Сергий Мансуров
Очерки из Истории Церкви
Хронологическая таблица по истории Церкви
I BEK
ЗЕМНАЯ ЖИЗНЬ ГОСПОДА ИИСУСА ХРИСТА.
ГАЛИЛЕЯ, ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ.
СВЯТОЕ ЕВАНГЕЛИЕ
2 поколение:
1. Святые Апостолы: Иаков, Иоанн Богослов, Петр, Павел, Варнава и другие. Святые Евангелисты: Матфей, Марк, Лука.
2. Иерусалим, Антиохия, Рим (Ефес).
3. Деяния и Послания указанных Апостолов.
3 поколение:
1. Святой апостол Иоанн Богослов, Святой Климент Римский (Святой Ерм).
2. Ефес, Рим.
3. Послания и Апокалипсис апостола Иоанна Богослова; Послания к Коринфянам Святого Климента Римского; книга «Пастырь» Ерма.
Пособия: История Церкви Евсевия Кесарийского; отчасти Апокрифы: Успение апостола Иоанна Богослова, Мученичество равноапостольной Феклы и др.; толкование Святых Отцов на Священное Писание, к примеру: Толкование Святого Иоанна Златоуста на Евангелие и Деяния.
II ВЕК
1 поколение:
1. Святой Игнатий Богоносец (Святой Поликарп Смирнский), Святой Ерм.
2. Малая Азия (Сирия), Рим.
3. Послания Святого Игнатия Богоносца. Учение 12–ти Апостолов — «Дидахи». Мученические акты Святого Игнатия Богоносца, книга «Пастырь» Ерма, Послание Поликарпа Смирнского.
2 поколение:
1. Святой Поликарп Смирнский, Святой Иустин Философ (Святой Мелитон Сардикийский).
2. Малая Азия (Рим).
3. Мученические акты Поликарпа Смирнского, его Послание, Мученические акты и творения Святого Иустина Философа, творения Иринея Лионского (Послание к Диогнету), творения Апологетов.
3 поколение:
1. Святой Ириней Лионский, мученики Лионские.
2. Малая Азия, Галлия, Рим.
3. Творения Святого Иринея Лионского, Послания о мучениках Лионских, Мученические акты Аполлония и других Римских мучеников (творения Апологетов), творения Тертуллиана и Климента Александрийского.
Пособия: История Церкви Евсевия Кесарийского. Мученические акты позднейших редакций.
III ВЕК
1 поколение:
1. Святой Ипполит Римский, мученики Карфагенские (Филицитата, Перпетуя и др.) и Римские.
2. Рим (Малая Азия), Карфаген.
3. Творения Святого Ипполита Римского; Мученические акты Филицитаты, Перпетуи и др. (творения Оригена, Тертуллиана и Климента Александрийского), «Октавий» Минуция Феликса, Мученические акты.
2 поколение:
1. Святой Киприан Карфагенский, Святой Дионисий Александрийский, Святой Григорий Чудотворец Неокесарийский.
2. Карфаген (Рим), Малая Азия, Египет.
3. Творения Святого Киприана Карфагенского, особенно его письма и книги «О падших» и «О единой Церкви» (Святой Дионисий Александрийский, Григорий Неокесарийский и его житие, написанное Святым Григорием Нисским).
3 поколение:
1. Святой Антоний Великий, Святой Мефодий Патарский.
2. Египет, Малая Азия.
3. Житие Святого Антония Великого, написанное Святым Афанасием Великим, и его письма к монахам. Творения Святого Мефодия Патарского, Мученические акты.
Пособия: История Церкви Евсевия Кесарийского.
IV ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Пахомий Великий (и Феодор), Преподобный Антоний Великий, Святой Николай Чудотворец, Святой Спиридон Тримифунтский, Александр Александрийский, первое поколение учеников Преподобного Антония Великого, Святой Равноапостольный Константин.
2. Египет.
3. Жития указанных святых; письмо епископа Аммона к Феофилу Александрийскому «О жизни Пахомия и Феодора». Послание Святого Александра Александрийского и другие документы по 1 Вселенскому Собору и Истории Церкви IV и I веков: Евсевия, Сократа, Созомена, «Достопамятные Сказания» Феодорита, Древний Патерик.
2 поколение:
1. Святой Макарий Египетский, Святой Афанасий Александрийский, Преподобный Антоний Великий, Преподобный Иларион Палестинский.
2. Египет (Палестина, Сирия, Каппадокия).
3. Творение Преподобного Макария Египетского (и его Житие), творения Афанасия Александрийского, Древний Патерик (или «Достопамятные Сказания»). «История монахов» Руфина, «Лавсаик» Палладия Елеонского.
3 поколение:
1. Святители Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Святой Мелентий Антиохийский, Преподобный Ефрем Сирии, Амвросий Медиоланский, Григорий Нисский, Блаженный Иероним Стридонский и его друзья.
2. Египет, Сирия, Каппадокия, Константинополь, Палестина, Италия.
3. Творения трех Святителей (особенно литургия), их Жития и других указанных Святителей: «Лавсаик» Палладия (связь Златоуста с Египетскими Подвижниками по «Лавсаику»), «Собеседование» Преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, «История монахов» Руфина.
Пособия: История Церкви — Евсевия Кесарийского, Сократа, Созомена и Феодорита.
V BEK
1 поколение:
1. Святой Исидор Пелусиот, Святой Кирилл Александрийский (Блаженный Феодорит Киррский, Святой Симеон Столпник), Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, Блаженный Иероним.
2. Египет, Сирия (Италия с Галлией, Палестина, Карфаген).
3. Творения Преподобного Исидора Пелусиота, Святого Кирилла Александрийского, Блаженного Феодорита Киррского (особенно «История Боголюбцев»), Преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, Блаженного Августина (особенно его «Исповедь»), Блаженного Иеронима. Жития Преподобных Египта: Паисия Великого, Виссариона, Пимена Великого, Арсения Великого и др.; «Достопамятные Сказания», Деяния III Вселенского Собора.
2 поколение:
1. Преподобный Симеон Столпник (Блаженный Феодорит), Святой Лев Великий, папа Римский, Блаженный Диадох, епископ Фотий, Святой Евфимий Великий, Преподобный Исихий Иерусалимский, Преподобный Нил Синайский.
2. Сирия, Италия (с Галлией), Палестина и Карфаген.
3. Житие Преподобного Симеона Столпника (Великие Четьи–Минеи), «История Боголюбцев» Блаженного Феодорита и некоторые его письма (о примирении с Иоанном Антиохийским), Творения Преподобного Нила Синайского и Святого Льва, папы Римского, Блаженного Диадоха (в Добротолюбии и отдельно), Житие Преподобного Евфимия Великого; Творения Преподобного Исихия Иерусалимского; Деяния IV Вселенского Собора.
3 поколение:
1. Святой Евфимий Великий, Преподобный Феодосий Великий, Преподобный Иоанн Козанит и Преподобный Савва Освященный, Авва Филимон, Святой Роман Сладкопевец.
2. Палестина, Константинополь, Сирия.
3. Жития Палестинских Святых: Евфимия, Феодосия, Саввы и др. Творения Аввы Филимона и Святого Романа Сладкопевца.
VI ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Зосима, Преподобный Савва Освященный, Преподобный Феодосий Великий, Святой Венедикт Нурсийский. Святой Ефрем Антиохийский.
2. Палестина, Финикия, Италия и примыкающие страны.
3. Наставления Аввы Зосимы (Добротолюбие и у Аввы Дорофея), Житие Преподобного Макария Египетского (и у историка Евагрия об Авве Зосиме), Житие Преподобного Саввы, Феодосия; Беседы Григория Двоеслова.
2 поколение:
1. Преподобный Варсонофий Великий (и Иоанн Пророк), Святой Венедикт Нурсийский и его ученики; ученики Преподобного Саввы Освященного.
2. Палестина, Италия.
3. Творения Преподобного Варсонофия и Иоанна Пророка («Вопросы и ответы» и Житие Преподобного Варсонофия), «Луг Духовный» — то, что относится к середине VI века; Беседы Святого Григория Двоеслова и другие его сочинения; Деяния V Вселенского Собора.
3 поколение:
1. Преподобный Авва Дорофей (Блаженный Иоанн Мосх), Святой Григорий Двоеслов (Великий, папа Римский), Святой Григорий Акрагансакий.
2. Палестина, Италия (Египет, Синай).
3. Творения Аввы Дорофея и Григория Двоеслова, Житие Святого Григория Акраганского («Луг Духовный», Великие Четьи–Минеи).
VII ВЕК
1 поколение:
1. Святой Софроний, Патриарх Иерусалимский, Святой Иоанн Милостивый, Блаженный Иоанн Мосх, Преподобный Георгий Хозевит, Блаженный Леонтий Иерусалимский, Преподобный Антиох.
2. Палестина (Синай), Египет.
3. Творения Святого Софрония («Луг Духовный»), Творения Леонтия Иерусалимского, Святого Модеста и «Пандекты» Преподобного Антиоха, Житие Преподобного Георгия Хозевита, Мученика Анастасия Перса. Жития Святого Иоанна Милостивого.
2 поколение:
1. Святой Иоанн Лествичник, Преподобный Максим, Святой Мартин, папа Римский, Авва Фалассий.
2. Синай (Палестина), Ливия (Африка).
3. «Лествица» Преподобного Иоанна Лествичника, Творения и Житие Преподобного Максима Исповедника, Житие Святого Мартина, папы Римского, Творения Аввы Фалассия, Синайский Патерик.
3 поколение:
1. Преподобные Анастасий Синаит и Андрей Критский.
2. Синай (Палестина, Сирия).
3. Творения Преподобного Анастасия Синаита (особенно «Вопросы и ответы» и «Слово на Преображение»). Поучения и песнопения Преподобного Андрея Критского, Деяния VI Вселенского Собора.
VIII ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Исаак Сирин, Святой Герман, Патриарх Константинопольский.
2. Сирия (и Палестина), Константинополь.
3. Поучения Святого Исаака Сирина (там же о жизни современных ему Подвижников), Творения Германа Константинопольского, Житие Преподобномученицы Феодосии, Творения Иоанна Дамаскина (ранние).
2 поколение:
1. Святой Иоанн Дамаскин, Преподобномученик Стефан Новый и другие Вифинские Подвижники.
2. Палестина, Вифиния.
3. Творения и песнопения Святого Иоанна Дамаскина и Космы Манумского, Жития Стефана Нового и Иоанна Дамаскина.
3 поколение:
1. Преподобный Платон Исповедник (и Преподобный Феодор Студит), Святой Тарасий, Патриарх Константинопольский, Преподобный Феофан Сигриан, Преподобный Стефан Чудотворец.
2. Вифиния, Палестина.
3. Слово о Преподобном Платоне (Слово о матери) и другие ранние творения Феодора Студита (частью Житие Феодора Студита). Житие Святого Тарасия Константинопольского. Деяния VII Вселенского Собора. Житие Преподобного Стефана Чудотворца.
IX ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Феодор Студит, Святой Никифор, Патриарх Константинопольский, Преподобные Феодор и Феофан Начертанные, Феофан Сигрианский, Святой Феодор Едесский.
2. Вифиния, Константинополь, Палестина.
3. Творения и Жития Феодора Студита и Патриарха Никифора. Жития Феодора и Феофана Начертанных и Феофана Сигрианского.
2 поколение:
1. Преподобный Иоанникий Великий, Святой Мефодий, Патриарх Константинопольский, равноапостольные Кирилл и Мефодий, просветители славян. Святой Феодор Едесский.
2. Вифиния, Константинополь, Сирия (Палестина).
3. Жития: Преподобного Иоанникия Великого, Равноапостольных Кирилла и Мефодия, просветителей славян; Святого Мефодия, Патриарха Константинопольского, Житие и творения Святого Феодора Едесского, Житие Николая Студита.
3 поколение:
1. Преподобный Иосиф Песнописец, Святой Мефодий, просветитель славян, Блаженный Фотий, Патриарх Константинопольский, Святой Антоний, Патриарх Константинопольский, Преподобный Григорий Хозевит (Грузия), Преподобный Евфимий Новый, Южноиталийские Подвижники (греки).
2. Константинополь, Славянские страны, Афон, Вифиния, Юг Италии, Грузия.
3. Жития и творения: Преподобного Иосифа Песнописца, Святого Мефодия, просветителя славян, Житие Святого Антония Кавлея, Евфимия, Патриарха Константинопольского, и Евфимия Нового, Преподобного Григория Ханзитийского. Жития южноиталийских Святых; Творения Блаженного Фотия Константинопольского (особенно его письма).
Пособия: Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской Церкви с половины IX в. до половины XIII в. Казань, 1894. Житие Равноапостольных Кирилла и Мефодия (см. Книгу для чтения по Истории средних веков под ред. П. Виноградова, вып. 2–й)
Х ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Михаил Малеин, Преподобный Андрей, Христа ради Юродивый, Преподобный Василий Новый; Блаженный Симеон Метафраст, Святой Евфимий, Патриарх Константинопольский, Святой Петр Аргосский, Святой Климент Величский.
2. Константинополь, Вифиния (Юг Италии).
3. Жития: Преподобного Михаила Малеина, Преподобного Андрея Юродивого, Преподобного Василия Нового, Святого Евфимия, Патриарха Константинопольского. Творения: Блаженного Симеона Метафраста, Патриарха Николая Мистика, Петра Аргосского, Житие и творения Святого Климента Величского.
2 поколение:
1. Святой Афанасий Афонский, Преподобный Симеон Благоговейный, Преподобный Лука Элладский, Преподобный Фантин–Калабрийский (Фессалоникийский), Преподобный Павел Латрский.
2. Афон, Константинополь, Юг Италии (особенно Калабрия), Эллада.
3. Житие Преподобного Афанасия Афонского. Его Устав и другие творения. Поучения Преподобного Симеона Благоговейного (о нем см. в «Словах» Преподобного Симеона Нового Богослова), Жития: Преподобного Луки Элладского, Преподобного Фантина и других южноиталийских Подвижников. В Житии Преподобного Нила Россанского о Преподобном Павле Латрском.
3 поколение:
1. Преподобный Нил Россанский, Преподобный Симеон Новый Богослов, Преподобный Афанасий Афонский, Преподобный Никон Метансит, Равноапостольная Ольга.
2. Афон, Юг Италии, Эллада, Константинополь, Русь.
3. Житие Преподобного Нила Россанского, Завещание Преподобного Афанасия Афонского и Творения Преподобного Никона Метансита; ранние «Слова» Преподобного Симеона Нового Богослова и его Житие. Пролог.
XI ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Симеон Новый Богослов, Преподобные Иоанн и Евфиний Афонские, Преподобный Симеон (инок Синайский), Преподобный Лазарь Галисийский. Равноапостольный Владимир, Преподобный Антоний Печерский.
2. Константинополь, Афон, Синай, Палестина, Малая Азия, Юг Италии, Русь.
3. Житие Симеона Нового Богослова и его творения. Житие Преподобных Лазаря Галисийского и Симеона, инока Синайского; Житие Иоанна и Евфимия, Афонский Патерик, Повесть временных лет (о Равноапостольном князе Владимире).
2 поколение:
1. Преподобный Никита Стифат, Блаженный Иоанн Евхаитский, Преподобный Лазарь Галисийский, Преподобные Антоний и Феодосий Печерские, Преподобный Варфоломей Криптоферратский, Преподобный Ефрем Переяславский, Георгий Иверский, связь Преподобного Феодосия Печерского со Студитским монастырем времени Никиты Стифата.
2. Константинополь, Афон, Киев, Антиохия.
3. Жития указанных Святых. Творения Преподобного Никиты Стифата; Печерский Патерик, Повесть временных лет.
3 поколение:
1. Преподобный Мелетий Миупольский, Блаженный Иоанн Евхаитский, Преподобный Никон Черногорец (около Антиохии), первые ученики Преподобных Антония и Феодосия Печерских, Блаженный Феофилакт Болгарский, Филипп Пустынник.
2. Константинополь, Антиохия, Киев, Русь.
3. Житие Преподобного Мелетия Миупольского; Творения Блаженного Иоанна Евхаитского, Феофилакта Болгарского, Филиппа Пустынника, «Диоптра», Творения Никона Черногорца, Печерский Патерик.
XII ВЕК
1 поколение:
1. Печерские Подвижники (Преподобный Никола Святоша и др.), Блаженный Феофилакт Болгарский, Владимир Мономах.
2. Киев, Русь, Константинополь, Славянские земли.
3. Печерский Патерик и Повесть временных лет. Творения Блаженного Феофилакта Болгарского, Житие Преподобного Мелетия Миупольского, Поучение Владимира Мономаха.
2 поколение:
1. Преподобная Евфросиния Полоцкая, Преподобный Петр Дамаскин, Святой Леонтий, Патриарх Иерусалимский, Николай, игумен Странтский.
2. Киев, Русь, Палестина (Юг Италии).
3. Житие Преподобной Евфросинии Полоцкой, Творения Преподобного Петра Дамаскина, Житие Святого Леонтия Иерусалимского, Путешествие Фоки Творения Николая, игумена Странтского.
3 поколение:
1. Преподобные Кирилл и Лаврентий, епископы Туровские, Преподобный Симеон Сербский, Преподобный Савва Сербский, Николай Странтский.
2. Киевская Русь, Афон, Палестина, Юг Италии.
3. Печерский Патерик, Творения и молитвы Преподобного Кирилла Туровского, Житие Преподобного Симеона и Преподобного Саввы Сербского, Творения Николая Странтского (Гидрутского).
XIII ВЕК
1 поколение:
1. Преподобные Авраамий Смоленский и Савва Сербский.
2. Киев, Русь, Афон, Сербия.
3. Житие Преподобного Авраамия Смоленского. Житие и творения Преподобного Саввы Сербского.
2 поколение:
1. Преподобный Мелетий Галасийский, Арсений (наставник Преподобного Григория Синаита, Арсений, Патриарх Константинопольский, Мученики из–за унии (на Афоне и др.). Святой князь Александр Невский.
2. Малая Азия (Галасийская обл.), Афон, Северная Русь.
3. Творения Преподобного Мелетия Галасийского («Восторгнутые Класы» в сборнике Паисия Величковского). Житие Преподобного Григория Синаита, Святого Александра Невского, сведения о Патриархе Арсении Константинопольском в Византийской Истории и др., Афонский Патерик.
3 поколение:
1. Святой Феолипт филадельфийский, Святой Афанасий, Патриарх Цареграда, Святитель Петр, Митрополит Московский, Преподобный Петр Ордынский.
2. Константинополь, Афон, Малая Азия, Галасийский монастырь, Ростов.
3. Творения Преподобного Феолипта Филадельфийского (Добротолюбие), Житие Святого Афанасия, Патриарха Цареградского (и его письма), Житие Петра Ордынского, Житие Святителя Петра Киевского и Московского.
XIV ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Максим Капсокаливский, Преподобный Григорий Синаит и его ученики, Святые Сербские: Даниил, Стефан и др., Святой Петр, Митрополит Киевский и Московский.
2. Афон, Сербия, Ростов (средняя и северная Россия).
3. Житие Григория Синаита и его творения, Житие Преподобного Максима Капсокаливского, Житие Святителя Петра Московского (написанное Прохором Ростовским).
2 поколение:
1. Святой Григорий Палама, Преподобный Сергий Радонежский, Святые Филофей и Каллист, Патриархи Константинопольские. Святой Алексий, Митрополит Московский, Преподобный Савва (Афон), Нил Кавасила.
2. Афон, Константинополь, средняя Россия (Московский край).
3. Житие (Филофеево) Григория Паламы и его творения. Творения Каллиста Патриарха и Святого Алексия, Жития указанных Святых, Творения Нила Кавасилы.
3 поколение:
1. Преподобный Сергий Радонежский, Патриарх Каллист и Игнатий Ксанфопулос. Святитель Стефан Пермский.
2. Афон, Константинополь, Средняя Россия.
3. Житие Преподобного Сергия и летописные сведения о нем; Творения Патриарха Каллиста и Игнатия Ксанфопулоса, Святителя Стефана Пермского и учеников Преподобного Сергия.
XV ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Кирилл Белоезерский, Блаженный Симеон Солунский, Преподобный Никон Радонежский, Афанасий Высоцкий, ученики и друзья Преподобного Сергия Радонежского.
2. Северная Россия, Московский край, Афон, Солунь, Константинополь.
3. Житие Преподобного Кирилла Белоезерского. Летопись и другие сведения о Преподобном Никоне и Афанасии Высоцком, Творения Блаженного Симеона Солунского.
2 поколение:
1. Преподобный Пафнутий Боровский, Блаженный Марк Ефесский, Патриарх Геннадий Схоларий, Святитель Иона Московский, Преподобный Макарий Калязинский.
2. Средняя Россия, Константинополь, (Афон).
3. Житие Преподобного Пафнутия Боровского, Творения Марка Ефесского и Геннадия Схолария, Житие Макария Калязинского.
3 поколение:
1. Преподобный Иосиф Волоколамский, Преподобный Нил Сорский, Святой Нифонт Цареградский.
2. Северная Россия и Московский край, Афон.
3. Житие Преподобного Иосифа Волоколамского и его творения. Творения Преподобного Нила Сорского, Житие Святого Нифонта Цареградского.
XVI ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Корнилий Комельский, Преподобный Александр Свирский, Преподобный Даниил Переяславский, Иаков Новый.
2. Вологодский край. Северная Россия, Афон.
3. Жития: Преподобных Александра Свирского, Даниила Переяславского, Корнилия Комельского и его учеников (см. также Устав Преподобного Корнилия Комельского).
2 поколение:
1. Преподобный Максим Грек, Святые Казанские: Гурий, Варсонофий и Герман, ученики Корнилия Комельского: Преподобный Геннадий Костромской, Филипп Иранский и др., Святитель Филипп Московский.
2. Казань, Волоколамский монастырь, Вологодский край.
3. Творения Преподобного Максима Грека, Жития Казанских Святителей, Житие Преподобного Геннадия Костромского и др. учеников Преподобного Корнилия Комельского, Житие Святителя Филиппа Московского (сочинения князя Курбского, там же о Святом Гурии Казанском и Максиме Греке).
3 поколение:
1. Святой священномученик Дорофей, Святой Иринарх Ростовский, Блаженные Ростовские и Московские, Преподобный Трифон Вятский, Святитель Гермоген Московский, Патриарх Иеремия II Константинопольский, Святая Иулиания Лазаревская.
2. Северная Россия (Вятка), Ростов, Москва.
3. Житие Преподобного Трифона Вятского; «Цветник» священномученика Дорофея, Жития Иулиании Лазаревской, Иринарха Ростовского и др. Творения Патриарха Иеремии Константинопольского (переписка с лютеранами).
XVII ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Дионисий Радонежский, Святитель Гермоген Московский, Преподобный Иринарх Ростовский, Преподобный Иов Почаевский, Никодим Хозьюгорский.
2. Московский край, Ростов, Северная Россия.
3. Житие Преподобного Дионисия Радонежского (написано Симоном Азарьиным); Творения Святителя Гермогена, Житие Преподобного Иринарха Ростовского, «Алфавит Духовный»; Житие Преподобного Иова Почаевского и Никодима Хозьюгорского.
2 поколение:
1. Блаженный Иларион Суздальский; Преподобномученик Афанасий Брестский; Преподобный Макарий Овручский (Лазарь Баранович и его сподвижники).
2. Флорищева Пустынь, Украина (Чернигов).
3. Житие Преподобного Илариона Суздальского. «Диаруш» Преподобного Афанасия Брестского — Житие и описание его кончины. Житие Преподобного Макария Овручского.
3 поколение:
1. Святитель Димитрий Ростовский, Святитель Феодосий Черниговский, Святитель Иоанн Тобольский, Досифей Иерусалимский, Блаженный Иларион Суздальский.
2. Украина (Киев, Чернигов).
3. Житие и творения Святителя Димитрия Ростовского и других указанных Святых и писателей.
XVIII ВЕК
1 поколение:
1. Старец Иоанн Саровский, Святитель Иоанн, Митрополит Тобольский, Старец Иов Соловецкий, Преподобный Акакий Афонский, Святитель Димитрий Ростовский.
2. Средняя Россия, Афон, Сибирь.
3. Автобиография Иоанна Саровского, его «Устав Саровской Пустыни» и другие творения. Творения Святителя Иоанна Тобольского, Святителя Димитрия Ростовского (поздние). Жизнеописания Иова Соловецкого и Преподобного Акакия Афонского (Афонский Патерик и у Григоровича–Барского).
2 поколение:
1. Молдавские Старцы — Михаил, Василий Мерлополянский, Старец Паисий Величковский, Святитель Иоасаф Белгородский, Старец Ефрем Саровский, Старец Досифей Киевский.
2. Молдавия, Афон, Саров, Украина.
3. Жизнеописание Паисия Величковского с приложениями (Творения Василия Мерлополянского). Житие и другие сведения о Святителе Иоасафе Белгородском (собранные кн. Жеваховым), Описание Саровской пустыни (о Старце Ефреме и др. Саровских Старцах), Жизнь Досифея Киевского (в рукописи Синодальной Библиотеки).
3 поколение:
1. Саровские Старцы — Пахомий, Назарий Валаамский, Феодор Санаксарский, Святитель Тихон Воронежский, Митрополит Гавриил Новгородский, Старец Паисий Величковский, Подвижники Брянских лесов — Старцы Адриан, Василиск, Никодим Святогорец.
2. Саров, Воронеж, Северная Россия, Афон, Молдавия.
3. Описание Саровской Пустыни и Житие Преподобного Серафима. Жизнеописание Феодора Санаксарского и воспоминания архимандрита Феофана Новоезерского, воспоминания келейника Святителя Тихона Воронежского, его Житие и творения; Жизнеописание и письма Митрополита Гавриила; Жизнеописание и творения Паисия Величковского; Жизнеописание Зосимы Верховского и написанное им житие Старца Василиска.
XIX ВЕК
1 поколение:
1. Преподобный Серафим Саровский, Архиепископ Антоний Воронежский, Старец Лев Оптинский, Старец Зосима Верховский, Митрополиты Платон и Филарет Московские. Затворник Георгий Задонский, Старец Филарет, игумен Глинский.
2. Саров, Средняя Россия (Воронеж, Калужский край), Сибирь, Афон, Глинская пустынь.
3. Жизнеописание Преподобного Серафима Саровского, его наставления. «Летопись Саровского Дивеевского монастыря» архимандрита Леонида Чичагова; Беседы с Мотовиловым. Жизнеописание и письма Льва (Леонида) Оптинского, Старца Зосимы Верховского, Моисея Оптинского, Творения Митрополита Платона и Филарета Московских, Автобиография Митрополита Платона, «Отзывы и мнения» Филарета Московского, Жизнеописание и письма Георгия Задонского. Жизнеописание и другие сведения об Антонии Воронежском, Жизнеописание Парфения Киевского.
2 поколение:
1. Оптинские Старцы Моисей, Макарий и другие; Митрополиты: Филарет Московский и Филарет Киевский; Архимандрит Антоний (ученик Преподобного Серафима, наместник Троице–Сергиевой Лавры), Старец Парфений Киевский; Епископ Игнатий Брянчанинов; ученики Старца Филарета Глинского.
2. Оптина Пустынь, Московский край, Киев, Глинская пустынь.
3. Жизнеописание указанных лиц, их письма и творения; «Странствия инока Парфения»; «Откровенные рассказы странника»; ранние творения Епископа Феофана Затворника («Путь ко Спасению» и др.).
3 поколение:
1. Старцы Амвросий и Иосиф Оптинские, Епископ Феофан Затворник, протоиерей Иоанн Кронштадтский; иеросхимонах Александр Гефсиманский, Старец Варнава.
2. Оптина пустынь. Московский край, (Кронштадт — Петербург).
3. Жизнеописания указанных лиц и их творения; «Моя жизнь во Христе» протоиерея Иоанна Кронштадтского.
Пособия: «Жизнеописания подвижников XVIII и XIX вв».
XX ВЕК
Кто внутренне усвоит жизнь и творения предыдущих поколений, тот найдет современных им преемников.
Введение
[...]
«Царствие Божие приходит неприметным образом» — нет ли в этом некоторой вины человеческой?
Как подумают многие, разве мало написано историй Церкви, мало напечатано трудов, со всех сторон освещающих ее жизнь? Во всех частях света ученые посвящали и посвящают себя этому предмету. Как можно утверждать, что мало знают жизнь Церкви? Но, как это ни странно на первый взгляд, нет в современной науке труда, посвященного истории Церкви как благодатного целого; нет, насколько мы знаем, даже опыта, за последние два века, изобразить ее жизнь соответственно тому, как Церковь сама сознает свою жизнь и как свидетельствует о ней ее многовековая литература.
Царствие Божие на земле — Тело Христово, одушевленное Духом Святым, — так сознает себя Церковь. Вот предмет истории Церкви. История Церкви, чтобы быть истинной и научной, помня завет Евангелиста Луки, — «по тщательном исследовании всего сначала по порядку» (Лк. 1, 3), должна ли только описывать ход церковных событий, нагромождая без разбора воедино все, что носит или хочет носить имя церковного? Не принадлежит ли к истории Церкви прежде всего и по преимуществу то, что отвечает ее прямому назначению, а не то, что только украшается ее святым именем? Научно ли было бы в истории искусств давать одинаковое место безвкусной пошлости и великому творчеству: затеривать, например, Андрея Рублева и Рафаэля в толпе подражателей и ремесленников изобразительных искусств? Церковно ли и вместе научно ли отдавать одинаковое внимание и место и подвижникам — святым строителям церковной жизни, и еретикам? Внешнее и случайное — плевелы среди пшеницы — может и иногда должно иметь место в истории, но, конечно, не затемнять и не загромождать основное и существенное в истории предмета, о котором должна идти речь.
Существенное назначение церковности не соединять ли людей с Богом во внутреннее единство по закону Евангельскому? Цель основания и жизни Церкви не спасать ли человечество? Итак, первое место в истории Церкви должно принадлежать тем, кто непосредственно в жизни и в учении соответствовали этому назначению, сами к нему стремились и его достигали, себя и других соединяли со Христом и во Христе — единением благодатным, предуказанным Евангелием Христовым и учением апостольским, в единое Царство — Тело Христово.
Поэтому, говоря по существу, «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского много научнее современных церковных историков, ибо именно они знакомят нас с тем, как осуществила в истории свое назначение Церковь. Нечего бояться, что история Церкви превратится в значительной мере в историю подвижничества или даже (horribili dictu)
[1] много места будет отведено монашеству.
Серьезного историка не должны сковывать предвзятые вкусы, часто притом вырастающие под влияниями, чуждыми христианству. Нас должно занимать дело по существу; какую бы привлекательную или отталкивающую форму ни носило то или иное внешнее событие, оно должно быть оценено по существу. Внимание историка должно быть по преимуществу там, где видно достижение христианского идеала. Ибо здесь подлинная жизнь Церкви, ибо отсюда дух жизни растекается по всему телу Церкви.
Может возникнуть вопрос: при таком подходе к истории не окажутся ли вне нашего поля зрения
многие, если не большинство, существенные события из истории Церкви? — На это и должны дать ответ предлагаемые «Очерки». Но, предваряя, скажем: не только не окажутся, но получат свой надлежащий смысл. Сверх того, многое подлинно существенное, оставшееся в тени, займет должное место. Ибо не следует ли сделать кое–какие переоценки: что считать существенным событием для истории Церкви? Почему Сирийский Собор
[2], например, существен и о нем пишет едва ли не каждый историк Церкви, а молитвенное вдохновение египетского пустынника Макария — дело узких специалистов? Однако о соборе забыли уже через несколько десятилетий (кроме историков), а молитвы преподобного Макария вот уже более полутора тысячелетий каждое утро и вечер повторяет неисчислимое множество верующих. Ведь не измерять же внешним положением и шумом значительность церковных событий.
То, что делалось и писалось в пустынях Иудеи, Египта, Сирии или Синая, пережило века, перестраивало жизнь множества людей всех поколений, проникало в самые глубины жизни различных народов. Жизнь древних столиц часто так и остается достоянием лишь специалистов — историков или археологов. В чем же тут дело? Почему умолкли столицы, но до сих пор влияют дела и мысли, молитвы пустынников? Во все века, приходя на смену друг другу, в Церкви образовывались центры (средоточия духовной жизни), где вырабатывалось все, что для того и последующих веков служило руководством и духовным питанием. Эти центры бывали и в городах, бывали и в пустынях. Их процветание по существу зависело не от внешних условий, культурных или государственных, а от условий внутренней жизни, от развития глубины и силы христианского духа, в них раскрывавшегося. В I—II веках такими центрами были города Иудеи, Сирии, Малой Азии; позднее — Галлии, Италии, Карфагена; а в IV, VII и VIII веках — это были пустыни Египта, Палестины и Вифинии.
То, что делалось в них, имело неизмеримо большее значение для Церкви, чем то, что в это время решалось в столицах, — Риме и Константинополе. Если ход и развитие христианской жизни нас проводит во дворец Константина Великого или Владимира Святого, мы должны познакомиться с их жизнью и делом, но не должны пугаться, если эта христианская жизнь скрывается в пустынях и пропастях земных, ибо не напрасно их обитателей Апостол и Церковь признают часто ценнее целого мира (Евр. 11, 38). Если Антиохия и Константинополь — место проповеди и подвигов Златоуста и его учеников, мы должны знакомиться с жизнью этих столиц мира в конце IV века. Но если в Египетской пустыне в начале IV века сосредоточивается наибольшая ревность и успех в деле христианском, этой пустынной жизни мы должны отвести первое место в истории IV века, не смущаясь, что речь идет не о столицах или богатых культурных центрах. Не их искал Христос Спаситель, а живых душ человеческих. Не того же ли должен искать и христианский историк? И он будет вознагражден, ибо в Египте, в IV веке, — ключ к современным и последующим историческим событиям, здесь выковался тот склад жизни и мыслей, который не дал раствориться христианству с примирившимися с ним в IV веке государством и культурой. Государства и культура разлагались и падали; православие пребыло незыблемым. Это подготовлено было Египтом.
Не слабость ли понимания христианского духа сказалась в Евсевии Кесарийском (не только в его полуарианстве)
[3] — в его попытке превратить историю Церкви в историю столичных кафедр, столкновений с властями и еретиками, дополненную историей христианской литературы? И не случайно, конечно, новейшие историки пошли по пути, проложенному Евсевием.
Отпадение католичества и протестантства от благодатной, подлинной церковной жизни ярко сказалось на западных церковных историках. Историки, подобные Tillemont'y
[4], как и вообще весь янсенизм, стали, к сожалению, лишь исключением, подтверждающим общее правило. Лучшее, что мы имеем на Западе, для истории церковной жизни, — это труды, подобные «Истории Церкви» Неандера или Дюшена, или «Истории догматов» Гарнака и «Истории соборов» Гефеле
[5]. Но какое впечатление оставляют эти замечательные в своем роде исследования перед лицом Евангелия — мерила (критерия) всякого христианского дела? Отпав от жизни в Церкви и подлинного созерцания Истины, во что превращают эти талантливые, если не гениальные, историки историю Церкви вообще и ее борьбу за истину в частности? В столкновение партий и отвлеченных формул… Так понятые и оторванные от целостного духа подлинной церковной жизни, эти споры, соборы теряют свой истинный смысл и место. Современные историки повторяют ошибку еретиков, превращая жизнь в Боге и созерцание Бога в размышления и споры о Боге, в дело отвлеченных специалистов–богословов, без реального значения для жизни христианской. Не против такого ли извращённого подхода к христианским догматам восставали подлинно великие богословы Православной Церкви (см., например, «Слово 1–е о богословии» Григория Богослова, «Слово об истинном богословии» Симеона Нового Богослова, «Слово 33–е» Иоанна Лествичника)?
Конечно, кому Христос — только отвлеченный нравственный идеал или передавший Свои полномочия Глава Церкви
[6], тому не понять настойчивости святителя Афанасия или горячности преподобного Феодора Студита. Ибо они боролись за Дух Истины,в них пребывающий; за Того, Кто был им ближе, чем собственное дыхание, дороже самой жизни; за Того, Кто был реальным содержанием их жизни. Для них, всею силою устремленных к Богу и живших во Христе, могло ли быть безразличным, живут ли они в единении с Богом или с тварию, хотя бы и первенствующей среди тварного (как думал о Христе Арий)
[7]? Тот, кто стремится очиститься от всякого греха и лжи и дышать истиной, мог ли примириться с ложью о Христе Боге (как несторианство или монофелитство
[8])? Те, кто верили, что Церковь как Тело Христово есть столп и утверждение Истины, есть организм Истины, могли ли считать частью тела этой Истины людей, сознательно отвергавших, «руководясь своими помыслами» (слова VII Вселенского Собора), то, в чем сочла необходимым себя явить на земле жизнь этого организма (иконопочитание, монашество и другие общецерковные установления)? Чтобы понять реальный жизненный смысл этой догматической борьбы, не нужно ли прежде усвоить подлинно церковную жизнь в ее целом, как целостное устремление и достижение Истины, как часть дела обожения человечества, как нисхождение Бога к человеку и как стремление воцарить Бога над своими мыслью, волею и чувством — словом, как борьбу за Царствие Божие и строение этого Царствия?
Для понимания дела святого Афанасия Великого не менее важна его «Жизнь Антония Великого», чем его «История ариан»
[9]. Ибо в «Антонии Великом» — положительный смысл борьбы Афанасия. Тут он раскрывает, чем он дышит, ради чего он борется. Как можно понять дело Василия Великого, забывая его Литургию, Подвижнические уставы и Слова
[10], как делают обычно историки? — А в этом сердцевина всей его жизни.
Так в Церкви всегда и всюду. Начиная от Христа Спасителя и Его Апостолов, не прекращаясь, на протяжении веков шла в Церкви духовная работа над усвоением Богу всего человечества в целом, борьба благодати с грехом за Царствие Божие. Бог пришел на землю, а люди, путем ли мученичества, путем ли подвижничества, в мире или в монашестве, устрояли себя в жилище Богу (святой Григорий Богослов). И в этом смысл и назначение Церкви — быть Телом Христовым. Кто всматривался и вчитывался в жизнь и творения святых руководителей Церкви, тот знает, что это не пустые слова, во что их часто превращают люди, лишь по названию или положению церковные. Это дело самоотверженного подвига, часто до смерти, в соединении с благодатию Божией.
Вот это дело — дело Обожения, очищения и соединения с Богом, — не зная перерыва, переходило из поколения в поколение в недрах Церкви. И в нем истинный смысл ее существования, в нем и объяснение и корень исторических событий церковной жизни. Преследования императоров, нападения ариан или иконоборцев — это частные вражеские выпады против этой целостной жизни и работы, которая идет в Церкви на протяжении веков. Обходя молчанием эту жизнь или случайно ее вспомнив где–нибудь в главе о монашестве, можем ли мы надеяться понять подлинный ход и смысл истории Церкви?
Только усвоив ход и потребности этой жизни в течение веков, найдем мы надлежащий смысл и иерархии и канонам.
Иначе историки создают впечатление, вызывающее справедливое, по–видимому, сетование, что Церковь уклонилась от своего назначения — созидать на земле жизнь в Духе Истины. Не Церковь уклонилась, а историки Церкви уклонились по разным причинам от изображения на должном месте того, что составляло во все века сердцевину церковной жизни.
Не нужно было быть великим богословом, чтобы понимать, что поведение императоров, столкновение епископов, богословские трактаты, ереси и расколы и т. п. — то, о чем принято обычно по преимуществу писать в истории Церкви, — все это не основное в христианской жизни.
То, чему посвятил проповедь и жизнь Спаситель, чему отдали свои труды и подвиги Апостолы, — вот что раз и навсегда составило жизнь и дыхание подлинной Церкви. Живая вера в Бога и Его Христа, борьба с грехом, покаяние, крещение, пост, подвиг, молитва, приобщение, милостыня и всякая другая добродетель, из которой помощью и силою Духа созидается венец их — Любовь, через что созидается полнота благодатного Богообщения, исполнение Духом Святым, когда Господь к соблюдающему слово Его Сам приходит и обитель в душе такой устрояет, — вот, как известно, чему по преимуществу научает христиан Новый Завет. Через все это созидается и собирается человечество в Церковь — единое Тело Христово, Царство благодати. Вот область, где благодать Божия воздействует открыто и возрождает человечество, направляет и руководит по угодному Богу пути. Вне этого нет подлинного христианства, нет Церкви.
Итак, история Церкви — это история прежде всего того, как среди человечества созидалась и соблюдалась эта новая жизнь, огонь которой возгорелся от Христа.
Мы, верующие, знаем, что огонь этот не угаснет, пока не придет уже как Судия Тот, Кто его на земле воспламенил.
Но среди кого, где и как не угасла и созидалась эта жизнь Христова на земле? — Вот первый и законный вопрос к историку Церкви. На него отвечают многочисленные творения и жития святых и вообще вся многовековая церковная письменность… Но нам не известны ни в пространном, ни в сжатом виде изображения этой жизни на протяжении девятнадцати истекших веков.
Между тем, по обетованию Христову, эта жизнь, не зная перерыва, переходила из поколения в поколение: из Иерусалима в Антиохию, Малую Азию, далее в Рим, Галлию; из Рима в Карфаген, в Египет, Сирию, опять Палестину и т. д. — то разгоралась, захватывая широкие народные круги, привлекая новые племена и народы, то замирала в сравнительно небольшом кругу людей — в эпоху равнодушия, безверия или зловерия. Но никогда эта жизнь не угасала, и она должна иметь свою Историю.
Пусть бывали эпохи, когда стремление к христианской жизни, опрокидывая все племенные и социальные перегородки, проникало в души рабов и государей (например, в I, IV–V, XIV–XV, XIX веках), пусть приходили на смену эпохи относительного духовного упадка, когда подлинное христианство зорко блюлось по преимуществу среди отдельных групп подвижников. Но эти эпохи, бедные количественно, были богаты героическими усилиями (мученичеством, исповедничеством, великим подвижничеством). Они подготовляли новый, уже более широкий круг процветания духовной жизни. Потому–то эпохи относительного духовного упадка для историка не менее важны, чем эпохи духовного процветания. Они научают, как при трудных обстоятельствах, среди преследования или, что еще опасней, равнодушия благодать Божия находила способы и людей, в обстоятельствах иногда по–человечески отчаянных, и сохраняла свет Истины и огонь жизни христианской.
Евангелие и Церковь
Достигло до вас Царствие Божие
Мф. 12, 28
В учении о Царствии Божием — средоточие Евангельской проповеди. Когда Евангелисты хотят кратко выразить содержание проповеди Христовой, они говорят, что Господь ходил, проповедуя покаяние и Царствие Божие (Царствие Небесное); и Деяния Апостольские начинаются и кончаются проповедью Царствия Божия. Сорок последних дней Спасителя на земле были учением о Царствии Божием: «…в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1, 3). Кончаются Деяния описанием дела Апостола Павла в Риме так же: «И жил Павел целых два года на своем иждивении и принимал всех приходивших к нему, проповедуя Царствие Божие и уча о Господе Иисусе Христе…» (Деян. 28, 30–31).
И Спаситель, указывая, чего прежде всего нужно искать на земле, говорит: «Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его» (Мф. 6, 33). Почти все евангельские притчи — притчи о Царствии Божием. Едва ли какое–нибудь другое понятие чаще и настойчивее убеждает людей, приступающих к Евангелию, чем слово и притча о Царствии Божием.
Что же мы узнаем о Царствии Божием из проповеди Спасителя и Его учеников?
Царствие Божие (Царствие Небесное) со времени явления воплощенного Бога Слова приблизилось ко всем людям — грешным и святым. Об этом говорится во многих местах Евангелия. Отныне его нужно прежде всего искать; употребляющий усилие получает его; оно достигается многими скорбями. Чему оно подобно? Оно — сокровище, скрытое в поле жизни; чтобы сберечь его, человек, когда найдет его, продает все, что имеет. Оно — жемчужина, которую «на–шед», купец продает все, что имеет. Оно подобно неводу, в котором всякие рыбы, хорошие и худые; подобно пиру, на который позваны и добрые и злые; подобно полю, на котором растут вместе и плевелы и пшеница. Пересмотрев эти уподобления, отметим в них прежде всего одну черту. Все эти притчи говорят не о чем–то обещанном только в будущем, не о будущей только загробной жизни, а о чем–то настоящем, случающемся здесь, на земле. Сокровище и жемчужину человек сперва находит, а потом продает все, что имеет. Невод, пир и поле говорят о земном, совместном пребывании добрых и злых. Следовательно, Царствие Небесное не будущая только жизнь. Это нечто реальное сейчас на земле, от радости человек «все продает, что имеет».
Царствие Божие не только приблизилось, но и, как говорится в нескольких местах Евангелия, открыто. Царствие Божие «достигло до вас» (Мф. 12, 28). Для некоторых оно уже пришло.
Как же оно достигло до нас, а мир его не видит? На это Евангелие отвечает: таковы его свойства, что оно приходит «неприметным» образом. Оно подобно закваске — кто различит ее в муке? Его роста не замечает иногда даже посеявший его человек, который «и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он» (Мк. 4, 27).
Тайны Царствия Божия доступны не всем, а лишь достойным его, ибо до времени Страшного Суда (когда будут удалены из него «все соблазны и делающие беззаконие») оно преимущественно внутрь нас есть. Недостаточно иметь глаза, чтобы его увидеть, и даже уши, чтобы о нем услышать. Лишь после Второго Пришествия Христова сыны Царствия просияют вовне, и для грешников, как солнце, наподобие преобразившегося Господа, — светом, который светит им ныне, как утренняя звезда в сердцах их (ср.: 2 Пет. 1, 19). Царствие Божие не усвояется миром и потому, что и самое мудрое слово само по себе не дает должного его понимания. Ибо оно «не в слове, а в силе» (1 Кор. 4, 20). Мир по своей греховной слепоте не видит его и не понимает его. Как же видят и входят в Царствие Божие?
Чтобы увидеть Царствие Божие и войти в него, надо приготовить душу покаянием и родиться свыше — от воды и Духа (креститься). Не внешним только крещением водой, но внутренним изменением от Духа. Не крещением только Иоанновым — от воды, для исповедания и покаяния во грехах, но крещением Христовым — приятием Духа и силы.
О Царствии Божием говорится, что оно достигло того человека, которого Христос Духом Святым освободил от власти диавола. А для тех, кто расточил отцовское богатство, — благодать крещения, — путь один: блудного сына, путь покаяния. Царствие Небесное обещано нищим духом, любящим Бога, тем, которые терпят гонения за правду во имя Христа. Необходимо самоотвержение, чтобы войти в него; превзойти фарисеев в правде, подражать мытарю в смирении, уподобиться малым детям, не озираться вспять на жизнь греха и мира. Чтобы жить жизнью этого Царствия, нужно питаться Хлебом Небесным — Христом, Его Плотию и Кровию, — словом, в него истинно (хотя и постепенно) входят и в нем пребывают исполняющие волю Божию, заповеди Христовы.
В чем же оно состоит? — В Евангелии. Апостолы преимущественно рассказывают о Самом Царе этого Царствия — как Христос воплощением, жизнью, чудесами, крестной смертью и Воскресением Своим победил врагов и основал Свое Царство; каково это Царство — мы узнаем из Евангелия преимущественно лишь иносказательно, в притчах. Грубость сердца слушателей (Мф. 13, 15), невосприимчивость к духовному принуждали Спасителя говорить о Царствии Божием почти исключительно в притчах. Только Апостолы, как достойные того, получали иногда объяснения этих иносказаний. «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а им (остальным слушателям. — С. М.) не дано». Особенно в прощальной беседе Спасителя с учениками (по Евангелию от Иоанна), преимущественно перед другими местами Евангелия, раскрывается уже без притчи это обитание, пребывание, воцарение Бога в праведных христианах и плоды этого воцарения: вера, любовь, истина, благодать Духа, исходящего от Отца, — то, что собирает воедино учеников Христовых.
Но в проповеди ко всему народу — лишь о путях в Царствие Божие. Спаситель говорит открыто о путях покаяния, смирения, милостыни, любви и о том, что Царствие Божие приблизилось, достигло земли. О самом же Царствии, о внутренних его свойствах, иносказания остаются не объясненными. Что значат жемчужина, сокровище, которым подобно Царствие Божие? Что это за закваска? Что значат невод, пир и другие подобия? Как это — рождаются свыше? Как питаются хлебом Небесным сыны Царствия? — Словом, вся внутренняя жизнь Царствия Божия остается не объясненной в Евангелии. Апостолами оно раскрывается уже в Посланиях и Деяниях, и то по мере нужды и восприимчивости слушателей: «…я не мог говорить с вами, братия, как с духовными… потому что вы еще плотские. Ибо есть между вами зависть, споры, разногласие» (ср.: 1 Кор. 3, 1, 3). Так душевный, плотский человек, в противоположность духовному, не постигает области Духа, хотя бы и назывался христианином.
Наиболее открыто говорят об этом Царстве Духа, об этой жизни во Христе (о Царстве истины, любви и света, который уже светит) Апостол Иоанн Богослов и Апостол Павел.
Апостол Иаков в своем Послании учит больше о препятствиях на пути к Богу и Его Царствию, о том, как противостать диаволу, чтобы он бежал, и покориться Богу, чтобы Он приблизился. Апостол Петр — преимущественно о том, как вовне должен проявляться «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» (1 Пет. 3, 4), проявляться в жизни семейной, церковной и общественной. Но и он ясно намечает, как каждый христианин призван устроить из себя «дом духовный» (1 Пет. 2, 5), в котором обитает Бог, как, «удалившись от господствующего в мире растления похотью», должны мы соделаться «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1, 4).
Но особый дар был дан Апостолам Иоанну Богослову и Павлу раскрывать тайны Царствия Божия, поскольку дано вместить слову. Никто яснее и полнее их не раскрывал в своих писаниях эту жизнь, которою «во Христе Иисусе живут не по плоти, а по Духу», ибо во Христе Иисусе освобождение наше от закона греха и смерти, от жизни мира и суеты.
«Для сего–то и явился Сын Божий (в мир), чтобы разрушить дела диавола» (1 Ин. 3, 8), и «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев» (1 Ин. 3, 14); «что мы любим детей Божиих, узнаем из того, когда любим Бога и соблюдаем заповеди Его» (1 Ин. 5, 2); кто не любит — не познал Бога, потому что «Бог есть любовь», «пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4, 16); «что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаем из того, что Он дал нам от Духа Своего» (1 Ин. 4, 13). Так что уже «Дух Божий живет в нас» (ср.: Рим. 8, 9; 1 Кор. 3, 16). «Если кто Духа Христова не имеет, тот и не Его. А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности» (Рим. 8, 9–10), а плоды Духа: «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23).
Вот оно, достигшее земли Царствие Божие. «Ибо Царствие Божие… праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14, 17). Праведность не от закона, а от Духа; мир не такой, какой мир дает; радость не от пищи и от пития, не та, которою утешаются люди мира сего. Праведность и мир и радость в Духе Святом — это жизнь в Духе Святом. Поэтому, чтобы войти в нее, недостаточно родиться обычным рождением плотским, а нужно родиться свыше от воды и Духа — от Бога. Нужно освободиться Духом Святым от диавола и проходить под руководством Духа путь покаяния, самоотвержения и любви, дабы, «как грех царствовал (а грехом диавол. — С. М.)… так и благодать воцарилась… Иисусом Христом» (Рим. 5, 21). Тем, кто идут верой и любовью, открывается «свободный вход в вечное Царство Господа нашего… Иисуса Христа» (2 Пет. 1, И).
Он — Глава этого Царства не от мира сего и связан с сынами этого Царства, как лоза с ветвями, на–пояя их Своею жизнью, как глава с членами тела, сообщая им Свой Дух (в крещении, покаянии, приобщении, через молитву, проповедь, исцеление), питает их Своей Плотью и Кровью. Без Него, без общения с Ним, ветви — члены — не могут творить ничего подлинно ценного, доброго, созидать Царствие Божие в себе и в других. Апостол Павел подробнее остальных Апостолов говорит об устроении этого Царствия наподобие тела, где верующие — члены: Христос поставляет для созидания этого тела «одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению (к устроению, приготовлению. — С. М.) святых (истинных членов этого Царствия. — С. М.) на дело служения, для созидания тела Христова» — его Церкви, Его Царствия (Еф. 4, 11–12). Через Церковь Христос возглавляет человечество, обожает его. Вспомним, что это созидание творится неприметным для внешнего взгляда образом (Лк. 17, 20), ибо плевелы и пшеница, хорошие и худые рыбы смешаны до времени в пределах земного Царства Христова — исторической Церкви, и не виден рост и созревание зерна, а потом колоса — сынов Царства, затерянных среди плевелов, среди соблазнов (в Церкви и вне Церкви) и «делающих беззаконие» (Пс. 100, 8). Только после Второго Пришествия, когда Христос Царствие Свое передаст Богу и Отцу, в мире открыто для всех воссияет Свет Пресвятой Троицы. Обнаружится вполне ясно и для нечестивых веками создававшееся здание Божие. Ныне же Христос царствует ощутительно, как Царь и Глава, лишь над добровольно Его принимающими и лишь чрез свободное исполнение Его воли и через участие в Его Таинствах и Духе, через молитву и веру к Нему приближающихся. «Приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам» (Иак. 4, 8).
Таким образом, вся проповедь Евангельская и апостольская была проповедью Царствия Божия, была созиданием его, ибо возвещала, как «послушанием истине чрез Духа, очистив души» свои (1 Пет. 1, 22), достигать любви Бога и Отца, благодати Господа Иисуса Христа и причастия Святого Духа — достигать Царствия Божия; достигать такого устроения жизни и души, когда она служит Богу вся до малейшего своего проявления, когда она вся — любовь к Богу в мысли, в крепости, в разумении.
Царствие Божие есть, прежде всего, Царство благодати в мире и душе верных — мир с Богом, единение с Богом, проникновение твари Богом. Конечное завершение этого Царствия выражено словами: «И будет Бог всяческая во всех» (1 Кор. 15, 28. Цитата приведена на церковнославянском языке; в русском Синодальном переводе: «да будет Бог все во всем»), а это достигнуто будет в полной мере уже после общего Суда и Воскресения.
Но начало Царствию Божию уже положено здесь на земле Христом Спасителем — победою над грехом, смертью и диаволом, открытием входа еще здесь на земле в царство истины, света, любви, благодати. Дело христиан — входить в это Царствие Божие еще здесь на земле, чтобы быть участниками полного торжества его во Втором Пришествии Спасителя, созидать из себя дом духовный, в котором обитает Бог.
Деяния Апостольские повествуют нам, как ученики Христовы, облекшись в день Пятидесятницы силою свыше, то есть крещением от Духа приобщившись Царствию Божию, понесли в мир это примирение с Богом и эту жизнь с Богом. Здесь мы узнаем, как под водительством и главенством Христовым — или через непосредственное Его явление, или через внушение Духа Святого — они проповедовали и насаждали Царствие Божие, убеждая людей покаяться, креститься, принять Духа Святого и отныне жить не по воле греховной, диавольской, а по воле Божией, под водительством Божиим. Они учреждали нужные для этого таинства, нравственные правила, ставили для руководства епископов, отвращали от лжеучителей–еретиков, собирали людей на молитву, побуждали на милостыню, отсекали лжебратию (Ананию и Сапфиру, Симона Волхва) (см.: Деян. 5, 1–11; 8, 9–24). Словом, они возвещали людям всю волю Божию, «день и ночь непрестанно со слезами» (Деян. 20, 31) уча каждого всенародно и по домам, приобщая человечество благодати Духа, созидая Царствие Божие — святую и единую Церковь.
Церковь как Царствие Божие на земле
Евангелие Царствия Христова еще при жизни Апостолов и их ближайших сотрудников огласило едва ли не всю вселенную. Оно преодолело преграды греко–римского мира и присоединило к Царству Христову такие народы, которые не знали римского владычества. Таковы впечатления христиан–современников. В Персии, в Индии, в Эфиопии, в «отдаленной Британии», недоступной тогда для римлян, но покорной Христу, во многих иных неизвестных странах и на островах стала известна христианская вера. Это было, по христианскому убеждению, не распространением отвлеченного знания о Христе и не только вестью о Его грядущем Царствии — это было распространение власти и царства Невидимого для внешнего мира Царя Христа.
Во всех местах, свидетельствует Тертуллиан о II веке, прославляется имя Иисуса Христа, Который уже пришел и царствует среди верующих Ему
[11].
Имя и власть Его проникают во все концы вселенной. «Повсюду веруют в Него, — говорит Тертуллиан далее, — везде Он царствует… Нет варвара, который не был бы принят от Него с радостью. Нет такого звания и состояния, которое бы могло тут пользоваться особым преимуществом. Он ко всем одинаков, над всеми равно властвует». Заметим, что это писалось в эпоху жестоких гонений, при внешней придавленности христиан.
Сознание, что Христос воцарился и что Он среди верных Ему есть и будет, не покидало первых христиан среди тех жестоких мучений, которыми пытался древний мир оторвать христиан от их Царя и Бога. Перед лицом римского судьи, когда такое свидетельство было равносильно смертному приговору или являлось продолжением превышавших человеческие силы мучений, они неизменно и твердо свидетельствовали о Христе как о своем Царе и Боге, и что это Он, Христос, подает им «силы переносить огонь» и всякие другие муки, какими их испытывали. Свидетельствовали это (как, например, епископ Поликарп Смирнский) «с твердостью и великою радостью», — и «Божественная благодать светилась» при этом «в лице его»
[12]. Понятно, что такая смерть, такая кровь, пролитием которой, по выражению приговора над святым Киприаном Карфагенским, должна была «утвердиться дисциплина» (то есть язычество), которая должна была задушить, запугать христиан, — послужила «семенем христианству». Известно, сколько обращений ко Христу было следствием таких победоносных страданий и такой радостной смерти. «Это было, — по словам Тертуллиана, — царственное красноречие». В своей побеждающей смерть любви (Игнатий Богоносец), в своих страданиях эти мученики — мужчины, женщины, дети христианские — всё более соединялись со Христом, в самых страданиях обретая величайшую радость. Так что особенностью христианских мучеников была любовь и именно особая благодатная радость, которая светилась в их подвиге. Страдания и смерть не просто переносились ими как тяжелое и неизбежное зло, а попирались царственно любовью и благодатью. «Мученики шли веселые на свой подвиг, — свидетельствует, например, описание кончины мучеников Лионских (177 год), — в их лицах выражалось сочетание достоинства с приятностью» (Акты Лионских мучеников по
Евсевию. V. 1)
[13].
«Можно ли было быть свидетелем твердости какого–либо мученика и не быть пораженным и не искать разрешить загадку, какую имел перед собою?!» — восклицает Тертуллиан
[14].
У кого было искать ответа, как не у самих страдальцев, которые неизменно и твердо свидетельствовали, что это Христос, царствующий и среди них пребывающий невидимо, в ответ на их веру и любовь подает им терпение, и силу, и радость, когда их собственные силы изнемогают. Вот почему там, где язычество думало видеть поражение, христиане чувствовали победу — победу Христа над страданием и смертью. Вот почему Мученические акты наряду с годом мира сего, царствованием такого–то императора или таким–то консульством для обозначения времени кончины мученика ставили: «Пострадал в царствование Господа нашего Иисуса Христа» (Акты Поликарпа, Пиония, Акакия); ибо мученики и их окружавшие сквозь страдание и смерть чувствовали это царствование уже наступившим.
То, что мученики свидетельствовали преимущественно своими страданиями и смертью, святые отцывсех последующих веков раскрыли в своих описаниях и засвидетельствовали всей своей жизнью.
Их писания, их жизнь и работа были направлены на то, чтобы как самим приобщиться Божественной жизни, принесенной на землю Христом, так и других ввести в Царствие Божие, которое с пришествием Христовым «достигло» земли (Мф. 12, 28).
Ибо «херувим» уже «отступил от древа жизни» и «аз райския пищи причащаюся» (стихира на Рождество).
Каждый из святых отцов, смотря по нужде и в меру полученного им дара, или указывал путь в Царствие Божие (как Климент Римский или Иоанн Златоуст), или раскрывал самые свойства этого Царствия (как Ерм или Макарий Египетский), или научал бороться с врагами его (как святой Антоний Великий или Иоанн Лествичник).
Иные ограждали сынов Царствия от ложных учений и путей, отводящих от Бога, в меру, доступную человеку (святой Игнатий Богоносец или Афанасий Великий), давали отблеск этого Царства в мыслях и символах — в иконах, молитвах, песнопениях (Иоанн Дамаскин или Феодор Студит).
Строительство Царствия Божия открыто было святому Ерму (II век) в виде построения единой и цельной башни, камнями в которую входят запечатленные Христом (книга «Пастырь»)
[15]. Но башня уже основана и существует — нужно только быть достойными или хоть не вполне негодными, чтобы быть принятыми в ее состав, пока постройка не кончится.
Это «домостроительство» проходит златою цепью через все века
[16]. Христос Спаситель собирает в Свое Царствие избранных и достойных того из рода в род.
Но Он не только собирает избранных Своих в Свое будущее Царство Славы после их смерти или кончины мира — но сейчас собирает, в Царство, ныне уже существующее, в которое можно и нужно войти еще здесь, на земле. Лишь духовная незрелость, греховность, неполнота веры и любви препятствуют многим людям видеть сейчас Царствие Божие на земле и входить в него. «Ибо пришла полнота времен усыновления, — говорит святой Ириней Лионский, — и приблизилось Царство Небесное и живет в людях верующих».
«Поэтому и в настоящее время, — по словам блаженного Августина, — святые
(еще здесь на земле) царствуют с Ним (со
Христом), хотя иначе, чем будут царствовать тогда (то есть в будущей, загробной жизни)». В чем различие? — Это поясняет преподобный Макарий Египетский: «Иисус Христос ныне таинственно озаряет душу и царствует в душе святых; но, оставаясь сокровенным от очей человеческих, едиными душевными очами действительно видим Христос до дня Воскресения, когда и самое тело покроется и будет прославлено тем светом Господним, какой еще ныне есть в душе человеческой, чтобы тогда и самому телу царствовать вместе с душою, еще ныне приемлющею в себя Царство Христово…»
[17]Эти святые души (истинные, живые члены Церкви), соединяемые и возглавляемые Христом, образуют Его Тело, Его Царство — Церковь благодатную.
Таким образом, Царствие Божие пришло не в отдельных только разрозненных душах, но тот, у кого откроются благодатию Божиею глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, ощутит в груде исторических фактов, лиц и учреждений церковных Единую Церковь; узрит, что «и в настоящее время (как говорит блаженный Августин) Церковь есть Царствие Христово и Царствие Небесное». Только не все члены земной Церкви образуют это Царствие Христово, даже не все видят его, а не только участвуют в нем, ибо в ней плевелы перемешаны с пшеницею. Плевелы — люди, которые ищут земного, ищут своего, а не Иисус–Христова. Они, по словам блаженного Августина, не составляют в Церкви Царства Христова и не царствуют с Ним
[18]. Они даже часто не видят и не знают Царствия Божия, и лукавый похищает у них из сердца самую мысль о Царствии Божием.
Всегдашнее царствование Христа, говорит святой Иоанн Кассиан Римлянин, наступает тогда (делается тогда в полной мере достоянием христианства), когда по истреблении из сердец наших смрадных пороков власть диавола прекращается и Бог, по причине благоухания добродетелей, начинает в нас владычествовать. Тогда основывается в нас Царствие Божие
[19].
Царствие Божие, от которого отпало человечество грехопадением первых людей, вновь приблизилось пришествием Христовым, через Его крестную смерть и Воскресение, через сошествие Святого Духа вновь достигло земли и сделалось доступным еще здесь на земле.
Теперь уже от нас зависит с помощью благодати найти «путь Божий», который, по выражению святителя Филарета Московского, ведет «сперва к Царствию Божию, которое внутри нас есть, потом к Царствию Божию, которое на небесах».
Через все века пронесла Православная Церковь свое убеждение, свое знание, свой опыт, что для истинно верующего Царствие Божие уже наступило, хотя «для некоторых не пришло еще во всей силе, а для некоторых и совсем не пришло».
Но это уже зависит не от того, что его нет на земле, а от нерадения и слабого искания его отдельными людьми. Даже более того: грозна и печальна вечная участь того христианина, который ни в какой степени еще здесь на земле не узрел и не вкусил, хотя бы в некоторой степени, Царствия Божия. «Ибо, — по словам преподобного Симеона Нового Богослова, — если ты говоришь, что не здесь, но после смерти получат Царствие Небесное все горячо желающие его, то ты извращаешь слова Спасителя и Бога нашего».
«Внимай словам Божиим, внимай Апостолам и учителям Церкви, — говорит он по поводу этого, — послушай гласа Владыки, послушай слов Слова, как изъясняет Он Царствие Небесное, которое отсюда еще должны воспринять люди…». «Отсюда возжги светильник души твоей, прежде чем не наступит тьма и не затворены будут врата делания. Здесь Я бываю для тебя жемчужиной и покупаюсь. Здесь Я являюсь для тебя пшеницею и как бы зерном горчичным. Здесь Я бываю для тебя закваской и заквашиваю смешение твое. Здесь Я являюсь для тебя водою и огнем услаждающим. Здесь бываю для тебя и одеждою и пищею и всяким напитком, — словом, здесь Я есмь Царствие Небесное, сокрытое внутри вас», — так говорит Владыка о Своем Царствии и о Себе. Но, хотя Царствие Божие наступило и христиане должны еще здесь на земле находить его, обитать в нем, обретать в нем своего Царя и Бога и соединяться с Ним — находят Царствие Божие только ищущие, званые, желающие. «Бог, — говорит Симеон Новый Богослов, — будучи Царем всякой твари, над одними людьми хочет царствовать по воле их, как и над ангелами царствует по воле их». Как Творец и Промыслитель, Он владеет всякой тварью, но в Свое Царство благодатное, где Он не только Владыка, но и Отец, не только грозный Судия, но и Друг, и Брат, и Глава, пострадавший до смерти за Свое Царство, за Свое тело, — Бог вводит только желающих и добровольно его принимающих. «По сей причине и Господь наш Иисус Христос и Бог, соделавшись Человеком, — говорит Симеон Новый Богослов, — однородным с нами, и Учителем, убеждает (а не принуждает) соестественных братии Своих: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его», чтобы восцарствовать над ними по воле их». «В этом первый предмет проповеди», — говорит он далее, и поэтому, хотя Царствие Божие основано Богом, восстановлено Кровию Христовою, но по своей свободной воле люди должны способствовать его созиданию в себе и вокруг себя.
Святой Григорий Богослов так говорит о Церкви как Царствии Божием: «Бог основал ее, а не человек», — но далее указывает и на людей: «Одни более, другие менее способствуют к совершению сего здания, сей обители Христовой, сего святого Храма, по той мере, как они сами с нею сопрягаются и соединяются Духом Святым».
Царствие Божие (Церковь) созидается Богом, Божественною благодатью, но благодать созидает, когда человек действительно, со всею искренностью возжелает и взыщет это Царствие по указанию Христа и Его Церкви.
Многократно приходилось нам наталкиваться на потребность иметь под руками какой–нибудь осязательный ответ на вопрос: «Что такое Православная Церковь?» Современная православная мудрость научает нас, что определить Церковь нельзя, ее можно только показать: «Приди и посмотри». Но где и что смотреть? Конечно, прежде всего православную жизнь во всех ее проявлениях: в богослужении, святых отцах, в старчестве, в монастырях, в выдающихся пастырях и мирянах, в иконе, в пении, в книгах… — словом, во всем, на что многообразно пролился Дух Божий на земле со времени первой христианской Пятидесятницы.
Но есть разряд людей, которые ищут прежде всего в книгах и через книги вход в «страну истины». Кажется, в Евангелии невысоко расценивается этот путь. Но и он не закрыт. Эта таблица пытается «книжно» отобразить жизнь Церкви, указать в каждом поколении, начиная от Спасителя и Апостолов, кончая нашим временем, к кому нужно прийти, на кого благоговейно смотреть, кого слушать, чтобы узреть Истину в истории — Святую Православную Церковь. Вот те люди, в которых и через которых их Глава Богочеловек Иисус Христос строил Свою Церковь, Храм Божий на земле, досязающий до неба, Царствие Божие. Их много больше, их неисчислимо много, они как звезды небесные, но мы пытались выбрать тех, которые яснее и более осязательно, по–человечески осязательно, проявились в жизни Церкви земной, в церковной письменности, в памяти современников, в памяти церковной как наиболее выдающиеся строители тайн Божиих. Это они — сердце и ум Церкви, в которых обитает и действует Дух и Ум Христов.
Мы надеемся, что более опытные и знающие дополнят и в чем нужно исправят наши указания, ибо это, насколько мы знаем, первый опыт указать вехи для истории Церкви, православно понятой как созидание Тела Христова на протяжении веков. Для наглядности мы разбили, как это обычно делают, каждый век на три поколения. В каждом поколении мы указываем имена тех людей, в которых и вокруг которых всегда ярче видна духовная жизнь этого поколения. Эти люди освящали путь своих современников, открывали им волю Божию примером и словом, вокруг них и через них строилось в Церкви все, что в ней есть вечного, Божественного. Это — столпы и утверждения церковные. Всё, что поется, созерцается, что читается как истинное, исполняется как верное, почитается как святое в Православии, — все Предание Церковное, связанное с этими именами. Они указаны в параграфе первом. Во втором параграфе каждого поколения указывается, где особенно ярко процветала в это время жизнь Евангельская, благодатная. Указаны географические местности, города, страны, монастыри, где она с особой силой сосредоточивается в известную эпоху. Знакомясь с жизнью этих средоточий, мы видим, что сменяются страны, города, народы, области, монастыри, но единая жизнь благодатная течет неизменно. Замирая в одном месте, она вспыхивает в другом, то шире раскидываясь, то сосредоточиваясь в небольшом круге людей, но никогда не иссякает, обновляясь и обновляя в каждом поколении того, кто отзывается на призыв истины. Щедро изливающаяся благодать Духа не стесняется никакими пределами, говорит святой Киприан, лишь бы жаждало и было отверсто наше сердце
[20] .
В конце концов открывается вся эта жизнь как единое целое, как единый храм Божий, собравший в себя избранников из всех народов, стран и поколений.
Наконец, в третьем параграфе указываем, что прочесть, чтобы по возможности вплотную подойти к жизни, явившей себя в этих именах и средоточиях.
По возможности мы указываем творения самих действующих лиц или воспоминания их учеников, современников, составивших о них какое–либо житие, — Акты мученические, Записки, Патерики и т. д.
В качестве пособия мы в конце некоторых веков указываем то, что может облегчить знакомство с источниками первоначальными
[21].
I век
Земная жизнь Господа Иисуса Христа. Галилея, Иудея, Иерусалим. Святое Евангелие.
2–е поколение
1. Святые Апостолы: Иаков, Иоанн Богослов, Петр, Павел, Варнава и другие. Святые Евангелисты: Матфей, Марк, Лука.
2. Иерусалим, Антиохия, Рим. (Ефес.)
3. Деяния и Послания указанных Апостолов.
3–е поколение
1. Святой Апостол Иоанн Богослов, святой Климент Римский. (Святой Ерм.)
2. Ефес, Рим.
3. Послания и Апокалипсис Апостола Иоанна Богослова; Послания к Коринфянам святого Климента Римского; книга «Пастырь» Ерма.
Пособия
История Церкви Евсевия Кесарийского; отчасти апокрифы: «Успение Апостола Иоанна Богослова», «Мученичество равноапостольной Феклы» и др.; толкования святых отцов на Священное Писание, к примеру: Толкование святого Иоанна Златоуста на Евангелие и Деяния.
II век
1–е поколение
1. Святой Игнатий Богоносец, (святой Поликарп Смирнский), святой Ерм.
2. Малая Азия, (Сирия), Рим.
3. Послания святого Игнатия Богоносца; Учение 12 Апостолов — «Дидахи»; Мученические акты святого Игнатия Богоносца; книга «Пастырь» Ерма; Послание Поликарпа Смирнского.
2–е поколение
1. Святой Поликарп Смирнский, святой Иустин Философ. (Святой Мелитон Сардикийский.)
2. Малая Азия. (Рим.)
3. Мученические акты Поликарпа Смирнского, его Послание; Мученические акты и творения святого Иустина Философа; творения Иринея Лионского, (Послание к Диогнету), творения апологетов.
3–е поколение
1. Святой Ириней Лионский, мученики Лионские.
2. Малая Азия, Галлия, Рим.
3. Творения святого Иринея Лионского, Послания о мучениках Лионских, Мученические акты Аполлония идругих Римских мучеников, (творения апологетов), творения Тертуллиана и Климента Александрийского.
Пособия
История Церкви Евсевия Кесарийского. Мученические акты позднейших редакций.
III век
1–е поколение
1. Святой Ипполит Римский, мученики Карфагенские (Филицитата, Перпетуя и др.;) и Римские.
2. Рим, (Малая Азия), Карфаген.
3. Творения святого Ипполита Римского; Мученические акты Филицитаты, Перпетуи и др. (творения Оригена, Тертуллиана и Климента Александрийского); «Октавий» Минуция Феликса. Мученические акты.
2–е поколение
1. Святой Киприан Карфагенский, святой Дионисий Александрийский, святой Григорий Чудотворец Неоке–сарийский.
2. Карфаген, (Рим), Малая Азия, Египет.
3. Творения святого Киприана Карфагенского, особенно его письма и книги «О падших» и «О единой Церкви». (Творения: святой Дионисий Александрийский, Григорий Неокесарийский и его житие, написанное святым Григорием Нисским.)
3–е поколение
1. Святой Антоний Великий, святой Мефодий Патарский.
2. Египет, Малая Азия.
3. Житие святого Антония Великого, написанное святым Афанасием Великим, и его письма к монахам. Творения святого Мефодия Патарского. Мученические акты.
Пособия
История Церкви Евсевия Кесарийского.
IV век
1–е поколение
1. Преподобный Пахомий Великий (и Феодор), преподобный Антоний Великий, святой Николай Чудотворец, святой Спиридон Тримифунтский, святитель Александр Александрийский, первое поколение учеников преподобного Антония Великого, святой равноапостольный Константин.
2. Египет.
3. Жития указанных святых; письмо епископа Аммона к Феофилу Александрийскому «О жизни Пахомия и Феодора»; Послание святого Александра Александрийского и другие документы по I Вселенскому Собору и истории Церкви IV и V веков: Евсевия, Сократа, Созомена; «Достопамятные сказания» Феодорита, Древний Патерик.
2–е поколение
1. Святой Макарий Великий, Египетский, святой Афанасий Великий, Александрийский, преподобный Антоний Великий, преподобный Иларион Великий, Палестинский.
2. Египет. (Палестина, Сирия, Каппадокия.)
3. Творения преподобного Макария Египетского (и его житие); творения Афанасия Александрийского; Древний Патерик (или «Достопамятные Сказания»), «История монахов» Руфина, «Лавсаик» Палладия Еле–онского.
3–е поколение
1. Святители Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, святой Мелетий Антиохийский, преподобный Ефрем Сирин, святитель Амвросий Медиоланский, святитель Григорий Нисский, блаженный Иероним Стридонский и его друзья.
2. Египет, Сирия, Каппадокия, Константинополь, Палестина, Италия.
3. Творения трех святителей (особенно Литургия), их жития и других указанных святителей; «Лавсаик» Палладия (связь Златоуста с египетскими подвижниками по «Лавсаику»); «Собеседование» преподобного Иоанна Кассиана Римлянина; «История монахов» Руфина.
Пособия
История Церкви — Евсевия Кесарийского, Сократа, Созомена и Феодорита.
V век
1–е поколение
1. Святой преподобный Исидор Пелусиот, святой Кирилл Александрийский, (блаженный Феодорит Киррский, святой Симеон Столпник,) преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, блаженный Иероним.
2. Египет, Сирия. (Италия с Галлией, Палестина, Карфаген.)
3. Творения преподобного Исидора Пелусиота, святого Кирилла Александрийского, блаженного Феодорита Киррского (особенно «История Боголюбцев»), преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, блаженного Августина (особенно его «Исповедь»), блаженного Иеронима. Жития преподобных Египта: Паисия Великого, Виссариона, Пимена Великого, Арсения Великого и др.; «Достопамятные Сказания». Деяния III Вселенского Собора.
2–е поколение
1. Преподобный Симеон Столпник, (блаженный Феодорит), святой Лев Великий, папа Римский, блаженный Диадох, епископ Фотики, святой Евфимий Великий, преподобный Исихий Иерусалимский, преподобный Нил Постник Синайский.
2. Сирия, Италия (с Галлией), Палестина и Карфаген.
3. Житие преподобного Симеона Столпника (Великие Четьи–Минеи), «История Боголюбцев» блаженного Феодорита и некоторые его письма (о примирении с Иоанном Антиохийским); творения преподобного Нила Синайского и святого Льва, папы Римского, блаженного Диадоха (в «Добротолюбии» и отдельно); житие преподобного Евфимия Великого; творения преподобного Исихия Иерусалимского; Деяния IV Вселенского Собора.
3–е поколение
1. Святой Евфимий Великий, преподобный Феодосий Великий, преподобный Иоанн Козанит и преподобный Савва Освященный, Авва Филимон, святой Роман Сладкопевец.
2. Палестина, Константинополь, Сирия.
3. Жития палестинских святых: Евфимия, Феодосия,
Саввы и др. Творения Аввы Филимона и святого Романа Сладкопевца.
VI век
1–е поколение
1. Преподобный Зосима Палестинский, преподобный Савва Освященный, преподобный Феодосий Великий, преподобный Венедикт Нурсийский, святой Ефрем, патриарх Антиохийский.
2. Палестина, Финикия, Италия и примыкающие страны.
3. Наставления Аввы Зосимы («Добротолюбие» и у Аввы Дорофея), житие преподобного Макария Египетского (и у историка Евагрия об Авве Зосиме), житие преподобного Саввы, Феодосия; Беседы Григория Двоеслова.
2–е поколение
1. Преподобный Варсонофий Великий (и Иоанн Пророк), святой Венедикт Нурсийский и его ученики; ученики преподобного Саввы Освященного.
2. Палестина, Италия.
3. Творения преподобного Варсонофия и Иоанна Пророка («Вопросы и ответы» и житие преподобного Варсонофия); «Луг Духовный» — то, что относится к середине VI века; Беседы святого Григория Двоеслова и другие его сочинения; Деяния V Вселенского Собора.
3–е поколение
1. Преподобный Авва Дорофей, (блаженный Иоанн Мосх,) святой Григорий Двоеслов (Великий, папа Римский), святой Григорий Акраганский.
2. Палестина, Италия, (Египет, Синай.)
3. Творения Аввы Дорофея и Григория Двоеслова, житие святого Григория Акраганского («Луг Духовный», Великие Четьи–Минеи).
VII век
1–е поколение
1. Святой Софроний, патриарх Иерусалимский, святой Иоанн Милостивый, блаженный Иоанн Мосх, преподобный Георгий Хозевит, блаженный Леонтий Иерусалимский, преподобный Антиох.
2. Палестина, (Синай), Египет.
3. Творения святого Софрония («Луг Духовный»), творения Леонтия Иерусалимского, святого Модеста Иерусалимского и «Пандекты» преподобного Антиоха; житие преподобного Георгия Хозевита, мученика Анастасия Перса; житие святого Иоанна Милостивого.
2–е поколение
1. Святой преподобный Иоанн Лествичник, преподобный Максим Исповедник, святой Мартин Исповедник, папа Римский, авва Фалассий.
2. Синай, (Палестина), Ливия, (Африка).
3. «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника, творения и житие преподобного Максима Исповедника, житие святого Мартина, папы Римского, творения аввы Фалассия, Синайский Патерик.
3–е поколение
1. Преподобные Анастасий Синаит и святитель Андрей Критский.
2. Синай. (Палестина, Сирия.)
3. Творения преподобного Анастасия Синаита (особенно «Вопросы и ответы» и «Слово на Преображение»), Поучения и песнопения преподобного Андрея Критского, Деяния VI Вселенского Собора.
VIII век
1–е поколение
1. Преподобный Исаак Сирин, святой Герман, патриарх Константинопольский.
2. Сирия (и Палестина), Константинополь.
3. Поучения святого Исаака Сирина (там же о жизни современных ему подвижников), творения Германа Константинопольского, житие преподобномученицы Феодосии; творения Иоанна Дамаскина (ранние).
2–е поколение
1. Святой Иоанн Дамаскин, преподобномученик Стефан Новый и другие Вифинские подвижники.
2. Палестина, Вифиния.
3. Творения и песнопения святого Иоанна Дамаскина и Космы Маиумского, жития Стефана Нового и Иоанна Дамаскина.
3–е поколение
1. Преподобный Платон Исповедник (и преподобный Феодор Студит), святой Тарасий, патриарх Константинопольский, преподобный Феофан Сигриан, преподобный Стефан Чудотворец.
2. Вифиния, Палестина.
3. Слово о преподобном Платоне (Слово о матери) и другие ранние творения Феодора Студита (частью житие Феодора Студита). Житие святого Тарасия Константинопольского. Деяния VII Вселенского Собора. Житие преподобного Стефана Чудотворца.
IX век
1–е поколение
1. Преподобный Феодор Студит, святой Никифор, патриарх Константинопольский, преподобные Феодор и Феофан Начертанные, Феофан Сигрианский, святой Феодор Едесский.
2. Вифиния, Константинополь, Палестина.
3. Творения и жития Феодора Студита и патриарха Никифора, жития Феодора и Феофана Начертанных и Феофана Сигрианского.
2–е поколение
1. Преподобный Иоанникий Великий, святой Мефодий, патриарх Константинопольский, равноапостольные Кирилл и Мефодий, просветители славян. Святой Феодор Едесский.
2. Вифиния, Константинополь, Сирия. (Палестина.)
3. Жития: преподобного Иоанникия Великого, равноапостольных Кирилла и Мефодия, просветителей славян; святого Мефодия, патриарха Константинопольского; житие и творения святого Феодора Едесского; житие Николая Студита.
3–е поколение
1. Преподобный Иосиф Песнописец, святой Мефо–дий, просветитель славян, блаженный Фотий, патриарх Константинопольский, святой Антоний Кавлей, патриарх Константинопольский, преподобный Григорий Хан–дзитийский (Грузия), преподобный Евфимий Новый, южноиталийские подвижники (греки).
2. Константинополь, славянские страны, Афон, Ви–финия, юг Италии, Грузия.
3. Жития и творения: преподобного Иосифа Песно–писца, святого Мефодия, просветителя славян; житие святого Антония Кавлея, Евфимия, патриарха Константинопольского, и Евфимия Нового, преподобного Григория Хандзитийского, жития южноиталийских святых; творения блаженного Фотия Константинопольского (особенно его письма).
Пособия
Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской Церкви с половины IX века до половины XIII века. Казань, 1894. Житие равноапостольных Кирилла и Мефодия (см. Книгу для чтения по Истории средних веков под ред. П. Виноградова. Вып. 2–й).
X век
1–е поколение
1. Преподобный Михаил Малеин, преподобный Андрей, Христа ради юродивый, преподобный Василий Новый, блаженный Симеон Метафраст, святой Евфимий, патриарх Константинопольский, святой Петр Аргосский, святой Климент Величский (Охридский).
2. Константинополь, Вифиния. (Юг Италии.)
3. Жития: преподобного Михаила Малеина, преподобного Андрея Юродивого, преподобного Василия Нового, святого Евфимия, патриарха Константинопольского. Творения: блаженного Симеона Метафраста, патриарха Николая Мистика, Петра Аргосского; житие и творения святого Климента Величского.
2–е поколение
1. Преподобный Афанасий Афонский, преподобный Симеон Благоговейный, преподобный Лука Элладский,
преподобный Фантин Калабрийский (Фессалоникий–ский), преподобный Павел Латрский.
2. Афон, Константинополь, юг Италии (особенно Калабрия), Эллада.
3. Житие преподобного Афанасия Афонского, его Устав и другие творения. Поучения преподобного Симеона Благоговейного (о нем см. в «Словах» преподобного Симеона Нового Богослова). Жития преподобного Луки Элладского, преподобного Фантина и других южноиталийских подвижников. В житии преподобного Нила Россанского о преподобном Павле Латрском.
3–е поколение
1. Преподобный Нил Россанский, преподобный Симеон Новый Богослов, преподобный Афанасий Афонский, преподобный Никон Метансит, равноапостольная Ольга.
2. Афон, юг Италии, Эллада, Константинополь, Русь.
3. Житие преподобного Нила Россанского, Завещание преподобного Афанасия Афонского и творения преподобного Никона Метанеита; ранние «Слова» преподобного Симеона Нового Богослова и его житие. Пролог.
XI век
1–е поколение
1. Преподобный Симеон Новый Богослов, преподобные Иоанн и Евфимий Афонские, преподобный Симеон (инок Синайский), преподобный Лазарь Галисийский, равноапостольный Владимир, преподобный Антоний Печерский.
2. Константинополь, Афон, Синай, Палестина, Малая Азия, юг Италии, Русь.
3. Житие Симеона Нового Богослова и его творения. Жития преподобных Лазаря Галисийского и Симеона, инока Синайского; житие Иоанна и Евфимия, Афонский Патерик. «Повесть временных лет» (о равноапостольном князе Владимире).
2–е поколение
1. Преподобный Никита Стифат, блаженный Иоанн Евхаитский, преподобный Лазарь Галисийский, препо–добные Антоний и Феодосий Печерские, преподобный Варфоломей Криптоферратский, преподобный Ефрем Переяславский, Георгий Иверский; связь преподобного Феодосия Печерского со Студитским монастырем времени Никиты Стифата.
2. Константинополь, Афон, Киев, Антиохия.
3. Жития указанных святых; творения преподобного Никиты Стифата; Печерский Патерик, «Повесть временных лет».
3–е поколение
1. Преподобный Мелетий Миупольский, блаженный Иоанн Евхаитский, преподобный Никон Черногорец (около Антиохии), первые ученики преподобных Антония и Феодосия Печерских, блаженный Феофилакт Болгарский, Филипп Пустынник.
2. Константинополь, Антиохия, Киев, Русь.
3. Житие преподобного Мелетия Миупольского; творения блаженного Иоанна Евхаитского, Феофилакта Болгарского, Филиппа Пустынника, «Диоптра», творения Никона Черногорца; Печерский Патерик.
XII век
1–е поколение
1. Печерские подвижники (преподобный Никола Святоша и др.), блаженный Феофилакт Болгарский, Владимир Мономах.
2. Киев, Русь, Константинополь, славянские земли.
3. Печерский Патерик и «Повесть временных лет»; творения блаженного Феофилакта Болгарского, житие преподобного Мелетия Миупольского. Поучение Владимира Моиомаха.
2–е поколение
1. Преподобная Евфросиния Полоцкая, преподобный Петр Дамаскин, святой Леонтий, патриарх Иерусалимский, Николай, игумен Странтский.
2. Киев, Русь, Палестина. (Юг Италии.)
3. Житие преподобной Евфросинии Полоцкой; творения преподобного Петра Дамаскина; житие святого Леонтия Иерусалимского, Путешествие Фоки; творения Николая, игумена Странтского.
3–е поколение
1. Преподобные Кирилл и Лаврентий, епископы Туровские, преподобный Симеон Сербский, преподобный Савва Сербский, Николай Странтский.
2. Киевская Русь, Афон, Палестина, юг Италии.
3. Печерский Патерик; творения и молитвы преподобного Кирилла Туровского; житие преподобного Симеона и преподобного Саввы Сербского; творения Николая Странтского (Гидрутского).
XIII век
1–е поколение
1. Преподобные Авраамий Смоленский и Савва Сербский.
2. Киев, Русь, Афон, Сербия.
3. Житие преподобного Авраамия Смоленского. Житие и творения преподобного Саввы Сербского.
2–е поколение
1. Преподобный Мелетий Галасийский, Арсений (наставник преподобного Григория Синаита), Арсений, патриарх Константинопольский; мученики из–за унии (на Афоне и др.); святой князь Александр Невский.
2. Малая Азия (Галасийская область), Афон, Северная Русь.
3. Творения преподобного Мелетия Галасийского («Восторгнутые класы» в сборнике Паисия Величковско–го); житие преподобного Григория Синаита, святого Александра Невского, сведения о патриархе Арсении Константинопольском в византийской истории и др., Афонский Патерик.
3–е поколение
1. Святой Феолипт Филадельфийский, святой Афанасий, патриарх Цареграда, святитель Петр, митрополит Московский, преподобный Петр Ордынский.
2. Константинополь, Афон, Малая Азия, Галасийский монастырь, Ростов.3. Творения преподобного Феолипта Филадельфийского («Добротолюбие»), житие святого Афанасия, патриарха Цареградского (и его письма), житие Петра Ордынского, житие святителя Петра Киевского и Московского.
XIV век
1–е поколение
1. Преподобный Максим Капсокаливский, преподобный Григорий Синаит и его ученики; святые сербские: Даниил, Стефан и др.; святой Петр, митрополит Киевский и Московский.
2. Афон, Сербия, Ростов (средняя и северная Россия).
3. Житие Григория Синаита и его творения, житие преподобного Максима Капсокаливского, житие святителя Петра Московского (написанное Прохором Ростовским).
2–е поколение
1. Святитель Григорий Палама, преподобный Сергий Радонежский, святители Филофей и Каллист, патриархи Константинопольские, святитель Алексий, митрополит Московский, преподобный Савва (Афон), Нил Кавасила.
2. Афон, Константинополь, средняя Россия (Московский край).
3. Житие (Филофеево) Григория Паламы и его творения, творения Каллиста Патриарха и святого Алексия, жития указанных святых, творения Нила Кавасилы.
3–е поколение
1. Преподобный Сергий Радонежский, патриарх Каллист и Игнатий Ксанфопулов святитель Стефан Пермский.
2. Афон, Константинополь, средняя Россия.
3. Житие преподобного Сергия и летописные сведения о нем; творения патриарха Каллиста и Игнатия Ксанфопулоса, святителя Стефана Пермского и учеников преподобного Сергия.
XV век
1–е поколение
1. Преподобный Кирилл Белоезерский, блаженный Симеон Солунский, преподобные Никон Радонежский,
Афанасий Высоцкий, ученики и друзья преподобного Сергия Радонежского.
2. Северная Россия, Московский край, Афон, Со–лунь, Константинополь.
3. Житие преподобного Кирилла Белоезерского; летопись и другие сведения о преподобном Никоне и Афанасии Высоцком; творения блаженного Симеона Солунского.
2–е поколение
1. Преподобный Пафнутий Боровский, блаженный Марк Ефесский, патриарх Геннадий Схоларий, святитель Иона Московский, преподобный Макарий Калязинский.
2. Средняя Россия, Константинополь. (Афон.)
3. Житие преподобного Пафнутия Боровского, творения Марка Ефесского и Геннадия Схолария, житие Макария Калязинского.
3–е поколение
1. Преподобный Иосиф Волоколамский, преподобный Нил Сорский, святой Нифонт Цареградский.
2. Северная Россия и Московский край, Афон.
3. Житие преподобного Иосифа Волоколамского и его творения, творения преподобного Нила Сорского, житие святого Нифонта Цареградского.
XVI век
1–е поколение
1. Преподобный Корнилий Комельский, преподобный Александр Свирский, преподобный Даниил Переяславский, Иаков Новый.
2. Вологодский край, северная Россия, Афон.
3. Жития: преподобных Александра Свирского, Даниила Переяславского, Корнилия Комельского и его учеников (см. также Устав преподобного Корнилия Комельского).
2–е поколение
1. Преподобный Максим Грек; святые казанские: Гурий, Варсонофий и Герман; ученики Корнилия Комельского: преподобный Геннадий Костромской, Филипп Иранский и др.; святитель Филипп Московский.2. Казань, Волоколамский монастырь, Вологодский край.
3. Творения преподобного Максима Грека, жития казанских святителей, житие преподобного Геннадия Костромского и других учеников преподобного Корнилия Комельского, житие святителя Филиппа Московского (сочинения князя Курбского, там же о святом Гурии Казанском и Максиме Греке).
3–е поколение
1. Святой священномученик Дорофей, святой Ири–нарх Ростовский, блаженные ростовские и московские, преподобный Трифон Вятский, святитель Гермоген Московский, патриарх Иеремия II Константинопольский, святая Иулиания Лазаревская.
2. Северная Россия (Вятка), Ростов, Москва.
3. Житие преподобного Трифона Вятского; «Цветник» , священномученика Дорофея; жития Иулиании Лазаревской, Иринарха Ростовского и др.; творения патриарха Иеремии Константинопольского (переписка с лютеранами).
XVII век
1–е поколение
1. Преподобный Дионисий Радонежский, святитель Гермоген Московский, преподобный Иринарх Ростовский, преподобный Иов Почаевский, Никодим Хозьюрский (Кожеезерский).
2. Московский край, Ростов, северная Россия.
3. Житие преподобного Дионисия Радонежского (написано Симоном Азарьиным); творения святителя Гермогена, житие преподобного Иринарха Ростовского, «Алфавит Духовный»; жития преподобного Иова Поча–евского и Никодима Кожеезерского.
2–е поколение
1. Блаженный Иларион Суздальский; преподобномученик Афанасий Брестский; преподобный Макарий Ов–ручский. (Лазарь Баранович и его сподвижники.)
2. Флорищева пустынь, Украина (Чернигов).
3. Житие преподобного Илариона Суздальского; «Ди–ариуш» преподобного Афанасия Брестского, житие и описание его кончины; житие преподобного Макария Овручского.
3–е поколение
1. Святитель Димитрий Ростовский, святитель Феодосий Черниговский, святитель Иоанн Тобольский, До–сифей Иерусалимский, блаженный Иларион Суздальский.
2. Украина (Киев, Чернигов).
3. Житие и творения святителя Димитрия Ростовского и других указанных святых и писателей.
XVIII век
1–е поколение
1. Старец Иоанн Саровский, святитель Иоанн, митрополит Тобольский, старец Иов Соловецкий (Анзер–ский), преподобный Акакий Афонский, святитель Димитрий Ростовский.
2. Средняя Россия, Афон, Сибирь.
3. Автобиография Иоанна Саровского, его «Устав Саровской пустыни» и другие творения; творения святителя Иоанна Тобольского, святителя Димитрия Ростовского (поздние), жизнеописания Иова Соловецкого и преподобного Акакия Афонского (Афонский Патерик и у Григоровича–Барского).
2–е поколение
1. Молдавские старцы — Михаил, Василий Мерлопо–лянский, старец Паисий Величковский; святитель Иоасаф Белгородский, старец Ефрем Саровский, старец Досифей Киевский.
2. Молдавия, Афон, Саров, Украина.
3. Жизнеописание Паисия Величковского с приложениями (творения Василия Мерлополянского); житие и другие сведения о святителе Иоасафе Белгородском (собранные кн. Жеваховым); Описание Саровской Пустыни (о старце Ефреме и других Саровских старцах); Жизнь Досифея Киевского (в рукописи Синодальной библиотеки).
3–е поколение
1. Саровские старцы — Пахомий, Назарий Валаамский, Феодор Санаксарский; святитель Тихон Воронежский, митрополит Гавриил Новгородский, старец Паисий Величковский, подвижники Брянских лесов — старцы Адриан, Василиск, Никодим Святогорец.
2. Саров, Воронеж, северная Россия, Афон, Молдавия.
3. Описание Саровской Пустыни и житие преподобного Серафима; жизнеописание Феодора Санаксарского и воспоминания архимандрита Феофана Новоезерского; воспоминания келейника святителя Тихона Воронежского, его житие и творения; жизнеописание и письма митрополита Гавриила; жизнеописание и творения Паисия Величковского; жизнеописание Зосимы Верховского и написанное им житие старца Василиска.
XIX век
1–е поколение
1. Преподобный Серафим Саровский, архиепископ Антоний Воронежский, старец Лев Оптинский, старец Зосима Верховский, митрополиты Платон и Филарет Московские; затворник Георгий Задонский, старец Филарет, игумен Глинский.
2. Саров, средняя Россия (Воронеж, Калужский край), Сибирь, Афон, Глинская Пустынь.
3. Жизнеописание преподобного Серафима Саровского, его наставления; «Летопись Саровского Дивеевского монастыря» архимандрита Леонида Чичагова; Беседы с Мотови–ловым. Жизнеописание и письма Льва (Леонида) Оптинс–кого, старца Зосимы Верховского, Моисея Оптинского; Творения митрополитов Платона и Филарета Московских: автобиография митрополита Платона, «Отзывы и мнения» Филарета Московского. Жизнеописание и письма Георгия Задонского. Жизнеописание и другие сведения об Антонии Воронежском. Жизнеописание Парфения Киевского.
2–е поколение
1. Оптинские старцы Моисей, Макарий и другие; митрополиты Филарет Московский и Филарет Киевский; архимандрит Антоний (ученик преподобного Серафима, наместник Троице–Сергиевой Лавры); старец Парфений Киевский; епископ Игнатий Брянчанинов; ученики старца Филарета Глинского.
2. Оптина Пустынь, Московский край, Киев, Глинская Пустынь.
3. Жизнеописания указанных лиц, их письма и творения; «Странствия инока Парфения»; «Откровенные рассказы странника»; ранние творения епископа Феофана Затворника («Путь ко спасению» и др.).
3–е поколение
1. Старцы Амвросий и Иосиф Оптинские, епископ Феофан Затворник, протоиерей Иоанн Кронштадтский; иеросхимонах Александр Гефсиманский, старец Варнава.
2. Оптина Пустынь, Московский край. (Кронштадт — Петербург.)
3. Жизнеописания указанных лиц и их творения; «Моя жизнь во Христе» протоиерея Иоанна Кронштадтского.
Пособия
«Жизнеописания подвижников XVIII и XIX веков».
XX век
Кто внутренне усвоит жизнь и творения предыдущих поколений, тот найдет современных им преемников.
ПЯТИДЕСЯТНИЦА
О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!
Чис. 11, 29
Пятидесятницу празднуим, и Духа пришествие, и предложение обещания, и надежда исполнение, и таинство елико, яко велико же и честно. Темже вопием Ти: Содетелю всех, Господи, слава Тебе.
Стихира на «Господи, воззвах» Пятидесятницы; ср.: Слово 41–е Григория Богослова
«Все сведения (языческие, еврейские, христианские. — С. М.) согласно указывают нам, — говорит один современный историк, — как на исходный пункт (христианства. — С. М.), на группу лиц, живших в Иерусалиме в последние годы царствования императора Тиверия (30–37 годы)».
Единственный рассказ об основании Церкви — рассказ Книги Деяний. Но, хотя Книга Деяний в целом защищается ныне и научно–критически (см.
Harnack. Apostelgeschichte. Leipzig, 1908), все же для рационалиста–историка, воспитанного позитивистическим полунаучным миросозерцанием XIX века, день первой христианской Пятидесятницы — событие основания Церкви — выпадает за поле зрения Истории. Говорилось так: «Не подвергая исследованию чудесное событие, совершившееся в этот день, мы остановимся только на исторических следствиях его». Сейчас путь уже несколько расчищен современной психологией (начиная с Джемса)
[22], и мы, не входя ни в полемику, ни в многосложные психологические, гносеологические и иные пояснения и обоснования, передадим это событие так, как оно воспринято, описано, оценено вселенским религиозным сознанием христианства.
Когда святой Иоанн Предтеча хотел показать, чем особенно выделяется служение Господа Иисуса и почему он (Предтеча), хотя тоже посланник Божий, не достоин «развязать ремень обуви Его», Агнца Божия, приходящего свыше, — Иоанн неизменно указывал на одно, как согласно свидетельствуют все четыре Евангелиста: «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Мф. 3, 11; Лк. 3, 16; ср.: Мк. 1, 8), Он «есть Крестящий Духом Святым» (Ин. 1, 33).
Так определил сущность дела Христова тот, кто был призван приготовить в человечестве «путь Господу Иисусу».
Но что всего удивительнее, — в дальнейшем Евангелисты как будто молчат об этом основном деле Христа. Когда Он крестил Духом в течение Своей жизни на земле? Почему же все Евангелисты единодушно предваряют дело Христово указанием Предтечи?
Ответить на это — значит дать себе отчет, какое место в жизни христианства и в жизни мира принадлежит Пятидесятнице.
Время земной жизни Спасителя еще не было временем крещения Духом — оно его готовило и сделало возможным. Спаситель только еще провозглашал, как о будущем: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании (Ис. 12, 3; Иоил. 3, 18), из чрева потекут реки воды живой». «Сие сказал Он о Духе, — поясняет Евангелист Иоанн, — Которого имели принять верующие в Него… потому что Иисус еще не был прославлен» (Ин. 7, 38–39). На разные свойства этого будущего дарования Духа указывали притчи и учение Спасителя о Царствии Божием, которому преимущественно посвящена была проповедь Евангельская.
На это дарование Духа — сообщение иного Утешителя — Спаситель указывает в прощальной беседе как на высший Свой дар и обетование, высший даже по сравнению с земным, плотским пребыванием Своим посреди учеников: «Иду к Пославшему Меня… — говорил ученикам Спаситель перед крестной смертью, — но оттого, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам…» (Ин. 16, 5–7).
Что лучше, что радостнее — слышать, видеть своими очами, рассматривать и осязать Самое Слово жизни — воплотившегося Бога, о чем пишет Апостол Иоанн Богослов (1 Ин. 1,1)! Однако тот же Апостол свидетельствует о высшей радости и более совершенной, когда Бог являет Себя Сам и обитель Себе сотворяет у любящего Его — невидимо для мира, но даруя совершенную радость соблюдающему слово Христово: «да радость ваша будет совершенна» (Ин. 15, И; 16, 24).
Но только после Креста, Воскресения и даже Вознесения Господь ответил на надежду, возвещенную Предтечею Иоанном и Им Самим подтвержденную.
Собрав учеников для прощальной беседы в день Вознесения, Он сказал им: «Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым… Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой» (Деян. 1, 5, 8). Казалось, чего не хватало Апостолам, чтобы идти и проповедовать Евангелие всей твари (Мк. 16, 15): не находились ли они с Господом Иисусом от Иоаннова крещения до того дня, как Он вознесся? Не были ли они свидетелями Его смерти и Воскресения? Не получили ли они дар проповеди и исцеления от Самого Господа Иисуса? (Мф. 28, 19–20; ср.: Мф. 10). Более того: не приняли ли они от Самого Спасителя (после Воскресения и ранее того — при первом отправлении на проповедь) силу и власть прощать грехи — со словами «Примите Духа Святого»? (Ин. 20, 21–23; Мф. 10).
Зачем и чего было им еще ожидать в Иерусалиме? Спаситель определенно указал: крещения Духом Святым (Деян. 1, 5, 8; Лк. 24, 49).
Со слов Иоанна Предтечи можно было думать, что с этого крещения начнет Свою проповедь Спаситель. Но оно оказалось завершением Его дела и началом нового порядка жизни. «Пришли к концу чудесные деяния Единородного, — говорит по этому поводу святой Григорий Палама. — Отселе начинают совершаться и явления Духа Святого, Его Ипостаси свойственные, дабы мы познали и уразумели великую и поклоняемую тайну Святой Троицы»
[23].
До крестных страданий. Воскресения и Вознесения Спасителя человеческое естество, неискупленное, непрощенное, неочищенное, неспособно было принять существенно Духа Святого: «Еще не было на них (на верующих, до крестных страданий) Духа Святого, потому что Иисус еще не был прославлен» (Ин. 7, 39). Поясняя этот текст, святой Иоанн Златоуст говорит: «Надлежало прежде принестись за нас жертве, разрушиться вражде по плоти и нам соделаться друзьями Божиими и тогда уже получить этот дар».
«Дух Святой, — как говорит Святой Григорий Богослов, — действовал в учениках Христовых… троекратно, по мере их удобоприемлемости, и в три различные времена»: прежде страдания Христова «неясно» или «неявно» (Мф. 10, 1–20), как власть исцелять и проповедовать; по Воскресении — «явственнее» (Ин. 20, 22), как посвящение или дарование священной власти очищать души — прощать грехи; и в день Пятидесятницы — «существенно», то есть когда Сам Божественный Утешитель (а не отдельные Его действия и силы) — Сам, по обетованию, пришел и вселился среди верующих навеки (Ин. 14, 18–26; ср.: Ин. 15, 26; Деян. 5, 3–4). Так создана была Церковь.
ИЕРУСАЛИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ ВО ВРЕМЕНА АПОСТОЛОВ
Еврейство и христианство
Каковы были ближайшие следствия Пятидесятницы?
Быстро росла числом вновь созданная Церковь. Скоро вслед за тремя тысячами, которые обратились в день Пятидесятницы (Деян. 2, 41), обратились, после исцеления хромого, еще пять тысяч (Деян. 4, 4). Но помимо этого, «Господь ежедневно прилагал спасаемых к Церкви». Ибо поистине «великая благодать была на всех» верующих (Деян. 2, 47; 4, 33). Она настолько очевидно и обильно себя проявила, что, когда синедрион стал запрещать учить о Воскресшем Господе Иисусе, Апостолы не усомнились сказать: «Свидетели Ему в сем мы и Дух Святой, Которого Бог дал повинующимся Ему» (Деян. 5, 32). Дух Святой, пребывая в верующих и среди верующих, являл Себя в поразительных знамениях и чудесах и в не менее поразительном перерождении всего существа и жизни обращавшихся к Церкви (Деян. 2, 41, 47; 4, 32–35).
Знамения и чудеса были поразительны: хромой от рождения, доживший до сорока лет с лишним, по слову Апостола Петра и поднятии его рукою, вскочил и начал ходить и скакать, хваля Бога, и это на глазах народа, много лет знавшего его беспомощность (хромого всегда носили посторонние) (Деян. 3, 2–10). Сам синедрион, враждебный христианам, признавал это: «Что нам делать с этими людьми? Ибо всем живущим в Иерусалиме известно, что ими сделано явное чудо, и мы не можем отвергнуть сего» (Деян. 4, 16).
А вслед за этим первым чудом, привлекшим к Церкви пять тысяч вновь уверовавших, «руками же Апостолов совершались… многие (иные) знамения и чудеса» (Деян. 5, 12). Так что уже из окрестных городов стали сходиться в Иерусалим, «неся больных и нечистыми духами одержимых, которые и исцелялись все» (Деян. 5, 16). Апостолы «всякий день в храме и по домам не переставали учить и благовествовать об Иисусе Христе» и Его Воскресении (Деян. 5, 42).
Воскресший Христос озарил светом Своего Воскресения всю жизнь первых христиан. Поистине достигло земли Царствие Божие (Мф. 12, 28) — Дух Святой посредством апостолов (Мф. 12, 28) исцелял тела и души верующих. Исцеление душ было не менее поразительно, чем чудесное врачевание болезней телесных. Вчера еще равнодушная и грешная, толпа мгновенно воспламенялась новою жизнью Духа. Род строптивый и развращенный (Втор. 32, 5), предавший и распявший Христа, уверовав силою и помощью нисшедшего Духа, не только продавал имения и всякую собственность, приносил добровольно к ногам Апостолов свое достояние, которое распределялось всем, смотря по нужде каждого, но обрел единое, веселое и простое сердце, единую душу (Деян. 4, 32–35). Ибо вчерашние грешники каялись и получали прощение грехов, уходили из–под власти греха и сатаны и в крещении получали единую и новую жизнь: исполнялись Духа Святого, служа Богу день и ночь. Чуждые и посторонние друг другу, очищенные воспринятою благодатью, делались между собою ближе родных. Вот почему «у множества верующих было одно сердце и одна душа» (Деян. 4, 32). Единый Дух, воспринятый ими в крещении, собирал их в один организм Истины и Любви под руководством Апостолов, под главенство Христово.
Со вне, особенно первые годы, в общей массе они мало чем отличались от окружающих их иудеев, даже были особыми ревнителями Закона Моисеева. Никто ревностнее их не посещал храм, где они собирались ежедневно. Кто был усерднее их в служении Богу день и ночь, соблюдая Закон? Лет через двадцать после основания Церкви Апостол Иаков говорил Апостолу Павлу: «Видишь, брат, сколько тысяч уверовавших из иудеев, и все они ревнители закона» (Деян. 21, 20). Сами фарисеи почитали главу иерусалимских христиан, Апостола Иакова, как исключительного и видного представителя своей веры и строгого блюстителя своих обычаев (Егизипп, у
Евсевия. П. 23; ср.
Иосифа Флавия[24]). Но когда обращенные приносили в общем для всех иудеев храме свои единодушные молитвы, никто из посторонних «не смел пристать к ним» (Деян. 5, 13), ибо и они чувствовали, что в этих людей влилась какая–то новая жизнь.
Первоначально эта жизнь вызывала прославление и любовь народа, и эта любовь сдерживала преследование синедриона и особенно враждебных христианам саддукеев, с ненавистью увидевших в них прежде всего проповедников упорно отвергаемого ими Воскресения. Ненависть эта прорывалась лишь временами и вспышками: в запрещении Апостолам проповедовать после первого чуда над хромым (Деян. 4, 17–18; ср.:Деян. 5, 40); в однодневном заключении их в темни–цу (Деян. 5, 17–18); в угрозах, в телесном наказании (Деян. 5, 40); в убийстве архидиакона Стефана и последующем кратковременном, но жестоком гонении, связанном с именем Савла (будущего Апостола Павла) (Деян. 6, 12 — 8, 3), когда на время Церковь Иерусалимская, за исключением Апостолов, рассеялась по окрестным странам, и других нападениях.
Но в общем органически, как ребенок от матери вырастало христианство из еврейства; хотя рождение это было не безболезненно, но болезнь эта обращалась для христиан в радость новой жизни Духа (ср.: Ин. 16, 20). Новость этой жизни была вместе исконной радостью лучших сынов Израиля, их вековым чаянием, их самой дорогой надеждой. «За надежду Израилеву обложен я этими узами», — говорил Апостол Павел евреям (Деян. 28, 20).
Новость этой жизни была прежде всего та, что христиане обрели в Иисусе Христе Мессию, Которого всегда ждал и продолжал ждать еврейский народ.
В Христе евреи обрели большее, чем ожидали от Мессии. Ибо мало кто из евреев предчувствовал и ожидал, что Мессия будет Сам Господь, Творец неба и земли, пришедший на землю к людям и соединивший в Себе их сердца: это предносилось лишь исключительным сынам — пророкам Израиля. И не легко было обычному еврею, твердо знавшему Единого, Невидимого Бога, поверить, что Христос Иисус, среди них рожденный и распятый, есть Сын Божий и Бог.
Но вместе с тем и меньше обретало во Христе еврейство, ибо оно ждало Мессию — Царя мира, воцаряющего Себя и весь Израиль явно и чувственно над всем языческим миром. Нелегко было понять и принять Царствие Христово — Царствие Божие — как Царствие благодати и истины, Царство не от мира сего; Царство, хотя действительное (реальное), достигшее землю, но незримое обычными очами; в котором победа над миром, хотя не призрачная, но преимущественно в душе и в духе — лишь предначинательно в Теле Воскресшего Христа.
До сих пор еще большая часть человечества не хочет примириться, что на земле до Второго Пришествия Христос царствует в теле бичуемом, умерщвляемом, при внешнем торжестве зла; до сих пор еще привлекает радость Апостолов, но отвращает то, как они ее обретали и в чем видели свою победу. Радовались они не мало — чище, совершеннее (Деян. 2, 28, 46; 8, 8, 39; 9, 31 и пр.), ярче, чем кто бы то ни было на земле. Тела их были бичуемы, а они радость свою обретали в бесчестии. Их победа была победа Распятого, Чье Воскресение узрели лишь избранные.
Но хотя христиане не спешили создавать новые формы богопочитания, не стремились обособляться в богослужении и продолжали чувствовать себя подлинным истинным Израилем, но их зрение Бога во Христе, сознание, что они искуплены от суетной жизни отцов кровию Христовою, ставшее краеугольным камнем их жизни, неизбежно повлекло их к выделению из старой иудейской народной среды (1 Пет. 1, 18–20).
Они молились Единому Богу, приносили жертвы и совершали очищения в общем с иудеями храме, но в этой молитве раскрывалась уже новая жизнь, неизвестная дотоле иудейству.
Камнем этой новой жизни пренебрегли руководители народа. Апостолы с упреком и в то же время с торжеством свидетельствовали об этом перед первосвященниками и всем синедрионом: «Да будет известно всем вам и всему народу израильскому, что… Христос Воскресший есть камень, пренебреженный вами (отвергнутый и распятый. — С. М.), но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения» (Деян. 4, 10–11; ср.: 1 Пет. 2, 3–7).
Эта связь с Христом, спасение и жизнь во Христе стали немедленно проявляться в разнообразных, дотоле неизвестных евреям, формах; и эти новые формы богообщения, веры, жизни, выросшие первоначально наряду с прежними, еврейскими, постепенно и органически сменяли и вытесняли Закон Моисеев и отеческие обычаи. Этот процесс завершился со вне мученической смертью Апостола Иакова — столпа христиан, исполнителей Закона, и гибелью храма Иерусалимского, а идейно (догматически) — Посланием Апостола Павла к Евреям.
Обычаи, обряды еврейские и особенно Закон Моисеев и пророки давали много христианам. Во всем они видели и чувствовали служение Богу и предощущение Христа. Поэтому ничто в подлинном еврействе им не было чуждо, но многое сделалось бесполезным и еще большего недоставало. Это евреи–христиане не все сразу и в одинаковой степени осознали: руководители — раньше, а затем постепенно и вся Церковь. Отсюда многие трудности и некоторые недоразумения, отмеченные в Книге Деяний и в Посланиях Апостола Павла. Но одно было ясно каждому: эти обычаи и это богослужение ничего не говорили о пришедшем Христе, спасшем от греха и диавола, распятом и воскресшем Господе Иисусе; все только о Грядущем. Но ведь Он пришел!
Наряду с храмом, христиане стали собираться по домам; наряду с прежними обычаями — очищениями и жертвами иудейскими — стали совершаться новые обряды и обычаи: крещения и жертвы Евхаристические, спасительные. А по мере жизненного и благодатного опыта самый Закон Моисеев все яснее сознавался лишь как приготовление к Евангелию, как тень будущих и теперь наступающих Христовых благ. Эти блага, которые только предчувствовали пророки и Закон, каждый обретал через веру и общение с Воскресшим Господом (1 Пет. 1, 7–12; 2, 3–10). Чем более они укреплялись и укоренялись в «познании Господа Иисуса» (2 Пет. 1, 8), чем теснее примыкали под руководством апостолов «к Нему, Камню живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному» (1 Пет. 2, 4), тем более отходило для них в «тень» «прежнее служение скинии ветхой» (см. Евр. 8, 5–13), богослужение еврейское и святилище земное.
Из ревнителей буквы Закона под руководством благодати Христовой, возрастая в ней, неизбежно зрели ревнители Его Духа. Некоторые, как Апостол Павел и другие, прошли этот путь почти мгновенно, другие медленнее и болезненней. Но путь был один — и по нему постепенно, но определенно под руководством Апостолов шла вся Церковь: на смену ветхому храму вырастал дом духовный, из камней живых — Церковь, Тело Христово; на смену левитскому священству — «священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом» (1 Пет. 2, 5; ср.: Евр. 7, 1–6). На смену Завету Ветхому с обетованиями плотскими приходил Новый, законы которого писались не на скрижалях каменных, а Самим Богом — нисшедшим Духом Святым — в сердцах и мыслях верующих, с обетованиями вечными, небесными (Евр. 8, 10–12; 10, 15–16).
На смену Моисею пришел Воскресший Христос (Евр. 10, 21).
Это коренным образом перестраивало и внутренне и внешне жизнь каждого уверовавшего, не только эллина, но и еврея.
Из кого же собралась Церковь в Иерусалиме?
То была, прежде всего, Пречистая Матерь Господа, Апостолы и другие ближайшие, окружавшие Господа Христа, ученики Его; наконец, родные Его по плоти, которые теперь, после Воскресения, уже были в числе уверовавших.В общем, эта основа Церкви собиралась еще прежде Пятидесятницы в числе около ста двадцати человек (Деян. 1, 16). Апостол Павел знает, что более пятисот учеников видели Воскресшего Господа, но, вероятно, некоторые из них были вне Иерусалима (1 Кор. 15, 6).
Вскоре число учеников возросло сперва до трех, потом до пяти тысяч. Через несколько лет Апостол Иаков и пресвитеры насчитывают в Иерусалиме многие тысячи верующих (Деян. 21, 20).
Эти многие тысячи были по своему происхождению из очень разных слоев народа. Преобладали здесь ремесленники, рыбаки, скинотворцы, но были и люди состоятельные, владеющие домами (Иоанн–Марк), имениями (Варнава), даже придворные (жена управляющего двором царя Ирода) и члены синедриона (Иосиф и Никодим); люди большого образования (Апостол Павел), красноречивые (как Аполлос) наряду с «некнижными и простыми» (как Апостолы Петр и Иоанн).
Во исполнение пророчества, «лев здесь пасся с ягненком», ненавистные сборщики податей (мытари) — наряду с теми, кого они прежде обирали и обижали.
Но руководящее положение в основании Церкви принадлежало не тем, кому, казалось бы, по прежнему значению своему естественно было стать во главе Иерусалимской Церкви. Хотя Книга Деяний и отмечает, что «из священников очень многие покорились вере» (Деян. 6, 7), но во главе Церкви стали не они. В числе двенадцати Апостолов, которые возглавляли Церковь, были ремесленники, рыбаки, был мытарь, но не видно еврейских священников. Самыми восприимчивыми и способными носителями новой благодати и проповедниками во вселенной оказались в большинстве люди простые и некнижные, чтобы посрамить забывших Бога мудрых и сильных мира сего, как объяснил Апостол Павел.
Известно, что и язык первых христианских памятников (Евангелия, Посланий Апостольских), по новейшим исследованиям, был не литературный (искусственный), а коренной народный. Не язык напряженной мысли, а слово самой жизни
[25]. Христианство было делом «Начальника жизни», Который творил и претворял эту жизнь в целом и в ее основаниях. Эта новая жизнь открывалась искренним сердцам, кто имел не двоящиеся мысли. Коренная почва первохристиан–ства — глубина жизни народа, а не отвлеченной мысли.
Каково прошлое призванных к новой жизни Церкви? Нам знакомы окружавшие Господа. Фарисеи жаловались, что в числе их было слишком много мытарей и грешников: Господь привлекал не только простых и чистых (говоря по–человечески — ибо кто чист перед Богом?), но и больных телом и душою. Он пришел всех призвать на покаяние и новую жизнь. Евангелие не описывает в подробностях прошлую жизнь обращенных ко Христу, но достаточно говорит, чтобы понять, что для многих она была прежде обычная, греховная.
Несколько подробнее описывают Послания Апостольские, кого и от какой жизни призывают они ко спасению: «Довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям… [помыслам], пьянству, излишеству в пище и питии» (1 Пет. 4, 3).
К людям, которые в своей душе носили всякую злобу, всякое коварство, лицемерие и зависть, чьи уста знали всякое злословие, всю обычную грешную и пошлую действительность, — вот к кому обращались Апостолы (1 Пет. 4, 3).
Этим грешным обычным людям возвещалось, что явился, воскрес Христос, что грех и смерть Им побеждены, что можно загладить, очистить свои грехи, получить в них прощение силою Воскресшего; возвещалось, что вера и обещание в крещении доброй совести спасает не святых, а грешных Воскресением Иисуса Христа (ср.: 1 Пет. 2, 1); что отныне сила Божия и благодать Духа через веру соблюдает ко спасению приступающих ко Христу (1 Пет. 1, 5).
«Благословен Бог, Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас Воскресением Иисуса Христа из мертвых (или от мертвых дел. — С. М.) к упованию живому» (1 Пет. 1, 3): ибо отныне в Сионе положен Камень краеугольный, избранный, драгоценный, и верующий в Него и к Нему приступающий не постыдится. Камень этот — Христос — невидимое Основание и Глава Церкви. Такова была проповедь Апостолов.
Перед Апостолами стояла толпа, которая еще так недавно предала Его, отреклась, убила Его, Святого и Праведного, Начальника Жизни. Но и ей возвещалось, что если она обратится, покается, то загладятся и простятся грехи ее и придут времена отрады (Деян. 3, 12–20).
Пусть приступают грешники, принося веру и плоды покаяния, на какое способны. Даруется все потребное для жизни и благочестия как дар «от Божественной силы» Призвавшего (2 Пет. 1, 3). Тогда уже дело христиан — помощью дарованного Духа восходить от силы в силу…
Вот путь первых христиан: поверить, покаяться, креститься во Имя Иисуса Христа и получить дар Святого Духа.
Дар Святого Духа, о котором говорит в своей первой проповеди в Иерусалиме Апостол Петр, — это, прежде всего, способность «спасаться от развращенного рода» (Деян. 2, 40), жить свято, жить с Богом и для Бога, то есть служить Богу и друг другу «каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией» (1 Пет. 4, 10).
Заметим, что Апостол все время говорит о дарах благодати, дарах Святого Духа, о чем–то даруемом, о милости, «подарке» тем, кто приступает ко Христу (1 Пет. 1, 3).
Мы сейчас не решаем сложный вопрос о взаимоотношении свободы человеческой и благодати Божией, а берем исторический факт — образование первоначальной Церкви, как он дан в Книге Деяний и Посланиях Апостольских.
Люди грешные, обычные, погрязшие в грехах, через веру и покаяние, через «обещание в крещении Богу доброй совести» (1 Пет. 3, 21) получили дар — прощение грехов, получили благодать Святого Духа, которою созидали свою дальнейшую жизнь. Христианство явилось, прежде всего, радостною вестью и плодом победы Воскресшего Христа, победы над грехом, диаволом, дотоле князем мира сего, и смертию — а не только призывом к борьбе с ними (1 Пет. 1; 2 Пет. 1, 3).
Борьбу знало человечество от начала грехопадения. И кто к этой борьбе со злом не призывал (хотя каждый по–своему)?
Во Христе же возвещалась победа уже одержанная, общая, полная: держись сколько есть сил Господа искренним сердцем, как учил вновь обратившихся Апостол Варнава (Деян. 11, 23), и разделишь плоды Его победы, не по своей, а по Его силе — таков смысл великой милости Креста и плод Воскресения Христова (1 Пет. 1, 11–13, 18–21; 2, 24; 3, 18–21; Еф. 4, 7–8 и далее).
Поэтому нет ни в ком ином спасения, и тот, кто Его призовет, спасается; призовет, конечно, не одними устами, а искренним сердцем и целой жизнью. Поэтому грешные и мытари предваряют праведных фарисеев в Царствии Божием, ибо они раньше их приходят к сознанию немощи человеческой, ищут Краеугольного Камня, в Котором Одном победа и спасение, и «ранами Его» исцеляются (Деян. 4, 11; 2, 21; 1 Пет. 2, 24).Так на основании Апостольских Посланий можно разъяснить то, что в Книге Деяний передано так сдержанно, так сжато, двумя—тремя фразами, о первых слушателях проповеди апостольской и их обращении к Богу
Сказано: «Они умилились сердцем и сказали Петру? и прочим Апостолам: что нам делать, мужи братия? Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый, из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа… И другими многими словами (не переданными в Книге Деяний. — С. М) он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного» (Деян. 2, 37–38, 40).
Они крестились. И вот уже мы видим их крещенных и достигших высоты христианской жизни: единодушных в жизни, в постоянном общении Таинств, в молитвах, в постоянном учении Апостолов. Так они спасались Воскресением и силою Иисуса Христа.
Сделаем попытку уяснить и самую жизнь того времени, как она строилась.
Главная особенность вновь возникшей Церкви была та, что Основание и Краеугольный Камень этого нового строения уходили куда–то вне пределов земли.
Живые камни его были здесь, в Иерусалиме, или даже разбросаны по всей вселенной, но все же здесь на земле, но Основание — вне поля обычного зрения.
Принято говорить, что в основу первохристианства легла вера в Воскресшего Христа. Но этого мало сказать, особенно если под верой разуметь отвлеченное убеждение. Строилась жизнь, а не отвлеченная система мысли, строилась так, чтобы жизненно примыкать к этому Краеугольному Камню, прильнуть к Нему, не когда–нибудь там, после общего Воскресения, а сейчас, здесь, на земле. «Приступая к Нему, Камню Живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному, и сами, как живые камни», христиане должны были устроить из себя «дом духовный» сейчас, здесь, на земле (1 Пет. 2, 4–5).
Эта коренная особенность Церкви наложила яркий отпечаток на всю жизнь христиан Иерусалима. Их жизнь уходила корнями в какую–то дотоле сокровенную глубину, откуда они черпали силу и свет, просвещающий и преображающий.
Путем новым и живым шли к Богу христиане Иерусалима. И не в том он заключался, что на смену храму Иерусалимскому и синагоге пришли сперва дома, позднее храмы христианские; что священство еврейское сменили Апостолы и их преемники; что обряды еврейские заменились, постепенно, обрядами и Таинствами христианскими, и не в том даже, что заповеди Моисеевы углублены были заповедями Евангельскими.
Это были более или менее внешние признаки внутреннего коренного изменения.
О нем по Книге Деяний мы можем в какой–то мере дать себе отчет, собрав воедино разрозненные черты христианской жизни, смысл которых становится яснее при сопоставлении их с Посланиями Апостольскими. Ибо Книга Деяний передает по преимуществу внешнюю обстановку проповеди и самую проповедь Апостолов почти исключительно ко внешним — к толпе еще не верующих евреев, к язычникам, впервые слышащим слово Божие. Не то в Посланиях. В них выражено руководство и строение самой христианской жизни. Отрывая Деяния от Посланий, как это обычно делается, мы закрываем себе доступ и теряем ключ к событиям первохристианской жизни. Но некоторые проявления этой жизни как бы пронизывают всю Книгу Деяний: это прежде всего молитва, Таинства и исполнение и проявления Духа Святого — эта особая, новая близость Бога к собранным в Церковь; наряду с этим единодушие — новая любовь между людьми, единодушие и единомыслие, частично иногда нарушаемое, потом вновь обретаемое помощью и силою Духа, посредством руководителей Церкви и прежде всего Апостолов, которые неустанно, день и ночь учат верующих и руководят ими.
Черты эти свойственны всей Церкви, но впервые с особенной силой и своеобразием раскрылись они в Иерусалимской Церкви.
Если мы всмотримся в жизнь христиан Иерусалима, то мы заметим, что утром, днем и вечером и даже ночью события застают их за молитвой. Молитва как воздух облекает всю их жизнь.
В 3 часа утра (в 9 утра по нашему счету) они собраны на молитву в день Пятидесятницы (Деян. 2, 15), около шестого часа (в 12 часов дня по–нашему) молится Апостол Петр и приходит в исступление (Деян. 10, 9); в 9 часов дня (в 15 часов по–нашему) идут Апостолы Петр и Иоанн в храм на молитву (Деян. 3, 1); и ночью застает христиан на молитве в доме Иоанна–Марка освобожденный Ангелом Петр (Деян. 12, 12). Словом, во всякое время христиане бодрствуют и молятся по указанию своего Спасителя.
Говоря словами самих Деяний, они «постоянно пребывали… в молитвах» (Деян. 2, 42; ср.: 6, 4).
Все события христианской жизни дают повод раскрыться и укрепиться в плодотворной непрерывной молитве: всякое собрание христианское (Деян. 1, 14; 4, 31 и т. д.), трапеза (Деян. 2, 46–47), выборы и поставление должностных лиц (6, 4; ср.: 13, 3), страдания (Иак. 5, 13; ср.: Деян. 7, 59), смерть (Иак. 7, 60), исцеление (Иак. 5, 14–15; Деян. 9, 40), заключение в темницу (Деян. 12, 5), столкновение с властями (Деян. 4, 31), радости и грехи ближних (Деян. 11, 18; 8, 24; ср.: 7, 60) — словом, все, что бы ни случалось с христианами, обнаруживало в них молитвенный дух. Вся их жизнь пронизана и овеяна молитвой.
Молитву и служение Слова Апостолы поставили выше всего, выше благотворительной помощи ближним, переданной ими семи диаконам; ибо проповедь была призывом, а молитва — средоточием христианской жизни. «Нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах», — говорил Апостол, — потому «братия, выберите из среды себя семь человек… их поставим на эту службу. А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова» (Деян. 6, 2–4).
Заповедь Христова (Лк. 18, 1) и апостольская (1 Фес. 5, 17) о непрестанной молитве и духовном бодрствовании была для христиан Иерусалима не отвлеченным пожеланием, а делом жизни. Почему это? Почему такое исключительное место в жизни первых христиан принадлежит молитве?
Это сделается понятным, если заметим, каковы плоды их молитвы, или что в молитве (и в Таинствах, которые были видом молитвенного действия) они прежде всего приобретали.
В молитве они прежде всего соприкасались и соединяли свою жизнь со всей той областью Духа (Царства Божия), которая для них раскрылась со времени крещения Духом. Молитвою они прежде всего раскрывали, созидали, расширяли то напоение Духом, ту жизнь во Христе, во свете, благодати и Истине, которую разные Апостолы обозначали разными именами, но которые все говорили об одном, бесконечно богатом факте, — о жизни в Боге и с Богом*, раскрывшейся на земле. Но молитвою не только освящались и просвещались все проявления их земной жизни. В молитвах и в Таинствах они обретали Самого Христа и Бога, исполнялись Духом Святым, слышали Его указания, исполнялись Его мудростью, светом, силой, любовью, всеми дарами благодати — словом, жизнью Христовою, вечною, и, наконец, Сам Господь Иисус давал им Себя видеть и слышать в непосредственном явлении (Деян. 1, 14; 2, 1–4; 4, 31; 8, 15–17; 10, 9–20 и т. д.; ср.: Иак. 4, 8; 5, 13–18; 1 Пет. 1, 13; 4, 11, 14, 19; 5, 7).
Молится Апостол Петр и приходит в исступление, и ему открываются судьбы язычников, принимаемых отныне в Церковь. Молится Апостол Павел в храме Иерусалимском и видит Господа Иисуса и беседует с Ним (Деян. 22, 17 и далее).
«Они исполнились Духа», «Дух Святой сказал», или: «они не были допущены Духом Святым проповедовать» — вот обычные выражения Книги Деяний. Таковы близость и участие Божие в жизни Церкви.
Церковь не напрасно получила обетование Христово: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20). Слова Христова Евангелия, что Господь посреди двоих или троих, собранных во Имя Его, были хорошо знакомы Иерусалимской Церкви, ибо для евреев и по–еврейски Евангелие от Матфея было прежде всего написано.
Так в молитве и в Таинствах они соприкасались с Господом, среди них невидимо пребывающим Своей благодатию, со всем миром — духовным небом, Иерусалимом Небесным, святилищем Нерукотворенным, «куда предтечею… вошел Иисус», сделавшись для новой Церкви «Первосвященником вовек» (Евр. 6, 20).
Эта близость Божия и руководство Христово со времени сошествия Святого Духа сказывались во всей жизни нового Израиля. Об этом говорит почти каждая страница Книги Деяний. Дух Божий, Дух Христов исполнил и научил их, «некнижных и простых», с такой силой исповедовать Христову Истину, что они приводили в удивление и к молчанию мудрецов синедриона. «…Собрались в Иерусалим начальники их, и старейшины, и книжники, и Анна первосвященник, и Каиафа, и Иоанн, и Александр; и прочие из рода первосвященнического, и, поставив их
(Апостолов. — СМ.) посреди, спрашивали: какою силою или каким именем вы сделали это? Тогда Петр, исполнившись Духа Святого, сказал им… Видя смелость Петра и Иоанна и приметив, что они люди некнижные и простые, они удивлялись… видя же исцеленного человека, стоящего с ними, ничего не могли сказать вопреки» (Деян. 4, 5–8, 13–14).
СВЯТОЙ АПОСТОЛ ИАКОВ
Предание церковное, Писания Апостольские и еврейские воспоминания (Иосиф Флавий) сохранили нам облик великого и праведного Апостола, брата Господня Иакова, первого епископа Иерусалимского.
В лице его сочеталось все то, что было своеобразного и лучшего в первых евреях–христианах. «Петр, Иаков (Зеведеев) и Иоанн, хотя от Самого Господа предпочтены были (другим ученикам), однако по Вознесении Спасителя не стали состязаться о славе, но Иерусалимским епископом избрали Иакова Праведного».
Помимо этого древнейшего предания (по–видимому, конца I или начала II века) — о том, как Апостол Иаков, брат Господень, был поставлен во главе Иерусалимской Церкви, сохранилось более раннее свидетельство в Деяниях Апостолов и в Посланиях Апостола Павла. Предание, которое связано со слова-; ми Апостола Павла (1 Кор. 15, 7), говорит еще об особом явлении Господа Апостолу Иакову с посвящением его на престол Церкви Иерусалимской.
Около трех десятилетий возглавлял он Иерусалимскую Церковь. Вплоть до своей мученической кончины Апостол Иаков своим поведением и праведной жизнью сохранил к себе уважение и любовь не только евреев–христиан, но и евреев необращенных, несмотря на ненависть к христианам вождей народа–первосвященников и значительной части синедриона.
Это отразилось, например, в таком замечании еврейского историка Иосифа Флавия по поводу казни Апостола Иакова: «Более благомыслящие из граждан и ревностные чтители Закона, не одобряя такого определения (первосвященника Анана о казни Апостола), тайно отправили к царю (Агриппе) прошение о том, чтобы он запретил первосвященнику такие поступки». А в другом месте, говоря о бедствиях, постигших Иерусалим, он мимоходом замечает: «Все сие приключалось иудеям в отмщение за Иакова Праведного (который был брат Иисуса, называемого Христом), как скоро они убили этого праведнейшего мужа»
[26].
Таково было своеобразие положения вновь возникшего христианства в Иерусалиме. Еврейский народ чувствовал, хотя и не весь способен был к полной вере, что в тех, кого вожди народа (саддукеи, первосвященники, книжники, отчасти фарисеи) стараются изобразить как врагов Моисеева Закона, — на самом деле в них–то и жива подлинная вера и праведность израильская.
Особенно ясно это было на примере вождя и главы иерусалимских христиан. Он всей своей праведной жизнью свидетельствовал, что сделаться христианином не значит порвать с верой отцов. Наоборот, от него веяло для всякого подлинного ревнителя Закона ветхозаветною праведностью подлинного пророка или первосвященника израильского.
Вот как его облик сохранил в несколько путаном рассказе простоватый (по оценке блаженного Иеронима) христианский историк середины II века Егизипп: Иаков «был свят от чрева матери своей, не пил вина и сикера, не употреблял в пищу никакого животного, не стриг волос, не умащался елеем и не мылся в бане. Ему одному только позволялось входить во Святая (храма Иерусалимского. — С. М.); потому (что) он носил не шерстяные одежды, а льняные. В храм вступал он один (вероятно, первый, раньше других. — С. М.), и его находили там стоящим на коленях и молящимся об отпущении грехов народа. От беспрестанных коленопреклонений во время молитвы о спасении народа колени его ожестели, как у верблюда. За сие превосходство своей правоты он и назван «праведным» и «овлиасом», что в переводе на греческий язык означает защиту народа и правду».
Если велико было уважение к праведному Апостолу среди необращенного еврейства, то, конечно, еще большей любовью и значением пользовался он во всей христианской Церкви — как праведник, как родственник по плоти Христа Спасителя и как глава Иерусалимской Церкви, матери Церквей. Не напрасно он был поставлен во главе первенствовавшей тогда христианской общины. Его значение особенно раскрылось на первом Иерусалимском Соборе (около 50, года).
В молодом тогда церковном обществе возникли трудности и смущения. К христианству, под влиянием проповеди Апостола Петра, а потом особенно Апостолов Павла и Варнавы, стали массами присоединяться язычники. Вновь обращенные, при всей своей ревности к христианской жизни, не заботились о соблюдении многих предписаний Закона Моисеева: не обрезывались, не соблюдали и другие, менее важные, но в жизни очень заметные ветхозаветные узаконения. Ревностные евреи–христиане с опасением увидели ниспровержение Моисеева Закона людьми, которые, как и они, надеялись спастись благодатию Христовою, благодатию Мессии — Надежды Израи–левой. Не все имели просветленный ум Апостола Павла, не все получали откровения, как Апостол Петр, чтобы быть уверенными, что есть воля Божия, Бога Израилева, Бога Авраама, Исаака и Иакова, жить и спасаться в Церкви, не соблюдая Закон Мо–исеев во всей его обрядовой полноте.
Чтобы уяснить общецерковно этот серьезный вопрос, особенно для еврейства как до тех пор исключительно народа Божия, собрались Апостолы и пресвитеры на первый Собор в Иерусалиме. Здесь прояснено было для общецерковного сознания вселенское назначение христианства и завершение времени Ветхого Завета (Деян. 15).
Тогда и было провозглашено, что благодатью Христовою спасаются не только евреи, но и язычники, что Дух Святой в излиянии даров Своих на учеников не полагал различия между обрезанными и не–обрезанными. Эти истины, поразительные для древнего еврея, воспитанного в отеческих преданиях, было дано изъяснить Апостолам Петру и Павлу.
Но дело было признано решенным, когда Патриарх (берем это слово как связующее Ветхий и Новый Завет Израиля) христиан Иерусалима — Апостол Иаков — засвидетельствовал, что с сим согласно учение пророков и что «ведомо Богу от вечности» это великое дело — призвание и спасение язычников; что отныне не одни евреи, но и язычники призваны составить народ Божий.
Слово епископа Иерусалимского было заключительным и решающим. Ибо кто лучше его знал пророков, строже понимал и соблюдал Закон? Он был «праведник» (по–еврейски: цаддик) и «защита» еврейского народа, и его истолкованию воли Божией с доверием и без ропота покорилась вся Церковь евреев–христиан.
И в другом случае, в Слове–Послании, обращенном ко всему еврейству в рассеянии, он явился как мудрый христианин, умиротворитель и толкователь Закона и Истины.
В немалом брожении и недоумении было еврейство во всем мире. Лучшие его представители, жившие верою и надеждою Израилевою, были между страхом и радостью. Волна христианства докатывалась до самых отдаленных колоний рассеянного еврейства. Из Иерусалима шла радостная весть. В народе творилось что–то новое, неслыханное. Но что это было: исполнение ли исконных чаяний народа Божия или злая попытка ниспровергнуть весь строй и миросозерцание еврейства? Этот вопрос, не существовавший для язычников, должен был настойчиво смущать всякого праведного еврея. В Иерусалиме он был смягчен и облегчен тем, что евреи–христиане, во главе с Апостолом Иаковом, как ревностные фарисеи блюли отеческие предания («Сколько тысяч уверовавших иудеев, и все они ревнители Закона», — говорил Апостол Иаков Апостолу Павлу (Деян. 21, 20). Если этим для еврея вопрос не решался по существу, то отсрочивался: не покидая обряда Моисеева, он успевал окрепнуть в благодати Христовой, окрылившись которой, его дух уже спокойно побеждал племенные смущения и трудности, связанные с переходом от Ветхого к Новому Завету Евреев же рассеяния были в более трудном положении, которое усугубилось еще тем, что некоторые, по выражению Апостола Петра, «невежды и неутвержденные» (2 Пет. 3, 16), извращали проповедь апостольскую.
Особенно давала повод к этому проповедь Апостола Павла, ибо ему по преимуществу было Спасителем поручено призвание в Церковь язычников. В основании его проповеди было учение о всеобщем спасении верою и благодатию Христовою, помимо дел (обрядов) Закона Моисеева (Рим. 3, 28; Гал. 2, 16), которое трудно усвоялось и смущало иудеев. Сверх того, оно перетолковывалось как упразднение всяких дел, предписанных Законом, как возможность и по–вод к «угождению плоти». «Вера, действующая любовию» (Гал. 5, 6), подменялась верою, спасающею помимо всякой любви и добра; из учения о том,что «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» пришедшего Спасителя (Рим. 5, 20), делали
вывод: «не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?», «не оставаться ли нам во грехе, чтобы умножилась благодать?» (Рим. 3, 8; б, 1). Понятно, какое справедливое, по–видимому, негодование вызывали в еврействе такие «новозаветные» якобы учения, ниспровергавшие в корне действительно не только букву, но и дух Моисеева Закона и Пророков, в угоду присоединяемым язычникам.
Апостол Павел негодовал и призывал праведный суд Божий на таких извратителей христианской проповеди (Рим. 3, 8). Но особенно умиротворяюще должно было подействовать слово столь авторитетного в еврействе Апостола Иакова.
Он обратился к «двенадцати коленам, находящимся в рассеянии», с Посланием, которое изъясняло, какова та вера, которая спасает, по учению христианскому, помимо дел Закона.
Спокойно и мудро начинает он изъяснять веру христианскую — не как отвлеченное убеждение (знание), а как животворящее начало нового порядка жизни: веру терпеливую в испытаниях, уповающую на Бога и от Него ожидающую всякого блага; веру в Его благодать и помощь, в исполнении воли Божией — призрении вдов и сирот и уклонении от мира и дружбы с ним, в несении своей жизненной тягости в терпении и смирении, находящем свое оправдание в основном жизнеутверждающем принципе: «Смиритесь пред Господом, и вознесет вас». Такова христианская спасающая вера.
Живую христианскую веру, от которой необходимо рождается всякое добро, он противопоставляет столь знакомой евреям лицемерной, мертвой вере их прежних вождей. Он напоминает в своем Послании облик этих учителей Закона: в богатой одежде, с золотым перстнем входящих в синагогу, чтобы занимать там первые места, любящих быть и зваться наставниками мудрости, которой они на самом деле лишены,ибо не течет из одного источника доброе и злое. А эти наставники обычно завистливы, сварливы и только прикрываются отеческою верою. Не такова была вера Авраама, готовая жертвовать единственным сыном, и даже вера Раавы–блудницы, которая, пренебрегая опасностью, спасла соглядатаев Израиля. Вера этих учителей мертва, ибо ни в какой степени не отражается на их сердце и жизни, и не спасет их некоторое, преимущественно внешнее, соблюдение Закона при пренебрежении его сущностью, ибо «кто соблюдает Закон и согрешит в одном чем–нибудь, тот становится виновным во всем». А их забвение любви и милости, накопленное на чужом горе богатство свидетельствуют, что ни подлинных дел Закона, ни веры, кроме свойственного и бесам отвлеченного знания Бога, они не имеют. Понятно, что истинный праведник, прежде всего Христос — им невыносимое обличение, и они «осудили, убили Праведника, и Он не противился» им (Иак. 5, 6). Таков неизбежный конец их лицемерной праведности. После подобного обличения должно было сделаться ясным для всякого еврея, ревнителя закона, где только кажущееся соблюдение закона и веры отцов и где живая вера — подлинная наследница пророческих обетований. И Апостол заканчивает Послание призывом к подлинному, живому единению с пророками и праведниками Ветхого Завета в терпении и молитвенном уповании на Бога, что обретается в христианском устроении жизни и души. Это Послание, столь сильно отражавшее фарисейские нападки на христианство, якобы ниспровергшее Закон Моисеев и Пророков, вместе служит и вечным напоминанием, что вера христианская не в одном изучении, отвлеченном знании и внешнем исповедании, но что истинное «благочестие» (Иак. 1, 27) в вере, действующей любовию, свидетельствуемой внутренним и внешним деланием во Христе. Таков вечный смысл Послания.
Послание Апостола Иакова, как и вся его деятельность, отвечало на самые больные вопросы еврейства, встревоженного христианством. Оно оказалось и пророчеством о собственной участи Апостола: вожди народа «осудили, убили Праведника», и «Он не противился вам» (Иак. 5, 6).
После многих лет мудрого и сравнительно спокойного руководства Иерусалимской Церковью ему пришлось и на себе испытать, что отпавшим от благодати вождям еврейства непереносим был истинный праведник, поступавший «по всем заповедям и уставам Господним беспорочно».
Разногласия в вопросах веры, и притом существенные (например, разногласия саддукеев и фарисеев), в еврействе допускались, но при условии соблюдения всех предписаний Закона Моисеева. И еврейство, в общем, спокойно относилось к христианству, пока дело не касалось отношения к язычникам и соблюдения обрядов Закона.
А так как христиане–евреи Иерусалима строго соблюдали этот Закон и обряды, то их спокойно допускали в течение тридцати или сорока лет в Иерусалимский храм, который евреи ревниво оберегали от всякого, чуждого их вере. И глава иерусалимских христиан Апостол Иаков даже пользовался почетным правом молитвы в Святилище храма — «входить во Святая». Быть может, уважение и любовь народа побуждали, священников как бы закрывать глаза на христианскую веру, в общем, по–еврейски праведного и «правильного» еврея — Апостола Иакова.
Но не могло в конце концов скрыться, что Апостол Иаков поддержал, «подал руку общения» такому, по мнению вождей, разрушителю еврейских обычаев, как Апостол Павел. Апостол Павел приходил в Иерусалим проверять свое учение у столпов Церкви, и Апостолы Петр, Иоанн и Иаков, брат Господень, одобрили его, открыто общавшегося с язычниками, допускавшего и даже проповедовавшего христианство без обрезания и соблюдения отеческих преданий. И решение Иерусалимского Собора не осталось, вероятно, тайной. Так или иначе, но в конце концов старей–шины, книжники, фарисеи, особенно саддукеи, встреч божились: влияние христианства среди евреев, благодаря народному доверию к личности Апостола Иакова, росло, и синедрион решил положить этому конец.
Егизипп, родом еврей, сказав о семи еврейских народных сектах, описывает это так: «Упомянутые прежде секты не верили ни в Воскресение, ни в будущее воздаяние по делам каждого, а которые поверили, то обязаны были этим Иакову (Праведному); когда же уверовавших оказалось много, даже и между старейшими, то иудеи, книжники и фарисеи начали кричать и говорить, что таким образом, пожалуй, и весь народ в Иисусе станет ожидать Христа. Поэтому, пришедши к Иакову, они сказали ему: «Просим тебя, удержи народ; ведь он в заблуждении и Иисуса признает Христом (Мессией). Вот теперь все сошлись на праздник Пасхи. Просим тебя, вразуми их касательно Иисуса. Мы доверяем тебе это, потому что сами, вместе с народом, свидетельствуем о твоей праведности и нелицеприятии; так убеди же людей не ошибаться в рассуждении Иисуса. Тебя все послушают, и мы — со всеми. Стань на крыле храма, чтобы сверху ты был видим и чтобы слова твои были слышны целому собранию…» А на Пасху собрались тогда все колена иудейские и много язычников».
То, что за этим последовало, совершенно вывело из себя старейшин: поставленный на крыле храма Апостол Иаков не только не отрекся от Христа Спасителя, но всенародно и громогласно засвидетельствовал свою христианскую веру. Это свидетельство на многих так подействовало, что они тотчас начали «славословить Иисуса, восклицая: осанна Сыну Давидову».
Старейшины вознегодовали и решили, что необходимо для примера тотчас наказать праведника: «О, о, и праведный заблуждается» и «исполнили написанное Исаием: уловили Праведника, зане непотребен им есть». Они взошли, сбросили Праведного и «сказали друг другу: убьем его камнями, и начали бросать в него камнями. Сверженный не вдруг умер, но, приподнявшись, стал на колени и говорил: «Господи Боже, Отче! Молю Тебя, отпусти, они не знают, что делают». Между тем как на него летели камни, некто, священник, один из сынов Рихава, сына Рихаимова… вскричал: «Стойте, что вы делаете? Праведник за нас молится». Но в то самое время один из них, суконщик, схватил скалку, на которую накатываются сукна, ударил ею Праведника по голове, и он скончался. На том месте и погребли его. Над его могилою, подле храма, и доселе стоит памятник», — прибавляет Егизипп, живший менее чем через сто лет после случившегося. «Таким образом Иаков, — говорит он далее, — был верный свидетель для иудеев и эллинов, что Иисус есть Христос. Вскоре за сим последовало нашествие Веспасиана на Иудею и пленение народа». Пала последняя духовная опора и защита Израиля, пал и народ, отвергнувший в лице праведного Апостола последнюю возможность своего спасения — христианство, соблюдавшее всю истину и красоту подлинного Израиля.
Рассказ «Постановлений» Климента (у Евсевия)
[27] и Иосифа Флавия, современника случившегося, в общем совпадает и подтверждает сказанное Егизиппом. Только, по Флавию, смерти Апостола предшествовал суд синедриона над ним, где решающее значение имел первосвященник Анан. Вероятно, Апостолу было предложено: или почет и всенародное отречение от Христа, или смерть, которую и описал Егизипп. Как мы видели, Иосиф Флавий, выражая, по–видимому, народное мнение, также ставит бедствия евреев в связь со смертью Праведника (свидетельство его мы привели выше). Еврейский народ бессознательно чувствовал то, что теперь мы можем осознать. Народ, отвергнувший в лице праведного Апостола христианство, соблюдавшее весь его подлинный духовный и народный строй, отверг свое духовное и историческое спасение. Падение храма и пленение народа было как бы отсрочено на одно поколение (около 40 лет) после распятия Христа Спасителя. Народу было дано Богом время на покаяние.
Была явлена праведность еврейская и вместе христианская и дана «защита» народу в лице Церкви Иерусалимской и ее главы — Апостола Иакова.
Отвергнув Праведника, народ отрекся от своего оправдания и спасения. Погибла защита Израиля, погибла Иудея.
РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В КОНЦЕ I И В НАЧАЛЕ II ВЕКА
Время святого Климента (89—98 годы)
Мы знаем, каким подъемом духовной жизни сопровождалась первоначально проповедь апостольская. Сотни и тысячи людей безраздельно отдавались жизни Царствия Божия. Но вскоре самим Апостолам в устной проповеди и в Посланиях пришлось предостерегать новообращенных от множества опасностей и искушений, которые грозили новой жизни. И потому по смерти Апостолов — устроителей и руководителей Царствия Христова — появились новые заботы в жизни молодых еще Церквей.
Какова же их дальнейшая судьба?
Для первых тридцати лет сведения наши довольно ограниченны. Деяния Апостолов обрываются около 60 года. Послания Апостола Павла кончены тоже в 60–х годах. Апокалипсис, Послание святого Климента, «Пастырь» Ерма — вот наиболее достоверное и существенное, что дает познать, как жила Церковь в конце I века. О Малоазийских Церквах этого времени мы уже имели случай говорить.
Послание Климента в светлых и сжатых чертах говорит о жизни Коринфской Церкви вплоть до 96 года.
«Кто, побывавший у вас, — пишет святой Климент в Коринф, — не хвалил вашей, всеми добродетелями исполненной и твердой, веры? Не удивлялся вашему трезвенному и кроткому во Христе благочестию? Не превозносил вашей великой щедрости в гостеприимстве? Не прославлял вашего совершенного и верного знания? Во всем вы поступали нелицеприятно, ходили в заповедях Божиих, повинуясь предводителям вашим и воздавая должную честь старшим (пресвитерам) между вами! Все вы были смиренны и чужды тщеславия, любили более подчиняться, нежели повелевать, и давать, нежели принимать. Довольствуясь тем, что Бог дал вам на путь земной жизни, и тщательно внимая словам Его, вы хранили их в глубине сердца, и страдания Его были пред очами вашими. Таким образом всем был дарован глубокий и прекрасный мир и ненасытимое стремление делать добро: и на всех было полное излияние Святого Духа. Полные святых желаний, с искренним усердием и с благочестивым упованием вы простирали руки свои ко Всемогущему Богу и умоляли Его быть милосердым, если вы в чем невольно погрешили. День и ночь подвигом вашим было попечение о всем братстве, чтобы число избранных Его спасалось в добродушии и единомыслии. Вы были искренни, чистосердечны и не помнили зла друг на друге. Всякий мятеж и всякое разделение было вам противно. Вы плакали о проступках ближних, их недостатки считали собственными. Не скучали делать добро, готовые на всякое дело доброе… Вы все совершали в страхе Господа: Его повеления и заповеди были написаны на скрижалях сердца вашего».
Таковы впечатления очевидцев о жизни Коринфской Церкви, которые описывает святой Климент в 96 году со слов «побывавшего» в Коринфе.
Казалось, они были благоприятнее, чем то, что прозревали тайнозрители в Малоазийской Церкви в то же приблизительно время.
Но вот неожиданный мятеж, случившийся в 90–96 годах в Коринфе, и тяжелое потрясение всего духовного строя этой Церкви заставляют думать, что впечатления «очевидца» были менее глубоки, чем прозрения Апостола Иоанна. Апостол зрел такие внутренние искушения и падения, которые, вероятно, просмотрены более поверхностным наблюдателем в Коринфе.
В некоторой, видимо, более молодой, части Коринфской Церкви, выросшей уже без непосредственного апостольского руководства, к 90–м годам накапливались воззрения и вкусы к жизни не такой, какую знала ранее Коринфская Церковь. Но об этом после.
Наши источники дают нам возможность несколько ближе приглядеться к жизни другой знаменитой Церкви этого времени — Церкви Римской.
Что же происходило в Римской Церкви после смерти Апостолов Петра и Павла?
Первые тридцать лет после гонения Нерона и смерти Апостолов прошли для Римской Церкви со стороны внешней (но не внутренней) без существенных перемен и потрясений. Только одни имена Лина и Анаклета (или Клета) — двух епископов Рима, преемников Апостолов — сохранило предание от забвения. Только эти два имени, и никаких событий из их времени, запомнил святой Ириней Лионский. «Блаженные Апостолы
(Петр и Павел), — пишет он, — основав и устроив Церковь (в
Риме), вручили служение епископства Лину. Об этом Лине Павел упоминает в Посланиях к Тимофею (2 Тим. 4, 21). Ему преемствует Анаклет; после него на третьем месте от Апостолов получает епископство Климент». Таков рассказ святого Иринея
[28].
Климент был епископом, по хронологии Евсевия Кесарийского, с 92 по 101 годы (или, как теперь исправляют эту хронологию, — с 89 по 98 годы).
Начиная с епископа Климента Римская Церковь выходит из того исторического забвения, в которое она на время погрузилась. Появляется много преданий. Законно, и еще больше незаконно, с именем святого Климента связалось множество творений, преданий, рассказов. В своих очерках мы остановимся преимущественно на том, что не вызывает слишком много споров и сомнений. Во всем объеме мы надеемся коснуться всего, связанного со святым Кли–ментом, в более обширной работе. Для нашей цели пока достаточно ограничиться Посланием самого святого Климента и книгой (собственно первой ее частью) под именем «Пастырь» Ерма. (Об этих памятниках конца I и начала II века мы скажем в дальнейшем подробнее.)
Здесь мы находим хотя и весьма сжатые, но все же отчетливые указания на жизнь христиан этого времени, и кое–что даже такое, что проливает свет на промежуток с 60 по 90 годы I века.
Что же мы застаем в христианском Риме конца I века? Апостолы скончались. Кто продолжал их дело, каковы были христиане, что им пришлось пережить?
Апостольские дарования просвещать, пророчествовать, руководить, управлять уже с этого времени, видимо, редко сочетались в одном лице, как это было первоначально в лице Апостолов.
Книга «Пастырь» (сборник видений одного римского мирянина по имени Ерм) достаточно отчетливо вскрывает положение. Вслед за смертью Апостолов дело назидания Римской Церкви, строительство ее духовной жизни мы видим в руках прозорливца — пророка Ерма. Но действует он не один, а совместно с предстоятелями — пресвитерами и епископами (ср. подобную же картину церковной жизни в «Διδαχή»
[29]).
Ерму было заповедано записать сказанное ему в видении, чтобы откровенные слова обнародованы были избранным. Но обнародовать это и назидать «избранных» (то есть Церковь) он должен был не сам, не самостоятельно. «Ты прочтешь ее (книгу
видений ) в этом городе (то есть в
Риме) вместе с пресвитерами, предстоятелями Церкви»
[30].
В Церкви, как видно, был определенный порядок руководства и научения народа, которому подчинялись и пророки и которому научала следовать Ерма Церковь, являвшаяся ему в видении в образе старицы. У Ерма не заметно никакого желания оспаривать
значение для Церкви епископского и пресвитерского служения.
Но и среди предстоятелей Церкви старица, явившаяся в видении святому Ерму, различает одного с особыми полномочиями: «Ты напишешь две книги, — говорила она, — и одну отдашь Клименту… Климент отошлет во внешние города, ибо ему это предоставлено…»
[31] Из этого указания нетрудно догадаться, что пресвитеров, предстоятелей в Риме, в это время возглавлял святой Климент. Он имел особые полномочия, в частности, сноситься со «внешними городами». Только за этим главою пресвитеров римских, как видно из книги Ерма, еще не закрепилось имя «епископа» в отличие от пресвитеров, как это было уже в те годы в Малой Азии, Антиохии и, видимо, прежде всего в Иерусалиме. Как нам известно, в Иерусалиме с первых же годов основания Церкви (и не позднее 44 года) Апостолы во главе пресвитеров и всей Церкви поставили одного предстоятеля, первого «епископа» — Апостола Иакова, брата Господня.
Тот же порядок был уже издавна крепко и ясно установлен в Церквах Малой Азии и Сирии, когда в самом начале II века ученик апостольский святой Игнатий Антиохийский писал свои послания. То же было, видимо, и в Риме, только здесь еще долго (по крайней мере до конца II века, до времен святого Иринея) слова «пресвитер», «епископ» употребляли так же, как мы — слово «пастырь», прилагая их при случае безразлично и к главе священства — епископу, и ко всему священству — пресвитерам. Так делал еще святой Ириней Лионский. Святой Ириней твердо знает и помнит преемственную нить римских предстоятелей — глав пресвитеров (то есть епископов) — нить, которая по его списку восходит в Риме к самим Апостолам
[32]. Только это не мешает ему при случае назвать их «пресвитерами» (ср.: 1–е Послание святого Климента. Гл. 42, 44).Так, не выделяя еще по имени («епископ»). Римская Церковь в конце I века (и по книге Ерма, и по святому Иринею) имела все же особого предстоятеля, который выделялся некоторыми полномочиями из среды остальных пресвитеров. Вот скромное начало столь нескромного представительства, которое много позднее получило имя папства!
В конце царствования Домициана (81–96 годы) и в первые годы царствования Траяна (98–117 годы) это место предстоятеля римских пресвитеров занимал святой Климент, по списку святого Иринея третий после апостолов епископ, как стали говорить в Риме позднее.
Для истории святой Климент, действительно, как и говорит о нем святой Ерм в своей книге «Пастырь», известен по преимуществу своими сношениями от имени Церкви Римской с «внешними городами», и в частности с городом Коринфом и его знаменитой Церковью.
Его Послание в Коринф, которое дошло и до нас, там долго помнили и читали. Лет через семьдесят из Коринфа писал в Рим, в ответ на новое Послание из Рима, знаменитый Дионисий, епископ Коринфский: «Сегодня мы провели святой воскресный день и прочитали ваше Послание, которое для собственного назидания всегда будем читать, как и написанное нам еще прежде Климентом».
Это Послание выделило святого Климента из ряда предшествующих и последующих римских епископов, которые вплоть до середины II века ничем себя в жизни церковной сколько–нибудь заметно не проявляли. Римские епископы писали, видимо, редко и не оставили до середины II века, за исключением святого Климента, никакого другого литературного или догматического следа.
Послание святого Климента получило широкую известность. Его знали на Востоке и на Западе. Оно отвечало, видимо, на живую потребность не одной только Коринфской Церкви. В нем был ответ на недоразумения, которые вслед за смертью Апостолов возникали в той или иной степени едва ли не в каждой Церкви. И ответ давался человеком, который, по словам святого Иринея, имел апостольскую проповедь еще «в ушах своих и предание их перед глазами своими». И писалось это от имени Церкви (святой Климент не поставил своего имени в Послании — оно было от имени Римской Церкви), где тогда еще многие получили наставления от самих Апостолов.
Это Послание читал и, видимо, одобрял другой знаменитый ученик апостольский — святой Игнатий Богоносец. Он писал в Рим: «Вы никогда никому не завидовали и других учили тому же. Желаю, чтобы вы подтвердили делом, что преподаете в своих наставлениях» (Рим. 3). Послание святого Климента в первой своей части посвящено было именно вреду зависти (гл. 3–4). Читал и пользовался этим Посланием и святой Поликарп Смирнский и его ученик — святой Ириней Лионский, который нам более других писателей этого века говорит об этом Послании и его авторе.
Он пишет: «На третьем месте от Апостолов
(Петра и Павла) получает епископство (в
Риме) Климент, видевший блаженных Апостолов и обращавшийся с ними, еще имевший проповедь Апостолов в ушах своих и предание их пред глазами своими; впрочем, он не один, но многие еще оставались тогда (во время Домициана, в конце I века. —
С. М.), которые получили наставление от Апостолов. При этом Клименте, когда произошло немалое разномыслие между братьями в Коринфе, Церковь Римская написала к коринфянам весьма дельное Послание, увещевая их к миру и восстановляя их веру и возвещая недавно принятое от Апостолов предание»
[33].В дальнейшем мы подробно познакомимся по этому Посланию, с какими мыслями и понятиями жил после Апостолов Рим, но сейчас остановимся на том, что уясняет внешние события жизни Римской Церкви на грани II века.
Святой Климент пишет в Коринф: «Внезапные и одно за другим случившиеся с нами несчастия и бедствия были причиною того, братья, что поздно, как думается нам, обратили мы внимание на спорные у вас дела». Несчастья и бедствия, о которых говорит святой Климент, христиане потерпели в конце I века (в 96 году) от императора Домициана. Это «гонение Домициана», которое хорошо помнят христианские писатели II века, упоминают, по словам Евсевия Кесарийского, и языческие историки (Евсевий, в частности, ссылается на некоего языческого историка III века, «История» которого до нас не сохранилась)
[34].
Как встретили и перенесли эти бедствия христиане Рима, мы увидим в книге видений Ерма, современника Климента.
В последнее время самое гонение Домициана почти отрицают, сводя дело к нескольким случайным казням и ссылкам. И потому приходится несколько остановиться на вопросе, каково было внешнее положение христиан на грани II века, было ли гонение на христиан в конце I века.
Следует обратить внимание прежде всего на то, что святой Климент говорит от имени целой Церкви, что она пережила «внезапные и одно за другим случившиеся несчастия и бедствия», — бедствия коснулись целой Церкви.
Соответственно с этим, когда святой Мелитон Сардикийский (70–е годы II века) обращается с апологией к императору Марку Аврелию
[35], он ставит Домициана наряду с Нероном как врага христиан.
Святой Ириней Лионский определенно ко времени Домициана (к концу его царствования) относит ссылку на остров Патмос Апостола Иоанна . Следовательно, и в Апокалипсисе упомянутые преследования должны быть относимы к этому времени. Несколько путано, по обыкновению, и с своей палестинской точки зрения, говорит о преследовании Домициана Егизипп (писавший приблизительно одновременно с Мелитоном). Судя по его рассказу, Домициан, которому, как известно и из языческих источников, всюду мерещились заговорщики, услыхав, что христиане ждут какого–то нового Царства, Царства Давидова — Христова, встревожился. Донесли ему, в частности, на родственников по плоти Спасителя, сыновей Иуды, так называемого брата Господня. Домициан их счел за претендентов на престол этого ожидаемого Царства. По словам Егизиппа, Домициан сам их допрашивал о Христе и Его Царстве. Но, узнав, что «Его Царство — не от мира» и не земное, а Небесное и ангельское, что оно откроется по окончании века, когда Господь придет судить живых и мертвых, император успокоился. Убедившись, что родственники Спасителя — люди бедные, своими руками добывающие себе пропитание с ничтожного клочка земли, «презрел их, как людей ничтожных, дал им свободу» и указом прекратил гонение на Церковь.
Егизипп здесь тоже говорит о гонении на Церковь, которое вскоре, впрочем, прекратилось. Но о каком гонении у него речь — местном в Палестине или общем — неясно.
Говорит о гонении при Домициане и Тертуллиан — шестой свидетель из этой эпохи. «Преследовал нас и Домициан, часть Нерона по жестокости», — пишет он в своей Апологии в конце II века. Но вместе с Еги–зиппом (и, быть может, под его влиянием) говорит о скором прекращении гонения и даже возвращении сосланных, что, вероятно, относилось только к эпизоду в Палестине, ибо, по Евсевию, который опирался и на языческие источники и на церковные предания, не Домициан прекратил гонение. Сосланные были возвращены только после смерти Домициана сенатом, который отменил почти все его распоряжения. В частности, уже после смерти Домициана вернулся в Ефес из ссылки с Патмоса и Апостол Иоанн Богослов. Это подтверждает и Климент Александрийский, говоря, что он вернулся, «когда тиран умер» . А языческие историки II и III века, по словам Евсевия, повествуют, что «на пятнадцатом (последнем) году царствования Домициана (96 год) вместе со многими другими и Флавия Домицилла, племянница (или жена) Флавия Климента, одного из тогдашних римских консулов, в наказание за исповедание Христа сослана была на остров Понтию».
По языческим источникам Евсевия, ссылка коснулась «многих», что вполне соответствует словам святого Климента о «бедствиях и несчастиях» целой Церкви Римской, а как мы видим по Апокалипсису — не одной Церкви Римской. Флавия Домицилла отмечена историками особо, как близкая родственница императора. Помещения, где она жила в ссылке, показывали еще в IV веке. Их видел блаженный Иероним, который, рассказывая об этом, называет Домициллу «знаменитейшей из жен». Таким образом, если не придумывать каких–либо искусственных гипотез, гонение на христиан при Домициане было бесспорным фактом.
В связи с гонением Домициана много споров вызывает судьба дяди (или мужа?) Флавии Домициллы — консула Флавия Климента. За что казнен консул Климент — один из первых людей в Римском государстве? Одни видят в нем христианского мученика, другие считают невозможным, чтобы христиане первых трех веков забыли такого видного мученика.
О нем ничего не говорят христианские писатели. «Иное дело, — говорят, — забыть какого–нибудь раба, дровосека, иное — верующего из дома кесарева»
[36](Климент был близкий родственник императора).
В древних календарях (и в частности, карфагенском) значится мученик Климент, но в них не отмечалось, кто был мученик. Христианские писатели II и III веков молчат о Флавии Домицилле, несомненно, пострадавшей за Христа, хотя она была также не «раба–дровосек», а «из дома кесарева», и если бы не указание Бруттия (или Бреттия), язычника, мы бы, быть может, не знали и этой «знаменитейшей из жен» века Домициана. История часто нелицеприятно забывает людей независимо от происхождения. Что касается Флавия Климента, то его отношение к христианству было забыто, быть может, потому, что Дион Кассий, который рассказывает о его смерти, не так ясно, как Бруттий о Домицилле, ставил в связь его судьбу с принадлежностью к христианству.
Вот сообщение Диона Кассия: «Климент и его жена Домицилла были обвинены в безбожии — обвинение, жертвой которого становились многие лица, державшиеся иудейства. Одни были казнены, другие лишены имущества» и сосланы.
Здесь ясное указание, что преследование Климента и других носило религиозный характер. Однако вводит в заблуждение указание на иудейство Климента и его сообщников. Но если вспомнить, что в I веке большинство римлян и самая власть мало различали христианство от иудейства (различать стали ясно едва ли раньше Траяна), что Флавия Домицилла была несомненно христианкой, что одно из древнейших кладбищ Рима (на Ардеатинской дороге) было расположено на земле Флавиев, — нужно сказать, что, весьма вероятно, казни Климента и других державшихся «иудейского суеверия» были частью тех«бедствий и несчастий», которые, по словам Послания святого Климента, постигли Церковь Римскую.
Таково то немногое, что мы знаем о внешней судьбе римских христиан того времени. Добавим к этому, что семья Флавиев, на которую обрушились несчастья 96 года, была не единственной знатной семьей, примкнувшей к христианству.
Надписи древних кладбищ Рима, сопоставленные с намеками у языческих историков, говорят о проникновении христианства в конце I века в знатнейшие семьи Помпониев, Ацилиев и других.
Этому составу Римской Церкви соответствуют обличения Ерма в том, что многие римские «христиане, оставив первоначальную ревность, вновь покупают поместья, строят великолепные здания и ненужные жилища
[37].
Из слов Ерма ясно, что к Римской Церкви примкнуло немало людей, имевших возможность проникать в самые разнообразные круги римского общества — от рабов до царских родов.
Но не долго длился этот безмятежный «мирской успех» Римской Церкви и ее обогащение вступлением в ее среду знатных и влиятельных.
Казни, ссылки, преследования, «несчастия и бедствия» — вот что «внезапно» стала переживать Римская Церковь в самом конце I века. И эти бедствия, после почти трех десятилетий спокойной жизни, обрушились на нее не случайно. Они стояли в связи с внутренними потребностями самой Римской Церкви.
Это открывает нам второй авторитетный свидетель и руководитель Римской церковной общины — ее пророк Ерм.
Проповедь и обличения Ерма
Святой Ерм, о котором мы упоминали уже не раз, был римский мирянин. Наверное, отпущенный на свободу раб, сперва разбогатевший, а потом разорившийся. Человек семейный: у него жена и дети. Он возвещал Римской Церкви свои видения и откровения, собранные им в книгу под именем «Пастырь»
[38].
Предполагают (так думал еще Ориген), что это одно лицо с тем Ермом, который упомянут Апостолом Павлом в Послании к Римлянам (Рим. 16, 14). Это возможно, ибо во времена Климента (то есть в 90–х годах I века), когда начались его видения, он уже пожилой человек, со взрослыми детьми (вряд ли ему было меньше 50 лет). Если так, то нужно думать, что он дожил до глубокой старости, ибо по одному достоверному известию II века (в так называемом Мураториевом фрагменте) говорится, что книга «Пастырь» обнародована была Ермом при брате его, епископе Пии. Впрочем, такое долголетие (около 100 лет) среди руководителей христианского мира не было необычным — вспомним Апостола Иоанна, епископа Симеона Иерусалимского (пострадал 120–ти лет), святого Поликарпа, святого Пофина Лионского (пострадал около 100 лет), Наркиса Иерусалимского (жил 115 лет).
Вся довольно обширная книга Ерма состоит из трех частей. «Видения» (четыре — или пять, если вступление ко 2–му отделу причислять к «Видениям»), «Заповеди» (двенадцать) и «Подобия» (десять).
Предполагают, что они записаны были или обнародованы в таком порядке:
1) Видение второе;
2) Видения первое, второе и третье;
3) Видения первое, второе, третье, четвертое;
4) первые четыре Видения и пятое Видение с Заповедями и восемью первыми Подобиями;
5) Подобие девятое;
6) Подобие десятое.
Видения, как можно догадываться по указанию на Климента (в Видении втором), начались при святомКлименте (в 90–х годах I века). Книга обнародована в окончательном виде при епископе Пии (свидетельство Мураториева фрагмента). Все части книги связаны полным внутренним единством, несмотря на разницу заглавий и, по–видимому, большой промежуток времени, который разделял их возникновение. Вполне чувствуется единое лицо, через которое возвещаются эти откровения.
«Видения» святого Ерма дают довольно полный духовный облик христианского общества Рима с конца I по середину II века, да и не одного Рима. Это был ряд прозрений во внутренний строй жизни Церкви и ряд указаний, что и как исправить в жизни христиан этого времени.
Мы знаем по многим свидетельствам в Деяниях Апостолов, у святого Иринея, в «Διδαχή» и других памятниках об исключительном пророческом служении в это время. В «Пастыре» мы имеем едва ли не единственную запись проповеди и изречений такого пророка. Это первостепенный по значению источник для знакомства с внутренней жизнью послеапостоль–ского времени.
Извлечем из книги Ерма сперва то, что она дает для уяснения событий в Риме. В дальнейшем мы попытаемся, пользуясь ею, познакомиться вообще с духовной жизнью эпохи: ибо эта книга, как сознавал и сам Ерм, освещала положение (отвечала на запросы) не одной Римской Церкви, — не напрасно старица–Церковь приказала через Климента рассылать ее во «внешние города», то есть во всю Вселенскую Церковь.
И целое общество и отдельный ее руководитель–пророк обнаруживаются здесь вплоть до сокровенных движений своей души.
Первые видения Ерма были призывом покаяться и приготовиться к наступающему великому гонению (особенно Видения второе и четвертое). «Блаженны
вы, которые претерпите наступающее великое гонение и не отречетесь от своей жизни», — возвещал Ерм. «Вы имеете образ великого бедствия», — говорил Ерм, рассказывая римлянам о своем видении. «Если приготовите себя и от всего сердца покаетесь пред Господом, то можете избежать этих бедствий (напастей)». Всего естественнее думать, что Ерм здесь говорит о тех бедствиях, которые Церковь пережила в последний год царствования Домициана.
Если бы эти бедствия были позади и речь шла уже о новых, то возможно ли было бы такое полное умолчание о только что пережитом гонении в 96 году, когда оно прямо относилось к теме проповеди Ерма? Мысли и чувства Ерма, особенно там, где он касается мучеников и отступников, носили бы следы свежей раны только что пережитого Церковью потрясения. На это нет никаких указаний. О мучениках он говорит в первых Видениях в выражениях, которые скорее напоминают времена Нерона (звери, крест), а отступники у него — это люди, запутавшиеся в житейском, которые постепенно погрязли в свое отступление. Скорее, все указывает на то, что ему поручено приготовить Церковь, себя и свою семью к крупным испытаниям после многих лет сравнительно мирной жизни.
Тогда мы в его проповеди получаем ключ к пониманию жизни Римской Церкви вслед за смертью Апостолов. Десятки лет мирной жизни (около 30 лет между гонением Нерона и последним годом царствования Диоклетиана) расслабляюще подействовали на Римскую христианскую общину. Христиане могли мирно торговать, участвовать в общественной жизни Рима. Незаметно для себя они оказывались втянуты в круговорот жизни языческого мира. Многие оказались втянуты в обширные торговые предприятия (в том числе сам Ерм); другие покупали поместья, строили великолепные здания, ненужные жилища (Подобие первое). Вероятно, увлечение каждого соответствовалоего дохристианскому прошлому (Видение третье. 9). И вот плоды: «Вы, обремененные житейскими делами, впали в беспечность, — обличает римских христиан явившийся Ерму Ангел, — одряхлел ваш смысл… Дух ваш обветшал и ослабел и не имеет силы от грехов ваших и сомнений сердца» (Видение третье. 11).
Позднее Ерм подробнее раскрывает весь путь падения многих христиан–современников и дает советы, как исправиться. В первых же Видениях ему лишь кратко и сжато раскрыто было падение как его собственное и его семьи, так и окружающих, и поручено призвать к покаянию и приготовить всех к наступающему гонению. Истинное покаяние могло, по словам Ерма, предотвратить грозившее бедствие. Во всяком случае покаяние делало христиан способными перенести его с пользою. Ерму явился ужасный зверь. Ангел ему поясняет: «Зверь есть образ грядущей великой напасти. Поэтому если приготовите себя и от всего сердца покаетесь перед Господом, то можете избежать ее… Те, которые пребудут тверды
(в грозившей напасти) и будут искушены ими, очистятся. И, как золото оставляет нечистоту свою
(через огонь), так и вы — оставьте всякую скорбь и печаль
(житейские) и очиститесь и будьте годны для здания башни»
(строящегося на протяжении веков здания Церкви — Царствия Божия, которое было также показано в видении Ерму)[39].Впечатление от первых видений Ерма таково, что нечистота, которая накопилась в семьях в течение тридцати лет мирной жизни после смерти Апостолов, даже в среде выдающихся христиан, как Ерм, собрала над Римскою Церковью грозную тучу очистительного гнева Божия.
Призыв к покаянию, который получил Ерм в своих видениях, должен был или отвратить это наказание, или хотя бы сделать христиан способными с пользою перенести его.
Больше всего заботят Ерма разбогатевшие христиане, им угрожает наибольшая опасность — тем, «которые любят настоящий век, роскошествуют в богатстве своем и не ожидают благ будущих: гибнут души их» (Видение первое). Действительно, богатым всего труднее, вероятно, было перенести гонение Домициана: ссылки, конфискацию и т. п.
Домициановские меры борьбы больнее всего отражались на богатых. Об этом предупреждала Ерма старица–Церковь: «Когда придет гонение, то ради богатств своих и попечений отрицаются (они) Господа» (там же).
МАЛОАЗИЙСКИЕ ЦЕРКВИ (60–160 ГОДЫ)
Мы видели по предыдущему, что никому, кажется, Апостол Павел не отдал столько сил и любви, сколько Церквам Малой Азии и особенно Ефесской Церкви. «Три года день и ночь непрестанно со слезами учил» он ее (по собственному признанию), не пропуская ничего ей полезного. Три года работал он в Ефесе Господу «со всяким смиренномудрием и многими слезами», не упуская возвещать «всю волю Божию». На любовь отвечая любовью, с немалым плачем провожали его ефесяне, падали к нему на шею, целовали его, провожая его в последний раз (Деян. 20).
Не один Ефес отозвался на проповедь Апостола Павла: вся Малая Азия, которую как бы возглавлял Ефес, покрылась церквами. В Колоссах, в Пергаме, в Иконии, в Филадельфии, Фиатире, в Троаде, Лаодикии, Сардах, Иераполе и других городах Малой Азии появились христиане. «Не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей», — говорили, по словам Деяний (19, 26), враги Апостола Павла. Даже среди «Асийских начальников» в Ефесе мы видим друзей Апостола (Деян. 19, 31). Но мы видим сверх того, что в Малой Азии потрудился и Апостол Петр: в первом своем Послании он обращается к христианам Понта, Галатии, Каппадокии и Вифинии — областей Малой Азии, многих жителей которых он, по–видимому, привел ко Христу (см. дальше письмо Плиния и объяснения к нему).
Но как ни широко раскинулось христианство в Малой Азии, Ефес и тесно связанная с ним Смирна долго сохраняли особое значение священного средоточия христианства. Недаром Апостол Павел вручил
Ефес своему наиболее близкому и любимому ученику Тимофею, а Апостол Иоанн Смирну — святому Поликарпу. В Ефесе же пребывала некоторое время, по одному преданию, Матерь Божия и доживал свою долголетнюю жизнь (до времен Траяна, 98–117 годы) Апостол Иоанн Богослов, окруженный своими учениками — старцами Малоазийскими. Все это дало очевидные плоды. В начале II века (около 112 года) правитель Вифинии, одной из областей Малой Азии, известный Плиний Младший, жалуется в письме к императору Траяну, что «не только в города, но и в села и в деревни проникла зараза этого суеверия» («заблуждения» христианского). Плиний пишет об «опустевших храмах», «о священных церемониях (языческих, конечно. —
С. М.), давно прекращенных, о жертвенных животных, для которых весьма редко находился покупатель». «Люди всякого возраста, всякого состояния и обоего пола заблуждаются и стоят на дороге к заблуждению», — сообщает ученый правитель (см.: 97–е или, по другим изданиям, 96–е письмо
Плиния[40]). Такого успеха к началу II века не знало христианство еще нигде. Разве один Рим, как средоточие тогдашней мировой жизни привлекший к себе по разнообразным поводам множество людей, в том числе и многих христиан, несколько приближался по значению и обилию христиан к Малоазийским Церквам. Антиохийская, Иерусалимская Церкви, столь славные в предыдущем поколении, отходят в тень. Антиохийская Церковь, за исключением личности своего епископа и мученика — святого Игнатия Богоносца, мало заметна в истории конца I и первой половины II века.
Разрушенный Иерусалим поблек. Незаметно, ничем почти не проявляясь, ютились остатки Иерусалимской Церкви по сохранившимся после восстаний и пленения народа иудейского городкам Палестины. Преимущественно они держались в городе Пеле, вобласти благожелательного к христианству царя Аг–риппы II, с которым еще имел дело Апостол Павел. Это он сменил младшего первосвященника Анну (Аннена) — виновника смерти Апостола Иакова, брата Господня. В Пелу иерусалимские христиане переселились перед восстанием по особому откровению свыше. Ими руководил вплоть до времен Траяна (106–107 годы) преемник Апостола Иакова и также родственник Спасителя старец епископ Симеон, сын Клеопы, доживший до 120 лет и кончивший жизнь, по доносу еретиков, славным мученичеством.
Палестину покинули Апостолы и большинство их выдающихся учеников и сотрудников. Многие из них— Апостол Иоанн Богослов, святая Мария Магдалина, один из семи диаконов — Филипп с дочерьми–пророчицами и другие старцы, свидетели жизни Спасителя, подвигов и проповеди апостольской, перешли в Малую Азию, дожив там до времен Траяна и даже еще позднейших. Перейдя в Малую Азию, эти живые свидетели евангельских событий и сотрудники Апостолов с большим успехом послужили Вселенской Церкви. Нужно помнить, что после разрушения Иерусалима, привлекавшего паломников со всего мира, и после ухода и смерти большинства Апостолов, Палестинская Церковь быстро теряла свое вселенское значение. Еврейский язык, незнакомый громадному большинству Церкви, еврейские обычаи, которым не следовали Церкви из язычников, сильно отгораживали Палестинскую Церковь от остального христианского мира. Конечно, для еврея–христианина, в котором христианский дух бил живым ключом, это не было причиной разобщения со Вселенской Церковью. Но все же из Малой Азии, разнообразными нитями связанной со всем греко–римским миром, легче и доступнее растекалось по всему телу церковному богатство живого предания, сохраненного здесь самими свидетелями жизни Спасителя и основания Церкви.
Таким образом, с 60–х годов Малая Азия стала центром христианства: хранительницей живых преданий, мудрости и святости христианской, откуда еще долго, более столетия, обильно черпала истину Вселенская Церковь. Здесь долго процветала своя церковная жизнь и после кончины Апостола Иоанна и других учеников Господних и жили люди (вплоть до второй половины II века), бывшие в общении с Апостолами и другими самовидцами Господа. Это придавало малоазийским учениям и преданиям вселенское значение. Малая Азия после Апостола Иоанна, в течение всего II века, имела много святых старцев–наставников, писателей и среди них таких, как Кодрат, который говорил, обращаясь к язычнику–императору: «Исцеленные {Спасителем) и воскрешенные из мертвых были видимы не только когда исцелялись и воскресли, но довольно долго оставались в живых и по Его отшествии, некоторые дожили и до нашего времени». Другой малоазийский писатель II века, Папий Иерапольский, «слушатель Апостола Иоанна, друг Поликарпа», заботливо расспрашивал людей, знавших лично Апостолов: «Что говорил Андрей, что Петр, что Филипп, что Фома или Иаков, что Иоанн или Матфей, либо кто другой из учеников Господа, что Аристион и старец Иоанн, ученики Господни». Но и сам Папий лично знал некоторых учеников Господних: Апостола Иоанна, Аристиона и семью Филиппа, и с их слов записал многое. Но дольше всех других (до 60–х годов II века) славился во всей Вселенской Церкви непосредственный ученик апостольский — Поликарп, «учитель Азии, отец христиан», как его называли язычники, епископ Смирнской Церкви, который, по собственным словам, 86 лет служил Христу, а по словам его ученика Иринея Лионского, не только был «учеником Апостолов», «обращавшийся со многими, видевшими Христа, но и от Апостолов поставленный в Азию епископом Смирнской Церкви» и особенно близкий Апостолу Иоанну Богослову.
Образ Поликарпа, его слава и рассказы об учениках Спасителя и их проповедях хранились в памяти и в сердце людей, увидевших III век. Его вспоминали с благоговением на Востоке и на Западе; его слово имело авторитет и среди отпавших от Церкви — многие из них вернулись к Православию, когда он им засвидетельствовал, что принял от Апостолов одну только ту истину, которая сохраняется Церковью.
Он был драгоценным звеном, которое соединяло первый век с третьим.
Так не только «книжные сведения», но и «живой, более внедряющийся голос» учеников апостольских долго доносился из Малой Азии, свидетельствуя истину Писаний Новозаветных, принятых Церковью. Он был слышен не только на Востоке, но и на Западе, куда выходили из Малой Азии христиане — выдающиеся подвижники и наставники Церкви: святой Иустин Философ, Пофин, Аттал, Ириней и другие хранители Церковного Предания. Столетие процветания Малоазийской Церкви после кончины большинства Апостолов закончилось рядом выдающихся мученичеств (святого Поликарпа Смирнского, святого Иустина Философа и его учеников, Карпа и Папила и других, наставников в Лионе, шедших из Малой Азии) не для того ли, чтобы безбоязненная и радостная смерть этих свидетелей и учеников апостольских доказала чистоту и безусловную добросовестность преданий Малоазийской Церкви? Истину своего свидетельства о Христе и Его Апостолах они подтвердили спокойно, с благодарностью к Богу принятою смертью. На глазах целой Асии во время языческих торжеств, привлекших толпы народа в Смирну, сожжен был около 155 года (по другим источникам — 157 год) последний, наиболее прославленный ученик Апостола Иоанна Богослова — святой Поликарп Смирнский. Эта кончина величаво закончила первый период процветания Малоазийской Церкви, длившийся около ста лет (с 60 по 160 годы).
Жизнь отдельных Малоазийских Церквей
Мы уже видели, как началась христианская жизнь в Малой Азии и что после кончины Апостолов Петра и Павла она имела в течение трех поколений таких выдающихся, вселенских по значению, наставников, как Апостол Иоанн Богослов, его двух учеников — святого Игнатия Богоносца и святого Поликарпа Смирнского, святую Марию Магдалину, святого Тимофея, епископа Ефеса, любимого ученика Апостола Павла, Филиппа — диакона и благовестника, Кодрата, Папия, Мелитона Сардикийского, Иустина Философа и многих других. Но не только по авторитету своих наставников, но и по богатству и глубине развития духовной жизни многочисленных Малоазийских Церквей — Ефес, Смирна и прилегающие к ним области стояли с 60 по 160 годы во главе христианского мира. Там, где много было света — сгустилась и тьма. Николаиты, гностики всяких сортов (Керинф, Марк, Маркион и другие), иудействующие, алоги (или монархиане), докеты, монтанисты
[41] и прочие лжеучители в соединении с преследованием Церкви римской властью и с ненавистью языческой и еврейской толпы — все это многообразие зла устремилось охлаждать единство духа, пламень любви, глубину и ревность христианской жизни Малой Азии. Потребовалось немало проявлений Божественной помощи и благодати, немало усилий и крепости человеческого духа, чтобы выдержать эту многообразную борьбу.Хотя не все христиане Малой Азии выходили из этой борьбы победителями, не все Церкви сохраняли постоянную и ровную ревность и единство, ибо «все было в колебании», — по выражению святого Игнатия Богоносца, все же «узы зла разрывались», «неведение проходило», «так как дело шло о разрушении смерти» и царства диавола. Именно в Малой Азии в течение этого столетия (60–160 годы) больше, чем где бы то ни было, созидались, несмотря на противоборство зла, «истинные камни храма Отчего, уготованные в здание Бога Отца». Созидалось Царствие Божие.
Творения малоазийских наставников и некоторые языческие сведения несколько проливают свет на эту борьбу и созидание. Бросим беглый взгляд на жизнь отдельных христианских Церквей Малой Азии с конца I по середину II века.
Из Апокалипсиса мы видим, как лет через двадцать или тридцать после кончины Апостолов протекала духовная жизнь отдельных Малоазийских Церквей. Апокалипсис начинается семью посланиями семи Малоазийским Церквам, которые очень сжато, но вполне ясно раскрывают не только внешнюю судьбу, но и внутренний духовный строй этих важнейших средоточий христианской жизни конца I и начала II века. Ефесская Церковь по–прежнему их возглавляла. По словам Апокалипсиса, она много перенесла за эти годы, много проявила терпения ради имени Христа (Откр. 2). Не напрасно потрудились апостолы Павел и Тимофей. Однако, прощаясь с ефесскими пресвитерами, Апостол Павел предупредил их об опасности: «По отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада, и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян. 20, 29–30).
Как свидетельствует Апокалипсис, в Ефесе действительно не прекращались попытки замутить христианскую жизнь. В 90–х годах снова появились лжеапостолы, еретики — николаиты, как их называет Апостол Иоанн. По скудости указаний в источниках трудно сказать, кто были эти лжеапостолы — проповедники николаитства; но как бы то ни было, ефесские христиане снова отразили это ложное христианство. Соблазн заключался, как можно понять из Апокалипсиса, в том, что учеников и сотаинников Павла, учителя свободы и благодати, пытались убедить, что христианину, освобожденному от «дел закона», все позволено: нечего стеснять себя в плотской жизни. Соответственно этому перетолковывались некоторые места Послания к Колоссянам (как раз к одной из Малоазийских Церквей): можно любодействовать — не страшен разврат, при случае нечего опасаться поесть идоложертвенного; свобода духа толковалась как свобода плотоугодия. С подобным лжеучением, но, по–видимому, сравнительно смягченным, с начальным извращением христианства боролся уже Апостол Павел. Теперь Господь Сам через Апостола Иоанна ограждает насаждения Апостола Павла. Через Апостола Иоанна Он передает одобрение Ангелу Ефес–ской Церкви (под которым обычно разумеют епископа Ефесского) за то, что ефесяне отнеслись с ненавистью к делам и проповеди николаитов, которые ненавистны и Господу. Похваляет Господь и терпение ефесян во внешних испытаниях. Но хотя Ефесская Церковь, первенствующая в Азии, которой столько было дано любви и милости, выдержала испытания внешние и преодолела соблазны внутренние, тем не менее, она не вполне отвечала воле Господней: ревность ефесян все же не та, какова она была в начале их обращения. «Ты оставил первую любовь твою», — с упреком говорит Господь Ангелу Ефесской Церкви. Ее прошлое обязывает ее ко многому и великому. Нет среди них прежних дел. Ефесянам нужно вовремя покаяться, чтобы не угас светильник их благодатной жизни.
Увещание, переданное Апостолом, как и вся его жизнь, которую он доживал в Ефесе, не прошли для Ефесской Церкви бесследно. Как видно из дальнейшего, и после обличений Апокалипсиса Ефес оставался средоточием христианства, и еще долго не покидала ефесян благодать благословений и любви апостольской. Лет через двадцать или тридцать после написания Апокалипсиса с особой любовью и похвалой пишет Ефесской Церкви столп христиан начала II века — святой Игнатий Богоносец. Знаменитый епископ Антиохии (Сирийской), ученик апостольский святой Игнатий Богоносец был осужден на смерть и отправлен императором Траяном (в 106–115 годах) в Рим на съедение зверям. Обстоятельства сложились так, что его сравнительно медленно везли под стражей вдоль берегов Малой Азии. Ему не препятствовали общаться с друзьями, и великий ученик великого Апостола имел возможность устно и письменно наставлять христиан Малой Азии. На пути его приходили приветствовать представители многих Церквей — епископы, пресвитеры и диаконы. Некоторые провожали его до Рима. Святой Игнатий наставлял их с любовью и горячностью, которая ему была свойственна, посылал наставления и отсутствующим. Можно думать, что это был самый яркий момент жизни святого Игнатия. Перед лицом смерти, соприкоснувшись с полными жизни Малоазийскими Церквами, святой Игнатий, видимо, как никогда раньше, вспыхнул ярким светом мысли и чувства, согревшими это средоточие христианства. В своих беседах и посланиях святой Игнатий дал вкусить малоазийцам последний зрелый плод своей глубокой жизни. От него сохранилось одно Послание к Римлянам и шесть — малоазийским христианам
[42]. Эти послания — драгоценный памятник, из которого можно много извлечь для истории христианства в Малой Азии начала II века, — приоткрывают не только глубину и силу собственной его духовной жизни, но и вводят нас в круг жизни и потребностей современной ему Церкви.
Первое место и внимание среди Церквей Малой Азии святой Игнатий бесспорно уделяет Церкви Ефесской. При нем это уже многочисленное общество, во главе которого стоит епископ Онисим, «муж несказанной любви» (Еф. 1).
Уже самое приветствие Ефесской Церкви особо возвышенное и горячее: «Достоблаженной Церкви Ефесской в Азии, благословенной величием Бога Отца, прежде век предназначенной быть в вечную и неизменную славу, всегда соединенной и избранной в истинном страдании по воле Отца и Иисуса Христа, Бога нашего» (Еф. 1). В дальнейшем святой Игнатий в разных местах своего Послания дает такие отзывы о современном ему состоянии Ефесской Церкви, которые показывают, что действительно она сделалась достойна таких благословений и таких приветствий. «Вашим единомыслием и согласною любовию прославляется Иисус Христос, — пишет он, — вы живете сообразно с истиною… среди вас нет никакой ереси… вы и не слушаете никого, кроме Иисуса Христа, проповедующего истину» (Еф. 4, 6). Видимо, ефесяне сохранили ту устойчивость в истинной вере, о которой свидетельствовал еще Апокалипсис, и даже окрепли в ней (теперь среди них не было никакой уже ереси). «Никто да не обольщает вас, впрочем, вы и не поддаетесь обольщениям, будучи всецело преданы Богу, — продолжает святой Игнатий. — Ибо, ког–да между вами не возникло никакой распри, которая могла бы расстроить вас, то подлинно вы живете, как угодно Богу. Я отребие ваше и должен очиститься вашею, ефесяне, знаменитою в веках Церковью. Плотские не могут делать духовного, ни духовные — плотского; подобно как истинная вера — дел, свойственных неверию, и неверие — дел веры. Но у вас духовно и то, что вы делаете по плоти, потому что вы все делаете во Иисусе Христе» (Еф. 8).
Такими светлыми чертами изображает святой Игнатий христианскую жизнь Ефеса. Взлелеянная трудами таких великих наставников, как Апостолы Павел и Иоанн, Церковь Ефесская процветала. Но все же не прекращались попытки совратить ее с правого пути. О них знает и святой Игнатий. «Узнал я, — пишет он ефесянам, — что некоторые пришли оттуда (откуда–то со стороны. — С. М.) к вам со злым учением. Но вы не позволили рассеивать его между вами, заградивши слух свой, чтобы не принять рассеиваемого ими; так как вы истинные камни храма Отчего, уготованные в здание Бога Отца; вы возноситесь на высоту орудием Иисуса Христа, то есть крестом, посредством верви Святого Духа. Вера ваша влечет вас на высоту, а любовь служит путем, возводящим к Богу. Потому все вы спутники друг другу, Богоносцы и храмоносцы, Христоносцы, святоносцы, во всем украшенные заповедями Иисуса Христа. Оттого–то я радуюсь, что удостоился письменно беседовать с вами и разделить радость мою, что вы, как свойственно другой (духовной, благодатной) жизни, ничего не любите, кроме одного Бога… Ради Его (Иисуса Христа) и я несу на себе узы — этот духовный жемчуг, в котором желал бы я и воскреснуть по молитве вашей. О, если бы я и всегда пользовался ею (молитвою ефесян), чтобы мне обрести жребий ефесских христиан, которые силою Иисуса Христа всегда были единомысленны с Апостолами. Знаю, кто я и к кому пишу. Я осужденный, а вы помилованные; я в опасности, а вы стоите твердо. Вы путь (пример) для умерщвляемых ради Бога. Вы сотаинники Павла, освященного, засвидетельствованного, достоблаженного, у ног которого желал бы я быть, когда приду к Господу. Он во всем Послании своем к вам поминает вас во Христе Иисусе» (Еф. 9, 11–12). Святой Игнатий писал пяти Малоазийским Церквам, но одних ефесян он выделяет такими похвалами. Видно, что брожения и трудности уже для них позади — время и грехи людей не изгладили в них следов проповеди и любви апостольской. Одно лишь обстоятельство вызывает иногда недоумение: что святой Игнатий, который писал, быть может, менее чем через десять лет после кончины Апостола Иоанна Богослова, а не исключена возможность, что даже до нее, прямо не называет его. По словам святого Иринея, Климента и других писателей II века, Апостол жил в Ефесе до времени Траяна, а к 108 или 117 году его царствования относится мученичество святого Игнатия. Не естественно ли искать в его Послании какого–либо о нем упоминания? Апостол Павел, о котором святой Игнатий говорит немало, уже полстолетия как покинул Ефес, а Апостол Иоанн Богослов жил или только что скончался в Ефесе — мог ли о нем не вспомнить в Послании к Ефесянам святой Игнатий, который сам к тому же почитался его учеником?
Но если в Послании по какой–то причине нет имени великого Апостола и Богослова, как его нет и в Евангелии и Посланиях самого Иоанна, — зато оно, и особенно его вторая половина, проникнуто мыслью о нем, подобно как первая половина Послания написана с ясной мыслью об Апостоле Павле и его Послании к Ефесянам. И жизнь и кончина Апостола Иоанна Богослова окружена каким–то безмолвием и тайною. Почти не слышно, чтобы он проповедовал всенародно, основывал Церкви, обратил ко Христу какой–либо народ или даже город.Его попечению была вверена Божия Матерь, у него были близкие ученики; его созерцания и откровения запечатлены письменно, но при исключительной продолжительности его жизни (он пережил всех Апостолов) сравнительно мало отголосков его устной проповеди, каких много от Апостолов Петра и Павла и даже от других выдающихся Апостолов, живших много менее его. По Деяниям Апостольским, первоначально он неизменный спутник Апостола Петра, но всегда молчаливый. Можно думать, что и в Ефесе он жил преимущественно в молитвенном безмолвии, как и Матерь Божия, вверенная его заботам. Быть может, это несколько удивляло ефесян, привыкших к такому наставнику, как Апостол Павел, который «днем и ночью», «всенародно и по домам» руководил и наставлял каждого из них. Иной строй жизни, другой образ веры и любви великого созерцателя, возлюбленного ученика Христова, не всем был доступен и понятен. Не называя Апостола по имени, его ученик пишет ефесянам: «Лучше молчать и быть, нежели говорить и не быть». И как бы отвечая на мысль людей, которые сравнивали двух великих Апостолов, наставляющего Павла и почти безмолвствующего Иоанна, он разъясняет им, что совершенное учительство — в одном лишь Христе, у Которого полное совпадение слова и дела, все остальные только с разных сторон приближаются к этому совершенству.
«Хорошее дело учить, — пишет святой Игнатий, — если тот, кто учит, и творит. Поэтому один только Учитель, Который сказал и исполнилось; и то, что совершил Он в безмолвии, достойно Отца. Кто приобрел слово Иисусово, тот истинно может слышать и Его безмолвие, чтоб быть совершенным, дабы и словом действовать и в молчании открываться. Ничто не сокрыто от Господа, напротив, и тайны наши близки к Нему. Посему будем все делать так, как бы Он Сам был в нас, чтобы мы были Его храмами, а Он был в нас Богом нашим, — как Он и действительно есть, и некогда явится пред лицом нашим, потому мы справедливо и любим Его» (Еф. 15).
Едва ли можно было глубже, яснее и короче объяснить смысл и направление безмолвной жизни того, кто, живя в Боге, был «храмом Его», «приобрел слово Иисусово», слышал Его «безмолвие», и «словом действовал», и «в молчании открывался».
В Послании святого Игнатия нетрудно найти много и другого, что связано с мыслью о великом Апостоле, соответственно безмолвному и созерцательному облику его. Мысль о «безмолвии» здесь неоднократно повторяется, в безмолвии совершаются великие тайны Божии. Не случайно вспоминает святой Игнатий о тайне Приснодевства Матери Божией, о рождении Ею Спасителя, о смерти Господа — трех достославных тайнах, совершившихся «в безмолвии Божием»; о том, «как Бог явился по–человечески для обновления вечной жизни». Не напрасно он обещает, если будет на то воля Христова, посвятить этому еще другое Послание, обращенное к тем же ефесянам. Ибо перед кем было и открывать эти учения, как не перед ефесянами, среди которых жила некоторое время Сама Пресвятая Дева, жил тот, кому было вверено Ее хранение, кто один с Нею был ближайший свидетель кончины Господней, кто созерцал, что «совершил Он в безмолвии», и кто яснее других в своем Евангелии проповедовал Бога, явившегося во плоти для обновления вечной жизни. Как яснее и глубже помянуть Апостола и Богослова? Умолчание его имени, для нас, конечно, не вполне понятное, должно быть еще сопоставлено и с умолчанием имени святого Поликарпа в Послании к Смирнянам. Никто, однако, не делал из этого молчания выводов, что святой Поликарп не был в это время епископом Смирны, другом святого Игнатия, которому он особенно советовал следовать в жизни и в учении. Однако, обращаясь к его пастве с большим посланием, святой Игнатий ни разу не назвал своего святого друга по имени.
Дальнейшая судьба Ефеса имела тот же отпечаток духовной крепости в исповедании истины.
Среди тех бурь, которые поднимали, с одной стороны, еретики, пользуясь смертью Апостолов, с другой стороны — извне гонители–язычники, Ефесская Церковь неизменно оставалась столпом истины. В среднем поколении II века Ефес воспитал такого мужественного и мудрого защитника истины, как святой Иустин Философ и Мученик
[43].
Знакомясь с его сочинениями, мы в его изображении христиан в значительной мере найдем отголосок жизни того же Ефеса. Только опираясь на Ефесскую Церковь, святой Иустин мог так смело свидетельствовать, в своей «Апологии» перед императорами–язычниками: «Мы прежде находили удовольствие в любодеянии, ныне любим одно целомудрие; прежде пользовались хитростями магии, а ныне предали себя благому и нерожденному Богу; прежде мы более всего заботились о снискании богатства и имения, ныне и то, что имеем, вносим в общество и делимся со всяким нуждающимся… Достаточные из нас помогают всем бедным, и мы всегда живем заодно друг с другом… Я могу показать многих из наших, которые из наглых и свирепых переменились, будучи побеждены или тем, что насмотрелись на строгость жизни своих соседей, или тем, что видели в спутниках чудное перенесение обид, или из опыта узнали нравы тех людей, с которыми соприкасались делами… Нужно ли мне говорить о бесчисленном множестве тех, которые обратились от распутства и научились целомудрию? — И есть много мужчин и женщин, лет шестидесяти и семидесяти, которые с детства сделавшись [учениками] Христовыми, живут в девстве, и я готов указать таких из всякого народа… В нашей воле отречься при допросах, только мы не хотим жить обманом. Мы желаем вечной и чистой жизни; мы стремимся к пребыванию с Богом… И мы, которые прежде один другого убивали, не только не враждуем с врагом, но, чтобы не солгать и не обмануть делающих допросы, с радостью исповедуем Христа и умираем».
Говоря так, святой Иустин ссылался и опирался на опыт, на факты: самая жизнь Церкви давала ему на это право, — и прежде всего Ефесской Церкви. Жизнь ее и ее христиан святой Иустин наблюдал перед своим обращением и в первый период своей христианской жизни. Известно, что лет через пятьдесят (около 185 года) при проконсуле Арии Антонине все христиане асийские (Ефес был главный город Асийской провинции), когда их начали разыскивать, явились на суд, чтобы единодушно исповедовать Христа (Тертуллиан). Такова была высота и крепость духа Ефесской Церкви во II веке.
На Ефесскую Церковь ссылался уже в конце II века как на столп Православия святой Ириней: «Церковь Ефесская, основанная Павлом и имевшая среди себя Иоанна до самых времен Траяна, есть истинная свидетельница апостольского предания». Эта верность Ефеса всему переданному Апостолами вызывала иногда даже некоторые ошибки и затруднения. Она воспитывала стойких борцов за истину, каковы были святой Иустин и другие мученики асийские, — но в не вполне умелых руках епископа Поликарпа из преданности истине Христовой и апостольской она превратилась в преданность всякому обыкновению Апостола Иоанна и других самовидцев Господа, которые закончили жизнь в Малой Азии. Эта преданность старине создала затруднения в конце II века в вопросе о праздновании Пасхи. Но об этом нам придется подробнее говорить в другой связи.
Кроме Ефесской Церкви, святой Игнатий пишет послания четырем другим Малоазийским Церквам. Так, в противоположность Ефесской Церкви, которой он говорит о великих тайнах Божиих и обещает раскрыть их еще полнее, траллийцам, как младенцам в духовной жизни, он не говорит о небесном, чтобы они, не будучи в состоянии вместить эти учения, не отяготились бы и не потерпели бы вреда, исказив глубокие небесные стороны учения христианского. Ибо еще Послание к семи церквам в Апокалипсисе показывает, что далеко не во всей Малой Азии христианство равно процветало: местами не только поослабла первоначальная ревность духовная, но кое–где почти целые Церкви умствовали и жили превратно, оставшись без руководства Апостолов–основателей. Так, в конце I века зараза николаитского лжеучения сильно задела Пергамскую и Фиатирскую Церкви; несколько ослабла ревность христианская в Лаодикии и особенно в Сардах. Апостол Иоанн возвещает им необходимость немедленного и решительного покаяния. «Покайся, — пишет он по повелению Господа, Главы Церкви, — а если не так, скоро приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих» (Откр. 2, 16). «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв, — пишет он в Сарды. — Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся» (Откр. 3, 1–3). «Знаю твои дела, — пишет он в Лаодикию, — ты ни холоден, ни горяч; о если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «Я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг… Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю, — добавляет Господь, смягчая любовью резкость обличения. — Итак, будь ревностен и покайся» (Откр. 3, 15–17, 19).
В Фиатире не только рядовые члены Церкви, но и женщина, у которой были какие–то данные, чтобы называть себя и почитаться некоторыми пророчицей, учила ереси, вводила в заблуждение и находила учеников. Ей возвещается наказание и великая скорбь ее ученикам, если они не покаются, и смерть детям ее. Склонность Фиатир к лжепророчеству подтверждается другим, правда, довольно поздним известием Епифания (IV век), что в середине II века Фиатирская Церковь целиком была увлечена монтанизмом, которому были подвержены люди с ярко выраженным вкусом к экзальтации, искусственному экстазу и другим видам ложной духовности. Видимо, в Фиатире издавна была почва для лжепророчества. Но, по свидетельству Апокалипсиса, в тех же Церквах были великие и ревностные христиане — и сами обличительные послания писались, конечно, с надеждой вернуть к прежней жизни заблудших и ослабевших в вере.
Пергамская Церковь в общем даже одобряется за свои подвиги и обличается не строго. «Имею немного против тебя», — говорит Господь по поводу увлечения некоторых пергамцев николаитством. Но к большинству пергамских христиан относятся слова: «Знаю твои дела и что ты живешь там, где престол сатаны (быть может, это указание на известный пергамский храм Зевса–Асклепия. — С. М.), и что содержишь Имя Мое, и не отрекся от веры Моей даже в те дни, в которые у вас, где живет сатана, умерщвлен верный свидетель Мой Антипа» (по преданию, епископ Церкви Пергамской. — С. М.) (Откр. 2, 13).
Не зараженная николаитством часть Фиатирской Церкви показала даже больше ревности, чем в начале своего обращения: «Знаю твои дела и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых», — говорит о них Господь через Апостола (Откр. 2, 19).
Хуже обстояло дело в Сардах, но и там было «несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною (с Господом. — С. М.) в белых одеждах, ибо они достойны» (Откр. 3, 4). В дальнейшем Сарды не покинуты были милостью Божией. В середине II века они имели прославленного пастыря — епископа Мелитона Сардикийского, выдающегося ученого и святого. В Малой Азии и за ее пределами его долго помнили как пророка, «который все делал по внушению Святого Духа», — писал в конце II века Поликарп, епископ Ефесский. Его сочинения, за исключением кусочка Апологии и предисловия к «Эклогам», не сохранились до нашего времени, но обычно приводят список заглавий этих сочинений, который сам по себе показывает разнообразие и богатство его учености. Им написаны: две книги «О Пасхе», «Об образе жизни», «О пророках», «О Церкви», «Слово о воскресном дне», «О природе человека», «О создании», «О подчинении чувств вере», «О душе и теле», «Об уме», «О крещении», «Об Истине», «О вере и рождении Христа», «Об откровении Иоанна», «О диаволе», «Ключ», «О телесности (воплощении) Бога», «О странниках» и другие. В этих сочинениях, по свидетельству читавших, он учит о Христе Спасителе как о Боге и вместе человеке.
Его богословские воззрения были, по–видимому, ближе всего к святому Иринею, с которым его сравнивали.
Не только Сарды, но и «теплохладная» Лаодикия вняла обличениям Господа: из ее среды вышел в середине II века выдающийся христианский мученик — епископ Согарио, который почитался как один из великих духовных светил Малой Азии. В середине II века и среди фиатирских христиан прославился как мученик диакон Папила, пострадавший вместе с епископом (Пергамским?) Карпом. Сохранился акт их допроса. С ними же пострадала мученица Агафоника, которая сама пошла на мучения, когда ей открылась в видении Слава Господня, ожидавшая мучеников, — она усмотрела в этом видении призыв Божий к мученичеству. Из Пергама же вышел в это время столп христиан Галлии — Аттал, о котором речь будет впереди, также кончивший жизнь мученически в Лионе. Таким образом, не до конца угас светильник обличенных в Апокалипсисе Церквей.
Помимо этих названных в Апокалипсисе Церквей, в Малой Азии выделялась еще Церковь в Иераполе: в течение всего этого периода она славилась своими выдающимися руководителями. Здесь жил и был похоронен святой Филипп, диакон и благовестник, со своими дочерьми–пророчицами, среди которых в конце I века наставлялся упомянутый выше Папий, автор пяти книг «Изъяснений Господних изречений»
[44]. Он сам, видимо, сделался епископом Иерапольским. Вскоре после него Иераполь имел епископом другого знаменитого писателя II века Аполлинария (около–170 года). К сожалению, от его многочисленных писаний, так же как от творений его современника Мелитона Сардикийского, сохранилось лишь несколько заглавий: пять книг «Против эллинов», две книги «Об Истине», Апология, две книги «Против иудеев», сочинение «Против монтанизма». В Иераполе был, по–видимому, собор под председательством Аполлинария против вновь возникшей ереси — монтанизма. Писал святой Аполлинарий по вопросу о Пасхе. Он принимал деятельное участие в большинстве тех вопросов, которые волновали тогда христианский мир. Но, к сожалению, мы все это знаем лишь по одним заглавиям и кратким упоминаниям. Как отразилась на церковной жизни Иераполя деятельность его святых и ученых наставников, ничего сказать нельзя, в связи с утратой всей многочисленной литературы, возникшей в Иераполе. Христианская жизнь Церкви Филадельфии известна больше, хотя там не было такого расцвета литературы.
«Ты не много имеешь силы», — писал туда по откровению Апостол Иоанн Богослов в конце I века. Но зато в пределах своих сил Филадельфийская Церковь пребывала верной «слову терпения» Господня — истине христианской. Господь дает ей два обетования: сохранить ее в годину искушения и дать ей победу над местным еврейским обществом: «Они придут и поклонятся пред ногами твоими и познают, что Я возлюбил тебя» (Откр. 3, 8–10).
Это последнее обещание вскоре исполнилось, так как в начале II века, когда писал филадельфийцам свое Послание святой Игнатий Богоносец, среди них много было обращенных евреев. Святой Игнатий пишет, что когда он находился среди филадельфийцев (его путь лежал мимо), некоторые христиане говорили ему: «Если не найду в древних писаниях (то есть в Законе Моисеевом и у пророков. —
С. М.), то не верю написанному в Евангелии» (Послание к Филадельфийцам. 7). Видимо, вновь обращенные евреи все еще с большим доверием относились к привычным им ветхозаветным Писаниям, чем к новозаветным. И святой Игнатий в своем Послании к Филадельфийцам раскрывает неизмеримое превосходство Евангелия: «Возлюбленные пророки только указывают на Христа, а Евангелие есть совершенное нетление»
[45] — сама действительность спасения. Сами патриархи ветхозаветные и пророки, равно как и Апостолы и Церковь, восходят к Богу Иисусом Христом: «Он есть дверь ко Отцу, которой входят Авраам, Исаак и Иаков, пророки, Апостолы и Церковь»
[46]. Святой Игнатий указывает им, что не уничижает и Ветхий Завет: «Все вместе прекрасно, если веруете с любовию»
[47].
В таких наставлениях нуждались, конечно, не язычники, а недавно обращенные евреи. Они, видимо, «пришли» и «поклонились» Филадельфийской Церкви, но не сразу приобрели нужную силу духа и ясность христианского сознания. В ответ на их сомнения святой Игнатий настаивает, что сами пророки «на Христа уповали и Его ожидали, и спаслись верою в Него, посредством единения со Иисусом Христом» (Филадельфийцам. 5). Напрасны попытки дополнять или улучшать христианство еврейством, ибо Ветхий Завет всецело ведет к Новому: «Не христианство уверовало в еврейство, а еврейство — в христианство»
[48], устраняя тем самым попытку как дополнять христианство, так и вносить разделения между христианством и ветхозаветным иудейством, которое во Христе получило свое подлинное осуществление и завершение.
Так, святой Игнатий, отнимая всякую почву для разделения в Церкви христиан–язычников с христианами из евреев, соединял их «в едином теле Церкви» Христовой (Послание к Смирнянам. 1). Святой Игнатий чувствовал свое особое призвание в том, чтобы устранять всякие поводы, нарушающие единство церковное. Особенно ясно он получил на это указание свыше от Духа Святого, будучи среди филадельфийцев: «Я делал свое дело, как человек, предназначенный к единению» (Послание к Филадельфийцам. 8). «Дух возвестил мне, говоря так: Без епископа ничего не делайте, блюдите плоть свою, как храм Божий, любите единение, бегайте разделений, будьте подражателями Иисусу Христу, как Он Отцу Своему» (Послание к Филадельфийцам. 7). Несмотря на «любопре–ния» некоторых, святой Игнатий нашел в Филадельфийской Церкви «скорее очищение, чем разделение» (Послание к Филадельфийцам. 3), нашел ее «помилованной и утвержденной в единомыслии Божием» с непоколебимым и кротким епископом во главе.
После святого Апостола Иоанна Богослова святой Игнатий был не единственный выдающийся наставник филадельфийцев. Среди них самих прославилась пророчица Аммия Филадельфийская. Она приобрела известность далеко за пределами Филадельфии. Писатели христианские II века вспоминают ее наравне с ветхозаветными пророками: Агавом, Иудой и Силой, с дочерями Филиппа диакона, о пророческих дарованиях которых говорит Книга Деяний. В середине II века Филадельфийская Церковь имела случай очень твердо засвидетельствовать свою верность слову терпения Господня. Из среды филадельфийцев около 160 года вышли те одиннадцать (у Евсевия двенадцать) мучеников, которые пострадали в Смирне вместе со святым Поликарпом Смирнским, проявив такую твердость в разнообразных и утонченных мучениях, что для всех было ясно, говоря словами современного им описания, что «Христос Сам им сопутствовал» и дал им эту силу. Их тела были растерзаны так, что обнажились внутренности. Наконец, их отдали на растерзание зверям. Особенно прославился из их числа мужественный Германик, с помощью Божественной благодати победивший естественную боязнь телесной смерти. Своим словом он поддерживал мужество страдавших с ним; а когда проконсул, желая поколебать его, убеждал пожалеть о своей слишком ранней и цветущей молодости, он не задумался и смело пошел к зверю, раздразнил и ударил его, чтобы скорее избавиться от неправедной и беззаконной жизни среди язычников. Весь народ, видевший славную смерть его, поразился мужеству боголюбивого мученика. Так на всем протяжении этого периода расцвета Малоазийских Церквей, Церковь Филадельфийская горела ровным светом благодатной жизни: являла дар пророчества, обращала к истине противников, прославилась мучениками.
О Вифинской Церкви мы имеем некоторые сведения в упомянутом уже источнике — докладе–письме к императору Траяну правителя Вифинии и вместе известного ученого Плиния Младшего (племянника естествоиспытателя). Доклад этот, писанный в 111— 114 годах, говорит нам многое. Просвещенный правитель был в затруднении от малоазийского христианства, как лет через десять после него проконсул Асии — Серенний Граниан (или Сильваний Граниан), который, в свою очередь, обращался по этому же поводу к преемнику Траяна — императору Адриану.
В своей провинции Плиний нашел множество людей всякого возраста и общественного положения, которые приняли христианство. Он считал себя призванным задержать религиозные христианские верования. Императорским приказом были незадолго до того запрещены всякие частные общества (гетерии), как нарушающие принципы римского государственного строя, на страже которых добросовестно и строго стоял император Траян. Христиане, однако, по необходимости принуждены были вести себя так (тайно собирались, совершали таинства, выбирали и посвящали духовенство и прочее), что упорно нарушали требования императора. Плинию как юристу и государственному человеку была непонятна и противна эта «упорная закоснелость в суеверии», как он выражается о христианах. «Я не сомневался, — пишет он императору, — что каково бы ни было их исповедание, во всяком случае упорная и непреклонная закоснелость, их упорство и нераскаянность заслуживают казни».
Плинию как истому римлянину казалось, что всё, не исключая и веры, должно преклоняться перед требованиями государства. В этом он был единодушен со своим другом — императором Траяном, который, вручая ему государственный меч префекта претории, сказал: «Употребляй этот меч в мою защиту, если я буду царствовать хорошо, и — против меня, если я буду дурным государем». Таков был Траян, таковы были и близкие ему люди. Всё в жизни — для блага государства. Ни для кого и ни для чего не было исключения. В христианах, которые имели свои особые ценности, он увидел независимых и непокорных римским законам людей. Но при множестве «зараженных», когда впала в «суеверие», по выражению Плиния, чуть ли не вся провинция, задача ученого правителя была, конечно, не всех казнить, а, по возможности, «исправить». Плиний надеялся на успех: уже некоторые, испуганные казнями, поколебались. «…Почти опустевшие храмы богов опять начинают наполняться, — с удовлетворением отмечает он, — священные церемонии, давно прекращенные, опять совершаются, и откармливаются жертвенные животные, для которых до сего времени весьма редко находился покупатель».
Плиний надеется казнью упорных и снисхождением к отрекающимся от Христа исправить свою провинцию. Но его затрудняет юридический вопрос: можно ли, не нарушая закона, миловать христиан, отрекшихся от своей веры? Если христианство само по себе преступление, как, например, убийство, воровство, которое не милуется, то как миловать кающихся? Во всем письме чувствуется, что христиане попали в руки опытного юриста и вместе государственного человека. Он стремится быть на страже закона и вместе ищет государственной пользы. В отношении к христианству он считает нужным оказывать снисхождение, так как «много народа может исправиться, если оказывать снисхождение кающимся в заблуждении». Но, затрудняясь брать на себя решение этого юридического и вместе государственного вопроса в общей форме, Плиний представляет свои затруднения и соображения императору.
Известно, что мудрый правитель ошибся. Хотя государство, и в частности Траян, приняло его точку зрения (Траян ответил письмом, которое в общем одобряло взгляд Плиния) и в дальнейшем придерживалось общего правила: упорных и верных казнить, отрекающихся — миловать, — но упорные и верные мученики, в конце концов, победили. Пусть многие отпали, остальные не только сами спаслись, но, вопреки Плинию, обратили ко Христу и само государство. Интересно отметить, что, как мы увидим дальше, именно вифинские мученики немало этому посодействовали (мученики никомидийские при Диоклетиане).
Вернемся опять к разбираемому документу и приведем его почти целиком, ибо он уясняет жизнь и положение христианской Церкви в Малой Азии около начала II века.
«Плиний — Траяну. Обычно мне, государь, обращаться к тебе во всех сомнительных случаях. Ибо кто лучше тебя может разрешить мое недоумение или вразумить мое неведение. Я никогда не бывал при процессах против христиан, поэтому и не знаю, что в какой мере подлежит розыску (допросу) или наказанию. Я немало раздумывал (или затруднялся), нужно ли обращать внимание на различие по возрасту, или совсем не следует различать несовершеннолетних от более взрослых; давать ли прощение за раскаяние, или тому, кто был христианином, отречение от христианства не приносит никакой пользы (то есть по закону его нельзя щадить. — С. М.); казнить ли их за самое имя, при отсутствии других преступлений, или — за преступления, стоящие в связи с именем». Здесь Плиний затронул основной государственный и юридический вопрос — подлежит ли казни христианин за самое свое исповедание себя христианином. Поставленный юридически точно и разрешенный Траяном в том смысле, что исповедание христианства подлежит казни само по себе, он надолго определил судьбу христианства. В дальнейшем, когда кто–либо перед судом говорил: «Я — христианин», тем самым подлежал казни. Плиний продолжает так: «Между тем доныне относительно обвиняемых в христианстве я поступал следующим образом: я спрашивал их, христиане ли они; признающихся в христианстве я спрашивал в другой и в третий раз, угрожая казнью; упорных приказывал вести (на казнь). Я не сомневался, что, каково бы ни было их исповедание (то, в чем они признавались. — С. М.), во всяком случае упорная и непреклонная закоснелость, конечно, заслуживает казни. Были иные подобные же безумцы, но которых, как римских граждан, я назначил к отсылке в столицу» (римских граждан по закону судил сам император или кто–либо, его заменяющий. — С. М).
Но раз затронутое дело, как обыкновенно бывает при расследовании преступлений, усложнилось новыми обстоятельствами — представлен был безымянный донос, содержащий имена многих таких лиц, которые заявили, что они не христиане и не были христианами.
Траян в ответе своем не одобрил, что Плиний принял во внимание безымянный донос: «Безымянные же доносы не должны быть принимаемы во внимание ни
в каком судебном деле; это было бы очень скверным примером и не в духе нашего времени». Траян и другие выдающиеся императоры были решительными противниками таких доносов, от которых очень страдало население при императорах, подобных Домициану. Христиане еще в III веке ссылались на это правило, отказываясь выдавать своих единоверных (например, святой Киприан при допросе). «Я рассудил, — продолжает Плиний, — что их следует отпустить после того, как в моем присутствии они произнесли воззвание богам и воздали поклонение (совершали возлияния и курения) твоему изображению, которое я велел на сей случай принести вместе с изваяниями богов, и, кроме того, хулили Христа. Действительных христиан, говорят, нельзя принудить ни к тому, ни к другому, ни к третьему. Другие из лиц, поименованные в доносе, признали себя христианами, но тотчас отреклись, заявив, что они были христианами, но отстали (от христианства), иные за три года, иные за большее число лет, а иные даже лет за двадцать. Все они почтили твое изображение и изваяние богов и хулили Христа. Они утверждали, что всё их преступное заблуждение состояло в том, что они имеют обыкновение сходиться в известный день перед рассветом и петь попеременно друг с другом (вероятно, антифонно, как в это же время ввел этот обычай в Антиохии, по преданию, святой Игнатий Богоносец. — С. М.) песнь Христу, как Богу, а также обязывались таинством не на какое–нибудь преступление, но — не красть, не грабить, не прелюбодействовать, честно держать слово свое и возвращать вверенные залоги (речь, видимо, идет об обетах Таинства крещения, которое Апостол Петр так и называет: «Обещание Богу доброй совести», а что Таинство это совершалось в связи с утреней — мы увидим далее по рассказу святого Иустина Философа. — С. М.); что, совершив это, они обыкновенно расходились, а потом снова собирались для принятия пищи, впрочем, обыкновенной и невинной. Но это (ходить на христианские собрания) они (допрошенные Плинием и отрекавшиеся) перестали делать после того, как я, по твоему велению, запретил гетерии.
Тем не менее, я счел необходимым двух служанок… подвергнуть пытке, чтобы разузнать, что здесь справедливо. Но я ничего другого не нашел здесь, кроме суеверия глубокого и безмерного. Поэтому, отложив дальнейшее разбирательство, обращаюсь к тебе за советом. Дело показалось мне достойным внимания, особенно по причине количества заблуждающихся. Многие люди всякого возраста, всякого состояния и обоего пола заблуждаются и стоят на дороге к заблуждению. Не только в города, но и в села и в деревни проникла зараза этого заблуждения. Но, кажется, можно задержать и поправить беду». Далее следует то, что мы привели выше: что дело может исправиться и уже исправляется милостью к отрекающимся — храмы начинают посещать и прочее.
В этом «бесстрастном» и равнодушном наблюдении возникающего христианства много любопытного. В дополнение к христианским источникам этот доклад свидетельствует прежде всего о необыкновенном успехе христианской проповеди в Малой Азии в конце I и начале II века. Люди всякого возраста и всякого состояния охвачены христианством. Видим и ближайшие, осязательные плоды этого успеха: отказ от воровства, прелюбодеяния, обмана и другое. Из слов Плиния можно даже кое–что извлечь для хронологии христианства — видно, что особенно сильная вспышка его была в Малой Азии за несколько десятков лет до него. Плиний застает уже некоторое охлаждение ревности христианской. Начало охлаждения, со слов допрошенных, следует относить к 90–м годам (письмо Плиния относится к 112 году).
К 90–м годам (к годам преследования Домициана) относятся и обличения Апокалипсиса, что некоторые христиане Малой Азии оставили «первую любовь» свою и ревность. Следовательно, первоначальная и самая сильная волна подъема христианства в Малой Азии должна быть отнесена лет на двадцать или тридцать до 90–х годов, то есть она соответствует времени проповеди Апостолов Петра и Павла и их ближайших сотрудников.
Обратим внимание и на то, сколько в Вифинии оказалось слабых, отрекающихся христиан. И это в начале II века, через несколько десятилетий после Спасителя, чуть ли не при жизни некоторых Апостолов. Одни сами охладели, другие отстали от христианства, как только это стало несколько опасно (после указа о гетериях), третьи испугались угрозы казни. Но эта слабость одних не помешала, как видно из того же письма, твердости других, вышедших победителями в мученическом подвиге. Таких встретил Плиний немало, ибо уже после предпринятых им казней, угроз и отсылки в Рим он в затруднении от множества «заблуждающихся». Для Плиния, пресыщенного всякою «мудростью», это было только непонятное упорство в суеверии. Более же чуткие к истине и не менее образованные люди внимательнее отнеслись к этим «безумцам». Таков был, например, Иустин Философ, который наблюдал малоазийских мучеников, когда «еще услаждался учением Платона… видя, как они бесстрашно встречают смерть и все, что почитается страшным»
[49], переменил свои мысли, отстал от Платона и сделался одним из пламенных и просвещенных защитников христианства. Постепенно именно это «упорство», то есть радостная твердость избранных мучеников, оказалось тем «царственным красноречием», которое убедило вселенную и укрепило Церковь.
Гонения времен Траяна и его ближайших преемников, видимо, очистили и укрепили Малоазийские Церкви. Тертуллиан рассказывает, что, когда Арий Антонин, проконсул Асийский (184–185 годы), «производил настойчивые розыски, все местные христиане явились перед его трибуналом; тогда он, приказав арестовать немногих, сказал остальным: «Безумцы, если вы хотите умереть, то сами можете воспользоваться для этого веревками и виселицами». Другое подобное проявление бесстрашия христиан наблюдал святой Иустин в Ефесе. Оно его навело, по его собственному рассказу, на такие размышления: «Какой распутный и невоздержанный, почитающий за удовольствие есть плоть человеческую, может охотно принять смерть, чтобы лишиться своих удовольствий? Не будет ли он, напротив, стараться продолжить свою жизнь и скрываться от властей, а не объявлять о себе для осуждения на смерть?»
[50] .Так отпали его сомнения, вызванные клеветой, и он сделался христианином.
Хотя вифинские христиане при Плинии не были все столь единодушны и мужественны в исповедании веры, как после них асийские и ефесские, все же ему не удалось «исправить» Вифинию и Понт, составлявшие одну провинцию. Об этом единодушно говорят христианские и языческие источники. «Понт полон христианами», — пишет в середине II века сатирик Лукиан, враг христианский*. Здесь впервые проявился, был обличен и отлучен своим отцом–епископом известный еретик Маркион и, не пользуясь успехом, уехал в Рим (около 140 года). Вифинские христиане принимают горячее участие в вопросе о монтанизме.
Их ревность против еретиков и отступников от веры, пишет Дионисий Коринфский, научает принимать всех, приносящих покаяние.
Церквей в Вифинии и Понте было немало, так как при спорах о времени празднования Пасхи
[51] речь идет о «понтийеких епископах», среди которых первенствует епископ Амастрийский Пальма. Видимо, во многих городах Вифинии и Понта были свои епископы. Это характерно для Малой Азии. В то время как на Западе об италийских, африканских епископах (помимо Рима и Карфагена) мы слышим не ранее III века или самого конца II века, все области Малой Азии во II веке были насыщены христианством: мучениками, наставниками, писателями и народом христианским. Святой мученик Папила (в середине II века) говорил на допросе: «В каждой области, в каждом городе у меня есть дети в Боге». По разному поводу мы узнаем об епископах христианских в Магнезии, Троаде и Анкире Галатийской, в Комнах (в Памфилии) и особенно о великом «множестве» их в Азии. Ученые думают, что к концу II века в некоторых частях Малой Азии почти половина населения были христианами. Но особенно выделяется Асийская область со своими городами Ефесом и Смирной.
О Смирнской Церкви мы скажем, знакомясь с жизнью и мученической кончиной ее прославленного главы — святого Поликарпа Смирнского.
Богослужение и Таинства
Исследование Плиния, особенно сопоставленное с другими христианскими источниками приблизительно того же времени (с писаниями святого Иустина Философа, святого Игнатия Богоносца, «Διδαχή» и др.), в какой–то мере освещает и собственную их жизнь.
Средоточием христианской жизни является богослужение, молитвы, Таинства. Богослужебные собрания устраиваются в «положенный день». Этим днем был, как видно по «Διδαχή» и святому Иустину, «день Господень» — воскресенье, по римской терминологии — день солнца. «В день же солнца мы все вообще делаем собрания… — говорит святой Иустин. — В день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам и по селам»
[52]. Видимо, частные богослужебные собрания бывали и чаще, едва не каждый день, ибо святой Игнатий, например, советует: «Собирайтесь чаще». Все, особенно живущие по окрестным городам и селам, конечно, не могли собираться особенно часто, для этих общецерковных собраний и был «положенный день» в неделе. Святой Иустин поясняет, почему это был день солнца — первый день недели: «Это есть первый день, в который Бог, изменивши мрак и вещество, сотворил мир, и Иисус Христос, Спаситель наш, в тот же день воскрес»
[53]. По Плинию, христиане собирались сперва перед рассветом и попеременно «воспевали песнь Христу, как Богу». Это первое в истории указание на утреннее, предрассветное богослужение у христиан (его не было в еврейском богослужении). Вторично христиане собирались для «общей трапезы» днем, видимо, к вечеру (утром и вообще днем до вечера в древности не принято было трапезовать, кроме слабых и малых). Вечером христиане собирались и при Апостолах; собрания затягивались и на ночь, которая иногда проходила в молитве и совершении Евхаристии. Слова Плиния, что «собираясь утром, христиане воспевали песнь Христу, как Богу», указывают на то, что в I и II веках, помимо псалмов и песней ветхозаветных, составлялись гимны и песни, воспевающие Христа Спасителя. Об этом говорится и в христианских источниках начала III века — Евсевий приводит отрывок из так называемого «Малого Лабиринта» святого Ипполита, где говорится: «Сколько в древности написано верующими братьями псалмов и песнопений, которые Христа нарицают Словом Божиим и прославляют Его Божество»
[54]. Во время утрени совершалось и крещение, во всяком случае та его часть, где отрекались от греховной жизни и приносили обеты крещения.
Христиане, по словам Плиния, имели обыкновение обязывать себя клятвою или Таинством — не красть, не грабить и тому подобное. Ученых почему–то смущало выражение Плиния «sacramento se obsringere», так как в переводе это значит «принести клятву», а христианам запрещалось клясться. Но сам Апостол Петр, наставляя вифинских христиан, в своем послании к ним назвал крещение «обещанием Богу доброй совести» (1 Пет. 3, 21), ибо отречение от греховной жизни и обещание себя отдать на служение Богу и Его заповедям составляли существенную часть крещения, которую, как наиболее понятную, вифинские христиане, вероятно, и сообщили Плинию. Следует обратить внимание, что и у Тертуллиана это выражение иногда употребляется применительно к обетам крещения. Плиния прежде всего интересовало, к чему обязывались христиане, вступая в свое «тайное общество» (гетерию), каковым была для него Церковь. Вифинские христиане и сообщили ему об обещаниях (sacramento se obsringere) в крещении, которое было принятием в христианское общество, и что совершалось оно за утреней.
Об этом говорит и святой Иустин: кто «обещается… жить сообразно с учением», тех «учат, чтобы они с молитвою и постом просили у Бога отпущение прежних грехов, и мы молимся и постимся с ними».
У святого Иустина не говорится, в какое время молятся и приносят обещания, но всего естественнее, что за утренним богослужением, ибо за вечерним совершали Евхаристию, к которой не допускались некрещеные. Тем более, что свой рассказ святой Иустин продолжает так: «Потом мы приводим их (то есть обещавших жить сообразно с заповедями. —
С. М.) туда, где есть вода… После того, как омоется таким образом уверовавший и давший свое согласие, мы ведем его к так называемым братьям в общее собрание»
[55], где совершается Евхаристия и крещеный приобщается. Порядок, описанный святым Иустином, вполне совпадает с рассказом Плиния, с той разницей, что святой Иустин, сам участник Таинств, подробнее рассказывает их содержание. Помимо обетов, он говорит о посте и молитвах, как подготовляемых к крещению, так и других христиан.
Это подтверждает и «Διδαχή»: В Никомидии (столице Вифинии) люди присоединялись к христианству едва ли не каждое воскресенье.
Святой Иустин пишет: «…приводим их туда, где есть вода», — указание на то, что христиане первых веков предпочитали креститься в текучей — «живой», как ее называли, — воде, по примеру Христа Спасителя. Об этом говорится и в «Διδαχή». Но не запрещалось крещение и во всякой иной воде: «Крестить в живой воде, если же нет живой, окрестите в иной; а если не можете в холодной, (окрестите) в теплой. Если же нет ни той, ни другой, то возлей воду на голову трижды, во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (7, 1–3). То же находим и у святого Иустина: «…возрождаются крещаемые… то есть омываются тогда водою во имя Бога Отца и Владыки всего, и Спасителя нашего Иисуса Христа, и Духа Святаго»
[56]. Далее святой Иустин, дав пояснение такого очищения и возрождения через омовение, на основании слов Спасителя, пророка Исаии и Апостолов, продолжает так: «Чтобы не остаться нам чадами необходимости и неведения
(каковыми мы сделались через естественное рождение), но чтобы стать чадами свободы и знания и чтобы получить нам отпущение прежних грехов, — в воде именуется на хотящих возродиться и раскаявшихся во грехах имя Отца всего и Владыки Бога. Это одно имя произносит тот, кто ведет приемлющего омовение к купели, потому что никто не может сказать имя неизреченного Бога
(по существу); если же кто и осмелился бы сказать, что оно есть, тот показал бы ужасное безумие… И при имени Иисуса Христа, распятого при Понтии Пилате, и при имени Духа Святого, Который через пророков предвозвестил относящееся к Иисусу, омывается просвещаемый. А омовение это называется «просвещением», потому что просвещаются умом те, которые познают это».
Дав такое описание Таинства крещения, святой Иустин описывает христианские богослужебные собрания, куда допускаются христиане после Таинства крещения: «После того как омоется таким образом уверовавший и давший свое согласие, мы ведем его к так называемым братьям в общее собрание (христиан) для того, чтобы со всем усердием совершить общие молитвы как о себе, так и о вновь просвещенном и о всех других повсюду находящихся, дабы удостоиться нам, познавши истину, явиться и по делам добрыми гражданами и исполнителями заповедей, для получения спасения»
[57].
Затем святой Иустин описывает порядок Литургии, который ему знаком был по Ефесу и по Риму — в первом он обратился к христианству, во втором доживал свою жизнь: «Читаются, сколько позволяет время, сказания Апостолов (то есть Евангелие и Апостольские послания. —
С. М.) или писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам (тому, о чем прочитано в Священном Писании. —
С. М). Затем все вообще встаем и воссылаем молитвы»
[58]. Совершаются молитвы о новокрещеном, о всех присутствующих, чтобы они «являлись и по делам исполнителями заповедей», молятся и об отсутствующих
[59].
В другом месте своей Апологии святой Иустин говорит еще, что «мы научены… в чувстве благодарности возносить
{Богу) посредством слова торжественные действия служения и песни за то, что мы сотворены, за все средства к благосостоянию нашему, за различные роды произведений, за перемены времени; и воссылать прошения о том, чтобы нам воскреснуть для нетления»
[60].
Это приблизительно соответствует содержанию тех молитв, которые теперь тайно возносит перед Евхаристией священнослужитель. Из Посланий святого Игнатия и других памятников II века известно, что молились еще об обращении еретиков, о царе и властях (об этом есть у святого Иустина), молились о больных. Святой Ириней рассказывает о случаях, «когда вся местная Церковь молилась с великим пощением и молением, и возвращался дух умершего, и человек был даруем молитвам святых»
[61] .
«По окончании молитв, — говорит святой Иустин, — мы приветствуем друг друга лобзанием. Потом к предстоятелю братии приносится хлеб и чаша воды и вина»
[62]. Добавим из «Διδαχή», где предписывается «благодарить (то есть совершать Евхаристию. —
СМ.), исповедавши прежде грехи ваши, дабы чиста была ваша жертва» (14, 1). «В церкви исповедуй преступления свои и не приступай к молитве своей в лукавой совести», — поясняется в другом месте «Διδαχή» (4, 14). В каком месте службы совершалась исповедь, «Διδαχή» не указывает; быть может, до молитв, так как нельзя не только к Евхаристии, но и к молитвам приступать, не исповедав грехи.
В «Διδαχή» даны образцы евхаристических молитв, к которым, впрочем, прибавлено: «Пророкам (то есть Богом вдохновенным людям. — С. М.) предоставляйте совершать Евхаристию — по изволению»т (10, 7).
Придерживаясь этого правила, Церковь допускала и позднее разнообразие образцов литургических молитв, разных по форме, но одинаковых по основному содержанию. Таковы на Востоке были Литургии Апостола Иакова, святого Василия Великого и святого Иоанна Златоуста; на Западе — Литургии Римская, Мозарабская, Медиоланская и другие. Видимо, во II веке, когда было много признанных Церковью Богом вдохновенных пророков, было еще большее разнообразие литургических, евхаристийных молитв, хотя тогда же для священнослужителей, не имевших подлинного пророческого вдохновения, даны были определенные образцы, примеры которых мы видим в «Διδαχή». Вот один из них: «Благодарим Тебя, Отче Святый, за Имя Твое святое, которое Ты вселил в сердцах наших, и за ведение, и веру, и бессмертие, которые Ты открыл нам через Иисуса Отрока Твоего, Тебе слава во веки» (10, 2).
«После того, как он
(предстоятель) совершит молитвы и благодарение
(Евхаристию), весь присутствующий народ отвечает: Аминь… После благодарения предстоятеля и возглашения всего народа диаконы дают каждому из присутствующих приобщаться хлеба, над которым совершено благодарение, и вина и воды, и относят к тем, которые отсутствуют»
[63].
Заканчивается воскресное богослужебное собрание, по рассказу святого Иустина, сбором в пользу нуждающихся. Подобный еженедельный сбор установлен в Коринфе еще Апостолом Павлом. Сбор и общее попечение о находящихся в нужде поручались, по словам святого Иустина, предстоятелю, то есть епископу.
Об Евхаристии святой Иустин поясняет: «Пища эта у нас называется Евхаристиею, и никому другому не позволяется участвовать в ней, как только тому, кто верует в истину нашего
(исповедания) и омылсяомовением во оставление грехов и в возрождение и живет так, как предал Христос. Ибо мы принимаем это не так, как обыкновенный хлеб или обыкновенное питие: но как Христос, Спаситель наш, Словом Божиим воплотился и имел плоть и кровь для спасения нашего, таким же образом пища эта, над которой совершено благодарение чрез молитву слова Его и от которой чрез уподобление получает питание наша кровь и плоть, есть — как мы научены — плоть и кровь Того воплотившегося Иисуса»
[64].
Рассказ святого Иустина воспроизводит порядок Литургии в двух главнейших центрах христианской жизни II века — в Ефесе и Риме. Видимо, они мало чем разнились (у святого Иустина нет никаких на это указаний), и Поликарп, епископ Асийский, совершивший Евхаристию в Риме (около 160 года), ни в чем существенно не отступал от своего чина Литургии, служа ее по римскому обычаю.
СВЯТОЙ АПОСТОЛ ИОАНН БОГОСЛОВ
Погибла Иудея; разорен храм; прекратились жертвы; не стало священников и левитов; умолкли пророки. Отнялось от евреев Царствие Божие.
Кому дано было отнятое Царство? Кто приносил плоды Его?
Если мы посмотрим на народы вселенной, на время, следующее за разрушением Иерусалима, то увидим, что нигде так обильно не процветали единомыслие и любовь, преданность заповедям Божиим (чего так ждал Христос Спаситель от народа Божия), как в Малой Азии, и особенно в Ефесской Церкви.
Если не всем дано знать тайны Царствия Божия, а только достойным его, и не всех можно было возводить к совершенству, а только уже утвержденных в начатках христианской жизни, то где же было раскрывать тайны Божии, как не в Ефесе, и кому, как не ефесянам, было показывать «путь еще превосходнейший» (1 Кор. 12, 31), путь благодатной любви? Они подготовлены были к тому и долголетним руководством и учением Апостола Павла. Им он раскрывал тайну своего служения. Здесь он нашел наиболее восприимчивых слушателей. О том же говорит и особенная близость и любовь, которая связывала ефесян со святым Игнатием Богоносцем. В Ефесе воспитался и дух святого Иустина Философа. Все, что было наиболее глубокого и славного в первой половине II века, — все это связано с Ефесом.Поэтому, если бы даже молчало предание, если бы Писания Апостольские не давали указаний на Малую Азию, мы по плодам могли бы судить о дереве: какая Церковь, как не Ефесская, должна была слышать то, что было в проповеди Христовой наиболее глубокого и о чем благовествовать должен был возлюбленный ученик Христов. Здесь были «христоносцы», «во всем украшенные заповедями Иисуса Христа»; здесь, по словам святого Игнатия Богоносца, были «истинные камни храма Отчего, уготованные в здание Бога Отца».
Это все делает понятным и вместе внутренне непререкаемо свидетельствует, что именно здесь дожил до времен Траяна, то есть до II века, пережив лет на 30 или 40 остальных Апостолов, и заканчивал свою жизнь последний Апостол Иоанн Богослов. Жил здесь он не год и не два, а столько, что целое поколение христиан Ефеса и вокруг Ефеса воспитано было им в самых возвышенных догматах и жизненных путях христианства. Настолько долго жил здесь, что среди христиан казались правдоподобными толки, что он совсем не умрет до пришествия Спасителя. Стали ссылаться при этом и на слова Христовы, сказанные Апостолу Петру. Потому–то, вероятно, Апостол и счел нужным приписать в конце своего Евангелия: «Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» (Ин. 21, 23).
Апостол Иоанн не пребыл на земле до Второго пришествия, по крайней мере, видимо для глаз человеческих, но что–то особенное было в его жизни, по сравнению с другими Апостолами.
Все Евангелисты ставят его в число трех особенно близких Спасителю учеников. Насколько он с братом своим Иаковом был выделяем, видно из того, что у их матери и у них самих явилась мысль попросить Спасителя дать им сесть по правую сторону и по левую в Славе Его, в Царствии Божием (Мф. 20, 21; Мк. 10, 37).
Что выделяем был Апостол Петр — это неудивительно. Новозаветные писатели единодушно отличают его особую ревность, первенство во всяком подвиге и служении Христу Господу. Труднее понять, почему так приближен был Апостол Иаков. Но он первый из Апостолов принял мученическую смерть — привлек внимание царя Ирода Агриппы (пострадал, мученически скончался). Видимо, его ревностные труды, проповедь сделали его особенно заметным даже врагам христианства. Наряду с ним был схвачен только Апостол Петр, но чудесно спасен Ангелом (Деян. 12, 1–10).
Но Апостол Иоанн? Два–три вопроса и поступка его отмечены в Евангелии. Ни одного слова, ни одной проповеди в Деяниях, только указание, что он сопутствует Апостолу Петру в храм и на проповедь в Самарию — вот все почти, что мы узнаем об Апостоле Иоанне от новозаветных писателей. Но при этом неизменно указывается у всех, что он в числе трех особо приближенных Господу учеников. Только они трое на Фаворе видят Преображение, они трое присутствуют при воскрешении дочери Иаира. Они — в Гефсиманском саду. И по Книге Деяний, это он, Апостол Иоанн — спутник Апостола Петра, а не родной брат Петра — Апостол Андрей. И по словам Апостола Павла, он «знаменитый», один из трех «столпов» среди Апостолов. Почему?
Только собственные его творения дают ясный и убедительный ответ — почему так выделен из всего мира и из среды апостольской этот молчаливый спутник Апостола Петра.
Евангелисты, предшественники Апостола Иоанна, ясно благовествовали как первую и наибольшую заповедь: «Возлюби Господа Бога Твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всею крепостию твоею и всем разумением твоим»; и вторую, подобную: «Возлюби и ближнего своего, как самого себя» (Мф. 22, 36–40; Мк. 12, 28–34; Лк. 10, 25–28). Привели ислово Спасителя, что поступающий так будет жить жизнью вечной (Лк. 10, 25–28) и что только еще понявший ее значение — не далек от Царства Божия (Мк. 12, 28–34).
Но не им было дано раскрыть любовь во всем ее Божественном величии.
Нужно было, чтобы созрело церковное общество; созрел и тот, кому дано было благовествовать эти глубочайшие тайны Божии.
И он зрел около тридцати лет, охраняя молитвенный покой Божией Матери, под Ее молитвенным покровом.
Он один был с Нею у креста. Ему было сказано: «Се Матерь твоя»; Ей: «Се сын Твой».
Он был возлюбленный ученик. Ему и через него было раскрыто с наибольшей полнотой учение о Боге, о Сыне — Слове Божием, об Утешителе — Духе Святом. Ему было дано раскрыть учение о Боге–Любви; научить людей свойствам жизни в Боге, в Духе, в любви, благодати, истине, свете… Больше этого, глубже этого никто не научил, не благовествовал — никто из Апостолов: ни Петр, ни Павел, ни Иаков, никто из учеников Христовых — никто в мире.
Итак, имея его творения, нам незачем спрашивать, почему из всех учеников Христовых выделен Апостол Иоанн.
Не ясно ли и то, что он был тот ученик, который должен был пережить остальных, благовествовать после всех Апостолов и Евангелистов? Его проповедь должна была идти не наряду, а после других Апостолов.
Без других Евангелистов и Апостолов, без Апостола Иакова, Петра и Павла его бы не поняли или плохо поняли бы, как и теперь не понимают, отрывая его проповедь любви от того, с чем она необходимо связана, от учения остальных Апостолов — от учения о покаянии, от борьбы со страстями, самоотвержения, подвига, молитвы, разрывая необходимую связь с учениями ветхозаветными о Христе–Мессии. Словом, превращая догмат о воплощении Бога Слова и учение о благодатной любви — в «философскую систему» «рационалистического» и «гуманитарного» направления, или проще — отождествляя Божественное откровение с земными мыслями и чувствами..
СВЯТОЙ ИГНАТИЙ БОГОНОСЕЦ
Конец I и начало II века было временем первых крупных испытаний для Церкви, оставшейся без руководства Апостолов. Опасность грозила извне и изнутри. Созрела опасность со стороны Римского государства: оно на грани II века, в лице императора Траяна определило на многие годы свое отношение к христианству. Государство признало, что христианство, как недозволенное тайное сообщество, не имеет прав законного существования (в Римском государстве) и что христиане, обличенные перед судом в христианстве, подлежат уничтожению, если не отрекутся. Дело было за доносчиками. Если кто–нибудь доносил — остальное кончали представители государственной власти. Нетрудно себе представить, в какое положение попали многие тысячи христиан, живших на всем пространстве мирового Римского государства. Всякое неудовольствие любого язычника могло стоить христианину жизни. Недовольный раб мог донести на своего господина, слуга на хозяина, хозяин на слугу, сосед на соседа. Даже беспутный муж, недовольный целомудренной христианской женой, легко освобождается от нее, донеся судье, что она христианка (см. II Апологию святого Иустина Философа). И потому понятно, как легко во II веке возникали на всем пространстве Империи отдельные гонения, несмотря на отсутствие общего указа о преследовании. И хотя годами не так уж часто случались гонения, но все же всякий христианин должен был жить всегда готовым на арест, ссылку, казнь. Тертуллиан (в конце II века или в начале III века) так определял, что такое христианин: «Христианин, то есть человек, который всегда должен быть готовым к смерти». На примере Вифинии мы уже знаем, что далеко не все христиане имели мужество жить под такой постоянной угрозой. Некоторые стали отставать от христианства, оберегая свою безопасность.
Но это было только полбеды. Еще большая опасность для Церкви таилась в недрах самого христианского общества. Если посмотреть на дело со стороны, церковное общество встречало опасность гонений очень нестройными рядами. В обзоре жизни Малоазийских Церквей мы видели много светлого. Но наряду с этим все больше появлялось христиан, которые имели «обычай коварно носить имя Христово, между тем делать дела, недостойные Бога» (
Св. Игнатий. Послание к Ефесянам. 7). Они не только вносили в христианское общество, по словам современников, вместо тихости — грубость, вместо кротости — гнев, вместо молитвы — злословие, вместо смиренномудрия — велеречие; мало того: многие из них еще стремились учить и руководить. Так, в Коринфе подобного рода люди, по словам Климента Римского, подняли «нечестивый мятеж», так что дотоле «славное и для всех достолюбезное имя» этой почтенной Церкви подверглось поруганию даже среди неверных
[65]. В Коринфе восстали и лишили сана тех, кто по преемству от Апостолов безукоризненно проходили там епископское и пресвитерское служение.
В Малой Азии до этого дело не доходило. Но все же и здесь часть христиан на словах признавали епископа, «а делали все без него» (
Св. Игнатий. Послание к Магнезийцам. 4). Со всех сторон доходили известия о попытках вносить разделение в дотоле единые церковные общины. По словам живших в то время, даже люди, «по–видимому, достойные доверия» (ср.: Послание Поликарпу. 3), сбивались и сбивали, «пленяли посредством гибельного удовольствия идущих путем Божиим» (Послание к Филадельфийцам. 2); «толковали слова Господни по собственным похотям и говорили, что нет ни Воскресения, ни суда» (Послание
святого Поликарпа к Филиппийцам. 7)
[66] . Словом, отводили христиан от крестного христианского пути и «учили иному».
На беду, сами пресвитеры, законные руководители церковного общества, не всегда оказывались на высоте положения. Так, в Филиппах пресвитера Ва–лента пришлось лишить сана за любостяжание — по–видимому, за присвоение денег, предназначенных Церковью для бедных. Появились и диаконы, которые, по словам «Пастыря» Ерма, «худо проходили служение, расхищая блага вдов и сирот, сами наживаясь от своего служения» (Подобие девятое). Если таковы были даже некоторые из числа руководителей христианских, то что было ожидать от простых верующих? Неудивительно, что, по словам живших в то время, значительная часть христиан «отупела в вере», «не стала ходить по правилам заповедей Божиих»; одни стали «дерзки, мало учатся, самодовольны, желают казаться всезнающими, но ничего не знают»; другие, из числа богатых, «с трудом вступают в общение с рабами Божиими, опасаясь, чтобы у них не попросили чего–либо»; третьи «из желания прибытка обольщали людей и учили по похотям грешников» и т. д. Такие люди под видом Апостолов и пророков усердно обходили христианские общины, странствуя из города в город («Διδαχή». 11), Хорошо еще, если они вводили только в обман и в убыток христиан, но они часто делались распространителями всяких ложных учений и в погоне за учениками вносили разложение в дотоле единомыслен–ные общины («Διδαχή». 11).
Так что уже начиная с первой половины II века язычники (Цельс, который, по словам Оригена, жил и наблюдал христиан в царствование Адриана, 117–134 годы, и позднее) не без язвительности, но, конечно, преувеличивая, замечали: «После того как (христиане) распространились во множестве, среди них появились снова отдельные партии и секты — каждый желал найти себе собственных последователей; они снова отделяются от большинства (как раньше христиане от евреев. — С. М.) и затем осуждают друг друга, так что, можно сказать, уже не имеют между собою ничего общего, кроме только имени». И это в то время, когда языческое общество начало присматриваться к новому учению и повело с ним борьбу, а христиане призывались спасать и обновлять объятый грехом мир.
Наоборот, само язычество ко II веку как–то подтянулось. Языческая государственность переживала период какого–то оздоровления. Один за другим, начиная с Траяна и кончая Марком Аврелием, у кормила правления становились выдающиеся люди, просвещенные, образцовые государи, охранители лучших римских традиций, заботящиеся о благе государства. Они все единодушно, вместе со всем просвещенным языческим обществом, с презрением и подозрительностью смотрели на «упорное суеверие» преимущественно «темных людей», на веру, которая больше всего привлекала разный мелкий люд — ткачей, шерстобитов, портных, а также женщин — всякий «темный» народ, способный верить, но не способный мыслить. Где тут, казалось, христианству поколебать весь этот прочный и уверенный в себе языческий мир? Как было даже устоять в борьбе? Казалось, несколько крепких ударов мощного Римского государства и несколько снисходительности к отпадающим — и должно рассыпаться все это «плохо организованное» и «непросвещенное» движение «восточного суеверия». Так думал, например, умный Плиний Младший, правитель Вифинии.
Однако после ста лет узаконенного преследования Тертуллиан, обращаясь к язычникам, мог писать: «Везде горько жалуются, что люди всякого возраста, пола, звания во множестве стекаются, чтобы вступить в их общество. Неужели же не приходит вам на мысль, что в религии нашей должно заключаться какое–нибудь сокровенное благо?» — и сокровенная сила, прибавим мы, несмотря на слабость христиан.
Прошло еще сто лет. Отдельные преследования христиан превратились во всеобщие и повсеместные гонения. Христианство окончательно восторжествовало. У Господа оказались свои пути борьбы, спасения и обновления Церкви и человечества — пути дотоле человечеству неизвестные.
Невольно возникает вопрос: нет ли какой сокровенной связи между преследованием и торжеством христианства?
Не потому ли христианство победило, что его сила и «сокровенное благо», о котором говорит Тертуллиан, не оскудевает в преследованиях, а наоборот, судя по плодам гонений, растет? Не заключен ли в природе подлинного христианства рост через страдание, борьбу и подвиг? И крест не залог ли его победы? «Для чего я сам себя предал на смерть, в огонь, на меч, на растерзание зверям? Нет (не напрасно), — восклицает по собственному опыту святой Игнатий Богоносец, который один из первых вступил в борьбу и удостоился, по его словам, послужить к славе Божией. — Кто подле меча — подле Бога, кто посреди зверей — посреди Бога; только бы это было во имя Иисуса Христа. Чтобы участвовать в Его страданиях, я терплю все это, и Он укрепляет меня». В своих страданиях христиане приближались к Богу, и Бог был подле них, а это было целью их жизни и их сокровенной силой. Углубившись опытно и умозрительно в законы жизни христианской, святой Игнатий приходит к такому выводу: там нет подлинной жизни Христовой, где нет, по крайней мере, готовности добровольно умереть по образу страдания Его*. Вот почему мученичество, аскетизм, вольное и невольное страдание и подвиг — условия очищения и роста христианского духа, сближения неба и земли. Нужно присмотреться к личности и мысли святого Игнатия Богоносца, второго после Апостолов епископа Антиохии Сирийской, чтобы многое понять в жизни Церкви II и III веков, да и вообще в жизни церковной всех веков.
И словом, и примером святой Игнатий был вестником победы христианства в завязавшейся борьбе. Враг еще только начал свое нападение, а святой Игнатий своим личным подвигом и своим словом дал противнику лучший ответ, разрушающий козни «князя века сего». Господь дал Церквам в тяжелую минуту в лице святого Игнатия лучший пример и руководство. Святой Игнатий силою пламенного духа, в нем раскрывшегося, показал, что должным образом принятое гонение, со всеми его ужасами, вплоть до смерти, не только не ослабляет христианства, но служит лучшим для него путем очиститься и достигать своего высшего сокровенного блага — достигать Хрис–га (см. его Послание к Римлянам). Христиане — «ветви креста».
А Богом внушенный завет, который святой Игнатий оставил Церквам, идя на смерть при трепетном внимании всей Церкви, устранял самое уязвимое, что шло в христианском обществе. Идя на смерть, он писал Церквам: «Дух возвестил мне, говоря так: без епископа ничего не делайте, любите единение… бегайте разделений» (Филадельфийцам. 7). Против попыток внести в Церковь разделение — дух мирского умствования и любопрения философских школ с плодами его — ересями и расколами, — он научал «во образ нетления», то есть отражал на земле вечное Божественное единство, призывал сплотиться вокруг достойных иерархов, обретать путем деятельного послушания епископам, пресвитерам, диаконам таинственное евхаристическое единение во Христе, «лучше которого ничего нет», ибо «полезно вам быть в невозмутимом единении между собой, чтобы всегда быть и в союзе в Богом» (Ефесянам. 4), наслаждаться «миром в плоти и крови и страдании Иисуса Христа» (Приветствие Траллийцам).
Той части христианства, которая пошла по следам святого Игнатия и крепко держалась церковного пути, нечего было опасаться. По слову святого Игнатия, она могла выдержать «всякое насилие князя века сего и, избежавши его, приблизиться к Богу» (Магнезийцам. 1). Победа ей была вовеки обеспечена. Гонение приближало ее к цели, отрывало от мира, соединяло с Богом. Отпадения были для нее, по выражению святого Игнатия, «очищением» (Филадельфийцам. 3) от неверного и слабого — укрепляло внутреннее единство.
Так повернуть острие опасности, которая, казалось, грозила гибелью христианства, было делом, над которым прежде всего потрудились малоазийские учители во главе со святым Игнатием и святым Поликарпом Смирнским. Они подготовлены были к тому самими Апостолами. По словам Златоуста, святой Игнатий «близко общался с Апостолами… с ними воспитывался и везде при них находился, имел общение с ними и в речах и в неизреченном»
[67].
Апостолы поставили его епископом Антиохии Сирийской.
В начале проповеди апостольской, когда она впервые коснулась язычников, Антиохия, эта столица Сирии (на востоке Римской империи), первый после Рима город, сделалась средоточием христиан из язычников. Отсюда, как мы знаем, вышла проповедь Апостолов Павла и Варнавы. Сюда возвращались они, чтобы дать отчет пророкам и учителям Антиохии, как они исполнили дело, на которое их поставил Дух Святой через антиохийских наставников.
Антиохийская Церковь как бы от лица всех христиан из язычников несла ответ перед Апостолами и пресвитерами Иерусалима за допущение в Церковь необрезанных (Деян. 13–15).
Прошло первое поколение христиан. Не стало Апостолов Петра и Павла. И Церковь Антиохийская как бы отходит в тень. Разрушение Иерусалима, казалось, должно было придать Антиохии тем большее значение. Можно было ждать тем большего процветания Церкви Сирийской; можно было ждать сюда притока сил из недалекой Палестины. Но об этом ничего не слышно. Лет через сорок епископ Антиохии все еще говорит о Церкви Антиохийской как о «малом теле» (Св. Игнатий. Послание к Смирнянам. 11), — в то время как о Церкви Ефесской он упоминает как о «многочисленном обществе» (Послание к Ефесянам. 1). Антиохия послужила дверью для язычников, но через эту дверь поспешили войти язычники не Сирии, а прежде всего Малой Азии, Рима. Если первоначально немало слышно об успехах проповеди антиохийских подвижников, то эти успехи их — вне Антиохии и Сирии. Так было во времена Апостолов Павла и Варнавы. Так случилось и полвека спустя. Антиохия на грани II века прославилась своим епископом и мучеником — святым Игнатием. Но мучеником он стал в Риме. А как епископа и наставника мы знаем его почти исключительно по тем Посланиям, которыми он укреплял дух Малоазийских Церквей. И это не случайно. В это время Малая Азия и Рим собирали в себя со всего мира всё наиболее значительное в духовной жизни Церкви.
То, что мы знаем о святом Игнатии Богоносце, помимо его собственных Посланий, — это Мученические акты в нескольких вариантах (5–6), несколько разрозненных преданий и замечаний у историков IV–V веков и святых отцов, начиная со II века (Поликарп, Ориген, Ириней, Евсевий, Иоанн Златоуст и др.). Но нам нечего особенно сетовать: мы располагаем бесценным сокровищем — семью письмами–посланиями самого святого Игнатия, которые лучше всяких чужих рассказов подводят нас вплотную к святому наставнику Антиохии и бросают яркий свет на жизнь современной ему Церкви. Эти Послания святого мученика высоко ценили еще современники святого Игнатия. «Вы можете получить из них великую пользу», — пишет, пересылая их филиппийцам, святой Поликарп, епископ Смирнский. Их не забывали и последующие поколения христианские. На них ссылается святой Ириней Лионский (конец II века), Ориген (III век), святой Афанасий Великий (IV век), святой Иоанн Златоуст (конец IV века) и многие другие. Ими воспользовался и лучший древний историк Церкви — Евсевий Кесарийский (в IV веке), и блаженный Иероним (V век). И мы уже имели случай пользоваться этими Посланиями, когда говорили о жизни Малоазийских Церквей в начале II века.
Но мы еще мало сказали о самом святом Игнатии. Его второе имя или прозвище было Богоносец. Есть предание, записанное Анастасием библиотекарем (IX век) и Симеоном Метафрастом (X век), что он был тот ребенок, которого Спаситель, обняв, поставил в пример ученикам и благословил. Отсюда имя Богоносец — в смысле «Богом носимый». В его собственных Посланиях нет на это указаний. Но Богоносцем он себя называет.
Сохранилось семь его Посланий (если не считать еще восьми, подлинность которых требует особого рассмотрения). Послания эти знакомят нас с епископом Антиохии уже на пути к смерти. Он уже немолод. Он знаменит в Церквах. Вероятно, известность эта и привела его к смерти, к осуждению его Траяном. По хронологии, которой располагал Евсевий Кесарийский, святой Игнатий, когда был осужден на смерть, в начале II века, уже лет 40 стоял во главе Антиохийской Церкви. По единодушному свидетельству Предания (Постановлений апостольских, Златоуста, Феодорита и др.), он поставлен был епископом еще Апостолами, так же как и его предшественник Еводий. Святой Игнатий, по словам Златоуста, «близко общался с Апостолами… с ними воспитывался и везде при них находился, имея общение с ними и в речах и в неизреченном» (Похвала святому Игнатию).
Мученические акты и блаженный Иероним (в «Хронике») называют его учеником Апостола Иоанна. Это подтверждается его близостью с Малой Азией, особенно с Ефесской Церковью, дружбой со святым Поликарпом, выдающимся учеником Апостола Иоанна. Да и трудно предположить, что, живя столько лет невдалеке от Ефеса, он не пользовался бы наставлениями Апостола, учение которого так близко было его духу. Всей своей личностью, своей мыслью и влиянием святой Игнатий · продолжал в Церквах, и прежде всего в Церкви Малой Азии, дело Апостола Иоанна — дело единения. Он так о себе и сам говорит: «…я делал свое дело, как человек, предназначенный к единению» (Филадельфийцам. 8). И в раскрытии учения о Христе, воплотившемся Слове Божием, в нем чувствуется прежде всего ученик Апостола Иоанна. Не напрасно называет он ефесян, среди которых жил и учил Апостол Иоанн, своими «соучениками» — того Апостола, которому они вместе внимали.О времени, предшествующем осуждению святого Игнатия, самое, по–видимому, достоверное, чем мы располагаем, это краткий рассказ Мученических актов в так называемой «Антиохийской редакции». Время ее составления историки теперь склонны относить к IV веку, но в основе ее, чего нет основания отрицать, лежат несомненно древнейшие сказания, например, официальные акты суда над святым Игнатием. Ибо этот рассказ вполне соответствует и всем остальным источникам того времени, и Посланиям самого святого Игнатия. О конце I века, времени царствования Домициана, по Апокалипсису мы знаем о мучениках в Малой Азии; известны «бедствия» (по словам Климента Римского (Послание к Коринфянам. 1), потом — казни и ссылки в Риме (по свидетельствам Климента; Флавия Домицилла и др.); преследования в Палестине; со слов Плиния догадываются о гонении в Вифинии (лет за 20 до его управления в 112 году); и вообще о Домициане как преследователе христиан определенно говорят Мелитон и Тертуллиан (ср.: Евсевий)
[68]. Примыкая к этим сведениям, Мученические акты сообщают об Антиохии следующее: «Святой Игнатий, ученик Апостола Иоанна, правил Антиохийской Церковью как мудрый кормчий. С большой осторожностью вел он свой корабль посреди бурь; противоборствовал им то молитвою и постом, то силою слова, то чистотою своего учения. Видя, наконец, успокоение от бури, он благодарил Бога за тишину, которой пользовалась Церковь. Но он казался недоволен собой: упрекал себя в малой любви к Иисусу Христу; он воздыхал о мученичестве и был убежден, что только мученическая смерть могла его сделать достойным приближения к Богу, Которому он служил».
Как надо разуметь, что святой Игнатий противоборствовал преследованиям молитвой, силой слова, чистотою учения, — это разъясняется подробно из его Посланий Церкви Малой Азии. Здесь же прибавим предание, сохраненное историком Сократом (IV–V века), в котором говорится, что святым Игнатием введено было антифонное пение в церквах Антиохии. Ему было видение, что так славят Святую Троицу Ангелы на небе. Его любовь к пению сквозит в его Посланиях. Он любит музыкальные образы. И даже говоря о своей предстоящей смерти, он выражает римлянам, среди которых готовился умереть, одно предсмертное желание: «Не делайте для меня ничего более, как чтобы я был заклан Богу теперь, когда жертвенник уже готов, и тогда составьте любовию хор и воспойте хвалебную песнь Отцу во Христе Иисусе, что Бог удостоил епископа Сирии призвать с востока на запад. Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтобы в Нем мне воссиять» (Римлянам. 2). Частым общим молитвам, как частому соединению в единой Евхаристии, он придавал великое значение для созидания христианского духа. Так, руководя Антиохийской Церковью, он дожил до времен Траяна.
Мы знаем по переписке правителя Вифинии Плиния и императора Траяна, каково было положение христиан в царствование Траяна… Траян их сам не преследовал, вернее, не разыскивал. Но если кто–нибудь доносил на христианина, он считал своим долгом предавать этого христианина казни. Такова была практика Траяна и до 112 года (года его переписки с Плинием). Ибо, обращаясь за указаниями к императору Траяну, Плиний не сомневался, что, согласно практике Траяна, нужно казнить христиан. Он спрашивал у Траяна лишь о подробностях судопроизводства. В первые годы II века Траян неоднократно бывал в Антиохии. Неудивительно, что в Антиохии, в этом старом и крупном центре христиан, нашелся враг и доносчик на христиан и прежде всего на знаменитого главу христиан — святого Игнатия.
И вот, согласно преданию и в соответствии с исторической обстановкой, сам император Траян судитсвятого Игнатия. По–видимому, есть на это некоторое указание и в Посланиях святого Игнатия: хотя его мученичество было впереди, в Риме, и он это по скромности усиленно подчеркивает, но в одном месте он все же говорит, что «уже удостоился послужить к славе Божией». Не намек ли это на его исповедничество перед лицом самого императора? Встреча произошла между 105 и 115 годами. Траян незадолго до того настойчиво возобновлял воспрещение всяких тайных обществ (гетерий) и собраний. Христиане, под руководством святого Игнатия, самим своим существованием и своими богослужениями неизбежно и постоянно нарушали это предписание императора, которым он очень дорожил (см. переписку его с Плинием о всяких «товариществах» в Вифинии). Соответственно этому Мученические акты передают такой разговор святого Игнатия и императора Траяна. Траян:
— Кто ты, злой демон, что стараешься нарушить наши законы, да и других убеждаешь к тому же, чтобы они погибли несчастно?
— Никто, — отвечал святой Игнатий, — не называет Богоносца злым демоном: злые духи бегут от рабов Божиих. Если же ты называешь меня злым для этих демонов, потому что я неприятен им, я согласен. Имея Христа, Пренебесного Царя, я разрушаю их сети.
— А кто такой, — спросил Траян, — Богоносец?
— Тот, кто имеет Христа в сердце своем, — отвечал Игнатий.
— Разве мы, думаешь ты, не имеем в душе богов, которые помогают нам против врагов?
— Ты заблуждаешься, называя египетских демонов богами. Один есть Бог, сотворивший небо и землю, море и все, что в них, и Един Христос Иисус, Единородный Сын Божий, Который да будет ко мне милостив.
— Ты говоришь о Распятом при Понтии Пилате?
— Да, о Том, — отвечал святой Игнатий, — Который распял на кресте мой грех вместе с виновником его и всю демонскую лесть, всю злобу осудил и поверг к ногам тех, кто носили Его в сердце.
— Итак, ты носишь в себе Распятого?
— Да, (ношу), ибо написано: вселюся в них и похожду.
Траян произнес следующий приговор: «Повелеваем Игнатия, который говорит, что носит в себе Распятого, отвести в оковах в Рим под воинскою стражею и там предать на съедение зверям для забавы народа».
В этом кратком разговоре сжато и верно обрисовываются беседующие. Замечания Траяна и его приговор казались, вероятно, ему, уверенному в себе римлянину, исчерпывающими дело.
В ответ на исповедание святым Игнатием христианства Траян только уточнил, что это — вера в распятого недавно римским чиновником Преступника. В ответ на уверенность в помощи носимого в себе Распятого — приговор, по мнению Траяна, обнаруживал бессилие христианской веры и ее Бога. Встретились два самых замечательных в этом поколении представителя Церкви и мира и разошлись, чтобы пойти каждый по своей дороге.
Святой Игнатий, выслушав приговор, воскликнул с радостным воодушевлением: «Благодарю Тебя, Господи, что Ты удостоил меня засвидетельствовать совершенную любовь к Тебе (или: удостоил совершенной любви к Тебе) и удостоил чести быть связанным узами, подобно Апостолу Твоему Павлу».
В своих Посланиях святой Игнатий с нежностью называет свои узы «духовным жемчугом, в котором желал бы и воскреснуть» (Ефесянам. 11). Он сам себя заковал, со слезами помолившись Богу о своей Церкви, которая вся подверглась преследованию. Подробностей мы не знаем. По–видимому, расправа сглавой Антиохийской Церкви отвела удар, — уже по дороге в Рим, в Троаде, святой Игнатий получил известие, что в его Церкви водворился мир и «восстановилось» ее «малое тело» (Смирнянам. 11).
С охотой предал себя святой Игнатий отряду воинов, который должен был отвести его на смерть в Рим. Что он при этом чувствовал, мы узнаём из его Посланий: «Я пламенно желаю бороться со зверями, — писал он, — начало положено хорошо, сподоблюсь ли благодати — беспрепятственно получить мой жребий?» «Я желаю страдать, — пишет он, — но не знаю, достоин ли». Он даже опасался сам того избытка ревности о страдании, который в нем кипел. Он опасался тщеславия в своем подвиге и писал Церкви с просьбою молиться и очищать его дух. «Смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия. В настоящее время еще более мне нужно остерегаться и не внимать надмевающим меня, ибо, хваля меня, они наносят мне раны. Я желаю страдать, но не знаю, достоин ли. Ревности во мне многие не видят, а она сильно борет меня. Посему нужна мне кротость, которою низлагается князь века сего» (К Траллийцам. 4). «Ваша молитва к Богу усовершит меня, чтобы я достиг назначенного мне милостию Божией жребия» (К Филадельфийцам. 5).
Но все опасения смиренной его души исчезают, когда ее касается благодать Того, ради Кого он в подвиге. «Для чего же я сам себя предал на смерть, в огонь, на меч, на растерзание зверям? Нет, кто подле меча — подле Бога, кто посреди зверей — посреди Бога: только бы это было во имя Иисуса Христа. Чтобы участвовать в Его страданиях, я терплю все это, и Он укрепляет меня» (Смирнянам. 4).
Укрепленный Господом, он уже не опасается стремиться к смерти, ибо чувствует в этом не свою только волю, а волю Божию: «Если волею Божией удостоен этого (мученического жребия), то не по моему сознанию, а по благодати Божией, которой желаю сподобиться во всей полноте, чтобы, при молитве вашей, прийти мне к Богу» (Смирнянам. 11). Из Послания к Римлянам, которое святой Игнатий написал из Смирны, с полдороги, мы узнаем, в какой пламень выросло это его благодатное устремление к Богу. Это сияющее, как драгоценный пламень, Послание служит навеки ответом на попытки внешней силой подавить христианство.
Внешний повод к нему был такой. Святой Игнатий по дороге в Рим, достигнув Смирны, окруженный проявлениями нежности и внимания малоазийских христиан, стал опасаться, что и римские христиане его пожалеют — окажут ему, как он выражается, «неблаговременную» любовь и воспрепятствуют тем или иным путем его мученической смерти.
Это опасение принудило его вскрыть тайники своей души. Оно нам обнажило, чем жило сердце, созревшее для мученического подвига. Пока святого Игнатия чествовали как мученика, превозносили за его подвиг, он, смиряясь все больше, обнаруживал опасения, — готов ли он на мученическую смерть, достоин ли, просил молитв… Но когда он почувствовал, что Бог его призывает, а люди делаются препятствием, то, как бурный поток, он устремился к своей цели. «Живой пишу вам, горя желанием умереть. Моя Любовь распялась, и нет во мне огня, любящего вещество, но вода живая, говорящая во мне, взывает мне изнутри: «иди ко Отцу» (Смирнянам. 7). Этот призыв Духа Божия сделал ему вожделенным всё то, чем думала языческая власть положить предел христианству: «Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, сокрушение всего тела, лютые муки диавола пусть придут на меня — только бы достигнуть мне Христа» (Смирнянам. 5).
Ничтожны оказались все орудия борьбы язычества, все его ужасы оказались лишь путем к Богу. Что могли сделать они христианам, которые подобны святому Игнатию? Уже не врагам, а друзьям пишет он свою просьбу: «Умоляю вас, не оказывайте мне неблаговременной любви. Оставьте меня быть пищей зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелят меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым… О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтобы они с жадностью бросились на меня. Я заманю их, чтобы они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули. Если же добровольно не захотят, я их принужу. Простите мне: я знаю, что мне полезно. Теперь только начинаю быть учеником. Ни видимое, ни невидимое, ничто не удержит меня прийти ко Иисусу Христу» (Смирнянам. 5, 6). «Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего. Кто сам имеет Его в себе, тот пусть поймет, чего я желаю» (Смирнянам. 6). Язычники удивлялись, видя радость на лицах замученных и умиравших христиан. Послание святого Игнатия приоткрывает, чему радовались его собратия, почему шли на смерть победителями. «Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею землей. Его ищу, за нас умершего. Его желаю, за нас воскресшего» (Смирнянам. 6). Святой Поликарп, современник и друг святого Игнатия, выражает кратко сущность дела, когда пишет филиппийцам о святом Игнатии и ему подобных: «Они не нынешний век возлюбили, но Того, Кто за нас умер, и за нас Воскресшего Бога» (Филиппийцам. 9).
Смерти в Риме предшествовал тяжелый и долгий путь с отрядом десяти воинов, которые от благодеяний, им оказываемых, делались только злее. Но они не ослабили силы духа великого старца. «Оскорблениями их я больше научаюсь», — писал он о своих спутниках (Римлянам. 5).
В своем внешнем «бессилии» христианство еще раз явило свою внутреннюю мощь. Святой Игнатий, славный глава христиан, не живой ли урок «бессилия» христианства? Не говорил ли сам святой Игнатий, что «носит в себе Распятого» и что «Христос поверг к ногам тех, кто носит Его в своем сердце, всю демонскую злобу» язычества? И вот еще раньше смерти «от Сирии и до Рима», на суше и на море, ночью и днем он унижается и оскорбляется кучкой солдат, ведущих его на смерть!
Теперь нам предстоит познакомиться с тем, каковы были плоды этого живого урока «бессилия христианства», плоды, не предвиденные мудростью римских правителей.
Можно было везти святого Игнатия прямо морем, через Антиохийский порт — Селевкию, мимо Кипра и Крита, приблизительно так, как повезли Апостола Павла лет 50–60 до того. Это было много ближе и скорее. Но отряд воинов, с которыми был связан святой Игнатий, выбрал окружной путь, через Малую Азию попеременно сушей и морем. Антиохия, Малая Азия, Македония, Рим — почти вся Церковь увидела святого Игнатия в его узах.
Вот впечатления святого Иоанна Златоуста, засвидетельствовавшего дошедшее до него живое предание Церкви, от этого путешествия святого Игнатия. Рассматривая смерть святого Игнатия и других пастырей этого времени как борьбу диавола против Церкви, в которой он стремился лишить ее пастырей, святой Златоуст говорит: диавол «не позволял умерщвлять епископов в тех городах, в которых они предстоятельствовали, но убивал их, уводя в чужую страну. А делал он это как попытку уловить лишенных необходимого, так и в надежде ослабить их трудностью пути, что сделал он и с этим блаженным мужем. Он вызвал его из нашего города (слово свое памяти святого Игнатия Златоуст говорил в Антиохии) в Рим, назначая ему длиннейшие двойные расстояния… надеясь и длиннотою пути и множеством дней низвергнуть мужество его, — но не знал того, что он имел сотрудником и спутником своим в таком путешествии Иисуса и потому становился еще более сильным, представлял больше доказательств присущей ему силы и больше скреплял Церкви. В попутных городах христиане стекались со всех сторон, ободряли подвижника и провожали его с великим запасом для пути, подвизаясь вместе с ним молитвами и молениями. И сами они получали немало утешения, видя мученика, идущего на смерть с такою готовностью, с какою естественно было идти призываемому в Царские Небесные чертоги. Из мужественной ревности и светлого взора его они самим делом убеждались, что то, на что он шел, было не смерть, но некоторое отшествие, переселение и восхождение на небо. Этому научал он и словами и делами все города, какие проходил… он прошел дивным учителем не только для жителей Рима, но и для всех городов, лежащих на пути… он совершил путь, как какое–нибудь солнце, восходящее с востока и текущее на запад…». Как горячее солнце, согревал он всех малодушных и слабых.
Из слов святого Иоанна Златоуста, родом, как и святой Игнатий, антиохийца, которому хорошо знакома была местность, видно, что святому Игнатию приходилось делать «длиннейшие двойные расстояния», путь, которым вели святого Игнатия, был не кратчайший, но окружной. Его провели «сушею и морем», как писал сам святой Игнатий (Римлянам. 5): сперва морем, потом они шли сухим путем через Атталию — Филадельфию — Смирну, потом опять морем; потом сушею через Македонию и опять морем до Италии. Медленность передвижения по крупному тракту дала возможность христианам Сирии предупредить Церкви Малой Азии, что они могут повидать великого старца.
Малоазийцы широко и с любовью воспользовались этим. Даже Церкви, которые были ему не по пути, и те выходили его приветствовать туда, где можно было его увидеть. Хотя со святым Игнатием было десять солдат — десять леопардов, по отзыву самого святого, — и как они были ни злы, они, согласно обычаю (или закону), не препятствовали порученному им узнику общаться с окружающими.
Перед лицом смерти святого Игнатия особенно ясно почувствовалось единство жизни христианской, разлившейся во всем мире. Епископ Сирии оказался свой, родной среди малоазийцев, в Македонии, в Риме. Это было зрелище, совершенно неизвестное язычеству: многих оно поражало и привлекало, иных раздражало (ср.:
Тертуллиан. Апология. 39; «Октавий»)
[69]. «Как они любят друг друга», — говорили язычники с удивлением. «Между ними какая–то как бы любовная связь». Многим язычникам столь непривычное явление казалось чем–то болезненным и даже преступным и развращенным, казались немыслимы чистые и сильные чувства среди посторонних друг другу людей.
Зато многие, испытав на себе и на своих близких силу христианской любви, сами обращались в христианство (Иустин. II Апология).
С исключительным вниманием встречен святой Игнатий в Смирне. Смирна с Ефесом, которых разделяли не более шестидесяти верст, были центром Малой Азии, где тогда всего более пустило корни и процветало христианство. В Смирну собрался повидать святого Игнатия целый собор окружных епископов и выдающихся христиан. Здесь был близкий святому Игнатию по духу святой Поликарп, епископ Смирнский, видный ученик Апостола Иоанна; сюда собрались епископы и представители окружных Церквей и, что особенно было дорого святому Игнатию, сюда прибыли ефесяне — его «соучители», соученики Апостола Иоанна. «Когда вы услышали, что я связан в Сирии за общее имя и упование, вы поспешили видеть меня», — писал им святой Игнатий (Ефесянам. 1).
Прибыв в Смирну, ефесяне вместе со святым Поликарпом проявили особую заботливость о святом мученике. «Они успокоили меня во всем вместе с Поликарпом, епископом Смирнским», — отмечает, выделяя их из остальных Церквей, святой Игнатий (Магнезийцам. 15).
В Смирне много усердия и заботы о святом Игнатии и его спутниках проявили женщины. Это видно из многочисленных приветствий им в конце Послания к Смирнянам, которое пишет святой Игнатий. Это подтверждает и сатирический рассказ Лукиана Самосатского о «Перегрине Протее», многие черты которого, как думают, взяты из жизни святого Игнатия. С особым благоговением относились к Перегрину «старые женщины и вдовы».
В Смирне «не постыдились и не погнушались», говоря словами самого святого Игнатия, узами мученика и его спутников люди самого разнообразного общественного положения: жена эпитропа
[70] и Анна — сестра блюстителя общественного порядка в Смирне.
Правда, бывали и такие случаи, когда, например, в Филадельфии, находились «не почтившие» спутников святого Игнатия. Вспомним и Вифинию, где многие христиане старательно порывали свою связь с христианами в минуту опасности.
О некоторых собравшихся повидать святого Игнатия в Смирне сохранились его собственные отзывы. Так, например, об Олибии, епископе Траллийском, он пишет траллийцам: «В вашем епископе самая наружность весьма поучительна, а кротость исполнена силы. Думаю, что сами неверующие уважают его» (Траллийцам. 3). «Вот я, — пишет он в Ефес, — во имя Божие принял многочисленное общество ваше в лице Онисима, мужа несказанной любви, вашего по плоти
епископа. Любите его, умоляю вас Иисусом Христом, и все будьте подобны ему: ибо благословен Тот, Который даровал вам быть достойными иметь такого епископа…» (Ефесянам. 1).
Не говоря уже о святом Поликарпе, с которым его связывала, видимо, давняя дружба, святой Игнатий в эти немногие дни свидания в Смирне сблизился с целым рядом епископов и мирян и через них мог войти в круг жизни целых Церквей. Проводы идущего на смерть старца, силою веры и любви этого замечательного человека, получили неожиданное и глубокое значение. Не изнемогающего от тяжелого пути старика встретили малоазийцы, — хотя мы знаем, что от Сирии до Рима ночью и днем, на суше и на море терпел он тяжелый путь, терпел и от отряда воинов, его сопровождавших… Не подавляла его и ожидаемая казнь. Напротив: это ожидание воодушевляло и просветляло его дух. «Теперь только начинаю быть учеником (Христовым)», — пишет он с дороги (Римлянам. 5). Ревность по Боге, любовь, которой в нем всегда, видимо, был избыток, теперь, под влиянием пережитого, стала как бы переливаться через край. «Живой пишу вам, горя желанием умереть» (Римлянам. 7).
Таковы были его чувства в тяжелой дороге. Они не могли не возвышать дух окружавших и провожавших его; тем более что стремление к смерти не было для святого Игнатия пренебрежением жизнью и живыми. Это было устремление к Богу истинной жизни и любви. Поэтому одновременно он пишет Церквам: «Я весь изливаюсь в любви к вам» (Филадельфий–цам. 5). И это не были пустые слова. Его Послания, благодарственные и учительные, которые он пишет Церквам и епископам, проявившим заботу о нем, лучше всяких уверений свидетельствуют, как внимательно входил он в духовные нужды Церквей, погружался в их жизнь. В Смирне, где он побывал лично, он многих и помнит, и знает по имени; знает целы–ми семьями (например, дом Тавии, которой желает «утверждаться в вере и любви» (Смирнянам. 13); он помнит жену эпитропа со всем ее домом и детьми (Поликарпу. 8) и т. д.). Но и о тех Церквах, среди которых он не был, он успел расспросить, узнать. Ему известно их поведение, образ мыслей, он радуется успехам одних, озабочен опасностями, окружающими других. «Узнал я, — пишет он траллийцам, — что вы со всем постоянством держите непорочный и согласный образ мыслей, не во внешнем только поведении, но как природное ваше свойство. Это открыл мне епископ ваш Поливий» (Траллийцам. 1). В Ефес он пишет: «Узнал я, что некоторые пришли оттуда (с еретической стороны) к вам с злым учением; но вы не позволили рассеивать его между вами, заградивши ваш слух» (Ефесянам. 9). Приветствуя эту их твердость/святой Игнатий говорит: «Оттого–то я и радуюсь тому, что удостоился письменно беседовать с вами и разделить с вами радость мою». «Сам Онисим (их епископ) чрезвычайно хвалит ваше благочинное о Боге поведение» (Ефесянам. 9, 6).
Повидавшись с епископами и другими представителями христиан, внимательно осведомившись о положении в Церквах, святой Игнатий пишет каждой Церкви соответственно ее нуждам и ее духовной силе.
К ефесянам, как окрепшим в духовной жизни, он пишет о тайнах христианской веры и собирается в другом Послании еще углубить свою беседу.
Совершенно иначе пишет он траллийцам — он их оберегает как младенцев в духовном и отказывается говорить о небесном, чтобы не отяготить их.
Хотя, конечно, некоторые мысли, основные для святого Игнатия, объединяют все эти Послания.
Из Смирны святой Игнатий пишет четырем Церквам: Ефесской, Магнезийской, Траллийской и Римской. Покинув Смирну, из Троады он пишет еще три Послания: два в Смирну — Смирнской Церкви и отдельно ее епископу Поликарпу и третье — Церкви Филадельфийской. Писал ли он еще кому, это остается спорным вопросом. Об этом мы надеемся поговорить в иной связи. Через все семь указанных Посланий проступает его особая близость с Церковью Ефесской и со святым Поликарпом, с теми, которые, как и он, напоены были учениками Апостола Иоанна. Все ему дороги, все Церкви утешили его во всем телесно и духовно (Траллийцам. 12); но с учениками Апостола Иоанна, ефесянами и святым Поликарпом он связан какими–то особенно тесными узами. Об ефесянах он прежде всего вспоминает, когда пишет приветствия Церквам (Магнезийцам. 15); это они прежде всего, с Поликарпом, епископом Смирнским, успокоили его всем; и любит он их, по его собственным словам, так же, как и Поликарпа («любя Поликарпа, как и вас» — Ефесянам. 21). Ефесянами он пользуется, чтобы рассеять свои Послания: они для него едут из Смирны в Рим, из Троады в Смирну. Ефесян Крока и Вурра он неоднократно с нежностью выделяет из числа тех, кто обслуживает его нужды. Все Послание к Ефесянам проникнуто особой теплотой и вместе возвышенностью мысли.
Мы уже отмечали в обзоре жизни Малоазийских Церквей, что Послание это говорит об особенном процветании Ефесской Церкви. Первая часть Послания написана к ним как к ученикам Апостола Павла, основателя их Церкви, а вторая половина как бы овеяна мыслью о безмолвствующем среди них Апостоле Иоанне, она говорит о безмолвии и о тайнах Божиих, которые совершились и открываются в безмолвии. Кто это, как ни Апостол Иоанн, «кто приобрел слово Иисусово» и «истинно может слышать и Его безмолвие» (см. Послания к Ефесянам. 15). Хронология наиболее веских древних писателей, касавшихся жизни Апостола Иоанна, подтверждает это понимание слов святого Игнатия (по святому Иринею, он в Ефесе дожил до времен Траяна; будучи моложе Спасителя, прожил, по святому Ипполиту, до НО лет; по Епифанию — дожил до 19–го года царствования Траяна, то есть 117 лет; мученичество святого Игнатия было, вероятно, не раньше 106 года и не позднее 116 года). Не на исключительную ли старость Апостола указывает конец Евангелия от Иоанна, когда говорит, что некоторые думали, что он вовсе не умрет (Ин. 21)? Но обо всем этом мы говорим подробнее в очерке жизни Апостола Иоанна и в отделе о Малоазийских Церквах. Здесь же отметим те черты Послания к Ефесянам, которые обрисовывают самого святого Игнатия и его образ мыслей.
Начинает святой Игнатий Послание с приветствий возвышенных и вместе с тем полных сердечности, и в духе Послания к Ефесянам Апостола Павла. К этому примыкает благодарность за «родственное дело», дело любви, которое ефесяне в совершенстве исполнили в отношении к нему — узнику, «надеющемуся по вашей молитве принять в Риме битву со зверями». Благодарит он за присланное посольство в лице епископа Онисима, Вурра, Крока и других, «через которых я видел любовь всех вас». Поблагодарив со своей стороны, так как «любовь не позволяет» ему «молчать», святой Игнатий «решается убеждать их сходиться с теми мыслями Божиими», которые ему открыты. Он не приказывает, «как кто–либо значащий», ибо он еще не совершен во Христе Иисусе. Святой Игнатий с начала и до конца Послания всячески себя смиряет перед теми, кого Бог призывает его наставлять. Чувствуется, что окруженный приветствиями и похвалами святой Игнатий не дает себе забыться, напоминает себе и другим, что подлинный подвиг его еще впереди, что он может ослабеть, что он только в будущей «битве со зверями» посредством мученичества должен сделаться истинным учеником Божиим (Ефесянам. 1), что теперь он только начинает учиться, что он еще «в опасности». И вообще, он только отребие Ефесской Церкви (не намек ли, что он напоен учениями христианскими среди ефесян?), он «последний из верующих» вверенной ему Церкви.
Таково смиренное самочувствие первого по значению епископа и мученика начала II века. Но сила любви, побуждая его смирение, побудила его открыть то, что Сам Святой Дух Божий открывал святому Игнатию на пользу современной ему Церкви (Филадельфийцам. 7). Первое, что открывает он ефесянам, это то, что «епископы, поставленные по концам земли, находятся в мысли Иисуса Христа» — поставлены по мысли и по воле Божией на пользу Церкви. Поэтому святой Игнатий решился всячески убеждать их, чтобы они «сходились с мыслию Божиею» (Фи–ладельфийцам. 3). «Ибо всякого, кого посылает Домовладыка для управления Своим домом, нам должно принимать так же, как Самого Пославшего» (Филадельфийцам. 6). Поэтому ясно, что и на епископа должно смотреть, как на Самого Господа.
Святой Ириней, верный ученик и истолкователь малоазийских старцев, в конце того же века дал необходимые пояснения и ограничения этого, на первый взгляд преувеличенного утверждения (Против ересей. IV. 26). Здесь нет преувеличения, ибо святой Игнатий имеет в виду истинных носителей епископского сана, каковыми являются далеко не все епископы, но эти истинные епископы не иссякнут до конца существования Церкви на земле, то есть до окончания мира — ибо без них нет Церкви (Ефесянам. 1, 5; Филадельфийцам. 1; Магнезийцам. 3).
Православная Церковь пребывала верной завету святого Игнатия: во все века повиновалась она святым епископам, пресвитерам, диаконам, которые «не сами собою» и не только «через людей» приняли это служение обществу верующих, но, говоря словами свято–го Игнатия, «по любви Бога Отца и Господа Иисуса Христа» (Филадельфийцам. 1), повинуясь, как Господу, «богоносным» святым отцам и учителям Церкви, от Него посланным. Цель и смысл этого повиновения и единения с епископами, как неоднократно разъясняет святой Игнатий, дабы «все было согласно через единение», дабы возрастало единосознание; ибо «полезно вам быть, — подчеркивает святой Игнатий, — в невозмутимом единении между собою, чтобы всегда быть и в союзе с Богом» (Ефесянам. 4).
Ефесянам святой Игнатий не стал особенно подробно и настойчиво развивать свои заветные мысли о значении единства церковного духа, созидаемого единением и повиновением епископам. Он знал, что здесь на деле процветало это единение. Поэтому он больше похвалами напоминает им о тех великих духовных дарах, которые были, как он объясняет, плодами внутреннего и внешнего единства Ефесской Церкви: «Вашим единомыслием и согласной любовью прославляется Иисус Христос». «Среди вас нет никакой ереси, вы и не слушаете никого, кроме Иисуса Христа, проповедующего Истину», — «все вы спутники друг друга», «христоносцы», «богоносцы», «истиные камни храма Отчего», «которым любовь служит путем, возводящим к Богу». Чтобы закрепить эти достижения ефесян, святой Игнатий советует им одно: «Старайтесь чаще собираться для Евхаристии и славословия Бога. Ибо, если вы часто собираетесь вместе, то низлагаются силы сатаны» (орудием которого служит взаимное отчуждение, ненависть, страстность к людям) и «единомыслием вашей веры, — продолжает святой Игнатий, — разрушаются гибельные его дела. Нет ничего лучше мира, ибо им уничтожается всякая брань небесных и земных духов» (Ефесянам. 13).
Попутно святой Игнатий высказывает и другие чрезвычайно существенные мысли, указывает, что вне церковного единства нет хлеба Божия, то есть Евхаристии, «этого врачевства бессмертия», «дарующего вечную жизнь». Он говорит: «Кто не внутри жертвенника (по связи речи — вне единения с епископом и Церковью. — С. М.), тот лишает себя хлеба Божия» (Ефесянам. 5). Намечает он, каковы плоды отпадения от единства церковного: вместо кротости — гнев, вместо смренномудрия — велеречие, вместо молитвы — злословие, вместо твердости веры — заблуждение, вместо тихости — грубость. Эта характеристика находит себе жизненное подтверждение в истории, особенно при начале всякого отпадения от Православия. Святой Игнатий призывает православных ефесян отвечать отпадшим не этими, а противоположными свойствами: «…пусть кто–нибудь (с православной стороны) более потерпит неправду, понесет убыток, подвергнется уничижению» — «постараемся быть подражателями Господа» (Ефесянам. 10). Он зовет непрестанно молиться об отпавших, ибо, хотя для них недействительны церковные средства спасения, — и для них есть Один Врач: «телесный и духовный, рожденный и нерожденный, Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос» (Ефесянам. 7).
Во второй части Послания, которую можно назвать частью умозрительной, святой Игнатий подходит к плодам веры и любви, «которые суть начало и конец жизни». Он касается вершин христианского совершенства, которое явлено было Ефесу в лице Апостола любви и созерцания. Святой Игнатий как бы объясняет ефесянам всю высоту безмолвия и созерцания во Христе. Он касается тайн Божиих, которые совершались и открываются в безмолвии, которые истинно может слышать тот, кто приобрел «слово Иисусово». Святой Игнатий начинает раскрывать совершившееся «домостроительство нового человека», «через страдание и Воскресение Иисуса Христа, повере в Него и по любви к Нему» усвояемое. Но мысль его и созерцание как–то дважды и неожиданно прерываются. Они отвлечены первый раз (Ефесянам. 16–18) теми, кто вместо «ведения Божия», которое есть Иисус Христос, не признают тот Дар, Который истинно Господь послал, «намащаются зловонным учением князя века сего», которые не понимают и не принимают силу Креста Господня, отвергают эту основу нашего спасения и вечной жизни.
Вторично начав раскрывать тайны христианского спасения, он вновь обрывает ход своих мыслей, обещая в другом Послании продолжить их, «если Иисус Христос по вашей молитве удостоит меня и будет воля Его, — пишет он, — если Господь мне откроет, что вы все до единого, без исключения, по благодати Божией соединены в одной вере и в Иисусе Христе, происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием, так что повинуетесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыслии, преломляя один хлеб, это врачевство бессмертия» (Ефесянам. 20).
В этом же Послании он успевает только наметить первые основания домостроительства в деле нашего спасения: «Девство Марии, Ее деторождение… и смерть Господа — три достославные тайны, совершившиеся в безмолвии Божием» (Ефесянам. 19). Так «получило начало то, что было приготовлено у Бога», «Бог явился по–человечески для обновления вечной жизни», и древнее царство стало распадаться — «расти же Божье Царство».
Это, сперва намеченное, потом как–то неожиданно прерванное устремление в глубину христианской жизни и мысли многое объясняет в древнехристианской мысли. В Посланиях святого Игнатия, как и в Послании его ученика и друга святого Поликарпа, и в творениях всех тех, кто во II веке шли по пути подлинных учеников апостольских, заметно сознательное уклонение от раскрытия глубин христианства, когда были в опасности и колебались самые его основания. «Многое разумею о Боге, но смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия», — пишет святой Игнатий (Траллийцам. 4). «Ужели я не могу вам написать о небесном?» Но он не делает этого, ибо прежде нужно было утвердить единство веры и жизни во Христе Иисусе, «происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием» (Ефесянам. 20), укрепить совершенное единомыслие и взаимное повиновение епископа, пресвитеров и всех членов Церкви, — что всё было в великой опасности в начале II века от надвигавшейся тучи «мудрецов», совопросников, приспосабливающих христианство к мудрости мира и века сего, «бешеных псов, исподтишка кусающих», которые «коварно имеют обычай носить имя Христово, а между тем делают дела, недостойные Бога» (Ефесянам. 7).
Видя своим пророческим взором приближение этой роковой для многих христиан опасности, святой Игнатий всей силой своего вдохновенного слова и любви охраняет и предостерегает дорогих ему малоазийских собратьев. Вот главное, что проступает в большинстве его Посланий. Эта мысль, эта забота особенно ярко проступает там, где святой Игнатий видит эту опасность ближе. Этого сравнительно спокойно он касается в Послании к Ефесянам, ибо здесь крепкая связь всех частей церковного тела требовала только охранения и поощрения. Здесь можно было даже восходить к высшему — недаром Ефес был избран местом жизни и проповеди Апостола Иоанна. Но в Послании к Магнезийцам, особенно к Траллийцам и Филадельфийцам, и отчасти к Смирнянам, святой Игнатий бьет тревогу. Здесь он убеждает, просит, молит — и всё об одном: храните единство во Христе повиновением епископу и пресвитерам, без которых нет Церкви. Так, он пишет траллийцам: «Узы мои, которые ношу ради Иисуса Христа, желая прийти к Богу, умоляют вас: пребывайте в согласии вашем и взаимной молитве. Каждому из вас, особенно пресвитерам, следует покоить епископа в честь Отца, Иисуса Христа и Апостолов. Послушайте меня с любовью, умоляю вас, чтобы я, написавши это, не был свидетелем против вас» (Траллийцам. 12). «Итак, прошу вас не я, а любовь Иисуса Христа, питайтесь одной христианской пищей, а от чуждого растения, каково ересь, отвращайтесь» (Траллийцам. 6). Эта просьба, эта забота проникает все послание к Траллийской Церкви. Судя по началу письма, казалось, чего опасаться? Святой Игнатий с похвалой отзывается о траллийцах: «вы со всем постоянством держите непорочный и согласный образ мыслей»; «вы повинуетесь епископу, как Иисусу Христу». По–видимому, за траллийцев, как и за ефесян, нечего опасаться, — они крепки, единодушны, сплочены. Но святой Игнатий своим духовным взором прозревает грядущую опасность: «предостерегаю вас, мои возлюбленные, предвидя козни диавольские» (Траллийцам. 8). В чем же опасность? «К яду своего учения еретики примешивают Иисуса Христа, чем и приобретают к себе доверие: но они подают смертную отраву в подслащенном виде» (Траллийцам. 6). «Поэтому берегитесь таких людей. А это удастся вам, если не будете надмеваться и отделяться от Бога Иисуса Христа и епископа и апостольских заповедей» (Траллийцам. 7).
По тем намекам, которые рассеяны в Послании, можно несколько понять, как обрисовывается в глазах святого Игнатия лжеучение, угрожающее соблазнить траллийцев. Эти ученые будут претендовать на «понимание небесного», на «особое совершенство» (Траллийцам. 4–6), но их путь не будет крестный путь Христов — они не являются «ветвями креста» Христова, по образному выражению святого Игнатия. Самих страданий Христовых они не принимают — «говорят, что Он страдал призрачно» и тем подрывают самый корень всего христианского пути. «Зачем же я в узах? — в негодовании восклицает святой Игнатий, — зачем я пламенно желаю бороться со зверями? Значит я напрасно умираю? Значит я говорю ложь о Господе?» (Траллийцам. 10).
Вместо этих верований, наводящих сомнения на действительность жизненного дела Христа Спасителя и Искупителя и отводящих от нелегкого, но спасительного христианского пути, святой Игнатий учит твердо держаться веры Евангельской. «Не слушайте, когда кто будет говорить вам не об Иисусе Христе, Который произошел от рода Давидова от Марии, истинно родился, ел и пил, истинно был осужден при Понтии Пилате, истинно был распят и умер, в виду небесных, земных и преисподних, — Который истинно воскрес из мертвых, так как Его воскресил Отец Его, Который подобным образом воскресит и нас, верующих в Иисуса Христа, ибо без Него мы не имеем истинной жизни» (Траллийцам. 9).
Своим исповеданием веры во Христа Иисуса, Который истинно родился, ел и пил, истинно умер и воскрес, святой Игнатий готовил траллийцам противоядие против зарождавшегося гностицизма. Именно гностицизм возносился надменно в «небесное», забывая Христа, истинно жившего, страдавшего и воскресшего на земле, увлекая мечтательными призрачными зонами. Христос, по их учению, — один из многих эонов, небесных существ, призрачно явился на земле, призрачно жил в теле и страдал, и весь путь гностицизма — путь призрачного познания, мечтательное проникновение в небесное — помимо жизненного подвига христианского с самоотречением до смерти по примеру Того, Кто, по словам святого Игнатия, «в страдании Своем призывает к Себе нас, как членов Своих» (Траллийцам. 11). Еретическиепопытки избежать пути креста святой Игнатий называет «зловонным учением князя века сего» (Ефесянам. 17).
Их было немало во II веке, и они были разнообразны. Но святой Игнатий дает один общий признак, по которому различаются учения и люди мира сего от учений и людей Божиих: «Есть как бы две монеты, — говорит он, — одна Божия, другая мирская, и каждая из них имеет на себе собственный образ: неверующие — образ мира сего, а верующие в любви — образ Бога Отца через Иисуса Христа. Если мы через Него не готовы добровольно умереть по образу страданий Его, то жизни Его нет в нас» (Магнезийцам. 5). Так он писал Церкви Магнезийской, которой, как и Церкви Филадельфийской, опасность грозила несколько иная, чем Церкви Траллийской.
СВЯТОЙ ПОЛИКАРП, ЕПИСКОП СМИРНСКИЙ
Недалеко от Ефеса, в той же Асийской провинции образовалась и окрепла Смирнская Церковь. О ней не слышно во времена Апостолов Петра и Павла. «Мы еще не знали Бога», — пишет святой Поликарп Смирнский о времени проповеди Апостола Павла. Но начиная с последних годов I века, когда был написан Апокалипсис, она уже становится рядом с Ефесской Церковью, вместе с ней духовно процветая и возглавляя церковную жизнь Малой Азии. Живя в Ефесе, Апостол Иоанн Богослов вместе с другими Апостолами (свидетельство святого Иринея, Тертуллиана, Иеронима) в ближайшем соседнем крупном городе Смирне поставил епископом своего выдающегося ученика святого Поликарпа
[71].
Устами того же Апостола Господь предрек об участи Смирны, что она обогатится мучениками. «Не бойся того, что тебе надобно будет претерпеть, — пишет Тайнозритель в Смирну. — Вот, диавол будет ввергать некоторых из вас в темницу, чтобы искусить вас… Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Откр. 2, 10).
Смирнская Церковь в середине II века прославилась своими мучениками и особенно мученичеством своего славного епископа святого Поликарпа. Хотя и при жизни Апостола Иоанна Смирнская Церковь «терпела скорбь и нищету» (это было время Домициана), но была все же, по словам Апокалипсиса, «богата». Чем она была богата, рассказывает лет двадцать спустя святой Игнатий Богоносец, преемник Апостола Иоанна, свидетельствуя об укреплении и углублении христианской жизни Малой Азии (106–115годы). Ефесяне и смирняне у него постоянно поминаются наряду друг с другом. «Да почтит их Господь Иисус Христос, на Которого они надеются плотию, душою, верою, любовию, единомыслием», — пишет он в Послании к Филадельфийцам о ефесянах и смирнянах. Обе эти Церкви особенно ему близки, а в Смирне особенно им был любим святой епископ Поликарп.
Он пишет ефесянам из Смирны: «Пишу вам, благодаря Бога и любя Поликарпа, как и вас». Ефесских христиан (учеников Апостола Иоанна) и Смирнского епископа Поликарпа любил и ценил святой Игнатий. Как и Ефесскую Церковь, святой Игнатий приветствует Смирнскую Церковь посланием, полным любви и похвалы. Он обращается к ней, как «облагодетельствованной» всяким «дарованием», «не лишенной ни единого дара», «исполненной веры и любви» (см. 1–ю часть).
Но как ни богата была Смирнская Церковь всяким дарованием духовным, все же она, видимо, сильно уступала в искренности духа Церкви Ефесской.
В Послании святого Игнатия к смирнянам чувствуется большое опасение, как бы они не потерпели вред от действовавших в Смирне «зверей в человеческом образе», вредных лжеучителей. Имен их, как неверных, святому Игнатию «не рассудилось написать» (это были докеты — один из видов нарождающегося гностицизма). Удар еретиков был направлен на самые источники жизни, которую так бережно насаждал и углублял Апостол Иоанн в Малой Азии.
Мы узнаем от святого Игнатия, что они удаляются от Евхаристии и молитвы, так как не признают, что Евхаристия есть Плоть Спасителя нашего Иисуса Христа, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил по Своей благодати. Они учили, что Спаситель пострадал «призрачно», «не исповедуют Его носящим плоть»; они отрицали действительность Христова воплощения, всю Его жизнь во плоти, страдания и Воскресение. Святой Игнатий ярко показывает, какою мертвечиной пахнет от этих «бесплотных» христиан. Превращая в видимость, в призрак, обесценивая земную жизнь и дела Спасителя во плоти, эти еретики не способны были ценить, любить и освящать и человеческих дел во плоти. У ефесян, истинных христиан, наоборот, по словам святого Игнатия, «духовно» было и то, что они делали «по плоти».
Не таков был плод еретических умствований. «Посмотрите, — пишет в Смирну святой Игнатий, — на тех, которые иначе учат о пришедшей к нам благодати Иисуса Христа, — как они противны воле Божией! У них нет попечения о любви, ни о вдовице, ни о сироте, ни о притесняемом, ни об узнике, ни об освобождении от уз, ни об алчущем, ни о жаждущем», и по учению и по жизни призрачно все их христианство. «Сами они призраки», — говорит о них святой Игнатий. Еретики, отрываясь от источника вечной жизни — смерти и Воскресения Спасителя, «умирают в своих прениях и умствованиях».
Святой Игнатий противопоставляет им «учение пророков и особенно Евангелие, в котором нам открыты страдания Христа и совершенно ясно Его Воскресение». Поэтому проповедники, самовидцы и свидетели Евангельских событий — Апостолы «смерть презирали и явились выше смерти».
Страдания и Воскресение Спасителя вдохновляли и даровали силу и жизненный смысл подвигу самого святого Игнатия. Он писал: «Чтобы участвовать в Его страданиях (в которых, — как он говорит в другом месте, — наше воскресение. — С. М.), я терплю все это, и Он укрепляет меня, потому что соделался человеком совершенным». Земная жизнь, подвиги, страдания маленькие и большие — не призрак, они не бесплодны, ибо их плод — соединение со Христом и Богом — вечная жизнь. К этому же призывает святой Игнатий смирнян. Вот начало борьбы за чистоту и полноту апостольского предания в Церкви, за Православие.
Святой Игнатий всячески остерегает смирнян от еретиков, не только внутренне, через убеждение, но и внешне учит ограждаться от них, как от великой опасности для Христова дела.
«Надобно удаляться от таких людей, — пишет он в Смирну, — и ни наедине, ни в собрании не говорить о них». Более того: «…не дай Бог вспоминать их, пока не раскаются они и не признают страдания Христа, которое есть наше воскресение… Не только не должно принимать (их) к себе, но, если возможно, и не встречаться с ними, а только молиться за них, — не раскаются ли они как–нибудь».
Святой Игнатий, полный любви и ревности, берег смирнян от лжеучений как от заразительной, прилипчивой болезни. Ефесяне, как более опытные в христианской жизни, выросшие под руководством апостольским, сами ограждались и прогоняли всяких лжеучителей. В Смирне же лжеучения находили некоторую почву. Святой Игнатий учит вырывать их с корнем, ибо самые мысли еретиков имеют свойство подавлять и ослаблять любовь, жизнь христианскую.
Лучшее предохранение от всяких заблуждений для всех Церквей, и особенно для Смирнской, которая имела святого Поликарпа, святой Игнатий видел в единении вокруг своего епископа. «Бегайте разделения, как начала зол… Внимайте же епископу, дабы и Бог внимал вам. Я жертва за тех, которые повинуются епископу, пресвитерам и диаконам. И пусть участь моя будет одинакова с ними. Вместе подвизайтесь, вместе совершайте путь свой, вместе терпите, вместе успокаивайтесь, вместе вставайте, как Божии домостроители и домочадцы и слуги».
Всей силой своей любви и авторитета святой Игнатий укреплял в Смирне значение и влияние святого Поликарпа. В пророческом духе он предвидел, как послужит Церкви этот возлюбленный ему епископ. Смирнская Церковь во главе со святым Поликарпом вместе с Ефесской Церковью были во II веке оплотом христианства.
По дороге в Рим святой Игнатий сам побывал в Смирне. Здесь его окружила любовь Поликарпа и прибывших сюда ефесян. Его «успокоили» во всем. Окруженный любовью Малоазийских Церквей, он почувствовал себя не одиноким в своем подвиге.
«Приветствую вас из Смирны вместе с находившимися при мне Церквами Божиими, которые утешили меня во всем, телесно и духовно», — писал он. Смирняне окружили любовью не только самого Игнатия, «возлюбив его узы», но и успокоили его двух диаконов Филона и Агафонада, которые вскоре за тем догоняли святого Игнатия, чтобы послужить ему и сообщить радостную весть, что в его Антиохийской Церкви водворился мир, кончилось гонение. Все это было сопряжено с немалою опасностью: со слов святого Игнатия явствует, что в других Церквах не все пожелали принять их. Но смирняне вместе с ефесянами снарядили для заботы о святом некоего Вурра, который, по словам святого Игнатия, был «истинно образец служения Богу». Вплоть до приезда Филона и Агафонада Вурр старательно, не боясь опасности разделить участь святого мученика, исполнял свое служение и вернулся в Смирну с посланием от него из Троады. (Здесь догнали святого Игнатия Филон и Агафонад.)
Далеко не все тогда имели мужество и усердие смирнян и ефесян. Не говоря уже о Палестине, где некоторые отколовшиеся от Церкви христиане предали старца — епископа Симеона, в самой Малой Азии многие вифинские христиане в эти годы проявили мало мужества.
Почти каждое послание святого Игнатия свидетельствует о любви его к святому Поликарпу. Выделяя его из всех епископов, он по отъезде из Смирны пишет ему особое послание (помимо послания Смирнской Церкви). Из всего видно, что святой Игнатий в святом Поликарпе прозревал того человека, который, как способный знать волю Божию, поведет Церковь не только Смирнскую, но и Вселенскую по угодному Богу пути. Поэтому он пишет ему с особенным вниманием и любовью, стараясь усовершить и углубить путь его жизни, делясь с ним своим многолетним опытом епископа. Святой Поликарп не был преемником святого Игнатия по кафедре, но святой Игнатий ему как бы вручил то руководящее положение во Вселенской Церкви, которым сам пользовался.
Он внимательно присмотрелся к личности святого Поликарпа. Откровенно и просто он иное одобряет в нем; а иное учит совершенствовать и испросить у Бога. Святой Игнатий одобряет его твердость в благочестии, его терпение в любви; он учит искать еще большего — быть снисходительнее, любить не одних добрых, но и худых учеников, принимать всех ласково, не смущаться людей, учащих иному (еретиков), достигать большего разумения, чтобы проникнуть в сокровенное. Указывая ему, чему сам святой Поликарп должен учить свою паству, советует избегать «ухищрений» ума, которыми вскоре так богат стал этот век процветания гностицизма — самой ухищренной из всех ересей; призывает его больше заботиться и учить об устроении жизни и души.
В своих надеждах на святого Поликарпа святой Игнатий не ошибся. Действительно, объединившись вокруг своего славного епископа, Смирнская Церковь выстояла во всех бурях и опасностях, которыми изобиловал II век. Святой Игнатий писал святому Поликарпу: «…как кормчему нужны ветры или обуреваемому — пристань, так настоящему времени нужен ты, чтобы достигнуть Бога». Когда это писалось, святой Поликарп еще только начинал свое долголетнее
служение. После кончины святого Игнатия в течение полувека, или около того, именно святой Поликарп отражал от Церкви бесчисленные попытки замутить чистоту апостольских учений.
«Великому борцу свойственно принимать удары и побеждать», — писал ему святой Игнатий. Святой Поликарп стоял 86 лет твердо, как наковальня, по которой бьют: об его «твердое, как камень, благочестие» разбилось немало враждебных христианству сил.
Среди всяких «мудростей» гностицизма, среди «вдохновенных» и «ухищренных» лжепророков — Маркионов, Марков, Валентинов — он пронес спокойно свою простую, твердую и вместе полную глубины веру. Этот муж, «пророческий и апостольский», как называли его современники, послужил примером и руководством для всей Церкви.
Второй век кишел людьми, которые, по меткому выражению святого Иринея, «не став еще людьми, хотели быть богами», стремились возвещать и познавать тайны более глубокие, чем благовестие Христово. Это были часто даровитые люди с некоторой философской подготовкой и вкусом. В христианстве они увидели преимущественно философскую или богословскую систему, но недостаточно разработанную, и принялись ее дополнять и исправлять, каждый по своему разумению.
К началу II века святой Ипполит Римский насчитывает уже тридцать две таких попытки «исправить» христианство. Некоторые из этих попыток привлекли немало последователей. Так, Маркион (около середины II века), положивший начало учению о двух Богах — христианском и ветхозаветном, добром и злом, — по словам святого Иустина, своего современника, «убедил множество людей», и «во всех сторонах многие слушают его»
[72]. Большим успехом пользовался и Валентин, другой гностический мудрец (140–160 годы), исследовавший небо вдоль и поперек так, чтовнимавшим ему вся божественная жизнь до и после сотворения мира становилась яснее, чем земная, в которой, по справедливому замечанию святого Иринея, часто приходится сознаваться в незнании.
Валентин едва не попал в епископы одной из крупнейших христианских Церквей (Римской или Александрийской). В общем, каждая из этих тридцати двух систем навербовала большее или меньшее количество приверженцев, терзая Церковь.
«Как овцы, умыкаемые волками, — писал святой Иустин об увлекавшихся этим учением христианах II века, — они глупейшим образом предают себя на съедение этих атеистических учений и демонов».
Но так же быстро, как эти еретики II века появились, — так же быстро они теряли всякое значение и постепенно вовсе исчезали. Скорой победе христианства над этими искажениями немало послужила личность святого Поликарпа Смирнского.
Произволу человеческих мыслей и систем он твердо противопоставил Божественное откровение Христово, проповеданное изначала Апостолами. «Обратимся, — учил он, — к преданному изначала слову» (Филиппийцам. 7). Он его сам слышал из уст Апостолов, и это было то самое учение, которое соблюдалось Церковью. Он свидетельствовал его в течение всей своей святой и долгой жизни.
Гностики и другие еретики II века, не будучи учениками Апостолов, похвалялись, что они получили от них особо углубленное, тайное учение, неизвестное Церкви.
Им противостали малоазийские наставники (старцы) во главе со святым Поликарпом, действительные ученики Апостолов. Они засвидетельствовали, что апостолы учили не иному, чем Церковь. Произвольным и ухищренным еретическим толкованиям Новозаветного Писания они противопоставили то церковное его понимание, которое приобрели, будучи учебниками Апостолов и обращаясь «со многими из видевших нашего Господа» (святой Ириней)
[73].
Гностики думали проникнуть в небесное, изъяснить происхождение и рождение (развитие) Самого Бога, Его Мысли и Слова, Жизни Христа, но, говоря словами святого Иринея, «не великое что–либо и сокровенное таинство» открывали, а попросту переносили на Единородное Слово Божие и на всю Божественную жизнь свойства земной жизни, составляя понятие о Боге «по человеческим страстям». Уподобляя Слово Божие произносимому слову человеческому или звукам и слогам, они думали этим все объяснить. Они скрывали свои объяснения, как великую тайну; гордились ими, как высшим, по сравнению с Церковью, достижением. Святой Поликарп, близкий ученик Иоанна Богослова, мог, подобно другу своему святому Игнатию, сказать: «Ужели не могу написать вам о небесном…» Ведь сами гностики (Валентин, Гераклеон и др.) выставляли себя истолкователями учения именно этого Апостола. Но святой Поликарп, истиннейший ученик, знал подлинные духовные потребности христианского устроения, избегал углубляться без нужды в то, что, умножая знания, не умножало любви и подлинного роста христианского духа. Тем более он удалялся произвольных ухищрений человеческого ума.
В противоположность широковещательным и утонченным «откровениям» еретических учителей, которые при случае давали понять, что они знают побольше Апостолов и даже Христа Спасителя, печать скромности, простоты и любви легла на облик и слова великого малоазийского старца. Приведем отрывок из его Послания к Филиппийцам: «Пишу вам, братья, о праведности не по собственному притязанию, но потому, что вы сами вызвали на то меня. Ибо ни мне, ни другому, подобно мне, нельзя достигнуть мудрости блаженного и славного Павла, который, находясь у вас,перед лицом живших тогда людей, ревностно и твердо преподавал слово истины, и после, удалившись от вас, писал вам послания. Вникая в них, вы можете получить назидание в данной вам вере, которая есть матерь всех нас, за которой следует надежда и которой пришествует любовь к Богу, ко Христу и ближнему. Кто в них пребывает, тот исполнил заповедь правды. Ибо имеющий любовь далек от всякого греха» (Филиппийцам. 3). Как мало похожи эти мысли на «откровения» Валентина и ему подобных, и как они тесно примыкают к мыслям апостольским!
Вот другой отрывок из его Послания: «Оставив суетные и ложные учения многих, обратимся к преданному изначала слову, будем бодрствовать в молитвах, пребывать в постах; в молитвах будем просить всевидящего Бога не ввести нас во искушение, как сказал Господь: дух бодр, но плоть немощна. Будем непрестанно пребывать в нашей надежде и залоге правды нашей — Иисусе Христе, Который грехи наши вознес на Своем Теле на древо и во устах у Которого не обрелось лжи и Который все претерпел ради нас, чтобы нам жить в Нем… Умоляю всех вас повиноваться слову правды и оказывать всякое терпение, как вы видели это своими очами не только в блаженном Игнатии, Зосиме и Руфе, но и в других из нас и в самом Павле и прочих Апостолах. Будьте уверены, что все они не вотще подвизались, но в вере и правде, и пребывают в подобающем им месте у Господа, с Которым и страдали. Ибо они не нынешний век возлюбили, но Того, Кто за нас умер и за нас был воскрешен Богом» (Филиппийцам. 7–9).
Как эти простые слова, эта преданность и близость к Апостолам и их учению, внимание и любовь, устремленные ко Христу, совершенно несовместимы с бесконечными «ухищрениями» и бесплодными рассуждениями гностиков с их «родословиями» небесных существ (эонов)!
У святого Поликарпа — подлинная вера, «которая влечет на высоту», и любовь, «которая служит не–обманным путем, возводящим к Богу».
Верен себе был святой Поликарп и в беседе с учениками. Как вспоминал много позже один из них — святой Ириней, — святой Поликарп в своих беседах рассказывал «о своем обращении с Иоанном (Апостолом) и прочими самовидцами Господа… припоминая слова их и пересказывая, что слышал от них о Госпо–де, Его чудесах и учении» .
В своих посланиях он всегда придерживался духа апостольских слов и учений, поясняя и развивая их мысль применительно к слушателям. По свидетельству святого Иринея, он писал Церквам и отдельным ученикам; до нас дошло одно лишь послание его к филиппийцам.
Филиппийцы, которым он пишет, были учениками Апостола Павла. Святой Поликарп прежде всего поощряет их углубляться в то, чему их учил Апостол. Расширяя их христианский кругозор, он знакомит филиппийцев с деятельностью и наставлениями Апостолов Петра и Иоанна, как менее им известных.
Послание святого Поликарпа проникнуто мыслями из посланий этих двух Апостолов. К сожалению, в послании не указывается, что в нем почерпнуто из непосредственного общения и бесед с Апостолами.
Речь святого Поликарпа при всей своей простоте имела какую–то вескость и значительность, как плод благодатной глубины его жизни. «Всякое слово, произнесенное его устами, уже сбылось или сбудется», — говорили его современники.
К нему прислушивались не в одной Малой Азии, его наставлений искали сравнительно отдаленные филиппийцы на далеком Западе; в Риме его приезд был событием, которое долго помнили.
В личности святого Поликарпа было что–то особенно привлекательное. Мы уже знаем, как полюбилего святой Игнатий. Идя на смерть, он писал ему: «Я преисполнен благодарности к Богу, что удостоился видеть непорочное лицо твое, которым желал бы всегда наслаждаться в Боге».
Даже враги, впервые увидевшие святого Поликарпа, покорялись святостью и простотой его благодатной личности. Понятно, как его любили и берегли близкие ему по вере. Эта любовь сказывалась и в мелких подробностях его жизни. Так, ему никогда не давали самомуразуться, спеша прикоснуться к нему, чтобы хоть чем–нибудь выразить свою любовь и благоговение.
Его берегли и прятали до последней возможности от преследовавших язычников, пока он сам по воле Божией не счел более ненужным скрываться и не отдал себя в их руки.
Не только слова святого Поликарпа, но и походку, внешний облик, весь образ его жизни, обычные его выражения много лет спустя с любовью вспоминали его ученики.
Среди этих учеников были знатные и простые, рабы и придворные. Он хорошо был известен язычникам, которые считали его «отцом христиан, учителем Азии», и они долго помнили его после кончины, «Не было места, где бы о нем не говорили», — свидетельствует описание его кончины.
Сам внешний вид святого Поликарпа, почтенный и важный, особенно под старость, внушал уважение, но беседа его была простая и веселая. Он оставался таким и в минуту смертельной опасности. Он был ласков и к врагам, приветливо угощая отряд, который повел его на смерть. По Посланию к Филиппийцам видна его жалость и снисходительность к грешникам: он полон жалости к филиппийскому пресвитеру Валентину и его жене, обокравшим церковь.
«Я сильно опечалился из–за Валентина… я весьма скорблю, братия, о Валентине и его жене, — дай Бог им истинно покаяться». Тому же он учит и филиппийцев: «Не почитайте их за врагов, но старайтесь исправить их». Одно вызывало его негодование — когда он видел и слышал извратителей Христова учения, этих самоуверенных «исправителей Апостолов» и Церкви. Святой Ириней, его ученик, касаясь одной из гностических ересей, пишет о нем: «Если бы этот блаженный и апостольский старец услышал что–нибудь подобное, то воскликнул бы, заградив свой слух, и по привычке сказал бы: «Благий Боже, до какого времени сохранил Ты меня, что я должен перенести это». — Потом ушел бы с того места, где сидя или стоя слышал эти речи»
[74].
Уже глубоким 85–летним старцем перед самой своей кончиной он предпринял далекое путешествие в Рим (в 154 году). Можно думать, что к этому побудила его свойственная ему ревность об истине, которая особенно тогда подвергалась нападению в этом мировом центре. Как будто все еретики сговорились прислать сюда своих выдающихся представителей. В середине II столетия, при папе Аниките, здесь, например, проповедовали не без успеха два наиболее видных еретика этого времени: Валентин и Маркион, которые нашли немало последователей. Некоторые из их учеников (например, Апеллес, ученик Маркиона), в свою очередь, образовали свои новые школы. Сюда в это же время прибыла и Маркеллина, видная проповедница гностицизма школы Карпократа, увлекшая многих своим учением.
Несколько раньше вербовал себе последователей Кердон, сирийский гностик; потом Татиан, основатель ереси энкратидов, и другие.
Но, как это ни странно, Рим, этот крупный центр христианства, не имел сколько–нибудь выдающегося защитника православия, который мог бы противостать этим даровитым извратителям Истины. Малая Азия пришла на помощь. Из Ефеса прибыл сюдасвятой Иустин, который горячо боролся против всех видов ересей, и особенно против Маркиона (от которого грозила наибольшая опасность). Несколько позднее, а может быть, и в одно время с ним, изобличал римских гностиков другой выходец из Малой Азии — святой Ириней (см. его Писания против Флорина, а также о проповеди в Риме, если верить известной приписке к московской рукописи «Мученичества святого Поликарпа»
[75]).
Но особенно сильное впечатление произвел в Риме приезд знаменитого Смирнского епископа, ученика самого Апостола Иоанна Богослова, славного старца — святого Поликарпа. Всем было ясно, что «такой человек, — говоря словами святого Иринея, — гораздо достовернейший и подлиннейший свидетель истины, чем Валентин, Маркион и прочие еретики. Он, прибыв в Рим при епископе Аниките, многих обратил из вышеупомянутых еретиков к Церкви Божией, возвещая, что он принял от Апостолов одну только ту истину, которая передана Церковью» (Против ересей. III. 3).
Маркион, самый влиятельный из еретиков, действовавших в Риме, пытался завязать со святым Поликарпом отношения. Он, видимо, был знаком с ним по Малой Азии (Маркион был родом из Понта, сын Понтийского епископа). Он долго старался не терять своего влияния в Церкви. Ему особенно важно было показать свое знакомство со знаменитым епископом. Но святой Поликарп не обманулся. При встрече Маркион спросил его: «Узнаешь ли меня?» — Не терпевший этих волков в овечьей шкуре, которые, как говорил святой Игнатий, злым учением растлевали веру Божию, за которую Иисус Христос был распят, святой Поликарп ответил резким обличением: «Узнаю первенца сатаны».
Легко понять, какое значение имело для римских христиан такое решительное осуждение в устах апостольского ученика и любвеобильного старца. Многие обратились к Церкви Божией.
Епископ Римский Аникита принял святого Поликарпа с почетом. Он уступил свое место за богослужением, предоставляя ему первенство в своей Церкви при совершении Евхаристии (во II веке ее обычно совершал епископ), несмотря на некоторые разногласия в вопросе о праздновании Пасхи, в котором ни тот, ни другой не сочли возможным отступить от своего обычая. В остальных вопросах они легко сговорились и в мире расстались. К этому же приезду относят и другой вид помощи, которую получил Запад от Малой Азии.
Малоазийские христиане, ученики малоазийских старцев, немало содействовали тому расцвету христианской жизни, который вскоре обнаружился в Галлии. Не естественно ли думать, что именно в приезд святого Поликарпа в Рим глава виднейшей Западной Церкви заручился его содействием в деле укрепления и расширения христианской жизни Запада? Подробности неизвестны, но вскоре в самых крупных галльских городах — Лионе и Виенне, столь отдаленных от Малой Азии, — оказалось немало выходцев из Малой Азии, выдающихся христиан, в том числе ученик святого Поликарпа святой Ириней. Они, как мы увидим, руководили христианами этих городов. Их присутствие здесь нельзя объяснить только торговыми связями Лиона с Азией, ибо они мало похожи на странствующих торговцев. Это были люди, которые всецело отдались делу веры: Аттал из Пергама (не он ли «возлюбленный Аттал», ученик святого Поликарпа, которого особо приветствует в Послании святой Игнатий?); врач Александр Фригиец, по словам современников, причастный дару апостольскому; Пофин, епископ Лиона; святой Ириней, ученик святого Поликарпа, и другие. Трудно предположить, что они все оказались в Галлии случайно и без участия «отцахристиан Азии», незадолго до того побывавшего на Западе.
Окончив свое дело в Риме, святой Поликарп прибыл вновь в Смирну. Здесь, среди своей паствы, он увенчал свою многолетнюю и столь плодотворную жизнь «славнейшим и благороднейшим мученичеством».
До нас дошло описание его мученической кончины. Писанное очевидцами, оно в виде Послания от Смирнской Церкви рассылалось в Церкви Вселенской. Список, дошедший до нас, начинается так: «Церковь Божия в Смирне Церкви Божией Филомелийской и всем повсюду святым Кафолическим Церквам: милость, мир и любовь Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа да умножится. Мы пишем вам, братия, о мучениках и о блаженном Поликарпе, мученичество которого, как печать могущественного человека, положило конец гонению…»
Что же произошло в Смирне?
Середина II века оказалась трудным для христиан временем. После некоторого затишья, длившегося лет двадцать–тридцать (с 130–х по 150–е годы), когда почти не слышно о мучениках (хотя и были отдельные случаи), христианские писатели–апологеты и ряд описаний мученических смертей свидетельствуют о каком–то взрыве ненависти к христианству. Он исходил, видимо, из народной языческой среды. Христианские писатели этого времени (Иустин, Афинагор, Мелитон и другие) единодушно говорят о «неразумной народной молве» как о причине гонений этого времени. Жертвой ее были самые выдающиеся христианские наставники — святой Поликарп, святой Иустин и множество других христиан в разных концах Римской империи.
За первую половину II века язычники несколько ближе узнали христиан. Многих это знакомство привлекло. Во второй половине этого века христианство, дотоле известное только в Малой Азии, Риме, немного в Сирии, Палестине, еще менее в Греции и Македонии, появилось во всех частях Римской империи и за ее пределами. Но большая часть языческого общества продолжала чуждаться христианства и знала его преимущественно по темным слухам. Эти слухи, первоначальным источником которых святой Иустин считал еврейство, были самые неблагоприятные. Народ им легко верил, ибо видел, что христиане — враги его религии и отчасти тесно связанного с язычеством общественного строя и государства.
Христиане чуждались почти всех языческих праздников и обычаев. Молчание, которым христиане окружали свои собрания и Таинства, истолковывали самым дурным образом.
«Почему они не осмеливаются открыто говорить и свободно делать свои собрания, если не потому, что то, что они почитают и так тщательно скрывают, действительно достойно наказания и постыдно?» — говорили язычники («Октавий»). Правительство до времени в общем оставалось довольно равнодушным наблюдателем. Продолжал действовать закон Траяна. Само правительство христиан не искало и не преследовало, но по–прежнему, если находился обвинитель–доносчик, готовый судебным порядком обвинять и доказывать, что такой–то человек — христианин, а христианин не отрекался, то его казнили. Но иногда и этот судебный «порядок» расправы, где должен был присутствовать непременно обвинитель–доносчик, нарушался. По какому–нибудь поводу прорывалась народная ненависть. Целой толпой без определенного обвинителя, вопреки закону, народ требовал у власти розыска христиан и расправы над ними. Правители областей в большинстве случаев уступали, отдавая приказ разыскивать христиан. Но были случаи, когда они противились толпе. Так, например, в Малой Азии правитель–проконсул Серенний (Сельваний) Граниан сделал запрос по этому поводу императору Адриану (117–138 годы), который запретил принимать во внимание «громкие требования и крики толпы». По–видимому, это был исключительный правитель. Обычно они проявляли мало желания и мужества, чтобы защищать христиан от языческой ненависти.
Жертвой этой ненависти сделался и святой Поликарп. В Смирне были языческие празднества. Народ собрался в цирке. Праздничное возбуждение обратилось против христиан. Сперва были брошены на съедение зверям в цирке двенадцать христиан–филадельфийцев. Исключительное мужество одного из них — Германика — поразило и вместе возбудило толпу. Народ стал требовать преследования и розыска христиан, особенно святого Поликарпа как главы христиан Азии. «Смерть безбожникам», «взять безбожников», «искать Поликарпа», — кричали в цирке проконсулу. Среди этого крика, при виде зверей один христианин, Квинт Фригиец, по ревности к вере сам себя предавший властям, испугался и отрекся. Смирнские христиане по этому случаю замечают: «…мы не одобряем тех, кто сам себя предает: Евангелие этому не учит» (см.: у Евсевия). Наоборот, в святом Поликарпе они видят мученика, поступающего во всем согласно с заповедями Евангельскими.
Когда решено было разыскивать христиан, святой Поликарп, которому больше всех в Смирне грозила опасность, не смутился. Он хотел даже остаться в городе, но потом, уступив убеждениям окружающих, удалился в одну недалеко отстоявшую от Смирны деревню. Днем и ночью он бодрствовал здесь, как обычно, молясь о Вселенской Церкви. На молитве он усмотрел видение — изголовье его постели сгорело. Прийдя к своим близким, он сказал: «Я буду сожжен живым». Это произошло за три дня до того, как его взяли.
Святой Поликарп, предупрежденный о приближении искавших его, переменил убежище. Ничего не найдя, сыщики схватили двух молодых рабов, из которых один под пыткой предал его и согласился быть проводником целому отряду вооруженных, конных и пеших. Можно было подумать, пишут смирняне, что дело шло о поимке разбойника. Это происходило в 167 году, в пятницу, 22 февраля, в час дня.
К вечеру они прибыли к новому убежищу Поликарпа. Он мог еще скрыться, но не пожелал. «Да будет воля Господня», — сказал он. Они его нашли в верхней половине дома. Он прилег. Предупрежденный об их приходе шумом, который они произвели, он сошел к ним и «начал с ними беседовать столь весело и спокойно, что, не знав его прежде, (все) смотрели на глубокую его старость, на почтенный и важный его вид». Его старость и спокойствие привели в восхищение воинов. Они удивились, что потратили столько времени, чтобы схватить этого старца.
Поликарп приказал подать им есть и пить, сколько будет им угодно, и попросил только один час для молитвы. Они согласились. Он молился два часа, стоя и вслух. Евсевий пишет, что, молясь, он настолько исполнился благодати Господней, что присутствующие были поражены; многие из воинов начали раскаиваться в своем поступке против такого святого старца. Когда он кончил молитву, в которой он помянул, предавая Богу, всех и всю Кафолическую Вселенскую Церковь, пришло время отъезда. Его посадили на осла и повезли в город. Наступила суббота, 23 февраля.
По малоазийскому исчислению на этот день приходилась Пасха. По пути святого Поликарпа встретил один из смирнских начальников — блюститель общественного спокойствия иринарх Ирод с отцом своим Никитою. Никита был брат Алки, отмечают смирняне; вероятно, эта Алка была той христианкой, которую приветствует в своем Послании к святому Поликарпу святой Игнатий: «Алка — вожделенное мнеимя». Не этим ли объясняется, что такие видные язычники, как Ирод и Никита, ее брат, проявили такое внимание к Поликарпу и желали, по–видимому, спасти его жизнь. Они взяли его в свою коляску. Посадив его между собою, они начали увещевать его, говоря: «Что плохого произнести «Господи кесарь», принести жертву и сохранить этим жизнь?». Видимо, им казалось, что тут нет отречения от христианства. Поликарп сперва не отвечал, потом, когда они настаивали, сказал: «Не буду делать того, что вы мне советуете».
Они обиделись, натолкнувшись на такое «упрямство». Не успев убедить, они начали бранить его и вытолкнули его из коляски с такою силою, что, павши, он повредил голень.
Не обращая внимания на боль, святой Поликарп охотно и быстро пошел дальше пешком в сопровождении воинов по направлению к стадиону (месту общественных собраний).
Народ там уже собрался. Стоял оглушительный шум. «Поликарпу при вступлении туда был голос с неба: «Крепись, Поликарп, и мужайся». Того, Кто сказал это, никто не видел, а голос слышали многие из наших», — пишут смирняне.
Когда привели святого Поликарпа, народ поднял сильный шум. Начался допрос. Проконсул спросил: «Ты ли Поликарп?» Получив утвердительный ответ, начал располагать его к отречению и говорил: «Постыдись своей старости» и многое тому подобное, что обычно говорят они в таких случаях, — «клянись гением кесаря, одумайся, скажи: «Смерть безбожникам»». Тогда Поликарп, бросив строгий взгляд на весь народ, бывший на стадионе, показал на него рукою и со вздохом, обратив глаза к небу, сказал: «Смерть безбожникам». Проконсул, конечно, понял, что значили этот взгляд и эти слова и вздох в устах святого Поликарпа, но предложил: «Клянись, и я отпущу тебя, хули Христа». На что Поликарп ответил: «Уже восемьдесят шесть лет я служу Ему, и Он ничем меня не обидел: как мне хулить своего Царя и Спасителя?»
Святой Поликарп такими словами достаточно явно исповедал себя христианином, но проконсул делал вид, что ничего еще определенного не сказано: может быть, он хотел спасти святого или прельщался надеждой заставить отречься такого видного христианина. Даже когда святой Поликарп на возобновленное предложение клясться гением кесаря произнес слова, после которых по закону подлежал казни: «Если ты тщеславишься тем, что заставишь меня клясться «гением кесаря», как ты выражаешься, и притворяешься, будто не знаешь, кто я, то слушай решительное мое показание: я — христианин. Когда хочешь узнать учение христианина — назначь день и выслушай», — проконсул не спешил выносить приговор, давая понять святому, что не он, а народ хочет его смерти: «Убеди народ».
— Тебя удостаиваю своей беседы, — сказал святой Поликарп, — потому, что нас учили воздавать должную честь поставленным от Бога властям, если она (эта воздаваемая честь. — С. М.) не вредит нам; а народ не признаю достойным того, чтобы защищаться перед ним.
— У меня есть звери, если не переменишь своих мыслей, я брошу тебя им.
— Зови их; мы не меняем лучшего на худшее: хорошо менять только зло на добро.
— Ты презираешь зверей? Так я заставлю тебя смириться посредством огня, если не переменишь мыслей.
— Ты грозишь мне огнем, горящим временно, потому что ты не знаешь об огне будущего и вечного мучения, который уготован нечестивым. Делай, что хочешь.Говоря это и многое другое, Поликарп исполнился дерзновения (или крепости) и радости; лицо его сияло благодатию. Он не только не смутился от допроса, а, напротив, привел в смущение проконсула.
Допрос кончился. Проконсул послал глашатая три раза возгласить на стадионе: «Поликарп объявил себя христианином».
Тотчас толпа язычников и евреев, живших в Смирне, с неукротимой яростью громогласно закричала: «Он учитель Азии, отец христиан; истребитель наших богов; это он научил не приносить жертвы и не кланяться богам», — и стала требовать от азиарха
[76] Филиппа Триллиона (распорядителя общественными зрелищами), чтобы он выпустил льва на Поликарпа. Филипп отвечал, что сделать этого не может, так как бой со зверями кончился. Тогда народ единодушно завопил: «Сжечь Поликарпа живым».
Исполнилось пророчество Поликарпа. «Народ немедленно набрал дров и хворосту из мастерских и бань, чему с особым усердием содействовали, по своему обыкновению, иудеи. Когда костер был готов, Поликарп снял с себя все одежды и, развязав пояс, старался сам и разуться — чего прежде не делывал, потому что верные всегда наперерыв спешили коснуться его кожи, помочь ему разуться. Да и прежде, чем он дожил до седин, он всячески уважаем был за добрую жизнь», — гласит описание.
Его хотели пригвоздить, но он сказал: «Оставьте меня так. Дающий мне силы переносить огонь даст силы и без ваших гвоздей оставаться на костре неподвижным». Его привязали. Святой Поликарп помолился — благодарил Бога, что удостоился «получить часть в числе мучеников в чаше Христа».
Закончив молитву славословием Святой Троице, «он произнес: «Аминь» и кончил молитву». Подложили огонь. «Пламень сильно поднялся, и те из нас, — пишут смирняне, — которым дано было, увидели чудо и пересказали другим, быв для того сохранены сами. Огонь принял форму шатра, подобно корабельному парусу, надутому ветром, окружил тело мученика так, что, находясь в середине, оно казалось не плотию сожигаемою, а золотом и серебром, разжигаемым в горниле. При этом мы ощущали такое благоухание, как бы курился ладан или какой–либо другой драгоценный аромат. Наконец, видя, что тело не может быть испепелено огнем, беззаконники велели подойти зверобойцу и вонзить в него меч. Когда он это сделал, то кровь вытекла в таком множестве, что погасила огонь.
Народ изумился великому различию между неверными и избранными, из которых был и тот дивный, современный нам учитель апостольский и пророческий, бывший епископом Кафолической Церкви в Смирне. Ибо всякое слово, произнесенное его устами, или уже сбылось, или сбудется».
Описание кончины святого Поликарпа заканчивается рассказом, как христиане хотели сберечь тело мученика, но власти, по наущению иудеев, сожгли его, «дабы христиане не начали поклоняться ему, оставив Распятого».
Так, видимо, высоко чтили Поликарпа, что могла показаться правдоподобной и такая мысль. Христиане даже сочли нужным указать, что это грубое непонимание: «Ему (Христу) мы поклоняемся как Сыну Божию, а мучеников достойно чтим как учеников и подражателей Господу, — любим их за их неизменную приверженность к своему Царю и Учителю».
Только кости мученика — «сокровище, драгоценнее дорогих камней и чище золота», — говорит описание, собрали христиане и положили их в верное место. «Туда, как только можно будет, мы будем собираться с веселием и радостью, если Господь соизволит нам праздновать день его мученического рождения» (так называли тогда день кончины мученика — рождение для вечной жизни).Так кончил свою жизнь святой Поликарп, муж апостольский и пророческий. Но никогда не кончится его великое значение для Церкви, ибо он был и остался одним из тех камней, столпов, на которых покоится это вечное здание. Примыкая к нему и на него опираясь, росло в Церкви все то, что было в ней прочного и неизменного.
Следуя своему учителю, продолжал дело Божие в следующем поколении святой Ириней, стоя во главе Лионской и всей Галльской Церкви.
Личность и слова святого Поликарпа служили ему путеводной звездой в глубинах Божия слова и Божия дела.
Святой Ириней запечатлел письменно то, о чем свидетельствовал святой Поликарп преимущественно жизнью и устного беседою. Писания святого Иринея увековечили личность и жизненный подвиг великого малоазийского старца, во все века учили верности апостольскому учению, вечно живому в церковном предании и жизни Церкви.
Вера Христова и апостольская, «как некая драгоценность, содержащаяся в прекрасном сосуде (Церкви), всегда обновляется Духом Святым и сохраняет в целости самый сосуд, в котором хранится», — учил святой Ириней, идя по следам малоазийских старцев, главою которых был святой Поликарп.
РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В СЕРЕДИНЕ II ВЕКА
Приток в Церковь «образованных» людей
Церковь II века находила наибольшее число самоотверженных членов из мелкого люда. И там, где их было всего больше и они имели значение, например, в Малой Азии, христианство всего быстрее и глубже прививалось и развивалось.
«Только люди ничтожные, низкого происхождения, неразумные, все эти бабы, женщины, дети, только они могут и желают принять вашу веру», — со злобой говорили христианам образованные язычники, думая этим унизить их. В этих словах была доля правды. «Люди ничтожные» оказывались часто лучшими христианами. Они безоговорочно принимали христианскую жизнь и мысль.
Неправда языческих обвинений была в слове «только», ибо наравне с «ничтожными» людьми, особенно около середины II века, потянулись к Церкви богатые и образованные. Но их приход для духовной жизни Церкви не всегда был желателен и часто причинял немало затруднений.
По «Пастырю» Ерма видно, сколько соблазна и разложения в христианское общество вносили привязанность к богатству и мирские связи многих членов Римской Церкви уже с конца I века.
Начиная с 30–х и 40–х годов II века для Церкви возникли неприятности уже не только от наплыва богатых, но и от «образованных» и «мудрых», «знающих» людей, называвших себя гностиками. Цельс (язычник II века), вероятно, не так уж преувеличивает досадливые мысли простодушных христиан, говоря: «Пусть никто не приходит (к нам), если только он или образован, или мудрец, или просто разумный человек. Все подобные качества в наших глазах одно только зло».
Конечно, не совсем таков был взгляд Церкви. Ориген прав, когда в споре с Цельсом, написавшим около 180 года опровержение христианства под именем «Истинное Слово», доказывает, что Церковь ищет мудрости, и мудрости самой глубокой
[77]. И не только ищет, но и обладает ею в своей глубине. Но та «мудрость» и «научное образование», с которыми приходили в Церковь образованные люди II века, мудрость «мира сего» и века (своего), немало повредила духовной жизни многих христиан II и III веков.
При жизни Ерма (в конце I — начале II века) люди, которые по своим соображениям и сомнениям оставляли истинный путь, видимо, составляли еще незначительное и невлиятельное меньшинство христиан. Они мало беспокоили Ерма, только несколько мешали его проповеди покаяния, подыскивая оправдания грехам своих современников. Но Ерм надеялся на их исправление. Когда же начался наплыв в Церковь «образованных» и «мудрых», то даже язычники стали удивляться «самоубийственной», как говорил Цельс, «дерзости самонадеянных христиан», которые «трижды, четырежды, множество раз изменяют первоначальный текст Евангелия» и «переиначивают его» по своим соображениям. И если посмотреть, сколько исковеркали душ Валентин, Маркион, Сатурнин, Марк и прочие «мудрые» христиане, которые особенно начали появляться с 30–х годов II века, то неудивительно было в 70–х годах услышать такие размышления, что от образования «одно только зло» и что «знание… причиняет вред… душевному здоровью». Эти мысли Цельс приписывал своим христианским современникам.
Трудно сказать, много ли христианского осталось бы в мысли и жизни Церкви, если бы ею завладели эти «образованные» христиане II века. Вероятно, почти ничего, ибо значительная часть «образованных» и «разумных», примкнувших к христианству во II веке, ставила себе целью не строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вкусу и соображению «углублять», «объяснять» христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви — Тела Христова — Царствия Божия, которая в действительном соединении с Главою строилась в человечестве святыми наставниками, создавались религиозно–философские кружки, где фантастическое толкование или просто всякие подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духовных сил; исступление — место пророческого вдохновения, подлинного христианства (см.: Творения
святого Иринея и
Тертуллиана)
[78]. Углубляться в Откровение через жизненное усвоение его Истины, в соединении с Духом и жизнью, со Христом возвышаться превыше небес было трудно и требовало самоотверженного подвига жизни и мысли. Образованные мудрецы неохотно шли на эти подвиги. По этому пути шли и звали идти ученики Апостола Иоанна Богослова — малоазийские старцы и примыкавшие к ним христианские мыслители, мученики, множество девственников (
св. Иустин. I Апология. 14–16). Во II веке это был путь святого Игнатия Богоносца, святого Поликарпа, святого Иринея Лионского, Мелитона Сардикийского и многих других. На нем создавалось все, что было прочного, вечного, богоносного и в Церкви, и в человечестве. Но это был трудный, «узкий» путь Церкви.
Значительная часть образованных христиан II века, особенно начиная с 30–40 годов, искала других, более легких путей.Обычные навыки языческой философской мысли, мистики, магии (и притом в их упадке) в том или ином соединении старались подвести под христианские формы жизни (см.:
св. Ипполит. Philosophumen. 61)
[79]. А то, что из учения Христова и Его Церкви почему–либо не укладывалось в голову (и в жизнь) какого–либо мыслителя, то спокойно выбрасывалось. Евангелия, Послания того или иного апостола, Ветхий Завет — то по частям урезывались в самом тексте, то переиначивались в толковании до неузнаваемости, а иногда и вовсе выбрасывались целое Евангелие (и даже не одно, а три, как, например, у Маркиона), несколько Посланий и весь Ветхий Завет, смотря по «нужде», то есть по вкусу того или иного мыслителя.
Во что обращалось христианство этих «образованных» людей, можно видеть на примере одного из самых выдающихся гностиков того времени — Валентина.
Гностик Валентин и о гностицизме вообще
Родился Валентин в Египте. В Александрии он начал свою деятельность (по свидетельству святого Епифания Кипрского). Здесь, в этом средоточии языческой и иудейской культуры и мысли, он получил, видимо, блестящее греческое образование. Около 140 года, при папе Игине (Гигине) он перебрался в Рим, где имел немалый успех: чуть было не сделался епископом (см. у Тертуллиана
[80]), но ему все же предпочли брата святого Ерма — святого епископа Пия.
В этом предпочтении Пия, видимо, сказался плод многолетнего пророческого служения Ерма, когда одна из древнейших Церквей удержана была на краю бездны. Ибо что оставалось христианского в учении Валентина? Почти одни только имена, оболочка христианского учения, в которую влилось совершенно чуждое содержание.
Для обличения и борьбы с Валентином и другими еретиками, которые умножились с середины II века и нахлынули в Рим, требовались иные дарования, чем дарования Ерма или его брата Пия. Потребовалась богословская глубина и ясность малоазийцев, которой не хватало у римлян (см., например, неясную притчу Ерма о Сыне Божием, «Пастырь», подобие пятое. Ерм, видимо, плохо усваивал то, что было богословского в наставлениях являвшегося ему Ангела).
На помощь Римской Церкви пришли святой Поликарп Смирнский и его ученики: святой Иустин Философ, святой Ириней Лионский и его ученик Николай и другие.
Опасность была велика. Самая жизненная задача всего направления гностицизма, блестящим выразителем которого был Валентин, была иная, чем в христианстве.
Гностицизм (от греческого «гносис» — знание) искал и давал «знание». Спасение, искупление, преображение человечества и мира, которое было средоточием дела Спасителя, у гностиков считались излишними и не имели должного места в их учениях. Судьба вещественного мира — неизбежная гибель, а не преображение. Человечество же, по их учению, разделялось на три рода людей, участь которых была также фаталистически предопределена их различною природою.
Одни — пневматики (духовные) — носители духа (гностики по самой своей духовной природе) неизбежно спасались — выходили в конце концов в область Божественного духа; другие — илики (вещественные), то есть язычники, которые неизбежно погибали вместе с материей; и, наконец, психики (душевные) — обыкновенные христиане, нуждавшиеся в спасении и Спасителе. По учению гностиков, онидолжны бороться с грехом и спасаться добрыми делами. Но их судьба была предрешена их духовными задатками: души были злы и добры по природе, а не по свободной воле, которая могла бы с помощью благодати Христовой созидать свое спасение, возрождаться после падения. По учению Валентина, дело Спасителя сводилось к тому, чтобы в Своей жизни и в учении лишь отобразить в мире (кеноме) происходившее в Божественной области (плироме) и пневматикам дать высшее познание (гносис). Христос — только Высший Учитель, Божественный Философ–Богослов, поучающий к тому способных высшей Божественной мудрости. Самая мудрость эта сводилась к философско–богословской системе Валентина.
Валентину будто бы, по тайному преданию, от Апостолов была раскрыта тайна Божественной жизни, неизвестная Церкви. Сущность этой тайны сводилась к тому, что созданию мира предшествовало саморазвитие или самораскрытие Божества.
Валентин учил, что из одного начала образуется тридцать божественных существ — «эонов», то есть вечносущих (нечто вроде идей Платона, мистически понятых). Эти зоны все вместе образуют Полноту (по–гречески «плирому») Божества. В событиях жизни Плиромы Валентин думал разгадать причину создания мира и его судьбу. Видимо, всё его искусное и искусственное построение пыталось разрешить философскую проблему — найти в христианских догматах рациональное объяснение, почему и как совершился переход от единой бесконечной Божественной жизни к многообразию конечных творений.
То, на что отказывалось давать ответ Писание, гностики стремились вычитать с помощью фантастических толкований и будто бы тайных преданий и, тем самым, соединяли христианские догматы с религиозно–философскими умозрениями язычества.
Вот ход мысли в системе Валентина. Превыше всего пребывало Божественное Первоначало, или Глубина, или Первоотец всего. Этот Первоотец стал порождать многообразие новых жизней, ибо имел Созерцание, или Мысль (которая называется также молчанием, так как она первоначально молчала, ничего еще не выражала).
Эта Мысль «восхотела порвать узы Молчания и увлекла своим обаянием само Величие, то есть Первоначало, или Праотца, и, соединившись с ним, показала Отца Истины». От этого брачного соединения родилась новая пара божественных существ, а от них еще новые, и так далее, которые с разных сторон и частично являли первоначальную Глубину. Они показывали прежде всего ему самому, что такое он сам, причем каждый эон в отдельности, как частичное выражение Глубины, не постигал ее. Только перворожденный Ум, или Единородный, как ближайшее к Первоначалу прождение, постигал его в Полноте. В пару к Единородному была порождена Истина. Вместе с Первоотцом и Мыслью они составляли первую совершенную четверицу. Ум и Истина рождают Слово и Жизнь, от них рождаются Человек и Церковь. Таков состав совершенной седмерицы.
В дальнейшем от Слова и Жизни порождается пять пар эонов, а от Человека и Церкви — шесть. Всего получается тридцать эонов, которые составляют первоначально полноту Божественной жизни.
Сверх этого, в Плироме есть еще безбрачный Предел, или Крест — начало, разделяющее и закрепляющее каждый вид бытия на своем месте. Но у этого совершенного бытия тридцати эонов оказался недостаток, послуживший причиной дальнейших событий в этой божественной жизни и, в конце концов, создания мира.
В Плироме каждое новое порождение, каждый новый эон возникал все дальше от первоначальной Глубины, источника своего бытия, и потому все меньше способен был его постигать. Однако каждому зону присуще было это стремление узнать свое Первоначало. И чем меньше было знания, тем больше было к нему стремления.
Последним порождением эонов были Вожделенный и Мудрость (по–гречески София). У Софии, последнего из эонов, всего больше было неудовлетворенного стремления к познанию Первоначала. Это стремление, развившись до страсти, вызвало разрыв с ее Вожделенным, и она устремилась в Бездну (Глубину) и могла погибнуть в ней, если бы не Предел, который все водворяет на свое место. Он удерживает и Софию. Но раз возникшая страсть Софии породила новое несовершенное существо. Оно, как лишенное отца, было бесформенным, жалким выкидышем из Плиромы.
Чтобы избавить Плирому от томления, от неудовлетворенного познания, чтобы привести все к равновесию и прежней красоте, Ум и Истина (ближайшая к Первоначалу пара) рождают еще пару эонов — Христа и Духа Святого (на восточных языках дух, как у нас душа, женского рода).
Эта новая пара освобождает Мудрость от ее страсти, возвращает супругу Вожделенному, а Предел выбрасывает порождение страсти Софии из области Плиромы. Всем зонам поровну сообщаются дарования. Наступило всеобщее успокоение, блаженство, в порыве которого все зоны совместным творческим усилием создают совершеннейший плод всей Плиромы — Иисуса (Он же Спаситель) в честь и славу Общего Первоначала.
Иисус не имеет соответствующего Себе женского существа. Его назначение — спасти выброшенный из Плиромы несовершенный плод Софии. Но у этого существа, его имя Ахамот (то же, что по–еврейски Премудрость), до спасения есть своя особая, сложная жизнь.
Сперва выброшенная из Плиромы Ахамот носится где–то без формы и вида, около границы Плиромы. Но вновь порожденный эон Христос, все устроивший и успокоивший в Плироме, сжалился над Ахамот и дал ей вид и форму. Он коснулся ее через Предел, «простерши руку на Кресте», чему отобразом было позднее распятие Спасителя. Прикосновение это в Ахамот пробудило жизнь Духа, но не дало еще сознания (и самосознания). Неудовлетворенная Ахамот устремилась вслед за увиденным Христом, но путь в Плирому преградил ей Крест (или Предел), как некогда и матери ее Софии, устремившейся к первоначальной Глубине. В Ахамот пробудились томление, страх, слезы, отчаяние. После мольбы и обращения к Плироме ее освобождает от всего этого тягостного явившийся совершеннейший плод Плиромы — Иисус, окруженный ангелами.
От созерцания Иисуса и Его ангелов и из своих прежних душевных состояний: страха, томления, слез и горя Ахамот создает три природы: духовную, душевную и вещественную. Над духовной природой, которая связана с созерцанием зона Иисуса, Ахамот не властна. Духовность связана с Плиромой, а Ахамот властвует среди душевного и вещественного. Здесь она вручает дальнейшее творчество своему созданию — Демиургу (творцу с душевной природой). Это, по мнению Валентина, Бог Израилев. Сама Ахамот после создания Демиурга удалилась на восьмое небо, где пребывала незнаемая даже Демиургом. В дальнейшем он действует в жизни мира вплоть до времени пришествия на землю Иисуса Спасителя. Демиург весьма несовершенен. Он не имеет духовной природы и слепо, как бы по инстинкту, воспроизводит в своем творчестве образ Плиромы, которой он не знает. Не знает он даже свою мать Ахамот, она скрылась от него. Поэтому Демиург считает себя единственным Богом и Творцом, о чем и учил евреев.Из этого видно, как далеко ушел Валентин от христианства и Библии, какую хулу на Бога–Творца, на Ветхий Завет заключала его система. Для него библейское учение о Боге — плод заблуждения Демиурга.
Только пророки, которые причастны были духовной природе, несколько прозревали истину и, таким образом, были выше Самого Бога Израилева. Случилось это, по мнению Валентина, следующим образом. Демиург создал два рода людей: душевных и вещественных, которые, конечно, были ниже его, но Ахамот некоторым людям без ведома Демиурга, хотя через его дыхание, всеивает духовное начало. Так эти духовные лица становятся выше Демиурга, который сам душевен.
Чтобы увенчать дело творения, Демиург создает Искупителя, или Спасителя душевной природы в соединении с одной видимостью тела, ибо материя обречена на гибель и не имеет искупления. Спаситель проходит через Деву Марию, «как вода через трубу», то есть ничего не восприняв. Ахамот добавила духовное начало в этого Искупителя, созданного Демиургом. А в момент Крещения сходит на него эон Иисуса (общее порождение эонов). Дело Иисуса Спасителя — явить ряд символов, дать духовным людям (гностикам) познание о Плироме. Тридцать лет до крещения — это тридцать первоначальных эонов; четыре элемента Искупителя: первый — Иисус, второй — духовная природа, третий — душевная, четвертый — материальная видимость — символ первоначальной четверицы эонов. Постигшие это пневматики (гностики) достигают духовной зрелости, преодолевают душевность и материальность и способны вступить в Плирому. А душевные люди научаются Спасителем делать добро и спасаются (впрочем, только имевшие естественное расположение к добру души). Иисус перед страданием (ибо Он не способен страдать), покинув Спасителя, возносится в Плирому. За Ним следует, в качестве Его невесты, в пару к Нему спасенная Им Ахамот. Вместе с Ахамот вступают, созрев, в область Плиромы и духовные люди, сочетаясь с ангелами Иисуса. Демиург, узнав от Иисуса об истинном скромном своем месте во вселенной, смиряется перед Ним, как евангельский сотник, и в награду водворяется вместе с добродетельными душевными людьми на восьмое небо, где раньше пребывала Ахамот. Всё остальное: материальный мир, материальные и порочные душевные люди — погибает.
Мы остановились с некоторой подробностью на системе Валентина, ибо она может служить хорошим образчиком многообразных во II веке гностических учений. Наряду с ним учили и другие; он сам имел немало учеников, и почти каждый из них вносил что–нибудь свое, новое и отличное, в гностицизм. «Выдумав какую–нибудь новость, — говорит о них Тертуллиан, их современник, — они тотчас называют откровением то, что есть только одна человеческая догадка» (или, вернее, выдумка). Эти гностические откровения во II веке росли и множились, как грибы после дождя.
Кроме Валентина, знамениты были еще гностики: Василид, Карпократ, Сатурнин; ученики Валентина: Марк, Птоломей, Гераклеон и многие другие. Отцом всех этих еретиков древние авторы называют Симона Волхва (мага), о котором знает еще Книга Деяний (гл. 8).
О нем же с некоторыми подробностями говорит и святой Иустин Философ, на родине которого, в Самарии, учение Симона пользовалось в первой половине II века наибольшим успехом. Симон учил о себе как о некоей воплотившейся первоначальной силе, а о сопровождавшей его женщине Елене — как о первоначальной Мысли, от которых все произошло.
От Симона пошел так называемый простонародный гносис, который получил свое «научное» выражение в царствование Адриана (117–138 годы).
Все эти системы имели немало отличий друг от друга, но существенно знать не их различие, а то более или менее общее, что отделяло их от Церкви, от христианства.
Почему Церковь их отвергла, признав их путь ложным; в каком направлении изменили бы они учение и жизненную задачу христианства — вот что прежде всего важно для историка Церкви, для понимания жизни Церкви. Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церкви. Они уверяли, что Церкви нет причин их чуждаться, что они принимают все, чему она учит. Валентин, например, отводит церковному христианству довольно хорошее место — это душевные люди, для которых не исключено спасение вместе с Демиургом. Валентин, по свидетельству Тертуллиана, долго проповедовал в Риме, считался православным. По святому Епифанию, он после почти двадцатилетнего распространения своего учения в Риме перебрался на Кипр и окончательно отделился от Церкви.
Тертуллиан в своей книге «Против Валентина» с обычным грубоватым остроумием передает несколько любопытных черт из своих сношений с валентиниана–ми: «Спроси их о чем–либо откровенно — они примут строгий вид, наморщат лоб и возгласят: «О, глубина!» — Войди с ними в ближайший разговор, они утонченно и двусмысленно станут утверждать, что их вера общая со всеми. Если заметят они, что ты их противник, они будут отрекаться от всего. Если ты приступишь к ним с большой настойчивостью, то они притворятся легкомысленными простаками. Они тайн своих не открывают даже своим ученикам, пока в них не уверены».
Церковные наставники II века ставили перед собой задачу «вывести наружу» то, что еретики так тщательно скрывали: насколько гностицизм отличен от общепризнанного православного учения.
Почему такое «примирительное» настроение было у еретиков и такое настороженное и «непримиримое» — у отцов Церкви? Святыми отцами руководило убеждение, что под христианскою внешностью у еретиков II века (особенно у гностиков) скрывалась языческая сущность. Допустить гностиков «мирно» и свободно развивать свое дело в пределах Церкви — значило допустить постепенный, мирный и систематический подмен христианства язычеством, только в подновленном виде.
Святой Ипполит так выражает свое убеждение относительно еретиков своего времени: «Они заимствовали свое учение не из Священных Писаний и пришли к ним не из уважения к преемству {преданию) какого–либо святого, но учения их получили свое начало в эллинской премудрости, из положений философских систем (языческих), из обрядов и преданий мистерий, и из гаданий астрологов».
В отношении некоторых видов гностицизма это было очевидно: Карпократ и его ученики наравне с Христом Спасителем почитали и Орфея, и Пифагора, и Платона и других. Но не всегда это было так наглядно. Однако, если вдуматься в систему Валентина, то это не что иное, как философски подчищенная мифология с богами–эонами, снабженными христианскими именами, которые женятся, увлекаются, страдают от неудовлетворенной страсти, и от страстей которых создается мир.
Тот же языческий вкус виден в приверженности многих гностиков к магизму, к нравственной распущенности, в избегании мученичества и во многом другом. Если положение святого Ипполита об языческом происхождении еретических уклонений невсегда можно применить с очевидностью ко всем подробностям этих учений, то это несомненно в отношении общего их направления и основ.
Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только отвлеченное первоначало, Наставник, Учитель, Философ высшего порядка, но и Творец, и Спаситель.
Они все уклонились от веры в единого Бога, Который все дает человеку вплоть до жертвы Своим Единым Сыном, но Который вместе с тем ищет от людей взаимной жертвы, всецелого посвящения себя Богу вплоть до мученического «всесожжения».
Это было непостижимо для языческой природы этих мыслителей. Им всем чуждо библейское, подлинно чудесное перевоспитание духа и мысли, личное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язычество не знало.
Без этого Евангелие теряло свою подлинную основу. Создавалось Евангелие более или менее языческого толка. Искупление из подлинного усыновления человека и подлинной жертвы до смерти, жертвы любви Божией, преображавшей сущность мировой жизни, создавшей новое, личное отношение между тварью и Творцом, превращалось в более или менее стройную философскую систему. Новое учение, вдобавок ко многим прежним, сообщало лишь несколько новых мыслей в старых по существу душах.
Вместо «новой твари» — какая–то новая теогония Господа, философски понятого.
ЛИОНСКАЯ ЦЕРКОВЬ, КОНЕЦ II ВЕКА
Проповеданное Апостолами христианство было еще мало заметно во II веке. Даже в таком крупном городе, как Александрия, в одном из средоточий мировой жизни, в частности, еврейской, только к самому концу II века (по Клименту Александрийскому) приоткрывается для истории жизнь христианская. Однако что там были христиане в начале II века и ранее, особенно после разрушения Иерусалима, — в этом нет сомнений.
Косвенно о христианах конца I и начала II века мы знаем по ересям, которые там возникают (судя по Апологии святого Иустина и по позднейшим преданиям). С середины II века споры с евреями и еретиками как–то вдруг обнаруживают, что «нет ни одного народа, варваров или эллинов, или другим каким именем называемых, кочующих, или бездомных, или ведущих пастушескую жизнь и живущих в палатках, между которыми не были бы приносимы молитвы и благодарения Отцу и Творцу всего именем распятого Иисуса». Христианские писатели этого времени пишут, что христиане имеются даже там, куда не проникли евреи, а таких мест тогда было не много.
Несколько позднее такое широкое распространение христианства во II веке подтверждает святой Ириней (около 185 года), после него Тертуллиан (около 200 года) и неизвестный автор в послании к Диогнету. Святой Ириней говорит о Церквах, основанных «в Германии, в Испании, в Галлии, на Востоке, в Египте, в Ливии и в середине мира… проповедь истины везде сияет и просвещает всех людей, желающих прийти к познанию истины», даже варваров, лишенных письменности. Тертуллиан сверх того говорит о христианах в Персии, Индии, Эфиопии, Британии, Парфии, Мидии, Скифии и т. д.
По поводу проповеди в Индии ученые часто выражают сомнение, говоря, что под Индией в древности разумели вообще страны за пределами Египта, а не собственно Индию
[81]. Упускается при этом из виду, что Климент Александрийский, ученик Пантена, о котором Евсевий рассказывает, что он в середине II века проповедовал в Индии, в своих сочинениях (в конце II — начале III века) отчетливо знает индусские учения, говорит об индусском аскетизме, браминах и т. д. (то же и святой Ипполит). Как можно думать, что в Александрии II века путали Индию с Аравией или еще с чем–нибудь? О Римской империи конца II века Тертуллиан, обращаясь к язычникам, говорит: «Мы существуем со вчерашнего дня и наполнили собою все ваши места: города, острова, крепости, муниципии, места собраний, самые лагери, трибы, декурии, дворец, сенат, форум». Сходно выражается автор «Послания к Диогнету»: «Что в теле — душа, то в мире — христиане. Душа распространена по всем членам тела и христиане по всем городам мира» (6). Но христианство распространялось как–то бесшумно; долго его почти не замечали или замечали только в таких его центрах, как Малая Азия, где местами чуть не половина жителей к концу II века были христиане. «Понт (провинция Малой Азии) полон христиан», — говорит сатирик Лукиан в своем «Лжепророке»
[82] (Лукиан Самосатский, известный писатель–сатирик, атеист, приятель Цельса — оба они, видимо, немало наблюдали христиан в Малой Азии в середине II века).
Но не все даже христианские писатели знают, где есть во II и III. веках их собратья по вере. Так бесшумно распространялось Царство Христово. Это вызывало даже жалобу некоторых язычников, например, Цельса (писателя середины II века — врага христианства), который говорил, что христиане — «люди скрывающиеся, бегающие света, немые в обществе, говорливые в своих убежищах»
[83]. Но громадное большинство менее проницательных языческих писателей просто равнодушно и молчаливо проходило мимо христианства, уже столь многочисленного во II и III веках. Если вспомнить, что сравнительно малозамеченной для внехристианского мира прошла земная жизнь Христа Спасителя, что просмотрели одну Жизнь, Божественности Которой не постигали и не верили, Жизнь, протекшую где–то там, в Иудейской провинции, — то не удивительно, что они не заметили и сотен тысяч христиан, разлитых во всем мире.
Как мог проходить так малозаметным столь существенный переворот в жизни тысяч людей? На это, отчасти, были причины в самих свойствах христианства. Мы находим у христианских писателей того времени некоторое объяснение этому, на первый взгляд не совсем понятному, факту.
«Христиане не отличаются от прочих людей, — пишет один апологет II или III века, — ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где–либо особенных городов, не употребляют какого–либо необыкновенного наречия и ведут жизнь, ничем (внешне, конечно) не отличную от других… Но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни». Апологет говорит, конечно, об удивительных качествах внутренней жизни христиан. Но что было удивительного и необычайного в их жизни, то внешнее было облечено в обычную житейскую оболочку. Поэтому на внешний поверхностный взгляд христианство ничего существенного не меняло в жизни народов. Это была перемена «культа», как думали язычники, явление само по себе «мало интересное». Власть первоначально раздражало только упорство христиан в своем «суеверии». Это было ново и странно. А так как в эту эпоху перемешались и мирно уживались другие культы и религии — римские, греческие, восточные, египетские, — то служение «новому» неведомому Богу само по себе не удивляло и мало кого интересовало, особенно скептическую римскую интеллигенцию. Народ показал больше чуткости и интереса. Он скорее почувствовал, что христианство несет что–то существенно новое, не свойственное старому строю мысли и жизни; удивляло лишь то, что христиане участвуют внешне в прежнем порядке жизни (о чем говорится, например, в «Послании к Диогнету»).
Власть удовольствовалась меньшим: «Кто не исповедует римской религии, тот должен все–таки признавать римские обряды». Об этом говорили святому Киприану Карфагенскому на суде. Многие, тяготевшие к этому новому явлению, придерживались прежнего миропонимания, хотя оно и было несовместимо с новым служением неведомому Богу. Народ почувствовал это не вмещавшееся в старые рамки явление и стал бороться, как умел, за свое прошлое и настоящее… Так, по крайней мере, оценивает II век и начало III века такой знаток римской жизни, как Моммзен
[84].
Во II веке не принято было писать биографий, житий, похвальных слов. Не сохранилось от этого времени и историй Церкви, по которым можно было бы воспроизвести тот «удивительный образ жизни» христиан II века, о котором пишут апологеты. Лишь кое–что мы узнаем по тем остаткам литературы этого времени, которые дошли до нас. Во II веке любили писать наставительные послания, защитительные речи (апологии) к язычникам, опровержения ересей, описывать мученические кончины. Кое–что дошло до нас. Здесь в большей или меньшей степени отразилась, конечно, и жизнь христиан.
Особенностью последних десятилетий II века было то, что христианская мысль и выдающиеся наставники заметно проявились не в одной Малой Азии и Риме, как это было в первой половине века. Мы видим: епископ Дионисий — в Коринфе, Феофил и Се–рапион — в Антиохии, Кодрат, Афинагор — в Афинах, Климент — в Александрии, Вардесан — в Месопотамии, святой Ириней — в Лионе, Егизипп — в Палестине, Наркисс и Александр — в Иерусалиме, Родон, Кай, потом святой Ипполит — в Риме — пишут и наставляют Церкви, не говоря уже о малоазийских наставниках, которых по–прежнему много. Христиане разлились во всем мире, но живут одной общей жизнью, «как бы обитая в одном доме», — говорит святой Ириней, сам наблюдавший это время
[85]. Они переписываются, путешествуют, чтобы обменяться мыслями, получить наставление, укрепить и укрепиться от своих собратий, чтобы соблюсти единство веры, хотя все это было тогда нелегко и небезопасно. Пострадали мученики в Галлии; об этом пишут оттуда в Азию и Фригию (и в Рим — святой Ириней). Смирнская Церковь рассылает по всем Церквам вселенной описание мученической кончины своего великого епископа — святого Поликарпа. Епископ Дионисий Коринфский следит за духовной жизнью не одного Коринфа: он пишет послание в Никомидию (в Вифинию), укрепляет ее против ереси Маркиона. Церковь Амастрийскую в Понте он наставляет в вопросе о браке и целомудрии. Евсевий Кесарийский, который видел эти послания в целом виде, говорит, что Дионисий в этом послании также «повелевает принимать всех обращающихся после отпадения, преступления и даже еретического заблуждения» (век спустя этот вопрос возбудил много споров и сомнений). Пишет Дионисий и на Крит: убеждает епископа не неволить братии к слишком строгой жизни, к девству. Пишет он и в Афины, в Рим, в Лакедемон — словом, он заботится почти о всем христианском мире.
Забота о вере и жизни других Церквей не рассматривалась тогда как право или преимущество какой–либо кафедры. Послания первенствующих Церквей, Римской или Антиохийской, тонут в массе посланий епископов и мучеников Галлии, Смирны, Понта, Греции, Палестины, Осроены (в Месопотамии), Малой Азии. Каждый епископ и каждая Церковь считает своим делом разделять радость и затруднения своих собратий во всем мире. Мы видели, как откликнулся почти весь христианский мир на мученический подвиг святого Игнатия Богоносца. Внимание и любовь привлекали не только такие выдающиеся случаи. Из посланий Дионисия Коринфского видно, что богатая Римская Церковь делилась своим достоянием с нуждающимися и преследуемыми во всех Церквах, одушевляя «бедных нуждающихся и поддерживая братий, трудящихся в рудниках».
Когда в Риме возникла опасность от множества еретиков, туда едут выдающиеся малоазийцы (святой Поликарп, святой Иустин), туда несколько позднее пишет из Лиона святой Ириней, помогая разобраться в гностических тонкостях (письма к Флорину и другие его писания в связи с римскими делами). Мученики Лионские сообщают свой взгляд на монта–низм в Азию и в Рим. Резкое разногласие римского епископа Виктора с Малоазийскими Церквами в вопросе о времени празднования Пасхи (он хотел отлучить Церкви Азии) встретило немедленно отпор от епископов с разных концов вселенной. Они все ему единодушно пишут, советуя лучше позаботиться «о мире, единении и любви с ближними».
Спор о времени празднования Пасхи вызвал всеобщий обмен мнений. По всем Церквам созываются соборы, всюду рассылаются послания. Вопрос затронул все Церкви — все считали своим долгом высказаться и позаботиться о своих братьях. Так, палестинские епископы писали: «Списки с нашего послания постарайтесь разослать по всем Церквам, чтобы мы не были виновны перед теми, которых души легко заблуждаются. Уведомляем вас, что в Александрии празднуют Пасху в тот же день, в который празднуем ее и мы. От нас отправляют письма к Александрийской Церкви, а из Александрийской к нам, поэтому празднование Святого дня у нас бывает согласно и вместе с ними».
Единство жизни и мысли, как видим, было предметом забот и вместе было радостью и утешением христиан II века, верных преданию. Егизипп, путешественник и писатель середины и конца II века, сам, видимо, христианин–еврей из Палестины, едет в Коринф, едет в Рим, заезжает в другие города — и всюду находит единую веру и единую жизнь. Он записывает в свою книгу «Воспоминаний», к сожалению, дошедшую до нас лишь в отрывках, следующее: «Я провел немало дней у коринфян, беседовал с ними — и мы взаимно утешались своим православием. Находясь в Риме, я оставил список преемства епископов до Аникиты, которого диаконом был Елевферий… В каждом преемстве и в каждом городе все шло так, как заповедует Закон, пророки и Господь».
Церковь чувствует себя единой.
Это не значило, что не было попыток нарушить это единство. Но эти попытки встречали отпор со всех концов единой Церкви. Когда появилась, например, опасность от ереси Маркиона или от монтаниз–ма, против них борются и пишут не только в Риме и в Малой Азии, где они действовали, но и Дионисий из Коринфа, мученики Лионские и святой Ириней из Галлии, Феофил из Антиохии, Филипп Гортинский с Крита и многие другие; все единодушно борются за единую веру и предание.
Лионская Церковь в период гонений
Единую веру и единое предание Церквей вселенной яснее других и с наибольшей полнотой сознавала и хранила, не только у себя, но и в других Церквах, возникшая к концу II века Церковь в Галлии — в Лионе и в Виенне, двух смежных городах на реке Роне (в теперешней Франции). Она несколько неожиданно выдвигается в 70–х годах II века и потом вплоть до кончины своего выдающегося руководителя святого епископа Иринея (около 200 года) занимает одно из самых заметных мест в христианской жизни этого времени.
Значение этой Церкви и святого Иринея станет понятным, если обратить внимание на то, что она возникла и жила в тесном общении с двумя средоточиями христианской жизни предшествующих поколений. Малая Азия и Рим как бы объединились в Лионе. Отсюда такая полнота духовной жизни в молодой Галльской Церкви.
Самые затруднительные вопросы времени: отношение к гностикам, к монтанизму, к падшим, к празднованию Пасхи, к епископской власти, к церковному преданию и многому другому — находили здесь ясное, православное решение, которому последовала в конце концов вся Церковь. Трудно даже перечислить те стороны православной жизни и учения, которые не нашли бы здесь отражения, и такого верного, что на него могла опираться Церковь во все последующие века в своих затруднениях и спорах с еретиками.
Сохранившиеся источники свидетельствуют, что Галльская Церковь хотя и недавно возникла, но уже была крепка и зрела в разгар тяжелого испытания. Его описывают в послании к Церквам Азии и Фригии очевидцы и собратия пострадавших.
«Рабы Христовы, жители Виенны и Лугдуна (то есть Лиона) в Галлии — братьям в Азии и Фригии, имеющим одинаковую с нами веру и надежду искупления, желание мира и благодати и славы от Бога Отца и Христа Иисуса Господа нашего». Так начинается повествование о бедствиях, которые потерпели эти Церкви в 177–178 годы. Присмотримся к этому редкому по значению Посланию. Проследим шаг за шагом события в Лионской Церкви, которой в этом поколении дано было руководящее значение. В этой записи очевидцев, участников событий, показано общее положение христиан в городе в дни преследования, настроение язычников, поведение властей, страдания и чувства мучеников, впечатления окружающих, поведение толпы, последовательная смена христианской ревности — страха и бесстрашия тех, кто только еще ожидал быть схваченным; здесь переданы даже впечатления от внешнего облика мучеников и отпавших христиан. С редкою полнотою предстоит тут древнехристианский мир в одну из самых ответственных минут своей жизни — своей борьбы за истину.
Чтобы понять события в Лионе, нужно предварительно взглянуть на то, что в эти годы творилось кругом Лиона.
Бедствия тогда терпела не одна Галльская Церковь. Святой Мелитон Сардикийский (в Малой Азии) пишет приблизительно в то же время о каких–то новых распоряжениях, ссылаясь на которые, «бесстыдные доносчики и искатели чужого явно разбойничают, днем и ночью грабят жителей, ни в чем не виновных»
[86]. Святой Мелитон, видимо, сомневается или делает вид, что сомневается, что «Царь Справедливый» (то есть император Марк Аврелий, философ) мог сделать такое распоряжение. Поэтому он обращается к этому императору с защитительным словом (Апологией) в пользу христиан и с просьбой о защите.
В это же приблизительно время подали свои апологии Афинагор Афинянин и некоторые другие христиане. И потому можно думать, что, действительно, были какие–то новые распоряжения, ухудшавшие положение христиан. Ибо почти одновременно жестокие преследования разразились в разных концах империи: в Малой Азии, в Карфагене, в Галлии, в Риме (ссыльные в Мердинии), в Афинах. Цельс, писавший приблизительно в это время свое «Истинное слово», говорит, что христиан повсеместно преследуют. Это как будто плохо вяжется с философскими, стоическими, возвышенными вкусами императора Марка Аврелия. Но как смотрели на христиан просвещенные философы этого времени, окружавшие императора, видно из следующего. Один из его наставников, образованнейший человек своего времени, Кай Юлий Рустик, как префект столицы, спокойно осудил на смерть святого Иустина, своего собрата по философии, и шесть его учеников (в том числе женщин). Другой наставник императора, Фронтон, с доверием преподносил в своих произведениях самые гнусные обвинения против христиан (подробнее об этом см. в очерке о жизни Римской Церкви). Известен равнодушный и полупрезрительный отзыв о христианских мучениках самого Марка Аврелия
[87]. Ни от философии, ни от власти христианству в эту эпоху не приходилось ждать защиты.
В Лионе нападение последовало и сверху и снизу. Народ и местная власть оказались одинаково враждебны христианству. Молодой Церкви выпало на долю испытание такой силы, какой не слышно было в эти годы в других городах. Разве только в Афинах было подобное гонение. Дионисий Коринфский пишет афинянам, что только ревностью епископа Кодрата «они снова собраны и укреплены в вере», что они «почти отпали от веры с тех пор, как предстоятель их Публий принял мученическую смерть в бывшее тогда гонение»
[88]. Видимо, потрясение было такой силы, что почти подавило афинских христиан. Отчасти, вероятно, это зависело и от духовной слабости афинян. Ибо в Лионе гонение произвело обратное действие. Лионская Церковь вышла из гонения еще более окрепшей, хотя удар был исключительной силы: схвачены были почти все выдающиеся христиане–лионцы. Особая ожесточенность гонения в Лионе имела свои местные причины. Лион был крупный языческий религиозный центр, средоточие для трех провинций модного культа «Рима и Августа», то есть императора. По языческому обычаю это преклонение вылилось в форму обоготворения Римского государства и его государей. Для подданного Римского государства не участвовать в торжествах этого культа, которые ежегодно начинались 1 августа, значило не только не разделять религиозных чувств народа, но расценивалось и как отчуждение, свидетельствующее о враждебности к государству и обществу.
Христиане, действительно, не участвовали в этих торжествах. Язычники считали, что так они поступают из–за каких–то таинственных целей и обычаев, несовместимых с лучшими в мире римскими обычаями. Естественно, что в Лионе нашла благоприятную почву обычная клевета на христиан как «врагов рода человеческого» (Тацит)
[89]. Их обвиняли в увлечении дурными и развратными культами, в совершении детоубийственных таинств, в вечерах разврата. Население Лиона решило не иметь с христианами никакого общения. «Для нас, — пишут христиане, — закрыты были дома, бани, народные площади, каждому из нас запрещено было показываться в каком бы то ни было месте»
[90]. Таково было начало гонения. Лион был город богатый, с развитой общественной и торговой жизнью. Сюда стекались с Востока и Запада деловые люди. Это был финансовый и административный центр очень большой области. Христиане Лиона принадлежали к очень разным слоям общества. Были люди богатые, были врачи, юристы. Исключение из общественной жизни для многих было уже немалым бедствием. «Но с нашей стороны воинствовала Благодать Божия, — пишут лионцы, — укрепляя слабых и противопоставляя (гонению) необходимых столпов, которые через свое терпение успели сосредоточить на себе все удары лукавого.
Выступив против него, эти мужи выдержали все роды поношения и казни и, многое считая за малое, спешили ко Христу».
Гонение, таким образом, сосредоточилось в конце концов на отдельных наиболее выдающихся христианах. Они как бы отвели удар от остальных, быть может, более слабых. Но сначала поднялось общее народное волнение. Народ сам нападал на христиан. Приходилось переносить крики, побои, влачения, грабительство, удары камней, заключение и «вообще все, что ожесточенный народ любит делать со врагами», — рассказывает описание.
Вмешались власти. В Лионе как императорской провинции надлежало блюсти порядок и судить христиан легату. Но он был в отсутствии, поэтому действовали городские (муниципальные) власти и трибуны когорты (военное начальство). Они допросили схваченных христиан. Те исповедали себя христианами, и их до возвращения легата заключили в темницу.
Когда вернулся легат, снова начались допросы, которые сопровождались очень жестокими пытками. От христиан выпытывали признания в гнусностях, в которых их подозревали. Обвиняли их в «безбожии» и «нечестии».
В толпе, присутствовавшей при допросе, стоял некто Ветий Эпагат, молодой и знатный христианин. Среди христиан, несмотря на свою молодость, он уже заслужил «такое же одобрение, как старец Захария (отец Иоанна Предтечи)». О нем говорили: «…он ходит во всех заповедях Господних непорочно… неленостно исполняет всякое служение ближнему, ибо имел великую ревность по Боге и пламенел духом. Он проводил строгую жизнь и достиг полноты любви». Это все писалось лионцами для объяснения смелого поступка Эпагата, который «не мог снести столь неправильно производимого над нами суда, — пишут лионцы, — но вознегодовал и потребовал, чтобы ему дозволено было говорить в защиту братий и (доказать), что у нас нет ничего ни безбожного, ни нечестивого». Народ, взволнованный неожиданной защитой христиан, поднял крик, тем более что Эпагат был хорошо известен в Лионе. Легат отверг это законное требование защиты и только спросил его: «Не христианин ли и он сам?» Тот громко исповедал себя христианином. Легат отдал приказ взять «этого христианского ходатая–адвоката» и причислил его к числу мучеников. По поводу слов легата, в насмешку обозвавшего Эпагата «ходатаем», лионцы замечают: истинный ходатай был действительно в Эпагате — то был Святый Дух–Ходатай (спасения христианского), которым обиловал Эпагат, положивший свою душу в защиту братий, «следуя за Агнцем, куда бы Сей ни повел Его» (слова Апокалипсиса, образами которого лионцы неоднократно пользуются в послании).
Допрос продолжался. Большинство «было готово» и со всяким рвением исповедало себя христианами. Но оказались и не подготовившие себя, слабые, которые не смогли вынести труда этого великого подвига. Таких оказалось десять. Их отпадение вызвало сильную скорбь христиан, ибо понизило ревность тех, которые до этого, не страшась опасности, старались не покидать мучеников. «Мы не боялись угрожавших нам мучений, — пишут лионцы, — но, взирая на конец, опасались, чтобы кто–либо не отпал».
Легат всенародно приказал отыскивать всех христиан. Это было собственно нарушением закона Траяна, которым указывалось казнить лишь тех христиан, на которых будет донос. Быть может, легат основывался на каких–то новых распоряжениях, о которых пишет Мелитон Сардикийский». Впрочем, это могло быть и делом личного произвола легата под предлогом, что нужно утишить народное волнение. «Из двух Церквей (Лионской и Виеннской) собрали всех лучших мужей, тех, которые преимущественно созидали эти Церкви».
В числе руководителей Лионской Церкви многие были греки, малоазийцы. Греками были, судя по имени, девяностолетний старец, епископ Лиона Пофин, его преемник пресвитер Ириней, Аттал из Пергама, пресвитер Захария, врач Александр Фригиец и другие. Наряду с этим были христиане, говорившие по–латыни и с латинскими именами. Таков был Санкт, диакон Виеннской Церкви. Он был не из новопосвященных.
Можно думать, что Санкт был прислан сюда из ближайшей и старейшей Римской Церкви. С Римом у Лионской Церкви было не меньше связи, чем с Малой Азией, откуда вышли большинство ее руководителей. В жизни Лионской Церкви предания Римской Церкви переплетались с преданиями малоазийскими.
Мученики различались не только языком. Были схвачены знатные и их рабы; был взят пятнадцатилетний Понтик и несколько женщин. Было взято и несколько язычников, из числа прислуги христианских домов. Они немало ухудшили положение христиан. То, что сами христиане твердо и с негодованием отрицали, эти слуги начали возводить на христиан, страшась мучений, которые перед их глазами терпели святые. Таким образом, создалось впечатление, на основании суда, что христиане действительно детоубийцы и развратники. После этого «даже и те (язычники), которые прежде по знакомству (или по родству) были с нами, — пишут лионцы, — теперь сильно вознегодовали на нас и ожесточились». А мученики стали претерпевать то, что никаким словом, как говорили очевидцы, изобразить нельзя.
Особенно много пришлось показать твердости четырем мученикам: диакону Санкту, Матуру, новопросвещенному христианину, Атталу из Пергама, который был всегда столпом и утверждением христиан Лиона, и слабой женщине, рабе Блондине. «Все мы боялись за Блондину, да и сама госпожа ее по плоти, бывшая также в числе мучеников, опасалась, что потелесной своей немощи Блондина не найдет в себе даже довольно смелости для произнесения исповедания», — говорится в послании. На самом деле оказалось иное: она исполнилась такой силы, что сами мучители ее, сменявшие друг друга и всячески мучившие ее с утра и до вечера, наконец утомились, изнемогли и признали себя побежденными, ибо не знали уже, что более с нею делать. Они дивились, что в ней оставалось еще дыхание. Все тело ее было истерзано и искалечено. Сами мучители свидетельствовали, что и одного рода пыток должно бы быть достаточно для изведения души из ее тела. Но блаженная, подобно мужественному подвижнику, обновляла свои силы исповеданием. Слова: «Я — христианка, у нас нет ничего худого», — служили ей подкреплением, отдохновением и облегчением в муках.
Так же и диакон Санкт, терпя всё то, что только могут изобрести люди, на все вопросы отвечал по–латыни: «Я — христианин». Это исповедание он повторял и вместо имени, и вместо города, и вместо происхождения, и вместо всего. Все тело его «сделалось раною и язвою, все стянулось и потеряло человеческий образ. Но страждущий в нем Христос сотворил великие чудеса, победив через него врага и показав в пример другим, что там нет ничего страшного, где любовь Отца, и нет ничего болезненного, где слава Христова… Сверх всякого человеческого чаяния, в последующих пытках его тело оправилось, выпрямилось и снова получило прежний вид и употребление членов, так что второе мучение (которое было через несколько дней) по благодати Христовой было для него не казнию, а исцелением».
Продолжали пытать и отрекшихся, вопреки обычаю тотчас миловать после отречения. От них требовали подтверждения клеветы на христиан. Среди пыток одна из отрекшихся, Вивлия, очнулась, как бы пробудилась от глубокого сна и, вспомнив вечные мучения,
сказала: «Могут ли эти люди есть детей, когда им не позволено употреблять в пищу даже кровь бессловесных животных?» Затем она исповедала себя христианкою и приложилась к лику мучеников.
После пыток мучеников отводили в мрачные и убийственные темницы. Держали их в колодах с растянутыми ногами, в таких условиях, что многие вновь заключенные задыхались и умирали. А подвергшиеся пыткам, не получая никакой помощи от людей, но «хранимые и укрепляемые в душе и теле Самим Господом, продолжали жить и еще находили силы ободрять и укреплять вновь приведенных».
Не оставили в покое и старца епископа Пофина. Он был так слаб от болезни и старости, что его на судилище принесли в сопровождении городских властей, при смешанных криках толпы, как будто это был Сам Христос. Вероятно, на эту мысль навели почтение и любовь, которыми его окружали христиане. Когда легат спросил его: «Кто Бог христианский?», он отвечал: «Узнаешь, если будешь достоин». Его стали влачить и бить чем попало и едва живого бросили в темницу, где он и скончался через два дня.
Мы говорили, что, вопреки закону Траяна, легат не отпустил отрекшихся христиан. Он продолжал их пытать и допрашивать уже не как христиан, а как соучастников в человекоубийствах и беззакониях. При этом всем поучительно было видеть, как они были печальны, унылы, неблаговидны и исполнены всякого безобразия. Сами язычники поносили их, как людей низких и малодушных, которые, заслужив имя человекоубийц, лишились досточтимого, славного и жизнедательного наименования — мучеников. «Напротив, мучеников облегчали радость мученичества, надежда обетования, любовь ко Христу и Дух Отчий. Они шли веселые (на свой подвиг) — в их лицах выражалось сочетание достоинства с приятностью, даже самые оковы были для них почтенным украшением, как невесте служат украшением испещренные золотыми бахромами одежды; притом они благоухали благоуханием Христовым так, что иным казались намащенными обыкновенным миром».
Видя это, другие христиане становились тверже: взятые без отлагательства исповедывали себя христианами.
Матур, Санкт, Блондина и Аттал были осуждены на съедение зверям. День для звероборства назначен был нарочно. Матур и Санкт в амфитеатре до выпуска зверей снова подверглись всякого рода истязаниям, которых требовала неистовая чернь криками, раздававшимися с разных концов цирка. Их даже жарили на раскаленной железной скамье, но ничего не услышали, кроме слов исповедания. «Я — христианин»,, — произносил Санкт с самого начала. Так как в великой борьбе с их терпением жизнь долго не оставляла мучеников, их решили заколоть. Таким образом, в течение целого дня, вместо всяких зрелищ, обычных для цирка, мученики явили великое зрелище для всего мира.
Блондина, повешенная на дереве в виде креста и отданная на съедение выпущенным зверям, пламенною своею молитвою вселяла в подвижников великое мужество. Даже телесными очами в сестре они созерцали Того, Который был распят за них. Верующие убеждались, что всякий, страждущий за славу Христову, имеет вечное общение с Богом Живым.
К Блондине не прдкоснулся ни один зверь. Она снова была заключена в темницу до нового подвига, чтобы, как пишут ее сограждане, «одушевить братий примером малорослой, немощной, легко уничижаемой женщины, которая, облекшись в непреоборимого Подвижника Христа, многократно одолевала противника» и за подвиг увенчана венцом нетления.
Толпа громко требовала казни Аттала из Пергама. Он всем был известен. Основательно наставленный в христианском учении, он всегда был в Лионе свидетелем истины, столпом и утверждением их Церкви. Не тот ли это малоазиец Аттал, не ученик ли святого Поликарпа, которому слал с любовью привет святой Игнатий?
[91]Он выступил на подвиг с готовностью. Его обвели кругом по амфитеатру, неся перед ним дощечку с надписью по–латыни: «Это Аттал — христианин». Чернь сильно свирепела и требовала расправы, но легат, узнав, что он римский гражданин, приказал его вернуть и держать в тюрьме вместе с другими. Написав о них кесарю, он ожидал решения. (Римского гражданина нельзя было лишать жизни без согласия императора.)
Несмотря на строгость заключения, христианам Лиона удавалось поддерживать с мучениками общение, говорить с ними и писать им письма. Сохранилось несколько рассказов, по которым можно понять их душевное состояние. Покрытые ожогами, рубцами, ранами, они не позволяли себя называть «мучениками»; даже негодовали, если кто в письме или разговоре именовал их так. Они любили именовать «Истинным мучеником» Христа Спасителя. Они говорили: «Мученики суть те, которые сподобились скончаться в исповедании и которых мученичество Христос запечатлел смертию; а мы только слабые и смиренные исповедники». Они со слезами просили братий усердно молиться, чтобы достигнуть им совершенства.
В этот же промежуток случилось в тюрьме радостное событие. «Через живых ожили мертвые», — говорит описание. Любовью мучеников снова были приняты в лоно Матери–Церкви, «снова зачаты ею и согреты живительною ее теплотою, снова научились исповедовать» те, кто ранее отпали, отреклись. Живыми и сильными предстали они на судилище, на второй допрос легата, «быв услаждены Богом, Который не хочет смерти грешника». Это испрошено было у Бога слезами и молитвами мучеников.
«Величайшую брань против диавола предприняли они по любви к ближним и вели ее с тою целью, чтобы сей зверь, быв умерщвлен, изверг из себя живыми тех, коих прежде считал поглощенными. Мученики не превозносились над падшими, но чем богаты были сами, то сообщили и нуждающимся: потому что имели материнское к ним милосердие и обильно проливали о них слезы пред Отцом. Они просили жизни, и Отец давал им, — эту жизнь потом они разделяли с ближними, и, одержав победу во всем, отходили к Богу».
В следующем веке был поднят вопрос об отношении к падшим. Некоторые христиане, оберегая, как они считали, чистоту церковной жизни, признавали невозможным принимать в Церковь отрекшихся. Но им пришлось самим отпасть от Церкви, ибо Церковь всегда в отношении к падшим продолжала возгревать ту любовь, образец которой показали Лионские мученики.
Господь поддерживал и руководил мучеников не только в их тяжелом подвиге. «Мучеников не переставала блюсти благодать Божия» на всех путях их жизни. «Сам Дух Святой был их советник», — говорится в послании. Так, один из мучеников, Алкивиад, ведший всегда строгую и воздержанную жизнь, не оставил своих правил жизни и в тюрьме. Он не ел приносимого братиями в тюрьму, питаясь только хлебом с водой. Атталу Пергамцу после первого выдержанного им подвига в амфитеатре было открыто, что Алкивиад поступает нехорошо, не употребляя творений Божиих, подавая повод к соблазну прочим. Алкивиад повиновался и стал все вкушать, благодаря Бога.
Просвещенные Богом мученики простирали свою любовь и заботу далеко за стены тюрьмы. Они писали в Рим, в Азию, во Фригию. Их заботило умиротворение Церквей, терзаемых недавно возникшим расколом монтанизма.
Так, святого Иринея, их «сообщника», как они его называли, сперва пресвитера, потом епископа Лиона, они посылали в Рим со своими поручениями. Знакомясь с его сочинениями, мы можем ближе узнать дух Лионской Церкви, как она разрешала трудности и заблуждения среди христиан.
Но вернемся к подвигам мучеников. От императора на запрос легата пришло предписание: исповедникам отсечь голову, а отрекшихся освободить. Тут вскоре случилась большая Лионская ярмарка. На нее из всех стран во множестве стекался народ. «Легат, тщеславясь перед толпою, привел блаженных на судилище с театральною пышностью». Он снова начал их допрашивать. Римских граждан обезглавил, остальных же бросил на съедение зверям.
Легат отдельно допрашивал ранее отрекшихся, чтобы освободить. Но «Христос дивно в них прославился» неожиданною твердостью. Теперь, против чаяния язычников, они исповедали себя христианами и присоединились к мученикам. «Вне этого лика остались лишь те недостойные христиане, в которых и ранее никогда не было ни следа веры, ни мысли о брачной одежде, ни понятия о страхе Божием, которые самим поведением обесчестили свой путь — остались сынами погибели», — все же прочие присоединились вновь к Церкви.
Толпа была сильно раздосадована. При этом заметили, что некто Александр Фригиец (из Малой Азии), врач по профессии, стоя у судейской скамьи (кафедры), делал знаки падшим, поощряя их к исповеданию.
Он много лет уже жил в Галлии и был известен своею любовью к Богу и дерзновением в проповеди (он «причастен был дара апостольского» — по выражению лионцев). Народ стал кричать, что причиною исповедания ранее отрекшихся был Александр. Легат, обратившись к нему, спросил: «Кто он?» Тот прямо ответил, что он христианин. Легат разгневался и осудил его на съедение зверям.
На следующий день Александр вступил в амфитеатр вместе с Атталом. Легат в угождение толпе, вопреки распоряжению императора, отдал на съедение зверям и Аттала, который был римским гражданином. Испытав на себе все изобретенные для казни орудия и выдержав величайшую борьбу, они были наконец заколоты. Александр не испустил ни вздоха, ни звука, но в сердце беседовал с Богом. Аттал же, когда положили его на раскаленную железную скамью и от тела его пошел смрад, сказал народу по–латыни: «Вот это — то, что делаете с нами вы, — называется людоедством; между тем как мы и людей не едим и не совершаем никакого зла». На вопрос: как имя его Бога? — он отвечал: «Бог не знает имени, подобно человеку».
После всех этих пыток мучеников в последний день борьбы снова привели Блондину с Понтиком. Приводили их каждый день и раньше, но только смотреть на мучения прочих, принуждая клясться идолами. Они опять остались непоколебимыми. Народ был раздосадован; безжалостно смотрел, как их подвергли всякого рода страданиям. Блондина всячески поощряла мальчика. Понтик, воодушевляемый сестрою, терпел мужественно всякое мучение и наконец испустил дух. Блондина же, с радостью испытав все роды мучений, спутанная сетью, была брошена волу. Животное долго подбрасывало ее, но занятая надеждою и предощущением обетованных благ и беседуя со Христом, Блондина уже не чувствовала боли и наконец умерла. Сами язычники сознавались, что никогда у них ни одна женщина не перенесла бы таких мучений.
Не одолев мучеников, не услыхав от них ни отречения, ни слов слабости, раздосадованные своим поражением, язычники неистовствовали над трупами. Одни с гневом и насмешками издевались над останками, другие с упреком говорили: «Где теперь Бог их, к чему послужила им их вера, которую они предпочли самой жизни?» Несмотря на усилия христиан спасти останки мучеников, их сожгли и пепел высыпали в Рону. «Для того, — говорили язычники, — чтобы мученики не имели надежды воскресения, на которое надеясь, вводят они у нас какую–то странную и новую веру и, презирая мучения, охотно и с радостью идут на смерть. Теперь посмотрим, воскреснут ли они и сможет ли Бог их помочь им и избавить их из рук наших?»
Так кончился мученический подвиг лионских и виеннских христиан. Но велики были плоды их мужественного подвига. Вселенская Церковь обильно пожала их. Огромное значение для Вселенской Церкви имели труды святого Иринея, епископа Лионского, собрата и «сообщника» Лионских мучеников.
Ему в истории конца II века должно быть уделено особое внимание.
Святой Ириней Лионский
Возжженный Лионскими мучениками дух долго пламенел в Лионской Церкви.
Святой Ириней — будущий мученик и епископ Лионский — был великим продолжателем их дела во Вселенской Церкви. Мученики чувствовали будущее его значение. Это видно из того отзыва, который они дают о нем в Послании к епископу Римскому Елевферию: «Желаем тебе во всем и всегда благополучия от Бога, отец Ёлевферий. Мы просили нашего брата и сообщника Иринея отвезти вам эти письма и представляем его вам как человека, ревнующего о завете Христовом. Если бы мы полагали, что сан что–нибудь прибавляет достоинству человека (или: доставляет праведность. — С. М.), то прежде всего представили бы вам Иринея как пресвитера Церкви».
Не без особого промысла Божия послан был святой Ириней в Рим. Мученики называют его своим «сообщником». Видимо, он был из числа тех, кто не был схвачен, но добровольно не покидал мучеников в их подвиге: проникал к ним в тюрьму, ревностно и не смущаясь опасностью поддерживал с ними общение лично и письменно, как об этом рассказывает описание их подвига. Трудно предположить, чтобы, оставаясь в Лионе, святой Ириней не разделил бы в конце концов участи мучеников. Сохранились мученические акты Епинода и Александра Лионских, правдоподобно рисующие обстановку в Лионе после расправы над святым Пофином, Санктом и их святыми учениками. Легат и народ не сразу успокоились. Еще некоторое время христиан продолжали разыскивать. В Актах рассказана судьба двух молодых лионцев–христиан, которые вовсе не устремлялись к мученичеству. Но, не желая отрекаться и опасаясь быть схваченными, они скрылись в предместьях Лиона, в домике одной христианской вдовы, которая их приютила. Там их разыскали. Растерявшись при аресте, они с помощью благодати Божией не отреклись от христианства, мужественно перенесли мучения и скончались. Если не оставили в покое таких двух малозаметных лионских христиан, то трудно предположить, чтобы не был разыскан святой Ириней, ревностный член и пресвитер Лионской общины. Промысел Божий рукою мучеников отвел от него опасность. Ему предстояло еще много послужить Церкви Божией. Поручение в Рим спасло его драгоценную для Церкви жизнь. Легат думал, что он покончил с христианством в Лионе (см. Акты Епинода и Александра). Но вернувшийся из Рима святой Ириней стал во главе Лионской Церкви уже в качестве ее епископа. Он собрал еще немало христиан. «…Ослабленная на время Церковь, — по собственному выражению святого Иринея, — тотчас увеличивается в своих членах и восполняется».
По собственным сочинениям святого Иринея видно, что не мала была паства, о которой ему приходилось заботиться. Первоначально христианами в Галлии были все больше приезжие — греки, римляне. Но когда святой Ириней писал свой главный труд «Против ересей» (около 185 года), ему уже приходилось по большей части иметь дело с местными жителями — кельтами. Он пишет: «Я живу среди кельтов и по большей части имею дело с варварским языком» (Предисловие к 1–й книге). Его паства, видимо, сильно умножилась за счет местных уроженцев — епископу приходилось руководствовать уже не одних римлян и греков. Об увеличении числа христиан говорят и рассказы святого Иринея о гностике Марке и его учениках. Святому Иринею приходилось заботиться о «многих», обольщенных гностиками «в ронских странах»
[92]. Обольщаемые были из числа богатых, «щеголеватых» женщин, одевающихся в багряницу. Это были, видимо, богатые гречанки и римлянки, которых было немало в таком торговом городе, как Лион. И хотя обольщенных было «много», но они составляли относительно небольшую часть паствы святого Иринея. Рассказ о них идет в спокойном тоне, который был бы мало вероятен, если бы совращенные составляли значительную часть паствы Лионского пастыря.
Забота святого Иринея простиралась, по преданию, и за пределы Лиона и Виенны — в глубь Галлии — в Безотон (?), Валенсию и, может быть, еще в другие места. Касательно Безотона известно по Мученическим актам святого пресвитера Фереола и диакона Феруция, о Валенсии — от пресвитера Феликса и диаконов Фортуната и Ахилла. Это были ученики святого Иринея — просветители этих частей Галлии. Подтверждают это и надписи того времени (Гиршфельд).
Евсевий читал Послания святого Иринея по вопросу о праздновании Пасхи. Они написаны были «от Галльских общин, над которыми епископствовал святой Ириней»
[93]. Это выражение одни понимают так, что святой Ириней в 90–х годах II века был епископом уже нескольких епархий (городов–приходов), другие — как свидетельство, что святой Ириней был старший епископ среди нескольких Галльских епархий с епископами. Но как ни понимать эти слова Евсевия, они говорят о значительном увеличении числа христиан Галлии.
Но не в этом было главное значение святого Иринея. Его деятельность далеко выходила за пределы Галльской Церкви. Его труды носили печать вселенскую. Святой Ириней был «человек мира» и не имел навыка писать — нужда сделала его полемистом и писателем
[94]. То, что он писал, было ответом Церкви на коренные затруднения века. Его книги: «Обличения и опровержения лжеименного звания» (или кратко: «Против ересей»), «Доказательство Апостольской проповеди» (недавно лишь найденная после многих веков утраты) и другие сочинения, дошедшие лишь в отрывках, имеют значение для всей Церкви и на все века, хотя писаны были по частным поводам.
Коренные вопросы христианства, поставленные великим спором с гностиками, вопросы о монтанизме
[95]и о Пасхе решены были Вселенской Церковью при его содействии. Его слово к концу II века приобрело в Церкви решающее значение. Сказанное им о гностиках повторилось уже как бесспорное учение Церкви его младшими современниками — начиная с Тертуллиана, святого Ипполита, святого Киприана. Последующие церковные поколения (святой Василий Великий, святой Епифаний, Евсевий и другие) именно в его мыслях, его творениях находили выражение подлинного апостольского предания. Приводимые и защищаемые им, как единственно подлинные, Новозаветные Писания — четыре Евангелия, Послания и Деяния Апостольские — стали на века достоянием Церкви, составили Новый Завет в его теперешнем каноническом составе. Отвергнутое им как апокрифическое и ложное — отвергнуто и Церковью. Его учение о предании, о Лицах Пресвятой Троицы, о соединении в Едином Лице Господа Иисуса Христа — истинного Бога и истинного Человека, его учение о Церкви и ее иерархии — все это и многое другое в последующие века защищалось Церковью как бесспорное апостольское понимание христианства. Вместе с тем Церковь уверенно отбросила то, что выдавали за апостольское предание его противники — Валентин, Василид, Маркион и многие другие писатели II века. Даже многие мнения в творениях Климента Александрийского, Тертуллиана, Оригена и некоторых других известных христианских писателей II и начала III веков не были приняты Церковью как выражение подлинного христианского учения, апостольского предания.
Почему такое уверенное предпочтение было отдано святому Иринею? Что сделало его таким чистым выразителем апостольского предания и церковного учения? Чем обосновано исторически такое отношение к святому Иринею (оно уже видно у Тертуллиана и в так называемом «Малом лабиринте» святого Ипполита
[96])? Враги Церкви видели в святом Иринее нововводителя, а не вдохновенного Духом Божиим хранителя и выразителя христианской истины и апостольского предания.
Был ли святой Ириней звеном в непрерывной живой цепи апостольского церковного предания? Эти вопросы немаловажны для понимания жизни Церкви, и, чтобы внимательно в них разобраться, необходимо вникнуть в жизнь и учение святого. Вместе с тем станет понятным, почему апостольское предание и подлинное раскрытие христианских учений Церковь черпает у него в такой полноте и чистоте.
Мы знаем, что в предыдущем поколении с особой силой и полнотой под руководством Апостола Иоанна Богослова и его учеников процветала христианская жизнь и живо было апостольское предание в Малоазийских Церквах. В середине II века во главе христиан Малой Азии был святой Поликарп Смирнский, в котором, как в выдающемся ученике Апостола Иоанна, соединялось все то, что было наиболее чистого и авторитетного в жизни и в преданиях Малоазийских Церквей. Наряду с Малой Азией только Римская Церковь имела во II веке значение средоточия христианской жизни и учения.
Святой Ириней был в тесном общении как раз с этими центрами христианской жизни и мысли. В этом ключ для понимания его значения в раскрытии и соблюдении апостольского предания Церкви. Святой Ириней вырос в Малой Азии и вплотную примыкал к самым источникам апостольского предания — малоазийским старцам, ученикам Апостола Иоанна. В своих сочинениях он постоянно обращается к этому живому церковному преданию, среди которого еще с детства просветилась его душа.
Наряду со ссылками на писания апостольские, он любил указывать на мужей апостольских: «Так и пресвитеры, видевшие Иоанна, ученика Господня, передают, что они слышали от него» (Против ересей. V.. 33); «все пресвитеры, собравшиеся в Азии около Иоанна, ученика Господня, свидетельствуют, что им передал это сам Иоанн» (Там же. II. 22. 5); «говорят пресвитеры старцы, ученики апостольские» (Там же. V. 5); «как и слышал от некоторого пресвитера, который слышал от Апостолов, который также и видел их, и от бывших их учеников» (Там же (по армянскому переводу). IV. 27. 1), или — «пресвитер вразумлял нас и говорил» (Там же. IV. 31. 1).
В конце II века не один святой Ириней ссылается на учеников апостольских. Так, Климент Александрийский нам говорит, что он собирал церковное учение и апостольское предание у «мужей блаженных и достопамятных… из них один блистал в Греции, а именно в Ионии (Ахее), другой цвел в Великой Греции. Один из них происходил из Келл–Сирии, другой из Египта. А еще другие двое блистали на Востоке, один происхождением из Ассирии, с другим же я познакомился в Палестине, и по рождению он был еврей».
Здесь мы останавливаемся в недоумении. Кто были эти люди? Насколько они поняли и соблюли учение апостольское? Пусть они были слушателями святых Апостолов, как говорит о них Климент Александрийский, — но где плоды их апостольского учения и жизни? Конечно, мы должны с почтением и вниманием выслушать, что с их слов говорит александрийский наставник. Но те, кому «вверили Церковь» сами Апостолы — пресвитеры, ученики столь долго сохраненного для созидания Церкви Апостола Иоанна, — вот надежнейшие и достовернейшие свидетели Истины Христовой. Так думал святой Ириней.
И жизнь и процветание Малоазийских Церквей, вначале под руководством Апостола Иоанна, а потом его учеников, лучше всяких слов свидетельствуют, где знали и любили учение Христово, где соблюдалось апостольское предание во всей его благодатной жизненной полноте. На грани II века, когда уже прошло почти целое поколение, как не существовало Иерусалима, Матери Церквей, в Малой Азии были возлюбленные Господу Церкви — об этом засвидетельствовал Сам Господь в Откровении Апостола Иоанна. Он их возлюбил, потому и помог соблюсти. Зная «богатство», по оценке Апокалипсиса (2, 8), малоазийской духовной жизни и ее близость к апостольской, мы поймем, какое значение имело для восприимчивого юноши христианское обучение в Церкви Малой Азии под руководством наставников Малой Азии? Однако из своих наставников святой Ириней называет по имени лишь святого Поликарпа Смирнского.
Укоряя одного еретика, гностика Флорина, он напоминает ему, как они вместе внимали учению старцев малоазийских, в частности, святому Поликарпу. Так раскрывает он и нам, откуда он сам почерпнул в такой чистоте и полноте апостольское учение.
Он пишет Флорину: «Этого учения (которое проповедовал Флорин) не передавали тебе бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими Апостолами. Я был еще отроком, когда я видел тебя в Нижней Азии у Поликарпа, тогда ты был знаменит при дворе царя и старался снискать благоволение его (Поликарпа). Тогдашнее я помню тверже, чем недавнее, ибо что мы узнали в детстве, то укрепляется вместе с душою и укореняется в ней. Так, я мог бы описать даже место, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп; могу изобразить его походку, образ его жизни и внешний вид его, его беседы к народу, как он рассказывал о своем обращении с Иоанном и с прочими самовидцами Господа, как он припоминал слова их и пересказывал, что слышал от них о Господе, Его чудесах и учении. Так как он слышал все это от самовидцев жизни Слова, то он рассказывал согласно с Писанием. По Божией милости ко мне я и тогда еще внимательно слушал Поликарпа и записывал слова его не на бумаге, но в моем сердце, и по милости Божией всегда сохраняю их в свежей памяти».
Но и без этого прямого свидетельства самого святого Иринея из его учения ясно, что не мимолетным слушателем и не случайным малосмысленным ребенком (как хотят изобразить дело враги церковного предания) пришел святой Ириней послушать великого наставника Азии.
Все сочинения святого Иринея свидетельствуют, что он обильно, внимательно и продолжительно черпал среди пресвитеров, собиравшихся в Азии около Иоанна, ученика Господня, основы своей духовной жизни и своего учения, которое он так ревностно и плодотворно защищал всю свою жизнь. Старческому руководству в понимании Священного Писания он придавал решающее значение против ересей (Против ересей. IV. 32), сам ему последовал и других призывал учиться у старцев–пресвитеров, у которых вместе с преемством учительского достоинства — и жизнь и учения апостольские (Там же. IV. 26).
Решающее значение для своей духовной жизни придавал святой Ириней своим отношениям к старцам–пресвитерам малоазийским. Этой стороне своего жизненного и духовного опыта он придавал общецерковное и для всех обязательное значение.
«Надлежит, — пишет он, — следовать пресвитерам в Церкви, тем, которые, как я показал, имеют преемство от Апостолов и вместе с преемством епископства по благоволению Отца получили известное дарование истины» (дар понимания истины). «Надлежит… держаться тех, которые… и хранят учение Апостолов и вместе с чином пресвитерства ведут здравую и бессоблазненную жизнь к утверждению и исправлению прочих», — поясняет он в другом месте. «Итак, где находятся дарования Господни, там надлежит учиться истине у тех, которые имеют преемство от Апостолов, здравую и неукоризненную жизнь и неискаженное и неповрежденное учение» (Там же. IV. 26. 2, 4, 5). Указание на «здравую и неукоризненнуюжизнь» тех, кто является подлинными хранителями предания и истолкователями истины, опять нас приводит к ученикам Апостола Иоанна, среди которых особенно твердо соблюдалась истина в слове проповеди с истиной в жизни.
Под таким руководством созревает, по учению святого Иринея, «духовный ученик, истинно получая Святого Духа», — тот христианин, который способен с правом судить и об Истине Христовой, и об уклонениях еретических (Против ересей. IV. 32. 2; 33. 1–5). Здесь святой Ириней говорит прежде всего, конечно, о себе и о своем деле, ибо его главный труд был посвящен именно этому суждению об еретических уклонениях. Он сам в своих книгах «Против ересей» и в других сочинениях — тот «духовный ученик», который, по его выражению, «истинно получил Святого Духа и с помощью Его рассудил язычников, иудеев, испытал и учение Маркиона, и последователей Валентина, и тех, которые почитали Христа призрачным (призрачно воплотившимся), и лжепророков, и тех, которые производят расколы, — не имеющих любви к Богу и заботящихся больше о собственной выгоде, чем о единстве Церкви» (Там же. IV. 33).
Возвращаясь к личной жизни святого Иринея, еще раз подчеркнем, что для него решающее значение имела его встреча со святым Поликарпом.
Что–то основное, коренное для всей своей жизни и мысли узрел святой Ириней именно через святого Поликарпа. И это залегло незыблемо в глубине его духа. Во вдохновенных рассказах святого Поликарпа, многолетнего собеседника и сотрудника Апостолов — самовидцев Христа, святой Ириней ощутил живую историческую личность Христа Спасителя; он вплотную приблизился к Воплотившемуся Слову Божию — и именно Тому, о Котором проповедует и с Которым соединяет Церковь в своих Писаниях, своих Таинствах и преданиях — всею своею жизнью.
«Поликарп, который, — говоря его (святого Иринея. —
Ред.) словами, — не только был поставлен Апостолами и обращался со многими из видевших нашего Господа, но Апостолами же был поставлен в епископа Смирнской Церкви в Азии, — всегда учил тому, что узнал от Апостолов, что передает и Церковь»
[97].
Поликарп возвещал, что «он принял от Апостолов одну только ту истину, которая передана Церковью». Поликарп пересказывал, что слышал от Апостолов о Господе, Его чудесах и учении. «Он слышал все от самовидцев жизни Слова… он рассказывает согласно с Писанием», принятым Церковью.
Одна Церковь верно соблюдает во всей чистоте облик, слова, жизнь Спасителя — вот то основное, что усвоил Ириней от великого наставника Азии и чему учила вся жизнь, слова и сама смерть апостольского мужа.
Это дало решающее направление всей жизни и учению святого Иринея; сделало его тем незыблемым камнем, на котором, как на одном из своих оснований, навеки укрепилась Церковь, и прежде всего Церковь его времени, когда все более проявлялось «самодельное христианство». Кто только ни делал попыток по–своему использовать дело Христово и дать свой образ спасения и Самого Спасителя изобразить и истолковать по–своему! Количество новозаветных апокрифических писаний с исправленным и подправленным текстом трудноисчислимо. Каждая ересь стремилась иметь свое откровение, свое евангелие, свой канон новозаветных книг, своего Христа. Не всегда легко было христианину конца II века, через сто пятьдесят лет после Евангельских событий, разобрать, где подлинный голос Христов, где подлинный Христос (см., например, у Евсевия. VI. 12, где рассказан случай, когда такой знающий человек, как епископ Серапион Антиохийский, не сразу разобрался в докетическом апокрифе — «Евангелии Петра»). Это было тем более трудно, что многие еретики искусно подмешивали свое (свой яд) к подлинным Христовым и апостольским словам — искусно вплетая свой смысл в ткань подлинных евангельских событий или Апостольских Деяний.
С помощью учеников Апостола Иоанна и прежде всего святого Поликарпа святой Ириней с исключительною силой и ясностью ощутил и осознал, что именно в Церкви, в принятых ею писаниях, в ее преданиях и уставах слышен подлинный голос Христа и Его апостолов; что только церковными путями обретается Он Сам, Глава Своей Церкви, получается необманно Его Дух — Дух Истины, «Коего не причастны все те, которые не соглашаются с Церковью». Только согласующиеся с Церковью, наставленные ее пресвитерами–старцами, созревают, по его убеждению, в «духовного ученика, истинно получая Духа Святого» — достигая общения со Христом Спасителем и Главою тела церковного. Поэтому нужно с величайшим тщанием, говоря собственными словами святого Иринея, «избирать то, что относится к Церкви» и «следовать порядку предания, переданного тем, кому они (Апостолы) вверили Церковь».
В своей борьбе с еретиками он имел дело не только с людьми, которые должны были на слово ему верить, что так действительно учил великий старец малоазийский, ученик апостольский. И не только собственная жизнь и мученическая смерть святого отца служили ручательством, что он ученик истины. Но среди самих лжеучителей, современников святого Иринея, были, как мы видели, и такие, которые, как и сам святой Ириней, слушали наставления малоазийских старцев, слушали самого святого Поликарпа. И вот он, Ириней, в их собственной памяти и совести будит воспоминание об общем их наставнике. Не говорит: «Я слышал, я знаю от святых наставников Малой Азии нечто вам неизвестное», — но зовет вспомнить, например, гностика Флорина, что «этого учения не передавали тебе бывшие до нас пресвитеры (старцы), которые обращались с самими Апостолами», и напоминает ему, в частности, о святом Поликарпе, общем их наставнике. Помня «тогдашнее» тверже, чем «недавнее», он свидетельствует, что хотя он был тогда юн, но все же в таком возрасте, что мог «внимательно» слушать святого Поликарпа. Он настолько ясно, полно и твердо усвоил его учение, что не боится убеждать старшего себя по возрасту Флорина следовать своему учению, опираясь на эти общие им обоим воспоминания. Он не сомневается, что Флорин переменит свои мысли, согласится с ним, если внимательно вспомнит и последует тому, чему учил их ученик Апостола Иоанна и все пресвитеры Малой Азии, которые «обращались с самими Апостолами». Некоторые из их наставников «видели не только Иоанна, но и других Апостолов и слышали от них то же самое». Этим святой Ириней стремится убедить противника, что верно передает учение своих малоазийских наставников, в частности, святого Поликарпа.
Остальные старцы — наставники Малой Азии — углубили и расширили ту основу, которую получил святой Ириней от святого Поликарпа.
Они также много «вразумляли» его по разным поводам. От святого Поликарпа он воспринял основное учение — жизнь Спасителя и его учеников, отношение к Церкви и ересям, а от пресвитеров научился бороться за Истину — что отвечать еретикам и как с ними обращаться.Руководя и наставляя его, они сохранили его «веру в Единого Бога, все сотворившего», и преумножили его «любовь к Сыну Божию, ради нас исполнившему столь великие распоряжения», излагали ему Писания, «не хуля Бога, не бесчестя патриархов, не уничижая пророков», — то есть научили его истинному пониманию Ветхого Завета, который искажался Маркионом и другими еретиками. В частности, научили его, как относиться к праведникам ветхозаветным и их падениям, учили его делу спасения
[98], вере, сообразованию проведенной жизни с учением Спасителя (§ 3). Рассказывали ему об Антихристе и об Откровении Апостола Иоанна, со слов самого Апостола, о рае, о Новом Небе и новой земле.
Помимо этого, апостольское предание святой Ириней черпал отовсюду, откуда мог. Так, в вопросе о монтанизме и в вопросе о Пасхе святой Ириней, следуя примеру и духу святого Поликарпа, согласовывался с пресвитерами (епископами) Римскими и мучениками Лионскими, тесно связанными, так же как и он, с Малоазийской духовной жизнью. О том, что святой Ириней бывал в Риме и близко знал Римскую Церковь, мы уже отчасти знаем. Это видно из его сочинений и посланий по поводу ереси Флорина и раскола Власта — пресвитеров Римских, и также в связи с вопросом о Пасхе. Но и до 177 года, когда святого Иринея посылали в Рим Лионские мученики, он уже соприкоснулся с Римской Церковью. Об этом определенно говорит одна древняя приписка к «Посланию Смирнской Церкви о кончине святого Поликарпа». При этом сделана ссылка на какое–то собственное сочинение святого Иринея, теперь утраченное. Рассказывая, что рукопись «Мучений Поликарпа» — это список со списка, первоначально принадлежащего святому Иринею, переписчик говорит: «Святым Иринеем написано много превосходного и православного, сочинений, где упоминается святой Поликарп, у которого святой Ириней учился; им опровергаются все ереси и передается церковное и православное учение, как оно получено и передано было святым Поликарпом. В сочинениях святого Иринея говорится также, что, когда однажды со святым Поликарпом встретился Маркион и сказал ему: «Узнай нас, Поликарп», тот ответил Маркиону: «Узнаю, узнаю первенца сатаны». В тех же сочинениях
(Иринея) написано и то, что в день и час мученической смерти Поликарпа в Смирне Ириней, будучи в Риме, услышал голос, подобный трубному звуку, говорящий: «Поликарп скончался мучеником». Говорится в рукописи и то, что святой Ириней в Риме «многих обучал христанско–му закону»
[99].
Эта заметка, видимо, очень верно передает общее впечатление современников от сочинений святого Иринея. Она верно воспроизводит случай с Маркионом. Поэтому нет оснований сомневаться, что в каком–либо из многих утраченных теперь творений святого Иринея есть его рассказ о голосе, возвестившем ему о смерти Поликарпа. Этот голос и прямые слова приписки подтверждают особую близость святого Иринея к святому Поликарпу. Уясняет она и догадку, что святой Ириней сопровождал своего учителя в Рим и оттуда попал в Лион. Это совпадает с подробным описанием святого Иринея о пребывании в Риме святого Поликарпа. Он пишет о встрече святого Поликарпа в Риме с Маркионом, передает его беседы с папой Аникитой, рассказывает, что тот предоставил ему в своей церкви совершать Евхаристию, говорит о впечатлении, которое произвели приезд и слова святого Поликарпа на многих еретиков в Риме.
Здесь святой Ириней вошел в общение со вторым после Малой Азии средоточием христианской духовной жизни. По словам приписки, он здесь «многих обучил христианскому закону». Но не только Рим воспользовался его наставлениями. И сам святой Ириней многое здесь почерпнул. В это же приблизительно время прибыл сюда, жил и учил здесь святой Иустин, к которому с большим уважением относился святой Ириней. Жил здесь и Егизипп, быть может, Родон и другие известные наставники христианские. Святой Ириней говорил, что в Риме, в этой единственной тогда мировой столице, апостольское предание всегда сохранялось стекавшимися сюда отовсюду верующими. С такой Церковью, основанною двумя славнейшими Апостолами Петром и Павлом (святой Ириней не выделяет как–либо отношения Рима к Апостолу Петру), по необходимости должны были считаться и сообразовываться остальные Церкви II века. Не только от приезжих, но и от самих римлян — собратьев, друзей и учеников святого Климента и святого Ерма — многому мог научиться святой Ириней. Жил здесь в это время и просвещенный святой Аполлоний. После святой Ириней с большим уважением вспоминал о Римской Церкви, всегда горячо к сердцу принимал ее дела — оберегал ее от ереси Флорина, раскола Власта, от неудачных действий папы Виктора. Сам он в вопросе о времени празднования Пасхи примкнул к ее преданиям, только смягчая примером святого Поликарпа римскую прямолинейность, придавшую этому вопросу догматическое значение.
Обогатившись римским преданием, прибыл святой Ириней в Лион. Здесь он нашел полную ревность молодой еще Церкви и вместе мудрость и зрелость наставников, выходцев, как и он, из Малой Азии. С одной стороны, старец Пофин, мудрый Аттал, Александр Фригиец и другие, с другой — Ма–тур, Блондина, Понтик — вот среди кого привел Промысел Божий дозревать и питаться духом святому Иринею. Так среди малоазийских старцев, римских христиан, Лионских мучеников, при богатстве жизненного опыта и книжных знаний зрел духом святой Ириней. Он хорошо знал письменные предания Церкви II века — ссылался на послания святого Игнатия Богоносца и Поликарпа Смирнского, знаком был с творениями Папия Иерапольского, святого Иустина Философа, святого Климента Римского, с «Пастырем» Ерма, читал многие творения, теперь утраченные. Это в соединении с общением с малоазийскими наставниками и Римской Церковью дало ему исключительно полное и одновременно чисто церковное образование, какого не имел никто из писателей и наставников его времени, сделало его действительно сокровищницей церковного предания. Но всё это было для него лишь надстройкой и подкреплением к тому основному, что он получил от святого Поликарпа: общение со Христом, Тело Христово, Дух Христов, Дух Божий, Истину Вселенской Церкви, которая преемственно от Апостолов получила свою веру, свои писания, свое предание, своих наставников — епископов и пресвитеров — хранителей веры и предания.
Это святой Ириней усвоил не с чужих слов, а с помощью святого Поликарпа сам внутренне узрел всем существом своим «спасение свое», «без хартии и чернил написанное» в сердце Духом Святым, как он выражается о живом предании Церкви — живом и помимо внешнего своего запечатления.
Соприкасаясь с Церквами Малой Азии — Смирнской, Ефесской, затем Римской, Лионской, наконец, Церквами варварскими (вероятно, германскими, лишенными тогда своей письменности), — он ощутил свой опыт, веру, знание как предание Вселенской Церкви. «Принявши эту веру и это учение, Церковь, хотя и рассеяна по всему миру, тщательно хранит их, как бы обитая в одном доме; одинаково верует этому, как бы имея одну душу и одно сердце», — говорит святой Ириней.
В этом единстве и неизменности веры Церкви святой Ириней видел существенный признак ее истины. «Проповедь Церкви повсюду постоянна и пребывает неизменно, и имеет свидетельство от пророков и Апостолов и всех учеников в начальные времена и в средние и последние… Этот дар Божий вверен Церкви, как дыхание дано первозданному человеку для того, чтобы все члены, принимающие его, оживотворялись; и в этом содержится общение со Христом, то есть Дух Божий, залог нетления, утверждение нашей веры и лестница для восхождения к Богу. Ибо в Церкви говорится — Бог положил Апостолов, пророков, учителей и все прочие действования Духа, коего не причастны все те, которые не соглашаются с Церковью, но сами себя лишают жизни худым учением и самым худшим образом действия. Ибо где Церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать; а Дух есть Истина. Посему, кто не причастен Его, не питаются для жизни от сосцов матери, не пользуются чистейшим источником, исходящим от Тела Христова, но выкапывают себе сокрушенные колодцы из земных рвов и пьют гнилую воду из грязи, удаляясь веры Церкви, чтобы не обратиться, и отвергая Духа, чтобы не вразумиться. Отчуждившись от истины, они естественно увлекаются всяким заблуждением, волнуемые им, по временам думая различно об одних и тех же предметах и никогда не имея твердого знания»
[100]. «Проповедь Церкви повсюду постоянна и пребывает неизменно», ибо «Апостолы, как богач в сокровищницу, вполне положили в Церковь все, что относится к истине, так что всякий желающий берет из нее питие жизни»
[101]. Поэтому задача учителя Церкви, по святому Иринею, не сочинять новую веру, не изменять данное в откровении ее содержание, а углубляться в него, «тщательно хранить» веру и предание Церкви.
Святой Ириней верно и полно воспроизводил живое предание и веру, ссылаясь на Смирнскую, Ефесскую, Римскую Церкви как на самых ярких и бесспорных жизненных хранителей и свидетелей Христовои истины
[102] .
Где находились дарования Господни, там надлежало учиться истине. В этих Церквах действительно было не только преемство церковное от Апостолов, но и «здравая и неукоризненная жизнь и неповрежденное (собственным произволом. —
С. М.) учение»
[103]. Они свидетельствовали для внимательного взора, что «где Церковь, там и Дух Божий… и всякая благодать». Свидетельствовали о плодотворности церковного пути. Святой Ириней эту плодотворность подлинной церковной жизни раскрывает с разных сторон, показывает на примере чрезвычайных духовных дарований, которыми не оскудевала Церковь, вскрывает созидательный и благодетельный характер этих дарований в противоположность магии еретиков, ибо дух сострадания, милосердия, твердости истины, любви неизменно сохранялся ими всегда.
Малоазийская, Римская, Лионская Церкви давали право святому Иринею засвидетельствовать: «И ныне имя Господа нашего Иисуса Христа оказывает благодеяния и истинно и несомненно исцеляет всех повсюду верующих в Него, а не имя Симона, или Менандра, или Карпократа»
[104] (имена еретиков. —
С. М.). А если они и совершают видимость чудес, то делают это «посредством магии и стараются обманом обольстить людей неразумных, ибо никакого добра и пользы не доставляют тем, над которыми, ,как говорят они, совершают силы, но привлекая мальчиков и обманывая зрение, они производят явление, мгновенно исчезающее и даже минуты не продолжающееся»
[105] Этим еретикам с их призрачными чудесами святой Ириней противопоставляет Церковь, богатую истинными дарованиями, с людьми, исполненными благодати Божией и духовной силы для истинной пользы людей.
«Истинные ученики Его (Христовы. —
С. М), получая от Него благодать, совершают во имя Его
(чудеса) во благодеяние другим людям, сообразно с тем, как каждый из них получил от Него дарование. Ибо одни истинно и несомненно изгоняют демонов, так что сами освобожденные от злых духов часто делаются верующими
(во Христа) и обращаются к Церкви. Иные имеют предвидение будущего, видения и пророческие речи. Другие же исцеляют больных чрез возложение рук и возвращают им здоровье. Даже и мертвые воскресали и пребывали с нами довольно лет. И что еще? Невозможно перечислить дарования, которые Церковь по всему миру получила от Бога во имя Иисуса Христа, распятого при Понтии Пилате, и каждодневно являет во благодеяние народов, никого не обольщая, ни от кого не требуя денег»
[106] .
«Таким образом, у них
(еретиков) заблуждение, обман и магическое обольщение нечестиво совершается в виду людей, а в Церкви сострадание, милосердие, твердость и истина оказываются, чтобы помочь людям, не только безмездно и даром, но и мы сами употребляем из нашего имущества на благо людей и весьма часто исцеленные неимущие получают от нас то, в чем нуждаются»
[107].
ЦЕРКВИ ЗАПАДА В КОНЦЕ II И В НАЧАЛЕ III ВЕКА(РИМ И КАРФАГЕН В 180–212 ГОДАХ)
Латинское христианство. Новое положение христиан и его трудности
Начиная с мучеников Лионских (177–178 годы) и святого Иринея жизнь Западных Церквей делается все значительнее. Все более заметны христиане в Риме. Впервые слышно о мучениках христианских в Карфагене, тесно связанной с Римом африканской провинции (Сцилитанские мученики около 180 года
[108]; мученики 197–202 годов). К концу II века Карфаген наряду с Лионом и Римом делается одним из крупных средоточий христианской жизни.
Появляются христианские писатели, пишущие на латинском языке. До конца II века на Западе писали, как, например, святой Климент, святой Ерм и другие римские христиане, только по–гречески, — таково было в первые два века преобладание всего греческого в жизни Западной Церкви. Самое Священное Писание читалось также по–гречески; по–гречески же совершалось богослужение. Выходцы с Востока (святой Ерм, святой Иустин, святой Ириней и другие) до конца II века были наиболее значительными руководителями западной христианской жизни. Но в конце этого века заметен уже некоторый перелом. Христианство начинает захватывать на Западе все новые и более широкие круги.
Это уже были не случайные обращения, не та вспышка христианства, как при Апостолах, когда веяние Духа занесло семена христианства во все концы мира и в самые разнообразные слои населения.
Теперь, как веком ранее в Малой Азии, о христианах на Западе стали говорить, что «число их необъятно», что «люди всякого возраста, пола, звания вступают в это общество». У латинских христианских писателей этого времени чувствуется, что христиане на Западе не только нравственно, но и численно уже представляли значительную силу (например, Тертуллиан утверждает, что взрослые христиане Карфагена составляли десятую часть его населения
[109]).
Сверху донизу римское общество прочно пронизывается христианством. Разрозненное и донельзя разделенное, оно превращается в нечто единое, целое со своим особым жизненным и духовным строем. В это целое собираются люди самых разнообразных слоев римского общества, дотоле, казалось, безнадежно разобщенные происхождением, общественным положением, сословными различиями. Церковь всё соединяла, не разрушая, впрочем, многообразия жизненных положений. Уже не по одним слухам и намекам известны христиане при дворе, среди знати, среди ученых, не говоря уже о простом народе, включая рабов. Число христиан в Риме стало исчисляться десятками тысяч.
Христианский епископ Рима Виктор имел при императоре Коммоде доступ во дворец. Конкубина (незаконная, морганатическая жена) императора Марция — христианка
[110]. Она выхлопотала, по указанию своего бывшего опекуна, пресвитера Гиацинта, помилование для сосланных в Сардинию исповедников. Гиацинт едет туда со списком, составленным по указанию епископа Виктора, и освобождает ссыльных. По настоянию Гиацинта прокуратор освободил в Сардинии даже одного, а может быть и нескольких, не попавших в списки. Впервые, кажется, слово христианского пресвитера получило вес в Римском государстве.
Из числа лиц, близких ко двору Коммода, известен богатый христианин Корифор, в числе рабов которого был будущий папа Каллист. Было, видимо,немало и других подобных богатых христиан. Эти христиане при дворе кесаря оказывали немалую помощь нуждающимся, так что Тертуллиан мог говорить язычникам об общности имущества христиан
[111] — неимущие всегда могли рассчитывать на помощь и участие богатых.
Святой Ириней писал (около 185 года): «Верующие, находящиеся при царском дворе, не пользуются ли из имущества кесаря припасами и каждый из них по возможности не доставляет ли (помощь) неимущим?»
Богатство Римской Церкви было таково, что она имела возможность не только помогать своим бедным, но и делиться с нуждающимися отдаленных Церквей. Впрочем, то был древний обычай римских христиан, который еще более развился к концу II века. Дионисий Коринфский писал им около 170 года: «Изначала у вас есть обычай оказывать братиям всякого рода помощь, вы посылаете многочисленным Церквам во всякий город съестные припасы: так вы облегчаете бедствия нуждающимся; так изначала вы поддерживаете исповедников, работающих в рудниках, теми средствами, которые вы им доставляете. Вы, римляне, соблюдаете предания, оставленные вам вашими предками–римлянами. Ваш блаженный епископ Сотер не только их блюдет, но и развивает, снабжая благородно всем тем, что посылается святым, и когда христиане приходят к нему, он их принимает со словами любви, как любящий отец своих детей».
Христиане в Карфагене щедро оказывали помощь не только христианам, но и язычникам. Тертуллиан, обращаясь к язычникам, говорит: «Вы менее делаете приношений в храмы ваши, нежели сколько мы раздаем милостыни на улицах». Западные христиане конца II и начала III века умели оказывать не только материальную помощь. Обращаясь к язычнику Скапуле, африканскому проконсулу, Тертуллиан писал: «У кого из вас нет родственника, дитяти, друга из значительного класса людей
(не говоря уже о народе), которых бы христиане не избавляли от демонов или не исцеляли от болезней». В качестве разительного примера духовных сил христианской Церкви и перемены в отношении к христианам, которая стала намечаться в римском обществе, Тертуллиан рассказывает, что сам император Септимий Север (вскоре после Коммода принявший власть) «призвал к себе некоего Прокла — христианина, который вылечил его от болезни, помазав святым елеем. Он за то повелел его кормить и содержать до самой смерти в собственном своем дворце»
[112]. Есть предположение, что собственная дочь Севера была христианкой. Его сын, будущий император Антоний Каракалла, с детства окружен был христианами и иудеями. Для Севера не было тайной, что «многие знатные дамы римские и мужчины» были христианами, и он вполне терпимо относился к ним и даже, при случае, защищал их от нападок языческой толпы. Только он не желал слишком широкого распространения христианства, поэтому под угрозою смерти запретил всякие новые обращения в христианство. Этим вызвано было гонение в 202 году, от которого пострадали, в первую очередь, вновь оглашенные и крещенные и заботившиеся об их обращении. Вероятно, это преследование было до исцеления Севера; после него вряд ли возможны были такие суровые меры.
Перелом, который, хотя и с большими перебоями, наметился в отношении христиан при дворе, среди римской знати, не мог не затронуть, конечно, и провинциальных правителей, которые выходили из той же среды. Тертуллиан рассказывает о ряде случаев, когда проконсулы и после доноса с чьей–либо стороны, вопреки закону, под разными предлогами освобождали христиан от наказания. Многие правители уже решительно не желали преследовать христиан. (Это подтверждается и сообщениями святого Ипполита Римского. — См.: Толкование на пророка Даниила, о случае в Сирии.) Но, чтобы не нарушить прямо закона, они прибегали к различным уловкам: так, правитель Пуденс искусным образом включил в судебный акт одного приведенного к нему христианина обвинение в притеснении и лихоимстве (в чем его на самом деле никто не обвинял), и так как при дальнейшем разборе дела не нашлось свидетелей, уличающих его в этом, то правитель объявил, что за сим дело продолжать нельзя. Некоторые правители этого времени уже открыто признаются, что они неохотно судят и осуждают христиан, хотя закон того и требует (например, префект Перенний в процессе Аполлония, Аспер у Тертуллиана). Это не мешало, конечно, другим правителям, не понимавшим христианства, по–прежнему соблюдать со всею строгостью старые законы против христиан, а при случае прилагать к ним и собственную свирепость.
Часто случалось, что сила прежних законов, как бы против воли самих исполнителей, лишала все же жизни христианина.
Так, около 183 года в Риме жил знатный римлянин, сенатор (или, по крайней мере, сенаторского сословия) и выдающийся христианин Аполлоний. О нем писали (в Актах): «Он вел в Риме жизнь, полную подвигов, благочестия и воздержания». Его жизнь, видимо, успела внушить уважение не только христианам, но и язычникам. Человек он был образованный, не лишенный дара слова. На него был сделан донос. Согласно закону его судили. Судил его представитель императора — префект и сенат. Его судьи пытались его спасти. Но он настойчиво и в пространных речах (сохранился отрывок его процесса), которые свидетельствуют о его уме, образовании и благородном характере, защищал свои христианские убеждения. Отвечал он спокойно и просто, стремясь не обострять положения, но вполне ясно и твердо. В ответ на предложение поклясться «гением кесаря» он сказал, что этого сделать не может, что вообще лучше не клясться, ибо «истина сама по себе великая клятва». Но ввиду того, что ложь породила недоверие к слову, он согласен поклясться истинным Богом, что «мы любим императоров и молимся за них». Но когда из этого хотели сделать вывод, что он согласится принести жертву богам и изображению императора, он решительно и просто отказался и дал пространное объяснение своему отказу, наметив основные черты христианского учения.
Префект Перенний, первый человек в империи и выдающийся государственный деятель, после тщетных попыток переубедить Аполлония сказал: «Я очень хотел бы тебя простить, но это невозможно, ибо есть этот декрет сената (вероятно, какое–либо позднейшее подтверждение рескрипта Траяна. — С. М.), но этот приговор я выношу без ненависти».
Характерно, что саму защитительную речь Аполлония он прерывал двусмысленными замечаниями, вроде: «довольно философствовать, мы полны восхищения, — теперь, Аполлоний, вспомни декрет сената, который не терпит нигде христиан».
После этого он, видимо, с интересом, выслушивает пространную речь, целую апологию Аполлония и даже спрашивает объяснений. Это характерно, как знамение времени, — непроницаемые римляне, префект, сенат, первые люди империи стали прислушиваться к христианам, и христианство уже не вызывает в них обычной скуки и презрения. Впрочем, уважение к закону побороло в сенате и в префекте всякие другие чувства: Аполлоний был казнен.
Скоро, лет через десять после смерти Аполлония, около 195 года, латинское христианство приобрело нового красноречивого защитника, видного юриста,Тертуллиана. Его язык, гибкий, язвительный, тонкий ум, его писательский гений не имели на Западе в III веке соперников
[113].
Старое латинское общество в своем пестром многообразии постепенно принимало христианство. По творениям Тертуллиана предчувствуется уже победа. Но эта создавало и своеобразные трудности, мало известные предшествующим поколениям. Государство продолжало оставаться языческим, весь строй жизни общества по–прежнему был проникнут идолопоклонством и языческими традициями.
И если государство и общество снисходительнее терпело в своей среде христиан, то это было для них не только облегчением, но и великим новым соблазном и трудностью. Каково было христианину оставаться сенатором, военным, учителем, торговцем или даже ремесленником, когда каждое учреждение заполнялось идолами, почти каждый государственный акт или даже торговая сделка освящались языческим обрядом, все ремесла или занятия так или иначе соприкасались с языческими культами, не говоря уже о том, что каждому римлянину, не покидавшему общественной жизни, приходилось ежедневно и ежечасно соприкасаться с языческими нравами и соблазнами языческой жизни. Во всех отношениях прав был Аполлоний, когда говорил сенату, что истинному ученику Христову нетрудно умереть за веру, ибо он ежедневно за нее умирает во всей своей жизни. В отношении внутренней борьбы с соблазнами зла, которую Аполлоний имел прежде всего в виду, — это истина вне времени. В эту эпоху ежедневное христианское мученичество имело свое особое значение. Жизнь принуждала на ежедневное будничное испо–ведничество. Сочинения христианских писателей конца II и начала III века (особенно Тертуллиана и отчасти Климента Александрийского) довольно ясно обрисовывают трудность положения.
Познакомимся же с этими трудностями и соблазнами на грани III века, ибо через них просвечивает вся христианская жизнь этого времени.
Начнем с трудностей «семейных», посмотрим, как возникала и протекала христианская жизнь в семье, где глава оставался язычником. Ибо часто случалось, что жена или дочь обращались раньше мужа или отца. Эту особую отзывчивость к христианству женщин и детей заметил еще язычник Цельс. Он со злостью высмеивает это обращение женщин и детей, стараясь унизить христианство и выставить его в смешном виде. Но и в этом искаженном образе проникновения христианства в языческие семьи есть несомненно подлинные куски исторической жизни, поэтому к нему стоит обратиться.
Например, в какую–нибудь семью позван ремесленник. И вот «мы видим, — рассказывает Цельс, — что и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи — все эти необразованные и грубые люди… стоит им только остаться в обществе одних только детей и каких–нибудь женщин, одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца (язычника, конечно. — С. М.) и своих учителей, а верить им только одним… что они одни только знают, как нужно жить, и что дети, если последуют за ними, то и сами будут благоденствовать и весь дом окажется счастливым. И если во время этого разглагольствования они заметят, что подходит к ним кто–нибудь из руководителей воспитания и вообще кто–нибудь из ученых людей, или даже сам отец, то более трусливые из них начинают уже робеть, а более дерзкие при этом не упускают случая внушить детям — сбросить с себя ярмо и выйти из повиновения. При этом шепчут им в уши, что в присутствии их отца или их учителей они даже не хотят и не могут научить детей (и женщин) ничему хорошему, так как им вовсе не хочется, ввиду глупости и жестокости этих совершенно испорченных, глубоко погрязших и опустившихся в тину грехов людей, испытывать на себе их преследования и ярость, но что если они желают научиться от них чему–нибудь хорошему, то должны оставить и отца и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправляться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню и здесь получить совершенное знание».
Наблюдение Цельса, что ремесленные мастерские явились очагами христианства, подтверждается ранним, успешным и прочным распространением христианства именно среди ремесленников Малой Азии.
Имена и судьба святой Феклы, Домициллы, Алки, Габии, Марции, Перпетуи и многих других женщин, рассказ Второй Апологии Иустина и другие сочинения подтверждают, что «женская половина дома», особенно в высших слоях римского общества, прежде всего отзывалась на проповедь христианскую. По этому поводу Цельс едко иронизирует над христианами: «Все эти рабы, женщины и дети только и могут и желают принять вашу веру».
Перейдя в христианство помимо мужа, римская женщина попадала в весьма нелегкое положение. Не говоря уже о тех случаях, когда муж отступался от такой жены или даже предавал ее (о чем рассказывает, например, святой Иустин во Второй Апологии), обычные «ежедневные» затруднения христианки среди языческой семьи были немалы и особенно тяжелы в духовной жизни.
«Служительница Господня, — рассказывает Тертуллиан, — должна жить посреди богов и ларов, присутствовать при праздниках и торжествах идолов (когда они справлялись в семье. — С. М.), глотать дым ароматов в начале года и в первый день каждого месяца. Она выходит из дома дверьми, украшенными лаврами и светильниками (это делалось в честь каких–нибудь языческих празднеств. — С. М.). Возлежа беспрерывно за трапезою с мужем и его пирующими друзьями, не прилепится ли она к их мнениям? Слыша пение мужа, что она услышит? Да и сама что станет петь перед ним? Вероятно, какие–нибудь стихи из комедии или песнь в честь пьянства… Осмелится ли она произнести имя Бога, воззвать к Иисусу Христу?.. Для женщины в этом положении все бывает чуждо, враждебно, все подвергает ее осуждению, все стремится удалить ее от пути спасения».
Помимо жизни в доме, насыщенном язычеством, женщина стеснена была во всех проявлениях своей христианской жизни. Тот же Тертуллиан описывает это так: «Нужно ли совершить стояние (стояние — это молитвы, сопровождаемые постом. —
С. М.)
, — муж как раз назначит свидание в банях. Придет ли день поста — муж именно в этот день пригласит друзей на пиршество. Случится ли в церкви особое моление — никогда не окажется столько забот по хозяйству. Какой муж–идолопоклонник дозволит жене беспрепятственно посещать братьев, обходить деревни, посещать бедных в их хижинах? Какой муж захочет расстаться с женою ночью, чтобы она пошла молиться с братиями во время ночных бдений? Стерпит ли он, чтобы она проводила всю ночь в церкви в праздник Воскресения Христова и чтобы явилась она на вечерю Господню, предмет стольких клевет? Будет ли он смотреть равнодушно, что она ходит в темницы целовать оковы мучеников? И что скажет он, когда узнает, что жена его должна давать братьям лобзание мира, должна подносить воды для омытия ног верующих, разделять с ними хлеб и вино во время вечери, проводить время в созерцании и молитве? Если придет путешественник из христиан, то какое гостеприимство будет он иметь в доме язычника? Когда надо будет дать бедному хлеб, то не найдет ли жена неверующего житницу свою запертой ?»
[114]В этом обзоре придавленной язычником–мужем христианской жизни женщины хорошо вырисовывается христианский быт на грани III века: молитвы, ночные бдения, живое общение христиан между собою, любовь к мученикам, к странникам и многое другое. Ко всему этому можно еще добавить те черты жизни, которые наблюдались в более счастливой семье, где все или большинство были верующие.
Там, по словам Тертуллиана, супруги «вместе молятся, вместе припадают на колени, вместе постятся: взаимно ободряют друг друга и руководят. Они равны в Церкви и в общении с Богом, равно делят бедность и обилие, ничего один от другого скрытного не имеют, не в тягость друг другу. Каждый из них может свободно посещать больных и помогать нищим. Нет им стеснения творить милостыню, нет опасности присутствовать при совершении Святых Таин, нет препятствий к исполнению ежедневных обязанностей, нет нужды укрываться, втайне креститься и произносить втихомолку молитвы. Они вместе поют псалмы и гимны, стараясь друг друга превзойти в хвалении Бога своего. Иисус Христос радуется, видя такое их домоводство, посылает мир Свой на дом сей и обитает в нем вместе с ними»
[115]Но вернемся к менее счастливой и более обычной тогда семье, где жена или дочь христианка, а весь строй ее быта языческий. Что, если глава семьи — ревностный язычник — не потерпит жены–христианки? Или хуже того, начнет мстить христианам за совращение своей жены или дочери? Случай тогда нередкий.
Рассказывают, что правитель Каппадокии Клавдий Луций Гермитанин, рассердясь, что жена его приняла веру христианскую, жестоко мучил и гнал христиан. Подобно этому, святой Иустин в своей Второй Апологии рассказывает, что муж, предавший свою христианку–жену, предает в гневе и пресвитера, ее наставника. В такой семье женщина была не только стеснена, но должна была всячески скрывать малейшие проявления своей веры, часто оберегая не только себя, но и собратьев по вере.
Отговаривая христианку от брака с язычником, убеждая ее добровольно не ввергать себя в эту муку постоянного утаивания своей веры, Тертуллиан говорит: «Можешь ли ты укрыться, когда крестишь постель или тело свое, или когда дуновением отгоняешь нечистого? Если ты встанешь ночью, чтобы помолиться, не будет ли муж подозревать тебя в магии? Не заметит ли он, что ты как будто нечто втайне отведываешь прежде ужина?* И когда узнает, что это не иное что, как хлеб, то что он в состоянии подумать на твой счет в своем невежестве? Не будет ли он жаловаться на все подобные тайны? Может быть, он даже подозревать тебя станет, что хочешь его отравить?»
Этих немногих наблюдений достаточно, чтобы понять, в каком мучительном, напряженном состоянии протекала ежедневная будничная жизнь многих христиан. Кроме этих трудностей, более или менее общих для женщин всех слоев римского общества, были еще особые, связанные с их сословным или имущественным положением.
Наставникам патрицианок немало забот причиняла борьба с роскошью и щегольством, которые в этот распущенный век были как бы необходимостью быта всякой богатой или знатной женщины. Впрочем, здесь мы касаемся затруднений и соблазнов, которым не чужды были и мужчины. В эту упадочную для Рима эпоху и среди мужчин вошла в обычай забота о внешности: «бриться, выдергивать волосы из бороды, завиваться, убирать голову, скрывать знаки старости, прятать седые волосы, придавать телу своему вид юности, даже румяниться подобно женщинам, выглаживать кожу свою особым порошком, смотреться беспрерывно в зеркало».
Если таковы были в эти годы мужчины, то можно себе представить привычки более или менее состоятельных женщин. Неудивительно поэтому, что наблюдалось «разорение знатнейших семейств от приобретения каких–нибудь ящиков и шкатулок; тонкие покрывала (у женщин), стоящие до 25–ти тысяч золотых монет; стоимость целых лесов и островов, украшающих нежную голову, несметные доходы, висящие на ушах честолюбивой красавицы; на пальцах стоимость нескольких мешков золота»
[116].
Трудность усугублялась еще тем, что даже таким, казалось, неумолимым наставникам и судьям христианского поведения, как Тертуллиан, приходилось считаться с общественным положением некоторых христиан, которые «обязаны» были, по его выражению, «иметь уважение к своему роду, качеству и достоинству».
Климент Александрийский в своем «Педагоге» пытался даже выработать целый свод правил — «образ поведения», допустимый для христианства и вместе благопристойный с точки зрения языческого общества на грани III века.
Но какой это скользкий был путь для многих христиан — сохранить веру и соблюдать «благопристойность», то есть обычный строй жизни своего времени, видно на примере тех, которые на деле уже «ничего не упускали к поддержанию своей красоты и мнимого своего благополучия, так что никакого почти различия нет между ними и языческими женами».
Христианским писателям приходилось тратить немало красноречия, чтобы доказывать этим дамам, насколько их поведение противоречит христианской жизни и что при таком образе жизни едва ли они будут в состоянии перенести мученический подвиг и всякие испытания за веру, к которым должен готовиться каждый христианин, тогда живший, как к естественному свойству и венцу своей жизни.
Но если таковы были соблазны и затруднения женщин–христианок, то у мужчин были свои, и не меньшие.
Для среднего христианина–римлянина прежде всего возникал вопрос, как прожить, как прокормить семью так, чтобы своим занятием и заработком не оказаться на службе идолопоклонства и языческой распущенности. Для нравственного, добросовестного христианина это было не так просто.
В качестве курьеза рассказывают про обратившегося астролога, который пытался сохранить свой заработок, гадая по звездам. Что ему следовало переменить занятие — это не требовало слишком много доказательств. Но было немало случаев, когда положение было менее ясно и когда «потребность жизни» толкала христиан на сомнительные сделки с совестью. Можно составить немалый список занятий (профессий), так или иначе соприкасавшихся с идолопоклонством и безнравственностью. При внимательном рассмотрении даже плотник, каменщик, архитектор, не говоря уже о торговце тканями, благовониями, цветами, об учителе, чиновнике, военном и так далее, оказывались на службе ложных богов. Для чуткой совести это был вопрос немаловажный, кому работать своим жизненным занятием — Богу или демонам, Его врагам.
Так, школьный учитель этого времени первые деньги, полученные им от учеников, должен был посвятить Минерве. После этого он обязан был праздновать Минервалии и Сатурналии, получая подарки; торжествовать вакханалии зимнего поворота солнца. Во время вакаций (перерыва занятий) и в день его рождения жрецы и эдилы
[117] приносили жертвы (непременно в его присутствии) в честь школ при большом стечении народа. В марте месяце он должен был назначить вакации в честь богини Паллады и так далее. Он обязан был объяснять ученикам религиозный смысл всех этих празднеств и торжеств, поясняя генеалогию богов, рассказывать историю их жизни, преподавать литературу, насыщенную языческой мифологией. Трудным было положение раба, который должен подносить вино или как–нибудь иначе, прямо или косвенно, помогать своему хозяину в его жертвоприношениях. Торговец, у которого покупали жрецы и посетители храмов на нужды храмов и жертвоприношения, невольно начинал сообразовываться со спросом, с временем празднеств и жертвоприношений, которые, таким образом, делались предметом его забот, расчетов, надежд и опасений. Отсюда уже недалеко и до снабжения храмов жертвенными животными, ремонта храмов и их постройки, золочения и выделки идолов и так далее, что распределялось между самыми разнообразными ремеслами.
Приходилось наблюдать, по словам Тертуллиана, как живописец, ваятель, работая над устройством храмов и идолов, являясь пособником идолослужения, оставляет на время идолов, «приходит в нашу церковь, поднимает к Создателю своему руки, недавно делавшие идолов… простирает к телу Господню руки, созидающие тела демонов»
[118].
Нужда, старые привычки, налаженный строй жизни затягивали, а страх преследования, мученической смерти решал дело, не давая вырваться из калечащей христианский дух обстановки.
«Я буду беден», «у меня не будет пищи», «нет одежды», «мне нужны деньги», «мне надобно устроить своих детей и подумать о потомстве», «я в мире имел известное звание (положение)», «иначе жить невозможно», — вот то, что все чаще приходилось слышать от многих христиан, не имевших сил по–новому перестроить свою жизнь
[119]. Эта привязь к миру, к житейскому в ущерб духа жизни вышла на первый план у многих христиан к началу III века. По существу вопрос был сложнее, чем кажется на первый взгляд. В своей глубине это был вообще вопрос об отношении Церкви к миру, лежащему во зле, к служению и пользованию миром, отвлекающим от служения Христу и Богу.
Положение еще усложнялось тем, что среди самих христиан появились всякие полуязыческие мутные течения, например, гностические учения, оправдывающие любую жизненную сделку с язычеством и его нравами какими–нибудь высокими соображениями и для всякой нравственной слабости находившие благовидные причины.
Уверовавший колебался в принятии крещения, боясь «клятвенных» (у Климента Александрийского) обязательств в строгости христианской жизни. Находилась какая–нибудь Квинтилла, гностическая проповедница, которая говорила, что «крещение водою» вовсе не обязательно, освобождая, тем самым, христианина и от Таинства и от обетов крещения.
Человек увиливал от трудностей христианского пути — ему подсказывали какие–нибудь карпократиане, что они вовсе и не нужны, нужна «только вера и любовь», понимая под этим что–то весьма туманное и ни к чему не обязывающее.
Христианин запутывался в сетях греха; его лишали последних сил выбиться на дорогу, убеждая, что нужно все испытать — и доброе, и злое (на деле, впрочем, выходило одно злое).
Наступало время гонений. В арсенале у гностиков для всех малодушных и слабых был достаточный запас веских доказательств, что открытое исповедание веры и мученическая смерть — вещи вовсе не нужные и даже бесполезные, а участие в жертвоприношениях вполне терпимо. Так всюду и всегда гностики и им подобные — домашние враги христианского дела и мысли — вносили мало заметное, но постепенно действующее разложение.
Что этому противопоставляли пастыри, наставники Православия?
Насколько можно судить по святому Иринею, Тертуллиану и отчасти Клименту Александрийскому, они учили строить жизнь совсем в ином плане, чем привык «мир», с вкусом к иным благам, чем в язычестве и полуязыческом христианстве. В вопросах земного бытия они учили жить с всецелым доверием к обетованиям Божиим, что Он не оставит Своих служителей, и поэтому не бояться жертв, на которые вынуждала вера. «Правда, Бог не дает (Своим служителям) ни тяжелых золотых ожерелий, ни пышных и беспокойных одежд, — говорит Тертуллиан, — ни галльских рабов, ни германских носильщиков… но Он доставляет им все нужное, и этого довольно для благоприличия и умеренности». На жалобы о трудности жизни он напоминает о заповедях и целях христианской жизни, добавляя, что никто из избранных Богом мужей не говорил: «Мне нечем жить». «Вера не боится голода… она привыкла не беспокоиться не только о голоде, но и о самой жизни… что трудно для человека, то легко для Бога» и с помощью Божией.
Христианское миросозерцание на грани III века. Тертуллиан первого периода как выразитель
общепринятых в его время идеалов.
Мученичество и мученики
Христианам, которые по разным причинам тянулись в конце II века на сделку (компромисс) с язычеством и вообще миром греха, противостояли те из их собратий, которые жили иными целями, иными благами, иными радостями и надеждами.
Самыми яркими выразителями последних были мученики. Как мы видели из слов Аполлония, мученичество, как исповедание перед судом, и мученическая смерть были лишь завершением мученического подвига целостной жизни христианина. Мученичество было соблюдением во всей целостности и чистоте некой иной жизни и иного Духа, которые не могли смешиваться с жизнью «мира сего», с духом мира сего. Среди писаний этого времени жизненный идеал «мучеников» нашел себе выражение в Мученических актах (Аполлония, Филицитаты и Перпетуи, Лионских мучеников и др.), в творениях Тертуллиана (в первый период его жизни) и, наконец, святого Киприана Карфагенского, который и внутренне как бы завершает мученическое время в жизни Церкви. Святой Киприан был еще жив, когда родился преподобный Антоний Великий, а Павел Фивейский ушел в пустыню, то есть когда Церковь уже начала готовить на смену мученичеству монашество, которое впоследствии руководило в борьбе с грехом, с обмирщением Церкви, созидало Царствие Божие в мире, не смешиваясь с миром.
В чем же состоял жизненный идеал христиан на грани III века и что он противопоставлял язычеству и полуязыческому миросозерцанию?
Вот несколько основных мыслей Тертуллиана, который, как мы сказали, ярче других ответил на этот вопрос.«Мы все (Тертуллиан разумеет живых духом членов Церкви. — СМ.) — мы все составляем храм Божий через освящение нас Духом Святым при крещении». Ради чистоты и святости этого храма, без которых этот храм уже не храм Духа Святого, Тетуллиан борется против всех проявлений суетности, тщеславия, изнеженности и всякого обмирщения среди христианского общества. Этому посвящены его сочинения «О женских украшениях», «Об идолопоклонстве» и многие другие.
Но что если нарушена святость этого храма, попрана чистота и Дух Святый оскорблен?
Тертуллиан зовет грешников вновь восстанавливать разрушенное, вновь примкнуть к телу Церкви покаянием; когда тяжкий грешник стыдился при всех исповедовать свои грехи и тем самым терял общение с жизнью церковной, переставал быть частью храма Божьего, участвовать в его построении, Тертуллиан его поощряет такими словами: «Зачем тебе избегать, чуждаться людей, столько же грешных, как и ты, как будто могут они одобрять или осуждать твое падение? Тело не может заниматься или тешиться болью какого–нибудь одного своего члена; надобно, чтобы все оно страдало, чтобы все оно старалось излечиться. Тело и члены суть Церковь, а Церковь есть как бы Сам Христос». «Если ты колеблешься исповедовать грехи, подумай о геенне, которую угашает для тебя исповедь. Итак, если ты находишь (в исповеди и покаянии) после крещения второе средство спасения от геенны, зачем пренебрегать тем, что тебя должно спасти?»
Но самым основным препятствием для покаяния христиан и для обращения многих язычников была привязанность к мирским благам.
Тертуллиан это знает. «Многие удаляются, — говорит он, — от христианской религии более из опасения лишиться жизни… почитая (смерть) как бы данью природы; но в отношении к удовольствиям прелесть их так сильна, что и мудрейшие люди поражаются ими столько же, как и глупцы, потому что удовольствия составляют приятнейшее очарование жизни для тех и других».
Во имя чего же он учит не увлекаться мирской жизнью и многими ее благами?
У христианства есть свое особое «сокровенное благо», неизвестное миру (Апология. I). Истинные христиане составляют поэтому особый народ, отличный от всякого народа на земле. Обладая своим «сокровенным благом», они переоценили все временные ценности земли. «Мы — тот возлюбленный народ, который создал Бог при конце веков. Он предназначил нас от вечности на то, чтобы мы здраво (по–новому) судили о ценности времени (всего временного), дабы, будучи наставлены в сем божественном учении, отметали все излишества века сего. Мы духовно обрезаны от всех вещей по духу и по телу и должны духовно и телесно переменить правила мира сего».
Христианство вносит решительную переоценку того, что благо в мире, чего по преимуществу искать. Христианство — тайна для мира. Разве не загадка, откуда у христиан такая сила и особенно радость при перенесении мучений, при встрече смерти? Но и в жизни не загадочно ли их поведение? Во имя своего «сокровенного блага» они не боятся оставлять самые, казалось, естественные и «законные» радости земли, которых они не отрицают: многие христиане, обязываясь «хранить беспрерывно девство… лишают себя такого удовольствия (супружества), которое могло бы быть им позволено. Другие люди воздерживаются от употребления вещей, Самим Богом признанных нужными, как–то: от мяса и вина, употребление которых (само по себе) не может причинить ни опасности, ни угрызения совести: они предпочитают в сем случае покорять и приносить в жертву Господу душу свою через подобные умерщвления плоти». Пример подобных воздержаний мы уже видели среди Лионских мучеников. Что же они этим достигли, чего искали? Кратко Тертуллиан выразил это в «Послании к жене», научая ее, чего искать воздержанием: «Ищи общения с Богом».
«Общение с Богом» — это нечто в язычестве давно забытое или до того извращенное, что, казалось, об этом можно было у Тертуллиана услыхать побольше и поглубже. Несколько обстоятельнее раскрывает он цель воздержания там, где касается жизни девственниц. В них, как и в мучениках, христиане первых веков видели наиболее завершенный образ подлинного христианства (святой Иустин, Афинагор, Тертуллиан, позднее святой Мефодий Патар–ский). О девах во II веке любили говорить язычники как о цвете христианства (то же о мучениках). Ибо их жизнь была всецело отдана основным целям христианства, в них с особенною силою «всякая плотская похоть поглощалась любовью Божественной». В девстве всего яснее было «сокровенное благо» христианства. Тертуллиан говорит о девах следующее: «Они сделали выбор свой, стали супругами и дщерями Бога своего: живут и беседуют с Ним; не оставляют Его ни днем, ни ночью; принесли Ему в приданое молитвы свои, они ожидают от Него в брачный подарок благодати и милостей, которых всегда и удостаиваются. Они избрали благую часть и, отказавшись от замужества на земле, считаются уже в семействе ангелов. Да поселит в тебе пример сей соревнование, и да укрепит тебя в воздержании, да поглотится всякая плотская похоть в любви Божественной».
Воздержание и его плоды были хорошо известны в Малой Азии, в этом старом средоточии христианства II века. Руководитель христиан Малой Азии, старший современник Тертуллиана святой Мелитон Сардикийский известен был своим воздержанием и славился тем, что «все делал по внушению Святого Духа», — как пишет о нем его сосед, епископ Ефеса Поликрат. И в Карфагене в эту эпоху проповедь воздержания не была отвлеченностью. Когда Тертуллиан убеждал свою жену в необходимости и пользе воздержания, он мог указать ей, «сколько людей после крещения посвятили плоть свою целомудрию, сколько христиан развелись между собою телом с общего согласия? Сколько… осудили себя на воздержание и без развода?»
Но не одни девы и подобные им целомудренные супруги искали и обретали во времена Тертуллиана новую жизнь и ее блага. Уже по внешним признакам можно догадываться о внутренней жизни Карфагена. Записки мученицы Перпетуи, современницы Тертуллиана, подводят нас вплотную к внутренней жизни Карфагена. По сочинениям Тертуллиана видно, например, чем заполнена была новая жизнь обыкновенной карфагенской христианки. Постоянное участие в молитвенных собраниях, бдения, стояния, погружение в молитву и созерцание, частое, вероятно, ежедневное приобщение на дому, пост, прием странников, помощь и посещение бедных и мучеников — вот обычные бытовые явления жизни мирян Карфагена*.
Нетрудно заметить, что богослужения, Таинства, молитвы и служение ближним составляют сердцевину всей этой жизни. Вокруг молитвы, богослужения и братского общения христиан между собою сосредотачиваются мысли Тертуллиана (см. его «О молитве», «О покаянии» и др.), когда он говорит о положительном содержании христианской жизни.
«Искание истины» в философско–богословском смысле, даже погружение в глубины Священного Писания, христианских догматов само по себе его не привлекало. «Дух, исполненный Бога» для него — дух молящийся, а не дух пытливого созерцания. Идеал «гностика» был ему совершенно чужд. Карфаген продолжал дело Малой Азии, где молитву, пост и воздержание предпочитали всяким умствованиям и ухищрениям.
Характерно также изречение Тертуллиана: «Христиане (в противоположность философии. —
С. М.), мыслящие только о своем спасении, ищут истины по необходимости… как сравнить, — говорит он несколько далее, — человека мудро говорящего (философа. —
С. М.) с человеком мудро поступающим (христианином. —
С. М.)». Философа, отвлеченного искателя истины, он считает искажающим ее, христианина (конечно, истинного христианина) — всегдашним ее хранителем и обладателем. Путь к истине, путь к Богу он видит в молитве, в Таинствах, в подвиге. «Торжество ума» для Тертуллиана — победа над плотью через покаяние и святые подвиги (О женских украшениях. И. 3). Молитва созидает дух, исполненный Бога (О молитве. 12); покаянием уравнивается в сердце путь Духу Святому (О покаянии. 2); «плоть должна питаться телом и кровию Христовою, дабы душа насытилась Богом» (О воскресении плоти. 8). «Прося у Бога хлеба насущного, — говорит Тертуллиан, — мы просим Его всегда быть участником тела Христова и пребывать с Ним неразлучно»
[120]. Девство, чистое вдовство, мученичество — вот что всего ближе, по убеждению Тертуллиана, приближает христианина к его цели, ибо освобождает его от всего, что препятствует ему отдаться любви Божественной. «Все блага мира сего не иное что суть, как цепи, задерживающие полет нашей надежды» (О женских украшениях. II. 13).
Особенно четко проступает у Тертуллиана мироощущение эпохи в оценке мученичества. Катастрофа, потеря всего, с точки зрения язычества, ненужная жертва, по мнению гностиков, — мученичество в глазах Тертуллиана было увенчанием жизни, освобождением и «торжеством ума», непохожим на то, которого искали гностики! Это было освобождением от всех тех условий жизни мира, которые не давали раскрыться во всей полноте христианскому мироощущению. Об этом писал Тертуллиан в своем красноречивом послании (197 год) в тюрьму к мученикам: «Мир есть истинная темница. Вы как бы вышли из нее, а не вошли в нее… Темна ли темница ваша? Мир еще более покрыт густым мраком, ослепляющим ум. Находитесь ли вы в оковах? Мир носит тягчайшие цепи, изнуряющие душу. Заразительно ли жилище ваше? Мир преисполнен вредных испарений, несравненно несноснейших: это соблазны и распутства сладострастия. Сравнены ли вы с преступниками? Мир заключает в себе гораздо более виновных, я хочу сказать, весь род человеческий… Вы связаны путами, но вы свободны в Боге… Темница дает средства христианину находить в ней те же выгоды, какие пророки находили некогда в пустыне. Иисус Христос нередко искал уединения, чтобы иметь болеесвободы молиться и избегать заботы века сего. Он явил и самую славу Свою также в уединенном месте (на Фаворе)».
В этих словах Тертуллиана чувствуется приближение монашества, которое пойдет искать в уединении свободы от мира свободу от забот мира; искать в уединении славу Божию. Мысли, подобные Тертуллиановым, были во II веке общим достоянием. Если христианин был готов, если шел на мученичество не самонадеянно, а призванный волею Божией, — он, по общему убеждению, обретал в мученичестве с наибольшею яркостью и полнотою то, что искал всю жизнь и что уверен был таким образом сохранить уже навеки: полноту богообщения, любовь, радость и мир. Мученики достигали этого в такой полноте и очевидности, что создался обычай, чтобы менее счастливые собратия их — «падшие», в падениях ли греховных, или падшие, отрекшиеся от веры, от страха и тяжести мучений, «обыкли, — как пишет мученикам Тертуллиан, — приходить в темницы… об испрошении мира сего для вступления в общение Церкви»
[121] .
И мученики, как мы видели на примере лионских, чем владели сами (миром, жизнью благодатной), «то сообщали нуждающимся, обильно проливая о них слезы пред Отцом. Они просили жизнь, и Отец давал им… Через живых оживали и мертвые»
[122]Для II и отчасти III века мученичество было источником обновления, явлением силы и победы христианства, примером и руководством. В мученичестве спадали цепи, задерживающие полет христианской надежды; человек оставался перед лицом Божиим, покинув, правда, все блага, но и всякие заботы и все ложные надежды мира сего. Тем с большею уверенностью и радостию, с большею яркостью обретал он мир и свет Божией благодати, которые в суете и шуме обычной жизни только слабо ему просвечивали, «как сквозь тусклое стекло». Как восхищенный зритель пишет об этом Тертуллиан, пишут лионцы и другие. Есть ценная возможность войти в этот мир мученической жизни, прислушиваясь к голосу самих участников этой жизни, благодаря сохранившимся запискам современницы Тертуллиана, мученицы Перпетуи. Они нам покажут лучше всяких красноречивых описаний, что наполняло сердце и жизнь мучеников и почему мученичество было средоточием и венцом христианской жизни II и III веков.
Карфагенские мученики начала III века
К концу II века в римском обществе, как уже говорилось, произошел перелом в отношении к христианству. Христиан стало много, к ним прислушивались, их терпели в своей среде язычники. Немало их стало среди торговцев, чиновников, знати. Государство на это смотрело сквозь пальцы. Но все это было в порядке частного снисхождения. Даже милости императоров Коммода и Севера были их частным домашним делом. Официально, по закону, христианам не было места в Римском государстве и в римском обществе. Префект Перенний говорил Аполлонию: «Довольно философствовать. Мы полны восхищения. Теперь, Аполлоний, вспомни этот декрет сената, который нигде не терпит христиан». Частным образом можно было и пофилософствовать в христианском духе, и сам префект не прочь был послушать. Но закон по–прежнему «нигде не терпел христиан»*. И это христиане ежедневно чувствовали. Быть может, в девяти семьях муж терпел жену–христианку, но находилась десятая, где муж в раздражении на жену или польстившись на ее приданое предавал ее доносчикам и суду, и она погибала. «Этому многие женщины не хотели верить, — говорит Тертуллиан, — пока не дознали того печальным и пагубным опытом: вот что вовлекло не одну христианку в отступничество».
Так, много тысяч христиан десятки лет торговали, служили, занимались своим ремеслом, но для многих из них наступал день, когда кто–нибудь из соседей, сослуживцев, слуг предавал их. Они попадали в темницу, и не желавших отказаться от своей веры ссылали или казнили. Судя по творениям Тертуллиана, редко проходил месяц, чтобы перед Карфагенским судом не представал какой–нибудь христианин–исповедник. Навещать в тюрьме заключенных христиан было обычным «бытовым» явлением карфагенской жизни.
Были случаи, когда в Риме, Александрии, Карфагене и других городах тюрьмы наполнялись уже не одинокими исповедниками; так бывало в дни народных волнений в Смирне, Лионе. Тертуллиан говорит: «Когда Тибр наводняет Рим, когда Нил не орошает полей, когда затворяется небо, когда случится землетрясение, голод, моровая язва, каждый тотчас кричит: «Христиан
(на растерзание) львам!»»
[123]Всякие стихийные и общественные бедствия народ во II веке приписывал гневу богов за распространение христианства. Более уступчивые правители (вопреки рескрипту Траяна) тотчас отдавали приказ разыскивать христиан. Другие, как мы знаем, отказывались исполнять требование толпы.
При прокураторе Гиларионе подобные волнения были в Карфагене около 200 года. Народ устремился на христианские кладбища с криком: «Не отводить полей под гробницы христиан!»
По какому–то поводу, быть может, за отказ участвовать в зрелищах — торжествах по случаю победы императора Севера в 197 году — немало христиан томились в тюрьмах, ожидая суда и расправы. Это им писал свое ободрительное послание Тертуллиан.
Так или иначе христианин, хотя во II веке и «терпелся» в обществе, но все же должен был всегда быть готов к мученичеству и смерти. Впрочем, не всегда дело кончалось казнью, многие христиане томились в ссылке на отдаленных островах, в рудокопнях — в таких условиях, что это было для них многолетним мученичеством. Римские, карфагенские христиане устраивали для них сборы.
Но казни были нередки.
Из обращения Тертуллиана к язычникам видно, в чем они обычно состояли: «Раздирайте тело наше, если угодно, железными когтями, пригвождайте ко кресту, повергайте в огонь, обнажайте мечи против нас, бросайте нас в снедь зверям: молящийся христианин готов все перенести». Выбор наказания был делом произвола правителя. Были случаи, когда христианских женщин, девушек отдавали на поругание гладиаторам. О пытках впервые слышно со времен Лионских мучеников (177–178 годы). Так в течение II века римское общество христиан частным образом «терпело», а при случае и предавало, но государство само по себе мало проявляло намерения бороться с христианством.
С самого начала III века положение стало меняться. Государство серьезно попыталось остановить рост христианства.
Это было началом новых отношений между государством и Церковью. Начиная с этого времени в течение ста с лишним лет, но со значительными промежутками, государство стремилось уничтожить христианство.
Около 200 года император Септимий Север издал декрет, запрещавший под угрозою смерти всякие обращения в христианство. Тюрьмы стали быстро наполняться. В первую очередь забирались вновь обращенные — оглашенные, недавно крещенные. Это распоряжение сильно ухудшило положение христиан, хотя, как мы увидим, ненадолго. Среди христиан заговорили о приближении времен антихриста. Начались гонения в Александрии, затем в Карфагене. Кусочек того, что делалось в Карфагене, сохранил рассказ мученицы Перпетуи, о котором мы уже упоминали.
В Карфагене «были задержаны оглашенные, то были Ревокат и Филицитата, двое рабов Сатурнин и Секунд, двое молодых людей и, наконец, Вибия Пер–петуя, знатного происхождения, изысканного воспитания, сделавшаяся в своем замужестве матроной (женой патриция. — С. М.). У нее были еще отец, мать, два брата, из них один был также оглашенный. Еще был у нее грудной младенец. Ей было 22 года. Она написала рассказ о своем мученичестве целиком своею рукою». Так начинаются Мученические акты святой Перпетуи и Филицитаты и других с ними пострадавших, после предисловия, позднее написанного, которое мы опустили. Кроме «автобиографического» рассказа самой святой Перпетуи, в Акты вошло еще описание ее кончины, сделанное каким–то очевидцем, запись видения одного из мучеников, с нею пострадавшего; запись допроса сотоварищей Перпетуи. Как и Лионское послание, эти Акты близко нас знакомят с внутренним миром мучеников. Поэтому мы приводим их почти целиком: как кто–то сказал, — подобный небольшой рассказ лучше знакомит с временем и с содержанием жизни мученической, чем многие толстые тома, о них написанные.
Рассказ святой Перпетуи без всяких предварительных объяснений вводит нас в случившееся в Карфагене в 202–203 годах. Поясним с своей стороны, что отец Перпетуи был язычник. Рассказ начинается с ее задержания.
«Пока мы были еще среди тех, кто нас искал (или преследовал), и мой отец со всей ожесточенностью пытался меня отвратить и погубить — он слушался только своего чувства привязанности.
«Отец мой, — сказала я ему, — ты видишь этот сосуд или вазу или как хочешь назови это?»
Он сказал: «Вижу».
Я продолжала: «Можешь ли ты назвать его иначе, чем сосуд (ваза)?»
Он сказал: «Нет».
«Так вот, — говорю я, — и я не могу назвать себя иначе, чем христианкой». Мой отец, вне себя от этих слов, бросился на меня вырывать у меня глаза, но, обойдясь со мною грубо, он удалился с своими вражескими убеждениями побежденный.
Он не показывался несколько дней, и я возблагодарила Бога; его отсутствие было мне облегчением. В течение именно этих нескольких дней мы получили крещение. Что до меня, Дух Святой внушил мне в то время, как я погружена была в воду, ничего другого не просить, как только крепости телу.
Несколько дней спустя нас поместили в темницу, и я пришла в ужас, так как никогда не переносила подобной тьмы. Ужасный день! От большого числа заключенных стоял тяжкий жар; сверх того приходилось терпеть грубости солдат (стражи ) и, наконец, одна мысль о моем ребенке лишала меня всякого покоя. Тердий и Помпоний, дорогие диаконы, которые о нас заботились, с помощью денег добились того, чтобы нам ежедневно на несколько часов предоставлена была прогулка. Выйдя из помещения тюрьмы, каждый заботился о себе. Что касается меня, то я кормила своего ребенка, полумертвого от голода. В страхе за него, я говорила со своей матерью, я укрепляла брата, я препоручала своего сына. Я страдала, видя страдания других за меня… Так продолжалось несколько долгих дней. Наконец, я добилась, чтобы ребенок оставался со мною в темнице, после этого я уже не страдала, все мои муки и заботы рассеялись, и тюрьма сделалась для меня местом отрады, которое я предпочитала всякому иному (местопребыванию).
Тогда мой брат мне сказал: «Госпожа, сестра моя, ты теперь удостоена великой степени (он разумел исповедничество), проси у Бога показать тебе, кончится ли все это смертью или нашим оправданием».
Имея общение с Богом, благодеяния Которого я испытала, я ему отвечала с уверенностью: «Я скажу это тебе завтра». После этого я помолилась, и вот что мне было показано: я увидела лестницу золотую, очень высокую, так как она поднималась до неба, и очень узкую, по ней поднимались только поодиночке. К подъему лестницы были привязаны разного рода железные орудия. Видны были мечи, копья, кинжалы, расположенные так, что если кто–нибудь поднялся бы (по лестнице) небрежно и не глядя наверх, он был бы растерзан на кусочки, и куски его тела повисли бы на этих орудиях. У подножия лестницы был громадный дракон, который готовил ловушки тем, кто подымался по лестнице, и пугал их, чтобы помешать им подыматься. Сатур (вероятно, катехизатор — наставник Перпетуи) поднялся первый — он сам предал себя в руки властей ради нас — он был в отсутствии во время нашего задержания. Он достиг верха лестницы, обернулся ко мне и сказал: «Перпетуя, я бодрствую о тебе, но берегись, чтобы дракон тебя не укусил». Я отвечала: «Во имя Иисуса Христа, он мне не сделает зла». Как будто опасаясь меня, дракон медленно поднял голову, но, достигнув первой ступени лестницы, я раздавила его голову. Я поднималась и обнаружила необъятный сад, среди которого увидела Мужа с белыми волосами, одетого Пастырем, высокого роста. Он сидел и занимался дойкой Своих овец и вокруг (Него стояло) много тысяч людей в белых одеждах».
ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III ВЕКА
Общее положение христианства в Империи. Рим. Карфаген
Уже в начале III века (около 210 года) можно было слышать среди христиан разговоры о «долгом и благословенном мире», которым пользуется Церковь. А в 40–х годах этого века Ориген в книге «Против Цельса» (III. 15) говорит: «Верующие более не преследуются властями, как это было раньше», «страх (преследований) уже давно прекратился». Это писалось около 246 года.
В течение почти пятидесяти лет (с 203 по 250 годы) были только две попытки гонений (в 212 году и в 235–238 годах), непродолжительных и неповсеместных. О гонении 235–238 годов Фирмилиан говорил, что верующие оставляли свое отечество, переходили в другие области, так как гонение было не общее, а местное. Десятки лет христиане жили спокойно. Это было ново. После Септимия Севера, кончившего царствовать в 211 году, сменилось семь императоров (Антоний Каракалла — 211–217 годы, Макрин — 217–218 годы, Антоний Гелиогабал — 218–222 годы, Александр Север — 222–235 годы, Максим Фракианин — 235–238 годы, Гордиан — 238–244 годы, Филипп — 244–249 годы), но какого–либо сильного взрыва против христианства не наблюдалось. Только один Максим Фракианин сделал попытку бороться с христианством, а потом опять наступили годы спокойствия. Император Александр Север, добродушный и терпимый, поместил даже в своей молельне, наряду со статуями богов и поэтов, изображения Авраама и Христа Спасителя. Любил Александр и библейское правило: «Чего не желаешь себе, того не делай и другому». Он выставил его на многих общественных зданиях. Вокруг него было немало открытых христиан. Известный христианский писатель Африкан построил ему библиотеку. Ему же Африкан посвятил даже одно из своих произведений.
Другие известные писатели этого времени — Ориген, святой Ипполит — были в переписке с его матерью, императрицей Мамеей. Они ей посвятили некоторые свои сочинения. Оригена она сама выписала в Антиохию, чтобы его лично послушать.
В это царствование христиане даже ставились в пример, как люди, желательные на общественных должностях. Более того, сам император Филипп Аравитянин частным образом исповедует христианство. По крайней мере, осторожный к истории Евсевий сохранил про него такой рассказ: «Филипп однажды, говорят, захотел вместе с народом участвовать в молитвословиях Церкви во время последнего Пасхального всенощного бдения (в пасхальную ночь? — С. М), но не прежде был допущен к этому тогдашним предстоятелем, как после исповеди и присоединения к числу грешников, стоявших в отдалении кающихся. Не сделав сего, он ради многих своих прегрешений не был бы принят епископом (дело было в Антиохии, епископом был святой Вавила, как известно из других источников. — С. М.). Впрочем, император, говорят, охотно послушался, и искреннее благоговение своего сердца, исполненного страха Божия, доказал делами».
Христианство Филиппа подтверждают Дионисий Александрийский и другие. В переписке с Филиппом состоял Ориген. Хотя Филипп и не решился официально признать христианство, но видно, как утвердилось оно в царствование Александра или Филиппа по сравнению со II веком. Если во II веке по приблизительному подсчету на семьдесят шесть лет падало преследование, а на двадцать четыре года — мир, то в III веке соотношение было обратное. В первой половине века в течение первых пятидесяти лет особенно преобладало спокойствие. Едва ли наберется пять–шесть лет преследований, и то не повсеместных.
Как это отразилось на церковной жизни? Внешний рост Церкви пошел необычайно бурно. Под царственным Римом вырастает целый новый подземный Рим христианских катакомб, которые образуют систему подземных улиц, домов — место христианских погребений и собраний. Катакомбы тянулись приблизительно на шесть верст. Эти дома христианских собраний, быть может, даже церкви, выходят постепенно и на поверхность земли. Язычники в «Октавии» Минуция Феликса говорят с негодованием, что «ужасные святилища этого нечестивого общества умножаются и наполняются по всему миру». Император Александр Север был об этом распространении христианских храмов другого мнения. Его биограф Лампридий рассказывает: «Христиане заняли какое–то место, которое принадлежало казне, а кабатчики заявили протест, утверждая, что оно должно отойти к ним, — Александр предписал, что лучше пусть это место будет посвящено какому бы то ни было благопочтению, чем отдано кабатчикам». Таким образом, в эти годы христиане начали уже открыто устраивать себе богослужебные здания на глазах римских властей. Число христиан к концу этого периода в одном Риме определяется в 30–50 тысяч. Римский епископ Корнилий в 50–х годах насчитывает в Римской Церкви сорок шесть пресвитеров, семь диаконов, семь иподиаконов, сорок два аколуфа (прислужника), пятьдесят два человека заклинателей, чтецов и привратников и более тысячи пятисот вдовиц и немощных на содержании Церкви. Александрийская, Антиохийская, Карфагенская Церкви исчисляли, видимо, свой состав в десятках тысяч. В Малой Азии скоро оказались города целиком христианские.
Как отразился такой бурный внешний рост при внешнем спокойствии и благоденствии на внутреннем устроении церковного общества? У Оригена, который писал против Цельса (в 246–248 года), есть довольно любопытные соображения, которые дают общую оценку христианскому обществу этого времени по сравнению с языческим. Выражены они бесцветно и вяло, как это обычно свойственно Оригену, но, тем не менее, не лишены интереса. Ориген говорит в ответ Цельсу: «Евангелие Иисуса одержало победу по лицу всей земли в пользу обращения и исправления людей, и повсюду образовались общины (церкви), которые стали управляться совсем не теми законами, какие лежали в основании общин (языческих) людей суеверных, невоздержанных, несправедливых… Общины Божии, для которых учителем и воспитателем является Христос, стали светильниками в мире для всех народных масс, среди которых они обитают».
Далее Ориген сравнивает народные массы христианские и языческие, сравнивает руководителей тех и других — пресвитеров с выборными городских общин и, наконец, епископов с язычниками — правителями областей. «Кто станет отрицать, — говорит он, — что даже те члены нашей Церкви, которые в добродетели еще не достигли особых успехов и оставляют желать для себя многого, — и то в большинстве случаев стоят гораздо выше тех, которые являются самыми лучшими членами обществ (языческих), существующих среди народа. Возьмем в пример вот хотя бы Церковь Божию в Афинах. Она образец мира и порядка и стремится привлечь к себе благоволение Бога Вседержителя. Наоборот, чисто народное общество афинян ведет себя мятежно, оно ни в каком случае не может сравниваться с тамошнею Церковью Божией. То же самое можно сказать и о Церкви Божией в Коринфе по сравнению ее с народным обществом коринфян и вот хотя бы о Церкви Божией Александрийской по сравнению ее с народным обществом Александрии. Если кто выслушает это без предубеждений и приступит к исследованию поставленного вопроса с любовью к истине, тот, конечно, выразит удивление перед лицом Того, Кто осуществил Свое решение и оказался в состоянии сделать то, что Церкви Божии образовались всюду, поселившись среди обществ народных (языческих) в каждом отдельном городе.
И если сравнить предстоятелей Церкви Божией (пресвитеров) с предстоятелями (городскими советами) по каждому отдельному городу, то ты можешь найти среди предстоятелей Церкви таких, которые вполне достойны руководить городом Божиим, где бы такой ни оказался во вселенной, между тем как мирские правители повсюду в своем поведении не представляют ничего такого, что давало бы право на преимущество, которым они только наружно выделяются от прочих граждан.
Если точно так же сравнить предстоятеля Церкви (епископа) в каждом городе с правителем этого города, то ты найдешь, что даже такие предстоятели и властители Церкви Божией, которые сравнительно не отличаются совершенством и уступают своим более ревностным сослуживцам в исполнении своих обязанностей, — даже и эти по успехам в добродетелях в общем превосходят тех, которые отличаются в городах как правители и начальники».
Таковы наблюдения Оригена к концу «мирного» периода III века (около 250 года). Можно прибавить, что за это же время Ориген неоднократно наблюдал разные проявления духовных дарований среди своих современников: чудеса, исцеления, освобождения одержимых демонами и другое. Противопоставляя христиан евреям, у которых отняты были Богом всякие проявления Божественного Духа, Ориген говорит, что «и до сих пор у них (у христиан) продолжают совершаться даже еще более великие чудеса, чем тогда, и если желают оказать им доверие, то со своей стороны мы можем сказать, что даже мы видели (такие чудеса)». О современнике Оригена, соправителе его друга епископа Иерусалимского Александра — старце Наркиссе рассказывают много чудесного. Евсевий сохранил один такой рассказ: «Некогда в Пасху, во время Великого всенощного бдения, у диаконов, говорят, недостало елея. Так как все собрание было сильно огорчено этим, то Наркисс велел приготовляющим светильники почерпнуть воды в близ находящемся колодце и принести к нему. Когда приказание было исполнено, то, помолившись над принесенною водою, он с искренней верою к Господу велел влить ее в лампады». Вода приняла свойства елея, и многие до времени Евсевия сохранили часть этого елея на память о чуде. Наркисс скончался около 220 года, прожив 116 лет.
К внешним проявлениям благодати Божией необходимо присоединить и проявления внутренние — то перерождающее действие, которое оказала проповедь Евангелия, Таинства Церкви и вообще вся жизнь Церкви на души людей того времени. Мы это в дальнейшем увидим на примере таких людей, как святой Киприан, обратившийся около 246 года, святой Григорий Чудотворец, святой Дионисий Александрийский и другие.
Если в это первое для Церкви «мирное» время не иссякли ее благодатные силы, то это еще не значит, что все было благополучно в церковном обществе. Церковь продолжала жить своей благодатной жизнью, впитывая в себя все живое из церковного общества. Но оно, с духовно–нравственной точки зрения, представлялось мало утешительным. Христиане первой половины III века производили не дурное впечатление в сравнении с языческим обществом, но не то было перед лицом заповедей Божиих, перед преданием Церкви Апостольской.
Жизнь болезненно учила, что сила и святость Церкви не в силе и святости ее непосредственных служителей, что Церковь не простая совокупность людей, носящих имя христиан.
Есть возможность приглядеться к жизни Церкви этого времени на примере двух крупных Церквей Запада: Римской и Карфагенской — через творения далеко не беспристрастного Тертуллиана, менее страстного святого Ипполита и, наконец, выдержанного и правдивого святого Киприана Карфагенского, не говоря о других более или менее случайных свидетельствах.
Года через три—четыре после того, как Ориген делал свое сравнение между церквами христианскими и обществами языческими, святой Киприан Карфагенский написал свою книгу «О падших» (251 год). Он тоже дает свою оценку жизни христианского общества этого мирного времени, но его наблюдения менее утешительны. Нужно помнить, что для него мерилом сравнения являются времена апостольские. Святой Киприан вдумывается в причину падения, почему случились отречения столь многих христиан — его паствы — в гонении 250–251 годов, которое положило конец длительному спокойствию христианской жизни начала III века. Так как подобные массовые отречения были во многих частях Вселенской Церкви, то его наблюдения имеют значение не для одного Карфагена. Святой Киприан приходит к выводу, что долгий мир пагубно отразился на многих христианах, поэтому понадобилось снова гонение, чтобы испытать и возбудить спящую веру многих призванных к спасению. «Господь хотел испытать Свою семью, и так как продолжительный мир повредил учению (правилу жизни), преданному нам свыше, то сам небесный Промысел восстановил лежащую и, если можно так выразиться, почти спящую веру…
Ведь стали все заботиться о преумножении наследственного своего достояния… с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества… Мужчины обезобразили свои бороды, женщины нарумянили лица. Глаза — творение рук Божиих — искажены, волосы украшены ложью. {Женщины) прибегают к коварным плутням для уловления сердец простых людей, обольстительными приманками завлекают братьев. Заключают супружеские союзы с неверными: члены Христовы предлагают язычникам. Не только безрассудно клянутся, но и совершают клятвопреступления. При всем том с гордою надменностью презирают настоятелей Церквей; ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорною ненавистью производят взаимные раздоры». Таковы миряне.
Отзыв о духовенстве не многим лучше.
«Не заметно стало в священниках искреннего благочестия, в служителях {диаконах) чистой веры, в делах — милосердия, в нравах — благочестия… весь–ма многие епископы, которые должны бы увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о Божественном, стали заботиться о мирском; оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараются не пропускать торговых дней для корыстной прибыли и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами (епископы были хранителями и распорядителями денег, собираемых церковью для неимущих. — СМ.) и, давая чаще их (вместо оказания помощи. — С. М.) взаймы, увеличивают свои барыши».
А вот, в частности, для примера отзыв святого Киприана об одном карфагенском священнике, который, впрочем, не дожидаясь церковного над собой суда, сам отошел от Церкви в раскол: «Ограбленные им сироты, обманутые вдовы и утаенные деньги церковные требуют для него тех наказаний, какие усматриваются в его неистовстве. Отец его умер от голода на улице и, умерши, даже потом не погребен от него. Утроба жены его поражена его пятою, и дитя вытеснено преждевременными родами, угрожавшими смертью матери» и т. д. Из переписки и трактатов святого Киприана немало можно отобрать примеров недостойного поведения епископов, пресвитеров, диаконов, дев, посвятивших себя Богу. Каковы были многие карфагенские миряне, ярко сказалось в отречении от своей веры. Святой Киприан много потратил сил, чтобы только внушить и научить их серьезно вдуматься в свое падение и подлинным покаянием восстать от него. Более того, в дальнейшем мы увидим, что даже мученический подвиг не предохранил некоторых от всякого рода падений — так в это смутное время расшаталась мысль и жизнь церковного общества Карфагена. Но руководимые благодатью пастыри и наставники преодолевали все трудности на пути спасения карфагенских христиан.
В Риме обстоятельства были еще запутаннее карфагенских. Самый уважаемый и самый крупный богослов Римской Церкви святой Ипполит порвал общение с законным епископом Рима святым Каллистом и увлек за собой немало римских христиан. Как это произошло, известно только со слов самого святого Ипполита. Обычно рассказанное им о церковных делах в Риме считается преувеличением в дурную сторону, как написанное в пылу полемики. Но, во всяком случае, из его рассказа видно, каков был взгляд на церковное положение у значительной и очень серьезной части Римской Церкви, которую возглавлял не кто иной, как сам святой Ипполит, самый выдающийся западный христианский мыслитель и наставник этого времени. Нравственное достоинство его засвидетельствовано позднее самой Римской Церковью. Святой Ипполит в конце своей жизни примирился с преемниками святого Каллиста и скончался мучеником, признанным святым в Риме и во всей Вселенской Церкви.
По представлению святого Ипполита и его сторонников, в Риме творилось следующее: после смерти епископа Виктора (199 год) епископская власть в течение двадцати с лишним лет была в руках людей, не подготовленных к тому ни нравственно, ни умственно (Зеферин — 199–217 годы, Каллист — 217— 222 годы). Между тем положение требовало большой бдительности. В Рим по–прежнему стекалось множество лжеучителей. Ко многим прежним ересям добавилось новацианство (во главе с двумя Феодотами — Кожевником и Бенпиром), монархианство (возглавлял его пресвитер римский Савеллий), закесаиты — во главе с Алкивиадом и др. В начале III века эти еретические течения выливались в смуту, в которой римские епископы, по рассказу святого Ипполита, не только ничего не проясняли, но еще более затемняли церковное сознание по невежеству и человекоугодию.Одновременно росла и нравственная распущенность не только среди мирян, но и в духовенстве, и даже среди епископов. Святой Ипполит говорит, что епископ Каллист терпел два и три брака среди священства и даже за смертные грехи не лишал сана. Некоторые вступали в брак после посвящения, что всегда запрещалось. Среди мирян особенно умножались грехи против седьмой заповеди; женщины избегали иметь детей, не стесняясь в средствах, и так далее.
Епископы Зеферин, и особенно Каллист, по мнению святого Ипполита, не только не принимали необходимых мер, но по слабости и человекоугодию и отчасти богословской безграмотности шли на компромиссы в области нравственной и в области догматической. Святой Ипполит приводит также догматические формулы святого Каллиста, по которым следует признать, что в III веке римские папы не имели не только дара непогрешимости, но и простого дара разбираться в основных богословских учениях. По утверждению святого Ипполита, действия Каллиста только умножали зло, так что после тщетных попыток святого Ипполита поправить дело он не счел больше возможным терпеть и со значительной частью римских христиан прервал общение со святым Каллистом и его преемниками. Лишь несколько лет спустя произошло примирение; и Ипполит, и Каллист были признаны святыми.
Гонение 250–251 годов лучше всяких отдельных наблюдений обнаружило, какой густой слой пепла и пыли накопился в церковном обществе за годы мирной жизни. Так что не далек был от истины Тертуллиан, когда он еще лет за тридцать—тридцать пять до святого Киприана бичевал насмешками христианскую «толпу» и ее пастырей. Вот один из сравнительно мягких его отзывов: «Христианская религия имеет в рядах своих множество служителей простых и малопросвещенных, других — худо утвержденных в вере, а большую часть христиан — легкомысленных, расположенных обратиться в ту сторону, в какую угодно».
Как часто случается со строгими судьями, сам Тертуллиан оказался не из числа глубокомысленных, несмотря на свой большой, писательский талант. Судьба его в этом отношении очень поучительна и много дает для понимания начала III века. Трагичный пример, когда даже гений при малоуглубленном духовном опыте не спасает от грубого непонимания христианства, Церкви и ее земного предназначения. Для поверхностного взора Тертуллиана только грешники, немощные, слабые заполнили Церковь, спасающую этих грешников.
ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III ВЕКА. ТЕРТУЛЛИАН
Тертуллиан обратился в христианство в последние годы II века (думают, что в 190–205 годах). Он был сын карфагенского сотника (центуриона). Обратился он, видимо, уже в зрелом возрасте, лет тридцати. Тертуллиан был выдающийся юрист*; быть может, мнения его сохранились в Дигестах
[124]. От него сохранилось около тридцати сочинений: он первый крупный латинский христианский писатель. Из Карфагена, а не из Рима вышли почти все крупные писатели .латинского христианства первых трех веков, хотя первый был лишь провинцией в Африке, а последний — всемирной столицей. Достаточно назвать Тертуллиана, Минуция Феликса и святого Киприана. Только в середине III века латинский Рим получил собственного крупного писателя Новациана, да и тот вскоре оказался раскольником. Насколько широко раскинулось христианство в этот век в Западной Африке, видно из того, что на Соборе 220–240 годов в Карфагене собиралось от семидесяти до девяноста епископов. Опередив Рим с его окружением, как в этом, так и в другом отношении, Карфаген напоминает Малую Азию: дух карфагенского благочестия близок малоазийскому — здесь то же внимание к молитве, к посту, к внутренней благодатной жизни и к проявлениям Духа Святого и сравнительно мало отвлеченных умственных интересов.
Не случаен здесь успех малоазийского лжеучения — монтанизма; а о гностиках, которыми полны Рим, Александрия, здесь почти не слышно.
В Тертуллиане «малоазийское» благочестие облекалось в форму солдата и юриста: какая–то солдатская прямота и грубость проглядывают в его до непристойности грубых выпадах против язычников, еретиков, а затем и всего многообразия неугодных Тертуллиану людей — недостаточно ревностных епископов, недостаточно духовных христиан и т. д. Юридическая ясность и точность его языка были иногда поразительны: он создал много понятий и определений, которые потом стали общепринятыми в латинском церковном языке. Но «юридичность» его мышления часто лишает его мысль нужной для богослова глубины. Тертуллиан был большой писатель; в эту эпоху ни христианское, ни языческое латинское общество не имело писателя, подобного ему по яркости, силе, пылкости.
Получив хорошее образование, Тертуллиан, помимо юридических наук, хорошо знал языческую поэзию, историю, мифологию, отчасти философию. Проведя, по–видимому, довольно не безупречно молодость (в Риме и Карфагене), в зрелом возрасте, как мы сказали, он перешел в христианство. По некоторым его замечаниям в «Апологии» и других его сочинениях можно думать, что на него повлияла спокойная радостная твердость христианских мучеников. Он мог их наблюдать в 180–х годах и в Карфагене, и в Риме. Известно, что он называл кровь мучеников семенем для распространения христианства, их поведение — «царственным красноречием». Он говорит в «Апологии»: «Кто в состоянии быть свидетелем (твердости мучеников), чтобы не быть потрясенным, чтобы не захотелось вникнуть в ее причину; вникнувши в нее, кто не пожелает к нам присоединиться?» (50). Это первое впечатление от христианства наложило какой–то особый отпечаток на духовный облик Тертуллиана. Христианство раз и навсегда запечатлелось ему в героическом образе борцов — духовных атлетов, как тогда называли мучеников. «Мирное» духовенство со своими мирными задачами и трудностями мало привлекало его и мало ему было понятным.
Обратившись в христианство, он со всем своим пылким талантом ринулся на защиту христианства. Его «Апология», написанная в 197 году, — едва ли не самое сильное, во всяком случае самое едкое произведение. Трудно себе представить, чтобы можно было равнодушно прочесть его меткие и полные юмора характеристики образа действия власти римского общества, полные силы ответы на клевету против христиан, защиту их невинности. Впрочем, это не защита, а скорее обличительная речь в ответ на гнусную травлю беззащитных и неповинных людей.
В один год с «Апологией» на эту же тему им написано еще две книги «К язычникам». Затем последовали (с 198 по 202 годы) ряд небольших сочинений (трактатов) вроде проповедей: «О крещении», «О молитве», «О покаянии», «О терпении», Послание к мученикам (197 год) и др. Это была как бы текущая работа хорошего и тогда еще скромного наставника, может быть, пресвитера, которым он вскоре сделался, по словам блаженного Иеронима (О знаменитых мужах. 53).
Он еще не забыл в это время свое небезупречное языческое прошлое («Никто не достоин стольких упреков, как я» — Об одеянии женщин. И
[125]. 1). Это смиренное самосознание помогало ему в этот период жизни находить правильный путь и православное решение затронутых вопросов.
Кончая слово «О крещении», он просит: «Прошу и я вас об одной милости, чтобы в молитвах своих вы поминали Тертуллиана, грешника». Когда он зовет грешников к покаянию, он осознает себя одним из них, даже свое превосходство в грехе (О покаянии. 4). То же видно и в других трактатах этого времени («Послание к мученикам», «Об одеянии женщин», «О терпении»). Видимо, эти признания не были у Тертуллиана общим местом, ничего не значащими словами. Это самосознание приоткрыло ему на некоторое время путь к подлинному пастырству. Когда же замутилось это сознание и замолкли такие признания, он ушел на такую «духовную» высоту, христианское значение которой было совсем сомнительно, но откуда он уже с презрением смотрел на всю эту «толпу» грешников, которая стала ему чужой.
Первоначально он чувствовал себя тесно связанным со всем телом церковным, у которого все больше и больше стало замечаться немощных, слабых, греховных членов.
Тертуллиан в своих первых трактатах не чуждается их и не считает чужими для Церкви. Наоборот, он привлекает, зовет грешника, удалившегося от Церкви, призывает его каяться «среди твоих братьев, имеющих одинаковые надежды и одинаковый страх с тобою, участвующих в твоем препровождении времени, в твоих горестях и страданиях».
Это не мешало ему видеть, что быстрый количественный рост христианства и во многих потухшая ревность сделали из христианского общества нечто мало похожее на собрание одних праведных людей.
Он и тогда видел, что многие вокруг него не только не праведны, но и не ищут даже в искреннем покаянии выхода из своего состояния, не ищут тех путей, которыми огонь благодати снова возгорается, ибо одни боялись ложного стыда (покаяние было тогда публичным), телесного изнурения (поста), другие — показаться в некрасивой одежде, лишиться всякого рода удовольствия, носить грубую власяницу, так как всего этого требовал обычай от кающегося. Вот каково покаяние по описанию Тертуллиана: «Оно повелевает ему (грешнику) пребывать во вретище и погружает душу в горесть, дабы очистить ее через страдания. Оно запрещает ему всякое услаждение в пище и питии не для одного тела, но и для души. Оно требует, чтобы грешник питал и укреплял душу свою молитвою, постом, воздыханиями и слезами, чтобы день и ночь вопиял к Богу своему, чтобы преклонял колена перед священниками, повергаясь ниц перед престолом Божиим, и просил братьев своих молиться за него» (О покаянии. 9. 4).
Публичное покаяние перед всею церковью применялось в конце II века, видимо, к особо тяжко погрешившим и, по мнению Тертуллиана и некоторых других писателей того же века, было возможно после крещения один только раз. Для более или менее легких грехов Тертуллиан указывает, что «они получают прощение от епископа» («О стыдливости»). Но он не объясняет, как испрашивалось это прощение. Сочувствие и снисхождение к грешнику не мешало Тертуллиану находить и язвительные слова и мягкую насмешку, только бы вывести своих собратий из состояния равнодушия на путь подлинного покаяния. С любовью призывая грешника, он не щадит тех, кто думает чем–нибудь незначительным отделаться, сохраняя в своем покаянии весь обиход своей малохристианской жизни: «…иным, может быть, больше нравится каяться в уборе из тирской багряницы, имея золотую булавку для прикалывания волос, употребляя душистый порошок для чистки зубов и медные ножницы для обрезывания ногтей, равно как белила и румяна для крашения губ и щек. Поезжай на море, принимай морские купания, умножай свои расходы, питайся жирными яствами, пей старые вина, и если кто тебя спросит, для чего столько тратишь, ты можешь отвечать: это потому, что я погрешил перед Богом, и спасение в опасности, а потому я решился таким образом каяться, изнурять тело мое, дабы примириться с Богом, Которого я оскорбил грехами своими». Так православный Тертуллиан и просит, и зовет, и язвит, и смеется — только бы привлечь к Церкви глубже и плотнее своего собрата–грешника.
В отпадении Тетуллиана в монтанизм (около 207 года) обнаружилась грубоватость всего духовного его пути и природные недостатки его характера, которые он не сумел преобразить помощью благодати. Гениальный писатель оказался мало пригодным пастырем и не глубоким христианином. Но не только его отпадение обнаружило, как поверхностно он усвоил христианскую «духовность», за которую так пылко ратовал. И раньше, еще когда Тертуллиан пытался быть православным наставником, многое поражает в его пастырских опытах. Поражает, прежде всего, несоответствие между суровыми требованиями «духовности», то есть значением, какое он придает покаянию, молитве, Таинствам, — и тем, что говорит он о положительном содержании этой духовной жизни. Больше всего и красноречивее всего он говорит только о внешней оболочке этой духовной жизни — о воздержании плоти, о мученическом подвиге (в смысле страдания плоти) и так далее, в которых дух христианского благочестия упражнялся, — как будто в ней–то и сущность дела. Уже в трактате «О крещении» удивляет, что здесь го–ворено о всем, что касается крещения, но менее всего о внутреннем действии крещения на душу верующего (ср.: Послание к Донату святого Киприана). Как бледно то, что сказано в сочинении «О покаянии» о внутреннем возрождающем действии покаяния! Здесь есть понукание к покаянию, его обоснование библейскими примерами и изречениями, любопытна бытовая оболочка первохристианского покаяния — но нет ни описания, ни раскрытия его сущности.
Особенно странное впечатление оставляет его слово «О молитве». Молитва — это воздух первохристианской жизни. Здесь сердце этой жизни, ее сила, ее радость. В молитве получаются духовные дарования, которым придавал такое значение Тертуллиан. О молитве, о Таинствах прежде всего говорит и сам Тертуллиан, когда касается положительного содержания христианской жизни: «Путь наш есть путь спасения и, следовательно, путь молитвы» (О молитве. 10).
Какой молитвенной силой проникнуты страницы современных ему Мученических актов Филицитаты и Перпетуи и других карфагенских же мучеников! Тем более удивительно то, что приходится читать о молитве у Тертуллиана.
Он говорит о молитве как чужой, как человек, который только со стороны наблюдал действие молитвы и то, чем она является для души в жизни христианина. Почти так, как будто пришел язычник к христианам и довольно поверхностно понаблюдал со стороны, как христиане молятся, какие на этот счет у них обычаи, мысли.
Краткое и не слишком глубокомысленное толкование «Отче наш»; указания на заповедь необходимости мира с близкими для молящегося, на несущественное умовение рук перед молитвою; как молиться — стоя или сидя, громко или тихо; на лобзание мира, на покрывало молящихся девушек; становиться ли на колени; на молитву публичную и домашнюю — вот главное содержание этого, казалось бы, существеннейшего произведения Тертуллиана. Заканчивается оно красноречивым и не лишенным силы заключением. Это лучшее, что есть в трактате. «Когда Бог в чем–либо отказывает молитве, возносимой к Нему духом и истиною, как Он того желает, (молитва) подает мужество страждущим и терпение воздыхающим: сила ее умножает благодать, дабы вера видела, что страдания происходят от Бога и должны быть переносимы из любви к Нему. Древле молитва могла возводить казни на людей… Так молитва умеет только устранять гнев Божий: христианин молится за врагов и за гонителей своих. Одна молитва побеждает Бога… Она представляет изображение жизни Господа нашего, Который во время пребывания Своего на земле не знал ничего иного делать, как воскрешать мертвых, укреплять слабых, исцелять больных, изгонять бесов, отверзать темницы и разрешать узы повинных. Молитва изглаживает грех, удаляет искушения, останавливает меч гонения, молитва утешает немощных, увеселяет сильных. Молитва руководит странников, усмиряет грозы и приводит к оцепенению разбойников. Молитва питает бедных и учит богатых (воздержанию). Молитва восставляет падших, укрепляет колеблющихся и убеждает противящихся. Молитва есть ограждение веры и щит против подстерегающих (наше падение). Итак, не станем ходить иначе, как под покровом этого оружия. Во время дня не забудем стояний наших, ночью не забудем бдений наших. Со всеоружием молитвы должны мы защищать знамя нашего Владыки и ожидать трубы ангела. Все ангелы молятся и вся тварь. Стада скота и звери лесов преклоняют колена, исходя из своих убежищ; они подъемлют чело свое к Нему и приветствуют Его мычанием. Птицы с наступлением утра направляют полет свой к небу; вместо рук простирают они свои крылья в виде креста и щебечут нечто,что походит на молитвы. Что мне остается еще сказать на счет сего необходимого дела (молитвы)? Сам Господь молился. Да будет Ему честь и слава во веки веков» (О молитве. 29).
Все это интересно, красноречиво, но ни в какой степени не заполняет того удивительного пробела, что среди двадцати трех глав трактата ни одной не оказалось посвященной молитве по существу, ни тем препятствиям, которые стоят на пути молитвы.
Что христианин должен жить во Христе, Который обитает в его сердце, что ему подобает путем борьбы с грехами и помыслами достигать непрестанной молитвы, сохранять общение со Христом, с Которым он соединился в крещении, что молитва есть общение с Богом, жизнь во Христе, объемлющая всё существо человека, — обо всем этом умалчивается у Тертуллиана.
Как поучительны в этом отношении и сродство и различие его трактата с трактатом святого Киприана «О молитве Господней», ибо лучше всего показывают, что упущения Тертуллиана нужно приписывать не времени, а личности самого писавшего. При большом внешнем сходстве, при очевидных, иногда почти буквальных заимствованиях у Тертуллиана, при значительно меньшем таланте святой Киприан внес в мертвенные, по существу, рассуждения Тертуллиана следы живого чувства богообщения. На всем протяжении трактата тертуллиановские рассуждения пронизаны у святого Киприана живым познанием молитвы сердечной, тайной, молитвенного соединения со Христом, обитающим внутри нас, в сердце; что «в нас обитает Бог», что «мы пребывающие и живущие во Христе». Это свидетельствует о прикосновении к подлинной молитве, к подлинному духовному опыту, особенно если сказанное в трактате «О молитве» поставить в связь с тем, что говорится святым Киприаном о богообщении в Послании к Донату.
Но достаточно сопоставить хотя бы только то, чем заканчивают Тертуллиан и святой Киприан свои рассуждения о молитве. Вот мысли святого Киприана в конце трактата «О молитве Господней»: «Сущие во Христе, Который есть истинное солнце и день, мы должны прилежать прошениями и молениями весь день… и ночной мрак не может быть препятствием для молящихся, потому что для сынов света и ночью день. В самом деле, когда же остается без света тот, у кого свет в сердце? Или когда бывает лишен солнца и дня тот, у кого солнце и день — Христос? Не будем же, пребывающие всегда во Христе, то есть в свете, оставаться без молитвы и ночью…
Мы же, возлюбленные братия, которые всегда находимся во свете Господнем, которые помним и храним то, чем стали (быть) с получением благодати (в крещении), будем и ночь считать за день… предназначенные к царству, где будет всегда день, несменяемый ночью, будем бодрствовать ночью, как бы днем. Предназначенные к всегдашней там молитве и благодарению Богу, не престанем и здесь молиться и благодарить».
Тертуллиан заканчивает мыслью о подражании Христу молящемуся, святой Киприан — о внутреннем общении и соединении с Ним. В святом Киприане чувствуется молитвенник, в Тертуллиане — всего лишь поклонник молитвы.
Сила таланта неизменно покидает Тертуллиана всякий раз, как он пытается соблазнам языческой жизни противопоставить положительное содержание внутренней христианской жизни. Он разит ярко, беспощадно современные ему зрелища язычников; христианину, его собрату, увлеченному ими, трудно увернуться от его острой логики, его язвительных обвинений. Но как беден делается его язык и бледны образы, когда в конце трактата «О зрелищах» он пытается рассказать о положительном содержании и радостях христианской жизни, которые Тертуллиан противопоставляет языческим удовольствиям! И только зрелище Страшного Суда и Второго пришествия, в которых он находит внешние эффекты, возвращают силу его побледневшему слову.
Это бессилие в изображении внутренней христианской жизни — неужели случайность у такого писателя и с такими вкусами, как Тертуллиан? Тертуллиан мало походит на косноязычного пророка, бессильного передать богатства своего духовного опыта.
С этим нужно сопоставить, что Тертуллиан любил говорить о видениях, о вещих снах, но всегда с чужих слов, тогда как святой Киприан, пастырь покинутых Тертуллианом «душевных» христиан, был сам постоянно укрепляем и просвещаем видениями и снами, которые поистине просветляли его мысль и путь и оправдывались всею его жизнью, внутреннею и внешнею, и самою смертью, предузнанною в одном из его видений.
Здесь, как и в молитве (внутренней, конечно), Тертуллиан, видимо, был «посторонний зритель», и это делает понятными те роковые для него и тяжелые для Церкви ошибки, которые омрачили вторую половину его жизни.
Мы уже сказали, что около 207 года Тертуллиан сделался монтанистом и отпал от Церкви. Пылкий защитник Церкви стал ее поносителем и врагом. Как это могло случиться?
Если отвлечься от частных поводов и внешних столкновений и исходить из того, что мы знаем о духовной жизни Тертуллиана по его собственным творениям, то основную причину его отпадения нужно искать не в какой–либо случайности, как думает блаженный Иероним, который говорит об обидах, причиненных ему римским духовенством, а в самой глубине его душевной жизни, во всем жизненном его пути.
При возвышенном понятии Тертуллиана о христианине, как храме Духа Святого*, при высоких требованиях, которые он предъявлял себе и другим, храм души его производит впечатление пустого храма.
Эту зияющую пустоту (вспомним сказанное — «О молитве», «О покаянии», «О крещении»), отсутствие подлинной духовности Тертуллиан первоначально истолковывал смиряющим для себя образом. Помимо смиренных выражений, рассыпанных в его произведениях первого периода, для понимания его духовного состояния много говорит попытка в трактате «О терпении» объяснить самому себе свою душевную пустоту (духовную бесплодность).
Уяснив, что в основании спасения человека и мира лежит терпение, он говорит: «…где Бог, там и терпение… Когда Дух Святой нисходит в сердца наши, то с Ним вместе приходит и терпение, неразлучное Его подружие… Он (Дух Святой) не может остановиться в сердцах наших без сего возлюбленного и верного Своего подружия» (О терпении. 15). К этому Тертуллиан приходит, когда заканчивает свои размышления о терпении, а начинает он с того, что пространно, как нигде ни раньше, ни после, объясняет, что он бедствует полным отсутствием именно этой добродетели, без которой, по его собственному убеждению, «невозможно ни вере умножиться, ни христианскому учению укорениться».
«Пожираемый всегда пламенем нетерпения, я должен беспрерывно воздыхать о моем исцелении, усердно молиться о нем и ничего не упускать к получению оного» (О терпении. 1). Если свести конец с началом, то ясно, что Тертуллиан в этой своей немощи, которая действительно проглядывает и в его сочинениях и во всем образе его действий, ищет объяснений им самим ощущаемой безблагодатности своего пути.
Дух Святой не может пребывать в его нетерпеливом сердце — таково его первоначальное самосозерцание.
Собственные признания автора подтверждаются впечатлением, которое производит написанное им о молитве, покаянии, крещении; наставник молитвы не соприкоснулся с подлинной молитвой, учитель покаяния не научился покаянием претворять глубины сердечные — источники грехов, из которых исходят помышления зла, убийства, прелюбодеяния; руководитель в Таинствах христианских не напитался Духом Святым, сокрытым в глубине этих Таинств.
После неудачных и неглубоких опытов в области внутреннего делания (молитвы, покаяния) Тертуллиан обращается вовне. Внутреннюю свою душевную пустоту как бы заглушает работой над очищением христианских нравов от примесей языческих непотребств и идолопоклоннических обычаев. Это могло быть скромностью: если нет способности учить молитве, научу хотя бы добрым нравам, порядочному поведению. Быть может, он так и начинал (Об одеянии женщин. II. 1); но в этой работе он скоро растерял свою первоначальную низкую оценку собственной духовности. Слишком пристальный взгляд на чужие многообразные падения отвлек его от мыслей о собственной ничтожности — тем более, что его внимание привлекли падения очевидные, бросающиеся в глаза, хотя, быть может, не очень глубокие, а его собственная немощь была менее наглядна, касалась глубин души.
Очищая нравы, он написал свои сочинения: «О зрелищах», «О идолопоклонстве», «О женских украшениях» (две книги), «О покрывале девушек» (по–гречески и по–латыни) — все это около 200 года.
Вначале внимание его привлекают христиане, которые под разными предлогами считают возможным ходить на кровавые и развратные языческие зрелища.
Вот для примера образец его красноречия и силы слова: «Вероятно ли, чтобы христианин–беглец действительно помышлял о Боге в такое время и в таком месте, где ничего не напоминает ему о присутствии Божием? Вероятно ли, чтобы он сохранял спокойствие души, где со страстностью держат сторону какого–либо гладиатора? Легко ли держаться правил целомудрия и стыдливости там, где глаза устремлены на позорные телодвижения комедианта? Можно ли где встретить более соблазна?»
[126]Здесь, как мы уже сказали, Тертуллиан чувствовал себя на твердой почве: разить, спорить, обличать — было дело его таланта. Беспомощный перед глубинами души христианской и ее таинствами, он почувствовал себя снова сильным, когда опять взялся громить языческие непотребства, как в свое время в «Апологии», только теперь уже как заразу в своей собственной среде.
1. Священное Писание Нового Завета.
2. Послания святого Игнатия Богоносца.
3. Послание святого Поликарпа Смирнского к Филадельфийцам.
4. Послание Смирнской Церкви о мученичестве святого Поликарпа.
5. Творения святого Иустина Философа и других апологетов.
6. Отрывки авторов II века и разные сведения о них у Евсевия.
7. «Учение двенадцати Апостолов» (Дидахи).
8. Творения святого Иринея Лионского.
9. Творения Тертуллиана.
10. Некоторые апокрифы.
11. Письмо Плиния Младшего и ответ Траяна, и другие языческие документы II века (Лукиан, Цельс, рескрипт Адриана и др.).
12. Евсевий Кесарийский. История Церкви.
13. Творения святого Ипполита Римского.
14. Мученические акты Аполлония.
15. Мученические акты святого Иустина.
16. Ориген. Против Цельса.
17. Мученические акты Карфагенских мучеников (Сцилитанских, Филицитаты, Перпетуи и др.).
18. Творения Климента Александрийского.
19. Творения святого Киприана Карфагенского.
20. Минуций Феликс. Октавий.
21. Акты мучениц Перпетуи и Филицитаты.
22. Блж. Иероним. О знаменитых мужах.
ОБ АВТОРЕ
Сергей Павлович Мансуров родился 14 июня 1890 года в резиденции русского посольства в Константинополе, где его отец Павел Борисович (в дальнейшем камергер, а с 1915 года директор Архива Министерства иностранных дел в Москве) служил секретарем. Среди прямых предков Сергея Павловича по линии отца можно указать много известных деятелей русской истории, например, генерал–губернатора Москвы, героя войны 1812 года светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына, известного полководца генерал–аншефа князя Василия Михайловича Долгорукова–Крымского и многих других. По линии матери Софьи Васильевны (урожденной Безобразовой) также немало имен, оставивших след в русской истории.
В Константинополе Сергей Павлович провел первые 12 лет своей жизни, затем семья переехала в Москву, где он окончил в 1908 году 5–ю Московскую гимназию вместе со своими родственниками и друзьями Н. С. Трубецким и Д. Ф. Самариным — братом будущей жены Сергея Павловича.
Вместе с друзьями в 1908 году Сергей Павлович поступает на философское отделение историко–филологического факультета Московского университета. В эти годы Сергей Павлович много думает об особенностях и призвании своей Родины. Размышление о глубокой связи русской культуры с культурой Византии приводит «его мысль к Церкви Вселенской, явившей и вечно являющей себя в веках как единое целое». В духовной жизни С. П. Мансурова совершается переворот. Хранение церковного предания по доверию к вере отцов теперь оживает как личное, становится всепоглощающим. С детства склонный к светской жизни, он теперь все больше отходит от нее и сближается с церковными кругами. В центре внимания становится «личный подвиг».
По окончании университета ему было предложено остаться на кафедре философии для подготовки к профессорскому званию, но он этим предложением не воспользовался.
Большое впечатление на него произвела работа отца Павла Флоренского «Столп и утверждение Истины», вернувшая, по воспоминаниям современников, в лоно Матери–Церкви многих русских интеллигентов.
Разразилась война. Сергей Павлович с осени 1915 года работает в санитарном отряде на Кавказе, где знакомится и сближается с Юрием Александровичем Олсуфьевым, в доме которого в Сергиевом Посаде он затем с лета 1917 года живет вместе с женой Марией Федоровной (урожденной Самариной). До этого, в ноябре 1916 года, он во время отпуска едет в Оптину Пустынь, где встречается со старцем Анатолием.
В Сергиевом Посаде Сергей Павлович вместе с отцом Павлом Флоренским и Юрием Олсуфьевым работает в Комиссии по охране Троице–Сергиевой Лавры.
Начинаются аресты и болезни. Первый арест в январе 1920 года закончился освобождением в мае того же года. Во время заключения Сергей Павлович заболел сыпным тифом. Зимой 1922 года обнаружились первые признаки туберкулеза.
«Зимой 1921–1922 годов, — пишет Μ. Φ. Мансурова, — Сергей Павлович часто бывал в Москве, там встретил людей, которым он был очень нужен и которые почувствовали его духовное богатство». Речь, видимо, идет о кружке М. А. Новоселова, где он читал главы своей работы по истории Церкви.
В 1924 году снова арест, длившийся два месяца.Весной 1925 года под угрозой нового ареста Мансуровы покидают Сергиев Посад. Начинаются скитания. Летом — деревня близ Аносино. Осенью — Новгород, встреча с родными тетушками — монахинями Иоанной и Сергией. Затем вновь деревня.
5 сентября 1926 года Сергей Павлович посвящен в сан священника и начинает службу в Сергиевом женском монастыре около села Дубово, в двенадцати километрах от города Вереи, но из–за болезни прослужить пришлось всего один год и четыре месяца. Преставился отец Сергий 2 марта 1929 года.
notes
Примечания
1
Страшно сказать (лат.).
2
Антиохийский поместный собор 341 года.
3
О Евсевии, епископе Кесарийском, см.: Лебедев А. П. Церковная историография в главных ее представителях с IV века до XX. Изд. 2–е. СПб., 1903.
4
Тиллемон Себастьян ле Наин — французский историк XVII века, автор фундаментальных трудов по истории Церкви первых шести веков.
5
Неандер Август — немецкий церковный историк XIX века; имеется в виду его капитальный труд «Allgemeine Geschichte der christlichen Religion und Kirche»; Дюшен Луи — французский церковный историк XIX — начала XX века; на русский язык издано: Л. Дюшен. История древней Церкви. Т. 1–2. Пер. с 5–го франц. издания. М., Путь, 1912–1914; Горняк Адольф — немецкий протестантский богослов и церковный историк XIX — начала XX века. «История догматов» — «Lehrbuch der Dogmenge–schichte» — многократно переиздавалась; авторское сокращение переведено на русский язык: Общая история европейской культуры. Т. VI. Краткая история догматов. Изд. Брокгауз и Ефрон; Гефеле Карл–Иозеф — немецкий католический церковный историк XIX века, автор капитального труда «История соборов» — «Konziliengeschichte».
6
Имеются в виду протестантский и католический взгляды на Божественное домостроительство.
7
О ереси Ария см.: свт. Афанасий Великий. Творения. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1902. Т. П. С. 105–493 (репринтное воспроизведение этого издания: М., 1994); Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Т. IV. История Церкви в период Вселенских Соборов. Пг., 1918. С. 1–34 (репринт: М., 1994).
8
О несторианстве см.: Болотов В. В. Указ. соч. С. 175–236; о монофелитстве: там же. С. 438–506.
9
См.: свт. Афанасий Великий. Творения в 4–х томах. Т. VI. Издательство Спасо–Преображенского Валаамского монастыря, 1994 (репринтное воспроизведение издания 1902–1903 годов); Житие преподобного Антония. Т. III. С. 178–250; История ариан. Т. II. С. 105–176.
10
Текст Литургии Василия Великого — в любом издании Служебника, например: Служебник. Ч. II. М., 1991. С. 357–418; Устав святителя Василия Великого — в книге: Древние иноческие уставы. М, Издательство Спасо–Преображенского Валаамского монастыря, 1994 (репринтное воспроизведение издания 1892 года). С. 244—510; Слова — в книге: Творения иже во святых отца нашего Василия Великого. Т. I—VII (4 издания в XIX — начале XX века).
11
Против иудеев (Творения. Ч. I.). Киев, 1910. С. 134.
12
Мученические акты Поликарпа Смирнского. Послание Смирнской Церкви о кончине святого Поликарпа (частично приводится и у Евсевия). Сравни ответ мученицы Филицитаты о предстоящем ей мучении: «Тогда будет Другой (то есть Христос) во мне, Который будет терпеть за меня, потому что я решилась страдать за Него» (Акты Филицитаты и Перпетуи и других Карфагенских мучеников, 202 год).
13
«Церковная история» Евсевия Кесарийского, многократно цитируемая отцом Сергием Мансуровым, впервые была опубликована отдельным изданием в русском переводе в 1858 году (СПб.). Современному читателю доступнее другой перевод «Церковной истории», осуществленный М. Сергеенко и опубликованный в сборнике «Богословские труды» (№ 23–26, 1982–1985 годы), а также отдельным изданием Спасо–Преображенского Валаамского монастыря: Евсевий Памфилский. Церковная история. М., 1993. Далее все ссылки на «Церковную историю» даются сокращенно: Евсевий.
14
Он сам к христианству, по–видимому, пришел под впечатлением от мучеников. — Прим. автора. — Здесь и далее автор цитирует христианские памятники в основном по русским изданиям XIX — начала XX века, а в некоторых случаях обращается к текстам, опубликованным лишь на языке оригинала — латинском или греческом, — давая собственный перевод. Лишь изредка цитаты и упоминания сопровождаются скупой авторской библиографической ссылкой (эти ссылки мы приводим в виде подстрочных примечаний, которые в дальнейшем не оговариваются). Не имея возможности дополнить все случаи авторского цитирования исчерпывающими библиографическими комментариями, редакция указывает иногда лишь на основные или наиболее доступные издания упоминаемых сочинений.
15
О книге Ерма «Пастырь» см. в главе IV.
16
Симеон Новый Богослов. Слова. Ч. II. С. 560. — Прим. автора. — См.: Слова преподобного Симеона Нового Богослова. Вып. 2–й. М., 1890 (репринт: 1993, Свято–Троицкая Сергиева Лавра).
17
Беседа 2, 5. — Прим. автора. — См.: Преподобного отца нашего Макария Египетского, нареченного Великим, Духовные беседы, послания, слова. Изд. 4–е. Сергиев Посад, 1904.
18
О Граде Божием. XX. 9. — Прим. автора. — См. издание Спасо–Преображенского Валаамского монастыря, 1994 (репринтное воспроизведение издания 1906— 1910 годов).
19
Творения в русском переводе. Изд. 2–е. М., 1892. С. 176. — Прим. автора. — Репринт: 1993, Свято–Троицкая Сергиева Лавра.
20
(Ср): Письмо к Диогнету. — Прим. автора. — «Послание к Диогнету», автор которого не установлен, публиковалось в книге: Памятники древней христианской письменности в русском переводе. Т. 4. Сочинения древних христианских апологетов. М., 1863. С. 3–26.
21
В нижеследующей таблице по истории Церкви в предыдущем издании сделаны небольшие уточнения ликов святости и имен упоминаемых лиц. Круглые авторские скобки и авторская пунктуация при них сохраняются. Вследствие обилия включенных в таблицу имен и произведений комментарии к ней не приводятся.
22
См.: Вильям Джемс. Многообразие религиозного опыта. М., 1910.
23
Скабалланович. Указ. соч. — Прим. автора. — Здесь цитируется Беседа 24 свт. Григория Паламы; в другом рус. переводе см.: свт. Григорий Палама. Беседы. М., 1994. Т. I. С. 242.
24
Иудейские древности. XX. 9. 1.
25
Кратко об этом см. у С. Н. Булгакова. Первохристианство и новейший социализм. (Религиозно–историческая параллель). Вопросы философии и психологии. Кн. 98. 1909. С. 215–269. — Прим. автора. — См. также: Булгаков С.Н. О первохристианстве (о том, что было в нем и чего не было. Опыт характеристики). Русская мысль, 1909. VI–VII. Перепечатка: Вестник ЛДА, 1990. №№ 1–2.
26
Иосиф Флавий. Иудейские древности. XX. 9. 1. Ср.: Евсевий. II. 23. 19–23.
27
Евсевий. II. 1. 3–5.
28
Против ересей. III. 3. 3. Издания этого сочинения свт. Иринея Лионского см.: Пять книг против ересей. М., 1868; Пять книг обличения и опровержения лжеименного знания. СПб., 1900.
29
«Учение двенадцати Апостолов» — «Διδαχή των δώδεκα αποστόλων» — памятник древнецерковной литературы ближайшего к Апостолам времени, известный многим учителям Церкви и заново открытый в конце XIX века. Русский перевод см. в книге: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 11–38.
30
Пастырь. Видение второе. IV.
31
Там же.
32
Против ересей. III. 3.
33
Там же. 3. 3.
34
Евсевий. III. 18. 14.
35
От этой апологии сохранились лишь фрагменты у Евсевия. IV. 26. Творения святого Мелитона — в книгах: Памятники древней христианской письменности в русском переводе. Т. 7; Сочинения древних христианских апологетов. М., 1866.
36
В. В. Болотов. Лекции по истории древней Церкви. Т. П. СПб., 1910. Репринт: М., 1994. С. 59.
37
Пастырь. Подобие первое.
38
Пастырь» опубликован в кн.: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 198–285.
39
Видение четвертое.
40
См.: Письма Плиния Младшего. М., 1983. С. 205–206 (Кн. X, письмо 96; ответ Траяна — письмо 97). Далее отец Сергий Мансуров цитирует письма Плиния и Траяна в ином, чем в указанном издании, переводе.
41
Николаиты — ересь I века, получившая свое название от имени предполагаемого основателя, диакона Николая из Антиохии (см.: Откр. 2, 1–6; св. Ириней Лионский. Против ересей. III. 11. 1; Евсевий. III. 29). Керинф — ересиарх конца I века (о нем: Ириней Лионский. Против ересей. III. 3. 4; Евсевий. III. 28). Марк (вторая половина II века) — гностик, ученик Валентина (Ириней Лионский. Против ересей. 1. 13; Евсевий. IV. 11). Маркион — наиболее влиятельный ересиарх II века, видевший смысл христианства в отрицании еврейского духа, цель Нового Завета — в отмене Ветхого. Против Маркиона писали почти все церковные писатели II—IV веков. Монархиане — еретики конца П–Ш века, отридавшие Божество Сына и Святого Духа, понимавшихся ими лишь как форма, в которой является Бог. Алоги — отрасль монархиан в Малой Азии; отрицали существование Логоса и отвергали Евангелие и Откровение Апостола Иоанна Богослова. Докеты — последователи докетизма, то есть учения о призрачности телесной природы Христа. Докетизм составлял существенную часть большинства гностических учений. Монтанисты — последователи учения Монтана (середина II века), отводившего первенствующую роль непосредственному откровению и пророчеству и отрицавшего церковный авторитет и власть епископов. Монтанисты, ушедшие в раскол и образовавшие свою церковь и иерархию, существовали до VIII века. О гностицизме см. главу IX настоящей книги.
42
Послания святого Игнатия Богоносца. — В кн.: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 307–350.
43
Сочинения святого Иустина издавались в серии: Памятники древней христианской письменности в русском переводе. Т. 3, М., 1862. С. 36–380. См. также отдельное издание: Сочинения святого Иустина, философа и мученика. М., 1892.
44
Сохранились лишь небольшие фрагменты этого труда в передаче других авторов.
45
Филадельфийцам. 9.
46
Там же.
47
Там же.
48
Магнезийцам. 10.
49
II Апология. 12.
50
Там же.
51
Спор о дне празднования Пасхи между Римской, Александрийской, Коринфской и Палестинскими Церквами, с одной стороны, и Малоазийскими — с другой, происходил в 190–192 годах.
52
Апология. 67.
53
Там же.
54
Евсевий. V. 28.
55
Апология. 61, 65.
56
Там же. 61.
57
Там же. 65.
58
Там же. 67.
59
Там же. 65.
60
Там же. 13.
61
Против ересей. II. 31. 2.
62
I Апология. 65.
63
Св. Иустин Философ. I Апология. 65. .
64
Там же. 66.
65
См.: его I Послание к Коринфянам. 1.
66
О послании святого Поликарпа см. в главе VIII.
67
Творения. Т. П. Похвала святому Игнатию: Прим. автора. — См.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. Т. 2. Кн. 2. СПб., 1896 (репринт М., 1994).
68
Евсевий. IV. 26 (цитата из «Апологии» Мелитона); Тертуллиан, Апология. V. 4; Евсевий. III. 17–20.
69
«Апология» Тертуллиана неоднократно издавалась в различных переводах в XIX — начале XX века. (Об изданиях его трудов см. примечание к посвященной ему гл. XIII.) «Октавий» — апологетическое произведение Минуция Феликса. — В кн.: Памятники древней христианской письменности в русском переводе. Т. 7. Сочинения древних христианских апологетов. М., 1866.
70
Эпитроп — правитель, наместник.
71
Послание святого Поликарпа Смирнского к Филиппийцам, а также «Мученичество святого Поликарпа». — В кн.: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 359–392.
72
См.: I Апология. 26 и 58.
73
Против ересей. III. 3. 4.
74
Евсевий. V. 20.
75
Там же.
76
См.: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 391–392.
77
Азиарх — начальник над объединением городов Азийской провинции.
78
Трактат Оригена «Против Цельса» издавался в русском переводе Л. Писарева в Казани в 1912 году. Отрывки — цитируемые Оригеном фрагменты «Истинного слова» Цельса — приводятся в кн.: Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. М., 1990.
79
Автор имеет в виду прежде всего «Против ересей» святого Иринея Лионского и сочинения Тертуллиана «Против валентиниан», «Против Маркиона», «Скорпи–ак» («Противоядие против гностиков»). О некоторых изданиях творений Тертуллиана на русском языке см. примечание к главе XI.
80
«Философумены», или «Обличение всех ересей» — антиеретическое сочинение святого Ипполита Римского, ученика святителя Иринея Лионского; строго объективно излагая еретические (и прежде всего гностические) учения, святой Ипполит вскрывает их связь с дохристианскими философскими системами. Творения святого Ипполита в 2–х томах изданы в Казани в 1898–1899 годах.
81
Тертуллиан. Против валентиниан. VII. 30 и далее.
82
См., например: В. В. Болотов. Лекции по истории Древней Церкви. Т. И. СПб., 1910 (репринт: М., 1994). С. 245–246.
83
Александр, или Лжепророк. 25. Сочинения Лукиана неоднократно издавались на русском языке. См., например: Лукиан из Самосаты. Избранная проза. М., 1991.
84
Тертуллиан. Октавий. 8. — Прим. автора. — Отсылка к Цельсу, видимо, ошибочна: цитируется фрагмент речи Цецилия из «Октавия», из указанной автором в примечании главки. Сходные высказывания Цельса цитирует Ориген (Против Цельса. III. 50, 55). О каком фрагменте Тертуллиана идет речь, установить не удалось. — Ред.
85
Теодор Моммзен (1817–1903) — немецкий историк, юрист и филолог, автор «Римской истории» (в русском переводе издавалась в 1885 году в Москве).
86
Против ересей. I. 10. 2.
87
См.: Евсевий. IV. 26. 5.
88
«Такова душа, которая готова, когда надо будет, отрешиться от тела… И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не из голой воинственности, как у христиан, — нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности». Марк Аврелий Антонин. Размышления. XI. 3.
89
Евсевий. IV. 23.
90
Анналы. XV. 44.
91
Свидетельство лионских христиан приведено у Евсевия. V. 1–4.
92
Послание к Поликарпу. 8.
93
Против ересей. I. 13.
94
Евсевий. V. 24. И.
95
См.: Против ересей. I; предисловие. 2–3.
96
О монтанистах см. примечание к главе V.
97
«Малый лабиринт» — сочинение святителя Ипполита Римского, представляющее обзор еретических учений.
98
Против ересей. III. 3. 4.
99
Доказательство апостольской проповеди. § 61. — Прим. автора. — «Доказательство апостольской проповеди», второе по значимости творение святителя Иринея, исключительно важное в истории христианского богословия, до начала XX века было известно лишь во фрагментах. Полный текст был обнаружен в армянском переводе. См.: Н. Сагарда. Новооткрытое произведение Иринея Лионского «Доказательство апостольской проповеди». СПб., 1907. — Ред.
100
Греческая рукопись № 159 Московской синодальной библиотеки. — Прим. автора. — Эта приписка опубликована в кн.: Писания мужей апостольских. Рига, 1994. С. 391–392.109 Против ересей. III. 24.
101
Там же. 4. 1.
102
Там же. 4. 3–4.
103
Там же. II.· 32. 5.
104
Там же. IV. 26. 5.
105
Там же. о.
106
Там же. 32. 4.
107
Там же. 31. 3.
108
Сцилитанские, или Исхлиские мученики, из местечка в Нумидии с финикийским названием Исхли, по–латыни Scili, пострадали в Карфагене 17 июля 180 года. О них см.: В. В. Болотов. Лекции по истории Древней Церкви. Т. И. С. 103; К вопросу об Acta Martyrum Scilitanorum. Христианское чтение. 1903. Т. I. С. 882–894; Т. И. С. 60–76.
109
К Скапуле. 5.
110
См. о ней: Марция. (Эпизод из истории христианства времен царствования Коммода, II века.). — В кн.: А. П. Лебедев. Эпоха гонений на христиан. СПб., 1904 (репринт: М., 1994). С. 366–398.
111
См.: Апология. 39. 11.
112
К Скапуле. 4.
113
Творения Квинта Септимия Флорента Тертуллиана неоднократно издавались в различных переводах на русский язык. См., например, пер. Е. Карнеева (Ч. 1–4. СПб., 1847–1850); пер. Н. Щеглова (Ч. 1–3. Киев, 1910–1915); Избранные сочинения в новых переводах (М., 1994). «Апология» («Апологетика», «Апологетик») также выходила отдельным изданием в нескольких переводах; последний из них (с сокращениями) опубликован в «Богословских трудах», сборник 25. М, 1984. С. 167–219; там же — библиография творений Тертуллиана и литературы о нем.
114
Послание к жене. II. 4.
115
Там же. 9.
116
О женских украшениях. I. 9.
117
Эдилы — должностные лица Древнего Рима, наблюдавшие за общественными зданиями и храмами, за общественным порядком и т. п.
118
Тертуллиан. Об идолопоклонстве. 7.
119
См.: там же. 12
120
О молитве. 6.
121
Послание мученикам. 1.
122
Евсевий. V. 2. 6.
123
К язычникам. I. 9; Апология. 40. 1.
124
Дигесты — название одной из составных частей так называемого Юстинианова кодекса — грандиозного законодательного сборника, составленного при императоре Юстиниане (в 530–533 годах). Дигесты содержали извлечения из 1625 сочинений римских юристов предшествующих эпох, необходимые для судопроизводства.
125
Ранее при цитировании того же сочинения Тертуллиана («De cultu feminarum») автор переводил его заглавие как «О женских украшениях». Существует еще один перевод названия на русский язык: «О женском убранстве».
126
О зрелищах. 25.
