Жураковский Анатолий
Письма из неволи
8.3.1932 Толстовская дача
[1] Лежу в большом бревенчатом бараке на отдельной койке... Я здесь на положении хронического больного вследствие своего туберкулеза. Для меня ведь так знакома и так привычна эта обстановка больницы одного из мест заключения, ведь при каждом из своих "сидений" я попадал на больничную койку. И в последний раз в Бутырках я был в больнице дважды: первый раз еще в последний месяц твоей свободы, в январе 31 года, второй раз, как ты знаешь, в июле, оба раза с острым ревматизмом... Как я был удивлен, когда, помню, внесли меня в знакомую камеру - ведь в первый и второй раз я лежал в той же самой камере, где лежал в 23-м году. Здесь за время моего пребывания, я уже второй раз в больнице, и сейчас вот уже второй месяц... Ведь это мой обычный, хорошо знакомый туберкулез с его обострениями.
В бараке людей довольно много, но я среди них один... Это большей частью все уголовные, и их непереносимый жаргон, с душами, вывернутыми и оскверненными, большей частью еще в младенчестве. Я почти целыми днями молчу, но слушаю часто... Мне хочется проникнуть глубже в страшный мир этих душ, уловить рассмотреть своеобразие линий их жизни. Мое молчание, мое одиночество не тяготит меня. Оно напоминает мне незабываемые дни моей четырехмесячной одиночки, когда я был не только один, но и без одной книги.
Мысли, молитвы, воспоминания... Выхожу гулять иногда по разрешению доктора. Уже по-весеннему голубеет небо. Тут так редко видишь эту лазурь, всегда преобладают свинцовые, тускло-серые тона... Еще недавно у нас прошли первые за всю зиму морозы (до 36°). А теперь, хотя еще зима, но уже тепло, вероятно, несколько градусов мороза. Местность кругом скучноватая - поляна среди редких сосен и елей, - уже недоступных, запредельных лагерю. Нет ни реки, ни таких простых, но таких милых, ласковых перспектив, что были на прошлом месте моего пребывания.
31.3.1932
Божья ласка, посылаемая нам на нашем скорбном пути, как напоминание о беспредельной радости и милости, что ждут нас в лоне Отца Небесного. Помнишь, как мы втроем в день сорока мучеников читали стихиру и слова св. Василия Великого: "люта зима, но сладок рай, мучительна стужа, но блаженна вечность". Как часто, находясь в своей одиночке, перекликался мысленно с тобой именно этими словами, вспоминая любимые стихиры и песнопения...
Великая Суббота
В Великую Субботу, в часы, когда переоблачается Престол и отлагаются траурные одежды, я уже не у Престола и не меняю риз своих в этот день. В трауре, в работе, но душа отлагает свою одежду и облекается в радость и ликование. Слава Богу, так говорит все существо мое, и не говорит, а поет каждой своей частицей - Слава Богу!
31.5.1932
Господь отнял у меня такое дорогое священство и алтарь... Надолго ли не знаю, но знаю и исповедую: достойно и праведно: "Прав Ты, Господь, и правы суды Твои!"
Жизнь моя течет обычным порядком, часов в 5 просыпаюсь от гула пробудившегося и спешащего за кашей барака... До 7 утра надо закончить все дела, а в 7 уже спешу на работу. Теперь в лес - работа по приему и распределению бревен, "окорка" их. Работа посильная, и я думаю, летом полезнее, чем пребывание в комнате. От лучей, хотя северного, но все же солнца и ветра лицо почернело... Прихожу усталый, часа в 4 обедаю (из собственных наших продуктов кое-что готовит в добавление к общему столу один из соузников) и ложусь на час-другой, потом "сверка" - там вечер, обычно на дворе, в одиноких мыслях и воспоминаниях, иногда в беседах. В 10 молитва "на сон грядущий", в 11-12 сон, обычно крепкий, хороший. А ночи здесь совсем белые, без теней и мрака. Такова внешняя оболочка жизни, но внутренняя жизнь - иной мир... Тут воспоминания, и мечты, и надежды, и то, что больше мечтаний - маленькие крупицы настоящей жизни... Ведь внешних, трогающих сердце интересов почти нет, тем определеннее выступает внутренний мир, его сокровище, его запросы.
Так много прочитано и передумано в течение жизни, что самым дорогим после Слова Божия и самым нужным кажется теперь то, что прочитал когда-то, к несчастью так невнимательно, перь то, что прочитал когда-то, к несчастью так невнимательно, в книгах святых подвижников. Их изречения собираю целыми часами на ниве памяти и, собрав, останавливаюсь мыслями и вниманием.
"Сердечный жертвенник", "непрестанная молитва" и "пусть с самым дыханием твоим соединится Имя Иисусово". "Где бы, с кем бы ни был, кого бы ни встретил - будь последним". "Самое великое, самое важное, наука из наук и художество из художеств - войти в себя и познать себя", вот о чем думаю теперь как о самом важном. Вспоминается св. Игнатий
[2]... После долгой прожитой жизни с дороги в Рим он писал: "Я только теперь начинаю быть учеником". Как хотелось бы мне начать внутреннее ученичество и после долгих, увы, таких рассеянных и неполных, лет повторить вместе с ним: "начинаю быть учеником". И тогда, так верит сердце, - тогда совершится чудо и дар, хотя скорбный, но великий дар страдания... Он, Любящий, восполнил бы другим даром нашей встречи, нашей общей жизни, обновленной жизни...
И может быть тогда, хоть единый раз в жизни, принял бы Он от меня, как от Своего священника, слова святого Возношения, буди, буди.
11.6.1932
...Возврат к алтарю кажется теперь не только неосуществимым, но просто запредельным. "Несмь достоин", вот главное в сознании священника. И кажется, подобно Давиду, не посмел бы теперь даже прикоснуться к святыне, а только издали целовал бы землю, откуда открывается страна святыни.
Я теперь на новом деле - плету корзины из больших дранок. И удивляюсь, как будто успеваю на этом деле, столь непривычном и несвойственном к рукоделию рук.
Уже 10 часов. Наступила светлая как день - напоминающая о невечереющем дне - ночь...
16.7.1932
Любящий, Он ведет Своей тропой, узкой и трудной. В каждой любви скорбь, и чем больше любовь, а в большой любви к нам скорбь самая большая и испытание, но сквозь слезы радость - как радуга в дождевых каплях... И так в Святой Книге и теперь в моем сердце... Склоняюсь перед Ним с покорностью полной и совершенной и все помыслы влагаю в одну молитву: "Твоя воля да будет"...
Жизнь течет по-прежнему. Работаю много. Устаю. В последнее время в мои руки попал томик Достоевского, Карамазовы. Это большая радость и утешение.
Во внешнем все без перемен. Работаю на своих корзинах. День занят, но зато свободный вечер для молитвы, памяти, чтения. Здоровье благополучно.
30.9.1932
Канун Покрова. Ночь.
Недавно как-то проснулся поздно ночью. Спят кругом... темный душный барак с мерцающим около потолка фонарем. Тела сгрудились. Много, много людей. Обычная, хорошо знакомая картина, обычное ощущение многих ночей долгих этих двух лет... И на душе чувство страшного одиночества, немощи детской и невыразимой... Теперь некуда пойти... И нет того среди окружающих человеческих существ, кому можно было бы вручить хотя бы малую часть предельной, идущей из самой глубины немощи. И помню, вот тогда ночью, почти без слов, с тихим беззвучным плачем точно схватился я за Его руку, припал к Нему, как к последнему прибежищу, Единственному, Близкому, Любящему, Хранящему в Себе огонь и тепло нездешнего милосердия и ласки. О, эти минуты, когда из глубины рвется и припадает к Нему душа. "Если бы не закон Твой был утешением моим, погиб бы я в несчастии моем". Эти слова 18-й кафизмы
[3] стали теперь последней ощутимой сердцем правдой...
Жизнь течет однообразно... В дождливых серых сумерках теряются начало и конец дня, а середина тонет в однообразном труде, когда в долгие часы стоишь в громадном бараке со своим ножом и колотушкой перед корзинами... Душа как-то замирает, грубеет от этой постоянной грубости окружающей, дикости, неистовства, ругательства и хулений. Только молишься: "Не оставь, не дай опуститься в эту глубину, спаси Своим прикосновением, как хочешь и как знаешь, спаси без молитвы и подвига. Слышащий каждый вздох, принимающий даже часть некую капли слезной, как жертву благую... скорбь, и радость, и умиление, и чувство безмерной вины и благодарности, и что-то, чему нет имени на языке человеческом, сладостное и мучительное до боли... Бог, вечность... Все остальное, что кругом, как затянувшийся сон. Господи, дай проснуться".
Ушел в ссылку в Архангельск доканчивать десятилетний срок мой сосед по нарам, протоиерей Верюжский.
Завтра Покров. Последний праздник нашей общей свободной жизни.
Россия, моя Россия,
Страна несказанных мук,
Целую язвы страстные
Твоих пригвожденных рук.
Ведь в эти руки когда-то
Ты приняла Самого Христа,
А теперь сама распята
На высоте того Креста.
Я с тобой, на руках моих раны,
И из них сочится кровь,
Но в сердце звучит "осанна"
И сильнее смерти любовь.
Впереди я вижу своды
Все тех же тюремных стен,
Одиночку, разлуки годы
И суровый лагерный плен.
Но я все, я все принимаю
И святыням твоим отдаю,
До конца, до самого края
Всю жизнь и всю душу мою.
Много нас, подними свои взоры,
Погляди, родная, окрест:
Мы идем от твоих просторов,
Поднимаем твой тяжкий крест.
Мы пришли с тобой на распятье
Разделить твой последний час.
О, раскрой же свои объятья
И прости, и прими всех нас.
25.10.1932 Соловки
Море... опять море. Властное, могущественное и безбрежное, и торжественное... Опять оно, как в те дни, когда мы были вместе так близко друг к другу, в дни нашей общей, такой уединенной радости и любви. Опять оно, оно иное, непохожее, темное, холодное, мрачное... Но все-таки это оно море... Я под охраной и в лоне Того, Кто ведет за правую руку. Я доволен своим переездом. Мне не о чем жалеть в этих Свирских болотах... Условия жизни были нелегкие - близких, особенно дорогих людей не было - терять нечего. А здесь красота прозрачная, важная и суровая в одно и то же время. Недаром ведь когда-то Нестеров приезжал сюда жить и рисовать. Правда, у меня пока что только первые впечатления. Но это особенно тихие, торжественные впечатления. Они завладели душой с первой минуты, когда два дня назад поздним вечером, после трехчасовой, совершенно не подействовавшей на меня качки, вышел вместе с другими на берег острова, и передо мною, под звездным северным небом выросли кремлевские Соловецкие стены и башни.
Оторванный от берега, от материка... За год опять что-нибудь может измениться в судьбе моей. Климат здесь, по рассказам, хороший. Жилищные условия лучше свирских. Питание лучше, так по рассказам. У меня пока еще здесь все не определилось и в смысле работы, и в смысле жилищных условий. Но это неизбежно вначале... Здесь я одинок совсем. Здесь совсем нет близких... И здесь так близко, вечно близок Он...
Мой адрес: АК ССР, почт. отд. Попов остров, 1-е Соловецкое отделение СЛАГ. Лагерный пункт №1. 1933 год
1.1.1933
Дни бегут за днями... Бог даст, пролетят и эти оставшиеся месяцы... Без скорби нельзя нам пройти путь свой... Но после минут самых трудных снова возвращаюсь к Нему смиренным сердцем, целую благостные руки и шепчу умиленный, пристыженный, покорный и благодарный: "Моя вина - Твоя воля... Верю и предаюсь Тебе, предаю себя в Твои руки". Еще и еще повторяю, что несравненно легче мне здесь, чем было особенно последние месяцы, на материке. Жизнь идет спокойно и ровно... Холодные льды все больше и больше сковывают берег... С трудом пробиваются к нему совершающие последние рейсы суда, еще несколько дней - и мы будем здесь отрезаны от мира. Только по воздуху и на лодках, не боящихся ледяной "шуги", можно будет к нам проникнуть... Может быть перебой в письмах... А это письмо пишу сверх обычной нормы - это форма награды за работу: в этом месяце я могу выслать два лишних письма.
13.1.1933 Соловки
Годы проносятся в памяти... Одни - как пронизанные лучами облака... Другие - как синие, синие тучи... Третьи - как тучи грозовые, темные, свинцовые, страшные... Вот я один в тюремной больнице, в той самой камере, в которой лежал за 8 лет перед этим разбитый своим ревматизмом... А потом прошлый год в Свири. Ночь, когда я сторожил и молился под высокими звездами. А через несколько дней меня уложили закутанным с головой на подводу, везли в лазарет... Был такой ветреный, холодный, бурный день со снежной метелью, и не мне одному казалось, что ветер воет надо мною погребальную песню... "Хорони, хорони меня, ветер, родные мои не пришли... Теперь я один..."
17.2.1933 Соловки
...в нашей жизни самое светлое и дорогое, что осталось нам, что поддерживает душу, не дает мутно плещущим волнам хаоса затопить в ней благодать Божию - это лучи любви Божией к человеку, это молитва и миги человеческих встреч, то доброе, то светлое, что встречаем иногда, внезапно, среди окружающей злобы и безнадежности. У меня здесь нет не только друга, но и просто близкого человека, но и не лишен радости видеть иногда если не ласковые, то добрые и сочувственные слова и ощутить поддержку братской руки или в подчас трудной для меня работе, или в быту моем, к которому так не приспособлен.
...Я здоров, как обычно. Работы немало. Часто душа как-то грубеет, овеществляется, и страшно становится тогда за себя, за свое спасение. И взывает сердце словами псалма к Любящему: "Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет"... Я не пишу о мелочах жизни...
23.2.1933 Соловки
Вероятно, письмо придет уже на Пасху - Христос Воскресе! Я живу тихо, и жаловаться не могу теперь на жизнь мою. Живу в тихой камере... Рано встаю. Часа 2 до работы один. С девяти до четырех и с семи до десяти - на работе... Работы хоть и много, но она спокойная, правильная, без неровности и суеты... Справляюсь с ней, кажется, неплохо. В свободное время чаще всего с книжкой. Она заменяет мне беседы и разговоры... Читаю по-французски, по-немецки, занимаюсь английским... Много читаю по истории... В свободный день обыкновенно ухожу в кремль, долго брожу около моря или около озера среди еловых зарослей, любуюсь небом, наслаждаюсь многокрасочным великолепием и тишиной... С нетерпением жду этих часов целую неделю. Так проходят месяцы. Я знаю, что мы в руках Божиих, в тени Его крыльев, в Его лоне, в Его объятиях... Его любовь защищает нас от страхов жизни и препобеждает глубь греха моего. Моя молитва - чаще всего хвала. Еще раз - Христос Воскресе!
14.3.1933 Cоловки
Во внешнем перемен нет, но внутри ведь целый мир, и здесь все меняется каждую минуту... Целостная радость вряд ли возможна для сердца, но зато крупицы ее растворены в самой нашей печали, окрашивают своим глубоким светом тайники души, тихо веют крылья радости над нами иногда в самые трудные минуты... Наш путь - смиренная преданность Отцу Небесному, вхождение во внутренний мир сердца, погружение в свою сокровенность, чтобы в ней услышать голос Духа.
А за эти полгода соловецкой жизни я отдохнул от многого, что пережито за последнее двухлетие.
28.3.1933 Соловки
Сегодня утром - не успел переступить порог жилья своего - слышу гам вверху резкий, похожий на детский плач звук, смотрю туда, в голубую высь и вижу первых вестников весеннего чуда - чайки... Высокие белые стены, небо голубое, нежное, особенное: кажется, такое только бывает у моря, целые потоки трепетных, весенних, солнечных, уже теплых, уже ласкающих лучей, и белые, совсем белые крылья, ныряющие там, в сияющей прозрачности. И душа встрепенулась, стала сама молодой и весенней... Пусть иногда темно и трудно... пусть порой, как гробовая плита - жизнь, но как не благодарить Его за все, что было, не хвалить Его каждым дыханием, как не ощущать, что все пережитое только залог, только предчувствие чаемого грядущего, того, что хранит для нас Любовь Отчая, Его объятия, Его лоно!
Милые, милые птицы. Родные, знакомые с детства - жаворонки, ласточки, соловьи - забыли нас, не прилетают сюда. А вы, вы прилетели с далеких берегов Италии, от самого Средиземного моря...
Открытка без даты Сосновец
Принимаю все испытания... Они уже начались. Все было так хорошо! Условия жизни, работа, люди... Но, как это обычно на моем лагерном пути, все изменилось после первого же дня, в одно мгновение. Я в общем бараке на пункте, пока на общих работах. Но все это не пугает меня теперь, не кажется мучительным... Все это без всякого внешнего повода... Не присылай мне ничего лишнего, с вещами будет трудно... Мой адрес: 5 отд. ББК, ст. Сосновец, 2-й лаг/пункт.
15.3.1934 ст. Качкана
Я живу на отдельном шестнадцатом километре. Здесь такая глушь, оторванность от всего мира. Я на общих работах. Рано утром после "развода" отправляюсь в лес. Попадается хорошая работа. Где-нибудь в глуши, в лесной чаще очищаю или прокладываю дорогу. Деревянной, большой лопатой бросаю снежные глыбы. Вспоминаю детство, когда такой же лопатой рыл в снегу "печку". Работа эта хорошая, нужна только обувь, у меня есть кое-какая. Часто часами остаюсь один. Останавливаюсь и слушаю тишину. И такое безмолвие и покой кругом. И такие светлые думы роятся в освобожденной от сутолоки душе. Но бывает иначе. Бывает моя работа "погрузка" баланов в вагоны. Тут уже обнаруживается мое неумение, неприспособленность к физической работе, бессилие... Случаются мелкие неприятности... Как-то, когда возвращался поздно вечером по Парандовой дороге отняли деньги...
Живу в общем бараке... Барак фундаментальный, хороший, только, прости, клопы неимоверные.
В душе что-то твердое, спокойное. Теперь внешние обстоятельства переброски, лишения, неприятности как-то не затрагивают душевной глубины.
22.3.1934 Сосновец
Сегодня ночью прибыл в Сосновец, прибыл вместе с инвалидами и актированными для переосвидетельствования, в связи со своим туберкулезом.
Что будет из этого, не знаю, боюсь, что только путешествия, переброски и прочее... Но все в Его воле.
Доехал благополучно, на первых порах размещаюсь, кажется, тоже недурно. Только в Сосновце все новые, кого я не знаю из людей, все уже разъехались. По-видимому, еду в Кузему. Инвалидная командировка, 9-е отделение.
Май 1934 Сосновец
Сегодня горний праздник, весь точно сотканный из серебряных лучей. Сердце хоть и плохое, но и в нем какие-то отсветы праздничной радости... Между делом, между работой повторяю знакомые, незабываемые слова, связывающие душу с неотрывным прошлым и манящей вечностью. Я в Сосновце на общих работах... Работа нетрудная, да ведь у меня 3-я категория (60% легких работ), все это страховка от непосильной при моем здоровье работы. Живу в общих условиях, не так, как недели три тому назад. Как все пойдет дальше не знаю... Есть какое-то чувство, что я опять здесь непрочно и куда-то скоро двинусь, но, может быть, это просто привычка, образовавшаяся от постоянных переездов... Переправы мои обошлись благополучно, и из всего скарба потерял только маленькие щипчики. Это на редкость хорошо и удачно.
Как хорошо... знать, что все Божье, что нет какого-то отдельного Божьего дела, нет каких-то особенных мест или положений для служения Ему, а всякое дело может быть Его делом... Вот эта убогая, каменистая, вьющаяся среди маленьких елок и только что распустившихся кустов дорога - Его дорога... Вот этот труд над переброской и выниманием бревен и досок - Его дело, служение Ему, и, наконец, этот дощатый барак с койками - может быть Его таинственным и полным благодати и трепещущих ангельских крыльев царством.
Я писал, чтобы не присылали продуктов для варки, т.к. варить негде, но теперь возможность варить опять есть. Только смущает меня эта безграничная и самоотверженная щедрость.
16.8.1934 Надвойцы
Уже ночь. Барак спит, а я пишу. Этот день... Какой ответ дам за него и за все прожитые от него годы Богу моему в день ответа? Прав Он и сегодня, лишивший меня того, к чему был призван - соучастия в Его вечери... Разлука с Его престолом мучительна бесконечно, - но сердце исповедует правду Его суда.
Последние дни в работе не был так отъединен от других, как раньше, не мог потому сосредоточиться во внутренней своей келье. А от рассеянности и растерянности духовной все внутри обесценивается и блекнет... Ведь вся радость и вся жизнь во внутреннем сокровище, и когда оно оскудевает в сердце, жизнь становится будничной и осенней. На работу хожу - пилить дрова... Погода стоит необычайная. Дни светлые, ясные, хотя день ото дня все холоднее. Скоро нужны будут теплые варежки... Неловко и писать, сколько раз мне их присылали. Жду обещанных книг.
6.9.1934 Надвойцы
Моя жизнь по-прежнему в двух планах. Во внешнем без особых перемен. Много работы. Устаю. Пилил дрова. Как будто усвоил это искусство и "ставлю" десять кубометров "на пору". Теперь вожу в тачках и ношу на носилках глину. Несмотря на утомление и усталость, нахожу в физической работе для себя особую привлекательность. Есть что-то в ней, в противоположность всякой суете, есть что-то, что гармонирует с внутренней работой, ей помогает. А это - самое главное. Это - вторая жизнь, подлинная, настоящая, каждый день иная, новая, своеобразная. Кажется иногда, что вот сейчас достигнешь желанных врат царства - мгновение, усилие, и трудная основная задача будет разрешена - найдешь ту точку, с которой весь мир открывается в лучах благословения, где тишина, покой и близость Божия...
Так кажется, но мгновение проходит, и какое-то случайное обстоятельство, раздражающая мелочь или темный взрыв изнутри показывает явно, "как труден горний путь и как еще далеко, далеко все, что грезилося мне". Все время чувствую себя учеником. Кажется иногда, что настоящие практические занятия по "философии" не там, в уютном университетском семинаре, а здесь, за тачкой. Только, к сожалению, здесь никак не могу получить желанного зачета. У нас еще совсем тепло... По-прежнему дни стоят прозрачные, не омраченные ничем. Утром холодновато, а днем жарко работать в свитере. Очень хорошо было бы получить, как я просил, - маленький кусочек клеенки для стола. Гулять приходится мало...
Мой адрес теперь надо писать несколько по-иному: Мурм. ж.д. ББК, ст. Надвойцы, МТК - это значит "малолетняя трудовая колония". Наша бригада теперь затеряна в целом мире свезенной сюда "личной детворы". Здесь не лагерь, а трудовая колония. Но для нас это не заключает чего-нибудь нового.
16.9.1934 Надвойцы
У нас уже настоящая, так быстро наступившая осень. Дождь, ветер, пасмурное, бессолнечное небо, холодно. Только иногда, как напоминание о пролетевшем, таком ясном, сияющем лете, на какой-нибудь час уже так мало греющее солнце снова льет свою лучистую благостыню. Все-таки выбираю минутку и брожу, любуюсь уже по-осеннему многокрасочным лесом и дремлющим в закатных отсветах озером Войцами, от которого получило имя это место. Над-войцы. Ведь с одной стороны Вой, а с другой Выг - где как раз, я теперь знаю это, и были старообрядческие скиты. В этих прогулках так много передумаешь. Снова и снова перебираешь в мыслях камни, из которых должно сложиться стройное, все пронизанное Светом Воскресения, миропонимание.
Вспоминаю, хочу вспомнить в целостном единстве и напряженную диалектику Послания к римлянам
[4], и величественные образы Откровения
[5], и жертвенной любви Послания к евреям
[6], и многое-многое другое. И так странно. Почему-то особенно много последнюю неделю думаю об образах литературы, о творчестве Достоевского и о Пушкине. Кажется, мог бы написать целую книгу "Проблематика Пушкина".
И как бы хотелось иметь под рукой том - простое и компактное издание его произведений. И все мысли, повторяю, связываются в единство - и вершина - Его Воскресение и обожествление. Конечно, теперь при холоде работать стало труднее. Не люблю я холода... Особенно же холод мучителен здесь, и на работе, и в часы отдыха... Нужно бы иметь кашне, это очень важно. Писал тебе, что тулупчик присылать преждевременно, а как раз пахнуло холодом, пожалуй, он и не помешает...
Господи! Так тоскует душа о Литургии.
Седое утро. Рано. Реет мгла.
Мороз и иней. Тишина. Молчанье.
Прибрежных сосен смутно сочетанье.
Работа началась, звенит пила.
Мгновения летят. Над Выгом, словно встарь,
Заря воздвигла огненные храмы.
Плывет туман, как волны фимиама,
Престолы - острова, и небеса - алтарь.
Пила звенит. Молчи. Терпи.
Так надо. В себя войди. В венце живых лучей
В глубинах сердца - храм. Готовь елей,
Войди в алтарь и засвети лампаду.
Ты слышишь: ангелы спешат в незримом сонме.
Ты слышишь: клирное они свершают пенье.
Слепотствующим - труд, для зрячего - служенье.
Любимый близко. Здесь. Премудрость. Вонмем.
19.10.1934 Надвойцы
Дни летят за днями... Уже скоро половина пути, половина срока. Срок свой считаю 9 лет, т.к. на один год зачета как будто смело могу рассчитывать.
Хрустальное лето сменилось осенью, не очень плохой, но все-таки достаточно дождливой... Конечно, жизнь стала труднее. Работа какая-то случайная. Очень понравившаяся работа с побелкой известью закончилась, руки мои совсем зажили. Посылки получаю исправно. Трудно без книг... Но, кажется, скоро в этом отношении будет легче, п.ч. должна начать функционировать школьная библиотека в колонии. А главное, это непосредственное событие, сдвиги, подъемы и понижения, из которых складывается внутренний путь. Здесь есть свои большие радости, скорби и трудности. Только не выпустить Божией ризы.
17.12.1934 Надвойцы
Дни проходят за днями. Я работаю теперь на распиловке. Ухожу еще совсем ночью - ведь дни такие короткие. За лагерем на берегу реки берусь за работу. Темно и туманно от мороза, но вдали маячат сосны, а с другой стороны, на Выг-озере, неясные очертания островов, где когда-то были старообрядческие скиты. К часам 9 начинает светлеть. Небо постепенно становится как икона. Поют и молятся краски. К 11-и и 12-и солнце посылает лучи свои, но оно весь день так низко над землей, что весь день, как вечер, такие косые лучи и длинные тени. Звенит пила. Работа эта мне нравится, хотя и требует физического усилия. Это не то, что возиться с глиной или известкой. В работе не чувствуешь холода и только стараешься сохранить одну температуру в теле, чтобы не согреться и не остыть чрезмерно. Норму вырабатываю.
Бывают хорошие минуты. Так тихо и спокойно на сердце, а уста повторяют Сладкое Имя... Возвращаюсь затемно. В бараке тепло, да и помещаюсь я почти у печки. Что-нибудь приготовишь себе, особенно хорошо сварить кофе с молоком из посылки. На столике около меня как раз лампочка. Могу читать. Нередко читаю и за полночь. Книг теперь немало. За последние месяцы прочитал многое: Достоевского, Флобер, Стендаль, Пушкин, кое-что из Шекспира, Толстого, книгу по астрономии, Джемс Вселенная вокруг нас, о которой я писал как-то, кое-что из истории искусства прошло через мои руки.
21.12.1934 Надвойцы
В разлуке и праздники в тяготах. Но все вспоминаются слова св. Иоанна об узах Павловых... "Я хотел бы быть с ним в темнице его, чем у самого Престола Божия, носить его узы больше, чем славословить с ангелами".
Молюсь я плохо... Темный я, ленивый и косный в молитве. А без нее все темно и тягостно. Работаю по-прежнему на "распилке". Работа, право, неплохая. Только бы не было слишком морозно. До сих пор зима была ровная, теплая, хорошая. Сегодня день как раз нерабочий, мороз ударил сильный. Одет я тепло, да работа согревает очень, так что работаю обыкновенно только в телогрейке, без бушлата, одевая его только во время остановок. Но вот нос нет на него никакой одежды. Вернувшись с работы, выпив чайку, сваливаюсь спать и сплю крепко и сладко часок, а потом часов с 6-ти - мое время. Читаю много. Вот прочитал роман Толстого Петр I. Написано, хотя местами и шаржировано, но неплохо все-таки. Читаю серьезные работы по диалектическому материализму.
...Как сказочно прекрасно было сегодня над Выгом: солнце повыше над морозным туманом, небо такое нежное, в розовых, золотых, каких-то фиолетовых лучах, засыпанные снегом сосны...
Я очень плохой, и сердце мое такое темное, косное и не молитвенное. Но благодарю Бога моего, славлю Его каждое мгновение за каждую пядь солнечной, пылающей, нескончаемой жизни.
1.2.1935 Надвойцы
Я читаю очень много... Гете, Гейне, Пушкин, книги по искусству, кое-что по астрономии, а больше всего философия, диалектический материализм, в области которого я мало-помалу начинаю чувствовать себя специалистом.
Последние дни я работаю на распилке дров. А много я их поднимал вероятно, в наказание того, что так пренебрегал на воле этим делом...
Последние три дня сижу один все десять часов... Можно работать и в то же время отдаваться внутреннему своему деланию. Сначала молюсь. Особенно хорошо в праздник, когда переносишься мыслью и сердцем в храм, становишься участником Литургии, повторяя слово за словом всю службу... Ну, а потом раздумья... Столько передумано за эти одинокие часы. Мысль работает иногда так скоро и напряженно, и это наслаждение мысли - одно из самых высоких наслаждений, живое свидетельство не умирающей жизни души.
Во внешнем все без особых перемен. Зима милостивая. Ждем тепла. Карелия иногда кажется сказочно прекрасной снежной царевной.
4.2.1935 Надвойцы
Последнее время сильно утомляюсь на своей работе - работал в лесном заводе, - и это более утомляет, чем пилка дров, хотя и пилка теперь для меня была бы тяжела, так как на последней комиссии я получил опять простую 3-ю категорию, по выходе из лазарета я имел 60. Устаю сильно, и все-таки жизнь кажется такой содержательной, богатой и интересной, и... впечатление не одной недели и не одного месяца. Первое и самое важное, это та внутренняя задача - строительство внутреннего храма, - которая неотступно стоит перед сознанием. Я чувствую, как малы мои усилия, и вижу - за весь пройденный путь даже не положил начала благого. Тут приливы и отливы, и так часто отлив относит назад за прежнюю черту и разрушает как будто уже собранный плод работы. И, тем не менее, какими полными и содержательными делают день и ночь и самые смены разных духовных упражнений и деланий. Вкрапляясь в физическую работу, они притупляют и ее жало, труд незримо претворяют в служение. И ведь это схождение внутрь переживается как служение миру. И перебирая, как драгоценные четки, длинный ряд имен любимых, чувствую, как близкими сердцу становятся отделенные далями пространства.
Второе - это работа мысли. В самые трудные дни я обладал способностью читать трудные вещи и думать над ними. И теперь, придя с работы часов в 5 1/2 и отдохнув до 7, я берусь за книги, и за чтением и мыслями я не слышу суеты и шума барачной жизни. И все направляется к единому центру, и острие, направленное против основ моего миропонимания, становится во мне радостным утверждением "осанны"... На днях случайно слышал трепетные звуки лунной сонаты, любимой...
Теперь о прозе, о присылке брюк. Не надо ни присылать, ни покупать. Я получил очень хорошие ватные "1-го срока".
У нас совсем тепло, но теперь два дня похолодало опять...
1.4.1935 Надвойцы
Уже кончается пост, и душа чувствует себя такой не готовой - так невнимательно, небрежно провел эти недели - особенно последние дни.
Чтение, мысли - все это не то, нужно духовное делание - в первую очередь постоянство в молитве, и когда ревность об этом ослабевает, сразу все тускнеет и внутри и вокруг, а из душевного подполья сразу встает густой туман, свидетельствующий о непреодоленном мраке душевном.
Во внешнем все по-старому. Работа по-прежнему - руками и спиной. Сегодня пилил дрова... Погода неважная, и это затрудняет работу. Весна холодная и сырая. Снег и сверху и снизу мокрый и быстро тающий.
У меня последнее время усиливается интерес к Фрейду
[7]. Тут как раз врач-психиатр, известный киевский знаток Фрейда, читал лекции на эту тему... Как бы хотелось иметь работы Фрейда (особенно 11-й том психоаналитической Библиотеки, изд. 33). Читаю вообще по-прежнему много. Вот сейчас только что принес из библиотеки вторую книгу "Литературного Современника" с приложением романа Тынянова
[8] Пушкин. Но главное, повторяю, конечно, не чтение. А вот когда медленными и постоянными усилиями, благодатью отмеченных дней удается найти в себе капли духовного молитвенного меда - тогда иной становится жизнь и иначе светит само солнце.
19.4.1935 Надвойцы
Я должен сказать, что Божьей помощью тоже хорошо встретил праздник. Бог дал мне разговеться так, как нужно. Несмотря на непрекращающуюся все ту же работу на лесозаводе, нашлось время помолиться... Пока все по-старому. У нас еще настоящая зима. Погода "рождественская". Метелица, снег... Прошлый год был совсем иным, было гораздо теплее... Не скрою, что устаю, что устаю сильно, но духом не падаю.
28.4.1935 Надвойцы
Канун недели жен-мироносиц.
Весна у нас в этом году, должно быть, тоже "отменена", как и свидания. Не было еще ни одного настоящего дня - холодно, снежно и неприветливо. Но ведь главное, чтобы там, в душе было тепло и солнечно, чтобы там зеленели и цвели неоскудевающие побеги. Это не всегда бывает, но все-таки лучи вечного Солнца нет-нет и заглянут в сердце.
Ввиду того, что лето все-таки когда-нибудь наступит, хорошо было бы иметь что-нибудь на голову. Если бы сшить мне из черной или серой материи шапочку круглую (вроде поварской), такую носил в Свири. А то "кепи" мое мне мало, да и очень уже не идет к моей длинной бороде.
10.5.1935 Надвойцы
Ведь где-то настоящее тепло, настоящая весна. Где-то распустившиеся березы, нарциссы, сирень. Где-то солнце льет тепло золотистым трепещущим потоком. Ведь вчера прошли уже "розалии весенние святителя Николы". А у нас под нашим северным небом... Правда и у нас уже в воздухе ощущается что-то весеннее... Если поверх фуфайки, свитера, "частей листовых" и теплой рубашки одеть "бушлат", то, пожалуй, в полдень, если не дует северный ветер, а это бывает не часто, - пожалуй, и не холодно. Река уже почернела и скоро, пожалуй, и тронется. Снег белеет еще только местами, проталинами, но... ведь это так не похоже на настоящую весну, как мучительное томление одиночества на жизнь настоящую, полнозвучную, пронизанную лучом и голубящей улыбкой. Но надо терпеть... Только бы не застыла, не замерзла душа, и не завяла бы совсем, не обнищала бы до конца в этой суете и томительной беспраздничности. И вместе с тем я знаю, что Господь близко, что прежде всего от себя, от собственной духовной праздности эта темнота и скудость...
Если бы я освободился, я бы, кажется... занялся разведением кроликов... Другой работы для себя я не представляю... Я пишу серьезно...
У нас здесь все растет библиотека. Шекспир, Шиллер (в подлиннике), последний роман Белого Маски лежит у меня на столе. Все это [...] особенно Шиллер, как я понимаю, что он был любимым, вместе с Пушкиным, поэтом Достоевского. Конечно, все это доставляет много хороших минут. И все-таки, не того нужно для души истомившейся и не того хочется.
Рай - есть любовь Божья".
И этот шум, и крик, и эти нары,
И тесный лагерный барак,
Блевотины хулы, неверья мрак
Все это только ведовство и чары.
Не верит сердце тягостному сну,
И не сомнет суровый гнет насилья
Моей души трепещущие крылья,
Не победит грядущую весну.
Весна... Алеет утро... Тени
Бегут, скользят: и нежный аромат
В прозрачном воздухе струят
Омытые росой кусты сирени.
Весна в моей душе. Моя душа, как сад,
Проснувшийся, оживший на рассвете,
В слезах омыты венчики соцветий,
Благоухают и в лучах горят.
Пусть жизнь в оковах. Дух уже расторг
Оковы тьмы. Путь неукорный к раю
Открыт. Любовь есть рай. Я знаю.
И в сердце тишина, молитва и восторг.
11.9.1935 Надвойцы
Работаю в последнее время на лесозаводе. Вывожу на своей тачке опилки из подземелья. Десять часов совсем один. И это, конечно, совсем неплохо. А потом в хорошем обществе книжных друзей... Гоголь (малая ложка), Корнель, Гюго. В промежутках и некоторые книжные новинки.
20.9.1935 Надвойцы
У меня пока что без перемен. Работаю на лесозаводе и условиями работы в общем доволен. Читаю и думаю много, много... У меня в подземелье раздолье для раздумий. Завтра пятая годовщина... Сердце просится в будущее, нетерпеливо числит сроки...
13.10.1935 Надвойцы
На дворе холод, снег, вьюга... Барак, нары... Все обычное, лагерное... Но на душе тихо - иногда соловьи поют. Дни, месяцы, годы бегут, сокращают сроки земного странствования, но ничего, ни единой черты не отнимают от Вечности. Она бесконечным простором, морем кристальным стелется впереди. Работаю по-прежнему... В часы уединенной работы я совсем один в моем подземелье с тачкой; несмотря на физическое утомление, бывают часы внутренней работы, воспоминаний, Незримой Помощи...
Шестой год я в суровой школе испытаний... Еще ничему не выучился... Но сердце верит, благодарит, слагает гимн Звезде Светлой и Утренней...
9.11.1935 Надвойцы
Когда сидел в своей одиночке в Москве, через закрытое на три четверти окно каждый вечер заглядывал ко мне вечерний длинный луч... И я ждал его появления. И вот в течение ряда лет льются неустанно лучи любви, тянутся и прикасаются к душе руки, полные такой скромной, молчаливой, простой и вместе с тем такой самоотверженной, готовой к жертве нежности.
Благо любви, живое свидетельство о ее действенной и неподклонной пространству и времени силе - это одно из самых драгоценных сокровищ в жизни. Из двух монахов, возвращающихся из города, я всегда был похож на того, кто хочет затопить тьму свою не в потоке слез, а в потоке радости. И в ночной песне Заратустры
[10], помнишь ее, - для меня всегда самым дорогим были последние слова о том, что радость глубже скорби. И кажется мне теперь, что душа на одиноком и многоскорбном пути учится различать и впитывать в себя волны радости, струящиеся от каждой вещи, - от побелевшей от первого снега земли, от прозвучавшей по радио Бетховенской Фантазии, от улыбающегося лица ворочающего со мной "баланы" китайчонка и больше всего от слов молитвы, от Сладкого Имени и вместе от любящих и любимых взоров, незримо сияющих через марево печали...
Бог укрепляет меня не восторгами чрезвычайных посещений - удел избранников, - а тихим светом, излучающимся через неожиданно утончившуюся и ставшую прозрачной оболочку всего окружающего, и ангелы, которых Он посылает мне на пути, - я слышу веяние их крыльев - это ангелы простых вещей и так называемых "обыкновенных мгновений". И как будто указанием всего жизненного пути стали ежедневно повторяемые слова акафиста - "Весь бе в нижних и вышних никакоже отступи Неисчетный!"...
Своеобразно теперь разделяется время. В двенадцать часов ночи, по морозцу выхожу из барака, иду туда, к своему подземелью и, каждый раз отвозя свою тачку на дорогу, любуюсь несколько мгновений северным небом, тихими звездными огоньками, темнеющим в оснеженных берегах Выгом... Молюсь... В начале седьмого обычно возвращаюсь с работы и сейчас же спать. Сплю очень крепко до 9-ти, потом завтракаю, с 10 до половины второго опять работа, около 2-х в бараке, часов до 3 1/2 занят приготовлением и истреблением обеда, потом опять сплю, читаю, иногда отдыхаю, лежа слушаю звучащие мелодии. Сплю мало, но очень крепко и потому достаточно.
16.11.1935 Надвойцы
У нас некоторая новость. В кодексе существовала ст. 401. Она говорит, что отбывший половину срока может быть освобожден досрочно. Статья эта, до сего времени широко применявшаяся в домах заключения, в лагерях не была в ходу. Теперь получено распоряжение о широком ее применении к з/к в лагерях без различия статей и сроков. И нам, отбывшим половину срока, предложено подать заявление, которое должно быть рассмотрено местной комиссией, а потом направлено на утверждение Медвежьей горы... И я в числе очень многих подал заявление, хотя об успехе думать не приходится...
4.12.1935 Надвойцы
...Когда я думаю о воле, жизнь представляется именно так: маленькая комната, где-то в заброшенном тихом уголке. Закрыть все входы от внешнего мира, оставив только одно окно, через которое струится золотая лазурь. Из внешнего, как необходимость, оставить только труд для насущного хлеба, лучше полуфизический, какое-нибудь место сторожа... Поставить у своей иконы аналой, развернуть на нем книгу и переходить по церковным кругам от слова к слову, от видения к видению, от памяти к памяти, от света к Свету. Из всех воспоминаний моей богатой впечатлениями жизни самым сладким является детское воспоминание о часах молитвы в храме. Прежде всего о часах литургии. И вот теперь, после всего пережитого вернуться к этим воспоминаниям, повечерелым, может быть, уже освобожденным от гнетущего зноя страстей сердцем погрузиться в море церковной красоты, упиться ею - вот еще неутолимое желание моей жизни...
Я знаю, что отсутствие храма - это громадное лишение, это настоящее большое горе, но все же и вне храма остается столько неиссякаемых манящих возможностей... Может быть это настоящий "идиотизм", но так у меня, и я не могу не быть искренним. Вот здесь я читаю очень много, иногда слушаю музыку Бетховена, Моцарта, Чайковского, Бородина, но все это только суррогаты, и кажется мне, если бы был на воле, минутки у меня не было бы свободной, так жадно я старался бы каждое мгновение отдать вожделенной красоте. Служение красоте есть для меня - служение Воскресению. Маленькие заботы жизни приготовление дров, пищи, уборка и прочее - все это не нарушает мира, но может быть радостным.
Конечно, труд есть труд, и не утомлять он не может. Но во всяком случае это не то, что прошлогодние десять кубометров, о которых вспоминаю с жутью. Да и главное, у нас совсем еще тепло, необычно и безветренно. Начало зимы прекрасное.
В нравственном отношении работа - отдых и успокоение. Тяжело другое, постоянная нелепость барачной жизни - шум, ругань, неперестающее оскорбление тайны материнства, извержение целого потока испражнений, заражающих воздух, которым дышу уже шестой год. Вот тягота...
Сегодня утром видел северное сияние. Оно не так ярко, как в Соловках, но все же прекрасно.
18.12.1935 Надвойцы
С праздником Рождества Христова. Еще один год, еще один праздник...
У меня все по-прежнему. Только вот на свое заявление я поучил ответ отказ из первой местной инстанции. Однако, мне разъяснили, что это временно, что через месяц я могу подать заявление опять с надеждой на успех, что отказ вызван не личным отношением ко мне - характеристики на этот раз дали вполне хорошие - а общими соображениями относительно людей такого типа, как я. Проще: так хочет Тот, Кто ведет нас... Так нужно... Иллюзий строить не надо.
Прислали мне полушубок. У нас очень тепло, 2-3°. Читаю Гоголя.
1936 год
5.1.1936 Надвойцы
...подлинный смысл жизни совсем не во внешних проявлениях, не ими определяется, не в них находит свое выражение.
15.3.1936 Надвойцы
...день "Похвалы". Уже к Пасхе, "Христос Воскресе"... Вдруг вспыхнут и трепещут слабые, потом побеждающие мрак светы - Залог Вечного Дня, нерасторжимые встречи с Любимым. Если бы не было этих светов - ночь была бы в душе. Но они есть, и путь жизни озарен ими.
26.5.1936 Надвойцы
У меня есть новость, неожиданно я снят с общих работ и назначен экономистом-статастиком в производственно-техническую часть колонии. Работы будет порядочно - целое море всякого рода цифр. Ну да как-нибудь не утону в них. Зато отойду от физического утомления... Я здоров... Погода неплохая...
И ночи были белы, белы, белы...
Жизнь стала сном, и явью стали сны.
Заря неувядающей весны
Дня незакатного очам прордела.
Немолчно Выг шумел. И сердце пело.
Изчезли, стерлись вековые грани
Меж шепотом молитв и трепетом признаний.
Душа была, как плоть, и духом стало тело.
Как зов архангела, любовь была чиста.
Прикосновенья, словно волны света.
И юности неложные обеты
Запечатлелись язвами Креста.
И Дух сошел... И тайным дуновеньем
Соединил начало с чаянным концом.
Надежду вечности и память о былом,
Тоску земли и радость воскресенья.
Пришла разлука со своим мечом,
Но нас ли устрашит раздельность мира
Мы приобщились из Его Потира
И ночью сочетали сердце с Днем.
14.7.1936 Надвойцы
Так трудно, трудно... что-нибудь сказать и передать в беглых, набросанных на бумаге строчках. Ведь хотелось бы вложить в них все, что пережито, передумано, перечувствовано в долгие дни разлуки, в ночи раздумья, всю полноту нашей любви и нашего единения. Я знаю, как трудно и скорбно тебе, как замирает сердце и в каком томлении душа. Как хотелось бы помолиться вместе в эти дни и часы...
"На мгновение гнев Его и на всю жизнь благоволение Его. Вечером водворяется плач, а наутро - радость". Всякая скорбь и мука - только залог и предвестье совершенной радости Незакатного, Невечереющего дня Совершенного Богоявления.
16.8.1936 Надвойцы
Вчера такой был для меня хороший день "выходной", как раз провел его в воспоминаниях и молитве. Как правило, я занят ведь с 9-ти до 6-ти. В это время, правда, я работаю и притом интенсивно, но зато в другое время работаю обыкновенно. Понятно, что у меня остается время. Я начал серьезно заниматься английским языком. Помимо желания получить доступ к литературе, я думаю вот еще о чем: "на свободе", когда я выйду (ведь выйду же я когда-нибудь), для меня, пожалуй, естественнее всего зарабатывать кусок хлеба литературными переводами для какого-нибудь издательства. Знание языков тут очень может пригодиться. Мой учитель доволен моими успехами.
Из других книг перечитывал за последнее время замечательную переписку Чайковского с его другом-женщиной Фон Мекк
[11], с которой он переписывался 19 лет, не познакомившись лично. Удивительная заочная дружба и удивительны по содержанию письма. Теперь у меня дневник Римского-Корсакова. Это так, к слову.
...Я вот, подводя часто итоги пережитых лет, вижу, как бесконечно я ленив, бездеятелен в самом главном - в духовном делании. С грустью вижу, как проходят годы, а я по-прежнему твержу и никак не могу усвоить азбуку единственной "науки всех наук" - делания духовного.
6.9.1936 Надвойцы
...Любящий ведет путем верным, что подлинный смысл жизни совсем не во внешних проявлениях, не ими определяется, не в них находит свое выражение. То, что вовне кажется бессмысленным, сутолокой, внутри становится подлинным Божьим делом, строительством Божьего града и "приближением Обетованного". Так покорность воле Его становится сама по себе высшим служением, и молитва "Да будет воля Твоя" переходит в прощение.
У меня во внешнем без особых перемен. Много работы, т.е. сидения за цифрами, отчетами и т.п. Много книг у меня... Новый академический Пушкин (печальное разочарование), нечто о Дарвине, наконец, английская грамматика и английский же Крузо, т.к. опять понемногу начал свои упражнения в этом роде. Но это все "около жизни". Настоящая жизнь бывает в те немногие мгновения, когда, оторвавшись внезапно ожившим и встрепенувшимся сердцем от тяготы земной в тихом слове молитвы, коснешься Отчизны Светов.
У нас уже похолодало. Пахнуло осенью. Вечером бывает совсем прохладно... Ну что же, "ведь и правда осень". "Крест начертав" пропели.
3.10.1936 Надвойцы
Пишу, немного разделавшись со своими отчетами. У меня самые трудные дни в начале месяца около "десятых чисел", а легче среди месяца. Сентябрь прошел.
"Факты" моей жизни скучны и однообразны, все внешнее окружение - цифры, отчеты, грубая ругань в бараке, от которой, кажется, весь воздух стал смердящим; хорошо, что есть книги, есть еще немного времени для занятий...
Набираю книги кучей и перехожу от одной к другой в поисках поддержки и забвения. Есть, конечно, и другой путь, и другая помощь - молитва... Но плохо молится захолодевшее и осуетившееся сердце. Надеюсь только, что Видящий все и Знающий примет тоску мою и подспудную боль мою сердечную вместо молитвы и жертвы духовной.
29 11.1936 Надвойцы
Я не получил телеграмму об уходе от нас мамы Тали: только из писем я узнал о нем. Но сердце чуяло: дни 19, 20, 21 были в числе самых трудных, мучительных за последние годы, хотя внешне все было в порядке. Чуяло сердце! Веруля, родная, любимая. Дни такой большой скорби - дни встреч с Богом. Душа встречается с Ним, и встреча эта иногда бывает борьбой, но блажен тот, кто побежден бывает Вышней десницей. Он всходит на новую ступень по пути к вечному свету. Помнишь, Веруля, смерть Риммы, нашу встречу -не стала ли эта смерть тогда началом светлого восхождения, новым этапом на пути жизни.
Для неверующего смерть ослабляет связь с миром, наполняет душу сознанием ненужности на земле. Уход любимого укрепляет связь верующего сердца с подлинной жизнью, делает жизнь бесконечно ответственной и содержательной в каждом мгновении и в каждом движении. Истинная вера - в сознании, что от нашего земного подвига зависит воскресение отшедших, час его осуществления. Каждое наше деяние и каждая даже наша мысль имеет внутреннее отношение к жизни отшедших, приближает или отдаляет благословенный миг совершенных встреч.
Мама Таля. Пусто стало с ее уходом в нашем мире. Но ведь верим, ведь несомненно знает сердце, что зажглась новая звезда на небе в час ее отшествия. Как ясно видела она Врата Отчего дома. Мука, принятая ею в последние месяцы, была, верится, последним испытанием, предочищающим ее для невозбранного входа в обитель Света и в вечную радость.
Верочка! Будем жить для отшедших, укрепляя связь с ними, помогая им и ища их помощи на пути к Невечереющей Пасхе.
23.1.1937 Надвойцы
У меня во внешней жизни некоторые перемены к худшему. Я опять в "бараке" с двойными нарами "вагонной" системы, в "лагере", который ты видела издали. Много народу и притом самого разнообразного, шумно и утомительно. Работа прежняя, только много приходится работать по вечерам, и все это вместе несколько удручает и нервирует: новое доказательство духовной невоспитанности и слабости моей.
28.1.1937 Надвойцы
Вовремя ты мне прислала валенки: как раз погода резко переменилась. Такая метель и такой снег, что пройти по колонии - целое событие. Все заметено, дорог не видно и ежеминутно проваливаешься по колени. Но главное-то не в этом, а в том, что мне придется обновить валенки в лесу. Я опять с сегодняшнего дня на общих работах. Сегодня уже несколько часов я бы работал, если бы не такая совершенно исключительная метель. Третий день лесные работы отменяются. Мне, по-видимому, придется ходить именно в лес. Правда, работы будут легче, кажется, чем те, на которых я был еще недавно. Для бригады третьей категории предназначается расчистка дорог от снега, сжигание сучьев и т.п. Тяжело то, что я попадаю в "настоящий" барак со всеми его прелестями. Я и теперь в бараке, но в лучшем, чистом и спокойном, и опять будет сравнительно хуже. Трудновато будет.
6.2.1937 Надвойцы
Когда случается что-нибудь очень большое в жизни, говорить трудно, иногда почти невозможно. Слова кажутся порой не только недостаточными, но даже оскорбительными. Поэтому я ждал письма терпеливо. Поэтому и мне было трудно писать по временам в последние месяцы.
Еще до всего того, что случилось, еще давно я думал о том, как трудно будет тебе, если мама уйдет раньше тебя в иной мир. За тебя было всегда тревожнее, чем за нее. Мучительные страшные страдания перед смертью увеличили и твою муку невыразимо.
...во время этих страданий тебе говорили, что при виде таких страданий можно потерять веру. Я думаю, что те, кто говорил так, не смотрели никогда пристально на Распятие, не переживали Его тайны в глубине сердечной. Страдание невинного, страшное смертное страдание, крест, принимаемый на рамена перед лицом Вечности, ведь это самое основание нашего миропонимания, нашей веры... Взгляд, что страдание всегда есть наказание за личные грехи, вовсе не христианский... Он подвергнут уничтожающей критике еще в книге Иова. Но для нашей веры страдание есть преображение мира в целом, соучастие в творческих божественных планах. Мы судим всегда по поверхности, мы видим только внешнюю оболочку жизни. Мы не видим тех глубоких слоев бытия, где совершаются подлинные события и перемены.
Одна благая мысль, одно благое чувство или желание, один миг страдания могут произвести больший сдвиг в жизни, в космосе, чем внешние громадные дела - только этот сдвиг невидим для внешних и видящих внешне взоров.
Когда Он был вознесен на Крест, когда Он был раздавлен миром, не казалось ли для всех окружающих, что это страдание не только незаслуженно и чудовищно, но и бессмысленно? На самом деле именно оно дало спасение миру, окончательную победу над смертью, светлый дар воскресения.
Ты пишешь о маме, что страдания довели ее до того, что остался в ней один безумный вопль физической муки.
Но прости, от твоего рассказа в целом получается другое впечатление... Самые слова невыразимой муки последних часов: "Господи, больно", - разве не говорят они не только о боли, но вместе с тем и о совершенной вере, покорности, терпении, о высших ступенях духовного восхождения? Сравню опять Божеское с человеческим. Вспомни о Нем. Ведь и Его страдание на кресте выражалось в воплях: "Боже мой! Боже мой!" - но разве эти вопли, мука последних минут, разве они не живое свидетельство Его совершенного богочеловечества?
...Ты спрашиваешь о будущей встрече, и сердце боится всецело отдаться утешению веры. Но нам ли в этом сомневаться? Ведь опыт любви, весь опыт Церкви со дня Его восстания из мертвых - нерушимый залог нашего упования. Более несомненно, чем наше собственное бытие - эта грядущая встреча, когда мы познаем друг друга совершенным познанием, неведомым на земле, и возлюбим совершенной, еще не открывшейся здесь любовью. И мало этого. Эта грядущая встреча - не только наша надежда, но прямая цель нашей жизни. Каждое наше движение, каждая мысль, каждое желание благое, воздействуя на невидимые, но глубочайшие тайны мира, приближают или, напротив, замедляют миг мирового преображения... И самое страдание тоже есть вклад наш в этот творческий подвиг преображения космоса.
...Я знаю, как бесконечно трудно тебе, как кровью истекает от боли твое сердце. Я знаю, что скорбь эта неизбежна и неотвратима. Но как бы хотелось, чтобы она стала помощью отшедшей в ее новых путях, там, в ином мире. Да поможет тебе благой Утешитель. Поклонись до земли за меня у родной могилки и поцелуй землю.
13.3.1937 Надвойцы
Сегодня в ночь я дежурил, не спал. Но бессонница не была тягостной ночные часы были часами воспоминаний светлых и радостных, так ощутимых всем существом прикосновений... А утром, как бывало прежде, в пору поста после бессонных ночей - приняло сердце совершенный дар Его неоскудевающей любви.
Вот уже пятое десятилетие жизни началось. Все чаще и чаще указывают окружающие - обыкновенно с улыбкой - мне на длинные серебристые нити, замелькавшие в моей бороде.
Минувшие годы, сколько там труда, и тревоги, и боли. Но чем острее эта боль, тем ярче, тем памятнее минуты, часы и дни радости и совершенного счастья, посланного Им как залог чаемого грядущего.
7.4.1937 Надвойцы
Христос Воскресе!
Может быть, эти строки придут к Святой ночи. Мое сердце не убрано и не готово к встрече праздника. Суета, усталость, мрак душевный, грусть непреодолимая о прошлом и настоящем. Но верю, что если мое сердце темно и беспамятно, то Он помнит обо мне и хранит меня в любви Своей. Среди множества воспоминаний об этой ночи - одно из последних о том, как уже в одиночке, после трудных, трудных дней Он Сам посетил меня Своим утешением.
18.4.1937 Надвойцы
Христос Воскресе!
Было много тоски, смущения, скорби, томления... Нет близких. Оттого, что девятый раз встречаю светозарную ночь на берегу, не на волнах красоты церковной. Оттого, что так много, много отшедших, кого не встретишь на земных путях; оттого, наконец, что вообще много было трудного, шумного, суетного... Барак, где я живу теперь, так полон народом, неплохим, но таким шумным...
Наконец, были особые... трудности, искушения, как всегда бывает в великие праздничные кануны. День Великой Субботы был как бы смутным. Наступил вечер. Дождь моросил в холодных сумерках. Темная река, покрытая местами неверным, зыбким, но еще не растаявшим льдом. За ней черные очертания леса. Я бродил по лагерному двору в этой серой полутьме...
Тихо, слово за словом вставала в памяти святая служба... И как-то медленно, шаг за шагом отходила из глубины темная полоса, и тишина спокойная и победительная - занимала ее место. Утром проснулся рано... День до самого вечера был ветреным, свинцовым, северным. Только вечером большое солнце стало таким богатым. Оно мое, оно во мне, громадное, несравнимое сокровище... И я не один в своей радости...
29.5.1937 Надвойцы
Еду из Надвоец, куда - еще не знаю. Сообщу при первой возможности.
1.6.1937 Урокса
...представь себе маленький клочок земли, отовсюду окруженной водой. Все покрыто здесь мелкой порослью, и потому со всех сторон видно озеро. В одном месте оно так широко, что напоминает морские горизонты, а в других за его полосой вырастают затворы лесов - вид, всегда так радующий меня своим сосредоточенным покоем. Лето хрустальное, прозрачное, не по-карельски жаркое, без дождей и непогоды... Непрестанно светит солнце и днем и ночью, сливая часы в одну светлую полосу. Если начинать день с вечера, то должен сказать, что начинаю день с работы. Иду в 7-8 часов вечера на берег, где вожусь с деревьями, "корю", пилю, сортирую и прочее. Работа хотя физически и утомительная, но вполне в меру... Усталый, под утро, часов в 5-6 1/2 возвращаюсь в барак, впрочем только для того, чтобы поесть и попить, потому что сплю я не в бараке (оставляю его клопам и крысам), а на открытом воздухе, на раскидной койке. И так хорошо спать под открытым небом, вдыхая всей грудью вольный воздух. Часов в 11 -12 я встаю и спешу купаться, да, купаться, хотя конечно "по своему методу". А потом день до 7 часов принадлежит мне.
У меня нет здесь книг, но я совсем не чувствую их недостатка, бывают периоды, когда мысли и сознание живут особой, напряженной жизнью, тогда чужие мысли не нужны, потому что своя работает особенно усиленно. Так и теперь: так много думаю, что читать даже не хочется. Мне везет.
14.6.1937 Урокса
Несомненно надо считать, что зачетов у меня не будет с самого начала моего срока. Хотя я не получил официального уведомления, но я повторяю - для меня это сомнению не подлежит. Итак, конец срока надо считать по календарю 10 ноября 1940 года (ведь 40 дней киевского "сидения" мне не зачтено с самого начала)... Я с этой мыслью примирился спокойно, т.к. почему-то на зачеты никогда не рассчитывал особенно.
...Впереди зима, по всей видимости на Уроксе. Нужно думать, что зима и в отношении помещений, и в отношении работы будет одной из самых трудных, проведенных мною в лагере... Что касается питания, то тут, конечно, все в помощи Оли. Пока я работаю сторожем. Как писал тебе, дежурю 12 часов в сутки, с 1 часа ночи до 7 часов утра и от 1 часу дня до 7 вечера. Как-то со сном неважно. Все как будто бы не выспался и голова несвежая. А питаюсь больше всухомятку, т.к. готовить себе пока негде. Погода пока терпимая. Правда, на лето не похоже, но все-таки не так холодно, даже ночью, когда поверх теплой рубашки и свитера наденешь еще свою меховую куртку и сверху пальто.
Душевное состояние в общем хорошее и светлое. В долгие часы стражи мысль за мыслью, снова и снова передумаешь то, о чем думал с первых лет сознательной жизни, когда, помню, папа звал меня "мальчик думающий думу". И в этом главная причина все растущего оптимизма, каждый год и каждый день жизни укрепляет в глубине сознания основы мировоззрения и жизнепонимания. Одинок я здесь очень. Перемолвиться не с кем. Тем ощутимее с Любимым в глубине сердечной. Книг почти нет.
7.8.1937 Урокса
У меня... неопределенность. Поеду ли я куда-нибудь, останусь ли здесь, ничего не знаю теперь. Чувствую только, что ближайшие месяцы будут очень, очень нелегкими, что наступает в моей лагерной жизни, может быть, самая трудная полоса. Я хотел бы все-таки уехать. Как-то дико здесь в этом уголке. Работа не легче, чем в самые трудные дни моего лагерного существования. С питанием много затруднений. Полное одиночество... Так много грубого и угнетающего кругом. Ночная бессонница после работы от клопов. Такое мелкое, неважное принимает фантастические размеры, смешиваясь с большим и подлинно трудным.
19.8.1937 Урокса
Пока у меня все по-прежнему. Но сердце предчувствует близость испытаний. И спокойно сердце... Но неожиданно из какой-то глубины в самые трудные минуты вздымаются волны радости и заливают лучистым теплом.
22.8.1937 Урокса
...вполне возможно, что зимовать буду здесь, хотя, конечно, все неопределенно, может быть и уеду куда-нибудь. У меня благополучно. Я перешел в другую бригаду, где сосредоточена 3-я категория, и работа у меня теперь полегче... Погода стоит хорошая. С утра туманно и пасмурно, а днем разогревает, бывает солнышко и весело. Пилю, вожусь всячески с дровами и всяким лесом, но, повторяю, теперь легче. Норму далеко не всегда выполняю, что отражается на питании. Легче стало в отношении клопов, потому что все-таки прохладнее. Бескнижье у меня сильное. Когда устанешь, читать по-английски трудновато, хотелось бы чего-нибудь полегче, да нет ничего под руками. Таковы внешние условия.
Ну, а душу можно ли рассказать? Как облака, сменяются в душе настроения и волны чувств и мыслей. Бывает тоскливо и трудно и одиноко. Но все ж таки в общем тихое и твердое сознание, что жизнь, несмотря на все, таинственна и глубоко прекрасна. Благословение миру и жизни звучит в глубине сердца непрестанно.
9.9.1937 Урокса
Все у меня благополучно. Осень стоит хорошая. Как-то понемногу, чувствую, за эти годы не только "попривык" к северу, но и что-то полюбил в нем. Эта свинцовые облака, этот вечер, день, суровый и напряженный, как на некоторых "петербургских" эскизах Серова и Кустодиева, озеро, широкий залив Выгозера, далекий берег с лесом, где все заметней и заметней золотятся березы, и наше уединение.
Во всем есть своя красота, и суровая, с такой же горьковатой примесью, как морской ветер. И так по-особенному ласкают неожиданные лучи похолодавшего солнца.
Я переехал в новый барак. Люди здесь хорошие, спокойно и тихо. Только вот живу я "на втором этаже". Но зато как будто крысы сюда не достигают, а то внизу они прогрызли мое пальто, брюки, мешок. Работаю по-прежнему на лесной бирже, главным образом, на "откатке".
Читать нечего. Вот томик Пушкина лежит у меня. Но меня почему-то тянет к Лермонтову... Хотелось бы сказочного чего-то. Вот достать бы Тысячу и одну ночь и читал бы каждый день по сказке до конца срока... Но ведь не достанешь...
24.9.1937 Урокса
Мой барак так не похож на тот домик, где ты у меня гостила. Представляешь ли ты мою жизнь? Мою верхнюю полку, громадное преимущество которой - что у меня нет соседа, я один, шумную барачную жизнь с шумным "домино", с густой приправой ругани и человеческим горем и с этими проблесками красоты образа неизреченной славы среди язв прегрешений. Представляешь ли ты мое утро, когда встаю по призыву звенящей рельсы, выхожу из барака и всматриваюсь в дали над озером: что на небе - свинцовый ли сумрак или осенняя лазурь ласкает последней лаской, и каково озеро, бурлит ли оно белыми барашками или, как иногда, спокойно и прозрачно. Ведь от этого зависит весь день: десятичасовая работа не страшна, когда ласково и солнечно небо, и, напротив, - мучительна, если моросит дождь, особенно когда к тому же работаю на сыром и холодная влага просачивается через сапоги к пальцам. Вечер после работы, обед, "проверка", жужжит барак, а я у себя наверху какой-нибудь час, пока светло, перелистываю книгу, а потом со своими мыслями и воспоминаниями.
Только поздно, когда барак засыпает, слезаю со своего верха и один брожу, думаю, думаю. А ночью выйдешь из барака и любуешься трепетным светом северного сияния. Жив и здоров.
5.10.1937 Урокса
Брр... какой день сегодня. Мокро под ногами, воздух весь пропитан сыростью, сверху что-то брызгает, не то снег, не то дождь, небо свинцовое, а ветер стонет и рвет все кругом... Плохо было бы, если бы сегодня, как в эти последние дни, мне пришлось бы переправляться в утлой лодочке через озеро...
12.10.1937 Урокса
Жив, здоров. В моей жизни кое-какие перемены, но, Бог даст... напишу об этом после... Пока что не работаю.
28.10.1937
Я жив и здоров. Теперь пока что сижу без работы. Душевное состояние спокойное. Не волнуйся, если в письмах будет задержка.
10.11.1937
Не волнуйся, не беспокойся, что так редко теперь пишу. Я жив и здоров.
\Может быть, скоро напишу подробнее и буду писать чаще.
Декабрь 1937
Переписка прекратилась.
Июль 1940
"За вновь содеянное преступление осужден на 10 лет строгой изоляции без права переписки".
1943 г.
Тот же ответ.
Август 1955
Получено извещение из Петрозаводска:
"Анатолий Евгеньевич Жураковский умер в больнице Петрозаводской тюрьмы 10 октября 1939 г. от туберкулеза, осложнившегося воспалением легких".
--------------------------
Анатолий Евгеньевич Жураковский родился в Москве, в 1897 г. В 1915 г., закончив гимназию, поступил в Киевский университет на классическое и одновременно философское отделение историко-филологического факультета. В 1920 г. был посвящен в священники в Успенском соборе Киево-Печерской лавры. Впервые арестован в марте 1923 г. и после перевода в московскую Бутырскую тюрьму был приговорен к ссылке в г. Йошкар-Олу. Год спустя он вернулся в Киев, и 1 октября 1930 г. был арестован снова. Был приговорен к расстрелу, который ему заменили 10 годами концлагерей. Прошел сквозь ад Свирских лагерей, Соловков, Беломорского канала. В 1937 г. был переведен в Петрозаводскую тюрьму, где получил новый срок - 10 лет без права переписки, с содержанием в особом лагере с усиленным режимом. 10 октября 1939 г. скончался от туберкулеза.
notes
Примечания
1
Толстовская дача - лагерный пункт для слабосильных в глубине леса. У о. Анатолия была в это время так называемая 2-ая категория, что означало 60% трудоспособности.
2
Игнатий Богоносец (ок. 35 - ок. 107) - христианский мученик, епископ Антиохийский; отец Церкви. Казнен в Риме. Послания Игнатия Богоносца проникнуты мыслью о единстве Церкви, внешним выражением которого он считает епископат и церковную иерархию....
3
Кафизма - двадцатая часть Псалтири.
4
Послание к Римлянам - одна из книг Нового Завета. Написана апостолом Павлом около 58 г. в конце его третьего миссионерского путешествия.
5
Откровение (Апокалипсис) Иоанна Богослова - завершающая книга Нового Завета. Создана примерно в 95 г. апостолом и любимым учеником Иисуса Христа Иоанном.
6
Послание к Евреям - одна из книг Нового Завета. Её автором считают апостола Павла. Написана около 80 г.
7
Фрейд Зигмунд (1856-1939) - австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа. С 1938 в Великобритании. Развил теорию психо-сексуального развития индивида, в формировании характера и его патологии главную роль отводил переживаниям раннего детства. Основные труды: "Толкование сновидений" (1900), "Психопатология обыденной жизни" (1904), "Лекции по введению в психоанализ" (1910), "Тотем и табу" (1913), "Я и Оно" (1923).
8
Тынянов Юрий Николаевич (1894-1943) - русский писатель, литературовед. Книга "Архаисты и новаторы" (1929). Исследования поэтики литературы и кино. Мастер исторического романа: "Кюхля" (1925) о В. К. Кюхельбекере, "Смерть Вазир-Мухтара" (1927-28) о А. С. Грибоедове, "Пушкин" (ч. 1-3, 193543, не окончен).
9
Исаак Сирин (Исаак Ниневийский) (ум. в кон. 7 в.) - христианский писатель, монах-отшельник, отец Церкви. В 661 был епископом Ниневии, затем удалился в монастырь Раббан Шабор. Его сочинения (на сирийском языке) на темы аскетики и мистического самоуглубления получили широкую известность в восточно-христианском мире, были переведены на арабский, греческий, славянский и другие языки.
10
Заратустра - герой философской поэмы немецкого философа Фридриха Ницше (1844-1900) "Так говорил Заратустра".
11
Надежда Филаретовна фон Мекк (1831-94) - жена Карла Федоровича фон Мекк (1821-76), российского капиталиста, инженера, совладельца ряда железных дорог. Как меценатка, покровительствовала П. И. Чайковскому.
