«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Святитель Игнатий — Богоносец Российский

«Святитель Игнатий монахини Игнатии необычен. В последние годы привычен стал такой его образ: педантичный наставник, строго следящий, чтобы духовная жизнь пасомых пребывала в жестко очерченных рамках. Его духовная трезвость, неприятие экзальтированной духовности стали восприниматься как заслон для всякого вдохновенного порыва. Другим предстает он в труде монахини Игнатии. Здесь он мистик, созерцатель Божественных таин, идущий к Богу своим, глубоко личным путем, и… поэт, обновивший русскую духовную словесность. Из наших писателей он первый, по мнению монахини Игнатии, сделал впечатления от созерцания природы «одним из слагаемых подлинного поиска Живаго Бога», а пейзажные зарисовки — непременными составляющими своих произведений. Эта особенность его писаний оказала влияние на творчество самой монахини Игнатии.

Размышляя о чертах его святости, она — летописец и ревнитель старческого окормления — не боится говорить об особом положении Святителя в русле паисиевой традиции старчества. Писатель, крайне целомудренно говорящий о глубинах духовной жизни,— она подробно останавливается на исключительных Божиих посещениях, которых удостоился Святитель. Исключительность дарований наложила неповторимый отпечаток на его облик, но она же поставила его в один ряд с великими древними и новыми подвижниками. Можно было бы бесконечно приводить параллельные места из их и его творений, но таким комментариям место в авторитетном издании его трудов. Думается, нам еще предстоит открыть святителя Игнатия, и публикация данной работы — первый шаг на этом пути.»

Алексей Беглов

Предисловие

 

Жизнеописание святителя Игнатия Брянчанинова (1807–1867) было написано монахиней Игнатией в преддверии прославления Святителя на Юбилейном соборе 1988 года; тогда же ею была написана служба Святителю, ныне вошедшая в богослужебный обиход Русской Церкви и неоднократно издававшаяся. Это жизнеописание, однако, не стало официальным житием новопрославленного святого. Сегодня переизданы многие труды и жизнеописания святителя Игнатия, составлены новые жития. И все же нам кажется, что написанное монахиней Игнатией не устарело. Она сама указывает на отличие своего труда от других «биографий»: она пишет о том, «как святость, осияние Святаго Духа Божия печатлелись» в жизни Святителя. Человек и Бог, судьба и Промысл — вот герои ее книги. Что может быть таинственнее и интимнее? Для того чтобы писать об этом, нужно иметь мужество и опыт собственной жизни под водительством Промысла.
Святитель Игнатий монахини Игнатии необычен. В последние годы привычен стал такой его образ: педантичный наставник, строго следящий, чтобы духовная жизнь пасомых пребывала в жестко очерченных рамках. Его духовная трезвость, неприятие экзальтированной духовности стали восприниматься как заслон для всякого вдохновенного порыва. Другим предстает он в труде монахини Игнатии. Здесь он мистик, созерцатель Божественных таин, идущий к Богу своим, глубоко личным путем, и... поэт, обновивший русскую духовную словесность. Из наших писателей он первый, по мнению монахини Игнатии, сделал впечатления от созерцания природы «одним из слагаемых подлинного поиска Живаго Бога», а пейзажные зарисовки — непременными составляющими своих произведений. Эта особенность его писаний оказала влияние на творчество самой монахини Игнатии.
Размышляя о чертах его святости, она — летописец и ревнитель старческого окормления — не боится говорить об особом положении Святителя в русле паисиевой традиции старчества. Писатель, крайне целомудренно говорящий о глубинах духовной жизни,— она подробно останавливается на исключительных Божиих посещениях, которых удостоился Святитель. Исключительность дарований наложила неповторимый отпечаток на его облик, но она же поставила его в один ряд с великими древними и новыми подвижниками. Можно было бы бесконечно приводить параллельные места из их и его творений, но таким комментариям место в авторитетном издании его трудов. Думается, нам еще предстоит открыть святителя Игнатия, и публикация данной работы — первый шаг на этом пути.

 

***
Для второй части этой книги монахиня Игнатия отобрала четыре произведения Святителя. Они написаны в разных жанрах и, с одной стороны, демонстрируют разнообразие его писательского таланта, с другой — в них можно найти подробности его жизни, опущенные в жизнеописании. Наконец, эти произведения знаменуют собой последовательные этапы восхождения христианина к Богу: в начале — призывающее посещение Божие, озаряющее душу грешного, но взыскующего Его человека; затем — покаянный плач человека во время оставления его благодатью; наконец — сознательное обретение благодати по прошествии многого времени и трудов. Тогда подвижник получает дар богословия и толкования своих и Божиих путей, как это делает святитель Игнатий в работе «Слово о человеке». По этому пути прошел и сам Святитель.
Таким образом, отобранные произведения служат творческой, биографической и духовной иллюстрацией к жизнеописанию святителя Игнатия, дополняют его.
Жизнеописание Святителя было опубликовано в журнале «Альфа и Омега» (№№ 3 (25) и 4 (26) за 2000 год). Произведения святителя Игнатия печатаются по собранию сочинений 1905 года, которым пользовалась монахиня Игнатия (неоднократно переиздавалось в последнее время). Исключение составляет незавершенный труд Святителя «Слово о человеке», впервые напечатанный в «Богословских трудах» в 1989 году (Сб. 29. С. 285–320). В творениях святителя Игнатия написания, за исключением некоторых авторских случаев, приближены к современным нормам.

 

Алексей Беглов

 

Часть I

Святитель Игнатий — Богоносец Российский

 

Пролог

 

Образ святителя Игнатия Брянчанинова привлекает к себе многих исследователей его жизни и творений. Уже в ближайшие годы после блаженной кончины Святителя появляется жизнеописание, в котором его ученики и последователи дают отчетливую характеристику отдельных этапов его жизни и творчества. Жизнеописание это включено в первый том трудов Святителя, изданных в 1905 году[1].
«В поисках Живаго Бога» — так назван труд иеромонаха Игнатия о жизни преосвященного епископа-подвижника, опубликованный в 1913 году[2]. Еще раньше, в 1905 году, иеромонах Илиодор (Труфанов) посвящает свое кандидатское сочинение религиозно-нравственным воззрениям святителя Игнатия[3], а в 1915 году Леонид Соколов издает большой двухтомный труд, который он именует «Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения»[4].
Образ святителя Игнатия, его особая, отличная от пути многих подвижников жизнь, привлекают к себе и русских писателей, и в своем произведении «Инженеры-бессребреники» Н. С. Лесков дает трактовку этой особой судьбы русского епископа-аскета[5]. Кроме того, русские журналы и газеты, начиная с 1867 года (год кончины преосвященного Игнатия) изобилуют статьями и очерками, посвященными личности и трудам Святителя.
Наконец, в 1968 году появляется большое магистерское исследование доцента МДА игумена Марка (Лозинского), охватывающее два тома с приложениями в 6 томах, в котором дается анализ творчества епископа Игнатия под углом трактовки Преосвященным духовной жизни мирянина и монаха[6].
Знаменательно, что в кратко поименованных трудах, посвященных личности епископа Игнатия, удается отметить самые различные направления в оценке жизни и трудов Святителя. Но в них преобладают не просто житийные характеристики: все бытие Святителя вместе с его творчеством, которое было его жизнью, дается главным образом под углом изложения духовного подвига.
Так, у Лескова епископ Игнатий — инженер, но инженер-бессребреник, праведник. У Леонида Соколова основное — морально-аскетические воззрения Святителя, а у иеромонаха Игнатия весь путь жизни преосвященного Игнатия Брянчанинова обозначен крылатым выражением в поисках Живаго Бога. Наконец, и в большом труде игумена Марка существенным является исследование творчества святителя Игнатия, дающего основное для понимания законов духовной жизни мирянина и монаха.
Все изложенное указывает на то, что жив образ Святителя для современных нам христиан, ищущих свое спасение в Православной Церкви, и что строки произведений незабвенного подвижника — святителя Игнатия Брянчанинова — немеркнущий, живой источник внутренней жизни этих христиан.

 

***
В настоящее время, когда приблизились и исполнились дни прославления Святителя, нам представляется существенным вглядеться в отдельные сроки жизни епископа-подвижника, так же как и в отдельные строки его писаний, с тем, чтобы найти в них свидетельство о том, как святость, осияние Святаго Духа Божия печатлелись в этих сроках и строках.
Вся жизнь Святителя была подвигом. Но это было страдание любви. Любви к Богу. Было это страдание огнем любви к Богу. Сам он сказал об этом в одном из своих писем: «Блаженно сердце, сладостно и нестерпимо страждущее любовью к Богу». Страдание этого блаженного сердца — страдание самого святителя Игнатия. Оно же — и огонь любви, огонь святости, возжженный в его душе с первых лет жизни. Сердце это — сердце нового Богоносца, воссиявшего в земле Русской.

Детство, юность и первые годы монашеского искуса

 

В исследовании жизни каждого человека помимо изучения внешних факторов имеет значение и выявление внутренних причин формирования личности. В жизни подвижника, идущего путем Христовых заповедей, преимущественную цену имеет поиск внутренних периодов, возникающих и соделывающих его сосудом Живаго Бога. В писаниях самого святителя Игнатия можно найти много указаний на то, как сам он рассматривал свое бытие. В своем «Плаче» он дает трактовку отдельных периодов своей жизни, весьма отличную от оценки ее его многочисленными биографами.
Будущей Святитель происходил из старинного рода российских дворян Бренко. Его рождение и детство, излагаемое жизнеописателями как исключительно славное, самому епископу-подвижнику представляется печальным и достойным плача. «Детство мое было преисполнено скорбей»,— пишет Святитель в строках своего «Плача»[7]. И дополняет: «Здесь вижу руку Твою, Боже мой!»[8]. Именно эту мысль взял игумен Марк (Лозинский) как эпиграф для первой главы своего исчерпывающего обширного произведения, посвященного жизни и творениям Святителя [3].
Епископ Игнатий родился 5 февраля 1807 года в имении родителей — селе Покровском Вологодской губернии и был наречен в святом крещении Димитрием в честь местночтимого угодника Божия преподобного Димитрия Прилуцкого, память которого празднуется Русской Православной Церковью 11 февраля. В семье родителей, светски образованных и достойных людей, Димитрий был старшим из детей и с детства отличался благородством характера, внимательностью и любовью к младшим братьям и сестрам и одновременно сосредоточенностью. Его не увлекали детские игры и шалости, дух его влекся скорее к уединению. Он любил тишину аллей своего парка и особенно лесов, окружавших родной дом. Привлекало его и богослужение, совершаемое в храме их имения.
Воспитание детей было суровым. Отец ставил своей целью дать детям полноценное по тому времени образование с тем, чтобы его сыновья, и особенно его первенец, имели широкие возможности сделать карьеру при дворе императора. Мать во всем подчинялась отцу, поэтому не она становится пристанищем для сына. Выходом для переживаний детской, а потом и отроческой души Димитрия становится молитва, и сам он, созерцая свою жизнь, видит в этом непостижимое действие Промысла Божия. «Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим,— пишет Преосвященный, вспоминая детство,— начал читать Евангелие и жития святых Твоих. <...> Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою»[9].
Так строгость воспитания и суровость семьи становятся волею Божиею, святым Его Промыслом поводом для призвания отрока Димитрия к незримой духовной жизни и молитве, становятся условием его избранничества. Молитве и уединению отрока много способствовала тишина окружающей его природы, сени лесов, где находила, осязала себя его юная душа. Димитрий на всю жизнь полюбил природу Божию, лоно любви Божией, и именно здесь, среди молчания леса, формировалось его поэтическое дарование, которое позднее с таким изобилием излилось в строках его произведений.
Рука Божия была на отроке, как сам он пишет об этом, вспоминая свои юные годы, и в результате, по его собственному свидетельству, тишина пришла в его душу. «Когда я был пятнадцатилетним юношею,— продолжает преосвященный Игнатий,— несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков»[10]. Веяние же этой тишины, смеем сказать, было веянием в душе юноши Святаго Духа Божия, действие Которого не смел он себе присвоить.
Чтение Евангелия и житий святых, которые производили на юношу «чудное впечатление»[11], взращивали и укрепляли его дух, почему в душе Димитрия к этому времени складывается твердое убеждение — оставить мир и уйти в монастырь. Впервые об этом он решается откровенно сказать отцу, когда тот везет его в столицу для поступления в Инженерное училище. Однако отец не придает никакого значения словам сына и юный Брянчанинов блистательно сдает вступительные экзамены и первым из 130 человек поступает сразу во второй кондукторский класс Инженерного училища (впоследствии — Николаевской Инженерной академии).
«Таким [с “возвеянием тишины в уме и сердце”.— М.И.] вступил я в военную и вместе ученую службу,— говорит о себе далее святитель Игнатий,— не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно...»[12]. Тогда, среди усердных в течение двух лет занятий науками, в сердце его возрастает «какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге»[13],— пишет он. В своей духовно-поэтической автобиографии, в строках «Плача» так вспоминает Святитель эти годы своего учения в столице: «Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!..»[14]. Тогда-то молитва просится в душу юноши, и он проводит в молитве частые ночи, как о том свидетельствуют его биографы. Молитва творится у него в душе самодейственно. С вечера, легши в постель, юноша, приподняв от подушки голову, начинал читать молитву и так, не меняя положения, не прекращая молитвы, вставал утром «идти на службу, в классы»[15].
Все эти проявления пробуждающейся духовной жизни, которая началась и оформилась уже в отрочестве Святителя, как думают о том некоторые его биографы, есть признак подлинной жажды Живаго Бога[16]. В этих же слезах и в этой целонощной молитве юного подвижника есть и знак избранничества Божия, есть проявление воли Божией, идущей навстречу ищущей юной душе, есть ее избрание, есть печать святости.
Юный Брянчанинов обращается к различным отраслям наук, которые изучает, но они не дают ему должного ответа. Он отвращается от религиозных течений, которые развиты в это время в столице, но не имеют своего основания в учении Церкви,— и продолжает опять усердно молиться. В своей слезной постоянной молитве юноша обретает мысль: «изучить веру в источниках — в писаниях святых Отцов»[17]. И когда находится эта возможность, душа юного подвижника узнает покой. Эту мысль — искать спасения в писаниях святых угодников Божиих — святитель Игнатий уже позднее, в зрелые годы своей жизни называет «звездою путеводительницею»[18]. Последовательно он излагает здесь свои вдохновенные мысли о писаниях святых Отцов Православной Церкви. Среди высоких, часто возвышенных строк Святителя, кажется, нигде не удается найти более проникновенных, духовных и одновременно торжественно-радостных выражений, как в словах его о святоотеческих писаниях. И прежде всего душу его пленяет согласие их учения — «согласие чудное, величественное»[19].
«Когда в осеннюю, ясную ночь,— восклицает святитель Игнатий в духовной автобиографии,— гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов»[20].
В те же дни юный офицер Брянчанинов находит себе друга — соученика Михаила Чихачева, вместе с которым начинают они воплощать в жизнь свои юные поиски духовного пути, вместе усердно ходят в храм, исповедуются и причащаются. Здесь их подстерегает скорбь, так как духовник не понимает стремлений юношей в их борьбе с грешными помыслами. В результате пережитого молодой Брянчанинов серьезно заболевает, после чего, по свидетельству своего друга Чихачева, уже никогда не бывает вполне здоров.
Хождение к инокам Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры дается духовным друзьям также с большим трудом и скорбями, почему в 1826 году Димитрий Александрович тяжело заболевает чахоткой и приговаривается к смерти лечащими его знаменитыми врачами. Но Господь хранит Своего избранника: юноша поправляется; позднее у него обнаруживается туберкулез лимфатических узлов, который остается на всю жизнь.
Оканчивая училище, молодой инженер Брянчанинов стремится только к тому, что ему представляется единственно желанным — уйти в монастырь, но принужден еще некоторое время работать в Динабургской крепости по возведению укреплений. Часто болеющий здесь, он, наконец, получает отставку,— и сразу же, без достаточных средств, будучи все время нездоровым, едет к старцу Леониду[21] в Александро-Свирский монастырь. Это происходит зимой 1827 года, когда юному подвижнику исполнился только 21 год.
Молодой инженер вступает в монастырь, по своему собственному признанию, «без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием»[22]. Димитрий Александрович был предварительно знаком с миром духовной братии Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры и уже знал в этом мире многое, почему «по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного»[23]. Здесь опять юный подвижник вспоминает свою звезду-руководительницу, мысль благую, которая, по его же слову, освещала «многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу»[24] то было основное, найденное с великими страданиями и молитвами еще в инженерном училище, и сейчас монастырь — только путь, чтобы приблизиться, пойти вслед за своей путеводной звездой. А потому, по его признанию: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину — как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть»[25].
В этих признаниях инокующей души Димитрия опять видим ту основную идею, которая позволяет узнать в судьбе его явную, действующую волю Божию. Здесь — избрание Божие, непререкаемое никакими доводами рассудка, здесь он — воин Господень, здесь он — «изумленный», как бы потерявший разум обычного человека и уже обретающий разум Христов.
Вся жизнь в монастыре преподобного Александра Свирского и позднее странствование по монастырям были воистину тем, чем они представлялись воину Христову вначале: огнем и пучиной, сечей кровавой и смертью ветхого человека. Молодой послушник ревностно и разумно исполняет свои послушания в монастыре, сначала в поварне, а потом в трапезной; имеет живое общение в откровении своих помыслов со старцем иеросхимонахом Леонидом (Львом); находится в подчинении у своего бывшего дворового; холодной осенью достает из глубоких вод озера запутавшийся невод; с любовью служит он братии при трапезе.
Однако монастырь оказывается многолюдным, желаемого уединения душа послушника Димитрия не находит и от своего старца при его большой занятости людьми не всегда получает он искомое разрешение душевных вопрошаний и сомнений. Старец старается утешить скорбящую душу юного искателя древней полноты монашества, поручает ему написать житие своего старца схимонаха Феодора, что послушник Димитрий со временем и исполняет. В Александро-Свирском монастыре начинается та духовно-литературная деятельность будущего Святителя, то его служение слову, которое он почитал дороже самой жизни.
В нашей духовной литературе впервые появляется описание природы, впечатления от которой становятся одним из слагаемых подлинного поиска Живаго Бога и одновременно составляют непреходящую красоту писаний преосвященного Игнатия. Прежняя, усвоенная еще в детстве любовь к природе Божией нашла здесь воплощение — в сердце страждующего инока. «Пред окнами моей келлии,— пишет он в бытность свою зимой 1828 года в монастыре преподобного Александра Свирского,— стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется. <...> Обнаженное древо служило для меня утешением: оно утешало меня надеждою обновления души моей.
Гласом моим, гласом ума моего, гласом сердца моего, гласом тела моего болезнующего, гласом немощей моих, гласом падений моих воззвах (Пс. 141, 2): Господи, услыши молитву мою (Пс. 142, 1), вонми молению моему (Пс. 141, 7), которое воссылаю Тебе из среды браней, потрясающих ум мой и сердце, из среды болезней, томящих и расслабляющих тело мое, из среды множества немощей, объемлющих все существование мое, из среды бесчисленных падений, которыми преисполнена жизнь моя»[26].
Эта и подобная исповедь Святителя в слове и составит его путь и жизнь, его особое, отличное от других шествие к Богу; она же соделается и основой возникновения[27] к жизни духовной, подлинной, сокровенной в Боге, для всех читателей его книг и последователей его учения.
Среди различных скорбей новоначального послушника, так подробно изъясненных им выше в его первом литературном опыте, Господь не оставлял избранника Своего и духовными утешениями. Святитель свидетельствовал, что при исполнении им его иноческих послушаний испытывал подлинную помощь Божию и особое духовное движение с полным забвением своего я. Игумен Марк в своем труде о епископе Игнатии приводит данные из его неизвестного ранее жития, где говорится о том, как, прислуживая братии на трапезе и поставив пищу на стол, послушник Димитрий был объят неизъяснимым духовным утешением, которое продолжалось до двадцати дней. От этого «молитвенного действия» раб Божий почти не мог устоять на ногах[28].
Так печатлелся путь подвижника Божия: среди скорбей и непрестающих телесных немощей Господь воздвизал голос Свой, поддерживал и руководил душу, возжелавшую Единого. Путь этот был ознаменован откровением Божией благодати среди скорбей. Так завершалось для послушника Димитрия его пребывание в Александро-Свирском монастыре, откуда вместе со старцем Леонидом он переместился в Площанскую пустынь Орловской губернии в начале 1829 года. Тогда же приехал в пустынь и его друг Михаил Чихачев, получив освобождение от работы, и молодые послушники вдвоем жили в уединенной келлии, стоящей в монастырском саду. Здесь послушник Димитрий написал житие духовного отца старца Леонида, схимонаха Феодора, а также свое размышление о воскресении мертвых в статье «Сад во время зимы»[29].
В Площанской пустыни многолюдство опять обременяло душу искателя древнего отеческого благочестия. Опять послушник Димитрий томился душою и болел телесно. В один из подобных дней, когда Михаил Чихачев ушел к утрени в 2 часа ночи, а Димитрий остался по болезни дома, в «тонкой и самой малой дремоте виделся ему светлый крест» и был голос с Креста, поручающий послушнику Димитрию друга его Михаила, а также дано было объяснение надписи на Кресте — «искреннее отречение от мира и всего земного»[30]. Это видение дало болеющему послушнику крепость телесную и особенно духовную твердость и силу. Господь уже не первый раз подкреплял Своего избранника откровениями премирными. Последнее было одним из сильнейших; оно наполнило душу Димитрия «необыкновенною силою разума духовного»[31]. Иеромонах Леонид, выслушав рассказ послушника Димитрия о видении, дал ему возможность идти особым путем, поселиться с другом отдельно от других и ходить на исповедь к монастырскому духовнику.
Последний факт некоторые биографы святителя Игнатия замалчивают. Но другие, как, например, игумен Марк, объясняют это освобождение старцем Леонидом юного послушника от руководства тем, что старец принял это видение как знак того, что тот находится под особым водительством Божиим[32]. Доказательством того, что старец Леонид узнал в своем послушнике особое водительство Божие, могут служить слова этого послушника в его произведении «Сад во время зимы», написанном в Площанской пустыни. «...Ежегодно повторяет природа,— пишет он в этом произведении,— пред глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его преобразовательным, таинственным действием!»[33]. «Гляжу на обнаженные сучья дерев,— пишет он,— и они с убедительностию говорят мне своим таинственным языком: “мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?”»[34].
Такое глубокое духовное мудрование имел послушник Димитрий, едва достигнув возраста 22 лет. Еще отчетливее его духовное состояние отражается в добавлении к указанной статье, данном игуменом Марком в 1-м томе его Приложений. «Еще, еще несколько слов о воскресении мертвых!..— восклицает будущий Святитель в этом дополнении.— Есть книга, отверзающаяся для человека в его сердце, там, там суждено ему Богом слышать высочайшее учение... И так Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится». Относя к словам «некоторого подвижника» все изложенное выше, юный послушник продолжает: «Однажды, стоя в храме и углубляясь в молитву, он [подвижник] ощутил особенное обильное ее действие; все тело и кровь его возрадовались о Боге Живе и погрузились в неизреченное наслаждение. Тогда получил он опытное знание о воскресении мертвых и будущем блаженстве тела человеческого... Если тело наше в сей жизни может не только избавиться от действия страстей, но и сделаться причастником духовных наслаждений благодати, то имея в себе семя жизни вечной, не может не ожить и не взойти с душою в Небесное Царствие!»[35].
Совершенно очевидно, что преосвященный Игнатий не издал это дополнение к своей статье, оставив его в своих рукописях, по своему глубокому смирению. Очевидно также, что опыт, описанный в этом добавлении, принадлежит несомненно самому Святителю: более подробно и глубоко невозможно было бы описать это событие, если бы оно не было личным. Очевидно, наконец, что будущий Святитель еще в свои юные годы пережил такой глубокий опыт посещения Божия, что смог это выразить в слове, отмеченном нами выше: Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится.— Книга, которая не имеет предела и конца.
В свете изложенного становятся понятными те по существу невыносимые телесные и духовные страдания, которым подвергнется позднее подвижник Божий, испытавший великое откровение и сподобившийся видения Светлого Креста Христова. Он со своим другом изгоняется из Площанской пустыни вслед за старцем Леонидом, после чего начинается длительный период тяжелых телесных страданий, странствований по монастырям, возвращения в болезни под кров родительского дома и опять — болезней и трудов в других монашеских обителях.
Вероятно, именно к этому периоду странствий и страданий относятся слова святителя Игнатия, изображенные им в его «Плаче» уже тогда, когда он достиг зрелого возраста. «Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою...» — утверждает Святитель и продолжает:— «Чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера — испытаны. Должно быть испытано — дороже ли ему Евангелие, слова и заповеди Христовы... дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Таким сначала представляется вступление в искушения; но без них невозможно научиться прощению всех обид, любви к врагам, зрению во всем Промысла Божия... Если же внутренний человек не будет образован всеми заповедями, то он не может соделаться жилищем Святаго Духа» [31].
Из Площанской пустыни духовные друзья, послушники Димитрий и Михаил, не имея средств, на собранные братией рубли направились в Белобережскую пустынь, оттуда в Свенский монастырь, где имели беседу с иеромонахом Афанасием, учеником старца Паисия Величковского, после чего направились в Оптину обитель, где уже обосновался старец Леонид со своими близкими духовными братиями. Жизнь в Оптиной была очень прискорбной; духовные друзья тяжело болели сильной лихорадкой, сначала Димитрий, а потом и Михаил; ухаживая друг за другом, они падали тут же на свой одр. В это время, по случаю болезни матери и узнав о болезни сына, отец Димитрия Александр Семенович Брянчанинов прислал экипаж, чтобы перевезти болящих друзей в Покровское. Послушник Михаил был так слаб, что был перенесен в повозку на руках.
Друзья понемногу оправились от болезни, но уже в конце зимы в феврале 1830 года направились в Кириллово-Новоезерский монастырь, так как жизнь под кровом родительским была трудной для послушников. Монастырь, расположенный на острове, был красив, но его сырой климат быстро уложил в постель болезненного послушника Димитрия; тяжелая лихорадка три месяца мучила молодого ревнителя благочестия. Позднее от рецидива бывшей у него ранее лихорадки свалился и послушник Михаил. Родители опять предложили больным подвижникам транспорт и приглашение приехать в Покровское. Послушнику Димитрию было необходимо переменить климат. Он покинул обитель, но на этот раз не вернулся под кров отчего дома, а остановился в городе Вологде у родственников. Здоровье его здесь понемногу поправлялось.
Виделся уже и конец душевных и духовных страданий Димитрия Александровича, исполнялось три года его скитаний по монастырям с возвращением по болезни в родной дом. Сам он пишет об этом в строках своего «Плача»: «Вскоре по вступлении моем в монастырь полились на меня скорби, как вода очистительная. То были и внутренние брани, и нашествия болезней, и угнетение нуждою, и потрясения от собственных неведения, неопытности, неблагоразумия; скорби от человеков были умеренные»[36]. Следует отметить, что духовные друзья, послушники Димитрий и Михаил за годы их странствий стремились попасть в те монастыри, которые были связаны с именами старцев иеромонаха Леонида и схимника Феодора, а также посетили старца Афанасия — всех тех, кто был соединен с великим преобразователем монашеской жизни преподобным старцем Паисием Величковским.
В Вологде Господь коснулся сердца епископа Вологодского, преосвященного Стефана. Владыка понял состояние души молодого болезненного послушника. Зная его еще с детства, поняв его стремления, сей Ангел Христовой Церкви принял в нем самое живое участие. После того, как послушник Димитрий немного оправился от приступа лихорадки, Владыка определил его послушником в Семигородскую Успенскую пустынь. Здоровый климат обители, духовное знакомство и беседы с иеромонахом Софонией, который помнил послушника Димитрия еще по Петербургу в бытность его студентом Инженерного училища, способствовали тому, что странник-инок оправился, окреп и продолжил свои литературные труды. Здесь, по аналогии с плачем пророка Иеремии над Иерусалимом, им написан «Плач инока» [33],— обширное произведение.
«Один я в келлии, заперты двери; густым занавесом завешено окно,— так начинает во введении свой “Плач” инок Димитрий,— скромная лампада в углу келлии теплится пред святыми иконами, разливает по келлии слабый, томный свет. Не нужно мне освещения более яркого: оставил я все занятия. Сижу на одре в недоумении, в безотчетливом молчании. <...> не входите, не входите ко мне! Не нарушайте моего безмолвия!.. Необходимо мне одиночество: способен я к одному плачу. Чем больше объемлет меня плач, тем больше жажду его, тем больше вдаюсь в него. <...>
<...>
Не на груды камней и пепла падают мои слезы..,— пишет инок дальше, вспоминая плач Иеремии.— <...> Причина моего плача — причина нравственная, и область моего плача — область духа. Оплакиваю сожжение невидимого и нерукотворенного храма, созданного Богом... оплакиваю разрушение таинственного города... оплакиваю плен души, плен ума и сердца, побежденных грехом»[37].
К этому периоду жизни послушника Димитрия относится встреча с ним в Вологде будущего настоятеля Николо-Угрешского монастыря архимандрита Пимена, в то время молодого Петра Мясникова. Последний дает такой яркий, живописный портрет юного послушника Димитрия, что его нельзя не привести.
«В первый раз довелось мне увидеть Брянчанинова,— пишет будущий архимандрит,— на набережной реки Золотухи; я был на левом берегу, а он шел по правому. Как сейчас вижу его: высокого росту, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послушническая шапочка. Это было во время зимы 1830 года»[38]. В это время, находясь в Семигородной пустыни и приезжая в Вологду, Димитрий Александрович подает прошение владыке Стефану с просьбой постричь его в монахи.
Время близ, но еще не все завершилось в духовных страданиях юного искателя подвига. Его переводят в отдаленный и малонаселенный Дионисиев-Глушицкий монастырь. Это был восьмой и последний по счету монастырь, и в нем закончились иноческие скорби молодого Брянчанинова. Ему исполнилось 24 года, когда он водворился в Дионисиевом монастыре, и срок искуса его как послушника подходил к концу, совершался. Уже более трех с половиной лет он был в монастыре. Весь вологодский период послушник Димитрий провел один, так как друг его Михаил Чихачев остался на прежнем месте в Кириллово-Новоезерском монастыре и позднее перевелся в Никандрову пустынь Псковской губернии, неподалеку от своих родных краев.
Приближаясь ко времени пострига послушника Димитрия в мантию, необходимо кратко оценить время его послушнического искуса. Этот искус не был обычным. Юный искатель древней истины спасения не жил в одном монастыре под водительством одного духовного отца. Он не имел возможности ровного и постепенного хода в духовной жизни в условиях не меняющейся монастырской среды, а вследствие ряда причин все годы своего послушнического жития находился в странничестве и скитании. Это произошло и потому, что его великий старец иеромонах Леонид подвергался гонениям и принужден был переходить из одной обители в другую. Это имело место и потому, что Димитрий Александрович вступил в монастырь, будучи уже тяжело больным, имея основное заболевание, которое давало время от времени обострение, к чему присоединялась еще и лихорадка, полученная в условиях сырого и нездорового климата озерных краев, в которых он обитал. Отсюда происходила и отлучка в родной дом для поправления здоровья, отсюда и постриг его совершался не в ограде монастырских стен.
Одновременно с этими непрестающими внутренними скорбями юному подвижнику, ищущему Единого, стремящемуся к постоянному предстоянию Богу в молитве, давались по временам, которые известны Одному Промыслителю, светлые удостоверения, что избранный путь правилен, давались крепкие знамения правды духовной, подлинные осияния в истинах Христовой веры. Таковы эти подкрепления Божественные в Александро-Свирском монастыре, таково явление Светлого Креста Христова в Площанской пустыни, и там же — премирное утверждение всего его существа в подлинности воскресения мертвых. Господь даровал, наконец, и встречу страждущего послушника со светлой душой Вологодского епископа Стефана, которого мы выше назвали Ангелом Церкви Христовой. Сей Ангел дал передышку послушнику Димитрию в монастырях под Вологдою и подвел его ко дню пострига.

Постриг, рукоположение и настоятельство

 

Постриг этот тоже не был обычным. Подготовка к нему происходила в глубокой тайне от всех членов высокопоставленной семьи послушника, и, приехав в Вологду, он укрылся на постоялом дворе, готовясь к решительному и долгожданному дню своей жизни. Самый постриг происходил в необычной обстановке: он был совершен владыкой Стефаном в кафедральном Воскресенском соборе города в воскресный день 28 июня 1831 года, при стечении народа, среди которого находились и родственники постригаемого.
Преосвященный Стефан нарек новопостригаемому имя священномученика Игнатия Богоносца, как бы оценивая перенесенные юным иноком страдания, а также провидя его особый тернистый путь[39]. Память священномученика Игнатия Богоносца совершается Православной Церковью 20 декабря и 29 января. Преосвященный Игнатий праздновал день своего Ангела сначала в первый, а потом во второй день. Время после пострига монах Игнатий проводил при архиерейском доме и скоро (4 июля) был возведен Владыкой в сан иеродиакона, а потом (25 июля) сподобился и благодати священства.
О переживаниях этих святых для преосвященного Игнатия дней свидетельствуют его письма. «Свершилось! — пишет он своему другу П. П. Яковлеву.— Я пострижен и посвящен во иеромонаха. Когда меня постригали:— казалось мне, что я умер; когда посвятили,— казалось — воскрес. Живу какою-то новою жизнью; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний, ощущаю, что получаю более, нежели сколько бы мне пожелать. <...> Сказываю всем о себе... я счастлив[40].
Вокруг новопоставленного иеромонаха, вследствие необычности всего его поприща и пострига, развивалась большая молва, рос интерес к его личности, что, естественно, мешало устроению его духа. Он просился обратно в Дионисиев-Глушицкий монастырь, но владыка Стефан удерживал его желание, так как готовил его к ответственной деятельности. В январе 1832 года, когда иеромонаху Игнатию еще не исполнилось и 25-ти лет, преосвященный Стефан назначил его настоятелем в Пельшемский Лопотов монастырь, дав ему звание строителя. Должен был начаться новый период жизни и деятельности подвижника Божия. Все, приобретенное им в светских науках и в знании о законах внутренней жизни иноков, должно было послужить теперь воссозиданию обители в должности ее настоятеля.
Лопотовым монастырем иеромонах Игнатий управлял свыше двух лет, восстанавливая его внешне и внутренне. Сам в это время помещался в ветхой сторожке у Святых врат, нес великие труды, но радовался душою, как это явствует из его писем того времени к друзьям. Сюда же вернулся из Псковской губернии и друг строителя Игнатия Михаил Чихачев, которого настоятель со временем постриг в рясофор, продолжая, таким образом, оставаться его духовным отцом и руководителем.
Состояние монастырей молодой строитель знал по опыту, а потому восстанавливал все постепенно, относясь к братии, по слову отца игумена Марка, «с отеческой строгостью и с материнской любовью»[41]. Административные способности он унаследовал от отца, а знания его как инженера помогали ему в созидании построек монастыря, пришедшего в полный упадок. Владыка Стефан, утешаясь деятельностью настоятеля, довольно скоро возвел иеромонаха Игнатия в сан игумена.
Находясь сравнительно недалеко от родного дома, игумен Игнатий имел возможность посещать Покровское и общаться со своей матерью, которая была серьезно больна. Она скончалась летом 1832 года, примирясь с сыном и обретши в нем непостыдное упование. Сын-иеромонах сам совершил ее отпевание.
Вместе с тем здоровье настоятеля не выдерживало сырого и болотистого климата монастыря со множеством испарений, почему верный друг Чихачев решил хлопотать о переводе игумена Игнатия в иные климатические условия. Поездка Чихачева в Петербург и беседа его с митрополитом Филаретом Московским уже приводила к тому, что игумену Игнатию давался в управление Николо-Угрешский монастырь под Москвой. Однако во всем необычная судьба избранника Божия — будущего епископа Игнатия — сложилась иначе: сам император вмешался в имеющее быть его назначение под Москву. Игумен Игнатий был срочно вызван в Петербург, где ему было предложено восстановление Троице-Сергиевой пустыни, расположенной неподалеку от Петербурга, в должности ее настоятеля. Игумен Игнатий принял распоряжение, признавая, как всегда и во всем, действие ведущего его судьбу Промысла Божия. Это была та обитель, которую в бытность свою студентом Инженерного училища он избегал посещать, поскольку она не имела тех духовных достоинств, которые он всегда искал.
1 января 1834 года игумен Игнатий был возведен в Казанском соборе Петербурга в сан архимандрита и здесь же принял настоятельство Сергиевой пустыни. Его ожидали неописуемые труды по восстановлению обители — внешнему и внутреннему. Самое местоположение монастыря было неудобным. Он стоял на перепутье людных дорог, ведущих из столицы в сторону Петергофа. Наконец, и климат обители, расположенной на берегу Финского залива, был сырым, насыщенным туманами. Строения монастыря находились в таком состоянии, что настоятель должен был поселиться в здании инвалидного дома, где и расположился в двух комнатах со своей братией, состоящей из восьми человек. Восстановление монастыря началось тут же по приезде отца Игнатия и продолжалось четыре года. Первым был возобновлен храм преподобного Сергия.
Внутренний порядок в жизни обители также требовал неусыпного внимания отца настоятеля. Было восстановлено уставное церковное богослужение, хоровое пение, благочиние во внешнем поведении монахов, которых ко времени приезда нового настоятеля было всего 13 человек. Все это пришлось архимандриту Игнатию взять на свои плечи и как администратору, и как руководителю духовной жизни. В его внешних трудах большой опорой для него был его друг, инок Михаил Чихачев.
Будущему епископу Игнатию было известно состояние монастырей. «Ослабела жизнь иноческая...» — пишет Святитель в строках своего «Плача». Мир, по слову его, «не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним... <...> Но еще монастыри, как учреждение Святаго Духа, испускают лучи света на христианство... еще там... обретаются живые скрижали Святаго Духа»[42].
Сергиева пустынь и для внешнего, и для внутреннего делания архимандрита Игнатия была очень тяжела, но сам же он исповедал, что для того, «чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения»[43]. Все это он усвоил из учения святых Отцов и наиболее говорил о «чудной системе», которую особенно основательно излагал преподобный Варсонофий Великий, говоривший, что инок, находясь в скорбях, в нуждах и утеснениях, болезнях и трудах — за все должен благодарить Господа.
О своем житии в Сергиевой пустыни сам Святитель пишет много и откровенно. «Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня,— изъясняет он плач души своей.— В первый же год по прибытии в нее, я поражен был тяжкою болезнию, на другой год другою, на третий третиею... ...здесь я увидел врагов, дышущих жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей,— и соделалось лице этого врага в глазах моих, как бы лицем светлого Ангела»[44].
Управление архимандритом Игнатием Сергиевой обителью было так осязаемо, что уже в 1836 году она стала монастырем первого класса, и к 1837 году число братии достигло 42-х человек. В 1838 году архимандрит Игнатий был назначен благочинным всех монастырей Санкт-Петербургской епархии, что усложнило его и так перегруженную заботами жизнь: к его трудам по руководству пустынью должны были присоединиться и выезды в отдаленные обители.
Период жизни архимандрита Игнатия в Троице-Сергиевой пустыни и управления ею был длительным: он прожил здесь почти 24 года, получив только в 1847 году отпуск для поправления здоровья, который провел в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Этот период был значителен прежде всего потому, что архимандрит Игнатий за это время смог воспитать согласно учению старцев плеяду духовно образованных монахов, ставших впоследствии настоятелями монастырей и таким образом привнесших в ветшающий монастырский дух веяние подлинной духовности, понятия о заветах истинного и нелицеприятного поиска Бога Живаго. Достойным венцом для архимандрита Игнатия было и внешнее восстановление обители, расположенной в виду столицы и потому часто посещаемой. И, конечно, одним из самых значительных и замечательных явлений этого периода было то, что именно в Сергиевой пустыни, где ее настоятелю пришлось пережить неисчислимые и невыразимые словом трудности, горести и напасти наряду с утешениями Святаго Духа Божия, развилось, окрепло и стало значительным и весомым его духовное творчество.
Служению слову святитель Игнатий всегда придавал особое значение. В нем он видел и имел подлинное духовное утешение, да и развиваться оно могло лишь будучи обильно поливаемо скорбями и огорчениями. «От служения слову,— пишет он брату, занимающемуся умною молитвою,— рождается в душе моей какой-то неизреченно радостный голос удостоверения в спасении»[45].
И, воистину, слово Игнатия, архимандрита, а потом и епископа, стало бессмертным, питающим поколения людей, ищущих Христа, образующих подлинное стадо Христово, желающее обрести единое на потребу (см.: Лк 10, 42). Примечательно, что слово это не стареет и уже более чем через сто лет со дня кончины блаженного отца и писателя, святителя Игнатия, находит себе неубывающее со временем число последователей и учеников. В нашем кратком очерке, посвященном жизни и деятельности достопоминаемого Святителя, мы, естественно, не можем коснуться всего объема его творений. Наша задача — лишь отчасти остановиться на тех сокровищах Духа и слова, которые в них запечатлены.
В первую очередь здесь должны быть упомянуты те труды преосвященного Игнатия, которые излагают основные составляющие жизни монашеской, жизни духовной. Это произведения, находящиеся в первом и втором томах «Аскетических опытов»[46], которые содержат учение о молитве. В этих томах они занимают значительную их часть и могут быть разобраны только в специальном очерке. К подобным произведениям принадлежит его труд «Приношение современному монашеству»[47]. Должны быть отнесены сюда и статьи Святителя «О евангельских заповедях»[48] и «О евангельских блаженствах»[49], так же как и статьи его «О чтении Евангелия»[50] и «О чтении святых Отцов»[51], равно как и слово «О монашестве...»[52] в первом томе Сочинений, а также крупные произведения второго тома «Аскетических опытов» «Слово о страхе Божием и о любви Божией»[53] и «Слово о спасении и о христианском совершенстве»[54]. Все эти произведения должны составить предмет особого изучения и изложения, предполагающего специальный труд.
Из круга духовно-лирических произведений Святителя хочется отметить его слово «Роса»[55], которое имеет непосредственное отношение к Сергиевой пустыни. «По синему, безоблачному небу, в прекрасный летний день, великолепное светило совершало обычный путь свой,— так начинает эту небольшую поэтическую повесть священно-архимандрит Игнатий.— Горели златые кресты соборного пятиглавого храма, воздвигнутого во славу Всесвятыя Богоначальныя Троицы; сребристые купола его отражали ослепительное сияние лучей солнечных. Тень показывала наступление десятого часа, в который обыкновенно начинается Божественная литургия. <...>
За оградою того монастыря... лежит обширный луг. Тогда он был покрыт густою, нежною травою, разнородными дикими цветами, которые цвели и благоухали беспечно на свободе и привольи. В тот день упала на него обильная роса. Бесчисленные ее капли виднелись на каждом цветке, на каждом стебельке и мелком листочке, а в каждой капле изображалось с отчетливостью солнце; каждая капля испускала лучи, подобные лучам солнца. <...>
В то время священно-инок, готовившийся к совершению Божественной литургии, вышел с глубокою думою из боковых уединенных ворот монастыря и, сделав несколько шагов, остановился пред лугом обширным. Тихо было у него на сердце; тишине сердца отвечала природа вдохновенною тишиною, тою тишиною, которою бывает полно прекрасное утро июня, которая так благоприятствует созерцанию. Пред глазами его — солнце на лазуревом, чистом небе, и бесчисленные отпечатки солнца в бесчисленных каплях росы на лугу обширном. Мысль его терялась в какой-то бесконечности,— ум был без мысли. <...>
Как будто сказал ему кто: “вот! — солнце всецело изображается в каждой смиренной, но чистой капле росы: так и Христос, в каждой христианской православной церкви, всецело присутствует и предлагается на священной трапезе. Он сообщает свет и жизнь причастникам Своим, которые, приобщившись Божественному Свету и Животу, сами делаются светом и жизнию: так капли росы, приняв в себя лучи солнца, начинают сами испускать лучи, подобные лучам солнечным”». Почти заканчивая слово, священно-архимандрит Игнатий пишет: «Разделяя с ближним пользу и назидание, теперь, после многих лет, изображаю его словом и пером»[56].
Это произведение напоминает первые литературные опыты послушника Димитрия в Александро-Свирском монастыре и Площанской пустыни и вместе с тем показывает, как внутренняя жизнь подвижника Христова была всеобъемлюща, как она захватывала его, сообщая озарения в зрении духовных таин от одного внимательного созерцания природы Божией! Чистого созерцания! И это есть одна из особенностей творчества Святителя. Подобны приведенной и его статьи «Кладбище»[57], «Житейское море»[58] и многие другие.
Уступают им по числу те произведения Святителя, где он говорит о подлинном «молитвенном действии», о том подлинно духовном состоянии, которое не связано даже с созерцанием природы Божией. Как в своем жизнеописании он любил относить эти состояния на счет некоторых иноков-подвижников, так и в статьях этого характера Святитель делает примечания, чтобы утаить подлинность происшедшего с ним. Мы разумеем его слово «Странник»[59], которое сразу, без всяких предисловий начинается с беседы, с вопрошания Бога душою человека. «Откуда Ты шествуешь? Где Твое обычное селение? Где Ты был доселе? Почто доселе оставлял меня в одиночестве, в сиротстве, в нищете, в смерти ужасной?». Такими вопрошаниями начинается это необычное слово Святителя. «Ты приходишь!.. <...> Неожиданно являешься в душе, Невидимый и Непостижимый! являешься с несказанною тихостию и тонкостию, вместе с властию и силою Творца, потому что изменяешь всего человека: изменяешь, претворяешь, воссозидаешь, обновляешь и ум, и сердце, и тело!».
Так детально, пространно изъясняет подвижник происшедшее с ним великое Благодеяние, и не сокращает, не ограничивает описания невещественных явлений! Статья эта по объему значительно более тех, где берутся образы внешней природы, и от зрения их продолжается богословствование. Статья эта — вся из невещественных, чисто-духовных ощущений и по высоте своей может быть сравнима лишь с аналогичными писаниями преподобного Исаака Сирина. И так же, как последний, по любви к братии, святитель Игнатий не предал молчанию совершившегося с ним чуда, дабы люди знали о свойствах подлинно духовных подкреплений, которые во время и время посылаются подвизающемуся Владыкой всяческих.
«Как назову Тебя? Как скажу о Тебе братии моей? Как передам им имя Странника, уклонившегося под кров души моей?..» — продолжает вопрошать посещенный Благодатью. «Как же назову витающего у меня, витающего во мне Странника? Как назову чудного Гостя, пришедшего утешить меня в моем изгнании?..» — дальше и дальше вопрошает этот посещенный. «Он не имеет никакого образа, ни вида, ничего в Нем нет чувственного»,— вопиет душа человека.— «Откуда Он пришел, как во мне явился — не знаю. Явившись, Он пребывает невидимым, вполне непостижимым. <...> Очи мои смотрят, и не смотрят,— видят, и не видят; уши слышат, и не слышат; все члены мои упоены,— и я шатаюсь на ногах моих...»,— продолжает посещенный и опять вопрошает: «Как же назвать самое действие? — Оно примиряет, соединяет человека с самим собою, а потом с Богом: невозможно не узнать в этом действии веяния благодатного мира Божия...»
Наконец, Странник скрывается «так же незаметно, как незаметно приходит и является». Однако «...Он оставляет во всем существе... воню бессмертия, невещественную... воню духовную, живительную, ощущаемую новым ощущением... Оживляемый, питаемый этим благоуханием,— кончает строки своего исповедания святитель Игнатий,— пишу и сказую слово жизни братии моей»[60].
Здесь же в Сергиевой пустыни святитель Игнатий писал и свое знаменитое «Слово о смерти»[61]. Если в «Аскетических опытах» он касался различных сторон нравственного богословия, то в «Слове о смерти», идя от опыта внутренней жизни, епископ Игнатий становится изъяснителем богословия догматического. Разобранный им вопрос о существе сотворенных духов и человеческой души, о чувственном и духовном их видении не теряет своего значения до последних дней и составляет предмет пристального изучения богословов. В данном очерке мы не можем достаточно подробно и вдумчиво анализировать это значительное произведение Святителя. Можно сказать только одно: опирающееся на опыт духовной жизни мнение епископа Игнатия о Боге, душе и сотворенных духах находит свое признание.
Неся трудное послушание настоятеля Сергиевой пустыни, имея много отвлечений от присущей ему склонности к жизни внутренней, незримой, архимандрит Игнатий очень серьезно просился на покой и в 1847 году писал об этом весьма подробное прошение начальству. Однако он был принужден остаться на своем посту и продолжать свое служение, по-прежнему испытывая глубокие скорби наряду с утешениями, подаваемыми Богом. В 1856 году архимандрит Игнатий опять имел недлительный отпуск, когда посетил Оптину пустынь, имея серьезное желание поселиться там в скиту.

Епископское служение и последние годы жизни

 

Но рабу Божию был уготован более высокий жребий: он был призван к епископскому служению, о котором никогда не мог и подумать, так как не имел специального образования и не кончал Духовной академии. «Быть епископом своего сердца,— говорит он в своей речи при наречении его во епископа Кавказского,— и приносить в жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом: вот высота, к которой привлекались мои взоры»[62]. «Счел бы я более верным для спасения моего, и более сообразным с силами моими провести остаток дней моих, как и начало их, в безмолвии пустынь, в созерцании греха моего»[63],— говорит далее новопоставляемый епископ.
Хиротония была совершена в Казанском соборе Петербурга 27 октября 1857 года, а в начале 1858 года епископ Игнатий прибыл на свою кафедру на Северный Кавказ в город Ставрополь. Здесь опять, как всегда и везде, прибывшего ожидали труды и заботы, так как новооткрытая епархия была не устроена, а в Ставрополе — кафедре епископа — было много раскольников и иноверцев, и сама духовная жизнь православного населения была в нищете и запустении.
Много усилий было положено епископом Игнатием на изучение и просвещение его трудной, многонациональной епархии. Были большие труды и по приведению в порядок духовной школы и консистории; не минуло его и участие в руководстве рядом строительных работ, так как и самый архиерейский дом был разрушен и походил на хижину. Большого внимания требовало устроение богослужения, которое при служении епископа стало благоговейным и полным, привлекая множество богомольцев. Неустанна была здесь и проповедь Святителя, привлекавшая православных подлинностью чувств. По слову иеромонаха Игнатия (Садковского), «прямота и искренность» Святителя «нравились не только православным, но и иноверцам»[64].
Преосвященный Игнатий пробыл на Кавказской кафедре три с половиной года в непрестанных трудах, разъездах, многообразных попечениях. За это краткое время ему удалось многое сдвинуть с мертвой точки, исправить, насадить новое, живое, поддержать ослабевающих в несении своего креста клириков, помочь им, укрепить их. И вместе с тем мысли об окончании своего жития в тишине, вне многообразных епархиальных забот понудили епископа Игнатия просить правительствующий Синод об освобождении его на покой в Николо-Бабаевский монастырь. Решение об увольнении епископа Игнатия на покой в указанный монастырь с правом предоставления ему управления этим монастырем на правах епархиального архиерея пришло в августе 1861 года.
13 октября 1861 года епископ Игнатий переехал на жительство в Николо-Бабаевский монастырь. В Ставрополе Кавказском он закончил работу над «Аскетической проповедью»[65]; здесь в тишине Бабаевской обители он занялся редакцией своих ранее написанных произведений, а также дополнением и оформлением своего значительного труда «Приношение современному монашеству». Этот труд он считал своим духовным завещанием и в предисловии к нему писал: «Приближаясь к концу земного странствования, я счел долгом моим составить духовное завещание на духовные блага, которыми ущедрила меня десница Бога моего. Завещанием называю душеспасительное слово: исполнители этого слова вступают во владение духовным благами. Завещание приношу в дар возлюбленным отцам и братиям, современным инокам. Духовным благом, объемлющим и совмещающим в себе прочие блага, называю монашество...»[66].
Работою над этим заветным трудом, исправлением и редактированием других произведений, так же как и работой над «Отечником», были теперь заполнены все дни преосвященного Игнатия (кроме, естественно, времени, уходившего на управление монастырем, отчет о состоянии которого он также тщательно составлял). В труде издания его произведений, кроме ряда расположенных к Владыке лиц, ему деятельно помогал его брат, Петр Александрович, поставивший заботы по издательству трудов Владыки задачею своей жизни.
Владыка Игнатий мирно жил на Бабайках, трудился, болел, лечился и готовился к вечности. Отсюда он писал большое количество обширных содержательных писем своим друзьям — монашествующим и мирянам. Эпистолярное наследие Владыки так велико, содержит такие замечательные красоты русского слова, запечатлело такие тонкие духовные состояния, о которых он, по своему смирению, не разрешал себе говорить в своих опубликованных сочинениях. Наконец, здесь обретаются такие вдохновенные и тонкие описания природы, что все это может составить предмет особого тщательного и любовного изучения в будущем[67].
Владыка Игнатий любил человека, его душу, где бы и в какой бы обстановке она ни обреталась, и в строках его многочисленных писем открывается эта его святая любовь к образу Божию в человеческом существе. «...На человека никогда не мог смотреть равнодушно! Я сотворен, чтоб любить души человеческие, чтоб любоваться душами человеческими! За то и они предо мной — какими Ангелами!..— пишет преосвященный Игнатий с берегов Волги любимой им “благословенной чете”.— Вот зрелище, картина, на которую гляжу, заглядываюсь, снова гляжу, не могу наглядеться,— продолжает Святитель далее.— И странно! — восклицает он.— Лицо, форму, черты, тотчас забываю, душу помню. Много душ, прекрасных душ, на моей картине, которую написала любовь, которую верная память хранит в целости, в живости колорита. Этот колорит от уединения делается еще яснее, еще ярче. <...>
В пышном ли наряде, или в немудром платьишке — что до того? — продолжает свою откровенную речь в том же письме владыка Игнатий.— Совершим наше земное странствование, неся светильник веры правой, веры живой. Этот светильник введет нас в вечное Царство Божие, пред входом куда снимается одинаково и рубище, и пышный наряд»[68].
В письмах к монашествующим преосвященный Игнатий мог выразить предел своей даже не отеческой, а материнской любви. «Вы желаете соделаться моею дщерью? — пишет он некоей инокине, желающей вступить под его духовное руководство.— Я в восторге духа, взирая на сонм духовных чад моих, которых несмь достоин назваться отцом, но рабом,— говорю душе моей: возвеселися, неплоды, нераждающая, возгласи и возопий, нечревоболевшая, яко многа чада пустыя паче, нежели имущия мужа (Ис. 54, 1)»[69].
Откровения его духовных состояний в письмах к лицам, которые были дороги Святителю, не поражают только своей формой, но потрясают необычным, высоким, почти пророческим решением вопроса. «Да ниспошлет Господь в минуты тяжкой скорби вашей благую мысль благодарения Богу, славословия и благословения десницы Его»,— пишет он своему большому другу в «Письмах аскета». «От благодарения и славословия рождается живая вера,— продолжает он в том же письме,— от живой веры — тихое, но могущественное терпение о Христе. А где ощутится Христос, там и утешение! Это утешение не от мира сего, который иначе не может утешать в скорби, как отъятием скорби. Христос действует иначе,— подходит к заключению своего письма вдохновенный вещатель судеб Божиих, сам испытавший на себе все глубины скорби,— Он не снимает тернового венка с возлюбленного Своего, потому что так венчаются в цари Небесного Царства, но посылает в душу благодатную сладость, залог предвкушения вечного блаженства,— и перед лицем сей сладости исчезают временные скорби,— по крайней мере много притупляется острие их»[70],— кончает свое послание преосвященный страдалец, воистину священномученик Игнатий, испытавший все то, о чем повествует.
Когда беседа с этим другом происходит в более спокойных обстоятельствах, письма Владыки имеют более спокойный, созерцательный характер. «В ответ на первую страницу вашу скажу,— пишет в одном из подобных писем преосвященный Игнатий,— соответственно вашим добрым чувствам ко мне, и скудное мое слово к вам кажется вам благим и носящим помазание. Но каково бы оно ни было,— оно есть слово сердца. Признаюсь,— пишет дальше Святитель, раскрывая свою душу,— бывали в жизни моей минуты, или во время тяжких скорбей, или после продолжительного безмолвия, минуты, в которые появлялось в сердце моем слово. Это слово было не мое. Оно утешало меня, наставляло, исполняло нетленной жизни и радости,— потом отходило. Искал я его в себе, старался, чтоб этот голос мира и покоя во мне раздался,— тщетно! — признается Святитель далее.— Случалось записывать мысли, которые так ярко светили в сии блаженные минуты.— Читаю после,— читаю не свое, читаю слова, из какой-то высшей сферы нисходившие и остающиеся наставлением. Обыкновенная жизнь, и монастырская, сопряжена с многим развлечением, не может удерживать всегда при себе сих горних посетителей»[71].
Из подобных писем становится очевидным, чем жила в монастыре душа подвижника Божия, что воспевала, как постоянно стремилась горе, невзирая на неустанные и великие внешние заботы и труды, невзирая и на непрестающие скорби. Отсюда и рождалась духовная любовь к человеку, отсюда оживали все поучения святых Отцов древнего Востока и Византии, отсюда живым становилось и восприятие того старческого руководства, навыки которого получены были от старца Леонида — ученика учеников преподобного Паисия Величковского.
«...Для совета, для руководства недостаточно быть благочестивым,— пишет преосвященный Игнатий некоей духовной особе,— надо иметь духовную опытность, а более всего духовное помазание. Таково об этом предмете учение Писания и Отцов. Советник благочестивый, но неопытный, скорее может смутить, нежели принести пользу. Не только из среды мирян,— из среды монашествующих крайне трудно найти советника, который бы, так сказать, измерил и вывесил душу, с ним советующуюся, и из нее, из ее достояния, преподал бы ей совет»[72].
Из последних слов очевидно, какой опыт в руководстве душ был выработан Святителем за многие годы его настоятельства в монастырях — Лопатовом и Троице-Сергиевой пустыни, а также при его управлении Николо-Бабаевским монастырем. Это было то подлинное духовное сокровище, которое могло быть преподано людям для их верного и твердого, непреложного спасения во Христе, Господе нашем. В этих словах — вершина мудрости старчества, этого по сути своей премирного устроения спасения и правды Божией.
«Ныне советники и руководители,— продолжает Владыка строки своего письма,— больше преподают совет из себя и из книги. А первого рода совет... особенно полезен и действителен; он очень близок к душе, ищущей приютиться под сению совета,— своего ей; это она чувствует. Св<ятой> Исаак сказал: “Ничего нет каждому полезнее, как совет свой”. А совет чуждый, хотя по-видимому состоящий из благих и разумных слов, приносит душе лишь мучение, расстройство»[73].
В Николо-Бабаевском монастыре, как и всегда в жизни Владыки, его ожидали большие труды по восстановлению почти полностью разрушившихся зданий храма и келлий. Уже с весны 1862 года начались восстановительные работы, на проведение которых были внесены и личные деньги Святителя, полученные им за его драгоценную панагию. Явлена была помощь Божия и в явившихся пожертвованиях, дело восстановления обители шло успешно, почему Владыка и начал развивать свою заветную мысль о создании нового храма в честь Иверской иконы Божией Матери вместо разрушенного. Вместе со знаменитым петербургским архитектором[74], преосвященный епископ Игнатий внес сюда личную идею: купол нового храма знаменовал собою корону или митру архиерейскую — и возвышаясь над всею окрестностью, должен был оживить и возвысить берега Волги.
О своей жизни на Волге Владыка писал своим близким, еще находясь в Бабаевском монастыре на отдыхе в 1847 году. Его вдохновенное описание природы также временами приближалось к духу пророков и прозорливцев. «Чем обширнее пространство, занимаемое ландшафтом,— пишет Владыка при созерцании волжских просторов,— тем великолепнее зрелище. Хороши красоты, которые человек может выразить, описать словом, но несравненно выше те, которые превышают слово, приводят сердце в восторг, а ум как бы лишают способности действовать»[75].
В другом письме Святитель непосредственно выражает свое восхищение местоположением Бабаевского монастыря. «Какой воздух! — восклицает он.— Какие воды, какие кристальные, ключевые воды! бьют, кипят из горы... Какие рощи... с вековыми дубами! какие поляны! какая Волга! какая тишина! какая простота!»[76]. «Благодарю милосердого Господа, приведшего меня отдохнуть в уединении... Уже не незнакомы мне чувства, посещающие человека в уединении... <...> Оно делает жителя безмолвной келлии жителем... рая,— вводит его в новый мир, пред которым здешний мир очень тесен, ничтожен. В тишине безмолвия душа плавает как бы в каком необъятном пространстве, смотрит на минувшее, на настоящее, на землю, на небо, на время, на вечность. Так в ясную погоду гуляет орел в недосягаемой высоте, в прозрачной лазуревой бездне»[77].
Строки эти, будучи строками вечными, не уступают в своей красоте и выразительности лучшим образцам классического слова!
В трудах по монастырю и постройке нового величественного храма, в работе над рукописями и в редактировании своих произведений, в окормлении близкого ему духовного братства, в большом внимании, которое уделялось письмам и ответам на них, текли дни епископа Игнатия, когда сердце его стало извещаться о близком его переходе в мир иной, мир, так им приемлемый и любимый. Своим близким, ссылаясь на святителя Тихона Задонского, Владыка говорил, что тому было обещано скончаться в день недельный. Не говоря о себе, Святитель изрекал: «Значит, и готовиться на каждое воскресенье»[78].
В Светлое Христово Воскресение 1867 года, 16 апреля Владыка совершил свою последнюю литургию с большим трудом и продолжал все время недомогать, хотя и не лежал в постели. Скончался блаженный Святитель Христов, как и ожидал, в день недельный, в воскресенье жен-мироносиц, причастившись в келлии Святых Христовых Таин, рано утром во время первой литургии. Это было 30 апреля. Это была для всех внезапная смерть, хотя Владыка и говорил: «я умру ударом». Скончался святитель Игнатий в молитве, держа в правой руке Канонник. Лицо почившего было светлым и покойным. Так, в дни Светлого Христова Воскресения воскресла для вечной жизни в Боге душа того, который всю жизнь носил Бога в своем сердце.
Погребение святителя Игнатия, совершенное на шестой день по кончине преосвященным Ионафаном, епископом Кинешемским, было исполнено по пасхальному чину. Печаль была растворена тихою радостию и утешением. На погребение, несмотря на разлив Волги, собралось до пяти тысяч человек. И весь чин погребения напоминал скорее церковное торжество, когда после отпевания тело Святителя было обнесено вокруг собора и опущено в землю у левого клироса больничной церкви преподобного Сергия при радостном пении «Христос воскресе!». Потеря, по слову преосвященного Леонида (Краснопевкова), большого друга и ученика покойного, должна была быть признана «потерею всецерковною»[79], и все же дух утешения и надежды не оставлял ближайших учеников Святителя.
Необходимо здесь коснуться мыслей игумена Марка, который к 1968 году провел колоссальный труд по собиранию подлинников и материалов, всесторонне освещающих жизнь и творческую деятельность святителя Игнатия Брянчанинова. Заканчивая первую часть своего многотомного произведения, отец Марк сопричисляет его как жителя Вологодского края к подвижникам «Фиваиды северной». «По своей жизни,— пишет он,— Святитель поистине может быть сопричислен к лику подвижников Фиваиды северной, а по духу своих творений он принадлежит к богомудрым мужам древней Фиваиды южной (Египетской)»[80].
Неоспоримо значение святителя Игнатия, всех сторон его многотрудной иноческой жизни и особенно его вдохновенных писаний для созидания, воспитания «подлинной духовности» христианина, живущего в условиях современного века, в нем искупующего возможности вечного спасения.

Послесловие

 

Жизненный путь святителя Игнатия и его целожизненный подвиг еще в дни его земного бытия привлекали пристальное внимание большого числа окружающих его людей: духовных и светских. Еще более возрос интерес к его личности после его блаженной кончины. Достопамятному игумену Марку (Лозинскому) удалось собрать поистине огромную литературу о епископе Игнатии Брянчанинове, и таким образом показать, что до последних дней нашего века интерес к личности и творениям Святителя Божия не угасает, а становится даже все более действенным и необходимым. В трудах святителя Игнатия испытывают нужду и православные зарубежных стран.
В заключение нашего краткого очерка вновь остановимся на основных положениях, которые выдвинуты в наиболее крупных исследованиях жизни и писаний святителя Игнатия. В большом труде Леонида Соколова[81] наряду с распространенной и тщательно изученной биографией Святителя, построенной на основании большого числа документов и личного знакомства автора со всеми местами жительства подвижника Божия, дается исчерпывающее описание основных черт личности и подвига епископа Игнатия. Леонид Соколов, рассматривая личный духовный опыт Святителя как основу его жития, излагает взгляды Владыки на состояние духовной жизни падшего человека, на духовный мир и условия спасения, а также — с особым вниманием — на идеал духовной жизни, который отражен в писаниях Святителя. Таким образом, учение о внутренней духовной жизни человека, раскрытие ее законов на основании личного опытного познания этих законов Л. Соколов признает основным в оценке жизни, подвига и духовно-литературной деятельности святителя Игнатия. Духовная жизнь — невидимое, но подлинно существующее явление, на котором необходимо сосредоточить внимание,— вот то, что раскрывает, на чем настаивает Леонид Соколов, что становится очевидным из целокупного опыта жизни Святителя-подвижника.
«В поисках Живаго Бога» — так называет иеромонах Игнатий (Садковский) свой краткий, но продуманно написанный очерк, где проводится основная идея о живом и церковно-подвижническом богословствовании епископа Игнатия, о его неустанном — через всю жизнь — стремлении к Богу, поиске Его. Называя Святителя «богословом-самородком», иеромонах Игнатий говорит об «опытном... изучении» им «слова Божия и св<ятых> Отцов, об опытном прохождении монастырского искуса и строгого религиозного подвига»[82], отсюда и поиск Живаго Бога является основным в жизни Святителя.
Михаил Новоселов, сообщая в 1912 году ранее неопубликованные письма епископа Игнатия, говорит в краткой сопроводительной статье о том, что в писаниях Святителя его больше всего поражает «чувство или предвкушение вечности»[83], которое проникает все его произведения. «Пишет ли он о чтении Евангелия,— говорит М.Н. Новоселов,— набрасывает ли на одной страничке поэтическую картину «Сад во время зимы», говорит ли об исполнении заповедей Божиих, погружается ли в воспоминания прошлой, многотрудной и многоскорбной жизни своей — везде чувствуешь, что перед твоим духовным взором постепенно приподнимается завеса, заслоняющая вечность»[84].
Действительно, можно согласиться с Новоселовым в том, что во всех писаниях своих владыка Игнатий всегда был целеустремленным, всегда говорил о едином на потребу, всегда горел огнем любви к Богу и потому — всегда стремился к цели недостижимой, последней, вечной. Таков Святитель во всех своих писаниях — будет ли это серьезное богословское исследование, описание природы, проникнутое духовным размышлением, серьезная статья о монашеском делании или просто — строки его многочисленных, часто поэтических писем,— везде владыка Игнатий — в движении, в порыве к Богу, к воплощению добродетелей, в конечном счете подлинно — в стремлении к вечности.
Игумен Марк (Лозинский), составляя большой магистерский труд, посвященный жизни и духовному творчеству епископа Игнатия, подчиняет его задаче раскрыть взгляды Святителя на особенности духовной жизни мирянина и монаха, показать как черты сходства, так и черты различия в построении подвига жизни для мирянина и для проводящего свои дни в монастыре. В связи с поставленным вопросом игумен Марк в отдельной главе останавливается на учении епископа Игнатия о спасении и совершенстве[85]. Очень ценна в труде игумена Марка глава об Иисусовой молитве[86]. Здесь автором помимо приводимого им мнения самого епископа Игнатия об Иисусовой молитве собраны и высказывания преподобных отцов, как вселенских, так и российских. Здесь же помимо указаний на условия занятия молитвой Иисусовой и плоды ее даются и предостережения иноку, делателю молитвы Иисусовой — согласно взглядам преосвященного владыки Игнатия.
Нам, пишущим данный очерк, представляется существенным подойти к житию и трудам святителя Игнатия с точки зрения того, что в жизни своей и писаниях Святитель-аскет был не только искателем истины, не только жаждал живой веры в Живаго Бога, не только стремился к вечности и пронес через все свое житие проповедь духовной жизни, но что, будучи таковым, с самого своего детства он был избранником Божиим, определенным непостижимым Промыслом Божиим к вечной Святости и Правде.
Особое значение личности святителя Игнатия заключается в том, что он был избран и дан Промыслом Божиим христианам последнего века для удостоверения их и свидетельства им об истинах Христовой веры и подлинной духовной жизни. Обретено это свидетельство целокупным подвигом жизни Святителя, обретено оно опытом пережитых им страданий и радостей о Господе Живе, обретено оно, наконец, в том, что принесено нам, православным христианам в служении слова,— слова духовного и вместе прекрасного, способного воздействовать на душу, завладеть ее вниманием.
Так, не зная при житии епископа Игнатия, была поражена его словом и учением высокодуховная игумения Арсения. В писаниях Святителя нашла богомудрая мать Арсения подтверждение своим взглядам на духовную жизнь. «Я тоже не знала Владыку...— пишет она к В.И.П.— <...> Когда я прочла первый том, то была поражена сходством нашего духовного пути. Тогда у меня уже сложились духовные понятия, и у меня уже были духовные ученицы. Они тоже, читая епис<копа> Игнатия, удивлялись сходству наших понятий духовных. Это признали и ученики еп<ископа> Игнатия, когда я приехала к ним»[87]. В своей обширной переписке с братом епископа Игнатия Петром Александровичем Брянчаниновым мать Арсения много и с глубоким признанием и чувством говорит о личности и писаниях Святителя[88].
В наши дни американец Роуз, обретши спасение в православном исповедании Бога, обрел и учение епископа Игнатия о загробной жизни и духах, принял учение его о душе человеческой и о постижении подлинного исповедания Бога; на этом основании составил он свою книгу, которую назвал «Душа после смерти». В предисловии к своему произведению иеромонах Серафим пишет: «Основным источником вдохновения при написании этой книги послужили труды епископа Игнатия (Брянчанинова), который был, возможно, первым крупным русским православным богословом, непосредственно занимавшимся именно той проблемой, которая встала так остро в наши дни. <...> Не будет преувеличением сказать,— пишет иеромонах Серафим дальше,— что ни в одной из православных стран XIX века не было такого защитника Православия от искушений и заблуждений современности...»[89].
Избранничество святителя Игнатия, его святость были очевидны для многих духовно близких ему учеников еще при его жизни. Мнение это, однако, не могло быть распространено вследствие глубокого смиренномудрия их аввы. После блаженной кончины Святителя имели место подлинные духовные удостоверения в его святости. В первую очередь здесь должно быть упомянуто явление святителя Игнатия его духовной дочери А.В. Жандр, которое передано нам в записках друга епископа Игнатия схимонаха Михаила (Чихачева). Это явление имело место на 20-й день по кончине Владыки, в храме, после того, как А.В. Жандр причастилась Святых Христовых Таин.
«Тяжелая скорбь подавила все существо мое с той минуты, как дошла до меня весть о кончине Владыки,— читаем мы собственные слова А.В. Жандр в «Записках Чихачева».— <...> Ни днем, ни ночью не покидало сердце ощущение духовного сиротства. <...> Так сильно было чувство печали, что даже во время Таинства Исповеди не покидало оно меня, не покидало и во время совершения литургии. Но в ту минуту, как Господь сподобил меня принять Святые Тайны, внезапно... ...печаль о кончине Владыки исчезла». После того, как А.В. Жандр встала на левый клирос против иконы Успения Божией Матери, «пред внутренними глазами моими,— продолжает А.В. Жандр,— как бы также в сердце... изобразился лик усопшего Святителя — красоты, славы, света неописанных! Свет озарял сверху весь лик, особенно сосредоточиваясь наверху главы. И внутри меня, опять в сердце, но вместе и от лика, я услышала голос,— мысль, поведание,— луч света,— ощущение радости, проникнувшее все мое существо, которое без слов... передало моему внутреннему человеку следующие слова: “Видишь, как тебе хорошо сегодня. А мне — без сравнения так всегда хорошо и потому не должно скорбеть о мне” <...> Несказанная радость объяла всю душу мою. <...> Мне казалось, что был Христов день,— кончает А.В. Жандр,— таким праздником ликовало все вокруг меня, и в сердце тихая творилась молитва». Затем три ночи подряд раба Божия имела посещение Божие и слышала небесные звуки, которыми «небожители радостно приветствовали преставившегося от земли к небесным — земного и небесного человека, епископа Игнатия». А.В. Жандр запомнила при троекратном повторении не только слова, но и напев тропаря — на глас восьмый. Об А.В. Жандр автор записок, схимонах Михаил (Чихачев) отзывается как о «человеке глубоко религиозном и безупречно правдивом», почему и с верой принимает, что «святитель Игнатий действительно мыслится как небесный предтеча своих учеников и чтителей, молящий Господа Бога — даровати им прежде конца покаяние»[90] (последние слова слышанного тропаря).
Второе явление епископа Игнатия, приведенное в «Записках Чихачева», связано с именем Софьи Ивановны Снесаревой, большого духовного друга Святителя. В видении этом, которое произошло в августе 1867 года, Святитель готовил ее к переходу в вечную жизнь и изрекал слова о необходимости покаяния. С.И. Снесарева видела Владыку сначала в обычном виде, затем по мере его удаления от нее, восходя кверху, он светлел. «Как Владыка по мере восхождения становился неземным, так и все, присоединившиеся к нему в разных видах, принимали невыразимо прекрасный солнцеобразный свет»,— свидетельствует С.И. Снесарева. «Эти сонмы были различных видов и света,— продолжает дальше свое повествование С.И. Снесарева,— и чем выше ступени, тем светлее. Преосвященный Игнатий поднимался все выше и выше. Но вот окружает его сонм лучезарных святителей. Он сам потерял свой земной вид и сделался таким же лучезарным. Выше этой ступени мое зрение не достигало». С.И. Снесарева начала молиться: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, Преосвященного Игнатия, и святыми его молитвами спаси и помилуй меня, меня грешную!» — и проснулась. С.И. Снесарева свидетельствует, что, находясь на погребении святителя Игнатия, она испытывала невыразимую словом «грустную радость»[91].
Избранничество Божие, святость святых видны и во всем объеме трудов святителя Игнатия. Сам он, думая совершенно о другом, говорит о своем призвании в предисловии к «Приношению современному монашеству».
Первое, на чем святитель Игнатий сосредотачивает свое внимание во всех своих статьях,— это принятие евангельских заповедей и последование им. Заповеди эти должны стать жизнью христианина, и первое, с чего должен начинаться его подвиг, есть усвоение нищеты духовной — первой евангельской добродетели. «Нищета духа,— пишет он,— блаженство, первое в евангельском порядке, первое в порядке духовного преуспеяния...». «Нищета духа,— пишет Святитель ниже,— соль для всех духовных жертв и всесожжений. Если они не осолены этой солию,— Бог отвергает их»[92]. Таково учение святителя Игнатия о подлинной духовной жизни, о непадательном шествии по ее пути — в противоположность ложным учениям века сего.
Преосвященный Игнатий был делателем молитвы Иисусовой. Учению о ней он посвятил много отдельных статей во многих томах своих произведений, написанных в различных стилях, иногда в форме беседы старца с учеником, где подробно разобраны как все стороны духовного значения этой молитвы в жизни монаха и мирянина, так и способы внешние, необходимые при усвоении ее. Сам Святитель был опытным делателем Иисусовой молитвы. Биографы говорят о том, что еще в молодые годы его учения в Инженерном училище молитва творилась в сердце его. Преосвященный Игнатий скрывал от всех этот дар, как и все свои духовные состояния, но строки его писаний убеждают, насколько дар молитвы был достоянием его жизни, всех многообразных ее скорбей.
«Дар внимательной молитвы,— пишет он в своем обширном “Слове о молитве Иисусовой”[93],— обыкновенно предшествуется особенными скорбями и потрясениями душевными, низводящими дух наш в глубину сознания нищеты и ничтожности своей»[94]. Это признание несомненно сделано от опыта жизни, слова эти — слова жизни, показывающие законы, по которым шло сокровенное внутреннее духовное бытие делателя Иисусовой молитвы, смиренномудрого раба Божия святителя Игнатия. Результатом этой правильной внутренней жизни было то, что в высочайших богословских вопросах преосвященный Игнатий смог сказать то подлинно необходимое слово, которым пользуются и живут современные православные христиане.
Наконец, созерцая состояние современных ему монастырей и провидя прозорливым оком их будущее состояние, святитель Игнатий написал свое «Приношение современному монашеству» как свой завет, свое духовное завещание инокам грядущих после него поколений. Здесь наряду с четкими правилами наружного поведения иноков в 50-ти главах даны и правила душевного делания монахов. Здесь опять — и прежде всего — воспитание внутреннего человека, завет о жизни монаха по евангельским заповедям — то основное, что составляет незримую внутреннюю жизнь иноческую. Здесь же опять — в кратких главах — советы об упражнении Иисусовою молитвой, о непрестанной молитве и богомыслии. Все для того, чтобы жизнь иноческая была подлинно жизнью внутренней, жизнью Духа. Здесь же необходимо упомянуть и о труде святителя Игнатия по составлению им «Отечника»[95], в котором жизнь и изречения древних отцов снабжены примечаниями Святителя, имеющими большой духовный вес и значение.
Таков святитель Игнатий в своих духовно-аскетических трудах; в них он — избранник Божий, передающий опыт своего многостраждущего богоносного сердца современным страждущим и ищущим спасения христианам.
И, наконец, самое последнее — следы Святаго Духа Божия, непостижимой и освящающей благодати Его в жизни и становлении преосвященного Игнатия человеком Божиим, святым наших дней.
Первое призвание — это особый голос «тишины» от чтения слова Божия — святого Евангелия и жизни преподобных отцов — еще в раннем отрочестве, почти детстве в молчании лесов и могучих деревьев родного поместья, голос Божий на лоне природы Божией, лоне любви Его. Потом — его юношество; его слезы на шумных улицах столицы и действенная, самодвижущаяся молитва в тишине ученических спален, часто в продолжение всей ночи. Монастырь, куда бросается, не озираясь назад, молодой офицер, будучи уже давно и тяжело больным, но превозмогая недуг, где Господь подкрепляет его Своим невидимым присутствием, ощущением силы «молитвенного действия» в продолжение длительного времени. И видение там же, в странничестве по монастырям образа Святого Креста Христова, указавшего ему путь спасения в одиночестве, с другом его, так же как и опытное испытание воскресения мертвых.
Ангел Церкви Христовой, преосвященный епископ Стефан, является и ангелом молодого и страждущего инока Димитрия, сообщая его лику инокующих, прозорливо наименовав его Игнатием — воистину новым священномучеником и Богоносцем.
Возведенный быстро по степеням церковной иерархии, еще не достигший 26 лет иеромонах Игнатий становится архимандритом и настоятелем иноческой обители близ столицы, где проводит значительную часть своей жизни во внешних трудах и скорбях, потрясениях душевных и духовных. Здесь рождаются почти все основные духовные произведения Святителя как его служение слова, как выход из тяжести постигающих его скорбей, но и одновременно — как одно из самых утешающих его душу свидетельств, что в его служении слова — знамение спасения. Здесь опять страждущий начальник иноков не одинок, опять он имеет неизъяснимые словом утешения Божественные, и Господь в образе «Странника» посещает и утешает, возводит его от скорби земной — к радости, ощущениям небесным, святым, почти уже не изобразимым словом.
И се, он епископ, удостоенный этой высокой церковной степени не по своему образованию, а в силу опытного испытания им всех перипетий на пути монашеском. Опять его ждут труды и скорби в совершенно чуждой ему природе и обстановке Причерноморья, опять раздается здесь его духовная, зовущая гор´е проповедь. И вот — уже заключительный период жизни в тишине, одиночестве, на берегах Волги, в уединенном монастыре.
Весь дух Святителя отдан здесь тому, чтобы исполнить, закончить свое «духовное завещание», издать с помощью Божией свои труды и опять — теперь уже в непререкаемом молчании — предстоять Богу и совершать законы вечности, близость которой яснее перед глазами человека Божия. Он провидит свою кончину, ждет ее в «день недельный» и отходит к Богу, соединившись с Ним в Святых Тайнах в утро воскресного дня, не дочитав до конца утренних молитв, в молитве неизреченной.
Так началось, продолжалось, усовершалось и совершалось призвание Божие в житии одного из замечательнейших людей нашей родины — крестоносца и воистину Богоносца святителя Игнатия.
Его же молитвами спаси и помилуй нас, Господи! Аминь.

Часть II

Избранные творения святителя Игнатия

 

Странник[96]

 

Откуда Ты шествуешь? Где Твое обычное селение? Где Ты был доселе? Почто доселе оставлял меня в одиночестве, в сиротстве, в нищете, в смерти ужасной? Познав Тебя, я познал, что без Тебя таким было мое состояние! так было оно бедственно! я стоял в преддвериях темного ада, я был повергнут в глубокую, неисходную пропасть. Не оставляй меня! Не могу быть без Тебя! Если оставишь,— опять я в дверях ада, опять в пропасти, опять в бедствии невыносимом и невыразимом.
Ты приходишь! — я не вижу образа шествия Твоего; вижу Твое пришествие, вижу не плотскими очами — ощущением. Ты не даешь ни времени, ни способа размыслить — кто Ты? Неожиданно являешься в душе, Невидимый и Непостижимый! являешься с несказанною тихостию и тонкостию, вместе с властию и силою Творца, потому что изменяешь всего человека: изменяешь, претворяешь, воссоздаешь, обновляешь и ум, и сердце, и тело! Ты — Сильный — входишь в дом, связываешь крепкого, расхищаешь сосуды дома, расхищаешь не в погибель — во спасение! И дом и сосуды были прежде Твоими; Ты их устроил, устроил для Себя; они сами отдались в горестный плен хищнику. И были они доселе — ум мой, душа моя, тело мое — под властию лютого властелина, действовали под его влиянием. Ты приходишь: они отныне поступают в Твое распоряжение, начинают действовать под Твоим влиянием, святым, блаженным.
Как назову Тебя? как скажу о Тебе братии моей? Как передам им имя Странника, уклонившегося под кров души моей, под кров обветшавший, пришедший в окончательное разрушение, открытый для ветров порывистых, для дождя и снега,— под кров, лишь годный для стоялища бессловесных? Что нашел Ты в сердце моем, к которому приходили попеременно различные греховные помышления, входили в него беспрепятственно, находили в нем, как в яслях, как в корыте свиней, лакомую пищу разнообразных страстных чувствований? Мне кажется: я знаю имя Гостя моего! но, взирая на нечистоту мою, страшусь произнести имя. Одно неблагоговейное произнесение великого и всесвятого имени может подвергнуть осуждению! Сколько страшнее самое присутствие Именуемого!
Но Ты присутствуешь! Твоя безмерная благость привела Тебя к скверному грешнику, чтобы грешник, познав достоинство и назначение человека, вкусив самым опытом, увидев ощущением, яко благ Господь (Пс. 33, 9), оставил пути беззаконий, оставил возлюбленное себе блато смрадных страстей, позаботился о стяжании чистоты покаянием, соделался Твоим храмом и жилищем.
Как же назову витающего у меня, витающего во мне Странника? Как назову чудного Гостя, пришедшего утешить меня в моем изгнании, исцелить от болезни неисцелимой, изъять из пропасти мрачной, вывести на поле Господне злачное, наставить на стези правые и святые, пришедшего отъять непроницаемую завесу, которая доселе распростиралась пред очами моими, закрывала от меня величественную вечность и Бога моего? Как назову Наставника, возвещающего мне учение о Боге, учение новое и вместе древнее, учение Божественное, а не человеческое? Назову ли Наставника светом? Я не вижу света; но он просвещает ум мой и сердце превыше всякого слова, превыше всякого земного учения, без слов, с несказанною быстротою, каким-то странным — так выражу невыразимое — прикосновением к уму, или действием внутри самого ума. Назову ли Его огнем? — но Он не сожигает; напротив того орошает приятно, и прохлаждает. Он — некий глас хлада тонка (3 Цар. 19, 12); но от Него бежит, как от огня, всякая страсть, всякий греховный помысл. Он не произносит никакого слова,— не произносит, и вместе глаголет, учит, воспевает чудно, таинственно, с несказанною тихостию, тонкостию, изменяя, обновляя ум и сердце, прислушивающиеся Ему в безмолвии, в душевной клети. Он не имеет никакого образа, ни вида, ничего в Нем нет чувственного. Он вполне невеществен, невидим, крайне тонок: внезапно, неожиданно, с несказанною тихостию является в уме, в сердце, постепенно разливается во всю душу, во все тело, овладевает ими, удаляет из них все греховное, останавливает действие плоти и крови, соединяет рассеченные части человека воедино, являет целым наше естество, которое рассыпалось от страшного падения, как рассыпается от падения сосуд скудельный. Кто, видя воссозидание, не познает руки Создателя, единого имеющего власть созидать и воссозидать?
Доселе говорю лишь о действии, не называя, кто — действующий. Наименовать мне Его — страшно! Осмотрите меня, братия! разглядите совершающееся во мне! вы скажите мне, что во мне совершается? вы скажите мне, кто — совершающий? — Чувствую, ощущаю в себе присутствие Странника. Откуда Он пришел, как во мне явился — не знаю. Явившись, Он пребывает невидимым, вполне непостижимым. Но Он присутствует: потому что действует во мне, потому что обладает мною, не уничтожая моей свободной воли, увлекая ее в Свою волю несказанною святостию Своей воли. Невидимою рукою взял Он ум мой, взял сердце, взял душу, взял тело мое. Едва они ощутили эту руку, как ожили! Явилось в них новое ощущение, новое движение,— ощущение и движение духовные! Я не знал доселе этих ощущений и движений, даже не ведал, не предполагал существования их. Они явились, и от явлений их скрылись или оковались ощущения и движения плотские и душевные; они явились, как жизнь, и исчезло, как смерть, прежнее состояние. От прикосновения руки ко всему существу моему, ум, сердце и тело соединились между собою, составили нечто целое, единое; потом погрузились в Бога,— пребывают там, доколе их держит там невидимая, непостижимая, всемогущая рука. Какое ж чувство объемлет меня там? Объемлется все существо мое глубоким, таинственным молчанием, вне всякой мысли, вне всякого мечтания, вне всякого душевного движения, производимого кровию; субботствует и вместе действует все существо мое под управлением Святаго Духа. Управление это не объяснимо словом. Пребываю как упоенный, забываю все, питаюсь недоведомою, нетленною пищею, нахожусь вне всего чувственного, в области невещественного, в области, которая превыше не только вещества, превыше всякой мысли, всякого понятия: не чувствую самого тела моего. Очи мои смотрят, и не смотрят,— видят, и не видят: уши слышат, и не слышат; все члены мои упоены,— и я шатаюсь на ногах моих, держусь за что-нибудь руками, чтоб не упасть мне, или лежу, поверженный на одр, как бы в болезни безболезненной и в расслаблении, произшедшем от преизобилия силы. Чаша Господня, чаша Духа упоявает державно (ср.: Пс. 22, 5). Так провожу дни, недели!.. и сокращается время!.. Молчание дивное, объемлющее ум, сердце, душу, устремившихся всею крепостию своею к Богу и потерявшихся — так сказать — в бесконечном движении к беспредельному, молчание это — вместе и беседа, но без слов, без всякого разнообразия, без мыслей, превыше мыслей: Странник, совершающий все это, имеет и глас и слово необычное, без слов и звука говорящие и слышимые таинственно. Ищу в Писании, где бы сказано было о таких действиях, чтоб познать чудного Странника, и невольно останавливаюсь пред словами Спасителя: Дух, идеже хощет, дышет, и глас его слышиши, но не веси, откуду приходит и камо идет: тако есть всяк человек рожденный от Духа (Ин. 3, 8). Как же назвать самое действие? — Оно примиряет, соединяет человека с самим собою, а потом с Богом: невозможно не узнать в этом действии веяния благодатного мира Божия, превышающаго всяк ум, соблюдающаго сердце и помышления во Христе Иисусе (ср.: Флп. 4, 7), подаемого приходящим к человеку, обновляющим человека Святым Духом. Точно! При этом действии ум и сердце соделываются евангельскими, соделываются Христовыми: человек зрит Евангелие начертанным в себе: на скрижалях души, перстом Духа.
Божественный Странник, отходит, скрывается также незаметно, как незаметно приходит и является. Но Он оставляет во всем существе моем воню бессмертия, невещественную, как и Сам Он невеществен, воню духовную, живительную, ощущаемую новым ощущением, которое Он насадил, или воскресил во мне. Оживляемый, питаемый этим благоуханием, пишу и сказую слово жизни братии моей. Когда же истощится это благоухание, когда раздастся в душе моей воня смертная страстей: тогда и слово мое — без жизни, заражено смрадом и тлением!..
Если кто, слыша из уст грешника слово великое о действиях Духа, колеблется неверием, смущается мыслию, полагая, что возвещаемое действие есть действие прелести бесовской: тот да отвергнет помышление хульное. Нет, нет! Не таково действие, не таковы свойства прелести! Скажи: свойственно ли диаволу, врагу, убийце человеков, делаться врачом их? Свойственно ли диаволу соединять воедино рассеченные грехом части и силы человека, изводить их из порабощения греху на свободу, изводить из состояния противодействия, борьбы междоусобной, в состояние священного о Господе мира? Свойственно ли диаволу извлекать из глубокой пропасти неведения Бога и доставлять живое, опытное Богопознание, уже не нуждающееся ни в каких доказательствах извне? Свойственно ли диаволу проповедывать и подробно объяснять Искупителя, проповедывать и объяснять приближение к Искупителю покаянием? — Свойственно ли диаволу восставлять в человеке падший образ, приводить в порядок расстроенное подобие? Свойственно ли приносить вкушение нищеты духовной, и вместе воскресения, обновления, соединения с Богом? Свойственно ли диаволу возносить на высоту Богословия, на которой человек бывает как ничто, без мысли, без желания, весь погруженный в чудное молчание? Это молчание есть иссякновение всех сил существа человеческого, устремившихся к Богу, и — так сказать — исчезающих пред бесконечным величием Бога (см.: Иов 42, 6). — Иначе действует прелесть, и иначе Бог, беспредельный Владыка человеков, Который был и ныне есть их Создатель. Тот, Кто создал и воссозидает, не пребывает ли Создателем? Итак, услышь, возлюбленнейший брат, услышь, чем различается действие прелести от действия Божественного! Прелесть, когда приступает к человеку, мыслию ли, или мечтанием, или тонким мнением, или каким явлением, зримым чувственными очами, или гласом из поднебесной, слышимым чувственными ушами,— приступает всегда не как неограниченная властительница, но как обольстительница, ищущая в человеке согласия, от согласия его приемлющая власть над ним. Всегда действия ее, внутри ли оно, или снаружи человека, есть действие извне; человек может отвергнуть его. Всегда встречается прелесть первоначально некоторым сомнением сердца; не сомневаются о ней те, которыми она решительно возобладала. Никогда не соединяет прелесть рассеченного грехом человека, не останавливает движений крови, не наставляет подвижника на покаяние, не умаляет его пред ним самим; напротив того, возбуждает в нем мечтательность, приводит в движение кровь, приносит ему какое-то безвкусное, ядовитое наслаждение, тонко льстит ему, внушает самомнение, устанавливает в душе идол я.
Божественное действие — невещественно: не зрится, не слышится, не ожидается, невообразимо, не объяснимо никаким сравнением, заимствованным из сего века; приходит, действует таинственно. Сперва показывает человеку грех его, растит в очах человека грех его, непрестанно держит страшный грех пред его очами, приводит душу в самоосуждение, являет ей падение наше, эту ужасную, темную, глубокую пропасть погибели, в которую ниспал род наш согрешением нашего праотца; потом мало-помалу дарует сугубое внимание и сокрушение сердца при молитве. Приготовив таким образом сосуд, внезапно, неожиданно, невещественно прикасается рассеченным частям,— и они соединяются воедино. Как прикоснулся? — Не могу объяснить: я ничего не видел, ничего не слышал, но вижу себя измененным, внезапно ощутил себя таким от действия самовластного. Создатель подействовал при воссоздании, как действовал Он при создании. Скажи: слепленное из земли тело Адама, когда лежало еще не оживленное душою пред Создателем, могло ли иметь понятие о жизни, ощущение ее? Когда внезапно оживилось душою, могло ли прежде размыслить, принять ли душу, или отвергнуть ее? Созданный Адам внезапно ощутил себя живым, мыслящим, желающим! С такою же внезапностию совершается и воссоздание. Создатель был и есть неограниченный Владыка,— действует самовластно, вышеестественно, превыше всякой мысли, всякого постижения, бесконечно тонко, духовно вполне, невещественно.
Но ты еще колеблешься сомнением! Смотришь на меня, и, видя пред собою толикого грешника, невольно вопрошаешь: неужели в этом грешнике, в котором действие страстей так явно и сильно — неужели в нем действует Дух Святый?
Справедливый вопрос! и меня он приводит в недоумение, ужас! Увлекаюсь, согрешаю; прелюбодействую со грехом, изменяю Богу моему, продаю Его за мерзостную цену греха. И не смотря на мое постоянное предательство, на мое поведение изменническое, вероломное,— Он пребывает неизменен. Незлобивый, Он ожидает долготерпеливо моего покаяния, всеми средствами привлекает меня к покаянию, к исправлению. Ты слышал, что говорит во Евангелии Сын Божий? Не требуют,— говорит Он,— здравии врача, но болящии. Не приидох бо призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф. 9, 12–13). Так говорил Спаситель: так и действовал. Возлежал Он с мытарями, грешниками, вводил их чрез обращение к вере и добродетели в духовное родство с Авраамом и прочими праведниками. Тебя удивляет, поражает безконечная благость Сына Божия? Знай, что столько же благ и Всесвятый Дух,— столько же жаждет спасения человеческого, столько же кроток, незлобив, долготерпелив, многомилостив Дух — едино из трех равночестных Лиц Всесвятыя Троицы, составляющих собою, неслитно и нераздельно, единое Божественное существо, имеющих единое естество.
И грех-то привлекает Святаго Духа к человеку! Привлекает Его грех, не осуществляемый совершением, но зримый в себе, признаваемый, оплакиваемый! Чем более человек вглядывается в грех свой, чем более вдается в плач о себе: тем он приятнее, доступнее для Духа Святаго, Который, как врач, приступает только к сознающим себя больными, напротив того отвращается от богатящихся суетным своим самомнением (ср.: Лк. 1, 53). Гляди и вглядывайся в грех твой! не своди с него взоров! Отвергнись себя, не имей душу свою честну себе! (ср.: Деян. 20, 24). Весь вдайся в зрение греха твоего, в плач о нем! Тогда, в свое время, узришь воссоздание твое непостижимым, тем более не объяснимым действием Святаго Духа. Он придет к тебе, когда ты не чаешь Его,— воздействует в тебе, когда ты признаешь себя вполне недостойным Его!
Но если в тебе кроется ожидание благодати,— остерегись: ты в опасном положении! Такое ожидание свидетельствует о скрытном удостоении себя, а удостоение свидетельствует о таящемся самомнении, в котором гордость. За гордостию удобно последует, к ней удобно прилепляется прелесть. Прелесть есть уклонение от Истины и содействующего Истине Святаго Духа, уклонение ко лжи и содействующим лжи духам отверженным. Прелесть существует уже в самомнении, существует в удостоении себя, в самом ожидании благодати. Это ее первоначальные виды; так почка, цвет, зародыш — первоначальные виды зрелого плода. От ложных понятий являются ложные ощущения. Из ложных понятий и ощущений составляется самообольщение. К действию самообольщения присоединяется обольстительное действие демонов. Демоны первенствуют и начальствуют в области лжи: произвольно подчинившийся демонам поступает под насильственное влияние их. Как омраченный и обольщенный ложью, признанною им за истину, он лишается самовластия, не примечая того. Такое состояние — состояние прелести. В него входим, в него низвергаемся за гордость нашу и самолюбие. Любяй душу свою погубит ю, и ненавидяй души своея в мире сем в живот вечный сохранит ю (Ин. 12, 25). Аминь.

Песнь под сению креста

(Заимствовано из 15 главы Исхода)

 

Сажусь под священную сень древа крестного, начинаю песнь хвалы, песнь благодарения Создателю моему и Спасителю.
Не от палящих лучей солнца чувственного убегаю под сень креста: убегаю от зноя грехов, от зноя соблазнов. Увы! мир преисполнен соблазнами лютыми.
Прохладно, отрадно под сению креста святого! из-под корней его бьет ключ воды живой: учение Христово.
Не слышен голос песни моей суетному миру. Мой ум и сердце поют таинственно. Да услышит их Спаситель мой.
Ходил некогда в воздухе пред сонмом людей израилевых столп облачный и огненный, руководил их по пустыне дикой, страшной. Невидимый и вместе видимый мною Промысл Бога моего руководил меня по стези трудной и прискорбной жития земного.
Жил я прежде в Египте. Фараон, царь его, занимал меня непрестанно деланием плинф и другими тяжкими работами, занимал непрерывающимся попечением о вещественном. Когда приходила мне мысль о служении Богу моему, — фараон укорял меня в праздности, умножал мои заботы о временном, земном, суетном, чтоб было мне невозможным даже помыслить о Боге.
Моисей — этим именем и лицом изображается закон Духа — чудными способами извлек меня из Египта: из жизни для плоти, для мира,— в пустыню.
Труден путь по пустыне! Там зыблется раскаленный песок под ногами; там острым камнем и колючим тернием уязвляются ноги; там палящее солнце жжет путника; там жажда нестерпимая; там нет котлов и мяс египетских; там шатры, нет приюта удобного и спокойного; там мертвая природа томит, мучит мысль и взоры.
Едва достиг я моря Чермного, как увидел за собою враждебных всадников и гремящие колесницы. Предо мною было море; предо мною и за мною была смерть ужасная, неминуемая.
Но был тут и Бог мой. Он — источник жизни, и смерть Ему подвластна. Среди моря отверзся мне путь: в жизни посреди мира внезапно явилась предо мною стезя спасения.
В погоню за мною кинулись всадники, устремились колесницы: все они погибли в море. Поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх. 15, 1).
Конь неистовый — это бессловесные стремления, пожелания моей плоти; всадник, сидящий на нем,— помысл греховный.
Колесницы гремящие — это суетная слава мира, это его великое. Пройдет оно, и замолкнет, потонет в море забвения. Что так ничтожно, как стук и скрип колес и железа в колесницах!
Единое благо, единое сокровище у человека — Бог, его Создатель и Спаситель, его жизнь и наслаждение, его имущество вечное. Ему хвала, Ему слава! Господь, сокрушаяй брани, Господь — имя Ему. Невозможное для человеков — возможно Ему. Колесницы фараоновы и силу его вверже в море, избранныя всадники тристаты потопи в Чермнем мори (ср.: Исх. 15, 3–4), в плаче человека о греховности его.
Огустеша яко стена воды, огустеша и волны посреде моря (Исх. 15, 8). Соблазны мира лишились своей силы, оковано их действие, не покорили они себе моего сердца; оно к ним сделалось бесчувственным, прошло среди влажных вод, как бы между каменными скалами. Десница Твоя, Господи, прославися в крепости; десная Твоя рука, Господи, сокруши враги (Исх. 15. 6), она даровала мне крепость, отняла крепость у греха, висевшего надо мною подобно стене из волн. Ты окаменил волны, жаждавшие поглотить меня, увлечь бездушный труп мой в недоведомые пропасти ада.
Помощник мой и покровитель (ср.: Исх. 15, 2). На пути моем к Тебе, земле моей обетованной, еще ждут меня враги, сыны иноплеменников. И они познали, что надо мною промысл Твой святой, что рука Твоя ведет меня, и охраняет, поборает за меня; они знают, что рука Твоя сильна. Руки Твоей они боятся, а мне завидуют, скрежещут на меня зубами.
Слыша языцы милости Твои ко мне, и прогневашася: огорчились жители Филистима; обеспокоились владыки Едомские; объял трепет князей Моавитских, расслабели сердца всех живущих в Ханаане (см.: Исх. 15, 14–15). Спаси меня, Боже мой, от всех сынов иноплеменных, от всех и от всего, кто чужд Святаго Духа Твоего, и потому для христианина — сын иноплеменный. Да не увязнет нога моя в каких-либо сетях, да не низвергнусь в какую-либо невидимую мною, неведомую мне, непостижимую для меня, гибельную бездну.
Отыми от всех врагов души моей силу, как отъял Ты ее у колесниц и всадников фараоновых; окамени их, чтоб они были без всякого движения, без всякого действия, как окаменил Ты воды. Спаси меня, Господи, Боже мой! Враги мои крепки и велики! Если предоставишь меня мне самому,— они убьют меня, как лев убивает слабого агнца; сотрут меня, как стирает жернов зерно пшеничное.
Величием мышцы Твоея да окаменятся (Исх. 15, 16) все ненавидящие мое спасение, все сопротивляющиеся шествию моему к Тебе, дондеже пройдут людие Твои, Господи, дондеже пройдут людие Твои сии, яже стяжал еси. Введ насади я в гору достояния Твоего, в готовое жилище Твое, еже соделал еси, Господи, святыню, Господи, юже уготовасте руце Твои (Исх. 15, 16–17).
Когда воды моря Чермного покрыли и потопили воинство фараона, его тристатов, его всадников, его колесницы,— взяла Мариам пророчица, сестра Аарона, первосвященника израильтян, и Моисея, законодателя их, тимпан в руки свои,— в сопровождении лика жен израилевых, воспела песнь: Поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх. 15, 21).
Душа, пребывающая в служении Богу, поучающаяся в Законе Божием день и ночь, соединяется во един дух с Господом (см.: 1 Кор. 6, 17), роднится с Его Законом святым, соделывается сестрою его, пророчицею, как заимствующая из него благодатное вдохновение. Когда она увидит избавление свое от смерти греховной, от потопления в суетных попечениях и занятиях мира, от власти и насилия фараона, тогда настраивает чувства сердечные в чудный мир Христов и, прикасаясь к ним, как к струнам, Божественными помышлениями, издает дивные, вещие звуки, воспевает хвалу Богу, таинственно, духовно, насладительно.
О вы, жены израилевы, души верных рабов Господа Иисуса! Возьмите ваши тимпаны, пристаньте к пению пророчицы вдохновенной! Сядем в стройный лик под священною сению креста, распяв плоть со страстьми и похотьми (ср.: Гал. 5, 24), умом и сердцем чистым, устами чистыми воспоим Господеви, великому Богу, Спасителю нашему, славно бо прославися несказанными благодеяниями Своими нам и всему христианскому и человеческому роду. Аминь.

 

Плач мой

 

Какое слово поставлю в начале слов моего плача? какую первую мысль из печальных моих мыслей выражу словом? — Все они одинаково тяжки: каждая, когда предстанет уму, кажется тягчайшею; каждая кажется болезненнейшею для сердца, когда убодает, пронзает его. Стенания скопились в груди моей, теснятся в ней, хотят исторгнуться; но, предупреждаясь одно другим, возвращаются в грудь, производят в ней странное колебание. Обращу ли взоры ума на протекшие дни мои? это цепь обольщений, цепь грехов, цепь падений! — Взгляну ли на ту часть жизни, которая еще предлежит мне на поприще земного странствования? объемлет меня ужас: его производит немощь моя, доказанная мне бесчисленными опытами. Воззрю ли на душу мою? — нет ничего утешительного! вся она в греховных язвах; нет греха, которому бы она была непричастна; нет преступления, которым бы она себя не запечатлела! — Тело мое, бедное тело! обоняваю смрад твоего тления. Тление нетления не наследствует (ср.: 1 Кор. 15, 50). Жребий твой — по смерти в темнице гроба, по воскресении — в темнице ада! Какая участь ожидает мою душу по разлучении ее с телом? благо было бы, если б предстал ей Ангел мирный и светлый, воспарил бы с нею в блаженные обители Едема. Но за что он предстанет? Какую добродетель, какой подвиг найдет в ней, достойные небожителей? Нет! скорее окружат ее полчища мрачных демонов, ангелов падших, найдут в ней сродство с собою, свое падение, свои свойства греховные, свою волю богопротивную,— отведут, увлекут ее в свои жилища, жилища вечной лютой скорби, жилища вечного мрака и вместе огня неугасающего, жилища мук и стенаний непрерывных, бесконечных.
Таким вижу себя, и рыдаю. То тихо скудные капли слез, подобные каплям росы, лишь орошают зеницы очей моих; то крупный слезный дождь катится по ланитам на одежды или ложе; то слезы вовсе иссыхают, — один болезненный плач объемлет душу. Плачу умом, плачу сердцем, плачу телом, плачу всем существом моим; ощущаю плач не только в груди моей,— во всех членах тела моего. Они странно и несказанно участвуют в плаче, болезнуют от него.
Душа моя! Прежде нежели наступило решительное, неотвратимое время перехода в будущность, позаботься о себе. Приступи, прилепись к Господу искренним постоянным покаянием,— жительством благочестивым по Его всесвятым заповеданиям. Господь многомилостив, милостив бесконечно: Он приемлет всех, прибегающих к Нему, очищает грехи грешников, исцеляет застаревшие, смердящие, смертельные язвы, дарует блаженство всем, верующим в Него и повинующимся Ему. Рассмотри странствование твое земное с самого его начала, рассмотри великие благодеяния, излитые на тебя Богом, Ему вверь судьбу твою, ищи внедрить в себя Его святую волю, покорись Его всеблагим и премудрым определениям. Замечает Апостол: Аще бо быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были (1 Кор. 11, 31).
Никто, никто прежде моего сотворения не ходатайствовал пред Творцом моим, чтоб Он вызвал меня всемогущим велением в бытие из ничтожества, Одним ходатаем моим пред Богом была Его, совечная Ему, благость. Я родился, не зная, что я существую,— начал существовать, как бы несуществующий. Увы! я родился падшим, я начал жить уже умершим: в беззакониих зачат есмь и в смерти греховной роди мя мати моя (ср.: Пс. 50, 7). Жизнь и смерть были вместе началом моего существования. Я не знал, вполне не понимал, что я живу, что при жизни — мертв, при существовании — погибший.
Что за таинство — рождение человека во грехе? Как не живший — уже умер? не шедший — пал? ничего не делавший — согрешил? Как дети в ложеснах праотца, отделенные от него тысячелетиями,— участники его греха? Благоговейно взирает ум мой на судьбы Божии; не понимает их; испытывать не дерзает; но видит, удивляется им — и славословит непостижимого, недоведомого Бога.
Мое рождение во грехе было бедствием, худшим самого небытия! Как не бедствие — родиться для скорбей скоротечной земной жизни, потом вечно существовать во тьме и мучениях ада! Нет за меня ходатаев; сам не имею сил исторгнуться из пропасти погибельной. Изъемлет меня оттуда десница Бога моего. Родив меня родителями моими для существования, Он рождает Собою во спасение: омывает от греховной скверны, обновляет Духом в водах крещения, принимает обеты верности моей из уст моего восприемника, нарекает на мне Свое Имя, запечатлевает Своею печатию, соделывает меня причастником Божества Своего, наследником Своего Царства. Совершаются надо мною чудеса, изливаются на меня неизреченные благодеяния в то время, как я ничего не чувствую, ничего не понимаю, не понимаю даже бытия моего. Призрел Ты на меня, Господь мой, когда я был немотствующим младенцем! Повитый пеленами, без разума, без способности к деянию, что принес я Тебе? как принял Ты обеты мои? как, приняв их, Ты излил дары Твои? Взирая на непостижимую благость Твою, прихожу в недоумение! И теперь не могу делать ничего более, как и сколько делал, бывши краткодневным младенцем: в молчании языка и ума приношу Тебе младенческий плач и слезы без всякой мысли.
Что же я воздал за толикие благодеяния, излитые на меня в то время, как я не понимал их? — я продолжал не понимать их, не знать их. Взоры мои обратились к миру; утехи, служения временные посреди него, казались мне достоянием, назначением человека. Смерти не существовало для меня! земная жизнь представлялась мне вечною: так мысль о смерти была чужда уму моему. Вечность!.. в недозримую даль ее не пускались мои взоры! — Я знал догматы и учение святой Восточной Церкви, веровал им, но знание мое и вера были мертвые. В чем состояло спасение человека, в чем состоит падение его, какие их признаки, какие доказательства? — я не имел о том никакого опытного, живого знания. Я почитал заповедями Божиими одно ветхозаветное десятисловие, а заповедания Спасителя моего, всесвятые слова Его — одним нравоучением, последование которому и полезно, и похвально, но не долг непременный. Таким образом, несказанный дар благодати, данный при крещении, был завернут, как талант евангельский в убрусе незнания, закопан, глубоко сокрыт в землю — в попечения о снискании преходящих знаний преходящего мира; засыпан, как прахом, помышлениями о преуспеянии и наслаждениях временных, о служении суете и темному свету суетного века.
Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков.
Таким вступил я в военную и вместе ученую службу, не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтоб пожелать Ее! Науки человеческие, изобретения падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!.. Зачем теперь не плачу так! теперь нужнее мне слезы! Я преполовил жизнь мою: быстрее потекли дни, месяцы и годы,— несутся к гробу, откуда нет возвращения, за которым нет покаяния и исправления.
Понятия мои были уже зрелее; я искал в религии определительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли; я хотел видеть верное, ясное, Истину. В то время разнообразные религиозные идеи занимали и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, встать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечения было юноше! Мир не представлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно — их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки и вместе горел желанием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных.
Между тем предстали взорам уже грани знаний человеческих в высших, окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: «Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даемые, так сказать, на подержание, оканчивающиеся землею, не могущие существовать по разлучении души с телом.— К чему служит изучение математики? Предмет ее — вещество. Она открывает известный вид законов вещества, научает исчислять и измерять его, применять исчисления и измерения к потребностям земной жизни. Указывает она на существование величины бесконечной, как на идею, за пределами вещества. Точное познание и определение этой идеи логически невозможно для всякого разумного, но ограниченного существа. Указывает математика на числа и меры, из которых одни по значительной величине своей, другие по крайней малости не могут подчиниться исследованию человека, указывает она на существование познаний, к которым человек имеет врожденное стремление, но к которым возвести его нет средств у науки. Математика только делает намек на существование предметов, вне объема наших чувств.— Физика и химия открывают другой вид законов вещества. До науки человек даже не знал о существовании этих законов. Открытые законы обнаружили существование других бесчисленных законов, еще закрытых. Одни из них не объяснены, несмотря на усилие человека к объяснению, другие и не могут быть объяснены по причине ограниченности сил и способностей человека. Кажется, говорил нам красноречивый и умный профессор Соловьев[97], произнося введение в химию, что мы для того и изучаем эту науку, чтоб узнать, что мы ничего не знаем и не можем ничего знать: такое необъятное поприще познаний открывает она пред взорами ума! так приобретенные нами познания на этом поприще ничтожны! Она с осязательною ясностию доказывает и убеждает, что вещество, хотя оно, как вещество, должно иметь свои границы, не может быть постигнуто и определено человеком и по обширности своей, и по многим другим причинам. Химия следит за постепенным утончением вещества, доводит его до тонкости, едва доступной для чувств человеческих, в этом тонком состоянии вещества еще усматривает сложность и способность к разложению на составные части, более тонкие, хотя само разложение уже невозможно. Человек не видит конца утончению вещества так, как и увеличению чисел и меры. Он постигает, что бесконечное должно быть и невещественным; напротив того, все конечное должно по необходимости быть и вещественным. Но эта — идея неопределенная; определено ее существование. Затем физика и химия вращаются в одном веществе, расширяют познания об употреблении его для временных земных нужд человека и человеческого общества. Менее положительна, нежели упомянутые науки, философия, которою особенно гордится падший человек. Естественные науки непрестанно опираются на вещественный опыт, им доказывают верность принятых ими теорий, которые без этого доказательства не имеют места в науке. Философия лишена решительного средства к постоянному убеждению опытом. Множество различных систем, не согласных между собою, противоречащих одна другой, уже уличают человеческое любомудрие в неимении положительного знания Истины. Какой дан в философии простор произволу, мечтательности, вымыслам, велеречивому бреду, нетерпимым наукою точною, определенною! При всем том философия обыкновенно очень удовлетворена собою. С обманчивым светом ее входят в душу преизобильное самомнение, высокоумие, превозношение, тщеславие, презрение к ближним. Слепотствующий мир осыпает ее, как свою, похвалами и почестями. Довольствующийся познаниями, доставляемыми философиею, не только не получает правильных понятий о Боге, о самом себе, о мире духовном, но, напротив того, заражается понятиями превратными, растлевающими ум, делающими его неспособным, как зараженного и поврежденного ложью, к общению с Истиною (2 Тим. 3, 8). Не разуме мир премудростию Бога! (1 Кор. 1, 21),— говорит Апостол. Мудрование бо плотское смерть есть... мудрование плотское вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется ниже бо может (Рим. 8, 6–7), потому что это не свойственно ему. Братие, блюдитеся, да никтоже вас будет прельщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе; в Немже суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна (Кол. 2, 8, 3). Философия, будучи исчадием падения человеческого, льстит этому падению, маскирует его, хранит и питает. Она страшится учения Истины, как смертоносного приговора для себя (см.: 1 Кор. 3, 18). Состояние, в которое приводится философиею дух наш, есть состояние самообольщения, душепогибели, что вполне явствует из вышеприведенных слов Апостола, который повелевает всем, желающим стяжать истинное познание от Бога, отвергнуть знание, доставляемое любомудрием падшего человечества. Никтоже себе да прельщает! — говорит он.— Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1 Кор. 3, 18). Истинная философия (любомудрие) совмещается в едином учении Христовом. Христос — Божия Премудрость[98]. Кто ищет премудрости вне Христа, тот отрицается от Христа, отвергает премудрость, обретает и усваивает себе лжеименный разум, достояние духов отверженных. О географии, геодезии, о языкознании, о литературе, о прочих науках, о всех художествах и упоминать не стоит: все они для земли; потребность в них для человека оканчивается с окончанием земной жизни — большею частию гораздо ранее. Если все время земной жизни употреблю для снискания знаний, оканчивающихся с жизнию земною: что возьму с собою за пределы грубого вещества?.. Науки! Дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте мне ничем не отъемлемое и верное, достойное назваться собственностию человека!»— Науки молчали.
За удовлетворительным ответом, за ответом существенно нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен евангельскою кротостию; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Церкви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой, истинной веры христианской, чрез восемнадцать столетий по воплощении Бога Слова[99]. Ах! в таком тяжком недоумении плавала душа моя! Как она томилась ужасно! Какие на нее восставали волны сомнений, рождавшиеся от недоверчивости к себе, от недоверчивости ко всему, что шумело, вопияло вокруг меня,— от незнания, невидения истины.
И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтоб Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль… сердце к ней — как в объятия друга. Эта мысль внушала изучить веру в источниках — в писаниях святых Отцов. «Их святость,— говорила она мне,— ручается за их верность: их избери себе в руководители».— Повинуюсь. Нахожу способ получать сочинения святых угодников Божиих; с жаждою начинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, берусь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях Отцов Православной Церкви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное. Восемнадцать веков, в устах их, свидетельствуют единогласно единое учение, учение Божественное! Когда в осеннюю ясную ночь гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Какое между прочим учение нахожу в них? — Нахожу учение, повторенное всеми Отцами, учение, что единственный путь к спасению — последование неуклонное наставлениям святых Отцов. «Видел ли ты,— говорят они,— кого, прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов,— знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению Отцов[100], из которого составляется догматическое и нравственное предание Церкви. Им она, как бесценным имуществом, препитывает чад своих».
Мысль эта послана Богом, от Которого всякое даяние благо, от Которого и мысль благая — начало всякого блага. Так утверждают Отцы, так явствует из самой сущности дела[101]. Мысль эта была для меня первым пристанищем в стране истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бесценный Всеблагаго Бога, хотящего всем человекам спастись и придти в познание истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моею звездою-путеводительницею! Она начала постоянно освещать для меня многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу.— Взглянул на религиозный мир из этой мысли и увидел: причина всех заблуждений состоит в неведении, в забвении, в отсутствии этой мысли.
Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от горнего престола Божественной милости и Премудрости. Чем возблагодарю Благодетеля? — Разве только тем, что посвящу на исследование и искание Его, на служение Ему всю земную жизнь мою! Но этим воздам ли благодарность? — лишь сделаю себе новое, величайшее благодеяние. Бог, Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил посреди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.
Чтение Отцов с полною ясностию убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены религии Западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, чт´о сделал Христос для человечества; в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Искупителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа — мертва, а христианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, преимущества — пустые игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блаженство вечности взрослые дети. Что значит пред Христом все земное? пред Христом, всемогущим Богом, Который дает Себя в имение, в вечный дар и собственность пылинке — человеку?.. Не ст´оит видимый мир, чтоб служить ему и им заниматься! Чем он награждает слуг своих? Сперва игрушками; потом гробом, тлением, темною неизвестностию будущности, рыданием ближних и вскоре забвением ими. Другие награды у слуг Христовых: они проводят здешнюю жизнь в изучении истины, в образовании себя ею. Претворенные ею — запечатлеваются Святым Духом, вступают в вечность, уже коротко ознакомленные с вечностию, приготовив себе блаженство в ней, извещенные в спасении: Дух Божий,— говорит Апостол,— вся испытует, и глубины Божия (1 Кор. 2, 10): знание их Он сообщает Своим причастникам. Это с полною ясностию излагают святые Отцы в своих священнолепных писаниях.
Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному! Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением начал рассматривать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко и, по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! — Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хранителя, сказывавшего мне волю Божию: потому что голос был решителен и повелителен. Он говорил мне: «Это сделать — твой долг, долг непременный!»— Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по-видимому, убеждения плоти казались пред ним ничтожными. Без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием, вступил я в монастырь.
Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину — как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда, руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине или, правильнее, во мраке, в бурях монастырских. По учению Отцов, жительство иноческое, единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших современных братий; этот совет опять должно поверять по писанию Отцов. Отцы первых веков Церкви особенно советуют искать руководителя боговдохновенного, ему предаться в совершенное, безусловное послушание, называют этот путь, каков он и есть, кратчайшим, прочнейшим, боголюбезнейшим. Отцы, отделенные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет своих предшественников, уже жалуются на редкость боговдохновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют боговдохновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещавают в руководство Священное и святое Писание, поверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшею осмотрительностию и осторожностию совет современных и сожительствующих братий. Я желал быть под руководством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением Отцов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства почивших благодетелей души моей! Да дарует большее духовное преуспеяние и кончину благополучную текущим еще по поприщу земного странствования и труженичества!
Скажу здесь о монастырях российских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблюдения. Может быть, начертанное на бумаге, оно пригодится для кого-нибудь! — Ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская; ослабела иноческая жизнь потому, что она находится в неразрывной связи с христианским миром, который, отделяя в иночество слабых христиан, не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним, когда и христианство, жительствовавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовною силою. Но еще монастыри, как учреждение Святаго Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей; еще там — строгое и догматическое, и нравственное Православие; там, хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святаго Духа. Замечательно, что все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые, в удалении от знакомства вне и внутри монастыря, возделали себя чтением Писания и святых Отцов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого возделания, там — бесплодие.
В чем состоит упражнение иноков, для которого — и самое иночество? Оно состоит в изучении всех заповеданий, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: природы поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Евангелии. Десятисловие Ветхого Завета отсекало грубые грехи; Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжавшую падением свойства греховные. Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою, с мыслями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущениями и пожеланиями тела, с миром, враждебным Евангелию, с миродержателями, старающимися удержать человека в своей власти и плене. Всесильная Истина освобождает его (ср.: Ин. 8, 32); освобожденного от рабства греховных страстей запечатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама Всеблагий Дух Святый. Совершенство христианства достигается в иночестве, и иноки служат светом для братий своих, живущих посреди мира, занятых, развлеченных попечениями и служениями его, не могущих ни глубоко вникнуть в Евангелие, ни оживить его в себе в должном развитии и полноте. Тот только может легко или с презрением думать об иночестве, кто, именуясь христианином, имеет понятие о христианстве самое поверхностное, мертвое.
Чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера — испытаны. Должно быть испытано — дороже ли ему Евангелие, слова и заповедания Христовы, в которых жизнь вечная, дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Тяжким сначала представляется вступление в искушения; но без них невозможно научиться прощению всех обид, любви к врагам, зрению во всем Промысла Божия, этим высочайшим, окончательным по отношению к ближнему заповедям Евангелия. Если же внутренний человек не будет образован всеми заповедями, то он не может соделаться жилищем Святаго Духа. Привлекох Дух,— говорит святой Давид,— яко заповедей Твоих желах (Пс. 118, 131). Без нисшествия Духа нет христианского совершенства. Скорби и искушения признаются Священным Писанием и Отцами величайшим даром Божиим, служат предуготовительным обучением к безмолвию, в котором инок достигает точнейшего очищения, а потому и обильнейшего просвещения. Отцы сравнивают скорби инока, предшествующие вступлению в безмолвие, с предкрестными страданиями Христовыми, а безмолвие — с распятием на кресте и погребением, которому последует воскресение.
Это узнал я благовременно из писаний отеческих. Священный порядок, Священная система, которые Божественный Промысл начертал для служителей Божиих, поражали меня удивлением. Привлекался я сердечною любовию к созерцанию чудной системы. Особенно нравилось мне учение об этом предмете Варсонофия Великого. Мне казалось, что оно произносилось ко мне: оно само собою усвоивалось душе моей. «Внимая словам Апостола: о всем благодарите (1 Фес. 5, 18), приготовься к “благодарению за все”,— писал Великий одному из учеников своих, которого он приготовлял в горниле общежития к жительству в затворе,— и будешь ли в скорбях, или нуждах, или в утеснениях, или в болезнях и трудах телесных, за все, постигающее тебя, благодари Бога. Надеюсь, что и ты достигнешь в покой Его (Евр. 4, 3): ибо многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие (Деян. 14, 22). Итак, не сомневайся душою твоею и не расслабляйся сердцем твоим ни по какой причине, но вспоминай апостольское слово: аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2 Кор. 4, 16). Если не претерпишь страданий, то не возможешь взойти на крест. Когда же перенесешь сперва страдания, то войдешь и в пристанище покоя и будешь безмолвствовать без всяких забот, имея душу, утвержденную в Господе и всегда прилепляющуюся к Нему"[102]. Другой брат выразил пред Великим свое желание безмолвия. Отвечал ему Великий: «Брат! человек, имеющий на себе долги, если прежде не заплатит долгов, пребывает везде должником, куда бы он ни пошел, где бы ни поместился на жительство, в городе ли то будет или в селе. Нигде не имеет он возможности жить спокойно. Когда же по причине своих долгов он подвергнется оскорблениям от человеков и, устыдившись, откуда бы то ни было достанет денег и уплатит долги: тогда, сделавшись свободным, смело, со многим дерзновением он может или пребывать среди человеческого общества, или жить в уединении. Так и монах, когда потщится по силе своей понести оскорбления, поношения, убытки: тогда научается смирению и подвигу духовному. За смирение его и подвиг прощаются ему согрешения его, как свидетельствует Писание: Виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя (Пс. 24, 18). Помысли, сколько оскорблений и поношений потерпел Владыка наш Иисус Христос прежде Креста: претерпев их, Он взошел уже на Крест. Подобно этому никто не может достичь истинного и плодоносного безмолвия, никто не может взойти в святой покой совершенства, если прежде не постраждет со Христом и не претерпит всех страданий Его, памятуя наставление Апостола: аще страждем с Ним, и прославимся с Ним (ср.: Рим. 8, 17). Не прельстись: иного пути ко спасению, кроме этого,— нет. Господь да поможет тебе, по воле Своей, положить прочное основание твоему зданию на твердом камени, как Он заповедал в Евангелии. Камень — Христос (ср.: 1 Кор. 10, 4)»[103]. Вскоре по вступлении моем в монастырь полились на меня скорби, как вода очистительная. То были и внутренние брани, и нашествия болезней, и угнетение нуждою, и потрясения от собственных неведения, неопытности, неблагоразумия; скорби от человеков были умеренные. Чтоб испытать их, нужно было особенное поприще. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему не соответствующею моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву п´устыню и сделан ее настоятелем. Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою болезнию, на другой год другою, на третий третиею: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримою злобою и жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей,— и соделалось лицо этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастие быть жертвою, подобно Иисусу! Или нет! Какое счастие быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: достойная по делам моим приемлю: помяни меня, Господи, во Царствии Твоем (ср.: Лк. 23, 41–42).
Достигший сорокалетнего возраста, уничтоженный болезнями, потрясенный многими скорбями, расслабленный, неспособный по самому истощению телесных сил в жизни деятельной, что скажу об участи моей? — Не вижу пред собою человека, которого участь была бы для меня вожделенна и завидна. Я — грешник, достойный казней и временных, и вечных; но не завиден мне жребий никого из человеков. Когда воззрю на грехи мои, они наводят на меня ужас; но и для ужасных грешников есть Искупитель.— Владыки земли, пастыри Церкви, отцы и братия! Я уже более негоден в служение вам. К какому служению способен окованный недугами, прикованный ими к одру, держимый безвыходно в келлии? Извергните меня, извергните, как раба непотребного, служащего только отягощением для вас! Я не потревожу вас никакими просьбами, никакою заботою о мне. Мне не нужен сад с роскошною тению и благовонными цветами; не нужны многие слуги; послужит мне ради имени Христова инок смиренный, пришлет мне на пищу и одежду христолюбец; не нужны мне покои обширные, не нужно мне никакое увеселение, никакое развлечение земное. Отпустите меня, отпустите больного, ни к чему не способного! Обрету себе удаленный от мира столичного, удаленный от градов и весей малоизвестный приют, уединенный и тихий: там в одиночестве довлачу до гроба дни мои. Болезненность моя делает тишину уединения необходимою для меня. Вы захотите знать, неужели в душе моей не таится никакого желания? — Могу удовлетворить ваше любопытство. Я — грешник: жажду покаяния.
Оставляю человеков: они — слепые орудия во всемогущей деснице Промысла; приводят в исполнение то, что Он повелевает или попускает. Обращением к человекам я хотел принесть дань любви и уважения к ближнему, дань приятнейшую, услаждающую сердце приносящего. Мир, занятый своею суетою, своими попечениями, развлечением и преуспеянием, даже не обратит внимания на слова мои: для него непонятен, странен голос души, ощутившей нужду в покаянии и безмолвии.
Непостижимый, Всесильный, Всеблагий, Всепремудрый Бог и Господь мой, Создатель и Спаситель! В слезах и прахе пред Тобою ничтожная пылинка — я, Тобою призванный к существованию, ощущению, допущенный к размышлению, желанию! Ты зришь сердце мое; Ты зришь, т´о ли в сокровенной глубине его хранится слово, которое намереваюсь произнести умом и устами! Ты ведаешь прежде моего прошения, чего я желаю просить; в судьбах Твоих решено уже, исполнить ли или отвергнуть мое прошение. Но Ты даровал мне самовластие, и я дерзаю принесть пред Тебя, произнести пред Тобою желание моего окаянного, моего бедствующего, моего изъязвленного сердца! Не внимай моему сердцу, не внимай словам молитвы моей, не сотвори по воле моей; но сотвори то, что Тебе угодно, что избирает и назначает для меня всесвятая, премудрая воля Твоя. Однако ж я скажу желание моего сердца; выражу словом стремление моего самовластия!.. Покаяния двери отверзи мне, Человеколюбче! Блудно прожил я житие мое, достиг единонадесятого часа; все силы мои иссякли; не могу совершать заповедей и служений расслабевшим моим телом: даруй мне принести Тебе хотя покаяние, чтоб не пришлось мне уходить из гостиницы мира чуждым всякой надежды. Ты зришь мою немощь, немощь души и тела! Не могу стоять противу лица страстей и соблазнов! Изведи меня в уединение и безмолвие, чтоб там мог я погрузиться весь, и умом, и сердцем, и телом, в покаяние… Покаяния жажду!.. Милосердый Господь, утоли мою неутолимую, снедающую меня жажду: даруй мне покаяние! Изливший на меня толикие, бесчисленные благодеяния, наверши и преисполни их дарованием покаяния! Владыка Всесвятый! Не лиши меня дарования, о получении которого, в безумии моем, столько времени умоляю Тебя, не ведая, чего прошу, не ведая, способен ли я к получению дара, не ведая, сохраню ли его, если получу. Один из служителей Твоих, освященный и просвещенный Духом Святым, сказал: «Вне безмолвия нет истинного покаяния»[104]. Поразило это слово грешную мою душу, водрузилось в памяти, пронзает меня, как мечом, каждый раз, как ни возобновится воспоминанием. Не видя в себе покаяния, прихожу в недоумение; принуждаю себя к покаянию, но встречаюсь невольно с попечениями, развлечением — они похищают у меня покаяние. Не могу удержать его среди молв и смущений: уходит, ускользает, оставляет меня с пустотою и безнадежием. Многомилостивый Господь! Даруй мне покаяние, доставляемое безмолвием, покаяние постоянное, покаяние, могущее очистить скверны души и тела, покаяние, которое Ты даровал всем, кого избрал и призвал к себе, чьи имена назначены ко внесению в книгу живота, кому определил вечно зреть славу Твою и вечно славословить милость Твою. Дар покаяния мне дороже и вожделеннее сокровищ всего мира. Очищенный покаянием, да узрю волю Твою непорочную, путь к Тебе непогрешительный и да возвещу о них братии моей! — Вы, искренние друзья мои, связанные со мною узами дружбы о Господе, не посетуйте на меня, не поскорбите о моем отшествии. Отхожу телом, чтоб приблизиться духом; по видимому теряюсь для вас, по сущности вы приобретаете меня. Вручите меня покаянию: оно вам возвратит меня очищенным, просвещенным, и возвещу вам слово спасения, слово Божие.— Покаяния двери отверзи мне, человеколюбивый Господь, даруй мне спасение вечное со всеми друзьями моими, о Тебе возлюбившими меня, да все в вечном блаженстве, в радости и наслаждении неизглаголанном славословим Отца и Сына и Святаго Духа, Бога, Единого и Триипостасного, явившего роду человеческому любовь и милость, превысшую слова, превысшую постижения! Аминь[105].

Слово о человеке[106]

 

Аще быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были. (1 Кор. 11, 31)

 

Введение

 

Из монастырского уединения смотрю на видимое нами великолепное и обширное мироздание — поражаюсь недоумением и удивлением. Повсюду вижу непостижимое! Повсюду вижу проявление Ума, столько превышающего мой ум, что я, созерцая бесчисленные произведения Его в необъятной картине мира, вместе не могу понять окончательно ни одного произведения Его, ни одного действия Его. Мне дана возможность созерцать только ту часть творения, которая доступна моим чувствам; мне дана возможность осязательно убедиться в существовании вещества, доступного для чувств моих по его свойствам, недоступного для меня по ограниченности моей[107]; мне дана возможность заключать со всею достоверностию по веществу, подверженному моим чувствам и исследованию, о существовании вещества, недоступного для меня по тонкости его; мне дано узнать, что природа управляется обширнейшим, премудрым законодательством, что законодательство это одинаково объемлет и громаднейшие, и самомалейшие творения. Ничто из существующего не изъято из подчинения законам. Мне дано узнать, узнать лишь отчасти и поверхностно, малейшую часть законов природы, чтоб из этого познания, составляющего плод тысячелетних усилий и славу ума человеческого, я заключил положительно о существовании Ума неограниченного, всемогущего (Рим. 1, 20). Возвещает Его, громко проповедует природа. Во мне естественно существует понятие о Боге: понятие это не может быть не запечатлено неомрачимым сознанием, которое почерпает душа из рассматривания природы чистым оком. Непостижима она для меня! Тем непостижимее делается она, чем я более ввожусь в постижение ее! Должна быть она непостижимою, будучи произведением непостижимого Бога! Непостижимо для меня раскинут широкий свод небес, утверждены на своих местах и в своих путях огромные светила небесные: столько же непостижимо произрастает из земли травинка, небрежно попираемая ногами. Она тянет из земли нужные для себя соки, разлагает их, образует из них свойственные себе качество, вкус, запах, цвет, плод; возле нее другой стебелек, из той же земли, из таких же соков, вырабатывает принадлежности совсем иные, последуя отдельным, своим законам, и часто возле вкуснейшей ягоды или благовоннейшего цветка произрастает злак, напитанный смертоносным ядом.
Среди предметов необъятного мироздания вижу и себя — человека. Кто я? Откуда и для чего являюсь на земле? Какая вообще цель моего существования? Какая причина и цель моей земной жизни, этого странствования, краткого в сравнении с вечностью, продолжительного и утомительного в отношении к самому себе? Являюсь в бытие бессознательно, без всякого со стороны моей согласия; увожусь из этой жизни против моей воли, в час неопределенный, непредугаданный. Являюсь и увожусь, как невольник. Более! Являюсь и увожусь, как творение. Живу на земле, не зная будущего. Мне неизвестно, что сделается со мною чрез день, чрез несколько минут. Постоянно встречаюсь с неожиданным. Постоянно нахожусь под влиянием обстоятельств и обстановки, которые порабощают меня себе. Одна привычка, одна проводимая безрассудно жизнь мирит с таким странным положением. Не может оно укрыться от наблюдателя. Что делается со мною, когда я, пробыв на земле срочное время, исчезаю с лица ее, исчезаю в неизвестность, подобно всем прочим человекам. Способ отшествия моего из земной жизни страшен: он именуется смертью. С понятием о смерти соединено понятие о прекращении существования; но во мне живет убеждение невольное, естественное, что я — бессмертен. Чувствую себя бессмертным: постоянно действую из этого чувства. Умирающие при сохранении сознания говорят и действуют, как отходящие и переселяющиеся, отнюдь не как уничтожающиеся. Человек — тайна для самого себя.
Неужели эта тайна запечатлена окончательно и нет никакого средства раскрыть ее? Да! Запечатлел ее для человека грех, запечатлело ее для него падение его. Человек лишен истинного самовоззрения и самопознания. Доколе я пребываю в падении моем, дотоле тайна — человек — пребывает для меня неразъяснимою: извращенный, пораженный слепотою и ложью разум мой недостаточен для раскрытия ее. Не понимаю души моей, не понимаю тела моего; понятия, которые думаю иметь о них, оказываются, при рассмотрении неповерхностном и нелегкомысленном, очень недостаточными, по большей части ошибочными. Блуждают во мраке самообольщения и заблуждения мудрецы мира, возмечтавшие и произнесшие о человеке учение произвольное и суетное, заменяя истину предположениями; в ту же пропасть самообольщения и заблуждения влекутся слепцы, руководимые слепцами. Тайна — человек — отверзается в степени, доступной и нужной для нас, вочеловечившимся Богом, Господом нашим Иисусом Христом. В Немже суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна (Кол. 2, 3). Приобретаемое при посредстве Божественного Откровения познание о человеке все еще остается относительным: относительным к ограниченности постижения нашего, относительным к существенной нужде нашей в познании. Бог дарует нам самовоззрение и самопознание, необходимые для покаяния, для спасения, или, что то же, для вечного блаженства нашего; но основная причина создания человека, существенное условие бытия его, самое существо его ведомы единому Богу. Действия неограниченного Творца не могут быть объяснены со всею точностию тварям, хотя и разумным, ни постигнуты ими. Полное и совершенное познание всех тварей имеет один Творец их, Бог. Это познание отличается от познания, свойственного и возможного нам, различием безконечным.
Озаряемые светом Слова Божия, светящего нам из Священного Писания и из писаний святых Отцов, мы предлагаем здесь учение Святаго Духа о человеке, предлагаем сообразно скудости способностей наших, особливо же сообразно скудости духовного преуспеяния нашего. Все, что изрек о сем предмете лжеименный разум падшего человека и бесовский, горделиво и исключительно признающий себя и здравым и просвещенным, мы оставляем без всякого внимания. Поступая так, мы последуем завещанию Духа, завещавшего христианству чрез посредство Апостола: Блюдитеся, да никтоже вас будет прельщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе (Кол. 2, 8)[108].

 

Определение человека

 

Что такое — человек? На этот вопрос отвечает человекам Апостол: Вы бо есте церкви Бога Жива, якоже рече Бог: яко вселюся в них и похожду, и буду им Бог, и тии будут Мне людие (2 Кор. 6, 16). Священное Писание называет всякого вообще человека домом, обителью, сосудом. Тот человек, который не захочет быть домом Божиим, сосудом Божественной благодати, соделывается домом и сосудом греха и сатаны. Егда... нечистый дух,— сказал Спаситель,— изыдет от человека, преходит сквозе безводная места, ища покоя, и не обретает. Тогда речет: возвращуся в дом мой, отнюдуже изыдох. И пришед обрящет празден, пометен и украшен. Тогда идет и поймет с собою седмь иных духов лютейших себе, и вшедше живут ту: и будут последняя человеку тому горша первых (Мф. 12, 43–45; ср.: Лк. 11, 24–26)[109]. Человек не может не быть тем, чем он создан: он не может не быть домом, не быть жилищем, не быть сосудом. Не дано ему пребывать единственно с самим собою, вне общения: это ему неестественно. Он может быть с самим собою только при посредстве Божественной благодати, в присутствии ее, при действии ее: без нее он делается чуждым самому себе и подчиняется невольно преобладанию падших духов за произвольное устранение из себя благодати, за попрание цели Творца. Апостол, благоговейно созерцая свободу, которую Бог предоставил человекам преуспевать как в добре, так и во зле во время всей земной жизни, говорит: Яко камение живо зиждитеся в храм духовен, святительство свято, возносити жертвы духовны, благоприятны Богови Иисус Христом; В велицем... дому мира не точию сосуди злати и сребряни суть, но и древяни и глиняни: и ови убо в честь, ови же не в честь. Аще убо кто очистит себе от сих, будет сосуд в честь, освящен и благопотребен Владыце (1 Пет. 2, 5; ср.: 2 Тим. 2, 20–21). Дана свобода, но воля Божия пребывает неизменною: Сия... есть воля Божия — святость ваша, хранити себе самех от блуда, и ведети комуждо от вас свой сосуд, стяжавати во святыни и чести, а не в страсти похотней, якоже и языцы, не ведящии Бога... Не призва бо нас Бог на нечистоту, но во святость. Темже убо отметаяй, не человека отметает, но Бога, давшаго Духа Своего Святаго в нас (1 Сол. 4, 3–5, 7–8). Соделывается человек сосудом и жилищем Божиим посредством христианства; устраивается и украшается жилище действием Святаго Духа: вы созидаетеся,— говорит Апостол,— в жилище Божие Духом (Еф. 2, 22). Вожделенно для человека удовлетворение Божественной цели! Вожделенно для человека достижение достоинства, предоставленного ему Богом! Достоинство это при сотворении человека было даром Божиим; потерянное падением, оно по искуплении опять соделалось даром Божиим. Преклоняю колена моя,— пишет святой Павел к Ефесеям,— ко Отцу Господа нашего Иисуса Христа... да даст вам по богатству славы Своея, силою утвердитися Духом Его во внутреннем человеце, вселитися Христу верою в сердца ваша (Еф. 3, 14, 16–17). Достоинство даровано и законоположено Богом: отвержение достоинства влечет за собою вечную погибель. Будите во Мне, и Аз в вас,— сказал Спаситель всем ученикам Своим — христианам.— Якоже розга не может плода сотворити о себе (сама собою), аще не будет на лозе: тако и вы, аще во мне не пребудете. Аз есмь лоза, вы же рождие, и иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не можете творити ничесоже. Аще кто во Мне не пребудет, извержется вон, якоже розга, и изсышет: и собирают ю и во огнь влагают, и сгарает (Ин. 15, 4–6). Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его и к нему приидема, и обитель у него сотворима (Ин. 14, 23). Соделались храмами Божества все избранники Божии, как говорит о себе святой апостол Павел: Живет во мне Христос (Гал. 2, 20). Неудовлетворивших Божественному назначению он называет не тем, чем они должны быть. Или не знаете себе,— говорит он,— яко Иисус Христос в вас есть? Разве точию чим неискусни есте, то есть (по русскому переводу) разве только вы не то, чем должны быть (2 Кор. 13, 5). За неудовлетворение человеком назначению своему Апостол возвещает ему вечное бедствие. Не весте ли,— говорит он,— яко храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас? Аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог отступлением от Него, преданием собственному состоянию падения, общению с падшими духами и последствию их — погребению на веки во адской огненной бездне. Храм Божий свят есть, иже есте вы, то есть храм Божий свят, а этот храм — вы (1 Кор. 3, 16–17). Не только души, но и телеса ваша храм живущаго в вас Святаго Духа суть, Егоже имате от Бога, получив в себя при таинстве крещения, и несте свои? Куплени бо есте ценою Крови Богочеловека. Прославите убо Бога в телесех ваших и в душах ваших, яже суть Божия (ср.: 1 Кор. 6, 19–20). Основываясь на этих свидетельствах Святаго Духа, определяем человека так: «Человек есть Богозданный храм Божества по душе и телу».
Предлагаем возлюбленным братиям, инокам и всем вообще подвижникам христианства, желающим подвизаться правильно, законно, соответственно воле Божией, предлагаем обратить должное внимание на сделанное нами определение человека! Указание и объяснение правильного подвига составляет цель нашего убогого «Слова». Плод правильного, предначертанного Святым Духом подвига — обновление подвижника Божественною благодатию и водворение Христа с Его Отцом и Духом в Его храме — человеке. «Тех, которые не ощущают вселения Христова,— сказал некоторый великий Отец,— Священное Писание именует неискусными, то есть не знающими опытно христианства»[110]. К правильному подвигу, как к существенно необходимому, приглашает Апостол служителя Христова: Злопостражди,— говорит он,— яко добр воин Иисус Христов. Аще и подвизается кто, не венчается, аще не законно будет подвизатися (ср.: 2 Тим. 2, 3, 5).
Естественно, что учение Священного Писания о человеке возвещается и проповедуется единогласно Отцами Православной Церкви. «Мы дом Божий по слову пророческому, евангельскому и апостольскому»,— сказал преподобный Марк Подвижник[111]. Святой Иоанн Златоуст говорит: «Благодать Святаго Духа соделывает нас самих, если мы проводим благочестивую жизнь, храмами Божиими, и мы получаем способность молиться на всяком месте. Не таково у нас богослужение, каковым было оно некогда у иудеев, сопряженное с значительною наружною обстановкою, нуждавшееся в многих обрядах. Там намеревавшемуся принести молитву долженствовало придти ко храму, купить горлицу, иметь в руках дрова и огонь, пригласив жреца, приступить к алтарю, сверх того, исполнить много других постановлений: здесь ничего нет такого; где бы ты ни был, приуготовлен тебе и алтарь, и жрец, и жертва. Ты сам и алтарь, и священник, и приношение»[112]. Вы... есте церкви Бога Жива (2 Кор. 6, 16). Этот дом укрась, извергни всякое греховное помышление, чтоб соделаться драгоценным членом Христа, чтоб соделаться храмом Духа[113]. Основания... инаго никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (1 Кор. 3, 11), о Немже всяко создание составляемо (то есть зиждется всякое здание) (Еф. 2, 21). Самое дело, будучи рассмотрено со вниманием и точностию, показывает, что основание иначе положено быть не может, как трезвенным и правильным жительством. Здание растет,— говорит Апостол,— в Церковь Святую о Господе — часто повторяет он это — в святой храм, в жилище Божие Духом» (ср.: Еф. 2, 21–22). Что это за здание? Храм, предназначаемый в обитель для Бога. «Каждый из вас есть храм, и все вообще составляете храм, в котором жительствует Бог, как в теле Христовом, как в духовном храме»[114]. Учение святого Иоанна Златоустого читаем и в возвышенных словах святого Исаака Сирского. Епископ Ниневии и отшельник в пустынях Месопотамии, а потом Египта (Исаак) уясняет это учение из опытов святого подвижничества. «Дерзаю утверждать,— говорит Исаак, последуя святому Павлу,— что мы — храм Божий. Очистим храм Его, потому что Он чист, чтоб Он возжелал вселиться в него. Освятим его, потому что и Он свят. Украсим его всеми делами благими и благолепными. Покадим его кадилом — упокоением Бога исполнением воли Его, чистою и сердечною молитвою, которой невозможно стяжать при частом общении с миром участием в действиях его»[115]. Тогда осенит душу облак славы Божией, и свет величия Его воссияет внутри сердца[116]. Небо — внутри тебя, если будешь чист, в самом себе увидишь Ангелов со светом их, и Владыку их с ними и внутри их. Сокровище смиренномудрого внутри его: оно — Господь[117]. Храм благодати тот, кто растворен с Богом и пребывает в попечении о суде Его. Что значит пребывать в попечении о суде Его? Не что иное, как непрестанно изыскивать все средства к упокоению Его[118], непрестанно скорбеть и печалиться по причине немощи естества нашего, непопускающей нам достигнуть совершенства, непрестанно заботиться о том, чтоб постоянно содержать в душе своей непрерывающуюся память Божию[119], как сказал блаженный Василий. Сосредоточенная молитва, чуждая развлечения, соделывает в душе волю Божию явственною. В этом заключается вселение Бога в человека, когда Бог, постоянным памятованием Его, напечатлеется (водрузится) в человеке[120]. Святому Исааку был предложен вопрос: «В чем заключается совокупность всех частных подвигов жительства, то есть безмолвия, чтоб по ней подвижник мог уразуметь, что он достиг совершенства в жительстве?». Великий Отец дал вопросу следующее решение, которое можно было дать только из глубокой подвижнической опытности: «Когда безмолвник достигнет постоянного пребывания в молитве. Достигший этого достиг высшей грани всех добродетелей и отселе соделался жилищем Святаго Духа. Если кто с достоверностию[121] не приял в себе благодати Утешителя: тот не может свободно пребывать таким образом в молитве. Дух, говорит Писание (см.: Рим. 8, 26), когда вселится в кого из человеков, не престает от молитвы: потому что Сам Дух непрестанно молится. Тогда молитва не пресекается в душе ни во время сна, ни во время бодрствования; но ест ли человек или пьет, или что другое делает, даже во время глубокого сна, благоухания и пары молитвы этой без труда источаются из его сердца. Тогда молитва не отлучается от подвижника, но постоянно пребывает в нем и с ним: если она и умолкает по наружности на краткое время, то тайно она же служит в нем»[122].
Преподобный Макарий Великий очень часто в глубоких беседах своих к совершенным христианам обращается к объяснению назначения, данного человеку Творцом. Он постоянно выражается о человеке, как об обители, храме, сосуде, Престоле Божества. «Благоизволил Небесный Отец обитать во всяком, верующем в Него и просящем у Него (см.: Ин. 14, 21, 23). Так восхотело беспредельное милосердие Отца! Так угодно непостижимой любви Христовой! Таково благоволение неизглаголанной Божией благости[123]. Внутренний человек есть некое живое существо, имеющее свой образ и вид: внутренний человек есть подобие внешнего человека. Это — превосходнейший и драгоценнейший сосуд, потому что Бог благоволил о нем более, нежели о всех тварях[124]. Престол Божества есть ум наш, и, наоборот, престол ума есть Божество и Дух. Подобно этому, по преступлении заповеди Адамом, на его сердце, ум и тело, как на свой престол, воссели сатана, начала и силы тьмы. Для разрушения их царства пришел Господь, приняв плоть от Девы, и низложил духов злобы, восседающих в теле, с престолов их: с разума и помышлений, в которых они обитали. Господь очистил совесть, соделал Своим Престолом разум, помышление и тело[125]. Естество наше может быть в общении с демонами и лукавыми духами, равно как и в общении с Ангелами и Святым Духом, бывает храмом сатаны и храмом Святаго Духа. Итак, рассматривайте, братия, совесть вашу: с кем вы находитесь в общении, с Ангелами ли или с демонами? Чей вы храм и жилище, Божие ли или диавольское? Каким сокровищем наполнено сердце ваше, благодатным ли или сатанинским? Как дом, оскверненный зловонием и нечистотами, должно, во-первых, окончательно очистить, потом украсить и наполнить всяким благовонием и сокровищами, так должно нам очистить и сердце, чтоб вместо сатаны пришел Дух Святый и почил в душах христианских[126]. Души, ищущие естеству своему странника, то есть освящение Святаго Духа, прилепляются всею любовию своею ко Господу, в Нем живут, в Нем молятся, к Нему устремляют все помышления свои, презирая все прочие блага мира. За это они удостаиваются приять елей Божией благодати. После этого они могут проводить жизнь свою беспреткновенно, во всем вполне благоугождая духовному Жениху. Но души, пребывающие в одном собственном естестве, пресмыкающиеся помышлениями своими по земле, занятые попечениями единственно о земном, разум их живет в стране дольней. Сверх того — что хуже всего — обольщенные самомнением и упорные в нем, они признают себя, будучи украшены плотскими правдами[127], истинными невестами Небесного Жениха. По самой же вещи их невозможно признать рожденными Свыше, как неприявших елея радости[128]. Дом, в котором не живет господин его, находится в темноте, нечистоте и запустении, наполняется сором и смрадом: так и душа, в которой не обитает Господь с Ангелами, наполняется греховным мраком, скверными и унизительными страстями. Горе пути, по которому никто не ходит, на котором не слышится человеческого голоса! Такой путь соделывается притоном зверей. Горе душе, в которой не ходит Господь и не прогоняет из нее Своим гласом зверей — духов злобы! Горе дому, когда не обитает в нем владелец его! Горе земле, когда нет земледельца, который бы возделывал ее! Горе кораблю, не имеющему кормчего! Он сокрушится и погибнет от морских волн и бури! Горе душе, не имеющей в себе истинного Кормчего Христа! Находясь в горестном и мрачном море, обуреваемая волнами страстей и духами злобы, бедствуя как бы от тяжкой непогоды, наконец она подвергается погибели! Горе душе, если она не имеет в себе рачительно возделывающего ее Христа, чтоб она могла приносить благие плоды Духа! Будучи оставлена, она порастает терниями и волчцами и наконец подвергается потреблению огнем. Горе душе, если она не имеет обитающим в себе Господа своего Христа! Будучи оставлена, она наполняется смрадом страстей и соделывается жилищем пороков»[129].

 

 

Мироздание

 

Сообразно определению, данному нами человеку, мы намереваемся изобразить по силам нашим чудное зодчество этого словесного храма Божия; мы намереваемся начертать духовную и нравственную историю его от создания до кончины мира: и человек сам собою, и история его представят фактическое убеждение, что единственно то назначение, которое указывается человеку Словом Божиим, а не иное, свойственно ему.
Человек сотворен Богом. Сотворением человека Творец заключил мироздание, то есть сотворение миров, видимого и невидимого. Он, прежде нежели приступил к созиданию окончательной твари, в которой восхотел сочетать миры видимый с невидимым, приуготовил для этой твари жилище — землю. Извлекал Он все из ничтожества единым словом; творил Он из преждесотворенных тварей твари новые единым словом. Для совершенного в премудрости Зиждителя труд размышления или обдумывания был излишен; для всемогущего Зиждителя труд созидания был излишен: все являлось по Его мысли, по Его слову. Его мысль есть Его слово, и Его слово есть мысль Его. Той рече, и быша: Той повеле, и создашася (Пс. 148, 5). На глас Божий явились небо, земля, светила небесные, отделились от земли воды в свои хранилища, потом земля покрылась произрастениями, населилась различными животными. Земля, созданная, украшенная, благословенная Богом, не имела никаких недостатков. Она была преисполнена изящества. Виде Бог, по совершении всего мироздания, вся, елика сотвори: и се добра зело (Быт. 1, 31). Ныне взорам нашим представляется земля совсем в ином виде. Мы не знаем ее состояния в святой девственности; мы знаем ее в состоянии растления и проклятия, знаем ее, уже обреченную на сожжение[130]; создана была она для вечности. Боговдохновенный Бытописатель говорит, что земля, в первоначальном состоянии своем, не нуждалась в возделывании (см.: Быт. 2, 5): сама производила преизобильно и превосходного достоинства хлебные и другие питательные травы, овощи и плоды. Никаких вредных произрастений не было на ней; растения не были подвержены ни тлению, ни болезням; и тление, и болезни, и самые плевелы явились после изменения земли вслед за падением человека, как должно заключать из слов Бога изгоняемому из рая Адаму: Терния и волчцы возрастит тебе земля (Быт. 3, 18). По сотворении на ней было одно прекрасное, одно благотворное, было одно приспособленное к бессмертной и блаженной жизни ее жителей. Перемены погоды не существовало: постоянно была она одинаковою — самою ясною и благорастворенною. Дождей не было: источник исходил из земли и напаявал лицо ее (см.: Быт. 2, 5–6). Звери и прочие животные пребывали в совершенном согласии между собою, питаясь произрастениями (см.: Быт. 1, 30). Гнев Творца изменил землю. Проклята земля в делех твоих (Быт. 3, 17),— сказал Он человеку, поправшему заповедь Его, и отъятие благословения у земли выразилось немедленно разнообразным всеобщим расстройством ее, предвозвещающим сожжение ее, соделывающим это сожжение как бы естественною необходимостию. Пало на землю проклятие, и засвистели ветры, забушевали бури, засверкала молния, возгремел гром, явились дожди, снега, грады, наводнения, землетрясение. Животные утратили повиновение и любовь к человеку, утратившему повиновение и любовь к Богу. Они вступили в враждебные отношения к нему. Одних он покоряет себе насильно и содержит в повиновении насильно; с другими он — в вражде и войне непримиримой и убийственной. Весьма-весьма немногие породы остались с приверженностию к нему, как бы грустный памятник и образец прежней всеобщей любви; большинство удалилось и укрылось от него в дремучие леса, в обширные степи, в ущелия гор и темные пещеры. Дикие и неприязненные взоры кидают они на прежнего обладателя своего, когда неожиданно встретятся с ним. Они как бы видят в нем преступника, врага Божия: одни быстро бегут от него, другие с остервенением кидаются на него, чтоб растерзать его. В неприязненные отношения вступили животные и между собою: оставив пищу, сначала для них предназначенную, ощутив изменение в самом естестве своем, которое приобщилось проклятию, поразившему землю, они восстали друг на друга, начали пожирать друг друга. Смерть, которой обречены были наши праотцы за грех свой, смерть, которую они ощутили и в душе и в теле по отступлении Божественной благодати, но которой явного последствия еще не ведали, они увидели и уведали на животных. Первые убийства совершены были, без сомнения, зверями, потом человек начал закалать животных для жертвоприношения (см.: Быт. 4, 4); наконец, явилась смерть между человеками от убийства, совершенного братом-злодеем над братом-праведником (см.: Быт. 4, 8). До греха не было в мире смерти. Смерть взошла в мир грехом (см.: Рим. 5, 12), быстро объяла, заразила, неисцельно повредила мир. Разрушение мира соделалось необходимостью: разрушение его есть естественное последствие его смертного недуга. Сгорит земля в последний день этого ветхого, изветшавшего мира; попадают светила небесные с мест своих, как бы с смоковницы плоды ее, сшибаемые ветром; самое небо свиется, как одежда, и исчезнет (см.: 2 Пет. 3, 10; Откр. 6, 14). Малые черты первоначального состояния земли, сохраненные для нас Книгою Бытия, показывают, какое огромное, какое горестное, непостижимое для нас изменение совершилось над землею по падении человека.
Мы упомянули выше о мирах видимом и невидимом[131]. Это понятие — относительное. Оно образовалось в нас из состояния падения, в котором мы находимся, в котором называть очень естественно видимую нами часть создания Божия миром видимым, а невидимую — миром невидимым. В сущности, этого разграничения нет[132]. К невидимому миру мы причисляем Ангелов и ту часть вселенной, которая служит жительством для них. Бытописатель ничего не говорит о сотворении Ангелов, но из Священного Писания видно, что они сотворены прежде видимого мира. Описание мироздания заключается единственно в описании сотворения видимого мира, который мы также называем миром вещественным. Это название — опять относительно; в описании мироздания говорится о предметах вещественного мира, находящихся вне земли, только по отношению их к земле и человеку. Дух Святый поведает нам о мироздании столько, сколько требует того существенная наша нужда, а не столько, сколько желало бы любопытство кичащегося разума, злоупотребляющего познаниями. Так, поведается о светилах небесных, что они сотворены с целию освещати... землю, и да будут в знамения и во времена, и во дни и в лета, и да будут в просвещение на тверди небесней, яко светити по земли (Быт. 1, 14–15). Слово Божие доставляет познания, необходимые для жительства богоугодного,— жительство богоугодное соделывает человека обителью Святаго Духа, Который и научает своеобразно, не по стихиям мира, словесный сосуд Свой высокому учению Божественной истины, невыносимому и несвойственному для разума плотского и душевного (см.: Ин. 16, 12–13; 1 Кор. 2, 13–14). Мироздание совершилось в шесть дней; завершилось оно сотворением человека.

 

 

Сотворение человека

 

Бог сотворил человека по образу и подобию Своему. Под словом образ должно разуметь, что самое существо человека есть снимок (портрет) с Существа Божия; а подобием выражается сходство в самых оттенках образа или его качествах. Очевидно, что образ и подобие, сопряженные вместе, составляют полноту сходства; напротив того, утратою или искажением подобия нарушается все достоинство образа. Бог сотворил человека по образу и подобию Своему: следовательно, сотворил его совершенным образом Своим. Человек был отпечатком Божества не только по существу своему, но и по нравственным качествам — по премудрости, по благости, по святой чистоте, по постоянству в добре. Зло или недостаток не могли иметь никакого места в человеке: несмотря на свою ограниченность, он был совершен; несмотря на свою ограниченность, он имел полноту сходства с Богом. Полнота сходства необходима была для того, чтоб человек удовлетворял своему назначению — назначению быть храмом всесовершенного Бога. Ум человека долженствовал быть умом Божиим (см.: 1 Кор. 2, 16), слово его долженствовало быть словом Божиим (см.: 1 Кор. 7, 12; 2 Кор. 13, 3), дух его должен быть соединен с Духом Божиим (см.: 1 Кор. 6, 17), его качества должны быть богоподобными (см.: Мф. 5, 48). Вселение Бога в человека есть вместе и теснейшее соединение Бога с человеком; человек-тварь соделывается причастником Божественного естества (см.: 2 Пет. 1, 4)! Человек, достигший такого состояния, называется богом по благодати! К такому состоянию призваны все мы Творцом при сотворении, в прародителях наших, как возвестил сам Творец: Аз рех: бози есте (Пс. 81, 6). В таком состоянии находился наш праотец немедленно по сотворении его, так что слова, сказанные им о жене, Спаситель мира прямо назвал словами Божиими (см.: Быт. 2, 24; Мф. 19, 4–5).
Священное Писание представляет Бога совещавающимся с Самим Собою пред сотворением человека. Сотворим человека,— произнесло непостижимым образом Непостижимое Божество,— по образу Нашему и по подобию: и да обладает рыбами морскими и птицами небесными, и зверми и скотами, и всею землею, и всеми гады, пресмыкающимися по земли (Быт. 1, 26). В этих словах, предшествовавших сотворению дивного образа Божия, открывается и свойство Самого Первообраза — Бога, открывается Троичность Лиц Его. Совещание Божественное, предшествовавшее созданию человека-мужа, предшествовало и созданию человека-жены. И рече,— говорит Писание,— Господь Бог: не добро быти человеку единому: сотворим ему помощника по нему (Быт. 2, 18). Жена, подобно мужу, создана по образу и подобию Божиим; создание ее, как и создание мужа: почтено совещанием, в котором проявляются Три Лица Единого Божества и произносят величественное сотворим, изображающее едину волю и одинаковое достоинство Лиц Всесвятой Троицы, действующих нераздельно и неслитно. Троичность Лиц Божества при единстве Божественного Существа отпечаталась и на образе Божием — человеке — с поразительною ясностию. Представителем человечества, его деятелем поставлен муж: по этой причине Священное Писание упоминает о нем одном при взятии человека в рай и при изгнании человека из рая (Быт. 2, 15; 3, 22–24), хотя ясно видно из того же Писания, что в том и другом обстоятельстве участвовала и жена. Она вполне участвует в достоинстве человека и в достоинстве образа Божия: Сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их (Быт. 1, 27).

 

Тело и душа

 

Действие Творца при сотворении человека-мужа Священное Писание изображает так: Созда Бог человека, персть взем от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу (Быт. 2, 7). Этот образ сотворения человека показывает в нем превосходнейшее и ближайшее к Богу творение. Человек производится не единократным действием, как произведены были прочие твари, но образуется и созидается постепенно. Творец мира для сотворения земли, неба, громадных светил, бесчисленных растений и животных употреблял единое свое Слово; Творец человека представляется сперва глаголющим в Самом Себе, потом действующим; сперва образующим тело, потом вдыхающим в лицо человека дыхание жизни. По самому сотворению достоинство тела человеческого несравненно выше всех прочих тел, а душа несравненно выше всех душ животных, душ, которые произвела из себя земля по повелению Творца (Быт. 1, 24). Но первое начало человека — персть. Мысль об этом начале должна служить для нас неисчерпаемым источником смирения! Душа от первого видимого действия, свидетельствующего о присутствии ее в человеке, названа дыханием жизни; самое вдохновение ее отнесено к лицу человека, как к той части тела, которая одна по преимуществу служит зеркалом души, выражая на себе характер ее движений и ощущений. Весь человек наименован живою душею, потому что, по соединении души с телом, он сделался единым существом, состоящим из души и тела, но существом, в котором полное преобладание имеет душа[133]. Тело — дом души, ее одеяние, ее орудие. Так именуют его и Священное Писание, и святые Отцы. Два верховные Апостола назвали его своею хижиною (см.: 2 Пет. 1, 13; 2 Кор. 5, 1–4 по русскому переводу). Тело есть одежда и вместе орудие души. «Душа окружается и одевается членами тела»,— сказал преподобный Макарий Великий[134]. «Душа,— говорит святой Иоанн Дамаскин,— действует посредством органического тела, сообщает ему жизнь, возрастание, чувство и силу рождения». «Она употребляет тело орудием»[135]. Такое понятие об отношениях души к телу есть естественное: оно истекает из постоянных опытов жизни, из самого ощущения нашего.
Язычники полагали, что человеческая душа составляет частицу Божества. Мысль ложная и очень опасная, как заключающая в себе богохульство! Мы сочли нужным остановиться на ней, чтоб охранить от нее наших братий: потому что многие члены современного общества, узнав из Книги Бытия, что Бог вдунул в лице человека дыхание жизни, опрометчиво заключают из этого о божественности души человеческой по самому ее сотворению, следовательно, по ее естеству. Священное Писание прямо свидетельствует, что человек — вполне создание Божие (см.: Быт. 1, 27; Мф. 19, 4). Руце Твои сотвористе мя и создасте мя (Пс. 118, 73),— молитвенно вопиет это разумное создание Творцу своему, по внушению Святаго Духа, Единого могущего открыть человеку его начало и образ этого начала. Конечно, этот молитвенный вопль — вопль души, ходатайствующей о себе и о теле своем,— отнюдь не вопль одного тела. Православная Восточная Церковь постоянно признавала человека существом, созданным по душе и телу, но способным и по душе и по телу быть причастником Божественного естества, быть богом по благодати. Преподобный Макарий Великий говорит: «О неизреченнаго благоутробия Божия, яко туне Самаго Себя дает верующим, дабы они в малое время Бога получили себе в наследие и Бог вселился бы в тело человека и его соделал Себе благим жилищем! Якоже бо Бог небо и землю создал, для обитания на них человеку, тако тело и душу человеческую создал в жилище Себе, дабы жити и упокоеватися в теле, яко в Своем доме, с прекрасною невестою, сиречь, с возлюбленною душею, по образу Его созданною». Обручих бо вас, глаголет Апостол,— Единому Мужу деву чисту представити Христови (2 Кор. 11, 2). И паки: Егоже дом есмы (ср.: Евр. 3, 6). Якоже бо муж в дому своем со всяким тщанием вся благая сокровиществует: тако и Господь в дом Свой, сиречь, в душу и тело, собирает и влагает небесное духовное богатство. Ниже премудрии премудростию своею, ниже разумнии разумом своим возмогли поняти тонкость души, или сказати, каким образом она существует, кроме тех, которым через Духа Святаго открыто постижение и точное души познание. Но ты здесь размысли, разсуди и внемли, и слыши, что она есть. Той есть Бог, а она не Бог; Той Господь, а она раба; Он Творец, а сия тварь; Той Создатель, а она создание: нет никакого подобия между естеством Того и сея. Но Бог по беспредельной, неизреченной, непостижимой любви и благоутробию Своему благоволил сие самое создание умное, драгое и изрядное избрати Себе жилище, якоже Писание глаголет: во еже быти нам в начаток некий созданием Его (ср.: Иак. 1, 18), в премудрость сиречь, и сообщение Его, в собственное Его жилище, и в чистую невесту»[136]. Святой Иоанн Дамаскин, писатель VIII века, в книге своей «Точное изложение Православной веры» собрал мнения предшествовавших ему знаменитейших святых Отцов о предметах христианского богословия, почему, приводя здесь его учение о душе, приводим вместе и учение святого Григория Богослова, Афанасия Великого, Василия Великого, Максима Исповедника и других величайших учителей Церкви. «Бог,— говорит святой Иоанн,— сотворил природу, созерцаемую умом, то есть Ангелов и все небесные чины, которых естество, без сомнения, разумно и бесплотно, то есть бесплотно в сравнении с грубым веществом. Ибо одно только Божество в собственном смысле невещественно и бестелесно. Еще Бог сотворил и чувственную природу, то есть небо, землю и все, что между ними. И первую природу сотворил Он близкою к Себе,— ибо разумная и одним умом постигаемая природа близка к Богу; а другую, как подлежащую чувствам, сотворил по всем отношениям весьма далекою от Себя. Но надлежало явиться существу, смешанному из сих двух природ, которое показывало бы большую премудрость и щедроту Творца к той и другой, и, как говорит богоглаголивый Григорий, было как бы некоторым союзом природы видимой с невидимою. Здесь под словом надлежало я разумею волю Зиждителя: ибо она для Бога есть устав и закон самый приличный... Так из видимого и невидимого естества Бог Своими руками сотворил человека по образу Своему и подобию; из земли Он образовал тело, а душу, разумом и умом одаренную, сообщил человеку Своим вдуновением... Тело и душа созданы вместе... Бог сотворил человека непорочным, правым, любящим добро, чуждым печали и забот, сияющим всеми совершенствами, преизобилующим всеми благами, как бы некий второй мир — в великом малый, как другого Ангела, поклоняющегося Богу; сотворил смешанным из двух природ, созерцателем твари видимой, таинником твари, умом постигаемой, царем всего, что на земле, подчиненным Верховному Царю, земным и небесным, временным и бессмертным, видимым и постижимым для одного ума, как нечто среднее между великим и низким,— сотворил духом и вместе плотию, духом для принятия благодати, плотию в предупреждение гордости,— духом для того, чтоб он твердо стоял и прославлял своего Благодетеля,— плотию для того, чтоб подвергался страданиям, и, страдая, не забывал себя и вразумлялся, если бы вздумал превозноситься своим величием; сотворил животным, поставленным здесь, то есть в настоящей жизни, и переселяемым в другое место, то есть в будущую вечную жизнь, и — что составляет верх тайны — существом, обожаемым за свое прилепление к Богу, и обожаемым по причастию Божественного озарения, а не претворяемым в Божию Сущность»[137].
Повторением дуновения вочеловечившимся Богом при воссоздании человека объясняется дуновение Божие при сотворении души человеческой. Господь наш, Иисус Христос, совершив наше искупление и предуготовляя[138] человечество к принятию Святаго Духа, стал посреди учеников Своих по воскресении Своем, дунул и сказал им: Приимите Дух Свят (Ин. 20, 22), Который вскоре и низошел на них при шуме с неба, как бы от несущегося сильного дыхания ветра (см.: Деян. 2, 2). Этим вторым дуновением объясняется и указуется, что и при первом дуновении было сошествие Святаго Духа. На душу первозданного при самом сотворении ее обильно излилась Божественная благодать; душа первозданного по преимуществу была живою, как движимая, просвещаемая и управляемая Святым Духом. Это доказывают с убедительностью самые события, последовавшие за созданием первого человека. Святой Макарий Великий говорит: «Как в Пророках действовал Дух, и научал их, и был внутрь их, и вне их являлся: так и в рассуждении Адама[139], егда хотел, с ним был и научал его... Вся ему было Слово, и доколе пребывал храняй заповедь, друг был Богу»[140].
Для сотворения жены Бог навел иступление на Адама. Он уснул. Во время этого необыкновенного сна Господь взял одно из ребр его и, сотворив жену из ребра, привел ее к Адаму. Несмотря на то, что взятие ребра совершилось во время странного сна и иступления, Адам немедленно узнал, по внушению обитавшего в нем Святаго Духа, происхождение жены своей (см.: Быт. 2, 21–22). Се ныне,— сказал он,— кость от костей моих и плоть от плоти моея: сия наречется жена, яко от мужа своего взята бысть сия. Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину (Быт. 2, 23–24). В этих словах Адама произнесен закон от лица Божия для супружеской жизни человеков, как засвидетельствовал Сам Богочеловек. Во взятии жены от мужа видим образец бесстрастного размножения рода человеческого до его падения. Взята жена из ребра Адамова: в это время Адам не подвергся никакому ощущению, нарушающему непорочность; напротив того, он находился в иступлении, которое наведено было на него Богом. В такое состояние приходят только благодатные человеки. Мы не видим образца, по которому могли бы объяснить размножение рода человеческого до его падения от мужа и жены, размножения, назначенного прежде падения; но наверно утверждаем, что это размножение должно было совершаться во всей полноте непорочности и бесстрастия. Вместо наслаждения плотского, скотоподобного долженствовало быть наслаждение святое, духовное. Самого же образа, как неоткрытого Богом, и не испытываем, веруя, что для Бога как легко было попустить известный способ, так легко было установить и другой способ. Здесь употреблено о настоящем способе размножения слово: попустить. Да! Этот способ есть попущение Божие, есть горестное следствие нашего падения, есть знак отвращения Божия от нас. Мы уже рождаемся убитые грехом: в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя (Пс. 50, 7). Зачатия в беззакониях и рождения во грехах не может быть установителем Бог.
Господь привел пред Адама всех зверей и скотов земных, всех птиц небесных; человек, проникая по действию Святаго Духа в свойства каждого животного, нарек им имена (см.: Быт. 2, 19). Святой Макарий Великий говорит: «Доколе Слово Божие было с ним [Адамом] и [он] хранил заповедь, все имел. Самое бо Слово было ему наследием, было одеждою и славою, его покрывающею, и было ему наставлением. Дана бо ему была власть нарекати вся; сие нарек он небом, другое солнцем; сие луною, другое землею; сие птицею, другое зверем и иное древом. Как он был сам научаем, тако и имена налагал тварям... [Дух] научал его и повелевал: тако нареки, тако назови»[141]. Трудно в нашем состоянии падения получить ясное понятие о состоянии совершенства, в котором были созданы наши праотцы, по душе и телу. О святом теле и святой душе их невозможно нам заключать по нашим душе и телу, пораженным и убитым греховною смертию. Они начали существовать непорочными и святыми; мы начинаем существовать оскверненными и грешными. Они были бессмертны по душе и телу; мы рождаемся умерщвленные душою, с семенем смерти в теле, долженствующим раньше или позже, но непременно принести плод свой — видимую нами смерть тела. Они находились в непрестанном мире сами с собою, со всем, что их окружало, в непрестанном духовном наслаждении, в созерцании изяществ мироздания, в богомыслии, в боговидении; мы волнуемся и раздираемся различными греховными страстями, потрясающими и терзающими и душу и тело, непрестанно боремся сами с собою и со всем, что нас окружает, страдаем и мучимся или находим наслаждение в наслаждениях скотов и зверей; все вокруг нас находится в ужаснейшем смущении, в неумолкающем и по большей части в суетном труде, в плинфоделании и рабстве фараоновом. Одним словом, мы падшие и погибшие от самого рождения нашего, они были святы и блаженны с самого сотворения своего. Все условия нашего существования и первоначальнаго существования наших праотцев — далеко, далеко различны.

 

 

Силы души

 

Тело первого человека было в совершенном согласии с душою, а душа находилась в совершенном согласии с духом, то есть с силою словества — этим высшим достоинством души человеческой. Борьба между составными частями человека — это обнаружение внутри живущей смерти — борьба ныне не прерывающаяся и не дающая покоя человеку ни днем ни ночью, тогда не имела места. Дух пребывал постоянно горе, при Боге; увлекал туда с собою душу; она влекла туда с собою тело. Нетрудно и естественно было телу, неспособному не только к наслаждениям греховным, но и плотским, напротив того, способному единственно к наслаждениям духовным, силою врожденного ему желания и стремления пребывать при Боге, Им питаться и наслаждаться, Им жить. Очень ошибаются, ошибаются в погибель свою те, которые признают плотские пожелания неотъемлемыми свойствами тела человеческого, а удовлетворение их естественною необходимостию. Нет! Человеческое тело низошло к телам скотов и зверей по причине грехопадения. Естественны плотские пожелания естеству падшему, как свойства недуга — недугу; они противоестественны естеству человеческому в том состоянии, в котором оно было создано [1]. Иначе: зачем бы и воскресать телам человеческим для блаженной вечности, в которой имеют место одни наслаждения духовные? Плоть человека сотворена способною радоватися о Бозе Живе (Пс. 83, 3). Так возвышенны были непорочность и бесстрастие первозданных, что они не нуждались в одежде; И беста оба нага,— говорит Писание,— Адам же и жена его, и не стыдястася (Быт. 2, 25). Они вышли из рук Создателя в состоянии зрелости и вместе неувядающей юности, красоты и силы, неподверженные никаким недостаткам, никаким изменениям ни в возрасте, ни в здравии. Тело Адама не сгорало от огня, не тонуло в воде, не опалялось солнцем, не подвергалось влиянию стихий, которые сами находились в совершенном благоустройстве и мире. «Сначала,— говорит Макарий Великий,— князем века сего и господином всех видимых человек был поставлен от Бога: ниже бо огнь силы своея над ним явити мог, ни вода потопити, ни вредити зверь, ни ядовитое что-либо действовати» [2]. Тело Адама, легкое, тонкое, бесстрастное, бессмертное, вечно юное, отнюдь не было узами и темницею для души: оно было для нее чудною одеждою. Наконец — это изящное тело было способно, по совершенству своему, для жительства в раю, где в настоящее время обитают отшедшие отсюда праведники только душами своими. Они соделаются способными взойти туда телами по всеобщем воскресении, когда самые тела соделаются духовными. По падении и при изгнании из рая даны человеку кожаныя ризы (см.: Быт. 3, 21); тогда, говорит святой Иоанн Дамаскин, «он облекся в смертность, или в смертную и грубую плоть, что означают кожаные ризы» [3].
В основание изложения нашего о душе человека мы полагаем то определение, которое делает ей вышеприведенный учитель Церкви. «Душа,— говорит он,— есть существо живое, простое, бестелесное, телесными очами по своей природе невидимое, бессмертное, разумом и умом одаренное, безвидное, действующее посредством органического тела и сообщающее ему жизнь, возрастание, чувство и силу рождения, имеющее ум, не как что-либо отличное от нее, но как чистейшую часть самой себя. Душа есть существо свободное, одаренное способностию хотеть и действовать, изменяемое, и именно изменяемое в воле, как существо сотворенное» [4]. Для полноты этого определения или описания должно сказать, следуя указанию другого святого Отца, что душа есть существо доброе по естеству [5]. Хотя в ней после падения добро смешалось со злом, следовательно, сделалось поврежденным; но то же можно и должно сказать о ее разуме и о ее свободе: повреждение чего-либо не есть уже его уничтожение. Очевидно, что святой Иоанн Дамаскин дал такое определение душе относительно: относительно нашему состоянию и степени способностей к познанию. Далее он объясняет это. «Бестелесное,— говорит он,— одно таково в самом естестве, а другое в сравнении с грубым веществом. По естеству бестелесен только Бог; Ангелы же, демоны и души — бестелесны по благодати, и в сравнении с грубым веществом». Еще далее святой Иоанн называет «телом то, что имеет три протяжения, то есть в длину, ширину и глубину» [6]. Из такого определения тела, определения, и доселе признаваемого вполне правильным и удерживаемого наукою, вытекает, как необходимейшее и точнейшее последствие, что всякое ограниченное существо неизбежно есть тело. Всякое ограниченное существо заключается в большем или меньшем пространстве; вне всяких изменений, вне всякого пространства, как превысший всякого пространства и всякой меры — Бог. Бог вполне бестелесен, то есть существо Божие совершенно другое, нежели существа тварей, как бы эти твари ни были тонки, и различается от существа тварей неизмеримым различием. Поставлять в один разряд духовных существ Бога и сотворенных духов есть дерзостнейшее богохульство. Как Священное Писание, так и все святые Отцы Восточной Церкви, хотя и называют Ангелов, демонов и человеческие души духами, но именно в том смысле, как объясняет святой Иоанн Дамаскин. Постоянно называет их духами Макарий Великий во всех своих сочинениях; но в этих его сочинениях мы имеем его суждение о сотворенных духах, еще более определительное, нежели суждение Дамаскина. Заимствовал его угодник Божий из своего превосходнейшего совершенства. «Высокое некое,— говорит он,— и глубокое слово, по силе ума моего предложити хощу. Неизследимый и бесплотный Господь за безмерную Свою благость плоть на Себе приемлет, и умален быти является велий Сый и преестественный, да возможет с разумными Его тварьми сочислитися, душами, глаголю, святыми и Ангелами, яко да и те бессмертныя Божества Его жизни причастники будут. Зане каждое из сих по естеству своему тело есть, аще Ангел, аще душа, аще демон. Хотя бо тончайшие суть, однако в ипостаси, характере, начертании и образе по тонкости естества своего тело суть, якоже в ипостаси своей сие наше тело дебело есть. Сим образом и душа тело сущи тончайшее, окружается и одевается членами тела сего. Надевает око, имже и смотрит; надевает ухо, имже и слышит; руки, ноздри и, просто рещи, все члены тела приемлет и срастворяется со всеми душа, посредством которых и вся, елика к житию человеческому потребна суть, исправляет» [7]. На вопрос: имеет ли душа какой-либо вид? — преподобный Макарий отвечал: «Имеет образ и вид, подобный Ангелу. Якоже бо Ангелы имеют образ и вид, и якоже внешний человек имеет вид, так и внутренний человек образ имеет, подобный Ангелу, и вид внешнему человеку» [8]. Преподобный Кассиан Римлянин, беседовавший с величайшими угодниками Божиими древнего христианского Египта, учениками великих Антония, Макария, Пахомия, передает учение их о сем предмете таким образом: «Хотя мы называем некоторые существа духовными, каковы Ангелы, Архангелы и прочие Силы, также самая душа наша, или, конечно, этот тонкий воздух; однако никак не должно признавать их бестелесными. Ибо они имеют свойственное себе тело, в котором содержатся (пребывают), хотя много тончайшее, нежели мы. Они суть тела, по изречению Апостола, который говорит так: И телеса небесная, и телеса земная (1 Кор. 15, 40); и опять: Сеется тело душевное, возстает тело духовное (1 Кор. 15, 44). Из сих (слов Апостола) вытекает ясное заключение, что ничего нет бестелесного, кроме единого Бога, и что, следовательно, только Он может проникать во все духовные и разумные существа, потому что един Он весь всюду и во всех находится, так что Он видит и провидит помышления и внутренние движения человеков, все тайны духа (ума). О Нем едином провозгласил Апостол: Живо бо слово Божие и действенно, и острейше паче всякаго меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов и мозгов, и судительно помышлением и мыслем сердечным. И несть тварь неявлена пред Ним, но вся нага и объявлена пред очима Его (ср.: Евр. 4, 12–13)» [9]. Руководствуясь этими свидетельствами святых Отцов и многочисленными другими, которые оставляем для избежания обременительного многословия [10], мы утверждаем о душе нижеследующее: Она дух — подобно Ангелам, имеет ум, духовное чувство, свободную волю, но, как тварь, ограничена и по существу своему и по свойствам своим; по причине этой ограниченности имеет и свою степень тонкости; имея известную степень тонкости, может содержаться, и содержится, в нашем грубом теле, может быть заключена в адской темнице, может быть подвержена адским мукам, огню неугасающему, червю неусыпающему, страшной и вечной тьме, может скрежетать зубами от невыносимого адского страдания, может, если будет допущена, переменять места, может быть помещена в раю, может вкушать сладость и покой рая, как места сладости и покоя; она способна к высшему наслаждению, наслаждению внутреннему, являющемуся в сердце и распространяющемуся по всему человеку, сообщающемуся даже его телу, состоящему в общении с Богом, когда Бог соделает достойную душу, по ее назначению, Своею обителию; она, наконец, имеет свой вид, который подобен виду человека в его теле, т. е. душа имеет и главу, и перси, и руки, и ноги, и очи, и уши, словом, все члены, как и тело; душа облечена в тело, как в одежду, а члены ее облечены в соответствующие члены тела [11]. По исшествии из тела души праведных облекаются в светлые одежды, как о том повествует святой Иоанн Богослов в своем Апокалипсисе (см.: Откр. 6, 11; 7, 9), как свидетельствует преподобный Макарий Великий: «[Души праведных],— говорит он,— при отшествии из сего мира, имея с собою Господа, идут с великою радостию к небесным жителям; обитающие же с Господом приемлют и отводят их в приготовленные им заблаговременно обители и вертограды и возлагают на них драгоценные и знаменитые одеяния» [12]. Подтверждают это многие места Священного Писания; это очевидно из писаний святых Отцов и житий их [13]. При противоположном мнении, то есть, что душа есть дух, столько же тонкий, как и Дух Божий, непременно потребуются следующие заключения: потребуется признать, что душа не может быть содержима и удержана никаким местом, никаким веществом, ни нашим телом, ни раем, ни адом, не может ощущать адских мук, должна быть превыше наслаждений рая. Мы уклоняемся от такового мнения, как бы явной нелепости, от пагубного для спасения нашего богохульства, и последуем с покорностию и убеждением вышеизложенному учению Святой Православной Церкви. Называя и признавая душу, вместе с святыми Отцами, духом по отношению к грубому веществу видимого мира, мы, вместе с Отцами, признаем ее, по отношению к Богу и точной истине, телом, которое плоти и кости не имать (Лк. 24, 39), но имеет свое вещество, по отношению к нам тонкое, невидимое, подобно воздуху, как выражается преподобный Кассиан, и прочим газам [14].

 

 

Образ и подобие Божии

 

Святые Отцы научают нас, что душа имеет три силы: силу словесности, силу желания, или воли, и силу мужества, называя сию последнюю силою ярости; она в общем употреблении у нас называется характером, энергией, силою духа, мужеством, твердостию[142]. В силе словесности преимущественно напечатлен образ Триипостасного Божества. «Что же такое образ Божий, если не ум?»— говорит святой Иоанн Дамаскин[143]. Ум человеческий непрестанно рождает в себе и из себя мысль, или внутреннее слово, неслитен и неразделен с мыслию, не может быть без нее и составляет отдельное от нее проявление словесной силы, как бы отдельное лицо ее, так как и мысль опять составляет отдельное проявление этой же силы, другое лицо ее, будучи вместе с тем неотлучна от ума. Ум невидим и непостижим сам по себе; является и открывается в мысли своей; мысль, чтоб открыться в стране вещества, должна воплощаться, так сказать, в звуки и знаки. Третье проявление, или лицо той же силы, видим в духе нашем, который есть словесное или умное чувство сердца, исходящее и зависящее от ума, содействующее и сообразующееся мысли. В этом словесном чувстве положено Творцом сознание добра и зла, именуемое совестию. Управление человеком принадлежит словесной силе, которая в непорочном состоянии действовала согласно с силою воли и силою мужества, или твердости. Воля стремилась к Богу; сила твердости содержала человека постоянно в его правильном стремлении; силою словесною человек пребывал в непрерывном соединении с Богом. Мысль плавала, как выразился некоторый знаменитый подвижник[144], в Слове Божием, в Всесвятой Истине, и Дух Божий, как Дух Слова Божия и Дух Истины, почивал на духе человеческом; ум человека был умом Божиим, как и апостол Павел сказал: Мы... ум Христов имамы (1 Кор. 2, 16). Весь человек находился в чудном согласии с самим собою; силы его не были разрознены в своем действии; разрознились они по падении нашем. По падении они начали бороться и препираться между собою. Самый дух наш соделался обличителем своего начала — ума, подвергшегося омрачению, борется с мыслями, приводит их к разноречию и сбивчивости и сам увлекается обольщенными мыслями. Молясь и сетуя о множестве недостатков наших, мы молимся о избавлении от совести лукавыя[145].

 

 

Рай

 

Изобразив сотворение видимого нами мира, Боговдохновенный Бытописатель говорит: И насади Господь Бог рай (par)adeidon — вертоград, сад) во Едеме на востоцех, и введе тамо человека, егоже созда (Быт. 2, 8). Согласно этому повествованию Бытописателя и Сам Господь возвестил, что Царство, или страна вечного блаженства, уготовано для человеков от сложения мира (ср.: Мф. 25, 34). Рай находится на востоке; таково положение его по отношению к земле. Это указание, по-видимому, довольно неопределенно и недостаточно; но оно недостаточно только для тех, которые желают измерять и объяснять все единственно по отношению к себе, к кругу действия своих чувств и к видимому миру. В громадном мироздании не только мы, но и обитаемая нами земля — величины, весьма малозначительные. Пространства, доступные нашему измерению и кажущиеся нам огромными, не определяют для нас размеров мира, только объясняют неизмеримость их: за этими, известными нам, пространствами лежат другие пространства — разумеется[146] — большие первых, а за теми пространствами — пространства новые, еще б´ольшие. Измерение и исследование их для нас невозможно, как измерение и исследование непостижимо и невыразимо великого, соединенного с идеею о бесконечном. Указание Писанием места для рая на востоке вполне достаточно для нашей ограниченности. Престанем опираться на слабый разум наш — этот хрупкий жезл; приступим с верою к учению Божественного Откровения: вера усваивает человеку познания, вполне превысшие его силы постижения.
Рай находится на востоке и по указанию Священного Писания, и по указанию Святого Церковного Предания. Святой Иоанн Дамаскин говорит: «Царства земная, пойте Богу, воспойте Господеви, возшедшему на небо небесе на востоки (Пс. 67, 33–34); еще же в Писании сказано: насади Бог рай во Едеме на востоцех, и введе тамо человека, егоже созда (ср.: Быт. 2, 8), а когда человек преступил заповедь, изгна его, и всели прямо рая сладости (ср.: Быт. 3, 23–24), т.е. на западе. Посему, желая возвратиться в прежнее отечество и устремляя к нему взоры, мы покланяемся Богу на восток... Восходя на небо, Господь возносился к востоку, и на восток Апостолы поклонились Ему; и придет Он с востока точно так же, как они видели Его восходящим на небо (см.: Деян. 1, 11), о чем Сам Господь сказал: якоже... молния исходит от восток и является до запад, тако будет пришествие Сына Человеческаго (Мф. 24, 27). Итак, ожидая Его пришествия, мы кланяемся на восток. Это предание Апостолов неписанное: ибо они многое предали нам и без писания»[147]. Святой Иоанн Дамаскин говорит, что по той же причине, т.е. потому, что рай находится на востоке, Скиния Моисеева имела завесу и очистилище к востоку, что колено Иудово, из среды которого долженствовал произойти по плоти Господь наш и которое имело поэтому предпочтение пред другими коленами, располагалось станом на восток во время путешествия израильтян по пустыне в землю обетованную; в знаменитом храме Соломоновом врата Господни находились на востоке; распятый Господь взирал к западу от востока, и мы, устремляя к Нему взоры, кланяемся на восток[148]. Новозаветные православные храмы строятся алтарем к востоку; при совершении молитвословий вне храмов, всегда обращаемся к востоку; усопших наших погребаем, обращая их лицом к востоку — прямо рая сладости, в надежде воскресения, в надежде возвращения в рай. Преподобный Симеон Дивногорец и некоторые другие угодники Божии, удостоившиеся восхищения в рай, обрели его на востоке[149].
Святой Бытописатель изображает рай обширнейшим садом, преисполненным всякого рода плодовитыми и прекрасными для вида древами, взятыми с земли, между которыми, как особенно примечательные, именуются древо жизни посреди рая и древо различения добра от зла. Из Едема выходит река, напаяющая рай, и оттуда разделяется на четыре начала. Такое описание рая, имена протоков райской реки, исчисление стран, по которым идут эти протоки, подали повод некоторым заключить, что рай находится на земле. Но протоки реки райской, нося название известных земных рек, имеют одно общее начало, прежде составляют одну реку, потом разделяются на четыре протока; этих условий не выполняют тождеименные им земные реки, отстоя одна от другой истоками своими весьма далеко. Не на земле находится рай, хотя и имеет с землею ближайшее отношение и сходство. Самое устроение рая названо не сотворением, а насаждением, заимствованным с земли (см.: Быт. 2, 8–9), так как с земли взяты были и жители для него. Причиною мысли, что рай находится на земле, было, без сомнения, прежде господствовавшее понятие о веществе, когда веществом называлось одно грубое, осязательное вещество и когда еще не могли догадаться, что вещество может иметь степень тонкости, превысшую постижения человеческого; прежде утонченное вещество смешивали с духами и называли его духом, или же во всем невидимом, неподверженном и весьма мало подверженном нашим чувствам искали уже бесконечной тонкости, что одинаково погрешительно. Не на земле рай[150]: рай на небе. Апостол Павел, восхищенный на небо, восходивший до третияго неба, поведал о себе, что он был восхищен в рай, и слыша там неизреченны глаголы (2 Кор. 12, 2, 4). Аминь глаголю тебе,— сказал распятый Спаситель сораспятому с Ним разбойнику, исповедавшему Его Господом,— днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23, 43). Очевидно, что разбойник душою помещен в рай; тело его, по пребитии голений, снято со креста и предано земле. Помещение души разбойника в рай объясняет как свойство души (что она тонкое тело), так и свойство райской природы, состоящей из тонкого вещества, соответствующего жителям своим — сотворенным духам. Сверх того, этим объясняется состояние тела Адама до его падения: в святом теле своем Адам был способен обитать в одном жилище с сотворенными духами, как будут обитать с ними на небе святые человеки в телах своих по воскресении. «Небо,— говорит святой Иоанн Дамаскин,— есть объем тварей видимых и невидимых. В нем заключаются и им ограничиваются умные силы Ангелов и все чувственное. Одно только Божество беспредельно»[151]. Святой Андрей был восхищен, подобно святому Апостолу Павлу, до третьего неба; на первом небе от земли, по видению сего святого, помещен рай[152]. Согласно с этим поведают и другие святые, заимствуя поведание свое из Божественных откровений и видений, которых они сподоблялись[153].
Научаемые Священным Писанием и святыми Отцами, мы признаем рай — это место непорочного наслаждения, в которое помещен был Адам, в котором ныне помещаются многие души праведных человеков, в котором будут помещены многие угодники Божии с телами своими по воскресении,— соответствующим и сообразным по природе своей своим жителям. Рай веществен, но вещество его тонко, как тонки души, как было тонко тело Адама до облечения его в кожаные ризы, как будут тонки воскресшие тела праведников по образу прославленного тела Господа нашего Иисуса Христа. «Рай,— говорит блаженный Феофилакт Болгарский,— есть село духовного покоя». Рай, по сказанию сего учителя Церкви, был чувственный; Адам видел его, плоды дерев райских употреблял в пищу, веселился там духовно. В этот рай, древнее достояние и отечество человека, возведен разбойник, исповедавший на кресте Господа[154]. Святой Макарий Великий говорит: «Премирный и горний Иерусалим, идеже Рай»[155].
Земля служит некоторым подобием рая. Священное Писание сравнило плодороднейшую долину Содомскую, до ее запустения, орошенную водами Иордана, с Божиим раем (см.: Быт. 13, 10). Если, до времени проклятия своего, земля была совсем иною, нежели какою теперь видим ее в ее состоянии нестроения и обречения на сожжение, то как превосходен должен быть рай, далеко превосходивший землю обилием красот своих и обилием благодати своей. Таким видел рай святой Андрей! Он поведал о реке райской, о райских плодах и цветах, о райских птицах и чудном пении их, о райских виноградниках и древах; о сих последних присовокупил он, что их нельзя сравнить ни с каким земным древом, потому что, говорил он, Божия рука, а не человеческая насадила их. Это должно разуметь и о всех предметах, составляющих утонченную и изящную природу рая. Угодник Божий передавал о себе, что он ходил по раю, с удивлением созерцая красоты его, и от созерцания красот его, от обильного влияния благодати, которою преисполнен рай, приходил в несказанный восторг, в сладостнейшее иступление. Очень понятное состояние! Красоты земли приводят в восторг созерцателя, когда он чистым оком ума начинает усматривать в них необъятную силу и премудрость Творца,— тем более чудные красоты рая должны привлекать человека всецело к созерцанию, к видению Бога в делах Его, и от такого видения исполнять видящего духовным нетленным наслаждением.
Все поведания святых о рае согласны между собою. Преподобный Григорий Синайский говорит, что рай есть низшее небо, что он состоит из садов, насажденных Богом, что древа этих садов постоянно покрыты цветами и плодами, что посреди рая течет река, напаяющая его и разделяющаяся на четыре начала[156]. Преподобный Иоасаф, царь, потом Апостол, наконец инок Индии, сподобился видеть рай. Однажды, после продолжительной молитвы, сопровождаемой многими слезами, он погрузился в тонкий сон. Во сне он увидел, что некоторые грозные мужи восхитили его и, проведши по странам, которых он никогда не видал, привели на обширнейшее поле, усеянное прекраснейшими цветами и чрезвычайно приятное. Там были всех родов произрастения, изобиловавшие какими-то необыкновенными и удивительными плодами, и особенно красивыми для вида, и особенно приятными для вкуса. Листья деревьев, движимые нежнейшим ветром, издавали шум и, колеблясь, испускали неизъяснимое благоухание. Там были седалища, устроенные из золота и драгоценнейших камней, блиставшие обильным светом. Там были светлые одры, украшенные чудными покрывалами и пышностию, превышающею всякое слово. Там протекали чистейшие воды, увеселявшие самый взор. После сего преподобный Иоасаф введен был в Небесный Град, Горний Иерусалим, и видел красоту и славу его. Упоенный небесным утешением, Преподобный не хотел возвратиться на землю; но руководившие его мужи сказали, что пребывание в этих светлых местах доставляется многими трудами и потами. Они вывели его оттуда и показали ему страшные места вечных мук; после сего он тотчас пришел в себя [157].
Особенного замечания достойны две повести, о монахе Павле и о монахе Ефросине[158], сохраненные нам Церковным Преданием. Этих иноков видели в раю, первого многие из благоговейнейших братий его монастыря, а второго — игумен его Власий, пришедши в священное иступление или тонкий сон, правильнее, в самозабвение — состояние, в котором обыкновенно находятся видящие видения, что явствует и из Деяний Апостольских (Деян. 12, 7–11). В том и другом случае рай описывается обширным вертоградом, исполненным неизреченной красоты и благоухания. Преподобный Павел наделил своих братий, сообразно желанию каждого, цветами и другими произрастениями святого рая; братия по окончании видения, пришедши в себя, имели в руках своих каждый то, что взял из рая[159]. Преподобный Ефросин дал игумену Власию три благовонные яблока. Игумен разделил яблоки братии: вкусившие их исполнились духовного веселия, а вкусившие их больные исцелились от недугов своих[160].
Не в одних вышеупомянутых двух событиях тонкое вещество рая, по мановению Божию, сгущалось и соделывалось осязательным для наших телесных чувств. Когда святую мученицу Дорофею повели из претора на место казни, чтоб по повелению мучителя игемона отсечь ей голову за исповедание Господа нашего Иисуса Христа, некоторый ученый, именем Феофил, советник игемона, воскликнул к ней в насмешку: «Слушай, невеста Христова! Пошли мне яблоков и розанов из рая, от Жениха твоего». Святая Дорофея сказала: «Поистине исполню это». Пришедши на место посечения, она упросила палача, чтоб дозволил ей немного помолиться Богу своему. Когда она окончила молитву, предстал ей Ангел Господень в виде отрока необыкновенной красоты; он принес ей в чистом платке три прекрасных яблока и три красные розы. Святая сказала Ангелу: «Прошу тебя: отнеси их к Феофилу и скажи ему: вот тебе то, чего ты просил». Сказав это, она преклонила под меч главу и была усечена. Между тем Феофил, насмехаясь над обещанием Святой, рассказывал о нем друзьям и сверстникам своим. «Теперь,— говорил он,— когда повели на казнь Дорофею, называвшую себя Христовою невестою и хваставшею, что она взойдет в Его рай, я просил ее, чтоб она послала мне оттуда яблоков и розанов. И она обещалась мне непременно исполнить это!». Передавая это друзьям своим, Феофил безмерно смеялся, как внезапно предстал ему Ангел с тремя яблоками и тремя цветками, говоря ему: «Это посылает тебе святая дева Дорофея, как обещала, из рая Жениха своего». Феофил, увидев яблоки и цветы и взяв их в руки, воскликнул громким голосом: «Истинный Бог — Христос, и нет в Нем никакой неправды». Друзья его сказали ему: «Феофил! Ты или сошел с ума, или смеешься». Феофил отвечал им: «Я не сошел с ума и не смеюсь, но здравый разум требует от меня, чтоб я веровал, что Иисус Христос есть Истинный Бог». Они спросили его: «Отчего ты так внезапно переменился?». Феофил отвечал: «Скажите мне, какой ныне месяц?». Они сказали: «Февраль».— Феофил: «Теперь — зима. Вся Каппадокия покрыта снегом и льдом, и нет ни одного дерева или растения, которое бы украшалось своими листьями; откуда же, думаете вы, эти цветы и яблоки с своими сучками и листьями?». Говоря это, он показывал им яблоки и розаны. Видя их, осязая, поражаясь особенным благовонием их, они в удивлении говорили: «Мы не видали таких плодов и цветов и в обыкновенное время их». Феофил из гонителя превратился в проповедника веры христианской. Немедленно дано было знать о нем игемону, который подверг Феофила сперва обольщениям и увещаниям, а потом мукам, и Феофил запечатлел своею кровию свое исповедание Христа [161].
Образец сгущения райского вещества совершился при успении Божией Матери. За несколько дней до сего святого успения предстал Пресвятой Деве Архангел Гавриил с сияющею финиковою ветвию из рая[162] и возвестил Ей блаженное преселение в горние обители. При погребении Девы райская ветвь несена была святым апостолом Иоанном пред гробом Богоматери[163]. Таковы понятия, таковы, так сказать, намеки, доставляемые Божественным Откровением человечеству, странствующему и страждущему на земле, о стране упокоения и вечного блаженства, уготованной ему от сложения мира[164]. По причине греховности нашей, по причине омрачения нашего, по причине падения нашего мы знаем и созерцаем только самую малую частицу чудес Божиих: горячайшими молитвами от сердца сокрушенного и смиренного и жизнию по евангельским заповедям умолим Господа нашего, чтоб Он явил нам славу Свою, которую узрят и всегда будут видеть избранные Его, которой никогда не узрит ни один служитель греха.

 

 

Введение в рай и совершенство первозданных

 

Создав тело человека на земле и из земли, вдунув в него живую душу, душу, оживленную Святым Духом, Всемогущий Создатель вземлет человека превыше земли, в рай; взя Господь Бог человека, егоже созда,— говорит Писание,— и введе его в рай сладости (Быт. 2, 15). Какая цепь великих благодеяний, из которых всегда последующее превыше предваряющего! Но и в раю еще предоставлено было Адаму преуспеяние: ему предоставлено было возделывать рай и хранить его (Быт. 2, 15). Трудно в нашем состоянии падения понять с отчетливостию, в чем состояло возделывание и хранение рая; но никак не должно понимать этих слов в плотском смысле, как бы о возделывании и хранении сада для его украшения и очищения от недостатков. Рай насажден рукою Божиею; недостатков нет в нем: в нем преизобилует присутствие и благоухание благодати Божией; он приводит обитателей своих в непрестанное духовное наслаждение, приводит к созерцанию величия и благости Создателя, изображающейся в великолепии рая, как в обширном и чистейшем зеркале. Обильно и красноречиво вещает о Боге и проповедует Бога рай сладости. Во внимании этой проповеди, в изучении Бога, состояло главное делание рая; изучение изящества созданий было деланием второстепенным. Как ни был совершен Адам, но он был совершен относительно — относительно к ограниченной природе человека: изучение Всесовершенного и Бесконечного Бога составляло для него, по естественной необходимости, делание, достойное всего его внимания. Это делание представляло собою поприще бесконечного преуспеяния! Это делание сопряжено с высшим духовным наслаждением! Это делание — бесценный дар, достойный бесконечно Совершенного и бесконечно Благаго Бога! Чистый ум человека, распростершись по необъятному Божеству, истощает всю свою естественную силу движения и стоит в священном исступлении пред непостижимым Божеством, вне и превыше всякого размышления, как Серафим, утоляя обильным славословием обилие наслаждения и ненасытно насыщаясь видением Невидимого, закрывая благоговейно и премудро очи пред предметом, превысшим видения[165]. Заповедь о хранении рая соделывается понятною для нас, когда сообразим, что падшему ангелу, еще не исполнившему меры грехов своих[166], возможен был вход в рай, что человек был способен к открытой беседе с духами, что он не был утвержден в состоянии святыни, как утверждены в нем Ангелы Света. Хотя он не знал греха, но мог получить это знание, для него невыносимое и гибельное.

 

 

Падение первозданных

 

Посреди рая находилось древо жизни; вкушением плода его поддерживалось бессмертие тела человеческого. Находилось посреди рая и другое древо, древо познания добра и зла. Господь, введши первозданных в рай, заповедал Адаму: от всякаго древа, еже в раи, снедию снеси. От древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него: а вонь же аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2, 16–17). Эта заповедь объясняет многое. Очевидно, что плоды дерев райских, как мы и выше видели, гораздо тоньше и сильнее, нежели плоды земные, действуют не только на тело, но на ум и душу. Одно древо было древом жизни, а другое древо — древом познания добра и зла. Познание это хранилось, отлагалось, может быть, для усовершившихся деланием и хранением рая,— для новосозданных оно было преждевременно и смертоносно. Такое суждение заимствуем из опытного учения великих иноков. Они завещавают новоначальным подвижникам немедленно отвергать всякую злую мысль, только что она явится уму: потому что ум новоначального еще слаб и неопытен, еще не разрушил вражды со грехом и, вступив в беседу с ним, непременно увлекается и низлагается им. Напротив того, Отцы завещавают преуспевшим подвижникам не тотчас отвергать злую мысль, но сперва рассмотреть, истязать, обличить и тогда уже отринуть ее: таким образом действия доставляется особенная опытность в невидимой борьбе с духами злобы, изучаются их лукавство, их козни, сила веры, смирения и молитвы[167]. Есть смертоносное познание зла, которое человек может развить сам в себе: оно смертоносно, потому что тогда естественная доброта человека отравляется принятою злобою, как прекрасная пища ядом, и сама превращается в злобу. Есть и душеполезнейшее познание зла, даруемое Святым Духом избранным сосудам Его, при котором чистый и сильный ум исследует все, и самые тончайшие извития греха, обличает их, не смешиваясь со грехом, и хранит от зла себя и ближних. Так, водимый Святым Духом, святой Апостол Петр сказал Симону волхву: В желчи... горести и союзе неправды зрю тя суща (Деян. 8, 23).
В то время, как наши праотцы наслаждались в раю, падший князь небесных сил с многочисленным сонмищем темных ангелов, уже низвергнутый с неба, скитался в поднебесной. По неисповедимым судьбам Божиим ему допущен был вход в рай, как еще не вполне отчаянному злодею. Эту благость Божию, привлекавшую заблудшего к сознанию греха и к раскаянию в нем, сатана употребил для совершения нового преступления, для неисцелимого запечатления себя во вражде к Богу. Диавол, вступив в рай, огласил рай богохульством, переплетенным ложью, и ознаменовал свое присутствие в раю погублением первозданных человеков, как прежде ознаменовал свое присутствие на небе погублением бесчисленного множества Ангелов. Он приступил к жене, как к существу более слабому, и, притворяясь незнающим заповеди, данной Богом, предложил лукавый вопрос: что яко рече Бог: да не ясте от всякаго древа райскаго? (Быт. 3, 1.). Всеблагаго Бога он представляет недостаточно благим, а святую и благотворную заповедь Божию жестокою и тяжкою! Увидев, что жена вступила с ним в разговор с некоторою доверчивостию и в опровержение ему высказала точные слова заповеди: от плода... древа, еже есть посреде рая, рече Бог, да не ясте от него, ниже прикоснетеся ему, да не умрете (Быт. 3, 3),— злодей начинает прямо оспаривать и отвергать справедливость заповеди Божией. Страшно повторять дерзкие и богохульные слова его! Не смертию умрете,— сказал он.— Ведяше бо Бог, яко воньже аще день снесте от него, отверзутся очи ваши, и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое (Быт. 3, 4–5). Несмотря на явный яд слов змея — так называет Писание падшего ангела,— жена остановилась на них; забыв и заповедь, и угрозу Божии, она начала рассматривать древо под водительством собственного разума, склонившегося под влияние диавольской лжи и обольщения. Плод древа показался ей добрым в снедь, а познание добра и зла показалось познанием любопытным. Она вкусила от древа и склонила к вкушению мужа. Удивительно, с какою легкостию совершилось падение праотцев! Не было ли оно предуготовлено их внутренним расположением? Не оставили ли они в раю созерцание Творца, не предались ли созерцанию твари и своего собственного изящества? Прекрасно созерцание себя и твари, но в Боге и из Бога; с устранением Бога оно гибельно, ведет к превозношению и самомнению. К такому рассуждению приводит Писание, когда оно повествует, что жена, выслушав речи диавола, виде, яко добро древо в снедь и яко угодно очима видети, и красно есть еже разумети, и вземши от плода его яде, и даде мужеви своему, и ядоста (ср.: Быт. 3, 6).
Очевидно, что праотцы, оказав преслушание Богу и склонившись в послушание диаволу, сами себя сделали чуждыми Бога, сами себя сделали рабами диавола. Обещанная им смерть за преступление заповеди тотчас объяла их: Дух Святый, обитавший в них, отступил от них. Они были предоставлены собственному естеству, зараженному греховным ядом. Этот яд сообщил человеческому естеству диавол из своего растленного естества, преисполненного греха и смерти. Первое греховное ощущение праотцев было ощущение стыда, в котором — невольное и горестное сознание внутри живущего греха, заменившего в них прежнего жителя — Святаго Духа. Они поняли, что они наги, и немедленно сделали себе опоясания из смоковничных листьев, чтоб прикрыть неблагообразные уды тела, в которых они до падения не видели никакого безобразия, как и ныне не видят его младенцы, чуждые греховного похотения. «Умертвилась душа Адама,— говорит святой Григорий Палама,— преслушанием разлучившись от Бога: ибо телом он прожил после того (после падения своего) до девятисот тридцати лет. Но смерть, постигшая, по причине преслушания, душу, не только соделывает непотребною душу и наводит проклятие на человека, но и самое тело, подвергнув его многим немощам, многим недугам и тлению, наконец предает смерти»[168]. «Адам,— говорит блаженный Феофилакт Болгарский,— будучи живым, был и мертвым: он умер с того часа, в который вкусил (от запрещенного древа)»[169].
Вездесущие естественно Богу. Он присутствовал и в раю во время согрешения праотцев; но присутствие это обнаружил хождением в раю по полудни, когда уже праотцы совершили преступление. Вероятно, около полудня вкусили они плод воспрещенный: потому что в этот час Богочеловек распростер руки Свои на Древе Крестном, искупая пригвождением рук к древу дерзновенное простертие рук праотцами к плоду древа воспрещенного. Праотцы почтены были свободою; при свободе в руководителя дан им Дух Божественной премудрости: справедливость требовала, чтоб свободе предоставлено было выразиться по произволу ее. Выразилась она самоубийством. Едва праотцы нанесли себе язву, как милосердный Господь является им для уврачевания язвы: Адам и Ева услышали глас Господа Бога, ходяща в раи по полудни (Быт. 3, 8). Укрывшись друг от друга листьями смоковницы, праотцы покусились укрыться и от Бога в чаще дерев райских: так они омрачились внезапно! Господь призвал Адама словами: Адаме, где ecu? (Быт. 3, 9). По объяснению святых Отцов[170], эти слова суть слова величайшего милосердия и соболезнования. Они значат: «В какое ты впал бедствие! Какое тебя постигло глубокое и несчастное падение; Адаме, где ecu? — Не понимает омраченный грешник гласа, призывающего его к сознанию греха и к раскаянию в нем. Он старается оправдать себя, и оправданием оговаривает: Глас слышах,— говорит он,— Тебе ходяща в раи, и убояхся, яко наг есмь, и скрыхся (Быт. 3, 10). Уличенный, он снова не сознается, не кается, с дерзостию говорит Богу: Жена, юже дал ecu со мною, та ми даде от древа, и ядох (Быт. 3, 12). Эти слова, по замечанию некоторого святого Отца, имеют такое значение: «Беда, постигшая меня, наведена мне Тобою: жена, юже дал ecи со мною!"[171]. От ожесточенного Адама Господь переходит к жене, с милосердием говорит ей: Что cue сотворила ecu? (Быт. 3, 13). Но и жена не приносит покаяния, не просит помилования, старается оправдать себя обвинением змея. Глубоко поврежденные познанием зла, проникшего молнией в ум, в сердце, в душу, в тело, не сознающиеся во грехе своем, гордо и дерзко оправдывающие себя праотцы подверглись суду и наказанию Божию. Суд Божий пал, во-первых, на змея, как на зачинщика и главу преступления; потом он карает жену, как первую преступницу заповеди и виновницу погибели мужа; наконец, он поражает мужа, как отвергшего послушание Богу для послушания жене. Змей-диавол окончательно отвергнут[172]: он вполне предоставлен своей злобе; благодать Божия отреклась от прикосновения к нему какою бы то ни было благою мыслию, достойною неба. На персех твоих и чреве ходити будеши,— возвестил ему Бог,— и землю снеси вся дни живота твоего (Быт. 3, 14). Установлена вражда между диаволом и женою, между семенем диавола и семенем жены, то есть, с одной стороны, между диаволом и семенем его — увлеченными им в погибель ангелами, между диаволом и семенем его — грехом, с другой стороны, между женою и семенем жены, то есть Богочеловеком, Который по человечеству есть исключительно Семя жены, и верующими в Него человеками, облеченными во всеоружие Божие. При установлении этой вражды и брани возвещено, что Семя жены — Богочеловек — сотрет главу змея; при установлении этой вражды и брани заповедано последователям Богочеловека блюсти главу змия, то есть познавать и отвергать все начинания диавола в самом первоначальном их помысле [7]; диаволу попущено, как приобретшему право добровольным покорением ему человеков, наветовать Семя жены во время его земного странствования, блюсти его пяту. И блюдет диавол эту пяту всякого праведника о Христе, от Авеля праведного до праведника самых последних времен; не остановился он, омраченный необузданною злобою и дерзостию, наветовать и Богочеловека. На жену возложены многие болезни, и преимущественно болезни чадорождения; она порабощена мужу; на Адама возложены труды в снискании пропитания — земля проклята ради его. Поприщем для этих страданий назначена вся земная жизнь, а окончанием их — телесная смерть. По изречении приговора Адам и Ева были изгнаны и низринуты из рая на землю (см.: Быт. 3, 22–23).

 

 

Смерть души

 

Но существенная казнь падшего человека состояла в душевной смерти, поразившей его немедленно по преступлении заповеди. Тогда человек лишился обитавшего в нем Святаго Духа, который составлял как бы душу всего существа человеческого[173], и был предоставлен собственному естеству, зараженному грехом и вступившему в общение с естеством демонов. От подчинения смерти и греху составные части человека разобщились, стали действовать одна против другой: тело противится душе; душа находится в борьбе сама с собою; ее силы препираются; человек находится в полноте расстройства. Сила желания болезненно превратилась в ощущение ненасытных похотений; сила мужества и энергии превратилась в различные виды гнева, от исступленной ярости до утонченного памятозлобия; сила словесности, отчуждившись от Бога, потеряла возможность управлять силою воли и силою энергии и правильно направлять их. Этого мало: душа сама поработилась греху, приносит ему непрестанные жертвы лукавством, лицемерством, лжею, самомнением; она борется и препирается сама в себе, сама с собою, волнуя все существо человека разными неправильными и необузданными мыслями, возбуждающими мучительнейшие ощущения, тщетно обличаемыми сознанием духа или совестию, лишенною и силы, и истины. Образ и подобие Божии в человеке, по падении его, изменились. Подобие, состоявшее в совершенном отчуждении зла из качеств человека, познанием зла и сообщением его этим качествам, уничтожилось; при уничтожении подобия образ исказился, соделался непотребным, но не уничтожился совершенно. «Да вемы убо,— говорит святой Димитрий Ростовский,— яко образ Божий есть и в неверного человека душе, подобие же токмо в христианине добродетельном: и егда согрешает смертне христианин, тогда подобия токмо лишается Божия, а не образа: и аще и в муку вечную осудится, образ Божий тойжде в нем во веки, подобие же уже быти не может». И Церковь воспевает: «Образ есмь неизреченный Твоея славы, аще и язвы ношу согрешений, но еже к подобию возведи древнею добротою возобразитися»[174].

 

 

Подчинение человека диаволу

 

Страшным плодом падения было порабощение человека диаволу и ничем не отвратимое смешение с ним. Об этом горестном порабощении так беседует святой Макарий Великий: «Царство тьмы, то есть, оный злый князь, пленивши человека искони, так обложил и облек душу властию тьмы, аки какого человека, по оному: Яко да сотворят его царем и облекут в царския одежды, и да носит от главы даже до ног царския одеяния. Тако душу и все ея существо облек грехом злый оный начальник, всю ее осквернил и всю пленил в царство свое, что ни помышлений, ни разума, ни плоти, и, наконец, ни единаго ея состава не оставил от своея власти свободным; но всю ее одеял в хламиду тьмы... Всего человека, душу и тело, злый оный враг осквернил и обезобразил; и облек человека в ветхого человека, оскверненна, нечиста, богопротивна, не повинующася закону Божию, то есть в самый грех облек его, да не к тому видит человек, якоже хощет, но зле видит, зле слышит, ноги имеет стремительны к злодеянию, руки, творящие беззаконие, и сердце, помышляющее злая... Грех и душа смесилися между собою, имея однако же оба из них собственное при себе естество… Как во время мрачной и темной ночи, когда дышет бурный ветр, колеблются, мятутся и приходят в великое движение все растения: так и человек, подвергшись темной власти ночи — диавола, и в этой ночи и мраке проводя жизнь свою, колеблется, мятется и волнуется лютым ветром греха, который все его естество, душу, разум и помышления пронзает, причем и все телесные члены его также движутся, и нет ни одного ни душевного, ни телесного члена, свободного от греха, обитающего внутри нас»[175]. По падении и до самого Искупления нашего Господом нашим Иисусом Христом «с насилием и мучительски владел враг человеком,— говорит преподобный авва Дорофей,— так что и не хотевшие грешить невольно согрешали, как говорит Апостол от лица нашего: Не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, cue содеваю (Рим. 7, 19)[176]. Действует на нас диавол, влагая свои помыслы, обольщая мечтаниями[177], возбуждая помыслами и мечтаниями греховные ощущения, волнуя и разгорячая кровь, поглощая этими волнами и попаляя этим пламенем весь здравый смысл человека и всю силу его воли. Действия всех страстей соединены с движением разнообразным крови; где движение крови, там непременное действие страсти, там непременно действие бесов. Такое действие непостижимо для омраченного падением человека, пребывающего в падении своем: лукавые помыслы и мечтания так тонко и хитро действуют в душе, что ей представляются они как бы рождающимися в ней самой, а отнюдь не действием чуждого ей злого духа, вместе и действующего и желающего оставаться непримеченным[178].
В чем существенно состоял грех первозданных? По наружности он состоял в вкушении от запрещенного древа. Он получает и большую тяжесть и большее значение, когда мы определим его нарушением заповеди Творца тварию, противодействием твари воле Творца. Еще большее значение получает он, когда мы признаем в нем попытку человека соделаться равным Богу. А на эту именно попытку и указывает Бог словами, исполненными неизреченного сострадания, произнесенными Им при изгнании праотцев из рая: се Адам бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое (Быт. 3, 22). «Солгася (обманулся) древле Адам,— возвещает Святая Церковь,— и Бог возжелев быти, не бысть»[179]. Диавол сообщил свой грех обольщенному человеку. Но грех диавола был собственным его созданием; он задумал сам в себе соделаться равным Богу (см.: Ис. 14, 14), обрабатывал эту мысль, стремился привести ее в исполнение, сообщил ее многочисленному сонмищу других духов, склонил их в единомыслие с собою, наконец, явно восстал против Бога; грех человека был нечаянно постигшим его увлечением. Грех человека был приготовлен не замыслом, но неправильным и недостаточным деланием и хранением рая. Не менее того грехом своим человек соделался сообщником диавола и пленником его. Как падшему по увлечению, человеку вместе с изречением казни обетовано искупление и Искупитель.

 

 

Земная жизнь

 

Господь, изгнав человека на землю из рая, вселил его на ней прямо рая сладости (Быт. 3, 24), чтоб он, непрестанно обращая взоры к раю и вместе питаясь надеждою возвращения в рай, пребывал в непрестанном плаче покаяния. Вселение прямо рая сладости показывает, что Адаму дано было живое воспоминание о рае, и сама земля красотами своими, сохранившимися в некоторой степени и после ее проклятия, напоминала рай. Земля назначена в место покаяния для праотцев и для всего имевшего произойти от них рода человеческого. Земная жизнь каждого человека есть время, данное ему на покаяние. Все человечество на земле должно быть погружено в покаяние, в неутешное рыдание. Оно должно странствовать на ней, не прилепляясь сердцем ни к каким предметам, которыми обстановлена эта гостиница, но непрестанно помышляя о горнем своем Отечестве и всеусильно стремясь возвратиться в него. Труд и злострадание — непременные спутники покаяния и родители смирения, рождающего покаяние, должны господствовать на земле, по самому определению Божию. Человек должен постоянно помнить, что Господь назначил ему в поте лица снедать не только вещественный, но и духовный хлеб свой; человек должен непрестанно помнить, что он на земле во временном изгнании, что он — земля, что он должен возвратиться в землю, из которой он создан. Об этом все на земле непрестанно напоминает ему. Он находится в непрестанном разнообразном страдании, в борьбе с собственною злобою, в борьбе с злобою ближних своих, в борьбе со стихиями, в борьбе с землею, ради его проклятою и повинующеюся ему только при пролитии кровавого пота. Об этом непрестанно напоминают ему братия его, похищаемые один вслед за другим неумолимою смертию. От земли дозволено ему пользоваться одним самонужнейшим, необходимым для земного странствования нашего, отнюдь не излишним, отторгающим мысль от вечности. Все праведники ветхозаветной церкви, странствовавшие на земле, начиная от Адама, проводили земную жизнь сообразно назначению, данному ей Богом. Они жили на земле, как в стране изгнания, как в стране плача и покаяния, питаясь надеждою обетованного избавления, соглядая оком веры вечность. Проидоша,— говорит о них Апостол,— в милотех, и в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени: ихже не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся и в горах и в вертепах и в пропастех земных. И сии вcu послушествовани бывше верою (Евр. 11, 37–39). По вере умроша сии вcu, не приемше обетований, но издалеча видевше я, и целовавше, и исповедавше, яко страннии и пришельцы суть на земли (Евр. 11, 13).

 

Мир

 

К немногим из человеков могут быть приложены эти слова Апостола; немногие из них проводили земную жизнь согласно с назначением, данным ей Богом. Падение человека так глубоко повредило его, что он, отвергши жизнь плача на земле, избрал на ней жизнь наслаждений и вещественного преуспеяния, как бы торжествуя и празднуя самое падение свое. К этой жизни плотского наслаждения и преуспеяния, убивающей жизнь для Бога, уже начали склоняться некоторые из детей Адама, мало внимая повести о рае и о духовном состоянии человека, находя в стране изгнания полную пищу и удовлетворение в скотских и зверских страстях своих. Внуки Адама еще более устремились к развитию вещественной жизни на земле с забвением о вечности. Сюда, наконец, устремилось все его потомство, за исключением немногих избранных мужей, считая сказание о рае баснею, изобретением суеверного воображения. Тщетно смерть пожинала людей с лица земли: они продолжали жить и действовать, как бы вечные на ней. Поддержание телесных сил вкушением необходимого количества простой пищи перешло в лакомство и пресыщение изысканными яствами. Утоление жажды перешло к наслаждению различными напитками и к пьянству. Прикрытие наготы кожаными ризами преобразилось в украшение себя богатыми одеждами и утварями. Скромные жилища для убежища и ограждения от стихий и зверей, восставших на человека, стали заменяться огромными и великолепными палатами. Явилась роскошь с ее бесчисленными требованиями, которые обращались в неумолимый закон среди общества падших человеков. Законное совокупление полов для размножения рода человеческого изменилось в ненасытное любодеяние, противодействующее размножению человеков. Этого мало: люди, распаленные необузданным пожеланием, вполне лишившимся правильного стремления, изобрели грехи противоестественные. Сила энергии душевной стала поборать ненасытным пожеланиям и требованиям грехолюбивого человека: явились ссоры, обиды, убийства, разбой, грабеж, война, завоевание. Словесная сила человека всецело употреблена для доставления ему выгод и преимуществ земных, употреблена в содействие греху: явились ложь, обманы, лукавство, лицемерие. Таким образом, немедленно по падении человеков начал образовываться на земле, а с течением времен получать большее и большее развитие по самому началу своему враждебный Богу мир.
Мир есть жизнь человеков на земле единственно для земли, единственно с целию удовлетворения своим греховным пожеланиям, с целию плотского наслаждения, с целию вещественного преуспеяния, с целию, вполне противоположною той высокой и всеблагой цели, с которою человек помещен Богом на земле. «Мир есть общее наименование всех страстей. Мир — плотская жизнь и плотское мудрование. Где прекратилось движение и действие страстей, там умер мир». Так любомудрствует великий наставник монашества святой Исаак Сирский[180]. К этому миру ненависть, от этого мира отречение заповедует Дух Святый ученикам Своим, когда говорит: Не любите мира, ни яже в мире. Аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем. Яко все, еже в мире, похоть плотская, и похоть очима, и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть. И мир преходит, и похоть его: а творяй волю Божию пребывает во веки (1 Ин. 2, 15–17). Мир весь во зле лежит (1 Ин. 5, 19). Любы мира сего вражда Богу есть: иже бо восхощет друг быти миру, враг Божий бывает (Иак. 4, 4).
Когда же Священное Писание говорит, что тако... возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй вонь не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 3, 16), тогда надо разуметь под словом «мир» всех человеков, не исключая и грешников, как и апостол Иоанн Богослов говорит: О сем явися любы Божия в нас, яко Сына Своего Единороднаго посла Бог в мир, да живи будем Им (1 Ин. 4, 9).
Опять: и все общество человеческое, в соединении с их греховною жизнию, в соединении с их плотскими наслаждениями, с их вещественным преуспеянием, с их столпотворением, называется «миром». Этот мир враждебен Богу и служителям Его. Аще мир вас ненавидит,— говорил Богочеловек ученикам Своим,— ведите, яко Мене прежде вас возненавиде. Аще от мира бысте были: мир убо свое любил бы: якоже от мира несте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир (Ин. 15, 18–19). Этот мир пребыл и пребывает чуждым и Богу-Создателю и Богу-Искупителю; гонение и убийство служителей Божиих он признает служением правде (см.: Ин. 16, 2).
Глава и начальник этого мира, враждебного Богу, есть падший ангел; содействуют ему и служат в этой безумной и дерзостной брани прочие падшие ангелы и увлеченные им человеки. Самая земля и ее твари, прежде подчиненные Адаму, по падении Адама, вместе с ним подчинились сатане. Сам сатана так засвидетельствовал о власти своей над миром: дерзнув приступить к Сыну Божию для искушения, он возвел Его на высокую гору и, показав все царства вселенной и славу их, сказал: Тебе дам власть сию всю и славу их: яко мне предана есть, и, емуже аще хощу, дам ю (Лк. 4, 6). Сатана называет власть над миром не собственно своею, но преданною себе. Точно: она предана ему. «Враг, прельстивший Адама,— говорит святой Макарий Великий,— и таким образом восприявший над ним владычество, лишил его всей власти и объявлен князем века сего. Сначала же князем века сего и господином всего видимого Бог поставил человека... Когда же он предался вражеской лести, то вместе с сим предал и начальство свое обольстителю. Сея ради вины волхвы и чародеи по действу противныя силы, попущением Божиим, чудная некая являются творити, ядовитыми обладающе зверьми и во огнь и в воду без вреда входяще»[181]. Священное Писание по этой причине называет падшего ангела миродержцем, князем века сего (см.: Ин. 12, 31; Еф. 2, 2; 6, 1112).

 

 

Идолопоклонство

 

Сатана не удовлетворился тем, что он покорил человека и с землею под власть свою, что держал его в плену, возбуждая в нем различные страсти и ими оковывая его, что служением греху привел его в служение себе. Мысль, обуявшая ангела на небе, не оставляла его и в поднебесной, куда, как в преддверие ада, он низвергнут с неба: мысль соделаться равным Богу. Он привел ее в исполнение введением на земле идолопоклонства. Род человеческий, постепенно размножаясь на земле, вместе с тем более и более переходил от удовлетворения нуждам к удовлетворению прихотей и греховных пожеланий. Несовместно с такою жизнию истинное Богопознание и самопознание! Человеки, потонув в земных попечениях и наслаждениях, соделавшись исключительно плотию, потеряли самое понятие о истинном Боге. Но чувство богопочитания есть чувство неотъемлемое от сердца человеческого, как врожденное и естественное ему: оно не уничтожено падением — лишено правильности. Водимые этим бессознательным чувством, человеки воздали божеское поклонение изобретателю и родителю греха — падшему ангелу и сонмищу его демонов. Человек обоготворил убивший его грех во всех его видах, обоготворил представителей греха — демонов. Он признал божественными наслаждениями удовлетворение всем страстям. И блудодеянию, и пьянству, и воровству, и убийству воздана почесть. Каждая страсть изображалась своим истуканом или идолом. Идол был символом демона, вполне чуждого жизни, вполне мертвого для ощущений духовных. Пред такими идолами совершалось и общественное и частное или домашнее поклонение; пред идолами закалались и приносились жертвы из животных, а нередко и из людей. Смерть духа тем была сильна, что отразилась в жизни отрицательной. Но наружное служение идолам было в сущности служением бесам, как научает нас Божественный Апостол Павел (см.: 1 Кор. 10, 20). Идольские храмы и самые идолы были любимым жилищем демонов. Из этих жилищ своих они издавали гласы и прорицания для обольщения злосчастного человечества. И сам человек, престав быть храмом Бога Живаго, соделался храмом и обиталищем сатаны (см.: Лк. 11, 24–26).
Идолопоклонство объяло всех человеков и всю землю. Немногие избранные человеки сохранили истинное богопознание и богослужение. Впоследствии Бог избрал и отделил в служение Себе народ израильский, даровав ему письменный Закон. Но недуг идолопоклонства так сильно действовал в падшем человечестве, что и избранный народ, часто оставляя поклонение Единому Истинному Богу, стремился к поклонению кумирам.
Человек, лишившись падением своим Божественного Света — Святаго Духа, должен был довольствоваться своим собственным, скудным светом — разумом. Но этот естественный свет привел весьма немногих человеков к познанию Истинного Бога: он устремился наиболее к доставлению всевозможных удобств для земной жизни, изобрел различные науки и искусства, которые точно способствовали и способствуют к умножению и развитию этих вещественных удобств, но вместе способствуют и к сильнейшему развитию греховной жизни, к запечатлению и утверждению падения украшением падения многоразличными призраками благосостояния и торжества. Науки человеческие, будучи плодом падения, удовлетворяя человека, представляя ему Божию благодать и Самого Бога ненужными, хуля, отвергая, уничижая Святаго Духа, соделались сильнейшим орудием и средством греха и диавола для поддержания и укрепления падения. Свет человеков соединился со светом демонов и образовал человеческую ученость (премудрость), враждебную Богу, растлевающую человека диаволоподобною гордынею (см.: 1 Кор. 3, 17–18). Объятый недугом учености, мудрец мира сего подчиняет все своему разуму и служит сам для себя кумиром, осуществляя собою предложение сатаны: Будете яко бози, ведящи доброе и лукавое (Быт. 3, 5). Ученость, предоставленная самой себе, есть самообольщение, есть бесовский обман, есть знание, преисполненное лжи и поставляющее в ложное отношение ученого и к себе, и ко всему (см.: 1 Кор. 3, 18). Ученость есть мерзость и безумие пред Богом; она — беснование. Слепоту свою она провозглашает удовлетворительнейшим ведением и видением и таким образом соделывает слепоту неисцельною, а хранимое ею падение неотъемлемым достоянием злосчастного книжника и фарисея (см.: Ин. 9, 41). Мудрование плотское — вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может. Мудрование плотское — смерть (Рим. 8, 7, 6). Святый Дух заповедует отвержение мудрости земной для того, кто хочет приступить к Богу и соделаться причастником духовной мудрости (см.: 1 Кор. 3, 18). Апостол Павел замечает, что немногие из ученых приняли веру христианскую (см.: 1 Кор. 1, 26); напротив того, для этих мнимых и напыщенных мудрецов показалась безумием духовная мудрость, всеобильно и всесовершенно заключающаяся во Христе (см.: 1 Кор. 1, 23). Философы и художники были величайшими поборниками идолопоклонства и врагами истинного богопознания. По водворении веры христианской в мире ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть святую веру. Величайшее злодеяние — убийство Богочеловека — совершено учеными во имя мудрости их и во имя закона их (см.: Ин. 11, 49–50). В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества. Редкий, весьма редкий книжник научается Царствию Небесному и износит новое учение Духа пред общество собратий своих, облекая это учение в ветхие рубища учености человеческой для того, чтоб оно было удобнее принято любящими более ветхое, нежели новое (см.: Мф. 13, 52; Лк. 5, 39).

 

Смерть и ад

 

По падении первого человека и отвержении его Богом, а в нем и всего рода человеческого, все человеки, окончив смертию тела свое земное странствование, нисходили душами в преисподние темницы ада. Ад находится в недрах земли[182]. Там пылает огнь вечный, уготованный диаволу и аггелам его (Мф. 25, 41), которые, следовательно, падением своим предварили сотворение вещественного мира. Там тьма кромешная, там тартар, там скрежет зубов, там червь неусыпающий, там плач без утешения, непрерывающийся и напрасный. Там разнообразные муки по разнообразию грехов; там различные степени мук соответственно различной степени греховности. Смерть душевная, смерть существенная, поразившая человеческий род в его родоначальниках, выражающая власть свою и над телом земного странника во время его земного странствования недугами и другими бесчисленными страданиями, при окончании земного странствования выражает эту власть самым страшным явлением: разлучением души от тела. По разлучении души от тела власть смерти над человеком получает полное развитие (здесь говорится о временах, предшествовавших Искупителю): тело разрушающееся и смердящее погребается в недрах земных, а душа каждого человека, и нечестивца и ветхозаветного праведника, нисходит во ад. Души нечестивцев низвергались в вечный огнь, как окончательно принадлежащие вечной смерти; души праведников нисходили во ад, в темницы его менее глубокие и страшные, где они пребывали, томясь жизнию во аде и вместе утешаясь надеждою Искупления. Все обстоятельства земной жизни доказывают человеку, что он на земле изгнанник за ужасное преступление; но всего более доказывает это смерть. Она не оказывает ни уважения, ни сожаления ни к чему высокому и важному человеческому. Она поражает и юность, и красоту, и гения, и могущество, и богатство. Ничем человек не может отвратить неумолимой смерти, служащей для рода человеческого опытным доказательством его падения, его согрешения пред Богом, его казни. Она свидетельствует пред человеками, что человек — создание и раб, возмутившийся против своего Творца и Господа, что знаменитейшие и важнейшие дела человеков для земли ничего не значат для вечности, что высокое человеческое — мерзость есть пред Богом (Лк. 16, 15). Смерть — казнь. Поражая каждого человека, она доказывает, что каждый человек — преступник; поражая всех человеков без исключения, она доказывает, что карается человечество за преступление, общее всему человечеству. Пред одним благочестием благоговеет смерть, и молитва праведника может иногда остановить секиру смерти и отодвинуть час ее (см.: Ис. 38, 5)[183].

 

 

Преуспеяние зла на земле

 

Когда род человеческий провел многие тысячелетия в жестоком порабощении у падшего ангела, тогда явился на земле обещанный Богом Искупитель. Прежде нежели приступим к описанию этого величайшего и чудеснейшего события, взглянем еще на состояние злосчастного мира в то время, как Господь низшел на землю и вочеловечился для обновления и спасения человечества. Мир был погружен на всем пространстве его в идолопоклонство. Люди, возненавидев друг друга, завидуя друг другу, полили всю поверхность земли своею кровию в ожесточенных бранях, в которых истребились и исчезли многочисленные народы, пожатые мечом и лишенные народности невольничеством и продажею на рынках вселенной подобно скоту или бездушному товару. Бедствия и гибель человечества признаны величайшею славою для человечества, и обагренные кровию собратий завоеватели объявлялись еще при жизни их богами. Другим злодеям, отличавшимся гнусными пороками, воздана божеская честь по смерти их. Удовлетворение постыднейшим страстям считалось высшим наслаждением. Некоторые из отверженнейших человеков вступили в явное сношение с сатаною, облекшись в силу его, содействовали укреплению его господства над землею и человечеством[184]. Это господство достигло полного развития. Под это господство склонился и избранный народ израильский. Крайне умалившись числом и упав в гражданском отношении, народ этот подпал под власть народов идолопоклоннических. Внутренняя, существенная сила его, заключавшаяся в общении с Богом посредством познания и исполнения Его воли, истощилась. Жизнь по заповедям Божиим, образующая в человеке чистоту ума и сердца, которую осеняет Божественная благодать, просвещая человека истинным духовным разумом и богословием, заменилась в большинстве школьным изучением Закона, соединенным с небрежением о богоугодном жительстве, которое книжники и фарисеи — так назывались иудейские ученые того времени — старались заменить притворством и лицемерством. Эти омраченные сатанинскою гордостию ученые, исполненные презрения и ненависти ко всем прочим сословиям народа, рабы страстей, не способные к вере по своей неограниченной и исступленной привязанности к земной славе и земным преимуществам, способные по этой привязанности ко всевозможным преступлениям, совершители этих преступлений, захватили во власть свою вероучение, отвергли из него заповеди Божии, ввели в него свои нелепые предания, сами стремясь в слепоте своей к погибели, влекли к ней и руководимый ими народ[185]. Немногие, весьма немногие человеки остались верными Богу самою жизнию своею и от такой жизни зависящим и воссиявающим истинным богопознанием. Святые имена их — в Святом Евангелии[186].
Теперь переходим к отраднейшему зрелищу. Приготовим, предочистим себя слезами покаяния и, отвлекши ум и сердце от всех земных попечений, присоединимся к сонмам Святых Ангелов, чтоб предаться вместе с ними священному созерцанию вочеловечения Бога-Слова, чтоб вместе с ними в священном удивлении и радости воспеть: Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение (Лк. 2, 14).

 

Коротко об авторе

 

Монахиня Игнатия родилась в Москве в семье железнодорожного служащего 19 января (1 февраля) 1903 года. В 1920 г. она поступила в 1 МГУ на естественное отделение физико-математического факультета, а затем, после организации в 1923 г. биологического отделения, продолжила обучение там. В 1924 г. она стала прихожанкой Высоко-Петровского монастыря и духовной дочерью старца преподобномученика Игнатия (Лебедева). Закончив университет в 1926 г., начинает работать в области патоморфологии туберкулеза. В 1928 г. она приняла тайный постриг, но по благословению духовного отца продолжала работать по специальности. Научно-исследовательская деятельность, понимаемая как послушание, подобное монастырскому, на долгие годы стала составной частью ее монашеского делания. В 1943 г. монахиня Игнатия защитила докторскую диссертацию, в 1947 г. была удостоена звания профессора.
С 1940-х гг. научная деятельность монахини Игнатии стала дополняться «служением слову»: литературным трудом, выросшим из дневниковых записей духовного содержания. В конце 1970-х гг. она заканчивает профессиональную деятельность. К этому моменту ею были написаны несколько крупных теоретических трудов в разных областях медицины, и она вырастила не одно поколение исследователей. С начала 1980-х гг. монахиня Игнатия пробует свои силы в гимнографическом творчестве (часть созданных ею служб вошла в богослужебный обиход Русской Православной Церкви); работает над серией статей по православной гимнографии.
В 1990-х гг. монахиня Игнатия продолжает литературное творчество, активно свидетельствует о подвиге своих духовных наставников – старцев Зосимовой пустыни, новомучеников и исповедников российских; преподает в воскресной школе; публикуется в журнале «Альфа и Омега».

 

Список опубликованных трудов по церковной тематике монахини Игнатии

 

1. Преподобный Косьма Маиумский и его каноны: (Духовные размышления) // Богословские труды. М., 1981. Сб. 22. С. 116–138.
2. Преподобный Иоанн Дамаскин в его церковно-гимнографическом творчестве // Богословские труды. М., 1982. Сб. 23. С. 59–93.
3. Церковно-песнотворческие труды инокини Кассии // Богословские труды. М., 1983. Сб. 24. С. 320–336.
4. Гимнографическое творчество преподобного Андрея Критского // Богословские труды. М., 1984. Сб. 25. С. 260–275.
5. Труды русских песнотворцев в Киевский период // Богословские труды. М., 1987. Сб. 28. С. 230–245.
6. Высоко-Петровский монастырь в 20–30-е годы // Альфа и Омега. 1996. № 1 (8). С. 114–135.
7. Слово о старчестве [1949] // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10). С. 165–208.
8. Опыт литургического богословия в трудах русских песнотворцев // Альфа и Омега. 1997. № 2 (13). С. 280–316; № 3 (14). С. 351–365.
9. Литургическое наследие преподобного Иосифа Песнописца // Альфа и Омега. 1998. № 2 (16). С. 292–329.
10. Монашество последних времен: Жизнеописание схиархимандрита Игнатия (Лебедева): По воспоминаниям мон<ахини> Игнатии П. М.: Издательство имени святителя Игнатия Ставропольского, 1998. 222, [1] c.: ил. [Неавторизованный (!) вариант книги 1945 года. Авторская редакция опубликована в № 19 этого списка].
11. Песнотворчество преподобного Феодора Студита в Триоди Постной // Альфа и Омега. 1999. № 1 (19). С. 257–283.
12. Святитель Герман, Патриарх Константинопольский, как церковный гимнограф // Альфа и Омега. 1999. № 2 (20). С. 280–299.
13. Патриарх Сергий и Высоко-Петровский монастырь // Альфа и Омега. 1999. № 3 (21). С. 181–185.
14. Жизнь и творения преподобного Феофана Начертанного // Альфа и Омега. 1999. № 3 (21). С. 324–339.
15. Старчество на Руси. М.: Издательство Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1999. 315 с. (Б-ка журнала «Альфа и Омега»).
16. О Святейшем Патриархе Алексии I // Альфа и Омега. 2000. № 1 (23). С. 128–146.
17. Место Великого канона преподобного Андрея Критского и других его произведений в песнотворческом достоянии Церкви // Альфа и Омега. 2000. № 1(23). С. 298–319; № 2 (24). С. 289–310.
18. Святитель Игнатий – Богоносец Российский // Альфа и Омега. 2000. № 3(25). С. 279–297; № 4(26). С. 225–244.
19. Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья. М.: Издательство Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2001. 352 с. (Б-ка журнала «Альфа и Омега»).
20. Путемерие антифонов // Альфа и Омега. 2002. № 1 (31). С. 203–214.
21. Божественная Литургия // Альфа и Омега. 2002. № 2 (32). С.259–273. № 3 (33). С. 297–312.

notes

Примечания

1

См.: Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова //Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова: [В 6 т.]. СПб., 1905. 3-е изд., исп. и доп. Т. 1: Аскетические опыты. С. 3-80.-М.И.
Полный текст этого Жизнеописания, сокращенный тогда по требованиям цензуры, недавно опубликован. См.: Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. М., 2002. 512 с.-Ред.

2

См.:Игнатий (Садковский), иеромонах. В поисках Живаго Бога. М., 1913. 78, II с.

3

См.:Илиодор (Труфанов), иеромонах. Религиозно-нравственное мировоззрение святителя Игнатия. СПб., 1905.

4

См.:Соколов Л.Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения: В 2 ч. Киев, 1915. Ч. 1. 417 с.; Ч. 2. 408, VI, 290, [1] с.

5

См.:Лесков Н.С.Инженеры-бессребреники // Полное собрание сочинений: В 12 т. 2-е изд. Т. 2. СПб., 1897. С. 176-242.

6

См.:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха по творениям и письмам епископа Игнатия Брянчанинова: В 3 ч. [В 2 т.] C приложениями: [В 6 т.]. Загорск, 1968. Машинопись.

7

Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 552-570.-Ред.

8

Там же. С. 555.

9

Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 555.

10

Там же.

11

Там же.

12

Там же.

13

Там же.

14

Там же.

15

Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова //Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 1. С. 14.

16

См.:Игнатий (Садковский), иеромонах. В поисках Живаго Бога. С. 8.

17

Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 559-560.

18

Там же. С. 561.

19

Там же. С. 560.

20

Там же.

21

Имеется в виду иеромонах Леонид, в схиме - Лев (Наголкин; 1768-1841),- духовный внук преподобного Паисия Величковского, основатель старчества в Оптиной пустыни, наставник многих светильников Русской Церкви (например, преподобного Амвросия Оптинского). Причислен к лику святых Русской Православной Церкви для общецерковного почитания в лике преподобных в 2000 г.-А.Б.

22

Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 563.

23

Там же. С. 562.

24

Там же. С. 561.

25

Там же. С. 563.

26

Игнатий Брянчанинов, епископ. Древо зимой пред окнами келлии // Сочинения... Т. 1. С. 181.

27

Авторское словоупотребление монахини Игнатии. Ср. церковнославян.возникнути"подняться, встать, разогнуться; оторваться от чего-либо", сопоставимое свосклонитися: "Возникни от земли, душе моя" (Канон покаянный "Ныне приступих...", песнь 3, на "Славу..."); "...душе... возникни, зовущи..." (Утреня Великого Вторника, икос).-А.Б.

28

См.:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Ч. 1. С. 68-69.

29

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сад во время зимы // Сочинения... Т. 1. С. 179-180.

30

Там же. С. 75.

31

Там же.

32

Примечательно, что в своем слове на вечере, приуроченном к 175-летию со дня рождения святителя Игнатия, Святейший Патриарх Пимен признает епископа Игнатия учеником и последователем старца схиархимандрита Паисия Величковского как приобщавшегося к опыту оптинского старчества через старца иеромонаха Леонида. Во всей последующей деятельности святителя Игнатия русский Первоиерарх видит решение благородной задачи "возрождения духовной жизни русского монашества", подобно тому как об этом болела и душа великого старца Паисия. Творческое наследие и вся жизнь епископа Игнатия, по слову Святейшего Патриарха Пимена, "посвящены самому главному вопросу христианской жизни - стяжанию подлинной духовности". См. Слово Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена на академическом вечере 14 декабря 1982 года // Журнал Московской Патриархии. 1983. № 4. С. 17.

33

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сад во время зимы // Сочинения... Т. 1. С. 180.

34

Там же. С. 179.

35

Цит. по:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Приложения. Т. 1. Неизданное добавление к статье "Сад во время зимы". С. 49. Курсив в цитате наш.-М.И.^Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 564-565.

36

Там же. С. 567.

37

Там же. С. 387-388.

38

Цит. по:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Ч. 1. С. 86.

39

В жизнеописании епископа Игнатия, составленном его учениками, есть указание, что это имя могло быть дано новопостригаемому и в знак того, что в Вологде хранится память о страданиях в темнице преподобного Игнатия, князя Вологодского, мощи которого покоятся в монастыре преподобного Димитрия Прилуцкого, Ангела новопостриженного по Святому Крещению, и что, таким образом, определяется общность судьбы молодого дворянина Димитрия с преподобным из княжеского рода. См.:Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 1. С. 34.

40

Цит. по:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Приложения. Т. 4. С. 341. Курсивом в цитате выделено подчеркивание святителя Игнатия.

41

Там же. Ч. 1. С. 97.

42

Игнатий Брянчанинов, епископ. Плач мой // Сочинения... Т. 1. С. 564.

43

Там же. С. 565.

44

Там же. С. 567.

45

Игнатий Брянчанинов, епископ. Письма к разным лицам. Сергиев Посад, 1913. Вып. 1. С. 153.

46

Он же. Сочинения... Т. 1: Аскетические опыты. 570, II с.; Т. 2: Аскетические опыты. 412, I с.-Ред

47

Он же. Сочинения... Т. 5. Приношение современному монашеству. 464, III с.-Ред.

48

Он же.О евангельских заповедях // Сочинения... Т. 1. С. 507-519.-Ред.

49

Он же.О евангельских блаженствах // Сочинения... Т. 1. С. 520-523.-Ред.

50

Он же.О чтении Евангелия // Сочинения... Т. 1. С. 108-111.-Ред.

51

Он же.О чтении святых Отцов // Сочинения... Т. 1. С. 112-114.-Ред.

52

Он же.О монашестве разговор между православными христианами, мирянином и монахом // Сочинения... Т. 1. С. 455-496.-Ред.

53

Он же.Слово о страхе Божием и о любви Божией // Сочинения... Т. 2. С. 52-76.-Ред.

54

Он же.Слово о спасении и о христианском совершенстве // Сочинения... Т. 2. С. 328-361.-Ред.

55

Он же.Роса // Сочинения... Т. 1. С. 359-361.-Ред.

56

Он же.Роса // Сочинения... Т. 1. С. 359-360. Курсив в цитате наш.-М.И.

57

Он же.Кладбище // Сочинения... Т. 1. С. 186.

58

Он же.Житейское море // Сочинения... Т. 1. С. 362-368.

59

Он же.Странник // Сочинения... Т. 2. С. 314-321.-Ред.

60

Там же. С. 314-318.
Следует отметить, что в своем труде "Пути русского богословия" отец Георгий Флоровский, критикуя отдельные взгляды епископа Игнатия и считая его человеком александровской эпохи, понимает категоричность отдельных мнений Святителя как противостояние современному ему мистицизму. Он находит крайними некоторые выражения Святителя об отречении от мира. Вместе с тем Флоровский высоко оценивает "Аскетические опыты" как "написанные с большим вдохновением и очень выразительно". И именно из "Странника" святителя Игнатия Флоровский дает выдержки в своем содержательном труде. См.:Флоровский Г.В., протоиерей.Пути русского богословия. Репр. воспр. изд. 1937 г. (Париж). Вильнюс, 1991. С. 393.

61

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 3: Слово о смерти. 315, I с.-Ред.

62

Он же. Речь, произнесенная в Святейшем Синоде... при наречении его во епископа... // Сочинения... Т. 3. С. 313.

63

Там же. С. 314.

64

Иеромонах Игнатий (Садковский). В поисках Живаго Бога. М., 1913. С. 55.

65

Игнатий Брянчанинов, епископ.Сочинения... Т. 4: Аскетическая проповедь и письма к мирянам. 537, III с.-Ред.

66

Он же. Приношение современному монашеству. Предисловие // Сочинения... Т. 5. С. III.

67

На письмах Святителя монахиня Игнатия подробно останавливается в своей книге, см.:Игнатия (Петровская), монахиня.Старчество на Руси. М., 1999. С. 113-125.-А.Б.

68

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 4. С. 435.

69

Он же. Письма к разным лицам. Вып. 1. С. 10.

70

Цит. по: Письма аскета: Из переписки архимандрита Игнатия Брянчанинова с С.Д. Нечаевым // Христианское чтение. 1895. Вып. 3. Май-Июнь. С. 588. Курсив в цитате наш.-М.И.
См. также репринтное воспроизведение:Игнатий Брянчанинов, епископ.Письма аскета: Из переписки архимандрита Игнатия Брянчанинова с С.Д. Нечаевым. СПб., 1993. С. 37-38.-Ред.

71

Там же. С. 583 (Репр.: С. 32). Курсив в цитате автора.-М.И.

72

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 4. С. 454. Курсив в цитате наш.-М.И.

73

Там же. С. 454.

74

Иван Андреевич Горностаев (1821-1874) - академик архитектуры, художник.-Ред.

75

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 4. С. 449.

76

Там же. С. 432.

77

Там же. С. 449.

78

Цит. по:Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Ч. 1. С. 206.

79

Цит. по: Там же. С. 209.

80

Там же. С. 210.

81

См.:Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов...

82

Игнатий (Садковский), иеромонах. В поисках Живаго Бога. С. 5.

83

Новоселов М.Н.Письма епископа Игнатия (Брянчанинова) // Голос Церкви. 1912. Апрель. С. 67.

84

Там же. С. 67-68.

85

Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Ч. 2. С. 242-256.

86

См.: Там же. Ч. 3. С. 525-629.

87

Цит. по: Игумения Арсения, настоятельница Усть-Медведицкого монастыря Области Войска Донского. М., 1913. С. 219.-М.И.См. также репринтное воспроизведение: [Печеры], 1994. С. 222.-Ред.

88

См.: Там же. С. 130-206 (Репр.: С. 133-209).

89

Серафим (Роуз), иеромонах. Душа после смерти. М., 1999. С. 6.

90

Из записок М.В. Чихачева //Марк (Лозинский), иеромонах.Духовная жизнь мирянина и монаха... Т. 6. С. 317-322.

91

Там же. С. 322-325.

92

Игнатий Брянчанинов, епископ. О евангельских блаженствах // Сочинения... Т. 1. С. 520.

93

См.:Он же. Слово о молитве Иисусовой // Сочинения... Т. 2. С. 233-313.

94

Там же. С. 284.

95

См.:Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения... Т. 6: Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их...

96

Эта статья заимствована из опыта инока, занимавшегося умною молитвою и пришедшего от нее в то упоение, о котором говоритпреподобный Исаак Сиринв конце "55-го Слова". Такое упоение есть действие духовного ощущения, как тот жеИсаак Сиринв "38-м Слове" сказал: "Духовный разум есть ощущение живота вечного, а живот вечный - ощущение Божественное, т.е. даруемое Святым Духом". О духовном ощущении говоритпреподобный Макарий Великийв "VII Беседе";преподобный Симеон Новый Богословв "Слове 1-м";преподобные Григорий СинаитиНил Сорскийназывают его благодатным молитвенным действием. Наименование "Странник", в смысле статьи, употреблено в "IV Беседе"преподобного Макария Великого.
Тексты произведений "Странник", "Песнь под сению креста", "Плач мой" и примечания к ним публикуются по изданию:Игнатий Брянчанинов, епископ.Сочинения: В [6 т.]. Т. 1, 2. СПб., 1905; Текст примечаний обработан и по возможности унифицирован.-Ред.

97

Профессор С.-Петербургского университета Михаил Феодорович Соловьев читал физику в нижнем, а химию в верхнем офицерских классах главного Инженерного Училища, ныне Николаевской Академии.

98

Ср.: 1 Кор. 1, 24-30. "Без Христа нет правды, нет освящения, нет избавления, и всякая премудрость без Христа буйство есть. Всяк мудрец без Христа безумен есть, всяк праведник - грешен, всяк чистый нечист есть... Что наше собственное? немощь, растление, тьма, злость, грехи".Святой Тихон Воронежский. Том 15. Письмо 11.

99

Здесь указывается на некоторые религиозные партии, обращавшие на себя внимание северной столицы в 1823 и 1824 годах.

100

Дорофей авва, прп.Душеполезные поучения и послания. Поучение 5.

101

Иоанн Златоуст, свт.7-я молитва на сон грядущим, 2-й половины прошение 4-е.

102

Варсануфий Великий, Иоанн Пророк, преподобные. Руководство к духовной жизни. Ответ 2.

103

Там же. Ответ 342.

104

Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. Слово 41.

105

1847-го года, января 7-го дня. В это время архимандрит Игнатий, по совершенно расстроенному здоровью, просил увольнения от должности настоятеля Сергиевой пустыни и перемещения в Николаевский Бабаевский монастырь на покой, но был уволен в отпуск и провел десять месяцев в упомянутом монастыре.

106

Текст "Слова о человеке" и примечания к нему публикуются по изданию: Богословские труды. М., 1989. Сб. 29. С. 285-320. Сверены и уточнены цитаты из Священного Писания и ссылки на них; произведена унификация написания; уточнен и обработан текст примечаний; в необходимых случаях написание некоторых слов приближено к старой орфографии.-Ред.

107

Так, например, вещество, из которого составлена земля, доступно для наших чувств. Но кора земли исследована только на самую незначительную глубину: дальнейшее исследование превышает средства человеческие, и доступное само по себе делается недоступным по невозможности исследования.

108

См.:Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа XLIX. Глава 4.

109

См. объяснение этих слов Евангелияблаженным Феофилактом Болгарским, также см.:Игнатий Брянчанинов, епископ.Слово о различных состояниях естества человеческого по отношению к добру и злу // Аскетические опыты. Том 2.

110

Марк Подвижник, преподобный.Слово 1. О законе духовном, 200 глав. Глава 27.

111

Он же.Слово 2. О мнящихся от дел оправдитися, 226 глав. Глава 224.

112

Sanct. Chryssi. Рag. 667. Sermo de Anna.Иоанн Златоуст, свт.Творения. Том 4. С. 820.

113

S. Chr. Tom I. Pag. 915. Contra iudeoi. Sermo VI.Иоанн Златоуст, свт.Творения. Том 1. С. 718.

114

S. Chrysost. Tom XI. Pag. 14.Иоанн Златоуст, свт.Творения. Том 11. С. 50.

115

Очевидно, что это участие может быть лишь сердечным: и такого участия достаточно для отъятия у сердца сосредоточенной, неразвлеченной молитвы. Чтоб стяжать неразвлеченную молитву, должно верою возложить все попечения свои на Бога.

116

Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. Слово 68.

117

Там же. Слово 8.

118

Упокоевается Бог человеком тогда, когда человек пребывает в преданности и покорности воле Божией, или, что то же, в учении Евангелия.

119

Память Божия или поучение состоят в непрестанной молитве. См.:Игнатий Брянчанинов, святитель. Слово о поучении или памяти Божией // Аскетические опыты. Том 2.

120

Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. Слово 89.

121

Присовокупление этого слова служит намеком, что многие, чуждые благодати, приписывают ее себе, а другие признают благодатию вкравшуюся в них бесовскую прелесть.

122

Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. Слово 21.Святой Исааксогласно с прочими Отцами (Слово 1, Слово 84) научает, что Христос насаждается в сердца наши таинством Святого Крещения, как семя в землю. Дар этот сам собою совершен; но мы его или развиваем или заглушаем, судя по тому, какое проводим жительство. По этой причине дар сияет во всем изяществе своем только в тех, которые возделали себя евангельскими заповедями, и по мере этого возделания. См.Марк Подвижник, преподобный.Слово о Крещении;Ксанфопуловглавы 4, 5 и 6;Игнатий Брянчанинов, святитель.Слово о различных отношениях естества человеческого к добру и злу // Аскетические опыты. Том 2.

123

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа XVIII. Глава 6

124

Там же. Беседа XVI. Глава 7.

125

Там же. Беседа VI. Глава 5.

126

Там же. Беседа XXVII. Глава 19.

127

То есть правдами плотского мудрования или ветхого человека, отверженными Богом. Богу благоугодна одна евангельская правда.

128

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа IV. Глава 6

129

Там же. Беседа XXVIII. Глава 2.

130

2 Пет. 3, 10:Приидет... день Господень яко тать в нощи, воньже небеса убо с шумом мимо идут, стихии же сжигаеми разорятся, земля же и яже на ней дела сгорят

131

Мироздание описано в 1-й и 2-й главах Книги Бытия.

132

Действие чувств в святых мужах, обновленных Святым Духом, гораздо обширнее, нежели у людей, пребывающих в области падения. Даже некоторые механические средства, каковы зрительные трубы, телескоп, микроскоп и другие, распространяют действие чувств и соделывают видимым то, что в обыкновенном состоянии нашем невидимо.

133

Мысли сей статьи заимствованы из "Записок на Книгу Бытия"Преосвященного митрополита Московского Филарета.

134

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Слово 5. Глава 6.

135

Иоанн Дамаскин, преподобный.Точное изложение Православной веры. Книга 2. Глава 12: О человеке.

136

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа XLIX. Глава 4.

137

Иоанн Дамаскин, преподобный.Точное изложение Православной веры. Книга 2. Глава 12: О человеке.

138

По объяснениюблаженного Феофилакта Болгарского.

139

Так именуется первый человек. Впрочем, на еврейском языке, которому принадлежит это слово, оно - нарицательное имя, иАдамзначитЧеловеквообще.

140

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа XII. Глава 8.

141

Там же. Беседа XII. Глава 6 и 8.

142

См.: Добротолюбие. Часть 2.Исихий, преподобный.Слово. Глава 1;Филофей Синайский, преподобный. Глава 16. Это учение встречается у весьма многих святых Отцов. В некоторых русских переводах сила твердости названа раздражительностию; но раздражительность, как и ожесточение, и малодушие суть болезненные состояния этой силы, или характера.
Святитель Игнатий ссылается на церковнославянское "Добротолюбие" в переводе преподобного Паисия Величковского, отличающееся по своему составу от русского перевода святителя Феофана Затворника.-Ред.

143

Иоанн Дамаскин, преподобный.Точное изложение Православной веры. Книга 3. Глава 18.

144

Преподобный иеросхимонах Серафим Саровский.

145

См.: Молитву архиерея во время Херувимской песни.

146

Очевидно, что при атмосферических наблюдениях человек-наблюдатель служит центром наблюдений, а центр наблюдений всего человечества - земля. Область наблюдений всего человечества имеет вид шара. Пространства, чем ближе к центру, тем более стесняются и умаляются, а чем более удаляются от него, тем более расширяются и увеличиваются.

147

См.:Иоанн Дамаскин, преподобный.Точное изложение Православной веры. Книга 4. Глава 12.

148

См.: Там же.

149

См.: Четьи-Минеи. 24 мая.

150

Определение места на земле для земного рая поставляет защитников этого мнения в такое затруднение, что они принуждены прибегать к другой ложной мысли, именно, что земной рай уничтожен всемирным потопом. См.: Distionnaire Theologique par Bergier, Paradis.

151

Иоанн Дамаскин, преподобный.Точное изложение Православной веры. Книга 2. Глава 6.

152

См.: Четьи-Минеи. 2 октября.

153

См.: Сочиненияпреподобного Григория Синайскогопо рукописи Молдавского Нямецкаго монастыря. См.:Игнатий Брянчанинов, святитель.Слово о смерти. Примечание 12.

154

См.:Феофилакт Болгарский, блаженный.Толкование на Лк. 23, 43.

155

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Беседа XXV. Глава 7.

156

См.: Сочиненияпреподобного Григория Синайскогопо рукописи Молдавского Нямецкаго монастыря. Глава 10.

157

См.: Vita Sanctorum Barlaam Eremitae et losaphat Indiae Regis. Caput XXX. Patrologia. Tomus LXXIII.

158

Принятое написание - Евфросин, но в "Отечнике" - Ефросин.-Ред.

159

См.: Пролог. Декабря 7-го дня.

160

См.: Пролог. Сентября 11-го дня; Отечник. Буква Е.

161

См.: Четьи-Минеи. 6 февраля.

162

По этой причине святой Архангел Гавриил изображается с пальмовою ветвию в руке.

163

См.: Четьи-Минеи. 15 августа.

164

В приведенных здесь повестях мы видим, что райские произрастения, перенесенные на землю, переходили, по мановению Божию, из тонкого состояния в состояние более грубое, чтоб соделаться способными к действию на наши чувства. При скудных понятиях, которые мы имеем о веществе горнего мира, с достоверностию, однако ж, утверждаем, что вещество этого мира свободы, нетления и блаженства должно управляться другими законами, нежели какими управляется вещество мира дольнего, служащего темницею и изгнанием для преступников заповеди Божией. Доказательства этому видим в проявлениях из горнего мира в нашу юдоль плача. Так, Тело Богочеловека, по воскресении Его уже принадлежавшее горнему миру, соделывалось и видимым и невидимым по воле Богочеловека, то являлось с плотию и костями, было осязаемо, принимало пищу, то проходило сквозь твердейшие земные вещества, как дух. Тела величайших святых уподобились еще в сей жизни Телу Господа, а по воскресении и по всему будут подобны Ему (см.: 1 Ин. 3, 2; 1 Кор. 15, 39-46). Вещество горнего мира должно быть сообразно тому веществу, в которое облечены его жители, как и вещество дольнего мира находится в соотношении с веществом своих жителей. Впрочем, и в дольнем мире многие тела, не изменяясь в естественных свойствах своих, то есть, не разлагаясь химически на свои составные части, могут быть в виде более тонком и более грубом. Например, вода, сера, все металлы могут быть и в твердом виде, и в жидком, и в виде паров. Углерод мы имеем и в виде газа, и в виде камня (алмаза). Новейшие гигантские открытия в стране вещества приводят к уверенности, что человеческие познания о веществе вполне ничтожны. При этой уверенности с доверчивостию выслушивается сказание Писания и Отцов о природе рая.

165

См.: Добротолюбие. Часть 4.Каллист Катафигиот.Главы 3, 5, 6.Преподобный Феолипт Филадельфийскийговорит в своем "Слове о сокровенном делании": "Память Бога видение Бога есть, влекущаго зрение и желание ума к Себе и светом от Себя озаряющаго оный. Обращаяся бо ум к Богу, внегда преставати всем видотворным мыслем, зрит безвидне, и превосходящим неведением неприступныя ради оныя славы, воззрение свое просвещает. И не познавая за непостижимость видимаго, познавает истины ради свойственне сущаго, и единаго могущаго превыше быти; и богатством источающияся отонуду благости питая свое рачение, и свое быстроумие извествуя, сподобляется непрестаннаго и блаженнаго покоя". Также см.:Исаак Сирин, преподобный.Слова подвижнические. Слова 15, 16.

166

См.:Иоанн Кассиан Римлянин, преподобный.Collatio VIII. Capiti IX-XI.

167

См.: Достопамятные сказания. О авве Иосифе Панефосском. Глава 3.

168

Григорий Палама, архиепископ Фессалоникийский, святитель.Послание к Ксении монахине.

169

Феофилакт Болгарский, блаженный.Толкование на Лк. 20.

170

См.:Дорофей авва, преподобный.Душеполезные поучения и послания. Поучение 1.

171

См.: Cassiani Collatio VIII. Caput X.

172

См.: Cassiani. De institutis renuntiantium. Caput XXXVII.

173

Святой Макарий Великий говорит, что в совершенных христианах Господь есть как бы душою их. См.:Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Слово 6. Глава 12.

174

Так в публикации "Богословских трудов". См. Последование панихиды: "Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений..."; "...на еже по подобию возведи древнею добротою возобразитися".-Ред.

175

Там же. Беседа II. Главы 1, 2, 4.

176

См.:Дорофей авва, преподобный.Душеполезные поучения и послания. Поучение 1.

177

См.:Исихий, преподобный.Слово о трезвении. Глава 46 // Добротолюбие. Часть 2.

178

См.:Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Слово 7. Глава 31.

179

См.: Акафист Божией Матери, стихиры наГосподи, воззвах.

180

Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. Слово 2.

181

Макарий Египетский, преподобный. Духовные беседы, послание и слова. Слово 4. Глава 3.

182

См.:Игнатий Брянчанинов, святитель.Слово о смерти.

183

См.: Житие святителя Василия Великого, скончавшегося в противность предсказанию врача, который столько был убежден в верности своего предсказания, что неисполнение его приписал положительно силе Христа, уверовал в Него и принял Святое Крещение. Прежде этого никакие убеждения мудрого и святого Василия не могли сломить врача-еврея к принятию христианства. См.: Четьи-Минеи. 1 января.

184

См.: Исх. 7 и далее; Деян. 8-9 и проч.

185

Описание книжников и фарисеев заимствовано из собственных слов Господа нашего Иисуса Христа и из поведаний Евангелия. Господь произнес на них грозное определение Свое, назвав их родом лукавым и прелюбодейным (см.: Мф. 12, 39), лицемерами, выкрашенными гробами, по наружности красивыми, внутри же исполненными лицемерия и беззакония, как и гробы внутри полны мертвых костей и всякой нечистоты (см.: Мф. 23, 13, 27-29). Он признал их чадами диавола, и диавола отцом их (см.: Ин. 8, 44). Он признал их слепцами, ослепленными своим ложным знанием, руководящими других слепцов, слепцов по невежеству своему; Он объявил, что и слепцы руководители и слепцы руководимые влекутся в бездну погибели (см.: Мф. 15, 14). Он признал недуг их неисцельным, потому что они признавали слепоту свою удовлетворительнейшим видением и ведением (см.: Ин. 9, 41). Он заповедал ученикам Своим охраняться от кваса фарисейского (закваски), то есть от учения их, вполне основанного на лицемерстве, вполне проникнутого лжею и лицемерством, имеющего началом отца лжи (см.: Мф. 16, 6, 12; Лк. 12, 1; Ин. 8, 44). Господь обличил фарисеев в том, что они, притворно совершая пред глазами людей продолжительные молитвы, снедали домы вдовиц и совершали и готовы были совершить ужаснейшие беззакония и преступления (см.: Мф. 23, 14, 34; Ин. 8, 40). Сребролюбие было недугом фарисеев (см.: Лк. 16, 14). Искание славы человеческой было недугом фарисеев (см.: Ин. 5, 44). Они были не способны к вере по причине своего пристрастия к земным преимуществам (см.: Ин. 5, 44; Лк. 16, 13-14). Они присвоили себе ключ разумения и затворили Царство Небесное для человеков: сами не входили в него и не допускали других войти в него (см.: Лк. 11, 52; Мф. 23, 13). Страшная гордость их слышится, как глас самого сатаны, в беседе их с исцелевшим слепорожденным (Ин. 9). О единоплеменном им народе, не имевшем их учености, они выразились так:Народ сей, иже не весть закона, прокляти суть(Ин. 7, 49).

186

Таковы были праведные Захария и Елизавета, родители святого Иоанна Предтечи, святой Симеон Богоприимец, святая Анна Пророчица, дочь Фануила (см.: Лк. 1-2).

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя