Представляем версию 180-го номера православного журнала "ФОМА"

для электронных книг и программ чтения книг в формате ePUB

на мобильных устройствах.

Номер издан с сокращениями.

ВНИМАНИЕ!

Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.

ИД "ФОМА"

2018 г.

(С)

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Владимир Легойда. День Распятия

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Александр Доброхотов. Скоро ли наука объяснит мир и религия станет ненужной?

ВОПРОС НОМЕРА:   Стать крестным

Протоиерей Федор Бородин. У вас один пропущенный вызов

ВЕРА

Священник Лоуренс Фарли. Раса бессмертных

Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священноисповедник Михаил (Новицкий)

ЛЮДИ

Александра Кузьмичева. Время посещения

Марина Борисова. Пять столпов науки, которые помогли Церкви выжить в СССР

СЕМЕЙНОЕ ЧТЕНИЕ

Александр Ткаченко. Удивительная история святого врача

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

ДАТЫ МЕСЯЦА

Воскресения невозможно избежать

Вспоминаю слова святителя Иоанна Златоуста: «Если бы не Воскресение Христово, то как бы сохранилась Божия правда?» Поразительные слова. Они помогают нам понять подлинный смысл Воскресения. Через Воскресение Христа, Который есть Первенец из умерших, к воскресению призван каждый человек. Воскресение — часть нашей судьбы, часть нашей жизни. Воскресения невозможно избежать: это то, что после Воскресения Христова включено в жизнь каждого человека. И на примере Христова Воскресения мы можем видеть, что это такое — восстать из мертвых вместе с телом. Христос возвращается к жизни, будучи умерщвлен на Кресте, и возвращается не как дух, не как призрак, — Он возвращается как человек, как личность, в теле — том самом теле, которое питается пищей; том самом теле, которое можно осязать руками. И Господь утверждает, что каждый из нас также воскрес­нет в теле.

У святых отцов мы находим много рассуждений о том, как возродится тело, которое истлеет, превратится в прах. А как же сожженное тело? А как ребенок, загубленный во чреве матери? Или только что родившийся младенец? Что будет с их телами, или они не воскрес­нут? Общий ответ отцов: воскреснут в возрасте Христовом. Воскреснут, то есть обретут жизнь, даже если эта жизнь была загублена в материнском чреве или оборвалась в ранние годы. Каждый человек в теле предстанет пред Господом.

Почему же святитель Иоанн восклицает: «Если бы не Воскресение Христово, то как бы сохранилась Божия правда?» Святитель отвечает этими словами на вопрошание людей, на их тоску по правде. Почти каждый на собственном опыте знает, что значит сделаться жертвой не­справедливости. Это переживается очень болезненно, особенно когда сила, разрушившая справедливость, превосходит наши силы, и нам с ней не справиться. Тогда людей нередко посещает отчаяние, так что они вопиют к небесам: «Господи, неужели Ты не видишь, что происходит!» А сил восстановить правду нет, и зло торжествует победу…

Но мы знаем, что подобное происходит не только в масштабах личности, но и в масштабах целых сообществ и народов. Как много исторической неправды! И всякий раз, когда историческая неправда совершается, поколение, живущее в это время, уже не видит никакой возможности спасения. Люди видят, что зло господствует, и умирают, не дождавшись восстановления справедливости. Но неслучайно историки говорят: для того чтобы понять смысл события, нужно посмотреть на него с определенной дистанции. Когда мы смотрим на исторические события по истечении некоторого времени, мы уже можем видеть и действие руки Божией, и восстановление справедливости.

Тем не менее, если посмотреть на всю историю, остается много недосказанного, превратно толкуемого. Мы знаем, что историки часто обслуживают определенные философские или политические убеждения и взгляды, и их интерпретация прошлого является достаточно субъективной. Поэтому трудно понять, в конце концов, восторжествовала ли справедливость, стала ли жизнь людей лучше. Ведь так много крови на всем протяжении истории было пролито ради справедливости, но и сегодня никто не может сказать, что справедливости становится всё больше. Достаточно включить телевизор и увидеть, что происходит в современном мире. И где же справедливость?

Только представьте себе: вот под грузом этих размышлений заканчивается человеческая жизнь, и если человек не верит в Бога, в воскресение, то всё, что оказалось неосуществленным, идеалы, которые остались недостижимыми, не позволяют понять смысл жизни, обращают ее в некую недосказанность, отмеченную несправедливостью, неразрешимыми вопросами, неразрешенными конфликтами. Едва ли не каждый может сказать: что же происходит? А где справедливость? Но если мы верим, что с физической смертью бытие человека не прекращается, если мы верим в воскресение всех нас, то ведь всё встает на свои места. История обретает смысл, жизнь каждого человека обретает смысл, даже если он считал себя неудачником. Перед нами вечность, которую нам открыл Христос. Перед нами новая жизнь в теле, а значит, и разум, и воля, и чувства, присущие нашей человеческой природе, будут и там. И если речь идет о вечности, значит, безгранично будут развиваться наш разум, наша воля и наши чувства, и предела совершенству не будет. Трудно представить себе, что означает эта небесная цивилизация. От нас это сокрыто, и мы просто называем грядущее словами «Божие Царство», Царство Божией справедливости, новая жизнь, дарованная людям Воскресением Господа и Спасителя нашего.

Патриарх Кирилл

_{Из слова после Пасхальной великой вечерни в Храме Христа Спасителя в Москве, 16 апреля 2017 года} 

_{Заголовок дан редакцией}

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

День Распятия

Я помню, как впервые оказался в Страстную пятницу в Иерусалиме. Мы приехали в понедельник и оставались до субботы, до схождения Благодатного огня.

И вот — Страстная пятница. Крестный ход по Крестному пути Христа. Via Dolorosa. Я знал, что ученые спорят, правда ли именно этой дорогой шел Христос из темницы на Голгофу. Но мне это было не важно. Я тогда впервые в жизни очень сильно почувствовал участие в евангельской истории. Накануне был светлый, теплый четверг. И вот пятница, утро. На небе ни туч, ни ветра. Вдруг неожиданно темнеет — без всякой мистики: поднимается ветер, несущий из пустыни песок, небо становится пасмурным. И на глазах начинает сбываться евангельская история.

Впечатление усиливал еще и поток людей: движется толпа, на разных языках люди поют: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое поем и славим!» Русские, грузины, сербы, американцы… Мы идем, и наша большая толпа окружена еще большим миром, который настроен по отношению к нам по-разному. Современный Иерусалим — торговцы, запахи, полицейские… Солдаты. Кто-то смотрит с вниманием, кто-то с тревогой, кто-то с любопытством, а кто-то и с презрением… Кто-то не понимает, что происходит, кто-то знает и смеется. Не верит.

И вот ты должен через всю эту опьянённую жизнь пройти. И выйти к настоящей жизни, жизни вечной. Выйти через страдание, через смерть, через Голгофу. И другого пути нет. И ты понимаешь, что сейчас, здесь совершаются важнейшие события в твоей жизни. В жизни всех людей.

Но люди, как и две тысячи лет назад, продолжают торговать, пить, есть, спать… Лукавить и обманывать, предавать и убивать. Как будто не было крестной жертвы Спасителя…

Страстная пятница. Один из важнейших дней в человеческой истории. Но сомневаюсь, что 6 апреля вы найдете новость об этом в топе Яндекса. Ни в одном из разделов. Намного более важными людям кажутся сотни других, в общем-то, очень часто совсем незначимых и даже вовсе не имеющих смысла событий.

Как и две тысячи лет назад, мы не видим Бога, пытаемся Его игнорировать. Пытаемся сделать, в общем-то, невозможное. Потому что игнорировать присутствие Спасителя в нашей жизни — все равно что игнорировать воздух. Без которого нет жизни.

И пусть человек по-прежнему убегает от Христа, Спаситель вновь восходит на крест. И распинается за нас. И сходит в ад, чтобы разрушить смерть и подарить нам всем жизнь вечную.

Страстная пятница. А значит, через день — Воскресение Христово.

Владимир Легойда

Видеоверсию этой колонки смотрите на телеканале «Царьград» (tsargrad.tv)

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Стоит ли ждать, что ученые в конце концов смогут раскрыть все загадки нашего мира? И правда ли, что их открытия не оставят места религии? В чем верующие и ученые на самом деле не сходятся, а какие споры о науке и религии возникают просто от того, что люди плохо понимают, о чем говорят?

Об этом мы беседуем с доктором философских наук, ординарным профессором Высшей школы экономики Александром Доброхотовым.

Скоро ли наука объяснит мир и религия станет ненужной?

Мифы и правда о противостоянии рационального и иррационального

«Конфликтных зон между наукой и религией не может быть вообще»

— Сегодня все чаще можно слышать мнение, что чрезвычайно быстрое развитие современной науки вскоре не оставит камня на камне от религиозной картины мира. Действительно ли наука входит в столь острый конфликт с религией?

— Да, входит. Но только в головах у тех, кто не знает или игнорирует границу между научным и религиозным методами познания мира. А вот если мы попробуем разобраться в вопросе, то поймем, что конфликта нет — просто потому, что для него нет реальной почвы. И понимание этого в европейской цивилизации появилось задолго до нынешних времен. Обсуждение того, что может и чего не может охватить научное познание, возникло очень давно — еще в Средние века, а если точнее — в XII веке. И уже тогда, как мне кажется, этот вопрос решили достаточно разумно. 

Один из знаменитых мыслителей Шартрской школы Гильберт Порретанский утверждал, что философия (то есть для Средневековья — и наука тоже) от теологии отличается как методом, так и предметом познания, а потому противоречие между ними невозможно.

Научное познание, в отличие от теологии, объясняет конкретные явления видимого мира — ни больше, но и ни меньше. Фома Аквинский позже уточняет, что наука может иногда частично пересекаться с теологией по предмету, но не по методу. 

И сегодня в свете накопившегося опыта мы можем с ними согласиться: конфликтных зон между наукой и религией не может быть вообще. В принципе. Они говорят о разном и на разных языках.

Но на каком-то уровне начинает работать «принцип дополнительности»: наука и религия вместе создают образ целостного мира. Можно усмотреть общий закон эволюции культуры в том, что из сплошного единства выделяются частные сферы культуры, а потом вновь интегрируются в целостность. «Абсолют есть единство различенного», — говорил Гегель. 

Когда-то религиозный культ был оболочкой всех функций культуры, но потом раздал — как король Лир дочерям — все сокровища наукам, искусствам и политике. Сейчас мы видим, что религия не стала от этого беднее или слабее. Напротив — она делает именно свою работу и чужая ей не мешает.

— Однако критики христианства любят вспоминать времена инквизиции, например, XVII век, когда от ее трибунала пострадали некоторые ученые. В эпоху Просвещения, напротив, уже наука ополчается на «учение церковников». Разве это не противоречит Вашим словам, не демонстрирует трагическую конфликтность науки и религии?

— А то не было конфликтов внутри и науки, и религии! «Трагическая конфликтность» — это участь всей культуры во все времена. Создатели новой науки были христианами, и конфликты во времена Галилея не были, собственно, конфликтами науки и религии. 

Некоторые историки науки — полушутя-полусерьезно — говорят, что новая наука началась в 1277 году с запрета епископом Парижским аверроистских тезисов, опиравшихся на греко-арабское естествознание. Епископ заявил, что античная наука (а другой тогда не было) не может запретить Богу создать миры в любом количестве и любого качества. Действительно, тем самым допускалась альтернативная наука, хотел этого епископ Тампье или нет. Другое дело — XVIII век. Но там, как Вы верно выразились, была война с Церковью (как правило), а не с религией. И нападала не наука, а идеологи, партия которых не представляла собой все Просвещение.

Наука может и должна объяснить всё, но в рамках своего метода. Каков он? Ученый берет факты, связывает их логической моделью, используя причинно-следственные связи, и на базе этой модели факты объясняет. При этом не принципиально, с чем ученый имеет дело — это может быть и природное явление, и какое-то мистическое видение.

Существует, например, целая научная дисциплина — религиоведение, которая, используя определенную методологию, изучает этот феномен человеческой культуры. То же самое можно сказать и о религии: она вполне может пытаться объяснить любое явление, включив его в свой опыт понимания открытых ей вероучительных истин. Поэтому, повторюсь, никакой конфликтной зоны между наукой и религией нет. После культурных трансформаций XVII–XIX веков стало понятно, что не нужно все — науку, религию, искусство, политику — выстраивать в один отряд, марширующий по пути прогресса. Необходимо размежевать территории, провести границы между этими сферами, чтобы никто со своими уставами в «чужой монастырь» не лез.

Я считаю, что это, наряду с достижениями в области техники, было главным завоеванием Нового времени. Так, религия отделилась от государства. Кому-то это сегодня не нравится, но на самом деле сильнее от этого стали и религия, и государство. Точно так же и наука отделилась от философии и религии, и мы снова видим, что все от этого только выиграли. У каждой сферы человеческой деятельности появились свои прописанные «правила игры», принципы, методы.

При этом нужно сказать, что и во времена «развода» науки и религии, в эпоху Просвещения, ученые совсем не стремились быть атеистами. Могут возразить, что научная общественность в те времена просто боялась открыто говорить о своем атеизме и поэтому оставалась верующей лишь «на бумаге». Но история подтверждений этому не дает. Даже когда уже можно было говорить о своем безверии без какой бы то ни было опасности или карьерных последствий, мы видим, что большинство ученых от веры не открестились, хотя их религиозные взгляды часто были специфическими. И мне кажется, что для человека науки вообще нет ничего конфликтного в вере и знании. Ученый хочет видеть целое и взаимосвязи разных явлений и фактов. И ему вполне естественно и верить, и заниматься наукой, и жить в мире искусства и т. д. Ведь, как было сказано выше, — это совершенно не конфликтующие между собой явления.

«Наша беда в том, что мы разучились правильно задавать вопросы»

— Но тем не менее многие и сегодня утверждают, что наука занимается описанием только материальных объектов.

— Не обязательно. Возьмите, например, социологию: здесь описывается виртуальный мир человеческих интересов, борьбы субъектов. Или психология. То же самое мы видим и в религиоведении. Ученому совершенно неважно, истинно ли то или иное верование или нет. Его задача показать, как была устроена эта религия, какие социальные реалии она создавала, как со временем менялся ее идейный каркас. 

Поэтому современная интеллектуальная дисциплина требует, чтобы ученый научился четко понимать, по каким правилам и на каком поле он ведет сейчас игру — для того, чтобы избежать ошибочных интерпретаций. И я, как ученый, никогда не стану рассказывать коллегам о своих мировоззренческих симпатиях. Точно так же и в религиозном поле научные аргументы, по моему убеждению, просто-напросто неуместны (если они не относятся, конечно, к конфессиональным наукам).

— Почему неуместны?

— Давайте приведем пример из другой сферы. Представьте, что нейробиолог попробует с помощью языка науки объяснить какие-то явления в области искусства. Любой поэт или музыкант, ознакомившись с таким исследованием, скажет такому ученому: «Вы пытаетесь объяснить мне творчество с помощью взаимодействия сетей нейронов в моем мозгу? Но поймите, ни мне, ни моему слушателю или читателю это не нужно. Мы из другого мира, где действуют совершенно другие правила». Вот наглядный пример некорректного перехода из одной области в другую. Ученому для своей научной сферы может быть и полезно будет провести такие исследования, но для человека искусства в этом нет никакого смысла.

Можно привести другой пример. Известно, что современные ученые занимаются изучением того, как религиозное мировоззрение влияет на наш мозг. И ясно, что какую-то логическую и биологическую взаимосвязь можно будет найти. Но для самого верующего человека такое исследование ровным счетом ничего не объяснит. И если ученый таким образом попробует его в чем-то убедить, то покажет свою научную некомпетентность. Верующему человеку после того, как он ознакомится с этими данными, совершенно не обязательно, условно говоря, крест с себя снимать.

Ясно, например, что знаменитое мистичес­кое видение математика и философа Блеза Паскаля (точное содержание которого нам неизвестно, хотя свои впечатления от пережитого мыслитель оставил в виде записки «Мемориал») обусловлено тем, что в его мозгу была опухоль. Однако наличие такой болезни у Паскаля никак не компрометирует то, что он видел. Потому что больных много, а Паскаль один. Абсолютно не важно, на каком именно «топливе» работало его сознание. Безусловно, и научные, и психоаналитические, и исторические, и социальные объяснения того или иного явления могут быть очень полезны. Но здесь важно поставить вопрос: что именно мы от этих интерпретаций хотим?

Представьте, что вы пишете на компьютере текст, и в какой-то момент к вам подойдет программист и спросит: «Хотите, я сейчас объясню вам, как устроен этот текст», и потом продемонстрирует, как в компьютере работают определенные электрические связи, создающие текстовую картинку на экране. Что в данном случае лично вам это даст? Ничего. Такая информация пригодится в том случае, если нужно будет компьютер починить, или когда текст, который вы набираете, не будет соответствовать тому, что отображается на экране. Поэтому так важно корректно ставить вопрос и не путать один язык интерпретации с другим.

— Почему в таком случае сегодня постоянно апеллируют к науке как к истине в последней инстанции?

— Такая апелляция, как мне кажется, связана с проблемами в медийно-информационном пространстве. Человек прочитал книгу одного исследователя, но при этом не знает, что таких ученых много, что они разные и у них подчас по одной и той же проблеме позиции расходятся, что они спорят друг с другом. Такому человеку нужно просто объяснить, что, во-первых, всегда существуют сообщества экспертов, которые постоянно друг с другом дискутируют, а во-вторых, напомнить, что следствие нужно объяснять адекватными причинами. Что я имею в виду? Например, текст, что я набираю на компьютере, зависит только от меня, а не от системного блока. А вот то, что мои мысли отображаются в виде текста на экране, зависит уже от компьютера.

Беда современных, даже образованных людей заключается в том, что они плохо формулируют вопрос. А ведь еще в древней Греции знаменитый Сократ весь свой философский метод построил на коррекции задаваемых вопросов. Он просто учил людей правильно их задавать.

Современный человек, формулируя вопрос некорректно, получает на него соответствующий ответ. Конечно, можно пытаться объяс­нить духовную жизнь психоанализом, социологией или материальным базисом. В этом есть своя польза, но строго научная, которой можно пользоваться исключительно в рамках ее поля. Ни в коем случае нельзя прыгать из одной области в другую.

Самое неприятное в современной культуре заключается в том, что у нее совершенно утрачено чувство границы, при переходе которой ты попадаешь в другую юрисдикцию, где действуют уже другие законы. Между прочим, и у верующих людей в этом вопросе тоже возникают проблемы, когда они начинают подгонять научную истину под религиозный взгляд на мир. Всегда нужно помнить об этих границах и быть осторожным. Это касается и ученых, и верующих.

«Рациональность — это такой же божественный дар, как и свобода»

— А может, когда критики религиозного мировоззрения утверждают, что вера в Бога иррациональна, а потому бес­смысленна, происходит просто подмена и на место веры в Бога ставится вера в рацио?

— Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно для начала понять, что такое рациональность. Латинское слово «рацио» — это перевод греческого слова-понятия «логос». Глагол «легейн» означает «связать разорванное». Этот глагол демонстрирует связь элементов языка в высказывании. Но если рацио — это логос, то тут нужно вспомнить, что и христианские богословы называли Второе Лицо Пресвятой Троицы Логосом. Поэтому можно сказать, что христианство — это предельно рациональная религия. Ведь Евангелие как раз рассказывает о том, как в этот мир пришел Логос — Сын Божий.

Рациональность — это не что-то внешнее, к чему мы апеллируем как к какому-то объективно существующему порядку. Нельзя говорить о том, что мир сам по себе существует или устроен рационально. Рациональность — это обязательная связь того, что мы мыслим, с тем, что говорим. И потому можно сказать, что апелляция к рациональному — это защитный скафандр, который помогает человеку не растворяться во внешней и чужой ему среде.

Каждый день на нас сваливаются огромные массивы разной информации, и рациональные модели не позволяют им захламить наше сознание, отсеивая лишнее, оформляя то, что осталось, распределяя данные, как бы расставляя их по полочкам. Это — черновая работа рассудка, но даже ее Гегель называл «Божьей благодатью».

Однако вот вопрос: откуда у нас это право задавать материальному содержанию идеальную форму? Когда у меня на весах в одной чашке материальный продукт, а в другой материальный эталон (гирька), здесь все понятно. Но когда я измеряю числом или фигурой, я привношу в материю власть идеального, которое пришло из другого мира. А это уже не черновая работа, не «рабское» дело, а «царское». И оказывается, что рациональность — весьма мистическая, если угодно, сила. Интересно, что Эйнштейн как-то заметил: самое странное в этом мире то, что он познаваем. Поэтому поставить на место веры в Бога веру в «рацио» не так просто. Схоласты сказали бы: вера притягивает интеллект, а интеллект — веру.

Да, собственно, люди всегда понимали, что рациональность — это такой же божественный дар, как и свобода. Поэтому между религией и научной рациональностью конфликта нет, пока нет посягательств на границы доменов. Хотя это легко сказать: «границы». Кант говорил о своем учении: «Я ограничил знание, чтобы дать место вере». За этим простым тезисом стоит целая эпоха революции в понимании «рацио». 

Философы Юм и Кант показали в свое время, что рациональность — это некоторая система идеальных, частично созданных интеллектом инструментов, с помощью которых я познаю этот мир. Оформленная рациональными схемами материя фактов становится объективным знанием. Но не реальностью самой по себе: тут-то и обнаруживаются границы науки. Наука имеет дело с той реальностью, которая, фигурально говоря, согласилась быть измеренной.

Ведь когда вы приходите в магазин, чтобы, например, купить картошку, и говорите продавцу «дайте мне три килограмма», то понимаете, что и вы, и продавец придерживаетесь некоторой общей конвенции, договора, в рамках которого килограмм — это определенный вес. И хотя сам по себе картофель этим свойством не обладает, но для вас лично три килограмма — это нечто объективное. И у вас возникнет вполне понятное негодование, когда обнаружится, что подсунули Вам не три, а два килограмма картошки.

Вся эта очень вещественная и объективная реальность — это часть бытия, подчинившаяся мере («рацио»). То есть рациональные модели — это как бы вспомогательные леса, ни больше и ни меньше. И самой реальности они не принадлежат. Так же, как, например, линейка, которой я что-то измеряю, — только лишь инструмент, которым я пользуюсь, нечто познавая. Сама же исследуемая мною вещь не обладает ни длиной, ни весом. Длина и вес — это те параметры, которыми я наделяю вещь в процессе ее изучения. Они отражают некие ее свойства, но сами по себе являются лишь мысленными конструкциями.

Именно поэтому Кант настаивал на том, что ученый, отыскивая следствия у тех или иных причин, должен понимать, что это лишь некоторая функциональная задача. Он, пользуясь определенными правилами мышления, работает не с самой реальностью, а только лишь с созданным им же конструктом. Ученый не имеет права переносить полученные знания на саму действительность, потому как мир сам по себе для него закрыт. Он, как говорил Кант, есть «вещь в себе». Но для религии, морали, искусства это табу уже не действует (хотя у них есть свои собственные, не менее строгие.)

— Но ведь из истории науки мы знаем, как часто выдвигались теории, которые воспринимались как окончательные и всеобъемлющие…

— Конечно, во все времена страшно хотелось найти одно-единственное и исчерпывающее объяснение мира и человека. Так, в XIX веке небезызвестный в нашей стране философ Карл Маркс попытался объяснить всю историю человечества классовой борьбой. И посягнул не только на политическую историю, но и на историю искусства, религии, морали. И объяснение Маркса получилось, конечно, впечатляющим. Но ошибочным.

Невозможно свести к единому знаменателю все многообразие жизни, человеческих судеб, личных решений. При этом, повторюсь, попытка навязать нам взгляд на мир как на какое-то однородное единство соблазняла многих во все века. И обыватель, у которого критический взгляд на мир не развит, всегда легко поддавался на такие интеллектуальные проекты. Ведь когда тебе на пальцах показывают всю реальность прошлого, настоящего и будущего, апеллируя, например, к рациональному опыту, то разве легко не поддаться искушению принять и усвоить такое простое и вполне доступное объяснение?

Именно поэтому, кстати сказать, обывателю кажется, будто бы наука, экономика или политика заключают в себе единственно нормальную и серьезную человеческую деятельность, а искусство, религия или философия — просто некоторый бонус, такая декоративная вишенка на торте. На самом деле такой подход — обычное невежество.

— Можно ли сказать, что современная наука сокращает количество вопросов? Что она идет по пути прогресса, у которого есть некий позитивный конец?

— Нет, ученые никогда так не скажут. Всегда было понятно, что ответы рождают другие вопросы. Конечно, в некоторых научных сферах иногда возникала иллюзия, что все объяснено и исчерпано. Так, например, наивно полагали ученые, занимающиеся формальной логикой или геометрией. Но уже в XIX веке неожиданно стало понятно, что возможны альтернативная геометрия и логика. И снова все закрутилось.

Известен один такой курьезный случай: мюнхенский профессор Филипп фон Жолли в 1878 сказал своему студенту, что не стоит заниматься физикой — там почти всё уже открыто, и остается лишь заполнить несущественные пробелы. Студентом был Макс Планк, чьи исследования спектра «абсолютно черного тела» в 1900 году привели к появлению квантовой физики, т. е. к новой научной эпохе, к странной и непривычной картине мира, в котором, как и после галилеевой революции, человеку стало не очень уютно.

Здесь, мне кажется, будет не лишней вот эта цитата: «Следует неутомимо и непрестанно продолжать борьбу со скептицизмом и догматизмом, с неверием и суеверием, которую совместно ведут религия и естествознание, а целеуказающий лозунг в этой борьбе всегда гласил и будет гласить: к Богу!» Сказано тем самым Планком.

Конечно, в науке не существует представления о том, что есть какие-то «закрытые» проблемы. Во все времена было совершенно очевидно, что ответы рождают еще больше вопросов. При этом наука не развивается равномерно. В каком-то смысле ее путь довольно приключенческий. Научный процесс может застыть, а потом неожиданно взорваться новыми открытиями, бурными дискуссиями.

Научный мир так устроен, что постоянно генерирует кризисы, которые затем преодолевает, порождая новые. В противном случае он застывает, превращается в некоторое доктринерство, идеологему, а это противоречит самой идее научного познания. Ученый никогда не может насытиться. Он никогда не скажет «хватит». Он постоянно находится в поиске новых проблем. Это один из важнейших и фундаментальных принципов научного познания. И это, кстати, одна из причин, по которой человеку науки не так уж трудно понять человека веры. 

Беседовал Тихон Сысоев

Аппликации Марии Сосниной   

ВОПРОС НОМЕРА

Письмо в редакцию

на e-mail: vopros@foma.ru

Близкий друг предложил мне стать крестным у его ребенка. Я не знаю, потяну ли. Что мне нужно для того, чтобы стать крестным? Слышал, что просто так, «с улицы», прийти и крестить ребенка нельзя…

Андрей

 

У вас один пропущенный вызов

Почему не стоит отказываться быть крестным

Что делать, если вас попросили стать крестным ребенка, а вы не чувствуете себя к этому готовым? Какие причины вашего отказа можно считать объективными, а какие — порождение ваших страхов и комплексов, с которыми еще надо разобраться? И должен ли крестный потом всю жизнь опекать своего крестника? 

На эти вопросы «Фоме» отвечает протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке (Москва).

— Отец Федор, что бы Вы ответили на это письмо? 

— Знаете, я хотел бы ответить не только на это письмо. Подобные «я боюсь!», «я не потяну!» я слышу от многих людей, которые вдруг столкнулись с необходимостью… сделать выбор! Вот так — в наше время парадоксальным образом уже сам факт того, что какой-то человек сам сделал выбор, сам взял на себя ответственность, достоин назваться уникальным. Мне в ответ на подобные письма хочется спросить: что же стало с нами? Да ведь мы же (многие из нас по крайней мере) каждый вечер в молитве Иоанна Златоуста просим Бога избавить нас от малодушия, просим даровать нам великодушие.

И вот, ты каждый день об этом просишь, и наконец Господь призывает тебя: родился мальчик или девочка, и на тебя пал выбор помочь ребенку приблизиться к Господу. И что? Ты скажешь: «Нет, Господи»? В той же молитве сказано: «Господи, в покаянии приими мя». Почему Иоанн Златоуст так говорит? Потому что Бог может и не принять. А вдруг Он скажет: «Нет, Я не готов. Я не хочу. Сколько можно тебя прощать»? Мы же не хотим, чтобы Господь сказал нам «нет»!

Если мы в таких ситуациях будем отказываться, получается, мы приходим в храм как потребители: нам нужно прощение грехов, успокоение своей совести. Но в какой-то момент Господь нас вызывает: «Теперь и ты потрудись, послужи немножко делу Моей Церкви». А мы этот вызов пропускаем: «Ой, я боюсь, я не могу! Ой, кто я такой? Ой, у меня не получится!»

Надо понимать, что никто из нас никогда полностью не готов ни к одному служению в Церкви. Но любое такое служение, в том числе и служение крестного, осуществляется с помощью Божьей. А мы что? А мы сетуем: нет уж, я не готов — вместо того, чтобы сказать: я сделаю все, чтобы не пропустить этот вызов, я возьму на себя ответственность и быстро «дорасту» до того служения, которое Бог мне предлагает.

— И все же, к чему надо быть готовым человеку, который собирается стать крестным?

— Например, к тому, что в подростковом возрасте его крестник снимет с себя крестик и откажется ходить в храм. Надо быть к этому готовым, потому что и Господь к этому готов. Человеческая свобода — это то, что философ Николай Лосский назвал божественным риском. Бог, оставляя пространство человеческой свободы, в котором даже Он не властен, осознанно идет на риск, ведь человек волен от Него отказаться.

Крестному, как и всякому родителю, надо понимать, что христианство — это личная встреча человека с Богом. Бог обращается не к народу, не к семье или социуму. Он обращается лично к каждому человеку. Но тот в своей свободе может сказать: нет, я не хочу, мне некогда, имей мя отреченна (Лк 14:19). И Бог к этому готов. Он ждет. Пока человек жив, надежда не потеряна.

Недавно у нас принял Крещение отец нашей прихожанки. Совсем пожилой человек, он всю жизнь был воинствующим атеистом. Всегда был против хождения дочери в церковь, спорил, ругался. Но когда тяжело заболел и понял, что жизнь заканчивается, сам попросил: «Позови священника, хочу креститься». Она своим ушам не поверила. Так что и для наших крестников, которые когда-то ходили в воскресную школу, а потом ушли из храма, еще не все потеряно. Семя вечной жизни в них посеяно.

Кстати, в таинстве Крещения есть чудные слова, когда священник, указывая на новокрещеного, говорит: «Господи, Ты дал ему власть вечной жизни». В данном случае власть — это свободная воля. То есть Бог уготовал ему вечную жизнь, а взять у Него или нет этот дар — решать самому человеку. Не маме, не папе, не крестному, не духовнику. И пока человек жив, он всегда может вернуться к Богу, как бы ни отпадал от Него.

А мы должны делать то, что зависит от нас — проповедовать. И крестник — первый объект нашей проповеди.

— Но если крестник не хочет нас слушать, если он отказывается ходить в храм, как в такой ситуации должен вести себя крестный?

— Если крестник не богохульствует, нужно продолжать звать его в храм, к себе в гости, на какие-то мероприятия, разговаривать с ним, может быть, даже полемизировать, потому что обычно молодой человек увлечен какими-то очень простыми идеями.

У нас был юноша, крещенный и выросший в нашем храме, который совершил подряд много дурных поступков и после этого объявил матери, что больше не верует. Он с ней спорит, с жаром выкладывает свои аргументы, а она отвечает: «Сыночек, лет 35 назад, когда я училась в советской школе, я днями и ночами думала над этими аргументами. И для меня все эти вопросы были еще тогда решены». Можно сказать: «Ну, вспомни, ты же ходил в храм, ездил в православный лагерь, ходил в воскресную школу. Что лучше: как было там или сейчас, когда ты гуляешь по вечерам в непонятной компании?» Ладно, пока, может быть, второе нравится больше, но кто знает, что будет через 40 лет.

Помню разговор с одной женщиной. Однажды захожу в храм, а она сидит на скамейке, глаза мокрые. Спрашивает: «Можно с Вами поговорить?» И рассказывает, что в детстве ходила в храм, в воскресную школу, у ее семьи был даже духовный отец, и она с ним общалась, советовалась. А потом выросла, закрутил водоворот светской жизни, и она пустилась во все тяжкие. А тут зашла в храм, и настигла память детства. И стало очевидно, что правда — здесь, в Церкви. И она вернулась к церковной жизни. А перерыв был лет в пятнадцать, и, думаю, всем ее воцерковленным знакомым казалось, что надеяться уже не на что.

— Если человек стал крестным, не осознав, какую ответственность на себя берет, а потом сам пришел в Церковь и понял: надо что-то делать?

— Нужно появиться в семье своего крестника, напомнить о своем существовании и начать хоть что-то делать. Прежде всего, начать за него молиться. А самому крестнику подарить Евангелие и попробовать прочитать с ним какой-то отрывок. Попытаться зацепиться за то произведение русской литературы, которое он сейчас проходит в школе. Скажем, если это «Преступление и наказание», его вообще нельзя понять, не прочитав Евангелие. Поговорите об этом и оставьте ему почитать эту Книгу. Пригласите его в какую-нибудь поездку, сходите с ним в музей, на спектакль. Надо с чего-то начинать, а дальше все может быть очень по-разному.

Конечно, бывают ситуации, когда сами родители не отпускают ребенка в храм… 

У меня был друг, который рос в семье не просто нецерковной, а именно атеистической. Мать была переводчицей у кого-то из членов ЦК, а отец жутким циником. Но отец очень любил оперное и хоровое пение, прекрасно разбирался в нем и имел уникальную коллекцию пластинок. И вот однажды, чтобы показать своему сыну-подростку, как может звучать хороший хор в аутентичном пространстве, он повел его в храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Ордынке, где пел знаменитый хор Свешникова. Он-то привел сына послушать хор, а мальчик уверовал. И в доме началась лютая война. Матери это было поперек карьеры, а отцу просто поперек души. Ребенка и били, и не пускали в храм, а он связывал простыни, спускался по ним с третьего этажа и сбегал на службу. И отстоял свое право быть верующим: окончил семинарию, стал священником. Встреча с Богом произошла вопреки всему.

Я до сих пор помню свое ощущение храма, куда привела меня в детстве крестная. Да, было тяжело, душно, непонятно, но я чувствовал, что происходит что-то чрезвычайно важное, что-то святое. А ведь крестная могла бы сказать: «Родители у него неверующие, отец вообще некрещеный, ну что я сделаю? Подарю-ка я ему иконку — и все». Но она пошла по другому пути, стала надо мной трудиться.

— А если родители ребенка сами верующие, воцерковленные люди — насколько в таком случае велика роль крестного? 

— Воспитать ребенка верующим христианином даже двум верующим родителям бывает трудно, потому что уровень соблазна, который сейчас предлагает жизнь, значительно выше, чем в предыдущие эпохи. Мы знаем много детей прекрасных родителей-христиан, которые отторгают христианскую жизнь. Какими бы ни были родители, вера — это личная встреча человека с Богом. Даже у величайшего пророка древности Самуила дети выросли никуда не годные.

Но дать человеку попробовать «на вкус», что такое жизнь в Церкви, должны и родители, и крестные. Пока он еще молодой, чистый, цельный, пока он тот самый ребенок, о которых Господь говорит: таковых есть Царствие Божие (Лк 18:16), пока для его души естественно познавать Бога.

Потом он вырастет и, может быть, на какое-то время — или даже навсегда — уйдет из Церкви. Но все-таки у него останется память о том, какова она, благодать Божия. И, возможно, когда и нас уже не будет в живых, в очередной кризисный момент своей жизни он все переоценит и вернется. А если не дать ребенку опыта церковной жизни, его памяти не за что будет зацепиться, у него не будет ориентира, чтобы в момент отчаяния, боли найти дорогу к Дому.

А еще бывает, что ребенок в подростковом возрасте начинает от родных родителей отстраняться. И именно крестный может стать для молодого человека одним из взрослых друзей, с которым можно поговорить, поделиться, посоветоваться. Разумеется, если крестный правильно выстроит с ребенком отношения, будет для него тем человеком, которому можно доверять.

Достаточно ли только молиться за крестника?

— Отец Федор, а у Вас есть образец настоящего крестного родителя? Что это за человек?

— У меня перед глазами пример моей собственной крестной. Когда мне было 9 лет, папа по просьбе знакомых помог ей перевезти мебель. В квартире у нее он увидел иконы и сказал: «Мы подумываем крестить дочку и сына, не хотите ли стать крестной?» При этом сам папа был некрещеным, а мама, хотя ее и крестили в детстве, была чрезвычайно далека от церковной жизни. Вера Алексеевна согласилась, но взяла с отца обещание не мешать ей выполнять ее обязанности. Не понимая, во что он ввязывается, папа кивнул. И началось.

Раза три в год Вера Алексеевна звонила и говорила: «В воскресенье я беру Аню и Федю, мы едем с ними в храм, не кормите их с утра». И возила нас в храм, а после службы доставала из сумки термос и бутерброды и кормила нас. Понимали мы тогда что-то? Вряд ли. Скорее ныли, что от стояния на службе спину ломит.

Крестная подарила мне молитвослов в бумажном переплете и подчеркнула в нем молитвы «Царю Небесный», «Отче наш» и «Богородице Дево». Через некоторое время она спросила: «Молитвы читаешь?». Я соврал, что читаю, хотя дома у нас никто не молился, и сам я тоже этого не делал. Но крестная взяла молитвослов и сказала: «Врешь. Если бы ты читал, обложка была бы замятая». Мне стало стыдно, и с тех самых пор я по сей день читаю утренние молитвы.

Именно ее твердость сотворила то, что я лично воспринимаю как чудо: мы с сестрой, дети из далекой от Церкви семьи, обрели Бога, нашли смысл, вокруг которого выстроилась и продолжает строиться наша жизнь.

Как я потом узнал, у Веры Алексеевны, не имевшей своих детей, было около тридцати крестников. Практически все пришли в Церковь, а трое стали священниками. Крестная устраивала рождественские и пасхальные праздники, где говорили о Церкви и вере, читали стихи русских поэтов о Боге. Это было, конечно, удивительным апостольским служением в советское время.

— Сегодня у многих церковных людей тоже по 10, 20, 30 крестников. Но столько внимания уделять крестным в силу занятости им просто не удается.

— К сожалению, это и моя беда. Многие мои одноклассники, зная, что я священник, просили меня быть крестным их детей. И часть из них, несмотря на все мои уговоры, не водили детей в храм, пока те были маленькими. А я и живу далеко, и у меня самого восемь детей — я был так занят, что просто не мог заниматься крестниками. Конечно, я себя сейчас просто оправдываю. А на самом деле я чувствую свою вину и каюсь.

— Но Вы ведь наверняка ежедневно поминаете всех своих крестников в молитве. Или этого недостаточно?

— Да, поминаю. И конечно, не надо недооценивать силу молитвы. Мой крестный отец, священник, служил в Торжке, поэтому никак не мог мной заниматься. И хотя я считаю, что своим приходом в Церковь обязан главным образом своей крестной, думаю, немалую роль в этом сыграли и его молитвы. Но молитвенный труд, подкрепленный каким-то действием, безусловно, лучше.

Конечно, если семья вашего крестника — церковная, родители сами ходят с ним в храм, молятся, читают Евангелие и стараются жить по нему. Очень много моих крестников и крестниц живут именно в таких семьях, а я молюсь за них, и душа за них не болит, как за детей из нецерковных семей. И тем не менее я все равно хотел бы больше участвовать в жизни своих крестных детей.

«Каждый крестный может восполнить свои пробелы в духовной жизни — и начать действовать»

— Как происходит общение с будущими крестными в Вашем храме?

— У нас есть несколько вариантов просветительских бесед. Первый — это минимум, без которого мы не допускаем до участия в таинстве Крещения. Он состоит из трех бесед, которые проводит катехизатор.

Второй — это 14-15 бесед, которые мы проводим каждый понедельник вечером. Такие курсы — они называются «Открытие веры» — проходят у нас два раза в год: с октября по Рождество и с конца января по пасхальный период. На них священники рассказывают об основах веры, о православных обрядах, о христианской культуре. И надо сказать, очень многие из тех, кто уже давно крещен и даже участвует в церковной жизни, с интересом ходят на эти курсы, потому что чувствуют большое количество пробелов в своем знании. Мы предлагаем эти курсы всем, в том числе и крестным, и те, кто серьезно относится к своей новой роли и считает, что трех бесед им недостаточно, ходят их послушать.

А еще у нас есть воскресные беседы для взрослых. Чаще всего их посещают родители, которые приводят своих детей в воскресную школу, а сами в это время слушают лекцию. Но могут, конечно, и будущие крестные.

— Вы уже много лет проводите беседы для крестных. На Ваш взгляд, меняются ли приходящие к Вам люди с течением времени? 

— Перемены, наверное, соответствуют тем общим переменам, которые происходят в народе. С одной стороны, по-прежнему есть люди, которые участвуют в крещении только потому, что их попросили, а в остальном: «Отстаньте от меня, что за глупость вы придумали, 15 лет назад я был крестным, и от меня ничего не требовали». И ищут храм, где бы не совершались эти обязательные три беседы — такой вот цинизм.

Но, с другой стороны, сегодня много людей, которые относятся к вопросу крещения серьезно, которые понимают, что это — служение, накладывающее на них определенные обязательства, и которые, я надеюсь, будут хорошими крестными.

И надо сказать, изменились вопросы, которые мне задают. Все больше людей, которых интересуют не обрядовая сторона Православия, не купола и колокола, посты и праздники — вещи хорошие, но все же второстепенные, внешние, — а суть христианской веры. Что такое первородный грех? Какое отношение падение Адама и Евы имеет лично ко мне? Что такое богочеловечество Иисуса Христа? Что такое спасение? Что такое Церковь? Как соотносится святость Церкви с тем, что они порой видят благодаря нашим грехам. Что такое таинства, Евхаристия, Тело и Кровь Христовы? Все это очень серьезные вопросы, и людей, задающих их, стало значительно больше. Они испытывают духовный голод, и мы должны пытаться его утолить.

Беседовала Дарья Баринова

ВЕРА

Раса бессмертных

Недавно я пришел к выводу: лучшее место, где можно понять смысл Пасхи, — это больничное отделение для больных раком, или хоспис, или смертное ложе. Здесь ты обладаешь «иммунитетом» от неправды мира. Ведь мир пытается убедить каждого из нас, что мы — раса бессмертных, что мы никогда не умрем. Но оказавшись в одном из этих мест, понимаешь, что всё это ложь.

Косметическая и похоронная индустрии каждая со своей колокольни наперебой внушают нам, что мы сохраним вечную молодость, и наша кожа навсегда останется гладкой. И СМИ с жаром убеждают нас в том же. Конечно, мы знаем, что это бред, но всё равно покупаемся. Наша культура воспевает молодость как вечную ценность и редко фокусирует свой взгляд на мертвых. Человек тихонько угасает в больничной палате, и его быстренько отправляют в морг. А похоронные агенты (за редким исключением) делают всё, чтобы «обезболить» для живущих ужас смерти, и зачастую кремируют тело перед похоронами, которые теперь называют «праздником жизни». Тело на таких «панихидах» часто вообще отсутствует, а если и есть, то в закрытом гробу. Наши предки пели: «Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь»*. Сегодня это уже не актуально. В повседневной жизни нам мало что напоминает о смерти. Это раньше люди умирали дома, и к погребению их готовили любящие и скорбящие родственники. Теперь для этого есть специальные люди.

Но эти навязанные нам культурой шоры мгновенно спадают, когда мы оказываемся в раковом корпусе, хосписе или у смертного одра. От рака или не от рака, но все мы рано или поздно умрем. Как поется в старой детской песенке: «Doctor, doctor, will I die? Yes, my child, and so will I» («Доктор, доктор, я умру? да, дитя мое, и я тоже»). Вопреки нашей культуре отрицания смерти, мы вовсе не раса бессмертных, и каждый из нас в своё время окажется на смертном одре. Как священнику мне приходилось напутствовать умирающих, и каждый раз я заново осознавал, что же такое на самом деле Пасха.

Пасха — это не просто церковный праздник, завершающий суровый Великий пост. И не исторический «хэппи энд» жизни нашего Спасителя, завершающий Его жизнеописание после распятия присказкой: «И жили они долго и счастливо». Пасха — это обетование Божие, что наши страдания на смертном одре еще не конец. И пусть сейчас нас охватывает ужас перед смертью, этим надругательством над жизнью, но Божий замысел-то о нас как раз в том, чтобы мы на самом деле стали расой бессмертных. И он непременно осуществится. Наша жизнь, неизбежно ведущая к смертному ложу, — это путь не в небытие, а в радость.

И когда холодная рука смерти закроет нам глаза, мы откроем их в раю. А наше тело, обратившись в прах, из которого мы созданы, однажды воскреснет преображенным. Так что Пасха — это «хэппи энд» не только для Христа, но и для всех нас.

Конечно, если мы не веруем во Христа и в Пасху, тогда действительно логично вслед за нашей массовой культурой бежать от мысли о смерти. Раз мы никак не можем изменить ту страшную судьбу, которая нас ждёт, то зачем о ней думать? Ешь, пей, веселись и смотри телевизор. Но если то, что Церковь говорит о Христе и о Пасхе — правда, нам не нужны ни самообман, ни бегство от действительности. Мы можем взглянуть в страшное лицо смерти, улыбнуться и вместе с апостолом Павлом сказать: Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? (1 Кор 15:55). Она может рыскать по раковому корпусу или по хоспису, может рычать нам в лицо на смертном одре, но скоро её не станет. Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Перевела Дарья Прохорова

---

*

Строка из заупокойной службы Англиканской церкви. Отец Лоуренс первоначально обращал свой текст к канадским и американским читателям блога о Православии ancientfaith.com — поэтому он ссылается на близкую для многих из них англиканскую традицию. В Православии мы также можем найти немало текстов с подобным описанием нашей земной жизни. — Ред.

НОВОМУЧЕНИКИ

Священноисповедник Михаил (Новицкий)

26.07.1889 – 30.04.1935

У верующих местечка Узда Минс­кого уезда храм был уже отобран и превращен в зерно­хранилище. Службы отец Михаил вынужден был проводить в маленькой сторожке. Но гонителям на веру храма показалось мало. Они пришли к священнику, чтобы отнять уцелевшее церковное имущество. Священник отказался его выдавать — и его сильно избили. От травм отец Михаил так и не оправился. Шла Страстная седмица 1935 года…

* * *

Священноисповедник Михаил родился 26 июля 1889 года в Минской губернии в семье священника Константина Новицкого, служившего в одном из храмов в Мозырском уезде. Михаил окончил гимназию и Санкт-Петербургский историко-филологический институт. По окончании института он в 1914 году обвенчался с девицей Зиновией, дочерью священника Николая Корзуна, и был направлен преподавать латинский язык в Минскую мужскую гимназию. В 1914 году началась Первая мировая война; Михаила Константиновича из-за его близорукости освободили от воинской повинности, и вместе с супругой он был эвакуирован в город Омск, где продолжал работать в одном из учебных заведений преподавателем.

В 1920 году Михаил Константинович вернулся в Минск и в том же году был рукоположен во священника к Петропавловскому храму в местечке Узда Минского уезда. Прихожане полюбили ревностного и отзывчивого священника, всегда готового прийти на помощь, и помогли его семье пережить голод 1930–1931 годов. Во время непрекращающихся в то время гонений на Церковь власти несколько раз предлагали отцу Михаилу отречься от сана, суля взамен выгодную работу, но он эти предложения отверг.

В стране в ту пору царствовал разгул, как казалось, вопиющего зла, уничтожавшего и «правых» и «виноватых», и перед верующими людьми не раз вставал вопрос о причине столь значительных бедствий, и виделась необходимость их религиозного осмысления. Отец Михаил в одной из своих проповедей сказал: «То, что мы называем злом, имеет два смысла. Есть зло действительное: блуд, зависть, воровство и бесчисленное множество пороков, достойных крайнего осуждения и наказания. Но обычно люди называют злом и голод, и смерть, и болезнь, и бедность и тому подобное; все это не может быть злом в истинном смысле слова. Потому что если бы все это было злом, то не делалось бы для нас виною благ, не обуздывало бы гордости, не искореняло бы беспечности, не возбуждало бы нас к наблюдению за собой, не делало бы нас более внимательными к самим себе. Злом считают страдание, причиняемое нам наказаниями, и считается оно так не по собственной его природе, но приспособительно к мнению людей. Разорившийся богач считает для себя величайшим злом, что у него нет возможности иметь хорошую одежду, вкусную пищу, а бедняк считал бы себя счастливым, если бы имел вдоволь хотя бы только хлеба да самую необходимую одежду. Врач считается искусным не тогда, когда предлагает больному роскошный стол, гулять в саду, ехать в места с теплым климатом, но и когда заставляет его оставаться без пищи, мучает голодом и томит жаждой, когда приковывает к постели и дом делает темницею, лишает больного самого света и закрывает комнаты со всех сторон завесами, когда подвергает его и страданиям, и режет его тело, и предписывает горькие лекарства, — и тогда он тот же врач. Поэтому не странно ли того, кто причиняет столько неприятностей, называть искусным врачом и одобрять, а Бога, если Он наведет, например, смерть, голод, болезнь, — хулить и не признавать? Недоумевают многие от того, почему это иной человек ведет зазорную жизнь и притесняет других, и грабит, и похищает чужое — и не терпит никакого несчастья, а другой живет скромно и отличается милосердием, справедливостью и другими добродетелями — и терпит болезни, бедность и другие бедствия. Но и из ведущих греховную жизнь многие терпят несчастья — и из добродетельных многие наслаждаются счастьем. Почему же из двух злых один наказывается, а другой умирает без наказания, и из двух добрых один излучает удачу, а другой всю жизнь бедствует?

В этом самом сказывается величайшее дело Промысла Божия. Если бы Он здесь всех злых наказывал и всех добрых награждал, то излишен был бы день Суда. Но если бы Бог ни одного злого не наказывал и никого из добрых не награждал, тогда порочные сделались бы еще развратнее и хуже, так как они гораздо больше добрых склонны к беспечности. Не наказывает всех, чтобы уверить нас, что есть воскресение мертвых, когда будет всеобщий суд. Наказывает некоторых, чтобы беспечных заставить задуматься о своем пути, возбуждая в них страх наказанием других. С другой стороны — некоторых из добрых Бог награждает, чтобы этими наградами побудить других к ревности о добродетели, но не награждает всех, чтобы знали, что есть другое время, в которое всем добрым даны будут награды. Если бы здесь все получали, что заслуживают, то не стали бы верить учению о воскресении, а если бы никто не получал по заслугам, то очень многих это сделало бы еще хуже.

Есть и другая причина, отчего здесь, на земле, часто люди добрые страдают, а злые благоденствуют: если бы Бог подвергал всех наказанию тотчас после преступления, то род человеческий давно бы уже истребился и не мог бы поддерживаться. В Евангелии говорится, что назвавший брата уродом <...> повинен геенне огненной, — но кто не повинен в этом? О клянущемся сказано, что он, хотя бы не ложно клялся, делает дела от лукавого. Взирающий на женщину любострастными глазами есть настоящий прелюбодей. Если явные наши грехи так велики и невыносимы и каждый из этих грехов навлекает на нас неизбежное наказание, то, когда мы подумаем еще о тайных своих грехах, тогда-то особенно признаем Промысл Божий, который не посылает на нас наказание за каждый грех. Поэтому, когда видишь, что иной и грабит, и ведет зазорную жизнь и за это не наказывается, — раскрой свою совесть, рассмотри свою жизнь, исследуй свои грехи и узнаешь хорошо, что тебе первому невыгодно быть наказываемому за каждый грех. И не нужно роптать на Бога за то, что Он посылает нам разные испытания. Нужно терпеливо переносить их. Не нужно смущаться и тем, что на первый взгляд как будто бы нет здесь, на земле, соответствия между поведением человека и его судьбою, а тем более делать отсюда выводы, что нет Бога. Пример святой Екатерины и других христианских мучеников пусть будет всегда у нас в памяти. Они презрели богатство и все жизненные блага, которые так привлекают людей. Их влекло только желание быть со Христом, и свою веру в Бога, в возможность единения с Богом они запечатлели своею кровию. А было этих мучеников не один и не десять — несколько миллионов мучеников насчитывает наша христианская Церковь. Не нужно смущаться и тем, что верующих считают людьми отсталыми, мало образованными, даже темными. Не теперь это началось. Апостол Павел пишет коринфским христианам: “Иудеи требуют чуда, эллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого и не смущаемся тем, что для иудеев это соблазн, для эллинов же безумие”. Но, продолжает он, “даже безумное Божие мудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков”.

И мы будем хранить веру в Христа распятого, веру же не на словах только, но свидетельствуемую самой жизнью... Ибо нет в мире ничего сильнее веры. Вера помогает человеку переносить тяжелые скорби; вера давала силы мученикам переносить их страдания; вера и только вера в Бога давала то, что апостолы — простые, необразованные рыбаки, привели ко Христу народы и царства...»

Гонения на Церковь не прекращались, и в 1933 году власти отобрали у верующих Петропавловский храм, устроив в нем склад зерна, но разрешили священнику служить в церковной сторожке.

В 1935 году на Страстной седмице к отцу Михаилу пришел некий человек, чтобы реквизировать оставшиеся у прихода церковные ценности, но священник отказался их выдать, и тогда тот набросился на него и жестоко избил. В Великую Среду отец Михаил с трудом отслужил литургию Преждеосвященных Даров, почувствовав себя тяжело больным. Вечером он отслужил утреню с чтением двенадцати Евангелий. В Великую Пятницу священник с утра исповедовал, но, когда по обычаю должен быть вынос плащаницы, ему пришлось лечь в постель.

В Великую Субботу протоиерей Михаил отслужил литургию, затем освящал куличи и яйца. Пасхальную утреню он отслужил с большим трудом, литургию уже служить не смог и отслужил обедницу. Народа на службу собралось много, так что сторожка не могла вместить всех пришедших, и были открыты все окна, чтобы богослужение могли слышать оставшиеся снаружи. Великую вечерню в первый день Пасхи отец Михаил служил, уже не вставая с постели; на второй день Пасхи он также отслужил обедницу, не имея возможности встать. В этот день он послал за священником в соседний приход, чтобы поисповедоваться и пособороваться. На следующий день с семи часов утра он мог произносить уже только отдельные слова. Протоиерей Михаил Новицкий скончался от перенесенных побоев на третий день Пасхи в третьем часу пополудни 30 апреля 1935 года и был погребен на приходском кладбище в местечке Узда. 

Игумен Дамаскин (Орловский),

_{ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви», www.fond.ru}

ЛЮДИ

Время посещения

Письма в один конец

Мои бабушки

Ангел?

Искательница правды

Дело со смыслом

Подготовил Кирилл Баглай

Сайт фонда «Старость в радость»: starikam.org

Пять столпов науки, которые помогли Церкви выжить в СССР

Борис Раушенбах

физик, один из основоположников советской космонавтики, академик, лауреат Ленинской премии 

Юбилейные торжества, посвященные 1000-летию Крещения Руси, в июне 1988 года прошли с небывалой для Советского Союза помпой. Были даже торжественное заседание и концерт в Большом театре в присутствии всего московского бомонда и представителей всех религиозных конфессий. Разве что Горбачева, как Генерального секретаря ЦК КПСС, по идеологическому этикету не было. Зато была его жена — как представитель Фонда культуры.

А ведь еще в конце сентября 1986 года на совещании глав кафедр общественных наук Лигачев, второй секретарь ЦК, ругал российскую творческую интеллигенцию за «заигрывание с боженькой» и «выступления в пользу терпимого отношения к религиозным идеалам, в пользу возвращения к религиозной этике».

В результате за год до юбилея о нем молчали все — и писатели, и ученые-гуманитарии, и деятели культуры. Только «Комсомольская правда» пообещала читателям окончательно разгромить церковников и начала печатать цикл атеистических статей, в которых, кстати, тоже ничего о грядущей памятной дате не говорилось.

В 1960 году Борис Раушенбах получил Ленинскую премию за уникальную работу по фотографированию обратной стороны Луны с помощью космического аппарата «Луна-3».

И вдруг в августе 1987-го в журнале «Коммунист» выходит статья академика Бориса Раушенбаха «Тысячелетие крещения Руси», которую тут же перепечатывают многочисленные зарубежные СМИ, включая журнал «Курьер ЮНЕСКО». В довершении всего в нояб­ре сессия Генеральной Ассамблеи ЮНЕСКО призывает отметить 1000-летие Крещения Руси «как крупнейшее событие в мировой истории и культуре». Советскому руководству поневоле пришлось соответствовать.

В феврале 1988-го, после доклада Раушенбаха «Богословие иконы» на международной богословской конференции в Ленинграде, советские газеты и журналы наперебой печатали его интервью. А весной Горбачев уже встречался с Патриархом и Синодом, обсуждая программу предстоявших торжеств.

В московский Данилов монастырь нагнали технику и рабочих и успели-таки восстановить его к юбилею, потратив около 100 миллионов рублей госбюджетных денег вместо плановых двадцати. Там удалось даже открыть настоящий монастырь с 40 насельниками, да еще три храма, воскресную школу и общедоступную библиотеку. Хотя за несколько лет до этого власти пытались вообще отменить решение о его восстановлении из руин, принятое еще Брежневым. В результате решили, что монастыря там не будет — только церковный административный центр.

Теперь о праздновании 1000-летия Крещения Руси говорят как о переломе во взаимоотношениях Церкви и государства.

А академик Раушенбах… Это в 1975 году, когда в Советском Союзе вышла его книга «Пространственные построения в древнерусской живописи», научная общественность была в шоке. Как это? Всемирно известный физик, один из основателей космонавтики, создавший научную школу космической навигации, разработавший системы управления космическими аппаратами «Луна», «Венера», «Восток» и орбитальной станцией «Мир», и вдруг… «обратная перспектива» русской иконы.

Для кого-то это было просто чудачеством. Но были и те, кого заставил сильно призадуматься тот факт, что ученый, всю жизнь посвятивший ракетам, человек, которому математика буквально спасла жизнь в сталинском лагере, который занялся теорией управления космическими аппаратами, когда еще никакого спутника и в помине не было, вдруг начал строить математические модели, объясняющие Троичность Бога.

После 1988-го увлечение академика Раушенбаха богословием уже никого не шокировало. Как и название одной из его последних работ — «…предстоя Святой Троице».

Игорь Шафаревич

математик, доктор физико-математических наук, профессор, академик; его основные труды посвящены алгебре, теории чисел и алгебраической геометрии, лауреат Ленинской премии 

Математика была его любовью, он ощущал ее как «бесконечно продолжающуюся прекрасную симфонию» и как пространство внутренней эмиграции из мира идеологического диктата, катком утюжившего любую живую мысль. И именно математика, ее осмысленность и красота, привела его к осознанию религиозной цели познания мира. На эту тему в 1973 году, когда Гёттингенская академия присудила ему премию Хейнемана, он даже произнес целую лекцию.

«Цель математике может дать не низшая сравнительно с нею, а высшая сфера человеческой деятельности — религия. Математика сложилась как наука в VI веке до Р.Х. в религиозном союзе пифагорейцев и была частью их религии. Она имела ясную цель — это был путь слияния с божеством через постижение гармонии мира, выраженной в гармонии чисел. Я хочу выразить надежду, что по той же причине она теперь может послужить моделью для решения основной проблемы нашей эпохи: обрести высшую религиозную цель и смысл культурной деятельности человечества», — заявил лауреат Ленинской премии, членкор Академии наук СССР.

При отсутствии высшей религиозной цели вся научная деятельность человечества ведет лишь к глобальному разрушению, утверждал он.

Разрушение храма — и возведение «храма науки»: на фото справа строительство главного корпуса Московского Государственного универститета на Воробьевых горах в Москве 

Откуда взялись эти мысли у советского ученого? В 1954 году, когда ЦК КПСС принял постановление об усилении атеистической пропаганды, ставшее началом новых, хрущевских гонений на Церковь, Шафаревичу был 31 год. Он был уже доктором наук, работал в Математическом институте имени Стеклова и на мехмате МГУ, где о нем ходили легенды. Еще бы! Первые работы по теории чисел написал в 9-м классе, в 17 лет окончил МГУ, в 19 защитил кандидатскую, а в 23 — докторскую.

Через два года он станет членкором Ака­демии наук, через три получит Ленинскую премию, его изберут в академии Италии, Германии, США и Лондонское Королевское общество. В СССР начнется «оттепель», покорение космоса, безудержная вера в научно-технический прогресс и «социализм с человеческим лицом».

А 1959-м глава государства Никита Хрущев заявит, что «народное просвещение, распространение научных знаний и изучение законов природы не оставят места для веры в Бога», и через 2 года пообещает: «Вскоре мы покажем последнего попа по телевизору!» Чтобы стимулировать этот процесс, даже создадут Институт научного атеизма.

Из библиотек «вычистят» литературу «религиозной тематики», ЦК КПСС примет постановление «О мерах по прекращению паломничества к так называемым “святым местам”», и в местах паломничества станут устраивать свинарники, отхожие места, свалки мусора, а святые источники «выкачивать» и засыпать чем попало. Колокольный звон запретят, храмы начнут отключать от водопровода и канализации, а потом и вовсе закрывать. Не только верующих, но и членов их семей будут увольнять с работы. В раже ликвидации монастырей Киево-Печерскую лавру закроют даже для туристов.

В октябре 1960 года обновят Уголовный кодекс РСФСР, и в числе новаций будет изменение статьи 142 («Нарушение законов об отделении церкви от государства»), наказание по которой увеличат до трех лет лишения свободы. Она будет очень востребована, равно как и статья 227, карающая за создание группы (в том числе религиозной), «причиняющей вред здоровью» и посягающей на личность и права граждан — до пяти лет лишения свободы. В 1961–1964 годах по этим статьям осудят более 800 верующих.

В 1977-м в Париже выйдет книга всемирно известного математика Игоря Шафаревича «Социализм как явление мировой истории», в которой автор на основе исторического анализа будет доказывать, что социалистические идеи у всех их проповедников — от Платона, Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы — по сути сводились к счастью человечества в казарме с мудрыми наставниками. А социалистическая уравниловка, ненависть к «традиционным ценностям», обобществление и тоталитарный кон­троль — формы не-жизни, порабощающей жизнь.

До этого ученый-небожитель успеет заразить любовью к математике — «очень честной науке, в которой нет и никогда не было никакой идеологии, а лишь одна абсолютная истина» — множество молодых талантов. С Андреем Колмогоровым они на базе физматшкол создадут Всесоюзную заочную математическую школу, где будут уроки не только математики, но и истории, литературы, иностранных языков.

Он открыто вступится за математика, философа и одного из лидеров правозащитного диссидентского движения Александра Есенина-Вольпина, когда того принудительно запрут в психбольницу. А потом войдет в организованный академиком Сахаровым «Комитет прав человека в СССР». И сделает все, чтобы тема защиты прав верующих в Советском Союзе стала одной из главных для Международной лиги прав человека и Международного института прав человека — до Шафаревича мало кто из советских диссидентов об этом говорил. А он будет и писать, и говорить, в том числе и зарубежным журналистам. В конце концов его уволят из МГУ, а академиком РАН он станет только в 1991 году.

Дмитрий Лихачев

культуролог, искусствовед, доктор филологических наук, профессор, академик, лауреат Сталинской и Государственных премий СССР и РФ, председатель правления Российского фонда культуры,автор около 500 научных работ по теории и истории древнерусской литературы

В 80-е годы прошлого века у советской интеллигенции было два властителя умов, два духовных лидера — академики Сахаров и Лихачев. 

Правда, духовность тогда понималась исключительно как нравственное совершенство, порядочность, стремление к высшим, неутилитарным ценностям и смыслам. Когда-то духовными лидерами были писатели, но под прессом идеологической цензуры постепенно уступили место ученым. В 1960–1970-е уже от них ждали не только открытий и изобретений, но и какой-то высшей правды.

И ничего удивительного, что одним из таких лидеров стал именно Дмитрий Лихачев. Древнерусская литература, которой он всю жизнь занимался, вся пронизана религиозными смыслами, вся о Боге, о вере, даже когда речь идет о войнах, смутах и династических распрях. В СССР ее изучение и популяризация были чуть ли не единственным легальным способом разговора о христианских ценностях.

Конечно, многим это было любопытно только как экзотика, но были и те, для кого с чтения трудов Лихачева начался путь к Богу. А уж после 1986 года, когда по центральному телевидению показали его легендарную «Встречу в концертной студии “Останкино”», где он говорил о жизни, вспоминал, отвечал на вопросы зала, его узнали и признали и те, кто древнерусской литературой вообще никогда не интересовался.

Сегодня уже трудно объяснить, что это была за революция в общественном сознании. Мало кто помнит, что для советского руководства образца 1980-х была скорее характерна тоска по «Союзу воинствующих безбожников». Времена были, конечно, не хрущевские, но тоже далеко не «вегетарианские». При Андропове за издание и распространение религиозной литературы посадили больше 400 человек. Правозащитница Зоя Крахмальникова в 1983 году получила год лагеря и пять лет ссылки за нелегальное издание сборников «Надежда», в которых публиковались святоотеческие сочинения, послания и поучения православных подвижников, свидетельства новомучеников.

В такой вот обстановке начиналась горбачевская перестройка и на первых порах не сулила Церкви ничего хорошего: последняя антирелигиозная кампания была запущена в 1986 году.

И в том же году рвануло в Чернобыле. И все вдруг вспомнили, что по-украински чернобыль — это полынь, и что в Апокалипсисе сказано о «звезде-полынь». А тут еще киевский корреспондент суперпопулярной тогда «Литературной газеты» написал о том, что Церковь первой начала собирать средства в помощь жертвам Чернобыля, а местный священник до конца оставался со своей паствой в отличие от школьных учителей, которые первыми сбежали, кинув своих учеников на произвол судьбы.

Дмитрий Сергеевич Лихачев ведет заседание правления Советского фонда культуры. 1987.

При этом он был единственным советским академиком, не вступившим в КПСС. Фото М. Юрченко/РИА Новости

И когда по телевизору показали передачу с Лихачевым, люди были готовы считывать даже те смыслы, о которых в телеэфире еще нельзя было говорить напрямую. Не только в его словах, но и в самой его личности, в его судьбе было что-то значимое, настоящее.

Позднее, уже в 1990-е, вышла его статья «Беседы прежних лет: воспоминания об интеллигенции 1920–1930-х годов», из которой многое стало понятно:

«Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы. Это разрушение России и русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее никаких надежд на возрождение. Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие становились верующими, психологически отделяясь от гонителей.

И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 года древнерусской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии мученической жизни. Мои книги — это, в сущности, поминальные записочки, которые дают «за упокой»: всех не упомнишь, когда пишешь их — записываешь наиболее дорогие имена, и такие находились для меня прежде всего в Древней Руси.

Помню, что однажды на квартире у своего учителя я встретил настоятеля Преображенского собора отца Сергия Тихомирова и его дочь. Отец Сергий был чрезвычайно худ, с жидкой седой бородой. Не был он ни речист, ни голосист и, верно, служил тихо и скромно. Когда его «вызвали» и спросили об его отношении к советской власти, он ответил односложно: «от Антихриста». Ясно, что его арестовали и очень быстро расстреляли. Было это, если не ошибаюсь, осенью 1927-го, после Крестовоздвижения.

Надо сохранить память обо всем и всех: это наш долг».

Но в 1928 году, сразу после окончания университета, настал черед и Лихачева — за доклад о преимуществах дореволюционной орфографии, который он сделал в студенчес­ком кружке, его арестовали и осудили на пять лет лагерей. И отправили на Соловки. Правда, в 1932-м «за успехи в труде» досрочно освободили.

Потом ему даже удалось вернуться в Ленинград, а в 1936-м по ходатайству президента Академии наук Александра Карпинского с него сняли судимость. С тех пор Дмитрий Лихачев всю жизнь работал в Институте русской литературы АН, Пушкинском доме. В 1941-м защитил кандидатскую, в 1947-м — докторскую. Из Ленинграда не уезжал даже в блокаду. В 1953 году его избрали членкором АН, а в 1971-м он возглавил редколлегию серии «Литературные памятники».

Он не делал резких движений, он не был против советской власти — он был вне ее. Но когда от всех советских академиков потребовали подписать письмо, осуждавшее Сахарова, не подписали двое — академики Капица и Лихачев, единственный советский академик, не вступивший в КПСС.

Потому что точно знал: «Жизнь — это драгоценный дар, он дается не зря: не для мелочей, не для собирания мебели и устройства своей квартиры, не для покупки машин. Он дается для какой-то огромной, великой цели… Нужно продолжать накапливать в жизни добро». (Дмитрий Лихачев. Из стенограммы «Встречи в концертной студии “Останкино”», 1986 год).

Алексей Лосев

философ, переводчик, писатель, профессор, доктор филологических наук, лауреат Государственной премии СССР, автор более 800 научных работ 

Студенты Московского педагогического института, в котором Лосев проработал больше сорока лет, изучали у него древние языки, не подозревая, что их полуслепому профессору в «старорежимной» академической шапочке еще в 1957 году посвятили отдельную статью в Итальянской философской энциклопедии, назвав его философские идеи гениальными. И что шапочка его — не что иное, как иноческая скуфейка тайного монаха.

Алексей Федорович и его жена и помощница приняли тайный постриг в июне 1929 года. Перед постригом Валентина Михайловна написала в дневнике: «Предстоит мученичество за исповедование Христа. Или надо уходить в пустыню, или на подвиг исповедничества».

А через год вышла его «Диалектика мифа», приведшая обоих супругов в тюрьму, а потом в лагерь.

А чем еще это могло кончиться? Кружки воинствующих безбожников по всей стране начали организовывать еще в 1923-м, а в 1925-м появился Союз безбожников СССР. Под лозунгом «Через безбожие — к коммунизму» в стране шла тотальная промывка мозгов. Многомиллионными тиражами издавали антирелигиозную литературу. Началось создание государственных антирелигиозных рабочих университетов — специальных учебных заведений для подготовки кадров для решающего наступления на религию.

И тут вдруг какой-то философ публикует книгу, в которой доказывает, что мифы «пролетарской идеологии» ничем не отличаются от мифов «капиталистических», что коммунисты создают свой миф о возможности безрелигиозного общества. Что тиражируемые газетами и журналами лозунги об усилении классовой борьбы по мере построения социализма порождают миф о страшном мире, в котором «по Европе бродит призрак коммунизма», «оскаливает зубы гидра буржуазии», всюду снуют «бандиты во фраках» и «людоеды в митрах», везде «темные силы», «мрачная реакция», «черная рать мракобесов», и в этой тьме встает «красная заря мирового пожара».

Конечно, простить такой демарш в стране воинствующего атеизма не могли. В 1922 году друзей Лосева по Религиозно-философскому обществу памяти Владимира Соловьева и бердяевской Вольной академии духовной культуры, способных формулировать подобные мысли, просто погрузили на «философский пароход» и отправили в изгнание. В 1930-м Лосева как «классового врага, реакционера и черносотенца» уже по этапу отправили строить Беломорско-Балтийский канал, а его жену — на Алтай. И только неимоверными усилиями Екатерины Пешковой, жены Максима Горького, возглавлявшей Политический Красный Крест, их удалось через три года освободить — «в связи с ударной работой» и по инвалидности (в лагере Лосев почти ослеп). Им даже разрешили жить в Москве.

Строительство Беломоро-Балтийского канала. 

Где-то здесь, среди тысяч ссыльных, — философ Алексей Лосев. Здесь он пишет свои книги в уме

А вот заниматься философией Лосеву запретили. Но думать запретить не могли. Тем более в лагере он приучился «писать» свои научные работы в уме. А из официально разрешенных ему видов деятельности он выбрал самое для себя естественное — преподавание. Еще студентом, в атмосфере предреволюционного декаданса, он, внук православного протоиерея, составлял конспекты по теории религиозного воспитания, искал подход к юношеской душе.

Насколько плодотворен оказался этот подход, можно судить по ученикам профессора Лосева. Среди них философ, филолог, историк культуры, библеист Сергей Аверинцев, византолог протоиерей Валентин Асмус, философ, филолог и переводчик Владимир Бибихин, физик, философ и богослов Сергей Хоружий. Это в значительной мере благодаря им в стране тотального идеологического контроля в 1960-е — 1970-е годы интеллигенция потянулась в Церковь.

Люди, близко знавшие Лосева, говорили, что он был им как старец. Что он всегда чувствовал человека и давал такие советы, которым невозможно было не следовать. Когда у него дома собирались ученики, любопытным на вопросы: «Это у вас там семинар какой-то собирается? По каким дням? Можно прийти?» отвечали: «Помилуйте, какой семинар? Лосев с аспирантами греческим и латынью занимается». Хотя доносы на него все равно писали — и в 1970-е, и в 1980-е годы — мол, идеологически вредно влияет на студентов.

Печатать свои работы ему разрешили только после смерти Сталина. Он успел по­участвовать в подготовке третьего издания «Философской энциклопедии», энциклопедии «Мифы народов мира» и «Философского энциклопедического словаря», вышли его монографии об эллинско-римской эстетике и эстетике Возрождения. А вот тираж его книги о Владимире Соловьеве в популярной серии «Мыслители прошлого» в 1983 году полностью арестовали.

Между тем ранние книги Лосева помнили, над ними размышляли — и не только философы, но и богословы. Еще в 1928 году в Париже Семен Франк писал в статье «Новая русская философская система», что книги Лосева свидетельствуют: «несмотря на ужасающее давление марксизма, философское творчество в Советской России не замерло». А архимандрит Евфимий (Вендт), ровесник философа, ушедший с Добровольческой армией на Балканы, а затем в Париже ставший слушателем Богословского института им. преподобного Сергия и священником, в 1971 году опубликовал статью, в которой поставил в один ряд о. Сергия Булгакова и Алексея Лосева, назвав их «учителями Церкви».

В последние годы в храм Алексей Федо­рович ходить не мог — он окончательно ослеп. Исповедовался и причащался тайно на дому. Церковные службы знал наизусть. Строго постился. Работал каждый день, без выходных. Он жил одной мыслью: успеть. Успеть высказать то, что жизнь не дала сделать вовремя.

Скончался Лосев на девяносто пятом году, в 1988-м, накануне празднования 1000-летия Крещения Руси, в день памяти своих любимых святых — Кирилла и Мефодия. А за два дня до этого он продиктовал свой последний текст — «Слово о Кирилле и Мефодии».

Сергей Аверинцев

филолог, культуролог, библеист, философ, литературовед, переводчик, поэт, академик, лауреат Госпремий СССР и РФ 

Когда летом 1972 года вышел в свет академический сборник «Древнерусское искусство», статья Сергея Аверинцева под длинным научным названием «К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской» произвела переворот в умах. Она не содержала политических намеков. В ней не было публицистических порывов. И это, как ни странно, отвечало главному запросу поколения: дайте нам смысл, найдите точку, где знания встретятся с верой.

Исчезли наивные надежды на мирное вхождение советского уклада в более свободную эру. Началось духовное сосредоточение. И его миссионером стал Аверинцев.

В противовес эстрадно-шумному поколению шестидесятников, которые прежде всего добивались, чтобы их услышала власть, та группа, которая образовалась вокруг Аверинцева, с самого начала ощущала себя совершено «параллельной» власти, как бы вне ее раскапывая свои «запретные клады».

Время было нелепое и путаное. С одной стороны, публикацию сборника библейских легенд, составленного Корнеем Чуковским, задержали, потребовав от автора убрать слово «Бог». С другой стороны, в атмосфере господства двойной морали сама партийная номенклатура переставала верить в собственную идеологию.

Пропаганда становилась все железобетоннее, борьба с «религиозным дурманом» все примитивнее. И тут вдруг партийные идеологи решили переиздать «Философскую энциклопедию», чтобы «очистить советскую философию от сталинского догматизма».

И несколько молодых гуманитариев начали «маленький крестовый поход», как назвал его Аверинцев. Удивительно: то, что они писали, по определению не могло быть издано в Советском Союзе. И тем не менее все это было издано.

В 1970-м уже вышли и «Откровение», и «Новый Завет», и «Ветхий Завет». И «Христианство» — вдохновенная проповедь, написанная в каноническом жанре энциклопедической статьи, по поводу которой был дикий скандал. А директор Института научного атеизма Павел Курочкин дописал раздел к статье «Православие», даже не подозревая, что это — «операция прикрытия»: подпись Аверинцева под предшествующим разделом была вычеркнута, осталась только подпись Курочкина — и таким образом статья благополучно прошла.

Философ Сергей Аверинцев в стихаре участвует в богослужении. Конец 1980-х

На что только не шли молодые редакторы! К примеру, слово «Бог» ставилось после точки, чтобы оправдать его написание с прописной буквы. «Весело идти в темноту», — любил повторять Аверинцев фразу Честертона.

Правда, в 4-м томе статья «Обращение» была полностью перечеркнута главным редактором академиком Константиновым и поверх написано: «поповщина». А в 1971 году на официальном обсуждении энциклопедии всерьез предлагалось считать 5-й том «как бы не вышедшим», а вместо него издать другой 5-й том — без Аверинцева. Но было поздно: в «Правде» уже опубликовали статью, восхвалявшую «новый триумф марксизма», а оценки «Правды» в ту эпоху не меняли.

Советская власть начала терять право на мысль. Одна за другой выходили книги о древнерусском искусстве, в которых мелькали давно забытые слова. И когда появилась книга Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы», темой которой по сути было развитие православного богословия, она сразу стала бестселлером.

Аверинцев предлагал исход из идеологического «Египта» под знаком «будущего века» как альтернативу хрущевскому «торжеству коммунизма через двадцать лет». Хотя сама возможность альтернативы на рубеже 1960-х и 1970-х годов многим казалась утопией: у большинства было чувство, что советский тоталитаризм пришел на века.

Но статьи в печати одно, а публичные устные выступления — другое. Аверинцев был первым в Москве человеком, в своих университетских лекциях открыто заговорившим о Боге в стране, где проповедь вне стен храма была запрещена даже священникам.

Эти лекции начались с осени 1969-го — официально это были всего лишь спецкурсы для студентов истфака МГУ. Он читал их по субботам в новом тогда здании 1-го гуманитарного корпуса на Воробьевых горах в огромной аудитории, где яблоку было негде упасть.

Люди, ломившиеся на эти лекции, кожей ощущали наступление новой эпохи, которую потом назовут «застоем» — гораздо более сложной, чем «гражданские» 60-е. И лекции Аверинцева о Византии стали местом интеллектуального паломничества, потому что сквозь конкретные сюжеты в них просве­чивали вера и надежда. Он говорил очень тихо какие-то малопонятные вещи и собирал аудитории, которые уже не снились поэтам. Границ не было, ясного окончания темы тоже, ассоциация подхватывала ассоциацию, и конец лекции определял только звонок. Если бы его не было, Аверинцев продолжал бы и четыре, и шесть часов.

Конечно, долго это продолжаться не могло. В 1971 году вердиктом партийной организации истфака лекции окрестили «радениями» и запретили. Но сам Аверинцев после этого, как ни странно, стал еще популярнее. Он был тогда всего лишь кандидатом наук, а о нем ходили легенды.

В самых разных НИИ начали появляться религиозные кружки и семинары. Чаще всего их устраивали молодые ученые, которым стало тесно в рамках жесткого рационализма. Строились они по образцу научного семинара: кто-то готовил тематические доклады, а потом начиналось обсуждение, как это связано с естественнонаучным видением мира, с конкретными проблемами нашей жизни и с евангельской истиной.

Не разрывая с наукой, молодые технари и гуманитарии, художники, музыканты строили свой особый мир — не революционное подполье, не легализованный «отдел» внутри тотальной системы, а параллельную реальность.

1-й гуманитарный корпус МГУ, куда студенты ломились на лекции Сергея Аверинцева.

В 1996 году в «Новом мире» Сергей Аверинцев опубликовал свою неожиданно исповедальную статью «Моя ностальгия». Духовное завещание? Предупреждение? О чем? О том, что ушло время, «когда все в мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить». Все было «значимо» — и злодеи, и герои, и пафос, и сопротивление пафосу.

«...Если бы, о, если бы все это нынче хотя бы осмеивалось, с пониманием пародировалось, принципиально, обдуманно отвергалось! — писал Аверинцев. — Но нет, сегодня дело обстоит совсем иначе. Значительность… просто улетучилась из жизни... Операция совершенно благополучно прошла под общим наркозом; а если теперь на пустом месте чуть-чуть ноет в дурную погоду, цивилизованный человек идет к психотерапевту (а в странах менее цивилизованных обходятся алкоголем или наркотиками)…

Самое страшное и, во всяком случае, самое странное — даже не то, что льется кровь в результате локальных войн или индивидуальных террористических актов, а то, что кровопролитие ничего не “значит” и обходится, по сути дела, без значимой мотивации…

Ученикам Христа велено было бодрствовать. Конечно, бывает и другое, злое бодрствование — бодрствование врагов. И Анна, и Каиафа, и, разумеется, Иуда не спали в Гефсиманскую ночь (в отличие от Петра, Иакова и Иоанна). В предыдущую эпоху было очень много такого бодрствования... Но все-таки было и бодрствование верных — хотя бы не совсем полное, не достигающее должной меры, но было. Сейчас мерещится, что все кругом погружены в сон… И уж подавно не ждут Судного дня. Что же, мы в точности предупреждены, что Сын Человеческий придет в один из тех часов, когда Его меньше всего ожидают...»

Прошло больше 20 лет, а это и сегодня, пожалуй, самый концентрированный взгляд на сегодняшний мир, и — отрицание такого мира. Словно Сергей Аверинцев продолжает читать свои лекции в надежде достучаться до аудитории.

Марина Борисова

СЕМЕЙНОЕ ЧТЕНИЕ

Удивительная история святого врача

Как мальчик Валентин стал всемирно известным хирургом

Сколько важных событий может вместиться в одну человеческую жизнь? Сколько добрых дел способен сделать один человек за те годы, что были ему отпущены? 

Тут бывает по-разному. Кто-то успевает больше, кто-то меньше. Кто-то и вовсе идет по жизни так, будто вышел на веселую прогулку, а важные и добрые дела пускай подождут. Но бывает так, что с виду самый обычный человек вдруг словно бы превращается в сказочного богатыря и начинает совершать настоящие чудеса. Правда, волшебной палочки у него нет. Зато есть железная воля, острый глаз и твердая рука. А самое главное — есть чуткое сердце, отзывчивое на чужую боль, желающее помогать людям во что бы то ни стало. Такому человеку Бог дает силы сделать людям столько добра, что потом о нем будут слагать легенды, писать книги, снимать кино. А в Церкви его прославят как святого. 

Именно так прожил свою земную жизнь удивительный человек — Лука (Войно-Ясенецкий).

Неожиданное решение

Жил в Киеве мальчик по имени Валентин. И не собирался он становиться ни врачом, ни монахом, ни профессором, ни епископом. Зато очень любил рисовать. У него это получалось ну очень хорошо. И, конечно же, Валентин мечтал стать художником. Что может быть лучше — в красивом берете, с кистью в руке стоять перед холстом и, пристально вглядевшись, наносить новый мазок краски на будущую картину! Молодой живописец с отличием окончил Киевскую художественную школу и уехал в далекий германский город Мюнхен, чтобы учиться там секретам художественного мастерства у знаменитого профессора Книрра. А потом… Потом вдруг вернулся в Киев и поступил на медицинский факультет университета! Конечно, его родственники тут же всполошились. Как? Почему? Что за странный выбор для талантливого художника? Но ответ Валентина изумил всех еще больше, чем его выбор: «Я не вправе заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей». 

Так Валентин Войно-Ясенецкий стал студентом-медиком. Родственники постепенно успокоились. Ну а что, врач тоже профессия почетная, не хуже живописца. Придешь, например, в богатый дом к заболевшему графу. Прислуга тебе тут же: «Ах, доктор, проходите пожалуйста. Давно вас ждем». А сам граф лежит в постели весь больной, третий день кашляет и чихает. Ты не спеша садишься рядом на стул, и говоришь: «Ну-с, ваше сиятельство, извольте снять рубаху». Трубочкой его слушаешь, потом ставишь градусник. Смотришь температуру, и озабоченно качаешь головой. Граф испуганно смотрит на тебя. А ты так важно говоришь: «Да, ваше сиятельство. Болезнь серьезная. Хорошо, что вы ко мне вовремя обратились». Выписываешь ему рецепт на порошки с микстурой и обещаешь прийти через два дня. Прислуга тебя проводит до дверей, поможет надеть пальто. А в карман — конверт с деньгами за лечение. Ведь хорошая же профессия, даже лучше, чем картины рисовать! 

Но Валентин и тут сумел всех удивить. Еще на четвертом курсе он объявил всем, что собирается стать земским врачом и уедет в деревню лечить крестьян. Студенты и преподаватели все только плечами пожимали. Лучший ученик факультета, отличник, умница, и вдруг — в деревню, к грязным нищим крестьянам? А ведь ему уже готовили в университете место преподавателя на кафедре анатомии! Но такой уж у Валентина был характер: решил — значит, так тому и быть. 

А чтобы лучше подготовиться к будущей нелегкой работе, Валентин стал каждый день посещать городскую больницу и лечить там бедных людей. Иногда в больнице не хватало места для новых больных. Тогда Валентин распоряжался, чтобы их отвезли к нему в квартиру. Там в большой комнате его мама разгораживала койки простынями и получался домашний лазарет. Валентин лечил своих домашних пациентов, а мама готовила им вкусный борщ и кашу с компотом. Так началась его карьера врача, которой суждено было продлиться много десятилетий. 

Как Валентин исцелял слепых

Валентин решил стать, как он говорил, «мужицким врачом», помогать людям, живущим в деревне. А одним из самых свирепых недугов в тогдашней деревне была болезнь-ослепительница — трахома. Люди заболевали ею из-за того, что печки в деревне тогда топились «по-черному». Так называют печь, в которой дым уходит не в трубу, а прямо в помещение, все равно как если бы прямо посреди комнаты развели костер. Потом дым выходил в открытую дверь, но пока печь топилась, людям приходилось либо сидеть на полу, либо вовсе выходить из дома. Стены и потолок в избах с такими печками были черными от сажи. Но самое печальное — у людей от дыма глаза начинали слезиться, потом болеть, а потом вообще наступала слепота. Тысячи крестьян страдали тогда от трахомы. 

И Валентин решил им помогать своим врачебным искусством. Для этого он стал углубленно изучать способы хирургического лечения этой болезни и устроился работать в глазную клинику. Там он делал ослепшим беднягам операции на глазах. И люди начинали видеть. Был случай, когда после операции у Войно-Ясенецкого прозрел юноша, потерявший зрение еще ребенком и по этой причине вынужденный нищенствовать. И знаете, что сделал на радостях этот прозревший юноша? Собрал со всей округи нищих слепых, и они пришли к дому молодого врача длинной вереницей. Слепые шли за исцеленным юношей, словно вагоны за паровозом — каждый держался за посох того, кто шел впереди. И, конечно же, Валентин вернул зрение и им тоже. 

В другой раз он излечил от слепоты целую семью — мужа, жену и четверых ребятишек. После операции один из детей, девятилетний мальчик, впервые увидел мир, который до этого знал лишь по звукам, запахам и на ощупь. Когда к нему подвели их коня, на котором семью привезли в больницу, мальчик сначала не узнал его. Но потом, ощупав животное, радостно закричал: «Да это же наш Мишка!»

Доктор с крестом на груди

Прошли годы. Валентин Феликсович стал опытным врачом, спас тысячи жизней. Во время Русско-японской войны оперировал наших раненных солдат прямо на поле боя. Написал несколько научных работ, за которые получил почетное звание доктора медицины. Казалось бы, ничего не предвещало каких-то серьезных перемен в его жизни. Но тут перемена случилась в жизни всей России. После революции к власти в стране пришли большевики. Это были люди, которые не верили в Бога и всячески боролись с Церковью: закрывали храмы, сбрасывали колокола с колоколен, срывали со стен иконы и сжигали их на костре. Священникам тогда пришлось очень тяжко. Их оскорбляли, плевали им в спину на улице, без всякой вины могли арестовать, избить и даже расстрелять. И вот в такое страшное время уважаемый всеми врач и преподаватель университета Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий вдруг снова всех удивил. 

Однажды он появился в больничном коридоре... в рясе и с наперсным крестом на груди. Войно-Ясенецкий стал священником! Правда, оперировал в тот день, конечно, без рясы, а как обычно, в медицинском халате. Но помощнику, который во время операции обратился к нему по имени-отчеству, ответил спокойно, что Валентина Феликсовича больше нет, есть священник отец Валентин. 

«Надеть рясу в то время, когда люди боялись упоминать в анкете дедушку-священника, когда на стенах домов висели плакаты: “Поп, помещик и белый генерал — злейшие враги Советской власти”, — мог либо безумец, либо человек безгранично смелый. Безумным Войно-Ясенецкий не был...» — вспоминает бывшая мед­сестра, работавшая с отцом Валентином.

Лекции студентам он читал также в священническом облачении. Перед каждой операцией молился, благословлял больных, рисовал йодом на теле крест, и лишь после этого делал первый надрез скальпелем. И, конечно же, на стене в операционной у него висела икона Спасителя. 

Большевикам это очень не нравилось. И вот однажды в больницу пришел приказ — убрать икону из операционной. В ответ на это главврач Войно-Ясенецкий снял халат, надел рясу и ушел из больницы. Сказал, что вернется, только когда икону повесят на место. Конечно, ему отказали. Но вскоре после этого в больницу привезли больную жену самого большого городского начальника. Ей срочно нужно было сделать операцию, а она возьми и заяви: буду оперироваться только у Войно-Ясенецкого и ни у кого больше. Что было делать властям? Пришлось повесить икону обратно в операционную.

Очень смелый священник

Смелость священника-хирурга, казалось, не имела границ. Ради помощи людям он всегда был готов на риск, даже пред лицом смертельной опасности. Однажды, его вызвали в суд по «делу врачей», которых обвиняли в том, что они нарочно плохо лечат солдат в госпитале. Конечно, это все были выдумки, врачи старались изо всех сил. Но большевик Петерс, известный своей жестокостью, решил всем показать, как ловко он умеет находить врагов советской власти. Для этого он устроил показательный суд, на котором присутствовало множество народу. Врачи, сидевшие на скамье подсудимых, понимали, что никто не осмелится выступить в их защиту и пойти против грозного Петерса. И уже готовились к неминуемой смерти. 

Войно-Ясенецкого на этот суд вызвали как специалиста, лучше всех разбирающегося в медицине. Что же он сделал? Когда ему предоставили слово, он неоспоримо доказал, что врачи невиновны, и разбил лживые доводы обвинения в пух и прах. Видя, что победа ускользает из его рук, выведенный из себя Петерс набросился на самого отца Валентина:

— Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?

— Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель? — парировал тот.

Зал разразился смехом и аплодисментами.

Петерс не сдавался:

— Как это вы верите в Бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы видели своего Бога?

— Бога я действительно не видел, гражданин общественный обвинитель. Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил.

Петерс побледнел от злости. Председатель суда изо всех сил звонил в колокольчик, призывая публику к порядку. Но весь зал хохотал над тем, как ловко и умно священник-хирург ответил на лукавые вопросы большевика. «Дело врачей» с треском провалилось. Конечно, такая смелость Божьего служителя не могла долго оставаться безнаказанной у власти, ненавидевшей Бога. Недалек был уже тот день, когда и самого Войно-Ясенецкого безвинно осудят и бросят в тюрьму.

11 лет в тюрьмах и ссылках

 В 1923 году Войно-Ясенецкий принял монашеский постриг и получил новое имя — Лука. Вскоре он был тайно рукоположен в епископы — это высшая степень священства в Церкви. А спустя неделю его арестовали по такому же нелепому обвинению, как и в «деле врачей». В тюрьме он оказался рядом с ворами, бандитами и убийцами. Несладко приходилось епископу Луке в такой компании. Но он и здесь оставался защитником тех, кому приходилось совсем туго. Лечил больных заключенных, облегчал их страдания. А однажды увидел молодого вора, которого бросили в камеру без верхней одежды, и он умирал от холода. Святитель Лука подошел к нему и надел на него свой полушубок. После этого даже воры стали относиться к нему с уважением. 

Суд приговорил его к ссылке. Но когда поезд с осужденным святителем должен был отправиться в путь, паровоз еще долго не мог тронуться с места. Что за удивительное явление? А ничего удивительного. Просто множество людей, любивших святителя Луку, узнали, что его увозят неизвестно куда из их города. Тогда они целой толпой пришли на вокзал и легли на рельсы перед паровозом, чтобы задержать поезд. 

Так началась история тюремных заключений и ссылок святителя Луки. В общей сложности ему, честному и ни в чем не виновному человеку, за свою веру во Христа предстояло провести в тюрьмах и ссылках 11 лет. 

Трижды побывал в ссылках на Севере епископ-хирург. Но и среди сибирских снегов он продолжал лечить людей. Однажды, только прибыв по этапу в город Енисейск, святитель Лука пошел прямо в больницу. Представился заведующему больницей, назвал себя, сказал, что он — доктор медицинских наук, и попросил разрешить ему оперировать. Заведующий посмотрел на него внимательно. Перед ним стоял мужчина в грязной рваной телогрейке. Немытый, небритый, с неприятным запахом после нескольких недель в теплушке, набитой заключенными... Хорош «доктор медицинских наук», ничего не скажешь! Как бы от него побыстрей отделаться? И заведующий решил схитрить: «Знаете, а у меня плохой инструмент — нечем делать операции, особенно, специалисту вашего уровня». Однако хитрость не удалась: странный гость попросил показать ему инструменты. Увидев их, обрадовался, тут же назвал фирму-производителя, и сказал, что это очень хороший комплект. Пришлось заведующему скрепя сердце разрешить странному доктору в рваной телогрейке приступить к операциям. Тем более что хирургов в больнице не хватало. 

На ближайшие дни была назначена сложная операция... Едва начав ее, первым широким и стремительным движением Лука рассек скальпелем брюшную стенку больного. «Мясник! Зарежет больного», — промелькнуло в голове у заведующего, который ему помогал. Лука заметил его волнение и сказал: «Не беспокойтесь, коллега, просто у меня твердая рука и я привык делать разрезы быстро. Положитесь на меня». Операция прошла превосходно. Потом врачи Енисейской больницы еще не раз восхищались виртуозными приемами нового хирурга. 

«Это не мои приемы, — возражал Лука, — а приемы хирургии. У меня же просто хорошо натренированные пальцы. Если мне дадут книгу и попросят прорезать скальпелем строго определенное количество страниц, я прорежу именно столько и ни одним листком больше». Ему тут же принесли книгу. Листки, как назло, были совсем тоненькими. Но епископ Лука пощупал бумагу, проверил остроту скальпеля и одним уверенным движением сделал надрез. Пересчитали листочки — порезано было ровно пять, как и просили. 

Но однажды епископа Луку за его непокорность безбожным властям сослали в такую даль, где не было никаких больниц. «На Ледовитый океан!» — кричал в злобе начальник, решавший его судьбу. Ну, не на сам океан, конечно. На побережье. Дальше сослать человека было невозможно, разве только высадить на Северный полюс. 

Наверное, там, на берегу холодного океана и пропал бы совсем святитель Лука. Но Бог спас его через человека, от которого меньше всего можно было ждать помощи. Владыку конвоировал молодой милиционер, который понимал, что везет его на верную смерть. Милиционер пожалел Луку, и вместо назначенного побережья океана доставил в местечко Плахино, за 200 километров от Полярного круга. В глухом поселке стояло три избы, в одной из них и поселили владыку. Он вспоминал: «Вместо вторых рам были снаружи приморожены плоские льдины. Щели в окнах не были ничем заклеены, а в наружном углу местами виден сквозь большую щель дневной свет. На полу в углу лежала куча снега. Вторая такая же куча, никогда не таявшая, лежала внутри избы у порога входной двери. Весь день и ночь я топил железную печку. Когда сидел тепло одетым за столом, то выше пояса было тепло, а ниже — холодно».

Случай на вручении медали

С началом Великой Отечественной войны ссыльный епископ был назначен главным хирургом госпиталя в Красноярске, а потом — консультантом всех красноярских госпиталей. Он прооперировал и вернул в строй тысячи раненных солдат. И стал, наверное, единственным человеком в мире, которому военные отдавали честь поднятой... ногой. «Раненые офицеры и солдаты очень любили меня, — вспоминал владыка. — Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах, излеченные мною, неизменно салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами».

После победы, когда ему торжественно вручали медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–45 гг.», Войно-Ясенецкий опять сумел удивить всех. В ответ на поздравления он произнес такую речь, от которой у большевистских начальников волосы встали дыбом: «Я вернул жизнь и здоровье сотням, а может, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы не схватили меня ни за что ни про что, не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей вине». Вручавший медаль начальник стал было говорить, мол, пора бы уже забыть прошлое и жить настоящим и будущим. Но владыка Лука ответил: «Ну нет уж, извините, не забуду никогда!»

Что главное в жизни?

Святитель Лука всю жизнь был чуток к чужим бедам. За книгу «Очерки гнойной хирургии», ставшей учебником для всех студентов-медиков страны, ему дали Сталинскую премию. Огромные деньги! Что же делает с ними Лука? Большую часть премии он пожертвовал на детей, пострадавших от последствий войны. А еще — устраивал обеды для бедных. А еще рассылал денежную помощь священникам, пострадавшим от большевиков. Однажды он увидел на ступеньках больницы девочку-подростка с маленьким мальчиком. Выяснилось, что их отец умер, а мать надолго положили в больницу. Владыка повел детей к себе домой, нанял им нянечку, и она присматривала за ними, пока не выздоровела их мама и не забрала их.

В 1956 году архиепископ Лука полностью ослеп. Человек, который в юности начал свою медицинскую практику с исцеления других от слепоты, на склоне дней сам потерял зрение. Но там, где бессильна медицина, начинает творить чудеса сила Божья. Ослепший святитель Лука продолжал принимать больных, молясь об их выздоровлении. Многие по его молитвам выздоравливали и потом рассказывали об этом чуде. 

Святитель скончался в Симферополе рано утром 11 июня 1961 года, в воскресенье, в день Всех святых, в земле Российской просиявших.

В 2000 году Архиерейский Собор причислил архиепископа Луку к лику святых нашей поместной Церкви.

Так сколько же добрых дел может сделать человек за те годы, что были ему отпущены Богом? А вот, наверное, это и не важно — сколько. Святитель Лука уж точно их не считал. Просто всегда и везде помогал тем, кто нуждался в помощи. И эти простые его слова звучат сегодня как завещание всем нам: «Главное в жизни — делать добро. Если не можешь делать для людей добро большое, постарайся совершить хотя бы малое». 

Александр Ткаченко

Рисунки Екатерины Гавриловой   

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.

«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви.

В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».

Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!