Таково свойство греха. Прежде, чем он совершен, он опьяняет своего пленника, а когда бывает приведен к исполнению и совершен, тогда приятность его уходит прочь и потухает, а стоит уже один только обвинитель; причем, совесть занимает место палача и терзает согрешившего, предъявляет ему крайние наказания и давит его тяжелее всякого свинца.

3. И такого рода наказания здесь; а каковы наказания будут назначены совершившим такие злодеяния в будущей жизни, ты знаешь. О них поэтому надо проливать слезы, о них следует плакать, потому что и Павел делает так, радуясь вместе с переносящими бедствия и состязающимися, и испытывающими несчастья, а согрешающих оплакивая. Поэтому он и говорил: «Чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и [чтобы] не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в распутстве и нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали» (да не како пришедша мя смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и не покаявшихся и нечистоте, яже содеяша) (2 Кор. 12:21), состязающимся же говорил: «радуюсь и сорадуюсь всем вам» (Филипп. 2:17). Поэтому ничто да не смущает тебя — ни случившееся, ни впредь угрожающее. Волны ведь не колеблют скалы, но чем с большей стремительностью ударяются о нее, тем сильнее разбиваются. То же самое случилось и впредь случится и здесь, лучше же, даже гораздо большее. Волны не колеблют скалы, тебя же не только не поколебали, но и сделали еще сильнее. Таков порок, такова добродетель. Один, воюя, уничтожается, а другая, подвергаясь нападению, сияет еще сильнее. Одна получает награды не только после состязаний, но и во время самых состязаний, и самое состязание для нее становится победной наградой, а другой, когда победит, тогда еще более опозоривается, тогда наказывается, тогда исполняется великого бесчестия, и прежде назначенного ему наказания терпит казнь в самом деянии, а не только после его совершения. Если слова мои неясны, то выслушай блаженного Павла, который различает и то и другое. Писав некогда римлянам и обличая безнравственную жизнь некоторых, и показывая, что и прежде наказания, в самом уже деянии, соединяется с наказанием, он, вспомнив о противозаконных смешениях женщин и мужей, преступивших границы природы и выдумавших некоторую неестественную страсть, говорит следующим образом: «женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение» (жены бо их измениша естественную подобу в преестественную. Такожде и мужи, оставльше естественную подобу женска пола, разжегошася похожию своею друг на друга, мужи на мужех студ содевающе, и возмездие, еже подобаше прелести их, в себе восприемлюще) (Римл. 1:26–27). Что говоришь ты, Павел? Ведь дерзающие на это находят удовольствие, и совершают это противозаконное смешение с любовью? Как же ты сказал, что они наказываются в самом уже этом деянии? «Потому, — говорит он, — что я высказываю суждение не на основании удовольствия больных, а на основании самого существа дела». Так и прелюбодей, хотя и находит по–видимому удовольствие, еще прежде наказания (за свой поступок) терпит казнь в самом прелюбодеянии, делая душу худшею и более дурной. И человекоубийца, прежде чем увидеть судилище и заостренные мечи и дать отчет в том, на что он дерзнул, погиб уже во время самого совершения убийства, так как и он опять делает свою душу более дурной. Чем бывает болезнь в теле, лихорадка или водянка, или что–нибудь другое в этом роде, чем бывает ржавчина на железе, моль на шерсти, червь на дереве, и черви на рогах, тем же является и порок в отношении к душе. Он делает ее рабской и несвободной; да что я говорю — рабской и несвободной? Он делает ее душой бессловесных, превращая одну душу в волка, другую в душу собаки, иную — змеи, иную — ехидны, иную — в душу другого зверя. Это разъясняют пророки и всем поставляют в известность происходящую вследствие порока перемену: один из них говорил: «немые псы, не могущие лаять» (Исаии 56:10), сравнивая испорченных и тайно злоумышляющих людей с бешеными собаками, потому что последние, когда приходят в бешенство, нападают не с лаем, а подступают молча, причиняя укушенным больше вреда, чем лающие. Другой, опять, называл известных людей вороной (Иерем. 3:2). Иной говорил: «Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают» (человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным, и уподобися им) (Пс. 43:13). Превосходнейший же из пророков, сын неплодной, стоя подле Иордана, некоторых назвал и змеями, и порождениями ехидны. Что же может быть равным этому наказанию, когда происшедший по образу Божию и вкусивший столь великой чести, когда разумное и кротчайшее животное впадает в такое зверство?

4. Видишь, как и прежде получения наказания порок в самом себе имеет наказание? Пойми, как то же бывает и в отношении к добродетели, как и добродетель прежде получения наград бывает себе самой наградой. Подобно тому, как бывает в теле, — ничто ведь не препятствует опять воспользоваться тем же самым примером, так как он хорошо разъясняет дело, — подобно тому, повторяю, как бывает в теле, что тот, кто здоров, обладает крепким телом и свободен от всякой болезни, в силу этого самого и без веселья уже веселится, в здоровье находя радость, и ни перемены в воздухе, ни зной, ни холод, ни скудость стола, ни что–нибудь другое в этом роде не может опечалить его, так как здоровье в состоянии отстранить от него происходящий от всего этого вред, так точно случается обыкновенно и в отношении к душе. Поэтому и Павел, будучи бичуем, гоним, терпя бесчисленные несчастья, радовался, говоря так: «радуюсь в страданиях моих за вас» (Колосс. 1:24). Не только в царстве небесном назначена награда за добродетель, но и в самом страдании, потому что и потерпеть что–нибудь за истину — величайшая награда. Вот почему и сонм апостолов с радостью возвратился из иудейского синедриона, не только по причине царства небесного, но и потому, что за имя Иисуса сподобились принять бесчестие (Деян. 5:41), так как это и само по себе было величайшей честью и венцом, наградой и основанием неувядающего веселия. Итак, радуйся и ликуй! Подлинно, не мало, но даже очень велико это состязание с клеветой, в особенности когда оно бывает вследствие такого великого обвинения, из–за какого теперь оклеветали нас, обвиняя в поджоге в общественном судилище. Потому и Соломон, желая изобразить суровость состязания, говорит: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет» (видех оклеветания бывающая под солнцем: и се слезы оклеветанных, и несть утешающаго) (Еккл. 4:1). Если же борьба велика, — а она и на самом деле велика, то и назначенный за нее венец, очевидно, очень велик. Поэтому и Христос повелевает радоваться и ликовать ведущим эту борьбу с подобающим терпением. «Радуйтесь, — говорит, — и ликуйте, когда будут… вас… злословить за Меня, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф. 5:11–12). Видишь, виновниками какой радости, какой награды, какого веселия бывают у нас враги? Не странно ли поэтому устраивать себе самой бедствия, каких не были в состоянии причинить тебе те, а причинили лишь противоположное им? Что же такое я говорю? Те не только не были в состоянии наказать тебя, но доставили тебе еще повод к радости и предлог к неувядающему веселию; а ты, до такой степени муча себя унынием, наказываешь себя, расстраиваешься, смущаешься и исполняешься большой печали. Это следовавало бы тем делать с собой, если бы только когда–нибудь они пожелали познать свои собственные пороки. Тем справедливо было бы теперь горевать, плакать, стыдиться, закрыть свои лица, зарыться и не видеть этого солнца, и, заключившись где–либо во тьме, оплакивать свои пороки и те бедствия, в какие они ввергли столько церквей, а тебе должно веселиться и радоваться, потому что ты достигла обладания главой добродетелей. Ты ведь знаешь, знаешь ясно, что нет ничего равного терпению, что оно в особенности царица добродетелей, основание совершенств, безмятежная пристань, мир во время войн, тишина во время бури, безопасность среди злоумышлений; знаешь, что оно делает обладающего им крепче адаманта, что ему не в силах повредить ни выдвигаемые оружия, ни построенные в боевом порядке войска, ни подводимые машины, ни стрелы, ни пускаемые копья, ни самое полчище демонов, ни страшные полки супротивных сил, ни сам диавол, выступающий в бой со всем своим войском и хитростью. Чего же ты боишься? Ради чего страдаешь ты, которая научилась презирать даже самую жизнь, если потребует время? Но ты желаешь увидеть конец теснящих тебя несчастий? Будет и это, и будет скоро, при Божием изволении. Итак, радуйся и веселись, и находи утеху в твоих добродетелях, и никогда не отчаивайся в том, что мы опять увидим тебя и напомним тебе об этих словах.

Не суждено было мне, очевидно, и удалившись из города, освободиться от тех, кто сокрушает мой дух. Встречающиеся с нами на дороге, одни с востока, другие из Армении, иные и из других мест вселенной, смотря на нас, проливают источники слез, рыдают и сопровождают нас сетованиями во время всего пути. Я сказал это, чтобы вы знали, что мне многие сострадают вместе с вами, а и это немало значит для утешения. В самом деле, если пророк оплакивает противоположное, как тяжкое и невыносимое, говоря: «ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу» (и ждах соскорбящего, и не бе, и утешающих, и не обретох) (Пс. 68:21), то, очевидно, доставляет большое утешение и то, когда имеешь сообщниками уныния всю вселенную. Если же ты ищешь и другого утешения, то обрати внимание на то, что мы, претерпев столько великих бедствий, остаемся здоровы, находимся в безопасности, и совершенно спокойно подсчитываем наши разнообразные и непрерывные страдания, мучения, злоумышления, находя постоянно удовольствие в воспоминании о них. Итак, и сама обдумывая это, рассей облако уныния и постоянно пиши нам о твоем здоровье. Я и теперь, когда мой любезнейший господин Аравии послал нам письмо, удивился, почему твоя честность не написала, хотя госпожа моя, благородная его жена, с тобой очень дружна. Помышляй и о том, что все радости и печали настоящей жизни мимолетны. Хотя и узки врата, и путь узок, но он все–таки путь (Матф. 7:13–14), — напомню тебе изречение, о котором я часто беседовал с тобою. Если и широки врата, и путь широк, однако и это путь.

Итак, освободившись от земли, лучше же — от самых уз плоти, расправь крыло твоего любомудрия и не позволь, чтобы оно было потопляемо тенью и дымом (а таково все человеческое). Но если ты и увидишь, что те, кто причинил нам столько несправедливостей, и владеют своими городами, и наслаждаются честью и охранной стражею, то приговаривай это изречение: «широки врата и пространен путь, ведущие в погибель» (пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу) (Матф. 7:13), и потому лучше проливай по ним слезы и скорби. Тот, кто делает здесь что–либо худое, да сверх того еще, что не потерпел за это наказания, наслаждается и честью со стороны людей, отойдет (отсюда), имея почесть величайшим отягчающим наказание обстоятельством. Вот почему и тот богач был жестоко палим огнем, терпя наказания не из–за одной только жестокости, которую он проявил в отношении к Лазарю, но и из–за благоденствия, постоянно наслаждаясь которым, при столь великой жестокости, он, однако, и благодаря ему не сделался лучшим. Беседуя с собою об этом и тому подобном (мы не перестаем постоянно твердить тебе об этом), моя боголюбезнейшая госпожа, отложи в сторону это тяжкое бремя уныния и извести нас об этом, чтобы, узнав, как я и прежде писал, что тебе бывает некоторая польза в деле утешения и от наших писем, я чаще употреблял лекарство.

Всякий раз, как я увижу толпы мужей и женщин, которые высыпают на дорогах, на станциях, по городам, и смотрят на нас, и плачут, я понимаю, как обстоит дело у вас. В самом деле, если эти, увидевши нас теперь в первый раз, так сокрушаются унынием, что не могут легко придти в себя, и, несмотря на наши мольбы, просьбы и советы проливают горячие источники слез, то у вас, очевидно, буря еще суровее. Но чем суровее буря, тем больше и награды, если вы постоянно переносите ее с благодарением и с подобающим мужеством, как действительно вы и переносите. Так и кормчие, когда дует сильный ветер, если распустят паруса свыше надлежащей меры, опрокидывают корабль, а если станут управлять им соответственным образом и как следует, то плывут с полной безопасностью. Итак, зная это, моя боголюбезнейшая госпожа, не отдай себя во власть уныния, но рассудком одерживай верх над бурей: ведь ты в состоянии, и буря не больше твоего искусства. Посылай нам письма, извещая об этом, чтобы мы, живя в чужой земле, получили большую радость, узнав, что ты перенесла это уныние с подобающим тебе благоразумием и мудростью. Это я написал твоей честности, когда уже шел близ Кесарии.

Пусть рассеется у тебя и этот страх — страх за наше путешествие. Как я раньше написал, тело у нас поздоровело и приобрело большую крепость, так как и погода в отношении к нам была благоприятна, и те, кто ведут нас, проявляют всякое усердие свыше наших желаний, чтобы успокоить нас, и это доказывают самым делом. Я послал это письмо, собираясь выйти из Никеи, в третий день месяца июля. Пиши нам постоянно о твоем здоровье. Тебе в этом случае окажет услуги мой господин Пергамий, которому я весьма доверяюсь. Извещай нас не только о твоем здоровье, но и о том, что у тебя рассеялось облако уныния, потому что если мы узнаем об этом из твоих писем, то и сами станем чаще писать, как достигающие через письма некоторой пользы. Итак, если желаешь наслаждаться частыми письмами, то покажи нам ясно, что от этого происходит некоторая польза, и ты увидишь, как мы щедро будем доставлять их. Вот и теперь, когда оттуда пришли многие, которые могли принести нам письма, я очень измучился, не получив письма от твоей честности.

Насколько у нас усиливаются испытания, настолько умножается у нас и утешение, и тем более отрадные надежды имеем мы на будущее; теперь же у нас все несется по течению, и мы плывем при попутном ветре. Кто видел? Кто слышал? Подводные камни и утесы, разражаются вихри и бури, безумная ночь, глубокий мрак, крутизны и скалы; и мы, плывя через такое море, находимся ничуть не в худшем положении, чем качающиеся в гавани. Итак, соображая это, моя боголюбезнейшая госпожа, будь выше этих смятений и бурь, и удостой известить меня о твоем здоровье. Что касается нас, то мы здоровы и радостны. Тело у нас стало крепче, и мы дышим чистым воздухом, и воины префекта, уезжающие вместе с нами, так прислуживают, что устраняют для нас нужду даже и в слугах, исполняя дела слуг; они приняли на себя эту обязанность из–за любви к нам и всюду охраняют, так как каждый считает себя счастливым ради этого служения. Одно печалит нас — неуверенность, что и сама ты здорова. Извести же нас об этом, чтобы мы вкусили происходящей и отсюда радости и много возблагодарили господина моего любезнейшего сына нашего Пергамия. И если ты пожелаешь послать нам письмо, то для этого воспользуйся им, так как он и искренний друг, и весьма нам предан, и очень почитает твою благопристойность и богобоязненность.

Избежав болезни, которую я перенес на пути и остатки которой принес в Кесарию, и возвратившись, наконец, к полному здоровью, посылаю твоей богобоязненности письмо из самой Кесарии, в которой, найдя большой уход, я почувствовал себя легче, получив наилучших и весьма знаменитых врачей, лечивших нас не одним только искусством, а главным образом состраданием и нежной любовью; один из них пообещал даже уйти вместе с нами, равно как и весьма много других знатных людей. Мы часто пишем о наших делах, а сама ты, в чем я тебя прежде упрекал, делаешь это редко. И чтобы ты поняла, что это дело твоего нерадения, и что не недостаток в тех, кто носил бы письма, причиняет это, обрати внимание на следующее: господин мой брат блаженного епископа Максима третьего дня встретился с нами, и когда мы попросили у него писем, сказал, что ты не пожелала дать ему никакого письма, равно как не дал и Тигрий пресвитер, когда тот потребовал от него. Прошу, упрекни за это его, искреннего и горячего нашего друга, равно как и всех остальных, окружающих епископа Кириака. Что касается того, чтобы переменять место изгнания, то не беспокойте из–за этого ни его, ни кого другого. Мы получили милость. Может быть, они желали (исходатайствовать перемену места изгнания), и не были в состоянии (достигнуть цели). Слава Богу за все; не перестану всегда повторять этого при всем, что со мной случается. Но пусть они не могли сделать этого. Неужели они не могли и писать? Много поблагодари моих госпож, сестер моего господина честнейшего епископа Пергамия, проявляющих ради нас много усердия. Они сделали то, что господин мой областной начальник, зять его, очень к нам расположен, так что и он очень желал нас там увидеть. И сама ты постоянно извещай нас о своем здоровье и о тех, кто нас любит. Относительно же нас не заботься, потому что мы здоровы и радостны, и до сегодняшнего дня пользуемся большим отдыхом. Мы желаем узнать относительно спутников епископа Кириака, освобождены ли они, и никто нам ничего ясного об этом не сообщил; хоть вы выясните нам это. Скажи епископу Кириаку, что я вследствие печали не посылаю ему письма.

Наконец то мы едва–едва перевели дыхание, придя в Кукуз, откуда и посылаем письмо; наконец то едва–едва увидели свет, (избавившись) от дыма и облака разных бедствий, постигших нас на пути. Теперь, когда скорби миновали, рассказываем о них твоему благочестию. Я не желал этого сделать в то время, когда находился в них, чтобы особенно не опечалить тебя. Почти ведь тридцать дней, а то и больше, я боролся с жесточайшими лихорадками, и в таком состоянии шел этим длинным и трудным путем, будучи осаждаем и другими тяжкими болезнями, происходившими от желудка. Представь, что отсюда происходило, когда не было ни врачей, ни бань, ни необходимых вещей, ни других удобств, когда отовсюду осаждал нас страх перед исаврянами и остальные бедствия, какие обычно рождают неудобства дорог, забота, беспокойство, уныние, отсутствие тех, кто услуживал бы. Но теперь все это кончилось. Придя в Кукуз, мы сбросили с себя и остатки всякой болезни, и находимся в безукоризненнейшем здоровье, равно как освободились от страха перед исаврянами, так как здесь есть много воинов, которые вполне приготовлены к бою с ними; отовсюду к нам в обилии притекают необходимые вещи, так как все принимают нас со всякой любовью, хотя местность чрезвычайно пустынна. Но здесь случайно оказался господин мой Диоскор, который и отправил с этой целью в Кесарию своего слугу, приглашая и прося не предпочесть его дому другого; то же делали очень многие и другие, но я счел необходимым предпочесть этого остальным, и мы остановились в его доме. Он делается для нас всем, так что мы постоянно даже упрекаем его из–за большой его щедрости и довольства, которое он желает доставить нам. Так из–за нас он даже удалился жить в поместье, чтобы всячески услужить нам, и устраивает нам жилище, удобное для зимы, совершая и предпринимая все ради этого дела; и вообще в услугах относительно меня нет никакого недостатка. Многие и другие поверенные и экономы, получив письменные приказания от своих господ, постоянно являются, готовые всячески успокоить нас. Обо всем этом я сказал тебе, и одно, более раннее, я оплакал, а другое приятное изложил, чтобы кто–нибудь необдуманно не перевел нас отсюда. Если, в самом деле, желающие оказать нам милость предоставят на нашу волю быть там, где мы желаем, и не задумают назначать нам опять другое место, какое сами пожелают, то прими эту милость. Если же они, насильно переселяя нас отсюда, намерены послать нас в другое место, и нам будет предстоять опять дорога, опять путешествие, то для меня это будет весьма тяжело: во–первых, (надо бояться), чтобы они как–нибудь не послали нас в более отдаленную или в более неприятную местность, а потом (надо знать), что путешествование для меня тяжелее бесчисленных изгнаний. Трудность этого путешествия свела нас к самым вратам смерти. Живя теперь в Кукузе, мы опять собираемся с силами, благодаря постоянному сидению и покою, и при посредстве спокойствия врачуем бедствие, которое случилось с нами в течение продолжительного времени, и наши разбитые кости, исстрадавшуюся плоть. В тот же самый день, в который явились и мы, пришла и госпожа моя диаконисса Савиниана ^[18], разбитая и исстрадавшаяся, так как она находится в таком возрасте, когда и двигаться трудно, но юная по усердию и не чувствующая никаких печалей. Она сказала, что готова отправиться даже в Скифию (потому что такая молва была сильна), когда мы будем отведены туда. Она готова, как говорит, никуда больше не возвращаться, а жить там, где будем находиться и мы. И сыны церкви приняли ее с полным расположением и любовью. И господин мой Констанций ^[19], богобоязненнейший пресвитер, давно здесь был бы. Он даже писал мне, прося, чтобы я позволил ему придти сюда, так как без моего согласия он не осмелился бы прибыть, хотя и сильно желает этого и, как говорит, не имеет возможности оставаться там, потому что ищет убежища и скрывается: столь великие, как говорит он, теснят его бедствия. Итак прошу: не поступи иначе относительно места (моего изгнания). Если же опять попробуешь испытать их намерение, то сама от себя ничего не говори, а сообразно с твоим благоразумием испытай, где они решили (поселить меня): ведь ты можешь сделать это. И если заметишь, что где–нибудь там вблизи в приморском городе — или в Кизике, или поблизости от Никомидии, то прими это. Если же где–нибудь дальше тех местностей или дальше настоящего места, или так же далеко, как и это место, то не соглашайся, потому что для меня это весьма обременительно и тяжело. Здесь мы пока наслаждаемся большим отдыхом, так что и в два дня мы могли удалить от себя всю неприятность, происшедшую с нами вследствие дороги.

1. Зачем ты плачешь? Зачем бьешь себя в грудь и требуешь себе наказаний, которых и враги твои не в силах были потребовать от тебя, до такой степени предавши свою душу власти уныния? Письма, которые ты послала нам через Патрикия, обнаружили эти твои духовные раны. Поэтому я очень скорблю и печалюсь, что ты, обязанная употреблять все средства и делать все, чтобы отгонять от твоей души уныние, бродишь, собирая горестные размышления, выдумывая то, чего нет (ведь ты говорила это), и напрасно, и попусту, и к величайшему вреду, терзая себя. Почему, в самом деле, тебя печалит то, что ты была не в силах переселить нас из Кукуза? Насколько от тебя зависело, ты переселила, употребив все средства и сделавши все. Если же дело не пришло к концу, то не следует скорбеть и из–за этого. Может быть, Богу угодно было устроить для меня более длинные пути бегов, чтобы были и более блестящие венцы. Итак, зачем скорбишь из–за того, благодаря чему мы прославляемся, тогда как тебе следовало бы торжествовать и ликовать и увенчивать себя ради того, что мы удостоены столь великого дела, далеко превосходящего наше достоинство? Но тебя печалит пустынность здешних мест? И что, однако, приятнее здешнего местопребывания? Спокойствие, тишина, полное отсутствие хлопот, здоровье тела. Если город не имеет ни рынка, ни товаров, то для меня это не имеет никакого значения, потому что все притекает ко мне, как бы из источников. В самом деле, у меня есть и господин мой здешний епископ и господин мой Диоскор, которые непрестанно совершают дело нашего успокоения. И прекрасный Патрикий скажет тебе, как мы проводим жизнь в радости, в веселии, среди больших ухаживаний за нами, поскольку, по крайней мере, дело касается здешнего моего пребывания. Если же ты оплакиваешь случившееся в Кесарии, то и это делаешь недостойно тебя. Точно так же и там были сплетены нам опять блестящие венцы, так что все нас прославляют, превозносят похвалами, удивляются, изумляются, за что мы потерпели бедствия и изгнаны. Но вот о чем пусть никто пока не знает, хотя многие об этом и разглашают. Господин мой Пэаний объявил мне, что там (в Кесарии) находятся пресвитеры самого Фаретрия, которые говорили, что они с нами имеют общение и не имеют ничего общего с противниками, ни сближаясь с ними, ни входя в общение. Итак, чтобы нам не смутить их, пусть никто не знает этого, потому что весьма тяжело случившееся с нами. Хотя я не потерпел ничего другого ужасного, однако то, что случилось там, было в состоянии доставить мне бесчисленные награды: до такой степени мы находились в опасности даже относительно своей жизни. Но, прошу, пусть остается это у тебя тайной, и я расскажу тебе об этом вкоротке, не с целью опечалить, а чтобы обрадовать, так как то, что я постоянно шествую через такого рода испытания и что их навлекают на меня те, со стороны кого я никак не ожидал, служит для меня основанием к награде — в этом мое богатство, здесь истребление моих грехов. Когда мы, избавившись от галатийца ^[20], который угрожал нам почти смертью, намеревались вступить в Каппадокийскую страну, многие встречались с нами на пути, говоря: «господин Фаретрий ожидает тебя и всюду ходит, чтобы не потерпеть неудачи в деле встречи с тобою, и все делает и предпринимает, чтобы увидеть тебя и обнять, и показать всю свою любовь; он возбудил даже мужские и женские монастыри». Я же, слыша это, ничего этого не ожидал, но представлял себе противоположное; впрочем, никому из возвещавших это я ничего такого не говорил.

2. Когда, наконец, я вступил в Кесарию, убитый, изможденный, находясь в самой высшей степени развития пламени лихорадки, грустя, страдая до крайности, я добрел до гостиницы, лежащей на самом краю города, и старался найти врачей и погасить ту печь: это была самая высшая ступень развития трехдневной лихорадки. Сюда присоединялось еще утомление от дороги, усталость, разбитость, отсутствие тех, кто услуживал бы, недостаток необходимых вещей, то, что у нас не было никакого врача, что мы были измучены напряжением, жаром и бодрствованиями, так что я вошел в город почти что мертвецом. Тогда–то явились весь клир, народ, монашествующие, монахини, врачи, от которых я пользовался большим попечением, так как все во всем нам услуживали и помогали. Однако и при таких обстоятельствах, теснимый сильным пламенем (лихорадки), я был в крайней опасности. Наконец, мало–помалу болезнь начала прекращаться и стихать. Фаретрия же не было нигде; он ожидал нашего отшествия, хотя почему у него так было решено, не знаю. Итак, когда я увидел, что беда незаметно прекратилась, я стал наконец подумывать о путешествии, чтобы достигнуть Кукуза и немного отдохнуть от бедствий пути. Когда у нас обстояло так дело, вдруг сообщают, что бесчисленное множество исаврян сделало набег на Кесарийскую страну, что они зажгли какое–то большое село и причинили крайние бедствия. Услышав это, трибун взял имевшихся у него воинов и пошел, потому что боялись, чтобы те не напали и на город, и все были в страхе, все в тревоге, жертвуя ради опасности самым основанием отечества, так что даже сами старцы занимались охраною стен. Когда дела были в таком положении, вдруг около рассвета отряд монахов (так надо сказать и выразить этим именем их бешенство) напал на дом, где мы были, грозя спалить его, поджечь, причинить нам крайнее бедствие, если мы не уйдем. И ни страх перед исаврянами, ни болезнь, так сильно теснившая нас, ни что другое не сделало их более снисходительными; они наступали, дыша такой яростью, что и сами преторианские воины испугались их. Действительно, они и им грозили ударами и хвастались, что они уже постыдно избили многих преторианских воинов. Преторианцы, услышав это, прибежали к нам и молили и просили: «Освободи нас от этих зверей, пусть даже попадемся в руки исаврян». Городской префект, услышав об этом, прибежал к нашему дому, желая помочь нам. Монахи не послушались и его увещаний, но и сам он оказался бессилен перед ними. Видя, что дело в весьма затруднительном положении, и не дерзая ни посоветовать нам уйти на явную гибель, ни опять оставаться в городе, вследствие такого их неистовства, он послал к Фаретрию, прося уступить нам немного дней, как ввиду нашей болезни, так и ввиду грозящей опасности. Но и при таких обстоятельствах не было никакого успеха; напротив, и на следующий день они явились еще неистовее, и никто из пресвитеров не осмеливался заступиться и помочь нам, но, стыдясь и краснея (потому что это, говорили они, происходило по приказанию Фаретрия), скрывались, прятались, и не внимали, когда мы их звали. Зачем много говорить? Несмотря на то, что грозили такие ужасы, несмотря на то, что почти очевидна была смерть и меня убивала лихорадка (потому что мы еще не избавились от происходящих отсюда бедствий), в самый полдень, бросившись в носилки, я был вывезен оттуда при рыданиях, воплях, проклятиях сделавшему это от всего народа, при общих сожалениях и плаче. А когда я вышел из города, то и некоторые из клириков незаметно вышли и с сетованиями провожали нас. И в то время, когда мы слышали, как некоторые говорили: «Куда вы отводите его на явную смерть?», другой из числа любивших нас говорил нам: «Удались, прошу тебя; попадись исаврянам, только избавься от нас; кому бы ты ни попался, ты попадешь в безопасное положение, если избежишь наших рук». Когда услышала и увидела это прекрасная Селевкия, благородная жена моего господина Руфина (она весьма о нас позаботилась), то увещевала и просила, чтобы я заехал в ее загородный дом, находящийся на расстоянии пяти миль от города, и вместе с нами послала людей, и мы удалились туда.

3. Но и там это злоумышление не думало отстать от нас. Когда Фаретрий узнал, то, как она говорила, высказал ей много угроз. Когда же она гостеприимно приняла меня в свой загородный дом, я ничего этого не знал; выйдя к нам, она скрывала это от нас, управляющему же, находящемуся там, объявила, чтобы он доставил нам всякий покой, и, если бы напали на нас монашествующие, желая оскорбить нас или побить, собрал бы земледельцев из остальных ее поместий и таким образом приготовился к бою против них. Приглашала она укрыться и в ее жилище, имеющем крепость и неприступном, чтобы мне избежать рук епископа и монахов. Но я не согласился, а остался в загородном доме, не зная ничего, что за тем готовилось. И этого для них было недостаточно, чтобы оставить свое бешенство против нас. Потом в полночь, когда я ничего этого не знал (а Фаретрий, как она говорит, сильно грозил ей, принуждая и заставляя ее изгнать нас и из загородного дома), эта женщина, не вынося его докучливости, хотя я не знал об этом, объявила, что напали варвары, — так она стыдилась сказать о принуждении, которое потерпела. И войдя ко мне в полночь, пресвитер Евифий разбудил меня спавшего, и громким голосом сказал: «Встань, прошу тебя, варвары напали, они здесь близко». Вообрази, какой я был, слушая это. Потом, когда я сказал ему: «Что же следует делать? Убежать в город мы не можем, чтобы не потерпеть более тяжкого, чем то, что сделали бы нам исавряне», он начал принуждать нас уходить. Ночь была безлунная, самая полночь, мрачная, темная; и это опять ставило нас в беспомощное положение; никого не было возле, никто не помогал, потому что все нас покинули. Тем не менее, побуждаемый страхом и ожидая тотчас смерти, я, исстрадавшийся, встал, приказав зажечь факелы. Но пресвитер приказал потушить и их, чтобы, как говорил он, варвары, привлекаемые к нам светом, как–нибудь не напали на нас. Были потушены и факелы. Потом мул, несший наши носилки (потому что путь был очень неровный, крутой и каменистый), упав на колена, повалил меня, находившегося внутри носилок, и еще немного — и я должен бы погибнуть; затем, вскочивши на ноги, я побрел, поддерживаемый пресвитером Евифием (он и сам упал с подъяремного животного), и таким образом шел, ведомый за руку, лучше же — тащимый, потому что по такой неудобной местности и недоступным горам идти в полночь было нельзя. Представь, что пришлось терпеть мне, теснимому такими бедствиями, да еще в приступе лихорадки, мне, который не знал ничего из того, что было подстроено, а боялся варваров, дрожал и ожидал попасть в их руки. Не кажется ли тебе, что одни только эти страдания, даже если бы со мной не случилось ничего другого, в состоянии разрешить многие из наших прегрешений и доставить мне большой повод к славе? Причина же этих страданий, как я думаю, та, что тотчас, как только вошел я в Кесарию, все знатные люди, бывшие викарии, президы, софисты, трибуны ^[21], весь народ ежедневно смотрели меня, услуживали, хранили как зеницу ока; это, думаю, раздражило Фаретрия; равно и зависть, выгнавшая нас из Константинополя, и здесь не отстала от нас, как мне думается; этого я не утверждаю, а предполагаю. Кто мог бы рассказать об остальном, бывшем с нами на пути, об ужасах, опасностях?

Ежедневно вспоминая об этом и всегда нося это в мысли, я восхищаюсь от радости и ликую, как имеющий великое сберегаемое сокровище: так я чувствую себя. Ввиду этого прошу и твою честность радоваться, веселиться, ликовать, прославлять Бога, удостоившего нас потерпеть такие бедствия. Прошу иметь это при себе и никому не говорить, хотя и весьма естественно, что воины префекта могут наполнить весь город рассказами об этом, так как и сами они подверглись крайним опасностям.

4. Тем не менее от твоего благочестия пусть никто не узнает этого, напротив, ты и говорящих останавливай. А если ты скорбишь по причине остатков зла, то знай ясно, что я совершенно освободился от всего и у меня теперь тело крепче, чем когда жил там. А холода что ты боишься? У нас и жилища устроены удобные, и господин мой Диоскор делает и предпринимает все, чтобы мы не заметили холода даже и в малой степени. Если можно судить по началу, то настоящий климат мне кажется восточным, и нисколько не хуже климата Антиохии. Такая же теплота, такая же благорастворенность воздуха. Ты весьма опечалила меня, сказавши, что, может быть, ты печалишься и из–за нас, как бывших нерадивыми. Однако я за много дней перед этим послал твоей честности письмо, прося не двигать меня отсюда. Я же мог сообразить, что тебе потребуется сильная защитительная речь и много трудов и усилия, чтобы смочь оправдаться в таких словах. Отчасти, пожалуй, ты и оправдалась, сказавши: «Я об этом только думаю, чтобы увеличить свою скорбь». Но и это, т. е. говорить, (что) я стремлюсь размышлениями к скорбям, я опять считаю величайшим преступлением, потому что, когда тебе надо делать и предпринимать все для уничтожения горя, ты творишь волю диавола, умножая уныние и печаль. Или ты не знаешь, сколь великое зло уныние? Наконец, нисколько не бойся за исаврян, потому что они отступили в свою страну, и начальник провинции сделал все ради этого, и мы, будучи здесь, гораздо более находимся в безопасности, чем когда были в Кесарии. В конце концов, я никого так не боюсь, как епископов, исключая немногих. Итак, за исаврян отнюдь ничего не бойся, потому что они удалились, и с наступлением зимы сидят дома, и выйдут разве только уж после пятидесятницы. Как же ты говоришь, что не получаешь писем? Я уже послал тебе три длинных письма, одно через воинов префекта, другое через Антония, а третье через Анатолия, твоего слугу; в особенности два из них, наподобие спасительного лекарства, способны утешить всякого унывающего, всякого соблазняющегося, и привести к полной радости. Поэтому, взявши их, прочитывай непрерывно и постоянно, и ты увидишь их силу, вполне испытаешь лекарство и получишь помощь, и нас известишь, что произошла для тебя от них некоторая польза. У меня готово и третье подобное им письмо, которого я не пожелал послать теперь, очень опечалившись тем, что ты говоришь: «я собираю для себя горестные размышления и вымышляю то, чего нет», произнося слова недостойные тебя самой, за которые и сам я стыжусь и закрываю свое лицо. Впрочем, прочитай те письма, и ты больше не будешь говорить этого, хотя бы без конца домогалась уныния. Так как ты писала нам и относительно епископа Ираклида, то, если он пожелает, ему должно выразить протест, и таким образом избавиться от всех неприятностей, потому что ничего другого не остается. Я же, хотя и не достигал ничего великого, тем не менее уговорил мою госпожу Пентадию, чтобы она проявила всякое старание — не придумает ли для него какого–нибудь утешения в несчастии. А ты говорила, что осмелилась известить меня об этих бедствиях вследствие приказания со стороны Ираклида. Какая это смелость!

Итак, я не перестал говорить и не перестану, что печально одно только — грех, все же остальное — пыль и дым. Что, в самом деле, тяжкого — обитать в темнице и иметь на себе узы? Почему тяжело терпеть несчастья, когда терпение бедствий делается основанием столь великой награды? А чем тяжело изгнание? Чем тяжело лишение имущества? Слова эти не заключают ничего ужасного на самом деле, это пустые слова, сказанные под влиянием печали! В самом деле, если ты укажешь на смерть, то скажешь о долге природы, который непременно надо потерпеть, хотя бы и никто не причинял; если укажешь на изгнание, не скажешь ни о чем другом, как о том лишь, что изгоняемый видит (новую) страну и много городов; если укажешь на лишение имущества, то скажешь о свободе и разрешении от налагаемых им уз.

5. Не перестань, насколько от тебя зависит, услуживать епископу Маруфе ^[22], чтобы он поднялся из пропасти, потому что я в нем в особенности нуждаюсь в виду положения дел в Персии. Узнай от него, если для тебя будет возможно, как о том, что хорошего совершено там его трудами, так и о том, из–за чего он явился здесь, и извести нас, отдала ли ты два письма, которые я послал ему. Если он пожелает нам послать письмо, то и мы ему напишем, а если не пожелает, то пусть он хоть разъяснит твоей богобоязненности, была ли какая–либо польза там, и надеется ли он действовать с успехом по своем возвращении. По этой причине я ведь и старался с ним сблизиться. Тем не менее, все, что от тебя зависит, пусть будет сделано, и хотя бы все полетели вниз головой, ты исполняй свой долг. Награда твоя будет совершенна. Итак, всячески и насколько возможно расположи его к себе. Не пренебреги, прошу тебя, тем, что я намереваюсь говорить, но покажи об этом большое старание. Дали мне знать монахи — марсы и готы, у которых постоянно скрывался епископ Серапион, что пришел диакон Модуарий с известием, что тот достойный удивления епископ Унила, которого я недавно хиротонисал и послал в Готию, совершивши много великих дел, умер; и пришел этот диакон с письмами царя готов, в которых он просил послать к ним епископа. Так как ввиду грозящей нам катастрофы я не вижу никакого другого средства устроить это дело, кроме промедления и отсрочки (им ведь невозможно теперь отплыть ни в Босфор, ни в другие стороны), то постарайся пока задержать их по причине зимы; но не пробеги мимо этого с небрежностью, потому что это дело весьма важное. Есть два обстоятельства, которые в особенности печалят меня, если они случатся, — чего да не будет! — во–первых, что епископ будет поставлен теми, которые совершили столько зол, и которыми быть поставляемым дело незаконное, во–вторых, что может быть избран кто–нибудь неосмотрительно. Что они не стараются о том, чтобы избрать благородного человека, ты знаешь и сама. Если же это случится, чего да не будет, то ты знаешь и сама, что затем последует. Итак, чтобы не случилось ничего этого, приложи всякое старание. А если бы можно было без шума и тайно убежать к нам Модуарию, то этим было бы достигнуто очень многое. Если же нельзя, то пусть будет, как велят обстоятельства. Как та, бросивши два обола, превзошла всех, бросивших больше, потому что она этим истощила все свое имение (Лук. 21:2–4), так и те, кто со всею силой стараются относительно дел, исполнили все, что им подобает, хотя бы не было никакой пользы (от их стараний) и имеют совершенную награду. Много благодарю епископа Илария за то, что он написал мне, прося позволить ему удалиться в свой город и привести в порядок тамошние дела, и опять явиться к нам. Так как присутствие его весьма полезно (потому что он и богобоязнен, и муж постоянный, и ревностный), то я просил его, чтобы он, удалившись, скоро возвратился. Поэтому постарайся, чтобы письмо было отдано ему скоро и в сохранности и не было оставлено в пренебрежении, потому что он с большой страстью и пылом просил наших писем, да и присутствие его весьма полезно. Итак, всячески позаботься о письмах: если там нет пресвитера Елладия, то постарайся, чтобы оно было отдано друзьям через какого–нибудь человека рассудительного и с умом.

Ты ли ожидала, с юности показавшая такое любомудрие и поправшая человеческую гордость, что будешь жить невозмутимой и мирной жизнью? И как это возможно? В самом деле, если люди, противоборствуя людям, получают бесчисленные раны и в состязаниях, и на войнах, то ты, которая приступила к самим началам и властям, к миродержителям тьмы века сего, к духам злобы (Эфес. 6:12), и приступила так мужественно, ты, которая поставила такие трофеи и причинила столько печалей тому свирепому и проклятому демону, как ты могла надеяться, что будешь жить тихой спокойной жизнью! Итак, не следует тревожиться из–за того, что много повсюду войн и смятений и много тревог, а напротив, нужно было бы дивиться тогда, если бы ничего этого не случилось. С добродетелью соединен труд и опасность. Это ты знаешь и сама прежде наших писем, и нисколько не будешь иметь нужды учиться от других, да и мы пишем это, уча не незнающую. Мы знаем, ведь, что тебя не сможет смутить ни изгнание из отечества, ни потеря имущества (а это для многих невыносимо), ни оскорбление, ни иное какое–либо подобного рода горе. В самом деле, если сообщники терпящих эти бедствия делаются достойными соревнования, то гораздо больше те, кто в них находится. Вот почему Павел за то и другое хвалит уверовавших из евреев, говоря: «Вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий, то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем [для других], то принимая участие в других, находившихся в таком же [состоянии]» (воспоминайте первыя дни, в нихже просветившеся многия страсти претерпесте страданий: ово убо, поношенми и скорбми позор бывше: ово же, общницы бывше терпящих тако) (Евр. 10:32–33). Поэтому и мы не пишем длинного письма. К победителю, поставившему блестящий трофей, никто ведь не является для помощи, но только для похвал. Так точно и мы, зная, какое великое любомудрие показала ты относительно случившегося с тобой, ублажаем тебя, удивляемся твоему терпению в настоящее время и тем воздаяниям, которые тебе за это назначены. А так как я хорошо знаю, что ты желаешь узнать и о наших делах (потому что я долго молчал), то скажу тебе, что хотя от тяжкого недуга мы освободились, но остатки болезни еще носим (доселе). Мы пользуемся весьма хорошими врачами, но недостаток необходимых вещей разрушает происходящую от лечения пользу. Действительно, здесь не только скудость лекарств и прочего, что может поправить утомленное тело, но еще и голод, и зараза составляют предмет заботы. Наконец, эти бедствия увеличивают еще непрерывные разбойнические нападения, которые простираются до самых дальних путей, заграждают и отрезывают все дороги, причиняя отсюда и путникам большую опасность. Действительно, Андроник, как он говорит, попался в самые руки разбойников и спасся от них, будучи ограблен. Поэтому прошу твою благопристойность никого уже сюда не посылать, потому что надо опасаться, чтобы предлог путешествия к нам не сделался для приходящего сюда причиной убиения, а ты знаешь, какую принесет это нам скорбь. Но если ты нападешь на какого–нибудь заслуживающего доверия человека, который пойдет сюда по другой нужде, то через него извещай нас о твоем здоровье. Нарочно же для этого, равно как ради наших нужд, пусть никто не приходит сюда ввиду страха, о котором мы сказали.

И то, и другое — дело неизреченного человеколюбия Бога– как то, что Он попускает навести на тебя столь великие и до такой степени непрерывные искушения, чтоб блистательнее были для тебя венцы, так и то, что Он делает весьма скорое освобождение от них, чтоб ты, с другой стороны, не мучилась продолжительностью причиняемых бедствий. Так точно Бог управлял жизнью и тех благородных мужей, разумею апостолов и пророков, то позволяя волнам возбуждаться, то запрещая морю зол и после тягостной бури производя приятную тишину. Поэтому перестань плакать и мучить себя печалью и не смотри только на причиняемые непрерывные и частые несчастья, а смотри и на весьма быстрое освобождение от них, и на рождающуюся для тебя отсюда неизреченную награду и воздаяние. Все нанесенные тебе несчастья сравнительно с теми наградами, которые за них должны быть даны тебе, не что иное, как паутина, тень и дым, или и того еще ничтожнее. Что, в самом деле, значит быть изгнанным из города и менять места за местами, быть отовсюду гонимым, терпеть лишение имущества, быть влачимым по судилищам, подвергаться терзаниям со стороны воинов, терпеть страдания от получивших бесчисленные благодеяния, и быть оскорбляемым и от слуг, и от свободных, — что это значит, когда наградой за это будет небо и те чистые блага, которых нельзя и выразить словом, которые не имеют конца, но доставляют собою вечное наслаждение? Итак, перестав размышлять о кознях, оскорблениях, лишении имуществ, постоянных переселениях, провождении жизни в чужой земле, и попирая это легче всякой грязи, думай о тех сокровищах, которые собраны тебе за это на небесах, о прибыли неиждиваемой и богатстве неприкосновенном. Но тело твое вследствие этих трудов и бедствий приведено в плохое состояние, и козни врагов причинили болезнь? Опять указываешь мне основание для другой награды, великой и неизреченной. Ты знаешь, знаешь ясно, что значит — благородно и с благодарностью перенести болезнь тела. Это, о чем я часто говорил, увенчало Лазаря, это опозорило диавола при состязаниях, какие вел Иов, и явило борца, благодаря такому терпению, более славным. Это прославило его больше и любви к бедным, и презрения имущества, и той внезапной потери детей, и бесчисленных напастей, и совершенно заградило бесстыдные уста того злого демона. Итак, и сама непрестанно размышляя об этом, радуйся и веселись, доведя до конца величайший подвиг и кротко перенося главное из испытаний, прославляя за это человеколюбивого Бога, Который хотя и может все сразу уничтожить, но попустил этому быть, чтобы эта прекрасная прибыль была для тебя более блестящею. Потому и мы не перестаем ублажать тебя. Мы обрадовались, что ты, освободившись от тяжб и хлопот, как тебе подобало, положила делу конец и порешила его, — ни малодушно не отвергая их (тяжб и хлопот), ни упорно не настаивая на них, и не втянувши себя в суды и проистекающие от них бедствия, а прошла средним путем, получив приличную тебе свободу и во всем показав большое благоразумие, доказав и долготерпение, и твердость, и стойкость, и способность твоего благоразумия не поддаваться обману.

Ничего странного и неестественного не случилось с твоим благочестием, — напротив, вполне естественно и так и следовало быть, что силы души стали у тебя крепче вследствие непрерывно следующих друг за другом испытаний, и ты приобрела больше рвения и силы к состязаниям, а отсюда и большое удовольствие. Такова уж природа страдания: когда оно нападает на душу благородную и полную силы, оно обыкновенно производит это. И подобно тому, как огонь делает золото более чистым, когда соединится с ним, так и страдание, нападая на золотые души, делает их более чистыми и испытанными. Потому и Павел говорил: «от скорби происходит терпение, от терпения опытность» (скорбь терпение соделовает, терпение же искусство) (Римл. 5:3–4). Поэтому и мы ликуем и радуемся, и от такого твоего мужества получаем величайшее утешение в этом одиночестве. Поэтому, хотя бы окружили тебя бесчисленные волки и многие толпы злобствующих, мы нисколько не боимся, но молимся, чтобы исчезли и настоящие испытания, и другие не приключились, исполняя Господень закон, повелевающий молиться о том, чтобы не войти в искушение (Матф. 26:41); если же попущено будет им снова случиться, то мы спокойны за твою золотую душу, которая собирает себе и отсюда величайшее богатство. Чем, в самом деле, будут в состоянии испугать тебя те, кто отваживается на все на свою же голову? Убытком имущества? Но я хорошо знаю, что это для тебя пепел и считается ничтожнее всякой грязи. Изгнанием из отечества и дома? Но ты умеешь и в больших и многолюдных городах жить, как бы в пустынях, все время будучи предана тишине и спокойствию и поправши житейскую мишуру. Они угрожают смертью? Но, ты и в этом предупредила их, так как в продолжение всего времени заботилась об этом, и если они повлекут тебя на убиение, то повлекут на него мертвое тело. Зачем нужно много говорить? Никто не будет в состоянии сделать тебе ничего такого, чего бы он не нашел давно уже в совершенстве перенесенным тобою, потому что во всем этом ты наупражнялась, всегда идя тесным и узким путем. Научившись в таких упражнениях этому прекраснейшему знанию, ты явилась блистательнее теперь во время состязаний, не только нисколько не смущаясь случающимся, но и окрыляясь радостью, ликуя и торжествуя. К чему приучилась ты путем упражнения, состязаниями в том и занимаешься ты теперь с большой легкостью, в женском теле, более слабом, чем паутина, с большим смехом попирая бешенство мужей, полных сил и точащих на тебя зубы, и будучи готова претерпеть больше, чем они готовят. Блаженна ты и трижды блаженна ради проистекающих отсюда венцов, а вернее, и ради самых состязаний. А такова природа этих состязаний, что они и прежде наград, на самых местах, для них назначенных, имеют и вознаграждения, и воздаяния, удовольствие, которым ты теперь наслаждаешься, радость, мужество, твердость, терпение, равно как и то, что ты непреодолима, непокорима, выше всего, что ты так обучила себя упражнениями, что не можешь потерпеть ни от кого ничего ужасного, что ты в такие бури стоишь на скале, и в бушующем море носишься при попутном ветре с полным спокойствием. Таковы награды за мучение в здешней жизни и прежде царства небесного. Я знаю, да, знаю, что теперь ты, окрыляемая радостью, даже не думаешь, что облечена телом, но если потребует время, совлечешь его с себя легче, чем другие одежды, в которые они одеты. Итак, радуйся и веселись и за себя, и за тех, которые умерли блаженной смертью, не на ложе и не в доме, а в темницах, узах и муках. Скорби же и проливай слезы только за тех, кто делает это, потому что и это достойно твоего любомудрия. А так как ты желаешь знать и о здоровье нашего тела, то (знай, что) мы освободились от недуга, который раньше несколько беспокоил нас, и теперь чувствуем себя легче, если только наступившая зима опять не причинит вреда нашему слабому желудку. Относительно исаврян мы находимся в полной безопасности.

Часто ли, редко ли пишешь ты к нам, мы какое с начала имели мнение о любви твоей, такое и теперь храним неизменно: уверены, что, пишешь ли, или молчишь, ты одинаково усердна в расположении к нам. Да пошлет тебе Бог скорейшее выздоровление и избавление от всякой болезни. Мы были очень озабочены, услышав о том, что ты больна. Поэтому усердно просим тебя уведомлять нас, сколько возможно чаще, о своем положении и о том, поправляется ли оно к лучшему. Тебе известно, как мы скорбим, слыша о твоей болезни, и как радуемся, как бы окрыляемся от удовольствия, когда услышим, что пользуешься полным здоровьем. Так, зная это, честнейшая и благороднейшая госпожа моя, не пропускай случаев писать к нам всегда, как только представится возможность, и уведомлять о своем здоровье. Ты доставляешь нам немалую радость, посылая к нам такие письма.

Нам хотелось бы лично видеться с людьми, так горячо нам преданными, как вы. Но так как это невозможно (потому что дальность пути, зимнее время и опасение разбойников решительно не допускают поездки), то желательно бы было, по крайней мере, чаще встречать случаи для отправки писем от нас к вам, чтобы иметь возможность вполне удовлетворить нашему желанию — к вам писать. Но так как и этого не дозволяют нам пустынность места, в котором мы живем, и удаленность его от большой дороги, то усердно прошу извинить нас, если мы не часто это делаем, и, пишем ли мы, или молчим, иметь одинаковое мнение о нашей к вам любви, в полной уверенности, что молчание наше, часто очень продолжительное, происходит от пустынности места, а не нерадения нашего.

Знаю, что твоя искренняя, горячая, бесхитростная и неподдельная любовь к нам не угасима ни множеством дел, ни долговременностью, ни дальностью пути; знаю и то, как усердно желаешь ты видеть нас лицом к лицу и лично с нами побеседовать. Но так как теперь это очень затруднительно — и по дальности пути, и по времени года, и по страху, наводимому исаврийцами, то доставь нам удовольствие, почаще сообщая нам письменно уведомление о здоровье твоем и всего твоего дома. Если мы часто будем получать от твоего благородства и достопочтенности такие письма, то это принесет нам, в нашей пустыне, большое утешение. Тебе не безызвестно, как вожделенно нам твое здоровье, мой многоуважаемый и достопочтеннейший владыко.

Блажен, — троекратно, тысячекратно блажен ты, поступая так и прилагая свое усердие к таким делам, которые предуготовляют тебе на небесах великую награду и неисчерпаемое сокровище. Ничем ты не окрылил так нашу душу, как уведомив нас касательно господина моего, пресвитера Иоанна, с каким усердием постарался ты поднять его и отправить в Финикию. Ты умолчал, что при этом дал ему и денег, и это — совершенно в духе твоего благочестия; но от нас это не скрылось: мы знаем это, знаем и то, с какой щедростью ты дал их. Никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что ты оказываешь себя богатым в таких вещах, которыми должно богатеть, и усердно просим тебя писать к нам постоянно. Много бы мы дали, если бы можно было и лично видеть тебя. Но так как это до сих пор невозможно, то пиши к нам постоянно и уведомляй о здоровье твоем и всего твоего дома. Эти уведомления принесут нам большое утешение. Итак, зная, сколько они доставят нам радости, не лиши нас такого удовольствия.

Не удивляюсь, что длинное наше письмо вы назвали коротким. Таково свойство любящих: они не знают пресыщения, не чувствуют избытка; но чем более получают от любимых, тем более просят. Поэтому, если бы теперь пришло к вам письмо в десять раз более прежнего, то и оно не избежало бы упрека в краткости и было бы названо тоже небольшим, или лучше, не только названо, но и действительно показалось бы вам небольшим. Так точно и мы сами, до какой бы степени вы ни дошли в расположении к нам, не чувствуем полного удовлетворения, но всегда желаем усиления вашей привязанности и постоянно просим вас возвратить нам долг нашей к вам любви («Не оставайтесь должными никому ничем, — говорит апостол, — кроме взаимной любви» (ни единому же ничимже должни бывайте, точию еже любити друг друга) — Рим. 13:8); долг, правда, всегда уплачиваемый, но соразмерно тому всегда и отпускаемый вновь, так что, получая щедрую уплату по нему от вас, мы думаем, что полного расчета не получим никогда. Уплачивайте же нам всегда этот прекрасный долг, приносящий обоюдную радость. В самом деле, как уплачивающие, так и получающие его, приобретают равное удовольствие, так как и те и другие остаются одинаково в выигрыше. В денежных расчетах этого, конечно, не может быть: там уплачивающий соразмерно уплате становится беднее, а получающий — богаче. Но не так это бывает обыкновенно в договоре любви. Здесь уплативший не лишается того, чем уплатил, как лишается денег по переходе их к получателю; но по мере того, как платит, становится еще богаче. Итак, зная это, почтеннейшие и благоговейнейшие господа мои, не переставайте никогда оказывать к нам ваше живое расположение. Хотя вы совсем не имеете нужды в таком с нашей стороны увещании, но так как мы очень жаждем любви вашей, то напоминаем об этом даже и не нуждающимся в напоминаниях и просим вас постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Правда, вам не нужно напоминать и в этом последнем отношении; но мы никогда не перестанем повторять и этой своей просьбы, — также потому, что исполнение ее нам очень желательно. Мы знаем, до какой степени это затруднительно в настоящую пору, когда по времени года и по неудобствам сообщения встречается мало путешественников, которые могли бы послужить вам для этой цели: при всем том просим вас писать так часто, как только это будет возможно и удобно при таких препятствиях, и надеемся получить от вашей любви эту радость. Господину моему, благоговейнейшему пресвитеру Роману, мы послали теперь, по вашему наказу, особое письмо, принося вам за это великую благодарность. Мы видим новое доказательство великой вашей любви и крайней привязанности к нам в том, что вы, и через посредство переписки, и лично, с неослабным усердием стараетесь теснее сблизить нас с такими достойными людьми. Получив таким образом наше письмо к нему, потрудитесь отдать его по принадлежности, и сверх письма лично передайте ему также приветствие от нас. Давно уже, с самого начала, мы были горячими друзьями его; скажите ему, что и доселе мы храним ту же любовь к нему, находя в том величайшее для себя удовольствие, и если долго к нему не писали, то не по нерадению, но потому, что надеялись получить письмо от его благоговения. А так как он пожелал, чтобы мы писали к нему первые, то вот — исполняем и это и усердно просим его также писать к нам постоянно.

Ты знаешь сам, честнейший и благоговейнейший мой господин, как всегда мы были расположены к твоему благоговению и с каким постоянством всегда хранили доселе союз с тобою по закону любви, удивляясь твоему доброму нраву и поражаясь благообразием твоей добродетельной жизни, которым ты привязываешь к себе каждого. Потому–то, несмотря на дальность расстояния, мы всегда вспоминаем о тебе и никогда, в какую бы пустыню нас ни заточили, не можем забыть о твоей любви; но постоянно представляем и воображаем тебя очами любви как бы в нашем присутствии и подле нас, или лучше, непрестанно видим тебя и перед всеми прославляем твое благоговение. Просим же и тебя всегда помнить о нас, хранить к нам во всей силе и теперь ту любовь, которую ты оказывал к нам с самого начала, прилежно молиться о нашем смирении, писать к нам, когда только будет возможно, и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы, живя и в пустыне, мы могли приобрести великое утешение себе в той мысли, что, несмотря на такую дальность расстояния, пользуемся содействием твоих молитв.

Ты изволишь просить прощения в том, что не мог прибыть ко мне, извиняясь нездоровьем. А я хвалю и благодарю тебя и за твое намерение, по которому ты как бы прибыл ко мне, и в отношении моей любви ничего не потерял сравнительно с теми, которые и действительно пришли. Силен Бог избавить тебя от обдержащей тебя болезни и возвратить тебе полное здоровье; тогда мы насладимся с тобой и личной беседой. Нам очень бы хотелось видеть тебя, обнять и облобызать твою любезную нам особу. В ожидании же того, пока твое благородство хворает и время года представляет также затруднение, мы не перестанем постоянно писать к твоей честности, находя в том удовольствие и для самих себя.

Мы хотели бы постоянно писать к твоему благоговению, — ты знаешь это и сам, честнейший владыко; но так как этого не дозволяет нам то обстоятельство, что часто к нам никто не ездит (потому что пустынность местности и усиливающее ее опасение со стороны разбойников, кроме же того, и настоящая пора года, заграждающая все дороги, делают Кукуз ни для кого недоступным), то, как только случатся письмоносцы, мы с живейшим удовольствием исполняем свое желание. Это самое делаем и теперь через господ моих честнейших пресвитеров, принося должное приветствие твоему благочестью и прося, как только будет возможно, писать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Тебе не безызвестно, мой честнейший и благоговейнейший владыко, как нам желательно всегда знать о нем. Хотя нас поселили на самых крайних пределах нашей вселенной, при всем том мы не можем забыть твоей искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной любви, и куда бы нас ни удалили, мы пойдем, унося ее с собою, как величайшее утешение.

Хотя сам ты не прислал нам письма, несмотря на то, что сюда прибыли господа мои пресвитеры; но мы, помня твою прежнюю дружбу, отдавая дань удивления твоим достоинствам и душевному мужеству и зная любовь, которую ты всегда оказывал нам, первые обращаемся с письмом к твоей мерности и свидетельствуем тебе благодарность за расположение, которое ты показал к нам, потому что от нас не укрылось это, несмотря на то, что мы живем в такой дали. Итак, просим тебя, как только будет возможно, постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Когда мы слышим, что наши крепкие и мужественные друзья, так зорко и неусыпно бодрствующие в попечении о церквах, живут во здравии, то получаем от этого великое утешение. Зная это, мой честнейший и благоговейнейший владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о том. Таким образом, хотя бы нас отправили на самые крайние пределы вселенной, мы получим большое облегчение, постоянно пользуясь этим утешением.

И за присылку честнейшего пресвитера для того, чтобы навестить нас, и за письмо приношу великую благодарность твоему благоговению, честнейший владыко. То и другое — знак искренней любви и горячего расположения. Через это, и живя в пустыне, мы получаем великое утешение. Иметь таких достойных мужей такими горячими приверженцами — это доставляет немалое подкрепление пользующимся их любовью. Я желал бы лично видеться с твоим благоговением и насладиться твоим приятнейшим обществом. Но так как этого нельзя (мне невозможно, а твоей честности, при заботах о своей собственной церкви, неудобно), то по необходимости приходится прибегнуть к другому средству и искать себе отрады в письмах. И письмо, проникнутое искренней любовью, не мало может служить к утешению в разлуке. Итак, чтобы постоянно поддержать в нас это утешение, не поставь в труд писать к нам о своем здоровье так часто, как только это будет возможно и исполнимо. Мы считаем твою дружбу величайшим сокровищем и неистощимым запасом всяких благ. И если этого рода блага, то есть письма твои, мы будем иметь удовольствие получать постоянно, то и пустыня здешняя не даст нам тогда себя почувствовать, так как твои послания будут приносить нам большую радость.

Хотя мы никогда не имели удовольствия знать тебя лично, но, слыша о твоей душевной доблести и о ревности, которую имеешь ты к делу искоренения заблуждений между язычниками и обращения их к истине, свидетельствуем тебе свое уважение и почтение — так, как будто бы лично знали тебя, жили вместе и долгое время были близко знакомы. Поэтому и первые обращаемся к тебе с письмом, ублажая тебя за то, что ты совершаешь, удивляясь тебе и вместе прося, чтобы и ты писал к нам, как только будет возможно. Хотя телом мы разделены, но любовью соединены с тобою, всегда с заботливостью думая о твоем благоговении. Зная это, не поставь в труд писать к нам постоянно и уведомлять о своих подвигах, так как, даже в пустыне живя, мы извлечем отсюда большое утешение.

Да не смущают вас никакие огорчения и да не тревожит вашу душу беспрерывное волнение в ходе дел. Таков уже этот тесный и скорбный путь: он представляет много неудобств, требует больших усилий и трудов. Но все это проходит и кончается с настоящей жизнью. Хотя и тесен этот путь, но все же он — только путь; а награды за кроткое и мужественное перенесение его постоянны, бессмертны и гораздо выше его трудностей. Имея, таким образом, в виду с одной стороны мимолетность и временность скорби, а с другой — постоянство и вечность наград, мужественно переносите все, не смущаясь встречающимися неприятностями. Одно только есть истинное горе, это — грех; а все прочее: изгнания, лишение имуществ, заточения, клеветы и все подобное — тень, дым, паутина, или что–нибудь еще более ничтожное. Привыкши уже переносить много испытаний и в прежнее время, покажите и теперь приличное вам терпение. Оно может укрепить вас в твердости, безопасности и мире и сделает вас еще славнее. Как только найдете, что кто–нибудь по своей надобности отправляется сюда, пишите нам неопустительно о своем здоровье. Вы знаете, как мы дорожим им и как желаем почаще получать о нем сведения.

Я ожидал от твоей честности получить письмо с уведомлением о твоем здоровье. Ты знаешь, как всегда мы были расположены к твоему благоговению, честнейший владыко. Но так как, может быть, недостаток случая переслать письмо отнял у вас всякую возможность сделать это, то мы, встретив людей, отправляющихся к твоему благоговению, первые обращаемся с письмом к твоей честности и усердно просим тебя писать к нам постоянно, как только будет возможно, и уведомлять о своем здоровье. Мы живем в пустыннейшем месте, пустыннее которого нет во всей нашей вселенной; мы постоянно в осаде от страха со стороны разбойников и терпим множество скорбей, как это естественно на чужой стороне и в такой пустыне; при всем том если от вас, от всех, так горячо нас любящих, мы будем часто получать письма с уведомлениями о вашем здоровье, то несмотря на все свои горькие обстоятельства, мы найдем в них большое утешение. Ты знаешь, какова сила любви; знаешь, что не личное только присутствие любезных, но и письмо от них приносит большое подкрепление. Зная это, ущедри нам эту радость, уведомляя почаще о своем здоровье, о котором нам особенно желательно иметь сведение.

Давно уже оба мы хранили молчание относительно друг друга; но о старинной и искренней любви твоей к нам мы не забыли, а соблюдаем ее всецело, и куда бы нас ни отправили, мы унесем ее с собой, как величайшее утешение. Поэтому вот и теперь, встретив отправляющихся к твоему благородству, мы воздаем тебе должное приветствие и уведомляем, что хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, мы пойдем туда, мысленно имея тебя напечатленным в нашем сердце. А так как при таком расположении с нашей стороны нам весьма приятно не только писать к особам, столько любимым, но и от них получать письма, то удвой нам нашу радость, честнейший владыко, и, как только будет возможно, пиши нам постоянно, уведомляя о своем здоровье. Ты знаешь, как желательно нам иметь о нем сведение и какое утешение мы приобретем от того, даже живя на чужбине.

Хотя я реже получаю письма от твоей скромности, чем сам посылаю к твоей мерности, однако не перестану писать постоянно. Делая это, я доставляю удовольствие себе самому, веду переписку с особою, так искренно, так задушевно, так горячо и постоянно к нам расположенной. Но кроме того, так как нам весьма желательно иметь сведение о том, как идут твои дела, то мы желали бы постоянно получать письма и от тебя, чтобы всегда иметь сведение о том, чего желаем тебе, именно — о том, что ты живешь в благодушии и полном благополучии. Что, пользуясь этим, ты прилагаешь большое попечение о своей душе и, оставляя в стороне все житейское, шествуешь по дороге к небу, в этом, конечно, и сомневаться нечего. Я знаю благородство твоей души, свободу, независимость от дел и отчуждение от житейских забот. Итак, чувствуя, сколько ты доставишь нам этим удовольствия, постарайся писать к нам, как мы выше сказали, постоянно, как только будет возможно и исполнимо, чтобы нам получить таким образом большое подкрепление в борьбе с лишениями такой пустыни, в какой мы проводим жизнь. Когда от вас, от любящих нас искренно, часто приходят к нам письма с уведомлениями о вашем здоровье, то они не просто только радуют нас, но доставляют нам такое удовольствие, что мы становимся совершенно нечувствительны к пустынности места, в котором живем.

И тем доказала ты твою искреннюю и горячую любовь, что, даже находясь в болезни, ты так постоянно к нам пишешь. Со своей стороны мы желаем, чтобы ты выздоровела и приехала, когда будет можно, сюда повидаться. Впрочем, ты и сама знаешь это, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Но теперь, как я писал и прежде, мы чрезвычайно озабочены (так как догадываемся из твоих писем, что болезнь твоя весьма сильна); так поэтому, как только твое здоровье сколько–нибудь поправится к лучшему, пожалуйста, поскорее постарайся уведомить нас о том, чтобы снять с нашей души тяжелейшую тревогу. Тебе не безызвестно, до какой степени мы беспокоимся теперь о твоей болезни. Итак, зная, в какой мы теперь тревоге, постарайся сделать то, о чем мы просили. Впрочем, ты не особенно нуждаешься в убеждении к этому: и я уверен, что, как только случатся письмоносцы, ты не преминешь с каждым писать к нам.

Это — сильное доказательство твоей любви, твоей душевной заботливости и горячего расположения к нам, что ты не только прислала многосоставной (мази), но наблюла, чтобы употребление ее могло принести пользу, и прислала вместе с ней также нардного и винного масла для поправления ее, если она от дальней дороги слишком засохнет. Ты пишешь, что ты сама приготовила ее, не доверила другим, и не наскоро сделала, а сделала ее старательно; и после этого твое расположение к нам решительно поражает нас. Свидетельствуем тебе за это благодарность, на одно только жалуясь, что ты не прислала нам в письме того, чего особенно желательно было нам, именно — добрых известий о своем здоровье. И так как мы доселе озабочены, не зная, в каком положении твоя болезнь, то, если вскорости пришлешь нам письмо с уведомлением, что твоя болезнь кончилась, ты доставишь нам этим величайшее удовольствие. Итак, зная, как сильно желаем мы получить сведение о том, что ты действительно поднялась после этой немощи, доставь нам эту радость: она послужит нам среди лишений нашей пустыни и нашего осадного положения немалым утешением.

Дай тебе Бог награду, и в настоящей жизни, и в будущем веке, за твою искреннюю и горячую любовь к нам, неподдельную, нелицемерную, непоколебимую и неизменную. Немало уже показал ты, честнейший и благороднейший господин мой, доказательств расположения к нам, не смотря на такую отдаленность своего местопребывания: они многочисленны и велики. Приносим тебе благодарность за это, и желали бы писать к тебе постоянно, но не можем, сколько желали бы, а пишем, сколько можем. Ты знаешь, что в настоящее время дороги от зимней непогоды и от разбойнических нападений почти непроходимы. Не упрекай нас поэтому в нерадении, если мы будем долго хранить молчание, и припиши это отсутствию письмоносцев, а не небрежности нашей. Если бы только возможно было чаще пересылать письма, мы не сочли бы за труд писать к тебе неопустительно. Мы находим удовольствие для самих себя в том, чтобы чаще воздавать тебе должное приветствие. Зная это, пиши нам постоянно и ты о своем здоровье. Того, что, как говоришь, ты послал нам, никто нам сюда не доставил, но посланный воротился с дороги, боясь разбойников. Впрочем, усердно просим тебя вперед не делать этого и не вводить себя в хлопоты и затруднения. Твое искреннее и горячее расположение служит нам великим подарком с твоей стороны, и, постоянно пользуясь им, мы всегда с усладой вспоминаем о твоей любви.

Так любовью и расположением мы соединены с тобой и видим тебя, как будто бы ты находился теперь здесь. Таковы глаза любви: они не загораживаются дальностью расстояния и не слабеют от времени. Хотели бы мы поэтому и чаще писать к твоему благоговению. Но так как это совершенно неисполнимо по затруднительности дороги и по редкости путников, то мы приветствуем твою честность так часто, как только возможно, и извещаем тебя, что постоянно имеем тебя в памяти, нося в душе своей, где бы мы ни были. Уведомляй нас почаще и ты о своем здоровье, чтобы, будучи разделены с тобою телесно, но постоянно зная о твоем благоденствии, мы были благодушнее и могли много утешаться этим, живя в пустыне. Ведь слышать о твоем здоровье доставляет нам не малую радость. Но прежде всего, пожалуйста, молись о нас.

Честнейшего господина моего, епископа Селевка, сюда привела любовь к нам, а отсюда ведет стремление к твоей любви. Оно заставило его забыть и зимнюю непогоду, и трудность дороги, и собственную сильнейшую болезнь. Отдавая честь усердию его расположения, воздай ему, мой честнейший владыко, награду за его долгие лишения и окажи ему и теперь обычную свою любовь к нему. Притом и мы препровождаем его в твои руки, как в необуреваемую пристань, зная твою большую приветливость, твою искреннюю, горячую, твердую и неизменную любовь. Если кто поедет оттуда и будет удобно, напиши нам, пожалуйста, о своем здоровье. Евпсихий доселе еще не прибыл; поэтому мы ничего не могли узнать о том, что, как говоришь ты в последнем своем письме, он должен был нам пересказать, так как он совсем к нам не являлся. Зная это, сообщи нам, пожалуйста, теперь, по крайней мере, о том, о чем прежде через него хотел уведомить, а также, если есть и еще что–нибудь, что нам необходимо знать, и извести о своем здоровье. Горячо желая его тебе и постоянно заботясь о нем, мы всегда желаем иметь о нем сведение.

Хотя мы не постоянно пишем к твоей честности, но постоянно имеем тебя в памяти, получив в течение нескольких дней большое доказательство твоей усерднейшей, горячей и искренней дружбы. Поэтому препровождаем в твои руки, как в пристань, и господина моего, честнейшего епископа Селевка. Он страдает жесточайшим кашлем, который настоящая пора года раздражает сильнее и делает еще жесточе. Распознав свойство его недуга, постарайся, честнейший мой господин, избавить его от этого водоворота, противопоставив напору болезни силу твоей науки, при посредстве которой ты часто многих, бывших в опасности совершенно потонуть под ударами подобных волн, скоро спасал от кораблекрушения.

Я знаю, что любовь, которую имела ты к нам издавна и изначала, хранишь ты в целости и даже делаешь в ней приращение, не только не позволяя ей гаснуть от дальности расстояния и продолжительности времени, но возжигая ее более и более. Знак и то, что ты получаешь наши письма с большой радостью и что, пишешь ли ты сама, или молчишь, ты одинаково к нам расположена. В течение многих лет я действительно видел много опытов твоего расположения. Но потому–то мы и просим твою честность быть к нам всегда так расположенной, что имеем уже много залогов, много памятников искренности твоей любви. Потому–то и носим тебя постоянно в душе, напечатлев в уме своем, и храним незабвенную о тебе память, хотя и не можем постоянно к тебе писать, встречая препятствие в недостатке письмоносцев. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, пиши к нам сама постоянно о своем здоровье. Хотя мы, не получив от тебя письма, всегда расспрашиваем прибывших оттуда о тебе; но нам желалось бы непосредственно от твоей скромности получать письма, сообщающие радостные известия о твоем благоденствии.

Знаю, что ты теперь находишься в большой скорби. Но как это знаю, так ведаю и то, что за эти скорби тебе уготована большая награда, положено великое возмездие и воздаяние. Хотя горе — горе и есть; но оно приносит пользу душе и обеспечивает большие задатки. Зная и размышляя об этом, ищи здесь высшего утешения, обращая взор не на жестокость только скорбей, но и на проистекающую от них пользу, и пиши постоянно к нам о своем здоровье. В настоящее время мы очень болеем, слыша, что ты хвораешь. Поэтому весьма желали бы получить в возможной скорости сведение о том, есть ли какое–нибудь облегчение в положении твоего здоровья, чтобы успокоиться в своей заботе о нем.

Третье письмо посылаю тебе теперь, не получив сам ни одного от твоего великолепия. Что ты получил наши письма с большой радостью, оказал вручившему их тебе достойный тебя почетный прием и сделал с своей стороны все, в чем нужна была твоя сила, — это мы знаем, и все это нам вполне известно, а письма от тебя все–таки мы не получили никакого. Если бы так долго хранил молчание кто–нибудь другой, менее благородный человек, то мы согласны, что ему можно бы было извиниться множеством дел. Но так как мы знаем возвышенность твоей души, твою горячую, искреннюю, неподдельную, твердую и постоянную любовь к нам, то от твоей достопочтенности такого извинения не примем. Не можешь сказать нам и того, чтобы на этот раз ты не жил там, потому что мы и это знаем. Одно только может нас достаточно удовлетворить за твое долгое молчание, если к будущем ты соблаговолишь вознаградить опущенное в прошедшее время и станешь присылать нам вороха писем с медоточивыми уведомлениями о твоем здоровье и благополучии. Хотя мы живем в пустыне, в тяжелом осадном положении, и окружены тысячами опасностей, — при всем том мы не перестаем заботиться о твоей достопочтенности и ежедневно разведываем, как идут твои дела. Итак, хотя для того, чтобы мы узнавали это не от других, но от самого тебя, чье расположение нам так сладко и вожделенно, пиши нам постоянно о своем здоровье. Получая письма, приносящие нам добрые вести, мы получаем все, чего желаем от тебя.

Велико расстояние пути, разделяющее нас; немало прошло и времени после того, как мы расстались с твоею достопочтенностью; кроме того — многое множество неотступных дел, страшнейшая пустынность нашего местопребывания, невыносимое осадное положение, нападения, набеги разбойничьи, разные другие стеснения, немощь здоровья… Но при всем этом ничто не ослабило нашей любви к тебе: мы храним ее в полной силе и в полном цвете, нося тебя в уме своем, где бы мы ни были, имея незабвенную о тебе память и навсегда запечатлев в своем сердце благородство твоей души, независимость, неизменность, непреклонность твоей искренней любви и горячность твоего расположения к нам. Так мы живем здесь, находя величайшее утешение среди лишений своей бесприютной пустыни в воспоминании о твоих подвигах. Пиши же и ты к нам постоянно, достопочтеннейший и великолепнейший господин мой, радуя нас известиями о своем здоровье. Ты знаешь, что мы дорожим им до такой степени, что нам более всего желательно иметь о нем сведения, и что, если писать к тебе составляет нам радость, то наша радость удвоится, когда и от твоего великолепия мы будем получать такие письма.

Давно ты молчишь, несмотря даже на то, что имеешь подле себя честнейшего и благоговейнейшего господина моего, диакона Феодота, который легко может найти отправляющихся оттуда сюда. Но мы и при этом не допускаем подозрения, чтобы твоя любовь к нам сделалась сколько–нибудь холоднее, потому что много раз уже имели случай вполне удостовериться в ней на опыте и знаем, что она чиста, неподдельна, искренна и неизменна. Поэтому, пишешь ли ты, или молчишь, мы одинаково расположены к твоему благородству и смело надеемся, что твое расположение к нам всегда пребудет цело и невредимо. Тем не менее, и при такой с нашей стороны уверенности, нам было бы весьма приятно постоянно получать от вас письма, радующие нас известиями о здоровье вашем и всего вашего дома, так как мы горячо желаем его вам и крепко дорожим им, как тебе это известно. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное, справедливое и могущее принести нам большое подкрепление среди лишений нашей жизни в пустыне.

Знаю сам, что ты не стал бы только писать к нам, когда бы мог лично прибыть, и что, оставив все, ты хотел бы быть вместе с нами, если бы не было препятствий, и препятствий чрезвычайно важных, как то: настоящая пора года, затруднительное положение дел и усиливающаяся с каждым днем пустынность здешнего местопребывания. Нет ни малейшей надобности и разузнавать мне об этом. Как скоро я раз узнал, что ты нас горячо любишь, то, само собою разумеется, знаю уже и это. Хотя мы и без твоего также напоминания писали уже ко всем, но во всяком случае благодарим тебя за такую предупредительную к нам внимательность, вследствие которой в конце своего письма ты в заключение просишь нас об этом. Это — знак души, горячо озабоченной нашим делом, старательной, попечительной, умеющей искренно любить. Итак, говорю, я всем уже писал. Между прочим недавно мы послали также письмо и к госпоже моей Картерии; но теперь узнали, что она не живет там и предприняла далекое путешествие. Так, если есть какая–нибудь возможность переслать ей наше письмо туда, то перешли, ежели сочтешь нужным; а если нельзя, то сходи к честнейшим и благороднейшим господам моим: Маркеллиану и другим, и скажи, чтобы они, когда будут писать к ней, оправдали нас перед ней и написали, что мы не по небрежности и не все это время не писали к ней и что продолжительное ее путешествие препятствовало нам писать к ней чаще.

Нисколько не ново и не странно, что идущий тесным путем терпит стеснения. Таково естественное свойство добродетели: ее путь усеян трудами, тяжелыми усилиями, кознями и опасностями. Но таков путь; а за ним — венцы, награды, блага неизреченные и бесконечные. Так утешай себя этим. Притом и радости, и скорби текущей жизни протекают вместе с ней и вместе с этой жизнью оканчиваются. Следовательно, ни радостями нечего надмеваться, ни от скорбей нечего падать духом и крушиться. Хороший кормчий не зевает во время тишины, но не смущается и в бурю. Зная все это, утешай себя и ищи в этом лучшего подкрепления. Пиши нам постоянно о своем здоровье. Хотя мы разделены с тобою большим протяжением пространства и давно уже расстались с твоей мерностью, но не расстались с любовью к тебе и всегда носим ее с собою незабвенно и неослабно, где бы мы ни были, потому что такова уже природа искренней дружбы.

Хотел бы я чаще писать к твоему благоговению, потому что люблю тебя, и очень люблю, достопочтеннейший и благоговейнейший мой владыко; и то и другое ты сам знаешь. Но так как одно от нас зависит, а другое не от нас, в любви мы — господа себе, а касательно постоянной переписки — не совсем, потому что часто мешает затруднительность сообщения и неудобная пора года, то первую обязанность мы исполняем непрерывно, но вторую — когда только возможно, а пожалуй, впрочем, и ее исполняем тоже непрерывно. В самом деле, если чернилами и на бумаге мы не постоянно пишем к тебе, то мыслью и в душе — постоянно: таково свойство искренней дружбы.

Что ты увертываешься, извиняясь и прося прощения в том, за что мы хвалим и прославляем тебя, принимая твое письмо и упрекая за то, что ты прислала его так поздно и не скоро? Если ты в самом деле думаешь, что писать к нам — большая дерзость с твоей стороны, то, оставив это, озаботься нашим обвинением тебя в медлительности и оправдайся. Чем больше будешь говорить, что ты и в отсутствие наше любишь нас так же искренно, как любила при нашем личном присутствии, тем более увеличишь свою вину. Если бы ты была к нам просто расположена, как и другие, и тогда не было бы причины молчать такое долгое время; а как скоро ты говоришь, что имеешь к нам такую искреннюю и горячую любовь, что не отказалась бы даже предпринять к нам путешествие, как оно ни трудно и как ни страшно по причине множества осаждающих дорогу разбойников, если бы не воспрепятствовало тебе твое нездоровье, то тебе остается уже только один способ оправдаться — слать нам бессчетно и постоянно свои письма, которые могут загладить вину твоего долгого молчания. Делай же это, и тогда мы — вполне удовлетворены. Как ни поздно пришло настоящее твое письмо, но, как оно проникнуто горячей любовью, то уплачивает долг за прошедшее время. Однако смотри, чтобы следующие за ним письма не подражали ему в запаздывании, потому что тем только можно будет доказать, что и настоящее твое письмо пришло поздно не по лености твоей, а по напрасной, как ты говоришь, боязни, если следующие за ним будут приходить к нам скоро и достаточно часто.

Я знаю твою любовь, знаю, что твое расположение горячо, искренне, неподдельно, постоянно, и что ни затруднительное положение дел, ни куча забот, ни множество неприятных обстоятельств, ни продолжительность времени, ни дальность расстояния не могут сделать его слабее. Но потому–то так сильно и желаю постоянно получать письма от твоего благородства с радостными известиями о твоем здоровье. Если мы и упрекаем тебя, то упрекаем не по подозрению тебя в небрежности, а по своему нетерпеливому желанию получать такие письма, как можно, чаще. Зная это, честнейший и благороднейший мой владыко, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное и приносящее нам большую радость даже в нашей жизни среди пустыни.

Я хотел бы чаще писать, но редкость случаев переслать письмо не дает мне возможности привести свое желание в исполнение; в самом деле, пустынность здешней местности, опасение исаврийцев и жестокость зимы не позволяют часто никому к нам добраться. Притом, пишем ли мы, или молчим, мы всегда сохраняем одинаковое к тебе расположение, вполне чувствуя твое усердие и заботливость, которую ты имеешь о спасении своей души, стараясь успокоить живущих в благочестии и посвящая себя этому доброму делу. Поэтому, честнейший и благоговейнейший мой господин, пиши к нам ты постоянно о здоровье своем и всего своего дома. Тогда, даже в своей жизни среди пустыни, мы найдем большую радость, получая такие письма от твоей честности.

Об искренности твоей любви к нам мы знали и прежде; но гораздо более убедились в ней теперь, когда, несмотря на препятствия, представляемые зимней непогодой, ты не только не забываешь нас, но стал к нам еще внимательнее, выказывая еще большую о нас заботливость. Благодарим тебя за это и не перестанем ежедневно вспоминать об этом с похвалой. Без сомнения, ты получишь за это неизреченную награду от человеколюбивого Бога, которого воздаяния безмерно превосходят все, что могут воздать в благодарность, делом или словом, люди. Но мы платим тебе тем, чем можем: непрестанным прославлением, восхвалением и ублажением тебя, любовью, уважением, почтением, всегдашним воспоминанием о тебе, единением и неразрывной связью с тобою по закону любви. Впрочем, ты и сам хорошо знаешь, многоуважаемый и достопочтеннейший мой владыко, что мы всегда принадлежали к числу ревностнейших твоих друзей. Поэтому усердно прошу тебя по поводу присланных тобою подарков: не беспокойся о нас нисколько. Удовольствовавшись и насладившись честью получения их, мы возвращаем их тебе не из пренебрежения, не потому, чтобы не были уверены в твоем благородстве, но потому, что не терпим нужды. Точно так же поступили мы и в отношении ко многим другим лицам, так как и многие другие, достойные тебя по благородству и горячо нам преданные, делали нам, как легко может удостовериться твоя достопочтенность, то же самое: и перед всеми ними нам достаточно было в оправдание того же, что мы просим уважить и тебя самого. Если бы мы действительно были в нужде, то потребовали бы нужного с полной откровенностью, как своей собственности, и ты увидишь это на опыте. Итак, получи назад все и береги тщательно, чтобы, если когда–нибудь велит время, мы могли смело спросить это у твоей достопочтенности.

Только что написал предшествующее письмо, как вижу честнейшего и благоговейнейшего Афраата. Он так неотступно пристал к нам, — не хотел ехать отсюда и грозил даже не взять нашего письма, если я не приму всего, присланного тобой, что я наконец придумал дать такой оборот этому делу, который непременно понравится твоему благородству и совершенно успокоит твою мерность. Афраат скажет тебе о нем, и ты вели ему самому быть исполнителем этого доброго распоряжения. Конечно, ты понимаешь, как много выиграет дело и от личного присутствия его в Финикии и от щедрот твоего великолепия. За то и другое наградит тебя Господь, — то есть, как за то, что ты окажешь такое щедрое вспоможение людям, которые проповедуют язычникам в Финикии слово Божие и стараются об устроении там церквей, так и за то, что выберешь и пошлешь утешить их такого усердного человека, особенно в настоящую пору, когда они находятся в крайнем затруднении и терпят притеснения от многих. Итак, взяв во внимание высокое значение этого великого дела, не задерживай Афраата нисколько, и немедленно снаряди его туда в дорогу, в полной уверенности, достопочтеннейший мой владыко, что этим добрым усердием ты заслужишь себе у человеколюбивого Бога щедрое воздаяние.

Что ты была больна — мы это знаем, трудно была больна и даже была совсем при смерти, потом освободилась от болезни и, избавившись совершенно от опасности, теперь понемногу выздоравливаешь. Но не из твоих писем я узнал все это, — что было очень прискорбно, — а со стороны и от других. Конечно, мы рады уже, что ты избавилась от болезни. Но из того, что мы рады этому, вовсе еще не следует, что мы кротко переносим твое долгое молчание в подобных обстоятельствах. Мы желали, как тебе известно, чтобы ты приехала сюда. И действительно, если бы болезнь не остановила, то не было бы никакого препятствия. Зима здесь доселе похожа на самую приятнейшую весну; Армения избавилась от исаврийцев. Разумеется, мы тебя не принуждаем, не заставляем против воли ехать сюда. Но, чему уже ни опасение исаврийцев, ни суровость зимы, ни утомительность дороги и ничто решительно не может попрепятствовать, того просим от горячего и искреннего расположения к нам, то есть: писать к нам постоянно. Если бы мы имели счастье постоянно получать от тебя письма с приятными известиями о твоем здоровье и благодушии, то это принесло бы нам здесь немалое подкрепление. Подумай, какой ты таким образом будешь радовать нас радостью, и не поставь в труд делать это. Ты знаешь, как мы дорожим твоим благородством и какую всегда оказывали любовь к твоей мерности.

Сильно ты обрадовал нас и доставил нам большое удовольствие, уведомив, что ты много заботишься о Финикии и, несмотря на такую дальность своего расстояния, письмами поощряешь трудящихся там, выказывая таким образом апостольскую ревность. Постоянно прославляем и ублажаем тебя поэтому, как за то, что ты прежде послал туда монахов, так и за то, что теперь, при таком затруднительном положении дел, ты не только не отозвал их, но приказал им там остаться, поступая подобно отличнейшему кормчему или добросовестному врачу. Когда кормчий видит, что волны поднимаются, тогда прилагает гораздо более усердия. Когда врач замечает, что горячка достигла высочайшей степени воспаления, тогда напрягает все свое искусство. Так и ты, честнейший и благоговейнейший мой господин, поступил достойно своей доблести, когда, увидав, что дела идут дурно и неприязненно, с особенной силой настоял, чтобы находящиеся там не бежали из строя, но оставались на своих местах и делали свое дело. Продолжая таким образом действовать с прежней своей ревностью, поторопи немедленно отправиться туда господина моего, честнейшего пресвитера Геронтия, если только он поправился и совершенно выздоровел. Нам было бы весьма приятно повидаться с ним, если бы он заехал к нам сюда; но так как положение тамошних дел требует особенной поспешности и неусыпности, так что не возможно тратить много времени в дороге, к тому же и наступающая зима может преградить ему путь, то усердно просим твою честность поторопить его, если только он поправился, ехать прямо туда, а вместе с ним постарайся отправить и любезнейшего, дорогого нашего пресвитера Иоанна. Ты знаешь, что особенно в настоящую пору тамошние дела требуют тем более тружеников, чем шире разрослось зло. Понимая это, зная, какое великое дело — спасение души, и имея в виду, как много уже сделано прежним усердием твоей честности, пожалуйста, и сам, и через других, через кого только можно, употреби все усилия, чтобы то, что уже сделано, осталось прочно навсегда, а к этому прибавлялись бы все более и более значительные приращения. Ты обрадовал нас никак не менее тех, кто прибыл сюда; мысленно как будто бы и ты приехал, и хотя тебя нет здесь видимым образом, но очами любви мы постоянно тебя видим, везде нося тебя в своей душе. Может быть, доведется нам и лично видеться, когда позволит время. Но в настоящую пору, хотя нам и очень хотелось бы видеться и обняться с твоею любовью, мы также считаем, что твое присутствие там необходимо. Я уверен, что ты все сделаешь и употребишь все усилия, чтобы наполнить Финикию доблестными тружениками, — находящихся уже там утверждая еще более, чтобы они не возвращались оттуда, бросив тамошние дела, а между тем, поблизости к себе выискивая новых людей и высылая их туда с полным усердием. Таким образом всем, и близким и дальним, ты принесешь величайшую пользу, уподобляясь ароматам, которые не только наполняют своим благовонием то место, где они заключены, но и далеко распространяются в воздухе.

Я писал к твоему благоговению, полагая, что ты уже в Финикии; а потому теперь пишу опять то же самое, о чем говорил в прежнем письме, именно, что в настоящее время особенно необходимо все сделать и все перенести, чтобы добрая ваша нива не осталась бесплодной и чтобы не погибло даром ничего, что уже там сделано. Так, когда пастухи видят, что овцам их отовсюду грозит большая гибель, то становятся особенно неусыпны и деятельны, берутся за пращу и прибегают к разным другим средствам, чтобы прогнать от стада всякую опасность. Если Иаков, которому вверены были бессловесные овцы, работал целых четырнадцать лет, не зная сна, томясь от холода и зноя, и работал за самую последнюю плату наемщика, то подумай, чего не обязаны сделать и перенести те, кому вверены овцы словесные, чтобы не погибла ни одна из них. Усердно прошу поэтому твое благоговение: чем страшнее буря, чем больше зла, чем сильнее препятствия, чем многочисленнее наветники, тем решительнее восстань и сам, убеждай и других взяться вместе с тобой за эту добрую стражбу, и с возможной скоростью поторопись прибыть туда. Уже за самую поездку ты получишь немалую награду; если же за одну поездку награжден будешь, то тем более, когда возьмешься за дела и окажешь большое усердие. Чем сидеть дома, гораздо лучше и полезнее предпринимать подобные путешествия. Будучи там, ты можешь иметь все, что и теперь имеешь: и посты, и бдение, и другие подвиги воздержания. А сидя дома, нельзя приобрести того, чего можно достигнуть, живя там — спасения столь многих душ, награды за опасности, воздаяния за полную готовность к перенесению их, так как и за одну готовность к ним полагается уже воздаяние. Итак, подумай, сколько приобретешь себе новых венцов, и не медли, не откладывай, но, поправившись, пожалуйста, прямо отсюда же отправляйся туда, нисколько не беспокоясь о нужных вещах. Я уже сказал господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру Констанцию, чтобы, на постройки ли понадобится что–нибудь тратить, или на нужды братии, доставлять вам все с полным избытком, и даже теперь с более полным, чем прежде. Имея, таким образом, в виду и обеспечение там всех потребностей, и, прежде всего, богоугодность самого дела, пожалуйста, отбросив всякую медлительность, поторопись поскорее, и уже из самой Финикии дай нам о том знать, чтобы утешить нас в нашей тяжелой жизни среди пустыни. Действительно, если мы получим известие, что ты отправился туда с полной решительностью все сделать и все перенести ради спасения душ тамошних язычников, то мы в состоянии будем от такого удовольствия забыть даже, что живем в пустыне. Нам тоже хотелось бы повидаться с тобой; но так как то, о чем я говорил, гораздо необходимее и можно опасаться, чтобы зима не загородила тебе дороги от нас туда, то потому мы тебя и торопим, и просим усердно поскорее отправиться туда прямо.

Хотя мы отделены от вас большим расстоянием и живем в самой жесточайшей пустыне, при всем том, узнав о вашей душевной доблести и великих подвигах воздержания, которыми вы просвещаете всех вокруг себя, мы горячо вас полюбили. И так как, между тем, нам невозможно сподобиться лично увидеть вас, и по зимней поре года, и по дальности дороги, то мы поусердствовали прибыть к вам письменно, и неотступно просим ваше благоговение прилежно молиться об окончании объявших вселенную бедствий, побуждать всех к этому с полным самоотвержением и, сколько возможно, чаще писать к нам о своем здоровье, чтобы, будучи удалены от вас и сосланы на самые крайние пределы вселенной, мы могли найти себе великое утешение, по крайней мере, в том, что будем постоянно иметь сведение о вашем благоденствии. Очень обрадовал нас любезнейший, дорогой наш пресвитер Иоанн, несмотря на такое затруднительное положение обстоятельств решившийся снарядиться и отправиться в Финикию. Вы понимаете все величие этого подвига, и потому усердно прошу вас: если найдете доблестных мужей, которые могли бы вместе с ним содействовать совершению столь важного предприятия, то, пожалуйста, с возможной готовностью пошлите их вместе с ним. Вам известно, какую великую награду вы приобретете за это.

Хотелось бы мне видеть вас здесь, потому что, представляя вас себе по слухам о вашем благоговении, я очень полюбил вас; но так как это пока невозможно — и по дальности пути, и по зимней поре года, и по страху, наводимому исаврийцами, то я возымел усердие прибыть письменно к вашей честности с изъявлением расположенности, которую мы питаем к вашему благоговению. В самом деле, можно дружески полюбить людей, которые далеко от нас и которых мы никогда не видали. Такова сила любви: она не задерживается дальностью расстояния, не слабеет от долговременности, не побеждается наведением искушений; но, побеждая все это, становится выше всего и востекает на высоту недосягаемую. Так точно и мы, горячо полюбивши вас, не сделались ни от чего подобного менее к вам внимательны, но как сами пишем к вам, так и вас усердно просим уведомлять нас о своем здоровье. Таким образом, даже среди своей жизни в пустыне мы найдем большое утешение себе, когда будем слышать, что люди, провождающие такую жизнь и шествующие таким тесным и скорбным путем, здравствуют и благоденствуют.

Хотя сама ты редко пишешь, тем не менее, мы, как только узнаем, что кто–нибудь отправляется отсюда к вам, неопустительно всякий раз пишем к твоему благородству. Мы высказывали желание, чтобы ты приехала сюда повидаться с нами; горячо желаем этого и теперь. Но так как это, по всей вероятности, показалось трудно твоему благородству (хотя опасность со стороны исаврийцев миновала совершенно), то мы не перестаем утешать себя, по крайней мере, тем, что постоянно пишем к твоей честности. В самом деле, всякий раз, как только встретим случай переслать к тебе письмо, принимаясь писать к тебе, мы испытываем необыкновенное удовольствие. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, постарайся, пожалуйста, и ты постоянно извещать нас о своем здоровье и благодушии. Как относительно поездки мы нисколько не упрекаем тебя, потому что это могло показаться тебе обременительным, так, напротив, никогда не перестанем жаловаться на твое долгое молчание, потому что горячо желаем постоянно иметь сведение о благоденствии твоем и всего твоего дома.

Много меда заключает в себе твое письмо или, лучше сказать, ты сделал его даже приятнее меда. В самом деле, чем чаще подавать мед лакомящимся его сладостью, тем уже менее он кажется им приятным, так как пресыщение разрушает силу удовольствия; напротив, твои письма, радующие нас известиями о твоем здоровье, так далеки от этого недостатка, что тогда особенно и доставляют нам радости, когда чаще приходят. Итак, ты облобызал мое письмо. А я облобызал тебя самого, виновника письма, обнял тебя, обеими руками обвившись вокруг шеи, и, расцеловав твою любезную мне голову, почувствовал большое подкрепление. Мне показалось, что не письмо только твое пришло, но будто бы ты сам приехал и находишься вместе с нами. Такое впечатление произвело на меня твое письмо. Впрочем, такова всегда природа искренней любви: хотя бы лучи ее проникали только через письма, они делают видимым самый источник этих писем, что и привелось нам испытать. И ни давность времени, ни дальность расстояния, ни тяжелое положение обстоятельств, ничто решительно не помешало нам при этом. Зная это, достопочтеннейший мой владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о своем здоровье и благодушии, равно как и о благоденствии всего своего дома. Тебе известно, как желательно нам всегда иметь об этом сведения.

Скоро ты забыл нас, к горькой печали вследствие разлуки с тобой прибавив нам еще новую скорбь — своим долгим молчанием. На недостаток времени ты не можешь сослаться: прошло уже так много дней, что весьма легко можно было обернуться назад. А извиняться опасением исаврийских набегов мы тебе не позволим, потому что слишком для этого тебя любим. После твоего отъезда многие оттуда прибыли сюда. Что же за причина твоего молчания? Мешкотность и равнодушие. Впрочем, мы избавим тебя от упреков за прежнюю небрежность, если ты постараешься на будущее время учащением писем вознаградить потерянное. Ты знаешь, как нам будет приятно, если ты постоянно будешь уведомлять нас о своем здоровье.

Знаю, что вас смущает непрерывность постоянных испытаний, постигающих господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера. Но не страшитесь ничего подобного. Кто терпит это ради Бога, тот, чем жесточе его страдания, тем высшей сподобится награды. Утешая себя этим, мужественно и с благодарностью переносите огорчения, прославляя Бога за все, встречающееся в жизни. Таким образом и вы соделаетесь общницами с ним в уготованных ему наградах и венцах, за то, что кротко и мужественно переносили испытание. Вы знаете, что настоящая жизнь есть только путь, что и радости и печали ее проходят одинаково, что «многими скорбями подобает нам войти в царствие Божие» и что тесен и скорбен «путь, вводящий в жизнь вечную». Утешаясь этим, а также и его присутствием с вами, рассейте всякую тень уныния, радуясь и веселясь за его страдания, потому что его ожидает за них неизреченное и нетленное вознаграждение.

Вот что значит быть отцом! Ты не только не огорчаешься, что сын твой имеет стремление к истинному любомудрию, но радуешься этому, употребляешь все средства, чтобы он достиг самого верха любомудрия, и даже не тяготишься удалением его от родины, от дома, от твоего собственного присмотра, напротив того — думаешь, что он теперь ближе к тебе, когда становится добродетельнее. Глубоко благодарим тебя за это и со своей стороны удивляемся, каким это образом, давши нам такой бесценный подарок, своего сына, ты счел себя еще обязанным сделать нам честь и угощениями другого рода. Честь мы приняли; но самые вещи присланные возвращаем обратно, не из пренебрежения к твоему благородству (как это можно в отношении к человеку, так горячо нас любящему?), а потому, что считаем излишним гоняться за тем, в чем не имеем нужды. Что же касается доброго чтеца Феодота, то мы желали бы оставить его при себе и заняться его воспитанием; но так как вся здешняя местность наполнена убийствами, смятением, кровопролитием, пожарами, потому что исаврийцы все истребляют огнем и мечем, и мы постоянно движемся с места на место, каждый день переменяя свое местопребывание, то мы сочли необходимым отправить его от себя, обстоятельно наказав господину моему, благоговейнейшему диакону Феодоту, неусыпно о нем заботиться и иметь о нем полнейшее попечение. Постарайся и ты обращаться так же с своим сыном, и тогда непременно похвалишь наше решение и принесешь нам за настоящее увещание большую благодарность.

Что честнейший и благоговейнейший господин мой, пресвитер Констанций, оставил нас, о том жалею; но что он отправился к вам, этому радуюсь, и больше радуюсь, чем о разлуке с ним жалею. Я вполне уверен, что в вашей любви он найдет себе необуреваемую пристань. Хотя бы отовсюду грозили бесчисленные опасности и высоко вздымались волны, ваше положение таково, что, благодаря отличающему вас мужеству и вашей неизменной расположенности и любви, под вашей защитой можно и среди бури наслаждаться ясной тишиной. Когда он явится к вам, сделайте для него, пожалуйста, все, как вам подобает. Вы знаете, какая награда будет ожидать вас, если постараетесь помочь человеку, на которого напрасно и злостно клевещут. Мы не чего–нибудь домогаемся, а того только, чтобы его не обижали вопреки всякой справедливости, чтобы не таскали и не перетаскивали его напрасно, терзая по судам, за то, за что его следовало наградить и прославить. Итак, касательно его такова наша просьба; касательно же себя самих просим вас постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Хотя мы отделены от вас большим пространством, при всем том всегда постоянно носим вас в своей душе, близки к вам и непрестанно вас видим. Таковы глаза любви у людей, умеющих искренно любить. Но вы хорошо знаете это и сами, так как и вы умеете любить искренно.

Все уступает времени и проходит, дряхлея и стареясь: и телесная красота, и величественные здания, и цветущие луга и сады, и все, что ни есть на земле; одна только любовь избежала общего разрушения и не только не вянет от долговременности, но не пресекается и самой смертью. Так и в нас, как ни давно расстались мы с твоею мерностью, она хранится к тебе в полном цвете: на словах — и теперь, а в душе — всегда. Потому–то мы и пишем постоянно к твоему благоговению. А так как нам весьма желательно иметь сведения, как идет твое здоровье (ты ведь знаешь, сколько мы дорожим им), то, если будет возможно и если легко найдешь случай, с кем можно было бы отправить к нам письмо, пожалуйста, с свойственной тебе добротой дай нам знать об этом. Как живем мы, что делается в Армении, что во Фракии, обо всем том расскажет твоей искренней и горячей любви податель этого письма.

Господин мой Сопатр, начальник Армении, — той Армении, в которой мы в настоящее время заключены, — Арменией правит, как отец, а о нас оказывает попечение более отца. Желая и стараясь отблагодарить его за такое с его стороны благорасположение, мне кажется, я нашел наконец отличнейшее средство отблагодарить его при пособии твоей неусыпно заботливой о нас души. Как и каким образом? У него есть сын, который давно уже живет там (у вас), обучаясь наукам. Если ты потрудишься принимать его у себя с готовностью и с свойственной тебе любовью и сделаешь ему что–нибудь полезное, тогда мы будем уплатившими свой долг. Сделай же это и познакомь его также с тамошними сановными людьми, которые были бы и знакомы тебе и в состоянии сделать для него чужую сторону приятнее родной. Этим ты доставишь удовольствие ему, доставишь удовольствие мне, доставишь удовольствие и себе самому, оказав полезную услугу в лице сына человеку честному и человеколюбивому, общему пристанищу бедных.

В вашем философском и возвышенном образе мыслей, в вашем неизменном и непреклонном настроении вы найдете достаточное подкрепление себе среди тех горестей, которые вы, как видно из вашего письма, испытываете. В самом деле, как человеку вялому и распущенному не может принести большой пользы даже тишина и самое благоприятное течение обстоятельств, так твердого, установившегося и ко всему готового мужа никогда не поколеблет никакая жестокая буря, напротив — сделает его еще славнее. Таково уже природное свойство испытаний: тем, кто переносит их мужественно, они приносят большие награды и блистательные венцы. Зная это и почерпая отсюда достаточное утешение среди бедствий, не смущайтесь, честнейшие и благороднейшие господа мои, ничем и не переставайте писать к нам постоянно. Нам желательно бы было лично видеться и обняться с вами, но так как это пока невозможно по разным препятствиям, то не поставьте в труд постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Вы знаете сколько вы доставляете нам этим удовольствия и как много это нас радует.

Языком я редко сношусь к вашим благоговением, но душой — постоянно и весьма часто. Считайте же, что вы получили от нас не столько писем, сколько получили исписанной чернилами бумаги, но столько, сколько нам хотелось бы послать к вам. И как скоро так будете смотреть на дело, то увидите, что нами посланы к вам вороха писем. Если же вам их никто не доставляет, то, конечно, молчание наше есть следствие не нашей небрежности, а затруднительности нашего положения. Я сказал это для того, чтобы, пишем ли мы, или молчим, вы не изменяли своего мнения о нашей любви к вам. Где бы мы ни были, мы везде о вас помним, напечатлев вас в своем сердце. Приносим вам теперь великую благодарность за то, что вы приняли доброго монаха с свойственным вам благорасположением и укротили людей, которые так не кстати вздумали с ним ссориться. Недаром же я говорил, и без всякой лести вам, что, хотя бы отовсюду вздымались бесчисленные волны, у вас будет тишина. И если вы так легко избавляете других от кораблекрушений, то ясно, что сами стоите далеко вне опасности. Пишите же нам постоянно о своем здоровье. Вы знаете, как нам желательно всегда иметь о нем сведения. Ваши письма, радующие нас известиями о вашем благоденствии, имеют такую силу, что, хотя мы в настоящее время отовсюду окружены опасностями, войнами, смятениями, беспорядками, ежедневно грозящими смертью, при всем том, как только получим связку ваших посланий, забываем все от удовольствия и приобретаем вновь прежнюю бодрость. Искренняя любовь производит то, что письма, заключающие в себе подобные известия, как бы переносят нас в круг людей, с которыми мы телесно разлучены.

Ты избавился, честнейший и благоговейнейший господин мой, от бедствий, свирепствующих теперь в Армении; а нас, кроме здешних смятений, или, точнее, ежедневно грозящих смертью опасностей, сильно тяготит и разлука с таким любезным, искренно и неподдельно расположенным к нам человеком, как ты. К этому присоединилось еще другое горе — долгое молчание твоей мерности. С того времени, как ты уехал отсюда, мы получили от тебя теперь всего только второе письмо: говорю это не в укор тебе, а по чувству собственной скорби. Что дорога, ведущая к нам сюда, действительно в настоящее время непроходима для путешественников, это всякий знает, и, конечно, это может послужить тебе в оправдание; но все это вовсе не утешительно для нас, напротив, потому–то мы особенно и горюем, что и последнее, оставшееся нам после разлуки с тобою, утешение отнято у нас таким образом. Так как это препятствие до сих пор не устранено, и ужасы, напротив, с каждым днем увеличиваются все более, то, пожалуйста, за огорчение, причиняемое нам твоим долгим молчанием, вознаграждай нас другим способом: не забывай нас, и когда будешь к нам писать, то пиши письма как можно длиннее, обстоятельно рассказывая в них о своем здоровье, благодушии и благополучии. Таким образом отнимаемое у нас временем ты можешь вознаградить длиннотой писем.

И это — твое (письмо), нашего, ревностнейшего и горячего друга! Только что я прочитал первое твое письмо, как получаю второе: оба в один день, — и сильно обрадовался. Второе письмо твое заключает в себе нечто более, представляя нам не твои только речи, но и твое собственное писание, что и увеличило нашу радость, потому что мы могли увидеть в нем облик не твоей только горячей и искренней души, но в добавок еще и твоей руки. Делай же так постоянно, и не скупись доставлять утешение, которое сам придумал для нас таким образом. Тащить тебя сюда уже не смеем: таковы бедствия Армении; они охватили все, как и другая зима. Куда ни поедешь, везде увидишь потоки крови, кучи мертвых тел, до основания разрушенные жилища, разоренные города. Мы считаемся в безопасности, заключившись в этой крепости, как в жестокой тюрьме; при всем том не можем пользоваться спокойствием вследствие ежедневных опасений, смертоносных слухов, постоянного ожидания приступа со стороны исаврийцев и телесной немощи, с которой боремся доселе. Но, и при всех этих бедствиях, мы находим немалое утешение в своем горестном положении, когда получаем письма, радующие нас известиями о твоем здоровье.

Принимаем это, как знак твоей искренней и горячей любви, что даже из такой дали ты беспокоишься о нашей безопасности. Прежде, в самый разгар зимы, мы постоянно переходили с места на место, останавливаясь то в городах, то в ущельях и лесистых долинах, и всюду преследуемые исаврийцами. Наконец, когда здешние бедствия несколько поутихли, оставив пустыни, мы поспешно двинулись в Арависс, находя его крепость безопаснее других мест, и теперь живем в ней (а не в самом городе, потому что и это даже небезопасно) хуже, чем в любой тюрьме. Кроме уже того, что смерть ежедневно, так сказать, стучится к нам в двери, — потому что исаврийцы проникли всюду, везде истребляя огнем и мечем людей и жилища, — мы опасаемся еще голода, которым грозит нам наше стесненное положение и многочисленность сбежавшегося сюда народа. Зимняя пора года и непрерывное бегство из одного места в другое повергли нас в продолжительную болезнь: трудный период ее в настоящее время миновал, но некоторые следы еще остались. При всем том, даже среди стольких бедствий и таких опасностей, мы почерпаем величайшее утешение в вашей любви — горячей, искренней и неизменной. Зная это, не поставьте в труд постоянно радовать нас известиями о вашем здоровье. Хотя мы и далеко от вас живем, при всем том крепко связаны с вами узами любви. Приношу великую благодарность твоей честности за то, что даже среди таких смут, окружающих тебя, ты оказываешь большое усердие к делам в Финикии. Если получишь еще какие–нибудь известия оттуда, не поленись сообщить нам. К нам ниоткуда никто не может скоро добраться, так как все дороги, ведущие сюда, отовсюду заграждены. Но, хотя и трудно вести с нами постоянную переписку, при всем том пиши, как только представится возможность, и сообщай нам обо всем, что там делается, уведомляя в то же время о здоровье всех вас, о котором нам в особенности желательно иметь сведения.

Желал бы и я повидаться с вами здесь; но так как много тому препятствий, то не смею требовать этого теперь, а прошу вас оказать нам помощь, оставаясь и вдали от нас, содействием ваших дерзновенных молитв (а этого рода помощь не слабеет от времени и не задерживается дальностью расстояния, но, где бы ни жил человек, имеющий дерзновение перед Богом, как вот и вы, он может принести таким образом величайшую пользу и далеко от него живущим), сверх же молитв прошу вас также постоянно радовать нас и известиями о своем здоровье. Как ни много волн окружает нас отовсюду: и пустынность места, и осадное положение, и нашествие исаврийцев, и ежедневно грозящая смерть (мы постоянно живем об руку с смертью, заключившись в этой крепости, как в тюрьме, и страдая тяжким телесным недугом), — при всем том, несмотря на все злополучие, мы почерпаем немалое утешение среди этих бедствий в вашей любви. Хотя мы и не много времени пробыли вместе с вами, но получили много доказательств вашего искреннего, горячего, более, чем мед, сладкого, неизменного, крепкого и непоколебимого расположения, которое вы оказывали к нам и при личном свидании и заочно. Вот почему и вдали от вас, и среди стольких треволнений, мы отдыхаем душой при воспоминании о вашей доблести, как бы в отрадной пристани, считая вашу любовь величайшим для себя сокровищем. С прошествием зимы и наступлением весны, мы избавились от сильного напора болезни; но остатки ее еще есть, они поддерживаются постоянным беспокойством, возбуждаемым нападениями исаврийцев. Не забывайте же нас никогда, какое бы расстояние ни разделяло нас, и не поставьте за труд писать к нам постоянно, как только дозволит возможность, радуя нас известиями о вашем здоровье.

Не падай духом, и не приписывай своим грехам прекрасной кончины твоей блаженной дочери. Она вступила в необуреваемую пристань, достигла жизни, не имеющей конца, и, избавившись от волнений настоящего века, стала на камне, где все собранные ею блага неотъемлемо лежат вокруг нее, как бы в неприкосновенной уже сокровищнице. Надобно радоваться, веселиться и торжествовать, что ты душу ее, как отличный земледелец — спелый плод, представил общему всех Владыке. Прилагая из этих и из подобных размышлений извлекаемые лекарства к сердечной боли, поразившей тебя и скромнейшую госпожу мою, ее мать, увеличь, таким образом, отложенную вам награду, чтобы вам получить великое воздаяние от человеколюбивого Бога не только за прекрасное воспитание ее, но и за кроткое н благодушное перенесение этой прекрасной с ней разлуки.

Хотя и далеко от тебя живем мы, но веселимся, радуемся, ликуем, слыша о твоих подвигах и обильной щедрости, которую ты оказываешь бедным. Хотелось бы нам лицом к лицу увидеться с твоей честностью и при личном свидании лично засвидетельствовать тебе нашу великую благодарность. К сожалению, это до сих пор невозможно, потому что опасность со стороны исаврийцев увеличивается все более и более, и всякое сообщение в настоящее время преграждено, а я уверен, что если бы этого не было, то и ты не пожалел бы трудов приехать сюда и прибыл бы к нам сам. Но так как это до сих пор невозможно, то вот мы пишем к тебе, приветствуем твою честность, и усердно просим тебя, как только дозволят обстоятельства, постоянно писать к нам и уведомлять нас о здоровье твоем и всего твоего дома. Такого рода письма твоей честности доставят нам в нашей здешней жизни немалое утешение.

Хотя много прошло времени с тех пор, как мы расстались с твоей достопочтенностью, и велико пространство, разделяющее нас, при всем том мы связаны с тобой любовью и живем близко к тебе, или, лучше, храним тебя в своей душе, нося с собою всюду, где бы мы ни были. Твою старинную к нам дружбу, горячую, искреннюю, крепкую и непреклонную, мы навсегда запечатлели в своем сознании. И наше расположение к тебе, честнейший и достопочтеннейший владыко, все так же живо, как и прежде, и не слабеет ни от давности времени, ни от дальности расстояния. Прошу же тебя, не поставь в труд писать к нам, сколько возможно, постоянно, о своем здоровье. Ты знаешь, сколько мы дорожим им и какую ты доставишь нам радость, уведомляя нас о его состоянии.

Желал бы я повидаться с тобою, и ни страх, наводимый исаврийцами, ни слабость здоровья не помешали бы мне, если бы мне позволялось переезжать по желанию, куда захочу; но тебя, хотя ты волен в этом, не зову сюда, и не прошу оставить дом и приехать к нам. Хотя и время года позволяет это, и поездка не велика (потому что небольшое расстояние разделяет нас), — при всем том не решаюсь тащить тебя сюда из опасения за тебя со стороны исаврийцев. Вместо того прошу постоянно писать к нам о своем здоровье; в этом отношении нападения разбойников, конечно, уже не могут служить тебе препятствием. Сделай же нам эту милость: тебе это легко и удобно; а нам принесет большую радость. Ты знаешь сам, сколько доставишь нам удовольствия, оказывая нам такую благосклонность.

Что это значит? Ты предоставляешь нам полную волю свободно распоряжаться для своих надобностей принадлежащими тебе людьми и лишаешь нас того, в чем мы особенно имеем надобность, то есть, своих писем, которые доставляли бы нам известия о твоем здоровье. Или не знаешь, что именно это более всего дорого и желанно искренним и задушевным друзьям, как вот и нам теперь? Итак, если хочешь, честнейший мой владыко, сделать нам милость, то отмени данное твоим людям приказание служить нам в телесных нуждах (так как мы ни в чем таком не имеем нужды — все течет у нас рекой) и доставь нам сам при посредстве небольшого количества бумаги и чернил величайшее одолжение, которого мы особенно желаем удостоиться от тебя. Оно состоит в том, чтобы ты постоянно писал к нам о здоровье — своем и всего своего дома. Если бы можно было нам видеться друг с другом, то я попросил бы, как величайшей милости, того, чтобы ты доставил мне удовольствие лично увидеть так горячо любящего нас друга, как ты, и поднял бы себя из дома. Но так как страх, наводимый исаврийцами, препятствует этому, то утешай нас, не скупясь, своими письмами, и тогда — все наши желанья тобой удовлетворены.

Я весьма желаю, чтобы господин мой, честнейший (ваш) пресвитер, был с нами. Но, хотя ты полагаешь, что ему полезно прибыть сюда, я предпочитаю приезду его к нам его безопасность и освобождение его от настоящих смятений. Не думай же, чтобы мы препятствовали ему, если он хочет приехать к нам. Доселе мы удерживали его от исполнения этого намерения только потому, что самое свойство его дела не требует настоятельно прибытия его сюда, и мы боялись, не попал бы он еще в руки исаврийцев. Но если действительно необходимо приехать ему сюда, то мы усердно просим и убеждаем его решиться на это путешествие. Хотя мы и разделены телесно, но узами любви связаны с ним по–прежнему. Не смущайся же, прошу тебя, происшедшими огорчениями. Чем более неприятностей, тем выше будет твоя заслуга, тем обильнее будет тебе награда и воздаяние от человеколюбивого Бога, если ты благодушно и мужественно перенесешь встретившиеся затруднения. В таком случае ты и легче победишь их, и награда, отлагаемая тебе на небесах за претерпение их, будет обильнее и гораздо выше самых страданий.

И прежде писал я твоей честности, что, по причине твоей любви, мы считаем и тебя в числе тех, которые прибыли к нам лично, и теперь повторяю опять то же самое, именно, что мысленно прибыла к нам и ты. Поэтому, хотя телесное нездоровье и замешательства, охватившие Армению, и воспрепятствовали тебе действительно приехать, тем не менее мы, зная твое желание и намерение, сохраняем то же мнение о твоем к нам расположении, какое имели и прежде. Не переставай же постоянно писать к нам и уведомлять о ходе своей болезни и о своем здоровье. В настоящее время мы очень огорчены, слыша, что ты больна. Чтобы не тревожиться нам, уведоми нас поскорее, выздоравливаешь ли ты от своей болезни.

Не в Армении только и не в Каппадакийской только стране, но и в более отдаленных краях молва о твоей любви и о расположении, какое ты всегда оказывал к нам, прогремела торжественнее трубы. Считая величайшей для себя честью такое расположение к нам твоего благоговения, мы, со своей стороны, не перестаем прославлять тебя и усердно просим тебя постоянно писать к нам о своем здоровье. Хотя мы и в пустыне живем, хотя и далеко от вас удалены, — при всем том мы связаны с тобою узами любви, питая к тебе то же расположение, какое исстари оказывали мы к твоей честности, или даже в настоящее время еще более горячее и живое. Ни давность времени, ни дальность расстояния не сделали нас равнодушнее, — напротив, сделали расположеннее к тебе. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, и понимая, какое удовольствие доставишь ты нам более частой перепиской с нами, пиши к нам о своем здоровье, но особенно вспоминай нас всегда в своих святых молитвах, чтобы таким образом, несмотря на отдаленность расстояния, мы могли воспользоваться твоим многим содействием.

Что это? Когда такой славный и обширный город совершает блистательное празднество (так я называю твое вступление в должность), ты ставишь нас еще в большое уныние, так упорно храня молчание! Если бы это сделал кто–нибудь другой из обыкновенных людей, я легко понял бы причину. Я объяснил бы себе это тем, что многие, с возвышением по службе, обыкновенно возвышаются вместе и в надменности. Но когда дело касается твоего великолепия — человека с философским настроением мысли, который отлично постигает сущность этих временных и преходящих вещей, не обольщается мишурой и вывесками и смотрит на вещи так, как они есть, без прикрасы, то я решительно не могу понять причины молчания. Что ты и теперь любишь нас так же, как и прежде, или даже более прежнего, в этом я вполне убежден. Но почему при таком расположении к нам ты ничего не пишешь так долго, не умею сказать и совершенно недоумеваю по этому самому. Разреши же нам эту загадку в своем письме, если не тяжело и не трудно. Но прежде, чем будешь писать, скажи доставившим тебе настоящее письмо, т. е. господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру, и сопровождающим его, что это молчание, в чем мы уверены, не было следствием небрежности. Довольно будет сказать это, чтобы им достигнуть благосклонности у твоей достопочтенности.

Пребыванию твоему с нами болезнь твоя много помешала; но любви не изменила между нами нисколько. Довольно было нам один раз побыть с тобой, чтобы сделаться твоими горячими друзьями навсегда. Ты заставил нас так полюбить себя тем, что сам с первой нашей встречи обнаружил к нам такую пылкую и беспредельную любовь, не выжидая указаний опыта, но с первого взгляда решивши свой выбор и крепко привязавши нас к себе. Потому–то вот мы и пишем к тебе и уведомляем тебя о том, что тебе желательно знать о нас. Именно: мы здоровы; путь свой совершили благополучно; наслаждаемся теперь отдыхом и полным досугом; пользуемся у всех большой расположенностью, чувствуем невыразимое облегчение в душе. Никто нас здесь не тревожит, никто не нападает на нас. Да и что удивительного, если так покойно в городе, когда и всю дорогу мы проехали совершенно свободно. Уведомь же и ты нас о себе. Если мы доставили тебе удовольствие сообщением этих известий, то и сами будем очень рады услышать о твоем здоровье. Ты, конечно, понимаешь, как приятно людям, умеющим искренно любить, слышать добрые вести о тех, кого они любят.

Не перестаем мы перед всеми прославлять тебя, и как честного человека, и как прекрасного врача, и как друга, умеющего искренно любить. Как только зайдет у нас здесь речь о нашей болезни — по необходимости придешь ты на память в этих рассказах, и, многократно испытавши на себе твои великие познания и твою благорасположенность, не можем же мы проходить молчанием твоих благодеяний и разглашаем о них всем с чувством величайшего удовольствия. Ты внушил нам такую любовь к себе, что, даже пользуясь совершенным здоровьем, мы много бы дали за то, чтобы притащить тебя сюда, хотя бы только затем, чтобы на тебя взглянуть. Но так как это неудобно и по трудности дороги, и по страху, наводимому исаврийцами, то за это мы не беремся пока, а просим только постоянно к нам писать. Ты в состоянии вознаградить нас постоянной перепиской за удовольствие личного свидания с тобой, расслащая свои письма медом твоей добродушной любезности.

Пребывание наше у вас там было непродолжительно, но от него возродилась между нами великая, высокая и благородная любовь. Умеющим искренно любить не нужно для этого много времени; здесь все может совершиться в короткий срок. Так точно случилось это и с нами: мы так горячо полюбили вас, как будто бы жили с вами долгое время. Поэтому теперь и пишем к вам, уведомляя, что мы здоровы и живем в спокойствии и тишине. Мы уверены, что, извещая вас об этом, мы делаем вам удовольствие. Но и от вас мы просим подобного же уведомления. Не сочтите за труд писать к нам постоянно, радуя нас известиями о вашем здоровье. Уведомляя нас о том, о чем мы постоянно желали бы иметь сведения, вы доставите нам таким образом величайшее удовольствие, которого не ослабит в нас даже и жизнь на чужой стороне.

Из вашего города нас выгнали; но любви к тебе из нас не выгнали. То зависело от других — остаться ли там, или быть изгнанными, а это зависит от нас. Никто поэтому не в состоянии лишить нас этого, и куда бы нас ни удалили, всюду мы унесем с собою сладость любви к тебе, и везде с наслаждением будем вспоминать о твоем благородстве, соединяя в одно представление твою приверженность к нам, твое усердие, твой ум, твою приветливость, гостеприимство, все другие прекрасные качества твоей души, и таким образом воспроизводя себе твою доблестную личность. Ты так нас привязал и так овладел нами, что нам весьма желательно было бы повидаться с тобою; но так как это в настоящее время невозможно, то утешь нас своими письмами. С твоим умом ты в состоянии вознаградить нас частой перепиской за удовольствие личного свидания с тобой.

Мы прибыли в Кукуз в добром здоровье (так я начинаю свое письмо сообразно с твоим желанием) и нашли, что это местечко нисколько не опасно, совершенно спокойно, совершенно тихо: никто его не теснит и никто на него не нападает. Да и что удивительного, если так спокойно в городе, когда мы свободно и беспрепятственно проехали всю необыкновенно пустынную, опасную и подозрительную дорогу, ведущую сюда, пользуясь большею безопасностью, чем в благоустроеннейших городах? В награду за эти добрые вести с нашей стороны пиши к нам постоянно о своем здоровье. Живя здесь в полной тишине, мы постоянно воспроизводим себе благородство твоего образа мыслей, твою любовь к свободе, ненависть к злу, откровенную прямоту, все богатство твоих необозримых добродетелей, и с услаждением вспоминаем о тебе, нося в своей душе твой образ всюду, где бы мы ни были, и пламенея к тебе беспредельной любовью. Нам желательно бы было поэтому видеть тебя прибывшим сюда. Но так как это трудно, то мы прибегаем к другому средству и просим тебя утешать нас письмами. Постоянное получение писем с известиями о твоем здоровье принесет нам величайшее подкрепление.

Хотя нас отделяет от твоего благоговения большое расстояние пути, тем не менее нам известно твое отчуждение от зла и прискорбие, какое возбудили в душе твоей люди, совершившие столько беззаконий и наполнившие вселенную столькими соблазнами. Свидетельствуем тебе поэтому нашу благодарность и никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что, несмотря на такой напор зла, когда столь многие слепо несутся на скалы и утесы, ты продолжаешь идти прямой дорогой, осуждая происшедшее и отвращаясь от совершивших его, как и следует тебе. Но в то же время просим остаться твердым в этой доброй решимости и показать еще большую ревность. Ты знаешь, как велика будет ваша награда, как блистательны ваши венцы и воздаяния вам за то, что, когда столь многие производят смятение, вы идете напротив и таким образом успешно содействуете исправлению существующего зла. Не подлежит сомнению, что если вы решитесь стать твердо, то, хотя вы составляете меньшинство по числу, вы одолеете большинство, превозносящееся злобой. Нет ничего сильнее добродетели и стремления содействовать ограждению Церкви. Избрав таким образом решение, могущее привлечь на вас высокое благоволение Божие, постарайтесь до конца исполнить ваш долг, соделавшись по своей непоколебимости крепчайшей оградой всех церквей вселенной.

Еще при самом начале бури, возмутившей церковь, мы заметили неуклонную прямоту твоего образа мыслей, и теперь, когда бедствия увеличились, слышим опять о твоем благоговении, что ты остаешься верен своему прежнему решению. Поэтому, несмотря на отдаленность своего местопребывания, воздавая тебе должное приветствие, мы ублажаем и прославляем тебя за то, что когда большинство увлеклось в бездну погибели и склонилось на сторону тех, которые так беззаконно поступили против церкви, ты пошел по противоположному пути, отвернулся от дерзнувших произвести эти беззакония и сохранил подобающую тебе независимость. Имея в виду всю важность этого великого дела и долг каждого уклоняться от пути лукавнующих, а также и то, что неизменное и непреклонное решение ваше послужит средством и началом к исправлению зла, пожалуйста, стой твердо, с подобающим тебе мужеством, и поощряй к тому же других, кого только можешь. Тогда достаточно будет для пособия вам одной правоты дела, и Бог благословит ваше решение, избравшее правый путь среди такой сумятицы, и подаст вам победу.

Хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, и тогда мы не могли бы забыть любви твоей и унесли бы всюду твой образ с собой: до такой степени ты увлек и пленил нас, честнейший и благоговейнейший мой владыко! Так и теперь, живя в Кукузе, самом пустынном местечке всего нашего государства, мы постоянно вспоминаем о твоей доброте, любезности, обходительности, о твоем искреннем, огненном и живом расположении к нам, о твоей, более пламенной, чем огонь, ревности, о всех других доблестях твоей души, и, услаждаясь этими воспоминаниями, разглашаем перед всеми о твердости твоего решения и непоколебимости, какую показал ты в отношении к воюющим против церкви и наполнившим вселенную столькими соблазнами, хотя все это вовсе не нуждается в нашем разглашении, потому что самыми делами своими ты сам провозгласил это во всеуслышание всего Востока и даже за его пределами. Свидетельствуем тебе за это нашу благодарность, ублажаем, прославляем тебя и усердно просим пребыть навсегда верным показанной тобою ревности. Не одно и то же — соблюдать правоту, когда дела несутся по благоприятному течению, или — не только не увлечься, но остаться непоколебимым, когда многие покушаются разорить церковь, отвращаясь от них с достодолжным мужеством. В настоящем случае подобная непоколебимость послужит, не сколько–нибудь, но чрезвычайно много, к исправлению зла. Что при таком взгляде на дело твоего благоговения пойдут по следам твоим все, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, епископы палестинские, в этом, конечно, не должно и сомневаться. Я очень хорошо знаю, что в делах подобной важности ты умеешь так же неразрывно соединить и связать их с собою сладостью любви к тебе, как соединено и связано тело с головой, и это есть равным образом новое и величайшее доказательство твоей доблестности.

Мы удалены в Кукуз, но не удалились от любви к вам. То зависело от других, а это — от нас. Поэтому и отсюда, несмотря на такую отдаленность, мы пишем к вам и усердно просим ваше благоговение сохранять и теперь то мужество, какое вы показали с самого начала, отвратившись от людей, наполнивших церкви столькими смятениями, и завершить его достойным начала, или даже еще более блистательным концом. Немалая награда отложена вам будет за то, если вы, как должно, прервете все сношения с людьми, которые произвели такую бурю, наполнив столькими соблазнами почти всю вселенную, и не будете иметь с ними ничего общего. От этого зависит безопасность церквей; В этом их ограждение; в этом ваши венцы и победные почести. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, позаботься обезопасить церкви, в ожидании таким образом величайшего за это воздаяния, и никогда не забывай о нас, крепко любящих твое благоговение и вверяющихся твоей расположенности. Мы знаем, какую любовь оказываешь ты к нам, видя это по самым делам твоим.

По месту мы далеко от вас отстоим, но по любви мы подле вас, неразлучны и связаны с вами душой. Такова любовь: ее не затрудняет пространство, не расторгает расстояние; но легко облетает она всю вселенную, соединяя взаимно любящих друг друга. Это самое и мы испытываем теперь, всюду нося вас в своем сердце. Усердно поэтому просим вас — как поступали вы прежде, украшая самих себя и ограждая церкви, так поступайте и теперь, и отвращайтесь с подобающим вам мужеством от людей, которые внесли столько смятений во всю вселенную и возмутили церкви. Это будет началом прекращения бури, это будет ограждением церквей, это будет исправлением зла, если вы, здоровые, прервете все сношения с запятнавшими себя такой язвой и не будете иметь с ними ничего общего. Имея таким образом в виду воздаяние за подвиг и уготованные за него венцы, постарайся оказать достодолжное мужество в этом деле и не забывай никогда нас, любящих тебя, чем доставишь нам величайшее одолжение.

Думаю, что ты не нуждаешься в нашем письме для того, чтобы показать должное мужество и отвернуться от людей, произведших столько зла в церквах и наполнивших вселенную смятениями; своими делами ты уже выказал свой образ мыслей. Но так как мне всегда и при всяком случае весьма приятно обращаться с приветствием к твоему благоговению, то повторяю тебе и теперь свою усердную просьбу — отвращаться от них с должным мужеством и поощрять всех других к тому же. С одной стороны, вам отложена будет не малая награда за то, если вы, как должно, решитесь прервать все сношения с людьми, поднявшими такую бурю и посеявшими всюду бесчисленные соблазны; с другой — самые дела примут через это весьма благоприятный оборот. Усердно просим тебя также никогда не забывать нас, горячо тебя любящих. Тебе известно, какое чувство расположения мы всегда питали и питаем к твоему благоговению.

Это совершенно по–твоему, совершенно в характере твоего великого, высокого и философского духа, что даже среди невзгоды такого множества неблагоприятных обстоятельств ты не забыл любви нашей, но по–прежнему непреклонно и неослабно хранишь к нам дружбу. Положительно узнал я это от прибывших оттуда; но был уверен в том и прежде, чем услышал от других. Я знаю крепость и постоянство твоей души, прочность и неизменность твоего образа мыслей. Поэтому, принося великую благодарность твоему богопочтению, умоляю твое благоговение и прошу, как величайшей милости, постоянно писать к нам по мере возможности. Ты понимаешь, как утешительно нам, живя в чужой стороне, получать письма с радостными известиями о твоем здоровье. Мы тем более горячо желаем благоденствия и здоровья твоему благоговению, что твое здоровье служит для многих опорой, пристанищем, защитой, и есть залог неисчислимого множества великих дел.

Величие похвал, расточаемых в письме твоей честности, далеко превышает наше убожество. Поэтому, оставив восхваление, не переставай молиться как о всей совокупности церквей, так и о нашем смирении, усердно прося человеколюбивого Бога прекратить обнявшие вселенную бедствия. Только молитвами и может быть поправлено настоящее положение дел, и притом — преимущественно вашими молитвами, стяжавшими великое дерзновение у Бога. Не переставайте же молиться прилежно и не поставьте за труд по мере возможности постоянно писать к нам, тем более, что и расстояние невелико. Мы горячо желаем иметь сведения о вашем здоровье, так как здоровье каждого из вас служит для многих опорой и утешением. Всегда драгоценна ваша жизнь, но особенно теперь, среди такого вихря и мрака, когда вы, являясь подобно ясным светилам небесным, можете проливать свой свет обуреваемым и утопающим. Таким образом, если хотите, чтобы и мы благодушествовали, присылайте нам чаще письма с добрыми известиями о вашем здоровье, и мы имели бы немалое утешение, если бы постоянно получали такого рода сведения о вашей честности.

Личное свидание с любимыми, конечно, всего более способно утешить любящих. Так блаженный Павел, постоянно и непрерывно носивший в своем сердце всю совокупность верующих и не забывавший о них ни на одно мгновение ни в заключении, ни в узах, ни даже среди произнесения оправдательных речей, как это выразил он, сказав: «я имею вас в сердце в узах моих, при защищении и утверждении благовествования» (за еже имети ми в сердце вас, во узах моих и во ответе и извещении благовестил) (Филипп. 1:7), при всем том с живейшим усердием желал личного с ними свидания, как это видно из его слов: «Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лице ваше» (мы, же, осиротесте от вас ко времени часа, лицем, а не сердцем лишше тщахомся лице ваше видети многим желанием) (1 Фес. 2:17). То же самое чувствуем теперь и мы, горячо желая личного свидания как с видевшими, так и с не видавшими нас никогда. Но так как это пока невозможно (потому что и дальность расстояния препятствует, и время года, и опасность со стороны разбойников, да и помимо всего этого неудобно нам отлучаться из своего местопребывания и предпринимать далекие путешествия), то, прибегая к другому средству, мы письменно воздаем вам должное приветствие, прежде же всего умоляем вас и просим, как величайшей милости, непрестанно поминать нас в молитвах своих и со всеусердием, со слезами припадать к человеколюбивому Богу с мольбой о нашем смирении. Вы, избежавшие водоворота житейских дел, освободившиеся от копоти и шума свирепствующих в мире бедствий и управившие свои души, как бы в своего рода тихую и необуреваемую пристань, в приют этого доброго любомудрия; вы, превратившие ночи в дни священными всенощными бдениями и среди ночей видящие яснее, чем другие видят днем, — вы скорее всех можете оказать нам помощь — вашими молитвами. Мы можем воспользоваться ими, несмотря на такое дальнее расстояние наше от вас, и нет такого далекого места, равно как и времени, которое могло бы помешать этого рода помощи дойти до нас. Протяните же руку и помогите нам своими молитвами. Это — преимущественно самый высокий вид любви. А кроме молитв ваших, не поставьте в труд и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы и отсюда мы могли извлечь величайшее подкрепление себе, услаждаясь вашей любовью и представляя вас себе как бы лично присутствующими вместе с нами, так как искренняя любовь дает способность составить соответственное ей понятие даже и о наружности никогда не виденных любимых лиц. Хотя бы пришлось нам жить в еще более тяжкой пустыне, чем теперь, мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

О твоей любви к нам я знал и прежде, видев ее из самых дел твоих; но теперь уверился в ней еще яснее на основании того, что ты нам писала. Весьма превозносим тебя за это, — не за то только, что ты прислала нам письмо, но и за то, что описала в нем все, происшедшее у вас. Это — знак полного доверия к нам и заботливости о нашем деле. Радуемся, веселимся, торжествуем и, несмотря на свою жизнь в такой пустыне, чувствуем величайшее утешение, видя твое мужество, твою стойкость, непреклонность, необыкновенное благоразумие, свободу речи, высокое дерзновение, которым ты посрамила противников, нанесла роковой удар диаволу, и в то же время воодушевила подвизающихся за истину, приобрела себе, как доблестный герой в бою, великолепный трофей, одержав блистательную победу, и возвеселила нас до такой степени, что мы, забыв об изгнании, о чужой стороне, о пустыне, в которой живем, воображаем, будто бы находимся теперь там, среди вас, и услаждаемся твоею душевной доблестью. Радуйся же и веселись, одержавши такую победу, легко заградивши пасти таких зверей, замкнувши их бесстыдные языки и зажавши их бешеные уста. Вот что значит истина, за которую ты подвизалась и за которую неоднократно приносила себя на заклание: немногими словами она одерживает верх над клеветой, тогда как ложь, хотя бы прикрывали ее бесчисленными изворотами многословных речей, несмотря на то выходит наружу, падает сама собою и оказывается слабее паутины. Радуйся же и веселись (я не перестану постоянно повторять эти слова), мужайся, укрепляйся и с посмеянием смотри на все возводимые ими против тебя наветы! Чем лютее они свирепствуют, тем глубже наносят себе самим раны, нисколько не вредя тебе, как волны не в состоянии вредить скале, но ослабляя и уничтожая самих себя и нагромождая себе самим чрезмерные мучения в будущем. Не бойся нисколько их угроз, хотя бы они скрежетали зубами, безумели от ярости и жаждали крови, от злобы впадая в лютость диких зверей. Тот, кто доселе вырывал тебя из их разнообразных и многоразличных козней, — Тот сохранит тебя в полной безопасности, бодрой и мужественной и в будущем, и ты скажешь сама: «Но поразит их Бог стрелою: внезапно будут они уязвлены; языком своим они поразят самих себя; все, видящие их, удалятся» (стрелы младенец быша язвы их, и изнемогоша на ня языцы их) (Пс. 63:8, 9). Что было, то и будет: ты приобретешь себе еще большую награду и заслужишь еще более блистательные венцы; а они, оставшись нераскаянными, подвергнут себя еще большему наказанию. К каким козням они не прибегали? Какого рода не предпринимали средств, надеясь поколебать твою крепкую, верную Богу, благородную и мужественнейшую душу? Тебя, ничего не знавшую кроме церкви и своего терема, повели на площадь, с площади в суд, из суда в темницу. Наострили языки лжесвидетелей, сплели бессовестную клевету, произвели убийства, пустили целые потоки крови, губили молодых огнем и железом, терзали взрослых, не считая числа и не разбирая достоинства, побоями, мучениями и бесчисленными истязаниями, — все употребили они, чтобы принудить и заставить тебя по страху сказать не то, что ты несомненно знала. Но ты, как орел, воспаряющий ввысь, разорвав их сети, поднялась на свойственную тебе высоту свободы, и не только не дозволила им сбить себя, но уличила их в клевете по настоящему обвинению в поджоге, на которое особенно много рассчитывали эти жалкие и бедные создания. Обратив таким образом взгляд на все прошедшее и взяв во внимание, что, каких волн и какой бури ни поднимали они против тебя, какого урагана и водоворота ни производили, а ты все мирно плыла среди этого беснующегося моря, надейся, что скоро доплывешь и до пристани, в которой ждут тебя многочисленные венцы. Ты желаешь иметь сведения и о нас? Мы живы, здоровы и не страдаем более никакой болезнью. Да если бы и захворали, то совершенно достаточным лекарством для выздоровления послужила бы нам искренняя, горячая, крепкая и неизменная любовь твоего благоговения. Так как возможность постоянно знать о твоем благоденствии и полном благополучии составляет для нас таким образом необыкновенно большую радость, то мы усердно просим тебя (что, впрочем, и без нашего прошения ты всегда делаешь) — сколько возможно чаще уведомлять нас о здоровье твоем, всего твоего дома и твоих близких. Тебе известно, до какой степени мы заботимся о тебе и обо всем твоем благословенном доме.

Тяжкие дела совершились; но надобно жалеть не о тех, кто пострадал и выстоял мужественно, а о тех, кто все это сделал. Как могучие звери, с большой яростью налегая на острия копий, тем самым глубже вонзают в свои внутренности смертоносное железо, так точно совершившие эти беззакония собирают на свою собственную голову жестокий огонь геенны. И если они тщеславятся тем, что делают, то еще более возбуждают сострадания и еще более достойны слез, потому что тем более жестокие уготовляют себе муки. Итак, о них надобно жалеть всегда; что же касается тех, кого так немилосердно они закалают в жертву, то должно радоваться наградам и венцам, которые ожидают этих подвижников на небе, и видеть в их подвиге величайшее и яснейшее доказательство окончательного поражения диавола. Если бы это поражение было не окончательно, то он не хрипел бы так страшно гортанью своих служителей. Взяв во внимание все это, утешься вполне, достопочтеннейший мой владыко, и пиши нам постоянно о своем здоровье. Мы желали бы видеть и обнять твою любезную нам особу, но так как это в настоящее время не возможно, то усердно прошу твое благородство — как со своей стороны постоянно уведомлять нас о своем благоденствии, так и другим, кто нас очень любит, доставлять возможность без затруднения вести с нами переписку.

Волны, ударяя в скалы, не могут потрясти их нисколько, но, чем сильнее напор удара, тем страшнее разбиваются сами и исчезают. То же самое можно видеть теперь на вас и на тех, кто напрасно и суетно строит против вас козни. Вам отсюда большее дерзновение перед Богом и больше славы у людей; а им — осуждение, стыд и позор. Вот что значит добродетель, вот что — зло: та процветает еще более, когда нападают на нее; а это, даже само нападая, постепенно теряет силу и с соответственной скоростью погибает совершенно. Имея, таким образом, величайшее утешение себе в самой причине происшедшего с вами, радуйтесь, веселитесь и укрепляйтесь. Вы знаете, какие награды заслужили вы себе за свое мужество в этой борьбе и какие блага ожидают вас за твердое и благодушное перенесение бедствий: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша) (1 Кор. 2:9). Притом все настоящие скорби проходят и оканчиваются с настоящею жизнью; приобретаемые же ими награды — бессмертны. Сверх того, еще прежде получения наград вы имеете уже здесь немалое блаженство, питаясь упованием на свою чистую совесть и ожиданием будущих венцов. Впрочем, я уверен, что ты знаешь все это без нашего письма, и распространился в увещеваниях для того, чтобы сделать свое послание длиннее. Я хорошо знаю, как горячо, до чрезвычайности горячо, ты любишь наши письма, и в этом, конечно, заключается причина постоянных упреков нам с твоей стороны за то, что мы не часто пишем. По твоему необыкновенному пристрастию к письмам нашим мы не в состоянии были бы удовлетворить твоего желания даже и тогда, если бы писали к тебе ежедневно. Дай тебе Бог награду и воздаяние за такую любовь к нам и в настоящей жизни, и в будущем веке. Будь уверена, мы будем писать к тебе постоянно, не пропуская ни одного случая, потому что, делая это и постоянно обращаясь к тебе с нашими искренними приветствиями, мы доставляем через то величайшее удовольствие себе самим. Кроме того, мы всегда храним в полной силе ту любовь, которую ты возбудила в нас самого начала, и она не ослабнет в нас даже тогда, когда бы нам пришлось быть в разлуке с вами еще более времени, чем теперь. Мы непрерывно носим вас в своем сердце, изумляясь вашей непоколебимой твердости и вашему великому мужеству. Пиши же и сама к нам постоянно, радуя нас известиями о здоровье своем и всего своего дома, и мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

Ты знаешь сам, честнейший мой господин, какую награду, какие воздаяния, какие венцы несут вам ваши страдания ради Бога: не смущайся же совершающимися делами, — так как напротив, надобно жалеть о тех, кто делает зло. Они именно нагромождают на свою голову бесчисленные наказания. А ты, со свойственным тебе достоинством оказывая надлежащее мужество, разрывай их козни и наветы легче паутины и пиши к нам постоянно, радуя нас известиями о своем здоровье. Получая такого рода письма от твоей честности, мы почерпнем из них большое утешение в своей изгнаннической жизни.

Необыкновенно мы были огорчены, узнав, что ты так больна. Тебе известно, как мы дорожим твоим здоровьем, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Чтобы не томить нас тяжелой заботой, постарайся с первым представляющимся случаем уведомить нас, кончилась ли твоя болезнь и совершенно ли ты выздоровела. Несмотря на свою тягостную жизнь в такой пустыне, мы чувствуем необыкновенную радость, когда получаем известия о здоровье и благодушии людей, так искренно нас любящих, как вы. Итак, зная, сколько ты доставишь нам удовольствия, если пришлешь подобного рода известие, не медли и не откладывай, но, пожалуйста, тотчас же исполни нашу просьбу. Как теперь ты повергла нас в постоянную скорбь, уведомив о своей болезни, так несказанно обрадуешь нас тогда, когда пришлешь известие о своем выздоровлении.

Душевно желал бы я писать к вам постоянно — потому что, где бы мы ни были, мы никогда не можем забыть вашего расположения, уважения и почтения, какое вы всегда оказывали к нам, и всегда неослабно храним память о вас, всюду нося ее в своем сердце. Если же в действительности мы пишем не так часто, как нам хотелось бы, или даже редко, то причиной этого не небрежность наша, а неизбежное положение обстоятельств и непроходимость дороги от нас в настоящее время. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, пишем ли мы, или молчим, одинаково будь уверена в расположении, какое мы всегда к вам оказывали.

Та же причина долгого молчания и с нашей стороны, какая со стороны вашего благородства, но — молчания не сердцем, а только устами. В душе мы постоянно обращаемся к вам, непрерывно приветствуем вашу благороднейшую и достойнейшую душу, и неразлучны с вами, навсегда запечатлев вас в своем сердце: таково свойство искренней любви. Зная это, любезнейшие и честнейшие господа мои, пишите нам по мере возможности и уведомляйте нас о своем здоровье. Но будьте уверенны, что и в то время, когда не будете писать, мы неизменно сохраним то же мнение о любви вашей, как если бы вы и писали, основываясь в своем суждении на вашем образе мыслей.

Хотя мы живем в самой пустынной стороне, однако ж мы часто пишем к твоей мерности и постоянно всегда расспрашиваем приезжающих из тех мест о твоем здоровье. И я не знаю, из–за чего, будучи таким страстным приверженцем нашим и имея полное удобство пересылать сюда свои письма, ты так долго хранишь молчание. Правда, даже при твоем долгом молчании, мы почерпаем величайшее утешение себе в размышлении о горячности, искренности, и неподдельности того расположения, которое ты всегда оказывал к нам. При всем том, однако, нам желательно было бы иметь также удовольствие постоянно получать от тебя и письма с уведомлениями о твоем здоровье и из твоих собственных уст, из твоих собственноручных известий узнавать то, что мы узнаем через других. Исполни же наше желание, по крайней мере, теперь, честнейший мой владыко; ты понимаешь, сколько доставишь нам этим удовольствия. Что же касается нас, то пишем ли мы, или не пишем, мы никогда не забываем тебя и, где бы мы ни были, неизменно сохраняем ту любовь, которую всегда оказывали к твоему благоговению. Делая это, мы самим себе доставляем величайшее удовольствие.

Что ты говоришь? Волн поднялось против тебя больше, чем ты ожидал, и потому ты скорбишь? Но поэтому–то именно надобно радоваться и торжествовать. Так, по крайней мере, поступал в подобных случаях блаженный Павел, говоря, например: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Рим. 5:3), или в другом месте: «радуюсь в страданиях моих» (Колосс. 1:24). В самом деле, чем сильнее и порывистее буря, тем больше прибыли, блистательнее венцы за терпение, тем выше награды. Впрочем, в тебе я совершенно уверен: я знаю твою неизменность, непреклонность и твердость; и если скорблю и плачу, то о тех, кто строит против тебя козни, — о том, что люди, которые должны бы были прилагать попечение о тебе, оказываются в числе твоих врагов. Одно только меня огорчает касательно тебя, именно — болезненное состояние твоих глаз, на которое усердно прошу тебя обратить полное внимание; необходимо посоветоваться с врачами и позаботиться с своей стороны. Что же касается навлекаемых на тебя преследований, то прошу тебя (как и выше сказал) радоваться этому, как и я радуюсь при этом за тебя. Я знаю, какой плод произрастет тебе отсюда за терпение. Не бойся же ничего и не смущайся ничем, что бы ни произошло. Одно только есть истинное горе, это — грех. Все же прочее, при неусыпности и бодрствовании с твоей стороны, послужит величайшим источником благоприобретения и с большим избытком принесет тебе те неизреченные блага, которые на небесах. Совершая, таким образом, ежедневно этого рода благоприобретение, радуйся и веселись. Не сочти также за труд постоянно писать к нам. Нам, конечно, было бы весьма приятно, если бы ты к нам приехал; но так как не только зимние холода, а и летние жары одинаково тебе вредны, то мы боимся подвергать тебя неблагоприятному влиянию погоды, особенно при твоем страдании глазами. Занявшись внимательно излечением их, уведомляй нас всякий раз, как будешь к нам писать, поправляются ли они сколько–нибудь у тебя, чтобы таким образом, несмотря на дальность расстояния между нами, много утешить нас этим.

Как ни далеко живу я от вашей честности, но знаю о ваших прекрасных и мужественных подвигах не меньше присутствующих с вами, и весьма порадовался вашему мужеству, терпению, вашей крепкой и несокрушимой душевной силе, непреклонности в образе мыслей, свободе речи и прямоте. Никогда не перестану ублажать вас, потому что вы заслужили себе таким образом не только настоящие, но и будущие блага, те неизреченные, всякий ум и всякое слово превосходящие, наслаждения, которые ожидают вас в веке будущем. Но ты очень опечалила нас, не удостоив уведомить нас об этом в нашей отдаленной глуши. Я знаю, что это произошло, конечно, не из небрежности, так как, пишешь ли ты к нам, или молчишь, уверен в твоей горячей, искренней, неподдельной, бесхитростной, крепкой и непоколебимой любви, но оттого, что некому было написать письмо с твоих слов. В таком случае тебе следовало бы, однако, писать к нам на своем природном языке и собственноручно. Как тебе известно, мы горячо желаем постоянно получать письма от твоего благоговения, чтобы ежедневно иметь сведения о твоем здоровье, и почерпаем отсюда немалое утешение в своем пустынническом заточении и в горьких обстоятельствах здешней жизни. Зная таким образом, честнейшая и благоговейнейшая моя госпожа, как много дорожим мы этим, не упускай доставлять нам это прекрасное удовольствие. Много людей из разных мест прибыло сюда от вас. Конечно, я не осуждаю тебя, почему никто из них не принес нам письма от твоей скромности; очень могло быть, что все они неизвестны твоему благоговению. Но, по крайней мере, теперь, когда стало возможно пересылать к нам письма с полным удобством, и в особенности, когда у вас были такие происшествия, я горячо желал бы получать от тебя известия. Вознагради же опущенное в протекшее время, и частой, бессчетной присылкой писем утешь нас за свое прежнее продолжительное молчание.

Ублажаю тебя за венцы, которыми ты вновь украсила себя теперь, решившись мужественно перенести все за истину. Сам Бог со многой силой поможет тебе поэтому в предстоящей борьбе, потому что сказано: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5:32). Так и сбылось. По крайней мере, доселе, ведя добрую борьбу, ты приобрела уже себе свыше великую славу, чему я искренно радуюсь. Но я узнал, что ты думаешь об отъезде и хочешь переселиться оттуда. Усердно прошу твою честность не думать и даже не помышлять ни о чем подобном. Во–первых, потому именно, что ты действительно — утверждение своего города, пристань широкая, опора, крепкая стена всех удрученных. Не выпускай же из своих рук такого благоприобретения, не убегай от такой богатой прибыли, когда каждый день ты собираешь столько сокровищ благодаря своему присутствию там. Как видящие твои подвиги, так и слышащие о них получают немалую пользу. А ты знаешь, какую награду принесет тебе это. Итак, во–первых, как я сказал, потому мы просим тебя остаться там, что ты уже опытом достаточно доказала пользу, которую приносишь своим пребыванием там. Затем, и время года не дозволяет этого. Ты знаешь слабость своего здоровья и чувствуешь сама, как нелегко будет тебе двинуться в такую непогодь и стужу. Сверх того, и исаврийские грабежи, как мы слышим, процветают. Сообразив все это, как женщина рассудительная, ни в каком случае не решайся ехать в настоящую пору. Пожалуйста, напиши нам об этом вскорости, и постоянно уведомляй нас о своем здоровье. Мы и теперь уже поскорбели, не получив письма от твоей честности, и задались заботой — не болезнь ли помешала тебе в этом. Чтобы снять с нас, таким образом, и эту тяготу, поскорее пришли нам письмо с уведомлением об этом.

Дай тебе Бог награду и здесь, и в будущем веке, за уважение, почтение и искреннюю любовь к нам. Не теперь только, но издавна, с самого начала, я несомненно знаю, с каким усердием ты к нам расположена. А потому, как ни далеко живу я от вас, каких ни представляет помех дальность расстояния между нами и как ни удручен я разного рода горестями, проистекающими то вследствие пустынности здешнего места, то вследствие постоянных опасностей и непрерывных нападений со стороны разбойников, то вследствие редкости здесь врачей, — ничто не в состоянии воспрепятствовать мне непрерывно помнить о твоей мерности; несмотря ни на что, я доселе храню в полной силе ту любовь, которую, с самого начала, возымел к тебе и к твоему дому, не дозволяя ей ослабнуть ни под влиянием времени, ни от дальности расстояния. Вот что значит искренно любить! После этого я усердно прошу тебя, обращаясь к твоему благоразумию и благоговению, мужественно переносить все, встречающееся в жизни. Ты знаешь, что с самых ранних лет своих доныне ты постоянно боролась с разными и почти со всевозможными испытаниями, и ты легко можешь одержать победу на арене терпения, как уже и одерживала ее много раз, предуготовив себе таким образом блистательные венцы в будущем. А если настоящее испытание труднее предшествовавших, то и венец выше. Не смущайся же никакими постигающими тебя нападениями, но чем выше волны, чем страшнее буря, тем больше рассчитывай на приобретение, тем выше, тем больше, тем блистательнее жди наград за свои подвиги: «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Не достойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас) (Рим. 8:18). Все в этой жизни — и радостное, и печальное, есть только путь; и то и другое одинаково проходит; ничего нет в ней твердого и постоянного, но, подобно всему в природе, и радости ее и горе являются и исчезают. Как странники или путешественники, идут ли луговой поляной, или дикими пропастями, ни там не закрепляют себе навек радости, ни отсюда не выносят на всю жизнь печали, потому что они странники, а не местные жители, они только проходят через то и через другое и стремятся к своему отечеству, — так прошу и вас ни светлой стороной настоящей жизни не увлекаться, ни в горестях ее не погружаться с головой, а смотреть всегда на то только, каким бы образом с полным дерзновением явиться в общее всем нам отечество. Вот это есть постоянное, прочное и бессмертное благо; а все прочее — цвет травной, дым, или что–нибудь еще ничтожнее того.

Я знаю вашу любовь и расположение, которое вы по своему усердию питаете к нам, и хотел бы писать к вам постоянно; но страх, наводимый исаврийцами, загородив все дороги, часто отнимает возможность найти людей, которые могли бы оказать нам в этом деле необходимую услугу. По крайней мере, всякий раз, как только встретим удобный случай, мы вменяем себе в обязанность послать вам свое приветствие, убеждая вас по обыкновению нисколько не смущаться и не тревожиться при этих постоянных и непрерывных испытаниях. Если купцы и мореплаватели, занимающиеся морской торговлей, для незначительных товаров переплывают столь обширные моря и смело идут навстречу таким волнам; если военные люди из–за небольшой и временной платы бывают готовы жертвовать даже самой жизнью; если в течение жизни они часто бывают принуждены выдерживать борьбу с голодом, совершать тяжелые, длинные переходы, жить постоянно в чужих землях, а наконец многие из них действительно подвергаются преждевременной и насильственной смерти, не приобретая уже за это никакой платы, ни большой, ни малой, — то какое может быть извинение для малодушных, неспособных жертвовать своей жизнью, когда перед глазами их лежит небесная награда и за кончину ожидает несравненно большее и высшее воздаяние? Размышляя обо всем этом и зная, что настоящее есть дым и сновидение, что всякое человеческое благополучие нисколько не прочнее весенних листьев, которые растут и тут же засыхают, будь выше всех этого рода стрел. Можно даже совершенно попрать житейскую прелесть, если захочешь. Смотри только на одно, каким бы образом с живым усердием закончить тебе тот тесный путь, который ведет к Нему.

Что бывает с золотом, прошедшим многократно через огонь, то же самое обыкновенно бывает и с золотыми душами под влиянием испытаний. Вещество золота, пробыв в огне столько времени, сколько нужно по требованию искусства, становится от действия его гораздо чище и блистательнее; и люди с душой, подобной золоту, пройдя горнило непрерывных испытаний, делаются несравненно блистательнее и драгоценнее всякого золота. Потому–то, несмотря на такую отдаленность от вас, мы не перестаем постоянно вас ублажать. Вы знаете, вы положительно знаете, что все эти козни могут принести вам только прибыль, что благополучие настоящей жизни есть только пустое слово, не заключающее в себе никакой действительности, а блага будущие прочны, непреходящи, постоянны, бессмертны. И не в том только состоит дивное свойство добродетели, что она доставляет нам такого рода награды, но в том, что еще прежде этих наград самые подвиги ее служат уже сами себе наградами, что не только по окончании зрелища она раздает отличия победителям, но и среди самой арены сплетает уже для подвижников блистательные венцы. Потому и Павел не только радуется и веселится при мысли о воздаяниях за скорби, но смотрит с торжеством и на самые скорби, когда говорит: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Римл. 5:3). Перечисляя ряд наград за скорби, он говорит, что скорбь рождает терпение — эту матерь всех благ, эту необуреваемую пристань, эту основу мирной жизни, более крепкую, чем скала, более твердую, чем алмаз, более могущественную, чем всякое оружие, более надежную, чем все крепостные стены. В свою очередь, терпение при надлежащей степени развития делает своих питомцев испытанными, мужественными и решительно непобедимыми. Оно уже никогда не допустит их ни смутиться, ни поскользнуться, при каком бы ни было бедствии; но как скала, чем более бьет в нее волн, тем она делается только чище, нисколько не сдвигаясь с места, и легко разбивает напор рвущихся на нее валов, уничтожая их не нанесением, а принятием ударов, — так и муж, вышедший испытанным из школы терпения, становится выше всех козней. И, что особенно удивительно, он делается сильнее и победоноснее над злом также не деланием, а переношением зла. Пишу вам это не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, — я знаю ваше благоразумие, и вы доказали его самым делом, — то, о чем мы философствовали теперь только на словах, то самое вы проповедали во всеуслышание собственной непоколебимостью в перенесении страданий. Итак, не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, пишу вам это, но потому только, что, как вы долго молчали, или лучше — так как с обеих сторон длилось долгое молчание, то я и захотел сделать свое письмо длиннее. А когда пишешь к таким доблестным подвижникам терпения, как вы, то о чем более и поговорить, как не о том, чем вы сделались столько славны и знамениты? Однако и сказанным выше не ограничиваются плоды подвижничества; они идут дальше, разрастаясь более и более. «Испытанность, — говорит апостол, — рождает упование» (Рим. 5:4), — упование, имеющее непременно оправдаться самым делом, а не такое, как обыкновенное человеческое упование, которое часто, изнурив трудами положившихся на него, не в состоянии бывает затем дать своим поклонникам отведать плода от своих трудов и вместе с потерею трудов приносит им стыд и бедствия со всех сторон. Не таково то упование, потому что оно — не человеческое. Желая выразить все это одним словом, Павел сказал: «надежда не постыжает» (упование же не посрамляет) (Рим. 5:4). Действительно, оно не только не приносит потери тому, кто подвизается на этом поприще, и не только не посрамляет, но вознаграждает его богатством и славой в гораздо высшей степени сравнительно с настоящею ценой его трудов и подвигов. Такова рука, дарующая вознаграждения за эти труды! Может быть, мы и переступили меру письма, но только не во мнении так горячо привязанных к нам друзей, как вы. Я уверен, что, рассуждая об этом не по правилам эпистолярной письменности, а по уставам дружбы, вы найдете и это письмо коротким. При всем том, хотя бы оно показалось вам коротким, я непременно хочу просить у вас вознаграждения себе за него — не того, чтобы вы меня любили, потому что нет надобности просить у вас того, чем вы сами по собственному побуждению всегда с большим избытком и платите мне, и одолжаетесь вновь, и не того, чтобы вы отвечали на наше письмо, так как я знаю, что и об этом нет надобности напоминать вам со стороны, — какого же, наконец, вознаграждения? Докажите нам, что вы ликуете, радуетесь и веселитесь, что причиненные вам бедствия ничего вам не сделали, что, напротив, козни врагов доставляют вам повод к величайшему удовольствию. Если мы получим от вас письмо с таким радостным известием, то это письмо послужит для нас утешением, лекарством и уврачеванием среди всех зол, которым мы в настоящее время преданы на жертву, каковы: пустынническое одиночество, голод, зараза, исаврийские войны и всякого рода болезни. Представив себе таким образом, какое вы доставите нам одолжение, пожалуйста, пишите к нам, и пишите именно так, чтобы, несмотря на дальнее расстояние, которое разделяет нас с вами, исполнить нас живейшей радости.

Хотя я давно уже не вижусь с твоим благоговением, тем не менее нисколько не охладел оттого в любви к тебе. Таково свойство искренней любви. Она не увядает от долговременности, не тускнеет в трудных обстоятельствах жизни и постоянно сохраняет свою силу. Потому–то, несмотря на множество окружающих нас напастей, несмотря на то, что мы заброшены теперь в самое пустынное место вселенной и живем в постоянном страхе со стороны разбойников, среди непрерывной своего рода осады (в самом деле, Кукуз постоянно в осадном положении, потому что все дороги к нему загорожены разбойниками), при всем том мы нисколько не охладели к твоему благоговению, но пишем к тебе, посылаем тебе должное приветствие и усердно просим тебя писать в свою очередь к нам, если это не тяжело и не трудно. Для нас будет весьма большим удовольствием получать письма от людей, так искренно нас любящих, как вы, и при этом представлять себе вас присутствующими.

Я знаю прочность твоей любви. Хотя мы и недолго жили с тобой когда–то в Антиохии, честнейший и благоговейнейший мой владыко, но видели много опытов твоей мудрости и любви к нам твоего благоговения. После того прошло уже много времени. Но мы до сих пор сохраняем полнейшую любовь к тебе и представляем себе твое присутствие так живо, как будто видели тебя вчера или третьего дня. Поэтому пишем к тебе теперь и просим не забывать нас никогда. Нас сослали в Кукуз, самое пустынное место нашей вселенной, и почти ежедневно мы здесь в осаде от нападения исаврийцев. При всем том, несмотря на такое горестное положение, мы почерпнем величайшее утешение в своих страданиях, если будем положительно знать, что пользуемся у вас тем искренним расположением, на которое твердо надеемся от любви вашей.

Что это? Такую любовь оказывал ты к нам и в прежнее время, и недавно в Константинополе, — теперь же, слыша, что мы стали соседями с твоею честностью, ты не удостоишь нас даже письмом! Или не уверен, до какой степени расположены мы к твоему благоговению и как тесно связаны с тобою узами дружбы? А я ожидал, что ты сам приедешь сюда и утешишь нас в нашей печальной пустыне. В самом деле, что может быть пустыннее Кукуза, который, не говоря уже о пустынности его местоположения, постоянно сверх того в осаде от нападения исаврийцев? Но если поездка к нам дело нелегкое, как по опасению со стороны этих разбойников, так и по трудности самой дороги, то не поставь за труд, по крайней мере, писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, чтобы доставить нам таким образом большое утешение в нашей жизни на чужой стороне.

Слыша от многих о горячей любви, которую ты питаешь к нам, несмотря на то, что не знаком с нами лично, я желал бы повидаться с твоей честностью. Но как это доселе было невозможно, и надежда на наше свидание несбыточно, то я вознаграждаю себя письменным собеседованием с тобой, находя и в этом способе сообщения величайшее для себя удовольствие. Хотя Кукуз, куда нас привезли теперь, есть место самое пустынное, чрезвычайно опасное, и состоящее в осадном положении от постоянного страха со стороны разбойников, но все это нисколько нас не смущает и не тревожит, как скоро мы пользуемся вашей любовью. Пусть телом мы далеко отстоим от вас; зато душой мы связаны с вами весьма тесно и при нашем всегдашнем сопребывании с вами по сердечному расположению к вам, при постоянном нашем, где бы мы ни были, помышлении о вас, нам кажется, что мы живем в вашем безмятежном и не ведающем военных бурь городе.

Если бы можно было нам пойти, обняться с твоим благоговением и насладиться личным свиданием с твоей любовью, то мы сделали бы это с живым усердием и со всевозможной скоростью. Но так как это теперь не в нашей власти, то мы исполняем то же самое посредством письма. Хотя бы нас заточили на самые крайние пределы вселенной, никогда мы не можем забыть твоей любви, искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной, которую ты оказывал к нам исстари и изначала, как оказал ее и теперь. Нам не безызвестно, как твердо, и словом и делом, стоял ты, честнейший и боголюбезнейший мой владыко. Если же из этого и ничего не вышло, во всяком случае сам Бог заплатит тебе за твое старание и усердие полнейшей наградой. Со своей стороны, мы никогда не перестанем питать благодарность к твоему святительству и прославлять перед всеми твое благоговение, усердно прося тебя вместе с тем неослабно сохранить ту же любовь к нам навсегда. Несмотря на свое заточение в пустыне, мы чувствуем необыкновенное утешение при мысли, что в сердце ^[80] хранится у нас такое великое сокровище и богатство — любовь твоей неусыпно бодрствующей и благородной души.

Что касается лично нашей участи, мы нисколько не нуждаемся в утешении, потому что для утешения в ней нам достаточно знать причину, по которой она так сложилась. Но мы плачем о бурном времени, наступившем для всей совокупности церквей, о крушении, постигшем вселенную, и усердно просим вас споспешествовать своими молитвами тому, чтобы наконец прекратилось это всеобщее разрушение и все дела приняли светлый и мирный оборот. Не прерывайте же этого дела. Теперь, когда вы скрываетесь в потаенных убежищах, вам тем удобнее прилежно и с сокрушенным сердцем предаться молитве. А это немаловажное дело — молиться человеколюбивому Богу! Не прерывайте же, говорю, этого дела, и по мере возможности постоянно пишите к нам. Как ни велико расстояние, отделяющее нас от вашей мерности, при всем том мы непрерывно и ежедневно заботимся о вашем положении, расспрашивая и разузнавая о вас от приезжающих оттуда (которых, к сожалению, приходится встречать нечасто). Сделайте же одолжение, если только будет возможно, доставьте нам таким образом средство положительнее знать обо всем и радуйте нас известиями о вашем здоровье, из которых, несмотря на свою жизнь в пустыне, мы почерпнем для себя великое утешение.

Это достойно тебя, это совершенно так, как следует бодрому и неусыпному кормчему, что ты не упал духом, когда поднялась такая страшная буря, но продолжаешь свои заботы и попечения, употребляя по возможности со своей стороны все средства, являясь всюду в своих письмах, сплачивая и близких и дальних, возбуждая и поощряя всех и каждого не поддаваться

силе волнения, но держаться крепко и не робеть, хотя бы навстречу шли тысячи еще более страшных валов, — таким образом, непоколебимо стоя на одном месте и в то же время всюду летая своими увещаниями. Нам известны все твои дела, как ни велико расстояние, разделяющее нас с тобой. Ублажаем и громко прославляем за них твое благоговение, твою душевную бодрость, твою непреклонную волю, твой юношеский пыл в такие преклонные годы. Явление, впрочем, совершенно естественное: если бы предстоявшие дела требовали телесной силы, тогда старость служила бы препятствием; но как скоро они требуют мудрости душевной, то седина обыкновенно нисколько не препятствует их совершению. И действительно, она не воспрепятствовала тебе, и твоим благоговением сделано было все возможное с твоей стороны. Что труды твои и твоя неусыпная деятельность принесут надлежащий плод, в этом, конечно, не должно и сомневаться. Но, не довольствуясь заботою о всей вселенной,, по великой и горячей любви к нам ты заботишься еще лично о нас и желаешь знать, что за место, в котором живем мы, каково здесь наше положение, кто эти добрые люди, которые разделяют с нами нашу жизнь и которых ты хочешь знать, чтобы поблагодарить их за это. Никогда не перестанем мы восхвалять, прославлять, превозносить и благодарить тебя за такую любовь к нам перед лицом всех, кто живет с нами или у нас бывает. Но еще несравненно более, выше самой заслуги, наградит тебя за это человеколюбивый Бог, которого воздаяния безмерно превосходят все, что могут принести в благодарность, словом или делом, люди. В удовлетворение твоего желания знать о нашем положении извещаем тебя, что, хотя Кукуз, куда мы сосланы, представляет собою самое пустынное место, при всем том пустынность его нам нисколько не ощутительна: так покойно, так свободно живем мы здесь, так усердно все стараются нам услужить. Остатки моего недуга молитвами твоими прошли, и теперь мы пользуемся совершенным здоровьем; страх, который наводили исаврийцы, прекратился, никакой опасности более не существует, и спокойствие наше ничем не нарушается. При нас находятся честнейшие пресвитеры Констанций и Евифий; но надобно ожидать, что в скором времени прибудут еще несколько человек, которых до настоящего времени держали в оковах: теперь все они освобождены, и я уверен, что они прилетят к нам. Не переставай же молиться о нас, душевно любящих тебя, достоуважаемый и боголюбезнейший владыко, и постоянно, как только возможно будет, пиши к нам и уведомляй нас о своем здоровье. Ты понимаешь, что нам приятно было бы, если бы было можно каждый день получать об этом сведения. Господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру Асинкритию ^[83] с его милыми детками, и всему клиру твоего благоговения, пожалуйста, передай от нас искреннее приветствие.

Не получив никакого пособия от тех лиц, которым мы препоручили тебя, как человек благомыслящий и признательный ты ценишь и одно намерение наше, как будто бы получил все. Но мы не намерены этим удовольствоваться: мы много говорили об этом предмете с господином моим Феодором префектом, препровождавшим нас в Кукуз и писали о нем ко многим лицам в своих письмах. Выйдет ли что–нибудь из наших писем, или письма и останутся только письмами, без всякого последствия у тех лиц, которые их получат — ты постарайся вскорости уведомить нас о том. Уже из того, что ты говоришь с нами об этом, мы видим, как сильна твоя любовь и как велико твое доверие к нам. Так уведомь же нас, выйдет ли что–нибудь, или не выйдет ничего, чтобы в первом случае мы могли засвидетельствовать признательность тем, кто принесет пользу своей душе, — право, не тебе, а себе окажет милость тот, кто сделает это, — а в последнем поспешили бы придумать другой, кратчайший и удобнейший, путь, который бы уже несомненно привел тебя к полному утешению и совершенно освободил от всяких стеснений. Истинно, мы себе самим делаем величайшее одолжение, заботясь о человеке с такой благородной и независимой душою, как ты. Да, пиши к нам постоянно, радуя нас известиями о своем здоровье и о своих успехах.

Что это? Ты знаешь, как мы всегда рады твоему благополучию, как ликуем при твоих повышениях, — ты должен был прежде всех уведомить нас о той высокой чести, которой теперь достиг, и между тем, допустил, что мы узнали об этом прежде от других, да еще и не думаешь, что теперь тебе должно много оправдываться перед нами в том, что ты, насколько это от тебя зависело, такое долгое время самовольно лишал нас такой великой радости. Конечно, истинное твое достоинство, самый высший твой сан — это твоя душевная доблесть. Но так как ты и эти житейские выгоды умеешь употреблять на пользу своей же души, и чем более приобретаешь силы, тем просторнее открываешь приют всем нуждающимся, то мы справедливо радуемся этому и торжествуем теперь, а по тому самому отнюдь не прощаем тебе вины твоего молчания. Как же тебе лучше оправдаться перед нами? Чаще писать и постоянно уведомлять нас о здоровье — своем и всего своего дома. После того, как мы указали тебе, таким образом, даже самый способ оправдания, тебе остается только исполнить то, что от тебя требуется. И если после этого письма ты будешь еще продолжать молчание, то мы припишем его тогда уже твоему крайнему нерадению, и нам это будет больно. Впрочем, я положительно уверен, что ты сочтешь величайшим для себя наказанием заставить нас страдать от этого, потому что знаю, как искренно и горячо ты любишь нас в душе.

Редко я пишу к твоей скромности, по трудности найти людей для доставки писем, но вспоминаю о тебе не только не редко, а напротив, постоянно. Одно от нас зависит, другое — не от нас, постоянно помнить мы всегда властны, а присылать письма не всегда. Поэтому одно исполняется нами неизменно, другое же по мере возможности. Прежние наши письма к тебе заключали в себе приветствия, а настоящее, сверх того — просьбу о милости. Какого рода милости? Такого рода, что она принесет более выгоды тебе, если ты ее окажешь, нежели тому, кто ее удостоится, и дающему будет полезнее, чем принимающему. Именно, до нас дошло, что, за оскорбление твоей честности, Евстафий изгнан тобой из твоего дома и удален с глаз. Как было дело и за что собственно он подпал под такой гнев, не могу сказать, потому что ничего не знаю. Но вот что я должен сказать тебе по горячей заботливости о твоем спасении. Ты знаешь, как ничтожна настоящая жизнь, как похожа она на весенний цветок, на пустую тень, на обманчивое сновидение, и уверена, что настоящую действительность, неустранимую и неизменную, составляет то, что ожидает нас по переселении из этого мира. Все это ты многократно слыхала от нас; да и сама всегда рассуждаешь так же точно. Поэтому, не удлиняя письма, скажу прямо: если он изгнан несправедливо, по чьей–нибудь клевете, то ты, из уважения к справедливости, поправь дело; а если справедливо, то опять сделай то же самое из уважения к законам человеколюбия, и от этого сама более получишь пользы, чем он. Как тот, кто потребовал от подобного себе раба уплаты ста динариев, не столько повредил ему, сколько нанес роковой удар самому себе, за точную требовательность от подобного себе раба лишившись прощения долга в десять тысяч талантов, — так напротив, кто прощает прегрешения ближнего, тот через это самое смягчает строгость отчета, который сам должен будет дать в будущем веке, и чем большую отпускает вину, тем большего сподобится снисхождения. Но различие не в количестве только: во всяком случае, милость он может оказать только такого рода, какую в состоянии оказать раб; а вознаграждение получит такое, какое в состоянии дать только Владыка. Не говори же мне теперь, что оскорбивший тебя виноват в том–то и в том–то. Чем тяжелее будут по твоему показанию его проступки, тем яснее докажешь ты необходимость оказать ему снисхождение, так как тем более можешь таким образом заслужить себе милосердие в будущей жизни. Отбрось свой гнев; укроти здравым размышлением свое сердце; принеси это в жертву Богу. Сделай это в удовольствие нам, за нашу любовь к тебе, и покажи, что даже наше коротенькое письмо имеет у тебя такую большую силу. Сделай это ради себя самой, ради тех великих благ, о которых я говорил, чтобы возвратить себе таким образом спокойствие, изгнать из души происходящую от гнева тревогу и затем, с полным дерзновением, просить у человеколюбивого Бога входа царство небесное. Доброта к ближнему есть великая очистительная жертва за грехи: «Ибо, — сказано, — если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный» (аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный) (Матф. 6:14). Подумай же обо всем этом и пришли письмо с уведомлением, сколько имело успеха наше послание. Наше дело кончено; мы сделали все, что в нашей власти: мы убеждали, мы просили, мы умоляли, как о милости, мы внушали тебе это, как долг. Теперь о тебе только вся забота. Исполнится ли, или не исполнится наша просьба, мы получим награду за это увещание, так как и за слова можно получить вознаграждение. Все наше усердие трепетно обращено теперь только к тому, чтобы и ты получила пользу через выполнение наших слов на самом деле, чтобы настоящими деяниями своими твоя скромность благоугодно приобретала себе будущие и бессмертные блага.

Вы содержитесь в темнице, вы окованы цепями, вы заключены вместе с людьми грубыми и грязными. Но по этому самому есть ли еще кто блаженнее вас? Что такое золотой венец, возлагаемый на голову в сравнении с этой цепью, облегающею десницу ради Бога? Какие пышные пространные чертоги могут соперничать с этой мрачной и грязной, отвратительной и бедственной тюрьмой, в которую заключен человек по такой причине? Итак, торжествуйте, веселитесь, ликуйте и радуйтесь в полной уверенности, что постигшие вас бедствия доставят вам величайшие блага. Это — посев, предвещающий неизреченно обильную жатву; это — борьба, ведущая к победе и наградам; это — плавание, приносящее огромные выгоды. Имея все это в виду, радуйтесь и веселитесь, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, и непрестанно благодарите за все Бога, нанося тем роковой удар диаволу и уготовляя себе великую награду на небесах: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Недостойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися) (Рим. 8:18). Пишите также постоянно к нам. Нам весьма желанно получать от людей, преданных узам за Бога, письма с известиями о ваших страданиях, и это доставит нам в нашей жизни на чужой стороне большое утешение.

Итак, по крайней мере после того, как я открыл тебе двери переписки, докажи, что причиной прежнего молчания была не леность, а ожидание с нашей стороны дозволения писать к нам, и пиши к нам бессчетно, уведомляя о своих успехах, которыми, как тебе известно, мы столько дорожим. Не допускай себя до того, чтобы уныние окончательно овладело тобою и повергло тебя в безмолвие; разорвав его сеть, как легкую паутину, бодро явись во главе своего строя, приводя в смущение врагов решительной смелостью и неустрашимостью. Настоящее время есть время приобретения славы и великих выгод. Но сидя на берегу, купец не навезет себе товаров; он должен переплыть обширные моря, испытать борьбу с волнами, помериться силами с голодом и с морскими животными, перенести множество других трудностей. Подумай же об этом, и, имея в виду, что настоящее бедственное время есть время приобретения выгод, великой славы и неизреченных наград, расправь крылья своего духа, стряхни с себя прах уныния и с бодрой легкостью облети всю фалангу, сдружая, поощряя, возбуждая, укрепляя всех и усиливая общую ревность. Обо всем этом уведомляй нас в своих письмах, нисколько не стесняясь тем, что должен будешь сам повествовать в них о своих собственных подвигах, и поступая так в исполнение нашего приказания. Доставь нам это удовольствие, чтобы и вдали от вас мы могли приобрести себе большую радость, узнавая от твоего благоговения о том, о чем желаем знать.

Мы убиты, мы измучены, мы перенесли тысячу смертей. Подробнее могут рассказать тебе об этом податели этого письма, хотя они провели с нами всего одно мгновение, так как под гнетом постоянных припадков лихорадки я не мог и поговорить с ними сколько–нибудь. Между тем, несмотря на болезнь, я должен был ехать и день и ночь, томимый зноем, измождаемый невозможностью заснуть, погибая от неимения самых необходимых предметов и недостатка людей, которые могли бы оказать помощь. Даже участь каторжников и острожников не так тяжела, как то, что мы вытерпели и до сих пор терпим. Наконец–то уже и едва–едва добрался я до Кесарии, как мореход после бури в тихую пристань. Правда, пристань эта не в состоянии вознаградить зла, причиненного бурею: так предшествовавшее время сокрушило нас раз и навсегда! При всем том, прибыв в Кесарию, я несколько ожил, потому что пью здесь чистую воду, потому что ем не затхлый и не пересохший хлеб, потому что моюсь уже не в обломках бочек, а нашел баню, какая бы она там ни была, потому что, наконец, мне дозволили лечь в постель. Можно было бы рассказать и более этого, но, чтобы не обременить твою память, я ограничусь сказанным и прибавлю одно только, что ты должна своими упреками не давать покоя тем, кто нас любит, за то, что и при таком множестве приверженцев, несмотря на такую силу их, нам не оказали даже того снисхождения, какое оказывают преступникам, чтобы поселить нас в каком–нибудь более спокойном и близком месте, что, несмотря на расстроенное состояние нашего здоровья и на страх, наводимый там повсюду исаврийцами, нам отказали даже в этой скромной и ничего не стоящей милости. Слава Богу и за это! Мы никогда не перестанем прославлять Его за все: «Да будет имя Господне благословенно!» (Буди имя Его благословенно во веки) (Иов. 1:21), Сильно, впрочем, удивляюсь я и тебе: вот уже четвертое или пятое письмо посылаю теперь твоей скромности, а от тебя получил только одно и единственное. Между тем, не было никакого препятствия писать чаще. Говорю это не в осуждение тебе: на любовь нет принуждения, всякому — добрая воля. Но очень скорблю, что ты так скоро выбросила нас из головы, и в такое длинное время прислала нам только одно письмо. Если наша просьба не тяжела тебе и не докучна, то дай нам, по крайней мере, то, в чем ты властна и что от тебя зависит. А насчет другого мы уже не настаиваем, чтобы, кроме совершенной неудачи в успехе, не показаться еще тебе тяжелыми и докучными.

Письмо твое яснейшим образом показало нам, какое горнило горести носишь в своей душе вследствие постигшей нас участи. Конечно, мы знали это и прежде: мы никогда не в состоянии забыть тех обильных слез, которые проливал ты еще в самом начале зарождения этих бедствий. Но и письмо твое, не менее тех слез и рыданий, обнаружило перед нами, какая жгучая скорбь томит твое сердце. Человеколюбивый Бог вознаградит тебя за это, потому что есть награда и за скорбь, и награда великая и обильная. Во время бедствий иудейского народа были также люди, которые, не могли отвратить народных преступлений, только стенали и плакали о них, и эти люди приобрели себе такую награду, что в то время, как все другие были преданы на погибель и истребление, они одни избежали гнева. «На челах людей скорбящих, воздыхающих… сделай знак», — сказал Господь. (Даждь знамение на лица мужей стенящих и болезнующих) (Иезек. 9:4). В самом деле, хотя они не могли остановить чужих беззаконий, но они делали со своей стороны все, что было в их власти — они плакали, они рыдали о том, что делалось, и таким образом стяжали себе право на совершенную безопасность. Рыдайте же, владыки мои, постоянно и вы о том, что теперь делается, и молите непрестанно человеколюбивого Бога положить конец этому общему крушению вселенной. Вы, конечно, знаете, вы положительно знаете, что смятения и беспорядки распространились повсюду; а потому надобно молить Бога не об одном только Константинополе, но обо всей вселенной, так как начавшееся там зло, разлившись сокрушительным потоком, наносит вред церквам по всей земле. О чем ты нас просил, о том и мы тебя просим: все время, пока будем разлучены с вами телесно (душевно мы всегда соединены с твоим благородством и с твоим домом), не поставь себе за труд постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Ты знаешь, как нам будет это приятно. Ты наказал нам, как я узнал об этом по отъезде, приютиться в твоем имении; но последовало повеление отправить нас уже не в Севастию, а в Кукуз — пустыннейшее местечко Армении и, кроме того, чрезвычайно опасное вследствие набегов исаврийцев. Во всяком случае, приносим благодарность твоему благородству за честь, которую ты оказал нам, и заботливость о нашем спокойствии даже вдали от тебя, по которой ты приготовил нам помещение и просил оставить нас в твоем доме. Если есть у тебя друзья в Кукузе, то, пожалуйста, напиши им о нас.

Блажен, троекратно, тысячекратно блажен ты за то, что среди такой страшной невзгоды, среди такого ужасного потрясения дел ты оказываешь такую великодушную щедрость нуждающимся. Не укрылось от нас все величие твоего человеколюбия, по которому, став общим пристанищем для всех, ты оберегаешь сирых, утешаешь вдов, помогаешь их бедности, устраняешь нищету, не давая им даже чувствовать их стесненного положения и заменяя им всех и все, по которому ты питаешь целое общество, снабжая его хлебом, вином, маслом и всем прочим. Награди тебя Бог и в настоящей жизни, и в будущем веке за такое великодушие, усердие, нищелюбие, за такую щедрость, готовность и искренность в любви: ты красуешься и изобилуешь всеми этими добродетелями, уготовляя себе через них величайшие награды в будущем веке. Мы узнали обо всем этом в своем заточении, среди разного рода прискорбных обстоятельств; постоянное опасение исаврийцев, пустынность нашего местопребывания, суровость зимней поры года сильно тяготили нашу душу, но, как только получили мы эти известия о твоей честности, с тех пор не чувствуем более ни малейшего ощущения какой бы то ни было горести и обрели себе такое великое утешение в твоих доблестных подвигах, что торжествуем теперь, радуемся и веселимся, помышляя о том неизреченном богатстве, которое собираешь ты себе на небесах. Если хочешь доставить нам новую радость, то не поставь себе за труд постоянно писать к нам и уведомлять нас о своем здоровье. Нам весьма желательно иметь сведения о твоем благоденствии. Но ты знаешь это и сам, так как знаешь также, до какой степени крепко мы всегда тебя любим.

Когда видят кормчие, что море бушует и вздымается, что волнение и буря усиливаются, то не только не покидают корабля, а напротив, прилагают тогда еще более старания и усердия — и сами не спят, и других будят. Равным образом, когда врачи замечают, что горячка развилась и достигла высшей степени, то не только не оставляют больного, но также употребляют тогда с своей стороны все меры, удваивая в себе и в других старание и попечительность, пока наконец не восторжествуют над злом. К чему говорю я это? К тому, чтобы кто–нибудь не соблазнил вас, вследствие происшедшего смятения, оставить Финикию и удалиться оттуда. Нет, чем более затруднений, чем страшнее волны, чем смятение сильнее, тем более приложите старания, бодрственности и неусыпности, тем более покажите усердия, чтобы ваше прекрасное здание не рушилось, чтобы столько трудов не погибло без пользы и возделанная вами почва не пропала даром. У Бога достанет средств и прекратить смуты, и вознаградить вас за терпение. Но награда ваша не была бы так велика, если бы дело совершалось легко, как она велика теперь, когда оно соединено с большими затруднениями, с большим беспокойством, с большими задержками. Взяв, таким образом, во внимание те усилия, которые вы уже употребили, те труды, которые подъяли, те подвиги, которые совершили, то положение дела, что по милости Божией вы уничтожили уже значительную часть неверия и распространение веры в Финикии имеет возрастающий успех; наконец, ту надежду, что при существующих обстоятельствах ваша награда будет обильнее и заслуга выше, что скоро Бог устранит все препятствия и дарует вам великое воздаяние за ваше терпение — стойте крепко, держитесь. У вас ни в чем не будет недостатка и теперь, и я приказал доставлять вам одежду, обувь и все нужное для содержания братии, в том же изобилии и с той же щедростью, как доставлялось прежде. И если уже мы, находясь в таком горьком и бедственном положении и живя в пустынном Кукузе, до такой степени заботимся о ваших делах, то тем более вам, при полном изобилии всего, в отношении, разумеется, необходимых потребностей, должно исполнить с своей стороны все надлежащее. Не слушайте же, умоляю вас, никого, кто стал бы вас пугать. Кроме того, обстоятельства подают надежду на благоприятнейший оборот; вы можете удостовериться в этом из ответных писем, посылаемых господином моим, благоговейнейшим пресвитером Констанцием. И если вы останетесь, то преодолеете все препятствия, сколько бы их ни существовало. Ничто не может бороться с несокрушимым терпением: оно подобно скале; а все эти смуты и козни, направляемые против Церкви, похожи на волны, которые, ударяя в скалу, разбиваются сами, обращаясь в пену. Вспомните, сколько терпели блаженные апостолы и от своих, и от чужих; все время своей проповеди они провели среди искушений, опасностей и козней, томясь в темницах, в узах, в ссылках, изнемогая от бичеваний, от голода, от недостатка одежды. При всем том, находясь даже в темничном заключении, они не оставляли порученного им дела. Так блаженный Павел, будучи заключен в темницу, после бичевания, обливаясь кровью, забитый в колодки, несмотря на все эти страдания священнодействовал в самой темнице и крестил темничного сторожа, всемерно исполняя свое дело. Подкрепляя себя этими и подобными размышлениями, — повторяю вашей любви, — держитесь твердо, не колеблясь, не поддаваясь обольщениям, ожидая исполнения нашей надежды на Бога и Божией помощи, против которой все бессильно. Постарайтесь тотчас же по получении сего отписать нам обо всем. Для того послали мы на это дело и благоговейнейшего пресвитера Иоанна, чтобы убедить вас и не допустить вас поколебаться в своем решении под каким–либо влиянием. Я свое дело сделал: умолял, советовал, доставил все нужное в таком изобилии, чтобы вам ни в чем не было недостатка. Если вы не захотите принять моих представлений и послушаетесь своих обольстителей и подстрекателей, я не виноват. По крайней мере, вы знаете, на кого падет грех и беда. Но, чтобы ничего такого не вышло, прошу вас, послушайтесь меня, как человека, который горячо вас любит. В случае же, если что вам понадобится, или напишите нам, или, если угодно, пришлите тогда к нам кого–нибудь, и у вас не будет недостатка ни в чем решительно.

Другие поздравляют твою достопочтенность с получением должности, а я, поздравляя город, поздравляю и твое великолепие не с должностными почестями (ты выше подобных вещей), но с доставленной тебе таким образом возможностью беспрепятственно и в обширнейшем круге действий выказать свою правдивость и свое человеколюбие и принести соответственно тому пользу. Я уверен, ты вразумишь даже крепко привязанных к земле, питающихся такими грезами, как людская слава, что величие начальника состоит не в тоге, не в поясе и не в криках глашатая, а в том, чтобы поднять на ноги подавленное, поправить худо сделанное, карать неправду, не попускать правде терпеть гонение от силы. Я знаю твою прямоту, свободу твоего слова, возвышенность твоего духа, твое равнодушие к житейским расчетам, твое отвращение от всего злого, твое добросердечие и человеколюбие — качество, прежде всего необходимое в начальнике. Поэтому не сомневаюсь, что ты будешь пристанью для обуреваемых, опорой для изнеможенно падающих на подкосившиеся ноги, спасительной крепостью для несправедливо преследуемых силой; и тебе это будет легко. Тебе не нужно будет ни труда, ни усилий, ни долгого времени, чтобы сделаться всем этим. Но как является солнце — и мрак исчезает мгновенно, так и тебе стоило только явиться на своем кресле — и, я уверен, с первого же дня ты уже остановил покушения обидчиков, избавив их жертвы от грозившей опасности еще прежде, чем они должны бы были прибегнуть к суду: для того, чтобы этому быть так, достаточно одного общего мнения о любомудрии твоей души. Вот почему, несмотря на свое заточение в пустыне и множество других прискорбных обстоятельств своего положения, я исполнен великой радости, так как считаю защиту всякого угнетаемого общей нашей радостью.

Дай я опять облегчу рану твоей глубокой скорби и рассею помыслы, составляющие это мрачное облако. Что значит, что ты скорбишь и грустишь? То ли, что жестокая буря и страшное кораблекрушение объяли церковь? Это знаю и я, и никто против этого не говорит. Мало того, если хочешь, я представлю тебе картину настоящего хода дел. Взгляни на море: вот оно взмутилось до самого дна бездны; мореплаватели, бросив кормила и весла, сложили руки на колени, растерялись от непосильности борьбы с бурей, не смотрят ни на небо, ни на воду, ни на сушу, и валяются на подстилках, рыдая и плача. Так бывает на море. А на нашем море теперь смятение еще хуже, волны еще хуже. Но призывай Христа, Владыку нашего, который не искусством укрощает бурю, но одним мановением смиряет волны. Если ж ты призывал уже много раз, но не был услышан, не отчаивайся: так обыкновенно поступает человеколюбивый Бог, Разве не мог Он освободить тех трех отроков еще прежде, чем они были брошены в разженную печь? Однако они были взяты в плен, отведены в неприятельскую землю, лишены отцовского наследия, наконец — все отчаялись за них и все было для них кончено, и тогда уже Христос, истинный Бог наш, соделал чудо и отстранил огонь. Не вынося добродетели праведных, огонь устремился вон и попалил бывших у печи халдеев. После того печь сделалась для них церковью; они призвали всю тварь, все видимое и невидимое, ангелов и силы и, таким образом соединивши все в одно собрание, сказали: «Благословите вся дела Господни Господа» (Дан. 3:57). Видишь ли, как терпение праведных и огонь превратило в росу, и мучителя посрамило, — и он рассылает по всей вселенной грамоту, говоря: «благословен Бог Седраха, Мисаха и Авденаго» (велик Бог Седраха, Мисаха и Авденаго) (Дан. 3:95)? И смотри еще, какое строгое наказание назначил он всякому, кто сказал бы слово против них: дом его в казну и имущество его на разграбление (Дан. 3:96)! Не падай же духом и не отчаивайся ^[95]. Вот я ^[96], когда изгоняли меня из города, не заботился ни о чем этом и говорил самому себе: если императрица хочет отправить меня в ссылку, пусть ссылает, — «Господня — земля и что наполняет ее» (Господня земля и исполнение ее) (Пс. 23:1). Если она хочет перепилить меня пилой, пуст перепилит — у меня есть образец — Исаия. Если желает повергнуть меня в море, я припомню Иону. Если желает бросить меня в печь — есть три отрока, которые претерпели то же самое. Если желает отдать меня зверям — я припомню Даниила, брошенного львам в яме. Если желает побить меня камнями, пусть побивает — у меня есть первомученик Стефан. Если желает взять мою голову, пусть возьмет — у меня есть Иоанн Креститель. Если желает взять мое имущество, пусть возьмет его — «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (наг изыдох от чрева матери моея, наг и отыду) (Иов. 1:21). Но апостол увещевает меня: «Бог не взирает на лице человека» (лица Бог человеча не приемлет) (Гал. 2:6), и в другом месте: «Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым» (аще бо бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был) (Гал. 1:10). И Давид вооружает меня, говоря: «буду говорить об откровениях Твоих пред царями и не постыжусь» (глаголах о свидениих твоих пред цари, и не стыдяхся) (Пс. 118:46). Многое выставили против меня. Говорят ^[97], будто я приобщил несколько человек после того, как они ели. Если я это сделал, то пусть изгладится мое имя из списка епископов и пусть не напишется в книге православной веры. Если я сделал что–нибудь такое, то пусть изгонит меня Христос из Своего царства. Впрочем, если уже они говорят это против меня и обвиняют меня за это, то пусть осудят и Павла, который после вечери крестил целый дом (Деян. 16:33); пусть осудят и самого Господа, который после вечери преподал причащение апостолам. Говорят, что я преспал с женщиной ^[98]. Но обнажите тело мое, и вы увидите мертвенность моих членов. Все это они сделали из зависти. Может быть, брат Кириак, огорчает тебя то, что изгнавшие нас свободно ходят по площади в сопровождении множества телохранителей? Но ты опять вспомни о богатом и Лазаре, — как один из них страдал в настоящем веке и как другой наслаждался счастьем. Чем повредила тому его бедность? Не борцом ли и победителем отнесен он на лоно Авраамово? Напротив, что пользы принесло богатство тому, который облачался в порфиру и виссон? Где ликторы, где телохранители? Где златоуздные кони? Где прихлебники и царственная трапеза? Не отведен ли он в гроб, как связанный разбойник, вынося из мира обнаженную душу, и не взывает ли напрасно: «отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем» (Лук. 16:24)? Зачем называешь ты отцом Авраама, жизни которого не подражал? Он всякого человека принимал в дом свой, а ты не позаботился и об этом бедняке. Нет места скорби и сожалению ^[99] о том, кто, имея столько богатств, не сделал себя достойным капли воды. Он не подавал бедному даже крошек; потому теперь не получает и капли воды. В зиму он не сеял милости; пришло лето, — он и не пожал ее. По устроению Владыки наказание нечестивым и упокоение праведным поставлены друг против друга, так чтобы те и другие могли видеть друг друга и друг друга узнавать. Тогда каждый мученик узнает своего мучителя и каждый мучитель своего мученика, которого казнил. И это — не мое слово. Послушай, что говорит Премудрость: «Тогда праведник с великим дерзновением станет пред лицем тех, которые оскорбляли его и презирали подвиги его» (тогда станет в дерзновении мнозе праведник пред лицем оскорбивших его) (Прем. 5:1). Как путешественник, совершающий путь в знойное время и сжигаемый жаждой, найдя чистый источник, или как человек, мучимый сильным голодом, сидя за столом, наполненным разнообразными яствами, но будучи не допускаем высшей силой ни прикоснуться к столу, ни отведать тех яств, чувствует скорбь и мучение тем сильнее, что сидит за столом, и не может отведать кушаний, сидит подле источника, и не может напиться воды, так и в день суда нечестивые видят святых радующимися, и не могут насладиться царской трапезы. Вот почему и Бог, желая наказать Адама, заставил его возделывать землю против рая, чтобы, ежедневно и ежечасно взирая на то вожделенное место, из которого вышел, он всегда имел скорбь в душе. Если здесь мы не находимся вместе друг с другом, зато там никто не воспрепятствует нам жить вместе, и мы увидим тогда изгнавших нас, как Лазарь видит богатого и как мученики –своих мучителей. Не отчаивайся же и помни, что говорит пророк: «Не бойтесь поношения от людей, и злословия их не страшитесь. Ибо, как одежду, съест их моль и, как волну, съест их червь» (не бойтеся укоренил человеча, и похулению их не покаряйтеся. Якоже бо шерсть молию, тако снедены будут, и яко одежда обветшают) (Ис. 51:7–8). Помысли ^[100] о Владыке, как Он, держащий своей дланью мир, преследуем был с самых пелен и принужден был потерпеть изгнание в варварскую землю, подавая нам пример не падать духом во время искушений. Вспомни о страданиях Спасителя — сколько поношений претерпел Он за нас! То называли Его самарянином, то бесноватым, сластолюбцем и лжепророком. Так говорили: «вот человек, который любит есть и пить вино» (се человек ядца и винопийца) (Лук. 7:34), или: «Он изгоняет бесов не иначе, как [силою] веельзевула, князя бесовского» (о князе бесовстем изгонит бесы) (Матф. 12:34). Что претерпел Он, когда хотели низринуть Его со скалы, или плевали Ему в лицо, когда облекли Его в хламиду, увенчали тернием и падали перед Ним на колени, издеваясь и употребляя всевозможные виды ругательств? Что претерпел Он, когда били Его по ланитам, или поили уксусом и желчью — когда били тростью по голове и когда окружали Его те кровожадные псы? Что претерпел Он, когда вели Его обнаженным на страдание и все ученики оставили Его, — один из них предал Его, другой отрекся, прочие же разбежались, и Он один стоял нагим среди многочисленной толпы? Тогда был праздник, на который собирались все. Что претерпел Он, когда распяли Его, как злодея, на кресте между разбойниками, когда Он висел непогребенным, и не снимали Его с креста до тех пор, пока кто–то не выпросил позволения похоронить Его? Вспомни, что Он не был удостоен погребения, что распустили против Него злую молву, будто ученики Его украли Его и Он не воскрес. Припомни и об апостолах, как они были преследуемы повсюду и скрывались, не имея возможности открыто являться в городах, как Петр скрывался у Симона кожевника, а Павел у женщины, торговавшей пурпуром, — как вообще они не могли смело положиться на богатых. Но после все обратилось им во благо. Так не унывай теперь и ты. Слышал и я об этом шуте Арсакие, которого императрица посадила на кафедру ^[101], что он подверг бедствиям всю братию, не пожелавшую иметь с ним общение; многие таким образом даже умерли из–за меня в темнице. Этот волк в овечьей шкуре, хотя по наружности епископ, но на деле — прелюбодей, потому что как женщина, при живом муже живя с другим, становится прелюбодейцею, так равно прелюбодей и он, не по плоти, но по духу, еще при моей жизни восхитил мою церковную кафедру. Я пишу тебе это письмо из Кукуза, куда велела сослать нас императрица. Много горя испытали мы в дороге, но не сокрушаемся ни о чем. Когда мы проходили по Каппадокии и Таврокиликии ^[102], то целые сонмы отцов, мужей святых, и многочисленные толпы монахов и девственниц выходили нам навстречу, проливая бессмертные источники слез ^[103]. Смотря на наше шествие в ссылку, они рыдали и говорили друг ко другу: «Лучше было бы солнцу скрыть лучи свои, чем умолкнуть устам Иоанна». Это меня возмутило и опечалило, так как я видел, что все обо мне плакали. Обо всем же другом, что случилось со мной, я не заботился. Епископ этого города принял нас очень хорошо и показал к нам большую любовь, так что, если бы можно было, уступил бы нам и свою кафедру, когда бы мы не остались в должных границах. Итак, прошу тебя, умоляю и припадаю к ногам твоим– сбрось с себя бремя уныния, вспоминай о нас перед Богом, и, пожалуйста, отвечай нам на наше письмо.

Дошло до нас, что в Финикии опять возгорелось зло и усилилось бешенство язычников: много монахов частью ранено, частью даже убито. Тем настоятельнее поэтому убеждаю тебя ехать туда с возможной скоростью и стать в боевой порядок. Я уверен, что, с помощью молитвы, кротости, терпения и своего обычного мужества ты одним появлением своим обратишь неприятелей в бегство, рассеешь их ярость, возвратишь на нашу сторону сочувствующих нам и вообще сделаешь много добра. Не медли же и не откладывай; поторопись с возможной скоростью, и пусть настоящие известия возбудят в тебе все твое усердие. Если бы ты увидел загорающийся дом, то, конечно, не отступил бы назад, но поспешил бы в таком случае к нему с особенной скоростью, чтобы предупредить пламя, и, как собственными усилиями, так и при содействии других, постарался бы всеми мерами погасить огонь. Так точно и в настоящем случае, когда поднялся там такой пожар, постарайся безотложно прибыть туда, и, без сомнения, получится польза и дело много поправится. Во время мира и тишины, при отсутствии врагов, всякий может учить требующих огласительного наставления в вере; но противостать мужественно, когда диавол беснуется и демоны вооружаются, вырывать людей из его рядов и не допускать других впасть в его руки — это уже дело мужа доблестного, души бодрственной, это уже дело твоего высокого и недремлющего духа, это дело достойное бесчисленных венцов и неизреченных наград, это уже апостольское дело. Чувствуя, таким образом, что настоящее время представляет тебе случай снискать славу и достигнуть неизреченных выгод и благоприобретений, не пропускай такого сокровища — отправляйся, пожалуйста, сколько возможно скорее, и тотчас же, по прибытии туда пиши к нам. Как только узнаем мы, что ты прибыл в пределы Финикии, мы успокоимся, отбросим заботу и оставим опасения. Тогда мы будем уже уверены за будущее, — уверены, что, подобно опытному и доблестному воителю, ты совершишь все, чтобы поднять лежащих, укрепить и утвердить стоящих, собрать рассеявшихся, отыскать и возвратить погибших и разбить всю диавольскую фалангу. Я знаю, я несомненно знаю твою душевную зоркость, твою сердечную заботливость, твою рассудительность, находчивость, обходительность, мужество, непреклонность и терпеливость. Да, пиши к нам постоянно; и даже прежде, чем приедешь в Финикию, пиши сколько возможно чаще с дороги. Вот теперь я теряюсь в догадках, почему ты не прислал нам никакого письма с прибывшими к нам от господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера Феодота. Чтобы не томить нас опять неполучением известий от твоей честности, пиши к нам, если будет возможно, постоянно с каждой станции, так чтобы нам знать, сколько дороги ты проехал и близко ли тебе осталось до тех мест. Мы так беспокоимся, так озабочены тамошними делами, что нам хотелось бы получать подобное сведение от тебя ежедневно. Зная это, честнейший господин мой, доставь нам это величайшее одолжение и, как до отъезда, так и по отъезде, пиши постоянно и уведомляй нас обо всем, чтобы, если все успешно пойдет, мы могли порадоваться и повеселиться, а если встретятся препятствия, постараться, со своей стороны, всеми мерами и всеми способами устранить их. Будь уверен, мы не пожалеем в таком случае никаких усилий, ни своих лично, ни других, через кого только можно будет действовать, и если бы для того, чтобы доставить тебе все удобства, понадобилось хотя бы десять тысяч раз писать в самый Константинополь, мы не откажемся даже и от этого. Ввиду такого нашего усердия, покажи и ты, со своей стороны, старание и неусыпность. Если понадобится послать тебе братии, уведоми нас и об этом. А насчет останков святых мучеников не беспокойся: я тотчас же послал господина моего, благоговейнейшего пресвитера Терентия к господину моему благоговейнейшему епископу Отрею арависскому. Он имеет и несомненно подлинные, и в большом количестве, — и через несколько дней мы вышлем их тебе в Финикию. Смотри же, употреби с своей стороны все меры. Ты видишь, с какой готовностью выполняется все, что зависит от нас. Постарайся, чтобы успеть тебе до наступления зимы покончить стоящие без крыш церкви.

Другой на нашем месте стал бы жаловаться и сетовать на невыносимую стужу, на страшную пустынность здешней стороны, на жестокую свою болезнь (так как нам здесь пришлось и похворать); а я, оставляя это, жалуюсь на разлуку с вами, которая для меня тяжелее и пустынности, и болезни, и холода. Теперь же зима сделала ее еще жесточе, чем прежде. Прежде имел я, по крайней мере, одно утешение, облегчавшее горечь разлуки — мог беседовать с вами письменно; но наступившая зима отняла у нас и это единственное удовольствие, засыпав все дороги множеством снега, так что нельзя ни к нам ниоткуда добраться и погостить у нас, ни от нас поехать и прокатиться к вам. Не менее, если еще не гораздо более, производит в настоящее время то же самое страх, наводимый исаврийцами, усиливая пустынность и разгоняя всех, обращая в бегство, делая всех изгнанниками. Никто не смеет теперь жить дома и всякий, покидая свое жилище, спешит куда–нибудь укрыться. В городах остаются только стены и крыши, а леса и ущелья становятся городами. Как дикие звери — барсы или львы считают, что пустыни для них гораздо безопаснее населенных городов, так и мы, жители Армении, каждый день принуждены перебегать с места на место, проводя жизнь каких–то кочевников или номадов и не смея нигде остановиться: до такой степени всюду здесь царствуют смятение и тревога. Кого найдут дома, тех режут, жгут, обращают из свободного состояния в рабство. А кто при одном слухе бежит, те становятся бездомными скитальцами, или тоже гибнут. Сколько в самом деле погибло молодых людей, которые, часто в самую полночь, в леденящий холод, вынуждены были мгновенно бежать из дому по страшному слуху о появлении неприятелей, как бы спасаясь от пожара! Не нужно было йсаврийских мечей, чтобы проститься им с жизнью. Они гибли, замерзая в снегу, и таким образом, причина их бегства от смерти становилась для них причиной смерти еще более жестокой. В таком–то положении наши дела. Мы рассказали тебе об этом не для того, чтобы тебя опечалить (хотя, конечно, рассказ наш глубоко огорчит тебя), но для того, чтобы открыть тебе причину нашего долгого молчания и объяснить, почему именно мы так давно к тебе не писали. До такой степени все нас оставили, что нельзя найти никого из приезжих, и мы принуждены теперь отправить отсюда и послать к вашей достопочтенности живущего с нами пресвитера. Приняв его со свойственным тебе расположением, поскорее отправь его к нам назад с радостным известием о здоровье твоей мерности. Ты знаешь, с каким нетерпением ждем мы получить эти сведения.

Всем приятна весна, потому что она украшает лицо земли цветами и все покрывает зеленью; но мне особенно приятна еще тем, что возвращает полное удобство письменно беседовать с моими знакомыми. Хотелось бы мне видеться с вами лично, но так как это невозможно, то с величайшим усердием принимаюсь я за то, что возможно, и начинаю к вам писать. Не с таким удовольствием моряки и корабельщики рассекают морскую поверхность, когда наступает благоприятное для мореплавания время года, с каким я берусь теперь за перо, бумагу и чернила, намереваясь писать к вашей мерности. В течение зимы, когда все цепенело от мороза и невыразимое множество снега закрывало все дороги, нельзя было ни к нам ниоткуда добраться, ни от нас никуда выехать. Потому, запершись в здешних комнатках, как в тюрьме, имея язык как будто связанный цепями, мы поневоле хранили долгое молчание, лишенные средств к отправке писем. Но как скоро весна открыла дороги для проезда, то и с нашего языка пали оковы, и мы, собрав в дорогу живущего с нами пресвитера, посылаем его к вашему благородству узнать о вашем здоровье. Прими его, достопочтеннейший мой владыка, со свойственным тебе расположением, и встреть с подобающей тебе любовью; а когда он соберется в обратный путь, пожалуйста, уведоми нас о своем здоровье. Ты знаешь, как нетерпеливо ждем мы получить об этом сведения.

Как прекрасен и любезен для нас этот союз ваш, скрепленный не одним законом природы, но и узами нежнейшей любви! Мы хвалимся, мы гордимся поэтому вашей дружбой, и нам хотелось бы лично повидаться с вами. Но так как это пока невозможно, то мы делаем то, что возможно: постоянно пишем к вам и всегда вспоминаем о вас, всюду нося вас в своем сердце, где бы мы ни были, так что дальность расстояния в этом отношении нисколько не отделяет нас от вашей мерности. Таковы крылья любви: дорога и расстояние для нее ничего не значат, и она легко поднимается выше прискорбного положения обстоятельств. Оттого–то, несмотря на лишения пустыннической жизни, на осадное стеснение, на постоянные разбойничьи набеги, несмотря на все окружающие нас бедствия, мы нимало не ослабели в дружбе и неизменно храним живейшее расположение к нам. Усердно просим вас поэтому чаще писать к нам и радовать нас известиями о вашем здоровье. Вы знаете, сколько утешения принесет нам это в нашей жизни среди пустыни.

Любовь — своего рода жестокая и принудительная вещь, жесточе любого неотступного заимодавца. Не так те, наступая на шею, требуют денег от своих должников, как вы, наложивши на нас цепь любви, понуждаете расплачиваться с вами письмами, как ни часто уплачиваем мы свои обязательства. Впрочем, такова уже природа этого долга: сколько его платишь, столько вновь в него входишь. Поэтому, хотя вы часто получаете от нас письма, вы тем не менее не удовлетворяетесь. И эта ненасытность есть дело опять той же любви. Она подобна морю, которое, отовсюду принимая в себя бесчисленное множество рек, никогда не наполняется. Такова точно вместимость восприемлемости и вашего слуха: чем более мы вносим в него, тем более возжигает в вас пламень расположения к нам. Не думайте же, чтобы мы хранили теперь несколько времени молчание потому, что заподозрили искренность вашей к нам дружбы. Мы поступили бы совершенно наоборот, если бы действительно подозревали это, и стали бы писать к вам тогда гораздо чаще. Как здоровые не имеют надобности во враче, так напротив, небрежные и охладевающие требуют особенного попечения. Если бы, таким образом, мы находили, что ваше расположение к нам начинает колебаться, то мы поспешили бы с своей стороны употребить все меры, чтобы снова возжечь его более. Напротив того, будучи крепко убеждены и несомненно зная, что, пишем ли мы к вам, или не пишем, оно всегда пребудет в вас твердо, непоколебимо, постоянно, неизменно, непреклонно, свежо и сильно, мы думали, что для этого вовсе нет необходимости в наших письмах, и если писали, то писали единственно по чувству взаимного к вам влечения. Так и теперь мы пишем к вам не по нужде, а по любви. Пусть с разных сторон поднимаются беспрерывные бури и высоко вздымаются бесчисленные волны; предшествующее время достаточно показало, что ничто не может нанести вам вреда и повергнуть вас в смятение малодушия. Таким образом, мы пишем к вам совсем не потому, чтобы вы нуждались теперь в нашем утешении, но чтобы сказать вам только, что мы радуемся, ликуем и торжествуем от удовольствия при мысли, что, несмотря на такое расстояние между нами, мы пользуемся такой любовью вашей мерности. В полной уверенности, что вам весьма приятно будет узнать о нашем положении, уведомляю вас, что я освободился от болезненной немощи желудка и в настоящее время здоров. Нас не тяготят и не беспокоят более ни осадное положение, ни разбойничьи набеги, ни безлюдье, ни разные другие неприятности; все это прошло, и мы наслаждаемся теперь безопасностью, спокойствием и совершенной тишиной, ежедневно думая о ваших делах и заводя о них речь с каждым, кто к нам приходит. Вот что значит искренно любить: кто кому дорог, тот у того постоянно и на языке. То же самое теперь и с нами, потому что мы горячо вас любим, как вам известно. После всего этого, надеюсь, вы не будете думать, чтобы мы охладели или когда–нибудь сделались равнодушны в расположении к вам. «Любовь никогда не перестает» (Любы николиже отпадает) (Кор. 13:8), и сколько бы ни прошло времени, до какой бы степени ни возросло затруднительное положение обстоятельств, как бы ни увеличилось расстояние, разделяющее нас с вами, она ничем не пресечется и никогда не ослабеет, но будет от этого усиливаться и возрастать.

Не из пренебрежения и не по равнодушию к любви твоей мы не писали к тебе до сих пор, но бедственные наши обстоятельства были причиной этого продолжительного с нашей стороны молчания. Во–первых, мы никак не можем установиться на одном месте, но живем то в Кукузе, то в Арависсе, то в каком–либо ущелье, или где–нибудь в пустыне: до такой степени всюду здесь царствуют смятение и тревога. Огонь и железо пожирают все — и людей, и жилища; целые города истребляются окончательно вместе со всем народонаселением, и гонимые постоянно новыми и новыми тревожными слухами, мы каждый день переселяемся из одного места в другое, испытывая таким образом своего рода новый мучительный вид ссылочной жизни и ежедневно ожидая смерти. Даже запершись теперь в крепости, как в тюрьме, мы не можем быть совершенно спокойны, потому что исаврийцы смело нападают и на подобного рода места. К этому приключилась еще с нами жестокая болезнь, и хотя труднейший период ее в настоящее время мы кое как миновали, но следы ее еще чувствуем. Наконец, все это время мы были как будто бы заключены на каком–нибудь острове, заброшенном среди непроходимого моря: так трудно было нам встретить приезжего откуда–либо; опасение этих ужасов загородило все дороги к нам. Прошу же извинить нас, честнейший и благоговейнейший мой владыко, — ты знаешь, какую любовь, исстари и изначала, мы всегда питали к твоему благоговению, — и не переставай молиться о нас. Мы крепко надеемся, что, если ты не встретишь затруднения в отправке писем, тебе не надобно будет напоминать о том, чтобы постоянно писать к нам о своем здоровье. Равным образом и с своей стороны, как только позатихнут здесь страсти и можно будет выглянуть из нашей тюрьмы и сколько–нибудь вздохнуть от томящей нас осады, мы будем постоянно писать к твоей честности. Делая это, мы доставляем себе самим величайшее удовольствие.

Как благородна и юношески бодра та душа, которая заимствует наслаждение и спокойное самообладание не откуда–либо извне, а извнутри, из самой себя, и, что в особенности достойно удивления, по поводу таких предметов, которые большинству кажутся страшными и опасными! Сколько надобно ума, сколько надобно философской мудрости, чтобы, будучи ненавидимым известными лицами, не только не смущаться и не тяготиться, но благородно гордиться этим, и не только гордиться но жалеть ненавидящих, стараться изменить их и сделать благосклонными? Поэтому дивимся, изумляемся тебе, достопочтеннейший и великолепнейший владыко, и вместе светло торжествуем, имея честь украшаться дружбой твоего великолепия, как блистательным венком. В своем письме ты просишь молитв наших. Знай, что и прежде этого письма мы непрестанно молили Бога увидеть, чтобы твоя, столь великая и философская душа совершила священное таинство ^[110] и сподобилась священных тех и страшных тайн. И если бы нам пришлось получить радостное известие об исполнении этого, то мы не считали бы себя в ссылке, забыли бы о своей пустыне и, без сомнения, избавились бы от телесной немощи, с которой в настоящее время ведем борьбу. Знаю я, достопочтеннейший мой владыка, что твое желание и усердие есть — сподобиться тех неизреченных благ от нашей скудости; нам также, как ты знаешь, это было бы весьма желательно. Но если за нами задержка, то самое дело не допускает никакой задержки. За отсутствием нашим ты во всяком случае можешь легко найти очень близких нам людей, которые могут ввести тебя в это тайноводство ^[111]. И если это исполнится, мы будем также рады, как если бы и сами послужили в преподании тебе этого пренебесного дара, так как благодать одна и та же.

Что говоришь? Опять жалуешься на козни и на то, что терпишь большое горе? Но что же, скажи мне, препятствует тебе удалиться в мирную пристань и избавиться от всех этих треволнений? Не пел ли я тебе постоянно, все это время и однако ты никогда не хотела нас послушать? Нет, ты и себе самой причиняешь бесчисленные горести, постоянно падая в болото и мараясь грязью этих бесконечных дел, и нас непрерывно то и дело огорчаешь, подвергаясь этому. Неужели, думаешь, мне приятно было теперь слышать, о чем ты пишешь в своем письме, что тебе изменили и сделали с тобой ужасные вещи твои самые близкие люди, или (буду лучше говорить собственными твоими словами) твои доверенные приятели? Долго ли же еще будешь помрачать свой ясный душевный взор в этом чаду? Долго ли же еще не освободишься от этого жестокого рабства? И что тебе препятствует теперь же приехать сюда и сообща посоветоваться с нами обо всем? Сама же ты говоришь, что ничего бы этого ты не испытала, если бы сделала так. Я совершенно изумляюсь, недоумеваю и не нахожу решительно никакой причины, почему ты так долго не едешь к нам, если только не по легкомыслию и трусливости, расстояние — небольшое; время года — весьма благоприятное для поездки, не томит ни холодом, ни зноем. Вероятно, опять этот всегдашний источник всех твоих бед, — вероятно, говорю, эта забота о житейских делах, — она и теперь составляет тебе препятствие. Приедешь ли ты, я буду очень рад; не приедешь, я не осужу тебя и не рассержусь, а буду так же любить, как и всегда любил твою мерность. Во всяком случае мне прискорбно только и очень больно знать, что ты вовлечена теперь в бесконечные хлопоты и по–прежнему обременена бесчисленным множеством житейских забот. И если бы ссылочная неволя не удерживала нас здесь своими путами, я не огорчал бы твое благоговение, но, хотя бы был еще больнее, нежели сколько болен теперь, приехал бы к тебе сам, и до тех пор не успокоился бы, пока, употребив все меры и все средства, не вырвал бы тебя из этой бездны, из этого болота, из этой сточной ямы бесчисленных зол. А как это невозможно, то я и желал бы, чтобы ты приехала посоветоваться с нами об этом. Если же и это окажется неудобно и трудно, тогда мы не перестанем, по крайней мере, письменно предлагать тебе свои советы и увещания — разорвать сети, перерубить веревки, разбить оковы, которыми связана твоя душа, и выступить на путь независимости и полной свободы. Таким образом ты не только приобрела бы себе радость здесь, но легко заслужила бы и небо. Предпошли добровольно в неприкосновенные сокровищницы то, что спустя несколько времени поневоле должна будешь оставить, прощаясь с здешней жизнью, и через это ты предуготовишь себе те венки, которые никогда не гибнут и не увядают.

Дорого заплатил бы я за удовольствие видеть твою мерность, достопочтеннейший мой владыко, — ты знаешь это и без нашего письма, так как тебе хорошо известно, какую любовь питаем мы к твоей достопочтенности. Но как это невозможно (по дальности расстояния, по неимению нами свободы ездить, куда бы нам пожелалось, наконец — по усилению с каждым днем страха, наводимого исаврийскими набегами), то я усердно прошу твое благородство по возможности чаще радовать нас тем, что составляет величайшее наше утешение среди одиночества, лишений, всяких других горестей здешней жизни, и постоянно уведомлять нас о своем здоровье, равно как здоровье всего твоего дома. Правда, и этой радостью нам нельзя насладиться с полным довольством, потому что редко кто ездит от вас сюда. Но, хотя и трудно то, о чем мы просим, постарайся, пожалуйста, сколько возможно будет, и постоянно извещай нас о своем благоденствии. О себе уведомляем, что живем в настоящее время совершенно спокойно и мирно, пользуясь при умеренном здоровье полным досугом, и если что особенно беспокоит нас, так это только разлука с вами, с людьми, нас любящими. Но твое благоразумие может сказанным способом облегчить нам и это последнее горе. Сделай же такую милость, чтобы нам иметь возможность, несмотря на далекое расстояние между нами, питаться твоей сладкой, горячей и искреннею любовью.

Небезызвестно мне самому, что ты давно был бы с нами, если бы не удерживало тебя опасение исаврийцев. Если достало у тебя терпения пробраться к нам во время все леденившего холода и снежных вьюг, то, конечно, ты не замедлил бы уже прибыть сюда теперь, когда с наступлением весны в воздухе водворилась совершенная тишина. Я знаю нежность, преданность, горячность и искренность твоего расположения, твою исполненную благородной независимости душу. Тем более поэтому мне прискорбно, что в такую благорастворенную пору года ты возбудил в нашей душе настоящую зиму печали своею продолжительной разлукой с нами. Говорю это не с тем, чтобы привлечь тебя сюда, хотя ты сам тысячу раз этого желаешь (у нас здесь везде война, как ты можешь это разузнать от прибывающих отсюда к вам), но чтобы сообщить тебе, что и мы, при всем своем досуге и спокойствии, не можем жить беспечально в разлуке с твоею честностью, и чтобы, зная это, ты постоянно писал к нам, как с теми, кто от нас ездит туда, так и с теми, кто оттуда отправляется и прибывает сюда. Весьма благодарны тебе, честнейший мой владыко, за твою заботливость и беспокойство касательно здешних ужасов. Стеснительность нашего осадного положения действительно увеличивается с каждым днем, и мы сидим в этой крепости, совершенно как в западне. А однажды отряд исаврийцев в триста человек ворвался в город среди самой ночи, сверх всякого чаяния и ожидания, и едва не захватил и нас. Но рука Божия без нашего ведома скоро обратила их назад, так что мы не испытали не только самой беды, но даже и никакого страха, и узнали обо всем этом уже после, по наступлении дня. Порадуйся за нас этому счастью и помолись Богу, чтобы Он утвердил нас в полной безопасности, а также освободил от одержащей нас болезни. Правда, от опасно болезненного положения мы избавились, но следы болезни еще остаются и постоянно напоминают о прежних страданиях. Пишем тебе об этом не для того, чтобы тебя опечалить, но чтобы побудить тебя усерднее молиться о нас. Поручаю твоему благоговению господина моего, честнейшего чтеца Феодота; будь ему по возможности во всем пристанищем. Много у него, как мы узнали, горя.

Не трудись извиняться в том, что скоро уехал отсюда, указывая на болезненное состояние своих глаз, на здешнюю стужу, и оправдывая этим свой отъезд. Чувство любви нам говорит, что ты все еще у нас и с нами теперь по–прежнему; а со временем мы надеемся и опять иметь удовольствие лично увидеться с тобой. Не беспокойся. Если зима выгнала тебя из Армении, то еще не вытеснила из нашей души; напротив, мы постоянно о тебе думаем. И если бы эта исаврийская война, загородившая все дороги, не затрудняла нас в пересылке писем, мы писали бы к тебе бессчетно часто. Да и теперь мы не писали все протекшее время только на бумаге; в сердце же, совершенно наоборот, заняты были тобой и твоими обстоятельствами непрерывно, и в мыслях писали к тебе постоянно. Зная это, думай и ты, что ты все еще у нас и живешь вместе с нами в Армении. Если кто–нибудь станет тебе строить козни и делать зло, будь выше этих стрел, потому что не переносить зло, а делать зло — вот что в действительности значит страдать от зла. Одобряя твое мужество и твердость, мы особенно уважаем тебя за то, что среди поднявшейся против тебя, такой необыкновенной, бури ты остался неприкосновенен для ее ужасов. Плыви же и далее с великим удовольствием по этому тихому и безбурному морю. Не удивляйся, что я называю это море безбурным, когда у тебя на памяти так много напастей. Я говорю, основывая свое суждение не на намерении волнующих его, а на спокойствии, доставляемом добродетелью. Что я хочу этим сказать? Великий и высокий образ жизни, направленной к снисканию неба, по природе вещей представляется как будто трудным; но, при мужестве и готовности ко всему принимающих его на себя, в действительности становится очень легок. И что особенно удивительно в этом любомудрии, так это преимущественно то, что искренно и горячо проходящий его среди беснующегося моря плывет совершенно тихо и благополучно, среди отовсюду возникающих смятений наслаждается полнейшим спокойствием и среди бесчисленного множества направляемых отовсюду стрел остается совершенно невредим, принимая, конечно, на себя удары, но не чувствуя от них никакого вреда. Пожинай же, зная это и всегда руководствуясь своим любомудрием, неблекнущую радость ожидания венцов, уготованных тебе у Бога за твои добрые подвиги. Постоянно пиши к нам, как только будет возможно, и уведомляй о своем здоровье, как душевном, так и телесном. Все свободное время употребляй на чтение Священного Писания и занимайся им столько, сколько дозволит болезненное состояние твоих глаз, так чтобы, если когда–нибудь будет у нас время заняться изъяснением его смысла благородной душе твоей, можно было взяться за это с достаточным удобством; знание буквы Писания послужит тебе значительным пособием легче со временем усвоить заключающийся в ней смысл.

Перестань обвинять нас в медлительности, чтобы самому не подвергнуться прежде осуждению в том же самом. Получивши от нас столько же писем, сколько посылал к нам сам, не считая одного, — ты говоришь так, как будто совсем засыпал нас письмами, — рассчитывая тою мнимо частой посылкой писем с своей стороны побудить нас к деятельной переписке. Можно любить, и не отвечая на письма; а я и писать не отстал, и любить не перестаю. Нет, хотя бы наша разлука продолжилась еще долее и хотя бы нас увели в страну еще более пустынную, мы не можем ни забыть тебя в своей душе, ни любить менее того, как всегда любили. Пиши же к нам, зная это, сам постоянно о своем здоровье. Вам это более удобно, чем нам. Впрочем, если когда–нибудь и попрепятствует тебе пора года, или жестокость исаврийских бедствий, мы постараемся утешить себя в случае твоего долгого молчания уверенностью в том расположении, которое ты к нам имеешь.

Знаю, что редко писал к твоей честности; но не по доброй воле, а по необходимости я поступал так. Пора года, пустынность места, в котором мы заключены строже, чем в тюрьме, малочисленность приезжающих сюда, редкость при всем том встретить между ними людей, которым можно бы было довериться, наконец болезнь, жестоко мучившая нас и державшая всю зиму в постели, — все это поневоле заставляло нас молчать, но не в душе, а только на бумаге. Сочти, что ты получил от нас не столько, сколько мы успели переслать, но гораздо более писем. И ты найдешь, что это действительно так, если будешь считать не те только, на которые нами употреблены бумага и чернила, но и те, на которые мы хотели бы их употребить. В душе мы постоянно писали к тебе, всегда неразрывны с тобой, и ни дальность расстояния, ни давность времени, ни прискорбное положение обстоятельств, ничто не в состоянии ослабить в нас расположения к твоей честности. Всегда оно пребудет в нас неизменно, и хотя бы нас удалили в страну еще более пустынную, чем эта, мы и туда пошли бы, запечатлев в своем сердце и унося с собой нашего ревностного и горячего друга. Такова искренняя любовь: она не уступает ни времени, ни месту, ни дальности расстояния, ни горькому положению обстоятельств. Впрочем, ты знаешь это и сам, так как и сам умеешь любить искренно.

Ты говоришь, что сочтешь величайшим знаком нашего внимания к тебе, если после первого придет от нас второе письмо к твоей светлости. Со своей стороны мы готовы были бы бессчетное число раз писать к такому честному и доброму человеку, к ревностному нашему другу, с такой радостью встречающему наши письма, если бы у нас было довольно людей, которые могли бы оказать нам в этом деле необходимую услугу. Но как этого нет, то усердно просим твою светлость не измерять нашей любви количеством писем, а, пишем ли мы, или молчим, сохранять о ней неизменно свое прежнее мнение, в полном убеждении, что причиной продолжительного нашего молчания служит не наша невнимательность, а пустынность места нашего жительства.

Немалым утешением в этой страшной пустыне служила мне прежде возможность постоянно писать к твоей любви; но и это удовольствие отнято теперь у нас исаврийцами. С наступлением весны расцвели и ужасы их нашествия. Они разлились по всей стране и сделали совершенно непроходимыми все большие дороги. Несколько благородных женщин взято уже ими в плен; несколько известных людей убито. Усердно поэтому прошу извинить нас, если мы в последнее время не постоянно писали. В полной уверенности, что тебе весьма желательно знать о состоянии нашего здоровья, уведомляем тебя, что, тяжело прострадав всю прошедшую зиму, мы поправились теперь несколько, и хотя по непостоянству погоды расстроились опять (у нас здесь и теперь еще лютая зима), но надеемся и окончательно выздороветь, как скоро наступит настоящее лето. Ничто так не вредно нашему здоровью, как холод, и ничто так не помогает нам, как лето и приятная возможность отогреться.

Да снизойдут на тебя все блага за то, что ты принял своего сына с такой честью. Он сам откровенно сообщил нам об этом, желая засвидетельствовать свою признательность к отцу и в то же время порадовать нас. Оказанный ему прием вдвойне нам приятен: потому, во–первых, что его благополучие составляет вместе наше собственное благополучие; а во–вторых, и потому, что значительную долю в приращении твоего благорасположения к нему мы можем приписывать влиянию нашего письма. Продолжай же, многоуважаемый и благороднейший мой владыко, ухаживать за этой прекрасной отраслью твоего рода. Каким образом ухаживать? Поддерживай постоянно в своем сыне и развивай в нем любовь к тому превосходнейшему образу философской жизни, который он проходит теперь. Тогда твоя прекрасная отрасль скоро принесет нам плоды, потому что благородные души совершенно чужды той медленности, какой отличаются растения, посаженные в недрах земли. Едва только зарождается в них прекрасное стремление к добродетели, как они уже поднимаются в своем росте до высоты самого неба и становятся так плодовиты, что изобилием и достоинством своих плодов затмевают всякое богатство, так как плоды эти не гибнут вместе с настоящею жизнью, а переходят с нами в жизнь будущую.

На бумаге редко, но в душе очень часто мы пишем к твоему богопочтению, не забывая тебя ни на один день, и этого неразрывного сопребывания с тобой не могут лишить нас ни давность времени, ни дальность расстояния, ни прискорбное положение обстоятельств. Такова сила любви: она не уступает и не поддается ничему подобному, но стоит превыше всего. Не измеряй же, честнейший и благоговейнейший мой владыко, нашей привязанности к твоей мерности количеством писем, и из нашего долгого молчания не выводи никакого подозрительного заключения, зная наши чувства и расположение, какое мы всегда оказывали к твоему благоговению. Так и сами мы, редко получая письма от твоей любви, нисколько не заключаем из этого, чтобы ты стал равнодушнее к нам, но твердо знаем и уверены, что ты постоянно сохраняешь к нам живейшее расположение, не только не ослабевая в нем вследствие непрерывно возникающих бедствий, но делаясь еще усерднее, за что мы весьма благодарны тебе. В полной уверенности, что тебе желательно знать о настоящем нашем положении здесь, уведомляем тебя, что мы теперь здоровы, пользуемся совершенным отдыхом и спокойствием и живем в безопасности, освободившись до поры от исаврийских ужасов. Что касается армянской зимы, то я научился наконец переносить ее и терплю от нее вред весьма умеренный сравнительно с тем, какому естественно подвергаться при таком слабом здоровье: сижу постоянно взаперти дома, когда бывает невыносимая стужа, и редко выглядываю за двери. Зато другими, приятнейшими временами года мы пользуемся столько, что легко можно вознаградить ослабление, производимое зимой.

Из черты городской земли и из городских стен нас изгнали; но собственно из города ^[120] изгнать не могли. Если город — вы, а мы всегда с вами и в вас, то ясно, что, и живя здесь, мы живем в том городе. Вы не изгнали нас из своих душ: я в этом уверен; точно так же и мы, куда бы нас ни удалили, всюду унесем в своем сердце всех вас, наших ревностных приверженцев. Это не дает нам чувствовать ни пустынности места нашего заключения (хотя оно самое пустынное во всей вселенной), ни осадного положения его со стороны разбойников (хотя оно ежедневно в осаде), ни происходящего вследствие того голода, потому что телом мы пригвождены здесь, а душей постоянно у вас. Но при таком расположении наших чувств нам совершенно естественно желать личного свидания с вами и скорбеть при его невозможности. А так как оно доселе невозможно, между тем возможна переписка, которая служит лучшим его вознаграждением, то вознагради нас ей с возможной щедростью, и мы будем вполне утешены. Ты в состоянии, достопочтеннейший мой владыко, своими письмами возбудить в нас сладостное ощущение личного свидания с тобой.

Пустынное место — Кукуз, и кроме того, опасное для жительства, постоянно находящееся в осадном положении вследствие страха, наводимого разбойниками; но ты, и не бывши в нем, превратил его в рай. В самом деле, когда доходят до нас вести о твоей великой ревности, о твоей искренней и горячей любви к нам (а от нас ничто не скрывается, несмотря на такую отдаленность нашего местопребывания), то, считая благорасположение к нам твоей мерности величайшим для себя сокровищем и неизреченным богатством, мы проникаемся такой радостью и почерпаем отсюда такое величайшее утешение, что представляется, будто бы живем в самом безопасном городе. Если хочешь, таким образом, доставить нам еще новое удовольствие, то, усердно прошу, удостой нас своих писем и уведомляй о своем здоровье. Хотя это и трудно по дальности расстояния и по очень значительному отдалению местечка, в котором мы живем, от большой дороги, но для любящего так, как ты любишь, и неудобное делается удобным. Подумай, сколько одолжишь ты нас, если будешь часто писать к нам, и доставь нам это счастье. Нам очень прискорбно, что, послав тебе теперь уже два письма, мы не получили от твоей мерности еще ни одного.

Хотелось бы и мне, и очень бы хотелось увидеться и обняться с твоею мерностью. Ты знаешь это и без нашего письма; любя, ты по самому себе можешь прозревать желания людей, искренно любящих. Но так как этого нельзя, то я делаю, что можно: пишу пока, посылаю тебе свои приветствия и настоятельно прошу тебя также чаще писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Сделай же нам это одолжение. Хотя и не нужно долго просить тебя об этом, однако мы всегда будем напоминать тебе насчет этого. Среди окружающей нас пустынности и ежедневных ужасов, производимых разбойническими нападениями, при болезненном состоянии нашего здоровья и других прискорбных обстоятельствах нашего положения, нам слишком дорого и утешительно знать о вас — друзьях наших, что вы живы, здоровы и благополучны, хотя бы затем ты уведомлял нас о тысячах невзгод. Но как же и каким образом? Так, что человеку мужественному, бодрому и неусыпному можно благополучно плыть и среди бурь житейского моря, тогда как слабодушный, вялый и сонливый пугается и теряет присутствие духа даже во время тишины.

Вы указываете на нашествие исаврийцев как на причину, по которой не могли к нам прибыть. Но я утверждаю, что вы прибыли к нам, что вы с нами и что нашествие исаврийцев нисколько не помешало вашему прибытию. Таковы крылья любви: мгновенно и без всякого труда они переносят нас всюду, сколько бы где ни существовало препятствий. Если же нам не пришлось еще увидеться друг с другом телесно, то молитесь неотступно; и человеколюбивый Бог даст это. Постоянно нося вас в своем сердце, я так же горячо желаю личного свидания с вами и уверен, что оно сбудется, если вы будете прилежно просить об этом Того, Кто может прекратить всякую бурю и водворить везде ясную тишину. В удовольствие ваше уведомляем вас о себе, что мы пользуемся теперь совершенным спокойствием и отдыхом. Что касается нашего здоровья, то, несмотря на многие невыгодные для него обстоятельства, как то: редкость врачей, недостаток в необходимых предметах содержания (здесь ничего не продается и даже лекарств не добыть), несчастный климат (потому что летний жар мучит нас здесь не менее холода, отличаясь в своем роде одинаковой жестокостью), тяжелое и непрерывное осадное положение, постоянное и ежеминутное опасение нападения исаврийцев, — несмотря, таким образом, на все эти и весьма многие другие вредные для него обстоятельства, можно сказать, что опасное положение в состоянии его прошло, и мы имеем право в некоторой степени назвать себя здоровыми. Не переставайте же и вы постоянно писать к нам и радовать нас известиями о вашем здоровье. Мы считаем вашу любовь величайшим для себя утешением, подкреплением, сокровищем, составляющим наше благополучие, и когда вспомним об искренности вашего расположения, о неизменности вашего сочувствия, о непреклонности и твердости вашей любви (а мы всегда и постоянно о ней помним), то как будто бы вступаем, после многочисленных бедствий, в гостеприимную и необуреваемую пристань.

Другие поздравляют твою достопочтенность с консульством и префектством; я же поздравляю самые эти должности с назначением на них твоего великолепия. Не они тебя украсили, но ты украсил их собой. Таково величие добродетели: не отвне заимствует она славу, но заключает ее в себе самой, и от себя сообщает честь всякого рода гражданским достоинствам, а не получает ее от них. Поэтому мы совсем не стали расположеннее к тебе теперь, чем прежде. Твое гражданское возвышение, в существе дела, ничего тебе не прибавило: не префекта и консула мы любим, а добродушнейшего Анфемия, господина моего, многоразумного мужа, исполненного великого любомудрия. Потому же мы ублажаем тебя, не за то, что ты воссел на это кресло, а за то, что ты получил таким образом обширнейшую возможность показать свой ум и свое человеколюбие. Поздравляем также всех неправедно гонимых, видя в твоей душе широкую пристань, которая в состоянии предотвратить бесчисленное множество крушений и несчастным, стоявшим уже на краю погибели, дать силу снова плыть благополучно. Нам радостно, нам восхитительно думать, что твое вступление во власть есть общий праздник всех обиженных. И мы празднуем этот праздник, видя в величии твоих подвигов свое собственное торжество.

Блаженны, трекратно, многократно блаженны вы за те добрые труды, подвиги, усилия, лишения и опасности, которые вы подъяли для церквей всей вселенной, — славны вы через это на земле, славны и на небе. Если все не потерявшие смысла люди величают и превозносят вас, изумляясь вашей непреклонности, вашему мужеству, терпению, постоянству, то человеколюбивый Бог, всегда награждающий труды гораздо выше самой заслуги, без сомнения, наградит вас такими благами, какими достойно Бога наградить подвижников, так мужественно ратующих за мир всей вселенной. Поэтому мы непрестанно ублажаем вас, с услаждением всегда вспоминая и лелея вас в своем сердце, несмотря на великое расстояние, нас разделяющее. Честнейший диакон Кириак ^[125]не мог теперь отплыть к вам, потому что удручен большим горем. Взамен того, господа мои, благоговейнейший пресвитер Иоанн и честнейший диакон Павел, гонимые здесь повсюду и не имеющие места ни стать, ни укрыться, по необходимости решились отправиться к вашей любви и быть там с вами. Примите их с любовью и окажите им подобающее вам благоволение.

Ах, и какую безграничную силу имеет благородная душа, изобилующая великими плодами любви и благоговения! Несмотря на огромное расстояние, разделяющее нас с тобой, ты так пленил и привязал нас к себе, как будто бы всегда был и жил вместе с нами. Молва о горячности твоей любви, о твоей откровенной прямоте и прозорливости, как сладкое благоухание достигла и до наших пределов, лежащих на самом краю вселенной. Глубоко благодарим твое благоговение и ублажаем тебя за те великие труды и усилия, которые ты подъял для блага вселенской церкви и которыми предуготовил себе величайшие венцы у человеколюбивого Бога. Вместе с тем усердно просим тебя продолжать свои подвиги на этом добром поприще. Ты знаешь воздаяния за них: если вообще поддерживающий кого бы ни было одного, неправедно обижаемого и гонимого, заслуживает неизреченную награду у Бога, то подумай, какое возмездие получишь ты за свое доброе старание избавить от смятений и от волнения такое множество взволнованных церквей и привести их в тихую пристань мира.

Когда я подумаю о ваших трудах и усилиях, продолжающихся долгое время, то чувствую необыкновенное и величайшее утешение в своих незаслуженных страданиях, почерпая величайшее подкрепление себе в вашей любви, такой горячей и искренней, в вашей сердечной заботливости, в вашем напряженном и неусыпном старании исправить совершившееся. Необыкновенно воодушевляет меня мысль, что живя от нас так далеко, никогда не видавши нас, никогда не быв видены нами и не обменявшись с нами ни одним словом, — вдруг, единственно по чувству противозаконности происшедших событий, вы показали к нам такую любовь, какую только отцы показывают к детям, или даже превзошли отцов своею о нас попечительностью. Благодарим, превозносим, ублажаем за это ваше благоговение и усердно просим вас продолжать по–прежнему, и то усердие, какое показали сначала, довести до конца. Хотя бы положение дела от этого и не поправилось — во всяком случае, как я выше сказал, нам весьма утешительно будет знать, что мы пользовались и пользуемся такой любовью вашей честности.

Знаю, что нет надобности писать к вам, чтобы вас побуждать и склонять к принятию мер для устранения обнявших восточные церкви бедствий. После того, что вы уже сделали, по собственному побуждению показав столько усердия, это очевидно. Но так как наши бедствия еще не прекратились по бесчувственности виновников их, то мы сочли необходимым обратиться к вашему благоговению с усердной просьбой не ослабевать и не отчаиваться, но действовать с прежним усердием и снова употребить все зависящие от вас средства. Чем неизлечимее в своем упорстве люди, восстающие на благосостояние церкви, тем большему они подвергнут себя осуждению и тем блистательнее будет награда, тем выше будет слава вам за вашу неослабную борьбу с ними.

И каждому отдельно, и всем вместе мы обязаны вам благодарностью, — не мы только лично, но все разнообразно гонимые на востоке епископы, клирики разных городов и миряне, — за то, что вы с отеческой любовью обнаружили к нам сострадание, благородно восстали за нас и употребили все зависевшие от вас средства. Все поэтому величают и превозносят вас, непрестанно прославляя ваши подвиги. Но если у людей такая слава, то подумайте, какое воздаяние уготовано вам у человеколюбивого Бога! Не переставайте же, честнейшие и благоговейнейшие владыки мои, зная это, прилагать с своей стороны попечение, хотя бы возмутители церквей неизлечимо страдали в своем упорном ослеплении. Чем многочисленнее будут препятствия и чем более трудности, тем выше будет вам и награда. Если подавший чашу холодной воды не останется без воздаяния за свое скромное благорасположение (Матф. 10:42), то подумайте, какие награды получите вы, решившись так много сделать и претерпеть для умирения церквей, и какое воздаяние ожидает вас за этот добрый подвиг!

Не перестаем постоянно свидетельствовать вам свою благодарность. Хотя много неправд потерпели мы от врагов, зато с вашей стороны пользовались в то же время усердной помощью, обильной любовью, искренним благорасположением, живейшим сочувствием, — и это составляет нам немалое утешение среди жестоких лишений ссылки, в которой нас держат, равно как разных других постигающих нас бедствий. Усердно просим поэтому ваше благоговение и на будущее время оказывать к нам прежнее расположение и сочувствие. Ваше участие в настоящих делах имеет важность не для нас только лично; его значение распространяется на всю совокупность церквей. Не город, не два, не три города, но целые народы во всех странах земли объяты смятением. Вам следует поэтому показать усердие, соответственное тому, какого естественно ожидать от людей, заботящихся и трудящихся для блага такого множества душ. Правда, вы уже много потрудились и сделали со своей стороны, — мы это знаем и постоянно благодарим вас за это; тем не менее просим вас и вперед делать то же. Ваше постоянство, ваше терпение, ваша настойчивость могут и горячих противников, неизлечимо страдающих в своем упорстве, избавить от властвующего теперь над ними помешательства. А хотя бы несмотря на все ваши усилия они так и остались неизлечимыми, во всяком случае вам за это доброе дело последует высшая награда, совершеннейшее воздаяние и блистательнейший венец.

Хотелось бы нам видеть вас и телесными очами, но так как это невозможно при удерживающих нас узах изгнания, то мы ежедневно созерцаем вас очами любви, обнимаем своею душой и непрестанно прославляем и превозносим за то усердие и ту ревность, которые с самого начала доселе вы постоянно оказывали к благосостоянию восточных церквей. Усердно просим вас при этом завершить свои подвиги достойным начала концом. Если возмутившие всех и все наполнившие смятением отличаются таким рвением, то вам, старающимся исправить их злые дела, тем более следует показать особенное терпение и постоянство в своем добром усердии. Тогда награда ваша будет более и воздаяние вам выше, если несмотря на многочисленность препятствий вы не отступите, но будете и твердо и неослабно отражать затруднения своей неусыпностью и ревностью.

Дошла и до нас многозвучная труба — громкая молва о твоей горячей и искренней любви к нам, пронесшаяся через столь великое расстояние до самых концов земли. И мы, отдаленные от тебя на такое расстояние, не менее присутствующих вместе с тобой знаем, до какой степени любовь твоя сильна и пламенна, речи — открыты, свободны и прямодушны, заступничество — непоколебимо. Нам весьма хотелось бы поэтому сподобиться лично увидеть тебя. Но так как пустыня, к которой мы теперь прикованы, лишила нас и этого счастья, то, встретив случай писать к вам с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, мы пользуемся им, чтобы исполнить свое желание в пределах возможности, принести вам свои приветствия и засвидетельствовать великую благодарность за то усердие, которое в течение всего этого долгого времени вы оказывали с неутомимым постоянством. При этом усердно просим вас — при возвращении его в обратный путь написать нам о своем здоровье и вообще уведомлять нас о себе всякий раз при появлении возможности переслать с кем–нибудь письмо, если только найдутся люди, которые решатся отправиться в эту пустыню. Ты понимаешь, сколько мы почерпнули бы удовольствия, если бы чаще получали радостные известия о здоровье людей, так горячо к нам расположенных.

Самое положение дел звучнее всякой трубы гласит повсюду о вашей достохвальной ревности и том живейшем усердии защитить истину, которого ни дальность расстояния, ни давность времени, ни беспримерное упорство одержимых неизлечимым ослеплением и ничто другое не могло в вас ни уничтожить, ни ослабить. Со своей стороны мы также при всяком случае свидетельствуем вам великую благодарность и постоянно ублажаем вас за те венцы, которые этим добрым подвигом вы заслужили себе у человеколюбивого Бога. Нам хотелось бы лично увидеть вас. Но как это невозможно при удерживающих нас узах изгнания, то, пользуясь услугами господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, мы пишем вам с ним и, посылая должное приветствие, извещаем вас, что вы воспламенили горячую любовь к себе во всем востоке и приобрели так много преданных почитателей, что нет числа людям, которые разделяют с вами ваше справедливое негодование по поводу совершившихся беззаконий. Просим вас до конца сохранить прежнее свое усердие. Вы сами знаете, сколько приобретете таким образом венцов, этими временными и скоропреходящими трудами предуготовляя себе многообильные и бессмертные награды у человеколюбивого Бога.

И прежде удивлялись мы вашему усердию, вашей заботливости о восстановлении церковного благосостояния, вашей крепкой и искренней любви, вашему мужеству, непоколебимому терпению и тому постоянству, которое выдержали вы в течение столь долгого времени. Теперь же, после того, как для блага церкви вы решились предпринять такое дальнее морское путешествие, сопряженное с неимоверными трудностями и лишениями, мы совершенно изумляемся величию вашей непреклонной настойчивости. Нам желательно бы было постоянно писать к вам и приносить должное приветствие вашему благоговению. Но это невозможно (по жительству нашему в таком месте, которое со всех сторон заграждено пустыней и вследствие того почти совершенно недоступно). Пользуясь в настоящий раз услугами господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, мы обращаемся к вашей любви и усердно просим вас увенчать ваше дело соответствующим началу концом. Вы знаете, какая награда ожидает вас за терпение и какие великие воздаяния уготованы у человеколюбиваго Бога людям, трудящимся и воспринимающим на себя такие подвиги для общего умиротворения.

Своим отличным усердием, своими трудами и усилиями вы доставляете и себе самим немалую славу, и нам утешение. Поэтому, несмотря на свое заточение в такой дали, мы превозносим, благодарим, прославляем и ублажаем вас. Нам хотелось бы также чаще писать к вам, и мы извлекли бы из того величайшее для себя подкрепление, если бы имели возможность пересылать к вам свои письма. К сожалению, это нелегко при нашем жительстве на самых окраинах вселенной, куда никто не в состоянии без особенного труда к нам проникнуть. Встретив в настоящее время случай писать с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, мы приносим вам должное приветствие и усердно просим ваше благоговение не упускать из внимания высокой важности настоящего дела и, хотя много уже потрачено на него времени, хотя болезненное упорство противников между тем постоянно возрастает и не поддается излечению, при всем том по–прежнему содействовать с своей стороны исправлению совершившегося. Чем более трудности, тем выше и обильнее будет вам у человеколюбивого Бога награда за этот добрый подвиг.

Среди бедствий, объявших здешнюю страну, величие вашего усердия служит нам немалым утешением. Уже и прежние ваши действия, ваша неусыпная внимательность, попечительнсть и заботливость подавали нам большое ободрение, но то, что вы теперь сделали еще, для блага церкви предприняв такое далекое путешествие, решительно оживило всех нас. Все мы сообща свидетельствуем вам поэтому великую благодарность за ваши непомерные труды и усилия, за ваши добрые подвиги, и непрестанно ублажаем вас за добрую вашу ревность и тщание. По этому случаю мы упросили отправиться к вам и господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера. Примите же его с подобающей вам благосклонностью и, пожалуйста, увенчайте свое дело концом, достойным начала. Пусть виновники такого бурного смятения и такой жестокой войны, охватившей церкви, неизлечимо упорствуют доселе в своем ослеплении; тем более должно о них скорбеть и плакать, и тем более должно изумляться и отдавать честь вам за то, что, несмотря на увеличение бедствий, вы с неизменным постоянством более и более увеличиваете и свое усердие к исправлению их.

Когда подумаю, сколько тяжелых трудов перенес ты и у себя дома, и в продолжение такого дальнего морского путешествия, для блага церкви, то, не дожидаясь окончания дела, невольно славлю, превозношу и ублажаю тебя. Выйдет ли что–нибудь из вашего усердия, честнейший мой владыко, или первоначальные виновники смятений останутся непреклонны в своем упорном ослеплении, не поддаваясь излечению, — во всяком случае вам принадлежит полнейшая награда за ваше намерение и за выполнение всех средств со своей стороны. Ублажаем и прославляем вас поэтому, непрестанно свидетельствуя вам свою благодарность. Нам хотелось бы также чаще писать к вам, но пустынность места, в котором мы заключены, не дозволяет нам этого. К счастью, в настоящее время встретился удобный случай писать к вам с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером. Пользуясь им, приносим вам должное приветствие. И прежде многократно обращали мы к вам свои речи — в душе и в сердце; но чернилами и на бумаге передаем их вам теперь в первый раз, потому что в первый раз нашли теперь человека, который к вам едет. Примите же его достойно себя, окажите ему свойственную вам любовь и осчастливьте его вашим расположением. Ваша благосклонность будет ему отрадным утешением и сладкой наградой за те лишения, которые придется ему испытать в дороге. А о том, что теперь надобно всем особенно усилить свои старания о благосостоянии церквей, не нахожу ни малейшей надобности и напоминать вам, — вы это показали самыми делами.

Много трудов перенесли вы, предприняв такое дальнее морское путешествие, много лишений — не ради тленных житейских дел, а ради блага церкви. Еще гораздо более поэтому самых трудов ваших будут те награды, которые вы получите за них от человеколюбивого Бога. В ваших трудах и лишениях есть, таким образом, своя утешительная сторона, как для вас, так и для нас: для вас в том, что доблестный ваш подвиг направлен к умиротворению такого множества церквей и потому послужит к большему увеличению ваших венцов в день воздаяния; для нас же в том, что они показывают нам, какой любовью мы имеем счастье пользоваться у вас, какой великой заботливости о себе удостоились со стороны такого множества таких достойных мужей и как крепко, несмотря на такое далекое расстояние, отделяющее нас телесно, вы привязали нас к себе узами любви. Глубоко благодарим вас за это и непрестанно прославляем ваше великое к нам благоволение. Правда, уже самый ход дел громко говорит о нем, но и мы своими устами постоянно провозглашаем его. Если же теперь в первый раз к вам пишем, то это произошло не вследствие нашей небрежности, а по прискорбной пустынности места, где мы живем. Встретив теперь возможность писать к вам с господином честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, отправляющимся в место вашего пребывания, приносим вам должное приветствие и усердно просим вас, приняв нашего посланника с свойственной вам любовью, при возвращении его в обратный путь уведомить нас о своем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий. Касательно же той меры усердия, которую должно показать теперь к самому существу дела, для которого вы прибыли, по моему убеждению нет ни малейшей надобности напоминать вашему благоговению, так как это вы ясно доказали вашей живейшей заботливостью о нем во все предшествующее время.

Мало и редко мы пишем к любви твоей; но это долгое молчание произошло не по доброй нашей воле и не по пренебрежению к любви вашей, а вследствие пустынности места, в котором мы заключены. Нашедши теперь возможность писать с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, посылаем твоей честности давно должное приветствие и свидетельствуем великую благодарность твоему благоговению за непреклонную настойчивость и мужество, показываемые тобой в делах церковных. Прими же нашего посланника, честнейший мой владыко, достойно себя, окажи ему подобающую тебе благосклонность и не переставай употреблять все меры и средства, способствующие восстановлению общего благосостояния церквей. Ты знаешь, как высоко значение этого великого дела, как велико количество церквей, для которых вы взяли на себя этот добрый подвиг, и какие венцы уготованы вам у человеколюбивого Бога за ваши труды для общего умиротворения.

Велико было доселе усердие вашей любви, и мы свидетельствуем вам благодарность за то, что в течение такого долгого времени вы стояли непреклонно с подобающим вам мужеством, не поддаваясь никому из желающих увлечь вас на свою сторону; но вместе с этим просим вас и завершить ваш подвиг надлежащим концом. Чем более вам трудов, тем выше будут и воздаяния и награды за них у человеколюбивого Бога. Нам хотелось бы лично видеть вашу честность, но так как узы изгнания не дозволяют нам этого и привязывают нас к одному месту, то мы посылаем к вам господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, и, принося через него должное приветствие, просим вас принять уверение в чувствах нашей постоянной, великой и глубокой благодарности к вашему богочестию и снисходительно извинить нас за наше предшествующее долгое молчание, тем более, что отнюдь не по невниманию и не по пренебрежению к вам мы так долго ничего не писали. В первый только раз нашли мы теперь человека, который может отправиться туда, где вы теперь находитесь, и доставить вам наше письмо; а потому теперь только и пишем вам, уведомляя о своем положении. Примите же его благосклонно, с искренним расположением, и, пожалуйста, уведомьте нас о вашем здоровье. И пребывая в пустыне, мы найдем в этих известиях величайшее для себя утешение.

Ты знаешь, какую любовь мы оказывали твоей честности и какую привязанность получили к тебе после непродолжительного с тобой сопребывания. Поэтому нам очень удивительно, что в течение такого долгого времени ты ни разу не решился написать к нам. Знаю, что ты укажешь на затруднительность доставки писем. Это правда. Хотя и много ездят от вас, но едва ли кто из едущих с вашей стороны скоро проберется туда, где мы теперь находимся. При всем том этого недостаточно нам для объяснения, почему ни одного разу не получили мы от тебя письма. На этот предлог могли бы сослаться и мы; однако, мы не молчим подобно тебе, но, собрав в путь господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, посылаем его отсюда между прочим навестить твою честность, принести тебе настоящее наше приветствие и узнать о твоем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий. Встреть же его благосклонно, с любовью и лаской, как бы отчасти нас самих, и, когда он соберется в обратный путь, не поставь за труд уведомить нас о своем благоденствии. Нам, пребывающим в пустыне, ты доставишь этим известием величайшее утешение.

И прежде удивлялись мы вашему усердию и неусыпной попечительности о пользах церковных, оказываемой вами, но теперь, когда в довершение всего вы решились предпринять с той же целью такое дальнее путешествие и, не долго раздумывая, со свойственным вам мужеством совершили такой трудный путь, вы совершенно изумили нас и переполнили чувством живейшей благодарности, которое поэтому мы постоянно выражаем к вам, как письменно, в настоящее время, так и помимо писем. Не только нас, но и всех на востоке вы изумили и сделали проповедниками своей непреклонной твердости, своей горячей любви и неизменности в своих расположениях. Ни дальности пути, ни трудностей путешествия никто не считает теперь чем–нибудь тяжелым и обременительным, как скоро идет дело о том, чтобы поспешить к вам и видеть ваши великие подвиги. Так господин мой, честнейший и благоговейнейший пресвитер, при всей слабости своего здоровья, решился все перенести, чтобы только прибыть с этой целью к вам и иметь счастье воспользоваться личным с вами сопребыванием. Примите его с свойственной вам любовью и, хотя бы бедствия наши еще более возрастали, усердно просим вас — не откажитесь содействовать их устранению и положите своему подвигу конец достойный начала. Вы знаете, как велика будет вам награда у человеколюбивого Бога за ваши труды, предпринимаемые для блага такого множества церквей, приведенных в смятение, и за всемерные ваши старания ввести их в тихую пристань.

Велики были и прежние подвиги вашей честности: праведное и должное негодование, изъявленное вами по поводу бедствий, охвативших такое множество церквей, соболезнование об их положении, переход от чувства к делу и принятие всех мер в их пользу с своей стороны. Но еще выше настоящий подвиг вашей любви, так как каждый из вас оставил теперь дом, решился предпринять такое дальнее путешествие, жить на чужбине и переносить все трудности, сопряженные с продолжительным странствованием, единственно для блага церкви. Беспредельно благодарим вас за это и превозносим, ублажая за те неисчислимые награды, которые вы предуготовляете себе таким образом у человеколюбивого Бога. Так как между тем нам нельзя ни прибыть к вам, как изгнанникам, ни даже часто к вам писать по затруднительности найти людей для отправки писем (в противном случае мы писали бы к вам бессчетно), — то мы упросили теперь господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, который, впрочем, и сам имел сильнейшее желание отправиться к вам и увидать ваше благоговение, так чтобы он и нам доставил ваши письма, и сам воспользовался счастьем лично насладиться вашей любовью. Примите же его достойным вас образом и, если будет можно, не сочтите за труд уведомить нас о своем здоровье. Нам весьма желательно знать, что вы благоденствуете, и это доставит нам большое утешение в прискорбной жизни нашей среди пустыни.

Приносим вам великую благодарность за вашу непреклонную настойчивость, старательность и попечительность, за все ваши труды и усилия и за настоящее далекое путешествие, которое совершили вы для блага церкви. Чем большему подвергнут себя осуждению приводящие все в смятение, тем выше будет награда вам за ваше терпеливое усердие исправить то, что худо сделано другими. Нам хотелось бы прибыть к вам и иметь счастье лично видеть ваше благоговение, но так как неизбежные условия ссылочной жизни не дозволяют нам этого, то, с трудом нашедши наконец человека, отправляющегося к вам, господина моего, честнейшего и благоговейнейшёго пресвитера, мы посылаем с ним настоящее письмо, чтобы принести вам должное приветствие и поблагодарить вас и за все прежнее, и за все настоящее, и за все вообще, сделанное вами для устранения зла. Хотя бы в конце всего не было достигнуто ни малейшего успеха, вы свое дело сделали, и потому имеете полнейшую награду у человеколюбивого Бога за то неутомимое усердие и самопожертвование, с каким в продолжение всего времени вы старались уврачевать происшедшее зло.

Как ни велико расстояние, разделяющее нас, тем не менее мы знаем о горячности и искренности твоей любви к нам с такой же достоверностью, как будто бы сами были у тебя и видели все, получая эти приятные нам известия о твоей мерности от людей, приезжающих оттуда к нам. Приносим тебе за это нашу великую и глубокую благодарность; гордимся и хвалимся расположением к нам твоего благородства и, поручая твоей скромности возлюбленных наших, благоговейнейшего пресвитера Иоанна и честнейшего диакона Павла, препровождаем их в твои руки, как в мирную пристань. Встреть их, честнейшая и благороднейшая моя госпожа, пожалуйста, достойным себя образом. Ты знаешь, как велика будет тебе награда за это гостеприимство. И, если будет можно, почаще уведомляй нас о своем здоровье, так как, чрезвычайно дорожа им, мы горячо желаем постоянно иметь о нем сведения.

Чем тяжелее вина людей, до такой степени простерших беззаконие, тем более будет награда вам за ваше усердие устранить это беззаконие и за показанные вами при этом старания и труды. Нам не безызвестны ни добрые дела ваши, внушенные вам вашим к нам расположением, ни усердие, какое вы оказываете как к занимающему нас делу, так и к гостеприимству, которым пользуются у вас лица, посланные нами в место вашего жительства. Благодаря вас за это, просим вас с той же к нам благосклонностью действовать еще более твердо и решительно. Вы знаете, как высоко значение этого важного дела и какую награду получите вы за свои посильные старания утишить такое страшное смятение и такие свирепые волны, надлежащим образом содействуя исправлению возникшего зла.

Во всех других отношениях, как по природе, так и по деятельности и по занятиям, есть различие между полами — различается, говорю, мужской пол от женского. Женщине назначено домашнее хозяйство; мужчине — занятия и общественными и политическими делами. Но в подвигах ради Бога и в трудах на пользу церкви подобного различия нет, и случается наоборот, что в трудах и добрых подвигах этого рода женщина берет на себя даже долю более значительную, чем мужчина. Желая показать между прочим это, в послании к отечественному вашему городу Павел с похвалой упоминает имена многих женщин, которые, по его словам, немало потрудились в деле исправления мужчин и наведения их на истинный путь (Рим. гл. 16. С какой целью говорю я все это? Для того, чтобы вы не считали чужим для себя делом принимать участие в заботливости и трудах, клонящихся к исправлению церковного состояния, но сознавали своим долгом, и сами непосредственно, и через других, через кого только можете, привносить с своей стороны надлежащее усердие к укрощению общего волнения и смятения, обнявшего восточные церкви. Чем жесточе это волнение и чем свирепее эта буря, тем более будет вам и награда за вашу решимость все сделать и все перенести для восстановления нарушенного мира и за ваше усердие возвратить к должному порядку все пришедшее в беспорядок.

Далеко мы живем от тебя по телесному пребыванию, но по душевному расположению — не только близко, а совершенно вместе и неразрывно, так что каждый день вспоминаем о твоей горячей привязанности к нам, о твоем гостеприимстве, дружелюбии, усердии, беспримерной внимательности, которую ты всегда оказывал, и, услаждая себя воспоминанием о твоем благородстве, говорим со всеми о неподдельном твоем расположении, чуждом всякого коварства. Поэтому нам хотелось бы иметь переписку с твоим благородством, и мы просим тебя писать к нам постоянно и радовать нас известиями о своем здоровье, так как уверенность в твоем благоденствии принесет нам большое утешение. Нам очень приятно всегда знать о нем. Не лишай же нас этого удовольствия и пиши всякий раз, как представится возможность, радуя нас своими известиями.

Недолго мы были с тобой, между тем получили полную уверенность в горячности и искренности твоей любви. Благородные души привязывают к себе скоро. Так и ты в короткое время внушил нам живейшую преданность к твоему благородству. Посылая тебе поэтому свое письмо, уведомляем о себе, что мы живем здесь тихо и совершенно спокойно, пользуясь со стороны всех большим благорасположением и услужливой внимательностью. Чтобы и нам наслаждаться знанием о вашем положении, не поставь за труд постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, так как, получая от твоего благородства подобные известия, мы извлечем из них большое для себя утешение.

Хотя расстались мы с твоим благородством телесно, но по чувству любви остались неразлучны с твоей душой. Так прочны задатки дружбы, которые ты положил в нас, оказав там полную внимательность к нам и расположение. Где бы мы ни были поэтому, мы всегда будем свидетельствовать благодарность твоему благородству. В свою очередь усердно просим тебя также постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Что касается нас, то, совершив всю дорогу без приключений и благополучно, мы живем теперь в Кукузе, наслаждаясь тишиной этого местечка, спокойствием в нем, и пользуясь большой внимательностью и благорасположением. Известия о вашем благоденствии доставили бы нам большую радость. Постарайся же писать к нам чаще и без перерывов, уведомляя о здоровье — своем и всего своего дома. Таким образом мы извлечем из этого величайшее для себя утешение.

Блаженны вы и своими узами и теми чувствами, с которыми переносите узы, показывая среди их мужество апостольское. Так и апостолы, будучи бичуемы, преследуемы, заключаемы в узы, с великой радостью переносили все это. Но они не только переносили это с великой радостью, а делали в то же время среди уз свое дело, заботясь о всей вселенной. Усердно прошу поэтому вашу любовь и в этом отношении не отставать от них: но чем более ваши страдания причиняют вам боли, тем более покажите усердия в непрерывной заботливости о церквах по всей вселенной, к надлежащему исправлению настоящего их положения, и не бросайте надежды, оглядываясь на свою малочисленность и на повсюдность преследований. Ваши страдания приобретут вам более дерзновения у Бога, — следовательно, принесут и более силы. Действуйте же, пользуясь случаями, ревностно, и как непосредственно своими усилиями, так и через других, через кого только будет можно, словом и делом старайтесь рассеять наступившую бурю. Может быть, ваше усердие принесет величайшую пользу; но если бы оно и ничего не принесло — и тогда вы будете иметь у человеколюбивого Бога награду за доброе намерение и старание.

Много тяжких и непрерывных трудов перенес господин мой, благоговейнейший и честнейший пресвитер Елпидий, усердствуя избавить горцев, то есть жителей горы Аманона, от обдержавшего их языческого нечестия. И действительно, он избавил их от него, научил вере, построил церкви, основал монастыри: все это твоему благородству можно узнать от кого угодно. Зная, что ты горячо любишь благоговейных и доблестных людей, в полной уверенности, что доставлю тебе удовольствие, представляя тебе человека, совершившего такой подвиг, а вместе с тем чувствуя непреодолимое побуждение приветствовать тебя при каждом удобном случае, я дал ему настоящее письмо, в котором приношу должное приветствие и рекомендую твоему благородству этого человека. Встреть же его достойным себя образом, честнейший и высокоуважаемый мой владыко, и покажи ему на деле, что он недаром и не напрасно явился к тебе с нашим посланием, но что письмо это в состоянии было доставить ему счастье приобрести твою полную любовь и благосклонность. Мы будем особенно благодарны тогда твоей прозорливости за ту утешительную мысль, что, несмотря на такую отдаленность нашего местопребывания, мы можем еще посредством письма доставить твою любовь лицам, искренно считающим за счастье ею пользоваться. Этот человек именно один из таких, и глубоко уважает твою степенность, вследствие чего и просил у нас настоящего письма с большим усердием.

Нам хотелось бы, чтобы ты приехал к нам повидаться и осчастливить нас своим любезным и приятнейшим обществом, но как это трудно тебе по неудобству дороги, по многочисленности дел и по слабости твоего здоровья, то нам приятно было бы найти утешение себе в переписке с тобой, которой уже не могут препятствовать ни болезненное здоровье, ни гористая дорога. Окажи же нам эту милость, легкую и ничего не стоящую тебе, но способную доставить нам большое удовольствие и немало облегчить прискорбную тяжесть телесной разлуки с тобой. Если ты подашь нам это утешение, то нам будет думаться, что мы постоянно живем вместе с твоею честностью. Правда, чувство любви само по себе в состоянии возбудить подобного рода представление, но это представление много выигрывает в живости при содействии переписки.

Господин мой Антиох надеется достигнуть твоего полного благоволения, явившись к твоей мерности с письмом от нас. Докажи же, честнейший мой владыко, что он не ошибочно так думал: прими его со свойственной тебе благосклонностью и, если он ищет чего–нибудь основательно и справедливо, пожалуйста, помоги ему и покажи на деле, что он недаром и не напрасно пришел к тебе с настоящим нашим посланием, но что письмо наше пособило ему снискать благоволение и справедливое содействие с твоей стороны. Ему ты доставишь таким образом благодеяние, но и мне будет честь за то, что он достиг этого благодеяния.

Искреннейшей и горячей любовью, неподдельным и нелицемерным расположением проникнуто твое письмо. Свидетельствуем тебе великую благодарность как за него, так и за величайшее проявление в нем твоей искренней к нам дружбы. Да наградит тебя Бог за такое расположение и здесь, и в будущем веке, — да оградит, да охранит и утвердит тебя в ненарушимом спокойствии и благодушии. Ты знаешь, честнейшая моя госпожа, какую большую радость доставляет нам, несмотря даже на прискорбную жизнь в пустыне, постоянно слышать о твоем благополучии. Уведомляй же нас всегда о нем и не переставай радовать известиями о своем здоровье, так как, и в пустыне живя, мы почерпнем отсюда большое утешение.

Приехать сюда, может быть, трудно тебе по слабости здоровья, — другого препятствия нет, так как опасность со стороны разбойников совершенно миновала, — но в чем же трудность писать? Тут уже на разбойников нельзя ссылаться. Говорю это к тому, что, посылая теперь тебе шестое, кажется, письмо, я получил только два от твоего благородства. Впрочем, будешь ли ты наконец писать, или будешь молчать, мы свою обязанность исполняем. Мы никогда не в состоянии будем забыть твоей старинной искренней дружбы и, всегда сохраняя ее в полной силе, по мере возможности пишем. Но, горячо заботясь о твоем положении, мы горячо желали бы и от тебя получать письма с радостными известиями о твоем здоровье. Не отнимай же у нас этого утешения, но, зная, сколько доставишь нам удовольствия, хотя бы и трудно было тебе писать, возьми на себя этот труд, в уважение нашей горячей любви к тебе, и уведомляй нас о своем благоденствии, о котором мы горячо желали бы каждый день получать сведение.

Никогда не перестану ублажать твою честность за терпение, мужество и то великое постоянство, которое ты показал и показываешь доселе среди искушений. И в предшествующем письме я писал, что тебе уготована двойная, тройная награда, как за твою собственную непреклонную твердость, так и за ревность, которую ты возбуждаешь в других, в такой глубокой старости показывая такое неутомимое усердие в гонимой пастве. Нам приятно было бы постоянно писать к твоей честности; но как это неудобно по зимней поре года, по страху, наводимому разбойниками, наконец, вследствие пустынности места нашего пребывания, — то мы приветствуем твое благоговение по мере возможности и настоятельно просим тебя постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, которым мы очень дорожим. Ублажаем также честнейших диаконов Евсевия и Лампротата, твоих сообщников в борьбе с гонениями. Вы знаете, какие венцы, какая награда и какое щедрое воздаяние уготованы вам за нее. Стойте же, зная это, крепко и непоколебимо: даруя вам обильную награду за терпение в будущем, Бог скоро прекратит настоящие бедствия. Пишите также к нам постоянно и радуйте нас известиями о своем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий.

Жестоко и многоразлично смятение, охватившее восточные церкви, но и усердие, привнесенное вашим благоговением к его устранению, также велико и обильно. Пусть доселе нет еще никакого успеха; мы можем только жалеть неизлечимо больных, не поддающихся врачеванию, но тем не менее всегда будем превозносить и ублажать вас за то, что, несмотря на такую долговременную безуспешность в поправлении дел, вы не отступает перед затруднениями и не бросаете надежды, а даже усиливаете свои старания, с живейшей заботливостью оказывая зависящую от вас помощь, в осуждение не хотящим вас послушать и в славу, великую заслугу своего собственного усердия. Не только мы, но и все во вселенной прославляют и величают вас за то, что при всей отдаленности места своего жительства, ни вследствие дальности расстояния, ни вследствие давности времени вы не оказались сравнительно равнодушнее других, но приняли такое полнейшее участие с своей стороны, как будто бы были соприкосновенны к месту событий, своими глазами видели совершившиеся беззакония. Пусть, говорю, первоначальные виновники этих бед не хотят еще отказаться от своего предосудительного рвения и от своей неразумной борьбы: это не должно вас смущать и лишать бодрости. Чем более будет вам труда, тем выше будет и венец, когда Бог определит вам те неизреченные, неизъяснимые и всякое слово превышающие воздаяния.

Ваше мужество, прямоту и свободу речи в защите истины все знали и прежде; но настоящее время осязательнее показало в вас ваше братолюбие, любовь, зоркую внимательность, живое сочувствие и попечительность в отношении к положению церквей. Кормчего в особенности выказывает буря на море; лучшего врача — жестокие телесные недуги; равным образом высокодоблестного мужа, посвятившего свою жизнь благоговению — трудное время. Так сбылось это с вами, и с вашей стороны сделано было все для исправления существующего положения дел, без малейшего упущения. Но так как произведшие и производящие доселе существующие смятения дошли до такого безумия, что не только не стыдятся своих прежних действий, но подвизаются с новой силой на том же поприще, то я прошу всех вас вообще усилить заботливость, и с течением времени не только не ослаблять своего усердия, но увеличивать его более и более, сколько бы ни представилось новых затруднений. Чем более трудов и усилий требует совершение каких бы то ни было доблестных и великих дел, тем более оно заслуживает награды сравнительно с совершением тех же самых дел легким и удобным. «Каждый, — говорит блаженный Павел, — получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3:8). Многочисленность трудов, следовательно, не должна охлаждать вас; напротив, должна возбуждать, потому что чем более возрастут искушения, тем более увеличатся венцы и умножатся награды, уготованные вам за эти добрые подвиги.

Хотя велико расстояние пространства между нами и твоею честностью и мы удалены на самые окраины вселенной, тем не менее мы близки, мы нераздельны с тобой благодаря крыльям любви, легко и удобно совершающим всякого рода далекие путешествия. Приносим тебе теперь письменно должное приветствие и просим тебя оказать свойственное тебе усердие к положению восточных церквей. Ты знаешь, как велика заслуга — подать руку церквам бедствующим, превратить в тишину такое смятение и прекратить такую жестокую войну. Говорим это не потому, чтобы вам нужно было с нашей стороны делать напоминания: не дожидаясь наших писем, вы сами привели в исполнение должные с своей стороны меры; но, так как бедствия еще не кончились, а напротив, усиливаются, то мы усердно просим вас не оставлять дела и не терять надежды, но прилагать с своей стороны лекарства до тех пор, пока будут существовать эти раны, разъедающие тело церкви. Чем более потребуется трудов для достижения предлежащей цели, тем более будет вам положена награда.

Не безызвестны нам твои дела; напротив, так же положительно, как будто были очевидцами, мы знаем твое усердие, неусыпность, заботливость, старания и труды, оказанные тобой в защиту истины, и глубоко благодарны тебе. Твоя горячая и искренняя любовь, несмотря на прискорбную жизнь в пустыне, составляет величайшее наше утешение. Получив доказательство ее здесь, мы знаем, что и там она хранится в полной силе и не ослабела ни от давности времени, ни от дальности расстояния. Глубоко благодарим тебя за это и усердно просим и вперед оказывать то же усердие. Ты знаешь, как велико количество церквей, для блага которых вам предстоит теперь подвиг, и как высоко в будущем значение этого великого дела. В этом убеждении, честнейший и благоговейнейший мой владыко, пожалуйста, не ослабляй своего прежнего усердия. Кратковременными трудами вы предуготовите себе таким образом бессмертные награды на небесах за эти добрые подвиги.

Долго хранишь ты молчание, хотя от вас много приезжает сюда. Что бы такое могло быть причиной? Беспокойное положение дел? Не может быть; никогда не допущу этого: я знаю, что высокая и великая твоя душа в состоянии сохранить спокойствие во время самого бурного плавания и наслаждаться ясной тишиной среди волн. Ты доказала это самым делом; молва о твоих великих подвигах дошла до самых последних краев вселенной и все прославляют тебя за то, что, будучи привязана к одному месту, ты возбуждаешь и возжигаешь своим благоговением усердие даже в людях, далеко от тебя живущих. Что же за причина твоего молчания? Не могу понять. Вместо того усердно прошу твою мерность с подателем твоему благоговению этого письма уведомить нас о своем здоровье, о благодушии и спокойствии, как своем лично, так и всего твоего дома: несмотря на заброшенность в такую даль и на свою прискорбную жизнь в такой ужасной пустыне, мы извлечем из этого известия большое утешение.

Первый начиная к нам писать, ты опасаешься навлечь на себя укор в опрометчивой поспешности, — говорю твоими собственными словами; но я так далек от этой мысли, что скорее готов за промедление обвинить тебя в равнодушии, и похвалил бы тебя гораздо более, если бы ты еще раньше прислал письмо. В доказательство этого ссылаюсь опять на твое собственное выражение. «Кого горячо любишь, — говоришь ты, — к тому пишешь, несмотря на его молчание. Таким образом, опасение опрометчивости устранено, и то, что напрасно возбуждало его, признано знаком живейшей любви; пиши же к нам теперь без счету. Ты знаешь, какое расположение мы питали и питаем к твоей мерности. Пусть нас сослали в это пустыннейшее местечко, пусть сошлют на самый край вселенной; твоей неподдельной и бесхитростной любви мы никогда не в состоянии забыть, и ежедневно вспоминаем о тебе, воспроизводя в своей памяти твои душевные доблести. Нам хотелось бы вести с вами более частую переписку, но как это нам трудно при такой отдаленности, между тем вам легко, то мы просим тебя постоянно писать к нам о здоровье — своем и всего вашего дома. Это доставит нам и на чужой стороне большое утешение.

Недолго пробыли мы у тебя там, достопочтеннейший мой владыко, но получили много доказательств твоей искренней любви, добродушной внимательности и искреннего, горячего расположения. Нас заточили на самый край вселенной и бросили в ужаснейшую пустыню, но образ твой запечатлен в нашем сердце и будет всюду с нами, куда бы нас ни удалили. Поэтому, несмотря на такую даль, мы пишем к тебе теперь, чтобы принести тебе должное приветствие; а вместе просим и твою мерность, если будет не тяжело и не трудно, оказать нам милость и также порадовать нас известием о своем здоровье. Правда, мы получаем о нем сведения и без твоих писем, расспрашивая приезжающих с той стороны, так как нам всегда весьма приятно слышать о твоем благоденствии и твоих успехах, но нам хотелось бы обо всем этом знать с твоих слов и из твоих собственноручных известий. Писать к тебе и от твоего благородства получать письма — это составило бы нам вдвойне удовольствие. Уважь же нашу справедливую просьбу и сделай нам это приятнейшее одолжение; оно доставит нам большую радость.

Нас заточили в самое пустыннейшее местечко — Кукуз; при всем том, когда подумаем о любви, какую вы к нам питаете, мы с величайшим утешением чувствуем себя и в пустыне богатыми. Не величайшее ли, в самом деле, сокровище — иметь людей, которые тебя искренно любят. Разлучившись телом, мы неразрывны поэтому с вами душой по узам теснейшей любви. Вследствие того пишем к вам теперь, несмотря на такую даль, и приносим вам должное приветствие. Тебе не безызвестно, достопочтеннейший мой владыко, что мы считаем тебя между первыми в числе наших друзей. Сделай же и ты нам это одолжение, и постоянно пиши к нам, радуя нас известиями о своем здоровье. В обоюдной переписке с тобой мы почерпнем большое подкрепление, радость, и найдем величайшее утешение для себя в своей жизни среди пустыни.

Можем ли мы когда–нибудь забыть твое добросердечное и горячее расположение, твою искреннюю и неподдельную любовь, твой высокий и независимый ум, твою открытую душу? Хотя бы услали нас на самый край вселенной, мы и туда унесли бы в своем сердце тебя, нашего преданного друга, тесно связанного с нами неразрывными отношениями любви. Так и теперь, будучи сосланы в самую глушь нашего государства, в Кукуз, несмотря на чрезвычайную редкость здесь случаев для пересылки писем, после величайших усилий мы отыскали при всем том и нашли наконец человека, который доставит тебе настоящее наше письмо, чтобы обменяться словом с твоей достопочтенностью и принести твоему великолепию должное приветствие. Напоминать тебе о том, чтобы постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, после того, что ты уже делал, конечно, нет надобности. Скажу только, что, получая письма от вас, горячих друзей наших, мы извлекаем из них необыкновенное утешение. Кроме того, что они дают нам знать о вашем благоденствии, они оживляют самую любовь и всякий раз пробуждают в нас чувство как будто личного свидания с вами. Частая переписка между искренними друзьями, действительно, в состоянии некоторым образом заменить им удовольствие взаимного сопребывания.

Что это? Когда мы были там, ты без числа усердствовал к нам и словом и делом, всему городу, или, лучше сказать, всему свету стал известен своею к нам привязанностью и не скрывал ее, а напротив, при всяком случае выказывал и на делах и на словах; теперь же не решился ни одного разу написать к нам, и это тогда, когда мы особенно жаждем твоих посланий и ждем писем! Неужели не чувствуешь, сколько утешения принесли бы нам твои письма, плод такой искренней души, такой горячей дружбы? Говорю это не в осуждение тебя (я знаю, что пишешь ли ты, или молчишь, ты одинаково хранишь живое к нам расположение), но по нетерпеливому желанию твоих посланий. Правда, хотя ты не пишешь, мы тем не менее всегда знаем о твоем благоденствии и благодушии, расспрашивая приезжающих оттуда, и весьма рады, что постоянно слышим приятные вести; но нам хотелось бы получать эти сведения из твоих слов и от твоей собственной руки. Если просьба наша не тяжела и не затруднительна, то теперь, по крайней мере, сделай нам эту милость, которую мы примем как обязательнейшее и приятнейшее одолжение, с величайшим удовольствием.

Получил второе твое письмо, которым, по твоему выражению, ты опять первая открываешь с нами переписку, моя честнейшая и скромнейшая госпожа. И опять скажу: не называй дерзостью этого предупреждения нас письмами и не считай грехом того, что составляет величайшую похвалу. Напротив, мы видим в нем доказательство твоей пылкой и горячей любви, твоего искреннего, неподдельного и более горячего, чем пламень, расположения. Зная это, всегда с щедростью делай нам это одолжение, уведомляя о своем здоровье, и пиши к нам бессчетно с подобного рода известиями. Если нам постоянно будет известно, что вы, друзья наши, благодушны, здоровы и спокойны, то это не только принесет нам большое утешение в нашем изгнании, но и в высшей степени ободрит нас, несмотря на жизнь в крайней глуши. Ты можешь сделать нам таким образом настоящий праздник. Не скупись же в доставлении нам такого бесценного удовольствия и непрерывно, по мере сил и возможности, радуй нас известиями о своем благоденствии.

Очень скорбим и мы, получив известие о твоей блаженной дочери. При всем том, зная любомудрие твоего ума и высоту души, мы вполне уверены, что ты поставишь себя выше подобного рода волн. Конечно, не печалиться невозможно; но мы просим тебя делать это в меру и помнить, что человеческие дела тленны, что этого рода несчастья общие для всех, что это– общий закон природы и определение Бога, общего всех нас Владыки. Это — не смерть, а отшествие и переселение от худшего к лучшему. Размышляя таким образом, мужественно переноси свое горе и благодари человеколюбивого Бога. Правда, удар тем жесточе, что еще так недавно ты испытала другой подобный; но тем блистательнее и венец за терпение, тем выше будет тебе и награда, если ты перенесешь несчастье с благодарностью и славословием. Не заставляй слишком скорбеть и нас, и подай нам известие, что наше письмо принесло тебе пользу. Возьми на себя труд уведомить нас об этом; да так и напиши, что облако твоей глубокой печали рассеялось и боль поразившей тебя раны значительно утихла. Получив такое уведомление, мы засыплем тебя тогда своими письмами, потому что горячо дорожим спокойствием твоего благородства, пользовавшись со стороны твоей скромности всегда искренним и неподдельным почтением, уважением и любовью. Постоянно помня это, мы храним к тебе живейшее расположение, хотя и удалены на самый край света.

Ты оживил меня и привел в восторг тем, что, сообщая печальные известия, присоединил к ним изречение, которое надобно прилагать ко всем случайностям в жизни — сказавши: «Слава Богу за все». Это изречение — роковой удар диаволу. Кто его употребляет, для того оно величайший залог неприкосновенности и радости среди всякого рода опасностей. Как только произнесешь его, мгновенно разгоняются облака печали. Не переставай же повторять его всегда и учи других употреблять его во всех случаях. Тогда постигшая вас буря, будь она еще суровее, превратится для вас в тишину; тогда объятые ею не только избавятся от ее ужасов, но и извлекут из нее сравнительно высшую для себя награду. Оно возвеличило Иова; оно, это самое изречение, обратило в бегство диавола и заставило его отступить со стыдом, оно — всякого страха изчезновение. Повторяй же его постоянно при всех встречающихся событиях. Что же касается места нашего изгнания, то пусть пока не хлопочут с нем более. Правда, Кукуз — глухое место; но зато мы здесь спокойны и, благодаря постоянному жительству на одном месте, успели значительно поправить свое здоровье, расстроенное в дороге. А если вы заставите нас опять переезжать с места на место, это будет последний конец нам, особенно теперь, когда зима у ворот. Пусть же никто и нигде не настаивает и не домогается касательно этого предмета. Вместо того пиши нам постоянно о своем здоровье, о тамошнем житье, успехах и о своем благодушии. Несмотря на такую пустыню вокруг себя, мы почерпнем величайшее утешение, получая подобного рода известия от твоей честности.

Пустынное место — Кукуз, в котором живем мы, самое пустынное во всем нашем государстве. Но хотя бы нас удалили на самый край света, мы никогда не в состоянии забыть любви твоей. Напротив того, живя на чужой стороне, в глуши, страдая еще остатками болезни, терпя постоянное беспокойство от осады разбойниками (потому что исаврийцы все еще занимают все дороги и повсюду распространяют кровопролитие), мы непрестанно думаем о тебе, вспоминая про себя твое мужество, прямоту, искреннее и любезное расположение к нам, и утешаясь подобного рода мыслями. Пиши же ты к нам постоянно, достопочтеннейший владыко, о своем здоровье, — помогли ли тебе теплые воды и как теперь твои дела. Пусть, и вдали живя, мы будем знать о твоем положении не менее обстоятельно, как и те, кто всегда с тобой. Ты знаешь, как драгоценно нам твое благоденствие, как горячо мы тебя любим и как крепко привязаны к твоему великолепию.

Что это? Такой горячий, такой страстный наш приверженец, пользовавшийся такой с нашей стороны любовью и постоянно нам преданный, ты не удостоил нас даже письма в течение столь долгого времени и позволяешь себе так долго хранить совершеннейшее молчание! Что за причина? Неужели после нашего отъезда ты выбросил нас из своей головы и стал равнодушнее к любви нашей? Не думаю; невозможно ожидать подобной перемены от человека с такой горячей и любящей душой. Не болезнь ли тебя удерживала? Но болезнь не может быть препятствием послать письмо. Прекратив свое молчание, объясни нам и его причину, о которой мы решительно таким образом недоумеваем, и поскорее пришли нам письмо с радостным известием о своем здоровье. Ты доставишь этим величайшее удовольствие и вообще подашь нам в нашей пустыне большое утешение, присылая такого рода письма. Не будь же небрежен: если и после этого письма ты будешь по прежнему молчать, тогда мы уже не извиним тебя и припишем это крайней твоей непризнательности. А я знаю, что для тебя это горче всякого наказания.

Никогда не в состоянии мы забыть твоей горячей, искренней, беспримесной, неподдельной и бесхитростной любви, и всегда помним о тебе, запечатлев в своей душе твой образ. Нам хотелось бы даже постоянно тебя видеть, но как это пока невозможно, то, исполняя свое желание в пределах возможности, мы письменно приносим твоему благоговению должное приветствие и усердно просим тебя в свою очередь постоянно писать к нам. Хотя мы живем в совершенной глуши, в осаде вследствие страха, наводимого разбойниками, и нередко бываем нездоровы, при всем том, получая от твоего благородства письма с радостными известиями о твоем здоровье, мы найдем в них большое утешение для себя в своей изгнаннической жизни. Не скупись же на это удовольствие для нас, зная, какое сделаешь одолжение, какую большую радость доставишь им, и постарайся чаще к нам писать, чтобы чаще нас радовать.

Знаю, что при своем благоразумии и любомудрии ты и без нашего письма кротко перенесешь разлуку с блаженным братом твоего великолепия, — говорю так, потому что не могу назвать его отшествия смертью, Но как и на нас лежит долг сказать при этом со своей стороны слово, то я усердно прошу твою достопочтенность, великолепнейший владыко, показать себя и в этом случае, не тем, чтобы не скорбеть, — это невозможно человеку, существу, обложенному плотью, притом же при потере такого брата, — но тем, чтобы положить меру скорби. Ты знаешь, что все человеческое — временно, что наша жизнь — поток речной и что тех только можно назвать окончательно блаженными, кто с доброй надеждой оставил эту жизнь. Они отходят не к смерти, но от подвигов — к наградам, от борьбы — к венцам, от взволнованного моря — к необуреваемой пристани. Утешь же себя этой мыслью, как и мы, так же глубоко скорбя, находим величайшее облегчение своей скорби в добродетелях этого мужа, в которых, конечно, и для тебя самого заключается величайшее утешение. Если бы, в самом деле, отшедший был человек дурной и злой, то следовало бы сокрушаться и плакать о его кончине; но когда он был таков и жил так, как весь город знает, достодолжно, честно, всегда чтя правду, поступая во всем открыто, независимо, благородно, не дорожа настоящим и чуждаясь житейских попечений, то надобно радоваться и веселиться, как за него, так и за твою достопочтенность, тому, что у тебя есть теперь там такой брат и что он все собранные им в течение жизни блага поместил в неприкосновенной уже сокровищнице. Не отдавайся же, достопочтеннейший мой владыко, недостойным тебя помыслам и не сокрушай себя печалью; покажи себя и теперь и, пожалуйста, напиши нам, что и наше письмо не осталось для тебя совершенно бесполезным. Живя в такой дали, мы поставим себе тогда в особенную честь то, что в состоянии были простым письмом немало умерить твое настоящее горе.

Что это? Так горячо ты нас любишь (нам известно это, потому что горячо любящий не может укрыться от любимого), и не удостоишь нас письма, — позволяешь себе молчанием покрывать свою любовь! Что за причина? Не умею сказать; твое дело, прекратив молчание, объяснить и его причину. Мы первые пишем теперь к твоему благородству, именно для того, чтобы на будущее время тебе нельзя было ссылаться на это в извинение. Пиши же к нам постоянно, многоуважаемый и благороднейший владыко, и исполни наше желание. Пленившись одной молвой о тебе и по одной молве привязавшись к твоему благородству, мы не в состоянии уже затем ни сами молчать, ни тебе дозволить молчание, и ни за что не оставим тебя в покое до тех пор, пока ты не станешь писать к нам часто и постоянно, частой перепиской заменяя нам удовольствие личного твоего присутствия.

Благословен Бог, ниспосылающий утешение гораздо выше скорби и дающий вам столько терпения, что вы переносите постигающие вас горести с великой радостью! Это удваивает вашу заслугу, что вы не только переносите, но еще радуетесь, что переносите их; это и нам доставляет большое утешение, когда мы слышим о вашем мужестве, терпении, постоянстве, о вашей непоколебимости в принятом вами решении, открытой прямоте в речах и действиях, непреклонной настойчивости и пламеннейшей ревности. Живя в пустыне, находясь в осадном положении вследствие страха, наводимого разбойниками, страдая, наконец, от зимней поры года, мы не чувствуем поэтому ни одного из этих неудобств и торжествуем, радуемся, гордимся ввиду величия ваших успехов и такого с вашей стороны постоянства. Пишите же к нам непрерывно и сколько возможно чаще как об этом, так и о своем здоровье, чтобы таким образом непрерывно нас радовать. Вы доставите нам этим величайшую радость и удовольствие.

Хотелось бы мне увидеть твое благоговение здесь у себя и отдохнуть душой в твоем приятном обществе, — насладиться твоею искренней и горячей любовью; но как это пока невозможно по времени года и по дальности расстояния, то я письменно приношу тебе должное приветствие и благодарю твое благоговение за то, что ты первый прислал нам письмо. Это — знак горячей и искренней дружбы, и ты поступил не только не неприлично, но напротив — совершенно достойно себя. Сделай одолжение, пиши к нам всегда так и почаще уведомляй нас о своем здоровье. А если бы твоему благоговению можно было как–нибудь, при всех неудобствах, добраться до нас; это было бы величайшим для нас одолжением, и ты крайне нас обрадовал бы. По крайней мере, я надеюсь, что, когда наступит удобное для поездки время, ты не лишишь нас своего посещения, уважая наше желание увидеться с твоим благоговением, тем более, что исполнение его не представит тогда особенных затруднений. До той же поры, пожалуйста, пиши чаще, чтобы таким образом заменить нам удовольствие твоего личного присутствия.

Напрасно трудишься извиняться в своем долгом молчании, достопочтеннейший и великолепнейший мой владыко, ссылаясь между прочим на редкость случаев к пересылке писем. Пишешь ли ты, или молчишь, мы неизменно уверены в любви твоей. Ты показал ее самым делом так ясно, что весь город знает тебя, как горячего и страстного нашего приверженца. При всем том, конечно, нам было бы весьма желательно постоянно получать письма от твоей достопочтенности с известиями о твоем здоровье. Ты сам пишешь, что знать о нашем здоровье составляет для тебя величайшее утешение в разлуке с нами (и знаешь, как много это значит для искренно любящего человека, потому что сам умеешь любить искренно). Так точно дорого это и нам. Постарайся же, сделай милость, удовлетворить наше желание, тем более, что при нашей жизни в такой глуши это принесло бы нам много утешения.

Выносимо ли это? Терпимо ли это? Возможна ли тут хотя тень извинения? Среди таких прискорбных обстоятельств, среди таких волнений, смятений, ударов и бедствий, постигших нас, — в продолжение такого долгого времени, ты ни одного разу не прислал нам письма! Мы и раз, и два, и множество раз пишем к тебе; а ты молчишь все это такое долгое время, и думаешь, что нет особенного греха в таком бесчувствии к нам с твоей стороны! Ты меня поставил в совершенное недоумение. Я решительно не могу постигнуть причины твоего молчания, когда вспомню о той горячей и искренней любви, которую ты всегда к нам оказывал. Не могу предположить ни беспечности, потому что знаю твою душевную неусыпность, ни робости, потому что знаю твое мужество, ни лени, потому что знаю твою живость и подвижность, ни даже болезни, потому что и она не в состоянии была бы тебе помешать, а кроме того я знаю через прибывших оттуда, что ты здоров и благоденствуешь. Что за причина, не могу понять; скорблю только и крушусь. Постарайся же всеми мерами избавить нас и от печали, и от недоумения. Если и после настоящего письма ты ничего не напишешь к нам теперь же, вскорости, то так огорчишь нас этим, что впоследствии понадобится много труда, чтобы излечить нас от этого горя.

Весьма прискорбно было мне услышать, что и ты, и пресвитер Феофил, — оба вы ничего не делаете. Я узнал, что один из вас сказал только пять бесед до октября месяца, а другой ни одной не говорил, и это показалось мне тяжелее здешней пустыни. Благоволите, если это неправда, уведомить меня; если же правда — исправиться; побуждайте друг друга; этим вы меня очень огорчаете, как ни безмерно я люблю вас. Но, что еще гораздо хуже, предаваясь такой бездеятельности и лени и не исполняя своего долга, вы навлечете на себя таким образом большое осуждение от Бога. Чем оправдаете вы себя в том, что, когда других гонят, ссылают, преследуют, вы не хотите даже своим появлением или словом наставления показать участие к бедствующей пастве?

Когда ты чувствуешь, достопочтеннейший и меда сладчайший мой владыко, прискорбие и тяжесть разлуки с нами, то вспомни, каким делом ты заправляешь, вспомни, что ты стараешься целый город, или, лучше, действуя через этот город, целую вселенную поставить на правый путь, и утешься, развеселись. Тому, кто приносит столько пользы, как ты, можно много радоваться. Если другие безмерно радуются, собирая деньги, гибнущие и погубляющие их, и перенося при том долговременную разлуку со своим домом, женой, детьми и всеми родными, то где положить предел радости тому богатству, тому бесценному сокровищу, которое ежедневно собираешь ты одним своим пребыванием там? Говорю это не из лести тебе, — здесь, заочно, то же самое все слышат от меня, — но по чувству живейшего удовольствия, по чувству радости, в одушевлении от восторга. В самом деле, тебе достаточно только показаться, чтобы обратить там многих на правый путь, укрепить, поощрить, сплотить в одно целое. Ты — настоящий мой полководец; я знаю твои доблестные подвиги там, твою ревность, бдительность, хлопоты, душевную тревогу, неустрашимость, свободу, с какой ты восставал даже против епископов, когда того требовали обстоятельства, с надлежащей, конечно, сдержанностью. И прежде я высоко ценил тебя за это, но еще гораздо выше ставлю в настоящее время, когда, не имея ни одного помощника себе там, — так как одни бежали, других прогнали, третьи скрываются, — ты один стоишь теперь во главе строя, украшая собой его чело, и не только не даешь никому перебежать на другую сторону, но даже из рядов противников ежедневно привлекаешь кого–нибудь в ряды твоей мерности. Но это еще не все. Не менее этого изумляет меня то, что, неизменно оставаясь на одном месте, ты простираешь в то же время свою заботливость на всю вселенную, на дела в Палестине, в Финикии, в Киликии, дела которой, впрочем, требуют с твоей стороны особенного попечения. Палестиняне и финикийцы, как я верно узнал, не приняли посланного туда нашими противниками и даже не удостоили его ответа, но Эгский, как я слышал, и Тарсийский (епископы) на их стороне, и Каставальский ^[151] писал сюда одному из наших друзей, что константинопольцы принуждают их ^[152] принять участие в своем беззаконии, но что они пока противятся. Надобно, следовательно, тебе особенно постараться, особенно позаботиться, чтобы и эту часть привести в порядок, — и написать к своему двоюродному брату, владыке моему, господину епископу Феодору. Что касается Фаретрия, горько и крайне прискорбно: при всем том, так как пресвитеры его не сходятся с нашими противниками, как ты пишешь, и не решаются иметь с ними общение, говоря по крайней мере, что держатся еще нашей стороны, то ты не сообщай им ничего этого, — то, что сделал против нас Фаретрий, действительно, не допускает уже никакого извинения. Весь клир его скорбел, сетовал, плакал и был всей душою за нас. Но, говорю, чтобы не оттолкнуть их и не сделать неприязненнее к нам, ты, узнав все из донесения чиновников префектуры, удержи про себя и обращайся с ними как можно мягче, — я знаю твою благоразумную находчивость, — скажи им, что вот и мы слышали, что он очень скорбел об этом событии и что он готов бы был все перенести, чтобы только поправить все это дурное дело. Здоровье наше совершенно удовлетворительно; прошли и последние остатки болезни. Право, когда вспомним, что это также составляет предмет твоих забот, то одна мысль, что у нас есть так горячо преданный нам друг, прибавляет нам немало сил. Да наградит тебя Бог за такое усердие к нам, за такую любовь и ревность неусыпную, как в настоящей жизни, так и в будущем веке, — да оградит, да охранит, да утвердит тебя в ненарушимом спокойствии и да сподобит неизреченных своих благ. Дай Бог и нам поскорее увидеть тебя, насытиться излияниями твоей нежной души и дождаться этого всерадостного праздника. Ты знаешь, что счастье удостоиться твоего приятнейшего и вожделеннейшего общества и по–прежнему опять пользоваться им составляет для нас истинный праздник и торжество.

Мало и редко пишу я, да и давно уже не писал к твоему благородству; но не небрежность была причиной этого молчания, а продолжительная моя болезнь. Что же касается душевного нашего расположения, то, зная искренность твоей любви к нам, независимость, прямоту и чистоту твоего образа мыслей, мы любим тебя неизменно. Постоянно говорим мы каждому о той преданности, которой всегда пользовались со стороны твоего благородства — не только в бытность нашу там, но и заочно, так как нам небезызвестно, с каким усердием и после нашего отъезда ты старался словом и делом помочь нам. Награди тебя Бог за твое доброе чувство и здесь, и в будущем веке. Приятно нам писать к тебе, но еще более было бы приятно вместе с тем и от твоей мерности получать письма. Пиши же к нам, пожалуйста, и радуй нас известиями о своем здоровье, чтобы утешить нас в нашей прискорбной жизни среди этой пустыни. Письмо любви твоей, давая нам знать о твоем благоденствии и благополучии всех родных твоих, несмотря на жизнь в чужой стороне, принесет нам много утешения.

Как ни жестока буря, как ни высоко поднялась она и как ни усердно люди, желающие запятнать готские церкви, стараются достигнуть своей цели, проникая всюду — вы свое дело делайте по–прежнему. И хотя бы все ваши старания остались безуспешны, чего я не думаю, во всяком случае вы заслужите себе у человеколюбивого Бога полнейшую награду за свое старание и намерение. Постарайся же, мой возлюбленный, поусердствуй, позаботься всеми силами, и сам, и через других, через кого только будет можно, не допускать туда смятения и волнений. Прежде же всего молитесь и прилежно, со всеусердием, непрестанно просите человеколюбивого Бога, чтобы Он прекратил постигшие нас ныне бедствия и подал церкви полный и глубокий мир. А до тех пор, как я и прежде писал, употребите все меры как–нибудь замедлить дело. Пиши к нам постоянно, пока там будешь.

Еще прежде получения вашего письма я узнал, какие притеснения, какие козни, какие искушения, какое оскорбительное обхождение вы испытываете, и потому особенно ублажаю вас, имея в виду те награды, воздаяния и венцы, которые ожидают вас за это. Как строящие вам козни и беспокоящие вас подвергают себя тяжкому осуждению и навлекают на свою голову огонь геенский, так вы, претерпев это, сподобитесь великого возмездия, великого вознаграждения. Не смущайтесь же и не тревожьтесь поэтому, — напротив, радуйтесь и веселитесь, одушевляясь чувствами апостола, выразившимися в его словах: «Ныне радуюсь в страданиях моих» (Колосс. 1:24), или еще: И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность» (Рим. 5:3, 4). Сделавшись, таким образом, искушенными и постепенно богатея богатством небесным, радуйтесь тем более, чем жесточе будут ваши страдания, если вам придется испытать еще более сильное гонение: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8:18). Нам небезызвестно, сколько вы показали терпения, мужества, твердости, искреннего и горячего расположения к нам, непреклонности, неизменности и непоколебимости в своем образе мыслей. Свидетельствуем вам великую благодарность за это и со своей стороны. Мы постоянно от всей души заботимся о вас, и дальность расстояния нисколько не делает нас равнодушнее к любви вашей. Благодарю вас также за то усердие, с каким вы постарались не допустить в церковь готскую никакого смятения и дело отсрочили. Не только не осуждаю вас за то, что вы никого не послали, но хвалю и одобряю. В особенности похвально то, что все вы согласно затруднились принять в настоящее время это предложение. Старайтесь и вперед, сколько от вас будет зависеть, как сами непосредственно, так и через других, через кого только будет можно, отложить дело до срока. Успеете ли в этом, или нет, во всяком случае вы заслужите этим полнейшую награду за свое намерение и благожелание.

Такой ревностный наш приверженец, так горячо расположенный к нам человек, ты ни разу не прислал нам от себя письма. Мы писали к тебе и раз, и два; но ты стал от этого еще неподвижнее. Между тем с твоей стороны было бы величайшим одолжением уведомить нас о своем здоровье. Напиши же к нам, пожалуйста, поскорее. Нам составляет большое утешение постоянно знать о здоровье людей, столько нас любящих, как вы.

Пишешь ли ты, или молчишь, я положительно знаю, что ты нас любишь. Ты не мог остаться неизвестен, будучи до такой степени ревностным нашим приверженцем. Все говорят о тебе это, и многие из приезжих к нам рассказывают нам о горячности и искренности твоей любви. Тем не менее нам приятно было бы также постоянно получать от твоего благородства письма с известиями о твоем здоровье, равно как о здоровье государыни моей, твоей благородной супруги, и всего твоего дома, составляющем предмет наших усердных благожеланий. Хотя исполнение нашей просьбы и затруднительно в настоящее время по зимней поре года и по редкости случаев езды к нам, но, зная наше желание, не поставь за труд, честнейший мой владыко, писать к нам по мере возможности и уведомлять о том, о чем просим. Ваше здоровье и благоденствие мы считаем собственным нашим сокровищем, счастьем и благополучием. Не оставляй же нас в неведении касательно предмета, составляющего наше благополучие, и за нашу горячую любовь к тебе подай нам в просимых нами известиях утешение, которое в состоянии много нас ободрить.

Удивляюсь, как это случилось, что от других, а не от тебя, узнал я о нерадении пресвитера Салюстия. Мне известно именно, что до октября месяца он едва–едва сказал только пять бесед и что ни он, ни пресвитер Феофил, — один по лености, другой по трусости, — не ходят в церковь. Феофилу я послал резкий упрек за его поведение; касательно же Салюстия пишу твоей честности, зная, как горячо ты его любишь, что мне весьма приятно и утешительно. Жалуюсь, однако, и на твою честность в том, что ты не известил меня об этом и, тогда как должен был не только довести это до моего сведения, но и поправить, не сделал ни того, ни другого. Усердно прошу тебя, по крайней мере теперь, ради тебя самого и в величайшее одолжение нам, пробуди его сколько возможно сильнее и не давай ему ни засыпать, ни забываться в бездействии. Если он в настоящее время, во время невзгоды и наступивших бурных потрясений, не окажет надлежащего мужества, то будем ли мы до такой степени нуждаться в нем тогда, когда настанет мир и тишина? Прошу же тебя во имя твоего собственного долга, побуждай и его и всех других быть усерднее и внимательнее к нуждам бедствующей паствы, будучи, впрочем, совершенно уверен, что и без нашего письма ты стараешься об этом по собственному желанию и побуждению.

Мы писали уже и к тебе и к господину моему, честнейшему трибуну Маркиану, но ты ни от него не постарался прислать нам письма, ни сам не пишешь. При всем том, оставаясь верными самим себе, мы не перестаем постоянно вспоминать о вас и писать к вам по мере возможности, что исполняем и теперь, свидетельствуя вам беспредельную благодарность и ублажая вас за то усердие, которое вы показываете, и за те опасности, которые переносите. Вы предуготовляете себе таким образом великую славу и путем кратковременной скорби достигаете бесконечных наград на небе, несравненно превышающих величие самых заслуг ваши: «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Не достойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас) (Рим. 8:18).

Очень прискорбно было мне услышать, что и ты и пресвитер Салюстий не постоянно ходите в церковь. Это меня необыкновенно опечалило. Усердно прошу вас: если это ложь, постарайтесь меня уведомить; если же правда, оставьте такое нерадение. Чем выше предлежит вам награда, если вы покажете, в особенности при настоящих обстоятельствах, должное мужество, тем наоборот строже будет осуждение, если будете трусить, прятаться и не исполнять своего долга. Известно вам, что потерпел тот, кто зарыл данный ему талант. Не будучи повинен ни в чем другом, он был осужден единственно за это и должен был неизбежно понести наказание. Постарайтесь же поскорее снять с меня заботу. Как много чувствую я утешения и ободрения, когда слышу, что вы с полным усердием оберегаете всю нашу бедствующую паству, так напротив, когда узнаю, что кто–нибудь из вас нерадеет, тяжело скорблю о нерадеющих. В самом деле, что касается самой паствы, то благодать Божия постоянно блюдет ее, как вы видите это на деле; приставники же, по нерадению не исполняющие своего долга, навлекают на себя своим нерадением великое осуждение.

Удивляюсь, почему ты не писал к нам в продолжение такого долгого времени и, выказывая, несмотря на наше удаление, полную любовь к нам, не прислал нам ни одного письма. По крайней мере теперь не поставь в труд написать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Со своей стороны мы, и не получая от тебя известий, с живейшим участием следим за твоими делами. Таким образом нам известно, что вы отставлены теперь от школы ^[158] за выказанное вами надлежащее дерзновение. Это ваша заслуга; это прибыль небесная; это ваш венец неувядаемый; это для вас источник множества наград. Так рассуждая, мужественно переносите подобного рода случайности. У Бога всегда достанет средств прекратить эти искушения, мгновенно водворить тишину и даровать вам за ваше терпение великую награду и в настоящей жизни, и в будущем веке.

Хотя телесно мы разлучены с твоей честностью, но по любви неразрывны с тобой и, где бы ни были, всегда помним о тебе, хотя бы нас удалили на самый край света. Нимало не сомневаюсь, что и ты, конечно, также незабвенно хранишь о нас память. Я знаю искренность твоего расположения, крепость твоей любви и неизменность твоих чувств. Просим тебя поэтому постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Оно для нас очень драгоценно, и, получая о нем постоянные сведения, мы извлечем из этих известий, несмотря на свою жизнь в пустыне, большое утешение.

Я знаю твою кротость, скромность, честность, доброту, горячность твоей любви и искренность твоего расположения к нам. Приветствую поэтому твою почтенность с величайшим удовольствием и уверяю тебя, что, где бы мне ни пришлось быть, ты всегда будешь в моем сердце. Но если нам приятно к тебе писать, то не менее приятно было бы и от тебя получать известия о твоем здоровье. Удвой же, прошу тебя, нашу радость и уведомляй нас о нем постоянно. Хотя бы нас услали в пустыню ужаснее этой, письма с такими известиями от вас, друзей наших, всегда принесут нам много радости.

Мы писали уже к твоему благородству, честнейший и благоговейнейший мой владыко; пишем и еще теперь и, хотя ты ни разу к нам не писал, будем писать к вам постоянно, исполняя свой долг. Нам хотелось бы даже еще чаще это делать, но так как мы живем в большой глуши и город, служащий нашим местопребыванием, находится в постоянной осаде от страха, наводимого разбойниками, кроме же того, зимняя пора года преграждает сообщение с нами, и так как вследствие всего этого немногие могут во всякое время к нам ездить, то мы посылаем должное приветствие твоему благоговению по мере возможности, как только встретим случай с кем–нибудь отправить свое письмо. Мы уверены в искренности твоей любви, горячности твоего расположения, неизменности твоего образа мыслей, в твоем благородстве и нелицемерии. Поэтому, где бы мы ни были, мы всегда помним о тебе и никогда не в состоянии забыть твоей мерности. Но если нам приятно к тебе писать, то еще более было бы радостно от тебя получать письма с известиями о твоем здоровье. Доставь же нам эту радость и уведомляй нас о себе постоянно. Несмотря на дальность своего заточения, мы извлечем, таким образом, из подобной переписки большое ободрение для себя, как скоро будем знать, что вы, наши преданные и горячие приверженцы, благоденствуете и благодушествуете.

Я знаю твое щедролюбие, твою горячую любовь к вспоможению бедным и живое усердие, с каким ты всегда готов жертвовать для этого доброго дела и по которому не только оказываешь пособие, но делаешь это с удовольствием, уготовляя себе таким образом двойной, блистательнейший, венец человеколюбия — как щедростью подаяний, так и настроением мысли, от которого происходит эта щедрость. Получив в настоящее время от честнейшего пресвитера Домециана, которому поручено попечение о тамошних вдовах и девственницах, уведомление, что они терпят почти голод, мы прибегаем поэтому в твои объятия, как в пристань, в надежде, что ты положишь конец крушению на этом море голода. Итак, молю тебя, и молю усердно: пожалуйста, позови к себе упомянутого пресвитера и помоги им сколько возможно. Милостыня, которую ты окажешь теперь, тем более заслуживает награды в сравнении с милостыней, оказываемой при других обстоятельствах, чем жесточе буря и невзгода, которым подвержены в настоящее время нуждающиеся в ней, не пользуясь обыкновенным источником вспоможения. Взяв во внимание, таким образом, спасительность этого дела вообще и особенную заслугу его в частности, теперь вследствие особенности обстоятельств, пожалуйста, сделай, что можешь. Нет надобности более говорить, обращаясь к человеку столь человеколюбивому и добросердечному, как ты. Тебе известно, впрочем, что ты еще нам должен по уплате спортул ^[162]; но мы уже прощаем тебе этот долг в пользу тех бедных. Да, пожалуйста, напиши нам, соблаговолил ли ты принять нашу просьбу, и порадуй нас известием о здоровье своем и всего твоего благословенного дома.

Не сокрушайтесь, что вас устранили от школы ^[164], а напротив, имея в виду, какую великую вы заслужили через это награду и как это возвысит блеск ваших венцов, радуйтесь и веселитесь среди этих притеснений и козней. Они принесут вам высшее обилие благ на небе, прославят вас и увеличат ваше блаженство. Тесен и узок путь, ведущий к жизни вечной. Не поставь за труд постоянно писать к нам о своем здоровье. Тебе известно, как крепки те узы любви, которыми мы связаны с тобой, и как неизменно, где бы мы ни были, я помню о тебе, всегда горячо тебя любивши, а теперь еще тем более, чем знаменитее ты стал своими страданиями.

Если бы я не был вполне уверен в искренности вашей любви и неизменности усердия, которое вы всегда к нам оказывали, я обвинил бы вас в совершенном равнодушии к себе за то продолжительное молчание, которое вы храните, несмотря на многочисленность и постоянное получение вами наших к вам писем. Но как я знаю, что, пишете ли вы или молчите, вы неизменно к нам расположены, то не буду осуждать вас за это молчание, хотя мне и весьма бы желательно было почаще получать от вас письма с известиями о вашем здоровье. Вам нельзя даже сослаться на затруднительность в пересылке писем, так как добрейший и любезнейший друг наш Салюстий, я уверен, всегда готов оказать вам в этом отношении услугу. Тем не менее опять я нисколько не осуждаю вас, потому что нисколько не сомневаюсь в вашей любви. Во всяком случае, с своей стороны я не перестану писать к вам по мере возможности постоянно, зная искренность и горячность вашего к нам расположения.

Мы ожили, мы воспрянули, и не ощущаем более тяжелого чувства изгнаннической жизни на чужой стороне, узнав, что твоя достопочтенность воротился в город переносящий такие страдания. Нам так приятно не то, что ты получил повышение в почестях: твоя настоящая честь — твоя душевная добродетель, и ни прежде никто не мог отнять ее у тебя, ни теперь никто тебе ее не возвратил (можно ли возвращать то, чего отнять нельзя?), — мы в восторге от того, что ты принес с собой в этот город величайшее утешение всем гонимым, обреченным на заклание, заключенным в узы, ставши для всех них общим благодетелем и во всякое время открытой пристанью. Ты умеешь приобретать то, что должно приобретать. Напиши же нам теперь о своих великих подвигах и скажи определенно, сколько лежавших ты поднял, сколько упавших поставил на ноги, сколько поколебавшихся утвердил, какому числу измучившихся в течение этого долгого времени подал пособие, кого из равнодушных обратил в усердных, кого из усердных сделал усерднейшими, — вообще опиши обстоятельно каждый свой подвиг в этой борьбе твоей. Я знаю все и без твоего письма, потому что знаю твою душу, мой доблестный атлет и дивный воитель; но мне хочется услышать все это и из твоих любезнейших мне уст. Удовлетвори же настоящую нашу просьбу; ты знаешь, какое сделаешь нам одолжение, исполнив ее.

В четвертый день месяца Панема ^[166], среди сборов к отправке из Никеи, посылаю настоящее письмо твоему богочестию, чтобы опять попросить тебя о том же, о чем всегда постоянно просил — несмотря ни на какое ожесточение разразившейся теперь бури и усиление волн неопустительно исполнять свой долг в отношении к принятому тобой на себя с самого начала служению, то есть, в отношении к истреблению язычества, постройке церквей и обращению душ: не уступай трудному положению обстоятельств и не оставляй дела. Кормчий, видя, что море ярится и бушует, не бросает кормила; и врач, замечая, что недуг больного усиливается, не прекращает лечения: напротив, тот и другой в подобных случаях в особенности напрягают свое искусство. Так и ты, честнейший и благоговейнейший мой господин, употреби все свое усердие и не ослабляй своей деятельности, уступая прискорбным обстоятельствам. За то дурное, что возносят на нас другие, мы не дадим отчета, а получим еще награду. Но если сами не будем исполнять своего долга и станем нерадивы, то стесненное положение обстоятельств нисколько не защитит и не извинит нас в этом. Павел, находясь в темнице и будучи забит в колодки (Деян. 16:24), делал свое дело, равно как Иона в утробе морского чудовища, и три отрока в печи; все эти разного рода заключения ни в ком из них не ослабили усердия. Имея это, владыка мой, в виду, не прекращай своего попечения ни о Финикии, ни об Аравии, ни о церквах на востоке, и будь уверен, что тем более получишь награду, чем настойчивее, несмотря на такое множество препятствий, будешь исполнять свой долг. Не поставь за труд также писать к нам постоянно, и даже сколько возможно чаще. Как мы теперь узнали, нам повелено отправиться уже не в Севастию, а в Кукуз, куда тебе еще удобнее будет писать к нам. Пиши же нам, сколько построено в каждый год церквей, сколько святых мужей препровождено в Финикию и был ли какой успех. Найдя здесь одного монаха–затворника, я уговорил его пойти из Никеи к твоему благоговению и затем отправиться в Финикию. Постарайся меня уведомить, прибыл ли он к тебе. Касательно Саламина — города, лежащего на Кипре и осаждаемого ересью Маркионистов, я говорил, с кем следует, и все бы покончил, если бы к тому времени не подоспело мое изгнание. Если узнаешь, что господин мой, епископ Кириак, находится в Константинополе, то напиши ему об этом предмете, и он в состоянии будет все это кончить. В особенности проси всех, имеющих дерзновение к Богу, молиться больше и со всем усердием о прекращении настоящего крушения вселенной. Невыносимые бедствия постигли и Азию, и разные другие города и церкви. Не вдаваясь теперь касательно этого в подробности, чтобы не отяготить тебя, скажу одно только, что много нужно молиться и прилежно просить.

Вы пишете к нам, вы первые посылаете нам письмо, вы просите нас писать к вам и велите не ограничиваться при этом обыкновенной меркой письма — все это показывает, что вы ненасытно и страстно нас любите. После того пустыня, в которой мы живем, не может уже казаться пустыней; после того нам нельзя не ободриться среди различных постоянно постигающих нас горестей. Что, в самом деле, может сравниться с любовью? Ничто. Это — корень, источник и матерь всех благ; это — добродетель, чуждая какого бы то ни было лишения, добродетель, сопряженная с удовольствием и приносящая одну непрерывную радость искренно усвоившим ее. Глубоко благодарим вас за то, что вы соблюли такое искреннее расположение к нам. Со своей стороны и мы, где бы нам ни пришлось быть, хотя бы нас послали на самый край света, в страну еще более пустынную, чем эта, всюду пойдем с мыслью о вас, запечатлев вас в своем уме и заключив в сердце, и ни дальность расстояния, ни давность времени, ни оглушительный шум бедствий не сделали нас равнодушнее к вашей мерности: очами любви мы видим и созерцаем вас перед собой так, как будто бы только вчера, или недавно были вместе с вами, или, лучше, как будто бы мы постоянно были с вами неразлучны, как это и действительно так. Такова любовь! Она не расторгается расстояниями пространства, не блекнет от давности лет, не побеждается стечением прискорбных обстоятельств, но постоянно растет ввысь и разливается, как пламень. Впрочем, вы сами знаете это лучше всех, так как лучше всех умеете и любить, за что мы так преданно вас ублажаем. Пусть мы жалки и бедны, но Бог имеет довольно средств, чтобы вознаградить вас за эту любовь тем выше и тем гораздо более, так как Он всегда с большим избытком вознаграждает за каждое доброе дело и слово. Мне хотелось бы лично увидеть вас, насладиться пребыванием с вами и насытиться живыми изъявлениями вашей любви, но как это невозможно, не по лености или нерадению с моей стороны, а вследствие неизбежных условий моей ссылочной жизни, то не лишите меня, по крайней мере, другого средства к общению с вами и пишите к нам сколько возможно чаще, уведомляя нас о своем здоровье. Если мы постоянно будем получать от вас такого рода уведомления, то извлечем из них большое утешение для себя, несмотря на жизнь в чужой стороне. Не скупитесь же на такое удовольствие для нас, зная, сколько этим вы нас обяжете и сколько доставите нам этим радости. При письменном с вами собеседовании нам будет казаться, что вы здесь, с нами, и наше представление о вашем пребывании с нами по чувству взаимной любви будет тогда гораздо живее.

Приятно было бы мне, не писавши первым к твоей мерности, получить от тебя письмо: это было бы несомненным признаком твоей пламеннейшей любви к нам; но мы не дождались твоего письма и первые пишем теперь к тебе, желая хотя этим показать горячую любовь, которую к тебе питаем. Впрочем, благодарим тебя и за это; я уверен, что ты допустил это не по недостатку внимания к нам, а по своей крайней скромности. Не стесняйся же теперь в выражениях своей к нам любви: пиши сколько возможно чаще и уведомляй нас о своем здоровье. Получая подобного рода письма, мы извлечем из этих свидетельств вашей любви к нам большое для себя утешение, хотя бы нас удалили на самый край света, в страну еще пустыннее этой. Ничто так не облегчает душу и не доставляет столько радости, как чувство искренней взаимной любви. Ты понимаешь это сам лучше всех, так как лучше всех умеешь и любить.

Что это? Питая к нам такую любовь (как нам не безызвестно это, несмотря на разделяющее нас с вами расстояние, благодаря именно силе и пламенности вашей любви), вы молчите и не напишете к нам ни одного разу! Вы делаете для нас из этого настоящую загадку. Причина, которую приводите вы в письме своем к господину моему, благоговейнейшему пресвитеру Констанцию, совсем не достаточна. Впрочем я не разбираю ее до точности. Пусть будет так и пусть такова была причина вашего молчания; но вот и она теперь устраняется: мы пишем к вам первыми, свидетельствуя вам благодарность за искреннюю любовь, хранимую вами к нам с такой неизменностью, и усердно просим вас по мере возможности писать и к нам постоянно. Что вы не замедлили бы и сами лично прибыть к нам сюда, если бы не представилось вашей скромности указываемых вами препятствий, я нисколько не сомневаюсь; готов сказать даже, что по расположению своей воли вы как бы уже и прибыли к нам. Но как на самом деле этого пока невозможно исполнить, то доставьте нам утешение своими письмами, сообщая в них радостные известия о своем здоровье, равно как и о здоровье всего вашего дома. Постоянно получая от вас такого рода уведомления, мы найдем в ваших письмах большое утешение для себя, хотя бы жили в глуши еще жесточе этой.

Удивляюсь я, почему, так горячо нас любя и будучи всегда готов не только помочь нам и словом и делом, но и пострадать из–за нас (как нам известно это и не могло не быть известно при моей искренней любви к тебе), ты ни разу не писал к нам, несмотря даже на то, что мы стали теперь близко к вам и мой почтенный и знаменитейший брат Ливаний прибыл сюда. Говорю это не в осуждение тебя, но по чувству скорби. Я горячо расположен к твоему благоговению не по чему–нибудь другому, но прежде всего потому, что ты со всем усердием печешься о душе своей и служишь общей пристанью для бедствующих к крайней нужде, устраняя нищету, помогая вдовству, облегчая положение сирот и заменяя всем отца. Горячо любя тебя за это, я и желал бы поэтому иметь переписку с твоим благоговением. Доставь же нам это удовольствие и удовлетвори наше желание. Получая от такого любезного нам человека, как ты, собственноручные письма с известиями о твоем здоровье и благоденствии всего твоего дома, мы найдем в них среди лишений своей жизни в пустыне необыкновенное для себя утешение.

Теперь вы разрешили загадку. А что тогда приводившаяся вами причина была действительно неудовлетворительна, это вы сами доказали настоящим своим поступком, решившись писать к нам прежде, чем успели получить наше письмо. Такова любовь по своей природе: она не терпит молчания и ищет выразиться даже тогда, когда можно опасаться осуждения за смелость. Но мы так далеки от мысли осуждать вас за то, что вы решились первыми к нам писать, что наоборот — величаем, прославляем вас за это и более, чем когда–нибудь, считаем теперь искренними своими друзьями, не потому только, что вы прислали нам письмо, но именно потому, что прислали его, не дожидаясь нашего. Бог даст, избавитесь и от болезни, будете совершенно здоровы, и тогда будет вам весьма легко и лично увидаться с нами. Нам и теперь доставляет большое утешение уже то, что мы получаем письма от людей, так искренно к нам расположенных, как вы; тем приятнее будет лично увидаться, и мы желали бы дождаться этого сколько возможно скорее, так как это составит для нас величайший праздник.

Что говоришь ты? Постоянные болезни не дозволяют тебе прибыть к нам? Но ты прибыла, ты с нами, ты все сделала для нас, если судить по расположению твоей воли, и тебе нет ни малейший надобности извиняться в этом. Твоя горячая и искренняя любовь, постоянно хранимая тобой в такой силе, в состоянии заменить нам много радостей. Ты очень озаботила нас теперь, уведомив о своей болезни. Как скоро избавишься от нее (даст же Бог, избавишься и будешь опять совершенно здорова), то немедленно уведоми нас, чтобы снять с нас заботу. Что я всегда писал, то и теперь опять говорю: где бы нам ни пришлось быть, хотя бы нас удалили в страну еще пустыннее этой, мы никогда не перестанем принимать участие в тебе и твоем положении. Ты представила нам такие залоги своей горячей и искренней любви, что они никогда не могут ни истребиться, ни поблекнуть от времени, и близко ли мы будем от твоего благородства или далеко, мы всегда сохраним к тебе ту же любовь, зная искренность и неподдельность расположения, которым всегда неизменно у тебя пользовались.

Ты ссылаешься на множество дел и отсюда выводишь оправдание, почему не приехал к нам; а мне кажется, что тебе нет ни малейшей надобности прибегать к извинениям. Ты приехал к нам, и, что касается нашей любви, ничего не потерял в этом отношении сравнительно с другими приехавшими, потому что мы судим, обращая внимание на расположение воли, и отдавая тебе поэтому такую же честь, как и им, считаем тебя между первыми из наших друзей и благодарим тебя за то, что ты, проведши с нами немного времени, или даже меньше, чем немного, оказался столько же любящим нас, как и люди, долго с нами жившие. Глубоко благодарим тебя за это и просим тебя постоянно писать к нам. Нам желательно бы было лично увидеть тебя здесь; но, чтобы не быть несправедливыми ко множеству лиц, нуждающихся в твоем пособии и твоих советах, и не лишить их такой спасительной пристани, мы не смеем насильно звать тебя сюда. Взамен того просим тебя по мере возможности постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Получая от твоей мерности такого рода известия, мы, и далеко от тебя находясь, извлечем из них для себя много утешения.

Никогда я не видал твоего благородства телесными очами, но очами любви вижу тебя лучше всех, так как посредствующее между нами расстояние, как бы оно ни было велико, нисколько не мешает этого рода зрению. Любезнейший господин мой Ливаний, описав нам ревность твоего благородства к правой вере и твое усердие, очень ободрил нас. Несмотря на то, что никогда не видали тебя, мы первые обращаемся поэтому с письмом к твоему благоговению и просим тебя также написать к нам, когда будет возможно. Получив от твоей мерности письмо с уведомлением о твоем здоровье и благоденствии всего твоего дома, мы извлечем из него среди прискорбной жизни на чужой стороне величайшее для себя утешение, потому что нет ничего дороже любви.

Весьма благодарен я любезнейшему господину моему Ливанию за то, что он оставил свой дом, прибыл сюда и теперь опять отправляется к твоему благоговению, за что особенно благодарю его. Мне всего дороже, чтобы ты со стороны всех пользовался всецелым почтением и уважением — не потому, чтобы это тебе самому было нужно, но потому, что это полезно для блага церквей, как застигнутых бурей, так и не испытывающих ее. Прими же его благосклонно, честнейший и боголюбезнейший мой владыко, и, разузнав от него подробно все, как о делах в Антиохии, так и о нашем положении (так как он может рассказать тебе и об этом, не долго с нами пробывши, но видевши, как мы живем), отпусти его обратно радостным и веселым. Он предан твоему богочестию, но горячо любит и нас. Передай, пожалуйста, от нас привет любезнейшему и честнейшему владыке моему, пресвитеру Асинкритию с его любезнейшими детьми, и всему твоему клиру, которому в короткое время внушил ты свою любовь к нам. Нам небезызвестно, до какой степени все члены его любят нас и готовы все для нас сделать и всем пожертвовать. А все это — дело твоего богочестия.

Часто мы пишем к твоему благоговению. Но нам мало этого «часто» — нам хотелось бы писать к тебе ежедневно: ты знаешь, в какой степени расположены мы к твоей мерности. А как это невозможно, то с чувством живейшего удовольствия мы посылаем тебе свое приветствие всякий раз, как только представляется возможность, выражая в то же время желание постоянно и непрерывно иметь известия о твоем здоровье и благодушии. Прошу же тебя: зная, какое ты доставляешь нам удовольствие, когда уведомляешь нас об этом, пожалуйста, сделай это одолжение, пиши к нам об этом постоянно. Например, в настоящий раз нам очень прискорбно, что, когда собирался от вас ехать сюда честнейший господин мой Ливаний, человек, так сказать, всем известный и пользующийся нашей любовью, ты не написала с ним к нам письма, не зная, вероятно, о его отъезде; но это–то нам и прискорбно, что ты не знаешь, кто от вас ездит к нам. Мы, напротив, постоянно всеми мерами разведываем и разузнаем, кто отсюда едет к вам, чтобы в случае возможности через посредство тех лиц исполнить свое желание, то есть, непременно написать к твоей мерности.

Если бы ты вполне знала, какое ты доставляешь нам удовольствие тем, что пишешь к нам, и пишешь постоянно, всегда услаждая свои письма медом любви своей, то ты употребила бы все средства, чтобы быть в состоянии присылать нам по письму ежедневно. Мы забываем даже, что мы в Кукузе, что мы проводим жизнь в глуши — столько радости приносят нам твои письма и твоя искренняя любовь! А сколько расположения к нам, сколько нежной заботливости с твоей стороны видно из того, что ты не только к нам пишешь, но убедила еще собраться в путь и отправиться к нам сюда господина моего, любезнейшего брата нашего Ливания? Мы в восторге, мы торжествуем после этого, потому что нет ничего дороже искренней любви. Ты изволишь просить, чтобы мы хранили то же расположение, какое от начала оказывали к твоей мерности. Но мы не в силах довольствоваться этой мерой и с чувством живейшего удовольствия замечаем, что наше расположение к тебе возрастает ежедневно. Мы постоянно думаем про себя о благородстве твоей души, о твоей прямоте, независимости, преданности в любви, искренности и непритворстве, и эти мысли доставляют нам величайшее наслаждение. Просим тебя поэтому, не усомнись в нашей любви и не поскорби на нас за то, что мы возвращаем теперь назад присланное нам твоею честностью. Что касается твоего усердия, то мы отнюдь не отвергаем его, и в этом отношении приняли все, что тобой прислано, но как в настоящее время не чувствуем никакой нужды, то и положили, чтобы все это оставалось в сохранности у твоего благородства. Если же когда–нибудь придет нужда, то ты увидишь, как смело и доверчиво мы напишем к тебе, чтобы прислать нам это. Таким образом, мы оправдываем твои собственные слова. В конце письма ты говоришь: «покажи, что ты удостаиваешь нас своего доверия и пользуешься нашим, как своей собственностью». Итак, если тебе угодно, как и действительно ты хочешь этого, чтобы мы так полагались на тебя и пользовались твоим, как своею собственностью, то пришли мне это тогда, когда я напишу. Выражая желание, чтобы это было прислано мне тогда, когда я захочу, а не тогда, когда мне не нужно, я даю тебе таким образом очевиднейшее доказательство, что смотрю на это именно как на свою собственность. Покажи же и теперь свою искреннюю любовь и свое уважение к нам: уступи нам в этом и пришли поскорее письмо с известием, что это тебе не было прискорбно. В противном случае ты повергнешь нас в беспрерывную заботу, и мы постоянно будем думать, не опечалили ли как–нибудь тебя, потому что мы высоко дорожим твоею любовью и спокойствием твоего благородства. Долго мы извинялись; уведоми же, как ты приняла наше извинение. Надобно знать твоей мерности, что в отношении к другим лицам, делавшим нам такие же присылки и также весьма искренно к нам расположенным, нам вовсе не было нужды прибегать к извинениям и довольно было просто отослать назад присланное ими; перед твоею же честностью мы извиняемся, приносим просьбу не оскорбляться на нас и будем постоянно повторять эту просьбу до тех пор, пока ты не уведомишь нас, что не оскорбляешься нисколько. Когда мы получим такое уведомление, то оно будет для нас вдвое, втрое, во много раз дороже того, что теперь было прислано, потому что это будет самым очевидным свидетельством того уважения и почтения, которое ты к нам имеешь.

Следовало бы вашему благоговению не изменять свои мысли по тому, что наговорят другие, а во множестве лжи со всею осмотрительностью расследовать истину. Если все сплетни ты будешь принимать за правду, то каждый испугается; если же темное будет исследуемо судом и по законам, то я охотно предстал бы перед ваше судилище, если только кто–нибудь опять не наведет на меня новых стрел клеветы. Боюсь я, боюсь наконец теней и привидений, после того как вы так судите. Друзья отреклись от дружбы, «ближние мои стоят вдали» (ближнии отдалече сташа) (Пс. 37:12), и дальние изощряют стрелы клеветы. Вы сделали, что я среди пристани потерпел крушение. Но пусть изгоняют меня из города и отлучают от церкви: я готов подчиниться всякому наказанию. Я предпочел философствовать и мужественно переносить неприятности. Уверен, вполне уверен, что пустыня будет для меня надежнее города и дикие звери кротче друзей. Будь здоров.

Семьдесят почти дней проведши в дороге — из чего можно понять твоей достопочтенности, сколько пришлось нам перенести разного рода бед, при постоянном опасении еще нападения со стороны исаврийцев и непрерывной борьбе с невыносимой горячкой; наконец–то уже прибыли мы в Кукуз — место самое пустынное во всей вселенной. Говорю это не с намерением просить, чтобы вы хлопотали перед кем–нибудь о перемещении нас отсюда; самое страшное мы уже вынесли — дорожное мучение; нет, указывая на это, я прошу у вас милости — постоянно писать к нам, и потому, что нас переселили от вас так далеко, не лишать нас и этого утешения. Вы понимаете, как утешительно нам будет в нашем прискорбном и горестном положении знать, что, по крайней мере, вы, друзья наши, пользуетесь благодушием, здоровьем и полной безопасностью. Пиши же к нам об этом постоянно, чтобы отсюда нам можно было извлечь много радости. Ты не только ободришь нас, но доставишь нам этим большое подкрепление; притом же небезызвестно тебе, как дорого нам твое благополучие.

Я знаю, что твоя любовь к нам тверда, неизменна, непреклонна, и что никакие тяжелые обстоятельства не в состоянии поколебать ее; ты доказал это делами. Поэтому и мы, несмотря на заточение в Кукуз, самое пустыннейшее место всего нашего государства, и на постоянное опасение нападения исаврййцев, при всех своих горестных обстоятельствах пишем к тебе и приносим должное приветствие твоему благоговению, будучи разделены с тобой телесно, но неразрывно связаны душой. Это доставляет нам величайшее утешение. Если и очень тяжело здесь жить, то, по крайней мере, весьма приятно, что мы теперь соседи с вами и можем постоянно при незначительности между нами расстояния и сами писать к вашему благоговению, и от вас получать письма. Наслаждаясь таким праздником (так как я вижу в этом праздник, торжество и источник величайшего для себя удовольствия), мы совершенно забудем и пустыню, и опасения, и болезни.

Чрезвычайно пустынное место — Кукуз; при всем том он не столько печалит нас своею пустынностью, сколько радует тишиной и совершенным спокойствием. Мы нашли в этой пустыне как будто своего рода пристань, и теперь, живя здесь, отдыхаем от дорожных бедствий и, пользуясь спокойствием, стараемся загладить следы. болезни и других зол, которые пришлось нам испытать. Говорим это твоей светлости в полном убеждении, что тебе приятно будет узнать об облегчении нашего положения. Притом же мы никогда не в состоянии забыть того, что ты сделал для нас там, устранив ту безрассудную и нелепейшую суматоху и в то же время употребив все меры и приняв со своей стороны все средства, чтобы доставить нам безопасность. Прославляя тебя за это перед всеми и везде, где бы мы ни были, приносим тебе, достопочтеннейший мой господин, глубокую благодарность за такое попечение. Но, чтобы нам не только пользоваться любовью твоей, но и радоваться известиями от тебя о твоем здоровье — сделай нам и эту милость. Несмотря на жизнь в чужой земле, мы не лишимся еще радости и утешения, если будем от твоей достопочтенности получать письма с этими известиями.

Убеждать сына, чтобы он, когда того требует надобность, бежал из своего дома, кротко встретить разлуку с ним и даже неоднократно благодарить его за отъезд — все это свойственно только матери истинно нежной и чадолюбивой. Ты победила силу природы, повелев нам променять город на пустыню, безопасность на страх от исаврийцев, жизнь с вами на разлуку, чтобы только не быть нам вынужденными поступить против долга. Приносим тебе глубокую благодарность не за то, что родила, но за то, что так воспитываешь нас, будучи матерью, какой быть должно, тогда как другие, уступая слабости и стараясь об удержании при себе детей более, нежели об их истинном благе, справедливо могут быть названы не матерями, а детоубийцами. Но как в настоящем случае ты показала себя мужественной и более твердой, чем самое железо, предуготовив себе таким настроением души неизреченную награду от человеколюбивого Бога, — так, просим и умоляем тебя: и во всех других случаях держись того же любомудрия и будь убеждена, что одно только есть несчастье — грех, все же прочее — власть, слава, честь людская — один миф. Путь, ведущий к небу, по преимуществу есть путь, усеянный скорбями. «Многими скорбями, — говорит Писание, — надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22). И все святые, как в Ветхом, так и в Новом Завете, шли этим путем, подвергаясь постоянно наветам, гонениям, будучи вынуждаемы спасаться бегством и жить в изгнании, не имея ни родины, ни дома, или претерпевая преждевременную смерть, и притом от тех, от кого всего менее следовало. Что, скажи мне, больнее или жесточе, как быть убитым братней рукой и претерпеть преждевременную и насильственную смерть после отличия и столь высокой чести? Что больнее, как единственному и в глубокой старости дарованному сыну узнать повеление быть закланным отцовской рукой или родителю его быть исполнителем этого заклания? Не говори мне, что он после получил назад своего сына здравым и невредимым. Праведник нисколько не предвидел этого; он возвел его на гору, построил жертвенник, возложил дрова, взял нож — в полном убеждении, что непременно умертвит сына, и вонзил острие, — да он уже и вонзил его, сколько это зависело от его воли, за что и прославляет его вся вселенная. Укажу ли тебе на его внука? Увидишь, что опять от братней зависти он должен был бежать, лишиться родины, сделаться рабом, наемником на чужой стороне и опасаться за свою жизнь. На Иосифа ли? Он был продан, служил рабом, был в узах столько лет, претерпел бесчисленные бедствия. На Моисея ли? Он перетерпел так много зла от иудеев! А бедствий апостолов и словом изобразить невозможно. Припоминая все это и имея в виду награду за терпение, мужественно переноси горести, принося тем жертву Богу, и прославляй Бога за все. Иов увенчан за изречение в этом смысле. Надейся также на перемену к лучшему, молись непрестанно Богу об этом и постарайся написать нам, что наше письмо принесло тебе пользу в отношении благодушия, если не хочешь смутить нашей радости. Мы живем здесь весьма приятно, наслаждаясь сообществом святейшего епископа, тишиной здешнего места и совершенной безмятежностью. Страх от исаврийцев прекратился, так как зима прогнала их в их землю. Не возмущай же такой приятной нашей жизни. Если от твоей честности придет к нам письмо с уведомлением, что ты переносишь огорчения, как прилично тебе и достойно высокой души твоей, то это еще более возвысит наше благодушие. Плодотворное сообщество святейшего епископа необыкновенно ободрило нас, так что сделало почти другим человеком и заставило нас совершенно забыть, что мы в чужой стороне: таким обилием радости переполняет нас счастье быть с ним, такое течет вокруг нас богатство духовное, — и мы постоянно и непрестанно благодарим за это Бога!

Нас соединяют с тобой любовью закон природы и одновременное появление на свет; но не за это только, а по другой, гораздо более уважительной, причине, мы уважаем и любим твою честность — за то, что ты не дорожишь ничем настоящим, что ты отвеяла от себя этот дым, стряхнула эту пыль, попрала этот прах, облегчила свои крылья для полета по пути к небу, и ни дума о муже, ни забота о воспитании детей, ни старание о домашнем хозяйстве, ни проистекающие отсюда беспокойства не в состоянии остановить, или замедлить, твоего стремления, напротив — самые эти кажущиеся препятствия служат тебе только к большему увеличению скорости твоего полета. Даже бедность, смиряющая людей доблестных — «нищета, — сказано, — мужа смиряет» (Притч. 10:4), — не могла тебя унизить, но сделала еще более высокой. Так могущественна добродетель: ее не свяжут все эти паутинные тенеты; разрывая их легче, чем настоящую паутину, она приобретает только через то более славы. Мы пишем это твоей честности не без цели; но, предполагая, что наш отъезд и беспорядочное положение тамошних дел очень смущают и огорчают тебя, мы хотим сказать таким образом твоему благоговению, чтобы ты, имея в виду, что наша жизнь есть путь — тесный, когда она добродетельна, и широкий, когда порочна, — не завидовала благоденствующим в грехах, но тем более плакала о них (так как самое благоденствие их служит им преддверием будущего мучения), и не жалела об идущих путем тесным, но тем более считала их блаженными, если только они идут, не отставая от добродетели, потому что и им равным образом, после добродетели, самая эта стесненность их настоящего положения послужит в преддверие и в приращение их славы и венцов. Так богач не за то только горел в огне, что был свиреп и бесчеловечен, но и потому, что пользовался слишком большим богатством и услаждался роскошной трапезой; так и Лазарь увенчан за то, что, кроме великого своего терпения, переносил жестокую борьбу с ранами, нищету, беспомощность, отвержение, презрение, предоставление его в пищу языкам псов. Хотя ты знаешь все это и без нашего письма, но мы сочли необходимым напомнить и написать тебе об этом и с своей стороны, чтобы ты не смутилась под гнетом уныния. Я не хочу обо всем говорить на бумаге; но я знаю положительно, сколько постигло вас горестей, а потому и посылаю это письмо. Если хочешь, чтобы мы, несмотря на житье в чужой стороне, чувствовали себя весьма приятно, то напиши нам в ответ и уведоми, что настоящее увещание наше произвело свое действие, как мы того хотели и желали. Тогда, и живя далеко от вас, мы получим отсюда много радости. Перенося, в свою очередь, столько бедствий, мы не чувствуем их нисколько, потому что имеем в виду награду за то, что переносим, и надеемся дождаться очень скоро перемены дел к лучшему, как это видно уже по самому началу. Смотри и ты на вещи так же и не расслабевай под тяжестью терпения: занимайся и другими своими детьми (заслуга, которая при настоящих обстоятельствах вменится тебе сравнительно выше), и милую свою Епифанию старайся воспитать благоугодно Богу. Ты знаешь, как велика награда за воспитание детей. Так, между прочим, прославился Авраам; за это увенчан Иов; и блаженный Павел постоянно заповедует это родителям, говоря: «Вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем» (воспитовайте чад своих в наказании и учении Господни) (Эфес. 6:4). У тебя есть занятие, которое может отвлечь тебя от излишних и неуместных забот и от бесполезного уныния, занятие весьма прибыльное, могущее принести тебе обильнейшие плоды добродетели, если только захочешь посвятить себя этому делу. О государыне моей, матери, конечно, нет надобности тебе и напоминать, потому что между прочими достоинствами я признаю за тобой и то доброе качество, а в нем — заслугу неизреченной награды, что ты в уходе за ней превосходишь всякую служанку. Впрочем, так как мне естественно сказать тебе слово и об этом, то послушай, что замечает блаженный Павел, говоря о почитании родителей: «это первая заповедь с обетованием» (яже есть заповедь первая во обетованиих) (Эфес. 6:2). Если ты будешь так себя вести, то как себе предуготовишь великую славу, так и нам сделаешь большое удовольствие. После всех наших бедствий нам будет казаться тогда, что с нами не случилось ничего бедственного, и, одушевляясь высокой радостью при мысли о твоих добродетелях, мы будем представлять себе, что мы дома, что мы живем неразлучно с вами и все у нас идет вполне благополучно.

Если бы я даже не писал к вам, во всяком случае вам следовало писать ко мне: таков закон любви; любящие не допускают превзойти себя, но всегда стараются стать выше любимых в избытке любви. Но я писал к вам и раз, и два; а вы при всем том не удостаиваете меня своих писем и храните так упорно молчание в отношении к человеку, которому хотелось бы получать их от вас в несметном количестве. Говорю это не в осуждение вас, — я не забыл до такой степени своей мерки, — но по чувству боли и уныния. Чем нетерпеливее жду ваших писем, тем мне больнее, что их все нет. Неужели, думаете, мы мало нуждаемся в утешении, разлучившись с матерью и сестрой, расставшись с родиной, потеряв возможность видеться с многочисленным кругом своих знакомых, живя в пустыне страшнее всех пустынь и в постоянной опасности со стороны исаврийцев? Но не говорю о своем личном положении. Ежедневно слышишь, что и общественные бедствия разрастаются по вселенной все более и более и с каждым днем увеличиваются в своих размерах, грозя каким–то страшным крушением. Если бы возможно было мне выразить словом весь гнет подавляющего меня уныния, то, и без моих речей, вы раскаялись бы тогда сами в своем молчании. Кроме того, прискорбно, что вы поступаете так со мной, не имея даже возможности сослаться на недостаток случаев для пересылки писем. Это значит… но я не хочу сказать ничего неприятного и предоставляю вам самим лучше знать, значит ли это или нет, — полное ваше пренебрежение и презрение к нам. Я и не жалуюсь на это — пренебрегаете ли вы мной, или презираете наше ничтожество, я прошу только ваше богочестие, как бы вы на меня ни смотрели, утешить меня вашими многоутешительными посланиями. Постоянно прибывают к нам то один, то другой, как и теперь — господин мой, честнейший брат Ливаний, а вы все не удостаиваете нас своих писем. Не прибавляйте же, умоляю вас, к моему унынию нового уныния. Впрочем, если и после этого письма вам не угодно будет написать к нам, по нежеланию ли взять на себя такой труд или по равнодушию, мы и тогда не перестанем к вам писать и в своих письмах жаловаться и сетовать на ваше молчание. На это уже наша воля. Нам и это будет несколько утешительно. В особенности же много, кроме этого, ободряет нас то, что даже до нашей пустыни, до самого края земли (потому что мы живем теперь почти на самом краю) достигла громкая слава о ваших великих подвигах. Все прославляют, величают, превозносят, ублажают вас за ваше мужество, за твердость, которую вы показываете на деле в исполнение слов Писания: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5:32). По крайней мере, вот какие уже поднялись волны, какая восстала буря: и никто не мог ни смутить вас, ни сколько–нибудь вам повредить; но желающие сделать вам зло невольно сделались только виновниками увеличения вашей славы. Радуйтесь поэтому, прошу вас, и веселитесь; а также непрестанно молите Бога, все делающего и все преобразующего, потому что Он, по Своей благости, может скоро с преизбытком исполнить все, о чем мы просим, или только думаем (Эфес. 3:20).

Как ясно высказывается и как мало может укрыться горячая душевная любовь — в пример этого можно указать на твою честность. Ты еще не знал, писали ли мы к твоему благоговению (хотя мы уже послали тебе письмо), между тем сам делаешь свое и пишешь к нам. Это показывает искренность твоего расположения и доставляет нам много радости и утешения. Пожалуйста, пиши постоянно, по мере возможности, чтобы таким образом постоянно поддерживать в нас эту радость и удовольствие. Мы знаем, что в этом отношении то неудобно, что нелегко сюда к нам добраться — это самое глухое место во всем свете; но для любящих и неудобное делается удобным. Если только захочешь поискать и похлопотать, то ты всегда можешь найти там у себя кого–нибудь, кто едет к нам сюда по своим надобностям, и никогда не встретишь недостатка в попутчиках. Поэтому, честнейший мой владыко, пиши к нам постоянно. Тебе это не составит ни тяжести, ни труда, а нам доставит радость, которая нас оживит и послужит к нашему ободрению.

Я вижу в этом новый опыт твоей горячей, искренней и непреклонной любви, которым ты доказал, что не в лицо только, но и заочно высоко нас ценишь. Ты говоришь, что мы не писали к твоей честности; и однако это не было для тебя достаточным основанием также хранить молчание, но, несмотря на уверенность в том, что мы к тебе не писали, ты шлешь нам три письма. Между тем, мы писали к тебе и раз, и два, и три, и много раз. Таким образом счастливо выразились вместе и твоя любовь, не нуждающаяся для возбуждения в наших письмах, и наша сочувственность. Зная теперь, как мы расположены к твоей честности за то, что ты изобилуешь высочайшей из всех добродетелей, «союзом совершенства» (Колос. 3:14), будь щедр в доставлении нам этой радости. Сколько бы мы ни получили от тебя писем и как бы ни было велико их число, мы не насытимся ими в достаточной степени по горячему нашему расположению к твоей честности.

Нисколько не нужно вам оправдываться в том, что вы не прибыли: ценя ваше намерение, я считаю, что прибыли и вы, и в моем мнении вы ничем не ниже действительно прибывших сюда. Глубоко благодарю вас за вашу искреннюю любовь и совершенно извиняю за неприезд ввиду таких причин, как расстройство здоровья, время года и опасение разбойников. Постарайтесь взамен того постоянно писать к нам и уведомлять нас о себе. Хотя мы далеко живем, но мы заботимся о вашем положении, и когда слышим, что вне всяких опасностей и беспокойств вы наслаждаетесь благоденствием, то это доставляет нам необыкновенную радость. Зная это, радуйте нас постоянно такими желанными известиями, чтобы, и в пустыне живя, мы могли найти в них большое для себя утешение.

Читали мы письмо твоей честности, но читали не без слез, потому что как не плакать и не сокрушаться душевно, видя, что брат, от юности избравший монашескую жизнь и всецело посвятивший себя благочестию, внезапно пал под ударами еретиков?

[Ты скажешь, конечно, что ты от заблуждения перешел к лучшему, и изъявишь благодарность доставившим тебе ту дивную книгу, которую в прекрасном письме своем ты называешь превосходной, так как она ясно проповедует, что (во Иисусе Христе) совершилось существенное стечение и богодостойное смешение божества с плотью, через что и составилось одно естество. Но это, достопочтенный мой, есть нелепость безумного Аполлинария; это — нечестивейшая ересь тех, которые вводят слияние и срастворение] — ничем не отличающееся продолжение ересей Ария, Аполлинария, Савеллия и Манеса: по их учению выходит уже, что страдание надобно относить и прилагать к божеству Единородного; но это чуждо христианам.

Образумься же, возлюбленный, и возвратись опять в прежнее состояние, отказавшись от этого нечистого мнения, которое принадлежит Аполлинарию и так называемым синусиастам ^[176]. Нечестивые учения всегда оказывают вредное влияние на людей неповинных, которые подобно нам живут в простоте. Эта книга принадлежит учителю их Аполлинарию; ты приобрел ее себе, и дурно сделал. Помня, впрочем, прежнее житье с нами твоей честности и видя из письма любви твоей, что ты, увлекшись их безумием, впал в заблуждение не только касательно таинства домостроительства, но даже и касательно общности имен, мы решились теперь, при Божием содействии нашей немощи, представить тебе ясное изложение учения об этом — в обличение неправого мнения тех, кто доставил тебе еретическую книгу, и в исправление твоей честности.

Итак, возлюбленнейший мой, когда ты называешь (Иисуса Христа) Богом, то исповедуешь в Нем то, что по естеству своему есть просто, несложно, неизменяемо, невидимо, бессмертно, неописуемо, непостижимо, и тому подобное. А называя Его человеком, ты обозначаешь в Нем то, что свойственно естеству немощному: Его алчбу, жажду, слезы над Лазарем, страх, пролитие пота, и тому подобное, чего божество чуждо.

[Когда же ты называешь Его Христом, то выражаешь вместе и то, и другое в Нем: поэтому Христос может быть называем и страстным и бесстрастным — страстным по плоти, бесстрастным по божеству. То же самое, что о Христе, может быть сказано о Сыне, об Иисусе, о Господе, так как все эти имена суть общие и выражают собой оба естества], совмещение которых под ними и вводит еретиков в заблуждение, как скоро они имя Христос принимают вместо общего за собственное. Однако эти только общие имена и должно употреблять, когда исповедуешь таинство домостроительства. В самом деле, если ты скажешь, что пострадал в каком–либо смысле Бог, то скажешь невозможное — скажешь богохульство и уклонишься в нечестье манихейства и других подобных ересей; если же опять скажешь, что пострадал человек, то будет явно, что у тебя храм плоти — храм пустой. Без обитающего же храм не может и назваться храмом, так как тогда он уже и не есть храм. Но, может быть, скажут: «Каким же образом Господь сказал: теперь ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Бога?» (ныне же ищете Мене убити, человека, иже истину вам глаголах, юже слышах от Бога) (Иоанн. 8:40). Верное и совершенно точное выражение: от обитающего в Нем Божества Он не перестал быть человеком и, желая указать естество, подверженное страданию, употребил имя «человек», так как Христос есть и Бог и человек — Бог по бесстрастию, человек по страстности. Один Сын, один Господь — без сомнения, один и тот же Он, обладая в соединенных естествах одним господством, одной властью; но эти естества не единосущны ^[177], и каждое из них сохраняет без смешения собственные свойства, так как оба они неслитны. Как хлеб прежде, нежели он освятится, мы называем хлебом; когда же божественная благодать освятит его через посредство священника, то он уже не называется хлебом, но достойно называется телом Господним, хотя естество хлеба в нем остается, — и не двумя телами, но одним телом Сына мы называем его, [так и здесь, по внедрении Божественного естества в тело, то и другое вместе составили одного Сына, одно лицо, при нераздельности в то же время неслитно познаваемое — не в одном только естестве, но в двух совершенных. В противном случае, если бы допускать одно естество, можно ли бы было говорить о неслитности? Можно ли бы было говорить о нераздельности? Возможна ли была бы тогда речь о самом единении? Одному и тому же естеству с самим собой ни соединяться, ни сливаться, ни разделяться — невозможно. Какой же ад изрыгнул учение, что во Христе одно естество? Или, удерживая божественное естество, они отвергают человеческое, — следовательно, отвергают наше спасение; или, удерживая человеческое естество, отвергают божественное: пусть же они скажут нам теперь, какое естество потеряло свои свойства? Если еще есть речь о единении, то необходимо должно допускать уже и особенности, которые подлежат единению: иначе это — не единение, но слитие и исчезновение естеств.] Но, уклоняясь от ответа на вопрос, они сворачивают тотчас на нечто другое, что на вопрос прямо не отвечает, и произносят непоследовательное положение: «Бог пострадал, и не пострадал». Если их спросить: «Каким же это образом?» — они ссылаются на непостижимость и отвечают: «Как восхотел». А о Христе память их не вспоминает! Будучи, таким образом, посрамлены в этом, они говорят затем: «Да, Христос не есть только Бог, а и человек»; однако потом, [опять перескакивая на другое, говорят: «Но после единения не должно говорить о двух естествах». Пойми же ты смысл этого слова. Ты сказал: «единение»? А единение одного естества (без другого) немыслимо] ^[178], как это мы выше сказали. «Слово стало плотию» (Слово плоть бысть) (Иоан. 1:14), — говорят они; но пусть же они вникнут в высокую мысль тайнозрителя– он прибавил: «и обитало с нами» (и вселися в ны) (Иоан. 1:14). А разве не очевидно, что вселяющееся отлично от вселяемого? «Если бы познали, — говорят они, — то не распяли бы Господа славы» (Аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли) (1 Кор. 2:8). Но как скоро ты произносишь имя «Господь», то должен помнить, что это имя не собственное, а общее, выражающее собой и подверженность страданию и бесстрастность. [Обыкновенно они предлагают также в возражение: «Разве не Божиего тела и крови мы причащаемся верно и благочестиво?» — «Да, — надобно сказать им, — но не потому, чтобы Божество по естеству своему прежде вочеловечения обладало телом и кровью, а потому говорится так, что оно усваивает себе плоть». Какая нелепость! Какое нечестивое рассуждение! Они готовы унизить достоинство божества; а с другой стороны они не хотят и тела Господня признать телом истинным. Подводя разные места из Священного Писания, они воображают, что оно превратилось в божество и заключают отсюда, что естество (во Иисусе Христе) одно; между тем, какое это естество (божеское или человеческое), не находятся сказать] ^[179], чтобы по необходимости вслед за Аполлинарием не приписать потом страдания божеству и не отлучить себя от обетованных благ. Неужели же они не вострепещут и не вспомнят о вечном суде, услышав, что говорит Господь: «Я — Господь, Я не изменяюсь» (Аз есмь, и не изменяюся) (Малах. 3:6)? «Дух бодр, плоть же немощна… Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия… душа Моя скорбит смертельно… (Матф. 26:41, 39 и 38). Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня» (Лук. 24:39). Разве все это приложимо к божеству? Пусть послушают они, что говорит также Петр: «Христос пострадал за нас плотию» (1 Петр. 4:1), а не сказал: «Божеством». Или еще: «Ты — Христос, Сын Бога Живого» (Матф. 16:16); сказал: «живого», а не «умирающего». И много подобных мест представляет нам Священное Писание; но еретики всегда превратно перетолковывают его.

[Оставляя их пустословие, возвратимся, возлюбленный, к предмету нашей речи. Итак благочестиво, и весьма благочестиво исповедывать, что смертью пострадавший за нас Христос — совершен по Божеству, совершен и по человечеству, что Он есть — один Сын Единородный, не разделяемый на двоицу сынов, но вместе с тем носящий в себе неслитными особые свойства двух нераздельных естеств, — не тот и этот, отнюдь нет, но один и тот же Господь Иисус Христос. Слово Божие, плотью облекшееся, притом плотью не бездушной, как говорил нечестивый Аполлинарий. Этого будем держаться. Напротив, будем убегать разделяющих (Его): хотя в Нем и двойственно естество, тем не менее единение, которое мы исповедуем в едином лице сыновства, в единстве ипостаси, нераздельно и нерасторжимо. Но будем убегать также и тех, которые после единения противоестественно проповедуют одно естество: предположением одного естества они становятся в необходимость приписать страдание бесстрастному Богу, отвергая таким образом домостроительство спасения и предвосхищая себе геенну диавола. Не выходя из размеров письма, думаю, что этого достаточно для утверждения твоей любви, мой достопочтенный] ^[180].

1. Недавно этот мудрый и доблестный учитель, оставив болезнь телесную и восшедши на это седалище, говорил обо мне в начале своей беседы и назвал меня Иоанном Крестителем, и гласом церкви, и жезлом Моисея, и кроме того многими другими названиями. Он тогда хвалил меня, а вы восклицали; я же, сидя вдали, горько воздыхал. Он хвалил, выражая свое чадолюбие; вы восклицали, выражая свое братолюбие, а я воздыхал, тяготясь бременем тех похвал. Ведь великость похвал обыкновенно угрызает совесть не менее грехов; как тот, кто, не сознавая за собой ничего доброго, но слыша как другие приписывают ему многие и великие добрые дела, помышляет о настоящей молве и будущем дне, когда все будет обнаружено и открыто и когда Судящий будет судить не по мнению многих, но по самой истине дел, потому что Он «будет судить не по взгляду очей Своих, — говорит пророк, — и не по слуху ушей Своих решать дела» (не по слове судити имать, ниже по глаголанию обличит) (Ис. 11:3); — так и я, представляя все это, скорблю при похвалах и добром мнении многих, видя великое различие между им и будущим приговором. Ныне мы прикрываемся мнением многих, как бы какими–нибудь масками, а в тот день, когда будут сняты эти маски, мы, стоя перед престолом Судии с обнаженной головой, не в состоянии будем получить никакой пользы от здешней молвы для тамошнего приговора, но по тому самому мы и будем наказаны еще более, что, получая от многих много похвал и много одобрений, мы и от этого самого не сделались лучшими.

2. Итак, помышляя обо всем этом, я горько воздыхал. Потому и теперь я поспешно встал для того, чтобы от вас, слышавших те похвалы, отстранить такую молву. Ведь и венец, когда он бывает больше головы венчаемого, не касается висков и не держится на голове, но, как слишком широкий по величине своей, ниспускается через глаза до шеи и оставляет голову неувенчанной. То же самое испытал и я, так как венец похвал оказался больше достоинства моей головы; и однако, несмотря на это, отец, по свойственной ему любви, не воздержался каким бы то ни было образом от возложения его на меня. Так поступают часто и цари: взяв принадлежащую им диадему, они возлагают ее на головы детей; потом увидев, что детская голова меньше венца, удовлетворившись таким наложением, простым и сделанным как–нибудь, наконец берут и возлагают его на самих себя.

3. Поэтому, так как и отец возложил на меня приличествующий ему венец, который оказался больше моей головы и которого он не решался возложить сам на себя, то теперь я, сняв его с себя, возложу его обратно на голову отца, которой он принадлежит. Ведь хотя имя Иоанна у меня, но мудрость — у него; хотя имя это получил я, но любомудрием владеет он. Поэтому и самое это имя справедливее было бы носить ему, нежели мне, потому что соименность обыкновенно зависит не от сходства имен, но от сродства дел, хотя бы имена были и различны. И Писание любомудрствует об этом не так, как сведущие в мирской философии. Те не считают людей соименными, если не находят в них вместе со свойствами и сходства имен; а Писание не так, но когда оно видит великое сходство в любомудрии, то, хотя бы принадлежащие одинаковым по образу жизни людям имена были различны, называет их одним и тем же названием. Доказательства этого не нужно искать далеко, но можем указать на этого самого Иоанна, сына Захарии. Когда ученики спросили (Иисуса Христа), придет ли опять Илия, то Он отвечал: «И если хотите принять, он есть Илия, которому должно придти» (и аще хощете прияти, той есть Илия хотяй приити) (Матф. 11:14). Он назывался Иоанном, но так как имел нравы Илии, то и получил одинаковое с ним название; так как он владел духом Илии, то получил и имя Илии. Оба они обитали в местах пустынных; один одевался в милоть, а другой в волосяную одежду; и трапеза у них была одинаково скудна и проста; один из них был служителем первого пришествия (Христова), а другой будет служителем будущего. Поэтому, так как и образ жизни, и одежда, и местопребывание, и служение были у них одинаковы и все было у них сходно, то Христос и дал обоим одно имя, выражая, что и тот, кто носит другое имя, может быть соименным тому, кому он подражает в образе жизни.

4. Итак, если таково несомненное правило и таково определение соименности в божественном Писании, то покажем, что мудрый наш отец подражает и образу жизни Иоанна, дабы вы знали, что справедливее можно бы приписать ему и это имя. У того не было ни стола, ни постели, ни дома на земле; и у этого ничего такого никогда не было. Свидетели — вы, как он проводил все время, показывая жизнь апостольскую, не имея никакой собственности, но получая пропитание от других, а сам непрерывно пребывая «в молитве и служении слова» (Деян. 6:4). Тот проповедовал за рекой, пребывая в пустынях; и этот выводил некогда за реку весь город и преподавал здравое учение. Тот жил в темнице, и отсечена ему голова за ревность о законе; и этот часто был удаляем из отечества за ревность о вере, и ему часто была отсекаема голова по той же самой причине, если не на самом деле, то в намерении. Враги истины, не вынося силы языка его, со всех сторон строили бесчисленные козни, но от всех их Господь спасал его. Будем же слушать этот язык, через который он и подвергался опасностям и спасался. Не погрешил бы тот, кто сказал бы о нем то же, что Моисей сказал о земле обетованной. Что же он сказал о ней? «Земля, текущая млеком и медом» (Исх. 3:8). Тоже можно сказать и об его языке; это — язык, текущий молоком и медом. Итак, чтобы нам и насладиться этим молоком и насытиться этим медом, прекратим здесь наше слово и послушаем его лиры и трубы. Когда я представляю приятность его слов, то называю голос его лирой; а когда представляю силу мыслей, то — некоторой воинственной трубой, такой, какую имели иудеи, когда разрушали стены Иерихона. Как тогда звук труб, поражая камни сильнее огня, все разрушал и истреблял, так и теперь голос его, не менее тех труб поражая укрепления еретиков, «ниспровергает замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» (низлагает помышления и всяко возношение, взимающееся на разум Божий) (2 Кор. 10:5). Но чтобы вам узнать это не от нашего, но от его языка, прекратим наше слово, воссылая славу Отцу, подающему таких учителей; ибо Ему слава во веки веков. Аминь.

1. Всем нам сегодня благовременно воскликнут словами блаженного Давида: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Вот наступил у нас вожделенный и спасительный праздник, день воскресения Господа нашего Иисуса Христа, основание мира, начало примирения, прекращение враждебных действий, разрушение смерти, поражение диавола. Сегодня люди соединились с ангелами, и облеченные телом вместе с бестелесными силами теперь возносят песнопения. Сегодня ниспровергнута власть диавола, сегодня разрушены узы смерти, уничтожена победа ада; сегодня благовременно сказать также следующее пророческое изречение: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (где ти, смерте, жало? Где ти, аде, победа) (1 Кор. 15:55; Ос. 13:14). Сегодня наш Владыка Христос «медные двери сокрушил и запоры железные сломал» (сокруши врата медная) (Ис. 45:2) и поразил самое лицо смерти. Что я говорю — лицо? Самое имя ее Он изменил, потому что она уже не называется смертью, но успокоением и сном. Прежде пришествия Христова и крестного домостроительства (нашего спасения) самое название смерти было страшно. Так первый человек за великое наказание услышал следующий приговор: «в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:17). И блаженный Иов назвал ее тем же именем, сказав: «смерть мужу покой» (Иов. 3:23). И пророк Давид сказал: «смерть грешников люта» (Пс. 33:22). И не только смертью называлось разлучение души с телом, но и адом. Послушай, что говорит праотец Иаков: «сведете старость мою с печалью во ад» (Быт. 42:38); также пророк: «преисподняя… раскрыла пасть свою» (разверзе ад уста своя) (Ис. 5:14); и еще другой пророк говорит: «Ты избавил душу мою от ада преисподнего» (избавил еси мя от ада преисподнейшаго) (Пс. 85:13); и во многих местах Ветхого Завета найдешь, что переселение отсюда называется смертью и адом. Когда же Христос Бог наш принесен был в жертву и совершилось воскресение, то человеколюбивый Владыка отменил эти названия и ввел в нашу жизнь новое дивное устройство: переселение отсюда уже называется вместо смерти успокоением и сном. Откуда это видно? Послушай самого Христа, который говорил: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его» (Лазарь друг наш успе, но иду, да возбужу его) (Иоан. 11:11). Как для нас легко пробудить и поднять спящего, так для общего всех нас Владыки легко воскресить. И так как сказанные Им слова были необычайны и дивны, то и ученики Его не поняли сказанного, доколе Он, снисходя к их слабости, не выразил этого яснее. И учитель вселенной, блаженный Павел, в послании к фессалоникийцам говорит: «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об усопших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды» (1 Фес. 4:13); и в другом месте: «Поэтому и усопшие во Христе погибли» (1 Кор. 15:18). И еще: «мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим усопших» (1 Фес. 4:15). И еще в другом месте: «Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним» (1 Фес. 4:14).

2. Видишь ли, что смерть везде называется успокоением и сном, и что она, прежде имевшая лицо страшное, теперь, после воскресения, сделалась презираемой? Видишь ли светлый трофей воскресения? Через него доставлены нам бесчисленные блага, через него рассеяно бесовское обольщение, через него мы посмееваемся над смертью, через него мы презираем настоящую жизнь, через него мы одушевляемся надеждой на будущие блага, через него мы, облеченные плотью, можем быть нисколько не ниже существ бестелесных, если захотим. Сегодня совершилась блистательная победа; сегодня Владыка наш, воздвигнув трофей победы над смертью и ниспровергнув власть диавола, через воскресение открыл нам путь ко спасению. Будем же все радоваться, ликовать и веселиться. Хотя Владыка наш победил и воздвиг трофей победы, но и для нас общая радость и веселье, потому что все это Он совершил для нашего спасения; и чем победил нас диавол, тем же преодолел его Христос; Он принял те же самые оружия и ими поразил диавола; а как — послушай. Дева, древо и смерть были знаками нашего поражения; девой была Ева, потому что она еще не познала мужа, когда подверглась искушению; древом было древо познания добра и зла; смертью было наказание Адаму. Видишь ли, как дева, древо и смерть были знаками нашего поражения? Посмотри же, как потом они же сделались орудиями победы. Вместо Евы — Мария, вместо древа познания добра и зла — древо креста, вместо смерти Адама — смерть Господа. Видишь ли, что чем диавол победил, тем же он и побежден? Древом победил Адама диавол, крестом поразил диавола Христос. То древо низринуло человека во ад, а это древо, древо креста, и низринутых туда опять извлекло из ада; то заставило пораженного скрыться, как пленного и нагого, а это показало всем победителя обнаженно пригвожденным на высоте ко кресту. Та смерть подвергла осуждению всех живущих и после Адама, а смерть Христа поистине воскресила всех, живших и прежде Него. «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (Ис. 105:2). Через смерть мы сделались бессмертными, по падении восстали, после поражения стали победителями.

3. Таковы действия креста; они — величайшее доказательство воскресения. Ныне ликуют ангелы и веселятся все небесные силы, сорадуясь спасению всего рода человеческого. Ведь если об одном кающемся грешнике бывает радость на небе и на земле (Лук. 15:7), то тем более — о спасении вселенной. Ныне Христос возвел в прежнее достоинство человеческую природу, освободив ее от власти диавола. Когда я вижу, что начаток мой так победил смерть, то уже не боюсь, уже не страшусь борьбы, и не взираю на свою немощь, а помышляю о неизреченной силе Того, Кто готов помогать мне в борьбе. Победивший владычество смерти и уничтоживший всю силу ее чего только не сделает для сродного Себе, образ которого Он благоволил принять на Себя по Своему великому человеколюбию, и в этом образе вступить в борьбу с диаволом? Сегодня во всей вселенной радость и духовное веселье; сегодня сонмы ангелов и лики всех вышних сил радуются о спасении людей. Представь же, возлюбленный, величие этой радости, когда и вышние силы торжествуют вместе с нами; ведь и они сорадуются нашим благам. Хотя благодать дарована Владыкой нам, но она доставляет радость и им; поэтому они и не стыдятся праздновать вместе с нами. Но зачем я говорю, что эти сослужители наши (ангелы) не стыдятся праздновать с нами? Сам Владыка их и наш не стыдится праздновать вместе с нами. И что я говорю: не стыдится? Он желает праздновать вместе с нами. Откуда это известно? Послушай, как Он сам говорил: «очень желал Я есть с вами сию пасху» (желанием возжелех сию пасху ясти с вами) (Лук. 22:15). Если же Он желал есть пасху, то очевидно — и торжествовать с нами. Поэтому, когда ты видишь, что не только ангелы и сонмы всех небесных сил, но и сам Владыка ангелов празднует вместе с нами, то чего еще недостает тебе для радости? Итак, пусть никто сегодня не скорбит по причине своей бедности: ведь это — праздник духовный; пусть никто из богатых не превозносится богатством: ведь от богатства нисколько не может увеличиться этот праздник. На праздниках мирских, житейских, где великая пышность, мирская изысканность и роскошь трапезы, там по справедливости бедному бывает грустно и прискорбно, а богатому приятно и весело. Почему? Потому, что последний облекается в блистательную одежду и предлагает богатую трапезу, а бедному бедность препятствует показать такую же роскошь. Но здесь нет ничего подобного; всякое неравенство уничтожено; одна трапеза — и для богатого и для бедного, и для раба и для свободного. Богат ли ты, получишь нисколько не больше бедного; беден ли ты, получишь нисколько не меньше богатого, и от бедности нисколько не уменьшится твое духовное пиршество, потому что это — божественная благодать, которая не различает лиц. Что я говорю: для богатого и для бедного предлагается одна и та же трапеза? Для самого носящего диадему, облеченного в багряницу, владычествующего над вселенной, и для бедняка, просящего милостыни, предлагается одна и та же трапеза. Таковы дары духовные: Бог допускает к участию в них, сообразуясь не с званием, а с произволением и образом мыслей. С одинаковым дерзновением и честью и царь и бедняк приступают к принятию и приобщению этих божественных таинств. И что я говорю: с одинаковой честью? Иногда бедняк даже с большим дерзновением. Почему? Потому, что царь, занятый заботами о делах и окруженный множеством обстоятельств, со всех сторон обуревается непрестанными волнами, как бы находясь на море, и делается причастным множеству грехов; а бедный, свободный от всего этого, заботясь только о необходимой пище, провождая необремененную делами и безмятежную жизнь, как бы сидя в тихой пристани, приступает к этой трапезе с великим благоговением.

4. И не от этого только, но и от других многих причин происходят разные скорби у посещающих мирские пиршества. Бедному бывает там грустно, а богатому весело не только по причине трапезы и роскоши, но и по причине светлых одежд и пышного одеяния богача: что бывает с ними по отношению к трапезе, то же бывает и по отношению к одеждам. Когда бедный видит богатого, одетого в драгоценную одежду, то сокрушается скорбью, считает себя несчастным и много ропщет. А здесь устранена и эта скорбь, потому что здесь у всех одна одежда, спасительное одеяние, о котором Павел взывает, говоря: «все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся) (Гал. 3:27). Итак, увещеваю вас, не будем оскорблять этого праздника, но станем соблюдать любомудрие, достойное благ, дарованных нам благодатию Христовой. Не будем предаваться пьянству и объедению, но, представляя себе щедрость Владыки, как Он одинаково почтил и богатых и бедных, и рабов и свободных, и всем сообщил общий дар, воздадим Благодетелю за Его благоволение к нам; а достаточное воздаяние — благоугодная Ему жизнь и душа трезвенная и бодрая. Для такого праздника и торжества нужны не деньги и не издержки, а одно доброе расположение и чистый ум. Здесь предлагается для приобретения не что–нибудь вещественное, но все духовное: слушание божественных изречений, молитвы отцов, благословения священников, приобщение божественных и неизреченных таинств, мир и единомыслие, дары духовные и достойные щедрости Дарующего. Будем же праздновать этот праздник, в который воскрес Господь. Он воскрес и воскресил вместе с Собой вселенную. Сам Он воскрес, расторгнув узы смерти, и нас воскресил, расторгнув сети наших грехов. Адам согрешил — и умер; Христос не согрешил — и также умер. Это необычайно и дивно: тот согрешил — и умер, а этот не согрешил — и также умер. Почему и для чего? Для того, чтобы согрешивший и умерший мог через не согрешившего и умершего освободиться от уз смерти. Так часто бывает и с денежными должниками: должен кто–либо кому–нибудь серебро и не может заплатить, и за это задерживается; а другой, не будучи должником, но имея возможность заплатить, уплачивает и освобождает виновного. Так было и с Адамом и Христом. Адам сделался должником, повинным смерти, и был во власти диавола; Христос не был должником и не находился в его власти, но пришел и уплатил смертью за находившегося в его власти, чтобы освободить человека от уз смерти. Видишь ли действие воскресения? Видишь ли человеколюбие Владыки? Видишь ли величие Его попечения? Не будем же неблагодарными к такому Благодетелю, и потому, что прошел пост, не будем нерадивы, но теперь еще больше, нежели прежде, будем заботиться о душе, чтобы она в то время, когда утучняется плоть, не сделалась немощной, чтобы нам, заботясь о рабе, не пренебрегать госпожой. Что пользы, скажи мне, расторгаться от пресыщения через меру и преступать пределы потребности? Это и телу вредит, и душу лишает благородства. Будем довольствоваться умеренным и потребным, чтобы и душе, и телу доставлять столько, сколько нужно, чтобы вдруг не растратить всего добра, приобретенного постом. Не запрещаю ли я наслаждаться пищей и отдохновением? Я не запрещаю этого, но увещеваю ограничиваться потребностью и избегать великой роскоши, чтобы, преступая меру, не повредить здравию души. Ведь тот, кто преступает пределы потребности, потом уже не в состоянии будет вкушать удовольствие; это особенно хорошо знают те, которые сами испытали это, получив себе через это бесчисленные виды болезней и подвергшись многим страданиям. Впрочем, я не сомневаюсь, что вы послушаетесь наших увещаний, потому что знаю ваше послушание.

5. Поэтому, оканчивая здесь это увещание, я хочу обратить речь к тем, которые в настоящую светоносную ночь удостоились божественного дара крещения — к этим прекрасным растениям церкви, к цветам духовным, к новым воинам Христовым. Третьего дня Владыка был на кресте, а ныне воскрес; так и они третьего дня были объяты грехом, а ныне воскресли вместе с Христом. Он умер плотью — и воскрес, а они были мертвы грехом — и воскресли от греха. Земля произращает нам в это время весны розы, лилии и другие цветы; а воды явили нам ныне луга более приятные, нежели земля. Не удивляйся, возлюбленный, что из вод являются цветущие луга, и в начале земля не сама собой произвела растения, но повинуясь повелению Владыки. И воды тогда извели движущихся животных потому, что услышали: «да произведет вода пресмыкающихся, душу живую» (да изведут воды гады душ живых) (Быт. 1:20); и повеление стало делом: неодушевленное вещество произвело одушевленных животных. Так и ныне то же повеление совершило все. Тогда Бог сказал: «да произведет вода пресмыкающихся, душу живую», а ныне происходят не гады, но духовные дары. Тогда воды произвели бессловесных рыб; а ныне они произвели нам рыб словесных и духовных, уловленных апостолами: «идите за Мною, — сказал им Христос, — и Я сделаю вас ловцами человеков» (Матф. 4:19). Поистине, это — новый способ ловли; рыболовы извлекают рыбу из воды — и умерщвляют пойманную, а мы ввергаем в воду — и уловленные получают жизнь. Была некогда у иудеев водная купель; но послушай, какую она имела силу, чтобы ты точнее узнал бедность иудеев и мог уразуметь наше богатство: «Ангел Господень, — сказано, — по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал» (Иоан. 5:4). Сошел Владыка ангелов в струи Иордана — и, освятив естество вод, уврачевал всю вселенную. Потому там сходивший после первого уже не получал исцеления, так как такая (только) благодать дана была иудеям немощным, пресмыкавшимся долу; а здесь после первого сходит второй, после второго третий и четвертый, и хотя бы ты назвал бесчисленное множество, хотя бы всю вселенную погрузил в эти духовные струи, благодать не иссякает, дар не истощается, струи не оскверняются, щедрость не уменьшается. Видишь ли величие дара? Послушайте вы, которые сегодня и в эту ночь вписаны в граждане вышнего Иерусалима; оказывайте вы и бдительность, сообразную с величием даров, чтобы вам получить еще обильнейшую благодать так как благодарностью за полученное привлекается щедрость Владыки. Не позволительно тебе, возлюбленный, жить потом безразлично; но ты назначь себе законы и правила, чтобы делать все тщательно и обнаруживать великую осмотрительность даже и в отношении к тому, что считается безразличным. Ведь вся настоящая жизнь есть подвиг и борьба, и однажды вступившим на это поприще добродетели надлежит быть воздержными во всем: «Все подвижники, — говорит апостол, — воздерживаются от всего» (1 Кор. 9:25). Не видишь ли, как в гимнастической борьбе много заботятся о себе те, которые выступают на борьбу с людьми, и с какой выдержкой они упражняют свое тело? Так должно быть и здесь. Но так как у нас борьба не с людьми, а с злыми духами, то и упражнение наше, и воздержание должны быть духовные, потому что и оружия наши, в которые облек нас Христос, суть духовные. Итак, пусть и глаз имеет свои пределы и правила, чтобы не увлекаться тотчас всем, представляющимся ему; и язык пусть имеет преграду, чтобы не предупреждать мысли. Для того и зубы и губы созданы к охранению языка, чтобы язык никогда не устремлялся неудержимо, растворив эти двери, но наперед устраивал хорошо все, что относится к нему, и потом выступал со всей благопристойностью и произносил такие слова, которые доставляли бы приятность слушающим, и говорил то, что служит к назиданию слушателей. Должно всячески воздерживаться и от непристойного смеха, и походку иметь тихую и спокойную, и одежду скромную, и вообще во всем нужно благоустроять себя вступившему на поприще добродетели, потому что благопристойность внешних членов есть некоторое выражение внутреннего состояния души.

6. Если мы усвоим себе такую привычку с самого начала, то, идя потом по этому пути с легкостью, будем преуспевать во всякой добродетели без большого труда и приобретем себе великую помощь свыше. Таким образом, мы будем в состоянии и с безопасностью переплыть волны настоящей жизни и, став выше сетей диавола, получить вечные блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Наше богатство и сокровище и источник вечной жизни — домостроительство Спасителя. О нем–то мы жаждем говорить и спешим проповедовать, но изъяснить его по достоинству мы не имеем силы. Томясь желанием и сознавая свое бессилие, как бы к какой спасительной пристани, прибегаем мы к пророческому слову: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Даже этот великий пророк, которому Бог «явил… мудрость» (явил безвестная и тайная премудрости Своея) (Пс. 50:8) и которого удостоил именоваться отцом Христа, Давид, блаженный и великий в пророках, славный в царях друг Божий, столь угодный сердцу Его, что Сам Бог сказал: «нашел Я мужа по сердцу Моему, Давида, сына Иессеева» (обретох Давида, сына Иесеова, мужа по сердцу Моему) (Деян. 13:22), — такой–то и столь великий муж говорил, обращая взоры к величию богопознания: «Дивно для меня ведение [Твое], — высоко, не могу постигнуть его!» (удивися разум Твой от мене: утвердися, не возмогу к нему) (Пс. 138:6). Как пророк не находит слов перед величием силы Божией, так и Павел, богослов и труба небесная, восклицает: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (О, глубина богатства и премудрости и разума Вожия, яко неиспытани судове Его и неизследовани путие Его) (Рим. 11:33). Если же уста пророков и апостолов, изливающие струи богопознания, наполнившие всю землю, как множество вод наполняет моря, если уже такие и столь великие потоки, обильно питающие море благочестия, исповедали свое бессилие показать силу Проповедуемого, то что значит перед этим морем премудрости росинка слабейшего слова? И однако, величие богословия не должно повергать нас в безмолвие; напротив, вникая в намерения Божий, мы побуждаемся к решимости [преподавать] божественное учение. Ведь Бог ценит не качество речи, а расположение проповедника и любовь слушателей. Как нежно любящие отцы, слушая своих детей, лепечущих и запинающихся в словах, не обращают внимания на недостатки речи, но [радуются] природному влечению, и лепет детей для них приятнее всякого риторического красноречия и философской высокопарности, так и Богу угодны в нас не уста, лепечущие о богословии, но желание и расположение, — когда мы проповедуем с верой и воспеваем с любовью. Конечно, человеческим языком нельзя говорить о Боге с полной точностью; что бы мы ни сказали о нем, все будет детским лепетом. Почему? Потому именно, что, как Павел восклицает, мы только «от части знаем, и от части пророчествуем» (1 Кор. 13:9). Но, хотя мы и лепечем, Бог вручил нам проповедь мира. Об этом говорил Исаия: «и косноязычные будут говорить ясно» (и языцы немотствующие скоро научатся глаголати мир) (Ис. 32:4). Вот и мы будем лепетать об общем нашем Отце и Владыке. Он удостоил учеников Своих названия «дети» (Иоан. 13:33); а если называет детьми, то конечно, примет и лепет детей. К тому же, после того как было проповедано возвещенное Им Самим многославное Его Вознесение, благодать не стесняется временем и богословие не ограничивается днями.

2. В прошлый раз, как известно Христу, нам не удалось привести в исполнение свое желание взойти на гору Елеонскую; наше намерение встретило препятствие в непостоянстве воздуха и многочисленности народа. (Говорю это, чтобы у желающих обвинять меня напрасно отнять всякий повод). Тогда, имея в виду множество уже сказанного, мы наскоро сократили речь, чтобы не обременить вашу память обилием слов. Сегодня же мы восполним тот свой долг. Так и закон повелевал тому, кто не совершит Пасхи в первый месяц, исполнить свой долг во второй. А вы, конечно, должны знать, что Слово Божие не ограничивается ни временами, ни днями, но во всякий день может быть предлагаема проповедь и о кресте, и о страданиях, и о воскресении, и о вознесении, и о втором пришествии.

3. Предварительно мы рассмотрим кое–что из божественных слов, читанных сегодня, и затем, исчерпав евангельские источники, постепенно перейдем к обещанному. «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус» (Сущу позде, в день той, во едину от суббот, и дверем затворенным, идеже бяху ученицы Его собрани, прииде Иисус) (Иоан. 20:19). После того как Спаситель уготовал для нас воскресение, он редко является ученикам Своим в другие дни, кроме дня Господня. Как прежде, исполняя закон, Он каждую субботу приходил в синагогу, так со времени спасительного Своего воскресения и дарования залога миру, Он является предпочтительно в день Господень, первый после субботы, утверждая основание святого дня Господня. Для празднования субботы наступил теперь конец, а положено начало установлению дня Господня, т. е. именно воскресенья, как вы помните из прежних объяснений. Почему блаженный Матфей, обозначая субботу, но вводя начало святого дня Господня, говорил: «в вечер субботний»? Потому, что это был конец и вечер прежней субботы: «По прошествии же субботы» (свитающи во едину от суббот) (Матф. 28:1). И в этот именно первый день после субботы, в самый день святого праздника воскресения, явился воскресший (Господь). «Когда двери [дома], где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди» (Дверем затворенным, идеже бяху ученицы Его собрани, страха ради Иудейска, прииде Иисус и ста посреде) (Иоан. 20:19). Где господствует страх, туда приходит Тот, Кто избавляет от страха; где царит смятение, там воссиявает тишина; где корабль благочестия обуревается, туда приносит (Господь) искусство кормчего. Утишающий бурю, вводящий корабль в тихую пристань, в самый разгар страха приносит лекарство. «Стал посреди», и что говорит? — «Мир вам». Пусть не мятутся мысли ваши, пусть не смущается сердце, не поддавайтесь искушениям страха. «Мир вам». Мир прекращает войну, рассеивает страх, изгоняет вражду. «Мир вам». Часто преподавался людям мир от Бога, но не через лицо, облеченное властью, а через ангелов, пророков, судей. Только Спаситель, явившись, преподал мир от Своего лица. Дан был мир Даниилу, но через ангела. Явился Даниилу ангел и сказал: «не бойся, муж желаний! мир тебе; мужайся, мужайся!» (мир тебе, мужу желаний, мужайся и крепися, Господь с тобою) (Дан. 10:19). Гедеону также явился ангел и сказал: «мир тебе» (Суд. 6:23). Итак, возвещали мир ангелы, но никогда — сам Владыка ангелов: Он посылал мир через них, а в Себе самом хранил сокровище мира евангельского. Нередко получавшие мир через ангелов пророки жаждали получить его непосредственно от лица Владыки мира. Так Исаия взывал: «Господи! Ты даруешь нам мир» (Господи Боже наш, мир даждь нам) (Ис. 26:12); не через других, но от самого Себя дай мир нам. И вот теперь (последовал) ответ на это моление: «мир Мой даю вам» (Иоан. 14:27). «Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои» (И сия рек, показа им руце и нозе и ребра Своя) (Иоан. 20:20). Как возвратившийся с войны полководец, украшенный приобретенными в победах ранами, не стыдится этих ран, потому что они славнее венков, так и Спаситель, претерпев раны за истину и за весь род наш, не скрывает Своих страданий, но показывает (знаки их), чтобы засвидетельствовать Свое мужество. Показал руки, израненные гвоздями, показал и ребро, из которого источил нам таинственный источник. Показал руки, чтобы удостоверить воскресение, чтобы убедить сомневающихся, что восстал действительно Пострадавший, что воскресло действительно умершее и погребенное тело.

4. «Ученики обрадовались, увидев Господа» (Возрадовашася убо ученицы, видевше Господа) (Иоан. 20:20). Дарован мир, разрешен страх, процвела радость. «Иисус же сказал им вторично: мир вам!» (Рече же им паки: мир вам) (ст. 21). Почему «вторично» (паки)? Где желает (Господь) утвердить дары благодати, там повторяет и благословения; как Аврааму сказал: «благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое» (благословя благословлю тя, и умножая умножу тя) (Быт. 22:17), так дает мир на мир ближним и дальним. «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас!» (Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы) (Иоан. 20:21). Обрати внимание, прошу тебя: смотри, как применяет Он домостроительство к человеческим понятиям. Не сказал: «как родил Меня Отец», но: «как послал», потому что где послание, там берутся образцом человеческие отношения. Мы постоянно отмечаем подобные выражения, так как они служат к объяснению домостроительства. А где речь о самой природе, там и говорится прямо [об отношениях] Отца и Сына. «Как послал Меня». — «Как Он послал Тебя?» — Умоляю, будьте внимательны. — «Ты послан как Владыка с неба; и Сам посылаешь так же, как Тебя послал Отец?» — «Не способ посланничества Я разумею здесь, — отвечает, — но значение. Я послан был пострадать за мир; вас посылаю, чтобы украсить вселенную вашими страданиями». И так как смертная природа сама по себе не имела сил возвыситься до подобия Господу, то продолжает: «Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго» (и сия рек, дуну, и глагола им: приимите Дух Свят) (Иоан. 20:22). Вникни, почему дунул Спаситель на апостолов в самый день воскресения? Потому ли, что без дуновения не мог дать апостолам Духа Святого? Нет, но как при создании первого человека «вдунул (Господь) в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт. 2:7), но потом человек своим грехопадением погубил дар вдохновения и, потеряв животворящую силу, разрешился в прах и низвел в гроб Его произведение, так теперь, обновляя Свое создание и восстановляя прежний дар, Господь дунул в лицо апостолов, возвращая созданию древнюю жизнедеятельную силу. И тем самым исполнились предсказания пророков. Так, блаженный пророк Наум, провидя, что Спаситель, восставши из мертвых, дуновением исполнит святых апостолов божественной благодати, проповедует народу, говоря: «празднуй, Иудея, праздники твои, исполняй обеты твои, ибо не будет более проходить по тебе нечестивый: он совсем уничтожен… Поднимается на тебя разрушитель: охраняй твердыни, стереги дорогу, укрепи чресла, собирайся с силами» (празднуй Иудо праздники твоя, воздаждь [Богу] обеты твоя, зане не приложат ктому еже пройти во обетшание: скончася и извержеся. Взыде вдыхаяй в лице Твое, отъемляй [тя] от оскорбления) (Наум. 1:15; 2:1). И вот Господь говорит: «Мир вам… Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого» (Иоан. 20:22). Спаситель видел, что человеческая природа изнемогает под игом работы и уклоняется от борьбы по слабости; поэтому Он восполняет недостаток ее силой Духа, чтобы утешить ее, удрученную нашей немощью, и как бы какой уздой укрепляет ее божественной благодатью, чтобы, восприняв от благодати то, чего не имела по природе, она вышла на борьбу, возбужденная силой Духа. «Примите Духа Святого: как послал Меня Отец, [так] и Я посылаю вас». Но Ты, Господи, шествуя как Владыка, увидел грешников — и помиловал их, отпустил нам грехи наши. Это — высшая милость. Мы идем к бездне грехов; грешников множество, необходимо великое человеколюбие. А власти мы не имеем: какое же может быть сходство между нашим и Твоим посланничеством? Как бы в ответ на это и в оправдание Своих слов «как послал Меня Отец, [так] и Я посылаю вас», Спаситель прибавляет: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся) (Иоан. 20:23). Какую имеет власть Сам, ту дает и апостолам, потому что, как невозможно подчинить народ правителю, не облеченному от царя властью помилования и наказания и смерти, так и Спаситель, намереваясь поставить апостолов начальниками вселенной, облекает их властью помилования и наказания в этих словах: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». (Иоан. 20:23). Невозможно, конечно, ни свидетельствовать мужественно, ни проповедовать ревностно, ни совершить вообще что–либо великое и трудное, если сила Духа Святого не подкрепит духа свидетеля ^[182]. Без ее содействия невозможно быть свидетелем. Свидетелем я называю теперь не только восприявшего кончину путем страданий, но и свидетельствующего словом благодати. Всякий вестник истины есть свидетель Божий. Так об Иоанне Крестителе Евангелие говорит: «И свидетельствовал Иоанн истиною, говоря, что Сей есть Христос, Сын Божий» (Иоан. 1:32, 34). А он свидетельствует не страданием, а возгласом. Итак, невозможно быть свидетелем Божественного Слова, без содействия Духа Святого. Поэтому Спаситель перед Вознесением Своим говорит апостолам: «Вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (Лук. 24:49) и примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый.» (Деян. 1:8). Не получивши этой силы, вы не можете быть свидетелями».

5. «Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними» (Иоан. 20:24). По великому домостроительству Христову Фома отсутствовал тогда, чтобы его сомнение сделало достовернейшим воскресение, потому что, если бы Фома не был тогда в отсутствии и не усомнился бы в воскресении, и Господь не разрешил бы его сомнения очевидным доказательством, то чудо воскресения продолжало бы соблазнять еще многих. А его сомнение и послужило врачевством для всех верных. Потом, когда пришел Фома, другие ученики говорили ему: «мы видели Господа» (ст. 25). Те с гордостью говорили о том, что они видели, а он, как бы одержимый (духом) противоречия, но не неверия (таково сомнение), и горячо желая удостовериться, не сказал, однако: «этого не может быть». Тщательно вникни: он не отвергнул воскресения — не сказал: «невозможное вы говорите, несбыточные вещи рассказываете», но искал удостоверения, говоря: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (аще не вижу на руку Его язвы гвоздиныя, и вложу перста моего в язвы гвоздиныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры) (Иоан. 20:25). «После восьми дней» (И по днех осмих). Смотри — опять является в день Господень: восемь дней прошло от одного дня Господня до другого. «После восьми дней после воскресения пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам!» (паки прииде Иисус, дверем затворенным, и ста посреде их, и рече: мир вам) (ст. 26). Там Он двукратно сказал: «мир вам», и здесь один раз, чтобы дар мира вполне был даром Святой Троицы. «Мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда» (ст. 27). Умоляю, будь внимателен. Спаситель не ждет, чтобы ученики сказали Ему о сомнении Фомы: не научается сначала и тогда учит; но чтобы убедить его, что и не являясь, Он был между ними, и чтобы тот исследовал то, в чем сомневался, говорит Фоме: «Подай перст твой сюда как ты хотел, и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим» (виждь руце Мои, и принеси руку Твою, и вложи в ребра Моя: и не буди неверен, но верен) (ст. 27). Этим оказывает, что ищущий доказательств неверен, а служащий вере — верен. Одно и то же ли — исследовать ребра Христовы и язвы от гвоздей и спрашивать: «Как Он родился?» Скорее — нет. В самом деле, Фома искал увидеть следы гвоздей, видимые на теле и доступные осязанию; он желал рассмотреть данное в действительности, что он видел и прежде. А ты, любопытствуя о природе невидимой, существе непостижимом, о рождении неизреченном, о Родителе несказанном, о Рожденном непостижимом, не большую ли обнаруживаешь дерзость? Не хуже ли ты неверного? Если блаженный Фома за то, что исследовал ребра, услышал: «не будь неверующим, но верующим» — (тем более) ты, исследующий природу бестелесную и силу непостижимую, «не будь неверующим, но верующим». Возблагодарим же благость Божию и долготерпение, что перст Фомы сделался жезлом благочестия, сокрушающим ухищрения еретиков и заграждающим уста дерзающих говорить, что Христос призрачно воплотился и призрачно умер. Перст Фомы разрешил сомнения еретиков с такой же силой, как тот перст, против которого были бессильны волхвы египетские, говорившие: «это перст Божий» (Исх. 8:19). А святому Фоме тогда, после полного убеждения, прилично было повторить слова Давида: «В день скорби моей ищу Господа» (в день скорби моея Бога взысках), и так как руками искал, прибавить и дальнейшее: рука моя простерта ночью и не опускается (рукама моима нощию пред Ним, и не прельщен бых) (Пс. 76:3). «Не будь неверующим, но верующим». А он, узнав по язвам Пострадавшего, и по предведению — Бога, восклицает: «Господь мой и Бог мой» (Иоан. 20:28).

6. Пусть слушают еретики. Если действительно Сын не хочет (этого) и не имеет равного с Отцом достоинства, то почему Он не отклоняет неподобающей Ему чести? Когда Он услышал от некоего: «Учитель благий!», тотчас возразил: «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Матф. 19:16, 17), хотя именование «благий» употребляется и между нами. Слышать «благий», по твоему мнению, Он отказался; не гораздо ли больше должен был отказаться принять «Бог» и «Господь»? Там — «учителю благий», и говорит: «Что ты называешь Меня благим?», а здесь — «Господь мой и Бог мой», и не сказал: «Что называешь Меня Господом и Богом?» Но там, так как недостойно Его было обращение (потому что было сказано не «Господь благий», а «учителю благий»), Он отклонил низкое, а здесь славное принял. И здесь укорил, но укорил, напротив, за то, что сказано было поздно. Не за то укорил Господь Фому, что он сказал — «Господь мой», но за то, что сказал это позже (чем следовало). «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (Яко видев Мя веровал еси, блажени не видевшии и веровавше) (Иоан. 20:29). Один укорен, а все мы ублажены; конечно, ублажение это простирается на всех нас и на тех, которые после нас, потому что, не испытав чудес лично, но принимая на веру, все мы являемся участниками этого великого и славного блаженства.

7. От этого повествования, которое мы пробежали сокращенно, перейдем, если вы не утомились обилием сказанного, к другому пророческому изречению. Какому же? «Приидите, взыдем на гору Господню» (Мих. 4:2; Ис. 2:3), так как с горы Елеонской вознесся Спаситель. «Придите, и взойдем на гору Господню и в дом Бога Иаковлева». И день этот ^[183] Бог почтил также соименностью с горой. Там Спаситель вознесся с горы, называемой Елеонской, а здесь произрастает так называемая Масличная роща (η ελαια), и близостью к городу, и соименностью воспроизводящая древнее повествование. Спаситель возвел учеников Своих на гору Елеонскую близ Иерусалима. Обрати внимание на сходство — и там, и здесь. «Придите, и взойдем на гору Господню». Взойдем желанием и словом, и посмотрим, какие плоды принесло нам спасительное вознесение.

8. Я хочу взять самую книгу Деяний и рассмотреть с начала по порядку, чтобы вместе с вами исчерпать божественные источники, и в качестве испытателей истины, желающих богатеть в благочестии, сообща исследовать сокровища Священного Писания. «Деяния, — говорится, — апостолов. Самое надписание обнаруживает всю суть дела и заглавие является началом всего повествования. Не всех, однако, апостолов деяния содержатся в этой книге: если исследовать тщательно, то начальные главы книги говорят о чудесах и учении Петра и только отчасти других апостолов, а затем все повествование сосредоточивается на (делах) Павла. Но если повествуется о Петре и Павле, как же книга называется «Деяниями апостолов» вообще? Так как, по (апостолу) Павлу, если прославляется один член, вместе с ним прославляются и все члены, то писатель и не написал: «Деяния Петра и Павла», но употребил общее заглавие: «Деяния апостолов». Кто же составил эту книгу Деяний? Сейчас исследуем. Многие, не зная писателя ее, расходятся между собой во мнениях и противоречат друг другу: одни приписывают Деяния Клименту Римскому, другие — Варнаве, третьи — евангелисту Луке. Ввиду разногласия этих мнений мы обратимся к самому писателю за разъяснением, кто он и что предпринимает, и (посмотрим), нет ли у него указаний на самого себя. «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем…» (Первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле) (Деян. 1:1). Сказав «первое», обращает нашу мысль к вопросу, какое слово называет первым, потому что, если бы написал только одну эту книгу, не мог бы сказать: «Первую книгу написал» (первое слово сотворих). Итак, рассматриваемая книга оказывается второй: первая уже написана раньше. А какую первую книгу написал, объясняет сам: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала» (первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле, яже начат Иисус творити же и учити). Отсюда видно, что не деяния были предметом его первого труда, а Евангелие: «первое слово» — не о том, что сделал Петр и Павел, но о том, «что Иисус делал и чему учил» (яже начат Иисус творити же и учити). Ясно, что Лука, написавший Евангелие, сам написал и Деяния. Впрочем, посмотрим внимательнее, он ли действительно. «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал» (Первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле, яже начат Иисус творити же и учити, даже до дне, в оньже заповедав апостолом Духом Святым, ихже избра, вознесеся) (Деян. 1:12). Как бы так говорит: «Я описал дела Спасителя и Его учение до вознесения. Прошу вас, будьте внимательны. Первое, — говорит, — мое сочинение обнимает дела Спасителя и Его учение, и доведена эта первая книга до вознесения». А несомненно, ни Матфей, ни Марк, (разве отчасти), ни Иоанн не довели Евангелия до Вознесения, только один Лука. Матфей так оканчивает Евангелие: «Одиннадцать же учеников пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус, и, увидев Его, поклонились Ему… И приблизившись, Иисус сказал им: … идите, научите все народы… и се, Я с вами во все дни до скончания века» (Матф. 28:16–20). Таков конец Евангелия. О том, как вознесся Господь, Матфей не сказал. Подобным образом, Марк говорит: «И, выйдя, (жены) побежали от гроба… и никому ничего не сказали, потому что боялись» (и изшедше бежаша от гроба — и никомуже ничтоже реша: бояхубося) (Марк. 16:8). И после другого говорит о Вознесении вкратце так: «И так Господь, после беседования с ними, вознесся на небо и воссел одесную Бога. А они пошли и проповедывали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями. Аминь» (Господь же убо по глаголании сего к ним вознесеся на небо, и седе одесную Бога. Они же изшедше проповедаша всюду, Господу поспешествующу и слово утверждающу последствующими знаменми. Аминь) (Марк. 16:19–20). Вот и конец Евангелия. Подробного рассказа о Вознесении и у Марка не оказалось. Иоанн (в конце своего Евангелия) рассказывает о явлении Спасителя ученикам при озере Тивериадском. «Иисус говорит Симону Петру: Симон Ионин! любишь ли ты Меня?» (Иоан. 21:15), и (так далее) до конца беседы (между ними). А здесь Иоанн остановился и не упомянул о Вознесении, но говорит: «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (многа же и та знамения сотвори Иисус, яже аще бы по единому писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг) (Иоан. 21:25; ср. 20:30). Таким образом, Иоанн и Матфей совсем не вспомнили о Вознесении, а Марк упомянул, но лишь вскользь. Только Лука продолжил полный рассказ до вознесения. На него и ссылается: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал» (Деян. 1:1, 2).

9. Кто этот Феофил? В то время он был игемоном и, находясь в должности, принял проповедь (евангельскую); как некогда проконсул Кипра последовал проповеди Павла во время своего проконсульства, так и Феофил, будучи игемоном, был обращен (ко Христу) проповедью Луки. Самого же блаженного Луку он просил описать для него деяния апостолов. «Ты научил, — говорит, — меня делам Христа; научи теперь и делам Его учеников». Поэтому ему посвящает (апостол) и второе свое слово. Ведь и Евангелие Луки было написано для Феофила. Откуда это видно? Сам Лука говорит: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен» (понеже убо мнози начата чинити повесть о извествованных в нас вещех, якоже предаша нам, иже исперва самовидцы, и слуги бывший словесе, изволися и мне последовавшу выше вся испытно, поряду писати тебе, державный Феофиле, да разумееши, о нихже научился еси словесех утверждение) (Лук. 1:1–4). «дочтопочтенный» (Державный) — то же, что сиятельный; такой титул давался тогда сиятельным. Откуда это видно? Фест игемон говорит Павлу: «безумствуешь ты, Павел!» (беснуешися ли Павле?) А он отвечает игемону: «Нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую» (не беснуюся, державный Фисте) (Деян. 26:24, 25). Так и здесь — «достопочтенный Феофил» (державный Феофиле). Итак, Лука, написав сначала Евангелие и посвятив его Феофилу, теперь тому же Феофилу посвящает и второй свой труд. Какой же именно? «Первую книгу написал я [к тебе], Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил» И до чего довел ты свой рассказ? «До того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал». Иными словами: «Я написал, — говорит, — Евангелие с начала до того дня, в который Он вознесся (на небо), дав наставления апостолам, которых избрал Себе ранее». Прошу тебя, обрати внимание: «которым и явил Себя живым, по страдании Своем» (Пред ними же и постави Себе жива по страдании Своем) (Деян. 1:3). Видишь смелость евангелиста? И в деяниях апостолов он не забывает о богословии. Не сказал: «являясь которым», но — «которым и явил Себя живым» Как и говорил Христос: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (разорите церковь сию, и треми денми воздвигну ю) (Иоан. 2:19). «Которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Пред нимиже и постави Себе жива по страдании Своем во мнозех истинных знамениих денми четыредесятми являлся им и глаголя, яже о царствии Божии) (Деян. 1:3).

10. Обрати внимание, прошу тебя: воздвигну ю (Иоан. 2:19). «Со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» В течение сорока дней являлся (Спаситель) ученикам, (но) не каждый день. Притом, после воскресения Он окружал Свою плоть многими (признаками) полной достоверности, чтобы от постоянного лицезрения не ослабело (благоговение перед) величием силы. Ввиду этого было необходимо, чтобы воскресши Он являлся впредь в божественных чертах, а не в привычном для наблюдателей виде; как и говорит (дееписатель): «со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней». Это было уже не обычное наблюдение, но (подтверждаемое) некоторыми несомненными признаками Его бытия. Так, Он являлся ученикам в различных видах, с различными голосами, различной наружности. Часто являлся им и не был ими узнаваем (например), явился бывшим с Петром на рыбной ловле и говорит им: «Дети! есть ли у вас какая пища?» (дети, еда что снедно имате) (Иоан. 21:5), и они не узнали Его ни по внешнему виду, ни по голосу; но Он говорит им: «закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете» (вверзите мрежу одесную страну корабля, и обрящете) (ст. 6); они бросили — и поймали множество рыбы. Не узнавши Его по виду, они тотчас узнали по этому явлению силы; тогда–то евангелист Иоанн говорит Петру: «Это Господь», будучи убежден в том не зрением, но явлением силы. Поэтому и Лука возглашает: «со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря».

Не просто являясь, но будучи видим известное время. Исследовав тщательно, мы находим, что после воскресения Спаситель одиннадцать раз явился святым апостолам и затем вознесся к Отцу. Так как Он имел одиннадцать учеников — после отпадения Иуды, потерявшего свое место и достоинство вследствие совершенного им злого предательства — то одиннадцать раз и является апостолам; впрочем, не всем вместе, а отдельно — то тем, то другим; например, явился десяти в отсутствие Фомы, а потом опять явился, когда и Фома был с ними. Теперь исследуем счисление, как получается, что Он являлся по числу одиннадцати апостолов одиннадцать раз. Первое явление было Марии, ходившей при гробе, и другим женам. Прежде всех радели Его женщины, которых и блаженный Исаия призывает: «жены… придите и возвестите нам» (Ис. 27:11). Итак, явился женщинам. Требующий строгой точности может видеть, что мы не извращаем счета. Во–первых, явился (Господь) женам — Марии и прочим; потом — Петру, затем — Клеопе со спутником на пути в Эммаус, где Он узнан был ими в преломлении хлеба. Но откуда видно, что прежде этих двух явился (Господь) Петру? После вечера (в Эммаусе) Клеопа и спутник его спешили возвестить ученикам, что видели Господа, и нашли апостолов, говорящих, что «Господь истинно воскрес и явился Симону» (Лук. 24:34). Значит, известие, что Петр видел Господа, пришло прежде, чем эти двое передали о своем видении. На это и Павел указывает, говоря: «Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати» (предах бо вам исперва, еже и приях, яко Христос умре грех ради наших по писанием, и яко возста и явися Кифе, таже единонадесятим) (1 Кор. 15:4, 5). Прежде Петру, потом — этим двум. Итак, явился (Господь), во–первых женам, во–вторых — Петру, в–третьих — Клеопе со спутником, в–четвертых — десяти, «когда двери были заперты», в отсутствие Фомы; потом одиннадцати вместе с Фомой — это уже в–пятых. Далее является пятистам братии; и это указывает Павел, говоря: «потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых» (1 Кор. 15:6) это — шестое (явление). Потом явился семи на море Тивериадском, ловившим рыбу; потом, по словам Павла, Иакову, наконец — всем апостолам. Прошу тебя, следи внимательно. Итак, ты имеешь прежде всего жен, Петра, Клеопу вдвоем, явление десяти кроме Фомы, явление одиннадцати, пятистам братии — в–шестых, в–седьмых — семи, в–восьмых — Иакову, в–девятых — семидесяти, в–десятых — на горе Галилейской, в–одиннадцатых — на горе Елеонской. В память вознесения Спасителя, столь часто преподававшего мир, нам нельзя не повторить счет для твердости еще раз. Итак, имеешь во–первых — жен, во–вторых — Петра, в–третьих — Клеопу вдвоем, в–четвертых — десять, в–пятых — одиннадцать, в шестых — пятьсот, в–седьмых — семь, в–восьмых — Иакова, в–девятых — семьдесят, в–десятых — на горе Галилейской, в–одиннадцатых — на горе Елеонской.

11. «…Являясь им и говоря о Царствии Божием. И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня» (Являлся им денми четыредесятми и глаголя, яже о царствии Божий. С ними же и ядый повеле им от Иерусалима не отлучатися, но ждати обетования Отча, еже слышасте от Мене) (Деян. 1:3, 4). О, великое снисхождение Спасителя! О, многая благость! О, человеколюбие неизреченное! Пусть до страданий Твоих, Господи, Ты ел и возлежал вместе с учениками, зачем и по воскресении Своем Ты входишь с ними в такое общение? «Чтобы этим, — говорит, –утвердить Фому в истине воскресения». Если даже теперь, когда совершалось все это, есть неверующие в воскресение, то не будь этого, т. е., если бы Он не ел и не пил вместе с учениками, кто мог бы заградить необузданные уста дерзающих легкомысленно говорить что угодно о домостроительстве Спасителя? Это научает нас почитать божественную и таинственную трапезу. Часто трапеза совершает то, что недоступно слову. Часто бесчисленные советники не могут примирить обыкновенной вражды, а одна трапеза прекращает войны. Продолжим взятый сейчас пример. Мы не перестаем быть врагами Богу, оставаясь врагами Божественного Слова, как говорит Павел: «будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его» (Рим. 5:10). Мы были врагами; был дарован закон — и не примирил; пришли пророки — и не убедили; враги и неприятели Богу как были, так и остались. Много было гонителей против истины, много борцов против благочестия, много слов, много наставлений, но ничто не прекратило войны. Пришел Христос, утвердил Свою трапезу, дал Себя в снедь и сказал: «приимите, ядите» (Матф. 26:26) — и тотчас прекратил войну и водворил мир. В Египте наказывает богоборцев — и никто не повинуется; поражает мучителей — и никто не покоряется. Здесь предлагает Себя в снедь — и все устыжаются и повинуются. Ударами не убедил, а снедаемый убеждает. Я разумею Снедаемого на таинственной трапезе: «Я есмь, — говорит, — хлеб, сшедший с небес и дающий жизнь миру» (Иоан. 6:41, 33). Разделяя с учениками трапезу, (Спаситель) говорил им «о Царствии Божием. И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня» (Деян. 1:4). Да, мы слышали от Тебя, Господи; Ты говорил: «восхожу ко Отцу Моему (Иоан. 20:17), и умолю Его, и пошлю вам Духа истины, Утешителя». Ты действительно говорил это, но когда обещал Отец? Не сказал (Господь): «ждать обетования Моего», но — «обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня». «Именно, — говорит, — обещал Отец, а Я напомнил». Где же обещал Отец? Ты можешь просмотреть все Евангелие, но не найдешь Слов Отца, обещающего ученикам дать Духа Святого. Где же Он обещал? Устами пророков, как говорит Павел: «Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем» (Павел, раб Иисус Христов, зван апостол, избран во благовестие Божие, еже прежде обеща пророки Своими в писаниях святых о Сыне Своем) (Рим. 1:1, 3).

12. Итак, предвозвестивший Евангелие обещал дать и Духа Святого. Где же обещание Духа? Я ищу с вами вместе, как один из вас по вере и любви ко Христу. Я не раз говорил вашей любви, что овцы и пастыри — по человеческому определению, а перед Христом все овцы: и пастыри, и пасомые — все имеют единого верховного Пастыря. Итак, где обещал Отец Духа Святого? Говорит Бог устами пророка Иоиля: «в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши» (Деян. 2:16, 17; ср. Иоил. 2:28). Вот обещание. Где же исполнение? В сошествии Духа Святого на апостолов, когда Он разделил между ними роды языков, и они начали говорить (разными) языками. (Тогда) их заподозрили, что они пьяны, и Петр говорит: «Мужи Иудейские и все живущие в Иерусалиме! они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня; но это есть предреченное пророком Иоилем: И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши» (Деян. 2:14–17; Иоил., 2:28). Вот обещание Отца. Откуда, однако, видно, что от лица Отца было это обещание? Если я знаю, что и Сын говорил через пророков, то как узнать, Отец ли был говорящим в этом случае? «Излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши… И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма» (Деян. 2:17, 19). Я много раз говорил о крови, исшедшей из ребра, потому что это было величайшее чудо — видеть кровь, исходящую из мертвого тела; (пророк и провидел) кровь, истекшую из ребра — огонь, сошедший на апостолов. «…Кровь и огонь и курение дыма. Солнце превратится во тьму, и луна — в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный» (Деян. 2:19, 20). Из того, как выражается о Сыне, убедись, что говорит Отец: «прежде нежели наступит день Господень», а не сказал — «день Мой». Почему? Если Ты даешь знамения, то почему к другому обращаешь мысль, говоря: «прежде нежели наступит день Господень, великий и славный»? Нужно заметить это. Или, может быть, кто–нибудь скажет, что пророк говорит от своего лица: «прежде нежели наступит день»? Но нельзя было пророку (о себе) сказать: «прежде нежели наступит день Господень, великий и славный. И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (ст. 17–21). Так мог говорить только Бог через пророков. А Павел прибавляет к этому: «Один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется». И потом, показывая, что это сказано о Христе, продолжает: «Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? Как написано: как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!» (Рим. 10:12–15). Заметь это, прошу тебя. «Повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым» (Деян. 1:4, 5). После сорока дней оставалось десять до дня Пятидесятницы, когда явился Дух Святый и крестил апостолов не водой, а огнем.

13. Здесь должно разрешить вопрос, затрудняющий многих. Именно — многие спрашивали, были ли до страданий Спасителя апостолы крещены крещением евангельским? Мы не навязываем своего мнения и не доверяемся человеческим рассуждениям в этом вопросе, но твердо держимся Писаний. (В Писаниях) мы находим, что апостолы получили крещение до страданий Христовых, крещение Иоанново. И Спаситель до страданий Своих не дает им другого крещения, чтобы не упразднить проповеди Иоанновой и не дать иудеям повода к нападкам, что Он ввел свое особое крещение из гордости перед Иоанном Крестителем, но позволяет ученикам иметь залог воды, сохраняя для них (на будущее время) благодать Духа. Поэтому, как не имеющим еще Духа, говорит по воскресении: «примите Духа Святого», и прибавляет: «идите во Иерусалим и ждите там, о чем вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым». Не водой опять, потому что они уже получили (крещение водой), но Духом Святым; не прибавляет воду к воде, но восполняет неполноту тем, чего не имели. «Вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым»; вместо того, чтобы сказать: «через десять дней». Какая нужда в такой отсрочке? Зачем отсрочка? Десять дней полагаются между обещанием и исполнением: это — для испытания веры апостолов. Когда благодать бездействовала и никто не являлся, вера их подвергалась испытанию, сохранят ли они доверие к Обещавшему. Обещал и сказал (Господь): «через несколько дней». Не определил точно (числа) дней, но просто — «через несколько дней». Не все предоставляет нам знать Спаситель, но указывает держаться меры божественного определения. Что слышишь, поучайся; чего не разумеешь, не допытывайся. «Вы будете крещены Духом Святым». Когда Дух Святый сошел на апостолов в день Пятидесятницы, то наполнил весь дом, где они сидели, чтобы они были крещены Духом Святым, как в воде. А с невидимым соединяет видимое явление, т. е. разделение языков. Таким образом, они были крещены Духом Святым. И что креститься Духом Святым было то же самое, что принять Духа Святого, подтверждает другое повествование. Когда Петр был укоряем учениками: «зачем ты пошел к эллинам и огласил их и дал им крещение и таинства?», он отвечал: «Я был в городе Иоппии, и некто Корнилий сотник прислал за мной, и я, придя, проповедовал учение; но в то самое время, когда я говорил, сошел на них Дух Святый, как на нас вначале». И чтобы показать, что то, что бывшие с Корнилием приняли Духа Святого, было крещением, Петр тотчас говорит: «Тогда вспомнил я слово Господа, как Он говорил: Иоанн крестил водою, а вы будете крещены Духом Святым» (Деян. 11:16).

14. Итак, до страданий Спасителя были крещены апостолы водой и омыты. Но то было омовение во оставление грехов, а не сообщение Святого Духа. «Явился Иоанн, — говорит евангелист, — крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов» (Прииде Иоанн проповедая в пустыне крещение покаяния во оставление грехов). (Марк. 1:4). Но нужно объяснить, откуда мы знаем, что апостолы имели это крещение. Ведь Господь не сказал — «Иоанн крестил вас водой», но что он крестил вообще; а отсюда еще не видно, крестил ли и апостолов. Откуда же это известно? Выслушай рассудительно. Когда при омовении ног Петр противоречил, говоря: «Господи! Не умоешь ног моих вовек», Спаситель сказал: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною». Петр возразил: «Господи! не только ноги мои, но и руки и голову», а Спаситель на это ответил: «омытому нужно только ноги умыть» (Иоан. 13:8–10). Видишь, как утвердил Он крещение Иоанново? Нужно иметь в виду, что где не было призывания Отца, Сына и Святого Духа, там крещение только покаяния, а где есть призывание, там крещение всыновления. Спаситель не отменил крещения покаяния, но восполнил призыванием Св. Троицы и затем к этому крещению во имя Св. Троицы присоединил крещение Св. Духом. Еретики отвергли крещение, установленное во имя Святой Троицы, какое было у них, потому что не имели, несчастные, уважения к Владычнему гласу: «омытому нужно только ноги умыть». «а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым». И здесь не замедлили обнаружиться свойственные человеческой природе любопытство и суетность. Людям всегда свойственно спрашивать: «Когда это будет? Когда придет Христос? Через сколько лет конец? Когда наступит Его царство?» Так и апостолы, поддаваясь человеческой страсти, начинают спрашивать Спасителя: «они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» (они же сошедшеся вопрошаху Его, глаголюще: Господи, аще в лето сие устрояеши царствие Израилево) (Деян. 1:6). Хотя Он уже объяснял им — «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей» (Матф. 25:31), они все–таки спрашивают: «не в сие ли время?» (аще в лето сие?) Они хотели узнать, близко ли теперь ожидаемое царствие, медлит ли спасение? Но Спаситель отвечает: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1:7). Апостолам не позволено разыскание времен; неужели же еретикам позволено исследовать природу предвечную и существо премирное? Конечно, нет — и если бы какой еретик стал спрашивать о подобных вещах и сказал: «Как родил Отец, и какой способ божественного рождения?», ты обрати против него слова Господни: «не ваше дело знать времена или сроки; «не ваше дело знать рождение и существо Божие, и не только не ваше, но и ни ангелов, ни архангелов, ни всякой созданной силы». Кто же может знать это? «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Матф. 11:27); и «глубины Божии» никому не ведомы, кроме «Духа Божия». «Не ваше дело знать времена или сроки». Ты не стыдишься умеренности апостолов? Сотрапезники Спасителя, которым Он и явился, просвещенные Им, не допускаются знать, но научаются не превышать меры и слышат: «не ваше дело знать времена или сроки», а ты исследуешь? Правда, Даниилу было дано знать времена и лета и меры; ему было сказано: «Семьдесят седмин определены для народа твоего и святаго города ^[184] твоего… семь седмин и шестьдесят две седмины» (семьдесят седмин сократишася о людех твоих от исхода словесе… еже соградити храм. Седмин седмь и седмин шестьдесят две и едина). (Дан. 9:24–27). Вот для него было доступно разумение времен, но со временем обуздывается дерзновение, чтобы люди научились, что если о временах не позволено знать, то тем более не должно допытываться о Божественном рождении. «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти». А Сын не положил? Значит, только во власти Отца времена и лета, а Сын не имеет участия? Но если Сын не имеет участие во временах и летах и веках, значит, Павел лжет, когда говорит: «в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил» (Евр. 1:1, 2)? Если Сын — Творец веков, то и лежат они во власти Сына. Тоже самое, что говорит Павел (заключается и в словах): «которые Отец положил в Своей власти», потому что властью Отца здесь называется Сын, как Его сила и мудрость: «Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор. 1:24).

15. «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти, но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый» (Деян. 1:7, 8). «Примете силу» — не для того, чтобы разведывать о временах и летах, но чтобы верить Владыке. «И будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли». Не измеряй порядка слов, но силу власти. Он сказал: «возвестите всюду»; это показывает Его силу, если слово перешло в дело. Могу и я, не столько со властью, сколько с тщеславием, сказать предстоящим или немногим слугам и братьям: идите к народам и научите всех, всех обратите, победите варваров, поразите всех противящихся царству. Слова исходят, но если за ними не следует дело, я не только осуждаюсь, как лжец, но и наказываюсь, как безрассудный хвастун. Итак, нужно судить слова Спасителя не по тому, что Он сказал, но по тому, что сделал. Он сказал: «научите все народы» (Матф. 28:19). Если слова не оправдались делом, это было хвастовство, а не божественная власть. Сказал также: «проповедайте даже до края земли». Если есть какой–нибудь край, непричастный проповеди, значит, повеление оказалось ложным. Если же блеск дел затмил самые слова — истинны свидетели и истинен свидетельствуемый. «Сказав сие, Он поднялся в глазах их» (И сия рек, зрящым им взятся) (Деян. 1:9). Мог, конечно, Господь вознестись не явно, но так как имел свидетелями воскресения глаза учеников, то и теперь делает их самовидцами вознесения. «…Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его» (Деян. 1:9; Лук. 24:51; Деян. 1:10), вознесся, поднялся, несся вверх и взошел». «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище… но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие» (Евр. 9:24). И не только взошел, но и прошел. «Имея Первосвященника великого, прошедшего небеса», — говорит Павел (Евр. 4:14). Взошел, поднялся, вознесся, шел, прошел. Смотри: взошел, как имеющий власть, чтобы исполнилось слово пророческое: «Восшел Бог при восклицаниях» (взыде Бог в воскликновении) (Пс. 46:6). Об этом говорит пророк с полной уверенностью. «Восшел Бог при восклицаниях: поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7). Внидет: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище… но в самое небо» — «внидет Царь славы». Но случилось две вещи. Как ранее земля была изумлена, увидев Спасителя, облеченного телом, и, как свойственно нам, когда мы видим новое лицо, спрашивать: «Кто это?» — о знакомом никто, конечно, не спрашивает, так земля и при виде Спасителя, обладающего божественной силой и повелевающего ветрами и морем, спрашивает: «Кто это, что и ветры и море повинуются Ему?» (Матф. 8:27). Итак, как земля в изумлении вопияла: «Кто это?», так теперь небо, видя во плоти Божество, с изумлением говорит: «Кто сей Царь славы?» (Пс. 23:8).

16. Вот еще достойное удивления. Пришел Спаситель на землю, и придя, принес Духа Святого, а взойдя на небо, вознес тело святое, чтобы дать миру залог спасения, Силу Духа Святого. Другим залогом спасения для того же мира должен христианин считать святое тело Христово. Говоря так, я имею в виду и тебя, и каждое лицо христианское. Я христианин и Божий. На каком основании? Я имею Духа Святого, с неба сошедшего. Хочешь ли другого доказательства? Я получил с неба Духа Божия, я имею верный залог спасения. Какой залог? Вверху — тело Его, внизу — Духа Святого в нас. Ты сомневаешься, еретик, что мы Божий? Бог и люди соединились в один род. Как брак соединяет различные стороны, и по сочетании мужа с женой целых два рода входят в родство, причем один оказывается племянником, а другой дядей, хотя бы никогда и не видали друг друга, так по воплощении Христа через Его плоть вся церковь сделалась родной Христу: и Павел родственник Христу, и Петр, и всякий верный, все мы, всякий благочестивый. Поэтому говорит Павел: «мы, будучи родом Божиим» (Деян. 17:29). Впрочем, я знаю, в каком смысле это сказано, и не берусь исследовать всю эту историю: для моей цели достаточно одного того, что Павел утверждает о роде. И опять в другом месте он говорит: «И вы — тело Христово… члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» ^[185] (мы есмы тело Христово и уди от части от плоти Его). Иными словами, по плоти, которую Христос принял, мы родные Ему. Итак, имеем залог Его на небе, именно, тело Его, от нас заимствованное, и на земле — Духа Святого, обитающего с нами. И вот удивительно: нельзя сказать, что Дух сошел с неба, и Его уже нет более на небе, так что выменяли друг у друга тело — небо, а Дух — землю, но и с нами Дух, и везде, и на небе. «Куда, — говорит псалмопевец, — пойду от Духа Твоего?» (138:7). И что удивляешься, что Дух и с нами, и на небе, а тело Христово и на небе, и с нами? Получило небо святое тело, приняла и земля Святого Духа. Пришел Христос — и принес Святого Духа, взошел — и вознес наше тело. И вот — образ Адама, погребенный во гробе, является уже не среди ангелов, но превыше ангелов восседает со Отцом, чтобы и нас посадить с Собой. О, ужасное и странное устроение! О, великий Царь, великий во всем, великий и удивительный! И как сказал пророк: «Господи, Боже наш! как величественно имя Твое по всей земле! Слава Твоя простирается превыше небес!» (Господи Господь Наш, яко чудно имя Твое по всей земли, яко взятся великолепие Твое превыше небес) (Пс. 8:2). «Взяло облако» Божество; слово в слово: «в глазах их… облако взяло Его», великий во всем; великий Бог, великий Господь. «Велик Господь и всехвален» (Велий Господь и хвален зело) (Пс. 47:2). Великий Бог, великий Господь, великий и Царь: «великий Царь над всею землею» (Пс. 46:3). «Радость всей земли гора Сион; на северной стороне ее город великого Царя» (Горы Сионския, ребра северовы, град Царя великого) (Пс. 47:3). Великий пророк, великий священник, великий свет, великий во всем. И Писание всегда с воодушевлением называет Его великим; например, Павел говорит: «великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа» (Тит. 2:13), или Давид: «Велик Господь и всехвален» (велий Господь и хвален зело) (Пс. 47:2). Великий Царь, великий пророк; когда Иисус творил чудеса, говорили народы: «великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой» (яко пророк велий воста в нас и яко посети Бог людей своих) (Лук. 7:16). И не только по Божеству велик, но и по плоти; как по Божеству — Бог великий, и Господь великий, и царь великий, так с другой стороны — великий священник и великий пророк. Откуда это? Говорит Павел: «имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего» (Евр. 4:14). Если Господь — архиерей великий и пророк великий, то подлинно посетил Бог людей Своих и воздвиг пророка великого во Израиле. Если Он великий пророк, великий священник, великий царь, то и свет великий: «Галилея языческая… Народ, сидящий во тьме, увидит свет великий» (Ис. 9:2). Даже и день Его называет пророк великим: «прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный» (прежде даже не прийти дню Господню великому и просвещенному) (Иоиль, 2:31). Везде слыша о великом и великих делах Господних, с чего ты вздумал, еретик, раскалывать и умалять великое? Итак, будем иметь залог нашей жизни на небе, куда мы совознесены с Христом. И потом опять будем восхищены на облаках, если будем достойны встретить на облаках. Подсудимый не устраивает встречи судье, но является к нему с покорностью — не устраивает встречи, потому что лишен смелости. Итак, будем молиться и мы все, возлюбленные, чтобы нам оказаться хотя бы в последних рядах встречающих, потому что, как при встрече царя, хотя бы не все участники были равночестны, но почитаются им одинаково, так будет и тогда. Не все одинаково потрудились: «каждый получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3:8). Да не будет никаких препятствий Слову Божию, но нераздельно с истиной будем дерзновенны все в любви Христовой, питая народ, орошая души, будучи разделены душами, но не разъединены в мыслях. Враг мира имеет судящего. Хотя бы мы и могли уверять людей, но так как перед Богом мы открыты во всей наготе, то Его именно, надзирающего мысли и взыскивающего всякое ложное слово, призываем во свидетели, что мы никогда не хотели и не хотим быть врагами мира. И если бы мы разрушили мир, мы были бы врагами тех, которые слышали от Христа: «мир вам!» Но что мы хотим, и стараемся, и горячо желаем мира, свидетель Тот, Кто знает это; об остальном мы будем молчать. Принявший Бога посредником не оскорбляет вышнего судилища своими оправданиями. А Бог силен дать мир, утвердить мир, водворить мир и среди проповедующих, и среди внимающих проповеди, и среди учащих, и среди учащихся, чтобы, начавши с мира и утвердившись в мире и исполнившись мира, нам вознести от лица всех славу Богу мира, Отцу и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Неразрывно и непоколебимо соединились между собой три удивительных чуда, неизвестных от начала времени и превосходящих силы самой природы нашей. Да, тройной канат нелегко разорвать. Чудеса эти следующие: рождение незамужней матерью, воскресение после тридневной смерти, вознесение плоти на небеса. История знает рождающих неплодных женщин, однако же, рождающих не вне брачного соединения; знает воскресавших мертвецов, но воскресавших не для бесконечной жизни; знает возносящегося пророка, но возносящегося как бы на небо, т. е., не на истинное небо. Илия переменил одно место на другое, а Спаситель восшел туда же, откуда и нисшел — восшел в присутствии мужей и женщин, во множестве созерцавших Его до тех пор, пока их пристально смотревшие в высоту очи не ослабели, причем ангелы дали им свидетельство касательно того, что они видели, и предвозвестили второе Его пришествие. «Вдруг, — говорит Писание, — предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?», и проч. (Деян. 1:10–11). О, сколь много совершено благим Господом ради лукавых рабов, для их спасения! Он нисшел с небес, восшел на небеса, снова придет с небес. Но как придет? Не другую восприняв ипостась, а в плотском образе, в человеческом виде; однако же, не перенося уничижения, как прежде, не засыпая в корабле, не испытывая тягостной жажды у колодца, не сидя «на молодом осле» (Иоан. 12:15), но устремляясь на осленке облачном; не рыбарей ведя с Собой, но сопровождаемый ангелами; не стоя возле судейской кафедры, но Сам судя, и самим рыбарям даруя судейскую власть, как и Сам учит, говоря Своим ученикам: «когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Матф. 19:28). А иудеям — «если Я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями» (Матф. 12:27), потому что, будучи из иудеев, не мыслили по–иудейски, но своим сродникам, убийцам Господа, предпочли страдания Христовы и Его язвы. Великое чудо, необыкновенное судилище! Странно видеть, что рыбарь судит, фарисей же судится, что делатель палаток сидит с дерзновением, архиерей же со стенаниями дает отчет. А зачем ударяли Господа по ланите, били по главе и, наконец, Наследника убили вне виноградника? Зачем ввергали Петра в темницу? Зачем наносили Павлу «пять раз по сорок ударов без одного» (2 Кор. 11:24)? Но достойный удивления в глазах иудеев архиерей Анания повелел своим слугам ударять по устам Павловым, по устам Павла, по устам благодати, по устам истины, по органу жизни, который звучит громче всякой трубы, стройнее всякой гармонии, по органу Христову, по флейте Духа. Павел своим языком возвещал то, что было угодно Святому Духу. Поэтому думаю, что Давид говорил от лица Павла: «язык мой — трость книжника скорописца» (Пс. 44:2). Что же говорит Анании Павел, заранее созерцая грозящее ему наказание? «Бог будет бить тебя, стена подбеленная!» (повапленная) (Деян. 23:3). «Стена подбеленная» (повапленная) — гроб украшенный, снаружи — враг, внутри — мертвец. Так как нам предлежит дать отчет во всем, что сделано нами во время своей жизни, так как предстоит всемирный суд, на котором спросят о том, что мы сделали со вверенными нам талантами, взыщут за отвержение таинственного брака, спросят о светильниках брачной горницы, о возрастании семени, о плоде виноградника и обо всем, что Он открыл нам через Свои притчи, то взвесим свою жизнь, переменим ее дела, не занимаясь более меною серебра, не добывая себе золота, не ссужая деньгами за большие проценты, потому что Судья гнушается этого, но доставляя пропитание бедным, проявляя страннолюбив, призывая Бога и делая все, что может смягчить гнев Судьи. Взирая на Авраама, постигни выгоду от страннолюбия; о пользе усердной молитвы заключай по примеру ниневитян; взирай на сокровищницу милостыни в Тавифе; она, бездыханная, лежала на одре, готовились зарыть ее в могилу; но вдовицы, окружив Петра и показывая дары мертвой, исторгли умершую из ада (Деян. 9:36–41). Если слезы вдовиц оживили мертвое тело, которое, очевидно, снова имело умереть впоследствии, то что, по–твоему мнению, воздаст Судья в отплату за благодеяния тем, которые щедрой рукой питали бедных и не лишили себя их свидетельского показания? Тогдашний дар будет неотъемлем, так как между ним и его обладателем станет уже не смерть, но взамен смерти будет иметь место вечная жизнь. «Ибо вострубит, — говорит Писание, — и мертвые во Христе воскреснут нетленными» (1 Кор. 15:52) и неизменными, по примеру Господа. И как Его «взяло некоторое облако» (Деян. 1:9), так и мы, по слову Павла, «восхищени будем на облаках» (1 Солун. 4:17). И как Он восшел при радостном крике и трубном звуке, таким же точно образом и мы, услышав архангельскую трубу и стряхнув с себя облако смерти, как сон, соединимся с Начальником жизни: «И тако, — говорит Писание, — всегда с Господом будем» (1 Солун. 4:17), помышляя о Господнем, охраняя Его заповеди. Да удостоимся же все мы услышать тот блаженный голос: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего» (Матф. 25:21). Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

Благословен Бог! Сегодня благовременно всем нам громко произнести то пророческое изречение, сообща восхвалить нашего всех Господа и сказать: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни? Слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Сегодня наш «первенец» ^[186] (начаток) (1 Кор. 15:23) восшел на небо и Тот, Кто воспринял Себе нашу плоть, получил Отческий престол, чтобы примирить рабов с Богом, уничтожить древнюю вражду и даровать еще живущим на земле людям мир вышних сил. Общие у нас сегодня награды за победу над диаволом, общие воздаяния за борьбу, общие возмездия за подвиги, общие венцы, общая слава. Поэтому возвеселимся все, видя, что наш начаток восседает в горних и что наше естество занимает место на троне одесную Бога. Если дивный пророк ублажает «имеющих племя в Сионе и южики ^[187] в Иерусалиме» (Ис. 31:9), то гораздо более надлежит радоваться и утешаться нам, видящим, что наш начаток восшел на самую вершину неба и занял царский престол. В самом деле, размысли, возлюбленный, сколь велика благость нашего Бога и сколь неизреченно домостроительство Его, проявившееся в отношении к нашему роду, из–за диавольского обольщения изгнанному из рая; и на какую высоту вдруг Бог возвел его, подпавшего столь великому проклятию! И каким образом мы, оказавшиеся недостойными земли, сегодня возведены на небо, и наше естество, которое прежде было сочтено недостойным даже и рая, заняло на небе первое место; естество, бывшее для демонов предметом поругания, сегодня встречает поклонение себе со стороны ангелов и горних сил! О, блаженная зависть! О, драгоценные козни! О, зависть — причина прекрасных дел, виновница бесчисленных наших благ, ты родила закон бессмертия. Тот лукавый демон, позавидовав нашему естеству, имевшему местопребывание на земле, теперь видит, что ему поклоняются на небе; и украв, как он думал, великое и несравненное, теперь видит, что мы наслаждаемся большими и блистательнейшими, по сравнению с прежними, благами. Поэтому–то сегодня я и веселюсь и радуюсь; приглашаю и вас принять участие в моем ликовании. Недостойные и земной чести, мы вознеслись к наивысшему царству, поднялись выше небес, достигли царского престола; и естество, из–за которого херувим охранял рай, шествует, встречая поклонение. Поэтому, возлюбленный, приди в изумление перед мудрым планом твоего Господа и прославь Его, столь многое тебе даровавшего. Щедрость дара превзошла величину наказания. В самом деле, обрати внимание: мы были изгнаны из рая, а введены в самое небо; мы были осуждены на смерть, но даровано нам бессмертие; мы навлекли на себя неблаговоление и были отринуты, а теперь удостоены имени чад Божиих, и не только чад, но и наследников, и не только наследников, но и сонаследников Христовых. Смотри, насколько дарованное нам Господом важнее по сравнению с тем, что было у нас отнято! Но, когда ты слышишь, что Он восшел и вознесся, то остерегайся предположить, что в отношении к Богу возможно нисхождение в смысле места; Божество все наполняет и всюду присутствует, и нет места, где бы Бог не находился, как все надзирающий и как Творец всего. Тело, восприняв которое Он соблаговолил явится на земле, одного происхождения с нашим; оно одинаково с нашим во всех отношениях; возносящееся тело — наше. И поэтому сегодня все вместе громко произнесем то пророческое изречение: «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне) (Пс. 46:6), и отпразднуем это светлое и блистательное торжество, так как все без исключения насладились и даром Господним. Как человеколюбивый господин, полюбив своего слугу, не гнушается, вследствие любви к нему, облекаться в его платье, так и Господь наш Христос, возлюбив наше естество и видя, что оно впало в бездну зла, что не имеет никакой надежды на спасение и что нуждается в великом снисхождении, соблаговолил воспринять наше тело. И поэтому, явившись в мире, Он освободил всех людей от заблуждения и возвел к истине; и в Евангелии восклицает, говоря: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Матф. 9:13). Итак, что восхотел, совершил; человеческое естество, лежавшее долу, восставил, и проявил столь великое человеколюбие, что человеческий разум не может обнять смысла происшедших событий. Скажи мне, каким образом мы, навлекшие на себя неблаговоление, оказавшиеся недостойными земли и лишенные земной чести, вдруг возведены на столь великую высоту? Почему войне наступил конец? Почему гнев более не проявляется? В самом деле, необыкновенно и величайшего изумления преисполнено то обстоятельство, что не мы обратились за помощью, но что Сам Он, праведно негодующий на нас, явился Ходатаем за нас, и таким образом возник мир. И Павел восклицает, говоря: «как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим» (по Христе убо молим, яко Богу молящу нами) (2 Корф. 5:20). Видишь ли изумительнейшую мудрость, видишь ли неизреченное Господне человеколюбие, замечаешь ли необыкновенное попечение? Теперь уничтожено жало смерти; теперь положен конец победе ада; теперь ниспровергнуто могущество смерти; теперь упразднена вражда; теперь угасла долговременная война; люди тогда уподобились ангелам; они соединились с последними, и вследствие соименности той и другой сторон возник тесный между ними союз. Общий всем Господь, примирив Своего Отца с человеческим родом, вознесся. А что Он вознесся по этой причине, послушай о том Его Самого: «лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам» (уне есть вам, да Аз иду. Аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам) (Иоанн. 16:7). В доказательство нашего примирения Он обещает послать нам Утешителя. В самом деле, обрати внимание на то, что далее и с какой заботливостью прибавлено Господом: «Он, — говорит Господь, — наставит вас на всякую истину» (Иоанн. 16:13). Ясно, что ниспосланный Святой Дух будет путеводить к истине всех нас, заблуждающихся и склоняющихся то в ту, то в другую сторону. Так как Сам Бог гневался на нас, а мы в такой степени отвращались от человеколюбивого Владыки, то Господь наш Христос, явившись Посредником, совершил примирение (Эфес. 2). Он поистине сокрушил «стоявшую посреди преграду» (средостение ограды) (Эфес. 2:14). Поэтому, взирая на Господа наших начатков, мы имеем уже добрые надежды. И вот, что бы ты ни сказал, я более не боюсь; скажешь ли о черве, или о пепле, или об огне, или о наказании, или о скрежете зубов, или о золе, или о чем бы то ни было, все презираю без труда, взирая на мои начатки, т. е., на Христа, Который восседает в горних и почти беседует со всеми людьми и взывает: оставьте, наконец, свою беспечность и познайте свое благородство, размыслив о количестве даров, во владение которыми имеете вступить спустя немного времени. Живя вместе с апостолами, «повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца» (Деян. 1:4). Заметь и в этом попечение Господа: видя немощь человеческого естества и зная, что оно сильно нуждается в поддержке, Он даровал помощь Святого Духа, чтобы человек стал неодолим диавольскими кознями. Случилось подобное тому, как если какой–либо прекрасный полководец заметит, что находящиеся под его начальством воины не выносят неприятельских угроз, но поражены страхом, и укрепит всех их, отовсюду оградив панцирем, щитом, шлемом и остальными принадлежностями полного вооружения; так и Господь наш Иисус Христос, увидев, что могущество противных сил велико и что поэтому человеческое естество имеет большую нужду в помощи, даровал благодать Святого Духа, чтобы человек, прежде боявшийся демонских полчищ, теперь явился для них страшным и привел их в ужас, и чтобы одним только появлением своим обратил коварного змия в бегство. Такова благодать Святого Духа: где бы она ни явилась, она обращает демонские полчища и все враждебные силы в бегство. «Вы примете силу, — говорит Господь, — когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян. 1:8). Что же это была за сила? Об этом Он говорил им немного раньше: «больных исцеляйте, прокаженных очищайте, бесов изгоняйте» (Матф. 10:8) и т. п; по Его словам, не будет ни одной столь тяжкой болезни, которая не уступила бы силе Святого Духа. Столь великих для нас благ явился причиной настоящий день. Сегодня ангелы, видя, что наше естество блистает с высоты Царского престола, получили то, чего давно сильно желали. А чтобы ты понял различие между рабом и Господом, обрати внимание на то, что, когда возносился Илия он восходил на огненной колеснице: когда же Господь наш возносился со Своей плотию, при Его восхождении Ему служило облако. «Он поднялся в глазах их, — говорит Писание, — и облако взяло Его из вида их» (Зрящим им, взятся, и облак подъят Его от очию их) (Деян. 1:9). И тот, т. е., Илия, восходил как бы на небо, потому что он был раб, а Христос вознесся на самое небо, потому что Он был Господь. «Вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Се мужа два стаста во одежди беле и говорят им: сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его) (Деян. 1:10, 11). Когда надлежало быть призванным рабу, то за ним посылалась колесница; когда же — Сыну, то — царский престол, и не просто престол, но самый Отческий престол. Послушай, что велегласно говорит об Отце Исаия: «Вот, Господь восседит на облаке легком» (се Господь седит на облице легце) (Ис. 19:1). Поэтому Он ниспослал облако и Сыну. Илия, восходя, оставил свою милоть Елисею; Иисус же, возносясь, излил на Своих учеников благодатные дарования, производящие не одного пророка, но бесчисленных Елисеев, лучше же сказать — гораздо более великих, чем Елисей, и более, чем он, блистательных. Обдумывая все это, возлюбленные, отплатим с своей стороны нашему Господу своей прекрасной жизнью, чтобы, как Он прославил нас Своими благодатными дарованиями, так и мы своими добродетельными поступками и прекрасной жизнью сделали бы Бога милостивым. Итак, прославим нашего Господа и с презрением отнесемся к заманчивому великолепию настоящих вещей; этого рода наставление — самое наилучшее; оно может и неверных руководствовать к истине, так как они не столько обращают внимания на наши слова, сколько на наши дела. Поэтому и Христос говорил: «блажен, кто сотворит и научит» (Матф. 5:19), говорил, разъясняя, что учение делами более совершенно, чем наставление словами, и что оно в большей степени, чем последнее, в состоянии привести на истинный путь людей невежественных. Постараемся же угодить Богу и тщательно устроить свою жизнь, чтобы получить себе благодать Духа и, при помощи силы Его, с большей легкостью упражняться в делах добродетели, потому что где благодать увидит душу трезвую, там она изливается обильно. Поэтому, прошу, настроим себя должным образом, чтобы, укрепляемые силой Духа, мы беспечально провели настоящую жизнь, получили будущие блага и удостоились небесного царства, что да получим все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, искупившего нас честной кровью живоносного ребра Своего и освободившего нас от заблуждения и от рабства. С Ним подобает честь и сила, всякая слава и великолепие Отцу и Святому и Животворящему Духу ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Предо мной открывается блистательное церковное зрелище, возбуждающее не суетный смех у людей, а неистовую скорбь у диавола. Он видит в горних тот корень, Который воскрешает находящихся в преисподней мертвецов; он видит, что на земле преданный им на крестную смерть теперь взирает с неба; видит, что земля наполнилась ангелами; видит, что воздух необычно становится проходимым; видит, что небесные силы выходят навстречу и слышит, что одни из них говорят: «Поднимите, врата, верхи ваши, и войдет Царь славы!» (возьмите врата князи ваша, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7), а другие, в свою очередь, встречая и сопровождая Христа, восклицают: «Господь силен в брани» (ст. 8). В какой «брани»? В той, которую Он предпринял за нас со всеобщим врагом. Последнего не был в состоянии преодолеть никто из людей: ни из пророков, ни из праведников. Все находились под тиранией царствовавшей тогда смерти, пока не явился Царь веков, который, связав сильного, взял его оружие. И когда Господа пригвождали ко кресту, то силы небесные были приведены этим в изумление, вся тварь пришла в смятение, видя новое таинство и созерцая страшное, происходившее на земле, зрелище. Земля поколебалась, море пришло в движение, взволновалась бездна, вся тварь пришла в страх; ужаснулись светила небесные, солнце и луна обратились в бегство, звезды померкли, день не устоял; после того, как разорвалась в храме завеса, устрашенный ангел улетел оттуда; мрак наполнил землю; стихии отступились от своего порядка, день изменился. Видя своего Господа и Творца висящим на древе, творения не могли перенести этого. Тогда ад подвергся разрушению, врата его сокрушились и запоры его были сломаны. Об этом пророчествуя, Давид говорил: «яко сокруши врата медная, и вереи железныя сломи» (Пс. 106:16). Царствовавшая смерть тогда низринута под ноги Христа, и с триумфом повлечена, как пленница. Воскресая нетленным и преславным телом, Он сокрушил силу врага, расстроил его замыслы, нисшел в царство ада; разрушил вражий престол, совлек со врага диадему, уничтожил его царские жезлы и сказал находившимся в аду пленникам: «Идите, все племена народов, к Отцу и Богу; идите и получите освобождение от рабства; Я вывожу вас из рабства на свободу, из тьмы в свет, из области тирана в государство, управляемое Царем. Я — Христос — благовествую вам жизнь. Поэтому уже и не бойтесь тирана, но презирайте страх смерти, голод и скорбь, узы, темницу и беды. Этого боится войско тирана, которое разбито; из всех только Я один — победоносный Царь, пострадавший за вас Своей плотью». Итак, Он — поистине непреодолимый и могущественный Господь; Он силен в брани; Он — Царь славы, мужественно изведший скованных узников и находившихся во гробах. Относительно Него говорил Давид: «восшел на высоту, пленил плен» (Пс. 67:19). Конечно, всякий христианский праздник — осуждение диавола; а нынешний — в особенности. Во все остальные праздники, проявляя свою злобу и нисколько не успевая в своих намерениях, он все–таки ликовал. Например: когда Дева чудесно зачала, он приписал причину этого любодейному деянию; когда Она неизглаголанно родила, стал клеветать, что Она — не дева; когда питающего всякую тварь вскармливала Мать, тогда диавол внушил Ироду мысль избить младенцев, надеясь среди них захватить неудержимого; поспешавшему ко крещению приготовляет затем искушение; когда Господь беседовал с иудеями, то, по действию диавола, подвергался с их стороны злословию, а когда творил чудеса, то, по диавольским же наветам, иудеи пытались побить Его камнями; диавол предпочел Ему убийцу и разбойника; вместе с распятым распял разбойников; у погребенного запечатал гроб; когда Христос воскрес, то диавол превратно толковал Его воскресение; а когда Господь возносился и шествовал на небеса, то диавол уже не мог сказать чего–либо, но в еще большей, чем прежде, степени изранил свою голову. Поэтому сегодняшний праздник более тягостен для диавола, чем всякое другое торжество, так как последний видит, что ангельское воинство все и повсюду ликует, что одни ангелы сопутствуют Господу, а другие шествуют впереди Его, иные — навстречу Ему, некоторые, в свою очередь, беседуют с ликом апостолов и говорят: «мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (мужие Галилейстии, что стоите зряще на небо? Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, такожде снова приидет, имже образом видесте Его идуща на небо) (Деян. 1:11). «Сей Иисус», показавший множество знамений. Итак, день Господня вознесения причинил диаволу, как сказано, скорбь, а верным — веселье. Теперь воссияла радостная весна и выросли очаровательные цветы; ветви виноградника обременены плодами, масличные деревья цветут, смоковницы уже произвели свои плоды, и густейшие нивы приводятся в движение зефиром, подражая приятному колебанию морских волн. Вследствие Господня Вознесения все веселится вместе с нами. Поэтому и я произнесу перед вами слова Давида, которые он прекрасно изрек по поводу Господня Вознесения: «Восплещите руками все народы, воскликните Богу гласом радости. Восшел… Господь при звуке трубном (Пс. 46:2, 6) туда, где Он был; вознесся туда, откуда и не отлучался». «Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес» (Эфес. 4:10); не иной явился пророкам и обращался с апостолами, не иной находился в лоне Отца и был судим Пилатом, не иной был пригвожден ко кресту гвоздями и шествовал на херувимах, не иной был обвит Иосифовой плащаницей и объемлет дланью тварь, не иной был положен в гробе и восхваляем серафимами; но именно Тот Самый, Который сидит с Отцом и бессеменно зачат в девственной утробе. «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). Творец веков, Тот, Который произвел все из небытия в бытие, Создатель Адама, Тот, Который произвел человеческое естество, Который переселил угодившего Ему Еноха в страну жизни, сохранил Ноя среди вселенной, призвал патриарха Авраама из Халдейской земли, через Исаака предызобразил таинство креста, даровал Иакову рождение двенадцати сыновей, подверг испытанию терпение Иова, поставил Моисея вождем народа, преисполнил Самуила пророческим даром еще во чреве его матери, избрал пастыря овец Давида царем, даровал Соломону мудрость, в вихре вознес Илию на огненной колеснице, вдохнул в пророков силу предведения будущего, апостолам сообщил дар исцелений, — Тот, Который сказал им же: «мужайтесь: Я победил мир» (Иоан. 16:33), Он — Господь славы, вознесшийся на небеса «при восклицаниях» (в воскликновении) (Пс. 46:6) и севший одесную Отца. По покорении Ему ангелов, властей и сил (см. 1 Корф. 15:28), да приимет наши напряженные молитвы и да соделает нас победителями искушений мира! Да подчинит нам все войско нечистых духов, говоря нам: «се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов» (Лук. 10:19)! Да сохранит нас невредимыми и беспорочными, здравыми и целыми душой, телом и духом, исполненными плодов правды и доброделания Бог всех, соблаговоливший собрать нас воедино для совершения спасительного празднества! Ему подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Конечно, всякий праздник, имеющий своим предметом Христово домостроительство, радостен и веселит сердца верных; радостно также и сегодняшнее празднество. Почему оно радостно, покажем в дальнейшей своей речи. Как написано, Бог совершил все Свои дела в шесть дней, а в седьмой почил (Быт. 2:2). Поэтому и «в последние дни» (Евр. 1:2), соблаговолив «взыскать и спасти погибших» и вочеловечившись, Слово Божие таким же точно образом передало нам, соответственно числу дней миротворения, и праздники, имеющие своим предметом Его домостроительство. Итак, первый корень праздников Христа — Его плотское от святой Девы и Богородицы Марии после зачатия чудесное рождение. Через последнее Христос Бог, преклоняющий небеса, явился на землю, чтобы спасти погибший мир. При Христовом рождении ангелы, явившись пастырям и объясняя необыкновенное таинство чуда, восклицали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лук. 2:14). Отсюда и справедливо Рождество Христово названо первым праздником. Второй же праздник — явление Христа Бога нашего, когда, придя на Иордан, Он показал всем людям снисхождение неизреченного Своего благоутробия, и когда был слышан с неба голос Отца, свидетельствовавший о Нем: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Матф. 3:17). А также и Дух, сошедший в виде голубя, пребыл на Нем, так что в одно мгновение времени ясно явилась вся единосущная Троица. Достойным Ее очевидцем был Господень Предтеча — Иоанн. О данном Богоявлении и блаженный апостол Павел говорит: «явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков» (Тит. 2:11). Так как отсюда возникло спасение всех людей, то достойно и праздник называется со стороны благочестивых весьма великим. Третий из праздников — святой, досточтимый и всечестный день спасительного страдания Христа, истинного Бога нашего, когда, плотию пригвожденный на кресте, Он уничтожил запись, которую вел против нас грех, и когда одним только словом ввел в рай за преслушание изгнанного из него Адама, так как Он говорит разбойнику: «ныне же будешь со Мною в раю» (Лук. 23:43). Посему и этот праздник является весьма великим и в преимущественной степени таковым, потому что Павел сказал: «Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор. 5:7). Четвертый праздник — преславный и примиряющий нас с Богом день святого Воскресения Христа Бога нашего, когда, явившись к обитателям ада, Он сокрушил вечные вереи, расторгнул узы, воскрес из мертвых, одержал победу над адом, совоскресил с Собой находившихся в последнем праведников и, войдя к Своим ученикам, даровал им как бы в награду мир. Поэтому без всякого с чьей–либо стороны противоречия этот преславный день считается у верных матерью праздников. Пятый праздник — святое Вознесение Господне на небеса, о котором теперь и рассуждаем. Это праздник — пятый из числа остальных, так как и самое Вознесение случилось в пятый день седмицы. Должны праздновать это событие по той причине, что сегодня Христос возвел на небеса начаток нашей бренности, то есть, плоть. Поэтому и апостол говорил: «воскресил… и посадил нас на небесах во Христе Иисусе» (Ефес. 2:6). Откуда виновник всякого зла и отец греха, диавол, из–за его чрезмерной гордости и необычайной кичливости был низвержен, там на его место поставлен Христом, по великому Его человеколюбию, человек, изгнанный из рая вследствие злейшего диавольского совета. Итак, настоящий праздник является достойным чести и духовного ликования. А так как в начале беседы мы упомянули о седмеричном числе праздников, соответствующем количеству дней миротворения, доселе же указали только пять праздников, то необходимо сказать и о двух остальных и затем уже вести речь о подлежащей обсуждению истории (т. е., нынешнего празднества). Итак, шестой из числа праздников — шестой достохвальный день сошествия Святого Духа, когда в виде огненных языков Христом был послан с небес святым апостолам дар Святого Духа, ожидавшийся ими, согласно Господню обетованию. Этот праздник назван также и Пятидесятницей, вследствие исполнения семи седмиц после воскресения Христова. И этот, конечно, праздник беспрекословно является в глазах благочестивых христиан весьма великим. Седьмой праздник — ожидаемый день воскресения мертвых; этой надеждой проникнуты верные; тогда человеколюбивый и нелицеприятный Судья — Христос Бог наш воздаст каждому по его делам. Это — истинный «покой», по поводу которого и апостол Павел говорил: «постараемся войти в покой оный» (Евр. 4:11). Тогда будет величайший праздник, преисполненный радости, веселья и ликования для имеющих наследовать то, чего «не видел… глаз, не слышало ухо, и не приходило… на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Корф. 2:9). Поэтому, возлюбленные, помолимся о том, чтобы и нам была дана возможность праздновать вместе с праведными в чертоге небесного царства не только в течение одного или двух, или трех дней, но в продолжение бесконечных веков. Итак, рассказав о семи праздниках, возвратимся к речи о том, что нами предположено сначала. Повествование наше касается нынешнего праздника, т. е., вознесения Христова на небеса. Давид сказал: «приклони небеса и сниде, и мрак под ногами Его» (Пс. 17:10). Он, очевидно, предвещал явление Слова с небес на землю. Он сказал: «мрак под ногами Его», поясняя этим одеяние Божества плотью, так что, по причине уничиженного и кроткого Христова вида, пришествие Его было не узнано большинством народа, Опять тот же самый пророк говорит: «Господи, Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы» (Пс. 76:20). «Ибо если бы познали, — говорит апостол, — то не распяли бы Господа славы» (1 Кор. 2:8). И снова сказал пророк Давид: «И воссел на Херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра» (взыде на херувимы, лете на крилу ветреню) (Пс. 17:11). Он сказал: «на херувимы», так как и на небесах пребывая со Отцом, Господь шествовал на херувимах, и на земле обращаясь с людьми, Он никоим образом не разлучался с херувимским и небесным престолом. Говоря: «на крыльях ветра», пророк намекает на облака, на которых Господь вознесся, как об этом написано и в Деяниях апостольских: «и облако взяло Его из вида их» (Деян. 1:9). Затем в книге Деяний говорится далее: «И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его» (ст. 10), апостолов охватило неописанное удивление и на них напал страх; ум их, смертных по природе и незнакомых с подобного рода зрелищами, пришел в исступление. Но, быть может, кто–либо скажет, что Петр, Иаков и Иоанн уже созерцали подобное раньше, именно — преображение Господне. Конечно, они созерцали подобное и раньше: видели как преобразившегося Господа, так и осенившее Его облако; но не видели такого облака, которое было бы увлечено в верхние слои воздушного пространства и которое возносило бы на небеса Господа. То — чудо, чудо и это; но одно чудо страшнее другого: это — того; хотя в обоих случаях имели место могущество и таинство одного Бога, но это чудо — возвышеннее того. Тогда явились Петру и бывшим с ним Моисей и Илия, беседовавшие с Господом; теперь же херувимский престол, то есть, невидимая сила, покрываемая облаком, вдруг предстала и восхитила Господа, беседовавшего со Своими рабами. Тогда Петр с дерзновением отвечал: «Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Матф. 17:4). Теперь же никто из учеников не мог ни говорить, ни даже открыть своих уст, но они, пораженные величайшим страхом, стояли в изумлении. Писание затем присоединяет следующие слова: «вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали» (Деян. 1:10, 11). Эта прибавка не излишня. То обстоятельство, что мужи были облечены в белые одежды, служит указанием на величайшее празднество. Но что они сказали? «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? (ст. 11). Чрезвычайное чудо устрашило вас; разве вы забыли Того, Который сказал: «восхожу ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему» (Иоан. 20:17)? Разве не поэтому Он говорил вам: «Не оставлю вас сиротами» (Иоан. 14:18); и опять: «мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам» (Иоан. 14:27)? Не обещал ли Он вам послать Утешителя, то есть, Святого Духа? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо (Деян. 1:11). Таким же образом придет на облаках небесных, со славой и великим могуществом. Таким же образом придет в то время, когда будет судить вселенную в правде. Ему Отец предоставил всякий суд. Разве вы не помните, что, будучи с вами Он говорил: дана Мне всякая власть на небе и на земле?» (Матф. 28:18) Тогда апостолы, придя в себя, возвратились домой, прославляя и благословляя Господа, и ожидая божественного дара, то есть, пришествия Всесвятого Духа. Итак, исполнилось сказанное в псалмах: «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). Ясно, что здесь пророк предуказал на двойственность естеств воплотившегося Господа. Таким же точно образом и Фома, после воскресения Господа осязав ребро Его, воскликнул, говоря: «Господь мой и Бог мой» (Иоанн. 20:28). «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). «При восклицаниях» — потому что херувимы непрестанным гласом воссылают Богу трисвятую песнь. А каким образом Господь вознесся на херувимском престоле, мы уже выше разъяснили. «При звуке трубном» — очевидно, архангельском, предвозвещавшем Его восхождение на небеса. Но также и Святой Дух повелительным голосом объявил горним силам: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возьмите врата князи ваша, и возьмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7). А силы говорили: «Кто сей Царь славы?» (ст. 8). После этого Дух отвечал: «Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (ст. 8). Он победил врага, вооружился против диавольской тирании, приняв человеческое тело; угасил диавольские «разженные стрелы»; пригвожденный ко кресту и вкусивший смерть, хотя Он, как Бог, бессмертен, Господь опустошил ад и, явившись победителем, воскрес из мертвых и, возвратив заблудшую овцу, вот Он идет назад, неся ее на раменах к девяноста девяти овцам, которые не сбивались со своего пути и находились на горах, то есть, паслись на небесах. «Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (Пс. 23:8). И снова псалмопевец говорит: «Господь сил, Он — царь славы» (ст. 10). Поэтому силы, как только услышали: «Господь сил», согласно восклицая обычное славословие, приняли Господа с радостью и сопровождали Его до «высокого и превознесенного престола» (Ис. 6:1). Исполнилось сказанное Давидом: «Сказал Господь Господу моему: сиди одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих» (Пс. 109:1). О, еретик, о каком естестве сказал Господь: «сиди одесную Меня»? Разве не о той плоти, которая была воспринята от нас и которая получила жизнь от святой Девы? Да устыдятся поэтому исповедующие, что во Христе — одно естество. Вполне ясно, что Божественное естество вечно было соединено с престолом величия славы Господней. Да прославляется кафолическая церковь! А нас всех да соделает Христос Бог достойными вечного Своего царства! ему слава и держава со безначальным Отцом, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Наступил день Господня Вознесения. И хотя многие уже говорили в общественном собрании, однако, и нас, маловажных людей, отец побуждает к беседе. И нам показалось справедливым соображение, что молчание лишь служит завесой недостатка красноречия и скрывает обширность невежества. А так как вы вместе с отцом и горними силами склоняете собрание к речам и повелеваете говорить вместе с ними то, что о Господнем Вознесении некогда воскликнул и Давид: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возмите врата князи ваша и возмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7), то сегодня и мы воспоем то, что имеет отношение к нынешнему празднику. Сегодня Господь наш Христос восходит к Отчему престолу; сегодня Тот, Который воплотился, сидит вместе с Отцом, хотя Господь и прежде этого не разлучался с Ним, да и теперь не впервые только начал сидеть с Ним. Господь всегда почивает в недрах Отца. Он один только объемлет Отца и один только объемлется Отцом. «Я в Отце, — говорит Он, — и Отец во Мне» (Иоанн. 14:11). И Слово было во Отце — и на земле. Нисходя с неба, Господь не сделал пустым Отчего лона, и, восходя на небо, Он не лишил земли Своего присутствия, но, и с людьми обращаясь, Он пребывал вместе с Отцом, и, восседая со Отцом, Он не разлучается с людьми. «Я с вами, — говорит Он, — во все дни до скончания века» (Матф. 28:20). Сегодня Господь Христос возносится из среды людей на небеса, уходя не так, как Енох, и восходя на небо не по примеру Илии, подхваченного огненной колесницей; но возносится для того, чтобы послать ученикам силу Святого Духа. Давид, за много поколений раньше созерцая радость этого вознесения, предвозвестил следующее: «Восшел Бог при восклицаниях» (взыде Бог в воскликновении) (Пс. 46:6), Тот, Который создал Адама из праха, оправдал Авеля и взял (преложи) Еноха (Быт. 5:24). «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который направлял Ноя и избрал верного Авраама. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который принял Исаака — незакланную жертву и преисполнил Иакова благословениями. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который путеводил странствовавшего Иосифа и допустил терпение Иовлево. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который прославил Моисея и даровал первосвященство Аарону. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который укрепил Иисуса Навина и даровал Самуилу пророческую силу. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который сделал сильным Давида и мудрым Соломона. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который вдохновлял пророков и сообщил апостолам дары исцелений. Взыде Бог в воскликновении, Тот, Который в горних — без матери и долу — без отца. «Восшел Бог при восклицаниях» — предвечное порождение Отца и непосеянное произрастение Девы — Матери. «Восшел Бог при восклицаниях» — Податель жизни и Раздаятель чудесных даров. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который Своей смертью умертвил смерть и даровал жизнь человеческому роду. «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном». Ему — слава во веки веков. Аминь.

Сегодня у нас земля сделалась небом, не потому, что звезды сошли с неба на землю, но потому, что апостолы взошли превыше небес, так как излилась благодать Духа. Господь сделал небом вселенную, не изменив естества, но восстановив человеческую волю. Он нашел мытаря — и из него сделал евангелиста; нашел богохульника — и изменил в апостола; нашел разбойника — и ввел в рай; нашел блудницу — и сделал ее честнее девы: нашел волхвов — и превратил в евангелистов; изгнал порок — и ввел добродетель; принес Божию благодать. Земля сделалась небом. И что такое звезды по сравнению с апостолами? Звезды — на небе, апостолы — превыше неба. Помышляйте о «горнем, где Христос сидит одесную Бога» (о вышних, идеже есть Христос, одесную Бога седя) (Колосс. 3:1). Звезды — от чувственного огня; апостолы — от огня духовного. Звезды сияют ночью, а днем не видны; апостолы же посылают лучи своего света и днем, и ночью. Когда появляется солнце, звезды скрываются; апостолы же блещут своими лучами и в то время, когда сияет Солнце правды. Звезды при воскресении упадут, как листья; апостолы же тогда будут восхищены на облаках. Среди звезд одна — вечерняя, а другая — утренняя; среди же апостолов — ни одного «вечернего», но все «утренние». Поэтому апостолы блистательнее самых звезд; и не ошибся бы тот, кто назвал бы их светилами вселенной, светилами не тогда только, пока они жили, но даже и теперь, когда они уже умерли. Благодать святых мужей не исчезает с их смертью, не слабеет с их кончиной, не разрешается в землю. Об этом свидетельствуют самые дела. Они (т. е. апостолы) были рыбарями, рыбарями они и умерли; но сети их действуют и ныне, о чем свидетельствует множество ежедневно получающих спасение. Они были виноградарями, и по их смерти виноградные лозы доселе зеленеют своими листьями и обременены плодом. Они — и виноградари, и рыбари, и столпы, и врачи, и военачальники, и учители. Столпы — потому что поддерживали крышу веры; гавани — потому что они уняли волны нечестия; кормчие — потому что руководили вселенную на пути от земли к небу; пастыри — потому что прогнали волков и сохранили овец; виноградари — потому что вырвали терние и посеяли семена благочестия; врачи — потому что исцелили наши раны. А чтобы ты узнал, что такие слова — не звук только, я приведу в пример Павла, который совершил все это. Хочешь видеть его сеятелем? «Я насадил, Аполлос поливал» (Аз насадих, Аполлос напои) (1 Кор. 3:6). Желаешь видеть его зодчим? «Как мудрый строитель, положил основание» (1 Кор. 3:10). Желаешь видеть его борцом? «Бьюсь не так, чтобы только бить воздух» (Тако подвизаюся, не яко воздух бияй) (1 Кор. 9:26). Хочешь видеть его воителем? «Наша брань не против крови и плоти» (Ефес. 6:12). Хочешь видеть его скороходом? «Благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Иллирика» (Рим. 15:19). Желаешь видеть вождем? «Облекшеся в броню веры». Желаешь видеть его подвижником? «Подвигом добрым я подвизался» (2 Тим. 4:7). Хочешь видеть его увенчанным победителем? «А теперь готовится мне венец правды» (Прочее убо соблюдается мне венец правды) (ст. 8). Хотя он был и один, но стал всем (т. е., и сеятелем, и зодчим и проч.), подражая своему Господу. И Господь наш, будучи единым по Своей сущности, принимал всевозможные виды. Зачем всевозможные? Ради нашего спасения. Ты был ветвью, а Он сделался корнем: «Я есмь лоза, а вы ветви» (Аз есмь лоза, вы же рождие) (Иоанн. 15:5). Ты восхотел идти; Он стал для тебя путем: «Кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет» (Иоан. 10:9). Ты сделался овцой; Он стал для тебя пастырем. «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11). Ты сделался грешником; Он стал для тебя «Агнцем Божиим, Который берет на Себя грех мира» (Иоан. 1:29). Ты захотел есть; Он сделался для тебя трапезой. Ты пожелал пить; Он сделался для тебя чашей: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Иоан. 6:56). Ты захотел одеться; Он стал для тебя одеждой: «все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Ты восхотел стать невестой; Он сделался для тебя женихом: «Имеющий невесту есть жених» (Иоан. 3:29). Ты пожелал выйти замуж; Он стал для тебя мужем: «я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2 Кор. 11:2). Ты был блудницей и сделался девой. О, неслыханные и необыкновенные дела! В мирской жизни брак нарушает девство; в духовной же области муж взял блудницу и соделал ее честнее девы. Объясни, еретик, каким образом блудница сделалась девой? Я не могу подробно исследовать это, но твердо верю. Все же это совершила благодать Духа. Излилась благодать — «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян. 2:3). Не «огненные», но «как бы огненные». «Если — огонь, то почему не горели?» — спрашивает иудей. Лучше же я спрошу иудея: почему огонь не сжигал купину — сухое и удобосожигаемое вещество? Что сильнее огня? Что ничтожнее купины? Однако, и дерево не сгорало, и огонь не угасал. И опять, каким образом огонь не сжег тел трех отроков, но пламя превратилось в росу и угли оказались как бы розовым кустом? Было состязание между огнем и телами, и победа осталась на стороне тел. То, что было мягче воска, оказалось более твердым, нежели железо. Объясни мне эти древние события. Но те предшествовали нынешним, чтобы люди теперь поверили истине. Почему Святый Дух нисходит в огне? По причине пылкости ума тех, которые приняли Его. И не по этой только причине, но и по той, что Дух так же уничтожает грехи, как огонь истребляет терновник. Святой муж был ввержен в ров, и «заградил уста львов». Рыбари обошли вселенную, нашли ее больной и восстановили ее здоровье; нашли мятежной — и привели в состояние благочиния, не потрясая копьями, не бросая стрел, не пуская в дело пращи, не прибегая к помощи денежной силы и ораторских речей; но они не имели даже одежд и были облечены только во Христа; они были бедными и в то же время богатыми: лишенные денег, они владели царством; они были одиноки и в то же время не одиноки: одиноки — потому что с ними не было людей, не одиноки же — потому что с ними был их Господь. «Я с вами, — говорит Господь, — во все дни до скончания века» (Матф. 28:20). Они обошли всю вселенную, как овцы среди волков. Кто видел, кто слышал подобное? Господь говорит: «посылаю вас, как овец среди волков» (Матф. 10:16). Какой пастырь посылает овец «среди волков»? Напротив, когда пастырь видит волка, то собирает овец. Христос же сделал обратное по сравнению с этим: послал овец к волкам, и овцы не были пойманы дикими зверями, но сами волки стали кроткими, как овцы. И чтобы те не говорили: «Мы — овцы, а Ты посылаешь нас на съедение волкам и в пищу диким зверям», Он одним словом устранил такую их мысль. Не сказал: «отправьтесь», потому что, посылая их, Он не имел в виду их собственной силы; но сказал: «Вот, Я посылаю вас. Вы немощны; зато силен посылающий вас. Кто — Ты? Я — Тот, Который утвердил небо, основал землю, излил море, Который пригвоздил ко кресту направленное против вас рукописание, отменил ветхий закон, возвратил вас в древнее отечество; Тот, Который сокрушает сильное и укрепляет слабое». Что могущественнее моря? А между тем, малый песок сдерживает его невыносимую силу. Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков. Дикие звери служат как бы стеной для овец, чтобы последние не стяжали себе спасения бегством. О, сила Пославшего! В середине — овцы, а кругом — волки; но волки переменились и сделались овцами, потому что они были волками не по природе своей, а по своему произволению. Вот, Я посылаю вас». Что же Ты повелеваешь? «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Что значит: «мудры, как змии»? Змий, хотя бы получивший и бесчисленные раны, но сохранивший невредимой свою голову, здоров весь. Так и ты, если враг пожелает взять у тебя деньги, отдай ему; отдай, хотя бы он отнимал у тебя твои сокровища и даже самую жизнь; только сохрани свою веру. «Будьте мудры. Пока сохраняется вера, все весьма легко. Ты нагим вышел из чрева своей матери, нагим и уйдешь из этой жизни. Но если кто–нибудь отправит тебя в ссылку? Господня — земля и что наполняет ее. (Пс. 23:1). Быть может, ты умираешь? Но смерть для тебя — путешествие. Только не потеряй своей веры, этого неубывающего сокровища — веры, которая неистощима. Свидетелями являются вот эти мученики. Так как они не потеряли своей веры, то и по смерти они могущественнее живых людей. Для того Я стал человеком и воспринял плоть, чтобы соделать вселенную Церковью». Для Бога весьма вожделенна Церковь, не стенами охраняемая, но ограждаемая верой. Ради этой Церкви утверждено небо, излилось море, распростерт воздух, основана земля, насажден рай, дан закон, посылались пророки, совершались чудеса, разделялось и соединялось море, расторгалась и снова принимала прежний вид скала, падала манна и внезапно приготовлялась трапеза. Ради Церкви являлись пророки, ради нее же — апостолы. И к чему мне говорить многое? Ради Церкви сделался человеком Единородный Сын Божий, как об этом говорит Павел: «…Который Сына Своего не пощадил» (Рим. 8:32). Бог не пощадил Своего Сына, чтобы пощадить Церковь. Ради нее Он излил кровь Своего Сына. Эта кровь орошает Церковь; поэтому произрастения последней не могут засохнуть и не теряют своих листьев. Они не подлежат неизбежным условиям времен года и не находятся в зависимости от времени вообще, так чтобы летом их листья зеленели, а зимой отпадали. Не естественные условия годовых времен здесь имеют значение, но благодать Духа возделывает Церковь; поэтому последняя неразрушима. Однако не то удивительно, что она неразрушима, но то, что неразрушима, несмотря на множество нападающих на нее врагов. Сколь многие искони враждовали против Церкви? Когда она была только что насаждена, многое было против нее приведено в движение. Теперь, конечно, по благодати Божией и силе Духа цари благочестивы, также и вожди, и вся вселенная исполнена веры; но вначале и в первую пору существования Церкви цари были преданы нечестию, полководцы также; в этом смысле издавались повеления правителей; горели жертвенники; всюду — дым и запах от сжигавшихся (языческих) жертвенных животных; воздух осквернялся, земля делалась нечистой, демоны неистовствовали, диавол ликовал, отец умерщвлял сына, сын бесчестил отца. Узы естественного родства распадались, но не благочестие. Где теперь дерзнувшие враждовать с Церковью? Когда она была только что насаждена, и в то время не повредили ей; а когда коснулась неба, ужели ты надеешься преодолеть ее? Когда было одиннадцать апостолов, никто не победил их; но эти одиннадцать уловили столь много мириадов людей как бы сетями; теперь, когда преисполнены благочестия море, вселенная, пустыня, города и все пределы земли, ужели ты питаешь надежду преодолеть Церковь? Конечно, ты не в силах сделать это. Христос объявил: «врата адова не одолеют ее» (Матф. 16:18). Легче уничтожить небо и погубить землю, нежели достигнуть того, чтобы в каком–либо отношении пострадала Церковь. Сам Христос говорит: «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Матф. 24:35). И естественно, потому что слово Божие могущественнее самого неба; ведь небо — дело слова. Бог сказал: «Да произойдет небо», — и Его слово стало делом. Жизнь природы потекла и ничто не препятствовало ей, так как Бог был Владыкой природы, Который мог и создать ее таковой, и созданную изменить: «Я, утвердивший небеса, создал ее. Но не ради небес Я воспринял тело, чтобы ты понял, что Церковь драгоценнее и неба, и ангелов, и всякой твари. Поэтому небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Пусть предстанет иудей, пусть явится и эллин. Если Господни слова — пустой звук, пусть они опровергнут их. Если же сказанное — истина, то да преклонятся перед Божиим могуществом. Христос сказал: «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». О каких Его словах здесь речь? Приведем их и посмотрим, не остались ли они праздными? Говорю это не потому, что одержим сомнением, но заграждая уста еретику. Итак, «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Какие слова? «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф. 16:18). «На сем камне». Не сказал: «на Петре», потому что он создал Свою Церковь не на человеке, но на вере. Что же это была за вера? «Ты — Христос, Сын Бога Живого» (ст. 16). Церковь назвал скалой, подвергающеюся действию волн, но не колеблющеюся. Церковь испытывает искушение, но не побеждается ими. Итак, что значит: «на камне»? Исповедание состоит в словах. Ведь ты не камни бросаешь? Не дерево? Не железо? «Нет, — говоришь, — здесь речь не о такого рода здании, которое, из чего бы оно ни состояло, подлежит разрушению от руки времени». Исповедание же не могут преодолеть и демоны. Об этом свидетельствуют мученики, которые не потеряли своей веры, хотя их ребра скоблились мечами. О, невиданные и чудесные дела! Стена подкапывается — и однако, сокровище не похищается. Тело истощается — и однако, вера не умерщвляется. Таково могущество мучеников. «На сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Обратите внимание на точный смысл слов: «врата ада не одолеют ее». «Почему же, — говорят, — Он не препятствует искушением нападать на Церковь?» — «Да, не препятствую, но не для того ли, чтобы показать Свою силу?» Если б никто не обнаруживал в отношении к Церкви неприязненных действий, то могли бы сказать: «если бы она подвергалась вражеским нападением, то была бы побеждаема». Поэтому–то Он и дозволяет врагам делать на нее нападение, чтобы победа достигалась ею не при полном отсутствии ее неприятелей. И не сказал: «врата ада не нападут на нее», но: «не одолеют ее». Она будет подвергаться вражеским нападениям, но не будет побеждена. Церковь носится бурей по волнам, но не утопает; обуревается, но не скрывается под водой; в нее попадают стрелы, но не причиняют ей ран; против нее действуют осадные орудия, но башня остается непоколебимой. Но зачем мне говорить о Церкви? Рыбарь произнес одно только слово — и оно стоит, как непоколебимая башня. Сколько тиранов делали попытку лишить это слово всей его силы, но не успели в своих намерениях, потому что оно основано «на камне». Вникни в дело! Тираны, цари, диадемы, изощренные мечи, зубы диких зверей, ужасы угрожающей смерти, раскаленные решетки, огненные печи! И хотя диавол опустошил свой колчан, но Церкви вреда не принес. Почему? «Врата адова не одолеют ее». Сколь много с самого начала было врагов у Церкви? Но где враждовавшие против нее? Скрылись и преданы забвению. А Церковь процветает. Где Клавдий? Где Август? Где Нерон? Где Тиверий? Это — одни голые имена. Никто о них не помнит. Так как они враждовали против Церкви, то через то исчезла и память о них. Церковь же сияет больше, нежели солнце. Куда бы ты ни пошел: к индийцам, к маврам, к британцам, во всю вселенную, везде найдешь: «В начале было Слово» (Иоанн. 1:1), и добродетельную жизнь. Прежде этого времени даже города были преисполнены нечестья; а теперь и пустыня всецело проникнута благочестием. Раньше и царицы плясали: когда праздновался день рождения Ирода, «дочь Иродиады плясала» (Матф. 14:6); теперь же и служанка не желает этого делать. До этого персы брали своих матерей себе в жены, а теперь блюдут девство. До этого времени готы умерщвляли своих отцов; теперь же они ревностно проливают свою кровь за благочестие. Раньше были нечестивы и частные лица; а теперь благочестивы и цари, и народы. Нынешний царь, сняв с себя диадему и взяв крест, в столь раннем возрасте обнаружил мудрость, достойную седин, и в церкви забывает о своем царском достоинстве. Вне церкви — копья, а здесь — таинства; вне ее — щиты, а внутри — посвящение в таинства: Феодосия сын и отец Феодосия. За все это возблагодарим Бога; Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

Явилась благодать Духа, потому что истинен Тот, Кто обещал дар Духа. Возвещавшийся Господом Христом Утешитель уже пришел, потому что не лжив Тот, Который заранее открыл нам об Его пришествии; не раб предсказывал о явлении раба, но Господь возвещал о Господе, обладающем равной с Ним честью, и благий Учитель уступает место такому же Учителю; лучше же сказать: с соприсутствующим Он присутствует, с восходящим восходит и с нисходящим нисходит. Благодать Троицы неразделима: как не отсутствовал вошедший, так присутствовал и грядущий. Бог Слово вознесся, как человек, и, однако, присутствует на земле; сошел Утешитель и, тем не менее, не покинул небес, но царствует с Отцом и озаряет землю; совершил домостроительство и послал апостолам роды языков. Внезапно услышали сильный шум, раздался звук бурного ветра, и явление Духа было подобно громовому удару, потому что Дух сошел на «сынов грома». «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян. 2:3). То, что было видно глазам, производило страх; а то, что совершилось, было вожделенно; пламя приближалось, но не жгло; огонь прикасался, но не воспламенял — тот огонь, который даровал небесную мудрость, который разделялся на бесчисленное множество языков, который заключал в себе бесчисленные виды слов, тот огонь, который научал рыбарей мудрости, который делал кожевника оратором. Лучше же сказать: мудрецы не могут быть даже с ними и сравниваемы. Первые были учителями одного только какого–либо народа, а последние (т. е. апостолы) сделались наставниками вселенной. Муж — галилеянин говорил языком мидян, знал по–парфянски и не несведущ был в языке эламитском; в своих устах он имел образы всякого языка. Ни один из слушателей не считал его варваром; никто из них ни уклонился от слушания его речей, как непонятных; напротив, его слушали, как гражданина всякого народа, как человека, знакомого с языком всей вселенной. В этом случае мы получили первый плод благочестия. При построении башни языки народов были разделены, и люди не понимали языка друг друга. Надлежало, чтоб единомыслие, проявлявшееся в богопротивном замысле, расстроилось вследствие непонимания одними слов других, чтобы люди, соединившиеся между собой на порочное дело, разошлись в силу изменения их языка, и чтобы в безрассудстве своих намерений они убедились из их речи, когда говорящий в сущности ничего не говорил, а слушающий не понимал, так что напрасно тратилось время: «Какая для тебя выгода в высокомерии? Какой конец горделивого дела? Зачем силишься схватить неуловимое? К чему стараешься похитить небо, когда ты недостоин пользоваться даже и землей? Зачем говоришь о том, что вверху — на небе, когда не понимаешь речи даже своего соседа? Разделяю у тебя язык и полагаю конец делу, не потому, что боюсь твоего восхождения, и не потому, что опасаюсь за Свое царство, но потому, что Я озабочен твоим напрасным трудом и таким же утомлением». Обыкновенно возвышают к небу не здание из камней и не башня, сооружаемая множеством рук, но колесницы Боговедения, кони правды, жизнь, которая чище света, и крылья добродетели — вот что возводит на тот путь. Благодаря мудрому и вместе с тем человеколюбивому управлению Божию разделение языков положило конец дерзости тех строителей. Что Бог взял от тех, как дурных людей, то даровал апостолам, как людям добродетельным. Через посредство языка наказав нечестивых, при помощи того же орудия прославил святых. Служители слова принимают образы его, имея пользоваться благодатью не в горделивых целях, но получая этот дар для пользы ближних. Надлежало ведь наставникам вселенной знать и языки ее. Бессилен тот учитель, которого не понимают ученики. Лица, которым были вверены столь великие таинства, необходимо прежде всего получили дар знания языков. Никто не может посвящать в таинства того, кто предварительно не уверовал во Христа. Но никто не уверует, если прежде не поймет того, что ему говорится. С этого и начала благодать Духа и поэтому прежде всего совершила чудо, касающееся языков. «По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Во всю землю изыде вещание их) (Пс. 18:5). Надлежало овладеть вселенной, надлежало распространиться «вещанию их» по всем пределам земли, надлежало им не оставить никого без научения и без наставления. «Явились им разделяющиеся языки, как бы огненные». Языки апостолов должны были действовать наподобие огня и обнаруживать двоякое их употребление: попалять диавола и просвещать сидящих во тьме. Обрати внимание на то, что для верных огонь — нежнее елея; заметь, что для диавола язык — страшнее всякого огня; посмотри, как язык сжигает терние нечестия и орошает нивы благочестия; заметь, что двенадцать учеников наставлены одним Учителем, что двенадцать военачальников поставлены одним Царем, что двенадцать блестящих светил воссиявают из одной вершины, что двенадцать чистых лучей исходят из одного солнца, что двенадцать светильников зажигаются от одной искры, что двенадцать ветвей произрастают от истинной виноградной лозы, что двенадцать корзин наполняются с одной трапезы, что двенадцать рек вытекают из одного источника, что двенадцать языков говорят с помощью одной благодати. Не подумай, что апостолы были пьяны, что они упились вином; своим неверием не оскорби дара, не подражай достойным проклятия людям и не называй действия Духа опьянением. Опьянение не может даровать родов языков; напротив, оно связывает у каждого и тот, какой у кого есть, делает человека безумным, прерывает течение речи; пьяный, подобно идущему во тьме среди камней, спотыкается и ударяется своими зубами о землю. И хотя у него есть мыслительная способность, однако, он пользуется ею беспорядочно, создает несуществующие образы, сокращает слоги произносимых им слов. Опьянение — сновидение бодрствующего, сон, видимый не спящим, бешенство, снедаемое жаждой, алчущий демон; диавол, сидящий в вине — разбойник, устраивающий на пирушках засады, попаляющий цельным вином рассудок и из лекарства для одержимой унынием души делающий яд. Вот что обыкновенно производится опьянением. В последнем злочестивые несправедливо обвинили апостолов. И нет ничего удивительного, если трезвые казались иудеям пьяными. Некогда от них терпели оскорбления святые мужи, и над пророками иудеи насмехались, как над пьяными. Хотя бы они и вздумали отрицать это, однако скажем им: «Не так ли это, сыны Израиля? говорит Господь. А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: "не пророчествуйте"» (еда несть сих, сынове Исраилевы; глаголет Господь: и напаяете освященныя Мои вином, и пророком заповедаете, глаголюще: не прорицайте) (Амос. 2:11–12). Впрочем, и я сам признаю, что апостолы были пьяны, но не в том смысле, в каком именно ты называешь их такими; их опьянение было божественнейшее и духовное, испытавший которое преисполняется мудрости, укрепляется умом, бодрствует и трезвится в деле добродетели, учится любить Бога, не почувствует жажды вовек, неистовствует вместе с Павлом, проявляет отважность в отношении ко всякому огню и железу, ввергает себя в опасности, всякое несчастие приветствует как радостное событие; злословия приводят его в восхищение, как если бы то были приветствия; обидами гордится, как похвалами, а узами за Спасителя, как царскими венцами. Такая чаша сделала апостолов пьяными. Из этого сосуда пили ученики Спасителя — и впали в состояние прекраснейшего опьянения, вполне насытились святой трапезой и говорят вместе с блаженным Давидом: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей» (уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне; умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна. И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего) (Пс. 22:5–6). Тот, кто пьет из этой чаши, трезвен бывает во Христе, неразумным же людям кажется пьяным, так как думает о том, что Спасителево. Эту чашу и нам из Своей крови растворил Господь Христос, и многих вместе с нами призвал в качестве участников Своего пира, собрал бесчисленных евангельских рыб, наполнил сеть Петра, и произошло необыкновенное для последнего зрелище: буря сделала его рыбную ловлю более блистательной. И кого не уловил убеждениями, тех поймал страхом, так как его ловле содействовало сияние молнии. Однако никто да не вменит этого новому стаду в бесчестие, если овцы его были уловлены при помощи молнии, так как Христос обыкновенно через посредство последней обуздывает непокорных молодых «коней». И кто знает о призвании блаженного Павла, тот радуется, призванный вместе с ним, и, в молнии узрев Владыку Христа, становится Христовым учеником. Ему слава во веки веков. Аминь.

Не позволяет мне бояться бедности своего языка та благодать, которая сегодня раздала языки, которая поставила необразованных людей учителями мира, которая избрала рыбарей в ораторы, а мудрецов мира посрамила в их поверхностной мудрости. И по какой другой причине толпы людей, зараженные идолослужением, устремились к благочестию? Почему они забыли о рабстве демонам — этим многочисленным их господам? Почему незначительное число учеников могло состязаться против полчищ людей, а вместе с ними и демонов, если б оно не было вооружено огнем Божества? Сегодня излились при посредстве огня источники благодати, и пламя, устремляющееся при дуновении ветра, сообщает дар Духа. Извещая Своих учеников об этой благодати, Христос говорил: «не оставлю вас сирыми» (Иоан. 14:18): Отец посылает вам иного Утешителя». Восшествие Господне на небо служит ручательством сошествия оттуда Духа. Надлежало принявшим Иисуса получить также и Духа, для того чтобы дело Боговедения в них достигало все более и более совершенной степени. Итак, Иисус, восприняв человеческое естество и вид, сродный с нашим, восставил людей к принятию Духа. «Еще многое имею сказать вам, — говорит Господь, — но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину» (Иоан. 16:12, 13). После Меня придет Тот, Кто одинаковой со Мной сущности. Явится к вам Тот, Кто от Отца и Кто равен Отцу по Своему существу». Итак, то, что было возвещено им словами, они увидели исполнившимся на деле. Касательно чего получили обещание, исполнения того твердо ожидали. «При наступлении дня Пятидесятницы» (Егда скончавашася дние Пятьдесятницы), (Деян. 2:1). Между Вознесением Господним и сошествием Духа прошел короткий промежуток времени. Обещание Спасителя исполнилось самым делом. Сонм апостолов, крепко держась за Господне обетование, как бы за некоторый якорь, ожидал явления Духа. Когда течение дней достигло до числа пятидесяти, в пределах которого круг семи седмиц, обращаясь по законному порядку, ограничивается праздниками, тогда происходит сошествие Духа. Но Он не воспринял плоти, как Сын; явился не в образе человека; и не вид голубя указал на пришествие Духа, как, например, в струях иорданских, — потому что Владычня сущность является так, как хочет; но с неба загремел гром, как бы труба, своим звуком препобеждая всякую силу слуха, и прилетевшее пламя произвело огненные языки. Разделение огня было матерью языков. Разделяясь, языки садились на темя учеников. Таков, следовательно, был образ пришествия Духа. Господом избирается настоящий день предпочтительно перед другими. Он пользуется этим праздником не без основания и не из торопливости; и не по прошествии праздничного дня низводит Духа. Почему? Только следующие три праздника у иудеев всенародны. Первый — Пасха, в который, принося в жертву агнца, они не узнали истинного Агнца, и, почитая образ, противозаконно поступили с Виновником образа. Чьей тени покланялись, к явлению Того отнеслись с пренебрежением. Второй праздник, следующий за первым, назван Пятидесятницей, как совершаемый спустя семь седмиц после того. В эти праздники воспоминались тени, подобие пустыни. Данные праздники необходимо собирали в один город всех вместе иудеев. Так как во время первого праздника был водружен крест и было вознесено на него страдание, при чем зрителем дотоле являлся весь иудейский народ, члены которого по своей воле не ведали чуда воскресения, проявляли неверие, скрывали это чудо, клеветали, то в следующий затем праздник, когда по предписанию закона опять все иудейские колена собрались в одно и то же место, благодать, улучив надлежащее время, изливается на учеников и обращает к себе очи и уши всех для того, чтобы изливаемый на Христовых учеников дар свидетельствовал о Воскресшем — для того, чтобы те, которые не поверили Христову воскресению, видели ниспосылаемые с небес дары, и для того, чтобы посылавшиеся запечатать гроб сделались зрителями небесных чудес. Итак, звук грома, огонь с неба и божественная сила удостоверяли явление Духа. Таким же некогда образом колебалось пламя и на Синайской горе, и Моисей среди огня выслушивал от Бога законы. Теперь устремлялось иное — от высшего огня — пламя, спускавшееся на головы апостолов. Тот, Кто тогда воздвиг Моисея для сообщения евреям закона, теперь совершил сказанное для спасения народов. Поэтому к нынешним чудесам и присоединено воспоминание о чудесах древнего времени. И снова посредствующим началом служит огонь, сходством созерцаемого доказывающий, что тот же самый Бог свидетельствует о Себе и настоящими чудесами. В виде разделенных языков сообщается благодать для того, чтобы сделать принимающих ее учителями, чтобы, шествуя в огне, они стали наставниками вселенной. Некогда дерзновенное столпотворение было причиной разделения дотоле одной у всех речи и одного языка, и разногласие языков положило конец предпринятой против небес войне. Бесчисленные языки произносили бесчисленные же звуки, не встречали одинакового у всех слуха, который понимал бы все говоримое. Разделение языков повлекло за собой разделение и мыслей; расстроенный язык сковал руки строителей. Теперь же благодать соединила уста, разделенные языками, в язык, понимаемый каждым в отдельности, расширяя через это границы наставления и прокладывая многие пути веры. О, необыкновенные чудеса! Говорил апостол — и получал наставление индиец. Говорил еврей — и поучался варвар. Прозвучала благодать — и слух воспринимал слово. Готы понимали речь и ефиопы — язык. Персы удивлялись говорившему и варварские народы были укрепляемы одним языком. Сколь много племен замечалось в человеческом роде, столь же многими языками изобиловала и благодать. Разделяемое естество огня умножает деятельность. Богатство благодати служит источником света. Опять, естество огня, возгораясь, не уменьшается от этого; напротив, сообщение огня все новым и новым предметам лишь усиливает его; так и излияние благодати увеличивает ее волны. Один светильник возжигает бесчисленное множество факелов, и все они светят ярко, однако, сияние света его не ослабевает: так и благодать Духа, переходя с одних на других, наполняет собой и последних, и тех, с кого на этих переходит. Итак, прежде всего благодать сошла на апостолов и овладела ими, как бы крепостью; через них разливаясь на верующих, все наполняет, и однако, волны благодати не уменьшаются. Спустился огненный язык; каждый ученик был вместилищем бесчисленных языков; ученики обращались с речью к присутствующим, выступая на подвиги учения. Присутствовавшие при чуде были зрителями; множество слушателей, различающихся друг от друга по своей народности, ясно понимало апостольскую речь, убеждавшую их родными для каждого словами. Через прикосновение огня, как бы путем окрашивания, получая дар речи, апостолы воспринимали знание, имеющее не временное происхождение. И вера была предметом наставления, и благодать — предметом удивления, и Бог — предметом познания. Однако иудей насмехался, клеветнически объяснял чудо как состояние опьянения, и таинство благодати называл делом свежего вина. «Они напились, — говорит Писание, — свежего вина» (Деян. 2:13). О, столь обычная иудеям неблагодарность! Прими в соображение время, иудей, и сдержи свой клеветнический язык. Где свежее вино, когда уже наступает время жатвы? Когда только что наступила весна, где может иметь место мысль о свежем вине? Принимай в соображение время года и обуздывай свой язык. Что же Петр, первенствовавший в отношении к дарам Духа, изобиловавший благодатью, преисполненный огня? Он пользуется своим языком для защиты языков. «Они не пьяны, как вы думаете, — говорит он, — ибо теперь третий час дня; но это есть предреченное пророком Иоилем: излию от Духа Моего» (Деян. 2:15–17; Иоил. 2:28). Пророк проповедует о море благодатных дарований. «Излию, — говорит, — от Духа Моего». Но не сокращено ли затем русло? Не для иудеев ли только назначается этот дар? Никоим образом. «Излию, — говорит, — на всякую плоть». Познакомившись с пророчеством, обратите внимание и на его исполнение. Язык Духа предшествовал пророческому языку. Будем просить о том, чтоб излилась на нас хотя капля той благодати, дабы, сохраняя воспоминание о тех чудесах, мы вкусили доставляемую ею пользу. А если есть соответствующее расположение сердца, то дар ниспосылается быстро, потому что один и тот же Бог, Который «производящий все во всех» (1 Кор. 12:6). Ему сила и держава в бесконечные веки веков. Аминь.

1. Христолюбивые! Вчера нами прославлялось пришествие Святого и достопокланяемого Духа, чествуемое не в силу человеческих измышлений, но вследствие свидетельства со стороны Отчей силы. Слово Божие узнается не из того, что мы мыслим или говорим, но через то, чем мы блистаем, и узнается благочестие наше, и возвещается истина. Одно только слово Божие, одно только наставление Святого Духа служат и светильником благочестия, и проповедью Боговедения, и светом Божественного учения. Необходимо подольше остановиться на повествовании о Святом и достопокланяемом Духе и яснее сказать что–либо о святом и славном Его могуществе. Опять воспользуемся теми же самыми словами, что и прежде — будем говорить о Святом Духе не на основании того, что мы сами мыслим, но на основании того, чему научаемся, чему о Нем учат нас Божественные слова, лучше же сказать: на основании того, что Сам Он возвещает о Себе, говорит устами пророков, через апостолов сообщает Свой луч; по естеству Своему Он неразделим, так как исходит от нераздельной и неделимой природы.

Имя же Его: Дух Святой, Дух истины, Дух Божий, Дух Господень, Дух Отца, Дух Сына, Дух Христов. Так называет Его Писание, лучше же сказать — Сам себя, и Духом Божиим, и Духом, Который от Бога. А чтобы, услышав наименование Духа Божиим, мы никогда не подумали, что Он называется так в силу содружества с Богом, Писание, говоря о Духе Святом, присоединяет: «Божий, Который от Бога». Одно значит сказать: «Божий» и другое — сказать: «Который от Бога». Божии — небо и земля, как созданные Богом. Но ни о чем не говорится, что оно — от Бога, кроме того, что происходит из Его сущности. Дух называется Святым. Это — главнейшее и первое Его наименование, заключающее в себе наиболее выразительный смысл и показывающее природу Святого Духа. Святой Дух, Дух Божий. Кто называет Его Духом Божиим? Послушай Спасителя: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов» (Матф. 12:28). Дух Божий. Итак, чтобы, как я сказал раньше, кто–либо, услышав о Духе Божием, не подумал, что здесь обозначается некоторое содружество, а не общность естества, Павел говорит: «мы же не духа мира сего прияхом, но Духа, иже от Бога» (1 Кор. 2:12). В свою очередь, Дух называется Духом Отца, как об этом говорит Спаситель святым апостолам: «не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Матф. 10:19, 20). Подобно тому, как, сказав: «Дух Божий», Писание присоединило: «Который от Бога», так же, в свою очередь, Дух назван и Духом Отца. А чтобы ты не подумал, что Он называется так ввиду Его содружества с Отцом, Спаситель решительно говорит: «Когда же приидет Утешитель… Дух истины, Который от Отца исходит» (Иоан. 15:26). Там говорится: «от Бога», а здесь — «от Отца». Что именно приписал Господь Себе Самому: «Я исшел от Отца» (Иоан. 16:28, 27), это же приписывает и Святому Духу, говоря: «Который от Отца исходит». Итак, Дух есть Дух Божий и Дух от Бога Отца, и Он исходит от Отца. Что значит — «исходит»? Не сказал: «рождается». Чего не написано, о том не должно и рассуждать. Сын рожден от Отца, а Дух исходит от Отца.

Ты разведываешь от меня вообще о различии, каким образом Тот рождается, а Этот исходит? Что же? Узнав, что Сын рожден, ты узнал и об образе Его происхождения. И, когда ты слышишь, что проповедуется Сын, ты с тем вместе постигаешь и образ Его рождения. Имена — то, что почитается верой и блюдется благочестивой мыслью. Какой же смысл слова «исходит»? Чтобы избежать имени «рождение» и чтобы не назвать Духа Сыном, Писание говорит о Святом Духе: «Который от Отца исходит». Оно называет Его исходящим, подобно тому как вода бьет ключом из земли. Как сказано о рае: «река же исходит из Едема» (Быт. 2:10), так исходит и истекает Дух. Отец называется источником «воды живой», как об этом говорит пророк Иеремия: «Подивитесь сему, небеса, и содрогнитесь, и ужаснитесь, говорит Господь. Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили» (ужасеся небо о сем и вострепета попремногу… Два бо зла сотвориша людие мои: Мене оставиша источника воды живы) (Иерем. 2:12, 13). Божественное слово, определяя Отца как источник «воды живой», говорит об исходящей из источника жизни живой воде: «который от Отца исходит» (Иоан. 15:26). Что исходит? Дух Святой. Каким образом? Как вода из источника. Но почему Святой Дух называется водой? Спаситель говорит: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Иоан. 7:38). Предлагая объяснение касательно этой воды, евангелист присоединяет: «Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него» (ст. 39). Итак, если евангелист Иоанн, давая объяснение относительно Духа Святого назвал Его живою водой, а Отец говорит: «Меня, источник воды живой, оставили», то, следовательно, Отец — источник Духа; поэтому Дух от Отца и исходит. Следовательно, повторяю — Дух Святой называется Духом Божиим и Духом, Который от Бога, Духом Отца и Духом, Который от Отца. Исаия от лиц Христова свидетельствует о Духе Господнем: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня» (Ис. 41:1). И Павел: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17). Если где присутствует Дух, и если поэтому там — свобода, то ужели Он — раб? Если тех, на кого Он нисходит, Дух Святой освобождает от ига рабства и дарует им свободу, то каким об разом Он — раб? Каким образом Он дарует то, чего не имеет? Каким образом, Сам будучи рабом, освобождает других? Разве ты не слышал, что говорит Павел: «потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня» (Рим. 8:2)? Неужели освобождает рабов Дух, не имеющий в Своем естестве элемента свободы? Ведь если Он сотворен и порабощен, то не делает никого свободным.

2. Да не обманут вас своими уловками еретики. Я не говорю, что Дух — раб, не говорю и того, что Он — тварь. Это — новая ересь. Угрожает опасность введения еретиками трех начал: несозданного, сотворенного и иного, которое не знаю, как и назвать. Дух Божий, Дух, Который от Бога, Дух Отца, Дух, Который от Отца исходит, Дух Господень, Дух Сына. Апостол говорит: «А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!» (Галат. 4:6). Видишь, Он назвал Духом Сына. В другом, в свою очередь, месте Павел называет Его Духом Христовым: «Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас» (Рим. 8:9). Прошу, обрати внимание на это святое сплетение. Павел выводит на сцену как бы некоторую святую и живую вервь из сплетенного втрое могущества, соединяя неразделимое естество и различными именами указывая на единую силу. «Вы не по плоти живете, — говорит апостол, — а по духу». Вот — Дух. «Если только Дух Божий живет в вас». Вот — Дух Божий. «Если же кто Духа Христова не имеет…» (Римл. 8:9). И, конечно, надлежало бы сказать: «Если же кто Духа Божия не имеет»; но сказал: «Духа Христова». Апостол сказал: «Дух Божий», и присоединил: «Дух Христов». «Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим. 8:9). Апостол сказал это для того, чтоб показать, что если — Дух, то и Христос, что одно и то же есть: Христос присутствует и Дух присутствует, и что одно и то же сказать — «Дух Божий» и «Дух Христов». Поэтому Дух Святой есть Дух истины, подобно тому как можно было бы назвать Его и Духом Сына, потому что Спаситель говорит: «Я есмь истина» (Иоан. 14:6). Дух Святой называется Духом истины, Который есть Дух Сына, как говорит Павел: «послал в сердца ваши Духа Сына Своего» (Галат. 4:6). Итак, Он есть и Дух Сына, и Дух Того, Кто воскресил Иисуса Христа. Послушай самого Павла: «Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас» (Рим. 8:11). Это — имена святой и непорочной Силы, святого и достопокланяемого Духа. Есть и другие имена, соответствующие не естеству Его, но деятельности. Речь глубока, и для ее понимания нужны уши внимательные, незнакомые с колебаниями и исполненные веры. Дух называется Духом жизни, потому что Спаситель говорит: «Я есмь истина и жизнь» (Иоан. 14:6). Дух называется Духом жизни, подобно тому как и Павел говорит: «закон духа жизни» (Рим. 8:2). Эти имена указывают на одно и то же достоинство, на одно и то же естество. Есть и другие имена, которые приписываются не Святому Духу, но силе, и действию Его, когда, например, речь идет об Его дарах. Я говорю, сначала разъясняя свою мысль, а после приводя свидетельство. Когда, по молитвам святых, Дух Святой дарует — или мне, или другому христианину — освящение и я получу дар, так что буду иметь святое тело и святую душу, то сообщенный мне дар называется духом святости, то есть, благодатным даром. Если Дух Святой сообщит кому–либо, не имеющему ни мудрости, ни ведения, дар: даст ему одну только веру, каковы, например, многие, обладающие благодатными дарами, в силу которых они, и не зная Писаний, верят в них, то таковой дар называется духом веры. Если кто получит от Святого Духа силу и дар веровать в обетованные блага, какие имеют быть даны нам в будущем веке, то он примет дух обетования. Если кто получит дар мудрости, то такой дар называется духом мудрости. И во всех случаях благодатные дарования Духа называются духом. К нашим разъяснениям своих воззрений, делаемым образно и отчасти, будь внимателен в особенной степени. Итак, перейдем к доказательствам. Когда кто–либо имеет благодатный дар любви, то говорят, что он имеет дух любви. Когда кто–либо получит благодатный дар мученичества, то говорят, что он имеет дух силы, т. е., благодатный дар. Так как то, что даруется, есть Дух Святой, то и дар называется тем же самым именем, каким Тот, Кто его дает. Поэтому Павел говорит: «вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления» (Рим. 8:15). И опять: «ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия» (2 Тим. 1:7). Духом же здесь называет благодатный дар, как и в том случае, когда говорит: «вы… запечатлены обетованным Святым Духом» (Ефес. 1:13). Где написано о Духе обетования? Павел говорит: «имея тот же дух веры» (2 Кор. 4:13) и обетования, то есть благодатный дар Духа. Итак, вот — дух веры, дух обетования. Если кто кроток и смирен сердцем, тот получил дар кротости. Последний — Божие благодатное дарование. Об этом говорит Павел: «если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости» (Галат. 6:1), то есть, благодатным даром кротости. «Наблюдая, — говорит Писание, — каждый за собою, чтобы не быть искушенным» (Галат. 6:1). Вот — дух кротости. Иному дается освящение души и тела, и оно называется духом святости, подобно тому как говорит апостол: «Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях» (Павел раб Иисус Христов, зван апостол, избран в благовестив Божие, еже прежде обеща пророки Своими, по Духу святыни) (Рим. 1:1, 2, 4). Он сказал это в обратном порядке; смысл же его слов такой: «Павел, сделавшийся апостолом по Духу святыни». Многие, следуя первому изречению, думали, что Павел говорит о Сыне Божием, предопределенном «по Духу святыни». Однако на деле — не так. Напротив, в данном месте говорится, что Павел был поставлен в апостола «по Духу святыни». Когда был поставлен? По воскресении Иисуса Христа. Так как прочие апостолы были избраны до страданий Христовых, а он — после Христова воскресения, то поэтому и говорится: «по Духу святыни». Скажу также и другое. Когда во время святых таинств все мы начинаем говорить: «Отче наш, сущий на небесах!» (Отче наш, иже еси на небесех) (Матф. 6:9), то, значит, мы получили дар: духа сыноположения, то есть, благодатный дар Святого Духа. Дух называется духом ревности, как говорит Павел: «Так и вы, ревнуя о дарах духовных», (понеже и вы, ревнители есте духовом) (1 Кор. 14:12), то есть, имеете ревность к духовным дарованиям. «Ревнуйте о дарах больших, — то есть, о благодатных дарах, — и я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор. 12:31). «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею… то я — ничто» (1 Кор. 13:1, 2); то есть, любовь важнее всякого благодатного дарования.

3. Но возвратимся к подлежащему обсуждению вопросу. Опять выступает Исаия: ведь один и тот же Дух говорит устами всех. Поэтому, как Павел сказал о духе жизни, духе любви, духе силы, духе целомудрия, духе обетования, духе веры, духе кротости, духе сыноположения, так и блаженный Исаия: «И произойдет отрасль от корня Иессеева» (изыдет жезл из корене Иессеова) (Ис. 11:1), то есть царский — Спасителя. Жезлом называет царский знак, как говорит и Давид: «Жезл правоты — жезл царства Твоего» (Пс. 44:7). «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень» (Ис. 11:1, 2).

Здесь — имя естества Самого Духа. Затем следуют Его благодатные дарования: «дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения, дух благочестия, дух страха Божия» (ст. 2, 3). Например, кто–либо изъясняет Писание: или ты, верный, или другой христианин. Хотя бы смысл был темен и неясен, однако, Дух Святой даст кому–либо силу разъяснить даже и сокровенные мысли. Такой человек получил духа откровения, то есть, благодатный дар, открывающий непостижимое. Поэтому и апостол, желая, чтобы ученики благочестия понижали смысл Писаний, говорит: «Молюсь Богу, чтобы… дал вам Духа премудрости и откровения к познанию Его, и просветил очи сердца вашего» (Ефес. 1:17, 18). Ты видел духа откровения? Но возвратимся к предположенной речи. В том случае, где надлежит постигнуть глубины, он называется духом откровения. Где должно иметь любовь, называется духом любви. Где потребно, чтобы учитель говорил ясно, называется духом мудрости. Где надлежит, чтобы слушатель ясно понял, что говорится ему, называется духом разумения. Дух мудрости дается учащим, дух разумения — слушателям. Я проповедую, а ты в состоянии уразуметь меня, но не можешь учить других. Это называется даром премудрости для научения кого–либо. Бог, желая показать, что как учащему Он посылает слово мудрости, так и учащемуся — дар разумения, чтобы он понимал Божие, говорит: «Даром премудрости владеют уста проповедника, даром разумения — сердце учащееся. Премудрость — оружие уст; разумение — оружие сердца». Поэтому Давид говорит: «уста мои изрекут премудрость, и размышления сердца моего — знание» (уста моя возглаголют премудрость, и поучение сердца моего разум) (Пс. 48:4). Иной не получил благодати учительства, но получил благодать высказывать требуемое мнение и подавать хороший и достохвальный совет. Иногда учащий не в состоянии предлагать нужного мнения, потому что не получил этого дара: иной не все получает, чтобы он не подумал, что благодатный дар — дело природы. Один получает благодать учительства; а чтобы он не стал превозноситься, оказывается неспособным для подавания совета в житейских делах. Другой же, не могущий учить, дает прекрасные советы. Оказывается, что ссужающий других в иных случаях сам ссужается ими. Откуда это? Теперь я представлю доказательство того, что человек, получивший благодать учительства, имеет нужду в совете другого лица. Моисей получил дар премудрости, законодательства, учительства; возложил на себя обязанность творить суд в течение всего дня. Приходит тесть его Иофор, предлагая ему совет, и говорит: «Ты один не в состоянии совершать судопроизводство над столь великим народом; а если все–таки станешь делать так, то совсем погубишь себя». Но что же предпринять? «Поставь, — говорит, — десятиначальников и пятидесятиначальников, а также стоначальников и тысяченачальников, чтобы дела, превышающие силы десятиначальника, поступали к пятидесятиначальнику, а превосходящие способности последнего переходили к стоначальнику, превышающие же силы стоначальника — к тысяченачальнику, превышающие силы этого — к тебе, и превышающие твои — к Богу. Если, — говорит, — случится какое–либо важное дело (тяжкий глагол), то пусть доложат о нем тебе. Если же что–либо окажется не по силам и тебе, то обратись с этим к Богу (Исх. 18:18–23). Законодатель, будучи мудрым, принял мнение частного лица; и это мнение стало законом и образом будущего. Так как Иофор, тесть Моисея, был жрец идольский, а потом осудил свое заблуждение и познал истину, то и сделался образом церкви из язычников: разумение язычников превзошло мудрость закона, не потому, что оно было языческое, а потому, что оно исправилось в лучшую сторону. В самом деле, когда было принято мнение Иофора? Не в то время, когда он был идольским жрецом, но после того, как познал Бога. Когда увидел дела Божии и когда Моисей рассказал ему о чудесах в Египте, он говорит: «ныне узнал я (вот — раскаяние!), что Господь ваш велик паче всех богов» (Исх. 18:11). Итак, с тех пор, как познал истину, Иофор получил благодатный дар подавать добрый совет.

4. Но возвратимся к вопросу, подлежащему обсуждению. Тот, кто учит, получил духа премудрости, а кто учится, получил духа разумения, чтобы понимать преподаваемое. Поэтому Исаия приписывает говорящему мудрость, а слушающему — разумение, и говорит: «мудрого художника и искусного в слове» (премудраго архитектона и разумного послушателя) (3:3). Дух совета дается советнику, дух силы — тому, кто принимает совет. Советник получает благодатный дар сказать что–либо полезное, принимающий же совет получает благодать исполнить то, что полезно. Дух страха Божия. Каждое из этих благодатных дарований давалось для определенной надобности. Когда при Моисее в пустыне строилась скиния, то, без сомнения, в то время была нужда не в учительском даре, а в даре зодчего, каким образом приготовить виссон, гиацинт, багряницу, порфиру. Бог сообщил благодатный дар — зодческий, дар сшивать и ткать, плавить золото, обделывать камни и соединять их. Почему Бог сообщил эти искусства? Потому что Он созидал на земле скинию. Скиния же была образом земли и неба. Небо и землю Бог сотворил в течение шести дней. Скиния устраивалась имеющей образ неба и земли и была нужда в даре Святого Духа, приводившем в стройный порядок дело. То было время не учительства, но применения искусства ткать и прочих искусств. Бог говорит: «Я назначаю именно Веселеила, сына Уриева, сына Орова, из колена Иудина; и Я исполнил его Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством» (се нарекох именем Веселеила, от племене Иудина, и наполних его духом Божиим, духом премудрости, смышления, и ведения) (Исх. 31:2, 3). Духом мудрости — чтобы советовал делавшим скинию, так ли им строить, или иначе. Духом разумения (смышления) — чтобы привел все в стройный порядок. Духом ведения — чтобы уразумел, какую имеет силу то, что говорится Богом. В другом случае Бог обещает сообщить благодать человеколюбия и говорит: «излию на дом Давидов дух благодати и щедрот» (Захар. 12:10), то есть, дар человеколюбия. В свою очередь, сообщается благодатный дар смиренномудрия. Откуда это ясно? Три отрока в пещи, будучи праведными, попрали пламень, но, как смиренномудрые, называли себя грешными. Они попрали пламень, благодаря преизбытку своей праведности, и печь превратили в росу. Однако не возгордились и не сказали: «О, сколь велика наша праведность! Мы победили естество, превзошли закон»! Но поступают, как праведники, и говорят, как грешники. В самом деле, размысли. Они попирали пламень, ликовали, как святые, и говорили о себе, как о грешниках: «Согрешили мы, и поступили беззаконно, отступив от Тебя, и во всем согрешили. Заповедей Твоих не слушали и не соблюдали их, и не поступали, как Ты повелел нам, чтобы благо нам было» (Дан. 3:29–31). Поэтому, так как, будучи праведными, они уничижали себя, то и получили духа смирения, благодатный дар смиренномудрия. Как таковые, увидев проявление благодати, они говорят: «Нет у нас в настоящее время ни князя, ни пророка, ни вождя, ни всесожжения, ни жертвы, ни приношения, ни фимиама, ни места, чтобы нам принести жертву Тебе и обрести милость Твою (ст. 38, 39). Итак, вследствие того, что не имеем ни города, ни храма, ни алтаря, ни фимиама, вместо всего этого для нас будет достаточно смиренномудрия». Поэтому они говорят: «Но с сокрушенным сердцем и смиренным духом да будем приняты». Иной, когда бывает исполнен благодати, приняв во всей полноте дар, говорит: «принял духа исполнения». Откуда это ясно? Иеремия говорит: «путь дочери народа Моего не во святое, и не в сторону чистого духа исполнения» (Иерем. 4:11, 12). Они, по его словам, не имеют духа, который наполнял бы их. Апостолы, как написано, имели «духа исполнения»: «Тогда, — говорит Писание, — Павел исполнился Духа святого» (Деян. 13:9), т. е., когда он изобличал Елима волхва (ст. 8). Видишь ли благодатные дарования? Я повторю имена неизреченного естества: Дух Божий, Дух, Который от Бога, Дух Господень, Дух Отца, Дух Сына, Дух Христов, Дух Того, Кто воскресил Христа, Дух жизни, Дух истины. Затем — благодатные дарования: дух силы, дух любви, дух целомудрия, дух обетования, дух веры, дух откровения, дух сыноположения. Когда кто–либо получит благодатный дар совершать суд, тот принимает духа суда, как говорит Исаия: «и очистит кровь Иерусалима из среды его духом суда и духом огня» (и очистит их Господь духом суда и духом зноя) (4:4). Силу наказующую и очищающую он называет духом суда и духом огня. Давид же просит «духа правого», который приводил бы на правый путь. И затем просит благодатного дара, управляющего страстями и делающего то, чтобы душа не находилась в рабстве у страстей. Так как сердце Давида развратилось и из состояния целомудрия вступило на путь греха, страстей и удовольствия, и так как он несправедливо произнес решение, погубившее мужа, сделался рабом вожделения и впал в прелюбодеяние, то и просит Бога, говоря: «Дух правый обнови внутри меня… Не отвергни меня, — говорит, — от лица Твоего… Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня» (дух прав обнови во утробе моей… не отвержи мене от лица Твоего… воздаждь ми радость спасения Твоего и духом владычним утверди мя) (Пс. 50:12–14), то есть, благодатным даром, управляющим страстями и властвующим над удовольствиями.

5. Это сказано нами о божественном достоинстве Святого Духа и о различии Его действий. Еретики же, не зная, что Писание, говоря о «духе святыни» или «обетования», имеет в виду дары Духа, относят это к естеству Его и говорят, что Бог дал и Дух Святой даровал. «Видел ли ты, — говорят, — что это — дар Божий?» Они прочитали то, что касается даров, и отнесли это к естеству, между тем как надлежало понять, какие имена выясняют естество и какие обозначают благодать. Они исказили истину, все смешали, спутались, сбились с пути истины, «омрачилось неразумное их сердце» (Рим. 1:21); «называя себя мудрыми, обезумели» (ст. 22). Поэтому рассуждают: «Так как, — говорят, — возбуждаешь вопросы о Духе и учишь на основании Писаний, желая иметь Писания своими свидетелями, то мы, побуждаемые самими Писаниями, говорим, что сказал Спаситель о Святом Духе. Что же Он говорит? «Когда же придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины… то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам… потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Егда же приидет Утешитель, Дух истины, иже от Отца исходит, той наставит вы на всяку истину; не от Себе бо глаголати иматъ, но елика аще услышит, возвестит вам, яко от Моего приимет и возвестит вам) (Иоанн. 15:26; 16:13, 14). Видел ли ты, — говорят, — что Дух «не от Себя говорить будет» (16:13), но от И. Христа примет (ст. 14)? Не может быть доказано достоинство Духа. Не выяснило ли, — говорят, — Писание, что Он подчинен власти Сына, что Сын ссужает Его, и что затем уже Дух доставляет Свои дары другим?» Обрати особенное внимание на дело. Когда что–либо из сказанного покажется тебе возбуждающим недоумения, ты не тотчас же нападай на данное выражение, но подожди до конца мысли. Не видел ли ты, что, когда строятся здания, то все бывает беспорядочно перемешано: известь, камни, бревна, все представляется твоим глазам в смешанном виде, а в очах мастера все кажется соответствующим его целям? Ему известно, в какое время эти смешанные вещества будут кстати в том месте, и в какое — в другом; и то что теперь разбросано там и здесь, приводится в надлежащий гармонический порядок, и в результате является красота здания. Поэтому, когда заметишь, что говорящий переходит от одного к другому и от другого к третьему, то полагай, что он приготовляет себе материалы. Когда я соберу последние, тогда и покажу гармонический порядок в своих рассуждениях. Едино естество Сына и Духа, едина сила, едина истина, едина жизнь, едина премудрость. С тех пор, как Спаситель соблагоизволил принять наше естество, Он исполняется Святого Духа, не потому, что Он был ниже Святого Духа, а потому, что плоть должна была в человеческом образе воспринять сошествие Духа; и не потому, что Бог Слово не мог освятить естества, которое Он воспринял. Если бы ты согласился с этим положением, то и Сын оказался бы излишним, так как достаточно было бы Отца для освящения творения. Ужели Отец принимает Сына потому, что Он — Отец — бессилен? Ужели Сын принимает Духа по такого же рода причине? Но потому, что едино естество, которое «действует во всем»; одно совершает Отец, и воспринимается во всей природе; другое же — Сын, и переходит во всю природу; а третье — Дух, и воспринимается во всем естестве. Итак, когда природа рассматривается сама по себе, то она равна и одинакова, полна властного достоинства, удивительна, ни бедна, ни несовершенна, не возрастает, не уменьшается, не становится хуже, не получает дополнение. Когда же Бог Слово принял нашу плоть, то устроил ее по человеческому образу, принимающей Духа Святого, как одного из пророков или как одного из апостолов. Я сказал раньше, что Дух нисходит не потому, что недостаточно было божества Сына, но для того, чтобы таким путем обнаружилось совершенное познание Троицы. Итак, плоть Господня удостоилась Святого Духа, и затем Спаситель восхотел отдать в собственность Святому Духу то тело, какое Он — Господь — воспринял, отдать для того, чтобы все, что совершит Христос по плоти, приписывалось Святому Духу, жившему в Нем, как в святом человеческом храме. Христос ради нас — человек, а Сам по Себе — Бог. Он Сам по Себе — Бог, а человек — в силу Своего человеколюбия. Он изгонял демонов и восхотел приписать изгнание их Святому Духу. И говорит: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов» (Матф. 12:28). Не сказал: «Богом Словом изгоняю», но приписывает это Святому Духу, как бы святой муж, удостоенный Святого Духа. Известно, что когда Он вошел в храм, то взял книгу пророка Исаии и читал. Прочитал же написанное о Нем Самом. «И Он, раскрыв книгу, — передает Писание, –говорит: Дух Господень на Мне» (Лук. 4:17, 18). Разве это приличествует Богу — Слову? Ужели Бог говорит: «Дух Господень на Мне»? Не беспрекословно ли, что лицо человека говорит: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня» (Ис. 61:1)? «Духом, — говорит, — Святым Я помазан». Поэтому Петр говорит: «Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета» (Деян. 10:38).

6. Здесь, прошу, остановим свое внимание. Все вышесказанное служит к выяснению слов: «от Моего возьмет» (от Моего приимет) (Иоанн. 16:14). Мы не перескакиваем с одних предметов на другие, но, как я раньше сказал, заготовляем материалы, чтобы ты привел их в единое гармоническое целое. И. Христос был удостоен Духа Святого, крестился в Иордане; и говорит Иоанн: «Я видел разверзающиеся небеса и Духа Божия, сходящего… как голубя, и пребывающего на Нем» (Иоан. 1:32, Марк. 1:10). Ты видел, каким образом Господь в человеческом виде принимает Святого Духа? Никто не нечестив в такой степени, чтобы думать, что Божество приняло Духа. Иоанн Креститель говорит: «Стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете… Я не знал Его, но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот… есть Сын Божий) (Иоанн. 1:26, 31–34). Дух Святой сошел, чтобы исполнилось пророчество Исаии: «Дух Господень на Мне» (61:1). Плоть крестилась, крестившийся тотчас вышел из воды и «возведен был Духом в пустыню» (Матф. 4:1). Был возведен, и плоть имела Святого Духа, как бы воспитателя. Для чего Он был возведен? Чтобы дать нам образ: «Как Моя плоть руководствуется не вожделениями, но Духом, так должны поступать и вы». Поэтому и Павел говорит: «Если же вы духом водитесь, то вы не во плоти»; и: «Все, водимые Духом Божиим, не находятся под законом» (Галат. 5:18; Римл. 8:14). Руководствуется Духом плоть Христова; Им же будем руководиться и мы. Ведь по этой причине Господь и принимает на Себя все, чтобы оставить нам образ. «Возведен был Духом в пустыню, для искушения» (Матф. 4:1) — и победил диавола; не Божество победило, потому что было бы бесчестием для Божества сказать о Себе, что Оно победило. Бог никогда ни побеждается, ни побеждает, но всегда владычествует. Если бы Он побеждал, то вообще было бы возможно, что и Сам был побеждаем. Но Тот, Кто всегда владычествует, есть Вседержитель, и подданные не возмущаются против Него, равно как и Он не преодолевает с известными усилиями Своих подчиненных. Итак, если Господня плоть, Господень образ, новый человек, небесный, новая отрасль, расцветшая после чудесного рождения, если Он получил Святого Духа, то ты имеешь свидетельства, что Дух пришел с неба, что Духом Он был возведен в пустыню, чтоб победить диавола. Чтобы образ Адамов, впадший в заблуждение вначале, впоследствии победил, для этого приходит новый Человек, сопровождаемый силой Духа. Поэтому, как я сказал, Он возведен был Духом в пустыню, для искушения» (Матф. 4:1). А когда Он возвратился в качестве победителя, Писание говорит о Нем: «И возвратился Иисус в силе духа из пустыни» (Лук. 4:14). Итак, плоть имела Святого Духа, не часть духовных дарований, как имеем мы, когда одному сообщается мудрость, другому — ведение, но имела все дарования. Поистине я одержим страхом и трепещу из боязни, чтобы бессилие моего языка не уменьшило величия того, что возвещается. Итак, тело Господне и плоть святая, восприняв силу Святого Духа, не получила, как говорится о каком–либо из апостолов и пророков, один благодатный дар или другой. Человек не может всего вместить. Поэтому Павел говорит: «Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений?» (1 Кор. 12:29, 30)? В отношении к нам дарования разделяются; в плоти же Христовой все проявления благодати, все дарования были налицо, соответственно сущности плоти. И обрати внимание. Сначала Господь преисполнил Свой храм всякого рода благодатных сил. Он имел дар исцелять болезни, изгонять демонов, воскрешать мертвых, предсказывать будущее, совершать дела истины; Он мог делать все и владел полнотой духовных дарований, с тех пор, как Господня плоть тела преисполнилась всяких благодатных даров. Нужно было, чтобы затем и мы вообще получили несколько от Господня тела, как бы из хранилища; дается от него и апостолам, и пророкам. Иоанн свидетельствовал, что в Нем, т. е., Господе, была вся полнота Божества. И Павел: «ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Колосс. 2:9). Не сказал просто: «в том жило Божество», но: «вся полнота Божества», то есть, всякий дар Божества.

А чтобы кто–либо не подумал, что «вся полнота Божества» обитала в Боге Слове, апостол говорит: «в Нем обитает вся полнота Божества телесно». В плоти Его — вся полнота премудрости, разума, силы, чудес, всякой деятельности. Затем от полноты Его мы все заимствуем себе. Иоанн Креститель свидетельствует: «И Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем (не сказал: «сообщающего Ему единый дар», но всего «пребывающего»),Тот есть крестящий Духом Святым и огнем» (Иоанн. 1:33). Потом, желая показать, что Спаситель воспринял благодать не как человек, Иоанн говорит: «не мерою дает Бог Духа. Отец любит Сына и все дал в руку Его» (Иоанн. 3:34, 35). Итак, откуда мы получаем? «И от полноты Его все мы приняли» (Иоанн. 1:16). Он получил полноту, а мы от нее. Каким образом? С того времени, как Дух наполнил Собой Господню плоть, от нее Господь черпал, как из источника, и ссужал людей дарами. Прошу, обрати внимание. Он говорит: «Когда же придет Он, Утешитель, Дух истины, то наставит вас на всякую истину… потому что от Моего возьмет» (Иоанн. 14:7, 13, 14).

7. Обрати внимание на точный смысл слов. Господь не сказал: «от Меня», но: «от Моего». «От Моего» — от кого? «От Моего даст вам»; однако «Сам примет». Получает же не как ссужаемое в долг, но, так как Он наполнил источник, как бы основание благодатных дарований, то почерпает из вместилища и предлагает всем из Своего собственного достояния. И откуда это известно, что «принимать» — значит «принимать из Своего собственного достояния»? Слушай. Бог преисполнил Моисея Духом, и говорит Моисей: «Я один не могу переносить бремя всего народа сего. Избери Себе другого». Бог говорит ему: «собери Мне семьдесят старцев, и возьму от Духа, Который на тебе, и возложу на них» (Числ. 11:14, 16, 17). Не сказал: «возьму твой дух», но: «от Духа, Который на тебе», «возьму от Моего». Бог говорит: «В те дни излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать» (Иоил. 2:28). Если Бог, бравший у Моисея, ссужался им, то и Дух, бравший от Сына, также ссужался Им. Моисей был образом Христа, потому что как духом, бывшим в Моисее, наполнены 70 старейшин, точно так от Христа вселенная получила Святого Духа. «От Моего примет»: «Из того, что даровано одному только Мне — Господнему человеку, берет Себе Сам давший, Который сошел на Меня и остался во Мне, Который помазал Меня, освятил, привел в пустыню и возвратил Меня победителем». «От Моего примет и возвестит вам». А чтобы показать, что Он вспомнил не о Святом Духе, а о дарах Его, тотчас после слов «от Моего примет» присоединяет: «Все, что имеет Отец, есть Мое (Иоан. 16:15). Я получил то от Святого Духа. Поэтому Я сказал: от Моего примет». Так как Бог освятил плоть Духом Святым и Отец ниспослал в плоть Христову дар Духа, причем благодать, придя, вложила в Христа все дары, то Он и говорит: «от Моего примет и возвестит вам». Что же значит выражение: «не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит» (Иоанн. 16:13), «возвестит вам» (ст. 13, 14)? Раньше было сказано, что иное — Дух Святой, и иное — благодатное дарование; иное — царь, и иное — дар царя. Когда кто–либо ведет войну против многих и различных варварских народов, тот недоумевает, откуда начать войну. Если займется войной с этими, то против него поднимает свою голову другое крыло. Если он разделит свое войско на две части, то через это распадаются его силы. Мы — среди ариан, ниспровергающих славу Христову, и македониан, оскорбляющих Божескую славу Духа. Если я скажу македонианам о Сыне то, что исповедуется всеми, то арианин тотчас вступит в пререкание: «неужели ты убедил меня относительно Сына тем, что говорил со мной о Духе?».

8. А так как сегодня предположено вести речь о Святом Духе (ведь по данной от Христа благодати мы часто одерживали верх по вопросу о Сыне; свидетелями сказанного являетесь вы, знающие, что дело было ведено нами не посредством искусных софистических приемов, но с помощью доказательств из Писания), то, хотя я и желал теперь предложить слово о Сыне, всегда имеющем в Себе блистающую силу, — однако, ради того, чтобы представить доказательства против еретиков, хромающих по вопросу о Духе, я пока оставляю то слово в стороне. Невозможно, чтобы хромающий в представлениях о Духе шел прямо и в вопросе о Сыне. Доселе ты не убедишь македонианца подписаться под учением об «единосущном» согласно с Никейским собором, хотя они и говорят всегда: «Мы живем в согласии с той верой, так как о Духе ничего не было сказано ясно. Об этом предмете не было ни упорного спора, ни враждебных пререканий». Однако, для того, чтобы вполне убедить их, я говорю: «Писано: не от Себя говорить будет» (Иоан. 16:13). Скажи македонианцу: «написано это и о Сыне»; лучше же сказать: «Он Сам говорит о Себе: Я… говорю не от Себя» (Иоанн. 14:10). Прошу, обрати внимание: я привожу свидетельство из источника, признаваемого и тобой. С арианином потребно спорить по поводу изречения: «Я говорю не от Себя», подобным образом и по вопросу о Духе. С тобой же, объявившим о себе, что ты благочестиво мыслишь, нет нужды вступать в состязание. Ведя речь о Христе, ты говоришь, что Он равен Богу, подобен Отцу во всем. Я ввел вопрос, имея в виду тебя, как исповедующего славу Сына. Ты говоришь о Духе: «не от Себя говорить будет». Спаситель говорит о Себе: «Я говорю не от Себя, но говорю то, что услышал от Моего Отца». Вот и Сын «от Себя» не говорит. Между тем, и Отцу, и Сыну честь — равная. Это говорю тебе, потому что арианин сомневается и в том, и в этом. Что испытывают претерпевающие кораблекрушение, это же терпят и неверующие, как говорит Павел: «Те, которые в вопросах веры потерпели кораблекрушение» (сравн. 1 Тим. 1:19). Ариане, потерпев кораблекрушение, потеряли и славу Христа, и силу Святого Духа. Македониане, конечно, ревностно стараются о том, чтоб подняться из глубины наверх, но половину своего груза потеряли и они, как об этом говорит Павел: «Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Римл. 8:9). Поэтому обрати свое внимание, чтобы не показалось, что мы нападаем по примеру борцов и с заносчивостью предлагаем обоснование положений. «Я говорю не от Себя». Растолкуй мне, что значит выражение «говорю не от Себя», употребленное Спасителем? Ведь какое решение придумает македонианец относительно Сына, это же найдет подходящим и по отношению к Духу Святому. Два равновесных выражения: ни Дух от Себя, ни Сын от Себя не говорят ничего. Но Сын имеет нужду в Отце; в Отце же нуждается и Дух. Доселе — равная честь принадлежит обоим. Итак, обрати внимание. Знаю, что я погрузился в глубину, как знает Христова сила, всеиспытующая. Скорее содрогаюсь от страха, нежели говорю, — боюсь того именно, что корабль устремится в беспредельную бездну и не будет Духа. Дай мне приготовленный корабль, кормчего, корабельщиков, канаты, якоря, все в готовом виде, и если нигде нет дуновения ветра, то, при отсутствии действия последнего, не бесполезны ли все те приготовления? Так обыкновенно бывает. Хотя бы речь была и обширна, а мысль глубока, хотя бы были красноречие и ум, но если нет Святого Духа, доставляющего Свою помощь, то все бесполезно.

9. Итак, почему о Себе, как и о Духе, Господь сказал: «от Себя не говорю» Как борцы, нападя на пререкающаго, постараемся вполне убедить и самих себя, и тех, (т. е. еретиков), если только захотят послушаться нас. Конечно, не принужденно приведем их на путь истины, но станем к ним говорить; не убедятся ли они в самом деле? Ты не приди в удивление, если я — человек — говорю это, когда Бог говорит Иезекиилю: «Ступай к сынам Израилевым… и ты скажешь им… Будут ли они слушать, или не будут, уверуют, или нет» (Иезек. 2:3–5, 7). Говорим это, «Будут ли они слушать, или не будут, поверят, или нет, согласятся с нами, или не согласятся». Если же они (еретики) не согласятся с нами, говорящими таковое, то мы в этом неповинны. Так учил и Павел, и после изложения своего учения говорит: «свидетельствую перед всеми, что чист я от крови всех вас. ибо я не упускал возвещать вам… путь Божий» (Деян. 20:26, 27). И теперь говорю: почему Спаситель сказал: «от Себя не глаголю»; и о Духе: «не от себе говорить будет»? Прошу вашу любовь, остановим здесь свое внимание. Между тем как Христос один, явилось много лжехристов, как об этом сказал Спаситель: «Прикрываясь Моим именем, придут многие лжехристы и лжепророки» (Матф. 24:24). Хотя Христос один, и Его пришествие было возвещено пророками, но и до явления Его возникали некоторые обольстители, говорившие: «Мы — Христы». Февда говорит: «Это — я». Иуда Галилеянин: «Это — я». И вводили многих в заблуждение. Спаситель, придя, говорит: «Все, сколько их ни приходило предо Мною… воры были и разбойники» (Иоан. 10:8). Так как эти, раньше других бывшие обольстителями, принявшими имя Христово, старались убедить народ в том, что они — Христы, являясь не одновременно, но каждый отдельно: один — теперь, а другой — в иное время, то Христос и говорит: «Все, сколько их ни приходило предо Мною… воры были и разбойники, но овцы не послушали их. Овцы Мои голос Мой слышат и знают голос Мой и за Мной идут» (ст. 3, 4, 8). Итак, пришли те, лжехристы — и не научились ни от закона, ни у пророков, но говорили сами от себя и руководствуясь своим собственным мнением. Спаситель, придя, не отступил и от пророков, но говорил, например, так: «Хорошо пророчествовал о вас Исаия» (Матф. 15:7); и в другой раз: «не написано ли в законе вашем?» (Иоан. 8:17). А когда приступил к Нему диавол, Господь говорит ему: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Матф. 4:10). Итак, Христос, придя во плоти, не говорил от Себя, но от пророков. Так как те, которые пришли прежде Христа, не говорили во имя Христово, ни от закона, ни устами пророков, но, руководствуясь своим личным мнением, высказывали ошибочные взгляды и мысли, то Спаситель и говорит: «Я от Себя не говорю, как те» (Иоан. 14:10). Говорить от Себя — значит говорить помимо закона. Поэтому также надлежит говорить и нам. Когда увидишь, что еретики выставляют со своей стороны Аристотелевские или Платоновские положения, скажи: «Мы от себя не говорим; говорим то, что услышали от Христа». И откуда это видно, что говорящий от себя — лжепророк, или что речь на основании своего личного мнения характеризует лжепророка? Пророк Иезекииль говорит о пророках, вводившим в заблуждение Его народ: «Слушайте слово Господне! Я не послал их. Они говорили от себя, и проповедуют от сердца своего» (Иезек. 13:1 и дал.). Так как лжепророки проповедовали от себя, то Спаситель, очищая Себя от такого подозрения, говорит: «Я от Себя не говорю». Откуда это видно, что Спасителя подозревали как обольстителя? Прежде всего установим именно это. Во время праздника «поставления кущей» (потчения сени) (Иоан. 7:2) толпы народа искали Иисуса, говоря: «Где Он?» И относительно Него было разногласие: «одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ» (ст. 12). Видишь ли, как и в Нем подозревали обольстителя? В другой раз после святой смерти Спасителя архиереи говорят Пилату: «Господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну» (Матф. 27:63). Это сказано мной для доказательства того, что Господь иными считался обольстителем. Так как Его считали таковым, то Он и говорит: «Я от Себя не говорю, но от закона, от пророков, то, что услышал от Отца (Иоан. 14:10; 15:15). Не по Своему Божеству Я слышал от Отца — в законе, у пророков». Он говорит это от лица Своей плоти, чтобы рассеять заблуждение. «Я не от Себя говорю, но что слышал от Отца Моего. Вы же говорите то, что услышали от отца вашего диавола». А чтобы доказать, что диавол, всякий раз как говорит, в чем–либо проявляет ложь, Господь говорит о нем: «Когда говорит он ложь, говорит свое (Иоан. 8:44). Я от Себя не говорю, но от пророков, от закона. Это — истина». Итак, как Спаситель, устраняя подозрение и удаляя дурные касательно Его предположения, говорит: «Я от Себя не говорю, подобно обольстителям», точно так же должно говорить и о Духе.

10. Прошу, обратим здесь внимание на следующее. По слову Спасителя, является много лжехристов и лжепророков; один говорил: «это — я», и другой: «это — я», как и написано: «Многие придут под именем Моим, говоря, что это я — Христос (Лук. 21:8), и обольстят многих, но вы не поддавайтесь обману». Подобно тому как имя Христово было усвояемо обольстителями, точно также многие имели принять вид людей, обладающих Святым Духом, Которого они не имели, и говорить об этом. Но там являлся человек, конечно, и говорил: «Я — Христос»; здесь же никто не дерзал сказать: «Я — Дух Святой», потому что Дух сходил не в телесном образе, но невидимо. Сошел на Петра, сошел на Павла — и все признали, что оба имели Духа Господня. Явился Симон и говорит: «имею Духа». По наружному виду никто не отличит человека, имеющего Духа, от не имеющего, человека, имеющего нечистого духа, от имеющего Духа Святого. Если бы Дух был видим, то Симон не обманул бы, так как после расследования дела он был бы изобличен. Пришел Монтан, говоря: «имею Святого Духа»; пришел Манихей и говорит: «имею Святого Духа». Он, Дух, не был виден. Итак, чтобы люди не были вводимы в обман именем, так как благодатный дар имел сойти невидимо, Господь говорит: «Когда же придет Он, Утешитель, Дух истины (Иоанн. 16:13, 7), Который исходит от Отца, Он приведет вам на память Мои слова и наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет» (ст. 13). Всякий раз, как заметите, что кто–либо говорит: «имею Святого Духа», но возвещает не Евангельские истины, а свои собственные измышления, — тот ведет речь от себя, и в нем нет Святого Духа. Ведь и о Самом Себе Господь говорит: «Я от Себя не говорю» для того, чтобы устранить от Себя подозрение в заблуждении; скорее же, чтобы отделить ошибку от истины и показать, кто имеет Святого Духа и кто нет, но лишь только притворяется, что имеет, Господь говорит: «Не от Себя Дух говорить будет. Вы услышали от Меня, что Я передал. Когда придет невидимый Дух, Он будет говорить Мое. Если вы заметите, что кто–либо повторяет слова Евангелия, то он действительно имеет Святого Духа. Дух придет, чтобы привести вам на память то, чему Я научил вас. Поэтому, если кто–либо из говорящих о себе, что он имеет Духа, будет возвещать что–либо от себя, а не на основании Евангелий, то не верьте ему. Следуйте Моему учению. Не от Себя говорить будет». Но зато явление Его показывает, кто получил Духа Святого и кто нет. Если кто повторяет слова Христовы, тот имеет Святого Духа. «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12:3). Пришел Манес, поистине «μανείς» (т. е. безумный), имеющий имя, соответствующее его заблуждению, и говорит: «я — Утешитель, Которого обещал Спаситель Своим апостолам; я — Сын Божий». Где в Евангелии Иисуса Христа ты слышал, что солнце и луна — творцы? Где Христос сказал, что они поглощают души и возвращают их? Где ты прочитал это? Из того, что об этом не говорится в Писаниях, но что Манес говорит здесь от себя, ясно, что он не имеет Святого Духа. Святой Дух «не от Себя говорить будет, но возвестит вам то, что услышит, то есть, подтвердит то, что Я сказал». И обрати внимание на достойное удивления. Подобно тому, как Спаситель, придя, сделался дополнением закона и пророков, так и Дух — дополнение Евангелия. Христос, придя, дополнил Собой то, что сказано было Отцом в законе и устами пророков. Поэтому Павел говорит: «Христос — исполнение закона» (ср. Рим. 10:4). Святой Дух, придя, дополнил евангельское. Что в законе, то дополняет Христос; а что — в учении Христа, то дополняет Дух, не потому, что несовершенен Отец, но как явился Христос, подтверждающий то, что — Отца, так явился и Святой Дух, подтверждающий то, что — Сына. Откуда это ясно? Спаситель говорит ученикам: «Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет (Иоан. 16:12, 13). Он дополняет Мое». Сын восполняет то, что — Отца, и от Себя не говорит. Дух восполняет то, что — Сына, и от Себя не говорит. Но, если ты услышишь, что кто–либо говорит: «пошлю вам Святого Духа», то не понимай слов в отношении к Божеству, потому что Бог не посылается. Это — имена, обозначающие деятельность, имена сокровенные и ясные: сокровенные, если иметь в виду достоинство, ясные — если созерцание. Всякий, посылающий кого–либо, отправляет, конечно, в те места, в которых сам не находится. Предположи себе, что я на этом месте разговариваю с кем–либо. Не могу сказать последнему: «иди, я пошлю тебя сюда». Это не значит послать, но — вместе с собой посадить или подозвать к себе. Если же Бог всюду находится, — а «небо и землю, — говорит Он, — я наполняю» (Иерем. 23:24), — то куда же посылает Он — вездесущий? «Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря — и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс. 138:8–10). Итак, куда же посылает Бог? Разве Сам Он не всюду, разве посылаемый им также не вездесущ? Бог послал Своего Сына в мир. Разве не как присутствовавшего в последнем? Ведь мир — от Сына. Поэтому пришел ли Он в мир в качестве такого, кто до этого времени в мире не был? Как же евангелист Иоанн говорит: «Все чрез Него начало быть… В мире был, и мир чрез Него начал быть» (Иоанн. 1:3, 10)? Каким же образом Он послан в мир? С другой стороны, если послан посланный, а пославший остался в горних, посланный же пребывает долу, то как Господь говорил: «Пославший Меня есть со Мною» (Иоан. 8:29)?

11. Прошу, обрати свое особенное внимание, придай речи устойчивость. Еретик может сказать: «есть со Мной» — это значит: «помогает Мне», как и я говорю: «со мной — Бог». Не просто сказал но что? «Отец во Мне есть» (Иоанн. 14:10). Если Отец был с Ним и в Нем пребывал, то каким образом Тот послал, или как Этот был послан? Ведь, если пришли, то пришли оба, и никто не послан; или, с другой стороны, оба остались. Если Отец остался в горних, то как же говорит Сын: «Отец со Мной»? Если пославший остался в горних, то каким же образом посланный имеет с Собой пославшего? «Я, — сказал Господь, — в Отце и Отец со Мной» (ср. Иоанн. 10:38). Как же послан тот, Который говорит: «Отец — во Мне»? Как же, в свою очередь, Отец послал Его? Итак, когда Господь говорит: «пошлю вам Святого Духа», то это значит: «дар Духа». И чтобы вы поняли, что посылается дар, а что Дух не посылается, Спаситель говорит апостолам: «Вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (Лук. 24:49) и получите силу сошедшего на вас Святого Духа». Иное — сила, которая дается, и иное — Дух, который дает. «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12:11); Итак, ты не в состоянии доказать, что Дух Святой посылается чистым Божеством. Если же я докажу тебе, что Творец неба и земли посылается Святым Духом, то что ты сделаешь? Или отвергни Христа и уничтожь Писания, или, будучи рабом Писаний, повинуйся им. «Где, — говорит, — сказано это?» Слушай, что говорит Бог устами пророка Исаии, вестника благочестия: «Послушай Меня, Иаков и Израиль, призванный Мой: Я тот же, Я первый (48:12), Я — после этого, и, кроме меня, нет Бога». Обрати свое внимание. Здесь следует то, что отыскивается. Кто же сказал это? Отец или Сын? Смотри, как под образом единоначалия он сокровенно проповедует Троицу. «Я — Бог первый, и Я последний, и кроме Меня нет Бога». Кто говорит это? Творец, — потому что присоединяет: «Моя рука основала землю» (ст. 13). Смотри, как говорит Творец: «И Дух Мой утвердил небо; я дал Свои повеления всем звездам; Я возбудил царя согласно с правдой и все Мои пути — правы». Назвав Себя Творцом и Создателем неба и земли, Он затем говорит следующее: «Не втайне говорил Я вам это с самого начала, и не в месте скрытом». Он сказал: «Я основал землю и сотворил небо; Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его» (егда бываху, тамо бех, и ныне Господь посла Мя, и Дух Его) (ст. 16). Тебя, сотворившего небо и землю, сказавшего звездам: «Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его «послал Меня Господь Бог и Дух Его» Бог–Отец родил по Божеству и послал плотски. Творец неба говорит: «послал Меня Господь Бог и Дух Его». Еретик принимает посольство Духа в оскорбительном для Него смысле. Отец послал, не удаляясь от Него и не удаляя Его от Себя; Сын послал Духа, не отделяя Его от Себя и Сам не разделяясь с Ним. Поэтому Писание говорит: «Бог излил Духа Своего» (ср. Иоил. 2:28), то есть — дар Святого Духа. Божество не изливается, но — дар. Поэтому, чтобы было доказано, что изливающееся — не Дух Святой, а благодать Божественного Духа, Давид говорит Христу: «благодать излилась из уст Твоих» (излияся благодать во устнах Твоих) (Пс. 44:3). Изливается благодать, а не дарующий благодать. Итак, если возвещается одинаковая честь и если разъяснено выражение: «от Себя», равно как и другое: «от Моего примет» истолковано в смысле заимствования как бы из источника, то еретики да не имеют места или лазейки, чтобы тайно провести через нее свое нечестье. Почти Святого Духа, Которого ты принял. Я часто говорил, что ты получил вознаграждение: Христос взял от тебя твой образ, а Сам дал тебе Своего Духа.

1. Снова — воспоминание о мучениках, снова — празднества благочестивых, снова — речь об ангелах, снова — торжественное собрание Церкви. Воспоминание — о тех, которые претерпели мученичество; честь же мучеников — слава Того, за Кого они подверглись мучениям. Чествуются мученики, пострадавшие за Христа, воздается поклонение Христу, Который пострадал за всех. Те своим страданием возвели себя из состояния уничижения на высоту, а Спаситель с высоты Божества спустился в уничиженное состояние человеческого естества, не лишаясь Своего достоинства, но совершая дело Своего домостроительства. Мы слышали, что Он говорил: «Я есмь пастырь добрый, полагающий жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11). Сказав это, Он и обнаружил Свое человеколюбие, и возвестил о Своем могуществе. Пострадать за овец — дело человеколюбия; а то, что Он Сам, по Своей воле, «положил» Свою душу, служит доказательством Его могущества. Он не насилию покоряется, но совершает дело Своего домостроительства. Хотя и говорит апостол, что Отец предал Его за нас (Римл. 8:32), но он представляет страдание Сына не вынужденным, показывая, что воля Сына находилась в согласии с волей Отца. Сын предает Себя, не необходимости подчиняясь, но содействуя намерению Отца. Одно дело — рабски служить и другое — Божески содействовать. Ведь содействует Отцу Единородный Его Сын, хотя ученики еретиков и не желают согласиться с этим. Они, в силу своей порочности, рассекая неделимое естество, проповедуют, что Отец — Творец, что Сын — служитель, и что таков же и Дух Святой. Они не стыдятся даже и слов Павла, который назвал служителей благовестил не слугами, но сотрудниками Божиими, сказав: «Ибо мы соработники у Бога» (1 Кор. 3:9). Павел — соработник, а Сын — служитель? Не разыскивай того, что сказал Христос устами Исаии, но то, что сказал Сам лично. Сам по Себе Он, конечно, Пастырь; а ради тебя стал Агнцем. Сегодня встретились оба этих чтения. Исаия читал о Нем евнуху: «как овца, веден был Он на заклание» (53:7; Деян. 8:32). А Спаситель: «Я есмь пастырь добрый» (Иоанн. 10:11). Поэтому покажи мне различие между Агнцем и Пастырем: в каком отношении Он — Агнец, в каком — Пастырь? Если ты не узнаешь различия наименований, то откуда поймешь достоинство Его могущества? Ясно, конечно, что Агнцем Он является по причине страданий, перенесенных Им в делах домостроительства, а Пастырем — по причине избытка человеколюбия. Будучи Богом, Он не стыдится называть Себя Пастырем. Ведь надлежало нам познавать Самого Бога и Царя. Но, вследствие того, что мы, как одаренные разумом люди, не познали Бога, Он желает, чтобы мы, хотя бы как неразумные овцы, познали своего Пастыря. Если бы, придя в мир, Спаситель нашел тебя разумным человеком, то Он необходимо явился бы тебе как Бог. Но, так как Он не нашел тебя человеком, а нашел как бы овцой блуждающей, начиная с самых древних времен, и призывающей устами пророков своего Господа: «Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего» (Пс. 118:176), то поэтому и скрывает Свое царское достоинство и предлагает пастырское попечение. По этой причине и с самого начала устраивает так, чтобы Его тело было положено в яслях, и для того приводит в стеснительные условия как Свою Мать, так и Иосифа — служителя домостроительства. Я не могу назвать его ни отцом Спасителя, ни мужем Марии, но соучастником и посредником таинства. Ведь он был жених Девы, а не муж; впрочем, по имени, конечно, муж, но в действительности — служитель домостроительства. Итак, он вместе с Мариею приводится в Вифлеем в стеснительное положение, так что вследствие тесноты в жилищах Младенец по необходимости был положен в яслях. Это стеснение было делом Божиим, чтобы Человеколюбивый необходимо был положен в то место, чтобы был положен, говорю, в силу домостроительства, обусловившего собой Его воплощение. Для чего Он устраивает это? Так как ясли — трапеза бессловесных, а человечество усвоило себе природу последних — «человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают» (человек, в чести сый, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им) (Пс. 48:13) — то Он и полагает небесную пищу на трапезу неразумных животных, чтобы скотоподобные по душе, приходя к яслям, как к своей собственной трапезе, нашли здесь не скотский корм, но говорящего: «Я есмь хлеб, сшедший с небес и дающий жизнь миру» (Иоан. 6:35, 41, 33). Итак, Агнцем является Господь в целях домостроительства, а Богом — ради Своей славы. Он полагает Свою душу за овец (Иоан. 10:11), не необходимости подчиняясь, как я и раньше сказал, но Сам принимая на Себя это дело. Все, что произошло во времена ветхозаветного Богопочитания, в конце концов возводится к Спасителю, будет ли то пророчество, или священство, или царское достоинство, или храм, или жертвенный алтарь, или завеса, или ковчег, или очистилище, или манна, или жезл, или стамна, или что иное, — все имеет отношение к Нему. Бог издревле позволил сынам иудеям совершать жертвенное Ему служение не потому, что Он удовлетворялся жертвами, но потому, что желал отвлечь иудеев от языческих суеверий. С того времени направляя их туда, куда Сам хочет, налагает на Себя то, чего меньше всего желал бы. Так как ум иудейский еще не мог предпринять духовной деятельности, но был порабощен языческим привычкам и чувствовал влечение к жертвенникам и жертвам, то Бог, взяв идольские празднества, изменяет их сообразно с духом благочестия и, таким образом, терпит то, чего не желал бы. И, как добрый отец, после того как увидит, что сын его занимается шалостями, увлекает его с площади, дома же позволяет ему делать все, что он хочет, и таким путем охраняет его благопристойность, отнимая у его забав черту бесстыдства, — точно так и Бог, желая при посредстве такого рода праздничных собраний исправить иудеев в сторону благочестия, позволил им приносить жертвы, дает им и жертвенный алтарь, повелевает приносить в жертву и овец, и козла, и вола, и делать все, что доставляло им радость. Бога это не услаждало.

2. А что это произошло в целях домостроительства, послушай, как Тот, Кто через посредство Моисея позволил совершение жертвоприношений и повелел, чтобы были различные виды жертв, устами пророков лишает всякого значения то, что происходило лишь в силу снисхождения Его, показывая, что, как младенцам, Он позволил им это в качестве «молока», но не дал в виде «твердой пищи». Он говорит устами Давида: «Слушай, народ Мой, Я буду говорить; Израиль! Я буду свидетельствовать: Я Бог, твой Бог. Не за жертвы твои Я буду укорять тебя; всесожжения твои всегда предо Мною; не приму тельца из дома твоего, ни козлов из дворов твоих» (Пс. 49:7–9). А чтобы кто–нибудь не подумал, что Он не приемлет потому, что гнушается этими жертвами, Господь далее поясняет сущность дела: она в том, что Бог не имеет нужды в таких жертвоприношениях, а не в том, что они вообще совершаются, и присоединяет: «Ем ли Я мясо волов и пью ли кровь козлов? Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои» (еда ям мяса юта и кровь козлов пию? Пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя) (Пс. 49:13, 14). Он показывает этим, что, не гнушаясь жертвами, отвергает их, но ввиду того, что призывает иудеев к лучшей и духовной жертве. Итак, Он с самого начала позволил совершать жертвоприношения не потому, что они нравились Ему, но с той с целью, чтобы так начавших исправить в сторону благочестия. Делая уступку произволению иудеев, Он, как мудрый и великий, самым дозволением жертвоприношений предуготовлял образ будущих вещей, чтобы жертва, сама по себе и бесполезная, однако оказалась полезной, как таковой образ. Обрати тщательное внимание на дело, потому что мысль глубока. Жертвы не были угодны Богу, как совершавшиеся не по желанию Его, а лишь по Его снисхождению. Совершавшимся жертвоприношениям Он придал образ, соответствовавший будущему домостроительству Христову, для того, чтобы, если сами по себе они и не достойны принятия, то сделались бы благоприятными, по крайней мере, в силу выражаемого ими образа. Всеми жертвоприношениями Он выражает образ Христов и оттеняет будущие события. Будет ли то приносимая в жертву овца, она — образ Спасителя; будет ли то вол, он — образ Господа; будет ли телец, или телица, или что–либо иное из того, что обыкновенно приносится в жертву, будет ли то голубь и горлица, все имело отношение к Спасителю. По этой причине был и храм, чтобы был предуготовлен образ Господня храма. По этой причине — овца, поэтому — иерей, поэтому — завеса. А чтобы не впасть в некоторое многословие, я советую тебе обратиться к истолкователю того, что выше сказано, к Павлу, который не позволяет тебе ничего мыслить безотносительно ко Христу, но все относит к Нему. Что же? Желая изложить евреям различие таинств: что обозначала трапеза, что — жертвенный алтарь, что — завеса, что — храм, что — священник, он относит все вообще ко Христу и показывает, что скиния — вся эта жизнь. Но «первая скиния» — образ Ветхого Завета, а «святая святых» — образ Нового Завета (Евр. 8, 9). Прошу, обрати тщательное внимание на дело. Храм был вообще один, но разделялся на те и на иные части: на «святое» и на «святая святых». Храм — образ Господня тела; и послушай, что говорит Господь: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Иоанн. 2:19). Итак, подобно тому как в том храме одно было видимо всем, а другое — только одному первосвященнику, точно так же и в домостроительстве Спасителя Божество и сила Божества, будучи сокровенными, действовали явно. Ты имеешь образ храма. Отыщи мне находящуюся в середине завесу, отделяющую «святое» от «святого святых», какая это завеса; в свою очередь, завеса — образ тела. Как завеса разделяла то пространство посередине и отделяла доступное внешнему наблюдению от внутренних таинств, так и тело Господа было завесой Божества, не позволяя смертным очам пристально взирать на лик Бессмертного. Это — не мое слово, но послушай, что говорит Павел: «Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою да приступаем» (Евр. 10:19, 20, 22). Обрати особенное свое внимание. И плоть Свою Господь назвал храмом, и завесу — образом плоти. Далее, за завесу входил архиерей только однажды в течение года. Не оставил без внимания Павел и этого, но берет и это в качестве образа Спасителя и говорит: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лицом Божиим» (Евр. (9:24). Ты видишь архиерея — обрати внимание и на образ. В свою очередь, приносилась в жертву овца, и она была образом Спасителя: «как овца, веден был Он на заклание» (Ис. 53:7). Приносились в жертву телец, вол и все остальное, причем архиерей брал своим пальцем несколько крови приносимых в жертву животных, входил во «святое святых» и семь раз кропил перед очистилищем (прямо очистилищу) (Лев. 16:15). И самое очистилище было образом Спасителя, равно как и кровь, которой архиерей кропил, была тем же, чтобы и Покланяемый, и дар, приносимый Ему, были одним и тем же. Тела тех животных, кровь которых приносилась во «святое», сжигались вне стана, пепел их освящал людей, и останки умерщевленных животных освящали оскверненных лиц. Итак, смотри: живые не освящали, а превращенные в пепел и принесенные в жертву приносили оскверненным людям освящение; и одни и те же животные сжигались вне стана, а приносились внутри. Поэтому апостол говорит: «Так как тела животных, которых кровь для очищения греха вносится первосвященником во святилище, сжигаются вне стана» (ихже бо кровь животных вносится во святая святых, сих телеса сжигаются вне стана) (Евр. 13:11). Указал образ, истолковывает истину и говорит: «и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат» (ст. 12). И что присоединяет к этому? «Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание» (ст. 13). Ты имеешь образ, посмотри и на истину. Снова подвергни исследованию кровь и очистилище. Кровь кропилась, очистилище принимало ее и происходило очищение. Что такое очистилище? Опять послушай, что говорит Павел в послании к Римлянам: «потому что все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, кровью Его, искуплением во Христе Иисусе, которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его» (3:23–25). И кровь Его, и очистилище Его. Все это сказано мной потому, что Спаситель Бог и Единородный Сын Божий сделался всем ради нас, а не ради Себя. Иное совершалось ради нас, а иное было выражением поклонения Ему ради Него Самого по Его божеству. «Иное» и «иное», не теперь разделенное, но соединенное домостроительством, а разделяемое мыслью.

3. Итак, когда услышишь или об архиерее, или пастыре или овце, или храме, или завесе, или очистилище, или крови кропления, или о чем–либо таковом, во всем познавай домостроительство, бывшее ради тебя. Когда же увидишь, что Единородный сидит на одном и том же с Отцом престоле (потому что церковь проповедовала Его и прославляла), то не стыдись Божественных изречений. «Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою» (Премудрость во исходных поется, в стогнах же дерзновение водит. На краех же стен проповедуется) (Притч. 1:20, 21). Когда же заметишь, что возвещается Божия премудрость и сила, то размышляй о преизбытке славы, о предвечном достоинстве, неумалимом, неизменном, непреложном. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн. 1:1). Всюду «было», а «не было» — нигде. Если размыслишь о преизбытке славы, то не соблазнись по поводу воплощения Господня. Например, я скажу: если услышишь, что еретик говорит: «ибо Отец, пославший Меня, более Меня» (Иоан. 14:28), то скажи ему, что нет ничего удивительного, если Сын меньше Своего Отца ввиду Своего воплощения, так как Он умалился даже и по сравнению с ангелами. Ты, вследствие своей порочности, стараешься доказать, что Сын меньше Отца; я же доказываю, что Он, в виду Его воплощения, меньше даже и ангелов. Ты, конечно, желая доказать различие сущности Отца и Сына, приводишь изречение: «ибо Отец, пославший Меня, более меня»; я же доказываю, что, по смыслу этого изречения, Он меньше не только Отца, но и ангелов. Блаженный Павел, приводя свидетельство Давида: «что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами» (Пс. 8:5, 6), истолковал его в послании к Евреям: «за претерпение смерти увенчан славою и честью Иисус, Который не много был унижен пред Ангелами» (умаленаго малым чим от ангел видим Иисуса, за приятие смерти) (Евр. 2:9). Итак, зачем столь много трудишься и стараешься доказать что Сын меньше Отца, когда Он меньше и ангелов, не со стороны Своего достоинства, но по причине домостроительства? Потом ты слышал: «Пославший Меня Отец более Меня». Но разве ты не слышал этого Евангельского голоса, который сегодня громко восклицал всем: «Я и Отец — одно» (Аз и Отец — едино есма) (Иоанн. 10:30)? И обрати внимание на различие. Где употребил «одно», там не сказал: «пославший Меня», но: «Отец». Где желал доказать единство и тождество, там не сказал: «Я и Тот, Кто послал Меня — одно», но: «Я и Отец». Между Отцом и Сыном нет ничего промежуточного. А где имеет место: «более», там присоединяет: «пославший Меня». Послать — дело домостроительства; и быть посланным — не изъяснение Божества, но изъяснение домостроительства. Ведь Бог ни посылает телесно, ни посылается. А каким образом это — слушай. Тот, кто посылает, посылает в те места, в которых сам не находится лично. Поэтому покажи место, где не было бы Отца, покажи место, где не присутствовал бы Сын, укажи место, свободное от Святого Духа. Конечно, можно указать место, если бы ты буквально понял, что один послал, а другой послан. Следовательно, слово: «послан» обозначает не переход с места, но воплощение. Когда Писание говорит: «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн» (Иоанн. 1:6), то мы не думаем, конечно, что Иоанн пришел с небес. Если он там был, то как он послан? Но так как ему была поручена известная задача, то ее Писание и назвало посланничеством. Исаия в Иерусалиме в самом храме видел «Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном» (6:1). Находясь в городе и в храме, созерцая видение и удостоившись видеть Бога, насколько это возможно человеку, он услышал, что Бог говорил: «кого Мне послать?» (кого послю к людем сим) (ст. 8). Он был среди народа, и каким образом посылается к народу? Таким образом, посланничество обозначает не местный переход и не рабское служение, но определяемое человеку назначение. Иначе же, если ты — раб буквы, то и постыдись ее. Если Господь послан, то как же Он говорит: «Пославший Меня есть со Мною» (Иоанн. 8:29)? Никто, посылая, не идет вместе с посланным, так как иначе значило бы не послать, а вместе идти. «Я в Отце и Отец во Мне» (Иоанн. 14:10). Где тут посланничество? И чтобы кто–либо не подумал, что изречение «пославший Меня Отец со Мною есть» произнесено в отношении к деятельности и помощи, Господь говорит: «Отец во Мне пребывает» (Иоанн. 14:10) и: «Я в Отце и Отец во Мне» (ст. 11). Это изречение предвозвестил Исаия, говоря: «труды Египтян и торговля Ефиоплян, и Савейцы, люди рослые, к тебе перейдут и будут твоими; они последуют за тобою, в цепях придут и повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя, говоря: у тебя только Бог, и нет иного Бога» (утрудися Египет, и купли Ефиопские, Саваимстии мужи высоцы и к тебе прейдут, и в след тебе пойдут связани узами ручными, и поклонятся тебе, и в тебе помолятся, яко в тебе Бог есть, и несть Бога разве Тебе) (Ис. 45:14). Как возможно это? Если в нем находится иной, то таким образом, кроме него, нет другого? «В тебе Бог, и нет иного Бога» (несть Бога разве Тебе). Разве это не толкование того Евангельского благовестия, которое говорит: «Я в Отце и Отец во Мне, и Я и Отец — одно»? Выражение «В тебе Бог, и нет иного Бога» (несть Бога разве Тебе) есть толкование слов «Я и Отец — одно». И заметь мудрость этого изречения и полноту его силы. Изречение «Я и Отец — одно» (Аз и Отец — едино есма) — обоюдуострый меч, рассекающий еретиков. Слово «одно» (едино) изобличает безумие ариан, а слово «есма» — Савеллиево слияние. «В тебе Бог, и нет иного Бога» (Яко в тебе Бог есть, и несть Бога разве Тебе). И чтобы показать, что один и тот же Бог — в Боге, пророк присоединяет: «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) (Ис. 45:15). Ты не знал, что Он — Бог? Разве не предвозвестил этого до тебя Моисей? Ты пришел не после ли двадцать первого рода от Моисея? От Моисея до Давида семь поколений. От Давида же до Исаии двенадцать поколений. Ведь Исаия был за два поколения до вавилонского плена. Итак, каким же образом о Том, Кого проповедали за пятнадцать поколений ранее пророки, что Он — Бог, о Ком Моисей говорил: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой — Господь един», о Ком то же самое восклицал Самуил, о Ком это же проповедовал, конечно, и Давид, о Ком тоже именно предсказывал и всякий пророк, — повторяю: каким же образом о Нем говорит пророк Исаия: «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом), если только поистине не намекает на Спасителя, Который был, конечно, тогда, но оставался незнаемым? Словами «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) пророк порицает не свое неведение, но воспринимает на себя лицо народа. Учение «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) стоит в соответствии со словами: «Господи! рука Твоя была высоко поднята, но они не видали ее» (Господи, высока Твоя мышца, и не ведеша) (Ис. 24:11). И, однако, что он мог сказать: «Истинно Ты Бог сокровенный, Бог Израилев, Спаситель» (Ты бо еси Бог, и не ведехом, Бог Исраилев, всех Спас) (Ис. 45:15); послушай ангелов, говорящих и благовествующих пастырям: «не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам Спаситель Который есть Христос Господь» (Лук. 2:10, 11). «Ты Бог Израилев, всех Спаситель. Будут постыжены и посрамлены противящиеся Тебе; и со стыдом пойдут» (Ис. 45:15, 16), потому что станут подобными несуществующим и обветшают, как одежда. «Противящимися» он называет тех, которые проявляют противодействие слову. Если ты скажешь эллину или кому–либо другому, чуждому истинной религии, что есть Бог, то он не спорит; а если скажешь, что есть Христос, то он приходит в неистовство, как говорит в одном месте и блаженный Давид: «Господь царствует: да трепещут народы! Он восседает на Херувимах: да трясется земля!» (Господь воцарися, да гневаются людие; седяй на херувимех, да подвижится земля) (Пс. 98:1). Кто «восседает»? Не ясно ли, что Тот, к Которому говорит тот же самый пророк (т. е. Исаия): «Сидящий на херувимах (37:16), явись, возбуди могущество Свое и приди, чтобы спасти нас»? Видишь ли, что коварство, проявляемое еретиками, ввиду слов такого рода не имеет места? Но там, где имеется в виду равночестность, говорится: «Я и Отец»; а где — домостроительство, читаем: «пославший Меня более Меня», ввиду посланничества Его Господь меньше по сравнению с Отцом, но не ввиду Божеского Их единения.

4. Таким образом надлежит обращать внимание на Писания и не проходить мимо Божественных изречений. Ты теперь осуждаешь все Евангелие, а Спаситель — ни одной буквы. Он желал, чтобы мы в такой степени осторожно относились к Писанию, что сказал: «Аминь, аминь, говорю вам, легче может случиться, что прейдет небо и земля, нежели йота едина или едина черта от закона прейдет» (Матф. 5:18). Итак, Спаситель не относится с презрением даже и к йоте, а ты разрушаешь все Писание. Слово ясно показывает нам, что знание Писаний более могуче, чем воскресение мертвых. Не столько имеет значения воскресение мертвых, сколько чтение Писаний. Послушай патриарха Авраама, который слышит, что богач говорит ему: «Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы он сказал моим братьям, чтобы и они не пришли в это место мучения» (Лук. 16:24, 28). И что он говорит? «У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: «Нет, отче Аврааме, если кто из мертвых не воскреснет, не поверят». Авраам же отвечает ему: «Аминь, говорю тебе, если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (ст. 29–31). Обрати тщательное внимание. Неужели они не поверили бы, если бы воскрес кто–либо из мертвых? Никоим образом. И обрата внимание на следующие выводы. Допустим, что явился бы кто–либо из древних мертвецов: или из числа неизвестных нам, или из числа известных. Если он будет из числа неизвестных, то это неведение затемнило бы чудеса. Если бы сегодня явился Моисей, то откуда ты узнал бы, что это был Моисей? Если бы сегодня явился Исаия, то откуда ты узнал бы, что это был Исаия? А если бы воскрес кто–либо другой, напр., из числа умерших в наши дни, то снова чудо затемнилось бы: одни сказали бы, что это тот, который умер; другие же стали бы утверждать, что это не умерший человек, но какой–либо демон и призрак. У неверия нет недостатка в злых увертках. И что удивительного, если неблагодарный человеческий дух мог бы наклеветать даже и на воскресшего мертвеца? Когда был исцелен слепой, то иные говорили: «Это он», а иные: «Нет, но похож на него» (Иоанн. 9:9). Когда же он сказал: «Это я», то хотя сам и свидетельствовал о себе и вопиял о чуде, однако, те неблагодарные отрицали последнее. Разве во времена Спасителя не воскресли многие: «Многие тела усопших святых, выйдя из гробов… вошли во святый град и явились многим» после крестной смерти Господа. (Матф. 27:52, 53). Но чудо угасило ли неверие, преодолело ли упрямство? Чудеса предлагаются для неверных, а не для верующих. Неверный же при удобном случае с презрением относится и к чудесам. Но смотри, если бы они могли устыдиться воскресшего мертвеца то, несомненно, устыдились бы перед Лазарем. Лазарь воскрес из мертвых. И когда вследствие воскресения Лазаря многие приходили посмотреть на Спасителя, то иудеи стали между собой совещаться о том, чтобы убить Лазаря. Смотри, как упрямство всюду остается равным себе. Поэтому естественно патриарх говорил, что если не слушают Моисея и пророков, то, если бы даже воскрес кто–либо из мертвых, не поверят ему. И теперь еретики, если они не слушают Моисея, пророков и Евангелий, не проявят послушания, даже если бы кто–либо произнес и бесчисленные речи. Но мы не отступим от своего пути. «Я есмь путь», говорит Господь (Иоанн. 14:6). Поэтому тот, кто сходит с пути, блуждает. Кто шествует независимо от указаний со стороны Писаний, тот подвергается действию бурь. Как в море носимый многими ветрами не может совершать плавания по прямому пути, но бросается различными ветрами туда и сюда, так и тот, кто предается влиянию различных учений и не следует учению Евангельскому, ничем не отличается от обуреваемого волнами судна. Поэтому и Писание говорит: «Не вей при всяком ветре» (не вей себе всяким ветром) (Сирах. 5:11); и толкователь присоединяет: «и не всякому слову имей веру» (19:16). А чтобы ты узнал, что «всяким ветром» Писание называет всякого рода учения, послушай, что говорит Павел: «дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Эфес. 4:14). «Всяким ветром учения»: это «всяким ветром» сказано вместо слов: «всяким учением». Кто себя предает последнему, тот обуревается волнами, подвергается действию бурь, претерпевает кораблекрушение. Одно плавание, один путь, одна гавань: вера. Она путеводит, она замыкает, она доставляет убежище. Кто отпал от веры, тот претерпевает кораблекрушение, как об этом говорит Тимофею Павел, который пишет: «Преподаю тебе, сын мой Тимофей… такое завещание, чтобы ты воинствовал согласно с ними, как добрый воин, имея веру и добрую совесть, которую некоторые отвергнув, потерпели кораблекрушение в вере» (1 Тим. 1:18, 19). Следовательно, тот, кто отступает от веры, претерпевает кораблекрушение. Следующий же вере вводит свой корабль в спокойную гавань. Поэтому не станем увлекаться «всяким ветром». После Господа нет места другому учению. После Моисея ожидался Христос; а после Христа не ожидается никто другой. Поэтому Моисей, желая научить народ тому, что не следует удовольствоваться одними своими только законами, но надлежит ожидать некоторого в данном случае совершенства, говорил: «Пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш, — Его слушайте» (Второз. 18:15). Если бы Моисей сознавал совершенство своего учения, то он не отсылал бы к другому учителю, говоря: «пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш от братии вашей, как меня». Потому пророка, что он из вашей среды. Бог — не из вашей среды, а пророк — из вашей. Бог — от Бога; а пророк, по своей плоти, из вашей среды. Поэтому и говорит Моисей: «как меня, законодателя». Так как один древний законодатель — Моисей, а второй законодатель — Спаситель, не одного народа, но вселенной, то и сказал Моисей: «как меня», соответственно характерным чертам обоих и их законодательству. Кто засвидетельствует это слово? Давид, который жил, спустя немного поколений после Моисея, восклицал: «Восстань, Господи, да не преобладает человек, да судятся народы пред лицем Твоим. Наведи, Господи, страх на них» (воскресни, Господи, да не крепится человек, да судятся языцы пред Тобою. Постави, Господи, законоположителя над ними) (Пс. 9:20, 21). Итак, если бы Давид был до Моисея, то он естественно умолял бы о Моисее; а если Моисей блистал раньше, Давид же родился после Моисея, то зачем пророк Давид желал призвать иного еще законодателя, когда уже был другой, и зачем он говорил: «поставь, Господи, законодателя над ними»? Над кем, если не над язычниками? Говорит: «Восстань, Господи, да не преобладает человек, да судятся народы пред лицем Твоим» (воскресни, Господи, да не крепится человек, да судятся языцы пред Тобою). Ведь законодатель дан язычникам. Да узнают язычники, что и они — люди. До законодателя они жили, как бессловесные животные. Если же придет Бог — Слово, то исцелит их, сделав их естество разумным. Итак, Моисей, как я раньше сказал, говорил: «пророка воздвигнет вам Господь Бог, как меня» а Давид: «поставь, Господи, законоположителя над ними». Павел же, придя после Спасителя, будучи Его провозвестником и видя, что те древние должны были ожидать Христа, а после Христа — никого другого, поэтому говорит: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Галат. 1:9). Он исключает всякое иное звание и получает ключи царствия. А что после Христова учения не должно ожидать другого, он говорит об этом так: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема». И чтобы наложить запрещение не только на обман со стороны других людей, он продолжает состязание и говорит: «и если бы даже мы» (ст. 8). Что же однако, означает это «и если бы даже мы»? Мог ли апостол учить иначе? Ясно, что божественный Павел употребил гиперболу: «Хотя бы меня, — говорит он, — вы услышали проповедующим другое, думайте, что я говорю не от лица Бога». Поэтому он и говорит: «и если бы даже мы». Человеческий язык — нечто ненадежное, а Божий язык не изменяется. Поэтому и говорит апостол: «и если бы даже мы или Ангел с неба». Ты не без основания пришел к тому предположению, что ангел с неба имел намерение ввести чуждое учение. Однако апостол предостерегает не от ангелов, но пресекает коварство, диавола: «и если бы даже ангел с неба». Не потому так говорил, что сознавал присущую ангелам способность сделать подобное — ведь он знал, что у ангелов истина непоколебима — но так как часто сатана преображается и демоны часто принимают вид ангелов, чтобы ввести учение, какое согласно с их намерением, как и сказано в Писании: «сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор. 11:14), то поэтому отделяет истинных ангелов от тех, которые только прикрываются их видом, и против ангелов высказывает только простое мнение, не оскорбляя их, но преграждая путь демонам. Ангелы не проявляли негодования, когда Павел говорил: «Если бы даже Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема», но радовались по поводу дерзновения провозвестника, утверждавшего и ограждавшего божественную проповедь. Поэтому и сами ангелы, узнав, что не должно ничему верить, как только слову апостолов, охраняют его, и не проповедуют уже. Они, конечно, посылаются к людям, и однако, без всякого сомнения, не проповедуют. Некогда был послан ангел к Корнилию; он является последнему и объявляет о своем служении, говоря: «Корнилий, молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом (Деян. 10:4). Объявлять мое дело, а проповедовать — апостольское». Ангелу принадлежит знание того, благоприятен ли Богу образ служения и молитвы; проповедь же ангел поручает не себе, но апостолам. Поэтому присоединяет к своей речи: «Итак пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром. Он гостит у некоего Симона кожевника, которого дом находится при море; он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой» (ст. 5, 6). И что препятствовало ангелу самому тотчас возвестить это? Разве не достовернее была бы проповедь ангела? Разве не более уверился бы Корнилий, слыша о кресте от ангела, также о страдании Христовом и о домостроительстве? Но ангел одновременно и остерегается, не желая открыть места для демонов, и показывает нам, что помимо апостольского учения спастись невозможно. Если же ангел с неба, проповедующий что–либо иное, предается анафеме, то человек, сочувствующий Ариевым догматам и учащий в духе мнений Евномия и Савеллия, не по всей ли справедливости будет предан анафеме, если путем покаяния не исправится? Думайте, братья, что это сказано не нами, но святым мучеником и послами Отца. Это говорится в честь мучеников. Ведь чествование мученика — охранение веры. Поэтому, если ты хочешь почтить мученика, то почти Того, за Кого он претерпел мученичество. Если тот пролил кровь за Христа, то неужели ты за Христа не прольешь крови? Итак, имея этот несомненный признак веры, позаботимся о том, чтобы блистать и своими добрыми делами, чтобы, посеяв добродетели, пожать воздаяния. Каждый — жнец правды за свои собственные дела, как говорит и Павел: «доколе есть время, будем делать добро» (Галат. 6:10), потому что в свое время пожнем, не терпя никакого ущерба. В какое свое время? В день воскресения. Время это не наше собственное, но чужое. Здесь семена, а там — колосья. Здесь сеешь со скорбью, а там жнешь с радостью, как говорит Давид: «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Пс. 125:5). О, если бы мы и посеяли, и пожали с веселием, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.

1. Наступил у нас каждый год повторяющийся день, всечестнейшая и светоносная средняя седмица святого поста, когда приносится треблаженный и животворящий Крест Спасителя нашего Иисуса Христа и предлагается для поклонения, причем поклоняющиеся ему с чистым сердцем и с непорочными устами освящаются и делаются более ревностными и более бодрыми для последующего шествования на поприще святого поста. Поэтому, так как ныне день, установленный для поклонения Честному Кресту, то приступите сюда, друзья, обнимем его со страхом и любовью. Испуская лучи Христова воскресения, он своими дарами всех просвещает и освящает. Будем же лобызать его, душевно радуясь. Сегодня — радость на небе и на земле, потому что предлагается миру светоносный и животворящий Христов Крест, силой которого прогоняются демоны, изгоняются болезни, удаляется мрачная тьма и освещаются все пределы земли. Сегодня Христова Церковь делается другим раем, предложив публично всесвятое древо Честного Креста и торжественно предуказывая Крестом на грядущие страдание Христа и Его воскресение. Сегодня исполнилось пророческое изречение, говорящее: «поклонимся подножию ног Бога нашего» (поклонимся на место, идеже стоясте нозе Его) (Пс. 131:7). Радуйся же и веселись, Христова Церковь, приведи своих чад, очищенных от страстей воздержанием и постом и блистающих сияющими божественным светом добродетелями, и ликуй с неизглаголанным весельем. Как некогда в пустыне те, которые были укушены змеей, взирая на медного змия, избавлялись от смерти, так и теперь прошедшие половину поприща поста, прикасаясь ко Кресту, умерщвляют духовного змия и сами получают бессмертие и, своим воздержанием показав себя общниками Христовых страданий, делаются участниками и в Христовом Воскресении. И не только это совершив, но мужественно устремляясь и к тому, что следует далее, они возносят Богу победные гимны. Крест Господень — оружие, доставляющее трофеи и победы; он — непреоборимое оружие царей, рог Церкви, истребитель врагов и спасение верных; и действительно, блаженны и треблаженны те, которые сподобляются обнимать его с непорочными губами и с чистыми устами. Поистине они на деле исполняют то, что сказано Господом: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Матф. 16:24). И смотри, как Он говорит, не делая никому принуждения. Не сказал: «Хотите ли или нет, но вам надлежит испытать это»; а как говорил — «Если кто хочет идти за Мною». Я не делаю насилия, не принуждаю; но делаю каждого господином своего выбора, почему и говорю: если кто хочет идти за Мною. Зову к тому, что прекрасно и честно, а не к худому и ненавистному, не к наказанию и истязанию, но к небесному царству и к небесной жизни. Ведь и самые естественные особенности дела достаточно имеют сил, чтобы привлечь к себе. Если кто хочет идти за Мною, будет ли то муж или женщина, начальник или подчиненный, и если он желает спастись, пусть идет этим путем». Три предмета, о которых говорится: отречение от самого себя, подъятие креста и следование. Но сначала посмотрим, что значит отречься от самого себя. Узнаем, что значит отречься от другого, и тогда узнаем, что значит отречься и от самого себя. Итак, что значит отречься от другого? Отрекающийся от другого, например, от брата или друга, или соседа, или кого бы то ни было иного, хотя бы видел этого бичуемым или заключаемым в оковы, или терпящим что–либо иное, не защищает его, не помогает, не проявляет к нему сострадания, не испытывает ввиду него никакого чувства скорби. Раз навсегда отрекся от него, как бы от чужого. Так, следовательно, Бог желает, чтобы мы не дорожили своим телом, чтобы не уклонялись, хотя бы нас ради Него подвергал кто либо бичеваниям, или наказывал, или гнал, или причинял нам что–либо другое. Это значит отречься; то есть, ничего да не имеет человек для самого себя, но да предает себя опасностям, состязаниям, и, когда страдает другой, пусть будет настроен таким же образом. И не сказал Господь: «αρνησάσθω» (пусть откажется от себя), но «απαρνησάσθω» (пусть отречется от себя), этой малой прибавкой выражая наиболее высокую степень. «И возьмет крест свой». Ты видел, как небесный Царь вооружил следующего за Ним воина? Он не дал щита, не дал шлема, ни лука, ни панциря, ни наколенников, ни иного чего–либо из такового, но дал то, что крепче всего этого, безопасность, проистекающую от креста, знамение победы над демонами. Это — меч, это — щит, это — панцирь, это — шлем, это — наколенники, это — надежная охрана, это — гавань, это — убежище, это — венец, это — победная награда, это — сокровищница всех благ, как настоящих, так и имеющих когда–либо быть. Подобно тому, как кто–либо, взяв крепкое оружие, дает его своим воинам, так делает и Христос. «Посмотрите, — говорит Он, — на то, что совершил Мой Крест; сделайте и вы такого же рода оружие — и совершите то, что хотите». А в другом случае Он обещал даже большее по сравнению с тем, говоря: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Иоанн. 14:12). Что же значит это изречение: «возьми крест свой и следуй за Мной»? То ли, чтобы каждый из нас носил древо? Никоим образом. Какая в этом добродетель? Но то, чтобы мы были настроены к перенесению опасностей, «нося кровь свою в душах», готовые к претерпению заклания и к ежедневной смерти, все делая так, как если бы мы уже не надеялись, что наша жизнь не угаснет до наступления вечера, — как бы несомненно долженствующие умереть. Это именно говорил и апостол Павел: «каждый день умираю» (1 Кор. 15:31). Не одна ли дана тебе природой смерть? Однако, если хочешь, можно бесчисленное количество раз умереть за своего Господа.

2. Такова благодать, что, в силу щедрости Господа, назначающего венцы не только по окончании дел, но и за намерение состязающихся, она превращает бывающую у ее друзей бедность в великое богатство. Но что значит: «возьми»? «Пусть будет так готов к тому, чтобы претерпеть заклание и быть распятым на кресте, — говорит Господь, — как готов тот, кто несет крест на своих плечах. Пусть считает себя в столь близком соседстве со смертью». Перед таким человеком все приходят в изумление, потому что мы не так боимся вооруженных бесчисленным человеческим оружием и крепких мужеством, как человека, одаренного такой свободой. Ничто в такой степени не обращает смерти в бегство, как проявление к ней презрения. А чтобы никто не подумал, что достаточно только этого, т. е., быть готовыми к смерти (ведь таковы и разбойники, и чародеи, и все убийцы), то для этого присоединил: «и следуй за Мной». «Я не ищу, — говорит Он, — только мужественного человека, не ищу только неустрашимого ввиду конца его жизни, но — честного, целомудренного, умеренного и преисполненного всякого рода добродетели. Ты видел услуги креста, не только в отношении к Господу, но столь сильно заявляющие о себе и в рабах Его? Это сделало Петра главой; это сделало таковым же и Павла. Поэтому он и говорил: «Кто отлучит нас от любви Христовой? Скорбь, или теснота, или гонение, или опасность, или меч?» (Рим. 8:35). Это сделало мужественными воздерживающихся не только от яств, но и от страстей. Возлюбленные, оградим себя силой креста и, вооружившись по отношению к остальному, с большей ревностью приступим к посту и с презрением отнесемся ко всем сладостям жизни. Богатство, слава, могущество, любовь и все таковое по той причине и приятно, что мы чрезмерно любим свою жизнь и, так сказать, пригвождены к настоящей жизни. Когда же последняя презрена нами, то для нас не остается никакого смысла в тех приманках. Прекрасна настоящая жизнь, прекрасна и приятна, так как она — дар Божий; но когда явится будущая, тогда первая по справедливости окажется в пренебрежении. Итак, да не устыдимся святых символов нашего спасения и да не оттолкнем от себя, предавшись невоздержности, пьянству и прожорливости, великое основание благ, которым мы живем и существуем, но, как венец, понесем, Христов крест, то есть, умертвим свои страсти. Ведь все у нас совершается через него: надлежит ли возродиться — является крест, нужно ли питаться той таинственной пищей, быть рукоположенным или сделать что–либо другое — всюду у нас знак креста. Поэтому с большой ревностью мы начертываем его на жилище, на стенах, на окнах, на челе и в уме. Это — знамение нашего спасения, всеобщей свободы и милосердия Господня. Потому он и назван печатью, что им, как бы некоторой царской печатью и перстнем, запечатываем все Божии залоги, какие бы мы ни получили, и уже ничто злое не дерзает приблизиться. Если мы вручим кому–либо власть над народом и если возведем кого–либо в достоинство священства, то, после того как совершим бесчисленное множество молений и призовем сошедшую затем благодать Духа, запечатлеваем избранника крестом, как бы запирая сообщенный дар в надежном казнохранилище. Таким образом крест употребляется и при священнодействиях. Крест Христов — меч и древо, на котором закланный иудеями–богоубийцами Христос разрушил дела диавола и низложил самого диавола, пригвоздив на нем (т. е. древе) наши грехи. По этой причине крест и употребляется при священнодействиях, как бы некоторый меч и царский бич, поражающий и прогоняющий всякий демонский набег и сатанинское нападение. Поэтому божественные и священные учители, как бы некоторые копьеносцы, предложив царский бич, им прогоняют всякое неприятельское и враждебное войско, уделяя божественные и царские дары лицам, посвящающим в таинства, и вместе с ними воздавая почитание Царю–Христу.

3. Итак, когда ты запечатлеваешь себя крестным знамением, представляй в мыслях все значение креста, и тогда ты угасишь свой гнев и все остальные страсти. Всякий раз как ограждаешь себя тем знамением, преисполни свое чело великим дерзновением; грудь, очи и всякий член представь в качестве благоугодной Богу жертвы. В этом и состоит разумное служение Богу. Это знамение и во времена наших предков отверзало заключенные двери, оно угашало губительные яды, оно парализовало силу ядовитого растения цикуты, оно исцеляло укушения ядовитых зверей. Если оно отверзло врата ада и открыло небесный свод, восстановило вход в рай и сокрушило силу диавола, то что удивительного, если оно преодолевает губительные яды? Поэтому вырежь его в своем уме и обними его — спасение наших душ. Этот крест спас вселенную, прогнал заблуждение, возвратил истину, землю сделал небом, людей соделал ангелами. Благодаря ему демоны уже не страшны, но презренны, и смерть не есть смерть, но сон и бодрствование. Благодаря ему иссушаются плотские страсти, враждующие с теми, кто постится. Поэтому, если бы кто–либо из иудеев сказал тебе: «Ты покланяешься Распятому?» — то ты ответь ему ясным и сильным голосом и с радостным лицом: «Да, и покланяюсь, и не перестану покланяться». И хотя бы он стал смеяться, плачь о том, что он безумствует и не понимает того, что говорит; и возблагодари Господа Христа за то, что Он проявил к нам такие благодеяния, которых никто не в состоянии даже и постигнуть без помощи небесного откровения. Ведь и смеется он потому, что, как «душевный человек не принимает того, что от Духа Божия» (1 Кор. 2:14). Но что говорит безумный, неблагодарный и непокорный иудей? «Если Христос есть Бог, как вы говорите, и Сын Божий и пришел для спасения людей, то зачем Он распят и умер такой позорной смертью?» Мы ответим ему немногими словами, выбрав их из писаний пророков. О, беззаконный и неблагодарный иудей, Христу надлежало быть распятым, потому что закон и пророки возвестили так; человечеству надлежало получить спасение через Христа. Прежде всего Моисей говорит: «Вы увидите жизнь вашу, висящую перед вашими, и не будете иметь веры жизни вашей» (Второз. 28:66). И Исаия: «как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен» (Ис. 53:7). Также и Иеремия: «придите, и вложим древо в хлеб его» (Иерем. 11:19). И: «Взяли цену Его, и дали за землю горшечника, как сказал мне Господь» (Матф. 27:9, 10). А что распятый Христос есть Бог, послушай Ездру, который говорит: «Благословен Господь, распростерший Свои руки и спасший Иерусалим перед очами нашими». И когда змеи умерщвляли народ, Моисей, по повелению Божию, повесив змия на древе, говорил: «Взирайте на него, и не умрете» (Числ. 21). И опять Иеремия, как бы от лица распявших Господа, говорит: «Придите, и истребим его от земли живущих» (Иерем. 11:19). И, в свою очередь, Христос устами того же пророка говорит: «А я, как кроткий агнец, ведомый на заклание, и не знал» (там же). А также затем и Давид, как бы от лица Христа, говорит: «пронзили руки мои и ноги мои, и делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21:17, 19). И снова Исаия: «Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям» (прострох руце Мои весь день к людем непокаряющимся и противу глаголющим, иже не ходиша путем истинным, но в след грехов своих) (Ис. 65:2). А что крест Христов и его образ досточтим и достопокланяем, также и об этом учат пророки. Давид говорит: «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины» (дал еси боящимся Тебе знамение, еже убежати от лица лука) (Пс. 59:6). И опять: «покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся» (Пс. 85:17). А устами пророка Иезекииля Бог говорит: «На челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, сделай знак. И идите, и поражайте, и не щадите. Старика, юношу и девицу, и младенцев, питающихся материнским молоком, бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак» (Иезек. 9:4–6). И Соломон говорит: «Благословите древо, чрез которое бывает правда!» (Прем. Солом. 14:7). А Исаия говорит о том, откуда и какие были деревья, составлявшие крест: «Кипарисом и певком и вместе кедром прославишь место святилища Моего» (Ис. 60:13). Моисей же, бросив кусок дерева в Мерру, сделал горькие воды сладкими, прообразуя этим Христов Крест, усладивший мир, который был проникнут горечью демонов. И жезл Моисеев, разделивший скалу, прообразовал этим Крест Христов, разверзший человеческие сердца и вложивший в них благодать Святого Духа.

4. И это поистине путь жизни, и все, остающиеся на нем, живут. Оставившие же его получат смерть и бесконечное наказание. Закон и пророки возвещают Святую Троицу. И поистине, возвещенный пророками и законом, грядущий во имя Господне — Господь Иисус Христос, Он не иной кто–либо, как только рожденный в Вифлееме иудейском от Девы и Богородицы Марии при кесаре Августе. Не принимающий Его и не верующий в Него — отступник от Бога, и да будет ему анафема. Поэтому Исаия, говоря о вас, впавших в заблуждение, восклицает: «Народ мой пойдет в плен за то, что на дела Господа они не взирают и о деяниях рук Его не помышляют» (пленни быша людие мои, за еже не ведети им Господа) (Ис. 5:13). С того времени, как пришел Христос, сила войска вашего, иудеи, уничтожена, священство отнято и вы рассеяны римлянами. О распявших Христа Исаия говорит: «За грехи наши Бог отвратил от нас Свое лицо, и оставшиеся из нас — во грехах. Если бы не был Сам Христос — Тот, Кто родился от Марии, Кто избран Богом и есть истинный Его Сын, Кто возвещен законом и пророками, то ваш народ иудейский был бы прославлен, оказался бы в состоянии возвыситься и царствовать, как умертвивший безбожника и обольстителя. Но с тех пор, как был водружен крест, и на нем был распят вашими отцами Христос, с того времени и до сегодня ваш народ обречен на погибель и бесчестие, и Бог разгневался на вас сильнее, чем во времена вавилонского плена. Тогда по истечении семидесяти лет Бог сжалился и отозвал вас обратно. А теперь Он оттолкнул вас от Себя совершенно; истину сказал отец ваш, пророк и патриарх Иаков — все ваши законные установления пали, вы изгнаны из Иудеи, вашей страны, рассеяны по различным местам и служите предметом презрения и поругания во всей вселенной — от востока до последнего края земли. А наши христианские дела с каждым днем процветают, возрастают и укрепляются, и проповедь о нашей благочестивой вере распространилась по всей вселенной; над нами царствует Христос; мы покланяемся Честному и Животворящему Его Кресту и храним последний, как многоценное сокровище». Крест Господень, действительно, блистательнее и великолепнее всякого царского венца. Но что я говорю — царского венца? Он превосходит своим блеском даже самые солнечные лучи. В древнее время распятие было наказанием за порочную жизнь и безнравственные дела; теперь же Крест — символ божественного дара, знамение духовного благородства, сокровище, которого невозможно похитить, дар, которого невозможно отнять, основание святости. Его мы носим с собой и на ложе, и за трапезой, и всюду, где бы мы ни были. Как многие из воинов ни обедают, ни спят без оружия, так и мы ныне привесим вместо меча к своему ложу крест, вместо засова начертаем на дверях его же, им же окружим всякий дом вместо стены, им оградим внутреннее и внешнее. Он сокрушил смерть, отверз небеса, сделал чистой землю, возвел наше естество на царский престол, положил конец тирании диавола. Образ Креста двоякий: один из вещества: или из золота, или из жемчуга, или из драгоценных камней; он часто и похищается варварами или ворами; а другой — невещественный, потому что сущность его не из вещества, но она — из веры, материал — из внутреннего настроения того, кто совершает крестное знамение. Крест хранит спящих, он доставляет безопасность бодрствующим, он спасает находящихся в опасностях, благодаря ему, прекращается война и утверждается мир. Прославляю Твое, Господи, о мне таинство домостроительства, исполненное долготерпения и незлобия; покланяюсь честному и животворящему Твоему кресту, Господи; обнимаю страдания Твои, лобызаю гвозди и целую язвы на членах Твоего тела; чрезмерно радуюсь трости, копию и губе; как царскую диадему, надеваю на себя венец из терния; как блестящими камнями, горжусь заплеваниями, и, как наиболее великолепным украшением, горжусь заушениями. Исповедую, что Ты — истинный Бог, один из лиц Святой Троицы — Иисус Христос, за меня восприявший страдание, завернутый в плащаницу, подвергнутый осмеянию со стороны беззаконных иудеев, наконец, погребенный и воскресший в третий день и снова грядущий судить живых и мертвых. Твоя слава и держава, с Отцом и Всесвятым и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Это, братья, то знамение, которое Господь обещал дать всем, говоря: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Матф. 12:39). Господь разумел смерть, погребение и воскресение. И опять, в другом случае выясняя силу креста, Он говорил: «Когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я» (Иоанн. 8:28). «Когда распнете Меня, — говорит Он, — и будете думать, что победили Меня, тогда всего более узнаете Мою силу». И в самом деле, после того, как был распят Христос, иудейские обрядные установления прекратились, проповедь процвела, слово о Господе распространилось до границ вселенной; силу Господню всегда возвещают и земля, и море, и населенная, и ненаселенная части мира.

Поэтому никто да не стыдится священных символов нашего спасения и основания благ, которым мы живем и благодаря которому существуем; но будем носить Христов крест, как бы венец. Все, имеющее отношение к нам, совершается при посредстве креста: нужно ли получить возрождение, является крест; нужно ли быть вскормленным той таинственной пищей, или быть рукоположенным в известный церковный сан, или сделать что–либо другое, всюду — символ нашей победы. Поэтому с большой заботливостью начертываем его и в жилищах, и на стенах, и на дверях, и на челе, и в уме. Это — знамение нашего спасения и всеобщей свободы и доказательство милосердия Господа нашего: «как овца, веден был Он на заклание» (Ис. 53:7). Поэтому, когда ограждаешь себя крестным знамением, то размышляй в своем уме о всем значении Креста и угаси свой гнев, а также и все прочие страсти. Когда ограждаешь себя крестным знамением, то преисполни свое чело великим дерзновением, сделай свободным свой дух. Знайте же, во всяком случае, что доставляет нам свободу. Поэтому и Павел, побуждая нас к этому самому, то есть, к приличествущей нам свободе, так наставляет, напомнив о Кресте и Крови Господних. «Вы куплены, — говорит он, — дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23). «Подумай, — говорит, — о той цене, какая уплачена за тебя, и не будешь рабом никого из людей». Ценой он называет Кровь, пролитую на Кресте. Не просто пальцем надлежит напечатлевать его, но прежде всего расположением сердца с великой верой; и когда он таким образом бывает начертан на твоем лице, то ни один из нечистых демонов не будет в состоянии стать вблизи тебя, видя меч, которым нанесен ему удар, видя нож, от которого он получил смертельную рану. И, если мы приходим в ужас, видя те места, в которых подвергаются смертной казни осужденные, то подумай, что испытает диавол, видя оружие, которым Христос уничтожил всю его силу и отрезал голову у дракона.

2. Итак, не устыдись столь великого блага, чтобы и тебя не устыдился Христос, когда придет со славой Своей и когда перед лицом Его явится знамение, сияющее сильнее солнечного луча. Тогда именно явится Крест, который будет говорить своим наружным видом и перед лицом всей вселенной станет вести защиту в пользу Господа и доказывать, что Господь не пренебрег ничем из относящегося до спасения людей. Это знамение и во времена наших предков отверзало заключенные двери, оно угашало силу губительных ядов, оно парализовало силу ядовитого растения цикуты, оно исцеляло укушения ядовитых зверей. Если оно открыло врата ада и отверзло небесный свод, если оно восстановило вход в рай и сокрушило крепость диавола, то что удивительного, если оно преодолевает и губительные яды, и зверей, и остальное подобное же? Поэтому начертай его в твоем уме и обними его — спасение наших душ. Этот Крест обратил на истинный путь вселенную, изгнал заблуждение, возвратил истину, землю сделал небом, людей соделал ангелами. Поэтому демоны уже не страшны, но презренны; и смерть не есть смерть, но сон. Отсюда все, что враждовало с нами, низринуто на землю и попрано. Поэтому, если кто–либо скажет тебе: «Ты покланяешься Распятому?», то ответь ясным голосом и с радостным лицом: «И покланяюсь, и никогда не перестану покланяться». А если он будет насмехаться, оплачь его в виду того, что он безумствует. Возблагодари Господа за то, что Он окружил нас такими благодеяниями, которых без небесного откровения никто не в состоянии даже и постигнуть. Он смеется по той причине, что «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия» (1 Кор. 2:14); ведь и дети испытывают то же, когда увидят что–либо великое и достойное удивления. Дитя будет смеяться, хотя бы ты ввел его в таинства. Эллины похожи на этих детей, лучше же сказать: они более несовершенны, чем даже последние, а потому и более несчастны, так как не в незрелом возрасте испытывают то же, что и дети, а в совершенном, почему не заслуживают даже и снисхождения. Мы же звонким и сильным голосом станем возглашать и говорить, и, хотя бы тут были все эллины, скажем с особенным дерзновением, что Крест — предмет нашей гордости, что он — основание всех благ и что, наконец, он же — наше дерзновение и всякого рода венец. Я желал бы иметь возможность говорить вместе с Павлом: «Для меня мир распят, и я для мира» (Галат. 6:14), но, не допускаемый разнообразными страстями, не могу. Поэтому советую как вам, так прежде вас себе самому распяться миру и не иметь ничего общего с землей, но питать любовь к горнему отечеству, к славе, которой ожидаем оттуда, и к вечным благам. Мы — воины Царя небесного, и надели на себя оружие духовное. Итак, зачем же нам проводить жизнь корчемников и сборщиков, лучше же сказать — червей? Где царь, там надлежит находиться и воину. Ведь мы сделались воинами не тех, которые находятся вдали от нас, но находящихся вблизи. Земной царь, конечно, не потерпел бы, чтобы все находились в царском дворце или чтобы все толпились по сторонам непосредственно около него; Небесный же Царь желает, чтобы все находились вблизи Царского престола. «Но как возможно, — скажет кто–либо, — чтобы мы, которые находимся здесь, стояли подле того трона?» Возможно, потому что и Павел, будучи на земле, находился, однако, там, где пребывают серафимы и херувимы, и он был ближе ко Христу, чем эти щитоносцы к своему царю. Эти часто обращают свои глаза на многие места, а на того ничто другое не производило впечатления, ничто другое не развлекало его, но весь свой ум он устремил к Царю и Господу.

3. Поэтому, если пожелаем, то и для нас возможно тоже. Если бы Господь был разделен от нас местом, тогда ты основательно недоумевал бы; а если Он всюду присутствует, то, следовательно, близок к тому, кто проявляет усердие и употребляет крайние усилия в деле искания Его. По этой причине и пророк говорил: «не убоюсь зла, потому что Ты со мной» (Пс. 22:4). И, в свою очередь, Сам Бог говорил: «Разве Я — Бог только вблизи, а не Бог и вдали?» (Бог приближаяйся Аз есмъ, а не Бог издалеча) (Иерем. 23:23). Поэтому, как грехи разлучают нас с Ним, так праведные дела соединяют Его и нас. «Тогда ты воззовешь, — говорит, — и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я!» (Ис. 58:9). Какой отец мог бы когда–либо в такой степени внимать своим детям? Какая мать так настроена, чтобы непрерывно стоять в ожидании, не позовут ли ее когда–нибудь дети? Никого нет — ни отца, ни матери. А Бог стоит, непрерывно ожидая, не позовет ли когда–нибудь Его кто–либо из Его рабов, и, если мы когда–либо позвали Его, как следует, Он ни разу не оставил нашей просьбы без внимания. Поэтому и говорит: «Не жду, чтобы ты окончил свою молитву, но тотчас услышу тебя». Итак, будем звать Его, как Он хочет быть призываемым. А как Он хочет этого? «Разреши, — говорит, — оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я!» (Разрешай всяк соуз неправды, разрушай одолжения насильных писаний, всякое писание неправедное раздери. Раздробляй алчущему хлеб твой, и нищия безкровныя введи в дом твой. Аще видиши нага, одей, и от свойственных племене твоего не презри. Тогда разверзется рано свет твой, и исцеления твоя скоро возсияют, и предъидет пред тобою правда твоя, и слава Божия объимет тя. Тогда воззовеши, и услышу тя, еще глаголющу ти, скажу: се приидох) (Ис. 58:7–9). «И кто может совершить все это?» — скажет кто–нибудь. Скажи мне: кто не может? Что тяжелого в том, что сказано? Что трудного? Что нелегкого? Все это не только возможно, но и так легко, что многие превзошли даже и меру, не только разорвав не согласные с правдой счетные записи, но даже снявши с себя все, что у них было, не только радушно принимая бедных в свой дом и приглашая их к своей трапезе, но даже трудясь до телесного пота, чтобы пропитать их, благодетельствуя не только родственникам, но и врагам.

Что же, словом, трудного в сказанном? Он не сказал: «перейди гору, перейди море, раскопай столько–то и столько–то участков земли, оставайся без пищи, облекись во вретище»; но: «Сделай других участниками в пользовании твоим домом, уделяй свой хлеб, разорви несогласные с правдой счетные записи». Что легче этого, скажи мне? А если, по твоему мнению, это трудно, то посмотри, прошу, на награды, и тогда все будет тебе легко. Как цари во время состязаний на конских ристалищах полагают перед состязающимися венцы, одежды и победные награды, так и Христос полагает посреди ристалища победные же награды, протягивая их, как бы многими руками, словами пророка. Но у царей, как у людей, их изобилие истощается и предметы, щедро раздаваемые ими, издерживаются; поэтому цари ревностно стараются о том, чтобы показать незначительное в качестве важного. По этой причине, вручая всякий в отдельности предмет отдельному из своих слуг, таким образом выносят их на середину. Наш же Царь, напротив, собрав все вместе, так как Он весьма богат и не делает ничего напоказ, таким образом выставляет на середину все, что собрано; а то будет бесчисленно и потребует многих рук, которые взяли бы. А чтобы ты понял это, рассмотри каждое из Божиих обещаний со тщательностью. «Тогда, — говорит Он, — разверзется рано свет твой». Не кажется ли тебе, что речь идет о каком–то одном даре? Но он не один. Внутри себя он содержит многое: и венцы, и победные награды, и другие воздаяния; и если желаете, мы покажем все богатство по отдельным его частям, насколько, конечно, мы в силах показать это; только не утомитесь, слушая нас. И прежде всего, постараемся понять, что значит «разверзется»? Оно показывает нам скорость и изобилие и то, как сильно Он желает нашего спасения, как озабочен тем, чтобы блага сами изливались, и как старается об этом. И ничто не будет в состоянии препятствовать неизреченной Его стремительности. Всем этим показывается изобилие благ и бесконечность их богатства. А что значит «рано»? Это значит, что не после того, как ты окажешься в искушениях, и не после посещения тебя несчастьями, но прежде, чем явится все это. Как относительно плодов говорим, что такой–то плод — ранний, именно, явившийся прежде времени, так и здесь, в свою очередь, обозначая скорость, Он сказал таким образом (т. е., употребив слово «рано»), подобно тому как выше говорил: «еще говорящему тебе скажу: вот Я». Но о каком Он говорит свете, и что это вообще за свет? Не этот чувственный, но другой, во многих отношениях лучший, который показывает нам небо, ангелов, архангелов, херувимов, серафимов, престолы, господства, начала, власти, все воинство, царские города, обители. Если ты удостоишься того света и увидишь то, что сказано, то избавишься от геенны, от ядовитого червя, от зубовного скрежета, от мучительных уз, от скорби и страдания, от беспросветного мрака, от рассечения тебя пополам, от огненных рек, от проклятия и от мест мучения, и удалишься туда, где нет скорби и печали, где царят великая радость, мир, любовь, наслаждение и веселие, где жизнь бесконечна, слава неизреченна и красота несказанна, где обители вечны, слава Царя неизглаголанна и где находятся те блага, которых глаз наш не видел, ухо не слышало и мысль о которых не приходила человеку на ум; где духовный Жених, небесные чертоги, девы со светлыми лампадами и слуги, держащие в руках брачное одеяние; где находятся чертоги Господа и сокровищницы Царские. Видел ли ты, сколь великие и сколь многие победные награды Он указал одним словом, и как собрал все воедино? Таким образом, раскрыв и каждое из последующих слов, мы нашли бы великое изобилие и неизмеримое море. Итак, не отложим на неопределенное время и не замедлим оказывать сострадание нуждающимся; нет, прошу; но, хотя бы нам нужно было все бросить, хотя бы нам предстояло быть ввержеными в огонь, или отважиться против угрожающего меча, или прыгать на ножи, или потерпеть что–либо другое, будем переносить все спокойно, чтобы получить одеяние Небесного царства и ту неизреченную славу. О, если бы мы все достигли ее, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Глиняный …. Из мягкой глины; такими бывают сосуды во время работы над ними горшечника, отсюда название — «горшечный». «Горшечный» — обожженый глиняный = — Выражение «сосуды горшечника» характеризует людей ветхозаветных, а слова апостола о «сосудах горшечника» относятся к людям, обновленным благодатью крещения.

Это, а также следующие два слова, имеются только в латинском переводе.

Епископ Габальский Севериан был изгнан из Константинополя народом за вражду против св. Иоанна Златоуста, а потом возвращен в Константинополь.

Этот и следующий параграфы возбуждают сомнение в своей подлинности.

Эта беседа, весьма сходная с предшествующей, в издании Миня существует только на латинском языке, с которого и сделан перевод ее.

Разумеется Феофил александрийский, враг святителя.

Существует только в лат. переводе.

т. е. в константинопольскую церковь св. апостолов, где почивали мощи св. Тимофея.

Статир — монета в четыре драхмы, около одного рубля.

Мυσταγωγία — тайноводство, посвящение в тайны, церемония.

Это рассуждение, по свидетельству Георгия Александрийского, написано святителем из Кукуза в утешение своим страждущим последователям.

Написано вскоре после пасхи 404 года.

Название должности по полицейскому управлению столицы. На куриосах, лежала обязанность производить следствия по преступлениям и проступкам, совершавшимся в столице, и о виновных доносить высшему начальству.

Писано, вероятно, в 406–м году.

т. е. Sacra epistola — августейшее послание.

См. «Полное собрание Творений св. Иоанна Златоуста», т. 1, стр. 96.

Под этим Пелагием некоторые разумеют ересиарха.

По мнению Тильмона, эта диаконисса была теткой (по отцу) св. И. Златоуста.

Этому Констанцию св. И. Златоуст писал даже особое (221–е) письмо.

Это, вероятно, был Леонтий, архиепископ анкирский в Галатии, весьма неприязненный к Златоусту.

Οί από βιχαρίων — бывшие прежде викариями, правителями диоцезов (первый чин после префекта); οί από ηγεμόνων (ex praesidibus) — бывшие президами, начальниками провинций; οί από τριβούνων — бывшие начальниками над трибами.

Епископ Мартиропольский.

Писано из Кукуза в 404 году.

Писано в 404 или 405 году.

Писано из Кукуза в 404 году.

Писано в 405 году.

Из Кукуза в 405 г.

Это и четыре следующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

Писано из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Писано, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Время написания этого письма неопределенно указывается между 404 и 407 годами.

Как это, так и два следующих письма писаны из Кукуза в 404 или 405 году.

Из большей части изданий и манускриптов читается: Имитию.

Настоящее и два последующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году, как и письмо к Феодоту.

Между 404 и 407 годами, как и следующее письмо.

Из Кукуза в 405 году.

Писано, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза в 404 году, как и два следующих письма.

Настоящее и три следующих письма написаны из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза, как полагают, в 404 году.

Между 404 и 407 годами. Дуками назывались начальники пограничных округов империи. По сложении с них должности, за ними удерживался титул бывших дуков — από δουκών.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Писано в 406 году. Консуляриями назывались начальники некоторых провинций.

Из Кукуза в 405 году.

Между 404 и 407 годами.

Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

Вероятно, в 406 году.

Вероятно, из Арависса в 406 году.

Из Арависса в 406 году, как и два следующих письма.

Между 404 и 407 годами.

Настоящее и пять следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Настоящее и одиннадцать следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

Епископ Евлогий был митрополитом Кесарии палестинской, то есть главою всех палестинских церквей, исключая Иерусалимскую.

По Ватиканскому кодексу: к пресвитеру монаху Роману.

Писано между 404 и 407 годами.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

Между 404 и 407 годами.

Писано, вероятно, в 406 году.

Из Кукуза в 404 году.

В 404 или 405 году.

Писано, вероятно, в 406 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году, как и четыре следующих письма.

Вероятно, к Феодору Мопсуестскому, с молодых лет близкому другу, согражданину по месту родины и сотоварищу св. Иоанна Златоуста по антиохийскому училищу св. писания.

В сердце (εν καρδία). Монфокон и др. находят более правильным другое чтение: «в Киликии» (εν Κιλικία). Из четырех греческих кодексов, которыми пользовался Монфокон для проверки в настоящем случае текста прежних изданий, только два, именно: один из ватиканских кодексов и кодекс королевской парижской библиотеки, имеют чтение «εν καρδία», тогда как другие два, из которых один древнее всех прочих, не подтверждают этого чтения. Сверх того в одном кодексе сен–жерменской библиотеки под № 326, которого древность возводится к девятому столетию, сохранился между прочим древний латинский перевод настоящего письма, замечательный тем, что не только в тексте его соблюдено чтение: «в Киликии», но и в самом заглавии поставлено имя Феодора Мопсуестского: «incipit Johannis Constantinopolitani ad Theodorum Mopsuestenum Episcopnm». Наконец так же точно читал это место, относя самое письмо к лицу Феодора Мопсуестского, Факунд, епископ гермианский, знаменитый защитник Феодора Мопсуестского, как это видно из его сочинения «pro defensione trium capitulorum», написанного около 542–го года (см. кн. 7, гл. 7, стр. 633 по изданию Сирмонда). В самом деле, если принять это чтение, то не остается сомнения, что письмо действительно было писано к Феодору Мопсуестскому. Впрочем, замечает Тильемон, если и не принимать его, оставаясь при другом чтении, то надобно держаться опять того же мнения. Из всех епископов, носивших имя Феодора, известны только двое, к кому могло быть обращено настоящее письмо, именно: Тианский в Каппадокии и Мопсуестский в Киликии. Но с Тианским Феодором св. Иоанн Златоуст никогда не был в таких дружественных отношениях, тем менее — «исстари и изначала», какие высказывает он к лицу, которому пишет настоящее письмо, и в каких действительно был с Феодором Мопсуестским. Должно однако прибавить, что это мнение было отвергнуто на пятом вселенском соборе, — к сожалению, без указания какого бы то ни было основания (см. Labbaei Concilior. coll. torn. 5, pag. 490).

Между 404 и 407 годами.

Из Кукуза в 404 году. Елпидий был епископом лаодикийским.

По рукописи Фабриция: Асинкриту.

Вскоре по приезде в Кукуз, в 404 году.

Из Кукуза, в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Писано в начале ссылки, в 404 году.

По дороге в Кукуз, в 404 году.

Из Кесарии Каппадокийской, по дороге на место ссылки, в 404 году.

Перед прибытием в Кукуз, в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Это письмо, по всей вероятности, не подлинно, так как и по характеру мыслей, и по свойству языка в тех местах, которые не представляют собою компиляции, или даже буквальной выписки из подлинных творений Златоуста, резко отличается от всех других произведений великого святителя.

Доселе письмо представляет собой сперва почти буквальную выписку, а потом переделку, из первых двух отделов 1–го письма и небольшого места из 9–го отдела 3–го письма Златоуста к Олимпиаде.

Во всех своих письмах к лицам, терпевшим гонение, Златоуст утешает страдальцев похвалою их твердости или указанием на ожидающие их небесные награды, вообще говорит об их нравственных заслугах; но никогда, так как здесь, не выставляет себя самого, забывая лицо, к которому пишет. Он нередко упоминал о врагах своих, называя их нарушителями церковного мира, но никогда не приписывал своих бедствий собственно императрице. Впрочем, все это место заимствовано из 2–й беседы его перед отправлением в первую ссылку, которое, равно как и первое его слово по тому же случаю, не было написано им самим, а записано с его слов кем–либо из его слушателей, и притом с такою неточностью, что оба слова пред отправлением в ссылку, по всей вероятности, представляют собою две разных редакции одного и того же в действительности произнесенного слова. Понято, как мало можно иметь доверия к настоящему тону этого места.

Сравнение этого обвинения с изложением обвинений в 1–й и 2–й беседах перед отправлением в ссылку (см. стр. 447, 453) показывает, что там, или здесь, допущена весьма значительная неточность.

Ниоткуда, кроме этого места, не видно, чтобы на св. Иоанна Златоуста кто–либо возносил подобную клевету. Можно думать поэтому, что враждебная рука приводит здесь эту нелепую выдумку для того, чтобы навлечь новую тень на жизнь святителя.

Напротив, везде Златоуст пишет, что о таких–то людях и надобно жалеть. См. его письма: 82–е к Пеанию, 84–е к Ипатию и др.

Все, что ниже говорится о Спасителе и об апостолах, составляет сокращение 3–го, 4–го и 5–го отделов первого письма к Олимпиаде.

Знаменитый патриарх константинопольский Фотий обратил внимание в своей Библиотеке на настоящее место о преемнике Златоуста Арсакие. Правда, он старался объяснить неприличную его резкость переменой, происшедшею в положении приверженцев св. Иоанна Златоуста, не отвергая подлинности письма; однако заметил, что подобные выражения противоречат тому, что по другим указаниям внушал св. Иоанн Златоуст константинопольскому народу и клиру. Cm. Photii Biblioth. cod. 277 edit. Hoeschel. col. 1565.

Златоуст обыкновенно называет место своей ссылки неопределенно Армениею. Автор настоящего письма объясняет, что это — та Армения, которая называлась Таврокиликией.

То есть слезы, которые должны сделаться для них источником бессмертия.

Из Кукуза в 406–м году.

Писано, вероятно, в 406–м году.

Из Арависса в 406–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Из Кукуза, в 405–м году.

Писано в 406 году.

По всей вероятности, разумеется принятие святого крещения.

Разумеется опять принятие святого крещения и затем приобщение Евхаристии. Как предшествующее, так и настоящее выражение постоянно употребляются в творениях, известных под именем Дионисия Ареопагита, именно — в Церковной Иерархии.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Диогену.

Из Арависса, в 406–м году, как и следующее письмо к чтецу Феодоту.

Писано, вероятно, в 406–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 405–м году.

Вероятно, в 406–м году, как и следующее письмо к епископу Елпидию.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Диогену.

То есть Константинополя.

В 405–м или 406–м году.

Настоящее и два следующих письма писаны из Кукуза в 405–м году.

Анфемий был консулом вместе со Стилихоном в 405 году. Из Феодосиева кодекса (Jmperator. Honorii et Theodos. lex 14, lib. 12, titul. 12) видно, что он был префектом претория, έπαρχος των πραιτωριών.

Все они жили вместе в Риме. См. Церк. Ист. Созомена кн. 8, гл. 26.

О диаконе Кириаке см. также у Созомена в указанном месте.

Следующие двадцать два письма, начиная с письма к Аврелию и оканчивая письмом к Италике, с большею или меньшею вероятностью относятся все к 406–му году.

Вероятно, к епископам западных церквей.

Об этом епископе упоминается у Палладия в жизнеописании св. Иоанна Златоуста, гл. 4, — и с большой честью говорится у блаж. Иеронима в предисловии к книгам и Паралипоменон и в одном из писем.

Настоящее и три следующих письма к епископам, прибывшим с запада, при некоторой разности в выражениях, в сущности, все одного содержания и написаны по одному и тому же случаю. Можно думать, что св. Иоанн Златоуст, обращаясь в каждом из них ко всем епископам, прибывшим с запада, в то же время желал, чтобы каждому из прибывших, или по крайней мере каждому из более влиятельных между ними, был вручен особый экземпляр его письма. То же самое должно заметить касательно писем: 152–го. 153–го и 154–го.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Евифию.

Написано, как полагают, по дороге в Кукуз в 404–м году.

Вероятно, из Кукуза в 404–м году, как и два следующих письма.

Настоящее и два следующих письма писаны из Кукуза в 405 году.

По всей вероятности, писано в 406–м году, как и три следующих письма.

Исихий, епископ города Салона в Далматии, известен своей перепиской с блаж. Августином, который между прочим с похвалой упоминает о нем также в своем сочинении «О граде Божием». Ему приписывают толкование на книгу Левит.

Гавденций был избран на кафедру Брешийской (Brixianae) церкви собором северо–итальянских епископов под председательством св. Амвросия Медиоланского около 387–го года, заочно, во время своего путешествия по востоку, откуда был вследствие того немедленно вызван. Он принес с собой из Кесарии каппадокийской в Брешию часть мощей св. сорока мучеников. Впоследствии он ездил в Константинополь по делу св. Иоанна Златоуста и известен также как писатель.

Вероятно, в 405–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Между 404–м и 407–м годами.

Настоящее и три следующих письма писаны из Кукуза в 404–м г.

Евнух императрицы Евдоксии, некоторое время управлявший певчими Константинопольской церкви. Ему поручено было императором воротить св. Иоанна Златоуста после первой его ссылки. См. Сократа Церк. Ист. кн. 6, гл. 8 и 16.

Фронтон Дюк думает, что это та самая диаконисса, которую Палладий в жизнеописании св. Иоанна Златоуста, гл. 10, называет Проклей, или Прокулой. Свое предположение он основывает главным образом на созвучии имен.

Из Кукуза, вероятно, в 405–м году.

Из Кукуза в 404–м году, как и четыре следующих письма.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 404 году, как и четыре следующих письма.

т. е. Константинополя. В жизнеописании св. Иоанна Златоуста Палладий говорит об этом Студие, что он в числе прочих лиц принимал живейшее участие в отстранении от епископа Иоанна вознесенных на него клевет. Фронтон Дюк совершенно справедливо замечает, что это не тот Студий, который в 459–м году, в царствование императора Льва, построил церковь во имя св. Иоанна Предтечи для иноков так называемого устава неусыпающих и помог таким образом основанию Студийского монастыря, получившего огромную известность во времена преподобного аввы Феодора Студита.

Между 404–м и 407–м годами. Не более этого можно сказать и о времени написания следующего письма к епископу Кириаку.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Пеанию.

То есть, епископ города Каставал, принадлежавшего также, как города Эги и Таре, к Киликийской провинции.

То есть Каставальскую епископию — каставальцев.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к готским монахам.

Τοίς εν τοίς Προμώτου. Св. Иоанн Златоуст образовал в Константинополе общество монахов из готских уроженцев, которые под его руководством приготовляли себя к миссионерской деятельности между готами. С этой целью готские монахи занимались изучением Священного Писания и упражнялись в проповедовании слова Божия на готском языке. Из беседы, произнесенной Златоустом в присутствии многочисленного собрания константинопольцев в церкви св. Павла, после того как на литургии, совершавшейся готами, прочитаны были по–готски чтения из Апостола и Евангелия и готский пресвитер сказал на своем природном языке беседу, видно, как близко было это дело душе великого святителя. Некоторые из приготовленных им миссионеров, надобно думать, приобрели уже своими трудами известность между готами и значение в готской церкви. Между тем св. Иоанн Златоуст был осужден церковным судом и низложен. Отлучение и осуждение его должно было быть признано и готской церковью, об утверждении которой он так отечески заботился; тем более, что готские миссионеры, более или менее долженствовавшие состоять под ведением константинопольского епископа, должны были, следовательно, действовать по указаниям епископа Арсакия, преемника св. Иоанна Златоуста. Но это отлучение против святителя в церквах, им основанных, и между христианами, им обращенными к вере, очевидно, могло произвести соблазн и повредить распространению православия между готами. Прискорбнее всего было то, что орудием к исполнению этого грустного дела должны были послужить те самые лица, известные уже готской церкви, которые своим образованием обязаны были незаконно отлученному архипастырю, В жизнеописании св. Иоанна Златоуста Палладий упоминает о Марсе, вдове Промота, в числе лиц враждебных святителю. Очень вероятно, что готские монахи миссионеры (οί εν τοίς Προμώτου) имели свой монастырь на ее земле, или какие–нибудь угодья в ее имении, и что владетельница, по навету других, или даже по настоянию властей, согласному с ее собственными чувствами, делала им разного рода притеснения за их приверженность к св. Иоанну Златоусту с целью побудить их отправиться к готам прежде всего, конечно, для продолжения своей миссионерской деятельности, но вместе и для того, чтобы официально огласить там отлучение их просветителя. По крайней мере, принимая такого рода сближение выше изложенных отрывочных исторических указаний, можно ясно определить смысл недоговоренных выражений, как в этом, так и в предшествующем письме.

Между 404 и 407 годами, как и следующее письмо.

Вариант: к Галвиону.

Из Кукуза в 404–м году, как и три следующих письма.

Кроме учебных заведений, школами назывались в Константинополе также отряды охранной императорской и дворцовой стражи и разного рода другие военные учреждения, равно как и самые казармы или места, в которых они помещались.

Между 404–м и 407–м годами, как и следующее письмо к пресвитеру Пелагию.

Из Кукуза в 404–м году.

Из Кукуза в 404–м или 405–м году.

Фронтон Дюк делает следующее замечание касательно этого слова. Σπόρτουλα — слово латинское, значит собственно: кузовок, лукошко, или плетеная из гибких прутьев корзинка, в каких римляне в древности прятали свои деньги. Впоследствии спортулой стали называть порции кушанья, которые (in sportellis) в корзинках отпускались вместо настоящего обеда клиентам. Далее с течением времени этим словом стали обозначать всякого рода жалованье, выдачи в видах вспоможения, денежное вознаграждение за труды, как например: вознаграждение вместо жалованья по закону, получавшееся от соприкосновенных лиц судьями за разбор тяжебных дел, и проч. Наконец, в письмах св. Киприана карфагенского спортулами называется содержание, получавшееся пресвитерами и вообще всеми членами клира, подобно тому как левиты в Ветхом Завете получали десятины плодов от народа. Подобное значение должно иметь это слово и в настоящем случае, в письме св. Иоанна Златоуста.

Из Кукуза в 404–м году, как и два следующих письма.

См. выше письмо к пресвитеру Филиппу.

Из Никеи по дороге к месту ссылки, в 404–м году. Это письмо приводится у Никифора Каллиста — см. кн. 13. гл. 27.

То есть 4–го июля.

Настоящее и десять следующих писем писаны из Кукуза, в 404–м году.

То есть, к преемнику св. Флавиана, Порфирию, епископу антиохийскому, который был в числе непримиримых врагов св. Иоанна Златоуста. Основываясь на слоге речи и судя по самому содержанию этого письма, Тильмон думает, что оно принадлежит не св. Иоанну Златоусту, а пресвитеру антиохийскому Констанцию, которому принадлежат письма, помещаемые ниже, и который, будучи вынужден Порфирием оставить Антиохию, добровольно разделял с св. Иоанном Златоустом его изгнанническую жизнь. Мнение это не лишено некоторой вероятности, тем более, что и другие письма Констанция сохранились также между письмами св. Иоанна Златоуста.

По приезде в Кукуз в 404–м году. Часть этого письма приводит Никифор Каллист (см. кн. 13, гл. 27).

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Картерию.

Игемонами назывались председатели суда известного округа (τόυ ηγεμονικόυ δικαστηρίου), например: игемон Ливии, игемон Карий, игемон Неокесарии. Препод. Макарий египетский, рассуждая о постепенности в деле нравственного усовершения, между прочим говорит, что так бывает и в отношениях гражданской жизни: сначала человек учится азбуке; потом проходит римскую школу; пройдя ее окончательно, он делается опять новичком, поступая в школу грамматиков; успев лучше всех в этой последней школе, он делается софистом и таким образом становится опять новичком и низшим лицом между всеми, занимающимися судопроизводством; ставши первым между софистами, он делается игемоном, и т. д. (См. бес. 15, по франкф. изд. 1594 г. стр. 217). И в самой благодати, говорит он же еще (там же бес. 16 стр. 243), есть разные степени и достоинства: иное дело полководец, сановник, имеющий дерзновение перед царем, и иное дело — игемон.

Настоящее и четыре следующих письма антиохийского пресвитера Констанция сохранились вместе с письмами св. Иоанна Златоуста. Служа отчасти дополнением к источникам сведений о жизни святителя в изгнании, они во всех изданиях занимают место наряду с собственными его письмами; а потому и мы оставляем за ними это место в своем издании.

Из Кукуза в 404–м году.

Писано из Кукуза в 404–м году.

В полном своем виде настоящее письмо дошло до нашего времени лишь в средневековом латинском переводе, и только некоторые места его, которые мы в своем переводе обозначили вносными знаками, сохранились на греческом языке в разных творениях древних греческих писателей, как то: Леонтия Иерусалимского († ок. 596 г.). Анастасия Пресвитера, ученика препод. Максима Исповедника († 662 г.), Иоанна Дамаскина († ок. 780 г.) и Никифора патриарха константинопольского († 829 г.). Все поименованные писатели, пользуясь этим письмом в своих сочинениях большей частью против монофизитов, указывали на него как на подлинное творение св. Иоанна Златоуста, и приводили из него отрывки доказательство того, что и прежде Халкидонского собора отцы и учители церкви учили о неслитности естеств в лице Иисуса Христа так же, как учит православная церковь после. Несмотря на то, почти все известнейшие римско–католические ученые, исключая Гардуина, отвергают его подлинность и думают, что оно принадлежит какому–нибудь неизвестному писателю, жившему после времени Халкидонского собора, но без достаточных оснований. Полное заглавие этого письма, как по латинскому переводу, так почти и по греческой выдержке из Никифора константинопольского, читается так: Письмо к монаху Кесарию блаженного Иоанна, епископа (αρχιεπσκόπου) Константинопольского, из времени вторичной его ссылки.

Так звали аполлинаристов, как это можно видеть из творений св. Григория Богослова.

Говорится против синусиастов, которые, как это видно из творений Афанасия Великого, Григория Богослова, Епифания и др., учили, что до явления своего на земле Христос имел плоть небесную, предвечную, сосущную (συνουσιωμένην), и даже единосущную Божеству, в которой и явился.

Из сочинения преп. Иоанна Дамаскина против яковитов.

Оттуда же.

Из Анастасия Пресв. Никифора Конст., И. Дамаскина и Леонтия Иерусалимского.

Здесь разумеется Диодор, епископ тарсийский, бывший некогда учителем св. Иоанна Златоуста, а самое слово в похвалу ему произнесено святителем, как полагают, в 382 году по Рождеству Христову.

Мученика, μάρτυρος.

В некоторых рукописях читается: «и наш город».

Иерусалим — в слав. Библии.

Здесь слиты воедино два текста: 1) «Вы — тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12:27), и 2) «мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф. 5:30).

Точный перевод этого слова — «первый плод».

Родственники.