«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Исторический очерк церковной унии. Её происхождение и характер

В работе «Исторический очерк церковной унии. Её происхождение и характер» Константин Зноско исследует феномен унии (подчинение восточных церквей Ватикану) на примере двух самых ярких её примера: Флорентийской и Брестской (соответсвенно первая и вторая части книг Зноско). Исследуются предпосылки заключения унии, исторический ход, характер, и влияние. Показывается бесплодность унии и причины этой бесплодности.

Протоиерей Константин Зноско.
Исторический очерк Церковной унии. Ее происхождение и характер.

Предисловие

В 1054 г. в Церкви Христовой произошло великое смятение. Западная Церковь отделилась от Восточной, и, хотя этот раскол пока еще не имел формальных последствий, однако, между Церквами было нарушено взаимное согласие, и Западная Церковь в последующие времена стала все более и более отдаляться от Вселенской Правды и от Православно-Кафолической Церкви, носительницы этой Правды. Главным источником этого разрыва служили те изменения, которые допустила Римская Церковь внутри себя как в догматическом отношении, так и в иерархическом строе, противном канонам Вселенской Церкви и ее древним обычаям. Дальнейший ход истории папства доказывает, что требования римских первосвященников, противоречащие канонам Вселенской Церкви, сделались неумеренными. Их могущество стало столь необъятным, что единение Вселенской Церкви с Восточной в духе братской любви становилось невозможным, и если оно иногда и проявлялось, то только внешне, принужденно, так как в основе не имело тех связующих начал, которые могли бы послужить к их внутреннему, духовному единству. Немаловажным фактором, сыгравшим великую роль в деле непримиримой розни двух «Римов», являлись также крестовые походы, вначале предпринятые против неверных мусульман, а затем закончившиеся нападением на Константинополь и разграблением его православных святынь. Константинопольский патриарх должен был временно подчиниться папе, и греческий восточный обряд стал подвергаться гонениям. В самой Римской Церкви образовался великий раскол (схизма), длившийся почти 60 лет, и на папском престоле восседало сперва двое, а потом и трое пап, доведших Западную Церковь до болезненных унижений и потребовавших от самой Западной Церкви ограничения папской власти и коренных церковных реформ. Все это не могло служить связующим звеном в деле единения Церквей, а, напротив, вызывало еще больший разлад между ними.
Идея унии не была, однако, чужда православному Востоку, в смысле, конечно, братского единения Восточной Церкви с Западной, и в этом направлении делались им некоторые попытки, усилившиеся впоследствии под влиянием опасности турецкого завоевания Византии и закончившиеся на Флорентийском Соборе принятием в 1439 г. унии. Католическая Церковь придает этой унии великое значение как прототипу дальнейших уний, положившему начало осознанию Восточной Церковью тех ошибок, которые она якобы проявила по отношению к Римской Церкви в деле разрыва с ней. Но, как мы увидим в дальнейшем, уния эта не была делом церковным. Вызвана она была более политическими соображениями, ей не было чуждо насилие и, как дело рук человеческих, а не дело Божеское, вскоре распалась. Однако унийное движение, в смысле подчинения Риму православного Востока, окончательно не заглохло, и Рим напрягает всевозможные усилия, дабы распространить свое самодержавное влияние на Восток. Унийная акция главным образом переносится в Литовско-Польское государство, силой исторических судеб оказавшееся податливым к ее восприятию. Литовский князь Ягайло принимает католичество и, вступив в брак с польской королевой Ядвигой, объединяет в своем лице литовско-польскую корону. Сделавшись ярым католиком, Ягайло, а за ним и его преемники, насаждая в литовско-русских областях католичество, предпринимают также различные, и притом насильственные, меры к подчинению Западно-Русской Церкви Риму, православие в Литве подвергается гонению. Уже при Ягайле в Литовско-Польском государстве стали обнаруживаться признаки вероисповедной нетерпимости, а с ними и притеснения православных, а в XVI в. стало открытым их преследование. Оно в особенности стало усиливаться после вступления на польский престол короля Сигизмунда III (1587). При нем ренегаты православия, епископы Кирилл Терлецкии и Ипатий Поцей, руководствуясь личными выгодами и побывав в 1595 г. в Риме, заключают от лица всей паствы Западно-Русской Церкви унию с Римом. По этому поводу в 1596 г. созывается по требованию православных в г. Бресте Собор, но результаты его оказываются для православных весьма плачевными. Собор разделяется на два враждебных лагеря, и в то время как православные отвергли принятую епископами-ренегатами унию, последние вкупе с иезуитами и латино-польской партией, принимавшей участие в Соборе, объявляют ее актуальной. Совершается насилие над православным сознанием западно-русского народа, и, несмотря на его упорное сопротивление, уния насильственно и исподволь вводится в западно-русских областях Польского государства. Творимые над совестью православного народа насилия в числе других причин вызывают в его среде народные восстания, во время которых Украина в поисках покровительства Москвы отторгается от Польши и в 1654 г. присоединяется к России. В то время как на Украине гонения на Православную Церковь прекратились, положение православных в западно-русских областях, подвластных Польше, стало невыносимым. Преследования православных и насильственное обращение их в унию и католичество к концу XVII в. еще более усилились, и так продолжалось до тех пор, пока не наступил раздел Польши и все древние русские области, бывшие под ее властью, не вошли в состав Русского государства. Насильно обращенный в унию православно-русский народ, освободившись от польской власти, с радостью покинул унию и возвратился к вере своих предков. Уже в царствование императрицы Екатерины около двух миллионов униатов и католиков присоединилось к православию, а в 1839 и 1875 гг. воссоединились с православием и прочие униаты западно-русских областей. Одна только древнеправославная Галичина в то время не прервала связи с Римом.
Из этого краткого обзора ясно, что и Брестская уния, подобно Флорентийской, не имела корней в православном народном сознании, была делом государственной политики Польши, а не церковного тяготения к Риму, и если распространялась, то только исключительно в силу насильственного ее насаждения. Вот почему она и должна была при благоприятных для православия обстоятельствах сойти с исторической арены.
Чтобы подтвердить высказанное нами положение, а также уяснить исторический характер как Флорентийской, так и Брестской уний и их бесплодность, бросим ретроспективный взгляд на те исторические условия, в которых они зарождались, и на ту обстановку, в которой они происходили.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Флорентийская уния

Глава I
ВОЗВЫШЕНИЕ ПАПСКОЙ ВЛАСТИ В XI—XIV ВВ.

После разделения Церквей папская власть поднимается на такую высоту, что для православного Востока представляются только две возможности: или преклониться перед самодержавием Римского престола, или уклониться от всякого церковного общения с ним. Середины не могло быть, ибо папская власть никаких компромиссов не признавала. Уже папа Григорий VII Гильдебранд (1073) обнаружил такое стремление к возвеличению своей власти, что даже римские историки признают, что власть его выходила за должные пределы и почти уничтожала все права епископов и Церквей, от которых он настоятельно домогался беспрекословной покорности. Григорий VII проводил ту мысль, что воля папы составляет закон для всего человечества, а власть папская служит источником всякой другой власти. Она не может быть ограничена ни Вселенским Собором, ни обычаем, ни законом. Поэтому все, не повинующиеся его велениям или не имеющие общения с Римской кафедрой, почитались им схизматиками и еретиками. Следуя этому завету, папа Лев IX кинул в лицо всей Восточной Церкви анафему, отвергавшую эти чудовищные и неслыханные от первых веков христианства папские притязания. Провозглашенный Григорием VII принцип, что авторитет папы стоит выше всякой другой власти, какая только существует на земле, папа Иннокентий (XII—XIII вв.) постепенно проводит в жизнь и через это становится универсальным духовным монархом, соединив в одно великое теократическое государство отдельные народы и государства Запада. Его власти подчиняются императоры, короли и владетельные князья, считая за честь служить ему.
Время от времени папы присваивают себе абсолютную судебную власть. Уже папа Николай (IX в.) потребовал в качестве канонического правила, чтобы все постановления поместных Соборов представлялись на благоусмотрение папы даже в тех случаях, когда против них никто и не апеллирует, на том основании, что областные Соборы могут производить по возникшим вопросам только предварительное исследование, окончательный же по ним приговор принадлежит исключительно папе. Он же завоевал себе право верховной судебной власти над всеми христианами, не исключая и государей. Пользуясь этим правом, папы стали требовать предоставлять их суду царственных особ. Так папа Урбан II отлучил по суду от Церкви короля французского Филиппа, а Иннокентий III наказал своим вердиктом французского короля Филиппа Августа. Александр III (XII в.) издал постановление, чтобы на суд его переносились дела, относящиеся не только к ведомству трибунала церковного, но и светского, и притом не только важнейшие, но и незначительные. Папа Бонифаций VIII пошел еще дальше. Он утверждал, что так как всякое наше действие большей частью бывает причастно греху, поэтому ни один человеческий поступок не подлежит изъятию из ведения папского суда. Так как подчинение папскому суду уничтожало всякий след самостоятельности национальных Церквей и колебало авторитет всех других органов судебной власти, против него раздались на Западе горькие жалобы и протесты, но напрасно. Рим победил, проповедуя, что трибунал папы выше всякой земной власти, ибо власть папы по своей неограниченности равна власти Божией. Ставился даже такой вопрос: можно ли апеллировать от папского суда к суду Божьему, и ответ давался отрицательный именно на том основании, что «у Бога и папы суд общий». Для усиления верховной правительственной власти папы отвоевали у государей так называемое право «инвеституры», т.е. назначения епископов королевской властью, и хотя de jure Григорием VII и Иннокентием III установлено было свободное избрание епископов посредством капитулов, de facto распоряжался выбором епископов папа по своему желанию. Со времен Григория VII вошел в закон обычай, обязывающий епископов приносить торжественную присягу в верности папе, и, следуя этому обычаю, епископы и ныне клянутся «защищать, приумножать и распространять права, почести, преимущества и авторитет Святой Римской Церкви, государя нашего папы и преемников его, еретиков же, схизматиков и противящихся папе сколько возможно гнать и преследовать». И неудивительно, что католические епископы всегда и во всем должны являться врагами православия. Присяга эта практиковалась в том смысле, что епископы должны повиноваться папе не только в делах духовных, но и в политических, и благодаря этому при помощи епископов светская власть пап распространялась все шире и становилась более могущественной. Со временем папы подчинили своему непосредственному ведению не только епископов, но и клириков. Сперва они только рекомендовали своих кандидатов на открывшиеся вакансии, но Климент IV (XIII в.) придал этому обычаю право, и папы стали распоряжаться всеми церковными должностями без исключения, что породило в Римской Церкви симонию и продажность. Пользуясь этим правом, папы присваивали себе титул episcopus universalis, означавший, что епископ Рима есть единственный епископ во всем мире, и поэтому все остальные органы церковного управления обращаются им в ничто. Власть папы стала первой и последней инстанцией для решения всех и важнейших, и незначительных церковных дел.
Чтобы еще более ослабить епископскую власть и подчинить своей власти епископов всех областей, папы посылают туда своих легатов, дав им полномочие следить на месте за всеми отраслями церковного управления и надзирать за епископами. Власть легатов была неограниченная, и там, где появлялся легат, епископская власть переставала действовать.
Утвердив за собой церковно-судебную и правительственную власть, папы стали единственным источником церковного законодательства. Григорий VII установил в Римской Церкви тот принцип, что только папа властен издавать новые законы, вызываемые нуждами времени. Основываясь на этом принципе, Бонифаций VIII утверждал, что всякое право, все законы должны исходить от воли папы, ибо папа стоит выше всех законов и установлений Церкви — он является их первоисточником. Поэтому, если папа что-нибудь повелевает или запрещает, даже если это противоречит существующим законам, веление его должно выполняться свято. Это, так сказать, развязывало папам руки и давало им возможность своей волей изменять древние вселенские каноны, не говоря уже о декретах самих пап.
Сконцентрировав в своих руках церковную власть, папы, вопреки словам Христа Спасителя «Царство Мое не от мира сего», стали добиваться светской власти. Так как в древности римский епископ избирался клиром и паствой и утверждался византийским императором, а затем династией Каролингов, то усилия пап в первую очередь были направлены на то, чтобы освободить избрание римских первосвященников от влияния светской власти. Усилия эти оказались небезрезультатными, и папы, постепенно ослабляя зависимость своего поставления от светских властителей, достигли, наконец, полного уничтожения этого обязательства. Уже в XI в., при папе Николае II, издано было постановление, которым дело избрания пап предоставлялось кардиналам. Когда же Григорий X (XIII в.) издал постановление об избрании пап конклавом, в Риме окончательно укрепилась мысль, что утверждение пап императорами есть дело незаконное и несовместимое с авторитетом престола Петрова.
Впоследствии папы, став светскими властителями, не только добились своей независимости в политическом отношении, но и играли на Западе значительную политическую роль. Основываясь на подложной дарственной записи Константина Великого, папы поставили своей задачей осуществить идеал теократической, точнее папской, монархии, чего они и достигли благодаря дару Каролингов и установившемуся воззрению, будто по божественному праву папам принадлежит власть распоряжаться царствами всего мира. Как свидетельствует история средних веков, папы являлись раздавателями царских корон и императорских титулов, вмешивались и руководили политическими делами западных монархий. Папы настоятельно требуют, чтобы весь мир работал на них со страхом и трепетом, а императоры служили бы в этом отношении примером для всех. Императорское достоинство называлось бенефицией (даром) апостольского престола. Для оправдания столь великих и незаконных притязаний папы находят доказательства. Григорий VII рассуждает так: «Если святой престол имеет от Бога власть решать духовные дела, то почему не может он решать дела светские? Когда Господь сказал апостолу Петру "Паси овцы Моя", то разве сделал исключение для королей? Епископское достоинство настолько выше королевского, насколько золото дороже свинца». В таком духе рассуждал и папа Иннокентий III: «Подобно тому как Бог, Творец Вселенной, поставил два великих светила на тверди небесной, одно, большое, для управления днем и меньшее для управления ночью, так точно и на тверди Вселенской Церкви поставил Он две великие власти: папскую и императорскую. Власти большей из них, т.е. папской, вверены души; власти же меньшей, т.е. императорской, поручены тела. Луна свет свой получает от солнца, так и царственная власть получает блеск своего сана от первоверховного главенства папы. Папам дарованы ключи царства, даровано право вязать и решить грех. Но весь мир во зле лежит, т.е. весь строй мировой жизни подчинен закону греха. Поэтому папе подчинен весь мир, который погряз в грехе. Императоры и всякая земная власть находятся в зависимости от папы, потому что в великой цепи погрязшего в грехе мира они составляют только частные звенья». Мятежные против пап короли предавались анафеме, а подданные их освобождались от данной им присяги. Мятежные государства подвергались папскому «интердикту», т.е. запрещению. В государствах, подвергнутых таковому, церкви закрывались, колокола умолкали, богослужения не совершались, миряне лишались таинств, мертвые оставались без христианского погребения, вся страна погружалась в траур, и даже друзьям запрещались при встрече взаимные приветствия. Подверженная интердикту страна осуждалась также на опустошение, и соседи могли грабить ее безнаказанно. При таких условиях из-за боязни папского гнева самые могущественные монархи должны были смиряться перед папами. Папские анафемы щедро сыпались, и в начале XIV в. около половины западно-христианского мира было подвержено церковным запрещениям. Среди такого произвола глава Церквей сделался главой государств, и папы возмечтали, что весь мир станет лежать у их ног. Уже при папе Григории VII на было в Европе ни одного из государей, власть которого не была бы потрясена или оскорблена посягательствами этого папы. Считая себя выше всех государей, в актах своих он не ставит по принятому обычаю имен западных императоров, но указывает год своего святительства. В Испанию он пишет, что Испания издавна принадлежала св. Петру, даже когда находилась в руках язычников, и высказывает пожелание, чтобы она лучше принадлежала неверным, нежели христианам, не признающим себя подданными апостольской кафедры; от короля германского он требовал присяги и совершенного во всем повиновения, как от вассала; Саксонию, покоренную Карлом Великим, почитал достоянием св. Петра якобы по завещанию сего государя. Легатам своим во Франции поручал собирать ежегодную лепту Петрову; Филиппу I, королю французскому, грозил анафемой. С Англии собирал дань, а английскому королю Вильгельму Завоевателю угрожал за отказ в верноподданнической присяге. Королю датскому напоминал, что он будто обещал вручить себя и царство св. Петру, и предлагал одному из сыновей его в дар какую-либо из областей, принадлежащих еретикам. Королю венгерскому напоминал, что он не может остаться королем, если не объявит, что получил свой лен (удел) не от императора, а от св. престола, так как государство его издревле было передано св. Петру. Императора германского Генриха IV он приводит в Каноссу и издает законы для Польши, Швеции, Норвегии, Далмации. Даже на отдаленную Россию простер свои притязания Григорий VII, предлагая великому князю Изяславу Ярославовичу получить из рук его Русское царство как дар Петра на том основании, будто сын Изяслава, посещая Рим, объявил, что хочет посвятить царство свое св. Петру.
Григорий VII строгими узаконениями навсегда упрочил в Западной Церкви безбрачие духовенства и запретил богослужение на ином языке, кроме латинского и, таким образом, нарушил данное славянам двести лет назад папой Иоанном VIII разрешение молиться на их родном языке, чем еще более умножил причины церковного разрыва между Западом и Востоком.
Возомнив себя всемирными властителями, папы присваивают себе для ношения знаки царского отличия. Вместо епископской митры они носят тиару, которая служит отличительным знаком не только епископского, но и царственного их достоинства. Особенность устройства тиары заключается в том, что обыкновенная папская митра украшается царской короной. Со времени Николая II она украшалась двумя коронами, а при Бонифации VIII и в последующие времена — тремя. По объяснению папы Николая, ношение на митре двух корон должно служить знаком, что папе принадлежит власть над человеческими душами не только на земле, но и на небе. Идея эта еще определеннее стала выражаться присвоением митре трех корон. Эта троица стала обозначать, что папам подвластны три царства: 1) Церковь, 2) все царства мира и 3) мир загробный. Впоследствии, чтобы возвысить свое царственное достоинство и внешним образом, папы стали короноваться. По разъяснению Иннокентия III, во время коронования Церковь, вступая как невеста в союз с наместником Христа на земле, приносит ему в приданое бесценное сокровище, т.е. полноту духовной и широту светской власти. «Как символ духовной власти, — говорит Иннокентий, — Бог дал мне митру, а как символ светской власти — корону. Митра дается ради священства, корона же — ради царственного достоинства. Ибо Бог поставил меня наместником Того, Который в Писании называется "Царем царей, Господом господей, Иереем вовек по чину Мелхиседекову"». Церемония коронования пап совершается и в настоящее время, и сам обряд коронования сохраняет присвоенный ему ранее смысл. Возлагая на папу тиару, старейший из кардиналов-диаконов возглашает: «Прими тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты — отец князей и царей, владыка Вселенной, наместник Бога на земле». История нам указывает, что папы иногда употребляли и важнейшие царские отличия: державу, скипетр и меч, как, например, Бонифаций VIII. Папы домогались низвести царственных особ на степень даже папских берейторов, и некоторые князья им в этом повиновались. Это требование папы основывали на подложной дарственной записи Константина Великого, утверждающей, что якобы сам Константин выполнил однажды обязанность берейтора при папе Сильвестре I. Первый пример к выполнению такого домогательства пап подал король Пипин, помогший папе Стефану III высадиться из седла. Эту унизительную для царственных особ услугу выполнили впоследствии Франциск I, Карл V и Фридрих Барбаросса, которому даже довелось помогать садиться на коня антипапе Виктору IV и папе Александру III. Эта услуга вводилась папами как обязательство, что мы видим из книги «Саксонское зерцало», в которой венценосцам дается такое назидание: «Когда папа садится на коня, император должен помогать ему, поддерживая стремя». От королей папы требовали выполнения и других унизительных услуг, что мы видим из предписаний, содержащихся в книге: Sacrarum ceremoniarum ecclesiae Romanae. Lib. III. В ней излагается церемониал во время банкетов, которые устраивались папами при восшествии на престол. Из него видно, что перед началом банкета император помогал папе умывать руки и подавал папе первое блюдо, за получением которого выходил за двери пиршественного зала. За стол садился он не с папой, а с кардиналами, и притом ниже их. Затем светские князья должны были служить папе за столом, хотя бы то были братья или сыновья королей. Такая церемония, насколько известно, была выполнена при вступлении Бонифация VIII в Латеранский дворец. Неаполитанский король вел его коня под уздцы и потом, с короной на голове, прислуживал ему за столом. Возвышая свою светскую власть, папы последовательно стремились к тому, чтобы ни венценосцы, ни простые смертные ни на минуту не забывали, что они рабы, а папа — полновластный их повелитель. С этой целью папами в средние века был введен обычай, обязательный безусловно для всех, представляющихся папе, — целовать ему ногу. Чтобы смягчить этот обычай, для человечества слишком унизительный, стали украшать папские туфли изображением на них креста.
Все это можно было бы признать за сказку, если бы все это не было запечатлено на страницах правдивой истории, прочитывая которую истинное христианство должно испытывать горечь и стыд за безумную гордость римских духовных владык.
Вот при каком необузданном своеволии пап ставился вопрос о единении христианских Церквей. Но мог ли он разрешиться в том братском духе, к которому так любвеобильно стремилась Восточная Церковь, на этот вопрос пусть ответит дальнейшая история.

Глава II
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦЕРКВАМИ ВОСТОКА И ЗАПАДА В XI И XII ВВ.

Происшедший в 1054 г. между христианскими Церквами раскол на первых порах как бы не давал себя чувствовать. Восток и Запад заняты были своими внутренними делами, и отношения между ними не были еще чужды как политического, так и церковного единения. Запад пока еще мало интересовался церковными делами Востока. Могущественный папа Григорий VII занят был возмущениями против него собственной столицы и продолжительной распрей с императором Генрихом IV и не имел возможности и времени заняться Восточной Церковью, с которой не входил в прямые сношения во все время своего правления. Византия подвергалась нападению турок, которые отняли у нее всю Малую Азию, т.е. главную часть империи, и угрожали Константинополю. Среди таких бедствий византийский император Алексей Комнин искал себе на Западе союзников. Побуждаемый страхом за существование своей монархии, он, прося одного западного сеньора о помощи, имел даже неосторожность включить в письмо к нему следующие слова: «Я хочу быть под властью ваших латинян... лучше, чтобы Константинополь достался вам, чем неверным, ибо в нем находятся драгоценные святыни Господни». В этих опрометчивых словах впоследствии он раскаялся.
Когда ополчения крестоносцев стали сходиться в Константинополь, царь Алексей, положение которого между тем поправилось, нашел, что эти союзники страшнее, чем сами турки.
Одновременно с завоеваниями турок на Востоке другие мусульмане сделали сильный натиск на крайнем Западе, в Испании. Формировались против неверных крестовые походы. Уже папа Григорий VII призывал христианский мир к походу против турок и собирался стать во главе воинства, но борьба его с Генрихом IV расстроила это предприятие. Оно было возобновлено его преемником Урбаном II в 1095 г. Даже патриарх Иерусалимский Симеон сносился с папой через Петра Пустынника, прося у папы покровительства против неверных. Крестоносцы, освобождая византийские земли от мусульман, на первых порах не творили насилий над Восточной Церковью и даже, казалось, покровительствовали ей, что, бесспорно, влияло на дружественные отношения между обеими Церквами. Так, в Антиохии они освободили из темницы Патриарха Иоанна, мучимого сарацинами, и, восстановив его с честью на кафедре, не решились назначить другого Патриарха, дабы не нарушить церковных канонов, запрещающих пребывание на одной кафедре двух епископов. Если же в Иерусалиме и поставили своего Патриарха на место Симеона, то только потому, что последний добровольно пребывал в Константинополе. Да и поставление это произошло благодаря распрям крестоносцев, и на Иерусалимском престоле в одно время оказались два Патриарха, пока папский легат Даимберт не победил в этом споре своего соперника. С тех пор папы властно стали вмешиваться в дела управления Патриархов Иерусалимского и Антиохийского, и это обстоятельство, а также вражда крестоносцев к Византии, разрушили налаживающиеся добрые отношения и послужили в XII в. толчком к разрыву между Церквами.
Однако еще и в течение XII в. происходили миролюбивые сношения между Константинополем и Римом. Этому способствовал император Алексей Комнин, отправивший к папе Пасхалию II посольство с предложением защиты против чинимых ему притеснений императором Генрихом. Основываясь на современных летописях и судя по грамотам Алексея Комнина к папам Урбану и Пасхалию, можно предположить, что Комнин, несмотря на распри с крестоносцами, был в постоянном общении с Римом. Послы от Царьграда присутствовали иногда и на Латеранских Соборах, бывших в течение XII в. и почитавшихся Западом Вселенскими, но вопрос о соединении Церквей на этих Соборах не поднимался и как будто не был актуальным.
В 1149 г. папа Евгений, получив из Константинополя послание, в котором были изложены спорные пункты между Восточной и Западной Церквами, запросил Саксонского епископа Ансельма, принимавшего ранее в Константинополе участие в прениях по спорным пунктам с Никомидийским архиепископом Никитой, и получил от Ансельма ответ, что в споре об исхождении Св. Духа Никита будто бы с ним соглашался, но говорил, что такой важный вопрос нельзя решать без Вселенского Собора. О первенстве же Римской кафедры Никита выразился так: «Мы не отказываем ей в первенстве между сестрами, т.е. патриаршими Церквами, и мы дозволяем ей председать на Соборах Вселенских, но она отделилась от нас своей надменностью, когда, выступив из своих пределов, разделила империю и вместе Церкви Востока и Запада. Когда созывают без нас Соборы из епископов Запада, они должны с уважением принимать и соблюдать правила, устанавливаемые с их согласия и совета, но для нас, хотя мы и не имеем разделения в вере с Римской Церковью, как могут быть приемлемы каноны, изданные без ведома нашего? Ибо если папа намерен посылать нам указы, гремя с высоты своего престола, судить и рядить наши Церкви без нашего совета, только по свой прихоти, то где же тут братство? Мы были бы рабами, а не чадами Церкви! И если бы надлежало нести столь тяжелое иго, и одна бы Римская Церковь пользовалась желанной ей свободой и давала бы законы всем прочим, не подчиняясь сама никакому закону, к чему послужило бы нам тогда знание Св. Писания? К чему разум? Одна власть папская, которая, по словам вашим, выше всех человеков, делает все сие тщетным; папа будет единым епископом, единым учителем, единым пастырем, который даст ответ за стадо, ему единому вверенное. Если же хочет иметь работников, которые бы вместе с ним трудились в вертограде Христовом, пусть сохраняет свое первенство, не презирая братий, возрожденных Иисусом Христом в лоне Церкви не для рабства, а для свободы, ибо все мы, по словам апостола, должны предстать на судилище Христово; все, говорит он, не исключая и папы, и его самого, хотя был апостолом. Посему мы не находим ни в каком Символе, что должно исповедовать Церковь Римскую, но Церковь Святую, Соборную и Апостольскую. Вот что я говорю о Римской Церкви, которую вместе с вами уважаю; но не полагаю, как вы, должным ей во всем последовать, ни оставлять наши обряды для ее обрядов, не проверив оные прежде разумом и властью Писания Священного, ни идти за ней слепо, закрыв глаза, повсюду, куда только заблагорассудит вести по собственному ее разумению. Мудрым между греками и латинами подобает рассудить, полезно ли и честно ли было нам так действовать» (Флери. Кн. LXIX, гл. 42).
Вот благоразумный голос Восточной Церкви о значении Римской кафедры, повторенный устами латинского епископа. Этот голос свидетельствовал, насколько тверда была Восточная Церковь в соблюдении канонов Вселенских Соборов, и чего она требовала от Рима в деле церковного с ним единения после тех противоканонических новшеств, которые вводились в Римской Церкви и углубляли рознь между Западной и Восточной Церквами в X—XII вв.
В 1155 г. опять происходят мирные сношения между Востоком и Западом по случаю предложения помощи императором Мануилом императору Фридриху и папе Адриану IV против Роберта Сицилийского. Папа, отправляя легатов в Константинополь, пишет к архиепископу Василию Фессалоникийскому, чтобы он старался о соединении Церквей. В весьма сдержанном тоне Василий отвечает папе, что «нет разделения между ними (восточными) и латинами; если же и существуют некоторые причины соблазна, которые отдалили их друг от друга, то святыня Ваша может легко их упразднить по обширности своей власти и с помощью благонамеренного императора. Зачем же уподоблять нас заблудшей овце или утраченной драхме? Отрицаем, будто мы отпали от лона твоего отеческого, и не чуждаемся ни сыновнего имени, ни твоих забот; ибо, по милости Божией, верно и твердо стоим в исповедании блаженного Петра, исповедуя и проповедуя Того, Кого он исповедовал и проповедовал, ничего не изменяя в постановлениях св. отцев и ни единой йоты не прибавляя к словам евангельским и апостольским» (Флери. Кн. LXX, гл. 11).
И это письмо подтверждает, что Восточная Церковь никогда не была чужда идеи единения с Западной Церковью, любовно снисходя к заблуждениям своей сестры, не ища, как это утверждают латиняне, причин к разрыву с ней, но только защищая заветы Церкви Православно-Кафолической.
В половине ХII в. появляется собрание церковных законов некоего монаха Грациана, составленное якобы из отрывков творений св. отцов, соборных постановлений и папских декреталий, которые, хотя и послужили основой для папских честолюбивых притязаний на главенство, самими латинянами признаются подложными. Папа Иннокентий III утверждает это собрание, в силу чего оно становится каноническим правом, и Римская Церковь в течение более трех веков руководится им. По декреталиям Грациана, папа является единственным верховным судьей и законодателем. Нет закона выше его воли, и посему он является владыкой закона. Узаконив эти правила, Иннокентий, таким образом, воздвиг еще большую преграду в деле общения с Восточной Церковью, которая, держась древнего православия, не могла принять эти правила и изменить свой канонический церковный строй.
Но, несмотря на это, дружественные отношения между Константинополем и Римом еще продолжались. Византийский император Мануил оказывал даже помощь папе Александру III в борьбе его с императором Фридрихом, так что и греки не без основания утверждали, будто государь их восстановил его на кафедре. Не прерывала с Римом Византия и церковного общения, доказательством чего служит посылка Мануилом на Латеранский Собор легатов: митрополита Григория и игумена Нектария. Все это, однако, имело мало значения для укрепления уз Византии с Римом: развивающаяся политическая обстановка все более и более усугубляла процесс враждебных настроений между Востоком и Западом и совершенного их отчуждения. Этому способствовали крестоносцы, уклонившиеся от первоначальных целей своих завоеваний и обратившие свои завоевательные стремления на Византию.

Глава III
ЗАВОЕВАНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ КРЕСТОНОСЦАМИ

В двух больших походах XII в. крестоносцы уклонились от цели освобождения Иерусалима из-под власти мусульман. В 1204 г. французские и итальянские рыцари вместе с венецианцами захватили Константинополь, разграбили его богатства и свергли туземную монархию. На месте Византии основана была Латинская империя, в Константинополе был поставлен латинский Патриарх, между Константинополем и Римом произошел окончательный разрыв. Патриархи Антиохии и Иерусалима, изгнанные из своих епархий, поселились в Константинополе, и, таким образом, обладание Сирии крестоносцами оказалось для них тягостнее, чем турецкое иго.
Каково же было отношение Рима к Восточным Церквам в период существования Латинской империи, и какими мерами проводили папы свои планы к подчинению Восточных Церквей своей власти?
Еще незадолго до падения Константинополя папа Иннокентий III писал к императору Алексею Ангелу и Патриарху Иоанну о помощи для крестовых походов и о соединении Церквей под его главенством. Император отвечал ему, что соединение это легко может состояться, если он, отложив всякую житейскую мудрость, созовет Собор, на который обязательно прибудут и восточные епископы, а Патриарх, отвечая на его предложение, между прочим писал: «Каким образом Церковь Римская может быть одна всеобщею, когда есть другие частные Церкви, и как она может быть матерью всех Церквей, когда все произошли из Иерусалима? Что же касается упрека, будто греки разделили Церковь своим мнением об исхождении Св. Духа только от Отца, то они держатся собственных слов Иисуса Христа, Символа Никейского и постановлений других Соборов, принятых папами» (Флери. Кн. LXXV, гл. 14).
Однако, несмотря на эти дружелюбные сношения, Иннокентий, лишь только пал Константинополь, изменил свою миролюбивую политику по отношению к Восточной Церкви и стал действовать насилием. Несмотря на осуждение крестоносцев за вероломное нападение на Константинополь, он не замедлил поставить на Константинопольскую кафедру своего латинского Патриарха при существовании законного Патриарха Иоанна Камитера. Между тем к крестоносцам он писал: «Вы предупредили все упреки, какие только можно сделать крестоносцам, потому что, не имея никакого права, ни власти над греками, без всякой причины отклонились от чистоты своего обета, завладев Константинополем, вместо того чтобы освободить опять Иерусалим. Но всего преступнее было то, что некоторые из вас, не щадя ни веры, ни возраста, ни пола, совершали всенародно всякие нечистоты, предавая насилию рабов, не только жен и вдовиц, но и дев и инокинь; не довольствуясь расхищением сокровищ царских и боярских, вы коснулись святотатными руками церковного достояния и расхитили алтари, утварь, престолы, иконы и мощи. Таким образом, греки не могут более решиться подчинить себя Римской Церкви, потому что они видят в латинах только преступления и дела тьмы, за которые их ненавидят, как псов».
Вот к чему в конце концов клонится осуждение папой крестоносцев. Не за вероломство и за мерзости греховные он исключительно укоряет их, а главным образом за то, что разрушили его надежду на подчинение власти его православного мира.
В конце своего письма Иннокентий даже оправдывает разгром Константинополя крестоносцами при условии, если только они выполнят и миссию обращения православных в свою веру. Так, он далее продолжает: «Поелику же судьбы Божии неисповедимы, мы не хотим легко судить сего дела, прежде нежели не известимся подробнее; ибо, может быть, греки праведно были наказаны за свои грехи неправедным вашим против них поступком, а Бог не оставит вас наградить праведно (sic!) за то, что вы были орудием Его мщения. Итак, отложив все сомнительные сии вопросы, долгом считаю отвечать вам решительно, чтобы вы удержали за собой и защищали землю, данную вам судом Божьим, надеясь со страхом, что Он простит вам прошедшее, если с правдой станете управлять своими подданными, сохраняя их в мире и согласуя с нашей верой». В окружном же послании своем к Западной Церкви Иннокентий еще определеннее заявляет, что «Господь, желая утешить Церковь Свою присоединением отделившихся, отнял владычество от греков надменных, суеверных и непокорных и предал оное латинянам, смиренным, благочестивым, православным и покорным» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 13).
В таком же духе отвечает он и греческому императору Ласкарису, жаловавшемуся на неистовства латинян в Константинополе и на их вероломный поступок. Осуждая лицемерно перед ним латинян; он, однако, приводит некоторые оправдания в их защиту и в заключение убеждает Ласкариса покориться новому императору латинскому, потому что все сие случилось по суду Божию за непокорность греков Римскому престолу (ibid., гл. 26). Эти письма как нельзя лучше указывают на замысел Иннокентия наложить свою самодержавную руку на Восточную Церковь, который он надеялся привести в исполнение, пользуясь трагическим ее положением.
Во время существования на Востоке Латинской империи еще дважды предпринимались попытки к соединению Церквей. Попытки эти, однако, не были результатом пожеланий прийти к соглашению путем обоюдных уступок — инициатива их исходила от пап, а об уступках Рима не могло быть и речи.
В 1232 г. папа Григорий XI, посылая в Анатолию францисканских монахов для проповеди слова Божия между иноверными, поручил им войти в сношения с императором Иоанном Ватакисом и Патриархом Германом, жившим в Никее, по вопросу о соединении Церквей. По сему поводу, с согласия императора и Патриарха, происходили между православными и посланниками папы продолжительные прения об исхождении Св. Духа и опресноках, и они не окончились ничем положительным, так как обе стороны остались при своем мнении. По поводу этих прений Патриарх писал папе: «Исследуем подробно, кто виною разрыва: если это мы, то укажите нам зло и приложите врачевство; если латиняне, то не думаю, чтобы вы захотели по неведению или преступному притворству оставаться вне наследия Божия. Ибо всякий согласится, что существо раздора состоит в разноречии догматов, нарушении канонов и изменении обрядов, принятых нами от отцов наших, и все могут служить свидетелями, что мы простираем руки к миру, когда исследуется истина, дабы обоюдно не называть друг друга схизматиками. Много сильных повиновалось бы вам, если бы не страшились они тех неправедных насилий, какими обременяете своих подчиненных; от сего проистекают кровавые войны и опустошения городов, и заключения храмов, в коих прекращается Божественная Жертва. Недостает одного мученичества, но и оно недалеко, что могут засвидетельствовать ужасы латинян в Кипре» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 26). И кардиналам писал он, «что все зло происходит от тиранства Римской Церкви, которая из матери сделалась мачехой и тем более порабощает Церкви, чем более ей покоряются» (ibid. Кн. LXXX, гл. 20). Вот неложный голос православного святителя, так метко определивший причины раскола между Церквами и наметивший папам пути церковного единения, и папа не оставляет послания Патриарха без ответа. Однако, вместо того чтобы ответить ему по существу, он только укоряет Греческую Церковь в том, что она, отделившись от Римской, сделалась рабой светской власти, через что якобы мало-помалу отстала от истинной веры и церковного порядка.
Такую же попытку встречаем мы и в 1254 г. По ходатайству дочери греческого императора, королевы венгерской Марии, и францисканцев, бывших послами на Востоке и действовавших по наказу папы, были отправлены императором Иоанном в Риме к папе Иннокентию IV архиепископы Сардийский Андроник и Кизичский Григорий для договоров о соединении Церквей. Они уступали папе все, что только могло согласоваться со Священным Писанием и соборными постановлениями относительно его первенства; себе же требовали возвращения Константинополя как патриаршего престола, на котором опять мог бы водвориться восточный Патриарх с присвоенными ему преимуществами, и удаления Патриарха латинского. За эту же уступку они потребовали также от папы, чтобы тот не оказывал помощи латинскому императору Балдуину в борьбе с греческим императором. На эти предложения папа ответил, что на Вселенском Соборе будет рассмотрено дело обоих государей — Иоанна и Балдуина, и тогда решится вопрос, кому из них должен принадлежать Константинополь; если же этот престольный город достанется грекам, то ничто не помешает пребыванию в нем двух Патриархов, ибо у каждого из них есть там свое стадо. Чтобы задобрить греческих посланцев, папа одарил их богатыми дарами и пообещал Константинопольской патриархии даровать множество привилегий. Таким образом, папа как будто и уступал Константинопольскому Патриарху часть власти, законно ему принадлежащей, но у него же похищенной. Странным также является признание папой права на совместительство двух Патриархов вопреки всяким каноническим нормам. Смерть папы и императора, последовавшая в том же 1254 г., прервала дальнейшие сношения по унийному вопросу.

Глава IV
ИМПЕРАТОР МИХАИЛ ПАЛЕОЛОГ И ЕГО НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ПОПЫТКИ К ВОССОЕДИНЕНИЮ

После смерти греческого императора Иоанна Ватакиса престолом его малолетнего сына незаконно овладел Михаил Палеолог. Дабы лишить своего соперника возможности возвратить отнятый престол, Палеолог ослепил его, за что и был подвергнут Патриархом Арсением церковному отлучению. То же подтвердил и преемник Арсения Герман, и только пять лет спустя духовник его Иосиф, поставленный на престол патриарший, после многих совещаний снял с него отлучение. Такая твердость Патриархов по отношению к Палеологу вызвала в последнем ненависть не только к ним, но и к самой Церкви. Проявленная жестокость Палеолога к своему сопернику свидетельствует о его зверском и необузданном характере, готовом при достижении известных целей руководствоваться не общим благом, а личными интересами, проявление коих он впоследствии обнаружил и при своих попытках к воссоединению Церквей.
В 1261 г. Палеологу удалось отнять Константинополь у латинян, но, чувствуя свой престол нетвердым и опасаясь изгнанного из Константинополя императора Балдуина, он обратился к папе Урбану IV с грамотой будто под предлогом соединения Церквей, а на самом деле с целью получения от него поддержки в борьбе за престол. Между прочим он писал папе: «Удивляюсь, что вы отлучили от Церкви генуезцев ради заключенного ими со мной мира и что, содержа первую степень между епископами, предпочитаете кровопролитие миру между христианами, каковы генуезцы и греки. Поскольку нельзя исправить прошедшего, предупредим будущее. Вам бы, как отцу нашему, должно было предварить нас, но я первый предлагаю мир и не касаюсь теперь догматов и обрядов, что можно будет легко устроить после». Папа отвечал Палеологу, что он с радостью принимает его мирные предложения, но не может дать разрешения латинским князьям оказать помощь грекам, пока греки не подчинятся Римскому престолу. В целях предложенного Палеологом соединения, папа Урбан в 1263 г. отправил к нему четырех францисканских монахов для соглашения о вере, но преемник Урбана Климент IV остался недоволен присланным к нему исповеданием Михаила, так как оно, выражая православные взгляды, было не согласно с нововведениями латинскими. Ввиду сего папа препроводил императору полное исповедание Римской Церкви, содержащее в себе подробное изложение догматов, таинств, а главное — учения о папском главенстве, заключив его такими словами: «Мы не намерены подвергать веру сию новым испытаниям, почему излагаем ее просто, без всяких доказательств и посылаем к вам с нашими избранными нунциями, с коими можете прислать также своих мудрейших, и обещаем, если нужно, созвать Собор для утверждения союза» (Флери. Кн. LXXXV, гл. 55). Попытка папы навязать православным свое исповедание не удалась.
В 1272 г. Палеолог опять обратился со своими предложениями о соединении к папе Григорию X и старался склонить к тому Патриарха Иосифа и епископов, а они из боязни его жестокостей хотя с ним и соглашались, но внутренне были убеждены, что покушения императора останутся тщетными и Господь сохранит Церковь от напастей. В ответ на эти предложения папа в дружелюбных письмах к императору и Патриарху приглашал их прислать своих уполномоченных на Собор, который предполагался в Лионе.
Неотступно преследуя цель единения с Римом, хотя бы с отступлениями от православных догматов и канонов, император на одном из собраний по поводу предстоящего Собора стал склонять Патриарха и бывших с ним епископов к соединению Церквей угрозами, утверждая, что, по его мнению, учение Римской Церкви вполне приемлемо как не содержащее в себе ничего еретического. Когда же по повелению Патриарха с ответом на слова императора выступил ученый книгохранитель Векк и сказал, что бывают еретики по имени, которые не суть таковы внутренне, и бывают тайные еретики, еще не обличенные сим названием, каковы римляне, то раздраженный этими словами император распустил собрание, а Векка заключил в темницу. Затем, составив при помощи архидиакона Мелетиота писание, защищающее учение латинян, отправил его Патриарху, требуя от него ответа, тоже основанного на текстах Священного Писания. Патриарх с полным собранием духовенства опроверг это писание. Тогда император, зная какую ему великую поддержку может оказать своей ученостью Векк, освободил его из темницы и лестью и угрозами заставил его признать, что соединение возможно, если только латиняне исключат прибавление из Символа, и действовать в этом смысле на других. Между тем монах Иов, писавший ответ Патриарха, советовал ему разослать по всем верным окружное послание с клятвой, что он не хочет соединения с Римом на основах, высказанных императором, и таковое послание за подписями большинства епископов, кроме убоявшихся мщения императора, было разослано.
Полагая, что для воссоединения все нужное уже сделано, император уведомил папу, что немедленно отправит своих послов на Собор и что греки расположены к миру. Для извещения об этом папы он послал четырех доверенных ему лиц во главе с бывшим Константинопольским Патриархом Германом. Однако, опасаясь противодействий со стороны Патриарха Иосифа, император заблаговременно убедил его временно удалиться из палат своих, обещая при этом сохранить за ним титул и принадлежащие ему права в случае, если соединение Церквей удастся, в случае же неудачи — предоставит ему возможность возвратиться туда обратно (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 31, 39, 40).
В то же время совратившийся Иоанн Векк убеждал епископов не противиться воле императора, но напрасно. Видя бессилие Векка, император еще раз созвал епископов и стал упрекать их в непокорности его власти такими словами: «Я стараюсь о мире только для того, чтобы избежать жестоких войн и пощадить кровь вашу, ничего не вводя вновь в Церкви. Условия с Римской Церковью ограничиваются тремя предметами: первенством, апелляциями и поминовением, которые все обращаются в ничто, если только внимательно рассудить о них. Ибо когда придет папа занимать первое место? Кто решится переплыть море и сделать столь дальний путь, чтобы защищать права свои? И, наконец, что за нужда поминать имя папы, когда Патриарх служит в Великой церкви? Сколько раз отцы наши делали подобные снисхождения, вы же ссоритесь и предаете нас анафеме, как будто мы хотим идти далее и совершенно изменить обычаи по примеру латинскому. Итак, пусть каждый скажет свое мнение, имея в виду общее благо».
Слыша такие укоры, епископы единодушно отвечали, что никто из них не проклинал императора и что им нельзя давать канонических решений без Патриарха. Спрошенные императором поодиночке, некоторые епископы отвергли все три предложения; другие же согласились на признание папского первенства и апелляции в той, однако, надежде, что это будет только на словах, а не на деле, но отказались поминать имя папы на молитве, дабы не иметь общения с изменившими Символ Веры. Великий же эконом Ксифилин бросился к ногам императора и умолял его отказаться от своих намерений устраивать дела внешние, дабы не возбудить войны внутренней, для государства самой опасной.
Тогда император стал требовать от епископов подписей в том, что они не будут ослушниками и противниками выработанных им условий для соединения Церквей, и для устрашения стал изгонять их из домов, якобы принадлежащих казне, и готовить корабли для рассылки их в заключение, в силу чего некоторые епископы из-за страха и принуждения покорились его воле. Напрасно весь клир умолял императора подождать, по крайней мере, возвращения послов с Лионского Собора; император был неумолим и объявил всех, которые не дадут своих подписей, государственными изменниками. А чтобы успокоить их совесть, он под страшной клятвой обещал, что, требуя признания папского первенства, апелляций и поминовения, и то только на словах, никого не принудит признавать что-либо большее. Этим он добился, что малодушные подписались, а твердых он изгнал. Так предварительно подготавливал Палеолог почву для признания его подданными унии в надежде, что таковую принесет ему Лионский Собор.

Глава V
ЛИОНСКИЙ СОБОР

С великими почестями встречены были западными отцами Лионского Собора посланные на Собор императором Палеологом представители: бывший Патриарх Константинопольский Герман, великий логофет Григорий и проч. С первых дней своего появления на Соборе они, по наказу Палеолога, стали выказывать верноподданнические чувства папе. На торжественной литургии в день апостолов Петра и Павла, которую совершал папа и на которой был прочитан Символ Веры с римским прибавлением, они не устыдились воспевать с латинянами похвальные стихи в честь папы — так велико было их желание поскорее угодить ему.
Шестого июля 1274 г. состоялось торжественное заседание Собора, и на нем папа объявил, что греки беспрекословно, без всяких оговорок подчинились Римскому престолу. «Мы писали к императору, — говорил папа Григорий X, — захочет ли он добровольно прийти в послушание наше, приняв исповедание римское? И он прислал к нам о том договориться. Милостию же Божией, государь сей, отложив всякое состязание, добровольно признал первенство и исповедание наше, и посланники его предстали к нам для изъявления согласия» (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 43).
Папа говорил неправду, ибо, как видно из императорских грамот, читанных на Соборе, император, хотя и называл папу отцом всех христиан и Вселенским первосвятителем и клятвенно подтвердил посланное когда-то папой Климентом IV исповедание веры, однако требовал дозволения Восточной Церкви сохранить Символ без прибавления, равно и все обряды, бывшие до соединения, не противные соборным постановлениям и древним преданиям отцов. Затем прочитана была грамота к папе от лица представителей Православной Церкви, кстати сказать, составленная в сдержанном тоне. В ней епископы, называя Григория только великим и изрядным святителем апостольской кафедры, свидетельствовали о стараниях императора соединить Церкви, невзирая на сопротивление некоторых из них, и что Патриарх не согласился отступиться от своего мнения, за что и удален в монастырь, покуда по возвращении послов не согласится воздать должное почтение Римской кафедре.
Для большего скрепления союза Церквей великий логофет Григорий, заместитель на Соборе императора, выполнил вместо него присягу в том, что отрекается от разрыва и принимает исповедание Римской Церкви и ее первенство, с обещанием никогда не отступать от нее. По случаю такого торжества папа воспел «Тебе Бога хвалим...» и в кратких словах выразил свою радость. Затем на середину церкви выступили бывший Патриарх Герман и митрополит Никейский, и Герман повторил по-гречески произнесенный папой по-латыни Символ Веры с прибавлением «и от Сына» и, таким образом, нарушил волю самого императора и клятвенное обещание, данное им своим епископам. Чтобы усугубить торжество, папа приказал еще прочитать грамоты татарского хана в присутствии в храме его послов и тем закончил деяния Лионского Собора, не постеснявшись подчеркнуть одинаковое для него значение как соединения церковного с восточными христианами, так и единения политического с магометанами.
По возвращении послов с Собора, император, чтобы закрепить унию в Константинополе и найти себе в этом деле верного помощника, заключил Патриарха Иосифа в монастырь, а на место его возвел Иоанна Векка, чем возбудил великую смуту в Константинопольской Церкви. Напрасно Иоанн поражал непокорных анафемой — это только еще более усиливало против него вражду и ненависть к навязываемой им унии. Оправдывалось пророчество, высказанное Ксифилином императору, что введение унии вызовет в его империи внутреннюю войну, ибо против унии поднято было некоторыми греческими властителями оружие, и все царство его исполнилось смятения духовного и гражданского. Между тем папа постепенно налагал свою державную руку на Константинопольскую Церковь. Он отправил в Константинополь своих легатов с инструкцией во что бы ни стало добиться, чтобы греки читали Символ с прибавлением и чтобы император и все епископы со своим клиром дали каждый от себя клятвенное обещание, со своими подписями, в том, что они приняли исповедание веры по формуле папы Григория X и будут тверды в этом исповедании. Вместе с сим он советовал легатам осторожно, но хитро рекомендованными им мерами внушить императору мысль и желание иметь у себя постоянного папского легата, полного распорядителя делами Церкви.
Император был очень недоволен прибытием папских легатов в Константинополь. Он сознавал, что они слишком решительными требованиями возмутят страну, да и текущая церковная обстановка была весьма неблагоприятной, ибо Патриарх Иоанн Векк, хотя и ревностный насадитель унии, отказался от патриаршего престола по личным с ним расхождениям. Чтобы выйти из такого затруднительного положения и вместе с тем усыпить бдительность папских легатов, император упросил Иоанна Векка возвратиться на патриаршую кафедру, а возмутившихся против него епископов уверял, что не допустит никакого изменения в Символе и обрядах; для успокоения же легатов в том, что крепко держится единства с Римом, послал их с епископом Ефесским в темницы показать содержавшихся там четырех своих родственников, заключенных за противление унии. Для большего же удостоверения папы в успешном введении им постановлений Лионского Собора послал папе исполненную лести грамоту с подложными подписями епископов даже несуществующих епархий.
В то время как Патриарх Иоанн своими писаниями и убеждениями несогласных с ним епископов старался насадить унию в своей пастве, император действовал в народе террором и не пощадил даже своих родственников, долго томившихся в темнице, ослепив их. Все эти жестокости и угождения папе оказались бесполезными, ибо новый папа Мартин IV, когда император прислал к нему послов, не только их не принял, но и, потеряв к нему всякое доверие, торжественно отлучил его от Церкви как ересиарха и запретил всем государям иметь с ним какое-либо общение. Когда император узнал об этом, то сам остановил во время литургии диакона, хотевшего помянуть папу, и с горечью воскликнул: «Вот, что я приобрел за то, что искал мира латинского и воевал с моими ближними». Тем и закончилось вероломное введение унии императором Михаилом Палеологом. Вскоре он скончался, и тело его было погребено ночью, без всяких царских почестей. Сын его Андроник, преемник царского престола, немедленно отрекся от унии и, удалив Патриарха Векка, возвратил на свое место престарелого Патриарха Иосифа, который не иначе как с церковной епитимией принимал в лоно православия совратившихся в унию клириков и мирян (Флери. Кн. LXXXVII).
Однако так плачевно закончившаяся Лионская уния не остановила дальнейших попыток к церковному единению. Уже через 60 лет после Лионского соглашения, т.е. в 1334 г., папа Иоанн XXII посылал своих нунциев к императору Андронику Младшему для прений о вере в надежде, что тот, как женатый на сестре герцога Савойского, отнесется к его вожделениям благосклонно, но потерпел неудачу. Такая же неудача постигла спустя два года и покушения преемника Иоаннова, Венедикта XII.
Неудачны были попытки и императора Андроника, который в 1339 г. послал к папе игумена Варлаама с венецианцем Стефаном Дандоло, главным образом с миссией политической и, вместе с тем, чтобы иметь суждения с папой о тех возможностях, на которых мог бы обосноваться мир церковный. Варлаам доказывал папе, что из двух способов устроить соединение — через насилие или через убеждение — первый решительно невозможен, что уже доказал пример Михаила Палеолога. «Если кто, — говорил Варлаам, — будет ссылаться на Собор Лионский, то никто из греков не приемлет сего Собора, потому что присутствовавшие на нем были посланы не четырьмя Патриархами, управляющими Восточной Церковью, и не от лица народа, но императором, который хотел устроить соединение не добровольно, а насилием. Итак, если желаете Вселенского Собора, то пришлите сперва в Восточную Церковь легатов богобоязненных, исполненных духа смирения и терпения, с пригласительными грамотами к четырем Патриархам и прочим епископам, дабы, собравшись с вами где-либо, с любовью рассудили дело, как Дух Святый положит им на сердце. Вот единственное средство привести к единству народ и Церковь. Знайте еще и веруйте, что не столько разность догматов и обрядов делает вас чуждыми грекам, сколько ненависть, которую они возымели к вам по причине жестоких зол, нанесенных им латинами и доселе ежедневно наносимых, и соединение не может совершиться, если не престанет сия ненависть через какое-либо великое благодеяние, с вашей стороны оказанное, без чего даже и не захотят вас слушать. Знайте также, что не народ греческий меня послал к вам, но один император, и притом втайне, так что если прежде не пошлют ему помощи (против турок), он не дерзает даже объявить, что желает мира с вами» (Флери. Кн. XCV, гл. 1).
Ни папа, ни кардиналы не вняли этому здравому голосу; напротив, ответили Варлааму, что созывать Собор нет смысла, ибо все догматические споры уже разрешены на Соборах в их пользу, и что им только остается прислать своих поверенных для научения греков, а не для прения с ними. Таким образом, посольство Варлаама осталось безрезультатным.
Спустя 10 лет после сего, уже сам папа Климент VI предлагает императору Иоанну Кантакузину мир церковный, если только тот примет участие в войне с неверными, и император отвечает ему в духе Варлаама. Указав на то, что он не берет на себя смелость разрешать столь важный вопрос, как единение церковное, единолично, без участия святителей, он продолжает: «Противный образ действий не удался императору Михаилу, первому из Палеологов, и только умножил разделение. Я сам не думаю, чтобы кто когда убедил меня без определения Вселенского Собора привязаться к нововведениям и принуждать к оным других, ибо те, которых хотят принудить, прежде всего затыкают себе уши, чтобы не слышать первого слова. Не думаю, чтобы и вы доверяли моей вере, если перейду к вам легко и без всякого испытания, ибо какую можете вы иметь доверенность в делах новейших к такому человеку, который нетвердо привязан к мнениям, полученным им от предков и в коих был воспитан. Итак, я полагаю, что должно составить Вселенский Собор из епископов восточных и западных, и если это будет, то Бог не позволит нам отклониться от истины» (Флери. Кн. XCV, гл. 52). Из-за смерти папы Климента VI, а также вследствие внутренних раздоров западных государей, дальнейшие сношения о соединении прекратились. Совершенно в ином направлении действовал преемник Кантакузина Иоанн Палеолог, заточивший бывшего императора в монастырь и по внушению турецкого султана ослепивший своего родного сына. Под влиянием угроз турок он дал клятвенное обещание папе Иннокентию VI покориться Римской кафедре и принудить к этому своих подданных, а в доказательство правоты своего намерения предлагал отдать в заложники своего сына при условии, что папа окажет ему против турок свою помощь. Через три года после этого он сам явился в Рим, торжественно исповедал римский догмат об исхождении Духа Святого и от Сына и, забывая свое императорское достоинство, коленопреклоненно поцеловал ногу папы Урбана V. Унижение это, однако, не помогло ему склонить на свою сторону папу и не принесло никакой помощи его империи, а само покушение его подчинить Риму Православную Церковь не имело никаких последствий.
Наступает далее весьма тяжелый период времени для Римской Церкви, и домогательства римских епископов покорить своей власти Восток на время прекращаются. В самой Римской Церкви произошел великий раскол, расшатавший ее устои, и папам некогда было помышлять об умножении своей паствы за счет православия, когда им самим приходилось защищать не только свою власть, но и свои престолы.

Глава VI
ВЕЛИКИЙ РАСКОЛ ЗАПАДНОЙ ЦЕРКВИ (1378—1417)

Раскол был подготовлен следующими событиями. По проискам и настоянию короля Филиппа IV папа Климент V вынужден был в 1305 году переселиться из Рима в Авиньон, и с этого года, и на протяжении 72 лет, Авиньон является папской резиденцией. Такое долговременное пребывание пап в Авиньоне сильно подорвало нравственный и политический их престиж. Между тем ослабленная смутами Франция перестала служить надежной покровительницей для авиньонских пап. Тогда папа Урбан V, уступая настойчивым просьбам римлян и императора Карла IV, переехал 16 октября 1367 г. в Рим, несмотря на протесты французских кардиналов, привыкших к роскошному Авиньону и ненавидевших опустевший, вечно беспокойный город. Вскоре бурный, раздираемый смутами Рим стал тяготить Урбана, и он в сентябре 1368 г. вернулся в Авиньон. Бегство папы из Рима вызвало всеобщее раздражение против французского влияния. Милан, Флоренция, Неаполь и 80 городов составили лигу и начали конфисковать церковное имущество. В Риме возобновились смуты, и буря грозила уничтожить плоды папства в борьбе за светскую власть. Тогда избранный после смерти Урбана V папа Григорий XI (1371—1378) решил для спасения папства вернуться в Рим. Однако часть кардиналов осталась в авиньонском дворце. В Риме Григорий пробыл несколько месяцев и, разочаровавшись в надежде восстановить папское могущество и значение Церкви, удалился в Ананьи, где в 1378 г. умер. В замке Св. Ангела для избрания нового папы собрался конклав, но замок был осажден римлянами, которые грозно требовали избрания на папский престол итальянца. В спешном порядке папой был избран архиепископ г. Бар Бартоломео, но не успели еще кардиналы обнародовать это имя, как ворвалась шумная толпа и разогнала конклав: Четыре оставшихся кардинала провозгласили Бартоломео папой под именем Урбана VI (1378—1389). Урбана признали папой не только итальянские, но и авиньонские кардиналы, но этот суровый, надменный и мелочный человек, враг французов, вскоре вызвал своими действиями образование враждебной ему партии. Оскорбленные Урбаном французские кардиналы удалились из Ананьи, объявили избрание его неканоническим, как несвободное, и предложили ему сложить с себя власть. Урбан попытался вступить с ними в переговоры, но неудачно, и кардиналы провозгласили вместо него папой кардинала Роберта Женевского, принявшего имя Климента VII (1378—1394). Так начался раскол в Римской Церкви, продолжавшийся до окончательной его ликвидации почти 60 лет и доведший уже давно поколебленное здание Церкви до крайней степени нравственного и материального расстройства. На папском престоле очутились двое пап, которые вступили между собой в кровавую борьбу, разделив все западное христианство на два враждебных лагеря, причем Италия, Германия и северо-восточные государства тяготели к Риму, а Франция, Неаполь, испанские государства и Шотландия— к Авиньону. Оба папы молили о восстановлении мира и единства, но не думали поступиться своими правами и сыпали проклятия и отлучения на своих противников, так что весь Запад оказался отлученным от Церкви. Среди таковой церковной разрухи папы искали поддержки светских властителей, что породило бесконечные кровавые войны, и западные народы во время папского раскола разделились на два вооруженных враждующих лагеря. Последовательно на папский престол в Риме после Урбана VI избираются Бонифаций IX (1389—1404), Иннокентий VII (1404—1406), Григорий ХII (1406—1415), а в Авиньоне после Климента VII — Венедикт ХIII (1394—1417), и великий раскол в Римской Церкви не только не утихает, но разгорается и приносит Церкви весьма гибельные последствия. Раскол этот также причинил огромный материальный вред Европе, разорявшейся на содержание двух расточительных папских дворов и на бесконечные войны. Это вынуждало пап изощряться в добывании денежных средств и создать сложную систему вымогательств под видом резерваций, конфирмации, аннатов, коммендаций, уний, инкорпорации, диспенсаций, индульгенций, юбилеев, крестовых налогов и т.п. Еще ужаснее был нравственный вред раскола. Во время раскола папство должно было молчаливо отказаться от своего важнейшего права-нравственного контроля, вследствие чего духовенство и монастыри впали в нравственное одичание, соперничая со своим духовным главой в алчности, разврате и безумной роскоши. В сфере церковных отношений царил настоящий хаос, так как претензии на духовные места заявляли одновременно кандидаты из партий обоих пап. Сильно пострадали и общественные интересы Европы; не проповедь мира среди христиан с неверными стала делом важнейшим, а приобретение союзников для борьбы с врагами. Ближайшим результатом раскола было образование оппозиции против омирщенной Церкви и утратившего свой мистический авторитет папы, появление религиозных сект (Виклеф, Гус), усиление мистицизма и внезапных взрывов болезненного религиозного чувства (процессии самобичевателей). Многие умы усиленно работали над вопросом о способе устранения раскола. Ни германский, ни французский, ни английский короли не были достаточно сильны и авторитетны для подобного дела, притом они отвлекались тягостной борьбой с внутренними и внешними врагами. Отдельные попытки в этом направлении не имели успеха. Тогда инициативу в улажевании схизмы взял на себя Парижский университет — высший в то время авторитет в вопросах веры и разума. Предложено было три способа уладить раскол: 1) добровольное отречение обоих пап, 2) соглашение их и 3) созыв Собора. Первый способ принят был большинством, и университет тотчас применил его, но натолкнулся на неодолимое упорство Климента VII Авиньонского, а затем и преемника его Венедикта ХIII. Тогда от последнего и от папы Иннокентия VI потребовано было в 1395 г. отречение. Целых три года тянулись переговоры, пока выведенный из терпения университет и французское духовенство на собрании в 1398 г. не решили прибегнуть к репрессиям. Французская Церковь отказала папе в повиновении, и большинство кардиналов покинули его. Так как эта мера не помогла, обратились ко второму способу: обоюдному соглашению пап. Этот путь оказался, однако, еще более затруднительным и тоже не привел к желанному результату. Тогда со всех сторон стали раздаваться голоса о необходимости созвать Собор и на нем уладить распад Церкви; особенно народные массы с тоской ждали окончания схизмы. Итальянские и авиньонские кардиналы покинули своих пап и на общем съезде в Ливорно (1408) решили собраться в следующем году в Пизе, где назначен был Вселенский Собор. Пизанский Собор начал свои деяния 25 марта 1409 г. Папы Григорий и Венедикт осыпали проклятиями кардиналов и прелатов, собравшихся в Пизе, и открыли свои Соборы. Таким образом, одновременно заседали три Собора, и все три называли себя «вселенскими». На Пизанском Соборе, которому предстояло восстановить единство Церкви, проведены были два тезиса: 1) что Церковь самостоятельна и 2) что она властна низложить папу. На основании этих тезисов папы, отказавшиеся от повиновения Собору, были объявлены еретиками и низложенными. Конклав кардиналов собрался для выборов нового папы, и на папский престол избран был Миланский архиепископ Петр Филарга, принявший имя Александра V (1409—1410).
Однако Пизанский Собор оказался совершенно бесплодным, так как он не только не привел к единству Церкви, но и папский престол из «двуглавого» сделался «трехглавым», ибо папы оставались на своих престолах, и, несмотря на то что общественное мнение было на стороне Александра V, ему не суждено было увидеть Рим: он через год после своего избрания скончался. Вместо него был избран с именем Иоанна ХХIII кардинал Балтазар Косса (1410— 1415), человек в высшей степени развращенный, наживший преступными путями огромные деньги. Благодаря хитрости и богатству ему удалось образовать вокруг себя сильную партию и вступить в Рим. Однако Церковь этим не умиротворилась, и громкий голос всего христианства взывал о необходимости созыва Вселенского Собора, как единственного целительного средства против язв Церкви и общества. Побуждаемый к этому, но не сочувствующий идее реформы Церкви, папа Иоанн думал обмануть мир, созвав Собор в Латеране (1412), оказавшийся пустой комедией. Поднялось против него сильное негодование, и он был выгнан из Рима. Во время скитаний он в конце концов в силу необходимости согласился созвать Собор в германском городе Констанце (1414). Явившись в Констанц, Иоанн открыл заседание Собора и дал клятвенное обещание отказаться от своего сана, чтобы побудить к тому и своих соперников. Однако своей клятвы он не сдержал. Узнав, что до соборного слуха дошли сведения о его неслыханном разврате и симонии, папа Иоанн бежал из Констанца и объявил свое отречение вынужденным, надеясь таким образом расстроить Собор, как обезглавленный им. Тогда Собор, побуждаемый необходимостью, провозгласил новую теорию отношения Церкви к папе, нарушавшую принцип действовавшего до тех пор канонического права. Особым декретом Собор объявил себя законно собравшимся и действующим по внушению Св. Духа, а все действия папы Иоанна — незаконными, и каждый, не исключая папы, обязан повиноваться Собору во всем, что касается веры и внешнего преобразования Церкви.
Этим постановлением Констанцский Собор показал, что наконец Западная Церковь почувствовала нужду соборного управления вместо папского единодержавия, вовлекшего ее в такие беспорядки, из которых она не могла уже выйти даже соборными постановлениями.
Папа Иоанн ХХIII соборным постановлением был низложен и предан анафеме как симонист, развратник и еретик, не признающий бессмертия души (24 мая 1415 г.). Григорий ХII, который, в сущности, был законным папой, оказался сговорчивее своих соперников и прислал Собору свое отречение (4 июля 1415 г.). Только Венедикт упорствовал в своем неповиновении Собору. Оставленный членами своей партии, присоединившимися к Собору, он после тщетных вызовов к суду был низложен как закоренелый еретик, схизматик и клятвопреступник.
После этого Собор настаивал на введении реформ в Римской Церкви, а затем — на избрании папы. Торжественным соборным манифестом (14 сентября 1417 г.) было объявлено, что «необходимо прежде удалить порчу из Божьего дома, а затем чистыми и святыми устами избрать чистого и святого папу», но происходившие в немецкой партии распри и влияния членов Парижского университета, опасавшихся нового раскола от замедления выборов, склонили Собор приступить к избранию папы ранее реформирования Церкви. На папский престол был поставлен Мартин V, и постановлено было для устроения церковных дел созывать Соборы каждые десять лет. С избранием папы Мартина V прекратилась великая схизма, но, несмотря на стремление Собора добиться реформирования Римской Церкви, выполнить эту задачу Собору не удалось. Поспешность Собора в избрании папы оказалась для реформирования Римской Церкви роковой. Новый папа, тяготясь опекой Собора, поспешно объявил несколько декретов относительно общих реформ, заключил с нациями отдельные конкордаты и, закрыв 22 апреля 1418 г. заседания Собора, направился в Рим, не выполнив, таким образом, самого главного, т.е. надлежащего реформирования Церкви. Оставалось ожидать разрешения этого кардинального вопроса для Римской Церкви на следующем Вселенском Соборе, который был назначен папой Мартином в г. Базеле. Но Мартин умер до созыва Собора. На его место заступил папа Евгений IV.
Нелишне отметить, как глубоко к тому времени укоренились в Римской Церкви те заблуждения, которые ранее послужили причиной разрыва единения Церквей и которые возбудили столько смятения и ересей. Примером тому может служить следующее постановление Констанцского Собора: «В некоторых частях мира есть люди, дерзновенно утверждающие, что народ христианский должен принимать св. таинство Евхаристии под двумя видами хлеба и вина, и действительно приобщают таким образом мирян. Почему настоящий Собор объявляет и решает, что, хотя Иисус Христос учредил на вечери это достоуважаемое таинство и преподал оное ученикам Своим под двумя видами и хотя первенствующей Церкви верные принимали таинство это под двумя видами, однако впоследствии для избежания некоторых опасностей и соблазнов (?) обычай благоразумно ввел, чтобы одни служащие пресвитеры приобщались под двумя видами, миряне же — под одним видом хлеба; ибо несомненно, что все Тело и вся Кровь Иисуса Христа содержатся в каждом из двух видов. Поэтому данный обычай, как благоразумно введенный в Церковь и долго в ней соблюдаемый, должен сделаться законом, который невозможно будет отринуть или изменить без согласия Церкви. Итак, те, которые упорно станут поддерживать противное, должны быть смиряемы как еретики и строго наказываться епархиальными епископами и инквизиторами» (Флери. Кн. CI, гл. 21).
Понятно, такое постановление сделано было Собором с целью усилить перед лицом народа виновность преданного суду Собора Иоанна Гуса, не признавшего нововведений Римской Церкви и, следовательно, приобщения мирян под одним видом, но вместе с этим свидетельствует оно и о той безапелляционной свободе Римской Церкви по человеческим побуждениям нарушать даже заповеди Христовы («Пийте от нея вси») и считать еретиками исполнителей этой заповеди.
Постановление это, однако, было отменено Базельским Собором, и, согласно так называемым «Пражским компактам», заключенным на этом Соборе Римом с гуситами, последним было разрешено Святое Причастие под двумя видами.

Глава VII
БАЗЕЛЬСКИЙ СОБОР (1431—1449)

В XV в. мы опять видим сношения пап с Востоком по унийному вопросу. Так, папа Мартин V, желая заключить с Востоком союз церковный, отправил в 1422 г. нунция к императору Мануилу с целью условиться о месте созыва Собора для унийных переговоров. По случаю смерти Мануила на предложение папы ответил сын его Иоанн. Он послал к папе своих послов со следующим ответом: «Мы поручили нашим посланникам отвечать только то, что содержится в наших письмах, т.е. соединение Собора, по обычаю семи Вселенских Соборов. Местом будет избран Константинополь, потому что не можем отлучиться и по причине издержек. Прежде падали они на императора, но теперь мы не в силах никоим образом принять их на себя: посему просим взять их на свой счет. Что же касается до времени, мы бы желали немедленного соединения, но ваш нунций видел, в каком положении дела наши. Мы почти совершенно уничтожены; столица наша и государство под мечем неверных, и нам невозможно созвать епископов Азии и Европы по причине войны. Но как только Господь дарует мир и некоторое облегчение делам нашим, мы немедленно к вам отпишем и, получив утвердительный ответ об издержках, положим составиться Собору в течение года. Мы просим еще, чтобы вы произнесли страшную анафему на всех тех из ваших, которые, будучи в мире с нами, оставят нас одних сражаться с неверными. Христиане должны помогать нам и не позволять неверным иметь на своих кораблях христиан» (Флери. Кн. СП, гл. 6—8).
Нельзя не остановить внимание на письме императора. Оно показывает, насколько в те времена было бедственно положение Греческой империи, не только не поддерживаемой христианской Европой, но даже оказывающей свою помощь против нее неверным. Империя благодаря завоевательным угрозам турок была близка к падению и дошла до такой нищеты, что император не был даже в силах принять на себя издержки по созыву Собора, а обратился за этим к папе. Это обстоятельство, как мы увидим далее, поставило на Соборе императора и епископов Восточной Церкви в зависимость от пап, и те, воспользовавшись их убожеством и тяжелым положением империи, навязали Восточной Церкви унию, не только подчинившую Церковь единодержавной папской власти, но и принудившую некоторых епископов принять противоречащие ее учению латинские нововведения.
Пока велись эти переговоры, папа Мартин умер, и Римскую кафедру занял папа Евгений IV. Между тем стал собираться Базельский Собор, который 27 августа 1431 г. приступил к своим деяниям. Как мы видели, Констанцский Собор своими постановлениями до некоторой степени воскресил в Римской Церкви древний церковный строй и правильное воззрение на Вселенские Соборы, поэтому и Базельский Собор как продолжатель данного дела тотчас же после открытия соборных деяний приступил к церковным реформам. Но реформаторские стремления были не по душе папе Евгению, и последний издал буллу о роспуске Базельского Собора и о созыве другого в Болонье. Собор отверг эту буллу и, воспользовавшись постановлением Констанцского Собора, объявил себя продолжением этого Собора, имеющим в качестве Вселенского непосредственную власть от Бога и поэтому стоящим выше папы. Основываясь на этом, Собор несколько раз приглашал папу Евгения явиться лично на Собор, а когда тот вместо себя прислал своих поверенных с неудовлетворительными объяснениями, Собор даже хотел приступить к отрешению его от престола, но пока назначил для его явки двухмесячный срок и во избежание каких-либо соблазнов определил: «Так как в Символе Веры исповедуется только одна Соборная Церковь, то и один только Вселенский Собор может представлять ее; итак, не может быть иного где-либо Вселенского Собора, кроме сего Базельского, во все продолжение оного, как правильно созванного властью двух Соборов Лионского и Констанцского и двумя папами Мартином V и Евгением IV. Посему всякое иное собрание, хотя украшенное именем Вселенского Собора, будет не что иное, как сборище раскольников, а не Кафолической Церкви, и Собор под страхом церковного отлучения и отречения запрещает всякому лицу, какого бы он ни был достоинства, императору, королям или папе делать самовольно собрания под именем Вселенского Собора» (Флери. Кн. СП, гл. 42). Своими постановлениями Базельский Собор отверг и принцип непогрешимости папы. «Если бы Церковь могла погрешать (когда достоверно известно, что папа может впасть в заблуждение), — говорит одно из этих постановлений, — тогда и папа, и целое тело (Церкви) состояло бы в заблуждении, вся Церковь погрешала бы, чего быть не может. Ибо опыт доказывает, и мы часто испытываем и читаем, что папа, хотя и глава и главнейшая часть (тела Церкви), заблуждался, но чтобы остальные члены тела при заблуждении папы тоже заблуждались, никогда не читали. Посему остальное целое тело осуждало и подвергало запрещению или низлагало папу как по отношению к вере, так и правам».
Побуждаемый императором Сигизмундом, а главным образом возмущением народа в его владениях и пошатнувшимся вследствие пререканий с Собором авторитетом, Евгений вынужден был признать законными как Базельский Собор, так и все принятые на нем до того времени решения, что и подтвердил своей буллой, которая начиналась словами: «Определяем и объявляем реченный Собор, со времени вышесказанного начала своего, законно продолжавшимся и продолжающимся».
Во время этих пререканий папы с Собором император Иоанн Палеолог и Патриарх Константинопольский прислали к тому и другому послов с предложением начать переговоры об унии. Понятно, что и папа, и Собор всевозможными способами старались привлечь греков на свою сторону. Между тем посольство, ввиду решительного отказа императора послать представителей на Собор в отдаленный от Константинополя Базель, требовало соединения Собора в каком- либо из городов Италии так, чтобы на нем мог присутствовать и сам папа. Вопрос этот вызвал среди отцов Собора настоящий раскол: одни назначали Авиньон, другие — Флоренцию, и в силу этих несогласий приверженцы папы Евгения покинули Базель. А между тем враждебные отношения между папой и Собором разрастались. Евгений, видя, что Базельский Собор совершенно уничтожает его власть, и желая парализовать его действия, издал буллу, которой повелевал перенести Собор в Феррару и на нем соединиться вместе с восточными епископами всем участникам Базельского Собора. Последние, раздраженные такими решительными действиями Евгения, объявили буллу его не имеющей никакого значения и угрожали низложить его, если только он окажет неповиновение Собору. Но Евгений отказался от повиновения, и тогда Собор потребовал от него явиться в двухмесячный срок в Базель, чтобы оправдаться перед Собором по поводу ослушания его постановлений. Не действовали на Евгения и эти призывы, ввиду чего он временно, до окончательного приговора, был лишен Собором епископской власти.
Несмотря на все эти угрозы, Евгений открыл свой Собор в Ферраре при 23 епископах, своих единомышленниках, и повелел им продолжать дела, начатые в Базеле, объявив при этом продолжающийся в Базеле Собор беззаконным и таковыми же все его последующие решения. На втором заседании этого Собора собралось уже более 70 епископов, и все базельские отцы объявлены были Собором отлученными от Церкви с угрозой такого же наказания базельским гражданам, если они не разгонят Собор. Таким образом, стали одновременно действовать два Собора, и каждый из них стал считать себя и Вселенским, и полномочным. Но в то время как Базельский Собор стремился ограничить папскую власть и ввести ее в рамки постановления Вселенских Соборов, папа Евгений, наоборот, добивался не только укрепления своего самовластия в Западной Церкви, но и подчинения себе Восточной Церкви. В этом духе, не брезгая никакими средствами, он действовал на Феррарском и Флорентийском Соборах.

Глава VIII
ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПРЕДПОЛАГАВШЕМУСЯ СОБОРУ ВСЕЛЕНСКОМУ

Католическая Церковь в настоящее время сильно опирается на постановления Флорентийского Собора, утверждая, что уже на этом Соборе, т.е. в начале XV в., Восточная Церковь непринужденно разрешила вопрос унии с Римом в угодном Риму смысле, не только признав папу главой Вселенской Церкви, но и все догматы Римской Церкви. Но, как увидим далее, Восточная Церковь хотя и принимала участие в деяниях этого Собора, однако не все ее представители согласились подписать его постановления, как не согласные с духом канонов Вселенских Соборов, а затем не только православный народ, но и большинство представителей, подписавших соборные постановления, отвергли впоследствии Флорентийскую унию, как насильно и обманно им навязанную. Но прежде чем излагать сам ход соборных деяний, проследим обстоятельства, этому Собору предшествовавшие, ибо только при свете данных обстоятельств можно будет уяснить, почему именно такой желанный для Рима характер приняли постановления Флорентийского Собора, касающиеся унии.
Император Иоанн Палеолог и Патриарх Константинопольский Иосиф, побуждаемые отцами Базельского Собора через их легатов принять участие в деяниях Собора по вопросу о соединении Церквей, отправили от себя посланников к трем восточным Патриархам и правителям иверскому, трапезундскому, сербскому и молдовлахийскому, прося их послать на Собор своих представителей, дабы вся Православная Церковь могла принять участие в столь великом деле, как решение вопроса о соединении с Римом. Вопрос же о посланнике со стороны Российской Церкви разрешался сам собой, так как Митрополитом всея Руси был в то время ставленник папы иллирийский монах Исидор, оказавшийся самым преданным сторонником папы и изменником православию. В Ватиканской библиотеке имеется рукопись, которая проливает некоторый свет на происки папы в деле возведения Исидора в Митрополиты всея Руси. Она гласит следующее: «В 1435 г., по кончине Киевского митрополита Фотия, избран был епископами и всем причтом церковным также западных земель русских и Литовского Княжества на митрополию Киевскую человек добрый, набожный, тихий, скромный и ученый — епископ Рязанский Иона. После избрания он был отправлен в Константинополь к императору Иоанну и Патриарху Иосифу, чтобы принять посвящение от последнего. Но еще до Ионы прибыл в Константинополь из Рима с грамотой от папы некий Исидор, словак, из краев западных, человек уклончивый, хитрый, снаружи льстивый, внутри превратный. Ласковыми словами, покорными просьбами, грамотой папы он склонил императора и Патриарха на то, чтобы вручить ему митрополию Русскую, грамота же папы была следующего содержания: «Евгений, слуга слуг Божиих, епископ Римский, высокой столицы нового Рима, честному Патриарху Иосифу, брату нашему во Христе наимилейшему, покоя и утехи. За побожным и чести годным и просвещенным мужем именем Исидор покорность наша желает, дабы его незамедлительно на архиепископство русской столицы посвятили и с полномочием своим послали» (Правда Всел. Церкви о Рим. и проч. патр. кафедрах. С. 231). За Исидора папа просил и императора Иоанна. Не зная тайных замыслов папы, Патриарх Иосиф, по просьбе последнего и по ходатайству императора, а более для того чтобы Церковь Христова в великом народе русском не оставалась долго без пастыря и старшего строителя, посвятил Исидора на митрополию и отпустил его с грамотами на Русь. Вскоре после его отбытия приехал в Константинополь Иона с грамотами из Москвы. Патриарх раскаялся в том, что уступил просьбам Исидора, и, созвав на совет духовенство, по совещании объявил Ионе: «Сын наимилейший Иона! Благословение на митрополию Киевскую хитростью и лестью у меня уже выманено: я посвятил и отпустил туда уже Исидора. Но когда Богу угодно будет или смертью, или каким-либо другим случаем удалить Исидора от митрополии, тогда я тебе, избранному от всех святителю, даю благословение мое воспринять престол митрополии русской». Слова Патриарха Иосифа оказались пророческими: Исидор был отрешен от митрополичьей кафедры, и ее занял впоследствии Иона.
Пообещав Ионе Киевскую митрополию после Исидора, Патриарх отпустил его. Приезд Исидора на место назначения поразил всех неожиданностью, однако он был принят с почестями и стал править митрополией. Пробыв на митрополии четыре месяца, он объявил, что в Италии готовится Восьмой Вселенский Собор для соединения Церквей, на котором необходимо быть и ему, и стал собираться в путь. Великий князь Василий Васильевич и некоторые из епископов старались отклонить его от этой поездки, но он упорно стоял на своем намерении. Тогда великий князь сказал ему: «Если ты уже непременно желаешь идти на Восьмой Собор, то принеси нам оттуда древнее православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, мы его не примем». Исидор дал клятву стоять за древнее православие, но на Флорентийском Соборе ее не сдержал. Взяв с собой немалое число духовных лиц, Исидор отправился в Феррару и уже на пути стал обнаруживать свою измену православию. Случилось ему прибыть в одно место, населенное как православными, так и латинянами, и те и другие вышли навстречу ему с крестами. Он миновал православных, даже не поклонившись кресту, и подошел к последним. Сопутствовавший ему епископ Суздальский Авраамий, видя такой поступок, удивился и с горечью сказал: «Видно, не пастыря, а волка, овчей одеждой прикрытого, имеем мы». Латиняне приняли его с великой радостью, угощали и проводили далее. Вот как с первых же шагов стала обнаруживаться личность митрополита Исидора, принявшего на себя обязанность защищать православие.
Но продолжим далее историю подготовки восточных епископов к Собору. По свидетельству великого екклесиарха Константинопольской Церкви Сильвестра Скиропула, принимавшего участие в соборных деяниях, император Иоанн Палеолог, имея свои тайные замыслы, которые он обнаружил впоследствии, велел посланному к Патриархам внушить им тайно, что если они никого не имеют назначить своими местоблюстителями, избрали бы указанных им лиц, и Патриархи исполнили его волю беспрекословно, назначив лиц, указанных императором. Грамотами своими, данными их заместителям, они, однако, связали последних обязательством, чтобы те не дерзали ничего утверждать на Соборе или определять кроме того, что будет согласно с правилами Вселенских Соборов и св. отцов, и дабы отнюдь не было никакого изменения или прибавления в Символе Веры (Скиропул. Кн. III, гл. 3). Когда Патриарх узнал, что легаты на Собор избраны по царскому приказу, без его одобрения, он огорчился за столь неуместную тайну. Еще более смутился прибывший в Константинополь от лица Базельского Собора легат, когда прочитал патриаршие грамоты, которые связывали патриарших местоблюстителей. Он убедил императора послать Патриархам для подписи другие доверительные грамоты, в которых было исключено все, что могло препятствовать соединению, под тем именно предлогом, что это необходимо для чести царя и Собора. Посылая эти грамоты, император писал Патриархам: «Знайте, что мы ничего не хотим творить кроме того, о чем вы сами к нам писали, и не хотим изменить что-либо вопреки уставам вселенским и отеческим, ничего не убавляя и ничего не прибавляя к доселе верованному нами и укрепленному соборно. Итак, отложите всякое подозрение и, изменив грамоты ваши, пребывайте спокойны, что ни в чем не отступим от заповедей ваших». Время показало, что император не выполнил своего обещания, и неудивительно, что восточные Патриархи не признали впоследствии флорентийских постановлений.
После получения от Патриархов вторичных грамот император известил папу через хранителя печати Мануила, что готов с наступлением осени прибыть на Собор, а через другого посланника, Иоанна, потребовал от отцов базельских, чтобы те прислали за ним в условленное время галеры. Он же должен был условиться с ними и об издержках в пути, но на деле оказалось другое. Посланник императора Иоанн, непонятно по каким причинам, вступил в переговоры относительно денег и судов с самим папой, что показалось весьма подозрительным отцам базельским (Скиропул. Кн. III, гл. 5).
Осенью прибыли в Константинополь папские галеры с легатами и тремя западными епископами. И легаты, и епископы стали убеждать императора и Патриарха немедленно тронуться в путь и прибыть в Феррару, уверяя, что папа примирился с отцами Базельского Собора. Но не прошло и двух недель, как в Константинополь прибыли галеры, посланные отцами Собора. Легаты соборные обличили коварство папы и принесли условленные деньги на путевые издержки. Легаты папские, со своей стороны, не щадили денег и обещаний, чтобы склонить императора на сторону папы. Напрасно епископы базельские уверяли, что папа враждует против Собора и предлагали ему приостановить свою поездку, пока он не убедится в этом, снесясь с Собором. Император отверг эту предосторожность. Не послушался он и германского императора Сигизмунда, в пределах империи которого действовал Базельский Собор, советовавшего ему не ехать в Италию, пока не утихнет внутренний раздор в Западной Церкви; не послушался он и здравого голоса восточных святителей, и совета турецкого султана Амурата не надеяться на дружбу с латинянами. Какое-то странное ослепление овладело его умом, и он, отвергнув предложение отцов базельских, вместе с 12 епископами и многочисленным клиром отплыл в Италию, чтобы там испить заслуженную им чашу горестей и позора.
С чрезвычайной честью встречен был император в Венеции, куда прибыл и кардинал Иулиан, председательствовавший на Базельском Соборе и перешедший на сторону папы. Прибыв затем в Феррару, он был принят с великими почестями папой и после переговоров с ним послал гонца к Патриарху Иосифу, предупреждая, что папа требует от него при встрече земного поклона и целования туфли. Ужаснулся Патриарх и по прибытии в Феррару заявил встретившим его епископам, что он согласен только на целование братское и не сойдет с галеры и не позволит выйти никому из своих епископов, пока папа не откажется от своего безумного требования, противного церковным уставам. Папа Евгений вынужден был уступить, но принял Патриарха не всенародно, а в своих покоях, и хотя встретил его стоя и поцеловал по-братски, однако не упустил показать его подчиненность, посадив его с кардиналами на низкое седалище подле своего возвышенного престола. Так произошла унизительная встреча двух представителей Церквей Востока и Запада после долговременного между Церквами разрыва, показавшего воочию, какого можно было ожидать от Рима братского единства. Это свое величие папа подчеркивал и в дальнейших своих действиях, последовавших при открытии Феррарского Собора.

Глава IX
СОБОР В ФЕРРАРЕ

Не успел Собор приступить к деяниям, как уже начались недоразумения по поводу распределения мест для присутствующих на Соборе. Папа высказывал пожелания восседать на престоле, император же и Патриарх на это не соглашались. После долгих споров решено было поставить посередине аналой с Евангелием и подле него по правую сторону троны для папы и германского императора, а по левую — для греческого императора и Патриарха, а затем седалища для остальных членов Собора так, чтобы Западная Церковь восседала справа, а Восточная— слева, но и тут возвышение и убранство папского трона возбудили жалобы Патриарха, и император с негодованием воскликнул, что он видит в соборных приготовлениях только житейскую гордость, чуждую всякого духовного приличия (Скиропул. Кн. IV, гл. 26).
Когда коснулось дело выдачи обещанных папой средств на содержание императора и восточных участников Собора, не обошлось без споров и нареканий, ибо папа выдавал деньги только как милость, большей частью тогда, когда соглашались с его предложениями, и этой мерой держал греков в порабощении. Доходило до того, что некоторые епископы вынуждены были продавать свои одежды.
Чтобы унизить Патриарха, папа отвел ему для жительства и совершения богослужений для православных самый незначительный монастырь и, несмотря на его болезнь, открыл Собор без его участия, хотя дальнейшие его заседания были отложены на четыре месяца якобы по поводу ожидания посольств от европейских государей, которые на самом деле не явились. Явились только представители Российской Церкви, во главе с митрополитом Исидором, епископом Суздальским Авраамием и несколькими пресвитерами.
Чтобы распространить молву о начавшихся соборных деяниях и подорвать авторитет Базельского Собора, еще продолжающегося, Евгений предложил императору назначить частные совещания по поводу разногласий между Церквами. Для совещаний были избраны со стороны православных: Марк Ефесский, Виссарион Никейский с тремя другими епископами, а со стороны римлян: кардиналы Иулиан и Фирмиллиан, епископ Родосский Андрей, бывший некогда православным, и проповедник папского двора Иоанн, — причем император строго запретил своим избранникам касаться главных предметов спора: об исхождении Св. Духа и опресноках— и приказал проявлять крайнюю осторожность в спорах о папской власти и о чистилище, чтобы не повредить предстоящим прениям на Соборе. Когда же Марк предложил западным епископам вести прения по двум последним вопросам, они согласились рассуждать о чистилище, как о менее спорном. Прения эти не привели к согласию, и каждая сторона осталась при своем мнении, хотя Марк и высказался, что во мнениях обеих Церквей по этому предмету не столь великое различие, как предполагалось. «Римляне, — говорил он, — исповедуют и в нынешнем веке (т.е. до страшного суда) огонь и очищение, в будущем не чистительный огонь, но вечный; исповедуют во времени очищение душ огнем и тем искупление грехов: так, кто согрешил много, освободится после долговременного чистилища, кто же мало, скорее разрешится также с помощью молитвы Церкви. Итак, римляне признают огонь временный и вечный и первый называют чистительным. А греки предлагают огонь только в вечности (основываясь, впрочем, на словах Писания), однако признают и временное наказание душ, т.е. что души, обремененные грехами, отходят в места мрачные, в места плача, где пребывают до времени в плаче и наказании, лишенными божественного света; очищаются же, т.е. из этого мрачного и плачевного места разрешаются, молитвами, приношением Бескровной Жертвы, милостыней, а не огнем» (Concil. Florent., XXXII, p. 28).
Время проходило в излишних словопрениях, обе стороны требовали изложения догматов письменно, а между тем общие собрания Собора не созывались. В это время пришли вести из Константинополя, что султан Амурат хочет осадить столицу. Тщетно император умолял папу о помощи, и одно только провидение спасло столицу от гибели. Среди таких бедствий и материальных притеснений со стороны папы некоторые восточные епископы хотели тайно возвратиться по домам, но от этого их удержал строгий указ императора. Ни император, ни болезненный Патриарх ничего не предпринимали к тому, чтобы незамедлительно начать соборные деяния, и только настоятельные требования восточных епископов побудили папу продолжить их спустя шесть месяцев после открытия Собора. Грекам представлено было право предлагать на Соборе вопросы, на которые должны были ответить римляне. Первым был поднят вопрос об исхождении Духа Святого, и вместо того чтобы обосновывать его на Священном Писании и соборных постановлениях, с римской стороны посылались софизмы, которые еще больше запутывали вопрос. Так прошло четыре месяца, и единодушие в решении этого вопроса вперед не подвигалось. Епископ Марк Ефесский настоятельно требовал, чтобы вместо бесполезных рассуждений прочитаны были определения Вселенских Соборов о догматах веры, в особенности те места, которые касались догмата об исхождении Св. Духа и о запрещении прибавлять что-либо в Символе Веры.
Нелишне отметить, что суждения Марка по поднятому вопросу были настолько убедительны и настолько производили смущение в среде западных епископов, что уже после второго заседания западные отцы решили отклонить торжественное чтение правил Вселенских Соборов, заменив его исследованием на частных совещаниях, ввиду чего и подсылали к Патриарху двух кардиналов и нескольких епископов с предложением об этом, но предложение их по единодушному настроению православных было отклонено и правила вселенские были прочитаны. Когда прочитали правила Ефесского Собора, Марк Ефесский сказал: «На Третьем Вселенском Соборе читан также был Символ, составленный несторианами, о коем упоминаемо было на шестом деянии, и отцы соборные, сказав о нем свое мнение, постановили единодушно, что Символ Никейский должно сохранить неизменным и неколебимым и что не позволено ничего к нему приложить или от него убавить, или предложить иное исповедание под страхом низвержения клирикам и анафемы мирянам. По причине сего запрещения не дерзнули и отцы соборные в Ефессе приложить к Символу наименование Матери Божией, столь необходимое против несториан» (Флери. Кн. СП, гл. 99).
Но Рим привык уже пользоваться подложными актами, и западные отцы сослались на таковой акт, якобы Седьмого Вселенского Собора, в котором в Символе Никейском сделана была прибавка «и от Сына», утверждая, что рукопись эта подлинная и древность ее доказана исторически. «Если бы это было истинно, — отвечали греки, — то все ваши ученые, в особенности Фома Ливийский, не старались бы доказывать приложение к Символу бесчисленными доводами и ссылками на древние книги, достаточно было бы и сего одного (т.е. приведенного акта), но они молчат о том». Когда же кончилось чтение актов Вселенских Соборов с замечаниями на них Марка Ефесского, многие из западных отцов невольно сознались, что ничего подобного они не слыхали, и склонялись к тому убеждению, что истина обретается у греков, но им именем папы запрещено было разглашать об этом в народе. Когда после продолжительных прений на седьмом заседании митрополит Никейский поставил решительный вопрос, «относятся ли каноны и определения Вселенских Соборов прямо к Символу Веры или к чему другому», западные епископы, посоветовавшись между собой у папского трона, не дали категорического ответа на поставленный вопрос и своими речами старались замять его. Не имея же возможности противопоставить что-либо ясному запрещению соборными канонами каких-либо прибавок к Символу Никейскому, они с тех пор стали домогаться, чтобы вопрос о противоканонических прибавках латинян к Символу Веры больше не поднимался и чтобы было приступлено к истолкованию самого догмата об исхождении Св. Духа в его существе. Отцы восточные не соглашались отклоняться от первого вопроса, сознавая, что западные отцы своими софизмами отклонят этот вопрос от евангельского и соборного его разрешения. Однако, несмотря на неуступчивость восточных отцов, латиняне хитростью добились согласия императора, желавшего скорее окончить соборные прения и возвратиться в Константинополь, и тот принудил своих епископов удовлетворить требованиям латинян. Напрасно некоторые благоразумные епископы доказывали императору, что если латиняне открыто осмеливаются обосновывать свою прибавку к Символу «и Сына» на ложных актах, легко опровержимых, то чего же ожидать от них, когда они коснутся догмата и будут доказательства свои основывать на свидетельствах своих отцов, неведомых православным. Император, однако, настоял на том, чтобы вопрос этот был разрешен по большинству голосов на частном совещании у Патриарха, и вопреки мнению Патриарха решил тотчас же приступить к прению об исхождении Св. Духа (Скиропул. Кн. VII, гл. 2—10).
На предпоследнем соборном заседании в Ферраре Марк Ефесский еще раз сделал попытку убедить западных отцов оставить Символ без прибавки, т.е. в том виде, в каком они приняли его в Царьграде, так как это им не только не повредит, а, напротив, принесет всему христианству великую пользу, примирив христиан между собой (Concil Florent, ХХХII, р. 214). Голос его оказался голосом вопиющего в пустыне.
Между тем появились слухи, сильно встревожившие православных, что папа, по случаю чумы и недостатка припасов, хочет перенести Собор во Флоренцию. Чтобы успокоить своих епископов, император уверял их, что этого он не допустит. Но в начале 1439 г. папа решительно объявил императору, что не имеет средств содержать Собор в Ферраре и что флорентийцы предлагают 400 тыс. золотых на содержание Собора под условием, если последний будет перенесен в их город. Со своей стороны папа обещал грекам полное содержание, отпуск через четыре месяца на папских галерах с выдачей 12 тыс. золотых на путевые издержки. Подозревая о намерении папы отдалить их еще более от родины, насильственно вынудить от них полное согласие во Флоренции на принятие унии, Патриарх и восточные епископы запротестовали, но должны были подчиниться воле императора, тем более что они были связаны недостатком средств для возвращения на родину. Провозглашено было перенесение Собора во Флоренцию, и папа с великим торжеством выступил из города. За ним последовал и весь Феррарский Собор.

Глава Х
ФЛОРЕНТИЙСКИЙ СОБОР

На первом же заседании Флорентийского Собора было постановлено собираться для соборных рассуждений по три раза в неделю, но постановление это на деле не выполнялось. Римляне настаивали на скорейшем принятии унии, а православные, теснимые нуждой и голодом, не знали, как выйти из затруднительного положения, и между ними возникали несогласия. Начавшиеся в Ферраре прения об исхождении Св. Духа продолжались и во Флоренции, и Марк Ефесский своими ясными доводами опровергал софизмы латинян. Весьма убедительна и по существу своему неопровержима была произнесенная им речь, в которой он, обратив внимание на логическую постановку догматических выражений, употребленных в 8-м члене Никео-Цареградского Символа «и в Духа Святаго» и проч., пояснил их так: «Здесь должно приметить намерение св. отцов, ибо предлежащие слова суть развитие богословия. Собору сему угодно было ясно показать образ единения Св. Духа со Отцем и Сыном, и смотрите, как различно определяет он присвоение Духа Святого Отцу и Сыну. Как бы так, говорит он, Дух Святой отцами оными сочисляется Отцу и Сыну, яко от Отца происходящий, со Отцем же и Сыном споклоняемый и сславимый, т.е. равночестный и единосущный. Если бы Собор признал Его происхождение от Обоих, то почему не сказал "от Отца и Сына исходящего, и с Ними спокланяема и сславима", как следовало бы сказать, если бы таково было мнение Собора. Поскольку же в первом случае отцы не упомянули о Сыне, когда хотели определить вину исхождения, а во втором случае упомянули, когда хотели показать равночестие и единодушие, то очевидно, что они не признавали исхождения Духа Святого и от Сына, ибо иначе не опустили бы сего, и особенно тогда, когда составляли изложение догмата. И что сие изложение есть Совершеннейшее, а не полусовершенное, как вы говорите, это видно из того, что ни один из последующих Соборов не сделал на это изъяснение нового изъяснения и не прибавил исхождения и от Сына; напротив того, все Соборы своими определениями возбранили сие и воспретили, как бы пророчески провидя, что у вас имело случиться» (Concil. Florent, Sess. ХХХIII).
После таких доводов и пояснений Марка провинциал Иоан объявил от лица западных, что Римская Церковь признает единую только причину Сына и Духа, т.е. Отца, и не исповедует двух начал и двух причин, но единую вину и начало, предавая противно этому мыслящих анафеме (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 381).
Православные обрадовались, что римляне признали Отца как единую причину Сына и Духа, а не два начала, т.е. признали Никейский Символ без прибавки «и Сына», тем более что римляне прислали императору исповедание это на бумаге; но радость их была преждевременна, и на следующий день восточных ожидало полнейшее разочарование. Вот как описывается в одной из рукописей XV в. Ватиканской библиотеки последовавшее за этим событие. Магистр Родосский Ипатий, узнав о соборном постановлении, отправился ночью к папе Евгению и спросил его, для чего он уступил тому издавна упорному и гордому греческому народу. Евгений ответил магистру, что уступил не народу, а доводам текстов, для общего покоя. Магистр припомнил Евгению его предместников пап, которые навсегда расторгли общение с народом сирским и греческим. Он укорял папу в том, что тот попирает бывшие постановления и тем самым гасит славу западных народов, а так как папа не решался нарушить данное им слово, то грозил употребить силу против императора. Кардиналы удержали магистра от такого безумия и сказали ему, что императора можно склонить обещаниями, Патриарха — деньгами, только с Марком Ефесским трудно будет сладить, но и против него найдутся тайные средства. Побуждаемый увещаниями кардиналов и епископов, папа, будто против своей воли, дал позволение магистру и кардиналам расторгнуть соборное определение. В ту же ночь оповестили об этом всех кардиналов и епископов. Наутро восточные явились в храм, чтобы там, как было условлено, присутствовать при торжественном объявлении наступившего единения в вопросе по поводу римской прибавки к Никейскому Символу, но западных там не нашли. Только к вечеру узнали они о бывшем ночном совете и об обманных действиях папы и немедленно отправились к императору, но у него уже находились кардинал Иулиан и два епископа, подосланные от папы с подарками и обещаниями. Отчаявшись найти помощь императора, они с воплем и печалью стали расходиться (Правда Всел. Церк. С. 244—245).
Так изображает это печальное событие упомянутый ранее ватиканский манускрипт, слагая вину с папы Евгения, будто бы изменившего своему слову из боязни, дабы магистром Родосским не было учинено над императором насилие; но сомнительно, чтобы дело это не было делом рук самого Евгения, ибо все поведение его во время Собора доказывало его намерение принудить восточных к унии без всяких уступок со стороны Римской Церкви.
Так как римляне после этого в доказательство своей правоты прислали православным несколько выдержек якобы из писаний св. отцов, император захотел узнать о них мнение греческих святителей. Марк Ефесский указал, что ссылки эти не заслуживают внимания, так как они не служат отражением голоса Вселенской Церкви, а содержат в себе мнения западных писателей, появившиеся после разделения Церквей. Он же посоветовал предложить римлянам принять в основание единения по данному вопросу письмо Максима Исповедника, на которое ссылались и римляне, а именно то место, где Максим говорит так: «Свидетельство римских отцов согласив с толкованием Кирилла Александрийского на Иоанна, "что Сын не есть вина Духа, ибо одна только вина Сына и Духа — Отец, единого по рождению, другого по исхождению"; а что у него говорится, якобы Дух происходит через Сына, сие для того, чтобы показать, что Они суть того же существа и без всякого различия, и признать это место догматической формулой» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 384).
Когда же им это было предложено, они от этого отказались и потребовали новых заседаний. Император согласился, но, желая поскорее прекратить споры по сему вопросу и зная, что Марк Ефесский и Антоний Ираклийский твердо будут защищать свое мнение, запретил им присутствовать на заседаниях, а сам с тех пор беспрестанно совещался с протосингелом Григорием и изменившими православию митрополитами Никейским и Российским, удалив от себя прочих. На двух последних, когда провинциал Иоанн стал нагло вызывать на состязания отсутствующего Марка и считать его побежденным, император и митрополит Исидор заметили, что Марк отсутствует потому только, что все они пришли на сей раз не для состязания, а чтобы исполнить их требование являться по условию в назначенные для заседания дни, ответа же более давать не будут, и напрасно он (Иоанн) считает себя победителем, когда никто с ним не спорит (Соnсil. Florent, Sess. XXXII, p. 385—390).
После сего не было более соборных совещаний, но православные часто сходились в патриарших покоях для рассуждений. Когда же митрополит Исидор предложил собравшимся признать унию на предлагаемых папой условиях, митрополит Монемвасийский воскликнул: «Чего же вы хотите? Возвратиться в отечество данниками папы и продать наши догматы? Лучше умереть, нежели латинствовать» (Ibid, p. 391).
Во время этих непрерывных собраний у патриарха, на которых происходили постоянные споры между митрополитом Никейским, утверждавшим, что западные отцы не отступают в толковании догмата об исхождении Св. Духа от восточных, и Марком Ефесским, папа потребовал, чтобы православные и римляне произнесли над Телом Христовым странную и дотоле неслыханную клятву о том, чье мнение они считают справедливым. Возмущенные таким требованием император и Патриарх ответили ему: «Что еще спорить! Не хотим более судить и быть судимы, ибо нет пользы от словопрения. Каждый из нас остается убежденным в справедливости своего мнения и не согласится изменить его. Итак, вместо тщетных клятв поищи иное средство к соединению; если же нет, да возвратимся с миром в свое отечество» (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 399).
Опять начались обоюдные собрания, и, хотя суждения на собраниях излагались письменно, дело не подвигалось вперед. Между тем митрополиты Российский, Никейский, Лакедемонский и Митиленский заявили императору категорически, что если он не согласится на соединение, они присоединятся против его воли. Это заявление сильно устрашило императора, и он стал совещаться со своими епископами. Было решено составить такую формулу исповедания, которая сохраняла бы мнение каждой стороны, не отвергая и противного мнения, и когда она была составлена и прочитана, то между епископами православными и предавшимися на сторону латинян произошло сильное разделение. Тогда митрополит Лакедемонский посоветовал императору включить, вопреки соборным правилам, в число голосующих и мирских письмоводителей, чтобы тем усилить партию согласителей. Когда был произведен подсчет голосов, то в пользу согласительного исповедания оказалось 24 голоса, против— 12. Исповедание было послано римлянам, но те согласились принять его лишь под условием включения 12 вопросов, которые совершенно изменяли смысл православного исповедания в пользу латинян. Император это скрыл от Собора (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13-18).
Между тем совещания православных продолжались то у царя, то у Патриарха, и все яснее обнаруживались два противоположных течения. Латинствующие приступали к Марку, умоляя его смягчиться, но он отвечал им, «что в защите веры нет снисхождения». А когда уверяли его, что различие между двумя исповеданиями так незначительно, что, если он только пожелает, можно будет утвердить соглашение, Марк возражал: «Вспомните, как уговаривал правитель области св. Феодора Студита только однажды сообщиться с еретиками и потом делать все что ему угодно, и как отвечал ему святой: "Знаешь ли на что похоже твое предложение? Позволь отрубить тебе голову и потом иди, куда хочешь"; ибо часто в догматах весьма важно то, что кажется для некоторых неважным». Когда среди этих споров император увидел, что число склоняющихся на сторону латинян возрастает, предложил опять решить дело голосованием. Патриарх отказался подать свой голос первым, но когда его к этому принудили, он выразился так двусмысленно, что многие приняли его слова за отрицание догмата латинского. К нему присоединилось еще 17 епископов, а остальные 10 приняли латинскую прибавку. Император хотел отобрать голоса и мирян, но Патриарх этому воспротивился (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13— 18).
Впоследствии обнаружилось, что Патриарх был уже склонен принять предлагаемую латинянами унию, но не хотел этого обнаружить первым, надеясь, что за него это сделают епископы. Он умолял Марка и всеми святыми, и памятью его отца согласиться на унию, но тот непоколебимо стоял за Символ православный.
Наконец на последнем совещании, на котором присутствовал и император, Патриарх подал письменное исповедание такого содержания: «Поскольку слышаны были свидетельства отцов Восточной и Западной Церкви, из которых некоторые исповедуют исхождение Духа Святого от Отца и Сына, другие, же от Отца через Сына, и поскольку это есть одно и то же, мы, однако, опустив слова "от Сына", исповедуем также, что Дух Святый исходит от Отца через Сына прежде всех век и по существу своему, как от единого начала и вины, словом "через Сына" знаменуя вину исхождения Духа Святого».
После Патриарха первым подал свой голос митрополит Ираклийский, как местоблюститель Патриарха Александрийского, и высказался относительно прибавки «от Сына» отрицательно; другой же местоблюститель, протосингел Григорий, к всеобщему удивлению принял ее. Митрополит Трапезундский, не присутствовавший по болезни, несмотря на увещание, отказался изложить свое мнение. Ему последовали и митрополиты Ефесский, Монемвасийский и Анхиальский, а остальные епископы, числом до тридцати, дали свое согласие на прибавку и совратили еще шесть других. Присутствовавшим там настоятелям обителей, как долго державшимся Никео-Цареградского Символа, было запрещено подавать голоса. Авраамий, архиепископ Суздальский, бежал в Россию со своими пресвитерами, а епископ Иверский, твердо выполняя наказ своего святителя, Патриарха Антиохийского, стоять за восточное исповедание, притворился безумным и укрылся в Венеции; бывший же с ним иверский легат не убоялся обличить самого папу за изменения, какие допустила Римская Церковь, и советовал ему отказаться от заблуждений своих предшественников. Когда же провинциал Иоанн в доказательствах своих стал ссылаться на Аристотеля, легат ему заметил: «Говори нам лучше о св. Петре и Павле, Богослове и Златоусте» (Скиропул. Кн. IX, гл. 9—12).
Когда император, довольный, в общем, благополучным исходом дела и ободряемый надеждой на скорое возвращение, явился к папе с радостной вестью о закончившемся единении, то был принят папой весьма холодно и с удивлением услышал от него, что это только начало, недостаточное для полного единства. Когда же папе было представлено исповедание греков, папа выразил согласие принять его и после братского целования римлян с греками внезапно предложил митрополитам Русскому, Никейскому, Трапезундскому и Митиленскому приступить к прениям о чистилище, опресноках, времени освящения Даров и папской власти, на что те отвечали, что это дело Собора. В другой раз папа опять напомнил им, что «осталось малое некое недоумение для совершенного единства», и велел прочесть им четыре предложения, во главе коих стояло, «что наместник Господа Иисуса Христа на Апостольской кафедре сохраняет свои прежние преимущества, и посему он вправе, как верховный первосвятитель, приложить к Символу то, что приложено» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 500—508).
Греки опять возразили, что сами они, без императора и Собора, ничего не могут ответить на предложение, однако считают долгом предупредить папу, что предложение это несправедливо. «Ибо каким образом можем мы уступить, — говорили они, — Римской кафедре право прибавлять что-либо без согласия своих братьев Патриархов? Итак, хотя бы было благочестиво то, что приложено к Символу, но приложивший без ведома соборного не чужд вины. Если же угодно вам, то сознайтесь, что сие неправедно учинили и впредь сего творить не будете, и таким образом получите прощение». Напрасно папа принуждал их отнести письменное предложение к императору, но греки отказались и все слышанное ими от папы передали императору и Патриарху устно. Это происходило в полдень. Вдруг вечером они узнают о смерти Патриарха, и на их вопросы, как это случилось, слуги рассказали, что после трапезы Патриарх удалился в свою спальню, где, взяв перо и чернила, писал, но внезапно, объятый трепетом и чрезвычайным волнением, предал дух. Написанная же им хартия гласила следующее: «Поскольку я достиг предела моей жизни и готовлюсь воздать общий всем долг, приношу благодарение Богу и излагаю мнение мое открыто всем моим чадам. Итак, все, что исповедует и чему учит Кафолическая Апостольская Церковь Господа Нашего Иисуса Христа, древнего Рима, то и сам я исповедую и на все изъявляю согласие. Исповедую для твердого уверения всех блаженнейшим отцом отцов и наместником Господа нашего Иисуса Христа папу древнего Рима, также и чистилище душ, и сие для общей веры подписываю. Июня 2, индикта второго, 1439 г.» (Concil. Florent, Sess. XXXVI, p. 506).
Не говоря уже о внезапной смерти Патриарха, весьма странным и необъяснимым является оставленный им предсмертный документ. Утром посланные от лица царского и патриаршего говорят, что не имеют полномочия признать неограниченную власть папы и не решаются принять от папы письменное о том предложение, а вечером Патриарх подписывает то, о чем во все продолжение Собора даже не поднимался вопрос, и что Патриарх отвергал при торжественных свиданиях с папой, защищая перед ним свои права и преимущества. Все это наводит на сомнение признать описанную историю смерти Патриарха и его предсмертного завещания справедливой, тем более что в вышеупомянутом манускрипте Ватиканской библиотеки о причине его смерти повествуется следующее: «Патриарх Иосиф, видя обман и тиранство, раскаялся в своем поступке, от унии отступил и не подписывал. Составили подложную подпись; три монаха удушили его, а подпись как будто найдена была в руках умершего» (Правда Всел. Церк. С. 252). Как бы то ни было, если даже и не верить ватиканскому манускрипту о смерти Патриарха, все же приходится отвергнуть достоверность предсмертного завещания его, так оно фантастично и не вяжется с исторической обстановкой.
После смерти Патриарха римляне еще настойчивее стали требовать от императора согласиться без участия восточных отцов на четыре спорных пункта: о правильности прибавки к Символу, о безразличном употреблении квасного хлеба и опресноков, о чистилище и папской власти, — и император согласился, настояв, однако, на том, чтобы православные сохраняли свой Символ неизменным, а также и освящение Даров через призывание Св. Духа по чину древних литургий Василия Великого и Златоуста. Назойливые требования римлян так стали утомительны императору, что он вынужден был сказать: «Римляне думают только о состязаниях, и если бы кто из наших предложил им предметом рассуждения, что Христос есть истинный Бог наш, они и об этом готовы были бы спорить два дня. Но если бы они не прельстили на свою сторону некоторых из числа наших, никогда не дерзнули бы делать мне столь неприятных предложений о власти папской» (Скиропул. Кн. X, гл. 1, 3). Этими словами он намекал на изменников — митрополитов Никейского и Русского.
Чтобы еще более задобрить греков, папа раздал им некоторую сумму по рукам, ибо так была велика нищета епископов, что Никомидийский вынужден был просить денег для выкупа своей одежды. Такая щедрость папы обольстила некоторых епископов, но Марк Ефесский, зная к чему все это клонится, испросил у императора дозволения не участвовать ни в каком совете, а также обещание о безопасном возвращении на родину. Папе оставалось только принудить восточных отцов к принятию всех новшеств, допущенных в Римской Церкви, и папа после смерти Патриарха призвал к себе митрополитов Никейского, Российского и епископа Митиленского и предложил им после данного ими согласия на прибавление к Символу согласиться и на принятие прочих спорных пунктов. Те ответили ему, что нет большой важности в споре о чистилище и опресноках, об этом можно будет сговориться после соединения, равно как и о правах папы; что же касается прибавления к Символу, по поводу этого прибавления они сказали: «Приложение к Символу мы дозволяем только в ваших церквах, а в наших отнюдь не приемлем, равно как сохраняем у себя освящение Даров через призывание Св. Духа, хотя признаем, что оно совершается и словами Господними» (Concil. Florent, Sess. XXXII. P. 508).
В другой раз папа пригласил к себе восточных епископов и предложил им исследовать вопрос о принадлежащих ему, как преемнику Петрову и наместнику Христа, правах и преимуществах. Епископы, возвратясь в царские палаты и рассмотрев соборные постановления относительно прав каждой Церкви, пришли к соглашению признать заявленные папой преимущества, исключая сих двух: «Папа не может составить Собора Вселенского без приглашения на него императора и Патриархов; если же они не явятся, Собор действителен будет и без них. Если кто почитает себя обиженным Патриархами и обратится к папе, Патриарх не может уже более судить его, но папа пошлет от себя исследователя на место, чтобы дать суд обиженному». Когда об этом было объявлено папе, он на такое ограничение не согласился и продолжал требовать себе, как верховному пастырю, беспрекословного повиновения всех Патриархов и полной власти во Вселенской Церкви. Наконец решились признавать папу верховным первосвятителем и наместником Христовым, управляющим всей Церковью, с сохранением, однако, прав и привилегий патриарших, и уже ни в чем более не уступать ему ни на словах, ни на бумаге и требовать скорейшего закрепления союза письменно и отъезда.
Евгений согласился, и оставалось только составить акт и скрепить подписями, но тут произошла распря. Римляне требовали в начале акта написать, что Собор созван только по повелению папы, но после долгих споров император настоял, чтобы было прибавлено: с согласия светлейшего императора, Патриарха Цареградского и прочих Патриархов; к тексту же, который гласил о преимуществах папы, настоятельно потребовал приписать, что папа может пользоваться только теми преимуществами, какие не нарушают правил Вселенских Соборов и св. отцов, с сохранением всех прав и привилегий прочих Патриархов (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 521).
Наконец акт, провозглашавший унию, был составлен, и в окончательной редакции он гласил, что латинская прибавка к 8 члену Символа Веры «и Сына» (filioque) признана православными правильной, хотя и необязательной для включения в Символ Веры Церкви Восточной; признано также правильным и догматическое учение Римской Церкви о чистилище. Что же касается папского главенства, то о нем Собор выразился так: «Мы определяем также, что Святая апостольская кафедра и архиерей римский имеют первенство во всем мире, что он есть преемник блаженного Петра, представителя апостолов, истинный наместник Иисуса Христа, глава всей Церкви, отец и учитель христиан и что Иисус Христос дал ему в лице блаженного Петра полную власть пасти, учить и управлять Вселенской Церковью, как сие содержится в актах Вселенских Соборов и во святых канонах. Обновляем еще порядок, преданный канонами, касательно прочих Блаженнейших Патриархов, так чтобы Константинопольскому быть вторым после святейшего Папы Римского, Александрийскому третьим, Антиохийскому четвертым, Иерусалимскому пятым, с сохранением, однако, всех преимуществ и прав каждого из них» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 527).
Это соборное постановление, в начале своего текста признавшее за папой власть вселенскую, последующей припиской, что власть его над Вселенской Церковью должна определяться «актами Вселенских Соборов и святыми канонами», в сущности говоря, осуществление этой вселенской власти на деле ограничивало, так как ни соборные акты, ни каноны Вселенской Церкви таковой власти за папой не признавали. Эта же вселенская папская власть еще более ограничивалась дальнейшей припиской, требовавшей за Патриархами всех принадлежавших им прав и преимуществ, что неограниченной власти над Патриархами папам не давало.
Когда для утверждения этого акта от соборных отцов потребовались подписи, Марк Ефесский решительно отказался подписать акт, как нарушающий древнеправославное учение и постановления Вселенских Соборов; за ним последовал и епископ Ставропольский; митрополит Ираклийский, чтобы избегнуть подписи, спослался на болезнь, но насильно был принужден императором к подписи, за что впоследствии просил всенародно, чтобы ему за это отсекли руку. Митрополиты Исидор Русский и Виссарион Никейский с протосингелом Григорием Маммой, как главные виновники унии, подписали акт с радостью, за что два первых сделаны были кардиналами, а последний впоследствии получил кафедру Патриарха Константинопольского. Остальные епископы, особенно Трапезундский и Монемвасийский, дали свои подписи только из-за тех тяжких условий, в которых они находились во Флоренции, а также по принуждению императора, только и думавшего как бы скорее возвратиться в Царьград. Когда папа Евгений стал подписывать соборный акт и не увидел на нем имени Марка, он невольно воскликнул: «Итак, мы ничего не сделали» (Скиропул. Кн. X, гл. 8, 9).
Так завершилась Флорентийская уния, и папа Евгений своим восклицанием был прав. Созданная обманом и насилием она неминуемо должна была расторгнуться сама собой, что впоследствии и случилось, как это мы увидим далее.

Глава XI
ПОСЛЕДСТВИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО СОБОРА И ПРИНЯТОЙ НА НЕМ УНИИ

Уже до отъезда императора и греческих епископов из Флоренции явно обнаружилось, что заключенная между Восточными Церквами и Римом уния имела только формальный, чисто бумажный характер и не заключала в себе задатков единения духовного. Папа Евгений высказал пожелание, чтобы православные епископы приобщились за совершаемой им литургией, назначенной на день 6 июля, который должен был стать юбилейным днем унии, но православные на это не согласились. Торжество ограничилось прочтением в церкви акта соединения на греческом и латинском языках и взаимным целованием митрополита Никейского и кардинала Иоанна, провозглашавших этот акт. На предварительный вопрос после прочтения «Угодно ли сие соединение?» римляне отвечали «Угодно!», а большинство греков промолчало. Все общение состояло только в том, что восточные епископы пребывали в храме во время совершения в нем литургии в облачениях вместе с императором, но отдельно от латинян, и при чтении Символа Веры целовались, но опять-таки между собой. Епископ же Анхиальский, дабы не участвовать и в этом малом торжестве, не хотел даже стоять со своими.
Через несколько дней после сего император предложил также и папе присутствовать на торжественно совершаемой литургии православными епископами, дабы тот мог убедиться в великолепии восточного чина, но папа на это не согласился, а предложил отслужить литургию тайно, якобы с тем чтобы удостовериться, благолепен ли ее чин и возможно ли будет дозволить совершить ее открыто. Возмущенный такими словами император воскликнул: «Мы надеялись исправить множество погрешностей латинских, ныне же, напротив, латины, непрестанно нововводящие и погрешающие, хотят исправить нас, никогда не отступавших от канонов!» И больше не напоминал о литургии.
Вслед за тем папа предложил православным 10 вопросов, главным образом касающихся чина литургии, на которые ему ответил Митиленский епископ, и настоятельно потребовал от императора осуждения Марка Ефесского за его сопротивление унии, а также избрания и хиротонии во Флоренции Патриарха Цареградского, угрожая в случае сопротивления поступить по собственному усмотрению. Император, невзирая на угрозы, отверг требование папы, Марку же Ефесскому повелел лично явиться к папе, что тот и исполнил к вящему позору последнего. Так, когда Марк вошел в зал, где восседал папа, окруженный кардиналами, то, почтительно поклонившись лежащему в зале на аналое Евангелию, сел впереди кардиналов, сославшись на подагрическую болезнь от трудов соборных, а услышав угрозы папы, мужественно ответил ему: «Соборы всегда осуждали возмутителей, которые, отклоняясь от догматов церковных, проповедовали другим свои заблуждения, и посему правильно назывались еретиками и извергались вместе со своей ересью; я же не преподавал никогда какого-либо частного моего мнения и не вводил ничего нового в Церковь или защищал какой-либо незаконный догмат, но держался твердо того учения, какое Церковь вначале прияла непосредственно от Самого Христа Спасителя и какое содержала Святая Римская Церковь до ее отделения единомышленно с нашей Восточной; учение это как и прежде все восхваляли как православное, так и на нынешнем Соборе воздавали ему должную похвалу, и никто не сможет осудить его или изменить.
Если же я твердо защищаю такое учение и никак не хочу от него отступиться, то почему Собор намеревается осудить меня как еретика? Есть ли тут какое благочестие и справедливость? Должно прежде осудить самое учение, мною проповедуемое, а если оно признается правильным и благочестивым, какого суда еще могу страшиться?» (Скиропул. Кн. X, гл. 9—15). Папа не посмел после этого подвергать Марка суду.
Чтобы избежать постоянных требований папы об избрании при его участии Константинопольского Патриарха на место умершего Иосифа, император отпустил в Венецию старших митрополитов и отговаривался невозможностью выполнить без них столь важное дело, сам же между тем начал требовать от папы условленных денег на свое содержание и прибывших с ним епископов. С великим трудом он добился уплаты следуемого грекам за пять месяцев содержания и то только к концу отъезда, что свидетельствует, какими нечестными путями домогался папа принудить греков к подписи акта.
Отослав в Венецию остальных епископов, император удержал при себе епископа Марка, дабы оградить его от злобы латинской. Когда же он прибыл в Венецию и повелел митрополиту Ираклийскому совершить в соборе литургию в присутствии дожа Венеции, митрополит сначала отказался и только тогда дал согласие, когда ему разрешено было употребить для богослужения свои сосуды, совершать богослужение без участия латинского духовенства и не поминать имени папского.
Когда же, еще до прибытия в Венецию императора, митрополит Кизичский отважился совершить в одном из венецианских монастырей литургию и помянуть имя папы, то был осужден за это восточными епископами. Так, уже с начала признания унии стало обнаруживаться отрицательное отношение к ней даже епископов, подписавших акт соединения. Сразу стало очевидным, что соединение это не носило характера непринужденности и братолюбия, ибо и сами участники соединения, освободившись от посторонних давлений, тотчас же выказали к нему недружелюбие.
Только через полтора года, после тяжелых испытаний, возвратился император Палеолог со своими епископами в Константинополь, не получив в борьбе с турками ни от папы, ни от западных государей никакой помощи, на которую он сильно надеялся, заключая Флорентийский союз.
Как же отнеслись к унийному акту в Константинополе? Духовенство и народ не только встретили его с негодованием, но и с решительным протестом. Столица наполнилась внутренним смятением, и в церквах не только не поминалось имя папское, но иногда, в виде протеста, и царское. Против навязанной унии даже открыто восстали братья императора.
Через три месяца после прибытия в Константинополь император стал помышлять об избрании Патриарха и предлагал кафедру Марку Ефесскому, но тот решительно отказался. Примеру его последовали митрополит Ираклийский и Трапезундский. Первый с горечью обличал самого себя перед епископами в малодушии, говоря, что следовало бы отсечь ему ту руку, которой он подписал унию, и что сердце его облегчилось только с той минуты, когда он мог отвергнуть это беззаконное соединение, и теперь готов понести церковное наказание за свое малодушие. Тогда по поручению императора обратились к митрополиту Кизичскому Митрофану, утверждавшему, что раз уния принята, ее следует держаться, и он был избран в Патриархи. Митрополиты Ираклийский и Трапезундский отказались участвовать в его интронизации, но легат папский не отходил от нового Патриарха во время его торжественного шествия в царские палаты после поставления и тем возбудил народное негодование. Никто из епископов не соглашался служить с ним литургию, и когда император хотел принудить к тому митрополитов Ефесского и Ираклийского, они удалились из столицы. Даже многие духовные сановники, несмотря на увещания императора, отказались от своих должностей, так как не хотели признать поминовения папского. Новый Патриарх, покинутый духовенством, хотя и имел поддержку в императоре и угрожал покинуть престол свой, не добился никакого порядка в церковном управлении и через три года скончался, ничего не сделав для укрепления унии. Среди таких шатаний папа для поддержания унии прислал в Константинополь с флотом своего племянника, но это только ожесточило народ и вызвало еще большую ненависть к унии (Скиропул. Кн. XII, гл. 3—12).
Как же отнесся к Флорентийскому Собору и его главному вдохновителю, папе Евгению, Запад?
Базельский Собор еще продолжался, т.к. от него откололись для составления Флорентийского Собора только италийские епископы. Неповиновение папы этому Собору и внесенный в Западную Церковь раскол открытием Собора в Ферраре понудили базельских отцов низложить его, что и было сделано следующим определением: «Господь услышал стенания своей Церкви о бесчисленных бедах, какие ей угрожают, и благоволил совершить суд над единым человеком, с которым пришел соблазн и который навлекает гнев небес на весь народ, — это папа Евгений IV. Предвидя затруднения, которые он будет противопоставлять преобразованию Церкви, Господь внушил Собору Базельскому объявить как истину веры Кафолической, что Вселенский Собор имеет власть свою непосредственно от Иисуса Христа и что всякий христианин обязан ему повиноваться во всем, что касается веры и преобразования Церкви. По этому объявлению Собор Вселенский Базельский вправе судить Евгения, преступления которого столь явны, т.к. он упорно отказывается повиноваться Церкви, употребляя ей во зло долготерпение и пренебрегая снисходительными увещаниями. Итак, настоящий Собор этим решительным определением изрекает и объявляет, что Гавриил, прежде называемый папой Евгением IV, явно виновен и есть открытый ослушник Церкви, и, следовательно, раскольник, еретик и расточитель всяких прав и благ церковных, и недостойный всякой почести и достоинства. Собор объявляет его лишенным первосвятительства Римского, низлагает его и запрещает ему впредь именоваться папой и всем верным признавать его таковым или повиноваться ему в чем бы то ни было под страхом наказания, присуждаемого раскольникам и еретикам, и лишения всех почестей» (Флери. Кн. СIII, гл. 1—2).
Но привести в исполнение это определение Базельский Собор не был в силах, т.к. Евгений опирался на поддержку короля Франции Карла VII и императора Альберта П. Напрасно Альберт старался примирить папу с Собором — непримиримые враги угрожали друг другу проклятиями. Наконец отцы базельские избрали и посвятили на место Евгения папу Феликса V, который носил папский титул около десяти лет, хотя власть его признавали немногие, большинство же императорских князей оставалось к обоим папам нейтральным. Опять зарождался раскол в Римской Церкви, ввиду чего Карл VII французский, указывая Евгению на слова Спасителя, требовавшего от Своих учеников смирения: «Князья языков господствуют над ними, вы же не так, но первый из вас да будет всем слуга», увещевал его созвать новый Вселенский Со бор, более удовлетворительный, нежели Базельский и Флорентийский. Евгений наконец, поддерживаемый римским императором Фридрихом, примирился с имперскими князьями, приняв поставленные ими условия: созвать новый Собор и сохранить касательно папской власти постановления Базельского. Выполнить это условие ему не пришлось, ибо он вскоре скончался. На папский престол вступил Николай V, который восторжествовал над соперником своим Феликсом, заставив его отказаться от папского престола, а также и над Собором Базельским, который, перейдя в Лозанну и постепенно угасая, признал Николая V, избрав его снова, как бы от себя. Так кончился опять зарождавшийся раскол в Римской Церкви, но не кончились ее внутренние беспорядки, результатом которых было появление Гуса, Лютера, Цвингли и Кальвина.
Нелишне отметить, что злосчастная Флорентийская уния коснулась своим черным крылом не всех православных стран. Король сербский не посылал своих послов на Флорентийский Собор, не принял и его определений; так же поступил и воевода молдавлахийский по возвращении своих послов из Флоренции. То же сделали властитель трапезундский и царь грузинский со всеми подвластными им христианами. Энергично восстали против навязанной унии и епископы Константинопольской патриархии. Собравшись в Софийском храме, они не только отвергли унию, но и предали анафеме Флорентийский Собор. За ними последовали восточные Патриархи: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский. Собравшись в 1443 г., т.е. через четыре года после объявления унии, в Иерусалим, они не только отвергли флорентийское соглашение, но и отлучили от Церкви Патриарха Константинопольского Митрофана, ревностного защитника унии. Явившись затем через некоторое время в Константинополь, они, соединившись с епископами Константинопольской патриархии, составили Собор, на котором отрешили от престола и преемника Митрофанова Григория Мамму, латинствующего участника Флорентийского Собора, и на место его возвели православного Афанасия. После же падения Константинополя патриарший престол унаследовал с именем Геннадия знаменитый своей ученостью и твердостью в православии, друг и последователь Марка Ефесского, Григорий Схоларий, и с тех пор Константинопольская Церковь пребыла непоколебимой в православии, несмотря на турецкое иго и другие поражавшие ее бедствия.
Не посчастливилось унии и в России. Митрополит Исидор, удостоенный папой звания кардинала за измену православию, после возвращения в Москву при первом же богослужении стал поминать вместо Константинопольского Патриарха папу. Великий князь Василий Васильевич, возмущенный этим, всенародно назвал его «латинским прелестником и еретиком» и велел посадить под стражу впредь до соборного решения. Составился в Москве Собор, который и осудил Исидора за измену, но ему удалось бежать в Рим вместе со своим учеником Григорием, где он и оставался до самой своей смерти. На место Исидора митрополитом был избран Иона. Исидор, однако, не оставил притязаний на Русскую Церковь, но, не имея возможности возвращения в Москву, хотел, по крайней мере, отнять у Ионы юго-западные епархии: Черниговскую, Смоленскую, Перемышльскую, Туровскую, Луцкую, Владимирскую на Волыни, Полоцкую, Холмскую и Галицкую, которые находились во владениях польских королей. Он как бы добровольно уступил их Григорию, разделившему с ним позорное бегство из Москвы, и Григорий был посвящен в Риме в сан митрополита Киевского, пребывающим там бывшим Константинопольским Патриархом Григорием Маммой, лишенным кафедры за приверженность к унии. Снабженный грамотами Исидора, низверженного Патриарха Григория и папы Пия II, митрополит Григорий отправился к своей пастве и поселился в Киеве. Заметив, однако, что православие непоколебимо держится в его пастве и что ему нечего помышлять о введении унии в своей митрополии, Григорий, хотя и достиг своего сана благодаря Риму, прервал с ним всякую связь и обратился за благословением к Константинопольскому Патриарху. Ближайшие его преемники также не искали связей с Римом, а искали себе опоры у Константинопольского Патриарха и дорожили союзом с ним.
Таковыми оказались плоды Флорентийской унии. Она не только не объединила Восточные Церкви с Римом, но, напротив, внесла разделение в среду епископов православного Востока и православного народа. Не достиг своей цели и император Иоанн Палеолог, предполагавший насильственным соединением Восточной Церкви с Римом получить от папы и западных государей помощь в борьбе с турками. Константинополь пал в 1453 г., не дождавшись ни от папы, ни от европейских властителей никакой поддержки. Гордое папство, добивавшееся сыновнего подчинения себе православного Востока, равнодушно отнеслось к падению Константинополя, этого древнего оплота христианства, чем и показало, насколько дорог был ему этот православный Восток.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Литовская церковная уния

КРАТКИЙ ОБЗОР ПРИЧИН, ПОРОДИВШИХ ЛИТОВСКУЮ ЦЕРКОВНУЮ УНИЮ

Православная Церковь со времени первого соединения Литвы с Польшей (1386) очутилась в Литовско-Польском государстве лицом к лицу со своим непримиримым врагом — латинством. После принятия князем Владиславом Ягайло католичества государи Литвы стали исповедовать римскую веру, и православие в Литовском государстве стало терять свое первенствующее значение, несмотря на то что до Ягайло латинство там, по свидетельству литовских хроник, находилось едва в зачаточном состоянии. Хотя литовские князья и сознавали, что их Великое Княжество не столько литовское, сколько русское, так как оно населено было в громадном большинстве православно-русским народом и пользовалось русским языком как языком государственным, но как католики они тяготели более к Риму и в борьбе православия с латинством были более склонны к поддержке последнего. Вдобавок они опасались естественного тяготения православных западнорусов к единоплеменному и единоверному им Московскому государству и, чтобы ослабить это тяготение, вынуждены были вести политику возможно теснейшего сближения своих православно-русских подданных с католической Польшей. Вот почему мы нередко видим попытки литовско-польских государей к соединению Православной Церкви с Римской, или к так называемой «унии» с Римом. Попытки эти были неоднократны и настойчивы и благодаря тем тяжелым условиям, в которые была поставлена Западно-Русская Церковь в Литве, привели наконец к Брестскому Собору и принятой на нем унии.
Положение Западно-Русской Церкви в Литве со времени соединения Литвы с Польшей стало поистине крайне тяжелым. Притесняемая литовско-польскими королями, она не находила защитников и руководителей в лице высшей иерархии. Константинопольские Патриархи, считавшиеся верховными архипастырями над Западно-Русской Церковью, не обращали на нее почти никакого внимания и не имели о ней ни малейшего попечения. Лишь изредка, когда для нее нужен был новый митрополит, Патриархи по предварительной просьбе из Литвы присылали свое благословение избранному митрополиту или своих экзархов для посвящения его, получали за это денежную благодарность, и тем дело оканчивалось. Во весь длинный период времени до самого Патриарха Иеремии II, т.е. до 1588 г., едва можно указать пять-шесть патриарших грамот, присланных в Литву, и то по частным случаям, а не по общим потребностям Церкви. Да и сам Иеремия II, лично посетивший Литву и принесший много пользы Западно-Русской Церкви, некоторыми своими противоречивыми распоряжениями внес немало путаницы в дела Западно-Русской Церкви и тем побудил некоторых епископов склониться в пользу сближения с Римом.
Расстройству и расслаблению Западно-Русской Церкви способствовало и существовавшее в Литве право патронатства над православными церквами. Благодаря патронатству на духовные места возводились люди недостойные, порочные и безнравственные, что подрывало авторитет Православной Церкви, невольно смущало мирян и заставляло некоторых из них искать выход из создавшегося положения хотя бы под римским послушанием. Но если мирян владыки как бы толкали в унию своими бесчинствами, то сами решались принять ее из-за своекорыстия, из-за желания улучшить свое внешнее положение и приобрести себе новые льготы и преимущества.
Немалое также влияние на исторический ход церковной унии в Литве оказал и Рим, зорко следивший за угнетаемым в Литве православием и пользовавшийся всяким удобным случаем положить на Западно-Русскую Церковь свою властную руку. В этом Риму в особенности помогли появившиеся в Литве иезуиты — верные слуги папства.
Брестский Собор, положивший начало официальному признанию в Литовско-Польском государстве церковной унии, положил также начало и преследованиям латинянами православных западнорусов, отвергнувших и впоследствии отвергавших унию. Эти преследования, сопровождавшиеся жестокостями и фанатическим изуверством, немало увлекли православно-русского народа в унию и продолжались до тех пор, пока Польша не перестала существовать как независимое государство. Сама же уния, как это видно будет из последующих глав, кроме горечи и слез, ничего православным западнорусам не принесла, а в самой Польше вызвала анархию и послужила одной из причин ее падения.

Глава I
ВЛАДИСЛАВ-ЯГАЙЛО И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В ЛИТВЕ

С тех пор, как литовский князь Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и в своем лице объединил литовско-польскую корону, в Литве стали вводить католичество, и последнее было объявлено господствующей религией. Литовцев-язычников и прочих природных литовцев, к какому бы вероисповеданию они не принадлежали, обращали в католичество насильно. Для них Ягайло стал строить костелы и учредил два латинских епископства: одно — в Вильне, другое — в Киеве. В своей грамоте, данной в 1387 г. первому Виленскому епископу, Ягайло объявил, «что он решился, дал обет и клятву — призвать, привлечь, даже принудить к повиновению Римской Церкви всех литовцев обоего пола и звания и состояния, к какой бы вере или секте они ни принадлежали». Ограждая литовцев-католиков от уклонения в православие, Ягайло строго запретил им вступать в браки с русскими, разве только под тем условием, чтобы сами русские предварительно обращались в католичество. Если же, несмотря на это запрещение, кто-либо из русских, не отказываясь от своей веры, вступит в брачный союз с литвинкой или литвином-католиком, то, не расторгая брака, принуждать таковых к переходу в католичество, хотя бы и телесными наказаниями. Что же касается природных русских, которых в то время в Литве числилось не менее 9/10 всего литовского населения, то их пока оставить при старой вере — православной. Хотя Ягайло и подтверждал в своем государстве древние права Православной Церкви, но в то же время издавал и такие законы, которые ставили православных в весьма стеснительное положение. Так, в 1400 г. православные были лишены права гербов, шляхетства и чиновной службы, а в 1413 г. на Городельском сейме было постановлено: утвердить права и преимущества церквей и духовенства, исповедующих только римский обряд; предоставлять достоинства воевод и каштелянов только католикам; простирать достоинства и преимущества на народном сейме на одних только христиан римского закона. А чтобы побудить православных к измене вере их отцов, Ягайло издал еще и такой закон: «Если кто из дворян или из знатных русских лиц примет католичество, то может пользоваться теми же правами, какими пользовались польские знатные роды». Все это вело к тому, что некоторые русские вельможи принимали католичество и благодаря этому пользовались королевскими милостями, а преданные православию, наоборот, лишались должностей, права заседать в сенате и других привилегий. Верный интересам Рима, Ягайло писал в 1416 г. на Констанцский Собор, что «если бы он не был занят многими войнами, то давно бы обратил в католичество русинов и всех, державшихся греческого обряда». «За ревность по вере, труды и в пример другим государям» Ягайло произведен был папой в его главного викария, или наместника, в своих владениях.
Вот в каком положении очутилась Западно-Русская Православная Церковь тотчас же после соединения Литвы с Польшей. Сохраняя для видимости за Православной Церковью принадлежащие ей ранее права, Ягайло, однако, настроен был против нее враждебно и, если и избегал насильственного обращения православных в католичество, все-таки требовал от них признания власти папы, не указывая наперед, в чем будет заключаться их подчинение Римскому престолу. Таким образом, еще до Флорентийской унии в Литовско-Польском государстве выдвигалась идея единения Западно-Русской Церкви с Римом. Однако идея эта пока не могла быть осуществимой по той причине, что Западно-Русская Церковь была подчинена Московским митрополитам, а последние всегда были ревностными противниками не только соединения, но даже сближения с Католической Церковью и папским престолом. Приходилось искать выход из этого положения, и в Польше зародилась мысль освободить Западно-Русскую Церковь от влияния Москвы и создать для нее особую митрополию. Эту идею хотел уже осуществить в 1398 г. сам Ягайло и обещал сан Западно-Русского митрополита честолюбивому Луцкому епископу Иоанну, но дело не пошло дальше обещания. Идея эта осуществилась лишь при литовском князе Витовте.

Глава II
ЛИТОВСКИЕ КНЯЗЬЯ: ВИТОВТ (1392—1430), СВИДРИГАЙЛО (1430—1431) И СИГИЗМУНД (1432—1440) КЕЙСТУТОВИЧИ. УЧРЕЖДЕНИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В ЛИТВЕ

Став королем польским, Ягайло не мог уже непосредственно управлять литовским княжеством, ввиду чего назначил своим наместником, со званием великого князя, своего брата Скиргеллу. Но другие удельные литовские князья начали борьбу с Ягайло и привели дело к тому, что великим князем литовским, в ленной зависимости от Ягайло, стал сын Кейстута Витовт. Но это не помешало Витовту быть полновластным государем и вести самостоятельную политику. Он присоединил к Литве Смоленское княжество, и при нем границы Литвы достигли небывалых пределов. Его время считалось эпохой наибольшего расцвета и могущества Литвы. Та же политика самостоятельности велась и преемниками Витовта Свидригайло и Сигизмундом Кейстутовичами, и лишь при младшем сыне Ягайло Казимире IV оба государства опять соединились под властью одного короля.
При Витовте Московский митрополичий престол занял Киевский митрополит Киприан, и Киевская кафедра объединилась тогда с Московской в одну церковную область, так как Витовт не хлопотал о другом митрополите для своей страны. После смерти же митрополита Киприана Витовт поспешил послать в Константинополь своего кандидата на Киевскую митрополию, Полоцкого епископа Феодосия, но в Константинополе в посвящении Феодосия отказали и прислали в Россию митрополита из греков — Фотия, славившегося ученостью. Витовт согласился принять Фотия при условии, что он будет проживать в Киеве. Фотий около полугода жил в Киеве, но потом переселился в Москву. Недовольный таким оборотом дела, Витовт решил учредить самостоятельную Литовскую митрополию и с этой целью созвал в 1414 г. в Новогрудке Собор Западно-Русских православных епископов, на котором митрополитом был избран болгарин Григорий Цамвлак. Таким образом, литовские епархии были отделены от Московской митрополии и получили самостоятельное управление, образовав отдельную митрополию. Местом для жительства нового митрополита были назначены Новогрудок и Вильна, а кафедральным собором для митрополии стал Виленский Пречистенский собор. Основав, таким образом, самостоятельную Литовско-православную митрополию, Витовт в дальнейших действиях по ее устроению не чужд был соединения Литовско-Православной Церкви с Римом. Как раз в то время заседал Констанцский Собор, на котором между прочего разбиралось дело Иоанна Гуса. Полагая, что дело Гуса могло бы послужить мостом к этому соединению, Витовт послал на Собор в Констанц митрополита Цамвлака с несколькими епископами сговориться по вопросу о соединении. Но они прибыли туда уже после сожжения Гуса, когда Собором было отвергнуто даже причащение под двумя видами, и, таким образом, вопрос о соединении с Римом стал невозможным. Да и выдвинутая Витовтом идея соединения, без сомнения, была чужда воле западнорусов, ибо сам митрополит Цамвлак открыто заявил на Соборе, что сам он вовсе не желает подчиняться папе, а прибыл только из повиновения своему князю. Затронутый Витовтом вопрос о соединении Церквей, однако, не может служить доказательством его враждебности к православию, ибо после смерти Григория Цамвлака (1420) он снова признал митрополитом московского Фотия, и обе Церкви снова соединились в одну. После смерти Витовта (1430) при преемнике его Свидригайло, брате Ягайло, возведенном на престол преимущественно русскими боярами, положение православных западнорусов в Литве стало господствующим, но вместе с тем, как увидим далее, оно принесло для Западно-Русской Церкви и большие потрясения. Свидригайло, принявший ранее католичество, отрекся от него и сделался приверженцем православия. Он немедленно начал войну против Ягайло и латинства и, имея некоторый успех, сжег и разрушил в Литве все латинские храмы, изгнал отовсюду латинских епископов и монахов и отнял у них церковные имения. Но счастье недолго сопутствовало Свидригайло. По проискам польских панов и по настоянию Ягайло на Литовский престол возведен был брат Витовта Сигизмунд Кейстутович, который успешно повел борьбу со Свидригайло, и последний должен был покориться судьбе, бежать на Волынь и там найти себе убежище. Во время этой борьбы латиняне в отместку за действия Свидригайло при помощи Сигизмунда сожгли, в свою очередь, почти все русские церкви в Литве, а в самом Киеве построили для себя костел и учредили там постоянную епископию, хотя она насчитывала во всей области не более 7 приходских церквей.
После смерти Витовта мысль об унии с Римом не исчезла в Литве. При его преемнике Сигизмунде Кейстутовиче сношения с папой по вопросу об унии опять возобновились. Этот князь отличался особой приверженностью к католицизму, подозрительностью и грубым суеверием. При нем, по проискам католических ксендзов, в Литве была введена в 1436 г. инквизиция, т.е. духовный суд, учрежденный для розыска и наказания еретиков и схизматиков, а также для обращения их в католичество и подчинения Римскому престолу. При нем же православным было запрещено не только строить новые церкви, но даже ремонтировать существующие. Своей подозрительностью, жестокостью, преданностью католичеству и ненавистью к православию он до того вооружил против себя своих русских подданных, что был убит православным по вере и русским по происхождению князем Чарторыйским и его сообщником Скобейкой. Этот ярый папист задумал также подчинить своих православных подданных Риму, ввиду чего поручил Западно-Русскому митрополиту Герасиму, поставленному на митрополию Константинопольским Патриархом, войти в сношения с папой по поводу единения Церквей. Однако сношения эти не привели ни к чему, а после смерти Герасима и совсем прекратились. Впоследствии, пока королевская власть в Литовско-Польском государстве находилась в руках Ягайловичей, родственных Литве и хорошо понимавших, как сильно было в Литве православие, исповедуемое литовско-русскими помещиками и народом, Православная Церковь не подвергалась большому насилию.

Глава III
СОСТОЯНИЕ ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ ПРИ ЛИТОВСКО-ПОЛЬСКИХ КОРОЛЯХ: КАЗИМИРЕ IV (1440—1492), АЛЕКСАНДРЕ КАЗИМИРОВИЧЕ (1492—1506), СИГИЗМУНДЕ I КАЗИМИРОВИЧЕ (1507—1548) И СИГИЗМУНДЕ II АВГУСТЕ (1548—1572)

Казимир IV (1440—1492)

Когда в 1439 г. была заключена Флорентийская уния, литовское правительство признало ее. Однако она не имела большого значения для Западно-Русской Церкви. Митрополит Исидор, ратовавший на Флорентийском Соборе за принятие унии, как известно, был осужден Московским Собором за измену православию, бежал в Рим и, хотя признавался в Литве митрополитом, митрополией не управлял. В силу этого обстоятельства сам литовско-польский король Казимир IV признал в 1448 г. митрополитом всей, тогда еще не разделенной, Русской Церкви избранного Москвой митрополита Иону и в начале 1451 г. дал ему грамоту, в которой призывал епископов, духовенство, князей, бояр и весь народ православный своего королевства чтить Иону как отца-митрополита и слушаться его в делах духовных. Он же, несмотря на постановления Городельского сейма, уравнял православное духовенство и православно-русский народ в правах с католиками. Так продолжалось до 1458 г., пока на Западно-Русскую митрополию не явился митрополит Григорий, ученик и споспешник осужденного Московским Собором митрополита Исидора, посвященный в митрополиты Григорием Маммой, лишенным Константинопольской патриаршей кафедры за приверженность к унии. Не имея никаких прав на Западно-Русскую Церковь, папа Пий II воспользовался согласием Исидора, якобы добровольно уступившего западно-русские епархии своему ученику Григорию, назначил последнего митрополитом для управления этими епархиями и прислал его в Литву. В своей грамоте королю Казимиру папа оповестил, что он отнимает «у отщепенца и противника, злочестивого чернеца Ионы» находящиеся в его папских владениях епархии греческого закона и для них поставляет особого митрополита Григория, и просил короля, чтобы тот принял Григория на Киевскую кафедру и не допускал до нее отщепенца Иону и никого другого, кто вздумал бы домогаться ее при помощи духовенства и народа. Если же Иона или кто другой явится с этой целью, то приказал бы схватить их и в оковах заключить в темницу. В заключение папа поручал королю подчинить и привести в послушание Григория всех епископов, духовенство и народ обозначенных епархий и оказывать новому митрополиту всякое покровительство и содействие к расширению его прав, а всех противящихся тому подвергать тяжким мукам. Вот так энергично принялся папа Пий за насаждение унии в западно-русских епархиях.
Несмотря на протесты Московского князя Василия Васильевича и митрополита Ионы, несмотря на договор, заключенный с князем Василием, «признать митрополитом того, кто будет люб им обоим», Казимир не осмелился противиться папе, принял Григория и отдал ему епархии: Черниговскую, Смоленскую, Перемышльскую, Туровскую, Луцкую, Владимирскую, Полоцкую, Холмскую и Галицкую, — т.е. все православные епархии Западно-Русской Церкви. Мало того, он отважился обратиться к князю Василию Васильевичу с предложением принять Григория и на Москву, но получил решительный отказ.
Признанный королем, Григорий был признан и литовскими епископами, одними — добровольно, а другими — в силу последовавших против них гонений, конечно, не без воли короля, которого сам папа уполномочил в своей грамоте подвергать тяжким мукам тех, кто станет противиться Григорию. Но когда на Московском Соборе 1459 г. Восточно-Русские епископы предали проклятию Флорентийскую унию и ее ревнителя Григория, все литовско-русские князья и почти все литовские епископы со своими паствами отказались признать Григория своим митрополитом и остались верными православию. Так, уния опять не удалась в западно-русских областях, и сам Григорий в конце концов подчинился Константинопольскому Патриарху и умер православным (1473). Однако ближайшим последствием всех этих событий было то, что Западно-Русская митрополия окончательно отделилась от Восточной и стала управляться самостоятельно, что, конечно, не могло не повлиять на успешное развитие в ней унии. Ближайшим преемником Григория был Мисаил (1474—1477). С него-то, собственно, и начинается непрерывный ряд Киевских православных митрополитов после отделения Киевской митрополии от Москвы. С отделением этой митрополии православные западнорусы потеряли опеку в лице Московских митрополитов, твердо защищавших православие в Литовско-Польском государстве, и Западно-Русская Церковь оказалась при ее стеснительных обстоятельствах более податливой к насаждению в ней унии. Для успешного насаждения в Литве католицизма Казимир IV по совету Виленского бискупа Войцеха Табора задумал учредить в Литве монастыри для католических монахов-бернардинцев, которых вызвал из Польши. Прибывшие в 1468 г. из Польши бернардинцы тотчас же рассеялись по всей Литовской Руси и принялись насаждать латинство. В этом деле им помогал фанатично настроенный против православия сын короля Казимира королевич Казимир, умерший от чахотки и признанный в 1604 г. папой Климентом VIII святым, а иезуитами объявленный патроном (покровителем) г. Вильны, хотя таковым раньше считался, как у православных, так и у католиков, святитель Николай. Находясь под влиянием ксендзов, королевич Казимир выпросил у своего отца в 1480 г. повеление, воспрещающее православным жителям Литвы, не признавшим власти папы, строить новые церкви и починять старые. Таким образом, и при Ягайловичах в Литве стала уже проявляться тенденция к притеснению православных за их веру. Но нет, однако, достаточных оснований приписывать инициативу этих преследований королю Казимиру, который на самом деле не был фанатиком католицизма и ненавистником православия. И если он изменил свои благожелательные отношения к Московскому митрополиту Ионе, покровительствовал присланному Римом Григорию, принимал меры для насаждения унии между православными, то все это делал из послушания папе, который грозил ему за потворcтво «схизматикам» проклятием. Что угрозы эти следовали не только на словах, но и на деле, можно убедиться из следующего факта. Папский нунций в Польше Балтазар де Писциа по поручению папы предал проклятию Казимира IV в 1478 г. «за его покровительство и поддержку еретиков и врагов веры» (гуситов), о чем и уведомил польских епископов. Истинными вдохновителями вражды к православию, а вместе с тем и притеснителями православных в Литве, являлись при Казимире IV латинские епископы и прочее духовенство, о чем засвидетельствовали православные митрополиты, духовенство и миряне в своем письме к папе Сиксту IV.
В действиях Казимира по отношению к православным, напротив, наблюдалось некое благоволение к ним и даже открытое покровительство. Он пожаловал общую грамоту православному митрополиту и всем православным епископам о неприкосновенности их святительских прав и суда, а равно церковного имущества, хотя гордые прелаты и папы, а с ними и вся своевольная шляхта, начавшая уже в его правление приобретать великую силу в Литовско-Польском государстве, мало повиновалась таким распоряжениям своего короля. При нем же старый, враждебный православным закон, запрещавший допускать их на высшие должности в Литовском государстве, хотя и не был отменен, однако не соблюдался, или, по крайней мере, не всегда соблюдался. Он же удерживал некоторых областных правителей Литвы от вмешательства в духовные дела православных епископов. Казимир также являлся фундатором православных Церквей. Так, в память спасения королевы Елизаветы от опасности утонуть в р. Двине, он велел построить несколько православных церквей на берегах реки Двины, Днепра и Сожа — в Витебске, Бешенковичах, Могилеве, Орше и Черикове — и подарил на содержание причтов этих храмов речные перевозы. Кроме того наделял он и некоторые монастыри и приходы селами и пашнями. Сам же закон, изданный Казимиром и воспрещавший православным строить новые и обновлять старые храмы, объясняется его желанием угодить своему безнадежно больному сыну. По крайней мере, мы нигде не видим, кроме Вильны, чтобы Казимир настаивал на повсеместном его исполнении. Нет ничего удивительного, если православные жители Литвы, несмотря на все, что приходилось им выносить за свою веру в долголетнее царствование Казимира, не питали к нему неприязни, и один из них, занося в летописи известие о его смерти, назвал его «справедливым и добрым».
Со времен Казимира IV сохранилась эпистолия (послание) к папе Сиксту IV от 14 марта 1476 г., подписанная митрополитом Мисаилом и некоторыми духовными лицами и мирянами, в которой излагается жалоба на латинян за чинимые ими притеснения православных и высказывается просьба, чтобы папа водворил мир, согласие и любовь между православными и латинянами. На основании этой эпистолии униатский митрополит Ипатий Поцей утверждал впоследствии, что уния существовала в Литве до 1596 г., но тщательный анализ эпистолии не дает и намека на то, чтобы писавшие ее были униатами. Напротив, число приверженцев унии в то время было так ничтожно, что сам король Казимир в письме своем к папе признавался, что в Литве много схизматиков, причем число их не уменьшается, а возрастает.
Таким образом, несмотря на все чинимые католическим духовенством препятствия для успешного развития православия, оно в Литве за 52-летнее правление Казимира IV не оскудело, а укрепилось, и вместе с тем умножилось и количество новопостроенных церквей [1].
Казалось, что при короле Казимире IV воцарился для Западно-Русской Церкви давно желанный мир, но то был не мир, а лишь ложный призрак его, кратковременная тишина, непродолжительный отдых перед грядущей тяжелой вековой ее борьбой с Римом и унией.

Александр Казимирович (1494—1506)

Западно-Русская Церковь, пользовавшаяся при Казимире IV сравнительным спокойствием, при преемнике его Александре Казимировиче опять стала подвергаться притеснениям и преследованиям. При нем в Литве особенно усилилось влияние латинского духовенства, со стороны которого обнаружилась к православию такая нетерпимость, какой не бывало со времен Ягайло, хотя король Александр постоянно уверял, что православие в Литве пользуется полной свободой. Искренний католик, не любивший православных, он, однако, чувствовал необходимость ладить не только с Польшей, но и с московским князем, собирателем Русской земли, Иоанном III и с этой целью женился на его дочери Елене Иоанновне. Но положение православных от этого брака нисколько не улучшилось. Сама великая княгиня находилась в стесненном положении относительно своей веры, и окружавшее ее латинское духовенство старалось совратить княгиню в католичество.
Александр Казимирович открыто покровительствовал католическим монахам. При нем в 1498 г. был основан в Полоцке бернардинский монастырь, а в 1501 г. призваны в Вильну из Полыни доминиканские монахи, для содержания которых он отдал приходский костел Св. Духа. Такое усиление в Литве католического духовенства предпринято было Александром для более успешного совращения православных в латинство, и при его поддержке католические монахи принялись за это дело с присущей им энергией. Они целыми толпами разъезжали по всем областям Литовского государства с проповедью об унии. Встречая же в православных непоколебимую преданность родной вере, проповедники унии прибегали к насилию: они закрывали православные церкви, упорных защитников отдавали под суд, заключали в тюрьмы и т.п. Папа Александр VI своими грамотами на имя Виленского бискупа поддерживал ревность своих слуг, а в грамотах к королю восхвалял последнего за его верность Риму. Усердие католического духовенства доходило даже до того, что оно пыталось насильно совратить в католичество православную супругу Александра Казимировича Елену Ивановну. Эти попытки предпринимались не без влияния и участия папы Александра VI. Так, в одной из своих грамот, посланной королю Александру (1501), папа, восхваляя его ревность и старание обратить православных в католичество, писал: «Ты дал клятву своему тестю никогда не принуждать Елену к римской вере и даже, если бы она сама захотела, не дозволять того, и ты уже пять лет честно исполняешь обещание, сам не принуждая жены; но другие светские и духовные сколько ни убеждают ее, она остается непреклонной. Поэтому ты спрашиваешь нашего совета, что тебе делать. Мы хотим и обязываем тебя, чтобы ты, несмотря на данные обещания и клятвы, от которых тебя освобождаем, позаботился еще побудить свою жену к принятию римской веры. Если же Елена опять не согласится, то мы поручаем Виленскому епископу, чтобы он убеждал ее и в случае необходимости принуждал мерами церковного исправления и другими законными средствами; а если и затем останется непреклонной, то отлучил бы ее от сожительства с тобой и совершенно удалил от тебя». А Виленского бискупа Войцеха Табора папа уполномочил в случае непослушания Елены не только отлучить ее от сожительства с мужем, но и удалить ее из дома и конфисковать все ее имущество.
Если папа вкупе с польским католическим духовенством дошел до таких посягательств на веру дочери могущественного московского князя, то что говорить об их отношении к простым смертным, которые не только не имели в своем короле защитника, а, напротив, терпели от него притеснения.
Самым ярым врагом православных в Литве был Виленский бискуп Войцех Табор. В 1501 г. он получил от папы Александра VI буллу, которой папа утвердил за ним право «светского меча» и тем разрешил ему преследовать и даже казнить противников латинства.
При короле Александре сделана была новая попытка ввести в Литве унию. После преемников митрополита Мисаила, остававшихся православными, на Киевскую митрополию вступил Смоленский епископ Иосиф Болгаринович, приверженец унии с Римом, сразу ставший действовать в этом направлении. Он обратился к папе Александру VI с письмом, в котором исповедал веру по образцу латинскому, признал Флорентийскую унию и отдавал себя и свою Церковь под покровительство папы. Эта измена православию митрополита Болгариновича, однако, не внесла разложения в Западно-Русскую Церковь. В 1501 г. митрополит Болгаринович умер, и после его смерти почти целое столетие не было попыток ввести в Литве унию, так как следовавшие друг за другом митрополиты оставались строгими ревнителями православия.
Во время гонений на православных многие знаменитейшие литовско-русские магнаты, не перенося стеснений в вере, перешли при короле Александре со своими владениями под власть московского государя. Об этом переходе и о приверженности русских к родной вере вот что писал в 1500 г. краковский каноник Иван Сокран: «Из всех народов, носящих имя христиан, но отделенных от Римской Церкви, нет ни одного, который был бы так непоколебим в защите своего схизматического заблуждения, как народ русский. По упорству к своей схизме русские не верят никакой предлагаемой им истине (?), не принимают никакого убеждения и всегда противоречат; убегают от ученых католиков, ненавидят их учение, отвращаются от их наставлений. Признают только самих себя истинными последователями апостолов и первобытной Церкви и все анафематствования против них из Рима считают вечным для себя благословением... Русские люди до того ненавидят веру латинян, что желали бы не только всячески вредить ей, но даже искоренить во всем мире. Едва только великий князь Литовский начал в своих владениях обращать русских к единству Римской Церкви, как их князья и воеводы с яростью поспешили передаться великому князю, защитнику их схизмы».
Безумная политика притеснений православных королем Александром привела Литву к войне с Москвой (1500—1503), окончившейся в пользу Москвы, после чего Александр сделался снисходительнее к православным. Страх перед могущественным московским государем, явившимся защитником православных, заставил короля и поборников унии оставить на некоторое время попытки к насильственному ее насаждению в Литве и Западной Руси, и, таким образом, положение православных несколько облегчилось. Изменяя свою политику по отношению к православным, король Александр издал несколько грамот, ограждавших права Западно-Русской Церкви, из которых важнейшей была грамота, данная в подтверждение и ограждение судебных и имущественных прав всего православного духовенства, а также грамота о неприкосновенности святительского суда и церковного имущества. Изменившееся к лучшему положение Западно-Русской Церкви настолько подняло дух православных и укрепило их твердость в вере, что латинские писатели того времени с сокрушением отметили, что «с сего времени Русь снова поворотила к схизме; схизма вновь подняла свою голову и утвердилась в странах Великого Княжества Литовского и Польского» и что в схизму «открыто последовал не только низший класс народа, но и шляхта и вельможи, поколебавшиеся было прежде». К концу своего правления король Александр, по настоянию своего тестя московского государя Иоанна III, изменил свои отношения и к своей жене Елене Иоанновне. Он пожаловал ей несколько имений и г. Могилев, испросил у папы разрешение не принуждать ее к принятию римской веры, дозволить ей обновлять старые обители, строить церкви и обеспечивать их щедрыми вкладами. Его снисхождение к православным доходило даже до того, что он не запрещал и латинянам, перешедшим в православие, оставаться в нем, в чем можно убедиться из следующих слов данной им в 1503 г. грамоты г. Витебску: «Которые будут литвин або лях крещены у Витебску в русскую веру, а хто из того роду и тепере живет, того нам не рушити, права их хрестьянскаго ни в чом не ломати». Вот какое значение имела опека московских государей над православными западно-русами, проживавшими в Литовско-Польском государстве. Благодаря этой опеке православные хоть в конце правления короля Александра могли воспользоваться свободой исповедания своей веры.
Несмотря на все чинимые препятствия православным в исповедании их веры, литовско-русские князья и вельможи не только сохранили ее в правление Александра Казимировича в целости, но и для ее укрепления строили на своих землях монастыри и храмы [2]. Особенно ревностным защитником православия в то время был новогрудский воевода и маршалок Александр Ходасевич. Его стараниями и жертвами был построен в 10 верстах от г. Белостока в 1500 г. Супрасльский монастырь, получивший с благословения Константинопольского Патриарха Иоакима в 1505 г. строгий общежительный устав и послуживший для всей православной Литвы образцом строгой монастырской жизни и уставных служб. В монастыре этом было собрано много церковных и святоотеческих книг, так что он стал и духовно-просветительным центром.

Сигизмунд Казимирович (1506—1548)

Преемник Александра Сигизмунд Казимирович относился к православным вполне миролюбиво, и время его правления было временем наибольшего спокойствия и процветания Православной Церкви в княжестве Литовском. Спустя много лет после его смерти русский народ с благодарностью вспоминал о нем, как о покровителей фундаторе православных церквей. При его дворе весьма сильной и влиятельной была русская партия во главе с известным защитником православия князем Константином Ивановичем Острожским, заведовавшим военными силами Литвы. Начиная с «писарей» (статс-секретарей), Сигизмунд везде был окружен православными: посольствами заведовали Сапеги, личными финансами короля — Иван Солтан, государственными — Богуш-Боговитинов, на воеводствах Трокском, Витебском и Киевском сидели православные, главнейшие староства также были заняты православными.
Сигизмунд I совершенно одинаково относился как к латинянам, так и к православным: предоставлял жителям обоих исповеданий одинаковые права и привилегии, как гражданские, так и церковные; подтверждал целым областям по просьбе местных князей, бояр, шляхты и всего населения уставные грамоты, данные им еще прежними королями; вводил в городах по примеру своих предшественников так называемое магдебургское право, по которому горожане управлялись и судились сами собой, через своих выборных, причем требовал, чтобы половина таких выборных радцев была римского закона, а другая— греческого, и чтобы из среды радцев ежегодно выбирались два бурмистра: один католик, а другой православный. Этим православные горожане уравнивались по управлению и суду с латинянами. Православному духовенству он давал такие же грамоты, как и латинскому, сохранял за православными владыками их канонические права в церковном управлении и суде и допускал их иногда на сеймы. Подтверждая права митрополита и епископов, Сигизмунд в своей грамоте писал: «Имеет Киевский митрополит держать в своей власти все церкви греческого закона в нашей отчине и управлять ими; давать им по святым правилам епископов, архимандритов, игуменов и всякий священнический чин греческого закона; судить и рядить как духовных, так и светских, и виновных карать, и вообще отправлять всякие духовные дела по уставам Соборной Восточной Церкви совершенно невозбранно; также и епископы, находящиеся под Киевской митрополией, имеют судить и рядить и отправлять все духовные дела в своих епископиях по давнему обычаю».
В той же грамоте он предписывал князьям и панам и вообще светским лицам не только греческого, но и римского закона, чтобы они не чинили обид ни митрополиту Киевскому, ни епископам и в церковные доходы и во все дела и суды духовные не вмешивались. Из этой грамоты, данной Сигизмундом на великом сейме в Бресте в 1511 г., видно, что ни митрополит, ни все вообще православные в Литве тогда никакой унии не знали. В случае обид, причиняемых православным латинскими епископами, он оказывал православным правосудие и поддержку, что удерживало католическое духовенство предпринимать насильственные меры к распространению среди православных католичества, и сама мысль о насаждении в Литве церковной унии в правление Сигизмунда Казимировича как бы заглохла. Все это укрепляло положение Православной Церкви в Литве, и западно-русский народ верно хранил свое святое православие.
Об этой стойкости православных в их родной вере вот что писал один современник, итальянец Кампензе, в письме к папе Клименту VII: «Россия, находящаяся ныне во власти польского короля, равно как город Львов и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от Сарматских гор, следует с непоколебимостью греческому закону и признает над собой власть Константинопольского Патриарха».
При Сигизмунде Казимировиче в самой столице Литовского княжества, Вильне, состоялся 25 декабря 1509 г. Собор Западно-Русской Православной Церкви. На этом Соборе под председательством ревнителя православия Киевского митрополита Иосифа II Солтана (1507—1521) присутствовало 7 епископов, 7 архимандритов, 6 игуменов и 7 лиц белого духовенства. Собор был созван с целью установления церковного порядка и ограждения духовенства от чрезмерного влияния мирской власти.
Деяния Виленского Собора представляют нам верную картину тех недостатков и злоупотреблений, которые существовали в то время в Западно-Русской митрополии и которые зародились и выросли на почве существовавшего права «подаваний». Пользуясь этим правом, князья и паны раздавали архиерейские кафедры и настоятельские места в монастырях и церквах без воли и ведома епархиальных владык, часто даже людям недостойным, и затем самовольно отнимали эти церкви у священников. При таких назначениях на святительские и священнические места дело не обходилось без подкупов, причем новые назначения совершались на места непраздные, т.е. при жизни епископов и священников, их занимавших. Опираясь на могущество своих светских покровителей, епископы выходили из повиновения митрополиту, на Соборы не являлись, а священники переходили без воли своих епископов в чужие епархии и там утверждались самими патронами церквей. Эти беспорядки вносили расстройство во внутреннюю жизнь Церкви и подтачивали ее нравственные основы. Против них и выступил Виленский Собор, издавший 15 постановлений, в которых преподал правила, касающиеся поставления на священные степени, поведения духовных лиц и отчасти мирян и отношений светских лиц к Церкви. Последние касались, главным образом, ограничения тех прав, которыми злоупотребляли светские лица при «подавании». В определениях Собора, касающихся поставления на священнические степени, между прочим говорится: «Некоторые в нашем (греческом) законе, презирая отеческое предание и заповеди, ради мирской славы и властительства, покупают себе еще при жизни епископов их кафедры и принимают эти кафедры без совета и согласия митрополии и епископов и без избрания от князей и панов нашего греческого закона». В том же обличает Собор настоятелей монастырей и священников. Против этих нестроений Собор постановил: «Никому, не подкупаться под живыми епископами, архимандритами и священниками, если же кто дерзнет на такое дело, то да будет отлучен; в епископы и в другие степени священства поставлять только достойных людей, после тщательной их проверки, людей же недостойных отнюдь не поставлять, даже если бы того требовал господарь (т.е. великий князь); не поставлять на священство дьяков из чужих епархий без поведенной грамоты и отпустных листов их епископов».
Касательно поведения духовных лиц и мирян Собор постановил: всем епископам без всякого прекословия, кроме великой какой нужды, собираться на Соборы, а уклоняющихся же от Священных Соборов ради мирских дел и не заботящихся о своей пастве предавать ответственности; патронам у игуменов и священников не отнимать церквей без вины и преступлений; священнослужителей без отпустных грамот в чужие епархии не принимать; священникам без благословения епископского нигде не священствовать; священников и мирян, подвергшихся неблагословению и отлучению от своего епископа, отнюдь не разрешать и не допускать до церковного общения в других епархиях без воли их епископа. Соборные поставления коснулись и прав, или, вернее, произвола, подавания церковных должностей, до некоторой степени ограничив их.
Постановления Собора по просьбе православных иерархов, влиятельного князя К.И. Острожского, православных князей и панов были утверждены королем Сигизмундом, но, как показало время, к делу почти не применялись. Право подаваний до того глубоко укоренилось в Западно-Русской Церкви, что привести его в норму, полезную для жизни Церкви, оказалось невозможным, и своеволие патронов Церкви царило по-прежнему, а также и поиск прибыльных мест и отдача их за деньги патронами постоянно повторялись. Почти половина тогдашних монастырей была изъята из-под власти епископов и управлялась волей, точнее своеволием, своих настоятелей и светских патронов. Даже сам митрополит во избежание разлада со своей паствой принужден был иногда отступаться от своих прав. В силу этого православная иерархия, особенно высшая, теряла свой вес и свой нравственный авторитет, забывала свое назначение заботиться об успехах веры и Церкви, погружалась в одни житейские заботы, и, таким образом, когда впоследствии явились более сильные враги православия, она оказалась бессильной, чтобы противодействовать им и охранять свое стадо от расхищения.
Ко времени короля Сигизмунда Казимировича относится начало книгопечатания в княжестве Литовском. Наши славянские богослужебные книги впервые были напечатаны в польском Кракове (1491), где в то время было немало православных жителей и существовали для них храмы. Первым книгопечатником в Литве был Григорий Скорина, полоцкий уроженец, по вере православный. Совратившись впоследствии в католицизм и приняв имя Франциска, он, однако, не потерял своей русской национальности и не был враждебно настроен к покинутому им православию. В 1525 г. Скорина, покровительствуемый ревнителями православия — членами Виленского братства: старшим бургомистром г. Вильны Яковом Бабичем и членом магистрата Богданом Оньковым, — напечатал на славянском языке (кириллицей) «Книгу деяний и посланий апостольских», а затем «Канонник» с «Акафистником» и «Сборник», или «Месяцеслов на весь год с показанием Евангелия и Апостола на разные дни».
Не стесняя православных в исповедании их веры, король Сигизмунд I не стеснял их и в постройке новых церквей, и, нужно отдать справедливость православно-русским людям Литвы, — они воспользовались данной им королем передышкой во благо Православной Церкви. Особенно великую услугу в деле строительства церквей оказал ревнитель и защитник православия в Литве князь Константин Иванович Острожский. Обладая несметным богатством, он не щадил его для блага Церкви: строил и обновлял храмы и монастыри, наделял их землями, обогащал архиерейские кафедры щедрыми дарами и т.п. Защиту и благотворительность на пользу Православной Церкви князь считал своей священной обязанностью, и благодаря ему Западно-Русская Церковь получила много льгот от короля Сигизмунда. Сам Сигизмунд в своих грамотах о милостях и льготах православным засвидетельствовал, что таковые он отказывал ради «наивысшего гетмана князя К.И. Острожского». На стредства князя Острожского был возобновлен в 1511 г. Виленский Пречистенский собор, а после данной ему Сигизмундом в 1514 г. грамоты построены были в Вильне вместо деревянных и ветхих храмы Живоначальной Троицы при Троицком монастыре и Св. Николая, а также Борисоглебский храм в Новогрудке и др.
При Сигизмунде I в Литве было построено едва ли не более церквей и монастырей, чем костелов и кляшторов: последних при нем появилось до 56, между тем как православных церквей и монастырей, кроме бывших раньше, — более 80. Некоторые же из городов насчитывали у себя до десятка и более церквей. Например, Вильна— до 28, Пинск — 12, Гродно — 6 [3].
Обозревая общее состояние Западно-Русской Церкви в Литве в период правления короля Сигизмунда Казимировича, к сожалению, нельзя не отметить, что, хотя король подтверждал и охранял права православного духовенства и мирян, и не было в ней ни унии, ни латинской пропаганды, ни открытых гонений за веру, однако, благоденствовала она лишь снаружи, внутри же подтачивалась тем произволом, который царил в рей и подготавливал разложение высшей ее иерархии, порождая в последней опасный индиферентизм к интересам православия, который в дальнейшем повел иерархию к измене ему и переходу в унию.

Сигизмунд II Август (1548—1572)

Еще большей терпимостью к православию отличался в начале своего правления король Сигизмунд Август. При нем в Польшу, а затем в Литву стал проникать протестантизм. Покровительствуя последнему, Сигизмунд не отказывал в своей защите и православным, даровав в своем государстве всем христианским исповеданиям свободу. При нем же в 1563 г. было отменено постановление Городельского сейма (1413), по которому «схизматики не могли иметь никаких прав и преимуществ и не могли занимать никаких высших должностей», и православные, воспользовавшись всеми государственными правами, наполнили, хотя на время, разные учреждения и засели в сенате. Но при всем доброжелательном отношении к православию, Сигизмунд II много вредил ему своим произволом в раздаче церковных должностей. Произвол в этом деле доходил у него до небывалых размеров. Нуждаясь в деньгах для своей роскошной жизни, Сигизмунд И нередко продавал церковные должности за деньги, начиная с кафедры митрополита, разным недостойным лицам. Против такого произвола восстал митрополит Иона Протасевич. В своей грамоте, посланной в 1568 г. Сигизмунду Августу, присутствовавшему в то время на Гродненском сейме, митрополит просил короля, чтобы в землях, ему подвластных, духовные достоинства не раздавались светским лицам и чтобы, если кто из светских получит духовное достоинство и в течение трех месяцев не примет духовного сана, епископы могли в своих епископиях отбирать у таковых достоинства и отдавать людям духовным. Эта просьба митрополита вызвана была теми не единичными случаями, что некоторые светские лица, получив от короля духовное достоинство, например архимандрию, управляли монастырем и получали с него доходы, не принимая духовного сана. Король изъявил согласие на эту просьбу, признав ее справедливой, однако, своих прав на отдачу духовных мест не ограничил, подтвердив, что о таковых случаях владыки должны немедленно доносить ему, и он сам, отбирая у непосвященных достоинства, будет отдавать другим «по своей господарской воле», кому захочет.
Веротерпимость Сигизмунда Августа привела Литву и Западную Русь к тому, что в них весьма быстро стали распространяться протестантство и другие секты, враждебные Риму. К концу правления Сигизмунда протестантство и кальвинизм до того усилились в Литве и Польше, что из нескольких сот католических приходов в Литве уцелело от протестантства едва шесть. По словам знаменитого польского проповедника Скарги, католик был в то время редкостью во всей Литве, особенно между панами, и католический ксендз не мог безбоязненно показываться на улицах г. Вильны. Польские монастыри пустели, ксендзы спешили жениться, и католичество в Литве приходило в окончательный упадок. Распространявшиеся в Литве протестантство и кальвинизм причинили значительный вред и православию, увлекая к себе множество православных вельмож; несмотря, однако, на это, большая часть магнатов и весь православно-русский народ сохраняли в неприкосновенности не только свою веру, но и свои святыни. В Северо-Западной Руси и Литве при Сигизмунде Августе упоминается свыше 95 православных монастырей и церквей. Православные ведут борьбу как с протестантами, так и с католиками, учреждают братства, школы, книгопечатни и богадельни.
В правление Сигизмунда II Августа нашли себе приют у гетмана Григория Ходкевича, сына основателя Супрасльского монастыря, первые московские книгопечатники диакон Иван Федоров и Федор Мстиславцев, бежавшие в Литву от ярости московской черни. В учрежденной по их инициативе в имении Ходкевича в Заблудове, близ Белостока, типографии они напечатали «Евангелие учительное» (1568—1569). Там же Федоров после выезда Мстиславцева в Вильну напечатал «Псалтирь», а затем в 1581 г. в г. Остроге, в типографии князя Константина Ост-рожского, первую печатную Библию. Мстиславцев же продолжал работать в Вильне, в основанной православными братчиками Мамоничами типографии.
При таких благоприятных условиях для православия в Литве, при том же короле Сигизмунде II, произошли события, которые впоследствии нанесли тяжелый и непоправимый удар православию и открыли новые пути к его подчинению Риму. Такими событиями были Люблинская политическая уния и призвание в Литву иезуитов.
Со времени первого соединения Литвы с Польшей в 1386 г. под властью литовского князя Ягайло Литва сохраняла еще свое управление, свои законы и обычаи, свою монету, и Польша пока не имела на нее сильного влияния, даже поляки считались в ней пока иноземцами. Но проходит время, польское влияние в Литве усиливается, и поляки заводят в ней свои порядки. Древние русские княжества делятся на воеводства и поветы, вводятся дворянские сеймы, города получают самоуправление по магдебургскому праву, и даже литовские крестьяне, подобно польским, постепенно закрепощаются за помещиками. Таким порядком подготавливалось постепенное слияние Польши с Литвой, которое произошло при Сигизмунде II Августе в 1569 г. на Люблинском сейме в форме так называемой Люблинской унии. Согласно этой унии, Литва теряла свою самостоятельность, присоединялась к католической Польше, стала управляться королем, получившим избрание и коронование не в Литве, а в Польше, имела один «вальный» (общий) сейм, сенат и общую монету. Поляки стали теперь свободно проникать в литовские и русские земли, завладевать здесь должностями и имениями и председательствовать на сеймах. Такое преобладание в Литве поляков было в ущерб как русской народности, так и связанному с ней православию.
Положив начало окончательному слиянию Польши с Литвой в гражданском отношении, Сигизмунд II задумал ввести в своем государстве и церковную унию, что он высказал на Люблинском сейме, предупредив, однако, что этого единства веры он хочет достигнуть без насилия совести, не прибегая к мерам, неуместным в делах веры и совести. Для осуществления этих планов Сигизмунд Август допустил появление в Литве иезуитов, и те, по своему обычаю, не стеснялись действовать коварством, насилием и другими позорными средствами, лишь бы только уничтожить православие в Литве, вследствие чего благие намерения короля — достигнуть церковного единства без насилия — оказались тщетными. Иезуиты появились в Польше в 1564 г. Призваны они были туда епископом кардиналом Станиславом Гозием. По признанию польских историков, их вызовом в Польшу кардинал Гозией положил начало новой эпохе религиозно-социальной жизни народов, населяющих Речь Посполитую. Не будь Гозия, Речь Посполитая проложила бы себе иной путь религиозно-политической жизни, более крепкий и надежный, чем тот, который положен был Гозием. Один польский писатель, а именно Бронислав Трентовский, в своем сочинении «Голос Правды» так характеризирует деятельность Гозия и его значение для Речи Посполитой по поводу призвания им иезуитов: «Как в Европе начинается новая эпоха от Мартина Лютера, так и в Польше — от кардинала Гозия. Он был из числа тех людей, которые родятся на свет для несчастья человечества. Поляки того времени были в том убеждены, что для них необходимо нужна в Польше церковная реформа, что власть Рима вредна для Польши и что следует установить в Польше чисто католическую Церковь, учредить особый патриархат. Но хитрые и ловкие действия кардинала Гозия с его необыкновенным красноречием одержали верх над мнением людей свободомыслящих и любящих свое отечество, — словом, польза Рима получила перевес. Гозий привел в Польшу иезуитов и поручил им воспитание шляхетской молодежи, угрожая диссидентам (иноверцам) совершенным уничтожением. Главным принципом иезуитов, этих развратителей-монахов, было нравственное затмение народов. Это они доказали на воспитании юношества. Народ польский долго боролся с их системой, но вступил на престол Польский Сигизмунд III, и иезуиты восторжествовали. Участь Польши была решена. Она начала, как рак, пятиться назад с такой силой, с какой шла вперед».

Глава IV
ИЕЗУИТЫ В ЛИТВЕ

Орден иезуитов учрежден был папой Павлом III в 1540 г. с целью оказания противодействия распространению в Римской Церкви еретических учений и охраны прав Римского престола. В своем стремлении сделать свой орден первенствующим в делах Церкви и поставить во главе ее «божественно-непогрешимого» папу, иезуиты постепенно достигали желанной цели. Положив в основу своей деятельности правило «цель оправдывает средства», иезуиты там, где невозможно было действовать открыто, действовали хитро продуманными подпольными путями, не гнушаясь самыми противохристианскими средствами, прибегая даже к кинжалу и яду. Появившись в Польше, иезуиты скоро покончили с протестантизмом, но и после этого не почили на лаврах и не сложили своего оружия, а все свои силы направили против православных с целью привести их к подчинению Риму и своей хитрой политикой в значительной степени подготовили унию с Римом.
В 1569 г. иезуиты появляются в Литве по приглашению виленского бискупа Валериана Протасевича и в следующем году открывают в Вильне иезуитскую школу. В 1571 г. они основывают в г. Ярославле, в Галиции, иезуитскую коллегию, которая становится центром католической пропаганды в этой стране. Особую силу они приобретают при короле Стефане Батории. Как Баторий, так и его правительство в особенности, заботились о распространении иезуитов в русских областях, находя в них наилучших помощников ополячивания и окатоличивания русского народа. В 1579 г., после взятия Полоцка, Баторий основывает в нем иезуитскую коллегию и передает в распоряжение иезуитов все местные православные монастыри и церкви с их имениями, и иезуиты немедленно открывают там семинарию для воспитания православного юношества. Одновременно с полоцкой коллегией была открыта коллегия в г. Люблине. Благодаря такому покровительству польского правительства, иезуиты успели утвердиться в 20 важнейших городах Литвы и Западной России. Кроме Вильны, иезуиты обосновались, построили свои костелы и открыли школы в следующих городах: Орше, Несвиже, Витебске, Ковне, Гродно, Смоленске, Слониме, Двинске, Минске, Дрогичине, Мерече, Слуцке, Пинске и др. Со времени Люблинской унии до конца XVI в., т.е. на протяжении лишь 30 лет, иезуиты основали 8 иезуитских монастырей. Распространившись в Литве и Западной Руси, иезуиты становятся во главе пропаганды католичества среди православных, ведя ее при посредстве открываемых ими школ, церковной проповеди, литературной полемики, и вместе с этим оказывают сильное влияние на польскую внутригосударственную политику.
Считая одним из главных средств для успеха пропаганды воспитание юношества, иезуиты привлекают в свои школы детей знатных родителей и воспитывают их чисто в латинском духе. Вот что пишет об этих школах польский историк Бобржинский: «Существовавшие в Польше иезуитские школы должны были служить целям Церкви, т.е. Риму, а потом уже целям просвещения. Каждая школа воспитывала ревностнейших приверженцев католицизма, учила ненависти к другим, приготовляла к борьбе, посвящала время и силы, без всякой меры, обучению религии и церковной практике». Главное правило учебной практики в этих школах — влиять на честолюбие воспитанников, а воспитательной— влиять мягко и снисходительно, до поблажки. Хотя результатом такого воспитания и являлись поверхностные познания в науках и искусствах, но порядок, опрятность, изящество в этих заведениях и тонкий такт в обращении привлекают туда высшие сословия, и вскоре иезуитские школы становятся модными. В эти школы охотно отдает своих детей и русская знать. Вполне естественно, что поступившие в такие школы православные дети, выходя из них, оказывались только в благоприятных случаях индифферентными к своему родному православию, а в большинстве — враждебно настроенными против него, и нередко принимали католицизм.
Чтобы успешнее влиять на простой народ, иезуиты совершают торжественные богослужения, устраивают пышные процессии, — одним словом, пышной внешностью стараются подействовать на воображение православно-русского народа и воспитать в нем идею превосходства католицизма над православием.
Ведя, главным образом, наступление на знатных и богатых литовско-русских вельмож, имевших влияние на свой народ, иезуиты принимают все усилия втереться к ним в доверие, посещают их дома, становятся их советниками и даже домашними учителями их детей. Постепенно внося разложение в сознание православно-русской интеллигенции, они отрывают ее от народа и даже враждебно настраивают против него.
Для пропаганды своих католических идей, в особенности идеи папского главенства, иезуиты издают апологетические и полемические сочинения, в которых пропагандируют и защищают свои идеи. Так, в 1577 г. знаменитый иезуитский проповедник Петр Скарга издает в Вильне книгу «О единстве Церкви Божией под единым пастырем и о греческом отступлении от сего единства, с предостережением и увещанием русским народам, держащимся греков». В этой книге, посвященной видному представителю и покровителю православия князю Константину Острожскому, Скарга проводит ту мысль, что Западно-Русская Православная Церковь может выйти из тогдашнего своего печального положения только в том случае, если соединится с Католической под главенством папы, так как греческие Патриархи, находясь под турецким игом, бессильны оказать ей какую-либо помощь. При этом она может удержать все свои восточные обряды.
Главными иезуитскими деятелями со времени поселения иезуитов в Польше и Литве, т.е. в конце XVI в. были Петр Скарга и Антоний Поссевин. Скарга на протяжении 24 лет исполнял обязанности придворного проповедника при короле Сигизмунде III и имел на него и на сенат сильное влияние. По словам польского историка Станислава Реши, он служил «украшением польского двора, стражем родных обычаев и государственных порядков». Конечно, руководя этими порядками, он, как иезуит и блюститель интересов Римского престола, не мог не оказывать влияния на короля в пользу этих интересов, в особенности в деле его отношений к Западно-Русской Церкви. А отношения эти, как увидим далее, не были к ней благожелательными. Скарга провел и осуществил едва ли не все дело подготовки Брестской унии, причем он же руководил главными ее деятелями. Антоний Поссевин по поручению папы Григория XIII посетил в 1581 г. Москву для переговоров с царем Иоанном Грозным о соединении Церквей, но получил от Иоанна сильный отпор. На обратном пути через Польшу Поссевин, чтобы поправить свои неудачи, советовал королю Стефану Баторию и своим собратьям-иезуитам всячески действовать в пользу унии, что явилось бы единственным, постепенным и скрытым способом приведения православных к латинству, так как прямого подчинения их папе достигнуть невозможно. То же внушал он и папе, советуя начать это дело с Западно-Русской Церкви, причем не препятствовать православным до времени удерживать свои обряды и богослужение, а также оставить за униатскими священниками право вступать в брак согласно греческому обряду. План этот был одобрен папой. По настоянию Поссевина при Виленской иезуитской академии была открыта вторая семинария под названием «папской», которой папа Григорий XIII назначил из своей казны 1000 дукатов в год на содержание 12 клириков, а преемник Григория папа Сикст V прибавил еще 1000, чтобы на них воспитывались 24 клирика, собственных его стипендиата. Виленская академия, согласно воле короля, была наделена в 1578 г. правом, в качестве высшего заведения, выпускать бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов свободных наук, философии и богословия во всем Литовско-Русском княжестве, что несказанно увеличило наплыв иезуитов в Вильну, а вместе с сим и значение их в Вильне и во всей Литве. Первым ректором этой академии был Петр Скарга. В 1579 г. она была уравнена во всех правах со знаменитой Краковской академией. В 1586 г. Виленская иезуитская академия имела свыше 700 воспитанников, а в 1632 г.— более 1200 с 75 преподавателями. На ее содержание жертвовали громадные денежные суммы и земельные фундуши и принимались туда и бедные, и богатые, и знатные, и простолюдины. Так быстро формировалась целая боевая армия иезуитов, готовая во всякое время нанести смертельный удар православию в Литве и западно-русских областях. Нет ничего удивительного, что борьба с этой армией оказалась для православных непосильной.

Глава V
ПАТРОНАТЫ И ЦЕРКОВНЫЕ БРАТСТВА В ЛИТВЕ

Патронаты Церковные

Благоприятные условия для деятельности иезуитов лежали, между прочим, и в тогдашнем зависимом положении Западно-Русской Церкви от существовавшего в то время в Литве института церковного права, в силу которого известному лицу или учреждению предоставлялась известная совокупность прав и обязанностей по отношению к церковной должности и в особенности к ее замещению, или так называемого патроната. Патронат предоставлял польско-литовским королям право утверждать лиц, избранных иерархией или народом, на высшие духовные должности, и, пользуясь правом патроната, польские короли не мало причинили Западно-Русской Церкви вреда, так как этим правом злоупотребляли. Злоупотреблений этих не чуждались даже те короли, которые старались содействовать благу Православной Церкви. Это подтверждает следующий пример пожалования архиерейской кафедры Сигизмундом I. Был у Сигизмунда писарь Михайло Коптя. Командированный королем в крымскую орду расположить татар на сторону Польши, Коптя издержал на это дело не только отпущенные ему средства королем, но и свои личные. Чем же вознаградил Коптю король? Не деньгами, а тем, что по просьбе Копти предоставил право его отцу Василию Евлашковичу занять епископскую кафедру Луцкую или Владимирскую — какая прежде окажется праздной, — а самому Копте даровал то «челобитье» (вознаграждение), которое имел бы взять от той епископии сам король при назначении ей нового епископа. Так же поступил он и с кафедрой митрополичьей, предоставив таковую митрополиту Макарию по просьбе последнего и по ходатайству корыстолюбивой королевы Боны и некоторых латинских и православных вельмож. Не гнушался Сигизмунд I раздавать светским лицам из-за материальных выгод и священнические места. Стефан же Баторий понимал право патроната так широко, что сам избирал и назначал высших духовных лиц. На духовные должности он смотрел как на награду за гражданские заслуги, а потому нередко назначал на них мирян, и притом людей, не вполне достойных духовного сана. Был случай, что он назначил на православную кафедру католика. Мало того, случалось, что одна и та же архиерейская кафедра или архимандрия давалась двум-трем лицам, между которыми начинались споры и даже борьба с вооруженной силой. Так, в 1565 г. король Сигизмунд II Август еще при жизни Владимир-Волынского епископа Иосифа пожаловал кафедру последнего почти одновременно еще двум лицам: шляхтичу Борзобогатому и Холмскому епископу Феодосию Лозовскому. Лишь только умер епископ Иосиф, Борзобогатый поспешил прибыть во Владимир и, введенный в управление епархией королевским чиновником, оставил здесь заведовать всем своего сына Василия, а сам уехал к королю. Через некоторое время туда же явился владыка Холмский Феодосий с двумястами конных и тремястами пеших вооруженных людей и потребовал от Василия уступить ему Владимирскую кафедру добровольно. Получив от Василия отказ, Феодосий на другой день увеличил свой отряд до двух с половиной тысяч вооруженных людей и, расставив по разным местам девять пушек, приказал стрелять из них по епископскому замку и соборной церкви. Шесть раз посылал он свое войско на штурм замка, во время которого повреждены были здания замка и соборная церковь и много людей было убито. Пан Василий принужден был ночью бежать из замка, а владыка Феодосий торжественно вошел в него и завладел Владимирской кафедрой. По жалобе Борзобогатого король потребовал Феодосия к себе на суд, но тот, избив королевского посланника, от явки отказался. И после этого Феодосий все-таки остался на Владимирской кафедре и «украшал» ее еще много лет.
На раздачу православных монастырей мирянам короли смотрели как на дело обычное, и никогда эта отдача не совершалась так часто, как при королях Сигизмунде Августе и при Батории. Так, только в последние годы жизни Сигизмунда Августа им роздано было шесть монастырей, причем некоторые из них «на вечность», т.е. в потомственное владение. Не отставал в этом деле от Сигизмунда и Стефан Баторий, отдавая монастыри иноверцам. Не принимая духовного сана, миряне управляли монастырями, как хотели, не повиновались епископской власти, только собирали доходы с монастырских земель, а монастыри разоряли. Доходило до того, что в монастырях не оставалось ни чернеца, ни священника, и богослужения в монастырском храме совершенно прекращались. При подобных порядках монастырская жизнь замирала, а вместе с этим ослабевало и усердие православных к святым обителям. Подобные настроения, вкоренившиеся в жизнь Западно-Русской Церкви, подрывали ее авторитет даже среди православных и наносили ей неисчислимый вред, чем и пользовались иезуиты в своих замыслах к полному подчинению православных Риму.
Правом церковного патроната обладали не только короли, но и другие светские лица. В силу этого права они заведовали основанными ими или их предками церквами и монастырями, ведали доходами и судом в имениях этих церквей и монастырей и даже могли передавать свои права другим лицам. Все это вносило великую смуту и развал в дело благоустроения Западно-Русской Церкви. Правда, право патроната давало отдельным лицам, как, например, князю Константину Острожскому, возможность оказывать существенную поддержку Православной Церкви в борьбе ее с католичеством. Но в то же время патронат, предоставляя право мирянам вмешиваться в дела Церкви, открывал широкий простор произволу и насилию, что нередко случалось в период насаждения унии в Литве. Вдобавок со времени Люблинской политической унии польская шляхта, как это было указано ранее, получала право владеть землями в литовско-русских областях, и паны-католики стали держать патронат над православными церквами, находившимися в их имениях в Литве, и всякими мерами притеснять православное духовенство. Эти притеснения распространялись и на епископов, и последние стали стремиться к тому, чтобы сравняться в своем положении с католическими бискупами, наделенными особыми правами. Такой порядок не предвещал ничего хорошего для Западно-Русской Церкви, тем более что благодаря патронату в среде высшего и низшего духовенства появились люди недостойные, которые не только не заботились о целости православия, но и готовы были продать его из-за земных выгод.
Патронат в Западно-Русской Церкви получил особенно широкое и свободное развитие. Он принадлежал не только отдельным лицам, но и городским общинам, которые группировались в церковные братства.

Церковные братства

Появление в Литве братств относится к началу XV в. Целью их было скрепление союза православных, но в начале своего появления они не носили чисто церковного характера. По своему составу братства вначале были близки к цехам. Так, братство, основанное в Вильне в половине XV в. и называемое кушнерским, было открыто кушнерами (меховщиками, скорняками). В конце XV в. к нему примкнули еще четыре братства: панское, или городское, купецкое, кожемяцкое и Росское (Росса — предместье г. Вильны), — и все эти братства в конце XVI в. составили Виленское Свято-Троицкое братство, носившее уже чисто церковный характер. На этом примере мы видим, как постепенно обе формы жизни — гражданская и религиозная — сливаются в братствах в одну форму, что, само собой разумеется, должно было расширить круг их деятельности и усилить их значение. В конце XVI в. к братствам примыкают литовско-русские православные вельможи и дворяне, истинные вожди литовско-русского народа. Таким образом, братства служили сближению всех сословий православного литовско-русского народа как среднее звено, близкое, с одной стороны, к аристократии, а с другой — к мещанству и крестьянству. Такое сближение имело для православно-русского дела громадное значение, в особенности в те времена, когда русская аристократия заражалась культурой, идеями и образом жизни польских магнатов, отрывалась от русского народа и его гражданских и религиозных стремлений.
Братства налагали на себя точные и определенные обязанности по отношению к своим церквам: устанавливали денежные взносы для общего дела, обязывали своих членов посещать церковные службы и братские совещания, заботились о духовенстве, о бедных, устраивали богадельни, школы, издавали в защиту православия книги, подкрепляли дух православных своими посланиями и примером. В дальнейшем некоторые из братств приобрели сильное влияние на церковные дела: принимали участие в выборе епископов и митрополитов, следили за употреблением и целостью церковных имуществ и церковным управлением, протестовали против злоупотреблений епископов и вообще духовных лиц, защищали интересы Церкви перед правительством, а главное, издаваемыми сочинениями доказывали истину православия и ложь унии, указывали на опасности, угрожающие православию, и средства для спасения. Таковыми были братства: Львовское в Галиции, Виленское в Литве и Богоявленское в Киеве. С течением времени православные церковные братства приобрели такое значение в Польско-Литовском государстве, что короли считали их как бы представителями всего русского народа в Западной Руси и приглашали представителей братств на сеймы по делам русского населения. Некоторые из братств, получив право патриарших ставропигий, были освобождены от власти митрополита и епископов, зависели только от Константинопольского Патриарха и имели право сноситься прямо с Патриархом. Таким образом, братства приносили неисчислимую пользу Западно-Русской Церкви, но чрезмерное усиление власти братств и излишнее вмешательство их в церковные дела, ущемляя епископскую власть, тяготили епископов и лиц духовных, и у некоторых епископов явилось стремление отделаться от нежеланной опеки, что вызвало их на борьбу с братствами, а впоследствии даже побудило к переходу в унию. Несмотря, однако, на эти печальные явления, история православных братств в Литве составляет одну из светлых страниц в летописях той тяжелой, упорной борьбы, которую вели лучшие православно-русские люди, объединившиеся в церковные братства, с надвигающимся на них латинством и предшественницей его — унией, служившей для православных лишь переходной ступенью из православия в латинство.

Глава VI
КОРОЛЬ СТЕФАН БАТОРИЙ (1572—1586). ПОЛОЖЕНИЕ ПРИ НЕМ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Введение в Польско-литовском государстве григорианского календаря

Правление короля Стефана Батория ознаменовалось для православных западнорусов сильным покровительством короля иезуитам и введением в Польско-Литовском государстве григорианского календаря, что, конечно, не могло не отразиться на положении Западно-Русской Церкви в Литве во вред последней. Появившись в Литве одновременно с провозглашением на Люблинском сейме в 1569 г. соединения Литвы с Польшей в одно государство, иезуиты стали внушать королям и польскому правительству ту мысль, что полное политическое слияние католической Польши с Литвой, населенной исключительно православно-русским народом, может наступить только при слиянии Западно-Русской Церкви с Латинской, т.е. через ее унию с Римом. Так как этого слияния литовско-польские короли очень желали, внушенная иезуитами идея была охотно ими принята, и Стефан Баторий сразу начал покровительствовать иезуитам, ревностно принявшимся за насаждение в Литве латинства. Окружив себя иезуитами, Баторий стал послушным их орудием и после взятия Полоцка основал в нем иезуитскую коллегию, передал им во владение 8 церквей и 7 монастырей г. Полоцка со всеми принадлежащими монастырям имениями, оставив для православных только одну церковь. Конечно, такое действие Батория было вопиющей несправедливостью, так как почти все жители Полоцка были православные. Совершая передачу иезуитам православных святынь, Баторий заявил в данной им грамоте, что поступает он так с той целью, чтобы иезуиты основали в Полоцке семинарию для воспитания юношества, распространяли в схизматических странах католичество, устроили латинские приходы и таким образом искореняли православие. Можно себе представить, в каком положении очутилась бы Западно-Русская Церковь при таком враждебном отношении короля к православным, если бы власть его не была ограничена сеймом, а православные не имели могучих покровителей и защитников в лице русских магнатов и церковных братств.
Особенную ревность в деле защиты православия в Литве проявили при Баторий бежавший из Москвы от гнева царя Иоанна Грозного князь Андрей Курбский и князь Константин Константинович Острожский. Князь Курбский поддерживал православие не только своим влиянием на короля и материальными средствами, но и своими богословскими трудами. Он приобрел себе все творения Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и церковную историю Никифора Каллиста в латинском переводе и переводил с латинского некоторые беседы и отрывки из этих творений, которые считал наиболее нужными для обличения иезуитов, особенно где говорилось об исхождении Св. Духа, чистилище и тому подобных латинских заблуждениях. Эти переводы он рассылал для чтения и поучения своим знакомым. Он же целиком перевел две книги Иоанна Дамаскина: «Богословие» и «Диалектику», — книги, необходимые для православных в их борьбе с латинством. Мало того, Курбский сам лично писал сочинения в защиту православия, вел деятельную переписку с православными панами и влиятельными горожанами, членами братств, предостерегая их от увлечения протестантством и латинством и убеждая тщательно изучить Священное Писание и творения св. отцов Церкви, дабы быть во всеоружии в борьбе с иноверием.
Но особенно благодарную память за свою приверженность и защиту православия заслужил у народа князь К.К. Острожский. Сознавая, что с просвещенными иезуитами, захватившими в свои руки образование и воспитание юношества в Литве, можно успешно бороться только распространением среди русского народа просвещения, князь Острожский открыл у себя в Остроге около 1580 г. высшую школу. Это была самая древняя высшая школа в Западной Руси, ставшая с открытыми впоследствии школами во Львове и Вильне рассадником духовного просвещения, так необходимого в те времена, когда Западно-Русской Церкви предстояла тяжелая борьба с надвигающимся на нее латинством. До сих пор у православных в западно-русских областях, кроме ограниченного числа начальных школ при церквах, высших школ не было. Чтобы получить высшее или среднее образование, русским людям надобно было или поступать в иезуитские школы, или ехать за границу. Сколько вреда приносило это православию — понятно. В школе Острожского, кроме славянского языка, обучали греческому и латинскому. В ней же преподавались: богословие, философия, риторика, поэзия, история, медицина и естественные науки. По количеству предметов и обширности их преподавания, а также по составу профессоров, Острожская школа превосходила Виленскую иезуитскую академию и носила характер высшей школы. Первым ректором Острожской школы поставлен был ученый муж, уважаемый русскими Герасим Смотрицкий, для обеспечения которого Острожский назначил достаточное жалованье и подарил два села. В помощь Смотрицкому приглашен был князем из Греции известный Кирилл Лукарис, сделавшийся потом Константинопольским Патриархом. Таким образом, для западнорусов в первый раз открылась возможность получать научное образование в своих школах, и притом в православно-русском духе, без опасения увлечься в какое-либо иноверие. При школе Острожский основал типографию, снабжавшую церкви богослужебными и учительными книгами. Но самым важным памятником ревности князя Острожского к вере осталась так называемая Острожская Библия, изданная в 1580—1581 гг. Это была первая печатная Библия, изданная на Руси и послужившая основой для дальнейших ее изданий. Печатанием ее занялся первый московский печатник Иван Федоров, перешедший к Острожскому из Заблудовской типографии после смерти графа Ходкевича. Издание этой Библии стоило Острожскому многих материальных затрат и забот, так как для ее издания необходимо было разыскивать правильные списки Библии, которых на Руси не было. Вот что говорится в предисловии к этой Библии от лица князя: «Я принужден был напечатать сию Библию вследствие печального положения Православной Церкви. Церковь эту враги терзают и попирают ногами, и никто не в силах противостоять им по недостатку духовного оружия — Слова Божия». Вслед за Библией издан был целый ряд ученых сочинений, как переводных, так и оригинальных, которыми была так бедна Западно-Русская Церковь и русский народ. Из типографии этой вышли следующие сочинения: 1) «О единой истинной и Православной вере» — книга, направленная против сочинения иезуита Скарги под тем же названием; 2) «Исповедание об исхождении Св. Духа»; 3) «О постничестве»; 4) «Маргарит св. Иоанна Златоустого» и много других.
Острожский, подобно Курбскому, вел деятельную переписку с панами, материально поддерживал братства и, имея у короля большой вес, выступал перед ним в защиту попираемых латинянами прав Православной Церкви.
В 1582 г., 13 февраля, папа Григорий XIII обнародовал буллу о введении нового календаря, известного теперь под именем григорианского, и Стефан Баторий вскоре после этого издал указ, которым повелевал, чтобы новый календарь был принят в его королевстве не только католиками, но и православными. Иезуиты и ревнители латинства поняли, что если православные примут новый календарь и станут праздновать свою Пасху и другие праздники с католиками, то это послужит к религиозному сближению тех и других, а впоследствии и к согласию православных на некоторые другие отступления от указаний Православной Церкви, и стали вести свою работу к принудительному принятию нового календаря православными. Но православные, понимая, что вопрос о введении григорианского календаря касается их церковного обряда и веры и не может быть разрешен королем без согласия Вселенского Патриарха, не соглашались подчиниться указу короля, и между ними начались волнения. Князь К.К. Острожский поспешил написать об этом Константинопольскому Патриарху Иеремии и просил его наставлений. Иеремия вместе с Александрийским Патриархом Сильвестром ответили ему, что новый календарь нарушает постановление Первого Вселенского Собора о праздновании Пасхи, что этот календарь представляет новое отступление папы от постановлений Вселенской Церкви, основан он на далеко неточных астрономических вычислениях, и посему убеждал князя и всех православных не принимать нового календаря. О том же Патриарх писал и Киевскому митрополиту и всем подчиненным ему епископам.
Несмотря, однако, на эти грамоты Патриарха, православных хотели силой принудить к принятию нового календаря. Иезуиты и католическое духовенство врывались в православные храмы и палками выгоняли оттуда священников и народ, когда те собирались на богослужение в праздничные дни по старому календарю, как это случилось, например, в г. Львове в праздник Рождества Христова. Православные негодовали и обращались с жалобой к королю. Стефан Баторий, опасаясь серьезных возмущений православного народа, вынужден был несколькими грамотами отменить свой указ о новом календаре. В одной из этих грамот он писал, что принял в своих владениях новый календарь только для лучшего порядка дел, а вовсе не для того, чтобы делать людям греческой веры какое-либо насилие в богослужении и обрядах, в правах и вольностях, но чтобы на будущее время тверже и надежнее мог быть сохраняем мир между разноверцами. «Мы, — писал далее король, — вознамерились дать, позволить и утвердить людям греческой веры, обитающим в Великом Княжестве Литовском, полную власть и свободу спокойно содержать все уставы и обряды греческого богослужения, по порядку и расписанию старого календаря,... и пока между папой и греческими Патриархами окончательно не будет решен спор об употреблении календаря, ни мы, ни наши урядники не будем принуждать сохраняющих греческие обряды к принятию нового календаря». Несмотря на эти грамоты, выраженная в них воля короля не исполнялась до самой его смерти, и латиняне по-прежнему принуждали православных праздновать по новому календарю. В особенности в этом деле усердствовали польские паны, принуждая своих православных крестьян работать в праздничные дни по календарю Православной Церкви.
Вообще время правления короля Стефана Батория, явно покровительствовавшего иезуитам и латинянам во вред православным, следует определить как время постоянной борьбы православных с латинянами — борьбы, достигшей небывалого до сих пор активного напряжения. Несмотря на все стеснения, чинимые православным иезуитами, православные не пали духом и стали противодействовать латинянам не одним только пассивным сопротивлением, не одними протестами перед властями и жалобами королю, но и теми же орудиями, какие употреблялись самими же латинянами: их школам противопоставляли свои школы, их братствам— свои братства, их сочинениям — свои сочинения; даже в спорах о календаре православные на чинимые им притеснения отвечали, где могли, теми же притеснениями. Прискорбно только то, что в этой борьбе, касавшейся непосредственно веры и Церкви, не принимали почти никакого участия западно-русские архипастыри. Но этому удивляться не следует. Стефан Баторий с умыслом раздавал епископские кафедры самым неподходящим лицам, жаждавшим только наживы от Церкви и готовым во всякое время изменить ей. И если эти пастыри нередко вели своего рода борьбу за принадлежащие им права, то только из-за своих личных интересов, а не интересов Церкви, из-за своих прав имущественных и судебных. Такое индифферентное отношение владык к защите интересов Церкви ничего доброго не предвещало, что сказалось впоследствии при преемнике Батория, короле Сигизмунде III.

Глава VII
ПРИЕЗД В ЛИТВУ ПАТРИАРХА ИЕРЕМИИ II И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

Мысль о церковной унии православных западно-русов с латинской Церковью, давно занимавшая Пап Римских и латинское духовенство, стала при содействии иезуитов мало-помалу осуществляться. Иезуиты, пропагандируя в Литве почти 20 лет идею унии, своими проповедями, диспутами с православными, своими школами и особенно своими сочинениями успели достаточно ознакомить православных людей с понятиями о подготавливающейся унии. Действуя указанными путями, они многих православных поколебали в вере, иных склонили к латинству, других предрасположили к унии льстивыми обещаниями, а самое главное — успели приобрести настолько сильное влияние на своего питомца и ставленника короля Сигизмунда III и его правительство, что тот под их руководством готов был употребить все меры, лишь бы насадить унию в своем государстве. Оставалось только подыскать среди православных епископов таких лиц, которые согласились бы действовать по их указке. И это им вскоре удалось.
Подготовке унии в сильной мере содействовало тогдашнее положение Западно-Русской Церкви, далеко не соответствующее каноническим уставам. В среде духовенства немало было лиц, не имевших права занимать высшие церковные должности. Сам Киевский митрополит Онисифор Девочка был двоеженец, ибо до рукоположения своего в духовный сан был вдовцом после смерти второй жены, и посему не мог быть лицом духовным. К тому же он оказался весьма небрежным пастырем и слабым защитником своего духовного стада, как это видно из письма галицко-русских дворян, посланного ему в 1585 г. из Варшавы. «Хотя Вашу милость старшим своим имеем, — писали Онисифору дворяне, — однако Ваша милость не заботился о том, чтобы словесных овец своих от губительных волков оборонять. Во время пастырства Вашей милости довольно всего злого в нашем законе осталось: насилие святыни, замыкание Святых Таин, запечатание церквей, запрещения звонить, выволакивание от престола и от церквей Божиих попов, и, как будто бы злодеев, сажают их в тюрьмы, а мирским людям запрещают в церквах Божиих молиться... Но этого мало: рубят кресты святые, захватывают колокола в замок (крепость), отдают их в распоряжение жидам, и еще, Ваша милость, листы свои открытые против церквей Божиих жидам на помогу даешь... Но что еще хуже, Ваша милость, поставляешь одних епископов без свидетелей и без нас, братии своей, что и правила запрещают, вследствие чего негодные люди становятся епископами» и проч.
В 1588 г. проездом в Москву Литву посетил Константинопольский Патриарх Иеремия. Князь К.К. Острожский обратился к нему с просьбой привести в порядок Западно-Русскую Церковь. Поэтому Иеремия на обратном пути снова заехал в Литву (1589). Здесь его приняли весьма торжественно и радушно, и только вступивший тогда на престол при помощи иезуитов король Сигизмунд III (1587—1632) по просьбе князя Острожского дал Патриарху окружную грамоту, которой подчинил ему всех духовных лиц и дела Западно-Русской Церкви. Патриарх сместил всех двоеженцев и троеженцев с занимаемых ими церковных мест, установил на будущее время порядок замещения архиерейских кафедр монахами и предоставил большую силу братствам. В числе смещенных были Киевский митрополит Онисифор Девочка и Супрасльский архимандрит Тимофей Злоба, обвиненный в тяжких преступлениях. На место Онисифора был избран Минский архимандрит Михаил Рагоза. Патриарх по настоянию короля Сигизмунда III посвятил его, но, не доверяя ему, назначил своим экзархом, т.е. наместником, успевшего понравиться ему Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, которому предоставил право надзора и суда над западно-русским духовенством. Митрополит, конечно, был этим очень огорчен и явно высказывал свое недовольство. В числе недовольных были также епископы Холмский Дионисий и Пинский Леонтий, которые явились защитниками запрещенных Патриархом двоеженцев и троеженцев священников. Не угодил Патриарх и Кириллу Терлецкому, так как принимал на него жалобы, а перед отъездом в Грецию издал неприятное для него распоряжение, чтобы митрополит созвал духовный Собор для устранения всяких непорядков в Церкви и для суда над недостойными иерархами, в числе которых оказался и Терлецкий, обвинявшийся в тяжких преступлениях. Но особенно был настроен против Патриарха Львовский епископ Гедеон Балабан, так как Львовское братство, с которым он давно находился во враждебных отношениях, было признано Патриархом вполне независимым от епископа. Не только Гедеон, но и все епископы недовольны были некоторой зависимостью от Патриарха и расширением прав братств. «Как, — говорили они, — какой-нибудь сходке ремесленников, седельников, кожевников, неучам в вере дать право составлять приговоры о делах Церкви?»
Этим недовольством воспользовались иезуиты, раздувая его, доказывая своеволие Патриарха, указывая на его противоречивые грамоты, в которых Патриархом, не знавшим славянского языка, действительно было допущено немало противоречий. В то же время известный иезуит Петр Скарга вновь издал в 1590 г. свою книгу «О единстве Церкви», в которой прямо говорил, что забота об унии составляет долг не одного католического духовенства в Польше и Литве, но и долг короля и католических панов, и особенно русских епископов. По внушению Скарги король Сигизмунд III вошел в тайные сношения с Кириллом Терлецким, как патриаршим экзархом, имевшим некоторый вес и влияние на митрополита и дела Церкви и стоявшим выше других по уму и образованию. Недовольство принятыми Патриархом мерами усиливалось еще и потому, что польское правительство после отъезда Патриарха стало суровее относиться к православным, стесняя их во всем, и то же стали делать и патроны. Между тем иезуиты старались усилить раздражение владык, а затем указывали, как легко им выйти из тяжелого положения посредством унии, с которой они получат и независимость, и выгоды. Так среди западно-русских епископов, духовенства и высшего общества постепенно стала внедряться мысль о необходимости унии с Римом. К тому же некоторые из них получили образование в иноверческих школах и потому не были привержены к православной вере; народ свой они презирали, образом жизни старались сблизиться с латинскими бискупами, завидуя высокому положению последних. Об унии даже подумывал Константин Ост-рожский, потерявший всякую надежду на помощь Востока по устроению Западно-Русской Церкви, но, конечно, не в римском ее понимании. Приверженцы унии, в особенности иезуиты, доказывали, что она может состояться при самых ничтожных уступках в церковных вопросах и что с ее принятием вполне сохранится чистота учения Восточно-Православной Церкви, а между тем православные получат права, которых они лишены, и, таким образом, прекратятся их гонения и притеснения. Единственная разница будет только в том, что православные вместо подчинения Патриарху, зависящему от султана и безвластному, подчинятся Папе Римскому, который защитит их Церковь и восстановит порядок.
Первым высказал намерение принять унию Львовский епископ Гедеон Балабан. Для этого он вошел в сношения с Кириллом Терлецким, с которым до того времени был во вражде. Они начали склонять митрополита созвать Собор в Бельзе, без участия мирян, для обсуждения церковных неурядиц. Митрополит не нашел это возможным и созвал Собор в Бресте (1591). Кирилл, Гедеон, Пинский епископ Леонтий Пельчицкий и Холмский Дионисий Збируйский съехались несколько раньше в Бельзе и здесь сговорились принять унию. С таким намерением они прибыли и на Собор в Бресте. На Соборе владыки жаловались на тягостное положение Западно-Русской Церкви и как на одну из главных причин этого положения указывали на ее зависимость от Константинопольского Патриарха, турецкого подданного. Жаловались они также и на чинимые им светскими лицами насилия, от которых они терпели разные невзгоды, не находя у правительства законной защиты. Терлецкий прямо заявил, что нет им житья от светских лиц и что остается одно только средство для улучшения их положения— образовать церковную унию. Эту мысль в особенности поддерживал Львовский епископ Гедеон, много терпевший стеснений в своих действиях от Львовского братства. Все епископы согласились с мнением Терлецкого и высказались за унию с Римом. Составлена была грамота, в которой епископы объявили, что они по долгу пастырей — спасать свои паствы от угрожающих им бедствий — готовы подчиниться Папе Римскому, если их восточные обряды будут им оставлены навеки. Митрополит, однако, не подписал этой грамоты, считая нужным играть скрытую роль, пока не наступит для него более благоприятное время. Грамота была передана королю Сигизмунду, который в мае 1592 г., выразив благодарность епископам, обещал им разные преимущества и «защиту от напастей». Между прочим он обещал «приумножение ласки, увеличение вольностей и свобод» наравне с латинским духовенством и проч. Конечно, это были только пустые обещания, которые он впоследствии не выполнил.
Несмотря на такое активное участие короля в деле проведения унии и на обещанные льготы православным, последние и не думали принимать унию. Они считали предателями четырех епископов, подписавших согласие на унию, и утешались твердостью остальных. Львовское братство, узнав о предательстве епископов, обратилось к Константинопольскому Патриарху с сердечной просьбой помочь делу и прислать в Литву своего экзарха.
Между тем умер Брестский епископ Мелетий Хребтович, и на его место возведен был в 1593 г. сенатор и каштелян Брестский Ипатий Поцей, родственник Константина Острожского. Поцей родился от православных родителей, образование получил в кальвинской школе и Краковской академии и, состоя на службе у князя Радзивилла, сделался протестантом, а затем снова принял православие. Для планов иезуитов не могло быть лучшего человека.
Он быстро сошелся с Кириллом Терлецким и Гедеоном Балабаном и сделался главным деятелем унии. Терлецкий стал убеждать Поцея, что нельзя дольше оставаться под управлением Патриарха, который по простым доносам низлагает епископов, поставил над епископами братства, предоставив им право наблюдения за их деятельностью, и что подобное положение изменится, если они отдадутся под власть папы. Подобный акт принесет им еще и ту пользу, что будет выполнено королевское обещание о возврате отобранных у них церковных имуществ. Но Поцея не надо было убеждать, так как в душе он был униатом. Узнав о замыслах Поцея, князь К.К. Острожский написал ему письмо, в котором высказал мнение, что о таком деле, как соединение Церквей, должны произнести суд прежде всего отцы Восточных Церквей и Московский Патриарх. Он советовал Поцею, переговорив с митрополитом и епископами, поехать в Москву и попросить великого князя Московского и тамошних духовных, чтобы те вместе с иерархами литовскими позаботились о прекращении разделения Церквей, из-за которого в Литве так страдает русский народ. На письмо Острожского Поцей ответил, что от поездки в Москву он отказывается, так как там его могут подвергнуть истязаниям и казни, и что если сам князь не решился войти в сношения по данному вопросу с митрополитом, «то и он не смеет и слова молвить о таких вещах, ибо митрополит не расположен к римлянам». Поцей, конечно, обманывал князя, ибо митрополит Рагоза был склонен к унии, хотя этого и не обнаруживал явно.
Между тем Патриарх Константинопольский узнал из письма к нему Львовского братства о готовящейся измене западно-русских епископов и написал на имя митрополита Рагозы две грамоты: одну с приказом низложить Львовского епископа Гедеона Балабана, а другую с выговором самому митрополиту и с временным запрещением за то, что тот не радеет о своей пастве, если в продолжение пяти лет ничего не предпринял для умиротворения ее. Получив эти грамоты, митрополит Рагоза созвал 24 июня 1594 г. Собор в Бресте, на который приехали только Поцей и Терлецкий, и Собор осудил Гедеона и низложил его. Но все это делалось для отвода глаз, с целью усыпить бдительность православных, ибо Собор наперед знал, что его постановления не будут иметь силы. Так действительно и оказалось. Когда на Соборе шла речь о низложении Гедеона, королевский примас архиепископ Гнезненский прислал митрополиту письмо, в котором предупредил, что Собор созван им незаконно, так как созван в отсутствие короля, выехавшего в Швецию, и без его разрешения, что по законам Польши недопустимо. В письме примаса выражено было митрополиту также негодование за его содействие Патриарху.
Вмешательство Патриарха в дела Западно-Русской Церкви, однако, не принесло ей пользы и еще больше раздражило затеявших унию епископов. Последние общими усилиями склонили на свою сторону других епископов и не только стали сноситься и сговариваться с латино-польскими бискупами, как лучше оборудовать дело унии, но и доносить королю о ходе дела, за что король обещал изменникам милости и награды, а также и покровительство на случай, если бы восточные Патриархи или ревнители православия в Западно-Русской Церкви привлекли их к духовному суду. Мало того, король даже решил послать в Рим для переговоров об унии двух духовных лиц, что видно из акта, внесенного 21 мая 1594 г. в актовые книги городского владимирского уряда Кириллом Терлецким. Акт этот, между прочим, гласит, что «по воле и промышлению Бога и при усердном старании и содействии Его Королевской милости, пана нашего милостивого, Сигизмунда III, и панов рад духовных и светских, наступило давно желанное примирение и соединение, восстановилась братская любовь между двумя столь разрозненными по вере Церквами — Восточной и Западной — с признанием святейшего Папы Римского верховным пастырем и наместником апостольским. А чтобы точнее утвердить это соединение и засвидетельствовать покорность святейшему отцу папе, Его Королевская милость определил послать в Рим двух особ: в Бозе велебного отца Ипатия Поцея, епископа Владимирского и Брестского, и меня, епископа Луцкого».
Вот до чего уже было доведено дело унии, но для окончания его не доставало еще самого главного и существенного: официального согласия самих иерархов Западно-Русской Церкви и во главе их митрополита. Только от их лица и можно было вести речь об унии с папой. В этом-то деле особое усердие и проявили королевские депутаты Поцей и Терлецкий. 2 декабря 1594 г. они составили от лица всех западно-русских иерархов акт, в котором заявляли, что «от времен Христа Спасителя и апостолов предки их всегда признавали одного старшего первопрестольника и пастыря в Церкви Божией — святейшего Папу Римского... Посему они умыслили, с Божией помощью, соединиться, как было и прежде, с братией их, римлянами, под одним видимым пастырем и дают себе перед Господом Богом обет, что всем сердцем и со всей ревностью будут стараться, каждый порознь, о приведении и прочего духовенства и всего народа к тому же соединению...» Акт этот, кроме Поцея и Терлецкого, был подписан митрополитом Рагозой, Полоцким и Витебским архиепископом Григорием, епископом Пинским и Туровским Леонтием Пельчицким, епископом Холмским Дионисием Збируйским и архимандритом Кобринским Ионой Гоголем, подписи которых собирались продолжительное время. Акт этот, однако, не имел еще решающего значения для унии, так как под ним не были даны подписи епископов— Львовского Гедеона Балабана и Перемышльского Михаила Копыстенского.
Более важное значение для дела унии имело следующее событие, совершившееся в конце 1594 г. По приглашению Кирилла Терлецкого в г. Сокол, находившийся в епархии Гедеона Балабана, собрались епископы: Гедеон, Перемышльский Михаил и Холмский Дионисий. Здесь Терлецкий в самых мрачных красках обрисовал перед собравшимися епископами плачевное состояние Православной Церкви, порицал восточных Патриархов и своими хитрыми речами довел епископов до того, что они составили и подписали постановление об унии и в особых артикулах изложили условия ее принятия. Все это они поручили Терлецкому представить королю. Чтобы придать этим соборным актам большую силу, требовались еще согласие на них и подпись митрополита. С этой целью Терлецкий, по поручению Собора, явился к митрополиту и вынудил у него согласие. Мало того, митрополит составил от себя записку, в которой были выражены мысли об общем соединении Церквей, и вручил ее Терлецкому для представления королю, только просил его держать это пока в тайне. Терлецкий поехал в Краков, явился к королю, выпросил у него себе грамоту на звание экзарха и привез похвальную грамоту Поцею за его заслуги для унии. Несмотря на все это, митрополит продолжал держать себя крайне нерешительно, выставляя себя по-прежнему ревнителем православия. Вообще положение его было весьма затруднительно, и он, с боязнью оглядываясь на все стороны, всех обманывал. Между тем народ узнал о затеянной епископами унии и всюду стал волноваться. В особенности эти волнения отзывались в Вильне. Митрополит Рагоза потребовал к себе на суд виленских священников, обвиняя их в том, что они взбунтовали против него народ, и затем велел во всех церквах прекратить богослужение на шесть недель. В то же время он писал князьям Острожскому и Скумину, что отнюдь не изъявлял покорности папе и в грамоте своей ко всему духовенству высказывал готовность стоять за православие до конца жизни. Играя двусмысленную роль, он даже не постеснялся сообщить князю Острожскому об измене православию епископов, собиравшихся на съезд в Соколе, в то время когда сам принял участие в этой измене. Вот что писал он князю Острожскому: «Стараясь давать знать Вашей милости, как столпу Церкви нашей, обо всех новостях, касающихся Церкви и меня, извещаю вас о новинке, никогда неслыханной предками нашими и Вашей милостью: посылаю Вам в копии лист, писанный ко мне отцами епископами, о намерении их подчиниться Римскому престолу,... а я без воли Божией и без Вашей милости и не думаю на то согласиться, опасаясь какого-либо подкупа и прелести для нашей Церкви». Писал митрополит Острожскому и об измене Кирилла Терлецкого, советуя князю «беречься этого райского змия и коварной лисицы». Вот до чего пала совесть митрополита Рагозы, если он мог так беззастенчиво извращать правду и так смело говорить ложь. В то же время Виленскому братству митрополит Рагоза написал послание, в котором опровергал разнесшийся слух об его измене. Но братство имело в руках документы и переслало их князьям Острожскому и Скумину в доказательство лживости заявлений митрополита и его единомышленников. Братство просило также князей, чтобы они выхлопотали созвание Собора, в котором участвовали бы и миряне.
Между тем как Рагоза, Поцей и Терлецкий действовали в пользу унии осторожно и скрытыми путями, Гедеон Балабан действовал смело и открыто. 28 января 1595 г. он созвал у себя во Львове Собор, на который прибыли архимандриты, игумены, иеромонахи, протопопы и священники не из одной только Львовской епархии, но «из разных воеводств, земель и поветов» Литвы и Польши, и даже несколько духовных сановников из-за границы. На Соборе было принято следующее постановление: «Признать Святую Католическую Римскую Церковь, от которой неразумно после Вселенского Флорентийского Собора отверглись греческие Патриархи, за Церковь истинную, имеющую власть над всей вселенной,... а если бы кто-либо из нас (присутствующих на Соборе), по превратности сердца, отступил сам или содействовал своим мирянам отступить от сего исповедания и подчинения Святейшему Папе, тогда да не напишется имя такого отступника с праведными, и епископство его да приимет другой».
Когда о такой открытой измене узнал князь К.К. Острожский, то разослал окружное послание, в котором убеждал православных твердо держаться своей веры. «От преименитых благочестивых родителей, — писал князь, — смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и теперь, Божией помощью укрепляем, пребываю; из-вестился я Божией благодатью и уверился в том, что, кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукавого диавола самые главные истинной веры нашей начальники, славой света сего прельстившись и тьмой сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, в волков претворились, Святой Восточной Церкви отвергшись, Святейших Патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили, к западным приложились, только еще кожей лицемерия своего, как овчиной, закрывая в себе внутреннего волка, не открываются, тайно согласившись друг с другом, окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, умыслили всех благочестивых с собой в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писания их объявляют. Но человеколюбец Бог не попустит вконец лукавому их умыслу совершиться, если только, Ваша милость, в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего не может быть. Так как многие из обывателей здешней области, Святой Восточной Церкви послушники, меня начальником православия в здешнем краю считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему, то из боязни, чтобы не взять на себя вины перед Богом и перед Вами, даю знать Вашим милостям о предателях Церкви Христовой и хочу с вами заодно стоять, чтобы с помощью Божией и вашим старанием они сами впали в те сети, которые на вас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дел? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились пастырей своих, Святейших Патриархов, которыми поставлены, отверглись и считают нас всех правоверных бессловесными, своевольно осмелились от истины оторвать и за собой в пагубу низвергать! Какая нам от них польза? Вместо того чтобы быть светом миру, они сделались тьмой и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру ненарушимо, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять будем. А я как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами в пользу братии моих служить обещаю».
Послание князя было напечатано в Острожской типографии и тотчас разослано православным западнорусам. Кроме этого Острожский послал к восточным Патриархам известие о замыслах западно-русских епископов. Послание князя произвело сильное действие, и православные заволновались. Первыми на защиту Святой Церкви выступили православные братства Виленское и Львовское. В Виленском сильным ревнителем православия явился школьный учитель Стефан Зизаний, перешедший из Львова в Вильну. Он волновал православных г. Вильны известием об унии и поднимал их против епископов-предателей. «Великую войну вел с римлянами Зизаний, — говорит летописец, — не только на ратушах, при рынке, по дорогам, но и посредине Церкви Святой». В своих проповедях он нападал на митрополита и написал против унии «Книжицу на Римский Костел».
Чтобы усыпить бдительность православных, в особенности князя Острожского, Игнатий Поцей стал уверять князя, будто епископы, затеявшие унию, соглашаются на созвание Собора или общего съезда по делам унии. С этой целью он написал князю Острожскому письмо, удостоверяя в нем, что хотя бы все епископы согласились на унию, таковая будет напрасным трудом без согласия народа, и посему он считает делом непозволительным разрешать вопрос об унии тайно, без ведома Собора и «всех братии меньших и прочих христиан, а особенно панов христианских». Созыва Собора, кроме братств, желали и все православные миряне. Ввиду таких пожеланий князь Острожский обратился к королю за разрешением созыва Собора, и притом с участием мирян. На просьбу Острожского король ответил отказом, указывая, что он не может допустить церковный Синод (Собор) с участием низшего духовенства, а тем более съезд вместе с духовными и мирских людей. «Судить о спасении душ — дело пастырей, — писал король князю Острожскому, — за которыми мы обязаны следовать, не спрашивая, а делая так, как учат они, которых Дух Господень поставил нам вождями до конца нашей жизни». Разумеется, отказ короля вызван был опасением несогласия низшего духовенства и мирян на унию.
Все это совершалось уже после того, как вопрос о посылке королем депутации к папе с предложением унии был решен окончательно.
Поцей, поддерживаемый королем, стал действовать на пользу унии самым решительным образом, не откладывая дела на дальнейшие сроки. Пользуясь слабоволием митрополита Рагозы, он совместно с Терлецким уговаривал его дать им полномочие вести переговоры об унии с папой. Митрополит сначала колебался и просил дать 6 недель на размышление, но, получив письмо Поцея и Терлецкого, в котором они требовали скорого приезда его в Брест для совещаний, угрожая, что «если он не приедет, то выдаст их на съедение, погубит их, да и сам не воскреснет»,— сдался. Вслед за этим письмом митрополит вместе с Поцеем, Терлецким, Пинским епископом Леонтием Пельчицким и Кобринским архимандритом Ионой Гоголем подписали 1 мая 1595 г. подробнейшие артикулы (условия) унии для представления королю и папе, а 12 июня митрополитом и прочими владыками было подписано соборное послание к папе Клименту VIII с изъявлением согласия на принятие унии.
В артикулах они высказали следующие мысли, а также пожелания: «О Св. Духе исповедуем, что он исходит от Отца через Сына; все наши литургии: Василия Великого, Златоуста и Преждеосвященных Даров, — все наши молитвы и все вообще обряды и церемонии Восточной Церкви желаем сохранять в совершенной неизменности и совершать на нашем языке; таинство Евхаристии, как всегда было у нас, да преподается под двумя видами, равно и таинство крещения и его форма да остаются у нас, как было доселе; о чистилище не возбуждаем спора, но желаем следовать учению Церкви, и новый календарь, если нельзя удержать старого, примем, но с условием, чтобы порядок и образ празднования нами Пасхи и все прочие наши праздники, в том числе и праздник Богоявления, не существующий в Римской Церкви, остались неприкосновенными и неизменными; супружество священников наших должно оставаться неизменным; митрополия, епископства и другие духовные должности у нас да отдаются людям не иной нации и веры, а только русской и греческой; митрополиты, хотя и обязаны ездить в Рим за получением грамоты, должны посвящаться нашими епископами; просим, чтобы митрополит и епископы нашего обряда имели место в государственном сенате наравне с Римскими епископами; если бы кто из людей нашего обряда захотел принять обряд римский, этого не должно допускать; не должно принуждать к перемене веры лиц при смешанных браках; если кто-либо за какой-либо важный проступок будет отлучен епископом нашего обряда, то пусть и римлянами считается отлученным и не принимается к их обряду» и проч. В заключение изложенных условий подписавшие их заявили: «Поручаем эти артикулы нашим почтенным братьям, епископам Ипатию Поцею и Кириллу Терлецкому, чтобы они испросили на них, именем нашим и своим, утверждение от верховного первосвященника и короля».
В соборном своем постановлении митрополит и епископы писали: «...мы решились приступить к тому соединению, какое прежде имела Церковь Восточная с Западной и которое предки наши постановили на Флорентийском Соборе, чтобы в этой святой унии, под верховной властью Вашей святыни, мы могли едиными устами и единым сердцем славить пречестное и великое имя Отца и Сына и Св. Духа. Вследствие того мы, с ведома и соизволения нашего господаря Сигизмунда III, приложившего также свое старание к этому святому делу, посылаем к вашей святыне братии наших Ипатия Поцея... и Кирилла Терлецкого... Им мы поручили ударить челом Вашей святыне и предложить, чтобы Ваша святыня согласилась оставить нас всех при вере и всех церемониях и обрядах Восточной Церкви, ни в чем их не нарушая, и утвердил то для нас за себя и за своих преемников. И в таком случае мы уполномочили названных братии наших принести от имени всех нас: архиепископов, епископов, всего духовенства и всех наших словесных овец — покорность седалищу Св. Петра и Вашей святыне и поклониться Вашей святыне, как нашему верховнейшему пастырю». Акт этот подписали: митрополит Рагоза, По-цей, Терлецкий, архиепископ Полоцкий Григорий Загоровский, епископы: Холмский Дионский Збируйский, Пинский Леонтий Пельчицкий, Кобринский архимандрит Иона Гоголь и епископы Львовский Гедеон Балабан и Перемышльский Михаил Копыстенский, — последние два от унии вскоре отказавшиеся.
Отказ Гедеона Балабана от унии произошел при следующих обстоятельствах. Гедеон, доведенный до крайности борьбой со Львовским братством, а также напуганный волнениями, которые вызваны были среди православных окружным посланием князя Острожского и ненавистью к нему православных за измену, задумал примириться с братством. С этой целью он еще в начале июня 1595 г. приезжал к князю Острожскому с просьбой принять на себя хлопоты по делу примирения. Князь согласился, но предварительно взял с него обещание: склонить на свою сторону епископа Перемышльского Михаила и открыто действовать против унии. Первого июля Балабан прибыл во Владимир Волынский и здесь, в городском уряде, в присутствии князя Острожского и других властных особ объявил, что на двух съездах он, вместе с другими епископами, дал Кириллу Терлецкому четыре бланковых листа со своими печатями и подписями для того, чтобы написать на них к королю и сенаторам жалобы на притеснения, претерпеваемые Православной Церковью. Но так как до него, Балабана, дошла весть, что Терлецкий написал на бланкетах что-то другое, написал постановление, противное религии, правам и вольностям русских людей, — он против такого постановления протестует. Приняв такое заявление от Балабана, князь Острожский немедленно написал к Львовскому братству увещание примириться с Гедеоном Балабаном, и примирение состоялось. За Гедеоном отступился от унии и Перемышльский епископ Михаил Копыстенский. Получив на руки артикулы и соборное послание к папе, Поцей и Терлецкий поспешили с ними в Краков к королю. По пути, в Люблине, Поцей встретился с князем Острожским, показал ему подлинные грамоты и на коленях слезно просил его принять участие в унии. Князь резко отказал ему в этом, указав, что такое важное дело может разрешить только Собор. Оба епископа приехали в Краков, а оттуда без разрешения митрополита отправились в Рим. Митрополит, как только узнал об их отъезде, послал своего протснотария, чтобы их возвратить, но они не обратили внимания на его приказание, ибо что для них значил в то время митрополит, когда они имели в руках подписанную им грамоту на унию со всемогущим папой, будущим их защитником.
Чтобы оказать поддержку Поцею и Терлецкому, сам король окружной грамотой от 24 сентября 1595 г. известил всех своих подданных об их поездке в Рим для заключения унии. Православные сильно возмутились, особенно князья Острожский и Скумин. Народ поднял ропот, но никто не внимал его голосу; напротив, за это он стал подвергаться преследованиям в имениях католических панов и королевских. Все это предвещало великую бурю, которая и разразилась в будущем.
В ноябре 1595 г. Поцей и Терлецкий прибыли в Рим и изъявили покорность папе, но при этом, согласно привезенной ими грамоте, они потребовали, чтобы православным были оставлены все обряды и догматы, какие до сего времени исповедовала Западно-Русская Церковь, и чтобы униатов не принуждали к обрядам Римской Церкви. Однако папа Климент VIII предъявленных ими условий не принял и заставил их не только подписать, но и клятвенно и торжественно подтвердить за себя и за русских иерархов предложенное им исповедание веры, близкое к латинскому. В этом исповедании принимались определения Флорентийского и Тридентского Соборов; проклинались всякие ереси, расколы и догматические учения, осужденные и отвергнутые Римской Церковью; признавалось истинным католическое учение об исхождении Св. Духа «и от Сына», причащение под одним видом, учение о чистилище, индульгенциях и главенстве папы. Папа оставлял православным только их обряды, но и то с оговоркой, если таковые не противны католическому учению и не препятствуют общению с Римской Церковью. Эта оговорка давала папе возможность при случае вытеснить православные обряды из униатской Церкви. Таким образом, Поцей и Терлецкий в Риме совершенно отверглись от православия и сделали такие уступки папе, на которые не уполномочивали их даже единомышленные с ними епископы, но которые уже приблизили принятую ими унию к латинству. В знак подчинения папе Поцей и Терлецкий облобызали его ногу. Папа на состоявшемся по случаю принятия унии торжестве объявил, что он принимает их отсутствующего митрополита, епископов, все духовенство и весь русский народ, живущий во владениях польского короля, в лоно Католической Церкви и соединяет с ней в одно тело. В память такого события папа велел вычеканить медаль с изображением на одной стороне своего лица, а на другой — коленопреклоненных перед ним русских епископов и с латинской надписью: «Ruthenis receptis» («На воспринятое русских»).
За измену православию Поцей и Терлецкий возведены были папой в звания прелатов и ассистентов Римского престола, и им были вручены грамоты королю, митрополиту, епископам и князьям. В письме своем к королю папа просил его принять митрополита и епископов в число сенаторов, а митрополиту поручил созвать Собор и представить ему на утверждение постановления Собора.
Поцей и Терлецкий, без сомнения, понимали, что, подписав латинское исповедание веры, они далеко переступили границы, указанные их доверителями в послании к папе и в артикулах унии, — однако, несмотря на такую измену, не постыдились написать из Рима Краковскому бискупу Юрию Радзивиллу, что греческое исповедание веры оставлено папой православным в неприкосновенности, равно оставлены им не только все обряды, но и Символ Веры без прибавки и от Сына. В заключение они просили бискупа посодействовать им у короля, дабы тот своими грамотами успокаивал православных относительно унии, объявляя им, что они «все свое имеют в целости», и тем подготавливал их к принятию унии.
Так совершилась измена православию некоторых западно-русских епископов. Для большего укрепления ее оставалось только провозгласить соборным актом, что и было исполнено на Брестском униатском Соборе в 1596 г.

Глава VIII
ПОДГОТОВКА ПРАВОСЛАВНЫХ И УНИАТОВ К ПРЕДСТОЯЩЕМУ СОБОРУ

В марте 1596 г. епископы Поцей и Терлецкий возвратились из Рима, обласканные папой, но встречены были православными недружелюбно. Народ не желал насильно навязанной ему унии, и посему русские православные депутаты, во главе с князем Острожским, на Варшавском сейме (в начале 1596 г.) потребовали от короля, чтобы принявшие унию епископы были лишены сана, а на их место поставлены другие. Не дремали и Поцей с Терлецким и для укрепления среди православных своего пошатнувшегося положения выпросили у короля новые грамоты на свои епископии. Между тем православные настоятельно требовали созыва Собора, и таковой по воле короля был созван в Новогрудке. Проводя еще раньше ту мысль, что в Соборах не должны участвовать миряне, король, зная настроение православных и боясь влияния на Соборе знатных мирян, разрешил составить Собор только из одного духовенства. Собор этот, однако, дела унии не решил, а только занялся осуждением защитников православия, особенно Стефана Зизания. Естественно, что постановления Собора не могли удовлетворить ни православных, ни приверженцев унии. Православные добивались созыва такого Собора, на котором могли бы присутствовать и миряне, т.е. вся Церковь, а не одно только духовенство, и на котором окончательно выяснилось бы дело об унии, а приверженцы унии хотели созыва такого Собора, на котором возможно было бы торжественно узаконить все то, что было принято Поцеем и Терлецким в Риме. Последних поддерживал и король Сигизмунд III. Он издал 14 июля 1596 г. универсал (окружное послание), в котором заявил, что не только епископы, ездившие в Рим, но и он сам имел желание соединить Церкви. Он писал далее, что желает, дабы все его подчиненные были в одной вере, так как только это соединение может сохранить целостность республики.
О народе же он выразился, как о «толпе», в делах веры ничего не смыслящей и потому к участию на Соборе недопустимой. С подобным же окружным посланием выступил к народу и митрополит Михаил Рагоза. Однако послания эти не только не успокоили народ, но еще более раздражили его, ибо он сознавал, что совершается над ним грубое насилие. Народные волнения охватили не только митрополичью кафедру, но и епархии Поцея и Терлецкого. В особенности волновались православные в Вильне, и митрополит, видя свое бессилие внести успокоение в народ, вынужден был обращаться к защите короля. Готовясь к предстоящему Собору и не надеясь на свои силы, так как большинство православных епископов с митрополитом во главе были явными униатами, в православии же осталось только два епископа — Перемышльский Михаил и Львовский Гедеон, — православные обратились за помощью к восточным Патриархам, и те прислали к ним ученых и твердых в православии мужей для участия в предстоящем Соборе. От Патриарха Александрийской Церкви — Кирилл Лукарис, а от Константинопольского — в звании экзарха высокоученый архидиакон Никифор. Приезд этих лиц весьма обрадовал православных, ибо в их лице они надеялись иметь ученых защитников православия против такого апологета унии и папства, каким был иезуит Петр Скарга.
Наступило время созыва Собора, который по воле короля должен был состояться в Бресте, и обе стороны стали готовиться к нему. Православные, хотя и чувствовали, что истина и право на их стороне, но от Собора не ожидали ничего хорошего, ибо видели, что враги православия решились во что бы то ни стало показать, что унию приняло законное представительство Западно-Русской Церкви и что вопрос о введении ее в этой Церкви предрешен заранее, но не падали духом, уповая на милость Божию и на свою правду.

Глава IX
БРЕСТСКИЙ СОБОР (1596)

В октябре 1596 г. начался съезд на Брестский Собор представителей Западно-Русской Церкви и латинской стороны. На Собор прибыли: экзарх Константинопольского Патриарха в Литве Никифор, человек известный своей ученостью и сильными связями в Константинополе, экзарх Александрийского Патриарха Кирилл Лукарис, западно-русский митрополит Михаил Рагоза с семью епископами, множество архимандритов, игуменов и священников Западно-Русской Церкви, князь Константин Острожский; со своей свитой послы от всех областей и множество людей всякого чина и звания. Со стороны латинян прибыли: главные двигатели унии — Ипатий Поцей, Кирилл Терлецкий с иезуитами, епископ Холмский, а также гетман Литовский Николай Радзивилл, канцлер Литовский Лев Сапега, подскарбий Литовский Дмитрий Фалецкий тоже со своими свитами. Тотчас же съехавшиеся образовали два враждебных лагеря, но численный перевес оказался на стороне православных, ибо к ним присоединились почти все духовные и мирские представители Западно-Русской Церкви. Обе стороны представляли собой вооруженные лагеря: шатры и пушки покрывали окрестности Бреста. Когда униаты и латиняне взвесили свое положение, то пришли в уныние и обратились к князю Острожскому с тревожными вопросами. Острожский уверил, что никакого насилия без прямого вызова противной стороны допущено не будет. Латиняне, дабы парализовать всякое воздействие православных на митрополита Рагозу, взяли его под свою опеку и окружили стражей и таким образом устранили его от всякого общения с православными. Чтобы лишить православных возможности вести соборные совещания в храме, как требовал этого освященный веками обычай, Поцей как местный епископ приказал запереть все храмы, и православные вынуждены были избрать для заседаний Собора частный дом, в котором находилась обширная зала, служившая протестантской молельней. Тотчас же православные разделились на две половины — духовную и мирскую, — установили порядок заседаний в обеих половинах и, освятив залу духовного Собора приличным молитвословием, приступили к делу. Так как все сомнения о том, что митрополит и окружающие его епископы продают латинянам свою Церковь, у православных отпали, то Собор решил предать изменников соборному суду. Собору представилась возможность произвести этот суд сейчас же, ибо на Соборе присутствовали патриаршие экзархи, т.е. лица по власти выше митрополита и подчиненных ему епископов. Это право православных еще более усугублялось тем обстоятельством, что Никифор был прислан в Литву Константинопольским Патриархом в качестве экзарха по просьбе самих же православных. Опираясь на каноническую законность его власти, Собор, не теряя времени, вверил ему суд над делами Западно-Русской Церкви. Руководствуясь предоставленным ему правом, экзарх Никифор позвал через своих послов митрополита и владык на суд. Посланных к митрополиту не допустили. После нескольких таких попыток посланные, наконец, нашли митрополита в кругу латинян и получили ответ, что он не явится на Собор православных. «Что сделано, то уже сделано, и иначе быть и переделаться не может; хорошо или худо мы поступили, только мы отдались Западной Церкви», — таков был ответ митрополита посланцам. После такого ответа православному Собору предоставлялось право, согласно канонам, судить митрополита заочно, к чему Собор и приступил. Прочитаны были грамоты, посланные Никифором митрополиту с увещанием не приставать к унии, а также все «позвы» митрополиту явиться на суд и его последний ответ, после чего Собор признал виновность митрополита и единомысленных с ним епископов в измене православию. Но так как с признанием их виновности необходимо было осудить и унию, то Собор занялся ранее решением вопроса об унии. Исследовав ее сущность и опровергнув ее, духовный Собор обратился к мирской половине и затребовал ее мнение.
Православные миряне на основании данных им от всех областей посольских инструкций представили Собору единогласное заключение, что весь литовско-русский народ не только не желает унии, но и требует, чтобы духовные, отступившие от власти Патриархов, были наказаны лишением сана, какой имели до подчинения их папской власти; что поместный Собор в Бресте не вправе постановлять решение о соединении с Римской Церковью без согласия Патриархов и всей Восточной Церкви; что народ протестует против принятия нового календаря, явно противного церковным правилам. Тогда Собор приступил к окончательному решению: отверг унию, а виновных в унии митрополита и епископов осудил и низверг с кафедр. Определение Собора было послано осужденным иерархам, а также был составлен протест против унии и принявших ее владык и отправлен королю с просьбой назначения новых православных иерархов.
Не оставалась без дела и униатская сторона. Окружив себя из боязни православных военной силой, приверженцы унии составили свой Собор, на который в качестве членов Собора пригласили иноверцев, т.е. латинян, нарушив, таким образом, основные церковные правила. Из подражания православным они сочли также нужным снестись с не принявшими унии владыками, но сделали это вопреки каноническим правилам: не через соборные грамоты, а словесно, через иноверцев. Вопреки канонам, требующим обличения на Соборе виновных и их увещания, они, не выслушав мнения православных, признали их виновными лишь только потому, что те упорно противились унии. Не обсуждался также на униатском Соборе и вопрос об унии, который должен был быть основным вопросом Собора, как это принял Собор православный, а только прочитана была папская утвердительная грамота на унию. Таким действием униатский Собор указал, что уния была уже делом, предрешенным заранее, без соборного волеизъявления. Хотя введение унии в Западно-Русской Церкви касалось не только духовенства, но и всего народа, униатский Собор не только не допустил совещательного участия мирян в прениях Собора, но даже не спросил мнение народа и, таким образом, нарушил законное его право. В противовес православным, пославшим королю протест против унии и принявших ее иерархов, униатский Собор, со своей стороны, отправил протест к королю, прося его низложить силой виновных в противодействии унии епископов и принять меры против народа. «Таким образом, — скажем мы словами историка унии М.О. Кояловича, — общий съезд разногласящих сторон, собравшийся для примирения в делах веры, как предполагалось в универсале короля и в грамоте митрополита, вовсе не достиг этой цели; он разделился на две половины: православную и латинствующую, которые сделались еще более враждебными, и каждая по-своему решила дело унии: одна отвергла ее, другая приняла». Значит, произнести окончательный приговор о Соборе и принять решение предоставлено было будущему времени.

Глава Х
КОРОЛЬ СИГИЗМУНД III. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВВЕДЕНИЕ ПРИ НЕМ УНИИ. ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ УНИИ СО СТОРОНЫ ПРАВОСЛАВНЫХ

Король Сигизмунд III и введение унии

Сигизмунд III был самым сильным, хотя и не главным, виновником унии, и без его решительного участия уния не была бы введена. Отношение его к унии точно определилось еще до принятия ее на Брестском униатском Соборе. Он первый задумал посылку в Рим к папе двух духовных представителей после состоявшегося в Бресте в 1591 г. Собора для переговоров об унии и манифестами своими обещал оказывать свои королевские милости епископам, старавшимся о ее введении. Не оставался он безучастным к своей излюбленной унии по случаю тех манифестаций, какие делались против нее после издания им универсала 24 сентября 1595 г. В универсале король объявлял, что он старался и старается привлекать своих подданных православных к Католической Церкви отечески, а после обнародования универсала стал действовать на них совсем не по-отечески.
Вот что говорит автор известной книги «Апокрисиса»: «Нападки на богослужение последователей древней Греческой Церкви начали появляться тотчас, как издана была в 1592 г. королевская грамота некоторым епископам, изъявившим согласие подчиниться папе. Но более частыми и открытыми они сделались в 1595 г., уже после отъезда в Рим Поцея и Терлецкого. В это время открылось прямое преследование нашего богослужения, а началось оно по универсалам короля, и именно в имениях и городах королевских запечатывали в некоторых местах церкви. Забирали из них церковные облачения; в праздники, которые отмечались по старому календарю, силой выгоняли народ из храма, нападали на духовенство, запрещали нашим священникам ходить в ризах со Святыми Дарами через площадь и открыто провожать мертвых по обычаю Греческой Церкви. По праздникам не позволяли нам звонить в колокола и отправлять обряды нашего богослужения, а тех, которые этим приказаниям и запрещениям не хотели повиноваться, удручали плетями, заключением, побоями и другими способами.
В то же время и в тех же королевских городах делали нападения на школы нашей греческой веры, изгоняли из них детей, тащили в свои школы, били, сажали в тюрьмы и подвергали всяким посмеяниям. В некоторых королевских городах люди греческой веры, вопреки давним обычаям, были устраняемы от должностей, от цехов, от ремесел и притесняемы в судах и разных других делах. Со стороны православных заявлено было в разных местах много протестов, свидетельствующих о том, кому, где и когда сделаны были насилия».
Все это происходило после отправления Поцея и Терлецкого в Рим, т.е. еще до принятия на Брестском Соборе унии. Чего же могли ожидать православные западнорусы от короля после объявления ее в Литве? Из обзора деяний состоявшегося в 1596 г. в Бресте Собора мы видели, что на нем произошел раскол: Собор разделился на две половины — православную и латинско-униатскую, — и уния была принята только униатской половиной, включавшей в себя ничтожное количество православных. Без сомнения, она погибла бы в самом начале ее появления, так как православные ее упорно не признавали, если бы в основе своей она не имела государственного значения, т.е. если бы ее церковные интересы не были объединены с интересами политическими. Во имя последних она настойчиво поддерживалась не только королем и его правительством, но и вводилась ими насилием и мерами жестокости. Иначе и не могло быть, ибо во всяком деле, где в основу ставятся интересы государственно-политические и где на пути встречаются препятствия таковым, не обходится без насильственного его проведения. Этот характер смешения церковных и политических интересов в самой идее церковной унии обнаружил король Сигизмунд III в изданной им сразу же после Брестского Собора грамоте. В ней король говорил: «Митрополит с епископами, со всем духовенством и многими людьми греческой русской веры сошлись в соборной брестской церкви Св. Николая после молитв, три дня разбирали дело, справляючись со Священным Писанием, с правилами св. отцов, братски призывали к себе епископов Михаила и Гедеона с их товарищами, но они, хотя сначала добровольно приступали к унии и о том к нам писали, теперь, по наущению упорных людей, оставили святой храм Божий, в котором во все время Собора ни разу не были, пожелали соединиться с анабаптистами, арианами, богохульниками и с другими старыми еретиками, неприятелями и поругателями веры православной русской. Мало того, соединясь с каким-то еретиком Никифором и другими греками, шпионами и изменниками нашими, засели в еретической божнице, где с окаменелым фараоновым сердцем, с упорством и злостью осмелились решать дела, к ним не подлежащие; восстали против нас, своего господаря, против Речи Посполитой и своих начальников, отлучились от Церкви Божией, составили протесты и заговоры, подписывали бланкеты и прикладывали печати, призывали к рукоприкладству людей, не принадлежащих к Собору, насильно заставляя их подписываться, а потом на тех бланкетах что-то писали и по государству нашему рассылали». Дальше король извещал всех, что епископы Михаил и Гедеон прокляты, а поэтому запрещается почитать их епископами и входить с ними в какие-либо соглашения; все же правительственные власти и должностные лица обязываются уважать постановление Брестского латинско-униатского Собора, в его противниках должны видеть государственных преступников.
Вот как отнесся король к Брестскому Собору. Утвердив постановления униатского Собора, униатов признал преданными престолу и отечеству и объявил, что на противников унии, т.е. православных, смотрит как на нарушителей общественного спокойствия и государственных изменников. Просьбу православного Собора об избрании нового митрополита и епископов вместо отпавших от православия король отверг.
Эта королевская грамота открыла широкое поле преследованиям православных, которые не замедлили обнаружиться как со стороны короля, так и врагов православия тотчас же после ее обнародования. Патриарший экзарх Никифор, оклеветанный, будто он явился в Польшу шпионом султана, был заключен в тюрьму и уморен голодом. Православные церкви, монастыри, архиерейские имения король стал раздавать принявшим унию епископам, и те, имея в нем опору, изгоняли из приходов священников, не желавших унии, и заменяли их другими. Тех же священников, которые упорно продолжали священствовать и наставлять свою паству держаться православия, схватывали, бесчестили, заключали в тюрьмы. Православных мирян предавали проклятию. Церкви у них отнимали насильно и обращали в униатские. Простой народ силой загоняли в униатские церкви, а сопротивлявшихся муками заставляли принимать унию.
Обрушились на православных гонения и со стороны иезуитов и латинян. Не прошло 2—3 лет со времени введения унии, как летописи, отмечавшие преследования православных, стали заполняться разительными фактами насилия. Приведем для примера следующий случай, имевший место в г. Вильне в 1598 г. Тотчас же после объявления унии у Православных г. Вильны был отнят Свято-Троицкий храм, находящийся при Свято-Троицком монастыре, и православные построили невдалеке от него новый храм. Приближался праздник Пасхи 1598 г. В Великую Субботу под вечер, когда в церкви делались обычные приготовления к Светлому празднику, в храм прибыл ксендз Гелиашевич с толпой до 50 студентов иезуитской академии. Прибывшие вторглись в алтарь, кощунственно сбросили с престола Святое Евангелие и крест, а затем, выйдя через Царские врата на середину церкви, где находилась Святая Плащаница, схватили ее и стали с тем же кощунственным глумлением носить по церкви и бросать из стороны в сторону. Церковники и церковные служители стали уговаривать бесчинствующих прекратить глумление над святыней и за это подверглись гнусной брани и даже побоям. В ночь Светлого Христова Воскресения студенты-иезуиты явились в Духовский храм к началу службы и, окружив Плащаницу, пытались опрокинуть ее, толкали молящихся, а женщин кололи шпильками и, выступив к алтарю, препятствовали причастникам подходить ко Святой Чаше. Еще большее бесчинство произвели иезуитские студенты в тот же день вечером. Явившись на вечерню вооруженными, они разместились в притворе, у церковных дверей, среди храма, кололи молящихся шпильками, а женщин потирали пальцами по устам, по лицу и говорили им бесстыдные слова. Несколько раз наносили удары кадившему священнослужителю во время каждения им храма, а затем, заняв места при самом амвоне, не пропускали священно- и церковнослужителей для совокупных праздничных песнопений. Когда же участвующий в пении бакалавр братской школы стал просить бесчинствующих хотя немного податься назад, избили его по лицу. Мало того, выйдя из храма и соединившись с толпой, ожидавшей их у храма и вооруженной ружьями, луками, топорами и камнями, начали штурмовать коллегиум братский (школу) и соседний братский дом. Выломали там ворота, повыбили окна, повредили стены зданий, пробили крышу и изранили прислугу. Не оставили они своих бесчинств и на следующий день. Явившись с оружием к Свято-Духовской церкви и разделившись на группы, произвели нападение на братский коллегиум, на дома братчиков, на православное кладбище; били и преследовали людей, шедших в церковь; наконец вторглись в храм и произвели там сильную тревогу и замешательство в богослужении. Все это делалось с целью вызвать со стороны православных сопротивление в церкви и произвести там кровопролитие, что послужило бы достаточным основанием для закрытия православной церкви. Православные понимали цель своих врагов, и посему мужественно переносили жестокие оскорбления; они плакали от огорчения и молились, но сопротивления не оказали.
Описанный случай не единичный. Так как православные упорно отказывались от унии, то против них повсюду предпринимались со стороны поборников унии насилия и бесчинства. Польское правительство, следуя декрету короля, смотрело на православных как на государственных изменников, и посему снисходительно относилось к этим бесчинствам, не оказывая православным никакой защиты. Король Сигизмунд всеми мерами поддерживал униатов и при захватах церквей и их имуществ униатами держал сторону последних. Так, при споре православных с униатами о праве владения виленскими церквами, когда дело было доведено до главного трибунала и светские члены трибунала присудили церкви православным, а духовные, т.е. латинские прелаты постановили отдать их униатам, Сигизмунд III, приехавший тогда в Вильну, потребовал дело к себе и, рассмотрев его, приказал взять все церкви в секвестр на свое имя, а потом непосредственно своим декретом от 11 августа 1609 г. передал их во владение униатам. Таким образом, православные г. Вильны, своей численностью превосходившие униатов и латинян и имевшие до 20 церквей, остались при одной Свято-Духовской церкви. Положение православных становилось все более и более плачевным. Вот как в 1599 г. в одном своем акте изображают это положение православные вельможи: «Наши церкви, монастыри по большей части у нас отняты, разорены, опустошены, и это сопровождалось разграблением, великим мучительством, пролитием крови и неслыханными поруганиями не только над живыми, но и над мертвыми... В некоторых местах нам уже запретили свободные собрания для богослужения и молитвы и построения церквей. Наши пресвитеры, пастыри-проповедники, за твердость в своем вероисповедании всячески преследуются, терпят нападения и грабежи и в собственных домах подвергаются бесчестию, поруганию, изгоняются, ссылаются, лишаются всего. Их хватают на дорогах и в городах, заключают в узы, бьют, топят, умерщвляют... Наших мещан за различия в исповедании удаляют от цехов, промыслов, торговли и даже от житья в городах, считают недостойными доверия в свидетельствах, а по местам подвергают даже инквизиции. Этот пожар, постепенно усиливаясь, касается уже и нас, людей благородного состояния... За то одно, что мы твердо стоим в своей вере, нас хитрыми действиями латинского духовенства удаляют от мест и от пропитания по службе; и к сенаторскому званию, чинам, урядам, староствам, управительствам мы не можем иметь такого доступа, как другие... А когда жалуемся на оскорбления и обиды и со слезами спрашиваем от властей справедливости, защиты и помощи, то вместо какого-либо утешения получаем насмешки и презрение, соединенное с отказом даже в выслушивании просьб. Даже в проповедях церковных высказываются сильные воззвания и возбуждения против нас народа, с указанием средств истреблять нас и с обещанием за то благословений и наград».

Противодействие унии со стороны православных

Что же предпринимал православно-русский народ в защиту свою и своей веры?
Несправедливое решение дела унии не столько напугало, сколько озлобило православных, но они на первых порах не теряют надежды на милость и справедливость короля и на поддержку сеймов. Еще 9 октября 1596 г. православные, чувствуя наступающую грозу, избрали из своей среды двух светских депутатов — Малиновского и Древинского — и снабдили их инструкцией, как они должны действовать и чего требовать от короля и сейма. В инструкции говорилось, что их предки и они сами более 600 лет подчинялись Константинопольскому Патриарху, что, составляя только часть Восточной Церкви, они одни не могут признать над собой власть папы. В конце просили короля низложить митрополита Михаила Рагозу и епископов, принявших унию, и лишить их прав на церковные имущества. В 1598 г. православные подали королю жалобу на митрополита и епископов, принявших унию, но рассмотрение жалобы было отложено. Король, руководимый иезуитами, всецело был на стороне униатов и вовсе не желал разрушать так успешно начатое дело унии.
Православным оставалось только надеяться на свои силы, и они, действительно, повели мужественную борьбу за родную веру всеми возможными способами. В это смутное время насаждения унии неоцененные услуги Западно-Русской Церкви оказывали православные братства, православные вельможи, Константинопольские Патриархи и другие православные иерархи.
Православные братства со времени объявления унии сделались главной опорой православия в западно-русских областях Польско-Литовского государства. Братства по преимуществу развивались и были сильны в тех городах, где существовало магдебургское право, передававшее управление городом в руки самих горожан, что представляло неоценимую выгоду для братств. Под знаменем самостоятельного самоуправления выступали братства и в делах религиозных, в которых участие их развито было давно историческим складом обстоятельств. Такое счастливое объединение в одной корпорации религиозных и мирских начал жизни представляло братствам исключительную в то время выгоду. Особенно сильны были в борьбе за православие братства: в Галиции — Львовское, в Литве — Виленское Свято-Троицкое, в Белоруссии — Могилевское, на Волыни — Луцкое, в Киеве — Софийское. Не щадя средств, братства основывали новые монастыри, как бы взамен отнятых у них униатами. Так, в первое время существования унии у православных при помощи братств и православных благотворителей появилось около десяти новых монастырей: например, на Волыни— Почаевский (1597), в Вильне— Братский Свято-Духов (1605), в Киеве— Братский Богоявленский и др. Братства открывали школы, учреждали типографии, издавали сочинения, в которых доказывали истину православия, ложь унии и указывали на предстоящие православным опасности и на средства спасения от них. Особенную ревность в этом деле проявило Виленское братство. Его стараниями в братской типографии в 1596 г. были изданы первая в России славянская азбука и «Грамматика словенска», составленная Лаврентием Зизанием (Тускановским). В типографии Виленского братства напечатан был в 1597 г. и знаменитый «Апокрисис, альбо отповедь на книжку о Соборе Берестейском» — книга, блистательно раскрывавшая и доказывающая неправды Брестского Собора, провозгласившего унию. Из этой же типографии вышел в 1608 г. «Антиграф», предавший разбору и посрамлению хитросплетения деятелей унии Поцея и Скарги. А в 1610 г. Виленское братство выпустило из своей типографии весьма полезную и нужную для борьбы с унией апологию православия, составленную иеромонахом Свято-Духовского монастыря Мелетием Смотрицким, под названием «Фринос», т.е. плач Восточной Церкви на отступление некоторых сынов ее от греческого исповедания и от повиновения Константинопольскому Патриарху. В ней, по отзыву известного униата Холмского епископа Иакова Суши, «что ни слово — жестокая рана, что ни мысль — смертельный яд» (для унии и папства). Сочинение это, по свидетельству самих униатов, пользовалось бесконечным уважением не только у православных, но и у протестантов; его передавали, как сокровище, из рода в род, по завещанию, а некоторые завещали даже класть его с собой в гроб, после своей смерти. Чтобы оградить законные права православных, Виленское братство отпечатало и в 1632 г. отправило на конвокационный съезд со своими уполномоченными посвященную сенаторам и послам сейма книгу «Синопсис, или краткое описание прав, привилегий, свобод и вольностей, данных литовскими князьями и польскими королями народу русскому, находящемуся неизменно в послушании Константинопольскому Патриарху». В этой книге излагалась жалоба западно-русского народа на те несправедливости и притеснения, которые из-за своей стародревней греческой веры столько лет терпит русский народ, и просьба, чтобы сенаторы благосклонно приняли подносимую книгу, обсудили дело с беспристрастием и оказали невинно страдающему русскому народу должную справедливость. Типография братства работала непрестанно. Кроме указанных книг, она издала: Псалтирь (1621), Требник (1624), Служебник (1624), Полуустав (1622), Новый Завет с Псалтирью (1623), Часослов с Псалтирью (1631). Братства вели с латинянами и униатами судебные тяжбы из-за церковных и монастырских имений, а также переписку, подавая друг другу советы и помощь в борьбе с врагами Православной Церкви. Наконец, каждый православный, кто бы он ни был и откуда бы ни был, приходил к братствам, как к своим родным, и получал все, чего мог ожидать от людей невсесильных. Знамя веры было здесь знаменем всякой помощи духовной и житейской. Чтобы укрепить это знамя в своих слабых человеческих руках, члены братств «целовали каждый за всех, и все за каждого Честный Крест», давали клятву стоять за веру православную «до последней капли крови, до последнего издыхания, клялись всеми силами противостоять унии, дабы ни один из них соблазном или насилием, или страхом не был исторгнут из недр православия».
Вот какую нравственную силу представляли из себя в то время братства! И неудивительно, что к таким полезным для защиты православия корпорациям примыкал не только простой народ, но и вельможные люди, истинные вожди литовско-русского народа, о чем свидетельствуют дошедшие до нас братские списки: там записаны и светлейшие князья, и простой народ. Православные вельможи помогали братствам деньгами, пожертвованием земель и угодий и своим влиянием на сеймах; на их средства братства созидали монастыри и храмы, содержали школы. В имениях православных панов, под их покровительством и защитой, православные миряне свободно исповедовали свою веру, а православные пастыри беспрепятственно продолжали священствовать, несмотря на запрещение униатских епископов. Но при всех благоприятных условиях для деятельности братств на пользу православия, они не в состоянии были привлечь на свою сторону большинство православных аристократов. Такая кипучая и полезная для Церкви деятельность братств не только не вызвала сочувствия лучших православных аристократов, но, к стыду последних, большинство из них, проникнутых сословными предубеждениями и стремлениями польской аристократии, оттолкнула от братств. Многим из них показалось обидным и опасным, что люди незнатные — сапожники, шапочники, перчаточники— вырвали из их рук заботу о вере, действуют так успешно и так сильно привлекают к себе любовь народа. Этому нерасположению к братствам в большей степени содействовали и иезуиты, внедряя в среде православных аристократов ту мысль, что братства разрушают их общее дело — объединение литовско-русского народа с польским, к которому так усердно стремилась в то время и русская аристократия. Вот одна из многих причин, почему большинство знатных патронов мы видим не в кругу братств, а запрятавшимися в свои дворцы, где они были приятно развлекаемы посещением льстивых иезуитов, из рук которых большей частью выходили не патронами Западно-Русской Церкви, а ее врагами — униатами, а то и латинянами. Конечно, братства в этом неповинны, но все это послужило едва ли не главной причиной, ослабившей так успешно начавшуюся деятельность братств. Не встречая себе опоры в западно-русских патронах, а в иных случаях встречая и противодействия со стороны последних, братства оказались бессильными довести до конца принятую на себя миссию защиты интересов православия.
На пути деятельности братств лежало еще и другое препятствие, по-видимому незначительное, но в результате принесшее горькие плоды. Как известно, уния была введена высшей иерархией, и у православных осталось только два епископа, вследствие чего в братствах насколько выдвигалось участие мирян в Церкви, настолько слабело участие и значение духовенства, что это давало себя чувствовать и умаляло значение братств. Братства могли рассылать пламенные воззвания, издавать прекраснейшие книги, но нелегко им было посылать, куда было нужно, священников, а без этого все труды братств для общего блага на деле оказывались ничтожными. Православные внимали голосу братств и готовы были положить свою душу за веру, но они лишены были Церкви, лишены были священников и, стало быть, возможности выполнить религиозные нужды свои и своей семьи. Правда, братства старались покрыть эту недостачу духовенства, образовывали прекраснейших клириков, рассылали их по приходам, но все же они не в состоянии были посылать их в потребном количестве, в силу чего православные вынуждены были обращаться за делом к униатскому священнику, часто бывшему их духовнику, и, таким образом, теряли всякую связь с православием. Коротко сказать, в братствах год от году слабел элемент церковный, духовный. Пока живы были епископы Гедеон Балабан и Михаил Копыстенский, оставшиеся верными православию, они неутомимо защищали его от нападок унии и латинства. Гедеон заменял для Западно-Русской Церкви и православного митрополита и оказал ей незабвенные услуги. Он мужественно боролся с двумя униатскими митрополитами — Рагозой и Поцеем — за свою паству и ни в чем не уступал им; не обращал он внимания и на угрозы короля, считая их незаконными. Свои архипастырские заботы Гедеон безбоязненно простирал и за пределы своей епархии, рассылая по приходам, не признающим власти униатских епископов, священное миро, антиминсы, книги; поставлял для них священников. Так же мужественно охранял свою паству от расхищения и Перемышльский владыка Михаил. Когда после его смерти на Перемышльскую кафедру был поставлен униат Крупецкий, то, по словам последнего, он «не нашел там еще ни одного униата».
Так же много потрудились для сохранения и поддержания православия в Западной Руси после введения в ней унии и Константинопольские Патриархи и особенно Патриарх Мелетий. Он утвердил постановления Брестского Православного Собора и советовал православным избрать себе нового митрополита и епископов вместо совратившихся в унию, а чтобы Западно-Русская Церковь не осталась без правителей, для управления ею назначил трех экзархов: Гедеона, епископа Львовского, Кирилла Лукариса и князя К.К. Острожского. Для поддержания же бодрости духа среди православных и укрепления их в твердом стоянии за православие Патриарх вел деятельную переписку с литовско-русскими православными вельможами и братствами. В своих письмах он требовал от братств, чтобы они, под страхом «вечного отлучения от Бога Вседержителя, не принимали никого, ни из лиц священных, ни из светского начальства, ни самого наместника епископского, кто бы дерзнул вносить и превозносить унию».
В тяжелую годину для православных, когда православные церкви в Литве и Западной Руси оставались без священников, большую помощь православным оказывали приходившие туда из-за границы православные владыки. Они не только утешали народ, но и поставляли для него священников, чем и наносили вред унии. Вот в каких слс}вах жаловался на них униатский митрополит Рутский: «Немало вредят унии в нашем королевстве иноземные владыки — греки, сербы, — которые, когда хотят, приезжают, никому не являясь и никому не предъявляя своих охранных листов, они рукополагают священников и совершают все епископское в наших городах».
Раздавался бодрящий и предостерегающий против унии голос и с далекого Афона. Подвизавшиеся там западно-русские иноки, услышав о появлении на их родине унии, составили пламенное послание к своим соотечественникам, убеждая их отвращаться от владык-изменников, предавших православие из-за земных выгод, мужественно стоять за прадедовскую веру и терпеливо нести крест свой. Особенной страстностью и убедительностью отличались письма афонского инока Иоанна Вышенского. Он посылал их князю Острожскому, Львовскому братству и даже перешедшим в унию епископам. Эти послания и письма с Афона печатал в своей типографии князь Острожский и в большом количестве распространял среди православных.
Противился унии и простой народ. Православные крестьяне, теснимые за веру, целыми массами бежали в украинские степи к казакам и вместе с ними пытались защищать родную Церковь силой оружия. Так, еще до формального объявления унии, лишь только появилось послание князя Острожского, в Малороссии поднялось казацкое восстание, принявшее религиозный характер (1595—1596). Восстание это было подавлено поляками и причинило народу неисчислимые беды. Предводитель восстания Наливайко был предан мучительным пыткам, в Малороссию были введены королевские войска, жители были лишены всех прав и подвергались страшным притеснениям в отношении своей веры. Но это не успокоило, а еще более раздражило народ, и вооруженные восстания за веру еще не раз вспыхивали после этого в Польше, пока Малороссия не соединилась с Москвой. Так враждебно встретил при Сигизмунде III русский народ насильно навязанную ему унию.
Казалось, что горький для Польши опыт насильственного насаждения унии образумит короля и его правительство, но латиняне хорошо учли, что если уния будет предоставлена ее собственным нравственным силам, то она, без сомнения, скоро окончит свое существование. А это было вовсе не в видах латинской партии — ей слишком важно было существование унии, и она решилась поддерживать ее во что бы то ни стало. Поддерживать же ее одной только внешней силой было опасно, поэтому явилась необходимость удачно соединить внешнюю силу с нравственной и удачно направить обе к благу унии и латинства. Этого латиняне и достигли, поставляя во главе унии энергичных, образованнейших и даровитейших людей, но с латинскими убеждениями. Ряд таких людей и появился в униатской Церкви и, спасая погибающую унию, принесли неисчислимый вред православию. Это были: Ипатий Поцей, Иосиф Рутский и Иосафат Кунцевич.

Глава XI
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ УНИАТСКИХ МИТРОПОЛИТОВ ИПАТИЯ ПОЦЕЯ (1599—1613) И ИОСИФА РУТСКОГО (1613—1637). УЧРЕЖДЕНИЕ УНИАТСКОГО МОНАШЕСКОГО ОРДЕНА БАЗИЛИАН. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ЛИТВЕ В НАЧАПЕ XVII В.

Ипатий Поцей и его деятельность

В 1599 г. умер униатский митрополит Михаил Рагоза, раскаиваясь во всех своих делах на пользу унии и во вред православию. По свидетельству автора «Фриноса», он, «еще будучи живым, ходил точно мертвец и, испуская отчаянные вопли, окончил свою жизнь преждевременно (nagle)». Современники его пишут, что в последнюю минуту жизни он изъявил желание умереть православным, но окружавшие ложе больного униаты не допустили этого. На место Рагозы грамотой короля Сигизмунда назначен был известный вдохновитель унии Ипатий Поцей. Однако православное духовенство не сразу признало Поцея своим митрополитом, и назначение его было подтверждено вторичной грамотой от 8 апреля 1600 г. Грамотой этой король повелевал, чтобы все духовные и светские лица «религии русской» признали митрополита Поцея пастырем и, став под послушание «Костела Римского», оказывали ему послушание и почтение до конца его жизни. Король хорошо знал, в чьи руки вверяет судьбу унии, ибо Поцей по своим убеждениям был ярким выразителем духа латинства и на унию смотрел сообразно взглядам папы и латинской литовско-польской партии, т.е. как на полное слияние Западно-Русской Церкви с Римской. Он был и не последним ученым, и красноречивым оратором, и таким практиком, что не смущался перед самыми громадными трудностями и не содрогался перед самым жестоким насилием.
Какими же путями достигал Поцей своих целей? Мы видели, что православные считали борьбу с унией делом народным и в борьбе этой стали опираться на конституционные начала, в особенности на народные суды. Поцей понимал, какую угрозу для унии представляла подобная постановка дела, и постарался отклонить от нее эту опасность, т.е. освободить унию от влияния судов. Для этого ему, разумеется, нужно было предварительно сделать унию фактом, не подлежащим суждению и разбирательству, — делом, признанным законами, которое остается только исполнить. Необходимо было доказать, что уния была и прежде в Западно-Русской Церкви, и посему ей принадлежат все гражданские права, предоставленные королями западно-русским митрополитам, и что он законно вступил в обладание ими. С этой целью он издает собрание прав, предоставленных королями западно-русским митрополитам, в котором проводит мысль, что права эти касались именно митрополитов униатских. Реальному проведению в жизнь этой мысли посодействовала грамота короля от 8 апреля 1600 г., в которой он предписывал всем православным быть в повиновении у Поцея. Но как же заставить подчиниться всех тех, которые не убеждались ни доводами Поцея, ни грамотой королевской? Поцей решил предавать их как схизматиков и непокорных королю граждан в руки властей, что мы видим, например, из дела архимандрита виленского Троицкого монастыря Сенчиловича и членов виленского магистрата Тупеки и Кононовича, первый из которых был осужден королем на изгнание из государства, или банницию, а последние были лишены магистратских должностей и прав, присвоенных горожанам. Впрочем, пример этот не единичный.
Предстояла также Поцею еще одна трудная задача-завладеть имуществом православных монастырей и церквей; но так как все спорные дела об этих имуществах подлежали ведению гражданских судов, не всегда потворствовавших захватническим притязаниям Поцея, ему необходимо было устранить влияние судов на подобные дела. Поцей так толково повел это дело, что король, пользуясь принадлежащим ему правом раздачи общественных имуществ чинам государства, как светским, так и духовным, утвердил за Поцеем все церковные имущества, лично принадлежащие западно-русским митрополитам, увеличив их новыми пожалованиями, и предоставил ему право наблюдения за всеми вообще имуществами Виленской митрополии. Благодаря таким благоволениям короля к Поцею, последний захватил в свое владение все православные церкви в городе Вильне, оставив православным только одну Свято-Духовскую, причем при отнятии этих храмов не обходилось и без насилий. Так, 27 июля 1609 г. к виленскому Пречистенскому митрополичьему собору явились два королевских дворянина со шляхтичами и гайдуками, в числе нескольких сот человек, разбили замки у храма, забрали весь церковный скарб, двух соборных священников и диакона заключили в тюрьму и соборный храм с соборным и митрополичьим домом отобрали у православных в пользу Поцея. Поцей даже сам лично, ничего не стесняясь, нападал с вооруженными людьми на православные храмы, собственноручно разрывал там напрестольные одежды и даже святые антиминсы, остригал бороды и волосы священникам, подвергал их разным истязаниям и всячески притеснял и угнетал самым бесчеловечным образом защищавших свои храмы православных. С особенной яростью он преследовал членов православных братств Виленского и Брестского, их священников и учителей. Благодаря его проискам, у Свято-Троицкого братства была отнята в 1601 г. привилегия Стефана Батория на патронатство братства над Троицким монастырем, а в 1609 г., 7 марта, он завладел и самим монастырем формально. И не только Виленский Свято-Троицкий, но и другие монастыри, один за другим, переходили в руки Поцея. Настоятелей монастырей, не желавших унии, он предавал проклятию и силой заставлял их принять ее. Не удалось только Поцею осилить Киево-Печерский монастырь, братия которого воспротивилась даже королевским грамотам, выданным сначала на имя митрополита Рагозы, а затем и на его имя. Вообще, в г. Киеве Поцей не имел успеха в насаждении унии, хотя, после больших усилий, и овладел временно Киево-Софийским собором.
Направил Поцей острие своего всесокрушающего меча и на братства, в особенности на Виленское, как на самое могущественное и упорно противящееся унии. Виленское Свято-Троицкое братство, имевшее своих членов во всех концах Литвы и между всеми сословиями, страдало одним недостатком. Братство это составилось из различных цехов, т.е. готовых уже корпораций, посему в него влилось много членов, вступивших не столько по добровольному и разумному сознанию высоких обязанностей братства, сколько по желанию большинства членов этих корпораций. Это привело к печальному последствию, ибо некоторые члены этих корпораций, не твердые в православии, с началом унии отпали от него, приняли унию и готовы были составить свое братство— униатское. Этим воспользовался Поцей. Он объединил всех перебежчиков в братскую корпорацию при Свято-Троицком монастыре, при котором находилось православное братство, чтобы таким образом разбить силы православного братства и перенести все права его и имущество на новое униатское братство. Организатором этого братства Поцей избрал в 1606 г. Иосифа Вельямина Рутского, который выстроил здесь дом и завел училище. Униаты после этого прочно укрепились в Троицком монастыре, и православное братство, после окончательного перехода в 1609 г. монастыря в руки Поцея, было изгнано из него. Однако этой мерой Поцею не удалось окончательно парализовать деятельность Виленского православного братства. Оно обосновалось при оставленной православным церкви Св. Духа, куда и перенесло свои благотворительные и прочие учреждения. Впоследствии братство это, в отличие от Троицкого униатского, стало именоваться Свято-Духовским.
Насильственные действия при отнятии в Вильне православных церквей вызывали сильное раздражение среди православных против Поцея и, как последствие этого, вызвали насилие и над ним. Когда Поцей, по совершении 29 июня 1609 г. торжественного молебствия в Пречистенском соборе по случаю соединения с Римом, возвращался из собора домой, народ провожал его бранью и даже камнями до самых ворот Троицкого монастыря, где он проживал. Так ненавистны были православным Поцей и вводимая им уния. А через непродолжительное время после этого, когда он возвращался домой пешком от латинского бискупа, на него набросился мещанин Тупека и нанес ему несколько ударов саблей по шее. Поцей остался в живых только потому, что имел на шее толстую цепь архиерейского креста и защищал свою шею левой рукой, от которой отлетело два пальца. Тупека был схвачен и казнен. Униаты придали этому случаю с Поцеем значение христианского мученичества и чуда и положили отрубленные пальцы на престол в Троицком монастыре, но так как неловко было держать в церкви, в особенности на престоле, эти тленные частицы Поцея, сделана была серебряная доска с надписью, выбранной из 117 псалма самим Поцеем: «Наказуя, наказа мя Господь, смерти же не предаде мя», и повешена в церкви. После этого случая Поцей не принимал такого горячего участия в насаждении унии, как раньше. За него трудились многие из обращенных им в унию, под руководством Рутского и Иосафата Кунцевича. Чувствуя близкую кончину, он стал выдвигать Рутского, проча его в свои заместители. 18 июля 1613 г. Поцей скончался, и униатскую митрополичью кафедру действительно занял Рутский.
Униатский митрополит Иосиф Рутений
Иосиф Рутский родился в 1584 г. от православных родителей в г. Новогрудке. Приняв впоследствии кальвинизм, он после смерти своего отца отправился учиться в Прагу. Там иезуиты обратили молодого кальвиниста в католичество и выслали для изучения богословских наук в Рим. Воспитатель Рутского, иезуит Бокс, представил его папе и реко-

 

мендовал как человека способного и полезного для дела унии. При представлении папа предложил Рутскому принять греческий обряд, и тот, несмотря на троекратный отказ, должен был принять предложение папы. Из Рима Рутский был направлен в Вильну, поступил там под руководство митрополита Поцея и явился одним из главных его помощников в насаждении унии, а после смерти Поцея, как мы видели, стал и его заместителем.
Воспитанный с юношеских лет иезуитами, Рутский всю свою жизнь находился под постоянным их влиянием и опекой. Нет ничего удивительного, что, выполняя свои замыслы, он действовал по-иезуитски, т.е. хитро, коварно, интригами, самыми безнравственными и самыми тонкими. Он причинил унии столько же, если не больше, зла, как и православию. Если Поцей и вводил унию насилием, все же он сохранял в ней облик православия, Рутский же, напротив, старался уничтожить в ней все православное и приблизить ее к латинству. Эта затея Рутского приводила самих униатов в такое изумление, что они даже обращались к нему с просьбой пощадить в их Церкви остатки православия, не вводить латинства.
Первых пять лет после назначения униатским митрополитом Рутский почти ничего не сделал для унии. Исторические условия, в которых ему в эти годы приходилось действовать, сложились так, что ему лучше всего было сидеть смирно и вести выжидательную и как будто примирительную политику в отношении к православным. Шла борьба Сигизмунда III с Москвой за обладание Российским престолом, и в Польше пришлось ослабить и, по возмож-

 

ности, скрывать преследования православных, ибо они могли разрушить планы Сигизмунда — соединить Польшу с Россией. Рутский на время как бы отвратил свои взоры от православных и весь погрузился в дело собственно униатов. Он занялся преобразованием Униатской Церкви, устройством униатских братств и униатских училищ. Казалось, что Рутский решительно вступает на путь мирных отношений с православными и решил вести с ними борьбу не полицейскими мерами, не путем насилий, а силой убеждений, — решил привлечь их на сторону унии теми преобразованиями Униатской Церкви, которые ставили ее на высокую степень нравственной силы. Но эти преобразования могли привлекать православных только своей внешней обстановкой, внутри же они таили разрушительную для православия силу, вели унию к полной латинизации. Для достижения последней цели Рутский в 1617 г. учредил монашеский орден базилиан.

Униатский базилианский орден

Учрежденный якобы по правилам святого Василия Великого базилианский орден на самом деле по своей форме и структуре вполне приближался к ордену иезуитов, преследуя с ним одинаковые задачи и цели. По мысли основателя ордена, он должен был служить не только делу распространения унии, но и сближению ее с латинством. Орден этот объединил все униатское монашество в одно стройное и крепко спаянное общество, или братство, по образцу братства иезуитского, с центром его при виленской Свято-Троицкой обители. Подчинялся он только одному папе и был освобожден из-под власти епархиальных архиереев, которые не вправе были нарушать данные ему папой привилегии. В состав базилианского ордена могли вступать и латиняне, и, таким образом, орден пополнялся не только униатами, но и волками в овчих кожах. Во главе ордена стоял генерал - протоархимандрит с особыми советниками, избиравшимися из среды самого ордена.
Этот протоархимандрит со своими советниками вполне самостоятельно управлял орденом, назначал монастырских настоятелей, оставлял их и проч. Монахам базилианам было вверено воспитание и обучение светского юношества и униатского духовенства. Униатские епископы могли избираться только из членов базилианского ордена, и притом пробывших в нем значительное время. Без согласия базилианского протоархимандрита и его советников даже сам митрополит не имел права избрать себе помощника самостоятельно. Избранные и поставленные епископы обязывались навсегда оставаться членами ордена и в своих епархиях содействовать его распространению и служить его задачам. При каждом епархиальном архиерее должен был состоять базилианин, по назначению протоархимандрита. Словом, деятельность ордена проникала во все сферы церковного управления и подчиняла его своему воздействию. В Риме орден имел особого прокуратора, через которого получались все распоряжения от папы и происходили все сношения ордена по делам его. Такое положение ордена сделало его могущественным, и он не только стал рассадником униатской иерархии, но и церковным отрядом в наступательном движении католичества на святое православие. Со времени учреждения ордена уния стала распространяться быстрее и все более отдалялась от православия и приближалась к латинству. К концу жизни Рутского почти все православные монастыри очутились в руках униатов-базилиан, и только некоторые из них, как, например, Почаевский, Виленский Св. Духа, Брестский Симеоновский, Яблочинский Онуфриевский и незначительная часть других, оставались в православии. Неудивительно, что папы относились к нему так любовно, награждая базилиан теми же привилегиями, которыми пользовались и иезуиты, и в своих грамотах называя его «знаменитым, прекрасным, замечательным, самым достойным подражания и похвал».

Преследование православных в начале ХVIIв.

Преследование православных латинянами несколько сдерживалось, как упомянуто было выше, надеждами короля Сигизмунда на слияние Польши с Россией, и если и продолжалось, то прикрывалось благовидными предлогами, ибо Сигизмунд боялся, чтобы передача этих известий в Россию не озлобила русских против латинства. Описывая это время, латинские и униатские историки изображают его даже как время гонений православными самой унии — так обидно было им, что православные даже на короткое время могли избавиться от насилий. Надежды Сигизмунда, однако, не осуществились; даже рыцарские подвиги королевича Владислава не могли поколебать престола Михаила Феодоровича Романова, и пора скрытности прошла. Положение православных становилось все тягостнее и тягостнее. Между тем влияние иезуитов в Польше все более усиливалось. К этому времени они сильно пошатнули и народную партию, иногда выступавшую в защиту православных, и все основы конституционной польской жизни. Во всех учреждениях Польши они имели тайных друзей, проникнутых ими же внушенными убеждениями, что уважение к личности, законность действий, права ближних — пустейшие слова; что власть и латинство для достижения своих целей могут делать что угодно, а главное — иноверцы какими бы то ни было средствами должны быть истреблены. Подобными убеждениями они пропитывали и униатов-базилиан. Православным оставалось только защищаться своими собственными силами, но сила была на стороне униатов и иезуитов. Кроме того, последние, чтобы не опозорить себя явно, имели почти везде прекраснейшее средство управлять наступлениями против православных из-за угла. Для своих наступлений они воспользовались массами голодных и оборванных польских рыцарей и жолнеров, которые, возвращаясь толпами из России после смутного времени, были ожесточены против всего русского и православного и для насыщения голода и изыскания средств к жизни готовы были совершить над кем угодно и какие угодно насилия. Было у иезуитов и другое воинство, игравшее в истории унии и иезуитского ордена весьма позорную роль. Это иезуитские и униатские школьники, смело и беспрекословно им повинующиеся. Их-то и натравливали иезуиты против православных, и это оголтелое воинство делало нападения на крестные православные ходы, бесчестило святыни, разносило церкви и дома православных, как это было, например, в Вильне, Луцке и других местах. Гонение на православие сосредоточивалось, главным образом, в Литве, на Волыни и Галиции. В Малороссии же благодаря грозной силе казачества православным было несколько легче.
Так ознаменовалось начало XVII в. для православных западнорусов. Что должны были переносить в это время православные от латинян, изображает пламенная речь, произнесенная депутатом Волыни Лаврентием Древинским на польском сейме в 1620 г. «Уже в больших городах, — говорил он, — церкви запечатаны, церковные имения расхищены, в монастырях нет монахов, там скот запирают. Дети мрут без крещения, покойников выносят без погребения, как падаль; мужья с женами живут без благословения; народ умирает без причащения. Так делается в Могилеве, Орше, Минске. Во Львове неуниат не может к цеху приписаться; к больному со Святыми Тайнами открыто идти нельзя. В Вильне тело православного покойника нужно вывозить в те только ворота, в которые из города вывозят разные нечистоты. Двадцать лет на каждом сейме мы молим со слезами и вымолить не можем, чтобы нас оставили при наших вольностях».
Вообще, для православных наступило время великого уныния, а с ним и ожесточения против унии и латинства- Об этом ожесточении рассказывают и сами униатские писатели, подтверждая, что часто православный, даже умирая, отказывался от духовной помощи униатского или латинского священника и охотнее принимал ее от протестантского пастыря, — так противны были православным униаты и латиняне.
Положение православных с течением времени ухудшалось, между прочим, и от того, что число их защитников с каждым годом уменьшалось. Умер в 1608 г. князь К.К. Острожский; другие же сильные и владетельные князья, как, например, Вишневские, Сангушки, Острожские, Ходкевичи, Сапеги, Тышкевичи и др., успели ополячиться и перейти в латинство. Но самым тяжелым ударом для православных служило то обстоятельство, что введением унии православные постепенно лишались своих иерархов, и с 1615 г. у них оставался только один православный епископ во Львове, Иеремия Тиссаровский, между тем как униаты имели у себя признанных королем иерархов, а также и возможность замещать их кафедры другими лицами. Таким образом, открывался весьма опасный недочет в православном духовенстве, заставлявший православных поневоле обращаться с требами к униатским священникам. Униатам и латинянам казалось, что они вскоре отпразднуют полную победу над Западно-Русской Церковью, но руководящая десница Господня спасла ее от гибели: православная, иерархия в Западно-Русской Церкви была восстановлена и начала новую борьбу со своими врагами, пока не вышла полной победительницей.

Глава XII
ВОССТАНОВЛЕНИЕ ВЫСШЕЙ ИЕРАРХИИ В ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ И ОТНОШЕНИЕ К ЭТОМУ АКТУ КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА III И ЛАТИНЯН

С 1620 г. Западно-Русская Церковь в Польше, обезглавленная после Брестского Собора и принятой на нем унии, вступает в новое положение. В 1620 г., около половины Великого поста, прибыл в Киев Иерусалимский Патриарх Феофан. Польша в это время находилась в критическом положении, ибо со стороны Швеции, России и Турции ей угрожала война. Справиться с такими врагами ей было не по силам, тем более что внутри ее чувствовались нестроения. Униаты, поддерживаемые польским правительством, неистовствовали, и этим сильно был взволнован литовско-русский народ. Надежнейшая опора из этого народа — казаки — были враждебно настроены против Польши и готовы были присоединиться к ее врагам. Шли по этому поводу даже переговоры с Москвой. Православные, в особенности Виленское братство, пришли к тому заключению, что с приездом Феофана наступило самое удобное время, чтобы получить высшую иерархию. Ожидалось к маю 1620 г. открытие чрезвычайного сейма, и Виленское братство развило деятельное сношение с казаками и разными областями, чтобы на сейме был поставлен вопрос о положении православных и затребованы были от Польши свобода православной веры и восстановление православной иерархии. С такими требованиями и прибыли на сейм послы от православных областей. Когда Сигизмунд узнал об этих требованиях от православных послов, то в гневе изрек достопамятные слова: «Скорее я лишусь короны, чем дам вам иерархию». Однако когда знаменитый представитель православных Лаврентий Древинский произнес на сейме поразительно резкую речь о бедствиях православных и о необходимости для них иерархии и закончил ее угрозами и когда те же угрозы, но в более резкой форме, послышались от послов и могущественного гетмана Конашевича-Сагайдачного, то Сигизмунду пришлось отказаться от своих знаменитых слов и дать словесное разрешение Патриарху Феофану посвятить православных иерархов. Пользуясь этим разрешением, православные поспешили избрать нужных кандидатов, и Патриарх посвятил следующих лиц: Иова Борецкого — на кафедру митрополичью , Мелетия Смотрицкого — на архиепископию Полоцкую, Иосифа Курцевича — на епископию Владимирскую, Исаакия Борисковича, игумена Чернчицкого — на Луцкую, Исайю Копинского — на Перемышльскую, Паисия Ипполитовича-на Холмскую и Авраамия Стагонского — на Пинскую. Во время своего пребывания в Киеве Феофан разослал также благословенные грамоты православным братствам, монастырям и городам за их стойкость в православии, разрешил казаков от тяжкого греха, тяготившего их совесть и состоявшего в том, что они ходили с польским королевичем Владиславом на единоверную Москву, и, прощаясь с Западно-Русским краем, оставил увещательную грамоту всем православным, в нем обитавшим. В ней, призывая на православных Божие благословение, он прежде всего изрекал анафему на всех владык, отступивших от православия в унию, как уже умерших, так и живых, равно и на отступников-мирян, коснеющих в унии; убеждал православных пребывать в послушании; в случае смерти митрополита тотчас же самим поставлять нового, не ожидая утверждения его Константинопольским Патриархом ввиду трудного с ним сношения. Пробыв в Киеве девять с половиной месяцев, Патриарх с великим почетом под охраной казацкого войска отбыл из пределов Польши.
Восстановление Патриархом Феофаном западнорусской православной иерархии было тяжким ударом для унии и сильно встревожило ее ревнителей. Оно уничтожало их надежды на скорую гибель Западно-Русской Церкви в Литве, потерявшей было свою высшую иерархию, и враги православия решились во что бы то ни стало подорвать всякое значение новой иерархии и не допустить ее к служению Церкви. С этой целью униатский митрополит Иосиф Рутский постарался убедить короля, что Феофан вовсе не Патриарх, а самозванец, обманщик и шпион турецкого султана и что поставленные Феофаном епископы — изменники и возмутители народа. Под влиянием Рутского король в начале февраля 1621 г. издал указ, повелевавший ловить епископов и заключать их в тюрьмы, а 22 марта велел обнародовать универсал, которым были объявлены врагами государства лица, признавшие законными поставленных Феофаном иерархов. «Посему, — писал король, — заботясь о поддержании нашей королевской власти, приказываем нашим верным подданным разведывать, где находятся эти подозрительные люди (признавшие иерархию), хватать их вместе с товарищами как шпионов и возмутителей республики, заключать в темницы и по мере вины наказывать в урок всем шпионам и изменникам Речи Посполитой». Таким образом, гнев короля обрушился не только на православных владык, но и на православных граждан Польши, в особенности на членов Виленского Свято-Духовского братства, которое было главным вдохновителем дела восстановления иерархии, и посему крайне ненавистным Рутскому.
Универсал короля был получен в Вильне 24 марта и тотчас был опубликован. Этого было достаточно, чтобы у врагов православия развязались руки, и на православных обрушились неистовые гонения. Уже с понедельника Страстной седмицы в Вильне стали захватывать состоятельных купцов и других представителей православных горожан, уводить их в ратушу, сажать в подземельную тюрьму под ратушей и предавать истязаниям. И Страстная, и Светлая седмицы проведены были православными в Вильне в великом горе, в общих воплях и слезах.
Арестованные просили позволения сходить в храм Божий исповедаться и причаститься, предлагали вместо себя в заложники жен и детей, но в этом им было отказано. А на Свято-Духов монастырь в эти дни производились открытые нападения. Вот как описывают это тяжелое время православные виленцы: «На наш Всесвятого, Животворящего, Всезиждительного Бога Духа храм бросают камни из пращей; на домы и церковь пускают из луков стрелы даже с горючими веществами, кидают зажженные головни... В Вильне, как и других городах, запрещают в ратушах принимать от нас протесты и делать необходимые для нас справки; приказным запрещают служить по нашим делам, в противном случае их наказывают и сажают в тюрьму. По дорогам у гонцов отнимают письма, а другие пишут от нашего имени, и эти-то выдуманные письма, наполненные ложью, клеветами, или рассылают для обмана незнающих людей, или подбрасывают на многолюдных местах». Запрещали даже торговать и говорить с православными.
«Столь сильный открылся вдруг пожар, — взывало об этом горьком времени само Виленское братство, — такой бурный зашумел вихрь, такая страшная засвирепствовала буря в Вильне, как будто перед днем Страшного Суда Господня. Отцов разлучали с детьми, жен с мужьями, везде по домам, на улицах, на рынке только слышно было: "Изменники! Изменники! Русь нечестивая!". Преследования православных до крайности были жестоки и невыносимы. «Вы, как огонь всепожирающий, накинулись на нас, — говорили православные латинянам, — вы перевернули нам всю душу и переполнили ее горечью. Мы думали, что уже наступает последний день мира и Страшный Суд».
Такими же плачевными последствиями сопровождался для православных королевский универсал и в других местах, кроме Вильны. Ввиду этого митрополит Иов вместе со всеми своими епископами подал 15 мая протест на митрополита и епископов униатских за то, что они возмущают народ против православных владык и преследуют православных. В протесте этом, после перечисления тех притеснений, которые испытал народ в Вильне, говорилось: «В Могилеве, Минске, Орше (у православных) отобраны церкви; в Перемышле умерщвлены в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродне, Пинске отняты церкви; в Бресте Дорофея с братьями бросили в колодец; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили, то же сделали в Соколе, Вельске, Буске, и взрослых без покаяния предавали смерти, а детей без крещения».
Несколько лучше было положение православных в Малороссии, где православие находилось под защитой казацкой силы, в которой на ту пору нуждалось польское правительство. Под охраной казаков митрополит Иов свободно управлял своей Церковью и даже в конце 1621 г. созвал Собор, на котором рассматривался вопрос, как сохранять и распространять в западно-русском народе веру и догматы Восточной Церкви и что делать, чтобы впредь у этого народа православные митрополиты и епископы не прекращались. Он же 15декабря того же 1621 г. обратился с окружной грамотой и ко всей своей духовной пастве, в которой увещевал увлекшихся унией покаяться и возвратиться в лоно Матери-Церкви, а православным советовал в важнейших своих нуждах прибегать «до богоспасаемого места Киева — второго, русского, Иерусалима», т.е. к своему «властному святителю» митрополиту. Но вообще положение прочих западно-русских иерархов, поставленных Патриархом Феофаном, было неопределенное, и вопрос о правах их на свободное управление занимаемыми ими епархиями, так сказать, висел в воздухе. Сами же они вынуждены были скрываться за стенами монастырей, в которых обитали.
Среди всего этого всеобщего погрома православные, не имея возможности защищаться силой, твердо возвышали свой голос в защиту православия путем письменной полемики, издавая целые книги. В 1621 г. Виленское Свято-Духовское братство издало книгу «Werificatia niewinnosci» («Оправдание невинности»), написанную Мелетием Смотрицким в защиту Патриарха Феофана и законности его действий при восстановлении западнорусской иерархии, а затем «Obronf werifikacji» («Защита истины»). В то же время православные подготовили обширный труд, имевший в виду сгруппировать и рассмотреть все вопросы, относящиеся к унии и вызванные ею. То была «Палинодия» Захарии Копыстенского — труд, который почему-то остался ненапечатанным. Эта полемика вызвала еще большую ненависть к православным. Единственными защитниками православных являлись казаки со своим гетманом Сагайдачным. Последний при всяком удобном случае требовал от Сигизмунда утверждения иерархических прав православных владык. Такое требование он предъявил Сигизмунду и перед Хотинской битвой (1621) поляков с турками, когда Сигизмунд попросил у него помощи против турок. Сигизмунд удовлетворить это требование обещал, однако обещания своего не исполнил. В то время когда Сагайдачный со своими сорока тысячами казаков явился на помощь Сигизмунду, в Варшаве открылся «вальный сейм» (чрезвычайный). Депутаты от православного духовенства во главе с Владимирским епископом Иосифом Курцевичем и от всего запорожского войска предъявили на сейме такое же требование, с каким обращался к королю перед Хотинской битвой гетман Сагайдачный, но король, не желая исполнять своего обещания, отговорился тем, что сейм созван только для решения вопросов, касающихся военного времени. Не внял Сигизмунд и предсмертному голосу Сагайдачного, когда тот, израненный в Хотинской битве, чувствуя приближение смерти, в письме к королю просил, чтобы тот запретил польским панам на Украине притеснять народ казацкий и чтобы насильственно не вводил унию, а предоставил православным держаться своих древних апостольских и отеческих догматов и преданий. Даже после «вального сейма» 1623 г., когда сейм обнаружил миролюбивое настроение и высказал готовность утвердить права православных и изыскать меры к примирению их с униатами, Сигизмунд не только не пошел навстречу сейму, но еще более ожесточился против православных. Главным основанием к этому послужило убийство православными Полоцкого униатского епископа Иосафата Кунцевича, за свою ревность к насильственному совращению православных в унию прозванного «душехватом».
Убийство Кунцевича так было богато ближайшими и самыми отдаленными последствиями, да и сама личность Кунцевича так рельефно вырисовывается на фоне тогдашней исторической действительности при насаждении унии, что стоит на ней подробно остановиться.

Глава XIII
ИОСАФАТ КУНЦЕВИЧ

Иосафат Кунцевич родился в 1579 г. в г. Владимире Волынском. Около 1604 г., находясь по торговым делам в г. Вильне, он сблизился с униатскими монахами Троицкого монастыря, под их влиянием оставил мир и был пострижен митрополитом По-цеем в монашество. Поступив под руководство Иосифа Рутского, тогда еще архимандрита Троицкого монастыря, Кунцевич всецело поддается его влиянию, всей душой привязывается к унии и становится горячим ее проповедником, фанатически преданным ее интересам. С этим настроением, с этой пламенной любовью к унии он посвящается в сан священника, а затем возводится на архимандрию Бытенскую, потом Жировицкую, а в 1614 г. — на Виленскую Троицкую. Возведенный в 1617 г. в сан епископа, он назначается в Полоцкую и Витебскую архиепископию сначала викарием, а затем, в 1618 г., самостоятельным архиереем. Явившись в Полоцк, он принял на себя личину православного и своим видимым благочестием и даже приверженностью к православным обрядам ввел православных полочан в такое заблуждение, что некоторые из них считали его расположенным к православию. Но когда в Полоцкой архиепископии стали получать более точные сведения о новом епископе, народ, не признающий унии, заподозрил в нем обманщика и стал оказывать ему сопротивление. Так, когда в 1619 г. он поехал в Могилев, то могилевцы не только не приняли его, но даже заперли перед ним городские ворота и навели крепостные пушки. За такое откровенное выражение чувств последовали против православных могилевцев со стороны Кунцевича репрессии. Церкви их были запечатаны, священники, не признающие власти Кунцевича, разосланы по другим приходам, и некоторые из граждан грамотой короля Сигизмунда преданы уголовному суду. Также поступили и с жителями г. Орши, не покорными Кунцевичу. Этими действиями он не только оттолкнул от себя православных, но и вызвал к себе вражду со стороны своей паствы. Движимый ненавистью к православным, Кунцевич стал жестоко преследовать их, возбуждал против них вельмож и, наконец, забылся до того, что осмелился увещевать самого короля закрыть православные церкви, а православных как злых и неисправимых еретиков топить резать, вешать, жечь на костре.
Такая месть по отношению к православным проявлялась не у одного только Кунцевича. Даже сам папа Урбан III в письмах своих советовал королю «не удерживать своего меча от крови еретиков», т.е. православных. Голос «рубить схизматиков» раздавался в то время и со стороны митрополита Рутского, и со стороны папского нунция, и партий латинской и униатской. Мало того, Кунцевич не оставлял в покое даже мертвых. Так, в Полоцке он приказывал вырывать из могил тела недавно умерших православных и отдавать их на съедение собакам, что и было засвидетельствовано православными послами на сейме. Естественно, все это вызывало среди православных ненависть к Кунцевичу. Православные, доведенные до отчаяния его безбожными гонениями, стали выражать ему сопротивление, которое еще более усилилось по следующим причинам. Пребывавший в то время в Киеве Иерусалимский Патриарх Феофан, восстанавливая высшую иерархию в Западно-Русской Церкви, посвятил Мелетия Смотрицкого на Полоцкую архиепископию. Когда последний оповестил об этом своими архипастырскими посланиями полочан, они решительно отказались повиноваться Иосафату Кунцевичу и признали своим владыкой Мелетия. Кунцевич, в то время пребывавший в Варшаве на сейме, выпросил у короля увещательные грамоты к непокорным. Возвратившись из Варшавы в Полоцк, Кунцевич созвал народ в городскую ратушу и, сознавшись, что он униат, спросил полочан, согласны ли они последовать за ним и стать униатами? Народ не только ответил отрицательно, но с криком «Смерть обманщику! Смерть гонителю веры! Смерть душехвату!» поднял настоящий бунт, так что присутствовавшие в ратуше власти едва могли спастись и спасти Кунцевича.
С этого времени начались открытые гонения Кунцевича против православных в Полоцке, подобные тем, какие разыгрались ранее в Могилеве, Орше и др. городах епархии. То же самое повторилось и в Витебске. Когда жители г. Витебска получили грамоту Смотрицкого, в которой он объявлял себя законно поставленным Полоцким архиепископом и обвинял Кунцевича в вероотступничестве, граждане витебские категорически отказались от повиновения Кунцевичу, составили акт, передававший церкви и духовенство власти Смотрицкого, которого признали своим законным пастырем. Решение это было так единодушно, что в Витебске оставалось едва несколько униатов. Витебский воевода, видя в таком акте возмущение против королевской власти, поспешил в город, чтобы восстановить порядок, и когда собрал в ратуше суд над мятежными жителями, то последние с воплем и угрозами бросили свои шапки в кучу перед ратушей в знак непослушания, а вслед за этим совершили и явное восстание. Хотя восстание это и было подавлено энергичными мерами, хотя церкви снова были возвращены Кунцевичу, однако неповиновение ему православного народа не прекращалось, а вместе с этим усилились и гонения Кунцевича. Напрасно лица, стоявшие у власти и видевшие, какой вред наносится Польскому государству безумными действиями Кунцевича, старались умерить его ревность, — ничто не могло удержать фанатизма Кунцевича. 6 февраля 1621 г. канцлер Лев Сапега писал к униатскому митрополиту Рутскому: «Не один я, но и другие весьма осуждают то, что ксендз владыка Полоцкий слишком жестоко начал поступать в делах веры и очень надоел и омерзел народу как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал; но он, имея свои соображения, более упрямые, нежели основательные, не хотел слушать наших советов. Дай Бог, чтобы последствия его распоряжений и суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога прошу Вашу милость, вразумите его, чтобы он прекратил и оставил такую суровость в этих делах и скорее уступил могилевцам добровольно их церкви, не дожидаясь того, чтобы они сами и без просьбы отобрали их у него... Пожалуйста, Ваша милость, держи его на вожжах». Не остался к этому письму глух митрополит Рутский и в том же тоне наставлял Кунцевича, однако последний не оставлял своих безумств. Не помогли и послания к Кунцевичу Льва Сапеги, возненавидевшего унию из-за смут по всему государству и писавшего к нему увещательные письма — удержаться от чинимых им жестокостей. В одном из таких писем Сапега напоминал Кунцевичу, что насилие в делах веры противно Евангелию, противно учению Церкви Христовой, не имеет оправдания в примере ни одного святого отца, противно гражданским законам Польши, гибельно для нее и по именному повелению короля запрещено. Кунцевич не внял здравому голосу государственного мужа и ответил на это письмо, что спасение неверных через унию выше всего, даже выше государственных интересов, и посему он не отступит от своих преследований. И он, действительно, сдержал свое слово. Православные храмы в Полоцке, Витебске, Орше, Могилеве и других местах были закрыты, но народ пока терпел, ибо не считал себя вправе отстаивать силой свои церкви, так как они находились под патронатством короля, составляли как бы государственную собственность и отнимались у него именем короля. Но нельзя было оставаться вовсе без церквей, в силу чего православные стали устраивать за городом шалаши, в которых и отправляли богослужения. Так, в 1623 г. православными жителями г. Витебска были устроены на краю города два шалаша, в которых они собирались по ночам доя молитвы, и оттуда неслись их грозные вопли против гонителя их веры. Но Кунцевич не оставлял их в покое и здесь, занимаясь доносами, будто там составляются мятежные сходки. В особенности он злобно был настроен против жителей г. Витебска, упорно противившихся унии, и решил во что бы то ни стало утвердить ее там. Он знал враждебные настроения против него жителей этого города и угрожающую ему от них опасность, но, как фанатик, потерявший здравый рассудок, не только не старался избежать ее, но, возмечтав о мученичестве, как бы сам напрашивался на смерть, являясь там, где она могла угрожать ему. Три раза уже подвергался он покушениям на его жизнь: в Могилеве, Полоцке, Мстиславле, — но не боялся смерти. И в домашних беседах, и в письмах к знатным лицам, и даже в проповедях с церковной кафедры он возвещал, что схизматики хотят его убить, но что он охотно положит свою душу за папу и святую унию. В конце октября 1623 г. Кунцевич отправился в Витебск. Туда он прибыл не с любовью и кротостью христианского пастыря, а с правами епископа, поддерживаемого гражданской властью, и, не обращая внимания на волнение народа, своими действиями только раздражал его страсти и наталкивал на убийство. Вскоре представился для убийства и случай. 12 ноября 1623 г., в 8 часов утра, Кунцевич возвращался в свой дом из Пречистенской церкви после заутрени. В это время мимо дома проходил православный священник совершать в шалаше за городом службу, так как был воскресный день. Протодиакон Кунцевича со слугами схватили его и увлекли в архиерейскую кухню. Спутник священника поднял крик, и тотчас же на всех церквах города и городской ратуше раздался набат, что послужило призывом к восстанию. Отовсюду стали сбегаться толпы разъяренного народа, и с яростным воплем народ ворвался во владычний дом, стал избивать Кунцевича и наконец ударом топора в голову умертвил его. Но дело на этом еще не кончилось. Исступленная чернь позволила себе всякие бесчинства и надругания над телом Кунцевича. Сорвав с него одежду и обнажив тело, на котором осталась лишь одна власяница, вытащили тело на площадь и всячески издевались над ним: садились на него, клали убитую собаку, волочили по улицам и, втащив на высокую гору над Двиной, столкнули с крутизны. Затем, наполнив власяницу его камнями, привязали к телу и, положив тело в лодку, вывезли его по Двине за город и сбросили в Двину на самое глубокое место.
Сумасбродное желание фанатика исполнилось: он погиб из-за желания стяжать себе славу мученика, — но глубоко ошибся. Его пастырские действия не носили в себе ничего христианского, и умерщвлен он был за те антихристианские меры насилия и жестокости, какие проявлял против православных для насаждения между ними унии. Своими вопиющими насилиями над совестью православных, противными законам христианской любви и кротости, он довел православных до крайнего ожесточения, чем и натолкнул их совершить столь тягостное преступление. Смерть его не была смертью христианского мученика, а носила в себе нечто позорное, нечто похожее на самоубийство; она являлась не жертвой Богу, а жертвой безграничному самолюбию, готовому на все, даже на смерть, лишь бы стяжать славу мученичества.
Как бы ни был жесток Кунцевич, но своеволие, бунт и такое злодеяние, как убийство, не могли быть оставлены без наказания, и король немедленно снарядил в Витебск судную комиссию, которая, прибыв на место, спешно в три дня разобрав дело, осудила 75 человек на смертную казнь, из которых более 50 успели на время скрыться. Убитый Кунцевич не был тронут судом, суд даже не рассуждал о его виновности в этом деле, исходя из той точки зрения, что если оказать теперь православным малейшее снисхождение и бросить тень на унию, история Кунцевича может повториться в очень многих местах и погубить государство. Таким образом, витебское дело получило политическую окраску, и православные были наказаны свыше меры. Витебск был лишен магдебургского права и других преимуществ, дарованных королями его жителям; город был подчинен военному управлению; снят вечевой колокол — знак вольности; ратуша обращена в кабак; Пречистенская соборная церковь, при которой совершено было преступление, снесена, а на ее месте приказано было выстроить для униатов за счет граждан Витебска более обширную и величественную и на колокольне ее повесить большой колокол, сплавленный из колоколов бывшей церкви и ратушного, с надписью о преступлении витебских граждан. Такая жестокая мера наказания привела православных в тяжелое уныние, а тем временем было пущено в ход все иезуитское искусство, чтобы окружить бездушного фанатика Кунцевича ореолом мученической славы. Тело его было вынуто из Двины и торжественно выставлено в соборной церкви, а оттуда с еще большей торжественностью отвезено в Полоцк и погребено в тамошней соборной церкви.
Стали составляться легенды, что когда его убили и тело его лежало на площади, над ним остановилось светлое сияние, и тот же свет, явившийся на Двине, указал место, куда было брошено тело Кунцевича. Рассказывали еще, что когда пришлось облачать вынутое из воды тело Кунцевича, то побежавшие в церковь за ризами никак не могли отпереть сундук, в котором они лежали, и поэтому вынуждены были взять сундук с собой и нести к реке. Когда же несущие уронили сундук, из него выпали церковные сосуды и сами собой установились на месте в том порядке, в каком обыкновенно расставляются на престоле. Оказалось, что по этому месту влачили тело убитого Кунцевича и что именно здесь осталась кровь его. В таком же духе распространялись и другие рассказы о святости и чудесах Иоасафа Кунцевича, и православные из боязни новых бед не осмеливались обличать их легендарность. Таким образом, с течением времени исподволь подводился прочный фундамент под дело канонизации мнимого мученика за веру, а, следовательно, и самой унии.
После убийства Кунцевича в Польше повсеместно начались гонения на православных, не исключая и Малороссии, и положение православных стало невыносимым. Под влиянием этих гонений даже у православных появились мысли о соглашении православия с униатством. Хотели создать, между прочим, общего Патриарха. Митрополит Иов Борецкий и другие епископы допускали возможность только такого соглашения, при котором целость Православной Церкви не была бы нарушена. Для людей более практических такое соглашение казалось немыслимым, и они, взвесив свои выгоды, переходили из православия в унию. Так поступили ректор киевской школы Кассьян Сакович и ученый монах Кирилл Транквиллион-Ставровецкий. Особенно сильное впечатление произвело на православных принятие унии епископом Мелетием Смотрицким. Это превращение Смотрицкого в униата увлекло в унию многих православных. Мелетий был связан узами дружбы и знакомства с очень многими людьми, был лучшим руководителем православного литовско-русского народа, и большое количество этого народа шло немедленно по его указанию. Такое сильное влияние Мелетия на народ, а, главное, неистовство униатов и латинян, не могли не подействовать на православных — и они тысячами стали переходить в унию. Польское правительство помышляло даже о совершенном уничтожении православия в Литве и Польше. В это трудное время на защиту православия опять выступает грозная казацкая сила Запорожья. В 1625 г. запорожские казаки посылают в Варшаву на вольный сейм своих послов, которым поручают: «Просить на сейме, чтобы король оставил русскую веру по старым их правам и вольностям и старших духовных, митрополита Иова Борецкого и владык, — в покое и послушании под благословением Восточной Церкви, утвердив их своей грамотой и наделив имениями; а униатам запретил мучить их братию и преследовать их церкви...» Но Сигизмунд остался глух к этой просьбе и не обратил на нее внимания. Тогда казаки решили взяться за оружие, и началась страшная расправа с латинскими ксендзами и всеми ревнителями унии.
Вносили православные через своих послов протесты против преследований и на последующих сеймах, но всякий раз решения сеймов и короля были одной пустой проволочкой дела и обманом. Они не успокаивали ни православных, ни униатов, вследствие чего столкновения между теми и другими не прекращались.
Митрополит Иов и его советники епископы давно поняли, что нечего им ждать защиты и справедливости от польского правительства, и уже в 1625 г. Иов решился просить московского царя Михаила Феодоровича принять Малороссию «под свою высокую руку» и защитить ее от поляков. Предложение это хотя и не было отвергнуто, но найдено было преждевременным, и Иову была обещана помощь только в будущем. После этого сношения западно-русского духовенства с Москвой не только не прекращались, но, по мере того как росли притеснения православных в Речи По-сполитой, все более усиливались.
Такова была политика притеснений ярого паписта короля Сигизмунда по отношению к православным его подданным, чреватая тяжелыми последствиями для Польского государства и положившая начало попыткам присоединения Малороссии к России.

Глава XIV
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ВЛАДИСЛАВЕ IV (1632—1648)

В 1632 г., 30 апреля, скончался король Сигизмунд III, главный насадник унии, 45 лет непрерывно угнетавший православие во имя унии. Сорок пять лет доказывалось, что единство веры — конечно, в латинском понимании — составляет первейшую цель Речи Посполитой, однако, цель эта не была достигнута. Наоборот, из-за фанатизма Сигизмунда в некоторых областях Польского государства (в Белоруссии и Малороссии) пробивалась мысль об отторжении этих областей от Польши и присоединении их к одному из соседних государств, в силу чего Швеция, Россия и Турция всегда имели предлог к успешной войне с Польшей. Такие разрушительные для государства действия Сигизмунда не раз внушали истинным польским патриотам мысль изгнать Сигизмунда с иезуитами из Польши (в 1593 и 1607 гг.). При такой политической обстановке вступал на польский престол королевич Владислав. Еще при жизни отца он убедился, насколько была гибельна для Польши уния, и искренно желал умиротворения гонимой Православной Церкви. «Я хорошо знаю историю унии, — говорил однажды Владислав папскому нунцию. — Она введена насильно, без согласия лучшей части русского населения; ее приняли и ввели некоторые духовные лица, и притом из-за своекорыстных целей».
Лишь только скончался Сигизмунд III, православные решили воспользоваться смертью своего гонителя и при избрании нового короля возвратить себе все права, отнятые у них насилием. Немедленно начались приготовления к конвокационному (избирательному) сейму. Дворяне спешили на сеймики для избрания послов, и везде в областях русских вопрос о восстановлении прав православия поставлен был в посольской инструкции наряду с важнейшими вопросами государства. Казаки также наказывали своим послам добиваться полного успокоения «старожитной греческой веры» и расширения вольностей казацких. Виленское братство к избирательному сейму составило и издало сочинение («Синопсис») в защиту прав Православной Церкви и для руководства православным послам на избирательном сейме, а в Киеве был избран и послан на сейм знаменитый представитель православия — Киево-Печерский архимандрит Петр Могила. Предъявив свои требования на сейме, православные единодушно заявили, что они не приступят к избранию короля, если не будут исполнены их требования. На сейме подняли свой голос в защиту православия и некоторые из польских послов, враждебно настроенных против иезуитов и унии. Униатский митрополит Рутский, лично присутствовавший на сейме, и его клевреты были поражены и изумлены стойкостью православных. Они также заговорили о своих правах и силились доказывать несправедливость требований православных. Рутский решил составить под председательством избираемого короля особую комиссию из православных и униатов, которая привела бы к полному примирению враждующие стороны. Комиссия составила проект примирения, в который внесены были следующие основные пункты: 1) объявлена полная свобода веры русской, т.е. православной и униатской; 2) предоставлены права как православным, так и униатам иметь свою иерархию, причем православным предоставлялось право избирать митрополита и 4-х епископов на кафедру Львовскую, Луцкую, Перемышльскую и Мстиславскую; 3) утверждались права братств, школ и типографий; 4) возвращались в разных городах и селениях церкви и монастыри, захваченные униатами, и дозволялось чинить и строить новые церкви; 5) предоставлялась свобода униатам возвращаться в православие, а православным переходить в унию; 6) предоставлялось православным право занимать общественные должности и многое др. Однако постановления этой комиссии встретили сильную оппозицию со стороны униатов и латинской партии, но Владислав, на свой риск, включил их в «pacta conventa», согласившись только на требуемую латинской партией прибавку, что права Православной Церкви даются с сохранением прав Церкви Латинской (Romanae Ecclesiae), и поклялся православным исполнить занесенные в пакте условия примирения. Этой прибавкой латиняне надеялись воспользоваться как оговоркой, подтверждающей преимущественные права Латинской Церкви. Таким образом, Владислав поставил королевскую власть выше народного представительства, а это являлось нарушением польской конституции. Иезуитская партия, несмотря на проявляемое Владиславом сердечное отношение к православным, пока не решилась явно восстать против Владислава, и последний был избран королем. Когда же на сейме зашла речь о правах православных, со стороны враждебной православию партии поднялась такая сильная оппозиция, что сейм тотчас готов был превратиться в два военных стана и открыть настоящую войну. Король, чтобы избежать этого, уговорил православных пока не настаивать на внесении постановлений варшавской комиссии в сеймовые конституции и взамен этого дал им от своего имени особую грамоту, или «диплом», в котором подтверждал все эти постановления. Вопрос был отложен до следующего сейма. Кроме «диплома», король пожаловал православным и другие грамоты, более частного характера, которыми возвращал им церкви, захваченные униатами, восстанавливал старые и утверждал новые братства, школы и т.п. Затем назначил особых комиссаров, которые должны были совершить передачу православным церквей, которыми неправильно завладели униаты, и вообще распределить церкви между православными и униатами, соответственно количеству того и другого населения.
Хотя сеймом 1633 г. и дозволено было православным иметь своего митрополита и епископов, однако сейм не признал законными тех иерархов, которые были посвящены Патриархом Феофаном, — православные должны были избрать себе нового митрополита и епископов, кроме епископа Львовского Иеремии Тиссаровского, который получил жалованную грамоту еще от короля Сигизмунда III. Владислав утвердил представленного православными кандидата на Киевскую митрополию Киево-Печерского архимандрита Петра Могилу и кандидатов на епископские кафедры — Луцкую и Мстиславскую.
Так началось правление короля Владислава IV, благожелательно относившегося к правам и интересам православных. Но латинская партия не дремала и употребила все усилия, чтобы восстановить общественное мнение против дарования прав православным. Вместе с этим, настаивая на том, что вопрос о правах православных не может быть разрешен без участия папы, партия отправила в Рим посольство, в котором принял участие и униатский епископ Корсак. Он так взволновал римскую курию, что папа объявил все распоряжения короля, касающиеся прав, дарованных православным, незаконными. Папский нунций в Польше получил приказание отклонить короля от расположения к православным, и латинская партия, поддержанная папой, гордо подняла свою голову.
Приближалось время созыва следующего сейма, на котором, согласно обещанию короля, должен был решиться вопрос о правах православных конституционным порядком. Тогда Владислав принял другую точку зрения. Он объявил, что дело о правах — дело не церковное, а гражданское, необходимое для успокоения государства.
В 1635 г. состоялся следующий сейм, и, благодаря благоразумию большинства, постановления варшавской комиссии были внесены в конституцию, но вместе с тем король, чтобы не раздражать латинскую партию, дал и униатам «диплом», которым утверждал за ними все, чем они владели до настоящего времени. Уступая ее же настойчивым требованиям, Владислав даже постановил, чтобы в некоторых городах, например в Минске, православные не имели ни одной церкви, что нарушало его первые распоряжения о возвращении православным отнятых у них церквей. На сейме Владислав убедился, что примирительные статьи, внесенные в конституцию, не приведут к действительному примирению униатов с православными, а, напротив, могут повести их к новым столкновениям и раздорам, и что из этого положения нужно искать иной выход, более надежный. Он прекрасно понимал, что, ограниченный в своей власти сеймом, на который имеют огромное влияние латино-униатская и иезуитская партии, противодействующие его благим намерениям, он не сможет противостоять проискам этих партий, и поэтому, спустя год после сейма, 5 сентября 1636 г. разослал листы к главным духовным лицам, как православным, так и униатам, а также и к некоторым светским, в которых убеждал их отказаться от подчинения Константинопольскому Патриарху и по примеру Москвы и других государств учредить в Западно-Русской Церкви самостоятельное патриаршество. Этой мерой он надеялся сплотить враждующие стороны под управлением одной главы и таким образом примирить их. Православные прекрасно понимали, что проект этот неосуществим, так как униаты, руководимые иезуитами, никогда не согласятся выйти из подчинения папе, и поэтому его отвергли. Такие колебания короля опять открывали поле для вероисповедной борьбы, и борьба эта разразилась новыми неслыханными насилиями.
Согласно постановлению Варшавского сейма 1635 г., униаты обязаны были возвратить православным некоторые из отнятых у них монастырей и церквей, но это постановление вызвало сильную оппозицию со стороны латино-униатов, и осуществить его в жизни было чрезвычайно трудно. Униаты не только не хотели добровольно возвращать православным церкви и монастыри, но даже стали оказывать сопротивление королевским комиссарам при передаче имущества православному населению. Даже и в тех случаях, когда церковь передавалась комиссарами в руки православных, униаты опять силой отнимали ее у них. Если же православные, выведенные из терпения, восставали, чтобы возвратить себе отнятое, униатский епископ начинал преследовать их судом как возмутителей, а суды подвергали их самым тяжелым приговорам: одних приговаривали к обезглавлению, других — к сечению розгами у позорного столба, третьих — к отсечению рук, к лишению имущества и т.п. Несчастные православные ввиду таких приговоров невольно смирялись, просили прощения у епископа, а он требовал от них отречения от православия и клятвенного обещания быть униатами и прощал. Ободренные такой постановкой дела униаты и латиняне производили набеги на православные монастыри, возбуждали школяров и чернь против православных и всегда оставались безнаказанными, так как местные суды по большей части держали сторону униатов. Вражда между православными и униатами разгоралась и причиняла великий вред государству. Чтобы внести в среду враждующих некоторое успокоение, Владислав провел в 1641 г. на сейме одну меру величайшей важности: он изъял уголовные дела между униатами и православными из ведения смешанного трибунального суда, тогда уже совершенно подпавшего под влияние иезуитов, и перенес их в непосредственное ведение сейма, а дела гражданские, решавшиеся доселе местными судами, перенес в свой, так называемый реляционный суд. Злоба униатских епископов против православных усиливалась еще и от того, что многие униаты, пользуясь постановлением сейма 1635 г., стали возвращаться в православие, как это было, например, в епархиях Полоцкой и Мстиславской. С этим ревнители унии никак не могли примириться и усиливали притеснения православных всякими мерами.
Особенно частыми в это время стали злоупотребления правом патроната, доходившие до того, что какому-нибудь могущественному магнату ничего не стоило отнять у православных монастырь или церковь и передать их униатам, хотя бы последних было только несколько человек, а православных — тысячи. Православные заносили жалобы королю и сеймам, но правительство было бессильно оказать действительную помощь православным, и расправа за чинимые насилия сама собой должна была перейти в руки угнетаемого народа. Насилия эти возмущали не только православных, но и лучших и благоразумных поляков. Даже сам король Владислав в ответ на жалобу казаков сказал однажды последним: «У вас есть сабли, кто вам мешает постоять за себя?» Православный народ задыхался под гнетом этих насилий, и Речь Посполитая опять вздрогнула от казацких восстаний. Вспыхнули одно за другим восстания Павлюка и Остраницы. Недовольный народ стекался под их знамена и жестоко расправлялся со своими притеснителями. Кровь лилась по всей Украине, но казаки большей частью оказывались бессильными одержать победу, и тоща со стороны латинян начиналась ужасная расправа с побежденными. Изуверству латинских ксендзов и послушной им польской шляхты не было пределов. Издевательства над православными и их верой доходили до того, что православные церкви стали отдаваться жидам в аренду. Последние, чтобы получить больше дохода, облагали платой все церковные обряды и предметы. Православный не мог свободно зайти в храм помолиться, ибо ключи от церкви находились у жида, и за пользование храмом он должен был внести жиду плату. Не мог он без предварительной платы и разрешения жида ни повенчаться, ни окрестить своего ребенка, ни похоронить своего близкого. Словом, всякая церковная служба, всякая треба должны были сопровождаться торгом и платой жиду-арендатору. Мало того, жид еще безнаказанно издевался над православной верой, за которую некому было заступиться. Такое глумление над православными все более и более сгущало политическую атмосферу в Речи Посполитой, и над ней собирались грозные тучи, которые разразились тяжелым для нее ударом. Готовилось новое сильное казацкое восстание под начальством Богдана Хмельницкого, закончившееся присоединением Малороссии к России.
Таким образом, благие намерения короля Владислава IV — умиротворить русский народ и Православную Церковь в Речи Посполитой — разбились о несокрушимый фанатизм латино-униатского духовенства и польской шляхты. Как ни тягостно было положение православных при Владиславе, все же православные получили при нем право свободного исповедания своей веры и другие права, а также возможность защищаться наравне с латинянами и униатами. Хотя эти права и были часто попираемы врагами православия, они уже не отменялись ни королем, ни сеймами, и Западно-Русская Церковь имела возможность заняться своим внутренним и внешним благоустроением. В этом деле ей значительно помог Киевский митрополит Петр Могила.

Глава XV
МИТРОПОЛИТ КИЕВСКИЙ ПЕТР МОГИЛА (1633—1646) И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ В ИСТОРИИ УНИИ

Петр Могила был сыном молдавского господаря (правителя) Симеона Могилы, бежавшего после отнятия у него господарства Кантемиром в Польшу, где у него были знатные и богатые родственники. Получив начальное образование во Львовском Братском училище в строго православном духе, Петр Могила закончил его путешествием за границу, где слушал лекции в разных университетах и вполне овладел языками латинским и греческим. Сначала он служил в польском войске, участвовал в Хотинской битве и был лично известен королю Владиславу. Под влиянием Киевского митрополита Иова Борецкого Могила принял монашество и посвятил себя на служение Святой Церкви. В 1627 г. он был избран архимандритом Киево-Печерского монастыря, номинально подчинявшегося Константинопольскому Патриарху, но не Киевскому митрополиту, настоятели которого носили звание «великого архимандрита». Во время ар-химандритства П. Могилы и под его руководством состоялось (1628) осуждение «Апологии» Мелетия Смотрицкого—сочинения, в котором высказывались латинские вероисповедные мнения. Чтобы поднять уровень духовного образования в Западно-Русской Церкви, так необходимого в борьбе с латинством, Могила в 1631 г. учредил отдельно от существовавшей уже в Киеве Братской школы высшее училище «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках», но когда братчики признали его блюстителем и опекуном своей школы и подчинили ее исключительно власти Константинопольского Патриарха, он соединил свою лаврскую школу с Братской. Для процветания этой школы он приложил много забот: переименовал ее в коллегию, расширил в ней преподавание прибавлением наук философских и богословских и обеспечил ее материально пожертвованием ей многих вотчин. Эта коллегия, называвшаяся Киево-Могилянской, сделалась образцом для всех духовно-учебных заведений в России и приготовила многих просвещенных пастырей и ревностных защитников православия. Чтобы дать этой коллегии преподавательский персонал, стоящий на высоте своего призвания, профессоров этой школы, прежде чем допустить к преподаванию, Петр Могила посылал для получения образования за границу. Подобную школу он устроил и в г. Виннице в Вознесенском монастыре, который подчинен был Киево-Братскому и тоже назывался Братским. Заботясь не только об умственном, но и о нравственном воспитании питомцев своей коллегии, Могила сам составил и напечатал для руководства и наставления их книгу «Анфологион, сиречь молитвы и поучения душеполезные...» В ней изложены благочестивые размышления и наставления о них и помещены умилительные вечерние и утренние молитвы. Насколько Киево-Могилянская школа была полезна православным для борьбы с латинством, можно уже судить по тому, что на нее тотчас же обрушились враги православия. Особенно много огорчений доставил Могиле киевский воевода, ярый католик Ян Тышкевич, всеми мерами преследовавший студентов школы. Вот что писал об этом Могила в 1640 г. Минскому братству: «Я терплю великое преследование от пана воеводы киевского; тут, в Киеве, вновь начали чинить над нами тиранство и проливать кровь. Досадуя, что в моем коллегиуме громада (множество) молодежи русской, и опасаясь, что юноши эти, изучив науки, могут показать правду всему свету и могущественно оборонять Святую Церковь, воевода приказал своему замковому наместнику возвести клевету на какого-либо студента в важном преступлении, чтобы студенты, устрашившись, все разбежались по другим училищам, в которых прежде учились. И вот, в первый понедельник Великого поста, когда студент Федор Гоголевский шел через площадь, его схватили и повлекли в замок. Там слуга наместника удостоверял, будто ночью, когда он находился в корчме, студенты сделали нападение на дом и кого-то ранили. Наместник, вместо того чтобы произвести расследование, приказал тотчас же студента обезглавить».
Благотворное влияние Киево-Могилянской коллегии на укрепление православия в Киеве и вообще в юго-западных русских областях Польши было настолько велико, что воевода Тышкевич с общего совета единоверцев в противовес этой школе решил водворить в г. Киеве иезуитов со школой и назначил для будущей иезуитской коллегии фундуш. С этой целью в 1645 г. он вызвал из Кракова в Киев двух иезуитов, и вскоре после этого иезуитская коллегия под покровительством Тышкевича, действительно, основалась в Киеве.
Еще в бытность свою архимандритом, П. Могила как человек умный, образованный, преданный православию и русскому народу присутствовал в качестве главного посла от всего духовенства и Киевского митрополита на сейме при избрании короля Владислава. На сейме он много посодействовал признанию легального существования в Речи Посполитой Православной Церкви наравне с Униатской. Когда же на сейме польское правительство не признало высшей иерархии, поставленной для православных Патриархом Феофаном, Петр Могила был избран послами сейма Киевским митрополитом и грамотой короля Владислава утвержден в этом звании. Получив грамоту от короля, Могила счел необходимым отправить своего посла в Константинополь (1633), чтобы испросить себе благословение от Патриарха, и Патриарх Кирилл Лукарис не замедлил прислать Могиле свое патриаршее благословение на митрополию, из чего можно заключить, что прежний митрополит Исайя Копинский едва ли имел утверждение в своем сане от Патриарха. Посвящение П. Могилы в сан митрополита совершено было Львовским епископом Иеремией Тиссаровским как экзархом Константинопольского Патриарха. После посвящения Могила отправился в Киев, где первосвятителя встречали с великой радостью, и ему поднесены были два панегирика: один от лаврской братии, а другой от Киево-Братской школы. После того как митрополит Исайя Копинский не без борьбы оставил свою кафедру, П. Могила приступил к благоустроению своей митрополии. Основываясь на грамотах короля, он прежде всего принялся отнимать у униатов православные монастыри и храмы, в том числе Софийский собор и Выдубицкий монастырь. Восстановил и разукрасил церковь Спаса на Берестове, воздвигнутую св. Владимиром, а также церковь Трех святителей, и отдал последнюю Братскому монастырю. Другую, более знаменитую церковь Владимирову, Десятинную, несколько веков лежавшую в развалинах, возобновил, причем при раскопках под обломками ее нашел гроб и в нем мощи равноапостольного князя Владимира. Средства для упорядочения церквей митрополит Могила брал отовсюду: от Лавры, из своего личного имущества, из пожертвований благочестивых людей, — наконец, — обращался за помощью и к Московскому царю.
Присутствуя неоднократно на сеймах, митрополит Могила не только отстаивал дарованные Церкви права, но и добивался новых. Его уважали даже враги за его мужество и светлый ум. Своими грамотами он благословлял и открывал новые монастыри и при них братства, как, например, Пинский — при церкви Богоявления, в Каменце-Литовском — при церкви Воскресения Христова, в Бресте — при отнятой от униатов церкви Рождества Богородицы.
Последний монастырь был не только рассадником благочестия, но и центром, откуда раздавался мощный голос против унии по всему Полесью. В нем обитал и противодействовал унии знаменитый игумен Афанасий Филипович, вкусивший за свою пламенную любовь к православию и борьбу с унией мученическую кончину (1648). Вообще митрополит Могила немало положил трудов, чтобы улучшить внешнее положение Западно-Русской Церкви. Вместе с этим ревностный митрополит старался всеми мерами улучшить и внутреннее состояние вверенной ему Церкви. Чтобы удовлетворить духовным потребностям своей паствы, Петр Могила печатал в своей типографии святоотеческие сочинения, а в 1637 г. по его повелению и благословению в Киевской лаврской типографии напечатано было «Евангелие учительное», или собрание поучений на все недели и праздники года, — книга весьма необходимая как пособие для священнослужителей в проповедовании Слова Божия. Издана она была на общепонятном для народа языке с приложением предисловия, написанного самим Могилой, в котором он, обращаясь к священникам, убеждал их, чтобы они как можно чаще читали это учительное Евангелие и сами поучались из него, и назидали народ в истинах веры и спасения. Позаботился митрополит Могила дать назидательное чтение и для всех православных. По его мысли и повелению составлен был профессором Киево-Могилянского училища Сильвестром Коссовым и напечатан в 1635 г. «Патерик Печерский, или житие св. отцев печерских», в начале которого была помещена статья о пяти крещениях Руси, и в конце — хронология православных митрополитов русских от принятия крещения Русью до Петра Могилы. Обе статьи помещены были в «Патерике» с целью показать как православным, так и униатам с латинянами, что, вопреки мнению последних, русские приняли святую веру от православного Востока, а не от папы, и русские митрополиты всегда подчинялись Патриарху Константинопольскому, а не папе. В дополнение к «Патерику» по благословению Петра Могилы была составлена монахом Киево-Печерского монастыря Афанасием Кальнофойским книга под заглавием: «Тератургима, или чудеса, совершавшиеся как в самом Печерском монастыре, так и в обеих его пещерах» и напечатана в 1638 г. Как «Патерик», так и «Тератургима» были изданы в противовес злобным наветам латинян и униатов, утверждавших, что только в их Церкви есть святые и совершаются чудеса, а у православных нет ни того, ни другого, и отвергавших нетление мощей, покоящихся в Киевских пещерах.
Митрополит Могила также приготовил к изданию «Православное исповедание веры», или катехизис, который подвергался обсуждению на Киевском Соборе 1640 г. и Ясском 1643 г., был разослан для проверки и одобрения восточных Патриархов, но напечатан был только в 1662 г. в Амстердаме на греческом языке. Появление такой книги было весьма полезно и необходимо для православных, особенно в то опасное время, когда им постоянно приходилось встречаться с разными религиозными заблуждениями латинян, протестантов, кальвинистов и др. сектантов. Ввиду крайней нужды в подобной книге и задержки ее выхода в свет, митрополит Могила вместо нее издал «Собрание короткой науки об артикулах веры православных кафолических христиан», т.е. краткий катехизис (1645). Исключительно из-под его пера вышла и знаменитая резко полемическая книга «Лифос» («Камень веры»). Появление ее имело весьма важное значение. Это была, можно сказать, полная апологетика Православной Западно-Русской Церкви против тогдашних нападений на нее латино-униатов, а отчасти и ее литурги-ка с объяснением богослужения, таинств, обрядов, ее постов, праздников, устройства храмов и проч. Петр Могила немало заботился об исправлении и издании богослужебных книг, и одним из важнейших его изданий было появление в свет большого требника, известного под названием «Требник Петра Могилы». В нем митрополит Могила поместил: 1) чинопоследования всех семи таинств с присоединением к ним некоторых соприкосновенных чинов; например, к таинству крещения и миропомазания—чины о принятии в Церковь иудеев, еретиков, отступников и раскольников, к таинству елеосвящения — чины молебствия за больных, на исход души, чины погребения священников и мирян и т.п.; 2) чинопоследования различных освящений, как то: освящения воды, церквей и церковных вещей, монастырей, домов, кладезей, кораблей, овощей и проч.; 3) чины молебнов и молитв по разным случаям: в день Пятидесятницы, в день новолетия, во время брани, во время бездождия, голода, моровой язвы и проч. Вместе с этими чинопоследованиями таинств и важнейших обрядов он в нескольких приложениях к ним разъяснил их истинный смысл и значение, перечислил случаи, какие могут встретиться при совершении того или другого таинства или обряда, и преподал наставления, как поступать в таких случаях; наконец, дал наставления священникам, какие мысли и чувства они должны внушать своим прихожанам при совершении того или другого таинства или обряда. Кроме этого, Петром Могилой были задуманы две колоссальные работы: «Жития святых» и исправление и установление славянского текста Библии. Первая из них была доведена до конца только Димитрием Ростовским, а исправление текста Библии было выполнено не раньше половины ХVIII в. Таким образом, имя Петра Могилы, так много потрудившегося для дела благоустроения Западно-Русской Церкви и вследствие понесенных им тяжелых трудов преждевременно окончившего свою земную жизнь (1 января 1647 г.), стало одним из лучших украшений нашей церковной истории. Его «Православное исповедание», одобренное всеми первосвятителями Восточной Церкви, и доселе остается ее символической книгой. Современники высоко ценили достоинства Могилы. Даже его враги преклонялись пред его великим умом, благочестием и непреклонной волей. Сам папа Урбан VIII в 1643 г. написал ему послание, в котором величал его своим «почтенным братом» и старался привлечь его на свою сторону, т.е. к принятию унии. Неудивительно, что православные с великой печалью оплакивали незаменимую потерю преждевременно скончавшегося своего архипастыря.

Глава XVI
ПРИСОЕДИНЕНИЕ МАЛОРОССИИ К МОСКВЕ. СОЕДИНЕНИЕ КИЕВСКОЙ МИТРОПОЛИИ С МОСКОВСКОЙ

Из предыдущих очерков мы видели, что уже в царствование Владислава IV несколько раз вспыхивали казацкие восстания, и хотя они имели, главным образом, сословный характер, но оказывали влияние и в вопросах веры. После восстания 1638 г. начались репрессии польского правительства против казачества, отразившиеся и на положении православных вообще. Польское правительство с лихорадочной торопливостью забирает в свои руки власть над казаками, жестоко наказывает их за неповиновение, уменьшает их число, отнимает право независимого управления, наводняет казацкие области своими войсками и чиновниками — словом, стремится к тому, чтобы в корне уничтожить вольное казачество. Все эти несправедливости, наконец, узакониваются сеймовым постановлением 1638 г., по которому у казаков уничтожаются все их права и они низводятся на положение простых крестьян. Возможно, что Польше удалось бы задавить казачество совершенно, если бы с его угнетением не совпадало и угнетение всего литовско-русского народа из-за унии. Уния затронула в народе священнейшую сторону жизни — убеждения веры, и поэтому сблизила его с казачеством в борьбе с деспотизмом Польши, что оживило казачество небывалой до сих пор силой.
Имея поддержку в народе, казачество опять вдохновилось идеей спасти от поляков народность, веру, независимость свою и народа. И вот, среди таких исторических обстоятельств, на арену борьбы казачества с поляками за веру и народность выступает Богдан Хмельницкий. В этой борьбе сначала, еще при жизни короля Владислава и в начале царствования его преемника Яна Казимира (1648—1668), Хмельницкий имел большой успех, плоды которого явно обнаружились после одержанных им над поляками побед при заключении Зборовского договора (1649). В договор этот были включены постановления о том, чтобы евреи не были жителями тех городов, где живут казаки; чтобы они не были «державцами, откупщиками и закупщиками христиан»; чтобы о правах Православной Церкви были составлены постановления на ближайшем сейме, сообразно с желаниями митрополита и всего духовенства; чтобы в сенате было представлено место митрополиту Киевскому; чтобы чиновники в воеводствах Киевском, Черниговском и Брацлавском назначались королем из православных; чтобы иезуиты не имели права основывать свои школы в Киеве и чтобы в других местах рядом с иезуитскими могли существовать и школы православные. Православным, таким образом, улыбалась надежда окончательно освободиться от угнетений за веру. Но надежда их оказалась преждевременной. Сейм 1650 г. ясно показал, что казакам нечего ждать от Польши исполнения договора Зборовского. Война снова запылала, только с еще меньшим успехом для народного дела. Хмельницкий стал терпеть поражения, и православные опять очутились в бедственном положении. После поражения казаков под Берестечком, в Белоцерковском трактате, заключенном Хмельницким с Польшей, постановления Зборовского договора были значительно видоизменены; сказано только, что «вера греческая, которую войско запорожское исповедует, в давных вольностях и по давным правам имеет быть»; другими словами, православным предоставлялось право требовать только свободы веры и уравнения в правах с униатами. Этим трактатом нанесен был тяжелый удар и казачеству. Ему разрешалось содержать только двадцатитысячное число казаков, ставилось в обязанность возвратить лишних казаков в крестьянство и подчинить все крестьянство прежним помещикам. Однако и этими условиями, весьма выгодными для поляков, последние были недовольны. После одержанной победы они ободрились и стали опять подвергать православных насилиям за веру. Само собой разумеется, недоволен был и православный народ, жестоко обманувшийся в своих надеждах и проклинавший Хмельницкого. Тогда выступила наружу мысль о подчинении Малороссии России — мысль не новая, проблески которой проявились еще во времена Сигизмунда III, при гетмане Сагайдачном и митрополите Иове Бо-рецком, и которую партия казаков с самого начала восстания Хмельницкого (1648) проводила и в Москве, и в Малороссии. Эта мысль, наконец, осуществилась, и в 1654 г. при Московском царе Алексее Михайловиче Малороссия вошла в состав Российского государства. Вслед за этим между Россией и Польшей из-за Малороссии последовало несколько войн. Поход Алексея Михайловича в Литву (1655) походил на торжественное путешествие давнего природного государя; с великой радостью встречал православно-русский народ своего избавителя от латино-польского ига. Города сдавались русским один за другим, и Польша лишилась более 20 русских городов, как, например, Смоленска, Полоцка, Минска, Гродно, Ковны и даже столицы Литвы Вильны. В занятых русскими городах православные возвращали себе отнятые у них униатами храмы, и латино-униаты сильно поплатились за прежнее господство и притеснения. Потерпев ряд неудач, поляки согласились, по перемирию 1655 г., признать за Россией всю Малороссию и предоставить свободу вероисповедания православным в остальных русских областях, оставшихся под властью Польши. Польша, казалось, неминуемо погибнет, тем более что ее наводнили шведы. Но этого, однако, не случилось; не погибла Польша, и не остались за Россией и все те, которые в 1654—1655 гг. считали себя русскими подданными. Польшу спасла ссора Москвы со Швецией из-за обладания Лифляндией.
В Малороссии после смерти Хмельницкого (1657) обнаружилась рознь между партиями, и в деле окончательного объединения ее с Москвой стали проявляться нестроения и неудачи. Казачество не нашло в России той воли, к какой привыкло, и мало-помалу охладевало к Москве, главным образом из-за необузданности и хищничества московских бояр. В особенности тяготились зависимостью от Москвы представители казацкой старшины (гетман, его штат, полковники и сотники). Воспользовавшись этим, гетман Выговский отложился от Москвы и заключил с Польшей Гадячский договор (1658), по которому Польша соглашалась вполне восстановить западно-русское православие, поставив его наряду с латинством, и истребить унию во всем государстве. Все это торжественно было подтверждено сеймом 1659 г., но ненадолго; вскоре латинская партия снова взяла перевес. Главным руководителем ее был униатский митрополит Гавриил Коленда. Гетман Выговский призвал на помощь татар и при их содействии нанес московским войскам тяжелое поражение при Конотопе. Между тем простые казаки и крестьяне тянулись к Москве; во множестве бежали они с правого берега Днепра, Волыни и Киевщины на левый берег, в Украину Московскую. Внутренние споры в Малороссии привели ее к разделению. Полки, находившиеся на левом берегу Днепра, избрали гетманом запорожца Брюховецкого и остались за Москвой; вся же правобережная Украина, кроме Киева, отошла опять к Польше со своим гетманом. После этого распада Малороссии война с Польшей не дала успеха ни той, ни другой стороне. Наконец оба государства помирились на установившемся положении (status quo), и по Андрусовскому договору (1667) за Москвой остался Смоленск, Северская земля и левобережная Украина, а также Киев (на два года). После Андрусовского договора агитация латино-униатов против восстановления в Польше западно-русского православия все более и более усиливалась. Ян Казимир сделал несколько уступок общему течению и, наконец, благодаря составленным против него нескольким конфедерациям, отказался от престола. На его место в 1669 г. был избран Михаил Вишневецкий, ближайший друг Коленды. При нем в польское законодательство было внесено следующее постановление генеральной конфедерации, действовавшей в 1668 г. во время междуцарствия: «Ариане и отступники от католической веры, равно как и от унии, перешедшие в другое исповедание, не должны пользоваться покровительством сеймовых конституций, обеспечивающих свободу исповеданий... отступников же вышеупомянутых должно наказывать изгнанием из отечества, если вина их будет доказана судебным порядком». Это постановление сделалось руководящим в политике Польского государства. При короле Яне Собесском (1674—1696) постановлением сейма 1676 г. были уничтожены и права братств.
Так как ослабевшая от шляхетской анархии Польша не могла оказать защиты партии независимого казачества, гетман правобережной Украины Дорошенко предался туркам, и султан Магомет IV предпринял поход для покорения всей Украины. Таким образом, у Москвы и Польши появился общий враг; однако они не могли столковаться для совместной борьбы с Турцией, а в отдельности их действия против турок были бессильны. Ни победы воинственного польского короля Яна Собесского, ни походы московских воевод к Чигирину, столице правобережного гетмана, не заставили турок уйти из южной части Украины. Ради борьбы с Турцией между Москвой и Польшей в 1686 г. был заключен «вечный мир» (Московский договор), в силу которого Польша отказалась от притязаний на владение восточной частью Малороссии и г. Киевом. В других же русских областях, остававшихся за Польшей, поляки обязались дать православным свободу веры и оставить за ними те епархии, которые были даны им при короле Владиславе IV, а именно Луцкую, Львовскую, Перемышльскую, Могилевскую, или Мстиславскую. Православные епископы в Польском государстве ставились в зависимость от Киевского митрополита. Русское правительство получало право наблюдать за исполнением этих обещаний польского правительства и право заступаться и ходатайствовать за православных, если бы последние подверглись притеснениям.
Внутренние казацкие смуты отразились и на церковном управлении Западно-Русской Церкви. Еще до заключения «вечного мира» вместе с Заднепровьем, населенным казаками, фактически перешло под власть России и средоточие иерархического управления Западно-Русской Церкви— Киев. Митрополит всей Западно-Русской Церкви очутился вне пределов западно-русских областей, оставшихся под властью Польши. Сношения его с этой частью паствы и паствы с ним затруднялись до крайности. Между тем русское правительство стремилось к тому, чтобы Киевский митрополит зависел от Московского Патриарха. Еще в 1661г., после смерти митрополита Сильвестра Коссова, русское правительство приказало быть блюстителем Киевской митрополии посвященному в Москве Мстиславскому епископу Мефодию, несмотря на то что в Киеве был избран и посвящен в митрополита Дионисий Балабан. Та же история повторялась и после 1663 г., когда умер Дионисий. Внутреннего порядка в Западно-Русской Церкви не было, тем более что западно-русская иерархия разделилась на партии, из которых одна стремилась своими симпатиями к Москве, другая же ратовала за прежнее положение, т.е. за подчинение митрополии Константинопольскому Патриарху. Каждая из этих партий старалась иметь на митрополичьем престоле своего человека. Поэтому вскоре случилось так, что в то время как русская половина Западной России избирала своего кандидата, польская выставляла своего. Это случилось в 1664 г., когда одна сторона избрала митрополитом Могилевского епископа Иосифа Нелюбовича-Тукальского, а другая — Перемышльского епископа Антония Винницкого. Конец этому ненормальному положению был положен только после заключения так называемого «вечного мира», когда Московский Патриарх Иоаким решил подчинить Киевскую митрополию Московскому патриаршему престолу и когда Константинопольский Патриарх согласился на это, и на Киевскую митрополию был поставлен в 1686 г. Патриархом Иоакимом Луцкий епископ Гедеон Четвертинский.
Таким образом, в 1686 г. окончилось разделение Русской Церкви, продолжавшееся около двух столетий. Единство Церкви восстановилось, однако, не вполне, так как к Московскому Патриарху перешла только та часть Западно-Русской митрополии, которая лежала к востоку от Днепра, и г. Киев. Вся же Киевская область, Волынь, Подолия, литовские области и Галиция остались по-прежнему под властью польского короля, и там опять разразилась опустошительным ураганом уния, и православные, испытав на себе ее тяжелые удары, везде были подавлены настолько, что сами, своими собственными силами не могли уже противопоставить ей серьезных преград.

Глава XVII
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ЯНЕ СОБЕССКОМ (1674—1696). СОВРАЩЕНИЕ ИХ В УНИЮ. ИЗМЕНА ПРАВОСЛАВИЮ ЛЬВОВСКОГО ЕПИСКОПА ИОСИФА ШУМЛЯНСКОГО

Присоединение Малороссии к Московскому государству было светлым явлением в истории литовско-русского народа, но по отношению к тем литовско-русским областям, которые оставались под властью Польши и которые во время войн Москвы с Польшей выказывали готовность порвать связи с последней, это светлое явление омрачилось ужасными последствиями. Все православные, оставшиеся под этой властью, очутились в положении изменников Польши, которым короли могли объявлять какую угодно амнистию, но которым не прощало польское общество, особенно иезуитская партия, находившая в этом обстоятельстве прекрасный предлог вдвойне преследовать православных и как изменников отечества, и как нетерпимых иноверцев.
В особенности раздражало иезуитскую партию полученное по условиям «вечного мира» Россией право защищать свободу веры своих собратьев в Польском государстве. Казалось бы, что после такого договора православные Польши будут пользоваться полной свободой в исповедании своей веры. Однако этого не случилось, несмотря на опеку России. Православие в Польше стало подвергаться еще большему преследованию, которое непрерывно продолжалось почти целое столетие, т.е. до падения Польши, а безрассудная ненависть к православным дошла до того, что само польское правительство задалось целью совершенно истребить православие в литовско-русских областях Польши. Повторились времена правления короля Сигизмунда III. Ян Собесский после вступления на престол тотчас же выказал свое особенное благоволение унии. Он дал униатам два «диплома», которыми утвердил все незаконно приобретенные ими до сих пор права. Это подтверждение униатских прав открыло латино-униатам широкий простор к захватам церковного имущества православных и вызвало в этом деле дикий произвол и слепое изуверство. Захват церковных земель, церковного имущества, утвари, издевательство над православными священниками, их истязание, даже случаи их убийства (например, однажды в алтаре), поругание святынь, разорение православных кладбищ и т.п. стало делом обычным и повторялось везде, где только были православные. Тысячи сохранившихся документов свидетельствуют об этой непомерной ревности последователей латинства к искоренению православия. В особенности своим изуверством отличалась в это время польская шляхта. Не отставало от шляхты и польское правительство. Потворствуя униатам и шляхте, оно ставило православных в такое невыносимое положение, что многие из них не выдерживали тягот преследований и переходили в унию. В целях окончательного уничтожения православия польское правительство принимало и более радикальные меры: издавало ограничительные распоряжения, подрывавшие православие и способствовавшие распространению унии. Так, православным братствам — главным борцам за православие — запрещено было сноситься с восточными Патриархами по делам веры, и во всех спорных церковных вопросах братства обязаны были обращаться за их разрешением к местным епископам или местным судам. Такое распоряжение лишало братства не только связи с восточными Патриархами, но и их духовной опеки и руководства, которыми братства до сих пор пользовались в борьбе с врагами православия. Другое не менее вредное для православия распоряжение заключалось в том, что православным под страхом смертной казни запрещалось выезжать за границу и приезжать оттуда, и тем устранялась всякая возможность для православных иметь себе иерархов из-за границы (например из России) в случае перехода в унию своих. В то же время против православия предпринимались более решительные замыслы. Польское правительство задумало окончательно истребить православие в Западной Руси. Этого оно предполагало достигнуть уничтожением высшей православной иерархии и поэтому вступило в переговоры с православными епископами, стараясь побудить их к переходу в унию. Подобной мерой польское правительство надеялось лишить православное население духовенства и, таким образом, заставить его поневоле принять унию. Это правительству удалось, хотя, как увидим далее, не во всех православных епархиях. В 70-х гг. XVII в. латино-униатской партии удалось склонить на свою сторону Львовского православного епископа Шумлянского.

Измена православию Львовского епископа Иосифа Шумлянского (1643—1708)

Иосиф Шумлянский по рождению принадлежал к православной шляхетской семье, но еще в юности перешел в унию и одно время служил в польских войсках. Видя в нем человека, способного оказать услуги унии, латино-униаты выставили его кандидатуру на Львовскую православную епископскую кафедру. В 1667 г. он был избран в епископы и для видимости опять перешел в православие. Однако против этого избрания выступил Перемышльский епископ Антоний Винницкий и отказался постричь и посвятить его, а также запретил и духовенству Львовской епархии совершить над ним пострижение. Почти силой Шумлянский добился своего пострижения от игумена Креховского монастыря и был посвящен в сан диакона и иерея Луцким епископом; рукоположения же в епископы он успел добиться (1668) лишь от греческих изгнанников — Филиппопольского митрополита Софрония и др.
Против Шумлянского восстало и Львовское Ставропигиальное братство, выставившее своим кандидатом на Львовскую кафедру Свистельницкого, который и был посвящен Винницким. Между обоими кандидатами возникла ожесточенная борьба, продолжавшаяся 5 лет. Лишь с восшествием на Польский престол Яна Собесского, личного друга Шумлянского, последнему удалось победить своего соперника. В1675 г., оставаясь епископом Львовским, он был назначен и администратором Киевской митрополии. Будучи в душе униатом и ревностным поклонником шляхетских идеалов, Шумлянский с пренебрежением смотрел на православное духовенство, и, неудивительно, что он склонился на сторону латино-униатской партии и стал действовать в ее духе. К Шумлянскому примкнул кандидат на епископию Перемышльскую Иннокентий Винницкий, один архимандрит и один игумен, и все они изъявили готовность принять унию и привлечь к ней прочее духовенство. Всеми ими руководил материальный расчет. Шумлянский, стоявший во главе этого движения, еще в 1677 г. писал папе Иннокентию XI, выражая в письме готовность отречься от православия и вновь присоединиться к унии. Папа потребовал от Шумлянского открытого присоединения к унии, но Шумлянский пока не нашел возможным решиться на это. У него зародились более широкие планы. Он и его единомышленники хорошо понимали, что при всех вещественных благах им будет очень неудобно, если они одни примут унию без паствы, в силу чего Шумлянский составил целую программу действий совращения православных в унию, основным требованием которой была тайна, ибо он полагал, что еще не наступило время действовать открыто. Суть этой программы сводилась к следующим требованиям: а) уравнять во всех правах униатское духовенство с католическим и подтвердить это уравнение сеймовой конституцией; б) подчинить ему, Шумлянскому, все православное духовенство Речи Посполитой; в) назначать частые сборы и съезды для униатского духовенства, причем сделать обязательным присутствие на них православного духовенства под страхом лишения должностей за неявку; г) преследовать православных духовных лиц, не согласных принять унию, путем административным, а именно: лишать их должностей и применять к ним законы, относящиеся к бунтовщикам; д) стараться обратить в унию возможно большее число дворян; е) позаботиться об уничтожении братств; ж) наконец, называть православных и униатов в официальных актах одним общим именем — «лицами греческой веры». Последнее было сделано с той целью, чтобы общим наименованием замаскировать различие между православными и униатами и мало-помалу, незаметно слить их в одно общее тело. В 1679 г. Шумлянский представил этот проект папскому нунцию, чтобы тот передал королю. К проекту Шумлянский приложил записку о том, какие награды следует дать ему самому и чинам его кружка за содействие распространения унии. Себе лично он потребовал, чтобы в его распоряжение отданы были все имения, принадлежавшие Киевской митрополии, доходы Киево-Печерской Лавры и Львовекой епископии; чтобы Львовская епископия была обогащена новыми дотациями (дарами) и даже чтобы сам папа наградил его денежными средствами (pensja z taski Ojca Swietego). Король Собесский одобрил проект, дал согласие удовлетворить требования Шумлянского относительно наград, за исключением предоставления ему жалованья от папы, и сделал распоряжение о передаче проекта сейму. Сейм утвердил этот проект без всяких изменений.
В 1681 г. Шумлянский принял унию, подтвердив свое вступление в унию присягой, но принял ее негласно и, продолжая носить личину православного, требовал от православных подчинения себе как администратору Киевской митрополии. Лицемерие Шумлянского причинило православным неисчислимые беды. Многие из них, не подозревая измены, следовали его распоряжениям и, сами того не замечая, мало-помалу приближались к унии. Незаметно совершалась замена многих православных духовных лиц другими, расположенными к унии, в руках униатов сосредоточились большие земельные владения. Плохо приходилось тем православным, которые отказывались от повиновения Шумлянскому. Он наезжал на их приходы и жестоко расправлялся с их священниками. Часто Шумлянский, узнав стороной, что в таком-то селе священник отличается преданностью православию, сейчас же посылал туда своих наместников, которые выгоняли священника из села, забирали в церкви антиминс, св. миро, сосуды и все это привозили Шумлянскому. Шумлянский, получив эти вещи, начинал обыкновенно кощунствовать над ними: плевать, ругаться; затем посылал в это село другого священника, давал другой антиминс, другую утварь, за что брал особую денежную плату. В очень короткое время Шумлянский со своими друзьями успел отстранить от должности более 200 православных священников и заменить их своими униатскими ставленниками. Подготовив таким образом почву, Шумлянский и его единомышленники в 1700 г. открыто заявили себя униатами и стали тянуть к унии свою паству. Особенное внимание обратил Шумлянский на Львовское православное братство. Он действовал на него то ласками, то гонениями и добился того, что оно приняло унию. Этот грустный факт совершился в 1708 г. Таким образом, погибла древняя опора западно-русского православия, принесшая ему столько добра и претерпевшая из-за веры столько гонений и мук от ла-тино-униатов. Оставалось еще в значительной силе новейшее православное братство Луцкое, но и оно к этому времени ослабело и еще только раз заявило о своем существовании. Луцкий епископ Дионисий Жабокрицкий принял в 1702 г. унию. Луцкое братство пожаловалось Петру I, и Жабокрицкий был заточен в России. На место его был поставлен Кирилл Шумлянский, который долго сопротивлялся униатам, но наконец в 1711 г. вынужден был бежать в Киев, где получил в управление Переяславльскую епархию, а за ним исчезло бесследно и Луцкое братство.
Так, благодаря Шумлянскому и его споспешникам, благодаря их хитрым мероприятиям, путем страшных насилий и обманов, при постоянном содействии польского правительства и при полном бесправии православных, в течение двадцати лет уния сделала-таки успехи, каких она не могла сделать за сто истекших лет. К началу XVII в. вся православная иерархия в литовско-русских областях была почти уничтожена: епископии Львовская, Перемышльская, Луцкая перешли в руки униатов; одна только Белорусская, или Могилевская, осталась в руках православных епископов. Православных в Западной России оставалось все меньше, да и оставшееся в православии низшее духовенство и простой народ до такой степени были измучены преследованиями, что сделались почти равнодушными к религии: им было все равно, уния ли, православие ли, — только бы найти хоть какое успокоение от постоянных преследований. Неудивительно, что при преемнике Яна Собесского, Августе II Саксонском, целые села переходили в унию. Случалось даже и так, что у православных и не спрашивали согласия на унию, а просто объявляли униатами, и те были вынуждены беспрекословно этому повиноваться. Более столетия трудилась Униатская Церковь для своего распространения; не щадила усилий, подвергалась всевозможным нареканиям, приносила даже кровавые жертвы, а латинство, как увидим далее, пожинало ее труды. В результате своих стараний она оказалась наемницей Латинской Церкви, ее рабой, не знающей ни отдыха, ни сладости труда, подготовившей православную ниву для латинизации и внесшей только разлад в христианские души.

Глава XVIII
ОТНОШЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО К УЧАСТИ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ

В силу заключенного Польшей в 1686 г. договора с Россией, русскому правительству, как мы видели, предоставлено было право защищать интересы православных, подвергавшихся в Польше гонениям и притеснениям за веру. Казалось бы, что при этих условиях православным будет предоставлена вероисповедная свобода и гонения за веру прекратятся. Этого следовало бы еще более ожидать в силу складывавшихся в Польше в начале XVIII в. исторических событий. Император Петр Великий выступил на защиту Польши против шведского короля Карла XII. В силу союза с Польшей, заключенного против Карла XII, русские войска заняли в 1704 г. многие области Польши, в том числе Волынь и Киевское воеводство. С появлением их православные жители этих областей почувствовали временное облегчение от преследований со стороны латино-униатов, тем более что Петр Великий не скрывал негодования против религиозного преследования православных в Польше. Православные, опираясь на присутствие союзных войск, стали смелее противодействовать униатам, но уходили русские войска, и разнузданность униатов и латино-польской шляхты против православных усиливалась.
До каких пределов доходила фанатическая ненависть униатов к православию, может служить иллюстрацией следующий факт. Когда император Петр Великий прибыл по военным обстоятельствам как союзник короля Августа против Карла XII в г. Полоцк (1705) и, посещая храмы и монастыри, хотел войти в алтарь одного униатского храма, то монахи-базилиане его туда не пустили на том основании, что он «схизматик». Затем, когда император, увидев в храме прекрасно убранный образ, спросил, чей он, фанатики базилиане ответили: «Священномученика Иосафата (Кунцевича), которого ваши единоверцы, богоотступники и еретики умертвили». Полоцким базилианам пришлось жестоко расплатиться за это, но дело не окончилось расплатой их одних. Петр всей душой возненавидел всех униатов и, занимая своими войсками многие области Польши, дал приказание ловить униатских иерархов, так что те сочли благоразумным делом скрыться в глубь Польши.
Если униаты осмелились так грубо поступить с могущественным русским императором, то легко представить, что должны были испытывать православные от униатов. Польские короли XVIII в. не имели почти никакой власти — она вся сосредоточивалась в руках аристократов и подстрекаемой ими шляхты, и всякий шляхтич мог безнаказанно позволить себе всякое своеволие. Избить, истязать православного, убить наповал шляхтичу-католику того времени — ничего не значило, ибо по праву сильного он всегда находил в том измышленные основания.
Потеряв всякое благоразумие, некоторые из патриотов под влиянием иезуитов стали смотреть на несчастных литовско-русских православных как на самых ненавистных людей и продолжали добиваться совершенного истребления православия в Польше. Однако в данном деле иезуитская партия действовала вовсе не в пользу униатов: униаты почти везде занимали второстепенное место, были больше подставными лицами. Доведенная до ничтожества уния не могла занять долженствующего положения в Польше, да это и не было целью иезуитской партии. С момента своего появления в Польше иезуиты, как мы видели, задались целью в корне уничтожить в литовско-русских областях православие и пользовались для этого всяким удобным случаем. Политическое положение Польши оказалось для них положительной находкой, и вот в 1717 г., на сейме в г. Гродно, один из иезуитов предложил проект совершенного истребления в Польше не только православной, но и униатской веры, который был принят сеймом. Этим проектом предлагались различные меры к тому, чтобы обессилить православное дворянство и принудить его к переходу в латинство. С этой целью советовалось латинополякам не допускать православных дворян к занятию государственных должностей; не допускать их к образованию, чтобы они в невежестве своем сравнялись с крестьянами; преследовать их при всяком удобном случае насмешками; показывать перед ними свое превосходство и не скрывать своего презрения к ним; дозволять жидам селиться среди русских в надежде, что «жиды, по прирожденной своей пронырливости, приберут в свои руки все доходы и, вытеснив русских из городов в предместья, вышлют их на барщину». Чтобы скорее латинизировать православную иерархию и духовенство, проект предлагал допускать на епископские православные кафедры только лиц, находящихся в родстве с латинянами, а низшее духовенство держать в темноте и лишать всякого образования, дабы оно не было в состоянии руководить в делах веры и наставлять свою паству. Рекомендовалось также держать духовенство в бедноте, дабы оно, имея постоянные заботы о насущном куске хлеба, менее всего думало о своей пастырской подготовке и пастырских обязанностях. С этой целью рекомендовалось патронам отдавать церкви в аренду жидам и при всяком удобном случае отнимать от церквей принадлежащие им имущества. Чтобы подорвать в народе нравственный авторитет православного духовенства и навлечь на него гнев польских патриотов и судебные преследования, проектом рекомендовались следующие меры: зорко следить за поведением православного духовенства и все неодобрительное в его поведении записывать и как можно больше разглашать в народе; возводить на православных епископов и рядовое духовенство ложные обвинения в восстаниях, подбрасывать от их имени письма, оскорбительные для Римской Церкви. Не оставил проект без внимания и простой русский народ, советуя отнять у него всякую возможность научиться грамоте и держа его в темноте, хотел парализовать в нем всякую возможность читать православные книги и заставить поскорее забыть свою веру. Все эти меры составитель проекта советовал применять и к униатам, потому что «при первой возможности эти недоверки с холопской верой постараются снова перейти в восточную схизматическую веру».
После Гродненского сейма преследования православных еще более усилились, и ярость по отношению к ним шляхты не знала пределов. Вот в каких словах в своем письме к примасу Польши в Литве изображает преследования православных русский резидент в Варшаве, католик Голембовский: «Ваше Высокопреосвященство! Посмотрите, что делает шляхта: забывши страх Божий, они врываются верхом в церкви, стреляют в алтари и иконы, рвут их, ломают кресты; на духовных и мирян они нападают в церквах; они выбрасывают монахов из монастырей, а в девичьих монастырях для посмешища раздевают монахинь донага и в таком виде изгоняют их; имущество и доходы монастырские отнимают; церкви разрушают: бьют в них окна и ломают крыши, остальное же грозят предать пламени; изображение Спасителя они попирают ногами, режут и прокалывают ножами, бросают и таскают по улицам, приговаривая богохульные речи: "Схизматический Боже! Неужели же Ты не постоишь за Свою обиду". В особенности эта ярость обрушилась на православных единственной в то время Белорусской православной епархии и ее епископа Святополка Четвертинского, человека умного и в православии стойкого, притом, по своему княжескому происхождению и общественному положению, более других гарантированного от грубых насилий, тяготевших над православным духовенством в Польше. Зная по опыту, с какими трудностями приходится сталкиваться православным, рассеянным по всей Польше, бороться с натиском латинства, Четвертинский решил объединить для борьбы с латинством все силы православных и организовать защиту. Такая роль организатора была не по душе врагам Православия, и на жизнь его было совершено покушение. Жалуясь императору Петру I на бедственное положение православных в Речи Посполитой, он между прочим писал: «Там бьют, на другом месте церкви отьемлются, лошадей, рухлядь, доходы грабят, а самого меня в заключении держат. Слезно прошу показать нам бедным милосердие и помощь, да не рекут языцы: где есть Бог их?»

Глава XIX
ЗАМОЙСКИЙ УНИАТСКИЙ СОБОР И ЛАТИНИЗАЦИЯ УНИАТСКОЙ ЦЕРКВИ

В ряду важнейших событий в истории Литовской церковной унии после Брестского Собора самое видное место, несомненно, занимает, во-первых, учреждение базилианского ордена (1617), а во-вторых, созвание Замойского униатского Собора. Так как уния построена была на фундаменте Римской Церкви, то и все стороны ее внутренней и внешней жизни должны были развиваться в духе Римской Церкви и по аналогии с ее развитием. И так как в последней главная забота о распространении, утверждении и охранении Церкви была поручена монашеским орденам, копирование того же мы видим и в Униатской Церкви. В ней охранение ее интересов тоже поручено было особо установленному для этой цели базилианскому ордену, сходному, как мы видели, по структуре и образу действий с латинским иезуитским орденом. Предоставленные базилианскому ордену апостольской столицей права и преимущества возвысили его, нанесли ущерб правам и власти униатских иерархов и тем причинили много вреда Униатской Церкви, в особенности благодаря опеке над ней ордена иезуитов. Уже во второй половине XVII в. униатский епископ Иаков Суша на конгрегации, состоявшейся в 1666 г. в Бресте, между прочим жаловался на то, что базилиане изменили весьма многое в обрядах Святой Восточной Церкви и в совершении Божественной литургии и до того перепутали все в Униатской Церкви, что униатские обряды нельзя назвать ни греческими, ни латинскими; что базилиане вмешиваются в юрисдикцию униатских епископов. В дальнейшей истории базилианского ордена мы видим, что базилиане все больше и больше закабаляли в своих руках высшую униатскую иерархию, так что на конгрегации в Новогрудке в 1686 г., согласно предписанию папы и конгрегации de propaganda fide, приобрели почти полную самостоятельность в своих действиях, а вместе с этим и полнейшую победу над униатскими митрополитами. Подчиняясь всецело влиянию иезуитов и сделавшись поклонниками Римской Церкви, базилиане уже в конце XVII в., за весьма малыми исключениями, по своей вере и убеждениям были настоящими латинянами, так что один из лучших базилиан того времени принужден был с великим прискорбием констатировать, что национально-русскому делу в Литовско-Польском государстве грозит неминуемая гибель, а Униатская Церковь, теряя свой православный облик, постепенно приближается к латинству, чтобы впоследствии совершенно с ним слиться.
Приобретая первенствующее значение в делах Униатской Церкви, базилианский орден значительно суживает права и власть высшей униатской иерархии, ставит на высшие иерархические места Униатской Церкви своих кандидатов, захватывает в свои руки воспитание и образование молодого униатского поколения и ведет Униатскую Церковь к предназначенной ей цели. Так подготавливалась почва для латинизаторских по отношению к Униатской Церкви действий базилианского ордена, и следует отдать справедливость — базилианский орден положил прочный фундамент под это гибельное для Униатской Церкви дело.
Вследствие энергичной защиты православных Польши Петром Великим, католики оставили на некоторое время православных в покое, а все свое внимание обратили на униатов. Имея опору в базилианах, иезуиты и латино-польское духовенство нашли теперь самое удобное время для того, чтобы положить прочное начало к сближению унии со своим исповеданием посредством введения в нее римских догматов и римских обрядов. Но прежде чем приступить к этому делу, они начали действовать так же, как и при введении унии. Униатские иерархи, вопреки первоначальному обещанию короля и папы, не были уравнены в правах с латинской иерархией. Это преимущество латинского духовенства всегда служило для униатского духовенства предметом зависти, домогательства и источником недовольства своим положением. К тому же латинское духовенство всегда относилось к униатскому с презрением, недоброжелательством и решительно противилось уравниванию его с собой в правах, в чем можно убедиться из постановлений Собора латинских епископов в Красноставе в 1643 г., одним из которых требовалось, чтобы униатские епископы отказались от титула, присвоенного католическим епископам, и чтобы за преступления подлежали суду латинского епископата. Презирая белое униатское духовенство, провозглашая его из ненависти к унии «схизматическим» и враждебным Римской Церкви, латиняне позволяли себе самые непристойные выходки даже против высших униатских иерархов. Для примера приведем следующий случай, описанный униатским епископом Яковом Сушей, из жизни последнего. «Случилось не так давно, — пишет Суша, — что один из отцов (пиаров), сказывая проповедь об искусителе Господа Иисуса Христа на горе, осыпал меня многими ругательствами и так заключил свое слово: "Молитесь Господу Богу, дабы Он дьявола (Сушу) — старика плешивого, седого, бородатого, сидящего на горе (кафедра Суши помещалась на горе) — низринул с горы долу"». Сверх этих издевательств латинское духовенство, подобно польской шляхте, позволяло себе делать нападения на униатские церкви и униатское духовенство, причем не обходилось без грабежа и даже насилий. Особенно было падко латинское духовенство к десятинам, получаемым униатским духовенством и составляющим главную поддержку его материального быта, и посягало на них. При таком отношении к униатам латинян униатское духовенство не могло не жаловаться на свое положение и искало из него какого-либо выхода, хотя бы и с большими уступками в пользу латинства. Последним обстоятельством воспользовались ревнители латинизации Униатской Церкви и посредством подарков и разного рода обещаний сначала склонили на свою сторону высшую униатскую иерархию, а затем приступили и к самому делу. После нескольких частных совещаний относительно сближения унии с католичеством, инициаторы сего дела решились провести его соборным порядком, что и было сделано на Замойском униатском провинциальном Соборе. Собор этот был созван в 1720 г. униатским митрополитом Львом Кишкой с соизволения папы Климента XI, человека в высшей степени властолюбивого и сильно восстававшего против христиан, не признававших римского учения о главенстве Римской кафедры. Желая, чтобы постановления этого Собора велись в духе требований Римской Церкви, Климент XI назначил председателем Собора своего нунция в Польше епископа Едесского Иеронима Гримальди, дал ему обширные полномочия и обязал повиноваться ему во всем не только униатское духовенство и епископов, но и самого митрополита, что и выразил в своих бреве, данных на имя Гримальди и митрополита. В этих бреве наперед были определены рамки Собора, за пределы которых он не смел перешагнуть, и предуказан характер его постановлений. На Соборе, кроме униатов, присутствовали латинские католики и иезуиты. На состоявшихся трех соборных заседаниях были рассмотрены догматы Униатской Церкви и ее обрядовая сторона, составлена была программа для обращения в унию православных Литвы и Белоруссии, а самое главное — был разрешен вопрос о сближении Униатской Церкви с Латинской посредством замены некоторых догматов и обрядов греко-восточного исповедания догматами римско-католического. Для этой цели, провозгласив унию как единственную законную Церковь греко-восточного обряда в Речи Посполитой, члены Собора без всякого протеста с чьей бы то ни было стороны постановили обязать униатов признавать латинские догматы: об исхождении Св. Духа и от Сына (filioque), о чистилище, индульгенциях, о непогрешимости папы в делах веры; признавать постановления Тридентского Собора касательно первородного греха, оправдания, канона священных книг, а также постановления Флорентийского Собора; ввести в Униатской Церкви совершение литургии как на опресноках, так и на квасном хлебе и праздники в честь Тела Христова и в честь Иосафата Кунцевича; считать формулой, прелагающей хлеб и вино в Божественное Тело и Кровь Христову, слова Спасителя: «...сие есть Тело Мое... сия есть Кровь Моя». Это были главные, так сказать, постановления Замойского Собора, но были еще и второстепенные, как-то: поминать за богослужениями папу, посвящать в священники и безженных лиц, одеваться униатским священникам в одежды латинского покроя; освобождать униатов от соблюдения Петрова поста, если они того пожелают; ввести в число церковных богослужений читанные литургии (cicha msza). Постановлениями Собора внесено было также много обрядовых изменений в совершение таинств. Сверх того Замойский Собор даровал базилианам новые привилегии и права, подтвердив вместе с тем и все прежние, дарованные им ранее, — словом, признал за ними первенство в Униатской Церкви и их самостоятельность. В заключение всего этого Замойским Собором было постановлено: издать для униатов новые богослужебные книги в соотвествии с теми догматическими и обрядовыми изменениями, какие введены были им в Униатскую Церковь. Постановления Собора были рассмотрены конгрегацией de propaganda fide, и папа Бенедикт XII в 1724 г. их утвердил.
Таким образом, Замойский Собор оправдал все те ожидания, которые возлагали на него Рим, латинское духовенство и польское правительство. Он безусловно подчинил Униатскую Церковь власти Рима; принял от лица всей Униатской Церкви учение Римской Церкви с обязательством распространять и утверждать таковое и немедленно применил его к обрядам и дисциплине Униатской Церкви — словом, довел унию до такого состояния, при котором переход из унии в латинство становился нечувствительным и которое предвещало, по-видимому, в недалеком будущем полное слияние унии с латинством. Сторонники латинства в среде униатов, в особенности базилиане, радовались этому, но униаты — ревнители православия в Униатской Церкви, — в особенности униатское белое духовенство, ничего от этого Собора не выигравшее, были далеко не в радостном настроении. Такая постановка дела на Замойском Соборе повела Униатскую Церковь к самым безотрадным для нее последствиям. Тотчас же после окончания Замойского Собора представители униатского духовенства принялись за извращение униатского богослужения в духе постановлений этого Собора и за исправление униатских богослужебных книг, в которые рабски вносились латинские новшества. Сначала этими изменениями горячо занялся митрополит Лев Кишка, а потом его преемник Афанасий Шептицкий, но особенную ревность в этом деле обнаружили базилиане. Последние по своему усердию стали вводить в Униатской Церкви многое такое в духе Церкви Латинской, о чем Замойский Собор не упоминал. В униатских храмах стали появляться открытые алтари, конфессионалы (исповедальни), органы, боковые престолы и т.п.

Совращение униатов в латинство

Много приходилось претерпеть гонений от униатов православным за веру, но наступило время, когда и униатам пришлось испытать те же ужасы преследования от латинян. Одновременно с латинизацей богослужения Униатской Церкви шло и усиленное совращение униатов в латинство. Этому делу с особым усердием помогала шляхта и латинское духовенство. Буйные и ничем не сдерживаемые шляхтичи, привыкшие безнаказанно обижать православных, перенесли свое буйство на униатов. Они повели натиск на униатов горячо, не стесняясь в средствах, с обычным своеволием и грубостью; стали совершать наезды на униатские церкви и монастыри, причинять униатским священникам без всяких поводов побои; требовать с них барщину, захватывать и отчуждать церковные и монастырские земли. Помещики стали вмешиваться в церковные дела, разверстывать по своей прихоти униатские приходы; не допускать строить храмы и праздновать храмовые праздники; налагать на священников запрещение исполнять требы и прочее. Вместе с этим шляхта на каждом шагу старается унизить униатов, дать им почувствовать, что уния не более как вера людей невежественных, что она, как и православие, «chlopska wiara», и потому можно с ее последователями разделываться столь же своевольно и бесконтрольно, как и со своими подданными «хлопами». Неудивительно, что после этого униатским священникам приходилось выслушивать от шляхты такие угрозы: «Я здесь (в приходе) епископ и владыка, как совершу над тобой освящение, то с места не встанешь».
Подобное отношение дворянства и шляхты к унии и униатскому духовенству давало возможность католическому духовенству совершенно открыто изменить свою политику по отношению к Униатской Церкви — политику, которая с половины XVIII в. принимает уже характер систематического совращения униатов в латинство по строго обдуманному плану. План этот составлен был в 1752 г. Перемышльским латинским епископом, впоследствии архиепископом Львовским, Сераковским. Сераковский утверждал, что, хотя уния пользовалась покровительством Римской Церкви, она не представляла надлежащей полноты и чистоты ее учения; что униаты слишком еще тесно связаны в обрядности с Восточной Церковью, воспитываются в национально-русском духе и поэтому при всяком удобном случае могут перейти обратно в православие. Чтобы избежать этого, Сераковский рекомендовал пользоваться всевозможными обстоятельствами и не упускать ни одного случая, как частного, так и общего, для совращения униатов в латинство. Напрасно униатское духовенство, встревоженное такой постановкой дела, составило Собор и выразило на нем протест против посягательств латинян на самостоятельное существование Униатской Церкви: протест этот остался без всяких последствий, ибо программа Сераковского последовательно вытекала из давно обдуманного латинянами плана действий, к которому латино-польская партия стремилась в Польше уже с конца XVI в. и от которого отказываться она не желала. А между тем, согласно плану Сераковского, дело совращения униатов в латинство было поведено весьма успешно: тысячи униатов переходили в латинство, и Униатские церкви стали все более и более пустеть. Католическое духовенство пускало в ход все свое искусство, чтобы сделать унию возможно более противной для ее последователей, чтобы доказать ее несостоятельность и вместе с тем во всем величии представить католичество. Пропаганду свою оно вело не столько доказательствами превосходства учения и обрядов Католической Церкви, сколько издевательством над униатами и их верой. В целом ряде своих проповедей католическое духовенство старалось унизить Униатскую Церковь, утверждая, что уния не более как ересь, сравнивало ее с нехристианскими вероисповеданиями. Иезуиты в своих проповедях утверждали, что «обряды Униатской Церкви достойны посмеяния, что ее учение хуже веры турецкой, еврейской, лютеранской, что никто из ее последователей не может быть спасен; что церкви униатские хуже еврейских синагог» и т.д. Эти отзывы повторялись везде, где только было возможно, сделались ходячими и, подрывая авторитет унии, настраивали против нее ее исповедников. Насмешки и презрение к униатам в особенности практиковались в школах, и дети, не выдерживая насмешек, спасались от них только переходом в католичество. Чтобы показать простому народу наглядно, что униатская вера не равноправна с католической, католические ксендзы употребляли различные средства: например, запрещали униатам звонить в колокола в Пасхальную ночь в том случае, если униатская Пасха случалась раньше католической и совпадала с последними неделями католического поста. За неисполнение же этих незаконных запретов подвергали униатских священников преследованиям и заключению. Даже в тех случаях, когда униатским священникам приходилось принимать участие с ксендзами в исполнении каких-либо христианских обрядов, католические ксендзы во всем старались подчеркнуть свое превосходство и унизить униатских священников. Для иллюстрации приведем следующий характерный пример. Когда несколько униатских священников были приглашены для участия в погребальной процессии в кармелитский монастырь, их не поместили за обедом вместе с католическим духовенством, а угощали в конюшне, вместе с панской прислугой. Но более всего католическое духовенство пользовалось для совращения униатов скрытыми мерами, закулисными. Имея полный доступ в Униатскую церковь и полное право исповедовать там униатов, они совращали их на исповеди. Особенное внимание обращено было католическими ксендзами на семьи смешанных браков. Всеми силами они старались повлиять на членов-католиков этих семейств, и те, выполняя возложенную на них ксендзами миссию, совращали своих родичей в католичество, воздействуя при этом на них даже насилием. Под влиянием ксендзов редкие смешанные семьи крестили своих детей у униатских священников, а почти всегда у ксендзов. Вот почему последние старались поощрять смешанные браки, надеясь втереться в такую семью и оказать на нее свое латинизаторское влияние. Бывали случаи, что ксендзы венчали униатов с католичками и обратно даже в тех случаях, когда врачующийся униат уже был связан узами брака.
В деле окатоличения униатов ксендзам помогали и паны-помещики. То убеждениями, то другими способами, как, например, взысканиями, штрафами и стеснительными экономическими мерами, паны заставляли своих подданных униатов искать свое материальное облегчение в переходе в католичество. Не щадили паны и религиозных чувств своих подданных, заставляя их отбывать барщину в праздничные дни. Когда же те ссылались на церковные постановления, шляхтичи отвечали им с насмешкой: «Ваши русские (униатские) праздники обязательны только до полудня, позже этого они тают, как иней на солнце».
Так печально переживала уния свою историческую судьбу. Вызванная политической и религиозной интригой, не имея в своей основе строго установленного догматического учения и канонического строя, к тому же навязанная западно-русскому народу насилием, она не могла глубоко пустить корней для своего существования, а была только годна играть роль объекта для латинизаторских целей Рима.

Глава XX
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ В КОНЦЕ ПРАВЛЕНИЯ АВГУСТА II (1698—1733) И ПРИ КОРОЛЕ АВГУСТЕ III (1736—1763)

В конце правления Августа II положение православных в Польше, и без того тяжелое, еще более ухудшилось. 18 сентября 1732 г. в Варшаве был созван сейм, который остался памятным для православных Польши. Он образовал так называемую «генеральную конфедерацию», которой было поручено пересмотреть все привилегии православно-русского населения с целью уничтожить некоторые из них. Конфедерация выполнила поручение сейма и постановила уничтожить следующие из них: а) избрание православных лиц в качестве депутатов на сеймы, а также в трибуналы и специальные комиссии, составляемые по каким бы то ни было делам; б) составление православными съездов и созыв каких-либо собраний; в) принятие православных на должности в воеводствах, городах и землях Речи Посполитой; г) сношения, какие бы то ни было, со всеми иностранными представителями при варшавском дворе. Последней статьей отнималось у православных конфедерацией данное сеймом в 1685 г., по договору России с Польшей, право обращаться за покровительством к русским представителям при польском дворе. Постановления конфедерации были утверждены законодательным порядком и внесены в свод законов Речи Посполитой. Но кроме этих узаконений, постановлением той же конфедерации было предложено провести в жизнь административным порядком еще более стеснительные для православия меры, как-то: православному духовенству запрещено было ходить по улицам явно со Святыми Дарами; церковные требы — крещения, браки, похороны — разрешено было совершать не иначе как с дозволения католических ксендзов за установленную плату. Православным запрещалось мертвых хоронить публично, а разрешалось только ночью; на православных возлагалась обязанность присутствовать при католических крестных ходах. Дети, рожденные от смешанных браков, должны были принадлежать к католической религии, и даже пасынки отца-католика обязаны были принимать католичество. Православные должны были соблюдать канонические правила Католической Церкви.
Эти постановления генеральной конфедерации подрывали всякую самостоятельность Православной Церкви в Польше, вели ее к уничтожению и насколько были несправедливы к православным, настолько и гибельны для самой Польши, так что против обнародования их восстал сам король Август И. Но что он мог сделать для православных, когда в Польше царило такое своеволие, обуздать которое король был не в силах.
Злосчастный сейм 1732 г., созванный при Августе II, сильно расстроил его, и он вскоре скончался. При преемнике его, Августе III, политическое положение Польши нисколько не улучшилось. Продолжавшаяся в ней анархия и безначалие в особенности отразились на православных Литвы и Белоруссии. В продолжение своего царствования Август III созывал более 30 сеймов, чтобы хоть немного задержать внутреннее разложение Польши, но все они были сорваны шляхтой. Право каждого шляхтича-посла сказать сейму роковое слово «nie pozwatam» (veto) останавливало всякие начинания к улучшению существующих в Польше порядков. Знаменитый польский историк Нарушевич, поднося свое историческое сочинение королю после одного сорванного сейма, сказал, обливаясь слезами: «Мы— несчастный народ, Ваше Величество, у нас нет правления, наши магнаты все отняли у наших предков и все разрушили».
Легко себе представить поэтому, что должны были претерпевать в это время православные, на которых поляки смотрели почти как на язычников. Своеволие шляхты и католического духовенства в отношении православного народа сделалось особого рода геройством, и для его насильственного совращения в католичество был придуман в те времена особый способ так называемых «наездов на монастыри».
По свидетельству русского резидента в Варшаве Голембовского, польские паны и униаты в продолжение одиннадцати лет, с 1732 г. по 1743 г., «заехали» на унию 128 православных монастырей и церквей в одной только Белорусской епархии и смежной с ней Туровской.
Сверх всего этого для скорейшего обращения православных в унию и латинство в Белоруссии стали учреждаться особые миссии из латинских и базилианских монахов, и издевательствам этих миссионеров над православными не было пределов. Новообращенных они заставляли ставить кресты в память «исшествия своего из Египта», т.е. из православия; устраивали подобие Страшного Суда, для этой цели православных, «упорных в схизме», выгоняли за город, где миссионер, стоя на высоком столе, отделял православных от униатов и католиков. Первых ставил по левую сторону от себя и обрекал на муку вечную, а остальных, стоявших справа, присуждал к вечному блаженству. Много переносили в это время мучений и православные священники.
Неисчислимые притеснения и преследования православных доводили последних до религиозного безразличия и многих из них отторгали от православия в унию и латинство. Однако и при таких ужасных условиях православие все же устояло в Польше.
Главным образом, оно поддерживалось там изумительной стойкостью в вере простого народа и неутомимостью и мужеством в борьбе за него некоторых православных иерархов, среди которых особенно выделилась личность Белорусского архиепископа Георгия Конисского.

Глава XXI
ГЕОРГИЙ КОНИССКИЙ, АРХИЕПИСКОП БЕЛОРУССКИЙ (1717—1795)

Георгий Конисский вступил на Белорусскую епископскую кафедру в то тяжелое для нее время, когда ей грозила опасность потерять свою самостоятельность. Униатский митрополит Флориан Гребницкий задумал присоединить всю Белорусскую православную епархию к Полоцкой униатской и обратить ее в унию, на что имел благословение папы. Предстояла для Конисского тяжелая и упорная борьба, и он благодаря своему уму, преданности православному делу, настойчивости и самоотверженности вышел из нее победителем.
Прибый на свою кафедру в Могилев, Конисский прежде всего обратил внимание на поднятие образования в православном духовенстве. С этой целью он открыл в Могилеве духовную семинарию и при ней духовное училище. Затем основал при архиерейском дворе типографию, в которой, между прочим, издал православный катехизис и, разослав его по приходам, обязал священников научать своих прихожан по этой книге основам православной веры. Позаботился Конисский и об охране церковного имущества своей епархии. Так как униаты и католики очень часто захватывали у православных церковные и монастырские имения на том только основании, что православные якобы не имели на владение документов, а при предъявлении владельцами документов отнимали у них сами документы, Конисский приказал подведомственному ему духовенству разыскивать в церковных архивах документы, относящиеся к имущественным правам церквей и монастырей и пересылать их к нему. Из присланных документов Конисский составил в Могилеве при кафедральном соборе огромный архив, послуживший богатым материалом для защиты имущественных прав церквей и монастырей Белорусской епархии.
Благодаря этому не одна тысяча православных уцелела от совращения в унию и католичество, а также не один десяток церквей был спасен от шляхетских «наездов».
За свою ревность о благе Православной Церкви Конисский очень часто подвергался оскорблениям, а нередко и опасности лишиться жизни, как от униатов, так и от католиков. Так, обозревая в 1759 г. свою епархию, Конисский решил посетить г. Оршу. Узнав о приближении к городу владыки, навстречу ему вышел известный уже нам миссионер-доминиканец Овлачинский с доминиканскими монахами, множеством шляхты и разным сбродом, и лишь только они увидели въезжавшего в город владыку, начали кричать, ругаться и поносить его всевозможными бранными словами; а когда городские цехи вышли с хоругвями для встречи владыки, то их палками, камнями и грязью разогнали в разные стороны. Когда же на следующий день владыка после богослужения в одной из церквей города стал произносить поучение народу, Овлачинский ворвался с теми же лицами, которые накануне поносили владыку, и те, не снимая шапок, стали бегать по церкви и выгонять из нее палками и обнаженными саблями народ, с наглостью крича: «Попе, хлопе, схизматыку!» Владыка спасся от побоев только тем, что успел боковыми дверями уйти незаметным соседний монастырь и там скрыться. Но на этом дело не кончилось. Узнав, что владыка скрывается в монастыре, Овлачинский и его приспешники стали штурмовать монастырь: бить в стены его камнями, бревнами и железными ломами, желая ворваться в него, вытащить оттуда владыку и убить его. Монахи, желая спасти епископа от смертной опасности, положили его на крестьянскую телегу и, прикрывши навозом, незаметно вывезли из монастыря. Когда бушевавшие изуверы вторглись в монастырь и не нашли там епископа, то в злобе разграбили монастырь и пересекли розгами монахов. Владыка, избегая дальнейших покушений на его жизнь, должен был прекратить поездку по епархии и возвратиться в Могилев. Но и там враги не оставляли его в покое. В 1760 г. студенты иезуитской коллегии по наущению ксендза Зеновича напали на архиерейский дом и, наверное, убили бы Конисского, если бы тот не скрылся в потаенный подвал. Тогда они отправились в семинарию, выбили в здании окна, переломали мебель и произвели экзекуцию над воспитанниками семинарии.
О таких бесчинствах Конисский довел до сведения русской императрицы Елизаветы Петровны, но никаких шагов к защите православных не было предпринято, ибо императрица вскоре после этого скончалась. Преемник ее Петр III, которому тоже жаловался Конисский, возмущенный фанатическими преследованиями православных, обратился к польскому правите^ству с требованием принять меры к ослаблению этих преследований, но Петр III скончался, и его заступничество за православных не имело должных успехов. Только при супруге покойного императора Екатерине II Великой ходатайства Конисского за православных оказались более успешными.

Положение православных при короле Станиславе Понятовском и отношение к их участи императрицы Екатерины Великой

При вступлении на престол императрицы Екатерины Великой на ее коронацию прибыл и Георгий Конисский. В пространной и трогательной речи он изобразил перед императрицей бедственное положение православных в Польше, и императрица тогда же решилась положить конец страданиям православных, потребовав через своих посланников, чтобы положение их было облегчено. Но нелегко было этого достигнуть, когда сильная клерикальная партия в Польше только о том и думала, как бы скорее нанести смертельный удар православию. Религиозный фанатизм шляхты и особенно католического духовенства, как увидим далее, не только не утихал, но еще более разгорался.
После вступления на престол Станислава Понятовского послы петербургского и берлинского дворов потребовали от имени своих правительств, чтобы все диссиденты (иноверцы) пользовались в Польше свободой вероисповедания, были допускаемы на государственную службу и чтобы епископы греко-восточного исповедания имели место в сенате, подобно католическим епископам. Понятовский пообещал оказать свое содействие для проведения этого требования на сейме законодательным порядком, но руководящая партия в Польше, узнав об этом, решила эти требования отвергнуть. Тотчас же решено было усилить преследования православных как главных виновников вмешательства чужих правительств в польские дела. С этой целью сенат и клерикальная партия, руководимые иезуитами, стали тайно рассылать циркуляры с призывом, чтобы шляхта соединилась на защиту гибнувшего, по их мнению, отечества и католичества от «схизматиков» и для противодействия требованиям об уравнении православных в правах с католиками. В силу этого призыва по всей Литве, Белоруссии и даже Малороссии начались преследования православных. По всем окраинам Польши, где только пребывали православные, рассеялись католические монахи, пустив в ход все уже ранее испытанные средства, лишь бы только поскорее обратить православных в унию или католичество. В Белоруссии они не встретили сильного сопротивления. Белорусы, по свидетельству современников, «как безответные овцы, подгоняемые дубьем и палкой, шли или в костел для принятия католицизма, или в Униатскую Церковь для объявления себя униатами». Не то было в Малороссии. Малороссийский народ, воспитавшийся на свободных началах казачества, оказал латино-униатской пропаганде сопротивление, и там необходимо было употребить силу. В начале 1766 г. в Малороссию прибыл для обращения православных в унию викарий униатского митрополита Мокрицкий в сопровождении значительного отряда жолнеров под командой полковника Воронича. Свою миссию Мокрицкий начал выполнять с Черкасского округа, народ которого отличался преданностью православию, и воздвигал там такое гонение на православных священников, что их более ста человек бежало за границу. Оставшихся же Мокрицкий и Воронич предали истязаниям и затем искалеченных отправили в Радомысль, где заставили их возить тачками землю, каждый день награждая палочными ударами. Закончив свою безумную миссию в Черкасском округе, Мокрицкий и Воронич направились в м. Жаботин. Там, собрав православных на площади, объявили, что если они через сутки не примут унию, то все будут перерезаны. На следующий день православные, исповедавшись и причастившись Святых Тайн, явились к дому, где остановились Мокрицкий и Воронич, и объявили им, что они готовы умереть за православную веру. «Миссионеры» не решились привести свою угрозу в исполнение, а ограничились только тем, что велели схватить сотника местечка Харко и отрубить ему голову, а остальным пообещали скоро опять к ним явиться и с ними расправиться. Из Жаботина Мокрицкий и Воронич отправились в м. Телешин, где тоже, собрав на площади православных, объявили, что если они не примут унию, то все, не исключая и младенцев, будут казнены. Те им поверили и перешли в унию. Отсюда «миссионеры» отправились на юг, к р. Буг, и на пути своем совершили множество казней православных. Придя затем в м. Мглав, они потребовали к себе на суд местного священника и некоего старика Даниила Кушнера; первого — за то, что тот будто бы удерживал желающих от перехода в унию, а второго — якобы за кощунство над унией и Святыми Дарами. Священника приговорили к тюремному заключению, а старика Кушнера — к смертной казни. Чтобы устрашить народ и тем заставить его скорее перейти в унию, решили казнь произвести на глазах народа. С этой целью согнали на место казни более трех тысяч человек из окрестных деревень, привели туда старика Кушнера, привязали его к столбу, обвили руки паклей, обложили всего соломой и подожгли. Старик от сильной боли застонал и воскликнул: «Господи, Боже мой! Что сие подал ми еси, но воля Твоя святая буди на мне; приими дух мой с миром!» Потом, обращаясь к плачущему народу, сказал: «Православные христиане, не верьте вы униатам, они прокляты и вера их проклята!» Эти слова смутили присутствовавших на казни поляков, и те хотели было освободить страдальца от мучений, но бывший там протопоп Гнышицкий настоял на том, чтобы Кушнеру отрубили голову и прибили ее гвоздями к высокому столбу «для внушения схизматикам страха и ужаса», а тело сожгли.
Все эти ужасы, творимые над православными, не только не устрашили их, а, напротив, вызвали решимость пострадать за веру, и решимость эта впоследствии перешла в ожесточение против униатов и католиков и породила восстание гайдамаков, или так называемую «колиевщину».
В то время как от лица Белорусской епархии за православных ратовал архиепископ Конисский, Малороссия нашла себе покровителей в лице Переяславского епископа Гервасия и игумена Матронинского монастыря Мелхиседека Значко-Яворского. Гервасий хотя и был епископом в той части Малороссии, которая находилась под властью России, но имел самое тесное общение с заднепровской православной паствой и поддерживал в ней стойкость во время притеснений от иноверцев. Игумен Мелхиседек, подобно Конисскому, добивался защиты православных у русского правительства и с этой целью ездил в Петербург и в Варшаву. В Варшаве Мелхиседек при помощи русского посла получил от короля грамоту, утверждавшую все права русского народа в Польше, а главное — свободу веры. При бесправии короля в Польском государстве в те времена грамота эта, в сущности, не имела значения, но на совращенный в унию народ произвела громадное впечатление: многие из совращенных стали обратно переходить в православие. Однако это продолжалось недолго.
Когда о «миссионерских подвигах» Мокрицкого и Воронина было донесено императрице Екатерине, она приказала своему послу в Варшаве князю Репнину заявить польскому правительству, что если оно не уравняет православных в правах гражданских с католиками и не позаботится прекратить преследования за веру, то за последствия она не отвечает. Эта угроза побудила польское правительство в конце сентября 1766 г. созвать сейм, который продолжался полтора месяца и на котором по поводу требований императрицы Екатерины происходили бесконечные споры. Большинство сеймовых послов стояло на том, что «схизматикам», т.е. православным, от которых, по их мнению, все зло происходит в Польше, не только не следует давать прав, а, напротив, их следует искоренять как людей неугодных Богу. Главными противниками требований Екатерины были Краковский епископ Солтык и папский нунций Висконти. Епископ Солтык предложил сейму установить конституцию, объявлявшую врагом отечества всякого, кто осмелился бы на сейме поднять голос в защиту иноверцев. Предложение Солтыка было принято и получило силу закона. Все требования относительно диссидентов были отвергнуты, и сейм 24 ноября постановил: никаких прав диссидентам не только не давать, но даже лишить их и тех прав, какие они до сих пор имели; с православными же поступать так, как и прежде.
Такое постановление крайне возмутило императрицу Екатерину, и та приказала Репнину просить короля и сенат созвать сейм вторично и понудить сейм исполнить ее требования относительно диссидентов и православных. Для большего же успеха в этом деле Екатерина отправила в Польшу значительное войско под начальством Салтыкова и Кречетникова. Король, исполняя настоятельные просьбы Екатерины Великой, созвал в 1767 г. новый сейм, но лишь только сейм открылся, и на нем русским послом Репниным был поднят вопрос об уравнении прав диссидентов с католиками, тотчас же поднялись страшный шум и крик и против требований русского правительства посыпались протесты. Более всего шумели и волновали депутатов сейма Краковский епископ Солтык и Куявский Залуцкий и два пана Ржевусских — отец и сын. Но когда Репнин приказал арестовать их и под конвоем отправить в казармы к войскам, сейм успокоился и пошел на уступки. Диссидентам была предоставлена свобода веры, право воспитывать сыновей от смешанных браков в вере отцов, дочерей — в вере матери, право судиться в смешанной комиссии, а не у католиков, в случае столкновений с последними; право строить церкви и школы, собирать соборы, заседать в сенате и сейме. Однако уступки эти имели силу лишь до тех пор, пока русское войско находилось в пределах Польши. Как только оно удалилось, недовольные определением сейма составили в 1768 г. в г. Баре конфедерацию. Фанатизм латино-польской партии снова проявился с ужасающей силой и вызвал восстание гайдамаков под начальством Железняка и Гонты. Восстание казаков и Барская конфедерация поставили польское правительство в крайне тяжелое положение, и оно обратилось за помощью к Екатерине II. Императрица приказала своим войскам, находящимся в Польше, подавить восстание и уничтожить Барскую конфедерацию. Начальники русского войска Кречетников и Репнин не поняли сущности казацкого восстания, посмотрели на него как на разбой и помогли полякам усмирить бунтовщиков. Польские паны расправились с гайдамаками самым жестоким образом. Железняк был наказан кнутом и сослан в Сибирь, а Гонта замучен в Варшаве — с него с живого содрали кожу. В соучастии с гайдамаками были заподозрены епископ Гервасий и Мелхиседек Значко-Яворский; оба были удалены в Россию на покой, несмотря на то что в возбуждении казаков они не только не принимали участия, а, напротив, удерживали их от бунтов. Об этом свидетельствуют сохранившиеся письма Мелхиседека к казакам. В одном из них Мелхиседек дает казакам такой совет: «Больше терпели, еще потерпите. Наше дело доходить судом да терпением». Православное духовенство опять подвергалось преследованию, и на Украине снова появились униаты, вытесняя православное духовенство из приходов.
Постоянные внутренние беспорядки вследствие отсутствия сильной власти и развития буйного и неукротимого шляхетства в ущерб народа, крайняя религиозная нетерпимость ко всем иноверцам (диссидентам), упорное нежелание удовлетворить законные требования их относительно свободы веры привели Польшу к печальным последствиям. Три соседних государства— Россия, Пруссия и Австрия — произвели в 1772 г. первый раздел Польши, по которому Россия присоединила к своим владениям Белоруссию (губ. Могилевскую и Витебскую).
С присоединением к России Белоруссии положение православных в последней резко изменилось. Из вновь присоединенных областей было образовано две православные епархии: Псковская и Могилевская. В последней епископствовал знаменитый Георгий Конисский. С образованием этих епархий для них тотчас же были обнародованы следующие правительственные распоряжения: а) под страхом строгой ответственности запрещалось совращать православных в унию; наоборот, разрешалось униатам, если кто пожелает, возвращаться в православие; б) запрещалось обнародовать папские буллы без согласия русского правительства; в) повелевалось, чтобы от смешанных браков сыновья были православными. Эти распоряжения сильно подняли дух православно-русского населения в присоединенных областях, а вместе с тем повлияли и на униатов. Последние десятками тысяч стали возвращаться к вере своих отцов, и в продолжение первых 7—8 лет после присоединения в Белоруссии обратилось униатов в православие около 250 тыс. человек. Таким образом, плоды принудительного совращения православных в унию стали сказываться тотчас же после облегчения участи православных и униатов.
После первого раздела Польши и присоединения Белоруссии положение православных на Украине сделалось еще более печальным. Теперь уже некому было поставлять для нее священников, и православным нередко приходилось держать для исполнения треб бесприходных священников, поставленных в Молдавии или Валахии. Так дело продолжалось до 1785 г., пока по настоянию Конисского и нескольких польских панов, в особенности князя Любомирского, Екатерина не назначила архимандрита Слуцкого монастыря Виктора Садковского епископом в Польшу с титулом епископа Переяславского и викария Киевского. Когда Садковский прибыл в свою епархию, среди населения началось движение в пользу православия. Чтобы задержать это движение, латино-польская партия обвинила Садковского в подстрекательстве народа. В 1789 г. он но приказанию сейма был арестован и в оковах отвезен в Варшаву. По отношению к православному духовенству снова были приняты строгие меры. На конституционном сейме в 1791 г. («Конституция 3 мая») религиозный вопрос занимал видное место. Актами этого сейма в Речи Посполитой устанавливалось наследственное правление, объявлялась свобода вероисповеданий, уничтожалось право срывать сеймы, все состояния становились равными пред законом, мещанам открыт был доступ к шляхетству и т.п. Желая избавиться от религиозной опеки России, самоотверженные патриоты высказались на сейме за организацию в Польше особой Православной Церкви с подчинением ее Константинопольскому Патриарху. С этой целью в Пинске была составлена конгрегация из представителей православного духовенства и братств, которая выработала эту организацию на широком соборном начале, но проект этот не был приведен в исполнение. Так как акт образования в Польше самостоятельной Православной Церкви направлен был своим острием против России, приверженцы последней составили вооруженную конфедерацию в г. Торговицах Киевской губернии с целью уничтожить эту конституцию и обратились за помощью к императрице Екатерине. В Польшу введены были русские войска, и вскоре последовали второй (1792) и третий (1794) разделы Польши, по которым все западно-русские области* кроме Галиции, отошли к России.
Присоединение к России русских областей Польши не могло не отразиться на положении Униатской Церкви. Отдельные случаи присоединения униатов к православию имели место еще со времени введения унии, но они не могли быть особенно многочисленны, так как польский закон карал переход в православие. Однако желание возвратиться в православие было довольно сильно развито среди униатов. Народ, наконец, понял, что на унию в Польше никогда не смотрели иначе как на переходную ступень к католицизму и никогда она, несмотря на многочисленные обещания, не была в политических правах сравнена с католичеством. С присоединением к России областей, в которых была распространена уния, выгоды униатского духовенства требовали пересмотра отношений его к новой государственности и к Православной Церкви, в особенности в области тех отличий от православного учения, канонов и обрядов, которые насильственно были введены в Униатскую Церковь. Все это способствовало стремлению сблизиться с Православной Церковью и вызывало соответствующую агитацию духовенства среди униатов. Но эти благие начинания униатского духовенства были стеснены следующим обстоятельством. После первого раздела Польши императрица Екатерина приказала губернаторам объявить во вновь присоединенных от Польши областях, что она не думает стеснять свободу веры. В тайном наказе губернаторам было предписано наблюдать за полной неприкосновенностью Церквей Католической, Православной и Униатской. Вследствие этого обращение униатов в православие было сильно стеснено, тем более что против этого обращения сильно вооружился униатский митрополит Иассон Смогоржевский, человек с польско-шляхетскими замашками, страшно ненавидевший Россию. Смогоржевский стал открыто и энергично действовать против всего русского и православного. Он созвал в Радомысле униатский Собор, на котором постановил под страхом строгой ответственности во всех Униатских церквах совершать богослужение с дополнениями римско-католической обрядности, как установлено было на Замойском Соборе в 1720 г.; затем разослал окружное послание ко всем духовным и гражданским чинам с требованием, чтобы они всеми силами старались об обращении православных в унию, не стесняясь употреблять для сего силу в виде экзекуций, лишения мест, тюремных заключений и т.п.
Против такой постановки дела восстал архиепископ Георгий Конисский, и когда о действиях Смогоржевского было доложено императрице Екатерине, то в 1780 г. дан был рескрипт на имя белорусского наместника Чернышева, противника унии, которым Иассон Смогоржевский увольнялся от управления Униатскими церквами. Полоцкая униатская епархия уничтожалась, назначение духовных лиц возлагалось на особую консисторию, причем предписывалось при назначении священников спрашивать прихожан, какого они священника хотят: униатского или православного. После издания этого рескрипта, только за два года (1781—1783), по свидетельству архиепископа Белорусского Георгия Конисского и Псковского епископа Иннокентия, к православию в их епархиях присоединилось 117 и 161 человек. Еще быстрее пошло дело присоединения после второго и третьего разделов Польши. В 1794 г. императрицей был издан указ, разрешавший свободное присоединение униатов, и в течение одного с небольшим месяца воссоединился 721лриход с 463 священниками и с 333 093 лицами мирян. К концу царствования Екатерины II всех присоединившихся, по официальным данным, было свыше двух миллионов человек. И все это совершилось без всяких насилий, без всякой пропаганды, а единственно лишь потому, что для униатов был открыт свободный путь для перехода из унии в православие, — унии, столь много натворившей зла, и поэтому столь ненавистной западно-русскому народу. После этого все униатские епархии были закрыты, и из оставшейся в унии части западно-русского народа была образована только одна Белорусская епархия с архиепископом во главе. Первым униатским архиепископом этой епархии был Ираклий Лисовский (с 1794 г.). Это был человек, глубоко привязанный к греко-восточным обрядам и поэтому много способствовавший сближению Униатской Церкви с Православной, очищая первую от католических обрядов.
Относительно Католической Церкви, находящейся в пределах России, Екатерина Великая предприняла следующее: а) образовала кроме существовавшей Могилевской епархии две новые епархии — Пинскую и Летичевскую — назначив для них особых епископов; б) для управления делами Католической Церкви образовала в Петербурге особую Римско-католическую коллегию, состоявшую из нескольких прелатов, под председательством митрополита.
Все эти распоряжения Екатерины II, касающиеся положения Церквей в присоединенных областях, давали большие преимущества Православной Церкви, и можно было надеяться, что латинизм в Западной России скоро исчезнет бесследно, тем более что многие униаты только внешне казались униатами, а в сердце своем неизменно хранили «древнее благочестие», т.е. святое православие. Но после третьего раздела Польши Екатерина II прожила недолго, всего год с небольшим, и на престол вступил Павел I. При нем дела в присоединенных областях сильно изменились.

Глава XXII
СОСТОЯНИЕ УНИИ ПРИ ИМПЕРАТОРАХ ПАВЛЕ I И АЛЕКСАНДРЕ I. ИРАКЛИЙ ЛИСОВСКИЙ

При императоре Павле I воссоединение униатов почти совсем приостановилось, и стало усиливаться католичество. Он строго запретил обращать униатов в православие, в то время как переход их в католичество оставлялся без внимания. Потворствуя униатам, Павел I учредил для них в 1798 г. две новые епархии: Брестскую — для губерний Минской и Литовской, Луцкую — для Волынской и Подольской. Сверх этого он улучшил положение католического духовенства и настолько сблизился с иезуитами, что они не замедлили пробраться в сам дворец и сделаться советниками и друзьями императора. Восстановив униатские епископии, император Павел I не дал, однако, униатам ни митрополита, ни самостоятельного управления, а в том же 1798 г. по проискам иезуитов издал указ о подчинении Униатской Церкви Римско-католической коллегии, находящейся в Петербурге. Последствия этого подчинения были весьма горестны для униатов. Римско-католическая коллегия тотчас же воспользовалась случаем для возможности расширить Римско-Католическую Церковь за счет Униатской. По всем областям, присоединенным к России, рассыпались католические ксендзы и повели пропаганду в пользу латинства. При содействии помещиков-католиков они тысячами стали совращать униатов, и в короткое время в одной только Полоцкой униатской епархии было совращено в латинство до 100 тыс. униатов; были нередки случаи обращения в латинство и православных. Униаты заволновались, ибо прекрасно понимали, что, находясь в подчинении Римско-Католической коллегии, они подвергнутся насильственному обращению, и поэтому стали вносить против такого распоряжения русского правительства свои протесты. Больше всего против этого распоряжения протестовал Полоцкий униатский архиепископ Ираклий Лисовский. Эти протесты возымели свое действие, и императором Павлом I был издан в 1799 г. указ, которым католическому духовенству под страхом строгой ответственности запрещалось совращать униатов и православных в католичество. В связи с этим указом в том же году был издан и другой указ, которым повелевалось, чтобы католические епархии управлялись самостоятельно, без сношения с папой. Таким образом, сделан был почин к отделению Католической Церкви в России от Рима, но иезуиты постарались так подействовать, что последний указ на практике никогда не применялся. 10 марта 1800 г. император Павел I скончался, а с его смертью приостановились и его полезные для Православной Церкви предначертания.
Император Александр I, вступивший на престол после Павла I, был человек высокой души, благородного стремления и мягкого сердца. Вся его деятельность направлена была ко благу своих подданных, без различия национальностей и вероисповеданий. Лишь только он вступил на престол, как немедленно расширил права поляков и круг их действий в области бывшего Литовского государства. Все важнейшие отрасли управления перешли в их руки, и эти лица, пользуясь сильным влиянием в порученных им сферах управления, стали всякими способами оказывать содействие латинизации униатского народа. Католические ксендзы целыми толпами, как некогда при Павле I, стали разъезжать по областям бывшего Литовского государства и объявлять, будто бы правительство русское предписало немедленно присоединить к латинству всех униатов. Униатские церкви захватывались насильно, и крестьяне поневоле принимали латинство. В этой непомерной ревности к скорейшему переводу униатов в католичество дело дошло до того, что некий экс-иезуит Шантырь задумал ввести в практику Униатской Церкви латинскую мессу и совершенно вывести из употребления славянскую литургию, но так как большинство униатских священников не только не понимало латинского языка, но и не умело читать по-латыни, он напечатал латинскую мессу польскими буквами. Затея его, однако, не удалась.
В то время как латиняне употребляли усилия слить унию с католичеством, среди униатов образовался кружок лиц, поставивший своей целью противодействовать насильственному совращению своих собратий в латинство, а также, очистив унию от латинских нововведений, приблизить ее к православию и к постепенному воссоединению с Православной Церковью. Во главе этого кружка стоял известный архиепископ Ираклий Лисовский. Притеснения, чинимые католиками униатам, побудили Лисовского послать в Петербург протоиерея Ионна Красовского с жалобой на униженное положение Униатской Церкви. Посольство это имело успех. Чтобы ослабить фанатическое влияние католического духовенства на униатов, русским правительством в 1803 г. запрещено было обращать униатов в католичество, а затем, в 1804 г., в число членов католической коллегии, которой императором Павлом I были подчинены униаты, были включены униатский епископ и три асессора из среды униатского духовенства. Членом коллегии назначен был Брестский епископ Иосафат Булгак, оказавшийся впоследствии человеком чисто католических убеждений. В 1805 г. коллегия была разделена на два департамента: католический и униатский. Председателем последнего назначен был Ираклий Лисовский. Чтобы придать больше значения Униатской Церкви, по ходатайству Лисовского в 1806 г. была восстановлена униатская митрополичья епархия, на кафедру которой был возведен Лисовский со званием митрополита. Еще в царствование Екатерины Великой он начал очищение униатского исповедания от латинских примесей. Укрепив свою власть, Лисовский задумал окончательно освободить униатские монастыри от католиков, но это ему не вполне удалось; он смог только значительно подорвать силу базилиан в крае и поднять значение белого униатского духовенства. С целью сближения унии с православием Лисовский собственной властью ввел в своей епархии неискаженные греческие обряды, служил по московскому служебнику, отрастил себе бороду, учредил при Полоцком кафедральном соборе епархиальную семинарию для 50 священнических детей, отняв для ее обеспечения у полоцких базилиан незаконно присвоенные ими богатые имения, завещанные Полоцкой униатской епископии. Для получения же семинаристами высшего образования хлопотал об открытии в главной духовной латинской семинарии при Виленском университете отдела для греко-униатов.
Приближаясь к смерти, Лисовский оставил завещание, в котором умолял русское правительство принять все меры для спасения унии от латинизации или, по крайней мере, вверить Униатскую Церковь такому человеку, который был бы продолжателем начатого им дела. Лисовский умер в 1809 г. Его преемником на митрополию был назначен Луцкий епископ Григорий Коханович, Полоцким же епископом — протоиерей Иоанн Красовский. Отечественная война заставила на время забыть униатский вопрос, и Коханович умер в 1814 г., не сделав ничего существенного для защиты унии. Серьезным кандидатом на митрополию был Иоанн Красовский, которому и было поручено управление кафедрой, но вследствие интриг митрополитом назначен был Булгак, Красовский же попал под суд. Его обвиняли в нетрезвости, в жестокостях, в нарушении католических уставов и т.п. Из членов судной комиссии за Красовского стояли только двое — литовский каноник Василий Маркевич и протоиерей Луцкой епархии Иосиф Семашко. Министр исповеданий князь Голицын был настроен враждебно против Красовского, и дело последнего закончилось лишь при преемнике Голицына — Шишкове. Красовский был оправдан и переведен на кафедру в Луцк, где вскоре и умер скоропостижно, по общему мнению современников, от яда, поднесенного врагами.
Дело, начатое Лисовским и Красовским, однако, не заглохло, его продолжал брестский епархиальный униатский капитул (совет при епископе). Капитул этот еще в 20-х гг. XIX в. выступил на защиту прав униатского духовенства, попираемых базилианами, сторонниками латинизации Униатской Церкви. Члены брестского капитула сначала обратились за содействием к митрополиту Иосафату Булгаку, но когда тот не внял их просьбам, то подали министру иностранных исповеданий докладную записку, в которой просили: а) принять зависящие от него меры к обеспечению униатского духовенства от вредного на него влияния базилианского ордена; б) подчинить этот орден местным епископам; в) секуляризировать (упразднить) те базилианские монастыри, которые в разные времена незаконно захватили имения и разные фундуши, ранее принадлежавшие Униатским церквам; г) завести для духовного воспитания униатского юношества семинарии; д) основать институт для образования девиц духовного звания. Когда об этом узнали базилиане, то повели против угрожающей им опасности сильную атаку и благодаря заступничеству поляков, занимающих высшие посты в русской администрации, одержали победу: брестскому капитулу строго было воспрещено восставать против базилиан, а равным образом и против латинского духовенства.
Такое распоряжение русского правительства ставило Униатскую Церковь в зависимость от латинизаторов-базилиан и в будущем могло привести ее к окончательной латинизации, но судьба Униатской Церкви разрешилась иным путем. Подготавливалось полное воссоединение униатов с Православной Церковью путем возвращения униатского обряда к прежней чистоте, которое и проведено было мощной рукой главного деятеля по воссоединению — митрополита Иосифа Семашко.

Глава XXIII
ВОССОЕДИНЕНИЕ УНИАТОВ В ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ I B 1839 г. ИОСИФ СЕМАШКО (1798—1868)

В истории Западно-Русской Церкви личность митрополита Иосифа Семашко является настолько колоссальной, что в ней, точно в фокусе, отразилась почти полувековая история тех времен, когда литовско-русский народ, опутанный рабскими сетями латинства, прозрев, возгорелся святой ревностью освободиться от царства лжи и обмана и снова возвратиться в лоно матери своей — Православной Церкви.
Иосиф Семашко родился в селе Павловке Липовецкого уезда Киевской губернии 25 декабря 1798 г., т.е. в тот день, в который двести лет назад папа Климент VIII утвердил буллой унию, провозглашенную на Брестском униатском Соборе 9 октября 1596 г. Дед Семашко, Тимофей Семашко, был униатским священником еще при польском владении и за приверженность к русским чуть не попал на виселицу. Отец и мать его были униатами, жили в нескольких шагах от православной церкви и хотя сами не посещали ее, но по праздникам и воскресным дням посылали туда своего сына, который после возвращения рассказывал родителям все, что он слышал в церкви, и какие там читались Апостолы и Евангелия. Первоначальное воспитание Семашко получил в доме своего отца, который, владея 50 десятинами земли, занимался чумачеством, т.е. возил в Крым хлеб, а из Крыма— соль, или с Дона, пока в 1811 г. не был рукоположен в униатские священники. Вспоминая свое детство, Семашко в своих записках рассказывает о сне, который однажды видел его отец. Снилось отцу, что он вел своего сына, т.е. его, Иосифа, за руку по чистому безграничному полю к какому-то уединенному зданию. Перед ними открыли дверь в первую и вторую залы. С открытием третьих дверей перед их глазами показались пышные палаты, одна другой великолепнее, наполненные людьми чем дальше, тем, по-видимому, более знаменитыми. Но в эти двери и далее пустили только его, малютку, перед отцом же его двери закрылись. Когда отец Иосифа, после окончания им гимназии, отправлял его в университет, то вспомнил этот, по его мнению, пророческий сон и на прощание сказал: «Помнишь, сын мой, пустое, безграничное поле — это жизнь, которую ты получил от меня; дверь в первый зал — это домашнее воспитание, второй зал — гимназическое учение; то и другое ты получил от меня; в третьи двери мне уже за тобой не последовать. Ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». И предвещенное во сне сбылось. Будучи от природы любознательным, Иосиф Семашко еще в отроческие годы прочитал Библию три раза и знал ее содержание; найдя же в библиотеке своего отца некоторые исторические книги, прочитал их с таким вниманием, что изучил по ним римскую и английскую историю. Как малоросс, он любил пение, которое в Малороссии неразлучно связано со всякими семейными торжествами и со всякими домашними и полевыми работами. Особенно он любил церковное пение, находя в нем высокое духовное наслаждение. Десятилетним отроком он был определен в Немировскую гимназию и после ее окончания поступил для дальнейшего образования в главную семинарию при Виленском университете, в которой воспитывалось 34 католических и 16 униатских воспитанников. Живя в главной семинарии среди латинян, не мог он не поддаться влиянию товарищей и начальства, пропитанных насквозь польско-католическим духом. Но это увлечение скоро прошло, как только в его руки случайно попались сочинения, изданные в Австрии и направленные против злоупотреблений папской власти. Чтение их отрезвило его, и из семинарии он вышел не только без всяких предубеждений против Православной Церкви, но и с сильными предубеждениями против Римской. Между студентами семинарии тогда все русское не только презиралось, но и изгонялось. Взять в руки русскую книгу считалось великим преступлением и даже предательством. И вот однажды, как рассказывает в своих записках Семашко, товарищ его Антоний Зубко (впоследствии епископ) достал как-то номер старинного журнала «Улей», и они стали вдвоем просматривать его в классе до прихода учителя. Какой поднялся шум, когда увидели это студенты. «Разве такие нам нужны священники, кричали они, которые... сочувствуют России!» И они должны были немедленно спрятать журнал. Этот тлетворный, антирусский дух, пропитавший духовную атмосферу семинарии, Семашко не коснулся. Он только побудил его глубже вникнуть в те ненормальные и крайне несправедливые отношения, какие установили поляки по отношению к русскому народу. Обладая недюжинными способностями и отличаясь к тому же образцовым усердием к изучению наук, Семашко в 1820 г. окончил курс высшей семинарии первым магистром и получил назначение в Луцк в качестве кафедрального проповедника и профессора богословия в тамошней семинарии. Желая посвятить себя служению Церкви и своему народу, он, отказавшись от семейной жизни, принял сан безженного иподиакона, а вскоре и диакона, и был назначен местным епископом Иаковом Мартусевичем заседателем Луцкой консистории, где хорошо познакомился с консисторскими делами. На 23 году жизни он был рукоположен в сан священника и после смерти официала Гачевского стал заведовать всеми консисторскими делами. Так как консистория вела переписку с гражданскими властями только по-русски, Семашко принялся за изучение русского литературного языка и вскоре основательно его усвоил. В 1822 г., на 24 году жизни, иерей Семашко назначен был асессором (заседателем) второго департамента (униатского) Римско-католической коллегии в Петербурге. Изучая униатские дела, он был поражен теми злоупотреблениями, которые царили в департаменте в обиду Униатской Церкви и в пользу католицизма. Делами департамента заведовал в то время прокурор коллегии Крыжановский, фанатический католик, который, действуя безапелляционно, направлял все поступающие туда дела во вред унии и в угоду католицизму, и если что и делал для унии, то только в пользу базилиан, получая за это от них большие деньги. Особенно подействовало на него дело о насильственном присоединении к Римско-Католической Церкви 20 тыс. униатов. Со вступлением Семашко в департамент произволу прокурора положен был конец. Современники Семашко рассказывают, что когда он являлся в общее собрание коллегии (униатов и латинян), то приводил в смущение находящихся там представителей латинства, так как был тверд и непреклонен в защите униатов, требуя для них справедливости, и побивал своих оппонентов знанием законов.
Пребывая в Петербурге, Семашко имел случай познакомиться со многими православными образованными людьми, читать разные богословские и исторические сочинения и в конце концов убедился, что православие сохранило в себе чистоту и неприкосновенность учения Апостольской Церкви без всяких добавлений и нововведений и что Униатская Церковь стоит на ложном пути и много утеряла из своей первобытной чистоты после отделения от Восточной Церкви. Знакомство же по делам Униатской Церкви с тактикой латинян привело его к тому убеждению, что борьба Униатской Церкви с такой властью, как Рим с иезуитами, напрасна, ибо Рим никогда не сдерживает своих обещаний и обязательств, и поэтому от него нельзя ожидать справедливости, — и он искал выход из этого положения. Посещая часто Православные церкви, он наслаждался чудным богослужением и пением и сравнивал все это со страшным запустением в Униатской Церкви. В России он видел по деревням хорошие каменные церкви, крытые жестью, с возвышавшимися колокольнями, и сравнивал их с разваливающимися Униатскими церквами, о которых никто не заботился, да и разрушение их многим было желательно. И вот, задавал он себе вопрос: зачем униатам, гонимым теми, кто завел унию, которая стоила столько крови, держаться гонителей, желающих ее уничтожения? Где та Русь, которая, пребывая в единении с Апостольской Церковью, отличалась истинно христианским благочестием? Где ее храмы, в которых она спасалась? Ответ был один. Они или разрушены в унии без следа, и на их месте построены великолепные костелы, в которых проклинается вера униатских предков, или стоят еще, убогие, ожидая той же участи, ибо обладатели их находятся на перепутье с тяжелыми думами — быть или не быть? Сравнивая великолепие православного богослужения и глубокий смысл его обрядности, он с грустью замечал, что униатская обрядность дошла в своем приближении к латинству до нелепостей; сам же народ, ища исхода из этого нелепого положения, все более и более запутывается в иезуитских сетях. Голос совести подсказывал о. Иосифу, что такое приниженное положение западно-русских униатов продолжаться долее не может, и он искал для них выхода. Тот же голос подсказывал ему, что для униатов не представляется иного выхода, как только возвратиться к вере своих предков и опять войти в ограду той Церкви, из которой они выступили или по своей темноте, или под влиянием насилия. Такие мысли приходили Иосифу Семашко, когда он заседал в Римско-Католической коллегии, наблюдая, как она издевалась над униатами и приводила их в преддверие Римской Церкви. Видя народ свой послушным лжи и рабски покоряющимся дикому произволу своих врагов, возгорелся он святой ревностью освободить его от этого рабства. Чтобы такое святое дело провести в жизнь, нужна была большая осторожность, так как у него не было еще надлежащей опоры, и поэтому хранил он пока свои замыслы глубоко в своем сердце, объявляя их только близким друзьям своим. Но вот блеснул для него луч надежды, что уже наступил рассвет для его открытой работы. На русский престол вступил император Николай Павлович (1825—1855), который сразу дал почувствовать католикам и латинскому духовенству, что он близко принимает к сердцу униженное положение униатов и что время произвола и тайной пропаганды для латинян миновало. В 1826 г. император издает распоряжение, запрещающее католикам строить каплицы (часовни) в местах православного населения, и тем устанавливает преграду одному из способов распространения среди православных католичества, ибо такие каплицы всегда устраивались с целью пропаганды. А в 1827 г. император Николай издал именной указ, который имел весьма важное значение для Униатской Церкви. Этим указом повелевалось: а) в базилианские монастыри принимать только униатов, и притом хорошо знающих славянский язык и чин греко-восточного богослужения; б) немедленно доводить до сведения императора о всяком лице, вновь поступившем в базилианский орден; в) основать, где нужно, училища для приготовления униатского юношества к духовному званию. В то время как обнародование этого указа на католиков произвело удручающее впечатление, так как его первыми двумя статьями католикам закрывалась возможность вступать в базилианский орден, — униатов обрадовало. В особенности этот указ ободрил Иосифа Семашко. Он понял, что русское правительство становится на сторону угнетаемой Униатской Церкви и желает спасти ее от окончательной латинизации, и посему решил, что уже наступило время, когда он открыто может высказать свои предположения относительно дальнейшей судьбы Униатской Церкви. Вскоре для этого представился ему удобный случай. В ноябре того же 1827 г. ему пришлось посетить директора департамента духовных дел Карташевского по делу о совращении униатов Волынской губернии в католичество. Семашко яркими красками изобразил Карташевскому страдания униатов от латинских насилий и просил спасти их от поглощения латинством или, по крайней мере, облегчить их участь. После задушевной беседы с Семашко Карташевский высказал пожелание, чтобы Семашко составил о положении Униатской Церкви докладную записку. Возвратившись домой, Семашко немедленно принялся за работу, и через три дня записка была представлена Кар-ташевскому. В записке этой Семашко, высказывая благодарение за Высочайший указ, ограничивший влияние католиков на униатское монашество* изложил всю историю унии и все коварные поступки Рима и иезуитов, которыми они уничтожают Униатскую Церковь, а вместе с тем указал и на средства, какими можно спасти от латинизации 1500 униатских приходов. Вот какие меры предложил Семашко: 1) вместо униатского департамента основать самостоятельную, независимую от Католической Греко-Униатскую коллегию; 2) вместо 4-х униатских епархий оставить две — Белорусскую и Брестскую, или Литовскую; 3) Полоцкому епископу дать викария, с тем чтобы он председательствовал в местной консистории; 4) уничтожить кафедральные капитулы и ввести соборное духовенство; 5) вместо римских дистинкторий ввести наперсные кресты; 6) улучшить содержание и увеличить права консисторий; 7) сыновьям духовенства представлять, при увольнении из духовного звания, право поступать в военную и гражданскую службу; 8) увеличить содержание семинарий, учредить при монастырях низшие училища, прекратить отправление униатских воспитанников на римско-католическую семинарию при Виленском университете и переименовать Полоцкую семинарию в академию.
Карташевский, получив знаменитую записку Семашко, представил ее министру Шишкову, а тот — государю Николаю Павловичу. Великий восторг вызвало сообщение Карташевским Семашко, что государь не только обратил внимание на его записку, но и приказал Карташевскому объявить ему царскую благодарность. Еще более испытал Семашко радости и утешения, когда государь при представлении ему Семашко с митрополитом Булгаком и епископом Мартусевичем, излагая положение Униатской Церкви, почти слово в слово повторял целые места из его записки. Имея, таким образом, в самом государе крепкую опору для своих святых намерений, Иосиф Семашко поставил задачей своей жизни спасти униатское стадо от расхищения волков в одеждах овечьих, считая себя при этом орудием Божьим, избранным на. такой великий подвиг еще с детства.
Записка Семашко оказала громадное влияние на положение Униатской Церкви и послужила исходным пунктом в деле ее дальнейшего устройства. 28 апреля 1828 г. последовал Высочайший указ, которым повелевалось: 1) отделить в административном отношении Униатскую Церковь от Католической и для управления первой учредить особую Униатскую коллегию в составе митрополита (председателя), одного епископа, одного архимандрита и четырех протоиереев, обязав ее позаботиться об очищении Униатской Церкви от латинских обрядов и восстановлении чистоты ее на основах грамот 1595 г., положивших начало унии; 2) разделить Униатскую Церковь на две епархии: Белорусскую, с главным городом Полоцком, и Литовскую, с главным городом Брестом; 3) немедленно завести для униатов, готовящихся к духовному званию, училища и семинарии, а в Полоцке — академию, на содержание которых взять средства из имений базилианского ордена; 4) подчинить все базилианские монастыри местным униатским епископам и сверх этого предоставить коллегии право закрывать базилианские монастыри, какие она найдет нужным. Этот указ сильно встревожил иезуитов и базилиан, в особенности последних, так как он, во-первых, лишал базилианский орден дарованных ему папой прав и привилегий, а затем, вследствие отнятия у него монастырей и монастырских имений, материально обессиливал его. Лишь только был обнародован этот указ, со стороны латино-униатов предприняты были противодействия ему, но как униатский митрополит Иосафат Булгак, так и латинский епископ Мартусевич ослабить действия этого указа были бессильны. Тогда базилиане, униатские иезуиты, обратились за содействием к папе, и тот объявил русскому правительству против преобразований Униатской Церкви и особенно против закрытия базилианских монастырей энергичный протест. Но русское правительство не только не вняло голосу этого протеста, а, напротив, на папский протест был послан ответ, составленный Семашко по поручению императора Николая Павловича. В этом ответе было указано папе, что его вмешательство в униатские дела не имеет оснований, так как преобразование Униатской Церкви и сокращение лишних базилианских монастырей есть дело чисто внутреннее, так сказать домашнее. Вдобавок оно нисколько не противоречит тем обещаниям — не вводить в унию ничего, не принадлежащего Греческой Церкви, — которые дали его предшественники униатам и которые до сих пор не исполнялись. Этот ответ заставил папу замолкнуть.
Между тем начались преобразования Униатской Церкви, которые, в первую очередь, коснулись ее административного управления. Образована была особая Униатская коллегия, председателем которой по Высочайшему повелению был назначен униатский митрополит Булгак, а помощником его— Иосиф Семашко. Коллегии было поручено обревизовать все базилианские монастыри и ненужные из них упразднить. Через три месяца ревизия была закончена, и коллегией было закрыто более 60 базилианских монастырей, и фундуши их, с Высочайшего согласия, поступили на содержание униатских училищ и белого духовенства, которое, кстати сказать, получая не более 25 рублей в год на каждый приход, было совершенно не обеспечено. Затем приступлено было к основанию духовно-учебных заведений и, между прочим, духовной семинарии. Последняя была открыта 7 октября 1828 г. при Жировицком монастыре.
Чтобы ослабить официальную связь базилианского ордена с папой, когда умер прокуратор этого ордена, проживавший в Риме, по настоянию Семашко должность прокуратора была уничтожена, и преемник ему не был назначен.
Подготавливая униатов к воссоединению с Православной Церковью, Семашко, дабы ознакомить униатское духовенство с превосходством ее учения над католичеством, перевел сочинение Московского митрополита Филарета «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Греко-Российской Восточной Церкви» на местный язык. Книжка эта, разосланная по униатским приходам, убедила униатов в том, что истина содержится только в Восточной Церкви, и принесла большую пользу в деле их воссоединения с этой Церковью.
Кипучая и неустанная деятельность протоиерея И. Семашко, превосходящая, по-видимому, человеческие силы, была оценена императором Николаем Павловичем, и Семашко в 1829 г. назначен был викарным епископом и председателем консистории греко-униатской Белорусской епархии, с наименованием епископом Мстиславским и с правом присутствования в коллегии в Петербурге. Хиротония его совершена была 8 августа того же года митрополитом Булгаком, епископом Мартусевичем и католическим епископом Гедройцем в Римско-Католической церкви Св. Екатерины, что, по его словам, было для него весьма тягостно, так как совершалась она людьми, по духу и убеждениям ему чуждыми, но, принося присягу на верность папе, он произнес ее с пропуском несходных с его совестью мест.
Второго апреля 1833 г. Иосиф Семашко назначен был Литовским епископом и тогда же выразил желание присоединиться к Православной Церкви, о чем и подал просьбу в Святейший Синод, но по важным причинам желание его не было удовлетворено. Во всяком случае он получил уверение от министра Блудова, что недалек тот час, когда начатому им делу воссоединения будет дан желательный для него оборот.
Приняв в управление Литовскую епархию, епископ Иосиф отправился для обозрения ее, а также семинарии и училищ Литовской и Полоцкой епархий. Почти четыре месяца продолжалась его визитация, и везде, где он побывал, Семашко произвел на духовенство и народ самое плодотворное влияние. Желая приблизить дело воссоединения к скорейшей развязке, епископ Иосиф подал проект подчинить Униатскую коллегию Святейшему Синоду, но проект этот не встретил у русского правительства надлежащего сочувствия. Решено было только обновить высшую униатскую иерархию, и по указанию Иосифа в 1834 г. были назначены три епископа, а именно: Василий Лужинский — Белорусским, а Антоний Зубко и Иосафат Жарский — литовскими викарными епископами. Хиротония их совершена была митрополитом Булгаком, епископом Иосифом и латинским епископом Павловским. Иосафат Жарский сначала был католиком, затем вступил в орден базилиан и был в нем протоархимандритом, и наконец принял православие и умер Пинским епископом.
Нелишне заметить, что до 1831 г. вопрос о воссоединении униатов серьезно не поднимался. Вся работа по защите Униатской Церкви, главным образом, шла в том направлении, чтобы обезопасить ее от поглощения латинством. Решено было на первых порах очистить униатскую обрядность от латинства. С этой целью 4 февраля 1834 года в г. Полоцке состоялся съезд униатских епископов, и на нем по предложению епископа Семашко было постановлено: а) ввести во всех Униатских церквах богослужебные книги православного издания; б) устроить в Униатских церквах такие же иконостасы, какие существуют в Православных; в) ввести в употребление при униатском богослужении такую же утварь, какая существует в церквах Православных. Благодаря этим постановлениям униатские храмы должны были совершенно уподобиться и по внутреннему устройству, и по внешнему виду православным. Когда эти постановления коллегией были обнародованы, почти все униатское духовенство приняло их беспрекословно, за незначительным исключением.
Чтобы помочь Униатским церквам обзавестись православными богослужебными книгами, Российский Святейший Синод по ходатайству епископа Семашко разослал по церквам 1500 православных служебников и других церковных книг и назначил на каждую униатскую епархию по 500 рублей пособия для устройства иконостасов в беднейших приходах.
В том же 1834 г. епископ Семашко опять объехал униатские епархии и увидел, что воссоединение униатов принимает благоприятный оборот. Он повидался лично более чем с 800 священниками, собранными в определенных местах, беседовал с каждым из них, делал им нужные внушения и наставления и с удовольствием замечал, что многие из них не только без отвращения, но даже охотно обучались забытому, а некоторые и совершенно неизвестному, православному богослужению; что в духовенстве оживилась любовь к православной обрядности, оживилась и борьба с латинством.
Все это доставило ему немало радости, но немало было и противодействия как со стороны латинян, так и униатов. Латинская партия поддерживала молву, что принятие православных служебников есть уже присоединение к православию. Под влиянием этой партии были даже случаи протестов против введения православных служебников, но когда недовольным было разъяснено, что коллегия своими распоряжениями желает возвратить Униатскую Церковь к первобытной чистоте, то и те подчинились распоряжениям коллегии.
Как глубоко пала восточная обрядность в унии, видно из того, что из числа 800 церквей Литовской епархии было только 80 с иконостасами; но, хотя и не без затруднений, все церкви постепенно были снабжены иконостасами. Когда же епископом Иосифом сделано было распоряжение об изъятии из церквей органов, темный народ с духовенством поднял ропот, однако, несмотря на чинимые препятствия, дело кончилось тем, что в 1836 г. в Литовской епархии не было ни одного органа. Взамен органистов назначались дьячки, получившие образование в Жировицком дьячковском училище. Но самое трудное было в недостатке хороших священников. Большинство из них были люди необразованные, пропитанные духом латинства, немало было и дурных. Для устранения последних от дел епископ Иосиф сократил маленькие приходы, отчислив их священников за штат, зато в большие приходы назначены были лицам надежные. Из 800 приходов закрыли больше 130. Таким же образом поступил он и с монастырями, упразднив из них меньшие, а в больших заменил монахов базилиан и латинян монахами из южно-русских областей, хорошо знакомыми с православной обрядностью.
Заботился преосвященный Иосиф не только об ускорении преобразований в богослужении и в устройстве Униатских церквей, но также обратил серьезное внимание и на образование, и воспитание будущих кандидатов на священнические места. Его стараниями был подобран состав преподавателей Литовской греко-униатской семинарии из людей глубоко и всесторонне образованных и искренно преданных делу воссоединения. Благодаря этому Литовская семинария не только поставляла уже православных по убеждениям новопоставленных священников, но и действовала через своих воспитанников на убеждения их родителей. Новопоставленным иереям давала ставленные грамоты не на польском или латинском языках, как было прежде, а на церковно-славянском.
Среди таких многосложных трудов преосвященный Иосиф встречал препятствия на пути скорейшего воссоединения униатов и со стороны православных, предпочитавших частное обращение общему присоединению и тем затруднявших и замедлявших дело воссоединения. Такое положение дела для владыки Иосифа становилось весьма тягостным. Затруднения на каждом шагу утомили его бодрый дух до того, что он решился сам присоединиться к Православной Церкви, а все прочее предоставить промыслу Божьему. 24 сентября 1836 г. Иосиф обратился с письмом к Петербургскому митрополиту Серафиму с приложением прошения о присоединении его к православию. Узнав об этом, император Николай I потребовал от Иосифа через вновь назначенного обер-прокурора Святейшего Синода графа Протасова объяснения о причине такой решимости. В ответ на это Иосиф представил записку, в которой указал на неустойчивость, колебания и опасности, которым подвергался весь ход униатского дела, главным образом по той причине, что министр внутренних дел, главноуправляющий иностранными исповеданиями, по самому положению своему является как бы защитником латинского духовенства, и поэтому не может в надлежащей мере обращать внимание на религиозную сторону униатского дела. В той же записке он указал на неправильные действия православного духовенства, раздражавшие униатов, и на дерзкие поступки панов и ксендзов, совращавших униатов в латинство. Единственным выходом из таких затруднений, по мнению владыки Иосифа, могло бы послужить подчинение Униатской Церкви если не прямо Святейшему Синоду, то обер-прокурору Святейшего Синода. Записка имела полный успех, и в январе 1837 г. последовал Высочайший указ о передаче всех дел Греко-Униатской Церкви в ведение обер-прокурора Святейшего Синода. Так приближалось дело к развязке.
В июне 1837 г. епископ И. Семашко отправился, с Высочайшего соизволения, для обозрения церквей Литовской и Белорусской епархий. Задушевной мечтой его во время этой поездки было двинуть дело как можно ближе к воссоединению и указать правительству на готовность к этому униатского духовенства.
Обозревая эти епархии, владыка не только обращал внимание на то, в какой мере духовенством были пополнены распоряжения относительно уничтожения латинской обрядности в Униатских церквах, но и пользовался каждым удобным случаем для пробуждения в униатском духовенстве национального чувства, Разъяснял он также духовенству значение унии в деле слияния с латинством и указывал на постоянные стремления латинян к уничтожению и искоренению унии. Под влиянием этих бесед униатское духовенство начинало распознавать, где истина, где ложь, где порядок, где настроение. Эти поездки по епархиям и мирные беседы с духовенством имели громадное значение для дела воссоединения. Своим умелым обращением с духовенством и непреклонной справедливостью во всех своих словах и делах он вызывал к себе любовь и высокое уважение, и дело Униатской Церкви, таким образом, укреплялось и возрастало. Старые священники обучались служить по православному служебнику, молодые, выходившие из семинарии, являлись вполне подготовленными к воссоединению; церкви снабжались богослужебными книгами, облачениями, перестраивались и строились новые, уже по обряду восточному. Словом, Униатская Церковь преобразовывалась как во внутреннем, так и во внешнем своем устройстве. И все это делалось благодаря уму, энергии и необычайному такту преосвященного Иосифа.
Вот в каких словах характеризует этот период деятельности владыки Иосифа и его соучастников один из очевидцев: «Каких глубоких соображений, каких напряженных трудов, каких утомительных частных мер, какого разнообразия в применении их, какой снисходительности к слабостям, какого вещего чутья к недоразумениям, какой нежности, вообще такта и дара внушений требовалось здесь на каждом шагу в отношении этих людей (униатского духовенства), незлобных и непредубежденных, но ссылавшихся постоянно то на завет отцов, то на присягу папе, то, наконец, на необходимость соборного постановления, которому во всем готовы заранее и беспрекословно подчиниться, — об этом, по мере отдаления от достопамятной эпохи, можно будет только догадываться, но существенный характер самой эпохи едва ли будет возможно воспроизвести. Недаром же из всех побед единственно вполне надежной признается победа мирного убеждения».
В начале 1838 г. случилось событие» имевшее решительное влияние на судьбу унии. В феврале скончался униатский митрополит Иосафат Булгак, который, хотя и не противился открыто распоряжениям Греко-Униатской коллегий, направленным к сближению унии с православием, но ради связей со средой, из которой вышел сам, не желал, чтобы ожидаемое воссоединение совершилось при нем* и посему относился к нему несочувственно. Со смертью Булгака преосвященный Иосиф назначен был председателем Греко-Униатской коллегии, а епископ Василий Лужинский — самостоятельным епископом Белорусской епархии. Таким образом, в Униатской Церкви остались только епископы, преданные владыке Иосифу и делу православия.
Латиняне предчувствовали приближающуюся для них катастрофу и всеми силами старались совратить униатов в католичество. Они не жалели денег на постройку церквей и часовен, чтобы только обратить к себе сердца народа. Католическое духовенство устраивало миссии и, переходя от одной церкви к другой, совершало в них торжественные богослужения с проповедями, часто на открытом воздухе, распространяло иногда недозволенные правительством книжки и производило большой соблазн среди униатского народа. Ксендзы продолжали крестить рождаемых от униатов детей в латинскую веру и не дозволяли униатским священникам собирать в костельных метриках справки о незаконно крещенных младенцах. Среди униатов повсюду рассевалась латинским духовенством ложь, доходящая до дерзости, на что указывает поступок управляющего Виленской епархией прелата Микуцкого, который письменно обнародовал выдуманный им якобы Высочайший указ о дозволении совращенным униатам оставаться в латинстве. Чтобы удержать униатов от перехода в православие, последние подвергались помещиками и ксендзами преследованиям. Эти усилия латинской партии помешать делу воссоединения обратили на себя внимание преосвященного Иосифа, и он постановил действовать решительно. Между тем шла добровольная подписка униатских священников о присоединении их к православию, и к концу 1838 г. численность подписавшихся доходила до 1305 человек. Пользуясь этим, преосвященный Иосиф 1 декабря 1838 г. представил обер-прокурору Святейшего Синода Протасову записку о необходимости безотлагательного присоединения униатов к православию, проводя в ней ту мысль, что если все униатское духовенство, за малыми исключениями, дало согласие на присоединение, «то и народ станет православным, как скоро его пастыри станут православными». Вместе с этим он советовал не требовать согласия на воссоединение от всех униатских прихожан, а также и совершать над ними обряд присоединения, так как подобная мера может вызвать противодействующую агитацию со стороны помещиков среди их крепостных крестьян. Вместе с этим владыка Иосиф советовал оставить на время униатам и их духовенству некоторые обычаи, не касающиеся догматов и таинств. Записка Иосифа была передана графом Протасовым на рассмотрение митрополитов Московского и Киевского, и те согласились с мнением преосвященного Иосифа, что не следует медлить с окончанием этого дела.
Когда дело воссоединения было подготовлено, 12 февраля 1839 г. в г. Полоцке собрались все униатские епископы и там вместе с прочим знатнейшим духовенством составили акт от лица всей Униатской Церкви о воссоединении ее членов с православием. Акт был представлен императору Николаю I, и тот препроводил его на рассмотрение Святейшего Синода. Синод, рассмотрев соборный акт, одобрил его и сделал следующее постановление: «Епископов, священство и духовные паствы так именовавшейся доныне Греко-Униатской Церкви по священным правилам и примерам святых отцов принять в полное и свершенное общение Святой Православной Кафолической Восточной Церкви Всероссийской...» На докладе Святейшего Синода по делу воссоединения государь 25 марта 1839 г. собственноручно начертал: «Благодарю Бога и принимаю».
Высочайшее соизволение 30 марта было заслушано в полном собрании Синода. Синод вручил епископу Иосифу грамоту к воссоединенным епископам и духовенству, причем Иосиф возведен был в сан архиепископа и принял присягу. Затем Синод, возблагодарив Бога, сделал распоряжение о приведении монаршей воли в исполнение. Всех униатов в это время присоединилось около двух миллионов человек.
В память воссоединения униатов вычеканена была особая медаль. На одной стороне медали изображен был нерукотворенный образ Спасителя с надписью сверху: «Такова имамы первосвященника» (Евр 8,1), а внизу: «Отторженные насилием (1596) воссоединены любовью (1839)»; на обратной стороне изображен восьмиконечный крест в лучезарном сиянии с надписью сверху: «Торжество Православия», а внизу: «25 марта 1839 г.»
Так закончила свое существование Литовская церковная уния, принесшая Западно-Русскому краю столько зла.
Закончив дело воссоединения униатов с Православной Церковью, архиепископ Иосиф Семашко принял на себя тяжелый подвиг утверждения воссоединенных в православии. Вся его дальнейшая деятельность была направлена на устранение остатков латино-униатской старины, перевоспитанию духовенства на православных началах, улучшению его быта, обновлению и украшению храмов и охранению православной паствы от усилившейся латинской пропаганды. Одной из главных забот его была забота об образовании. В 1845 г. Литовская духовная семинария перенесена была из Жировиц в Вильну и помещена в здании Троицкого монастыря. Об этом учебном заведении архиепископ Семашко заботился как отец, и благодаря его неусыпной опеке и наблюдению семинария была поставлена как в учебном, так и в воспитательном отношении на должную высоту. Мало того, он обратил внимание и на народное образование, приказав священникам в каждом приходе завести приходскую школу. Думал он также основать в Вильне и духовную академию, но это ему почему-то не удалось. Заводя мужские учебные заведения в Литве, архиепископ Семашко позаботился и о женском образовании. В 1861 г. он основал в Вильне училище для девиц духовного звания и выхлопотал для него 90 стипендий.
После 1863 г. в Северо-Западном крае обнаружилось движение к возвращению в православие и католиков-простолюдинов, насильно загнанных в католичество в прежнее время. Движение это было вызвано всей совокупностью недавно совершившихся важных событий, но более всего — необыкновенным подъемом духа среди местного православного духовенства, сильно влиявшим на окружавшую его среду латинян. Уже в 1864 г. к православию присоединилось 1620 человек католиков, в том числе немало шляхты, дворян и мещан. Но это было только начало того массового присоединения, которое обнаружилось в последующие два года. Так, только в Литовской епархии в 1865 г. присоединилось 4254 человека, а в 1866 г. — до 25 194 человек. Вот что говорит преосвященный Иосиф об этих присоединениях в своих записках: «После восстания многие из католиков, даже некоторые ксендзы, усомнились в собственном законе и спрашивали себя: может ли быть святой и истинной та вера, которая поощряет измену, клятвы и преступления, которой пастыри позволяют себе призывать свои паствы к восстанию или даже сами ведут их на грабеж и убийства, и проливают кровь собственными руками, обыкновенно приносящими Бескровную Жертву Всевышнему».
Нужно отдать справедливость, что проявившееся среди католиков движение в пользу присоединения их к православию было плодом того святого дела, которое владыка Иосиф положил в основу западно-русской жизни, и, хотя он не был инициатором этого движения, оно тесно связано с его авторитетным именем. На закате дней владыки оно затихло, а после его смерти и совсем заглохло.
За свои пастырские, сверхчеловеческие труды и ревность к православно-русскому делу владыка Иосиф Семашко еще в 1852 г. возведен был в сан митрополита с наименованием «митрополит Литовский Виленский».
А 23 ноября 1868 г. великого архипастыря не стало.

Глава XXIV
ВОССОЕДИНЕНИЕ ХОЛМСКИХ УНИАТОВ (1875)

Движение в пользу воссоединения с православием проявилось среди униатов Холмского края еще в 40-х гг. XIX в. Во время обозрения преосвященным Иосифом Семашко церквей Литовской епархии в 1837 г. некоторые лучшие и благомыслящие униатские священники Холмской епархии (20 человек) обратились к нему с частной просьбой о защите 300 тыс. Холмских униатов от окончательного порабощения латинянами. Это были пока робкие начинания одних только униатских священников без их паствы. Но после совершившегося в 1839 г. воссоединения с Православной Церковью западнорусских униатов, влечение к воссоединению проникло и в холмский народ и разрешилось в 1875 г. присоединением к православию всех униатов Холмского края.
Воссоединение холмских униатов началось уже в 1840 г. В начале этого года 32 семейства крестьян с. Люхово Люблинской губернии обратились с прошением к наместнику царства Польского о принятии их в лоно Православной Церкви и о назначении к ним православного священника. Прошение люховцев доложено было государю, который повелел исполнить их просьбу. По сношению с Литовским архиепископом Иосифом Семашко в Люхово был назначен священник из Литвы Игнатий Гинтовт и два причетника. К православию тогда присоединилось 323 человека люховских сельчан.
Примеру люховцев последовали и жители с. Бабич, расположенного в 12 верстах от Люхова. Они побывали на богослужениях в люховской церкви и в конце 1841 г. обратились к священнику Гинтовту с просьбой исходатайствовать у своего начальства назначение к ним православного священника, а пока, до назначения нового, исполнять им все духовные требы, причем приложили обязательство неизменно пребывать в православии. Прихожан в Бабичском приходе было в то время более 1000 душ. Они имели свою церковь и, принимая унию, пощадили в ней иконостас и царские врата, а также сохранили в целости православный престол, покрыв его униатским возвышенным, со ступенями, престолом. Просьбе бабичских униатов священником Гинтовтом дан был законный ход. Чтобы помешать этому воссоединению, Холмский униатский епископ Шумборский поспешил отправиться в Бабичи, совершил там богослужение и в проповеди своей со слезами убеждал бабичан оставаться в унии. Но это нисколько не поколебало в них решимости к воссоединению с православием. Между тем последовало Высочайшее повеление о передаче бабичской церкви со всем ее имуществом, строениями и землями православному ведомству и о назначении в нее священника с причтом из Литовской епархии. До прибытия в Бабичи причта исполнять духовные требы поручено было священнику Гинтовту. Когда бабичские прихожане потребовали от Гинтовта Символ Веры с латинской прибавкой, говоря: «Как читали Символ Веры наши деды и прадеды, так и мы желаем читать», священник Гинтовт воспротивился этому, уверяя бабичан, что предки их читали Символ Веры без прибавки. Бабичане, однако, до тех пор ему в этом не верили, пока не убедились наглядно. В это время консистория предписала Гинтовту разобрать в бабичской церкви униатский престол и поставить православный. При разборке престола присутствовали и прихожане. Когда снят был с места униатский престол, то под ним оказался престол православный, а под престолом — сложенные древнеправославные богослужебные книги. Гинтовту, таким образом, представился удобный случай фактически доказать, что предки их читали Символ Веры по-православному. Найдя в одной из богослужебных книг Символ Веры, он прочитал его вслух народу, а затем предложил прочитать и прихожанам. Бабичане, вполне убедившись в том, что священник Гинтовт прав, сказали; «Теперь мы верим, что униаты нас обманывали».
Вслед за бабицкими униатами решили воссоединиться и униаты с. Горний-Поток в Замостском уезде. По причине ветхости их приходского храма Холмское епархиальное начальство распорядилось в 1839 г. упразднить их приход, а прихожан причислить к приходу с. Липинь, отстоящему от них в 11 верстах. При таком неудобстве горно-потокские униаты, услышав о воссоединении люховских униатов и повидав в тамошней церкви неоднократно православное богослужение, обратились 26 февраля 1842 г. к священнику Гинтовту и передали ему прощение о присоединении их к православию и обязательство пребывать в нем неизменно. Просьба их после выполнения всех формальностей была уважена, но так как церковь их была слишком ветха, то до времени построения новой церкви сделана была временная пристройка к уцелевшей алтарной части старой церкви и перевезена туда из Петрокова военно-походная церковь с ризницей, утварью и богослужебными книгами. За два дня до устройства в означенной церкви иконостаса в Горний-Поток по распоряжению униатского епископа Шумбарского прибыл из Холмского базилианского монастыря иеромонах Антоний Пасич и, с помощью местного ксендза собрав до 50 латинян, приказал им отбить висячий замок от дверей церкви и завладеть церковью, — но ненадолго. Предприимчивый Пасич был выслан полицией обратно в Холм, и православное богослужение стало совершаться в горне-потокской церкви беспрепятственно.
Так Православная Церковь приобрела около 2 тыс. новых чад. Дальнейшее движение к воссоединению холмских униатов было пока затруднено. Без деятельного участия высшего униатского духовенства такое движение не могло быть успешно, а духовенство это, как мы видели, пока не было благожелательно расположено к православию. Но время совершало свое дело, и унии в Холмском крае наступал конец.
Происходившая борьба западно-русских униатов за целость и сохранность церковных обрядов, засоренных латинством, раскрыла глаза холмским униатам, как далеко они ушли от древнего благочестия, и привела к тому убеждению, что поглощение их латинством неизбежно последует, если только из униатского богослужения не будут устранены все латинские нововведения. С этой целью Холмская греко-униатская консистория, возглавляемая администратором Холмской епархии протоиереем Маркеллом Попелем, издала 3 октября 1873 г. окружное послание к духовенству об очищении греко-униатской обрядности от латинских нововведений. В этом послании говорилось, что «с принятием веры христианской русские приняли и все богослужение, и всю обрядность восточную; что униаты, хотя соединены с Римской Церковью, но должны непременно и в точности соблюдать греко-восточный обряд; что храмы их, священные времена (посты и праздники), священнодействующие лица и другие принадлежности богослужения должны соответствовать правилам Восточной Церкви; что изменения в обрядах и обычаях, вкравшиеся без ведома, согласия и утверждения престола Римского и нарушающие основные условия принятия унии, незаконны и недействительный что на епархиальном начальстве лежит обязанность смотреть за точным соблюдением обрядов, устранять нововведения и нарушенные или измененные обряды восстанавливать в прежней их силе и достоинстве». «Между тем, — говорилось далее в этом послании, — с течением времени, после соединения нашего с Римом, по произволу одиноких лиц вошли в Холмской епархии в наше богослужение, в наш обряд, в особенности в совершение литургии, вообще во всю церковную жизнь нашу такие изменения, опущения, искажения и нововведения, что уже трудно было различить наш, восточный обряд, пленивший некогда своим великолепием послов просветителя Руси св. равноапостольного Владимира. Храмы наши до того были лишены своих отличительных примет, что становилось невозможным в таких храмах совершать богослужение по восточному обряду. Ввиду таких обстоятельств Холмская епархиальная власть, поставленная на страже ненарушимости всего завещанного нам предками нашими, постоянно издавала распоряжения, клонящиеся к очищению нашего богослужения и нашего обряда от несвойственных им примесей латино-польских и произвольных искажений. Но, несмотря на это, некоторые священники Холмской епархии до сих пор еще не совершают богослужения по чину, переданному нам святыми отцами, но позволяют себе делать своевольные различного рода перемены, прибавления и опущения и соблюдать при богослужении обряды, свойственные Латино-Польской, а не Греко-Русской Церкви. Многие храмы Холмской епархии еще и теперь (1873) носят прежний безобразный вид, не имеют иконостасов, а престол их построен так, что невозможно совершать на нем со входами ни литургии, ни прочих богослужений, как это требует наш восточный обряд. Ввиду такого положения дела холмское духовное начальство предписывает всему подведомственному духовенству: во-первых, постоянно и неусыпно наставлять свою паству в том, что обряды, произвольно позаимствованные от латинства, воспротивляются нашему церковному уставу, воспрещаются постановлениями Соборов и буллами Пап Римских, противны духу нашей Святой Восточной Церкви и подлежат отмене; во-вторых, начать с 1 января 1874 г. повсеместно совершать богослужение точно и неуклонно по прилагаемому при этом извлечению из церковного устава».
Это послание возымело свое действие. И духовенство, и народ в большинстве признали справедливость и законность изложенных в нем требований. Только в некоторой части униатского населения под влиянием лиц, противодействовавших намерениям епархиальной власти, оно возбудило сперва недоверие и недовольство, а затем вызвало открытые беспорядки, побудившие местную администрацию принять меры к их прекращению. Из 266 приходов Холмской униатской епархии подавляющее большинство охотно подчинилось распоряжению Холмской консистории, и толы0 в 26 приходах Седелецкой губернии униаты оказали сопротивление.
Хотя, по существу дела, беспорядки эти касались самой Униатской Церкви и распоряжений ее епархиальной власти и не имели прямого отношения к делу воссоединения, а русское правительство обязано было принять меры к их прекращению, однако местная латинская партия, заинтересованная в поддержке беспорядков в униатском Подлясье, воспользовалась означенными событиями к дальнейшему разжиганию народных страстей. Партия эта стала распространять в народе слухи, что правительство задумало совершенно уничтожить унию в пределах империи и насильно заставить холмских униатов воссоединиться с Православной Церковью. Эта же мысль польскими агентами в Риме была внушена и Ватикану. Папа Пий IX под влиянием этих внушений издал 11 мая 1874 г. энциклику, которую послал Галицкому униатскому митрополиту Сембратовичу и всем униатским епископам Галиции. В энциклике Пий IX извещал униатское духовенство, что он крайне огорчен тем, что какие-то новаторы между униатами намерены отменить обряды, утвержденные апостольским престолом, и что в Холмской епархии «какой-то ложный церковный правитель (намек на прот. Попеля), уже давно признанный нами недостойным церковного сана, осмелился присвоить себе церковную власть, все перевернуть в епархии и, что всего важнее, изменить своевольно литургию; отважился под предлогом очищения обряда умышленно ввести схизматическую литургию, ссылаясь в своем епархиальном послании на распоряжения апостольского престола. Все, что это послание предписывает относительно обрядов, мы объявляем не имеющим силы и действия, а паче всего отказываем сему ложному правителю во всякой церковной власти, которой ему не вверял ни отошедший епископ (уволенный на покой епископ Михаил Куземский), ни апостольский престол, и объявляем, что он не вошел в овчарню вратами, но вторгся иным путем».
Папская энциклика, направленная к тому, чтобы отклонить холмских униатов от предпринятого ими решения очистить униатский обряд от латинства и приблизить его к православному, произвела на них обратное действие. Она раскрыла им глаза, как далеко уже зашел папа Пий IX в своем стремлении не только латинизировать Униатскую Церковь, но и окончательно слить ее с Латинской. В то время как его предшественники разрешали и даже охраняли восточный обряд в Униатской Церкви, Пий IX открыто заявил свое одобрение всем искажениям, введенным латинизаторами в этот обряд. В своей энциклике он даже не постеснялся называть «схизматическими» литургии, составленные великими отцами и учителями Церкви и принятые Униатской Церковью.
Энциклика Пия IX была разглашена между униатским духовенством и народом Холмской епархии и не только привела их в смущение, но и побудила окончательно решить вопрос, куда им направиться: к православию или к латинству? Эта энциклика привела также в удивление католиков, и по поводу ее в некоторой части серьезной католической печати было замечено, что «она гонит русских униатов к переходу в православие и не оставляет им иного выбора». Народ распознал, какая опасность грозит вере их отцов от посягательств на нее Римского престола. В конце 1874 г. некоторые униатские приходы Седлецкой губернии, именно той губернии, в которой пред тем шла усиленная борьба между самими униатами за сохранение в Униатской Церкви православного обряда, стали составлять приговоры о воссоединении. Русское правительство, обследовав эти приговоры и ту обстановку, при которой они составлялись, и убедившись, что составлялись они добровольно, в силу искреннего желания униатов разорвать всякую связь с Римом, доложило об этом императору Александру II, и государь Высочайше повелел исполнить их пожелание. Вместе с тем Святейший Синод преподал Варшавскому архиепископу Иоанникию свое благословение на воссоединение с православием духовенства и мирян Холмской униатской епархии.
Первое торжество воссоединения происходило 12 января 1875 г. в г. Беле, в Униатской Рождество-Богородичной церкви. Туда явилось по три депутата от воссоединившихся приходов с их священниками. Когда в церковь прибыл Варшавский архиепископ Иоанникий, то после облачения обратился к воссоединившимся с речью, в которой оповестил, что «Святейший Синод уполномочил его объявить им, что он с отеческой любовью и благодарной молитвой ко Господу принимает их в полное и совершенное общение Святой Православно-Кафолической Восточной Церкви и в нераздельный союз Церкви Всероссийской и преподаем им через него свое соборное благословение». Затем, благословив народ, владыка в дальнейшей своей речи излил свои радостные чувства по по-воду состоявшегося их общения с Православной Церковью. После произнесения речи владыкой совершено было благодарственное молебствие в сослужении 28 воссоединившихся пресвитеров, и при пении великого славословия «Слава в вышних Богу...» состоялся обряд благословения и ' братского целования архипастыря с воссоединившимся духовенством, а затем, после молебствия, также торжественно совершена была литургия, В г. Беле воссоединилось 45 приходов Седлецкой губернии с 31 священником и 60 тыс. униатов.
Второе торжество воссоединения совершилось 24 марта в посаде Якове Константиновского уезда.
Воссоединилось 46 приходов той же Седлецкой губернии с населением до 50 тыс. душ, с 30 священниками.
Движение в пользу воссоединения перешло и в Сувалкскую губернию, и 27 апреля в Преображенской церкви с. Баля-Церковная состоялось торжество воссоединения 10 тыс. душ униатов от 7 приходов с 6 священниками.
Так положено было начало воссоединению униатов Холмской епархии, но это было только начало. Массовый переход в православие подлясских униатов привел в движение униатское духовенство и всей Люблинской губернии. Там тоже среди униатов вполне созрела мысль, что единственным выходом для Униатской Церкви, очутившейся под угрозой окончательного поглощения ее латинством, может послужить только возвращение ее к Восточной Церкви, от которой она откололась около трех веков назад. Под влиянием таких мыслей, а также примера своих подлясских единоверцев, униатское духовенство г. Холма и всей Люблинской губернии стало собираться в своих благочиниях на съезды и обсуждать создавшееся для них положение. Следствием таких совещаний было то, что духовенство каждого благочиния, учитывая настроение своей паствы, расположенной к воссоединению, представило в Холмскую униатскую консисторию заявления об искреннем своем желании возвратиться вместе с прихожанами в лоно Православной Церкви. После получения в консистории таких заявлений от благочинии Холмского, Грубешовского, Томашовского, Замостского, Красноставского и Белгорайского уездов члены консистории, духовенство кафедрального собора и представители духовной семинарии собрались под руководством администратора епархии протоиерея Маркелла По-пеля для чрезвычайного заседания и после всестороннего и зрелого обсуждения создавшегося положения постановили: 1) составить и подписать акт о воссоединении униатов Холмской греко-униатской епархии с Всероссийской Православной Церковью; 2) составить и подписать всеподданнейшее прошение о Высочайшем соизволении на таковое воссоединение; 3) просить администратора епархии доложить о настоящем постановлении правительству и исходатайствовать разрешение на представление означенного прошения государю через избранную для сего депутацию из среды греко-униатского духовенства, состоящую из администратора епархии, соборных протоиереев и благочинных. В соборном акте, составленном от лица всего холмского духовенства (18 февраля 1875 г.), подписавшие его, изложив историю унии, «наполненную печальными и горестными событиями» для Униатской Церкви, указали на ту смуту, которую посеяла в последнее время среди униатского народа энциклика папы Пия IX, изданная им 11 мая 1874 г. Высказав далее свое мнение, что действия Пия IX окончательно разорвали ту нравственную и духовную связь, которая существовала между униатской паствой и ее архипастырем — папой, а введенные им в Католическую Церковь догматы о непорочном зачатии Пресвятой Девы Марии и непогрешимости папы повлекут распадение самого католичества; что дальнейшее пребывание их в униатстве, и, следовательно, в подчинении папе, может «восстановить униатскую паству и ее пастырей против распоряжении и мер правительства и даже против августейшего государя», подписавшие соборный акт заключили его следующим постановлением: 1) признать вновь единство их Церкви с Православной Кафолической Церковью и поэтому пребывать отныне, купно со вверенной им паствой, в единоверии со святейшими восточными православными Патриархами и в послушании Святейшего Всероссийского Синода; 2) всеподданнейше просить благочестивейшего государя императора «принять намерение их под свое августейшее покровительство». Всеподданнейшее прошение о Высочайшем соизволении на воссоединение холмских униатов было подписано в г. Холме 18 февраля 1875 г. теми же лицами, которые подписались под соборным актом.
Когда вся эта переписка поступила к Варшавскому генерал-губернатору, и он произведенным дознанием удостоверился, что все без исключения униатские приходы в Люблинской губернии находятся в полном единомыслии с духовенством, изъявившим готовность к воссоединению, генерал-губернатор доложил ее через министра внутренних дел государю императору. Государь император дал свое согласие на прибытие в Петербург особой депутации от униатского духовенства и мирян. В состав этой депутации вошли администратор епархии, протоиерей Маркелл Попель и с ним 12 протоиереев и священников. От мирян были посланы: учитель Холмской духовной семинарии Николай Поцей (потомок инициатора унии митрополита Ипатия Поцея), двое мещан и 18 крестьян Люблинской и Седлецкой губерний. Депутаты прибыли в Петербург 22 марта и 25 марта были представлены государю. Принимая депутацию, государь обратился к ней со следующими словами: «Выслушав с удовольствием ваши заявления, я прежде всего благодарю Бога, Которого благодать внушила вам возвратиться в лоно Православной Церкви; к ней принадлежали предки ваши, и она в настоящее время с распростертыми объятиями принимает вас. Благодарю вас за то утешение, которое вы мне доставили, верю вашей искренности и уповаю на Бога, что Он подкрепит вас на том пути, который вы добровольно избрали».
1 апреля депутация отправилась на родину. Ввиду Высочайше изъявленного согласия на воссоединении холмских униатов с Православной Церковью Святейший Синод издал 1 мая следующее постановление касательно заведования воссоединенными униатскими приходами: 1) священство и духовные паствы Холмской греко-униатской епархии принять в полное и совершенное общение Святой Православной Кафолической Восточной Церкви, в нераздельный состав Церкви Всероссийской и в подчинение Святейшего Всероссийского Синода; 2) воссоединенную с православием Холмскую греко-униатскую епархию присоединить к Варшавской и, образовав одну православную епархию, наименовать ее Холмско-Варшавской, а ее архиерея — Хол-мским и Варшавским; 3) непосредственное заведование нововоссоединенными с православием греко-униатскими приходами поручить особому епископу с наименованием его епископом Люблинским, викарием Холмско-Варшавской епархии, с тем чтобы викарий имел пребывание в г. Холме и заведовал нововоссоединенными приходами согласно инструкции, какая будет преподана от Святейшего Синода под главным управлением архиерея Холмско-Варшавского; 4) существующую Холмскую греко-униатскую консисторию упразднить, а взамен ее образовать Холмское духовное управление, состав и предметы ведомства которого будут определены особым положением, притом с тем, что дела большей важности правление имеет представлять на рассмотрение Холмско-Варшавской духовной консистории; 5) так как занятия этой последней вследствие сего должны значительно увеличиться, то сверх определенного для данной консистории числа (трех) членов назначить из духовенства воссоединенных приходов двух новых членов, избираемых викарным епископом и утверждаемых на общем основании по представлению епархиального архиерея Святейшим Синодом; 6) существующие в Холме греко-униатскую семинарию и училище для приготовления причетников обратить в православные духовно-учебные заведения, не изменяя устава этих заведений; управление же и заведование ими поручить непосредственному ведению Холмского викарного епископа; 7) на вновь открываемую кафедру епископа Люблинского назначить администратора Холмской епархии протоиерея Маркелла Попеля, с тем чтобы наречение и посвящение его в епископа произведено было в Петербурге после предварительного присоединения протоиерея к Православной Церкви.
Во исполнение вышеуказанных постановлений Святейшего Синода, после их опубликования, тотчас же начались официальные торжества воссоединения униатских приходов Люблинской губернии. Первое такое торжество происходило в г. Холме 11 мая при участии Холмско-Варшавского архиепископа Иоанникия. Во время Холмских торжеств было воссоединено 47 приходов Холмского, Люблинского и Красноставского уездов с 46 лицами священного сана. Затем, 13 мая, торжественно было воссоединено 49 приходов в г. Грубешове — уездов Грубешовского и Томашевского, с 40 священниками. Торжества эти были закончены в г. Замоете в церкви Св. Николая, причем было воссоединено 44 священника и 51 приход Замостского, Белгорайского и Яновского уездов.
Знаменательно, что в том же Николаевском храме в 1720 г. происходили заседания униатского Собора, положившего основу латинизации православного богослужения в Униатской Церкви.
Таким образом, то, что было внесено под кровом этого храма в Униатскую Церковь насильственно, без воли народа, через полтора века было уничтожено там же доброй волей того же народа.
Всех греко-униатских приходов Холмской униатской епархии присоединилось к Православной Церкви в 1875 г. 245 и вместе с ними около 200 священнослужителей.
Так закончилась литовская унийная эпопея, вызванная наступлением Рима и иезуитов на святое православие, которое несмотря на все вековые невзгоды, вновь воссияло в западно-русских областях. Много перенесли православные западнорусы невзгод и страданий, защищая в продолжение почти трехвекового существования в их крае унии свою прадедовскую веру. Много увлекла уния обманом и насилием сынов Западно-Русской Церкви в свое лоно, а время от времени и сама теряла свое достояние, расхищаемое латинством. Ряды православных западнорусов с каждым столетием редели. Дошло до того, что к концу XVIII в. православных жителей в г. Вильне осталось только 41 лицо: 35 мужчин и 6 женщин, — т.е. одна тысячная доля против прежней их численности, да и самих униатов в ней почти совсем не стало — все перешли в латинство. Такая же почти участь постигла и другие православно-русские города и веси Западной Руси. Врагам православия казалось, что православие в Западной Руси стоит на краю окончательной гибели, но насильственно заведенная в ней уния не могла пустить в народе глубоких корней. Народ, хотя и принял ее под влиянием тяжелых для него политических условий жизни, под давлением насилий и безумных преследований, однако сознавал ее неправду и все время таил в душе своей искру любви к прадедовской вере — святому православию. Пробил роковой час для унии, положенный руководящей десницей Всевышнего, и об унии у западно-русского народа остались только тяжелые воспоминания, как о разрушительной силе, принесшей ему множество горестей и внесшей религиозный разлад в его душу. Осознав свои невольные ошибки, православный западно-русский народ при изменившихся для него политических условиях возвратился к вере своих отцов, и нет сомнения, что, наученный горьким опытом, он в будущем не только не поддастся никаким искушениям и соблазнам потерять свою веру, но в дальнейшей борьбе с наступающим на него латинством стойко будет держать в своих руках знамя православия и выйдет из этой борьбы победителем.

 

 

При составлении настоящего очерка автор пользовался следующими печатными трудами:
Правда Вселенской Церкви о Римской и прочих патриарших кафедрах. — Спб., 1849.
Никанор, архим. Беседа о том, есть ли что еретическое в Римской Церкви // Церковные ведомости, 1888.
Макарий, митрополит Московский. История Русской Церкви. — Спб,, 1882.
Коялович М.О. Литовская церковная уния. — Спб., 1861.
Брянцев. История Литовского государства. 1889.
Соловьев СМ. История России. — 1853.
Записки митрополита Иосифа Семашко. — Спб. Изд. Импер. Акад. Наук, 1883.
Жукович Я. Кардинал Гозий и Польская Церковь его времени. — 1882.
Акты Юго-Западной и Западной России.
 Киприанович Г. Иосиф Семашко, митрополит Литовский и Виленский. — 1894.
Корженевский К, прот. История Холмско-Варшавской епархии. — 1881.

 


notes

Примечания

1

Вот некоторые из новопостроенных за времена Казимира IV церквей, находящихся в пределах нынешней Польши: Петропавловская в г. Кобрине—в 1465 г., Ильинская в м. Городце и Христо-рождественская в Добучине, ныне Пружаны, построены около того же времени; Жировицкий монастырь—в 1480 г; церкви Космо-Дамианская, Сергия и Вакха в старом Бресте—в 1485 г.; Св. Креста в г. Гродне и в с. Николаеве Дисненского у. — в XV в. 

2

При короле Александре Казимировиче были построены следующие монастыри: Кобринский Спасский — в 1497 г., Троицкий в г. Дрогичине Гродненской губ. — около 1500 г., а также церкви: Здитовская, Никитинская и Збироговская — в 1502 г., Рождество-Богородничная в Вильне — в 1507 г., Рождество-Богородничная в Вельске и др. 

3

При Сигизмунде были построены монастыри: Тороканский Кобринского уезда—в 1517 г., Варваринский Пинский женский монастырь — около 1520 г. и др.

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя