Представляем версию 166-го номера православного журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в форматах ePUB и FB2 на мобильных устройствах. 

Номер издан с сокращениями.

ВНИМАНИЕ! Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.

ИД "ФОМА" 

2017 г.

(С)

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Владимир Легойда. …И ни слова о Христе?

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Другой 1917-й?

ВОПРОС НОМЕРА: Кого больше жалеть?

Андрей Рогозянский. Дырки в ушах и дыры в сердце

Ирина Мошкова. Нам не хватает не жалости — нам не хватает отцов

ВЕРА

Александр Ткаченко. Как забанить дьявола

Новомученики: священномученик Игнатий (Садковский)

Протоиерей Александр Авдюгин. Сева

Священник Стивен Фриман. Христа ради, потеряй свою жизнь 

ЛЮДИ

Юлия Шутова. Таня

КУЛЬТУРА

Ливия Звонникова. Изнанка шинели

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

 КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

…И ни слова о Христе? 

 

 ТЕМА НОМЕРА

Владимир Лавров, 

доктор исторических наук, 

главный научный сотрудник 

Института российской истории РАН

Альтернативы 1917 году

Ярослав Леонтьев, 

доктор исторических наук

 

Перемены были неизбежны. Но какие?

Альтернатива есть всегда. Но боюсь, что после 10 февраля 1917 года ее уже не было. В этот день председатель Государственной Думы Михаил Родзянко в последний раз побывал у Николая II в Царском Селе со своим «всеподданнейшим докладом». В частности, он сказал: «Уже многое испорчено в корне и непоправимо, если бы даже к делу управления были привлечены гении. Но, тем не менее, смена лиц и не только лиц, а и всей системы управления, является совершенно настоятельной и неотложной мерой. <…> Правительство все ширит пропасть между собой и народным представительством. Министры всячески устраняют возможность узнать Государю истинную правду…». Напоследок между ним и Николаем II состоялся такой диалог: «Ваше Величество, я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад Вам». — «Почему?» — «Я полтора часа Вам докладываю и по всему вижу, что Вас повели на самый опасный путь. <...> Вы хотите распустить Думу, я уже тогда не председатель, и к вам больше не приеду. Что еще хуже, я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы уже не будете царствовать». — «Откуда Вы это берете?» — «Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием, как шутят те лица, которых вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных. Вы, государь, пожнете то, что посеяли». — «Ну, Бог даст». — «Бог ничего не даст, Вы и Ваше правительство все испортили, революция неминуема».

Михаил Владимирович Родзянко не был пророком, просто он знал о существовании заговора с участием думцев и генералов, которые ждали лишь отъезда царя из столицы в Ставку, где и планировали совершить дворцовый переворот. Но он, скорее всего, по личному убеждению, пытался дать императору последний шанс. Возможно, это и было одной из альтернатив: решающие перемены в правительстве, примирение царя с Думой, освобождение арестованных общественников — и уличный пар был бы выпущен патриотическими манифестациями вместо беспорядков. Но Николай II так не мог, разумеется, поступить, потому что иначе ему пришлось бы переступить через самого себя. Потом он довольно неожиданно уехал в Могилев 22 февраля, буквально накануне начала уличных выступлений в честь международного женского дня по старому стилю. Нарочно не придумаешь! Не исключено, что решительные меры в соединении с четкой координацией со стороны самого царя еще могли спасти сложившееся положение. Увы, самодержец был слеп. Даже 27 февраля, получив от Родзянко телеграмму: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. <…> Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца», — Николай II сказал министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать».

Так что детерминированной была не сама катастрофа и гибель монархии, а перемены в управлении страной и армией, с участием Николая II или при отстранении оного, и не исключено, что политэмигранту Ульянову и дальше пришлось бы развлекать швейцарскую левую молодежь байками о грядущей лет этак через «дцать» социальной революции. Ведь на поверку «вождь мирового пролетариата» тоже не был в курсе готовящегося переворота. В отличие от генерала Алексеева, фильтровавшего, как полагают историки, поступавшие в Ставку телеграммы. В итоге произошло то, что произошло. 

Генерал Дубенский с грустью отметил, что царь отрекся от престола, «как сдал эскадрон». Вот и записи в дневнике Николая II говорят сами за себя. В роковое 2 марта: «…В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!». А уже на другой день: «Спал долго и крепко… Читал много о Юлии Цезаре… В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше». Не было бессонницы и на другой день. Думаю, что тут проявились не железная выдержка и не цинизм, а, наоборот, великопостное смирение, упование на Провидение Господне и соразмерение отречения с покаянием, мол, так угодно Богу и Родине.

Феликс Разумовский, 

ведущий авторской программы 

«Кто мы» на телеканале «Культура» 

Желание смуты

«…Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет». Эта запись появилась в записной книжке историка Ключевского весной 1898 года. Еще не было войны, ни Русско-японской, ни тем более Первой мировой, еще не было Государственной думы, Распутина, запасных полков Петроградского гарнизона. И большевиков как таковых тоже не было. А проблемы, угрожающие бытию России, как видим, уже были. 

Но «что делать», действительно никто не знал, Ключевский прав. Феноменальная неадекватность российской элиты составляла главную, причем принципиально неразрешимую проблему. Либеральная бюрократия упорно продвигала страну навстречу политическому краху. А либеральная общественность пыталась ускорить этот процесс. На последнем этапе к паралитикам власти присоединились эпилептики революции. О том, что первые и вторые суть близкие родственники, что русский либерал взрастил русского революционера, написал Достоевский в романе «Бесы». Его пророчество о русской революции сбылось. Стало быть, уже в 1871 году было ясно, что дело идет к худу. И впоследствии, вплоть до самого обвала русская литература продолжала ставить русской жизни безошибочный диагноз. «Главное — перевернуть жизнь, а все остальное — не нужно», — эти слова одного из героев рассказа Чехова «Невеста» (1903) выражают общее катастрофическое настроение времени. 

К 1917 году это настроение пронизало не только общество, оно распространились на весь правящий слой, всю элиту, придворные круги. Все привыкли жить в атмосфере презрения к русской власти. И к русской жизни, якобы испоганенной этой властью. И потому в решающий момент никто не двинулся с места, никто не попытался исполнить свой долг, свои прямые обязанности — обуздать беззаконных похитителей власти. Историческая Россия сдалась без борьбы, «слиняла в три дня».

И тогда открылась главная опасность, главная угроза, тяжелейшая и застарелая болезнь русской цивилизации — Смута. Февральский переворот, устранение державного лица разрушили последнюю преграду, оберегавшую русскую жизнь от лавинообразного распада и разложения. Начались массовые убийства офицеров, погромы дворянских усадеб, церквей и монастырей. Теперь страну невозможно узнать. В одночасье отменены красота и человечность русской жизни. Точнее сказать, не отменены, а вытеснены, заслонены злобой, яростью и кровью. Это то, к чему с начала войны призывал и о чем мечтал русский полит­эмигрант Ленин: «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую». 

Теоретически предвидеть подобное развитие событий было возможно. Разрушительная энергия Смуты копилась давно, задолго до катастрофы 1917 года. Точкой невозврата стали, очевидно, либеральные реформы 1860-х годов. Эти реформы обострили все русские противоречия, завершили культурный раскол нации и поколебали основу — культурно-нравственную систему страны. Такой ценой внедрялся либеральный проект. Нечто принципиально иное, благотворное и оздоравливающее, то есть проект национальный, в ту пору было просто-напросто «некем взять». Кстати, и сегодня тоже — «некем». 

Дмитрий Володихин, 

доктор исторических наук

Патриарх Кирилл об уроке 1917 года

Без Бога общество обречено на саморазрушение

Этот год связан с воспоминанием о событиях вековой давности, когда нашу страну потрясли две революции. К власти пришли радикальные политические силы, в основе программы которых лежали идеи атеизма и материализма. Революционные события 1917 года повлекли за собой слом традиционного уклада жизни и обернулись страшными последствиями: продолжительной и кровопролитной Гражданской войной, вынужденным исходом множества наших соотечественников за рубеж, массовыми репрессиями новой власти в отношении несогласных. Русская Церковь подверглась в минувшем столетии беспрецедентным по масштабу гонениям: страдания за Христа приняли десятки тысяч верующих, множество епископов, клириков, монахов и мирян, были закрыты или разрушены многие храмы и монашеские обители, подверглись поруганию или были уничтожены православные святыни. 

ВОПРОС НОМЕРА

Вопрос читателя

на e-mail: vopros@foma.ru

Недавно я читал статью одного многодетного отца, в ней он писал о том, что, по его наблюдениям, мальчики — более ранимые существа, чем девочки, у них более хрупкая психика, они острее переживают неудачи и больше, чем девочки, нуждаются в том, чтобы их обнимали, хвалили, поощряли; а девочки сильнее духом, послушнее, самостоятельнее, они легче терпят боль… И это полностью переворачивает мои представления о воспитании сыновей и дочерей. 

Действительно ли это так? Для меня эта тема очень актуальна, потому что я и сам многодетный отец, и чем старше становятся мои дети, тем больше я понимаю, что мне во многих ситуациях не хватает отцовской мудрости. 

Вот, например, недавно мой 18-летний сын заявил, что хочет сделать себе в ушах тоннели, и для начала проколол уши и надел сережки. Я пытался спокойно объяснить ему, что этого делать не нужно. Но он настаивал на своем и вскоре пришел домой уже не в сережках, а в специальных приспособлениях для расширения дырок в ушах. Тут мое терпение лопнуло, и я пригрозил, что применю силу и выдерну из его ушей эту дрянь, а если он и после этого захочет носить тоннели, то пусть уходит из дому и живет там, где ему их делают. Ведь в семье кроме него подрастают еще трое детей, и я не хочу, чтобы они видели, как отец попускает старшему брату такие вещи! Сын мою угрозу услышал и сразу вынул все из своих ушей. 

А вскоре, в особенности после прочитанной статьи, я стал переживать: а не перегнул ли я палку? Очень бы не хотел, чтобы по моей вине дети выросли с травмированной психикой. Допустима ли вообще такая реакция по отношению к сыну?

Дмитрий, Краснодар

Отвечает Андрей Рогозянский, 

автор книг по проблемам семейной педагогики, 

отец шестерых детей.

Дырки в ушах и дыры в сердце

Почему одной жалостью проблем с детьми не решить

Здравствуйте, уважаемый Дмитрий. Спрашиваете: «кого жалеть больше?» Хотя, для начала, что значит «жалеть»? Давайте смотреть вместе и разбираться.

Вот мы наблюдаем за тем, как команда лыжников бежит эстафету. Отдача сил высокая, и к концу дистанции каждый приходит в изнеможении. Означает ли это, что лыжников нам жалко, и лучше бы им на финишной прямой никуда не спешить, а постоять, отдышаться, водички попить? Или, может быть, вовсе не мучиться и перестать бегать с таким напряжением? Нет, все переживают за спорт­сменов, желая им достичь наивысшего результата. «Жалко» же будет означать нечто противоположное: допустил лыжник оплошность или техническая неисправность произошла — лыжа сломалась — и, не потратив сил, бедняга бредет с места соревнований. Вот этого действительно жалко.

Другой пример: малыш упал и занозил ручку-ножку. Чтобы избавиться от заноз, необходимо предпринять неприятное действие — каждую подцепить булавкой и вытащить. Или — как полагаете — может быть, лучше пожалеть и оставить как есть? Нет, все хорошо представляют, в чем состоит жалость: чужеродные колючки должны быть извлечены, невзирая на плач. Иначе хуже: нарыв, воспаление. Другими словами, жалость — это не обязательно мягкость, желание уступить, но и содействие лучшему в человеке, помощь против того, что угнетает и не дает расправить крылья.

Жалеете своих детей? Тогда делайте все, чтобы они были свободны от заносчивости и грубости, от легкомысленности и изнеженности, от цинизма и стремления к удовольствиям, к примитивному времяпрепровождению. Целый ряд качеств современных молодых людей вызывает острое чувство жалости о напрасно растраченном времени, о непоставленных рекордах и несделанных изобретениях, о неготовности к глубоким взаимоотношениям, к сильным и ярким поступкам. В свои шестнадцать, восемнадцать или двадцать два это как будто «сбитые летчики» с потухшим взором, с выражением самолюбования и мелочной калькуляцией эгоистических выгод. Скажите, уважаемые читатели, разве не жалко вам человека, который в жизни своей не полюбит, не станет хорошим родителем и супругом, не вырастет в хорошего профессионала, в мастера своего дела? Конечно, такого человека очень жаль. Поэтому жалостью нельзя оправдать что угодно, любые уступки. Жалость требует наличия некоего нравственного компаса, указующего, на что лучше направлять данное чувство. 

Синдром родительского бессилия

Отвечает Ирина Мошкова, 

генеральный директор АНО «Психологическая служба «Семейное благо», доцент Московского православного института святого Иоанна Богослова, кандидат психологических наук

Нам не хватает не жалости — нам не хватает отцов

Дмитрий, на Ваш вопрос, кого жалеть больше, мальчиков или девочек, я бы ответила, что жалеть вообще надо всех людей, и особенно своих близких. Жена должна жалеть мужа, и муж должен жалеть жену, а уж родители детей — особенно. Автор письма, сам того не подозревая, поставил перед нами сразу несколько взаимосвязанных, довольно сложных и малоизученных вопросов: во-первых, что есть настоящая «мужественность», во-вторых, каким путем приобретаются качества настоящего мужчины в процессе возрастного развития мальчика, а, в-третьих, — как надо понимать само слово «жалеть» при воспитании мальчика.

Замечу, что о духовном предназначении мужчины в православной литературе книг очень мало — гораздо больше написано о предназначении женщины. О призвании сильного пола я бы посоветовала прочесть таких авторов, как протоиерей Андрей Лоргус и Ольга Красникова, иеромонах Макарий (Маркиш), протоиерей Максим Первозванский, иерей Петр Коломейцев и др. В своих книгах они говорят о том, что мужчина Богом призван стать «основателем», «родоначальником» семейной жизни, авторитетным «лидером», определяющим семейные взаимоотношения, «хранителем» целостности семьи, проявляющим о своих домочадцах деятельную заботу. Он должен быть способен принять самостоятельные, зрелые и ответственные решения, укрепляющие его авторитет и статус «главы» перед женой и детьми. Настоящее мужество соприкасается с умением различать добро и зло, а также с подлинной житейской муд­ростью. Человечность, доброта, гуманное отношение к близким людям, терпение и выдержка, проявление силы и смелости в тех ситуациях, когда требуется защита близких людей, умение взвешивать последствия своих поступков, — вот что действительно украшает мужчину. Духовная сила мужчины, сила жертвенной любви помогает ему прощать обиды, избавляться от нездоровой мстительности и злопамятности. Таким образом, настоящий мужчина начинается с человечности, великодушия и способности поступать по совести.

Из этих определений становится понятно, что подлинное мужество не приходит к растущему мальчику само собой, оно не появляется автоматически по ходу взросления, его необходимо целенаправленно формировать.

Идеальные условия для формирования личности настоящего мужчины складываются тогда, когда у подростка есть старший умный, деятельный и благородный друг, который живет под знаком высокой идеи. Именно поэтому в юношеском возрасте оказывается особенно полезным общение с отцом, старшим братом, тренером или другом, которые, с одной стороны, состоялись в самостоятельной жизни в социуме, а с другой — смогли усвоить нормы человеческой порядочности и неравнодушного отношения к нуждам и бедам других людей. Личный пример поведения человека, наделенного благородством и великодушием, стимулирует молодого человека на преодоление комплексов, страхов и чувства неуверенности в себе. 

Наличие старшего друга, который может стать для молодого парня настоящим духовным наставником, учителем, помощником в борьбе со своими «комплексами» и примером для подражания — это большое счастье. Жаль, что родные отцы сегодня крайне редко могут выступать в подобной роли. Чаще они показывают отрицательный, а не положительный пример.

Если вы вырываете изо рта сына сигарету, а сами курите как паровоз — не ждите, что он вас послушается

Образ отца очень важен в становлении мальчика и юноши. Начиная с подросткового возраста, желательно, чтобы к воспитанию сына активно подключался папа (или дедушка, дядя, старший брат). Как я уже говорила, с этим сегодня большие проблемы, поэтому диалог между родителями и детьми часто оказывается утерян. Именно из-за недостатка родительского, и в особенности отцовского, воспитания, а также элементарного человеческого внимания молодые люди ощущают себя одинокими. Они очень хотят обратить на себя внимание окружающих, но не знают, что такое быть настоящим мужчиной. Поэтому в момент, когда у них возникает интерес к противоположному полу, они начинают менять стрижки, красить волосы, делать пирсинги и татуировки, надевать зауженные джинсы, кто-то начинает курить и выпивать, а кто-то идет и еще дальше. Это все внешние атрибуты, посредством которых, как кажется молодому человеку, он сможет заявить о себе, привлечь внимание друзей и в особенности девушек. Не поступками, не свойствами личности, не чертами характера, а чисто внешними атрибутами своей «экипировки». 

Я думаю, вот почему автор письма так рассердился на своего сына, пожелавшего сделать в ушах тоннели… Наверное, он увидел, что в свои 18 лет молодой человек интересуется совсем не тем, чем по сути должен интересоваться подрастающий мужчина. Может быть, он совершенно правильно сделал, потому что парень прислушался и не пошел против воли отца. Но важно понимать: отсечь неподобающее — необходимо, но этим проблема не решается. Кроме запретов, кроме властных действий, очень важно, чтобы отцы продемонстрировали своим сыновьям примеры мужской состоятельности. Чтобы из сына вырос настоящий мужчина, очень важно позвать его, повести за собой к духовной зрелости, мудрости, ответственности и человечности. 

Во время психологических консультаций мы, психологи, чаще всего узнаем об обратных примерах: отцы могут вырывать у своих сыновей сигареты изо рта, кричать: «Тебе нельзя курить, накажу!», могут распекать мальчишку за то, что он пил пиво в подъезде с друзьями — а при этом на глазах у ребенка делают то же самое. Нередко на психологических консультациях мы слышим от подростков, что строгие отцы приходят с работы нетрезвыми, курят как паровозы, ругаются матом. Если до поры до времени отцу удается пресекать безнравственные действия сына, вызывая страх наказания, то впоследствии, если отец не имеет никакого авторитета в глазах ребенка, сын обязательно нарушит отцовские запреты. 

Поэтому, когда мы останавливаем ребенка, наказываем его, очень важно показать ему какую-то здоровую альтернативу. Чтобы плохое поведение прекратилось, а хорошее началось, нужен позитивный стимул. 

Для того чтобы воспитывать сына, мужчина сам должен быть состоявшимся человеком

К сожалению, сегодня многие забывают, что зарабатывание денег — хоть и немаловажная, но все же не основная функция мужа и отца. Для полной творческой реализации своего потенциала мужчине нужны особые качества, без которых никак не обойтись. Мужчина должен ощущать, что его семья — это не временное явление, не то, что можно взять и разрушить, он должен понимать, что отвечает за сохранность семьи перед Богом, что он — «глава» семьи. Но чтобы эту функцию главенства выполнить, надо в эту семейную жизнь погрузиться и научиться управлять ею. И еще очень важное условие: выполнение рабочих функций, которые дают мужчине и его семье средства к сущест­вованию, должно быть для него не просто «трудовой повинностью», но неким служением. Иначе неудовлетворенность своей деятельностью будет распространяться и на другие сферы его жизни. Часто бывает, что мужчина, который выполняет свою работу без всякого энтузиазма, ощущая свою опустошенность и никчемность, начинает нездоровым образом реагировать на профессиональные успехи своей жены или навязывать пессимистические взгляды своим детям: «Ты ничего в этой жизни не добьешься: все труды — напрасны!»  

Для развития мальчика важно, чтобы отец был целеустремленным, сильным, волевым человеком и достаточно строгим, чтобы он не позволял ребенку баловаться и капризничать, но, вместе с тем, важно, чтобы он не был грубым, жестоким и не подавлял личность ребенка. К сожалению, сегодня крайне мало таких примеров, когда в мужчине могли бы гармонично сочетаться, с одной стороны, власть, сила, авторитет, воля, твердость, а с другой стороны — способность к нежности, деликатности, пониманию женских и детских немощей, готовность сочувствовать, откликаться на проблемы, брать на себя ответственность, подставлять плечо и жертвовать собой. 

Безусловно, нужно воспитывать в своем сыне способность принятое решение доводить до конца. Если уж он выбрал то, без чего или без кого он жить не может, очень важно научить его не проявлять малодушие, не сгибаться под трудностью обстоятельств, не уходить в тень, не сбрасывать свою ответственность на других людей, строго спрашивать прежде всего с самого себя. Поступил учиться — доучивайся, создал семью — не разрушай, не губи жизнь жены и ребенка, не начинай новых отношений, перешагивая через старые. 

Вот если бы отцы так обучали своих сыновей! Это сделать нетрудно, когда отец сам являет собой пример мужской состоятельности.

Большое значение для формирования личности растущего мужчины имеет пример супружес­ких взаимоотношений между отцом и матерью. Уважительное, заботливое и нежное обращение отца с матерью не останется не замеченным для сына. Очень важно, чтобы подросток не видел грубости, сцен домашнего насилия, не слышал оскорблений и мелочных придирок со стороны отца, чтобы отец не приходил домой пьяным и не позволял себе нецензурных выражений при жене и детях. Невозможно привить ребенку благородство и великодушие, если у него на глазах постоянно будут проявления деспотизма, пошлости и жестокосердия.

Потерянный авторитет отца — большая беда для ребенка

Между родителями и детьми очень важна живая связь и преемственность. В том числе, например, и в профессии. Сейчас эта связка практически полностью утеряна, но во многих странах мира, в том числе и в нашей стране до революции, родители непременно вводили своих детей-подростков в свое дело. Было принято создавать трудовые династии: например, в нашей семье все инженеры, или врачи, или священники. Когда дети растут, каким-либо образом участвуя в работе своих родителей, они обязательно усваивают любовь к делу, они подражают родителям, копируют их, пробуют свои силы в тех же делах и начинаниях. 

Заметим, что сейчас тоже есть такие мужчины, которые, к примеру, занимаются бизнесом, и при этом понимают, что у них растет сын, которого важно научить трудолюбию, честному зарабатыванию денег. Они пытаются, насколько это возможно, ввести сына в свое дело, поручить ему какие-то обязанности и функции, дать ему возможность себя проявить на практике. В любом деле найдется какая-то операция, которую отец мог бы передать сыну и сказать: «Сынок, попробуй, у тебя тоже получится». И для молодого человека это очень хороший старт: во-первых, здорово, что он работает в связке с отцом, во-вторых, что набирается опыта, в-третьих, что обретает самостоятельность, в-четвертых, возможно, что это место становится первым местом его заработка, и это тоже придает молодому парню уверенность в собственных силах. 

Многие священники тоже берут своих сыновей в алтарь, приучают их помогать на службе, читать, петь. При строительстве храма возникает еще и серьезная физическая работа: нужно и сверлить, и долбить, и красить. И когда мальчишка может всему этому обучиться, находясь рядом с отцом, при том, что отец — священник, а, кроме того, он сам работает в числе строительной бригады, — это тоже бесценный опыт. 

Общая профессиональная деятельность отца и сына, совместные дела и заботы безусловно их сближают. А если впоследствии молодой человек захочет выбрать что-то другое — прекрасно, пусть пробует себя в других сферах. Но главное — не быть безразличным к тому, чем ваш ребенок занят, главное — прилагать все свои усилия к тому, чтобы юношу чем-то заинтересовать и направить его к верному жизненному пути. Главная задача отца — подготовить своего сына к самостоятельной жизни в социуме. Оттого-то и страшно, что авторитет отца в семье сегодня практически потерян, что со страшной скоростью разрушаются семьи, что отцы порой ведут себя безнравственно на глазах у детей. Потерянный авторитет отца — большая беда для ребенка, потому что тогда он начинает свою жизнь вообще без всяких ценностных ориентиров. 

При воспитании мальчиков нужно помнить, что, если мальчишке трудно что-то дается, если временами он отвлекается, хулиганит, проявляет непоседливость и беспокойство, — это не значит, что из него ничего не получится, что на него надо махнуть рукой, начать его ругать или бегать за ним с ремнем. Наоборот, нужно увидеть, что в этой «никчемности» и «разбросанности» ребенка кроется главная педагогическая задача: если родители ему помогут, если они подберут ключик к его душе, из него получится хороший человек. Но для этого нужны несколько условий: нужен такт, нужно понимание возраста ребенка и его немощей, нужно большое терпение и нужна, конечно, безусловная родительская любовь. 

Там, где у родителей с детьми есть непрерывное взаимодействие, проблем с тоннелями в ушах, возможно, и не возникнет

Материальный достаток дает нам комфорт, который часто вымывает из нашей жизни многие формы совместного времяпрепровождения. К примеру, еще несколько десятков лет назад в каждом доме стояла швейная машинка, и мамы с дочками сами шили себе платья. Совсем недавно, когда еще не было мультиварок, где достаточно нажать пару кнопок — и через полчаса будет готов ужин, в семьях больше практиковалось совместное приготовление пищи. И это не просто вздохи о том, что раньше было лучше: сегодня все больше родителей начинают понимать, что скорость приготовления еды хороша, но при этом исчезает сам процесс, в который можно вовлечь и детей и преподать им какие-то важные основы жизни. 

То, что дети сегодня очень большую часть времени проводят в гаджетах, выхолащивает очень важную вещь — эмоциональный фон жизни семьи. Ведь такое времяпрепровождение не сближает, не дает переживания общей радости, удовлетворения тем, что мы живем вместе, любим друг друга, помогаем друг другу, вместе катаемся на лыжах, на коньках, вместе готовим, вместе читаем, смотрим фильмы и совместно их обсуждаем. 

Обратите внимание, что многие люди сейчас устают от этих упрощений и начинают возвращаться к каким-то, казалось бы, забытым формам семейного досуга. Очень многие девушки начинают что-то делать своими руками: вязать шапки, шить платья, печь торты, делать куклы и даже создают собственные интернет-магазины по продаже своего «хэндмэйда» или тематические странички в социальных сетях. 

Несмотря на то, что сейчас более «приемлемым» считается отдых на пляже, где все включено, многие семьи возвращаются к традиции походов: они едут в леса, в горы, живут в палатке, играют на гитаре, готовят пищу на костре, — а ведь это самая настоящая школа жизни. Дети здесь учатся выдерживать нагрузку длительного путешествия, справляться с любыми условиями, учатся конкретным практическим вещам.  А кроме того, это очень романтичное времяпрепровождение, которое сближает родителей и детей в эмоциональном и духовном плане.  

Поверьте, лучший вариант — воспитывать детей в такой обстановке, когда ни слова не говорится о воспитании. Когда сама атмосфера дома формирует у детей стремление к активной и содержательной жизни, когда между родителями и детьми существует непрерывное эмоциональное взаимодействие, когда дети реально включены в семейные дела. Там, где родители радуются вместе с детьми, вместе поют, рисуют, шьют, вместе играют в футбол, в теннис, в бассейн ходят, вместе, например, снимают фильм или организовывают какую-нибудь фотовыставку, — ведь всегда можно что-то придумать! — скорее всего, проблем с тоннелями в ушах и не возникнет. 

Подводя итоги сказанному, хочу подчеркнуть, что «жалеть» — не значит просто ограждать и беречь, хотя это нужно делать, когда мальчик еще очень мал, слаб и не уверен в себе. «Жалеть» в подростковом и юношеском возрасте — значит направлять, поддерживать, проявлять терпение и снисходительность к ошибкам растущей личности. Иногда нужно проявлять строгость, наказывать, но при этом продолжать верить, что болезненные огрехи юношеского поведения со временем будут успешно преодолены. А самое главное — отцу надо быть готовым показать свой личный пример достойного мужского поведения, понимая, что «слова назидают, а примеры — влекут».  

Подготовила Дарья Баринова

ВЕРА

Как забанить дьявола

Отвечает Александр Ткаченко:

Праведный гнев и сетевые споры

Из личного опыта каждый знает, что гнев — это недовольство чем-либо. Причем недовольство настолько сильное, что человек может потерять над ним контроль и оказаться движимым этой эмоцией помимо собственной воли. Развивается гнев очень быстро. Подобно расширяющимся газам при взрыве, он мгновенно наполняет собой человеческое сердце, требуя выхода наружу в виде каких-либо агрессивных действий или хотя бы слов. 

И когда верующий человек видит, как в Интернете хулится его Церковь, Бог или другие святыни, конечно же, странно было бы ожидать, что он останется этим доволен. Безусловно, такое хамское поведение оскорбляет и больно ранит. Ну а как поступает человек, которому намеренно причинили боль и обиду? Вариантов тут не так уж много: слабый — убегает, сильный — вступает в схватку. Такова общая логика выживания в этом мире. Казалось бы, все очевидно. 

Однако Евангелие предлагает взамен этой очевидной логики нечто парадоксальное и даже абсурдное: …Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? (мф 5:43-46).

И это ведь не кто-нибудь говорит, а сам Христос — воплотившийся Бог. Законный гнев в отношении обидчиков Он призывает поменять на благословение, добрые дела и молитву за них.

Конечно, можно возразить, что в этих словах Христа речь идет о личных врагах, а не о врагах твоей веры. Однако Новый Завет разрушает привычную для нас логику «симметричного ответа» на хамство и агрессию даже там, где они направлены против христианской веры и учения. Апостол Павел в письме к своему ученику Тимофею пишет: От глупых и невежественных состязаний уклоняйся, зная, что они рождают ссоры; рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю. (2 Тим 2:23-26).

Есть ли в этих словах призыв к тому, чтобы быть тряпкой и позволить вытирать ноги о то, что тебе дорого, — судите сами. Но вот запрет для христиан на ссоры с кем-либо и призыв быть кроткими и вежливыми со всеми оппонентами в вероучительных спорах звучит здесь несомненно. 

А еще, что очень важно, здесь указана причина — почему с противниками учения Христова следует поступать именно так. Оказывается, они — несвободные люди, попавшие в рабство к диаволу. Им только кажется, что, говоря хулу на Церковь, они выражают свою точку зрения. На самом же деле, они всего лишь исполняют волю поработившего их злобного существа, ненавидящего весь человеческий род без исключения. Поэтому сталкивать людей в спорах, доводящих до гнева друг на друга, — одно из любимых его развлечений. А уж если в такой спор удастся втянуть еще и христианина — это для духа злобы отдельный подарок.

И потом, таких несвободных людей вокруг довольно много. Поэтому «заткнуть» их всех у Вас не получится, даже если Вы решите посвятить этому все свое время без малейшего остатка. А тех, на кого Вы все же успеете излить свой гнев, такое «затыкание» лишь еще более разозлит и укрепит в неприязни к Церкви.

Иисус, посылая учеников на проповедь, призывает их остерегаться людей, потому что люди живут под властью зла: вот, я посылаю вас, как овец среди волков. Чего же еще ожидать кроткой овце в такой кровожадной компании, кроме как — быть разорванной на куски? Но дальше Иисус говорит совсем удивительные слова: …итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (мф 10:16). Не праведный гнев и благородная ярость должны стать христианским ответом на волчий произвол мира, но — мудрость и простота. И все, считающие себя учениками Христа, призваны только к такому «оружию» для защиты своей веры. Любая попытка прибавить к овечьей кротости, змииной мудрости, голубиной простоте еще и какую-нибудь «львиную ярость» тут же выводит человека за пределы евангельских наставлений в область совсем иных взглядов и предпочтений. Как говорил знаменитый бандит и убийца Аль Капоне, добрым словом и пистолетом можно добиться куда большего, чем одним только добрым словом. В Церкви же об этом сказано совсем по-другому, например, у преподобного Иоанна Кассиана Римлянина:

«От какой бы причины ни возбудился гнев, он ослепляет очи сердечные и, причиняя гибельную язву остроте зрения, не дает созерцать солнце правды. Все равно: золотой ли лист, или свинцовый, или другого какого металла будет положен на глаза — ценность металлов не делает различия в ослеплении».

Когда ведешь сетевой спор, защищая солнце правды Христовой, можно, конечно и пощеголять в таких вот  праведно-гневных очках из чистого золота. Но что мне проку в грозном сверкании золотых линз, если, по слову святого, они гарантированно отсекают от света этой правды меня самого? 

Бей свою душу

Итак, для защиты Христовой истины в сетевых спорах гнев не годится. Тогда какой же гнев можно назвать праведным, если даже применение его против нападающих на истину не считается в Церкви благим делом? 

Дело в том, что гнев — это оружие. Да-да, самое настоящее оружие, подобное тому самому пистолету, с помощью которого Аль Капоне собирался на свой манер усилить действие доброго слова. Вопрос лишь в том, на кого это грозное оружие должно быть нацелено. Ведь и само слово «грех» в греческом языке звучит как  «амартиа», что означает буквально — мимо цели, промах. Значит, и гнев становится греховным лишь в том случае, если из этого «пистолета» стреляют не по той мишени. Так куда же следует направить его огонь, чтобы гнев оказался праведным? 

Здесь у святых отцов абсолютно единодушное мнение: гнев — оружие, которое человек получил от Бога при сотворении, чтобы обороняться им от дьявола — злобного духа, врага рода человеческого. А также — от греховных помыслов, которые этот враг все время пытается внушить людям.

Гнев — оружие против дьявола и греха. Других целей для него не было предусмотрено. И если бы первые люди в раю гневно отогнали от себя сатану, склонявшего их к вкушению запретного плода, тогда вся история человечества была бы совершенно иной.

Но что же происходит с вооруженным бойцом, которого противник перехитрил, захватил в плен и подчинил своей воле? А происходят с ним очень печальные вещи. Оружие по-прежнему находится у бойца в руках, но теперь он разворачивает его уже против своих же собратьев, воюя на стороне врага. 

Нечто подобное произошло и с человеческим гневом. После грехопадения человек начал вести огонь из этого «пистолета» по другим людям — изливать свой гнев не на грех и дьявола, а на тех, кого изначально был призван любить как самого себя. Сколько же слез и крови пролито было из-за этого трагического сбоя прицела… Семейные скандалы, ссоры между друзьями, увечья и убийства в состоянии аффекта — все это злые плоды гнева, обрушившегося совсем не на ту цель, ради которой он был вложен в наше естество. Преподобный авва Исаия пишет об этом так:

«В уме есть гнев по естеству, — и без гнева не бывает у человека и чистоты, если не будет он гневаться на все, всеваемое в него врагом. Но в нас изменился такой гнев на другой, чтоб гневаться на ближнего из-за всяких вещей, ненужных и бесполезных».

Именно здесь и проходит граница, отделяющая праведный гнев от неправедного. Определить ее для себя не так уж и сложно: если видишь во время спора в Интернете, что это оружие направлено у тебя на другого человека, каким бы он ни был, немедленно опусти его и поставь на предохранитель. Помни, это враг человеческого рода в очередной раз пытается устроить себе потеху, вовлекая нас в свою дьявольскую игру-стрелялку, где мы будем растрачивать друг на друга боезапас, на самом деле предназначенный для огня по нему. Святитель Иоанн Златоуст прямо призывает каждого христианина прекратить участие в этом сатанинском «шутере» и научиться использовать гнев только по назначению: «Ты гневлив? Будь таким по отношению к своим грехам, бей свою душу, бичуй свою совесть, будь строгим судьей и грозным карателем своих собственных грехов — вот польза гнева, для этого Бог и вложил его в нас.

…Для того и дал нам Бог оружие гнева, чтобы мы не собственное тело (то есть ближних) поражали мечом, но чтобы вонзали все его острие в грудь диавола. Вонзи туда свой меч по самую рукоять, если хочешь и рукоять, и не извлекай его оттуда никогда, напротив, присоедини еще и другой меч. А это произойдет, если мы будем щадить друг друга, если будем миролюбиво расположены друг к другу».

Праведный гнев в действии

Но легко сказать — вонзи меч в дьявола. А как это выполнить на практике? 

У меня, как, наверное, и у каждого, в жизни были ситуации выбора, когда мне очень хотелось сделать что-либо недолжное, а совесть говорила — не надо, ну пожалуйста, не делай этого. И тогда, лишь с большой неохотой повинуясь какому-то еле заметному движению души, я все-таки отказывался от греха. Вот это слабенькое мое душевное движение и было тем самым праведным гневом, о котором Вы спрашиваете, Владимир. Не бурлящий в крови адреналин, не грозные слова и сверкающий из-под бровей взор, а это едва ощутимое стремление отодвинуть от себя грех, не делать того, что и сам считаешь плохим, неправильным, хотя оно тебя и влечет. 

Не стоит удивляться такой слабости праведного гнева. Ведь ровно то же самое бывает и с любой другой нашей способностью, которую мы не развиваем, над которой не работаем специально. Если не заниматься спортом, мышцы потихоньку теряют упругость и силу, становятся дряблыми и неспособными к серьезным нагрузкам. Если не развивать ум, мысль становится ленивой и медленной. Точно так же и навык гнева на собственные грехи приобретается лишь осознанным и постоянным его применением. 

Однако и в этой слабости праведного гнева у нетренированной души есть утешительное свидетельство: если даже в таком жалком состоянии он способен отогнать от нас грех и дьявола, какова же мощь этого оружия! 

Но, направленное на человека в сетевом споре, оно тут превращается в тот самый пистолет от Аль Капоне, дополняющий доброе слово. Которое, правда, от такого «довеска» почему-то сразу же перестает быть добрым, даже если позволяет добиться некоего результата. Например — «заткнуть» не в меру ретивого собеседника-хама.

Медленно убрать руки…

Праведный гнев — оружие против греха, нетерпимость к нему, стремление гнать эту заразу прочь, где бы она ни высунула свою ядовитую голову. И когда грех проявляет себя в другом человеке, праведный гнев тоже не терпит его, и всегда готов обрушиться на этот чужой грех со всей силой. В истории Церкви известны случаи, когда святые люди при помощи праведного гнева воевали не только со своими грехами, но и с грехами ближних, помогая им освободиться от вражьего рабства. 

Но для неопытного борца со злом тут есть серьезная опасность подмены — вместо греха разгневаться на самого человека, порабощенного этим грехом и дьяволом. А такой гнев праведным уже никак не назовешь. 

Чтобы избежать подобной ошибки в сетевых спорах, есть простой и очень действенный способ: как только руки уже взлетели над клавиатурой, боясь не поспеть за теснящими друг друга обличительными мыслями в адрес еретика, кощунника или просто хама, нужно глубоко вдохнуть, потом — выдохнуть. И… медленно убрать пальцы от кнопок с буквами. После чего подумать об очень важной вещи, которую в пылу споров люди часто забывают. Желаю ли я сейчас добра своему собеседнику? Жалею ли сейчас его, запутавшегося в сетях дьявола и оттуда безумно говорящего хулу на Бога и Церковь? Любовь ли к этому порабощенному врагом чаду Божьему движет сейчас моим сердцем, или же просто мстительное желание под благовидным предлогом причинить ответную боль? 

И если окажется, что во мне нет сострадания и любви к человеку, на которого я разгневался, значит, этот мой гнев никакой не праведный, а вполне себе греховный. Тот самый, про который апостол Иаков писал: Итак, братия мои возлюбленные, всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией (Иак 1:19-20).

Ну а напоследок в этой непростой теме, дорогой Владимир, вот несколько мыслей еще одного святого. Сегодня они звучат буквально как инструкция по технике духовной безопасности для всех православных интернет-спорщиков и гневных борцов за свою веру:

«Мудрость христианская мирна, и подвизающийся для нее должен быть мирен. Мирным нужно быть любителю мудрости и в отношении к другим, не вступать в словопрения, как учит апостол, что ни мало не служит к пользе, а к расстройству слушающих. И если нужно стать за истину против нападающих на нее, следует делать это со спокойной твердостью, без раздражения, — так, чтобы можно было потом сказать себе в совести: С ненавидящими мир я был в мире (Пс 119:6)». 

Эти слова святителя Филарета Московского каждому из нас было бы нелишне распечатать большими буквами на листе формата А4 и приколоть к стене рядом с компьютером. Чтобы всякий раз во время сетевых перепалок вспоминать, как же христианину на самом деле следует защищать истину Божью. 

Фото Владимира Ештокина 

Коллажи Натальи Федоренковой

Патриарх Кирилл

Избавьтесь от гнева до заката

Несогласие с людьми может вызывать чувство внутреннего раздражения, но это раздражение сокрыто, от него страдает только тот, кто раздражается. Совсем другое дело гнев. Гнев — это не скрытое раздражение, а это видимая всем тяжелейшая эмоция, которая в первую очередь приводит в тяжкое состояние самого гневающегося. Через гнев он ослабляет, если не разрушает, свои отношения с другими людьми. Ну кто будет любить гневливого? А как тяжело работать с гневным человеком. И дружить с ним невозможно, и он, считая себя сильным, в действительности слаб настолько, что оказывается в полном одиночестве.

Грех не может быть приятным. Пороки могут быть только мнимо приятными, на самом же деле всякий грех несет в себе огромный ущерб для человеческой личности, и гнев являет нам пример такого ущерба. Гневающийся теряет и ничего не приобретает, потому что человек ничего не может приобрести для себя через грех.

Но есть еще что-то, что превращает этот грех в великую опасность для духовной жизни человека. Мы находим удивительные слова в послании апостола Павла к Ефесянам: Солнце да не зайдет во гневе вашем, ниже дадите место диаволу (Ефес 4:26-27). То есть апостол предупреждает: если и прогневался, не выдержал, проявил эмоции недолжным образом, то сделай так, чтобы до заката солнца все прошло, сам себя освободи от груза гнева, примирись с тем человеком, на которого прогневался. А почему это нужно сделать быстро? А потому что, если гнев удерживается на протяжении долгого времени, то он перерастает в другой, еще более страшный порок — в злобу. А злоба — не просто один из пороков. По-русски слово «злоба» имеет тот же корень, что и зло, а зло — это ведь и есть дьявол. Как и в гордыне, в злобе проявляется сама природа греха, и человек злой спастись не может. Он не может быть вместе с Богом, потому что там, где зло, там нет Бога. Человек через зло связывается с дьяволом и помимо своей воли становится игрушкой в его руках, подобно тому, как через любовь человек входит в общение с Богом.

Гнев иногда списывают на свойства характера, и, действительно, он может быть каким-то образом связан с особенностями человеческого организма. Но если эта черта, этот порок не подвергается духовному лечению, то перерастает в злобу, а злобу уже ничем вылечить невозможно, потому что зло противоположно Богу — злой человек погибает.

Вот почему необходимо бороться с гневом, удерживать себя в первую очередь от внешних проявлений раздражения. Само по себе раздражение также опасно для человека — оно разрушает его внутренний мир и покой, путает мысли, мешает определиться, в том числе в отношениях с людьми, правильно проанализировать эти отношения, особенно если они входят в полосу конфликта. Через раздражение человек ослабляет свои способности к общению с другими, но раздражение, оставаясь внутри, не наносит такого ущерба человеку и его отношениям с окружающими, как внешнее раздражение — это гораздо более страшное состояние.

Так вот, гнев, который входит в привычку, гнев, который превращается в природу человека, который становится его второй натурой, — это и есть путь в бездну, потому что такой гнев всегда будет перерастать в злобу, в полное отчуждение от Бога. Человек может и верить формально, и даже в Церковь ходить, но если в душе злоба, то не может быть спасения. А потому нужно останавливать этот грех, когда он еще внутри, когда появляется раздражение, досада на других людей. Очень хорошее средство предлагают святые отцы — думать в это время о своих собственных грехах. Если нам что-то не понравилось в человеке, если мы видим соринку в его глазу, нужно посмотреть на самого себя, и, может быть, увидишь бревно, несоизмеримое с тем, что вызывает раздражение в другом человеке.

Ну, а если гнев все-таки посетил, захватил душу, выплеснулся наружу, то словами апостола Павла «до захода солнца» исторгай из себя это состояние, кайся пред Богом и примиряйся с ближним. Замечательные слова мы слышим многократно во время великопостного богослужения: «Положи, Господи, хранение устам моим». Мы обращаемся к Богу с молитвой, чтобы Он дал нам силу контро­лировать наши слова, а значит, и наши эмоции, и это в первую очередь применимо к такому состоянию, как гнев. 

Из слова после великого повечерия в среду первой седмицы Великого поста в Богоявленском кафедральном соборе г. Москвы, 20 марта 2013 года. Заголовок дан редакцией

Сева

Первые 19 лет моего священнического служения проходили в сельском приходе. Храм новый, в 1990 году построенный, четыре окрестных села окормлял. Всё бы хорошо — и прихожан достаточно, и спонсоры с ближайшей шахты есть, да вот только через дорогу от церкви жил Сева.

Сева — фигура неоднозначная, непредсказуемая и категоричная, даже в свои сорок с хвостиком, хулиганистая. Если ему что-то не нравилось, он старался все исправить по-своему, причем кардинально.

Я со своими прихожанами чувства любви у него не вызывал, поэтому все виды его изощренных мстительных действий испытывал регулярно. Причем кульминация его действий против церковных соседей и меня лично обычно совершалась в большие церковные праздники.

И слова непотребные выслушивали, и гору навоза прямо перед входом на церковный двор получали, и милицию встречали в разгар службы — силовые структуры получили сообщение, что в храме крик, шум и драка со смертоубийством. Горазд был Сева в борьбе с «мракобесами».

Вот и в то Рождество, когда в половине четвертого утра начали прихожане на богослужение собираться, я с опаской рассматривал окрестности храма. Да и как не опасаться, если окно Севиного домика было освещено?

— Готовится, наверное, — решил я, — сейчас что-нибудь отчебучит.

Все великое повечерие — сплошное напряженное состояние, но когда хор торжественно запел «С нами Бог», успокоился и я, и те, кого мы на входе храма оставили, дабы очередной «теракт» предотвратить.

Началась утреня, я вышел в центр храма Евангелие читать и вдруг справа от себя, в углу около иконы Антипия увидел Севу. Он плакал. Стоял и молча плакал. Все лицо в слезах. Вытирает рукавом глаза и опять, чуть ли не навзрыд…

О своем удивлении рассказывать не буду, его не опишешь. После службы пошел я к Савелию домой — надо же было это преображение как-то объяснить.

Сева грустный и задумчивый сидел в зале своего небольшого двухкомнатного домика. Перед ним на столе лежали две старенькие елочные игрушки. Одна из картона — ангел с крылышками, а вторая — стеклянный, чудом сохранившейся шарик, на котором местный художник нарисовал вертеп…

— Что случилось, Сева?

Сева посмотрел на меня. Подумал с минуту, а потом, рукой махнув, рассказал.

— Полез я на горище (чердак) за валенками, думал в окно ваше церковное горящего чёрта выставить, чтобы не радовались сильно, а за валенками в углу сумка старая мамина. Достал, открыл, а там вот эти игрушки.

— Ну и? — не понял я.

— Так мне их мамка подарила на Рождество, когда мне лет пять было. Подарила, обняла и песню вашу запела, а через дней десять преставилась.

— Какую песню?

— Да эту же.

И Сева запел:

— Добрий вечір тобі, пане господарю, радуйся…

Может быть, он и не пел, а просто говорил, но я больше никогда в своей жизни не слышал такой удивительного песнопения и такого радостного восхваления Христа. 

Протоиерей Александр Авдюгин

Христа ради, потеряй свою жизнь 

Зависимость — странное явление. У меня есть друг, который говорит, что проблема с алкоголем заключается в том, что его «просто недостаточно». Люди без зависимостей часто понимают это неправильно. Однажды я услышал, как кто-то сказал человеку, страдающему от зависимости: «Когда ты решил следовать этому пути…» На самом деле внутри зависимости остается очень мало места для решения. Само заболевание, зависимость делает выбор. Вовлеченному человеку часто остается беспомощно смотреть на то, как такие люди проходят очередной виток спирали зависимости, наблюдая за тем, как вся их жизнь движется в направлении, где они становятся бессильными что-либо изменить.

Сначала ты выпиваешь алкоголь,

затем алкоголь выпивает алкоголь,

а потом алкоголь выпивает тебя.

(Ф. С. Фицджеральд)

Это легко можно объяснить на примерах алкоголя и наркотиков. Однако я думаю, что вся наша культура — культура зависимости. У тех, кто подсел на наркотики или алкоголь, ситуация просто более определенная, они могут разглядеть свою зависимость более ясно.

В списке грехов, которые упоминаются в Священном Писании, пьянство занимает достойное место. Однако есть и более глубокая привязанность, гораздо масштабнее, которая играет более значительную роль и в Библии, и в наших жизнях, — это корысть. Простенькое слово, которое кажется несколько старомодным, словно вышедшим из романов Диккенса. И в самом деле, оно настолько ушло из нашего активного словарного запаса, относящегося к вопросам морали, что (не краснея) можно заявить, что «корысть — это хорошо». У греков есть еще более наполненный оттенками смыслов термин — плеонексия. Он означает «желание иметь больше». И такое определение действительно предполагает несравненно более крупную и распространенную проблему.

Желание «иметь больше» покоится в центре современной цивилизации. Богатство и успех все больше воспринимаются как обещание стать желанным. Мы часто оцениваем экономику по показателям роста, а не по каким бы то ни было другим показателям благосостояния. Жадность для нас означает просто хотеть слишком многого. Однако у нас не получается бросить вызов самому желанию.

Здесь меня заботит не сама экономическая теория, а лишь те ее проявления в отношениях, которые могут быть названы «духовностью» культуры. Если в потребительской культуре существует духовность, лучше всего ее можно описать словом плеонексия, алчность. Вот что движет потребителями.

К сожалению, это правда: если бы завтра мы снизили градус алчности, мир, каким мы его знаем, разрушился бы. У нас нет внутреннего контроля над алчностью — в этой роли выступает разве что лимит наших кредитных карт.

Если наше желание иметь больше должно поддерживаться на заданном уровне, нам самим необходимо верить в это и согласиться принимать участие в этом процессе. И тут наша зависимость выходит на первый план. Мы не только хотим иметь больше, часто мы оказываемся бессильными хотеть меньше. «Синдром раскаяния покупателя» — это не выдумка, это версия потребительского похмелья.

Если желание иметь больше свелось бы к материальным благам, возможно, оно было бы всего лишь в тягость. Однако плеонексия — заболевание духовное, оно поражает нашу жизнь целиком. Плеонексия, алчность — не расстройство, которое можно свести к одной-единственной области нашей жизни. Мы хотим больше — всего: больше вещей, больше секса, больше еды, больше развлечений — и так до бесконечности.

В Царствии Небесном самоопустошение — это принцип настоящего бытия (см. Флп 2:5–11). Итак, мы оказываемся порабощенными духовным законом высочайшей иронии: мы жаждем большего, что влечет нас все дальше и дальше от нашего собственного бытия. Чем больше мы получаем, тем меньше существуем.

Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Это высказывание Христа воплощается ежедневно на протяжении всей нашей жизни. Стоит отметить, что великий писатель Александр Солженицын вновь обрел веру, будучи в ГУЛАГе. Странно, но бессодержательность жалкого существования в лагере стала для него сокровищем. 

Православный путь жизни целенаправленно требует нас отбросить дух мамоны. Мы постимся, мы учимся быть щедрыми — и мы делаем это, идя по жизненному пути. Мы не созданы приобретать. Наша жизнь обретается на Кресте. Крест — это и место, где Христос достиг нашего спасения, и путь спасения сам по себе. Это мудрость, и это сила Божия. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее (Мф 16:25).

Есть множество людей, всерьез озабоченных тем, как функционирует национальная экономика (они просто постят свои идеи на тему экономики в «Фейсбуке», чтобы потом следить за трафиком). Большая часть наших мыслей плодятся теми же потребительскими/политическими/информационными конгломератами, которые оказывают на нас давление, выводя на первый план потребительские заботы. И тем не менее в настоящее время христиане должны убедиться в том, что их собственное отрицание потребительской культуры не приведет к краху экономики. Но, если мы откажемся уйти от разнообразных форм плеонексии, под угрозой окажется сама целостность наших душ.

Думая о духовной природе алчности, мы поступим мудро, если пересмотрим всю свою жизнь. Ведь мое желание иметь больше отталкивает от меня других людей или ставит их в положение завистливых соперников, которые вмешиваются в мою жизнь, мое время, мои планы, мои интересы, мои удовольствия и т. д.

Христа ради, потеряй свою жизнь. К чему пытаться приобрести мир?

Священник Стивен Фриман, 

настоятель храма святой Анны в г. Оук-Ридж, 

штат Теннесси, США

Перевела с английского 

Анастасия Перова

27декабря 1929 года, вернувшись после допроса в камеру, епископ Игнатий написал заявление, которое он подал начальнику Тульского ОГПУ: «Я уже в четвертый раз обвиняюсь Тульским ОГПУ по одной и той же статье Уголовного кодекса — 58-й <...> и все эти четыре раза обвиняюсь исключительно по лживому политическому доносу <...> В своих письменных заявлениях, а также на допросах я просил Тульское ОГПУ привлечь этих политических лжецов <...> к открытому и гласному суду и дать мне с ними на этом суде или даже прежде этого суда очную ставку, чтобы вывести этих лжецов наружу <...>.

Повторяю Вам, гражданин начальник, что настоящим заявлением <...> я ищу и искал от Вас не милости, а лишь только справедливости и правды, каковых со стороны представителей Тульского ОГПУ мне намеренно не было оказано при прежних моих арестах...»

***

Священномученик Игнатий родился в 1887 году в Москве в семье священника Сергия Садковского, служившего в Георгиевской на Всполье церкви, и в крещении был наречен Сергием. По окончании в 1907 году Московской духовной семинарии он поступил в Московскую духовную академию, где стал усердно изучать творения святителя Игнатия (Брянчанинова). Труды благодатного и опытного в духовной жизни святителя, частые поездки за духовными советами в Зосимову пустынь, воспитание, полученное в благочестивой семье, собственное устремление к благочестию склонили Сергия к принятию монашества, и 11 декабря 1910 года он принял монашеский постриг с именем Игнатий, напоминавшим ему о призвавшем его на путь аскетики святителе.

Священноинок, совершавший постриг, написал ему наставление, которое он хранил в сердце своем в течение всей жизни: «Возлюбленный брат и отец Игнатий!.. Как только что явятся помыслы, твори молитву Иисусову: “Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”. И Господь поможет тебе побороть их. Молитва Иисусова очищает нас. Как солнце ходит над землею, высушивает болотистые и скаредные места, так и Сладчайшее имя Господа Иисуса Христа, если ты навыкнешь его повторять непрестанно, будет иссушать все твои помыслы и страсти, очистит твою душу и тело. Это твое первое делание отселе, как монаха.

И еще тебе необходимо всегда помнить смирение и самоукорение. Ты должен научиться постоянно видеть свои грехи и недостатки и не превозноситься над другими, а всегда себя укорять, чтобы почитать себя грешнее всех, во всем обвинять себя и никого не осуждать, чувствовать, что ты хуже всех, и не оправдывать себя, что в твоих грехах виноваты другие. И так непрестанным смирением, самоукорением соблюдай себя от гордости. Ты — ученый и можешь своею ученостию возгордиться пред простецами. Когда придут тебе на сердце такие помыслы, вспомни, что монаху нужно иметь самоукорение и считать себя хуже всех. “Господь гордым противится, смиренным же дает благодать” (Притч 3, 34; Иак 4, 6)».

23 января 1911 года монах Игнатий был рукоположен во иеродиакона. В том же году он окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия, которую получил за работу «В поисках Живого Бога. (Преосвященный Игнатий (Брянчанинов) и его аскетическое мировоззрение)». 31 июля 1911 года иеродиакон Игнатий был рукоположен во иеромонаха. В 1917 году он поступил в Смоленскую Зосимову пустынь под руководство иеро­схимонаха Алексия (Соловьева), а через год был зачислен в число братии московского Данилова монастыря.

5 апреля 1920 года он был хиротонисан во епископа Белёвского, викария Тульской епархии. Город Белёв, где ему предстояло служить, имел в то время двенадцать тысяч жителей, занимавшихся по большей части небольшими кустарными промыслами; в городе было два монастыря, мужской и женский, и пятнадцать церквей.

Наступало время испытания веры. В 1922 году власть организовала воинствующих против Церкви обновленцев, многие из которых еще недавно были ее членами. В июне 1922 года духовенство города Тулы избрало на Тульскую кафедру епископа Виталия (Введенского), а он сразу же перешел к обновленцам.

Епископ Игнатий написал тогда благочинным: «...Тульское Епархиальное управление сошло с рельс церковной жизни, отошло от христианской Церкви, ибо стало на платформу так называемой “Живой церкви”. Посему все его распоряжения должно аннулировать. <...> Мой настоящий архипастырский голос и предостережение сообщите <...> духовенству, а через него мирянам... Разъясните духовенству и мирянам, что нужно держаться ограды Христовой Церкви и не бояться тех прещений, коими теперь страшат нас».

После рассылки послания началась беспощадная борьба обновленцев с Православной Церковью на территории Белёвского викариатства. 14 октября обновленцы отправили в ОГПУ рапорт о том, что епископ Белёвский Игнатий открыто заявляет, что единственный законный руководитель Церкви — Патриарх Тихон, и призывает все другие появившееся при поддержке советской власти органы управления считать незаконными и еретическими.

В ночь на 17 января 1923 года епископ Игнатий был арестован и обвинен в том, что он «является ярым сторонником бывшего Патриарха Тихона <...> и во время приезда в Тулу члена ВЦУ протоиерея Красницкого, когда большинство тульского духовенства признало ВЦУ, он остался с меньшинством, не признавшим таковое». 14 сентября 1923 года епископ был отправлен на три года в Соловецкий концлагерь.

По окончании срока заключения, в 1926 году епископ Игнатий вернулся на Белёвскую кафедру, и к нему сразу же явились обновленцы — выяснить его к ним отношение. Епископ отказался что-либо с ними обсуждать, заявив, что не желает беседовать с неправославными.

2 июля 1929 года начальник 6-го секретного отдела ОГПУ Тучков распорядился, чтобы сотрудники Тульского ОГПУ расследовали деятельность епископа Игнатия. 13 ноября против него было начато дело. Владыку обвинили в том, что он 4 февраля собрал после службы в Георгиевской церкви «нелегальное собрание» духовенства из семнадцати священников, где обсуждались вопросы о притес­нении духовенства советской властью, невыдаче духовенству продуктов, недопущении детей духовенства к обучению в школах.

26 декабря 1929 года епископ Игнатий был арестован. Через день следователь допросил его. Отвечая на предъявляемые ему обвинения, владыка сказал: «Виновным себя не признаю».

2 июля 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило епископа Игнатия к трем годам заключения в концлагерь, и он был отправлен в Усть-Вымьский лагерь под Котласом. 

Летом 1932 года епископ был освобожден. В начале 1933 года он встретился с замес­тителем Местоблюстителя митрополитом Сергием, и тот назначил его епископом Скопинским, викарием Рязанской епархии.

3 февраля 1936 года епископ Игнатий и с ним некоторые священнослужители и миряне города Скопина были арестованы и заключены в Бутырскую тюрьму в Москве. Допросы продолжались в течение месяца. Владыку обвинили в создании контрреволюционной организации из духовенства и мирян Скопинского района, а также в том, что он намеренно определял на священнические места священнослужителей, освободившихся из лагерей.

— Приведите факты антисоветских разговоров со стороны обращавшихся к вам, как к епископу, подведомственных вам священников и монахов, — потребовал от него следователь.

— Со стороны приходивших ко мне по делам священников и монахов никаких антисоветских разговоров в моем присутствии не было, — ответил епископ.

— Какие антисоветские указания вы давали приходившим к вам священникам и монахам?

— Никому из духовенства я антисоветских указаний не давал, и никто из духовенства по этому поводу ко мне не обращался.

— Признаете ли себя виновным в предъявленном вам обвинении? — задал следователь последний вопрос.

— В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, — ответил епископ.

16 марта 1936 года Особое Совещание при НКВД СССР приговорило епископа Игнатия к пяти годам ссылки в Северный край, и он был отправлен в Архангельск.

В 1937 году усилились гонения на Русскую Православную Церковь, и 3 августа 1937 года епископ Игнатий был вновь арестован и заключен в тюрьму города Архангельска.

— Вы арестованы за активную контрреволюционную деятельность. Следствие предлагает вам дать откровенные показания о вашей контрреволюционной работе.

— Никакой контрреволюционной работы я не вел и не веду, — ответил епископ.

— Расскажите о контрреволюционной деятельности участников вашей группы.

— У меня никаких соучастников не было, и о контрреволюционной деятельности кого-либо я ничего не знаю.

15 октября 1937 года епископ Игнатий был приговорен к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Ссылка, заключения в тюрьмы, допросы, каторжная работа в лагере окончательно подорвали его здоровье. Епископ Игнатий скончался в Кулойлаге Архангельской области 9 февраля 1938 года и был погребен в безвестной могиле на территории лагеря.

Игумен Дамаскин (Орловский),

ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Пат­риархе Московском и всея Руси по увековечению памяти ново­мучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православ­ной Церкви»), www.fond.ru

ЛЮДИ 

Таня

 Таня умирала… Рак пытался съесть изнутри эту хрупкую и изящную женщину, которая, казалось, светилась красотой изнутри: кожа бела, глаза как синие озера, волосы как лен.

Мое знакомство с этой женщиной произошло — нет, не в клинике или аптеке, а в очереди одного московского музея, «привезшего в свои стены» экспозицию известного и признанного мирового художника-гения. В очереди, которой не хватало места в помещении, а потому она заполонила московские улицы.

Неласковый осенний ветер пронизывал нас насквозь, заставлял приплясывать, чтобы согреться. Иногда мы, предупредив «соседей по ожиданию», бегали за горячим какао в близлежащее миленькое кафе.

Вопреки моей тотальной боязни очередей (ох, эти ругань и давка), эта очередь к прекрасному вела себя на удивление хорошо. Незнакомые люди спрашивали друг друга о самочувствии, предлагали пойти погреться, никто не лез вперед. Иной раз казалось, что я сплю, но холодный ветер в лицо возвращал меня в реальность…

Томительные часы ожидания стали поводом поговорить о многом: культуре, книгах, картинах, художниках. И мимоходом Таня обронила фразу:

— А обо мне так Господь заботится! Не так давно дочь приносит подарочек от батюшки знакомого: два пакета вкус­нейшего кофе в зернах. Я протестую: да зачем, у меня вроде есть. Может кому другому нужнее… А потом заглядываю в шкаф, а кофе-то на дне, как говорится. Закончился… Надо же, даже в таких мелочах Господь обо мне заботится. Удивительно. Я так благодарна.

Осенний ветер продолжал пытаться меня заморозить, сорвать шарф, однако в тот момент я его просто не замечала, я думала о Тане. О Тане, которую изнутри ел рак, о Тане, получившей ожог гортани от чудовищной лучевой терапии, от чего ее голос стал надтреснутым, а слюна перестала выделяться, о трогательной блондинке, стоящей в очереди в музей и радующейся любой мелочи, как самому большому чуду в ее жизни, которая может оборваться в любой момент…

Таня умирала? Нет, Таня жила.

Юлия Шутова

 КУЛЬТУРА

Изнанка шинели

Что  происходит?

Сюжет «Шинели» прост. Мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин переписывает бумаги в департаменте, с кротостью сносит насмешки коллег, довольствуется малым. Но вот у него приходит в негодность старая шинель, и он вынужден приобрести новую. Копит деньги, отказывает себе во всем — и в итоге становится счастливым обладателем новой шинели. Но счастье длится недолго — Башмачкина, возвращающегося ночью из гостей, грабят, отнимают шинель. Он пытается хлопотать перед высоким начальством, чтобы помогли вернуть шинель, получает суровую отповедь, простужается, заболевает и умирает. Но после смерти становится привидением и по ночам отнимает шинели у прохожих: мстит за свою обиду. Ограбив таким образом генерала, отказавшего ему в прошении, привидение исчезает. Вот, собственно, и все.

Как  это  трактовалось?

Повесть «Шинель» была опубликована в 1842 году. Критики (и в первую очередь Виссарион Белинский) восприняли ее как жесткий социальный памфлет, как голос в защиту униженных и оскорбленных. Бедного Акакия Акакиевича трактовали как жертву несправедливой социальной системы, страдающую от бюрократии и произвола. После Гоголя эту же тему (страдания мелкого чиновника от бессердечия чиновников крупных) разрабатывали многие русские писатели. Известный литературовед Дмитрий Чижевский (1894–1977) в 1938 году опубликовал работу «О повести Гоголя “Шинель”», в которой насчитал более сотни рассказов и повестей на эту тему.

Поэтому фраза, ошибочно приписываемая Достоевскому*, «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”» в определенном смысле верна: действительно, «Шинель» породила целую литературную традицию.

Такая трактовка «Шинели» перешла и в советское литературоведение, а из него, конечно, в школьный курс литературы. И хотя советской власти нет уже четверть века, в современных школах чаще всего по инерции говорят то же самое. Вот и думают семиклассники, что Акакия Акакиевича потому следует жалеть, что он — жертва несправедливой власти.

Другой  подход

Не все, конечно, были согласны с такой социально-политической трактовкой. В свое время замечательный русский писатель Борис Зайцев (1881–1972) писал о таких толкованиях: дьявол «напустил тумана в глаза и навел марево <...> на людей, казалось бы, обязанных Гоголя понять». А еще раньше, в 1847 году, известный поэт и литературный критик Аполлон Григорьев (1822–1864) писал: «…В образе Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеленья Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного…»

Надо учитывать, что волновало Гоголя на момент написания «Шинели», чем он в те годы жил и дышал. А жил и дышал он православной верой. Известнейший исследователь духовного наследия писателя, протоиерей Василий Зеньковский, писал, что как раз в то время у Гоголя произошел «...духовный перелом, связанный с крушением эстетической утопии, перешедший потом в живую потребность религиозного понимания творчества и жизни». Насчет перелома, конечно, можно поспорить — другие исследователи полагают, что Гоголь всегда был глубоко верующим православным христианином, что его духовное развитие шло без резких поворотов, но вот что действительно очевидно — в 40-е годы XIX века Гоголя волновали вопросы религиозные: вопросы духовного делания, духовной борьбы. Он конспектировал святоотеческую литературу (читая ее, кстати, и на греческом), ежедневно молился (как отмечает доктор филологических наук Владимир Воропаев в своей книге «Духовная биография Гоголя», его молитвенное правило было куда обширнее, чем у большинства мирян). 

И вот именно на таком фоне, в таком настроении Гоголь пишет «Шинель». Наивно было бы думать, что в повести не заложены все эти духовные вопросы. Дмитрий Чижевский вполне резонно замечает, что от «Шинели» «надо ждать попытки разрешения сложных психологических вопросов, а не простого повторения аксиом (“я брат твой”) и избитых истин (и “крестьянки, то бишь бедные чиновники, чувствовать умеют”)».

В постсоветское время на религиозную подоплеку «Шинели» обратили внимание многие ученые, специалисты по творчеству Гоголя — к примеру, С. А. Гончаров, В. А. Воропаев. 

Духовная  драма

Если говорить кратко, то «Шинель» — это прит­ча, где в иносказательной форме показано, как человек — кроткий, смиренный, почти что безгрешный человек! — может впасть в грех, стать рабом своих страстей и погибнуть духовно. Вся внешняя сюжетная канва — то есть департамент, чиновники, переписывание бумаг, зимние холода в Санкт-Петербурге, портной Петрович, новая шинель, грабители, генерал, простуда, смерть — служит лишь декорациями, на фоне которых ставится духовная драма. Главное в повести происходит не на петербургских улицах, а в душе Акакия Акакиевича. 

Попробуем разобраться, что же в ней происходит.

Почти  святой

В начале повести Гоголь рисует нам Башмачкина как человека мало сказать скромного, но совершенно смиренного, беззлобного. «В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. <…> Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия. <…> Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним…»

Даже само имя его, Акакий Акакиевич, неслучайно. Здесь Гоголь, вполне вероятно, делает намек на подвижника Акакия из «Лествицы» преподобного Иоанна Синайского — книги, ставшей классикой святоотеческой литературы, которую прочли если не все, то очень многие всерьез верующие люди. Послушание подвижника Акакия было столь велико, что даже после смерти тот не мог ослушаться своего старца. А удвоение имени, Акакий Акакиевич, — это, можно сказать, смирение в квадрате. 

Герой «Шинели» — образец смирения, он абсолютно лишен тщеславия — порока, противостоящего смирению. В этом он радикально отличается от своих сослуживцев, стремящихся к почестям, выстраивающих карьеру.

Трудно не согласиться с доктором филологических наук Сергеем Гончаровым в том, что «...Акакий Акакиевич наделен чертами аскета-подвижника, “молчальника” и мученика... Убогость и “ничтожность” героя, его невзрачность предстают формами отъединенности от мира, его особой отмеченностью, знаком исключительности».

Заметим, что Гоголь, создавая перед читателем портрет Башмачкина, делает это с иронической интонацией, но на самом-то деле ирония тут не выражает авторского отношения к герою. Тут все тоньше — эта ирония иллюстрирует воспринимающее героя сознание. Гоголь как бы намекает читателю: вот так вы, люди обычные, приземленные, могли бы воспринять моего героя. Я показываю вам его вашими глазами. Таково ваше зрение.

Но вернемся к Акакию Акакиевичу. Тот не просто добросовестно исполняет свое дело, переписывание бумаг, — он исполняет его ревностно. Для него это смысл жизни, это дает ему высшую радость. «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрешнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра». 

Символом чего является это переписывание? Символом служения, символом благословленного Богом труда, символом подчинения всего себя Промыслу Божиему.  

Искушение   святого Акакия

Тем не менее эта святость Акакия Акакиевича дала трещину. Когда у него возникла потребность в новой шинели (сама по себе вполне естественная, вовсе не греховная), то все свои душевные силы, все свои устремления он направил на эту шинель. Та оказалась для него не просто предметом одежды, а целью жизни, высшей ценностью. Вещь становится для него идолом. «Он <…> питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели». Акакий Акакиевич кардинально меняется: «С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась проходить с ним жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель».

Прежний образ жизни, прежние цели для него поблекли. Мы помним, какой радостью для него было переписывание бумаг. Теперь же, в мыслях о шинели, «Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул “ух!” и перекрестился». Вроде бы мелочь, но это знаковый момент, и мы еще вернемся к нему.

Пока же зададимся двумя очевидными вопросами. Во-первых, почему именно шинель? Почему именно такое искушение оказалось непосильным для Башмачкина? Во-вторых, почему он вообще оказался слаб, почему его прежняя «почти святость» не защитила его?

Грех  нашего  времени

Почему шинель? Вспомним, что перед нами не психологическая проза (в ее современном понимании), а притча. Повесть про Акакия Акакиевича — это не только и не столько про конкретного героя, тут надо искать иносказание. Акакий Акакиевич символизирует не просто человека как такового, но более конкретно — общество, современное Гоголю. Деньги и вещи — вот та страсть, которая была писателю особенно ненавистна. И дело не только в корыстолюбии, тут сложнее. Для человека, который предпочел внешнюю жизнь внутренней, духовной, вещь становится высшей ценностью, а значит, воспринимается уже не только «функционально», как средство решить ту или иную бытовую проблему, но как самодостаточная цель. Такой человек стремится к бытовому комфорту, стремится окружить себя удобными вещами. Но в этом своем стремлении к комфорту он реализует — неправильным, недолжным образом! — все силы своей души. Важный момент: обретя новую шинель, Акакий Акакиевич думает, что «В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо». В этом «хорошо» вся суть.

Акакий Акакиевич ранее смиренно сносил то, что другого повергло бы в отчаяние: тупик карьеры, издевательства окружающих, скудная пища, бедность, одиночество, отсутствие каких-то развлечений. Но вот искушения комфортом он не выдержал, тут его духовная броня треснула. 

Почему именно тут? Потому что именно об этой болевой точке русского общества и хотел сказать Гоголь. Есть страсти извечные, присущие любым временам, — зависть, гнев, похоть, стяжательство и так далее, но бывает, что какие-то страсти особенно обостряются в ту или иную эпоху в силу господствующего в ней умонастроения. Таким умонастроением в 40-е годы XIX века стал если не массовый, то очень и очень заметный отход от Бога русских образованных людей. А свято место пусто не бывает, и потому высшей ценностью для них стало внешнее: карьера, богатство, комфорт. Повторим: сами по себе и карьера, и богатство, и комфорт не греховны, это просто условия жизни. Но грехом становится их обожествление.

Как  раскололась  сталь

А теперь попробуем разобраться, что же не так было со «святостью» Акакия Акакиевича, почему он сломался. 

Есть в народе такое выражение: «свят, да неискусен». Это можно сказать и про Башмачкина. Его смирение, кротость — они даны ему изначально, как дар Божий, а не достигнуты сознательной работой над собой. Они — не результат следования за Христом, борьбы со своими страстями, наблюдения за своими помыслами, искреннего покаяния и, естественно, жизни в Церкви. Если душу Акакия Акакиевича и можно сравнить со сталью, то это не закаленная сталь, она хрупкая, и достаточно даже не сильного, но точного удара в нужное место, чтобы ее расколоть.

Тут, однако, можно возразить: раз уж «Шинель» — это притча, где о духовной жизни говорится иносказательно, то как же там может быть напрямую упомянуто о Боге, о вере? В правильной, классической притче ведь все это должно быть вынесено за скобки, чтобы читатель самостоятельно сделал нужные выводы.

На это можно ответить, что «Шинель» — произведение все-таки более сложное, более многогранное, чем просто притча, и в ней совмещаются как аллегория, так и психологически точное описание человеческой души. Нельзя сказать, что действие «Шинели» происходит in vitra, в стерильных, лабораторных условиях. События разворачиваются в конкретное время — 30-40-е годы XIX века в конкретном месте — Санкт-Петербурге. Соответственно, неявно предполагается, что есть и Церковь, и вера. Да почему неявно? Вернемся к эпизоду, когда, задумавшись о шинели, Акакий Акакиевич едва не допустил описки в тексте. Какова его реакция? Едва не вскрикнул «ух!» — и перекрестился. Крестится, кстати, и его квартирная хозяйка, когда в болезненном бреду Акакий Акакиевич нецензурно ругает обидевшего его генерала. Значит, какие-то бытовые проявления христианской веры, на уровне привычек, героям «Шинели» присущи. Следовательно, вполне допустимо ставить вопрос: а на более глубоком уровне?

А на более глубоком уровне Акакий Акаки­евич о Боге не вспоминает, с христианских позиций свою ситуацию не оценивает. Ему даже в голову не приходит перекреститься, когда портной Петрович убеждает его потратиться на новую шинель. 

И если уж вспоминать, что Акакий Акаки­евич в «Шинели» интересен не столько сам по себе, сколько тем, что призван нечто символизировать, то заметим: символизирует он именно что отход от веры многих русских православных людей. Отход не громкий, не демонстративный, не на идейном уровне, а тихий, бытовой. Такие люди не то чтобы сомневаются в бытии Божием — они просто о Боге не задумываются, их волнуют совсем другие вещи. Красиво бумагу переписать... или новую шинель пошить.

Мысль Гоголя здесь совершенно очевидна: не думая о Боге, не сверяя свои поступки с Его заповедями, не прося Его о помощи, человек оказывается совершенно беззащитным перед грехом и перед соблазнителем.

Как  действует  страсть

В «Шинели» есть и соблазнитель — портной Петрович, который тоже ведь важен не сам по себе, не как «типичный представитель своей профессии», а как символ. А символизирует Петрович именно что сатану или, вернее, мелкого беса.

Знаков принадлежности портного к нечистой силе в повести Гоголя немало. «Одноглазый чорт», — называет его жена. Ей вторит рассказчик, говоря, что Петрович, бывая «в трезвом состоянии <…> крут, несговорчив и охотник заламывать чорт знает какие цены», да и герой вспоминает, что «…за Петровичем водилась блажь заломить вдруг чорт знает какую цену…», сидит Петрович «на широком <…> столе», подвернувши «под себя ноги свои как турецкий паша», а в руках у Петровича «круглая табакерка с портретом какого-то генерала, какого именно неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки». В связи с этим Дмитрий Чижевский в своей работе «О “Шинели” Гоголя» замечает: «Чорт безлик!» И далее продолжает: «Начитанный в религиозной литературе, знаток и собиратель фольклорного материала… Гоголь, конечно, знал об этой безликости чорта в христианской и фольклорной традиции».

Кто-то, возможно, воспримет этого «чорта» просто как фигуру речи. Но художественный прием в том и заключается, что, повторяя раз за разом «фигуру речи», писатель воздействует на сознание читателя, понуждая его вспомнить исходный смысл этого затрепавшегося слова. Кроме того, для нас, современных людей, «черт» не кажется каким-то особым словом, а вот во времена Гоголя это было крепким выражением, на грани неприличия. Можно вспомнить момент из «Мертвых душ»: «Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей чорта.

Чорта помещица испугалась необыкновенно. “Ох, не припоминай его, Бог с ним!” —вскрикнула она, вся побледнев».

Символично и то, что олицетворяющий черта Петрович — именно портной, то есть изготовитель вещи, которая теперь становится судьбой человека.

Гоголь подробнейшим образом описывает, как Петрович обольщает Акакия Акакиевича и как поначалу тот сопротивляется: «хотел было уже, как говорится, на попятный двор, но...» — но растерялся. Не вспомнил о Боге, не помолился хотя бы мысленно, не перекрестился — и потому его сопротивление быстро было сломлено.

А когда оно было сломлено, то у героя началась новая жизнь — «как во сне». Акакий Акакиевич уже не контролирует себя. «...вместо того, чтобы пойти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не замечая». Это слово здесь важно. Казалось бы, уместнее было написать «противоположную», но Гоголь хотел показать, что герой лишился своей воли и что с ним происходит именно то, о чем предупреждал апостол Павел: ибо не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю…  а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех (Рим 7:15–17).

Чем больше мечтает Акакий Акакиевич о новой шинели, тем сильнее меняется его образ жизни. Мало того, что он теперь жестко экономит каждую копейку — но и прежнее дело перестало приносить ему радость. Раньше он брал со службы бумаги домой и переписывал — теперь перестал это делать и проводил время в праздности. Теперь после обеда он «уж ничего не писал, никаких бумаг, а так...», «сибаритствовал на постеле...». Если раньше он ходил по улицам, ни на что не обращая внимания, то теперь засматривается на витрины.

Причем нельзя даже сказать, что у Акакия Акакиевича появились какие-то новые интересы, что ему открылись какие-то новые горизонты жизни. Нет, его любопытство — скучающее. И скука все больше и больше заполняет его жизнь.

Особенно ярко это показано в сцене, где мечта, наконец, сбылась, новая шинель куплена, и сослуживцы устраивают по этому поводу вечеринку, куда и приглашают Башмачкина. Обратим, кстати, внимание, что если раньше, до новой шинели, они его либо не замечали вообще, либо издевались, то теперь, став обладателем новой шинели, он становится им интересен. То есть как человек, как личность он для них ничто, но как обладатель некой вещи приобретает в их глазах некую значимость. Очень характерная деталь.

Но куда важнее, что Акакий Акакиевич отправляется на вечеринку вынужденно. До того, как в его жизни появилась мечта о новой шинели, он поступал так, как ему хотелось, как ему свойственно, то есть был свободен. Теперь же, с новой шинелью, он открывает для себя существование светских условностей, которым приходится подчиняться через «не хочу». Ему не хотелось идти на эту вечеринку, но отказаться было бы неприлично. Он приходит туда — и сразу же ощущает себя в этой среде лишним: «Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно...»

Став пленником своей страсти, человек не только теряет свободу, не только оказывается вынужден вписаться в новый, чуждый ему формат жизни, но и никакой радости от этого не испытывает. Акакий Акакиевич, казалось бы, достиг, чего хотел, стал счастливым обладателем новой шинели — но очень скоро счастье его съеживается, в душе возникает пустота. 

И просто огромной, зияющей дырой становится эта пустота, когда на обратном пути из гостей его грабят, отнимают шинель. Казалось бы, жизненной трагедии не произошло, его не убили, не искалечили, не пустили по миру, он «остался при своих», то есть мог бы жить, как и раньше — со старой своей драной шинелью, усердно переписывая бумаги. «Бог дал — Бог взял», мог бы он сказать себе. Но нет — потеря шинели стала для Акакия Акакиевича метафизической катастрофой. Потому что прежней своей невозмутимости, кротости и благодушия он уже лишился, прежний смысл жизни потерял, и это его ранит куда сильнее, чем петербургский холод. Его отчаянные попытки вернуть шинель, хлопоты, унижение перед «значительным лицом», а после, в горячечном бреду, бунт — это ведь попытки вернуть себе не материальную вещь, а именно что смысл жизни.

Но вернуть невозможно, потому что прежние свои ценности он сам в себе убил, вернуться в исходное состояние неспособен. Жить ему более незачем, и потому-то он простужается и умирает. Аллюзия более чем прозрачная: неискорененный грех порождает страсть, а страсть доводит человека до смерти — духовной, а затем и физической.

Смерть  после  смерти

Умирает тело, но душа умереть не может. Однако вне покаяния она вознестись к Богу неспособна, и потому призрак Акакия Акаки-евича мечется в ледяном пространстве пустын-ного города и в злобе своей мстит всем подряд.

На первый взгляд эта месть кажется торжеством справедливости, но если вдуматься, то какая уж тут справедливость? Напротив, Гоголь достаточно ясно показал, чем обернется для человечества торжество «последних», которые стали «первыми». Бунт опустошенного человека страшен. По сути, Гоголь рисует здесь образ будущей русской революции, и мы слышим ее лозунг «Грабь награбленное!» В финале повести Гоголь показывает, как «преобразует мир» духовно опустошенный человек: «...и под видом стащенной шинели сдирая со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели». Тут уже слышатся крики героев из поэмы Блока «12»: «Эх! Эх, без креста! Тра-та-та!» Неслучайно на следующий день после завершения своей поэмы Блок записывает в дневнике: «...страшный шум <…> во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь».

***

Вновь повторим: повесть Гоголя не о бедном чиновнике, уничтоженном огромной государственной машиной. Она — о духовном тупике, в который зашло общество, забывшее Христа. Жаль, что до сих пор не все это видят. 

Ливия Звонникова

Подготовил Виталий Каплан

Иллюстрации Максима Корсакова

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.

«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».

Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!