учении о браке только той религии, которая нам более известна и которая является духовной основой жизни всего культурного человечества — религии христианской.
     Когда заходит речь о браке, и Сам Основатель Церкви (Мф. 19, 5; Мк. 10, 7-8) и Его апостолы (1 Кор. 6, 16; Еф. 5, 31) не дают какого-либо нового учения, а лишь указывают, что истинное учение о браке уже дано в первых главах Библии, в этом «ветхозаветном Евангелии», и только здесь, так как в более позднее время, в эпоху Моисея, учение это было принижено необходимостью считаться с «жестокосердием» людей (Мф. 19, 8. Ср.: Мф. 5, 27— 32; 1 Кор. 7, 10-11).
     И действительно, здесь мы находим глубочайшую философию брака. Но чтобы понять эту философию, нужны два условия. Прежде всего мы должны обращать внимание не столько на внешнюю форму библейского повествования, приспособленную к самому примитивному наивному пониманию[73], сколько на глубокие идеи, лежащие в основе этого повествования, а затем мы должны забыть все эти «священные» и библейские истории, которые изучали в детстве и которые свидетельствуют лишь о низком уровне понимания их составителей, а считаться только с подлинным библейским текстом.
     В этих «историях» своеобразие и глубина Библии положены на прокрустово ложе поверхностного школьного богословия, вследствие чего они одни существенные детали текста опускают[ 2 ], другие представляют в превратном виде, и в результате повествование лишь скользит по поверхности нашего внимания, совершенно не задевая нашей мысли[74].
     Библия знает две эпохи в истории брака. Прежде всего, она знает брак во время нормального состояния человека, брак в Раю, но она знает брак и после великой мировой катастрофы, которая на богословском языке называется «первородный грех», а на языке философском является вмешательством сознания в область, где бы должен безраздельно властвовать инстинкт.
     Итак, что же говорит Библия о нормальном браке?
     Прежде всего, нужно указать, что и Библия подтверждает то, что мы во второй главе доказывали данными естествознания и психологии. Именно она учит, что цель брака вовсе не заключается в размножении. Кажется, во всех учебниках Священной истории установление брака представляется в такой схеме: «Бог создал Адама, затем, создав из его ребра ему жену Еву, дал им заповедь: плодитесь и размножайтесь».
     Иное находим мы в подлинном библейском тексте. Библия говорит совершенно особо о размножении и о браке, и притом говорит о размножении ранее, чем о браке. О даровании человеку способности размножаться говорится в первой главе Бытия, в общей истории творения. Сказав о сотворении Богом животных и благословении им «плодиться и размножаться». Библия говорит о творении человека и о благословении ему на размножение, выраженном в тех же словах.
     Таким образом, по Библии, размножение есть прямое продолжение творения животного мира, не имеющее отношения к браку и вообще к тому, чем человек отличается от животных. Никакой «заповеди» размножаться, о чем любят говорить протестанты[75], в Библии нет. Всякая заповедь может быть воспринята духовно-свободным существом и потому не может быть дана животным, тогда как благословение, как односторонний божественный творческий акт, одинаково приложимо и к человеку и к животным. Что Библия, говоря о благословении размножения человеку, берет его не в качестве высшего, чем животный мир, существа, а как члена этого животного мира, видно из того, что при этом она говорит о человеке в терминах, которые обычно применяются в Библии лишь к животному царству. Подлинный еврейский текст первой главы Книги Бытия вовсе не говорит, что первосозданный человек, которому дано благословение, был мужем («иш») и женой («иша»), как говорят некоторые переводы, а говорит, что он был самцом («захар») и самкой («нкэва»); другими словами, что осуществлением этого благословения являются общие у человека с животным миром родовые органы и процессы (Ср.: Быт. 6, 19; 7, 16).
     На это обращал внимание уже Ориген[76], и с этим считаются многие переводы[77].
     Вообще, как животные берутся здесь в качестве представителей рода (по роду их, по роду ее. Быт. 1, 21, 24, 25), так и человек берется здесь не как индивидуум, а в качестве представителя всего человеческого рода, человечества.
     Между тем, об установлении брака Библия говорит особо. Как Христос (Мф. 19, 5; Мк. 10, 7), так и апостол Павел (Еф. 5, 31) находят это установление в той главе, где говорится о творении человека как существа особого от остального мира, в частности в повествовании о творении жены, где нет ни малейшего указания на размножение. В этой главе начинается история человека как индивидуальной нравственной личности и его отношения к Богу, Который является для него уже не только как Бог-Творец, но и как Бог Завета. Ветхозаветное повествование дважды повторяется в Новом Завете (Мф. 19, 4—5; Мк. 10, 6—7) и оба раза без упоминания о размножении. Хотя брак, по указанию Нового Завета, был установлен еще в Раю, Адам познал Еву, жену свою (Быт. 4, 1) только по изгнании из Рая. Мысль о том, что рождение детей есть не зависящее от человека продолжение творения Божия, что дети — дар Божий, десятки раз встречается в Библии (см., например, в книге Бытия 4, 1, 25-26; 6, 2; 29, 33; 30, 2, 6, 24; 48, 9). «Разве я, а не Бог не дает тебе детей?» — говорит Иаков Рахили (Быт. 30, 2).
     Если от Библии обратимся к ее авторитетным толкователям, то увидим, что они постоянно подчеркивают самостоятельность брака и рождения. Климент Александрийский учит, что само по себе рождение есть «таинство творения», ?????????[78], а потому виновником рождения является лишь Бог, тогда как родители являются лишь «служителями рождения» (???????? ????????[79]).
     Ту же мысль подробно развивает святой Мефодий, епископ Патарский (Олимпийский) в своем «Пире десяти дев», ссылаясь на Иер. 1, 5; Иов 38, 14; 10, 8[80].
     Иоанн Златоуст не раз обращает внимание на то, что благословение плодородия дано Адаму еще до создания жены[81], и точно так же не раз прямо утверждает, что «не сила брака умножает наш род», но слова Господа, сказанные в начале: «роститеся и множитеся»[82] и что «рождение детей нужно приписывать не сожитию супругов, ни чему-либо другому, но Создателю всяческих» [83].
     Библейская антропология учит, что в человеке есть две области.
     Центром одной является сердце, центром другой— чрево. Первая— это область сознания и свободы, а потому и область нравственной ответственности. Вторая есть область бессознательной, инстинктивной, растительной и животной жизни[84], а потому она свободна от моральной ответственности. Неужели вы не разумеете, — спрашивает Христос Апостолов, — что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево (Мк. 7, 18-19). Между тем все, что подлежит моральной оценке, исходит из сердца, исходящее из человека, оскверняет человека, ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяние, любодеяние, убийства (ст. 20—21). И размножение с библейской точки зрения входит не в область сердца, а в область чрева. Размножение, в сущности, есть тот же процесс, что и питание. Это особенно ясно у низших организмов, где размножение прямо пропорционально питанию. Но и у человека «блуд является следствием пресыщения»[85], и Апостол Павел говорит, что пьянство является причиной блуда (Еф. 5, 18). Библия говорит, что благословение на размножение дано вместе с благословением на питание: И благословил их Бог и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь... вот, Я дал вам всякую траву... в пищу (Быт. 1, 28—29).
     Совсем иначе говорит Библия о браке. О нем говорится во 2-й главе Бытия, где идет речь о человеке как существе, отличном от остального животного и растительного мира. О размножении здесь не упоминается. Человек здесь берется не с бессознательной, инстинктивной стороны своего бытия, а как носитель сознания и свободы. Человек берет здесь на себя задачу подчинения себе всего внешнего мира— макрокосмоса, работая в Раю и охраняя его, а вместе с тем он берет на себя и задачу подчинения высшим духовным целям своей внутренней физической жизни - микрокосмоса, принимая заповедь о невкушении плода с древа познания добра и зла. Свою творческую свободу человек обнаруживает в создании языка и в подчинении себе животного мира (Быт. 2, 19). И только после этих актов сознания и свободы человека как наиболее яркое их проявление является брак. По Библии, Бог не творит жену вместе с мужем и таким образом не принуждает на брак человека, а только тогда, когда Адам, этот еврейский Фауст, проявил свою свободу, когда он создал идею жены и пожелал ее осуществления, Бог дает бытие мысли человека, человек становится мужем и женой.
     Говоря о свободе как основной черте брака, Библия в то же время говорит и о его главной цели.
     Она указывает только одну цель брака — жена творится для того, чтобы быть «помощницей» мужа. В чем же должна состоять эта помощь? Употребленное в русском и славянском переводе слово «помощник» подает мысль о помощи в тех трудах, которые Бог возложил на мужа (Быт. 2, 18), и обычное понимание его таково. Но в таком случае полне уместно возражение блаженного Августина, повторенное Фомой Аквинатом, что для помощи во всяком другом деле, кроме рождения, другой мужчина был бы пригоднее женщины. Однако слово «помощник», так же как и соответствующие слова в переводе семидесяти (??????) и в Вульгате, не передает точно глубокого смысла еврейского подлинника. Более точный перевод был бы: «сотворим ему восполняющего, который был бы перед ним». Таким образом, здесь говорится не о восполнении в труде, а о восполнении в самом бытии, так что помощь в труде может мыслиться лишь как последствие восполнения в бытии. Жена прежде всего нужна мужу как его «alter ego».
     Библия не говорит: «не хорошо человеку трудиться одному», а говорит: не хорошо быть человеку одному; не говорит: «который трудился бы с ним», а говорит: «который был бы перед ним». Еврейское слово neged означает то, что впереди, на лицо (Быт. 31, 32; Исх. 19, 2; 34, 10; Чис. 2, 2; 25, 4; Дан. 6, 10). Древние переводчики переводят это слово ?? ????????? ????? (Акила. Ср.: Мк. 11—12) «???????? ?????» (Симмах. Ср.: Деян. 20, 15). Английский ученый Вордсворт переводит against him, before him и сравнивает отношение оттиска печати с самой печатью[86]. «Бог, — говорит святой Кирилл Александрийский, — создал жену... имевшую сожительствовать с мужем, как существо однородное с ним, и просто пребывать с ним» [87].
     Но это сопребывание с мужем не есть лишь пространственная близость.
     Нет, это есть полное метафизическое вышелич-ное единение в одном существе[88]. На эту сторону цели брака указывает Библия, говоря: и будут одна плоть (Быт. 2, 24), то есть одно существо. Здесь вовсе нельзя видеть, как это иногда делают, указание на родовую жизнь[89]. Эту жизнь здесь мы разумеем лишь постольку, поскольку она может быть последствием единства супругов, но прямой и основной смысл этих слов другой. Его непререкаемым образом изъясняет Сам Господь, говоря: Так что они уже не двое, но одна плоть (Мф. 19, 6), то есть указывает не на какое-либо временное телесное единение в родовом акте, а на постоянное метафизическое единство супругов. Употребленное как в Ветхом, так и Новом Завете слово «плоть» (????) вовсе не означает в данных местах лишь тела (????), а означает одно существо, одного человека, как то прекрасно выясняет, например, блаженный Августин. «Священное Писание, — говорит он, — часто называет плотью и самого человека, то есть природу человека в переносном смысле от части к целому, каково, например, выражение: от дел закона не оправдится всяка плоть (Рим. 3, 20). Кого, как не всего человека, дает в этом случае разуметь Писание?.. Тот же смысл имеет и выражение: И слово плоть бысть (Ин. 1, 14), то есть «бысть человек»[90]. И так же как апостол Павел заменяет слово «плоть» словом «человек», говоря не оправдится человек от дел закона (Гал. 2, 16), так точно делает это и Библия, называя Адама и Еву то «одной плотью» (Быт. 2, 24), то «одним человеком»: Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину, сотворил их и благословил их, и нарек им имя: человек (Быт. 5, 1—2). Когда говорится лишь о физическом единении мужчины и женщины (не в браке, а в блуде), не говорится, что они «одна плоть», а говорится, что они — «одно тело» — не ????, a ???? (1 Кор. 6, 16).
     Это метафизическое единение мужчины и женщины есть таинство, поскольку оно превышает категории нашего разума и может быть пояснено лишь сопоставлением этого таинства с таинством Пресвятая Троицы и догматом Церкви, а психологически это единение является источником таких чувств брачующихся, которые по самому своему характеру исключают вопрос о целях брака вне его самого, ибо эти чувства есть чувства удовлетворенной любви, а потому полноты и блаженства.
     Переходим к выяснению этих метафизических, а затем и психологических сторон брака.
     Возвышение человеческого бытия в браке на степень бытия сверхиндивидуального выражается в том, что в браке человек становится образом сверхиндивидуального, единого по существу, но троичного в лицах Бога. Здесь нужно отрешиться от господствующего индивидуалистического миросозерцания, бессознательно поддерживаемого вовсе не христианским душевным настроением современного мнимо-христианского общества, и стать на сторону переживаний подлинного христианского мировоззрения, по основному положению которого, положению, в силу своего основного характера отражающемуся на всех частных пунктах этого мировоззрения, — высшее бытие есть бытие сверхиндивидуальное, есть Бог, Троичный в лицах. Школьные руководства догматики подробно толкуют библейское учение, что человек создан по образу Божию, но, рассматривая вопрос, в чем именно заключается образ Божий в человеке, или совсем забывают о троичности Божества, или, сравнивая троичность Божества с тремя силами человеческой души, упускают из внимания, что троичность Божества состоит в троичности лиц, а не сил. А между тем. Библия дает полное основание для более глубокой и верной концепции.
     Общий голос авторитетных христианских толкователей видит ветхозаветное учение о Троице в упоминании о Божественном Совете, предшествующем творению человека, и в том множественном числе, в котором Бог говорит о себе: сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт. 1, 26), сотворим ему помощника по нему (Быт. 2, 18)[91]. Но этого прикровенного учения о Троице нет там, где говорится о творении всего остального мира, а встречается оно лишь там, где говорится о создании двуполого человека (Быт. 1, 26—27; 2, 18; 5, 2), об установлении брака созданием жены. Бог сотворил человека, — читаем мы в начале 5-й главы Бытия, где как бы резюмируется содержание первых четырех глав, — по подобию Божию создал его, мужчину и женщину, сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек (5, 2). Итак, «человек» в устах Божиих — это мужчина и женщина как одно целое[92], и только как такое целое, а не как самозамкнутая монада, человек является образом говорящего о себе во множественном числе Бога, тогда как о существовании человека в качестве «единого» (?????, как перевели семьдесят, ???????, как перевел Симмах), самозамкнутого бытия, сказано, что это существование «недоброе» (Быт. 2, 18), а недоброе не может быть образом Божиим[93]. А когда вследствие греха союз любви первых людей превратился в подвластность жены мужу, Бог говорит об Адаме: Вот, Адам стал как один из Нас (Быт. 3, 22), то есть, сохранив богоподобное свойство, потерял подобие с тройческой жизнью и ее вечным блаженством, а потому жизнь его потеряла смысл и не должна быть вечной[94].
     Новый Завет дает ключ к уразумению Ветхого (Евр. 10, 1) и выясняет то, о чем тот говорит лишь прикровенно.
     Апостол Павел сравнивает взаимные отношения мужа и жены именно с отношениями Лиц Святой Троицы.
     Как Бог-Отец есть глава Христа, так и муж-глава жены (1 Кор. 11, 3). Как Христос есть сияние славы и образ бытия Бога-Отца (Евр. 1, 3), так и жена — слава мужа (1 Кор. 11, 7).
     «Хотя подчинена нам жена, — поясняет это место свт. Иоанн Златоуст, — но вместе с тем она свободна и равна нам по чести. Так и Сын, хотя и покоряется Отцу, но как Сын Божий, как Бог». «Когда муж и жена соединяются в браке, они не являются образом чего-то неодушевленного или чего-то земного, но образом самого Бога»[95]. «Бог, чтобы показать таинства единства Божия, — пишет святой Феофил, — вместе сотворил жену и Адама для того, чтобы между ними бьыа большая любовь»[96].
     «Может быть, три прародительские главы всего человечества — эти единосущные лица — были, как думает и Мефодий[97], преобразовательным некоторым подобием Святой и Единосущной Троицы». «Именно не имеющий земного виновника своего бытия и нерожденный Адам представлял образ и подобие безначального виновника всего Вседержителя Бога и Отца, рожденный же сын его представлял образ рожденного Сына и Слова Божия, а происшедшая от него Ева означала исходящее лицо Cвятого Духа»[98], — пишет святой Анастасий Синаит. Как видим, святой Анастасий, в отличие от Апостола Павла и Златоуста, стремится в сравнении брачной жизни с жизнью Святой Троицы сохранить овладение чисел, но не в этом заключается важность этого сравнения. Прежде всего нужно иметь в виду, что Бог выше числа и число три не является каким-то определяющим началом для божественной жизни, так что и в сравнении брачной жизни с жизнью Троицы нужно иметь в виду не тождественность чисел, а самый вышеличный характер жизни там и здесь. А затем, если желательно проводить аналогию далее, можно сказать, что в браке всегда есть третье лицо — лицо Самого Бога. Человек не есть самобытное бытие не только как индивидуум, но и как брачная пара, а потому нормальной духовной жизнью он может жить лишь в общении с Богом и как индивидуум, и как брачная пара. Таким образом, в браке всегда три лица — мужа, жены и соединяющего их Бога. Мысль о необходимом участии божественной силы — благодати Божией — в браке мы находим и в Библии и в святоотеческой письменности.
     Книга Бытия повествует, что Бог не только создал жену, но и привел ее к Адаму[99]. Господь свидетель между тобою и женою юности твоей, — говорит пророк Малахия (2, 14). Брак— завет Бога, читаем в книге Притчей (2, 17). «Жена уготована есть мужу (Богом) от века», — читаем в книге Товита (6, 18).
     В Новом Завете Христос говорит, что мужа и жену Бог сочетал (Мф. 19, 6). Апостол Павел обязательной нормой христианского брака выставляет требование, чтобы брак был всегда браком в Господе (1 Кор. 7, 39; 11, 11).
     В древней церковной письменности уже святой Игнатий требует, чтобы брак был браком «о Господе»[100].
     Климент Александрийский, приведя слова Христовы: где два или три собраны во имя Мое, там Я посреди их, относит их к браку «Не называет ли Он троими мужа, жену и ребенка, так как Бог соединяет жену с мужем?»[101], - спрашивает он.
     Ориген доказывает, что уже Апостол Павел учит о благодатном характере брака, так как он называет в 1 Кор. 7, 7 брак, как и девство, «???????». «Да будут два в плоть едину, — пишет он, — сказано о тех, кто соединены с Богом. И именно Бог есть Тот, который соединяет двоих в одно, так что, поскольку жена выходит замуж, они уже не два, а одно, а так как соединяет Бог, то соединенным Богом присуща благодать»[102].
     «Брак бывает тогда, когда Бог соединяет двоих в одну плоть», — пишет Тертуллиан[103].
     «В браке, — пишет Златоуст, — душа соединяется с Богом неизреченным неким союзом»[104]. «Бог соединяет тебя с женой»[105]. По выражению новеллы Алексия Комнина[106], включенной и в Кормчую[107] , брачующиеся «приемлют Бога», Который «входит посреди совокупляющихся». В древнерусском (XIII в.) чине венчания читаем: «сочетай (Господи) я (то есть их) в едину мысль, венчай я в едину любовь и совокупи я в едину плоть». В служебнике Киевского митрополита Киприана (1376— 1406) читаем: «Тобою (Богом) совокупляется муж и жена»[108].
     Тринадцатое правило Трулльского Собора говорит, что брак узаконяется (и благословляется) присутствием Божиим[109].
     Связанное с догматом Троичности христианское учение о браке еще ближе связано с другим великим догматом христианства— догматом Церкви, который в свою очередь основывается на догмате Троичности. Троица есть метафизическое основание нравственного долга любви. По подобию Троицы, неразделенной и неслиянной, образовано новое существо— Церковь, единая по существу, но множественная в лицах[110]. Что жизнь Церкви должна быть отображением жизни Троицы, об этом молится ее
     Основатель в своей Первосвященнической молитве (Ин. 17, 11, 21). Неоднократно встречаем мы эту мысль и в церковных канонах. Говоря о согласии епископов с первоиерархами и единомыслии их между собою как основе церковного устройства, тридцать четвертое апостольское правило так обосновывает это требование: «Ибо таким образом явится единодушие и прославится Бог через Господа во Святом Духе, Отец, Сын и Святый Дух». Веру в единство и неразделенность Святой Троицы ставит в основу церковного устройства и второе правило Карфагенского Собора.
     Но если семья является лишь подобием Святой Троицы, связанным с божественною жизнью благодатью Божией, то отношение семьи к Церкви еще более тесно. Семья не есть лишь подобие Церкви. Такое воззрение было бы ложным омиусианским учением. Нет, по своему идеалу семья есть органическая часть Церкви, есть сама Церковь. Так же, как кристалл не дробится на аморфные, уже некристаллические части, а дробится лишь на части омиомэрные или подобно-целые, и мельчайшая часть кристалла будет все же кристаллом, семья, и как часть Церкви, есть все же Церковь.
     Климент Александрийский называет семью, как и Церковь, домом Господним[111], а Златоуст прямо и точно называет семью «малой церковью»[112].
     Райская семья совпадает с Церковью, ибо другой Церкви человечество тогда не имело, а христианская Церковь есть продолжение Церкви райской, причем в ней новый Адам— Христос заменяет Адама ветхого (1 Кор. 15, 22). Этим объясняется, почему Новый Завет и древнейшая христианская литература изречения Священного Писания, имеющие отношение к браку, относят к Церкви, и наоборот.
     С давних пор пытаются толкователи провести границу в Послании к Ефесянам между учением Апостола Павла о браке и учением о Церкви, но безуспешно, так как, по апостолу, христианская семья и есть в идеале Церковь, часть Тела Христова. Именно на этом обосновывает он строго моральные требования в отношении к браку Христианин, входя в единство Церкви, есть храм Святого Духа, почему всякий осквернитель своего тела отделяется от Церкви и таким образом разрушает ее (1 Кор. 6, 9, 15, 19). Поэтому же он называет обычно христианские семьи «домашними церквами»[113].
     То же мы видим и у древних христианских писателей. Ерма и Климент Римский учат, что Церковь существовала даже раньше создания человека и что не Христос является образом Адама, а Адам образом Христа и Ева образом Церкви. «Церковь, — пишет святой Климент, — создана прежде солнца и луны. Церковь живая — есть Тело Христово, ибо Писание говорит: создал Бог человека, мужа и жену. Муж есть Христос, жена — Церковь.
     Церковь, будучи духовной, явилась нам в Теле Христовом, поучая нас, что если кто из нас соблюдет ее в теле и не осквернит, он получит ее во Святом Духе. Ибо сама плоть есть символ (?????????) духа и никто, исказивший символ, не получит оригинала (?? ??????????).
     Итак, (Христос) говорит следующее: соблюдайте плоть, чтобы быть участниками духа. Если же мы говорим, что плоть есть Церковь и дух есть Христос, то оскорбивший плоть оскорбил Церковь; таковой не получит духа, который есть Христос»[114].
     Точно так же и Ерма утверждает, что Церковь Божия сотворена прежде всего, а мир сотворен для нее[115], что «Бог сотворил из несущего все сущее, ради Святой Церкви Своей и всякая похоть есть, прежде всего, грех против Церкви»[116]. Образ Божий (данный Адаму) есть образ Христов, говорит Тертуллиан, и выводит отсюда, что плоть есть истинная невеста Христова, которую должно любить больше всего после Бога[117].
     Игнатий Богоносец, как и Апостол Павел, обосновывает половую нравственность на мистическом единстве Церкви с Телом Христовым, говоря, что соблюдающий целомудрие делает это в честь плоти Господа[118]. На этом же основании тождества семьи и Церкви Климент Александрийский обетование Христово о присутствии Его в Церкви относит к присутствию Его в семье[119]. «Во всяком браке почитается Христос в муже и Церковь в жене»[120], — говорит святитель Григорий Богослов.
     Внутренней близостью семьи и Церкви объясняется и тот факт, что в Священном Писании обычно церковные отношения рисуются в терминах семейного быта. Такие термины не какие-то поэтические метафоры, как иногда думают, а имеют для себя основание в объективном существе вещей. Отношения Бога и ветхозаветной Церкви обыкновенно рисуются под образом брака, жениха и невесты, мужа и жены[121]. И в Новом Завете Христос постоянно говорит о Себе как о женихе[122], женихом называет Его и Иоанн Креститель[123], а Церковь постоянно является по отношению к Нему в образе Его жены или невесты[124]. «Скажу еще и то, — пишет Златоуст, — что это (то есть брак) есть таинственное изображение Церкви»[125].
     Сама Церковь есть «дом Божий» (1 Тим. 3, 5), «дом Христов» (Евр. 3, 6), дом духовный (1 Пет. 2, 5) и сопоставляется с домом семейным (1 Тим. 3, 4). Деятельность Церкви называется домостроительством (Еф. 2, 22). В этом доме апостолы и пастыри Церкви - отцы (1 Кор. 4, 15; 1 Тим. 2, 8; Флп. 2, 22), члены Церкви — их дети (Рим. 8, 29; 1 Кор. 5, 11; Еф. 6, 23 и др.). Самое название «церковь»[126] по более вероятному словопроизводству (от ????????) означает «дом Господень», как бы вид дома семейного.
     И не только райская и христианская семья является Церковью, таковою же была, по крайней мере в своем идеале, семья и в иудействе и даже в язычестве. Об этом мы должны говорить подробнее, ибо в этом вопросе православные богословы часто отделываются общими неопределенными фразами или повторяют положения инославного богословия.
     Райская Церковь не была уничтожена грехом, а продолжала существовать, и семья была именно тем островом, который не захлестывали окончательно волны греха. Прежде всего, мы должны указать на ошибочность принятого Католической церковью и часто повторяемого православными богословами учения, будто таинство брака установлено только Христом.
     Что Священное Писание видит в браке таинство, установленное Богом в раю[127], это ясно для всякого, кто будет читать его без предубеждения. На всем протяжении Нового Завета мы не найдем ни одной строчки об учреждении Христом или Его Апостолами таинства брака, ни одного слова о той или иной обязательной для христиан форме его совершения. Когда заходит вопрос о браке, как Христос (Мф. 19, 3—6; Мк. 10, 2—12), так и Его Апостолы (Еф. 5, 31) отсылают к Ветхому Завету, к библейскому повествованию об учреждении первобытного брака, при существовании которого самый вопрос представляется излишним. «Разве вы не читали?» — спрашивает Христос вопрошающих о браке фарисеев.
     В отношении брака прекрасно говорит Климент Александрийский: «Сын только сохранил то, что установил Отец» и выясняет, что брак как таинство существовал в Ветхом Завете, так как если свят ветхозаветный закон, то свят и ветхозаветный брак, и что апостол лишь поставил в связь это таинство с таинством союза Христа и Церкви[128]. Говорит он и о благодати райского брака (??? ??? ????? ???????[129]). Выше мы видели, что Ориген говорит о благодатности всякого брака.
     Как на доказательство установления таинства брака Христом ссылаются иногда на евангельское повествование о чуде на браке в Кане Галилейской. На самом деле это повествование доказывает как раз противоположное, доказывает, что Христос признал брак именно таковым и по форме и по существу, каковым он был до Него. «Христос пришел на брак и принес дар, даром почтив дело»[130], — пишет Златоуст.
     Величайшее значение этого события, подчеркиваемое четвертым евангелистом (Ин. 2, 11), по-видимому, неясно представляли даже остальные евангелисты, не упомянувшие о нем в своих евангельских повествованиях, и потому о нем можно лишь догадываться. Чудо в Кане было первым чудом Христовым. Здесь впервые Христос выступил уже не только как учитель, но как и создатель Своей Церкви, поскольку всякое чудо есть предвосхищение той победы духа над телом и материей, которым будет характеризоваться жизнь будущей Церкви. Еще ближе указывает на это характер чуда, предзнаменовавший центральное таинство Церкви — Евхаристию.
     Правда, «час Христа тогда еще не пришел» (Ин. 2, 4), почему основание совершается лишь в вере учеников, только и именно с этого момента уверовавших в Него (Ин. 2, 11), но для нас важно, что это символическое основание Церкви совершается в семейном доме и именно во время брачного торжества.
     Браком начинается история Церкви в раю, браком начинается и история Церкви новозаветной. И на этом брачном торжестве Христос не выступает в качестве активного участника брачного обряда. Напрасно говорят[131] о благословении брачующимся, Им преподанном. В евангельском тексте для этого нет ни малейшего основания.
     «Он присутствует здесь, — справедливо говорит профессор Павлов, - как званный на брачное торжество, происходившее уже по совершении брака, и Своим присутствием свидетельствует, что брак, заключенный по законам и обычаям еврейского народа, есть брак истинный, богоугодный»[132].
     А за полторы тысячи лет еще более резко выразил эту мысль блаженный Августин: «Христос явился на брак, чтобы подтвердить, что Он Сам (в раю) установил брак»[133].
     Действительно, на браке в Кане никакого участия в совершении брака Христос не принимал и не указал каких бы то ни было нововведений в нем и лишь чудом претворения воды-д вино символически указал, какое высокое религиозное одушевление[134] должно быть присуще христианскому браку.
     Но если Евангелие молчит о каком-либо вмешательстве Христа в брачный обряд, оно, выражаясь словами древнего оратора, «dum tacet clamat» («громко говорит самим молчанием»). Так же как и прямые слова Христа (Мф. 19, 6), это молчание показывает, что и в дохристианском браке Христос видел творимый Богом таинственный организм единой Церкви, так что Его миссия состояла не в том, чтобы создать какой-то новый институт брака, брака как таинства, как учат католики, а лишь в том, чтобы очистить брак от чуждых его богоданной природе греховных элементов.
     Ввиду такого сходства семьи и Церкви Христос посылает апостолов именно в достойные дома (Мф. 10, 12), и история апостольской проповеди доказывает, что она обычно так и начиналась и при таких условиях была наиболее успешной.
     Суровые евангельские выражения об отказе от семьи для Царствия Божия (например, Мф. 10, 21, 34—39; Лк. 12, 51—53) служат и здесь не опровержением, а подтверждением. Ведь христианин должен для Царствия Божия отказаться не только от семьи, но и от самого себя (Мф. 16, 24). И если отказ от себя не есть самоубийство, а лишь отказ от эгоизма и перестройка всей личной жизни на началах любви, то и отказ от семьи не есть ее разрушение, а перестройка ее на христианских началах, когда брак становится браком «в Господе». И если для служителей Церкви это требование иногда и фактически означает отказ от семейной жизни, то ведь с евангельской точки зрения это есть лишь расширение более узкой сферы деятельности на более широкую без изменения ее сущности, ибо если семья есть малая Церковь, то и Церковь есть большая семья (1 Тим. 3, 5).
     Указывают в доказательство христианского установления брака на слова апостола Павла: тайна сия велика есть; аз же глаголю во Христа и во Церковь (Еф. 5, 32). Действительно, апостол указывает, что основание брака как таинства лежит в отношении его к другому союзу, союзу Христа и Церкви, то есть Церкви только христианской, и, следовательно, пока не было христианской Церкви, не могло быть и брака как таинства. Но понятие после и потом — понятие времени — не решает вопроса догматики. Христос, родившийся после Адама хронологически, был прежде его метафизически (Ин. 8, 58), чем и обуславливается возможность спасения ветхозаветных праведников и распространенность «единой Церкви» (а Символ веры знает только таковую) и на Ветхий Завет[135], и на райскую жизнь. По справедливой мысли древнейших церковных писателей (Климента Римского, Ермы, Тертуллиана[136]), не Христос есть образ Адама и Церковь — образ Евы, а наоборот, — Адам создан по образу Христа и Ева по образу Церкви, а потому и брак первых людей в раю так же был образом союза Христа и Церкви, как и брак членов исторической христианской Церкви, и потому был таинством. Так именно и учила древняя Церковь. Что она не причисляла брак к новозаветным таинствам, видно из того, что во всех древних перечнях христианских таинств таинство брака не упоминается[137]. На то же указывает и самый чин венчания. В молитвах этого чина упоминается лишь о ветхозаветном учреждении таинства и перечисляются лишь ветхозаветные святые. На это обращает внимание, например, святой Симеон Солунский. Говоря о браке, он пишет: «Священник в своих молитвах не упоминает о ком-либо из новозаветных (праведников), состоявших в браке, так как брак не есть для христиан предпочтительное дело. Конечная цель Евангелия есть девственность и целомудрие»[138].
     Наконец, в авторитетных памятниках православного учительства прямо говорится, что брак именно как таинство установлен в раю, а в Новом Завете лишь подтвержден. Так, патриарх Иеремия II в своем ответе протестантским богословам, приведя из Книги Бытия (2, 24) слова об установлении брака в раю, продолжает: «Таким образом, это таинство передано свыше, а подтверждено в Новом Завете»[139]. Точно так же в грамоте восточных патриархов об учреждении Российского Священного Синода читаем: «Таинство брака имеет свое основание в словах Самого Бога, сказанных о нем в Ветхом Завете (Быт. 2, 24), каковые слова подтвердил и Иисус Христос, говоря: еже убо Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19, 6)». Апостол Павел называет брак «великою тайною».
     О том, что православная догматика признает брак не только новозаветным, но и ветхозаветным таинством, говорят и инославные символики. «В Православной Церкви, — говорит Гасс, — брак является менее определенно христианским установлением, чем в Римско-католической. Христос не ввел брак, а только включил его в высшие религиозные и моральные отношения»[140].
     Если учение о браке как райском таинстве имеет для себя твердое основание и в Священном Писании и в авторитетных памятниках церковного учительства, то учение о браке как таинстве лишь новозаветном заимствовано православными догматиками из учения римско-католического. Это учение, основываясь в конце концов на своеобразном взгляде на брак блаженного Августина, было санкционировано для Римско-католической церкви на Тридентском соборе, который на двадцать четвертой своей сессии постановил: «Брак есть по истине и в собственном смысле одно из семи таинств евангельского закона, установленное Господом Христом»[141].
     Подчиняясь влиянию развитой на Западе богословской науки и не пытаясь выяснить догматическое учение о Церкви в раю, православные богословы нового времени пожертвовали глубоким истинно церковным учением о браке как райском таинстве во имя схематичности учения о семи новозаветных таинствах.
     Но если таинство брака установлено в раю, сохранилось ли оно вне христианства, в еврействе, в язычестве? В символических книгах Православной Церкви мы не найдем определенного ответа на этот вопрос, и потому на наш утвердительный ответ нужно смотреть лишь как на theologumenon (частное богословское мнение).
     Если таинство брака существовало в раю, то вследствие чего оно могло исчезнуть позднее? Вследствие первородного греха? Вследствие греховности всего человечества? Но первородный грех не касался взаимных отношений первой четы, он не был изменой их друг другу. Наоборот, блаженный Августин доказывает, что Адам нарушил заповедь Божию только потому, что не хотел разлучиться с согрешившей женой. «Супруг последовал супруге, — пишет он, — не потому, что, введенный в обман, поверил ей, как бы говорящей истину, а потому, что покорился ей ради супружеской связи. Ибо не напрасно апостол сказал: «Не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление». Это значит, что он не захотел отделиться от единственного сообщества с нею даже и в грехе»[142].
     Ту же мысль проводит на Востоке Златоуст. «Жена не обманывает мужа, — пишет он, — а убеждает». Об этом свидетельствует Павел, говоря: «Адам же не прельстился»[143]. Он же проводит мысль, что Бог не проклинает чету прародителей и не лишает их благословения рождения, так как оно вечное[144]. Наконец, те же мысли находим и у Прокопия Газского[145].
     Напротив, некоторые святые отцы защищают мнение, что благодать брака дана первым людям лишь после первородного греха, когда брак явился необходимым для борьбы со смертью, как пишет, например, Амфилохий Иконийский[146].
     Мнение, что брак установлен именно после и даже вследствие первородного греха, мы встречаем в ранних произведениях Златоуста, у святителя Григория Нисского, у блаженного Фёодорита, Иоанна Дамаскина, Максима Исповедника, Максима Грека и др.
     И богослужебные книги Православной Церкви свидетельствуют, что брак не разрушен грехом. «Супружеский союз, — читаем мы в Требнике, — ни прародительным грехом, ниже потопом Ноевым разорися»[147].
     Ту же мысль находим и в сорок девятой главе Кормчей книги (Эклоге). «Ни жены виною змия гордого наченши вкушения от мужа разлучи, ни того владычнй заповеди преступления супругою поспевшее отлучи, но от тоя убо спряжен грех потопи, сочетания же не разлучи» [148] . Что грехи человечества не исказили института брака, видно из того, что Бог благословил брак и после потопа. «Когда Бог наказывал людей потопом, — пишет блаженный Феодорит Кирский, — он ввел в ковчег не только мужчин, но и женщин в одинаковом количестве и возобновил первое благословение. Ибо и им сказал: Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю (Быт. 9, I)»[149].
     О святости ветхозаветного брака говорят и заповеди Десятословия, сопоставляя его нарушения с тягчайшими преступлениями против Бога и ближнего. «Истинная любовь - это (брачная), - пишет святой Ефрем Сирии, — от Адама до Господа нашего была таинством совершенной любви Господа нашего»[150].
     Древний христианский писатель, известный под именем Дионисия Ареопагита, говорит, что язычники (эллины) смотрели на брак именно как на таинство[151]. По учению каббалистов, единственный канал, через который благодать Божия изливается на человечество, — это брак[152]. О религиозном характере брака у всех народов говорят многие авторитеты[153]. «Во всех странах и во все времена религия принимала участие в заключение брака», — пишет Монтескье[154].
     Но видели ли в браке евреев и язычников таинство сами христиане? И на этот вопрос нужно дать положительный ответ, так как за это говорят и прямые свидетельства древней письменности и фактическое отношение христианской Церкви в древности к еврейским и языческим бракам. Климент Александрийский не видит различия между браком ветхозаветным и новозаветным. «Так как закон ветхозаветный свят, то свят и брак», — пишет он. И ветхозаветный брак был таинством как прообраз Христа и Церкви, о чем говорит апостол[155]. «Брак является делом честным и у нас и у язычников», — пишет Златоуст[156], относя, таким образом, и к языческому браку слова апостола: «Брак честен во всех» (?? ?????, Евр. 13, 14). А святой Зенон Веронский доказывает, что язычники обладают всеми брачными добродетелями, так что он недоумевает, чему бы он мог их научить. «Поистине, — иронически добавляет он, — мы побеждаем только в том, что христианки в силу своей святости большее число раз выходят замуж, да еще за язычников, о чем нельзя не упомянуть без великой скорби или вопля»[157].
     Считая брак таинством, древние христиане принимали его в том виде, как он существовал у евреев и язычников и, следовательно, видели таинство и в языческом и еврейском браке. Никогда брак перешедших в христианство супругов не нуждался в каком бы то ни было подтверждении со стороны Церкви, чтобы стать таинством. Христиане первых веков, чуждавшиеся еврейской обрядности и предпочитавшие мучения и смерть, по-видимому, невинному участию в языческом культе, принимали брак в еврейской и языческой форме без всякого протеста и сами указывали на это язычникам. «Они, то есть христиане, заключают брак как и все», — говорит один христианский апологет II века[158]. «Всякий из нас признает своею супругою женщину, которую он взял по законам, вами (то есть язычниками) изданными»[159], — говорит другой апологет в своей апологии, поданной императору Марку Аврелию (166— 177). Климент Александрийский христианским браком считает брак ???? ?????[160]. Лаодикийский собор от христианского брака требует только того, чтобы он был совершен «свободно и законно», то есть согласно с римскими законами (правило 1). Святой Амвросий Медиоланский говорит, что христиане берут жен «по таблицам», то есть по римскому закону Двенадцати таблиц[161]. О совершении брака по римским законам упоминает и Златоугт[162].
     За признание языческого брака таинством говорит и то обстоятельство, что в древней христианской письменности мы не находим какого-либо особого специального христианского определения брака. Наоборот, древние канонические и догматические памятники пользуются определением брака, данным для языческого брака римским юристом язычником Модестином[163], и даже называют его «наилучшим»[164], а в одном авторитетном догматическом памятнике определение Модестина применено именно к таинству брака[165]. О благословенности брака и до Христа говорит святой Симеон Солунский: «Брак допущен для одного деторождения, — пишет он, — чтобы не без благословения было происхождение и начало людей и чтобы не без него они имели жизнь»[166].
     Если блаженный Августин учил, что таинство брака существует только в христианской Церкви, а у язычников нет брака вообще, то это учение, отразившееся в современном различении католическим богословием сакраментального и несакраментального брака, вытекает из отвергнутого Церковью учения о совершенном извращении природы человеческой первородным грехом и долгое время не пользовалось признанием даже на Западе. К выводу об отсутствии брака у язычников Августин приходит посредством такой цепи заключений: «Апостол учит, что «все, что не по вере, — грех» (Рим. 14, 26). Язычники веры не имеют. Поэтому все, что они делают, есть грех. Между тем, брак не грех. Следовательно, у язычников нет брака». Этот вывод, получающийся путем quatemio terminorum (замены терминов)[167], не разделялся в старое время даже Западной церковью. Мы уже видели, что папы Иннокентий III и Гонорий III категорически заявляют, что таинство брака есть и у язычников. А в самом Corpus juris canonici (Свод канонических правил) подробно разбирается и опровергается это учение Августина. А именно, Грациан доказывает здесь ссылками на Священное Писание, что сам Христос (Лк. 14, 26; Мф. 19, 29) и апостол Павел (1 Кор. 7, 12; Тит. 2, 4) признавали существование брака и у нехристиан, что слова апостола: «все, что не по вере, — грех» имеют тот же смысл, что и слова: блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает (Рим. 14, 22), то есть говорят о поступках язычников, противных их совести, что, если иногда и утверждают, что у язычников нет таинства, то это не значит, что у них форма таинства брака неправильна, а значит только то, что их таинства не могут дать вечного спасения и что, наконец, слова Амвросия Медиоланского: «Нельзя считать браком то, что противно заповеди Божией» неприменимы к браку нехристиан, ибо ни одна заповедь Божия не запрещает брака нехристиан между собой»[168]. Позднее католические богословы, с целью примирения учения блаженного Августина с учением Corpus juris canonici, создали теорию двух видов брака — сакраментального и несакраментального. К этому учению должны прийти и те православные богословы, которые отказались от старого церковного учения о существовании таинства брака во всем человечестве.
     Учение о сохранении таинства брака у евреев и язычников дает исходную точку для правильной религиозной оценки язычества. Если в язычестве сохранилось это таинство, то, значит, нельзя смотреть на языческий мир как на что-то, безусловно отрицательное, как безраздельное царство «князя века сего». Таинство брака было тем единственным каналом, через который благодать Божия непрестанно изливалась на греховное человечество. А так как вся культура, как мы видели, по глубокой мысли святителя Григория Богослова, имеет свой источник в браке, то не осталась чужда божественному и она, и потому христианство не отвергло эту культуру целиком, а подобно магниту, вытягивающему железные опилки из сора, извлекло из нее немало сродных себе элементов и взяло их как материал на создание земной Церкви.
     Здесь же можно найти основание и для положительной религиозной оценки современной культуры, хотя и она в значительной мере живет духом язычества. В этом внехристианском мире брак является главнейшим источником идеализма, и здесь постоянно оправдываются слова Гете: «Das Ewigweibliche zieht uns hinan» («Вечно женственное влечет нас ввысь»)[169].
     Итак, сопоставляя откровенное учение о браке с догматами Троичности и догматами Церкви, мы видим, что в браке человек достигает подобия с жизнью Высшего бытия, в то же время становясь частью Церкви. Но если так, то отсюда следует, что главная, высшая и последняя цель брака не в детях и вообще не в чем-либо, стоящем вне самих супругов, ибо достижение богоподобия и есть высшая и последняя цель бытия человеческого, а вечная невеста Христова Церковь есть последняя цель, есть завершение всей мировой истории.
     С объективной метафизической богословской почвы переходим на почву субъективную, психологическую.
     Если в браке объективно стороны возвышаются Ботом на степень вышеличного, богоподобного бытия и становятся частью Тела Христова, Церкви, то как же выражается это возвышение субъективно, в психике брачных сторон?
     Оно выражается в их взаимной любви, имеющей оттенок обожания и сопровождаемой чувством полного блаженства, по своему содержанию исключающим вопрос о каких-либо дальнейших субъективных целях.
     Субъективно не моральное лишь, а субстанциальное единство брачующихся, по объяснению Златоуста, творится любовью. «Любовь, — пишет он, — изменяет самое существо вещей»[170].
     «Любовь такова, что любящие составляют уже не два, а одного человека, чего не может сделать ничто, кроме любви»[171].
     И идея, что любовь есть causa efficiens (производящая причина) брака, усвоена и христианским законодательством. «Брак заключается и действителен одною любовью[172], — пишет величайший законодатель Юстиниан в одной из своих новелл, — чистой любовью»[173]. «Брак создается согласием и любовью», — поясняет древняя схолия к синопсису Армепопула известную классическую максиму «поп concubitus, sed consensus facit nuptias» («Брак созидается не соитием, а единодушием»)[174].
     Эта любовь имеет вышеразумный таинственный характер. Мы уже видели, что объективно стороны соединяются в браке Ботом. И субъективно любовь соединяет их в Боге и через Бога.
     «Одна любовь соединяет создания и с Богом и друг с другом», — пишет авва Фалассий[175]. «В браке души соединяются с Богом неизреченным неким союзом», — пишет Златоуст[176].
     А вот глубокие стихи русского поэта:
     Слиясь в одну любовь,
     Мы цели бесконечной единое звено,
     И выше восходить в сиянье правды вечной
     Нам врозь не суждено[177].
     Но если так, то брачная любовь является таинством. Она является таинством уже потому, что, как мы видели, она объективно объединяет нас с Богом, Который и Сам есть любовь (1 Ин. 4, 8, 16), и имеет благодатный характер. Она является таинством и потому, что превышает силы нашего разума. Гносеология учит, что высшие категории нашего разума суть проекции нашего личного сознания, его единства, неизменности и т.д. Но мы уже видели, что объективно брак — это вышеличное единство, подобное единству Святой Троицы.
     Поэтому-то категории нашего разума неприложимы как там, так и здесь, и брак возвышается над основным законом нашего разума, законом тождества, ибо здесь два являются в то же время и одним.
     Святитель Климент Римский, передавая одно из наиболее глубоких «аурасра», то есть не записанных в Новом Завете изречений Иисуса Христа, говорит:
     «Сам Господь, спрошенный, когда придет Его царство, ответил: когда будет два одним и наружное как внутреннее и мужское вместе с женским, не мужское и не женское», и поясняет, что два бывает одно, когда «в двух телах бывает одна душа»[178].
     «Брак есть таинство любви»[179], — говорит святитель Иоанн Златоуст и поясняет, что брак является таинством уже потому, что он превышает границы нашего разума, ибо в нем два становятся одним.
     Называет любовь таинством (sacramentum) и блаженный Августин[180].
     С этим неразрывно связан и благодатный характер брачной любви, ибо Господь присутствует там, где люди объединены взаимной любовью (Мф. 18, 20).
     О браке как союзе любви говорят и литургические книги Православной Церкви. «О еже ниспо-слатися им любви совершенной, мирней», «соединение и союз любви положивый», читаем в исследовании обручения. «Друг к другу любовь», — читаем в последовании венчания. «Неразрешимый союз любви и дружества» называется брак в молитве на разрешение венцов.
     Таинственная сама по себе брачная любовь в отношении супругов друг к другу имеет оттенок обожания.
     В браке супруги смотрят друг на друга sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности) и потому идеализируют или обожают друг друга. Идея обожания во взаимных отношениях полов вовсе не есть порождение средневековья, как это иногда представляют. Ее мы находим уже у древнейших христианских писателей. «Не всегда ли тебя как богиню почитал», - говорит Ерма Роде в своем Пастыре, который в древности читался в церквах как Священное Писание[181].
     Это взаимное обожание есть не что иное, как созерцание друг в друге богоподобньк совершенств. Жена создана, по апостолу, для того, чтобы быть славой мужа (1 Кор. 11, 7), чтобы быть живым отображением богоподобия мужа, как бы живым зеркалом мужа, ибо, как замечает Платон, «в любящем, как в зеркале, видит самого себя»[182].
     «Жених и невеста... при одном взгляде прилепляются друг к другу», — говорит Златоуст[183]. «Увлекаемые плотскою любовью в зрении любимого находят пищу для своей приверженности» — говорит блаженный Феодорит[184].
     Идея взаимоотражения любящих постоянно мелькает и в другом виде интуиции — в поэзии.
     Порой среди забот и жизненного шума
     Внезапно набежит мучительная дума
     И гонит образ твой из горестной души,
     Но только лишь один останусь я в тиши,
     Спокойной мыслию ничем не возмутимый,
     Твой отражаю лик, желанный и любимый[185].
     Как лилея глядится в нагорный ручей,
     Ты стояла над первою песнью моей[186].
     Или вот стихи современного поэта (Андрея Белого):
     Твой ясный взгляд: в нем я себя ловлю,
     В нем необъемлемое вновь объемлю.
     Себя, отображенного, люблю,
     Себя, отображенного, приемлю.
     Твой ясный взгляд: в нем отражаюсь я,
     Исполненный покоя и блаженства,
     В огромные просторы бытия,
     В огромные просторы совершенства.
     Нас соплетает солнечная мощь,
     Исполненная солнечными снами;
     Вот наши души, как весенний дождь,
     Оборвались слезами между нами.
     И «Ты» и «Я» — перекипевший сон,
     Растаявший в невыразимом свете;
     Мы встретились за гранями времен,
     Счастливые, обласканные дети.
     Но это зеркало, в котором любящие супруги видят один другого, имеет одну особенность. Оно отражает только их хорошие стороны, скрывая плохие и представляя их друг другу, как бы в каком сиянии. И вот, по Златоусту и блаженному Августину, это-то сияние, эта «благодать» или «неизреченная слава» лучше всякой одежды, всякого украшения облекала наших прародителей в раю и отчасти облекает любящих супругов и теперь[187]. Много можно найти на эту тему и в изящной литературе.
     «После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он недурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал обычно все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно хорошо; все же не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим, таинственным, непосредственным отражением»[188].
     И не духовные лишь, но и физические совершенства, физическая красота являются предметами этого созерцания. Вопреки довольно распространенному мнению, отношение христианства к физической красоте самой по себе безусловно положительно. Источник красоты оно видит в Самом Боге. «Красота на земле, — пишет Афинагор, — возникает не сама собою, а посылается рукою и мыслью Божией»[189], а Ерма, святитель Климент Римский и Тертуллиан дают метафизическое обоснование для признания высокого достоинства человеческой красоты, уча, что муж и жена созданы по образу Христа и Церкви. «Соразумность всех частей тела так велика, — пишет блаженный Августин, — так эти части соответствуют одна другой прекрасною пропорциональностью, что не знаешь, больше ли при сотворении тела имела место идея пользы, чем идея красоты»[190]. Не раз повторяет он, что, в частности, и женская красота ниспосылается Богом[191].
     «Святая святых» Библии — Песнь песней — есть восторженный гимн женской красоте. Если аскетические творения указывают на великую опасность для человека от нее возникающую, то это столь же мало может говорить против положительной оценки красоты самой по себе, как опасность солнечного света для больных глаз. Но у человека духовно здорового отношение к женской красоте не должно быть отношением стоической атараксии, безразличия, а должно быть отношением высшей отзывчивости. «Некто, воззрев на красоту, — читаем мы в «Лествице» святого Иоанна Лествичника, — весьма прославил за нее Творца и от одного взгляда погрузился в любовь Божию и источники слез»[192].
     Мы уже видели, что в браке стороны соединяются в теснейшем вышеличном единстве. Поэтому-то духовные и физические совершенства другого ощущаются в браке не как что-то чужое, внешнее, постороннее нам, а как что-то близкое нам[193], что-то такое, участником чего являемся и мы сами через это вышеличное единение. Ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе (1 Кор. 11, 11),— учит апостол Павел.
     И это именно сознание принадлежности нам совершенства, созерцаемого нами в другом, вызывает чувство достигнутой полноты бытия, чувство радости и блаженства. «Любовь, обладающая и пользующаяся своим предметом, есть радость»[194], — пишет блаженный Августин. Таким именно чувством и были продиктованы уже первые сообщенные нам Библией слова человека — первые объяснения в любви, первая поэзия во всемирной истории: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей;Она будет называться женою, ибо взята от мужа (Быт. 2, 23). И «эти слова Адама, — пишет святой Астерий Амасийский, — были общим признанием, высказанным от лица всех мужчин всем женщинам, всему женскому роду. Его слова обязывают всех прочих. Ибо то, что в начале произошло в этих первозданных, перешло в природу потомков»[195].
     По библейскому воззрению, разделяемому в основе всем человечеством, брак — это остаток рая на земле, это тот оазис, который не был уничтожен великими мировыми катастрофами, не был осквернен ни грехом первых людей, не был затоплен волнами всемирного потопа, как свидетельствуют канонические и богослужебные книги Православной Церкви[196].
     Поэтому-то всегда брак, как в Ветхом, так и в Новом Завете, является синонимом радости. Возрадуемся и возвеселимся... ибо наступил брак Агнца... Блаженны званые на брачную вечерю Агнца (Откр. 19, 7, 9; Мф. 25, 1—13). Наоборот, как показатель величайшей скорби является пророчество: и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе (Откр. 18, 23). И к такому сознанию библейские предписания приспособлялись даже в опасное время войны. Если кто взял жену недавно, — читаем во Второзаконии, — то пусть не идет на войну и ничего не должно возлагать на него. Пусть он остается свободен в доме своем в продолжение одного года и пусть увеселяет жену свою (Втор. 24, 5).
     Святой Амвросий Медиоланский подчеркивает, что только жена была создана в раю, тогда как сам Адам создан вне рая, в Едеме[197]. Блаженный Августин так описывает внутреннюю жизнь первых людей: «Существовала любовь безмятежная к Богу и любовь взаимная супругов, живших в верном и искреннем сообществе, а вследствие этой любви великая радость, так как предмет любви не переставал быть предметом наслаждения»[198].
     «Сколько бы ни были нам полезны бессловесные, — пишет Златоуст, — но помощь, оказываемая женою, гораздо превосходнее... Жена - целое, совершенное и полное существо, может и беседовать и в силу единства природы доставлять великое утешение. Ведь для его (мужа) утешения и создано это существо»[199]. Даже ригорист Тертуллиан не находит слов для описания счастья брака[200].
     И православный чин венчания постоянно говорит о браке как великой радости: «О еже возвеселитися им»... «Да прийдет на ня радость оная»... «Возвеселиши я радостию»... «Возвеселися якоже Ревекка, веселящися о своем муже»... «Соединяясь в радость сию»...
     Если мы от древнехристианской обратимся к более новой литературе народов с давней и глубокой христианской культурой, то увидим, что и здесь брачная любовь переживается как высокое религиозно-нравственное чувство. «Брак есть истинное небесное, духовное и божественное состояние... Супружеская любовь есть великая литургия» («ein groBes hohes Gottes Dienst»)[201], — пишет Лютер.
     Великий христианский писатель Англии с ее высоким семейным укладом Диккенс как-то невольно прерывает свое повествование восторженным гимном брачной жизни: «Очаг, который она (жена) освятила своим присутствием, который без нее был лишь простой грудой кирпичей и ржавого железа, а с нею стал алтарем твоего дома, алтарем, где, забывая будничные заботы, откинув себялюбие и все мелкие страсти, ты ежечасно приносил чистую жертву уравновешенной ясной души, безграничной веры и переполненного любовью сердца, так что дым твоего бедного очага возносился к небу благоуханнее всех драгоценных фимиамов, что несутся пред алтарями самых пышных храмов на земле»[202].
     Мы уже видели, что благодати Божией брак не был лишен ни в иудействе, ни в язычестве. И здесь часто брачная любовь достигает религиозной высоты. Недаром молитвы христианского венчания вспоминают лишь примеры ветхозаветной брачной жизни. Уже давно историки еврейской литературы и богословы спорят о значении книги «Песнь Песней». Для одних это просто любовная поэма[203], для других это «святое святых Библии» и таинственное изображение Церкви Христовой. И те, и другие правы, ибо, в силу выясненного метафизического сходства семьи и Церкви, на высотах идеальной любви границы между браком и Церковью снимаются и непорочная чистая невеста Соломона Суламифь является образом невесты Христовой.
     До каких религиозных высот доходила любовь в мире языческом, показывает хотя бы «Алцеста» Еврипида, этот гимн в честь чистой, абсолютной, не разрушаемой даже смертью моногамии[204], заканчивающейся пророчеством об Искупителе в образе выводящего из ада Алцесту Геркулеса.
     Итак, чувство радости и блаженства, чувство достигнутой полноты бытия свойственно вообще всякому идеальному браку. Но если так, то и психологически единение супругов в любви есть последняя цель, которая исключает вопрос о каких-либо дальнейших целях, раз эта любовь дает чувство полноты бытия, достижения цели всех стремлений. Поэтому-то идеальная любовь непременно сопровождается сознанием ненужности каких-либо перемен, сознанием своей вечности. Любовь ощущается всегда как вечная, хотя бы жизненный опыт говорил другое. «О, я хотел бы вечно жить»[205], — говорит сам Дон-Жуан, охваченный любовью к донне Анне.
     Лермонтов отказывается от любви, если «вечно любить невозможно».
     И это чувство мы находим как в иудействе, так и в язычестве. «Крепка как смерть любовь», — читаем мы в ветхозаветном гимне любви (Песн. 8, 6). Любовь никогда не перестает, хотя... знание упразднится (1 Кор. 13, 8), — вторит Ветхому Завету гимн любви новозаветный.
     «Брачная любовь есть сильнейший тип любви, — пишет Златоуст. — Сильны и другие влечения, но это влечение имеет такую силу, которая никогда не ослабевает. И в будущем веке верные супруги безбоязненно встретятся и будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости». «Perenne animus, поп corpus coniugium facit» — «брак вечно творит дух, а не тело», — от лица языческого мира возвещает Публий Сир.
     Мы видели, что брачная любовь, поскольку она соединена с сознанием единения с предметом любви, есть радость. Но есть в любви и другая, трагическая сторона, и притом свойственная ей не по каким-либо внешним обстоятельствам, а по самому ее существу. Христианская брачная любовь есть не только радость, но и подвиг, и не имеет ничего общего с той «свободной любовью», которая по распространенному легкомысленному взгляду, должна заменить будто бы устарелый институт брака. В любви мы не только получаем другого, но и всецело отдаем себя, и без полной смерти личного эгоизма не может быть и воскресения для новой вы-шеличной жизни. Признавая бесконечную ценность за объектом любви, любящий в силу этого признания не должен останавливаться ни перед какой жертвой, если она нужна для блага этого объекта и для сохранения единства с ним. Вообще христианство признает только любовь, готовую на неограниченные жертвы, только любовь, готовую положить душу за брата, за друга (Ин. 15, 13; 1 Ин. 3, 16 и др.), ибо только через такую любовь отдельный человек возвышается до таинственной вышеличной жизни Святой Троицы и Церкви. Такова же должна быть и брачная любовь. Христианство не знает иной брачной любви, кроме любви, подобной любви Христа к Своей Церкви, Который предал Себя за нее (Еф. 5, 25). И Златоуст в своих вдохновенных толкованиях на эти слова Священного Писания[206] учит, что муж не должен останавливаться ни перед каким мучением и даже смертью, если это нужно для блага жены. «Я считаю тебя драгоценнее души своей», — говорит муж жене у Златоуста. «Совершенная» брачная любовь, испрашиваемая в чине обручения[207], есть любовь мученическая, и глубокий смысл заключается в том, что в православных храмах в чин венчания входит церковная песнь «Святии мученицы».
     Но жертвенность брачной любви должна идти еще далее, идти до пожертвования не только материальными благами, но и благами нравственными, духовными, и даже несомненная нравственная опасность брачного союза для одного из супругов не дает права расторгать его. В том же месте, где слово Божие требует от супругов, чтобы любовь их была такой же, как и любовь Христа к Своей Церкви, говорится, что Христос предал Себя за Церковь именно для того, чтобы освятить ее и представить ее Себе не имеющей ни пятна, ни порока, а следовательно, Христос признал Своей невестой Церковь, которая имела пятна и пороки. Таким образом, христианская брачная любовь включает в себя не только готовность отдать свою жизнь для другого, но и готовность взять на себя его нравственные недостатки. Характерно, что апостол Павел, дозволяя в смешанном браке развод нехристианской стороне, чуждой христианского понимания любви, не дозволяет его стороне христианской (1 Кор. 7, 13, 14), любовь которой должна освятить и нехристианскую сторону, и, конечно, учение католических канонистов о «privilegium Paulinum», то есть праве супруга-христианина расторгнуть брак с нехристианской стороной, является прямой противоположностью подлинного учения Апостола Павла. Та же мысль о взятии на себя недостатков другого в браке лежит и в основе советов Апостола Павла о родовой жизни супругов (1 Кор. 7, 1-7).
     «Я беру тебя,— говорится в одном древнем западном чине венчания, — беден ли ты или богат, здоров или болен, добр или зол». Хорошо выражает эту мысль один английский поэт:
     I ask, I care not
     If guilt is in thy heart
     I know that I love thee
     Whatever thou art[208].
     Таким образом, метафизическое единство супругов представляется важнее даже нравственных ценностей, и для оценки достоинства брачной жизни существует критерий, отличный от обычной морали, критерий не аморальный, а сверхморальный.
     И я знаю, взглянувши на звезды порой, Что взирали на них мы, как боги с тобой, У любви есть слова, те слова не умрут, Нас с тобой ожидает особенный суд:
     Он сумеет нас сразу в толпе различить, И мы вместе придем, - нас нельзя разлучить[209].
     Метафизическое значение брачной любви как соединения в одно вышеличное бытие и ее бесконечная жертвенность связаны с ее другой чертой — ее абсолютной исключительностью. В целом может быть только две половины, и потому абсолютная моногамия является не только христианским идеалом, но даже и нормой брака. Все виды многобрачия не только одновременного (bigamia simul-tanea)[210], но даже и последовательного (bigamia suc-cessiva) безусловно исключаются Церковью. В древней христианской письменности эта идея выражена очень определенно и даже резко, доходя до того, что некоторые древние писатели не хотят даже признать повторные браки браком, а называют их «благовидным или тайным прелюбодеянием»[211], «видом прелюбодеяния»[212], «ненаказанным блудом», «нечистотой в церкви»[213], как потому, что они «идут вопреки определению Божию, так как Бог вначале сотворил одного мужа и одну жену» (Афинагор), так и потому, что они не отвечают строению Церкви, «не имеющей скверны и порока», и «изгоняют нас из Церкви и Царства Божия»[214], соединены с потерей «нормы таинства»[215], так же, наконец, и по моральным мотивам, ибо новый брак доказывает, что в первом браке супруг не имел той безграничной любви, которая требуется христианским учением, так как, вступая в новый брак, супруга отделяется от своего первого супруга, и новый брак всегда является некоторой изменой в отношении к первому[216].
     «Брак по природе один, как одно рождение и одна смерть, — отвечала сестра святителя Григория Нисского, святая Макрина, когда по смерти жениха ей предложили выйти замуж за другого, — жених мой жив в надежде воскресения, и было бы нехорошо не сохранить ему верности»[217]. Более поздние памятники говорят о повторных браках уже в смягченных тонах, но основное церковное учение осталось неизменным: норма брака — это его абсолютное единство, а повторение брака допустимо лишь как средство для избежания худшего — разврата, как своего рода лекарство.
     И учение это выразилось в целом ряде канонов Православной Церкви. Допуская повторные браки мирян. Православная Церковь не равняет их с первым, «девственным» (? ????? ??????????) браком. Прежде всего она ограничила повторяемость брака лишь тремя случаями, и когда один император (Лев Мудрый) женился в четвертый раз, Церковь долго не признавала действительность его брака, хотя он был нужен в государственных и династических интересах. И продолжительная тяжелая борьба между Церковью и государством из-за этого брака закончилась актом, категорически запрещающим четвертый брак на будущее время (Кормчая. Гл. 52). Затем долгое время Церковь не только запрещала венчание второбрачным, но даже и присутствие священника на брачном пире (Неокесарийского собора правило 7-е), а позднее хотя и ввела чин освящения повторных браков, но более сходный с чином покаяния, чем с торжественным чином венчания, испрашивая второбрачным «мытарево обращение», «слезы блудницы», «разбойника исповедание», «покаяние от всего сердца»[218]. Да и самих брачующихся каноны Православной Церкви рассматривают как грешников и наказывают при вступлении во второй брак одногодичной или двухгодичной епитимией, а при вступлении в третий брак— трех- и даже четырехгодичной[219].
     Примиряясь, так сказать, скрепя сердце, с повторными браками мирян, Православная Церковь абсолютно запрещает их тем, кто должен служить примером для остальных в осуществлении нормы церковного учения, — своим священнослужителям, и, несмотря на вековую борьбу против этого запрещения, оно и до настоящего времени остается обязательным в большей части христианского мира, везде, где существует учение о священстве как о таинстве. Церковная история сохранила нам интересные факты, свидетельствующие о строгости этого запрещения.
     Вот, например, рассказ, достоверность которого стоит вне сомнений, так как она засвидетельствована тремя современниками, близко стоявшими к участникам события[220].
     В 614 году, вследствие недостаточного разлития Нила и нашествия персов, в Александрии наступил страшный голод. Патриарх Иоанн Милостивый, действительно милостивый, истратил на помощь голодающим не только все личные средства, но и богатую патриаршую казну (около двух миллионов долларов в современной валюте). И вот в самый тяжелый момент один александрийский богач просит посвятить его в скромную должность дьякона, обещая дать на пропитание голодного народа сто восемьдесят фунтов золота и две тысячи мер хлеба. Но богач состоял во втором браке, и не знавший никаких границ в деле благотворительности патриарх дал в этом случае категорический отказ:
     «Мне кажется, лучше погасить солнце, чем нарушить божественный закон», — сказал он. Его твердость была вознаграждена. Вскоре в Александрию пришли корабли с хлебом.
     Через тысячу лет нечто подобное произошло в Православной Церкви в Польше. В 1633 году под влиянием протестантских идей, польская шляхта потребовала от знаменитого православного догмати-ста киевского митрополита Петра Могилы разрешения второбрачным быть священниками и получила от него столь же категорический отказ, как и александрийский богач.
     «Если бы явился ангел с неба, то и тогда бы я не мог, вопреки определениям вселенских соборов и святых отцов, рукоположить второбрачного».
     Даже в самом разрешении повторения брака нельзя видеть отступления от принципа абсолютной моногамии. По глубокой и тонкой мысли блаженного Августина, всякий брак сам по себе есть благо, и Церковь при повторении брака осуждает не новый брак, а ту настроенность, при которой он явился нужным, осуждает нарушение верности в отношении к первому браку «Апостол, — читаем мы у Августина, — говорит, что вдовы, желающие вступить в брак, подлежат осуждению, и тотчас же объясняет, почему подлежат осуждению: не за второй брак, а за то, что отвергли прежнюю веру (1 Тим. 5, 12), чтобы было ясно, что осуждается воля, которая не выполнила своего долга, безразлично, наступит ли за этим брак или нет»[221].
     Другими словами, новый брак доказывает, что задача полного единения в предшествующем не была достигнута, что предшествующий брак не был браком в христианском смысле, но отсюда еще вовсе не следует, что и новый брак не будет осуществлением брачного идеала, и второй брак, являющийся таковым в глазах общества, может стать для самих супругов, в сущности, первым, так как первый на самом деле браком не был.
     Но если так, то каждый человек может быть в истинном христианском браке только один раз в жизни, и только такой истинный брак имеет значение и для вечности, когда, говоря словами Златоуста: «супруги будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости»[222].
     Однако отсюда вовсе не следует и того, что из нескольких браков одного лица, хотя один должен быть непременно признан истинным, признан клеточкой в организме вечной Невесты Христовой Церкви. Наоборот, всякое повторение брака указывает именно на такой духовный облик известного лица, который делает все менее и менее вероятным достижение им высокой и трудной цели брака, требующей всецелой отдачи себя другому, почему Православная Церковь, с одной стороны, не допускает второбрачных, как плохих служителей малой церкви — семьи, быть служителями Церкви великой, не допускает их до священнослужения, а с другой — ограничивает повторяемость брака. Очень часто все брачные союзы известного лица оказываются лишь тем «деревом, сеном и соломой», которые должны сгореть в огне страшного суда (1 Кор. 3, 12, 13), а не тем золотом и драгоценными камнями, из которых будет создан Небесный Иерусалим (Откр. 21, 11—21), как, например, все пять мужей Самарянки, по суду Христа, не бьыи ее истинными мужьями (Ин. 4, 17-18)[223].
     Быть может, многое из того, что писали мы в этой главе, производит впечатление какой-то чрезмерной идеализации и даже нежизненности, далеко расходящейся с тем, что говорит о браке его история и еще более повседневная жизнь. Но ведь мы сказали далеко еще не все, что нужно сказать. Религиозная интуиция не только предначертывает нам идеал брачной жизни, но и объясняет нам и то, почему так редко выступает в своем чистом виде и еще реже достигается истинная цель брака и откуда идет извращение брачной жизни.
     Раскрытию этого вопроса и будут посвящены следующие главы.

Глава 4. БЕЗГРЕШНОЕ РОЖДЕНИЕ

     • Возможна ли безгрешная родовая жизнь
     • Отрицательная теория, ее представители, ее противоречие библейскому учению и логические ошибки
     • Положительная церковная теория, ее представители и ее обоснование
     • Факты безгрешного рождения в Библии
     • Происхождение Евы как рождение ее от Адама: еврейский текст Библии, переводы и святоотеческие толкования
     • Нормативный и внеполовой характер этого рождения
     • Две природы во Христе и в Адаме
     • Рождение Христа
     • Значение слова «тардема»
     • Сон и родовая жизнь
     • Метафизические основы нормативной бессознательности родовой жизни
     • Тело и плоть у животных и у человека
     • Отношение к ним сознания
     Религиозная интуиция объясняет нам и то, почему в брачной жизни действительность так расходится с идеалом, почему приходится говорить и о других целях брака, кроме единения в любви, почему, наконец, эти другие цели часто не только ставят на второй план главную, но иногда заставляют и совсем забывать о ней.
     Библия знает не только нормальный брак в раю, но знает и брак после великой мировой катастрофы, которую она именует грехом.
     Дивное отличие человека от остального органического мира, его интеллектуальное сознание и свобода были вместе с тем и великой для него опасностью. Это сознание и эта свобода имели пред собой высокие задачи, которых не мог решить остальной органический мир, почему этот мир и явился только как бы почвой, на которой должен был развиваться человек. Чуть не каждый день видим мы новые великие чудеса, творимые интеллектом человека, а вожди человеческой мысли мечтают о еще больших достижениях в будущем и даже о победе над самой смертью. «Все живые существа держатся друг за друга и все подчинены гигантскому порыву, — пишет Бергсон. — Животное опирается на растения, человек живет благодаря животному, а все человечество во времени и пространстве представляет одну огромную армию, движущуюся с каждым из нас, впереди и позади нас; своим напором оно способно победить всякое сопротивление и преодолеть многие препятствия, в том числе, может быть, и смерть»[224].
     Но великой опасностью для человеческой свободы и сознания является то обстоятельство, что они могут пойти и в ненадлежащем направлении. Этот дар Прометея, это сознание и свобода должны бы всегда идти в идеалистическом направлении, к великим целям совершенства человека и его полного господства над внешним миром, всегда бы человек должен иметь Бога в своем разуме (Рим. 1, 28), как говорит Апостол Павел. Но свобода, по самому своему понятию, может и изменить свое направление, может оторваться от мысли о Боге, может поставить на второй план высокие идеалистические цели, а взять на себя задачи, которые мог и должен был бы осуществлять инстинкт. Отношение человека к внешнему миру и к растительным процессам своего тела должно бы быть отношением господства, при котором его разум отделяется от слияния и с внешним миром и со своими физическими стремлениями (Быт. 1, 28; 2, 14), но человеческая воля может признать за внешним миром и за своими растительными процессами высшую ценность, направить на них свое сознание, свой дар познания и как бы слить их с ними. Это соединение с растительной жизнью и называется в Библии вкушением с дерева познания (Быт. 2, 17), так как его результатом является познание добра и зла на опыте. Мы уже видели, что по библейской антропологии размножение принадлежит к той же области несознательного, инстинктивного бытия, как и питание, и что размножение есть, в сущности, один из видов питания. И Библия видит источник извращения природы человека, источник греха именно в отношении человеческого сознания и свободы к питанию, которое произошло вследствие отклонения ее от идеальных целей, но она признает и то, что последствием такого отношения к питанию было изменение и в родовой жизни человека, а это изменение, в свою очередь, отразилось и на брачной жизни человека. Чтобы видеть, в чем именно заключается это изменение, нужно сравнить библейское повествование о рождении безгрешном и рождении греховном. О первом мы будем говорить в этой, 4-й главе, о втором — в следующей, 5-й.
     Но возможно ли вообще безгрешное рождение, безгрешная родовая жизнь человека? На этот вопрос у очень многих авторитетнейших древнехристианских писателей мы встречаем отрицательный ответ. Отрицание самой возможности такой безгрешности мы находим, например, у святого Григория Нисского, у святителя Иоанна Златоуста, у блаженного Феодорита, у Прокопия Газского, у святого Иоанна Дамаскина, у святого Максима Исповедника, у Евфимия Зигабена, у святого Симеона Солунского, у Патриарха Константинопольского Иеремии, у Максима Трека и т. д. Все они, в сущности, повторяют мысли, высказанные в качестве «гадания»[225] святым Григорием Нисским. Он опирается на тот факт, что Библия не упоминает о рождении до грехопадения[226] и предполагает, что без грехопадения род человеческий или ограничился бы четой первозданных, или размножался бы каким-то другим способом, каким размножаются Ангелы. «Какой способ размножения естества ангельского — это неизреченно и недомыслимо. Впрочем, несомненно (? — С. В. Тр.) он есть и оный мог действовать и у людей, малым чем от Ангелов умаленных (см.: Пс. 8, 6), приумножая род человеческий до меры, определенной советом Сотворшего. Человек мог быть без брака, - рассуждает далее святой Григорий, ставя брак в неразрывную связь с размножением, — так же как Ангелы существуют без брака, но Бог предусмотрел, что род человеческий не пойдет прямым путем к прекрасному и потому отпадет от рав-ноангельской жизни, и чтобы не сделать малым число душ человеческих вследствие утраты того способа, каким Ангелы возросли до множества, дает людям способ взаимного преемства скотский и неразумный»[227].
     Подобные мысли находим у святителя Иоанна Златоуста в его разных произведениях.
     Связывая брак с размножением и забывая о словах Христа (Мф. 19, 4 — 6), Златоуст пишет: «Не упоминается о браке в раю. Была нужда в помощнице, она и была дана. Брак не был необходим. После греха явился и брак. Это смертная и рабская одежда, ибо где смерть, там и брак. Какой брак создал Адама? Какие скорби рождения создали Еву? Бог мог создать людей... Он позаботился бы о способе увеличения человеческого рода... Почему брак не раньше обмана, почему совокупление не в раю, почему скорби рождения не раньше проклятия? Потому, что брак был излишен, а потом сделался необходим вследствие нашей слабости»[228]. «Предвидя грех, — пишет зависящий от Златоуста в своих толкованиях блаженный Феодорит, — Бог образовал мужской и женский пол. Бессмертная природа не имеет нужды в женском поле»[229]. «Хотя брак наш — грех, — пишет Прокопий Газский, — однако он же причина благословения и размножения. Брака не было в раю до греха. Если вернемся, откуда ниспали, брака не будет, по словам Спасителя, как не будет и смерти. А отсюда очевидно (? - С. В. Тр.), что его не было и в начале. Но не было бы только два, а Бог, создавший множество Ангелов, умножил бы и род человеческий»[230].
     «Девство господствовало в раю, — пишет святой Иоанн Дамаскин. — Когда смерть вошла в мир, Адам познал жену свою. «Плодитесь и размножайтесь» означает не то умножение, которое происходит через совокупление. Ибо Бог мог другим способом распространить наш род, если бы он соблюдал Его заповеди. Но, предвидя грех, Бог создал мужчину и женщину. Христос от Отца и от Матери рожден без брака»[231].
     «Бог не хотел, чтобы у нас было происхождение неразумное и от семени (pofiq) и грязи (ptmapiav), — пишет святой Симеон Солунский, — так как мы добровольно стали смертными, то Он допустил, чтобы передача рода действовала так, как у животных, чтобы мы знали, куда ниспали. И это до тех пор, пока Умерший за нас и Воскресший не обессмертит нетленную природу»[232]. То же повторяет патриарх Константинопольский Иеремия II в своих ответах тюбингенским богословам 1576 году. «Брак,— говорит он, — учрежден по случаю греха, так как люди через смертность и продолжение рода уподобились неразумным тварям»[233].
     В России из авторитетных защитников этого мнения нужно отметить Максима Трека. Одно его произведение так и озаглавлено: «Противу глаголящих, яко плотским совокуплением и рождением хотяше множитися человеческий род, аще бы и не coгрешили праотцы». «Иным убо образом превосходящим хотяше множитися род человеческий»[234], — утверждает он.
     Несмотря на авторитетность этих имен, число которых можно бы и увеличить, нужно признать, что это учение в последней своей основе является данью, которую заплатили древние церковные писатели языческой школе, а вовсе не учением библейским и церковным[235].
     Вся греческая философия глубоко рационалистична. Осознав в логосе, в разуме или, точнее, в рассудке главное свое отличие от животного мира, древнее человечество придало ему слишком большое значение, и древняя философия была, в сущности, апофеозом и проекцией во внешний мир человеческого разума. Ко всему, что неразложимо на его категории, как во внешнем мире, так и в самом человеке, ко всему «бессловесному (??????, то есть «нелогичному») и животному», по выражению святого Григория, она относилась отрицательно, как к морально недолжному или, во всяком случае, несовершенному, и это как во внешнем мире, так и в самом человеке. Материя для нее является как ?? ??, как не-сущее и считается источником зла. Все бессознательное в человеке считается несовершенством, как сближающее его с животным миром.
     На других метафизических предпосылках покоится откровенное учение. Оно смиряет человеческий разум и сверху и снизу. Учением о Троичном Боге оно ставит Высшее Бытие над категориями человеческого разума. Учением о творении материи и всего мира этим Бытием оно реабилитирует не только материю, но и бессознательную жизнь в самом человеке. Признавая превосходство человека над животным и растительным миром, оно, однако, не отделяет их непроходимой пропастью. Творение человека не выделяется из творения всего вещественного мира, как творения Ангелов, а является его завершением. Человек творится в один день вместе с высшими животными и творится из той же земли, из которой творятся и животные, почему вполне прав поэт в своем шуточном по форме, но глубоком по смыслу стихотворении:
     Да и в прошлом нет причины
     Нам искать большого ранга,
     И по мне шматина глины
     Не знатней орангутанга[236].
     Вместе с животным миром человек получает и благословение питания.
     В сходных выражениях дается благословение на размножение и человеку и животному. Сам Бог приводит к человеку не только жену, но и животных (Быт. 2, 19).
     И как приведение жены к мужу не есть лишь единичный, имевший место в раю факт, а есть постоянное тяготение одного пола к своему восполнению в другом, так и приведение животных к человеку есть постоянное тяготение всего животного мира, зашедшего в тупик в своем развитии, к единственному счастливому избраннику, одаренному способностью к развитию бесконечному.
     И, быть может, именно это тяготение, этот жизненный порыв создал у высших животных их человекоподобные свойства. Вот почему Библия дважды говорит о создании животных — первый раз самих по себе (Быт. 1, 20—25), второй — в связи с тяготением их к человеку (Быт. 2, 19). Таким образом, по Библии, связь человека, в особенности в сфере его растительной и животной жизни, с остальным животным миром входит в самый план мироздания, а потому и сходство размножения человека с размножением животных вовсе не является показателем его ненормальности и греховности, а скорее наоборот.
     Основная ошибка у святого Григория Нисского и его последователей в этом отношении состоит в том, что они, как и греческая философия, хотят видеть в идеальном человеке один дух, забывая, что идеальный человек не есть Ангел, не есть лишь дух, но и тело, которое связывает человека с остальным видимым миром. Поэтому-то им и приходится измышлять неизвестное Библии учение о саморазмножении Ангелов, о каком-то им самим непонятном другом способе размножения человечества и даже о бестелесности людей до грехопадения[237].
     В вопиющее противоречие с библейским текстом становятся они, утверждая, что брак получил начало после греха, тогда как и сам Иисус Христос и Апостол Павел, как мы видели, категорически указывают, что самое создание жены и приведение ее к Адаму и было установлением брака; а это, по не допускающему перетолкования тексту Бытия, произошло в раю до греха. Желая доказать, что брак был установлен после грехопадения и по изгнании из рая, они прибегают к приему quaternio termi-norum (умножения определений), усматривая брак только там, где говорится о размножении. Но мы уже видели, что как по научным, так и по библейским данным и то и другое суть самостоятельные, не имеющие неразрывной связи факты.
     Даже оставляя в стороне брак и говоря лишь о размножении, должно сказать, что из того факта, что Библия упоминает о размножении людей будто бы только после греха, вывод о греховности размножения вообще соединен с глубочайшими логическими ошибками.
     Делать заключение из того факта, что Библия говорит сначала о грехе, а потом о рождении, о греховности самого рождения — это значит заключать post hoc, ergo propter hoc (после этого, значит вследствие этого). Делать заключение из упоминания Библии о греховном рождении к невозможности рождения безгрешного — это значит заключить ab esse ad necesse (букв. от существующего к необходимому, т. е. если что-либо существует, значит, так и должно быть), чего опять-таки не дозволяет логика. Хотя бы Библия и исторический и ежедневный опыт говорили нам о миллиардах случаев грешного рождения, все же это лишь неполная индукция, дающая право только на более или менее вероятное заключение, а вовсе не на несомненное. Достаточно хотя бы одного случая безгрешного человеческого рождения, чтобы все эти доказательства упали как карточный домик. Ибо если было хоть одно безгрешное рождение, то значит, между грехом и рождением нет внутренней связи и, значит, вообще, размножение человечества возможно и без греха. А Библия действительно говорит о таких рождениях, которые произошли вне той черной черты, которую провел грех в истории человечества, — это рождение Евы и рождение Христа, о чем мы далее будем говорить подробнее.
     Опираясь на факт, что дети Адама и Евы были зачаты и рождены после греха и изгнания из рая, последователи Григория Нисского стараются умалить значение того факта, что благословение на размножение дано было человеку не только до изгнания из рая и грехопадения, но и до творения Евы. Одни фантазируют, что здесь разумеется какое-то другое размножение, но тождественность терминов с теми, которые употреблены в отношении размножения животных и при благословении на размножение Ноя (Быт. 9, 1), опровергает это измышление. Другие ссылаются на предвидение Богом грехопадения людей. Но и это предположение совершенно непримиримо с библейским текстом. По Библии, благословение на размножение дано в связи с благословением на владычество всей землей (Быт. 1, 28), между тем одним из последствий греха является неподчинение человеку природы (Быт. 3, 17—19). В таком случае грех был бы причиной и подчинения человеку природы и неподчинения. Но, говоря словами Апостола Иакова: Течет ли из одного отверстия источника и сладкая и горькая вода? (Иак. 3, 11). Одна причина не может вызвать противоположные следствия. Размножение не может быть в одно и то же время выражением и величия, и падения человека.
     Нельзя ссылаться для доказательства отсутствия рождения и брака в раю на слова Христовы, что «по воскресении не будут жениться и выходить замуж» (Мф. 22, 30; ср.: Мк. 12, 25; Лк. 20, 35). Климент Александрийский говорит, что «Господь здесь не осуждает брака, а дает лекарство против ожидания плотской похоти по воскресении»[238]. А главное, нельзя думать, что жизнь по воскресении будет лишь повторением начала жизни райской. Тогда будут и новые условия жизни человека и самая эта жизнь будет иметь другой характер.
     Тогда будет сотворено все новое (Откр. 21, 5), тогда будет новое небо и новая земля (Ис. 65, 17; 2 Пет. 3, 10; Откр. 20, 11; 21, 1). В раю были и солнце и луна, были и день и ночь, а тогда не будет ни солнца, ни луны (Откр. 21, 23) и все же там не будет не только ночи (Откр. 22, 5), но и не будет и самого времени (Откр. 10, 6).
     Будет иной и жизнь человека. В раю люди имели лишь «душевное тело» (1 Кор. 15, 44—46) и духовное прославленное тело могли получить лишь впоследствии, через соблюдение заповеди[239]. Там в них действовало бессознательное начало жизни — плоть, хотя и безгрешная; в них происходил процесс питания, почему для них и нужна была пища (Быт. 2, 16)[240]. Между тем воскресшие люди будут не дети плоти, а «сыны воскресения» (Лк. 20, 36), в них, как и в воскресшем Христе, не будет плоти и душевного тела, а будет лишь прославленное, духовное, а потому и бессмертное и не нуждающеюся в жизненном начале плоти тело (1 Кор. 15, 49—50; Лк. 20, 36). Но если там не будет плоти, то не может быть и ее проявлений — питания и размножения. И действительно, слово Божие учит, что там люди не будут ни алкать, ни жаждать (Откр. 7, 16) и что там не будет не только пищи, но и самого чрева (1 Кор. 6, 13). Но если там не будет плоти и питания, то тем более не может быть там размножения, которое, как и питание, есть проявление плоти и притом зависимое от питания. Да оно и не будет нужно тогда, так как тогда исполнится предопределенное число святых. Но если так, то не нужен будет там и брак, так как некому и незачем будет основывать новые малые церкви тогда, когда они уже сольются в одну Церковь, невесту Агнца и скинию Бога с человеком (Откр. 21, 3), сольются «в одну любовь, широкую как море, что не вместят земные берега»[241]. Однако отсюда вовсе не следует, что так должно было быть и на заре истории человечества, когда оно было представлено лишь одной четой родителей, только что вступившей на путь нравственного совершенства. Думающие иначе забывают слова Апостола Павла: Не духовное прежде, а душевное, потом духовное (1 Кор. 15, 46).
     Эти наши соображения против теории святого Григория следует дополнить доводами, высказанными еще в древней христианской литературе. Здесь помимо этой теории, навеянной пережитками языческой жизни и языческой школы и высказанной сначала лишь в виде робкой гипотезы, мы находим другую теорию, одобренную официальными органами церковного учительства и потому являющуюся действительно церковным учением. Эту теорию защищают уже Постановления Апостольские[242] и видные представители христианской мысли, например, Григорий Богослов[243], Климент Александрийский[244], Кесарии Арелатский[245] и другие. И, что особенно важно, некоторые из них, в молодости под влиянием языческих школьных традиций защищавшие теорию Григория Нисского, в более зрелом возрасте, проникнувшись библейским духом, сами же опровергают эту теорию и защищают учение о безгрешности человеческого рождения по существу. Таковы корифеи западного богословия Августин и восточного — Иоанн Златоуст.
     Климент Александрийский указывает, что между рождением и грехом нет зависимости и что если бы люди не согрешили, рождение имело бы место и в раю, так как к этому вела людей их природа. Если рождения в раю фактически не было, то это потому, что люди были сотворены, согрешили и изгнаны из рая в юном возрасте. Вместе с тем он опровергает мнение еретика Кассиана, что брак возник вследствие обмана змея[246]. «Рождение, которым стоит мир, свято», — провозглашает он[247]. А брачную жизнь он ставит даже выше жизни одинокой, ибо здесь совершенство любви к Богу, возвышаясь через страдания, выражается лучше, и учит, что девственники не должны презирать брак[248]. Более подробно останавливаются на этом блаженный Августин на Западе и Златоуст на Востоке.
     Блаженный Августин, повторявший в молодости ходячее положение, что без греха не было бы и рождения, в более зрелом возрасте решительно опровергает такой взгляд. В своем главном труде, «О граде Божием», он упоминает, что есть люди, которые слова Писания «раститеся и множитеся» не хотят понимать в применении к плотскому плодородию, а понимают их в смысле возрастания в добродетели. По их мнению, плотские дети не могли родиться в раю, а были они уже вне рая, как то и случилось на деле[249].
     «Но, — пишет блаженный Августин, — мы нисколько не сомневаемся, что благословение Божие раститься и множиться и наполнять землю даровано браку, который Бог установил до греха человеческого, когда творил мужа и жену, которых пол имеет очевидные признаки в плоти. К этому творению Божию приурочено и самое благословение. Ибо после того, как сказало Писание: «Мужа и жену сотвори их», оно тотчас же прибавляет: «И благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся и наполняйте землю, и господствуйте ею» и т. д. Можно, пожалуй, без несообразности толковать все это и в смысле духовном и находить нечто подобное и в одном человеке, так как в нем-де одно управляет, а другое управляется, но ввиду яснейшего полового различия тел отвергать, что муж и жена сотворены так, чтобы, рождая детей, растились и множились и наполняли землю, — великая нелепость»[250].
     Далее Августин приводит слова о браке Иисуса Христа (Мф. 19, 4—6) и Апостола Павла (Еф. 5, 25— 33) и доказывает, что здесь мы находим учение о том, что мужчина и женщина с самого начала сотворены такими, какими мы видим и знаем их в настоящее время, двумя людьми различного пола, и что как Христос, так и Апостол Павел видели в повествовании книги Бытия вовсе не указание на подчинение плоти разуму, а именно на супружеский союз[251] .
     Учение, что рождение не могло быть в раю, Августин считает неправильным и по тем выводам, которые из него следуют.
     «Утверждающий, что первые люди не совокуплялись бы и не рождали, если бы не согрешили, что другое утверждает, как не то, что грех человеческий был необходим для размножения святых? — спрашивает он. — Ведь если бы, не делая греха, они оставались одни, так как по приведенному мнению они не могли бы рождать, если бы не согрешили, то для того, чтобы было не два праведных человека, а много, был необходим грех. Но подобная мысль нелепа»[252].
     Не находит возможным Августин объяснить двуполость человека и благословение размножения предвидением греха Богом. Человек не мог своим грехом расстроить божественный совет, чтобы принудить Бога изменить Его определения: потому что Бог предвидением Своим предварил и то и другое; то есть в предвидении Его было и то, что человек, которого Он сотворил добрым, сделается злым, и то, что именно и при этом случае Он Сам сделает доброго относительно человека[253].
     Отсюда блаженный Августин выводит, что и без греха исполнилось бы благословение размножения, пока не пополнилось бы число предопределенных святых[254], что это благословение дано прежде, чем согрешили, чтобы показать, что рождение детей относится к чести, к славе (ad gloriam) брака, а не к наказанию за грех[255], и что потому, если бы и никто не согрешил, число святых, потребное для составления этого блаженнейшего Града, существовало бы то же самое, какое ныне по благодати Божией составляется из массы грешников, пока сыны века этого рождают и рождаются[256].
     К этим мыслям блаженный Августин не раз возвращается и в других трудах[257].
     То же изменение в отношении к рождению и браку находим мы у Златоуста. В его ранних произведениях (особенно в творении «О девстве») мы слышим скорее хорошего ученика стоической школы, чем христианского мыслителя. Брак он отождествляет с размножением, и то и другое ставит в причинную связь с грехом. В вину браку он ставит даже то, что является недостатком лишь с точки зрения стоической атараксии, а не христианской любви, а именно, что в браке «душа служит и живет не для себя, а для других»[258]. «Каким образом «помощница»? — спрашивает он о жене и отвечает. — Создана, но изменила своему назначению и помогает только в рождении детей и в страсти. Но кто возьмет пригодную лишь в малом помощницей в великом, будет иметь лишь помеху»[259].
     Но чем более освобождался Златоуст от влияния языческой школы, чем более углублялся он в смысл христианского учения, тем отношение его к женщине, к браку и рождению становится благоприятнее. Считавши раньше, что женщина может лишь быть помехой в важных делах, он широко пользуется содействием диаконисе в важнейших церковных делах. Наибольшее число его писем адресовано диа-кониссе Олимпиаде[260]. «Разве брак препятствие к добродетели? — спрашивает он теперь. — Жена дана нам помощницей, а не злоумышленницей. Брак не был препятствием для пророка. А разве Моисей не имел жены? Авраам? Петр? Филипп? Христос, хотя и родился от Девы, пришел на брак, даром почтив дело. Своим спасением ручаюсь тебе за спасение, хотя бы ты имел жену. Даже худая жена не препятствие. Жена изгнала из рая? Но она же возвела на небо. Худая? Исправь!»[261] Он сам увещевает родителей поскорее соединять детей узами брака, не боясь, что его сравнят со свахой[262]. Если ранее он видел в жене лишь соучастницу в страсти, то теперь он ставит брачный союз выше всех других человеческих союзов, а семью называет малой церковью. «Изначала Бог прилагает особое попечение об этом союзе, — пишет он. — Не может быть такой близости у мужа с мужем. Брачная любовь есть любовь сильнейшая, это высшее выражение любви. Сильны и другие влечения, но это влечение имеет такую силу, которая никогда не ослабевает. Ничто так не украшает нашу жизнь, как любовь мужа и жены. Любовь (epcoq), начавшись надлежащим образом, пребывает всегда, как любовь к красоте душевной»[263]. «Любовь к жене следует предпочитать всему»[264]. «Верные супруги и в будущей жизни будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости»[265]. Он признает, что хорошие супруги не меньше монахов[266], и даже, что часто супруги показывают добродетель «гораздо более совершенную, чем живущие в монастырях»[267].
     Вместе с тем Златоуст отказывается от мысли, что брак установлен по грехопадении и видит его установление в самом создании жены[268]. Отказывается он и от отождествления размножения с браком и не раз подчеркивает, что благословение размножения дано было ранее создания жены и что рождение происходит не от брака, а от этого благословения[269]. Наконец, он решительно отказывается от попытки ставить и размножение в зависимость от греха. Теперь он не утверждает, что в раю не могло быть рождения, а утверждает лишь, что там не было родового общения и похоти[270]. Последствием греха, согласно с текстом книги Бытия, он считает теперь только болезни рождения, а не самое рождение[271].
     По его глубокой мысли последствием греха скорее могло бы быть прекращение рождений, а не рождение, и если рождение осталось и после греха, то только потому, что благословение рождения дано было ранее греха, а благословения Божий неотменяемы, «Бог не налагает проклятия на жену, чтобы она не рождала, потому что раньше благословил ее» (Быт. 1, 28). «Я не лишаю тебя способности рождения, так как навсегда дал тебе благословение, но ты будешь рождать в болезнях и страданиях»[272].
     В рождении людей друг от друга он видит не ниспадение людей в животное состояние вследствие греха, а средство для достижения высокой моральной цели.
     «Для чего все мы не происходим от земли, как Адам? — спрашивает он и отвечает. — Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу. Потому-то Он (Бог) не сотворил и жены из земли»[273].
     Таким образом, ни один из доводов в пользу Григория Нисского не остался не опровергнутым у блаженного Августина и Златоуста.
     Мы уже упомянули два случая безгрешного рождения. Рождение Евы и рождение Христа отвергают теорию греховности рождения по самому его существу. Но и помимо того эти случаи дают нам возможность путем сличения их с остальными «зачатиями в беззаконии и рождениями во грехе» (Пс. 50, 7) выяснить, что именно является ненормальным в родовой жизни грешного человека, и таким путем подготовить почву для решения вопроса о второстепенных целях брака.
     Прежде всего необходимо установить, что дарование бытия Еве с библейской точки зрения было подлинным рождением ее от Адама.
     Учебники священной истории, по своей обычной манере упрощать[274] и принижать библейское повествование до уровня понимания самих составителей, представляют дарование бытия Еве как последний момент, как завершение творения.
     Не то мы видим в самой Библии. По Библии, жена лишь implicite (букв. приложима [к мужу]), лишь в муже создана в шестой день творения (Быт. 1, 27), бытие же в качестве отдельной личности вне шести дней творения получает тогда, когда творение в собственном смысле было уже закончено и когда началось промышление Божие о мире, выразившееся, например, во введении Адама в рай, в даровании ему заповеди, в приведении к нему животных. Дарование бытия Еве и потому не могло быть творением, что творение жены после творения мужа противоречило бы общему ходу мироздания, восходившего от бытия менее совершенного к более совершенному. «Низшее созидается прежде, а потом уже высшее и важнейшее»[275], — не раз указывает Иоанн Златоуст в своих беседах о творении мира.
     И действительно, Библия говорит не о творении Евы, а о рождении ее от Адама. Для значения происхождения Евы она не употребляет глагол, означающий творение (еврейское «бара»), который употреблен в повествовании о творении мужа[276], а употребляет глагол «бана» — образовал, построил. С этим сообразуются и переводы. В переводе LXX употреблен термин ??????????, в Вульгате aedificavit, то есть опять-таки «образовал», «построил». Официальный английский перевод употребляет слово с широким значением made, но в примечании поясняет, что еврейское слово означает Built, то есть «построил». В таких же выражениях Библия говорит об обычном рождении как виде творчества Божия.
      Твои руки трудились надо мною, и образовали... меня (Иов 10, 8), — говорит Иов Богу. Руки Твои сотворили меня и устроили меня, читаем в Псалтири (Пс. 118, 73). Рождение, как мы уже видели, есть тоже творение, и единственное отличие рождения от творения начального, что здесь новый организм творится не из ничего и не из неорганизованной материи, а из такого же другого организма. Но Ева творится не из ничего и не из земли, а из организма Адама, и, следовательно, ее творение является рождением. Книга Бытия говорит, что творение Евы состояло в том, что она была взята от мужа (Быт. 2, 23). Жена от мужа (1 Кор. 11, 12) — повторяет Апостол Павел. Та же книга Бытия говорит и о самом способе взятия жены от мужа. Она говорит, что Бог образовал жену, выделив часть его тела, ребро или сторону[277]. И слова Адама жене: Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей (Быт. 2, 23), — указывают именно на кровное родство, на родство по рождению. Подлинно ты кость моя и плоть моя (Быт. 29, 14), — говорит Лаван племяннику своему по матери Иакову Я кость ваша и плоть ваша (Суд. 9, 2), — говорит Авимелех братьям матери своей[278]. Как у апостола Павла, так и в древней церковной письменности рождение Евы от Адама является фактом, из которого они делают много важных догматических и моральных выводов. «Обрати внимание на точность Писания, — советует, например, Златоуст[279]. — Оно не сказало «???????», но «??????????». Не другое творение произвел, но, взяв уже от готового творения некую малую часть, из этой части построил целое существо». Еще решительнее говорит он в другом месте, прямо называя происхождение Евы рождением: «Если тебя спросит иудей: скажи мне, как родила Дева без мужа, то спроси его и ты: "А как родил Еву Адам без жены?"»[280].
     И это первое рождение, по учению церковных писателей, не является каким-то исключением из ряда прочих, а входит в их число, являясь для них как бы типом, нормой. «Рождение есть исполнение изречения: «Вот это кость от костей моих», — говорит святой Мефодий Патарский в своем «Пире десяти дев»[281]. О рождении Евы как безгрешном рождении и типе рождения говорит и святой Кесарии: «Господь, образуя Еву из Адама, показал, что совокупление и рождение детей, согласное с законом, свободно от всякого греха и осуждения»[282].
     «На первом человеке нам показано, как должно происходить новое поколение»[283], — говорит Златоуст.
     Но, как мы видели, сторонники теории Григория Нисского указывают на однополый характер рождения Евы. Хотя бы и так, это не лишило бы силы того вывода, что рождение само по себе не греховно, и подтверждало бы положение, что рождение и брак — совершенно особые факты, а однополость первого рождения можно бы объяснить лишь vis maior (превосходящей силой) — отсутствием другого пола, а не греховностью двухполого рождения. Однако, вряд ли с точки зрения библейского текста можно говорить об однополости рождения Евы. Библия говорит, что человек с самого начала был создан если не как «иш» и «иша», как два лица мужа и жены, то во всяком случае, как «захар» и «нкэва», то есть как одно лицо, но с двумя природами— мужской и женской (Быт. 1, 27), тогда как в виде двух лиц он является уже много позднее, после создания жены как особого лица. Обычно сливают Быт. 1, 27 и Быт. 2, 22 и видят в первом месте лишь как бы суммарное предвосхищение того, что детально изложено во втором. Однако вряд ли можно остановиться на таком понимании, ибо этому мешают следующие соображения:
     1. Нельзя отождествлять «захар» и «нкэва» (Быт. 1, 27), с «шп» и «иша» (Быт. 2, 23, 24), ибо первое означает лишь женскую и мужскую природу, второе же мужа и жену как личности.
     2. В Быт. 5, 1—2 читаем: Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину («захар» и «нкэва», «apaev KCCI 0fj?a») сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их. Если не перетолковывать искусственно эти слова, то будет ясно, что изначально человек создан как одно лицо (Адам), но с мужской и женской природой.
     3. Дарование бытия Еве представляется как взятие ее из Адама. Отсюда следует, что женская природа уже была в Адаме, ибо взять можно только то, что уже есть[284].
     4. Иисус Христос, приводя библейские слова о творении человека, подчеркивает, что «? ?????? ?? ????? ??? ???? ???????? ??????»[285]. Христос неговорит, что изначала созданы «???? ??? ????» — муж и жена, а говорит, что сначала созданы «????? ??? ????», а этими словами LXX переводятся еврейские слова «захар» и «нкэва», означающие мужскую и женскую природу. И Христос, говоря об изначальном творении, не мог разуметь под ????? ??? ???? мужа и жену, ибо Библия ясно говорит, что жена создана не сначала, а впоследствии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева, — согласно с библейским текстом говорит Апостол Павел (1 Тим. 2, 13). И именно в этом изначальном соединении в одном лице первоначального человека мужской и женской природы Христос указывает основу нерасторжимости брака. Он приводит два места из книги Бытия — 1, 27 (или 5, 2) и 2, 24— и первое берет как обоснование (Мф. — «ёуека», Мк. — «evsKev») для второго. Последовательность мысли здесь такова. Бог с самого начала сотворил человека как одно лицо, в котором были объединены мужская и женская природы. Поэтому и теперь, когда эти природы, разделенные между двумя людьми, объединяются в браке в одном существе, в вышеличном единстве, это единство, являясь восстановлением единства первозданного, важнее всех других связей на земле, даже с отцом и матерью, ибо эти связи явились позже первозданного единства, и потому брак нерасторжим.
     5. Такое именно учение находим мы и у Отцов Церкви, например у самого Иоанна Златоуста. Он неоднократно указывает, что под творением ???? в Быт. 1, 27 нельзя разуметь творение жены, Евы, ибо тогда жена еще не была создана[286]. Благословения размножения Ева удостоилась, по его представлению, не как лицо, а постольку, поскольку женская природа была в Адаме, и Бог предвидел, что эта природа получит и личное существование. «Еще прежде создания жены, — пишет Златоуст, — Бог делает ее участницей владычества над тварями и удостаивает благословения»[287]. Во множественном числе, в котором Бог говорит о первозданном человеке («благословил их», «сказал им»), Златоуст видит указание не на два лица, а лишь на две природы и предуказание на создание Евы в будущем. «Бог открывает нам здесь некое сокровенное таинство. Кто такие «да обладают»? Не ясно ли, что это сказал Он, намекая на создание жены»[288]. Но «жена тогда еще не была создана»[289]. Говоря о нерасторжимости брака, он объясняет ее, так же как и Христос в Мф. 19. «Творческая премудрость, — пишет он, — разделила то, что с самого начала было одно, чтобы потом снова объединить в браке то, что она разделила»[290].
     6. Учение об андрогинизме первого человека встречается почти во всех древних религиях. Существовало оно и у еврейских раввинов. Но существовало оно в таких уродливых формах (даже у Платона в «Пире»)[291], смешиваясь с гермафродитством, что из-за этих форм иногда относились отрицательно и к самому зерну библейской истины[292]. И самая трудность представления объединения двух природ в одном лице вызывала извращенность этих форм. Однако то, что было трудно для языческого мира с его грубым рационализмом, является более легким для понимания на основе откровения. Так же, как догматы Троичности и Церкви объясняют тайну вышеличного объединения в браке, догмат о соединении в едином лице Сына Божия божеской и человеческой природы помогает нам допустить возможность объединения мужской и женской природы в первом человеке, а так как мы уже видели, что первый человек создан по образу Христа, то догмат о двух природах в Нем дает и метафизическое обоснование для единения двух природ в первозданном человеке. А в связи с этим понятным становится и учение о творении жены по образу Церкви[293]. Церковь есть единство в Боге двух или многих лиц. До творения жены человечество было представлено одним лицом, хотя и с двумя природами, и потому не было Церковью. Только творение другого лица, Евы, и брак с ней Адама делает возможным это вышеличное единство и таким образом дает начало Церкви.
     Трудно и даже невозможно конкретно представить единение мужской и женской природы в одном лице первозданного человека, ибо здесь, как и во всякой тайне веры, в частности и в тайне единства двух природ в одном лице Христа, идет вопрос об отношениях, превышающих категории нашего разума, и так же как Церковь в вопросе о единстве двух природ во Христе ограничивается отрицательными определениями, уча, что они соединены «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно»[294], так мы можем догадываться и о двух природах первозданного человека. В особенности следует подчеркнуть, что две природы соединены были в первом человеке «нераздельно», откуда следует, что представление этого единства хотя бы в виде физиологического гермафродитизма совершенно неправильно. В первозданном человеке были соединены две природы, а не два пола. В нем не было того разделения, той поляризации мужских и женских физиологических и психологических особенностей, как в муже и в жене. Он был не двуполовым, а внеполовым существом. Грубо его можно сравнить с насыщенным электричеством телом, к которому не приблизился индуктор и в котором поэтому нет положительного и отрицательного полюса. Рождение жены и было поляризацией мужской и женской природы в Адаме и разделением их между двумя лицами. До этого рождения к первозданному человеку также нельзя было применять предикат мужа, как и предикат жены. Рождение жены было в то же время и рождением мужа, так как жена и муж суть понятия коррелятивные, и, пока не было жены, не могло быть и мужа.
     Итак, нельзя сказать, что рождение Евы существенно отличалось от последующих рождений тем, что было однополым. В нем участвовали и мужская и женская природы, а если это было рождением не от двух, а от одного лица, то, как увидим мы далее, то, что составляет личность, — сознание и свобода, не должно иметь участия в родовой жизни.
     Что другое безгрешное рождение[295], о котором говорит Библия, — рождение Христа — было рождением в собственном смысле, это один из основных догматов христианства, и Церковь строго осуждает многократные попытки еретиков, начиная с гностиков, истолковать рождение Христа в несобственном докетическом или различном от обыкновенного рождения анатомическом смысле[296]. Правда, оно было рождением от Девы, а потому однополовым рождением, но оно и не входило в первоначальный план творения, оно не было осуществлением данного человеку мужской и женской природами благословения размножения, а было чрезвычайным проявлением силы Божией (Лк. 1, 35), вызванным решением Божиим спасти согрешившего человека.
     Если мы теперь сравним два этих случая безгрешного рождения с обычным «зачатием во беззаконии и рождении во грехе» (Пс. 50, 7), то применением такого сравнительного метода сможем выяснить, что именно в обычном рождении является богоустанов-ленной нормой и что греховным извращением.
     Итак, что же говорит Библия о первом безгрешном рождении на земле, рождении Евы? И навел Господь Бог на человека крепкий сон (еврейское «тар-дема»); и, когда он уснул, взял одно из ребер (или сторону) его и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену... (Быт. 2, 21-22).
     Возьмем теперь первое же, но уже греховное рождение от Адама и Евы Каина.
      Адам познал (еврейское «яда») Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина (Быт. 4, 1).
     Различие греховного рождения от безгрешного сводится к различию «тардема» и «яда», к различию «крепкого сна» и «познания».
     Повествуя о безгрешном рождении, Библия дважды подчеркивает, что оно произошло во сне Адама. Переводчики неодинаково переводят слово «тардема», означающее состояние Адама во время рождения от него Евы. В греческих переводах мы находим целых четыре способа передачи смысла этого слова. Акила переводит его ????????, Симмах— ?????, Вендотис — кюца, LXX — ёкатастк;, славянский перевод — «исступление», английский, немецкий и русский «deep sleep», «tiefen Schlaf», «крепкий сон» и т. д., но во всех этих терминах есть одно общее содержание — все они указывают, что в рождении Евы воля и сознание первозданного человека участия не принимали. И Златоуст даже полагает, что о самом происхождении жены от него Адам мог узнать только через откровение Божие[297].
     Точно так же блаженный Августин пишет:
     «Экстаз правильно будет разуметь так, как наведенный с тою целью, чтобы при помощи этого экстаза ум Адама... вступив в святилище Бога, получил разумение будущего. Вследствие того, проснувшись и как бы исполненный пророчеством, он лишь только увидел приведенную к нему кость, то есть жену свою, тотчас же сказал (Апостол слова эти называет великой тайной): «се ныне»... Хотя по Священному Писанию слова эти были словами первого человека, однако Господь в Евангелии объявляет, что их изрек Бог»[298].
     По Библии, таким образом, в момент создания Евы Адам как бы нисходит к тому бессознательному бытию, из которого был создан Богом и он сам (Быт. 2, 7), и плоть Адама имеет значение аналогичное земле при творении других существ и самого Адама. Другими словами, рождение Евы является лишь актом воли Божией, творением.
     И другое безгрешное рождение, рождение Христа, совершается без участия человеческой воли. Дух Святый найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя, — говорит ангел Богоматери, как бы повторяя упоминание Бытия о Духе Божием, носившемся над создаваемым миром (Быт. 1, 2), и продолжает: Посему и рождаемое святое наречется Сыном Божиим.
     И когда Сама Дева Мария отвечает ангелу: Мужа не знаю (Лк. 1, 34), Она, говоря по-еврейски или по-арамейски, несомненно употребила тот же глагол «яда» или ему соответствующий. Она не хочет сказать, что у нее нет мужа, что она не имеет мужа. Мужа она уже имела в лице Иосифа (Мф. 1, 16, 19, 20; Лк. 1, 27). Все формальности еврейского брака — обручение (Мф. 1, 18) и введение жены в дом мужа (Мф. 1, 24) — были уже выполнены. Богоматерь словами «не знаю» хочет сказать, что в противоположность нашей праматери Еве (Быт, 4, 1) Ей совершенно чужды связанные с родовой жизнью сознательные переживания. Тот же смысл имеет и замечание писавшего Евангелие на еврейском языке евангелиста Матфея об отношении Иосифа к Марии: ??? ??? ????????? ?????(1, 25). Что и в Лк. 1, 35 и в Мф. 1, 25 имеем гебраизмы, и именно перевод слова «яда» — это признают и лучшие новейшие филолога[299]. А святой Иоанн Богослов говорит, что и вообще чада Божий родятся ни от хотения (?? ?????????) плоти, ни от хотения мужа (Ин. 1, 13).
     Причина нормативной бессознательности родовой жизни у человека лежит в основном различии его от животного мира, в силу которого обычная библейская квалификация творения органических существ «по роду» (Быт. 1, 22, 25) или «по роду и по подобию» (Быт. 1, И) по отношению к человеку заменена новой: «по образу Божию и по подобию». «По роду» и «по образу Божию» — формулы, взаимно друг друга исключающие.
     У животных, как созданных «по роду», индивидуальное существование не имеет метафизического значения. Индивидуум в животном мире — это форма, в которой в данное время воплощается род. Благословение плодородия дается в Библии только низшим животным, созданным в пятый день, о благословении высшим животным, созданным в шестой день, умалчивается. Низшие животные являются как бы типом всей животной жизни вообще. Здесь-то особенно ясно тождество индивидуальной животной жизни с жизнью родовой. В простых организмах, у «протистов» размножение совершается делением, индивидуум весь делится на две ли несколько частей, из которых каждая при благоприятных условиях делится на новые части и т. д. Ничего индивидуального тут нет, так как все животное целиком переходит в несколько других. У высших животных отсутствие индивидуальной жизни затемняется только тем обстоятельством, что в организме является новая часть, назначение которой состоит в охранении от внешних влияний способной делиться родовой части. В связи с этим выясняется смысл двух важнейших библейских понятий — понятие плоти и понятие тела. Об этих понятиях существует громадная литература[300], но, насколько нам они знакомы, представляется, что различие между ними остается сбивчивым, главным образом потому, что обычно упускают из виду основное их различие: родовой характер плоти и индивидуальный — тела.
     Ранее мы говорили, что слово «плоть» иногда означает в Библии целое существо. Употребляется оно и в других значениях[301] и иногда promisque (безразлично), со словом «тело», но нас в данный момент из этих его значений интересует лишь то значение, когда «плоть» (????, еврейское «басар») противополагается «телу» (????, еврейское «гуф»).
     И вот в таких случаях «плоть» означает общую известному виду животных субстанцию и жизненную силу[302], тогда как «тело» означает индивидуальный организм. Всякий род животных существ имеет свою особую, но общую и единую для всех представителей данного рода плоть: иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц (1 Кор. 15, 39). Эта плоть, как жизненная сила, проявляется в питании и размножении. Но у высших животных она вместе с тем создает органы, имеющие целью добывание пищи и защиту родовой части или плоти. И чем совершеннее животное, тем более бросается в глаза эта организующая деятельность родовой части в ущерб размножению, так что у высших животных органы размножения отступают на второй план перед органами добывания пищи и самозащиты, плоть перед телом, вследствие чего и возникает иллюзия индивидуальной жизни животных. Но метафизического значения тело животных не имеет, и самое его существование можно объяснить тем тяготением животного мира к человеку, о котором мы уже говорили. Оно имеет целью лишь защитить родовую часть в организме животных и обеспечить ей возможность дальнейшего существования, и раз этой части нет, раз она уже дала начало новым существам и далее делиться не может, тело животного перестает жить.
     И опять этот процесс более наглядно проявляется в низших организмах. Многие низшие организмы умирают вместе с окончанием процесса размножения. Это значит, что эти органы, которые имели своей целью охранение родовой части животного и созданные ею, перестают жить в тот самый момент, как эта часть вышла из организма животного, так как дальнейшее существование их не имело бы ни опоры, ни цели. И в высших животных смерть всегда наступает более или менее скоро после прекращения производительности.
     Иным является отношение тела и плоти в человеке. Созданный не «по роду», а «по образу Божию», он должен быть существом индивидуальным. Чем выше и совершеннее животное, тем меньшее значение в его жизни имеет родовая часть и тем большую — индивидуальные органы, но так как и самые высшие животные созданы «по роду», эти органы во всем животном мире имеют служебное значение и индивидуальными не могут быть названы, а потому, строго говоря, животные тела не имеют, а являются лишь плотью. Обратное отношение плоти и тела в человеке.
     И люди имеют общую им плоть. Все они, как род, являются одной плотью. Связь между поколениями устанавливается не телом, а плотью. Дети суть «дети плоти» (Рим. 9, 8; Гал. 4, 23), родители — «родители по плоти» (Евр. 12, 9), и все человечество, связанное такими родственными плотскими узами, является «одной плотью» (Флм. 1, 16). Плоть — это великое дерево, листьями которого являются люди. Но в человеке она имеет служебное и временное значение. Смысл ее существования заключается лишь в образовании предопределенного Богом числа организмов, и как только эта ее задача выполнена, она должна исчезнуть вместе со своими питательными и родовыми функциями (1 Кор. 6, 13). Другое дело - индивидуальное тело. В отличие от имеющей лишь служебное значение плоти, тело человека имеет вечную цель — служить выражением образа Божия в человеке и потому орудием господства его над миром. Оно есть вечный храм Святого Духа (1 Кор. 6, 19). Это вечное по своему назначению тело в каждом человеке образуется общей всему человечеству плотию, и основное отличие плоти человечества от плоти других существ должно было состоять в том, что это дерево должно бы быть вечно зеленым, должно бы быть деревом жизни и давать человеку вечное тело. Но дерево жизни растет только на райской, благодатной почве, и как только грех изгнал человека из рая, это дерево не могло уже давать человеку вечное тело. Вечное по своему назначению тело сделалось смертным фактически. Именно общая всему человечеству плоть, а не индивидуальное тело само по себе, является носительницей первородного греха (Рим. 8, 6, 12 и следующее; Гал. 5, 13, 19)[303], почему грешны не отдельные люди, а человечество в целом, но и всякое тело человека является причастным первородному греху[304], как «тело плоти» (Кол. 2, 11), ибо оно творится одной греховной плотью человечества. Слово стало плотию (Ин. 1, 14), и в силу рождения от Девы плотью именно человеческой, но и в то же время вследствие того, что это рождение было не от похоти плоти (Ин. 1, 13), плотью не греховной, а чистой, первозданной, почему и тело Христа не было греховным. Грех человечества Он Сам взял на себя, вследствие чего и тело его должно было испытать последствия греха — смерть, но так как смерть эта не была заслуженной, то Он воскрес в прославленном, вечном теле (1 Кор. 15, 49; Еф. 5, 30), но не плотью (Евр. 5, 7; 2 Кор. 5, 16). Христос умер человеческой плотью, как греховный общечеловек (2 Кор. 5, 14), но Он воскрес (15) как родоначальник нового человечества, которое в Нем (17). С Ним умирают в крещении, являющемся отказом от греховной плоти[305], верующие в Него, а в причащении делаются причастниками Его «безгрешной плоти (Ин. 6, 52 и следующее)[306], которая, как райское дерево жизни, дает им и новое, бессмертное тело (1 Кор. 15, 45-49), являющееся членом тела Христова (1 Кор. 12, 27).
     Пока плоть человеческая создает тело человека, делает его «душою живою» (Быт. 2, 7), подобно тому как плоть животных делает их «живою душою» (Быт. 1, 20), пока идут процессы питания, роста и размножения, тело человека называется душевным. Но когда эти процессы уже закончены, когда упразднены и пища и чрево (1 Кор. 6, 13), тело человека становится духовным. Началом такого упразднения плоти и превращением душевного тела в духовное и была заповедь о невкушении с древа познания.
     Вечный, неделимый дух человека не должен был растворяться с имеющей временное значение и дробящейся плотью, и потому заповедь эта имела отрицательный характер и притом касалась лишь процесса питания, направленного к созданию индивидуального тела. Тем более не должен был дух быть связан с процессами размножения плоти. Сознание является основной особенностью духа, а основной особенностью сознания является его единство, и потому сознание, дух человека должен быть связан только с индивидуальной частью организма, с телом, а не с делящейся плотью. Вот почему тот момент, когда плоть первозданного человека разделялась на два жизненных центра, был момент бессознательности. Первозданный человек тогда был только плотью, а его дух, его сознание были чужды этому процессу. Это и хочет выразить перевод Семидесяти, говоря, что во время создания жены первозданный человек был в «экстазе».

Глава 5. БРАК И РОДОВАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ГРЕХА

     • Внесознательность родовой жизни как норма и сознательность как ненормальность
     • Значение библейского термина «познание». Психологический анализ библейского понятия «похоть»
     • Споры о нем в Петроградском религиозно-философском Обществе и во времена блаженного Августина
     • Критика учения блаженного Августина и его противников
     • Двоякий характер похоти
     В четвертой главе мы пытались выяснить, что характерной чертой безгрешного рождения является его независимость от практического разума человека. Другим является грешное рождение. Признание нормальности того, чтобы родовые процессы протекали вне воли и сознания человека, присуще и грешному человечеству. В отличие от животных, даже близко стоящих к человеку физиологически, для человека характерна связь родовой жизни со сном[307], с ночью. В Библии говорится, что дети рождаются от «снов»[308], от «услаждения, соединенного со сном»[310], и Климент Александрийский запрещает христианам днем по примеру петухов совершать «таинственные оргии природы, возвращаясь из церкви или с рынка»[311], святой Мефодий Патарский приводит слова книги Премудрости и говорит, что «тело Христово было не от воли мужа (Ин. 1, 13), не от наслаждения, соединенного со сном»[312], и сопоставляет зачатие человека с глубоким сном Адама. «Плотское рождение есть дело ночи»[313], — говорит святой Григорий Богослов.
     И вообще в языке всех народов слова «сон», «ночь» являются обычными эвфимизмами для обозначения родовых процессов человека.
     Но все это сознается как норма, а не как действительность. Фактически же в грешном человечестве рождение никогда не является действием одной природы, которая, как говорит Христос, творит автоматически, без участия сознания человека[314], а является вместе с тем делом сознания и воли человека, делом его «хотения», его практического разума или «худого делания ума», по выражению святого Григория Нисского[315], вследствие чего все люди родятся не только от хотения плоти, но и от хотения мужа (Ин. 1, 13). В грешном человеке рождение перестало быть взрывом физической энергии организма, понижающим и даже погасающим сознание и потому стоящим вне нравственной оценки, а стало, выражаясь языком механики, равнодействующим двух сил — силы бессознательного, инстинктивного физического влечения и сознательно-волевого влечения к нему. Если до греха родовая жизнь была совершенно вне сознания первых людей, так что они были оба наги... и не стыдились (Быт. 2, 25), то после греха, состоявшего во вкушении от древа познания, то есть вмешательства сознания в растительную жизнь организма, она вошла в эту область и узнали (еврейское «яда») они, что наги... и сделали себе опоясания (Быт. 3, 7), почему для означения греховного рождения Библия употребляет то же слово «познание»[316] (в еврейском «яда»), которое употребляется в ней для обозначения сознательных психических актов. Бессознательные прежде инстинктивные физиологические явления перестали уже, по библейскому выражению, «лежать у дверей» (Быт. 4, 7) сознания, а вошли в самое сознание и, по святоотеческому выражению, «срастворились» (mistio, ?????????) с ним[317].
     Уже не одно тело стало служить плоти, но еще стал служить и дух, и таким образом плоть получила главное значение в человеке и все человечество сделалось плотью (Быт. 6, 3).
     Еврейский глагол «яда», который употребляет книга Бытия для означения сознательного переживания родовой жизни грешным человеком[318] (Быт. 3, 3; 4, 1), передается в переводах словами, которые означают и познание — чисто теоретического характера — ?????????, «узнали», «познали» и т. д., но эти переводы не передают оттенка смысла подлинника. «Яда» не означает чисто теоретического, бесстрастного, объективного узнавания. Глагол «яда» означает не только интеллектуальное знание, но в то же время глубокий внутренний опыт. «Яда» — это значит «nosse cum affectu et effectu» («познать всею силою любви и полностью, окончательно»)[319], — пишет знаменитый гебраист Франц Делич и отмечает в высшей степени важный для нас факт, что этот глагол никогда не употребляется в Библии для означения родовой жизни у животных, а всегда только у человека. Таким образом, «яда» — это познание, соединенное с волей и чувством, и если поискать для «яда» подходящий философский термин, то лучше всего передать его термином «? ???? ?????????», «практический разум»[320], которому столько внимания посвятили корифеи старой и новой философии, Аристотель и Кант[321].
     Поэтому, когда Библия говорит, что люди после греха «узнали», что они наги, «узнали» добро и зло, — это не значит, что они раньше не знали того и другого своим теоретическим разумом, а значит, что они не знали этого разумом практическим, не пережили наготу и различие добра и зла своим существом.
     Современная медицина объясняет нам и то, почему Библия, видя в похоти психический акт, в котором участвует не только познание, но и воля и чувство, все же преимущественное внимание обращает на познание, на наш взгляд, на наши мысли, называя родовую жизнь грешного человека познанием. Дело в том, что чистые акты воли, как указывает и Августин, непосредственно не могут влиять на родовую жизнь. «Иногда, — жалуется он, — это возбуждение является не в пору, когда его никто не просит, а иногда его не оказывается, когда его ищут»[322]. Это потому, что наша воля не может влиять на родовую жизнь прямо, а лишь путем раздражения, получаемого через представления. Это раздражение через чувствительные нервы передается спинному мозгу, а оттуда посредством рефлективного центра на моторные нервные пути, которые и вызывают рефлекс в соответствующих мускулах родового аппарата[323]. Таким образом, акт нашего познания — представление — служит необходимым посредствующим звеном между родовой областью и сознательной психической деятельностью, почему родовой акт может быть греховным только как акт познания.
     Противоестественное, греховное соединение практического разума с родовой жизнью носит в христианской психологии название «похоти» (????????, concupiscentia). Это понятие издавна было камнем преткновения для богословов, для одних потому, что они игнорировали ее двойственную природу, для других потому, что, правильно анализируя природу похоти, они неправильно оценивали ее ингредиенты. Примером первого могли бы быть происходившие в 1903 г. прения по вопросу о браке в Петербургском религиозно-философском Обществе, примером второго является спор блаженного Августина с пелагианами.
     На собраниях Общества большинство участников соглашались с отрицательной оценкой похоти или «страстности» с точки зрения моральной и искали лишь подходящего лекарства от этой болезни. Лекарства предполагались разные: взаимное обожание супругов, мысль об обществе, жалость, индивидуальная любовь.
     Но В. В. Розанов указал на факт, поставивший в тупик моралистов. Он указал, что наука и опыт давно признали «страстность» печатью настоящей богатой творческой рождающей силы, почерпаемой из горнила природы. Там, где ее нет, не рождается ни красота, ни гений. «Страстность», доказывал он, явление нормальное. Мало того, здоровье потомства прямо пропорционально степени «страстности» родовой жизни, и, следовательно, рецепты, имеющие целью уничтожить этот признак здоровья, предлагают яд, а не лекарство.
     Но ведь неоспоримо и то, что христианство осуждает похоть и страстность, и, таким образом, в результате прений о страстности получилась неразрешимая антиномия: недопустимая морально похоть необходима физиологически.
     Этим был предрешен крах вообще всех рассуждений о браке[324].
     Довольно многочисленное собрание, в котором участвовали известные богословы и философы (епископ Сергий Старогородский, В. В. Розанов, Д. Мережковский, А. В. Карташев, В. А. Тернавцев), ни к каким определенным выводам не пришло, и в заключение один молодой доцент Духовной академии (Василий Васильевич Успенский) успокаивал собрание, что, дескать, хоть ни одного вопроса мы и не могли решить, но зато самая «вопросность» стала глубже и содержательнее, а В. В. Розанов остался «верен своему предпочтению» еврейской «миквы» и языческих «игр Вакха и Киприды», христианскому учению о браке, да и всему христианству.
     Общая ошибка Розанова и его противников состояла в том, что все они смотрели на похоть как на психически простое явление, неразложимое на составные элементы, и потому для них вопрос мог стоять только в такой форме: «быть или не быть похоти».
     Подобный же спор о похоти происходил полторы тысячи лет назад и происходил на более широкой арене. Он захватил, можно сказать, всю Церковь, а отголоски его и теперь слышатся в теориях католических и протестантских богословов.
     Во главе одной стороны стоял блаженный Августин, другая сторона была представлена пелагианами, Иовинианом и Вигиланцием.
     Тогда вопрос ставился несколько иначе и, пожалуй, более тонко.
     Блаженный Августин, сумевший освободиться от языческого дуализма в вопросе о возможности рождения у безгрешного человека, подчинился ему, однако, в вопросе о характере рождения греховного.
     В отличие от русских богословов и философов, он смотрел на похоть как на сложное явление, в котором бессознательное влечение соединено с волей, с практическим разумом, но рационалистическая тенденция всей древней философии не позволила ему стать на сторону бессознательного, и он видит греховность похоти именно в преобладании этого бессознательного влечения над волей, в том, что похоть стала irrationabilis[325] (бессознательной, неподвластной разуму).
     По его представлению, до греха все члены, в том числе и назначенные для рождения, вполне подчинялись нашей воле. И если бы в раю люди размножались, «эти члены приводились бы в движение таким же мановением воли, как и все другие», и «супруг прильнул бы к лону супруги»[326], без страстного волнения, с полным спокойствием души и тела и при полном сохранении целомудрия.
     «Тогда беспокойный пламень не возбуждал бы те части тела, а распоряжалась бы ими свободная власть по мере нужды»[327] .
     «Родовое поле так бы обсеменял сотворенный для этого снаряд, как в настоящее время обсеменяет землю рука»[328].
     В доказательство возможности этого блаженный Августин ссылается на тот факт, что и теперь есть люди, которые делают по своему желанию из тела нечто такое, чего другие решительно не могут, например, двигают ушами или отдельно каждым или обоими вместе, спускают на лоб и поднимают волосы с головы, становятся бесчувственными и т. д.[329]
     Но после греха воля человека потеряла власть над родовыми членами, которые теперь не удерживаются правящей уздой разума, что и составляет предмет стыда. Libido est inobedientia carnis, провозглашает Августин[330] («вожделение (похоть) есть непослушание плоти [разуму]»). Ее греховность состоит в том, что разум здесь как бы тонет (ipsius mentis quaedam submersio)[24] и не может иметь святых мыслеи, поглощаясь низшими чувствами[331] .
     Этот взгляд блаженного Августина должно признать ошибочным по основаниям:
     1) антропологического;
     2) психологического;
     3) морального характера.
     1. Блаженный Августин не считается с библейской антропологией. Он не хочет знать, что Библия различает две стороны в человеке — плоть, как общую всему человечеству субстанцию, носительницу родовой жизни, и тело, как индивидуальный организм, орган человеческого духа.
     Между тем и другим библейское учение, как мы видели, проводит резкую границу, и не только в антропологии, но и в сотериологии, эсхатологии и даже в христологии. Значение, назначение и конечная судьба тела и плоти совершенно различны. А блаженный Августин хочет уничтожить эту разницу, которая входит в самый божественный план мироздания. Он хочет, чтобы наша плоть сделалась таким же органом нашего духа, каким является наше тело. А это значит придавать такое же вечное значение плоти, как и телу. Между тем мы видели, что по библейскому учению только тело должно быть бессмертным, плоть же имеет преходящее значение и не может наследовать Царствия Божия (1 Кор. 15, 50).
     Ошибочная по своему характеру задача превращения плоти в тело и неосуществима. Совершенно справедливо указывает блаженный Августин, что область тела, подчиняющаяся нашей воле, может быть расширена. Но все же она имеет и определенные границы. Физиология учит, что наша воля может подчинить себе только те рефлективные движения, которые хотя отчасти происходят под ее влиянием, но усилие воли никогда не может быть применено в отношении к таким движениям, которые никогда не могут быть вызваны волей. Например, наша воля может помешать рефлективному закрытию века при прикосновении к глазному яблоку, но она совершенно бессильна в отношении к рефлективным движениям радужной оболочки глаза.
     А родовые процессы принадлежат именно к таким, независимым от нашей воли, движениям.
     2. Не различая антропологических понятий тела и плоти, Августин не различает и психологическую природу стыда. По его мнению, родовая жизнь вызывает стыд оттого, что она не подчиняется разуму, тогда как должна бы подчиняться. Таким образом, по Августину, стыд есть сознание того, что автоматичность родовой жизни ненормальна. Но прежде всего возникает недоумение, почему же бесчисленное количество автоматических процессов в нашем теле, например, пищеварение, кровообращение, происходящих без участия нашей воли, стыда не вызывают. Не вызывают стыда и рефлективные движения нашего тела. Разве мы стыдимся того, что веко само собой закрывается при приближении к глазу постороннего тела, что наш зрачок сам собой то сужается, то расширяется и т. д.? Разве мы стыдимся того, что не можем по произволу двигать ушами?
     А затем, разве выполнение многих низших функций нашим организмом автоматически, без вмешательства нашего практического разума сколько-нибудь понижает человеческое достоинство? Не наоборот ли, не тем ли ценнее становится наш физический организм, чем менее требует он вмешательства высших сил нашего духа в растительные, питательные, родовые, двигательные процессы, оставляя эти силы свободными для высших целей?
     Ведь чем совершеннее машина, тем более сложную работу выполняет она автоматически, не требуя вмешательства рабочего. Почему же автоматический характер родовой жизни должен вызывать чувство стыда?
     В действительности не автоматичность родовой жизни, а как раз наоборот — ее недостаточная автоматичность вызывает чувство стыда. Блаженный Августин не считается со специфическим отличием стыда от чувства недолжного, греховного, от совести. Сущность совести заключается в сознании уклонения нашей воли от моральной нормы. Сущность стыда — в сознании ненормальности обнаружения того, что должно быть скрыто. Можно стыдиться и хороших поступков, например раздачи милостыни при посторонних. Между совестью и стыдом есть даже некоторый антагонизм. Совесть побуждает нас останавливать нашу мысль на совершенном грехе и открывать его другим, побеждая при этом чувство стыда.
     Слово «совесть» от корня «вед» близко по значению словам — «знание», «ведение». Между тем стыд по самой своей природе противен знанию, ведению. Слово «стыд», древнее «студ», имеет один корень со словом «студеный», холодный и означает чувство духовного холода при сознании того, что должно быть скрыто от сознания. Таково именно и было первое проявление стыда в истории человечества. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания (Быт. 3, 7). Причиной стыда служит не какое-либо наше действие само по себе, а усвоение его сознанием, нашим ли или сознанием других людей. Стыдиться можно и своих мыслей и наедине с самим собой. Тургенев отмечает, что невесте Кирсанова Кате сделалось стыдно при мысли, что ее жених будет у ее ног[332].
     Таким образом, не автоматичность родовой жизни, а именно ее недостаточная автоматичность, именно вмешательство в нее нашей воли и сознания вызывает чувство стыда. И если бы люди, по рецепту блаженного Августина, сумели подчинить своей воле родовые процессы, они стали бы лишь бесстыжими, но не невинными.
     И причину того, почему объектом стыда как чувства ненормальности вмешательства сознания является главным образом родовая жизнь, понять не трудно. Тогда как сущностью родовой жизни является деление, сущностью сознания — единство, и, сливаясь с родовой жизнью, сознание искажает свою природу.
     3. Но особенно ярко обнаруживают ложность воззрения блаженного Августина те моральные практические выводы, которые неизбежно из него следуют.
     Блаженный Августин говорит, что в нормальном, райском состоянии родовая жизнь всецело подчинялась нашему практическому разуму, после же грехопадения не совсем подчиняется ему. Но если так, то наш моральный долг — стремиться к восстановлению нашей природы в ее нормальном, первобытном состоянии и добиваться того, чтобы наша родовая жизнь выполняла веления нашей воли.
     Какими же средствами мы располагаем, чтобы подчинить своей воле члены тела, плохо ей повинующиеся? Для этого существует только одно средство — повторные и настойчивые усилия воли, направленные на упражнение данного члена в известном направлении. Это признает и сам блаженный Августин, говоря, что особо полное подчинение тела воле мы замечаем «в мастерах телесных искусств, где для придания слабой малоподвижной природе большей подвижности присоединяется упражнение»[333].
     Отсюда следует, что мы должны как можно более думать о родовой жизни и как можно больше и чаще напрягать свою волю в этом направлении в надежде, что в конце концов добьемся ее подчинения нам. Отсюда следует, что неиспорченный юноша, у которого волнения страсти являются лишь последствием избытка сил организма и совершенно не зависят от его практического разума, находится на низшей ступени родовой морали, тогда как опытный старый развратник, у которого родовая жизнь диктуется его развратной волей и извращенным воображением, чрезвычайно близок к райской невинности.
     Чудовищность таких выводов, неизбежно следующих из учения блаженного Августина, а вместе с тем ложность и самого учения слишком очевидны[334], а между тем это учение имело широкое влияние как на характер других положений в учении о браке самого блаженного Августина, так и вообще в истории западной богословской мысли. Так как допущение нормальности бессознательного характера родовой жизни в корне расходилось со взглядом Августина на похоть, то он вообще отказывается ответить на вопрос, каким путем нужно идти к оздоровлению родовой жизни. Он ставит вопрос не об ее внутреннем оздоровлении, а лишь об ее внешнем оправдании. По его представлению, родовая жизнь неотделима от похоти, и, в сущности, то и другое понятия совпадают друг с другом. Таковой родовая жизнь является и в браке и вне брака. И в браке родовая жизнь, являющаяся выражением похоти, остается греховной, но лишь менее.
     Здесь concupiscentia, похоть, является culpa venialis, простительной виной вследствие того, что благодаря ей достигается хорошая цель («цель оправдывает средства») — потомство. «Из зла похоти, — пишет Августин, — супружеское общение производит некоторое благо — потомство»[335], как будто потомство не может произойти и от блуда, о чем пишет сам же Августин в другом месте[336]. Здесь причина, почему Западная Церковь догматизировала языческое учение о потомстве как главной цели брака.
     Но если похоть — все же зло, то не следует ли стремиться к избавлению от этого зла и отказаться от рождения и в браке? Да, отвечает Августин.
     Для него нормальным браком является «духовный» брак, брак Иосифа и Марии, и он доказывает, что взаимное обещание полного воздержания и есть истинный брак[337].
     «Чем скорее придут к нему супруги, тем лучше»[338], — пишет Августин, забывая совет Апостола (1 Кор. 7, 3—5). Но ведь если все будут руководствоваться такой нормой, род человеческий исчезнет. Так же, как и Л. Толстой[339], Августин не останавливается и перед таким выводом и, забывая свое же учение о предопределенном Богом числе людей, храбро идет навстречу противникам: «Utinam omnes hoc vellent! — восклицает он. — Multo citius civitas Dei comparetur et acceleretur terminus saeculi!»[340] («O, если бы все захотели этого! Тогда намного быстрее устроялся бы Град Божий, и ускорился бы конец века [сего]»).
     Еще менее было примиримо такое учение с учением, что главная цель брака — потомство. Ведь нельзя же примирить два друг друга исключающих положения, что потомство — главная цель брака и что идеальный брак — брак без родового общения и, следовательно, без потомства. Поэтому учение Августина о духовном браке наделало немало хлопот католическим богословам и канонистам. Недаром и сам Августин сомневался в истинности своей теории похоти[341].
     Мысли Августина повторяет и Фома Аквинат. Он выясняет, что copula (брак, узы) всегда соединена «cum quaedam rationis jactura» («с некоей жертвой разумом») и потому (!) брак нуждается в оправдании в виде трех получаемых через него благ, причем в число этих благ он включает кроме потомства нерасторжимость брака и верность супругов[342], как будто верность соучастников в нехорошем деле сколько-нибудь это дело оправдывает.
     А о самом браке Фома пишет: «Брак есть зло прежде всего для души. Ибо ничто так не пагубно для добродетели, как плотское сожитие». Еще дальше шли под влиянием этих идей Августина другие схоластики, Гуго Сент-Виктор говорит, что «любовь к женщине есть пучина смерти; это морская волна, увлекающая нас в пропасть». Бонавентура заявляет, что «брак не узаконяет любовь к жене, он едва ее оправдывает Любовь сама по себе есть гнусная вещь: она есть препятствие для любви к Богу, единственно законной любви»[343].
     И великий почитатель Августина бывший авгус-тинский монах Лютер, строго согласно с Августином, говорит, что фактически брак то же, что и блуд, и, ссылаясь на Пс. 50, 7, считает copula супругов грехом, который прощает только Божие милосердие[344] .
     Но и противники Августина не были в силах правильно решить вопрос о похоти. Пелагий, Юлиан и другие прекрасно опровергали теорию Августина, искусно попадая в самое слабое ее место — ее дуалистические предпосылки. Они выяснили, что теория Августина ошибочна уже потому, что видит греховность в том, что происходит помимо воли, тогда как основное положение христианской морали гласит: «omne peccatum ex voluntate!» («Всякий грех от воли!»). Но они так же, как и Августин, не решались порвать с традициями греческой философской мысли и поставить бессознательное в родовой области выше сознательного. Они обходят вопрос о двойственном характере похоти и так же, как циники в старое время и В. В. Розанов вместе со своими последователями[345] в наше время, оправдывают похоть в целом. По учению Пелагия и Юлиана concupiscentia или libido сама по себе безразлична и невинна как часть творения Божия. Если бы libido было грехом, оно уничтожалось бы крещением. Стыд не доказывает греховности похоти — он не более, как условность и обычай. Libido не есть грех ни вообще, ни в частности, а только в своем излишестве.
     Практический вывод отсюда — отказ от чувства полового стыда, по справедливому замечанию блаженного Августина по поводу бесстыдства «собачьих философов» — циников, опровергается уже самой природой, и «стыд оказывается более сильным, чтобы заставить людей краснеть перед людьми, чем заблуждение, чтобы заставить людей добиваться сходства с собаками»[346].
     Опровержение ошибочных учений о похоти пролагает путь к правильному выяснению ее психологической и моральной природы. Это выяснение сводится к доказательству двух положений. В противоположность пелагианам, многим сектантам и участникам религиозно-философского Общества должно похоть признать явлением сложным, состоящим из инстинктивных и волевых ингредиентов, а в противоположность блаженному Августину должно с моральной точки зрения признать ненормальным именно сознательные, волевые, а не бессознательные, инстинктивные ингредиенты.
     Уже самое наименование похоти — «по-хоть», «concupiscentia», — «Be-gierde», ???-????? указывает на ее сложности. Ее корень «хоть»[347], «???», «gier», «cup» указывает на положительное влечение, само собой поднимающееся из бессознательных глубин нашей природы и охватывающее наше сознание. Например, греческое ????? , означает жизнь, дух, сильное стремление, охватывающее человека, в частности гнев или подъем мужества, чувства храбрости. В новозаветном ????? это слово имеет позднейшее узкое значение гнева, ярости, но в то же время Апостол увещевает родителей не обижать детей своих, чтобы они ?? ???????? (Кол. 3, 21) — не потеряли духа[348]. Точно так же и «хоть», cupiditas сами по себе понятия положительные. Но в похоти к ним присоединяется что-то выражаемое предлогами: «по», «cum», em. Это-то и есть вмешательство нашего практического разума, искажающее природу естественного, нормального стремления.
     К родовой «хоти» самой по себе, к зачатию и рождению христианское учение относится положительно. Как и в питании (1 Кор. 8, 8) и в росте (Мф. 6, 24—27), оно не видит в родовой жизни какой-либо личной заслуги человека, но видит в ней последствие благословения Божия, продолжение творения, к которому человек должен относиться с благоговением. В рождении человека оно видит великую радость (Ин. 16, 21). Оно высоко чтит детей и даже не допускает возможности спасения для тех, которые не будут как дети (Мф. 18, 3). Последовательно и решительно борется оно с усвоенным многими христианскими сектами и не чуждым некоторым церковным писателям уклонением в сторону осуждения пола и рода и твердо отстаивает их достоинство.
     В гнушении родовой жизнью оно видит тяжелый грех осуждения творения Божия, подлежащий максимальному церковному наказанию. И это не только учение отдельных представителей Церкви, но и учение, официально признанное Церковью в ее канонах. «Если кто, — гласит пятьдесят первое апостольское правило, — удаляется от брака и мяса и вина не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что вся добра зело и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил их, и таким образом, хуля, клевещет на создание, или да исправится, или да будет извержен из священного чина и отвержен от Церкви». «Если кто гнушается женою, совокупляющеюся со своим мужем, или порицает ее, да будет проклят», — гласит первое правило Гангрского Собора. В первом правиле святого Афанасия Великого подробно выясняется, что «всякое творение Божие добро и чисто, так как слово Божие не создало ничего вредного и нечистого. Тем более нет ничего нечистого в людях, которые, по Апостолу, суть Христово благоухание (2 Кор. 2, 15). Если человек есть создание рук Божиих, как говорит Писание, то разве может от чистой силы произойти нечто скверное? И если мы — род Божий, как говорится в Деяниях Апостольских, то мы не имеем в себе ничего нечистого». В частности, нет ничего нечистого в родовом общении. Брак честен и ложе непорочно (Евр. 13, 4), — говорит Апостол Павел. Поэтому, заключает святой отец, «блажен, кто несет иго брака с юности своей и пользуется природой для рождения детей».
     Но ведь родовое стремление настолько сильно, что оно целиком захватывает человека и даже затемняет его сознание.
     Мы уже видели, что Библия связывает родовую жизнь со сном. И Вейнингер прав, говоря, что в идеальном случае эта жизнь временно совсем лишает сознания родителей, чтобы дать жизнь ребенку. Но это потемнение и даже лишение сознания, которое представляется злом греческим философам Августину и Вейнингеру, вовсе не является таковым с точки зрения христианского миросозерцания. Если блаженный Августин утверждает, что в раю «сон не клонил людей против воли»[349], то для этого утверждения в библейском тексте нет ни малейшего основания. Во временном потемнении и даже потере сознания, насколько оно является следствием физиологических процессов, Библия не видит ничего предосудительного, и наоборот, такая периодическая потеря сознания даже входит в план мироздания, поскольку смена дня и ночи, сна и бодрствования (Быт. 1, 14) есть дело творчества, являясь как бы напоминанием о создании мира из ничего и о той тьме, которая была над бездной (Быт. 1, 2). Как говорит поэт:
     Вечно вкруг текут созвездья,
     Вечно светом мрак сменен,
     Нарушенье и возмездье.
     Есть движения закон...
     И тьму пусть терпит Божья воля,
     Явлений двойственность храня[350].
     Бог Сам при творении Евы лишил сознания Адама, и он уснул (Быт. 2, 21). То же самое Бог сделал с Авраамом (Быт. 15, 12), с Саулом и его спутниками (1 Цар. 26, 12).
     Во сне, когда грешная воля человека не проявляется, открывается Бог людям (Иов 4, 13—16). Пока тело Христа не было прославлено, Он спал, и не добровольно, а от утомления[351]. Только по воскресении ночи... не будет (Откр. 21, 25; 22, 5); но тогда не будет и самого времени (Откр. 10, 6) и вообще, как мы видели, тогда жизнь человека будет иметь совершенно другой характер по сравнению не только с жизнью по грехопадении, но и с жизнью райской.
     Безусловно, положительно относясь к рождению как к физиологическому процессу, Библия столь же безусловно отрицательно относится ко всякому вмешательству нашей воли и сознания, нашего практического разума в родовую жизнь.
     Сам Иисус Христос указывает, что все физиологические процессы в нас, наше «чрево» не оскверняют человека, а оскверняет его только то, что исходит из его сердца как символа сознательной психической деятельности, где вершатся злые помыслы и преступные волевые акты (Мф. 15, 17—20). В частности, греховность прелюбодеяния заключается в похотливом взгляде на женщину (Мф. 5, 28). И Апостол Павел, ссылаясь на Христа, доказывает, что в самой природе нет ничего в себе самом нечистого (Рим. 14, 14), что все чисто (Рим. 14, 20), и категорически заявляет, что нечистыми могут быть только человеческий ум и человеческая совесть (? ?????????? — сознание, Тит. 1, 15). Поэтому-то источником всех половых извращений в язычестве, по апостолу, были «превратный ум» людей, оторвавшийся от идеи Бога (Рим. 1, 28), и несмысленное их сердце (Рим. 1, 21), которые и создавали нечистоту в человеке, так что не тело сквернит человека, а, наоборот, сам человек сквернит свое тело (Рим. 1, 24). И в деле питания нет нечистой пищи (ср.: Деян. 10, 15), а нечистой пищу делает волевой акт самого человека, когда он вкушает пищу, сам считая ее нечистой, и таким образом осуждает себя в том, что избирает (Рим. 14, 22—23), или когда ее считает нечистой другой христианин, а вкушающий ее подает повод к соблазну и таким образом нарушает братскую любовь (Рим. 14, 15, 21).
     Поэтому Апостол там же, где говорит, что вся нравственная жизнь христианина должна быть во свете (Еф. 5, 13—14), запрещает даже именовать блуд и всякую нечистоту (Еф. 5, 3), о которых стыдно и говорить (Еф. 5, 12).
     Вселенские соборы более чем на тысячу лет опередили современные общества борьбы с порнографией. «Телесные чувства, — гласит, например, сотое правило Трулльского Собора, — удобно вносят впечатления свои на душу. Посему изображения на досках или на ином чем представляемыя, растлева-ющия ум и производящия воспламенения нечистых удовольствий, не позволяем отныне каким бы то ни было способом начертавати. Аще же кто сие творити начнет, да будет отлучен».
     Климент Римский, толкуя ??????? (неписанное изречение Христа, что «Царствие Его приидет тогда, когда мужское вместе с женским будет не мужское и не женское», говорит, что это будет тогда, когда брат (то есть христианин), видя сестру (другую христианку), не помыслит о ней ничего женского (???????) и сестра, видя брата, не помыслит о нем мужского (?????????)[352]. Афинагор гарантию от ненор-мальностей родовой жизни у христиан видит в том, что у них «Бог и ночью и днем присущ их мыслям» и таким образом не оставляет места для чего-либо нечистого[353]. Святой Афанасий Великий в упомянутом правиле источником всякой нечистоты считает «нечистые и скверные мысли», ссылаясь в подтверждение на приведенные слова Христа и апостольские и на псалмы (Пс. 50, И). «Нечистота заключается не в телах сочетающихся, — формулирует церковное воззрение Златоуст, — но в позволении и в помыслах»[354].
     К этому выводу приходит и современная наука. Она учит, что всякое вмешательство нашей центральной нервной системы в родовую жизнь есть извращение, которое в конце концов ведет к вырождению. «Наиболее нормальное рождение — это то, при котором совершенно не думают о рождении»[355], — пишет один немецкий ученый. К сожалению, эту истину часто забывает новая наука — «евгеника».
     Поэтому-то именно почитание девства, девственное настроение духа и служит залогом плодородия и здоровья потомства, хотя это и кажется парадоксом. «Где мало дев, - пишет святой Амвросий Медиоланский, — там меньше и людей, а где стремление к целомудрию сильнее, там и людей бывает сравнительно больше»[356].
     Здесь мы находим новый довод в пользу идеалистической теории. Нельзя говорить о рождении как моральной цели брака, которую свободно ставит себе человек, а можно говорить о нем лишь как о цели онтологической, соединенной с браком в силу независимого от воли человеческого инстинкта, присущего его природе. Строго говоря, дети — не цель брака, а приложение к браку (????????????), как пишет Василий Великий[357], возможное, но не необходимое его последствие.
     Таким образом, идеалистическая теория, как широкая и истинная теория, не отрицает и теории реалистической, а лишь вводит ее в надлежащие границы и дает ей правильный смысл.

Глава 6. НЕЧИСТОТА РОДОВОЙ ЖИЗНИ

     • Ветхозаветное учение и его истолкование в христианстве
     • Две теории в христианской письменности: отрицание нечистоты родовой жизни в древнейшее время и ее признание в более поздних памятниках морального, канонического и литургического характера
     • Духовная нечистота как единственный источник физиологической
     • Односторонность индивидуалистической точки зрения и значение наследственности
     Из предшествующей главы мы видели, что христианство безусловно положительно относится к физиологической стороне родовой жизни. Но в то же время общеизвестны многочисленные и довольно сложные предписания Ветхого Завета о нечистоте родовых физиологических процессов, наряду с предписаниями о нечистоте известных видов пищи, тел умерших и некоторых болезней (например, Исх. 10, 10—15; Лев. 11, 24—38 и мн. др.). А если взять канонические и литургические предписания Православной Церкви, то и здесь мы найдем целый ряд предписаний, по-видимому, исходящих из идеи субстанциальной нечистоты родовой жизни, по ее физиологической стороне. Ввиду этого возникает сомнение, правильно ли выяснено в 5 главе нашего исследования христианское воззрение на физиологию родовой жизни, и, чтобы устранить это сомнение, мы в этой, 6 главе прежде всего попытаемся выяснить, как смотрела древняя христианская Церковь на ветхозаветное предписание о нечистоте родовой жизни, а затем попробуем раскрыть и истинные мотивы аналогичных предписаний Православной Церкви.
     В древней христианской письменности мы встречаем различные объяснения происхождения ветхозаветных предписаний о нечистоте брачной жизни. Довольно часто древние христианские писатели объясняют эти предписания моральными или прообразовательными целями. Такое объяснение находим, например, в толкованиях канонов Феодора Вальсамона и у повторяющего Вальсамона Властаря в его Афинской Синтагме.
     «Хотя законом Моисея, - пишет Властарь, — семяточивые признаваемы были за нечистых, но он образно чрез телесные страсти показывал душевные недуги и чрез невольные (грехи) преследовал вольные, ибо если естественное считается нечистым, то тем более сознательная похоть; ибо закон сени телесными предметами предобучал иудеев, как детей, чтобы сделать их способными к восприятию духовных и более совершенных заповедей»[358]. И еще много ранее Климент Александрийский высказывает мысль, что Ветхий Завет требует омовения после известных процессов не потому, что гнушается ими, а предвозвещая другое омовение — в крещении[359].
     С другой стороны, часто встречается объяснение таких предписаний мотивами гигиенического характера[360]. Так, уже Дидаскалия и Постановления Апостольские полагают, что Ветхий Завет объявляет женщин в известном периоде нечистыми, чтобы помешать их общению с мужчинами, так как зачинаемое в это время потомство бывает болезненно[361].
     Это объяснение Дидаскалии впоследствии повторяют на Востоке Феодорит Киррский, Исидор, Диодор и Пидалион[362]. Такие объяснения представляются или слишком искусственными, или недостаточными для многих частностей ветхозаветного законодательства. Быть может, более правильным было бы поставить в связь эти предписания с отношением Ветхого Завета к смерти. Видя в смерти главное наказание за грех (Быт. 3, 19), Библия, в противоположность Древнему Египту, видит нечистоту и осквернение во всяком мертвом теле, даже животного (Лев. 11, 24—25), а труп человека является наибольшей нечистотой, требующей самого продолжительного срока для очищения[363]. И выделения организмов, назначенные природой для поддержания жизни организмов или для образования новых организмов, — кровь, семя, сами по себе не нечисты. Кровь иногда даже служит для очищения, и семя может быть «семенем благословенным от Господа»[364]. Но как только они уклоняются от своего назначения, они рассматриваются как что-то мертвое, а потому и нечистое. Как кровь, так и семя, пролитое на землю, сквернит ее (Чис. 35, 33; Быт. 38, 9—10). И как нечисто не только тело, но нечист и всякий, кто прикоснется к нему (Лев. 21, 1), так нечист не только мужчина, имеющий истечение семени и кровоточивая женщина, но всякий, кто, хотя бы случайно, прикоснулся к ним.
     Возможно, что здесь имела значение и общая номистическая психика ветхозаветного еврейства[365], а отчасти и гигиенические мотивы, но, во всяком случае, значение второстепенное. Однако в данном случае для нас важно не происхождение ветхозаветных предписаний о нечистоте родовой жизни, а лишь установление двух положений: во-первых, что Ветхий Завет не ставит этой нечистоты в зависимость от личной греховности, а во-вторых, что древнехристианская письменность, объясняя ветхозаветные предписания, чужда мысли о возможности какой-либо субстанциальной нечистоты.
     Христианство в связи со своим учением о победе над смертью и отказом от ветхозаветного номизма отвергает и ветхозаветное учение о нечистоте. Христос объявляет все эти предписания человеческими, нарушая их Сам и дозволяя это делать Своим Апостолам (Мф. 15, 1-20; Мк. 7, 2-5; Лк. 11, 38-41; Ин. 3, 25 и др.). Апостол Павел, ссылаясь на Христа, категорически отрицает самую возможность существования субстанциональной объективной нечистоты. Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого, — пишет он Римлянам (14, 14; ср.: Деян. 10, 14—15). Источник учения о нечистоте чисто человеческий, субъективный — человеческое мнение, воображение, которое, однако, не безразлично и с ним нужно считаться: «только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто» (Там же).
     Поэтому Апостолы, с одной стороны, принимая во внимание распространенность предрассудка о нечистоте и опасаясь соблазна (Рим. 14, 20), иногда и сами выполняют некоторые предписания об очищении (Деян. 21, 24—26), а с другой — принимают меры к искоренению этого предрассудка, как в виде увещаний в своих посланиях (Рим. 14, 14—20; 1 Кор. 6, 13; Кол. 2, 20—22 и др.), так даже и в форме соборного постановления (Деян. 15, 29; ср.: 21, 25).
     Однако, отрицая нечистоту вообще, Новый Завет не касается более частного вопроса о нечистоте родовых процессов, так что вопрос этот решается уже памятниками послеапостольского времени и решается в форме вывода от общего к частному: если по христианскому учению вообще нет никакой физиологической нечистоты, то нет нечистоты и в родовой жизни.
     Так, Дидаскалия и Апостольские постановления учат, что супруги и после родового общения могут без всякого омовения приступать к причащению, тогда как блудник не может очиститься, хотя бы он вылил на себя море воды, и что женщина в известном состоянии не лишена Духа Божия и может прикасаться к священным книгам и молиться[366].
     Особенно подробно защищает эту точку зрения святой Афанасий Великий в своем первом правиле:
     «Скажи мне, — пишет (ок. 356 г.) святой отец в своем послании, принятом Трулльским Собором (правило 2) в канонический кодекс Православной Церкви, — что имеет греховного или нечистого какое-либо естественное извержение, как, например, как если бы кто хотел поставить в вину исхождение мокроты из ноздрей и плюновение из уст? Аще по Божественному Писанию веруем, яко человек есть дело рук Божиих, то как можно от чистыя силы произойти оскверненное? Аще род Божий есмы, по Божественному Писанию Апостольских Деяний, то не имеем в себе ничего нечистого»[367]. О негреховности «экризиса» пишет и блаженный Августин[368]. С таким взглядом сообразовалась и церковная практика. Женщина в древности имела такой же свободный вход в алтарь, как и мужчина[369].
     Но лишь только ослабла опасность от еврейского номизма, Церковь усваивает более строгий взгляд на эти процессы, но, в отличие от Ветхого Завета, она ставит сначала вопрос на почву лишь личной морали. Она считает осквернением не эти процессы сами по себе, а лишь постольку, поскольку в них участвует и их извращает психический фактор. И предпосылки для такого морального осуждения находятся уже в самой Библии и у самих противников такого осуждения. Уже книга Бытия болезненность родовой жизни женщины ставит в зависимость от ее греха. Климент Александрийский видит ненормальность родовой жизни первых людей в том, что они «склонились к ней скорее, чем надлежало, не дождавшись воли Божией»[370]. Вмешательство в родовую жизнь психического фактора, по его мысли, не только служит выражением отдаления от Бога, но и нарушает установленную Богом гармонию этой жизни. При райском нормальном порядке деление плоти первого человека могло бы быть только тогда, когда организм вполне созреет для этого, когда в нем есть преизбыток жизненных сил. Но вмешательство практического разума ускоряет его, вследствие чего родовые процессы происходят и тогда, когда избытка сил в организме нет. Отсюда ослабление организма родителей и слабость потомства, отсюда и болезни деторождения. Именно этим объясняет Климент и отсутствие правильной периодичности родовой жизни у человека, наблюдаемой у животных[371]. Таким образом, хотя сами по себе физиологические родовые процессы человека и не греховны, но их ненормальности служат последствием и показателем человеческой греховности. Точно так же и святой Афанасий в том же самом первом правиле, где указывает на моральное безразличие «экризиса», признает, что мысли наши могут быть «нечисты и скверны», и упускает из виду вопрос о возможной причинной зависимости между такими мыслями и «экризисом», быть может, на всех людей смотря с точки зрения своей святости. Вопрос о такой зависимости ставит позднейшая каноническая литература.
     Уже один из предшественников святого Афанасия, святитель Дионисий Великий, епископ Александрийский († 264), в своем ответном послании к епископу Ливии Василиду (ок. 260 г.), составившем четыре древнейших отеческих канона, решает этот вопрос несколько иначе, чем он решался до сих пор. Из его послания ясно, что в его время не было церковного закона, запрещающего «нечистым» людям приходить в церковь и причащаться, и сам святой отец не считает себя вправе издать какое-либо правило, а предоставляет это совести каждого (правило 2, 3 и 4). Но лично он решительно против такого дозволения. Он ссылается на пример кровоточивой жены, прикоснувшейся лишь к краю одежды Спасителя[372], на слова Апостола Павла (1 Кор. 7, 6), советующего, но не повелевающего (ст. 6) супругам уклоняться друг от друга для молитвы, и высказывает уверенность, что душевная и телесная нечистота явится препятствием (???????????) для всякого входить во святая и во святая святых, то есть в храм и алтарь[373]. И уже Лаодикийский Собор (ок. 364 г.), запрещая мирянам входить в алтарь (правило 19), в особом правиле (44) запрещает это женщинам, делая это, по объяснению Зонары, ввиду особенностей женской природы[374]. Гораздо далее своих предшественников по кафедре идет ученик Афанасия Великого Тимофей Александрийский († 385). В своих ответах некоторым епископам и клирикам он считает известные физиологические явления у мужчин и женщин безусловным препятствием для причащения и крещения (Правила 5, 6, 7, 12, 13). Однако тот факт, что епископы обращались к нему с такими вопросами, показывает, что церковного закона об этом до него не существовало, а двенадцатое правило показывает, что александрийский епископ стоит в этом отношении не на обрядовой, еврейской, а на новой, чисто моральной почве, считая эти состояния нечистыми не сами по себе, а как показатели душевной нечистоты. Именно на вопрос, является ли нечистое сновидение препятствием к причащению, он отвечает, что является только тогда, когда у известного лица была похоть женщины (???????? ????????), а в противном случае на это нужно смотреть как на искушение от дьявола, желающего помешать причащению. И Вальсамон в толковании на это правило объясняет, что истечение семени только тогда является препятствием к причащению, когда оно явилось следствием помысла (????????), участия ума (????) в похоти и добровольного ей сочувствия (????????? ??? ?????????????), откуда и возникло нечистое представление (????????)[375].
     Еще ярче исключительное греховное значение психического фактора в родовой жизни выступает в покаянном Номоканоне Иоанна Постника († 596).
     Он считает осквернение во сне по страсти грехом и наказывает его однодневным отлучением, соединенным с обязательными благочестивыми упражнениями[376]. Но если такое осквернение произойдет в бодрственном состоянии, то наказание налагается в семь раз более продолжительное[377].
     Отсюда ясно, что именно участие нашей воли и сознания в родовой жизни считается грехом. Это expressis verbis (без околичностей) признает и сам Постник, говоря непосредственно перед этим, что причина и основание для епитимий есть соучастие в страсти нашего разума[378].
     В дальнейшей канонической литературе мы не находим чего-либо существенно нового в этом отношении, и позднейшие канонисты лишь развивали идеи, высказанные в IV—VI веках.
     Номоканон четырнадцати титулов[379] лишь ссылается на старые правила. Никифор Исповедник († 818) своим пятнадцатым правилом дозволяет монахиням входить в алтарь[380]. Хартофилакс Петр (XI в.), решая вопрос о ночном осквернении священника и мирянина, говорит, что первый может служить литургию, а второй причащаться, если это было по искушению от дьявола, а если виноваты они сами вследствие многоядения и пьянства, то не могут[381]. Позднее, в XII и XIII веках, является новое течение в пользу большей строгости. Пятнадцатому правилу Никифора Исповедника придан был противоположный смысл, с каковым оно и читается в славянской Кормчей[382]. Явилось сомнение, можно ли входить в алтарь и монахам[383]. Явилось воззрение, что ночное осквернение делает человека нечистым и препятствует ему участвовать в богослужении само по себе, безотносительно к причине, от которой оно произошло.
     Эти крайности вызвали реакцию. Знаменитый православный канонист Иоанн Зонара пишет обширное рассуждение в опровержение такого мнения[384]. Он напоминает, что не нужно быть слишком строгим, даже строже самих канонов, ибо старое правило гласит: «ничего слишком» (????? ????). Ссылаясь на Екклезиаста (3, 14), по которому к тому, что делает Бог, ничего нельзя прибавить, ни от него убавить, и на слова Апостола Павла, что и ангел не может изменить благовествования (Гал. 1, 8), он говорит, что нельзя изменять священных канонов, и затем, подробно изложив относящиеся к вопросу каноны святого Дионисия, святых Афанасия и Тимофея Александрийских, делает вывод, что они вовсе не считают греховным истечение семени «автоматическое», как явление вполне естественное, а считают греховным лишь соучастие (????????????) в этом нашей воли, через помышление и воображение (?????????), вызывающей это явление. Само же по себе истечение может быть и от болезни, например, от болезни почек, от каменной болезни, когда никто не считает его грехом. Правда, Василий Великий в сочинении о подвижничестве пишет, что приступать в нечистоте к Святым Тайнам — это такое дело, страшный суд за которое мы знаем и из Ветхого Завета, а если здесь большая Святыня, то здесь необходим и еще больший страх, чему нас учит Апостол, говоря: ядый бо и пияй недостойне, суд себе яст и пиет (1 Кор. И. 29), но Василий Великий под нечистотой разумеет не извержение семени, а скверное пожелание. Наша плоть не есть зло и не причина зла, как думают некоторые. А если так, то и семя, как избыток (лергстоца) этой плоти, не есть нечто нечистое. Думающие иначе приближаются к древним еретикам иудействующим, забывая о словах Апостола, что брак честен и ложе непорочно (Евр. 13, 4), а также и к новым еретикам богомилам, которые следуют манихеям, считающим семя и рождение источником всякой нечистоты. Впрочем, может быть случай, когда человек не допускал нечистого помышления и не склонялся к нему волей, и все же является виновным и заслуживающим епитимий. Это когда он слишком много ел и пил и отягощенный желудок вызвал истечение семени. Эти же мысли Зонара вкратце излагает и в своих толкованиях отеческих правил[385].
     Вальсамон обычно лишь повторяет, что сказал Зонара, а в своем десятом ответе Марку[386] решает вопрос о возможности священнослужителю совершать службу в случае осквернения. Он рекомендует применять к священнослужителям правила Дионисия, Афанасия и Тимофея, и не служить в день осквернения, если только богослужение не является настоятельно необходимым.
     Ничего нового не дает ни Властарь, ни Арменопул. Властарь (ок. 1335 г.), излагая отеческие правила, смешивает их с толкованиями Зонары и Вальсамона и приписывает отцам мысли, принадлежащие толковникам[387]. То же делает и Арменопул (ок. 1345 г), в схолии, к которой делается выдержка и из Номоканона Иоанна Постника[388]. Из позднейших канонических памятников особое внимание уделяет этим вопросам Пидалион (1800 г.) и решает их в направлении большей строгости. В примечаниях к толкованиям на правила Дионисия, Афанасия, Тимофея и Иоанна Постника составители Пидалиона указывают, что извержение семени бывает и от многих причин, от излишества в пище и питье, от слишком продолжительного сна, от безделья, лености и изнеженности тела, от гордости и осуждения, от болтовни, от телесной слабости, от развратной жизни, от переутомления, от холодного питья, а часто оно происходит и от одного страха, чтобы его не было, о чем говорят Симеон Новый Богослов, Анастасий Синаит в восьмом ответе и Добротолюбие (с. 906). Оно бывает или в связи с похотью и представлением, или без них, но и в том и в другом случае оно есть осквернение, только в первом случае оно оскверняет и душу и тело, а во втором — одно тело. Правда, двенадцатое правило Тимофея Александрийского говорит, что когда осквернение является от похоти, причащаться нельзя, а когда оно является последствием искушения от дьявола — можно, но различить то и другое затруднительно, и потому Пидалион дважды рекомендует воздерживаться от причащения после всякого осквернения[389].
     Вопреки Зонаре, составители Пидалиона утверждают, что Василий Великий запрещает причащаться при всяком осквернении души и тела[390]. Потерю семени Пидалион считает страшным злом и указывает двенадцать гибельных для организма следствий из этого. «Семя есть сила и драгоценнейшая влага тела, настолько необходимая для жизни и благосостояния тела, что, по мнению всех врачей, одна драхма семени стоит сорока драхм крови»[391]. Подробно говорит Пидалион и о периодической нечистоте женщины. Он приводит ветхозаветные постановления (Лев. 15, 19, 25), слова Златоуста, что «это поистине не есть ни грех, ни нечистота», так как, по словам Феодо-рита Киррского, Феодора и Диодора, все, что происходит по природе, не есть нечисто, а нечисто лишь злое настроение, что признают и Апостольские Постановления (книга 6, глава 27), а затем решает вопрос, почему же теперь такое состояние женщины считается нечистым, и указывает, что и Апостольские Постановления не противны канонам, так как они говорят лишь, что женщины в таком состоянии не лишены Святого Духа и могут молиться, но не говорят, что они могут приходить в церковь и причащаться[392].
     Если мы от памятников канонических обратимся к памятникам литургическим, то увидим, что и они более благоприятствуют ригористическому взгляду на родовую жизнь, чем более свободному. В Великом Требнике мы найдем целый ряд молитв об избавлении от скверны, связанной с родовыми явлениями.
     Таковы «Молитвы жены в первый день рождения отрочате ея», «Молитва во еже назнаменовати отроча в осьмый день»[393], «Молитва жене родильнице по четиредесетех днех»[394], «Молитва жене, егда извергнет отроча»[395], «Молитва о искушающемся во сне»[396], «Молитва на студные помыслы»[397], «Последование о священнице во сне искусившемся»[398] и др. «Сквернави вси есмы пред Тобою Господи» — постоянно повторяемое здесь положение[399].
     Как бы возвращаясь к ветхозаветному номизму, молитвы считают нечистыми не только саму родильницу, но и прикоснувшихся к ней[400], сама она до сорока дней и не допускается до причащения[401]. Находим мы здесь целый ряд молитв от осквернения животными, считавшимися нечистыми в Ветхом Завете, воды, вина, елея, сосуда пшеницы и самого человека, евшего скверное животное[402].
     Но вместе с тем здесь ясно выступают и моральные мотивы в оценке известных состояний мужчины и женщины. Прежде всего эти молитвы говорят о «вольных и невольных прегрешениях» как основной причине болезненных состояний тела[403].
     В молитвах на освящение предметов, оскверненных нечистыми животными, указывается, что молитвы нужны для изгнания «сумнения от мысли»[404].
     Причинами же ночных осквернений прежде всего считаются «мгла нечистых мечтаний»[405], «помышления нелепыя», «воспоминания неполезныя»[406], «волны суетных помышлений»[407], которые называются «разбойниками»[408], «диавольския мечтания», «запятие умом», «страстныя помышления»[409] и т. д. Еще ярче моральная точка зрения выступает в практическом предписании Требника не причащаться и не священнодействовать только тогда, когда осквернение произойдет по собственной вине известного лица — «от многаго пития», если же «есть мечтание от демонскаго искушения», тогда оно не служит препятствием ни к причащению, ни к священнодействию[410], с чем, впрочем, несогласно напечатанное в том же Требнике[411] правило 161, вообще запрещающее «искусившемуся во сне священнику» литурги-сати в тот день «кроме великия нужды, аще и вельми безстрастен бысть».
     Мы изложили вкратце историю вопроса в православных канонических и литургических памятниках. Несомненно, в его решении было немало колебаний, но при всех этих колебаниях твердо стояла основная мысль, что в родовой жизни греховно и гибельно лишь участие сознательного психического фактора, тогда как сама по себе она есть творчество Божие. По-видимому, с таким положением не согласны были те церковные писатели, которые, придерживаясь большей строгости, считали осквернением родовые функции и тогда, когда они стояли вне причинной зависимости от вмешательства нашего практического разума. Но это только по-видимому.
     Прежде всего это вмешательство иногда сказывается не прямо, а косвенно. Например, Зонара считает греховным «экризис» и тогда, когда он произошел не от нечистого представления, а от объедения и пьянства. Но ведь и объедение и пьянство не есть что-то безразличное в нравственном отношении. Они также являются последствием уклонения нашей воли от нравственной нормы, и, таким образом, и здесь косвенно «экризис» вызывается ею. Точно так же Симеон Солунский и Пидалион указывают, что экризис часто вызывается самым страхом его. Здесь мы имеем случай действия установленного новой психологией «закона обратного действия сознательного запрещения» («loi de 1'efFort converti», «закон обратного действия»), вследствие противодействия нашего подсознания[412]. По-видимому, в данном случае экризис вовсе нельзя считать последствием нашей воли, так как он происходит против нее. Однако этот верно подмеченный факт объясняется лишь механизмом нашего воздействия на родовую жизнь, о котором мы говорили ранее. Воля воздействует на нее не прямо, а через представление, и это представление, часто возобновляемое под влиянием боязни наяву, производит свое действие во время сна. Но явилось-то это представление когда-то добровольно, и потому воля и здесь оказывается причиной «экризиса». А главное, нельзя решать вопросы, касающиеся родовой жизни, не выходя из рамок жизни индивидуума. Святой Афанасий Великий приравнивает родовые выделения к выделениям из уст, ноздрей и т. д. Но между теми и другими есть существенная разница, которую нельзя упускать из вида. Тогда как выделения из уст, ноздрей и т. д. нужны для жизни индивидуума, выделения родового характера совершенно не нужны для него, а нужны лишь для рода. Это прекрасно выясняет Немезий в своем главном труде: «О природе человека». Все функции человеческого организма он делит на три вида: естественные и необходимые, естественные, но не необходимые и, наконец, — не естественные и не необходимые. К первым он относит функции питания, ко вторым — родовые процессы и к третьим — объедение и разврат[413].
     Таким образом, родовые процессы вовсе не необходимы для индивидуума, а нужны лишь для продолжения рода. Поэтому-то при обсуждении вопросов, касающихся родовых процессов, нельзя ограничиваться рамками индивидуальной жизни, как это делали пелагиане, а нужно взять человечество как одно целое и рассматривать вопрос о греховности родовой жизни в связи с учением о наследственном первородном грехе. Крещение избавляет нас от первородного греха, но не от его последствий. Наследственная склонность к греху остается и в христианах. В частности, такая наследственность проявляется и в ненормальной родовой жизни, как у мужчины, так и у женщины, причем виновным является не данное лицо, а его предки. «Отцы ели виноград, — говорит Библия, — а у детей на зубах оскомина».
     И часто вина падает не на ближайших лишь предков, а и на отдаленных: Сын блудницы не может войти в общество Господне, и десятое поколение их не может войти в общество Господне (Втор. 23, 2). Наоборот, как Библия, так и древнехристианская литература, например Жития Святых, постоянно указывают, что святые дети родятся от благочестивых, отличающихся воздержанием родителей. Кесарии указывает, что Иеремия был освящен еще во чреве и Иоанн взыграл до рождения во чреве[414].
     В частности, мы видели, что как Ветхий Завет, так и более поздняя христианская литература считают «экризис» у мужчин осквернением. И некоторые представители современной медицины полагают, что он всегда является аномалией[415]. Но если у отдельного человека эта аномалия может не зависеть от его греховной воли, а лишь служит выражением его наследственной слабости, то отсюда вовсе не следует, что она вообще не связана с греховной волей, так как эта слабость является последствием греховности его предков и потому отношение к этой аномалии более поздней христианской письменности можно признать вполне оправданным, а не пережитком ветхозаветного но-мизма, тогда как тот вывод, который сделала древнехристианская литература из новозаветного отрицания нечистоты вообще к отрицанию нечистоты и родовых процессов, является слишком поспешным, тем более, что и в самом Новом Завете упоминается иногда о нечистоте родовой жизни (Рим. 1, 24). Нечистота родовой жизни есть нечистота sui generis (особого происхождения), имеющая свои моральные источники, и потому отвержение ветхозаветного учения о субстанциальной нечистоте еще не влечет за собой отвержения и нечистоты морального происхождения.
     Точно так же уже Библия указывает на моральное происхождение ненормальностей в родовой жизни женщины. Франц Делич, анализируя еврейский текст книги Бытия, находит, что под болезнями рождения разумеются не только родовые боли, но и вообще болезненность родовой сферы женщины[416] . И эту болезненность Библия ставит в зависимость от похоти жены: «К мужу твоему влечение (греч. ???????? — похоть) твое», — говорит Господь (Быт. 3, 16) согрешившей Еве. А мы уже видели, что греховным в похоти является участие сознательно-волевого фактора.
     Наоборот, безболезненность безгрешной родовой жизни женщины является церковным догматом. «В состоянии невинности рождение было бы без болей. Не было бы ни стонов рождающей, ни смерти, если бы не было греха»[417], — говорит блаженный Августин и, как на фактическое оправдание этого положения, ссылается на рождение Христа: «Мария родила без скорби, так как зачала без скверны[418], Она родила как Дева, ибо зачала как Дева»[419], «Мария родила без скорби, так как зачала без похоти»[420], — пишет и святой Иоанн Дамаскин. Те же мысли мы находим у Амвросия Медиоланского[421], блаженного Иеронима[422], Феофилакта Болгарского[423] и у других церковных писателей.
     Но если все уклонения родовой жизни имеют один источник — уклонение нашей воли, то и средством для исправления родовой жизни должно служить исправление нашей воли. Всякий человек становится причастным этим уклонениям в большей или меньшей степени уже в силу наследственности, но нужно, чтобы он, считаясь с таким предрасположением своего организма, не только не пошел далее в этом направлении, но и, по возможности, избавился от этого тяжелого наследства, чем бы способствовал не только личному оздоровлению в родовом отношении, но и оздоровлению своего потомства, а в конце концов и всего человечества. О том, как достигнуть этого, говорит целая система предписаний аскетического характера (неизбежного ввиду наследственной ненормальности родовой жизни), которую мы находили в древней христианской письменности.
     Хотя, как мы видели, размножение и не есть главная цель брака, однако цель эта, как второстепенная, координирована с главной — достижением вышеличного единства и полноты бытия и потому присуща браку. Бог дал благословение на размножение мужской и женской природе человека вместе, и потому благословенными процессы размножения могут быть только тогда, когда они происходят в связи с единением мужа и жены в браке. Апостол Павел говорит, что брак у всех да будет честен, и ложе непорочно, блудников же и прелюбодеев судит Бог (Евр. 13, 4), и, когда родовая жизнь происходит вне связи с единением мужа и жены в браке, она является неблагословенной, не входящей в божественный план мироздания, является последствием уклонения от этого плана, последствием греха.
     Но родовая жизнь может быть греховной и в браке. Как мы видели, родовые процессы, хотя и естественны, но не необходимы для индивидуума, а необходимы лишь для продолжения рода. Но если так, то даже и в браке она не может быть признана естественной, когда не имеет целью продолжение рода. И эта мысль очень часто, резко и настойчиво высказывается в древней христианской письменности.
     Христианский апологет второго века (ок. 177 г.) Афинагор пишет о родовой жизни древних христиан: «Каждый из нас женщину, взятую по вашим законам, считает женой до зачатия ребенка. Ибо как земледелец, бросив в землю семена, не кидает иных, так и у нас мерой пожелания является деторождение»[424]. И вообще родовое общение с беременной строго воспрещается в древней христианской письменности. Такое запрещение мы находим, например, в Апостольских Постановлениях[425], у Оригена[426], Климента Александрийского[427], Лактанция[428], Амвросия Медиоланского[429], блаженного Августина[430], блаженного Иеронима[431], Григория Великого[432], Ионы, епископа Орлеанского[433] и др.
     Наконец и в этих границах родовое стремление в христианском браке подлежит очищению, и Климент Александрийский требует, чтобы и женящийся для деторождения избавился от похоти к собственной жене, так чтобы дети были детьми «хоти» (?????????), а не похоти (?????????)[434], то есть естественного подсознательного стремления нашей природы, не осложненного сознательно-волевыми ингредиентами.
     Однако не будем входить в более подробное рассмотрение этого вопроса, так как это значило бы конструировать христианскую этику родовой жизни и выйти за пределы «христианской философии брака», которая должна дать лишь общие основания для таковой этики. Поэтому, ограничившись изложением таковых оснований, мы в следующей главе, седьмой, перейдем к рассмотрению вопроса об отношении семьи как малой Церкви к Церкви Христовой и, в частности, к довольно сложному вопросу о церковном освящении заключения брака.

 

 

Глава 7. ЦЕРКОВНОЕ ОСВЯЩЕНИЕ БРАКА

     • Разнообразие современного законодательства о форме брака
     • Свобода выбора формы брака в римском праве и древнем христианстве
     • Государственный абсолютизм как источник обязательных форм брака
     • Восстановление свободы выбора формы брака с христианской точки зрения
     Удивительное разнообразие существует в христианском мире в решении вопроса о форме брака. Для примера возьмем четыре славянских государства — советскую Россию, Болгарию, Чехию и Югославию. В России церковная форма брака не имеет никакого значения для государства, а признается только гражданский брак[435]. Обязательный гражданский брак существует в большинстве культурных стран: во Франции, Голландии, Бельгии, Германии, Швейцарии, Венгрии, Португалии, Чили, Мексике, Бразилии, Аргентине, Боливии и Венесуэле.
     С другой стороны, в Болгарии только церковная форма брака имеет юридическое значение. Существует также обязательный церковный брак в Польше, Австрии, Дании, Финляндии, Норвегии и Перу.
     В Чехии гражданская и церковная формы брака имеют одинаковое значение для государства, так что выбор той или другой формы зависит исключительно от брачующихся. Говоря юридическим языком, в Чехии существует факультативная форма брака. Существует она также в Соединенных Штатах Америки, в Англии, в Швеции, в Литве, а в последнее время и в Италии.
     В Югославии в разных областях государства существуют и разные законы о форме брака, так что вопрос о действительности брака решается в зависимости от географической широты и долготы. Так, на территории бывшего королевства Сербии, Черногории, Хорватии и Славонии, Боснии и Герцеговины церковная форма брака обязательна; в Воеводине обязательна гражданская форма брака, а в Далмации и Славонии - для одних граждан (членов признанных государством исповеданий) обязательна церковная форма брака, для других (для членов непризнанных исповедании и мусульман) обязательна гражданская форма. К гражданской форме приходится прибегать и тогда, когда церковная недопустима по церковным законам. Это так называемая гражданская форма брака по необходимости (Noth-civilehe), которая существует также и в Австрии и в некоторых других странах[436].
     В Румынии по закону обязательными являются обе формы брака— и церковная и гражданская.
     Если мы теперь подведем итоги, то увидим, что современное культурное человечество шестью разными способами решает вопрос о формах брака: 1) есть общеобязательный гражданский, 2) общеобязательный церковный брак, 3) есть обязательное соединение того и другого, 4) есть свободный выбор между тем и другим, то есть факультативный, 5) есть обязательный выбор между тем и другим, в зависимости от исповедания, и, наконец, 6) есть гражданский брак по необходимости.
     Разве не странно, что христианское культурное человечество в течение девятнадцати веков истории христианства не удосужилось единообразно решить такой важный для Церкви, государства и общества вопрос?
     И это не только странно, но и вредно. Не будем говорить о конфликтах законов о браке отдельных государств, над примирением которых уже давно трудятся международные юридические институты и знаменитые юристы, а приведем лишь несколько примеров неразрешимых трудностей, которые возникают вследствие различия законов о форме брака, хотя бы в одной Югославии, и которые могут быть использованы недобросовестными людьми. Здесь можно быть в одно и то же время и женатым и холостым. Христианин из Сербии может приехать в Воеводину и вступить в гражданский брак с еврейкой, в Воеводине такой брак будет вполне законен, но через два часа пути, в Сербии, на основании местных законов такой брак должен быть признан совершенно ничтожным. Наоборот, житель Сербии, служащий в Воеводине, может заключить в Сербии церковный брак, не заключив предварительно гражданского; такой брак будет действителен в Сербии и недействителен в Воеводине. Христианин, приехав в Боснию или Герцеговину, может для вида перейти в мусульманство и без церковного или гражданского развода взять себе другую жену. И все это не предположения лишь, а факты, и, к сожалению, довольно частые, с которыми приходится бороться как Церкви, так и государству.
     История объясняет нам, каким образом возникли все эти аномалии. Как в Древнем Риме, так и в древнем христианстве выбор брачной формы предоставлен был самим будущим супругам. В Древнем Риме, как справедливо говорит Фюстель де Куланж, всякая семья была «малою церковью и святым обществом»[437], с которым государство, как федерация суверенных семей, вступало во взаимоотношения. Это признание суверенности, независимости от какой-либо высшей власти семьи как таковой отражалось и на форме брака. В этом отношении римское право выражало общечеловеческое сознание, приписывающее суверенность сторонам в браке. Эта идея выражается, например, в существовании как в еврейском, так и в языческом мире, а потом проникшем и в христианскую Церковь обряде венчания брачующих-ся, сходном с обрядом венчания на царство. Эта идея выражается и в присвоении сторонам в браках наименований, свойственных суверенам. В древнерусских обрядах брачующиеся обычно именуются князем и княгиней. Точно так же и в Риме наименование господин и госпожа, dominus и domina, обычно прилагались только к лицам, состоящим в браках, и, например, семьдесят четвертая новелла Юстиниана (глава четвертая) именно в этом видит отличие брака от небрачного сожительства. Называют стороны друг друга dominus и domina - это брак, не называют - это конкубинат. Но если брачующиеся - суверены, то право на брак имеют только полноправные лица, а не рабы. И раб не мог состоять в браке. В Византии до XI века раб, которому удалось каким бы то ни было способом повенчаться, становился в силу этого свободным. Из суверенного характера семьи римское право и делало вывод, что брак делало браком не государство и не религиозная организация, а исключительно сами стороны, их взаимная любовь, их воля, их согласие. «Nuptiae solo aftectu fiunt» («Брак творится одним душевным расположением»), «nuptiae consensu contrahentium fiunt» («Брак творится единодушием соединяющихся сторон»), «consensus facit nuptias» («Единодушием порождается брак») — таково было основное положение римского и византийского, церковного и гражданского права в первые восемь веков христианской истории[438]. Да и в более древнее время религиозная форма брака, confarreatio, была нужна не для действительного брака, а для manus, то есть приобретения мужем власти над женой.
     Но если брак заключают сами стороны, то в чем же состоит задача государства в отношении к браку? Только в удостоверении для себя его существования, только в регистрации брака, насколько это было нужно при решении разных вопросов семейного и наследственного права. И римское право предоставляло воле сторон избрать любую форму брака, а для своего удостоверения довольствовалось минимумом.
     В Древнем Риме существовал взгляд на брак, противоположный нашему. У нас существует презумпция в пользу небрачного сожительства. В наше время супружеская пара сама должна доказать документами, свидетелями и т. д., что она находится в законном браке. Наоборот, в Риме существовала презумпция в пользу брака.
     Всякое постоянное половое сожительство полноправных мужчины и женщины рассматривалось, как брак.
     «В сожительстве со свободной женщиной нужно видеть брак, а не конкубинат»[439], - пишет знаменитый римский юрист Модестин. Поэтому-то не стороны должны доказывать, что они находятся в браке, а третье, заинтересованное лицо должно доказать, что существует какое-либо препятствие, которое не дозволяет видеть в данном сожительстве брак. Короче говоря, onus probandi (груз доказательства) лежал не на супругах, а на третьих лицах. Только тогда, когда было основание думать, что в семейных или имущественных интересах сторон представить временное сожительство браком, поднимался вопрос о формальных признаках брака. Но и в этом случае римское право довольствовалось минимумом. Для этого достаточно было, например, фактическое сожительство в течение года, показания свидетелей о согласии сторон именно на брак или о названии ими друг друга господином и госпожой, о совершении какого-либо брачного обряда, представления документов о приданом и так далее. Одним словом, выражаясь юридическим языком, в Риме участие государства в заключении брака могло иметь не конститутивный, а только декларативный характер.
     На той же точке зрения стояло и византийское законодательство до конца IX века. Конституция царей Феодосия и Валентиниана (428 г.) говорит, что для действительности брака не нужны ни брачный дар, ни документы о приданом, ни какое-нибудь торжество, так как никакой закон не препятствует браку равноправных людей, который получает действительность путем их согласия и достоверности свидетелей[440]. Хотя Юстиниан в декабре 537 г. в своей семьдесят четвертой новелле предписывает лицам среднего сословия идти для заключения брака в церковь, однако это требование основывается на мотивах не религиозного, а лишь экономического характера, на что указывает уже самое выделение известных лиц по их имущественному цензу. И действительно, Юстиниан требует, чтобы лица среднего сословия шли в церковь не для венчания, а только для составления документа о браке пред церковным адвокатом и тремя-четырьмя клириками как свидетелями. Но и эта формальность существовала недолго, и 11 декабря 542 г. сто семнадцатая новелла (гл. 4) освободила от этой обязанности лиц среднего достатка. Только лица высшего сословия (illustres et senatores), опять-таки по мотивам имущественного характера, должны были писать документы о приданом, а низшие сословия - вообще не должны были писать никаких документов. В той же семьдесят четвертой новелле (гл. 5) Юстиниан придает значение факультативной формы брака не венчанию, а клятве «взять в жены» вместе с прикосновением к Библии. Только в законодательном сборнике VIII века, а именно сборнике 741 г. императоров-иконоборцев Льва Исавра и Константина Копронима, в Эклоге первый раз упоминается о благословении как юридической форме заключения брака[441]. Но и здесь благословение не является обязательной формой заключения брака, а лишь одной из четырех форм брака, выбор которых зависит от внешних обстоятельств и воли сторон. Другими словами, здесь церковное благословение является только факультативной формой брака, и то не всегда, а лишь в случае необходимости, а именно, Эклога предписывает, что брак должен быть заключен путем составления документа определенной формы, а когда, вследствие бедности супругов, составить документ нельзя, брак может быть заключен или через согласие родителей, или через церковное благословение, или свидетельство друзей (Эклога, 2, 1, 3, 8). Точно так же о венчании как факультативной форме брака говорят и позднейшие законы византийских императоров - Прохирон, 879 г. (4, 6, 14, 17, 27), Эпанагога, 886 г. (16, 1) и сборник Синтагма Властаря 1335 г. (Г. 2, перевод Ильинского. С. 103). «Брак, — читаем мы у Властаря, - заключается посредством благословения, или посредством венчания, или посредством договора».
     Так смотрела на форму брака и древняя христианская Церковь. Основной источник церковного учения о браке – Библия - не говорит, что институт брака возник когда-то впоследствии как установление государственное или церковное. Здесь находим другое учение о браке. Ни Церковь, ни государство не являются источником брака. Напротив, брак есть источник и Церкви и государства. Брак предшествует всем общественным и религиозным организациям. Он установлен уже в раю, установлен непосредственно Самим Богом.
     Бог приводит жену к Адаму, и Адам сам объявляет свой брачный союз независимым от какой бы то ни было земной власти, даже и власти родителей (Быт. 2, 24. Ср.: Мф. 19, 6). Таким образом, первый брак был заключен «Божиею милостью». В первом браке муж и жена являются носителями высшей земной власти, являются суверенами, которым подчинен весь остальной мир (Быт. 1, 28). Семья есть первая форма Церкви, есть «малая церковь», как ее называет Златоуст, и в то же время и источник государства, как организации власти, так как, по Библии, основа всякой власти человека над человеком находится в словах Божиих о власти мужа над женой: он будет господствовать над тобою (Быт. 3, 16). Таким образом, семья - не только малая церковь, но и малое государство. А если так, то и отношение семьи с Церковью и государством должно иметь характер равноправности, характер международных и междуцерковных отношений. Поэтому совершителями брака в источниках церковного учения считаются сами супруги, и участие представителя как церковной, так и гражданской власти не есть существенный элемент брака, не есть условие его действительности. В целой Библии, как в Ветхом, так и в Новом Завете, мы не найдем ни одного слова о какой-либо обязательной форме брака, хотя здесь и находим много предписаний обрядового характера. Отношение Церкви и государства к браку выражается не в его заключении, а лишь в его констатации, в его признании как уже существующего факта. Подобно тому, как признание власти в известном государстве со стороны другого государства не дает этой власти новых прав, а лишь является условием нормальных отношений между этими государствами, так и участие представителя общества, Церкви или государства является условием нормальных отношений между ними и новой семьей.
     Поэтому отношение Церкви к браку имело характер признания. Эта идея хорошо выражена в евангельском повествовании о браке в Кане Галилейской (Ин. 2, 1—11). Иногда ссылаются на это повествование как на доказательство того учения, что совершителем брака является священник[442]. На самом деле евангельское повествование несогласно с таким взглядом. Евангелие не упоминает ни о каком участии Христа в обряде заключения брака. Христос со своими Апостолами пришел как гость, позванный на брачный пир. Но, вообще, участие в брачном пире являлось выражением признания брака со стороны общества, и присутствие Христа и Апостолов имело значение признания ветхозаветного института брака со стороны новой Церкви.
     Так смотрела на форму брака и сама древняя христианская Церковь. Ее учение о форме брака совпадало с учением Библии и римского права. Поэтому-то древние христиане, не допускавшие ни малейших компромиссов с государственной языческой религией и предпочитавшие мученическую смерть участию в малейшей языческой обрядности, вступали в брак в эпоху гонений и позднее таким же образом, как и остальные подданные римского государства. «Они, то есть христиане, заключают брак, как и все», — говорит христианский писатель II века в Послании к Диогнету. «Всякий из нас признает своей супругой женщину, которую он взял по законам, вами (то есть язычниками) изданными», — говорит Афинагор в своей апологии, поданной императору Марку Аврелию (166—177). Святой Амвросий Медиоланский говорит, что христиане берут жен «по таблицам», то есть по римским законам двенадцати таблиц. Златоуст определенно говорит: «брак заключается не чем другим, как согласием по законам»[443]. Первое правило Лаодикийского Собора требует, чтобы брак был заключен лишь «свободно и законно», то есть согласно с римскими законами. Вполне усвоила древняя Церковь и основное учение римского брачного права, что брак заключают сами супруги, что «consensus facit nuptias» (см. с. 145). Это учение находим у авторитетнейших представителей церковного учительства и на Востоке и на Западе, например, у Иоанна Златоуста, у Вальсамона, Амвросия Медио-ланского, блаженного Августина, Исидора, папы Николая I и других[444].
     Наконец то же учение находим в официальных сборниках византийского права, усвоенных Православной Церковью[445].
     Презумпцию в пользу признания всякого постоянного сожительства мужчины и женщины браком в древних церковных памятниках мы находим даже в более широком объеме, чем в государстве, так как Церковь не обращала внимания на различие социального положения сторон.
     Уже Ипполит Римский во II веке в своих Философуменах упоминает, что римский папа Каллист признавал браком сожительство римских аристократок с рабами, а также и сожительство без разрешения родителей, чего не допускало римское право, и Адольф Гарнак видит в этом зарождение самостоятельного христианского брачного права.
     Точно так же Апостольские Постановления говорят, что сожительство рабыни с господином есть брак. Из Апостольских Постановлений это положение включено и в нашу Кормчую как десятое правило Апостола Павла. То же мы видим в Эклоге, Прохироне, в одной новелле Василия Македонянина, в восемьдесят девятой и девяносто первой новеллах Льва Философа и так далее[446].
     Если с точки зрения древней Церкви брак заключали сами стороны, то участие Церкви в его заключении могло иметь характер только констатации, признания брака. И действительно, в древней Церкви присутствие на браке представителей иерархии имело значение, сходное с присутствием Христа на браке в Кане Галилейской. Это присутствие выражало признание со стороны великой Церкви новой семьи как малой церкви, как новой клеточки в церковном организме. Святой Игнатий Богоносец требует, чтобы христиане вступали в брак с ведома (???? ??????) епископа. Точно так же и Тертуллиан говорит, что браки, о которых предварительно не было сообщено Церкви, могут рассматриваться как блуд и прелюбодеяние[447]. Об обычае, чтобы священники присутствовали на свадьбах, упоминают седьмое правило Неокесарийского, пятьдесят четвертое правило Лаодикийского и двадцать четвертое правило Трулльского Собора, и все они придают этому присутствию значение признания брака со стороны Церкви.
     Как Церковь, так и государство запрещали тогда только тайные браки (???????????), хотя бы их заключил священник, и рассматривали такие браки как блуд вследствие того, что Церковь не могла констатировать тайные браки[448]. А какая форма имела место при заключении брака, церковная или гражданская, это для действительности брака значения не имело. Таким образом, древняя Церковь в вопросе о форме брака стояла на точке зрения факультативности и сама рекомендовала в одних случаях церковную форму, а в других гражданскую. Конечно, Церковь, которая рекомендовала своим членам постоянную молитву, тем более должна была рекомендовать молитву и священный обряд для такого важнейшего момента в жизни, как брак, и уже Тертуллиан говорит о великом счастии того брака, который подтверждает Церковь Евхаристией и благословением. Точно так же и Златоуст советует звать на брак священников и подтверждать брачное соглашение их молитвами и благословением. Тимофей Александрийский в своем одиннадцатом правиле упоминает о случае, если кто позовет священника для заключения брака[449]. Но уже самый характер этих выдержек доказывает, что древняя Церковь только советовала это, а вовсе не ставила в зависимость от венчания и действительность брака. Церковное венчание Церковь рассматривала как некоторую особенную привилегию, которую она давала только достойным как награду за нравственную высоту и чистоту жизни до брака. Брачный венец был символом победы над страстью[450], и право на него имели только те лица, которые сохранили невинность до брака. Поэтому древняя Церковь не разрешала венчания в целом ряде случаев. Так, если стороны начали сожительство еще до брака, их блуд сам собою без всякого обряда превращался в брак, как только исчезали внешние препятствия, о чем говорят, например, тридцать восьмое, сороковое и сорок второе правила Василия Великого[451]. Точно так же и всякое повторение брака, хотя бы и после смерти супруга, Церковь рассматривала, как мы уже видели, как какую-то измену по отношению к прежнему супругу и не дозволяла в таком случае не только венчание, но и простое присутствие священника на брачном пире, о чем говорят седьмое Неокесарийское правило, восьмое, четырнадцатое, сто двадцать четвертое и сто тридцать пятое правила святого Никифора Исповедника, святой Феодор Студит и другие[452]. Исключение делалось лишь для брака супруга, разведенного по вине другого супруга[453].
     И Церковь не только запрещала венчание второбрачным, но и сама предписывала им гражданскую форму брака. «Если вдовец хочет жениться на вдове, - говорит сто тридцать пятое правило святого Никифора Исповедника, патриарха Константинопольского, - он должен приготовить пир, и позвать на него десять соседей, и в их присутствии объявить: "Знайте, господа и братья, что я беру эту женщину за супругу"», а никакого обряда не дозволяется. И Феодор Студит называет такие браки «гражданскими». Долгое время (до 1095 года) брак рабов совершался без венчания, так как существовало мнение, что венчание дает свободу рабу. Только новелла Алексея Комнина (1095 года) дозволила венчание рабам, но господа и после новеллы иногда запрещали рабам венчание[454].
     Рассматривались как действительные и браки нехристиан после их перехода в христианство, без нового их заключения христианским обрядом[455]. Наконец Церковь не разрешала в старое время венчание и для смешанных браков[456].
     Таким образом, древняя Церковь признавала действительность как церковной, так и гражданской формы брака. Хорошо выражает такой взгляд папа Николай I в своем послании болгарам 866 года. Описав церковный обряд заключения брака, он продолжает: «Однако не будет грехом, если всего этого не будет при брачном договоре, жак, по вашим словам, вас учат греки, в особенности когда у вас ощущается такой недостаток в некоторых предметах, что ниоткуда не подается помощи для приготовления всего этого, а по законам для этого достаточно лишь согласия тех, о браке которых идет речь: а если случайно не будет лишь одного этого согласия, то все остальное и даже самое половое общение не будет иметь значения, о чем свидетельствует великий, учитель Иоанн Златоуст, который говорит (Гом. 32 на Мф. 8): «Matrimonium поп facit coitus, sed voluntas» («Брак создает не совокупление, но свободная воля»)[457].
     Тогда как теперь распространен взгляд, что для действительности брака вполне и одинаково необходимы - два фактора – субъективный - согласие сторон и объективный - внешняя форма, древняя Церковь не придавала такого значения второму фактору. Таинство брака она видела не в обряде венчания, а в самом соединении мужа и жены в одно вышеличное существо путем согласия и любви. Поэтому святые отцы того времени называют таинством взаимную любовь супругов (например, Златоуст), неразрешимость брака (например, Амвросий Медиоланский, блаженный Августин[458]), но никогда не называют таинством само венчание. Придавая главное значение субъективному фактору брака— согласию, они ставят другой, объективный фактор — форму брака — в зависимость от первого, от воли сторон и самим сторонам дают свободу в выборе формы брака, советуя церковную форму, если для нее нет препятствий. Другими словами, в течение первых девяти веков своей истории Церковь признавала факультативность брачной формы. И если позднее на Востоке - явился другой порядок, причина этого лежит в характерном для него упадке уважения к свободе личности и вмешательстве государства в сферу прав личности, в число которых входит и выбор формы брака.
     Обязательность известной формы брака создала не Церковь, а создало государство, создал государственный абсолютизм в монархическом или республиканском виде. В частности, обязательность церковной формы брака на Востоке создал абсолютизм византийских императоров, а на Западе абсолютизм французских королей.
     Византийские императоры ввели обязательность церковной формы брака частью вследствие недостаточного понимания начала христианской свободы, частью вследствие мотивов чисто личного характера. Насколько слабо понимали византийские императоры принцип христианской свободы, свидетельствует, например, знаменитая шестая новелла Юстиниана (гл. 6), где он отождествляет римских весталок с христианскими диакониссами и говорит, что если весталок за нарушение невинности казнили смертью, то тем более нужно казнить смертью выходящих замуж христианских диаконисе. Такой же характер имеют и византийские законы о пожизненном насильственном заключении в монастыре монаха, пожелавшего вернуться в мир.
     Церковная форма брака получила обязательность в Византии не только без воли самой Церкви, но и вопреки этой воле. Борьбу за расширение церковной формы брака византийские императоры начали из-за второго брака. Мы уже видели, что византийская Церковь не дозволяла венчание для повторных браков. Но византийские императоры не хотели вступать во второй брак без торжественного церковного венчания, а, как кающиеся грешники, гражданским путем и заставляли церковные власти венчать себя. Первый раз этого добился, по свидетельству святого Феодора Студита, император-иконоборец Константин Копроним (741-745), который заставил венчать себя не только второй, но и третий раз[459]. Император Лев Мудрый сделал и дальнейший шаг. Он был несчастлив в своей семейной жизни. Еще при жизни своего отца Василия Македонянина он был влюблен в дочь одного чиновника, Стидиана, красавицу Зою Заутцу. Однако отец заставил его жениться на дочери одного аристократа, Феофано, а Зою заставил выйти замуж за некоего Феодора Гузуниана. Но «on revient tou-jours ? ses premiers amours» («всегда возвращаются к своей первой любви»), говорят французы. Брак не исцелил Льва от первой любви, и он и после свадьбы поддерживал старые связи, за что его строгий отец, грубый македонский мужик, иногда поколачивал. 893 год был счастливым для влюбленных. В этом году умерла жена Льва, Феофано, умер и муж Зои, а еще ранее (886 г.) умер Василий, и Лев сделался императором. Таким образом исчезли все препятствия для их брака, все, кроме одного: Лев был вдовцом, Зоя — вдовой, а Церковь не дозволяла венчания второбрачных. И весьма вероятно, что Лев, с целью устранить и это последнее препятствие, издал в 893 году знаменитую восемьдесят девятую новеллу, которая говорит, что брак может быть заключен исключительно посредством венчания. Несмотря на эту новеллу, патриарх Евфимий не разрешил царю венчания, но царь сослал его, а в конце следующего года некий священник Синап повенчал царя, за что новый патриарх, Антоний, запретил ему священнослужение[460].
     Не применяя эту новеллу в течение некоторого времени к повторным бракам и к бракам рабов, Восточная Церковь примирилась впоследствии с удобным для священства принципом обязательности церковного венчания и мало-помалу, следуя государственным законам, распространила его на все случаи брака, так что в конце концов в XII веке находим церковное предписание, что венчание всегда необходимо для действительности брака[461]. Таким образом, Церковь примирилась с порядком, который ввело государство. Но если государство могло в одну эпоху ввести общеобязательный церковный брак, то, значит, в другую эпоху, при новых обстоятельствах оно может ввести и общеобязательный гражданский брак. Так это и было в действительности. И общеобязательный гражданский брак есть кровное, хотя и незаконное, дитя обязательного церковного брака. Но это дитя родилось не на Востоке, а на Западе, во Франции.
     Католическая Церковь сохранила древнее учение, нто брак заключают сами стороны, и требовала лишь для предотвращения злоупотреблений, чтобы брак всегда имел публичный, а не тайный характер, дозволяя факультативную форму, то есть как церковную, так и гражданскую. Например, папа Александр III пишет, что брак может быть заключен или перед священником, или перед нотариусом и свидетелями. Тридентский Собор установил обязательную для католиков форму брака, но не ввел обязательности венчания. Священник должен присутствовать при заключении брака, но не для венчания, которое лишь желательно, но не необходимо. Для действительности брака необходимо не венчание, а лишь пассивное присутствие (assistentia passiva) приходского священника как представителя Церкви и как одного из трех свидетелей (Sess. 24, 1 de ref. et mat-rim.). И теперь Codex juris canonici дозволяет в некоторых случаях заключение брака не только без венчания, но и без священника (с. 1098, 1099).
     Между тем Франция ввела другой порядок, сходный с тем, который Лев Философ ввел на Востоке. В 1579 году государственный Блуасский ордонанс объявил, что для действительности брака необходимо не только присутствие приходского священника как свидетеля, но и венчание, и французские канонисты защищали учение, что таинство брака состоит в венчании. Все это было даже и удобно для духовенства, но только до того времени, пока между Церковью и государством не воз-, никл и несогласия по вопросу о препятствиях к браку. А когда такие несогласия возникли, государство, чтобы защитить свои интересы, создало новую теорию, что, кроме брака как таинства, которое находится в компетенции Церкви, существует брак как гражданский договор, который состоит исключительно в компетенции государства, а впоследствии государство мало-помалу увеличивало значение брачного договора, а в конце концов и совершенно заменило им церковный брак. И если в Византии в истории брачного права видную роль играли личные интересы византийских императоров, то во Франции на эту историю влияли интересы французских королей.
     В 1629 году французская власть объявила, что все браки, заключенные до двадцатипятилетнего возраста без согласия родителей, ничтожны. Французская Церковь протестовала перед королем, указывая, что это противно Тридентскому Собору. Правительство ответило, что в браке нужно знать разницу между таинством и договором, контрактом. Условия контракта имеет право определять только государство, а дело Церкви совершать таинство. Скоро оказалось, что контракт важнее самого таинства. Брат Людовика XIII Гастон Орлеанский в 1632 году женился на принцессе Маргарите Лотарингской. По некоторым политическим соображениям этот брак был очень неприятен королю. Тогда применили теорию о различии в браке таинства и контракта, а также использовали и учение римского права, что брак ничтожен, если он совершен vi vel raptu, то есть насилием или умыканием. Понятие умыкания истолковали в очень широком смысле. В его объем включили не только увоз посредством насилия или страха лица другого пола для вступления в брак, но и всякое влияние, так что, если бы какая красавица пленила своими прелестями какого юношу, она бы с точки зрения послушных королю юристов совершила raptus, то есть умыкание; и в конце концов объявили, что Маргарита Лотарингская похитила Гастона Орлеанского. Между тем Гастон был довольно солидный мужчина, который вступал в брак уже второй раз. Тем не менее, декретом парламента, брак был признан недействительным. Гастон протестовал, ссылаясь на то, что его брак заключен в Церкви, почему только Церковь и может его отменить. На этот протест он получил ответ, что таинство брака только освящает брачный контракт, а действителен ли брачный контракт, это полномочно решать только государство, и если государство находит, что известный контракт ничтожен, то отсюда следует, что и Церковь не имела что освящать, а, следовательно, не было и брака[ 27 ]. Еще шире это учение о различии брака как таинства и брака как контракта использовала Французская революция для узаконения общеобязательного гражданского брака. Если старые французские юристы сначала лишь установили различие между контрактом и таинством, а потом дали большую важность контракту, то революция совершенно лишила брак как таинство всякого юридического значения. Французскую революцию подготовили последователи Жан-Жака Руссо, а Руссо признавал религию только как личное чувство, тогда как всякую церковную организацию и все акты таких организаций считал совсем излишними и даже опасными для общества и государства. Когда священник церкви св. Сульпиция в Париже отказал в венчании знаменитому артисту-трагику Франсуа Тальма, Тальма послал письмо Национальному Конвенту. Письмо вызвало в Конвенте целую бурю. Конвент передал письмо революционному Церковному комитету, который выработал первый закон об общеобязательном гражданском браке и включил его в революционную конституцию 1791 года.
     Член 7-й этой конституции гласит: «Закон рассматривает брак только как гражданский контракт».
     В 1792 году был издан и специальный закон о браке и полной свободе развода. Этот закон вошел и в Кодекс Наполеона, но Наполеон сделал в нем две крупные поправки: во-первых, примечание, что всякий имеет право после гражданского брака заключить еще и церковный, и, во-вторых, ограничение свободы развода. Под влиянием Франции и Кодекса Наполеона обязательный гражданский брак в течение XIX века был введен и во многих других европейских и американских государствах. Немецкие государства долго боролись против гражданского брака, но позднее он и здесь был усвоен под влиянием учения, что государство есть единственный источник права.
     Если обязательный гражданский брак имеет на себе явные признаки своего антицерковного происхождения, две другие формы гражданского брака, гражданский брак по необходимости и факультативный гражданский брак, не имеют такого антицерковного характера. О первом, гражданском браке по необходимости можно сказать, что он действительно явился вследствие тяжелой необходимости, тогда как причины возникновения факультативного брака имеют не только практический, но и идейный, религиозный характер.
     В эпоху Реформации, когда господствовал принцип cujus regio, eius religio — чья земля, того и вера, положение лиц, не принадлежащих к государственной религии, было очень тяжело. В частности, и в вопросе о браке. Брак, заключенный духовенством негосударственного вероисповедания, был ничтожен для государства. Дети от такого брака считались незаконными, а часто и самое заключение брака было строго запрещено.
     С другой стороны, просить о венчании священника государственного вероисповедания, которое они считали ересью и антихристовой западней, им не позволяла совесть, да и само духовенство государственного исповедания часто не соглашалось венчать еретиков. Вследствие этого в Западной Европе в XVI, XVII и даже XVIII веках происходили странные явления, напоминающие рассказы проф. И. Нильского[462], Мельникова-Печерского и других бытописателей русского раскола о браках наших раскольников.
     Во Франции после отмены в 1685 году Нантского эдикта, когда протестантское духовенство было изгнано из государства, явились так называемые mariages du desert — браки пустыни. Эти браки тайно совершались малочисленными протестантскими пасторами, скрывавшимися в лесах и пещерах. Может быть, это было поэтично, но далеко не всегда было удобно, уже не говоря о том, что как сами эти «браки пустыни», так и дети от таких браков считались государством незаконными. А таких браков, например, в 1752 году насчитывалось около 150000, вследствие чего более 800000 лиц были лишены гражданских прав[463].
     Еще более странные вещи происходили в Англии. Вследствие строгих законов о форме брака, здесь явился обычай заключать брак в тюрьмах, у священников, которые находились в заключении за свои долги; так как таких священников трудно было наказать за нарушение законов о браке. Штраф для них не существовал, потому что у них и так все имущество было взято за долги, нельзя было их и лишить должности, так как они уже потеряли должность. Затруднительно их было наказать и тюрьмой, так как они уже были в тюрьме. Особенной популярностью пользовалась в этом отношении лондонская тюрьма Флит, почему такие браки назывались «флит-браки». Дело было поставлено серьезно, с широкой рекламой, с агентами и т.д. Насколько успешно шло дело, показывает факт, что один священник (Джон Гэйнам), известный под ласковым прозвищем «дьявола из ада», просидел в тюрьме от 1709 по 1740 год и за это время, несмотря на сильную конкуренцию своих коллег, успел повенчать более 36000 браков.
     Интересны также так называемые браки в Грет-на-1рин. Гретна-Грин - это деревня в Шотландии на английской границе. Шотландия отделилась от Рима, и потому постановления Тридентского Собора здесь не имели важности. С другой стороны, Реформация здесь имела не англиканский, а пресвитерианский характер, вследствие чего английские брачные законы здесь не применялись. Таким образом, в Шотландии возникла простейшая форма брака. Для действительности брака здесь нужно было лишь заявление сторон в присутствии хотя одного свидетеля. Между тем в Англии биллем лорда Гардика 1753 года была узаконена исключительно церковная форма брака, и притом по обряду одной ветви государственной англиканской Церкви High church. Но locus regit actum, и лишь только англичанин, который не желал венчаться в непризнаваемой им Церкви, переходил границу Шотландии и доходил до первого селения, он мог заключить брак по законам Шотландии. Обычно на краю селения находится кузница и живет кузнец. И вот новобрачные обращались за заключением брака к кузнецу, и мало-помалу возникло убеждение, что почему-то именно кузнец и есть полномочный совершитель брака. Село разрасталось, дом кузнеца оказывался уже на середине, и все-таки обращались за узами Пшенея к кузнецу. От отца это выгодное занятие переходило к сыну, была установлена такса, заведены особые книги. До какой степени был распространен такой обычай, показывает тот факт, что одно время почти все члены английского правительства оказались клиентами кузнеца из Гретна-Грин. Большой популярностью в этом отношении пользовался и остров Мэн, и особое судно постоянно крейсировало с одного берега до другого, отвозя счастливые пары. Только в 1857 году английский парламент ограничил такую практику, запретив шотландские браки англичанам, которые не прожили в Шотландии трех недель[464].
     Вследствие всех этих затруднений и возникли гражданские браки по необходимости и факультативные. Например, гражданский брак по необходимости для диссидентов был введен в 1846 году в Бадене, в 1847 году в Пруссии, в 1855-году в Вюр-темберге, в; 1867 году в Ганновере, в 1868 году в Баварии и Австрии[465], а 19 апреля 1874 года гражданский брак по необходимости был введен и в России, но только для раскольников.
     Все эти три формы брака, то есть обязательный церковный, обязательный гражданский и гражданский по необходимости, имеют ту общую черту, что они лишают отдельное лицо права выбора формы брака и поручают его в этом отношении опеке государства. Различие между ними состоит только в том, что при существовании обязательного гражданского брака заключение брака совершает само государство, при существовании обязательного церковного брака государство это делает через уполномоченную им Церковь, и, наконец, при существовании гражданского брака по необходимости государство в зависимости от исповедания и внешних обстоятельств делит обязанность заключения брака между своими и церковными организациями. Эти три, в сущности, государственные формы и господствуют теперь, у народов романо-германской и славянской расы и культуры.
     Совершенно на другой почве, чем романо-гер-манская и славянская расы, стоит в этом вопросе свободолюбивая англо-саксонская раса, примеру которой теперь следуют и некоторые другие народы. Она восстановила порядок, который существовал уже в римском праве и нераздельной Вселенской Церкви. Из двух факторов брака, субъективного, то есть согласия сторон, и объективного, то есть формы заключения брака, она дала большее значение первому и поставила от него в зависимость второй. Она принципиально отрицает право государства определять форму брака, так как это право входит в число священных прирожденных прав личности, которые должны лежать вне границ государственного вмешательства. Право выбора формы брака — это лишь частный случай права свободы совести, которое принадлежит всякому человеку, точно так же, как ему принадлежит свобода слова, союзов, передвижения и т. д.
     Первые попытки ввести или, вернее, восстановить факультативную форму брака мы находим еще в XVI веке в Нидерландах и в XVIII веке во Франции. Но эти попытки не имели принципиального характера. Они были вызваны теми же мотивами, как и гражданский брак по необходимости, и касались лишь диссидентов. Так, в 1580 году факультативный гражданский брак был введен в двух нидерландских реформатских провинциях - Голландии и Западной Фрисландии, но только для католиков и других диссидентов, причем они могли заключать брак или перед реформатским пастором, или перед гражданским чиновником. В 1655 году факультативный брак был распространен на целое государство, но в 1795 году он был заменен обязательным гражданским браком[466].
     Гораздо более краткую историю имеет факультативная форма брака во Франции. Она была введена Людовиком XVI в 1787 году только для протестантов, которым была предоставлена свобода выбора между церковным браком в присутствии католического священника и гражданским — в присутствии судьи. Этот закон действовал только четыре года, и революция заменила его законом об общеобязательном гражданском браке[467].
     На принципиальной почве в вопросе о форме брака стоят Англия и Америка. В Англии факультативный гражданский брак был введен биллем лорда Росселя в 1836 году. «Все люди имеют право на брак, — Мотивировали этот закон в английском парламенте, — и все имеют одинаковое право заключать брак в той форме, в которой хотят, тогда как государство может участвовать в этом лишь настолько, насколько это участие необходимо для борьбы с тайными браками»[468].
     Точно так же свободен выбор церковной или гражданской формы брака в Соединенных Штатах Америки, где господствует принцип: consensus facit nuptias — согласие сторон заключает брак. Американские законы даже не обращают внимания на то, перед каким духовным лицом заключен брак. Таким лицом может быть член самой ничтожной секты. Даже если бы брак был заключен перед лицом, которое ложно назвало себя духовным лицом, брак действителен, если только стороны относились к обряду серьезно. Некоторые американские штаты имеют и свои особые законы о браке. Например, в штате Нью-Йорк по закону от 26 июля 1907 года и 30 июля 1911 года брак может быть заключен: во-первых, перед духовным лицом или президентом и вице-президентом общества моральной культуры; во-вторых, перед мэром, олдерменом, полицейским судьей или полицейским чиновником; в-третьих, перед мировым судьей или судьей высшего суда и, в-четвертых, посредством документа, подписанного супругами и двумя свидетелями. Подобный закон существует и в Иллинойсе[469].
     И Англия, и Америка, охраняя свободу совести индивидуума, в то же время охраняют и интересы государства. Для государства вопрос о том, каким способом заключен брак, не имеет большой важности. Для него, вследствие связи брака с семейным и имущественным правом, нужно только знать, действительно ли заключен брак и когда; другими словами, для государства имеет значение только правильная регистрация брака, а эта регистрация, и притом всех браков, в том числе и церковных, в этих государствах лежит на государственных органах. Так, в Англии священник может венчать брачующихся только после того, как государственный регистратор совершит законное оглашение брака и даст ему удостоверение, что для брака нет никаких препятствий. А когда венчание совершает духовное лицо не государственной (англиканской), а какой-нибудь другой Церкви, регистратор с двумя свидетелями присутствует и при самом акте венчания.
     Точно так же и в Америке, для венчания необходимо разрешение государственного чиновника, государственный же чиновник сейчас же после венчания и регистрирует брак.
     В 1915 году, по примеру Англии и Америки, факультативная форма брака была введена в Швеции[470], а 22 мая 1919 года в Чехии. По чешским законам брак заключают своим согласием сами стороны, тогда как гражданский чиновник или духовное лицо - это только свидетели, перед которыми совершается брак. Главное значение имеет согласие сторон, а формальности нужны лишь постольку, поскольку они необходимы для констатации брака, и действительность брака не зависит от этих формальностей, в том числе и от религиозного ритуала. Для такой действительности необходимо лишь, чтобы духовное лицо слышало слова брачующихся, выражающие согласие на брак[471].
     Очень знаменательно, что в последнее время и Католическая Церковь допускает такое решение вопроса о брачной форме. Так, конкордат от 17 сентября 1927 года вводит факультативность формы брака в Литве[472]. Конкордат от 11 февраля 1929 года - в Италии[473].
     Перейдем от истории брака к рассмотрению принципиального вопроса о том, какую форму брака нужно предпочесть, прежде всего с точки зрения христианского учения о браке. Мы должны решительно высказаться, отвечая на этот вопрос, в пользу факультативности формы брака.
     Прежде всего факультативная форма брака отвечает учению двух важнейших основ современной культуры — христианства и римского права и дает suum cuique, дает свое каждому, как отдельному человеку, так и Церкви и государству.
     Факультативность брачной формы дает отдельному человеку возможность совершить важнейший акт в его жизни, который определяет направление всей дальнейшей жизни и стоит в связи со всем его духовным обликом, именно в той форме, которую требует его совесть, вследствие чего и его отношение к созданному через такой акт положению будет более серьезно, что необходимо, как в интересах семьи, так и в интересах целого общества.
     Всего более отвечает факультативность брачной формы и истинным интересам самой Церкви. Прежде всего, мы уже видели, что долгое время вся Вселенская Церковь еще до отделения от нее Церкви Католической, Церковь эпохи Вселенских Соборов, знала только факультативность формы брака. А это не есть лишь факт только исторического значения, а вместе с тем есть и некоторая норма, которая определяет линию церковной политики и в настоящее время, если эта политика хочет быть действительно церковной, а не клерикальной.
     В эту эпоху единство сознания Вселенской Церкви в вопросе о форме брака выразилось всего яснее и определеннее, и подобно тому, как догматические формулы, выработанные в эту эпоху, являются обязательными для всех поместных Церквей и для всех времен, такое же нормативное значение должно иметь и отношение Церкви того времени к вопросу о форме брака.
     С другой стороны, из истории вопроса мы уже видели, насколько неавторитетно решение вопроса в пользу обязательных форм брака, видели, что эти формы возникли как результат государственного деспотизма, отчасти по личным мотивам, отчасти по мотивам антицерковного характера.
     Церковная форма брака, не вынужденная государственным законом, а свободно избранная сторонами, превращает венчание из вынужденной государством формальности в возвышенный поэтический акт, который тесно связывает между собой как сами стороны, так и новую малую церковь с великой Церковью, и только такое венчание нужно для интересов Церкви.
     Только факультативная форма брака отвечает и истинным интересам государства. История учит, что более успешно идут вперед те государства, которые более уважают права и свободу отдельных лиц и ограничивают сферу государственного вмешательства. Железная рука государства, наложенная в форме обязательного гражданского или церковного брака на важнейший акт личной жизни, будет душить чувство личной свободы отдельных людей, и очень знаменательно, что именно передовые государства - Англия, Америка — первые ввели факультативную форму брака.
     Против факультативной формы брака есть возражения с двух сторон, как со стороны сторонников обязательного гражданского брака, так и со стороны сторонников обязательного церковного брака.
     Сторонники обязательного гражданского брака ссылаются, прежде всего, на практические удобства обязательной гражданской формы, когда все граждане известного государства будут подчинены одному общему закону о форме брака и когда та же власть, которая должна регистрировать браки, будет и заключать их.
     Однако мотивы практического удобства не могут иметь решающего значения в таком важном вопросе. Действительно, ввиду громадного значения брака в имущественном и семейном праве, для государства очень важна правильная регистрация брака. Но одно дело регистрация, другое - заключение брака. Для государства не менее нужна правильная регистрация рождения и смерти, и, однако, люди благополучно рождаются и умирают без всякого участия государственных канцелярий. Мы уже видели, что государственная регистрация брака существует и при факультативной форме брака, например в Соединенных Штатах Северной Америки, в Англии, Чехии.
     Может быть, обязательный гражданский брак удобнее для государственных чиновников, но факультативный брак удобнее для самого общества. Суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2, 27), и государство существует для общества, а не общество для государства.
     Говорят также, что обязательный гражданский брак нисколько не нарушает церковных интересов, так как никто не мешает брачующимся после гражданского брака заключать и церковный.
     Однако брак может быть заключен только один раз, и государство, предписывая гражданский брак до церковного, как бы ведет пропаганду против Церкви, как бы говорит брачующимся в важнейшем моменте их жизни, моменте, который они никогда не забудут: «вы можете идти и в церковь, но это, в сущности, излишняя церемония: вы — муж и жена от того момента, как вас провозгласил супругами мой чиновник, и несколько комично, что вы в церкви опять выдаете себя за жениха и невесту».
     Опыт показывает, что громадное большинство населения при обязательном гражданском браке кроме гражданского брака заключает и церковный, и разве такое дублирование важнейшего акта с объективной точки зрения не странно само по себе и не соединено с ненужной тратой времени и средств? При таком дублировании всегда возможны тяжелые конфликты. Одна сторона глубоко религиозна, а другая равнодушна или даже враждебна к религии и не желает после уже заключенного гражданского брака заключить и церковный. И вот первая сторона будет обречена на всю жизнь на сожительство, на которое она смотрит как на тяжелый грех.
     Поэтому понятно, что введение обязательного гражданского брака часто ведет к столкновению между Церковью и государством, так что иногда государство бывало вынуждено отменять свои законы об обязательном гражданском браке. Например, в 1653 году Кромвель ввел в Англии обязательный гражданский брак пред судьей. Но эта реформа была далеко не популярна. Говорили, что закон смотрит на брак, как и на виселицу, так как заключает брак тот же судья, который посылает и на виселицу; и тотчас после реставрации (1660 года) закон был отменен via facti[474] (силою обстоятельств).
     Точно так же 18 июня 1870 года обязательный гражданский брак был введен в Испании, но народное недовольство было так велико, что 9 февраля 1875 года королевским декретом был восстановлен церковный брак[475].
     Вообще две важнейшие христианские организации, Католическая и Православная Церковь, не одобряют гражданский брак, и многочисленные папские акты, начиная от бреве Бенедикта XIV от 17 сентября 1746 года до нынешнего codex juris canonici (с. 1016 и 1094), не признают действительности гражданского брака[476].
     Даже и протестанты, которые не видят в браке таинства, не одобряют обязательный гражданский брак, а иногда и наказывают членов своей церкви, если они не совершают церковного брака, хотя и признают его действительным[477].
     Но быть может, следует допустить обязательный гражданский брак не для всех случаев, а лишь в некоторых, например, для членов религиозных организаций, не признаваемых государством, другими словами, допустить гражданский брак по необходимости, Nothcivilehe, как это сделали Австрия, Испания и некоторые другие государства?
     Однако это решение неправильно по своей сущности и имеет характер компромисса и оппортунизма, Оно неправильно потому, что представляет государству делать выбор, который должно делать отдельное лицо, его совесть. Оно компромиссно потому, что в одном случае решает вопрос так, а в другом иначе, сообразно внешним обстоятельствам, а не по принципиальным основаниям. И как это часто бывает при компромиссах, он не удовлетворяет ни одну сторону: ни защитников государства, ни защитников церковных интересов. Такое решение не может удовлетворить защитников государственных интересов, потому что мотивы, которые оно приводит против обязательности церковного брака, имеют силу и в отношении членов признанных государством исповеданий, причем создается различие гражданских прав между лицами того и другого Исповедания.
     Еще менее может такое решение удовлетворить церковные круги. Всякий случай гражданского брака, вследствие религиозных препятствий, является как бы триумфом отдельного лица над требованиями того исповедания, к которому оно принадлежит, и потому гражданский брак по необходимости получает характер постоянной оппозиции государства в отношений к религиозным организациям.
     Между тем при существовании факультативной формы брака государство лишь дает возможность отдельным лицам сообразовать свой образ действий со своими убеждениями.
     Возражают против факультативной формы брака и с чисто церковной точки зрения. Если правильна религиозная, церковная форма брака, то государство только ее и должно санкционировать и провозгласить общеобязательность церковного брака.
     Это возражение смешивает два совершенно разных вопроса: вопрос о моральном достоинстве той или другой формы брака и вопрос об инстанции, которая должна высказаться в пользу той или другой формы. Совершенно справедливо, что церковная форма брака является, в сущности, единственно нормальной, как потому, что брак по своей сущности религиозный акт, так и потому, что семья есть малая Церковь, и ее основание должно иметь церковный характер, почему Церковь вполне вправе требовать от своих членов церковный брак и в случае непослушания применять к ним церковные наказания, если найдет это целесообразным. Но отсюда вовсе не следует, что государство должно ввести общеобязательный церковный брак. Именно потому, что брак имеет религиозное значение, форма его всегда должна быть делом личной свободы. Христиане призваны к свободе (1ал. 5, 13), и всякий религиозный акт сознательных христиан должен носить на себе печать свободы. Древний христианский писатель Лактанций доказывает, что религия существует только там, где существует свобода, и исчезает там, где исчезла свобода, и что истину нужно защищать словами, а не ударами («verbis, поп verberibus»). «Тайна спасения, — пишет святитель Григорий Богослов, — для тех, которые желают, а не для тех, которых принуждают». Сто восьмое правило Карфагенского собора приводит закон Гонория, что «по свободному произволению каждый воспри-емлет подвиг христианства», и Зонара в толковании на это правило пишет: «Добродетель должна быть избранною, а не вынужденною, не невольною, а добровольною... ибо то, что бывает по необходимости и по насилию, нетвердо и непостоянно»[478]. «Не свойственно религии, — говорит Тертуллиан, — принуждать к религии, так как она должна приниматься добровольно»[479].
     Всякий другой взгляд есть взгляд Великого Инквизитора[480]. Но не нужно думать, что такой взгляд существовал только на Западе. Он существовал, да еще и существует, и на Востоке. Но его нужно окончательно отбросить. Не так далеко время, когда государство издавало предписания о причащении и исполнении других религиозных обязанностей. Но теперь это нам представляется как нарушение свободы совести. Точно так же и обязательный в силу государственного закона церковный брак есть нарушение свободы совести, а вместе с тем и нарушение свободы Церкви. Если государство провозгласит общеобязательность церковного брака, он именно вследствие этого потеряет свое религиозное значение и сделается государственным институтом, а духовное лицо, заключая брак в силу государственных законов, будет играть роль государственного чиновника. Церковь тогда потеряет право венчать только тех лиц, которых она считает достойными таинства брака, а будет вынуждена венчать всякого, кто удовлетворяет требованиям государственного брачного права, хотя бы он не признавал Церкви и даже боролся с нею, хотя бы он был неверующим и венчание было бы, в сущности, кощунством. При существовании обязательного церковного брака невозможно восстановление древнего христианского понимания брака и древней церковной дисциплины. Древняя Церковь под браком разумела не момент его заключения, а всю брачную жизнь и, прежде всего, цель брака, ту задачу, которую супруги должны решить в течение всей своей брачной жизни. Такое понимание брака ясно выражается в творениях Отцов Церкви эпохи Вселенских Соборов, особенно у Иоанна Златоуста, который, как «сваха», по его собственному выражению, подробно говорит в своих знаменитых проповедях о всех сторонах брачной жизни, но оно было потеряно впоследствии, когда духовенство пошло по линии наименьшего сопротивления и заменило свою трудную задачу создания из семьи малой церкви легкой формальной задачей заключения брака. Тогда как для древней Церкви было важно не столько то, в какой форме заключен брак, сколько то, действительно ли он брак и достигает ли он свою высокую цель, для духовенства более позднего времени иногда сущностью брака является венчание, а взаимные отношения супругов выпали из сферы церковных интересов. Под влиянием отчасти обязательности венчания, отчасти инославных писателей в православных догматиках явилось новое учение, что брак совершает священник, а не стороны, и священник, выполнив брачные формальности, полагал, что он исполнил вообще все свои обязанности в отношении брачной жизни своих прихожан. Поэтому-то постепенно Церковь потеряла влияние на семейную жизнь. А так как семейная жизнь есть источник и всей общественной жизни, Церковь в общественной жизни снизошла на второстепенное место и теперь имеет значение более вследствие своих старых заслуг, чем современной общественной работы. Другими словами, Церковь теперь живет на старый капитал, который с каждым днем уменьшается. С другой стороны, нынешняя семья, получая по необходимости христианскую форму в венчании и удовлетворяясь ею, на деле начала постепенно спускаться в состояние, которое иногда ниже даже семьи языческой. И такое отделение семьи от Церкви много опаснее для Церкви, чем отделение от нее государства.
     Вообще нельзя защищать обязательный церковный брак ни с точки зрения интересов отдельных лиц, ни с точки зрения интересов государства, ни, наконец, с точки зрения интересов самой Церкви.
     Защищать обязательный церковный брак можно только с точки зрения интересов тех худших элементов в духовенстве, которые не желают как следует учить своих прихожан и хотят, чтобы их пасомых влекли в храм для венчания не их моральное влияние и церковная дисциплина, а сила государственного закона. Но как интересы чиновников не есть еще интересы государства, так и интересы духовенства или, вернее, худшей его части еще не суть интересов самой Церкви. И нужно сказать таким противникам факультативной формы брака, какого бы исповедания они ни были: не забудьте пример Франции, не забудьте, что если вы сегодня требуете от государства обязательности церковного брака, вы тем самым признаете за государством право определять форму брака, а через это теряете право протестовать, если государство завтра введет обязательность гражданской формы брака, вследствие чего церковная форма потеряет свое юридическое значение.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

 

     • Грозные последствия упадка брачного идеализма как для самой брачной жизни, так и для всего общества
     • Вырождение, утилитаризм культуры и социальные потрясения
     • Пути и средства оздоровления
     • Вопрос об осведомлении с родовой жизнью молодежи
     Заканчивая нашу работу, мы чувствуем потребность сказать несколько слов об ее жизненно-практическом значении.
     Великая борьба человека и человечества за ценность жизни идет на двух фронтах — внешнем, воюющем за подчинение нам материального мира, — макрокосмоса, и внутреннем, воюющем за господство над нашим собственным организмом, — микрокосмосом.
     И если первый фронт представляется более внушительным и победы на нем, особенно в последние века, прямо блестящими, то второй несомненно является все же более важным и более опасным, уже как внутренний. И все успехи на внешнем фронте теряют свой смысл при поражениях на внутреннем. «Какая польза человеку, если приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Что дадут человеку даже самые фантастические победы над природой и миром, если человечество потеряет внутреннюю жизненную силу, а вместе с тем и радость жизни? И не послужат ли тогда эти победы лишь к увеличению суммы мирового зла, мировых страданий?
     И вот извращение родовой жизни представляет один из самых обычных и в то же время самых опасных прорывов на этом внутреннем фронте. Прежде всего и ближайшим образом эти извращения отражаются на брачной жизни, и брак— этот остаток рая на земле и источник всякой радости и идеализма в обществе — часто, слишком часто превращается в одно из отделений Дантова ада.
     И не только в семейной, но и в общественной жизни это зло производит великие опустошения. Оно отвлекает духовные силы человечества от лежащих на нем высоких и трудных задач, вследствие чего его движение вперед идет слишком медленно, а часто и сменяется отступлением, регрессом. А затем вызванная им физическая слабость и вырождение человечества дает ненормальное направление и самой культуре. Современная культура часто стремится главным образом к достижению внешних удобств и удовольствий для выродившегося и изнеженного человечества, тогда как цели искусства и чистой науки стоят на втором месте, вследствие чего иногда раздаются довольно авторитетные голоса и против самой культуры, хотя на деле она есть великое творение человеческого духа.
     С другой стороны, когда для человека нет ничего высшего, кроме внешних удобств, удовольствий и чувственных переживаний, тогда не могут быть довольными и спокойными те слои населения, которым судьба не дала возможности в желательной им мере удовлетворять эти стремления, особенно когда они видят, что и высшие слои не имеют других интересов.
     А так как родовые извращения вместе с тем ослабляют отпорность и правящих классов, то они, так сказать, с двух сторон подготовляют почву и для социальной катастрофы.
     И быть может, об этих истинах русской эмиграции нужно помнить больше, чем кому-нибудь другому. Вряд ли кто решится отрицать, что она, выражаясь мягко, не поражает своих хозяев строгостью своих нравов.
     И пока это будет так, спасение России останется делом далекого будущего. Оно прежде всего требует высокого героизма, а героизм несовместим с родовой распущенностью, и на подвиги способны только те, кто «воздерживается от всего», как учит Апостол (1 Кор. 9, 25). Конечно, нельзя винить в недостатке нужной строгости одну эмиграцию. Она есть лишь сколок всей русской интеллигенции и отражает на себе все ее достоинства и недостатки, а причины недостатков этой последней в родовой сфере нужно искать в нашем недалеком прошлом, прежде всего в крепостном праве, дававшем слишком легкую возможность развития и удовлетворения порочных стремлений господствующего класса, а затем и в общем характере нашей далеко не самобытной культуры последних столетий. Духовного яда немало и на Западе, но там он вырабатывался постепенно, и общество имело возможность и время выработать и противоядие. А мы два столетия усиленно вводили этот яд и не хотели думать о противоядии, и в результате получилось опасное отравление руководящих классов. «Жизнь наших высших классов... один сплошной дом терпимости»[481], — произнес строгий суд над нашим интеллигентным обществом наш великий писатель. Но вечные законы нравственности неумолимы, и народ, не желающий вести борьбу с тем, что ведет его к вырождению, рано или поздно должен будет уступить свое место другим, более строгим народам или превратиться в удобрение для их культуры.
     Нельзя сказать, чтобы русское общество совершенно не сознавало грозящей ему опасности. Там и здесь слышались предупреждающие голоса, иногда довольно громкие и авторитетные, о необходимости оздоровления родовой жизни. Достаточно упомянуть Л. Н. Толстого и плеяду толстовцев. Но все же это были лишь отдельные голоса, да и сами проповедники не разобрались как следует в вопросе, и потому естественно их противоречивая и нежизненная проповедь не могла создать сколько-нибудь значительного движения. Достаточно упомянуть о трагедии семейной жизни самого Толстого, трагедии далеко не случайной, а коренившейся в ошибках его взглядов на брак и родовую жизнь и невольно приводившей на память евангельские слова: «Врачу, исцелиея сам». И вот наша книга стремится восполнить этот пробел русской религиозно-философской мысли и путем выяснения «христианской философии брака» указать пути к оздоровлению брачной родовой жизни. Повторяем, она не претендует быть этикой брачной родовой жизни, а ограничивается выяснением общих религиозно-философских предпосылок таковой этики. Но быть может, такое выяснение важнее и нужнее, чем решение частных вопросов этой этики, важнее и нужнее не только потому, что вообще предпосылки должны предшествовать выводам, но и потому, что выводы, сделанные нами самими из общих положений, имеют гораздо большее влияние на нашу волю и всю нашу психику, чем выводы, навязанные извне. Значительные движения всегда создавались идеями, «идеями-силами», но никогда морализированием.
     В «Христианской философии брака» три идеи, три основных положения имеют более крупное жизненно-практическое значение.
     Первое и главное ее положение — это реабилитация и, можно сказать, апофеоз самого брака как института, независимого от родовой жизни и имеющего свою, самостоятельную цель— достижение вышеличного единства супругов, возносящего их в сферу Божественной жизни, объединяющего их с Церковью, но вместе с тем требующего трудного подвига всецелого самопожертвования.
     Разграничение брака и родовой жизни не ведет, однако, ни к отвержению, ни к принижению этой жизни. Разделенная от брака в сфере целевой деятельности человека, она сохраняет связь с браком в независимой от воли человека сфере бессознательного и вместе с тем свое высокое достоинство как проявление божественного творчества, требующее благоговейно-серьезного отношения к себе человека, а в своих фактических проявлениях, поскольку она отражает на себе последствия греховного вмешательства нашего практического разума, сохраняющиеся путем наследственной передачи, она требует систематического лечения.
     Каково должно быть это лечение — на это должна ответить этика родовой жизни и даже медицина, а «христианская философия брака» указывает лишь общее направление такого лечения, диктуемое основным ее положением. Это общее направление должно быть, не столько отрицательным, сколько положительным.
     Методы немецких обществ борьбы с порнографией[482], возлагающих главные надежды на законодательство и административные запрещения общественных соблазнов, не обещают больших успехов, как и вообще такие методы никогда не приводят к нравственному возрождению. Закон обратного противодействия нашего подсознания сказывается в родовой области даже с большей силой, чем в какой-либо другой, и обычно благодаря отрицательным мерам зло в лучшем случае лишь изменяет свою форму. Нет, борьба должна вестись главным образом другими средствами. Если все родовые извращения Древнего мира Апостол Павел объясняет потерей Бога из разума человека (Рим. 1, 28), то и устранения этих извращений можно достигнуть лишь путем прояснения образа Божия в человеческом сознании, путем возвышения, «сублимации» этого сознания, путем развития всякого рода идеализма — религиозного, морального, политического. Есть болезни, бациллы которых действуют только в подвалах и нижних этажах. И извращение родовой жизни принадлежит к подобным духовным болезням, и пока дух человека не будет устремлен горе, волны страсти всегда будут затоплять его. «Этот враг побеждается только бегством», — говорили средневековые аскеты и бежали от мира, унося с собой и своего внутреннего врага. Они забывали, что бежать нужно на высоты человеческого богоподобия, где живут правда, вера и любовь (2 Тим. 2, 22). С другой стороны, выясненная тесная зависимость родовой жизни от питания должна напомнить, что одни чисто духовные средства тут недостаточны и что этот род демонов не может быть изгнан одним возвышением духа к Богу, одной молитвой, но и постом, аске-тикой в широком смысле этого греческого термина, в смысле не только воздержания от излишества в пище и вообще всяких излишеств (1 Кор. 7, 5), но и дисциплиной воли и всестороннего укрепления тела.
     В заключение несколько слов по модному вопросу об осведомлении с родовой жизнью молодежи. Вопрос этот не является таким важным, как его иногда представляют, и такое или иное решение его не решает основной проблемы оздоровления родовой жизни. Это осведомление может быть полезно, но может быть и вредно в зависимости от того, удастся ли педагогу провести его в сфере теоретического разума без уклонения в сферу разума практического. По-видимому, таких уклонений легче избежать тогда, когда такое осведомление будет делаться, хотя бы в связи с изучением естественной истории, в более раннем возрасте, когда подсознательные влечения еще не толкают дух человека в эту практическую сферу. И во всяком случае задача чисто теоретического осведомления может быть успешно выполнена только тогда, когда идеалистическая настроенность уже налицо. В противном случае это осведомление будет идти в ущерб великой задерживающей силе, которой одарила нас природа для борьбы с родовыми извращениями,— чувству стыда и вместо пользы принесет вред.
     Даже и ранняя влюбленность сама по себе не опасна для родовой нравственности молодежи. Здоровое, неиспорченное порнографией юношество не стремится в своей влюбленности к физическому обладанию, и его любовь есть переживание преклонения и рыцарской преданности, направленных не столько на женщину, сколько на «das Ewig-weib-liche», на вечно женственное, на красоту и особенности женского духа, и потому не только для взрослых, но и прежде всего для молодежи всегда остаются в силе слова древнего христианского писателя: «Пламень любви сжигает душевную нечистоту, и разврат происходит не от чего другого, как от недостатка любви»[483]. И если ранняя любовь опасна, то не сама по себе, а ввиду слишком большой вероятности смены одного объекта любви другими, а эта внутренняя измена всегда неблагоприятно отражается на цельности и силе духовной жизни. Ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою, — говорится в Апокалипсисе (2, 3 - 4), и недаром древняя Церковь столь же строго относилась к повторным обручениям, как и к повторным бракам.

 

 

notes

Примечания

1

D-r Seved Ribbing. Die sexuelle Hygiene. Stuttgart, Vorwort.

2

Poemata moralia//Migne. Patrologia. Series graeca. 37, 541-542. Ср. также о влиянии брака на культуру у блаженного Августина. De civitate Dei. 22, 24, Migne, series latina, 41, 432; в дальнейшем изложении мы будем отмечать греческую серию Патрологии Миня латинскими буквами Mg, латинскую — Ml.

3

De adult, conjug. 1, 25, 26. Ср.: In Gen. ad litt. 9, 1. Рус. пер., 142. О трудности вопроса о браке говорит и Святитель Григорий Нисский в своем труде «О природе человека». Глава 16. Mg. 44, 180. Ср.: глава 20. Mg. 44, 200.

4

См. об этом книгу проф. А. С. Павлова «50-я глава Кормчей Книги». М., 1887 и мою статью «О браке, как таинстве». «Странник», № 1 и 2. Белград 1924, 1925.

5

Der Zweck im Recht. Vorwort.

6

Например, Л. Маркович. Породично право. Белград, 1920. На с. 11 — 12 он пишет, что «выкидывает из книги вопрос о цели брака», а на с. 14, 32, 62, 82 и других решает отдельные вопросы брачного права с точки зрения цели брака.

7

Авлий Гелий. Noct. art. 18, 6. Блаженный Августин. Contra Faust. 19, 26.

8

Макрабий. Sat. I, 16; Светоний. Jul. Caesar, 52 и др. Ср.: Августин. Sermo de cone, inter. Matthaeum et Lucam, cap. 22.

9

Феофан. Instit. de jure natur.

10

Contra Jul. 3, 21, 43; Sermo 51, 13.

11

Менандр. Fragm. 185; Лукиан. Тимон, 17; Эсхил. Агамемнон, 1207; Апкифрон, 1, 16.

12

Эсхил. Агамемнон, 1207; Тимон, 17; Алкифрон, 1, 16

13

In Naeer, 122.

14

О законах, 6. Ср.: Климент Александрийский. Строматы, 2, 23. Mg. 8, 1087.

15

Nov. 22

16

Nov. 26; Corpus iur. civilis ed. Gothofredi, Lugduni, 1583, p. 440.

17

Ксенофонт. De rep. laced. 1, 8. Дионисий Гал. 9, 22; Цицерон. De leg. 3, 2.

18

De monog. 10; Ad uxor. 1.

19

Корнелий Непот. Epaminondas.

20

Геллий, 4, 3; Валерий Максим II. 1, 4; Дионисий Галикарнасский 2, 25. Другой подобный случай — Корнелия Суллы.

21

5, 39; 6, 61.

22

Dig, 24, 1, 60. Характерно, что Базилики (30, 1, 57, ed. Heimbach 111, 510), приводя этот фрагмент, упоминание о бесплодии опускают.

23

9, 81.

24

9, 69, 121, 146.

25

Плутарх. Перикл. Глава 37. Солон 20.

26

См., например: Мефодий Патарский. Пир десяти дев. 1, 2—5; Евсевий Кесарийский. Praep. evang. 12, 12. Mg. 21, 942; Василий Великий. Правило 87; Амфилохий Иконийский. Слово о жене-грешнице. Mg. 39, 72.

27

Вряд ли, однако, сюда можно причислить Афина-гора (Legatio pro christ. Mg. 6, 965). Утверждая, что христиане вступали в брак для рождения детей, апологет хочет лишь убедить противников христианства в том, что христиане признают лишь matrimonium justum и в браке соблюдают чистоту и воздержанность.

28

In Lucam I, 45; Ml. 15, 1632 В.

29

In Genes, ad litt. 9, 3-9. Ml. 34, 396 ел. Рус. пер., 144-152.

30

См. также Contra Jul. Pel. 5, 12, 46, 62; De nupt. et concup. 1, 10—12; Sermo 51, 21; De consensu ev 2, 11; Contra Faust. 23, 8.

31

Summa Theologiae, Supplem. 1. Q. 92, a 1. Здесь Аквинат повторяет блаженного Августина, Толкование на Бытие. Кн. 9. Гл. 3 и 5. Ml. 34, 396. Рус. пер., изд. 2-е. Ч. 1. С. 144-147.

32

У униатских богословов находим иногда другое учение, где рождению детей отводится второстепенное место, а на первом месте ставятся нравственные задачи. См., например, Юлиан Никаноровш, «Церковное Право». Перемышль, 1872. С. 114, а также др. Василий Масцюх. Церковное Право супругов. Перемышль. 1910. С. 9-11.

33

Dr. Martin Leilner, Lehrbuch des Katholischen Ehe-rechts. 2. Aufl. Paderborn, 1912, 5, 10.

34

2 Then, 1 Titel, par. 1.

35

Metaphys. Anfangsgriinde der Rechtslehre. p. 24. Konigsberg, 1497. p. 107: «Die Ehe ist die Verbindung zweier Personen verschiedenen Geschlechts zum leben-swierigen wechselseitigen Besitz ihrer Geschlechts-eigenschaften».

36

Geschichte des kan. Eherechts. См. критику Шере-pa в Archiv f. Kath. K. R.; ответ Фрейзена там же: 1892, 5, 362 ел., 1891, 5, 353-360

37

Trauung und "Verlobung. Weimar. 1875.

38

Die Urgesellschaft. 1891.

39

Studies in Ancent History. 1876.

40

Orgin of Civilization. 1870

41

Поллукс 3, 33; Ареопагит, парафраз Пахимера // Mg. 3, 1184.

42

Пир. Пер. проф. Карпова. Изд. 2. Гл. 4. СПб., 1863. Ср.: проф. Муретов. Новозаветная песня любви/ /Богослов. Вестник. 1903. 3. 480.

43

Беседа на Послание к Колоссянам 12, 5//Mg. 62, 387. Ср.: на Послание к Ефесянам 20, 9//Mg. 62. Изучая учение святителя Иоанна Златоуста о браке, приходишь к убеждению, что во вторую половину его литературной деятельности отношение его к браку радикально изменилось. Если в первых его произведениях, где он был еще под влиянием полученного им языческого образования (стоической школы), он отрицательно относился к браку, то в конце жизни, когда он проникся возвышенным учением о браке Послания к Ефесянам, он стоит всецело на идеалистической точке зрения.

44

Беседа на 1 Кор. 23, 3// Mg. 61, 289.

45

Гл. 49, 8. Изд. 1816. 2, 123. По Эклоге (2, 12) брак установлен Богом «да в единыя яве в двойстве лицу едино плоти сочетание взаконит не сочетанное». Греческий текст в издании Zachariae, Collectio librorum juris gr. rom. pp. 1—52, или Momferrati, Athenis, 1889. Ср.: Ecloga ad Prochiron mutata. 3, 1. Ed. Zachariae, Jus graeco-rom. 4, 74, Lipsiae, 1865: ??? ???????? ????, ?????? ????? ???????? ??????; ?? ????????? ??? ??? ???????? ?????????? ?? ???????????.

46

??? ???? ?????????? ???????? ?? ???? ??????????? ??????????. Русский перевод этого труда («О браке с двумя двоюродными сестрами») Вальсамона дан в приложении к книге проф. А. С. Павлова «50-я глава Кормчей книги». М., 1887. Здесь интересующие нас места находим в таком переводе: «Ввиду этих слов (Быт. 2, 24; Мф. 19, 3—6) мы веруем и исповедуем, что супруги вследствие брака должны быть признаваемы почти одним единственным человеком, представляемым в двух субстанциях (?????????? — лицах? С. Тр.). Не дерзаю сказать, что супруги не одна плоть в двух лицах, чтобы не подвергнуться справедливому осуждению вместе с отвергающими писаные и неписаные предания» (с. 450—451). Греческий текст этого места см. ????????… ???????, ????????…, 1854, 4, 561.

47

Dig 23, 2, 1; Instit. 1, 9, 9; Cod. 9, 32, 4; Брак есть союз мужа и жены и общий жребий на всю жизнь, общение божеского и человеческого права. — Nuptiae sunt conjunctio maris et feminae et consortium omnis vitae, divini et humani juris communicatio.
Это определение повторяется, например, в Номоканоне 14 титулов (Афинская Синтагма 1, 271; пер. Нарбекова. С. 452), в Прохироне (тит. 4, глава 1), в Базиликах (28, 4, 1, ed. Heimbach, 3, 166), в толкованиях Вальсамона на 72-е Трулльское и 41-е правило Василия Великого (Афинская Синтагма 2, 472; 4, 188), в Синтагме Властаря (Г, 2. Афинская Синтагма 6, 153, пер. Ильинского. С. 103), в Номоканоне Ар-менопула (4, 4, 1, р. 484), в Кормчей (48, 4, 1. Изд. 1816. 2, 60); в Пидалионе (Изд. 1908. С. 197, прим. 1) и др.

48

Например, православное исповедание не дает определения брака и на вопрос: «что есть шестое таинство?» (вопрос-ответ 115) говорит о том, как совершается заключение брака: «прежде всего взаимным согласием сторон, затем заявлением перед священником и, наконец, подтверждением и благословением со стороны священника. Следующий вопрос-ответ (116) говорит о выгодах (commoda) брака: «Лекарство от блуда, потомство и взаимопомощь». (См. La confession orthodoxe de Pierre Moghila, Orientalia Christiana, vol. 10, №39, 1927, p. 68-69).

49

О малой авторитетности этой главы, составленной частным лицом в XVII веке и включенной в Кормчую в практических целях, см. у проф. М. И. Горчакова: «О тайне супружества». СПб., 1880. С. 379-384.

50

Кормчая, изд. 1816 г., 2, 138. Ср.: проф. А. С. Павлова. 50-я глава Кормчей. С. 188.

51

Подобное определение брака находим и в катехизисе польского иезуита Канизия.

52

Grundlinien des Naturrechts. Jena u. Leipzig, 1797, p. 174.

53

Enzyklop. d. philos. Wissenschaften, par 519, Werke, Berlin, 1835, 2.

54

Хотя в обычном словоупотреблении термины «половая» и «родовая» жизнь употребляются promisque, однако такое словоупотребление дает повод для многих заблуждений, и мы в дальнейшем изложении будем строго их разграничивать.

55

Напечатан впервые в «Вопросах философии и психологии», кн. 14, а также изд. «Заря». Берлин, 1924. С. 1-58.

56

Этот факт был известен и отцам Церкви. «Можно бы и на земле указать многие роды рождаемых без сожития», — пишет святой Исидор Пелусиот (Письмо схоластику Феодору, 192. Mg. 78, 1280).

57

Быть может, не случайность, что Библия упоминает о благословении размножения только низшим животным, созданным в пятый день. Типом размножения являются именно низшие организмы.

58

Beitrage zur Lehre von der Fortpflanzung der Ge-wachse. Jena, 1897, 203-206.

59

Sur les phenomenes de reproduction, Annee biolo-gique, 1895, p. 707-709.

60

«Творческая эволюция», изд. 2-е. СПб. Глава 1. С. 56. Глава 2. С. 106.

61

«Пол и характер», глава 11: «Эротика и аскетика». СПб. 1909. С. 289; 26-е немецкое изд. Wien und Leipzig, 1925, S. 310.

62

Sermo de concupisc. cap. 11, Ml. 38, 345. По-видимому, здесь блаженный Августин говорит об очень распространенном в древней Церкви «духовном браке».

 

     В древнейшее время Церковь относилась к нему благосклонно, но в более позднее время, когда Церковь сделалась государственной и уровень нравственности упал, обычай этот часто стал служить ширмой разврата, почему духовный брак был запрещен Церковью. Проф. А. П. Лебедев (Духовенство древней Вселенской Церкви. М., 1905. С. 329—346) довольно убедительно доказывает, что апостол Павел в 1 Кор. 7, 36—38 под «своей девой» разумеет не дочь, а именно деву, состоящую в духовном сожительстве. Ср.: Achelis, Virgines subintroductae. Leipzig, 1902.

 

63

Диоген Лаэрций 10, 118.

64

Строматы 3, 7.

65

 Слово на Мф. 19, 3.

66

Беседа на слова «Целуйте Акилу и Прискилу».

67

Беседа 33, 6, на 1 Кор.

68

Enchiridion, cap. 121, Ml. 40, 288.

69

«Исповедь», часть 1, книга 5-я, пер. О. П. Устря-лова. СПб., 1865. С. 195 — 196. Подобные мысли встречаются и в книге Стендаля «О любви».

70

Фон Визен. Две жизни. Изд. 4-е. С. 183-184.

71

В «Фаусте» Гете и Пушкина (сцена из «Фауста»); в «Дон-Жуане» Алексея Толстого.

72

Op. cit. гл. 3. С. 235-237.

73

«Здесь, — говорит Златоуст, — употреблены грубые речения, приспособительно к немощи человеческой» (Mg. 53, 121).
     [ между тем Златоуст говорит, что в повествовании о творении каждое слово имеет глубокое значение. Гом. на Быт. 10, 4; Mg. 53, 81. Рус. пер., 4, 77. 2 ]. А

74

Недалеко от ремесленников по составлению священных историй ушли и творцы мнимонаучной гипотезы «иеговиста» и «элогимиста», стремясь в ней найти разрешение своего непонимания библейского текста. Впервые эта гипотеза была высказана Аструком в 1753 году.

75

Считая, что слова «плодитесь и размножайтесь» являются устанавливающей брак заповедью, основатели протестантства не останавливались и перед выводами, отсюда вытекающими, рекомендуя даже одновременную полигамию. «Нечего попусту совеститься, — писал Карлштадт Лютеру. — Будем двоеженцами и троеженцами, будем иметь столько жен, сколько можем прокормить». «Плодитесь и размножайтесь»: не так ли, Лютер? Пусть же исполнится заповедь неба. И сам Лютер советует жене бесплодного мужа сойтись с его родственником или посторонним человеком, а мужу слишком воздержанной жены сойтись со служанкой или другой женщиной. Филиппу Гессенскому он дозволил одновременную бигамию (См. издание сочинений Лютера, \\eimar, 1883, 6, 558, 33 (De captivitate Babylonica). Ср.: 10, 2, 279, 290, 291 (Sermo de matrimonio).

76

В толковании на Мф. 14, 16. Mg. 13, 1229.

77

Например, французский 1834 г.: «male et femelle», английский официальный: «male and female», греческий: «apoev кои GfiA/u».

78

Строматы 3, 14. Mg. 8, 1205.

79

Строматы 3, 12. Mg. 8, 1189.

80

2, 2. Mg. 18, 49.

81

Толкование на Быт. 10, 4—5. Mg. 53, 86 и др.

82

О девстве, 15. Mg. 48, 544. Ср.: блаженный Августин. О девстве, 1, 10. Ml. 40, 401.

83

Толкование на Быт. 21, 3. Mg. 53, 178; и блаженный Августин, как бы забыв свое же учение о цели брака, пишет в одном месте, что «рождение — дело природы, а не брака» и что «рождение бывает и от блуда». О девстве 1, 10. Ml. 40, 401.

84

Наиболее подробно говорит об этом Немезий в своем труде «О природе человека». В душе человека он различает части повинующиеся и неповинующиеся разуму. К последним он относит силы питания, размножения и кровообращения. Первые две принадлежат к растительному царству, последние к животному (см. главы 22-25. Mg. 40, 692-700).

85

Иоанн Златоуст, поучение на 1 Кор. 23, 1. Mg. 61, 190. Характерный рассказ помещен в Номоканоне при Большом Требнике. Монах просил подвижника помолиться об избавлении его от блудной страсти. Молитва оказалась безуспешной, но сатана объяснил подвижнику, что он по молитве подвижника давно уже отошел от монаха, но монах «брань имать от гортаня своего; сам брань творит пияй, ядяй и спяй». Павлов, Номоканон при Большом Требнике. М., 1897. С. 157.

86

The Holy Bible. Genesis and Exodus. London, 1864; P. 18; Делим (New commentary on Genesis. Edinburgh, 1888. P. 101) говорит, что жена, по Библии, должна быть отражением мужа, в котором он видел бы самого себя.

87

Толкование на Быт., кн. 1, 2. Рус. пер. М., 1886. Ч. 4. С. 13.

88

«Для того-то Бог и называет ее (жену) помощницею, чтобы показать, что они одно», — говорит Златоуст. (Беседа 12, 3 на Кол. Mg. 62, 387).

89

Такое узкое понимание, объясняемое двояким смыслом слова «плоть», встречается и в святоотеческой литературе, например Василий Великий говорит о «смешении, делающем двух одной плотью» (Книга о девстве. Mg. 30, 745—747). В католичестве же оно официально признано Церковью. «Codex juris canonici (С. 1015, параграф 1) говорит, что coniugall acto conjuges fiunt una саго» («вступающие в брачные отношения будут одной плотью»).

90

О граде Божием. Кн. 14. Главы 2 и 4. Ml. 41, 403 и 407. Рус. пер. Киев, 1882. С. 3-5, 9-10.

91

Такую мысль мы находим, например, у Апостола Варнавы (послание 6, 12), у Василия Великого (Шестоднев, 9, Mg. 29, 205), у Григория Нисского (Об устроении человека. Гл. 6), Епифания Кипрского (Ересь 33), блж. Феодорита (Вопросы на Бытие), а также у Иустина Мученика, Иринея, Илария, Фео-филакта и др.

92

Ср. у Златоуста: «говоря об обоих, Он (Бог) выражается как об одном». Беседа 20 на Еф. 5, 22—24. Mg. 62, 135.

93

«Род человеческий хорош только тогда, — говорит св. Амвросий Медиоланский, — когда к мужескому полу присоединяется женский».

94

При всяком другом толковании этого места придется допустить или мысль, что грех увеличил богоподобие человека, или приписать Богу иронию над человеком

95

Беседа 26. Гл. 2 на 1 Кор. Mg. 61, 215. Беседа на Кол. 12, 5; Mg. 62, 387.

96

Три книги к Автолику о вере Христовой. 2, 28.

97

Олимпийский, или Патарский. В дошедших до нас творениях св. Мефодия этого места нет. См. полное собрание творений св. Мефодия, пер. Е. Ловягина. Изд. 2-е. СПб., 1905. С. 287.

98

Об образе Божием, Edit. Mai, Nov. collectio 9, 612.

99

Быт. 2, 22. Ср.: 24, 40 и др. Не случайно славянский перевод употребляет слово «приведе». «Приведение» жены у древних славян было формой религиозного брака, соответствующей римской форме «confarreatio».

100

К Поликарпу, 5. Изд. Гебгардта. С. 112.

101

Строматы, 3, 10. Mg. 8. 1169. Ср.: Строматы, 3, 18; 4, 20; 7, 12.

102

Толкование на Мф. 14, 16; Mg. 13, 1229.

103

De monogam. 9; Ml. 2. Ср.: Ad uxorem 2, 9, Ml. 1.

104

Беседа на Еф. 5, 22-24; Mg. 62, 141.

105

Беседа 20, 4 на Еф. Mg. 62, 135.

106

Афинская Синтагма 5, 286—291.

107

Кормчая, изд. 1816. Гл. 43, листы 35 и 38 на обороте.

108

Горчаков. «О тайне супружества», прилож. С. 7 и 8.

109

Афинская Синтагма 2, 334: «?? ???? ????????????? ??? ??????????? ?? ????? ???????? ?????». Слов «??? ???????????» нет в древнейшей Трапезундской рукописи, и, по-видимому, слова эти включены в текст правил из толкования Зонары (Синт. 2, 335). Совершенно неправилен и тенденциозен Синодальный перевод: «Богом установленный и Им в Его пришествие благословенный брак». Правильно переводит епископ Никодим Милаш: «Богом установлени и Ньеговим присутстваньем благословени брак». (Правила са ту-мач., т.1. Нови Сад, 1895. С. 473), но он не считается с сомнительной подлинностью слов «и благословени».

110

Антоний (Храповицкий). Нравственный смысл догмата о Святой Троице.

111

Строматы, 3, 10; Mg. 1169: «то Kupimcov».

112

Беседа 20, 3 на Послание к Ефесянам, Mg. 62, 143: «? ????? ??? ???????? ???? ???? ?????».

113

? ???????? ???????? — Рим. 16, 5; 1 Кор. 16, 19; Кол. 4, 15; Флм. 2.

114

2 Кор. 4. Изд. Гебгардта. С. 41- 42.

115

Пастырь, вид. 2, 4. Изд. Гебгардта, С. 134.

116

Вид. 1,1. Изд. Гебгардта, С. 129-130.

117

 О воскресении плоти 6; Ml. 2, 802—803. Против Праксея, 12; Ml. 2, 168.

118

К Поликарпу 5: ??????… ??? ????? ??? ?????? ??? ??????. Изд. Гебгардта. С. 112.

119

Строматы, 3, 10; Mg. 8, 1169.

120

Слово на Мф. 19, 1-12; Mg. 36, 292.

121

См., например, Ис. 1, 21; 49, 18; 54, 1-6; 61, 10; 62, 5; Иер. 2, 20; Иез. 16, 7; Ос. 2, 19, 31; 4, 12; 9, 1 и др

122

Мф. 8, И; 9, 15; 22, 2-14; 25, 1-13; Лк. 12, 35-37; 14, 16-24; Еф. 5, 25, 27; Откр. 17, 1, 2, 5; 19, 7-9; 21, 2.

123

Ин. 3, 29.

124

Мф. 25, 1; Ин. 3, 29; Откр. 18, 23; 21, 2, 9; 22, 17.

125

Беседа 12 на Послание к Колоссянам. Mg. 62, 387. Ср.: Беседу на Бытие, 56; Беседу о том, каких нужно брать жен.

126

Так же, как и немецкое Kirche. Ср. Grimm, Deutsches Worterbuch; Kluge, Etym. Worterbuch, 1899, Strassb. 6 Aufl. Лаодикийский Собор в правиле 28 говорит, что ???????? = ????????.

127

Современная догматика почти не касается вопроса о таинствах в раю, но древняя святоотеческая литература говорит о них. Помимо таинства брака в раю было и таинство причащения, вкушение от древа жизни. «Прочее служило им пищею, — пишет блаженный Августин, — а это (древо жизни) таинством» («illud sacramento», о граде Божием (13, 20, Ml. 41, 394; русский перевод. С. 309). Таинством, соответствующим таинству крещения, воссоздания человека, было и самое творение, как называет его Климент Александрийский (Строматы, 3, 14; Mg. 8, 1205).

128

Строматы 2, Mg. 1184-1185.

129

Там же, 3, 4; Mg. 8, 1096.

130

Беседа 4 на пророка Исайю 6, 1; Mg. 56, 246.

131

Эта тенденция видна в вышеприведенном переводе 13-го Трулльского правила.

132

«50-я глава Кормчей». С. 58.

133

In Ev. loh. tract. 9, 2.

134

«Обуздать холодную страсть и превратить ее в духовную — это значит превратить воду в вино», — пишет Златоуст (Беседа на Кол. 12, 6; Mg. 62, 380). «Одно из благ, чтобы Христос присутствовал на браке и превратил воду в вино, то есть все в лучшее» (Григорий Богослов, письмо 232 Диоклею. Mg. 37, 373).

135

Песнопения церковные знают и языческую церковь, хотя и называют ее «неплодящею». И это не особая Церковь, а часть единой Церкви.

136

«Сотворил Бог человека, — пишет св. Климент, — мужчиною и женщиною. Мужчина есть Христос, женщина— Церковь (1 Кор. 11, 13). «Образ Божий есть образ Христов, который был дарован человеку ранее», — пишет Тертуллиан (Против Праксея, 12; Ml. 2, 168. Ср.: О воскресении плоти. 6, Ml. 2, 802—803). Ерма выясняет, что Церковь Божия создана прежде всего и весь мир сотворен для нее (Пастырь, видение 2, 4).

137

См., например, перечень у Псевдо-Ареопагита, св. Иоанна Дамаскина, св. Феодорита Студита, св. Никифора Исповедника и др.

 

     Св. Симеон Солунский прямо говорит, что брак (венчание) есть только обряд, а не средство к препо-данию благодати, как подразумевается таинство священства («?????? ???, ??? ???? ??? ??????????? ???????; Mg. 155, 509).

 

138

Mg. 155, 508. В древнерусском чине венчания не было чтения Апостола и Евангелия (Голубинский. История Русской Церкви, 2. М., 1904. С. 449).

139

Index veritatis, ed. 1758. P. 39-40.

140

Symbolik der griechischen Kirche. Berlin, 1872. S. 290.

 

     Об установлении брака в раю учили и многие средневековые западные богословы, например Катаринус, Мальдон, Роланд и др. (См. Dr. Paul Schanz, Die Lehre von den heiligen Sacramenten, 1893. P.687 ff.)

 

141

De sacr. matrim: «Matrimonium est vero et proprium imum ex septem legis evangelicae sacramentis, a Christo Domino institutum». Впрочем, в более древней западной письменности встречается учение, что брак как таинство (sacramentum conjugii) есть и у язычников. Так учили, например, Тертуллиан, Иероним, Лев Великий (Dr. Paul Schanz, Die Lehre von den heiligen Sacramenten, 1893. S. 730) и в более позднее время папа Иннокентий III (С. 2. De transact. 2, 9) и Гонорий III (С. 2, De transact. I, 36). Упоминая об этом в своей энцикле Arcanum (10, 2, 1880), папа Лев XIII пишет, что они имели право на то, и что «браку присуще по природе нечто святое и религиозное».

142

О граде Божием. Кн. 14. Гл. 11. Ml. 41, 419. Рус. пер. Изд. 2-е: Киев. 1905.

143

Беседа о творении мира. Mg. 56, 490. Ср.: 494.

144

Там же. 496.

145

Толкование на Бытие. Mg. 87, 209.

146

Слово о жене-грешнице. Mg. 39, 72.

147

Чин благословения супруг чад неимущих.

148

Кормчая, изд. 1816 г. 2, 123; греч. текст Ecloga 2, 12; Ecloga ad Prochiron mutata 31, Zach. Jus. gr. 4, 73— 74. Далее говорится, что Христос лишь «паки утвердил брак», отвечая на вопрос фарисеев.

149

Краткое изложение зловредных еретических учений, кн. 5. Гл. 25. Mg. 83, 536. Рус. пер. М., 1859. Т. 5. С. 88-92.

150

Толкование на Послание к Ефесянам, 5, 32. Рус. пер., изд. 1895 г.

151

Парафраз Пахимера. Mg. 3, 1184.

152

Zohar 1, издание Sulze.

153

Viestermark, Gesch. d. menschl. Ehe, 2. AufL, S. 423. Rutzel, Volkerkunde, 1, 256; 2, 276 и др.

154

Esprit des lois (дух законов).

155

Строматы 3, 12; Mg. 8, 1195.

156

Беседа на 1 Кор. 12; Mg. 61, 103.

157

Трактат 4; Mg. 11, 306.

158

Послание к Диогнету 5, 6; Mg. 2, 1143. С изд. Гебгардта. С. 8; Творения святого Иустина Мученика, пер. Преображенского. М., 1864. С. 17.

159

Афинагор, Legatio pro christ. cap. 33; Mg. 6, 966.

160

Педаг. 2, 23, Mg. 8, 1085. Строматы З, 11; Mg. 8, 1173.

161

De instit. virg. 6; Ml. 16, 316.

162

Гомил. 56 на Быт. 29; Mg. 54, 488.

163

См. главу 1, примечание 41.

164

Номоканон Фотия 12, 13. Афинская Синтагма 1, 271.

165

Трактат о таинствах митрополита Филадельфийского Гавриила Севира по изд. 1714 в Трговище (в Синтагматоне иерусалимского патриарха Хрисанфа). С. 118.

166

О браке. Mg. 155, 504.

167

Термин «вера» в первом случае употреблен в смысле религиозно-моральных убеждений, во втором — в смысле христианской веры. Справедливо, что язычники не имеют христианской веры, но они имеют известные религиозно-моральные убеждения (Рим. 1, 20). Установивший брак Бог есть Бог и язычников (Рим. 3, 29).

168

С. 28, q. I, ed. Friedberg, Leipzig, 1879, col. 1078-1079, 1088.

169

Фауст.

170

Беседа 32 на 1 Кор. Mg. 61, 273. Ср. Бл. Августин: «Caritas conjugalis facit nuptias» («Брак создается брачной любовью»). Sermo, 51, 13; De Genes, a litt. 9, 7.

171

Беседа 33, на 1 Кор. Mg. 61, 280. Русский перевод греческих слов «??? ???????????» «не два лица» не отвечает ни букве, ни смыслу оригинала. Лица брачующихся не сливаются в браке, а объединяются в высшем единстве, как не сливаются и лица Святой Троицы.

172

Nov. 74, cap. 4: «nuptiae solo affectu valeant et rata sint».

173

Nov. 74, cap. 1: «puro affectu».

174

Const. Armenopuli, Manuale legum sive Hexabiblos, Lipsiae, 1851, 4, 4. p. 490.

175

Творения в рус. пер. М., 1894, слово 1. Гл. 1.

176

Беседа на Ефес. 5, 22-24. Mg. 62, 141.

177

А. Толстой.

178

2 Послание к Коринфянам. 1л. 12. Mg. 1, 348 А.

179

Беседа на 1 Послание к Коринфянам, 7, 39—40. Mg. 51, 230.

180

Евангельские вопросы, 2, 14. Ml. 35, 1339.

181

Видение 1. Гл. 1, 7. Mg. 2, 894.

182

Федр, 255. Ср.: Притч. 27, 19; «как в воде лице к лицу, так сердце человека к человеку».

183

Беседа на 1 Кор. 7, 39-40. Mg. 51, 30. Ср.: на 1 Фес.: «Имеющий друга имеет другого себя» (Mg. 62, 406).

184

О божественной и святой любви. Творения, часть 5. Сергиев Посад, 1906. С. 311.

185

А. К. Толстой. Поли. собр. соч. Т. 1. СПб., 1907. С. 382.

186

А. А. Фет. Поли. собр. соч. Т 1. СПб., 1912. С. 108.

187

Златоуст. Толкование на Быт. 15, 4. Mg. 54, 126. Рус. пер. 4, 123. Толк, на Быт. 16, 1, 5. Mg. 54, 130. Рус. пер. 4, 134. Августин. О граде Божием. 14, 17. Ml. 41, 426. Рус. пер. 43.

188

Л. Н. Толстой. Война и мир. Т. 4. Эпилог, 10. Берлин, 1920. С. 367.

189

Legatio pro christianis, cap. 5. Mg. 6, 900. Ср.: cap. 34.

190

 De civ. Dei, 15, 22. Рус. пер. С. 128.

191

De civ. Dei, 22, 24. Рус. пер. С. 381.

192

Mg. 88, 893. Под этим «некто» разумеется св. Нонн, епископ Едессы, а красота, которая так его тронула, была красота блудницы Пелагии, причисленной потом к лику святых (457). См. житие его Mg. 116, 907 и Н. Usener, Legenden d. heiligen Pelagia, Bonn. 1879.

193

Ср. Л. Толстой. Война и мир, эпилог. С. 389: «Он радовался тому, что она со своею душой не только принадлежала ему, но составляла часть его самого».

194

De civit Dei, 14, 7. Рус. пер. С. 157.

195

Слово на Мф. 19, 3. Mg. 40, 228.

196

 См., например, Кормчая. Гл. 49, 11, лист 123; Требник, Чин благословения супруг чад не имущих.

197

De parad, 4, 24. Ml. 14, 300.

198

О граде Божием, 14, 10. Ml. 41, 417. Рус. пер. Ч. 5. С. 27.

199

Беседа на Бытие 15, 1. Mg. 53, 121; 15, 3. ML 53, 123.

200

Ad uxor. 2, 9. Ml. 1, 1302.

201

Werke, 21, 72.

202

Сверчок на печи. Берлин, 1921. С. 81—85.

203

Нам представляется очень правдоподобной гипотеза, что «Песнь песней» — это сборник тех песен, которые пелись при древнееврейском брачном обряде (см. Herzog-Hauck, R. Е. 3. Aufl., 5, 743, статья Бен-цингера: «Семейная жизнь и брак у древних евреев»). Таким образом, Песнь Песней, в сущности, есть ветхозаветный чин венчания.

204

См., например, действие 1, явл. 4, «Адамет». «Смерть твоя (Алцесты) не погасит брачного факела нашей любви. Ты будешь мне женой и по смерти, так как в эту светлую землю, где ты найдешь покой, следует моя любовь и счастье. После твоей смерти другая не будет в моих объятиях».

205

А. Толстой.

206

Беседа на Еф. 20, 8. Mg. 62, 137. Ср.: Похвала Максиму.

207

Великий Требник. М., 1732, лист 33.

208

«Я не спрашиваю, не беспокоюсь,

 

     есть ли вина в твоем сердце,

 

     я знаю, что люблю тебя,

 

     какова бы ты ни была».

 

209

А. А. Фет. «Alter ego». Поли. собр. стих. Т. 1. СПб., 1912. С. 108.

210

Об этом грехе Ламеха см., например: Тертуллиан, De exhort. Cast. 5; De monog. 4; Иероним, Epist. 85(9), Contra lov. 1, 24 и др.

211

Афинагор (ок. 174 г.), Прошение о христианах. Ср.: Иустин Мученик. Апология 1. Гл. 50. Mg. 6, 349.

212

Тертуллиан, De pudicitia, 9; Ad uxorem 1, 4, 8.

213

Василий Вел. Правила 4 и 50. Ср.: Климент Александрийский. Строматы, 3, 11. Mg. 8, 1189.

214

Ориген, 18 Гом. на Евангелие от Луки. Ml. 17, 1846. Ср.: Гом. 19 на Иеремию. Mg. 13, 509.

215

Августин, De bono conjug., 21. Ml. 40, 387-388; и Климент Александрийский только первый брак признает таинством. Строи. 2, 23. Mg. 8, 1085, 3, 91. Mg. 8, 1173.

216

Амвросий, поел, к Верч. церкви, 64. Ml. 26, 1205; Златоуст, Гом. на поел, к Титу. Mg. 62, 671.

217

Святой Григорий Нисский: De vita S. Macrinae. Mg. 46, 964 С: «???? ????? ?? ?? ????? ??? ?????, ?? ??? ???????, ??? ??????? ???».

218

Последование о второбрачном, Великий Требник. М., 1732, лист 45 об.

219

Анкирск. 19; Лаодик. 1; Вас. Вел. 4; Никиф. Ис-пов. 2; Иоанна Постн. 19; Васил. Вел. 4 и 80.

220

Иоан. Мосхом (619), Софронием, патр. Иерусалимским (f 638), друзьями патр. Иоанна, а также Леонтием Неапольским (f 642), автором жития патр. Иоанна (греческий текст Mg. 93, 1613—1668 и отд. изд. Gelzer, Leipzig, 1893, лат. перевод Ml. 73, 331—392. Ср. Пидалион, изд. 1908 г. С. 135, примечание).

221

De bono viduitatis. 9, Ml. 40, 437-438.

222

Беседа на Еф. 20. Mg. 62, 146.

223

См. также мою книгу «Второбрачие клириков. Историко-каноническое исследование». СПб., 1912.

224

Творческая эволюция. Глава 3 in fine. С. 240, французский оригинал, ed. 21. Р. 293.

225

Об устроении человека. Глава 16. Mg. 44, 180. Рус. пер., 1861. С. 143. Ср.: глава 20. Mg. 44, 200: «Догадки и предложения».

226

Ibid. Глава 17. Mg. 44, 188.

227

Об устроении человека. Глава 17. Mg. 44, 186—191. Ср.: О девстве, 12; Слово огласительное, 28. В браке человек нисколько не отличается от зверей, пишет святой Исидор Пелусиот (письмо 192 схоластику Фе-одору. Mg. 78, 128).

228

О девстве. 15. Mg. 48, 544-545.

229

Толкование на Бытие. Вопрос 38. Рус. пер. 1905. Ч. 1. С. 26.

230

Толкование на Бытие. Глава 4. Mg. 87, 233.

231

Точное изложение православной веры. Книга 4. Глава 24. Mg. 94, 1208. Ср.: Евфимий Зигабен (около 1118 г.). Толкование на псалом 50-й.

232

О таинствах. Глава 38. Mg. 155, 381.

233

A. Wurt. Р. 241. Ср.: Gass. Symbolik d. Griechish. Kirche. Berlin, 1892.

234

Творения. Казань. Т. 1. С. 431-435.

235

Быть может, некоторое и, во всяком случае, второстепенное значение в таком принижении брака и родовой жизни имел и мотив, о котором говорит Ориген: «Думать, что брачная жизнь ведет к погибели, полезно, так как это побуждает стремиться к совершенству» (Толкование на Иеремию. 14, 4. Mg. 16. 508— 509), но здесь нужно помнить строгое осуждение Апостолом «лицемерия тех сожженных в совести своей лжесловесников, которые запрещают вступать в брак» (1 Тим. 4, 2-3).

236

А. Толстой. Послание к Лонгинову.

237

Григорий Нисский. Об устроении человека. 17. Mg. 44, 188.

238

Строматы. 3, 12. Mg. 8, 1198.

239

Блаженный Августин. De civ Dei 14, 10 et 15. Ml. 41, 417 et. 423. Рус. пер. С. 37-38. In Genes ad litt. 6, 23-24, 28. Ml. 34. Рус. пер. 64-65, 67.

240

Хотя можно думать, что в них процесс питания имел другой характер, чем у павшего человека. Это утверждает Климент Александрийский по отношению ко Христу, имевшему до воскресения общую с нами, но не греховную плоть (Stromata. 3, 7. Mg. 8, 1161).

241

А. Толстой, в стихотвотворении «Слеза дрожит».

242

6, 11 и 28. Mg. 1, 937, 984-985. Рус. пер. Казань, 1864. С. 179, 206.

243

Carmina. Mg. 38, 633-634.

244

Против Юлиана. 3. Mg. 76, 617.

245

Диалог 3. Вопрос 151. Mg. 38, 1103.

246

Строматы. 3, 14. Mg. 8, 1193-1196. Вообще нужно сказать, что теория о связи рождения и брака в своих выводах есть, в сущности, дуалистическая, близкая к гностицизму теория. Именно гностики учили, что рождение — от сатаны. Ложность этой мысли доказывали, например, святой Ириней Лионский (Против ересей 1, 24. Mg. 7, 675), Епифаний Кипрский (Панарион. Ереси 23, 61. Mg. 41, 300-301; 42, 171) и др.

247

Строматы. 3, 17. Mg. 8, 1205-1207.

248

Строматы. 2, 3. Mg. 8, 432-444

249

De civ. Dei 14, 21. Ml. 41, 428-429. Рус. пер. С. 49—50. Изменение взгляда Августина отмечает, например, Mausbach в своем двухтомном исследовании «Die Ethik des heiligen Augustinus, Freiburg im Beisg. Aufl. 1929. 1, 319.

250

De civ. Dei 14, 22. Ml. 41, 428. Рус. пер. С. 50.

251

Указ. соч. cap. 22. Ml. 41, 429. Рус. пер. С. 50-51.

252

Ibid. cap. 23. Ml. 41, 430-431. Рус. пер. С. 51-52.

253

Указ. соч. cap. 11. Ml, 41, 418. Рус. пер. С. 29.

254

Сар. 10 in fin. Ml. 41, 417. Рус. пер. С. 28.

255

Cap. 21. Ml. 41, 428-429. Рус. пер. С. 49.

256

Сар. 23. Ml, 41, 430-431. Рус. пер. С. 52.

257

См., например, Retract. 13, 8. De Gen 9, 8 et 10. Contra Julianum, op. imperf. 2, 43. Августина повторяет Фома Аквинат Sum. I, sent.

258

К Феодору падшему, 2, 5. Mg. 47, 314. 2, dist. 20, q. И, а также Бонавентура.

259

О девстве. Mg. 48, 567—568. Об этом произведении Эме Пюш («Златоуст и нравы его времени». Перевод А. Измайлова. СПб., 1897. С. 88, 130) пишет: «Трактат о девстве принадлежит к первому периоду деятельности Златоуста. Он не чужд страстности, и в нем можно встретить противоречивые мысли, резкие, малоосновательные страницы. Странно слышать от сына благочестивых Секунда и Анфусы, что он видел только несчастные браки, странно видеть, как он иногда сгущает краски».

260

Рус. пер. Творения, 3, 2, 565—650.

261

Беседа 4 на Исайю 6, 1. Mg. 56, 22-23. Ср.: Климент Александрийский. Строматы 3, 4. Mg. 8, 1124— 1144.

262

Беседа на послание к Солунянам 5, 2. Mg. 62, 246.

263

Беседа 20 на Ефесян 5, 22-24. Mg. 62, 135, 138.

264

Ibid. 143.

265

Ibid. 146

266

Ibid. 147

267

Беседа на слова: «Целуйте Акилу и Прискилу». Mg. 51, 209.

268

Беседа о творении мира. Mg. 56, 482. Беседа 34, 3 на 1 Кор. 61, 289.

269

Беседа 10, 5 на Бытие. Mg. 53, 86.

270

Беседа 15, 4 на Бытие. Mg. 53. 123. Рус. пер. 4,-123.

271

К такой же мысли на основании филологического анализа еврейского текста приходит Франц Делич (New Commentary on'Gemenesis. Edinburg, 1888. P. 165).

272

О творении мира. Mg. 56, 496.

273

Беседа 34 на 1 Кор. Mg. 61, 289. Ср.: 291

274

Иное отношение к тексту Священного Писания рекомендует Златоуст: «В Божественном Писании, — говорит он, — ничего не сказано просто и напрасно, но и незначительное слово заключает в себе скрытое сокровище» (Беседа на Бытие 10, 4. Mg. 53, 81. Рус. пер. 4, 77).

275

Рус. пер. 13, 104; 14, 114.

276

На что обращает внимание Делич, New Commentary on Genesis. Edinburg, 1888. R 101; ср. Евсевий Кессарийский. Praep. Evang. 12, 12. Mg. 21, 992.

277

 Еврейское слово «цела», употребленное здесь, часто означает и сторону (Исх. 26, 20; 37, 27; 1 Цар. 6, 5; 34; 2 Цар. 16, 13), почему многие переводчики именно так и переводят. Таковы, например, Мандельштам («Тора» или Пятикнижие Моисеево. Изд. 2-е. Берлин, 1872), Кук (Соос, Holy Bible. New-York, 1842. P. 42: «The side»). Архиепископ Херсонский Иннокентий пишет: «Ребро или кость здесь не есть нечто простое. Оно должно означать целую половину существа, отделившегося от Адама во время сна. Как это происходило, Моисей не говорит, и это тайна. Ясно только то, что прежде нужно было образоваться общему организму, который потом разделился на два вида — мужа и жену (О человеке. Собрание сочинений. Т. 10. Москва, 1877. С. 78). Перевод слова «цела» словом «сторона» считает правильным и профессор Я. Богородицкий (Происхождение человека. Православный Собеседник, 1903. 1, 69). Любопытно сопоставить с таким переводом новейшую теорию Флисса (Fliess), по которой в каждом человеке раздельны мужская и женская субстанции, причем у мужчины мужская правая сторона тела, у женщины — левая. См: W. Fliess. «Mannlich und Weiblich» в Zeit-schrift fur Sexual Wissenschaft I, 1, 1914, 3, 15 ff и критику этой теории у Н. Henning в Annalen 20-en der Naturphilosophie, 1919. R 214 ff.

278

См. также 2 Цар. 5, 1; 19, 12, 13.

279

Беседа 15, 3 на книгу Бытия. Mg. 53, 122. Рус. пер. 15, 112. Ср.: св. Амвросий Медиоланский. Deparad. 11, 50. Ml. 14, 316 и блж. Августин In Genes, ad. litt. 9, 13. Рус. пер. С. 158.

280

Беседа на Пс. 76, ст. 4 (spuria). Рус. пер. Изд. Петроградской Духовной Академии, 10, 832.

281

Mg. 18, 49.

282

Диалог 3. Вопрос 151. Mg. 38, 1103.

283

О творении мира. Mg. 56, 482.

284

 Но рудименты физического организма женщины остались и в мужчине и наоборот (литературу см., например, у Вейнингера. Пол и характер. СПб., 1909. Добавления и ссылки. С. 1—3 Geschlecht und Charakter, 26. Aufl., Wien und Leipzig, 1925. 465-472), как бы служа напоминанием первобытного единства и физиологической основой половой любви как стремления не к рудиментарному, а полному бытию, возможному только при единении мужа и жены. Златоуст высказывает мысль, что эти рудименты в мужчине нужны для красоты. О творении мира. Mg. 56, 476.

285

Мф. 19, 4. Ср.: Мк. 10, 6: «??? ?? ????? ???????»

286

Беседа на Бытие 10, 5. Mg, 53, 986. Рус. пер. 4, 78. Ср.: 12, 98.

287

Ibid.

288

Беседа на Бытие 10, 4. Mg. 53, 81. Рус. пер. 4, 77.

289

Беседа на Бытие 10, 5. Mg. 53, 86. Рус. пер. 4, 78. Ср.: 12, 98.

290

Беседа 12, 5 на послание к Колоссянам. Mg. 62, 387. Рус. пер. 12, 214.

291

Глава 14 (речь Аристофана).

292

См., например, Евсевий Кесарийский. Ргаераг. Evang. 12, 12, Mg. 21, 942.

293

Нельзя, однако, из святоотеческого учения о творении жены по образу Церкви делать вывод, что Церковь, как какое-то особое существо, была создана ранее жены. Церковь, как единение ангелов между собою в Боге, существовала и до творения человека.

294

«...поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в Божестве и совершенного в человечестве... в двух естествах, неслитно и неизменно, нераздельно и неразлучно познаваемого — так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняются свойства каждого естества и соединяются в одно лицо и в одну ипостась». — Определение, принятое на пятом заседании Халкидонского собора. Греческий текст у Mansi. Concil coil. 7, 116. Рус. пер. Деяния Вселенских Соборов. Казань, 1867. 4, 52. Гарнак сурово, но несправедливо критикует это определение, забывая, что есть вопросы, стоящие выше категорий нашего разума. См. Dogmengeschichte. 4, 374—375.

295

В святоотеческой литературе эти два рождения часто сопоставляются. «Разве без соития мог произойти только муж от жены, а не жена от мужа и девственная утроба могла произвести мужа, а мужской бок не мог произвести жены?» — спрашивает блаженный Августин (In Gen. ad. litt. 9, 16. Рус. пер. 164).

296

Таковы, например, древние еретические учения о рождении Христа из уха или из бока Богоматери. Последнего учения держались и многие недавние сектанты — афонские имябожники.

297

Беседа 15 на Бытие. Mg. 53, 123.

298

In Genes, ad litt. 9, 19. Рус. пер. 168-169.

299

См., например, Dr. Erwin Prenschen. \bllstandigesgr. d. Handworterbuch zu den Schriften d. N. Т Giessen, 1910. 239, 5.

300

Указание иностранной литературы можно найти в богословских энциклопедиях и словарях под соответствующими словами. Из русской литературы более ценным представляется книга профессора Мышцина: «Учение апостола Павла о законе дела и законе веры». Сергиев Посад, 1894. И специальная статья «Значение слова «плоть» (sarx) в вероучительной системе святого Апостола Павла». «Богословский Вестник», 1912. С. 308—352.

301

См.: Блаженный Августин. De civ. Dei. 15, 2, 7. Ml. 41, 403-405. Рус. пер. С. 3, 410-411; 4, 13-15.

302

Иногда термин «плоть» заменяется: «плоть и кровь», и тогда «плоть» означает субстанцию, а кровь — жизненную силу.

303

Почему возобновление завета с Богом соединяется с обрезанием плоти — символом ее смерти.

304

И личные грехи все вне тела, кроме блуда (1 Кор. 6, 18), но и блуд является грехом против собственного тела именно потому, что он есть грех плоти, плотский грех.

305

Символом чего ранее было обрезание.

306

Почему причащение и было установлено до воскресения Христа.

307

Но можно ли отождествлять сон с бессознательностью? Григорий Нисский подробно доказывает, что, несмотря на сновидения, во время сна действует только растительная бреянкоу, неразумная (или подсознательная по современной терминологии) часть души. Сновидения же — это только некоторые образы бывшего наяву в сознательной части души, отпечатавшиеся на бессознательной части вследствие «срастворения», почему характер сновидений и свидетельствует о нравственном уровне. Об устроении человека. Глава 13. Mg. 44, 168-170. Рус. пер. С. 124-125.

308

Прем. 4, 6, греческое «tmvcov», латинское «somnis», но в русском почему-то «сожитии».

309

 

310

Прем. 7, 2.

311

Педагог. 2, 10. Mg. 8, 509-512. Ср.: Плутарх. Sympos. 3, 6; Гиппократ. 19, 2; Плиний. 18, 8.

312

О воскресении. 7; Пир 10 дев. 3, 6. Mg. 18, 49, 57.

313

Творения. Рус. пер. Ч. 3. С. 224.

314

Mg. 4, 27, 28: «??? ?????… ???????? ? ?? ??????????».

315

Об устроении человека. 18. Рус. пер. С. 151.

316

Быт. 4, 1.

317

См., например, Григорий Нисский. Об устроении человека. Глава 12. Рус. пер. С. 115; Mg. 44, 495 и др.

318

????? ???? ??? ? ??? ??????????? ?????? ??? ?????? ??????? («Священное Писание познанием называет, конечно, и время деторождения»), — пишет Климент Александрийский. С. 3, 12, Mg. 8, 1182, В.

319

 New Commentary on Genesis. Edinburgh, 1888. P. 155.

320

Всего лучше этот термин выяснен в специальном исследовании. G. Teichmuller. Neue Studien zur Geschi-chte der Begone, B, 3. Gotha, 1879.

321

Между тем чисто объективное изучение родовой жизни, применение к ней ? ???? ??????????, нашего спекулятивного, теоретического разума не запрещается, но даже и рекомендуется Златоустом, приглашающим своих слушателей «вычистить своим разумом грязь греховной родовой жизни». Примером такой «чистки» являются многочисленные святоотеческие творения. В этом одна из целей и нашего исследования.

322

De civ. Dei. 14, 16. Ml. 41, 424-425. Рус. пер. С. 42.

323

См. Cappelmann, Pastoralemedicin, 16, Aufl. Aachen, 1910. S. 148—149. Ссылаясь на книгу Landois «Phy-siologie», Каппельман доказывает, что вообще родовые процессы никогда не могут подчиниться нашей воле, так как никогда не могут быть вызваны ею непосредственно.

324

По этой причине безрезультатны были и все споры, вызванные появлением в августе 1889 г. «Крейце-ровой сонаты» и в апреле 1890 г. послесловия к ней.

325

Jn. Joh. 41, 12; С. Jul. Pel. 5, 8.

326

Слова эти взяты из «Энеиды» Вергилия (8, 406).

327

О граде Божием. 14, 26. Ml. 41, 434. Рус. пер. Киев, 1882. С. 59.

328

Указ. соч. 14, 23. Ml. 41, 431.

329

Ibid. Глава 19-24. Ml. 41, 427, 431, 434. Рус. пер. С. 46—57. Ср.: на Бытие. Книга 9. Глава 10. Рус. пер. С. 152-154.

330

С. Jul. Pel. 5, 9.

331

De Ttiupt. et concup. 1, 87. C. duas epist. Pel. 1, 35.

332

Отцы и дети. Изд. Маркса. СПб., 1898. С. 181.

333

De civ Dei 14, 23. Ml. 41, 430. Рус. пер. С. 52.

334

Нужно добавить также, что и вся аргументация В. В. Розанова против противников страстности в родовой жизни целиком применима и против теории блаженного Августина.

335

De bono conjugali, cap. 3. Ср.: cap. 6. Ml. 40, 375.

336

De virgin. 1, 10. Ml. 40, 401: «Virgo nascitur etiam de turpo» («даже и во грехе рождается дева»).

337

De nuptiis et concup. 1, 12. Ml. 44, 420-422. Ср.: De consensu Evang. 2, 1. Contra Faulstum, 23. De Gen. ad. litt. 9, 18. Contra Jul. 5, 12, 46.

338

De bono conjug. 26. Ml. 40, 395.

339

Крейцерова соната. Берлин, 1890. С. 33—35. Послесловие. Веймар, 1890. С. 3—15.

340

De bono conjug. 10. Ml. 40, 381. Ср.: De bono viduitatis, 28.

341

Coniiciamus, ut possumus (Будем строить предположения [об этом], [да и к тому же] насколько [это] для нас возможно). De civ. Dei 14, 26. Ml. 41, 434.

342

Summa Theologia. 1. Sent 2, dist, 20, q. 1.

343

См. Н. Кареев. История Западной Европы в Новое время. Т. 1. СПб., 1892. С. 296.

344

Schrift iiber Monchsgelubde, Braunschweig-Ausgabe, 1, 350; 2, 197.

345

Один из них (протоиерей А. Успенский) советовал в церкви совершать и родовой акт. Письмо его, напечатанное в 1901 г. в «Новом времени» (№ 8868. С. 4. Столбец 8), вызвало большой шум. См: Протоиерей А. Дернов. Брак или разврат? СПб., 1901. С. 30.

346

De civ. Dei, 14, 20. Ml. 41, 428. Рус. пер. С. 48.

347

Древнерусское слово. См.: М. Горчаков. О тайне брака. С. 298.

348

Почему здесь e;u9x>uia часто употребляется и в смысле 6uuo <;, имея положительное значение. Ср.: Августин. De civ. Dei 14, 7. Mg. 41, 410—411. Рус. пер. С. 15; С. Jul. 4, 18, 67. Ср.: Б. Вышеславцев. Этика преображенного эроса. С. 67—68.

349

De civ. Dei 14, 26. Ml. 41, 434. Рус. пер. С. 59: «Non somnus premebat invitum».

350

А. Толстой. Дон-Жуан.

351

«Чувствуя утомление, Он (Христос) садился и, нуждаясь во сне, засыпал», — говорится в соборном послании Иерусалимского патриарха Софрония, прочитанном на 6 Вселенском Соборе. Деяния. Т. 6. Казань, 1871. С. 321. Ср.: Постановления Апостольские. 8, 12. С. 270, 275. Казань, 1865.

352

2 Кор. 12, 2, 5 ed Gebhardt. Lipsiae, 1906. P. 40-41.

353

Legatio pro christ., 31. Mg. 6, 961.

354

Беседа на 1 Кор. Mg. 61, 155. Рус. пер. 10, 181.

355

Prof. Dr. Georg Runze: Religion und Geschlechts-liebe. Halle, 1909. P. 32.

356

О девстве. Глава 7, §36. Рус. пер. Казань, 1901. С. 126.

357

Книга о девстве. Mg. 30, 745.

358

Синтагма. К. 28. Афинская Синтагма, 6, 339. Пер. Ильинского. С. 265.

359

     [ Строматы 3, 12; Mg. 8, 1197. 2 ].

360

Подобные объяснения находят сторонников и в новое время. Например, Плосс называет их «примитивным карантином», «первыми общественно-санитарными мерами».

361

6, 28; Mg. 1, 985. Рус. пер. С. 207. Дидаскалия, изд. Funk, S. 368.

362

Изд. 5, Афины, 1908. С. 531, 557, 645.

363

Лев. 21, 1-4; Чис. 9, 6-12; 19, 11-22; 31, 19-24; Втор. 21, 1-9; 26, 14; 4 Цар. 23, 16, 29; Иез. 39, 12-44, 25; Мф. 23, 27 и др.

364

Ис. 65, 23; 61, 9; Ср. Климент Александрийский. Строматы 2, 23; Mg. 8, 1096; 3, 12; Mg. 8, 1197; «Семя не нечисто, как и плоть, которой оно есть излишек», — пишет Властарь (К, 28; Афинская Синтагма, 6, 337; пер. Ильинского, 263—264), повторяя Зонару и Вальсамона (толк, на 4 правило Дионисия Александрийского).

365

Довольно распространено объяснение ветхозаветных предписаний о нечистоте влиянием на евреев соседних языческих народов с их системой религиозных «табу» (см., например, A. S. Peane, A. Dictionary of the Bible, 4. Edinburgh, 1905, Uncleanesse). Однако психический генезис самого института «табу» далеко не выяснен, не выяснено и его отличие от номизма, и скорее самый институт «табу» следует считать порождением номистической психики, чем номизм объяснять этим институтом.

366

Дидаскалия 6, ed. Funk., 55, 368, 370, 372, 374. Ср.: пер. проф. Прокошева; Апостольские Постановления 6, 26, 28, 29; Mg. 1, 1988 и др. Рус. пер. И. Н. изд. Казань, 1864. С. 203-208.

367

Афинская Синтагма. 4, 67—77, а также Ориген. De princip. praef. с. 6: Кирилл Иерусалимский. Оглаш. 4, 25.

368

De Genes, ad. litt. 12, 15. Рус. пер. 279-280.

369

О чем свидетельствует, например, святой Григорий Богослов в надгробном слове сестре. — См. также Вальсамона на 2-е правило Дионисия Александрийского, Афинская Синтагма, 4, 9 и 38, ответ патр. Александрийскому Марку Афинская Синтагма, 6, 477 и Властарь. Синтагма Г. 11, Афинская Синтагма, 6, 171 — 172; пер. Ильинского. С. 119.

370

Строматы, 3, 17. Mg. 8, 1205.

371

Педагог 2, 10. Mg. 8, 497-512. Григорий Богослов пишет: «В самом безумии страсти животные связаны благовременностью», и ставит их в пример людям (Твор. част. 5. С. 86). Точно так же и Немезий пишет, что «только женщины допускают совокупление во время беременности» (О природе человека, 21; Mg. 40, 701).

372

Аргумент неубедительный, так как для этой женщины, как еврейки, были обязательны ветхозаветные предписания, а вопрос идет об обязательности их для христиан.

373

Афинская Синтагма, 4, 7.

374

Афинская Синтагма, 3, 212. Впрочем, для диаконисе и монахинь долгое время делалось исключение.См. мою книгу: «Диакониссы в Православной Церкви» СПб., 1912. С. 87-93 и 252-255.

375

Афинская Синтагма, 4, 358.

376

Такой срок наказания, по-видимому, имеющий основания в Ветхом Завете (Лев 15), определяет Иоанн Кипрский, Вальсамон в 1-м ответе, Симеон Солун-ский в 14 и 15 ответах, Лавсаик в повествовании о Диоскоре и Варсонуфий Великий (см. Пидалион, изд. 5. С. 531, примеч. 3, Ср.: 645, примеч).

377

Афинская Синтагма, 4, 436. Ср.: Пидалион, изд. 5, 1908. С. 674-675.

378

???????????? (букв.: сосложение), которое, по Ври-еннию, есть «самоотдача и согласие на страсть нашего помышления». См. Пидалион. С. 673.

379

Титул 3, глава 18 и 19. Афинская Синтагма, 1, 119— 120; Рус. пер. проф. В. Нарбекова. Казань, 1899. С. 183.

380

Афинская Синтагма, 4, 428; Армен. 4, 2, Leuncl. 1, 44.

381

Афинская Синтагма, 5, 370.

382

Кормчая, изд. 1816 г. Глава 57, пр. 11, ч. 2, листы 190-191. Епископ Никодим (Прав, с толк. 2, 56-527) доказывает, что правилен текст Кормчей, но стоит прочитать правило до конца, чтобы видеть, что, если бы правило запрещало вход в алтарь монахиням, незачем было бы ему говорить о возжигании свечей и подметании алтаря.

383

1 Прав. П. Николая, Афинская Синтагма, 4, 417.

384

Афинская Синтагма, 4, 598—611.

385

Афинская Синтагма, 4, 7, 10, 12-13, 70-76.

386

Афинская Синтагма, 4, 455, об этом же говорится в 151-м прав. Никифора Исповедника, по изд. Пит-ры (Special Solesm. 4, 375—381 и в Juris eccl. graec. hist et monum. 2, 320—348), у Софрония Иерусалимского (Mai, Spicil. Roman. 3 pract p. 20), у Иоанна Кипрского и в Номоканоне при Большом Требнике в прав. 161, ссылающемся на 30-е прав. Иоанна Кипрского, находящееся в греческих славянских рукописях Влас-таревой Синтагмы. См. А. Павлов, Номоканон при Большом Требнике. Одесса, 1872. С. 148—149, Ср.: изд. 2. М., 1897. С. 304-305.

387

Афинская Синтагма, Буква К. Глава 27 и 28, Афинская Синтагма, 6, 337—340, пер. Ильинского. Симферополь, 1901. С. 363—366, Ср.: буква А. Глава 16, Афинская Синтагма, 6, 106, Ильинск. 52.

388

Синопсис, 5, 2, Leunclavius, lus. gr. romanum. Frankfurt, 1596, 1. 51-52.

389

С. 531, 645.

390

 С. 531, Ср.: 557.

391

С. 675.

392

Там же.

393

Лист 2, В. Требник, изд. Москва, 1732.

394

Лист 3.

395

Лист 5.

396

Лист 194.

397

Лист 196.

398

Лист 301 об.

399

Листы 1, 5 об. и др.

400

Лист 2.

401

Лист 4.

402

Листы 189-191 и 196.

403

См., например, листы1 и 5 об.

404

Лист 190 об. И здесь таким образом имеем борьбу с «дурным воображением», с соблазнами воображения.

405

Лист 194.

406

Лист 196 об.

407

Лист 301 об.

408

Лист 302.

409

Лист 303.

410

Лист 304.

411

Лист 346.

412

См.: Б. Вышеславцев. Этика преображенного Эроса. Париж, 1931. С. 52-61.

413

О природе человека, 17. Mg. 40, 680; Ср.: Григорий Нисский. Об устроении человека. Глава 13. Mg. 44, 165-170.

414

Диал. 3, вопрос 151; Mg. 38, 1103.

415

См., например. Dr. Max. Markuse: «Pollutionen sind ebenso eine Anomalie, wie die unwillkiirlichen nachtlichen Harnentleerungen, an denen namentlich viele Kinder lei-den?» («Непроизвольное извержение семени [во сне] есть настолько же ненормальное явление, как и ночное недержание мочи, которым в большей степени страдают некоторые дети»). Dokumente des Fortschritts, Januar, 1908. Berlin, S. 9.

416

New commentary on Genesis. Edinburgh, 1888, p. 165.

417

De civ. Dei 14, 3.

418

Epist. 137, 8; Cp. Sermo 191, 2; De civ. Dei 22, 8.

419

Sermo 120 in nat. Dom.

420

Точное изложение православной веры, 4, 15. Mg. 94.

421

De instit. virg. 8

422

Диалог против ариан, 2.

423

Толкование на Ев. от Луки 1, 28.

424

Legatio pro christ, cap 3; Mg. 6, 965. Рус. пер. СПб., 1895. С. 56. Было бы ошибочно видеть в этих словах Афинагора учение о том, что рождение детей главная цель брака, как это иногда делают (см., например, М. Горчаков: О тайне брака. С. 334, прим. 2). Здесь говорится не о цели брака, а об ограничении родового общения. Ср. выше. Глава 1, прим. 26.

425

6, 28; Mg. 1, 984-985.

426

Толков, на Быт. 3, 6. Mg. 12, 180.

427

Педагог, 2, 10; Mg. 8, 449-536; и особенно 508.

428

Ml, 6, 617.

429

In Lucam 1, 44; Ml, 15, 1632.

430

De bono conjugali 6 и 10; Sermo 51. de concordia. Matth. et Luc. Enchiridium de fide, spe et charitate.

431

Contra lovin 1 и In Ephes. cap. 5; Ml. 22, 1097.

432

Pastoralis cura 3, 28.

433

De institutione laicali 2, 6 и 7.

434

Строматы, З, 7; Mg. 8, 1161. Ср.: Игнатий, К Поликарпу 5; «Брак о Господе, а не похоти».

435

По Кодексу Законов об актах гражданского состояния (изд. 1918 п, ст. 52) начиная с 20/12 1917 г. «только гражданский (советский) брак... порождает права и обязанности супругов». По новому Кодексу законов о браке, семьи и опеке с изменениями до 1 июля 1932 г (Москва, 1932) «документы, удостоверяющие факт совершения брака по религиозным обрядам, никакого юридического значения не имеют» (1, 1, 2). Бесспорным доказательством брака является его регистрация, а если брак не был зарегистрирован, то совместное сожительство и вообще выявление супружеских отношений перед третьими лицами (1, 1, 3; 1, 3, 12).

436

В Испании, Норвегии, Дании, Перу, Египте, Тунисе. Некоторое время эта форма брака существовала в Португалии (1868-1910) и в Швеции (1908-1915).

437

La cite antique, ed. 28, 1923. P. 54.

438

Cod. 5, 4. 21, 26; 5. 5, 8; Dig. 23, 2, 6; Nov. 20, 3; 74, 1 et. 4; 117, 4.

439

Digest. 23, 2, 24.

440

Cod. Theod. 3, 7, 3; Cod. 10, 4, 22. Ср.: 21, а также конституция Зенона, Cod. 5. 5, 8; Нов. Юст. 22, cap. 3.

441

О малом значении этого сборника для православных, как изданного еретиками, свидетельствует, например, Иоанн Зонара: «Не имеет значения постановление нечестивого Копронима» (Annal 16, 24; Mg. 135, 116).

442

Ср. выше. Глава 3, с. 44, 45.

443

Epistola ad Diognetunn, 5, 6; ????????, ?? ??????. Gebhart, Harhack, Zahn, Patrurr apost. Opera, Lipsiae, 1906, p. 81. Афинагор, Lecatio pro christianis, cap. 33. Mg. 6, 965; Амвросий, De Instit. virg., cap. 6. Mg. 16, 316; Златоуст, Гомил. 56, на Быт. Глава 29. Mg. 54, 488. На Златоуста ссылается папа Николай в послании к болгарам; Mg. 119, 980; Католический Corpus juris canonici приводит подобные слова Златоуста из Opus imperfm На Mat. Homil. 32 с. 1 et 5, С. 27 q. 2, ed. Friedberg, 1, col. 1063, et. 1064.

444

Златоуст, Гомил. 56 на Быт., 29. Mg. 54, 488; Вальсамон, толк. 26, 34, 38 и 40, пр. Вас. Велик. Афинская Синтагма, 4, 160, 183, Амвросий, De cast. virg. cap. 6; Августин, Sermo 51, 13, 21; de Gen. ad. lit. 9, 1, Исидор, Etymol. 9, 9; папа Николай I. cit.

445

Кормчая. Глава 48, 4, 17, лист 60 и Глава 49, 2, лист 138, Шестокнижие Арменопула, Lipsiae, 1851, 4, 4. С. 488; Властаря Синтагма. Глава 2 и 8, пер. Ильинского. С. 103, 113, Афинская Синтагма, 6, 154—164.

446

Философумены 12, 9. Mg. 16, 3, 3386; A. Harnack, Mission, 2, 67; Кормчая. Глава 2, правила ап. Павла 3, 10 и 11, лист 17; Новелла Василия Македонского в Афинской Синтагме 5, 254; Новеллы 89 и 91 Льва Философа, Corpus juris civilis, ed. Hothofredi, Lipsiae, 1740, p. 680 et 681; Кормчая Глава 148, 4, 26; 11, лист 62; Глава 49, 2, 6; 2, лист 122.

447

Игнатий, Послание к Поликарпу. Глава 5; Тертуллиан, De pudicitia., cap. 4; Ср.: De monogam., cap. 11.

448

О недействительности тайного брака говорит 1-е правило Лаодикийского Собора, причем Зонара и Вальсамон при толковании этого правила называют такой брак блудом (Афинская Синтагма, 3, 172), а также новелла Василия Македонянина; Афинская Синтагма, 5, 254, Прохирон, 4, 27 — Кормчая. Глава 48, лист 62, Синтагма Властаря г. 2, пер. Ильинского, 103, Афинская Синтагма, 6, 154.

449

Тертуллиан, Ad. Ux. 2, 9; Златоуст, Гомил. 48 на Быт. Mg. 54, 443; 1-е правило Тимофея Александрийского. Афинская Синтагма TV, 337—338, Ср.: Василий Великий. Толк, на Шестоднев. 7; Климент Александрийский. Педаг. 2, И и 23. Mg. 8, 1085; Ср.: Амвросий, Ср.: 19 ad. Vig.

450

О венце как символе победы над страстью говорит, например, Феодор Студит в поел. 50 и 192; Mg. 99, 1092, 1581; Симеон Солунский. Mg. 155, 513; Златоуст, Гом. 9, на 1 Тим 3. Mg. 62, 597.

451

См. толкования на 38-е прав. Зонары и Вальса-мона: «Согласием родителей блуд переходит в брак».

452

О запрещении венчания второбрачных см. письма Феодора Студита, 50, 192 и 202. Mg. 99, 1092, 1581 и 1615; Никифора Исповедника правило 8 и 135, Pitra Spicil. Sol. 4, 383, 408; в Афинской Синтагме 4, 427,' правило 2-е; Ответы митрополита Никиты; Афинская Синтагма, 5, 441 и др.; на западе в псевдоисидоровых декретах послания пап Евареста и Каллиста.

453

Никита прикл. Афинская Синтагма, 5, 441; Валь-самон на неок. 7, Афинская Синтагма, 3, 312.

454

Новелла напечатана в 43-й Глава Кормчей (2, лист 23 и ел. греч. Zach. Jus gr. r. 3, 401—404), причем здесь говорится, что господа рабов не дозволяли им венчание, боясь «да не на свободу отпустятся». Об этом страхе говорит и Вальсамон в толк. 85 правила Трулльского и 82 прав. Карфагенского Собора (Афинская Синтагма 2, 500; 3, 508) и послание монаха Василия, архиепископа Никиты и хартофилакса Петра (Афинская Синтагма 5, 443, 444, 371). См. также рескрипт Алексея Комнина архиепископу Феодулу (Za-chariae, Jus. Gr. Rom, 3, 404) и житие Василия Нового (Споменик Српск. Краль. Акад. 29. С. 73). Последнее житие свидетельствует (Мытарство 17-е), что между рабами или отроками браки заключаются без венчания и вообще без какого бы то ни было участия Церкви простым распоряжением их господина.

455

Такая практика существует и теперь в некоторых церквах. Некоторые ученые (например, проф. А. С. Павлов, «50-я глава Кормчей». С. 50) объясняют такую практику тем, что таким супругам благодать брака дается во время крещения. Однако это объяснение неудачно, так как бывают случаи, когда признается таинством брак, совершенный без венчания после крещения, например брак протестантов, у которых нет брака как таинства, по переходе их в Православную Церковь.

456

Амвросий, Epist, 19 ad Vig

457

Ml. 119, 950; Д. Дечев, Response Nicolai papae 1. София, 1922. С. 12 на лат. и болг языках; на с. 1 здесь перечислены и 7 других изданий этого памятника.

458

Амвросий, Comm. in. ep. ad. Eph. Ml. 17, 399; Августин, De nuptiis, 1, 10; De bono conjug. 7.

459

Письмо 50. Mg. 99, 1092.

460

См. книгу Н. Попова, «Император Лев VI Мудрый». Москва, 1892. С. 83—84. И впоследствии романы Льва доставляли много хлопот Церкви. Он сам запретил четвертый брак, а когда потерял свою третью жену, то, не имея законных детей, задумал жениться на своей наложнице Зое Карбанопсине, от которой имел незаконного сына Константина. Патриарх не дозволил этого, а тогда он сам повенчал себя и таким образом был «жених и архиерей», как пишет патриарх Николай (Mg. 3, 197; Ср.: Hergenrother, Photius, 3, 657), а затем заставил придворного священника повенчать его второй раз, что и было причиной тяжелой борьбы между Церковью и государством, завершившейся только в 920 году «актом примирения» (Кормчая. Глава 52).

461

Например, Вальсамон свидетельствует, что в эпоху Василия Великого брак заключался путем согласия сторон, а теперь, то есть в XII веке, для него необходимо венчание и причащение (толков, на 26 и 88 правило Василия Великого; Афинская Синтагма 4, 160 и 183).

462

Friedberg, Das Recht der EheschlieBung. Leipzig, 1865. C. 504 и ел.; Hirschel. Geschichte der Zivilehe in Frankreich. Mainz, 1874. C. 6 и ел.

463

Семейная жизнь в русском расколе. СПб., 1869.

464

Е. Friedberg, Das Recht der EheschlieBung. Leipzig, 1865. C. 539.

465

Ibid. c. 335-346 и 437-459.

466

Ibid. c. 481.

467

Ibid. c. 542—546, а также Thiebeaud, Histoire des actes de 1'etat civil en France. Paris, 1842; Besbiere, Le manage des protestants аи desert de France аи XVIIT siecle. Cahors, 1899; Bonifas, Le mariage d. Protest, dep. la reforme jusqu'a 1789. Paris, 1902.

468

Friedberg, op. cit. 335 ел. Теперь в АНГЛИИ действует закон от 12 августа 1898 года. (Annales Legisl. ntrang. 1899, p. 43). Ср. Barclay, La femme anglaise. Paris, 1896, Stocquart, Rev. de L'Institut Beige, de droit compare, 1910, p. 104.

469

J. Friedberg, op. cit. 474. Annales Legisl. Etrang. 1907, 678; 1908, 985; 1909, 754; 1911, 625; 1912, 834; 1913, 501.

470

Dr. Friedricli K. Neubecker, Die neue schwedische Ehegesetzgebung «Festgabe fiir Dr. Jur. H. S. Otto Lieb-man». Berlin, 1920, S. 320, ел.

471

О новом законе о браке в Чехии см.: Dr. Joseph К. Kliment, Zakon о ozluce manzelstvi; Edmund Prochasca. Die Eheformgesetzgebung der tschechoslovakischen Republik. Gesetzestexte mit Kommentar. Reichenberg, 1924.

472

Чл. 15, Acta Apostolice sedis, 19, p. 425, ел.; Ср.: С. Троицки, Конкордат са Литваниом, «Архив за правке и друштвене науке», 1928, Jyни. С. 483—487.

473

Чл. 34 и Инструкция Конгрегации таинств о его применении. Acta Apostolice sedis, 21, p. 351, ел. Государственный закон о проведении в жизнь этого члена от 27 мая 1929 года N 847. Gazzetta Ufficiale, 8, 6, 1929, № 1521, и циркуляр мин. юст. Рокко от 18 июля 1929 года № 2234; Ср.: Dr. Alois Pompanin, Die Ehe in Italien, 1929.

474

Friedberg, op. cit. 322, ел. Ср.: binder Eversley and Felden Graies, The Marriage laws of the British Empire. Londres, 1910.

475

Ср. Испанский сборник гражд. законов, чл. 42, Gay Legislation civil espaniola del matrimonia, 1917.

476

Против гражданского брака направлены, например, бреве Бенедикта XIV edditae sunt nobis от 17 сентября (о Голландии), бреве Пия VI от 28 мая 1793 г. и его энциклика от 17 февраля 1809 г . к французским епископам. Пий IX в письме от 9 сентября 1852 г. пишет королю Сардинии, что гражданский брак— не что иное, как аморальный конкубинат. То же объявил по отношению к Италии папский суд Poenitentiaria romana в своей инструкции от 15 января 1866 года (Acta Apostolicae Sedis I, P. 1508—1512), причем рекомендовал католикам видеть в гражданском браке только гражданскую церемонию, а не подлинное заключение брака. Подобные же мысли выражает и Лев XIII в послании от 1 июня 1879 года архиепископам и епископам Турина, Верчелы и 1енуи, в послании от 17 августа 1898 г. о гражданском браке в Перу («Archiv F. Kathol. Kirchenrecht», 80, 579) и алокуции от 16 декабря 1901 г. («Archiv» 82, 338). Лишь там, где не были объявлены декреты Тридентского Собора, гражданский брак имел значение обручения (Sponsalia de praesenti), если обе стороны имели при этом намерение заключить не только гражданский, но и христианский брак. См. Fleiner, Obligatorische Zivilehe und die kath. Kirche. Leipzig, 1890, Hirschel, «Archiv» 40, 220; Bellesheim, «Archiv» 41—292; Dr. Arnold Poschl, Kurzgefastes Lehrbuch d. kath. Kirchenrechtes. Graz und Leipzig, 1918, S. 307.

477

Об отношении протестантов к гражданскому браку см. Vierling в Zeitschrift flir Kirchenrecht, 16, 288; Buchka, Ibid., 17, 432; Kahl, Ibid, 18, 295; Friedberg, Lehrbuch des Kath. und Evang. Kirchenreches, 6. Aufl. Leipzig, 1909, S. 494-495.

478

Правило 122. Рус. перевод Правил с толкованием. С. 691. В Кормчей 109-е правило, 1, лист ПО; Афинская Синтагма, прав. 108, 3, 559. Лактанций, Instit. div. 19, Афанасий Вел. Hist. ad. Monach. 67.

479

Ad. Scap. 2; «Nee religionis est cogere religionem, quae sponte suscipi debeat».

480

Ср. А. Толстой: «...Святые братья глупы: человек молиться волен, как ему угодно. Не влезешь силой в совесть никому, и никого не вгонишь в рай дубиной» («Дон Жуан»).

481

«Крейцерова соната». М, 1891. С. 288.

482

См. об этих обществах мою книгу: «Защита христианства на Западе». СПб., 1913. С. 216—243.

483

Иоанн Златоуст, Гомил. 30 на 1 Кор.

Прямая ссылка:

Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»

Сообщить об ошибке

Обратная связь
Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя