Глава 1. Целесообразность движения

^{(Макс Планк)}

Одним из основополагающих открытий науки XX века, в корне изменившим представления о сущности природы, было открытие того, что энергия не непрерывна, а существует в виде квантов как ее мельчайших порций. Говорят, что энергия квантована, т. е. дискретна, как дискретна материя, состоящая из гигантского (но не бесконечного) количества элементарных частиц. В 1918 году Нобелевская премия за открытие квантов энергии была вручена немецкому ученому Максу Планку, который считается основоположником современной квантовой теории. На протяжении многих лет Планк, внесший весомый вклад в самые разные области физики, был также одним из руководителей немецкой науки, – в частности, научного общества Кайзера Вильгельма, которое в 1946 году было переименовано в общество Макса Планка. Эта организация, представляющая собой отдаленный аналог дореформенной^[2] Российской Академии наук, является одной из самых мощных научно-исследовательских организаций в мире, занимающихся фундаментальными исследованиями.

В контексте этой книги важно, что Планк как один из столпов физики всех времен был также глубоким религиозным мыслителем. К религиозному образу мышления располагало само его происхождение. Макс Планк родился в 1858 году в Киле в семье профессора права Кильского университета Вильгельма Планка. Его дед и прадед были профессорами теологии Геттингенского университета, а мать была дочерью пастора. Планк был воспитан в христианском духе, на протяжении всей своей жизни был прихожанином лютеранской церкви, всегда молился перед едой и, в конце своей жизни, выступал в роли церковного проповедника.

С 1920 года и до своей кончины в 1947 году Планк входил в совет старейшин Берлинско-Грюневальдской лютеранской конгрегации.

После первой мировой войны, в годы Веймарской республики, уже имея авторитет нобелевского лауреата, Планк неоднократно высказывался об отсутствии противоречий между религией и наукой. Однако эти мысли великого ученого не были оформлены в единое целое до 1937 года, когда Планк произнес в Дерптском (Тартуском) университете свою знаменитую речь «Религия и естествознание» (Religion und Wissenschaft)^[3] – одну из наиболее вдохновенных речей, сказанных учеными по вопросу о соотношении науки и религии.

Самый главный вопрос, который задает Планк в начале своей речи, звучит так: «Может ли человек, получивший естественнонаучную подготовку, быть одновременно и истинно религиозным человеком?». Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прежде всего определить сущность религии.

«Религия есть связь человека с Богом, – говорит Планк. – Она основана на благочестивом страхе перед неземной силой, которой подчиняется человеческая жизнь и которая держит в своей власти наше благо и наши страдания.

Найти в своих устремлениях согласие с этой силой, снискать ее благосклонность – вот постоянное стремление и высшая цель религиозного человека. Ибо только так он может чувствовать себя укрытым от опасностей (предвидимых и непредвидимых), угрожающих ему в этой жизни, и только так он сможет добиться самого чистого счастья, связанного с внутренним миром в своей душе, который может быть гарантирован только твердым союзом с Богом и безусловной верой в Его всемогущество, в Его готовность помочь».

Владычество Бога распространяется на всю Вселенную, но познание Его достигается только верою, а не научным знанием. Наука бессильна доказать или опровергнуть существование Бога.

«Бог правит одинаковым образом во всех странах, Ему подчиняется весь мир с его сокровищами и ужасами, и нет такой области ни в царстве природы, ни в царстве духа, в которую Он, будучи вездесущим, постоянно не проникал бы. <…> Это невозможно и никогда не будет возможно объяснить научным путем, т. е. на основании логических, основанных на фактах заключений. Напротив, ответ на этот вопрос есть всецело дело религиозной веры. Религиозный человек на это отвечает, что Бог существовал еще до того, как человек появился на Земле, и что Он от века держал в своих всемогущих руках верующих и неверующих, что Он восседает на высоте, непостижимой для человеческого разумения, и будет восседать там и тогда, когда Земля со всем, что на ней есть, уже давно превратится в развалины. К истинно религиозным людям могут причислять себя те – и только те – кто исповедует эту веру и кто, проникнувшись ею, чувствует себя защищенным всемогущим Богом от всех опасностей жизни, почитая Его и беспредельно доверяя Ему».

Основной тезис Планка – в том, что религия и наука не противоречат друг другу.

«Куда ни кинь взгляд, мы никогда не встретим противоречия между религией и естествознанием, а, напротив, обнаруживаем полное согласие как раз в решающих моментах. Религия и естествознание не исключают друг друга, как кое-кто ныне думает или опасается, а дополняют и обуславливают друг друга. Самым непосредственным доказательством совместимости религии и естествознания, даже при самом критическом взгляде на вещи (курсив мой. – С. К.), вероятно, является тот исторический факт, что глубокой религиозностью были проникнуты как раз самые великие естествоиспытатели всех времен – Кеплер, Ньютон, Лейбниц».

Сама наука оказывается возможной благодаря тому, что Вселенная устроена разумно, закономерно и целесообразно. Для верующего ученого именно существование Творца является залогом познаваемости Вселенной.

«Несомненный результат физических исследований состоит в том, что элементарные кирпичики мироздания не громоздятся хаотично отдельными, не связанными друг с другом группами, а сложены все по единому плану. Другими словами, во всех процессах природы царит универсальная, в определенной степени познаваемая для нас закономерность. Упомяну в этой связи лишь один пример: принцип сохранения энергии. В природе существуют различные виды энергии: энергия механического движения, гравитации, теплоты электричества, магнетизма. Вместе все виды энергии образуют энергетический запас мира, величина которого неизменна. Ни один процесс в природе не может ни увеличить, ни уменьшить его. Все встречающиеся изменения в действительности заключаются лишь во взаимопреобразованиях энергии. Например, при потерях энергии движения за счет трения возникает эквивалентная величина тепловой энергии».

Еще более фундаментальным и, согласно Планку, первичным по отношению к принципу сохранения энергии является принцип наименьшего действия. Этот принцип является основой вариационных принципов современной физики. В формулировку этого принципа внесли вклад многие выдающиеся ученые, начиная с XVII века.

В «доматематический» период развития вариационной теории наиболее общую формулировку этого принципа дал французский физик Пьер Луи де Мопертюи (1698–1759), бывший, между прочим, почетным членом Петербургской Императорской Академии наук. Согласно Мопертюи, принцип наименьшего действия можно выразить следующим образом: «Когда в природе происходит некоторое изменение, количество действия, необходимое для этого изменения, является наименьшим возможным»^[4]. Если, например, одному телу необходимо переместиться из точки А в точку Б, то, при отсутствии воздействия со стороны других тел, оно сделает это наиболее экономным образом, т. е. двигаясь с постоянной скоростью по прямолинейной траектории. Мопертюи видел в принципе наименьшего действия доказательство наличия Творца, устроившего Вселенную наиболее целесообразным, разумным и экономичным способом:

«Законы Движения и Покоя, выведенные из этого принципа, являются точно теми, какие наблюдаются в Природе; мы можем восхищаться результатами применения этого принципа ко всем явлениям. Движение Животных, произрастание Растений, вращение Звезд являются только его следствиями, и зрелище Вселенной становится еще более величественным, еще более прекрасным, еще более достойным своего Творца, когда становится известно, что небольшое число законов, наиболее мудро установленных, достаточно для всех ее движений. Вот когда можно получить правильное представление о могуществе и мудрости Верховного Существа, а отнюдь не тогда, когда судят об этом по некоторой малой части, не зная ни строения, ни назначения, ни связи ее с другими частями. Какое удовольствие для человеческого ума, рассматривая эти законы, являющиеся принципом Движения и Покоя всех Тел Вселенной, найти в них доказательство существования Того, кто ею управляет»^[5].

Через двести лет после Мопертюи Планк полностью разделяет его взгляд на универсальность закона наименьшего действия: по сравнению с законом сохранения энергии, это «…гораздо более универсальный закон, особенность которого состоит в том, что он дает однозначный ответ на каждый осмысленный вопрос, касающийся протекания естественного процесса. Этот закон, равно как и принцип сохранения энергии, не потерял своего значения и в современной физике. Однако самым большим чудом следует считать тот факт, что адекватная формулировка этого закона вызывает у каждого непредубежденного человека впечатление, будто природой правит разумная, преследующая определенную цель воля. <…> И впрямь неудивительно, что открытие этого закона, так называемого принципа наименьшего действия, по которому позже был назван и элементарный квант действия, привел в неописуемый восторг его автора Лейбница, так же как вскоре и его последователя Мопертюи. Эти исследователи сочли, что они сумели найти в нем осязаемый признак проявления Высшего Разума, всемогуще господствующего над природой. И в самом деле, принцип наименьшего действия вводит в понятие причинности совершенно новую идею: к Causa efficiens (причине, действие которой простирается из настоящего в будущее и представляющей более поздние состояния обусловленными более ранними) добавляется Causa finalis, которая, наоборот, делает будущее, т. е. цель, к которой определенно стремятся, предпосылкой тех процессов, которые приводят к этой цели».

Подобно Лейбницу, Мопертюи и Эйлеру, внесшим свой вклад в развитие представлений о принципе наименьшего действия, Планк видит в этом принципе научное обоснование целесообразности устройства мира, своего рода доказательство бытия Божия, если можно назвать доказуемым недоказуемое по определению.

«Мы можем утверждать, что, в соответствии со всем, чему учит точное естествознание, во всех областях природы, в которой мы, люди на нашей крошечной планете, играем лишь ничтожно малую роль, господствует определенная закономерность, независимая от существования мыслящего человечества, но тем не менее в той мере, в какой она вообще поддается восприятию нашими органами чувств, допускающая формулировку, соответствующую целесообразному поведению. Она представляет, таким образом, разумность мироустройства, которой подчиняются природа и человечество, но ее истинная суть есть и будет для нас непознаваема, так как мы узнаем о ней лишь благодаря нашему специфическому восприятию с помощью органов чувств, которое мы никогда не сможем полностью отключить. Однако огромные успехи естественнонаучного познания позволяют нам сделать вывод, что, продолжая непрестанно работать, мы хотя бы приближаемся к недостижимой цели. Эти успехи укрепляют надежду на непрерывное углубление нашего понимания того, как осуществляет управление природой правящий ею Всемогущий Разум».

Таким образом, для Планка, как и для многих великих естествоиспытателей прошлого и настоящего, религия и наука имеют в своем основании нечто общее, а именно – движение к Истине.

«…религия и естествознание сталкиваются в вопросе о существовании и сущности Высшей Власти, господствующей над миром. Ответы, которые они здесь дают, до известной степени сопоставимы друг с другом. Как мы видели, они вовсе не противоречат друг другу в утверждениях, что, во-первых, существует разумный миропорядок, независимый от человека, и, во-вторых, что сущность этого миропорядка нельзя непосредственно наблюдать, а можно лишь косвенно познать или предположить его наличие. Для этой цели религия пользуется своеобразными символами, а точные науки – своими измерениями, основывающимися на восприятии. Иначе говоря, ничто не мешает нам отождествить (а наше стремление к познанию, нуждающееся и едином мировоззрении, даже требует этого) две повсеместно действующие и тем не менее таинственные силы – миропорядок естествознания и Бога религии».

Методы познания реальности в религии и науке различаются, но цель у них одна.

«Религиозному человеку Бог дан непосредственно и первично. Из Него, Его всемогущей воли исходит вся жизнь и все явления как телесного, так и духовного мира. Хотя Он и непознаваем разумом, но тем не менее непосредственно проявляет себя через посредство религиозных символов, вкладывая свое святое послание в души тех, кто, веруя, доверяется Ему. В отличие от этого для естествоиспытателя первичным является только содержание его восприятий и выводимых из них измерений. Отсюда путем индуктивного восхождения он пытается по возможности приблизиться к Богу и Его миропорядку как к высшей, вечно недостижимой цели. Следовательно, и религия, и естествознание нуждаются в вере в Бога, при этом для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания – в конце. Для одних Он означает фундамент, а для других – вершину построения любых мировоззренческих принципов».

В такой постановке вопроса совместное движение науки и религии будет залогом развития человечества в верном направлении:

«Следует неутомимо и непрестанно продолжать борьбу со скептицизмом и догматизмом, с неверием и суеверием, которую совместно ведут религия и естествознание, а целеуказующий лозунг в этой борьбе всегда гласил и будет гласить: к Богу!»

Напомним, что эта речь была произнесена в мае 1937 года, когда Планку было уже 79 лет. Впереди было начало войны, победное шествие Гитлера по Европе, отступление, жестокие бомбежки (во время одной из которых сгорел дом ученого в Грюневальде) и сокрушительное поражение Германии.

Особенно тяжелым для Планка была гибель его сына Эрвина, который симпатизировал группе полковника Штауффенберга, готовившего заговор против Гитлера.

Несмотря на то, что Эрвин Планк не принимал непосредственного участия в заговоре, он был арестован и приговорен к смертной казни. Планк использовал все свои связи для того, чтобы предотвратить исполнение приговора, но 23 мая 1944 года его сын был расстрелян. «Моя скорбь не может быть выражена словами», – писал Планк Зоммерфельду.

В другом письме он выражал глубокое убеждение, что «…если есть где-либо утешение, то только в Вечном, и я вижу милость Небес в том, что вера в Вечное была глубоко заложена во мне с детства. Бог защитит и даст тебе сил в том, чтобы перенести все, что может случиться до того, как это безумие закончится»^[6].

Макс Планк в своем рабочем кабинете

В заключение необходимо сказать, что, согласно биографам, вера Планка, несмотря на его церковную деятельность (если понятие церкви в его традиционном смысле можно применить к лютеранству), была далека от христианской. Незадолго до смерти Планка в 1947 году разнесся слух о его обращении в католичество. В своем ответе Планк писал, что он всегда был глубоко религиозным, но не верил в «личного Бога, тем более в Бога христианского». Мы никогда не узнаем, каким образом проникновенные религиозные слова о целесообразности, красоте и разумности мироустройства и вездесущии Бога, Который «…от века держал в своих всемогущих руках верующих и неверующих» и Который «…восседает на высоте, непостижимой для человеческого разумения», могли сочетаться у Планка с верой в отсутствие Бога как Личности, что одно только и может быть условием молитвы и истинного Богообщения.

Глава 2. Теория первоатома

^{(Жорж Леметр)}

Выражаясь ярким и образным языком советской пропаганды, бельгийский астрофизик и католический священник Жорж Леметр был одним из выдающихся представителей «поповской шайки в науке», полноценным «мракобесом» и «клерикалом». В отличие от околонаучных (и весьма часто антинаучных) спекуляций, в настоящей науке ему, вслед за Александром Фридманом, приписывают авторство одного из наиболее впечатляющих научных открытий XX века – теории первоатома, или теории Большого Взрыва. На основании экспериментальных наблюдений расширения Вселенной и предсказаний теории относительности теория Большого Взрыва описывает начало пространства и времени и рождение Вселенной около 14 миллиардов лет назад. Вопрос «что было до Большого Взрыва?» не имеет смысла, ибо предлог «до» предполагает наличие времени, а само время начало свой отсчет в момент Большого Взрыва. Фактически наука независимо от каких-либо религиозных концепций или предпочтений пришла к признанию возникновения Вселенной ex nihilo, т. е. из ничего. Задолго до Фридмана и Леметра это учение возвещалось Церковью на основании 1-й книги Бытия («В начале сотворил Бог небо и землю…») и 2-й книги Маккавеев (в ней мать призывает сына к борьбе против иноземных захватчиков и убеждает его словами: «Умоляю тебя, дитя мое, посмотри на небо и землю и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего»). Впрочем, к религиозной интерпретации теории Большого Взрыва мы перейдем несколько позже, а сейчас рассмотрим некоторые штрихи биографии и отдельные взгляды монсеньора Жоржа Леметра.

Будущий астрофизик родился в 1894 году в глубоко религиозной семье в бельгийском городе Шарлеруа. В 1911 году поступил в Католический университет Лувена, откуда в 1914 году ушел на фронт Первой мировой, воевал артиллеристом и был награжден орденом Креста. По возвращении с войны он продолжил обучение в Лувене, в 1920 году получил университетский диплом. В 1923 году Леметр принял священнический сан и сразу же уехал в Кембридж, чтобы работать под руководством прославленного астронома Артура Эддингтона (к слову сказать, человека к религии неравнодушного и придерживавшегося веры квакеров). Тот высоко оценил способности молодого Леметра: «Я считаю г-на Леметра весьма способным студентом, с быстрым и ясным умом и выдающимися математическими способностями». После работы в Кембридже, Гарварде и Массачусетском технологическом университете Леметр возвращается в Бельгию, где получает место преподавателя в Лувене. В 1927 году опубликована его основополагающая работа, посвященная теории расширяющейся Вселенной. Несмотря на то, что эта идея была высказана несколькими годами раньше в работах ленинградского астрофизика А. А. Фридмана (Леметр об этом не знал), до признания было еще далеко. В частности, сначала к ней достаточно скептически отнесся не кто иной, как Эйнштейн. «Это слишком похоже на акт творения, – сказал он Леметру. – Сразу видно, что вы священник». Однако открытие разбегания галактик Хабблом изменило положение дел и теорию Фридмана – Леметра стали сравнивать с работой Коперника, перевернувшей представление о строении Вселенной.

В свои студенческие послевоенные годы Леметр живо интересовался проблемами соотношения библейского повествования о творении мира и взглядами современной науки. В частности, ему хотелось понять, как понимать слова 3-го стиха 1-й главы Бытия: «И сказал Бог: да будет свет (fiat lux (лат.)). И стал свет». В 1921 году идея молодого Леметра была в том, что «Fiat lux» – просто иное выражение творения мира из ничего. Однако уже в 1932–1933 годах Леметр отказался от конкордизма (так называют попытку согласовать Библию и современные научные теории). В своем интервью корреспонденту New York Times Леметр рассказал следующую историю:

«За столом сидел старый священник. Перед ним сидел молодой человек, который впоследствии откроет расширение Вселенной и который уже тогда был увлечен наукой. Он видел в книге Бытия предварение современной науки. Я сказал об этом старому священнику, но тот отнесся к этому скептически. “Даже если и есть совпадение, – сказал он, – то оно не имеет значения. И если ты докажешь мне, что оно существует, я скажу, что это весьма прискорбно. Это только подвинет неумных людей воображать, что Библия учит безошибочной науке, хотя максимум, что мы можем сказать, – это то, что иногда кто-то из пророков высказывает верную научную догадку”»^[7].

Леметр придерживался старого средневекового учения Фомы Аквинского о двух путях к истине – научному и религиозному.

«Я решил идти и той, и другой дорогой, и ничто в моей рабочей жизни, ничто из того, что я узнал в своих исследованиях как науки, так и религии, не смогло поколебать это мнение. Наука никогда не подвергала сомнению мою веру, а религия никогда не заставляла меня ставить под сомнение выводы, к которым я пришел с помощью научных методов».

Наука и религия имеют разные цели и разные методы и нет никаких оснований использовать авторитет Библии для проверки естественнонаучных истин.

«Библейские авторы были просвещены свыше – некоторые больше, некоторые меньше, – о вопросе спасения. По всем другим вопросам они были также осведомлены, как и другие представители их поколения. Следовательно, абсолютно неважно, если в Библии окажутся какие-то научные или исторические ошибки, особенно если они касаются событий, в которых автор непосредственно не участвовал. Идея о том, что, коль скоро они были правы в доктринах бессмертия и спасения, то они должны быть правы и во всем остальном, – это просто ошибка тех, кто не понимает, зачем нам дана была Библия».

В своих рассуждениях о соотношении науки и религии Леметр часто прибегал к концепции сокровенного Бога, – Бога, скрывающегося в творении. Это глубоко библейское мировоззрение было выражено ветхозаветным евангелистом – пророком Исайей: «Истинно Ты Бог сокровенный, Бог Израилев, Спаситель» (Ис. 45:15). В Новом Завете это учение приобретает новую силу и значимость – его исповедание рассеяно осколками по всему православному богослужению. Например, в одной из воскресных стихир описываются два разбойника, распятые со Христом по правую и левую стороны: «Ов убо, хуля Тя, осужден бысть праведне, ов же, распинаемь, Бога Тя исповеда таящегося» (курсив мой. – С. К.)^[8].

В 1958 году в своем научном докладе на Сольвеевском конгрессе Леметр совершенно неожиданно для слушателей высказал свое мнение о возможных религиозных интерпретациях теории Большого Взрыва:

«Насколько я могу судить, теория первоатома находится вне любой метафизической или религиозной перспективы. Она оставляет материалисту свободу отрицать бытие трансцендентного Существа. <…> Для верующего она исключает всякую попытку фамильярности с Богом вроде лапласовской клоунады <…> Она созвучна со словами Исайи, говорившем о «сокровенном Боге», сокровенном даже в самом начале творения».

Совершенно очевидно, что науку нельзя ставить на одну доску с религией, идея Бога никогда не была, не является и не станет научной гипотезой. Попытки человека включить Бога в научный дискурс являются легкомысленной фамильярностью перед лицом Создателя. На вопрос: «Нуждается ли Церковь в науке?» – Леметр отвечает: «Безусловно нет. Креста и Евангелия вполне достаточно». Ответ, неожиданный для ученого, но совершенно естественный для священника. Спасение души совершается не космологией и астрофизикой, а Голгофской Жертвой Бога, Распятого на Кресте.

Вместе с тем Церковь, не нуждаясь в науке для разрешения духовных вопросов, находит живой интерес «…в самом благородном из человеческих занятий, а именно в поисках истины». Правда, «лучше Церкви вообще не участвовать в человеческих поисках истины, чем делать это плохо».

В 1950-х годах Леметр оказался вовлеченным в интересную историю, связанную с религиозной интерпретацией теории Большого Взрыва. Папа Пий XII, вообще интересовавшийся проблемами науки (его перу принадлежит энциклика «Humani generis», посвященная вопросам эволюции и происхождения человека и их трактовки в католической церкви), после ознакомления с теорией расширения Вселенной увидел в ней подтверждение учения христианской Церкви о творении мира из ничего. 22 ноября 1951 года в докладе перед членами Папской Академии наук, включая кардиналов и министра образования Италии, папа использовал теорию Большого Взрыва в качестве доказательства существования Творца Вселенной.

«Когда просвещенный разум исследует факты и выносит свои суждения, он ощущает работу творческого всемогущества и познает, что его сила, вступившая в действие мощным “Да будет” Творящего Духа миллиарды лет назад, призвала к существованию мановением всещедрой любви и распространила на всю Вселенную кипящую энергией материю. Действительно, кажется, что современная наука свидетельствует о величественном моменте первобытного “Да будет свет!”, когда вместе с творимой из ничего материей вырвалось море излучения и света, и элементы распадались и сталкивались, образуя миллионы галактик…

В чем тогда важность современной науки для доказательства существования Бога, основанного на изменениях во Вселенной? Путем точного и детального исследования макро– и микромиров наука значительно расширила и углубила опытные основания для такого доказательства <…> Таким образом, с конкретностью, характерной для физических доказательств, она подтвердила временность Вселенной и определила время, когда мир вышел из рук Создателя. Значит, творение было. Мы говорим: следовательно, есть Творец. Следовательно, Бог существует!»

Монсеньор Жорж Леметр во время чтения лекции

Несмотря на религиозную глубину этих слов Пия XII, Леметр предпринял все возможные для него усилия, чтобы смягчить впечатление от этой речи, в которой он видел опасность смешения религии и науки.

Он решил действовать через Даниела О’Коннелла, иезуита, бывшего тогда директором Ватиканской обсерватории и научным советником папы.

Неизвестно, насколько преуспели Леметр и О’Коннелл, но уже в следующей своей речи перед учеными на VIII Генеральной Ассамблее Международного Астрономического союза папа избегал конкретных метафизических и религиозных интерпретаций теории Большого Взрыва, упомянув, что современная астрономия и космология указывает на «существование бесконечно совершенного Духа – Духа, Который творит, сохраняет и управляет» Вселенной.

Это вмешательство Леметра в дела понтифика не вызвало для него никаких глубоких последствий.

С 1960 и вплоть до своей смерти в 1966 году он является Президентом Папской Академии наук.

В 1960 году Леметр получает от папы Иоанна XXIII титул прелата и возможность именоваться «монсеньор».

Интересно, что, когда другой великий физик XX века Поль Дирак в разговоре с Леметром заметил, что из всех наук космология наиболее близка к теологии, тот не согласился, указав, что, пожалуй, психология все же ближе.

Глава 3. Молебен в лаборатории теоретической физики

^{(Н. Н. Боголюбов)}

Одна из интересных картин современности.

Лаборатория теоретической физики в Объединенном Институте ядерных исследований в Дубне начинает свое очередное заседание.

Рассаживаются по местам маститые, облеченные мировой славой ученые и молодые кандидаты наук, секретарь, поправляя очки, шуршит бумагами, готовя повестку дня и протокол.

Первым пунктом в повестке дня значится… молебен. Ведь заседание посвящено подготовке к празднованию юбилея выдающегося русского математика и физика-теоретика Николая Николаевича Боголюбова.

Дело в том, что на протяжении всей своей жизни академик Боголюбов был верующим православным христианином. А жизнь была долгой.

Родился Николай Николаевич в 1909 году в Нижнем Новгороде в семье протоиерея Николая Михайловича Боголюбова, потомственного священника и преподавателя Нижегородской духовной семинарии. Прот. Николай Боголюбов был известным богословом и религиозным мыслителем, лауреатом Макариевской премии. Его перу принадлежат труды по философии религии и апологетике, творчеству Э. Ренана и Н. В. Гоголя.

В 1913 году он становится профессором богословия Киевского Императорского университета и настоятелем университетской церкви. В семье три сына: Николай, Алексей и Михаил. Старший – Николай – проявляет серьезный интерес к математическим наукам; отец берет для него книги в университетской библиотеке. Уже с 14 лет Н. Н. Боголюбов принимает участие в университетских семинарах по математической физике у академика Н. А. Граве, в пятнадцать – пишет свою первую научную работу, в двадцать один – становится доктором математических наук. Его учителем является академик Николай Митрофанович Крылов, внесший значительный вклад в развитие физики, механики, судостроения. В 1928 году отец Н. Н. Боголюбова протоиерей Николай был арестован и после тюремного срока умер в Нижнем Новгороде^[9].

Отец академика Н. Н. Боголюбова протоиерей Николай Михайлович Боголюбов в кругу семьи

С 1936 года Н. Н. Боголюбов – профессор Киевского университета. После этого – работа в Москве, Сарове (Арзамасе-16) и, наконец, в Дубне, где Николай Николаевич стоял у истоков создания Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ), составившего славу отечественной науки, и на протяжении 23 лет был его директором. Дважды Герой социалистического труда, академик многих академий, депутат Верховного совета СССР, лауреат Ленинской премии, трижды лауреат Государственной премии СССР, Золотой медали имени Ломоносова… И при всем этом – верующий православный христианин. Вот как писал его брат А. Н. Боголюбов:

«Трудно охарактеризовать совокупность интересов Н. Н. Боголюбова, не имевших отношение к математике, физике, механике. Он был универсалом и, как заметил А. Д. Сахаров, знал очень многое… Вся совокупность его знаний была единым целым, и основу его философии составляла его глубокая религиозность (он говорил, что нерелигиозных физиков можно пересчитать на пальцах). Он был сыном православной церкви и всегда, когда ему позволяло время и здоровье, он ходил к вечерне и к обедне в ближайшую церковь… В бытность свою директором ОИЯИ Н. Н. приложил все усилия, чтобы открыть в Дубне церковь…»

Сын исповедника и сам исповедовал свою веру до конца дней – некоторые источники говорят, что во время работы над атомным проектом в Арзамасе-16 действовал религиозный семинар и Н. Н. Боголюбов был одним из его участников. Из воспоминаний одного из его тогдашних коллег (заметим, правоверного иудея):

«Мы были знакомы по работе, и как-то я пошел к нему домой по какому-то делу. Подхожу, дверь открыта, и из дома слышно радио… На еврейском языке! Видимо из Израиля. А время было тогда ужасное… космополитизм, сионизм. Я не знал, что делать. И постучал в открытую дверь. Н. Н. вышел, увидел меня и говорит: передают про “Мицраим” – я понял, что он знает иврит! Вероятно, древнееврейский язык входил в домашнее христианское образование Н. Н. Боголюбова»^[10].

По всей видимости, Н. Н. Боголюбов знал не только древнееврейский, но и другие восточные языки (заметим, что его брат академик Михаил Николаевич Боголюбов долгое время был деканом Восточного факультета СПбГУ, готовившего и готовящего кадры для государственных служб, имеющих обыкновение работать за пределами своей Родины).

«На Ученом совете МИАН^[11] (председатель – И. М. Виноградов, в его кабинете) обсуждались кандидаты по выборам в члены АН СССР, в частности, по Сибирскому отделению – кандидатура Л. В. Канторовича в академики. Академик А. А. Дородницын вскочил с места и написал на доске по-арабски (может быть, на фарси) фамилию Канторовича. В это время в кабинет быстро вошел опоздавший Н. Н. и, мгновенно окинув взглядом происходящее и указывая на доску на фамилию Канторовича в арабской транскрипции, сказал: “Здесь три ошибки”. А. А. Дородницын стал с помощью Н. Н. исправлять написанное»^[12].

Академик Н. Н. Боголюбов за работой

Отвлекаясь от проблем соотношения религии и науки, интересно отметить отношение Н. Н. Боголюбова к советскому государству.

Так, его подпись появилась на письме, осуждающем взгляды А. Д. Сахарова. Предполагают, что именно это помешало присуждению Н. Н. Боголюбову Нобелевской премии:

«Зашла как-то в московскую квартиру Николая Николаевича его невестка Катя. А Николай Николаевич в мрачнейшем настроении. Пожаловался: “Пришел Келдыш, принес письмо с осуждением А. Д. Сахарова. Говорит: «Как водку пить, так вместе, а как г… хлебать, так я один. Подпишите, Николай Николаевич!»”. Какие еще аргументы приводил М. В. Келдыш, неизвестно, но подпись Николая Николаевича под этим письмом появилась. Знающие люди говорят, что именно в этом году Нобелевский комитет уже принял предварительное решение о присуждении Николаю Николаевичу премии по физике. А предварительное решение, как правило, обычно и утверждается официально. Но после этого письма срочно была сделана замена. <…> У Николая Николаевича отношение к реалиям коммунистического государства определялось формулировкой, которую и я от него слышал: “Помни, где живешь!” Этот строй был для него, конечно, чужим, но страна была своя. Он был вынужден принимать правила существования в ней до определенного предела, оставаясь внутренне свободным»^[13].

О христианских убеждениях Н. Н. Боголюбова знали большинство из его учеников и коллег на протяжении всего советского времени. Вот как вспоминает об этом академик Б. Е. Патон, Президент Национальной Академии наук Украины:

«Основой философии Н. Н. была глубокая религиозность. Он хорошо знал порядок богослужения. Никогда не скрывал этой стороны своей жизни и, по возможности, посещал церковь. <…> Для Николая Николаевича были характерными христианская доброта, интеллигентность и чуткость, связанные с его глубокими религиозными убеждениями. К нему тянулись молодые коллеги, ученики. Затаив дыхание слушали каждое его слово, каждый совет. Н. Н. любил молодежь и всю жизнь активно сотрудничал с молодыми научными сотрудниками. В лекциях Н. Н. всегда появлялись новые идеи, новые методики, новые научные направления. Его многочисленные учебники, монографии и статьи стали подлинным достоянием мирового научного сообщества»^[14].

К сожалению, советское время не располагало к открытому изложению взглядов Н. Н. Боголюбова на отношение науки и веры в его жизни и научном творчестве, и для нас они неизвестны. Одному из своих учеников ученый говорил:

«…когда я помру, вас, наверное, спросят обо мне. Скажите, что я был верующим христианином. Всю жизнь трудился. С тринадцати лет серьезно занимался наукой. А впрочем, характером особо вредным не отличался»^[15].

Глава 4. Пророк естествознания

^{(В. И. Вернадский)}

Науку можно представить величественным монолитным зданием, над возведением которого единодушно трудятся тысячи и тысячи ученых тружеников. Одни занимаются укладкой кирпичей и заделкой швов, другие проектируют разметку комнат и коридоров, третьи работают в лестничных пролетах, выкладывая ступени наверх – к новым этажам. И только единицы видят общий план здания, его судьбу и назначение и знают о том, насколько мало́ оно на поверхности земли по сравнению с просторами Вселенной. Они предугадывают направление развития науки, и их идеи живут долго после их ухода в другой мир. Этих людей можно сравнить с пророками, в груди которых горит уголь нового знания и которые не могут не возвестить его людям.

Владимира Ивановича Вернадского, 150-летие со дня рождения которого отмечалось в 2013 году, можно назвать пророком естествознания. Глубина проникновения научной мысли и сила прозрения в тайны Космоса заставляют задумываться об истоках и смысле его жизни и деятельности, его научного и духовного дара. Недавно изданные дневники Вернадского позволяют хотя бы отчасти понять его внутренний мир и выявить основные черты его духовного облика. Многие могут удивиться тем, что очерк о Вернадском включен в эту книгу, но публикация дневников и неизданных рукописей ученого показывают, что его мировоззрение было далеко от агрессивного атеизма советской эпохи. Более того, сам атеизм Вернадский рассматривал как своеобразную форму религии:

«…атеистические представления… по существу, это те же религиозные концепции, основанные на вере»^[16].

Как и у многих великих русских ученых XIX–XX веков, корни рода Вернадских уходят в духовное сословие. Его прадед – Иван Никифорович Вернацкий – был священником в селе Церковницы на Черниговщине. Владимир Иванович вспоминал семейное предание, связанное с судьбой рода Вернадских:

«Мой прадед Иван Никифорович хотел, чтобы его сын Василий поступил в Киевскую духовную Академию. По благословению матери он <…> пешком отправился в Москву, где поступил в Московскую медицинскую академию – но по формуляру в Московский госпиталь. По семейному преданию отец-священник его проклял церковно. <…> Это проклятие сильно повлияло на Василия Ивановича Вернадского. Он был очень набожен, изменил свою фамилию (вместо Вернацкий – Вернадский). У него умирали дети молодыми… Отцу дали имя Иван в честь деда. А раньше давали имена Харитон, Хрисанф и так далее, в честь святого в день рождения»^[17].

В другом месте ученый отмечает:

«Мне кажется, что у нас являлась мысль, что проклятие действует»^[18].

Александровская эпоха наложила свой отпечаток на род Вернадских. «Дед был масон, и масонство не осталось без влияния, как я позже понял, и на отце»^[19], – отмечал ученый. Семейная обстановка была мало религиозной, но не чуждой вере и церкви.

«Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не церковной службе), своими разговорами направлял мою мысль. От него я узнал – мальчиком – до переезда в Петербург (1876) о существовании исторической критики “Евангелия”. Он особенно любил “Евангелие от Иоанна”, но едва ли признавал его подлинность. Очень любил “Страсти” и всегда бывал на эти службы^[20] – но меня никогда не брал. <…> Мать была неверующая – во всяком случае, в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела^[21]. Отец говел. Кажется, от чиновников это требовалось. <…> В гимназии, мне кажется, нянюшка Александра Петровна – очень богомольная – меня водила в церковь. <…> Мать стала верующей и исполняла обряды – когда осталась одна после выхода замуж моих сестер – и жила одна. Но со мной она об этом не говорила»^[22].

Духовная восприимчивость В. И. Вернадского (видимо, унаследованная от прадеда, служившего у престола) имела особый характер и отражалась в видениях и особого рода галлюцинациях.

«Моя психическая жизнь ребенком и молодым – да и в старости – была своеобразная. Я был лунатиком – боялся пространства – темноты. Лунный свет на меня действовал странным образом. Я ходил и будил своим отчаянным криком… помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате; ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу и грозит мне».

Галлюцинации не оставляли ученого и в его старости – вот записи 1941-го года:

«…яркие галлюцинации в самом начале декабря или начале января – из стены у постели вышли и через меня перешли человеческие фигуры, но не детского роста, одетые в древнюю (как на картинах) темную одежду»^[23].

Визионерство, особенная чуткость психической и духовной жизни, были одними из наиболее существенных свойств духовного облика Вернадского, которое в научной деятельности придало его духу силу научного прозрения за горизонты современной ему науки.

В ранние годы его научного творчества отношение В. И. Вернадского к религии было достаточно скептическое. «Не есть ли вся религия – недоразумение?» – спрашивает он в рукописи 1880-х годов, посвященной вопросам этики^[24]. Грандиозные социальные и политические потрясения, связанные с Первой мировой войной, февральской и октябрьской революциями и последовавшими хаосом и гражданской войной заставили многих русских интеллигентов пересмотреть свое отношение к вере – по крайней мере, к ее роли в установлении морально-этических норм человеческого поведения. В захваченной большевиками Полтаве в феврале 1918 года В. И. Вернадский записывает в своем дневнике:

«Чем больше я думал эти дни, тем для меня все яснее и яснее становится значение этого движения (религиозно-церковного. – С. К.): здесь находится возможность внеклассового общения на почве подъема глубочайших человеческих переживаний. Вместо того духа социальной мести, розни, стремления к грабежу, насилию, наживе, которое практически вытекло и вытекает из социалистических, в частности большевистских, внушений массе – подымается чувство общности, мысль об общечеловеческих основах жизни, духовное единство и любовь. Вместе с тем основа вековая общенациональная. Религиозный подъем есть один из величайших элементов очищения (подчеркнуто В. И. Вернадским. – С. К.)»^[25].

Вот более поздняя запись (апрель 1919 года):

«…Набожных теперь много среди интеллигенции – мой сын и дочь… Церкви переполнены молящимися. Большие хвосты идущих к плащаницам, стоят и на улице. Киевляне говорят, что такого наплыва к церквам они не видели»^[26].

Годы учебы в Санкт-Петербургском университете, лекции Менделеева, Бекетова, работа с Докучаевым, заграничные командировки и последующая работа в Московском университете, избрание в Петербургскую Императорскую Академию наук, разнообразная научная, преподавательская и организационная деятельность постепенно подводили Вернадского к главной теме его жизни – к учению о живом веществе. В 1920 году во врангелевском Крыму он тяжело заболевает тифом. Во время болезни его духовные переживания обостряются, и он испытывает ряд видений о своей будущей жизни и творчестве.

«Это не был вещий сон, так как я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего… Я стал ясно осознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое предназначение, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь – как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. <…> В двух областях шла работа моего сознания во время болезни. Во-первых, в области религиозно-философской и, во-вторых, в области моей будущей судьбы в связи с научным моим призванием. Кажется, в начале и затем в конце брали верх религиозно-философские переживания <…> одна из основных идей религиозно-философского характера заключалась в указании на необходимость ближе ознакомиться с концепцией мира английских христианских натуралистов начала XIX столетия. Они видели во всей Природе проникновение Божества и тот элемент божественного духа, который они с последовательной христианской точки зрения признавали в каждом дикаре, принимая равенство его личности личности всякого самого высокообразованного человека – они искали и во всей окружающей Природе. В ее предметах они видели творение Божие, каким является и человек, и потому относились с любовью и вниманием к окружающим их животным, растениям, явлениям неодушевленной природы. Признавая в ней выявление божественного творчества, они боялись исказить виденное и точно передавали в своих описаниях эти проявления божественной воли. Этим обусловлена чрезвычайная точность их естественнонаучных описаний и их внимание к окружающей природе. Мы имеем здесь любопытную религиозную основу точного научного наблюдения (курсив мой. – С. К.). <…> Я не могу сейчас ясно это выразить, но в моих мечтаниях я испытывал большое чувство удовлетворения, что мне удалось ясно понять, что эти достижения английских христианских натуралистов, по существу, представляют ту же концепцию природы, как представление о материи, состоящей из свободно движущихся мельчайших элементов. <…> Несомненно, о той загадке, какую представляет из себя так называемое материалистическое представление о материи, состоящей из молекул, одаренных вечным движением, я думал последнее время. Ибо вопрос о вечном движении молекул, причине инерции, неизбежно приводит к нематериальной причине и легко мирится с идеей Божества – точно так же и их “беспорядочное” движение».

В своих видениях Вернадский видел в подробностях свой отъезд за границу, работу в Британском музее естественной истории, потом переезд за океан и организацию на атлантическом побережье США «нового огромного института для изучения живого вещества», работа которого виделась им в малейших деталях.

«Так шла жизнь почти до конца. Я как будто бы стал во главе Института, когда мне было 61–63 года и оставался им до 80–84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти, после моей смерти, где я в форме отдельных мыслей и отрывков (maximes) пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления. <…> Я помню, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов (которых я никогда не пробовал раньше писать), и в одной из мыслей я касался в переживаниях, мне думалось очень глубоко, выяснения жизни и связанного с ней творчества как слияния с Вечным Духом, в котором сливаются или которые слагаются из таких стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе и моего. <…> Умер я между 83–85 годами (Вернадский умер в возрасте 82 лет. – С. К.), почти до конца или до конца работая над “Размышлениями”».

После болезни и сопровождавших ее видений Вернадский полностью погрузился в разработку учения о живом веществе, за которое марксистские критики называли его «мистиком» и «идеалистом». Но «пророческое призвание», охватившее его, давало ему дерзновение высказывать весьма неортодоксальные для современной науки мысли, основные из которых мы попытаемся здесь привести. Живое вещество как совокупность организмов, существующих на Земле, коренным образом отличается от вещества косного, т. е. неживого. Вернадский называл это положение «принципом Гюйгенса», который в своем последнем труде «Космотеорос» сформулировал его так: «…жизнь есть космическое явление, в чем-то резко отличное от косной материи». Это отличие, по Вернадскому, непереходимое, и происхождение жизни не может быть объяснено исходя из бездушных материальных сил. В одной из своих последних работ, законченной в 1943 году – за два года до его смерти, Вернадский писал:

«Никогда в течение всех геологических периодов не было и нет никаких следов абиогенеза, т. е. непосредственного создания живого организма из неживой косной материи».

Таким образом, жизнь либо вечна (но ведь Вселенная имела начало!), либо возникает сразу во всей полноте массы живого вещества: «…не было больших изменений массы живого вещества в течение больше чем двух миллиардов лет». Это положение об отсутствии абиогенеза в течение истории Вселенной резко расходилось и до сих пор расходится с «официальной» научной точкой зрения, которая активно занимается исследованием происхождения жизни и поиском жизни вне Земли (так называемая астробиология). Н. В. Тимофеев-Ресовский, известный по перестроечному бестселлеру Д. Гранина «Зубр», вспоминал об этих взглядах Вернадского так:

В. И. Вернадский

«…когда меня после каких-нибудь популярных докладов или лекций разные дамочки спрашивают: “Николай Владимирович, скажите, что вы думаете о происхождении жизни на Земле?”, я всегда отвечаю: “Вы знаете, я тогда был еще маленький и не помню. А если хотите знать точно, то спросите у академика Опарина^[27] или у Раисы Львовны Берг.^[28] Они точно знают, как жизнь произошла на Земле”. Вот примерно таких же воззрений придерживался и Вернадский».

Коренное отличие живого вещества от неживого до сих пор является загадкой для современной науки, которая многое выяснила о молекулярных механизмах жизни, но так и не проникла в самую ее суть. Основная заслуга В. И. Вернадского в его учении о живом веществе – это указание на фундаментальную особенность мира живых существ и организмов, к которым принадлежим и мы, – между ним и неживой материей лежит непроходимая пропасть. Может быть, именно в этом и есть смысл пророческой деятельности великого ученого и его урок для нас, живущих в XX веке?

Остановимся наконец и на отношении Вернадского к Церкви. При переписи в начале 30-х годов в графе о вероисповедании ученый написал: «верующий вне христианской церкви». Но в 1938 году на приглашение «воинствующих безбожников» написать антицерковную статью в сборник «Знатные люди Страны Советов о религии» Вернадский отказался: «невероятно глупа антирелигиозная пропаганда».

«Спор о Боге сейчас принял формы патологические. Психозы сейчас ярко проявляются. Часть диаматов и диалектиков, по-видимому, психически больны. Мне ярко рисуется часто: русские ученые должны работать, неся груз: невежественных и больных диаматов и так называемых общественных работников, мешающих сколько возможно научной работе»^[29].

В 1928 году Вернадский замечает в дневнике:

«Активная борьба против православия и религии концентрируется вокруг Бухарина, Ярославского. И здесь тоже слышу, что мне говорили церковные люди в Париже. Отходит в общем ненадежное: сила церкви усиливается, т. к. остаются лучшие. Сила церкви не в многих, а в лучших»^[30].

Однако сам Вернадский был далек от церковного христианства, несмотря на то что даже в статьях советского времени его отношение к религии было вполне уважительным.

«Мое выступление в защиту религии: я ставлю в статьях сознательно на равном месте философию, науку, религию. Это раздражает. Как-то Лузин^[31] мне предложил вопрос: “Религиозен ли я?”. Я ответил положительно. Но я не вижу проявления Бога и думаю, что это представление вошло в человечество не научным путем и явилось следствием неправильного толкования окружающей нас природы (биосферы и видимого и окружающего космоса). Элемент веры есть и в большевизме. Мистика мне чужда, но я сознаю, что нам неизвестны огромные области сознания, доступные, однако, до конца научному, поколениями длящемуся исканию»^[32].

Живой интерес ученого к религиозным вопросам не ослабевал на протяжении всей его долгой и активной жизни – об этом свидетельствуют многочисленные заметки и рассуждения, рассыпанные по страницам статей и дневников. Однако, по всей видимости, личные научные откровения и прозрения Владимира Ивановича Вернадского заслонили для него Откровение как источник жизни, благодати и истины. Как разрешилось для него это противоречие перед лицом Вечной Правды, для нас покрыто тайной.

Глава 5. В свете эволюции

^{(Ф. Г. Добржанский и Ф. Айала)}

Создание теории биологической эволюции как теории развития растительного и животного мира во времени рассматривается во многих религиозных кругах как одно из важных событий в борьбе атеистического мировоззрения с традиционными религиями. Если говорить точнее, то проблема состоит в том, что теория эволюции в ее дарвиновском варианте предполагает развитие биологических видов без какого-либо участия Разумного Агента. Подразумевается, что, раз возникнув, жизнь развивается сама собой, так что, по выражению одного ученого, «сначала были бактерии, а теперь Нью-Йорк». Действительно, сложно представить себе, что между одноклеточным организмом и человеком существует последовательная цепочка промежуточных форм, но это – именно то, что утверждает теория эволюции. С момента выхода в свет книги Дарвина «Происхождение видов» и по сегодняшний день споры вокруг отношений теории эволюции и религии не утихают. «Записные» атеисты, взяв эволюцию на щит, утверждают, что, будучи научным фактом, эволюция неотвратимо опровергает всякие религиозные представления… хотя на самом деле она опровергает только то мнение, что Бог творил каждый из биологических видов непосредственно, отдельным актом творения. Восприняв искусственную дилемму «или эволюция, или вера в Бога», многие искренне верующие люди принимают вызов и с открытым забралом ввязываются в сражение, которое, к сожалению, часто идет на чужой территории, где, за незнанием местности, легко заблудиться. Два лагеря дышат непримиримой враждой: одни – не понимая ни сути, ни принципов религиозного мировоззрения, другие – не зная и заведомо отрицая достоверные научные факты. Для обоих лагерей вопиющим нарушением правил войны являются крупнейшие биологи-эволюционисты, верующие в Бога как Творца Вселенной и человека. Сочетание приемлемости эволюции и веры в Бога для многих представляется оксюмороном, противоречием в определении. Однако это далеко не так. Одним из ярких примеров верующего эволюциониста является русско-американский биолог Феодосий Григорьевич Добржанский, один из создателей современной синтетической теории эволюции. Эта теория называется синтетической потому, что она представляет собой синтез дарвиновской теории и генетики. Во времена Дарвина молекулярные механизмы наследственности были неизвестны – еще никто не знал, что в каждой живой клетке в молекулах ДНК записана, как информация на флэш-диске, программа построения целого организма со всеми его особенностями и характеристиками. В этой связи современная молекулярная биология чем-то напоминает информатику, а теория эволюции – теорию передачи информации по несовершенным информационным каналам. Расшифровки геномов отдельных организмов за последние два-три десятка лет стали новым откровением и источником данных для развития эволюционной генетики, о чем подробнее будет сказано в следующей главе.

Феодосий Григорьевич Добржанский родился 25 января 1900 года в г. Немиров Подольской губернии в семье гимназического преподавателя математики Григория Карловича Добржанского^[33]. Мать ученого – Софья Васильевна Войнарская – была дальней родственницей Ф. М. Достоевского. В семье долгое время не было детей, и супруги, будучи верующими, посещали святые места, где молились о даровании потомства. Их молитвы были приняты после посещения ими монастыря святителя Феодосия Черниговского в Чернигове, в связи с чем и своего сына они по обету назвали Феодосием. В 1909 году семья перебирается в Киев. С ранних лет ребенок проявляет интерес к биологии – еще в Немирове он начинает коллекционировать бабочек. Круг чтения Феодосия включает традиционный для интеллигентной религиозной семьи того времени подбор литературы: романы Достоевского и Толстого, сочинения Владимира Соловьева^[34]. В возрасте 14–15 лет в поле зрения мальчика попадает «Происхождение видов» Чарльза Дарвина, что определяет его будущие научные и жизненные интересы. Чтение религиозно-философской и научной биологической литературы дало зародыш тому мировоззрению, которое, как вспоминал ученый, «…зародилось еще в отроческие годы <…> Интеллектуальный стимул, почерпнутый из работ Дарвина и других эволюционистов, был противопоставлен взглядам, возникшим под влиянием чтения Достоевского, в меньшей степени Толстого, а также таких философов, как Соловьев и Бергсон. Была необходимость в определенном согласовании или гармонизации [этих философий]. Желание найти смысл жизни возросло в кровавом смятении Русской Революции, когда жизнь стала небезопасной, а смысл ее – все менее понятным»^[35].

В 1917 году Ф. Г. Добржанский поступает на естественное отделение физико-математического факультета Киевского университета св. Владимира, в 1918–1919 гг. работает ассистентом В. И. Вернадского во Всеукраинской Академии наук. После окончания Киевского университета молодой ученый в 1924 году переезжает в Ленинград, где становится ассистентом кафедры генетики и экспериментальной зоологии в Ленинградском университете. В 1927 году Ф. Г. Добржанский получает рокфеллеровскую стипендию и отправляется в США на стажировку в лаборатории создателя хромосомной теории наследственности Т. Г. Моргана в Колумбийском университете. В 1931 году он решает остаться в США и становится «невозвращенцем». Работает и преподает в Калифорнийском технологическом институте (1936–1940), Колумбийском университете (1940–1962), Институте Рокфеллера (1962–1970). В 1937 году выходит в печати его Magnum Opus – монография «Генетика и происхождение видов», в которой закладываются основы синтетической теории эволюции. Его блестящие научные достижения отмечены членством в Национальной Академии наук США и высшей научной наградой США – Национальной медалью науки. Ф. Г. Добржанский скончался 18 декабря 1975 года.

На протяжении всей своей жизни Ф. Г. Добржанский оставался верующим православным христианином, причем во второй половине жизни его интерес к религиозным вопросам значительно усилился. В его дневниках имеются многочисленные свидетельства о посещении православных храмов; иногда он с удовольствием отмечает присутствие на службах молодых людей:

«Ходили в церковь – собирался это сделать уже больше месяца. Народу там сильно прибавилось, церковь полна. Было несколько молодых людей, что особенно приятно, т. к. в русских церквях в Америке, в которые мы до сих пор ходили, молодежи почти что не было, во всяком случае, не было парней»^[36].

Живой интерес Ф. Г. Добржанского к Достоевскому проявляется в его деятельности, которую сейчас можно было бы назвать «миссионерской». Вот одна из его дневниковых записей от 16 июня 1942 года:

«Беседовал с Эплингом (коллега Добржанского. – С. К.) о Достоевском и по поводу Достоевского. Странная, для русского, психология: наличие зла в мире его не беспокоит, он его принимает за данное, и все тут! Основа его морали – с моралью легче жить в обществе, чем без нее, значит, других, религиозных, основ морали искать нечего и незачем. Словом, Достоевский с него как с гуся вода. На вопрос, почему 5 миллионов американцев должны рисковать жизнью для общества и будущего, которого они никогда, быть может, не увидят, его все-таки озадачивает. В самом деле, почему авиатор должен лететь в бой с японцами, рискуя быть убитым? Единственный ответ, какой он может дать – большинство авиаторов над этим не задумывается, – они призваны на военную службу, им приказано лететь, за ослушание они были бы наказаны, ну, вот и летают. Неудовлетворительность такого рода положения вещей ему, однако, ясна. Так что ко времени, когда надо было идти спать, я все-таки сумел кое-как пробраться под его толстую скорлупу. Поговорим еще – быть может, удастся “обратить” его к Достоевскому и, значит, к Богу!»^[37]

С приближением старости записей религиозного содержания в дневнике ученого становится все больше.

«…Как много лучше здесь, в Дэвисе, чем было бы в Нью-Йорке, на старости лет! Благодарение Богу за все – во-первых, за жизнь и хотя бы относительное здоровье, во-вторых, за то, что я здесь, в любезной мне Калифорнии…

…вижу, что жизнь моя была невероятно удачна – тоже меньше чем один на миллион может похвалиться такой удачей. Господи, слава Тебе!

…Прожил 72 года. Интересная, разнообразная и, в целом, незаслуженно счастливая жизнь. Вместо сталинской тюрьмы и расстрела стал американским буржуа, американским ученым, наставником научной молодежи. За что такое счастье? Ведь многие русские мальчики (характерное выражение Достоевского. – С. К.), которых я знал, были умнее и способнее меня, а они погибли или влачили жалкое существование.

…А вот тут подкралась старость, и подкрадывается смерть. Скоро придется делать операцию грыжи. Оправлюсь ли я от этой операции, и не стимулирует ли она последнее обострение лейкемии?.. Ох, боюсь, боюсь и смерти, и предшествующих ей болезней и страданий. Боже, благодарю Тебя за жизнь и молю Тебя укрепить меня перед смертью!»^[38]

Сочетание веры в Бога и разработка теории биологической эволюции в научном творчестве Ф. Г. Добржанского являются предметом пристального внимания со стороны историков науки. Согласно одному мнению, эволюционные воззрения Добржанского во многом определялись его религиозно-философскими взглядами, сформировавшимися под влиянием В. С. Соловьева. Согласно этой идее, которую можно назвать идеей религиозного эволюционизма, мир от начала творения движется от бесформенной материи к Царству Божию. На этом пути возникновение жизни, биологическая эволюция, формирование человека, возникновение сознания, падение прародителей, события Священной истории, Боговоплощение, Искупительная Голгофская Жертва и основание Церкви рассматриваются как звенья одной космической цепи событий, которая должна привести к установлению Царства Божия на Земле.

Ф. Г. Добржанский писал:

«…Христианство в основе своей эволюционно. Оно утверждает, что значение истории лежит в развитии от Творения через Искупление к Граду Божию.

…Эволюция (космическая, биологическая, человеческая) движется вперед к чему-то, как мы надеемся, – к граду Божию.

…Эволюция мира есть проявление Божества в порядке времени, и человек находится в авангарде этого процесса. В человеке и через человека имеет место продолжающееся боговоплощение»^[39].

Очевидно, что эти взгляды близко соотносятся с религиозной философией Тейяра де Шардена – католического священника, занимавшегося проблемами палеонтологии и антропологии. Не секрет, что его учение далеко от ортодоксального христианства. Согласно учению Церкви, «…падение человека, исправить которое пришел Сын Божий, отнюдь не входило в планы Создателя»^[40], иначе первородный грех и, следовательно, Искупление были бы предопределенными и Бог был бы виновником греха. Богословский аналог «христианского эволюционизма» в духе Тейяра де Шардена был выдвинут в 1930-е годы русским православным священником протоиереем Сергием Булгаковым^[41] в виде софиологии или учении о Софии Премудрости Божией. Это учение было признано нецерковным как за границей, так и в Русской Православной Церкви. По его поводу особенно ясно высказался митрополит Сергий (Страгородский) в специальном указе Московской Патриархии:

«Конечно, как всеведущий, Господь от века предвидел падение человека, предусмотрел и план спасения – вочеловечение Сына Божия. Но предвидеть – не значит хотеть или предопределить. В этом смысле, с точки зрения намерений или желаний Божиих, падение человека и вызванное им вочеловечение Сына Божия можно назвать случайностью, внесенной в первоначальный план мироздания свободной тварью»^[42].

Действительно, если космическая эволюция предопределена, то где место проявлению свободной воли живых существ, в первую очередь, свободной воли человека?

Очевидно, что богословская интерпретация эволюции в трудах Ф. Г. Добржанского в значительной степени была навеяна работами русского религиозного мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева. Согласно меткой оценке В. В. Розанова (которую поддерживает такой авторитет, как А. Ф. Лосев), Соловьев был психологически близок к «шестидесятникам» XIX века, т. е. к позитивистам, литературный пример которых являет Базаров из тургеневских «Отцов и детей».

«В образе мыслей его, а особенно в приемах его жизни и деятельности, была бездна “шестидесятых годов”, и нельзя сомневаться, что, хотя в “Кризисе западной философии” и выступил он “против позитивизма”, то есть против них, – он их, однако, горячо любил и уважал, любил именно как “родное”, “свое”. Он был только чрезвычайно даровитый и разносторонний “шестидесятник”, так сказать, король того времени, не узнанный среди валетов и семерок. Духовная структура знаменитой реформаторской эпохи была в значительной степени и у Соловьева»^[43].

«Этот бывший ругатель Соловьева высказал такие о нем глубокие мысли, которые вообще едва ли приходили кому-нибудь в голову», – замечает А. Ф. Лосев. «Христианский позитивизм» Соловьева во многом обусловил его отношение к эволюции и тем самым повлиял и на взгляды Ф. Г. Добржанского.

Оставляя за скобками религиозное обоснование эволюции в трудах великого ученого, обратимся к его отношению к науке и религии, их сочетанию или противостоянию. В наиболее общем и популярном виде Добржанский выразил свое мнение по этому вопросу в небольшой статье «Ничто в биологии не имеет смысла кроме как в свете эволюции»^[44]. Как упоминает в своей книге один из ведущих эволюционных генетиков современности Е. В. Кунин^[45], многие биологи знают эту ставшую крылатой фразу Добржанского, но немногие знают, по какому поводу она сказана. На самом деле эта статья напечатана в журнале для американских учителей биологии (American Biology Teacher) и, по всей видимости, написана в связи с дискуссией между эволюционистами и креационистами в американском обществе (см. подробнее в следующей главе). Основная мысль этой статьи в том, что эволюционное учение не противоречит вере в Бога, а, наоборот, лучше сочетается с ней, чем учение о специальном творении (т. е. о том, что Бог сотворил каждый биологический вид в отдельности).

Согласно эволюционному учению, движущей силой эволюции являются, с одной стороны, естественный отбор и, с другой стороны, случайные мутации, обусловленные ошибками в передаче информационного генетического кода от одной особи к другой.

«Незанятая экологическая ниша, неиспробованная возможность для жизни, представляет собой проблему, подлежащую решению. Такой же проблемой является изменение окружающей среды, например, замена ледникового периода более теплым климатом. Естественный отбор может вынудить живое существо к решению этой проблемы путем адаптивных генетических изменений (т. е. изменений, ведущих к лучшему приспособлению организма к изменившимся условиям обитания. – С. К.). <…> Эти изменения могут быть удачными или неудачными. <…> Неудачное изменение может привести к вымиранию вида. Ископаемые останки показывают, что окончательный исход большинства эволюционных линий – это вымирание. Ныне живущие организмы – удачливые наследники только небольшого количества видов, живших в прошлом… Несмотря на это, количество живущих видов не сократилось; наоборот, оно скорее выросло со временем. Все это вполне понятно в свете теории эволюции, но насколько бессмысленным было бы, с точки зрения Бога, сначала создать множество организмов ex nihilo (из ничего. – С. К.), а затем дать им умереть!»

Таким образом, одно из возражений в пользу эволюционной теории – разнообразие биологических видов, многие из которых, согласно свидетельствам палеонтологии, исчезают в ходе естественной истории Земли. Приводя примеры редких видов, которые встречаются в весьма экзотических локальных обстановках, Добржанский говорит:

«…Органическое разнообразие становится разумным и понятным, если предположить, что Создатель создал животный мир не из каприза, а путем эволюции, направляемой естественным отбором. Неверно считать творение и эволюцию взаимоисключающими альтернативами. Я одновременно креационист и эволюционист (курсив Добржанского. – С. К.). Эволюция есть Божий или Природный метод Творения».

Более того, эволюционное учение позволяет то, что отличает научную теорию от собрания фактов, – а именно выстроить явления природы в логичную и последовательную систему.

«В свете эволюции биология, возможно, интеллектуально наиболее глубокая и вдохновляющая наука. Вне этого света она становится свалкой различных фактов – некоторые из них интересные или любопытные, но в целом не составляющие общей картины…

Позвольте мне сделать предельно ясным то, что в теории эволюции установлено вне всяких сомнений и то, что нуждается в дальнейшем исследовании. Эволюция как процесс, который всегда протекал в истории Земли, может быть оспорен только теми, кого не волнуют конкретные доказательства или кто им сопротивляется из-за эмоциональных предпочтений или простого невежества. В отличие от этого, механизмы эволюции определенно нуждаются в дальнейшем изучении и разъяснении. Не существует альтернатив эволюции, которые могли бы выстоять перед критическим анализом. Вместе с тем мы постоянно открываем новые и важные факты касательно эволюционных механизмов».

Ф. Г. Добржанский

Русский религиозный философ В. С. Соловьев, труды которого оказали непосредственное влияние на мировоззрение Ф. Г. Добржанского

На вопрос «Противоречит ли эволюционная доктрина вере в Бога?» Добржанский однозначно отвечает:

«Нет. Это грубая ошибка – смешивать Священное Писание с элементарными учебниками астрономии, биологии и антропологии».

Ученик Добржанского, ныне живущий крупный биолог-эволюционист Франциско Айала (иностранный член Российской Академии наук и бывший католический монах-бенедиктинец) выдвигает против антиэволюционных выступлений еще одно важное возражение.

Оно касается наличия в живой природе зла и страданий, которые, проявляются, например, в явлениях каннибаллизма у насекомых, когда самка пожирает самца после спаривания. Этот трагический и неприглядный аспект животного мира был хорошо выражен русским поэтом Николаем Заболоцким в стихотворной форме:

 

Лодейников склонился над листами,

И в этот миг привиделся ему

Огромный червь, железными зубами

Схвативший лист и прянувший во тьму,

Так вот она, гармония природы,

Так вот они, ночные голоса!

Так вот о чем шумят во мраке воды,

О чем, вздыхая, шепчутся леса!

Лодейников прислушался. Над садом

Шел смутный шорох тысячи смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства ее.

 

Согласно Ф. Айале, зло и страдания в мире живых существ не могут быть объяснены творением каждого из биологических видов благим и любящим Богом христианства:

«Наука, к облегчению многих богословов, дает объяснение [природы], которое убедительно приписывает все дефекты, искажения и нарушения естественным причинам»^[46].

Таким образом, по мысли ведущих эволюционистов Ф. Добржанского и Ф. Айалы, метафизические (религиозные) объяснения необходимо искать вне науки об эволюции, но никак не в ней самой.

Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский)

С точки зрения Ф. Айалы, «…научный взгляд на мир является безнадежно неполным. <…>

По вопросам цели и смысла существования Вселенной наука имеет все ответы, кроме самых интересных».

Глава 6. Бог Библии и Бог генома

^{(Фрэнсис Коллинз)}

25 июня 2000 года в Восточном зале Белого дома в Вашингтоне Биллом Клинтоном (тогдашним президентом США) и Тони Блэром (тогдашним премьер-министром Великобритании) было объявлено о завершении более чем десятилетнего проекта по расшифровке генома человека. Этот проект, стоивший правительству США более трех миллиардов долларов, включал работу нескольких тысяч ученых в ведущих мировых институтах. Геном человека – последовательность нуклеотидов в цепочках ДНК, определяющая все особенности человеческого организма, строение и расположение отдельных органов, рост, цветение и старение, его болезни и склонности – словом, все, что так или иначе касается жизни нашего тела, – был впервые расшифрован учеными с помощью новейших и точнейших методов изучения молекулярной структуры вещества. На пути к этому событию было получено несколько десятков Нобелевских премий, основаны сотни институтов и затрачены сотни тысяч лет человеческого времени. Стоя перед журналистами и учеными, Билл Клинтон сказал буквально следующее: «Сегодня мы начинаем понимать язык, на котором Бог написал книгу жизни. Более чем когда-либо нас охватывает чувство восхищения перед сложностью, красотой и чудом наиболее божественного и священного Божия дара». Эти слова, проникнутые истинным религиозным благоговением и как-то не вязавшиеся ни с потрясавшими Белый Дом скандалами, ни с агрессивной политикой американского государства (не так давно отгремели разрывы американских ракет в Белграде), были добавлены в текст заявления президента США руководителем проекта «Геном человека» доктором Фрэнсисом Коллинзом, выдающимся специалистом в области биомедицины и молекулярной биологии^[47]. В продолжение речи своего президента и в развитие религиозной темы Коллинз добавил: «Это счастливый день для всего мира… Мы бросили первый взгляд на книгу инструкций по устройству самих себя, которая ранее была известна только Самому Богу». О, где вы, крылатые всадники атеизма! В цитадели одной из крупнейших в истории мировых империй из уст ученого звучит хвала Богу как Творцу Вселенной и Творцу человека! В кратких словах наука приравнивается к изучению премудрости Творца. Не премудрым ли устройством человека восхищался и ветхозаветный царь Давид в 138-м псалме: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои и душа моя вполне сознает это» (Пс. 138:14). Впрочем, интересным для нас здесь является не обзор исторических источников вдохновения и восхищения устройством мира, а сама возможность сочетания, казалось бы, архаической религиозной направленности с современным научным мировоззрением. К счастью, Фрэнсис Коллинз не оставил нас мучиться разгадкой этой проблемы, а изложил основы своего взгляда на мир в книге «Язык Бога. Ученый предоставляет доказательства веры»^[48]. Более того, ученый основал проект BioLogos, целью которого является пропаганда принципа гармонии между наукой и религией – в частности, в области учения об эволюции. Коллинзу также принадлежит ряд интересных идей о соотношении веры и научного знания; в том числе видное место в его рассуждениях занимает критика таких движений, как креационизм и «Разумный Замысел» (Intelligent Design). К краткому разбору этих мыслей мы сейчас и обратимся, но сначала скажем несколько слов о самом Коллинзе.

Фрэнсис Коллинз родился в 1946 году в нерелигиозной семье, в связи с чем его веру в Бога нельзя назвать унаследованной от родителей или впитанной с молоком матери. Как пишет сам ученый, «…мои собственные отношения с Богом были ограничены редкими детскими попытками сделок», не чуждыми, наверное, каждому ребенку. Когда Коллинзу было пять лет, родители отправили его в хор местной Епископальной церкви учиться музыке, но предупредили, чтобы он не воспринимал серьезно каких-либо богословских истин. Эти инструкции были послушно выполнены, и мальчик старательно пропускал все теологические концепции мимо своих ушей. Наконец, в четырнадцать лет он познакомился с основными понятиями химии (как это часто бывает, этому в значительной мере поспособствовал харизматический дар школьного учителя химии), и «…тот факт, что вся материя построена из атомов и молекул, следующих четким математическим принципам, стал неожиданным откровением, и возможность использования научных методов для открытия новых истин о природе поразила меня сразу же, как нечто, частью чего мне хотелось быть». Коллинз поступил в Университет Вирджинии, окончив который, перешел в аспирантуру в прославленный Йельский университет, где писал диссертацию в области теоретической квантовой механики. В это время он был агностиком, то есть тем, кто, согласно Томасу Гексли, просто не знает, существует Бог или нет. После прохождения курса биохимии в Иейле Коллинз был удивлен, что биология, вместо того чтобы быть сбором данных о растениях и животных, является на самом деле точной наукой и жизнь имеет своим основанием глубокие и сложные молекулярные механизмы, поддающиеся математическому описанию. Жизнь имеет смысл – если не с религиозной, то по крайней мере с научной точки зрения. Желание глубже понять механизмы функционирования жизни и через это помочь человечеству привело Коллинза в медицинскую школу университета Северной Каролины, где ему пришлось иметь дело с реальными пациентами, в том числе и со смертельно больными. Общение с людьми, многие из которых перед лицом смерти находили в религии мир и утешение, поставило перед Коллинзом ребром один из важнейших вопросов человеческой жизни: «есть ли Бог?». Как ученому, ему хотелось понять, есть ли у религиозного мировоззрения хоть какое-то рациональное обоснование. Все аргументы в пользу атеизма внезапно показались ему слабыми и уязвимыми и, как сам он пишет, «…у меня появилось ощущение, что лед под моими ногами стал давать трещины». В полном смятении ученый пришел к жившему по соседству методистскому пастору, который, терпеливо выслушав его, снял с полки маленький томик и протянул его Коллинзу. Это была книга Клайва Стейплза Льюиса «Просто христианство» (Mere Christianity). В подборе книги пастор, как иногда говорят, «выбил десятку». Клайв Льюис был филологом и преподавателем английского языка и литературы в Оксфорде. Пройдя через период атеизма, он, под влиянием своего друга Дж. Толкина (автора хорошо известных российскому читателю классических произведений жанра фэнтези «Властелин колец» и «Хоббит, или туда и обратно») обратился в христианство, придя в лоно англиканской церкви (в отличие от него, Толкин был католиком). Обретя веру в уже сознательном возрасте, Льюис, обладавший недюжинным аналитическим умом, рассмотрел доводы разума в пользу и против христианской веры, и, как указывает Коллинз, зачастую он находил у Льюиса ответы на самые сложные и важные вопросы, с которыми образованный человек сталкивается на пути к религиозному миросозерцанию. Первый из таких вопросов состоит в том, не является ли вера в Бога просто изобретением человеческого разума, «золотым сном», придуманным человеком для того, чтобы скрыться от лица суровой и неизбежной действительности? Как ученый, Коллинз отвечает на него способом, заслуживающим отдельной цитаты:

«Для ученого, которому время от времени предоставляется замечательная возможность открытия чего-либо, дотоле человечеству неизвестного, существует особый вид наслаждения, связанный с этими вспышками озарения. Ощутив блеск научной истины, я ощущаю одновременно и глубокое чувство удовлетворения, и стремление к познанию высшей Истины. В такие моменты наука становится чем-то большим, чем процесс открытия. Она дает ученому опыт, выходящий за рамки натуралистического объяснения».

Иными словами, интеллектуальный опыт познания действительности, с точки зрения Коллинза, связан с глубоким созвучием нашего духа с истиной, вне зависимости от того, научная эта истина или религиозная. Между научными истинами и высшей Истиной нет и не может быть никакого противоречия – вот основной тезис ученого. Поэтому верующим людям нет смысла опасаться того, что развитие науки может поколебать веру в Бога как Творца Вселенной. Особенно это касается развития биологии во всей ее полноте – от молекулярных механизмов, работающих в живой клетке, до теории эволюции биосферы:

«…Мы должны копать глубже в области удивительных соотношений в природе живых существ, открытых для нас настоящей революцией в палеонтологии, молекулярной биологии и геномике. Верующий не должен бояться, что это знание поколеблет религиозное сознание. Если Бог действительно Всемогущий, для Него не представляют никакой угрозы наши скромные попытки понять устройство созданного Им мира. Как естествоиспытатели, мы вполне можем получить много интересных ответов на вопрос “Как устроена жизнь?”. Но мы не сможем посредством только научной работы получить ответы на вопросы “Почему вообще существует жизнь?” и “Почему существую я?”».

Важным вопросом, в котором обычно видят столкновение научных и религиозных истин, является вопрос о возрасте Вселенной. Здесь важно отметить, пишет Коллинз, что современная наука подтвердила библейский тезис о начале бытия мира и его происхождении из ничего – именно об этом говорит теория Большого Взрыва. Данные космологии и датировки имеющихся в нашем распоряжении метеоритов и древнейших пород находятся в удивительном согласии относительно возраста Земли и Вселенной, и нет никаких оснований отвергать их. Ища точку опоры для подтверждения этой мысли, Коллинз обращается не к кому иному, как к блаженному Августину, – иными словами, к церковному преданию, раскрытому святыми отцами Церкви. Отметим здесь замечательную интуицию ученого – ища глубокого истолкования смысла Священного Писания, он уходит в глубь времен, не удовлетворяясь поверхностными и зачастую искусственными спекуляциями протестантизма, одинаково не отвечающими ни требованиям науки, ни запросам религиозного сознания. Коллинз цитирует следующий фрагмент из книги блаженного Августина «О граде Божием»:

«Какого рода эти дни – представить это нам или крайне трудно, или даже вовсе невозможно, а тем более невозможно говорить о том»^[49].

В унисон с этими мыслями св. отца Коллинз заключает:

«Несмотря на двадцать пять веков споров и дискуссий, можно уверенно сказать, что ни один человек не знает точного смысла первой и второй глав книги Бытия. Мы должны продолжать изучать их! Но то, что научные открытия представляют опасность на этом пути, выглядит достаточно нелепо. Если Бог сотворил Вселенную и законы, которые управляют ей, если Он наделил человека интеллектуальными способностями к познанию устройства мира, хочет ли Он, чтобы мы ими не воспользовались? Будет ли Он умален или унижен теми законами, что мы открываем в Его творении?»

Обсуждая роль атеизма в современном обществе, Коллинз вспоминает, как на Рождество 1968 года американское телевидение передавало прямую трансляцию с лунной орбиты, где трое космонавтов, потрясенные лунным пейзажем и видом Земли из космоса, совместно процитировали первые десять стихов из книги Бытия. Реакция атеистического истэблишмента не заставила себя ждать – вскоре американскому национальному космическому агентству (NASA) был предъявлен иск: астронавты, будучи государственными служащими, должны были воздерживаться от общественной молитвы в космосе. «Какой отчетливый символ вражды между верующими и неверующими!» – восклицает Коллинз. Никто не возражал, – говорит он, – когда в 1844 году при открытии телеграфной линии Балтимор-Вашингтон первым сообщением, переданным Самуилом Морзе (азбука Морзе!), был стих 23:23 из библейской книги Чисел: «Вот что творит Бог!»^[50]

Коллинз подробно рассматривает взгляды Р. Докинза – одного из апокалиптических всадников атеизма, как называет его американский религиозный философ Алвин Плантинга^[51], – и приходит к простому и очевидному выводу: «Атеизм сам по себе должен быть рассматриваем как вид слепой веры, поскольку он состоит в системе верований, которые не могут быть обоснованы разумными доводами». Докинз известен своими категоричными высказываниями вроде того, что, если эволюция верна и научно точна, то для веры и религии у современного человека не остается никакого места: наука неизбежно ведет к атеизму. В ответ на это Коллинз не находит ничего лучшего, как процитировать Стивена Дж. Гоулда – одного из самых ярких пропагандистов эволюционного учения, которого трудно упрекнуть в горячей симпатии к религиозному мировоззрению:

«Скажу это в десятимиллионный раз для всех своих коллег: наука просто не может легитимными методами рассматривать вопрос о возможном управлении Вселенной Богом. Мы не можем это ни подтвердить, ни опровергнуть; мы просто не можем обсуждать это как ученые. <…> Наука может работать только с естественными причинами; она не в силах подтвердить или опровергнуть действие других агентов (например, Бога) в таких сферах, как мораль. Забудем на мгновение философию; простых данных последней сотни лет будет вполне достаточно. Сам Дарвин был агностиком (потеряв свою религиозную веру после трагической смерти своей любимой дочери), но великий американский ботаник Аза Грей, поддерживавший дарвинизм и написавший Дарвиниану, был искренним христианином. Перенесемся на 50 лет вперед: Чарльз Д. Уолкотт, первооткрыватель окаменелостей формации Бургес-Шейл, был убежденным дарвинистом и одновременно твердым христианином^[52], который верил, что Бог использовал естественный отбор для направления истории жизни по Своим планам и целям. Перенесемся еще на 50 лет вперед к двум величайшим эволюционистам нашего поколения: Дж. Г. Симпсон был гуманистом-агностиком, а Феодосий Добржанский – верующим русским православным. Или половина моих коллег невообразимо тупы, или дарвинизм полностью совместим как с обычными религиозными воззрениями, так и с атеизмом»^[53].

В своих размышлениях, ориентированных прежде всего на американскую аудиторию, Коллинз уделяет место и креационизму, вернее сказать, его «младоземельной» версии, согласно которой возраст Вселенной составляет несколько тысяч лет. Это учение основано на буквалистском прочтении книги Бытия и на отвержении имеющихся научных фактов, согласно которым возраст Вселенной составляет примерно четырнадцать миллиардов лет, а Земли – около четырех с половиной миллиардов лет. Имеющееся поразительное согласие хронологических данных, полученных различными методами, креационисты трактуют весьма своеобразно: так было устроено Богом, чтобы проверить нашу веру – кому мы верим больше – науке или Божественному Откровению. Для традиционного христианского сознания эта идея выглядит чудовищно: Всемогущий, Всесильный, Всеблагой и Всеправедный Бог «подстраивает» ловушки для человека, заставляя отказаться от знания, полученного посредством интеллекта, данного Им Своему творению! Коллинз указывает – и мы должны прислушаться к нему, – что образование в духе младоземельного креационизма^[54] может привести к трагическим последствиям. Молодые умы, почувствовав красоту и глубину научного знания, видя его успехи в создании новых технологий и улучшении качества жизни человека, будут вынуждены выбирать между наукой и мировоззрением, требующим отказаться от науки во имя отдельных псевдонаучных и псевдорелигиозных воззрений. Такая ситуация чревата серьезным религиозным кризисом, и совсем нет гарантий в том, что он разрешится в пользу религиозного опыта. В любом случае, мировоззрение человека, поставленного перед таким выбором, будет ограниченным.

Еще одна теория, основы которой рассматривает Коллинз и которая имеет непосредственное отношение к вопросам отношения науки и религии, – это теория (правильнее сказать, идеология) Разумного Замысла (Intelligent Design или ID), достаточно популярная в США и занимающая среднее место между креационизмом и тем, что называют теистическим эволюционизмом. Движение Разумного Замысла имеет более чем тридцатилетнюю историю – его приверженцы указывают в качестве его начала книгу американских ученых В. Брэдли, Р. Олсена и Ч. Текстона «Тайна происхождения жизни»^[55], опубликованную в США в 1984 году. Рассмотрев все имеющиеся попытки объяснить происхождение жизни с точки зрения естественной химической эволюции, они пришли к выводу о том, что ни одна из этих теорий не является удовлетворительной (заметим, что ситуация не улучшилась и по сей день^[56]). Непосредственно критике эволюционного учения была посвящена книга австралийского биохимика Майкла Дентона «Эволюция: теория в кризисе» (1986). В ней Дентон указывал на дискретность биологических видов как основную проблему эволюции. Следуя таким великим биологам, как Карл Линней, Жорж Кювье и Ричард Оуэн, Дентон отстаивал типологическую точку зрения, согласно которой отдельный тип организмов является не следствием эволюции, а в определенном смысле реализацией предопределенного замысла. Разнообразие биологического мира – результат не случайной эволюции, а развития согласно четко предопределенным законам.

Движение Разумного Замысла оформилось как таковое благодаря усилиям профессора права Университета Беркли Филипа Джонсона. В зрелом возрасте он пережил религиозный кризис, став «заново рожденным христианином» в пресвитерианской церкви. Пережив обращение, он со всей ревностью неофита искал способ посвятить свою жизнь Богу. В поле его зрения попали две книги – «Слепой часовщик» эволюциониста-атеиста Р. Докинза и уже упоминавшаяся выше «Эволюция: теория в кризисе» Майкла Дентона. Джонсон воспринял это как призвание свыше – как сам он пишет, «…я подошел к диспуту между креационизмом и эволюционизмом не как ученый, а как профессор права, что, помимо всего прочего, означало, что я разбирался в способах ведения споров». «Нечто в риторическом стиле дарвинистов заставило меня думать, что им есть что скрывать». В 1992 году Джонсону удалось собрать вместе сторонников идеологии Разумного Замысла на конференцию в Южном Методистском Университете, что обычно рассматривается как начало этого движения. С тех пор его популярность в США только возрастает. Дело приняло серьезный оборот, когда в августе 2005 года в интервью техасским журналистам Джордж Буш призвал включить теорию Разумного Замысла в школьное преподавание: «Неотъемлемой частью образования является ознакомление с различными школами мысли… Если вы спрашиваете меня, должны ли люди быть ознакомлены с различными идеями, то мой ответ – да»^[57]. Это, достаточно невинное и не отстаивающее какой-либо конкретной точки зрения заявление повлекло за собой бурную дискуссию, включавшую несколько судебных исков и историй, попавших на первые страницы газет и журналов.

В связи с важностью идеологии Разумного Замысла для американского обывателя Коллинз уделяет ей серьезное внимание в своей книге. Здесь необходимо сделать важное пояснение касательно той роли, какую религия занимает в общественной жизни США. В отличие от России, где каток государственного атеизма на протяжении семидесяти лет старательно расплющивал все разнообразие религиозной жизни и мысли, американское общественное мнение находится под гораздо большим влиянием религиозных представлений, чем под влиянием науки. Это достаточно парадоксально, так как в технологическом отношении США является, пожалуй, самым развитым государством на Земле. Тем не менее следующий пример весьма показателен. В 2004 году в США был проведен опрос – опрашиваемым был задан следующий вопрос: «Какое из следующих высказываний вы считаете наиболее близким к вашим взглядам на происхождение и развитие человека? 1) Человеческие существа развивались на протяжении сотен миллионов лет из более примитивных форм жизни, но Бог управлял этим процессом. 2) Человеческие существа развивались на протяжении сотен миллионов лет из более примитивных форм жизни, но Бог не имел к этому никакого отношения. 3) Бог создал человека в его настоящем виде однажды в пределах последних 10 тысяч лет». 45 процентов опрашиваемых выбрали третий ответ, 38 процентов – первый и только 13 процентов – второй. Можно с уверенностью сказать, что в настоящее время религия занимает в жизни обычного американца гораздо более существенное место, чем в жизни русского человека^[58].

Основным положением теории Разумного Замысла является принцип неприводимой сложности (irredicuble complexity), предложенный биохимиком Майклом Бихи в книге «Черный ящик Дарвина: биохимические проблемы эволюции» (1996). Это замечательная книга, к тому же написанная настоящим ученым, – а иначе как бы она получила такую серьезную популярность? Книгу можно разделить на две разные по смыслу и содержанию части. В первой автор на примере целого ряда биохимических систем показывает читателю, насколько сложными являются отдельные молекулярные машины и механизмы с точки зрения их устройства и функционирования. Бихи, несомненно, обладает ярким талантом популяризатора науки, и видно, что научные знания добыты им не из книг, а из личного опыта экспериментальной работы. Его основной тезис состоит в том, что биохимические системы (такие как глаз или система сворачивания крови, приводящая к заживлению ран), состоящие из множества функциональных частей, обладают неприводимой сложностью – они не могли возникнуть путем дарвиновской эволюции через постепенные медленные изменения уже существующих систем – они могли только сформироваться раз и навсегда в их существующем виде. А если так, то для их появления нет иного объяснения, кроме прямого вмешательства разумного Дизайнера. Распознавая неприводимо сложные системы в природе, мы можем, таким образом, указать на непосредственные проявления Разумного Замысла. Во второй части книги Бихи предлагает ввести понятие неприводимой сложности в научный оборот, тем самым придав Разумному Замыслу характер научной теории. Нетрудно видеть как научную, так и религиозную ошибочность такой позиции. С одной стороны, она призывает научную мысль остановиться в своем испытующем пафосе, с другой – подвергает серьезной опасности религиозные взгляды. Система, представляющаяся нам неприводимо сложной сегодня, завтра может получить вполне натуралистическое объяснение своему возникновению.

Параллельным понятию неприводимо сложной системы является понятие специфической сложной информации (complex specified information), введенное У. Дембски и основанное на расчете вероятности возникновения той или иной структуры в живых организмах. Согласно Дембски, если эта вероятность меньше 10^-150 (невероятно малое число!), то структура не могла сформироваться путем эволюционных изменений. Не останавливаясь далее на критике этих представлений, отметим, что основная проблема движения Разумного Замысла – при всем очевидно искреннем настроении ее приверженцев – в смешении научных и религиозных представлений. Именно на это и указывает Коллинз в своих комментариях:

«Искренность сторонников Разумного Замысла не вызывает сомнений. Горячая поддержка этого движения верующими – в особенности евангелическими христианами, – полностью понятна, учитывая то, что теория Дарвина подается некоторыми эволюционистами как предполагающая атеизм. Однако этот корабль идет не в страну обетованную, а скорее на дно океана. Если верующие свяжут свои последние надежды на то, что Бог может найти место в жизни человека, с теорией Разумного Замысла и эта теория разрушится, что тогда станет с верой?»

Вместо младоземельного креационизма и Разумного Замысла Коллинз нашел для себя наиболее удовлетворительной концепцию теистического эволюционизма. Основные постулаты этой идеи он выражает следующим образом:

«1. Вселенная пришла в бытие из небытия около 14 миллиардов лет назад.

2. Несмотря на колоссально малую вероятность, свойства Вселенной оказались точно подогнанными для возникновения жизни.

3. Тогда как точный механизм происхождения жизни на Земле остается неизвестным, как только жизнь зародилась, процесс эволюции и естественного отбора сделал возможным развитие биологического разнообразия и сложности в очень большие периоды времени.

Директор Национального Института здоровья США профессор Фрэнсис Коллинз

4. Как только эволюция началась, не было необходимости в особенном сверхъестественном вмешательстве.

5. Человек является частью этого процесса, имея общего предка с обезьянами.^[59]

6. Но человек является уникальным в том, что невозможно объяснить эволюцией и что указывает на нашу духовную природу. Это включает существование Морального Закона (знание добра и зла) и поиск Бога, что характеризует все человеческие цивилизации в истории».

Вместо термина «теистическая эволюция» Коллинз предлагает использовать термин БиоЛогос, заключая обсуждение отношений между наукой и религией следующим впечатляющим параграфом:

«В двадцать первом веке, во все возрастающем технологически обществе, идет борьба за сердца и умы человечества. Многие материалисты, отмечая триумфальное шествие науки в области понимания природы, объявляют веру в Бога устаревшим предрассудком и призывают нас отказаться от нее и двигаться дальше. Многие верующие в Бога, убежденные в том, что истина, которую они получают в духовном опыте, имеет гораздо более важное значение, чем истины из других источников, представляют развитие науки и технологий как опасное и не заслуживающее доверия мероприятие. <…> Обе позиции являются глубоко опасными. Обе отрицают истину. Обе преуменьшают достоинство человека. Обе будут иметь разрушительные последствия в будущем. И обе не являются необходимыми. Бог Библии есть и Бог генома. Ему можно служить и в соборе, и в лаборатории. Его творение блистательно, величественно, премудро и прекрасно – и оно не может быть в войне с самим собой. Только мы как несовершенные создания можем вести эту войну. И только мы можем ее закончить».

Глава 7. Скрытые измерения духа и будущая научная революция

^{(Чарльз Таунс)}

Лазерная техника составляет основу большого числа современных высоких технологий. Сложно себе представить, но еще шестьдесят лет назад физики сомневались, что такие устройства, как лазеры, вообще возможны. Нобелевская премия по физике 1964 года была вручена трем ученым, которые эту возможность воплотили в жизнь: американцу Чарльзу Таунсу и советским физикам А. М. Прохорову и Н. Г. Басову. В данном очерке речь пойдет об иностранном члене Российской Академии наук Чарльзе Таунсе.

Чарльз Хард Таунс родился в 1915 году в Гринвилле, Южная Каролина. Его интерес к науке проявился достаточно рано – уже в 19 лет у него были две бакалаврские степени – одна по современным языкам и другая по физике. После получения в 1939 году докторской степени в Калифорнийском технологическом институте Таунс начинает работу в Bell Laboratories, где во время войны занимается разработкой радаров, в том числе работающих в микроволновом диапазоне. Это направление он продолжил в Колумбийском университете, где ему пришла в голову идея усиления микроволн посредством вынужденного излучения или мазера (Microwave Amplification by Stimulated Emission of Radiation). В 1958 году Таунс публикует статью, в которой излагается идея лазера, т. е. усиления обычного света вместо микроволнового излучения (Light Amplification by Stimulated Emission of Radiation). Не все верили в возможность создания такого устройства, и даже после того, как был сконструирован первый промышленный экземпляр, коллеги говорили Таунсу: «Ну что ж, это интересная физика, но как насчет приложений?». Однако скоро в индустрии распознали потенциал новой технологии, и «лазерная гонка» началась. Параллельно работы в этом направлении велись в Физическом институте имени Лебедева Академии наук СССР: Нобелевская премия 1964 года была вручена совместно американцу и двум русским ученым. Впервые они встретились на конференции в Англии. «Мы были просто счастливы и не могли наговориться, ведь наконец-то встретили единомышленников», – вспоминал Таунс.

Космическая гонка сверхдержав не обошла Таунса стороной. Он становится во главе консультативного научного совета проекта «Аполлон», поддерживая это казавшееся многим невероятным предприятие. С 1967 года и вплоть до ухода на пенсию в 1986 году Таунс работает профессором физики в Университете Беркли в Калифорнии.

С детства и на протяжении все своей долгой жизни (в 2015 году ему исполнится 100 лет!) Таунс является глубоко верующим христианином. В 2005 году, отвечая на вопрос корреспондента о своей конфессиональной принадлежности, он говорит о том, что он протестант, и добавляет:

«Я чувствую присутствие Бога. Я чувствую это в своей собственной жизни как дух, который некоторым образом находится со мной».

Глубокое мистическое чувство присутствия Бога (акад. А. М. Прохоров рассказывал, что Таунс всегда молился перед едой), казалось бы, мало совместимо с активной научно-исследовательской деятельностью. Но в действительности между ними нет никаких противоречий. Наоборот, именно ощущение установленного Творцом порядка во Вселенной является логическим началом научной работы.

«Вера необходима ученому даже просто для того, чтобы начать работать, – писал Таунс в 1966 году, вскоре после получения Нобелевской премии, – и глубокая вера необходима для решения самых сложных задач. Почему? Потому, что он должен иметь уверенность в том, что во Вселенной господствует порядок и что человеческий разум – в первую очередь, его собственный разум – обладает способностью этот порядок познавать».

Об идее мазера и лазера Таунс говорит как об откровении – в одной из своих работ он сравнивает пришедшую во сне немецкому химику Кекуле идею о структуре молекулы бензола с видением Моисея на Синайской горе, когда он говорил с Богом в неопалимой купине. Нельзя сказать, что Таунс ставит эти события на одну доску. Скорее, он имеет в виду то, что процесс познания ученого состоит из актов откровения как проблесков интуиции:

«В какой степени Бог помогает нам? Я думаю, что Он помогал мне все время. Я думаю, что он помогает всем нам, что наша Вселенная двигается в определенном и постоянно определяющемся направлении. Как? Этого мы не знаем. Существует много вопросов как в науке, так и в религии, об ответах на которые мы можем только догадываться. Но я думаю, что дух имеет постоянное влияние и на меня, и на других людей».

В одном из интервью Таунс детально поясняет свое отношение к уже упоминавшемуся выше движению Разумного Замысла (Intelligent Design) и вообще к проблеме отношения так называемого «религиозного фундаментализма» к современной науке.

«Думаю, что то, что такая дискуссия возникла, является чрезвычайно прискорбным фактом. Люди злоупотребляют термином “Разумный Замысел”, чтобы показать, что все существующее было заморожено единственным актом творения и не было эволюции, не было никаких изменений. На мой взгляд, это полностью нелогично. С точки зрения науки разумный замысел выглядит вполне реальным. Наша Вселенная весьма специфична: то, что она именно такова, какова она есть, является весьма примечательным фактом. Если бы законы физики были бы другими, нас бы здесь просто не было. Не было бы Солнца; законы гравитации, ядерной физики, магнетизма, квантовой механики и так далее являются точно такими, какими они должны быть для того, чтобы мы могли существовать. <…> Разумный замысел включает эволюцию вполне естественным образом. Очевидно, что эволюция существует, и это очень важно. Эволюция существует, и разумный замысел существует, и оба они вполне согласуются друг с другом».

В отличие от Леметра и других верующих ученых, для которых вера и наука существуют скорее раздельно, чем вместе, для Таунса научные и религиозные вопросы неразрывно связаны друг с другом. В своей небольшой статье, опубликованной в 2006 году^[60], Таунс рассматривает пять основных загадок науки и религии, которые не в силах разрешить современная наука.

Первая проблема – причина и источник возникновения Вселенной. Даже если мы допустим, что Вселенная возникла в результате действия тех или иных физических законов, то почему они именно таковы и откуда они вообще появились? Достаточно популярная современная теория о множественности миров утверждает, что есть бесконечное число Вселенных с разными наборами физических законов и констант и мы находимся именно в той из них, которая позволяет наше существование. Эту теорию Таунс называет «несколько фантастичной» и по крайней мере ненаучной, т. к. возможность ее научной проверки отсутствует.

Вторую проблему можно сформулировать так: есть ли место и возможность для Бога действовать в мире? В XIX веке ученым казалось, что наука в силах предсказать любое событие, если известны начальные условия. Квантовая механика изменила этот взгляд на мир. Современная наука «…имеет фундаментальные законы, которые предсказывают вероятность тех или иных событий, но не могут сказать точно, какое из них произойдет».

«Например, квантовая механика говорит нам о том, что мы никогда не можем быть уверены в том, когда радиоактивный атом испустит частицу, инициирующую взрыв многоэтажного здания. Подобным образом, генетическая мутация, оказывающая непосредственное влияние на развивающуюся форму жизни, может быть вызвана непредсказуемым поведением атома или молекулы».

Касательно экспериментальной проверки действия Бога в том или ином физическом явлении (то, на чем часто настаивают атеистически настроенные ученые) Таунс замечает:

«…Я не верю, что это (отсутствие Бога в отдельно взятом эксперименте. – С. К.) исключает возможность действия Бога в мире. Это показывает только то, что Бог не вмешивается в наши эксперименты. На самом деле большинство религиозных людей не считают, что Бог вмешивается и определяет исход всех событий на Земле. Он устанавливает законы, управляющие событиями, и вмешивается только в тех случаях, когда это действительно необходимо. Какими путями происходит это вмешательство – остается для нас тайной, но, если это происходит, трудно представить себе, что это проявится в статистике стандартного физического эксперимента. Бог, разумеется, может нарочно избегать вмешательства в такие эксперименты, но может время от времени творить чудеса, которые многие верующие относят к Его действиям».

Согласно Таунсу, Воскресение Христово является одним из таких чудес, вернее сказать, самым великим из них.

«То, как Бог вмешивается в порядок вещей, остается для нас тайной, но наши научные эксперименты никак не исключают такой возможности».

Здесь Таунс подходит к одному из наиболее значимых вопросов науки и религии: возможности существования неких скрытых сил и измерений, которые современной науке неизвестны. Это касается жизни как таковой и жизни духа или самосознания человека.

«Или действительно существует некая духовная сила, влияющая на материальную природу, которая науке полностью неизвестна? <…> То, что такой новый вид силы может существовать, не противоречит полностью современной научной методологии, хотя он и представляет собой нечто, чего мы в настоящее время не понимаем. Например, некоторые научные модели, ориентированные на понимание физической материи, предполагают наличие других измерений кроме измерения времени и трех измерений пространства и то, что воздействие на нас этих измерений является существенным, хотя мы их не чувствуем^[61]. Такие предположения еще требуют доказательств, но сделаны они в рамках научного метода и исследования. И они не очень разнятся от предположения о духовном измерении или Боге, которые могут воздействовать на нас, но которых непосредственно мы не ощущаем».

Добавление новых сил или взаимодействий к уже сложившейся картине мира может показаться невероятным и даже лишенным смысла. Однако для Таунса как ученого подобного рода возражения не являются сюрпризом. Когда он конструировал лазер, большинство его коллег, включая крупнейших авторитетов физики XX века, в один голос убеждали его в невозможности такого устройства. Его обвиняли в бессмысленной трате государственных денег и указывали на полную бесперспективность этого направления. Равно и тогда, когда большинство специалистов скептически относились к возможности высадки человека на лунную поверхность, именно Таунс закрепил эту идею своим авторитетом, встав во главе консультативного научного совета проекта «Аполлон». Успех науки состоит отчасти в том, что испытующий разум рассматривает все стоящие перед ним возможности, не смущаясь предрассудками, принятыми во имя ложного понимания науки или неверно понятых религиозных истин.

Третий вопрос, который задает Таунс, касается свободы воли человека. Может ли человек принимать решения, которые не предусмотрены его жизненным опытом и текущими событиями? И, если так, то кто или что в человеке принимает такие решения? Таунс рассматривает версию происхождения свободы воли как возникающего или «эмерджентного» (от англ. emergence) явления. Этим термином обычно называется появление в сложной системе, состоящей из множества элементов, новых свойств, не сводимых к свойствам отдельных компонентов.

«Я не думаю, – говорит Таунс, – что механизм эмерджентности может объяснить свободу воли, поскольку свобода воли противоречит основным законам, которым должны следовать атомы. Внутри других сложных систем, существующих в природе, мы не встречаем явлений, которые противоречат природе компонентов, составляющих систему, даже если иногда мы наблюдаем непредсказуемое поведение системы. Но свобода решения и действия, которая не учитывает законов физики, управляющих каждым атомом, противоречит фундаментальной природе атомов, насколько мы ее понимаем, и потому представляется нелогичной и невозможной».

Еще один важный вопрос состоит в том, на какой ступени эволюции живых существ возникает свобода воли и, более важно, что является ее источником. Имеют ли свободу воли животные и даже одноклеточные организмы?

Четвертая проблема: что такое сознание? Как можно его определить и до какой степени оно существует в других существах, помимо человека? Таунс указывает, что ему не довелось встретить удовлетворительного определения сознания:

«Один мой друг определил для меня сознательный организм как такой, который (1) имеет определенную цель или цели, (2) ощущает мир и происходящие события и (3) действует на основании своей цели и ощущений. Это определение звучит вполне приемлемо, но тогда, чтобы показать сложность таких определений, не можем ли мы сказать, что это определение описывает мышеловку? У нее есть цель, ощущение того, что происходит, и последующее из этого действие, – все это вполне подходит мышеловке».

Лауреаты Нобелевской премии по физике 1964 года. Слева направо: А. М. Прохоров, Чарльз Таунс, Н. Г. Басов

Чарльз Хард Таунс

Обсуждая сознание, Таунс приходит к одному из важных вопросов, стоящих перед современной наукой – возможности искусственного создания жизни и интеллекта.

«Если мы понимаем некоторый процесс, кажется логичным то, что мы можем на самом деле воспроизвести его в виде механизма. Развитие компьютеров с их колоссальным числом миниатюрных компонентов делает все более и более очевидным то, что мы можем механизировать весьма сложные действия, если мы понимаем суть происходящих процессов. Но я всегда задавался вопросом, сможет ли человек в конце концов полностью понять, как работает его мозг. <…> Мы понимаем многие другие весьма сложные системы, но, может быть, для того, чтобы система A (например, наш мозг) могла понять систему B, необходимо, чтобы система A обладала большей сложностью, чем система B. Если это так, то любая система никогда не сможет понять саму себя. И, следовательно, мы в принципе не можем построить механическую модель человека и, возможно, никогда не поймем всех тонкостей, связанных с человеческим сознанием».

Пятый вопрос Таунса касается личности человека или его индивидуального духа. Что он есть такое и где он находится?

«Сейчас уже ясно, что сердце и мозг являются критическими компонентами для жизни человека. Но, поскольку врачи могут пересаживать искусственные сердца, стало очевидным, что личность существует не в сердце. Мы также знаем, что, по крайней мере, отдельные части мозга могут переставать работать, но человек все же существует. Где находится сущность нашего существа? И есть ли что-то, что продолжает существовать после того, как тело прекращает все свои функции? Есть ли что-то бессмертное само по себе? И когда оно зарождается – во время оплодотворения яйцеклетки, при рождении или в течение постепенного развития?»

Все пять проблем Таунса касаются вопросов, на которые традиционно ответы давала именно религия, не наука. Однако Таунс подходит к ним именно с научной точки зрения. Удивительным образом он считает, что решение этих вопросов (возникновение Вселенной и физических законов, действие Бога в мире, свобода воли, тайна сознания и суть личности разумных существ) можно решить научным путем. Не исключено, что этот вечный и таинственный секрет состоит в наличии скрытых измерений или сил, природа которых нам еще полностью неизвестна. Их обнаружение, если оно состоится, будет означать новую научную революцию.

«Можно только предполагать, сможет ли человек когда-нибудь решить эти проблемы. Но наши научные инстинкты убеждают нас никогда не отказываться от возможности окончательного познания и всегда идти по пути исследования неизвестного. <…> Когда в начале прошлого (девятнадцатого. – С. К.) века наука перешла от полного детерминизма к квантово-механической неопределенности, мы пережили практически полную революцию в нашем мышлении и философии. <…> Хотя, без всякого сомнения, всегда останутся тайны, почему не может быть революций в нашем познании жизни, свободы воли и сознания? <…> Я верю, что… новые фундаментальные неожиданные открытия, которые мы сделаем в связи с этими глубокими вопросами… радикально изменят нашу точку зрения, оставляя наши существующие представления (о природе физической материи. – С. К.) эффективными, полезными и действительными с практической точки зрения. Я лично глубоко надеюсь и верю, что духовная природа, свобода воли и человеческое ощущение личности и сознания являются поистине реальными…»

Глава 8. Совершенство кристаллов и познание Истины

^{(Акад. Н. В. Белов и Мартин Бюргер)}

Кристаллография – наука о строении, росте и свойствах кристаллов – является одной старейших наук на Земле. Совершенство кристаллов и их строгие геометрические формы во все века вдохновляли ученых, поэтов и музыкантов. В начале XX века, благодаря опыту Макса Лауэ, было доказано, что кристаллы являются дифракционными решетками для рентгеновских лучей, делая возможным расшифровку их внутреннего атомного строения. Сейчас, при наличии кристаллов подходящего качества, их структуру, включая точные координаты атомов в пространстве, можно узнать в течение нескольких часов. Развитие кристаллографии в XX веке обогатило науку знанием о структуре кристаллов и законах, описывающих взаимодействия атомов на микроуровне. Недаром 2014 года был объявлен ЮНЕСКО Всемирным годом кристаллографии.

История кристаллографии интересна и увлекательна^[62]. Хотя она уходит своими корнями в античную древность, считается, что кристаллография как наука возникла в XVII веке. Ее родоначальником является Нильс Стенсен, или (на латинский манер) Николай Стенон – датчанин, внесший, помимо кристаллографии, весомый вклад в развитие анатомии и стратиграфии (отдела геологии, изучающего последовательность расположения слоев в осадочных горных породах). Со Стенона начинается также религиозная история кристаллографии: после научных изысканий и поиска души в живых организмах он обратился из протестантства в католичество, был поставлен в епископы и отправлен с миссией в охваченную Реформацией Северную Германию. Его миссионерские труды и праведная жизнь снискали ему глубокий почет у верующих, и в 1988 году он был беатифицирован (признан блаженным) в католической церкви. Мраморная гробница Стенона в базилике Сан-Лоренцо во Флоренции до сих пор является объектом почитания – как часовня Ксении блаженной на Смоленском кладбище Петербурга, – ему пишут записки с просьбами о молитве и утешении.

Последующее развитие кристаллографии также связано со славными именами верующих ученых. Аббат и каноник Парижского Собора Нотр-Дам Рене-Жюст Гаюи был выдающимся кристаллографом и минералогом. Ему принадлежит одна из первых теорий строения кристаллов. Свое обычное утро он начинал с мессы, которую служил в небольшой часовне, смежной с рабочим кабинетом. После молитвы он переходил к занятиям наукой, погружаясь в великолепный своей симметрией и гармонией мир кристаллов.

В этой главе речь пойдет о двух выдающихся представителях минералогической кристаллографии XX века – академике Николае Васильевиче Белове и профессоре Массачусетского технологического института (МТИ) Мартине Бюргере. Оба имени прекрасно известны кристаллографам и минералогам всего мира, но не так широко известен тот факт, что оба были глубоко верующими людьми и – более того – оба знали о религиозных убеждениях друг друга.

Николай Васильевич Белов^[63] родился 14-го (по старому стилю 2-го) декабря 1891 года в г. Янов Люблинской губернии в семье уездного врача Василия Васильевича Белова. Вскоре семья переехала в один из древнейших славянских городов Овруч (он упоминается еще в «Повести временных лет»). Для получения образования юного Колю посылают в Варшаву, где он учится в первой Варшавской гимназии, программа обучения в которой включала пять иностранных языков: латынь, древнегреческий, польский, французский и немецкий. После окончания гимназии в 1910 году Николай поступает в Санкт-Петербургский политехнический институт, детище С. Ю. Витте, готовивший инженеров для стремительно развивавшейся русской промышленности. В Политехническом институте значительное влияние на Н. В. Белова оказывает Абрам Федорович Иоффе, по праву считающийся одним из главных основателей советской физической школы. В 1917 году Николай Васильевич возвращается в Овруч, который в 1918 году оказывается в зоне оккупации кайзеровских войск. После установления в городе советской власти Н. В. Белов активно участвует в инженерно-хозяйственной деятельности по восстановлению мостов, организации местной промышленности и снабжения продовольствием. В начале 1920-х годов молодой инженер-химик с семьей возвращается в Петроград и устраивается работать в химическую лабораторию Ленкожтреста, где его работы оказываются тесно связаны с фабрикой «Скороход» и проблемой улучшения качества дубленой кожи.

Для петербуржцев любопытным будет следующий рассказ^[64]:

«Небывалое наводнение 1924 года Н. В. Белов встретил в трамвае на Васильевском острове. Вначале трамвай остановился, потом вода поднялась до пола вагона, и народ полез на скамейки. Вода прибывала. Тогда Николай Васильевич выплыл из трамвая и нашел убежище на лестничной площадке ближайшего дома. Часть пассажиров осталась сидеть на крыше. <…> В то время Невский проспект, Большая Морская имели торцовые мостовые, представляющие собой шестиугольные призмы высотой около 30 см, выпиленные из твердых пород дерева. Мостовые были покрыты плотно этим настилом. Даже извозчичьи телеги не давали на этой мостовой никакого шума, в слякоть они не были скользкими. По мере движения воды к Аничковому мосту вся мостовая всплывала: зрелище плывущей мостовой было ошеломляющим…»

В 1927 году в жизни Н. В. Белова обозначился перелом.

«Мне было уже 36 лет, когда один из самых преданных А. Е. Ферсману^[65] сотрудников химик Н. И. Влодавец посоветовал мне испытать свои силы в журнале “Природа”, созданном и редактируемом А. Е. Ферсманом… В 20-х годах в советской школе естественных наук было мало специалистов, владеющих иностранными языками. Мои в основном научные обзоры или навеянные или более самостоятельные очерки были весьма хорошо приняты и редакцией и читателями. Через год я оказался в журнале “Природа” одним из основных поставщиков литературного материала, но, самое главное, А. Е. Ферсман стал считать меня своим и, когда в 1930 году был образован государственный комитет по химизации, а его уполномоченным по Ленинграду назначен А. Е. Ферсман, он в организованную им по линии комитета группу из академических сотрудников включил и меня»^[66].

В 1930-х годах Н. В. Белов начинает работать в созданном трудами В. И. Вернадского и А. Е. Ферсмана Ломоносовском институте Академии наук СССР, ориентированном на решение проблем геохимии, минералогии и петрографии. Здесь Николай Васильевич начинает знакомиться с проблемами изучения строения кристаллического вещества. В контексте данной книги любопытны воспоминания ученого о том, как он прекратил свою работу в журнале «Природа»:

«В 1932 году А. Е. Ферсман и Л. С. Берг были вынуждены покинуть “Природу”. Напечатанный мой очерк по сейчас (писались эти строки в 1975 году. – С. К.) исключительно модной теме о “раздвигающейся Вселенной” был охарактеризован как “просвещенная поповщина”. Зеленая обложка журнала с одинокой березкой сменилась на сугубо индустриальную с фабричной трубой. Редакция журнала распалась, и я тоже вынужден был перестать в нем сотрудничать».

В 1930-х годах Николай Васильевич начинает активно работать в области кристаллохимии – науки об атомном строении кристаллов. В 1934 году Академия наук СССР переводит свои учреждения из Ленинграда в Москву, и в конце 1930-х годов ученый переезжает в столицу. Он глубоко осваивает новейшие достижения кристаллохимии, создавая трехмерные модели кристаллических структур. В 1943 году во время войны в Москве он защищает докторскую диссертацию, которая становится основой книги «Структуры ионных кристаллов и металлических фаз», составившей эпоху в развитии отечественной кристаллографии и кристаллохимии. После войны Н. В. Белов организует лабораторию рентгеноструктурного анализа и начинает первые самостоятельные расшифровки кристаллических структур минералов. Эти работы дали толчок развитию кристаллохимии минералов в Советском Союзе и созданию научной школы, которая до сих пор занимает ведущие позиции в мире. Н. В. Белова избирают в Академию наук СССР, его труды (например, известные «Очерки по структурной минералогии») удостаиваются высших государственных наград. Николаем Васильевичем основаны знаменитые во всем мире научные школы в Москве, Нижнем Новгороде, Новосибирске. До сих пор его научное наследие является источником важных и интересных идей, которые часто неизвестны на Западе. Последнее во многом объясняется закрытым характером советской науки: советские ученые редко публиковались в иностранных журналах (это было, во-первых, трудно с точки зрения цензуры и пересылки материалов за границу, а во-вторых, не поощрялось), а публикации в советских журналах переводились не всегда и иногда достаточно плохо. Разумеется, свою роль сыграла и «холодная война», когда признание достижений советских ученых могло выглядеть как «пропаганда социалистической системы».

Любопытны оценки масштаба Н. В. Белова как ученого и человека со стороны современного биографа:

«Знание английского, французского, немецкого, латинского, греческого, старославянского, украинского, польского, голландского и древнееврейского языков существенно определило характер его мышления, близкий скорее к классикам естествознания конца XIX века – начала XX столетия, чем к все расчленяющему и схематизирующему подходу сегодняшнего дня. Если бы он был физиком, он был бы ближе к Н. Бору, чем к Ландау. Синкретичное видение мира предопределило, с одной стороны, развитие образных представлений о нем (прекрасно видел и мыслил пространством) и, с другой стороны, гибкость и неортодоксальность мышления. До глубокой старости в семейном кругу любил декламировать гекзаметры Горация и Овидия. <…> В нем сочетались удивительные способности теоретика и практика, необыкновенное трудолюбие в сочетании с исключительной памятью и любознательностью. <…> Имя и дело Н. В. Белова будут живы, пока стоит на земле величественное здание кристаллографической науки»^[67].

Поразительно, но многие коллеги, знавшие академика Н. В. Белова на протяжении полувека, только после его смерти узнали, что он был глубоко верующим православным христианином. Воспоминаний об этом, к сожалению, чрезвычайно мало, хотя ученики Н. В. Белова помнят его интерес к соборам и храмам, его глубокое знание церковной службы. Тем более не осталось и свидетельств и размышлений самого ученого об его отношении к вере и Церкви. Вот что вспоминает об ученом его зять В. Н. Левин^[68]:

«В многочисленных очерках и воспоминаниях о Н. В. Белове практически не упоминается его отношение к церкви и религии. Однако Н. В. был глубоко верующим христианином, о чем свидетельствует его библиотека, в которой осталось много книг о христианстве, многочисленных журналов Московской Патриархии с пометками и замечаниями, а также весь его образ жизни. При любой возможности и обязательно в церковные праздники Н. В. ходил в церковь, причащался и исповедовался. Особенно он любил по праздникам, ранним утром, исчезнуть с дачи в Абрамцеве, пройтись около 3 км до станции, затем, отстояв всю службу, тем же путем возвратиться обратно на дачу. Во время многочисленных путешествий Н. В. не пропускал ни одного храма и, зная о них больше других, с видимым удовольствием просвещал окружающих».

Дореволюционное воспитание и религиозная жизнь, по всей видимости, определяли и его отношение к людям:

«О доброте Н. В. знали все окружающие: он сам спрашивал у сотрудников и аспирантов, нужна ли им какая-либо помощь и, если выяснял, что денежная, незамедлительно ее давал. Помогал он и совсем незнакомым людям. Если ему вдруг отдавали долг, считал, что просто выиграл.

Доброе, отеческое отношение к студентам особенно проявлялось при приеме экзаменов. Одним из показательных, почти анекдотичных примеров случился на приеме экзамена у одной симпатичной девушки. Н. В. долго и упорно пытался получить ответы по билету, с трудом выудил какую-то информацию и, посмотрев зачетку студентки, поставил ей пятерку. Это вызвало крайнее удивление коллеги, принимавшего экзамен рядом, на что Н. В. сказал: “Видели же, как она обрадовалась, ведь у нее в зачетки только тройки”»^[69].

Если в отношении Н. В. Белова сведения о его религиозной жизни и убеждениях известны только косвенные (будем надеяться, что более подробные данные откроются в будущем), то о его современниках, проживавших по ту сторону «железного занавеса», известно гораздо больше.

Мартин Джулиан Бюргер хорошо известен старшему поколению российских ученых (в частности, кристаллографов и минералогов) своими объемными учебниками и руководствами по рентгеновской кристаллографии. Написанные в четком и последовательно понятном ключе, эти книги являются классикой в своей области. Бюргер также является автором большого количества замечательных работ по кристаллическим структурам минералов. Интересно, что из более чем 250 его научных статей примерно 150 являются моноавторскими, т. е. написаны непосредственно самим ученым без участия коллег и учеников.

Мартин Бюргер родился 8 апреля 1903 года в Детройте (штат Мичиган, США) в семье потомков лютеран – иммигрантов из Германии. Вся его профессиональная жизнь связана с Массачусетским технологическим институтом (МТИ), куда он поступил в 1920 году и где на протяжении всей жизни работал в департаменте геологии, преподавая кристаллографию и минералогию. Подобно Н. В. Белову в Москве, Бюргер основал в МТИ лабораторию рентгеноструктурного анализа, сделав это, правда, на пятнадцать лет раньше, в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Жить и работать в России, сотрясаемой революциями и мировыми войнами, было значительно труднее, чем в Соединенных Штатах Америки, не испытавшей по-настоящему всех бедствий военного и революционного времени. Карьера М. Бюргера в МТИ развивалась успешно, и он прошел по всем ступенькам академической карьеры, начав студентом в 1920-м и закончив почетным профессором в 1973-м.

Религиозные убеждения М. Дж. Бюргера, впитанные им с молоком матери, остались с ним на всю жизнь. В отличие от Н. В. Белова, он имел возможность выразить свой взгляд на отношения религии и науки в открытой печати. В 1964 году в Университете Стони Брук (штат Нью-Йорк) Бюргер выступил с речью на тему «Ученые и Бог» (Scientists and God)^[70]. Напомним читателю, что это было время первых успехов человечества в освоении космоса, чем был дан разгон «космической гонке» и связанный с этим мощный толчок развитию науки.

«Многие сегодня говорят нам, что быстрое развитие современного знания дает человеку возможность управлять миром и что полное овладение миром не за горами. Они подразумевают, таким образом, что человек является самодостаточным. Эта точка зрения начала проникать в наше мировоззрение задолго до того, как русские запустили спутник. Как следствие, некоторые считают, что нам больше не нужен Бог и мы можем спокойно исключить Его из нашей жизни. Такого взгляда придерживаются не только коммунисты, но и многие из утонченных мыслителей Запада».

Бюргер обращается к историческим примерам верующих ученых, называя Ньютона и Паскаля. Переходя к современности, он упоминает о Джоне фон Неймане:

«Современный пример всемирно известного ученого, который был верующим, – это Джон фон Нейман из Принстонского института перспективных исследований. Именно он возглавлял работу по созданию и развитию высокоскоростных вычислительных машин, которые так сильно изменили направление современной науки. Все математики знают его великий вклад в чистую математику, в 1956 году он получил премию Энрико Ферми за свои фундаментальные научные достижения».

Бюргер замечает, что судить о религиозных убеждениях ученых очень непросто.

«Помимо всего прочего, только случайно в науке возникает возможность раскрытия внутренних убеждений ученых. В моей собственной области – кристаллографии – я знаю большую часть из нескольких сотен выдающихся исследователей международного уровня, – при этом, за исключением нескольких случаев, когда мне удалось присутствовать при соответствующих разговорах, я не знаю их персональных религиозных или антирелигиозных взглядов. Несмотря на это, я могу назвать нескольких христиан, которые не стали бы против этого возражать. Один из знаменитых швейцарских кристаллографов Вернер Новакки – христианин, так же как и самый авторитетный испанский ученый в этой области Жозе Луи Аморос и один из американских лидеров Жозе Донней. <…> Ведущий английский кристаллограф Кэтлин Лонсдейл – по вероисповеданию квакер. Она является профессором Лондонского университета, членом Королевского общества и вице-президентом Международного Союза кристаллографов…»

Не забывает Бюргер и Н. В. Белова – учитывая то, что речь была произнесена в 1964 году, очевидно, что двое ученых – люди, как принято говорить, «старой формации» – имели возможность обсудить этот вопрос в личном общении (по всей видимости, на одной из научных конференций).

«Любопытно, что самый выдающийся русский кристаллограф академик Н. В. Белов является верующим, который не может практиковать свою православную веру, поскольку Россия запретила Бога^[71]. Белов знает о симметрии все и, вместе со своими учениками, определил атомные расположения в структурах природных силикатов больше, чем кто-либо на Земле. Не является ли значимым то, что даже в России среди крупнейших ученых есть верующие? Можно вспомнить слова из Библии: “…Я оставил между Израильтянами семь тысяч мужей: всех сих колена не преклонялись перед Ваалом…” (3 Цар. 19:18; Рим. 11:4)».

Критический вопрос, который часто задают верующим ученым: есть ли что-то, что отличает верующего ученого от неверующего? Есть ли у первых какие-либо преимущества перед последними?

«Как ученый, я верю, что существуют неизмеримые преимущества, – отвечает на этот вопрос Бюргер. – Вот, например, маленький мальчик, который хочет получить ответ на свой вопрос. Обычно он пойдет за ним к своим родителям. Позднее, когда он будет в школе, он может пойти к своему учителю. В колледже он пойдет к профессору. И вот однажды мальчик сам станет профессором и возникнет вопрос, который он не сможет решить, – к кому ему тогда идти? Возможно, он захочет обратиться к более авторитетному ученому, чем он сам. Но что, если он сам уже стал ведущим авторитетом в своей области и не может решить какую-либо загадку? Что он должен делать, чтобы получить ответ?

Блаженный Николай Стенон (Нильс Стенсен), первый кристаллограф и католический епископ Ганновера

Каноник Парижского собора Нотр-Дам кристаллограф Рене-Жюст Гаюи с кристаллом исландского шпата и гониометром (прибором, измеряющим углы между гранями кристалла)

Основатель отечественной кристаллохимической школы академик Н. В. Белов.

Профессор Массачусетского технологического университета кристаллограф М. Дж. Бюргер.

К счастью, Библия дает нам метод для решения этой проблемы: “Если же у кого из вас не достает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему” (Иак. 1:5). Это знаменательное призвание поощряет всех нас, включая ученых, обращаться не просто к высокому авторитету, а к Высочайшему Авторитету, – Тому, Кто создал Вселенную, законы которой стремятся познать ученые. Есть только одно условие для этого: необходимо поверить призванию».

Но даже если ответ не будет получен, следует помнить, что «…любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу» (Рим. 8:28).

«Здесь мы учимся, что неважно, как плохо обстоят дела, все случается к нашему окончательному благу, если мы любим Бога. <…> Бог видит все целиком, поскольку все предстоит перед Ним и поскольку Он знает конец изначала».

Личный опыт ученого подтверждает верность его слов.

«Время от времени мне приходилось изобретать новые теории. Но теория никогда не приходит автору в полной и окончательной форме: обычно она проявляется в виде неожиданной вспышки главных идей, которые предстоит исследовать и развить. <…> Один случай был особенно примечательным. На протяжении многих дней я пытался решить проблему, для которой двумя разными путями я получил два разных решения. Наконец я вспомнил о молитве о мудрости и в то время, как я пытался выразить ее своими словами, решение пришло ко мне в бессловесной форме. Это было исполнением обещания, данного пророку Исайе: “…прежде, нежели они воззовут, – Я отвечу; они еще будут говорить, и Я уже услышу” (Ис. 65, 24). Эта фраза вырвана из контекста, но это практически то же самое, что говорит нам Христос: “…знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него” (Мф. 6, 8). <…>

Нужен ли Бог ученым? Может ли ученый позволить себе игнорировать этот доступ к знанию природы вещей? Многие делают это, но верующие ученые нашли истину в Божественном обещании мудрости».

Глава 8. Неслучайные совпадения физических констант

^{(Генри Шэфер)}

Оценка труда ученого – дело очень непростое. Ученых, именем которых названы законы или которым удалось решить вековые научные проблемы, – единицы, а основная масса тружеников науки неизвестна простому обывателю. Согласно данным Всемирного банка^[72], количество ученых на миллион человек населения в России составляет около 3 тысяч, т. е. всего в научной сфере у нас трудится около 420 тысяч человек^[73]. Аналогичные цифры для развитых стран (США, Великобритания, Германия, Франция, Япония) колеблются в пределах от 4 до 5 тысяч человек, в бурно развивающихся азиатских странах эти цифры выше: Южная Корея – примерно 6 тыс. чел., Сингапур – 6,5 тыс. чел. Достаточно скромные показатели дает Китай – около 1 тыс. чел. на миллион, что, однако, при населении в 1,35 млрд чел. дает 1 350 000 ученых в стране – примерно в 3,2 раза больше, чем у нас. Как оценить научные заслуги миллионов людей, работающих над решением научных проблем на всем пространстве земного шара?

Одним из продуктов научной деятельности являются научные публикации, из которых наиболее показательными являются статьи в периодических научных изданиях, то есть журналах. Плодотворность работы ученого можно оценить по количеству статей, по уровню журналов, в которых они напечатаны, и по количеству ссылок других ученых на эти работы. Эти величины получили название наукометрических показателей. Они дают общее представление о том, как научные труды того или иного исследователя воспринимаются в научном сообществе. Разумеется, для разных наук эти показатели имеют разное значение, но для естественных наук (физика, химия, биология, отчасти геология) они работают вполне удовлетворительно. Остроумный наукометрический показатель был придуман американским физиком Хорхе Хиршем, который предложил оценивать уровень ученого по индексу, который равен числу h статей, процитированных ровно h раз. Если, например, h = 10, это значит, что у ученого есть 10 статей, которые процитированы каждая по крайней мере 10 раз. Согласно Хиршу, индекс h ~ 12 вполне достаточен для получения места доцента (associate professor) в ведущих университетах, а h ~ 18 – для получения места профессора. Членство в Национальной Академии наук США обычно означает h ~ 45. Наукометрические показатели часто имеют важное значение для получения грантов – средств для проведения научно-исследовательской деятельности, которые распределяются на конкурсной основе^[74].

В этой главе речь будет идти об ученом с индексом h = 108 (на август 2014 года). Его имя – Генри Шэфер (Henry F. Schaefer III), и он является специалистом в области квантовой химии. Электронная база данных научных публикаций «Сеть науки» (Web of Science) указывает на то, что им написано более 1500 научных статей, на которые было сделано более 56 800 ссылок. За период с 1981 по 1997 гг. Шэфер был шестым из 628 000 химиков в мире по количеству цитат в научной литературе. Правда, его собственное отношение к наукометрическим показателям достаточно остроумно. В одной из своих лекций о соотношении науки и религии он процитировал следующее замечание, взятое им из заметки в журнале «Химия в Британии» (Chemistry in Britain):

«Если бы Бог обратился в правительственный фонд с заявкой на грант по созданию неба и земли, эта заявка была бы отклонена на следующих основаниях:

– проект является слишком амбициозным;

– у Автора проекта нет предварительного задела;

– Его единственной публикацией является книга, а статей в рецензируемых источниках нет ни одной;

– Он отказывается сотрудничать со своим наиболее сильным конкурентом;

– проект создания неба и земли и так витает в воздухе».

Генри Шэфер родился в 1944 году и начиная с 1960-х годов – его студенческих лет в Беркли – он является убежденным христианином протестантского исповедания. Его позиция выдающегося ученого – одного из лидеров вычислительной квантовой химии в мире – и одновременно приверженность христианской вере вызвала широкий общественный интерес и привела его к роли лектора по проблемам соотношения науки и религии. В одной из своих выступлений он рассказывает о следующей истории, которая случилась с ним на лекции по общей химии в Беркли. Это была вводная лекция для первого курса, которую должны были слушать более 600 студентов, и первая лекция Шэфера перед такой большой аудиторией. Совместно со своим ассистентом он придумал эффектный химический опыт, но, когда пришло время, кнопка, на которую должен был нажать лектор, не сработала, и Шэфер оказался один на один с большой аудиторией молодых людей, ожидающих «продолжения банкета». В некотором отчаянии он вышел перед студентами и сказал: «А знаете, что вчера сказал мне пастор в нашей церкви? Я просил, чтобы он духовно поддержал меня перед первой лекцией, обнадежил какими-то особыми словами, но он спросил у меня и у всех прихожан: “Знаете, в чем разница между мертвой собакой, лежащей посреди дороги, и мертвым профессором химии, лежащим посреди дороги?”». Разумеется, класс был весьма заинтригован таким поворотом событий во время лекции по химии. Многие уже представляли себе отмену экзамена в связи с безвременной кончиной профессора… «Так вот, – продолжал Шэфер, – разница заключается в том, что перед мертвой собакой на дороге есть следы торможения»^[75]. В конце этой истории механизм наконец заработал, и профессор смог провести нужный опыт. Эффект от этой лекции оказался любопытным. К Шэферу подошли полсотни студентов, половина из которых интересовалась тем, что же все-таки профессор химии делал в воскресенье в церкви. Один из студентов задал ему такой вопрос: «В моей жизни наиболее важным человеком был мой школьный учитель химии. Он уверенно говорил мне, что нельзя быть работающим химиком и религиозным человеком одновременно. Что вы думаете обо всем этом?».

Наиболее активные представители атеистического сообщества любят говорить о том, что «наука доказала, что Бога нет», и что каждый из нас стоит перед альтернативой: или наука, или религия. Так ли это? Шэфер цитирует слова Эрвина Шредингера – одного из создателей квантовой механики:

«Я поражен тем, что научная картина реального мира является весьма ущербной. Она дает нам большое количество фактической информации, организует весь наш опыт в прекрасно согласованное упорядоченное знание, но бледно молчит о том, что близко нашему сердцу, что реально значимо для нас. Она не может сказать ни слова о красном и синем, горьком и сладком, физической боли и физическом наслаждении, ничего не знает о красивом и безобразном, плохом или хорошем, Боге и вечности. Иногда наука пытается дать ответы на эти вопросы, но обычно они так глупы, что мы просто не принимаем их всерьез».

Утверждения отдельных ученых о том, что наука доказала отсутствие Бога, являются необоснованными, но, к сожалению, могут быть восприняты как авторитетные ввиду общего авторитета ученых в современном обществе. Шэфер обращается к истории науки, к ученым прошлого и настоящего. Из деятелей науки XVI–XIX веков он называет Фрэнсиса Бэкона, Исаака Ньютона, Блеза Паскаля, Уильяма Перкина, Джорджа Стокса, Уильяма Томпсона (лорда Кельвина), Дж. Дж. Томпсона и других. Из своих современников и друзей он называет нобелевских лауреатов Чарльза Таунса, Артура Шавлова (Arthur Schawlow), Уильяма Филлипса, членов Национальной Академии наук США Роберта Гриффитса (Robert Griffiths), Джона Сьюппа (John Suppe), Фрэнсиса Коллинза и др.

Приведем некоторые примеры высказываний современных верующих ученых, цитируемых Шэфером.

«…Артур Леонард Шавлов (Arthur Schawlow) (1921–1999) получил Нобелевскую премию по физике 1981 года за работы в области лазерной спектроскопии. Шавлов был профессором в Стэнфорде и не испытывал затруднений в самоидентификации как христианина протестантского исповедания. Он утверждал: “Нам весьма повезло, что у нас есть Библия и особенно Новый Завет, которые говорят нам о Боге в доступных для понимания человеческих терминах”. Для меня (т. е. для Генри Шэфера. – С. К.) это утверждение выглядит вполне научным, учитывая то, что профессор Шавлов был убежден, что его исследования в лазерной спектроскопии открывали ему нечто из творений Божиих. Правда, в отличие от Нового Завета, открытия Шавлова было сложно выразить “в доступных для понимания человеческих терминах”.

Профессор университета Джорджии Генри Шэфер с моделями рассчитанных им молекул

Коллеги и нобелевские лауреаты по физике, исповедующие христианство: Чарльз Таунс (слева) и Артур Шавлов (справа). Фото: American Academy of Achievement; воспроизведено согласно Creative Commons License

…Аллан Сэндидж (Allan Sandage), возможно, является наиболее выдающимся из ныне живущих специалистов в области наблюдательной астрономии. Сэндидж работает в обсерватории Карнеги в Пасадене, Калифорния. В 1991 году ему была присуждена премия Крафорда, выдаваемая Шведской Королевской Академией наук раз в шесть лет за заслуги в области космологии и по размеру соответствующая.

В обсерватории: Аллан Сэндидж (1926–2010) – астроном, лауреат премии Крафорда и верующий христианин

Нобелевской премии (Нобелевских премий по космологии не существует). Газета New York Times назвала Сэндиджа “великим человеком космологии” и последователем своего учителя Эдвина Хаббла (1889–1953), которого называют отцом современной космологии. Сэндидж стал христианином в 50-летнем возрасте… Он утверждает, что “Природа Бога не может быть обнаружена ни в каком из научных откровений. Для этого необходимо обращаться к Писанию”. Когда ему задали знаменитый вопрос о том, можно ли быть ученым и христианином, Сэндидж ответил: “Да. Мир является слишком сложным во всех своих частях и взаимодействиях, чтобы возникнуть чисто случайно. Я убежден в том, что жизнь со всей сложностью каждого из организмов устроена слишком стройно и упорядоченно”.

Профессор астрофизики Имперского колледжа (Лондон) Кристофер Ишам

…Крис Ишам (Chris Isham) – профессор теоретической физики в Имперском колледже Лондонского университета… наиболее авторитетный британский эксперт в области квантовой гравитации. <…> Крис Ишам говорит о том, что “Бог христианства есть не только ‘основание бытия’. Он также Бог Воплощенный”. Следовательно, существенным является “видение Воскресения Иисуса Христа как ‘новое творение из старого мира’ и… глубокая мысль об ‘искуплении времени’ через жизнь и смерть Иисуса Христа. Я думаю, что пройдет еще долгое время до того, как теоретическая физика сможет добавить к этому что-либо полезное”. Этим высказыванием Крис Ишам не умаляет важность теоретической физики. Скорее он говорит о том, что то, что он нашел в Иисусе Христе, превосходит что-либо, что физика может сказать в ответ на окончательные вопросы бытия».

Подтверждая высказывание Н. Н. Боголюбова о том, что «нерелигиозных физиков можно пересчитать на пальцах», Шэфер пытается понять, чем это вызвано. Ответ одновременно прост, очевиден и, в каком-то смысле, совсем не нов.

«Достаточно необычно, когда ученый в области физических наук является атеистом. Почему это так? Некоторые указывают на антропный принцип, замечательно тонкую подстройку фундаментальных параметров Вселенной. Например, Фриман Дайсон, профессор из Принстона, говорит: “Природа более милостива к нам, чем мы имели бы право ожидать”. Мартин Рис, один из соавторов Стивена Хокинга в Кембридже, отмечает то же самое. Не так давно он заметил, что “…возможность жизни в той форме, какую мы знаем, зависит от величины основных физических констант и в некоторых отношениях весьма чувствительна к численным значениям этих величин. Природа обнаруживает примечательные совпадения”. Известный популяризатор науки Пол Дэвис добавляет, что “…для меня есть мощное доказательство того, что за всем существующим есть нечто… Все выглядит так, как будто кто-то использовал в творении Вселенной хорошо согласованные числа… Впечатление замысла является преобладающим”. Некоторые ученые выражают удивление тем, что они склонны рассматривать как множество “случайных совпадений”. Это удивление пропадает, когда ученый начинает видеть в законах природы целесообразность вместо бессмыслицы».

Творение Вселенной имело цель или цели, одной из которых была возможность появления жизни и сознания. Для непредубежденного наблюдателя (какими, по сути, должны являться все ученые) целесообразность и устойчивость творения должны являться свидетельствами замысла – наличия Сверхинтеллекта, спланировавшего состав и устройство Вселенной. Фундаментальные научные исследования как стремление познать этот замысел по определению не могут привести к атеизму. Шэфер цитирует лорда Кельвина:

«Не бойтесь свободомыслящих людей. Если вы будете размышлять достаточно глубоко, наука неизбежно приведет вас к Богу».

Надо заметить, что задолго до появления современной науки эти простые истины были высказаны в вечно актуальных библейских стихах:

«Ты все расположил мерою, числом и весом. Ибо великая сила всегда присуща Тебе… Весь мир перед Тобою как колебание чаши весов, или как капля утренней росы, сходящей на землю… Нетленный Твой дух пребывает во всем (Прем. 11:21–12:1).

…невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы… (Рим. 1:20)».

Однако у широкой публики могут оставаться некоторые сомнения касательно того, что наука и религия не противоречат друг другу – чтобы доказать обратное, на протяжении последних двух столетий трудилось множество известных и безвестных тружеников. Шэфер спешит помочь нам решить этот вопрос:

«Почему так много людей все еще считают, что между наукой и христианством идет непримиримая борьба? Я не отрицаю, что имеет место продолжающаяся дискуссия. Но я думаю, что на самом деле то, что вы думаете о Боге, не зависит от наличия у вас ученой степени».

Вера в Бога, как и Он Сам, находятся за пределами компетенции естественных наук. Ошибка думать, что ученые имеют какие-то особые привилегии в вопросах религии и религиозной жизни.

Глава 10. Библия и искусство программирования

^{(Дональд Кнут)}

Пожалуй, ничто так не изменило нашу жизнь за прошедшие несколько десятилетий, как компьютеры. Никто не мог предвидеть такого интенсивного развития как технического (hardware), так и программного (software) обеспечения электронно-вычислительных машин. Наиболее поразительным и не совсем видным обычному пользователю стало бурное развитие методов и приемов программирования и связанной с этим обработки информации и изображений. За всей этой техникой лежит универсальная теория алгоритмов – способов для решения тех или иных вычислительных задач. Одним из признанных мировых лидеров в этой области является американский математик и программист Дональд Кнут. Его многотомник «Искусство программирования» является настольной книгой программистов и выдержал несколько изданий как на английском, так и на других (в том числе и на русском) языках. Кнут также является автором широко известной настольной издательской системы «TeX», чрезвычайно популярной среди ученых, работающих в области физики и математики (некоторые научные журналы принимают рукописи статей, написанные только в этой системе). Влияние Дональда Кнута на развитие программирования в XX веке трудно переоценить, но ему также принадлежат и интересные разработки в дискретной математике и теории чисел. Правда, сам о себе он всегда говорил именно как о человеке, составляющем программы, – такие люди имеют совершенно особый образ мышления^[76]:

«Я убежден, что компьютерная наука выросла так быстро и так активна сегодня, поскольку в мире есть люди с особенным образом мышления, со специфической манерой структурировать знания в своей голове, – это ментальность, <…> которая отличается от ментальности физиков и математиков. Это люди, которые в старые времена были рассеяны по разным департаментам, будучи более или менее изгнанниками в стенах университетов. Когда неожиданно оказалось, что их особенность мышления прекрасно коррелирует со способностью писать компьютерные программы, эти люди неожиданно нашли друг друга. <…> Одна из основных характеристик компьютерной ментальности – это способность очень быстро перескакивать с одного уровня абстракции на другой, практически бессознательно. <…> Опыт показывает, что примерно один человек из 50 обладает “компьютерным” взглядом на мир»^[77].

Создание компьютерных программ можно сопоставить с созданием параллельной реальности, а их использование – с пребыванием в этой реальности. Виртуальный мир, создаваемый компьютерными программами, иногда проще и интереснее, чем реальный мир, и в нем человеку открывается гораздо больше возможностей, чем в реальности (например, способность летать). Видимо, именно с этим связана такая популярность компьютерных игр среди подрастающего поколения. Но если программисты создают свои отдельные вселенные, которые могут развиваться в соответствии с поведением в них отдельных личностей-игроков, то что, если, наоборот, вся видимая Вселенная является результатом программирования Великого Программиста, определяющего обстановку и правила игры, но оставляющего за нами, как за игроками, свободу выбора и действия? Если встать на эту точку зрения, то оказывается, что программирование имеет, может быть, гораздо большее отношение к проблемам бытия Бога и Его действия в мире, чем это может показаться со стороны. Именно поэтому так интересны взгляды на соотношение компьютерной науки и религии выдающего специалиста в области компьютерной математики и верующего христианина Дональда Кнута.

Дональд Кнут родился в 1938 году в городе Милуоки (штат Висконсин, США). Он окончил Институт технологии Кейза (Case Institute of Technology) и в 1963 году получил степень доктора философии по математике в Калифорнийском технологическом институте. Технологии программирования заинтересовали его уже в студенческом возрасте – в 1958 году он написал программу для баскетбольной команды своего колледжа. В 1960-х годах программирование было полностью новой областью, и предстояло оформить его в отдельную область науки, дать строгие доказательства отдельных положений, построить теорию анализа алгоритмов и т. д. Основным жизненным проектом Кнута стало написание уже упомянутой выше книги «Искусство программирования», первый том которой вышел в 1968 году. Эта книга, наряду с другими работами, принесла ему мировую известность и ряд престижных международных наград и премий, включая высшую американскую награду в области науки – Национальную медаль Науки США в 1979 году и премию Тьюринга в 1974-м – своего рода «Нобелевскую премию по программированию». Приятно отметить, что Дональд Кнут также является иностранным членом Российской Академии наук. Будучи с детства воспитанным в религиозном духе («я вырос с идеей, что Бог постоянно читает мои мысли, и я всегда чувствовал себя вполне комфортно с подобным вторжением в мою частную жизнь»), в зрелом возрасте он заинтересовался возможностью изложения своих религиозных взглядов для своих коллег, – прежде всего тех, которые отрицательно относились к религии (таких, по его расчетам, было от 5 до 10 процентов).

«В течение долгого времени меня беспокоило отсутствие материала о теологии, который был бы написан для людей вроде меня. Существует много книг для разных людей, но, кажется, не так много для специалистов в области компьютерных наук. Вспоминаю, как однажды я вошел в магазин так называемой христианской книги и понял, что большинство из моих коллег сочло бы оскорбительным просто находиться в такой комнате. Меня возмущают мнения о религии большинства моих академических коллег, но я понимаю, что эти мнения сформировались вполне естественно, под влиянием того, что они видели в средствах массовой информации и что предназначено для других субкультур».

Кнут весьма осторожен в вопросах веры и неверия («я никогда особенно не пропагандирую свою веру; обычно я жду, когда люди спросят меня об этом, если это им интересно»), но находит место и для критики:

«Для людей в науке очень легко поверить в то, что если ты однажды что-то выучил, то тебе уже не нужна помощь ни в чем другом. Я никогда не мог понять эту точку зрения. <…> Я всегда восхищался словами апостола Павла в начале его первого послания к Коринфянам. Сначала он цитирует пророка Исайю: “разум разумных отвергну”^[78]; затем он устанавливает базовый математический принцип упорядочения: “немудрое Божие премудрее человеков”; и говорит о том, что “Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых… для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом”^[79].

…После того, как я вошел в “высшую лигу” университетов мирового класса, я стал встречать все меньше и меньше людей твердой веры, я стал встречать все больше и больше людей, которые утверждают, что им этого не надо… Я был сильно расстроен тем, что их знания о вере ограничивались тем, что они слышали по радио от людей достаточно диких. Представления о вере моих коллег были сформированы “телеевангелистами”, которые способны, например, предсказывать будущее на основании книги пророка Даниила. Большинство моих университетских друзей не имели понятия о том, что значит Бог для меня и моих церковных друзей»^[80].

В связи с этим, осенью 1978 года Кнут решил расширить свои религиозные познания путем исследования Библии «…одним из методов, которые я использовал для понимания больших компьютерных программ и которые помогли мне в изучении других весьма сложных предметов». Этим методом стал алгоритм рандомизации, когда знания о системе добываются путем случайной выборки и последующего анализа ее отдельных компонентов. Библия содержит около 31 000 стихов, распределенных по 66 книгам. Кнут решил выбрать по стиху из каждой книги, то есть осуществить стратифицированную или послойную выборку.

«Как раз в это время меня попросили провести библейский класс в нашей церкви. На протяжении многих лет я посещал библейские классы, но в качестве преподавателя – никогда. Мне сказали, что вот, наконец, пришла и моя очередь… “Хорошо, – сказал я, – но учтите, что со мной вам придется стать участниками эксперимента. Мы будем рассматривать случайно взятые стихи из Библии”».

И все же стихи были выбраны не совсем случайно – Кнут решил исследовать 16-й стих 3-й главы каждой библейской книги. Такой выбор был обусловлен тем, что одним из самых известных (по крайней мере, в США) библейских стихов является стих 3:16 из Евангелия от Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Этот стих настолько популярен среди протестантов-фундаменталистов в США, что иногда они держат на футбольных матчах (имеется в виду, конечно же, американский футбол) транспаранты с надписью «John 3:16». По словам Кнута, «проект 3:16» оказался чрезвычайно успешным и так заинтересовал посетителей библейского класса, что к разбору стиха 3:16 из Откровения Иоанна Богослова (последней книги Библии) зал был полностью забит слушателями. Правда, из 66 книг Библии только 59 имеют стих 3:16 (например, послание к Титу заканчивается на стихе 3:15), в связи с чем необходимо было изучить всего 59 стихов, включая толкования к ним разных авторов, рассыпанные в широком временном интервале. Ученому пришлось прочитать большое количество литературы, начиная от древней до самой современной. На этом пути его ожидало немало сюрпризов – например, к своему удивлению, он узнал, что Исаак Ньютон написал 20-страничное толкование на стих 3:16 из первого послания апостола Павла к Тимофею^[81]. На основании подстрочника он даже предложил новый перевод для нескольких стихов. Все полученные им сведения Кнут собрал в книге «3:16. Освещение библейских текстов»^[82]. Толкование каждого библейского стиха в этой книге сопровождается его каллиграфическим воспроизведением, над которыми трудились выдающиеся каллиграфы Старого и Нового света. Работа над книгой заняла достаточно долгое время и была оценена коллегами Кнута как его очередная экстравагантная выходка^[83].

«В том году (1985–1986 академический год. – С. К.) я был в Бостоне на конференции по образованию в компьютерных науках. <…> Когда люди, сидевшие у столика регистрации, спросили меня: “Над чем ты в последнее время работаешь, Дон?” – я вынужден был ответить: “Я пишу книгу о Библии”. Это было мощное средство для прекращения разговора! <…> В те дни было приемлемо быть религиозным иудеем или приверженцем других религий, но никак не христианином».

Сложно сказать, насколько сильное влияние оказала книга Кнута «3:16», но ее приятно держать в руках. Напечатанная на хорошей бумаге, она прекрасно проиллюстрирована цветными каллиграфическими рисунками. Но, видимо, ценность этого издания не только в хорошей полиграфии – осенью 1999 года Дональда Кнута попросили прочитать цикл лекций в рамках проекта «Бог и компьютеры» в Массачусетском технологическом университете. Эти лекции – вместе с вопросами из аудитории и ответами лектора – были изданы в виде небольшой книги «Вещи, о которых специалисты в компьютерных науках говорят редко» (Things a Computer Scientist Rarely Talks About). В ней Кнут излагает историю «проекта 3:16», а также (в последней лекции) высказывает ряд интересных мыслей касательно соотношения компьютерных наук и религии. В первую очередь, считает он, несмотря на обилие литературы, посвященной вопросам соотношения веры и естественных наук (разумеется, речь идет прежде всего о современной западной литературе), компьютерным специалистам есть что сказать по этому вопросу.

«Компьютерная наука – не естественная наука. Она имеет дело с искусственными вещами, не ограниченными условиями природы. Когда я выбирал название для этой лекции (“Бог и компьютерные науки”. – С. К.), я чувствовал, что специалисты в компьютерных науках могут пролить новый свет на рассматриваемые вопросы – в дополнение к тому замечательному вкладу, который, наряду с теологами, уже сделали биологи, физики и другие ученые, – поскольку я считаю, что компьютерные науки дают нам новые аналогии и теории, которые могут помочь нам понять Бога. <…> Когда я говорю о компьютерных науках как о возможной основе познания Бога, разумеется, я не представляю себе Бога как сверхумный интеллект, окруженный кластерами сверхбыстрых рабочих станций на Linux и мощными поисковыми системами. <…> Я имею в виду научную часть компьютерных наук, абстрактное понимание процессов и теорий, которые были развиты специалистами для того, чтобы работать с большим количеством разнообразных данных в динамическом режиме. Сейчас эти моменты стали гораздо яснее, чем когда-либо раньше, и вполне очевидно, что они имеют глубокое отношение к действиям Бога как создателя и хранителя Вселенной. Кроме того, вычислительные модели позволяют описать многие аспекты Вселенной гораздо лучше, чем остальные известные нам модели. Все научные теории, например, могут быть смоделированы программами»^[84].

Создавая ту или иную программу, программист создает искусственный мир, иногда весьма прихотливый и сложный.

«Думаю, вполне можно сказать, что многие из современных больших программ находятся среди наиболее сложных интеллектуальных достижений всех времен. Они абсолютно тривиальны сравнительно с любым из творений Бога, но они в каком-то смысле ближе к ним, чем что-либо нам известное».

Одним из неожиданных открытий современной компьютерной науки является абсолютно непредсказуемое поведение простых систем, управляемых простыми же правилами. Одним из видов таких систем являются клеточные автоматы, поведение которых не может быть смоделировано никак иначе, как пошаговым выполнением предписанных инструкций исходя из начальной конфигурации. К клеточным автоматам относится хорошо известная игра Джона Конвея «Жизнь» (Life).

«Совершенно ясно, – говорит Кнут, – что программист может создать нечто и прекрасно знать законы, управляющие программой, и при этом быть в совершенном неведении о результатах действия этих законов».

Ситуация драматически усложняется, если в искусственном мире, созданном программой, начинают действовать независимые агенты со свободной волей, пусть и с ограниченным выбором возможностей (как это происходит в компьютерных играх). Кнут рассматривает так называемое бинарное дерево событий (см. схему). Предположим, говорит он, что мы находимся на самой вершине диаграммы, «…где в точке разветвления мы должны сделать выбор. Также представим себе, что наше решение идти направо или налево изменит будущую историю всей Вселенной. Сначала этот эффект будет невелик, но постепенно он будет накапливаться. После первого выбора (например, налево), нужно будет принять новое решение и т. д. <…> Все пути в этом дереве событий будут соответствовать законам квантовой механики, независимо от выбора решений. <…> Используя эту схему, мы можем думать о Боге как о садовнике^[85], подрезающем ветви, иногда влияющем на исход событий в отдельных ветвях и одновременно подправляющем ненаблюдаемую информацию так, чтобы все наблюдения были согласны с квантовой механикой. И сами мы – даже мы, наш дух или душа или ум или любое другое название нашего существа – мы также, вероятно, маленькие подрезчики ветвей, с гораздо более ограниченными и локальными возможностями, разумеется, но способные использовать свою свободу воли. Кто знает, может быть, это даже и легко, если Бог наградил нас некоторой способностью вроде полезного технического устройства, скрытого в иных измерениях. В контексте метафоры садовника слово “дух”, означающее “дыхание жизни”, становится неожиданно вполне подходящим».

Какую ненаблюдаемую информацию, известную одному Богу, имеет в виду Кнут? Во-первых, ученый отмечает, что Богу не обязательно иметь атрибут бесконечности для того, чтобы управлять конечной Вселенной. Знание о Вселенной является хотя и колоссальным, но не бесконечным – согласно существующим оценкам^[86], наблюдаемая Вселенная содержит 10⁹² бит информации (напомним, что бит – это “ячейка” информации в двоичной системе, т. е. она может иметь значение 0 или 1; количество информации в библиотеке Конгресса США, например, оценивается как 10¹⁶ бит). Таким образом, дело вовсе не в бесконечности, которая может оказаться и не нужна. Количество философской литературы на тему конечности и бесконечности весьма велико, но, по мнению Кнута, она не относится к сути проблемы.

«Подлинный смысл, я думаю, – говорит он, – вполне выражен в псалме 139 (в Библии короля Иакова; 138-й псалом русского синодального издания. – С. К.):

(1) Господи! Ты испытал меня и знаешь…

(2) …Ты разумеешь помышления мои издали…

(4) Еще нет слова на языке моем, – Ты, Господи, знаешь его совершенно…

(17) Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их!

(18) Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка…

Другими словами, Бог знает гораздо больше, чем мы можем понять».

А понимаем мы, согласно представлениям квантовой механики, не так много, как считалось еще в XIX веке. Согласно принципу неопределенности Гейзенберга, невозможно одновременно точно знать координаты объекта и его скорость – или то, или другое останется для нас неизвестным. Именно об этом незнании и говорит Кнут, подразумевая, что Бог является обладателем скрытой информацией и может ею управлять.

Как специалиста в компьютерных науках и религиозного человека, Дональда Кнута не может не интересовать проблема искусственного интеллекта или проблема происхождения сознания.

«Сознание остается наиболее важным вопросом, в котором наука пока еще не достигла большого прогресса, если достигла его вообще. Вполне вероятно, что ученые, исследующие искусственный интеллект, имеют прекрасный шанс раскрыть эту тайну, если она вообще может быть раскрыта. Наиболее обещающий подход, о котором я слышал, говорит о том, что сознание работает как генетический алгоритм, в котором большое число идей постоянно конкурируют за внимание в нашем мозге. Эти идеи обогащают друг друга, и наиболее приспособленные выживают, продолжая процесс по дарвиновскому механизму (механизму естественного отбора. – С. К.). Когда я сейчас говорю с вами, в наших головах идет борьба идей за выживание. Может быть, подобная теория сработает. Кажется, что она имеет целый ряд похожих на правду свойств. Но, может быть, ситуация все же контролируется свободными духами, действующими за пределами наблюдаемой части квантовой механики».

Наконец, для Кнута как лютеранина важным остается вопрос свободы воли и ее соотношения с Божественным Всеведением. Если Бог знает все, что случится во Вселенной и в жизни каждого человека наперед, то как тогда объяснить свободу выбора, которой, как нам кажется, мы обладаем?

Дональд Кнут. Помимо многотомного труда об искусстве программирования, им написана работа о «сложности песен», описывающая сложность музыкальных произведений в терминах теории вычислений

«Я думаю, что этот аргумент (отрицание свободы воли. – С. К.) достаточно слаб ввиду неадекватности нашего языка для точного описания технических деталей [механизма свободы воли]. Мне кажется гораздо более вероятным, что Бога интересуют наши жизненные решения и что Он нарочно отрешается от тотального контроля происходящего. Зачем создавать что-то, если знаешь исход заранее?»

Для описания своего религиозного опыта Кнут использует следующую любопытную аналогию.

«…Это достаточно слабая аналогия, но с точки зрения пользователя программного обеспечения вполне подходит… это похоже на систему MACSYMA, которую Джоель Мозес создал двадцать лет назад в Массачусетском технологическом институте (МТИ. – С. К.). Я обычно входил в систему из Калифорнии, а народ в МТИ наблюдал, как я ее использую. Мне было приятно, что они знали, что я делал, поскольку всегда, когда я заходил в тупик, мой терминал вдруг сам собой выдавал какое-нибудь сообщение вроде “Попробуй функцию TELLRAT”. Именно так я вижу способ, который Бог использует в моей жизни».

О молитве:

«Я думаю о молитве как об общении с Богом. Даже если я не знаю, будет ли молитва услышана, я буду все равно молиться. Это так естественно».

Последним стихом Библии, который Дональд Кнут толкует в своей книге «3:16», является стих 3:16 из Откровения Иоанна Богослова: «Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Толкование этого стиха Кнут заканчивает следующим образом:

«Я надеюсь, что мои детальные исследования этих стихов (стихов 3:16 из разных книг Библии. – С. К.) были не просто интересными интеллектуальными упражнениями, которые оставили у меня и моих читателей неопределенные теплые чувства. Вместо этого я молюсь, чтобы смысл этих стихов проник вглубь и зажег сильный, угодный Богу, огонь».

Глава 11. Небесное царство и невидимая борьба

^{(И. И. Сикорский)}

Еще не так давно – в начале XX века – мечты человечества о воздушных перелетах казались многим невозможными и неестественными. В 1910 году Александр Блок под впечатлением от первых полетов российских аэропланов написал стихотворение, в котором отражается некоторый духовный пессимизм и мистическое ощущение неестественности летающих машин:

 

В неуверенном зыбком полете

Ты над бездной взвился и повис.

Что-то древнее есть в повороте

Мертвых крыльев, подогнутных вниз.

Как ты можешь летать и кружиться

Без любви, без души, без лица?

О стальная, бесстрастная птица,

Чем ты можешь прославить Творца?

 

Не лучшим было отношение к авиации и в среде русского духовенства. Профессор Московской Духовной академии и выдающийся религиозный мыслитель священник Павел Флоренский писал:

«Что же до аэропланов, то от летчиков не раз приходилось слышать твердое убеждение, что аэропланы держатся на воздухе не без участия нечистой силы, так что окропление его святой водой или даже приближение к нему иерурга (т. е. священника. – С. К.) отгоняет и раздражает “духов власти воздушной”, летательному делу покровительствующих, грозит низвержением снаряда, и потому, когда в довоенное время, по официальным требованиям, вновь построенный аэроплан освящался, то заинтересованные в его целости на воздухе старались поставить священника подальше от аппарата, так, чтобы капли святой воды до него не долетали»^[87].

В настоящем очерке речь пойдет об одном из тех, кому посчастливилось открыть дверь в эру авиации, сделав воздушные перелеты не просто возможностью, но и вполне обычным способом передвижения, – о русском конструкторе и изобретателе Игоре Ивановиче Сикорском.

И. И. Сикорский родился 25 мая 1889 года в Киеве в семье профессора медицины Киевского Императорского университета св. Владимира Ивана Алексеевича Сикорского^[88]. И. А. Сикорский был известен не только своими научными трудами в области психиатрии и судебной медицины, но и как выдающийся общественный деятель, убежденный монархист и горячий противник всяческих политических потрясений и переворотов. Его высокий авторитет, связи и состоятельное положение в обществе позволили Игорю – пятому ребенку в семье – не только получить блестящее образование, но и участвовать в создании первых летательных средств в Российской Империи. После окончания гимназии в Киеве он переезжает в столичный Петербург, где оканчивает общий курс в Морском кадетском корпусе, после чего уезжает во Францию и проводит год в технической школе Дювиньо де Ланно для изучения новейших достижений авиации. По возвращении в Киев в 1907 году поступает в Киевский политехнический институт. В это время начинается конструкторская деятельность Сикорского: он создает первый российский натурный вертолет и задумывается над созданием аэроплана собственной конструкции. В 1912 году «Сикорский-6А» (С-6А) получает золотую медаль Министерства торговли и промышленности, работами конструктора заинтересовываются военные. В том же году в возрасте 23 лет Сикорский становится управляющим воздухоплавательного отделения Русско-Балтийского вагонного завода (РБВЗ или «Руссо-Балт») – должность, сравнимая с современной должностью генерального конструктора. В 1913 году он создает первый в мире четырехмоторный самолет, названный «Русским витязем». На Высочайшем смотре войск Гвардии и Петербургского округа самолет удостаивается внимания Императора и в его салоне появляется серебряная мемориальная табличка: «Сию каюту осчастливил Своим посещением Державный адмирал будущего великого Российского Воздушного флота Его Императорское Величество Государь Император». Прямым продолжением «Русского витязя» становится известный «Илья Муромец» – этим именем назван целый класс тяжелых машин, построенных на заводах «Руссо-Балта» с 1913 по 1920 гг. По свидетельству одного из современников, «…И. И. Сикорский придал своему изобретению ярко национальную окраску, этого было достаточно, чтобы наша так называемая интеллигенция отнеслась к нему сдержанно, если не сказать больше». В 1914 году на основе «Ильи Муромца» создаются эскадры воздушных кораблей, сыгравшие значительную роль на полях сражений Первой мировой. К 1917 году нарастала военная мощь державы, которая весной должна была обрушиться на противника всей силой своей мощи и которая упала, подкошенная событиями февральской революции и последовавшей анархии и развала. Та же участь постигла и авиационную промышленность Российской Империи. В марте 1918 года Сикорский покинул Россию, и его имя на Родине долгое время находилось под запретом. В 1920-х годах советские газеты гордо заявляли: «Только метла пролетарской революции вместе со всей буржуазно-помещичьей нечистью смела и эту черносотенно-мошенническую банду и ее хваленого конструктора».

После нескольких месяцев во Франции Сикорский отбыл в США, где поначалу давал платные уроки математики и читал популярные лекции по истории и теории авиации. В 1923 году он создает компанию Sikorsky Aeroengineering Corporation – предшественницей известной на весь мир Sikorsky Aircraft. После ряда неудач приходит успех – самолеты Сикорского закупает крупнейшая американская авиакомпания Pan American, за рулем его машин летает Чарльз Линдберг – первый пилот, перелетевший Атлантику. В конце 30-х – начале 40-х годов Сикорский при поддержке Воздушного корпуса армии США создает первые военные вертолеты, которые получают боевое крещение в боях с японцами в Юго-Восточной Азии. В корейской войне вертолеты Сикорского спасают жизнь тысячам американцев. На них летают американские президенты и британская королевская семья. Немногие знают, что знаменитые «Черные ястребы» (Black Hawks) также производятся фирмой Sikorsky Aircraft. И. И. Сикорский скончался 26 октября 1972 года в Стратфорде, США.

На всем протяжении своей сложной и выдающейся жизни Игорь Иванович Сикорский был верующим православным христианином. Он принимал самое живое участие в жизни Русской Православной Церкви Заграницей – части Русской Православной Церкви, оказавшейся после революции и гражданской войны за пределами России. В 1937 году Игорь Иванович вступает в «Союз ревнителей памяти императора Николая II», ныне канонизированного и на Родине, и за рубежом. Перу И. И. Сикорского принадлежат несколько религиозно-философских работ, которые, впрочем, лишь отдаленно соприкасаются с церковным богословием. Бурное развитие науки и техники, в котором Сикорский принимал самое непосредственное участие, с одной стороны, и трагическое развитие мировой и русской истории, с другой, оказали на его образ мысли самое непосредственное влияние. Разверзшиеся пред человечеством бездны зла, его – пусть и временное – но торжество, страдания и трагедии миллионов человеческих жизней, беспрецедентное в истории вовлечение механизмов в уничтожение истории и культуры вносили в умы религиозных мыслителей новое мистическое ощущение реальности сил зла, которое печатью наложилось на размышления лучших умов человечества, включая Игоря Сикорского. Сдвигались грандиозные пласты бытия, и надо всем этим таинственными искрами вращались в колоссальных просторах Вселенной бесчисленные созвездия, безмолвно указуя на вечную красоту и гармонию Божиего мира, не искаженного человеческими страстями. В неживой Вселенной каждая частица движется в согласии с установленными Творцом законами, являя тем самым гармонию и целесообразность мироустройства:

«…в небесных телах каждая частица обладает силой притяжения, которая притягивает другие частицы. Даже самая мелкая песчинка или капля воды “ощущает” воздействие каждой мельчайшей частицы Солнца и притягивается ей. Каждая капля крови в нашем теле притягивается каждой пламенеющей каплей раскаленного солнечного вещества. Это относится так же к теплу и свету, которые исходят не от солнца в целом, а от его микрочастиц, и делают возможным наше физическое существование… Это – своего рода “работа в команде” триллионов частиц, каждая из которых сама по себе свободна, и все же они вместе поддерживают работу так называемых небесных “механизмов”, по которым астрономы предсказывают небесные явления на тысячи лет вперед с точностью до минуты»^[89].

Этот стройный мир небесных тел (как, заметим, и микроскопический мир неорганического вещества), согласно Сикорскому, является отражением лучшего горнего мира – Небесного Царства, в котором роль безличных и связанных необходимостью сил гравитации занимают законы любви и истины.

«В телескоп мы не увидим небеса верующего человека, но мы видим огромную материальную конструкцию некой таинственной структуры, значение и цель которой вне нашего понимания, но которая, несомненно, была создана Господом и функционирует согласно Его Воле. И хотя то, что мы видим, – это явления материального характера, тем не менее в некоторых случаях внутреннее убеждение заставляет меня верить, что это также тень явлений более высокого порядка, которые происходят согласно определенной Воле, как на Небе. Хотя я искренне верю, что это так, все же моя собственная попытка интерпретировать это Творение не является в полной степени исчерпывающей, и я привожу ее здесь, будучи уверен, что другие достигнут большего в толковании этого вопроса.

…Мы можем представить себе множества умных и могущественных существ – представителей высшего уровня жизни, живущих в своем мире совершенно свободно, но тем не менее в абсолютной гармонии, когда с Творцом их объединяет сила доброты и любви. Именно в этот мир позвал нас Иисус Христос, открыв для нас дверь Своим словом, делами и жертвой. Слова “Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе” – это просьба о том, чтобы жизнь в полной гармонии по воле Божьей, которая, как мы знаем из Молитвы, уже существует во вселенной, сошла на землю и покрыла ее своей благодатью»^[90].

Однако в реалиях земной жизни мы видим торжество материализма и глубокое оскудение духовной жизни, которая одна только и способна остановить хаос и разрушение.

«Становится ясно, что голос истинного идеализма еле различим в этом мире, в то время как триумфальное зло укрепляет свои позиции; оно нагло смотрит на нас из заголовков газет, обрушивается на нас пропагандой лжи и ненависти из репродукторов, телевизоров старого и нового света. И достижения науки и техники, которые так заметно подняли материальный уровень жизни людей и дали человечеству новые замечательные механические игрушки, электричество, самолеты, радио и многое другое, – в конечном счете оказались бессильными поднять человечество нравственно и духовно».

Достаточно поразительным является тот факт, что такой великий конструктор и изобретатель, внесший огромный вклад в развитие современной техники, выражает глубокий скепсис и разочарование в значимости научно-технического прогресса для улучшения морально-нравственного состояния человечества.

«…так называемый прогресс человечества на современном уровне жизни даже в будущем не дает надежд на какие-либо успехи в духовной сфере».

При этом сама по себе наука находится вне сферы этических оценок и ее использование определяется направлением вектора разумной воли человека.

«В нынешних способах организации человечества есть многие недостатки и несправедливости, которое могут и должны быть устранены. Улучшая ситуацию, наука и человеческий интеллект способны работать удивительным образом, но только в том случае (курсив автора. – С. К.), если ими руководит и их направляет на нужные пути разум высшего порядка – духовная мудрость. Без такого руководства наука и интеллект совершенно слепы и полностью ненадежны. У них нет представлений о добре и зле. Они будут одинаково готовы стать на службу и тому, и другому. Наука может с одинаковой готовностью создать как чудесное лекарство для спасения жизни, так и ужаснейший отравляющий газ; ей нет дела до того, послужат ли ее достижения добру или злу»^[91].

Сама же по себе наука способна привести человека к Богу – евангельским примером этого являются волхвы, принесшие Богомладенцу Христу в Вифлеем «злато, ладан и смирну» как дары человеческого духа.

«В прошлом, а иногда даже и в наше время, предпринимались попытки дискредитировать естествознание вообще, так как некоторые его открытия якобы противоречат содержанию книги Бытия и других разделов Ветхого Завета. В то время как такие тенденции замедляют научный прогресс, в настоящее время они весьма прискорбны, так как действительно вредят религии, отождествляя ее с невежеством. Не касаясь обсуждения так называемого конфликта между наукой и религией, или, точнее, богословием, я только упомяну, что среди самых первых людей, увидевших и принявших Христа, были и богатые иноземные ученые астрономы. Им принадлежит завидная честь первыми признать Христа и поклониться Ему, а также оказать Ему важную услугу, потому что их своевременные ценные дары, несомненно, помогли Иосифу уехать в Египет, чтобы спасти жизнь маленькому Христу. В то время как прямой смысл Вифлеемской Звезды, возможно, никогда не станет известным, символическое значение его ясно и важно. Оно показывает, что наука может привести людей к Богу и Христу».

Однако роль науки в современной цивилизации далека от роли путеводителя человека к Богу. Помимо благородных целей борьбы с болезнями и улучшения качества жизни, одной из основных целей развития науки продолжает оставаться установление господства одного человека (государства) над другим – ни для кого не секрет, что наибольшие средства на развитие науки и техники в мире затрачиваются на создание и развитие военных технологий, т. е. технологий, направленных на уничтожение жизни. Вслед за Освальдом Шпенглером Сикорский называет современную цивилизацию «фаустовой»:

«Описывая современную цивилизацию, Шпенглер неоднократно называет ее “Фаустовой цивилизацией”. Будучи сокращенной до своих основных положений, классическая трагедия Гете может быть представлена следующим образом: Доктор Фауст – образованный человек с высоким уровнем интеллекта и силы воли – заключает договор с дьяволом, чтобы получить господство над людьми и природой. Заполучив таким образом власть, Фауст начинает использовать ее для удовлетворения своих собственных чувственных и интеллектуальных потребностей и для реализации нового честолюбивого, обширного и гуманитарного проекта, который должен был принести счастье миллионам людей. Внутреннее значение этой великой трагедии безусловно отражает совокупность идей о прогрессе, которые в течение последних десятилетий распространили свое влияние как на отдельных людей, так и на целые их массы, таким образом оправдывая термин Шпенглера “Фаустова цивилизация”. Полная власть над природой и людьми, используемая для прекрасных, гуманитарных целей, принимается и приветствуется, в то время как взаимовыгодный договор со злом, по которому эта власть была получена, считается бессмысленно-символичным или полностью игнорируется. Идея Фауста в некоторой степени является мелкомасштабным повторением того, что записано в Евангелии как история искушения в пустыне, эта история выглядит примерно так: “И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их… итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое” (От Луки 4:5–7). Христос отверг это предложение. Современная цивилизация в лице большинства ее влиятельных деятелей или грубо отвергает Христа, или вежливо не обращает на Него внимания, в то же самое время принимая большей частью те самые принципы и идеи, которые Он подверг осуждению и от которых отказался».

Спасение человечества, если оно еще возможно, состоит в обращении человека к Богу посредством возгорения в человеческих душах Божественного огня – духа, наличие которого отличает человека от животных.

«Религиозное объяснение существования человека и выделения его из животного мира заключается в том, что человек как таковой был создан Богом. Фундаменталист может упорно утверждать, что примерно шесть тысяч лет назад Бог вылепил фигуру из глины и вдохнул в нее жизнь. Более близкое к действительности объяснение, которому я верю, таково: несколько сотен тысяч или даже миллионов лет назад Божественное Провидение необъяснимым и загадочным способом внедрило пламя божественной духовной жизни высшего уровня в низшую форму земной материи, вероятно, в тело какого-то соответствующего животного. Это всесильное и таинственное пламя высшей духовной жизни, несущее с собой безграничные возможности для развития и используя материальную оболочку (тело) в качестве своего носителя, постепенно преобразовало это животное в человека, могущего быть и Ньютоном, и Рафаэлем, и Рахманиновым. Более того, божественное пламя дало возможность развития духовной личности, способной сохраняться после разрушения материальной оболочки-тела и переходить в высшие и намного более совершенные уровни жизни».

Как видно, Сикорский не отрицает возможность эволюции как таковой – более того, в его мышлении всякая материя динамична и наделена способностью к развитию.

«Любой вид материи сам по себе хорош, но Божественное провидение требует дальнейшего развития и духовного роста по мере возможностей этого вида. Это можно считать одним из самых главных, высших и фундаментальных Божьих законов. <…> Зло – это не нечто материальное, а источник силы, противостоящей развитию и способствующей моральному падению и деградации. В физическом плане смерть представляет собой в конкретных случаях конечную стадию деградации. Это переход от высшего уровня живого существа к низшему уровню мертвой материи. Когда таинственная сила, которая способствовала развитию, уходит, то, что осталось, т. е. мертвое тело, на первый взгляд ничем не отличается от живого, имеет примерно тот же вес и химический состав. Вещества, из которых оно состоит, в основе своей сходны с теми, из которых состоят прекрасные реки, деревья, цветы. Но труп воплощает собой смерть и падение, и вещества, в других случаях кажущиеся прекрасными, становятся противными и отталкивающими. Исчезли не только возможности былого высшего уровня существования, но даже спокойствие и привлекательность, характерные для низшего уровня (очевидно, Сикорский имеет в виду красоту неживой природы как низшего уровня природы. – С. К.)».

Божественное пламя, возожженное в человеке Божественной силой, является залогом благосостояния человеческой души.

«Истинное Божественное пламя, горящее в сердце человека, не только многократно увеличивает способность понимать значение и тайны жизни, но и всегда является источником великого утешения и мужества. Это происходит, несмотря на всякое видимое торжество зла, потому что она указывает на бесконечно глубокое значение и реальность вечной жизни. Это пламя заставляет человека понимать, что Бог совсем рядом, Он не остается безразличным к нам, Он рядом и видит все; более того, Бог всегда помогает и поддерживает нас в тяжелую минуту, как правило, незримо и неосязаемо».

Игорь Иванович Сикорский на фоне вертолета Сикорского

Залогом вечной жизни человеческого духа является Жертва, принесенная Богом на Кресте. Исторически именно христианство обозначило собой новую эпоху в развитии человечества.

«Цепь событий, которые были начаты Голгофой, увенчалась высшей славой Воскресения, которое, в свою очередь, принесло самое большое духовное и даже интеллектуальное возрождение, когда-либо случавшееся на Земле».

Наверное, все же не будет преувеличением сказать, что религиозно-философское мышление Сикорского – в той степени, как оно выражено в его работах, – отличается глубоким пессимизмом и эсхатологическим ощущением крушения цивилизации и конца мира, где он, в полном согласии с церковным учением, указывает на перспективу создания единого мирового государства, возглавляемого Антихристом.

«…божественный огонь, оставаясь источником утешения, становится также источником печали, потому что мы начинаем осознавать глубокую и безнадежную внутреннюю трагедию человечества. На страницах Евангелия мы находим слова дьявола, говорившего, что вся власть и слава на земле принадлежит ему, и что он дает ее, кому захочет (Лук. 4:6). В период нынешнего морального обнищания человечества, это смелое утверждение, похоже, являются зловещей реальностью».

Послесловие

Наше общество устроено так, что большинство из нас находится под влиянием тех или иных авторитетов. Авторитеты у каждого свои: для любителей искусства – художественные гении и таланты, для любителей спорта – выдающиеся спортсмены, для религиозных людей – люди, наделенные особыми духовными полномочиями ввиду иерархического положения и/или особых духовных даров, и т. д. Однако, наверное, никто в современном обществе не пользуется таким непререкаемым авторитетом, как ученые. Действительно, достижения науки и техники наложили неизгладимый отпечаток на все, что нас окружает. Дома, дороги, механизмы, средства передвижения и коммуникаций, даже такие простые вещи, как свет, вода и тепло в наших домах, – всем этим мы обязаны развитию научного знания и его приложений. От первозданной природы и жизни на ее лоне нас отделяет плотная оболочка, созданная трудами миллионов тружеников науки и техники. Даже успех и авторитет государства в мире в настоящее время значительно определяется уровнем развития и поддержки науки в стране.

Но при всех очевидных плюсах и преимуществах наукоемких технологий нельзя не видеть и того, что на простые, подчас обескураживающие, последние вопросы у науки ответов нет. В чем смысл жизни и смысл смерти? Как и зачем мы оказались в этом мире? Есть ли в этом мире высший смысл? Современная цифровая цивилизация не располагает ни ответами на эти вопросы, ни вообще желанием их ставить и на них отвечать. В некотором смысле мы видим здесь грандиозный обман. Средства подменяют собой цели, а цели расплываются в неопределенные туманные образы или подменяются дешевыми рецептами.

В этой книге мы попытались показать, что среди ученых, внесших значительный вклад в создание и развитие современной цивилизации, были и есть многие, которые нашли для себя решение простых последних вопросов человеческой жизни и ее смысла вне науки. Признав объективное существование истины, они пришли к осознанию того, что есть Истина, обладающая абсолютной полнотой, красотой и святостью. Более того, эта Истина имеет личный характер, так что для человека как личности существует возможность общения с Ней, – возможность, невыразимая в числах и закономерностях, но тем не менее непреложная и очевидная для всякого, кто испытал ее.

Как же ученые в целом относятся к вопросу о соотношении науки и религии? Оставим в стороне безразличных и обратимся к тем, кто хоть раз задавал себе этот вопрос. Американский философ Иен Барбур предложил следующую классификацию точек зрения на отношения между наукой и религией: конфликт (как со стороны науки, так и со стороны религии), независимость (наука и религия представляют собой абсолютно различные сферы мысли и деятельности), диалог (в пограничных вопросах), полная интеграция (грани между наукой и религией стираются).

Из примеров, приведенных в этой книге, можно сделать интересный вывод, что ученым свойственны все указанные точки зрения. При этом для ученых протестантского исповедания (ярчайшим представителем которых является нобелевский лауреат Чарльз Таунс) религия призвана дополнить науку новым знанием, – по сути научным, но таким, которое современной наукой еще только предчувствуется. Грядет новая научная революция, подобная революции в физике в первой четверти XX века, которая перевернет многие сегодняшние представления о мире и человеке и откроет такие горизонты, на фоне которых наука и религия больше не будут казаться взаимоисключающими областями человеческой деятельности.

Ученые, принадлежащие к католической и православной церквям, напротив, более склонны разделять науку и религию на несмесимые «ни в нынешнем веке, ни в будущем» пути познания истины. Наиболее сильно эта мысль выражена в рассуждениях бельгийского астрофизика Жоржа Леметра о Боге сокровенном, пути Которого неизведанны и неисследимы для рационального знания и открываются только верой. Сколько бы ученые ни вглядывались вглубь материи и вдаль Вселенной, ни уходили бы мыслью в просторы минувшего времени, они нигде и никогда не найдут однозначных и неоспоримых доказательств Творческого Промысла, следы Которого всегда ускользнут от аналитической формулы и высокоточного измерения. «И следы Твои не познаются (Пс. 76:20)», – сказано в библейской книге Псалмов. Бог сокровенный откроется только верующему разуму и верующему сердцу, и это открытие станет тем белым камнем, о котором в Апокалипсисе сказано, что на нем «написано новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2:17).

В Евангелии от Иоанна рассказывается о споре об Иисусе Христе, бывшем между фарисеями и книжниками. Служители, посланные схватить Его, возвратились к своим хозяевам ни с чем, утверждая: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек». Услышав это, фарисеи обратились к излюбленному приему – когда нечего сказать по существу, то лучше всего сделать отсылку к авторитету: «Неужели и вы прельстились? Уверовал ли в Него кто из начальников, или фарисеев? Но этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин. 7:46–49). Эта книга написана, с одной стороны, для современных «невежд», которые узнали во Христе Бога и сказали: «Это Христос» (Ин. 7:41). Более научно образованным, чем они, скептикам, пытающимся поставить их на место, они могут указать на конкретные примеры, когда великие мира сего из числа ученых и героев современной цивилизации «уверовали в Него». С другой стороны, у автора есть некоторая надежда, что и те, кто сомневается в значимости религиозных путей познания истины, изменят свою точку зрения и не будут нарекать своих оппонентов невеждами, не знающими закона, а задумаются о том, что, может быть, есть такие стороны жизни и знания, которые пока еще для них не открыты. И для этих сомневающихся стоит вспомнить слова из Откровения Иоанна Богослова: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20).

Сведения об авторе

Сергей Владимирович Кривовичев родился в 1972 году в Ленинграде в семье ученых и преподавателей ЛГУ. В 1994 году окончил кафедру кристаллографии геологического факультета СПбГУ. В 1997 году защитил кандидатскую, а в 2002 году – докторскую диссертации по геолого-минералогическим наукам. Имеет ученое звание профессора (2010). С 2006 года – заведующий кафедрой кристаллографии геологического факультета СПбГУ. Проходил стажировки и работал в США, Австрии, Германии, Франции, Швейцарии. Автор пяти монографий и более 300 статей, опубликованных в ведущих международных научных изданиях. Лауреат золотой медали с премией Алферовского Фонда поддержки образования и науки. Лауреат медали Европейского Минералогического союза. Лауреат Премии Президента РФ в области наук и технологий для молодых ученых 2008 года. Член Совета по науке при Министерстве образования и науки РФ. Член Совета по грантам Президента РФ. С 2014 года – Президент Международной Минералогической Ассоциации. Член редколлегий нескольких российских и международных научных журналов в области минералогии и кристаллографии. В 2006 году был рукоположен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Владимиром (Котляровым) в сан диакона. Служит в церкви св. вмч. Пантелеимона в Удельной. Женат, имеет семерых детей. Живет и работает в Санкт-Петербурге.