Представляем очередное издание из серии «Коллекция журнала «ФОМА».
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. Валерия Михайлова (Посашко). О Дороге, или почему Толкин — не детский писатель
2. Дмитрий Володихин. В 1000-й раз о Толкине, фэнтези и христианствею. Вредно ли фэнтези для православного читателя?
3. Валерия Михайлова (Посашко). Джон Рональд Руэл Толкин. 8 фактов о писателе
4. Соколов Алексей, Ткаченко Александр. Все мы немножко хоббиты…или «Маленький человек» и большое зло
5. Игумен Савва Мажуко. Дом, который построил Джон. О стихах, которые не стоит пропускать
6. Николай Эппле. Хоббит: Стихи и притчи Средиземья
7. От издателя
Представляем очередное издание из серии "Коллекция журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в формате ePUB на мобильных устройствах.
Серия "Коллекция журнала "ФОМА" основана на материалах редакции.
ВНИМАНИЕ! Полные выпуски доступны в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить их оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.
ИД "ФОМА"
2017 г.
(С)
“Толкин — такой детский писатель! “Властелин колец” — фэнтези, подростковое чтиво, мы ж его переросли уже!” В третий раз столкнувшись с подобным мнением, я почувствовала уже почти настоящую недетскую обиду! Невозможно теперь не рассказать, почему для меня и для многих людей все, связанное с Средиземьем, так удивительно серьезно.
Детские книжки профессора Толкина…
Какое же это заблуждение!
Стоит почитать его биографию, его письма к сыну, почитать сейчас, в 25-35-40 лет, “Властелина Колец” и “Хоббита” — и неужели не станет очевидно, что он не ставил целью развлечь детишек?! Детишек развлекает, скажем, его “Letters from Father Christmas”. У этого человека — прежде всего, ученого, а никакого ни писателя — истории вырастали из слов, найденных в древних книгах или пришедших на ум, неведомо откуда, а из историй складывалась целая мифология, равную которой пока никто из современников еще не придумал.
Все его книги, начиная с “Плавания Эарендила” — попытка “создать мир, в котором язык, соответствующий моей личной эстетике, мог бы оказаться естественным”.
К счастью, или к несчастью, “Хоббита” я впервые прочитала год назад. И мне он показался довольно тяжелой книгой! Когда доходишь до описания злоключений Бильбо — как он голодал или страдал от холода — улавливаешь, чувствуешь, что автор абсолютно точно знает, о чем пишет, что он испытал тот самый холод и голод (примерно как Сент-Экзюпери, который досконально описывает жажду в пустыне и умирание от обезвоживания).
Когда он во “Властелине колец” описывает чувства хоббитов, вернувшихся в тихий и безмятежный Шир после битв за Средиземье и не способных найти ни своего места, ни понимания среди невоевавших, видишь Толкина на Первой мировой и его сыновей — на фронтах Второй.
А теперь загляните в биографию профессора: четверо молодых друзей ушли, вернулись живыми двое… Это переворачивает жизнь, заставляет думать-думать-думать!
“Властелин Колец” и “Хоббит” — правда нашего мира.
Не знаю, как вас, а меня сильно поразила судьба одного из главных героев, Торина: его жуткая перемена по отношению к хоббиту Бильбо — готовность растерязать из-за какого-то там дурацкого сокровища и напрочь забытая благодарность! При том, что он положительный, благородный герой. И тут же — как маленький хоббит продолжает с упорством и без смертельных обид делать то, что считает нужным и спасительным для всех. Гибель Торина поразила еще больше: когда вся жизнь вела к триумфу, а уже “на финишной прямой” все для него кончилось!… Но, наверное, останься он в живых, повторил бы судьбу деда, которого фамильные сокровища свели с ума.
Вот он, Толкин!
Эти червоточины в человеческих (ну ладно, гномьих, хоббитских, эльфийских) серцах Толкин подмечает очень четко.
А вспомните, как положительный хоббит Фродо — уже в самом начале пути — терзался: вот, я могу надеть кольцо и сбежать, и Гендальф меня не упрекнет, что я оставил своих друзей призракам: я же Хранитель кольца, я должен его швырнуть в Ородруин, все правильно, ребята, ничего не попишешь, я должен спасать себя… Думаю, это похоже на терзания любого человека в опасной ситуации.
Недавно были с подругой на реке, я ходила по льду у берега, она пошла на середину реки и провалилась одной ногой под еще неокрепший лед. Знаете, как это бывает: поворачиваешься, оцениваешь ситуацию, и за две секунды — 1000 мыслей в голове. И одна из них, подлая и предательская — о СВОЕЙ семье и о самосохранении, понимаете? И вот какой выбор мы сделаем в трудную минуту? Все закончилось благополучно, а если бы нет…? Не знаю. И это вопрос любого человека. Наверное, воевавший Толкин им задавался в грязном и холодном окопе в битве на Сомме.
И при этом его романы пронизаны Светом, но нигде в лоб не уточняется, что это за Свет. Почитайте его работу “О волшебных сказках”: он говорит о том, что когда мы читаем настоящую сказку, вдруг почему-то сердце начинает биться чаще и слезы наворачиваются на глаза. Потому что это отблеск главной “благой катастрофы” человеческой истории — Воскресения.
Я не притягиваю взгляды Толкина за уши к христианству, в этом нет нужды, потому что он сам недвусмысленно об этом писал. Как и его великие коллеги Клайв Льюис и Гилберт Честертон.
Лично для меня “Хоббит” и “Властелин колец” — напоминание о том, что жизнь — великое приключение, что надо вылезать из своей хоббитской норы и идти в Дорогу. Наш удел — эта Дорога.
И Толкин, несмотря на его профессорский снобизм и некоторую английскую чопорность, это, мне кажется, очень хорошо понимал.
За своими увлекательными фантастическими языками и мирами, оксфордскими учеными делами, за своей собственной насыщенной и счастливой (по-своему, хоббитской) семейной жизнью для него оставалось главным только одно — и вот это совершенно потрясает:
“Из мрака моей жизни, пережив столько разочарований, передаю тебе тот единственный, исполненный величия дар, что только и должно любить на земле: Святое Причастие… В нем — обретешь ты романтику, славу, честь, верность, и истинный путь всех своих земных Любовей, и более того — Смерть: то, что в силу божественного парадокса обрывает жизнь и отбирает все и, тем не менее, заключает в себе вкус (или предвкушение), в котором — и только в нем — сохраняется все то, что ты ищешь в земных отношениях (любовь, верность, радость) — сохраняется и обретает всю полноту реальной и нетленной долговечности, то, к чему стремятся все сердца”.
Валерия Михайлова (Посашко).
Вредно ли фэнтези для православного читателя?
В православной публицистике, в интервью, в блогосфере время от времени появляется убийственный вердикт: «Любое фэнтези – яд! Растление ума, особенно детского, начинается с книжек об эльфах и магах!»
Это неправда. Существует море христианского фэнтези. У нас его писали многие, например, Далия Трускиновская, Елена Хаецкая, Наталья Иртенина, Юлия Вознесенская. Последняя, кстати, была номинирована на Патриаршую литературную премию.
В Америке на этой ниве прославился Рафаэль Лафферти, ушедший из жизни в 2002 году.
Христианами являлись два величайших столпа британского фэнтези – Джон Рональд Руэл Толкин, а также Клайв Стейплз Льюис. И не просто верующими, но писателями, не мыслившими литературы без высокого христианского идеала. Главнейшие их тексты пронизаны христианством, живут им, обессмысливаются без него.
Несколько лет назад вышла первая солидная биография профессора Толкина на русском языке. Ее автор – православный историк и критик, доктор исторических наук Сергей Алексеев.
Книга предназначена для вдумчивого чтения и представляет собой работу в большей степени академическую, нежели популярную. Собственно, «Толкин» Алексеева разбивается на две вполне самостоятельных монографии. Первая из них – изложение фактов биографии Профессора, а также подробный разбор его «Легендариума». Особое внимание уделено религиозным взглядам мэтра и их отражению в литературном творчестве. Вторая суммирует влияния, которые могли быть оказаны на Толкина предшествующей английской литературой и его современниками.
Так вот, Алексеев с фактами в руках показывает: Толкин с детских лет являлся убежденным, активно действующим христианином и никогда в жизни от этого не отступал. Более того, он придерживался католического вероисповедания, что в условиях протестантской Англии доставляло ему немало хлопот. Толкин настаивал на строгом соблюдении канонов в своей семье. Он же вернул веру в Христа своему другу Льюису, совершенно от нее отошедшему в юности.
Алексеев также со знанием дела и полной прозрачностью показывает, когда, в какой сюжетной линии, в каком персонаже Толкина воплотился тот или иной догмат, то или иное место из Священного Писания, тот или иной богословский тезис. И, по его суждениям, так устроены главнейшие сочинения Толкина, что разница во взглядах на мировую историю католицизма и Православия воплотилась там в ничтожных дозах, а вот спор между католицизмом и протестантизмом ощутим.
Толкин не ядовит для православного читателя, пусть и маленького ребенка, ни в малой мере.
Когда-то, в конце 80-х и начале 90-х, толкиновские книги даже сослужили миссионерскую службу. Автор все-таки заложил в них ярко выраженную этику Христовой веры, и многих у нас в стране его тексты повернули в сторону крещения, в сторону Церкви.
Теперь, конечно, когда в стране полным-полно прекрасной православной литературы – художественной, популярной, катехизаторской – учиться христианству по Толкину, мягко говоря, поздновато. Полноту вероучения правильнее и легче постигать из прямых источников. Но двадцать – двадцать пять лет назад в нашем распоряжении ничего подобного не было. Тогда «профессор» отлично поработал как миссионер.
Так откуда же взялось мнение о вредоносности фэнтези?
Нетрудно догадаться: в огромном пестром мире фэнтези хватает текстов, никак не связанных с христианством или прямо ему враждебных. С тех времен, когда творили Толкин и Льюис, много воды утекло. «Новая волна» англо-американского фэнтези освоила восточную эзотерику, нью-эйджевские идеи, незамысловатое атеистическое хихиканье и толерантность в таких дозах, от которых всё живое закатывается под метровый слой асфальта. А наши времена сделали фэнтези набором красочных декораций для производства штампованных боевиков. Что ни текст, то всё стрельба, огненные шары, свобода, революция, республика, ну и какое-нибудь «торжество меньшинств» до кучи…
Иными словами, ничего доброго.
В этом вареве надо разбираться. Да-да, именно так. Допустим, православный родитель знает классику литературы. Ему кажется: этого достаточно, он найдет, что дать ребенку для чтения. Но на ребенка из сети, с экрана ТV, в кинотеатре и в общении с товарищами всё равно обрушивается фэнтези – водопадами, килотоннами. Можно, конечно, запретить всякое к нему прикосновение. Но любой запрет преодолевается тайно, хотят этого родители, или нет. Наверное, пришло время, когда простой жест – отмахнуться, как от назойливой мухи, – становится свидетельством не столько правильного выбора, сколько лени и слабости родителя. Наверное, пора учиться тому, что в мире фэнтези душеполезно, а что – вредоносно.
Иначе… как бы это сказать, чтобы вышло одновременно и вежливо, и правильно? Можно, конечно, увидев, как травятся люди, попробовавшие ягод картофеля, объявить: «Всё в картофеле – яд!» И молодежь всё равно будет есть эти ягоды и травиться – наперекор воле старшего поколения. А можно дать ей попробовать клубни. Вареные. С сольцой. Не испарится ли после этого запретная «сладость» ягод? Но для этого надо знать, где у картофеля клубни…
Дмитрий Володихин
60 лет назад 29 июля 1954 года в Великобритании выходит в свет первая часть романа-эпопеи “Властелин Колец” – одной из самых значимых книг прошлого столетия. Предлагаем читателям “Фомы” материал об авторе этой книги.
Автор «Властелина колец» и «Хоббита» не считал себя ни детским писателем, ни апологетом христианства. Человек, еще в юности изучавший древние языки и придумывавший новые, воспитанный духовником своей рано умершей матери, в 30 лет ставший профессором и ушедший на войну через несколько меясцев после женитьбы, оказывается, гораздо интересней и глубже, чем принято думать. Предлагаем Вашему вниманию несколько фактов из биографии Джона Рональда Руэла Толкина.
имена фамильные, друзья звали профессора Рональдом, а близкие друзья (например, Клайв Льюис) — Толлерсом: у англичан вообще приняты дружеские имена. «Безрассудно храбрый» — так переводится фамилия «Толкин» с немецкого. Дело в том, что Толкин (Tolkien) — английский вариант, но первоначально фамилия была немецкой — Толлькин (Tollkiehn). Дедушка писателя происходил из саксонских немцев, по профессии был фортепьянных дел мастером. В Англию семья Толлькинов перебралась в XVIII веке.
Толкин рано осиротел: отца он не помнил, а мать, Мэйбл, скончалась, когда Рональду было 12 лет. По завещанию его опекуном стал духовник матери, отец Фрэнсис Морган (она перешла из протестантизма в католицизм, из-за чего протестантская родня порвала с ней отношения). Впоследствии Толкин писал: «Я видел своими глазами (еще не вполне понимая) героические страдания моей матери и ее раннюю смерть в крайней нищете, — мать-то и привела меня в Церковь».
Мейбл Толкин была ревностной католичкой
Толкин убедил перейти из протестантизма в католицизм свою будущую жену Эдит Бретт. Эдит и Рональд прожили вместе всю жизнь и очень любили друг друга. Свое отношение к жене Толкин отразил в легенде о Берене и Лютиен в «Сильмариллионе». У Рональда и Эдит родились три сына, Джон, Кристофер и Майкл, и дочь Присцилла. Джон стал католическим священником. Майкл и Кристофер участвовали во Второй мировой войне, один как зенитчик, другой — как военный летчик. Первые главы «Властелина колец» Толкин отправлял сыновьям на фронт в письмах. Профессор пережил жену лишь на два года. На надгробной плите над их могилами он попросил написать: «Эдит Мэри Толкин, Лютиэн (1889—1971) и Джон Рональд Руэл Толкин, Берен (1892—1973)».
Джон Толкин со своей годовалой дочерью Присциллой (Priscilla Anne Reuel Tolkien, род. 1929)
в знаменитой битве на Сомме, в качестве радиста. Он ушел на фронт летом 1916 года добровольцем, вместе с друзьями из школьного кружка «ЧКБО» («Чайный клуб и барровианское общество»). Осенью 1916 года заболел «окопной лихорадкой» и был отправлен обратно в Англию.
Войну Толкин ненавидел. С полей сражений не вернулись двое из его друзей по «Чайному клубу». Пережитое нашло отражение в его романах: «Мой Сэм Скромби, — писал Толкин, — целиком срисован с тех рядовых войны 14-го года, моих сотоварищей, до которых мне по человеческому счету было куда как далеко».
Д.Р.Р.Толкин, 1916 г.
англосаксонского языка, потом — английского языка и литературы Оксфордского университета. Весь мир знает его как автора «Властелина колец», «Хоббита» и «Сильмариллиона», а между тем основной его деятельностью была лингвистика. Среди его научных трудов — Толковый словарь английского языка, научные работы по средневековому эпосу «Беовульф», подготовка издания трех среднеанглийских памятников: «Гавейн и Зеленый рыцарь» (Sir Gawain and the Green Knight, совместно с Эриком Гордоном), «Руководство для затворниц» (Ancrene Wisse) и «Сэр Орфео» (Sir Orfeo). Толкин даже «дописывал» утерянные стихи знаменитой «Старшей Эдды», сборника древнеисландских мифов ХIII века.
Джон Рональд Руэл и Эдит Толкины. 1966 г.
например, квенья (язык «высоких эльфов»), синдарин (язык «серых эльфов»), кхуздул (тайный язык гномов). Еще в детстве, самостоятельно изучая англосаксонский, древненорвежский, он стал сочинять свои собственные языки и писать на них стихи. Впоследствии Рональд так сказал об этом увлечении, из которого вырос мир Средиземья и окрестностей: «Моя длинная книга — это попытка создать мир, в котором язык, соответствующий моей личной эстетике, мог бы оказаться естественным».
«Если вы не верите в своего Бога, вопрос «В чем состоит цель жизни?» задавать бесполезно: ответа на него нет», — писал он. И хотя в его романах принципиально отсуствует слово «Бог», некоторые критики называли «Властелина колец» «консервативным и до ужаса христианским».
Не без его влияния стал христианином Клайв Льюис, сделавшийся впоследствии известным апологетом, автором книг «Хроники Нарнии», «Письма Баламута», «Просто христианство» и др. Но, к большому огорчению Рональда, его друг предпочел католицизму англиканство.
на протяжении двух десятилетий, Толкин приходил в паб «The Eagle and Child» на еженедельные встречи членов клуба «Инклинги». А по четвергам они собирались дома у Клайва Льюиса, вокруг которого и сформировалась эта компания. «Инклинги» — оксфордский кружок, объединенный любовью к литературе и филологии. В него входили Уоррен Льюис, военный и хранитель архива своего брата, писателя Клайва Льюиса; Хьюго Дайсон, оксфордский преподаватель; Чарльз Уильямс, эксцентричная личность, филолог и богослов; Оуэн Барфилд, чьей дочери, Люси, посвящен роман Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф» и др. Именно на встречах «Инклингов» был впервые прочитан «Властелин колец».
одна из наиболее популярных книг ХХ века. Она имела необыкновенный успех сразу после публикации, а в 1960-х годах начался настоящий «толкиновский бум». В Англии и в США роман перепечатывали почти каждый год. Он дал импульс развитию жанра фэнтэзи и ролевого движения.
На сегодняшний день «Властелин колец» переведен на 38 языков.
Права на экранизацию романа были проданы Толкином в 1968 году, но киноэпопея появилась только в 2001 году. В декабре 2012-го на экраны вышла первая часть кинотрилогии по другому произведению Толкина — «Хоббит», где описывается история, предшествующая событиям «Властелина колец».
Валерия Михайлова (Посашко)
... или «Маленький человек» и большое зло
Что может быть общего у православного журнала, говорящего с читателем о спасении души, и — пускай очень знаменитой, но все же — сказки, населенной вымышленными существами, живущими в несуществующих землях и странах?
На первый взгляд может показаться — ничего. Но все же, если присмотреться к толкиновским хоббитам повнимательнее, окажется, что не так уж и далека эта сказка от нас — сегодняшних людей, населяющих вполне реальный, а не сказочный мир. Потому что, по сути своей, она про нас и написана. Вернее — про пути, на которых людям можно либо обрести себя, либо потерять безвозвратно.
Назвать ее главного персонажа типичным эпическим героем абсолютно невозможно. Скорее уж это — типичный «маленький человек» классической русской литературы, только поставленный волей автора в чрезвычайные обстоятельства, и вынужденный стать героем. Наверное, этим и близок хоббит Бильбо читателям: ведь, в известном смысле, все мы немножко хоббиты.
Герой «Хоббита» Бильбо Бэггинс, в сущности, не что иное, как настоящий эталон обывателя. Он живет в своей любимой норе. «Не в какой-то там мерзкой грязной сырой норе, где со всех сторон торчат хвосты червей и противно пахнет плесенью, но и не в сухой песчаной голой норе, где не на что сесть и нечего съесть. Нет, нора была хоббичья, а значит — благоустроенная»*.
Хоббит любит прогулки по привычным маршрутам и вкусные кексы, не прочь пропустить рюмочку и выкурить трубку хорошего табака. Он не знает толком ничего о большом и сложном мире за пределами своей родной местности, да и не особенно хочет об этом знать. Но именно ему предстоит отправиться в опасный путь, чтобы сразиться с драконом и удивительным образом выйти победителем из этой схватки. А чуть позже, в трилогии «Властелин колец», его племяннику Фродо придется взять на себя самую тяжелую в мире ношу — Кольцо Всевластия. И именно Фродо суждено уничтожить Кольцо, преодолев искушение всемогуществом, с которым не смогли совладать великие мудрецы и правители…
Хоббиты Толкина — еще одно воплощение образа «маленького человека», ничтожной крупинки, стоящей перед пугающей бездной мироздания, с его сложными и непонятными механизмами. Вот только раздавить этих «маленьких людей» не так просто как кажется с первого взгляда. В самый неожиданный момент, по самым неожиданным причинам оказывается, что их смелость, их преданность и даже глупое, абсолютно нерациональное милосердие к врагу становятся вдруг оружием, способным сокрушить всесильное зло.
Именно хоббиты спасают Средиземье, хотя никому из них не суждена (да и не нужна, в общем-то) ни слава, ни корона, ни даже особое место в истории. Потому, собственно, Фродо Бэггинсу и удается победить Кольцо — символ абсолютной власти, столь же абсолютно развращающей своего обладателя. Ни физическая сила, ни положение, ни даже интеллектуальные способности не могут противостоять этому искушению сами по себе. Потому что им подчас не достает главного условия победы над злом — смирения: ведь лишь кроткие наследуют землю, хотя вовсе не стремятся к этому.
А смириться маленькому человеку порой бывает куда проще, чем герою или могущественному волшебнику.
Вот диалог между Фродо и Гэндальфом после того, как открылось, что найденное Бильбо кольцо принадлежит Врагу.
— Да нет, я, конечно, очень хочу, чтобы оно… чтобы стало недоступно! — заторопился Фродо. — Только пусть это не я, пусть кто-нибудь другой, разве такие подвиги мне по силам? Зачем оно вообще мне досталось, при чем тут я? И почему именно я?
— Вопрос на вопросе, — сказал Гэндальф, — а какие тебе нужны ответы? Что ты не за доблесть избран? Нет, не за доблесть. Ни силы в тебе нет, ни мудрости. Однако же избран ты, а значит, придется тебе стать сильным, мудрым и доблестным.
— Да как же я! Ты, Гэндальф, ты и сильный, и мудрый. Возьми у меня Кольцо, оно — тебе.
— Нет! — вскрикнул Гэндальф, отпрянув. — Будь у меня такое страшное могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца. — Глаза его сверкнули, лицо озарилось изнутри темным огнем. — Нет, не мне! Ужасен Черный Властелин — а ведь я могу стать еще ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью — о, как бы надежно я их защитил, — чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно.
Глядя на эпических героев, мы еще можем как-то оправдать свое равнодушие к борьбе добра и зла: мол, мы ведь и не герои совсем, не наше это дело — со злом воевать. Но книги Толкина, они, в особенности, — про маленьких обывателей-хоббитов, совершающих свои подвиги с закрытыми от ужаса глазами, постоянно преодолевающих свою лень, страх и нежелание вылезти из уютной норки. То есть — про нас. Потому что все мы — немножко хоббиты. И раз уж в жизни из нас не получилось эпических героев, это еще совсем не повод к тому, чтобы благополучно валяться на диване, оправдывая себя этим фактом.
Да, мы — не герои. Но зато мы — хоббиты, «маленькие люди», каждому из которых Господь уготовал свой путь преодоления нашей лени, трусости, и других некрасивых качеств. И главное — не забывать о том, что без смирения победа на этом пути невозможна.
В толкиновской эпопее есть и антипод хоббита. И это не Черный Властелин. Это… другой хоббит. И зовут его Горлум. Горлум, в общем-то, не имя, а самопрозвище, некий звук, который издавало существо, некогда бывшее хоббитом, а к тому моменту, как его обнаружил Бильбо, уже не один десяток лет прожившее в недрах горы, бессловесное, не видевшее света. Кольцо нашел приятель Горлума, но Горлум позавидовал ему и убил, а убив, спрятался в глубокие пещеры и жил там десятки лет, прежде чем кольцо перешло к Бильбо.
— Какая все-таки жалость, что Бильбо не заколол этого мерзавца, когда был такой удобный случай!
— Жалость, говоришь? Да ведь именно жалость удержала его руку. Жалость и милосердие: без крайней нужды убивать нельзя. И за это, друг мой Фродо, была ему немалая награда. Недаром он не стал приспешником зла, недаром спасся; а все потому, что начал с жалости!
— …но он заслужил смерть! — сказал Фродо.
— Заслужить-то заслужил, спору нет. И он, и многие другие, имя им — легион. А посчитай-ка таких, кому надо бы жить, но они мертвы. Их ты можешь воскресить — чтобы уж всем было по заслугам? А нет — так не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть все. Мало, очень мало надежды на исправление Горлума, но кто поручится, что ее вовсе нет?
Горлум — бывший хоббит, ставший рабом Кольца, а точнее сказать — рабом своих собственных страстей, которые лишь выявлялись и усиливались рядом с этим предметом.
Но ведь любому из нас тоже может встретится на жизненном пути такое вот «кольцо», ради обладания которым покажется возможным совершить любую пакость. И не так уж важно, чем оно окажется — новой должностью или прекрасной женщиной, престижным автомобилем или всего лишь последней моделью айфона.
Важно лишь, что ради обладания этим вожделенным «источником счастья» мы окажемся перед выбором, подобно несчастному Горлуму: либо получить желаемое ценой предательства и потом всю жизнь прятаться от собственной совести, постепенно превращаясь из человека в чудовище; либо подавить в себе стремление к этому «кольцу», сколь бы желанным оно сейчас ни казалось, и оставаться честным перед Богом, людьми и самим собой.
Последний выбор всегда будет за нами, несмотря на то, что мы всего лишь «маленькие люди», хоббиты. Которые, действительно, совсем не герои. Но все-таки именно здесь, в нашем сердце проходит самая главная линия войны добра со злом. И если мы не сумеем победить зло в себе, никакой герой или волшебник не сможет потом сделать это за нас.
* Цитаты из «Хоббита» приведены в переводе Н. Рахмановой, из «Властелина колец» — В. Муравьева. — Ред.
Соколов Алексей, Ткаченко Александр
О стихах, которые не стоит пропускать
То, что Толкин был христианином, хорошо известно. Ликовать по этому поводу или сокрушаться — дело каждого, но это факт, и с этим ничего не поделаешь. Конечно, верующему приятно осознавать, что такой великий писатель с восторгом и надеждой читал Писание и чаял, как и ты, встречи с Господом. Кроме всего прочего, для исследователя, тем более христианина, все это имеет определенные научные последствия. Можно взяться за изучение биографии писателя или его творчества в поисках христианских образов, мотивов, богословских намеков и библейских аллюзий. Но эти опыты, весьма почтенные и нужные, кажутся мне малоинтересными, хотя, в конце концов, все зависит от целей, которые мы перед собой ставим.
Я люблю Толкина, и мои чувства проявились задолго до знакомства с его христианской биографией, и если бы вдруг выяснилось, что никаким христианином он и не был, это никак бы не повлияло на мое отношение к его творчеству. Отчего же? Думаю, что любой автор гораздо глубже своей официальной веры, и, говоря так, я вовсе не исповедую какой-то безликий и анархичный экуменизм. Просто продолжаю мысль Тертуллиана о том, что всякая душа христианка по природе. Применительно же к литературному творчеству, как и ко всякой его разновидности, это значит, что подлинное творчество, честное и ответственное, роднит всякого художника с Творцом и Автором этого мира, Автором самого авторства и Творцом творчества самого по себе, что едва ли когда-нибудь мы сможем понять и осознать до конца.
Как это ни странно прозвучит, я убежден, что религия, превратившись в идеологию, может иногда даже вредить художнику, стать на пути его творчества, если вдруг автор возьмется тиранить творимые им миры, искажать их внутреннюю жизнь, приспосабливать ее к определенным целям и задачам своего религиозно-агрессивного мировоззрения. Я люблю католика Толкина, как люблю атеиста Камю и агностика Эко, точнее сказать, я люблю их творчество, но сами тексты значат для меня больше, чем их авторы.
«Властелин колец» однажды спас мне жизнь. Как это произошло и что случилось — значения не имеет. Но каждый год, в конце августа, я перечитываю эту удивительную книгу в знак благодарности, не по обету, а из удовольствия. Есть еще «Хоббит» — книга, которая мне совсем не нравится. Она не имеет ничего общего с «Властелином колец» кроме очень похожих имен и персонажей, и было бы ошибкой считать эти тексты чем-то единым. «Хоббит» — детская сказка, симпатичная, веселая, по-английски уютная. Но действие «Хоббита» происходит в этом мире*. Для «Властелина колец» Толкин создает отдельную вселенную, хотя, очевидно, это было неожиданностью и для самого писателя**. Что это за вселенная — здесь это не столь не важно, интересующиеся могут обратиться к «Сильмариллиону» или к одной из бесконечного потока книг для убежденных толкинистов. Куда любопытнее, как эта вселенная создавалась. И снова оговорка: речь не идет об изучении хронологии создания текста и сохранившихся версий и рукописей, это дело специалистов. Гораздо интереснее другое, но какого рода это другое, так сразу и не скажешь. Как говорил многомудрый Мелвилл, «есть такие предметы, разобраться в которых можно, только принявшись за дело с методической беспорядочностью».
Одиннадцатая кафизма псалтири самая длинная. По крайней мере, так думают угрюмые уставщики и чувствительные к службам монахи. Ее читают на утрени среды, то есть во вторник вечером. Но мне этот текст нравился всегда из-за 79 псалма, вернее, даже из-за одного стиха этого псалма: Озоба и вепрь от дубравы, и уединенный дивий пояде я (Пс 79:14). Сам по себе уединенный дивий — романтически отважен и варварски обаятелен. Дубравный вепрь — обворожительно цельный и опасно решительный, а жизнь в дубраве — комплимент и привилегия в стиле келлии святого Дунстана. Но всех лучше хорошенькая озоба, тонкая и стеснительная в своем неповторимом изяществе. Я был тогда школьником и не знал славянской грамматики, что давало мне чудную возможность пылко восхищаться моим мифическим трио из одиннадцатой кафизмы. Как всегда, все испортило образование. Оказалось, что «и» в этой фразе не союз, а местоимение, а озоба — никакая и не озоба, а глагол, скучный и бескорыстно верный своей семантике. Озобати — опустошать, пожирать, а в русском переводе этот стих звучит так: «Лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее». И стало очень грустно. Бедная озоба! Ей даже не дали как следует посуществовать, и слезы наворачиваются на глаза оттого, что где-то в самом глубоком небытии сидит очень грустная и всеми покинутая озоба — два печальных глазика на маленькой мордочке и остренький такой носик и, уж точно, совершенно голодная…
Слово пробудило образ, вызвало к бытию что-то совершенно новое и трогательно-симпатичное. Обычно все происходит наоборот: сначала вещь, потом — имя. В случае Толкина, мне кажется, все было именно так: имя предвосхищало героя, место и событие. Это всего лишь моя догадка, и сверять ее с научной версией у меня нет ни желания, ни мотива. Но саму очарованность словом я понять могу. Ведь изящная словесность завораживает не только стилем или сюжетом, но и просто словами.
Молодой Владимир Набоков в далеком и чужом Кембридже в ностальгическом порыве читал запоем словарь Даля, почти рыдая над словом ольял. Этим волшебным словом именовалась будка на баржах, и Набоков сокрушался, что такую красоту уже нельзя использовать — нет тех барж и тех будок-ольялов. Пропало слово! А сколько таких чудных слов у классиков! Да, Гомер и Вергилий даются нам сегодня нелегко. Но подумайте, в какой красоте купается чуткий читатель этих гениев: скамандрийский луг, тарпейская скала, кастальский ключ, альбунейский лес, авернские топи, кручи Гомолы, твердыни Бутрота; а имена! — что за магический свет льют имена героев, будто драгоценный камень срывается с губ — Палинур, Эльпенор, Исмар, Скирон разбойник, Иксион, Альканор, Инаримон. Ясно, что — перевод, и значение у них может быть самое банальное, но — как красиво! Не могут быть такие чудесные имена просто звуком! Решимся ли мы предположить, что сам блаженный слепец пробудил к бытию своих героев, потому только, что не смог позволить сгинуть таким дивным именам?
Похоже, Толкин тоже болел этой благородной чуткостью к слову. Известно, что имена для гномов — соратников Бильбо по путешествию — писатель заимствовал из «Старшей Эдды». Но это еще время «Хоббита». В «Трилогии кольца» мы встречаемся с беспрецедентным слово- и языкотворчеством. Герои и вещи просто цветут именами, как лингвистические клумбы. Арагорн, или Дунадан, он же Бродяжник, что «на языке былых времен» звучит как Телконтар, он же Эльфийский Берилл, или Энвинъятар, т. е. Обновитель. Тома Бомбадила эльфы называют Йарвеном Бен-Адаром, что значит Безотчий Отец Заповедных Земель, гномы — Форном, а потомки нуменорцев — Оральдом. Любимое Бродяжником врачебное снадобье готовилось из целемы, т. е. княженицы, ацэлас, ацеа аранион — четыре названия у одной травы! Есть еще чудесный цветок альфирин, а на склонах Керин Амрота в Лориэне сияет нездешним светом эланор и его спутник нифредил, но самые красивые в Средиземье — симбельмейны, или поминальники, которые растут только на Ристанийской равнине. Свои имена носят горы, пещеры, реки и моря, звезды и созвездия, даже прославленное оружие поименовано — Андрил, Нарсил, Яррист, Рингил, Оркрист, Гламдринг — это только славные мечи героев, а есть еще копья, шлемы и магические предметы. Это не просто красиво и волшебно. Это завораживает, и как всегда, меня сражает таинственная фраза из древнего сказания гномов: «Непроглядна вода Келед-Зарама и холодны, как лед, ключи Кибель-Налы».
Всячески лично одобряя и восхищаясь гением Толкина, поставлю естественный вопрос: эта одержимость именами — что это? — эстетическое бесчинство, филологическое неистовство или все тут гораздо глубже, чем кажется?
К новорожденному Адаму в предрассветные часы мира Господь приводил зверей и птиц, и Адам — первый царь и владыка сотворенного мира — давал имена животным. Видимо, первым именем был вскрик удивления, и каждый зверь будил свое восклицание, неповторимый восторг изумления перед чудом живого и благодарного, перед величием Автора и Творца. Чистый взгляд и безупречный слух! Они были утеряны еще на заре человеческой истории, но человек не перестал давать имена, — эта способность иссякает в нас по мере оскудения способности удивляться, — имена давались нам с трудом, и больше всего на свете человек силился найти Имя Автора. Иаков, сражаясь с Дивным при реке, требовал имени, и сам был переименован (Быт 32:28). Видя знамение купины неопалимой, Моисей просил Бога назвать себя (Исх 3:13). Отец Самсона умолял явившегося ему назвать себя, и получил тот же ответ, что и его древний предок Иаков: Что ты спрашиваешь об имени моем? оно чудно (Суд 13:18). Но и Сам Господь вопрошал об имени своих чад и давал им новые имена, как Аврааму, Сарре, Иакову, и через книгу Откровения таинственно сообщает нам о наших новых именах в Царстве Славы. Богословие имени — очень сложная тема, но следует подумать о Том, Кто однажды обратится к каждому из нас, каждого назовет по имени. Что почувствовал Адам, когда услышал свое имя из уст Творца: Адам, где ты? (Быт 3:9), ведь Господь обратился лично к нему, назвал его имя? Не в тот ли самый момент открылся дар пророчества у Самуила, когда он услышал свое имя в устах Божиих? Что больше потрясло гонителя христиан Савла — яркий свет, слепота или голос Спасителя, Отца и Создателя мира, называвшего Савла по имени?
Новый Адам, воскресший Господь идет по Гефсиманскому саду, и верная ученица принимает Его за садовника и незнакомца, за чужака. Она узнала Его только тогда, когда услыхала свое имя: «Мария!» — только имя, но произнесенное Самим Творцом, ее Создателем. Что происходит с человеком, когда Сам Бог называет его по имени? Не вспыхивает ли новой жизнью все наше естество, не наполняется ли сердце новой жизнью? Думаю, многое зависит от ответа, если способность отвечать Богу еще не умерла в человеке. Древние римляне завершали обряд погребения троекратным выкликанием имени усопшего над телом, уже сгоревшим на костре: «Гай! Гай! Гай!» Живой может ответить. Мертвые молчат. Надо иметь живое сердце, чтобы ответить на призыв Творца.
Но при чем же здесь Толкин и его роман? Для этого автора, как мне кажется, именование нового не было простым развлечением. За каждым именем стоит что-то живое, вызванное к жизни автором, подражающим в этом сознательно или бессознательно Своему Создателю. Писатель — бог-творец для своих персонажей и мира, в котором поселяет их. Он может даже создать другого бога, как это сделал сам Толкин в «Сильмариллионе», и дать ему имя, и говорить о нем как о безначальном и вечносущем. Более того, автор может и своих героев наделять даром творчества и свободы, талантом «нарицания имен».
Вот отрывок из легенды о первом гноме, об адаме гномьего царства, Дарине:
«Был свет еще не пробужден,
Когда, стряхнув последний сон,
Великий Дарин, первый гном,
Легко шагнул за окоем
Высоких колыбельных скал
И в лунной тьме ему предстал
Неназванною новизной
Новорожденный мир земной.
Дарил он землям имена,
И оживала тишина
В названьях рек, равнин и гор,
Болот, ущелий и озер».*
Дарин, сам вызванный к бытию своим творцом, дарит имена всему живому, что его окружает — рекам, равнинам, озерам. Он — первый король нового народа, он одарен талантом свободы и в восторге одаривает видимый мир именами.
К сожалению, при первом чтении «Властелина колец» я аккуратно пропускал все стихи. Мне они казались неуместными и длинными. Юность любит «экшн», ее захватывает действие, она рабствует движению. Но для того, чтобы понять всю глубину и красоту этого романа, нужно обязательно читать стихи, повсюду в нем разбросанные.
Вот еще мистика имени. Древнее сказание о Лучиэнь Тинувиэль, дочери эльфийского короля Тингола, повествует о том, как Берен, сын Бараира, встретил свою возлюбленную. Он, смертный человек, услышал чудесное пение и потерял покой. Он долго искал ту, чей голос растопил его сердце, слушал ее пение, но не мог увидеть эльфийской девы, и однажды, в восторге от дивной песни, он вскричал: «Тинувиэль!» — сам не сознавая того, назвал имя любимой.
«И замерла Тинувиэль,
Прервав свой танец и напев…
Ведь имена бессмертных дев,
Как и названья их земель
Заморских, как немой распев
Потусторонних волн пречистых,
Несущих смертных в мир иной, —
Все это тайны…»
Любящее сердце подсказало имя! Какое чудесное сказанье! И, на мой взгляд, «Властелин колец» — это одна из самых возвышенно-целомудренных книг о любви в истории европейской литературы. Берен и Тинувиэль, Эмрос и Нимродель, Арагорн и Арвен. В этих историях любви есть и разлука, и жертвенность, и та самая любовь, что крепче смерти. Берен умер на руках у Тинувиэли, пожертвовавшей ради него своим бессмертием: «Но она избрала смертную участь, чтобы последовать за ним по ту сторону смерти; и если верить песенным сказаниям, то они встретились там, за Нездешними Морями, и, взявшись за руки, побрели по тамошним луговинам». Как красиво и печально! А сколько лирики в знаменитой песни онтов и онтиц! Эти стихи удивительно трогательно звучат на английском. В них столько лирики и глубины и подлинного трагизма! Но в трилогии есть и спокойная любовь, есть красивые семьи, радость супружества, и рождаются дети. Это Сэм и Рози и их малышка Эланор, сварливый, но верный Бирюк с супругой и сыновьями, и мой самый любимый герой — Том Бомбадил со своей прекрасной Золотинкой, речной царевной. Если и искать в романе какую дидактику, то лучших примеров не найти, потому что «Властелин колец» — это книга о любви творящей, о любви ко всему живому, которая переливается через край и избыточествует в своей полноте, безбоязненно вызывая к жизни новое. Как говорил мудрый Сэм: «Вроде ты не сам по себе, а в песне… если вы понимаете, про что я толкую».
Трилогия Толкина дала целое направление в литературе, породила многолюдные толпы подражателей, но ее подлинно философское и богословское осмысление еще впереди. Слишком много важных и опасных проблем поднял этот текст, и к их решению ни философия, ни тем более богословие еще не готовы.
*Стихи приведены в переводе А. Кистяковского. — Ред.
ФОТО: © 2012 Warner Bros. Ent. All Rights Reserved
Игумен Савва Мажуко
Интервью с Николаем Эппле
«Зло пускает в ход громадные силы и с неизменным успехом, но только тщетно. Оно лишь подготавливает почву для неожиданной победы добра. Так оно и бывает в наших собственных жизнях. И хотя нам требуется вся наша человеческая храбрость, мужество, сила веры, чтобы выстоять перед лицом приключившегося с нами зла, но все равно нам остается молитва и надежда. Для меня это так. С любовью, ваш родной папа».
Из писем Д. Р. Р. Толкина сыну на фронт во время Второй мировой войны
Рисунок Дж. Р. Р. Толкина, обложка первого издания книги «Хоббит», 1937 г.
Многие наши читатели смотрели трилогию «Хоббит». Кинокартины Питера Джексона по произведениям Д. Р. Р. Толкина* неизменно вызывают огромный интерес — как у зрителя взрослого, так и у ребенка: красота придуманного мира, эпический размах сказки, невероятные судьбы героев — все это захватывает нас. Однако не так часто в многочисленных отзывах и рецензиях говорится о том, что сам автор «Хоббита» и «Властелина колец» в этих выдуманных историях осмыслял отнюдь не детские вопросы и не выдуманные проблемы. Тексты Толкина, так же, как и К. С. Льюиса, написаны в пору расцвета эпохи материализма, той эпохи, в которую произошли самые кровавые и ужасающие события человеческой истории. Как не потерять человеческий облик во время господства тоталитарных идеологий? Где взять силы, чтобы, спасая себя, не предать других? Может ли один, самый обыкновенный, человек противопоставить себя целой системе подавления, насилия, обезличенности? И главное — как в эту эпоху найти дорогу к Богу? Эти вопросы, важные для Толкина, не потеряли своей значимости и сегодня. Как отвечал на них великий писатель, ученый и сказочник? Чем, кроме очарования фантастического мира, нам интересны сегодня его книги? Ответы мы попытаемся найти в беседе с филологом и переводчиком Николаем Владимировичем Эппле.**
— 16 лет назад на экраны вышла первая часть трилогии «Властелин колец», поставленной по книге профессора Оксфордского университета и христианского писателя Рональда Толкина. А в декабре 2012 года появилась экранизация первой части его «Хоббита». Но, насколько известно, Толкин не раз высказывался против кинематографического переложения своих романов…
— Под конец жизни он все-таки разрешил экранизацию и продал права на создание фильмов по своим книгам. Но при этом Толкин как мастер, конечно, с большой осторожностью относился к интерпретации того, что он делает. Потому что интерпретация, сценическая, и тем более кинематографическая, — это всегда некоторое уплощение. В самой важной теоретической работе Толкина («О волшебных историях») он объясняет, в чем угроза: судьба фантазии на сцене — либо растворение в обыденной реальности, либо падение в шутовство. И то, что случилось с фильмом «Властелин колец», это вполне иллюстрирует. С одной стороны, аромата сказочной реальности, атмосферы мифологии Толкина, при всем старании создателей фильма, все-таки в картине нет. Получилось некое уплощение в сторону понятных зрителю реалий: там все слишком по-настоящему.
С другой стороны, популярный юмористический дубляж фильма, т. н. «гоблинский перевод», высмеивающий то, что мы видим в кадре — явное шутовство. И он действительно попадает в точку, это действительно смешно. Причем, обратите внимание, не только в России происходит эта история с юмористическими переводами «Властелина колец». Именно потому, что в интерпретации миф превращается из сказки в нечто более реалистичное, он всегда рискует стать объектом пародии.
— Получиться лучше, чем в книге, и не могло — таков жанр кино?..
— Да, на мой взгляд, это попадание в точку, насколько это возможно для такой книги и для такого кино. Кроме того, я читаю записи о процессе съемок замечательного шекспировского актера Яна Маккелена (он играет Гэндальфа) и чувствую, настолько экранизация делается с любовью к творчеству писателя. И с осторожностью, чтоб не получилось профанации.
Кроме того, Питер Джексон, мне кажется, выбрал правильную тональность. В первоначальной версии фильма «Властелин колец» много кадров, где показывается не действие, а картины природы. Ему это было важно, на мой взгляд, и это доказывает, что режиссер правильно чувствует материал.
— Да, эту историю он сам поощрял. Дескать, ему пришла в голову эта фраза, а дальше он уже разбирался, что это за хоббит, развивал сюжет. Как вся история хоббитов появилась из этого странного слова, так и вся мифология Средиземья родилась из языка, который Толкин начал придумывать.
Но его мифотворчество началось еще раньше, в студенческие годы: в одном из сборников англосанксонских песен Толкин прочел текст (это была поэма Кюневульфа «Христос»), и ему понравилось слово «Эарендил». «Утренняя звезда» — в переводе на русский. В этом слове он что-то такое почувствовал, захотел вытащить из него то, что за ним стоит: придумал язык, придумал народ, говорящий на этом языке, написал поэму «Плавание Эарендила». Причем «Утренняя звезда» для англосаксонского автора ассоциировалась с Иоанном Предтечей, который предварил пришествие в мир Христа, как утренняя звезда предваряет восход солнца. Вот эта аллюзия стала органичной для самого Толкина — он пишет об этом в своей работе «О волшебных историях».
— Почему это было органично?
— Потому что Толкин считал миф не просто красивой сказкой, а неким интегральным смыслом, уходящим корнями в общий «прамиф» — евангельскую историю, историю отношений Бога и человека, которая одновременно — и миф, и при этом — правда.
— Миф — не в смысле «выдумка»? Скажем, как былина об Илье Муромце — в ее основе жизнь реального человека, обросшая мифологическими элементами…
— Скорее так: миф, сказка и даже выдумка — это доступные человеку способы пробиться к Истине, не идя на поводу у реальности. Толкин приводил такой пример: подобно тому как речь — это то, что мы выдумали о предметах и идеях, точно так же миф — это то, что мы выдумали об Истине.
Он считал, что предания всех человеческих мифологий, как до Христа, так и после, — это человеческие попытки говорить правду о мироздании. А Божественный замысел спасения человека, Воплощение, Воскресение — факты истории, о которой все мифы пророчествовали. Как круги, расходящиеся по воде: от этого события «круги» расходятся и назад, в мифы прошлого, и вперед, в культуру будущего.
— Другими словами, мифы содержат в себе отзвуки знаний в языческой культуре о едином Боге, о спасении?
— Можно и так сказать. И с этим же вопросом связана история обращения Клайва Льюса: 19 сентября 1931 года они с Толкином и еще одним их другом, Хьюго Дайсоном, беседовали как раз на эту тему, а спустя несколько дней Льюис признал, что сделался христианином. Его обращение от атеизма сначала к теизму, а потом к христианству заняло не меньше 8 лет, это был неспешный и сложный процесс. Но точку в нем поставил разговор с Толкином о мифе как человеческом преломлении истины и Евангелии как «мифе» правдивом.
— Так кто такой Толкин все-таки: проповедник, заложивший в фантастические истории свое мировоззрение, или просто сказочник?
— Вы знаете, на днях я увидел на прилавке его книжку «Письма Деда Мороза» и не мог не купить ее: она очень показательна, очень помогает понять, кто такой Толкин. На протяжении 10 лет, в 1920-30-е годы, когда его дети были маленькими, он писал им письма от имени Деда Мороза (точнее, Father Christmas — «Рождественский дедушка», в западной традиции — В.П.). И не просто писал, а рисовал картинки, имитировал почерк Деда Мороза — как будто у него дрожат руки, потому что ведь холодно в Лапландии и ему все-таки девятнадцать сотен лет.
Эти письма увлекали его на протяжении десяти лет, стали целым жанром, там появлялись свои герои: Белый медведь, помощник Деда Мороза, гномы, гоблины, летающие на летучих мышах, — такие сквозные сюжеты. То есть он занимался, так сказать, строительством замков из крыльев бабочек. Вот в этом весь Толкин, сказочник и крохобор!
— В каком смысле крохобор?
— Он очень кропотливо работал. Если его другу, Клайву Льюису, важно было передать концепцию и смысл, может быть, не слишком гладким языком, то Толкину важна была сама ткань текста. Сколько бы лет ни ушло на создание произведения, не важно, будет оно опубликовано или не будет, он эту работу проделывал для себя, чтобы что-то проговорить для себя, что-то выяснить. Владимир Муравьев, замечательный переводчик «Властелина колец» писал, что для профессора очень важным было именно это слово — «выяснять». Главное для него, чтобы история сложилась, была написана хорошо и ее «ткань» была правильна и красива.
— Мифотворчество ради мифотворчества, а не проповедь?
— Да, у Толкина никогда не было желания проповедовать. Это такой классический гений, человек, вытягивающий историю из материала, а не концептуалист. Он был ведом сюжетами, которые оказывались сильнее его, не умел систематически работать, выполнять какую-то программу. И «Властелина колец» он писал более 10 лет: когда писалось, тогда писалось.
Для Толкина было важно, чтобы тексты, выходящие из-под его пера, хорошо были сделаны поэтически: главное, что требуется от писателя, — быть профессионалом и писать качественные литературные произведения. Потому что если плохая литература что-то проповедует — это плохая проповедь, а если произведение поэтически хорошо, то это хорошая проповедь сама по себе! Это слова современницы Толкина, английской писательницы Дороти Сэйерс. Она очень жаловалась на обилие безвкусной «благочестивой литературы» и считала, что лучше писать хорошие детективы, чем плохую апологетику…
— Толкин не считал себя проповедником, а кем считал? Писателем, ученым?
— На самом деле, писателем он себя тоже не считал: главным делом его жизни была филология, лингвистика. Толкин был выдающимся ученым, и в этом плане он «сухарь»: научные тексты профессора Оксфорда — это очень «специальные» исследования. В отличие от Льюиса он избегал говорить слишком популярно, доступно, перед большой, широкой аудиторией, и все его доклады мог понять только профессиональный филолог.
В жизни — по свидетельству людей, которые с Толкином общались, — это был довольно хмурый, обидчивый, даже асоциальный человек (насколько, конечно, может быть асоциальным завсегдатай паба).
Но другой Толкин — тот, который в свободное от научных трудов и лекций время закрывается в своей комнате и возводит свои замки из крыльев бабочек. Он считал себя, скорее, археологом, откапывающим пласт преданий, не существовавшей английской мифологии.
Его печалило, что у Англии нет своего эпоса, мифа, поэтому он пытался его создавать сам…
— А как же «Король Артур и рыцари Круглого стола»?
— Толкин считал, что артуровский цикл не исконно английский, в нем много нормандского, кельтского, а ему не хватало англосаксонского эпоса.
— «Властелин колец» — целиком придуманная вещь или в ее основе какие-то древние мифы?
— И «Властелин колец», и «Хоббит» прекрасно выводятся из «Песни о Нибелунгах» и «Беовульфа». В «Беовульфе» дракон просыпается, потому что некий раб, изгнанный своим повелителем, скитался по горам, попал в пещеру дракона и выкрал оттуда чашу: этот мотив использован и в «Хоббите» (Бильбо и чаша дракона Смога), и во «Властелине колец» (Бильбо и кольцо). А второй сюжет — о проклятом золоте Нибелунгов, похороненном на дне реки: тот, кто его возьмет, вместо власти оказывается обладателем проклятья. Так что Толкин брал сюжеты, в основном, из германской традиции…
— Говорят, в своем эпосе он отразил историю ХХ века. Это правда? Насколько Мордор — это Третий рейх, а романы в целом — изживание военных травм самого Толкина, воевавшего в Первой мировой?
— Для него было принципиальным отрицать подобные корреляции, потому что это глубоко чуждо его методу. Он бессознательный художник, ну, условно бессознательный: все-таки его мировоззрение, его вера, его жизненный опыт не могли не отразиться на его книгах.
— Но не напрямую, не в лоб?..
— Да. Для Толкина было важно, чтобы созданный им мир был «герметичен». Если бы он поместил внутрь Средиземья религию, это бы уже нарушало цельность этого мира. Вся его история сама по себе и есть нравственный духовный посыл: о злой воле, о доброй, о жертве. И если мы туда вставляем религию, то как будто помещаем занудную и очевидную мораль в конец очень хорошей истории. С точки зрения профессора, это была бы плохо сделанная литературная работа.
— Толкин — один из самых публикуемых христианских авторов ХХ века. Так же, как и человек, с которым он близко дружил, — писатель и филолог Клайв Льюис***, автор «Хроник Нарнии», «Писем Баламута», книги «Просто христианство». При том что оба они не были богословами!..
— Они оба почувствовали, ухватили христоцентричность культуры. Эти люди не отталкивались от логики «мы христиане — мы будем проповедовать», а работали через культурный, литературный материал. Каждому из них было важно по-своему сказать свое слово. И это объединило их с еще примерно двадцатью энтузиастами в литературный клуб «Инклинги», который по сути своей был христианским кружком.
— Известно, что в конце жизни Толкин и Льюис охладели друг к другу. В чем было дело? В разногласиях в вопросах веры?
— Отношения Толкина и Льюиса не были простыми, во многом история их дружбы — это история взаимного непонимания. В какие-то моменты они сближались, в какие-то — серьезно расходились. В чем-то принципиально не соглашались. Например, Льюис воспринимал творчество не просто как самореализацию, а как миссию. А Толкину было чуждо закладывать в литературу какие-то внешние смыслы. И когда он видел, что Льюис под впечатлением от его «Хоббита» начал «тачать» по сказке в год, ему это было глубоко непонятно и не близко!
— При этом они очень дружили…
— Да, Льюис был одним из серьезных критиков и вдохновителей Толкина. Они друг друга творчески и духовно подпитывали, и одного без другого, возможно, и не было бы. В дневнике Толкин писал: «Дружба с Льюисом искупает многое и, помимо радости и утешения, приносит мне большую пользу от общения с человеком порядочным, отважным, умным — ученым, поэтом и философом — и к тому же теперь, после длительного паломничества, наконец-то любящим Господа нашего».
Тем не менее они поразительно разные люди, фактически противоположности.
Толкин был католиком, очень строгим, и надеялся обратить в католичество Льюиса. Он был очень разборчив в отношениях с людьми. К примеру, он так и не смог найти общий язык с женой Льюиса, американкой с довольно грубыми, на взгляд оксфордских «донов», манерами. Он очень тяжело переживал свою славу и даже считал, что Льюис пишет поверхностные книжки, вместо того чтобы всерьез заниматься литературой, к чему явно имеет способности. Сам Толкин годами работал даже над короткими поэмами…
Льюис был англиканином. Он, напротив, старался писать доступным языком и писал достаточно быстро. Льюис пытался показать своим творчеством всю западноевропейскую традицию как христианскую, предлагал реконструировать в новых, «постхристианских», условиях старую картину мира. То есть, в отличие от Толкина, им двигала идея, некая программа. Но делали они в итоге одно дело.
— В каких условиях работал Толкин и его друзья-писатели? Можно сказать, что они трудились в эпоху материализма и противостояли ему?
— И Толкин, и Льюис осознавали себя стражами христианских ценностей и культуры в условиях, как пишет Льюис, постхристианства. Он писал: «Люди пренебрегают не только Христовым законом, но даже законом природы, известным и язычникам. Ведь сейчас не стыдятся ни прелюбодеяния, ни предательства, ни клятвопреступления, ни воровства».
Если говорить о Толкине, для него зло века сего воплощалось не столько в отступничестве или материализме, сколько в рационализме и техническом прогрессе, подменяющих собой реальную жизнь.
— В то же время в адрес Толкина и других писателей фэнтези звучат обвинения в том, что они своим творчеством подстегнули интерес не к христианству, а к магизму…
— Винить Толкина в подъеме пласта магического — неправильно. Вообще говоря, самый большой повод для интереса к магии в мировой истории дало Воплощение, потому что плоть оказалась причастна Богу. Так что же, не стоило этому происходить?
«Инклинги» вскрыли целые пласты культуры, наполненные и рациональной стихией, и иррациональной. Они не брали мифы выборочно, а брали все. И именно поэтому их произведения оказались настоящими, живыми и сыграли столь важную роль в истории литературы ХХ века. Как любая подлинная сила, любое настоящее оружие, такие вещи могут использоваться во зло или во благо, в зависимости от злой или доброй воли человека, к которому они попадают.
— Как повлияли книги Толкина, Льюиса и других апологетов из этой традиции на российское церковное возрождение?
— Как ни странно, эта литература и поиски веры с 70-х годов XX века в России оказались тесно связаны. Для нас Клайв Льюис и Гилберт Честертон (он тоже принадлежал к этой традиции, Льюис отзывался о нем, как о своем) — это что-то очень родное. Мы их воспринимаем по-своему, не совсем так, как англичане. Их работы оказались очень востребованы в среде интеллектуалов, искавших истину. Неслучайно переводить этих авторов стали именно в кругу отца Александра Меня — священника, чья проповедь способствовала обращению к вере в первую очередь именно представителей наиболее интеллектуально активной части общества. Наталья Леонидовна Трауберг взялась за работу над Честертоном и Льюисом как раз с подачи отца Александра.
Кажется, Наталья Леонидовна как-то сказала, что трактаты Льюиса написаны для тех, чье сердце уже готово принять Христа, а разум — еще не совсем. Толкин шел с другой стороны, подготавливая не столько разум, сколько воображение, но оба они действовали сообща, помогая человеку в его обращении к вере.
— Некоторые специалисты (например, богослов и литературовед Михаил Дунаев) считали, что надо с большой осторожностью относиться к тому, что пришло из западной традиции. Вы с этим согласны?
— «Все, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам, христианам», как говорил Иустин Мученик. Мы можем исходить из потенциальных угроз, но все-таки, я считаю, это неправильно. В этом случае мы становимся похожими на гномов из «Хроник Нарнии» Льюиса: когда их обманули один раз, они решили впредь никому и ничему не верить, отвергали любые дары, в том числе и благие. Сидели в кружке, не желая знать, что происходит вокруг, верить странным рассказам про какую-то новую Нарния, так что из-за своего упрямство и отвергли собственное спасение. Не получилось бы так, что и мы перестанем видеть свет там, где он есть, и лишимся этого сокровища. А, судя по отклику, то, что получилось у Толкина и других его коллег, — это здоровая, живая вещь, живая этика. И это ведь не богословие, а культурный контекст.
Есть другая опасность: что с традиционной, неустаревающей христианской этикой мы настолько распрощаемся, что просто перестанем ее считывать.
— Может быть, действительно наши соотечественники, выброшенные из христианского контекста на много лет, уже не способны считывать то, что в свои книги невольно закладывал Толкин?
— Это вопрос принципиальный. Важна ли культурная база для понимания христианства? Все, что делали «Инклинги», свидетельствует о том, что христианство и культура для них были неразрывны. И видя, что общество становится постхристианским, они, каждый по-своему, пытались напоминать о том, что если какой-то Свет и есть, это Свет Евангельский. Напоминать не на языке современном, изменившемся, переживающим странные превращения, а обращаясь к западноевропейской мифологии, которая оказывается чем-то гораздо более глубоким, чем кажется на первый взгляд. Это язык, который так или иначе любого трогает.
— Как Вам кажется, посмотрев экранизации Толкина, его не перестанут читать? Не пропадет ли настоящий миф, который он так тщательно создавал?
— Литература и кинематограф — разные вещи, разные художественные реальности. Фильм по книге может быть совершенно замечательным, даже гениальным, но даже самая талантливая экранизация не способна исчерпать литературный прототип (вспомним, к примеру, «Сталкера», снятого по роману братьев Стругацких). Тем более не заменить кинематографу книг Толкина, глубоких и пронизанных мифотворчеством — в конце концов слово «миф» значит «рассказ».
Толкин говорил, что, когда мы читаем настоящую сказку, у нас вдруг начинают наворачиваться слезы на глаза и сердце начинает чаще биться. Это отсвет главного «мифа», главной «благой катастрофы» человеческой истории — Воскресения. А «благая катастрофа», то есть перелом от торжества зла к торжеству добра, от смерти к воскресению, должна быть в каждой настоящей сказке. Все такие сказки, по мнению Толкина, светятся этим Светом. И другого не бывает: если Свет есть, он только оттуда.
У одного из «Инклингов», Чарльза Уильямса, есть замечательный эпизод на эту же тему, немного переработанный в его категориях, его любил цитировать владыка Антоний (Блум). Душа, вернувшаяся в мир живых, идет по Лондону. Она видит вещи, которые можно видеть только духовным зрением. Смотрит на воды Темзы и видит там разводы, грязь, но в глубине — золотую нить… Эта нить протянута по всем рекам и водоемам со времен Крещения Господа в Иордане.
Или, как в «Мерзейшей мощи» Льюиса, любая страна держится общиной, которая знает и хранит Священную историю этой страны.
Для каждого из «Инклингов» было важно, что сердцевина истории этого мира светится Светом Воплощения и Воскресения. Но рассказывал эту историю каждый по-своему…
*Джон Рональд Руэл Толкин (1892—1973)
Английский филолог, лингвист, профессор англосаксонского языка, английского языка и литературы Оксфордского университета. Автор ряда научных трудов по средневековому эпосу, романов «Властелин колец», «Хоббит, или Туда и обратно», «Сильмариллион», заложивших основу жанра «высокого фэнтези».
**Николай Эппле
Филолог, переводчик. Закончил классическое отделение историко-филологического факультета РГГУ и аспирантуру Института философии РАН. Автор переводов с современных и древних языков, исследований, посвященных истории западноевропейской литературы и филологическому наследию «инклингов». Перевел три главные историко-литературные монографии К. С. Льюиса («Аллегория любви», «Предисловие к гПотерянному Раю“» и «Отброшенный образ»).
***Клайв Стейплз Льюис (1898 — 1963)
Английский и ирландский писатель, профессор филологии, богослов. Известен работами по средневековой литературе, книгами по христианской апологетике «Письма Баламута», «Просто христианство», «Расторжение брака», «Размышления о псалмах» и др., а также романами в фантастическом и фэнтэзийном жанрах «Хроники Нарнии», «Космическая трилогия», «Пока мы лиц не обрели».
В материале использованы рисунки Д. Р. Р. Толкина
ФОТО К ФИЛЬМАМ "ВЛАСТЕЛИН КОЛЕЦ" и “ХОББИТ”: © 2001-2014 Warner Bros. Ent. All Rights Reserved
Валерия Михайлова (Посашко)
«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.
«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».
Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!