Представляем версию 178-го номера православного журнала «ФОМА».
ОГЛАВЛЕНИЕ
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Владимир Легойда. Великий пост. Время действия
ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА
Игорь Афанасьев. «Что такое родительские ошибки, я знаю по себе»
ВОПРОС НОМЕРА: Как научиться сострадать
Александр Ткаченко. Вы еще пожалеете
Патриарх Кирилл. Мир жив, пока жива любовь
ВЕРА
Архимандрит Дамаскин (Орловский).
Священномученик Николай (Кандауров)
ЛЮДИ
Марк Назаров. Мамы, которые не сдались
КУЛЬТУРА
Александр Ткаченко. Святые в море
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Представляем версию 178-го номера православного журнала "ФОМА"
для электронных книг и программ чтения книг в формате ePUB
на мобильных устройствах.
Номер издан с сокращениями.
ВНИМАНИЕ!
Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.
ИД "ФОМА"
2018 г.
(С)
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Владимир Легойда. Великий пост. Время действия
ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА
Игорь Афанасьев. «Что такое родительские ошибки, я знаю по себе»
ВОПРОС НОМЕРА: Как научиться сострадать
Александр Ткаченко. Вы еще пожалеете
Патриарх Кирилл. Мир жив, пока жива любовь
ВЕРА
Архимандрит Дамаскин (Орловский).
Священномученик Николай (Кандауров)
ЛЮДИ
Марк Назаров. Мамы, которые не сдались
Александр Ткаченко. Святые в море
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
В последнее время у нас в обществе выработался стереотип, по которому обычно проходят дискуссии о не рожденных детях, прерывании беременности, абортах. Шокирующие факты, статистика, медицинские заключения, пугающие видеоролики и плакаты — вот, увы, главные аргументы в этих дискуссиях. Автор пьесы и спектакля «Запретный плод» Игорь Афанасьев пошел совершенно иным, неожиданным путем. Без крови, ужаса и лозунгов. И тем не менее нас ждет захватывающее зрелище, наполненное очень важными смыслами.
Игорь Яковлевич Афанасьев
Режиссер, актер, драматург, писатель, сценарист.
Родился 17 ноября 1953 года в поселке Кравченко Амурской области. Окончил актерский и режиссерский факультеты в Киевском государственном институте театрального искусства им. И. К. Карпенко-Карого.
Играл на сцене Киевского национального академического театра оперетты, был художественным руководителем Киевского мюзик-холла, директором и художественным руководителем Киевского театра эстрады, режиссером-постановщиком Национального академического драматического театра им. И. Франко.
С 1993 по 2010 гг. жил и работал в США (создатель и ведущий программ на канале русскоязычного телевидения WMNB-NY, директор первого всеамериканского украинского телевидения WMNB — UBN, продюсер нью-йоркского театра «Миллениум»). В 2001 году создал продюсерский центр «Театр Игоря Афанасьева». С 2012 по 2014 год — режиссер Национального академического драматического театра им. И. Франко.
В 2014 году переехал в Россию. С 2015 года — режиссер-постановщик Московского государственного театра эстрады.
Спектакли по пьесам Игоря Афанасьева идут в театрах России, Украины, Беларуси, Польши, Словакии, Израиля, США.
16 февраля в Московском областном государственном театре юного зрителя состоится премьера спектакля Игоря Афанасьева «Запретный плод», в основу которого легла его собственная пьеса «Человечки».
— Игорь Яковлевич, я знаю, Вы не любите, когда говорят о вашей пьесе как об агитации «против абортов». Тем не менее один из самых драматичных эпизодов в ней связан с риском, что главная героиня прервет свою беременность.
— И все равно, этот факт — только составляющая жизни героини и ее еще не родившихся детей. То, на что хочет решиться отчаявшаяся мать, — только повод для более серьезного разговора. Я попытался подойти к этой теме максимально осторожно, потому что знаю, с какой агрессией порой воспринимаются агитационные ролики, лозунги, брошюры, плакаты, призывающие женщин не совершать это преступление. Поэтому, честно признаюсь, взялся за эту работу с большой опаской и желанием очень ненавязчиво, очень тонко эту тему затронуть.
— А Вы можете немного рассказать о сюжете?
— Конечно. Первое действие происходит как бы в утробе матери, где близнецы, брат и сестра, готовятся к выходу в мир людей. Я очень хочу, чтобы зритель влюбился в этих маленьких человечков — и по-моему, это должно получиться: они забавные, смешные, любознательные, талантливые, они постоянно конфликтуют, что-то друг другу доказывают и через это выходят на очень важные темы. Они слышат окружающий мир, переживают события, которые происходят с родителями… И вдруг слышат страшное слово: «Аборт».
ВО ВСЕМ СПЕКТАКЛЕ ЭТО СЛОВО ЗВУЧИТ ТОЛЬКО ОДИН РАЗ. ОЧЕНЬ ТИХО И ОЧЕНЬ СТРАШНО.
И, как мне кажется, одно это слово может произвести гораздо большее впечатление, чем любой агитационный ролик.
А во втором действии мы окажемся в квартире родителей (их будут играть те же актеры) и станем свидетелями конфликта, из-за которого чуть не произошла катастрофа — смерть еще не родившихся мальчика и девочки.
Я не говорил об этом с актерами, но вообще я бы хотел, чтобы в этом спектакле чувствовался мотив некоего мужского покаяния перед женщиной.
На репетиции спектакля «Запретный плод». Фото Владимира Ештокина
— Покаяния?
— Да. Понимаете, мужское начало — оно достаточно эгоистичное. Женщина рождается для того, чтобы продолжить род человеческий, — а мужику надо вечно все переделать, всех завоевать, победить. И во многом по нашей, мужской вине в жизни женщины происходят конфликты и трагические события, о которых идет речь в этой пьесе.
— Вообще на эту тему обычно говорят женщины, мужчины от нее отстраняются. А лично Вас что сподвигло обратиться к этой теме?
— Два события. Первое — это моя личная трагедия: я чуть не потерял свою дочь. Если меня спросят, как она выросла, я не отвечу — у меня, как мне тогда казалось, абсолютно не было времени заниматься ребенком: я был погружен в профессию, спектакли, поездки, гастроли. В 1993 году я получил контракт и 15 лет проработал в Америке. Был на волне удачи, никаких материальных проблем. А тем временем моя дочь, оказавшись в условиях той страны, пошла не тем путем: она очень рано стартовала, очень хорошо отучилась, стала зарабатывать сумасшедшие деньги, начала жить самостоятельно, встретила мужа-миллионера, и они благополучно принялись тратить свои деньги… в наркотическом дурмане дорогих клубов.
Знаете, каждый человек приходит к Богу своим путем, и для меня эта история, которая чуть не завершилась трагедией, обернулась приходом к вере. Я тогда на себе ощутил Божию помощь и Его великую милость — после 10 потерянных лет моя дочка бросила этого миллионера и прежние привычки. Она осталась в Америке, но вернулась к жизни, недавно родила мне внука…
А второе событие — это очень серьезное переживание, связанное с рождением сына Филиппа. Это очень поздний ребенок, он родился, когда мне было 58 лет. И я был рядом с женой при его появлении на свет. Это стало для меня очень серьезным опытом. Когда жену после родов подключили к наркозу, акушерка сказала снять рубашку и положила мне на живот малыша лицом вниз. Он вдруг поднял головку и внимательно посмотрел на меня. «Да-да, они сейчас космические какие-то рождаются», — сказала акушерка. После родов ребенок пролежал у меня на животе полтора часа! А потом акушерка сказала мне, что любой отец, который принимает участие в родах, будет иметь значительно более тесную связь с сыном. И это действительно так. А папин живот стал излюбленным местом сына.
В общем, целый кусок жизни, связанный с борьбой за старшую дочь, с появлением на свет сына, с мыслями о детях, о том, как они приходят, уходят, как мы к этому относимся, с пониманием того, насколько ценна человеческая жизнь и что без Высшей власти, без Божьего промысла ничего не создается — все это вылилось в пьесу под названием «Человечки». Я ее написал через три года после рождения Филиппа, и ее уже поставили в украинском театре города Николаева и в киевском театре «Актёр».
— Ваш спектакль будет идти только в Москве, или планируются гастроли?
— Вы знаете, я был бы счастлив, если бы этот спектакль объездил всю страну. Два года назад, еще до постановки спектакля, мы провели читку этой пьесы на международном фестивале православных СМИ «Вера и слово». Актеры читали небольшой отрывок, а я по ходу дела комментировал. Всего минут 25. Но я сам не ожидал такой реакции. Буквально все подходили к нам потом со словами: «А вот бы к нам это привезти!», «Пожалуйста, приезжайте к нам!»
И тогда я начал искать платформу для спектакля и нашел поддержку в лице Нонны Гришаевой, художественного руководителя Московского областного театра юного зрителя. С ее помощью мы сделали эту постановку. И мы готовы приехать в любой город, в любую епархию, мы открыты для всех предложений. Конечно, ищем финансовой поддержки, спонсоров — потому что лично я с радостью бы сделал билеты на этот спектакль бесплатными.
— Как по-вашему, чего не получает ребенок, в жизни которого отец участвует мало?
— Ребенок становится жертвой преступления, которое над ним совершают родители, погружаясь с головой в работу, или просто отстраняясь, или решая развестись. Я и сам был такой жертвой: в 12 лет был поставлен в суде перед выбором — мама или папа. И хотя я всегда был маминым любимчиком и у нее не было никакого сомнения, что я останусь с ней, я выбрал папу. Потому что правда была в том, что папа был прав.
Папину вторую жену я уже через два года назвал мамой, и до сих пор так называю, потому что она этого заслуживает. Но все равно всегда жил с ощущением, что одной моей половины нет — я никуда не мог от этого ощущения деться.
В первый раз я женился на женщине, у которой уже был четырехлетний ребенок. И приложил все усилия, чтобы мой приемный сын продолжал общаться с его родным отцом. Тот этого хотел, добивался, и я никогда ему не мешал. А он видел, что я это делаю, потому что понимаю, насколько ценен отец и насколько страшен для ребенка разрыв с ним. И слава Богу, что у них сегодня сохранилась духовная связь.
Должен сказать, что у меня был очень хороший первый брак, очень хорошая жена, но трагедия с дочерью нас разлучила — я уехал в Россию, а она осталась в Америке. На Родине мне повезло, я встретил очень талантливого, интересного и цельного человека, красивую и решительную Яну, и мы рискнули создать семью.
С супругой Яной и сыном Филиппом. Фото из семейного архива
— А как на практике отец может изменить ситуацию и начать участвовать в жизни ребенка? Ведь понятно, что мужчина — кормилец, он много времени проводит на работе.
— Дело не во времени. Сегодня я все так же занят добычей хлеба насущного, и, конечно, в основном с ребенком занимается мама. Но сегодня моя мера ответственности за него другая. Если раньше я мог быть «занят» тем, что иду на теннисный корт или в баньку с друзьями, то сегодня я не могу себе этого позволить — у меня не так много времени, чтобы научиться общаться с сыном.
Хочется уделять Филиппу больше внимания, наблюдать, как он развивается, изучает мир. Моя жена — она талантливый филолог, драматург, педагог — делает очень многое для того, чтобы у него был интерес к жизни и к знаниям. Уже в полтора года сын, просыпаясь утром, с нетерпением спрашивал: «А какое у нас на сегодня задание, мама?»
Он с двух с половиной лет свободно читает. А еще разговаривает и читает по-китайски. Моя жена владеет этим языком, преподавала в Китае. Она создала для Филиппа атмосферу погружения в китайский язык: они читают китайские книжки, смотрят мультфильмы на китайском, еще к нам на несколько часов в день приходят китаянки, они играют с малышом. Не учат язык, а именно играют. Филипп свободно читает и на английском, однако занимается им гораздо меньше, чем китайским. Но недавно мы ездили в Соединенные Штаты, и когда ребенок обнаружил, что чего-то не понимает, он сам стал просить учить английский побольше. Яна научила сына учиться всему на свете с радостью и восторгом. А это очень непросто сделать.
Самое настоящее преступление — когда мы оставляем ребенка наедине с собой и просто не участвуем в его жизни, отдавая приоритет другим вещам.
Я ПОНИМАЮ, ЧТО УПУСТИЛ В СВОЕ ВРЕМЯ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ СО СТАРШЕЙ ДОЧЕРЬЮ, АННОЙ, И ИМЕННО ЭТО ВО МНОГОМ ПРИВЕЛО К ЕЕ ЛИЧНОЙ И К МОЕЙ ОТЦОВСКОЙ ТРАГЕДИИ.
Я пропустил момент ее духовного становления, потому что и сам тогда не нуждался в Боге, был таким атеистом. А сейчас, глядя на пятилетнего сына, я понимаю, что не хочу снова что-то пропустить в миропонимании ребенка.
Вот только как? Сам я, честно признаюсь, не стал еще действительно церковным человеком, и я боюсь предъявлять ребенку требований больше, чем самому себе, как-то его торопить. Я стараюсь бывать вместе с ним в храме — несколько раз в год и обязательно на Пасху. Филипп стоит, слышит молитвы, и я очень хочу, чтобы храм стал ему интересен.
К тому же, храм святого благоверного князя Димитрия Донского в Северном Бутове, в который мы ходим, — просто замечательный. Это малюсенькая церковь и огромный, очень живой приход. Настоятель, протоиерей Андрей Алексеев, помимо богослужебной жизни создал вокруг храма просто удивительную атмосферу: там есть и спортивная школа, и занятия по фехтованию, и по рукопашному бою, и по стрельбе из лука, и школа пения — в общем, чего только нет. А еще животные разные живут — белки, еноты… И столько детей, молодежи в храме! И сын к этой обстановке присматривается. И уже задает какие-то вопросы, а я стараюсь очень аккуратно, спокойно что-то ему объяснять.
Поэтому мне очень важно, чтобы и он услышал мою пьесу, увидел спектакль и спросил меня о каких-то вещах. Ведь не так просто выходить с ребенком на серьезный разговор. Пока он откровенен с нами, но потом будут разные периоды, будут и тайны, и секреты. Но мне хочется даже тогда поддерживать с сыном связь, иметь какие-то общие интересы. Очень хочется, чтобы это был театр — сейчас он очень любит туда ходить, смотреть мои спектакли. И через театр я надеюсь выйти с ним на разговор об очень важных смыслах. И не только с сыном — с каждым зрителем хочется выйти на откровенный, доверительный разговор об отношениях мужчины и женщины, о любви, о детях, о Боге. О чем-то самом-самом сокровенном и главном в жизни. Надеюсь, получится.
Беседовала Дарья Баринова
на e-mail: vopros@foma.ru
Здравствуйте! У меня вопрос про то, как помочь близкому, но не в материальном смысле, а поддержать его по-человечески. Потому что с этим всегда что-то не то, как мне кажется. Вот, например, ты помог деньгами или еще что-то сделал, а что сказать, когда человеку просто плохо, когда он плачет или постоянно тебе жалуется? Как обычно говоришь «все будет хорошо» или «не плачь», но это как-то мимо, а что еще сказать, я просто не знаю — я же в душу не могу ему заглянуть, и я ему все-таки не мама или папа. Очень некомфортно себя чувствую в таких случаях, как будто я не оправдываю ожиданий человека, мне кажется, он начинает думать, что на самом деле мне нет дела до его проблем, хотя я честно хочу помочь. Что тут можно сделать?
Андрей, Выборг
Как поддержать человека, чтобы ему не стало еще хуже
На вопрос читателя отвечает психолог Александр Ткаченко
«Человек есть существо, страдающее в мире и сострадающее, раненное жалостью, в этом высота человеческой природы», — писал русский религиозный философ Николай Бердяев. Все мы время от времени переживаем горе сами или же горюем вместе с другими страдальцами, поддерживая их в трудную минуту. Но делаем это очень по-разному. Для одних людей сопереживание кажется естественным, как дыхание, они не испытывают серьезных трудностей при общении со страдающим человеком. Другие же вынуждены прилагать для этого серьезное усилие. Иногда настолько серьезное, что сил на сочувствие просто не хватает и человек вообще отказывается участвовать в чужой беде. Да и с принимающей сочувствие стороной тоже все не так просто, как может показаться.
Многим знакома ситуация, когда в трудную минуту тебя вдруг начинают «утешать» так настойчиво, что ты и про горе свое готов забыть, лишь бы избавиться поскорей от этой «помощи».
Но как бы ни были сложны и противоречивы варианты подобных отношений, а человек в них все же остается тем самым — страдающим и сострадающим существом, раненным жалостью. В этом — мера нашей человечности, необходимый ее минимум, опустившись ниже которого, человек просто перестает быть человеком. Поэтому для каждого из нас является насущной потребностью навык, которым, увы, далеко не все владеют — умение сострадать, не разрушаясь от чужой боли и не причиняя своей жалостью еще больших страданий другому.
Но прежде чем начать разговор об этом умении, необходимо сделать отступление на не менее важную тему — о личностных границах.
Соблюдение личностных границ другого человека — необходимое условие любви в ее христианском понимании
Когда мы слышим слово «граница», то сразу же ассоциируем его с неким разделением, отгораживанием от чего-либо. Но это отнюдь не единственная функция границ. Как ни странно, именно они создают возможность межгосударственных отношений, договоров о взаимопомощи, торговле, сотрудничестве. Не будь границ между государствами, исчезли бы и сами государства как субъекты этих отношений. Точно так же и любые отношения между людьми возможны лишь там, где есть — я, есть — другой, и есть границы, определяющие — где заканчиваюсь я и где начинается другой. Там, где этих границ нет, отношения исчезают, уступая место неосознанному обслуживанию чужих чувств, потребностей, капризов и грехов, которые человек начинает воспринимать как свои собственные.
Парадоксальным образом личностные границы позволяют нам сохранять свободу, без которой даже любовь превращается в безликое слияние, когда один человек становится частью другого, теряя самостоятельное бытие. Такую «любовь-пожирание» христианский писатель К. С. Льюис прямо называл бесовской. Вот как комментирует его мысли митрополит Сурожский Антоний: «…Когда мы говорим, что любим человека, что это на самом деле значит? Есть английский писатель Льюис, который написал книгу писем старого беса своему молодому племяннику… Это действительно о духовной жизни, только наизнанку; и вот этот старый черт дает профессиональные советы молодому чертенку, который в свет-то еще только выпущен, о том, как надо относиться к людям, что надо делать для того, чтобы их соблазнить и погубить…
И вот между прочим он говорит в одном из своих писем с недоумением: “Не могу понять… Христос говорит, что Он любит людей, и оставляет их свободными. Как же совместить это?” И продолжает: “Я тебя люблю, но это значит, что я хочу тебя взять в свои когти, тебя так держать, чтобы ты от меня никуда не удрал, тебя проглотить, из тебя сделать свою пищу, тебя переварить так, чтобы от тебя не осталось ничего бы вне меня. Вот, что я, — говорит старый черт, — называю любовью. А Христос, — говорит, — любит и отпускает на свободу…”»
Итак, соблюдение личностных границ другого человека — необходимое условие любви в ее христианском понимании. А значит, и проявлять христианское сострадание к ближнему мы можем, лишь с уважением относясь к чужим границам и не забывая о своих собственных.
За просьбой о помощи могут скрываться совершенно разные потребности человека
Люди часто нуждаются в сострадании, иногда почти открытым текстом просят о нем. Однако за такой просьбой могут стоять очень разные потребности, о которых бы вкратце хотелось сказать, разделив их на несколько категорий.
Реальная нужда в эмоциональной поддержке. Ее испытывают люди, попавшие в беду и чувствующие, что сами уже не справляются со своим горем. Описывать здесь подробно разные варианты тяжелых жизненных ситуаций, наверное, не имеет смысла. К тому же психологическая устойчивость к стрессу у людей разная. Кто-то способен мужественно переживать смерть близких, потерю здоровья, развод, предательство друзей. А для кого-то невыносимым испытанием может стать затянувшаяся ссора с родителями или плохая оценка в зачетной книжке. Поэтому, не конкретизируя, просто примем как факт, что к этой категории относятся все, кому сейчас очень плохо.
Неудовлетворенная потребность в общении. Иногда человеку просто не хватает внимания. С ним некому поговорить, некому его выслушать, ему не с кем поделиться своими чувствами и мыслями. Почему так получилось — отдельный разговор, но — вот так уж у человека сложилась жизнь. В какой-то момент он усваивает простую истину: люди бывают гораздо щедрее на беседу именно с теми, кого им хочется пожалеть. И вот уже любая житейская проблема превращается для него едва ли не в катастрофу, недомогание — в начало страшной болезни, мимолетное огорчение — в депрессию. И каждый раз очередная «беда» становится убедительным поводом позвонить родным или близким, чтобы умирающим голосом известить их о том, как всё вокруг и внутри ужасно. Ну а далее можно будет позволить встревоженным собеседникам успокаивать себя, выслушивать их участливые ободряющие слова, и чувствовать, что ты все еще нужен, важен и интересен.
Откровенная манипуляция, позволяющая добиваться от людей желаемого, вопреки их воле. Собственно, и предыдущую категорию можно отнести к манипуляциям с той лишь разницей, что ищущий общения и душевного тепла человек чаще всего манипулирует своими ближними неосознанно. Однако этот же принцип можно использовать, вполне отчетливо понимая, что именно и с какой целью ты сейчас делаешь. Например, начать разговор с описания собственных бед и страданий, вызвать у собеседника чувство вины за то, что он такой счастливый и благополучный в сравнении с тобой. А вслед за этим — аккуратненько выторговывать себе всевозможные преференции и бонусы в отношениях. Ведь навязанное чувство вины, подобно воровской отмычке, — один из главных инструментов, принуждающих человека сделать для тебя то, чего по своей воле он делать никак не собирался.
С первым пунктом все очевидно: человеку необходима помощь, значит, ее следует грамотно оказать. А вот с пунктами 2 и 3 дело обстоит несколько сложнее. Хотя, казалось бы, чего проще: манипуляция — дело недостойное, и, обнаружив ее в отношениях, следует тут же прекратить общение с такими людьми. Однако как быть, если манипуляторами вдруг оказались не какие-то привокзальные мошенники, промышляющие гаданием, а самые близкие тебе люди — мама, бабушка, выросшие дети или просто кто-то, чьим общением вы дорожите?
Манипуляторов не обязательно нужно с негодованием исключить из числа людей, достойных сочувствия, жалости, сострадания
Им тоже бывает нужна помощь, просто другого рода. И здесь нужно уметь распознать подлинную их потребность, чтобы дать им именно то, чего они ждут. Так, например, испытывающего дефицит общения человека совсем не обязательно утешать или подбадривать, выслушивая все его стенания. Вместо участия в навязываемом вам спектакле про выдуманные горести куда продуктивней будет аккуратно перевести разговор на темы, которые действительно человеку интересны. Ведь ему просто хочется поговорить, хочется, чтобы его выслушали, проявили внимание. Поэтому, оставив без реакции его выжимающий слезу рассказ о тщете бытия, можно расспросить его про уникальный рецепт бабушкиного борща, про то, на какую наживку лучше всего зимой идет окунь, или кто был вокалистом группы Deep Purple в 1975 году. Разговор о том, что для человека интересно, в чем он преуспел и может поделиться своим опытом — лучший рецепт для таких случаев.
С очевидными манипуляторами ситуация примерно та же: пропустив «страдальческую» вводную часть разговора и выяснив, чего от вас хотят на самом деле, следует подумать — готов ли ты сейчас оказать человеку эту помощь. Если да, то открытым текстом можно сказать в ответ примерно следующее: «Я так понял, ты хочешь попросить, чтобы я подменил тебя на праздники и вышел работать в твою смену?» Здесь очень важно, чтобы человек сам озвучил или подтвердил истинное содержание своей просьбы. Тогда из манипуляции ваши отношения перейдут в нормальный разговор двух взрослых людей, каждый из которых берет на себя ответственность за свое поведение. Если же ожидаемую услугу вы оказать по каким-то причинам не можете или не желаете, точно так же следует сначала уточнить у собеседника, чего именно он от вас хочет. После чего спокойно и вежливо ему отказать.
Казалось бы, ничего общего с состраданием и жалостью к ближнему все это не имеет. Но, к сожалению, множество случаев, когда от нас ожидают сочувствия, на поверку оказывается обычными манипуляциями, где нас попросту собираются использовать «втемную» для удовлетворения своих нужд, при этом полностью игнорируя наши желания и возможности. Потакать в этом манипулятору — очевидный грех против ближнего, который, подобно люьисовскому бесу, стремится лишить свободы и сделать частью себя всех, кого он «любит».
К христианскому состраданию нельзя принудить
Вот здесь и приходят на помощь личностные границы, позволяющие определить, где заканчиваются наши потребности и где начинаются потребности другого человека. Осознанно пожертвовать своим временем, душевными силами и другими ресурсами человек может лишь, когда ясно видит, что эти ресурсы принадлежат ему и он сам принимает решение поделиться ими. Но если вместо такой осознанности возникает смутное чувство вины, в котором ты уже не понимаешь, чью потребность собираешься удовлетворить — свою или чужую, — тогда смело можно говорить о том, что твои личностные границы взломаны манипулятором, умело руководящим твоими эмоциями и поведением.
В таком состоянии любые проявления твоего сострадания вряд ли возможно будет назвать исполнением христианской заповеди о милосердии: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал 6: 1–2). Ведь тяготы эти можно взять на себя добровольно, а можно просто вдруг обнаружить на шее чужую поклажу, которую туда пристраивают без твоего разрешения, попутно воркуя тебе в уши, что, мол, поклажа-то эта на самом деле — твоя, просто ты раньше был не в курсе. Очевидно, что даже из благих побуждений не стоит участвовать в чужом обмане, пытающемся натянуть одежды сострадания на обычную человеческую слабость и безволие.
Иисус Христос, отдавая в жертву за отпавших от Бога людей Свою жизнь, сказал: Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего (Ин 10:18). Подобную власть — добровольно жертвовать собой ради других — каждый христианин получает в святом крещении. И это действительно — власть, которой нужно дорожить, не забывая о ее высоком происхождении. Христианское сострадание не может быть вынужденным, оно всегда — плод свободного выбора в пользу любви. Там же, где это сострадание пытаются выдавить обманом и манипуляциями, впору вспомнить, как фарисеи пытались обмануть Иисуса Христа, спрашивая у него духовного наставления. И как они в итоге получили это наставление, но лишь после гневных слов Учителя: Что искушаете Меня, лицемеры?
У сострадающих тоже могут быть различные мотивы, иногда имеющие мало общего с действительным участием в боли другого человека
Таковы, например побудительные причины к помощи у людей со слабыми личностными границами. Рядом с чужой бедой — подлинной или мнимой — они всегда чувствуют себя виноватыми и своим состраданием как бы стараются искупить эту вину, хотя ни в чем не провинились. Отсутствие личностных границ превращает душу такого человека в проходной двор, куда может вторгнуться кто угодно и вести себя как ему вздумается. Такие люди чаще других становятся жертвами манипуляторов, они никому не в силах отказать, потому что в случае отказа чувство вины может стать непереносимым.
Со стороны может показаться, что это и есть настоящая жертвенность. Но на самом деле люди этого типа через сострадание всего лишь обслуживают свою болезненную зависимость от чужого эмоционального состояния. Главным признаком такого «неправильного» сострадания можно считать чувства самого помогающего после оказания помощи. Неуходящее ощущение вины, «втянутости» в чужую проблему настолько, что человек думает о ней все время, забывая о своих делах, а также вызванное всем этим легкое раздражение, которое постоянно приходится подавлять, — вот картина сострадания, способного вместо помощи другому разрушить самого сострадающего.
Нельзя под видом помощи и сострадания увлекаться реализацией своих амбиций
Другой вариант подмены мотивов — нереализованная жажда власти, контроля над другими людьми. Раздавленный горем человек бывает очень беззащитен. В этом состоянии он может ощущать себя как маленький ребенок, нуждающийся в помощи взрослого. И если у помогающего есть скрытое стремление управлять и властвовать, ему в такой ситуации следует быть очень внимательным к своим чувствам, чтобы под видом помощи и сострадания не увлечься реализацией своих амбиций. Возможны и другие «плюшки», ради которых человек готов терпеть чужую боль, например — подтверждение собственной значимости или чувство нужности, востребованности. Ничего ужасного в этом нет. Творить добро ради самого добра — дело людей совершенных и бесстрастных. А творить добро, имея в виду также и собственную пользу, — удел большинства из нас. Преподобный авва Дорофей в своих «Душеполезных поучениях» пишет: «Трояким образом... можем мы угодить Богу — или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда находимся в состоянии раба; или, ища награды, исполняем повеления Божии ради собственной пользы, и посему уподобляемся наёмникам; или делаем добро ради самого добра, и тогда мы находимся в состоянии сына».
И если вдруг мы обнаружим, что наше сострадание не совсем бескорыстно, это означает лишь, что в исполнении заповеди Христовой о милосердии мы пока еще подобны рабу или наемнику. Но и такое сострадание, по слову аввы Дорофея, тоже угодно Богу. Важно лишь сознавать в себе эти свои «побочные» мотивы и стараться держать их под контролем, помня, что главная задача тут все же — удовлетворение потребностей человека, попавшего в беду.
Одно из главных правил в общении с горюющим можно сформулировать так: если не знаешь, что сказать — лучше молчи
Цена пустому или необдуманному слову в кризисной ситуации многократно усиливается, вместо поддержки и утешения оно может нанести и без того страдающему человеку еще одну рану.
Хотя молчать рядом с чужим горем тоже ой как непросто. Ведь сострадание — это совместное страдание. И бывает так, что человек сначала искренне хочет помочь, поддержать ближнего в беде. Но, приблизившись к его боли, приняв ее часть на себя, не выдерживает и пытается любыми средствами от этой боли убежать. Совсем оставить горюющего вроде бы как совесть не позволяет (хотя бывает и такое: человек от страха вновь испытать в сострадании чужую боль просто перестает брать трубку телефона, не навещает, не отвечает на письма).
И тогда у него будто сами собой начинают вырываться, увы, ставшие уже традиционными формулы «утешения»: «Не плачь, другим еще хуже, чем тебе», «Теперь ему (умершему) лучше, чем нам», «Хорошо еще, что у вас не один ребенок». Все эти и подобные им фразы рождены отнюдь не состраданием, а прямо противоположным ему чувством — стремлением испуганного сердца обесценить чужую боль, и лишь после этого взять на себя часть такого «обезвреженного» страдания. Конечно же, эти попытки не приносят никакого облегчения горюющему, поскольку направлены на удовлетворение потребности напуганного «жалельщика».
Еще один способ ухода от чужой боли под личиной сочувствия — прямой запрет на горевание: «Ну что ты раскис? Приободрись, держи себя в руках», «Не горюй, все будет хорошо», «Ты должна выдержать, нужно жить дальше».
Ну и, наконец, самый «благородный» вариант — сравнение с собой-любимым: «Когда у меня мама умерла, я чуть с ума не сошла», «Я знаю, как тебе сейчас трудно, сам прошел через это».
Все эти вроде бы призванные утешать слова на самом деле выполняют лишь одну задачу — прекратить переживание человеком своего горя, ну или хотя бы уменьшить его силу. Потому что нам рядом с ним — больно. А мы хотим, чтобы нам больно не было.
Горюющему человеку нужно помочь пройти все стадии горевания
Между тем у горюющего человека совсем другая потребность. Ему нужно непременно дать выход эмоциям, которые его сейчас буквально разрывают на части. Если их просто подавить (а именно это предполагают описанные выше варианты «жаления»), они впоследствии могут натворить много бед, став причиной неврозов и психосоматических заболеваний. Поэтому горюющему человеку нужно прежде всего помочь пройти все стадии горевания, прочувствовать боль утраты, выплакаться, отгневаться, элементарно поныть-пожаловаться, поплакать на плече у тех, кто готов выслушивать все это, не разрушаясь и не прерывая этот жизненно важный процесс.
Когда-то в деревнях была такая специальная профессия — плакальщицы. Это были женщины, которых приглашали на похороны для создания скорбной атмосферы. Плакальщицы выступали в качестве своеобразного «детонатора» эмоций, которые у горюющих родственников могли быть подавлены шоком от свалившегося на них несчастья. Рядом с безутешно рыдающими плакальщицами, горюющему человеку было легче и самому, наконец, дать волю слезам и рыданиям, освобождаясь от грозных последствий неотработанного на телесном уровне стресса. Сегодня такой профессии нет, а плач даже в скорбных обстоятельствах многие люди считают для себя недопустимым.
Между тем это абсолютно естественное движение человеческой природы, и лучшее тому доказательство — слезы Иисуса Христа, встречающего плачущих родственников и друзей умершего Лазаря. Более того, у христиан есть прямая заповедь именно о такой помощи горюющим: ...плачьте с плачущими (Рим 12:15). Если же для этого нет душевных сил, можно вспомнить, как сострадали праведному Иову его друзья, пришедшие поддержать его в горе: …И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико (Иов 2:13). Далее Иов вдруг начинает гневаться и проклинать ночь своего зачатия, день своего появления на свет и всю свою жизнь. Он говорит долго и страстно, но друзья опять ни словом, ни жестом не мешают ему. Лишь когда Иов закончил свой гневный вопль, они очень деликатно вступают с ним в диалог: ...если попытаемся мы сказать к тебе слово, — не тяжело ли будет тебе? (Иов 4:2). Книга Иова очень древняя, событиям, описываемым в ней, более трех тысяч лет. Однако поведение друзей страдающего Иова и сегодня можно рассматривать как важную практическую рекомендацию для сострадающих. Они просто находились рядом, своей молчаливой поддержкой помогая страдальцу пройти две первые, очень тяжелые стадии горевания — шок от случившегося и последующий за этим гнев.
Определяющий признак правильного сострадания — осознанность, ясное понимание картины происходящего в собственной душе
Но тут еще раз нужно повторить, что быть рядом с чужими слезами и чужим гневом — дело совсем не простое. Осуществлять сострадание нам помогают два весьма отличающихся друг от друга психологических процесса — эмпатия и слияние. От того, какой из них мы используем, будет напрямую зависеть и практический результат наших действий.
При эмпатии мы сочувствуем другому человеку, то есть чувствуем вместе с ним, понимая, что с ним происходит, в чем он нуждается. Однако при этом мы продолжаем воспринимать также и свои чувства, понимаем, что и почему происходит в этот же момент и с нашей душой. То есть речь снова идет о наличии личностных границ, позволяющих сострадать без отождествления себя с горюющим, оставаясь собой. Если же границ нет или они слишком размыты, мы тоже чувствуем вместе с другим человеком, но — как бы сливаемся с ним, «теряя» себя. Самые яркие признаки такого слияния — иррациональное чувство вины и ответственности за последствия чужих поступков. При слиянии выдерживать груз чужой боли неизмеримо труднее. Поэтому такое сострадание чаще всего заканчивается либо бегством от непосильной ноши, либо — быстрым истощением собственных ресурсов, когда помогающий уже и сам будет нуждаться в чьей-то поддержке.
Знаменитый австрийский писатель Стефан Цвейг удивительно точно описал двойственность человеческого стремления к сочувствию: «Есть два рода сострадания. Одно — малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание — истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их». Наверное, лишь с последней фразой Стефана Цвейга можно было бы поспорить: брать на себя то, что превышает твои силы, — дело все-таки рискованное в любом случае.
В остальном же здесь все верно как с христианской, так и с психологической точки зрения. Определяющий признак правильного сострадания — осознанность, ясное понимание картины происходящего в собственной душе, которая «знает, чего хочет». Именно осознанное переживание чужой боли, желание помочь и готовность терпеть эту чужую боль позволяют человеку оставаться в сострадании и действовать на благо страдающего. Или, проще говоря, позволяют по апостольскому слову плакать с плачущими и, как говорил Бердяев, быть существом страдающим и сострадающим, раненным жалостью. То есть — человеком.
Фото Владимира Ештокина,
рисунки Натальи Федоренковой
Священномученик Николай (Кандауров)
1880–17.02.1938
Игумен Дамаскин (Орловский),
ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви», www.fond.ru
«Не надо меня жалеть. От этого я еще больше захочу плакать. Я сильный человек»
Данечка. Данила. Данюша. Даниил. Котик. Киска. Мурзик. Бублик — как только не назову его дома. В 8 месяцев поставили диагноз ДЦП. После рождения сына выписали из роддома с диагнозом ишемия мозга. В дородовом отделении передержали. Сама спускалась в отделение и прищемила ему голову, он уже двигался по родовым путям.
Мне никто не говорил, что ребенок не будет ни сидеть, ни ходить. Делали массаж, кололи уколы, плавали в бассейне. Он так и не сел, к 8 месяцам дали инвалидность. Никто никакого прогноза не дает, все люди разные, каждый организм индивидуален. Сейчас малышу 2 года, он вот-вот сядет, начал ползать, ходить, улыбается, играет с игрушками, все как по возрасту. Кто не знает о его заболевании, даже не догадывается, что мой сын болен.
Он боится ползать и ходить, когда не чувствует подмоги от меня. Если я его удерживаю, он активно ползет и идет, но стоит отпустить руку, он ничего делать не будет. После первой реабилитации пошли существенные сдвиги. Они крайне нужны для моего сынишки.
Я живу одна с ребенком и это весьма тяжело. Отец Дани непостоянный, я не могла на него положиться. Он один месяц живет с нами, потом два месяца отдельно, и так бесконечно. Сын может после спросить: «А почему папа уходит?» В одиночестве с ребенком проще. Я не думаю, где он и как, придет ли с работы и придет ли вообще. Нужно было родить от него ребенка, чтобы понять: «Он не мой человек».
Я перетерплю. Я сильная. Планов много. Главное, чтобы Данечка встал на ноги, пошел в садик, я на работу вышла. В жизни самое важное — это он. Бог таких деток дает только тем, кто сможет с этим справиться.
Верю, что Бог поможет. Раньше в церковь не ходила. Теперь с ребенком посещаю службы, стараюсь причащать его каждое воскресенье. Надеюсь, что мой ребенок выздоровеет. Да, болезнь неизлечима, но я надеюсь, что он в школу пойдет, а я лет через пять смогу работать.
Раньше, когда я была молодая, я не ценила жизнь. После того как стала мамой, поняла что она — это самое основное. Только меня саму перестали ценить.
Я никогда не верила словам. Нужны действия в жизни. По ним, естественно, понимаешь, как человек к тебе относится, принимает тебя с ребенком. На сына смотрю и не верю, что он больной. Не похож он на человека, у которого такие диагнозы стоят.
«Для меня большой шаг был Диане инвалидность поставить. Я категорически отказывалась, не могла через это переступить. Очень долго такой шаг делала»
Вся жизнь крутится вокруг дочери. У нее мышечная атрофия 2 типа. Генетическое заболевание. Диане диагноз поставили, когда ей был 1 год и месяц. Результатов анализов ждали долго. Их сдавали в институте Отто в Санкт-Петербурге. У дочери вены не видны и чтобы сделать забор крови, врачи щипали Диану, доводили до истерики. Было очень жарко, она кричала и плакала. Минут 30 или 40 это продолжалось. Когда все закончилось, одна из медсестер выбежала из кабинета в слезах, не могла выдержать подобное.
Любому родителю говорить такие вещи нельзя. Это неэтично. Сначала поставили диагноз паралич конечностей. Отправили на обследование. По его результатам вызвали профессора. Он сказал: «Это очень страшное заболевание, ваш ребенок не доживет и до школы, сдавайте ее в интернат, молодые вы еще, нового родите». Не описать, что со мною было, я его даже до конца слушать не стала, ушла, дверью хлопнула. После этого врача не могла ни с кем долго общаться.
Локомат это такой робот, ребенка помещают внутрь и он ходит. Я беру Диану за руку и говорю: «Представляешь, мы с тобою гуляем, ты идешь со мною в кино». Шутим, играем так. Я понимаю, дочери тяжело достается. Она вертикально находится, и ее мышцы очень устают. Только так она может выдержать эти полчаса хождения. Бывает, что ночами у нее мышцы сильно ноют. Когда мы на реабилитации, с ней случаются ночные истерики. Врачи предполагают — это ноги сильно болят. Ночью моя девочка кричит сквозь сон: «Больно, больно, больно!» Когда просыпается: «У тебя что-то болит?» Отвечает: «Нет, не болит».
Я ей даю больше самостоятельности.
Я как-то в сторонке сидела и слушала, как дочь общается с психологом. Она задавала вопросы: «Диана, как к тебе относятся твои родители? Как к простому ребенку или как к особенному ребенку?» Она, не задумавшись сказала: «Как к простому ребенку. А дедушка и бабушка, как к особенному». Я в школе могу ее одну оставить. Скоро появится у нас коляска с электроприводом, простую коляску она не может сама крутить. В связи с этим просит: «Мама ты же будешь меня отпускать гулять одну, с подружками?». Я понимаю, у них свои секреты и когда подруга приходит, я ухожу. Не лезу к ним, осознаю, что ей хочется самостоятельности.
Коляску искала, чтобы она была похожа на прогулочную, чтобы мы как в детстве на ней ездили. Но по квартире ее не провезешь, она громоздкая и не через все двери проходит. Очень долго я дочь на руках носила. При этом заболевании либо превышен вес, либо очень большая худоба. У нас вес большой. Диана ограничена в питании, ест каждые три часа, у нее диета, она очень возмущается из-за того, что никакой шоколадки. Бабушки и дедушки ей украдкой сладкое дают. Когда она со мною — мама изверг, не дает ей вкусностей, а если даю — то горький шоколад, по маленькому кусочку в день.
Она красивая очень. У нее есть кавалеры, есть мальчик, который за нею ухаживает, ее катает на коляске, все ей приносит. Я ей говорю: «Ты же знаешь, что ты красивая». Она улыбается.
«Я прошу только одного — здоровья моей дочери, чтобы она встала на ножки, социализировалась, смогла почувствовать, что такое детство»
У моего ребенка точно диагноз так и не поставлен. В 2016 году ездили в Москву. Там сказали, что заболевание мышц, но не 100 процентов. Диагноз необходимо подтверждать генетическими анализами, они очень дорогие. Во время родов у ребенка случилась гипоксия. Она стала задыхаться. Сразу отправили в реанимацию. Плохо дышала. 7 суток на искусственной вентиляции легких. Поставили органическое поражение мозга. Полтора месяца находилась в отделении патологии новорожденных. До двух лет был этот диагноз, только потом в Москве поставили генетическое заболевание, но до сих пор его не подтвердили. И мы не знаем, что за болезнь влияет на ее развитие. Сначала София не могла есть сама, мы ее через зонд кормили, потом сосать. Только в 8 месяцев научилась есть из бутылки.
Родилась София полностью с вывернутыми ножками вовнутрь… Мне тогда это такой страшной картиной показалось, и я совсем не понимала, как с этим можно что-то делать. Но косолапость оказалась не самым страшным диагнозом. Осознание приходит с опытом и временем.
Муж долго не понимал всей серьезности заболевания и не принимал его. Он не осмыслил, насколько опасно больна София. Думал — тяжелые роды, вот она сейчас встанет и пойдет. Утешал меня: «Не наговаривай на ребенка, в год она сделает первый шаг». Сейчас понимает, что малышка особенная. Муж целый день на работе, и все равно его поддержка чувствуется. Если я о чем-то прошу, он делает. С дочерью остается посидеть, старается помогать изо всех своих возможностей.
Мелкими шажками мы идем вперед. Развиваемся. Не застываем на месте. Уже умеем стоять. Потихоньку, потихоньку у нас все налаживается. Может быть, диагноз не верен? С каждой реабилитацией ребенок становится все сильнее и сильнее. Не могла держать игрушки очень долго. К году научилась садиться и голову удерживать. К двум поползла. Сейчас может стоять около опоры.
Болезнь дочери многое меняет во мне. Трансформирует взгляды на жизнь. Я стала более милосердной, доброй. Раньше не обращала внимания на многое. Жила сама для себя. Одним днем. Диагноз дочери для нас — испытание. Насколько мы сможем вынести трудности и себя исправить. Бог указывает: что-то нужно в жизни изменить. Я теперь смотрю совсем по-другому на помощь и на детей.
Всегда мечтала о большой и дружной семье, чтобы много братьев и сестер, и друг к другу ходили в гости. Чтобы был дом, животные обязательно — собака, кошки, огород, баня. Простая семья. Не нужен замок из золотых лестниц и ренджровер.
Социальные сети помогают здорово. Здесь получаю информацию о реабилитации, люди помогают собирать средства на лечение. Это большие деньги. Врачевать ребенка на пенсию невозможно. Зарплаты мужа хватает только на съем квартиры и еду. Мы из сельской местности, но в деревне такому ребенку не выжить, нужна постоянная реабилитация, которая стоит порядка 150 000 рублей за один курс. Представьте, сколько времени необходимо копить такую сумму! А еще дочери постоянно требуются препараты и уколы.
«Я никогда ни о чем не жалею. Если оно случилось, значит, так и должно быть. Всегда стремлюсь к лучшему, я оптимистка. Не могу изменить врачей и страну, не могу тратить на это силы. Это мой ребенок. Я несу за него ответственность»
Я ставлю себе постоянно цели. Без них я затухаю. Сейчас главная моя мишень — это ребенок, которым занимаюсь, утром, днем, вечером и ночью. Эта цель у меня почти десять лет. Поставить его на ноги и как можно больше ему дать.
После исследования МРТ мне сказали: «У вас будет все очень, очень плохо». Крепитесь. Держитесь. Так все сложилось. Растите. Любите. Развитие может пойти и в обратную сторону. Я тогда подумала: «Глупости. Не случится такое. Сделаю все, чтобы ему стало лучше». Когда мы посещали врачей, они удивлялись: «Вы это научились, и это научились! Надо же, чего вы добились, если учесть, что прогнозы были плохие».
Мужчина — прежде всего это поддержка. Это опора. Это надежность. Иначе зачем это? Когда он начинает тянуть вниз, лучше пойду дальше одна. Мы развелись из-за того, что муж был недоволен, что я много времени уделяю больному ребенку, езжу на реабилитации, таскаю за собою младшую дочь, что это вредно. А ей с нами всегда интересно: плавать с дельфинами, сенсорные комнаты. Я не думаю, что дочке было плохо от этого, но муж так посчитал. Он предложил мне определиться, что я хочу: ребенка или семью. Тут было без вариантов.
Когда заболел ребенок, задаешься вопросом, почему я и почему мне? А потом перефразировала: «Для чего?» Все меняется. Жизнь меняется. Трансформируешься ты сама. Появляется много новых качеств. Ответственность прежде всего. Когда родила сына, была девчонкой, 21 год. На тот момент понимала, что живу в розовых очках. Меня болезнь спустила на землю. Вся эта ситуация позволяет понять, кто вокруг тебя. Это настолько отсеивает людей. Понимаешь, кто с тобой пойдет до конца. Их остались единицы. Друзья, родственники, близкие. Неважно.
Самый родной человек — это мама такого же ребенка. Она понимает меня полностью, потому что у нее подобный малыш. Круг сужается сильно. Родственники вроде бы с тобою общаются, но поверхностно: «Ну, как дела?» Учишься по-другому к людям относиться, по-иному воспринимаешь и к себе отношение.
Когда сын был маленький, мысли не появлялись о будущем. Сейчас приходит понимание, что скоро ничего не смогу изменить, я только буду поддерживать его какое-то состояние. Я стала конкретный прагматик, десять раз подумаю и оценю.
Раньше, когда был маленький, его болезнь не была заметна. Он у меня парень очень обаятельный, симпатичный. Сидит, да, не ходит, а в целом настоящий душка. А сейчас большой и постоянные вопросы и поддевки. Отношусь к этому философски. Спокойно реагируешь, не ругаешься, не кричишь. Несешь его на себе, загибаешься, он ростом почти уже с меня, весит очень много. А какой-нибудь умный дедушка: «Ты чего такого кабана на руки взяла. Пусть сам идет». Я понимаю, что человек не знает, но внутри-то… Я стараюсь справляться.
«Мне врачи предлагали отказаться от ребенка, но для меня это — предательство. Сломаю я ногу и меня в дом инвалидов сразу надо определить. Для меня сын — это все!»
Мой сын перенес клиническую смерть. Олежка родился абсолютно здоровым ребенком. В два года мы поступили в больницу с проблемами желудка. Обезвоживание. Нужно было делать капельницу, а я сердцем чуяла, что-то случится… Капельницу поставили неправильно. Пять или шесть раз иголку в руку пытались ввести. Он испугался. Кричал 2,5 часа, и сердце не выдержало. Клиническая смерть. 40 минут откачивали, а порог 8 минут — потом мозг умирает. Мне сказали: это «овощ», оставьте ребенка в приюте и родите себе другого. Мне было 25 лет…
Я похудела на 9 килограммов. Второй раз я снова похудела на столько же, когда сын попал в реанимацию. Больше я вес не набирала. Зато приобрела фобии — боюсь не успеть помочь, и это страшно. Когда я родила дочь, Олежка снова перенес клиническую смерть. Младшую пришлось оставить у бабушки и перевести на искусственное вскармливание. А муж даже 10 дней не захотел сидеть с ребенком. Все самое страшное с сыном происходило по ночам. Он не мог дышать, кашлять… просто лежал и захлебывался.
Помощи не ждешь в такие моменты. Все делается на автомате. Я решала все сама, все взвалила на свои плечи. Если такое еще раз повторится, я свихнусь! Быть мамой ребенка-инвалида не значит, что ты ничего не делаешь. Со здоровыми детьми ведь как — покормил, подгузник сменил, положил в кроватку и он лежит, агукает. Все круто! Олежка у меня даже руками не шевелит.
Все по строгому расписанию. Кормление каждые 3 часа, прием лекарств и, не дай Бог, перепутаешь или не дашь таблетки — будут судороги. Мы даже не можем себе позволить небольшие путешествия в соседние районы. Для этого нам нужен аппарат санации, опять же зонд не вытащить, а кормление только через него, и зондовая еда — это не просто картошечки сварил, размял и дал ребенку, она специальная и стоит 10 тысяч рублей. Хватает на месяц. Пенсия у Олежки 12 тысяч.
В нашем государстве нужно знать законы. В противном случае ты останешься без инвалидной коляски, вертикализатора… Просто будешь сидеть с одним памперсом. Вы знаете, сколько их нужно ребенку-инвалиду? Пять-шесть в день, а государство выделяет только три. За все приходится бороться, выпрашивать. Например, выпросила у управляющей компании пандус, чтобы инвалидную коляску спускать. Пришлось даже угрожать коммунальщикам — сломаю коляску, будете покупать, а они очень дорогие — 60-70 тысяч рублей, а есть и по 200-300 тысяч. Это страшно. Для обычных людей 70 тысяч за коляску это — вы что, баблом ворочаете? А мы нет, не ворочаем. О пенсии я уже выше сказала, ну и пособие по уходу за ребенком-инвалидом я получаю. Речь идет о 5,5 тысячах рублей.
Жду ли я помощи? Я хочу комфортно перевозить ребенка в комфортных условиях, я хочу возить его на реабилитацию, развивающие занятия. Я радуюсь, когда люди в поликлинике понимают наши проблемы и пропускают без очереди. Если у моего ребенка случится приступ эпилепсии, то вряд ли их дети обрадуются увиденному. Аналогично и в магазине. Никогда не знаешь, купишь ты сейчас продуктов или побежишь вызывать скорую помощь. Люди живут по принципу: это где-то там происходит, это не со мной. Дай Бог, чтобы такое вообще никого не коснулось. Это самое страшное.
Фото Марка Назарова
Кто в море не ходил, тот Богу не молился — так говорили наши русские поморы, отважные мореходы и путешественники. Действительно, на берегу человеку жить куда спокойней. Даже в самую страшную непогоду, когда небо затянуло черными тучами, когда сверкают молнии, ветер рвет из рук зонтик и дождь льет как из ведра, все равно знаешь: под ногами у тебя твердая земля. А значит, уже через несколько минут ты будешь у себя дома пить горячий чай, сидя в уютном кресле.
Но все тут же меняется, если представить, что в такую же бурю ты стоишь на палубе маленького суденышка в открытом море. Вокруг бушуют огромные волны высотой с трехэтажный дом. Корабль то поднимается на самый гребень такой водяной горы, то стремительно летит с него вниз, в бурлящую бездну между волнами. Палуба кренится так, что устоять можно, лишь крепко схватившись за штормовой леер — специальную веревку, натянутую вдоль корабельных надстроек от носа судна до кормы. При особо сильных порывах ветра волны перекатываются через палубу. И горе тому, кто в этот момент оказался у них на пути, не успев спрятаться в трюм или в рубку.
Да и в трюме тоже во время шторма невесело. Доски, из которых сделан корпус кораблика, трещат от напора воды. Сквозь просмоленные щели потихоньку протекает вода. Всего каких-то пять сантиметров дерева отделяет тебя от бушующей снаружи воды. И ты не знаешь, удержат ли борта корабля этот неукротимый напор морской стихии.
В такие минуты человеку остается лишь обратиться к Богу с просьбой о защите и помощи. И ставшие для нас такими привычными слова «Господи, помилуй!» моряки во время бури говорили совсем иначе, чем на берегу. Среди кипящей от штормовых шквалов воды человек действительно ощущает себя приговоренным к смерти. Здесь, на краю гибели, просьба к Богу о помиловании для него — самое важное дело и последняя надежда на спасение. А когда Бог поможет морякам выжить и благополучно добраться до родного берега, благодарственные молитвы сами собой рождаются в их сердцах. Вот поэтому и говорили мудрые поморы: кто в море не хаживал, тот Богу не молился.
Но тут кто-то, быть может, скажет: «Неужели вера моряков сильнее, чем вера святых, которые всю жизнь свою посвятили молитве?» Что можно на это сказать… Силу веры и молитвы каждого человека знает один лишь Господь. Он и рассудит, у кого она была больше. А мы можем лишь сказать, что и святые тоже плавали на парусных кораблях, тоже попадали в различные переделки и тоже обращались к Богу в горячих искренних молитвах. Несколько таких морских историй о святых мы сейчас расскажем.
Путешествие по морю — дело опасное. Вроде бы ничего не предвещает бури. День солнечный, чайки кричат над волной, попутный ветер надувает тугие паруса. Вдруг — черная полоса возникает на горизонте. Она стремительно приближается, растет. И вот уже видно, что это — клубящиеся темные тучи, в которых посверкивают молнии. А ветер становится все сильнее, волны все выше. Море вокруг корабля вскипает, с гребней водяных валов летят клочья пены. Хлещет дождь, тучи закрывают солнце, становится темно почти как ночью, и только всполохи молний на мгновение озаряют все вокруг холодным белым светом. Так приходит шторм.
Матросы, словно проворные обезьяны, карабкаются на мачты, чтобы убрать паруса, пока ветер не набрал полную силу. Если этого не сделать, шторм может сломать мачты. Корабль, словно ореховую скорлупку, швыряет с одной водяной горы на другую так, что кажется: еще немного — и разлетится он на кусочки.
Даже бывалым морякам не по себе, когда корабль попадает в такую передрягу. А уж про пассажиров что и говорить… У них и вовсе сердце уходит в пятки и дрожит там, словно перепуганный заяц.
В такой страшный шторм на Средиземном море попал однажды святитель Николай. Правда, тогда он еще был простым священником, впервые покинувшим родной город.
Буря разыгралась так сильно, что даже отважный капитан корабля и его храбрые матросы пришли в ужас. А пассажиры, словно обезумевшие, метались по трюму, рыдая от страха. И только священник Николай повел себя не так, как все. Вместо того чтобы плакать и дрожать, он принял решение делать хотя бы то, что было возможно в этой ситуации. А что можно делать, когда вокруг — страшный шторм и помочь погибающим испуганным людям может один лишь Бог? Остается только просить Его о помощи. Священник Николай вышел на палубу, встал на колени и начал молиться. Прошло совсем немного времени, и прямо на глазах у изумленных моряков тучи стали рассеиваться. Через несколько минут в небе опять сияло солнышко. Шторм утих. Восторгу моряков и пассажиров не было предела! Еще бы: ведь они уже готовились погибнуть. С радостью принялись они благодарить Николая за свое чудесное спасение. А он стоял на палубе и не знал, куда деться от этих восторженных криков. Наконец, раздвинув окруживших его людей, он спустился в трюм. Ведь Николай знал, что корабль спас вовсе не он, а Бог, которому он молился об этом спасении. И вообще этот решительный человек не любил, когда его хвалили и чествовали.
А тем временем на корабле приключилась новая беда. Шторм кончился, матросы резво полезли на мачты — ставить паруса. И вдруг один из них сорвался, упал на деревянную палубу и разбился насмерть. Такое горе… Ну да что поделать: мертвого не воротишь. И тут кто-то из опечаленных моряков сказал:
— С нами плывет человек, который молитвой спас корабль от неминуемой гибели. Давайте попросим его помолиться еще раз, может быть, он спасет и нашего товарища.
Но Николай не стал ждать, пока его попросят. Поднявшись на палубу, он увидал столпившихся у мачты людей, подошел к погибшему моряку и снова стал молиться. И тут, на глазах у всех собравшихся, только что лежавший бездыханным человек вдруг сел на палубу и протер глаза, будто пробудившись от сна.
Моряки с благоговейным страхом смотрели на Николая, который продолжал молитву. Наконец капитан спросил:
— Как ты это делаешь? Ведь мертвого невозможно воскресить.
— Это сделал не я, а Бог, — ответил Николай, поднимаясь с колен. — Я лишь просил Его воскресить вашего друга. А Бог может все, и теперь вы сами в этом убедились.
Не только пассажирами выходили в море на кораблях святые. Есть среди них и настоящий моряк. Это святой праведный воин Федор Ушаков. Краса и гордость русского флота, человек-легенда, он прославился не только многочисленными военными победами, но также — своим христианским благочестием и настоящей отеческой любовью ко всем морякам, служившим у него под началом. Одним из главных его подвигов на море была победа над турецким флотом.
В 1787 году Турция, не смирившаяся с потерей Крыма, предъявила России ультиматум с требованием возвратить полуостров. Россия ответила отказом. Началась Русско-турецкая война. Русскому Черноморскому флоту было тогда всего 4 года. И он должен был принять бой с мощным, закаленным в сражениях, вдвое превосходящим по количеству кораблей турецким флотом. Мог ли тут рассчитывать на победу капитан бригадирского ранга Федор Федорович Ушаков?
Если бы он полагался лишь на орудийные батареи своего корабля, то, конечно же, нет. Но благочестивый милосердный христианин, племянник преподобного Федора Санаксарского, твердо верил, что все в руках Божьих. И потому в Севастополе прилежно молился в маленькой церкви святителя Николая Чудотворца, покровителя моряков, чтобы даровал Господь ему вразумление, как осилить неприятеля.
И вот наконец у острова Фидониси сошлись в неравном бою русская и турецкая эскадры. Турками командовал знаменитый моряк Эски Гасан, которого называли «крокодилом морских сражений». Этот самый «крокодил» выстроил свои двадцать пять кораблей в линию и собирался без особых трудностей уничтожить русские корабли. Но Ушаков, вместо того чтобы устраивать обычную в таких случаях перестрелку, вдруг повел свои корабли на сближение с головными кораблями турецкой эскадры. Турки прекратили стрельбу и собрали команду на палубах для абордажного боя, когда матросы перепрыгивают на вражеские корабли с саблями в руках и бьются уже врукопашную. В этот момент, убрав паруса и уменьшив скорость, Ушаков приказал бить в упор из всех орудий по бортам неприятельских кораблей.
Огонь русских пушек был точным и сокрушительным. Эски Гассан пытался помочь своим кораблям, издали открыв огонь по «Святому Павлу» — флагману адмирала Ушакова. Но произошло то, на что и рассчитывал Федор Федорович: эти снаряды попадали в более высокие турецкие корабли, которые теперь закрывали русские парусники от ядер, выпущенных с самого мощного турецкого корабля, где капитаном был «крокодил морских сражений». К такому необычному способу ведения морского боя турки были не готовы.
Потеряв множество матросов во время стремительной атаки русских кораблей, Эски Гассан с позором увел свои корабли к берегам Турции. Что касается потерь русских, то после переклички в команде Ушакова не оказалось ни одного убитого. Это была самая первая победа русского флота на Черном море.
Турецком султану очень не по нраву пришлись победы Ушакова. Чтобы разбить ненавистного Ушак-пашу (так уважительно называли Федора Федоровича турки), султан перебросил на Черное море флот из африканских владений под предводительством пирата-алжирца Саит-Али. Тот пообещал, что разобьет русских, а самого Ушакова привезет султану в деревянной клетке. Но одно дело — хвастаться, а другое — воевать.
Ушаков напал на эскадру возле мыса Калиакрия, у берегов северной Болгарии. Первым же ядром с русского флагмана на алжирском корабле вдребезги разнесло фор-стеньгу (так называют на флоте верхушку мачты). Деревяшка от стеньги отлетела в Саит-Али, тяжело ранив его в подбородок. Окровавленный алжирский предводитель, не так давно похвалявшийся, что возьмет Ушакова в плен, был унесен с палубы в каюту. Передавали, что будто бы наш адмирал, проходя в пылу сражения под самой кормой алжирца, закричал ему с юта по-русски: «Саит-бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания!»
В этом бою Ушаков совершил невиданный по своей смелости маневр — провел свои корабли между стоявшей на якорях эскадрой турок и береговой батареей, палящей по русским изо всех орудий. Это было, конечно же, опасное решение. Но Ушаков никогда не рисковал просто так, наудачу.
Атакованные с неожиданной стороны турецкие корабли не смогли вовремя перестроиться, и были настолько стеснены, что из-за неразберихи даже начали стрелять друг в друга. Лишь десять кораблей с большими повреждениями сумели уйти тогда от Ушакова. Жалок был их вид, когда прибыли они в Стамбул: поломанные мачты, зияющие в бортах пробоины. В довершение всего корабль самого Саит-Али, войдя на рейд, стал на виду у всех тонуть и пушечными залпами просить о помощи... Турецкий султан был настолько напуган увиденным зрелищем и известием о сокрушительном поражении своего флота, что немедленно поспешил заключить мир с Россией.
Четыре года шла война. Четыре крупных боя дал в ней контр-адмирал Ушаков врагу и все выиграл. Российское государство твердою ногою встало на берегах Черного моря, отвоеванного у турок.
За всю жизнь он не проиграл ни одного морского сражения, а во время этих сражений не потерял ни одного своего корабля. Но главный талант Федора Ушакова был в умении по-настоящему любить каждого человека, независимо от его звания и чина. Он всегда по-отечески заботился о матросах, служивших на его кораблях. Ведь во времена парусного флота капитан на судне был грозной фигурой, вершителем людских судеб. А простой матрос — бесправным существом, которого даже самый младший офицер мог обругать или ударить за любую провинность.
Но Федор Ушаков был в этом смысле необычным капитаном. На его кораблях к матросам было совсем иное отношение: Ушаков всегда следил, чтобы их досыта кормили и не наказывали без причины. Помещения в нижних палубах, где жили матросы, он приказывал регулярно проветривать, чтобы матросы не болели. Во время каждого боя принимал меры, чтобы потери в командах кораблей были как можно меньшими. И даже к врагам он всегда был великодушен и милосерден.
***
Кто в море не ходил, тот Богу не молился. И потому совсем не случайно моряки издавна считают своим покровителем святителя Николая Чудотворца. Ведь и ему самому тоже доводилось обращаться к Богу на корабле под грохот волн и завывание штормового ветра.
А святой праведный воин Федор Ушаков перед каждым боем молился не только о победе, но еще и о том, чтобы уберечь матросов от гибели, увечий и плена.
Святой апостол Павел, хоть и не был моряком, но в своих миссионерских путешествиях много раз выходил в море. И, конечно же, всегда молился на кораблях точно так же, как во время своего последнего плавания на суд к императору.
Такие разные святые с разной судьбой, жившие в разное время… Но есть у них общая черта: все они молились во время плавания не за себя, а за других людей. За всех, кто пал духом перед лицом неминуемой гибели, и даже воззвать к Богу о помощи у них уже не хватало сил и веры. Вот за них-то и молились святые на море. Молились, стремясь поддержать других и помочь ближним твердостью своего упования на милость Божью. А это ведь и есть самая настоящая христианская любовь, когда о других заботишься даже больше, чем о себе. И наверняка среди наших поморских мореходов тоже были люди, способные на такую самоотверженную молитву за ближних. О них-то и сложил народ эту мудрую присказку: кто в море не ходил, тот Богу не молился.
Рисунки Марии Арадушкиной
«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.
«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».
Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!