Леди Джейн, или голубая цапля

Художник Т.М.Лукова

В одном из вагонов скорого поезда, пересекавшего живописнейшую местность Соединенных Штатов — Техас, находились в числе прочих путешественников две пассажирки. Это были молодая женщина в трауре и девочка лет пяти, очевидно, ее дочь. Малютка была в белом платьице с широким черным поясом и в широкополой соломенной шляпке. Длинные черные чулки плотно облегали ее стройные ножки, лакированные туфли с бантиками довершали наряд. Кожа ее лица была необыкновенно нежна; темно-синие глаза оттенялись длинными черными ресницами, а густые волосы, золотистые, как спелая рожь, падали волнами на ее плечи, прикрывая сзади бант широкого пояса.

У матери был очень утомленный и нездоровый вид; заплаканные глаза припухли, щеки лихорадочно горели, молодое страдальческое лицо как будто осунулось, запекшиеся от жары губы были раскрыты.

Девочка-малютка, стоявшая у открытого окна, время от времени отрывалась от окна, из которого были видны живописные пейзажи, и, обращаясь к матери, шепотом спрашивала:

— У тебя все еще болит головка, мама?

— Немного, — отвечала мать, ласково проводя рукой по густым волосам ребенка.

Тогда девочка снова поворачивалась к открытому окну, а мать опускала голову и закрывала лицо руками.

Поезд остановился у небольшой станции. В вагон быстро вошел пассажир и направился к свободному месту как раз напротив матери и дочери. Это был молодой человек лет шестнадцати. Карие глаза его весело блестели из-под темных бровей. Он как будто все время улыбался и имел вид человека, привыкшего путешествовать самостоятельно. В одной руке он держал дорожный мешок, а в другой — узкую высокую корзину, обвязанную сверху куском шерстяной материи. Оглядев соседей, юноша поставил корзину рядом с собой, слегка постучал по верхней крышке пальцем и, нагнувшись к ней, чирикнул по-птичьи.

— Пип, пип! — ответил кто-то из глубины корзины.

Пассажир расхохотался.

С той самой минуты, как новое лицо появилось в вагоне, золотистая головка в широкополой шляпке отвернулась от окна, и выразительные синие глаза девочки так и впились в молодого спутника.

— Мама, там, в корзине, какой-то зверек! Мне так хочется его поглядеть… — произнесла она вполголоса.

— Я не могу приставать с просьбами к незнакомым. Он может рассердиться.

— О, нет, нет, мамочка! Он мне улыбнулся, когда я на него взглянула! Можно мне его спросить? Позволь, позволь!

Мать искоса посмотрела на молодого пассажира. Глаза их встретились, он добродушно улыбнулся и выразительно указал на корзину.

— Мне кажется, девочке хочется посмотреть, что у меня тут? — спросил он, принимаясь распутывать веревку, которой была обмотана корзина.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — заметила кротким голосом мать, — дочь меня уверяет, что в корзине сидит какой-то зверек.

— Она не ошиблась, — отвечал пассажир, — у меня там действительно зверек, но такой живой, что я боюсь открыть крышку…

Малютка вопросительно посмотрела из-под широких полей шляпы на своего спутника.

— Не думаю, чтобы когда-либо в своей жизни вы видели что-нибудь похожее на моего зверька, — с улыбкой продолжал молодой человек. — Это ручная птица, и пресмешная. Но нам надо постараться, чтобы она не вылетела: окна в вагоне открыты, того и гляди шалунья улизнет. Мы вот что сделаем: я приподниму крышку корзины и придержу ее рукой, а вы загляните туда.

Девочка так и припала к отверстию, и радостная улыбка осветила ее лицо.

— Ах, какая прелесть! Что это за птичка? — спросила она, успев только мельком рассмотреть на самом дне корзины сидевшую на согнутых ногах престранную птицу с длинным клювом и живыми, круглыми глазками. — Я никогда таких не видывала. Как ее зовут?

— Это — голубая цапля, очень редкая порода в здешних местах.

— Да она не голубая, а только голубоватая и какая хорошенькая! Можно мне погладить ее перышки?

— Можно. Только просуньте ручку в корзинку. Птица не укусит.

— Да я и не боюсь, — отвечала малютка, просовывая руку под фланель и принимаясь гладить мягкие перья цапли.

— Если бы окна в вагоне были закрыты, я ее вытащил бы на пол и заставил бы ходить. Она преуморительно ходит! И какая, знаете ли, умная: мне стоит только ее позвать — она сейчас же подойдет.

— А какое вы ей дали имя?

— Я назвал ее Тони, потому что когда она была очень маленькая, то все кричала: «Тонь-тонь, тонь-тонь!»

— Тони? Точно это маленькая девочка! — Малютка улыбнулась, причем на щеках ее появились ямочки.

— А скажите-ка, как вас зовут? Извините, но очень хочется знать ваше имя, — спросил молодой человек.

— Я вам скажу: меня зовут леди Джейн.

— Леди Джейн, — повторил пассажир. — Как странно!

— Папа звал меня леди Джейн, и теперь все так зовут. Мать грустно поглядела на девочку, и в глазах ее сверкнули слезы.

— Может быть, и вам хочется поглядеть на мою маленькую цаплю? — спросил молодой человек, поднося даме корзину. — Белая цапля — птица очень обыкновенная, но голубая у нас в краю редкость.

— Благодарю. Действительно, это редкость. Вы сами ее поймали?

— Да, и совершенно неожиданно. Однажды я охотился как раз около той станции, где сел в вагон. Было уже довольно темно. Выхожу из болота, очень тороплюсь и вдруг слышу у самых моих ног, справа, кто-то кричит: «Тонь-тонь, тонь!» Нагибаюсь, глядь — цапля! Крошечная такая, еще летать не умеет; подняла голову и смотрит на меня своими круглыми глазами. Мне стало жалко ее. Я унес ее домой, приручил, и теперь она узнает меня по голосу.

Молодой человек поставил корзину на место. Он придерживал ее, пока девочка поглаживала перья цапли своими крошечными пухлыми ручонками.

— Цапля понравилась Джейн, — заметил молодой пассажир, обращаясь к матери.

— Да, она очень любит зверей и птиц. У нее много любимцев, но мы их оставили дома, вот она и тоскует о них.

— Позвольте подарить вашей дочери мою Тони.

— О нет, благодарю вас! Зачем вам лишать себя…

— Тут нет никакого лишения, уверяю вас. Когда я приеду в город, мне придется отдать кому-нибудь цаплю. Тони в школу со мной не пустят, а дома мне некому ее доверить. Прошу вас, разрешите мне отдать птичку леди Джейн, — улыбаясь, настаивал юноша при виде волнения ребенка.

— О мама, милая, хорошая мама! Позволь ему подарить мне птичку! — вскричала леди Джейн, складывая с умоляющим видом ручки.

Мать несколько минут колебалась, но затем она уступила просьбе ребенка.

Новый знакомый устроил малютке удобное сиденье у окна, опустил шторы, чтобы цапля не улетела, поставил корзину на пол, вытащил оттуда птицу и посадил ее на колени леди Джейн.

— Посмотрите, — сказал он ей, — я обшил кусочком кожи одну ногу цапли, сделал что-то вроде браслета, через который можно продеть длинную крепкую бечевку. Уходя из дома, привязывайте ее бечевкой к креслу или столу, и она не будет шалить и не ушибется.

— Я никогда не оставлю ее одну, — возразила малютка, — всюду буду водить за собой.

— Ну, а на случай, если цапля вдруг пропадет, — продолжал пассажир, — я вам покажу, как ее опознать. — Он распустил одно крылышко птицы. — Видите, она у меня меченая. Вот три черных креста на перьях обоих крыльев. Когда крылья сложены, кресты не видны. Цапля будет расти — кресты будут становиться все больше и больше. Если вдруг вы надолго расстанетесь с птицей, то сможете ее узнать по этим трем черным крестикам.

— Значит, мне сегодня же можно будет взять ее с собой?

— Конечно, корзина очень легкая, вы сами сможете ее нести.

— Знаете, что я вам скажу? — шепнула девочка, оглядываясь на мать, которая откинула голову на спинку кресла и, по-видимому, задремала. — Мне очень, очень хочется повидать мою собачку Карло, и киску, и барашков, но я боюсь напомнить о них маме. Она все плачет.

— Какая вы хорошая девочка, так заботитесь о своей маме, — заметил молодой пассажир, очень довольный откровенностью малютки.

Из деликатности он не расспрашивал ее об их семейных делах.

— У мамы ведь никого нет на свете, кроме меня, — продолжала леди Джейн шепотом. — Папа от нас ушел, и мама говорит, что он не вернется никогда. Он, знаете ли, умер. Вот почему мы и должны были бросить свой дом. Теперь мы переезжаем на житье в Нью-Йорк.

— А вы раньше бывали в Нью-Йорке? — спросил пассажир, с нежностью поглядывая на белокурую головку малютки, приникшую к его плечу.

— Никогда! Я из дома никуда не выезжала. Мы жили в прериях. Там остались и Карло, и киска, и барашки, и мой пони Подсолнечник. Его так прозвали потому, что он золотистый.

— А я живу в Новом Орлеане. У меня там также есть свои любимцы, — сказал юноша и принялся их перечислять.

Леди Джейн забыла о своем горе и внимательно слушала его. Но вскоре она опустила головку и заснула крепчайшим сном. Румяная щечка девочки плотно прижалась к плечу молодого человека, а ручонками она обхватила голубую цаплю, точно боясь, что у нее могут отнять птицу.

Под вечер вагон оживился, заспанные, запыленные пассажиры начали приводить в порядок свое платье и собирать мелкий багаж.

Леди Джейн не открывала глаз, пока сосед освобождал цаплю из ее рук и укладывал назад в корзину. Но тут мать подошла к малютке и нагнулась над ней, чтобы удостовериться, проснулась ли она.

— Ах, мамочка! — весело воскликнула девочка, очнувшись. — Ведь я заснула и какой хороший сон увидела! Я была дома, в прериях, и голубая цапля гуляла со мной. Как жалко, что это только сон!

— Поблагодари же хорошенько этого молодого человека за то, что он о тебе так заботится. Мы подъезжаем к Новому Орлеану. Птичку опять посадили в корзину. Встань, дай я приглажу твои волосы и надену на тебя шляпу.

Молодой человек подал леди Джейн корзину с цаплей, и малютка радостно схватила подарок обеими руками.

— Ах, какой вы добрый! — весело воскликнула она. — Никогда вас не забуду! А с Тони я ни за что не расстанусь!

Новый знакомый невольно засмеялся, видя восторг хорошенькой девочки.

— Нам нужно попасть в ту часть города, где находится Джексонова улица, а это, кажется, за городом? — спросила мать у молодого человека. — Нет ли станции ближе к этой части города, где мы могли бы пораньше выйти?

— Конечно есть, вы можете выйти на станции Грэтна. Через пять минут мы туда приедем. Вы переправитесь через реку на пароме и попадете прямо на пристань, откуда начинается Джексонова улица. Там всегда стоят экипажи, и таким образом вы выиграете целый час.

— Как я рада! Мои знакомые меня не ждут, и мне хотелось бы добраться до них засветло. А от станции до парома далеко?

— Несколько саженей, найти его очень легко.

Молодой пассажир только хотел прибавить «позвольте я вас провожу», как кондуктор распахнул настежь дверь вагона и рявкнул: «Грэтна — Грэтна! Кому нужно в Грэтну?»

Не успел новый знакомый высказать то, что желал, как кондуктор схватил ручной чемодан дамы в трауре и, пропустив ее с девочкой вперед, быстро исчез в дверях. У платформы поезд остановился. Дама в трауре и ее маленькая дочь уже скрылись, и только спустя несколько минут их новый знакомый заметил, что они торопливо идут по пыльной дороге, ярко освещенной лучами заходящего солнца, и, издали улыбаясь, кланяются ему. Он снял шляпу и сделал им прощальный знак рукой. Тогда мать откинула траурную вуаль и несколько раз ласково кивнула ему головой, а девочка, приложив пальцы к губам, послала ему воздушный поцелуй.

Паровоз свистнул, поезд тихо тронулся, и в памяти молодого человека запечатлелись две изящные фигуры — матери и дочери, спускавшиеся к реке.

— Какой я неловкий! Какой глупый! — с досадой упрекал он себя, возвращаясь на место. — Почему я не узнал их фамилию или адрес, куда они отправились? Почему не пошел их провожать? Как можно было отпускать больную с ребенком в незнакомый город! Мать такая слабая, едва передвигает ноги, а тут еще пришлось нести чемодан. Если бы я проводил их, то по крайней мере узнал бы, кто они такие! Как-то совестно было приставать к ним с расспросами!.. Отчего я с ними не пошел? Ах, да они что-то забыли!

И он бросился к тому дивану, где сидела мать девочки. Там, под подушкой, он нашел книгу, переплетенную в красную русскую кожу, с серебряными застежками и монограммой J.C. Пассажир раскрыл ее. На титульном листе было написано мужской рукой по-английски: «Jane Chetwind».

— Jane Chetwind! Так, верно, зовут мать. Едва ли эта книга принадлежит девочке. Ей всего лет пять, не больше. Ага! Вот и семейная фотографическая карточка.

На ней были изображены отец, мать и дочь. Отец с открытым, мужественным, красивым лицом; мать, не бледная, не с заплаканными глазами, а свежая, привлекательная, с улыбкой на губах и с веселыми глазами; девочка, леди Джейн, лет трех, припала головой к плечу отца. Узнать ее было нетрудно: те же кудрявые волосы, та же улыбка и те же глаза!

Сердце молодого человека дрогнуло от радости при виде знакомого детского личика, сразу очаровавшего его.

— Как я был бы рад оставить карточку у себя! — подумал он. — Да нельзя, она чужая, ее надо возвратить. Бедная женщина, как она будет горевать, что потеряла эти вещи! Завтра же напечатаю в газетах о своей находке. Таким образом мне, может быть, удастся узнать их адрес!

На следующее утро в одной из главных газет Нового Орлеана в разделе «Потеряно и найдено» появилось такое странное объявление:

Это объявление печаталось ровно неделю, но никто не отозвался на него и не явился за получением утерянного.

Мадам Жозен отличалась мускулистой фигурой и угловатыми манерами. У нее были большие бархатистые черные глаза, нос клювом и губы до того узкие, что они казались двумя красными полосками. Несмотря, однако, на отталкивающие черты нижней половины лица, верхняя часть его была иногда привлекательной благодаря кротким, большим глазам, которые Жозен любила возводить кверху, точно с мольбой.

У Жозен были две слабости: безграничная, слепая любовь к негодяю-сыну Эдрасту и пламенное желание, чтобы все считали ее светской дамой. Она из сил выбивалась, чтобы составить себе репутацию уважаемой женщины. В прошлом ее жизнь была чрезвычайно тяжелой и ей пришлось много испытать, особенно во время замужества.

У ее мужа оказался бешеный характер. Однажды в минуту запальчивости муж столкнул ее с лестницы — она сломала себе ногу и на всю жизнь осталась калекой. Спустя некоторое время на ее голову обрушилось другое страшное горе: мужа уличили в тяжких преступлениях и приговорили к пожизненному тюремному заключению. Муж вскоре умер, и она осталась в нищете с маленьким сыном.

Мадам Жозен стала прачкой тонкого белья.

Она снимала одноэтажный домик в предместье Нового Орлеана — Грэтне, где было всего две комнаты и каморка, служившая кухней. Вход был прямо с улицы; стоило только подняться на две ступеньки, чтобы войти в дверь, окрашенную зеленой краской.

В описываемый нами вечер мадам Жозен сидела у себя на крыльце и беседовала с соседками. Ее дом выходил одним углом на ту улицу, которая вела к спуску на паром. Мадам Жозен находила большое удовольствие в том, чтобы сидеть на ступеньках своего крыльца и наблюдать за прохожими.

Стоял душный июльский вечер. Мадам Жозен чувствовала какую-то непонятную усталость и была в прескверном расположении Духа.

Соседки скоро разошлись. Она осталась одна и принялась зевать.

В эту минуту раздался свисток подъезжавшего поезда.

— Немного сегодня приехало, — пробормотала Жозен, вглядываясь в небольшую группу пассажиров, с мешками и узлами спешивших к перевозу.

Прошло несколько минут, движение возле дома прекратилось. Постепенно стало темнеть.

— Кто же это? — раздумывала Жозен, всматриваясь в приближавшихся к ее дому мать в трауре и маленькую девочку. — Это также приезжие, только отчего они не торопятся? Паром без них уйдет… Наверное, опоздают!

В нескольких шагах от дома показались знакомые нам мать и дочь, только что сошедшие с поезда. В одной руке девочка тащила корзину, а другой крепко держалась за платье матери. Было очевидно, что они обе растерялись, попав в чужое, незнакомое место. Мать хотела было повернуть в сторону, но девочка удержала ее.

— Остановимся здесь, мама! Отдохни! — проговорила она умоляющим голосом.

Дама в трауре подняла вуаль и только тогда заметила мадам Жозен, смотревшую на нее кроткими выразительными глазами.

— Позвольте мне немного отдохнуть, я совсем больна и чувствую, что мне делается дурно… — проговорила слабым голосом молодая женщина. — Нельзя ли мне попросить стакан воды?

— Сейчас, сейчас! — засуетилась Жозен, забыв о своей хромой ноге. — Прошу вас, зайдите в комнату и сядьте в мое кресло-качалку. На перевоз вы уже опоздали.

Измученная молодая женщина охотно вошла в комнату. Там было тихо и прохладно. Широкая кровать с безукоризненно чистой постелью так и манила к себе.

Молодая женщина упала в кресло, положила голову на подушки кровати и выпустила из рук дорожный мешок. Девочка поставила корзину с птицей на ближайший стул и нежно припала к матери, с испугом осматривая чужую комнату. Жозен, ковыляя, вернулась со стаканом воды и бутылочкой нашатырного спирта, которым она чистила кружева. Она проворно сняла с головы больной шляпу и тяжелую траурную вуаль, освежила мокрым полотенцем горячий лоб, руки и дала ей понюхать спирта. Малютка крепко ухватилась за платье матери и спрашивала вполголоса:

— Мама, милая мама! Лучше твоей головке?

— Лучше, лучше, крошка! — ответила мать минуты через две, Затем, обернувшись к Жозен, кротко и ласково произнесла:

— Как я вам благодарна! Я теперь совсем освежилась!

— А вы издалека приехали? — спросила Жозен, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости.

— Из Сан-Антонио. Но я выехала уже больная.

Молодая женщина опять закрыла глаза и прислонилась к спинке кресла.

Жозен с первого взгляда догадалась, что ей будет чем поживиться от этих пришельцев.

— Да, да, путь неблизкий, особенно для человека больного, — заметила она.

— Не ждет ли вас кто-нибудь по ту сторону перевоза? — допытывалась Жозен. — Быть может, приедут сюда справиться, куда вы делись.

— Нет, нет, нас никто не ждет. Я еду в Нью-Йорк. Здесь у нас есть знакомые на улице Джексон, я думала к ним завернуть и отдохнуть дня два. Напрасно я вышла на этой станции, нужно было бы доехать до нижнего перевоза. Ноги положительно отказываются мне служить!

— Не волнуйтесь, — успокаивала ее Жозен, — вы немного полежите, а когда паром вернется, я вас разбужу и сама провожу до перевоза: тут всего несколько шагов. Так и быть: проковыляю, усажу вас в лодку, а на той стороне найдете экипажи.

— Благодарю, какая вы добрая! — проговорила больная, опуская веки и опять запрокидывая голову назад.

Жозен смотрела на нее с минуту как-то особенно серьезно. Затем, тотчас переменив выражение лица, с нежной улыбкой обратилась к девочке:

— Подойдите сюда, душенька, я сниму с вас шляпу и освежу немного голову. Вам, верно, также жарко?

— Не надо, благодарю вас, я останусь подле мамы, — отвечала малютка.

— Пожалуй, пожалуй! Только скажите, милая, как ваше имя?

— Меня зовут леди Джейн, — пресерьезно ответила малютка.

— Леди Джейн! Самое подходящее имя! Присядьте, по крайней мере! Ведь вы, верно, устали?

— Я голодна, мне хочется поужинать, — откровенно заявила девочка.

Жозен сделала гримасу, вспомнив, что буфет у нее пустой. Чтобы развлечь ребенка, она продолжала болтать, не умолкая. Вдруг раздался свисток приближавшегося парома. Больная торопливо стала надевать шляпу, а девочка схватила в одну руку дорожный мешок, в другую корзину и весело закричала:

— Скорей, скорей, мама, пойдем!

— Но что с вами? — воскликнула Жозен. — Какая вы бледная! Как осунулись! Нет, вам не дойти даже с моей помощью. Как жаль, что Раста нет дома! Он у меня такой сильный, на руках бы отнес вас в лодку…

— А может, я дойду и сама, попробую, — пробормотала больная, поднялась, закачалась и, как сноп, свалилась на руки Жозен.

В первую минуту хозяйка дома растерялась, затем проворно приподняла молодую женщину, уложила ее в постель, расстегнула платье и осторожно начала раздевать. Несмотря на хромоту, Жозен была очень сильной. Не прошло и четверти часа, как больная уже лежала на свежей, чистой простыне, укрытая легким одеялом. Малютка Джейн, припав к холодным рукам матери, горько плакала.

— Не плачьте, моя крошечка, не плачьте! — уговаривала ее Жозен. — Помогите мне обтереть маме спиртом лоб. Ей сейчас легче станет. Ей теперь необходимо спокойно лежать, она скоро заснет.

Девочка утерла слезы, сняла свою шляпу и серьезно, как большая, отперла дорожный мешок.

— Вот возьмите нюхательные соли и одеколон, — сказала она, вынимая все это из мешка, — намочите маме носовой платок. Она это любит.

Жозен, зорко следя за каждым движением ребенка, заметила, что в мешке много серебряных вещей и туго набитый бумажник. Пользуясь тем, что девочка прикладывала надушенный платок к губам матери, плутоватая женщина вытащила из мешка бумажник и несколько серебряных туалетных принадлежностей, сунула их на полку шкафа, заперла его, а ключ спрятала за пазухой.

— Надо скрыть от Раста эти вещи! — думала Жозен. — Он у меня такой ветреный, нерассудительный; пожалуй, завладеет чужим добром, а потом разделывайся…

Долго возилась Жозен с больной приезжей, всячески стараясь привести ее в чувство. Малютка Джейн усердно помогала ей, стараясь двигаться и ходить как можно осторожнее.

Наконец мать ее вздрогнула, застонала и приоткрыла глаза. По тусклому взгляду можно было догадаться, что сознание к ней не вернулось.

— Мама, милая, милая моя мама, лучше тебе? — умоляющим голосом спрашивала малютка, обнимая мать и целуя ее.

— Вы видите, душенька, мамаша открыла глаза, значит, ей легче, только она почивать хочет, — ласково уговаривала девочку Жозен. — Вы лучше ее не беспокойте, это ей вредно. Сидите смирно и дайте ей хорошенько выспаться, а сами пока покушайте. Вот я вам принесла парного молока и вареного риса, поужинайте. Потом я вас раздену, подам ночной капотик, который вы вынули из мешка, и уложу на кровать рядом с мамой. Вы проспите до утра и будете обе отлично себя чувствовать.

Леди Джейн беспрекословно подчинилась всем распоряжениям хозяйки, но только ни за что не соглашалась отойти от матери, которая опять впала в беспамятство и лежала, не шевелясь.

— Можно мне ужинать, сидя на кровати, поближе к маме? — спросила девочка. — Мне очень хочется есть.

— Конечно, милочка, садитесь как вам удобнее, а я придвину к кровати маленький столик и поставлю перед вами молоко и рис.

Жозен проворно устроила все так, как хотела малютка, и с самой приветливой улыбкой стала следить, как та с аппетитом принялась за еду. Затем, убрав тарелки и столик, Жозен умыла девочку, надела на нее ночной капот, расчесала и заплела на ночь густые длинные волосы и уже взяла было ее на руки, чтобы уложить рядом с матерью, но леди Джейн вскрикнула:

— Ах! Что я сделала! Я совсем забыла о Тони.

— Что там такое? — с удивлением спросила креолка, встревоженная шорохом, который послышался в корзине. — Кто это шевелится?

— Птичка, голубая цапля, — отвечала девочка с улыбкой. — Мне ее в вагоне подарил такой хороший джентльмен…

— Что же, он ваш знакомый?

— Нет, мы с ним в первый раз встретились, — леди Джейн тихо засмеялась. — Сказать вам правду, я даже фамилии его не знаю. Неловко было спросить, ведь это невежливо.

— Конечно, конечно! — заметила Жозен. — Но что же вы будете делать с длинноногой цаплей?

— Да ведь это голубая цапля! Это, говорят, редкость! — ответила девочка, развязывая корзину и вынимая оттуда птицу.

На хорошенького ребенка, стоявшего босиком в длинном ночном капотике, с голубой цаплей на руках, невольно можно было залюбоваться, как на картинку.

— Я боюсь ее оставить на свободе ночью; она, пожалуй, убежит, — говорила леди Джейн, — а ей, верно, пить и есть хочется. Что мне делать?

— А мы вот что сделаем, — придумала Жозен, стараясь тем или другим способом угодить ребенку. — У меня в кухне висит старая клетка нашего попугая, я вам принесу ее.

— Очень вам благодарна, — вежливо, но довольно сухо проговорила девочка. — Когда мама проснется, она вас тоже поблагодарит.

Жозен быстро все устроила: притащила клетку, поставила туда блюдечко с рисом и кружку с водой. Леди Джейн посадила в клетку птицу, заперла дверцу и, не смея поцеловать мать, чтобы не разбудить ее, осторожно улеглась на краю постели. Утомленная впечатлениями, малютка через минуту сладко заснула.

Мадам Жозен более получаса не сходила с своего кресла-качалки, раздумывая, что ожидает ее больную гостью в случае, если болезнь затянется. «Если я оставлю ее у себя и буду за ней ухаживать, — рассуждала она, — то мой труд хорошо оплатят. По-моему, гораздо спокойнее исполнять должность сиделки, чем чистить кружева капризным барыням. Если же бедняжка опасно занемогла, то лучше ее не отправлять в больницу, особенно если у нее в городе нет ни родных, ни знакомых. Мне кажется, что у нее начинается горячка и она долго не опомнится. Если она умрет и я не буду знать, кто она, мне ничто не помешает покрыть все расходы ее же собственными деньгами. Вон их сколько в бумажнике! Надо только действовать осторожно. Нельзя обойтись без доктора, тут как раз попадешь под ответственность. Я вот что сделаю: если завтра ей не станет лучше, пошлю за доктором Дебро».

Рассуждая таким образом, Жозен опять вышла на крыльцо, чтобы дождаться там сына. Нехорошие мысли шевелились в голове этой женщины, злое дело замышляла она: обобрать приезжих и на их средства улучшить свое положение. Бумажник, набитый деньгами, серебряные вещи в дорожном мешке пробудили в ней алчность. У нее в жизни была одна цель — деньги. Труд ей был ненавистен; еще ненавистнее было унижаться перед теми, кого она считала ниже себя. Какое было бы счастье стать независимой, ни в чем не нуждаться, иметь в кармане порядочную сумму денег! Раст — молодец: ему стоит только дать немного денег для оборота, и он сразу же придумает выгодное дело!

В это время из комнаты раздался болезненный стон. Больная беспокойно заметалась на кровати, затем все стихло. У Жозен пробежали мурашки по телу, когда она услыхала эти звуки: ей показалось, что кто-то подслушивает ее мысли. Но через минуту она успокоилась и продолжала рассуждать про себя: «Да полно, нужно ли Раста делать поверенным моих тайных планов? Рассказать ли ему, что я спрятала в шкафу бумажник с деньгами и несколько серебряных вещей?»

Доставая из дорожного мешка ночной капотик девочки, Жозен нашла в боковой сумке железнодорожные билеты в Нью-Йорк, две квитанции на получение багажа и горсть мелочи. Это все можно показать Расту, а о бумажнике лучше помолчать.

В это время на мостовой раздались знакомые шаги сына. Эдраст возвращался домой, напевая веселую песню. Мать вскочила с крыльца и заковыляла навстречу ему, боясь, что он разбудит спящих. Молодой Жозен был высокого роста, плечистый, рыжеволосый, черноглазый, с красноватым лицом и всегда щегольски одетый. Судя по наружности, это был парень умный, ловкий и очень наблюдательный.

Сразу заметив, что мать как-то неестественно торопится, что лицо у нее бледное, встревоженное, он мгновенно смекнул, что дело неладно: не привык Эдраст к тому, чтобы мать выходила его встречать.

— Матушка! — крикнул он. — Что с тобой?

— Тише, тише, Раст, не кричи! Без тебя у нас в доме случились престранные вещи. Присядь-ка здесь, на ступеньку, я тебе расскажу.

И мать вкратце рассказала ему о неожиданном появлении приезжих и о болезни молодой женщины.

— Они, значит, у нас там спят? — проговорил Эдраст, указывая толстым пальцем на дверь, ведущую в комнаты. — Славное дело, нечего сказать! Навязала себе на плечи больную, да еще с ребенком!

— Что мне было делать? — возразила мадам Жозен. — Не вытолкнуть же на улицу умирающую женщину, да еще ночью!

— Да какова же она из себя-то? Может, нищая, побирушка? Есть ли с ней багаж? Видела ли ты у нее деньги? — с любопытством расспрашивал сын.

— О, Раст, Раст! Не обыскивала же я ее корзины! Она и девочка прилично одеты, на матери дорогие часы с цепочкой, а когда я осмотрела мешок, то обнаружила там много серебряных вещей.

— Какое счастье! — радостно воскликнул Эдраст. — Так она, значит, богачка и завтра, когда будет уезжать, отвалит тебе пятерку долларов!

— Не думаю, чтобы она была в состоянии завтра выехать; она долго пролежит у нас. Если завтра утром ей не станет лучше, то поедешь на ту сторону и привезешь доктора Дебро.

— Это зачем? Ты не можешь держать больных у себя в доме, ее надо отправить в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала и куда едет. Ну, а если она умрет на твоих руках, что ты тогда скажешь?

— Если я буду ее лечить, а она все же умрет, вина будет не моя, — сказала мадам Жозен. — Тогда я буду иметь право за свои хлопоты и труды воспользоваться ее имуществом.

— Да хватит ли имущества-то, чтобы расплатиться с тобой? — спросил сын и при этом тихо засвистел. — Эх, маменька, тонкая ты у меня штука! Вижу тебя насквозь!

— Не понимаю, что ты под этим подразумеваешь? — воскликнула с искренним негодованием мадам Жозен. — Очень понятно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, фамилии тех знакомых, у которых она хотела остановиться, мне неизвестны. Что же мне остается делать?

— Делай то, что ты задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — заключил он, посмеиваясь.

Мать ничего не ответила на слова сына и несколько минут сидела в раздумье.

— А не принес ли ты немного денег? — спросила она вдруг у Эдраста. — Ужинать мне нечего, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить мне хлеба и сыра?

— Ты спрашиваешь: есть ли у меня деньги? Погляди! — повеса вытащил из кармана целую пригоршню серебра. — Вот что я принес!

Через час мать с сыном сидели уже в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная и девочка крепко спали в отведенной им комнате.

Наступило утро. Больная оставалась все в прежнем, тяжелом забытьи. Опасность была очевидна. Мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы скорее привезти доктора Дебро.

Но до этого мать и сын забрались в кухню, притащили туда дорожный мешок приезжих и принялись рыться. Белье, разные принадлежности туалета, квитанции на получение багажа, пассажирские билеты — все это оказалось налицо. Но ни писем, ни записок, ни карточек, ни счетов, ничего подобного не было, и только монограмма J.C., которой были помечены белье и серебряные принадлежности туалета, свидетельствовала, что все вещи принадлежат одному и тому же лицу.

— Не лучше ли мне теперь же захватить с собой багажные квитанции? — спросил Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки.

— Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что ей понадобились платья и мы нашли необходимым вытребовать сундуки. Так, что ли, обстоит дело? — спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.

Мадам Жозен, ничего не отвечая, с озабоченным видом опять завязала мешок и начала торопить сына.

— Скорее, скорее привези доктора! Я так боюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что мать все в том же состоянии.

Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.

Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро. Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.

— У женщины сильная лихорадка, — прошамкал старичок, — надо серьезно ею заняться. Лежать долго она не будет. Кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.

Он прописал лекарство и, давая нужные наставления относительно ухода за больной, все время гладил золотистые волосы малютки Джейн, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.

Вскоре после ухода доктора к крыльцу подъехала тележка с двумя сундуками, и Эдраст при помощи рабочих втащил тяжелый багаж в комнату рядом со спальней.

Телега с рабочими уехала, зеленая дверь захлопнулась и как будто поглотила последние следы бедной матери и ее ребенка, точно исчезнувших для всего мира.

Доктор Дебро продолжал свои визиты и каждый раз уезжал все более встревоженным. Он убедился, что положение больной безнадежно. У него сердце болело за малютку дочь.

Бледная, молчаливая девочка целыми днями сидела на кровати подле матери с выражением тяжелого горя на лице.

Жозен как-то заметила девочке, что матери необходим полный покой. Трогательно было видеть, как малютка сдерживала себя. Часами она просиживала у постели матери, почти не двигаясь, не выпуская ее руки из своей.

Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботы о постояльцах. Она с неутомимым усердием ухаживала за больной и малюткой дочерью и в душе восхищалась своей самоотверженностью.

— Ну кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, — твердила она сыну. — Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они, положительно, мои, мои!

И, тешась этим самообольщением, мадам Жозен непременно хотела уверить себя, что она действует без всякой корысти.

Спустя дней двенадцать после приезда матери с ребенком по узкой улице Грэтны, по дороге к перевозу, двигалась скромная погребальная процессия. Встречные сторонились и внимательно оглядывали Эдраста Жозена, одетого с иголочки и сидевшего рядом с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, следовавшем за гробом.

— Это какая-то иностранка, родственница мадам Жозен, — говорили в толпе, — она приехала недавно из Техаса с маленькой дочкой, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка свалилась и лежит без памяти. Вот отчего не видно мадам Жозен. К ним в дом страшно зайти. Старик доктор говорит, что такого рода горячка заразна.

Когда Эдраст вернулся с похорон, он нашел свою мать сидящей в качалке подле кровати, где в полном беспамятстве лежала леди Джейн. Волнистые волосы ее рассыпались по подушке. Синие круги под глазами и яркий горячечный румянец на щеках служили верным признаком, что ребенок заразился от матери тифом.

Мадам Жозен, разряженная в свое лучшее черное платье, все утро не осушала глаз. При появлении сына она бросилась к нему и разрыдалась.

— О, милый друг мой, мы погибли! Какие мы несчастные! Как мы наказаны за доброе дело! Беру к себе в дом совсем незнакомую больную, ухаживаю за ней, как за родной, хороню в своем фамильном склепе — и вдруг заболевает девочка! Доктор Дебро говорит, что это повальная горячка, что мы оба с тобой заразимся и умрем! Вот что значит делать добро!

— Пустяки, маменька! Зачем видеть все в черном цвете! Старик Дебро, вероятно, напутал. Может, горячка совсем и не заразна. Лучше более никого к себе не принимать; да к нам, впрочем, из страха никто и не придет. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Пройдет несколько дней — увидим, выздоровеет девочка или умрет, и тогда мы отсюда переедем и устроимся где-нибудь в другом месте…

— Хорошо, мой друг! — сказала Жозен, утирая слезы, успокаиваясь словами сына. — Никто не имеет права сказать, что я не исполнила своего долга относительно покойной. Буду теперь ухаживать, сколько сил хватит, за девочкой. Тяжело, конечно, в такую жаркую погоду сидеть взаперти, но я отчасти рада, что малютка без сознания. У меня сердце разрывалось, когда я наблюдала, как она убивалась по матери…

В Новом Орлеане на улице Добрых Детей все знали Пепси и ее мать. Пепси была убогой от рождения, а мать ее Маделон, или Вкусная Миндалинка, как прозвали ее дети, считалась личностью очень почтенной среди соседей. Мать и дочь жили в небольшом домике, стоявшем на углу улицы, между аптекой и табачной лавкой. Дверь, окрашенная в зеленый цвет, вела на улицу; на нее же выходило единственное окно, огражденное красивой чугунной решеткой. Окно было такое широкое, что с улицы можно было очень хорошо рассмотреть комнату. Большая деревянная кровать на высоких ножках с красным балдахином и кружевными накидками на подушках занимала целый угол. Напротив постели красовался маленький камин. На каминной доске стояли часы, две вазы с розовыми бумажными цветами, голубой кувшинчик и гипсовый попугай.

За главной комнатой, или спальней, находились небольшая кухня и дворик, окруженный забором, где Маделон готовила свой жареный миндаль и сладкие пирожки и где подросток-негритянка, Маленькая Мышка, все утро мыла, жарила, варила и скребла, а в случае надобности прислуживала мисс Пепси, когда мать уходила из дома. Маделон торговала разными сладостями. Близ здания Французской оперы, на улице Бурбонов, у нее была небольшая палатка, на прилавке которой соблазнительно раскладывались жареный миндаль, особого сорта рисовые пирожки и орехи в сахаре.

Маделон с утра отправлялась туда с большой корзиной свежих лакомств, а к вечеру у нее всегда все уже было распродано. Пока ее не было дома, Пепси обыкновенно сидела у окна в специально устроенном для нее кресле на колесах. Каждый знал убогонькую Пепси. Все как-то привыкли видеть ежедневно у окна ее предолговатое, бледное лицо, блестящие черные глаза, большой рот с широкими белыми зубами, сверкавшими, когда она улыбалась. Голова у Пепси была непомерно велика и точно сжата приподнятыми кверху уродливыми плечами Начиная от пояса все туловище Пепси прикрывалось доской стола, придвинутой почти к коленям За этим столом она щелкала орехи и лущила миндаль.

Сидя у окна, Пепси проворно действовала стальными щипчиками, щелкая ими орехи. Это занятие не мешало ей следить за происходящим на улице. От зорких ее глаз не ускользал ни один прохожий: одному она просто кланялась, другому приветливо улыбалась, с третьим, если он останавливался под ее окном, непременно заводила разговор, и, таким образом, редко случалось, чтобы у ее окна не стоял кто-нибудь. Убогонькая всегда была веселой и приветливой, поэтому ее все любили, а дети просто обожали. Только не подумайте, что она их закармливала орехами в сахаре. О нет! У Пепси на первом плане было дело. Засахаренные орехи стоили денег. За десять штук матери платили почти восьмую часть доллара — тут не раскутишься! Детей привлекал сам процесс работы: им очень нравилось смотреть, как Пепси, начистив целую кучу миндаля и других орехов, ловко бросала их в кипящий сироп, который ставили перед ней в круглой фарфоровой чашке. У нее мгновенно появлялись вкусные конфеты; она нанизывала их на проволоку и раскладывала для просушки на листах белой бумаги. Пепси так проворно это делала, что ее тонкие белые пальцы точно летали от кучи орехов к чашке сиропа и листу бумаги В течение часа соблазнительных лакомств набиралось так много, что со стороны можно было, пожалуй, осудить Пепси за скупость; казалось, трудно было бы не выделить глазеющим ребятишкам хоть горсточку конфет. Но это было для нее невозможно. При наступлении сумерек в комнату прибегала Маленькая Мышка за пустой чашкой из-под сиропа. Пепси аккуратно пересчитывала засахаренные орехи и миндалинки и записывала их число в маленькую книжку Этим она останавливала невольное поползновение маленькой негритянки полакомиться вкусным товаром Но главное, ей нужно было знать наверняка, сколько конфет поступит в продажу.

Покончив с одним делом, Пепси вынимала из ящика какую-нибудь работу и непременно колоду карт Она принималась шить Белошвейка она была замечательная. Когда она уставала шить и оканчивала заданный себе дневной урок, работа складывалась и на сцену появлялись карты Гранпасьянс служил для больной девочки источником истинного наслаждения.

Так Пепси проживала день за днем, деля время между работой и невинным развлечением, но всегда была счастлива и довольна! Несмотря на то что девочке минуло уже двенадцать лет, мать относилась к ней, как к ребенку. Каждое утро перед уходом в лавочку на улице Бурбонов Маделон умывала, обувала и одевала Пепси, нежно и осторожно брала ее на руки и ловко усаживала на кресло-самокат.

Маделон, ради того чтобы ее ребенок не только не нуждался ни в чем, но и имел бы все в избытке, не щадила своих сил. Случалось, что дождь льет с утра до вечера, а она неуклонно сидит в своей палатке, торгуя конфетами; затем до полуночи возится у себя на кухне, замешивая тесто для пирожков, готовит обед и ужин, а между делом еще шьет по заказам клиентов. Ей было бы невыносимо больно знать, что Пепси в чем-нибудь нуждается.

Раз как-то Пепси сказала матери, что ей очень хотелось бы пожить в деревне. Она знала о деревенской жизни только из книг и рассказов матери, которая когда-то жила за городом. Убогонькая, порой истомленная уличной пылью и духотой, закрывала глаза и мысленно представляла себе зеленую долину с извивающейся речкой. С одной стороны синели горы почти до облаков; с другой — тянулись поля с золотистой рожью, леса, сады, а у самых ее ног расстилался зеленый луг, покрытый густой травой и цветами. Это была единственная мечта девочки, которую мать, к великому сожалению, не могла осуществить.

По другую сторону улицы Добрых Детей, почти напротив домика Маделон, стоял одноэтажный, но довольно высокий дом, более причудливый, нежели все окружающие. Входная дверь его была гораздо выше и массивнее обыкновенных. Два больших окна по обе стороны двери были украшены крошечными балкончиками, на которых едва ли мог поместиться даже один человек. Карниз поддерживался небольшими лепными фигурами. Дом этот, к искреннему сожалению Пепси, долго стоял пустым. Ей до тошноты надоело смотреть на его запертые двери и окна, и она каждый день мечтала, чтобы поскорее нашлись постояльцы. Наконец, к великому ее удовольствию, в одно прекрасное августовское утро на улице, как раз под окном Пепси, остановилась группа незнакомых лиц: средних лет женщина, хромая, с тростью в руке, одетая в дорогое черное платье; молодой человек и прехорошенькая девочка. Долго и внимательно осматривали они пустой дом; затем поднялись на ступеньки крыльца, отперли дверь и вошли.

Девочка сразу заинтересовала Пепси. Эта малютка резко отличалась от всех детей, живущих на их улице. Ее белое батистовое платьице, черный шелковый пояс и черная шляпка с широкими полями были очень изящны.

Впрочем, внимание убогонькой привлекли не столько красота девочки и ее изящный костюм, сколько необыкновенная бледность грустного ее личика и поразительная худоба, точно она перенесла тяжелую болезнь. Женщина в черном держала ее за руку; малютка шла медленно, спотыкаясь и все оглядываясь на странной формы корзину, которую нес вслед за ней широкоплечий, черноглазый, рыжеволосый человек, франтовски одетый.

Пепси не могла оторвать глаз от дома, так страстно ей хотелось еще раз посмотреть на девочку. Она была уверена, что все трое осмотрят дом и выйдут оттуда. Однако молодой человек распахнул настежь все двери и окна с таким видом, будто он распоряжается, как у себя дома. Женщина в черном сняла шляпу с вуалью, повесила ее и широкополую детскую шляпку на крюк, вбитый в стену у ближайшего окна. Девочка же минут пять спустя вышла на боковую галерею, неся что-то в руках. Как Пепси ни вытягивала шею, как она ни приподнималась с кресла, забывая о своих больных ногах и спине, ей так и не удалось рассмотреть, что держит ребенок на руках.

— Это котенок, — думала про себя Пепси, — нет, собачка. Нет, и не собачка! Должно быть, птица: я вижу, как она бьет крыльями. Птица, птица, и большая! Престранной породы птица! Что это значит? — продолжала рассуждать про себя убогонькая, вся красная от волнения и сильного любопытства.

Незнакомая девочка села на ступеньки лестницы галереи, нежно прижимая к себе птицу и поглаживая ее перышки.

— Ну, значит, — думала Пепси, — дом за ними, иначе они не стали бы открывать окна и развешивать свои вещи. Ах, как я была бы рада, если бы это случилось!..

В эту минуту по мостовой загромыхали колеса и к дверям дома подкатил громадный перевозочный фургон, сверху донизу набитый сундуками, мебелью и дорожными мешками.

Пепси напряженно следила за разгрузкой фургона. Вдруг в комнату влетела, как вихрь, Мышка. Короткие косички ее курчавых волос торчали в разные стороны. Улыбаясь до ушей, она скалила зубы, глаза ее так и сверкали от восторга. Она сидела на улице, на скамейке перед домом, увидела приезжих и поторопилась доложить своей маленькой приятельнице о необычайной новости.

— Мисс Пип! Мисс Пип! — затараторила она. — Кто-то снял дом, что напротив нас, и сейчас туда переезжает. Я видела женщину в черном, мужчину и маленькую девочку. У нее желтые волосы и в руках длинноногий гусь. И как она с ним возится, — верно, очень любит!

— Замолчи, Мышка! Ступай дело делать! — прикрикнула Пепси, чересчур увлеченная зрелищем на улице, чтобы слушать болтовню маленькой негритянки. — Точно я без тебя ничего не вижу. Поди лучше убери кухню: мама того и гляди вернется домой.

— Я убрала уже, все убрала, мисс Пип, и только что вышла отдохнуть на скамеечку перед домом, смотрю — она грязная-прегрязная. Позвольте мне ее теперь же вымыть, мисс Пип, я мигом все это устрою!

— Пожалуй, ступай, мой скамейку, — сказала Пепси, снисходительно улыбаясь, — но помни, чтобы в кухне было все в порядке, когда вернется мама.

Появление новых жильцов считалось настоящим событием на улице Добрых Детей. Пепси очень хорошо поняла, что выдумка Мышки — именно теперь мыть лавочку перед домом — была невинной хитростью: ей просто хотелось поглазеть на новых жильцов.

Наконец мебель и другие вещи были внесены в дом. Оставались два больших сундука, которые пришлось не без усилия втаскивать через входную дверь.

Как только фургон разгрузили и он уехал, дверь захлопнули и заперли изнутри. Все зрители разошлись, но Пепси со своего наблюдательного пункта продолжала следить за передвижениями приезжих в доме. Она видела, как Эдраст вышел со двора, неся в руках корзину, и решила, что он пошел на базар. Она видела, как дама в черном навешивала кружевные занавески на одно окно, и тотчас уверила себя, что приезжие устраивают себе гостиную. Одна штора была поднята до позднего вечера, а другую так и не подняли.

Наступил вечер. Пепси забыла о своих конфетах, но мать не побранила ее, и даже Мышке не досталось. Маделон было понятно невольное увлечение девочек новыми соседями. На следующее утро Пепси проснулась ранее обыкновенного и так торопилась усесться на привычное место, что едва дала матери время одеть себя. Выглянув на улицу, она убедилась, что двери и ставни у соседей еще заперты.

Но вот поднялась штора в правом окне; как раз посреди стекла вывесили курьезное объявление. В рамку был вставлен кусок белого картона, на котором было неграмотно написано красными чернилами:

Прочитав это объявление, Пепси успела рассмотреть, что внутри комнаты стояли столы, заваленные кусками кружев и кисеи, картонками, грудами детских нарядных платьиц, фартучков, дамских воротничков, манжеток и носовых платков. Ближе к окну придвинули длинный стол, на котором по порядку разложили бумажные катушки для швейной машины, пуговицы всевозможных размеров, тесемки, мотки шерсти, свертки лент, — словом, хороший запас мелкого товара, необходимого для женского туалета.

Приводя в порядок весь свой товар, дама в черной юбке и свежей белой кофточке довольно осматривалась, стараясь придать комнате еще более нарядный вид. Ей оставалось ждать заказчиков, которые не замедлят явиться.

Только теперь, впервые после смерти молодой вдовы, мадам Жозен вздохнула свободно и почувствовала, что стоит, наконец, на твердых ногах. Все устроилось именно так, как предсказал Эдраст: молодая мать покоилась в склепе, а ее дочь была слишком мала, чтобы сообщить какие-нибудь сведения о своей семье; она не помнила даже ни имени, ни фамилии родителей, потому что после тяжелого тифа память сильно изменила ей, и она ничего не могла рассказать о своей прежней жизни. Девочка была до того слаба и апатична, что ее ничто не интересовало, кроме голубой цапли, с которой она никогда не расставалась. Сознавала ли она свою страшную потерю, горевала ли о матери — мадам Жозен не могла понять. В первые дни по выздоровлении она беспрестанно звала мать и плакала. Боясь, чтобы ребенок вторично не занемог, Жозен, нежно лаская малютку, принималась уверять ее, что мама уехала куда-то ненадолго и оставила ее с тетей Полиной, велела ей быть умницей, слушаться и любить тетю, пока мама не вернется.

Леди Джейн слегка отталкивала от себя Жозен, пристально и как будто строго всматривалась в улыбающееся лицо хозяйки, но ничего не отвечала. Девочка вовсе не забыла прошлого, как это воображала Жозен, и не верила ни одному ее слову, но и сама она ясно не представляла, что с ней творится. Сомневалась ли она в выдуманной истории или тосковала — никто не мог угадать этого. Она оставалась невозмутимо спокойной и послушной. Смеяться она отвыкла и редко плакала. Никому в доме девочка не мешала и, казалось, не замечала всего того, что вокруг нее происходило. Убитая горем и недавней болезнью, прежде веселая и остроумная, малышка точно переродилась.

Первое время мадам Жозен настаивала, чтобы имущество умершей женщины оставалось неприкосновенным, по крайней мере, еще несколько недель.

— Мы должны выждать немного, — уговаривала она чересчур торопливого и горячего Эдраста. — Кто знает, а вдруг ее хватятся и начнут разыскивать? Нас могут привлечь к ответственности, если откроется, что больная остановилась у нас и умерла в нашем доме. Нас, пожалуй, заподозрят в грабеже. Если же мы не вскроем сундуков, никто не сможет обвинить нас в присвоении ее багажа. Доктор Дебро — свидетель, что она занемогла горячкой, и всякий скажет, что я поступила хорошо, приняв участие в приезжей и приютив теперь сиротку-дочь. Когда все это подтвердят, меня, конечно, хорошо вознаградят за все хлопоты и расходы…

Эти доводы матери сильно повлияли на Эдраста, не отличавшегося порядочностью. Он смертельно боялся попасться в когти правосудия, помня о судьбе отца.

Если бы мать и сын обратили внимание на странное объявление в местной газете за подписью «Голубая цапля», они не были бы так спокойны. Но они редко заглядывали в газеты.

Прошло шесть недель. Жозены решили, что опасность миновала. Они начали с того, что переселились в самую отдаленную часть города и там, на улице Добрых Детей, сняли удобный дом. Мадам Жозен очень соблазняла мысль отдохнуть от всякой работы и пожить барыней. Но она понимала, что, устроившись так, возбудит подозрение. Каждый невольно спросит себя: с чего она так разбогатела? И потому она решила продолжать заниматься чисткой кружев по-прежнему и завести также небольшой магазин галантерейных товаров. Все-таки кое-что перепадет в карман, а в то же время такое скромное заведение добавит ей респектабельности.

Между вещами, принадлежавшими покойной, находился бумажник с двумястами долларами, скрытый мадам Жозен от своего сына. Из денег, оставленных ею в дорожном мешке, о которых знал Эдраст, она покрыла все расходы на скромные похороны, заплатила доктору и оставила немного на всякий случай. В мешке оказались различные вещи, кружева, вышивки и, наконец, хорошее белье, платья и другие предметы женского туалета. В одном из чемоданов оказалась шкатулка, туго набитая письмами на английском языке. Из этих писем мадам Жозен, конечно, могла бы узнать все нужное об умершей леди и ее дочери, но беда была в том, что она плохо читала писаное, особенно на чужом языке. Показать кому-нибудь их она боялась и потому все откладывала свое намерение рассмотреть эти письма. Раз как-то вечером она ушла со двора. Милый ее сынок, не говоря ни слова, сжег письма в печке. Когда та нашла кучу пепла, она все поняла.

— Что мне теперь делать? — рассуждала Жозен. — Может быть, это к счастью, а может быть, и наоборот.

Она успокаивала себя:

— Если у меня на плечах осталась девочка-сирота, не отсылать же ее в приют, как сделали бы другие! Нет, я ее буду беречь, лелеять, воспитывать, заботиться о ней, как о собственном ребенке.

На этом основании мадам Жозен и хотела поскорее распорядиться имуществом девочки-сироты и ее матери. А главное, плутоватая женщина палец о палец не ударила, чтобы разыскать родных или знакомых покойной и удостовериться в ее личности. Из одежды леди Джейн она выбрала все, что попроще и попрочнее для ежедневной носки. Платьица с кружевами, вышивками и лентами она отложила в сторону, рассчитывая продать их как можно выгоднее, если представится случай. Для себя она отобрала из одежды те платья и вещи, которые при всей своей прочности и элегантности не бросались в глаза; хорошее белье, дорогие кружева и другие предметы туалета послужили ей отличным материалом для выставки в своем магазине.

Несмотря на свою дерзость, Жозен не была спокойна, когда начала развешивать и раскладывать в своем магазине все эти хорошенькие вещи из чужих сундуков. Что если леди Джейн узнает платья и вещи своей матери и спросит ее об этом? Мадам Жозен бросало в жар и холод при мысли, что завтра утром девочка увидит убранную как следует модную лавочку.

Наконец утро наступило. Леди Джейн встала с постели и вышла бледная, с припухшими глазами, небрежно одетая, кое-как причесанная — это было живое олицетворение печального, заброшенного ребенка. Неся на руках свою любимицу цаплю, девочка направилась к боковой двери, ведущей в палисадник, и даже не заглянула в соседнюю комнату. А между тем Жозен давно поджидала ее на пороге. Видя, что ошиблась в расчетах, она вспылила и нетерпеливо крикнула:

— Да иди же ко мне, дитя! Дай застегнуть твое платье. Ты даже волосы не причесала. Так не годится! Ты уже большая девочка, можешь сама одеваться и причесываться, и ты должна это делать. Не следить же мне за тобой ежеминутно. У меня и без тебя хлопот много.

Затем, смягчив тон, Жозен начала нежно приглаживать золотистые волосы малютки.

Леди Джейн мельком взглянула на столы с бельем, кружевами и разными дамскими уборами и вдруг вскрикнула:

— Это мамина шкатулочка! Как вы смели взять ее себе?

Девочка схватила со стола ящичек и бегом направилась в спальню.

Жозен сделала вид, что не обратила внимания на выходку малютки, и не отняла у нее вещь. В течение целого дня леди Джейн не расставалась со шкатулочкой, и только ночью, когда сон одолел ребенка, Жозен разжала пальчики и, высвободив из них шкатулочку, спрятала ее подальше.

— Я долго не покажу ей этой вещицы, — рассуждала Жозен. — Ей это вредно. Она чересчур волнуется. Я не буду спокойна ни одной минуты, пока не спущу с рук всех вещей, принадлежавших ее матери.

* * *

— Сегодня в магазин мадам Жозен входит уже пятый покупатель, — говорила Пепси Мышке спустя несколько дней после переезда незнакомой семьи. — Она, видно, хорошо расторговалась, никто от нее не выходит без покупки.

— А ребятишки-то, посмотрите, так и толпятся перед их крыльцом, — с досадой заметила Мышка. — Гм! Только это не покупатели… Их тянет поглазеть на маленькую девочку с гусенком на руках. Вон бедняжка на галерее сидит и все ласкает свою птицу. Милая крошечка! Скучно ей, верно, целый день одной сидеть!.. — заключила со вздохом негритянка, сметая ореховую скорлупу со стола.

— Мышка! Мышка! Можно ли при открытом окне так громко сплетничать? — прикрикнула Пепси на болтливую Мышку. — Мне так хочется поближе посмотреть на девочку, а главное, узнать, что за птицу она все с собой таскает! Сходи к забору соседей и попроси девочку прийти ко мне. Скажи, что я ей за это дам орехов в сахаре.

Мышка побежала на улицу и так долго глазела на леди Джейн, что Пепси пришлось крикнуть ей, чтобы она вернулась домой. Мышка явилась одна.

— Не беспокойтесь! — крикнула она еще издали. — Не придет! Гладит свою длинноногую птицу и молчит, выпучив глаза, как сова. Говорю вам, не беспокойтесь, не придет!.. Она, видно, упрямая, мисс Пип. «Орехов в сахаре, — говорит, — мне не нужно». Подумайте! Орехов в сахаре ей не нужно!!! Ох уж эти белые дети! Причудницы, нечего сказать!

И Мышка, все время бормоча что-то себе под нос о капризных «белых» девочках, убралась в кухню.

Весь день Пепси сидела настороже, надеясь, что малютка изменит свое решение и завяжет с ней знакомство. Но, к великому ее огорчению, надежда эта не оправдалась.

Под вечер, когда было уже поздно рассчитывать на свидание и покупатели почти перестали заходить в модный магазин мадам Жозен, Пепси, чтобы немного утешиться и развлечься, принялась раскладывать свой любимый гранпасьянс. Но в ту самую минуту, когда дело шло к развязке, на улице, у самого ее окна, послышался какой-то шорох. Пепси подняла глаза и увидела перед собой девочку с золотистыми длинными волосами, беспорядочно падавшими на плечи, в каком-то старом грубом платке, наброшенном на голову и прикрывавшем ее лоб почти до бровей. Ее лицо было очень бледное и грустное, но кроткая улыбка на губах образовала две ямочки около рта, а серьезные глазки так и светились.

Леди Джейн, став на фундамент дома, приподняла обеими руками голубую цаплю и силилась поставить ее на решетку окна. Заметив удивленный взгляд Пепси, она вежливо и кротко сказала:

— Вам хотелось взглянуть на Тони? Вот она, я принесла ее.

Так познакомились леди Джейн и Пепси.

— Я боялась, что вы не придете! — сказала Пепси. — Мышка уверяла меня, что вы не хотели прийти. Я сторожила вас целый день.

— А я пришла показать вам Тони, прежде чем мне велят ложиться спать, — ответила леди Джейн, улыбаясь. — Я его подержу, а вы посмотрите, — продолжала малютка, становясь на носки и силясь усадить цаплю на столбик решетки.

— Погодите, погодите! — радостно крикнула Пепси. — Я прикажу Мышке отпереть входную дверь! Разве вы ко мне не зайдете?

Мышка, подслушивавшая весь разговор, высунула голову из-за кухонной двери. Она в одну секунду отодвинула задвижку, и леди Джейн очутилась в маленькой комнате, где сидела Пепси.

— Ах! Как у вас мило! — воскликнула девочка, слегка вздохнув. — Я так рада, что пришла! А у вас есть киска?

— Киска? Вы хотите сказать маленькая кошечка? — спросила Пепси, невольно любуясь ребенком и птицей. — Нет, кошечки у меня нет, к сожалению.

Леди Джейн опустила цаплю на пол и, не выпуская из рук бечевку, привязанную к кожаному ремешку на ноге птицы, пристально, с очевидным состраданием рассматривала уродливую спину и плечи больной девочки.

В это время Пепси и Мышка не могли оторвать глаз от голубой цапли, которая, неуклюже подскакивая, клевала что-то на полу. Маленькая негритянка не сумела сдержать своего восхищения.

— Мисс Пип! — кричала она, всплескивая руками. — Поглядите вы на эту диковинную птицу!.. Ведь это не гусенок! Вон какие хорошие перышки на хвосте: точно перья на шляпе мисс Мари!

— Знаете, ведь Тони понимает, когда я с ней разговариваю, — сказала леди Джейн, поднимая свои большие глаза на Пепси. — Хотите я ее позову, она сейчас прибежит.

Говоря это, малютка тихо чирикнула по-птичьи и громко позвала:

— Тони! Тони!

Птица обратила свои круглые глаза в сторону хозяйки и, хлопая крыльями, подбежала к ней.

— Смотрите, смотрите! — неистово кричала Пепси, оскалив свои белые зубы. — Услыхала, бежит! Сроду не видывала таких птиц! Да она дикая, что ли?

— Нет, совсем ручная! А то бы она от меня улетела, — возразила леди Джейн, нежно глядя на свою любимицу. — Это голубая цапля, здесь ни у кого нет такой.

— Голубая цапля! — повторила Пепси. — Никогда не слыхала такого названия.

— Я очень рада, что вам так понравилась моя цапля! — сказала леди Джейн.

— Как я счастлива, что познакомилась с вами! — воскликнула Пепси. — Я очень хотела, чтобы вы ко мне пришли. Скажите мне, пожалуйста, что мадам Жозен — тетка вам или бабушка?

— Да она просто тетя Полина, вот и все! — очень равнодушно отвечала малютка.

— А вы очень ее любите? — дипломатично спросила Пепси.

— Я ее совсем не люблю, — решительно ответила леди Джейн.

— Неужели? А почему? Разве она дурно с вами обращается?

Малютка ничего не ответила, но выразительно посмотрела на Пепси, как будто давая понять, что ей не хочется распространяться об этом.

— Лучше не будем говорить о ней. А вы, видно, скучаете без мамы? Она от вас уехала?

Пепси понизила голос и старалась говорить как можно ласковее, чувствуя, что касается деликатного вопроса. Она это делала не из любопытства, а из живейшего участия к девочке.

Леди Джейн упорно молчала.

— Ваша мама уехала? — спросила опять Пепси.

— Тетя Полина уверяет, что мама уехала и скоро приедет назад, но я ей не верю, — возразила малютка, причем лицо ее приняло обычное грустное выражение. — Ах! Зачем она не взяла меня с собой?

— А вас зовут леди Джейн? Какое прелестное имя! — заметила Пепси, стараясь удержаться от слез. — Пташечка вы моя милая, не надо тосковать! Почему вы сидите по целым дням в галерее вдвоем с птицей? Когда ваша тетя будет занята с покупателями, приходите посидеть со мной и Тони с собой приносите. Я вам покажу, как я чищу орехи и варю их в сахаре; буду читать вам интересные книжки. А теперь расскажите мне, откуда вы достали цаплю. Кто вам ее дал?

— Мне ее подарил один большой мальчик, хороший такой. Это было в вагоне. Мама позволила ему подарить мне птичку. У нее тогда еще не так сильно болела головка, она могла говорить. А потом она уж ничего не говорила…

— А кукол у вас нет? — прервала Пепси, видя, что малютка опять возвращается к грустному воспоминанию.

— Дома, в прериях, у меня много кукол; но сюда мы ни одной не привезли. Тетя Полина обещала мне купить, но до сих пор не купила.

— Не горюйте, я вам сделаю прекрасную куклу! У меня есть маленькие кузены и кузины, фамилия их — Пэшу. Я им в течение этого года передарила целый десяток кукол. А вы знаете, кто такие Пэшу? Это мой дядя, а его жена — моя тетя, я ее зову тетя Модя, детей у них куча. Дядя Пэшу работает на ферме и торгует молоком. Живут они на улице Французов, за городом. У них большой, просторный дом. Таких домов нет на всей нашей улице. Возле дома — фруктовый сад, где растут смоквы, персики, гранаты. В цветнике, за которым смотрит Мари, пропасть роз, цветущих мирт, жасминов… У них там прелесть, прелесть, как хорошо! Я у них была много лет тому назад. У меня тогда еще не так болела спина.

— А теперь у вас разве очень болит спина? — прервала говорившую леди Джейн, и кроткое личико ее вдруг омрачилось.

— Да, по временам болит. Посмотрите, какой у меня горб сзади. Он недавно вырос, и мне очень больно, если меня трясут или толкают. Вот отчего я никуда не выезжаю! К тому же у меня ноги не действуют, — сказала Пепси, как будто с особенным удовольствием перечисляя свои недуги. — Но больше всего у меня болит спина.

— Отчего она у вас заболела? — спросила малютка Джейн, и в голосе ее слышалось глубокое сострадание.

— У меня спинной хребет поврежден, и доктора уверяют, будто я никогда не поправлюсь. Тому, кто не привык к болезни, тяжело жить, а я к своей давно привыкла, — с покорной улыбкой проговорила убогонькая. — Когда папа был жив, мне очень хорошо жилось. Вы знаете, папа был пожарный и однажды на пожаре убился насмерть. Я была тогда крошечная, но очень хорошо помню, как отец носил меня на руках и как мы вместе с ним ездили к тете Моде в ее повозочке. Такая хорошенькая повозочка! Выкрашена она красной краской, на двух высоких колесах; на том месте, где должны быть козлы, стоят два больших жестяных кувшина, с вас ростом. Если бы вы знали, как весело сидеть в такой повозке и быстро-быстро ехать! Прохладный ветер дует прямо в лицо!.. Мне кажется, я и теперь его чувствую!

Убогонькая откинула головку на спинку кресла и закрыла глаза от восторга.

— А молоко-то, молоко какое вкусное! Бывало, пить захочется, тетя Модя нальет мне кружку из кувшина. Такое душистое, холодное!..

Восторженные описания Пепси вызвали в воображении малютки Джейн свежее воспоминание о ее жизни в родном доме, в прериях. Лицо ее вдруг оживилось, глаза заблестели.

— Знаете ли что, — начала она, — а я ездила дома не в повозке, а верхом на маленьком пони, звали его Подсолнечник, он был золотистой масти. Папа, бывало, посадит меня на лошадку, а мама все кричит, что я упаду.

Вдруг девочка побледнела: послышался громкий голос мадам Жозен.

— Леди! Леди! — кричала она. — Иди домой, дитя! Совсем темно, пора тебе ложиться!

Леди Джейн молча взяла на руки цаплю, которая стояла на одной ноге под креслом, подставила свою щечку Пепси, чтобы та ее поцеловала, и вполголоса проговорила:

— Прощайте!

— А вы завтра утром опять придете ко мне? — спросила Пепси, нежно лаская ребенка. — Скажите наверняка: придете завтра утром?

— Приду, — тихо ответила леди Джейн.

Новая жизнь малютки-сироты на тихой отдаленной улице Добрых Детей началась в довольно благоприятных условиях.

С той минуты, когда убогонькая Пепси молча, но бесповоротно заявила себя защитницей ребенка, у леди Джейн вдруг оказалось несколько друзей, которые поочередно старались так или иначе выказать ей свою привязанность.

Добрая Маделон привязалась к ней. Ни разу не ушла она из дома без того, чтобы не оставить сироте сладких пирожков, пралинок или какую-нибудь смешную игрушку, найденную ею в соседних лавках.

С появлением леди Джейн разговор между матерью и дочерью постоянно вертелся около сиротки-девочки. В дни, когда Маделон удавалось быстро сбыть свой товар и прийти домой раньше обычного, она всегда находила свою дочь вдвоем с леди Джейн, и по той радостной улыбке, с которой малютка бежала к ней навстречу, добрая женщина ясно могла видеть, как живо девочка чувствует материнское внимание к ней совершенно чужой женщины.

Близкое знакомство леди Джейн с соседками не пришлось по сердцу мадам Жозен, и раз даже она заявила, что ей не совсем нравится эта дружба «племянницы» с девочкой-соседкой, мать которой уличные ребятишки прозвали Вкусной Миндалинкой.

— Может быть, они и честные люди и ребенка не испортят, но женщина, которую никто не называет мадам, которая целые дни проводит за прилавком конфетной лавочки на улице Бурбонов, не может иметь благородных манер! — заявила Жозен, старавшаяся всеми силами придать себе вид знатной особы.

Все же леди Джейн, несмотря на ворчанье тети Поли, просиживала у соседок с раннего утра до позднего вечера. Она обедала вместе с Пепси, научилась щелкать щипчиками и чистить орехи до того проворно, что Пепси с ее помощью оканчивала свою работу в какие-нибудь полтора часа, и, таким образом, весь остальной день убогонькая могла посвятить своей маленькой приятельнице. Трогательно было видеть, какими чисто материнскими заботами Пепси окружала сиротку-девочку. Она умывала ее, расчесывала шелковистые волосы, расправляла складки платья, непременно сама завязывала широкий бант ее шелкового пояса, которому умела придать с искусством настоящей французской модистки особенно изящный вид. Каждый день она внимательно осматривала, хорошо ли вычищены розовые ноготки леди Джейн и ее белые, как жемчуг, зубы.

Пепси раз в неделю с образцовым терпением чинила чулки ребенка и пришивала пуговицы и тесемки к ее белью.

Как-то раз Жозен не на шутку разворчалась, что леди Джейн привыкла ежедневно надевать свежие белые платья. Она заявила, что намерена заменить их цветными во избежание лишней возни и расходов. Мышка, славившаяся как искусная прачка, пришла в сильное негодование от такого намерения Жозен и, коверкая на свой лад французский язык, упросила разрешить ей стирать, крахмалить и гладить белые платьица сиротки.

Таким образом, леди Джейн была каждый день щегольски одета. Постепенно грустное выражение ее личика изменилось: она пополнела, щеки ее порозовели, и, глядя на этого милого ребенка, появлявшегося с голубой цаплей на руках, жители улицы Добрых Детей ласково улыбались, приветливо кланялись сиротке и принимали живейшее участие во всем, что касалось ее.

Худенький, сморщенный старичок француз по фамилии Жерар, который содержал овощную лавочку рядом с домом Маделон, говорил, что для него день не день, если прелестное личико леди Джейн не появится в их тихом переулке. Старичок сиял при звуке детского голоска, раздававшегося по утрам перед его прилавком.

— Доброе утро, месье Жерар! Тетя Полина просит вас отпустить лука.

Овощи тотчас выдавались, а обычная маленькая прибавка в виде горсти орехов, спелого апельсина или карамелей принималась с обворожительной улыбкой.

Месье Жерар, необыкновенно кроткий, вежливый старик, редко вступал в разговоры с покупателями. Детей он положительно терпеть не мог, потому что некоторые шалуны из соседних домов постоянно насмехались над ним. По наружности старичок был действительно смешон. Его сморщенное, безбородое личико напоминало печеное яблоко. Он выходил на улицу не иначе, как повязав свою лысую голову красным носовым платком, концы которого болтались у него под подбородком. Необычайно широкие панталоны, плисовая куртка и белый фартук чуть не до пола составляли его наряд.

Весь день напролет старичок сидел на своем деревянном стуле перед прилавком, на котором были разложены апельсины, яблоки, сладкий картофель, лук, кочаны капусты и даже пахучий чеснок. В свободные минуты месье Жерар не сидел сложа руки: вечно он что-нибудь чинил, клеил, штопал. Не тратясь на прачку, он сам стирал свое белье, ставил заплаты на платье и штопал чулки. Нимало не конфузясь, если его заставали за такими женскими занятиями, он при входе каждого покупателя прехладнокровно откладывал в сторону чулок, иголку с ниткой и отбирал требуемый товар.

Однажды утром нелюдимый лавочник удивил леди Джейн приглашением посидеть у него в лавке и скушать апельсин, пока он починит свою куртку. Съесть апельсин девочка отказалась, сказав, что она всем привыкла делиться с Пепси, а посидеть охотно согласилась. Поставив цаплю перед корзиной с обрезками овощей, маленькая гостья вскарабкалась на стул, оперлась ножками о ближайшую кадочку с морковью, оправила коротенькую юбочку и, подперев обеими руками личико, принялась внимательно изучать лицо работающего старичка. Наконец любопытство победило ее сдержанность, и она очень вежливо, но, слегка запинаясь, спросила:

— Месье Жерар, скажите, вы мужчина или женщина?

Старик в первую минуту оторопел. Откинув назад голову, он вдруг громко расхохотался. Этого с ним не случалось уже несколько лет.

— Это хорошо! Очень хорошо! — воскликнул он. — Да я, маленькая моя леди, сам этого не знаю, потому что мне приходится работать за мужчину и за женщину. Но почему это вы обратились ко мне с таким странным вопросом?

— Потому, месье Жерар, — отвечала девочка пресерьезным тоном, — что я сама об этом часто думаю. Мужчины никогда не шьют и не надевают фартуков, а женщины не носят таких широких панталон. Вот я и не знаю, кто вы такой.

— Превосходно! — опять воскликнул старик, покатываясь со смеху.

— Чему же вы смеетесь? Я не понимаю, — возразила леди Джейн, выпрямившись на стуле и как будто обиженная тем, что месье Жерар над ней смеется. — Я нахожу, что если вы мужчина, то вам, должно быть, очень трудно чинить себе платье и штопать чулки, как это делают женщины.

— Ах вы, моя дорогая малютка! Ведь вы знаете, я совсем одинокий, обо мне заботиться некому.

— А я позабочусь! — возразила леди Джейн, весело улыбаясь. — Теперь я узнала, что вы мужчина, и, когда Пепси научит меня шить, я буду чинить ваше платье.

— Крошка моя! — воскликнул старик, пораженный таким великодушием. — Вот примите от меня еще апельсин.

— О нет, нет, благодарю! — сказала леди Джейн, отводя его руку. — Я у вас сделала только одну покупку, и мне положена только одна прибавка, больше будет несправедливо! Теперь пора мне уходить!

И, спрыгнув со стула, она взяла на руки цаплю, которой, очевидно, очень понравилось угощение капустными обрезками, и, вежливо простившись со старичком лавочником, выпорхнула на улицу.

В глубоком раздумье сидел старик за своим чулком после ухода ребенка. Наконец он тяжело вздохнул, сложил работу и произнес вслух:

— О, если бы Мари была жива! Все шло бы иначе!

Это было в октябре, в ясное, прохладное утро. Пепси и леди Джейн проворно чистили орехи. Вдруг на улице застучали колеса и послышалось звяканье жестяной посуды. Это ехала тетя Модя на своей повозке, заново выкрашенной в красную краску, с вычищенными кувшинами для молока. Маленький бойкий мул в красивой сбруе бежал рысцой и остановился как вкопанный у крыльца дома, где жила Маделон. Тетя Модя проворно выскочила из повозки, обмотала вожжи о столб забора и влетела в комнату радостная, как весна.

Тетя Модя и Маделон были сестры-близнецы, поразительно похожие одна на другую: то же румяное, широкое лицо, те же блестящие черные волосы, гладко зачесанные спереди и свитые в крупный узел на затылке. Тетя Модя явилась в накрахмаленном светлом ситцевом платье. На шее у нее был белый кисейный шарф, завязанный большим бантом.

Когда Пепси увидала гостью, она раскрыла объятия, вся раскраснелась от радости и весело крикнула:

— Тетя Модя, как я тебе рада! Вероятно, мама передала тебе, чтобы ты приехала за леди Джейн.

Тетя Модя горячо расцеловала племянницу и ласково обняла леди Джейн, точь-в-точь как это делала каждый раз Маделон.

— Маделон мне рассказала о девочке с голубой цаплей, — сказала тетя Модя, — и я сейчас же поспешила к ней, чтобы расцеловать малютку и забрать ее к нам в гости. Я, правда, немного задержалась, но что поделаешь — дела одолели!

— А какие такие дела, тетя? — спросила с живостью Пепси.

— Да ты, милая, не можешь себе представить, что у нас в доме творится с тех пор, как твоя кузина Мари вздумала играть роль леди. — Тетя Модя сделала при этом презрительную гримасу. — Она поставила весь дом вверх дном, и отец не смеет отказать ей ни в чем. Мне, например, очень нравилась наша прежняя обстановка, так нет — подай ей обои да ковры! Это у нас-то ковры! «Устройте мне, — говорит, — салон!»

— О, какая прелесть! — воскликнула Пепси, всплескивая руками от восторга. — Как мне хочется посмотреть ее салон!

— Увидишь, увидишь его, душа моя! Хоть бы пришлось тебя доставить лежа. Когда у нас будет свадьба, — и тетя Модя при этом выразительно подмигнула, как бы говоря: «А ее ждать недолго!» — то я так или иначе, а перевезу уж тебя к нам; устрою тебе самое спокойное сиденье! Потерпи, милочка; увезем, увезем тебя непременно!

— Ах, тетя Модя, какая вы добрая! — воскликнула Пепси, вся взволнованная от предстоящего удовольствия.

— А тебя, милушка, — сказала добрая женщина, обращаясь к леди Джейн, личико которой все сияло при виде радости Пепси, — тебя я увезу сейчас же! Тебе необходимо прокатиться.

— Но ведь тетя Полина не знает об этом. Мне надо зайти домой и попросить у нее разрешения уехать, — скромно заметила леди Джейн.

— Я пошлю к ней Мышку, — засуетилась Пепси, очень довольная тем, что ее любимицу ожидает большое удовольствие. — Слушай, Мышка, — сказала она, обращаясь к черномазой девочке, высунувшей свою рожицу из-за двери кухни, — беги к мадам Жозен и спроси, может ли мисс прокатиться в повозочке с мадам Пэшу. Принеси мне ее чистенькое платье, шляпку и пояс.

Мышка стремглав понеслась через улицу, сверкая пятками. В это время Пепси принялась тщательно расчесывать кудрявые белокурые волосы девочки и так добросовестно это делала, что волосы заблестели, как золото.

Мадам Жозен не противоречила, хотя не преминула заметить, что повозка не карета, но так как леди Джейн еще маленькая, то неприличного она тут ничего не находит.

Пока Пепси с любовью занималась туалетом девочки, тетя Модя и Мышка проворно перенесли из повозки в комнату припасы, привезенные с фермы. Тут были свежесбитое сливочное масло, домашний сыр, колбаса, кусок свинины и жирная, откормленная индейка. Тетя Модя никогда не приезжала без деревенских гостинцев.

Все было готово к отъезду, но леди Джейн почему-то ужасно разволновалась: она не знала, брать ли ей с собой цаплю.

— Возьмем ее, пожалуй, — добродушно сказала тетя Модя, — но не забудь, что у меня целый дом ребятишек. Они затаскают бедную птицу до смерти.

— Я знаю, что мне ее брать с собой нельзя, — печально ответила леди Джейн. — Пусть она дома останется. Смотри, милая, будь без меня умницей, — сказала она, обращаясь к птице, — я тебе завтра дам много капустных червей.

Стали прощаться. Пепси и Мышка нежно расцеловали леди Джейн, а тетя Модя поторопила их, чтобы не опоздать на ферму. Она выбежала на улицу, подняла верх повозки, сама усадила девочку на подушку высокого сиденья, ловко вскочила за ней в экипаж, взяла вожжи в руки, щелкнула ими, и толстенький мул побежал рысью под гору, гремя бубенчиками на потеху уличным детям и собачонкам, которые помчались вслед за повозкой.

Огромное наслаждение испытывала малютка Джейн от быстрой езды по гладкой, ровной дороге. Через полчаса они повернули на улицу Французов — великолепную тенистую аллею вдоль берега реки. Повозка остановилась перед двухэтажным домиком, тонувшим в зелени деревьев и цветов.

Навстречу им выбежал четырнадцатилетний мальчик-подросток с румяным добродушным лицом. Он открыл ворота, и повозка, стуча колесами по мощеному двору, подкатила к подъезду.

— Тибурций! Проворнее распряги мула и уведи его! — крикнула мать, весело здороваясь с сыном. Мул как будто понимал ее слова и, помахивая длинными ушами, утвердительно кивал головой.

Папа Пэшу сам снял гостью с высокого сиденья и крепко расцеловал. Через пять минут на леди Джейн налетела целая стая ребятишек. Она сначала струсила: так их было много и так они шумели, но их искренние ласки и дружественный прием скоро ободрили и развеселили ее.

Славный выдался денек для леди Джейн! Сначала маленькую гостью повели в курятник, затем на скотный двор, где познакомили со щенятами, котятами, телятами и жеребятами. Затем показали ей коровник, где в чистых стойлах стояли красавицы коровы в ожидании, чтобы их подоили.

Завтрак накрыли в саду на траве, после чего дети наполнили корзину розами в подарок Пепси, а для Маделон послали ящик домашнего печенья.

До самого вечера дети играли и бегали на лугу перед домом Когда громадные жестяные кувшины наполнились свежим вечерним молоком, мула снова запрягли в повозку, леди Джейн посадили рядом с тетей Модей, наградив ее лакомствами, поцелуями и добрыми пожеланиями. Девочка устала, но чувствовала себя необыкновенно хорошо.

Подъезжая к городу, леди Джейн вдруг притихла. Тетя Модя заглянула под поля ее шляпы, думая, что она заснула, но большие голубые глаза ребенка были широко раскрыты, веселое личико побледнело и осунулось.

— Милочка, ты как будто устала? — ласково спросила тетя Модя.

— Нет, ничего, — ответила леди Джейн, слегка вздохнув. — Я все думала о своем пони, о прериях, о папе и маме…

Тетя Модя ничего не ответила, но задумалась: в судьбе девочки-сироты было что-то непонятное и странное.

Слухи, распускаемые мадам Жозен об умершей молодой матери и сироте-девочке, не соответствовали действительности: тут, очевидно, крылась тайна, и тетя Модя дала себе слово так или иначе добраться до сути дела. А когда эта энергичная добрая женщина решалась распутать какой-нибудь узел, она всегда добивалась успеха.

— Пэшу! — сказала однажды тетя Модя своему мужу, когда тот, усталый от дневных работ, собирался лечь спать. — Угадай, о чем я думала сегодня целый вечер?

— Трудное дело! — возразил с улыбкой Пэшу. — Я никогда не замечал, чтобы ты теряла напрасно время на размышление.

— Но ведь это редко со мной случается, — заметила тетя Модя, которой показалось, что муж ее упрекает. — Но, право, мысль эта гвоздем засела у меня в голове. Меня ужасно интересует приемыш мадам Жозен. В ее судьбе есть что-то подозрительное. Что ребенок не из семьи Жозенов, за это я поручусь головой! На днях я зашла в магазин к Жозен купить для Мари ленту. Спрашиваю: откуда у нее появилась хорошенькая малютка? «Это наша родственница по Жозенам», — сухо ответила она мне и сразу переменила разговор. А сегодня я своими глазами видела, когда Пепси надевала на девочку свежее платьице, что на ее рубашечке и юбочке вышиты две буквы — J.C. Помни: J.C. Не далее, как в конце прошедшей недели я опять была в магазине Жозен. Смотрю старуха что-то юлит около меня; расспрашивает, когда назначена свадьба Мари, затем сообщает, что у нее есть кое-какие веши превосходной работы, которые ей хочется мне показать. Затем она достает из шкафа большую картонку и из нее вынимает целую кучу дамского белья. «Ваша барышня, — говорит она, — выходит замуж, вам необходимо дать ей отличное приданое; не хотите ли у меня купить это белье? Я дешево отдам». — «Моей дочери батисты не по плечу», — возразила я, перебрав превосходное белье. На каждой самой маленькой вещи был вышит вензель J.C.; понимаешь, те же самые буквы, что на белье ребенка. С плутовками церемониться нечего! Я прямо так и брякнула: «Откуда, скажите на милость, могли попасть в ваши руки эти вещи?» — «Это все принадлежало покойной матери Джейн, — проговорила Жозен, лицемерно вздыхая. — Мне хочется продать лишнее. Девочка еще маленькая: когда она вырастет, белье от времени истлеет; будет полезнее вырученные деньги потратить на ее воспитание». — «А что же вы сделаете с вензелем? Придется спарывать с каждой вещи J.C.», — сказала я, напирая с умыслом на обе буквы и выжидая, что старуха мне на это ответит. Ты ведь знаешь, какая она увертливая. «О, мадам Пэшу! — воскликнула она. — Как вы не поняли: ведь J.C. обозначают „Жозен Камилла“ — инициалы нашей родственницы. Вензель вышит так кудревато, что не разберешь. Право, купите рубашки, я вам большую уступку сделаю!» — «Нет, — возразила я, — не куплю! Это белье слишком тонко для нашей девочки». А про себя подумала: неужели бы я позволила нашей Мари носить ворованные вещи?

— Тише, тише, Модя! — остановил ее муж. — Ты можешь попасть под суд за клевету.

— Нет, я ее упрячу под суд! Это будет справедливо! Пусть-ка она докажет, когда и как умерла мать малютки. Кто был свидетелем ее смерти? Послушай только, что девочка рассказывает, поневоле призадумаешься. Намедни, возвращаясь со мной домой с фермы, она все вспоминала, как они жили в прериях, рассказывала про отца, про мать… Сдается, что Жозены просто украли ребенка…

— Полно, Модя, не увлекайся! Старуха Жозен совсем не такая дурная женщина, — заметил миролюбивый Пэшу. — У нее негодяй-сын, это правда! Эдраст — вылитый отец! Я даже слышал, что он теперь посажен под арест за какое-то нехорошее дело. Его мать тут ни при чем.

— Хорошо! Посмотрим, посмотрим! — продолжала горячиться тетя Модя. — Одна верная улика у меня уже есть: это вензель на белье. Оно помечено буквами J.C., а не C.J. — за это головой отвечаю.

— Знаешь, что мы сделаем? — сказал Пэшу спустя несколько минут. — Будем внимательно следить за девочкой, и, если что-нибудь обнаружится, я тотчас объявлю себя ее адвокатом. Ты скажи своей сестре, чтобы она немедленно дала мне знать, если заметит что-нибудь подозрительное. Тогда я буду знать, что делать.

— Ну, теперь я спокойна за ребенка, — сказала тетя Модя, любуясь своим мужем. — Каждый в городе знает: если Пэшу взялся хлопотать о каком-нибудь деле, то это значит, что дело правое.

Жутко стало бы на душе у мадам Жозен, если бы она слышала эти нелестные отзывы о ней. По правде сказать, она и без того постоянно мучилась угрызениями совести. Ей все чудилось, что за ней следят и в чем-то ее подозревают. Несмотря на все свои старания быть как можно любезнее и предупредительнее со своими покупателями и соседями, ей в этом отношении как-то не везло. Народу ходило к ней много, торговля шла бойко, но покупатели были с ней холодны, неохотно вступали в разговор и никогда не засиживались в магазине. А ей так страстно хотелось внимания и почета!

Главным предметом ее гордости был сын. Всегда щегольски одетый, изящно причесанный, с драгоценными перстнями на руках, он целыми днями шатался по кофейням, трактирам, общественным садам или многолюдным улицам, обращая на себя внимание ослепительной белизны батистовым бельем, а главное — изящными часиками с вензелем J.C., объясняя, как и мать, что это их фамильная драгоценность.

Кроме Эдраста мадам Жозен гордилась и малюткой леди Джейн, для которой двери всех соседей были открыты. Покупатели нередко шли в магазин Жозен только ради того, чтобы полюбоваться прелестным ребенком. Все это льстило тщеславию Жозен, но не ее самолюбию. Она понимала, что леди Джейн гораздо больше привязана к Пепси, Маделон и даже старичку Жерару, чем к ней, своей тетке Полине. Девочка была покорна и почтительна, но никогда к ней не ласкалась.

— Змееныша я себе выкормила! — говорила мадам Жозен, следя из окна, как малютка направлялась к своей приятельнице Пепси. — Чего я только ни делала, ухаживала за ней во время болезни! А чем она мне заплатила за это? Чем вознаградила мои заботы и хлопоты?.. Гордячка этакая! Представься только случай — в грязь втопчет! Вот так-то всегда отплачивают за добро! Вытолкай я ее в тот вечер вместе с матерью на улицу, они больше бы меня ценили. Кто знает, может быть, для меня и лучше было бы не связываться с ними…

Рядом с овощной лавочкой Жерара, на углу переулка находился небольшой домик с двумя окнами на улицу, которые всегда были плотно прикрыты ставнями. Никто не помнил, чтобы они когда-нибудь отворялись. Домик был обнесен высоким зеленым забором, из-за которого виднелись зелень и цветы.

Ежедневно, какая бы ни была погода, леди Джейн шла навестить своего друга месье Жерара и затем продолжала прогулку до зеленого забора, у которого она непременно останавливалась, любуясь на палевые, красные и белые розы, живописно окаймлявшие верх забора. Девочке очень хотелось, чтобы чья-нибудь рука сорвала несколько этих прекрасных цветов и бросила ей или чтобы невидимые жильцы отворили калитку и позволили ей заглянуть к ним в сад.

Не одна леди Джейн — все, живущие на улице Добрых Детей, мечтали об этом. Каждому хотелось проникнуть в таинственный уголок. Мало кому из детей удавалось уловить ту минуту, когда молочник или булочник приходил с товаром к хорошенькому домику. На стук отворялась калитка, какая-то дама под вуалью принимала хлеб или кувшин с молоком, и любопытные ребятишки в считанные минуты успевали разглядеть, что за зеленым забором раскинуты прелестный цветник и небольшой фруктовый сад. Днем, прогуливаясь возле домика, леди Джейн много раз слышала доносившиеся из комнат веселое пение канарейки и мягкие мелодичные звуки старинных клавикордов, под аккомпанемент которых женский голос, негромкий, но чрезвычайно выразительный, пел романсы и арии из старинных опер. Девочка, от природы одаренная необыкновенным слухом и замечательным голосом, подолгу простаивала у калитки, наслаждаясь пением неизвестной певицы.

До сих пор никто не подозревал, что леди Джейн недурно поет. Только Пепси пользовалась правом слушать, как малютка, сидя с ней вдвоем, вполголоса пела колыбельные песни, заученные с матерью. Трогательно было видеть, с каким умилением убогонькая закрывала глаза от восторга, слушая, как ее маленький друг нежно распевал:

Леди Джейн не позволяла другим присутствовать при ее пении, и, если Мышка по свойственному ей любопытству прокрадывалась в комнату, девочка тотчас умолкала.

Каково же было удивление старичка Жерара, когда, выйдя однажды утром из лавки, чтобы посидеть на скамейке у крыльца и подышать свежим воздухом, он увидел леди Джейн перед запертыми ставнями таинственного домика с цаплей на руках. Девочка до того небрежно держала птицу, что длинные ноги цапли волочились по песку. Оказалось, что чей-то старческий, дребезжащий, но все еще приятный голос пел арию из старинной французской оперы, часто слышанной Жераром в молодости. Леди Джейн, точно в забытьи, приподняла немного головку, раскрыла ротик и вторила этой же арии, да так правильно и чисто, что старик оторопел. Он незаметно подвинулся вперед, чтобы лучше слышать. Девочка поразительно верно исполняла все рулады, повышала и понижала голос, строго следя за аккомпанементом клавикордов. Жерар вне себя от волнения быстро скрылся в лавочке и разрыдался: так сильно эта музыка пробудила в нем воспоминания прошлого.

— Такому прелестному голосу нельзя пропадать! Как жаль, что мисс д'Отрев такая неприступная; я поговорил бы с ней, и она, конечно, стала бы учить малютку, — рассуждал старичок сам с собой. Вслед за ним в лавочку зашла леди Джейн с цаплей на руках. Вежливо поздоровавшись со старичком, она села на скамеечку. Лицо ее было необыкновенно серьезно и озабоченно.

— Знаете ли, месье Жерар, что я вам скажу? — тихо проговорила она. — Мне хочется попасть в запертый домик, хочется узнать, кто там поет.

— Я вам сейчас расскажу, моя маленькая леди. Вы спрашиваете: кто там поет? Это мисс Диана!

— Кто эта Диана?

— Диана — дочь мадам д'Отрев! Они живут вдвоем в этом маленьком домике. Чем занимаются, я не знаю.

— Они, вероятно, богаты? — спросила леди Джейн.

— Нет, нет, нет, они очень, очень бедны! — ответил Жерар. — Дедушка и отец Дианы умерли давным-давно, и теперь она живет с матерью в этом домике, который всегда заперт. Никто не помнит, когда эти дамы сюда приехали. Вот уже десять лет как я живу на улице Добрых Детей и не помню, чтобы кто-нибудь из посторонних входил в эти ворота или выходил оттуда. Вероятно, мисс Диана ночью, когда совсем уже темно, чистит скамейки перед домом; иначе нельзя объяснить, когда она это делает. Как я ни караулил, никогда не заставал ее за этим занятием. Изредка рано утром она заходит ко мне, чтобы купить пару апельсинов для матери.

— А если я рано-рано встану и буду ждать целый день, как вы думаете, я увижу Диану?

— Может быть, увидите, а может быть, и нет. Я знаю, маленькая леди, что раз в месяц мисс Диана вся в черном, под густой вуалью, с черной картонкой в руках отправляется прямо в город. Когда она выходит из дома, видно, что картонка бывает полна, а когда возвращается, то картонка уже пуста.

— А что же она носит в картонке, месье Жерар? — спросила леди Джейн, сильно заинтересовавшись таинственной историей.

— Не знаю, маленькая леди, это ее секрет! — торжественно ответил старичок. — Мисс Диана такая скрытная, что никто этого узнает. Когда она ходит на базар? Из чего готовит себе кушанье? Не знаю, не понимаю. Я видал только, что им на дом приносят хлеб и молоко.

— Но ведь у нее так много цветов и птиц! Она каждый день играет на фортепиано, поет! — рассуждала вслух леди Джейн. — Может быть, она совсем не голодна и не хочет много кушать?

— Очень может быть, моя маленькая леди, — улыбнулся Жерар. — Мне это никогда в голову не приходило; очень может быть!

— Ах, месье Жерар! А я совсем забыла, Пепси просила меня принести кочан капусты, — сказала леди Джейн, спускаясь с облаков на землю.

Старичок выбрал самый свежий кочан, предложил ей в виде подарка сочный апельсин, и девочка ушла домой.

Однажды утром леди Джейн была вознаграждена за свое терпеливое ожидание. Гуляя по обыкновению по тротуару вдоль зеленого забора, она вдруг услышала, что замок калитки изнутри щелкнул, калитка отворилась. Пожилая женщина высокого роста, сухощавая, с бледным лицом остановилась у порога и сделала девочке знак, чтобы та подошла.

В первую минуту леди Джейн сконфузилась и отступила на несколько шагов, думая, что незнакомая леди хочет ее побранить, зачем она так упорно прогуливается около их дома. Тем не менее леди Джейн поборола свою робость и, улыбаясь, подошла к калитке.

— Не хотите ли, милочка, войти к нам в сад и посмотреть на цветы? — проговорила женщина, открывая калитку, чтобы дать девочке пройти.

— Если можно, позвольте, — едва слышно сказала леди Джейн, вспыхнув от радости. — А Тони я могу взять с собой?

— Конечно! Мне очень любопытно посмотреть на эту птицу поближе. Я очень рада! — прибавила дама, ласково опуская руку на плечо ребенка. — Я уже давно следила за вами.

— Следили? Как? Откуда? — спросила девочка и улыбнулась.

— Да сквозь отверстия нашего забора; оттуда мне многое видно, даже больше, чем вы воображаете, — заключила дама также с улыбкой.

— Значит, вы видели, как я хожу здесь и жду, жду… Ах, зачем вы раньше меня не позвали? — жаловалась леди Джейн. — Мне так хотелось к вам заглянуть. Вы разве не слышали, как я вместе с вами пела?

— Нет, не слыхала.

— Это вас зовут мисс Диана?

— Да, меня. А как ваше имя?

— Мое? Леди Джейн.

— Леди Джейн? Леди? Да ведь так титулуют только людей знатного происхождения!

— Не знаю! Но меня папа всегда звал леди Джейн.

Леди Джейн пошла за Дианой в дом. Небольшая стеклянная галерея вела в спальню поразительной чистоты. Так, рядом с высокой постелью, полуприкрытой шелковым занавесом, стояло мягкое кресло, где сидела дряхлая женщина, до того старенькая, что леди Джейн отроду не видывала людей такого возраста. У нее были белые, как снег, точно напудренные, волосы и морщинистое худощавое лицо.

— Мама! Вот та малютка с цаплей, о которой я вам часто говорила, — сказала Диана, выдвигая вперед девочку. — Леди Джейн, это моя мама.

Старушка подала руку малютке, ласково погладила ее по волосам и спросила тихим, дрожащим голосом:

— Дитя мое, вы такая крошка, вам не тяжело носить на руках такую большую птицу?

— У Тони ноги длинные, а она не тяжелая. Хотите попробовать? — весело проговорила леди Джейн, протягивая старушке птицу.

— Нет, нет! Не надо, не надо! Я не хочу до нее дотрагиваться, хочу только посмотреть, как она ходит. Ведь это журавль, не правда ли?

— Это — голубая цапля. Редкость, говорят! — заметила леди Джейн, опуская своего друга на пол.

— Да, на самом деле это не журавль, — сказала Диана, критически осматривая птицу.

Цапля по своему обыкновению поджала одну ногу и неуклюже прыгала на другой, что вовсе не придавало ей особой красоты.

— Вот она у меня какая! Как только я хочу, чтобы она показала крылья, — сейчас ножку подожмет и стоит, как каменная.

— А все-таки она прехорошенькая и престранная! — сказала Диана. — Мне так бы хотелось вылепить такую птичку.

Она при этом вопросительно взглянула на свою старушку мать.

— Не думаю, душа моя, — возразила дребезжащим голосом старуха, — чтобы тебе удалось сделать с нее слепок. Посмотри, какие у нее тонкие ноги: никакой сургуч не выдержит — непременно будет колоться.

— Я попробую сделать ноги из проволоки и облить их сургучом, — рассуждала Диана, пристально рассматривая единственную ногу Тони. — Посмотрите, мама, проволоки понадобится немного, и то в один ряд.

— Знаю, знаю, душа моя; но ты забыла о шерсти: ведь надо шерсть подобрать под цвет перьев.

— Мадам Журдан обещала прислать мне шерсти в кредит.

— Диана, Диана, какой риск! Представь себе, что работа не удастся, а ты потратишь всю шерсть. Советую тебе остаться при твоих утятах и канарейках, они у тебя выходят так натурально!

— Но, мама, мне уже надоели мои утята и канарейки. Нужно придумать что-нибудь новое, оригинальное!

— Прекрасно, я тебе не противоречу, особенно если ты уверена в успехе. Но повторяю, большой риск браться за новую модель и тратить шерсть, предназначенную для утят, на не известную никому работу. Обдумай это хорошенько, чтобы шерсть даром у тебя не пропала.

Пока между матерью и дочерью тянулся этот разговор, быстрые глаза малютки так и обежали всю комнату.

Спальня была крошечная. Пол простой, крашеный, без ковра. На стенах не было никаких украшений. На каминном выступе стояли образцы рукоделия мисс Дианы. Это были искусственные деревца, сделанные из проволоки и обмотанные зеленой шерстью разных оттенков. На ветках игрушечных деревьев довольно ловко были прицеплены птички из шерсти белого и желтого цвета. Желтенькие канарейки с носиками и лапками из сургуча, круглыми черными глазками из бисера более или менее походили на живых птиц. Леди Джейн с нетерпением ждала минуты, когда ей разрешат дотронуться до этих сокровищ.

— Ах, какая прелесть! — вздыхала она вполголоса. — Какие они мягкие, пушистые! Неужели это настоящие птички? Они гораздо красивее моей Тони. Ну, правда, Тони умеет прыгать и бежит ко мне, когда я ее зову, а эти птички мертвые.

Мадам д'Отрев и ее дочь с удовольствием наблюдали, как радуется ребенок.

— Ты видишь, душа моя, — задребезжал старческий голос мадам д'Отрев, — ты видишь, что даже ребенок сумел оценить твои гениальные способности подражать природе. Я всегда говорила, что твои птички удивительно натуральны! Дети не лгут, они искренни в своих похвалах, и, если вещь хорошо сработана, они сейчас это смекнут. Покажи ей утят, душа моя, непременно покажи! По-моему, они еще натуральнее, чем канарейки!

Грустное, почти всегда серьезное лицо Дианы так и просияло, когда леди Джейн вне себя от восторга запрыгала и захлопала в ладоши при виде целой кучи желтеньких, покрытых пухом утят-игрушек, расставленных на столе у окна, среди лоскутков яркой фланели, палочек сургуча и целой груды нащипанной шерсти желтого цвета.

— Вам хочется их подержать? — спросила Диана, выбирая пару утят.

Девочка молча протянула свои розовые ладони и, зажав в пальчиках утят, принялась их гладить и целовать.

— Какие хорошенькие! — проговорила она.

— Да, они недурны, — скромно заметила Диана. — Вы угадали, для чего я их делаю?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Для письменного стола. Я их буду пришивать к коврикам из разноцветного сукна для того, чтобы вытирать о них перья.

Диана, которую соседи считали аристократкой, заготовляла из шерсти канареек и утят для игрушечной лавки мадам Журдан, чтобы заработать на этих безделушках денег себе и матери на хлеб.

В этот день совершенно неожиданно леди Джейн приобрела новых добрых друзей…

В первый визит леди Джейн к д'Отревам она до того заинтересовалась изящными работами Дианы, что не обратила никакого внимания на фортепиано и цветы, украшавшие вторую комнату хорошенького домика.

Но, придя к своим друзьям во второй раз вместе со своей любимицей — голубой цаплей, у которой внезапно открылась удивительная способность служить моделью для Дианы, леди Джейн очень критически отнеслась к старинному инструменту. Осмотрев его со всех сторон, она робко спросила у Дианы:

— Скажите, пожалуйста, это фортепиано?

Диана, занимавшаяся в эту минуту лепкой из сургуча длинной ноги цапли, не поворачивая головы к девочке, ответила:

— Да, душа моя, это фортепиано. Ты когда-нибудь видела такие?

— Как же! Я даже играла дома. Мама меня учила. Но наш инструмент гораздо больше вашего, его называли роялем, и он не похож на ваше фортепиано.

Диана обменялась взглядом с матерью.

— А где вы, милочка, жили? — спросила она.

— В прериях.

— Да в каком месте? Где эти прерии?

— Не знаю, — ответила девочка. — Далеко, далеко отсюда есть такое место; там всё поля и луга, поля и луга и много, много лошадей, овец. У меня там были свои маленькие барашки.

— Значит, та дама, с которой вы живете, не мама ваша? — спросила Диана.

— Она просто тетя Полина. Моя мама уехала и должна вернуться. Я думаю, что теперь уже недолго ждать.

При этом лицо маленькой девочки вспыхнуло от радости.

— А вы любите музыку? — спросила Диана, чувствуя, что надо поскорей переменить тему разговора.

— А разве вы не слыхали, как я пела, стоя у самых ваших окон? — спросила Джейн, с лукавой усмешкой глядя на нее. — Я нарочно пела как можно громче, чтобы меня услыхали и позвали в гости.

— Крошка моя милая! — сказала Диана, лаская девочку.

Затем, обернувшись к матери, она сказала ей по-французски:

— Мне хотелось бы учить ее музыке, если найдется время.

Леди Джейн внимательно смотрела то на мать, то на дочь.

— Я ведь учусь по-французски, — сказала она, — Пепси дает мне уроки. Скоро вам можно будет говорить со мной по-французски: я уже знаю много фраз.

Диана рассмеялась.

— Значит, ты поняла, я сказала маме, что хочу тебя учить музыке. Ты согласна?

— Как! Вы хотите учить меня играть на фортепиано? — воскликнула девочка.

— Играть и петь. Всему научу.

— Хотите, я вам сейчас спою? — спросила, раскрасневшись от волнения, леди Джейн.

— Хорошо, пой! А я пока докончу ногу цапли. Потом я тебе спою.

Леди Джейн закинула назад голову, и из груди ее полилась такая красивая мелодия, что Диана всплеснула руками от восторга. Она забыла и про шерсть, и про ногу цапли, и про крошившийся беспрестанно сургуч — забыла обо всем. Она сидела молча и слушала, как очарованная. Старушка мать, закрыв глаза, покачивалась в такт нежной колыбельной песни.

— У тебя прекрасный голосок! — воскликнула Диана, когда леди Джейн замолчала. — Ты обязана учиться! Я буду давать тебе уроки! Это преступление не развивать такой чудный голос!

Мать и дочь стали обсуждать вопрос об уроках пения для девочки. А тем временем леди Джейн ушла в сад и с наслаждением разгуливала там среди душистых цветов.

Диана довольно долго не выходила в сад. У нее с матерью завязался очень щекотливый разговор о том, сколько раз в месяц давать уроки музыки леди Джейн. Наконец было решено, что два часа в неделю будут посвящены музыке.

Диана поспешила в сад сообщить леди Джейн, что если ее тетка одобряет их план, то она может приходить каждую субботу к часу дня.

— Я буду вам давать уроки музыки и пения, а после урока, если захотите, можете посидеть в саду.

Леди Джейн бросилась к Пепси, чтобы сообщить эту радостную новость. К ее великому удивлению, всегда веселая и благоразумная Пепси залилась слезами и припала лицом к столу, усеянному ореховой скорлупой.

— Пепси! Милая, милая Пепси! Что с вами? — закричала девочка, не на шутку перепуганная нервным припадком убогонькой. — Скажите, в чем дело?

И, оттолкнув от себя цаплю, она тоже расплакалась.

— Я… я… ревную тебя! — всхлипывая, проговорила Пепси, усердно вытирая глаза платком. — Это очень глупо, я знаю, но что же мне делать!.. Мне не хочется, чтобы ты ходила к ним…

— Перестаньте, Пепси! Перестаньте! — уговаривала ее леди Джейн. — Я люблю вас гораздо больше, чем Диану. Мне только очень хочется учиться музыке и пению. Пепси, миленькая моя! Позвольте мне учиться музыке! Я буду стараться хорошо играть, но вас никогда, никогда не разлюблю!

— Я не хочу, чтобы ты меня разлюбила! Не хочу, чтобы кто-нибудь был к тебе ближе, чем я! — кричала Пепси, вся красная, двигаясь на своем стуле в страшном возбуждении.

— Пепси, неужели вы на меня сердитесь? О, не сердитесь, прошу вас! Я не буду учиться музыке! Пепси, дорогая моя, хотите, я подарю вам цаплю! — и, говоря это, малютка старалась обхватить Пепси за шею.

Эти слова были доказательством самоотверженности леди Джейн, они так тронули убогонькую, что горе ее точно рукой сняло.

— Крошка моя бесценная! — воскликнула она, обнимая девочку и осыпая ее лицо поцелуями. — Какая ты добрая, кроткая! А я-то злая эгоистка! Диана хочет принести тебе пользу, а я отговариваю! Я не стою твоей любви, моя душечка! С моей стороны это подло лишать тебя счастья!

В эту минуту в комнату влетела Мышка. Увидев Пепси всю в слезах, она вспыхнула, и лицо ее приняло озлобленное выражение.

— Мисс леди! Что вы такое с моей барышней проделали? Отчего она так горько плачет? Она у нас, того и гляди, занеможет. Ее мама приказала мне приглядывать за вами, чтобы с вами ничего не случилось, а вы так обидели нашу девочку, что она вон как заливается! Да что это в самом деле!

— Тсс, Мышка, — остановила ее Пепси, — ты не должна осуждать Джейн: виновата во всем одна я! Я ее приревновала к Диане. Не хотела, чтобы она шла к ней учиться музыке.

Леди Джейн, не ясно понимая причину такого внезапного гнева Мышки, начала горячо оправдываться:

— Я ее не обидела, Мышка! Она плачет потому, что думает, что я ее разлюбила. Видишь, в чем дело: Диана и ее мать — гордые француженки. Пепси думает, что если я буду к ним ходить, то сделаюсь тоже гордой. Вот почему она плачет.

— Слышите, люди добрые! — кипятилась Мышка. — Диана — гордая француженка! Скажите пожалуйста! Худая, бледная, точно из могилы встала, — это гордая француженка!.. Встанет ни свет ни заря, выйдет на улицу и ну тереть скамеечку перед крыльцом! Уж она трет, трет ее кирпичом, точно наемная работница.

— Если она сама чистит свою скамейку, — значит, они очень бедные, — рассудила благоразумная Пепси, — а если бедные, то, значит, не гордые.

Когда леди Джейн спросила у мадам Жозен позволения учиться музыке у Дианы, та с радостью согласилась. Это был для нее неожиданный сюрприз. Шутка ли, мадемуазель д'Отрев берет к себе в ученицы ее племянницу! Это очень поднимет ее репутацию в глазах соседей. Нет сомнения, что и она рано или поздно будет иметь доступ в этот замкнутый дом.

Но никто из друзей леди Джейн так восторженно не радовался ее успехам, как старичок Жерар.

— Отлично, отлично, маленькая леди! — говорил он, с улыбкой потирая свои крошечные, худые руки. — Вам везет, везет! Нечего сказать! Попасть в ученицы к такой высокообразованной учительнице, как Диана д'Отрев, — большое счастье! Она отлично поставит ваш голос. Люди думают, что старик Жерар ничего не понимает, но ошибаются. Им и в голову не приходит догадаться, кем я был смолоду. Нет такого музыкального произведения, которого бы Жерар не слыхал в своей жизни. Когда я состоял при Французской опере, я насмотрелся и наслушался таких прелестей, каких иному и в жизни не достанется!

— А разве вы состояли при Французской опере? — перебила леди Джейн, причем глаза ее так и засверкали от радости. — Пепси говорит, что я буду там петь со временем, мне будут подносить цветы… Я буду ходить в белом атласном платье, поеду в коляске на белых лошадях…

— Очень может быть! Я ничему не удивлюсь! — воскликнул старик Жерар, с гордостью поглядывая на малютку, наклонив лысую голову набок, точно внимательно слушающая птица. — Я вам скажу: у вас такой голос, от которого камни заплачут.

— О, месье Жерар, да когда же вы слышали мое пение? — с удивлением спросила девочка. — Я пела только при Пепси и при Диане. Где же вы были?

— Я вас слышал, слышал, маленькая леди, — настаивал старичок, лукаво подмигивая. — Это было утром. Диана пела в доме, а вы ей вторили на улице у ее ворот. Пели вы, как птичка, но не замечали, что я вас слушаю.

— Неужели? — сказала, смеясь, девочка. — Как я рада, что вы слышали, как я пою. Хотите, я вам когда-нибудь спою «Спи дитя мое, усни»?

— С величайшим удовольствием! — сказал старик. — Я обожаю музыку. И так давно не слыхал хорошей музыки, — прибавил он, вздохнув, — так давно! Вы даже не поверите, маленькая леди, какой я был в те времена.

— Вы тогда не повязывали себе уши платком, месье Жерар?

— Как это можно? Ведь я теперь оттого их повязываю, что у меня стрельба в ушах.

— А вы не носили фартука? Не штопали чулок? — допрашивала леди Джейн, которой очень хотелось знать, в каком отношении старик переменился.

— Носил ли я фартук? — расхохотался старик Жерар, поднимая руки кверху. — Конечно нет! Я был, что называется, красивый молодой человек: черные волосы мои слегка кудрявились, и — хотите верьте, хотите нет — я щеголял в черных шелковых панталонах, носил лакированные башмаки с бантами.

— Неужели, месье Жерар, неужели? — спрашивала леди Джейн, причем маленькое личико ее так и сияло от радости. — Воображаю, какой вы были хорошенький! Но у вас тогда не было овощной лавочки?

— Конечно нет, я тогда совсем другим занимался. Я же вам сказал: я был, что называется, красивый, изящный джентльмен!

— Чем же вы занимались, месье Жерар?

— Я жил профессурой, моя маленькая леди, я был профессором.

— Профессором? Что это за слово? Я никогда его не слыхала!

— Профессором называется джентльмен, который дает уроки.

— Значит, вы давали уроки музыки? О, я это давно угадала! — сказала леди Джейн.

Месье Жерар лукаво улыбнулся и покачал головой.

— Нет, нет, вы не отгадали, дорогая леди, я не был учителем пения.

— Ах, как жаль! — разочарованно воскликнула леди Джейн.

— Но я был учителем танцев! — гордо сказал месье Жерар, выпячивая свою худенькую грудь. — Да, я был известным балетмейстером Французской оперы!

У леди Джейн широко раскрылись глаза от изумления.

— Неужели? — спросила она, оглядывая старичка со всех сторон.

— Да, милая леди, это так. И с завтрашнего дня я начну учить вас грациознейшим танцам. Вы научитесь превосходно танцевать. Леди Джейн от восторга захлопала в ладоши.

— Ах, как это будет интересно! — воскликнула она. — Я обязательно хочу начать учиться сейчас же!

— Но только тсс!.. — произнес старик, прикладывая палец к губам. — Это должно быть тайной, маленькая леди Джейн!

Леди Джейн обещала старику хранить строжайший секрет об уроках танцев, только попросила разрешения сообщить об этом своему другу — Пепси.

Наступили праздники. Какие бы желания, надежды, расчеты ни таились в душе маленькой леди Джейн, она не по-детски сумела скрыть их и до последнего дня праздника была весела, мила и внимательна ко всем. Но Пепси, зорко следившая за своей любимицей, не раз замечала, что девочка ни с того ни с сего вдруг глубоко задумается и в глазах ее выразится жгучая тоска. Что касается праздничных подарков, которые служат доказательствами нежности и внимания, то в них у леди Джейн не было недостатка.

Когда она проснулась, первое, что бросилось ей в глаза, — это черный чулок, который висел туго набитым на камине в спальне мадам Жозен. Леди Джейн бросилась рассматривать, что находилось в чулке. Эдраст, этот мот, всегда нуждавшийся в деньгах, и тот вспомнил про малютку: он подарил ей богато разодетую куколку, пояс, украшенный дорогой пряжкой. Пряжка предназначалась, конечно, не кукле, а самой леди Джейн. Из-за пояса куклы торчала изящная визитная карточка с надписью крупными буквами:

Затем на столе оказалась корзина с фруктами от месье Жерара; тут же леди Джейн отыскала точно притаившегося в зелени прелестного желтого утенка и сразу же догадалась, что он прислан от Дианы.

Это были первые домашние сюрпризы. Новые удовольствия ожидали ее у Пепси; та непременно требовала, чтобы ее сделали свидетельницей радости своего маленького друга. Пепси распорядилась, чтобы в ее комнате, рядом с рабочим столом, был поставлен столик пониже. На нем расставили все подарки, присланные от семьи Пэшу. Маделон и Пепси присоединили к ним свои сюрпризы и стол покрыли сверху скатертью. Как только леди Джейн вбежала в комнату, скатерть сняли, и ее глазам представилась целая груда кукол, игрушек, книг с картинками и прочее.

Из всех подарков леди Джейн больше всего дорожила серебряным наперстком от Пепси, уточкой от Дианы и тетрадкой с музыкальными пьесами от Маделон.

Когда первый пыл восторга прошел, леди Джейн пообедала со своими друзьями и осталась у них по обыкновению на весь день.

— Мне очень нравятся праздники, — призналась Пепси, когда они остались вдвоем с леди Джейн. — Приезжает тетя Модя со всеми своими детьми, привозит нам конфет, кучу гостинцев из деревни, мальчики затевают фейерверк. На улице с утра до вечера езда, гуляют нарядные люди, а вечером пускают ракеты, римские свечи. Все такие веселые, поздравляют друг друга с Новым годом! Так хорошо!

В эту минуту в комнату вошла Мышка; зубы ее так и сверкали, и широкая улыбка освещала ее смуглую физиономию. Она подошла к Пепси и леди Джейн с таинственным видом.

— Я вас, барышни, не поздравила с праздником, — сказала она на своем ломаном английском языке. — Мне и в голову не приходило, что в этот день раздают подарки. Денег у меня нет на покупку кукол или игрушек, поэтому я принесла вам в подарок коврижку. Говорят, она вкусная. Кушайте на здоровье!

Сказав это, маленькая негритянка развернула большой лист желтой бумаги и вывалила на стол толстую коврижку из самой черной, грубой муки.

Пепси сказала правду: праздник прошел очень весело. Приехали дети Пэшу. Как было обещано, они навезли кучу гостинцев и сладостей. Какой был обед! Леди Джейн долго его вспоминала. Тетя Модя, не желая оставлять мужа одного в праздничный день, утром же вернулась к себе на ферму, а детям разрешила погостить до вечера.

Когда гости уехали и в скромной комнатке Пепси водворилась обычная тишина, леди Джейн заметила, что праздник прошел очень весело.

— А вот погоди! — говорила Пепси, таинственно улыбаясь. — Наступит день карнавала, и тогда ты увидишь, как у нас веселятся.

Любопытство леди Джейн было вызвано словами Пепси, и она с нетерпением стала ждать указанного дня. Время летело для нее незаметно среди ежедневных уроков и репетиций. Пепси учила ее читать, писать и шить; Диана заставляла ежедневно повторять гаммы, к немалой досаде старушки, которая считала, что девочка еще слишком мала, чтобы «ломать» руки бесконечными упражнениями.

После уроков музыки и пения следовала репетиция танцев, что всегда было огромным развлечением для Пепси и Мышки. Пепси играла роль очарованного зрителя, а Мышка всячески старалась заменить месье Жерара, становясь против танцующей девочки и хлопая в ладоши. Но что было всего уморительнее, это живое участие голубой цапли, силившейся подражать своей юной хозяйке. Она то величаво выступала длинными ногами, то неуклюже прыгала на одном месте, то порхала из угла в угол, взмахивая тяжелыми крыльями и далеко уступая в грации старичку Жерару.

Как-то раз Мышке пришлось проходить мимо овощной лавочки старичка Жерара, и она оказалась невольной свидетельницей урока танцев, который леди Джейн брала у бывшего балетмейстера. После этого черномазая плутовка не могла без хохота смотреть на маленького профессора танцев.

— О, мисс Пип! — говорила она, вбегая к своей барышне и задыхаясь от смеха. — Кабы вы поглядели на мистера Жерара, как он стоит, вывернув носки обеих ног, приподняв складки своих широких панталон, и затем начинает танцевать. Умора, да и только!

Мышка тотчас стала в позу мистера Жерара и силилась изобразить его грациозные движения.

Пепси, глядя на нее, хохотала до слез.

— А наша мисс леди Джейн, — продолжала, не унимаясь, маленькая негритянка, — стоит против учителя и точь-в-точь повторяет каждое движение. Только у нее все так выходит, что глаз не отведешь, все смотреть хочется. Держит обеими ручками свою юбочку и кругом старика так и носится, так и носится! Ну, точно бабочка.

— Замолчи, трещотка! — остановила Мышку Пепси, вытирая слезы, вызванные судорожным смехом. — Тебя стоит хорошенько потрепать за то, что ты позволяешь себе насмехаться над таким почтенным старичком, как месье Жерар.

Видя, что мисс Пепси не на шутку рассердилась, маленькая негритянка обиделась и, уходя к себе в кухню, проворчала:

— Разве я насмехаюсь? Я только рассказала, что видела. Кто же виноват, что старик так уморительно скачет, точно стрекоза!

Придя утром к Пепси накануне карнавала, леди Джейн была очень удивлена: на столе не было ни орехов, ни миндаля, ни горячего сиропа, зато он был завален обрезками розовой материи, над которой Пепси усердно трудилась, сметывая полотнища и пришивая банты и оборочки.

— Пепси, что вы делаете? — спросила, подбегая, девочка.

— Шью домино! — отрывисто сказала Пепси, держа во рту булавки.

— Домино? — переспросила леди Джейн. — Это что за слово? Я о нем не слыхивала.

— Нет ничего мудреного, ведь ты никогда не бывала на праздничном маскараде, — сказала Пепси, вытаскивая булавки и расправляя уже сметанное детское домино.

— Для маскарада? Я ничего не понимаю, — сказала леди Джейн, немного обиженная таинственным видом Пепси.

— Ну да, я готовлю это домино кое для кого ко вторнику! — заговорщически проговорила Пепси.

— Пепси, милая, скажите, для кого? Если это секрет, я никому не расскажу.

— Я шью домино для одной моей знакомой девочки, — протянула Пепси, выразительно щелкая ножницами и таинственно улыбаясь.

Леди Джейн, охватившая было ручонками шею своего друга, вдруг задумалась, как будто огорчилась, отошла от Пепси, вскарабкалась на стул и стала пристально следить за быстрыми, ловкими движениями ее рук. А та посмеивалась и продолжала резать материю, пришивать оборочки и насаживать банты.

— Неужели, леди, ты не догадываешься, для кого я это делаю? — спросила она, не отрывая глаз от работы.

— Верно, для Софи Пэшу? — робко заметила леди Джейн.

— Вовсе нет, та девочка мне родня!

— Других я не знаю!.. Пепси, да помогите мне угадать.

— Ах ты, глупенький, глупенький мой цыпленочек! — засмеялась Пепси.

Леди Джейн широко раскрыла глаза и, подумав с минуту, вдруг вся вспыхнула от радости.

— Это мне? Мне! Неужели мне? — вскричала она, соскакивая со стула и бросаясь целовать своего друга. — Милая, хорошая вы моя Пепси! Отчего вы мне сразу не сказали?

Пепси рассказала леди Джейн, что тетя Модя приезжала спозаранку и приглашала поехать со всеми ее детьми в молочной повозке на улицу Канала, чтобы посмотреть на карнавальное шествие. Жестяные кувшины будут вынуты, на их место поставят скамеечку, на которой усадят младших детей.

Пока Пепси угощала свою любимицу завтраком, она подробно сообщила план тети Моди относительно завтрашнего дня. Ребятишки горячо упрашивали мать устроить все так, чтобы леди Джейн смогла вместе с ними принять участие в уличном маскараде.

— Что станешь делать? — говорила, смеясь, тетя Модя, входя в комнату Пепси ни свет ни заря. — Ты уж, милая, не ругай меня. У моих детей правило: коли веселиться, так уж веселиться. Для них немыслимо, сидя в повозке, любоваться на народный праздник или забиться на какой-нибудь скамейке в галерее; им надо тут же, среди толпы, наслаждаться зрелищем. Как я ни ломала себе голову, а придумала только одно: нарядить их в домино да и пустить в толпу!

— Боюсь за нашу малютку, — возразила Пепси, — она не привыкла к толпе, не потерялась бы.

— Не бойся! Я приказала своему старшему сыну Тибурцию строго приглядывать за меньшими и все время держать за ручку леди Джейн. А ты и Мышку отпусти с ней. У меня есть ее старое домино: оно будет этому черномазому чертенку как раз впору. Ты прикажи, чтобы она держала леди Джейн за другую ручку; вот тогда за девочку и бояться нечего будет!..

Таким образом было решено участие леди Джейн в праздничном гуляний.

На следующее утро к крыльцу Маделон подкатила знакомая повозка. Леди Джейн, закутанную в розовое домино, с розовой маской на личике, вынесли на руках и усадили среди стайки цыплят тети Моди. Пепси, вся в слезах, следила из окна за своей любимицей и, улыбаясь, кивала ей головой. Голубая цапля, стоя на одной ноге, как будто с презрением посматривала на суету, происходившую около нее. Голубые глаза леди Джейн так и сверкали в прорезах маски, а маленькие Пэшу чуть не задушили ее поцелуями, стараясь усадить как можно удобнее.

Для Мышки места в повозке не оказалось, и она, одетая в красное домино с черными крыльями летучей мыши, во всю прыть понеслась к месту сбора, назначенному тетей Модей.

Когда повозка проезжала Садовую улицу, дети не могли удержаться от хохота, видя, как Мышка, хлопая черными крыльями, мчалась по тротуару, боясь опоздать к началу шествия.

Наконец повозка остановилась. Дети высыпали из экипажа; Мышка, вся в поту, запыхавшаяся, подоспела вовремя. Тетя Модя строго осмотрела свой маленький отряд.

— Тибурций, слушай внимательно, — сказала она повелительным тоном. — Ты здесь старший, поэтому я поручаю тебе всю мелюзгу, в особенности леди Джейн: не выпускай ее ручки из своей. Помни мои слова: не потеряй ребенка! Ты, Мышка, держи девочку за другую ручку, да как можно крепче. Ты, Софи, ступай впереди брата с двумя меньшими; двое средних пусть следуют за ним. Не ходите вразброд, держитесь прилично, не убегайте на другие улицы. Как только процессия пройдет, сразу же возвращайтесь домой. Вы, верно, устанете, проголодаетесь. Повозка будет наготове: тотчас езжайте на ферму! Ты, Мышка, заруби себе на носу, что барышня тебе приказывала: если с мисс леди Джейн что-нибудь случится — и на глаза ей не смей показываться!

Мышка растопырила свои черные крылья и начала уверять, что исполнит все приказания и даже скорее бросится в воду, только бы не потерять леди Джейн.

Не успела тетя Модя вскочить в свою тележку, как все ее цыплята упорхнули от нее и весело побежали по улице на главную площадь.

Малютка леди Джейн, оглушенная шумом и гамом пестрой толпы ряженых, сначала было струсила, но затем, схватив за руки Тибурция и Мышку, весело побежала вместе с ними.

Пестрый поток ряженых уносил их за собой.

Сначала Мышка вела себя безупречно: она солидно выступала подле леди Джейн, не выпуская ее руку и только изредка помахивая свободным крылом, как бы порываясь на свободу, что всякий раз вызывало взрыв смеха со стороны всего выводка Пэшу. И в самом деле Мышка очень напоминала какую-то фантастическую птицу с перебитым крылом. Мало-помалу, однако, роль попечительницы начала не на шутку тяготить Мышку, и наконец она не выдержала. Позабыв все свои клятвы, позабыв даже вероятные последствия своего ослушания, она бросила руку леди Джейн и, высоко взмахнув обоими крыльями, нырнула в толпу. Только ее и видели.

Между тем процессия приближалась. Толпа становилась все больше. Детей толкали и теснили со всех сторон. Тибурций не растерялся: храбро пустив в ход кулаки и локти, он со всей командой пробился сквозь толпу на тротуар и, выбрав удобный широкий подоконник, поставил на него леди Джейн, чтобы она могла лучше видеть происходившее. Остальная мелюзга, под предводительством Софи, разместилась на тротуаре. Таким образом, леди Джейн могла отлично видеть все шествие.

Когда процессия прошла, толпа начала редеть. Казалось, все идет отлично. Тибурций с честью удерживал свой ответственный пост. Но увы! Бывают минуты, когда и сильный не устоит перед соблазном. Наступила такая минута и для Тибурция.

В полном восторге от всего виденного, дети возвращались к тете Моде, как вдруг наткнулись на толпу, собравшуюся у подъезда одного из клубов. С верхнего балкона подгулявшая компания молодых франтов со смехом кидала в толпу мелкие деньги. Старый и малый наперебой бросались ловить их. Десятки рук мелькали в воздухе, шум стоял невообразимый.

Первым побуждением Тибурция было обойти толпу, но вдруг, как на грех, блеснула новенькая серебряная монета на краю тротуара. Стоило сделать несколько шагов в сторону, чтобы достать ее. Не в силах устоять перед искушением, мальчик выпустил руку леди Джейн и побежал за монетой.

Леди Джейн не могла понять, как это случилось, но в одно мгновение она очутилась одна: бегущая толпа оттеснила ее от детей Пэшу и увлекла за собой.

Девочка долго бежала, не зная куда. Когда наконец она поняла, что потерялась, то стала метаться в разные стороны, цепляясь за каждое домино, которое напоминало ей кого-нибудь из товарищей, и выкрикивала отчаянным голосом:

— Тибурций! Софи! Нинетта!

Наконец она почувствовала, что не может бежать дальше. Измученная, вся в поту, она в изнеможении опустилась у ближайшего подъезда.

Девочка неподвижно сидела, вглядываясь в толпу. Она недоумевала, что ей делать. Сначала она не очень боялась, надеясь, что Тибурций скоро найдет ее. От усталости у нее болели ноги и хотелось спать. Но когда она поняла, что время идет, а за ней никто не приходит, ей захотелось плакать. Однако, рассудив, что слезы не помогут, она сдержалась. Голова разболелась, во рту пересохло, и очень хотелось есть, а Тибурций все не приходил. Что, если о ней совсем забыли?

Эта мысль была так ужасна, что девочка не могла усидеть на месте. Забыв об усталости, она бросилась разыскивать своих друзей. Дороги она не знала; да если б и знала, то вряд ли нашла бы: топот и говор оглушали ее и сбивали с толку. А тут начались новые неприятности: какой-то бесенок в маске пребольно толкнул ее в бок, другой дернул за капюшон. Леди Джейн, точно перепуганный зайчик, спаслась в ближайшем подъезде и, притаившись, переждала, чтобы ее мучители ушли.

После получасового скитания леди Джейн снова очутилась у подъезда, возле которого она приютилась после того, как ее так легкомысленно бросили одну. Обрадовавшись знакомому месту, она поспешила сесть на ступеньку. Ноги ее отказывались идти. Лицо горело, ей хотелось снять маску, но она не смела: ей казалось, что в маске безопаснее.

Сидя и размышляя, как ей быть, она увидела, что к соседнему дому подъехала коляска и из нее вышли трое мужчин — двое постарше, а один совсем молодой. Когда юноша повернулся к ней лицом, она встрепенулась от радости, вскочила на ноги и, протянув к нему руки, крикнула:

— Это я! Леди Джейн!

Юноша с удивлением обернулся на ее крик. Слов он не расслышал, но голосок был такой жалобный, что у него сердце сжалось. Он пристально посмотрел на маленькую фигурку в перепачканном домино. «Должно быть, это уличный мальчишка», — подумал он и, не обращая внимания на девочку, пошел к подъезду за своими спутниками.

Конечно, под маской он не мог узнать леди Джейн, но она его узнала. Это был тот самый молодой человек, который подарил ей цаплю. Он прошел мимо нее и не узнал ее, она ему крикнула — и он не услышал этого! Это было уже слишком: чаша горестей бедного ребенка переполнилась. Леди Джейн упала на ступеньки и залилась горькими слезами.

Вволю наплакавшись, она заснула и на время забыла все свои беды. Проснулась она оттого, что ее тянули за платье и чей-то громкий голос говорил ей, чтобы она встала и пошла домой. Она открыла глаза, перед ней стоял высокий человек. Лица его она не рассмотрела, а только заметила блестящие пуговицы на пальто и палку в руке. Когда она поднялась, человек ушел, бормоча что-то про маленьких детей, которые так устают, что засыпают на улицах. Тогда леди Джейн подумала, что, пожалуй, место, которое она выбрала своим убежищем, не совсем безопасно. Человек с палкой вернется и прибьет ее за то, что она тут сидит! И, не теряя времени, она пустилась в путь, стараясь держаться ближе к домам.

— Должно быть, скоро ночь. Что я буду делать, когда стемнеет? — думала бедняжка. — Ах, если б встретить кого-нибудь из своих: тетю Модю, Тибурция, или Маделон, или хоть тетю Полину — даже ей я бы обрадовалась!

Да что тетя Полина: явись перед ней в эту минуту даже Раст, которого она так ненавидит за то, что он вечно ее дразнит, дергает за волосы и называет «миледи», она и за него уцепилась бы как за спасителя!

На этом размышления леди Джейн были прерваны. Кто-то сильно дернул ее сзади за домино. Она с испугом обернулась: перед ней стоял мальчишка в желтом домино и дерзко смотрел на нее. Прядь светлых волос выбилась у нее из-под капюшона, мальчишка схватил эту прядь и принялся погонять леди Джейн.

— Ну! Ну! Лошадка, вперед! Что стоишь! Живей!

Испуганная девочка пыталась было вырваться, но маленький бесенок крепко держал ее за волосы и хохотал над ее тщетными усилиями вырваться. Едва удерживаясь от слез, бедняжка умоляла отпустить ее.

— Погоди, я вначале сдерну с тебя маску: хочу посмотреть на твою рожицу.

И мальчишка уже протянул руку, чтобы сорвать маску. Но ей удалось увернуться. Она дрожала от гнева. Обыкновенно кроткий ребенок — она превратилась в дикого зверька.

— Не трогай меня! Не смей трогать! — закричала леди Джейн и вдруг, размахнувшись, изо всех сил ударила своего обидчика по лицу.

Нетрудно догадаться, что битва, начатая нашей героиней, закончилась не в ее пользу. Мальчик был старше и сильнее; не прошло и минуты, как домино леди Джейн было изорвано в клочки, маска сорвана и прелестные локоны золотой волной рассыпались по плечам. Она стояла перед своим обидчиком, едва переводя дух, со сверкающими глазами и горящими щеками, точно загнанный зверек.

Откуда ни возьмись у леди Джейн появился неожиданный союзник: какой-то человек подскочил к ее врагу и, прежде чем тот опомнился, сбил его с ног ловким ударом при громком хохоте зрителей.

Это был месье Жерар, старый друг леди Джейн. В первую минуту она не могла выговорить ни слова. Затем бросилась к своему избавителю и, уцепившись за его мозолистую руку, крепко прижалась к нему; только большие ясные глаза, с восторгом устремленные на старика, красноречиво свидетельствовали о ее счастье и благодарности ему. Но месье Жерару и не нужны были слова, он сразу понял, в чем дело. С привычной вежливостью он отвел девочку в ближайшую аптеку, усадил в кресло, пригладил ее волосы и приказал подать стакан воды. Когда леди Джейн немного пришла в себя, первыми ее словами были:

— Месье Жерар, как вы узнали, что со мной произошло?

— Я ничего не знал; это была, что называется, чистая случайность, — ответил старик. — Я возвращался домой… Я, знаете, отгулял свои праздники — долго праздновать не люблю. Так вот, иду я домой и, только свернул за угол, слышу: кто-то плачет. Смотрю, а это моя маленькая леди плачет, а какой-то желтый чертенок дергает ее за волосы!.. Ну уж и задал же я ему трепку, будет меня помнить! — И месье Жерар залился веселым смехом, самодовольно потирая руки. — Счастье еще, что я вовремя подоспел на выручку моей леди, — заключил он.

Когда они вышли на улицу, девочка, забыв все свои беды и весело подпрыгивая, рассказала ему со всеми подробностями о том, как неожиданно она очутилась одна среди незнакомых людей и о дальнейших своих приключениях. Но вот старик остановился перед чистеньким рестораном, витрина которого представляла самую соблазнительную выставку вкусных вещей, и сказал, обращаясь к спутнице с добродушно-лукавой улыбкой:

— Я подозреваю, что моя маленькая леди голодна. Теперь уже пятый час, и я хотел бы угостить барышню обедом.

— Ах, как чудесно вы придумали, месье Жерар! — вскрикнула в восторге девочка, глазки которой загорелись при виде лакомств. — Я очень голодна!

— Вот и прекрасно! Мы с вами зайдем в этот ресторанчик; видите, какой он чистенький и, главное, вполне приличный для такой славной маленькой леди… И вы поймете, что старик Жерар умеет не только учить танцам, но и заказывать обеды.

Он торжественно ввел девочку в ресторан, пододвинул стул ближе к столу и усадил на него малютку, потом достал очки, с достоинством принял от официанта меню; наконец, вынул карандаш и с любезным поклоном обратился к своей спутнице:

— Теперь, маленькая леди, будьте добры сказать, чего бы вы хотели скушать.

Леди Джейн задумалась, даже лоб наморщила и закусила нижнюю губку: заказать обед — дело не шуточное! Но вот глазки ее заискрились радостью, и личико осветилось прелестной улыбкой: она придумала!

— Мне бы хотелось мороженого, месье Жерар, — объявила она.

— Конечно, это очень хорошо — мороженое, — серьезно заметил месье Жерар, — но прежде надо скушать чего-нибудь, так сказать, существенного: тарелочку супа, рыбки какой-нибудь под соусом и… и птичку, маленькую птичку с горошком, и салатца немножко, не правда ли?

— А мороженого? — спросила разочарованно леди Джейн и даже подалась вперед от волнения.

— А потом и мороженого скушаем — это само собой, и торта спросим, и маленькую веточку винограда, — успокоительно перечислял месье Жерар, старательно записывая заказ своими дрожащими старческими пальцами. — Ну, вот и готово наше меню, — сказал он, с сияющей улыбкой передавая заказ официанту.

Леди Джейн одобрительно кивнула. Пока они ждали обеда, она с любопытством осматривалась вокруг. Потом с восхищением взглянула на месье Жерара. Неожиданно девочка нагнулась к старику и шепнула:

— Какой вы сегодня миленький, месье Жерар, просто прелесть! Знаете, что я вам скажу: пожалуйста, пожалуйста, никогда не надевайте фартук!..

В это время Пепси одиноко сидела у окошка. День показался ей необыкновенно длинным. С возрастающей тревогой она поглядывала на улицу в ожидании появления веселой компании. Уезжая, тетя Модя сказала, что не станет дожидаться вечерней процессии, и Пепси недоумевала, что могло их задержать. А тут, как нарочно, и Мышки нет — этакая ветреница! Ведь было сказано, чтобы шла домой, как только закончится процессия. Знает ведь, негодная, что без нее и обеда-то некому состряпать. Пепси с самого утра ничего не ела; утром за хлопотами да за сборами она забыла поесть, теперь же она сильно проголодалась, да и ждать уж очень скучно. Цапле — и той надоело ждать. Она то и дело хлопала крыльями, подпрыгивала, натягивая свой шнурок, и сердито долбила пол клювом.

Мадам Жозен недавно вернулась и с комфортом расположилась обедать в своей комнате. Пепси окликнула ее через дверь, спрашивая, не видала ли она тетю Модю с детьми и леди Джейн, на что Жозен сухо ответила, что она сидела в галерее со своими друзьями: я, дескать, была в слишком хорошем обществе, чтобы обращать внимание на какие-то там повозки с их седоками.

— Должно быть, мадам Пэшу решила остаться до вечера смотреть вечернюю процессию, — прибавила она равнодушным тоном.

Пепси старалась было успокоиться, но вскоре опять встревожилась: ей пришло в голову, что леди Джейн, должно быть, голодна. Тетя Модя не взяла с собой никакой еды. А при таком стечении народа, как сегодня, попасть в ресторан было довольно трудно, да тетя Модя, наверное, и не сунется туда с такой оравой. Пепси вновь вспомнила о непозволительно долгом отсутствии Мышки. Это окончательно испортило ей настроение. «Надо будет хорошенько ее побранить», — подумала Пепси и тут увидала, что Мышка бежит через улицу. Пепси еще издали заметила, что она сильно волнуется: бренные остатки ее домино развевались по ветру, а комическая рожица выражала полную растерянность.

— О, мисс Пип! — завопила Мышка, ураганом влетая в комнату. — Мадам Пэшу послала меня сказать вам, что наша мисс леди Джейн пропала.

— Как пропала?! — вскрикнула Пепси, всплеснув руками и разразившись слезами. — Как могла она пропасть и где?

— Да там, на улице Канала. Мы нигде не могли ее найти.

Глаза Пепси сверкнули гневом.

— Значит, вы бросили ее одну!

— Мисс Пип, ничего нельзя было поделать в этой давке… Народ так и валил… Нас как-то оттерли друг от друга, а мисс леди такая маленькая, ручка ее и выскользнула из моей… Уж я так старалась держать ее, так старалась, да ничего не поделаешь…

— А где был Тибурций? Неужели и он ее бросил?

— Все мы были вместе, и он с нами, да ничего не помогло: народу уж очень много — так и валит, говорю вам!

— Мышка! Ты меня в могилу сведешь. Слушай: если ты не найдешь мне Джейн сейчас же, я тебя возненавижу, так и знай! — и Пепси даже зубы стиснула от злости.

— Ах, что же мне делать! Да ведь там все ее ищут!.. Не убивайтесь же вы так: цела будет, что ей сделается?

— Ступай, ищи ее, слышишь? Чтоб ты сейчас же привела мне ее или… — от волнения не находя слов, Пепси откинулась на спинку стула и заломила руки. — Одна на улице!.. Ночь на дворе… Бедняжечка ты моя!.. А я сижу тут и ничем не могу помочь!.. Чего ты тут стоишь и таращишь на меня глаза? — опять накинулась она на Мышку. — Ступай! Ищи ее! Ведь я сказала! — и Пепси замахнулась на Мышку щипчиками.

— Не сердитесь, мисс Пип, я сейчас… Я духом слетаю и приведу ее! — крикнула Мышка, отмахнувшись от воображаемого удара, и, как молния, вылетела из комнаты.

Когда Пепси осталась одна, ей стало еще тяжелее. Она напряженно всматривалась в сгущающийся сумрак и плакала.

Из комнаты мадам Жозен виднелся свет, но дверь была заперта. Вечер был холодный, и улица опустела. Бедной Пепси некому было отвести душу. Одинокая, сидела она в темной комнате; только цапля шевелилась в углу, точно призрак, да жалобно тянула свое вечное: «Тонь! Тонь!»

Вдруг Пепси услыхала стук колес и, торопливо взглянув в окно, увидела знакомую повозку. Сердце у нее так и застучало.

— Наконец-то! — проговорила она. — Это наши. Как было глупо пугаться!.. Ее нашли и везут целой и невредимой.

Но вместо нежного голоска своей любимицы Пепси услыхала голос дяди Пэшу, и в следующую минуту в комнату вошла тетя Модя с очень встревоженным лицом.

— Вернулась она? — были ее первые слова.

— Как! Значит, она не с вами? — и Пепси разрыдалась пуще прежнего.

— Полно, дитя, не плачь — мы ее найдем… Пэшу найдет. Да успокойся же… Видишь: когда я заметила, что становится поздно, а ее все нет, я поскорей отвезла домой ребятишек, а Пэшу захватила с собой. Мы сейчас едем в полицию. Вернее всего, что она уже нашлась и ждет нас там. Во всяком случае там должно быть известно, где она…

— У меня было точно предчувствие. Помните, я говорила вам… Я так боялась за нее… — стонала Пепси.

— Помню, помню, но я думала, что на Тибурция можно положиться. Бедный мальчик страшно огорчен. Он рассказал мне, как было дело: он все время был с ней и выпустил ее руку только на одну минуту… Ну, разумеется, толпа страшная, ее и оттерли. Не убеги от них эта ветрогонка Мышка, ничего бы не случилось, но она удрала, как только они отошли от повозки.

— Так я и знала! — сказала Пепси, сверкая глазами. — Погоди же ты, негодная девчонка! Достанется тебе на орехи!

— Едем, жена! — послышался из-за двери голос Пэшу.

— Дядя, голубчик! Найдите мне мою девочку! — крикнула ему Пепси умоляющим голосом.

— Будь покойна, дитя: через час, самое большее, она будет здесь. Не плачь. В этот сумасшедший день дети часто теряются. Я уверен, что в полиции их сидит целый десяток в ожидании, когда их разберут по домам.

В эту минуту на улице послышались голоса, и Пепси закричала:

— Это леди Джейн! Ее голос!

В самом деле за дверью отчетливо зазвенел веселый детский голосок. Через секунду на пороге предстала Мышка и торжественно возгласила:

— Вот она, мисс Пип! Я нашла ее! — и вслед за ней вошел месье Жерар, держа за руку леди Джейн.

Девочка с веселым смехом бросилась в объятия своего друга.

— Пепси, душечка! Ведь я потерялась! — закричала она. — Совсем потерялась, а месье Жерар меня нашел! Чужой мальчик сорвал с меня маску и домино, а я ударила его по лицу… а потом не знала, что еще сделать, и вдруг месье Жерар пришел, да как толкнет его, он так и отлетел. Правда, месье Жерар?

— Ну хорошо, хорошо, — проговорила тетя Модя, чуть не плача, целуя девочку, а Пэшу тем временем выслушивал повествование бывшего танцмейстера о том, как он спасал свою маленькую даму.

— А потом я обедала с месье Жераром, — тараторила леди Джейн. — И какой был вкусный обед! Мороженое, виноград и торт.

— А птичку-то, маленькая леди, вы и забыли, птичку с салатом, — перебил ее месье Жерар, которому не понравилось, что о его «элегантном» угощении говорили так небрежно.

— Ну да, и птичка, и еще рыба, и суп, и горошек… знаете, Пепси, сладкий горошек, — заботливо перечисляла леди Джейн.

— Ах, нет, нет, моя миленькая леди! Вы немножко… как бы это сказать… немножко спутали, — снова вмешался Жерар и даже руками всплеснул от волнения. — Сперва был суп, потом рыба, а потом уже птичка. Изволите ли видеть, месье Пэшу, маленькая леди немножко спутала, но вы не должны думать обо мне так дурно, что я не сумел заказать настоящего «элегантного» обеда.

— Я и не думаю, месье Жерар, — сказал Пэшу с улыбкой, — напротив, я совершенно уверен, что вы сумели бы заказать обед и для самого мэра.

— Очень, очень вам благодарен, — пробормотал обрадованный старик и, вежливо расшаркавшись перед всей компанией, отправился восвояси.

— Странная вещь, — сказала Пепси матери на другое утро, — вчера, когда леди Джейн пропала, мадам Жозен хоть бы крошечку встревожилась. Мне кажется, она нисколько не заботится о ребенке. Лишь бы девочка не торчала у нее на глазах — вот все, что ей надо. А вспомни, как она волнуется всякий раз, когда исчезает ее балбес-сын!

— И неудивительно, — заметила Маделон. — Бедная женщина! Много ей хлопот с этим сокровищем. Послушать ее, так она им гордится, ну а мне-то кое-что известно. Я часто слышу о нем на улице Бурбонов: франтит напропалую, а ведь палец о палец не ударит! Где же он деньги берет? По-моему, раз человек беден и не работает, значит — ворует. Другие, может быть, иначе думают, а я скажу: ворует. Ну посуди сама: разве может мадам Жозен на свои жалкие заработки содержать себя и этого лентяя? Мне от души ее жаль, хоть и злюка она. Посмотри, на кого она стала похожа! Лицо измученное, глаза ввалились, видно, что ее грызет что-то. А что касается девочки, то о ней есть кому позаботиться: мы с тобой ее не бросим. Это такой милый, такой добрый ребенок! Я жалею только об одном, что не могу сделать для нее больше. Я душу готова отдать за вас обеих.

Но не только Маделон и Пепси полюбили девочку почти материнской любовью. С первого дня, как леди Джейн со своей светлой улыбкой взглянула на грустное, изнуренное лицо Дианы д'Отрев, новая надежда озарила унылые дни этой одинокой женщины. Ребенок внес свет и радость в ее печальное существование. Лучшим временем для нее были часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Сидеть рядом с девочкой у фортепиано и смотреть, как ее тонкие пальчики бегают по клавишам, или петь вместе с ней старинные баллады было для Дианы большим удовольствием. Девочка никогда не огорчала ее, всегда была кротка, понятлива и так мила, что даже мать Дианы при всей своей старческой сварливости не могла ни в чем упрекнуть ребенка.

Жозен всячески старалась втереться в семью д'Отрев, и, чтобы удержать ее на приличном расстоянии, мать и дочь были вынуждены дать ей по возможности деликатный, но решительный отпор, вежливо намекнув, что, если они принимают племянницу, это еще не значит, что они рады и тетке.

Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищие, а туда же — важничают! Погодите, мамзель Диана: Мышка порассказала мне о вас кое-что… Дайте срок — все об этом узнают! Воображает, что я позволю оскорблять себя безнаказанно!»

Пока Жозен таким образом раздувала свою обиду и думала, как отомстить, мадам д'Отрев и Диана размышляли, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.

— Страшно подумать, что девочка во власти этой женщины, что она имеет на нее права, — говорила Диана. — Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно поручила это дело адвокату… Конечно, если она действительно ближайшая родственница ребенка, она имеет на него законные права, которых никто не смеет оспаривать, но я думаю, что девочку можно было бы купить у нее. Мне кажется, что Жозен такого сорта женщина, которая за деньги на все готова.

— Это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. Но даже будь мы богаты, то это был бы страшный риск брать чужого ребенка. Я тоже думаю, что тут есть тайна, и ради малютки хотела бы, чтобы она раскрылась. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.

— Ах, мама, что вы говорите! Неужели, если человек беден, он должен быть эгоистом? — проговорила Диана с упреком.

— Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному впору думать только о себе. Правда, ты составляешь исключение: больше думаешь о других, чем о себе. У тебя это выражается в каждой мелочи. Ну хоть бы с этой птицей: по правде говоря, мадам Журдан была обязана заплатить тебе за нее, а не навязывать ее.

— Но, мама, чем же она виновата? Она не смогла ее продать. С моей стороны было бы несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что птица не пошла. Она ведь не просила меня работать над новой моделью. Что же делать, если мне не удалось!

— Тебе удалось, Диана, в том-то и дело. Работа превосходная, птица, как живая.

— Мадам Журдан сказала, что ее покупателям не нравится клюв. Шею тоже находят слишком длинной, — робко заметила Диана.

— Это только доказывает, как мало они смыслят. Это порода журавля, и шея вовсе не длинна, — отозвалась мать сердито. — Вот уж правда, на всех не угодишь!

— Я решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих уток да канареек, довольно с меня.

— Я говорила это с самого начала. Я всегда находила, что ты слишком честолюбива, Диана, — не унималась старуха.

— Ваша правда, мама: я была слишком честолюбива, — поспешила согласиться та.

* * *

Прошло около года с того дня, как мадам Жозен перебралась на улицу Добрых Детей. В одно августовское утро, когда тетя Модя сидела в своей молочной, погруженная в тайну изготовления сливочного сыра и масла, вошел Пэшу и, положив перед ней маленький бумажный сверток, сказал, чтобы она его развернула.

— Сию минуту, — ответила тетя Модя, приветливо улыбаясь мужу. — Дай мне только залить форму и вымыть руки.

Пэшу молча кивнул и принялся расхаживать по комнате, заглядывая в кринки с молоком и тихонько насвистывая. Потом ему надоело ждать, он развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетя Модя так и ахнула от удивления.

— Где ты достал такую прелесть?! — воскликнула она и, обтерев руки, взяла часы и принялась их рассматривать.

Часы были синие, эмалевые. Одна сторона их была украшена гирляндой с бриллиантовой веткой посредине, а на другой были выгравированы инициалы J.C. в виде изящной монограммы.

— J.C.! Да ведь этими самыми буквами помечено белье маленькой леди Джейн?! — воскликнула тетя Модя. — Где ты добыл эти часы? Чьи они?

— Мои, — ответил муж, посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета и продолжая насвистывать. На недоверчивый взгляд тети Моди он хладнокровно повторил: — Говорят тебя, мои: я их купил.

— Странно! Такие изящные часики и без футляра, в какой-то старой газете… — недоумевала тетя Модя. — Где ты мог их купить?

— Я купил их в полицейском суде.

— В полицейском суде! — повторила тетя Модя, окончательно сбитая с толку. — У кого же?

— У Раста Жозена.

Несколько секунд тетя Модя пристально смотрела на мужа и наконец торжественно произнесла:

— Я говорила тебе!

— Что ты мне говорила? — переспросил он с задорной улыбкой.

— Как что? Что все эти вещи, конечно, в том числе и эти часы, — словом, все вещи, помеченные буквами J.C., — краденые. Они принадлежат девочке, и она вовсе не родня Жозенам.

— Потише, жена, потише.

— Почему Раст очутился в полицейском суде?

— Он был арестован по подозрению, но вина его не доказана.

— По подозрению в краже этих часов?

— Нет, по другому делу. Но то, что при нем были найдены часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил эти часы. Право, точно судьба! Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Раста в числе арестантов. Меня это заинтересовало, и я зашел узнать, в чем дело. Оказывается, его арестовали по подозрению в принадлежности к шайке воров, обокравшей несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не оказалось, но часы показались судье подозрительными. Он спросил Раста, откуда тот их взял, и негодяй сказал, что это часы его покойной кузины, которая, умирая, оставила их его матери, а та подарила ему. «А как звали вашу кузину?» — спросил судья. Вот тут-то и вышла заковыка. Раст сказал, что ее звали Клара Жозен, а судья посмотрел на часы и говорит: «Мне кажется, что тут буква J стоит первой. Не угодно ли взглянуть?» — и передал часы клерку и другим. Те подтвердили, что действительно порядок букв J.C., а не C.J. А этот бездельник стоит и улыбается, точно не о нем речь! Одет франтом, рожа нахальная — вылитый отец! Как теперь помню Андрея Жозена: большой руки негодяй был покойник…

— Что же, так и не добились, где он взял часы? — спросила тетя Модя.

— Нет, но все-таки судья приговорил Раста к тридцатидневному заключению в приходской тюрьме как подозрительную личность.

— Возмутительно мягкий приговор! — произнесла с негодованием тетя Модя.

— Да ведь говорят тебе, прямых улик не было, — продолжал Пэшу. — Спасибо и за то, что хоть месяц отсидит. Ну так слушай, как это вышло, что я купил часы. Стоит он и болтает с другими арестантами. Слышу — торгуются, один дает ему пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? — спрашивает Раст. — Положим, деньги мне нужны, но я не так глуп, чтобы отдать дорогую вещь за такую цену». И спрятал часы в карман. Тогда другой предлагает шестьдесят долларов. Раст не берет. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, — говорю, — взглянуть на ваши часы; если они мне понравятся, я, может быть, и куплю». А сам стараюсь говорить как можно спокойнее, потому что боюсь, как бы он не заметил, что мне очень хочется приобрести эту вещь. Он подал мне часы, и хотя притворился равнодушным, я отлично видел, что ему не терпится сбыть их. Я посмотрел и сказал: «Часы недурны; пожалуй, я дам за них семьдесят пять долларов». — «Ишь ты, сенная труха!» Это он за мою блузу обозвал меня сенной трухой, — заметил Пэшу и виновато улыбнулся.

— И сколько раз я тебе говорила, Пэшу, не надевай блузу, когда едешь в город! — не утерпела тетя Модя. — Ведь есть у тебя пиджак… Посмотри, Гюйо и другие — все ходят в пиджаках…

— Не все ли равно, блуза ли, пиджак ли? А за прозвищами я не гонюсь. Я честный работник и не стыжусь своей блузы. Я пропустил его слова мимо ушей и предложил ему девяносто долларов. Деньги со мной были. Я достал бумажник и стал отсчитывать билеты. Должно быть, это на него подействовало, потому что он тут же согласился отдать часы за эту цену. Конечно, я никогда бы не позволил себе купить заведомо краденую вещь, потому что я все-таки уверен, что негодяй украл часы, но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может быть, когда-нибудь эти часы помогут раскрыть ее тайну, да и деньги, которые можно за них выручить, всегда ей пригодятся.

— Твоя правда, Пэшу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда приходится заботиться о Мари, но, если нам удастся что-нибудь сделать для этого милого ребенка, я не пожалею денег.

С минуту тетя Модя просидела молча, внимательно рассматривая часы, потом задумчиво сказала:

— Если бы они могли говорить?

— Погоди, может быть, мы и заставим их говорить, — отозвался Пэшу.

— Да, многое могли бы они порассказать, — сказала тетя Модя и прибавила: — Во всяком случае я рада, что мы вырвали их из лап этого мошенника.

Пэшу взял часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне.

— Если я не ошибаюсь, то вот это должно навести нас на след, — сказал он. — А пока спрячь часы в мою шкатулку и никому не говори, что я их купил. Я не хочу, чтоб даже Маделон знала об этом. И еще вот что, жена: было бы хорошо, если бы ты проследила за этой Жозен — не заметишь ли чего…

— Ах, Пэшу, ты ее не знаешь: она так хитра, что ни за что не выдаст себя. Я давно за ней слежу, да толку мало.

— Вот что, жена, — сказал, помолчав, Пэшу, — у меня есть один план, но только я попрошу тебя быть терпеливой и дать мне время привести его в исполнение.

И тетя Модя обещала терпеливо ждать.

Не прошло и трех дней после того, как папа Пэшу купил часики. Утром в садик мисс Дианы неожиданно явилась мадам Жозен. Лицо ее было дерзко-надменное. Отворив садовую калитку, она остановилась на пороге: было очевидно, что она пришла по делу.

После нескольких общих фраз она вытащила из бокового кармана туго набитый сверток и, обращаясь к Диане, высокомерно проговорила:

— Позвольте получить счет.

— Какой счет, мадам Жозен? — холодно спросила Диана. — Насколько мне известно, у нас с вами нет никаких счетов.

— Я вам должна за уроки музыки леди Джейн. Вы занимались с нею на протяжении нескольких месяцев и имеете полное право требовать причитающиеся вам за труд деньги.

— Позвольте, мадам Жозен! Тут, верно, какое-нибудь недоразумение, — дрожащим от волнения голосом возразила мисс Диана. — Мне и в голову не приходило брать деньги за обучение девочки, с которой я занималась с истинным удовольствием. Если я давала ей уроки, то делала это по собственному желанию. Надеюсь, что и вы понимали, что я не жду за это платы.

— Напротив, я была уверена, что вы ждете за это денег. С какой стати стали бы вы учить даром леди Джейн, когда я в состоянии платить за уроки?

Жозен вытащила из свертка пачку банковских билетов и дерзко подала их Диане.

— Вы в таком затруднительном положении, что вам нельзя отказываться от денег, и я очень довольна, что могу сейчас же расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Успехами моей девочки я вполне довольна.

В первую минуту Диана была ошеломлена наглостью и дерзостью торговки, но, придя в себя, сказала:

— Очень сожалею, что вы приняли меня за платную учительницу. Благодарю вас, но повторяю: я не возьму денег.

— А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. — И к великому удивлению Дианы, Жозен вторично подала толстую пачку банковских билетов.

— Уверяю вас, что это невозможно, — сказала Диана, — нечего нам об этом и толковать. Позвольте отворить вам калитку.

— Хорошо, хорошо, — надменно ответила Жозен, — но знайте, что с этих пор я не позволю своей племяннице ходить к вам. Я не привыкла получать что-нибудь даром от других. Если ей нужны уроки, я найду учительницу, но не такую гордую, которая считает унизительным брать деньги за труд.

— Неужели у вас хватит духа лишить нас радости видеть по временам леди Джейн? Мы так привыкли к девочке, — проговорила Диана, едва сдерживая слезы. — Впрочем, это ваше дело.

— Более я не позволю моей племяннице бегать целыми днями взад и вперед по улице, — резко возразила Жозен. — Я нахожу, что у нее даже манеры стали хуже. Пусть сидит дома.

Сказав это, Жозен сухо кивнула и захлопнула за собой калитку.

С этого дня леди Джейн перестала появляться в домике мисс Дианы. Диана часто плакала, тоскуя по девочке. Любимое развлечение — музыку она совсем забросила. У нее не хватало духа открыть фортепиано.

Но как-то раз Диана машинально подняла крышку инструмента и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джейн. В ту же минуту за окном, обычно закрытым ставнями, раздался знакомый детский голосок, абсолютно правильно вторивший певице.

— Это она! Это леди Джейн! — крикнула Диана, быстро вскакивая с места; она на ходу опрокинула табурет и бросилась к окну, чтобы сразу распахнуть его.

В это мгновение перед окном появилась девочка — бледная, худенькая, с блестящими глазками, с кроткой, ясной улыбкой на губах, с голубой цаплей на руках.

Диана выбежала на улицу и бросилась обнимать леди Джейн.

— Диана! Диана, что это ты выдумала растворять настежь окно и ставни? — сердито крикнула старушка.

Но Диане было не до нее.

— Мисс Диана, — шепотом проговорила девочка, обнимая своего друга, — тетя Полина не позволяет мне ходить к вам. Я должна была ее слушаться, не правда ли?

— Конечно, дитя мое, конечно! — сказала Диана, лаская девочку.

— А знаете, я каждый день приходила сюда в это время: все хотелось послушать, не поете ли вы? Но у вас было так тихо, ничего нельзя было расслышать.

— Дорогая ты моя, до музыки ли мне было… — сказала мисс Диана. — Вспомни, как я давно тебя не видала.

— Ну, не огорчайтесь, милая! Я ведь вас по-прежнему люблю. Я буду каждое утро приходить к вашему окну. Не может же тетя Полина сердиться на меня за это!

— Не знаю, дитя мое. А все-таки я боюсь, не рассердилась бы она.

— Диана! Диана! Да запрешь ли ты наконец окно? — продолжала ворчать старуха, очевидно очень раздраженная.

— Прощай, душечка моя! — торопливо проговорила Диана. — Мама не любит, чтобы я отворяла окно. В следующий раз я буду отпирать калитку и в саду нам можно будет свободно разговаривать. Прощай!

С этими словами Диана вернулась в комнату и принялась плотно закрывать окно и ставни.

В это же время мадам Жозен сидела в табачной лавке Фернандсу и жаловалась на соседей.

— Вечно суют нос куда не надо и вмешиваются в мои дела. Что за народ такой стал! — говорила она единственной приятельнице, испанке Фернандсу, которой доверяла большинство своих секретов.

Но Жозен только слегка намекнула испанке, что у нее недавно стряслась беда. Какая именно, она не сказала, но до соседей долетел слух, что с Эдрастом случилась большая неприятность.

«Впрочем, — думала старуха, — очень, очень может быть, что все они давным-давно пронюхали через газеты, что моего бедного сына засадили под арест на тридцать дней по подозрению. Слушал бы он побольше мать, продал бы подальше роковые часы — и не попал бы в беду! Десять раз я ему твердила, чтобы он был осторожнее. Нет, все делает очертя голову, на авось! А теперь кто знает, чем эта история кончится? Она, конечно, может кончиться и благополучно, но ведь горе в том, что об этих противных часах заговорили уже в газетах. Кто знает, может быть, покупателем оказался какой-нибудь сыщик. Раст даже не позаботился справиться, кто у него купил часы. До тех пор не буду спокойна, пока эта история совсем не закончится. Мне ужасно досадно, что он так меня компрометирует: это вредит моему кредиту. Не хочется, право, чтобы он вернулся ко мне. При теперешних обстоятельствах у меня едва ли хватит средств, чтобы содержать себя и девочку. Я еще умно распорядилась, что запрятала в потайное место накопленные деньги, иначе мой сынок сумел бы и их у меня забрать. Счастье еще, что он ничего не знает о скрытом капитале и о том, что я успела сбыть с рук все дорогие вещи, белье и платья, а то опасно держать все это дома. Теперь у меня не осталось ничего особенно важного, кроме шкатулочки. Надо постараться спустить с рук и эту последнюю вещицу».

Волновала еще мадам Жозен мысль о леди Джейн.

— Ну а что, если кто-нибудь из старых знакомых узнает ее? — размышляла старуха, вздрагивая от этих дум.

В последнее время она стала чрезвычайно труслива. Каждый намек, любой пристальный взгляд пугал Жозен. Мадам Пэшу, например, часто задавала ей самые провокационные вопросы, да и леди Джейн в последнее время очень изменилась, стала очень сметливой, а такие личности, как д'Отрев, могут выпытать у ребенка все, что угодно. «Хорошо еще, — думала мадам Жозен, — что удалось отдалить девочку от мисс Дианы и семьи Пэшу; надо бы поскорее оттереть ее от горбушки Пепси и старикашки Жерара. Эта хитрая лиса — большой мой враг, хотя на вид приветлив и вежлив. Так или иначе, а надо похлопотать, чтобы отдалить девочку от всех ее теперешних знакомых».

В иные дни Жозен думала, не перебраться ли из этого квартала подальше. Но тут же на нее нападал страх: а что, если этим она вызовет подозрение у соседей? Нет, уж лучше оставаться на месте и ждать, чем закончится дело ее сына.

Наконец прошли тридцать дней ареста Эдраста. Сынок явился к маменьке и, по-видимому, искренне раскаялся. На гневные упреки матери негодяй смело уверил ее, что он не сделал ничего дурного, а главное, преступного, если взял на время чужие часы, чтобы немного пофрантить.

— Ведь мы, мамаша, с вами не воры, — сказал Эдраст, — не за тем же мы пригласили в дом больную даму, чтобы ее обобрать. Вы ходили за ней и ее ребенком. Когда она умерла, вы спрятали часы, чтоб передать их девочке, когда та вырастет или встретит кого-нибудь из своих родных. Правда, я поносил эти часы у себя в кармане несколько дней; но я ни за что в жизни не продал бы их, если бы не очутился в затруднительном положении; волей-неволей мне пришлось поскорее сбыть с рук эту вещь ради своего спасения.

Жозен внимательно слушала оправдания своего любимца и мало-помалу успокаивалась при мысли, что им уже не грозит никакая опасность. О том, что Эдраст отсидел тридцать дней под арестом, и толковать нечего. О таком неприятном недоразумении едва ли кто и знает среди знакомых.

— Порядочные люди никогда и не читают в газетах о таких пустяках, как арест по подозрению, — заключил Эдраст. — Повторяю: вам нечего об этом беспокоиться. Даю слово, что такого рода истории никогда больше со мной не случится. Я намерен совершенно изменить свой образ жизни.

Жозен пришла в восторг: она и не мечтала, чтобы ее милый Раст так благоразумно и серьезно рассуждал.

«Пожалуй, наказание принесло ему пользу, — размышляла она. — Просидев столько дней в одиночестве, у него было время одуматься».

После этой истории сын провел несколько дней дома, вдвоем с матерью, помогал ей вести счета, приводил в порядок разные заказы и вообще так ухаживал за матерью, что старуха не помнила себя от радости. Дошло до того, что она стала уговаривать Раста вступить с ней в компанию и расширить дело.

— У меня отличный кредит, — говорила с гордостью мадам Жозен, — нам можно было бы открыть магазин побольше. Я охотно сниму угловую лавку и прикажу отделать ее под магазин.

— А на какие же деньги, мамаша? — спросил Эдраст. — У нас нет капитала.

— О, я достану! — возразила Жозен таким тоном, будто она миллионерша.

— В таком случае не теряйте времени, — сказал Эдраст, — обойдите сегодня же всех знакомых купцов и справьтесь, кто может войти с вами в соглашение. А я покамест посижу дома и полюбезничаю с покупателями. Вы знаете, как они любят, чтобы за ними ухаживали. Об одном прошу: отправьте куда-нибудь вашу девочку, пусть она идет к каким-нибудь своим приятельницам. Терпеть не могу сидеть с ней с глаз на глаз и слушать, как она обо всем расспрашивает. Прескучная вещь, когда эта девочка, ни на минуту не разлучаясь с длинноногой цаплей, усядется на стуле и начнет выпытывать то или иное, точь-в-точь как старый аббат.

Жозен надела шляпу и сразу же отправилась по делам, говоря, что ей необходимо повидаться кое с кем.

Когда она вернулась, Раста дома уже не было.

Леди Джейн увидала Жозен из окна дома Пепси и выбежала к ней навстречу.

— Тетя Полина! — закричала она, неся в руках ключ от входных дверей. — Месье Раст принес мне этот ключ и велел передать, что он очень устал от приема посетителей и теперь пошел погулять.

Жозен приветливо улыбнулась, принимая ключ.

— Я так и думала, — сказала она, — я была уверена, что он на первых порах очень устанет, возясь с покупателями.

Отпустив леди Джейн назад к Пепси, Жозен вошла к себе в комнату, сняла шляпу и принялась приводить в порядок разбросанные вещи. Время от времени она улыбалась: расхаживая по магазинам, она неожиданно встретила мадам Пэшу с дочерью. Мадам Пэшу пригласила ее к себе на обед в день венчания племянницы.

«Догадалась наконец переменить свое отношение ко мне; видит, что я все-таки заслуживаю внимания, давно бы так! — рассуждала старуха. — Теперь только нужно Расту хорошенько заняться делом, тогда у нас все пойдет отлично. Имея под рукой припрятанный мною хороший капиталец да в придачу еще прочный кредит, я могу разом накупить немало товаров».

Старуха замечталась. Ей уже рисовались блестящий магазин с роскошными витринами для дамских нарядов, изящная вывеска и, наконец, на углу отделение колониальных товаров, где Эдраст будет полным хозяином.

В это мгновение Жозен вспомнила, что ей давно пора сходить к владельцу дома и внести плату. Она вынула из кармана бумажник и стала пересчитывать деньги. Оказалось, что, желая прихвастнуть перед мадам Пэшу, она потратила гораздо больше, чем следовало. Ей недоставало нескольких долларов для оплаты за квартиру.

— Приходится занять в запасном «банке», — сказала она, смеясь и отпирая ящик конторки.

Хитрая старуха затискала деньги умершей женщины, равно как и свои собственные сбережения, в старые, порванные перчатки, спрятав их на самое дно конторки. Она держала ящик взаперти, ключ носила в кармане и к тому же очень редко выходила из дома. Даже если бы замок конторки взломали, никому бы в голову не пришло рыться в старых перчатках.

Открыв верхний ящик, Жозен заметила беспорядок.

«Тут положительно кто-то рылся без меня», — подумала она.

Перчатки находились на том же месте. Сердце старухи сильно билось, руки так и дрожали. Она быстро вывернула перчатки — и, к своему ужасу, увидела, что банковских билетов нет, а лежит только какая-то скомканная бумага… Перчатки упали на пол. Жозен почти без чувств опустилась на кровать и с трудом начала разбирать крупный, хорошо знакомый ей почерк.

На следующее утро, после того как Эдраст бесследно исчез, Жозен вышла на крыльцо своей квартиры, чтобы подышать чистым воздухом. Лицо ее было мертвенно-бледным, глаза потухли. Ежеминутно она прикладывала к вискам руки и шепотом говорила: «Кто мог это предвидеть?.. Так поступить со своей матерью, со своей родной матерью!.. А я еще так ласково с ним обращалась!..»

Жозен до того глубоко задумалась, что совершенно забыла и о делах, и о покупателях, и даже о домашнем хозяйстве. Одна из знакомых, проходивших мимо, с участием спросила, не больна ли она.

— Да, немножко, — мрачно отвечала Жозен. — Боюсь расхвораться. Дело в том, что мой сын сильно меня расстроил. Он вбил себе в голову мысль немедленно отправиться в прерии, к своему дяде в Техас, и укатил вчера. Без него мне трудно справиться, он такой способный в этом деле! Неудивительно, если я скоро отправлюсь вслед за ним.

Когда в это же утро Пепси спросила у леди Джейн, что приключилось с тетей Полиной, девочка, заранее предупрежденная, ответила, что у тети сильно болит голова; она расстроена, потому что Раст надолго уехал из дома.

— Слышал ты, — рассказывала испанка Фернандсу мужу, который уселся у окна, чтобы поглазеть на улицу, — слышал ты, что мадам Жозен очень расстроена по случаю отъезда сына. Она с раннего утра все сидела на крыльце, вздыхая и утирая слезы. Мне ее, право, так жаль!.. Гляди-ка, гляди: сюда подходит какая-то дама. Кто бы это мог быть?

В это время к крыльцу Жозен подошла дама, не знакомая мадам Фернандсу, и Жозен сразу бросилась к гостье с радостной улыбкой, поздоровалась, разом оживилась и горячо пожала ей руку.

— Мадам Журдан, какими судьбами попали вы в наш уголок?! — воскликнула она.

— Для вас это большое счастье! — отвечала, смеясь, мадам Журдан. — Я принесла вам деньги. Вы поручили мне продать ящичек, и мне удалось сбыть его очень выгодно.

— Неужели? Ах, какая вы добрая? Я так рада за свою девочку!

— Поверите ли, ведь я за ящичек получила 25 долларов. Помните, вы соглашались отдать мне его за 10 долларов, а мне дали 25. Я вправе выгодно продать вещь. Действительно, ящичек чрезвычайно изящной работы.

— Да, это была прекрасная вещь, — сказала с притворным вздохом Жозен.

— Прежде всего, надо рассказать вам, как мне удалось заполучить такие хорошие деньги. Престранная история, я вам скажу! Когда вы ее узнаете, то, может быть, сами разрешите эту загадку. Вчера вечером ко мне заехала одна из моих покупательниц, мадам Ланье, та, что живет на улице Джексон. Она пришла посмотреть, нет ли у меня чего нового. Вдруг, смотрю, она побледнела и, указывая рукой на ваш ящичек, волнуясь, спросила: «Мадам Журдан, откуда у вас эта вещь?» Я сразу же сообщила, кто передал мне ее для продажи. Мадам Ланье начала расспрашивать, как попал ящичек ко мне, у кого я его приобрела, и, рассматривая вещь, несколько раз повторила, что не может понять, каким образом попал сюда этот ящичек. Я твердила одно и то же, что ящичек достался мне от вас. Она засыпала меня вопросами о вас. Вы понимаете, что я не была в состоянии ответить на все вопросы. Она записала ваши фамилию и адрес. Я же посоветовала ей самой съездить к вам и лично узнать историю этого таинственного ящичка.

Пока модистка бегло и торопливо пересказывала эту историю, мадам Жозен постепенно бледнела, глаза ее испуганно бегали, притворная улыбка перекосила рот. Но она внимательно вслушивалась в каждое слово гостьи и, наконец собравшись с духом, сказала:

— Ничего нет удивительного, что вас так поразили вопросы этой дамы. Не сообщила ли она вам, почему ей так настоятельно хотелось повидаться со мной?

— Мне показалось, что мадам Ланье заметила, что и я также очень взволнована. «Это для меня просто тайна, — говорила она, — каким образом мог попасть в ваши руки этот ящичек. Десять лет тому назад, учась в школе в Нью-Йорке, я специально заказала для любимой подруги именно такой ящичек и велела вырезать на нем вензель J.C.».

— Скажите, пожалуйста, и точно такой ящичек?! — воскликнула Жозен, сама не понимая, к чему это она говорит.

— Тут мадам Ланье, — продолжала модистка, — спросила у меня, не продам ли я ей эту вещь. «Конечно, — говорю, — продам: мне для этого и передали ее». Видя, что мадам Ланье очень хочет приобрести ящичек, я подумала: не запросить ли за него двадцать пять долларов. К моему великому удивлению, она слова не сказала, заплатила мне сполна, спрятала ящичек, вторично переспросила ваш адрес и уехала. Полагаю, что она приедет к вам, если не сегодня, то завтра непременно. Вот почему я так поторопилась прибежать к вам: хотелось предупредить.

— Сколько причитается вам за комиссию? — вдруг спросила Жозен, стараясь говорить как можно спокойнее и кладя деньги на стол.

— Что вы, что вы, мадам Жозен! Я ничего от вас не приму. Помилуйте! С моей стороны не было никакого особенного одолжения. Что за счеты между друзьями! Уверяю вас, я очень рада, что смогла оказать вашей милой девочке хоть небольшую услугу. Она вам, верно, не мало стоит?

— Да, недешево! — тяжело вздыхая, проговорила Жозен. — Впрочем, у нее после матери осталось небольшое наследство в прериях. Вчера мой сын уехал туда, и я собираюсь отправиться вслед за ним.

— Что вы, что вы, — изумилась модистка, — вы так хорошо здесь устроились и вдруг собираетесь уезжать! А скажите: скоро?

— На днях, — ответила Жозен, не считая нужным держать предстоящий отъезд в секрете.

— Придите же, пожалуйста, проститься со мной. Мне очень жаль, что я не могу подольше остаться, чтобы поболтать с вами, — заключила Журдан, — я очень, очень занята. Дайте мне слово, что вы не уедете, не простясь.

Модистка приветливо пожала руку приятельнице, почти сбежала с крыльца магазина и через пять минут скрылась за углом.

Проводив глазами мадам Журдан, Жозен глубоко задумалась.

— Она собирается ко мне приехать! — вслух проговорила Жозен. — Это невозможно! Я не могу ее видеть, не могу признаться, откуда я добыла этот ящичек. Мне необходимо бежать отсюда. Я должна скрыться куда-нибудь подальше.

Жозен торопливо надела свое лучшее платье, мантилью, шляпку и, выходя из дома, крикнула через окно леди Джейн, сидевшей по обыкновению у Пепси, что она уходит по делам и, может быть, надолго.

День клонился уже к вечеру, когда Жозен, изнемогая от усталости, шла по узенькому переулку на окраине города, чуть ли не в нескольких милях от улицы Добрых Детей. Вдруг она увидела, что перед ней остановилась фура, запряженная двумя мулами. Фурой правил старый негр.

— Это ты, Пит?! — воскликнула мадам Жозен, останавливаясь перед фургонщиком.

— Кому и быть, как не мне, миссис Паулина! Не могу и сказать, как я вам рад! — сказал, осклабившись, негр.

— И я, Пит, также очень довольна, что встретила тебя, — сказала, улыбнувшись, Жозен. — Ты, как видно, обзавелся уже фурой? Она твоя?

— Положим, не совсем моя, миссис Паулина. Я беру ее напрокат и езжу погонщиком.

— Именно погонщика-то я и ищу, чтоб перевезти свой багаж и сундуки сегодня ночью, — напирая на последние слова, сказала Жозен.

— Сегодня ночью, миссис Паулина? У нас не принято работать по субботам, да еще когда темно.

— Да скажи прежде, сколько ты берешь за фуру с полным багажом?

— Я обыкновенно беру по два доллара с фуры, и то с условием, чтобы не слишком далеко ехать, — немного подумав, проговорил старый негр.

— Правду сказать, ехать тебе придется далеко. Я живу сейчас на улице Добрых Детей.

— О, миссис Паулина! Сегодня ночью я не смогу приехать: мои мулы слишком устали.

Мадам Жозен замолчала. С минуту подумав, она сказала решительным тоном:

— Видишь ли, Пит, в память о прошлом выслушай меня и исполни мою просьбу. Не расспрашивай ни о чем, а только слушай. Помни еще одно: держи язык за зубами. Отведи сейчас своих мулов в конюшню, накорми их досыта и дай им хорошенько отдохнуть. Приезжай ко мне вечером, в десять часов. Если сумеешь без суеты все устроить, я заплачу тебе за фуру десять долларов.

— Десять долларов, миссис Паулина? — старик негр даже облизнулся. — Деньги хорошие, но ведь и дорога-то, дорога какая длинная!

— Времени тебе на все вполне достаточно, нечего торопиться. Возьми в помощь работника и поставь фуру на боковой улице. Ты должен будешь уложить весь багаж поодаль от дома, а главное, сделать все тихо. Помни, Пит, чтобы не было никакого шума.

— Слушаюсь, миссис Паулина, явлюсь к вам ровно в десять. Вы, значит, исполните слово: заплатите десять долларов?

— Как сказала, так и сделаю. А теперь прощай, — проговорила старуха, заковыляв по направлению к своему магазину.

Впоследствии соседи мадам Жозен нередко вспоминали, как они предурно спали в упомянутую ночь. Им снились какие-то тяжелые сны, мерещились таинственный шепот и ходьба. А так как на заре разразилась сильная гроза, то женщины решили, что всему причиной была погода.

Впрочем, Пепси уверяла, что она ясно слышала крики леди Джейн, звавшей ее на помощь, а позже — шепот, стук колес и другие странные звуки. Маделон насилу уговорила Пепси успокоиться и заснуть. На другой день она проснулась совсем больная. Грустная, бледная, сидя в своем кресле и не сводя глаз с окон мадам Жозен, Пепси с нетерпением ожидала, когда откроются ставни и входная дверь.

Но — странное дело! — пробило уже восемь часов, а соседи не подавали никаких признаков жизни. Молочник чуть не оборвал звонок; булочник, мясник и другие торговцы надрывались, вызывая хозяйку. Пробило уже десять часов, а окна все оставались закрытыми.

Наконец Пепси не выдержала.

— Ступай сейчас же и разузнай, отчего там все молчат, — сказала она Мышке.

Та давно уже сгорала от любопытства и поэтому стремглав бросилась во внутренний двор соседей. Постучав несколько раз в кухонную дверь и не получив ответа, она, недолго думая, вскарабкалась по плинтусу и заглянула в окно. Потом соскочила на землю и бросилась — бледная, с выражением дикого испуга в глазах — к своей барышне.

— Ах, что случилось, мисс Пепси! — залепетала она. — Ведь соседки-то наши уехали; клочка бумажки не осталось в комнатах. Леди Джейн исчезла, и старая дама тоже!

Сначала Пепси не сразу поняла, о чем толкует Мышка. Но когда она убедилась, что Жозен действительно сбежала в прошедшую ночь и утащила с собой леди Джейн, бедная девочка горько зарыдала и долго не могла утешиться.

Немедленно послали рассыльного к Пэшу. Милейший дядя сразу же пустился разыскивать беглянку. Единственное, чего он смог добиться от жены хозяина дома, — это то, что мадам Жозен аккуратно заплатила за квартиру, вернула ключ и, прощаясь, сказала, что получила неожиданное известие и ей необходимо следовать за сыном. Пэшу вернулся очень грустным.

— У меня был план, как ее накрыть, — говорил он, — но теперь, когда девочка пропала, я ничего не могу сделать.

На следующий день Пепси не могла заняться ничем серьезным и, полулежа в кресле, старалась развлечься игрой в солитер. Вдруг она увидела, что к дому Жозен подъехала коляска, в которой сидела молодая женщина. Она позвонила, но так как ей никто не открыл, подбежала к дверям соседней лавки и спросила, тут ли живет мадам Жозен.

— Мадам Жозен прежде жила здесь, — заявил испанец Фернандсу, вежливо кланяясь даме, — но два дня тому назад она выехала, и мы не можем сказать куда. С ней произошло что-то странное, иначе она не уехала бы, не простясь со своими приятельницами и не оставив им нового адреса.

Выслушав, дама села в коляску, еще раз посмотрела на закрытые ставни и уехала. Появление незнакомки вслед за исчезновением Жозен послужило предметом нескончаемых толков о происшедшем.

— Я уверена, — утверждала Пепси, — что эта дама — мама леди Джейн, которая после долгой разлуки вернулась к ней! Ах, какое несчастье, что она вовремя не приехала!..

Это было в самый канун праздника. Уже начинало темнеть, когда мадам Ланье проезжала по бульвару. В коляске лежали подарки для детей, друзей и знакомых. Вдруг на углу улицы ей бросилась в глаза маленькая детская фигурка. В полумраке мадам Ланье успела рассмотреть девочку лет шести, в белом платьице, грязном, измятом; длинные черные чулки и полустоптанные башмаки были в дырах. Она куталась в тонкую линялую шаль, прикрывая ею плечи. Золотистые волосы, заплетенные в косу, были небрежно заколоты на затылке. На худеньком, бледном личике выражалось такое горе, что на девочку нельзя было равнодушно смотреть. Симпатичная наружность ее невольно привлекла внимание мадам Ланье.

Когда коляска уже почти повернула за угол, она еще раз пристально посмотрела на девочку. «Бедная малютка! — подумала она. — Напрасно я не приказала извозчику остановиться и спросить, кто она такая».

Это была леди Джейн. Но кто бы мог подумать, что это она!

После той мучительной ночи, когда Жозен грубо разбудила спящую малютку и приказала немедленно встать и одеться, потому что им нужно сейчас же ехать, леди Джейн совсем растерялась. Сначала она не хотела повиноваться, стала звать на помощь Пепси, Диану, Жерара, но все напрасно. Жозен побила и до того запугала ее, что бедняжка покорилась.

Страшная гроза в ту ночь, физиономии двух черномазых извозчиков, толчки и брань Жозен — все это до того ошеломило девочку, что она помертвела от ужаса и не смогла вымолвить ни слова.

Вот как за четыре месяца изменилась судьба бедной леди Джейн! Прежде изнеженная вниманием, ласками и заботами друзей, теперь она стала беспомощной сиротой.

В ночь побега Жозен схватила сильную простуду. Ревматизм сковал ее ноги, ей приходилось лежать в постели почти целыми днями. Деньги — а их было теперь очень мало — так и таяли. Голод стоял у порога. Больная старуха дрогла от холода, не имея возможности купить топлива. Она должна была скрывать место жительства. Больная и измученная, она оказалась совершенно одинокой.

С помощью негра Пита ей удалось распродать уцелевшие пожитки. Однажды, отправив леди Джейн собирать милостыню, продала какому-то итальянцу за два доллара и голубую цаплю. Когда под вечер леди Джейн вернулась в свою конуру и увидела, что Тони нет, она пришла в такое неистовое отчаяние, что даже Жозен перепугалась.

Цапля была единственной отрадой для девочки, единственным живым воспоминанием о ее недавнем счастье.

С этого дня девочка утром и вечером бродила по соседним улицам, отыскивая свою милую цаплю. Когда Жозен впервые отправила ее на улицу петь и собирать милостыню, леди Джейн повиновалась. Она уже привыкла угождать старухе. После бегства с улицы Добрых Детей Жозен совсем перестала заботиться о девочке. Она возненавидела ее. По мнению старухи, леди Джейн была главной причиной всех ее бед Перед тем как отправить ее на улицу за милостыней, Жозен дала ей следующую инструкцию:

— Ни под каким видом никому не говори, что мы жили на улице Добрых Детей. Не рассказывай, что ты знакома с Маделон, Пепси, семьей Пэшу и стариком Жераром — вообще с кем бы то ни было из известных тебе лиц. Не смей разговаривать с чужими людьми, никому не сообщай своего имени и адреса теперешней нашей квартиры. Пой, пой, пой и протягивай прохожим руку. По временам можешь плакать, если тебе будет грустно. Но смеяться не смей!

Девочка строго исполняла эти приказания, за исключением одного — плакать публично. Как бы тяжело ни было на сердце, она никогда не выдавала своего горя. Удивительно, сколько мелкой монеты сыпалось в руки девочки, когда на улице раздавалось ее пение. Иногда она возвращалась домой с туго набитым кошельком в кармане. Замечательный голос ее, такой кроткий, симпатичный, грустное личико и задумчивые глаза до слез трогали самых равнодушных людей. Если бы Жозен не была такой скаредной и не продала голубую цаплю, она ежедневно могла бы получать хорошие деньги; но когда леди Джейн лишилась своей любимицы, она уже не в состоянии была петь на улицах; и когда прохожие просили ее, чтобы она побаловала их своим прекрасным голосом, малютка отвечала только рыданиями.

Леди Джейн бродила по дворам, отыскивая свою голубую цаплю. Девочка трепетала от ужаса, когда ее кошелек к вечеру оставался пуст. Осторожно пробираясь в квартиру, она пряталась куда-нибудь, чтобы подольше не попадаться на глаза старухе.

Однажды утром, когда на дворе стояла очень холодная погода, леди Джейн по обыкновению было велено идти петь на улицу. Девочка очень плохо себя чувствовала, и, когда Жозен сказала, чтобы она не смела приходить обедать, если не соберет денег, Джейн горько заплакала и впервые попросила разрешения остаться дома, так как она не может петь в такой холод, а главное — боится злых мальчишек, которые накануне забросали ее грязью и пригрозили, чтобы она не смела показываться на их улице.

Такое неожиданное неповиновение привело Жозен в бешенство. Она схватила девочку и начала трясти изо всех сил, затем размахнулась и так сильно ударила ее по лицу, что у малютки зазвенело в ушах.

— Убирайся сейчас же! — крикнула рассвирепевшая старуха. — И не смей возвращаться, пока не наберешь побольше денег!

Леди Джейн впервые в жизни получила пощечину. В ту же минуту она перестала плакать, утерла слезы и с изумлением, смешанным с негодованием, пристально посмотрела на свою мучительницу, а затем молча вышла из комнаты.

Спустившись с лестницы, оскорбленная девочка приложила холодную, как лед, руку к пылающей щеке, стараясь успокоиться. Отдохнув немного, она с не свойственной ребенку твердостью собралась с духом и побежала без оглядки от дома, где жила Жозен.

Очутившись довольно далеко от ненавистного ей переулка и зная, что теперь она в безопасности от преследовавших ее злых мальчиков, леди Джейн повернула на незнакомую улицу.

Несмотря на то что дул резкий ветер, день был солнечный. Леди Джейн укутала голову в поношенную маленькую шаль и тихо побрела по городу.

— Если я обойду все улицы, — думала девочка, — то непременно попаду на улицу Добрых Детей. Буду там всех спрашивать, где живет Пепси или мисс Диана. Побегу к ним и попрошу, чтобы они взяли меня к себе, потому что я больше никогда, никогда не вернусь к тете Полине.

Мало-помалу леди Джейн начала уставать. Вскоре она очутилась на широком бульваре, по обеим сторонам которого возвышались большие дома с палисадниками у ворот.

Леди Джейн присела на скамейку, и ей невольно вспомнилась Пепси.

«Вот бы где ей погулять, — подумала девочка. — Здесь так хорошо!.. Как бы она, милая, обрадовалась, если бы вдруг увидела из окна, что к ее крыльцу подъезжает коляска, а в коляске я!..»

Но пока леди Джейн мечтала, подул такой сильный ветер, что она совсем продрогла. Она перебежала на солнечную сторону и приютилась у подъезда какого-то дома. Поджав свои холодные ножки, леди Джейн старалась прикрыть их своим плохоньким платьем.

Ах, если бы кто-нибудь указал ей дорогу на улицу Добрых Детей! Страшно только обратиться с вопросом к незнакомым людям. Ведь тетя Полина строго-настрого запретила ей разговаривать с чужими!

«Разве вот что, — утешалась девочка, — теперь я, к счастью, далеко от той противной улицы, где живут злые мальчики. Их нечего бояться; может быть, сейчас даже попадется кто-нибудь из прежних друзей и отведет меня к Пепси. Например, хоть месье Жерар. Отыскал же он меня, когда я потерялась на маскараде. А ведь теперь я не в домино, лицо не закрыто — он еще скорее меня отыщет и приведет к своим. Мало того, я уверена, что он тотчас бросится разыскивать Тони и завтра же привезет ее к Пепси. Какая я буду счастливая!..»

Эти сказочные мечты немного успокоили бедного ребенка. Прошло еще какое-то время. Перед домом остановилась женщина, в руке она держала корзину с провизией и что-то ела. Заметив, как ребенок жадно впился глазами в нее, она поняла, что малютка голодна. Женщина спросила:

— Не хочется ли тебе покушать, милая?

— Очень хочется, — робко ответила леди Джейн.

Добрая женщина подала ей мягкий продолговатый хлебец и румяное яблоко, улыбнулась и пошла дальше. Леди Джейн торопливо вернулась в свой уголок и с аппетитом принялась есть хлеб и яблоко.

Четверть часа спустя мимо нее прокатилась тележка молочницы, которая повернула к соседнему дому. Девочка так и задрожала от радости. Уж не тетя Модя ли? Увы, нет. И девочка снова уселась доедать свое яблоко.

Между тем время шло. Утолив голод и успокоившись мыслью, что, может быть, скоро проедет и знакомая молочница, леди Джейн уселась поудобнее, очень довольная тем, что она теперь сыта и, верно, скоро доберется до милой Пепси. Начинало темнеть, солнце скрылось за верхушками домов, серый туман заволакивал улицу. Малютка начала подумывать, как ей быть дальше, и упрекать себя, что она так долго оставалась на одном и том же месте. Вернуться в дом Жозен ей в голову не приходило, да и дорогу она не нашла бы. Пришлось опять тронуться в путь в поисках улицы Добрых Детей.

Впервые в жизни леди Джейн очутилась на улице ночью. Она вся дрожала от страха. Раз на нее зарычала большая собака и хотела броситься. Девочка опрометью вбежала в ближайшую парадную дверь, чтобы спрятаться, но грубый швейцар безжалостно выгнал ее. Бредя все дальше и дальше, она часто останавливалась перед окнами домов и засматривалась на них. Особенно ей понравился один дом. Комнаты его были ярко освещены. На стенах висели картины, на зеркальных окнах с приподнятыми занавесями стояли цветы. Слышались голоса взрослых, детский смех, музыка, и вдруг раздалось женское пение, которое напомнило малютке Джейн ее друга — мисс Диану. Она тяжело вздохнула. Потом леди Джейн очутилась перед одноэтажным домом. Кружевные занавеси были высоко подняты, комната залита светом. На рояле играла мадам Ланье, а две прехорошенькие маленькие девочки, ее дочери, в белых платьях, с пунцовыми бантами на поясах, танцевали перед матерью. Леди Джейн прижалась к чугунной решетке и впилась своими блестящими глазками в детей. В зале раздавались звуки знакомого вальса: месье Жерар научил ее тем же па, которые исполняли в эту минуту хорошенькие дети. Старичок Жерар постоянно насвистывал этот вальс, когда давал урок своей ученице. Забыв обо всем на свете, девочка сбросила с себя старенькую шаль, сделала пируэт, маленький скачок вбок и, придерживая обеими руками плохонькое, поношенное платьице, принялась грациозно танцевать. Кудрявые волосы растрепались, щеки разрумянились, и малютка носилась около фонаря, кружась и порхая.

Но вот музыка в доме умолкла. Свет в комнате погас, занавеси опустились, и леди Джейн очутилась в кромешной тьме совершенно одна. Подняв с земли свою шаль, она закутала ею голову и побрела куда глаза глядят. Опять потянуло холодом, и, несмотря на то что ее немного согрели быстрые движения танца, вскоре ноги вновь заныли от холода. Раза два она даже споткнулась, ноги подгибались, сон одолевал ее. Но как только к ней кто-то приближался, девочка старалась подбодрить себя, вставала и шла вперед. Во что бы то ни стало ей нужно было добрести до улицы Добрых Детей. Это, вероятно, было теперь недалеко. Леди Джейн уже не смотрела по сторонам, будучи в полной уверенности, что скоро ей навстречу попадется Маделон или она окажется перед домом Пепси…

Леди Джейн совсем измучилась от холода и усталости. Кое-как она дотащилась до пересечения двух улиц. На углу одной из них возвышалось большое здание с освещенными окнами. Леди Джейн подошла к нему. На фронтоне светилась мраморная доска, на которой крупными буквами было что-то написано. Ухватившись заледеневшими от холода ручонками за чугунную решетку, окаймлявшую наружный фасад здания, малютка приподнялась на цыпочки и прочитала по складам: «Приют для сирот».

— Для сирот? Что это значит? А как там тепло, как светло!

Подумав с минуту, она дернула звонок, продолжая смотреть в окно.

В залитой огнями зале весело бегали и прыгали дети.

Позвонив, леди Джейн как будто и забыла об этом, увлеченная увиденным. Застывшая от холода, она не выпускала из рук решетку и только все смотрела и смотрела в окно.

Вдруг дверь парадной лестницы отворилась. На крыльцо вышла женщина средних лет, которая, увидев перед собой малютку с обнаженной головой, бедно одетую, подхватила ее на руки и унесла в дом.

— Дитя мое, милое дитя, как ты сюда попала? В такой холод, почти раздетая! Отчего ты не идешь к себе домой?

В первую минуту девочка не могла произнести ни слова — до того перезябла и устала. Она почувствовала, что ее обхватили нежные, ласковые руки, и ей казалось, что она лежит в объятиях матери. Но последний вопрос: как она сюда попала — заставил ее вздрогнуть от ужаса.

— О, не отсылайте меня! — закричала несчастная девочка. — Не отсылайте, не возвращайте назад к тете Полине! Я ее боюсь: она сегодня меня побила, дала мне пощечину, и я от нее убежала.

— Где живет твоя тетя Полина? — спросила Маргарита (так звали начальницу приюта для сирот), не спускавшая девочку с рук. Она не сводила пристального, испытующего взгляда с ребенка.

— Не знаю где. Кажется, далеко отсюда.

— Ты не можешь вспомнить улицу?

— Это не улица, а переулок — грязный, в болоте. Там надо все по доскам ходить.

— Можешь ты мне назвать имя твоей тети?

— Могу: ее зовут тетя Полина.

— А настоящее ее имя?

— Не знаю. Я всегда звала ее тетя Полина. О, прошу вас, не отсылайте меня к ней! Я боюсь туда идти; она приказала мне принести вечером деньги, а без денег запретила приходить обедать. Она велела мне петь на улице, но я петь не могла, а просить милостыню не смела…

Но тут девочка не выдержала больше и залилась горькими слезами. Начальница приюта привыкла быть свидетельницей самых горьких сцен из жизни детей.

— Где же твои отец и мать? — нежно спросила она у леди Джейн.

— Папа умер, а про маму тетя Полина говорит, будто она куда-то уехала. Но я думаю, что она также умерла.

Глаза Маргариты наполнились слезами. Она еще крепче прижала к сердцу дрожавшую от холода сиротку и понесла ее во внутренние комнаты.

— Не хочешь ли ты переночевать здесь, душа моя? — спросила она. — У нас живет много-много девочек, и наши воспитательницы очень их любят и берегут.

Бледное личико леди Джейн так и расцвело.

— Так мне можно остаться у вас? Вы позволите мне играть с детьми? — улыбаясь, спросила она.

— Конечно, дитя мое! А завтра утром ты получишь свою долю подарков.

* * *

Прошло несколько дней с тех пор, как леди Джейн попала в приют. Так как за ней никто не являлся, то начальство приюта решило принять ее в младшее отделение. Скоро девочка стала предметом особого внимания не только Маргариты и других воспитательниц, но и всех детей. Ее пение увлекало всех, голос ее заметно креп и развивался.

Малютку засыпали подарками и лакомствами. Но никто так не баловал ее, как мадам Ланье, которая часто навещала приют. Она приезжала к маленькой Джейн не иначе как с каким-нибудь подарком. Маргарита сочла более приличным отбросить слово «леди» и ограничиться одним именем девочки, и все прочие воспитательницы вполне одобрили ее предложение.

— Мне кажется, — говорила Маргарита своей помощнице Агнессе, — что мадам Ланье намерена удочерить Джейн. Не будь у нее своих детей, я уверена, что она сейчас же взяла бы девочку из приюта к себе в дом.

— Мадам Ланье задает мне иногда престранные вопросы насчет ребенка, — ответила Агнесса. — Когда Джейн поет, мадам Ланье глаз с нее не спускает и слушает с большим вниманием.

— Да, — сказала Маргарита, — я уж давно сама замечаю, что мадам Ланье постоянно расспрашивает Джейн. Очевидно, ей очень хочется добиться от самой девочки, откуда та попала к неизвестной родственнице — какой-то тете Полине.

Джейн продолжала упорно молчать, ограничиваясь теми немногими словами, которые она высказывала в порыве отчаяния. Ее пугала мысль, как бы не попасть опять в когти злой Жозен, строго запретившей ей даже вспоминать об улице Добрых Детей. А между тем, как хотелось заговорить с воспитательницами о Пепси, Диане, Жераре и о семье Пэшу!.. Как ныло сердце при воспоминании об этих добрых людях, верных ее друзьях! Повторяя свои уроки пения, Джейн невольно мысленно переносилась в прекрасный садик, полный цветов, в домик мисс Дианы, и ей казалось, что она поет вместе с ней.

Проходили месяцы, а друзья Джейн всё еще находились в неизвестности относительно ее судьбы. Девочке уже шел восьмой год.

Бедная мисс Диана перенесла большое горе. Ее мать занемогла, не подавая уже надежды на выздоровление. В середине августа старушка скончалась.

Таким образом, кроткая, терпеливая Диана осталась совсем одна в скромном домике, со своими цветами, деревьями и птичками. Вернувшись с похорон матери, Диана очень загрустила в одиночестве.

— О, если бы при мне была теперь моя бесценная девочка! — со вздохом сказала она сама себе. — Каким бы утешением, какой отрадой она была бы для меня!..

Однажды утром, когда семья Пэшу только уселась завтракать, принесли газеты. Папа Пэшу развернул первый лист и вдруг воскликнул, да так, что жена его чуть не опрокинула кофейник.

— Что такое? Что случилось? — спросила она, вздрогнув.

Вместо ответа муж прочитал следующее объявление:

Когда Пэшу прочитал известие о смерти мадам Жозен и о том, что она похоронена за счет госпиталя для нищих, он очень заволновался.

— Жена, — сказал он, — старуха не выезжала из города, в Техас не ездила. Она просто скрывалась от нас в окрестностях города. Как бы то ни было, но я обязан отыскать леди Джейн.

— Конечно, конечно! — отвечала добросердечная молочница. — Отыщи ее и приведи прямо ко мне. Правда, у нас самих семеро детей, но места для нее хватит. Я так горячо люблю малютку, как родную!

Пэшу тотчас пустился на поиски пропавшей девочки. Он начал с того, что отправился в госпиталь для нищих, где ему сообщили, что Жозен привезли несколько дней назад полуживой от голода и холода в фургоне для бедных больных, что ее нашли в какой-то конуре на окраине города, совершенно одинокой, без малейших средств к существованию. Ребенка при ней не было. Она лежала одна, и в те немногие часы, когда приходила в себя, не говорила о том, что с нею жила девочка. Затем Пэшу стал наводить справки у соседей о фургонщике, что привез ее, но они ничего не знали. Жозен появилась в их околотке неизвестно откуда. Имущество привезла с собой самое ничтожное и с первых же дней слегла в постель. Когда она заболела, соседи, боясь, чтобы она не умерла без всякой помощи, тотчас дали знать куда следует, чтобы за ней приехал фургон для бедных больных. Ее перевезли в госпиталь, где она и умерла. Какой-то старый негр свалил ее скарб и уехал, а соседям не пришло в голову заметить его номер. Хозяин той лачуги, где она жила, заявил, что квартиру эту для нее нанял тот старик негр, который ее привез, но имени его никто не знал.

Этим и ограничились все розыски Пэшу. Больше он ничего не мог узнать. Видимо, Жозен умышленно скрыла от всех, куда она девала леди Джейн.

— Ну вот видишь: как ушел, так и пришел ни с чем, — говорил Пэшу, возвратясь домой поздно вечером усталым, измученным и огорченным. — Впрочем, я дела так не брошу. Я обязан доискаться, каким образом могла пропасть девочка. Чем больше я задумываюсь над этим вопросом, тем больше убеждаюсь, что Жозен никогда не ездила в Техас и что девочка наша непременно находится здесь, в городе! Вот что я придумал: завтра с утра отправлюсь осматривать все приюты.

— Хорошо, и я поеду вместе с тобой! — воскликнула тетя Модя. — Мы вдвоем осмотрим приюты — и только тогда успокоимся. Если Жозен не отправила куда-нибудь леди Джейн, то нет сомнения, что девочку мы найдем в одном из этих заведений. Я всегда говорила и теперь говорю, что Жозен украла леди Джейн. Вот почему она так тщательно скрывала ребенка и так внезапно скрылась неизвестно куда. Помнишь ту даму, которая приезжала на улицу Добрых Детей? Очевидно, она разыскивала мадам Жозен. О, уверяю тебя, тут кроется какая-то тайна! Распутать этот узел можем только мы с тобой. Завтра встанем пораньше и вместе придумаем, как взяться за дело.

Прошло несколько дней. Джейн сидела в классной комнате и учила урок. Вдруг в класс вошла Маргарита с какими-то посетителями. Это было обычным для детей, и потому девочка, занятая уроком, даже не подняла головы, когда гости вошли.

— Это отделение для младшего возраста, — громко сказала Маргарита. — Осмотрите детей, быть может, вы узнаете девочку, которую разыскиваете.

Леди Джейн, услыхав эти слова, повернула голову в сторону вошедших мужчины и женщины. В то же мгновение полное, улыбающееся лицо женщины вспыхнуло от большой радости.

— Да, да! Это она! — крикнула гостья.

Вместе с тем раздался и радостный крик девочки.

— Тетя Модя! Ах, тетя Модя! — и Джейн, прежде чем успела выговорить эти слова, обняла обеими руками мадам Пэшу и принялась ее целовать.

Добрая женщина прижала ее к своему сердцу и едва не задушила поцелуями. Папа Пэшу, чуть не плача от радости, теребил руками свою шляпу и с умилением смотрел на жену и ребенка.

— Джейн, ты можешь спуститься с нами вниз, — сказала начальница приюта, предложив гостям отправиться в приемную залу.

Тут начался интересный и оживленный разговор между супругами и наставницей. Джейн, усевшись на колени тети Моди, внимательно вслушивалась в рассказ, касавшийся ее, но многого не понимала. При ней долго толковали о мадам Жозен, об улице Добрых Детей, о каких-то золотых часах с бриллиантами и буквами, о таких же буквах, вышитых на белье, о том, как внезапно мадам Жозен сбежала. Толковали что-то о Техасе, о лачуге, где Жозен поселилась с девочкой, о жестоком обращении с ребенком. Всю эту историю Маргарита слушала с изумлением и с большим интересом. Она со своей стороны сообщила мужу и жене Пэшу, как она наткнулась на леди Джейн на крыльце приюта накануне праздника, приняла ее в дом, как настаивала, чтобы девочка сказала, откуда она явилась, у кого жила и откуда она родом. Но Джейн ни разу не ответила на это.

— Отчего же ты, милочка, не хотела отвечать на эти вопросы тете Маргарите? — ласково спросила тетя Модя.

Девочка запнулась на минуту, потом вполголоса сказала:

— Оттого, что я боялась…

— Кого же ты боялась, моя крошка? — спросил Пэшу.

— Тетя Полина запретила мне говорить об этом, — робко глядя на Маргариту, продолжала Джейн. — А теперь я могу сказать?

— Конечно можешь. Ты должна рассказать нам положительно все, что тебя касается и что тебе известно, — серьезно ответила начальница.

— Мне тетя Полина строго приказала никогда никому не говорить, что мы с ней перед этим жили на улице Добрых Детей, а главное — не называть по имени моих знакомых, не говорить, как меня зовут и где я прежде жила.

— Бедняжка! — сказала Маргарита, обращаясь к семье Пэшу. — Тут, верно, кроется какая-нибудь тайна, если старуха Жозен принимала такие строгие меры. Нам хотелось бы подождать насколько дней и тогда уже начать дело. У нашей Джейн есть друг, мадам Ланье, супруга известного доктора. Она на время уехала в Вашингтон. Я ожидаю ее со дня на день, а без нее не хочу начинать это дело. Но вы, месье Пэшу, можете продолжать поиски.

— Не пройдет двух-трех недель, — сказал добрый Пэшу, — и у вас будет одной сироткой меньше.

Пока начальница приюта и папа Пэшу обсуждали эти важные вопросы, тетя Модя и Джейн болтали без умолку. Девочка в первый раз услышала о кончине матери мисс Дианы и заплакала при мысли, как она, бедная, теперь осиротела.

— Вспоминают ли обо мне Пепси, Маделон, месье Жерар и Мышка? Хотят ли меня видеть? — спрашивала девочка. — Ах, как я буду рада, когда мы опять увидимся!

Тетя Модя заливалась слезами, слушая рассказ о той страшной ночи, когда Джейн увезли тайком. Чего она, бедная, натерпелась, живя с Жозен в лачуге в сырости, голоде и холоде! Ее гоняли по улицам, заставляли просить милостыню; старуха колотила ее, требовала денег и, наконец, дала ей пощечину!

— Но что всего ужаснее, — воскликнула Джейн, — это то, что она продала мою цаплю! Тетя Модя, подумайте! Я боюсь, что ко мне никогда не вернется моя милая Тони! — и слезы градом полились по ее лицу.

— Найдешь ее, душа моя, непременно найдешь! — утешала тетя Модя. — Сначала мы тебя нашли, а потом найдем и птичку. Не горюй! Не горюй!

Когда Маргарита дала слово леди Джейн, что на другое же утро она отвезет ее на улицу Добрых Детей, супруги Пэшу простились с девочкой и, очень довольные тем, что сбылось их желание, отправились домой. У тети Моди не хватало духа вернуться к себе на мызу, не повидав Пепси, старичка Жерара, мисс Дианы и не сообщив им, что дорогая девочка жива, здорова и находится в приюте. Это был общий восторг! Лица друзей засияли. Больше всех, по-видимому, волновалась мисс Диана. Она долго не могла заснуть в эту ночь и просидела несколько часов в цветочной галерее, мечтая о завтрашнем свидании с леди Джейн.

На другой день экипаж с леди Джейн остановился у знакомого дома на улице Добрых Детей. Джейн влетела в комнату Пепси и кинулась ей на шею.

— Все та же! Все та же! — смеясь и плача, говорила Пепси, всматриваясь в Джейн. — Те же прекрасные глаза, то же милое личико.

Мисс Диана в первую минуту забыла обо всем на свете, любуясь дорогой своей девочкой; но затем она не могла удержаться, чтобы не спросить у начальницы приюта:

— Неужели леди Джейн останется в приюте?

— Я надеюсь, что ненадолго: мы все скоро расстанемся с Джейн, — ответила Маргарита.

После этого мисс Диана долго беседовала с Маргаритой о том, как бы лучше устроить будущность леди Джейн.

— Если родные ее согласятся, то я всю свою жизнь готова посвятить девочке, — говорила Диана. — Я воспитаю ее, как следует; серьезно займусь с ней музыкой, для меня это будет большое наслаждение.

— Надо еще об этом подумать, — возразила Маргарита, — а пока я посоветовала бы оставить девочку у нас в приюте. Я охотно позволю ей провести несколько дней у вас, чтобы она еще раз повидалась со своими друзьями.

Между тем Пэшу вел неутомимую переписку с одним из ювелиров Нью-Йорка, разыскивая через него мастера, которому лет пять назад были заказаны дамские часы с вензелем J.C.

Мадам Ланье вернулась из Вашингтона за несколько дней до праздника. Уставшая от путешествия, она посвятила весь первый день отдыху, а двух своих девочек отправила с отцом в театр. В это время ей подали визитную карточку.

— Артур Менар! — проговорила мадам Ланье. — Проси! Скорее проси!.. Милый мальчик! — воскликнула молодая женщина. — Как я рада, что он приехал к нам на праздник.

Не прошло и минуты, как в кабинет вошел молодой человек. Мадам Ланье дружески протянула ему руку.

— Видите, как я верен! — еще издали кричал он, смеясь, причем его белые блестящие зубы так и сверкали.

— Вижу, вижу, дорогой мой Арчи! — отвечала, улыбаясь, мадам Ланье. — Ты никогда не изменял нам. Все такой же живой, веселый! Садись поближе и давай поговорим. Дети уехали с отцом в театр, а я до того устала за день, что у меня не хватило сил отправиться вместе с ними. Представь себе, мы вернулись из Вашингтона только сегодня утром.

— Неужели? Знай это, я ни за что не явился бы к вам в такое время! Воображаю, как вам неприятно принимать гостей, когда вы так утомлены! — и Артур вскочил со стула, готовый уйти.

— Вздор какой, Арчи! Садись. Я всегда так рада тебе!

Пока мадам Ланье передавала своему гостю подробности о своем семействе, блестящие глаза юноши успели оглядеть почти всю комнату. Всевозможные фотографические портреты были расставлены на столиках. Вдруг Артуру бросился в глаза портрет в рамке из голубого бархата. На фотографии были изображены молодой человек, молодая женщина и ребенок.

— Мадам Ланье, чья эта фотография? И кто эта дама?

— Это одна из моих любимых подруг детства, — ответила мадам Ланье. — Да отчего ты спрашиваешь? Разве ты знаешь ее?

— Конечно, знаю! Мало того, у меня есть такая же фотография!.. Вот странная история! Я вам расскажу, в чем дело, но прежде спрошу кое о чем…

— Арчи, ты, как видно, очень заинтересован этой дамой? — улыбаясь, заметила мадам Ланье. — Это моя большая приятельница — Джейн Четуинд. Мы учились вместе с ней в одном пансионе в Нью-Йорке. Отец ее — мистер Четуинд. Ты, верно, слыхал о его богатстве?

— Конечно, конечно, слыхал! Но говорите дальше!..

— Значит, тебя интересует история моей дорогой Джейн?

— Да, интересует! Расскажите мне все, все про нее! Мне необходимо это знать.

— Так слушай: красивый молодой человек, это муж Джейн, фамилия его Черчилль, родом он из Англии. Девочка — их единственная дочь, которую они привыкли называть леди Джейн. С этой минуты начинается настоящий роман, и я употреблю всевозможные усилия, чтобы раскрыть тайну, касающуюся моего милого друга, Джейн Четуинд.

— Продолжайте, продолжайте! — в волнении говорил Артур. — Быть может, я сам помогу вам раскрыть эту тайну.

— Изволь, я не прочь рассказать тебе все, что касается этой семьи. Джейн Четуинд — единственная дочь старого богача. Мать ее умерла, когда она была еще совсем девочкой. Отец задумал выдать ее замуж за миллионера Биндервилля, известного строителя железных дорог в Америке. Но вместо этого Джейн без разрешения отца вышла замуж за молодого англичанина, служившего в его конторе. Это был прекрасно образованный человек, деловой, но небогатый. Старик Четуинд до такой степени был раздражен этим браком, что тотчас же отрекся от дочери, лишил ее наследства, отказал ей от дома и запретил всем даже напоминать о ней. Муж Джейн взял в аренду имение в Техасе и стал фермером… В прериях родилась у них девочка, названная в честь матери, а чтобы не смешивать этих имен, отец прозвал дочку леди Джейн.

Мы с миссис Черчилль постоянно переписывались. Счастливая, беззаботная жизнь молодой четы приводила меня в восторг. Муж и жена передавали мне до мельчайших подробностей все, что касалось их девочки.

Когда малютке-дочери минуло три года, мой верный друг Джейн прислала мне в подарок фотографию своей семьи. После этого два года кряду я продолжала вести дружескую переписку с ней. Вдруг письма ее прекратились. В это время мы с мужем на целый год уехали в Европу. По возвращении домой мне подали несколько моих писем, адресованных Черчиллям, с пометками: «Обратно». Муж навел справки на почте, по какой причине возвращены наши письма из Техаса. Ему ответили, что мистер Черчилль внезапно скончался два года назад от эпидемической лихорадки, что сама миссис Черчилль немедленно после кончины мужа выехала из прерий и вместе с маленькой своей дочерью переехала в Нью-Йорк и что после этого в Техасе не получали о них никаких сведений. Начальник местной почты добавил, что его самого удивляет такое обстоятельство, так как миссис Черчилль, уезжая из прерий, заявила на почте, что она просит хранить всю ее мебель на станции до тех пор, пока она не приедет в Нью-Йорк и не уведомит, в какое именно место надо доставить ее багаж. «Вот уже два года минуло, — писал начальник почты, — а у нас до сих пор хранятся эти вещи».

Тогда я сама решила хлопотать по этому делу и написала в Нью-Йорк одной хорошей моей знакомой, чтобы она навела справки, где находится старик Четуинд и куда девалась его дочь. Вот что она мне ответила: «Из местных газет я узнала, что мистер Четуинд уехал в Европу несколько лет назад, а о его дочери Джейн — ни слуху ни духу».

Почему Джейн до сих пор не пишет мне — я не понимаю. Есть еще одно обстоятельство, которое меня сильно волнует, хотя другим оно может показаться пустяком. Дело вот в чем: когда мы были еще девочками в пансионе, я заказала для Джейн ко дню рождения хорошенький ящичек с изящным эмалированным букетом цветов из анютиных глазок и незабудок сверху, а на внутренней стороне крышки были написаны поздравительные стихи моего сочинения с вензелем Джейн над ними. В прошлом году я приехала к моей постоянной модистке: выбираю себе разные вещи, и вдруг меня бросило в жар. «Откуда у вас этот ящичек?» — спросила я, указывая ей на изящную вещь. «Одна моя знакомая принесла его ко мне и просила продать поскорее, — ответила модистка, — фамилия ее — Жозен, живет она на улице Добрых Детей; за этот ящичек я бы взяла 25 долларов». Я сейчас же заплатила эти деньги, спрятала дорогой ящичек и, записав адрес Жозен, уехала домой. Позже поехала я на улицу Добрых Детей, спрашиваю: «Где такая-то Жозен?» — «Опоздали, сударыня, — вежливо ответил мне испанец из табачной лавки, — правда, Жозен жила здесь, но выехала со всеми своими пожитками, а куда — неизвестно». И действительно, сколько ее ни разыскивали — она точно в воду канула. Очень может быть, что мой ящичек был украден в Техасе или Нью-Йорке и привезен сюда для продажи. Я была очень счастлива, что мне удалось случайно вернуть вещь, принадлежавшую Джейн.

Все время, пока мадам Ланье рассказывала о подруге, Артур Менар не спускал с нее глаз и, очевидно, находился в сильном волнении. Мадам Ланье вопросительно поглядывала на своего собеседника, ожидая, что он ее перебьет, но он молчал.

— Я передала тебе, Арчи, все, что знала, — заключила она, — теперь очередь за тобой.

— Как я был глуп! — вскрикнул Артур, вскакивая с места и принимаясь бегать взад и вперед по комнате. — Вы мне рассказали много любопытного, но знайте и то, что в эту тайну посвящены не вы одни. Я узнал чуть больше об этом деле.

— Каким образом, Арчи? Что ты узнал? Умоляю тебя, расскажи все подробно. Ты себе представить не можешь, с каким волнением я жду новых вестей о судьбе Джейн Черчилль.

— Не будь я таким болваном, идиотом, ослом, будь у меня хоть капля мозга в голове, я бы давным-давно сам привез к вам в дом миссис Черчилль и ее прелестную девочку! А я-то что сделал? Отправил мать и дочь в Грэтну без провожатого, когда на дворе было уже совсем темно, когда я знал, что мать больна! Что я наделал?..

— Арчи, Арчи! — воскликнула мадам Ланье. — Говори скорее, когда именно это случилось? Куда делась Джейн Черчилль со своим ребенком?

— Ничего не могу сказать! Я теперь точно так же растерян, как и вы! Впрочем, надо рассказать вам все по порядку…

И Артур стал подробно описывать свою встречу в вагоне с миссис Черчилль и ее дочерью, как он подарил девочке голубую цаплю и как простился с ними на станции Грэтна, а сам поехал дальше, в Нью-Йорк.

— О, Арчи! — воскликнула мадам Ланье. — Как это ты не догадался проводить их из Грэтны на паром и привезти прямо к нам? Ведь у Джейн, кроме меня, не было знакомых здесь. Каково было ей, больной, идти ночью по чужому городу! Ну что бы тебе стоило пригласить ее прямо к нам?

— Миссис Черчилль ни разу не упомянула о вас. Могло ли мне прийти в голову, что вы с ней так дружны и что она едет именно к вам? А навязываться с услугами незнакомой даме мне показалось просто неловко.

— Но отчего же на другой день она ко мне не приехала?

— Дайте мне договорить до конца, и тогда мы вместе решим этот вопрос. Проводив миссис Черчилль с девочкой, я долго стоял на платформе поезда и следил за ними. Сначала они кланялись мне издали, улыбаясь, потом стали спускаться к парому, и в это время наш поезд полетел дальше. Я сел на свое место и задумался. Вдруг на диване, где сидела девочка, я увидал книгу в переплете из красной русской кожи с серебряными застежками и с монограммой J.C. Это была книга той больной дамы. Рядом с книжкой я нашел фотографическую фамильную карточку.

— Так и есть! — сказала мадам Ланье. — Это была книга моей дорогой Джейн. Но отчего с тех пор она ни разу не заглянула ко мне? Куда она делась?

— В этом-то и заключается вся тайна, — отвечал Артур. — Очень может быть, что она почувствовала себя дурно и зашла в ближайший отель, вместо того чтобы ехать к вам. Не смею сказать, что это верно. Могло быть и так, что с больной случилось еще что-нибудь, более серьезное. На следующий день я напечатал в одной из местных газет объявление, что вчера в вагоне мной найдена книга с фамильной карточкой, причем пометил адрес, куда следовало обратиться для получения этих вещей. Но все напрасно. Вот прошло уж два года, а я не встречал ни матери, ни дочери.

— Как это странно! О, как это странно! — воскликнула мадам Ланье. — Почему Джейн переменила свое намерение? Если она приехала сюда, чтобы погостить у меня, то почему не исполнила этого?

— Надо думать, — отвечал Артур, — что она не осталась в Грэтне, а в ту же ночь уехала куда-нибудь по неожиданным обстоятельствам, иначе, если бы она осталась ночевать здесь, в каком-нибудь отеле, я непременно бы ее отыскал. Вернее предположить, что она в ту же ночь выехала из города.

— Дорогой мой Арчи, скажи лучше прямо, что Джейн умерла! — проговорила со слезами мадам Ланье. — Неизвестность хуже всего.

— Ручаться ни за что не могу, но у вас есть маленькая надежда: вы нашли свой ящичек, а я нашел свою голубую цаплю, которую подарил леди Джейн. Представьте себе, как это случилось. Я зашел сегодня утром к одному любителю птиц, смотрю — у него стоит голубая цапля, а это очень редкая порода в здешних местах. Спрашиваю: «Откуда она у вас?» — «Вот, — говорит, — какой-то итальянец принес ее на днях и продал дешево, очевидно, торопился почему-то продать». Я попробовал позвать птицу: «Тони! Тони», и она закричала: «Тонь! Тонь!» — и, хлопая крыльями, побежала прямо ко мне. Ну, думаю, это моя цапля… И действительно, это была она.

— Странно, как ты мог узнать ее?

— Видите ли, у моей цапли на крыльях клеймо в виде трех черных крестиков, которые я ей поставил.

— Спросил ли ты продавца, откуда он добыл птицу? Очевидно, девочка потеряла ее или цаплю украли, как украли мой ящичек. Как же это, однако, могло случиться?

— Это лучшее доказательство, что миссис Черчилль не уехала отсюда, — сказал Артур.

— Неужели?! — воскликнула мадам Ланье. — Тут непременно есть какая-то страшная тайна! Продолжай, продолжай…

— Заплатив деньги за цаплю, я решил дать мой адрес торговцу, чтобы он сразу же отнес ко мне цаплю. Вдруг передо мной очутился престранной наружности старичок. Увидев Тони, он подскочил к ней, начал гладить ее по голове, смеяться и лепетать что-то по-французски. Я сначала подумал, что это сумасшедший, и старался объяснить ему на французском языке, что голубая цапля моя и что я никому ее не уступлю. Старичок же, в свою очередь, уверял, что эта цапля принадлежит одной маленькой леди, которая прежде жила на улице Добрых Детей.

Мадам Ланье широко раскрыла глаза.

— Как? На улице Добрых Детей? — спросила она. — Вот странно-то!

— Мой француз задыхался от волнения, приседал передо мной, шаркал и, улыбаясь, лепетал: «Я, месье, уже два дня ищу голубую цаплю, чтобы порадовать ею маленькую леди». Когда я попросил старичка описать мне наружность этой маленькой леди, то уверяю вас, что он сделал это фотографически верно с вашей и с моей карточкой.

— Арчи, неужели это родная дочь моей дорогой Джейн? Мать умерла, а где же дочь? Я хочу непременно узнать это. Съездим завтра утром на улицу Добрых Детей.

— Но девочки, наверное, мы там не найдем, — отвечал Артур. — Старичок француз рассказал мне запутанную историю о какой-то мадам Жозен, которая будто бы убежала из своей квартиры и утащила с собой девочку.

— Мадам Жозен? Та самая, что продала мне ящичек?

— Очевидно, та самая, но она недавно умерла. Все это мне передал старичок француз. От него же я узнал, что маленькая леди попала в сиротский приют. Завтра я собираюсь съездить к ней.

— О, теперь для меня все ясно! — воскликнула мадам Ланье, в волнении вскакивая с места. — Тайна открыта! Сиротка в приюте — родная дочь моего милого друга, покойной Джейн. Я узнала малютку в первую минуту: те же глаза, тот же голос, та же улыбка, что и у матери. Скажи, Арчи, ты узнаешь ее?

— Конечно, узнаю. Я ее видел два года назад, когда ей было лет шесть. Не могла же она так вырасти за эти два года. Мало того, я убежден, что и она меня узнает.

— Отлично! Так приезжай завтра утром часам к одиннадцати прямо ко мне. Надеюсь, что к этому времени ее привезут из приюта. Имя девочки — просто Джейн. Бедная, бедная мать! Куда она делась? Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, что с нею случилось…

На следующее утро по просьбе мадам Ланье Маргарита приехала к ней вместе с маленькой Джейн. Девочку отвели наверх, в детскую, где Этель и Мей, маленькие дочери хозяйки, уже ждали ее, а почтенную начальницу приюта попросили в кабинет.

Долго длилась их беседа о судьбе сиротки. Особенно любопытен был рассказ Маргариты о том, как усердно хлопотал добрый Пэшу, чтобы раскрыть все мошенничества старухи Жозен и ее негодного сына.

— Без помощи месье Пэшу нельзя было что-либо сделать, так как приходилось собирать сведения не только в Америке, но даже и в Европе. Денег потребовалось немало, а Пэшу, как вам известно, человек небогатый, — сказала Маргарита.

— Муж и я считаем своей священной обязанностью также не жалеть расходов, пока не будет доказано, что сирота — дочь Джейн Черчилль, — добавила мадам Ланье. — А сейчас я попросила бы вас, милая Маргарита, оставить мне девочку.

Маргарита с удовольствием исполнила желание мадам Ланье, и Джейн тотчас вызвали из детской, где она играла с детьми. На ней было довольно грубое приютское платье, но, несмотря на простую одежду, она выглядела очень красивой. Все любовались ее оживленными глазами и ямочками на щеках.

— Иди, иди сюда, моя дорогая! — воскликнула мадам Ланье, привлекая к себе леди Джейн. — Говори скорее, как тебя лучше называть: леди Джейн или просто Джейн?

Девочка с минуту подумала, посмотрела на Маргариту и с улыбкой ответила:

— Мне больше нравится, когда меня зовут леди Джейн, а мисс Маргарите — когда меня зовут просто Джейн.

Тут мадам Ланье отперла резной ящичек и вынула оттуда фотографический снимок семьи подруги.

— Взгляни, дитя мое, — сказала она, — чей это портрет?

Джейн побледнела и впилась глазами в карточку.

— Это папа и мама! — крикнула она в волнении. — Это моя милая, милая мама!

И с этими словами она бросилась на шею Маргарите и залилась слезами.

— Кто же теперь усомнится, что это дочь Джейн Черчилль? — проговорила мадам Ланье. — Маргарита, я прошу вас оставить девочку у меня. С этой минуты я считаю ее моей дочерью.

Маргарита отвела Джейн в детскую, приказала снять с нее приютское платье, переодела, расцеловала и уехала.

После этого прошло часа два. Мадам Ланье сидела одна у себя в комнате и торопливо писала что-то. В комнату вошел Артур Менар. Он посмотрел на мадам Ланье, та улыбнулась.

— Не спрашивай меня ни о чем, — сказала она. — Погоди несколько минут, все узнаешь…

Наверху, в детской, раздался смех. Вслед затем с лестницы сбежали и влетели в кабинет три девочки в белых платьях с шелковыми розовыми поясами. То были две дочери мадам Ланье и леди Джейн.

Как только дочери мадам Ланье увидели знакомого гостя, они с радостным смехом бросились к нему, а леди Джейн остановилась на месте как вкопанная; на лице ее мелькнула улыбка и выразилось изумление. Мадам Ланье пристально следила за нею глазами. Девочка, крепко сжав руки, робко подошла к гостю и вежливо сказала:

— Позвольте вас спросить: не вы ли тот мальчик, что подарил мне голубую цаплю?

Артур пришел в восторг. Он притянул к себе девочку и, обняв ее, ответил:

— Да, леди Джейн, я тот самый мальчик, который подарил вам голубую цаплю. Значит, вы меня помните? А я был уверен, что вы меня давно забыли.

— О, нет! Я-то вас не забыла! — шаловливо заметила девочка. — А вот вы… меня не сразу узнали…

— Нет, нет, моя прелесть! Сразу узнал, но не подошел, чтобы убедиться прежде, узнаете ли вы меня.

— А я повторяю, что вы меня не узнали, когда мы встретились во второй раз.

— Во второй раз! Быть не может! Где и когда вы могли меня видеть во второй раз?

— Видела! Это было во вторник, на масленице. Вы меня не узнали, потому что я была в маске, — при этом леди Джейн лукаво улыбнулась. — Я ведь крикнула вам: «Это я! Леди Джейн!» Но вы мне не ответили, хотя повернули голову и пристально посмотрели на меня. Конечно, под маской нельзя было узнать моего лица.

— Да, теперь я вспомнил. Не мудрено, что я не мог вас узнать. Да и могло ли мне прийти в голову, что в измятом, в изодранном домино скрывается леди Джейн? Зачем же вы еще раз меня не окликнули?

— Я, право, думала, что вы меня давно забыли.

— А где же Тони? Вы ее отдали кому-нибудь? — и Артур, пристально посмотрев на девочку, улыбнулся.

— Нет, я никому не отдавала своей милой цапли, я любила ее, берегла… но она у меня пропала… Меня послали на улицу петь. Когда бывало холодно, я всегда привязывала ее на веревочке в комнате, а тут она сорвалась и убежала. Тетя Полина уверяла меня потом, будто Тони выскочила на улицу, но поймать ее она не могла, так как у нее сильно болели ноги… Ах, как я плакала, как долго искала Тони! Я до того тосковала, что сил не было петь.

Джейн замолчала.

— Милая, дорогая девочка! Ни в чем-то она не переменилась, осталась та же, — проговорил Артур, обращаясь к мадам Ланье и разглаживая волнистые волосы Джейн. — А помните ли вы, — продолжал Артур, — тот день, когда мы ехали в вагоне и я подарил вам цаплю?

— Конечно, помню.

— Да, но ведь вы ехали не одна, а с мамой. Где же мама?

— Не знаю, — серьезно ответила девочка. — Сначала я думала, что она уехала назад в прерии и скоро ко мне вернется, но теперь я уже больше не жду: я уверена, что она уехала к папе и никогда ко мне не вернется.

— Не можешь ли ты припомнить, моя дорогая, в какое именно время твоя мама уехала? — спросила мадам Ланье.

— Видите ли, я, кажется, была очень долго больна и ничего не помню, а когда я поправилась, то тетя Полина уверяла, что мама вернулась на время домой и скоро опять сюда приедет.

— Припомни, когда мама уехала, вы жили тогда на улице Добрых Детей?

— Нет, мама уехала раньше. Мы жили тогда по ту сторону реки. Тетя Полина, ее сын Эдраст и я с Тони — мы все сели рано утром в большую-большую лодку и куда-то поплыли, затем вышли на берег и сняли квартиру на улице Добрых Детей.

— Ты видишь, Арчи, что Джейн и не выезжала из Грэтны, — заметила мадам Ланье.

— А где же теперь эта тетя Полина? — спросил Артур у девочки.

— Не знаю! Я от нее убежала и с тех пор в глаза не видала.

— А почему вы от нее убежали? Что она, злая?

— Нет, нет, прошу вас, не говорите больше об этом! — вскричала взволнованно Джейн.

— Оставим ее в покое, Арчи! — сказала мадам Ланье, сажая к себе на колени девочку. — Она и без того немало натерпелась… Успокойся, моя милочка, забудь свою противную тетю Полину. Ты никогда ее больше не увидишь. Ты теперь будешь жить с нами, а утром мы с тобой съездим на улицу Добрых Детей: ты раздашь там подарки всем своим друзьям.

— Не плачьте же, милая леди Джейн, — заговорил Артур, — я также приготовлю вам подарок, такой, какого вы и не ожидаете!

На следующее утро мадам Ланье вместе с леди Джейн отправились на улицу Добрых Детей. Экипаж остановился у зеленой решетки домика мисс Дианы д'Отрев. Леди Джейн, немного сконфуженная и в то же время улыбающаяся, поднесла ей в виде рождественского подарка материю на платье. Пепси пришла в неописуемый восторг, когда получила особое передвижное складное кресло, которое служило и кроватью, и коляской, и креслом для сидения и на котором она могла теперь передвигаться без посторонней помощи. Матери же ее, Маделон, преподнесли хорошее теплое пальто. Мышка подпрыгнула чуть не до потолка, когда модистка подала ей коробку с нарядной шляпкой, украшенной — о, восторг! — пунцовыми перьями. В этот же день старичку Жерару прислали нарядный костюм. Семью Пэшу леди Джейн засыпала подарками и гостинцами.

* * *

Наступил канун праздника. Гостеприимный дом Ланье горел огнями. Кроме трех, уже знакомых нам, девочек было приглашено еще двенадцать детей. Все они — веселые и довольные — собрались в залу.

Дети перебегали из одного угла в другой, рассматривая завернутые подарки. Говор, смех, радостные восклицания раздавались в зале. Детей особенно интриговала неизвестно откуда доставленная корзина.

— Да чья эта корзина, папа? — спрашивала маленькая Этель Ланье у отца, который очень осторожно собственноручно развязывал таинственный подарок.

— А вот мы скоро увидим, — отвечал Ланье, выразительно поглядывая на леди Джейн, которая сияла от восторга, любуясь нарядными игрушками.

Артур Менар не мог отвести глаз от нее.

Долго развязывал мистер Ланье высокую тростниковую корзину, так сильно занимавшую детей. Наконец он снял верхнюю крышку и громко прочитал напечатанный на ней билет:

— Что я говорила! Что я говорила! — весело кричала маленькая Этель. — Это подарок для леди Джейн, и, верно, чудесный!

В это время ее отец торжественно передал вскрытую корзину Артуру, а тот, улыбаясь, поставил ее у ног леди Джейн.

— Надеюсь, что вы довольны моим подарком? — спросил он, вынимая голубую цаплю и опуская ее на ковер.

— Ах! — крикнула в восторге девочка. — Это Тони, моя милая Тони!

Она схватила птицу обеими руками и начала целовать ее.

— А уверены ли вы, дитя мое, что цапля вас узнала? — спросил мистер Ланье.

— О, конечно, уверена! Тони не может меня забыть. Мне стоит только спрятаться и позвать ее — она тотчас прибежит ко мне.

— Джейн, миленькая, попробуй! Попробуй! — весело закричали девочки.

Отец взял на руки цаплю, отнес в другой конец залы и спрятал ее за широкое кресло. Затем леди Джейн вполголоса чирикнула и закричала: «Тони! Тони! Тони!»

Надо было видеть, в какой восторг пришли все дети, когда голубая цапля, распахнув немного крылья, побежала, переваливаясь, по зале и отыскала леди Джейн. Крики и смех огласили комнату. Дети целовали птицу, гладили ее и долго не могли успокоиться.

Со следующего дня начались тщательные поиски улик, которые могли прояснить загадочную историю леди Джейн. Оказалось, что в городе находился доктор Дембо, который лечил в доме Жозен приезжую даму с ребенком, хорошо помнил их лица и даже не забыл голубой цапли. Мало того, нашлись лица, которые оказались случайными свидетелями похорон матери леди Джейн и смогли указать место, где она погребена. Что касается вещей, привезенных умершей, то они пропали бесследно. Уцелели только часы, сбереженные Пэшу.

Леди Джейн осталась на воспитании в семье Ланье. Особое внимание было обращено на развитие ее прекрасного голоса. Имя девочки-певицы скоро стало известно в городе.

Тесный кружок друзей, куда входила семья Пэшу, Пепси и ее мать, Диана и старичок Жерар, заботился о девочке-сиротке, они общими усилиями воспитывали ее.

Голубая цапля занимала в этом кружке весьма почетное место. Часто, когда по праздничным дням дети весело и шумно играли, а черномазая Мышка как угорелая носилась по комнате, голубая цапля важно расхаживала вокруг них, по временам вдруг останавливалась, поднимала одну ногу и стояла неподвижно, точно мраморная.