Представляем версию 174-го номера православного журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в форматах ePUB и FB2 на мобильных устройствах. 

Номер издан с сокращениями.

ВНИМАНИЕ! 

Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.

ИД "ФОМА" 

2017 г.

(С)

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Владимир Легойда. За что канонизирован император Николай II?

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Елена Пискарева: Буду жить! 

ВОПРОС НОМЕРА: Не верю в чудеса

Александр Ткаченко. Чудочку повнимательнее

Протоиерей Федор Бородин. Чудо из 90-х

Патриарх Кирилл. Почему Христос не превратил камни в хлеб?

ВЕРА

Тихон Сысоев. Как сомневались святые?

Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священномученик Александр (Агафонников)

ЛЮДИ

Алексей Дарькин: Что сказал человек, который не может говорить

КУЛЬТУРА

Глеб Елисеев. Николай II: 8 мифов о последнем императоре

Юрий Пущаев. Космос и косметика

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

 КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

За что канонизирован император Николай II?

Бурное море споров, недавно взыгравшее вокруг судьбы последней царской семьи, вновь вернуло в центр общественной дискуссии вопрос «за что канонизирован император Николай II»? И вот опять зазвучали вопросы, которые, казалось бы, уже давно канули в Лету: «Какой он святой? От престола отрекся, страну погубил, царем был никудышним» и т. д. 

А раз звучат эти вопросы или утверждения, опять надо объяснять, что такое святость в христианском понимании и по каким критериям Церковь принимает решение о канонизации. 

Святой — не тот, кто никогда не грешил и не ошибался. Библия прямо говорит, что нет человека, который жил бы и не согрешил. Святой — это тот, кто стремится к Богу, приближается к Богу и силой благодати Божией побеждает зло — в себе и в окружающем мире. 

Святые мученики — это люди, которые, оказавшись в ситуации выбора  между жизнью и верностью Христу, выбирали верность Христу. Исповедники — те, кто открыто исповедовали веру во время гонений. Бессребреники — святые, которые отличались особым нестяжательством и щедростью. 

^{Николай II, Татьяна, Ольга, Анастасия, Мария и Алексей Романовы в ссылке за несколько месяцев до расстрела}

Церковь прославила царскую семью как страстотерпцев. Это люди, которые пострадали и умерли потому, что к своим гонителям и убийцам они отнеслись с христианской кротостью и любовью, исполнив заповеди Божии. 

Пример этой любви, пример такого отношения дан нам, христианам, Самим Христом. Который, будучи совершенно невиновным, на голгофском кресте произнес слова, перевернувшие историю человечества. Он сказал о солдатах, которые, стоя у креста и абсолютно не понимая, что происходит, не понимая, Кто сейчас умирает на Кресте, бросали жребий о том, кто какую часть одежды Спасителя заберет себе: Господи, прости им, ибо не ведают что творят (Лк 23:34). 

Государь Николай и вся его семья также смиренно приняли несправедливые гонения и встретили смерть от рук палачей. Хорошо известно, что императору предлагали покинуть страну. Он мог согласиться и избежать этой страшной участи, эмигрировать, сохранить жизнь — себе и близким. Но он сознательно не захотел этого, он смиренно остался в России. За много лет до мученической кончины императора святой праведный Иоанн Кронштадтский написал о нем, что ему «Богом послан тяжелый крест страданий, как Своему избраннику и любимому чаду». 

Вот за это Николай II и его семья и причислены к лику святых. За то, что по-христиански восприняли свои страдания и встретили смерть от рук палачей, движимых злобой и ненавистью.

Великая княжна Ольга писала из Ипатьевского дома накануне расстрела: «Отец просит передать всем тем, кто ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него — он всех простил и за всех молится, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь». И может быть, образ смиренного царя-мученика в большей степени подвигнул наш народ к покаянию и к вере, чем мог бы это сделать сильный и властный политик. 

Сколько бы мы ни пытались втиснуть святость в рамки наших социальных представлений, политических пристрастий, вообще каких-либо шаблонов, Бог и Церковь будут судить иначе. И судить они будут через любовь, а не по нашим земным законам. 

Потому что Царство, о котором говорил Христос, — не от мира сего. 

^{Видеоверсию этой колонки смотрите на телеканале «Царьград» (tsargrad.tv)}

 ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Буду жить! 

Разговор с автором фильма, потрясшего интернет

Фильм режиссера Елены Пискаревой «Живи» собрал в Интернете уже более полумиллиона просмотров. Но за этой картиной — не только рассказы женщин, которые хотели убить своего еще не рожденного ребенка. За всем этим — трагическая ситуация, которая чуть не произошла в ее собственной жизни. 

«Два совершенно чуждые друг другу эгоиста» 

— Елена, Ваш фильм явно направлен против абортов. Какая зрительская реакция превалирует: поддержка, возмущение? Не говорят ли Вам, что Вы не были в такой ситуации и не имеете права говорить на такую тему?

— Реакция на фильм очень разная. И очень сильная обратная связь от зрителей. После того как фильм «Живи» так широко разошелся на YouTube, многие стали обращаться ко мне в соцсетях. Например, пишут такие письма: «Я собираюсь сделать аборт, а тут знакомые скинули ссылку на ваш фильм, я посмотрела, проплакала весь день. Понимаю, что аборт это плохо, но я беременна третьим ребенком: двое у меня от первого мужа, а этот от другого… Он обещал жениться, но бросил. Я в полном упадке, но у меня нет выхода». 

То есть часто даже не просят совета или конкретной помощи, а просто рассказывают о своей ситуации. Бывает, созваниваемся, разговариваем, пытаюсь найти слова, но мне, конечно, сложно, потому что я все-таки режиссер, а не предабортный психолог. 

^{Кадр из фильма «Живи»}

А насчет морального права говорить и снимать фильмы на такую тему — я его имею, потому что сама оказывалась в такой ситуации. Вообще, знаете, мне одна психолог, которая ведет предабортные консультации (по закону, чтобы получить направление на бесплатный аборт, нужно обязательно пройти предварительную беседу с психологом. — Ред.), уже немолодая женщина, недавно рассказала такую вещь: она работала психологом в женской консультации, но отговорить пациентку от аборта ей удавалось крайне редко. А потом, увы, жизнь ее сложилась так, что она решила прервать четвертую беременность (при своей-то профессии!). У нее уже было трое детей, и они с мужем решили, что четвертого им не потянуть. Сделали аборт. И вот тогда начались такие муки адовы: и с совестью, и с мужем в отношениях. Именно в этот момент женщина осознала по-настоящему, что такое аборт. Отныне каждая ее консультация стала настолько выстраданной и прочувствованной, что процент отказавшихся от аборта у нее резко вырос. Это я к тому, что случайных людей в пролайфе (защите жизни) нет, у каждого есть какая-то своя история и, соответственно, свое выстраданное моральное право. Случайных людей здесь либо нет, либо они надолго не задерживаются: здесь денег нет, положительных эмоций мало (конвейер смерти, что уж тут положительного); это очень морально затратная сфера, а благодарность людей здесь редка: те, кто сохраняет ребенка, не приходят и не благодарят, а стараются забыть о том периоде сомнений и, можно сказать, предательства своего ребенка. В этой сфере остаются люди включенные, что-то пережившие и прочувствовавшие. Менторство и морализаторство здесь не работают.

— Елена, можете рассказать о своей истории? У Вас четверо детей, при этом Вы говорите о том, что были на грани аборта…

— Да. Моя история — это история проблем в браке. Наша первая влюбленность прошла, когда мы уже были женаты и ждали первого ребенка. Тогда я совсем иначе взглянула на «Крейцерову сонату» Льва Толстого: раньше я ее совершенно не понимала. В этой повести есть фраза: «Влюбленность истощилась... и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста…» И дальше: «При этом мучила меня еще та ужасная мысль: что это один я только так дурно живу с женой, и в других супружествах этого не бывает. Я не знал еще тогда, что это общая участь…» Классику действительно начинаешь понимать, когда взрослеешь, когда это начинает происходить в твоей жизни. Я помню, как тоже спрашивала себя: «Это только мы так плохо живем или так живут все? Эта ссора — случайность, и дальше все наладится?» Тогда я начала осматриваться вокруг, говорить с подругами, женщинами старшего поколения — поколения моей мамы и тетушек, стала интересоваться статистикой и впервые узнала жуткие цифры: ежегодно в России заключается миллион браков и регистрируется полмиллиона разводов. Стало ясно, что это не только наша участь, что в общем и целом в нашем королевстве не все гладко.

Брак наш был венчанный. Но когда в семье начались проблемы, мы стали думать, что с венчанием мы поторопились, сделали это в дурмане влюбленности. И тем не менее именно венчание долгое время удерживало нас от развода: мы с мужем надеялись, что раз уж мы женаты перед Богом, значит, Он нам поможет. Да, мы друг друга разлюбили, но у нас ребенок, а значит, мы несмотря ни на что должны жить в браке и рожать детей, и тогда, возможно, у наших отношений появится смысл и все наладится. Родился сын, рос. Со временем я заметила, что смотрю на него, узнаю в нем мужа и понимаю, что родила не от того человека, по сути — переложила отношение к мужу на отношение к ребенку. Было отчетливое ощущение, что рядом со мной должен быть другой человек и другие дети. И муж тем временем думал точно так же. 

Родился второй ребенок, но ничего не изменилось, и тогда мы поняли, что количество детей никак не влияет на отношения, наше желание терпеть друг друга иссякло и заменилось нежеланием друг друга видеть — и тогда мы решили разводиться. 

^{Кадр из фильма «Живи»}

Расходились мы плохо и не общались. Я уже жила у родителей, когда узнала, что я на третьем месяце беременности. Двое маленьких детей, рожать третьего в ситуации развода? Кто нас будет кормить в этом случае, ведь на работу я выйти ближайшие пару лет, если рожу, не смогу. При этом было четкое ощущение, что будущего у нашего брака нет, точка невозврата давно осталась позади. То есть рожать вообще некуда… Я находилась в жуткой депрессии, а еще и токсикоз, страшные головные боли, кричащие малыши, к которым нужно вставать и что-то постоянно делать, при том что даже просыпаться не хочется. А минуты тикают, и с каждым днем малыш внутри растет. Помню, выходила на детскую площадку и смотрела на зеленые маленькие ростки, пробившиеся через тонны асфальта: какая колоссальная энергия вложена Создателем в новую жизнь… А мы даже не понимаем, сколько нужно усилий, чтобы пробиться сквозь асфальт. И тем не менее мне тогда казалось, что выхода, кроме аборта, у меня просто нет. 

Конвейер боли

— Но Вы выход все же нашли. Как? 

— Да, несколько событий уберегли меня от этого шага. Еще с первым ребенком я лежала на сохранении в роддоме, где моими соседками по палате были девушки, которые пришли на аборт. Так бывает во всех наших роддомах: в лучшем случае женщин разводят по разным палатам, но чаще всего все пациентки — и те, кто идет прерывать беременность, и те, кто хочет родить, — перемешаны. 

В коридорах мы стояли отдельными стайками: здесь — с животами, там — без животов. Девушки, которые приходят на аборт, в роддоме долго не задерживаются: несколько часов до операции, полчаса после — и всё, они уходят и стараются забыть о том, что здесь происходило, о людях из своей палаты, стараются не общаться между собой, чтобы это не оставило следа в их обычной жизни. Правда, помню, как одна женщина делилась: «Ой, да у меня было четыре аборта. И ничего страшного», — и почему-то некоторые смеялись. А я никак не могла понять, что это — защитная реакция? Что произошло с женщиной, если она воспринимает аборт как обычное дело?.. В основном же все эти девушки сидели отрешенные, я бы сказала, с металлическими лицами, каждая была сама в себе. 

Тогда я впервые в жизни увидела этот нескончаемый конвейер из женщин, приходящих на аборт. Я вернулась домой и начала интересоваться этой темой, смотреть видеообращения женщин на YouTube, читать множество женских форумов — бесчисленные истории о том, как они сделали аборт и как ощущают себя спустя много лет после этого. Я начала спрашивать об этом у мамы, у свекрови, у бабушек, у подруг. И передо мной поднялась такая лавина боли! Но никто об этом не говорит. Страшно становится, когда слышишь статистику — неофициальные 5-6 миллионов в год, а еще страшно, когда понимаешь, что практически в каждой семье, за каждой дверью скрывается эта трагедия.

^{Кадр из фильма «Живи»}

Еще помню, как резанула по сердцу очень холодная фраза врача: «Аборт или рожать?» — когда я пришла в женскую консультацию беременная вторым ребенком. Это первый вопрос, который женщинам задают в консультации. Не все женщины и, к сожалению, не все врачи понимают, насколько этот вопрос в действительности страшный. Ведь получается так: если советует врач, то, значит, аборт — это якобы совершенно нормально, приемлемо, одобряемо; это что-то вроде направления на лечение зубов, будничная медицинская процедура. А на кону на самом деле — вся последующая жизнь женщины. Но этого вам на приеме продолжительностью в пятнадцать минут не скажут. Как и того, что за это решение потом будет заплачена высокая медицинская, психологическая, духовная, человеческая цена. Предполагается, что ты все это и так знаешь и все уже взвесила и для себя решила. Но в действительности многие ли женщины и девушки знают? Самое важное в жизни решение принимается в ситуации стресса, в режиме цейтнота и часто — под колоссальным давлением со всех сторон. 

На выбор, делать или не делать аборт, очень влияет мировоззрение. И сейчас я понимаю, что на мое решение сохранить третьего ребенка повлияло то, что я все-таки была верующим человеком. Да, моя вера была слабой, но при этом я прекрасно понимала, что дети посылаются с Неба. И если ребенок зародился, я должна его выпустить в мир, какой бы при этом сложной ни была моя жизнь. Я смотрела на двух своих старших детей и понимала, что сейчас в моем животе такой же малыш, замечательный, красивый, который так же, как они, хочет радоваться жизни и играть в мяч. 

Я тогда, помню, подумала: ну хорошо, значит, я буду матерью-одиночкой с тремя детьми… Я эту мысль приняла, пережила... А получилось все иначе. И именно с третьим ребенком все воспринимается по-другому: вот он, маленькая двухлетка, показывает вечером своей ручкой на звезды, что-то восторженно лепечет, хохочет от радости при виде ночного неба и горящих звездочек. И меня обливает такой волной любви к нему! И я чувствую: я отстояла, я смогла. Благодаря тому моему решению он сейчас дышит, живет, радуется. А ведь всего этого у него могло не быть. Как и у меня.

— Но правильно ли я понимаю, что Вы не только сохранили ребенка, но и с мужем воссоединились? 

— Да. Мы с мужем не виделись почти до девятого месяца моей беременности. Когда мы встретились, он увидел меня с большим животом, фактически на сносях. И он был потрясен. Оказалось, что для него эти полгода тоже были испытанием. За это время он пережил и передумал массу всего: он понял, что потерял семью, что дети, которых он действительно любит, будут расти без него, что он потерял третьего ребенка (в последнем разговоре я ему сообщила, что буду делать аборт), что этот грех — на совести обоих. И это сильно его изменило. 

Наша семья воссоединилась. Третьего ребенка, сына, мы назвали Николаем: выяснилось, что я забеременела вскоре после того, как мы с мужем ездили на службу в день памяти святителя Николая. А муж — геолог, моряк — считает этого святого своим небесным покровителем, который помогал в ситуациях, когда он буквально находился на грани жизни и смерти, например, когда у них судно тонуло в Индийском океане. И рождение этого малыша что-то сильно переменило в муже, заставило задуматься. 

С РОЖДЕНИЕМ ТРЕТЬЕГО РЕБЕНКА НАЧАЛАСЬ НОВАЯ СТРАНИЦА НАШЕЙ СЕМЕЙНОЙ ИСТОРИИ: МЫ СТАЛИ БЕРЕЖНЕЕ, ТЕРПИМЕЕ ОТНОСИТЬСЯ ДРУГ К ДРУГУ. СТАЛИ МЕНЯТЬСЯ И ДЕТИ — ПОТОМУ ЧТО АТМОСФЕРА В ДОМЕ СТАЛА ДРУГОЙ. 

В этой уже более гармоничной обстановке родился и четвертый ребенок. 

И тут, знаете, такой интересный момент: когда в период наших неурядиц рождались наши первые дети, у меня вставал вопрос: ну хорошо, есть заповедь «плодитесь и размножайтесь» — но в такой ли семье, при таких ли отношениях между родителями? Ведь это сказывалось (и не лучшим образом) на детях. Не лучше ли все-таки подождать, когда наши отношения прояснятся, и тогда уже решить — рожать или не рожать детей. Такие мысли меня мучили. Но какое-то внутреннее чутье подсказывало, что нужно положиться на Бога и дать ему действовать в твоей жизни. Иначе если я здесь — сама, то и везде потом — сама: и в болезнях, своих и детей, и в скорбях, которые неизменно сопровождают нашу жизнь. И теперь я понимаю, что этот путь был единственно верным. Если бы не было всех рожденных детей, пусть и не в самых гармоничных условиях, — ничего бы у нас не вышло и семьи бы не было. 

И получается, что вера нас буквально спасла. Причем я тогда не подозревала, что с рождением каждого ребенка ко мне и к мужу будет приходить какое-то понимание. И только с появлением третьего (который мог и не родиться) мы вдруг ясно осознали: то, что мы поженились, не было, как нам когда-то казалось, случайностью. И венчание не было формальностью. 

«Для меня счастье, когда мои дети… спят» 

— С чем у Вас ассоциируется понятие семейного счастья? 

— Мои дети родились с разницей в полтора-два года, и будни мамы четверых погодок, поверьте, — это целое испытание. День кажется бесконечным хаосом: то не поделили игрушки, то притащили инфекцию из сада, то упали и расшибли лоб или коленку, то заболели и второй подхватил болезнь у третьего… И как бы смешно это ни звучало, но первое, что ассоциируется у меня с понятием семейного счастья, — тот самый долгожданный момент, когда все четверо детей засыпают в своих кроватках, когда они, умиротворенные и спокойные, лежат в ряд, по росту, как матрешки, и сопят носиками. Спят усталые игрушки, как мы говорим в семье. И вот тогда в доме наступает блаженнейшая тишина, и ты можешь спокойно сесть, по­думать, почитать, заняться какими-то своими делами, ты ощущаешь себя счастливой. 

^{Витя, старший сын Елены}

— Вы окончили режиссерский факультет, и при этом у Вас четверо детей, которые, очевидно, не дают возможности пос­вящать любимой работе доста­точ­ное время. Есть ли у Вас страх не реализоваться в жизни? 

— Наверное, современная женщина так устроена, что самореализация для нее — это, в первую очередь, профессия, а не семья. Помните, в «Анне Карениной» есть такой фрагмент, когда Долли со своими шестью детьми встречает Левина, и там написано: «Она и всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он видит ее во всей ее славе». Тогда женщина именно в детях находила осмысленность своей жизни. Сегодня такая позиция кажется скорее исключением, чем правилом. 

Муж и дети для меня, безусловно, важнее всего, и я восхищаюсь женщинами, которые сегодня могут полностью уйти в семейную жизнь, но для меня важно также сделать что-то и в общественном поле. При этом именно семья дает мне возможность не тратиться на лишнее. Раньше я могла браться за любые проекты, времени хватало на все. Теперь же я должна находить в сутках лишь несколько часов на работу, иногда не в угоду сну, от многого отказываться. И именно такие, казалось бы стесненные, обстоятельства выкристаллизовывают в моей жизни то, что действительно важно. Поэтому когда мне предлагают тот или иной проект, я прежде всего думаю, а стоит ли он того, чтобы оставлять детей садам, бабушкам, няням? Поэтому в работе я берусь только за ту тему, которая лично мной пережита, выстрадана, обдумана. Например, за тему материнства. 

Мой маяк

— Когда Вы собирали материал для фильма «Живи», какие истории женщин особенно запали Вам в душу?

— Когда заинтересован темой, то невольно толкаешь разговор в это русло, с кем бы ты ни общался — даже с женщиной-дворником на детской площадке. И вдруг узнаешь, что и она тоже лишила себя ребенка: два сына, жалеет, что с третьим ребенком сделала аборт: может быть, там была девочка… Говорит мне: «Я сейчас чувствую, что никому не нужна: сыновьям же мать не так нужна, как дочери. А с ней все было бы по-другому…». Вдруг оказывается, что все вокруг находятся в этом постабортном синдроме. Даже продавец игрушек в детском парке. Которая, видя тебя с животом, вдруг на тебя накидывается: «Зачем вы опять рожаете? Не надоело вам? И что это теперь такое — стали кучами рожать?» Ты сначала впадаешь в ступор, не понимая, откуда вдруг у малознакомой шестидесятилетней женщины такая реакция, изумляешься. Потом оказывается: несколько абортов у самой и еще собственную дочь к нескольким толкнула. Пара внуков, на которых зациклена вся семья, а те из них веревки вьют. Это совершенно особенная ситуация — когда у женщины возникает ожесточение и даже ненависть к беременным или многодетным мамам. Может, это попытка оправдать себя, может попытка закрыться от той мысли, что и у нее могло бы быть столько детей? Не знаю.

^{Елена Пискарева с детьми Таней, Колей и Лешей}

Одна психолог из женской консультации мне рассказывала, что у них в кабинете висел постер с указанием номера телефона горячей линии для кризисных беременных. И однажды она увидела, как пациентка сдирает этот плакат ногтями. Говорила, картина ужасная: накладной маникюр отваливается, сыплется, а она все равно с остервенением продолжает выцарапывать объявление... 

Очень важный момент, о котором мне рассказывала моя подруга, тоже предабортный психолог: пришедшую на аборт впервые остановить гораздо проще, чем ту, кто делает повторные аборты. В первый раз женщина совершает моральный выбор, она дает себе какой-то ответ, что этот аборт для нее значит. Но после того, как она переступает этот рубеж, остановить ее уже очень сложно, потому что ее чувства уже притуплены. И если она будет слушать психолога, который говорит, что аборт — это недопустимо, то как ей оценивать саму себя, то, что она уже сделала? Как быть с тем страшным пластом, который у нее в прошлом? Нужно все переосмысливать? 

Понимаете, ведь церковный человек в такой ситуации понимает, что, если осознал, что совершил грех, надо покаяться и жить дальше, не повторяя этого греха. Да, плача о своем прошлом, но одновременно радуясь тому, что дальше ты можешь жить иначе, что ты осознал нечто, что позволит тебе изменить свою жизнь. Но если неверующий человек признает ужас совершенного, то ему кажется, что это — тупик. Ему страшно, он не понимает, как поменять жизнь. Он не задумывался над тем, что покаяние в переводе с греческого означает «перемену себя», а не биение головой об пол. И упирается во внутреннюю «стену». А дальше — возмущение: «А чего ко мне психолог пристает? А зачем мне вообще об этом говорят? Раньше пришел, сделал, ушел домой — и никаких проблем. А сейчас посадили тут...» И дальше — та самая агрессия и удивительная ожесточенность. 

Мне могут возразить: вам, православным, хорошо, согрешил — покаялся, согрешил — покаялся. Не все так просто. Знакомый священник рассказывал, что к нему каждую неделю на исповедь приходят пожилые женщины и постоянно говорят об одном и том же: «Сделала аборт 30 лет назад». Сначала он удивлялся и даже возмущался: «Ну зачем повторять это из раза в раз? Грех исповедан. Значит, Господь человека уже простил». Только потом, по его словам, он понял, что они просто не могут об этом не говорить, их это не отпускает. Они не считают этот грех каким-то «рядовым», если можно так сказать, и поэтому им так тяжело с ним жить. 

Отсюда и бесконечные исповедальные письма женщин в Интернете, на всяких форумах, в социальных сетях. Сотни, тысячи историй! Именно потому, что переживание никуда не исчезает, оно остается. Но большинство таких женщин делают одно очень важное дело: они говорят своим детям, своим внукам и внучкам, что любой вопрос можно решить — только не путем аборта. Этим самым они борются с оскудением любви, которое сегодня все мы испытываем. 

Ведь что такое этот конвейер женщин, ежедневно идущих на аборты, — действительно бесконечный конвейер, который я попыталась показать в своем фильме «Живи»? Это — страшное оскудение любви, которое переживает наша страна. Ведь если бы у женщины было хотя бы одно надежное плечо — в лице мужа, в лице мамы, папы, сестры, кого угодно, кто просто дал бы ей чувство уверенности, в чем-то помог, поддержал, утешил, я уверена, что абортов было бы меньше. Но мы сегодня сами по себе, мы безразличны, мы равнодушны, мы не участвуем в жизни даже самых близких людей. 

— Разве в оскудении любви дело? Разве на аборт идут не потому, что в жизни случилось что-то страшное: болезнь, изнасилование, нищета?

— Абсолютно верный вопрос! Многие люди, далекие от темы, считают, что подавляющее большинство абортов совершается в случаях крайней нищеты, страшной болезни, в результате изнасилования. Нет, тяжелые случаи, хоть они и есть, большинства не составляют. И аборты делают не маргиналки: их делают социально адаптированные, здоровые женщины. Причем по статистике треть делающих аборты — это женщины, беременные третьим, четвертым ребенком. У них есть мужья, есть где жить и что кушать. 

«Устала, это уже третий ребенок», «надоели пеленки и бессонные ночи», «мы с ипотекой никак не справимся», «какое будущее ждет этого ребенка, если мы не можем его обеспечить?», «я не планировала ребенка от этого человека», «мой парень не хочет проблем», «я еще не закончила учиться» — вот примерный срез причин, которые называются в женской консультации. Но вдумайтесь: разве это реальные причины для того, чтобы лишить жизни ребенка, который уже зародился внутри? Разве нельзя хоть чуточку потесниться, потерпеть, немного выйти из привычной зоны комфорта — но родить того, кто потом будет тебя радовать, о ком потом ты никогда не пожалеешь? И вообще, разве причины — в этом? Нет, они глубже, и эти причины — в тотальной нехватке любви. 

— Фильм посмотрели сои тысяч людей. Что, так сказать, на выходе? 

— Мне постоянно рассказывают педагоги, психологи, родители, которые устраивают специальные показы «Живи» для старшеклассников, о типичной реакции молодых ребят. 

ПОСЛЕ ПРОСМОТРА СНАЧАЛА — ГРОБОВАЯ ТИШИНА. ПОТОМ ЧЕЙ-ТО ПЛАЧ, ОБЯЗАТЕЛЬНО. И НЕПРЕМЕННО КТО-ТО, ЧАЩЕ ВСЕГО ИЗ ДЕВЧАТ, ПОДХОДИТ И ГОВОРИТ: «СПАСИБО, ЧТО ПОКАЗАЛИ ЭТОТ ФИЛЬМ. ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, О ЧЕМ ИДЕТ РЕЧЬ, И НИКОГДА ЭТОГО НЕ СДЕЛАЮ». 

Реакция ребят для меня оказалась неожиданной. Я думала, большинство будет говорить: «Опять собрались нас поучать!» Но они всё восприняли по-другому. 

И популярность моего короткометражного фильма и реакция на него показали, что о защите жизни еще не рожденных детей можно говорить и на широком экране. И что в этом разговоре есть большая потребность. 

Поэтому сейчас мы планируем снимать продолжение фильма «Живи» и собираем средства для нового, полнометражного фильма. Очень сложно делать большое кино на такую тему, хочется сделать созидательное кино: не «против абортов», а о материнстве, материнской любви, и вообще — о пробуждающейся любви. Где и в ком опора для нашей героини — молоденькой девочки, которая в самый последний момент сбежала из роддома и отказалась прерывать свою беременность? Возможно ли (как было в нашей с мужем ситуации) подлинное изменение супружеской жизни к лучшему? То есть говорить придется и о поиске той самой любви, которой иногда так не хватает, и о социальных проблемах, без которых у нас тоже не обходится. 

— Я знаю, вы запустили народный сбор средств на фильм…

— Да, сбор средств идет на Планете.ру. И нам важно собрать заявленную нами сумму, она — крайне важный порог к тому, чтобы получить государственную поддержку. Ведь если наш фильм поддержало общество, значит, он нужен, и его должно поддержать государство. Как это произошло, например, с фильмом «28 панфиловцев», где Минкульт увидел поддержку проекта простыми людьми и выделил на него бюджетные деньги. Пожертвования, которые нам приходят, — самые разные, поскольку очевидно, что люди у нас в большинстве своем живут небогато. Тем ценнее и дороже каждый рубль, который человек доверил нам. 

— В Вашем новом фильме, я слышала, будет герой-священник, который, отговаривая женщин от аборта, произносит такую фразу: «Ты только роди, а я возьму ребенка». Этот герой — вымышленный, или у него есть прототип?

— Нет, он не вымышленный: прототипом этого героя является дьякон Николай Лавренов, который взял в свою семью трех детишек, при том, что своих у него шестеро. Это, конечно, подвижник. Так сложилось, что почти одновременно три женщины, которых он убедил не идти на аборт, а родить ребенка, оставили ему своих новорожденных детей. 

Когда я узнала про отца Николая, то я попросилась к нему в гости, и когда мы общались, он сказал мне такую фразу: «Конечно, я переоценил свои силы, мне очень тяжело, супруге очень тяжело. Но когда я поступил неправильно? Когда увидел этих беременных перед дверями операционной и сказал: “Я возьму ребенка, ты только роди”? Я должен был разрешить ей пойти под нож, а сам остался бы в стороне, боясь за собственное благополучие? Нет. Когда же я поступил неправильно? Когда в итоге они принесли мне этих детей? Нет, я поступил правильно, потому что дал им слово, и они мне поверили. И сейчас остается жить с тем, что имеешь. Да, нам тяжело, но при этом дети живы, они растут, и все, что мы можем дать, мы им даем». 

Я разговариваю с отцом Николаем, а матушка в это время подносит ему детей по очереди, и он их кормит. И ты смотришь и понимаешь, что этого уже достаточно: здоровая семья, хорошие люди, стабильная порция каши. А самое главное — теплые, ровные отношения и жертвенная любовь. У них этой любви — неиссякаемый источник. 

Ты смотришь на эту семью и понимаешь, что это не какие-то небожители, а самые обычные люди. Которые находятся на грани своих физических и психических возможностей, но которые взяли на себя доброе, важное дело и безо всяких оглядок и сомнений его делают. И Господь дает им эти силы. 

Но то, что делают они, должны делать все мы, называющие себя христианами. Мы должны так же встать и пойти, но мы этого часто избегаем: дай Бог своих детей поднять и как-то разобраться с этой жизнью. И поэтому такие люди, как они, конечно, — маяки в нашей жизни. 

Беседовала Дарья Баринова

^{Фото Владимира Ештокина и из семейного архива Елены Пискаревой}

В настоящее время Елена Пискарева ищет финансовую поддержу для своего нового фильма «Битва за жизнь». 

Просим вас подержать фильм любым посильным взносом: 

https://planeta.ru/campaigns/66740 

ВОПРОС НОМЕРА

Письмо в реакцию

Я крестился в сознательном возрасте — в 19 лет. Однако по прошествии долгих лет начал испытывать скепсис в отношении библейской истории. В частности, я очень хочу поверить в реальность библейских чудес (Непорочное Зачатие, превращение воды в вино, воскрешение мертвых, Воскресение и Вознесение Господне), но умом понимаю, что они в природе были невозможны, что это — мифы. Чтение апологетической литературы мало помогает. Аргумент «Бог создал законы природы, Он же может в любой момент их нарушить» для меня не убедителен. Постоянно читаю молитву «Верую, Господи, помоги моему неверию» и тем не менее поверить в реальность евангельских историй не могу. Единственное разумное объяснение, которое мне приходит в голову, — что речь идет о благочестивых легендах и аллегориях. Что мне делать? Продолжать ходить во храм, молиться и исповедоваться?

Владимир

ЧУДОчку повнимательнее

Как поверить в чудеса и научиться их видеть?

На вопрос читателя отвечает психолог Александр Ткаченко

Как это ни странно прозвучит, но вера в чудо совсем не обязательно сопряжена с верой в Бога. У моего близкого друга несколько лет назад диагностировали тяжелую форму рака. Он прошел курс химиотерапии, сдал анализы и, как все больные, очень надеялся на улучшение. Врач посмотрел результаты его анализов, снимки и сказал: «Готовьтесь к операции». 

Тут следует немного пояснить, что стояло за этой короткой фразой. После операции мой друг должен был стать инвалидом. И дальнейшая его жизнь превращалась в сплошную череду курсов химиотерапии и новых операций, которая неизбежно должна была закончиться смертью. Вот к чему призвал его готовиться врач, дав несколько свободных дней до госпитализации. 

Друг был подавлен и растерян. Как вообще можно приготовиться к такому? Об исцелении он даже не думал. Ему хотелось лишь укрепиться духом перед тяжкими испытаниями, найти душевные силы, чтобы не впасть в полное отчаяние. 

И тут он вспомнил, как знакомый батюшка несколько раз звал его прийти на соборование. Это церковное таинство, основанное на словах Библии: Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему (Иак 5:14–15). И он пошел. 

Таинство Соборования произвело на него очень сильное впечатление. Семь евангельских фрагментов, которые читаются во время него, оказались тем самым средством укреп­ления души, которого так не хватало моему другу. Каждое слово в них звучало так, будто обращено было именно к нему, испуганному, несчастному, смертельно больному. 

Через день после этого он повторно сдал все анализы перед госпитализацией и пришел с результатами к врачу. Тот, увидев их, почему-то напрягся, долго изучал принесенные бумаги. Потом посмотрел на моего друга и спросил: 

— Что вы делали в эти несколько дней? Какие препараты принимали? Что вообще происходило с вами? 

Друг, ничего не понимая, честно ответил, что никаких новых лекарств не принимал, только был в Церкви на соборовании. 

— А, понятно… — сказал врач уже совсем другим тоном. — Что ж, наверное, именно это и было вам нужно сейчас. 

— А в чем дело? 

— Дело в том, что все анализы у вас чистые, как у абсолютно здорового человека. 

Этот врач не был воцерковленным христианином. Ни икон, ни текстов молитв, как это обычно бывает у верующих врачей, у него в кабинете не было. Но, поняв, что в Церкви с моим другом произошло чудо, он тут же успокоился и принял это как нечто само собой разумеющееся. Думаю, если бы мой друг сказал, что принимал какие-нибудь супердефицитные таблетки или использовал другие медицинские средства, врач надолго остался бы в замешательстве. А тут — простое и по-своему вполне логичное объяснение: Церковь, таинство, чудо. Все это находится за пределами его медицинского опыта и знаний, поэтому и особо думать о причинах произошедшего нет никакой нужды. Анализы чистые, операция больше не нужна, пациента можно выписывать. 

И будь ты при этом хоть трижды атеист, а факт остается фактом: два комплекта результатов обследования одного и того же больного, симптомы, которые ты же у него и обнаружил, твое решение делать ему операцию и вдруг полное исчезновение любых следов патологии — все это можно объяс­нить лишь тремя причинами. Либо — очень замысловатая медицинская ошибка, либо — отсроченный эффект химиотерапии, либо — чудо. Видимо, версия о чуде показалась врачу наиболее правдоподобной, поскольку она не противоречила его научным представлениям о болезни и лечении. А друг мой, к слову говоря, здравствует до сих пор. Болезнь с тех пор ни разу не проявляла себя за все эти годы. 

Почему Христос скрывал некоторые из чудес?

Вера, не подкрепленная чудом, также возможна. Святитель Иоанн Златоуст пишет: «Когда душа благопризнательна, тогда она принимает все с верою, даже и в чудесах не имеет особой нужды». Многие из евангельских чудес Иисус творит не напоказ, чуть ли не тайно, скрывая Свою Божественную силу. Вода на свадьбе в Кане Галилейской претворяется Им в воду так незаметно, что даже распорядитель пира оказался не в курсе произошедшей чудесной перемены. Плакальщики над телом умершей дочери Иаира слышат от Него: выйдите вон, ибо не умерла девица, но спит (Мф 9:24). Слепорожденный не исцеляется Им тут же, но обретает зрение лишь после похода на Силоамскую купель и омовения. 

А самое главное и удивительное чудо — Воскресение Христово — происходит вообще без единого свидетеля. Хотя, казалось бы, разве не мог Владыка неба и земли сделать так, чтобы тысячи людей увидели, как с гулким стуком падает каменная плита, затворяющая вход в погребальную пещеру, и оттуда в ослепительном сиянии нетварного света выходит воскресший Мессия? Разве не убедило бы такое чудо всех без исключения? 

Увы, зная текст Евангелия, можно с уверенностью сказать: нет, не убедило бы. Там, где Иисус творит чудеса явно, они вовсе не становятся для видевших их людей железным аргументом в пользу Его божественности. Исцеления неизлечимых болезней, произведенные Иисусом в день покоя, становятся для ревнителей закона Моисеева лишь еще одним поводом осудить Его как нарушившего закон субботы. Изгнание легиона бесов из несчастного бесноватого в стране Гадаринской привело лишь к тому, что весь город вышел навстречу Иисусу; и, увидев Его, просили, чтобы Он отошел от пределов их (Мф 8:34). Наконец, воскрешение четверодневного Лазаря свершилось как раз в присутствии многих свидетелей. 

Когда оживает человек, только что умерший, можно попытаться объяснить это тем, что смерть еще не наступила. Но воскрешение того, кто четыре дня провел в могиле, из которой уже доносился запах разложения его тела… Тут любые объяснения, кроме чуда, становятся попросту невозможными. Видевшие это чудо разнесли о нем весть по соседним городам и селениям. 

Толпы людей из разных мест стали приходить к Иисусу, чтобы своими глазами увидеть рядом с Ним человека, воскресшего из мертвых. Именно это неопровержимое чудо стало причиной торжественной встречи Иисуса во время Его входа в Иерусалим. Люди расстилали перед Ним на земле свои одежды, кричали «Осанна», что означало — «спаси нас», размахивали пальмовыми ветвями. Это был настоящий триумф — вход в город Царя, победившего саму смерть. 

Но как же отреагировали на эту победу иудейские религиозные лидеры? 

Их решение было страшным: убить и Иисуса, и Лазаря, чтобы даже память о чуде воскрешения оказалась истреблена в народе. Они знали, что делают. Через пять дней те же люди, что торжественно встречали Мессию, будут кричать «Распни Его!». А потом, когда их пожелание окажется исполнено, станут требовать от уже распятого, страдающего на кресте Иисуса нового чуда: Проходящие злословили Его, кивая головами своими и говоря: э! разрушающий храм, и в три дня созидающий! спаси Себя Самого и сойди со креста. Подобно и первосвященники с книжниками, насмехаясь, говорили друг другу: других спасал, а Себя не может спасти. Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем (Мк 15:29–32). 

Почему не каждый получает от Бога знаки?

Возможна ли вера в Бога, если в душе нет веры в евангельские чудеса? На мой взгляд, здесь очень важно понять одну вещь. Чудо — не объективное явление, очевидное для каждого, кто стал его участником или свидетелем. Есть важнейший критерий, по которому чудо отличается от странного события, плохо поддающегося обычным объяснениям. С христианской точки зрения разница тут вот в чем: чудо — это откровение Бога о Себе, некое свидетельство о бытии Божием, призванное умножить в человеке веру. Но такое откровение всегда предполагает в человеке встречную готовность принять это свидетельство и в его свете переосмыслить, изменить свою собственную жизнь. 

Если этой готовности не будет, тогда и никакого чуда для человека не произойдет, хотя он будет наблюдать абсолютно те же самые факты, что и свидетели чуда. Самым ярким свидетельством этому была различная реакция людей на глас, ответивший Иисусу с неба: Отче! прославь имя Твое. Тогда пришел с неба глас: и прославил и еще прославлю. Народ, стоявший и слышавший то, говорил: это гром; а другие говорили: Ангел говорил Ему. Иисус на это сказал: не для Меня был глас сей, но для народа (Ин 12:28–30).

Иначе говоря, чудо в необычном событии способен увидеть лишь тот, кто ищет и ждет Бога, жаждет Его обрести. 

Эта жажда Бога — неотъемлемое свойство нашей природы, вернее, той ее части, которую в православной традиции принято называть духом человека. Святитель Феофан Затворник пишет: «В каждом человеке есть дух — высшая сторона человечес­кой жизни, сила, влекущая его от видимого к невидимому, от временного к вечному, от твари к Творцу, характеризующая человека и отличающая его от всех других живых тварей наземных. Можно сию силу ослаблять в разных степенях, можно криво истолковывать ее требования, но совсем ее заглушить или истребить нельзя. Она неотъемлемая принадлежность нашего человеческого естества». 

Утратив в грехопадении связь с Богом, дух сохранил свое стремление к Нему, не находя удовлетворения ни в чем ином. Вера в Бога рождается как раз в момент встречи устремленного ввысь человеческого духа с ответным действием Бога, открывшего Себя жаждущему и страдающему без Бога человеку. А вера в чудеса Евангелия становится уже естественным следствием этого откровения, когда за всем величием, красотой и сложностью окружающего мира человеческий ум вдруг начинает прозревать неизмеримо большее величие и красоту Того, кто этот мир сотворил. 

К сожалению, веру в Бога можно не только обрести, но и потерять. Причины у этого печального факта могут быть разные, однако не о них сейчас речь. Веру в Бога можно потерять, и, когда это происходит, евангельские чудеса тоже исчезают, превращаясь для человека в легенды, мифы или благочес­тивые аллегории. 

Тем не менее у него все равно остается неистребимая природная устремленность духа к Богу. И там, где человек ее осознаёт, она может стать искоркой уже почти погасшего костра, из которой снова можно раздуть живительное пламя веры. А уж чем он будет поддерживать в душе горение этого огонька, лучше всего знает сам человек. Молитвы, посещения церковных служб, общение с верующими людьми, чтение духовной литературы, милостыня, дела милосердия и служение ближним — все это пища для духа. Нужно лишь прислушаться к себе и понять, какие именно виды этой пищи дух сейчас способен принять наилучшим образом. 

Вернуть веру своими силами человек не может, это знает каждый, кто переживал подобное состояние. Однако в его силах заботиться о своем духе, не терять надежды, и ждать, когда Бог вновь откроет ему Себя. 

Вера в евангельские чудеса гаснет в человеческой душе после утраты веры в Бога, способного сотворить эти чудеса. Но если человек испытывает боль от такой потери, если он тоскует по Богу и хочет вернуть утраченное, значит, духовно он все еще жив и способен к возрождению. А о том, как Бог относится к таким людям, лучше всего сказано в евангельской притче: Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти её, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Тáк, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф 18:12–14).

Воскрешение четверодневного Лазаря было удивительным чудом для всех, кто стал его свидетелем. И все же куда большим чудом станет для человека воскрешение веры в собственном сердце, когда к нему вновь прикоснется Тот, Кто …трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы (Мф 12:20). 

Что делать потерявшему веру?

Итак, мы рассмотрели несколько ситуаций: бывает признание чудес людьми, которые даже не считают себя верующими, бывает, что верующие люди не могут принять некоторых чудес и не видят в этом чего-то трагического, а бывает и так, что человек, подобно апостолу Фоме, еще не верит в чудо, но уже испытывает острую жажду веры. 

Но что же можно ответить Вам, Владимир, на вопрос о том, продолжать ли ходить в церковь, молиться, исповедоваться?

В своем письме Вы не просите убедить Вас в истинности чудес Евангелия и открыто говорите, что сейчас они представляются Вам мифом или аллегорией. Это очень честная позиция, поэтому я даже не пытался здесь доказывать Вам что-либо. Думаю, все аргументы, которые я мог бы привести, Вы знаете не хуже меня. 

Главным для меня в Вашем письме стал тот факт, что, даже утратив веру, Вы все равно продолжаете молиться, ходить в храм, искать выход из ситуации, в которой оказались. Это свидетельствует о Вашем мужестве, духовной стойкости, а самое главное — о том, что Бог не оставил Вас своей благодатью даже после того, как доводы разума вышли в Вашем мировоззрении на первый план и заслонили собой веру в чудеса и в Бога, способного их творить. 

Для человека, искренне веровавшего, успевшего за годы церковной жизни полюбить все, что связано с Богом, Христом, Церковью, потерять веру равнозначно катастрофе. И все же это ситуация не окончательная и не уникальная. Апостол Фома категорически отказался на слово верить в чудо воскресения Иисуса, поставив условием своей веры лишь твердое знание, основанное на опыте личной встречи с воскресшим Христом. И он получил это знание, но вместе со словами: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин 20:29). 

Веру в чудо, не подкрепленную опытным знанием, Иисус прямо называет здесь блаженством, то есть одной из форм святости. Понятно, что среди христиан за две тысячи лет далеко не все достигали такого уровня, и уж во всяком случае, вошедшие в это блаженство достигали его далеко не сразу. Падения, разочарования, ослабевание веры и даже полная ее утрата случались не только у рядовых членов Церкви, но и у святых. Теперь это случилось с Вами, и Вы спрашиваете, продолжать ли вам ходить в храм, молиться, исповедоваться? 

Я ничего не могу ответить на этот вопрос, потому что это Ваше и только Ваше решение, которое будет зависеть от Вашей же конечной цели. Могу лишь предложить вспомнить слова христианского подвижника игумена Никона (Воробьева). Это строки из письма, в котором он говорит как раз о человеке, потерявшем свою веру, и дает совет своему духовному чаду: «…Помню также просьбу об N. Мне его очень жаль. Иногда я его с любовью вспоминаю и желаю ему освободиться от лап дьявола. Надо ему не в философии и науке искать то, что потерял, а волевым усилием, “не видевши, уверовать” и строить свою жизнь по вере. Тогда придет помощь свыше, изгонит вражий мрак и удостоверит в истинности христианства...»

«…Если у тебя по действию вражию появится неверие в голове или (что хуже) в сердце — не придавай значения, а твердо с волевым напряжением скажи: “Верую, хочу верить, отыди от меня, сатана”. И больше не останавливай внимания ни на помыс­лах, ни на чувствах неверия, так же, как не обращаем внимания на хульные и скверные помыслы. Неверие святые отцы причисляют к страстям, возникающим от внушений бесов на основе падшей природы человеческой. Потому и борьба с ними такая же, как и с прочими страстями: 1) отвлечь свое внимание от этих помыслов; 2) усиленно творить молитву Иисусову; 3) каяться в грехах; 4) иногда воздержание в пище и молитва (сей род — бесовский — изгоняется молитвою и постом (см.: Мф 17:21)).

Если человек не принимает мер против неверия, не борется, как должно, то уже тем делается виновным в этих помыслах и наказывается этим самым неверием, как и всеми страстями наказывается, если не борется с ними». 

Чудо из 90-х

Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке (Москва)

Однажды ко мне пришел человек, который сказал, что не верит в чудо, а следовательно, не верит и в Бога. «Вот если я увижу, как кто-нибудь поднимется хотя бы на 30 сантиметров над землей, я уверую», — говорил он. 

Что бы я мог рассказать о чуде ему и всем, кто сомневается в их существовании? Я был свидетелем многих чудес. Я мог рассказать ему, например, о том, как у одного молодого человека после соборования и прямо накануне операции исчезла огромная туберкулезная каверна (полость): я лично присутствовал на этом соборовании, я лично очень хорошо знаком с исцелившимся человеком. Я мог бы рассказать о том, как фактически на моих глазах женщина, много лет страдавшая от алкогольной зависимости, излечилась от нее. Я мог бы засвидетельствовать удивительное чудо, которое произошло по молитвам святым нашего храма Косме и Дамиану. И многое чего еще. Но этот человек мне бы не поверил. И правильно сделал бы. 

Почему правильно? Потому что нет смыс­ла разговаривать о чудесах вовне, когда мы не узнали, что такое чудо внутри себя. Для человека, который смотрит на мир глазами, не предполагающими чудес, эти рассказы будут обыкновенной фантастикой, они ни в чем его не убедят. 

Тем не менее я бы нашел что сказать пришедшему ко мне сомневающемуся человеку, потому что на самом деле чудо к нам гораз­до ближе, чем кажется. Лично для меня одно из самых сильных переживаний чудесного — это когда ничего сверхъестественного, казалось бы, не происходит.   

Один человек, состоятельный бизнесмен, очень много помогал нам в самом начале открытия нашего храма, в 1990-е годы. Он пришел к нам сам, оплатил какие-то вещи, иконы, сделал какие-то инженерные работы, а потом переключился на другой, более бедный храм, и так много-много раз переходил к новым, только открывавшимся церквям. Но спустя некоторое время он пришел ко мне в очень тяжелом состоянии. Рассказал, что его предал партнер по бизнесу, который был другом его юности. Взял все деньги, какие у них были, и оставил его со всеми проблемами — с силовиками, с бандитами, с долгами и прочим… Все было настолько серьезно и опасно, что ему приходилось прятать жену и детей. Но он все это выдержал, снова сумел как-то подняться. И через год он снова появился у нас. Я спросил: «Ну как, не объявился этот человек?» А он отвечает: «А мне все равно». «Как так?» — спрашиваю я. «А я его простил». Я был совершенно потрясен: 90-е годы, человек его практически в могилу свел, был другом, а стал врагом. Этот мужчина заметил мое искреннее удивление и не менее удивленно произнес: «Отец Федор, ну написано же в Евангелии — надо прощать. Вы что, не читали, что ли? У меня на него никакого зла нет: ну захотел человек так жить — ну пожалуйста».  

Спрашивается: где здесь чудо? Здесь — самая что ни на есть реальность! Причем суровая реальность 90-х. Но задумайтесь, нет ничего в логике нашего мира, что заставило бы этого бизнесмена сказать: мне все равно, что близкий человек меня предал, обокрал, что он мне испортил жизнь, что из-за него меня, возможно, чуть не закопали в лесу. Это парадокс, это сумасшествие. Но человек это говорит. И это меняет мир. Да, ничего видимого не произошло: молния не пронзила небеса, гром не грянул, земля не разверзлась. Но зато на этом участке земли жизнь стала совершенно иной. 

Вот чудо, о котором я рассказал бы пришедшему ко мне сомневающемуся человеку. Чудо, меняющее человеческое сердце. Таких чудес среди людей, приходящих к вере, очень много. Поскольку сейчас прихожане наших храмов в подавляющем большинстве — это люди, самостоятельно, во взрослом возрасте пришедшие к вере, жизнь их преображается кардинально. Они становятся совершенно другими людьми. И никакое поднятие над землей с этим преображением не сравнится. 

Когда ты перестаешь тяжко грешить, несмотря на то, что грешил годами, когда грех становится тебе отвратительным и ты уже не можешь представить, как жил с ним, — вот тогда и начинают в твоей жизни происходить чудеса. Самые разные. Удивительные встречи, удивительные люди на пути, неслучайные совпадения; вдруг, когда неоткуда ждать помощи, тебе кто-то все же помогает, вдруг все удивительным образом складывается. И таких моментов в жизни очень много, и ты начинаешь за них благодарить Бога. Вся твоя жизнь превращается в благодарение, потому что ты начинаешь воспринимать ее как чудо. Начинаешь видеть руку Божию и слышать голос Божий, Который общается с тобой через обстоятельства твоей жизни. 

Если человек смотрит на жизнь с верой и вниманием, чудеса в ней он видит постоянно. Если у него открываются глаза, то для него со временем становится очевидным и иногда даже не очень удивительным то, что мы называем чудесами внешними. Но сначала надо открыть глаза. 

Подготовила Дарья Баринова

Почему Христос не превратил камни в хлеб?

В Евангелии повествуется об искушениях Спасителя диаволом на горе вблизи города Иерихона в завершение Его 40-дневного поста (Мф 4:1–7). Этим постом Спаситель приуготовлял Себя к общественному служению. Пост был очень суровым — Он 40 дней не вкушал пищу, и по Своей человеческой природе Он почувствовал сильнейший приступ голода: как пишет об этом евангелист, «Он взалкал». И явился Ему сатана и предложил сделать из камней хлеб: «Если ты — Сын Божий, <...> сотвори чудо, сделай из камней хлеб». И Господь отвергает это искушение пищей и чудом, произнося слова, ставшие нарицательными: «Не хлебом единым жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». <...> 

Он отказывается от силы чуда.

Наверное, каждый, кто читал Евангелие, скажет: «Подождите, но ведь больше всего в Евангелии говорится о чудесах Божиих, о чудесах, которые Спаситель являл людям. Он исцелял, кормил, Он воскрешал из мертвых, — это ли не чудо?» Да, Господь совершал эти чудеса, но Он не совершал их для того, чтобы поразить людей и детерминировать свободный выбор. Он не совершал эти чудеса, чтобы превращать людей в рабов. Он не совершал эти чудеса, чтобы, поражая воображение, лишить человека возможности идти иным путем, если он того захочет. Господь совершал чудеса, только движимый любовью к людям, — это были не фокусы, поражающие сознание, это были добрые дела.

И вот что удивительно. Эти чудеса на какое-то мгновение, конечно, поражали тех, кто был их свидетелем, но не производили того впечатления, которое, казалось бы, должны были производить. Вплоть до самого ареста и допроса у первосвященника к Спасителю все время обращаются с требованием: «Яви чудо, докажи, что Ты Сын Божий». Даже когда Он стоит на допросе, лишенный всякой человеческой силы, от Него требуют чуда; даже когда Он распят на кресте, Ему говорят: «Сойди с креста, и тогда уверуем». Как будто мало было воскрешения четверодневного Лазаря, как будто мало было исцеления прокаженных, слепых, глухих, бесноватых, — все забыто! <…>

Ничего не изменилось — до сих пор, для того чтобы поверить в Бога, люди требуют чуда. Совершаются чудеса каждый день — не верим, не те чудеса, сомневаемся: совершаются они или нет. Сотни тысяч людей стоят в очереди, чтобы прикоснуться к святыне, потому что реально получают помощь и потом свидетельствуют об этом — не верим, не то чудо.

Как сказал Господь ученикам Своим, если даже мертвые воскреснут, не поверят (см. Лк 16:31). Чудо не столько отменяет физические законы, сколько по воле Божией приостанавливает их, влияя на течение естественных процессов, так что происходит исцеление от болезни или даже возвращение умерших к жизни. Но чудо в руках Божиих не является силой, которую Бог использует для обращения людей к вере. Он дает нам чудо по Своей любви к нам, Он отвечает чудом на нашу молитву. <…>

И ведь веру мы храним не потому, что кто-то поразил наше воображение, не потому, что обладаем некоей особой сверхъестественной силой, — мы обычные люди, — но храним веру именно потому, что наш внутренний опыт свидетельствует о действеннос­ти, о реальности веры. Мы сталкиваемся с присутствием Божиим в своей собственной жизни, в большом и малом, — в ответе на нашу молитву, в радостном биении сердца посреди разочарования и пессимизма. Мы верим в Бога, становимся сильнее и чувствуем эту силу, которая, подобно мощному ветру, надувает наш жизненный парус и двигает вперед.

Видимо, до скончания человеческой истории будут оставаться нерешенными проблемы и вопросы, связанные с религиозной жизнью человека. До скончания века будут те, кто верит, и те, кто не верит, требуя чуда. Но то, что запечатлено в Евангелии, является великим аргументом, подлинным основанием для того, чтобы открыть свое сердце навстречу Богу. Богу, Который не нарушает физических законов, чтобы поразить человеческое воображение. Богу, Который не вторгается в жизнь человека, чтобы немедленно вершить Свой суд, наказывая грешников и поощряя праведников. Богу, Который не ограждает верующего от искушений, скорбей и испытаний, потому что Он Сам прошел через эти искушения, скорби и испытания. Богу, Который в ответ на нашу веру и молитву дает великую духовную силу, наполняя жизнь смыслом, открывая перспективу вечности, а через эту перспективу актуализируя в человеческой жизни самые высокие и великие идеалы, которые, собственно говоря, и отличают человека от всего другого, что есть во вселенной. 

Патриарх Кирилл

Из проповеди в день памяти мученицы Татианы 

в домовом храме МГУ, 25 января 2014 года.

Заголовок дан редакцией

ВЕРА

Как сомневались святые?

5 ИСТОРИЙ ОБ ИСКРЕННЕЙ ВЕРЕ:

— Фома

— Антоний Великий 

— Николай Японский 

— Иосиф Исихаст 

— Лука (Войно-Ясенецкий)

В Евангелии от Марка есть одна особенная история о соотношении веры и сомнения. Однажды ко Христу привели бесноватого отрока. Отец его просил Господа сжалиться и исцелить несчастного, на что Иисус сказал ему: Если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему (Мк 9:23). Тогда родитель со слезами воскликнул: Верую, Господи! Помоги моему неверию (Мк 9:24). Удивительно: в одном высказывании совмещаются несовместимые между собой крик «верую» и признание в неверии. Но опыт святых людей показывает, что настоящая, живая, искренняя вера всегда идет бок о бок с сомнением: одно предполагает другое и порознь они не существуют. Сомнение оказывается незазорным. Наоборот — обоснованным, полезным, даже логически необходимым. Продолжаем нашу рубрику «Как жили святые».

«Если не вложу руки моей в ребра Его, не поверю»

Он сомневался потому, что боялся нового, еще более болезненного разочарования. Но было за этим сомнением и нечто рациональное, последовательно научное. На свидетельства друзей он ответил требованием наглядности, физически ощущаемой достоверности. И желаемое святой получил.

Апостол Фома не был среди других учеников Христа, когда Он явился им всем после Своего Воскресения. Из Евангелия нам неизвестно, по каким причинам апостол отсутствовал. Возможно, Фома был настолько сломлен, осознав весь ужас произошедшего с Учителем, что полностью ушел в себя и на время даже отказался от общения с другими людьми.

Все его надежды, идеалы, главный жизненный смысл остались за огромным камнем, закрывавшим вход в пе­­щеру — могилу Казненного. В своем одиночестве апостол пытался пережить всю тяжесть настигшего его горя. И ког­да Фома наконец воссоединился с апостолами, то на рассказ о встрече с воскресшим Учителем он отреагировал категорично: Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю (Ин 20:25), — отрезал Фома.

Святитель Кирилл Иеруса­лимский предполагал, что неверие апостола было связано с огромной внутренней радостью, которая при этом сочеталась со страхом столкнуться в итоге с еще более горьким разочарованием. Фома не верил своему счастью. Кроме того, он мог бояться, что его друзья видели не Христа, а галлюцинацию, приз­рак. Потому он настаивал: пока не вложу… В каком-то смысле это было научное требование наглядности, доказуемости. Блаженный Феофилакт Болгарский в своем толковании на Евангелие отмечает: «Смотри, он не сказал: я не верю глазам, но присовокупил: если не вложу перста моего». Принципом сомнения апостол хотел испытать факт веры, то есть чудо.

И когда его собственные глаза увидели воскресшего Учителя, и он услышал от Него: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим (Ин 20:27), то, уже ни в чем не сомневаясь, воскликнул: Господь мой и Бог мой (Ин 20:28).

Блаженный Феофилакт указывает, что за этими словами апостола открывается и нечто важное: Фома исповедовал во Христе две природы. Сказав Господь мой, апостол обратился к Нему как к своему господину, учителю, признавая в Нем человека. Сказав же Бог мой, Фома исповедовал во Христе Его божественную природу.

Так за сомнением открылось богословие.

Мнимый инок

«Горе мне, дети мои, горе мне грешному, мнимому иноку!» — воскликнул, обращаясь к монахам своего монастыря, преподобный Антоний Великий (ок. 251–356) незадолго до своей кончины. Невероятно слышать подобное от основателя христианской монашеской традиции. Откуда зародилось такое отношение к себе у того, кто уже, казалось бы, достиг высочайшей праведности? 

Из жизнеописания святого мы знаем, что сам Антоний однажды мысленно допустил, что на земле нет другого настолько совершенного инока, как он. Тогда старец услышал голос: «Антоний! Есть один раб Божий, который пришел сюда прежде тебя и который совершеннее чем ты». Святой тотчас вышел из своей пещеры и отпра­вился на поиски. Так он встретился с преподобным Павлом Фивейским (ок. 228–341). 

Преподобный Павел поведал Антонию о своей отшельнической жизни в пустыне. Высота совершённого Павлом подвига поразила святого. Антоний отлучился на время, а когда вернулся, застал праведника уже усопшим. Со слезами он похоронил его, а затем возвратился к монахам и поведал о своей поучительной встрече.

Скепсис, с которым преподобный Антоний отнесся после этого к своему духовному состоянию, приоткрывал ему новую высоту. Сомнение здесь стимулировало новый этап возрастания от уже достигнутого к другому — новому. Об этом же однажды сказал знаменитый философ и ученый Блез Паскаль: «Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».

«Итак — жизнь загублена!»

«Мучительные сомнения: не загублена ли даром жизнь и вдобавок множество русских денег? Станет ли Православие в Японии? Кому работать для этого? Ведь вот один как перст, ни единой души русской больше в Миссии». Это запись из дневника святителя Николая Японского (17/29 ноября 1886 г.). Прошло уже 25 лет его проповеди в Японии. «Итак — жизнь загублена! — продолжает святитель, — множество русских кровных денег брошено в огонь! Какое мучение может быть горше этой мысли! <…> Боже, не дай совсем ослабеть! Если же в самом деле я здесь совершенно бесполезен, то укажи путь в Россию!»

Парадоксально: великий миссионер, человек с невероятной по своей силе верой опускает руки, терзается сомнением, проникаясь мучительной мыслью, что вся жизнь будто бы положена впустую… Но уже на следующий день святитель Николай пишет иначе: «Вчера написанное — одно малодушие. Нашей нетерпеливости хотелось бы, чтобы перед нашей секундой бытия сейчас же и развернулся весь план судеб Божиих… Вероятно, и моя жизнь имеет какой-нибудь смысл и какую-нибудь пользу, ну хоть бы даже ту, чтоб показать, что в России нет миссионеров… Итак, нужно… стоять на посту и спокойно делать, что под рукой, не заботиться о прочем: мы рабы — Хозяину виднее, Он пусть заботится!» Сомнение осталось позади. Дело продолжилось.

То, что удалось сделать святителю Николаю в Япо­нии — стране со специфичес­кими культурными традициями, где менталитет людей столетиями был замкнут в непроницаемой оболочке ксенофобии, — потрясает. Когда святой скончался, на острове было уже более 33 тысяч православных христиан, 43 священника и более 100 храмов. На это потребовалось 50 с лишним лет непрерывного труда, начатого буквально с нуля. 

«Куда я иду? Куда меня ведут?»

Он испытал глубочайшее сомнение в вере, будучи в преклонном возрасте, пройдя долгий монашеский путь.

Когда преподобный Иосиф Исихаст (1897–1959) тяжело заболел, ему был уже 61 год. Духовный наставник афонских монахов, с именем которого связывают обновление, духовный «ренессанс» на Святой Горе, тяжелейшими монашескими подвигами надорвал свое здоровье. На его шее образовался огромный нарыв. Святой, прикованный к постели, долгое время бредил. Когда же кризис миновал, преподобный Иосиф рассказал своему ближайшему ученику, старцу Ефрему Филофейскому, о чем он думал, что испытал в самые тяжелые минуты болезни. «Он (то есть диавол, которого святой ассоциировал с сомнением. — Т. С.) засунул лом под фундамент и хотел перевернуть все строение моей веры, — говорил преподобный Иосиф. — Все, что построили подвиг и благодать, он хотел опрокинуть. Он хотел убрать Бога из основания моей веры. И когда я увидел, что шатаются устои моей веры, я сказал себе: “Куда я иду? Куда меня ведут?”»

Глубочайшее сомнение, которое возникло вследствие тяжелейшего физического и психологического состояния, охватило святого подвижника, обесценивая весь накопленный опыт: «И когда я ему (то есть диаволу. — Т. С.) говорил о благодатных состояниях, — продолжал святой, — он представлял их никчемными: “Вот это было по случайности, а это — чисто человеческое”. Дескать, это со мной произошло из-за прелести, то — из-за разных обстоятельств, другое — из-за простого обмана чувств, телесных или душевных, и за всем этим ничего не стоит… То есть все, что было от благодати, все, что я познал из своего опыта, он все это мне объяснял и отбрасывал. И лишил меня всего». Но преподобный Иосиф подобное «объяснение» снял бойким, почти шутовским, по-мальчишески удивленным «Ого!», а вслед за ним добавил: «Поэтому и просил Бога выздороветь, чтобы отразить эту атаку». Преподобный Иосиф понимал: необходимо физическое здоровье, чтобы преодолеть возникшую духовную преграду.

Пережитое великим подвижником — предельная черта богооставленности, когда весь осуществленный человеком подвиг кажется пустым и бессмыс­ленным. Перенести такое испытание возможно только упованием на Создателя, о чем и говорил святой своему ученику. А о самом сомнении в духовной жизни преподобный Иосиф написал следующее: «Пусть никто не надеется на себя, пока душа его еще в теле. И когда он восходит на Небо, то должен ожидать, что на следующий день спустится в ад. Не говорю уже о том, что в то же самое мгновение может произойти спуск. Поэтому пусть человек не удивляется изменениям, но зарубит себе на носу, что ему свойственно и то, и другое».

«Я не у дел как архиерей»

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) (1877–1961) — подвижник и врач, однажды оказался перед выбором между продолжением епископского служения и занятием любимым профессиональным делом — хирургией. Перенеся тяжелейшее внутреннее сомнение, святитель… выбрал последнее.

В 1931 году Особое Совещание при Коллегии ОГПУ за «контрреволюционную деятельность» приговорило епископа Луку к ссылке (второй по счету) на три года. Он оказался в Архангельске, где был холодно принят не только местными врачами в больнице, куда святой был определен работать, но и архангельским епископом Аполлосом. Неприкаянный святитель мучился своим положением, терзаясь сомнением: быть может, лучше оставить епископское служение и целиком посвятить себя врачебному делу?

Из Архангельска святителя вызвали в Москву, где особоуполномоченный ОГПУ три недели подолгу беседовал с ним, предлагая талантливому врачу престижное место на хирургической кафедре в столице с единственным условием — отказаться от сана. Чиновник бил в самую болезненную точку, усуглубляя сомнение святителя до предела. Святой в конце концов пошел на компромисс и написал властям следующее: «Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение, и потому, если мой священный сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я никогда не сниму».

После освобождения, уже на пути в Москву, произошло крушение поезда, которое, как позднее писал святитель Лука, «к сожалению, только напугало… но не образумило». В столице он отправился в Наркомат здравоохранения, чтобы выхлопотать себе место в каком-нибудь исследовательском институте — заниматься гнойной хирургией. Последовал отказ. Растерянный епископ не знал, что делать. Он приехал в Ташкент, где, как писал позднее, «опустился до такой степени, что надел гражданскую одежду и в Министерстве здравоохранения получил долж­ность консультанта при андижанской больнице».

Все начинает идти наперекосяк. Операции часто проходят неудачно. Затем святитель Лука заболевает тропической лихорадкой. Он возвращается в Москву для лечения и здесь ему снится страшный сон. Он оказался в «маленькой пустой церкви… В алтаре на престоле положена широкая доска, и на ней лежит голый человеческий труп. По бокам и сзади престола стоят студенты и курят папиросы, а я читаю им лекции по анатомии на трупе. Вдруг я вздрагиваю от тяжелого стука и, обернувшись, вижу, что упала крышка с раки преподобного, он сел в гробу и, повернувшись, смотрит на меня с немым укором». Но и увиденное во сне, по словам епископа, не образумило его. Он еще с большим рвением продолжил исследования. Более двух лет, преодолевая внутренние муки совести и духовную опустошенность, святитель Лука напряженно занимался медицинскими разработками, накапливая бесценные материалы для своей будущей научной сенсации — книги «Очерки гнойной хирургии».

Мы не знаем, что произошло в душе святителя Луки, как он сумел преодолеть этот кризис. В его воспоминаниях присутствует всего лишь одна заметка, которая может приоткрыть тот внутренний «ответ», который развернул его обратно, из лаборатории — в алтарь: «В своих покаянных молитвах я усердно просил у Бога прощения за это двухлетнее продолжение работы по хирургии, но однажды моя молитва была остановлена голосом из неземного мира: “В этом не кайся!”» 

Пережитое им сомнение и последовавшее за ним, казалось бы, неправильное решение оказалось судьбоносным. Во время Великой Отечественной войны его медицинские открытия оказались крайне полезными для лечения раненых солдат.

В 1942 году владыка был возведен в сан архиепископа, а позднее назначен на Крымскую кафедру. Весь последующий период, вплоть до самой смерти, святитель Лука весь без остатка отдался служению Церкви.

P. S.

Сомнение — «неотлучный спутник» человека на пути ко внутреннему преображению. И опыт святых тому яркое свидетельство. Для них сомнение — не просто реальность, но и важнейшая внутренняя установка. Лучше всего сказал о ней преподобный Силуан Афонский: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». 

Тихон Сысоев

Рисунки Натальи Федоренковой

НОВОМУЧЕНИКИ

На уговоры следователя признать себя виновным отец Александр ответил отказом, сказав, что виновным себя не признает. В тот же день были допрошены лжесвидетели.

Один из них, колхозный сторож, сказал: «Агафонников в беседе со мной неоднократно выказывал свои враждебные взгляды на советскую власть, заявляя о том, что советская власть их притесняет, прижимает во всем, “вот возьми, например, меня: сидел в тюрьме, находился в ссылке, а за что советская власть высылала — ни за что, напрасно, потому что она не дает народу свободы вероисповедания и, не считаясь с требованием верующих, высылает нас, чтобы уничтожить религию”».

Другой свидетель, местный уроженец, рабочий и член коммунистической партии, показал: «В начале августа я шел к церкви, где был улей с моими пчелами. У церкви я встретился с Агафонниковым, который разговаривал с верующими. О чем он с ними беседовал до того, как я подошел, не знаю. Агафонников, остановив меня, завел сначала разговор о пчелах, в дальнейшем он перевел на разговор о плохой жизни при советской власти, заявив в присутствии верующих: “С каждым днем все тяжелее становится жить народу, доходов у крестьян стало мало, и живут они впроголодь”. Я ему стал возражать и доказывать обратное, но Агафонников разговор со мной прекратил и пошел вместе с верующими к своему дому».

На основании таких лжесвидетельств отец Александр был вскоре признан виновным и приговорен к расстрелу.

* * *

Священномученик Александр родился 3 декабря 1881 года в селе Медяны Вятской губернии в семье псаломщика Владимира Агафонникова. По окончании в 1903 году 5-го класса Вятской духовной семинарии Александр поступил учителем в Сычевскую церковноприходскую школу. 

В 1904 году он был рукоположен во диакона ко храму в селе Кырчан Нолинского уезда Вятской губернии, в 1906 году — во священника ко храму в селе Тойкино Сарапульского уезда и назначен преподавателем Закона Божьего в Тойкинском земском училище. В 1911 году отец Александр был избран депутатом от духовенства на епархиальный съезд, а в 1913 году — депутатом на окружной училищный съезд.

В 1914 году отец Александр был переведен в храм в селе Спасо-Талицы Орловского уезда Вятской губернии и назначен законоучителем женского и мужского земских училищ. В 1915–1917 годах он избирался депутатом на епархиальные съезды, а в 1917 году был избран благочинным 1-го округа Орловского уезда. С 1917 года отец Александр стал служить в городе Вятке, с 1919 года — в Спасо-Троицком соборе в городе Котельнич и вскоре был назначен благочинным. На состоявшемся в 1923 году собрании благочиния было принято решение просить Патриарха Тихона об учреждении в Котельниче отдельного викариатства. Отец Александр предложил в качестве кандидата на епископскую кафед­ру иеромонаха Флавиана (Сорокина), подвизавшегося в Златоустовском монастыре в Москве. 

В начале 1924 года иеромонах Флавиан был хиротонисан во епископа Котельнического, викария Вятской епархии. По приезде в Котельнич епископ Флавиан был вызван в уездный исполнительный комитет, где у него спросили, собирается ли он создавать при себе епархиальное управление, на что он ответил, что нет. В этот период отец Александр исполнял обязанности городского благочинного и был ближайшим помощником архиерея. Епископ Флавиан управлял викариатством около года, а затем был арестован и сослан. Из ссылки он написал отцу Александру, что попал в чрезвычайно тяжелые материальные обстоятельства и нуждается в самом необходимом; в ответ на просьбу о помощи отец Александр стал ежемесячно высылать епископу деньги.

В это время в Котельниче обострилась борьба обновленцев с православными; обновленцы были активно поддержаны советской властью, и ОГПУ стало собирать сведения о наиболее непримиримых их противниках. В конце 1926 года сотрудники ОГПУ составили заключение о деятельности отца Александра Агафонникова, в котором писали, что он, «будучи благочинным, в 1925 году сгруппировал вокруг себя реакционный элемент из духовенства города Котельнич и монашек и повел усиленную работу по укреплению в пределах уезда “старого православия” для более усиленной борьбы с так называемой группой обновленческого духовенства. Он повел работу по организации в городе Котельнич специальной епископской кафедры, что ему и удалось. В конце 1925 года в город Котельнич приехал епископ Флавиан, который вскоре Коллегией ОГПУ был сослан за антисоветскую деятельность.

Перед арестом Флавиан дал Агафонникову строгий наказ держаться за “старое”, быть стойким и не бояться никаких преследований со стороны существующей власти и поручил ему нелегально исполнять должность наместника управляющего епархией.

Будучи реакционно настроен против советской власти, Агафонников в церкви устраивал посвященные “страдальцам за веру православную” молебны, на которых демонстративно произносил многолетия страдальцам за веру православную, изгнанникам архиепископу Павлу, епископам Виктору и Флавиану, этим самым фанатично верующую публику натравливал на существующий государственный строй.

После приезда в город Котельнич митрополита Кирилла Агафонников сгруппировал вокруг него черносотенно-реакционный элемент. Способствовал агитации монашек среди неверующего населения о прибытии в Котельнич “святого митрополита” и паломничеству к нему той же публики».

Отец Александр Агафонников был арестован в сочельник Рождества Христова — 6 января 1927 года. 20 января следователь зачитал ему постановление о предъявлении обвинения, что «после ареста епископа Флавиана он возглавлял нелегально Котельническое епархиальное управление, на каковое производил денежные сборы <...> в фонд помощи антисоветскому элементу, находящемуся в ссылке. Являлся организатором денежных сборов тому же элементу. Вокруг себя сгруппировал черносотенный реакционный элемент города Котельнич, из которого намеревался организовать нелегальный сестринский кружок, ставивший своей целью содействие антисоветской деятельности проживавшего в городе Котельниче административно ссыльного митрополита Кирилла. После пожара в городе Котельниче поступающие пожертвования на погорельцев Агафонников <...> расходовал на ремонт церквей и <...> отправлял осужденному за контрреволюционную деятельность епископу».

25 января священник был допрошен. Отвечая на вопросы следователя, отец Александр сказал: «Прошло приблизительно полгода после отъезда епископа Флавиана, когда я получил от него письмо, в котором он указывал на свое тяжелое материальное положение. Из чувства долга и сострадания к нему я послал пятьдесят рублей, а после того, как узнал его постоянный адрес, стал посылать ежемесячно по пятьдесят рублей. Деньги, собранные на епархиальные нужды, я считаю, должны находиться в полном распоряжении епископа Флавиана, так как у нас другого епископа нет, почему и считаю просьбы его о высылке денег вполне законными. <...> Деньги, поступившие на ремонт церкви, расходовались по прямому назначению, и все они своевременно оприходовались в приходно-расходный журнал. Митрополиту Кириллу также оказывал материальную помощь из средств епископа».

20 марта 1927 года уполномоченный секретного отделения 6-го отдела ОГПУ А. В. Казанский, составляя окончательное заключение по делу священника Александра Агафонникова, охарактеризовал его как «наиболее активного антисоветского церковного деятеля города Котельнич, <...> создателя и руководителя реакционных мирянских объединений, организатора помощи высланному за антисоветскую деятельность епископату».

27 марта 1927 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило проходивших по одному делу митрополита Кирилла (Смирнова) и священника Александра Агафонникова к трем годам ссылки в Сибирь. По окончании срока ссылки отцу Александру было запрещено жить в ряде крупных городов, в которые, однако, не входила Вятка, куда он приехал и где жил под надзором ОГПУ три года. 

Когда срок надзора окончился и отец Александр мог ехать куда пожелает, он воспользовался предложением своего брата, протоиерея Николая, переехать в Московскую область и был назначен в Ильинскую церковь в селе Лемешево Подольского уезда.

14 сентября 1937 года отец Александр был арестован, заключен в тюрьму в городе Серпухове и на следующий день допрошен. Своей вины он не признал. Тогда же были допрошены лжесвидетели, об их показаниях мы уже рассказали в начале статьи.

После этих «показаний» следователь снова допросил отца Александра.

— Весной 1937 года вы в своем доме неоднократно вели контрреволюционные разговоры против советской власти с повстанческим направлением, заявляя, что рабочим и колхозникам плохо живется, крестьянство терпит от советской власти бедствия и что это долго продолжаться не будет и окончится крестьянским восстанием. Признаете ли вы себя виновным?

— Нет, я таких разговоров не вел и виновность свою отрицаю.

— Следствием установлено, что вы в августе 1937 года в группе верующих около церкви вели контрреволюционную агитацию против существующего строя и о плохой жизни при советской власти. Признаете ли вы себя виновным и будете ли вы давать правдивые показания?

— Виновность свою я отрицаю, таких разговоров я с верующими не вел, а если и были разговоры, то о службе на могилках.

10 октября 1937 года тройка НКВД приговорила отца Александра к расстрелу. Священник Александр Агафонников был расстрелян 14 октября 1937 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой. 

Игумен Дамаскин (Орловский),

ответственный секретарь Церковно-общественного совета 

при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви», www.fond.ru

ЛЮДИ

Что сказал человек, который не может говорить?

В редакцию «Фомы» пришло письмо. 

Мы решили: это тот случай, когда надо просто опубликовать его полностью. И без всяких комментариев.

Здравствуйте, я работаю дистанционным учителем в Мордовии, у меня есть ученик, Дарькин Алексей, который болен тяжелой формой ДЦП: он не говорит, не ходит, но он очень способный. Долгое время врачи считали его необучаемым, но мама поняла, что Алексей умеет читать и обладает отличной памятью. Лидия Александровна добилась того, что Алексей был зачислен в школу и принял участие в дистанционном образовании.

В процессе обучения у Алексея проявились творческие способности: он пишет стихи и короткие рассказы. Некоторые рассказы были опубликованы в республиканской прессе. Может быть, возможно опубликовать его произведения в журнале или разместить на портале? Буду рада, если вы подскажете, куда можно еще обратиться. Публикации важны и для Алексея, и для его мамы, это для них своеобразный знак, что общество их принимает.

С уважением, Чушникова Наталья Викторовна

Осенний листочек

Я хочу рассказать про маму, ее ужасно тяжелую жизнь.

Мама — самое дорогое, что у меня есть. Она мои руки, ноги и порой голова, я только подумаю о чем-то, а мама уже знает. Как похожа она на листочек осенний, сорванный ветром, кружит-кружит, но земли не коснется. Сколько сил тратит на меня днем и ночью — я один знаю. Просыпаюсь утром, даже когда пасмурно и льет дождь, вижу солнце, мое солнце и только мое,  — мама.

Я люблю маму и благодарен за все, что она делает для меня. Все говорят: «Как она терпит»,  — улыбнется в ответ и скажет: «Я не терплю — я люблю»,  — это про меня она так. Как радостно после таких слов, словно ручеек журчит мамин голос и эхом повторяется в голове: «Не терплю-люблю…»

У меня самая сильная, терпеливая мама и очень добрая. Бывает, ругается на меня, но всегда просит прощения, а я не обижаюсь, знаю, что любит.

От осенних листьев шороха тоже много, но они дарят нам самые яркие впечатления и красоту — как мама. Я счастлив, что она у меня есть!

Смех

Смех. За окном колокольчиком заливается радостный смех. Ребята возвращаются домой. Закончились в школе уроки, идут гурьбой, кидаются снежками, им весело. Какое счастье идти на своих ногах!

Человек, радуйся жизни, хотя бы потому, что ты ходишь. Я готов умереть ради одного дня, который прожил бы самостоятельно, без помощи других. 

За этот день я почувствовал бы радость жизни.

Знаю, чудо не произойдет, но я не унываю, бывают минуты слабости, стараюсь глупые мысли заменить учебой.

Самая светлая радость — учеба. Жду, каждый день жду встречи с учителями. Они мои родники, пытаюсь утолить жажду, все больше и больше пью чистую, прохладную воду из моих родников. Они, не жалея сил, раздают свет знаний, превращая своих учеников в реки.

Пропавшее завтра

Лето в этом году очень теплое. Каждый день купаюсь в бассейне, он огромный, много в нем воды, даже нырять можно.

Не очень далеко от нашего дома, под горкой на лугах, течет быстрая, хрустально-прозрачная речка. Слышны голоса купающихся ребят, а я на коляске не могу добраться до убегающей от меня голубой водицы. Мой путь преграждают овраги, по которым люди спокойно переходят, я же никак. Хотя безумно хочется вдоволь поплавать и поплескаться в чистой прохладной воде. Раньше я часто бывал на речке, когда был поменьше, наверное, переносить меня через овраги было легче.

Несколько дней назад мы с мамой гуляли по улице, это было вечером, вот-вот должны звездочки на небе появиться. К нам подошли два взрослых парня, я их знаю, они местные, одного из них зовут Игорь, он подошел и сказал маме: «Можно я завтра Лешу возьму на речку? — это значит меня. — Женю возьму, и Леша пусть с нами поедет, с коляской не пройдете, а на машине проедем».

Женя — это парень из нашей деревни, он после аварии ходить не может, так же, как и я, сидит в коляске.

От счастья, что возьмут на речку, радость переполнила. Мама согласилась. Как ждал я завтрашнего дня! Ночью сон приснился: бегу по воде на своих ногах, а люди смотрят и удивляются.

Утром проснулся рано, дождь лил как из ведра. Несколько дней шли дожди. Как ненавидел я этот дождь и тучи, хотя он был теплым и все его давно ждали. 

Из-за непогоды пропало мое завтра, которого я так ждал. Дожди прошли, на улице жара, снова я плаваю в бассейне, слышен радостный смех из-под горки, где протекает и серебрится голубая речка, а я все жду, когда меня парни повезут. Они забыли, наверное, про меня. Может, вспомнят когда-нибудь. 

Рисунки Юлии Каменщиковой

КУЛЬТУРА

Черная легенда о Николае II

Минуло уже 17 лет с момента канонизации последнего императора и его семьи, однако до сих пор сталкиваешься с удивительным парадоксом: многие, даже вполне православные, люди оспаривают справедливость причисления государя Николая Александровича к лику святых.

Ни у кого не вызывает ни протестов, ни сомнения правомочность канонизации сына и дочерей последнего российского императора. Не слышал я возражений и против канонизации государыни Александры Федоровны. Даже на Архиерейском соборе 2000 года, когда речь зашла о канонизации Царственных мучеников, особое мнение было высказано только относительно самого государя. Один из архиереев заявил, что император не заслуживает прославления, ибо «он государственный изменник... он, можно сказать, санкционировал развал страны».

И ясно, что в такой ситуации копья преломляются вовсе не по поводу мученической кончины или христианской жизни императора Николая Александровича. Ни одно, ни другое не вызывает сомнения даже у самого оголтелого отрицателя монархии. Его подвиг как страс­тотерпца вне сомнений.

Дело в другом — в подспудной, подсознательной обиде: «Почему государь допустил, что произошла революция? Почему не уберег Россию?» Или, как чеканно высказался А. И. Солженицын в статье «Размышления над Февральской революцией»: «Слабый царь, он предал нас. Всех нас — на всё последующее».

Миф о слабом царе, якобы добровольно сдавшем свое царство, заслоняет его мученический подвиг и затемняет бесовскую жестокость его мучителей. Но что мог сделать государь в сложившихся обстоятельствах, когда русское общество, как стадо гадаринских свиней, десятилетиями неслось в пропасть?

Изучая историю Николаевского царствования, поражаешься не слабости государя, не его ошибкам, а тому, как много он ухитрялся сделать в обстановке нагнетаемой ненависти, злобы и клеветы.

Нельзя забывать, что государь получил в руки самодержавную власть над Россией совершенно неожиданно, после скоропостижной, никем не предвиденной и не предполагавшейся кончины Александра III. Великий князь Александр Михайлович вспоминал, в каком состоянии был наследник престола сразу после смерти отца: «Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что стал Императором, и это страшное бремя власти давило его. “Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что теперь будет с Россией? Я еще не подготовлен быть Царем! Я не могу управлять Империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами”».

Однако после краткого периода растерянности новый император прочно взялся за руль государственного управления и удерживал его в течение двадцати двух лет, пока не пал жертвой верхушечного заговора. Пока вокруг него не склубились плотным облаком «измена, и трусость, и обман», как он сам и отметил в своем дневнике 2 марта 1917 года.

Черную мифологию, направленную против последнего государя, активно развеивали и эмигрантские историки, и современные российские. И все же в сознании многих, в том числе и вполне воцерковленных, наших сограж­дан упорно засели злобные байки, сплетни и анекдоты, выдававшиеся в советских учебниках истории за истину.

^{Коронация (священное коронование) императора Николая II Александровича cостоялась 14 (26) мая 1896 года в Успенском соборе Московского Кремля.} 

Миф о вине Николая II в Ходынской трагедии

Любой список обвинений негласно принято начинать с Ходынки — жуткой давки, произошедшей во время коронационных торжеств в Москве 18 мая 1896 года. Можно подумать, государь приказал организовать эту давку! И если уж кого обвинять в произошедшем, то, в первую очередь, тех организаторов мероприятия, которые не предусмотрели самой возможности такого наплыва публики. При этом следует заметить — случившегося не скрывали, о Ходынке писали все газеты, о ней знала вся Россия. Русские же император и императрица на следующий день посетили всех раненых в больницах и отстояли панихиду по погибшим. Николай II распорядился выплачивать пенсию пострадавшим. И они получали ее до 1917 года, до тех пор, пока политики, годами спекулировавшие на Ходынской трагедии, не сделали так, что любые пенсии в России вообще перестали выплачиваться.

И совсем уж подло звучит годами повторявшаяся клевета, будто царь, несмотря на Ходынскую трагедию, поехал на бал и там веселился. Государь действительно был вынужден поехать на официальный прием во французское посольство, который он не мог не посетить по дипломатическим соображениям (оскорбление союзников!), засвидетельствовал свое почтение послу и уехал, пробыв там всего 15 (!) минут. И из этого сотворили миф о бессердечном деспоте, веселящемся, пока его подданные умирают. Отсюда и поползла сотворенная радикалами и подхваченная образованной публикой вздорная кличка «Кровавый».

^{«Ходынская давка»: во время народных гуляний 18 (30) мая 1896 года по официальным данным погибло 1379 человек, а более 900 получили увечья.}  

Миф о вине монарха в развязывании русско-японской войны

Утверждают, что государь втравил Россию в русско-японскую войну, потому что самодержавию была нужна «маленькая победоносная война».

В отличие от «образованного» русского общества, уверенного в неизбежной победе и презрительно называвшего японцев «макаками», император прекрасно знал все трудности ситуации на Дальнем Востоке и всеми силами пытался не допустить войны. И не надо забывать — именно Япония напала на Россию в 1904 году. Вероломно, без объявления войны, японцы атаковали наши корабли в Порт-Артуре.

^{Русско-японская война. Взрыв канонерки «Кореец» в Чемульпо. 9 февраля (27 января) 1904 г.}

В поражениях же русской армии и флота на Дальнем Востоке можно обвинять Куропаткина, Рожественского, Стесселя, Линевича, Небогатова, да кого угодно из генералов и адмиралов, но только не государя, находившегося за тысячи верст от театра военных действий и тем не менее делавшего все для победы. Например, в том, что к концу войны по недостроенной Транссибирской магистрали шло 20, а не 4 воинских эшелона в день (как в начале) — заслуга самого Николая II.

А еще на японской стороне «сражалось» наше революционное общество, которому была нужна не победа, а поражение, в чем его представители и сами честно признавались. Например, представители эсеровской партии четко писали в воззвании к русским офицерам: «Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка, всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника?» Революционеры и либералы усердно раздували смуту в тылу воюющей страны, делая это в том числе и на японские деньги. Сейчас это уже хорошо известно.

Миф о «Кровавом воскресенье»

Дежурным обвинением царю десятилетиями оставалось «Кровавое воскресенье» — расстрел якобы мирной демонстрации 9 января 1905 года. Почему, дескать, не вышел из Зимнего дворца и не побратался с преданным ему народом?

Начнем с самого простого факта — государя в Зимнем не было, он находился в своей загородной резиденции, в Царском Селе. В город он приезжать не собирался, поскольку и градоначальник И. А. Фуллон, и полицейское начальство уверяли императора, что у них «все под конт­ролем». Кстати, они и не слишком обманывали Николая II. В обычной ситуации войск, выведенных на улицу, было бы достаточно для пред­отвращения беспорядков. Никто не предвидел масштабов манифестации 9 января, а также деятельности провокаторов. Когда из толпы якобы «мирных демонстрантов» в солдат начали стрелять эсеровские боевики, то предвидеть ответные действия было нетрудно. Организаторы демонстрации с самого начала планировали столкновение с властями, а не мирное шествие. Им не нужны были полити­ческие реформы, им были необходимы «великие потрясения».

Но при чем здесь сам государь? В ходе всей революции 1905–1907 года он стремился найти контакт с русским обществом, шел на конкретные и иногда даже чрезмерно смелые реформы (вроде положения, по которому избирались первые Государственные Думы). А что он получал в ответ? Плевки и ненависть, призывы «Долой самодержавие!» и поощрение кровавых бунтов.

Однако революция не была «раздавлена». Взбунтовавшееся общество было усмирено государем, умело сочетавшим применение силы и новые, более продуманные реформы (избирательный закон от 3 июня 1907 года, по которому Россия наконец-то получила нормально работающий парламент).

Миф о всевластии Распутина

Байки про последнего государя не обходятся и без постоянных историй про «грязного мужика» Распутина, поработившего «безвольного царя». Сейчас, после множества объективных расследований «распутинской легенды», среди которых фундаментальностью выделяется «Правда о Григории Распутине» А. Н. Боханова, ясно, что влияние сибирского старца на императора было пренебрежимо мало. А то, что государь «не удалял Распутина от трона»? Откуда он мог его удалить? От постели больного сына, которого Распутин спас, когда от царевича Алексея Николаевича отказались уже все врачи? Пусть каждый прикинет на себя: готов ли он пожертвовать жизнью ребенка ради прекращения общественных сплетен и истеричной газетной болтовни?

^{Григорий Распутин}

Миф о вине государя в «неправильном ведении» Первой мировой войны

Императора Николая II попрекают и тем, что он не подготовил Россию к Первой мировой войне. Об усилиях государя по подготовке русской армии к возможной войне и о саботаже его усилий со стороны «образованного общества» ярче всего написал общественный деятель И. Л. Солоневич: «”Дума народного гнева”, а также и ее последующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты: мы — демократы и мы военщины не хотим. Николай II вооружает армию путем нарушения духа Основных законов: в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматривает право правительства в исключительных случаях и во время парламентских каникул проводить временные законы и без парламента — с тем, чтобы они задним числом вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума распускалась (каникулы), кредиты на пулеметы проходили и без Думы. А когда сессия начиналась, то сделать уже ничего было нельзя».

И опять же, в отличие от министров или военачальников (вроде великого князя Николая Николаевича), государь войны не хотел, стремился ее всеми силами оттянуть, зная о не­достаточной подготовленности русской армии. Он, например, напрямую об этом говорил русскому послу в Болгарии Неклюдову: «А теперь, Неклюдов, слушайте меня внимательно. Ни на одну минуту не забывать тот факт, что мы не можем воевать. Я не хочу войны. Я сделал своим непреложным правилом предпринимать все, чтобы сохранить моему народу все преимущества мирной жизни. В этот исторический момент необходимо избегать всего, что может привести к войне. Нет никаких сомнений в том, что мы не можем ввязываться в войну — по крайней мере, в течение ближайших пяти-шести лет — до 1917 года. Хотя, если жизненные интересы и честь России будут поставлены на карту, мы сможем, если это будет абсолютно необходимо, принять вызов, но не ранее 1915 года. Но помните — ни на одну минуту раньше, каковы бы ни были обстоятельства или причины и в каком положении мы бы ни находились».

Конечно, многое в Первой мировой войне пошло не так, как планировали ее участники. Но почему в этих бедах и неожиданностях надо обвинять государя, который в ее начале даже не был главнокомандующим? Он что, мог лично предотвратить «самсоновскую катастрофу»? Или прорыв немецких крейсеров «Гебена» и «Бреслау» в Черное море, после которого прахом пошли планы по координации действий союзников по Антанте?

Когда же воля императора могла исправить ситуацию, государь не колебался, несмотря на возражения министров и советников. В 1915 году над русской армией нависла угроза столь полного разгрома, что ее Главнокомандующий — великий князь Николай Николаевич — в прямом смысле слова рыдал от отчаяния. Именно тогда Николай II пошел на самый решительный шаг — не только встал во главе Русской армии, но и остановил отступление, грозившее превратиться в паническое бегство.

Государь не мнил себя великим полководцем, умел прислушиваться к мнению военных советников и выбирать удачные решения для русских войск. По его указаниям была налажена работа тыла, по его указаниям принималась на вооружения новая и даже наиновейшая техника (вроде бомбардировщиков Сикорского или автоматов Федорова). И если в 1914 году русская военная промышленность выпустила 104 900 снарядов, то в 1916 году — 30 974 678! Военного снаряжения наготовили столько, что хватило и на пять лет Гражданской войны, и на вооружение Красной армии в первой половине двадцатых годов.

В 1917 году Россия под военным руководством своего императора была готова к победе. Об этом писали многие, даже всегда скептично и осторожно настроенный к России У. Черчилль: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение протекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми… В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Его усилия преуменьшают; Его действия осуждают; Его память порочат... Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных — недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, как древле Ирод, пожираемая червями».

В начале 1917 года государь действительно не сумел справиться с объединенным заговором верхушки военных и лидеров оппозиционных политических сил.

Да и кто бы смог? Это было выше сил человеческих.

^{Николай II в императорском поезде. 1917}

Миф о добровольности отречения

И все же главное, в чем обвиняют Николая II даже многие монархисты — это именно отречение, «моральное дезертирство», «бегство с поста». В том, что он, по словам поэта А. А. Блока, «отрекся, как будто эскадрон сдал».

Ныне, опять же, после скрупулезных трудов современных исследователей, становится ясно, что никакого добровольного отречения от престола не было. Вместо этого совершился настоящий государственный переворот. Или, как метко заметил историк и публицист М. В. Назаров, состоялось не «отречение», а «отрешение».

Даже в самое глухое советское время не отрицали, что события 23 февраля — 2 марта 1917 года в царской Ставке и в штаб-квартире командующего Северным фронтом были верхушечным переворотом, «к счастью», совпавшим с началом «февральской буржуазной революции», затеянной (конечно же!) силами питерского пролетариата.

С раздутыми большевистским подпольем бунтами в Питере сейчас все ясно. Заговорщики лишь воспользовались этим обстоятельством, непомерно преувеличив его значение, чтобы выманить государя из Ставки, лишив его связи с любыми верными частями и правительством. А когда царский поезд с огромным трудом добрался до Пскова, где располагалась штаб-квартира генерала Н. В. Рузского, командующего Северным фронтом и одного из активных заговорщиков, император был полностью блокирован и лишен связи с внешним миром.

Фактически генерал Рузский арестовал царский поезд и самого императора. И началось жестокое психологическое давление на государя. Николая II умоляли отказаться от власти, к которой он никогда и не стремился. Причем делали это не только думские депутаты Гучков и Шульгин, но и командующие всех (!) фронтов и почти всех флотов (за исключением адмирала А. В. Колчака). Императору говорили, что его решительный шаг сможет предотвратить смуту, кровопролитие, что это сразу же пресечет петербургские беспорядки…

Это сейчас мы хорошо знаем, что государя подло обманывали. А что он мог думать тогда? На забытой станции Дно или на запасных путях во Пскове, отрезанный от остальной России? Не посчитал ли, что для христианина лучше смиренно уступить царскую власть, нежели проливать кровь подданных?

Но даже под давлением заговорщиков император не решился пойти против закона и совести. Составленный им манифест явно не устроил посланников Государственной Думы. Тот документ, который в итоге был обнародован как текст отречения, у ряда историков вызывает сомнения. Оригинал его не сохранился, в Российском государственном архиве имеется лишь его копия. Есть обоснованные предположения, что подпись государя была скопирована с приказа о принятии Николаем II верховного командования в 1915 году. Подделана была и подпись министра двора графа В. Б. Фредерикса, якобы заверившего отречение. О чем, кстати, сам граф четко говорил позже, 2 июня 1917 года, на допросе: «Но чтобы я такую вещь написал, я могу поклясться, что я бы не сделал».

А уже в Петербурге обманутый и запутавшийся великий князь Михаил Александрович совершил то, что в принципе не имел права совершать, — передал власть Временному правительству. Как заметил А. И. Солженицын: «Концом монархии стало отречение Михаила. Он — хуже чем отрекся: он загородил путь и всем другим возможным престолонаследникам, он передал власть аморфной олигархии. Его отречение и превратило смену монарха в революцию».

Обычно после высказываний о незаконном свержении государя с трона и в научных дискуссиях, и в Сети тут же начинаются крики: «А почему царь Николай позже не протестовал? Почему не обличил заговорщиков? Почему не поднял верные войска и не повел их на бунтовщиков?»

То есть — почему не начал гражданскую войну?

Да потому, что государь ее не хотел. Потому что он надеялся, что своим уходом утихомирит новую смуту, считая, что все дело в возможной неприязни общества к нему лично. Он ведь тоже не мог не поддаться гипнозу антигосударственной, антимонархической ненависти, которому годами подвергалась Россия. Как верно написал А. И. Солженицын о «либерально-радикальном Поле», охватившем империю: «Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились — и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его. Оно почти полностью владело интеллигенцией. Более редкими, но пронизывались его силовыми линиями и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство, епископат (вся Церковь в целом уже… бессильна против этого Поля), — и даже те, кто наиболее боролся против Поля: самые правые круги и сам трон».

Да и существовали ли эти верные императору войска в реальности? Ведь даже великий князь Кирилл Владимирович еще 1 марта 1917 года (то есть — до формального отречения государя) передал подчинявшийся ему Гвардейский экипаж в ведение думских заговорщиков и обратился с призывом к другим воинским частям «присоединиться к новому правительству»!

Попытка государя Николая Александровича при помощи отказа от власти, при помощи добровольного самопожертвования предотвратить кровопролитие наткнулась на злую волю десятков тысяч тех, кто желал не усмирения и победы России, а крови, безумия и создания «рая на земле» для «нового человека», свободного от веры и совести.

И таким «радетелям о человечестве» даже поверженный государь-христианин был как острый нож в горле. Он был непереносим, невозможен. Они не могли не убить его.

^{Революционные волнения. 1917}

Миф о том, что расстрел царской семьи был самоуправством Уралоблсовета

Более или менее вегетарианское, беззубое раннее Временное правительство ограничилось арестом императора и его семьи, социалистическая клика Керенского добилась ссылки государя, его жены и детей в Тобольск. И целые месяцы, до самого большевистского переворота, видно, как контрастируют достойное, чисто христианское поведение императора в ссылке и злобная суета политиков «новой России», стремившихся «для начала» привести государя в «политическое небытие».

А потом к власти пришла уже откровенно богоборческая большевистская банда, которая решила это небытие превратить из «политического» в «физическое». Ведь еще в апреле 1917 года Ленин заявлял: «Мы считаем Вильгельма II таким же коронованным разбойником, достойным казни, как и Николая II».

Непонятно лишь одно — почему медлили? Почему не попытались уничтожить императора Николая Александровича сразу же после Октябрьского переворота?

Наверное, потому что боялись народного возмущения, боялись общественной реакции при своей еще неокрепшей власти. Видимо, пугало и непредсказуемое поведение «заграницы». Во всяком случае, британский посол Д. Бьюкенен предупреждал еще Временное правительство: «Всякое оскорбление, нанесенное Императору и Его Семье, уничтожит симпатии, вызванные мартом и ходом революции, и унизит новое правительство в глазах мира». Правда, в итоге оказалось, что это лишь «слова, слова, ничего, кроме слов».

И все же остается ощущение, что, помимо рациональных побуждений, была и какая-то необъяснимая, почти мистическая опаска перед тем, что изуверы планировали совершить.

Ведь почему-то годы после екатеринбургского убийства распространялись слухи про то, что расстрелян был лишь один государь. Потом заявляли (даже на вполне официальном уровне) о том, что убийцы царя сурово осуждены за превышение власти. Да и позднее, практически весь советский период, была официально принята версия о «самоуправстве Екатеринбургского совета», якобы напуганного приближающимися к городу белыми частями. Дескать, чтобы государь не был освобожден и не стал «знаменем контрреволюции», его и пришлось уничтожить. Туман блудословия скрывал тайну, а сутью тайны было спланированное и четко задуманное изуверское убийство.

Точных его подробностей и подоплеки не удалось выяснить до сих пор, показания очевидцев удивительным образом путаются, и даже обнаруженные останки Царственных мучеников до сих пор вызывают сомнения в своей подлинности.

Сейчас же ясны лишь некоторые недвусмысленные факты.

30 апреля 1918 года государь Николай Александрович, его супруга императрица Александра Федоровна и их дочь Мария были под конвоем доставлены из Тобольска, где они находились в ссылке с августа 1917 года, в Екатеринбург. Их поместили под стражу в бывшем доме инженера Н. Н. Ипатьева, находившемся на углу Вознесенского проспекта. Остальные дети императора и императрицы — дочери Ольга, Татьяна, Анастасия и сын Алексей воссоединились с родителями лишь 23 мая.

^{Император Николай II и цесаревич Алексей в ссылке. Тобольск, 1917-1918}

Было ли это инициативой Екатеринбургского совета, не согласованной с ЦК? Вряд ли. Судя по косвенным данным, в начале июля 1918 года высшее руководство большевистской партии (в первую очередь, Ленин и Свердлов) приняли решение о «ликвидации царской семьи». Об этом, к примеру, писал в своих мемуарах Троцкий: 

«Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

 — Да, а где царь?

– Кончено, — ответил он, — расстрелян.

 — А семья где?

— И семья с ним.

— Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.

— Все, — ответил Свердлов, — а что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

– А кто решал? — спросил я.

— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях»*. 

В полночь 17 июля 1918 года императора, его жену, детей и слуг разбудили, отвели в подвал и зверски убили. Вот в том, что убивали зверски и жестоко, удивительным образом совпадают все, столь разнящиеся в остальном, показания очевидцев.

Тела тайно вывезли за пределы Екатеринбурга и каким-то образом попытались уничтожить. Все, что осталось после надругательства над телами, столь же скрытно захоронили.

Екатеринбургские жертвы предчувствовали свою участь, и недаром великая княжна Татьяна Николаевна во время заключения в Екатеринбурге отчеркнула в одной из книг строки: «Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник, становясь перед неизбежной смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту. Они шли спокойно навстречу к смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».

***

P. S. Иногда замечают, что «вот де царь Николай II своей смертью искупил все свои грехи перед Россией». По-моему, в этом высказывании проявляется какой-то кощунственный, аморальный выверт общественного сознания. Все жертвы екатеринбургской Голгофы были «повинны» только в упорном исповедании веры Христовой до самой смерти и пали мученической смертью.

И первым из них — государь-страстотерпец Николай Александрович. 

Космос и косметика

Как древние греки совместили несовместимое

Cлово «космос» пришло из древнегреческого языка. В переводе на русский  (kosmos) значит «мир», «порядок», «упорядоченность», «государственный строй». Вообще «космосом» греки называли любую вещь, которой присуща упорядоченность и стройный порядок — даже женский наряд или женские украшения. Отсюда, кстати, русское слово «косметика»: подразумевается, что косметические средства приводят женщину в порядок и добавляют ей красоты (хотя, если честно, иногда бывает совсем наоборот, особенно если в «наведении красоты» не соблюдают меры). А вот, например, историк Фукидид употреблял такое выражение —  — что значит «олигархический космос» в смысле — «олигархический государственный строй».

Впрочем, теперь немного скажем и о русском слове «мир». В нем сегодня совмещаются два значения: окружающий нас мир, Вселенная, и мир в смысле лада, гармонии, покоя, отсутствия войны и раздоров. Совмещение это не само собой разумеется. Во многих языках это совершенно разные слова: peace и world в английском, Frieden и Welt в немецком, paix и monde во французском. Так и в русском языке до революции отсутствие войны обозначалось словом «миръ», а мир в смысле того места, где происходит человеческое существование, назывался «мiръ». Кстати, роман Л. Н. Толстого все-таки назывался «Война и миръ», а не «Война и мiръ», как ошибочно однажды было озвучено в телевизионной игре «Что? Где? Когда?». Но, так или иначе, в итоге два этих значения оказались совмещены, и теперь русское слово «мир» настраивает нас на то, что в основе мира, Вселенной должны быть лад и согласие. Другое дело, насколько это долженствование соответствует тому, что есть на деле в этом мире, тому, каков он в реальности.

В древнегреческом языке два значения слова «мир» тоже были разнесены. Слово  значило мир в смысле Вселенной, а для мира как антитезы войны и раздоров использовалось слово  (eirēnē) (отсюда, кстати, наше женское имя Ирина). И это разнесение очень близких по смыслу понятий словно лишний раз подсказывает, что мир, в котором мы живем, — это мир павший, несовершенный. Это мiръ, который отпал от мира, перестав быть таким, каким он был изначально замыслен и создан Богом. Если ему изначально были присущи совершенство, мир и покой, то нынешний мир — это мiръ, но не мир в смысле лада и гармонии, поскольку он пронизан грехом и несовершенством. Непременным спутником этого мира является война. Причем в его нынешнем состоянии даже война может иметь положительное значение, если она ведется в духовном смысле и означает отсутствие мира или перемирия со злом. Состояние εἰρήνη «здесь и сейчас» просто недостижимо, и стремление к нему любой ценой оказывается вредной иллюзией. Христос сказал: Не мир пришел Я принести, но меч (Мф 10:34).  

Когда апостол Иоанн говорит не любúте мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей (1 Ин 2:15), то имеется в виду мир, отпавший от Божественного замысла, в котором мы живем и в котором мы обречены на страдание. Поэтому Исаак Сирин пояснял: «Слово мир есть имя собирательное, обнимающее собою так называемые страсти».

Лишь только когда земля будет наполнена вéдением Господа, как воды наполняют море <…>, тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи (Ис 11: 6–9). Лишь только тогда мiръ действительно станет миром. 

Юрий Пущаев

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.

«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».

Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!