Слова и проповеди при посещении паств, по случаю крестных ходов, к отдельным лицам и по особым случаям
I. СЛОВА ПРИ ПОСЕЩЕНИИ ПАСТВ
Слово при вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Волого
Мир вам! (Лк. 24; 36)
При всей употребительности сего святого приветствия в случаях, подобных настоящему, и при всем желании моем, чтобы мир Божий всегда водворялся в сердцах и душах ваших, я не осмелился бы теперь употребить сих евангельских слов в приветствие, если бы мне надлежало произнести их к вам от моего собственного лица. Ибо кто я, чтобы мне изрекать мир и благословение целой Церкви, которая, кроме других преимуществ, красуется целым собором святых угодников Божиих, по всем пределам ее почивающих нетленными и чудотворными мощами своими? Не паче ли мне самому должно предать себя молитвам сей Церкви, и от них ожидать мира душе моей и благословения служению моему? Но я уже сделал сие при самом вступлении моем в пределы паствы Вологодской. А между тем я прихожу к вам, братие, с тех святых гор, откуда воссиял свет веры для всей земли отечественной, из недр той Церкви, которая достойно и праведно именуется матерью всех Церквей российских. Приходя из такого места, от такой Церкви, как не принести с собой некоего дара духовного? - И я, оставляя святой град, прилежно молил о том всех святых Божиих, там нетленно почивающих. Дерзая о их-то предстательстве у престола Божия, о их богатстве духовном, я отверзаю теперь уста мои, чтобы от лица Церкви Киевской изречь мир и благословение Церкви Вологодской. Мир вам и благодать от Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго, Троицы Единосущной и Нераздельной, Которая равно исповедуется и славится на юге и севере, востоке и западе, везде просвещает, всех и все животворит и спасает. Мир вам и благословение от Преблагословенной Девы Марии, Матери Божией, нерукотворенное изображение Которой благоговейно созерцал и лобызал я в самоизбранном Ею для Себя доме на земле -святой п чудотворной Лавре Печерской! Мир вам и благословение от собора Архангелов и Ангелов, имени которых посвящена обитель, где обитал я доселе! Мир вам и благословение от святой великомученицы Варвары, нетленным мощам которой в продолжение нескольких лет благочестно предстоял я! Мир вам и благословение от преподобных и богоносных отец Антония и Феодосия и прочих чудотворцев Печерских, у подножия коих я совершал последнее служение перед путешествием к вам! За молитвами толиких и таких предстателей у престола благодати я дерзаю надеяться, что мое желание вам мира и благословения не будет одним праздным приветствием, что благодать Божия, действительно, осенит души и сердца ваши.
И одно ли прошедшее и оставленное мной ободряет меня? Когда озираю мысленно паству Вологодскую, то мне кажется, что я из одного рая духовного переселился в другой, подобный. Куда ни посмотрю, везде вижу целые лики святых. Воззрю ли на восток? - Там святой Прокопий Устюжский отводит молитвами своими каменную тучу, висящую над Устюгом; там святой Феодосии Тотемский среди сланых источников открывает новый неиссякаемый кладезь соли духовной, и сам соделывается в земле Тотемской солью, спасающей от гниения души и сердца. Обращусь ли к западу? - Здесь обители святого Павла Обнорского, святых Корнилия и Арсения Комельских высятся, яко твердыни духовные в прибежище и оплот воинов Христовых, в отражение врагов видимых и невидимых. Посмотрю ли на север? - Тут, среди волн на скале каменной, вижу несокрушимее всех скал и камней раку святого благоверного князя Иоасафа, преподобных Петра и Василия. Приникну ли к югу? - Там почивают, или, лучше сказать, стоят на страже духовной святые основатели Церкви Вологодской - священномученики Герасим, Иона и Питирим. Осмотрюсь ли кругом себя? - Се, преподобный Димитрий Прилуцкий! Се, преподобный Галактион Спасокаменский! Се, преподобный Герасим Киевский! Се, в самом храме сем, Антоний Вологодский!
Огражденные таким образом со всех сторон святыми ходатаями и заступниками,имуще, скажем словами Апостола, облежащь нас облак свидетелей (Евр. 12; 1) веры и упования, можем ли не благодушно выйти на предлежащий нам и вам подвиг спасения? - Быть не может, чтобы святые угодники оставили нас своей помощью, коль скоро мы будем обращаться к ним за ней с усердной молитвой, и будем идти неуклонно по святым стопам их. А мы будем делать сие, будем и сами идти, и вас вести туда же, куда шли и дошли они.
Что же нам именно должно делать для сего? В чем должно состоять наше служение среди вас? Чего вы вправе ожидать и требовать от нас? Чего должно желать от вас нам? - Когда я предлагал сам себе сии вопросы, то всякий раз слышал в ответ эти слова Апостола: И Той (Господь Иисус) дал есть овы убо апостолы... овы же благовестники, овы же пастыри и учители, к совершению святых, в дело служения, к созиданию тела Церкви Христовой (Еф. 4; 11-12).
То есть, братие мои, пастыри Церкви, по свидетельству Апостола, даются для того, чтобы руководить нас на пути к вечному спасению, чтобы служить нам при духовном возрождении нашем в жизнь вечную, чтобы назидать нас в вере, любви и уповании христианском, чтобы охранить нас от соблазнов мира и наветов духа злобы, чтобы врачевать недуги души и язвы совести нашей, чтобы соделывать нас благодатью Христовой живыми храмами Духа Святаго, чтобы приготовлять нас в (земном - ред.) мире к переходу в мир высший и лучший.
Итак, вот предмет деятельности и цель служения нашего у вас: мы должны быть вашими отцами духовными и пастырями, вашими духовными судьями и посредниками, вашими духовными наставниками и руководителями, вашими духовными врачами и утешителями; должны заступать у вас место апостолов Христовых и Самого великого Архиерея, Господа нашего Иисуса Христа.
Если бы смотреть при сем случае на скудость своих сил, на недостаток всех человеческих средств, то нам при настоящем случае сто раз надобно было бы воскликнуть с Апостолом: к сим кто доволен? (2 Кор. 2; 16). Сто раз надлежало бы сказать с Моисеем ко Господу: избери могуща иного, егоже поспеши (Исх. 4; 13).
Но Тот, Кто дал Своей Церкви пастырей и учителей, провидел нашу немощь и заранее сделал все для восполнения наших недостатков. В книгах пророческих и апостольских столько света, что .его станет для озарения всех заблуждающих, для отгнания всякой тьмы; в Таинствах христианских столько силы и действенности, что их достаточно для укрепления всех немоществующих духом, для исцеления всякой язвы совести. Кроме сего, всемогущий Спаситель наш всегда Сам среди Церкви Своей, и невидимо - силой и благодатью, и видимо - Телом и Кровию Своей. Здесь же, между нами, всегда Дух истины, Коего Он, вознесшись на небо, послал нам от Отца,да будет с нами во век, да наставляет нас на всякую истину, да облекает нас силой свыше, да утешает нас во всякой скорби и обстоянии. После сего нам остается только пользоваться тем, что в таком избытке давно уготовано, остается быть слугами и строителями Тайн Божиих, оказывая верность и усердие в домостроительстве спасения нашего.
И мы торжественно, пред лицем сего престола благодати, на котором невидимо восседает Сам Царь славы, обещаем Ему и вам сию верность и сие усердие. Вы не услышите от нас ничего, кроме того, что содержится в слове Божием, что провещано для нашего спасения пророками и апостолами. Будем преподавать истины спасения во всей их простоте и чистоте, не льстя слуху и привычкам, не подделывая слова Божия под вкус века сего, не ища от человек славы, ни от вас, ни от инех (1 Фес. 2; 6). Не будем жалеть ни времени, ни сил, ни трудов, только бы совершать свое дело и достигнуть цели. Нужно ли будет возвестить горе безчувственным и нераскаянным? - мы возвысим с пророком яко трубу глас свой, окружим себя грозой Синая и Хорива. Нужно ли будет ободрить и утешить отчаянных? - мы сделаемся, подобно Апостолу,тихи, как кормилица у колыбели дитяти. Постараемся, по примеру святого Павла, быть всем... вся, да всяко некия приобрящем (1 Кор. 9; 22).
Вот наше намерение и обеты! Сердцеведец видит, что они исходят из глубины души, Ему преданной, от сердца, жаждущего вашего спасения. Ничто не уклонит нас с нашего пути, не заслонит священной цели, к которой стремимся. Мы единожды и навсегда предали себя в волю Его, Всемогущего, всецело посвятили себя на Служение Ему и делу вашего спасения; для сего готовы положить самую душу свою.
Раскрывая таким образом перед вами душу и сердце свое, мы надеемся, что и вы воскрылитесь новой ревностью к делу спасения вашего, новым усердием к Церкви Божией; что вы приложите все внимание к тому, что будет возвещаемо вам, примете благодушно все, что почтете нужным сделать для усиления между вами веры и любви во Христе. Надеемся, что вы будете искать в наставлениях наших не слов красивых, а духа и силы евангельской; что вы без огорчения услышите самые обличения, когда они будут нужны. Наконец, мы надеемся, что вы будете воспомоществовать нам вашими молитвами, ибо если пастыри должны быть светильниками для паствы, то молитвы о них пасомых должны быть елеем для сих светильников.
Вот наши желания и наши надежды в отношении к вам! Другого ничего не желаем и не ищем.
Итак, призвав Господа на помощь, соединимся все в одном святом намерении и пойдем дружно все к единой общей цели - нашему спасению. Быть не может, чтобы Господь не благословил сего союза, не подал нам благодати служить вашему спасению, а вам - воспользоваться сим служением ко благу душ ваших.
Господи Иисусе, единый истинный и вечный Пастыреначальник душ и сердец! Ты Сам благоволил обещать в слове Твоем: аще (чесо) просите от Отца во имя Мое, то сотворю (Ин. 16; 23). Просите, и дано будет вам (Мф. 7; 7). Се, мы все просим у Тебя Единого: приими всех нас под Твое великое пастыреначальство и буди нашим Вождем и Наставником, а мы все люди Твои, и овцы пажити Твоея, отныне и до века. Аминь.
Слово при втором служении по вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Вологодской кладбищенской церкви
Может быть, для некоторых кажется не совсем обыкновенным, что мы, не осмотревшись еще, так сказать, на месте нового служения нашего в граде сем, поспешили на служение сюда, к последнему месту всех и каждого, но для нас это было естественно. Ибо на пастырях Церкви лежит долг печься не о живых только, но и об умерших; и о последних, если можно (так нам сказать -ред.), более, нежели о первых, - ибо живые могут и должны печься о своем спасении и сами, а умершим кто может оказать помощь, кроме Святой Церкви? Молитвы о них и Безкровная Жертва за них, - вот их единственное прибежище! Посему-то мы, памятуя долг свой к живым и мертвым, и совершив его, по возможности, в прошедшее служение в отношении к первым, ныне поспешили сюда для принесения молитв за последних, желая скорее преподать таким образом некое утешение духовное и почившим о Господе братиям нашим.
На свои ли слабые молитвы уповая, говорим мы таким образом? - Нет, молимся ли мы о живых, или мертвых, наше упование Тот, Кто един обладает живыми и мертвыми. Без Его всесильной помощи, сам по себе, кто дерзнет стать между землей и небом? Кто может явиться перед лице правды Божией даже с едиными собственными грехами? Но облеченные силой заслуг Христовых, с Кровию Завета вечного, на Голгофе за всех нас пролиянной, мы делаемся как бы всемогущи: смело приступаем к престолу благодати и воздеваем руки о успокоении душ усопших братий наших, зде почивающих.
Какой великий собор их должен быть теперь среди нас! Меня проницает трепет при мысли, что духовный взор их устремлен теперь на меня, и что некоторые из них, может быть, жаждут услышать от меня слово спасения!..
Но, усопшие братия, научите меня, каким языком должен я беседовать с вами?! Приму ли голос наставника? - Ваше поприще кончено, время наставлений прошло, и теперь вы лучше всех нас сами видите, правду ли говорили нам учители Церкви, когда утверждали, что едино есть на потребу человека, и что нет никакой пользы, если он приобретет весь мир, а погубит душу свою. Начну ли говорить к вам языком утешителя? - Но как дерзнуть ручаться за то, что происходит в вашем мире, который закрыт от нас непроницаемой завесой, где все не по-нашему, хотя многое отсюда, где тысяча лет, яко день един, и, может быть, день един бывает, яко тысяча лет!.. Изреку, однако же, что внушает мне Евангелие и собственное сердце: благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и Причастие Святаго Духа да будет и со всеми вами! - Да будет со всеми! Ибо не все ли вы сопровождены на место настоящего покоя вашего молитвами и благословениями Святой Церкви? Не над всеми ли вами возглашено разрешение от грехов? Не у всех ли вас в руках крест Христов?
О, возлюбленные, держитесь крепко, и непрестанно держитесь сего якоря спасения! Доколе крест Христов в руках и в сердце вашем, как бы ни были крепки волны внутренних и внешних искушений, никакая бездна не поглотит вас. Живая вера в Распятого превозможет все, изведет от всего, управит во всем и ко всему. Всесильное ходатайство и смерть за грехи наши Сына Божия, дражайшего Спасителя нашего - вот ваша сила, ваша пища, ваше утешение, ваше спасение! Стремитесь, сколько можете, горе, к Престолу благодати Его, стремитесь всеми останками ума и сердца, всеми силами совести и чувства, а для успеха в сем не озирайтесь вспять. Что вам в земле, которую вы оставили навсегда? Что вам в нашем мире, который исчез для вас невозвратно? Он, этот мир, и теперь тот же, что был при вас: так же весь лежит во зле и мраке, так же весь исполнен неправд и соблазнов; то же неведение путей живота, то же небрежение о своем спасении, та же злоба и лукавство, та же нечистота, чувственность и страсти. Вы испытали уже в час смерти всю тщету земного и временного; видели, как ничто не помогает человеку в день скончания его, - не озирайтесь же, возлюбленные, вспять к немощным и худым стихиям мира нашего; воздыхайте ко граду горнему и вечному, емуже художник и содетелъ Бог. Когда почувствуете благотворное веяние молитв, несущихся из нашего мира о вас ко Престолу благодати, расправляйте в то время и вы крыла духа своего верой и поревайтесь (стремитесь - ред.) всем существом его горе, в объятия Любви вечной! А мы, как теперь и здесь призывали, так всегда и везде будем призывать на вас милосердие Творца и всепримиряющую силу заслуг Христовых!
Что касается до вас, братие, зде стоящие, то мы сами пришли сюда не столько учить, как учиться. Пойдемте вместе на могилы братий наших и посмотрим, что там?
Что со знатностью и славой, что с мудростью и познаниями, что с богатством и роскошью? Увы, самый знатный здесь так же снедь червей, как и последний бедняк; самый мудрый и красноречивый так же безгласен, как и малое дитя; кости у первого из богачей лежат равно голые, как у того, кто всю жизнь не имел, чем покрыть своей наготы; все изравнено, сглажено, стерто, обращено в прах рукой смерти! - А мы гоняемся за всем сим! в этом полагаем задачу и цель жизни, на сие самое тратим силы и здоровье, на это меняем нередко совесть и душу! Ах, братие мои, кто мог ослепить нас столь ужасным образом? Разве не перед нами могилы братий наших? Разве мы созданы иначе, нежели они, и с нами не сделает смерть того же, что сделала с ними? Зачем же, мы повторяем одну и ту же ошибку? Зачем не поймем истинную цель жизни? Не устремимся за единым на потребу?
Эти и подобные размышления сретят нас на могилах братий наших, сретят непременно, если только мы, ходя между сими могилами, не будем подобны тем памятникам, которые стоят над ними; если будем помнить, что лежащие здесь на несколько лет, а некоторые на несколько дней были подобны нам; ходили, как и мы теперь здесь; некоторые думали, а некоторые, вероятно, и не думали, что им скоро лежать здесь; если притом перенесемся мыслью к своему последнему дню, вообразим, как и нас принесут на кладбище и опустят в землю, как и над нами возвысится дерновый холм и ляжет надгробный камень, как придет любимый нами человек и оросит слезой нашу могилу, а может быть, и не придет никто, и одна Святая Церковь, сия общая матерь, не забудет нас в молитвах своих. И мы будем лежать в земле до того страшного дня, когда всем надобно будет восстать и явиться на Суд Страшный. Если вы в подобных мыслях проведете, братие, краткое время вашего пребывания здесь, то вы услышите поучение, лучше коего никто не может сказать вам.
И подобные поучения слышать здесь вы можете всегда, как только захотите, ибо у живых только язык изменяется и становится иногда не похож сам на себя, а у мертвых всегда един и тот же: могилы никому не польстят и не скажут неправды. Посему, когда почувствуете нужду в наставлении, спешите сюда; здесь проповедь всегдашняя: всегда услышите, что жизнь наша кратка и внезапно прерываема, что все на земле тленно и ничтожно, кроме совести и души безсмертной; что надобно отличать и обогащать себя тем, что вместе с душой переходит в вечность, то есть делами благими, что тот из нас ужасный враг сам себе, кто живет так, как бы ему никогда не умирать. Аминь.
Слово, сказанное в Вологодской тюремной церкви
В темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25; 36)
Ужели драгоценные слова сии принадлежат и нашим темницам, и мы, посещая узников, посещаем чрез то Самого Господа и Спасителя нашего? Не должно ли, напротив, относить сего изречения к тем исповедникам имени Христова, которыми наполнены были темницы языческие во времена древних гонений на христианство? - Или, по крайней мере, к тем, которые, по запутанности обстоятельств и недальновидности правосудия человеческого, подвергаются заключению во темницы невинно?
Воздадим каждому должное: признаем с благоговением, что святые исповедники веры особенно были достойны того, чтобы Начальник и Совершитель веры благоволил усвоить Себе Самому их темничное заключение; не усомнимся исповедать и то, что подвергающиеся заключению без вины имеют особенное право утешать себя тем, что Сам Господь и Спаситель разделяет с ними узы их. Но, вместе с тем, скажем не обинуясь, что слова Господа относятся ко всем заключенным в темницах, кто бы они ни были, так что где темница, там невидимо и Он, Искупитель всех грешных. Ибо если душа, присутствуя во всем теле, не только не отсутствует (не отступает - ред.) от членов недугу-ющих, но еще наиболее сочувствует им, то может ли душа таинственного тела Церкви - Господь наш - оставить недугующие члены сего тела, то есть преступников закона, каковы заключенные? И что другое настоящий храм, как не опытное доказательство того, что слова Спасителя: в темнице бех, и приидосте ко Мне, - относятся ко всем темницам? Вы слышали, что воспевалось, видели, что совершалось здесь; скажите, есть ли какое-либо различие в совершаемом среди сего храма, на сем престоле, против других мест, против того, что совершается в церквах, находящихся среди чертогов царских? Та же Тайна и та же Жертва! то же Пречистое Тело, та же Пресвятая Кровь Сына Божия, те же Херувимы и Серафимы, предстоящие и служащие вместе с нами Царю славы!
Итак, собравшиеся здесь ныне братия и сестры о Господе, если вы пришли сюда в духе веры и любви, и отойдете отсюда в духе смирения и сокрушения о грехах своих, то вам не будет сказано на Страшном Суде: в темнице бех, и не посетисте Мене (Мф. 25; 43). Тем паче не скажут сего вам, братия и сотрудники, которые так благородно уделяют время от трудов общественных на служение здесь недугующему грехами человечеству. Благословен Господь, вложивший вам мысль на этот подвиг любви и смирения! - О, плоть и кровь не являют сего: это дыхание Его Всесвятаго Духа! Не ослабевайте же в вашем подвиге и самоотвержении, еже иматъ мздовоздаяние велико. Наступит день, когда, может быть, вместо всех прочих прав и отличий наших одна сия жертва любви уцелеет на весах правды вечной.
Но если мысль о пребывании Самого Спасителя в темницах с узниками должна располагать каждого последователя Христова смотреть на темницы с неким особенным вниманием и даже уважением, и стараться оказывать посильные услуги заключенным, то заключенные, кто бы ни были, тем паче должны иметь в сей мысли неиссякаемый источник назидания и всегдашнее побуждение к признанию своих проступков, к обращению заключения своего в средство изменить себя на лучшее. "Господь Премилосердый, - так должен рассуждать со своей совестью каждый узник, - благоволил сказать: в темнице бех, и приидосте ко Мне; итак, Он Преблагий не оставляет меня и в темнице. Слава Его любви и милосердию! Доколе Он со мной, нет места отчаянию; с Ним Всемогущим я могу и в темнице стяжать свободу духа, получить вечное спасение. Но кто заключил Его в темницу? - Я, моими грехами и преступлениями! Какая ужасная неблагодарность! Он омыл меня благодатью Духа Святаго в Крещении; Он питал меня Телом и Кровию Своей в Таинстве Причащения; Он открыл мне вход в Царство Небесное, - а я, неблагодарный, будучи членом тела Его, заключил Его, в лице своем, - в темницу. Ради меня, непотребного, страждет пресвятое имя Его! ибо я, христианин, коему должно отличаться от неверующего паче всего чистотой совести и жизни... я стал делами своими хуже неверного! Еврею, магометанину, идолопоклоннику простительнее грех, ибо он не знает пути правды, не имеет в руках Евангелия, не знаменует себя крестом. Я имел все это и впал в такие преступления! Чувствую мою вину, осуждаю свою прежнюю жизнь, даю обет жить впредь, как прилично христианину. Пусть закон карает меня: временное наказание, мною заслуженное и перенесенное, освободит меня от казни вечной. Лучше в сей жизни все перетерпеть, только бы омыть грех, нежели, укрываясь от правосудия здесь, подвергнуться вечному мучению там. Что значат все земные наказания перед пламенем адским? Посему, вместо ропота, я благодарю Тебя, Господи, что Ты запял (остановил, запнул - ред.) стопы мои на пути беззакония и предал меня в руки правосудия. Теперь я имею все средства исправиться и окончить жизнь в покаянии; а укрывшись от правосудия, я, без сомнения, продолжал бы идти далее во глубину зол, зашел бы в такую пропасть, откуда нет возврата, умер бы во грехе и соделался бы жертвой ада! Благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием твоим! " (Пс. 118; 71).
Так, или подобным образом, должны размышлять сами с собой вы, которые находитесь за сими забралами. Не для обличения вас пришли мы сюда, а чтобы преподать вам утешение и назидание. Видите сами, как святая вера со всеми Таинствами своими приблизилась к вам; не удаляйтесь же и вы от нее; приблизьтесь к ней верой, покаянием и исправлением своих нравов! При всех грехопадениях ваших вы имеете еще все средства к тому, чтобы соделаться паки добрыми людьми и христианами истинными. У вас есть ум, чтобы познать путь правды и отличать его от пути беззакония; есть воля, чтобы избрать доброе и избегать злого; есть совесть, чтобы восчувствовать свои грехи и возненавидеть их; есть очи, способные плакать о содеянном; есть уста, готовые изрекать молитву и исповедь. Вспомните благоразумного разбойника, на кресте покаявшегося, - он со креста пошел в рай! Что мешает и вам подражать его святому примеру? Спаситель и теперь простирает со Креста руки ко всем кающимся: покайтеся и вы и прейдете от смерти в живот!
Но что слышу я? - Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему!Кто вопиет столь жалким воплем? Обремененный злодеяниями преступник? - нет! Обыкновенный узник? - нет! Человек, невинно страждущий в темнице? - нет! По крайней мере человек, находящийся в темнице? - нет! Кто же это? - Царь и пророк, мудрец и Псалмопевец - святой Давид! Но, дру-же Божий, кто мог заключить тебя в темницу? И где сия темница, когда ты управляешь всем Израилем, когда кедровые чертоги твои так пространны, что могут вместить всех жителей Иерусалима? На какое же заключение жалуешься ты? Откуда хочешь быть изведенным? - "Из темницы плоти моей, - ответствует святой Давид, - той плоти, которая непрестанно омрачает, связует, теснит и измождает безсмертный дух мой; той плоти, которая со всеми желаниями моими влечет меня долу, приковывает к земле, заставляет работать нетлению, не позволяет даже воздыхать свободно о горнем Иерусалиме. Чего не делал я, чтобы растерзать узы моих греховных навыков, возникнуть от рова страстей, изыти на широту свободы чад Божиих? Обращался за помощью к мудрости и мудрым; советовался с умом и сердцем; постился и плакал; даже связывал себя клятвой не преступать закона правды, - но тщетна надежда на мои собственные усилия! Остается одна надежда на милость и всемогущество Того, Кто един может воссоздать сердце чистое и обновить в утробе моей дух правый. И вот, я вопию к Нему, подобно последнему из преступников: Изведи из темницы душу мою! Возьми меня из сего суетного и мятежного мира в светлые обители Твои, - туда, где живет одна чистота и правда, где нет печали, ни воздыхания. Или, по крайней мере, облегчи благодатью Своею тяжесть плоти моей, укроти всемогущим словом Твоим бурю страстей, подаждь свободу сердцу и силу духу, да возмогу сразиться с полчищем нечистых помыслов и страстей, и потом безпреткновенно до конца жизни ходить в оправданиях закона Твоего. Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему! " (Пс. 141; 8).
Что мы должны заключить из сего молитвенного вопля царя Израилева? То, что у всякого из нас, кто бы он ни был, есть свое заключение и своя темница; что всем нам недостает свободы духа, недостает и возможности освободиться от рабства греховного собственными силами, без всемогущей помощи свыше. Воспользуемся же этим великим примером и, выходя из сей темницы, обратим испытующий взор на самих себя, низойдем во глубину и мрак своего внутреннего заключения и, найдя там томящийся в оковах чувственности дух наш, возревнуем о его освобождении, взывая, подобно царю Израилеву, к великому Разрешителю всяких уз: Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему! Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Вологодском горнем Успенском женском монастыре
Уподобися Царствие Небесное десятим девам, яже прияша светилники своя и изыдоша в сретение жениху (Мф. 25; 1)
Если есть какое место в Писании, которое вам всем должно знать наизусть, то это притча Спасителя о десяти девах. Тут ваша судьба настоящая и будущая, тут ваше спасение или ваше осуждение. Почему я и беру сию притчу в предмет собеседования с вами.
Что изображает она? Изображает состояние душ, ожидающих пришествия Небесного Жениха, их приготовление к сретению Его, самую встречу и неодинаковый прием их Женихом по причине разновременности прихода и недостатка у некоторых брачных принадлежностей. Такое изображение явно все клонится к тому, чтобы показать нам, как должно ожидать Жениха Небесного, как исходить в сретение Его, чем запасаться и что иметь для того, чтобы не остаться за дверьми чертога брачного. Теперь войдем в самый состав притчи.
Сколько было дев? - Десять. Все они были девы, то есть души, уневестившие себя Господу, все ожидали пришествия Жениха. И, однако же, не все допущены на брак Женихов; пятерым сказано: не еем вас! (Мф. 25; 12). Откуда такая разность в жребиях? Не оттого ли, что сии пять недопущенных были юродивы (неразумны - ред.)?Но они были юродивы не по природе, а сами себя учинили такими. Когда бы захотели, и они могли бы сделать все то, что сделано девами мудрыми. Притча называет их юродивыми за их безрассудные действия, за то, что они, стремясь к цели, небрегли о средствах, без которых она не может быть достигнута.
Что же помешало им войти на брак Женихов? - Сон и недостаток елея в светильниках. Уснув, они не скоро проснулись; проснувшись, вместо того чтобы вдруг идти на встречу Жениха, пошли искать елея. Таким образом пропущено время; пришли, когда уже были затворены двери, и потому остались за ними.
И мудрые девы не совершенно были свободны от сна, медленность прихода Женихова навела дремоту и на них: воздремашася вся и спаху. Но сон мудрых дев был сон тонкий, не чуждый бодрствования, сон, подобный тому, о котором говорит невеста в песни Соломоновой: Аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5; 2). Платя дань немощи природы, и они засыпали иногда, ослабляли свою духовную деятельность, по видимому даже прекращали ее; но сердце их бдело и было с Женихом, душа их всегда находилась там, где ее сокровище. Притом у них были готовы не одни пустые светильники, но и елей дел благих. Потому, едва только раздался глас: Жених грядет, исходите в сретение, - они встали и пошли на встречу.
Нужно ли подробно изъяснять, что значит этот опасный сон, и что изображает недостаток елея? Сон этот есть забвение нашей смерти и Суда, нас ожидающего, есть предание себя плоти и миру и погружение в чувственность, есть нерадение о своей душе и прекращение дел благих. А недостаток елея есть недостаток чистой любви к Богу и ближнему, которая одна может поддерживать горение в светильнике веры. Как душа погружается в этот сон? - От мысли, как показывает притча, что Жених не скоро идет и, может быть, не придет. С одной стороны видят, что смерть еще далека, что потому будет время покаяться и заняться делом спасения; с другой - видят прелесть мира и благ его, чувствуют влечение к ним своей греховной природы и поникают под этим искушением; сначала предаются одной дремоте, одному ослаблению в делах своего звания, потом мало-помалу засыпают совершенно, теряют духовное сознание и чувство, "земленеют", делаются мертвыми духом и предаются делам тьмы.
Отчего небрегут вовремя запастись елеем? По той же самой причине. Думают, что еще будет время приобрести его или занять у других, как, вероятно, обольщали себя этой мыслью и юродивые девы. То есть у кого занять? У святых Божиих, как иногда думают грешники. Ибо не часто ли бывает, что по упованию на молитвы какого-либо угодника Божия небрегут об исправлении своей жизни и нравов? Ставят перед иконой свечи, служат молебны, - а о том, чтобы осветить душу теми добродетелями, которыми украшался угодник Божий, омыться теми же слезами покаяния, которыми всю жизнь омывался он, -о том и не думают. Некоторые до самого прихода Жениха, до самой смерти своей даже не знают, есть ли елей в их светильниках или нет. Имея светильники, то есть содержа веру православную, ходя в церковь, нося монашеское платье, выполняя наружно уставы монастырские, думают, что этим все сделано. А как все сделано, когда в сердце нет чистой, постоянной любви к миру и ближнему? Когда в нем гнездится нечистота, любовь к миру и страсти? Как все сделано, когда обида какая-либо огорчает нас так же, как и мирян, когда чувственность так же прельщает, как и мирян? Ничего не сделано, доколе мы не предадим навсегда всего существа своего Господу; ничего не сделано, доколе мы не соделаемся мертвы для мира и живы для одного Господа; ничего не сделано, доколе мы не готовы положить ради славы Его и из любви к братиям нашим самую жизнь.
Памятуйте это, возлюбленные, и блюдитесь сна греховного и нечувствия. Живущим в мире, обязанным (окруженным - ред.) житейскими попечениями извинительнее, если иногда утомленные самыми трудами жизни воздремлют на страже своего спасения; а нам что и помнить, о чем и думать непрестанно, как не о конце своем, не о Суде Страшном, не о муках вечных?
Итак, отходя ко сну, говорите: "Не это ли ночь, в которую придет Жених и надобно исходить в сретение Его со светильниками?" Встав от сна, говорите: "Не это ли день, когда в последний раз осветит меня солнце, и я пойду мраком сени смертной?" Осмотритесь кругом себя: сколько сестер, с которыми вы жили, вместе молились, вместе радовались и плакали, теперь уже там, - или в чертоге, или за дверями чертога! И всем нам предстоит то же; смерть не останавливается, каждый год берет по нескольку, возьмет и всех; все ляжем во гроб, покроемся землей, пойдем на Суд.
Постараемся же запастись елеем добрых дел, доколе есть время. Пойдем заблаговременно к продающим - к обиженным нами, и испросив прощение, получим елей мира и незлобия; пойдем к бедным и нищим, и оказав им пол-.ощь, получим елей милосердия; оградимся постом и молитвой, и будем стяжать елей чистоты и целомудрия; будем как можно чаще иметь перед очами висящего на Кресте Спасителя нашего, стяжав елей терпения и преданности в волю Божию. Капля по капле - и составится полный светильник, и мы не будем принуждены никогда вопиять:дадите нам от елеа вашего, яко светилницы наши угасают (Мф. 25; 8). Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Белавинской каменной пустыни 10 сентября 1841 г.
Терпя потерпех Господа, и внят ми и услыша молитву мою: и возведе мя от рова страстей и от брения тины, и постави на камени нюзе мои и исправи стопы моя: и вложи во уста мои песнь нову, пение Богу нашему. Узрят мнози и убоятся, и уповают на Господа (Пс. 39; 2-4)
Достигши вас путем новым и доселе непроходимым (вследствие чрезвычайной засухи, бывшей в 1841 году, к острову открылся сухой путь с восточной стороны), видев на этом пути, подобно древнему Израилю, острану себя сюду и сюду (со всех сторон себя, там и там - ред.) волны, и восшедши потом на скалу вашу, окруженную шумящим озером, я невольно вчера привел себе на память сии слова Давидовы, и теперь обращаю их к вам вместо праздничного приветствия. Чтобы это приветствие не показалось, однако же, кому-либо неясным, воскресим в памяти нашей обстоятельства жизни Давидовой, послужившие поводом к произнесению вышеприведенных слов.
Известно, что царь и пророк в продолжение своей жизни подлежал множеству всякого рода опасностей: и внешних гонений - от Саула, и внутренних -от преследований того врага, который самого Саула сделал из помазанника Божия человеком отверженным. Спасаясь от преследований Саула бегством, святой Давид не раз обтекал горы и холмы иудейские, и одна из утесистых скал послужила ему к решительному торжеству над гонителем (1 Цар. 26; 13). Сей-то случай, конечно, имел он в виду, когда вдохновенной тростью писал благодарственную песнь: на камень вознесе мя... вознесе главу мою. Но у Давида была и другая скала, другой камень прибежища, на котором спасался он от преследования духовного Саула, с ним, как известно, жестоко ратовавшего, - а также от собственного малодушия и от бури страстей. Этот духовный камень был тот самый, из коего, по свидетельству Апостола, пили некогда израильтяне в пустыне воду жизни (1 Кор. 19; 4), камень, который Навуходоносор в чудном сновидении видел некогда отторгшимся от горы... без рук,поразившим собой и обратившим в прах истукана царств земных, ставшим потомвеликою горою и наполнившим собой всю землю (Дан. 2; 34-35). Камень, на коем стоит Церковь Христова, не боясь врат адовых, на Котором утверждаются и от Которого пьют воду жизни все верующие, - есть Господь наш Иисус Христос. Если какой камень, то сей, без сомнения, не забыт был Давидом, когда от полноты благодарного сердца за оказанное благодеяние он восклицал: на камень вознесе мя: обыдох и пожрох жертву хваления и воскликновения!
Видите теперь силу слов Давидовых, и почему они обращаются к вам от меня вместо праздничного приветствия? И вы вознесены на сугубый камень -чувственный и духовный; и под вами две скалы - видимая и невидимая! Крепка скала видимая: сколько веков озеро борется с ней, хочет опрокинуть ее и всегда возвращается вспять, так что вы каждый день видите перед собой исполнение глагола творческого:до сего дойдеши и не прейдеши: но в тебе сокрушатся волны твоя. Но стократ крепче и несокрушимее скала невидимая, на коей утверждается внутренний человек ваш. Что может против Господа и Спасителя нашего весь мир с его соблазнами, сам князь мира с его темным оружием и воинством? - Стойте же, возлюбленные, стойте непоколебимо на сем духовном камени, утверждайтесь, возвышайтесь и сами яко камение живо зиждитеся в храм духовен, святителство свято, возносити жертвы... благоприятны Богови Иисус Христом (1 Пет. 2; 5). Доколе вы на сем камне веры, дотоле не страшны никакие волны искушений, никакие бури страстей: пошумят и пройдут, не дадут внешнему человеку вашему несколько ночей спокойно уснуть, но не отнимут мира у духа; оторвут, унесут какой-либо кусок земли, то есть что было в вас земного и нечистого, но не опровергнут храмины спасения, утвержденной на камени. Когда восшумит вокруг вас буря, и свирепые волны начнут бить в стены обители вашей, помышляйте при сем, что на море житейских попечений свирепствуют еще большие ветры (сколько там несчастий! сколько потоплений! сколько слез и стонов!), и, представляя вашу здесь духовную безопасность, повергайтесь с благодарностью перед Тем, Кто извел вас от рова страстей, от брения мирской тины и поставил на камени нозе ваши. А между тем, памятуя, что среди бури и волнений всегда могут быть люди на озере, вас окружающем, в эту минуту, может быть, борющиеся с опасностью смерти, - воздевайте как можно чаще руки ваши к небу и молитесь о спасении их.
Да, возлюбленные, не напрасно скале, вас на себе носящей, повелено стать на самой средине бурного озера; это значит, что святая обитель ваша с ее крестоносными главами должна служить в знамение спасения и прибежища для всей страны окрестной, для всех погибающих телом и духом. Не забывайте сего божественного предназначения! Да обретают у вас все притекающие сюда приют радушный и благовременную помощь! А вместе с этим, да обретают они у вас пристанище и покой душам своим! Давид за то, что вознесен был на камень, приносил Господу, его вознесшему, в жертву овнов и тельцов; а вы за то же самое приносите неленостно Жертву Безкровную, молясь о мире всего мира, о плавающих и труждающихся на озере вашем, и об отпущении грехов тем, кои за этим самым и приходят к вам, особенно во дни Святой Четыредесятницы. Да не исходит из таковых никто ненаставлен-ным, неуврачеванным, неутешенным! Располагайте к покаянию и трогайте их не столько словами, сколько слезами вашими. Таким образом безводная и бесплодная скала ваша соделается благодатью Божией, неиссякаемым источником благословений для целой страны и превзойдет плодоносием духовным все нивы и вертограды мирские.
Что сказать вам, кои с таким усердием, несмотря на трудность пути, оставив домы и все занятия свои, собрались сюда на праздник пустынный? По самому усердию вашему к сему месту видно, что шум мира не заглушил вашего слуха духовного, что блага земные не могут наполнить вашего сердца, что вы знаете цену уединения и жизни отшельнической, и, может быть, завидуете тем, кои обитают здесь. Благословенно чувство, вас сюда приведшее! Питайте святую тоску по Небесному отечеству, укрепляйте ее всеми средствами, а для сего не оставляйте притекать под мирный кров этой святой обители. Но не скучайте, братие, своим состоянием, и не мыслите, чтобы оно мешало вам быть истинными христианами. Нет, святые праотцы все жили в супружеском состоянии, и, однако же, Авраам заслужил имя отца верующих. Моисей имел семейство, и, однако же, был пророк, вождь народа Божия, чудотворец и друг Божий.
Надобно только, живя в мире, не порабощать духа миру, не прилепляться сердцем к тленным благам его, не забывать обязанностей евангельских, удаляться грехов и каяться в тех, которые совершены волей или неволей; кто будет жить таким образом, тот и в мире получит спасение. Ибо от чего зависит спасение? Не от платья и одежды, не от места и звания, а от веры и дел добрых. Кто же не в состоянии иметь веру и творить добро? Тебе нельзя, например, быть часто на службе Божией? Вместо этого, что ни делаешь, делай во славу Божию, и ты всегда будешь на службе Божией. Закидываешь ли мрежи и проводишь ночь на озере, или возделываешь землю и проводишь день на поле? Коль скоро ты делаешь то и другое, призвав имя Господа Иисуса, оградив себя крестом, с намерением употребить добытое трудом на дело благое, то с тобою Ангел Хранитель, с тобой сама благодать Божия. То худо, если дела житейские совершаются по-язычески: с ропотом и клятвой, с корыстолюбием и обманом, для похоти и прихотей, - тогда подлинно губится душа и тело. Но кто велит совершить свое дело таким образом? Это зависит от нас, как от нас же зависит все положения и все дела свои освящать молитвой.
Этими и подобными размышлениями утешайте и ободряйте себя, братие, и будьте уверены, что Царство Небесное равно отверсто для всех - иноков и мирян; и что если в мире, - как иногда и в обителях иноческих, - погибают, то от самих себя. Погибают не по недостатку средств ко спасению, а потому, что не пользовались ими, не радели о душе своей. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемском Феодосиевом Спасо-Мурином монастыре
Преподобный отче Феодосие! Я твердо верую, что ты, почивая здесь нетленными мощами своими, никогда не оставляешь братию обители твоей без должного наставления, - что не только она, но и все притекающие с верой к святым и многоцелебным мощам твоим не отходят от тебя без тайного вразумления в душе и совести. Но долг пастыря, лежащий на слабых раменах моих, велит и мне благовествовать слово истины.
Итак, благослови отверзнуть уста для собеседования с братией твоей и подкрепи слабое слово мое твоей крепкой молитвой.
В глубокую полночь достиг я, братие, обители вашей и, однако же, застал вас всех бдящими и исшедшими на сретение меня с горящими светильниками. О, если бы всем нам сретить таким образом того Великого Архиерея, прошедшаго небеса,Который приидет некогда в полунощи и удостоиться войти с Ним в светлый чертог Его! И почему нам и вам не иметь сей благой надежды? Не для сего ли самого вы притекли на обитание под кров сей святой обители? Не для сего ли оставили все, что имели и могли иметь в мире? Не для сего ли произнесли святые обеты и облеклись во вся оружия Божия? Не для сего ли переносите все трудности и подвиги жития иноческого и постнического? При стольких средствах не достигнуть цели? От стольких жертв не получить плода? После стольких сражений не заслужить венца? Что может быть, не говорю горестнее, - постыднее? Что скажут о нас в таком случае святые угодники Божий, которых имена мы носим, у подножия которых живем, по следам которых пошли, молитвами которых ограждаемся и укрепляемся? Что скажет о нас тогда самый мир, нами оставленный, когда из среды его явятся люди, которые удостоятся войти в светлый чертог Жениха? Страшно, братие, и подумать о сем, - но должно думать! Когда великие подвижники до конца жизни нередко бывали в страхе за свое спасение, то нам ли предаваться безпечности и самодовольству? Когда сам святой Павел, восхищенный до третьего неба, бывший еще во время земной жизни в раю, говорит: аз себе не у помышляю достигши (Флп. 3; 13), то нам ли возлагаться спокойно на ложах своих в том мнении, что мы уже достигли? Забывая, по слову этого же Апостола, задняя, всегда простиратися в предняя, - вот наше правило и наша обязанность! Каждый день мы должны начинать так, как бы еще ничего не было сделано нами для своего спасения; и каждый день оканчивать так, как бы нам уже нельзя было делать ничего более.
Горе тому, кто от гордости и самомнения, или от нерадения и хладности -все равно - воздремлет на страже души своей! Враг спасения нашего не упустит сего случая, не замедлит во время нашей дремоты унести оружие духовное, постарается опутать, как Далида Сампсона, сетями чувственности дух наш, набросить смертоносную петлю на выю и повлечь за собой в пропасть адскую. Сугубое горе тому, кто с полным сознанием отвращает очи от высокой цели святого звания своего и устремляется вспять, во Египет духовного рабства! О, возлюбленные, блюдитесь сего возвращения вспять, а для того поминайте чаще, по заповеди Самого Спасителя, жену Лотову. Что погубило ее и обратило в столп сланый? - Воззрение вспять на Содом погибающий! Этот погибающий град есть мир лукавый и грешный, вами оставленный. И его ожидает та же участь, какая постигла грады, преогорчившие Господа, - огнь и жупел. Ангелы Хранители ваши извели вас из сует житейских, препроводили в Сигор духовный, - здешнюю богоспасаемую обитель; не озирайтесь же вспять, к благам мира, вами оставленным. Что вам в них? Вы и теперь, в сей жизни, уже нашли блага лучшие - беззаботность от суеты мирской, свободу духа, покой душевный; но это один залог благ будущих.
Там, по свидетельству слова Божия, уготовано истинным подвижникам то, чего око не видело, ухо не слыхало, что не восходило на самое сердцу человеческое. Есть чего подождать, есть для чего потрудиться! А мир, обольщающий настоящим, разве вдруг дает, что обещает? Когда потребует поклонения себе, он каждый раз говорит:сия вся... дам ти (Мф. 4; 9), но поклонись ему и увидишь, как он лишит тебя всех твоих собственных совершенств и, вместо награды, пошлет пасти свиния. В самом деле, присмотритесь к лицу людей, посещающих вашу обитель: много ли увидите светлой радости на сем лице, много ли довольства и мира душевного? Все воздыхают и стонут: бедные и богатые, безславные и славные; все приходят у вас искать утешения и отрады души и сердцу. Научитесь же, хотя их чуждого, ежедневного опыта познавать преимущество вашего состояния и пользуйтесь им как должно.
Отчего наиболее всегда страдала и теперь страдает жизнь иноческая? Отчего гибнут нередко труды долголетние, прежние подвиги самоотвержения и набожности? - От невоздержания. Решиться прямо на дела неподобные не могут многие из самых миролюбцев; инок тем паче защищен от того многими, даже внешними преградами. Но чувственность и плотоугодие, особенно в умеренном виде, как это бывает сначала, кажутся невинными утешениями плоти, даже неким родом необходимого подкрепления сил, тем паче слабости телесной. Но поток чувственности, единожды открывшись в душе и не загражденный тотчас святым воздержанием, подобен потокам горным: стремится долу и растет, растет и ширится, ширится и свирепеет, рассвирепев, все опровергает и уносит с собой. Что вначале могло быть заграждено рукой младенца, против того тщетно силится стать потом и великан. О чем в состоянии воздержания и думать почиталось за грех, то в состоянии невоздержания совершать считается едва не за добродетель. Не так ли низвергаются в бездну греха иногда те, которые подавали о себе самые прекрасные духовные надежды, которые долго трудились, высоко взошли и долго стояли на высоте?
Имея в виду сие, возлюбленные, никогда не слагайте с себя святых уз воздержания. А для того поминайте чаще Лота и его злоключение. Пример страшный! Живя в Содоме, он был чист и удостоился посещения ангельского; а достигши Сигора, пал, как не падают многие из самых грешников. Отчего? оттого, что, живя в Содоме, бдел над собой и ограждался постом; а пребывая в Сигоре, забыл на время святое воздержание. Если с праведником случилось такое ужасное падение от невоздержания, то чего не сделает оно из/нас, слабых и поползновенных ко греху? Но Лот загладил свое падение; а о нас, един Бог ведает, можно ли сказать, что мы, падши, восстанем.
Впрочем, если бы кого и постигло искушение, не отчаивайся. Рана и сокрушение обратятся на главу врага, коль скоро покаешься и оставишь грех. Смирение есть наилучшая из добродетелей, а кому естественнее иметь его, как не падавшему? Этот драгоценный плод, то есть смирение, всегда можно пожинать после самых грехопадений.
Не надобно только медлить в бездне, должно тотчас вопиять о помощи и дать себя извести из рова страстей. Мало ли у нас помощников и предстателей духовных? Кроме благодати Божией, никогда не оставляющей грешника, на это готовы все святые Ангелы и все угодники Божий, тем паче преподобный Феодосии, ваш началовождь и хранитель. К нему прибегайте, ему исповедайте грехи свои, у него просите помощи: он не оставит чад своих!
Прочее же, братие (моя), елика истинна, елика суть честна, елика праведна... елика прелюбезна... аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляйте (Флп. 4; 8). Бог же всякия благодати, возведый из мертвых Пастыря овцам великаго, Кровию завета вечного (Евр. 13; 20), и призвавый нас в вечную Свою славу о Христе Иисусе, Господе нашем, Той нас, мало пострадавших, да совершит, да утвердит, да укрепит, да оснует, и да сокрушит сатану под ногимаши (Рим. 16; 20). Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемской церкви Воскресения Господня, что на соляном заводе
Добро соль: ащеже соль не слана будет, ним осолится... Ни во чтоже будет ктому, точию да изсыпана будет вон и попираема человеки... Имейте соль в себе (Мк. 9; 50. Мф. 5; 13)
Как богата и неисчерпаема сокровищница слова Божия! И как легко .христианским проповедникам делать свое дело! Стоит только обращаться к сей сокровищнице и взимать из нее, что нужно.
Сами согласитесь, братие, что промысел, которым постоянно занимаетесь вы здесь, не из самых обыкновенных занятий и промыслов. Мне хотелось, однако же, преподать вам наставление по роду самых занятий ваших. И вот, едва только я помыслил об этом, как представились мне вышесказанные слова Спасителя. Сами видите, как они близко идут к вашему состоянию, и что в них содержится богатый урок для вас. Углубимся же в сей божественный источник назидания для приобретения из него соли духовной.
Добро соль. Итак, само слово Божие похваляет предмет ваших занятий. Обстоятельство немаловажное для вас, кои проводите (в занятиях - ред.) над солью, можно сказать, всю жизнь вашу.
Хотя никакой предмет труда не может унизить трудящегося, коль скоро он честен и полезен обществу, однако же лучше, без сомнения, для трудящегося, если самый предмет его всегдашних занятий чист и здоров, тем паче если и поучителен для него. Предмет вашего труда таков именно, по свидетельству самого слова Божия.Добро соль... Чем добро? - тем, что это одна из самых чистых стихий земных; тем, что соль придает в устах человека всему вкус и приятность; тем, наконец, что соль есть употребительнейшее средство к сохранению слабых вещей от порчи и тления. Посему-то соль издревле служила у всех народов символом совершенств духовных, особенно мудрости, твердости и постоянства, верности и целомудрия. Посему-то, без сомнения, когда предписывалось через Моисея израильскому народу приносить Господу разные жертвы, то вменено в обязанность, чтобы каждая из них была осолена солью (Лев. 2; 13). Посему-то, наконец, Господь самих Апостолов своих сравнивал с солью: Вы есте соль земли (Мф. 5; 13).
Как не добро после этого соль? И как не добро иметь ее перед очами, дабы полюбить те прекрасные добродетели, которые она выражает собой? Вы слышали, какие добродетели: чистота, постоянство и нетление. Старайтесь же иметь их, братие; будьте и в нравах, и в жизни чисты, как соль, постоянны, как соль, благоприятны всем, как соль, удалены от порчи и тления, как соль. Постыдно было бы целый век трудиться над солью и, между тем, оставаться растленным в своих нравах, быть гнилым в речах и словах.
Как соль получает свои прекрасные качества? - Посредством огня. Без огня не было бы хорошей соли. Заметьте это и старайтесь благодушно переносить скорби и лишения, неизбежные в жизни каждого! - это огонь, необходимый для нашего очищения. Кто пользуется сим огнем как должно, тот сам становится чистой солью на трапезу Господню.
Добро соль... аще же соль обуяет, ним осолится; ни во чтоже будет кто-му, точию да изсыпана будет вон и попираема человека (Мк. 9; 50. Мф. 5; 13).
Несмотря на добротность состава своего, соль при некоторых обстоятельствах может терять свои прекрасные качества: становится несоленой и недействительной. Нет ничего хуже такой "обуявшей" соли, - она решительно не способна ни к чему, даже вредит той земле, на которую ее высыпят. Так бывает с солью - так бывает и с людьми. Если служители алтаря престанут учить здраво, священнодействовать со страхом Божиим, если не будут подавать примера благой жизни, - то что они, как не соль обуявшая, и что остается сей соли, как быть высыпанной на всеобщее попрание? Если начальники и приставники работ и трудов не будут оказывать справедливости в требованиях и воздаяниях, не будут снисходить к немощи и нуждам трудящихся, не будут служить им примером усердия к Церкви Божией, воздержания и кротости, -то что они, как не соль обуявшая? И куда годна сия соль, как не на то, чтобы ее иссыпать вон и попирать ногами? И вы, отцы и матери, если младые дети наслушаются от нас слов срамных, насмотрятся дел неподобных, - то что вы, как не соль обуявшая? Чем после этого осолитъся юному поколению и избыть раннего растления нравов? И что ожидает некогда вас самих, когда вы явитесь пред Отца Небесного с детьми, развращенными примером вашим? -Ни во чтоже будет... точию даизсыплется вон в попрание человекам.
Имейте соль в себе. Заповедь крайне примечательная для всякого, тем паче для вас, которые трудитесь постоянно над солью. Слышите ли? мало иметь соль вне себя, под своими стопами и в своих руках; надобно, по слову Господа, иметь соль в самих себе. Что это за соль внутренняя? - В теле человеческом, как в малом мире, находятся все стихии; есть и соль, как необходимая часть целого. Но сия соль не зависит от нас; нельзя по произволу ни иметь, или не иметь ее, хотя недостаток естественной солености в теле всегда сопровождается его расстройством и болезнями. Бывает и в душе человеческой природная соль; это самое выражаем мы, когда говорим: "такой-то человек с солью", "в его словах много соли", - то есть он остр и умен, его слова замысловаты и приятны. Но и такой соли, с одной стороны, нельзя иметь, кто не получил ее от природы; а, с другой, - сия соль, как показывает опыт, не только не спасает от тления, а нередко сама производит тление духовное, обнаруживаясь в вольномыслии и шутках зловредных, в кощунстве, пересудах и злоречии.
Какую же соль заповедуется нам иметь в самих себе? Соль благодати, ответствует апостол Павел. Слово ваше, - говорит он, - да будет всегда... солиюблагодати растворено (Кол. 4; 6). Если слово должно быть растворено солью благодати, то и мысль; если мысль, то и ум; если ум, то и душа. Благодать, и только она одна, своим действием, своим огнем всеочищающим образует в нас соль духовную, исправляет и соделывает благопотребной и соль естественную. У человека, облагодатствованного Духом Святым, все бывает растворено солью благодати - мысль и чувство, слово и взгляд; самый телесный состав, проникнутый этой солью, забывает свое тление, как показывает пример нетленных телес святых угодников Божиих.
Но нам ли, подумает кто-либо из вас, иметь в себе такую чудную соль и такую великую благодать? В нашем ли состоянии думать о таком совершенстве? А почему бы не только думать о нем, но и не иметь его? Разве мы крестились все не Духом Святым? Разве у Него недостанет зиждительного огня для образования во всех нас соли благодатной? Кто теперь преподобный Феодосии Тотемский? - Друг Божий, собеседник и сожитель Ангелов, украшение Церкви Православной и светило страны нашей. Но и он жил некогда на сем же месте, трудился над тем же делом, которым занимаетесь вы; подобно вам, копал землю, рубил дрова, сидел у огня день и ночь. Не помешали же ему все эти, так называемые, черные труды убелиться душой своей паче снега; не воспрепятствовали же ему эти грубые и плотские занятия утончить свой дух, сделаться сосудом благодати, духовной солью земли тотемской. Как он мог совместить такой род жизни с такими совершенствами духовными? - Тем, что среди всех занятий ограждал себя смирением и страхом Божиим, тем, что на все вокруг себя смотрел чистыми очами веры и из всего умел извлекать назидание и пользу духовную. Чувственная соль, которую обрабатывал он, непрестанно напоминала ему слова Писания, побуждала стараться о снискании тех благих качеств, которые выражает собой соль. Сидя у огня, на котором варилась соль, Феодосии всегда переносился мыслью к огню адскому и размышлял сам с собой так: "Если огонь, который разведен моими слабыми руками, так нестерпим и ужасен, то каков должен быть огнь, возжженный десницей Всемогущего для грешников? Если в этом нашем огне нельзя и полминуты пробыть без жестокого мучения, то каково должно быть мучение тех, которые ввержены будут во огнь вечный?" Так размышлял сам с собой преподобный и страхом вечных мук спасал себя от всякого поползновения на грех.
Что мешает, братие мои, и вам всем иметь подобные мысли и, просиживая целые дни и ночи над огнем, вместо того, чтобы скучать от бездействия, воспоминать об огне вечном и, воспоминая, рассматривать себя и свою жизнь, нет ли в ней такого, что неминуемо подлежит горению в нем? Святой угодник Божий для того, конечно, и был на нашем месте, дабы вам оставить пример. Подражайте ему, и тогда огонь, почти неугасаемо горящий у вас, будет производить сугубое действие: образуя соль в руках ваших, он будет действовать к образованию соли духовной внутрь вас. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Успенском соборе
Прежде всего, благодарю Господа, что даровал мне быть в вашем богоспасаемом граде и поклониться святым мощам угодников Божиих, в нем почивающих! Благодарю Господа, что сподобил меня воздеть молитвенно к Нему слабые руки мои на том месте, где воздевали их святолепно преподобные Прокопий и Иоанн, Корнилий и Леонтий! Немалое преимущество, братие, жить в таком граде, у подножия святых Божиих! Кто бы, например, отвратил ужасную каменную тучу, висевшую некогда над градом сим, если бы в нем не было тогда святого Прокопия? Без сомнения, и по успении своем святые угодники не оставляют особенным заступлением своим те места, где почивают нетленными останками своими, и живущие на этих местах имеют добрый залог упования во всякой скорби и обстоянии.
Но, братие мои, видимая близость к нам святых угодников Божиих, толико полезная для нас во всех отношениях, требует и от нас особенного преспеяния в вере и добродетелях христианских. Иначе мы подвергнемся гораздо большему осуждению, в сравнении с другими, за нашу нечистоту и нерадение, как имевшие пред собою особенный пример благочестия, особенное побуждение быть истинными христианами.
Итак, позвольте мне, по долгу пастыря Церкви, войти с вами в рассмотрение духовного состояния вашего и для сего предложить любви вашей несколько вопросов.
И во-первых, храните ли вы в целости драгоценный залог веры, преданный каждому из нас при Святом Крещении? Памятуете ли, что все мы, кто бы ни были, есмы существа падшие, которые, быв созданы невинными, украшены образом Божиим, поставлены в рай сладости, предназначены к бессмертию и блаженству вечному, не умели стоять на высоте богоподобия, послушались совета змииного, низверглись произвольно в бездну преслушания и греха, разбились в прах и потеряли все, что имели и могли иметь? Памятуете ли, что для восстановления нас от этого ужасного падения, для изведения из бездны греха и тления, сошел на землю Сам Сын Божий, облекся нашей плотию, жил подобно нам, претерпел все роды бедности и поношений, умер за нас на Кресте, сошел во ад и потом, воскресши из мертвых, вознесся на небо, дабы с Престола славы управлять всем миром к нашему спасению? Памятуете ли, что сей возлюбленный Искупитель наш, вознесшись на небо, послал нам вместо себя иного Утешителя, Духа Пресвятаго, дабы Он пребывал с нами вовек, наставлял нас на всякую истину, утешал нас во всякой скорби? Что сей Всеблагий Дух просвещает нас в пророках и Апостолах, освящает и врачует в Таинствах Церкви, что Он обитает благодатью Своею в каждой душе, которая не изгоняет Его из себя своей нечистотой и нераскаянностью? Памятуете ли, что у всех нас есть общая, Самим Богом данная матерь - Церковь Христова, которая отрождает (возрождает -ред.) всех нас водой и духом в Таинстве Крещения, питает всех нас словом Божиим, и Телом, и Кровию Христовою в Таинстве Причащения, врачует души и совести в покаянии и исповеди, сопровождает нас в самые двери гроба разрешением и молитвами своими, что связанное или разрешенное служителями ее вязуется или разрешается в то же время на небе, и что всяк, противящийся святым уставам Церкви, поэтому самому есть хуже мытаря и язычника? Памятуете ли наконец, что все мы здесь, на земле, на краткое время, что всех нас ожидает смерть и Суд, что настанет время, когда все видимое прейдет, все умершие восстанут, дабы восприять по делам своим, и что тогда истинно покаявшиеся получат блаженство нескончаемое, а нераскаянные подвергнутся вечным мукам во аде?
Вот сущность святой веры нашей! Она высока и вместе открыта каждому, как свод небесный; глубока, неисчерпаема и вместе доступна всякому, как море; неисследима в существе и вместе благотворна для всех и везде, как солнце. Храните, братие, сию святую веру: за нее мученики пролили всю кровь свою, ей святые подвижники посвятили всю жизнь свою; для нее скитались в горах... и в пропастех земных те, которых, по слову Апостола, не бе достоин (весь) мир (Евр. 11; 38). Стыдно и грешно будет нам, если мы не сохраним сей святой веры теперь, когда ничто не отвращает от нее, а все побуждает хранить ее в целости.
Соблюдая веру правую, стараетесь ли, братие, жить по правилам сей святой веры? Вы знаете, чего требует она от нас, - чтобы мы не любили мира, ни яже в мире,чтобы избегали похоти плоти, похоти очес и гордости житейской, чтобы провождали жизнь в целомудрии, благочестии и правде, чтобы были милостивы, кротки, великодушны, чтобы помышляли и исполняли, по слову Апостола, вся, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста... аще кая добродетель и аще кая похвала (Флп. 4; 8). Такова ли наша жизнь, возлюбленные? Кого Бог благословил дарами счастья, благодарит ли тот Бога и употребляет ли сии дары во славу Его и на пользу ближних? Кого Бог благословил несчастьем, смиряется ли тот под крепкую руку Божию, носит ли свой крест благодушно и пользуется ли им для очищения и освящения души своей? - Отцы и матери, воспитываете ли детей ваших в страхе Божием, и подаете ли им пример жизни святой и богоугодной? Чада и домочадцы, вознаграждаете ли своей любовью и послушанием родителям заботы и труды, для вас подъемлемые, услаждаете ли своим усердием и нежностью их старость и немощи? - Господа и властители, памятуете ли что и над вами есть Владыка, Коему должны вы будете некогда дать отчет в участи подручных вам, и не страждут ли они от вашей жестокости и ваших прихотей? - Слуги и рабы, служите ли господам своим по-христиански, трудясь от души, а не пред очами точию работающе? Знаете ли, что вы служите не человекам, а Господу, Который поставил вас при рождении в это состояние, и что чем труднее жребий ваш здесь, тем большая ожидает вас награда там? Христианство не уничтожает различия званий и состояний земных, но оно облагораживает и освящает их все. Христианин превыше земных отношений; каждое звание для него есть только переход к одному званию - всеобщему, небесному. Там все изравняется, все вознаградится сторицей; там соединимся все и составим единое семейство Отца Небесного.
Имея в виду эту высокую цель бытия нашего и зная, что в будущее вечное Царствие Божие не внидет ничто же нечистое, стараетесь ли, братие, очищать себя от всякия скверны плоти и духа и украшать себя теми добродетелями, которые приличны наследникам сего Царствия? Бегаете ли греха и соблазна, как язвы? Ищете ли дел благих, как сокровища? Стремитесь ли к истине? Любите ли правду? Услаждаетесь ли чистотой? Держитесь ли воздержания? Храните ли кротость и смирение?
Господь Премилосердый, ведый всю существа нашего немощь, преподал нам наидействительнейшее средство к изглаждению самых грехопадений наших; я разумею покаяние и исповедь. Пользуетесь ли вы этим драгоценным средством, как должно? И производит ли оно в вас то, что должно? Пользуетесь ли? - Мы ежедневно омываем лицо и руки; почитаем за необходимое чистить платье, обувь и внутренность домов наших; как же хотя раз в год не омыть души и сердца слезами покаяния? Не очистить совести исповедью? Но покаяние действительно тогда только, когда оно сопровождается истинным раскаянием во грехах; исповедь сильна тогда только, когда мы не возвращаемся паки на те грехи, в которых прияли отпущение. Итак, стараетесь ли избегать тех мрачных и скользких стремнин, куда падала и где сокрушалась ваша добродетель? Принимаете ли все меры к тому, чтобы нежный росток невинности, возникающий в Таинстве Покаяния, был огражден и храним от новых бурь, от новой засухи и ожестения греховного, от нового наводнения потоками чувственности? Без этого вы будете восставать токмо для того, чтобы упасть снова и еще глубже, доколе не погрузитесь в ту глубину зол и нечестия, откуда нет исхода.
Последний вопрос: памятуете ли, братие, о своей смерти и приготовляетесь ли как должно к последнему часу вашему? Неминуем и грозен час сей; страшно разлучение души от тела! Тогда все оставит нас; все, что занимало, обольщало, радовало и печалило! Позади мир и жизнь; впереди вечность и Суд! Одна вера, одни добрые дела, одно покаяние и сокрушение сердца пойдут за нами и будут в помощь нам, если мы стяжали их. Памятуете ли сие, возлюбленные, и готовитесь ли к переходу из суетного мира сего в вечность? Если мы, предпринимая какой-либо временный путь, заранее готовимся и обдумываем, как совершить его, где и в какое время остановиться, что где сказать и что где сделать, то не крайнее ли безрассудство - иметь пред собою вечность и не думать предварительно, как вступить в нее? не стяжать надлежащего запаса на бесконечное странствование? не употребить всех сил и средств на то, чтобы последний грозный час не застал нас внезапно неготовыми? Ибо кто положил завет со смертью? Кто может сказать, что он увидит завтрашний день, не пойдет ныне же путем всей земли? Благо тому, кто живет так, что всегда готов окончить жизнь и предстать на Суд Божий! Но горе тому, кто потерял из виду последнюю цель бытия своего, кто поработил себя похоти и страстям, кто, имея еще возможность принести покаяние во грехах своих и очистить их верой и слезами, не спешит воспользоваться средствами к спасению грешной души своей! Пройдет драгоценное время милосердия, -и двери затворятся! Начнет плакать и вопиять, - и никто не услышит! Да не постигнет сия страшная участь никого из вас! Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Иоанно-Предтеченском женском монастыре
Среди пастырского странствования моего, проповедуя в разных местах слово Божие, я всегда старался о том, чтобы, по крайней мере, возродить в слушателях моих печаль по Бозе и сетование о грехах своих, пробудить в них мысль и тоску по Небесному Отечеству. Ибо между опасностями жизни мирской самая главная та, что человек, преданный земным заботам, сам неприметно "земленеет" и делается нечувствительным к своему спасению; забывает совершенно, для чего он создан и к чему предназначен; живет, как бы ему никогда не надлежало умирать и явиться пред Страшным Судом Божи-им. Имея в виду эту опасность, я всегда в моих беседах непосредственно обращался к душе и совести моих слушателей; тотчас вступал в брань с миром и его соблазнами и, срывая с сего врага личину его мнимых прелестей, показывал все земное и временное во всем его ничтожестве.
Здесь, думаю, нет нужды говорить мне таким языком, обращаться к этим средствам убеждения. Ибо кого я вижу пред собою? Вижу многочисленный сонм жен, которые, несмотря на слабость своего пола, давно дерзнули сами вступить в брань с миром и доказали победу над ним уже самым удалением от него навеки; которые, по заповеди евангельской, оставили все, чтобы восприять благую часть Мариину и начать искать единого на потребу. Таких слушателей к чему побуждать? От чего отвращать? В чем наставлять? - Вступив в такой священный круг, не паче ли должно сорадоваться, благодарить Господа и славить? И мы, предстоя у престола сего, не оставили принести должную жертву хвалы и благодарения за вас, и вас самих приглашаем как можно чаще делать то же самое. Ибо без Его всесильной помощи вы не только не разорвали бы уз мира, на вас лежавших, но, может быть, и не подумали бы разрывать их когда-либо. В самом деле, мало ли в мире людей, которые, вполне чувствуя тяжесть своего мирского положения, желали бы выйти и убежать из области духовного рабства, но не могут сделать этого. Сто раз может быть собирались, подобно древним израильтянам, в путь, и доселе сидят в плену на реках Вавилонских;тоскуют и плачут о родном Иерусалиме, но остаются в Вавилоне. То же было бы и с вами - без особенной благодати Божией к вам. Памятуйте же, возлюбленные, благодеяния Божий и пользуйтесь для своего спасения преимуществами вашего звания и вашей свободы духовной.
Чего недостает вам для спасения? Мир со своими соблазнами не смеет преступить за праг (порог - ред.) святой обители вашей. Если является кто здесь, то не в виде грозного владыки, требующего от рабов своих жертв и поклонения, а в виде странника и пришельца, чтобы послушать вашего богослужения, поучиться вашим примерам. Церковь со всей святыней, со всеми Таинствами, со всеми обетованиями своими так близка к каждой из вас, что вы все, подобно Преблагословенной Матери Божией, живете под сенью дома Божия, а некоторые из вас, подобно Ей, могут входить в самое Святое святых.
Страждет ли какая-либо сестра от старости, - руки младых сестер готовы на услуги и помощь. Страждет ли какая-либо сестра от младости, - уста и сердца сестер опытных готовы на утешение и на молитву за нее. Приходит ли недуг телесный, - недалеко врачевство и телесное, если его требуют, а духовное всегда является, хотя бы его и не требовали почему-либо. Приходит ли конец самой жизни, - не о чем думать и пещись, кроме души своей; спокойно можно закрыть глаза, будучи уверенной, что оставшиеся в живых сестры сделают все, что нужно, для поминовения души отшедшей. Можно ли желать состояния лучше этого тому, кто воистину ищет своего спасения?
Но мы, помыслят при сем некоторые из вас, не можем, к сожалению, посвящать всего времени нашему Богу и молитве, должны трудиться и работать для снискания себе хлеба насущного, - это заставляет иногда даже оставлять богослужение или стоять на нем с рассеянной мыслью и думать о земном.
Такого рассеяния мыслей надобно всячески избегать, возлюбленные. Но что виной его? Труд ли телесный? Напротив, известно, что праздность порождает еще более рассеяние и земные помыслы. Среди труда, если мысль и обращается в земном, то, по крайней мере, около предметов труда, все еще довольно чистых и невинных, а там, у праздности, мысль любит парить и извиваться около предметов самых чувственных и нечистых. Это рассеяние мыслей, на которое в вашем состоянии так часто жалуются, вообще сродно нашей падшей и нечистой природе; и доколе мы не освободимся от него духовным бдением и молитвой, доколе не победим благодатью Божией зла, в нас живущего, не подчиним воображения уму, ума - духу, духа не заключим в воле Божией, - дотоле, где бы мы ни были, хотя бы на самом небе, будем рассеянны и преданы мыслям земным. А что касается собственно труда телесного, то он сам по себе не только не вредит духовной жизни, а напротив, служит для нее помощью и оградой. Посему-то именно у древних подвижников благочестия время и делилось всегда между занятиями духовными и трудом телесным. Духа праздности они почитали величайшим врагом духовной жизни, особенно родителем духа уныния, и потому молились первее всего о удалении его от себя, как это показывает молитва святого Ефрема, так часто повторяемая в Святую Четыредесятницу.
Посему же, без сомнения, Сам Господь и Пречистая Матерь Его благоволили Своим примером в поучение наше освятить труд телесный. Ибо кто, думаете, доставлял пропитание Господу, когда Он жил до тридесяти лет в дому Иосифовом, в Назарете? Архангелы и Ангелы? Нет, руки старца и древоделя Иосифа и Его собственные! Чем после молитвы и слова Божия занята была обыкновенно Матерь Божия? Сотворением чудес? Изречением пророчеств? Нет, обыкновенными делами своего пола, трудами телесными, плодом которых был и тот нешвенный хитон, который покрывал наготу Божественного Сына Ее пред Распятием. Видите, Кто трудился и работал! Нам ли после этого жаловаться на труд и думать, что он мешает жизни духовной? Нет, если какая из сестер находится в необходимости труда, та благодари за это Господа, Который поставил ее в состояние, подобное бывшему состоянию на земле Его собственному и Матери Своей; а если какая сестра не находится в сей необходимости, та ставь как можно чаще сама себя в состояние труда, дабы не лишиться мзды трудящихся, дабы избегнуть опасностей праздности, дабы не подпасть под строгое, но совершенно праведное изречение Апостола: не трудивыйся да не ястъ! Другое дело, немощь телесная и неспособность к труду: когда заметите ее в какой-либо из сестер, то спешите остановить трудящуюся, помогайте ей соединенными силами, кто от избытка, кто от усердия, дабы излишек труда, обременив тело таковой (утрудив ее - ред.), не повредил и ее душе! Когда будете поступать таким образом, тогда все пойдет хорошо, и между вами не будет воздыханий от трудов.
Что еще сказать вам, возлюбленные о Господе сестры? Не забывайте цели, с которой пришли вы сюда; не забывайте обетов, вами произнесенных; не забывайте смерти и Суда Страшного! Никакие ограды не защитят нас от нападений врага, если мы не станем ограждать себя непрестанно именем Господа Иисуса, смирением и бдением духовным над своим сердцем; никакие молитвословия и службы не освятят нас, если в душе нашей не учредим непрерывного служения Богу духом и истиною, кротостью и чистотою, покаянием и исповеданием пред Сердцеведцем грехов своих. А учредить внутри нас этого Божественного служения никто не может, кроме Самого Духа Святаго. К сему-то Пресвятому Духу обращайтесь как можно чаще с молитвой о том. Он не только наставит вас на всякую истину, но и подаст силы исполнить всякую правду. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Сольвычегодском соборе
Принесши на алтаре сем Безкровную Жертву о благосостоянии вашего града, воспомянув над нею молитвенно живых и мертвых, я по долгу пастыря должен теперь обратиться к вам, братие, со словом назидания христианского. Желал бы побеседовать с вами о многом, желал бы повторить вместе с вами все учение о благочестии христианском, но краткость времени не позволяет сего. Впрочем, если бы мы имели и много времени, то можно ли сказать с сего места все? - Могут ли сделать это даже здешние пастыри ваши и наставники, беседуя с вами часто? Кто хочет знать все, что нужно для его спасения, тот необходимо должен размышлять и учиться сам. И, благодарение Господу, у каждого из нас есть средства к тому. На эти-то средства хочу я указать вам теперь, дабы вы пользовались ими, когда захотите. Ибо, к сожалению, многие ими вовсе не пользуются и потому остаются во тьме и неведении.
Самое первое средство к научению себя у каждого человека есть его совесть. У кого из людей нет совести? Кто не слышит, хотя по временам, голоса, повелевающего ему то или другое делать, а это или сие оставить? Что же такое совесть, как не глас Самого Бога? Он, Отец Небесный, посылая нас в мир сей, дает нам это драгоценное напутие; Он вложил в душу нашу этот глагол неумолкающий. Если бы мы слушались своей совести, сохраняли, как должно, сие зерцало истины и правды, то внутрь нас непрестанно совершалось бы непосредственное откровение воли Божией, и мы без наставников знали бы все, что нам должно делать. Но вот наше несчастье! Вместо того, чтобы поступать по совести, мы большей частью идем вопреки ее; водимся чувствами, привычками, страстями, а о совести небрежем, заглушаем ее, подавляем. От этого зеркало совести тускнет и, покрываясь прахом сует, не может отражать в себе и показывать нам ясно образа нашего; от этого голос совести слабеет, становится невнятен, наконец умолкает, так что мы остаемся - без совести! Правда, что такой человек самый несчастный, - горе тому, кто погубил совесть! Но кто виной такого горя? - Сам человек; притом всегда есть средство выйти из этого несчастного состояния. Омой зерцало совести слезами покаяния, и оно паки станет светлым и будет отражать и показывать тебе весь образ бытия твоего; очисти и освободи дух душевный от страстей, и паки будешь слышать внутри себя глас Божий, - ибо совесть, как мы сказали, есть откровение в нас воли Божией.
Второе средство к научению себя у каждого есть собственная жизнь. Не напрасно жизнь называют школой и говорят: "Век живи, век учись". Жизнь подлинно есть школа, и притом Божия. Ибо в чьих руках наша жизнь, и Кто управляет ею? - Бог. Без Его воли, как учит слово Божие, не падает с головы нашей ни одного волоса. Если без воли Божией не может упасть волос, кольми паче не может произойти с нами что-либо важное. Посему на все, что ни случается с нами в жизни, мы должны смотреть как на уроки премудрости Божией и во всем видеть благую волю Божию, нас вразумляющую. Если бы мы смотрели таким образом на свою жизнь, то непрестанно получали бы наставление. Но вот наше несчастье! Мы обыкновенно думаем, что за нами с неба никто не смотрит, и что нашей жизнью никто не управляет. От этого драгоценные уроки, преподаваемые нам свыше в событиях нашей жизни, остаются непринятыми, непонятными и потому бесплодными. Особенно нельзя не пожалеть в этом отношении о так называемых несчастьях жизни. Если Промысл посылает их на нас, то всегда с особенной целью, - научить нас чему-либо, или для обуздания в нас чувственности, гордости и прочих страстей. В таком случае несчастья именно подобны тем сильным средствам, которые опытные врачи предписывают больным в крайности, и которых свойство то, что они или производят решительный поворот на лучшее, или истощают силу жизненную. Посему несчастья всегда должны бы оказывать самое благотворное действие на дух наш; но часто бывает совсем напротив. Почему? Именно потому, что мы, находясь в несчастье, вместо того, чтобы признать на себе руку Божию, возвести очи к небу и слышать глас Отца Небесного, глаголющего к нам в несчастье нашем, предаемся малодушию, ропоту, клянем людей и судьбу, а о Боге и душе своей не хотим и подумать.
Наконец, сама природа, нас окружающая, самые вещи бездушные могут и должны служить для нас в научение полезное. Ибо что такое природа? Ужели сбор вещей, не имеющих никакого смысла? Нет, это зерцало, в котором, по свидетельству апостола Павла, отражаются совершенства Божий, самая присносущная сила Творца и Его Божество (Рим. 1; 4-5). В самом деле, посмотрите на кипящее волнами море или на тучу, рассекаемую молнией и громом: не образ ли это всемогущества Божия? Посмотрите на свод небесный, усеянный звездами, на восходящее и заходящее солнце: не образ ли это премудрости Божией?
Посмотрите на весну, украшенную цветами, ведущую за собой хоры пернатых: не образ ли это благости Божией? Что мешает тебе, смотря на все эти картины, восходить мыслью к совершенствам Творца твоего? Ты видишь, как в природе все течет стройно и в порядке; должен стараться, чтобы все текло так стройно и в твоей жизни. Видишь, как солнце сияет не только на благия, но и на злыя; старайся и сам быть благим ко всем, самым ненавидящим и злым. Услышишь гром, - вспомни о гласе Божием к Адаму падшему: Адаме, где еси? -и обрати сей глас к своей душе. Увидишь радугу, - вспомни о потопе, истребившем за грехи первый мир, после чего радуга поставлена Богом в знамение мира. Настанет затмение луны или солнца, - перенесись мыслью к тому времени, когда солнце померкнет вовсе и луна не даст света. Самые обыкновенные занятия наши житейские могут служить нам в поучение. Ты вышел на поле посмотреть на посеянное тобою осенью: семена были все равны, рука твоя бросала их одинаково, - но всход и рост вышел различен: что пало на землю худую и каменистую, то едва взошло, редко и слабо; что пало возле дороги, то хотя взошло и хорошо, но пострадало от проходящих и проезжающих; что пало на землю нехорошо выбороненную, то хотя также взошло нехудо, но подавлено сорными травами; хорошо растет и веселит твое сердце одно то, что уселось на земле хорошей и хорошо очищенной. Вот изображение наших душ и сердец в отношении к слову Божию! Осмотрись же, - не камень ли твое сердце? не поросло ли и оно тернием и волчцами - похотями и страстями житейскими?
Подобным образом ты работаешь в своем саду и из диких деревьев делаешь деревья садовые. Вникни, как это делается. - Посредством двух смертей! Во-первых, ты срезаешь дикое дерево едва не до корня; потом обрезаешь ветвь от хорошего дерева и приставляешь к дикому, и таким образом поправляешь его. Из двух смертей происходит новая, лучшая жизнь! Вот тебе символ того, что должно быть с тобою для твоего исправления и перерождения духовного; нужны и для этого две смерти - смерть твоего Спасителя, и она подъята за тебя на Кресте; и смерть твоя для Него, то есть смерть твоего ветхого человека, греха в тебе живущего. Когда ты верой привьешься к сей Божественной лозе - Спасителю твоему, то из смерти Его за тебя и смерти твоей для Него выйдет твоя новая жизнь; вся природа твоя изменится, ты соделаешься человеком новым, плодоносным, достойным того, чтобы быть пересаженным, в свое время, в Вертоград Небесный.
Столько у нас к научению средств естественных! Так можем мы учиться у своей совести, от своей жизни и природы, нас окружающей! Но мы - христиане, у нас, кроме естественных средств к научению, есть немало сверхъестественных, данных нам свыше. Таково слово Божие, писания пророков и Апостолов. Чему не могут они научить нас? Слово Божие, по свидетельству Апостола, полезно на все, ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию еже в правде, да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (2 Тим. 3; 16-17). А кто не может иметь святые книги, если захочет? Ибо цена их менее цены тех орудий, которыми ты работаешь. "Но многие не умеют читать". Так слушай, когда читают слово Божие в Церкви. Здесь в продолжение года прочитываются все Евангелия, все послания апостольские, большая часть писаний пророческих. Но вот несчастье нашего времени! Ныне многие умеют читать и небрегут о том, чтобы узнать и прочитать слово Божие, бросаются на самые негодные книги, на самые жалкие и душетленные басни, пожирают их с жадностью, а не хотят узнать, что написано к ним с неба о их вечном спасении! Во всех других отношениях водятся любопытством, а тут нет и любопытства. Бесчувствие самое непростительное! "Ибо если бы ты, - говорит святитель Златоуст, - получил письмо от царя, то не поспешил ли бы его прочитать? Не умея сам читать, не просил ли бы о сем тотчас другого, умеющего? Не перечитывал ли бы сто раз сего письма и не показывал ли бы его при всяком удобном случае другим?" А Царь Небесный написал к нам письмо, и мы, умея даже читать, не хотим ни разу прочесть его? Может ли быть большей неблагодарности, бесчувствия преступнее? Или если бы кто нищему оставил по смерти своей завещание на богатое наследство, и этот нищий не смотрел бы на это завещание и не захотел прочесть его, что сказали бы мы о сем человеке? Не то ли, что он сошел с ума и враг сам себе? А нам всем оставлено завещание Спасителем нашим на целое Царство Небесное, завещание, написанное не чернилами, а, можно сказать, Кровию Его, и, мы, имея всю возможность, не хотим даже прочитать и узнать его! Что может быть преступнее такого невнимания?
Второе сверхъестественное средство к наставлению у каждого из нас есть Церковь. Я говорю "сверхъестественное", ибо мы можем строить только стены храмов, а Церковь создана единожды и навсегда непосредственно Самим Богом; она основана на чудесах, держится чудесами и производит чудеса, ибо основана на краеугольном камени - Сыне Божием; держится силою Духа Святаго, воскрешает умерших грехами для жизни вечной. Что же есть Церковь, как не богоучрежденное для всех училище? Тут в одной литургии ты услышишь всю жизнь своего Спасителя и всю тайну своего спасения; тут на одном иконостасе изображен пред тобою весь собор святых, дабы ты мог избрать любого для подражания его жизни. В продолжение года в церкви пройдут пред тобою все праздники с их таинствами и величием, все дни святых с их добродетелями и подвигами, все посты с их слезами и умилением душевным, все дни поминовения усопших с памятью о смерти и Суде Страшном. И много ли нужно для того, чтобы каждому учиться в церкви? Нужны только глаза и слух, внимание и смысл. Приходи кто угодно, всем отверсты двери; не потребуют справок, кто ты и имеешь ли право учиться; не подвергнут испытаниям в способности и познаниях. Приходи поутру, услышишь заутреню, и в ней изображение сотворения мира; приходи среди дня, услышишь литургию и будешь приглашен к трапезе Тела и Крови Христовой; приходи вечером, застанешь вечерню и поучишься скончанию мира и собственной жизни. - Такова Церковь! - истинная мать во всех отношениях! Истинная наставница для всех и каждого! И чем же многие отвечают на любовь сей матери? - тем, что почти никогда не ходят в церковь; тем, что и прийдя в нее, загнанные каким-либо случаем, стоят рассеянно, дерзко, мятежно, предаются разговорам, даже смеху! Что может быть преступнее таких поступков?
Поелику худые ученики и при многих наставниках успевают слабо, (а от нас трудно было ожидать должного прилежания к науке, несмотря на то, что это наука нашего спасения), то любовь Божия, кроме вышеозначенных наставников видимых, приставила к каждому из нас еще двух наставников невидимых.
В самом деле, каждый из нас, как учит Святая Церковь, имеет Ангела Хранителя. Что же такое Ангел Хранитель, как не вместе и Ангел-учитель? -Может ли такой наставник не знать что-либо нужное для нашего спасения, или, зная, не сказать нам того? Его радость, его честь состоит в том, чтобы хранимый им человек не оставался в тьме неведения. Посему, если кто остается, то виною того сам. И мало ли виновных в сем отношении? Многие ли обращаются с молитвой к своему Ангелу Хранителю за наставлением? Сколько таких, которые даже и не ведают того, что у них есть Ангел Хранитель! Здесь с горестью я должен принести вам жалобу на вас самих, и желал бы, чтобы сия жалоба услышалась по всем пределам паствы Вологодской. Везде по церквам, мною посещенным, и вне церквей, где случалось спрашивать детей о вере, я с утешением видел, что малые дети ваши почти все знают Символ веры и молитву Господню. Но при вопросе об Ангеле Хранителе они останавливались, смущались, не знали, что сказать и даже что думать; видно было, что это для них лицо вовсе неизвестное. Как не восскорбеть о сем, и как не обратиться с упреком к отцам и матерям? Почему бы не внушить дитяти, что у него есть Ангел Хранитель? - Пусть бы, по крайней мере, знал о сем. Если бы мы имели какого богатого родственника, или знатного покровителя, то, без сомнения, не опустили бы внушить это детям; а Ангел Хранитель для нас ничего не значит, о нем трудно сказать хотя два-три слова детям?! Так мало ценим мы сего небесного наставника! Так платим любви Божией за то, что она приставила к каждому из нас такого высокого и святого пестуна и хранителя!
Наконец, братие, у всех нас есть такой наставник, выше, Божественнее Которого нельзя не пожелать, ни представить, - ибо это Сам Дух Святый - третье Лице Пресвятой и достопоклоняемой Троицы. Припомните, что говорил Спаситель пред Вознесением на небо ученикам Своим, когда они скорбели о Его отшествии. Лучше, говорил Он, дабы Я отшел от вас; ибо если не отойду Я, то Утешитель не приидет: аще же пойду, послю Его к вам; Он, Дух истины, пребудет с вами в век и наставит вас на всякую истину. В день Пятидесятницы сей Пресвятый Дух, действительно, сошел в виде огненных языков на Апостолов и из рыбарей соделал их учителями вселенскими; но Он сошел на Апостолов раз и видимо с тем, чтобы потом пребывать всегда в Церкви Христовой, сходить невидимо на каждого из нас в Таинстве Крещения, сходить для того, чтобы потом руководить и просвещать, и наставлять каждого в жизни вечную. Посему каждый из нас, вследствие Таинства Крещения, имеет полное право обращаться за наставлением к Самому Пресвятому Духу. Как обращаться? С самой простой и краткой, только искренней и от сердца молитвой. Например, когда почувствуешь особенную нужду в наставлении, а видимых наставников нет, то обратись внутренно ко Пресвятому Духу и говори так: "Душе Святый, посланный для наставления меня Спасителем моим! видишь, что я не знаю, как поступать мне в настоящем случае, видишь и желание мое поступать право и истинно: просвети убо и наставь меня благодатью Своею". - Быть не может, совершенно не может быть, чтобы Дух Святый не исполнил Своего дела, не внял такой молитве, не сказал тебе, как поступить, что сделать или оставить.
Итак, вот сколько имеем мы учителей и наставников, и естественных и сверхъестественных, и видимых и невидимых! И могло ли быть иначе? - Тот, Кто пролил за нас на Кресте всю Кровь Свою, мог ли пожалеть для нас наставлений? И если бы нужно было, то не стало ли бы у Него средств воздвигнуть для всех нас училища, приставить ко всем нам самых умных наставников? Но для спасения нашего это не нужно, а что нужно, то все сделано: вне нас раскинут над нами огромный свод небесный и простерта под нами земля с их поучительным разнообразием; внутри нас начертан неизгладимый закон совести, и внедрены начала разума; по всей земле устроены Церкви Божий; на всех языках слышится слово пророков и Апостолов; к каждому приставлен пестуном Ангел Хранитель; над всеми носится и всех просвещает Дух Святый. Не у этих ли учителей учились все святые Божий человеки? Многие из них не знали никакого земного образования, не умели ни писать, ни читать, - и при всем том не только сами просветились светом небесным, но и сделались светилами вселенной.
Не будем же сожалеть, что большая часть из нас незнакомы с земными науками? - для Царствия Божия они не нужны; будем пользоваться Богом данными средствами к наставлению нашему, паче же всего постараемся познанное, хотя и малое, всегда оправдывать делами. Тогда мы опытно узнаем, что путь на небо не прегражден никому, и что если в чем, то в познании пути этого нет ни для кого недостатка. Аминь.
Слово при прощании с паствой Вологодской, сказанное в Вологодском зимнем соборе 1 февраля 1842 г.
Ныне - день предпразднества Сретения Господня; а для меня - день прощания с тобою, возлюбленная паства Вологодская! О, если бы и мне, подобно Симеону, можно было сказать при сем: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром; яко видеста очи мои спасение Твое! По крайней мере, и я отхожу отселе не по воле своей, а по глаголу Твоему, Господи, изреченному устами Помазанника Твоего. По крайней мере, среди краткого служения моего здесь я не желал видеть и над собою, и над всей паствой Вологодской ничего более, кроме спасения Твоего. Твоей вседержавной воле угодно, чтобы я шел возвещать сие спасение в страну другую; с благоговением приемлю исходящую от Лица Твоего новую судьбу мою! Покой или труд, радость или скорбь сретят меня на новом месте служения, - я равно приму их, ибо они от руки Твоей. Ты не подашь вместо хлеба камней тем, которые чают к Тебе,Тебе единому!
Не дивно, братие, если жезл служения пастырского так часто обращается в жезл страннический. Кому же, как не пастырям Церкви приличнее показывать самым внешним образом жизни своей, что мы все не имеем зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13; 14)? Единого надобно желать и просить у Господа, чтобы наше странствование было подобно странствованию древних святых пастырей и учителей Церкви, которые, откуда ни отходили, всюду оставляли мир и благодать; куда ни являлись, всюду приносили радость и благословение.
Един вечный и неизменный Архиерей, прошедый не землю токмо, но и небеса, - Господь наш Иисус Христос; к Нему обращайте постоянно взоры и сердца ваши; ибо Он един вчера и днесь Тойже, и во веки (Евр. 13; 8). А мы все, кто бы ни были, есмы токмо временные приставники и соработники в великом дому Его, который есть Церковь: один посеял, другой полил, третий оградил посеянное, а возрастить - дело Его, Его Единого!
Если что может и должно служить к утешению нашему при разлуке, то это весть, что к вам грядет пастырь, какого только могли желать и вы и я, - пастырь, бывший для меня некогда наставником в науках, и которого доселе желал бы иметь наставником в жизни духовной, который от лица целой Церкви Российской присутствовал при восстании, можно сказать, из гроба целой Церкви Новогреческой, который сам потом, в качестве сопастыря, предстоял уже трем великим Церквам отечественным. Такой пастырь может ли не продолжить, если что было у нас действительно доброго? Не усовершить, если что требует усовершения? Не начать и не сделать всего, что окажется нужным для блага паствы Вологодской?
Предав, таким образом, судьбу свою снова в волю Всеблагого и Всемогущего, будучи спокоен духом и за судьбу твою, Богом хранимая паства, я с миром оставлю ему жезл пастыреначальства, освященный преподобной десницей толиких святителей Божиих и освятивший мои слабые руки.
Простите, святые угодники Вологодские, простите и благословите на путь дальний, продолжайте обитать духом во храме, посвященном вашему имени; но не оставляйте одушевлять молитвами и слабого создателя его! Прости, Ангел Церкви Вологодской, и вознеси в последний раз последнее здешнее моление наше о благе страны сей, прости и покрой твоею любовью и молитвами недостатки служения нашего! Простите, пастыри Церкви, и продолжайте являть ту ревность к делу Божию, то забвение для сего всех выгод земной жизни, которым вы утешали нас! Простите, живые и мертвые, - живые, которых нам должно было наставлять, мертвые, к которым мы сами ходили учиться!
Что сказать в последний раз тебе, возлюбленная паства Вологодская, первая паства моя, - Рувим, первенец мой (Быт. 49; 3), начало и духовных трудов, и духовного веселия моего в служении пастырском? Чего пожелать вам, братие, расставаясь с вами навсегда? Скажу то же и пожелаю того же и в последний раз, чего желал при первом свидании: благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца и Причастие Духа Святаго да будет со всеми вами! Да будет всегда и везде! Да почиют сия благодать и сей мир на вас и чадах ваших, да вселятся в домы и сердца ваши, да утвердят вас во всем благом и праведном, да сретят вас в тот последний час, когда ничего не будет нужно вам, кроме благодати и милости Божией! И сия благодать и мир не обыдут и не оставят вас, если только вы, занимаясь каждый делами звания своего, не будете забывать единого на потребу; если, располагая жизнь и поступки свои не по духу века, а по заповедям Евангелия, будете со смирением и верою пользоваться теми средствами ко спасению, которые в таком обилии предлагает всем и каждому Святая Церковь. Если, наконец, среди самых слабостей, и вольных и невольных грехопадений, не будете предаваться ни бесчувствию душевному, ни отчаянию и ожесточению, омывая пятна совести слезами покаяния.
О, братие, не забывайте Бога и вечности, не забывайте души и совести, не забывайте смерти и Суда Страшного, не забывайте покаяния и любви христианской! Все видимое, славное, прелестное минет, обратится в прах, исчезнет навсегда, а душа и совесть останутся, - итак, не забывайте их! Се мое последнее желание, мой последний совет и завет вам! Для меня не будет большего утешения и радости духовной, как слышать, что вы ходите в любви и истине, что среди вас живет дух смирения, взаимного уважения и милосердия христианского, что домы и семейства ваши украшаются чистотой нравов и скромностью. О сем молил я Господа здесь, о сем же буду молить и везде.
Подобной памяти, то есть молитв о мне, прошу и у вас. Когда будете собираться паки в сем храме на молитву, то вспомните, что у этого престола предстоял человек, который, несмотря на недостоинство свое, укрепляясь верой, с дерзновением воздевал о вас руки к небу; и воспомянув об этом, излейте молитву, да Господь благопоспёшит и путь, и новое служение мое. Отныне един союз между нами - союз веры, любви и молитвы! Да не разрывается он никогда! Да дарует Господь сретиться нам некогда и там, где все пастыри и все пасомые составят единое стадо, под единым вечным Пастыре-начальником, где, свидевшись, уже никогда не разлучаются. Аминь.
Слово при вступлении на паству Харьковскую, сказанное в Харьковском Успенском соборе [1842 г.]
И аз пришед к вам, братие, приидох не по превосходному словесц или премудрости возвещая вам свидетелство Божие: не судих бо ведети что в вас, точию Иисуса Христа, и Сего распята... И слово мое и проповедь моя не в препретелпых человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы, да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет (1 Кор. 2; 1-2, 4-5)
Так писал некогда апостол Павел Коринфянам, приводя им на память, как он в первый раз явился пред ними, и как образ явления его был противоположен их ожиданиям. Коринф, как известно, славился науками и мудростью земной; Павел обладал умом Христовым и мудростью небесной; казалось, что к мудрым язычникам и учитель языков явится с мудростью, а Павел явился с буйством проповеди Евангельской!.. Коринфяне надеялись, вероятно, услышать от нового наставника христианского новое решение тех вопросов, которыми занимались их мудрецы и философы; а Павел, явившись пред ними, не хотел казаться знающим что-либо, кроме Иисуса Христа, и Сего распята! Противоположность разительная, явно удаленная от всех видов и рассчетов обыкновенного благоразумия человеческого, - но Павел знал, что делал! -Святое буйство проповеди Крестной недолго оставалось соблазном для любознательных коринфян. Сопровождаемое явлением Духа и силы оно не замедлило взять верх над всеми безплодными хитросплетениями их софистов; и те, для которых распятый Бог Павлов казался вначале безумием, с благоговением признали в немХриста, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1; 24).
И ваш град, братие мои, подобно Коринфу, известен любовью к просвещению и наукам. Неудивительно посему, если и вы обыкли смотреть на все не очами токмо веры, а и взором ума испытующего. Поелику же и нам выпал жребий провести немало времени не только при ногу (Деян. 22; 3), но и на самом седалище Гамалиилове, то легко может статься, что некоторые ожидают от нас слова высокого и проповеди по всем правилам витийства человеческого. Да будет же известно вам, братие мои, что и мы, подражая великому учителю языков, приходим к вам не с премудростью слова, не с выспренными умозрениями, не с блестящими оборотами витийства, а с простотой веры Евангельской и с единой, если даст Господь, силой чувства христианского. Да будет ведомо, что и мы во время нашего пребывания с вами, не желали бы казаться знающими что-либо, кроме Иисуса Христа, и Сего распята. Иисус и Крест Его - се наша мудрость! Изображение Его пред вами в том самом виде, как Он представлен у святых пророков и Апостолов - вот наше красноречие! Большего мы не знаем и не обещаем; лучшего - не можем и не хотим. И если бы когда-либо уклонились мы от сего святого правила и обета и предались суетному желанию блистать пред вами мудростью человеческой и витийством, то вместо внимания слову нашему, закройте тогда слух от него, остановите нас и напомните, что мы говорили теперь пред вами.
Пожелает ли кто узнать причину, почему мы не хотим возводить с собою на церковную кафедру мудрости и витийства человеческого, и почитаем их здесь неуместными и даже вредными? Таковому скажем, что мы поступаем так потому же, почему поступал таким образом в свое время апостол Павел. Он избегал в деле проповеди мудрости человеческой по двум главным причинам: во-первых, потому, чтобы премудростью слова не упразднить силы Креста Христова: не в премудрости слова, да не испразднится Крест Христов; а, во-вторых, потому, чтобы вера учеников его основывалась не на мудрости человеческой, а на силе Божией: да вера ваша не в мудрости человеческой, а в силе Божией будет. Две причины, из которых каждая такова, что одна могла быть совершенно достаточной. Ибо если Крест Христов упраздняется от мудрости земной, то кто будет столько неразумен, чтобы тотчас не отвергнуть этой мудрости, яко враждебной Кресту Христову? Равным образом, если от нас зависит, на чем утвердить веру нашу - на премудрости ли человеческой или на силе Божией, то опять можно ли сомневаться хотя минуту, чтобы не предпочесть последнего основания первому? После этого, для оправдания пред вами будущего образа проповеди нашей, остается только вникнуть в эти причины и показать, что они столь же сильны и по отношению к нам с вами, сколько были важны для святого Павла и коринфских учеников его; и мы уверены, что вы не откажете нам для сего в нескольких минутах вашего внимания.
Итак, Крест Христов и премудрость слова, по учению Апостола, не совместимы между собой в деле проповеди христианской: не в премудрости слова, да не испразднится Крест Христов (1 Кор. 1; 17). Несовместимость сия не вдруг, однако же видна для всякого. На первый взгляд, может показаться даже, что премудрость слова, если не составляет необходимости, то весьма полезна для Креста Христова, дабы приблизить его к нашему понятию и соделать благоприятнее для ума и сердца. Но при надлежащем углублении в дело скоро оказывается, что мнимая услуга сия от мудрости и витийства для Креста Христова более вредит, нежели приносит пользы. Ибо что делают они в таком случае для достижения своей цели? Делают именно то самое, чрез что Крест Христов теряет - для мудрствующих - свою живоносную силу. Поелику Крест сей, яко имеющий основание во глубине Божества и объемлющий собою весь мир и всю вечность, есть беспределен, а разум наш, как бы ни был велик и силен, по самому существу своему, заключен в тесные границы, - то мудрость человеческая, не имея возможности изравняться в понятиях своих с этой беспредельностью Креста и желая, однако же, обратить его из предмета веры в предмет разумения, всегда, как показывает тысячелетний опыт, прибегала к одному и тому же жалкому средству: то есть всегда под каким-либо предлогом отнимала у сего Креста его Божественную беспредельность и переделывала его по-своему, так что, пройдя сквозь ее руки, это бывает уже не Крест Божий - дивный, неизмеримый, предвечный, святый, достопокланяемый, а, если можно так изъясниться, рукодельный крестик - человеческий, с которым можно обращаться, как угодно. Умаляясь таким образом по внешнему протяжению и виду своему, Крест Христов в нечистых руках мудрости земной, по необходимости, теряет вместе с тем и внутреннюю свою силу и животворность. Ибо как бы он удержал в себе эту Божественную силу, когда сам в таком случае невольно представляется каждому уже не столько таинством премудрости Божией, сколько произведением ума человеческого? Вместо того, чтобы смириться пред ним, благоговеть, молиться, освящаться и принимать благодать и силу из живоносных язв страждущего на Кресте за грехи мира Богочеловека, каждый в таком случае почти невольно предается помыслам многим (Еккл. 7; 30), недоумевает, смущается, вопрошает; и, не находя твердой опоры для своей веры, никнет душой долу, потому что видит пред собою уже не Крест, досязающий небеси и ада, не всеизъясняющее знамение всемирного спасения, а одну неопределенную и зыбкую тень его, которая сама требует изъяснений и способна более возмутить и устрашить, нежели успокоить и ободрить кающегося грешника.
Чтобы все, сказанное теперь нами, не показалось плодом каких-либо преувеличенных опасений, раскроем историю Церкви. С чего начинала большая часть еретиков? С похвального по видимому желания изъяснить то, что есть в христианстве непостижимого. А чем оканчивали? Тем, что вместо сего высокого, непостижимого, но чистого, святого, Божественного, воодушевляющего, являлось близкое, постижимое, но слабое, безобразное, человеческое, безжизненное. Крест Христов, яко средоточие всей веры христианской, всегда страдал от этого более всех прочих тайн Евангельских. Уже самые первые еретики утверждали, например, что распят и умер на Кресте не Сын Божий, а другой вместо Его, или что Он только казался страждущим и умирающим. Почему так? Потому что для близорукой мудрости человеческой страдания и смерть Богочеловека - действительные - представлялись совершенно несовместимыми с достоинством и величием Сына Божия.
Что видим и у новейших любомудров, которые при созерцании Креста Христова имели неосторожность увлечься желанием понять и изъяснить его, так сказать, до основания? - Видим также уже не Крест всеобъемлющий и Животворящий, каков он на Голгофе, у пророков и Апостолов, а также одну, как мы сказали, зыбкую, безжизненную и потому бездейственную тень его. Одни из них в гордом самомнении доходили до такого неразумия и дерзости, что, не обинуясь, утверждали, якобы учение Нового Завета о Кресте Спасителя мира нужно было только по снисхождению к чувственным понятиям народа еврейского, дабы жертвой заменить в уме его все жертвы ветхозаветные, к которым он привык издетства. Другим, менее дерзким, но не менее безрассудным, казалось, что хотя в смерти Христовой, яко жертве за грехи, имел нужду не один ветхий Израиль, а и весь тогдашний род человеческий, но опять не по другой какой-либо причине, а потому только, что и все прочие народы также издетства привыкли почитать необходимым чувственное удовлетворение за грехи и закалать для этого жертвы. И из всех прочих умозрений, как они ни были разнообразны и противоположны, всегда выходила, наконец, одна и та же ложная и пагубная мысль, что Крест и смерть Сына Божия были нужны только случайно и временно, а не составляют, как учат Апостолы Христовы, от вечности предызбранное и на всю вечность необходимое средство к спасению погибавшего во грехе рода человеческого.
После сего будете ли дивиться, братие мои, если мы, имея в виду все сие, заранее отрекаемся пред вами от всяких покушений излагать слово крестное (о Кресте -ред.) по началам мудрости человеческой? если даем вам и себе, или паче невидимо зде присутствующему Господу и Спасителю нашему, обет говорить о святейших Таинствах веры нашей не более и не менее того, сколько открыто в слове Божием, говорить так, как открыто, и для того именно, для чего открыто. Может быть, Крест Христов, выставленный во всей голгофской наготе своей, покажется и ныне для некоторых погибающих, как назвал их Апостол, юродством: что (в том -ред.) нужды? по крайней мере, для спасаемых он постоянно будет являться силой Божией во спасение всякому верующему. В этом виде -неукрашенный, облитый Кровию, - он победил мир, привлек к подножию Рас-пятаго мудрых и буйих, еллинов и варваров; в этом же нерукотворенном, безыскусственном, Божественном виде да действует он над душами и сердцами вашими! Для нас же довольно будет и той святой чести, чтобы, подобно сотнику римскому, стоять, так сказать, на страже сего Креста прямо(Мк. 15; 39) и в слух всех взирающих на него вещать: воистину... Сей Сын бе Божий.
Вторая причина, побудившая святого Павла и побуждающая нас, по примеру его, в деле проповеди идти путем простоты Евангельской, а не ученых умозрений и витийства, состоит в том, чтобы в противном случае не потерять для веры нашей ее единственно верного и непоколебимого основания: да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет (1 Кор. 2; 5).
Горе было бы, братие мои, и вам и нам, если бы святая вера наша не имела другого основания и опоры, кроме ума и мудрости человеческой! Тогда и она подлежала бы тем же жалким превратностям, которым всегда подлежали и будут подлежать произведения деятельности человеческой. Тогда, вместо того чтобы служить незыблемой опорой и успокоением для души нашей во всех искушениях жизни, святая вера сама была бы непрестанно обуреваема недоумениями, колеблема возражениями и спорами и имела бы нужду в защите от наветов того же разума, который и во всех случаях, тем паче в делах веры, гораздо способнее (может - ред.)сомневаться и вопрошать, нежели отвечать и решать сомнения.
Чтобы убедиться в этом совершенно, вспомним судьбу веры в древнем мире языческом. Всемудрая Греция, с ее Сократами и Платонами, основывала, как известно, свою религию на уме человеческом, и, несмотря на всю образованность свою, многого ли достигла? Того, что среди столицы тогдашнего всемирного просвещения явился алтарь "неведомому Богу"! Гордый Рим, с его Катонами и Цицеронами, клал в основание своих верований ум и красноречие; и что вышло из этого? То, что в римском Пантеоне оказалось, наконец, столько же богов, сколько страстей в сердце человеческом. И вот почему Премудрость Божия, как свидетельствует святой Павел, видя, что мир не только ничего не успевает в делах веры посредством своей мудрости, а, напротив, обольщаясь ею, превращает и губит все благое в сердцах человеческих, положила спасти людей уже не премудростью слова, а буйством проповеди. И чтобы первая, по сродной ей самонадеянности и страсти всюду мешаться, снова не покусилась на владычество и распоряжение в делах веры, положила отвергнуть и погубить ее. Погублю, сказано, премудрость премудрых, и разум разумных отвергу, - и что сказано, то и сделано. Где премудр; где книжник; где совопросник века сего; Не обуй ли Бог премудрость мира сего! (1 Кор. 1; 19-20).
Теперь судите сами, братие мои: Премудрость Божия положила устранить от благовестия христианского мудрость человеческую, яко неудобную и вредную; а мы, служители этого благовестия, стали бы призывать ее и возводить с собою на кафедру христианскую? Поступать таким образом не значило ли бы идти вопреки предопределений Божественных? Ужели премудрость человеческая в наших руках может оказаться лучшей, нежели каковой оказалась пред очами Божиими, в руках Павлов и Иоаннов? И для чего бы мы, вопреки примеру их, дерзнули употреблять ее? Чтобы утвердить на ней веру вашу? Но может ли Божественное утвердиться на человеческом? - И не значило ли бы это, что мы не довольствуемся тем основанием для веры, которое дано свыше Самим Богом? Положим, что мы, рассыпая пред вами и умозрения, и красоту слов, произведем в вас некое убеждение в истине проповедуемого и некую расположенность к принятию тайн Евангелия. Но много ли все это будет иметь твердости в сердце вашем, коль скоро не будет другого основания, кроме доверия к уму и слову проповедующего?
Ныне мы сказали одно потому, что указанное казалось нам лучшим из всего, что представлялось уму; завтра скажем другое, потому что оно покажется еще лучшим; и где конец этим переменам и новостям? Судите сами, можно ли на таком зыбком основании утверждаться столь важному делу, каково дело вашего вечного спасения?
"Но что же, - спросите вы, - возьмем мы в помощь нашей проповеди? На чем утвердим наши убеждения, отказавшись от пособий земной мудрости и обыкновенного витийства?" Апостолы могли обходиться без этого, ибо были вдохновенны свыше и обладали даром чудес; а у нынешних проповедников нет такого дара, посему для них необходимо пособие искусства, дабы слово и проповедь их не остались без силы и действия.
Благодарение Господу, для провозвестников святого слова Его не было и никогда не будет этой опасности! Почему? - потому, что та же всемогущая сила Божия, которая действовала в пророках и Апостолах и производила чудеса над их слушателями, - та же сила и доселе не престает действовать на души и сердца человеческие и производить в них то, что необходимо для обращения их от тьмы в свет и от области сатанины к Богу (Деян. 26; 18).
Да, братие мои, когда вы видите пред собою проповедника христианского, то не мните, чтобы он вещал к вам один; нет, вместе с ним всегда присутствует невидимо и действует другой, высший Наставник - Сам Дух Святый. Без Него все наше красноречие и все наши убеждения были бы (яко) медь звенящи, или кимвал звяцаяй(1 Кор. 13; 1); а с Ним самая простота и безыскусственность всесильны. Кроме того, в самых истинах и Таинствах веры христианской заключается такая внутренняя мощь и жизнь, что они вполне могут заменить собой всякое искусство проповедника, тогда как их ничто заменить не может. Если истины Евангелия, нами возвещаемые, вы будете принимать не слухом токмо и умом, а сердцем и совестью, если не оставите обращать их в правило для своего поведения, располагая по ним не одни понятия и мысли свои, а самые нравы и жизнь, - то они произведут такую благотворную перемену во всем существе вашем, что вы не потребуете уже после того никаких новых доказательств на их Божественное происхождение.
Если, продолжая поступать таким образом и (продолжая - ред.) быть не слышателями только, а и творцами слова (Иак. 1; 23), вы сами вступите в живой союз со Спасителем и Духом благодати, Им для нас низпосланным, то будьте уверены, тогда не окажется более нужды даже в том, да кто учит вы, ибо, как свидетельствует Апостол Христов, само помазание (1 Ин. 2; 27) от Святаго наставит вы на всяку истину (Ин. 16; 13).
И вот к этому-то ознакомлению всех и каждого с животворным духом Евангелия Христова, к этому-то введению внутрь нас деятельного христианства, к этому-то подведению душ наших под непосредственное осенение и действие Самого Духа благодати и истины, к этому-то, наконец, говоря словами святого Павла, вселениюверою (Еф. 3; 17) в сердцах наших Самого Спасителя нашего Иисуса Христа, - направлены будут все силы и труды наши. Для этого мы употребим все средства, даже, где нужно, самую мудрость и знания человеческие; будем действовать, по примеру Апостола, оружии правды десными и шуими (2 Кор. 6; 7), быть всем... вся:мудрым яко мудрые, неразумным яко неразумные, подзаконным яко подзаконные, - да всяко некия Христа приобрящем (1 Кор. 9; 22).
С сими чувствами и мыслями, с этой простотой веры и избытком упования (Рим. 15; 13), с этим совершенно свободным удалением от мудрости земной и столь же свободной и полной самопреданностью истине небесной приступаем мы, братие мои, к священнодейству между вами благовествования Божия (Рим. 15; 16), в твердой уверенности, что Тот, Кто обещал проповедникам слова Своего дать уста и премудрость, Кто воспретил им даже заботу о том, како или что (Мф. 10; 19) возглаголют, Тот не оставит и нас без вразумления и помощи, коль скоро мы будем всегда и во всем искать не собственного самоугождения, а Его славы и вашего спасения.
Нисколько не сомневаемся и в том, что, углубившись в истины, вам теперь предложенные, вы сами не замедлите разделить наши мысли и чувства касательно святого дела, нам предлежащего. Ибо ваша любовь к просвещению и наукам не может быть похожей на суетную мудрость коринфян, не ведавших Бога истинного. Напротив, из уст прежде бывших пастырей ваших, живых и почивших, из собственного размышления и опыта, и из истории той же самой мудрости человеческой, вам, без сомнения, давно известно, что если в каком случае, то в деле веры и спасения нашего ум и мудрость человеческие суть самые слабые и недостаточные руководители, и что для этого, как признавали и исповедовали еще лучшие из мудрецов языческих, необходимо для всех и каждого откровение свыше. Только перст с неба может указать верный путь на небо.
Вознесем убо едиными устами и от единого сердца усердную молитву ко Господу, да избрав нас, недостойных, в служение спасению вашему, призрит благоутробно на немощь нашу и ниспослет нам дар быть верными истолкователями пред вами Его пресвятой воли и заповедей, а вам да подаст благодать принимать возвещаемое нами не аки слово человеческо, но, якоже есть воистинну, слово Божие(1 Фес. 2; 13), и немедля обращать принятое в дело и жизнь, памятуя, что не в словеси бо Царствие Божие, но в силе (1 Кор. 4; 20). Аминь.
Слово при обозрении епархии, сказанное в Святогорской сельской церкви 21 августа 1842 г.
Не без глубокой горести совершили бы мы ныне служение в этом храме; не без смущения и, может быть, не без слез начали бы настоящую беседу свою с вами, братие мои, если бы нам довелось священнодействовать и беседовать в этом храме не теперь, а в прежнее время. Ибо что видим мы здесь вокруг себя? Видим большей частью развалины, свидетельствующие о благочестии времен древних и об охлаждении в вере времен новых. Место, рукой Самого Творца преукрашенное и видимо выставленное на удивление всем зрящим, которое посему из всех подобных мест в краю нашем одно удостоилось носить в устах народа название святого; обитель благочестия, упредившая бытием своим едва не все прочие обители отечественные, со всей верностью отразившая в себе великотруженический образ жизни святых отшельников Киево-Печерских и перестоявшая все ужасы времен Батыя и Тамерлана; храм, куда целый юг древней России стекался славить имя Божие - и в часы счастья, и в годину искушений, в котором, идя на брань, проливали мольбы за Отечество и брали благословение благоверные князья российские и где, по окончании брани, находили для себя первое и ближайшее успокоение; пещеры, бывшие свидетелями подвигов самоотвержения самого высокого, увлажненные слезами святых тружеников и, без сомнения, кровью многих мучеников, - все это, оставленное без внимания, преданное запустению, отданное на попрание бессловесным!.. И в какое время? - Когда страна наша давно ограждена миром и благоденствием; когда домы наши непрестанно расширяются и едва не спорят в высоте с горами; когда отыскиваются, поддерживаются и хранятся со всеусердием, как святыни, всякого рода памятники древности!.. При таком положении сего святого места, среди этих развалин и запустения, духовному пастырю страны, пришедшему для посещения сих Святых гор, явно приличествовало бы не тихое и спокойное собеседование Иакова или Петра, а горький плач Иеремиин и громкое рыдание Иезекиилево...
Но, благодарение Творцу времен и Владыке мест, держащему в деснице Своей судьбы всех и всего! Не знаем в награду за что, но чувствуем, что нам суждено явиться здесь в то самое время, когда вместо выражения общей печали мы можем быть провозвестниками всеобщей радости.
Да, братие мои, нашлись, наконец, долго ожидавшиеся ревнители благочестия, явились души, которые по примеру великих восстановителей Иерусалима - Ездры и Неемии, пламенеют ревностью к вознаграждению этого святого места. Прольем теплые молитвы к Воссоздателю всяческих, да низпослетна преднамереваемое ими дело Свое всесозидающее благословение и подаст доброте их силу совершить все, что взошло и взойдет на сердце христолюбивое. А между тем, для собственного назидания, обратимся от внешнего ко внутреннему.
И для нашего ока нечистого тяжело видеть развалины дома Божия, запустение обители благочестия. Но это - развалины стен, воздвигаемых и сокрушаемых рукой человеческой, которым, по самому существу их, нельзя оставаться вечными. Как же тяжело должно быть для пречистого ока Божия, когда оно взирает на развалины храма нерукотворенного, вечного, находящегося в душах человеческих! - Между тем, сколько этих драгоценных развалин по земли! Говорю "драгоценных", ибо что значат все издержки и труды, употребляемые на сооружение зданий, в сравнении с тем, чего стоило для любви Божией основание и создание храма Своего в душах наших? Для этого надлежало Самому Сыну Божию сойти на землю, принять плоть нашу и положить за нас на Кресте душу Свою. После таких средств, при столь великих строителях как бы храму Божию не быть прочным и твердым в душе человеческой, не блистать всегда благолепием и святостью?
Но приходит в душу грех с полчищем страстей, - и все превращает (разрушает -ред.)\ Мирное служение Богу - мыслями, чувствами и деяниями, верой, любовью и упованием, прекращается; вместо его начинают слышаться дикие вопли страстей, буйные порывы гнева, ненависти и сладострастия, то есть начинается служение сатане... Вслед за этим, по духу разрушения, неотлучному от духа разврата, все во внутреннем храме души слабеет и клонится к падению. Ум приходит в развалины: светлые и чистые понятия о Боге и Его святом законе, о вечности и воздаянии за добро и зло, о истине, правде и благолепии тускнут, покрываются пылью, выходят, так сказать, из своих мест и теряют силу поддерживать человека. Сердце приходит в развалины: нет более стройности чувств, нет согласия во внутренних движениях, нет воодушевления на добро, нет любви чистой, николиже отпадающей (1 Кор. 13; 8). Самая совесть приходит в развалины: от нее остаются токмо слабые, и то не всегда слышимые внушения добра и отвращения от зла.
Прийдя в развалины (разрушившись - ред.), и храм душевный, подобно храмам чувственным, становится виталищем ночных птиц и гадов нечистых, - я разумею мрачные плотские помыслы и душетленные пожелания греховные. Мало того; как среди развалин, в дремучем лесу нередко избирают себе пристанище люди, отверженные обществом - тати и душегубцы, так между развалинами храма душевного - всегдашнее, любимое жилище духов злобы поднебесной...
Судя посему, как бы бедному грешнику не чувствовать своего ужасного положения? Но он не чувствует этого, не видит своих внутренних развалин, почитает себя целым и безопасным, радуется даже нередко своему блаженному, как он думает, состоянию! До того грех и страсти ослепляют грешника, портят его мысли и суждения, извращают его ум и сердце! Эти духовные развалины кажутся нередко и для других прелестными, подобно развалинам вещественным, потому что они также покрыты мохом, увиты павиликой, испещрены цветами, - то есть потому, что в развращенном человеке остаются следы модного образования, проблески вкуса мирского, цветы воображения, остроумие, бездушная уветливость и любезность плотская.
Посему-то, братие, первое правило человека, не отрекшегося от своего спасения, - никогда не доверять своей наружной честности, своим, так называемым на языке мира, прекрасным качествам. Пусть удивляется и любуется ими мир, а мы должны смотреть на них испытующим оком совести. Почему? Потому, что все это может быть ни что иное, как одни жалкие развалины внутреннего храма души, приобретшие некий вид красоты и занимательности от самой давности своего разрушения.
Как же, вопросит кто-либо, узнать, что храм души нашей цел и благоустроен? - Так же, как узнают это в отношении к храмам наружным: сравнением состояния и вида их с чертежом, по которому они строены. "Чертеж" внутреннего храма - в Евангелии и совести нашей, потому с ними должно как можно чаще справляться о своем душевном состоянии тому, кто не хочет быть подобен развалинам. Вместе с этим, прилежно да помним, что в нас, доколе остаемся на земле, все еще нет целого и полного храма души в том совершенстве, какое он должен иметь по намерению Небесного Архитектона.
Во всю жизнь нашу должен он воссозидаться и благоустраиваться; вершину же и крест на нем ставит один ангел смерти... Наш долг потому смотреть ежедневно, не прекращается ли духовная работа, нет ли отступлений от плана, надлежащие ли употребляются материалы, с усердием ли и прочностью происходит дело, - то есть не оставляется ли нами когда-либо попечение о душе нашей и усовершение себя в делах благих? на вере ли в Господа Иисуса и всеискупляющем Кресте Его зиждем мы свое спасение? скрепляется ли зиждимое терпением и самоотвержением, украшается ли любовью и милосердием, возвышается ли от всепревосходящего смирения? Вот о чем должны мы прилагать попечение, а не думать, что внутренний храм наш уже кончен и нам остается только праздновать его освящение. Нет, это великое празднество совершится не здесь, а там, если даст Господь, в светлых обителях Отца Небесного. Аминь.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в селе Шаровке, Богодуховного уезда 28 июня 1843 г.
Ходяще же проповедуйте... глаголя... приближибося Царствие Небесное (Мф. 10; 7. 3; 2)
Если бы мы по слабости человеческой и забыли когда-либо священный долг, на нас возлежащий, то нынешнее Евангелие этими словами напоминало бы нам о нем. Будучи, хотя не по достоинству, преемниками Апостолов Христовых, и мы, подобно им, должны не пребывать на одном каком-либо месте, а переходить по временам из града во град, из веси в весь ко боговрученной пастве, преходить не с жезлом только пастыреначальническим, а и с словом назидания и утешения: ходяще же проповедуйте!
Что проповедывать? Могло бы иногда встретиться и касательно этого недоумение. Но Божественный Законоположник единожды и навсегда устраняет его указанием самого предмета: ходяще же проповедуйте... яко приближибося ЦарствиеБожие.
Как не исполнить такой заповеди? Должно бы исполнить ее и тогда, если бы поведено было проповедывать приближение не Царствия и блаженства, а Страшного Суда и мук вечных. И тогда, подобно древним пророкам, хотя во вретище и пепле, хотя употребляя вместо слов слезы и рыдания, но надлежало бы проповедывать. Ибо кто не отверзет уст, когда Господь неба и земли повелевает вещать? Но, благодарение любви вечной, как Сам Спаситель наш приходил на землю не судить мир, а спасти его, так и нам, недостойным слугам Своим, повелел Он возвещать не Суд и горе, а радость и блаженство: ходяще же проповедуйте, яко приближибося Царствие Божие/
Поелику это Царство и приближение его не от нас первых вам возвещается, поелику с сего же самого места уже, может быть, сто раз слышалась эта радостная весть, - то очень возможное дело, братие мои, что Царствие Божие не только приблизилось к некоторым из вас, но и их самих приблизило к себе, что оно вошло внутрь вас и вы вошли в него, что оно сделалось вашим достоянием, равно как и вы его собственностью, что оно объемлет все ваше существо и ждет токмо уреченного часа, дабы из царства благодати обратиться для вас в Царство славы. От таковых, вместо того, чтобы им возвещать приближение Царства Божия, мы сами готовы были бы услышать о тайнах сего Царствия. С другой стороны, легко может случиться, что некоторые из вас, и слышав многократно о приближении Царствия, не вняли доселе, как должно, этой радостной вести; некоторые и вняли, но не приложили попечения о том, что требуется от нас приближением Царствия Божия; а некоторые, несмотря на приближение его, устремившись в противную сторону, удалились от сего Царствия, и теперь, может быть, воображают, что оно слишком далеко от них, что им уже нельзя быть в нем, хотя бы и захотели того.
Итак, да услышится всеми вами снова и из наших уст благая весть о Царствии!
Мудрые и неразумные, богатые и бедные, малые и великие, господа и слуги, внемлите: приближибося Царствие Божие!
Приблизилось Царствие, в сравнении с которым все царства земные, все блага настоящей жизни ничего не значат; приблизилась совокупность таких совершенств,ихже око не виде, и ухо не слыша (1 Кор. 2; 9), и которые не восходили на самое неистощимое в желаниях сердце человеческое. Приблизилось Царствие Божие, и вместе с ним все сокровища мудрости есть яко буйство, - и вместе с ним правда и святость, пред которыми наша праведность и честность суть яко блестящий порок, - и вместе с ним мир и спокойствие духа и сердца, которые, по выражению Апостола, превосходят всякий ум, - и вместе с ним блаженство и радости, которых мир не только не дает, но и дать не может, поелику не знает их.
И к кому приблизилось это Царствие? - ко всем и каждому; равно к великолепным чертогам, как и к бедной хижине, или, сказать точнее, - еще более к бедной хижине, нежели к великолепным чертогам, - еще более к худородным мира, нежели к славным земли.
Для чего приблизилось ко всем и каждому Царствие Небесное? Немало бы значило, если бы оно приблизилось для того токмо, дабы мы могли насладиться хотя лицезрением неизреченных благ, в нем заключающихся; ибо для того, чтобы посмотреть на вещи и не столь важные и величественные, многие оставляют свои домы и занятия, переходят с трудом сушу и море, подвергают себя даже опасностям жизни. Но Царствие Божие приблизилось к каждому не для показания себя ему кратковременного, не для заключения с нами какого-либо союза внешнего; нет, оно приблизилось - кто бы мог подумать? - для того, дабы мы могли тем удобнее вступить в него сами, и не только вступить, но и приять его в свое достояние, соделаться его наследниками и владыками!
Да, братие мои, намерение, с которым приблизилось к нам Царствие Божие, состоит не в том, чтобы мы только размышляли о нем, или чтобы удивлялись ему, любовались им и насыщали свои взоры, не в том даже, чтобы оказать им какую-либо временную помощь или утешение; нет, оно приблизилось для того, чтобы войти в наше сердце, наполнить собою все наше существо, сделаться вечным и неотъемлемым достоянием нашего ума, нашей воли, всех наших способностей и желаний.
И мы не должны удивляться этому и недоумевать. При всей нашей настоящей бедности, нашей слепоте, наших нечистотах, нашей бренности, нашего тления, происшедших от греха, все мы по природе сыны Царствия, наследники благ вечных. Для того именно создан был наш прародитель; к тому же самому предназначены были и мы все, потомки его. Если бы он, устояв в испытании, не нарушил, по совету змия, заповеди, и не был за это самое изгнан из рая, то мы все были бы облечены таким могуществом, таким вседовольствием, таким бессмертием, такой славой и блаженством, какими ныне, при отчуждении нас от первобытных прав наших, не обладает самый могущественный владыка на земле, или, лучше сказать, каких мы ныне и представить себе не можем.
Грех лишил нас всего этого; но Божественный Ходатай наш Господь Иисус уплатил за грехи наши Своею смертью, возвратил нам все это. Теперь, благодаря любви Его, мы паки можем быть тем, чем были бы до нашего несчастного падения; паки можем получить все первобытные права, взойти на высоту, где стояли, и наследовать небо и землю.
Сие-то самое выражает Евангелие, когда возвещает в слух наш, яко приближибося Царствие Божие.
Когда Спаситель наш еще не являлся на земле, тогда сие Царствие, хотя уже давно обещанное всем, еще было, можно сказать, далеко - на небе. Но когда Он низшел на землю, то и оно низошло к нам; когда Он явился во плоти, то и оно приблизилось ко всякой плоти. Теперь каждый может видеть сие Царствие своими очами, слышать своими ушесами, осязать своими руками. Ибо не видим ли мы все Креста Христова и совершения Жертвы Безкровной? не слышим ли Евангелия, Апостола и пророков? не вкушаем ли Тела и Крови Христовой? Но в этом видимом, слышимом, вкушаемом заключено Царствие!
Кто видит, слышит, вкушает ненапрасно, кто видимому, слышимому дает место в своем сердце, кто с видимым, слышимым, вкушаемым сообразует свои мысли, чувства и действия, - пред тем Царство Божие не остается вне, входит внутрь его, проникает все существо его, очищает его от всякой скверны, просветляет, умиряет, насыщает и живит, возносит его над всеми превратностями жизни, вознаграждает его за самые тяжкие скорби и искушения.
Христианин истинный, воскрешенный от греха благодатью для нескончаемой жизни в Боге, в каком бы состоянии ни находился, хотя бы в самой последней доле, всегда есть истинный царь и владыка над своими пожеланиями и страстями. Внешний человек его может быть лишен всего, может быть подвергнут мученияем, самой смерти, - но человек внутренний превыше всего, не только выше прелестей и соблазнов мира, но и выше гонений и злобы человеческой: он в Боге и Его святом законе; живет не столько на земле, сколько на небе; менее во времени, нежели в вечности.
Так царствовали все святые Божие человеки. По внешнему своему состоянию они большей частью бедствовали и страдали: но по внутреннему они блаженствовали, как не блаженствуют никакие счастливцы мира. Почему? Потому что* внутрь их было Царствие Божие; потому что они носили в душе своей Своего Спасителя, Который заменял для них Собою все.
Миролюбцы напротив, обладая по видимому всем, ничем не довольны: в душе их пусто, хладно, мертво! Блага земные, радости плотские наполняют собою некоторым образом эту пустоту, приводят в забвение эту внутреннюю бедность, но это токмо по видимому и притом до времени; появляется какое-либо тяжкое несчастье, и грешник остается с своей душевной пустотой; поражает сильный недуг, и грешник подобен человеку утопающему, который, не видя брега, не знает, за что ухватиться; приходит, наконец, смерть, и бедный грешник, как самозванец, владевший незаконно наследием, восторгается навсегда из сего рукотворенного рая, дабы прейти на место вечного лишения и мук.
Для истинного христианина, напротив, смерть есть начало его торжества и полного воцарения; кончина его есть исход из темницы, возвращение в дом Отца Небесного, радостный переход от земной нищеты к наследию благ вечных.
Престанем же, братие мои, быть хладными к тому, что возвещается нам в Евангелии; обратим внимание на Царствие Божие, приблизившееся к нам еще с тех пор, как мы начали жить и действовать; постараемся и сами приблизиться к нему всем существом и всей жизнью своей; дадим ему место не в очах только, не одном слухе и памяти нашей, а в самой душе и сердце нашем; будем свято и верно выполнять все, что требуется для соделания его нашей собственностью; не пожалеем для того никаких трудов и жертв, неизбежных по нашей нечистоте греховной; сделаем все, дабы в противном случае за кратковременную сладость греха вместо Царствия не улучить уз нерешимых и мучения вечного, от чего да сохранит нас Господь Своею благодатью. Аминь.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Успенском соборе города Богодухова 30 июня 1843 г.
Ищите же прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам (Мф.6; 33)
Царствие Божие, братие мои, есть состояние столь вожделенное, до того превосходящее все радости и утехи земные, что одно позволение искать его могло бы составить милость великую и расположить каждого к тому, чтобы, оставив все, употребить все силы и средства к приобретению сего Царствия. А если бы вместе с этим заверено было совершенно, что всякий, кто только надлежащим образом будет искать Царствия Божия, непременно получит его, то оставаться хладным к этому Царствию и не искать его, значило бы уже (проявить - ред.) крайнее нерадение о своем благе и неразумие величайшее.
Но человек, в настоящем его состоянии греха и смерти, так действительно неразумен и невнимателен к истинному благу своему, что, несмотря на непрестанно делаемое ему предложение искать Царствия Божия, искать в вечную свою собственность, несмотря на все заверения, что искомое им непременно обрящется и будет получено, большей частью вовсе не думает об этом Царстве, и вместо того, чтобы искать его и употреблять для того надлежащие средства, занимается приобретением самых ничтожных благ и вещей, а от Царствия Божия, когда оно даже сретает его, отвращается и убегает, как от некой потери и несчастья.
Что же делает любовь Отца Небесного? - Она могла бы со всей справедливостью лишить неразумного и неблагодарного человека всех прав на это Царствие, воспретить ему, яко недостойному, даже желать его. Но она не делает сего, а обращается к другому средству. Видя, что предложение одного Царствия не трогает человека, зная в то же время, что исканием этого Царствия он не озабочивает себя между прочим и потому, что считает нужным заботиться о снискании других малоценных и ничтожных вещей, но кажущихся ему необходимо нужными, любовь Отца Небесного присовокупляет к предложению Царствия и обещание этих самых вещей, за которыми гоняется бедный человек, как бы говоря так: "Ты не хочешь искать Царствия Божия, а желаешь стремиться за благами земными, - пусть будет по-твоему! Поскольку и последние, равно как и первое, в Моей власти, то Я отдаю тебе их вместе с Царствием; ты получишь и их, - только ищи прежде Царствия, яко блага высшего и вечного: Ищите... прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам".
Обетование удивительное, показывающее крайнюю степень снисхождения к самым слабостям нашим любви Отца Небесного! После этого, самое искание благ земных должно бы располагать нас к исканию того Царствия, которое ведет за собой довольство и счастье даже земное. Но, к сожалению, и эта чрезвычайная мера снисхождения остается большей частью без действия и не обращает на себя должного внимания. Ибо покажите мне человека, который бы, желая провести на земле жизнь свою безбедно, решился потому самому искать прежде всего Царствия Божия, яко средства к тому! -Хотя такой образ действия показывал бы еще весьма невеликое уважение к самому Царствию Божию, (ибо в таком случае его искали бы не для него самого, хотя оно вполне того стоит, а ради земного благоденствия, - как средство для цели низшей), но и этого нет! И для такой цели Царствие Божие почитается средством как бы ненадежным и потому неупотребительным!
Что виной такого жалкого и безрассудного образа мыслей? - В одних незнание, в других неуверенность. То есть мы так мало знаем Евангелие и его обетования, что многие, вероятно, и не знают того, что ищущим прежде всего Царствия Божия, по непосредственному распоряжению свыше, прилагается все прочее; знающие же это обетование не уверены, что оно непременно исполняется над теми, которые, последуя ему, действительно ищут прежде всего Царствия Божия.
Служителям слова Евангельского и предлежит потому повторять в слух всех обетование - для незнающих, и показывать непреложность его исполнения - для неуверенных в том. Первое мы сделали уже; последнее постараемся сделать теперь же, при помощи благодати Божией.
Для этой цели прежде всего определим в точности силу обетования Евангельского: что именно обещается ищущим Царствия Божия и под каким условием?
Обещается ли ищущим сего Царствия счастье земное в том смысле и виде, как его представляют себе миролюбцы? - То есть что честолюбивый достигнет всех видов человеческих почестей и отличий? что любостяжатель-ный накопит груды сребра и золота и должен будет непрестанно расширять житницы для помещения собираемых плодов? что роскошный получит возможность утопать во всякого рода чувственных наслаждениях?.. - Нет, такое обетование было бы, очевидно, несовместно с самым Царствием Божием, которое, как замечает апостол Павел, несть... брашно и питие, но правда и мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14; 17). Исполнение обетования в таком виде приносило бы самому человеку не' благо, а вред и пагубу для его души и тела.
Что же обещается? Обещается довольство во всем необходимом, обещается безбедная в земном отношении жизнь, обещается, говоря раздельно словами самого Евангелия, пища, одежда, кров и прочие необходимые для чувственной жизни потребности. Все это тотчас видно из предшествующей беседы Спасителя, для которой слова: Ищите же прежде Царствия Божия, и сия вся приложатся вам,служили заключением. В беседе сей Господь обличал многозаботливость иудеев о пище, одежде и прочих земных потребностях, и чтобы отвратить их от этой многозаботливости, которая поглощала у них все время и силы и не давала им помыслить, как должно, о Царствии Божием, изрекает вышеприведенное обетование. Все это, как бы так говорил Он, вы будете иметь, коль скоро займетесь по-надлежащему исканием Царствия Божия. Будете иметь не чудесным каким-либо образом, так чтобы пища сходила вам с неба, одежда ваша составлялась сама собою, домы и кровы ваши выходили из земли, и вы находили все прочее готовым, - нет, все это должно быть следствием вашей же деятельности, только с той разностью, что теперь, не думая о снискании Царствия Божия, вы и трудитесь и истощаете свои силы, но часто не только без плода, даже со вредом и разорением вас. А когда начнете прежде всего искать Царствия, то, по тайному распоряжению всемогущего Промысла, труды ваши будут увенчиваться желанным успехом, вы будете менее озабочены земным, нежели чада века сего, и, однако же, не будете терпеть недостатка в нужном для вашей жизни.
Определив таким образом силу обетования Евангельского, посмотрим теперь - исполняется ли оно над теми, которые верно следуют ему.
Самый лучший в этом случае свидетель исполнения или неисполнения есть опыт. А над опытом в подобном роде кто может вернее наблюсти (смотреть - ред.), как не вождь, например, и владыка целого народа, занимавшийся, притом, подобным наблюдением особенно? Послушаем же, что говорит об этом святой царь Израилев: не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы (Пс. 36; 25). Можно ли желать лучшего свидетеля и свидетельства точнее подобного? - И приметьте, как оно совершенно сходно с замечанием, нами выше предложенным! И святой Давид не говорит, чтобы он видел человека праведного всегда наверху почестей, богатства и удовольствий земных, а только что? - (что) видел только то именно, что обещается в Евангелии, то есть - в честном довольстве и мирной жизни: не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы.
Умеренно, если угодно так назвать, исполнение обетования; но зато, смотрите, как благоразумно и великодушно распределено это исполнение! Вместо того, чтобы самого праведника одного ущедрить всеми благами, как иногда мир делает с своими любимцами, и всегда - к вреду им самим, праведник не облагается с ног до главы земными благами; нет, он только не оставляется в нищете, то есть и пренебрежении; но зато благословение, на нем почивающее и им заслуженное, простирается на целое потомство его, даже не такое, которое не идет иногда с той верностью по стезям заповедей Господних, с какой ходил в них сам прародитель. С грешниками и миролюбцами в этом отношении бывает нередко совершенно противное: отец живет в чертогах и не знает счета своим сокровищам; а сын, подобно Евангельскому расточителю отеческого наследия, принужден бывает иногда желать насытиться отрожец, яже ядят свиния.
Если, по примеру Давида, посмотрим на жизнь человеческую и собственными очами, то немного нужно труда и усилий, чтобы приметить и вокруг себя то же самое, что видел в свое время святой Давид. Люди, ищущие прежде всего Царствия Божия, не часто достигают верха земного благоденствия, и это может быть вследствие того же тайного распоряжения Промысла, щадящего их от искушений и соблазнов, с которыми всегда сопряжен бывает избыток земного счастья. Но, вместе с тем, несомненна истина, что люди богобоязненные и добродетельные обыкновенно живут в мире и довольстве; гораздо менее, нежели миролюбцы, терпят от коловратности обстоятельств; более других уцелевают среди общественных бедствий и превращений; служат нередко опорой и прибежищем для самых временщиков во время их падения и нищеты. Присмотритесь внимательнее, и вы увидите эту истину, во всякое время и во всех местах исполняющейся над тем, кто искренно верует обетованию Евангельскому. Миролюбцы, напротив, хотя восходят нередко слишком высоко, но нет ничего обыкновеннее, как их падения с той высоты. Мнимое счастье (истинно счастливым грешник никогда не бывает), восхищенное неправдами и лукавством, никогда не продолжается в домах грешников и проходит как весенняя вода, оставляя по себе одни голые пески и разрушение.
Утверждая это, мы не опускаем из виду некоторых особенных случаев, когда люди самые добродетельные едва не всю жизнь бывают как бы обречены на потери и страдания. Но особенные случаи сии составляют не правило, а исключение и вместе тайну Промысла, которого судьбы для нашего ограниченного ума суть бездна многа, и которого пути отстоят от путей наших, как небо от земли. Случаи эти нисколько не удивительны, впрочем, уже потому, что праведники сами не ищут на земле наград, а нередко, по примеру Давида, просят себе, яко милости от Бога, быть искушенными седмерицею, дабы, прейдя от земного странствия в Отечество, явиться там во всей чистоте и благолепии. А с другой стороны, люди, ищущие всего на земле, разве всегда достигают счастья земного? Не большая ли часть миролюбцев, проведя всю жизнь в искании этого счастья, истощив на это все силы и способности, и, что всего хуже, потеряв для того добродетель и совесть, под конец жизни должны бывают с горестью сказать: обнощъ всю, то есть в продолжение всей жизни, труждшеся ничесожеяхом (Лк. 5; 5)!
После всего этого, как сами видите, братие мои, самое желание земного благоденствия должно располагать нас к исканию прежде всего Царствия Божия, то есть к благочестию и правде, поскольку с этим Царством прилагается (человеку -ред.), по распоряжению Промысла, и все прочее, необходимое для безбедного жития на земле. Возьмем же из этого урок для жизни и действий наших; перестанем гоняться безумно за благами мира и поставлять их главной целью нашей деятельности; посвятим способности и труды свои Господу и Его Царствию. Таким образом, приобретая для себя небо и вечность, мы вместе с тем восприимем в награду за это от Него же все, что нужно для нас из земного и временного. Аминь.
Слово при первом посещении города Изюма, сказанное 20 августа 1843 г.
Любопытствуя о судьбе града вашего, я пожелал, между прочим, узнать и о том, что служит для него, по обычаю градов отечественных, отличительным символом гражданским, и узнал, что этот символ составляют три ветви виноградных. Прекрасный символ! Ибо виноград вообще есть знак плодоносия, мира и радости. Возлюбленный некогда Богом народ израильский всегда в Писании сравнивается с виноградом. Сам Спаситель уподобляет Себя лозе виноградной: Аз есмъ лоза, -говорил Он Апостолам, - вы (же) рож-дие: (и) иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног (Ин. 15; 5).
Этот, а не другой символ избран в отличие вашего града, конечно, потому, что с ваших пределов начинается земля, способная к возращению винограда, и что им, как показывает самое название города, обиловали некогда здешние окрестности. Ныне нет этого: деятельность жителей здешнего края давно обратилась к другим видам промышленности. Но отличительный символ ваш не потерял чрез то своего значения, а скорее приобрел его в новом и лучшем смысле: ибо кроме винограда чувственного, есть виноград духовный, который может расти на всякой земле, во всех климатах, во всякое время года. Этот духовный виноград - суть добродетели христианские. Лишиться этого святого винограда кому бы и где бы то ни было - вот истинное лишение и потеря невознаградимая! Но это зависит от нас самих; и если бывает, то по собственной вине.
Да произрастают же у вас всегда, да приносят плод, да питают души и сердца ваши три лозы виноградных - от трех Лиц Пресвятой Троицы, во имя Коей они, без сомнения, и избраны в символ града вашего!
Первая ветвь - от Бога Отца - вера правая и живая! - Она насаждена в душе человека при самом сотворении его в раю сладости. Змий-искуситель ужасно повредил ее, наведя на ум праматери нашей пагубное сомнение в заповеди и благости Творца, но Небесный Делатель не оставил Своего насаждения.
К тому, что от сей лозы осталось живым в душе человека, тотчас привил снова небесный росток веры посредством обетования о будущем Искупителе. С тех пор животворная лоза эта растет в роде человеческом: всемирный потоп омыл ее от пыли и насекомых, закон Моисеев оградил ее от позобания зверями ди-вими (дикими -ред.), пророки являлись для ее очищения и отребления, Сын Божий напоил ее Своею Кровию, Дух Святый оросил Своею благодатью, Апостолы увязали ее правилами и законоположениями, преемники их - пастыри Церкви, приставлены блюсти и хранить ее до скончания века. Лоза сия - от Бога Отца, ибо святая вера живет в области всемогущества; а Он, как исповедуем в Символе веры, есть Вседержитель, Творец видимых и невидимых.
Желаете знать, каких должно ожидать плодов от этой дивной лозы? -Знамения же веровавшим, - говорит Сам Сын Небесного Вертоградаря, -сия последуют: именем Моим бесы ижденут: языки возглаголют новы: змия возмут: аще и что смертно испиют, не вредит их: на недужныя руки возложат, издрави будут (Мк. 16; 17-18).Аще имате веру, - говорит Он в другом месте, — яко зерно горушно, речете горе сей: прейди... и верзися в море... будет (Мф. 17; 21. Мк. 11; 23). Вот что может производить вера истинная! И все это производила она в тех, которые проникнуты были ею, которые не мыслили токмо, но и жили по сей вере, ибо где вера, там и всемогущество.
Желать ли вам плодов этих? Могий вместити, да вместит! А вместивший, более или менее, да блюдет свято приятое! Ибо сокровище чрезвычайно важно и может возрастать до безконечности, так как верующему, по слову Спасителя, вся возможна суть, а сосуд естества нашего, как бы мы ни укрепляли его, всегда скуделен и ломок.
Есть другие плоды от драгоценной лозы - веры, не столь редкие и дивные, но тем более необходимые для всякого, без которых сама вера есть растение неплодное и напрасно, так сказать, занимающее землю. Это те плоды, на которые указывает святой апостол Иаков. Вера бо чиста и нескверна пред Богом и Отцем, — пишет он, -сия есть, еже посещати сирых и вдовиц в скорбех их, (и) нескверна себе блюсти от мира (Иак. 1; 27). То есть необходимый плод истинной веры, по Апостолу, состоит в непорочности нравов и жизни и в человеколюбии к своим ближним.
Одна вера может произвести этот прекрасный плод, ибо одна вера может вознести человека над всеми соблазнами мира, над всеми слабостями плоти; одна она может расположить самолюбивое сердце наше к тому, чтобы во всяком человеке видеть брата во Христе и употреблять все силы и средства свои на помощь ему. В ком убо есть сей святой плод веры, того вера истинная и живая; а в ком нет его, кто провождает жизнь во грехах и нечистоте, кто жестокосерд к своим ближним, тот сколько бы ни говорил о своей вере и как бы ни показывал себя верующим, в том нет истинной веры, а только один ее призрак.
Такая безплодная лоза будет, наконец, извергнута из вертограда Христова и предана на сожжение.
Вторая ветвь виноградная - от Бога Сына - упование жизни вечной, надежда христианская!
Лоза сия насаждена на Голгофе, у подножия Креста Христова, полита Кровию Единородного Сына Божия. Ибо Кто упование наше? - Христос, -ответствует Апостол. Без Искупителя нет прощения, без Посредника нет мира, без Ходатая и Испоручника нет упования.
В самом деле, какое может быть упование у грешника, каковы все мы? -Грешник по необходимости должен страшиться казни, ибо он - преступник воли Божией, а Бог и Творец его правосуден. Грешник по необходимости должен трепетать смерти, ибо за пределами времени - вечность, а вечность нелицеприятна и мздовоздаятельна.
Но является Ходатай Бога и человеков - Богочеловек Иисус, и все изменяет вид. Место страха и отчаяния заступает надежда и дерзновение. Облеченный заслугами Искупителя грешник с упованием взирает на самое правосудие Божие, ибо гнев Его истощен на Кресте, долг закону и правде уплачен сполна на Голгофе. Одушевленный силой Победителя ада и смерти, грешник со дерзновением вступает во врата самой смерти. Аще бо и пойду, -восклицает он с Давидом, - посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты, Всемогущий, со мною еси (Пс. 22; 4).
Таков корень и таковы плоды упования христианского! Корень - Христос, Искупитель наш; плоды - чаяние жизни вечной и презрение скорбей и лишений жизни временной. О, питайте, братие мои, возращайте и блюдите сию животворную лозу упования. Для этого размышляйте чаще о том, что соделано за нас и для нас возлюбленным Спасителем нашим, и что было бы с нами без Него, переноситесь чаще мыслью в будущее, к благам вечным, которые ожидают за гробом тех, иже подвизались здесь яко доблии воини Христовы; представляйте себе чаще тот великий и славный день, в который Господь приидет воздати комуждо из нас по делом его.
В ком есть истинное упование, для того размышление об этих предметах - паче меда и сота; но в то же время жизнь по упованию - паче злата и сребра. Взирая постоянно в будущее, он не прельщается ничем настоящим; благодушно проходит искушения и скорби, ибо знает, что они служат залогом вечной славы; с радостью приносит, где нужно, жертвы, ибо уверен, что там, на небе, ничто не будет забыто, за все воздастся с лихвою; не страшится самой смерти и всегда готов встретить ее, ибо видит во гробе дверь к возврату в дом отеческий, - и над всем этим постоянно блюдет себя от скверн мирских или измывает их в себе слезами покаяния, ибо иначе он посрамил бы упование свое и потерял бы все дерзновение, яко не соблюдший верности.
Тако, братие мои, тецыте в уповании и вы, да постигнете и насладитесь некогда вполне тем, что теперь только изредка дает нам предвкушать себя в минуту святых восторгов душевных.
Третья ветвь виноградная - от Бога Духа Святаго - любовь чистая и святая! - О, как многоплодна Божественная лоза сия! Где любовь, там все добродетели, все совершенства. Любы, - говорит Апостол, - не завидит, не превозносится... не радуется о неправде... не мыслит зла... всему веру емлет, вся уповает, вся терпит. Любы николиже отпадает (1 Кор. 13; 4, 6-8). Где любовь - там взаимная помощь и услуга; там высший служит низшему, там нет рабов, все братия о Христе. Любовь самый ад могла бы сделать раем, если бы только ад мог вместить ее в себе.
Стремитесь, братие мои, к этой пренебесной добродетели. Но блюдитесь думать, что святая и животворная любовь могла произникнуть из нашего ума или сердца, из наших познаний и образования, из нашей плотской чувствительности и нашей мирской ласковости, - все это может дать только любовь языческую, своекорыстную, ограниченную, легко отпадающую, но никогда не даст любви чистой, совершенной, которая не ищет своих си, готова положить душу за други своя, которая объемлет всех, благословляет самых врагов своих. Такая любовь изливается в сердца наши точию свыше, от Духа Святаго. И Он всегда готов излить ее, ибо для того и сошел с неба в виде огненных языков, чтобы воспламенять ею нас, хладных. И воспламенить, коль скоро мы представим Ему для этого сердца свои упраздненными от нечистой привязанности к миру и его суетным благам и удовольствиям.
Посему, кто хочет быть сосудом любви Божественной, тот должен, во-первых, упразднить сердце свое от пристрастий плотских, а, во-вторых, как можно чаще обращаться с молитвой к Духу-Утешителю, да приидет к нему и да приведет с собою в сердце любовь чистую и святую.
Стремясь к сему, тем паче блюдитесь, братие мои, от всякой ненависти, вражды, злобы и мщения. Как всякая истинная любовь от Духа Божия, так вражда и злоба всегда есть от духа злобы. Где ненависть - там ад.
Вот к каким размышлениям привел нас символ града вашего! Вот что пробудили в памяти нашей три ветви ваши! Явно, число их избрано во образ Святой Троицы. Потому мы не думаем, чтобы размышлением своим уклонились от намерения тех, которые избрали их в отличительный признак сего града. Да будет же отличием его вера, надежда и любовь христианская!
Да растут они, да цветут между вами, да приносят плод и да питают им души и сердца ваши в жизнь вечную! А мы, как приставники, посланные от Небесного Вертоградаря, будем по временам посещать вас, осматривать рост и плод, поливать растущее, ограждать и подкреплять плодоносящее, и отреблять, по слову Спасителя, бесплодное. Аминь.
Слово при первом посещении города Чугуева, сказанное в соборной Покровской церкви 27 августа 1843 г.
Давно хотелось нам побеседовать с вами, христолюбивые воины, с этого священного места; хотелось уже потому, что вы принадлежите к духовной пастве Харьковской, а мы еще ни разу не имели случая возвестить вам слова спасения, между тем как звание ваше, будучи отлично во многом от всех прочих званий, имеет потому нужду в особенном наставлении. Но кроме этого, нам хотелось вступить в беседу с вами и потому, что мы давно одолжены вам немалой благодарностью, и до сих пор ничем не выразили ее перед вами. Желаете знать, чем мы обязаны вам? Тем, братие мои (спешу назвать вас тем, чем вы всегда для нас во Христе Иисусе), что во время собеседований наших с паствой по разным местам, вы постоянно служили для нас вместо живого примера и доказательства на самые важные истины нравственности христианской. По долгу звания пастырского не раз доводилось нам говорить пред своими слушателями о самоотвержении христианском, внушать и доказывать, что христианин, по заповеди Спасителя, должен быть готов в случае нужды оставить для своего спасения все: имение, дом, жену, детей, самую жизнь. В этом самоотвержении состоит сущность деятельного христианства и жизни благочестивой. Но где взять для него примеров? Обращаться за этим ко временам древним, воспоминать мучеников, исповедников, святых отшельников пустынь и пещер? В примере их, действительно, нашлось бы самоотвержение христианское, осуществленное во всей полноте; но при этом многие из слушателей наших могли бы подумать, вопреки нашему слову, что тогда были другие, лучшие времена, свет веры сильнее, любовь христианская живее и чище, самые дары благодати обильнее и явственнее; другие, с видом еще большего права, начали бы отклонять от себя это пример, говоря, что то были люди избранные, святые, пред которыми нашей немощи свойственнее благоговеть и преклоняться, нежели подражать их величию и подвигам.
Что же мы делали в таком случае? Оставляя, большей частью, времена древние, мы обращались за примером к вам. Посмотрите, говорили мы своим слушателям, на воинов наших, не на избранных, а на всех и каждого. Чего не приносят они в жертву своему званию? Не готов ли каждый из них, и всегда, сделать то, чего требует от всех нас Евангелие? Не готов ли оставить дом, жену, детей, чтобы идти на край света и нести жизнь свою на смерть, даже очевидную? И все это делают они все, - и самый первый, и самый последний, не разбирая, почему так делается, выйдет ли что, и что выйдет из их жертвы, нет ли средств иначе достигнуть того, за что они должны проливать кровью свою. Если же, продолжали мы, воины делают все это по гласу и велению своих начальников, которые как бы ни были мудры, всегда, яко человеки, могут подлежать ошибкам и погрешностям, то что удивительного, если все мы будем готовы сделать то же по гласу не человека, нам подобострастного, а Спасителя нашего, Который Сам за всех нас положил живот Свой на Крест, - сделать не по усердию к чуждой пользе или славе, а ради искупления собственных душ наших, имея за это в виду награду благ вечных? - Так говорили мы своим слушателям; так пользовались вашим примером, вашим самоотвержением; и, благодарение Господу, не раз видели с утешением, что слова наши и ваш пример не оставались без действия, производя в слушателях уверенность, что заповеди Евангелия, самые по видимому строгие и тяжкие, не суть заповеди неисполнимые.
Как же нам после того не быть к вам признательными и не желать побеседовать с вами? не сказать вам, по крайней мере то, о чем мы сейчас говорили пред вами?
Для чего сказать? - и для утешения и для назидания вашего.
И во-первых, для утешения. Если в каком, то в вашем состоянии, братие мои, может приходить иным на мысль: не слишком ли оно далеко от звания христианина? Не противно ли духу любви христианской едва не всю жизнь посвящать на упражнение себя в искусстве отнимать жизнь у подобных себе людей? Совместим ли Крест Христов с мечом воина? Такая мысль может тревожить душу, ослаблять усердие к своему званию, заставлять завидовать другим родам жизни, доводить до уныния и даже отчаяния духовного. Да будет же известно всем и каждому из вас, что подобная мысль есть самая неосновательная.
Звание воина, если смотреть на него поверхностно, - точно, может показаться несродным христианину. Этот шум оружия, этот грозный вид брани даже среди мира, этот ряд движений, целью которых (является - ред.) искусство отнимать жизнь у людей, нам подобных, - все это таково, что друг человечества не может не желать, дабы скорее пришло то блаженное время, когда, по предречению пророка, всераскуют мечи своя на орала и копия своя на серпы... и не навыкнут ктому ратоватися(Ис. 2; 4). Но, доколе не водворятся на земле правда и истина, доколе останутся не только люди, но и целые царства, имеющие нужду в том, чтобы к долгу и справедливости принуждали их силой, - до тех пор, очевидно, необходимы вооруженные защитники Церкви и Отечества. Потому-то Сам Бог мира и любви не только позволял, но и повелевал некогда избранному Им народу израильскому исходить на брань против врагов; Сам даже исходил невидимой силой в Его воинствах и благоволил именовать Себя Богом браней. И что говорить о земле? - На самом небе, после того, как мятежный архангел возмутил покой Его, на самом небе открылась нужда ополчаться и ратовать; сонмы Ангелов образовали из себя сонмы воинств, вследствие чего Архистратиг их - Михаил изображается постоянно во всеоружии воина.
После этого думать, что звание воинское противно в чем-либо званию христианина, значит не знать того, что говорит о нем слово Божие, что происходило некогда между Ангелами на самом небе. Об одном надобно думать воину, чтобы носить звание свое по-христиански, а не по-язычески. Иоанн Креститель давно указал к этому средство. Когда между множеством приходящих к нему для крещения явились и воины с вопросом: что им делать, чем засвидетельствовать истину своего покаяния? - он не сказал им: оставьте свое звание, сложите с себя оружие; а что сказал? - ни когоже обидите, не оклеветавайте: и доволни будите оброки вашими(Лк. 3; 14). Кто исполняет сию заповедь, не делает обиды и притеснения, (к чему среди брани и сражений столько случаев); кто с терпением переносит лишения и тягости, которым так много и так часто подвержено бывает состояние воина, тот может быть уверен, что труды и подвиги его, необходимые для Отечества земного, не будут оставлены без внимания и в Отечестве Небесном.
С другой стороны, звание воина, как мы уже показали отчасти в начале нашего слова, по самому существу своему весьма близко к самой высокой степени совершенства христианского. Ибо в чем состоит это совершенство? Не в том ли, чтобы не любить ничего, паче Бога, чтобы не прилепляться сердцем ни к чему в мире и быть выше всего, чтобы для вечности и спасения уметь оставить, в случае нужды, все, самое любезное, как то: отца и мать, жену и детей, все радости жизни и самую жизнь? Но пересмотрите все состояния мирские и увидите, что ни одно из них не требует подобных жертв; звание воина, напротив, из них именно и состоит. Потому звание сие сходится в этом отношении с состоянием самого строгого подвижничества христианского и постоянно напоминает собой о временах древних, когда христиане приносили в жертву своей вере все, самую жизнь.
Не должно ли все это радовать и утешать вас, братие мои? Ибо о чем же человеку радоваться более на земле, как не о том, что к нему близко небо, что на нем и в его жизни исполняются требования Евангелия, что он идет тем драгоценным тесным путем, который, по уверению Спасителя, ведет прямо к Царствию? Пока находящиеся в других состояниях успеют (только - ред.) вступить на этот путь, вы уже поставлены на нем десницей Божией; пока другие достигнут возможности отказаться добровольно от привязанности к миру и его благам, с вас иго этих привязанностей снято рукой Самого Промысла. После того остается только благоразумно пользоваться духовными преимуществами своего звания и проходить его так, чтобы не погубить мзды своей. Да, братие мои, надобно прилежно смотреть и блюсти, чтобы не погубить венца за труды свои. Апостол Христов не напрасно сказал: Аще же и постраждет кто, не венчается, аще не законно мучен будет (2 Тим. 2; 5). Не горько ли и не постыдно ли было бы всю жизнь лишаться и терпеть, как лишаетесь вы, и не получить ничего в то время, когда будут награждаться все труды и заслуги? - Да сохранит вас Господь от сей жалкой участи!
Спросите: что значит подвизаться законно? - Значит переносить труды и лишения без ропота, исправлять дело своего звания без лжи и неправды, воодушевляясь при сем не столько чаянием наград земных и отличий временных, сколько упованием венца небесного. Подвизаться законно значит уметь отражать не одних врагов Отечества видимых, но и врагов своего спасения невидимых, которые суть наши злые пожелания и страсти; значит среди всех самых тяжких положений жизни хранить в сердце веру в Царя Небесного и верность царю земному, послушание к начальникам и любовь ко всем; значит быть кротким, воздержным, богобоязненным и правдолюбивым. Без этого все труды и подвиги наши приимут, может быть, некую малую награду на земле, но не помянутся потому, что мы среди них сами взирали на одну землю и не памятовали о небе. Да сохранит вас Господь от этой потери венца небесного, который един может наградить по достоинству труды и подвиги ваши! Аминь.
Слово при первом посещении города Купенска, сказанное в Купенском Покровском соборе 28 августа 1843 г.
Ожидая пастырского посещения нашего, братие мои, вероятно, немалая часть вас любопытствовала знать предварительно: кто мы и каковы? есть ли в нас какие-либо совершенства и нет ли каких недостатков? - Не осуждаем этого любопытства - такова природа человеческая! В дополнение к слышанному вами мы сами скажем теперь, что мы есмы не только подобострастные вам человеки, но и грешники, ожидающие, подобно вам, помилования и спасения души своей не от собственных каких-либо добродетелей и подвигов, а от преизобилующего богатства благодати Божией и всевосполняющих заслуг Спасителя нашего; что если есть в нас что-либо доброе и благопотребное, то это плод не собственных наших усилий, а дар Того, Который, избрав нас в служение слова и Таинств, Сам, в лице нас, поддерживает честь Своего горнего избрания. Сознание недостатков наших и неверностей духу благодати всегда тяготит нас; и мы чувствуем душевное облегчение исповедать это пред вами, дабы вы не возомнили о нас паче, нежели есмы. А между тем, это открывает нам благоприятный случай просить любовь вашу, дабы вы содействовали нам вашими молитвами пред Богом, да возможем понести великое иго пастыреначальства духовного, право правя слово истины.
После этого самоисповедания пред вами, которое мы готовы повторить в слух целого света, позвольте, братие мои, и нам вопросить вас: кто вы и каковы? в чем ваши совершенства? в чем наши недостатки? Не суетное любопытство заставляет нас предлагать эти вопросы, нет, - мы водимся чувством святого долга. На нас лежит обязанность бдеть о душах ваших, и мы должны будем некогда вместе с вами стать на Страшном и нелицеприятном Суде Спасителя нашего и свидетельствовать за вас или против вас.
Итак, кто вы? - Нам не нужно знать: знатны вы или бесславны, богаты или бедны, счастливы в мире или злополучны, - для Евангелия это все равно; в Царствие Небесное открыт вход всякому: и самому славому и самому презренному, и мытарю Евангельскому и богачу Евангельскому, счастливцу мира и отребью мира. Мы даже с большим удовольствием готовы узнать, что вы не пользуетесь благоприятством земных обстоятельств, потому что счастье земное редко не ослепляет людей гордостью или сладострастием, и всегда почти уклоняет их на распутия лжи и неправды. А узкий и прискорбный путь, напротив, прямо ведет к цели. Много надобно благоразумия и борьбы, много бдения и слез, чтобы, воспринимая все здесь, иметь еще что получить и там.
Но кто бы вы ни были в земном отношении вашем, для нас это не важно; нужно знать одно - христиане ли вы?
Не удивляйтесь такому вопросу и не почитайте его необыкновенным. У нас звание христианина унижено, вменено в малое, предано забвению; но оно важнее всех званий и отличий в мире, ибо оно одно прославит или постыдит нас некогда пред лицом всего мира. Раб ли кто и находится в самой презренной доле? - если он истинный христианин, то его ожидает престол и Царство, с которыми не могут сравняться все престолы земные. Властелин ли кто и правитель? - если он не христианин истинный, то его ожидает такая тьма, такая бедность, такие узы, пред которыми все темницы земные, все лишения, скорби и казни человеческие суть малое только подобие.
Итак, еще вопрошу: христиане ли вы? - Не спешите ответом. Нам очень хорошо известно, что вы все крещены во имя Отца и Сына и Святаго Духа; что вы, по временам, ходите в храм Божий и совершаете известное число поклонов и молитв, что раз в году, во время Святого поста, являетесь к Исповеди и Причащению Святых Тайн, что вы не убегаете и прочих Таинств и обрядов Святой Церкви, - все это принадлежит к званию христианина, но все это одно не составляет еще истинного христианства. Ибо, исполняя все это, можно быть худым человеком, неверным супругом, жестоким господином, мздоимным судьей, лукавым продавцом, вредным гражданином; можно ли таких людей назвать христианами? Нет, христианину как обещано чрезвычайно многое, так и требуется потому от него немалого.
От христианина требуется, чтобы он не имел своей воли и своих правил, занятых от мудрости земной или обычаев века, а следовал во всем воле Божией и правилам Евангелия.
От христианина требуется, чтобы он не поблажал своей падшей природе, не давал воли над собою страстям, а сражался с ними и побеждал их, отсекая всякое нечистое желание, уклоняясь духа гордости, роскоши и любостяжания.
От христианина требуется, чтобы он во всех действиях и при всех обстоятельствах своей жизни имел в виду не одно свое благосостояние, а первее всего славу Божию и благо своих ближних.
От христианина требуется, чтобы он, живя в мире, пользуясь дарами природы и искусства, плодами труда собственного и чуждого, не прилеплял ни к чему сердца своего, был всегда готов все оставить, чтобы не потерять своей совести и своего спасения.
От христианина требуется, чтобы он не столько водился настоящим - видимым, сколько взирал на невидимое и ожидал грядущего, приготовляя себя к мирному переходу, путем смерти, в вечность, к Искупителю своему и Господу.
От христианина требуется, чтобы он был превыше не только соблазнов, но и скорбей мира, чтобы вел явную и тайную брань с пороком, господствующим в сердцах сынов века сего, чтобы всегда и для всех служил примером любви, смирения, благодушия, терпения, незлобия.
Вот требования от христианина! Требования необходимые, без которых христианство останется праздным именем.
Теперь осмотритесь, братие мои, и ответствуйте: христиане ли вы? - то есть исполняются ли в вас эти требования и условия истинного христианства? есть ли в вас те добродетели и святые качества, без которых оно быть не может? Ответствуйте на эти вопросы не нам, а вашей совести и Спасителю вашему, Который невидимо находится теперь посреди нас. Зная немощь нашу, Он не требует от нас того безгрешения и невинности, какими на земле был облечен Сам; не взыскует от нас тех великих подвигов самоотвержения и любви, которыми радовали и утешали Его святые Божий человеки: Он ищет в каждом из нас и требует точию необходимого, того, без чего совершенно невозможно наше спасение, то есть чтобы мы, во-первых, имели живую веру, без которой невозможно угодить Богу (Евр. 11; 6), без которой Он Сам не может быть нашим посредником и ходатаем о грехах наших; чтобы, во-вторых, в нас была живая любовь к Богу и ближним нашим, которая одна приводит нас в содружество с небом, чтобы мы, если и падем, то восставали бы от падения, чтобы при всей слабости нашей постоянно ненавидели мы зло и отвращались греха, яко яда смертоносного, чтобы стремились к исполнению заповедей Божиих, в которых наше истинное благо, чтобы пользовались неленостно средствами к спасению, нам преподанными, и хотя слабыми, хотя колеблющимися стопами, но шли к Небесному Отечеству, а не стремились безрассудно в плен врага, к собственной погибели.
Есть ли в вас все это, братие мои? Можете ли сказать, что спасение душ ваших для вас дороже всего в мире? что хотя половина, хотя третья часть времени и сил ваших употребляется вами прямо и непосредственно на усовершение себя в добродетелях, на приготовление себя к вечности, на покаяние во грехах ваших?
Блажен, кто чувствует в своей совести, что он не напрасно носит драгоценное имя христианина, что он старается быть верным последователем заповедей Христовых, что грех и страсти не владычествуют в душе и сердце его, что мир с его соблазнами не имеет для него прелести. Таковой благословен от Бога Отца, благословен от Бога Сына, благословен от Бога Духа Святаго! Таковой спокойно может пребывать в своем звании, каково бы оно ни было; спокойно может взирать на все, с ним случающееся, с твердой уверенностью, что верующим в Бога вся споспешествует во благое; спокойно может ожидать своей кончины, которая приведет для него с собой награду за все труды и подвиги.
Но стократ злополучен тот, кто идет путем противным и, быв доселе предан суете мирской и страстям, не помышляет о своем исправлении. Каким бы счастьем ни наслаждался он в этом мире, как бы ни были огромны его житницы, светлы чертоги, богата прислуга, многочисленны знаки почестей, пышны и велики титулы, - участь его достойна слез и воздыханий, ибо все это нисколько не спасет его от гнева грядущего. Настанет грозный час, когда все, что забавляло, радовало, наполняло душу и сердце, рассыплется в прах и исчезнет как сон; и бедный грешник останется один с прокаженной грехом душой своей и должен будет терпеть и страдать вечно.
Памятуйте это, братие мои, и не попускайте ослеплять себя суетой и соблазнами мирскими. Сладость греховная обольстительна, но привременна и скоропреходяща, а вред, от нее проистекающий, вечен и ужасен. Добродетель, напротив, требует борьбы и подвига, но награда за нее несомненна и безконеч-на. Кроме того, человек добродетельный и здесь уже находит покой в сердце и утешение в совести, а злочестивые и здесь страдают невидимо, и видимо редко не посрамляются напоследок. Памятуя сие, будем тверды и непоступны в добродетели, хотя бы она и соединена была с лишением; станем отвращаться греха, хотя бы он обещал нам рай сладости. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в селе Трущевой Никитовке, Богодуховского уезда 27 июля 1844 г.
Скоро, братие мои, наступит жатва; и каждый из вас пойдет на поле свое для собирания того, чем благословил Господь. Благодарение любви Его, ныне есть что собирать! Если к радости о собирании присовокупится благоразумное употребление собранного, то плодов единого нынешнего лета станет не на один год.
Но, готовясь принять плоды от Господа, - ибо ни насаждаяй, ни напаяяй есть что, но вся возращаяй Бог, - надобно подумать, братие мои, и о плодах для Господа. Не напрасно слово Божие сравнивает души наши с нивами и вертоградами, а Самого Господа - с Вертоградарем и хозяином поля. Это знак, что Господь также ожидает плодов от всех нас, как мы ожидаем их от полей и садов наших. И да будет известно вам, братие мои, что и мы, если являемся к вам по временам, то для того именно, чтобы от лица Небесного Домовладыки, Которого есмы, хотя недостойные, посланники и слуги, напомнить вам о необходимости такого духовного плодоношения.
Впрочем, вы сами можете судить об этой необходимости уже по одному простому сравнению того, что мы делаем для полей наших, и что Он сделал и делает для душ и сердец наших. Самый прилежный из вас что сделал для своего поля? Разодрал недра земли плугом, размягчил вспаханное и очистил от сора, разбросал по нему семена и потом заборонил посеянное землей. Вот наши труды. Много, если среди них упала с лица нашего на поле какая-либо капля пота. А Домовладыка Небесный, Спаситель наш? Он для соделания душ наших плодоносными для добродетели, кроме многих других естественных средств, сошел для этого Сам на землю, принял на Себя нашу плоть, провел тридесять три года в непрестанных трудах, нищете и озлоблении (угнетении, бедствиях -ред.), претерпел наконец ужасные мучения и смерть на Кресте.
Каковы же мы на самом деле? Что можем представить ныне своему Господу? Известно, каких плодов ожидает Он от нас: веры живой и правой, дел чистых и благих, милосердия к бедным и покаяния во грехах наших.
Итак, уродилась ли ныне у вас вера правая? Изгнала ли она из среды вас мрачное полчище суеверий, гаданий и примет суетных? Престали ли вы верить неразумно глупым ворожеям и знахарям? Престали ли бояться напрасно некоторых дней в году? Престали ли ожидать успеха в делах, облегчения от недугов - не от Господа и молитвы, как бы надлежало, а от праздных слов и действий? - Всего этого избегают и чуждаются люди разумные и из нехристиан; христианам ли быть рабами суеверия? Молитва и крест святой - вот наша сила и наше духовное оружие.
Уродилось ли в нынешнем году у вас святое воздержание и целомудрие? Умаляется ли между вами число людей, преданных богопротивному пьянству и нечистотам плотским? Менее ли на стогнах ваших шумных кличей, безчиы-ных плясок, бесовских игрищ, сатанинских телодвижений? Христианин может пользоваться благами мира. - Но как? Чтобы они насыщали и услаждали его, а не выводили из себя, не лишали образа Божия и обращали его в бессмысленное животное. Христианину позволительны удовольствия и радости. - Но какие? Умеренные, чистые, которые не ведут за собой ссор и вражды, не губят здравия и имущества, не служат к соблазну ближних и на радость сатане.
Уродились ли ныне между вами нравы благие? Дети буйные и строптивые начали ли слушать и уважать своих родителей? Лгун перестал ли лгать, сквернослов кончил ли свое срамословие, завистливый освободился ли от зависти, ленивый полюбил ли прилежание? Старшие подавали ли благой пример и добрые советы младшим? Ссорившиеся супруги бросили ли взаимные распри и огорчения?
Уродилось ли в нынешнем году боголюбезное милосердие? Бесприютные сироты нашли ли между вами отцов и матерей? Обнищавшие от пожаров и других случаев видели ли со стороны вашей вспоможение братское? Болезнь и увечья не оставались ли в хладе и гладе? Христианин должен знать, что Всемилосердому Господу нашему ничем так нельзя угодить, как милосердием к бедным. К немилосердным и жестоким Он и Сам обещался не быть милостивым; а без Его благодати и милости что все мы со грехами нашими?
Уродилось ли в нынешнем году между вами смирение и терпение христианское? Вместо обыкновенного ропота в несчастьях научились ли вы предавать себя в волю Божию и обращаться к молитве? Узнали ли, что для вас в этой жизни полезнее горе, нежели веселье, - ибо первое отводит от греха и обращает к Богу, а последнее служит пищей страстям и беззакониям.
Уродилось ли в нынешнем году раскаяние во грехах ваших? Несомненное дело, что мы все грешники, и никакой грешник Царствия Божия не наследит. Что же мы делаем со грехами нашими? Сбрасывали ли их посредством исповеди с плечей своих, как тяжкое бремя, или копили как любимое сокровище? Горе нам уже тем, что мы грешники, ибо всякий грех - как язва на душе; но еще большее горе, если, греша тяжко, не каемся в том и не отстаем от злых дел. Нераскаянный грешник есть несомненная добыча диавола. Посему, когда впадем в какой-либо грех, тотчас надобно воздохнуть из глубины души ко Господу и сказать: "Прости меня, Премилосердый! я не дам более врагу губить мою душу и тело", - сказать так и беречься потом того же греха, как змеи и яда.
Предложив вам столько вопросов, касающихся вашей жизни и совести, мы не ожидаем от вас ответов теперь же. Мы хотели только возбудить в вас внимание и навести мысль вашу на состояние душ и сердец ваших. Ответ же дайте не нам, а, во-первых, вашей совести, потом - вашему отцу духовному, который будет беседовать во время Поста с каждым из вас и, следовательно, будет иметь все удобство узнать внутреннее состояние ваше, ваше плодоносие или безплодие духовное, и преподать вам совет полезный, указать врачевство необходимое.
Мы вместо этого скажем теперь всем вам единожды и навсегда, что если вы добрыми делами окажетесь безплоднее нив и вертоградов ваших, то виной тому вы сами, а не кто другой, тем паче не Господь и Спаситель наш.
Ибо, судите сами, чего недоставало душам и сердцам вашим, в сравнении с полями и лугами вашими, для того, чтобы украситься цветами добродетелей и принести жито правды? Нужно было солнце, - над вами постоянно сиял свет Христов; нужны были семена добра и правды, - ваш слух оглашался чтением Евангелий и Апостола, где каждое слово есть семя жизни вечной. Нужен был дождь благовременный, - вы орошались потоками молитв церковных и росой святых Таинств. Нужна была ограда от безсловесных животных, могущих повредить почве сердца, - Церковь брала все меры, чтобы между вами не было лжеучителей и общественного соблазна. Нужен был страж, - и в нем не было недостатка, ибо при каждом из нас Ангел Хранитель.
Как после того не принести бы плодов веры и добрых нравов? И чем извиниться, если их не окажется у кого-либо?
А сколько можем судить, не окажется у некоторых! И даже все мы немногим, кажется, можем обрадовать Небесного Домовладыку нашего. Ибо, взирая беспристрастно на духовную ниву вашу, тотчас видишь на ней немало плевел. В самом деле, не плевелы ли, что некоторые из вас без всяких особенных причин даже в большие праздники не посещали храма Божия и оставались безрассудно дома? Не плевелы ли то, что между вами есть люди, не бывшие в прошедший Пост на исповеди и не принявшие Животворящих Тайн Тела и Крови Господней? Не плевелы ли то, что многие из детей ваших не умеют доселе положить на себя правильно крест Господень и не знают Отче наш и Символ веры? Не плевелы ли то, что стогна мирной веси вашей в некоторые дни оглашались бесчинными кликами, словами гнилыми и смрадными? Не плевелы ли то, что иной [человек] последний чванец муки и елея готов отдать за чашу вина и сикера? Не плевелы ли, наконец, и то, что у иного осталось невозделанным поле тогда, когда он имел к тому и время, и силы? Кто всеял все эти и подобные им плевелы? Враг Бога и человеков, диавол сотвори сие, ответствует Евангелие. Когда и как сотворил? Нам спящим, - прибавляет оно. Следовательно, хотя во всяком зле виновен и диавол, яко первоначальный источник греха и зла в мире и яко непрестающий искуситель к тому, но не менее того виновны и мы сами. Если бы мы не спали, а бодрствовали верой и духом, то и диавол не мог бы нам сделать никакого вреда. Пришла бы какая-либо худая мысль на ум, - мы оградились бы крестом, призвали бы на помощь Ангела Хранителя, и греховный помысл угас бы как искра, у которой нет воздуха. А мы, вместо того, чтобы обращаться к молитве и кресту Христову, еще рады были худым мыслям, раздували их, как искру, в душе своей посредством частого воображения сладостей греховных; удивительно ли, если они обращались таким образом в пламень страсти и мы горели душой и телом?
Известно, что последует, наконец, с плевелами, то есть с грехами нашими, или, точнее сказать, с грешниками. Последует, как писано в Евангелии, то, что их соберут - токмо не в житницу небесную, а во ад - на сожжение. Ибо как для душ праведных уготован рай и Царство Небесное, так нераскаянных грешников ожидает ад и геенна. Убоимся, братие мои, этого огня неугасимого! Прежде, нежели будут посланы, как говорится в притче Евангельской, жатели небесные, то есть Ангелы, для собрания со всего мира плевелов, или грешников, изыдем сами на поле душ и сердец наших, очистим их, как очищаем поля и луга наши, от всех худых и вредных растений, то есть от грехов и страстей, дабы приносить потом, как того ожидает Небесный Домовладыка наш, святые плоды чистоты и правды, истины и милосердия. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Ахтырском Свято-Троицком монастыре 4 августа 1844 г.
Аще же и подвизается кто, не венчается, аще не законно будет подвизатися (2 Тим. 2; 5)
Один из печальных, но вместе с тем необходимых уроков содержится, братия мои, в этих словах апостольских. Урок печальный, ибо как жалко было бы трудиться, терпеть, лишаться, страдать - и не получить никакого плода от своих трудов, никакого венца за свой подвиг. А между тем, этот горький случай весьма возможен:аще же и подвизается кто, - говорит Апостол, - не венчается, аще не законно будет подвизатися.
Что убо значит - подвизаться законно и не законно? Чтобы уразуметь сие, надобно прежде пояснить, что вообще значит подвизаться.
Подвизаться - значит проходить какой-либо подвиг, или совершать какое-либо трудное дело во спасение души своей. Кто, например, обладая богатством, раздал имение свое бедным и избрал для себя произвольную нищету, - тот подвизается. Кто жил всегда в неге и роскоши, потом наложил на себя воздержание и пост строгий, - тот подвизается. Кто, будучи выше многих, осыпан честями и достоинствами, и отверг всю славу мира и возлюбил смирение и послушание иноческое, - тот подвизается. Вообще, тот подвизается, кто ради спасения души своей сражается с самим собою, то есть со своим плотским человеком и злой волей, кто ради этого подвергает себя различным лишениям и самоумерщвлению духовному. Таковым подвижникам Сам Спаситель обещает мзду велию во Царствии. Но для получения такой награды мало того, чтобы только подвизаться; а надобно, по Апостолу, подвизаться законно: аще же и подвизается кто, не венчается, аще не законно будет подвизатися.
Кто убо подвизается из подвижников не законно? Тот, кто в подвиге имеет целью не святую и чистую любовь к Богу, не уподобление себя Ему в истине, любви и правде, не соединение с Ним чрез то самое в духе, а какие-либо другие цели, плотские и нечистые; например, постится или молится, подобно древним фарисеям, для того, да видим будет человеки. Таковой восприемлет мзду в животе своем, то есть суетную славу человеческую, и не должен ожидать венца от Господа. Подвизается не законно тот, кто не хочет подвизаться, как велит Господь, как узаконила Святая Церковь, как определили и показали своим примером святые отцы, а суемудренно изобретает для себя новые роды и виды подвигов, без особенной нужды, не рассмотрев хорошо дела и своих обстоятельств, а только чтобы угодить своему воображению и наклонности к самочинию. Истинный подвижник всегда прост и смирен сердечно, он боится выставлять себя напоказ чем-либо.
Подвизается не законно тот, кто, вследствие каких-либо особенных подвигов своих, думает уже, что имеет право возноситься над другими, презирать слабых и, по его мнению, неподвизающихся. Такой образ мыслей отъемлет всю цену у подвига; истинный подвижник, подобно святому Павлу, почитает себя последним из грешников и никого не осуждает, а за всех молится; когда и где нужно, он вразумляет брата согрешающего, но делает это всегда с любовью и смирением.
Не законно подвизается тот, кто по самонадеянности берет на себя более надлежащего и, не справляясь со своими немощами, вдается в подвиги, превышающие его силы. Таковые, естественно, подвергаются тяжким падениям, следствием которых бывает хула на самые подвиги, яко невозможные и вредные; так, например, неблагоразумно предавшись неядению пищи, можно сделаться больным, и через то в уме людей легкомысленных подвергнуть нареканию святой пост.
Не законно подвизается тот, кто под предлогом безмолвия и созерцательной жизни будет избегать труда телесного. Не так поступали святые отцы: у них с созерцанием и молитвой всегда шел рука об руку труд. Поступающие противным образом редко не подвергаются мечтательности и изнеженности в мыслях, духовной гордости и удалению от пути царского (то есть среднего - ред.).
По этим малым намекам проразумевайте, братие мои, и о других видах незаконного подвижничества. Их столько же, сколько может быть разных подвигов. Потому-то при всяком подвиге, каков бы он ни был и в чем бы ни состоял, необходимо для нас духовное рассуждение. Ибо для доброго вообще мало того, чтобы оно было само по себе добрым, но кроме того нужно, чтобы оно совершалось для цели благой, совершалось притом правильным образом. Недостаток какого-либо из этих качеств самое благое дело может, в приложении к нам, сделать недобрым.
Не забывайте этого, возлюбленные, и старайтесь обогащать себя не только делами духа, но и духовным рассуждением. А для того прочитывайте по временам одно сказание об этом, находящееся в Прологе под 29-м числом месяца февраля. Там увидите, что значит духовное рассуждение, и как необходимо оно и для всякого христианина, тем паче для инока.
Бог же всяким благодати, призвавый нас в вечную славу Свою о Христе Иисусе,и поставивый посредством обетов, данных нами при вступлении в звание иноческое, на путь особенных подвигов духовных, Той Сам нас, малопострадавших и малоподвизавшихся, да совершит, да утвердит, да укрепит и да оснует. Тому слава и держава во веки веков. Аминь (1 Пет. 5; 10-11).
Слово к братии Святогорской пустыни Харьковской епархии 17 августа 1844 г.
Чтобы изобразить ощутительнее свойства человека праведного, Священное Писание, как небезызвестно вам, братие, употребляет для того, между прочим, и разные сравнения. Из круга существ одушевленных праведник уподобляется льву и голубю; первому - по его мужеству и великодушию, последнему -по чистоте и незлобию. Из царства растений праведник сравнивается с лилией и фиником: с одной - за свое смирение и благоухание духовное, с другим - за обилие плодов веры и любви. Из царства неодушевленного праведник уподобляется твердой и непоколебимой скале: Надеющийся на Господа, яко гора Сион: не подвижится в век(Пс. 124; 1).
Поелику мы теперь находимся в сердце этой дивной скалы, и она же служит, можно сказать, отличительным символом вашей святой обители, то не безвременно и не неуместно будет углубиться нам ныне общим размышлением в это последнее сравнение и рассмотреть, каким образом скала изображает собой человека праведного, дабы таким образом посредством слова, при помощи всемогущей благодати Божией, извести вам единожды и навсегда воду назидания духовного из этого камени, который выну стоит над главами вашими.
Праведник (высится - ред.), яко скала, во-первых, - своей высотой духовной. И мир толкует и мечтает нередко о высоком; но в душе миролюбца (то есть любящего земное -ред.) не может быть высоты истинной. Ибо откуда и как она зайдет в эту бедную душу, которая вся и всегда обращена к земле, день и ночь влачится мыслями и чувствами долу, вокруг предметов суетных и ничтожных? Явись честь и знаменитое отличие пред миролюбцем, - и он, как бы ни был горд, для получения их готов пасть пред кем нужно во прах. Покажись богатство и успехи миролюбцу, - и он для наслаждения ими готов Отказаться не только от своего ума, а от самой совести. В самом деле, братие мои, к каким низким и постыдным средствам не прибегают миролюбцы для достижения своих целей, для доставления себе высоты мирской? -Но высота эта не возвышает их собою, когда они и достигают ее. Напротив, в таком случае они кажутся еще меньше и ничтожнее сами по себе, подобно малому животному, случайно как-нибудь зашедшему на высокую скалу. Каждый тотчас видит и чувствует, что это не их место.
Не таков праведник! В какой бы юдоли ни стоял он, его окружает некое тайное величие. Он выше богатства и могущества земного, выше силы и славы человеческой, выше самой мудрости и познаний века сего. Поскольку он не ищет ничего на земле, то над ним - един Бог!
Праведник, во-вторых, яко скала - постоянством и крепостью. Не имея опоры внутри себя, кроме ломкого самолюбия, водясь и увлекаясь непрестанно внешними случайностями, грешник, какой бы ни обладал властью, всегда непостоянен, изменчив и малодушен. Мысли и чувства его непрестанно возметаются от ветра страстей, которые не дают ему покоя ни днем, ни ночью, ни в самом сне. Случись при этому еще какое-либо несчастье, и грешник из человека самонадеянного, каким он любит показывать себя, тотчас обращается в самого малодушного и робкого. В сие-то наипаче время он, по замечанию Премудрого, бегает даже ни единому же гонящу(Притч. 28; 1). Ни единому же - то есть совне, ибо внутрь грешника есть, кто его всегда преследует и гонит, - это злые дела его и совесть.
Праведник свободен от этого шатания чувств и мыслей, от этого малодушия и страхов. Имея, как выражается святой Давид, закон Бога его в сердце своем, он вместе с сим законом не подвижется во век. Ибо о чем ему смущаться и ради чего волноваться? Спаситель его Един и Той же вчера и во веки, и тех, которые принадлежат Ему, никто не восхитит из руки Его, Всемогущего; Церкви, в которой, как в ковчеге, блюдется праведник от всемирного потопа грехов и беззаконий, никогда не одолеют самые врата адова; души бессмертной, которой единой дорожит он в мире, не может коснуться никто, кроме Бога; благ небесных, которые обещаны за земные подвиги, не похитит никакой тать.
Что же касается до земных отношений, до приобретений или потерь временных, то праведник взирает на них, яко на пелены младенческие, от всех которых чем скорее отрешиться, тем лучше. Чего не употреблял некогда мир для искушения и низложения веры и мужества в мучениках Христовых?! Но ничем не мог поколебать их, всегда сам сокрушался об их терпение, как волны сокрушаются о скалу морскую.
Праведник, наконец, есть яко скала, (являясь-ред.) покровом для нуждающихся и безпокровных, указанием пути для блуждающих. Мир смотрит на людей праведных нередко так же, как неопытные смотрят на горы и скалы, думая: к чему служат они? - Но во время бурь скала есть благонадежное прибежище для странника, она же указывает нередко путь заблудившемуся. Так и во время всенародных бедствий праведники - вместо покрова от гнева небесного для целых царств и народов. Несмотря на множество грехов Содома и Гоморры, злополучные грады были бы, как засвидетельствовал Сам Господь Аврааму, пощажены от погибели, если бы среди их нашлось хоть десять праведников. Даже молитва единого праведника спасала целые грады: так Назиба спасена от плена молитвами святого Иакова, Солунь - предстательством святого великомученика Димитрия.
Служа таким образом, подобно скалам, в духовный покров и защиту для целых стран, праведники, подобно скалам же, указывают заблудшим путь возвратный. Они не проповедуют с кафедр церковных, подобно нам, но их жизнь и деяния громче и действительнее всякой проповеди. Смотря на них, каждый грешник невольно чувствует, что он сам не живет, как должно, и что гораздо лучше было бы, если бы он оставил свой путь греха и неправды.
С подобными мыслями, братие мои, взирайте на скалу вашу; и она верно представит вам в себе гораздо более назидания, нежели сколько мы по краткости времени можем указать его теперь. И не взирайте токмо на скалу, а старайтесь и подражать ей. Чем? Возвышенностью мыслей и чувств ваших над всем земным, постоянством и твердостью в законе Господнем, упокоением под кровом обители и молитв ваших всех труждающихся и обремененных. Ибо не напрасно воздвигнута она здесь и стоит день и ночь, можно сказать, над главами вашими, - это непрестающий знак свыше, чем и каковыми должно быть в духовном отношении вам самим. Аминь.
Слово при первом посещении города Старобельска, сказанное в Старобельском Покровском соборе 22 августа 1844 г.
Уже три года, как имя наше, по чину святой Церкви, молитвенно воспоминается у вас, братие мои. Три года, как и мы, по долгу пастырства, возносим ежедневно моление о вас ко Господу, яко о вверенных нашему духовному водительству, - а между тем еще ни разу не зрели мы лица вашего и не являлись среди вас, подобно как посещали другие грады и веси. Причиной этого была не холодность какая-либо к вам и невнимание, - Бог свидетель, что мы не единожды и не дважды имели желание прийти к вам, дабы соутешиться общей верой и любовью, яже о Христе Иисусе, - но частью отдаленность вашего края, частью усиленные занятия в других пределах паствы, [которые] доселе лишали нас этого утешения. Взамен того мы можем теперь сообщить вам немало радостного для сердца христианского.
И во-первых, на святой горе Ахтырской, небезызвестной многим из вас, благодатью Божией паки вместо печальных развалин начинает возвышаться обитель Святой и Живоначалытой Троицы, и Богоматерь Ахтырская, общая Покровительница страны нашей, видимо приняла ее под всемогущий покров Свой, ибо отселе ежегодно будет посещать ее в чудотворном лике Своем. Дивная скала Святогорская, служившая столько времени предметом одного печального любопытства, паки сделалась тем, чем была некогда, - убежищем душ, отрекшихся мира и всего, яже в мире, взыскавших единого на потребу. И благословение святой Лавры Киево-Печерской с иконой Богоматери и мощами тамошних угодников Божиих служит залогом, что Святые горы будут соответствовать своему имени святыми подвигами новых жителей своих, и что на них паки воссияет благодать Божия. Кафедральный град паствы нашей также удостоился приять нескудный залог новой милости Божией, ибо Богоматерь Озерянская соблаговолила ежегодно приходить в него в чудотворном лике Своем, и пребывать в нем во все продолжение дней зимних.
В этих и подобных занятиях упражнялись мы, братие мои, и не спешили к вам, зная и издали, что вы пребываете в мире, под кровом Святой Церкви и осенением благодати Божией.
И вот, как бы в награду за долговременность нашего и вашего терпения и ожидания, дано нам, братие, увидеться с вами в один из самых радостных дней в году, в день венчания на царство возлюбленного монарха нашего. Ознаменуем же наше первое свидание усердной молитвою о нем. Молиться за помазанника Божия есть всегдашний священный долг наш уже потому, что в судьбе царя заключена судьба всего царства, следовательно, и наша собственная. Но теперь должно особенно усугубить нам сию молитву, ибо вы слышали, без сомнения, каким тяжким ударом поражено сердце царево: он лишился одной из дщерей своих, лишился в цвете лет ее, не успев нарадоваться ее недавним венцом брачным! Известно чадолюбивое сердце царя нашего; можете судить поэтому и о тяжести настоящей его печали. В ком же другом он может найти себе теперь утешение, как не в Том, Которого образ на себе носит! И что скорее и вернее может низвести на него Дух утешения от Лица Царя царствующих, как не усердная молитва о нем верных сынов Отечества? Помолимся убо о царе нашем со всей силой веры, со всей полнотой любви, со всем духом упования христианского. А между тем из того, что совершается в доме царевом, извлечем, братие мои, урок и назидание для наших домов.
Могущественнейший в мире монарх поражен скорбью и плачет над гробом любимой дщери, подобно последнему из своих подданных. Он ли не имел в своем распоряжении всех средств искусства врачебного? Он ли не хотел употребить их? Употреблено и истощено все возможное, - и ничто не отвратило удара и потери! - Значит, нет на земле состояния, изъятого от лишений и скорбен: тяжко иго на всех сынех Адамлих! Отчего так? Ужели небо веселится нашими слезами? Ужели мы созданы на нужды и страдания? Нет, думать таким образом, значило бы оскорблять благость Отца Небесного, которая не менее любви земных отцов хочет нам радости, и сама печалуется нашими печалями. Нет, было время, когда и на земле не было для человека ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Все это произвели мы сами, не умев пользоваться блаженством нашим. Известно, как произошло наше несчастье. Послушав совета змиина, мы впали в преступление заповеди Божией, - и все превратилось. Рай с земли перенесен на небо - для достойных; самая жизнь наша сокращена в малое число лет. Теперь мы все здесь как преступники, сосланные в заточение на известное время. Посему никакое величие и могущество человеческое не может защитить от скорби. Всем остается одно - терпеть и страдать, искупляя земными лишениями и скорбями вдруг (сразу - ред.) две вещи, - прошедшую прирожденную всем нам порчу и будущее блаженное состояние. Поймем же, братие мои, истинное значение нашей жизни на земле. Перестанем искать здесь полного удовлетворения душе и сердцу нашему. Мы никогда не найдем его на земле. Начнем жить для неба, которое ожидает всех нас и нам предназначено. Примиримся с самыми скорбями и печалями нашими - яко залогом будущих радостей вечных. Трудно не плакать и не скорбеть во время искушений и напастей. Но что делать, когда они необходимы для нас, - как страждущим тяжкими недугами неизбежны горькие врачевства, даже иногда огонь и железо? Ибо чем иначе умертвить преступное самолюбие наше, этот корень всякого греха, как не скорбью? Если мы не видим нужды в этом, то потому что мало знаем самих себя. А Господь видит пагубу, нас облежащую, и яко Врач душ посылает во исцеление нас слезы и скорби.
Кто уразумел все это, как должно (а трудно ли уразуметь каждому, научаясь и Евангелием, и самым опытом?), тот не будет среди скорбей роптать и предаваться малодушию, и скорее возрадуется, что Господь не забывает его, возрадуется по крайней мере столько, сколько бывают обрадованы, когда искусный врач осмотрит нашу язву и пропишет для нее спасительный рецепт, хотя бы сей последний состоял из огня или железа.
Небесный Врач душ и телес Сам да подаст нам такой разум и да наставит нас, еже подобает нам творити во время скорбей и искушений наших! Аминь.
Слово, произнесенное в кладбищенской церкви города Старобельска перед совершением панихиды 23 августа 1844 г.
Вчера мы молились среди живых; а ныне молимся среди мертвых. Но кто истинно жив и кто действительно мертв, - един Господь весть. Истинная жизнь человека не в том, когда он ходит и движется, вкушает пищу и сон, берет что-либо и отдает - все это делают и бессловесные, а в том, когда он исполняет закон Божий, соединен со Христом, водится Духом Святым. Равно и смерть человека не в том, что он лежит во гробе или могиле, не существует для нашего мира, а в том, когда он предан греху, тлеет в похотях прелестных, удален от источника жизни - Бога.
Посмотрите на святых Божиих: они также низошли во гроб, почивают в утробе земной, кажутся яко мертвы, - но кто живее их? Из гроба они совершают такие дела, которые не может совершать вся наша мудрость и вся наша сила. А грешник нераскаянный, хотя бы он цвел здравием и красотой, хотя бы двигал мановением своим тысячи попавших в его зависимость, - есть мертв в очах Божиих и яко труп гниющий. Итак, еще повторю, един Бог весть, кто из нас истинно жив, и кто действительно мертв.
Одно несомнительно, что везде немало таких, к которым со всей справедливостью должно обратить слова Тайновидца: имя имаши яко жив, а мертв еси (Откр. 3; 1). В самом деле, что сказать о том пастыре Церкви, который служит алтарю для того токмо, чтобы питаться от алтаря, а не для того, чтобы хлебом жизни питать души, алчущие правды и спасения; который заставляет в Таинстве исповеди открывать пред собою все раны душевные и ни на одну из них не умеет или не хочет возложить пластыря; который непрестанно окружен свечами и фимиамом, а сам в своих делах и жизни представляет одну тьму грехов и издает воню беззакония и смерти? Должно сказать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Если бы в тебе, недостойный пастырь, была истинная жизнь, то ты примером благих дел был бы яко светильник для пасомых тобою, и слово твое яко свеча, горящая во тьме; паства твоя никогда не оставалась бы гладной духом, не блуждала бы по дебрям неправых мнений, добре ведала бы, куда идти и чего отвращаться.
Что сказать властелину, который, захватив в свои руки жребий целых тысяч собратий своих во Христе, смотрит на них, как на простое орудие своих выгод и рассчетов, стесняет их в самых необходимых потребностях жизни и свободы, чтобы самому все иметь для удовлетворения самомалейших прихотей? Должно сказать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Если бы в тебе билось сердце человеческое, то ты не забывал бы, что подвластные тебе суть люди единой с тобою природы, что они искуплены не тленным златом и сребром, как ты стяжал их от других, а бесценной Кровию Сына Божия, что их ожидает в вечности та же участь, что и тебя; и что там - не как на земле, - потребуют от тебя строгого отчета в каждой слезе, которую ты заставляешь проливать день и ночь.
Что сказать богачу неправедному, который для приобретения богатства жертвовал всем: и правдой, и совестью, и верой, и законом, - а приобретя этого идола, не хочет пожертвовать Богу и ближним ничем для искупления неправд своих, который, имея возможность доставить счастье многим и стольких же спасти от бедствий, никому не делал и не намерен делать добра? Должно сказать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Мертв ты сердцем, ибо тебя не трогают ни слезы, ни вопли бедных собратий; мертв ты умом, ибо ты не видишь собственной погибели от своего богатства; мертв ты совестью, ибо ее нет в том, кто, подобно тебе, все ценит одним золотом и не знает любви к ближним.
Обратившись с подобным размышлением к самим себе, вникая в свою жизнь и свои нравы, может быть и каждый из нас найдет причину сказать душе своей: увы, бедная душа моя, я мнил, что ты жива, ибо движешься непрестанно по внушению похотей и страстей, - а в самом деле ты мертва, ибо в тебе нет жизни Божией, нет истины и правды, нет любви, смирения и чистоты, нет того, что должно быть в тебе, яко в образе Божием, яко в существе разумном, предназначенном не к этому суетному и скоропреходящему миру, а к вечному сожительству с Богом на небеси.
А мы, братие мои, не обращая внимания на эту ужасную смерть духовную, которая вместе со грехом гнездится в нашем сердце, все страшимся и трепещем токмо одной смерти телесной! Но что значит смерть телесная? Страшной и лютой ее делает один грех. Без того она не страх, а радость, не казнь, а освобождение. Ибо что делает смерть? Лишает нас тела бренного, тяжелого, многоболезненного. Но это тело не наше; его дал нам грех. Наше истинное, духовное, бессмертное тело осталось в раю и может возвратиться к нам не прежде и не иначе, как только тогда, как рукой смерти будет совлечено с нас это нищенское рубище тленной плоти, которым мы теперь одеты, подобно без-словесным. Что делает смерть? Разлучает нас с этим нашим миром, о котором люди, даже не ведущие Евангелия, говорили, что он весь во зле лежит, ибо в нем ложь и неправда торжествуют нередко над истиной и правдой, сильный притесняет слабого, брат ставит ковы брату и сестра сестре.
Что делает смерть? Возвращает нас в дом отеческий из долгого и многотрудного странствования по мрачной и тернистой юдоли этой жизни, возвращает на лоно Отца Небесного, откуда мы низпали в это море житейских попечений. Престанем же бояться смерти и начнем бояться греха, который один может сделать смерть действительным злом для нас. Ибо если мы умрем во грехе, то и новое бессмертное тело, которое мы получим в день всеобщего воскресения, будет для нас источником не радости, а страданий. Если умрем во грехах, то новый мир, куда смерть представляет нас, несмотря на его совершенства, будет не по нас, и мы явимся там яко младенцы, насильственно извергнутые из утробы матерней. Если умрем во грехах наших, то светлый чертог Отца Небесного затворится пред нами, мы будем отринуты от лица Божия и пойдем навеки во тьму кромешную.
Многочисленное ныне стечение ваше сюда, братие мои, и не ныне токмо, айвдругие дни, как слышали мы, показывает, что вы помните о своей смерти. Благолепие этого храма, украшенного вашим усердием, свидетельствует, что сие место будущего покоища вашего во утробе земной ценится вами по-надлежащему. Все это, братие мои, хорошо и похвально. Остается только, чтобы и ваше хождение сюда, и ваше усердие ко храму сему не оставались без духовного плода для вас. Для того, будучи здесь, не ограничивайтесь воспоминанием токмо почивших в Бозе сродников и знаемых ваших, а вместе с тем воображайте всегда и собственный конец ваш. Идя из града, представляйте себе каждый раз, как этим же самым путем понесут вас некогда сюда; придя на кладбище и став среди сонма почивших братий ваших, представляйте, что между ними находится и ваше место, и что ваша могила уже ожидает вас; войдя во храм сей, не забывайте взглянуть на средину его, где будет стоять ваш гроб; видя и слыша, как совершают чин погребения над другими, переноситесь мыслью к той минуте, как оно совершится и над вами.
Таким образом, вы будете погребать часть ветхого человека вашего, и каждый раз от этого в душе вашей будет замирать что-либо злое и богопротивное, и вместе с тем оживать какая-либо благая мысль и чувство.
А идя из храма и возвращаясь домой, размышляйте так: "Долго ли еще мне велит Господь возвращаться в дом свой? Жизнь моя видимо клонится к концу, и мне уже не много раз возвращаться сюда. Для чего же я буду предаваться суете земной и неправде человеческой? Что пользы, если я приобрету весь мир и погублю душу свою? что пойдет за мной из приобретенного? -ничего: наг я вышел из чрева матернего, наг и отыду. К кому? - к Судии Праведному и Всевидящему, Который взвесит и разберет все не только деяния, а самые мысли и слова мои, и воздаст за каждое. Не буду же более губить себя грехом и неправдами; начну приготовляться к смерти и Суду Страшному. Благо мне, что есть еще время и средства к тому!"
Когда вы, братие мои, будете посещать таким образом это место, то каждое подобное посещение его соделается для вас вместо поучения самого действительного, ибо не напрасно сказано в слове Божием: поминай последняя твоя, и ктому во веки не согрешиши. Аминь.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в военном поселении города Нового Екатеринослава 25 августа 1844 г.
В то время, как внимание ваше, христолюбивые воины, с утра до вечера занято звуком трубы военной и приготовлением к познанию опытов в искусстве поражать врагов Отечества, мы являемся пред вас с жезлом и свирелью пастырской. Но являемся не для того, чтобы заставить вас сложить с себя доспехи бранные и расковать мечи своя на орала и копия на серпы. Благословенное, обещанное чрез пророка, время сие еще в будущем и, вероятно, долго-долго не явится на земле, мятущейся то там, то там от самолюбия и страстей человеческих. Нет, мы пришли от лица Святой Церкви благословить оружие ваше, принести вместе с вами молитву об успехе занятий ваших, но вместе с тем напомнить вам, что воин христианский силен на брани не одним видимым оружием, а еще более верой и упованием жизни вечной; что он употребляет мужество свое не на поражение токмо врагов Отечества, а и на низложение собственных страстей; что он к перенесению трудностей звания своего одушевляется не похвалой только начальников, не достижением внешних, в чем бы они ни состояли, отличий, а постоянно устремляет взор к тем нетленным венцам, которые на главу победителей возложит некогда Сам Владыка неба и земли.
Излишне ли для кого-либо из вас напоминание об этом? Дай Бог, чтобы оно не было ни для кого нужным! Чтобы все вы так же твердо памятовали правила веры и Евангелия, как твердо знаете и разумеете правила своего военного искусства! Но, братие-воины, если при всей опытности и успехах ваших в деле военном, не почитается, однако же, излишним ежегодно упражнять снова неоднократным упражнением силы и способности ваши, то почтете ли необыкновенным, если и мы являемся пред вас по временам, дабы воззывать вас от воинствования по плоти к воинствованию по духу?! Дело стоит того, чтобы вникать в него как можно чаще. Ибо как ни важно звание воина и как ни необходимы вооруженные защитники для Отечества, но вы сами чувствуете, что это звание, как и все прочие земные звания, лежит на каждом токмо на время и служит для одной земной жизни. Должно быть посему такое звание, которое полезно навсегда, которое бы никогда не оставляло нас и переходило с нами в самую вечность. Таково звание христианина! Потому, в каком бы мы ни были состоянии, никогда не должно забывать этого первого и последнего звания, и того, чего требует оно от всех нас.
Спросите: чего же требует от нас наше христианство? - Того, чтобы мы имели веру правую, какая нам открыта в слове Божием и преданиях Святой Церкви; того, чтобы мы жили по правилам этой святой веры, в чистоте и целомудрии, в трезвости и воздержании, в правде и истине, были человеколюбивы, кротки, смиренномудры и не мстительны; того требует звание христианина, чтобы мы сражались со своей наклонной ко греху природой, посекали в себе худые мысли и пожелания, искореняли в своем сердце злые навыки, усовершались и преуспевали во всякой добродетели.
Вот чего требует христианство от всех нас: от духовного и мирянина, от воина и поселянина! Можно не выполнять этих требований, можно думать, говорить и жить как хочешь, не по-христиански, - Церковь не так, как мир, никого не принуждает к самой добродетели, разве токмо пастырь Церкви напомнит иногда о забытом нами долге; разве только обличительный глас Евангелия или Апостола коснется иногда слуха и совести нашей. Но, братие мои, не мыслите, что так будет всегда: Царь Небесный долготерпелив потому, что Он вечен, и мы не безсмертны. Но с нашей кончиной прекращается это время долготерпения Божия и уступает место воздаянию. Лежит человеком... умрети, - говорит Апостол, - потом же суд (Евр. 9; 27). Суд же не такой, как судят люди, но как судит Бог. Кроме сего частного, так сказать, осмотра жизни каждого тотчас по его смерти, нас всех, в конце мира, ожидает еще смотр общий, или Суд всемирный. Благо тем, которые окажутся на том Суде воинами благими и христолюбивыми, ибо их ожидает за это награда некончаемая - Царствие Небесное! Но горе тем, которые явятся вознерадевшими в земной жизни своей о победе над миром и плотью! Ибо таковых ожидает исключение навсегда из святого воинства Царя Небесного, всегдашнее удаление во тьму кромешную к адским полчищам сатаны. Да сохранит вас Господь от сего ужасного несчастья! Да дарует вам подвизаться подвигом добрым и, соблюдши веру и любовь, удостоиться вступить в светлые сонмы воев Ангельских!
Се, глас духовныя трубы нашея! Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное во временном молитвенном ломе села Араповка, Купянского уезда, 27 августа 1844 года
Мал и низмен дом сей, но он - дом Божий, а дом Божий всегда важнее всех чертогов человеческих. Ибо что в этих чертогах? То же, что и в хижинах -грех и страсти, болезни и смерть, печаль и воздыхание; а в доме Божием, как бы он ни был мал и темен, все противное тому: здесь грехов отпущение, в печалях утешение, болезней исцеление, самой смерти попрание. Посему-то святой царь Израилев говорит: Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем (Пс. 121; 1). Он жил в пространных чертогах кедровых, а дом Божий состоял из Скинии свйдения, которая была не больше этого храма, - и, однако же, при одном напоминании о том, что наступало время идти в сей дом на молитву, сердце Давида каждый раз исполнялось такой радостью, что он готов был лучше лежать во прахе у врат дома Божия, нежели веселиться и прохлаждаться в чертогах миролюбцев: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих (Пс. 83; 11).
Утешительно после того для нас было заметить и приятно сказать теперь о замеченном, что и здесь есть люди, имеющие образ мыслей не чад века сего, а Давидов. Вселившись на этом, недавно еще совершенно пустынном месте, они тотчас начали думать не о чертогах для себя, а о храме Богу живому. Зная, что при всем усердии создание его неминуемо продлится не на один год, они не могли перенести и этого недолгого времени без места общественного богослужения, и потому воздвигли для того сей временный дом молитвы. О, если бы благой пример этот, пришедши в известность, нашел себе подражателей по всей стране нашей! - Тогда не увидели бы мы по некоторым местам пространных чертогов для помещения гордости житейской и острану их (рядом с ними -ред.) - дома Божия, едва не приходящего в развалины!
После того нет нужды возбуждать здесь в ком-либо усердие к окончанию начатого храма. И без этого нетрудно быть уверенными, что он получит не только окончание, но и все подобающее ему благолепие скорее, нежели как можно было ожидать.
Но тот впал бы в опасное заблуждение, кто бы подумал, что для начала дела своего спасения нужно ожидать ему, пока совершится строение храма. Нет, великое дело сие ни от чего на земле не зависит так, чтобы уже без того не могло быть начато. Здесь же и теперь, очевидно, нет недостатка ни в одном из средств к нашему освящению, ибо еще повторим: и в этом доме молитвы, как он ни мал, есть все, чем благодать Святаго Духа обыкла действовать на нас.
И пространных ли жилищ ищет для Себя, между нами, Господь и Спаситель наш? Его собственное, самое любезное для Него, жилище есть душа наша. Сыне, - говорит Он, - даждь Ми сердце твое (ср.: Притч. 23; 26). Где обретается это искомое Господом сердце, там нет для Него тесноты, там пространнее всей земли, пространнее самого неба, ибо небо и небеса небес не довлеют ко вмещению одной славы Его, а чистое сердце вмещает Его Самого; и как вмещает? - со всей полнотой Божества: любяй Мя, - говорит Спаситель, - возлюблен будет Отцем Моим, и к нему приидема и обитель у него сотворима (Ин. 14; 24, 23).
И чтобы мы не подумали, что это благодатное вселение в нас Господа зависит от каких-либо качеств, которые не может иметь каждый, смотрите, что поставляется в условие к тому! - Не мудрость какая-либо и познания земные, не важность звания и достоинства человеческие, даже не добродетели какие-либо особенные и подвиги необыкновенные, - а просто любовь: любяй Мя.
Кто же способен к любви? И мудрый, и самый простой, и великий, и малый, и первый из повелителей, и последний из слуг, - все и каждый. И кого легче и естественнее любить, как не Господа, Создателя и Искупителя нашего? Того, Кто Сам возлюбил нас, еще грешников сущих, возлюбил до того, что умер за всех нас на Кресте?
Итак, будем любить Господа! Любить не словом и языком, а делом и истиною, то есть исполняя все то, что Он повелевает, и уклоняясь всего, что Он воспрещает. Такая действительная любовь заменит для Него в нас все, приблизит нас к Нему и Его к нам до того, что мы сами соделаемся живыми храмами Его, в которых Он будет выну обитать Своей благодатью. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Изюмском Преображенском соборе 29 августа 1844 г.
"Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие" (из Кондака празднику Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна).
В священнопечальный день достигли мы до вас, братие мои, ибо ныне день Усекновения главы Предтечевой и день поминовения воинов, павших на брани за Отечество. Но если где приличнее было провести сей день и помолиться о упокоении душ их, то у вас. Ибо град ваш служил, как известно, немалое время оплотом для всей страны нашей от хищных орд татарских, в окрестностях его всего более пролито крови на защиту Церкви и Отечества. Где наиболее пролито крови воинами православными, там наиболее должно быть изливаемо молитв за них. Ибо чем другим можем воздать им за их жертву для нас? Но молитва важна и нужна для них, ибо для нее нет мертвых, все живы и все едино во Христе.
Нынешний день избран Церковью для подобной молитвы потому, что ныне последовало заклание величайшего из воинов Христовых. Не воста в рожденных женами, - сказал Сам Спаситель, - болий Иоанна Крестителя (Мф. 11; 11). Всю жизнь сражался он с пороками своей страны и своего века. Все преклонялось пред оружием уст его; сам Ирод страшился праведника; сам ад трепетал сына Захариина. Но явилось последнее орудие духа злобы - Иродиада, и глава праведника принесена в жертву безстудной страсти. Впрочем, торжество порока в этом случае было токмо по видимости. Иоанну допущено скончать от меча Иродова земное течение свое не потому, что так угодно было Иродиаде, а для того, дабы, как воспевает Святая Церковь, он предварил во аде приход туда Искупителя и предвозвестил Его умершим, как возвещал о явлении Его для живых. "Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие". Без этого все Ироды и все Иродиады в мире не могли бы коснуться и единого волоса на голове праведника!
И это не с одним Иоанном; все мы находимся под управлением всеведущего и всемогущего Промысла Божия, который не воздремлет, нижёуснет, храняй Израиля. У каждого, как уверяет Сын Божий, и власи главнии изочтени суть Отцем Небесным;тем паче жизнь и смерть наша в деснице Всевышнего, и если токмо мы сами не восхочем пагубы себе и не привлечем ее на себя нашими пороками, то никакое могущество человеческое, никакая злоба ада не могут повредить нам, хотя бы отнята была ими у нас даже жизнь наша. Ибо что же? Эта жизнь телесная, спустя некоторое время, и сама собой не может не прекратиться; а, с другой стороны, всемогущий Правитель мира всегда силен не попустить прерваться ей иначе, как во время самое безвредное для нашего вступления в вечность.
Утверждаясь на этой вере в премудрость, всемогущество и благость Промысла Божия, мы вполне убеждены, братие мои, что и кончина воинов православных, хотя произошла от руки врага, но допущена была каждый раз свыше; и поелику допущена свыше, то, без сомнения, в такую минуту, которая была самой лучшей для окончания жизни. На земле, хотя бы и хотел, никто не может сделать этого; но Тому, в деснице Которого небо и земля, это так возможно, как для нас что-либо самое малое и легкое. И не потому ли иной из воинов, среди самых неизбежных опасностей от оружия вражеского, остается как бы неким чудом цел и невредим? - то есть что Промысл Божий не нашел для него эту минуту благопотребной для окончания жизни, потому и спас его из челюстей смерти?
Этим, однако же, не предполагается того, чтобы смерть каждого воина была потому смерть истинно христианская; а только то, что час смерти каждого был таков, что в это время лучше было ему умереть, нежели в другое. Ибо в это время он умер, по крайней мере, сражаясь за веру, Церковь и Отечество; а в другое он, может быть, окончил бы жизнь в плену страстей и пороков. Притом вместе с этим, так сказать, преимуществом своего звания в отношении к смерти, воины по тому же самому званию своему подлежат и многим недостаткам касательно приготовления к смерти по-христиански. Ибо где и как совершить это приготовление в лице (видя в лицо -ред.) неумолимого неприятеля? Самое мужество воинское в обыкновенном виде его (а многие ли из воинов в состоянии возвыситься до геройства христианского?) во многом противоположно тем чувствам, которые требуются при кончине христианина. Сражаясь насмерть с врагом, как удержать себя в минуту смерти, не говорю уже в пределах любви к врагам, заповедуемой Евангелием, даже в пределах простой любви к ближнему? Как даже не зайти чувствам в область ненависти? А всяк ненавидяй брата своего, по непреложному глаголу Истины, в смерти есть, - и какой смерти?! - не телесной, временной, - а духовной, вечной!
Правда Божия, которая тем и отличается, между прочим, от правды человеческой, что может видеть все обстоятельства нашего положения и судить нас не по тому только, что мы сделали, а и по тому, что могли или не могли сделать, без сомнения, окажет всю снисходительность к положению воинов, павших на брани*. Но тем не менее духовная нечистота, в каком бы виде она ни была в душе, соделает ее не способной войти в светлый град Божий, в него же, по слову Тайновидца, не внидет ничтоже скверно (Откр. 21; 27).
По этой-то причине, при всей надежде на благость Божию в отношени к воинам, положившим живот свой за веру и Отечество, мы должны как можно чаще возносить за них вместе с Церковью моления ко Господу, да Он Сам восполнит в них недостающее, усовершит несовершенное и, имиже весть судьбами, подаст им средство соделаться способными войти в светлые лики Воинства Небесного. Иначе, скажите, чем же мы заплатим этим воинам за их смерть за нас? Они сделали для нас все, что могли; положили за свободу и благоденствие наше самую душу свою. И мы потому должны делать то, что можем, то есть совершать молитву о успокоении душ их. Это единственная благодарность, которую мы в состоянии воздать им. Кто чувствует справедливость этого долга (а не чувствовать может разве токмо тот, кто не имеет души и сердца), тот не ограничится молением за павших на поле брани воинов только в некоторые известные дни, а будет воспоминать о них в каждой молитве своей в церкви и дома, утром и вечером. Ибо, судите сами, за кого же и молиться, как не за тех, которые положили за нас жизнь свою? Аминь.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Святогорском монастыре 9 мая 1845 г.
Везде ныне праздник, а здесь, у вас, сугубый. Посему, хотя память Святителя и чудотворца Николая благочестно ублажается по всей стране нашей, но никуда не стекается ныне столько чтителей его памяти, как в вашу обитель. Причина очевидна. Праздник всегда светлее и торжественнее там, где наиболее являет свое присутствие лицо празднуемое, а здесь, у вас, Святитель Николай явно присутствует неким особенным образом, как то показывает всем и каждому его святая и чудотворная икона. Явилась ли бы она чудесно на скале вашей, если бы не восхотел этого сам чудотворец? А когда он благоволил даровать обители вашей чудотворный лик свой, то, без сомнения, потому и для того, что особенно возлюбил место сие и избрал его как бы в некое жилище себе. Достойно убо и праведно обитель сия с сугубой светлостью празднует день настоящий; достойно и праведно и мы в таком множестве стеклись ныне сюда для прославления памяти Святителя Христова.
Что касается до нас самих, то мы поспешили сюда еще и по особенной причине. До сих пор не воздали мы торжественной благодарности Святителю за недавнее восстановление обители вашей. Ибо кто, как не он охранил место сие в продолжительную годину разрушения, его постигшего? Когда за семьдесят лет пред этим напала на него ужасная буря, то все тотчас удалилось отсюда: и люди, и вещи. Не оставил этого места один угодник Божий. Продолжая пребывать здесь в чудотворном лике своем, он по-прежнему привлекал целые тысячи душ к самым развалинам обители; питал во всех жителях страны желание видеть ее восстановленной из небытия, и хранил незримо то, что разрушенное не могло бы уже восстановиться руками человеческими.
Признаюсь, братие мои, когда я пришел в первый раз на место это и увидел его внутреннее оскудение людьми и совершенную беззащитность, когда услышал притом, сколько было и явных недоброжелательств и тайного враждования против него от тех, которые могли сделать со Святыми горами все, что хотели, и сделали с окрестностями их все, что могли, когда при всем этом я увидел сии горы облеченными еще во всю лепоту, которой украсила их десница Творческая, - то пришел в недоумение и вопрошал сам себя: какая невидимая сила в продолжение стольких лет охраняла место это и изъяла его из общей участи, которой подверглись все его окрестности? Но когда вспомнил, что здесь находится чудотворный лик Святителя Христова Николая, то недоумения мои тотчас окончились. Против таких стражей, подумал я, ничто не значит ни вражда, ни лукавство человеческое. Не в первый раз Святителю спасать от конечного истребления и людей и места; тем паче не мог он предать беззащитно на жертву алчности человеческой сего святого места, которое он видимо избрал для пребывания в чудотворном лике своем. Все это воодушевило меня, братие, упованием на то, что как ни велико было запустение места сего, но рано ли, поздно ли, ему надлежало прейти (исчезнуть, отойти в прошлое -ред.). И вот, оно прешло, и гораздо скорее, нежели как можно было ожидать. И кто главной виной этого?
Воздадим должную справедливость влаголюбивым домовладыкам места сего, их усердию к святой обители, их готовности служить Господу, подобно упоминаемым в Евангелии женам, от имений своих (Лк. 8; 3). Но они первые, думаю, не отрекутся признать и исповедать, что был кто-то, который постоянно возбуждал и питал в сердце их желание послужить восстановлению здешней обители. Без этого воспящаемое (отвлекаемое -ред.) в исполнении многими противными обстоятельствами и самой продолжительностью времени желание сие сто раз могло ослабеть и угаснуть. Между тем, не ослабело и не угасло, а, можно сказать, усилилось в них от самого времени, потому что было действием не плоти и крови, а духа веры, подкрепляемого тайным влиянием Святителя на их душу. И смотрите, как знаменует себя это влияние в самом имени того, чья державная рука утвердила паки бйтие святой обители! Не одно царствование прешло над ее развалинами, но подняться из них ей суждено не прежде, как в благословенное владычество самодержца, соименного Святителю Николаю!
Не довлеет ли убо, братие мои, и нам ознаменовать чем-либо нашу признательность угоднику Божию за его видимое и невидимое покровительство этому святому месту? И первее всего тем, что для него теперь особенно нужно, ибо и святые Божий, сходя к нам с неба, некоторым образом как бы подвергаются нашим нуждам. Что же, спросите, потребно для Святителя Христова, или, точнее сказать, для его чудотворного лика? Потребно пристанище постоянное; ибо с того самого времени, как была упразднена здесь обитель, доселе он не имеет постоянного местопребывания и странствует, так сказать, ежедневно нисходя с горы долу и паки восходя на скалу. Но первобытное место, ознаменованное чудесным явлением его там - на скале, цело доселе и ждет только нашего усердия, дабы, облекшись приличной лепотой, воспринять паки на всегдашнее пребывание икону Святителя. Поспешим же, кто чем может, содействовать этому благому делу, да обретет он себе успокоение в лике своем, и да познает из того, что мы не бесчувственны к его подвигу во благо сей обители.
И как бы хорошо было, братие мои, если бы в следующем году, в настоящий же праздник, мы могли взять икону Святителя отсюда, и вознесши на скалу, поставить на месте первобытного явления ее, совершить там святую литургию и оставить ее там на постоянное пребывание! Это было бы радостью и торжеством для всей страны здешней и для каждого из нас. А Святитель Христов, вследствие этого, усугубил бы, без сомнения, за нас молитвы свои пред Господом, исходатайствовал бы нам прощение во грехах наших, а вместе с тем - избавление и от тех бедствий, которые за сии грехи в разных видах гнетут и удручают каждого из нас.
Начнем же с нынешнего дня заниматься этим благим предприятием. Обитель, как видите, сама не может сделать в этом отношении ничего - по своей новости (как вновь учрежденная - ред.). Все зависит потому от нашего усердия. Ужели недостанет его в ком-либо? - нет, настоящее собрание наше ручается за противное. А мы, в поощрение веры и любви вашей, скажем то, что писал апостол Павел Коринфянам, поощряя их на подобное благое дело, то есть что доброхотна бо дателя любит Сам Господь! (2 Кор. 9; 7). Аминь.
Слово при обозрении епархии, сказанное в украинском военном поселении, в слободе Ново-Андреевка 12 мая 1845 г.
Обращали ли вы, православные воины, когда-либо внимание на то название, которое постоянно дает вам Святая Церковь в молитвах своих о вас ко Господу? - Она могла бы усвоять вам при этом разные наименования; могла бы называть вас воинством верным, воинством храбрым, воинством победоносным; но минуя все эти заслуженные вами названия, постоянно именует вас "воинством христолюбивым". Не без причины избрано для вас Церковью такое, а не другое название; оно избрано потому, что в нем содержится и самая лучшая похвала, и самый назидательный урок, и самое сладкое ободрение и воодушевление для воина.
Много можно сказать в похвалу воинства российского, в похвалу его подвигов и поведения; но все, что можно сказать в похвалу эту, заключается, как часть в целом, в одном наименовании его воинством христолюбивым. Похвала воину, когда он верен своей клятве, послушен своим вождям, далек и самой тени измены; но кто вернее, послушнее, неизменнее воина христолюбивого? Честь воину, когда он неустрашим, мужествен, презирает опасности и самую смерть; но у кого более и мужества, и самоотвержения, презрения смерти и самых мук, как не у воина христолюбивого? Слава воину, когда он среди победы великодушен, умеет быть львом на поле брани и агнцем под кровом бедной хижины земледельца, способен не только поражать врага надменного, а простереть руку сострадания ко врагу падшему; но в ком скорее можно обрести все эти прекрасные качества, как не в душе воина христолюбивого?
Так много выражает одно название воина христолюбивого! Это титло самое почтенное и, вместе, самое поучительное! - Для обыкновенного воина довольно, если он как бы то ни было, хотя без любви, хотя с ропотом, но исполняет то, чего требует от него долг звания его; воин христолюбивый исполняет все это по совести, от души, со всем усердием и верностью. Обыкновенный воин заслуживает уже немалую похвалу, когда с терпением переносит разные лишения и недостатки, трудности и искушения; воин христолюбивый не только поступает так же, но и радуется в самых страданиях, зная, что он ими уподобляется святым Божиим человекам и Самому Спасителю своему. Обыкновенному воину простительно, если он силится восхитить награду у всех своим мужеством и неусыпностью; воину христолюбивому прилично быть первому в трудах и последним у награды, подвизаться, где можно, и за других, но выставлять по окончании подвига не себя, а других. И воин обыкновенный решается на смерть, почитая ее, однако же, злом, только неизбежным; воин христолюбивый смерть за Отечество и веру приемлет как дар Божий, ибо это дверь в чертог Отца Небесного.
Много, как видите сами, требуется от воина христолюбивого; но не менее заключается для него и ободрения в любви ко Христу. Не будем отнимать силы и у прочих побуждений и средств, которыми вожди обыкли возбуждать мужество и дух в воинах, располагая их к чему-либо, особенно трудному и опасному. Слава и честь - от мужества и победы, равно как стыд - от поражения. Необходимость оградить край родной от врага, невозможность отступить назад, не поразив его, и прочее, на что указывают в таком случае, не может, конечно, не действовать на душу воина; но сколько случаев, где воин не видит для себя ни славы, ни почестей? сколько случаев, где нет по видимому опасности родной земле и крову, и где он, однако же, видимо должен идти на смерть? - Кто вознаградит его вполне за потерю жизни, которая для человека драгоценнее всего, и с которой он оставляет на земле все? - Очевидно, уж не Отечество земное. Это может сделать только Тот, в деснице Которого не одна жизнь настоящая, а и будущая, - то есть Спаситель наш и Господь. С таким Вождем для воина нет опасности, нет потери: награда верна, венец неотъемлем! Потому воин христолюбивый есть воин самый мужественный и неустрашимый, и Святая Церковь, украшая вас постоянно именем христолюбивых, этим самым указует на источник, из которого вам должно почерпывать воодушевление во всех трудах и опасностях.
Но, братие мои, чтобы имя Иисуса Христа было для вас истинным воодушевлением и утешением, для этого надобно, чтобы вы принадлежали Ему не по одному имени, чтобы были на самом деле воинами христолюбивым. Ибо сила не в имени, а в вещи.
Итак, старайтесь быть на деле такими, как постоянно именует вас Церковь: любите Христа первее и паче всего, любите не языком и словом, а делом и истиною, то есть благоговея пред Крестом Его и Евангелием, исполняя святые заповеди Его, убегая невоздержания, срамословия, лжи, буйства и притеснения. Любите таким образом Христа, и Он возлюбит вас, и вы, не преставая быть воинством царя земного, соделаетесь вместе с тем воинами Царя Небесного, станете яко христиане превыше всех трудностей вашего звания, выполните самым лучшим образом все, чего требует от вас долг звания вашего, и, окончив подвиг на земле, приимете венец славы на небеси. Аминь.
Слово при обозрении паствы, сказанное в Чугуевском военном соборе 1 августа 1845 г.
Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий (Мк. 15; 39)
Много было людей на Голгофе, но не много таких, у которых можно было бы научиться чему-либо! В самом деле, какой пример найти в первосвященниках иудейских, которые не хотят войти в преторию Пилатову, да не осквернятся на праздник Пасхи от жилища язычника, и в то же время влачатся весь день из одного судилища в другое, прибегают к клеветам и даже возмущению народному, только бы достигнуть осуждения на смерть Праведника? - Чему поучиться у римского областеправителя Иудеи, не обретающего ни единой вины, как сам говорит, в Иисусе, омывающего в знак невинности Его даже руки свои пред народом, и в то же время предающего Его на жестокое бичевание, а потом на смерть мучительную и поносную? - Как жалки и ничтожны потом книжники и мудрецы иудейские, которые, почивая всю жизнь на законе, зная на память писания Моисея и пророков, непрестанно толкуя в синагогах о пришествии Мессии, не могут узнать Его, когда Он с Божественным учением и чудесами видимо стоит теперь перед ними!
Но были и на Голгофе люди, достойные стоять у Креста Спасителя мира. Это - Матерь Иисусова, пример чистоты, смирения, преданности в волю Божию и терпения. Это - возлюбленный ученик Иисусов Иоанн, не обещавшийся, подобно Петру, умереть за Учителя, но дошедший за ним до Креста, когда все прочие оставили Его. Это - Иосиф и Никодим, князья иудейские, из которых первый дерзнул потом даже внити к Пилату и просить тела Иисусова для погребения. Это - благоразумный разбойник, за свою веру и исповедание со креста прешедший в рай. Это, наконец, - мудрый сотник римский, стоявший на страже у Креста Иисусова и един из всех удостоившийся исповедать Его Сыном Божиим: Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий!
Предоставив прочие лица благочестивому вниманию каждого, остановимся с размышлением, христолюбивые воины, на этом последнем лице и поучимся из примера благочестивого сотника, как можно и среди воинского звания сохранить неврежденно страх Божий и веру в сердце и достигнуть спасения вечного.
Действие, предстоявшее на Голгофе, Корнилию (так звался сотник), само по себе, было так обыкновенно и так незначительно, что могло произойти без всякого особенного впечатления на его душу. Ибо что он должен был там сделать? Присмотреть за воинами, как они совершат казнь распятия, потом присмотреть за ними же, как они будут стеречь распятых на кресте до их кончины, то есть до вечера, долее которого по закону иудейскому не позволялось оставлять в живых повешенных на древе. Что могло быть обыкновенное подобных дел для сотника римского? Судя по свойству поручения, оно могло быть даже весьма неприятным для благородного римлянина, который любил встречаться со смертью на поле ратном, а не на лобном месте. Самая невинность казнимых крестом, как это было теперь с Иисусом, в незнакомом с истинной верой язычнике могла произвести впечатление самое мрачное, как подтверждение господствовавшей во многих тогдашних умах мысли, что в мире все зависит от слепого случая, что праведник может в нем погибнуть безвозвратно еще скорее грешника, и что потому нет особенной причины стоять крепко за правду, тем паче до смерти.
Все это легко могло быть; между тем в Корнилии произошло на Голгофе, как увидим, совершенно противное: из воина он становится здесь евангелистом. У Креста, на котором Сам Сын Божий доходит до последней степени истощания, Корнилий возвышается до исповедания верховного из Апостолов, и в слух всех восклицает: воистинну... Сей Сын бе Божий!
Что возвело его на сию высоту богословия? Признаем с благоговением необыкновенность событий голгофских и чудесных знамений, последовавших за распятием; но эти события и знамения совершились пред лицом целого народа иудейского. Между тем один сотник только римский произнес это торжественное исповедание Иисуса Сыном Божиим. Можно ли после этого не спросить: почему благодать Креста Христова отразилась в нем с такой силой? Явно, что в душе Корнилия было нечто особенное, почему он взирал на происходившее на Голгофе иначе, нежели другие; потому и ощутил в себе то, чего не ощутили другие. Что это такое? - Неуклонное последование своей совести; благочестивое расположение мыслей и чувств; иначе - страх Божий и внимание к путям Промысла, соединенное с желанием видеть во всем происходящем не случай слепой или произвол человеческий, а перст Божий. Не зная предшествующей жизни Корнилия, мы не можем сказать, как образовались в его душе эти драгоценные качества; но что они были в ней, за то ручаются все действия его на Голгофе, и после - до конца жизни. Ибо посмотрите, как он поступает на Голгофе!
Не без причины евангелист Марк замечает, что сотник во время страданий Господа на Кресте стоял прямо (Мк. 15; 39) лицу Иисусову. Это было самое лучшее место для благоговейного созерцания! И сотник предался ему всей силой души, расположенной к наблюдению в судьбе человеческой путей Божиих. Немало длилось это наблюдение. Воины, совлекшие ризы с Иисуса, вознесли Его и пригвоздили ко Кресту; сотник стоял, видел и молчал. Один из разбойников хулил Иисуса, другой Его же молил о своем спасении; сотник стоял, слышал и молчал. Иисус преподал с Креста последнее прощальное завещание Матери и возлюбленному ученику; сотник, стоя прямо Креста, не мог не заметить того и безмолвствовал. Священники й книжники шумными толпами проходили под Крестом и богохульствовали; сотник не мог не слышать хулы их и оставался безгласен. Даже когда солнце начало сокрывать свет свой, как бы не терпя быть свидетелем происходившего на земле, сотник продолжал по-прежнему стражу свою и не говорил ни слова. Но когда распятый Богочеловек, вопреки обычаю распятых, возгласив гласом велиим: Отче, в руце Твои предаю дух Мой! - и тотчас потом преклонь главу, предаде дух, то безмолвное созерцание сотника кончилось, - сердце и уста разверзлись, и он, как бы подражая Умершему, так же громогласно возгласил: воистинну человек Сей Сын бе Божий.Почему так? Потому, что громкое восклицание с Креста, казалось, обнаруживало еще присутствие сил телесных и неблизкое наступление смерти; между тем Распятый, несмотря на все это, как только изрек: Отче, в руце Твои предаю дух, - то Отец Небесный немедленно внял сей мольбе и принял дух Его. Последнее обстоятельство это, в цепи прочих событий, также не укрывшееся от благоговейного внимания сотника, окончательно и совершенно убедило его в том, что умерший пред его глазами такой поносной смертью есть не человек обыкновенный, тем менее преступник, но величайший Праведник и даже Сын Божий.
Не видите ли вы здесь души, внимательной к путям Божиим, привыкшей смотреть на все очами веры, не спешащей заключением о происходящем, но и не коснящей в преступном неверии, не терпящей сокрывать, как делали мудрецы Греции и Рима, познанной истины в неправде общего мнения, а готовой возвестить ее на кровах и стогнах? Как прежде, несмотря на все дивное в виденном, доколе не образовалось в душе святой решимости, сотник безмолвствовал, так теперь, освободившись от недоумений своих, он сознает истину во всей силе и провозглашает ее, несмотря ни на какую опасность от того для себя. Ибо сказать громко на Голгофе: воистинну... Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что синедрион иудейский умертвил своего Мессию, принес в жертву своей личной ненависти к Иисусу благо всего народа иудейского. Сказать: воистинну... Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что начальник сотника, Пилат, поступил в деле Иисуса не как нелицеприятный судья и защитник невинности, а как низкий человекоугодник, ставящий свое благо выше всякой правды, что он омывал руки не в воде, а в Крови Праведника. Сказать:воистинну ...Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что я не хочу быть даже другом кесаря, коль скоро для этого нужно отказаться от совести и правды. Сотник лучше нас видел и знал все сие, вполне понимал, какая участь ожидает того, кто дерзнул таким образом поставить себя против синедриона и римского прокуратора Иудеи. Но уважение и страх человеческий, собственная выгода и опасность для него были ничто, в сравнении с познанной истиной.
Не видите ли, паки вопросим вас, не видите ли во всем этом души мужественной, человека, верного своей совести? Корнилий не был подобен тем поверхностно добрым и мнимо чувствительным душам, которые, при известных случаях, не знают меры своим выражениям удивления или преданности, и не далее, как на другой день забыв, что говорено ими, действуют вопреки прежним убеждениям. Нет, чувство, овладевшее им у Креста Христова, обратилось в господствующее правило всей его жизни. Не быв никогда в числе учеников Иисусовых, он, подобно Апостолам Его, соделался с этого времени провозвестником Его имени и Божества и, подобно им же, обратив на себя за сие ненависть иудеев и Пилата, яко доблий воин Христов, удостоился приять за исповедание распятого Иисуса венец мученический и предначать собою, подобно первомученику Стефану, лик страстотерпцев христианских. Можно ли после этого не признать, братие мои, что лицо сотника римского, стоявшего на страже у Креста Христова, есть лицо необыкновенное и достойное подражания для всех, тем паче для вас, которые, подобно ему, носите звание воина? И этот сотник был язычник, не ведущий истинного Бога, незнакомый, подобно нам, с упованием жизни вечной! - Чем после этого оправдает себя воин христианский, если не сумеет быть верным своей совести и внимательным к путям Божиим, если забудет страх Божий и потеряет веру в Крест Христов?
Не забывайте же, христолюбивые воины, поучительного примера Корни-лиева! Памятуйте, что из уст воина впервые на земле распятый Спаситель наш исповедан и провозглашен Сыном Божиим; памятуйте, что самая одежда Господа со Креста досталась в наследие не другому кому-либо, а вам - воинам. Продолжайте, подобно Корнилию, стоять на страже у Креста Христова, который доселе иудеем убо соблазн, еллином же безумие; храните драгоценную одежду Его и не позволяйте раздирать ее ни гордому неверию, ни мрачному суеверию. Старайтесь соответствовать тому священному названию, которым постоянно отличает нас Святая Церковь, именуя воинами христолюбивыми; и воинствование ваше под знаменами царя земного послужит для вас не препятствием, а ближайшим и вернейшием средством ко вступлению некогда в победоносные легионы Царя Небесного. Аминь.
Слово при первом посещении города Лебедина, сказанное в городском Успенском соборе 10 августа 1845 г.
Между таким множеством слушателей, нас теперь окружающих, без сомнения, есть душа, и может быть не одна, которая жаждет услышать от нас теперь не красного слова в услаждение слуха и воображения, а, якоже подобает воистину, слова спасения. Что и нам желать возвещать с сего места, как не это слово спасения? и кому, как не таковым душам? Ибо что нам до тех слушателей, как бы они ни были мудры и славны о себе самих, которые слушают проповедующих только из одного любопытства, для того, чтобы после хвалить или осуждать слышанное? Это - не наши слушатели, а мы - не их проповедники! Нам нужна не похвала, а спасение слушающих! Таковых ищем мы для собеседования, и хотя бы нашлась одна таковая душа, мы готовы раскрыть для нее все сокровища Евангельских истин, все источники утешения духовного во Христе Иисусе Господе нашем.
Что же, однако, возвестим мы тебе, душа, жаждущая своего спасения? Чтобы преподать тебе теперь то, что именно требуется по твоим обстоятельствам, для этого надлежало бы знать их нам и ведать, чего недостает твоему уму или твоему сердцу. Но мы не знаем сего: это доведомо единому всеиспытующему Духу Божию. К Нему убо и обратим мы внимание твое. Ибо для чего Он сошел некогда с неба в виде огненных язык? Для того, чтобы, заняв место восшедшего на небеса Спасителя нашего, быть для всех нас Наставником и Утешителем, вразумлять и руководить нас во всем, что необходимо для нашего спасения. Для чего и мы все знаменуемся печатью сего Духа при Крещении и в Таинстве миропомазания, как не для того, чтобы иметь право обращаться к Нему во всех наших недоумениях, нуждах и скорбях? - Итак, к этому всеведущему Наставнику, к этому всемогущему Утешителю обращайся, возлюбленная душа, и за наставлением во время тьмы и мрака, и за утешением в час скорби: Он научит всему, утешит во всем, скажет и возвестит то, чего нельзя * услышать ни от кого на земле.
А между тем и мы, по должности служителей слова и Таинств, дерзнем о Его же пресвятом имени сказать тебе нечто. Если ты, душа, воистину жаждущая спасения, то ты должна помнить, что мы здесь ходим верою, а не видением, и потому должна стяжевать и хранить веру правую как первое и главное сокровище в жизни. Разум для тебя должен быть уже вторым руководством, а первым и главным - Евангелие. Церковь должна быть для тебя такой матерью, которая выше и почтеннее всякого родства на земле.
Если ты воистину душа верующая, то Крест Христов должен быть для тебя драгоценнее всего, ибо в нем наше оправдание и спасение. Без него мы -грешники, а для грешников Бог неприступен. Посему, чем бы чада века не хвалились и в чем бы не полагали своего упования, наша с тобою похвала -Крест, наше упование - Распятый на нем!
Если ты воистину душа верующая, то должна твердо знать, что христианство не в слове... но в силе (1 Кор. 4; 20), что истина во Христе состоит в том, чтобы совлечься ветхого человека со всеми страстями и похотями его и облечься в человека нового, созданного по Богу в правде, преподобии и истине; что Христос Спаситель наш должен быть в нас и мы в Нем, что в Нем токмо можем мы приносить плод правды и всяких добродетелей, а без Него - с одними своими силами, как бы они велики ни казались нам и другим, мы - как ветвь без корня и влаги.
Если ты воистину душа верующая, то ты душа, проникнутая любовью ко всембратиям твоим по плоти той любовью, которой правила и образцы берутся не из обычаев мира, а из Евангелия, которая, по свидетельству апостола Павла, никому не завидит, ни над кем не превозносится, нигде не ищет своих си, никогда не радуется о неправде, радуется же о единой истине, которая не раздражается... не безчинствует... вся терпит... вся уповает, вся покрывает, николиже отпадает и готова положить за спасение ближнего самый живот свой (см.: 1 Кор. 13; 4, 5, б, 7, 8). Если ты воистину душа верующая, то ты вместе с этим душа уповающая. Ты постоянно ожидаешь века грядущего и пришествия Господа своего. Знаешь, что Он придет в полунощи, то есть в час, о котором никто не знал и в который никто Его не ожидал, кроме рабов, бдящих на своей страже выну, - и потому всегда готовишь себя к сретению Его, то есть держишь в запасе не одни праздные светильники, но и елей благих дел, особенно смирения и милосердия к бедным. Если ты воистину душа верующая, то быть не может, чтобы ты не терпела от мира и его поклонников (сластолюбцев -ред.), чтобы правила твои не казались странными, чтобы тебя не сопровождали иногда пересудами, насмешками, а, может быть, и гонением. Не дивись этому; удивительнее было бы противное, то есть если бы мир возлюбил тебя и твои правила, ибо он поступил бы в таком случае против своей природы и своих выгод, даже поступил бы против твоих истинных выгод, - ибо для тебя гораздо полезнее ненависть мира, нежели любовь его. Первая, волей или неволей, удаляет тебя от его соблазнов; а последняя могла бы усыпить и ослепить твой дух. Если ты душа воистину верующая, то ты душа смиренная и выну кающаяся. Сколько бы мы ни старались, по примеру святого Давида, ненавидеть всяк путь неправды (Пс. 118; 128) и устремляться к исполнению всякой заповеди, сколько бы при помощи благодати Божией действительно ни успевали в том и другом, - все еще много остается в нас от ветхого Адама, много если не дел прямо худых и богопротивных, то мыслей нечистых, желаний порочных, движений сердца плотских, много неверностей благодати Божией, хладностей преступных, нерешительности нехристианской, недоумений языческих. Посему доколе живем и действуем, дотоле должны ежечасно повторять молитву мытаря: Боже, милостив буди мне грешному! - и прибегать к бане пакибытия, то есть слезам покаяния. Если ты душа воистину верующая, то ты душа всегда самоумирающая. Задачей твоей жизни, целью твоих трудов на земле должно быть не то, что у миролюбцев: не достижение славы мирской, почестей земных, богатств тленных, -нет, ты должна достигать другого, высшего, лучшего, нетленного, того, чтобы умереть духом и сердцем для всего на земле: для стяжаний, для почестей, для самой дружбы, для самого родства, - чтобы всецело принадлежать Господу, чтобы, подобно птице, быть свободной от всех уз и тенет и готовой в каждый час воспарить туда, где Господь Спаситель твой, - не озираясь вспять, не неся с собой сожаления ни о чем земном. Если ты душа воистину верующая, то ты пребываешь под особым Промыслом Божиим. Может быть, Он находит нужным не являть тебе Своих действий видимо и ощутительно, да не превозносишься, но тем не менее Он хранит и будет блюсти тебя, яко зеницу ока, доколе ты пребудешь верной Его тайным мановениям. Посему, если бы тебе, по Его же премудрому попущению, досталось идти и посредисени смертный, не убойся зла, памятуя, что Он, Всемогущий, всегда с тобою, хотя бы тебе и казалось, что ты оставлена всеми. С другой стороны, может быть, ты из числа тех, от которых, яко друзей и присных, нет ничего закрытого, которые удостоены близости и ущедрены явными дарами благодати: в таком случае блюди, еже имаши, за десятью замками, ибо врагов и татей много, а сосуд наш скуделен, внутренняя клеть наша некрепка и небезопасна. Что еще сказать тебе, возлюбленная душа? - Благодари Господа, изведшего тебя из области тьмы, в которой доселе остаются столь многие, озарившего тебя чудным светом Своим, который безплодно светит для всех прочих, и удостоившего тебя даров благодати своей, без которых ты, и поставленная на путь жизни, не могла бы сделать ни одного шага, благодари и неослабно тецы (беги и приближайся - ред.), дондеже достигнешь, забывая задняя и выну простираясь в предняя. Трудись и молись; молись и уповай; уповай и терпи; терпи и радуйся! Еще бо мало, и Грядый приидет и неукоснит (Евр. 10; 37). Придет и мзда Его с Ним. Тогда (не прежде) почием от трудов, приимем за все сторицей, узрим якоже есть, все постигнем и за вся возблагодарим. Тогда вспомним, может быть, и сию краткую беседу нашу и познаем друг друга лицом к лицу, а не в гадании токмо, как теперь. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в городе Белополье 18 августа 1845 г.
Из всех градов наших позднее всех увидел я ваш град, возлюбленная братия. Увидел позднее, но тем более радуюсь духом, находя у вас в такой степени усердие к вере и храмам Божиим, как свидетельствует о том и число их, и вид - внутренний и внешний. Так и должно быть! - Окрестности ваши славятся обилием хлеба; худо, если бы для тела было у вас много брашна, а для души мало, ибо душа наша стократ важнее тела. А что может напитать ее, кроме слова Божия? И где услышать это слово, как не в храме? Тут приемлет пищу всякий: и богатый и бедный, и ученый и невежда, и старец и отроча. Посему горе тем градам, которые процветают торговлей и промыслами, и увядают благочестием! Горе тем домам, которые возвышаются камением и железом, и упадают благими нравами от роскоши и нечестия.
Блюдитесь, братие мои, этого духа сластолюбия и гордости житейской. Тем паче блюдитесь основывать благосостояние свое на лжи и обмане, на притеснении ближних и слезах наемничих. По грехам нашим ныне многие увлекаются тлетворным духом мира, предаются невоздержанию и сладострастию, доходят даже до нарушения всех законов совести и правды. Как бы таковые ни высились и ни процветали по наружности, не соблазняйтесь их примером! Долго ли на земле может благоденствовать грешник? Придет смерть и развеет как прах, все неправедно стяжанное, а бедная душа за малое время суетных удовольствий пойдет на мучения вечные. Лучше всю жизнь, если Господь так даст, провести в нищете и лишениях, нежели, поправ совесть и страх Божий, обогатиться неправдой. Лучше весь век страдать от гонений и клеветы, нежели лишиться благодати Божией. Лучше на одре болезни лежать или в темнице сидеть, нежели убить грехом душу.
Не дивитесь, если вы, и поступая во всем честно, не будете иногда счастливы в этом мире. Мир сей, после падения нашего в раю, существует уже не для счастья нашего на земле, а для приготовления нас к блаженству вечному на небе. Посему-то в этой жизни нередко страдали люди самые святые. Даже добрым людям свойственнее иногда лишаться, нежели блаженствовать, ибо радости земные редко не портят человека, приводя у него в забвение небо и вечность, а скорби и скудость, напротив, служат ему во спасение, невольно заставляя его помышлять о смерти и ожидать жизни будущей.
Впрочем, честность и здесь нередко бывает награждаема от людей и от Господа. Есть неотъемлемые даже у веры и добродетели блага, как лучи у солнца. Добродетельный, во-первых, спокоен внутри, в совести, тогда как человек злотворный, как бы ни казался по наружности доволен и весел, всегда внутри смущен и боязлив. Во-вторых, люди, как ни (были бы-ред.) злы, но всегда любят больше смиренного, нежели гордого, доброхотливого, нежели упрямого и неуслужливого, кроткого, нежели гневливого, умеренного и воздержного, нежели мота и пьяницу. В-третьих, добродетель ведет за собою здравие и долголетие, а порок умаляет здравие, рождает болезни и ускоряет смерть. Поэтому уже самому лучше быть добродетельным, нежели порочным.
Но еще скажем: если бы и довелось ради правды и истины претерпеть что-либо хотя бы тяжкое, то лучше, призвав на помощь Бога, потерпеть и пострадать, нежели перейти на сторону лжи и неправды. Ибо за малое терпение здесь следует вечная награда там, - как, напротив, за временную сладость греха угрожает наказание вечное. Подобными мыслями ободряйте себя, возлюбленные, на пути земной жизни. Взирайте чаще в будущее, помышляйте о смерти, о вечности и Суде Страшном; и все земное не будет так обольщать вас, вы сделаетесь благодушнее среди скорбей и лишений, а в счастье будете умереннее и смиренномудрее. Аминь.
Слово при посещении епархии, сказанное в Ахтырском Покровском соборе 26 августа 1845 г.
В продолжение целого минувшего лета лишены мы были обычного утешения видеть вас, братие мои, и поклоняться вместе с вами чудотворному лику Матери Божией, святолепно украшающему храм сей и град ваш. Без нас совершались у вас два празднества в честь Ее; без нас посещала Она новую обитель на древнем Фаворе вашем. Но удаленные телом, мы присущи были вам в эти дни духом: вместе с вами воспевали похвальные песни Избранной Воеводе; вместе с вами преходили реку и восходили на гору; вместе с вами возвращались во град, во след за святыней. Ибо человек бывает не столько там, где его тело, сколько там, где его дух, - а наша мысль и наше желание в оные дни были здесь, с вами, у подножия этого чудотворного лика.
Недалеко были мы от вас духом и в другие дни, особенно в те горестные дни испытания, когда свирепый огонь ходил по стогнам вашим и обращал в кучу пепла то, что стяжевалось неусыпными трудами многих лет. Вполне сочувствуя лишениям и скорбям вашим, мы воссылали молитвы ко Господу, да даст пострадавшим духа веры и терпения, а не пострадавшим - духа любви и щедрот на братское вспоможение нуждающимся. Ибо благость Божия для того, между прочим, и попускает подобные бедствия, дабы доставить душеполезное упражнение: одним - в терпении, другим - в любви и благотворении. Худо, если пострадавшие не перенесут своих потерь в духе веры и преданности; таким образом они лишатся мзды своей. Худо, если не пострадавшие останутся хладными зрителями своих бедствующих собратий; они потеряют драгоценный случай к стяжанию милости Божией, которая ничем так не привлекается, как христианским состраданием к нашим ближним во время их несчастий. Да уразумеют же свою обязанность и те и другие, и да совершит каждый свое дело, как должно. То есть пострадавшие да вооружатся благодушием и упованием, а не пострадавшие да окажут с усердием возможную помощь братскую. Тогда постигшее град сей бедствие не только не произведет никакого существенного вреда, но и обратится на пользу общую, подав случай всем - каждому своим образом - приобрести успех в добродетели. Об этом именно в отношении к вам молили мы Господа дома; об этом молили благость Его и теперь в сем храме; об этом же самом будем молить и после, доколе не изгладятся следы опустошения, произведенного огнем.
Обратимся теперь ко дню настоящему и поищем себе в нем общего для всех наставления, ибо не напрасно сказано в слове Божием: День дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум (Пс. 18; 3). Это верно и в отношении к природе видимой, но тем вернее в отношении к кругу церковному: здесь каждый день представляет урок тем поучительнейший, что он изображается не мертвым течением вещей, как в природе, а в живых лицах и действиях.
Что же в этом ряду представляет нам день нынешний? - Представляет чудесное спасение Отечества нашего от нашествия Тамерланова [1395 г.] заступлением Богоматери. Ничего не может быть разительнее того чуда. Ибо представьте, что грозный завоеватель, пред которым пало уже полсвета, с бесчисленным воинством стоит на пределах России, с твердым намерением разгромить все ее грады и веси; представьте, что Отечество наше ничего не может противопоставить ему, кроме малого и слабого ополчения ратного, что он знает нашу немощь и свою силу, - и вдруг, никим же гонимый, возвращается вспять, возвращается не вследствие какого-либо соображения воинского или политического, а, как сам исповедует, по грозному мановению Жены, виденной им во сне с воинством несметным. Кто не узнает в этой Жене Матери Божией, пред чудотворным ликом Которой в это самое время молилась со слезами вся Москва, ожидая от Нее спасения Отечеству? - Так очевидно явила себя сила веры и молитвы! В этом случае над нашими предками исполнилось во всей силе то, что святой Павел говорит о праведниках Ветхого Завета, то есть что ониверою... возмогоша от немощи и верою же обратиша в бегство полки чуждих (Евр. 11; 33, 34). Без такой веры и молитвы, подвигших Матерь Божию на заступление против врага гордого и жестокого, един Бог ведает, что было бы с нашим Отечеством!
"А мы, - подумает при этом кто-либо, особенно из пострадавших от запа-ления огненного, - не удостоились заступления Владычицы!...". Да, возлюбленный, не удостоились; но что же мы заключим с тобою из этого? - То ли, что у Матери Божией недостало силы к угашению огня, от которого мы пострадали? - Думаю, что ты сам не скажешь этого, даже и в уме не будешь держать подобной мысли. Ибо это значило бы, что огонь истребил не только твой дом, но и твою веру, и сделал из тебя язычника. Могла убо, могла Владычица защитить нас с тобою от напасти, но не восхотела. - Почему не восхотела? Не по недостатку ли любви в Ее сердце? - Опять, думаю, не дерзнешь сказать так, ибо где же после того будет любовь, если ее не стало в сердце Матери Божией? Должна быть, значит, какая-либо особенная причина на то, что мы были оставлены без помощи; и эта причина должна скрываться не в другом чем, а в нас самих, то есть в известном состоянии нашей души. Каком? - Таком, скажем вообще, что для нас нужнее, видно, и полезнее было подвергнуться несчастью, нежели остаться невредимыми. Ибо как Промысл Божий вообще, так и Матерь Божия, Которая есть первая Служительница и орудие Провидения Божественного, всегда избирает для нас то, что для нас полезнее, имея притом в виду пользу нашу не одну телесную и временную, а паче духовную и вечную. С этой высоты взгляда на нас и нашу пользу легко может оказаться, что для души нашей полезнее, например, болезнь, нежели здравие, нищета, нежели богатство. Ибо избыток здравия и богатства редко не увлекает нас к гордости и плотоугодию. Увидела, конечно, эту опасность для нас и Матерь Божия, и попустила огню объять и истлить домы наши, - да огражденные недостатком спасемся от запаления душевного. Наш долг потому вникнуть теперь в свою жизнь и свою совесть, осмотреть свою душу и сердце, узнать, какие в них есть язвы и раны. Когда увидим свою духовную болезнь, то поймем нужду и в лекарстве; а вместе с тем, получим возможность и употребить его, как должно; то есть, перенеся зло, нас постигшее, в духе веры и смирения, терпения и преданности. Ибо, пожалуй, легко может случиться и то, что по нашему невниманию и неразумию самое лекарство, нам посланное, самое испытание огненное, над нами совершенное, могут остаться без действия спасительного и произвести даже вред. Когда это? - Тогда, если мы из чрезмерного сожаления к тому, что потеряли, предадимся не вере и молитве, а ропоту и ожесточению сердечному, если будем ожидать вознаграждения своих потерь не от благословения Божия, исправления наших нравов и честного труда, а от своих суетных замыслов, от хитрости и неправд. Блюдитесь сего, братие мои, ибо это значило бы, как мы прежде сказали, потерять мзду от искушения, нас постигшего. Аминь.
Слово при обозрении епархии, сказанное в Перекопе в августе 1848 г.
По устремленным на меня взорам вашим, братие, ясно видно, что вы вполне заняты настоящим мгновением, а я едва не всеми мыслями невольно уношусь в прошедшее. При всей тишине и порядке, здесь теперь господствующих, никак не могу забыть, что нахожусь вблизи тех ужасных врат, из которых в продолжение целых веков огромными разливами исходила пагуба на возлюбленное Отечество наше. Мне кажется, вижу я, как толпы варваров, подобно лаве из жерла, текут из этих врат, разливаются по югу, западу, востоку и самому северу России, как обширные города пустеют, цветущие веси исчезают, самые леса редеют, самая земля чернеет, самый воздух стонет и теряет чистоту.
Вижу далее, как эти орды, возвращаясь вспять, влекут за собою толпы старцев и юнот из плененных мест, как идут стада верблюдов, обремененные добычей, как святые сосуды делятся и отдаются на употребление постыдное, - и все это продолжается не годы, не десятки лет, а целые века. Если бы собрать воедино всю кровь, здесь пролитую, то, кажется, разделенные этим тесным перешейком моря соединились бы снова. Как после сего не сказать словами древнего праотца: страшно место сие (Быт. 28; 17).
Дадим же славу и благодарение Господу за то, что теперь мы о том же самом месте можем повторить и следующие слова того же патриарха: несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная! Да, братие мои, уже более полувека, как место это престало быть страшным. На всем пространстве России нет пространства земли, где бы путник менее был теперь подвергнут опасности, как здесь. Вступая на землю вашу и встречая глубокую тишину и безмолвие, трудно представить, что здесь некогда все звучало оружием и кипело слезами и кровью. Несть сие!
Что же сталось и что видим? Против самых, прежде ужасных, врат-прекрасный храм, в котором мы теперь молимся и беседуем. Врата остались, но страх исчез. Остались притом не те врата, которые сделаны руками человеческими на погибель приступающих к ним, а те, которые устроила сама природа между двух морей, которым покров не земля и камни, а безграничное небо. Сия врата небесная!
Кто произвел эту перемену, совершил это чудо? Пусть, кто хочет, переносится мыслью своей за ответом на это к тем ужасным битвам, когда грудь русская шла против стен и врат сих, не раз ниспровергала их и, наконец, сломила навсегда, и подобно Сампсону, возложив на плечи, унесла за последние пределы России и поставила в ограду себе против тех же самых врагов. Мы с радостью отдаем всю честь отечественному оружию и мужеству воинов православных, но под покровом этого видимого явления не можем не приметить другого, еще величественнейшего. У врат этих была последняя в стране нашей брань Магомета со Христом: здесь Крест победил и затмил луну!
Да, братие, здесь, как и везде, обнаружилось пред лицом целого света, как истинно верующим, по слову Апостола, все наконец обращается во благое. Магомет искал опоры в одной земной силе; сила эта вначале покорила ему обширные царства, но, не основанная на силе духа, наконец начала слабеть и видимо стремиться везде к концу своему Христианство, напротив, основано на смерти и отвержении себя: оно вынесло тысячи гонений и преследований, но поелику внутри него есть сила и крепость духа, то отовсюду выходило, наконец, с победой, и теперь видимо принадлежит ему господство над целым светом.
Желал бы я знать, как бы рассуждал о подобной судьбе христианства иудей, доселе столь же неразумный, как отвергающий в нем собственное спасение. А мы, если бы он был здесь, сказали бы ему следующее: "Вот, ты, иудей, не приемлешь Иисуса Христа за обетованного Мессию потому, что Мессия, по мнению твоему, должен явиться в виде царя и доставить последователям Своим господство над всем миром. А Иисус Христос явился в виде бедного Учителя, не имел, где преклонить главу, и умер на Кресте поносной смертью".
Такое умствование о Мессии, хотя и ложное, ибо пророки говорили о Нем другое, могло сильно действовать на иудеев, современных началу христианства, ибо тогда христиане были всюду гонимы и слабы. Но теперь оно должно потерять всю силу, ибо смотри: кто могущественнее всех народов? -Племена христианские. Кто управляет судьбой всего света? - Христиане. Вместе с благами духовными Иисус Назарянин доставил последователям Своим, наконец, и могущество земное, доставил не вдруг, чтобы испытать их верность и бескорыстие, доставил неприметно, чтобы оно у них вышло само собою, из их внутренних качеств, но доставил так, что уже оно от них навсегда неотъемлемо.
С намерением упоминаем, братие мои, о иудеях, ибо они издавна жили на вашем полуострове, отсюда приходили прельщать своим учением нашего князя Владимира и доселе не только витают здесь по древним ущельям гор, но и приседят (живут рядом, угнетают-ред.) поморье. Да видят они, как в христианстве, и именно в нашем Православном Отечестве, и именно здесь, в стране вашей, во всей силе исполнилось предсказание пророка о временах Мессии, то есть что тогда раскуют мечи своя на орала и копия на серпы, и не навыкнут к тому ратовати язык на язык (ср.: Мих. 4; 3). Ибо где прежние мечи, стрелы и копия? все расковано и употреблено на орала и серпы. Народ, который не мог года прожить без грабежа и набегов на земли чужие, от колыбели, можно сказать, воспитывался не столько млеком, сколько кровью, - этот ужасный народ теперь самый мирный из племен. Мало того, этот же народ, который всюду разносил с появлением своим смерть и пагубу, теперь всюду же разносит предметы наслаждения, плоды вертоградов и трудов своих. Сюда же, в страну вашу, о которой прежде и помыслить было страшно мирному обитателю России, ежелетно текут необозримые ряды колесниц за первой потребностью жизни и условием здравия - разумной солью, без которой самые роскошные трапезы - ничто! Так дивно изменилась судьба страны этой! Так преславно восторжествовал здесь Крест! - Восторжествовал так, как обыкновенно торжествует он, то есть что победа его не менее благотворна для побежденных, как и для победителей!
Вам, братие мои, досталось жить именно на главном месте той дивной победы и торжества. Помышляете ли вы об этом? - А помышлять надобно, ибо отсюда, от места жительства нашего, выходят новые особенные для вас обязанности, исполнение и неисполнение которых важно не для вас одних, а для всего Отечества, особенно для Церкви Православной. Вы тотчас поймете свойство и важность этих обязанностей, коль скоро мы скажем вам, что вы среди поклонников Магомета представляете собой и Россию, и христианство. Как, следовательно, много значит ваш пример!
Святитель Златоуст не напрасно восклицал некогда, что если бы христиане вели себя как должно, по Евангелию, то давно не осталось бы ни одного язычника. Благая жизнь, чистые нравы последователей Христовых есть самая лучшая проповедь в пользу христианства.
Посему мы, подражая Златоусту, не обинуясь скажем вам, что если вы будете вести себя по-христиански, то с избытком замените собою нашу проповедь поклонникам Магомета. "Не может быть, - будут они рассуждать сами с собою, - чтобы вера их не была лучше нашей, когда они ведут себя гораздо лучше нас. Откуда бы взялась у них эта доброта, эта кротость и честность, это снисхождение к нам, прежним врагам их, если бы Евангелие не внушало им всех сих добродетелей, о которых не знает ничего наш Алкоран!" - Не забывайте же этого, возлюбленные!
Какая несчастная противоположность была бы, если бы земля ваша, производя соль, снабжала целые страны залогом здравия и нетления, а вы сами, жители ее, отличались бы порчей нравов, душетленными мыслями, словами и делами вреждающими (душевредными -ред.)\ Пустынность этого места жительства вашего по необходимости заставляет нас искать в облегчение трудов звания развлечения душевного.
Ищите его в том, что чисто, невинно, благородно, что истинно питает, облегчает, увеселяет душу и сердце. Всякая прочая забава сладка на время и оставляет за собою вечную горечь. Истинный христианин в малом круге семейном и дружеском находит то, чего миролюбец не может найти на торжищах Тира и Сидона. Не имея других мест для общественных собраний, собирайтесь чаще в сей дом молитвы: он заменит вам все прочие места собрания, а его не могут заменить все они, как бы ни были благоустроены. Аминь.
Слово при первом посещении города Сумы, сказанное в Преображенском соборе 20 сентября 1848 г.
В первый раз, братие мои, мы видимся с вами. Увидимся ли в другой раз, един Бог весть. Может быть, только на Страшном Суде Христовом. Но и там мы будем не чужды друг другу, ибо между нами есть союз вечный, неразрывный, союз духовного пастыреначальства. И там вопросят нас, что мы делали для вашего спасения? Возвещали ли вам пути живота вечного? Указывали ли на гибельные последствия порока и неверия? Врачевали ли раны вашего сердца и язвы вашей совести? Гремели ли, когда нужно было, грозным гласом закона и прещением Суда Божия?
Вопросят нас о том там, братие мои; и когда мы помышляем об этом, то всегда приходим в некий невольный трепет: страшимся за тех, которые вверены духовному водительству нашему, страшимся и за себя самих. Ибо кто мы, чтобы нам надеяться на свои силы и иметь их столько, чтобы быть - для пасомых нами - всем вся, по заповеди Апостола? С другой стороны, если худо оказаться неверным и слабым приставником даже в обыкновенных делах житейских, то какой ответственности, какому Суду и прещению не будем подлежать мы, на которых возложено попечение о спасении душ, искупленных Кровию Сына Божия?
Но, братие мои, как бы мы ни оказались безответны на том будущем Суде Страшном, все это не послужит, однако же, к оправданию вашему и не воспрепятствует Судии вопросить и вас: помышляли ли и вы как должно о душе своей и вечности? пользовались ли ко спасению своему теми средствами, которые для всех нас независтно предложены - выну и туне - благодатью Божией? не тратили ли времени и сил своих на то, что под конец жизни оказалось яко суета и ничтожество? ослепившись соблазнами мира и удовольствиями плоти, не меняли ли совести и правды на угождение своим страстям?
И на земном суде не отговариваются неведением, тем паче нельзя будет отговориваться там. Нельзя будет сказать: я не умею читать... я не слыхал красноречивых проповедников... Все мы слышим непрестанно такое слово, пред которым все человеческое витийство есть яко медь звенящи (1 Кор. 13; 1). Ибо все мы слышим пророков и Апостолов; слушаем в Евангелии Самого Господа и Спасителя нашего. Какой храм не оглашается их словом? И где нет храмов? И кому воспрещен доступ в них? Приходи всякий и учись; учись всему, что тебе нужно знать для твоего спасения. Что действительно здесь, в храмах, можно изучиться делу спасения, - свидетель этого многочисленный сонм святых Божиих, которые, будучи не знакомы ни с каким человеческим просвещением, ничего не слыхав и не знав, кроме Евангелистов и Апостолов, преуспели, однако же, в вере и благочестии до того, что на земле сделались равными Ангелам и озарили светом своей благой жизни, а некоторые - и своих чудес, всю вселенную.
Но, увы, нас всех губит не скудость и недостаток познаний, необходимых для нашего спасения, а неупотребление в дело познанного: мы, подобно бесплодной и каменистой земле, хотя и приемлем в себя семена истины и жизни вечной, но не даем им возрастать и питать нас. Ибо стань каждый пред этим престолом вечной любви и правды и скажи: исполнял ли ты, что знаешь? Знаешь, что должно любить Бога всем сердцем и паче всего, - но любишь ли? Знаешь, что должно избегать невоздержания, злобы, прелюбодеяния, скупости, сквернословия, - но избегал ли? Ведаешь, что для каждого из нас необходимо покаяние во грехах, для каждого необходимо приготовление к смерти, - но каешься ли, как должно? Готовишь ли себя к смерти, как должно?
Очевидно, братие мои, что редкие из нас в состоянии выдержать такое испытание; большая часть должны сознаться, что они не исполняют познанного, не поступают так, как бы следовало поступать по внушению Евангелия и совести.
Что же делает нас такими? Не уверенность ли, что наша злая жизнь не будет иметь для нас худых последствий, что мы, и проведя на земле время во грехах и беззаконии, не сделаемся, однако же, через то несчастными в вечности? - Но это невозможно, решительно невозможно. На земле, вследствие превратности (изменения - ред.) вещей, произошедшей от падения во Едеме наших прародителей, счастье может разлучаться и часто отлучается от добродетели, а несчастье и казнь - от порока; но за пределами земли, в вечности - никогда. Там непорочность и блаженство составляют одно и тоже, равно как порок и мучение также суть едино. Иначе в чем бы, скажите, состояла самая святость и правда Божия? какая бы разность была между добродетелью и пороком? - В таком случае и они были бы одно и тоже, если бы, то есть, не давали от себя совершенно разных плодов: первая - мира, радости и блаженства, а последний - мрака, горести и разрушения. И стал ли бы Господь угрожать нам тем, что не существует? Стал ли бы объявлять в слове своем, что грешников ожидает мука вечная, если бы не было ни ада, ни геенны? Так могут поступать токмо люди слабые и лживые, а не Бог Всемогущий и верный во всех словесех Своих.
Но многие нисколько не сомневаются ни в будущих наградах праведным, ни в наказании, ожидающем грешников, и, однако же, не оставляют греха и неправд своих. Их что удерживает на пути беззакония? Удерживает, большей частью, мысль и надежда, что они со временем освободятся от уз страстей, начнут жить по внушениям веры и совести. Не обольщайтесь, братие, подобной надеждой, ибо можно ли так явно отдавать вечное спасение свое на произвол слепого случая? Ежедневный опыт показывает, как самые крепкие по видимому здравием люди вдруг падают бездыханны. Вообразим, что мы подверглись такому случаю: где будет тогда наше покаяние? И что за покаяние в крайности, пред смертью, хотя бы и довелось принести его? Если мы по началам святой веры нашей не можем отвергать вовсе его действительности, то, с другой стороны, как трудно ручаться за нее? Ибо кто, видя смерть пред собою, не скажет, что "я грешен... прости и разреши..."? - Но покаяние состоит не в словах, а в перемене сердца и духа на доброе. А как произойти этой перемене, когда вся мысль умирающего сосредоточена в чувстве страданий телесных? Где тут свобода и где вера и любовь, столь необходимые для истинного покаяния? Итак, не попускайте, братие мои, обольщать себя мыслью о будущем вашем покаянии пред смертью. Расторгните узы страстей, доколе они не соделались яко железо на вые (шее - ред.) "вашей, свергните с себя тяжесть грехов, доколе она не подавила вас собою. Враг душ ничем так не уловляет бедных грешников, как отложением покаяния на будущее время. Ибо внушать грешнику нераскаяние (ненужность покаяния - ред.) во грехе, как нераскаян он сам [враг душ], слишком дерзко и неуместно; и вот сей нераскаянный дух непрестанно будет говорить тебе, что ты покаешься, - а между тем, отлагая со дня на день покаяние, этим ты со дня на день соделываешь его для себя более трудным и потому менее возможным. Не так ли именно многие, собираясь ежедневно исправить свою жизнь, продолжают грешить до смерти? Увы, восклицает один учитель Церкви, большая часть узников ада состоит не из неверующих и ожесточенных, а из тех, которые всю жизнь собирались каяться и умерли, однако же, во грехах своих! Аминь.
Слово при обозрении Харьковской епархии, сказанное в городе Славянске
Особенность и преимущество здешнего града в том, что вблизи его находятся воды целебные, - преимущество немалое! Оно причиной, что град ваш, несмотря на малолюдность свою, не безызвестен по всем краям обширного Отечества нашего; оно причиной, что к вам ежегодно стекается даже из отдаленных мест немалое число посетителей, ищущих в водах славянских исцеления от своих недугов; оно причиной, что среди вас возникает и усиливается всякого рода промышленность, и град ваш начинает украшаться лучшими зданиями; оно, наконец, причиной, что само правительство обращает на здешнее место особенное внимание и готовит для него новую судьбу и разные общественные учреждения. Не будь здесь врачебных вод, - и град этот поступил бы в разряд обыкновенных селений, потерял бы, наконец, по всей вероятности, самое имя града.
Кто же дал граду сему это великое преимущество? Тот, в деснице Которого жребий всей земли, Кто посылает источники в дебри, велит - и на горах станут воды; Кто с такой же легкостью исчисляет песок, лежащий вскрай моря, как и нарицает имена светилам небесным. Его вседержавный перст указал под стопами вашими расположиться благотворным слоям соли врачебной, от которой воды ваши сделались цельбоносными. Искусство человеческое может, сколько ему угодно, разнообразить употребление этих вод, но не может изменить, тем паче заменить собой дара Творческого. Чувствуете ли убо, братие мои, милость и благодеяние Божие, к вам чрез то явленные? стараетесь ли быть признательны к Небесному Благодетелю вашему? Нет нужды много размышлять и доискиваться, чем вам можно засвидетельствовать в этом случае свою благодарность пред Ним, - средства к тому представляются сами собой.
И во-первых, вы засвидетельствуете свою благодарность Господу за открытие у вас цельбоносных источников, если будете иметь особенное усердие к храмам Божиим и попечение о их благолепии. Храм не напрасно называется домом Божиим: что делается на пользу дома, то, яко дар, приемлет Сам Домовладыка. Что Господь неба и земли неравнодушен к тому, что делается для Его видимых жилищ на земле, или храмов, - свидетели тому Давид и Соломон. Первый - за одно намерение создать храм и приготовление материалов к тому, а второй - за приведение этого намерения в действие, получили благословение Божие не только себе, но и всему своему потомству.
И для тех, которые прибывают к нам для врачевания, немалая разница, как они найдут у вас храмы Божий - в состоянии благолепия или безобразия. Увидев храмы ваши благоустроенными, они возрадуются духом, возымеют о вас благоприятное понятие, с большей благонадежностью предадутся врачеванию, говоря самим себе: "Здесь живут люди благочестивые, видно, что Господь на месте сем!" Что недугующие обращают на это внимание, не подлежит сомнению: пораженный болезнью всегда, более или менее, набожен; забывают Бога и Церковь только среди здоровья и счастья...
Во-вторых, вы засвидетельствуете благодарность свою Господу, если с прибывающими к вам для врачевания будете поступать не по рассчетам своекорыстия и желания обогатиться неправедно, а по духу любви и милосердия христианского. Некоторые из них, без сомнения, могут не жалеть ничего для удобства своего пребывания; а иные по необходимости должны дорожить каждой лептой. Не забывайте сего, возлюбленные! - Пророк воспрещал некогда Израилю иметь две меры и два веса; а мы, нисколько не противореча гласу пророческому, советуем вам иметь их по две - одну для имущих и богатых, а другую для неимущих; или, лучше сказать, когда увидите пред собою Лазаря, не имущего чем воздать вам за даваемое ему, то оставьте все весы и меры и снабдите немощь его туне. Господь узрит это, как бы ни было мало даяние ваше, хотя бы то была чаша студеной воды. Только бы она подана была во имя Его, - то ей, глаголем вам, не погубите мзды вашей!
Да, братие мои, преизвестная истина, что Господь и Спаситель наш паче всего любит милосердие; преизвестная истина, что когда Он будет судить нас в день он (тот -ред.), то паче всех добродетелей и подвигов воспомянутся дела любви.Взалкахся бо, - скажет Судия Небесный, - и даете Ми ясти: возжадахся, и напоисте Мя... болен, и посетисте Мене: в темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25; 35-36). После этого нечего много думать о том, каким образом снискать каждому свое спасение, нечего исследовать и разыскивать о пути к Царствию: он пред каждым; ибо везде есть бедные и требующие, всюду можно найти, в лице их, Самого будущего Судию и оказать Ему помощь. Питай, напаяй, одевай, посещай, врачуй, - и таким образом искупляй грехи твои.
Если везде можно это делать, то у вас тем паче. Сколько Лазарей ежедневно является в граде вашем, ища ослабы своим страданиям! Да не найдут они между вами богачей, затворяющих от них и врата и утробу свою! Да не будут псы ваши человеколюбивее домовладык своих! Любовь Христова уже воздвигла из среды вас видимых ревнителей и служителей милосердия; уже вы давно слышите глас их, призывающий всех и каждого на помощь ближнему; уже видите пример их, влекущий и вас вослед себе. Не будьте же, умоляем вас, глухи к этому гласу; не смежайте очей своих при взоре на бедность и раны. Что вы сделаете для болящего брата, то усвоит Самому Себе Господь и Судия всех. Мене сотвористе, - скажет Он и вам.
В-третьих, град ваш засвидетельствует свою благодарность Господу за низпослание цельбоносных вод, если вы, жители его, будете отличать себя чистотой нравов и жизни; если прибывающие к вам для врачевания не будут находить у вас искушений и соблазнов. Не будем скрывать печальной истины: места, отличающиеся многочисленностью посетителей, по развращению человеческому всегда почти являются страждущими от обилия всякого рода соблазнов. Да отличается же ваш град недостатком их! Получающие исцеление телу да не найдут у вас язв для души и совести! Да возвратятся в домы свои с чувством уважения к нравам и чистоте вашей! - Се ваша наибольшая похвала и се ваша наилучшая благодарность Тому, Который облагодетельствовал град ваш Своей Творческой десницей!
Когда Он узрит, что благодеяние, вам дарованное, содействуя временному благосостоянию домов и семейств ваших, не вредит нисколько вечному пре-спеянию душ и сердец ваших; когда увидит, что славные воды производят в вас не жажду неправедного прибытка и алчность благ тленных, а возбуждают в вас благодетельную жажду спасения, - то, будьте уверены, Он усугубит благословение Свое над силой вод ваших; слава их распространится и привлечет к вам еще большее число посетителей, и вы, не оставляя родного крова своего, будете находить через них все способы к безбедному существованию. А когда, напротив, вы окажетесь в нравах и поступках своих непризнательными к Небесному Благодетелю, злоупотребляющими Его дарами, не готовыми сострадать бедствующему человечеству, а стремящимися бедствия ближних обращать на одну свою низкую пользу, то кто знает, что может быть? Не сбудется ли тогда и над вашим градом притча о соли обуявшей (потерявшей силу —ред.)?
Сколько есть на земном шаре вод, изменивших свое качество! Долго ли останется тогда целебная сила и ваших вод, когда не будет над ними благословения Божия? И пребудет ли благословение там, где иссякли вера и любовь? Размыслите об этом. Аминь.
Слово при обозрении епархии, сказанное в местечке Алушта, что на южном берегу Крыма
Мы хотели, братие, явиться к вам утром, и могли бы сделать это, а приходим под вечер и, может быть, некоторых заставили таким образом ждать нас. Простите нашей медленности, она имела свои причины. Нас уклонило от пути желание побывать на вершине высочайшей из гор ваших, посмотреть на этот шатер, устроенный не руками человеческими и не для обитания смертных. Будете ли осуждать нас за любопытство? Ах, братие, вы с малолетства уже привыкли к этим величественным картинам, для вас они не редкость; а мы, которые родились и жили под другим небом, видели токмо неглубокие юдоли и невысокие холмы, мы не можем не останавливаться с благоговением пред подобными явлениями.
В противном случае мы показали бы равнодушие, стократ не извинительнее того, с которым некоторые проходят изящные произведения славных художников. Если их винят в таком случае за недостаток вкуса и чувства, то нас можно было бы повинить еще в большем. Ибо тут пред нами особенное произведение не земного художника, а Зодчего Небесного, Который хотя во всех делах и произведениях Своих дивен, но на некоторых положил, так сказать, особенные следы Своей длани всемогущей. Для чего положил? Конечно, не для того, чтобы существа разумные ходили мимо их с равнодушием, но чтобы обращали на них особенное внимание, восхищались ими, наслаждались и поучались! - И вот почему в истории святых людей мы находим, что они любили избирать жилища свои среди таких мест, которые ознаменованы величием и - красотой природы. Роскоши и изысканного убранства городов и чертогов они бегали и отвращались, а великолепие земли и неба любили и стремились к нему. Так, древние праотцы всю жизнь проводили под открытым небом. Большая часть пророков витала в горах и дебрях и являлась в грады и веси для возвещения воли Божией, как пришельцы из другого мира. Предтеча был воспитан и жил в пустыне Иорданской. Сам Спаситель большую часть времени проводил вне жилищ человеческих: то на поле, среди жатв, то у брега озера Тивериадского, то в вертоградах. Горы, кажется, особенно привлекали Его внимание. На Фаворе преобразился Он, на Голгофе распят, с Елеона вознесся. С гор произнесены Им разительнейшие из Его проповедей, как то: о блаженствах и последних днях мира. И по распространении христианства в мире, где образовались общества людей, похожих на Ангелов? Где явились всемирные светила, как Антоний Великий, Пахомий, Макарии, Саввы, Евфимии? - в пустынях Фиваиды и Палестины, среди гор Аравии и утесов Нила.
Итак, не ставьте нам в вину, братие мои, если мы так любим природу, если - не скроем и это от вас, дабы вы знали нас не по нынешнему только случаю, - нередко готовы бываем, оставив все, сокрыться навсегда в какой-либо нагорной высоте или мрачной юдоли (долине-ред.). Ах, надобно мало знать мир, чтобы не желать удалиться от него; надобно не быть знакомым с нечистотой страстей человеческих, чтобы не иметь решимости променять обращение с подобными себе на собеседование с природой!
Общество человеческое! - Это собрание существ свободных и потому могущих быть обществом равноангельным, но которых испорченная свобода устремлена на зло, которых все силы, все мысли и желания устремлены на то, чтобы каждому быть выше всех и владеть всем; отсюда вечное взаимное недоброжелательство, борьба, обманы, клеветы, явные удары, тайные козни, то есть малое, но разительное иногда подобие ада.
Природа! - Здесь нет по видимому свободы, все недвижно, - но это недвижность порядка и правды, эта по видимому мертвая картина, в которой непрестанно виден живой Художник. И что мы говорим о недвижности и мертвенности? Не останавливайся на поверхности, углубись мыслью и откроется море силы, движения и жизни. Вот, горы сошлись с облаками; ветр восколебал рощи и дубравы; молнии режут воздух и землю, потоки шумят и низвергаются реками, - что может быть величественнее? Гроза прошла, и солнце восходит паки над обновленной землей; все стихло, все светлеет, радуется. Хор птиц звучит (поет-ред.) веселие и хвалу Создателю! На земли, на небе - новый день творения!
Что же, спросите, представилось взору и уму с вершины гор ваших? -Представилось, братие, то же небо и та же земля (ибо доколе мы заключены в узах плоти, дотоле не можем [ничего] видеть, кроме чувственного), но не в том виде: небо как будто ближе, земля видимо далее. К небу хотелось унестись, а от земли удалиться еще более. Не так ли бывает с человеком во время смерти?.. Ибо болезнь, как гора, отделяет человека от земного и возвышает над всем.
Опомнившсь от первого впечатления, мы поверглись пред Тем, Кто благоволил именовать Себя Богом гор и юдолей! Близок и велик Он везде, но на таких высотах как будто еще ближе, еще величественнее. Вполне чувствуешь, что никто другой, кроме Его, не мог воздвигнуть шатра сего! Естествоиспытатели, как известно, силятся изъяснить происхождение гор - то водой, то огнем, то тем и другим. Пришли нам на мысль все эти изъяснения, и все они скоро уступили место изъяснению святого Давида, который говорил: выходят горы, и нисходят поля вместо, еже основал еси им (ср.: Пс. 103; 8). Приметьте, братие, силу последнего выражения Давидова: в место, еже основал еси им. Значит, в произведении (создании - ред.) гор действовало не случайное устремление разъяренных вод, не сильный взрыв огня подземного, а сила Творческая, действующая во всем по числу, мере и весу. Еже основал еси им, - то есть указал, приуготовил, определил, как следовало по закону Творческого зодчества. В составе земли, следовательно, горы произошли так же, как происходят кости и возвышения в нашем теле, по закону внутреннего развития его, положенному в основание тела человеческого Самим Творцом. Вместе с подтверждением этой истины, мы видели на высоте гор и другое поучительное явление - это следы всемирного потопа! - Кто мог взнести в таком множестве на такую высоту останки морских животных, кроме волн потопных? И были же люди, называвшиеся светилами века, которые поставляли себе за честь глумиться безбожно над сказанием Моисея об истреблении водой первого мира! И есть же столь несмысленные умы, которые доселе продолжают верить клеветам лжефилософов! Земля в этом случае умнее живущих на ней; она до сих пор верно хранит следы гнева Божия, и это всего виднее на вершинах высоких гор.
Сказать ли вам еще, братие, о тех чувствах и желаниях, которые рождались в душе нашей при взгляде с высоты на весь полуостров ваш? - Эти чувства, увы, были большей частью печальны! - Страна, где так рано воссиял свет Христов, откуда благодать Крещения изнесена святым Владимиром во всю землю Русскую, в которой посему уже надлежало быть полдневному свету солнца духовного, - во многих местах освещается только мерцанием луны (речь идет о довольно многочисленных тогда татарских поселениях и устроенных там мечетях)... О, братие, помолимся, да ночь прейдет, и да явится всюду свет Христов! И он не замедлит явиться, если мы, ходя сами в этом свете, будем распространять его и вокруг себя. Вот некая часть того, что мы снесли в душе своей с горы вашей! Для чего мы открываем это пред вами? Для того, чтобы и вы не были хладными зрителями величия природы, вас окружающей.
Много содержит она поучений для вас не только в настоящем ее виде, но и в судьбе прошедшей. Прекрасный вид гор да напоминает вам о тех горах, о которых среди вечернего богослужения поется в церкви: "На горы, душе моя!" - о тех горах, о которых святой Давид говорил: Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя (Пс. 120; 1)! Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 14 сентября 1854 г.
Мир вам! (Лк. 24; 36)
Такими словами Спаситель и Господь наш приветствовал возлюбленных учеников Своих, когда, явившись им по Воскресении Своем, нашел их в страхе и смущении от ужасных событий голгофских. Эти же самые слова любви и успокоения мы дерзаем обратить ныне к вам, жители богоспасаемого града сего, к вам, которые так много смущены теперь от вторжения в страну нашу иноплеменников: мир вам!Мир не от нашего безсилия и немощи, а от Бога Отца Всемогущего! от Бога Сына Всесодержащего! от Бога Духа Святаго Все-животворящего!
И что, - скажем словами же Спасителя нашего, - так смущени есте; и почтобоязливые помышления входят в сердца ваша (Лк. 24; 37), - [так] что многие из вас готовы оставить все, искать спасения вне града и страны здешней? Ужели по той причине, что злобный враг наш вторгся в пределы ваши?* Но разве вы не были давно предварены о том им же самим? И что в этом случае слишком необыкновенного? Впервые ли во время брани вторгаться врагам в землю Русскую? Вторгнуться в нее по ее неизмеримому пространству всегда возможно; трудно только, как показывает опыт, выйти из нее, не доставшись в снедь птицам небесным и зверям земным...
Не смущают ли некоторых из вас небольшие успехи врага, пришедшего в таком множестве из-за моря? - Не такие успехи оказывались, и не раз, в подобных обстоятельствах; но чем всегда оканчивались они? - Совершенным поражением врагов и посрамлением их пред целым светом. - Кто помнит 1812 год? Тогда колебался не один какой-либо край, как теперь колеблется ваш, а сотрясалась от конца до конца вся Россия; самое сердце ее - Москва, была в руках врага; многим казалось потому, что уже все потеряно; а между тем вскоре оказалось, что держава Русская цела и несокрушима; сокрушились только, несмотря на их силу, искусство и успехи, полчища врагов и исчезли как призрак.
Подобное тому, даст Господь, последует и теперь! Ибо приметили ли вы, в какой день враги появились на земле вашей? В тот самый день, в который вошли они некогда в Москву, как бы в предвестие, что в Крыму их ожидает та же горькая участь, которой подверглись они по занятии первопрестольной столицы нашей.
Не чаяв уже почти в это время врага, мы, подобно девам в притче Евангельской, невольно предались было некоему дреманию; и вот Господь попустил ему занять внезапно берега наши и стеснить нас, - да будет надежда наша не на свои силы, а на Его всемогущую помощь. Но если это вторжение причинило безпокойство и смущение нам, то будьте уверены - оно послужит не на радость и врагу нашему: отраженный от берегов наших, или пораженный тотчас по выходе его на сушу, он, конечно, удалился бы еще с великим силами, и потому долго бы мог изливать ярость свою на другие места.
Теперь же, несмотря на его кичливость и мнимый успех, он, выйдя из моря на сушу, весь уже некоторым образом в руках наших и, пораженный до конца, потеряет охоту и средства к продолжению самой брани. Для этого нужно только усилиться храбрым дружинам нашим, чтобы враг не подавлял нас своим многолюдством. И у России ли недостанет ратников? Она может покрыть ими весь полуостров ваш, не обнажая других пределов своих. Храбрые воины наши, как то я видел на всем протяжении пути своего к вам, спешат уже сюда со всех сторон, подобно громоносным облакам, дабы составить вскоре страшную тучу над головой врага. Пройдет несколько времени - и весь свет увидит, что ожидает того, кто с мечом в руках осмелился проникнуть нагло внутрь России...
К сожалению, некоторые из самых сообитателей ваших в сей стране (вы знаете, кого разумею я) имели несчастье увлечься безумно на сторону наших врагов. Но, во-первых, этого нельзя было не ожидать при их давно известном неразумии и при тех обольщениях, которыми умели окружить их враги наши; а во-вторых, что в этом так важного и страшного, чтобы искать уже безопасности себе не в другом чем, а в бегстве?
Это восстание злонравных, конечно, и неверных отцу, но вместе с тем слабых и неискусных детей, которым, по неразумию их, противна самая отеческая опека над ними, но которые при одном грозном поднятии начальнической руки, тем паче при наложении ее на главу, тотчас готовы пасть на колени и просить милости (речь идет о крымских татарах).
С этими так называемыми туземцами, а на самом деле жалкими пришлецами, некогда завладевшими нагло здесь чуждым достоянием, произошло то же самое, что бывает во время бури со слабыми листьями и ветвями на дереве, которые отстают тогда от стебля и падают на землю; произошло то же, что бывает с прахом на пути, который во время вихря тотчас поднимается, летит вверх и помрачает собою - на несколько минут! - воздух. И это ли может отнимать присутствие духа у истинных сынов Отечества?! Пройдет буря с вихрем, и дерево - без слабых листьев и ветвей - будет свежее и крепче; и путь, освобожденный от праха, сделается чище и лучше.
Никогда нехорошо и неблагоразумно предаваться воображению опасностей, тем паче в настоящих обстоятельствах. Если бы, устремившись к вам, я хотя вполовину приложил веру тому, что слышал о нынешнем положении вашем, что разные и нелегковерные люди говорили мне об ожидающих меня на пути опасностях, - то мне тотчас надлежало бы остановиться и отказаться от намерения посетить и утешить вас.
Но, по милости Божией, слышанное мной нисколько на меня не подействовало, и я теперь - опытный и очевидный свидетель для вас в том, что положение страны нашей отнюдь не так опасно, как могло казаться некоторым, и что если была какая-либо опасность, то она со дня на день уменьшается и скоро должна пройти совершенно.
Доселе беседовал я с вами как посетитель, искренно усердный к вам, но взирающий на положение и обстоятельства ваши глазом обыкновенным; время теперь возвысить голос и сказать вам несколько слов устами пастыря страны сей, хотя и недостойного. Не здесь ли, не у вас ли колыбель нашего христианства? Не отсюда ли воссиял свет веры Православной на всю землю Русскую? Не за эту ли страну положили душу свою наши приснопоминаемые священномученики Херсонские? И вы попустили себе, возлюбленные, хотя на минуту подумать, что все это может остаться втуне, и Крест Христов уступит здесь место луне Магометовой?!.. Так ли, - простите моему дерзновению о любви к вам, - так ли должно мыслить и чувствовать сынам России, чадам Церкви Православной? Разве напрасно и вотще молится она ежедневно на коленах о победе над врагами и супостатами? - Если мы нечисты и по грехам нашим недостойны того, чтобы Господь услышал молитву нашу, то на неизмеримом пространстве земли Русской не может не быть душ чистых и святых, которых молитва за Отечество сильна пред Господом, и которые теперь не дают веждам своим дремания, воздвигая преподобные руки свои день и ночь за Церковь Православную, за царя благочестивейшего и за его христолюбивое воинство.
А ваши священномученики, положившие души свои за страну здешнюю, думаете ли, что они праздно стоят теперь пред Престолом Божиим и не повергают себя и мученических венцов своих пред Седящим на нем, ходатайствуя за спасение вас от настоящих зол и искушений? А великий князь Владимир, приявший здесь крещение и в нем залог славы небесной, которой ныне наслаждается, может ли забыть, чем он обязан стране вашей и не поспешит ей на помощь против объюродевших безверием пришельцев Запада? Нет, если мы любим искренно свое Отечество, то небожители тем паче не могут забыть его и не предстательствовать за него у Господа.
А за успех врагов наших кто может стать и ходатайствовать на небе? Не предки ли этих безумных пришельцев, те несчастные предки, которые, обуянные безбожием и страстями, низпровергли алтари и престолы, поклонялись "богиням" разума и, проповедуя "всеобщее братство", плавали сами в крови своих ближних и знаемых?
Не ханы ли крымские, которые, завладев этой страной, некогда цветущей, довели ее до всеконечного опустошения, которые всю жизнь проводили в набегах и плотоугодии, питаясь и питая полчища свои слезами и кровью стран сопредельных? Не прежние ли служители здесь веры магометанской, которые, последуя душевредному Алкорану, и сами всю жизнь шли, и других слепо вели за собою в пропасть адскую?
Видите, что я хотя и по любви к вам, но ожесточаю слово!.. Для чего? Дабы пробудить во всех вас чувство веры и упования, приличное чадам Церкви Православной, дабы удалить вас от опасений и малодушия, столь несродных сынам земли Русской.
Вместо безотрадного и бесплодного смущения займемся тем, чего требуют настоящие обстоятельства. К вам на защиту спешат храбрые войска наши, для которых, по самой быстроте их шествия, невозможно было иметь со собой всего нужного. Не замедлите оказать усердие и уготовать для них пищу и питие. У вас будут уязвленные на брани: да не окажется недостатка в том, что необходимо для их успокоения.
Для всего этого не пожалейте ничего, ибо стыд и горе нам, если проливший за нас кровь свою принужден будет сказать, что он не призрен, как должно, своими!.. А вместе с этим обратитесь все к молитве и покаянию, ибо это оружие на врагов самое действительное, которым, притом, может владеть всякий. Коль скоро мы через покаяние истинно примиримся с совестью своей и Богом, то и вокруг нас все обратится к тишине и миру, которыми да благословит скорее Господь всех нас! Аминь.
*Истинные причины Крымской войны заключались в непрекращавшихся попытках Запада распространить Унию на всю Русскую Православную Церковь, для чего в 1853г. в Риме, под покровительством папы Пия IX и при помощи иезуитов, создается "Христианское Восточное общество". С его помощью Ватикан думал "облегчить" диалог Николая I и Наполеона III по поводу воссоединения Церквей. Французский император, будучи в душе истинным карбонарием, далеким от религии, начинает, однако, проводить политику, угодную Риму.
По его требованию французские агенты в Константинополе добились от султана изменения политики на Святой земле. Дело в том, что еще в начале XIX в., благодаря русскому покровительству православным на Святой Земле, турки вернули грекам ключи от Вифлеемской церкви, до этого времени находившиеся в руках латинян, господствовавших при дворе султана. А в 1808 г. греки выстроили новый храм при Гробе Господнем, вместо сгоревшего старого, и тысячи паломников устремились в Иерусалим. Однако в 1853 г. турки, уступая требованиям Франции, отобрали у греков ключи от Вифлеемского храма и вернули их латинянам. Николай I немедленно объявил протест Порте, так как в Иерусалиме начались беспорядки, жестоко усмиряемые турками. Испуганный султан уже склонился было на требование России, но в дело вмешались, кроме Франции, Австрия и Англия, которые заверили Порту в поддержке против России. Более того, они стали играть роль посредников в переговорах России с Турцией! На требование Николая 1 соблюдать условия договора 1774 г. Оттоманская Порта, заверившись обещаниями западных стран, ответила отказом и осенью 1853 г.начала войну против России. После разгрома турецкого флота в бухте Синопа союзники открыто выступили на стороне Турции. То, что эта война была религиозная, "священная", открыто признавал и парижский архиепископ Сибур. (Прим. ред.)
Слово, при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 15 сентября 1854 г.
Мир вам (Ин. 20; 19)
Не опечалил ли я вас вчера чем-либо, возлюбленные? По той же любви к вам о Христе и по той же ревности по вас можно было, пожалуй, сказать что-либо и слишком горькое... Но вы поймете, надеюсь, и уразумеете, как должно, причину и цель всего сказанного, и не будете огорчаться нашим словом, памятуя слово Священного Писания, что достовернее суть язвы друга, нежели льстивые лобзания врага (Притч. 27; 6).
В самом деле, лучше ли для вас, если по разным местам Отечества будут говорить, что вы, сверх ожидания, оказались ниже ваших обстоятельств, что в вас не обнаруживалось того великого духа, той твердости и мужества, которыми воодушевлена теперь вся Россия? Ибо не надобно забывать, что на вас смотрят отовсюду, о вас говорят, и долго еще будут говорить везде, что все истинные сыны Отечества, сам благочестивейший монарх наш ожидают теперь от вас не малодушия, даже не одного обыкновенного мужества и присутствия духа, а какого-либо особенного подвига любви к Отечеству и самоотвержения, сообразно чрезвычайности ваших нынешних обстоятельств. Как потому поступите вы в это время великого испытания, какой подадите пример, - такая вам воздана будет от всех и честь! Чем более и чем чище будут принесеные на алтарь Отечества жертвы, тем вы станете выше в глазах всех; а если - что да отвратит Господь! - вы окажетесь так малодушны и недальновидны, что предпочтете свои частные выгоды пользам общим, то неминуемо подвергнетесь за то всемирному (общенародному - ред.) нареканию, и позор ваш - будьте уверены в том! - ляжет всей тяжестью своей не только на вас, но и на отдаленных потомков ваших...
Потому-то я и говорю с вами таким решительным и откровенным языком; для этого-то самого я и прибыл к вам, несмотря на все трудности пути: мне дороги спокойствие и честь ваши, - и еще дороже честь, нежели спокойствие... Будьте же, говорю, внимательны, возлюбленные, и взирайте не на один город и полуостров ваш, а на всю Россию, которая теперь не сводит с вас глаз, мыслит, рассуждает и молится о вас, и, без сомнения, готова, если бы возможно, лететь к вам на крылах, чтобы разделить с вами все труды и опасности.
Кратко: пред вами теперь слава - или стыд вечный, благословение - или укоризна неизгладимая!
Поспешите же, возлюбленные, прославиться - славой чистой и святой, показав, что вы не напрасно живете у самой колыбели нашего христианства, не безплодно обитаете на земле мучеников и святых, что вас всех движет и одушевляет тот же самый дух веры и упования на Бога, который провел безбедно Отечество наше среди всех самых великих и вековых бед и искушений, возвел его на крайнюю высоту всемирного могущества и славы и соделал новым, не досягаемым никаким врагам Араратом для ковчега Православия.
Поспешите, возлюбленные, прославиться славой чистой и святой, явив в мыслях и действиях своих любовь к Отечеству таким образом и с той силой, как любили являть ее в подобных случаях древние сыны его, блаженные предки наши, которые не думали спасать себя, когда Отечество находилось в опасности, а, забывая все собственные выгоды, готовы были принести в жертву для него не только все достояние, но и самую жизнь свою.
Поспешите, возлюбленные, прославиться славой чистой и святой, употребив все силы и средства, все искусство и умение ваше на содействие и помощь христолюбивому воинству нашему, которое, стекаясь сюда со всех концов России на защиту страны вашей, в порыве святой ревности ожидает, как празднества, того дня и часа, когда можно будет, не щадя своей крови и живота, за царя и Отечество ринуться победоносно на толпы богопротивных иноплеменников. Кто может отрицать лютость настоящей войны, тяжесть нынешнего вашего положения? Все видят и ценят это; каждый знает, что нам должно стоять здесь не против одних изуверных поклонников Магомета, а едва не против всего лжехристианского Запада. Каждый уверен и ожидает, что во вред нам будут употреблены с их стороны все средства разрушения, изобретением которых так жалко прославил себя этот же несчастный Запад; что доколе правое дело наше, при помощи Божией, не восторжествует, от нас потребуется еще немало великих и тяжких жертв, - но в то же время сколько имеем мы, в подкрепление и утешение себя, побуждений самых сильных, надежд самых чистых и христианских!
Вспомните, почему и для чего решились мы на брань настоящую? По самолюбию ли и гордости, ради земных ли каких видов и приобретений, как это со всей верностью можно сказать о врагах наших? Нет, мы стали за целость веры Православной и святость Креста Христова, за освобождение от невыносимого ига мусульманского единоверных и единоплеменных собратий наших, за достоинство и величие России, за собственное, можно сказать, духовное бытие наше. Что же, скажите, было иначе делать нам? Разве в угоду темному Западу отказаться от светоносного Востока? Разве преклонить венчанную Крестом главу под кровавый серп луны Магометовой, исчезающей по закону самой природы? - Вообразите, что это великое дело отдано было в собственные наши руки: ужели бы нашелся хотя один из нас, кто бы, взвесив все обстоятельства, в каких находились мы пред настоящей бранью, не сказал от всей души: "Нет, Россия по великодушию может перенести многое и давно переносит, но она никогда не откажется от великого и святого призвания своего - быть защитницей веры Православной; никогда не предаст ковчега Завета, ей свыше вверенного, в нечистые руки филистимлян!.."
Тяжко и трудно положение наше, но необходимо и неизбежно, ибо уклоняясь от него, мы изменили бы не человекам, а Самому Богу! - Скорбны до времени и горьки обстоятельства наши, но вместе с тем величественны и душеотрадны, ибо дело наше есть не столько дело наше, сколько дело Божие, защищая которое мы небоязненно можем предстать на суд всему потомству, на суд самых Ангелов небесных. Немало еще жертв потребуется от нас, много еще прольется слез и крови, но плоды этого слезного и кровавого сеяния будут неисчислимы - не только для всего православного христианства, не только для величия и могущества России, но и для вашего собственного благоденствия!..
Спросите, что же может выйти благотворного из этой лютой брани? -Это во всей полноте доведомо теперь единому Богу, но и мы с упованием на того же Господа можем указать вам на немалое.
Конец брани этой должен показать, что Православная Церковь Вселенская основана и стоит не на зыблющихся и пременяющихся подпорах человеческих, а на едином, несокрушимом креугольном камени, иже есть Христос Господь, - и врата адова не одолеют ей; и искренно последующие матернему водительству ее (Церкви - ред.), не постыдятся во веки не токмо на небе, но и на земле.
Конец брани настоящей должен показать, что возлюбленное Отечество наше не напрасно, презирая все усеянные цветами распутия мирской мудрости, следует неуклонно по пути Божию, каким был он ни был иногда покрыт тернием, ибо за это именно предуставлено свыше, чтобы скипетр всемирного могущества и влияния оставался не в других каких-либо руках, а в деснице Богом венчанного Самодержца Всероссийского.
С концом брани настоящей для самого полуострова вашего должен наступить новый образ бытия, лучшего и совершеннейшего. К вам особенно обратятся взоры и сердца монарха; за вами последует искренное уважение всей России; на вас прольются новые благословения от Самого Царя и Владыки Небесного, Который не может забыть труда любве, подъятого вами во имя Его, и воздаст вам за него сторицей. Может быть, я предаюсь слишком надежде; но мне кажется, что я как бы вижу уже, как Таврида сотрясает, наконец, с себя вретище и прах жалкого полубытия общественного, несчастный остаток прежнего дикого владычества ханов татарских, как все части здешнего полуострова теснее и приискренне входят в живой и мощный состав России, заемля от него новую жизнь и крепость; как Херсонесу Таврическому возвращается вполне его древний характер христианский, и вековые святыни его поднимаются из развалин; как сама природа здешняя, найдя, наконец, кому открыть, раскрывает еще более тайные сокровища свои на пользу человека... Тогда мы сами, которые теперь так сетуем и смущаемся, мы сами, восседая в мире кийждо под смоковницей своей, с радостью и веселием будем повторять и прилагать к себе слова святого Давида: Сеющий слезами, радостию пожнут. Ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, вземлющерукояти своя (Пс. 125; 5-6).
От слова и беседы обратимся все паки к молитве, ибо хорошо и полезно в духе веры и любви беседовать человеку с человеком, но еще лучше беседовать каждому в сердечной молитве с Богом, потому что никакое слово и никакая беседа не могут заменить единого глубокого молитвенного воздыхания ко Господу души чистой или истинно кающейся. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 16 сентября 1854 г.
При всем желании моем продолжить мое пребывание у вас и разделить с вами до конца чашу постигшего вас искушения, я должен расстаться с вами, дабы посетить и другие грады и места вашего полуострова, которые не менее вас смущены теперь от нашествия иноплеменников. Благодарение Богу, что я могу оставить вас с доброй надеждой на будущее, ибо вчера, собственными очами и в недальнем расстоянии, видел я и стан воинства нашего, и место, занятое врагами. Все показывает, что крайняя черта бывшей опасности для нас уже пройдена; и благодаря искусству опытного военачальника вашего, как бы особенно на сей раз вдохновенного свыше, - мы стали теперь в такое положение, что храбрые войска наши, угрожая непрестанно врагу, в то же время непроходимой стеной заслоняют от его нападений весь ваш полуостров. Ярость и силы врагов потому должны истощиться теперь именно там, где все уготовано для их отражения. Еще несколько недель, а может быть, и дней терпения, - и кичливый враг начнет преклонять главу и озираться вспять, залогом чего служит уже его нерешительность и медленность в нападении на нас. Кипевшая вокруг нас внутренняя крамола потеряет всю надежду и силу, а храброе воинство наше получит возможность обнаружить во всем блеске свое мужество и доблесть. Возблагодарим же Бога, возлюбленные, и будем тверды и благодушны! явим себя достойными сынами Отечества и Церкви Православной! Да не посмеет сказать враг наш, что он сретил в нас не прежних россиян, что мы переродились! - Нет, все за веру, всё для Отечества! Лишимся всего, но не дадим возрадоваться о нас наглым иноплеменникам!
Не мыслите, возлюбленные, что вы, как мирные жители, не можете сделать ничего для успеха оружия нашего: нет, вы можете сделать многое - и в вещественном, и в невещественном отношении... Можете сделать многое и важное, вспомоществуя от всей души нашему воинству в его вещественных нуждах, ибо по самой близости вашей к месту брани вы составляете для него ближайшую домашнюю опору и приют. Кто ближе вас может в случае нужды доставить необходимое продовольствие? Кто скорее вас успокоит и призрит уязвленных на брани собратий наших? Уготовьтесь же, не медля нимало, к этим подвигам любви, ибо время не терпит! - Сколько градов великой России желали бы теперь быть на месте вашем! Покажите же, что и вы были на своем месте, и что Россия не будет иметь причины стыдиться за вас и сожалеть о том, что ее на это время здесь не было!..
А вместе с этим, как я прежде не раз говорил вам, обратитесь всем сердцем и душой к вере, молитве и покаянию! Вместо страхов человеческих возымейте все страх Божий! Ибо если в каких обстоятельствах, то в подобных вашим совершаются на земле судьбы не человеческие, а Божий. Потому-то в подобные дни и распростирается, как видите, на все как бы некая таинственная мгла: никто не может сказать, что будет завтра, даже ныне; но из этой мглы и мрака, как молния из туч, проявляется по временам для имеющих очи видеть перст Самого Бога, проявляется так, что самое неверие нередко принуждено бывает сознаться в этом случае, что кроме сил человеческих есть сила высшая, Божия, единая непобедимая и всемогущая, поборающая по своих (побеждающая за своих -ред.) избранных и низлагающая противников своей воли.
Но чем другим можем мы преклонить на свою страну эту помощь Божию, если не верой и покаянием? Молитесь же, возлюбленные, от сердца; кайтесь во грехах ваших от всей души, дабы Господь был не с супостатами нашими, а с нами! Если всевидящее око Его узрит в нас то же, что узрело некогда в оных древних ниневитянах покаявшихся, - то есть действительную и нераскаянную (2 Кор. 7; 10) перемену духа и сердца на лучшее, то жребий брани немедля решится в нашу пользу там - горе, и здесь - долу, никто не будет в состоянии воспрепятствовать исполнению предопределения небесного.
В знак пастырской любви моей к вам о Христе и в залог упования приимите от меня изображение чудотворного лика Богоматери, который, как вам известно, уже более дванадесяти лет озаряет страну нашу знамениями и чудесами. Водимый каким-то предчувствием я давно мыслил, что этот источник благодати открылся среди нас так внезапно не без особенной цели, а пред какой-либо годиной находящих на нас великих искушений, открылся для того, чтобы мы, видя в этом событии особенную к нам милость Божию, не потеряли в это время надежды на счастливое окончание постигших нас бедствий. Половина предчувствий моих, как видите, оправдалась опытом; верую, что оправдается и другая половина: восставшая против нас ужасная буря скоро пройдет, и над нами паки воссияет солнце мира и радости, еще светлее и краше прежнего. Ибо если бы Господь восхотел за грехи наши отвратить от нас лице Свое навсегда, то Пречистая Матерь Его не явила бы нам в это самое время толиких чудес и знамений от пресвятого лика Своего.
Приимите же изображение сего чудотворного лика с такой же верой и любовью о Христе, с какой оно преподается вам теперь от меня. Да будет святой образ этот во успокоение и отраду душ ваших, в подкрепление вашей веры и упования на Бога! - Притекайте к нему как можно чаще и проливайте пред ним ваши молитвы и слезы с полной верой, что они не будут презрены и отвергнуты.
Мати Божия, Заступнице всех обидимых и Утешительнице всех скорбящих! Приими под всемогущий покров Твой град сей и всю страну здешнюю, находящиеся ныне в толиком озлоблении от врагов!
Приими и поспеши на помощь христолюбивому воинству и вождям его, да уразумеют все концы земли и самые враги наши, что Ты не вотще именуешься Взбранной Воеводой Воинств христианских и Оградой царств православных, и что мы не напрасно на Тебе паче всего надеемся и Тобою единою хвалимся; Твои бо есть,аще и недостойнии, раби - да не постыдимся, Владычице, (из кондака Богоматери.) Аминь.
Слово при обозрении паствы, сказанное в Карасубазарском соборе 17 сентября 1854 г.
Мир вам! (Лк. 21; 36)
По всему видно, возлюбленные, что вы нисколько не ожидали меня и не думали, чтобы я мог явиться среди вас в настоящее время. А я, по милости Божией, уже несколько дней странствую по вашему полуострову и поспешил бы к вам тотчас по нашествии на вас иноплеменников, если бы узнал о том прежде. И как бы мне, скажите, можно было поступить иначе?
Пастырь, по слову Спасителя, должен в случае нужды самую душу своюполагать за овцы (Ин. 10; 11); а у вас еще отнюдь не такая опасность, чтобы опасаться уже за свою жизнь. Ибо не видите ли вы сами, сколько мужественных ратников наших проходит ежедневно через ваш город, с бодростью спеша на место брани для поражения врага? Но все это еще малая токмо часть нашего христолюбивого воинства, так как и путь ваш небольшой; посмотрели бы вы, какими многочисленными дружинами покрыт теперь тот царский путь, который соединяет вас с великой Россией!
И все они устремляются на брань со врагом, как на некий праздник; все они скорее положат за веру и Отечество жизнь свою, но не дадут врагам и иноплеменникам утвердиться на священной земле вашей. Посему-то внутренняя крамола ваша и измена, так было поднявшие главу со вторжением врагов (имеются в виду случаи измены России со стороны крымских татар), уже начали стихать и замирать при одном приближении наших храбрых и победоносных воев.
Отложите же, возлюбленные, тот страх и смущение, которые, как бывает в сходных случаях, подобно бурному потоку безотчетно овладели многими из обитателей страны вашей; успокойтесь духом и продолжайте в мире и тишине заниматься по-прежнему делами звания вашего, в твердой уверенности, что опасность нашего настоящего положения отнюдь не такова, как представилась в воображении людей легковерных и неопытных. Нет, Господь не оставит Своим заступлением верную ему Россию, которая во избежание кровопролития готова была принести столько жертв; и если вышла, наконец, на поле брани, - не для нападения притом, а для отражения врагов, - то вышла не прежде, как совершенно убедившись, что нет более другого средства спасти не только собственную честь, но и целость веры Православной по всему Востоку.
Поелику же эта брань, как сами видите, и по началу, и по цели своей есть брань священная, - не за мирские выгоды, а за святость и честь Креста Христова, - то и вам, возлюбленные, сообразно самому свойству брани, к обыкновенным занятиям вашим немедля должно присоединить особенные дела благочестия христианского, которыми привлекаются благословение и милость Божия. Дела эти, по свидетельству самого слова Божия, суть усердная молитва, святой пост, милосердие к бедным и искреннее покаяние во грехах наших.
Надобно молиться и каяться, ибо хотя мы, как я сказал, ревнуем в настоящей брани не по своим выгодам, а по славе Божией, и потому можем надеяться на помощь свыше, но не должно забывать и того, что Господь по чистоте и святости Существа Своего отвергает, как видно из Писания, самых ревнителей славы Своей, коль скоро находит, что они не оправдывают веры своей делами благими и в жизни своей не лучше язычников и неверных. Послушайте, что говорит о том святой Давид: Грешнику же рече Бог: векую ты поведавши оправдания Моя и восприемлеши завет Мой усты твоими? Ты же возненавидел еси наказание и отвергл еси словеса Моя вспять... обличу тя и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49; 16-17, 21).
Чтобы не сказано было того же самого и о нас, и чтобы не поступлено было также и с нами, несмотря на то, что мы ревнуем в настоящей брани по славе Божией, - для этого всем нам должно прибегнуть к покаянию, ибо не напрасно говорит Апостол Христов, яко много бо согрешаем еси (Иак. 3; 2). Все согрешаем, - все должны принести и покаяние во грехах наших. Тогда не воспящаемое грехами нашими и нераскаянностью в них правое дело наше непременно восторжествует, несмотря ни на какую силу и искусство врагов наших, ибо тогда Сам Господь сил будет с нами и за нас; а аще Бог будет по нас, -скажем словами другого Апостола, - то кто на ны!(Рим. 8; 31).
Между тем, возлюбленные, не опустите из виду одного весьма важного для вас обстоятельства, которое может обратиться вам в честь или в безче-стие. Я разумею то, что несмотря на недальность вашу от места брани, будучи заслонены от врагов горами, вы потому самому пользуетесь гораздо большей, в сравнении с другими градами вашими, удобностью оказывать всякого рода помощь христолюбивому воинству нашему, которое по необходимости нуждается теперь во многом. Не пренебрегите же этим редким для вас случаем для показания вашей любви к Отечеству. Не ожидайте в этом отношении даже примера, а спешите подать сами пример другим. Время брани быстротечно пройдет; тогда и захотели бы сделать что-либо для Отечества, но уже не будет в том нужды. Смотрите же, не подайте повода собственным детям вашим иметь право сказать когда-либо вслух вам: "Нет, не так поступили бы мы, если бы были в это время на месте отцов наших...".
Еще одно слово, возлюбленные! Между сообитателями вашими немалое число принадлежит к тому племени, которое по некоторым местам полуострова не имело твердости устоять против обольщения злохитрых врагов наших и попустило себя увлечь к нарушению священного долга верности монарху и Отечеству. Событие весьма печальное во всех отношениях! Но да не услышат сограждане ваши из уст ваших горьких нареканий и поношений за своих неразумных соплеменников!
В подобном случае каждый должен отвечать за себя самого, и суд о происшедшем принадлежит не нам, а власти предержащей, которая отличит виновных от невинных и воздаст каждому по делом его. Помните, что вы христиане; а христианин не должен мстить никому, обязан прощать самых врагов, тем паче не поносить и не оскорблять невинных из-за виновных. Тем-то именно святая вера наша и превыше всех других верований, что она учит никому не воздавать злом за зло, а побеждать благим злое (Рим. 12; 17, 21). Не лишайте же ее - в лице вашем - этого наилучшего ее украшения! Пусть служители Алкорана познают из настоящего опыта, как высоко и благотворно Евангелие Христово! Таким образом, настоящие печальные события послужат не только к величию и славе Отечества, но и к чести и к торжеству святой веры нашей.
Прочее же Сам Господь, в Него же веруем и на Него же уповаем, да научит вас в настоящих тягостных обстоятельствах ваших, и яже подобает творити и яже оставляти, и да прольет в ум ваш свет, а в сердца ваши утешение от Самого Пресвятаго Духа Своего, иже есть един истинный Наставник и Утешитель всем нам, верующим во имя Его и ратующим теперь за славу Его. Мы же, как теперь и здесь молимся с вами о вас, так не престанем молиться усердно о вас же и по удалении из града вашего. Не забывайте, возлюбленные, и вы нас в молитвах ваших, ибо не мал еще предлежит нам путь и немало на этом пути предстоит нам труда и забот пастырских. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Феодосийском Александро-Невском соборе 18 сентября 1854 г.
Мир вам! (Ин. 19; 20)
Вступая вчера, возлюбленные, в город ваш, я поражен был его пустынным видом: казалось, что в нем нет уже никого из жителей, и все оставили его, кроме малого числа стражи военной. Да, подумал я, если кому, то им не предосудительно было уклониться от нашествия врагов, ибо не только город здешний по своей крайней близости к морю, но почти каждый дом в городе находится прямо под ударами орудий неприятельских. Посему-то, говорю, я нисколько не осудил в мыслях моих вашего удаления, а только пожалел от души о тяжести вашего положения, и о том, что не буду иметь утешения видеть вас и разделить с вами молитвы и чувства мои. В успокоение духа служила мне та одна мысль, что для силы и действительности молитвы о ком-либо нет необходимости в присутствии тех лиц, за которых совершается молитва, так как и сама Церковь ежедневно возносит во храмах молитву не о находящихся только во храме, но и о всех "благословною виною отсутствующих". Какая же причина отсутствия может быть благословнее вашей, когда вы должны были спасать от огня и меча иноплеменников самую жизнь свою?
Тем отраднее для меня видеть теперь весь храм этот, наполненный молящимися. Откуда, скажите, взялись вы, и как появились так скоро здесь, не знав предварительно.нисколько о моем посещении? - Все это, как вижу, сделала ваша любовь о Христе: она дала вам так быстро знать о моем прибытии, она же так неукоснительно и собрала вас сюда на свидание и общую молитву. Да будет же благословен Господь, вложивший в меня желание и решимость, несмотря на все трудности, предприять путь к вам, - а вам внушивший усердие поспешить на свидание с нами! Да будет, говорю, благодарение за все сие Господу, ибо чистая любовь христианская происходит не от земли, а приходит с неба и изливается, по уверению Апостола, в сердца наши Духам Святым (Рим. 5; 5).
Что же мы скажем вам, возлюбленные, в утешение ваше? Скажем, во-первых, что тяжкому положению вашему вполне сочувствует весь край наш и, без сомнения, вся Россия; сочувствуют все и молятся за вас усердно; молятся и готовы оказать вам всякую братскую помощь в нуждах ваших. Иначе и быть не может, ибо все, что вы ни терпите, терпите не за себя токмо, а за всю Россию. Если бы град ваш и страна посещены были (чего не дай Бог!) другими какими-либо бедствиями, например, язвой, голодом, наводнением, пожарами, то положение ваше, хотя и тогда возбуждало бы повсюду сожаление о вас, но для Отечества, очевидно, не было бы никакой пользы от вашего злострадания. Но война и нашествие врагов есть такое зло, которое, подобно буре, истощая силу и лютость свою на одном месте, - как теперь у вас, -этим самым соделывается безвредным для всех прочих градов и весей. Вы посему теперь яко жертва искупительная на алтаре Отечества. Может ли оно забыть эту жертву, не возлюбить вас особенной любовью, не возыметь к вам душевного уважения?
Блюдитесь токмо, возлюбленные, чтобы вам самим не отнять как-либо и не умалить цены и достоинства этой вашей жертвы: или малодушием и ропотом, или своекорыстием и взаимными распрями, или хладностью и невниманием к бедным среди вас собратиям вашим.
Что касается до того, какое расположение духа и сердца прилично вашему настоящему состоянию, то примите в руководство тот Божественный совет, который Сам Спаситель наш преподал возлюбленным ученикам Своим пред наступлением для них ужасного искушения - Его Креста и смерти. Бдите, -говорил Он им, - и молитеся, да не внидете в напасть, потому что напасть, хотя была и весьма близко, но еще не наступила; а мы вместо того скажем вам: бдите и молитеся, да изыдите от напасти, которая уже давно постигла вас и доселе не проходит! Да, возлюбленные, духовное бодрствование и молитва - от души сокрушенной и сердца смиренного, растворенная притом живой верой и искренним покаянием, - есть наидействительнейшее средство как к отвращению напасти наступающей, так и к удалению наступившей.
Молящийся по видимому ничего не делает к отражению врагов; он не нападает на них и не отражает их ничем видимым, а токмо воздевает очи и руки свои к небу или, падши на землю, проливает пред Богом свои слезы. А между тем, действие такой теплой молитвы чрезвычайно сильно и действительно против самого лютого и могущественного врага. Почему так? Потому что в этом случае действует против врага уже не человек молящийся, а Сам Господь Всемогущий, у Которого просят помощи и защиты. Бдите убо, возлюбленные, и молитеся, да изыдите из напасти вашей!
В подкрепление вашей веры и в ободрение вас на молитву мы можем и должны сказать, что над вами и градом вашим уже проявилось знамение милости Божией. В самом деле, подумайте. - Пристань ваша славится всюду своим удобством и безопасностью от бурь; берег моря вашего на великое пространство крайне удобоприступен для врагов; град ваш открыт и подвержен от края до края своего всем огням неприятельским: не здесь ли потому надлежало ожидать самых частых нападений от врага?
Но вот прошло уже целое лето брани самой ожесточенной, а спокойствие здешних мест почти ничем не было нарушено; в город ваш не влетела еще ни одна стрела вражья; из вас, обитателей его, ни один не пострадал ни от меча, ни от огня иноплеменников. Что значит это? Пусть другие изъясняют это как хотят, а я скажу, что то милость к вам Божия. Враг, не нападая доселе на вас, поступает как бы естественно, имея на то свои причины; но если бы он захотел противного, сколько бы явилось у него к нападению на вас и причин самых достаточных, и побуждений самых сильных! Но он, говорю, не нападает. Почему? - потому что там - у Престола Божия, есть за вас постоянный ходатай и сильный защитник. Кто это? Ублажаемый всей Церковью Вселенской древний пастырь страны вашей - святой Стефан Сурожский!
В продолжение всей святой и богоугодной жизни своей, подвизаясь с особенной ревностью за веру и Православие, мог ли он посему забыть прежнюю паству свою в настоящее время, когда она со всем православным Отечеством терпит нападение от врагов не за что другое, как за чистоту и целость святой веры и святость Креста Христова? - Священномученики Херсонские приняли на себя (подвиг-ред.) посрамить нечестие врагов сокрушением гордыни их до конца; и для того попустили им выйти на берег и занять место, орошенное их мученической кровью; а ваш святитель и заступник взялся оградить от их вторжения край ваш; и вот они (враги - ред.), как бы связуемые невидимой силой, хотя и нередко приближаются к вам, но не дерзают нанести вреда.
При этом случае я должен принести вам, возлюбленные, жалобу на вас самих: ибо когда же лучше сделать это, как не теперь, когда над вами рука Божия? Помните ли наше первое свидание с вами, по прибытии моем на паству Херсоно-Таврическую? Зная священную древность вашу, которой здешний полуостров превосходит едва на все страны отечественные, я ожидал, что имя святого Стефана, вашего приснопамятного святителя, у всех вас на устах и в сердце, что вы прибегаете с молитвой особенно к нему во всех нуждах ваших, как к ближайшему и естественному вашему ходатаю пред Богом. Что же, к прискорбию моему, увидел я? Что многим из вас вовсе неизвестны его святая жизнь и подвиги как для страны вашей, так и для всей Церкви Вселенской!..* Тому ли следовало быть? Так ли православные сыны Церкви чтут память своих святых угодников? Потому я тогда же возымел немалое опасение за вас и вашу будущность; и когда вы сетовали предо мною об оскудении прежних источников вашего земного благоденствия, я не усомнился указать вам, как на причину того, на ваше забвание вашего небесного ходатая и заступника.
Тогдашние слова мои, как показал опыт, не произвели над вами всего желанного действия, и вот теперь учит тому же и наставляет вас Сам Господь, попустив прийти на вас такому лютому и продолжительному искушению! Ибо страшно забывать святых друзей Божиих! В настоящих обстоятельствах, когда все земные средства оказываются видимо недостаточными, к кому прибегнуть, как не к помощи Божией? А как прибегнуть и стать пред святостью Существа Божия со грехами нашими?
В таком случае ходатайство и молитвы святых угодников о нас пред Богом суть единственное средство преложить гнев Божий на милость, ибо они своей верой и любовью к Богу, своей чистотой и избытком почивающей в них благодати могут низводить благословение свыше на самых грешников, только бы, находясь под благодатным покровом их, мы не продолжали оставаться нераскаянными во грехах наших.
Уразумейте же, возлюбленные, тайну вашей силы и безопасности от врагов ваших. Принеся искреннее покаяние пред Богом, обратитесь с теплыми молитвами к заступнику страны вашей, святителю Стефану, да продолжит он свое ходатайство о вас пред Богом и да будет для вас в стену и забрало против всех нападений вражеских.
А в вознаграждение прежней хладности вашей к угоднику Божию сделайте следующее:
когда Святая Церковь вспоминает ежегодно по всей вселенной память святителя вашего, вы чтите день этот особенным празднеством, яко день собственного торжества вашего, день вашей славы о Господе;
возлюбите самое имя вашего святителя и нарекайте его как можно более на новорожденных сынах ваших, ибо таким образом не только страна и град ваш, но самые семейства ваши придут в особый духовный союз с вашим общим заступником небесным;
изберите, наконец (если хотите вполне загладить свое прежнее невнимание) какое-либо из священных урочищ, которыми так богаты ваши окрестности, и устройте на нем хотя малый храм во имя святителя, куда бы вы и с чадами вашими могли приходить по временам на молитву и воспоминание священных древностей страны вашей.
Мы, со своей стороны, готовы употребить все средства на вспомоществование вам в сем благом начинании, и между прочим для этой же цели по возвращении домой не замедлим прислать вам житие святителя Стефана, начертанное не нашим скудным пером, а священной рукой святителя Димитрия Ростовского. Постарайтесь приобрести эту хартию для каждого из семейств ваших и прочитывайте ее и в день памяти святителя, и в другие времена, в назидание себе и чадам вашим.
Господь да хранит вас и град ваш Своей благодатью! Молитвы святителя Стефана да будут над всеми вами! Аминь.
Слово при обозрении епархии, сказанное в городе Бериславе 10 июня 1855 г.
Видя, как мы не раз проезжали через ваш город, не останавливаясь в нем для богослужения, вы могли подумать, что мы как бы чуждаемся вас и отдаем предпочтение другим городам и местам. Бог свидетель, возлюбленные, что у нас не было ничего подобного ни в уме, ни в сердце! Прежняя поспешность наша при посещении вашего города была следствием разных обстоятельств, от нас не зависящих, и не заключала в себе никакого намерения в отношении к вам. Мы никогда не отделяли вас в мыслях от всей прочей духовной паствы нашей и всегда воспоминали о вас в слабых молитвах наших пред Богом. И вот, если угодно, доказательство тому! Мы не останавливались у вас надолго тогда, когда все среди и вокруг вас было покойно и радостно, когда в городе вашем, пользующемся таким прекрасным местоположением, можно было провести время с особенным удовольствием; зато являемся среди вас и медлим теперь, когда весь город наполнен уныния и страха не только от нашествия врагов, но и от губительной болезни. Ибо истинное расположение и дружество, как справедливо замечено, познаются не столько разделением с кем-либо его покоя и радостей, сколько добровольным участием в его печалях и опасностях. Да будет же настоящее посещение нами вас свидетельством нашей искренней любви к вам о Господе! Говорим это не в похвалу какую-либо и одобрение себе (что нам земная похвала? - наше похваление о Господе и пред Господом!), но в ограждение вас от неправого мнения и подозрений, ибо нет ничего хуже, как если между пастырем и пасомыми возникает какое-либо сомнение в расположении, - тогда самые добрые и благонамеренные действия представляются не в благоприятном виде и не достигают своей цели.
Что же мы скажем вам среди настоящих тяжких обстоятельств в успокоение и утешение ваше? От себя самих не много могли бы сказать вам в этом случае; но, благодарение Богу за Его святое Евангелие! - у христианина есть в чем упокоиться и самому, и чем утешить других в самых печальных и тяжких обстоятельствах жизни, - был бы только он верен Богу и своей совести.
И во-первых, возлюбленный Спаситель наш открывает нам в Своем Евангелии, что над всеми нами простерт и бдит непрестанно всемогущий Промысл Божий до такой степени, что у верующих во имя Его власи главный вси изочтени суть... и ниедин от них падет... без воли Отца Небесного (Мф. 10; 30, 29). Какая отрадная истина! Какое успокоение для сердец страждущих! Следовательно, никакое зло или бедствие не может коснуться нас без Его всеблагой воли; и если касается, то допущенное Его же волей для какой-либо истинно полезной для нас цели. Посему, если мы все, случающееся с нами, приемлем с верой и преданностью Промыслу Божию, то что бы ни случилось, рано или поздно должно обратиться нам во благое, ибо Небесный Распорядитель судеб наших праведен и всемогущ.
Далее. Возлюбленный Спаситель наш, именно в ободрение нас против всех страхов человеческих, рек: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити (Мф. 10; 28). После того самая смерть не страшна для истинного христианина, как то доказало множество святых мучеников. Ибо для того, кто оставляет земную жизнь с живой верой в Искупителя и Крест Его, с истинным покаянием во грехах своих, - для того смерть есть не лишение, а приобретение, переход от низшего и несовершеннейшего к бытию высшему и лучшему, от трудов и печалей - к вечному успокоению и блаженству в светлых обителях Отца Небесного. Наконец, Спаситель, оставляя нашу землю, благоволил верующим во имя Его дать обетование даже в том, что все прошения их, коль скоро они сообразны воле и клонятся ко славе Отца Небесного, будут исполняемы непременно, - следовательно, мы не осуждены здесь на безотрадное терпение, а можем с детской доверенностью прибегать к нему во всех наших нуждах, просить всякого блага, молить об удалении от нас всякого вида зла. И если не зазрит нам совесть наша в просимом нами, то можем быть совершенно уверены, что Он, яко всевидящий, услышит нас, и, яко всемогущий, исполнит во благих прошения наша и подаст нам, в том или другом виде, потребное душам нашим.
Вот, други мои, в чем для христианина отрада и успокоение душевное среди настоящих обстоятельств: в живой вере в Промысл Божий, в уповании жизни вечной, во всемогуществе и любви к нам Спасителя нашего! Я говорю - для христианина, ибо кто не верует в Спасителя и Евангелие, или и верует, но нисколько не старается жить по Евангелию - в страхе Божием и любви с ближними, - тому мы не можем сказать ничего утешительного, доколе не пременит образа своих мыслей и действий; о том мы можем, по долгу пастырскому и по любви христианской, только жалеть и сокрушаться, ибо он, находясь вместе с другими среди искушений и скорбей временных, сам себя притом лишает и утешения духовного, упования вечного. Несчастен таковой, бесконечно несчастен, хотя бы его и не касалось никакое из тех зол, от которых страдают другие, хотя бы он обладал притом всеми благами мира. Ибо, кая бо польза человеку, - скажем и мы словами Писания, - аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит (Мф. 16; 26)? А кто служит Богу во истине, верует в Спасителя не устнами токмо, а и сердцем, кто старается жить и действовать по своей вере и совести и, греша иногда по слабости плоти, не медлит во грехе, а изглаждает пятна своей совести слезами покаяния, тому мы можем и должны сказать от имени Самого Господа: "Векую унываешь, возлюбленный брат! Ободрись и восклони главу свою! Вокруг тебя свирепствует буря брани и ходит ангел смерти; но ты не один, с тобою невидимо Сам Спаситель твой. Имись за Крест Его всей силой веры, предай Ему всецело судьбу свою, временную и вечную, - и ожидай с терпением, что возглаголет о тебе и что сотворит для тебя Господь". Чтобы ни определил Он касательно тебя в настоящих обстоятельствах, хотя бы временной жизни твоей положено было премениться на жизнь вечную, - если ты сохранишь веру и любовь до конца, то ничего не потеряешь, и ничто не повредит тебе. Напротив, со Всемогущим Спасителем твоим ты пройдешь безбедно среди самой тьмы и сени смертной и выйдешь туда, где нет более ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Севастопольском соборе во время бомбардирования этого города неприятелями 16 июня 1855 г.
Несмотря на эти неумолкающие удары громовые, мы паки с радостью исходим пред вас, братие, для второго и последнего собеседования с вами... Ибо долго ли нам и быть у вас? - По самому образу настоящей жизни и роду занятий ваших здесь мы должны оставить вас, дабы дать вам более досуга и удобности к великому делу вашему. А между тем, можно ли было вчера - за один раз - высказать все, что было у нас на душе?.. После стольких опасностей, вам непрестанно угрожающих, вы по необходимости кажетесь нам такими людьми, которые уже как бы не принадлежат нашему миру, и с которыми по тому самому нельзя довольно наговориться.
Но о чем будем беседовать? Найдите, если угодно, для этого предмет вы сами; только не требуйте, братие мои, чтобы мы начали учить вас и наставлять чему-либо. Ах, теперь, как сами видите, время уже не учить и учиться, а творить изученное и действовать, время молиться и, если нужно, умирать, как подобает христианину и истинному сыну Отечества!
Если бы, впрочем, для кого-либо потребно было вразумление, то мы веруем, что ваш наставник теперь и учитель - Сам Дух Святый, Который никогда не оставляет истинно верующих без необходимых для них тайных озарений в их сердце, тем паче не может оставить без этого вас, которые за веру и Отечество полагают свои души. Внимайте сему Божественному Наставнику, выну глаголющему в нашей совести, исполняйте верно внушаемое Им, и вы, как уверяет возлюбленый ученик Христов, не потребуете, да кто учит вы (1 Ин. 2; 27).
Что касается до нас, которым выпал редкий жребий быть свидетелями вашего беспримерного положения, и которым, по всей вероятности, не представится подобного крайне важного и поучительного случая в другой раз, - то мы погрешили бы не только против самих себя, но и против всех будущих слушателей наших, если бы не постарались понять и изучить твердо всю вашу такую великую и такую громогласную проповедь севастопольскую.
Да, братие мои, все, происходящее у вас здесь, я называю не иначе, как проповедью всемирной, которая только произносится на земле, а слагается не на земле, а на небе. Ибо кто из самых первых и деятельных виновников и распорядителей настоящей брани может сказать, что происходящее здесь совершенное падение и смерть. Как это может быть, подумает кто-либо? - Так же, возлюбленный, как бывает с человеком, совершенно истощенным в силах от болезни или долгих лет: он еще продолжает жить и дышать, если его оставляют в покое и не принуждают делать усиленных движений, или принимать сильных лекарств; а в противном случае, от самого напряжения сил, он впадает в бесчувствие и подвергается смерти. Как это может быть? - Так же точно, как бывает с изветшалым и долунаклонным зданием: не трогаемое, оно продолжает на удивление всех стоять на своем месте, а сильно тронутое, хотя бы то было для подпоры или поновления некоторых частей, тотчас теряет равновесие, падает и обращается в развалины. Таково, по суду всех, самых друзей и защитников ее, нынешнее положение державы мусульманской. Для нее пагубны все усиленные движения, которые заставляют ее делать, смертоносны самые врачевства, которыми думают спасти ее от смерти. Подобно расстающимся с жизнью и кончающим свое бытие, для этой державы необходим был только совершенный покой и безмолвие, но, по неразумению или неискренности своих друзей, она, как бы в наказание за свою всегдашнюю наглость и необузданность, будет лишена при конце своем и такого утешения...
Видите теперь, что совершается у вас и к чему вы призваны, возлюбленные! Не малое что-либо и даже не просто человеческое происходит здесь, а выходит из-под печати (Откр. 6; 1) вековая тайна Промысла Божия; приходит в исполнение над царствами и народами един из великих судов Божиих; решается, надолго решается судьба Востока и Запада, а, может быть, и всего света. Целые века прошли в ожидании настоящих событий; и целые века будут выражать собою их последствия. О, есть за что пролить вам кровь свою, как она ни драгоценна для нас! Есть ради чего принести в жертву свою жизнь, как она ни важна и ни вознаградима! И приметьте, с каким благоприличием и с какой, можно сказать, умилительностью избрано свыше самое место этой новой борьбы добра со злом, этого неожиданного спора страстей и злобы человеческой с судьбами правды Божией... Огнь настоящей брани разгорался и мог разгореться в разных местах; но разгорелся и сосредоточился во всепожирающее пламя именно у вас и на том самом месте, где колыбель нашего Православия, на том месте, где Отечество наше сретилось некогда и вступило навсегда в духовный союз с Православным Востоком!.. Этим самым Промысл Божий явно показал, что у него заранее все рассчитано и определено. Этим самым Россия поставлена, можно сказать, в необходимость стоять за это место как за святыню Законным образом подвизается из вас, во-первых, тот, кто не подвергает себя опасности и смерти без видимой нужды, по единой неразумной отваге, или столь же непростительной безпечности, забывая, что жизнь воина принадлежит не ему самому, а Отечеству. Законно подвизается тот, кто сражается и умирает не по-язычески, а по-христиански, то есть одушевляясь в принесении на жертву своей жизни не одним обыкновенным отвращением к врагу и желанием себе успеха и отличия, а наиболее чувством долга к царю и Отечеству, тем паче - к вере и Святой Церкви. Законно подвизается тот, кто преходит на (во время - ред.) брани в другой мир с чувством смирения и покаяния, а не с надмением и бесчувствием душевным, не призвав на себя, даже в минуту опасности смертной, милосердия Божия. Законно подвизается, наконец, тот, кто, находясь постоянно, как вы теперь, пред лицом смерти, заранее изгоняет из своей души все помыслы нечистые и пожелания плотские. А о всех тех, которые мыслят и действуют противным образом, горько, но должно сказать, что они, при всем их мужестве и самоотвержении, подвизаются не законно и не как должно; а потому не могут приять на главу свою того венца, который был уготован им за их подвиг.
Хотите ли вы знать причину этого? Она в том, что в Царствие Божие не может внити ничто же скверно (Откр. 21; 27). Таково именно существо сего Царства; и ужели вы первые захотите внести туда за собою что-либо нечистое?.. Таким образом оно престало бы быть Царством Божиим, царством света, чистоты и правды. Напротив, имея в виду его святость, вы потому самому потщитесь быть если не совершенно чистыми и святыми, то омытыми и оправданными - через веру и покаяние.
Когда мы напоминаем вам о нужде в покаянии, то само собой разумеется, что мы не требуем от вас тех действий и принадлежностей покаяния, которыми сопровождается это Таинство в обыкновенном его виде. И ваше покаяние, как и всякое истинное, должно быть соединено с неизменным отвращением от греха и решимостью вести жизнь праведную и богоугодную; но от вас, среди постоянных смертных опасностей, не требуется ни продолжительных молитв, ни обыкновенных в таком случае пощений, ни даже церковной исповеди. Боже, милостив буди мне грешному! — вот ваша молитва. Без числа согреших, Господи, помилуй мя! — вот ваша исповедь. Пресвятая Богородице, спаси мя! Ангеле Хранителю, сохрани мя! - вот ваши молебны. Святителю Христов Николае, буди ми помощник! Святителю Митрофане, не остави меня! - вот ваши акафисты. Трудно ли, когда нужно, делать все это для кого-либо из вас? а и этого одного, как видите малого и легкого, в настоящем положении вашем, когда то будет делаться от души, - предостаточно для всякого.
Но, говоря таким образом, я, вопреки сказанному мною в начале, неприметно обращаюсь пред вами в наставника...Простите, возлюбленные, этот невольный избыток ревности по вашему спасению! - и как бы не явилась она у нас теперь?!
Вы ежечасно подвергаетесь ради нас крайним опасностям и, можно сказать, умираете за нас каждый день, а мы не примем труда подумать и позаботиться о том, чтобы эта великая жертва, какова жизнь ваша, была вполне благоприятна Господу, и чтобы вы не подверглись опасности лишиться венца небесного, предназначенного вам за ваше самоотвержение? О, если бы нужно было, то, Бог свидетель, мы готовы уступить для этого каждому из вас часть собственного спасения!
Затем, братия мои, предаем вас и судьбу вашу в руце Господа и всемогущей благодати Его. О, да будет и преизбудет она на каждом из вас! С радостью услышим и вдали от вас о каждом подвиге и преспеянии вашем; с еще большей радостью поспешим на свидание с вами паки, коль скоро откроется к тому хотя малая удобность. Если же суждено свыше не сретаться нам более в этой земной юдоли, то молим Господа о едином: да сподобимся взаимного свидания там, где нет более ни печали, ни воздыханий, и где сретившиеся никогда уже не разлучаются. В заключение, вместо взаимного прощального слова, повторим слова святого Павла:Аще бо живем, Господеви живем, аще же умираем, Господеви умираем: аще убо живем, аще умираем, Господни есмы (Рим. 14; 8). Аминь.
Слово при посещении епархии, сказанное в городе Перекопе 19 июня 1855 г.
Какая великая разность города вашего в сравнении с тем, что было в нем при посещении моем в сентябре прошедшего года! Тогда он походил на пустыню, в которой не видно живой души, а теперь в нем жизнь и движение по-прежнему, даже многолюдство, ибо хотя военные обстоятельства края доселе удаляют отсюда некоторых из жителей, но зато привлекли к вам множество других всякого рода лиц.
Что же значит эта перемена? Не нанесено ли какого решительного поражения врагам нашим? Не удалились ли даже они с вашего полуострова, так что вам нечего более бояться и не от кого убегать? Нет, пламень войны по-прежнему свирепствует на конце полуострова; даже некоторые новые места заняты врагами. А вы, между тем, возвратились в свои дома, занимаетесь своими делами, даже распоряжаетесь на будущее, как бы с краем вашим не происходило ничего чрезвычайного. - Вот что значит мнение! Ибо кроме мнения о врагах и опасностях ничего не переменилось, (то есть вы - ред.) начали иначе, правильно, смотреть на вещи и события, и все пошло своим путем, правильнее и спокойнее. В самом начале брани вы вообразили слишком много о силе и движении врагов - и внешних, и внутренних; преувеличивали происходящую отсюда опасность для вас, и потому, яко человеки, смутились до того, что смущению вашему, можно сказать, не было предела. Самые крепкие из вас поколебались в мыслях и рассеялись подобно тому, как это было и с Апостолами пред наступлением голгофских событий. Теперь все увидели истинное положение вещей, поняли отдаленность опасностей, собрались с мыслями, возымели полное присутствие духа, - и вам самим кажется странной прежняя поспешность ваша в оставлении своих жилищ. Теперь, надеюсь, уже ничто не смутит вас так скоро и не поколеблет до такой крайности. Даже если приблизится действительная опасность, то вы сретите ее с надлежащим мужеством и благоразумием; не только сами покажете себя твердыми и непоступными, но подадите и другим пример, как надобно стоять и действовать во время бури.
Для приуготовления себя к такому действованию и для ограждения себя в подобных случаях от малодушия немало у человека разных средств и пособий, из которых каждое может приносить своего рода пользу. Таково, например, точное понятие о вещах и здравое размышление о них; таково живое представление себе своего долга к Отечеству и возбуждение в себе любви к его славе и благоденствию; таково взаимное совещание и подкрепление друг друга в решимости не унывать и не смущаться, а благодушествовать и действовать, и прочее. Но кроме того, я хочу указать вам еще на одно средство к тому же, которое чрезвычайно просто и близко к каждому, а между тем действует сильнее всех прочих. И это средство предлагаем мы не от себя, а от лица величайших и опытнейших наставников и учителей, каковы были пророк Исайя и святой апостол Петр. Вот что говорят они на случай обстоятельств, подобных нашим: страха же их (то есть врагов) не убойтеся, ниже возмутитеся. Господа сил, Того освятите, и Той будет вам в страх (Ис. 8; 12, ср.: 1 Пет. 3; 14-15). То есть как бы так вещали они: поставьте и утвердите в душе вашей страх Божий, и все прочие страхи ослабеют и исчезнут для вас сами собою.
В самом деле, братие, давно замечено, что кто истинно боится Бога, тот никого и ничего не боится, - не в том, конечно, смысле, чтобы для него не было уже ничего опасного и поражающего, а в том, что он превыше страха и спокоен духом там, где не боящийся Бога и миролюбец (сластолюбец-ред.) трепещет и не знает, куда обратиться и что делать. И понятно, откуда в людях благочестивых это святое и возвышенное бесстрашие. Они единожды и навсегда предали временную и вечную судьбу свою Богу; совершенно уверены, что Тот, Кому принадлежат они, превыше всего и всемогущ, что Он никогда не оставляет без Промысла и помощи любящих Его и уповающих на Него, -после этого что может возмутить и устрашить их? Аще бо и пойду, - восклицает один из таковых, - посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22; 4). А с не боящимися Бога по необходимости (неизбежно -ред.) происходит противное: поелику они живут и действуют сами по себе, как бы Бог и Его Промысл были чужды для них, и они для Него; поелику во всем водятся только своим умом, выполняют только свою волю, воодушевляются и движутся одними страстями и выгодами, - то как им после того при находящих опасностях не смущаться и не трепетать? Потому-то, как заметил древний мудрец, бегает нечестивый иногда и ни единому же гонящу (Притч. 28; 1), - от одного, то есть, воображения опасностей, которые тем скорее и страшнее представляются им, чем они себялюбивее.
Хотите ли самостоятельность и твердость людей богобоязненных видеть на каком-либо примере? Изберите какой угодно род опыта, и мы не затруднимся выставить пример. А между тем возьмем теперь хотя следующий. От вавилонского царя Навуходоносора выходит повеление, чтобы все жители царства его воздали божеское поклонение златому истукану, который был поставлен на поле Халдейском; повеление сопровождается угрозой, что если кто не окажет повиновения и не падет ниц пред истуканом царским, тот будет немедленно ввергнут в печь огненную. Статуя поставлена, и печь седмерицею разжжена. Все охотно и неохотно кланяются истукану, поскольку все страшатся печи огненной. Только три юных еврейских отрока не идут к златой статуе на поклонение. Почему? Разве огненная печь не страшна для них? Нет, огонь для них, как для всех прочих; но они в то же время видят пред собою нечто, еще гораздо страшнее огня и печи, видят гнев Божий за то, если изменят Богу отцов своих и поклонятся идолу. Страх Божий изгоняет у них из души все прочие страхи человеческие, и они охотно предпочитают самый пламень печный богопротивному поклонению, будучи твердо уверены, что Бог, Которому служат они, всегда может, если восхочет, защитить их от всякого огня. А если бы и попустил пострадать за имя Свое в печи, то силен воздать им за то сторицей, - то есть за временное мучение наградить их вечным блаженством на небесах. Если хотите другие примеры, приведите себе на память бесчисленный сонм мучеников и исповедников, которые в разные времена и в разных странах шли за имя Христово на все роды смертей и не боялись никого и ничего в мире. Что делало их такими великодушными и непобедимыми и возносило над всеми видами опасностей и страхов? - Страх Божий. Поспешим же, братие мои, взяться обеими руками за это всемогущее оружие против всех наших нынешних страхов! Предадим судьбу свою, временный и вечный живот наш Господу, и мы престанем быть малодушными. Вспомним, что с нами возлюбенный Спаситель наш, с нами Матерь Божия и святые угодники Христовы, с нами молитва и благословение Святой Церкви, - и мы укрепимся в мыслях и воскрылимся духом. Такое настроение души и сердца, кроме ободрения и успокоения среди настоящих опасностей, доставит нам и другие многие блага. Ибо боящийся Господа и любящий своего Спасителя христианин благословен на всех путях и в делах своих, благословен на земле и на небе, во времени и в вечности. Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Александро-Невском Симферопольском соборе 23 июня 1855 г.
Во время последнего посещения мною вашего города, под конец прошедшего года, я беседовал с вами, если памятуете, хотя отечески, но с некоторой суровостью, как того требовали тогдашние обстоятельства ваши. И признаюсь, хотя суровость эта была делом не моего какого-либо произвола, а следствием необходимости, но, несмотря на то, не раз сожалел я о ней и, если бы возможно было, возвратил бы назад сказанное, ибо кто же, выразимся подобно апостолу Павлу (2 Кор. 2; 2), будет доставлять вам отраду и радовать вас среди настоящих скорбей ваших, если мы еще будем вас печалить и сурово обращаться с самыми ранами вашими? Потому-то, говорю, я пенял на себя самого за вас и прилежно смотрел за тем, что произойдет с вами впоследствии: не будете ли вы скорбию пожерты (2 Кор. 2; 7) и унынием, не придете ли в еще большее смущение, - или, опомнившись от страха, войдете в дух мужества и упования, который я старался внушить вам, и начнете мыслить и действовать, как должно было ожидать от жителей города, столь почтенного, от людей, которые всегда известны были за усердных сынов Отечества? Благодарение Богу, над вами весьма скоро произошло последнее; и сбылись во всей силе слова апостола Павла, который говорит, что печаль бо яже по Бозе, - а другой мы не хотели и производить, - покаяние нераскаянно во спасение соделовает (2 Кор. 7; 10).
Воздремав по слабости человеческой на краткое время, подобно мудрым девам в Евангелии, вы весьма скоро пробудились, спешно наполнили светильники свои елеем милосердия, и немедля вышли бодрственно во сретение жениху. Я разумею под этим то, что вы так скоро после того начали делать и доселе так постоянно и усердно делаете для уязвленных на брани воинов наших. Помните ли, как я призывал вас к этому богоугодному подвигу? Как указывал вам на полную возможность и ближайшую удобность для вас, по самому местоположению города вашего, отличиться в таком роде человеколюбия пред лицом целого Отечества? Теперь вижу, что вы вполне поняли мои слова и уразумели это преимущество вашего местоположения; уразумели и, признаюсь, сделали еще более, нежели сколько можно было требовать от вас. - Что теперь весь город ваш? Это не город, а одна пространная врачебница, у которой почти столько же отделений, сколько в городе домов. Конечно, все это представляет из себя печальное явление, свидетельствующее о множестве жертв настоящей брани; но вместе с тем, со стороны вашей, это составляет умилительное торжество любви христианской. Куда ни посмотришь, везде видишь следы этой любви. Там, например, было место главного управления здешнего края, - теперь тут главная врачебница. Там был дом наук и образования юношества, - теперь тут врачебница. Здесь и здесь обитали начальники, главные и не главные, - теперь во всех этих домах помещаются болящие воины. Подобное произошло и с частными домами: самые лучшие и удобнейшие добровольно отданы самими хозяевами под врачебницы. Где покоилась роскошь, там успокоивается теперь от своих ран мужество и доблесть. В похвалу вашу довольно сказать, что число призреваемых в недуге защитников Отечества во граде вашем не раз равнялось почти числу его жителей.
И как хорошо и по-христиански совершается у вас это святое дело человеколюбия! Как будто врачуемых у вас были не целые тысячи, а несколько десятков! Кроме вещественного успокоения страждущих и заботы о их немощном теле, с ними обращаются у вас, как всегда должно поступать с людьми и христианами, то есть преподавая им не одни снеди и пития целебные, но внушая им терпение и веру, возбуждая надежду на Спасителя и Его всемогущество, распространяя над одром их благоухание молитвы, согревая их теплотой любви, напутствуя в самые врата вечности Таинствами Святой Церкви и упованием жизни вечной. Достойно всякого одобрения и то, что все это делается не для одних своих, а и для самых врагов наших, которые жребием войны попали к нам в плен. Найдя такой неожиданный для них призор и благотворительность, многие из них благословляют свою участь, спасшую их от явной смерти.
Смотря на все это, я радуюсь сугубо и благодарю Бога не за вас токмо, но и за себя, ибо союз духовных пастырей с пасомыми таков, что они не могут ни страдать, ни радоваться порознь, а испытывают то и другое вместе и нераздельно. Теперь вы исполнили свой долг любви к Отечеству, как подобает истинным сынам его; подали прекрасный пример всем прочим городам, близким и дальним; вознаградили с лихвой свое прежнее - не малодушие, ибо его на самом деле не было, - а смущение и нерешительность. Да будет же за это от всех нас благодарение Господу! Ибо без Его тайного благодатного действия на нашу душу и сердце мы, как свидетельствует святой Павел, не можем и помыслить, тем паче совершить чего-либо истинно доброго (2 Кор. 3; 5).
После этого, возлюбленные, всем нам остается пожелать молитвенно двух вещей: во-первых, скорейшего окончания брани, столь неправедно против нас воздвигнутой, а, во-вторых, чтобы священный огонь любви и человеколюбия, разгоревшийся у вас в такое чистое и яркое пламя, не угасал, а горел в сердцах ваших завсегда, и производил то же самое, что производит теперь, доколе в том будет нужда. Зная вас и вашу доброту душевную, мы нисколько не сомневаемся, что при помощи Божией так именно с вами и будет. Ибо если защитники Севастополя не престанут стоять и умирать за нас, то нам ли престать служить им, чем только можем, и возливать елей на их кровавые раны? Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Севастополе, в лагерной на Северном укреплении церкви 25 июня 1855 г.
По всему лицу земли Русской нет ни одного сына Отечества, который бы в настоящее время не привитал постоянно мыслью своею с вами, мужественные защитники Севастополя, который не скорбел бы вашими ранами, равно как не радовался бы о ваших успехах, не хвалился вашей твердостью и мужеством. Тем паче мне, как духовному пастырю страны сей, хотя и недостойному, невозможно не присутствовать всегда с вами духом, верой, молитвой, и не разделять от души всего, что происходит с вами, - и радостного, и печального.
Потому-то в прошедшем году, несмотря на то, что я посетил город ваш непосредственно пред тем, при первой вести о вторжении к вам врагов немедленно поспешил сюда, дабы разделить с вами самые первые дни опасности; и если при всех усилиях не успел достигнуть тогда до вас, то потому, что все пути к вам были уже пресечены врагами. Видя это, я, подобно птице, кружащейся вокруг того гнезда ее, долго странствовал по разным местам вокруг вашего города; и не прежде оставил здешний полуостров, как совершенно уверившись, что самая главная опасность для вас уже прошла, что все беззащитные в вашем городе места укреплены достаточно, и вы можете с доброй надеждой стать против врагов.
Как потом дорога была нам каждая весть о вас! С каким усердием принимали мы, с каким нетерпением слушали всякого, кго появлялся из вашего города! Сколько раз, со своей стороны, покушались мы оставить свое местопребывание и все дела и, так сказать, бежать к вам, чтобы собственными глазами видеть ваше многотрудное положение и разделить с вами наше чувство и ваши опасности!*
Наконец давнее желание наше исполнилось! Благодарение Богу, мы теперь среди вас: видим ваше лицо, слышим ваш голос, можем осязать вас руками нашими! В сем случае, прежде всякого слова, мы желали обнять всех вас и облобызать вас каждого тем лобзанием святым (Рим. 16; 16), которое апостол Павел препосылал сущим в отдалении возлюбленным ученикам и братиям своим о Христе.
Да, возлюбленные, беспримерным мужеством против врагов и долготерпением вашим вы давно вышли и вознеслись из ряда людей и воинов обыкновенных, - видимо приблизились к знаменитому сонму древних поборников земли Русской, соделались не только любезными, но и священными для всех сынов Отечества. Вы - слава России, утешение ее монарха, радость Святой Церкви, предмет удивления для самых врагов и для всего света!
Как же нам после этого не радоваться о вас духом? Как не благодарить за вас Бога? Как не желать вместить всех вас в сердце своем?
Посещая в прошедшем году, пред наступившей бурей, город ваш и полагая, пред лицом и в виду врагов, основание вашего храма святого Владимира, я позволил сказать себе тогда, что скорее не останется камня на камне в горах здешних, нежели уступится врагам нашим эта колыбель русского Православия. Благодаря вашему беспримерному самоотвержению слабые слова мои исполнились как некое пророчество. Уже лицо многих гор и холмов окрестных изменилось совершенно, а вы одни и те же - тверды и неизменны! Уже целая Галлия и Британия и весь мусульманский Восток облеклись черным покровом печали о падших здесь сынах своих, а вы одни и те же, - тверды и неизменны! Уже враг ожесточенный не раз оскудевал и людьми, и оружием, а вы одни и те же - тверды и неизменны!
Можно ли во всем этом, при всем вашем мужестве, не приметить с благоговением и знамения над вами силы Божией и благословения свыше? Кто, как не Он, поразил неожиданно слепотой надменную гордыню врагов наших, да не познают в самом начале вторжения и вашей неготовности к брани, и слабости ваших сил и стен? Кто, как не Он, умудрил юных защитников ваших в немногие дни воздвигнуть и совершить в защиту града вашего то, на что в другое время потребовались бы целые годы? Кто, как не Он, послал в союзники вам эту ужасную бурю, которая разразилась над врагами губительнее всякой битвы? Кто, наконец, как не Он, отнял силу у большей части разожженных стрел вражиих и заставил их праздно и безвредно для вас падать на землю? Не Он же ли подал и вам тот дух мужества и долготерпения, которому удивляются теперь все и везде? Падем же, братие мои, пред этим престолом благодати и скажем словами царя-пророка: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113; 9), ибо без Твоей всесильной помощи как возмогли бы мы совершить то, что совершено доселе во славу пресвятого имени Твоего и ко благу России?
Стойте же, возлюбленные, стойте непоколебимо на той святой высоте, на которую возвел и поставил вас Сам Господь! Продолжайте неослабно великое и священное служение ваше Церкви и Отечеству! Довершайте то, что начато вами так беспримерно; помните, что за вами - Россия, пред вами -потомство, Бог и Его всесвятой Промысл! Не забывайте, что вами сделано уже гораздо более того, что остается сделать. Еще одно, другое поприще времени и терпения; еще одна, другая победа, - и враг со стыдом должен будет возвратиться вспять. О, как тогда воскликнет и восплещет от радости вся Россия! Как отрадно будет тогда во всю жизнь на сердце у каждого из вас! Тогда во всей силе сбудется над вами слово Спасителя: жена егда рождает, скорбь имать, яко прииде год ея: егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир (Ин. 16; 21).
О, велик будет этот имеющий родиться среди настоящих трудов и скорбей ваших человек в мир! И на челе его будет написано: "Святая и Православная Россия не боится на земле никого, кроме Бога, единого Бога!" Аминь.
Слово при посещении паствы, сказанное в Одесской Успенской единоверческой церкви 17 июля 1855 г.
После некраткой разлуки мы опять теперь с вами! Между тем, давнее желание наше, благодарение Богу, исполнилось: мы посетили наш многострадальный Севастополь; видели город, исполненный героев и мучеников; смотрели вблизи на купину, горящую и несгорающую; слышали громы, не уступающие звуком своим, может быть, синайским, но гораздо губительнее их, ибо эти громы не как Божий, [а] поражают без разбора всех и каждого. Боже мой, что это за необыкновенное и ужасное положение!.. Это не город, а пространная пещь вавилонская, разожженная не седмерицею, а семьдесят крат, в которой находятся не три отрока, а целая многочисленная рать наша. Представьте дванадесять нынешних поприщ земли, в виде звездного полукруга простертых от одного до другого края залива морского; вообразите, что это протяжение земли - в поприще шириной - соделалось огнедышащим, так что день и ночь извергает из себя огнь, жупел и смерть. И под этим огненным венцом наш многострадальный Севастополь!.. И такое великомученическое положение города продолжается не дни и недели, а едва не целый год! Подлинно, если есть скорбь велия, о которой можно сказать, якова же не была от начала мира доселе (Мф. 24; 21), то это скорбь и теснота севастопольские! О, если бы и в сем случае сбылись оные утешительные слова Спасителя: избранных же ради прекратятся дние оны (Мф. 24; 22)!
И ужели нет таковых на пространстве святой земли Русской? Кто бы и где бы вы ни были, души чистые и избранные, спешите на помощь Отечеству! Се, ваше время и ваш час!.. Не медлите вознести молитвы ваши ко Престолу благодати, да пошлется скорее на землю Ангел мира, имеющий заключить студенец бездны (ср.: Откр. 9; 1), из которого столько времени исходят вражда и пагуба!..
По столь необычайной тесноте и озлоблению, продолжающихся притом столь долгое время, естественно, братие мои, что мы ожидали увидеть в защитниках осаждаемого града хотя мужество, но дошедшее до крайности и истощания; предполагали найти хотя пламенное желание продолжать стоять против врагов, но без твердой надежды отстоять защищаемое. И что же нас сретило там? Терпение - без конца, мужество - без всех пределов и условий, самоотвержение - всецелое, упование - полное и непоколебимое. Да, братие мои, благодарение Богу, там есть военачальники, не уступающие духом древним великим поборникам земли Русской, такие военачальники, которые способны и достойны были бы предводить не человеческими токмо бранями, а и Господними! (Сир. 46; 4). Там есть простые воины, которые умеют действовать не одним оружием вещественным, а и духовным, то есть верой и молитвой. Там нашли мы такое презрение смерти, такую любовь к Отечеству, такую преданность в волю Божию, что вместо того, чтобы поучать чему-либо слушавших нас, мы сами учились у них великой науке жить и умирать за веру и Отечество.
Трогательнее всего было для нас посещение тех храмин, в которых возлежат многочисленные сонмы уязвленных на брани воинов наших. Грустно было смотреть на то множество жертв вражды человеческой, на этот большей частью цвет воинства, пожатый и обезображенный огнем и мечом!.. Но как отрадно было, вместе с тем, видеть и замечать, что эти герои переносят свои страдания с безпримерным терпением и благодушием, что на лицах их выражаются не скорбь и ропот, а довольство собой и самоуспокоение; каждый самым взором своим, кажется, говорит вам: "Я исполнил свой долг! Отечество должно быть довольно мною!" - Когда я возвещал им, что Севастополь наш стоит и, Бог даст, устоит, что кровь их потому пролита не напрасно, ибо гордость врагов унижена; что по всем краям России хвалят и прославляют их деяния и удивляются их мужеству; что благочестивейший государь готовит им награды и успокоение; что Святая Церковь молится за них - живых и умерших, и благословляет их труды и подвиги, - о, как светлели тогда их взоры, как воспламенялись бледные лица, как порывались они выразить, им свойственным языком чувство преданности царю и Отечеству! Среди тысяч страдающих от недуга не было ни единого, который пожалел бы о своей руке или ноге, которых лишился; но сколько таких, которые от всей души сожалели о том, что им нельзя снова разить врагов! И от врачующих не раз я имел утешение слышать, что, несмотря на их внушения восставшим от недуга идти еще на отдых и покой, или даже возвратиться на время к родным, - выздоравливающие просили, как милости, немедленно возвратить их под стены Севастополя для его защиты.
Не удивитесь посему, братие мои, если мы от лица защитников Севастополя предложим вам одно прошение - о том, что когда вы услышите о геройской кончине кого-либо из них, то пожелайте молитвенно вечного покоя и милосердия Божия почившему; но не смущайтесь духом и не приходите оттого в горесть и уныние, иначе вы возмутите этим душу почившего героя, который давно возложил земную жизнь свою как жертву на алтарь Отечества. Не тревожьтесь в подобном случае и за судьбу самой брани и Отечества: будьте уверены, что вместо единого героя явится на его место несколько подобных, которые были не так известны потому только, что почивший должен был стоять выше их.
Чего же, вопросите наконец, ожидать нам в будущем? Скоро ли конец брани? Есть ли надежда на успех? Не следует ли готовиться к новым лишениям и жертвам?
Будущее, братие мои, как всегда, так и ныне в руках не человеческих, а в деснице Господней; но потому самому, что оно не в руках человеческих, а в деснице Господней, мы можем иметь добрую надежду на успех. Ибо Господь всемогущ и праведен, а наше дело правое, и мы не желаем зла самым врагам нашим.
Впрочем о том, что будет, мы можем гадать и судить уже потому, что было и есть. Каких врагами нашими не употреблено против нас усилий и средств? И много ли успели они в своих замыслах в продолжение столь долгого времени? - Один наскоро укрепленный город, на краю отдаленного от сердца империи полуострова, стоит доселе как скала, о которую сокрушаются все силы и все надежды вражий. Велик ли был бы ущерб Отечеству, если бы и не устояла каким-либо образом эта твердыня? Ибо вместо единой их может быть воздвигнуто десять. Но и того нет и, даст Господь, не будет, как показало недавнее отчаянное нападение на нас врагов. К чему готовились едва не целый год, то в несколько часов обратилось к пагубе и стыду врагов наших.
Возблагодарим же Господа за то, что Он, хотя по недоведомым судьбам Своим, допустил восстать на нас этой неправедной и жестокой брани, но в то же время видимо облек воинство наше силой свыше и препослал ему духа мужества и долготерпения, которому невольно удивляются самые враги. Возблагодарим, говорю, за все это Господа и усугубим молитвы наши к Престолу благодати Его, да не будем и впредь оставлены благословением и помощью небесной. А чтобы молитвы наши были благоприятны Господу, то присовокупим к ним наше покаяние и смирение, ибо не напрасно сказано: Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренным духом спасет(Пс. 33; 19)! Аминь.
II. ПОУЧЕНИЯ НА КРЕСТНЫЕ ХОДЫ
Речь среди крестного хода при сретении иконы Успения Пресвятой Богородицы со святыми в ней мошами, присланной от Киево-Печерской Лавры, сказанная 14 августа 1844 г.
Откуду нам сие, да приидет Мати Господа нашего к нам (Лк. 1; 43)?
Владычица неба и земли, кто подвиг Тебя прийти в сей день и час на это место? Нам бы, вместе с горами сими, надлежало восстать, пойти и взыскать Тебя, обрести и пасть к стопам Твоим; и се - Ты Сама грядеши, ведя с Собою невидимо лик святых богоносных угодников Киево-Печерских! О том разумеем, что Ты не забыла прежнего места обитания Твоего здесь; восхотела ознаменовать и украсить посещением Своим день обновления его; возблаговолила утешить и одушевить новую братию о Христе и подать ей в нетленных мощах подвижников Печерских и пример подвигов, и залог успехов духовных. Гряди убо, Преблагословенная, и вселися зде; вселися и приими паки обитель сию под всемогущий покров Твой!
Святые горы, зрите, Кто пришел к вам, и преклоните верхи ваши пред Царицею неба и земли! - Братия, зде некогда подвизавшаяся и теперь почивающая во утробе земной, восстаньте и возблагодарите вместе с нами Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим! Братия, зде теперь вселяющаяся, падите пред Матерью всех скорбящих и предайте Ей навсегда души и сердца ваши!
Благословен Господь, пославый нам в день сей знамение милости и благодати Своей столь же великое, как и для всех видимое!
Речь при сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанная 30 сентября 1844 г.
С радостью и страхом исходим пред Тебя, Владычице! Исходим с радостью, - ибо веруем, что в этом дивном лике Твоем грядет к нам благодать Бога Сына Твоего. Исходим со страхом, - ибо знаем, что Ты не терпишь греховной нечистоты, а мы все покрыты ею. Оставалось бы и нам, подобно Апостолу Христову, воскликнуть пред Тобою: изыди от нас, яко человецы грешницы есмы! Но что будет с нами, если еще Ты, Премилосердая, удалишься от нас? Когда бы Тебе угодно было видеть праведников, Ты бы пошла не к нам; но Ты, подобно Сыну Твоему, хочешь взыскать и спасти погибшее. И мы исходим пред Тебя не яко достойные почтить, сретить и упокоить Тебя, но яко немощные духом и телом - ко Врачу душ и телес, яко блуждающие во тьме -к Наставнику и руководителю, яко ничтоже имущие - к Подательнице всех благ. Гряди убо, Мати Божия и Матерь всех скорбящих, и осени благодатным ликом Твоим град наш! Гряди и приими его под всемогущий покров Твой! Се, он у ног Твоих - вместе с душами и сердцами нашими!
Слово по случаю крестного хода, сказанное в Харьковском Покровском соборе 1 октября 1844 г.
Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя!
Этими величественными словами святой певец Церкви предначал некогда песнопения свои в честь и славу Преблагословенной Девы Марии. Он отверз уста свои, и они, действительно, наполнились Духа; возгласил слово Царице Матери, и целые века и народы с радостью внимают этому слову и повторяют его в похвалу Преблагословенной.
И у нас, братие мои, по случаю вчерашнего события и торжества нашего весьма прилично было бы повториться тому святому воодушевлению, в котором находился сладкопевец церковный. Яко духовному пастырю града сего, мне первому подобает отверзнуть уста и возгласить слово Царице Матери, удостоившей нас Своим вожделенным посещением. - Но где взять Духа? -Придет ли Он наполнить собою уста наши и отверзть я (отверзнуть их -ред.)?
Братия и сомолитвенники, мы всегда старались воодушевлять вас посильным словом нашим на духовное торжествование празднеств христианских: воодушевите теперь вашими молитвами нас самих, да не останемся безмолвны среди нового празднества нашего!
Впрочем, о слове ли нужно нам первее всего заботиться пред Царицей Матерью? Слабым ли словом нашим можем мы почтить Ту, Которая носила некогда во утробе, а теперь носит пред нами на руках Своих Самое Предвечное Слово? Не паче ли от Нее Самой должно ожидать с благоговением всем нам слова не только во уста, но и в сердце наше, того слова, которое не падает бесплодно, подобно словам нашим, на землю и не рассеивается праздно в воздухе, а проходит до основания души и сердца, потрясает страхом самого нераскаянного грешника и останавливает его на пути беззакония? - От Тебя, Владычице, от Тебя ожидаем мы этого живого и действенного слова. Сама зриши, коль слабы все глашения наши, и как мало возбуждают они и трогают сердца человеческие. Действуй убо и вешай Ты, а мы готовы навсегда умолкнуть пред Тобою! Блистай, если нужно, молниями, но просвети седящих во тьме! Греми, если потребно, громами, но возбуди спящих сном смертным!
И мне кажется, братие мои, что не только начало, но и сущность слова к нам Владычицы изречена уже самым пришествием Ее во град наш. Ибо думаете ли, чтобы кто-либо из нас, чтобы кто-либо на земле мог подвигнуть Ее с места Своего, если бы Она Сама не восхотела оставить его и прийти к нам? Ее вседержавной воле угодно было посетить град наш и избрать здесь место Себе для ежегодного пребывания между нами. Что же побудило Ее к этому? Наши добродетели или наши пороки? - Кому бы не желалось быть уверенным, что град наш удостоился этой милости за свои добродетели? Но, увы, нравы наши не позволяют нам и думать о этом; все, напротив, располагает верить, что Матерь Божия пришла к нам, как приходят издалека врачи на те места, где особенно свирепствуют жестокие болезни. В самом деле, какого нравственного недуга нет в нас? Возьмите любое место из пророков или Апостола, где описываются пороки и страсти человеческие, и сличите с ними жизнь нашу. Несмотря на то, что у них изображаются часто пороки людей неверующих, все то найдется в ужасном избытке и между нами, христианами. И вот, Матерь Божия, видя крайность зол, нас снедающих, благоволила по милосердию Своему прийти в чудотворном лике Своем на сожительство с нами. "Они являются предо мною и из града, - рекла Она, - но когда являются? В то время, как и земля, и воздух, и воды, окружающие обитель Мою, занимают их видом своим, когда влечет их к месту пребывания Моего самая плоть и кровь их, ищущие удовольствия в весенних и летних путешествиях. Проходит лето, и они все сокрываются, оставляя Меня в забвении, якоже не сущу близ них. За эту неблагодарность надлежало бы забыть и оставить их самих; удалиться из их страны и пойти в другую, или на небо - к Ангелам и душам праведных. Но что будет с ними? Оставленные Мною они еще более вознерадят о своем спасении, еще невозвратнее предадутся похотям и страстям, еще глубже погрузятся в чувственность и ожесточение греховное. Употреблю убо еще единое средство: оставлю место Свое и пойду Сама во град их; пройду по его стогнам и торжищам; воззрю на храмы и домы их; посмотрю на места правосудия и наук; увижу всех и все, и Сама дам видеть Себя всем и каждому. Как они ни примут Меня - с усердием и любовью, или с невниманием и холодностью, выйдут на сретение Мне многочисленными толпами, или в малом числе, - для Меня все равно; Я ищу не славы Своей, а их спасения. Потому, несмотря на всю тяжесть пребывания посреди нечистот и соблазнов греховных, останусь среди их в лике Моем на все то время, в которое они оставляли Меня в забвении. Может быть, смирение и любовь Моя тронут и поразят кого-либо. Может быть, гордый властелин, видя на руках Моих Судию живых и мертвых, вспомнит, что и над ним есть невидимый Господь и Владыка, и престанет томить бесчеловечно подручных своих. Может быть, жестокосердый богач, усматривая, как Мое сердце отверсто для всех скорбящих, и сам не будет более затворять врат дома своего от тех, которые, страдая от глада и хлада, почли бы за милость питаться от крупиц, падающих с роскошной трапезы его. Может быть, высокоумный мудрец, вспомнив Мою веру и преданность в волю Всевышнего, отложит шатания ума превратного и возлюбит благое и легкое иго Сына Моего. По крайней мере, Я утешу тех, которые не имеют уже на земле утешения, покажу всем страждущим и обремененным, что Я помню их, что они близки к Моему сердцу".
Представляя себе все это, мы исходили, братие, вчера во сретение Матери Божией хотя и с радостью - ибо кто не возрадуется пришествию Владычицы земли и неба? - но еще более со страхом; ибо что можем мы представить в обрадование Ее Самой? Представим ли нашу холодность к вере, с которой мы прибегаем под сень Святой Церкви и к Таинствам ее токмо в случае крайней необходимости, а все прочее время блуждаем по распутиям мира, якоже язычники, не имущие упования? Представим ли нашу роскошь, которая поглощает нередко целые имущества и лишает наследства и способа к существованию тех, о которых первее всего надлежало бы печься отцам и матерям, не забывшим своей природы? Представим ли наше непостоянство и лживость, для которых нет ни слова священного, ни обетов ненарушаемых, ни пределов непреходимых? Представим ли так называемое "искусство жить в свете", состоящее большей частью в том, чтобы не иметь ни своего ума, ни своего сердца, ни своей души и совести? Одно ободряло и утешало нас при мысли о плачевном состоянии нравов наших: что Матерь Божия яснее нас видела всю греховную проказу нашу, и однако же возблаговолила прийти к нам; что у Нее, Всемощной, не может быть недостатка во врачевствах на все недуги и на все язвы, от которых страдаем мы, и что, если мы не останемся бесчувственны к великой мысли Ее, нам явленной, и обратимся к покаянию, то все приимет новый и лучший вид: и домы, и сердца наши.
Итак, теперь от нас самих зависит, что будет для нас пришествие к нам Матери Божией в чудотворном лике Ее. Если Она увидит нас готовыми к исправлению наших нравов и жизни и к приятию благодатных даров Ее, то, без сомнения, ущедрит нас новыми благословениями Сына Своего. Если же мы и в присутствии Ее будем продолжать свою греховную безпечность и предаваться прежним порокам, то вместо даров и милости можем привлечь на себя сугубый гнев и наказание. Ибо когда вы не внемлете нашим вещаниям и словам, то мы можем только предать вас суду вашей совести, и ничего более; а у Царицы неба и земли все во власти: речет - и все стихии восстанут на безчув-ственного грешника; поразит - и никто не защитит, никто не исцелит!
Итак, подумай и осмотрись каждый! Среди нас Врач и вместе Судия! Над нами милость и прещение! Когда во граде нашем бывает царица земная, тогда умолкают по стогнам его все безчинные клики. Да умолкнут они тем паче ныне ради Царицы Небесной! Да явится весь град наш чувствующим, -Кто теперь среди его! Аминь.
Слово по случаю обратного крестного хода, сказанное в Харьковском кафедральном соборе [1845 г.]
Кончились светлые дни праздника! Окончилось и пребывание у нас чудотворной иконы Матери Божией! Мы не предполагали такового сочетания дней, оно вышло само собою, - и как вышло?! Так, что если бы и долго думать о том и соображать, то нельзя бы изобрести лучшего. Видно, что кто-то без нас в этом случае думал за нас, и так расположил дни и месяцы, что первое посещение нас Матери Божией окончилось не прежде и не позже, как с окончанием дней Светлой седмицы, дабы сетование о разлуке с благодатной Посетительницей могло найти для себя утешение в самом образе разлуки.
Да вознесется же от всех нас за это благодарение Тебе, невидимый ни для кого, но доведомый по Своим действиям для всех, Верховный Благораспорядителю всяческих! - Это Твое действие и вместе знамение для духовной немощи нашей! Без этого мы продолжали бы недоумевать, благоугодное ли Тебе дело совершили мы, дерзнув воздвигнуть Матерь Твою в чудотворном лике Ее на небезтрудное шествие к нам и на некраткое пребывание во граде нашем. Теперь, когда от начала до конца этого пребывания все так благоустраивалось, что самые стихии видимо содействовали торжествам нашим, самые дни и месяцы сочетались по желанию и потребностям нашим, теперь - конец недоумениям! Нам остается токмо благодарить и славить Твое всесвятое имя!
Воздвигнись и ты, богоспасаемый град Харьков, и прими новое священное учреждение не как плод соображений человеческих, а как дар непосредственной милости к тебе Божией! Да соединится отныне судьба его с судьбой твоей, и да соделается оно для позднейших родов памятником - не наших каких-либо ничтожных имен и трудов, а нашей общей с тобою веры в Бога Спасителя и нашего совокупного благоговения к Пречистой Матери Его! Прими и храни учреждение сие в простоте веры и чистоте совести как наилучшее украшение твое и отличие от прочих градов, тебе подобных. Или паче - оно да хранит тебя от всякого зла, да напоминает тебе среди куплей и молвы житейской о едином на потребу, да украшает собою твой мир и твою радость; и, поелику на земле нельзя быть без искушений и градам, также как людям, да утешает тебя и воодушевляет упованием в тяжкие годины бедствий общественных!
Итак, братие мои, Матерь Божия в чудотворном лике Ее была теперь свидетельницей и наших прошедших постов, и наших минувших праздников. Что же узрела Она в нас и что речет теперь о граде нашем Сыну Своему и Богу? Испросит ли нам сугубую благодать даров духовных, яко способным принять и употребить ее во спасение души своей? Или найдет нужным возгреметь над нами гласом прещения и суда, да возбудимся от сна греховного, яко нерадящие о своей совести?
Что бы ни было ниспослано нам от Тебя, Всемудрая и Преблагая Посетительница наша, мы приимем с верой и любовью. Ибо если мы приемлем, ничтоже сумняся, советы и предписания врачей на жизнь и смерть нашу, тогда как они, яко человеки, могут не знать хорошо наших недугов, или, и зная их, не умеют избрать врачевства благоприличного, то от Тебя ли усомнимся приять какое-либо врачевство, пред Которой открыты все немощи наши, и Которой доведомо все, могущее служить ко благу душ наших? Только оставляя место сие, не лишай нас невидимого покрова Твоего и даруй утешение паки и паки сретить Тебя и поклониться святому лику Твоему на месте сем!
Но се (тут - ред.) и знамение неоставления нас Матерью Божей! - Место покоища Ее среди храма этого не останется праздным; его займет ныне же подобие того чудотворного лика, пред которым с благоговением преклоняется первопрестольный град Москва. Изображение будет другое, но благодать и милость - те же. Не прервем, братие, и мы святого обыкновения собираться каждый пяток в храме нашем для возглашения хвалебного пения в честь Преблагословенной. Мы будем преклоняться пред Нею долу, а Она будет ходатайствовать о нас горе. Излишне ли для кого-либо это ходатайство? Ах, все мы "в напастех и скорбех мнозех!" У каждого есть раны в душе и язвы в совести, а врачевства и пластыря нет на них у мудрости человеческой. Врач душ и сердец там - горе, и яко Безпредельный и неописанный, благоволит для нас, обложенных плотью и заключенных в пространстве и времени, являть присутствие Свое в знамениях и образах чувственных. Будем поклоняться этим знамениям, доколе не сподобимся зреть лицом к лицу. Аминь.
Речь при втором сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанное 30 сентября 1845 г.
Паки сретаем Тебя, Владычице! - сретаем и радуемся, ибо видим, что Ты не оставляешь нас, недостойных. Но что представим Тебе радостного? Надлежало бы в сей день явиться пред Тебя с новыми добродетелями, а мы предстаем с теми же нечистотами и неправдами. Се, уже и знамение гнева небесного над нами! Едва Ты удалилась от нас, как свирепый огнь начал ходить по стогнам нашим и одесятствовать (брать себе десятую часть как жертву - ред.) домы и вертограды наши. Что и теперь грядет во след Тебя? - не знаем, но веруем и уповаем, что грядет не суд и казнь, а милость и спасение, ибо Ты Матерь Того, Кто сказал о Себе: прыыдох не да сужду мирови, но да спасется мир (ср.: Ин. 3; 17).
Граждане града Харькова, отверзите домы и сердца ваши для принятия Богоблагодатной! Труждающиеся и обремененный, окружите паки Матерь всех скорбящих! Служители алтаря, предначните снова хвалебные песни во славу Той, Юже славословят Херувими и Серафими!
Всяк земнородный да взыграет духом, торжествуя, и да воспоет, радуяся, Тоя чудеса!
Слово по случаю крестного хода с чудотворной Озерянской иконой Божией Матери, сказанное в Харьковском кафедральном соборе 1 октября 1845 г.
Вода много не может угасити любве, и реки не потопят ея (Песн. 8; 7), -говорит Премудрый. Вчерашний день как бы нарочно был избран для испытания этой святой истины и над нами, грешными. Небо и земля, казалось, совокупились для того, чтобы угасить любовь нашу к чудотворному лику Матери Божией, во сретение которого исходили мы. Сама Она явилась пред нас не так, как прежде, окруженная не лучами полдневного солнца и тихим дыханием ветра, а едва не полночным мраком тучи и неудержимыми потоками осенних вод.
Но, благодарение Господу, любовь наша не угасла и среди такого разлива водного, и облака, на нас дождившие, не будут свидетелями нашего отпадения. Говорим так с тем большей радостью, чем сильнее можно было опасаться за противное. Ибо священнодействие, вчера совершенное, подобно еще младому неукоренившемуся растению.
Для совершенного утверждения его в нравах народных потребен не год, или два, а, по крайней мере, десятилетие. И вот, на это юное растение вдруг возвеяла целая буря! Долго ли было потерять не только листья, но и корни, -пасть и сокрушиться? Но, благодарение Господу, оно устояло; и мы с радостью можем теперь вслед за мудрецом Израилевым говорить: Вода многа не может угасити любве, и реки не потопят ея! Препобеждена трудность, более которой в этом случае нельзя и ожидать: мы видимо прикоснулись к последнему пределу возможного неудобства в таком святом деле и чрез это самое стали ближе в духе к нашей Небесной Заступнице. Ибо свойство всех трудных вещей и действий таково, что они, если предпринимаются для кого-либо, то по совершении их теснее связуют действовавших с тем лицом, для которого перенесена трудность.
Уповаем, что и нас вчерашняя туча и потоки не разъединили, а привели в некое особенное содружество с той святыней, для которой мы должны были препираться со стихиями. Но что значит, что Небесная Заступница наша восхотела ныне явиться нам, окруженной потоками вод? Ибо туча, долго висев праздно над градом, как будто ожидала Ее пришествия, дабы с приближением Ее тотчас пролиться всецело над нами. Если не дерзновенно в подобных случаях угадывать причину и цель случившегося, то мне кажется, что Богоматерь восхотела испытать наше сердце.
Мы едва не всем градом исходили прежде во сретение Ее; так же поступали, когда Она удалялась от нас; но тогда все так благоприятствовало шествию, что оставаться дома значило бы лишить себя самой занимательной прогулки. Удивительно ли, что в таком случае шел на священнодействие и самый старый, и самый малый? Тут нельзя было различить усердия к Богоматери от собственного удовольствия для каждого.
Надлежало испытать нас; и вот Она затруднила потоками вод Собственное шествие, да явится, кто сретал Ее от веры и любви, и кто исходил по одному обычаю, для собственного развлечения. Цель сия достигнута: не вполне усердное, слишком озабоченное самосохранением, ищущее во всем своих си (1 Кор. 13; 5) осталось вчера дома; а вера и любовь не убоялись трудностей, не усомнились подвергнуться неблагоприятному влиянию стихий и остались невредимыми. Вода многа не возмогла угасити любве: несмотря на все неудобства и опасения, один град наш успел выставить более спутников в шествии Царицы Небесной, нежели сколько обрелось некогда не преклонивших колена пред Ваалом в целом царстве Израильском. Можно ли не радоваться этому и не благодарить за это Господа? - Что касается до меня, то я не видел при этом шествии ни облаков, ни дождя, ни грязи, а взирал на одно усердие несущих святую икону и благодарил Бога. Не напрасно, думал я, надеялись мы на душевное благорасположение наших сограждан ко святому делу; подобные подвиги еще незнакомы им, но вот, они поступают так же, как иногда юные ратники заменяют собою опытных воинов. С такими людьми можно дерзать на все благое, хотя бы оно было сопряжено и с трудностями.
Так думали мы и радовались духом, и не чувствовали трудности шествия. Тем паче не могло укрыться усердие ваше, братие, от взора Матери Божией. Она, Преблагая, не забудет этого и, яко Всемогущая, не замедлит и со Своей стороны ознаменовать Свое благоволение граду нашему удалением от него бед и искушений.
Даже не в предвестие ли этого служили потоки водные, Ее окружавшие? Ибо отчего страдали мы в продолжение всего лета? От засухи, огня и пожаров. В чем имели нужду? В прохладе и орошении. И се, при самом вступлении во град наш Царицы неба и земли хлябии небесные, дотоле заключенные, тотчас пролились, как бы отверстые Ее всемощной десницей! Не для того ли, да видим и разумеем, что в Ее власти все стихии, что Она как влиянию вод, так и пламени огня может рещи: до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя (Иов. 38; 11)?
Если мы, воодушевленные этим знамением, прибегнем с верой и чистым сердцем к Ее всемощному заступлению; если притом, уподобляясь Ей, Премилосердой, окажем усердную помощь пострадавшим от пламени собратиям нашим; если, наконец, покажем любовь не к ближним токмо нашим, но и к себе самим - исправлением наших злых нравов, воздержанием от пагубной роскоши, взаимных пререканий, зависти, гордости, гнева и прочих страстей, то нет сомнения, что огненное запаление, столько и так долго всех нас тревожившее, молитвами Ее навсегда мимоидет от нас, и мы по-прежнему будем наслаждаться безопасностью, миром и тишиной.
Да, братие мои, без исправления наших нравов не может сделать благо-потребного для нас Сама Матерь Божия. Ибо Ее сила есть сила Сына Ее; а сила Самого Сына в благотворном явлении своем зависит от душевного расположения и свойства тех, которые желают пользоваться ею. Не сотвори в них сил многих (Мф. 13; 58), - сказано в Евангелии о некоторых градах и весях. Почему? - За неверство их. Неверство связало собой, можно сказать, самое всемогущество Сына Божия. Что сказано о неверстве, то же, и еще более, должно сказать о нераскаянности во грехах, которая, впрочем, и заключается всегда в неверстве, как смертоносный плод в ядовитом семени. Ни Сын Божий, ни Пречистая Матерь Его не сотворят и в нас сил многих, не сотворят ни единой, если усмотрят в нас (а от Них ли что может укрыться?) неверство, нечистоту плотскую и ожесточение во грехах. Таков закон святости Божией, таково свойство правды вечной, что они ни в каком виде не могут потворствовать в нас греху и неправде. Посему, если хотим, чтобы град наш был градом Богоматери и находился под Ее особенным покровом и заступлением, то должны приложить все старание о чистоте нравов, о искоренении соблазнов, о пресечении всего, что может вести ко греху и располагать к удалению от Бога.
Мне кажется, что это самое, между прочим, восхотела внушить нам и Небесная Покровительница наша событием вчерашним. Ибо припомните, что означает в слове Божием омовение водою? - всегда означает покаяние и изменение жизни на лучшее. Да сбудется же это и над нами! Да изменятся нравы и жизнь наша. Мы невольно приняли вчера внешний знак - орошение водами; усвоим же себе добровольно и внутренний смысл этого знака - раскаяние во грехах наших, да приимем за сие и благодать сего Таинства. С уверенностью называю случившееся таинством, ибо если о израильтянах, бывших с вождем своим Моисеем под столпом облачным, говорится потому у Апостола, что они в Моисея крестишися во облаце (1 Кор. 10; 2), то почему и о нас, которые вместе с этим чудотворным ликом прошли сквозь тучу и потоки вод, не сказать, что и мы крещены вчера во облаце - в Матерь Божию?
Уразумеем же силу этого крещения, возлюбим Крестившую нас и как изшедшие из купели пакибытия начнем новую жизнь не по духу века сего и требованиям плоти, как доселе многие жили, а по заповедям Евангелия и уставам Святой Церкви. Царица неба и земли, успокоившись теперь на месте Своем от трудного вчера шествия с нами, ожидает теперь от нас не свечей и фимиама (чем обыкли мы изъявлять пред Нею усердие свое), а слез покаяния, примирения со врагами нашими, воздержания от похотей плотских, удовлетворения обиженных нами, благодушного претерпения искушений, готовности служить, чем кто может, во славу Божию и на пользу нашим ближним.
Обрадуем Матернее сердце Ее и возблагодарим за Ее трудное шествие к нам этими приношениями и дарами, которые одни достойны Ее благости и величества, и одни могут низвести на нас и домы наши Ее всемощное заступление. Аминь.
Слово по случаю обратного крестного хода из города Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1851 г.
Уже явились два первоверховных Апостола для сопровождения Матери Божией при Ее возвратном шествии к месту Своего пребывания. Явились, говорю, два Апостола, ибо, не думайте, чтобы мы одни сопровождали Богоблагодатную в Ее шествии: нет, вместе с нами невидимо сопутствуют Ей лики Ангелов и соборы святых. И как бы могло быть иначе? Если царицы земные никогда не являются пред собранием народа без сопровождения их лицами высокими и всеми уважаемыми, то Царицу ли неба и земли оставят едину в Ее торжественном шествии небожители, которые в созерцании Ее совершенств и в прославлении их находят для себя неисчерпаемый источник радости и блаженства? Посему-то Она и на святых иконах изображается большей частью окруженной соборами Ангелов и святых. Это не воображение живописцев, а самая истина, или, точнее сказать, только тень истины, ибо в какой бы славе мы ни изображали Ее, никогда не можем изобразить, как бы следовало, в Ее пренебесном величии.
Итак, мы пойдем за Матерью Божией в сопровождении Ангелов и святых. Думаю благочестно, что и души усопших братий наших, когда мы будем проходить мимо места их упокоения в недрах земных***, не останутся неподвижны; изыдут незримо, кому из них то возможно, на сретение Заступнице живых и мертвых и воздадут Ей достодолжное поклонение.
Все это, братие мои, не новое ли побуждение совершать нам крестное шествие наше не только со внешним приличием, скромностью и благочинием, но и с духом веры в сердце, с благоговением в душе? Да удалятся от нас потому в этот день (о, если бы и навсегда!) всякая молва и клич, тем паче все знаки невоздержания, которыми, к сожалению, обыкли ознаменовываться, или, лучше сказать, омрачаться и безобразиться у некоторых дни праздничные! Да познают иноверцы из самого образа духовных торжеств наших, как чиста и свята вера наша, и, тронувшись тем, что видят, да научатся уважать и любить, чего не видят. Велика сила примера христианского! Она действует разительнее всякого слова. Если бы христиане вели себя и жили, как того требует Евангелие, то давно бы, как замечает святитель Златоуст, не осталось ни одного еврея и магометанина, ибо все охотно преклонились бы с верой пред Евангелием и Крестом, видя, как они изменяют человека на лучшее.
Не будем, по крайней мере, показывать в себе худшего, памятуя, что наше положение не похоже на положение других градов отечественных, что мы окружены иноверцами, что посему все, и доброе и худое наше, для них видимо и ими ценимо - к чести или безчестию самого христианина.
Мати Божия! Благодарим Тебя за посещение града нашего, и да простит нам любовь Твоя, если взор Твой не обретает в нас теперь всех плодов Твоего пребывания между нами! Но Ты зришь нашу веру в Сына Твоего и любовь к Тебе: где сия вера и таковая любовь, там, надеемся, явится Твоими молитвами и добродетель. Аминь.
Слово по случаю обратного крестного хода из Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1852 г.
Куда идет от нас Матерь Божия и почему не пребывает с нами? Идет к месту первобытного явления Своего, которое по той самой причине имеет оставаться местом и постоянного Ее пребывания. Как во время земной жизни Своей Богоматерь обитала большей частью не в Иерусалиме, или другом каком-либо из знатнейших градов Иудиных, а в бедном, незнатном и даже презираемом иудеями Назарете, так и теперь Ей благоугодно было просиять знамениями и чудесами Своими не в каком-либо из значительнейших градов наших, а в бедной и малоизвестной веси Касперовской.
Будем ли потому завидовать этой веси? Напротив, это должно научить всех нас кротости и смирению, которые низводят на человека особенное благоволение свыше.На кого, - говорит Сам Господь у пророка, - воззрю, токмо на кроткого и смиренногои молчаливого и трепещущаго словес Моих (Ис. 66; 2). Видите, как много значит у Господа наше смирение! Он взирает на человека смиренного, как на некую драгоценную редкость: радуется о ней и как бы любуется ею. А как легко, казалось бы, всем нам стяжать эту прекрасную добродетель! Ибо смиряться постоянно праведнику, может быть, иногда и не так удобно по причине невольного сознания своих совершенств и добродетелей; а смиряться грешникам, каковы все мы, что за труд и что за невозможность? Если только в нас есть сколько-нибудь чувства и совести, то это и естественно и необходимо.
С другой стороны, если какой добродетели мы могли научиться от Самой Матери Божией, то смирению, ибо хотя Она была исполнена всех совершенств, но первее и сильнее всего в Ней, как некий драгоценный камень в венце царском, сияло пресвятое смирение. Оно-то и привлекло на Нее всю полноту благодати Божией; за него-то Она избрана из всех дщерей Адамовых в Матерь Единородному Сыну Божию:яко призре, - исповедует Сама Она в благодарной молитве к Господу, - на смирение рабы Своея (Лк. 1; 48).
Пойдем же во смирении духа и сердца за Преблагословенной до места Ее явления и пребывания, и воздадим таким образом честь этому месту, невзирая на его простоту и незначительность земную. Пойдем с такими же чувствами, как шли некогда волхвы из богатого Востока в бедный Вифлеем. Кто владеет дарами счастья земного, тот неси, подобно волхвам, в дар Пречистой свое злато и ливан. А кто сам алчет и жаждет, тот явись, подобно пастырям вифлеемским, без даров, но с живой верой и простотой. В таком случае, за него сами Ангелы воспоют хвалебный гимн во славу Преблагословенной. Только никто не имей дерзости и злого духа Аффониева, того злополучного Аффония, который, как говорит Предание, осмелился было возмутить самое перенесение апостолами тела Богоматери по Ее Успении в Гефсиманию. Он был наказан за свою дерзость слепотой и отъятием рук. То же может быть и теперь: Матерь Божия есть Матерь всех скорбящих и обремененных, коль скоро они имеют веру и сыновнюю любовь к Ней. Но для неверующих, безчинных и продерзых Она в то же время есть премудрая наказательница и грозная омстительница. Имеяй уши слышати сие, да слышит и блюдет свою душу! Аминь.
Слово по случаю новоучрежленного крестного хода из города Херсона в город Николаев, сказанное в Николаевском городском соборе 1 июля 1853 г.
Не видимое ли знамение благодати Божией над страной нашей? - Прошедший год поля херсонские освятились крестным шествием через них чудотворного лика Матери Божией; нынешний год воды Днепра и Буга сподобились нести на раменах своих Царицу неба и земли. В продолжение тысячелетий много видели они событий среди пучин и берегов своих, но никогда не видали подобного зрелища. И если бы не всепревосходящее смирение Царицы Небесной, бывшее отличительной чертой Ее на земле и не оставившее Ее, как видно, и на небеси, то и с этими водами могло последовать при этом случае то же, что было некогда с Иорданом во время Крещения Спасителя. Видеша, сказано, воды и убояшася, трепетен бысть Иордан и возвратися вспять. Наши воды не возвратились вспять, а, соединившись дружно с огнем, поспешили принести сюда лик Царицы Небесной. Таким образом можно сказать, что все стихии взяты Ею у нас под Ее особенное покровительство. Не должно ли потому радоваться об этом событии не только граду сему, но и всей стране нашей?
Да, братие мои, довольно уже времени отличалась страна наша именем России Новой, и не именем токмо, но и обычаями и недостатками устройства; время теперь принять ей на себя вполне характер России древней, и как истинной дщери походить совершенно на свою матерь. Но чем достигнуть нам такового уподобления? Первее всего, духом веры и делами благочестия. Россия украшается многими качествами и совершенствами, потому много можно усвоить ей прозваний славных и великих. Немало и усвоено. Но самое важное, самое отличительное от всех народов прозвание России то, что ее одну именуют "Святая Русь". Почему "Святая"? Потому что веру свою она всегда ставила выше всего, всем готова была жертвовать и жертвовала, только бы сохранить Православие своих предков, и, несмотря на все превратности, сохранила во всей первобытной чистоте во спасение свое и на пользу и употребление всех народов, имевших несчастье утратить таковое сокровище. Чего не отдала за то Россия? Чего не вытерпела? Посему без всякой гордости и сомнения чада России обыкли называть матерь свою Святой, - подобно той земле, где явился во плоти, жил, умер и воскрес Спаситель наш. Но по той же самой причине и наша Новая Россия тогда только вообразит в себе Россию древнюю, когда проникнется тем же духом веры и благочестия, когда и о ней можно будет сказать - Святая Новая Россия.
Без сомнения, чтобы заслужить столь высокое проименование, первее всего для этого требуется живая вера в сердцах наших и живая христианская любовь в делах наших, а не одна внешность, не одно умножение обрядов священных. Но и внешнее имеет свою важность и значение, когда соединяется с внутренним: оно может вызывать и возбуждать даже внутреннее. Что первее является на дереве: листья или плоды? - листья; не будь листьев, не явится и плода. Так и в деле благочестия. По свойству плотяной природы нашей мы невольно водимся чувствами. Потому обряды Церкви, благочестивые обычаи всегда служили к возбуждению духа благочестия. Посмотрите на древнюю Россию: она, кроме многих других средств к питанию и укреплению чувств благочестивых, из края до края на всем неизмеримом пространстве ее испещрена крестными шествиями, в которых пастыри Церкви вместе со всем православным народом, не удовлетворяясь храмами, исходят под кров небесный, проходят стогны градов и весей, обтекают поля и леса, призывая на всю страну благодать Господню и свидетельствуя тем свою веру в Бога и святых угодников Его. Под сенью подобных-то благочестивых обычаев воспитался дух благочестия в Отечестве нашем и соделал ее Святой Русью.
У нас, по самой новости страны, не было сего, но долженствовало быть и, благодаря Господа, начало быть в таком виде, как только можно было пожелать. Ибо не стогны уже града или веси, не поля токмо и нивы, но целое поморие (приморье -ред.) соделалось поприщем для совершения священнодействия. Не милость ли это Господня? Долго мы пребывали в скудости, были предметом сожаления, едва не упреков; и вот, получили то, чего нет, можем сказать, нигде. Теперь не только собратия наши по вере, являясь в страну нашу, но и иноверцы, среди нас обитающие, увидят, что мы занимаемся не одними житейскими делами, преуспеваем не в одних бранных деяниях или в торговле, а с радостью посвящаем время на дела благочестия; увидят и скажут: "Это страна христолюбивая, это народ богобоязненный, это тоже Святая Русь!"
Вам, жители града Николаева, принадлежит святая честь доставить радость столь чистую всему краю нашему. Мы не вызывали вас на сие; это плод движения собственного сердца вашего, или, лучше сказать, действия над вами благодати Господней. Ибо мы сами по себе, как говорит святой Павел, не можем и помыслить доброго. Херсон подал пример; а у вас тотчас явилось подражание, - такое подражание, которое превзошло самый пример. В этом-то случае должно повторить слова апостола: добро есть ревновати в добром. И, без сомнения, поступок ваш не останется без нового подражания, не замедлят возникнуть новые священнодействия, и, таким образом, кольцо к кольцу составится златая цепь, которая обнимет собою всю страну нашу и приблизит ее к чести именоваться "Святой Новороссией".
Храни же, град Николаев, сокровище, тобою стяжанное. Ты носишь имя, единое с именем благочестивейшего государя нашего; потому уже подобает тебе особенно быть градом благочестивым.
Среди тебя уготавливаются плавучие крепости в защиту страны и в страх врагам; се, каждый год будет являться среди тебя Воевода Небесная, Которая не раз поборала (помогала-ред.) древле православному народу против полчищ лжеверия. Яви, что ты достоин такой чести!
Слово по случаю крестного похода, сказанное в городе Николаеве 1 июля [1854 г.]
Итак, богоспасаемый град Николаев, как бы водимый предчувствием будущего, ты не напрасно возжелал в прошедшем лете (в прошлом году - ред.) видеть среди стен твоих сие чудотворное изображение Матери Божией и Избранной Воеводы сил Небесных, и не видеть только возжелал, но и усвоить для себя благодатное посещение Ее в каждое лето. Предчувствие твое исполнилось! Жестокая брань обняла уже собою все концы земли отечественной. Целые многочисленные народы снова готовы совокупиться против нас единых; даже те из них, которым мы недавно были во спасение от видимой пагубы, и те отдалече нас сташа и поучишася тщетным.
Против такого множества видимых врагов и тайных недругов есть у нас, благодарение Господу, немало и естественных средств к защите: имеем многочисленное и храброе воинство, которому не впервые сражаться и побеждать не считая врагов; имеем вождей мудрых и опытных, которых имена и подвиги уже давно пронеслись со славой далеко за пределами Отечества; паче же всего есть у нас на престоле такой венценосец, которому равного видимо нет ныне во всех царях земных, которому за его веру и смирение пред Царем Небесным дано свыше совершить столько важного и великого для блага не только России, но и целого света, что всякое покушение против его чести и величия служит только признаком злобы и неразумия. Но невзирая на все это, кто из нас будет столько самонадеян и безрассуден, чтобы в настоящих чрезвычайных обстоятельствах Отечества нашего возложить всю надежду свою на собственную нашу силу и собственное искусство?
Благочестивейший монарх наш первый подает пример упования не на свои силы и искусство, а на благословение и помощь свыше, и как сам ищет молитвенно, так и всех подданных своих призывает искать Заступника Небесного.
Кто же между небожителями скорее всех может принять нас под свой покров и защиту, как не эта Взбранная Воевода, Которая издревле обыкла быть Защитницей рода христианского и особенной Покровительницей нашего православного Отечества? Раскройте летописи отечественные и вы увидите, что везде и всякий раз, когда Россия была в особенной опасности, видимо и разительно открывался над нею Покров Богоматери. Новгород осажден князем Владимиром, и нет у него [города] силы стать против его дружин многочисленных*. Это спасение последовало и явилось от иконы Богоматери, по этому самому прозванной "Знамением". Москва трепещет со всей Россией, ожидая нашествия татар и Тамерлана, и ищет спасения у подножия святой иконы Владимирской. Тамерлан, никем не сраженный, поспешно отступает сам, ибо видит в сновидении Жену царственную, грозящую ему Своим скипетром. Та же Москва в тяжком плену у ляхов, почти потеряна всякая надежда на ее освобождение ...каким образом? - По знамению от святой иконы Богоматери Казанской. И что укрепло воинство русское с такой непреодолимостью стать и устоять на полях Бородинских против ужасного напора полчищ Наполеоновых, если не явление в стане нашем накануне великого дня битвы чудотворной Смоленской иконы Богоматери, которая, воздвигшись от места своего, ходила вместе с полками нашими, доколе не был сокрушен рог врага лютого?
Таким образом, прибегая к заступлению Матери Божией, мы идем верно по следам благочестивых предков наших, делаем то, что делала всегда вся Россия.
И не на сие ли истое озарился чудесами в стране нашей сей дивный лик Богоматери? Не могу сокрыть от вас, братие, что когда услышал я о таковом прославлении его, то, возблагодарив Бога за новую Его милость, вместе с тем невольно помыслил сам с собою, что значит этот новый ряд знамений свыше? Не наступает ли для страны нашей каких-либо особенных испытаний и опасностей? Не предварение ли это к тому, чтобы мы, видя над собою Покров Богоматери, не унывали, когда придет година труда и бедствий? Так думал я, слагая глаголы событий в сердце своем; и вот, не прошло и семилетия, как предположения мои оправдались на опыте, ибо, как сами ведаете, не один, а несколько народов восстали лютой бранью на нас. По самому положению нашему у берегов морских брань эта особенно всей тяжестью и опасностью своей должна пасть на страну нашу.
(Не окончено).
Слово пред началом крестного хода в память основания города Одессы, сказанное в Михайловском монастыре 22 августа 1854 г.
Празднуя в прошедшие годы настоящее сугубое торжество наше, в память священного венчания на царство благочестивейшего государя нашего и в память основания и, так сказать, рождения града нашего, мы всякий раз по этому случаю обращались мыслью более к нашему прошедшему, ибо в нем преимущественно находили для себя всегда готовый и обильный источник для всеобщего назидания и духовного утешения.
Ныне, братие мои, напротив! И мысль и чувство всех и каждого невольно останавливаются уже не на прошедшем, а на настоящем и будущем; и понятно -по какой причине: потому что не только город наш, но и все возлюбленное Отечество наше находятся ныне в особенных и чрезвычайных обстоятельствах.
Нужно ли много объяснять пред вами, в чем эта особенность и чрезвычайность? -Каждый видит, что Россия, со времени приснопамятного 1812 года, никогда не находилась в таком враждебном облежании от народов чуждых, как ныне. Правда, против нас теперь не двадесять язык, как было тогда, а только три народа, но эти языки по их многочисленности и силе, а паче по их злобе и ожесточению против нас, равны многим племенам и народам. Притом, если видимо против нас трое, то невидимо и тайно - едва не все враждуют против нас и ждут благоприятного случая, чтобы стать открыто в ряды супостатов наших. Даже о тех державах, которым мы были не раз во спасение от явной погибели и от которых по всему праву могли ожидать если не дружества и помощи, то справедливости и безпристрастия, - даже о таковых должно, к сожалению, сказать словами святого Давида, что они отдалече нас сташа,и давно начали поучаться суетным. Все это видимо не может радовать никого. А когда подумаем о том, что замыслили против нас наши враги и чего хотят непременно достигнуть, во что бы то ни стало, то есть ослабления и унижения нашего Отечества; а когда представим, какого напряжения сил, каких жертв и лишений требует и будет требовать от нас эта бороба с таким множеством озлобленных противников; когда, наконец, вообразим, что все это и для нас и для всего человечества неминуемо должно стоить великих потоков слез и крови, - то светлость настоящего торжества нашего легко может обратиться в самый нерадостный сумрак, среди которого место уже не веселию и радости, а всеобщему сетованию или безотрадному молчанию.
(Не окончено).
Слово по случаю крестного хода, сказанное в женском Михайловском монастыре в Одессе 22 августа 1855 г.
По-прежнему собрались мы, братие, вспомянуть день рождения града нашего и освятить его молитвами и крестным шествием по стогнам градским, -собрались по-прежнему, но какая разность в обстоятельствах настоящего времени в сравнении с прошедшим! Тогда мы все радовались, воспоминая не только начало нашего города, но и начало царствования благочестивейшего монарха нашего, ибо в этот же самый день он был увенчан венцом царским. Теперь сия последняя радость прешла и никогда уже не возвратится к нам более, ибо этот монарх, или, точнее сказать, тридесятилетний державный труженик воззван от земли для приятия за труды свои венца небесного. Прежде море наше в настоящий день всегда покрыто было кораблями из всех стран, и каждый из плавателей охотно принимал участие в нашей радости, свидетельствуя о том звуком своих орудий. Теперь это море пусто и закрыто для нас самих; видны на нем только недоброжелатели наши, нас стерегущие. Самый город представляет из себя не то, что прежде: нет этого множества всякого рода посетителей, и своих и иноземных; нет этого непрестанного движения и шума, происходящих от торговли и промышленности; даже многих постоянных жителей города нет, и домы их стоят едва не пусты, ибо благоразумие заставило многих удалиться от берегов морских и оставить город: картина печальная и доселе здесь никогда не виданная!
Что же? Ужели и нам, вследствие такой превратности обстоятельств, надлежало забыть день настоящий и перестать освящать его молитвой и благодарением Господу? Да не будет! Ибо это значило бы как бы отречься, хотя на время, от собственного своего бытия гражданского и вознегодовать, подобно Иову, на самый день рождения града нашего. Это значило бы показать, что наше усердие ко Господу и наша благодарность за дарование граду нашему бытия и существования были только следствием счастливых обстоятельств, в которых мы доселе находились. Нет, этого не будет, никогда не будет! Собирались мы в день настоящий перед этим алтарем благодати, когда все благоприятствовало нам; не перестанем собираться, хотя бы все стало против нас!
Этого требует, впрочем, не только долг благодарности перед Богом, толи-ко благодеявшим, но и собственное благо наше. Ибо в (такие - ред.) часы горести и искушений, как наши, куда и обратиться за помощью и утешением, как не к престолу благодати, в храм Господень? Что может скорее и вернее привлечь на нас и град наш милосердие Божие и возвратить нам дни безмятежные и благие, как не наше смирение и молитва?
Но, может быть, Господь забыл и оставил нас навсегда, как то сделалось и с возлюбленным некогда народом Божиим за его тяжкие прегрешения? - Нет, братие мои, при всех грехах и виновности нашей пред Богом мы, благодаря Его безприкладному милосердию, не можем сказать этого, ибо самое рассмотрение обышедших нас зол и искушений свидетельствует о противном, то есть что мы не оставлены Господом, хотя и подвергнуты наказанию, - ибо каждое из бедствий наших видимо растворено утешением свыше. Так, мы лишились монарха мудрого, твердого, великодушного, благочестивого; но престол его не остался празден, как это бывало некогда не раз к величайшему вреду Отечества. Ныне он немедленно занят августейшим сыном его, которого одно имя уже напоминает собой все, что есть великого и благословенного в истории народов. Мы окружены и стеснены врагами; но много ли успели доселе сделать они со всеми своими силами, со всем искусством и мужеством? Не наши ли берега видели малоуспешность их средств и ярости? Не одна ли твердыня в краю нашем - только одна - заслонила и заслоняет собою уже целый год всю Россию, и не дает ступать им ни шага далее?* Все это ясно говорит, что Господь наказуя наказа нас (и можем ли сказать, что не за что было наказать?),смерти же не предаде нас (Пс. 117; 18).
Хотим ли ускорить возвращение к нам милости Божией и дней мирных? Для того возревнуем об истинном покаянии и перемене наших нравов и жизни, ибо Господь наш, по самому Существу Своему, есть Бог милости и щедрот, Бог приближаяйся... а не Бог издалеча (Иер. 23; 23), как говорит пророк. Отдаляет же Его от нас, [а] вместе с тем приходит к нам и пагуба, ни что другое, как грехи наши и особенно наша нераскаянность в оных. Отнимем это несчастное средостение покаянием, и Господь паки станет близ нас, а с Ним обыдет нас паки и мир, и благословение. Но, Господи, уязвленные грехами стопы наши так слабы, свыкшаяся с беззакониями воля наша так упорна против закона Твоего, - что мы, и при всем желании, не в силах оставить совершенно и скоро путь нечестия и пагубы и обратиться к Тебе, источнику жизни и блаженства: доброе еже бо хотети прилежит нам; еже содеяти - не обретаем (Рим. 7; 18). Сам убо воздействуй на души и сердца наши Твоей всемощной благодатью и отними у них окаменение во грехах! Сам обрати ны к Тебе и обратимся (ср.: Иер. 31; 18) воистину! Аминь.
Слово по случаю крестного хода в Одесском кафедральном соборе 13 мая1856 г.
Как одни и те же причины производят неодинаковые действия! Новый мир, после упорной и тяжкой брани, какова была прошедшая, естественно для всех служит в отраду и успокоение; служит к тому же и для нас. Но вместе с тем, у нас радость о мире соединена с чувствами ущерба и лишения, тем чувствительнейшим, что они не вещественны, а духовны. Вследствие нового мира мы должны расстаться с этим чудотворным ликом Небесной Заступницы нашей, к которому так привыкли и очи и сердца наши. Поелику Она пришла невредимы; другие, более по видимому удаленные от опасности грады, должны оплакивать разорение своих жилищ и потерю имущества, а из жителей нашего града, когда (если - ред.) и удалялись некоторые, то снова всегда возвращались с миром в жилища свои.
Теперь, когда начинают приходить в известность замыслы против нас прежде бывших врагов наших, мы узнаем с удивлением, как один из военачальников неприятельских, вообразив, что Севастополь держится так упорно влиянием и пособием Одессы, неоднократно давал повеление своему праздно стоявшему флоту произвести нападение на нас; приказание это повторяемо было четырехкратно - и ни разу не пришло в исполнение. Почему? Кто воспятил это? Какой-либо явный или тайный союзник наш? - Нет, это сделал наш первый тогдашний враг и противник, сам повелитель галлов. Ему не менее британского вождя нужно было падение Севастополя, а для того предварительное разрушение Одессы. Издали ему еще менее видно было, что Одесса нисколько не виновна в неодолимости твердыни крымской; и однако же он, вопреки мнению своего военачальника и, следовательно, вопреки собственной своей выгоды, удерживает четырехкратно те громы, которые, можно сказать, уже пущены были на нас. Что удерживает его самого в этом случае? Без сомнения, не сожаление о нас, а какая-либо другая мысль; но в чем бы ни состояла эта мысль, - это несогласие насчет судьбы града нашего повелителя галлов со своим военачальником, это оставление нас в покое, когда так близко и так долго пылал пламень войны, и мы почитались причиной его продолжения, - все это так неожиданно и неестественно, что невольно приводит к мысли о заступлении за нас в этом случае свыше. Как будто кто в это время невидимо стоял за повелителем галлов и тем или другим образом вложил в сердце его решимость не разрушать Одессы, почитая то или ненужным, или неудобоисполнимым. Кто же мог сделать это, кроме силы высшей? И какая из высших сил была на то время ближе к нам и граду нашему, как не сила пребывавшей среди нас Избранной Воеводы Сил Небесных?
Это благодеяние к нам невидимое, - вот, всеми виденное!
Вспомните о том грозом семидневии, когда едва не вся морская сила врагов наших внезапно явилась на водах наших, и когда многие у нас, и не из малодушных, воображали, что наступает последний час Одессы. Смущенные страхом, ожидаем нападения день, ожидаем другой, третий; не можем понять причины, что удерживает врагов от нападения, - но они стоят праздно! продолжают это непонятное бездействие целую седмицу, и потом, никем же гонимые и нимало не воспящаемые в действии, удаляются невозвратно!
Кто не дивился такому странному явлению пред нами врагов наших? Кто не признавал неожиданного удаления их за особенную милость Божию ко граду нашему? Но чему могли быть обязаны мы этой милостью? Каким-либо добродетелям нашим и заслугам пред Богом? Где они? Не можем даже утверждать, чтобы эта милость была следствием нашего покаяния во грехах, ибо, увы, многого недостает доселе к его действительности (осязаемости результатов покаяния -ред.)! Одно несомненно, что над градом нашим был простерт в это время особенный покров Матери Божией, как свидетельствовал о том Ее лик чудотворный, между нами пребывавший.
И с этим-то священным и спасительным ликом мы должны теперь расстаться! - Мысль нерадостная, конечно, для набожного усердия к Богоматери, но нисколько не могущая смутить веры истинной, которая, по самому существу своему, любит жить не столько в видимом и осязаемом чувствами телесными, сколько в невидимом и духовном. Для духа, братие мои, нет пространства и расстояний вещественных: он там, где предмет его уважения и любви. Посему, если мы любим и почитаем Матерь Божию воистину, то мы всегда будем с Нею в духе, где бы ни находился внешний лик Ее. У нас сделано Царицей Небесной все, что было нужно по нашим обстоятельствам; надобно, чтобы Она возвеселила чудотворным ликом своим и прочие грады, которые на все время брани лишены были утешения созерцать его и поклоняться ему. Чтобы память благодеяний Богоматери ко граду нашему не охладела в ком-либо, для того пяток каждой седмицы будет по-прежнему посвящен в этом храме хвалебному песнопению во славу Ее, на память и родам грядущим.
Успокоенные этими мыслями с миром изыдем на сопровождение Небесной Заступницы нашей и, воздавая Ей последнее на сей раз поклонение, рцем вси из глубины души: "Мати Божия, Ты защитила нас от нападения внешних врагов, -слава Твоему милосердию о нас! Но Ты зришь, Всеведущая, коликими окружены мы врагами внутренними, силящимися восхитить у нас самое вечное спасение наше, - не остави убо нас Твоей благодатною помощью к побеждению их и, аще благоугодно Тебе, прииди и паки посети нас в сем чудотворном лике Твоем!" Аминь.
Слово по случаю вновь учрежденного крестного хода с Ахтырской иконой Богоматери в Свято-Троицкий монастырь
Без особенного намерения у нас, но, конечно, не без провидения свыше, так вышло, что ежегодное торжественное исшествие чудотворного образа Богоматери из храма сего совершается в нынешний день, когда по уставу Святой Церкви творится молитвенная память о всех, от века усопших отцах и братиях наших. Вследствие того мы от хвалебных песней в честь Богоматери переходим к плачевным песнопениям о смерти и Суде Страшном; а от них паки возвращаемся на похвалу Преблагословенной. Может быть, это представляется кому-либо умалением торжества в честь Богоматери, а в самом деле это скорее составляет его полноту и силу, ибо таким образом ясно показывается, что покров Богоматери, подобно заслугам Сына Ее, простерт не только над всеми живыми, но и над всеми почившими. И кого было нам лучше взять в Руководительницу наших молитв ко Господу о усопших братиях наших, как не Пречистую Матерь Его? - С Ее всемощным предстательством о них и наши слабые моления получат силу, и наше косное сердце воспламенится огнем веры и любви чистой. Посему мы можем быть уверены с благонадежностью, что почившим братиям нашим весьма отрадно, что день поминовения их соделался днем торжественного шествия Богоматери из храма сего и града в обитель Святой Троицы. Ибо настоящий день всенародных молитв о них есть потому самому как бы день их собственного годового праздника; и вот, в этот самый день Матерь Божия в чудотворном лике Своем ежегодно будет проходить мимо их могил, будет осенять место покоища их Своим благодатным взором и, без сомнения, доставит новый покой душам их.
Возблагодарим же Господа, что новое торжество наше и в этом отношении доставляет всем нам новую отраду, и будем совершать его с полным усердием. То есть как совершать?
Посещая, во-первых, в такой день храм наш и сопутствуя Богоматери в Ее шествии. Нужно помянуть и об этом; ибо есть, которые готовы забыть о сем. А забывать не надобно. Ибо как же? Ужели Матери Божией одной идти из града? Кто в таком случае не осудил бы жителей его? И суровость погоды, могущая иногда быть в это время, не причина оставаться нам дома. Ибо эта же суровость не препятствует нам выходить из домов по своим делам житейским и совершать даже дальние путешествия. Ужели же для Матери Божией мы не сделаем того, что делаем для себя и для других? Опасаться вреда для здоровья нельзя, ибо шествие бывает в такую пору года, когда и дождь и ветер безвредны для здоровья, потому что растворены весенней теплотой. Итак, дадим обет никогда не оставлять шествия с Богоматерью, всегда и сопровождать Ее отходящую, и сретать приходящую. Да будет это хотя малой ежегодной данью от нас Ей за Ее, так сказать, сожительство и пребывание между нами в чудотворном лике Ее.
Еще большее окажется с нашей стороны усердие, если мы в настоящий день в честь Матери Божией будем совершать какие-либо дела благие. Тебе, например, должен известной суммой такой-то бедный человек и уплата с его стороны почти невозможна, а тебя она не может ни обогатить, ни разорить. Скажи ему ныне, что в честь Богоматери прощается ему этот долг. Или тебя оскорбил известный человек; ты можешь по закону подвергнуть его за это немалому наказанию; вместо преследования отпусти ему нанесенное тебе оскорбление и скажи, что это делается тобою в честь Богоматери. Далее, ты знаешь, что в известной хижине обитает бедность, что там нет на завтрашний праздник, может быть, не только яств тучных, но и хлеба. Возвращаясь с крестного хода, зайди в эту хижину, оставь там, что можешь, на помощь и скажи, что это прислано от Богоматери. И мало ли способов делать добро, только бы захотели делать его! А между тем, как это будет приятно Матери Божией! Как будет отрадно для нашего собственного сердца! Если мы будем поступать и святить таким образом день настоящий, то, будьте уверены, Владычица земли и неба не останется в долгу у нас и испросит нам от Бога Сына Своего новые милости и благословения.
Можем и еще оказать один вид усердия к Матери Божией. Чем? Если будем в честь Ее ежегодно оказывать милость и благодеяние самим себе. Какое благодеяние? То, чтобы хотя один из тех дней, на которые Богоматерь оставляет здесь место Свое, посвятить на размышление о своей жизни, на беседу со своей совестью, на узнавание того, в каком состоянии наша душа, куда ближе мы: к небу или аду? Такое дело будет истинным и великим благодеянием для нас самих, ибо таким образом мы можем прийти в чувство, отстать от многих грехов, вообще с каждым годом делаться лучше. Хотя это будет полезно нам, но Матерь Божия примет сие за особенный дар для Ней Самой, ибо Ее пища, покой и веселие - наше спасение. Для этого, то есть чтобы тронуть ожесточенных грешников, подкрепить слабых верой, утешить изнемогающих, - для этого Она и благоволила явить Себя здешнему граду в чудотворном лике Своем; для сего, то есть для нашего покаяния и исправления, совершила Она все чудеса и знамения, от Нее в продолжение целого века явленные; для этого Она возблаговолила ежегодно совершать и новое шествие в обитель Святой Троицы, пребывать там следующую седмицу и возвращаться сюда в день Всех Святых.
Поймем же цель нового священно-торжественного шествия нашего, возлюбленные! Да послужит оно не очам нашим во зрелище, а душам - в пищу и спасение. Кто обращался вблизи с каким-либо великим человеком, тот от обращения с ним всегда заемлет нечто лучшее, чего в нем самом не было. Да будет то же и от шествия нашего с Матерью Божией; да возвращаемся в домы наши смиренномудрее, богобоязненнее и любвеобильнее, дабы всем и во всем было ощутительно, что мы находились с Матерью Божией. Аминь.
Слово по случаю крестного хода
В третий раз ныне изыдем мы, братие, на крестное шествие наше. Благодарение Господу, давшему нам не только положить начало, но и видеть продолжение. Ибо хотя утешительно послужить началу доброго дела, но еще отраднее видеть его продолжение. Ибо сколько благих дел, которые, начавшись, не продолжаются! Наше на таково! - Прейдем с лица земли все мы, пройдут потом столетия, а священное шествие будет совершаться и самым совершением своим соединять нас со всеми будущими родами.
Да, братие, вчера вспоминали мы отшедших братий наших; а потом будут вспоминать и нас. И в какой бы части мира мы ни находились, оставив землю, это воспоминание молитвенное будет находить нас везде и отразится в существе нашем, ибо действие молитвы так же безпредельно, как безпре-делен Тот, Которому возносятся молитвы. Благо нам, если молитва о нас, достигшая существа нашего, найдет его способным к тому, чтобы в нем отразилась сила ее во благо нам! Ибо лучи молитвы, как лучи солнца, отражаются в душах, смотря по их приемлемости, производя большую или меньшую теплоту и свет.
Но не утрудился ли уже кто-либо от сего пути? Да не будет! Ибо если каждый день, ходя по путям мира, часто стропотным и жестким, мы не утруждаемся, а продолжаем ходить по ним до конца нашей жизни, то путь ли Господень, благой и легкий, будет нам в труд и печаль, когда мы должны проходить им не более одного раза в год? И может ли быть какой-либо год, чтобы по окончании его мы не имели причин торжественно свидетельствовать пред Господом нашу благодарность? В доказательство этого взглянем на прошедший год: он не отличается никакой большой особенностью, а между тем представляет много причин для нас быть благодарными Господу, -посмотрим [ли] мы на собственную жизнь, или на жизнь всего града нашего, или на положение всей страны нашей.
Сколько людей - и самых ближних нам, и самых дальних от нас, в истекшем году скончали свое земное течение, а мы, несмотря на многие опасности, нам угрожавшие, остались в живых и можем пользоваться еще всеми средствами к нашему спасению. Не милость ли это Божия? И не должны ли мы возблагодарить за сие Господа?
(Не окончено).
III. СЛОВА И РЕЧИ К ОТДЕЛЬНЫМ ЛИЦАМ И ПО ОСОБЫМ СЛУЧАЯМ
Слово к игумений Анатолии, сказанное в Хорошевском женском монастыре 24 июля 1843 г.
Достопочтенная сестра о Господе!
При возложении на тебя креста сего я ограничился возглашением тех кратких слов, которыми сама Святая Церковь приветствует в подобных случаях достойных делателей вертограда Христова. Теперь, думаю, небезвременно будет присовокупить нечто и от себя.
Что присовокупить? Новое приветствие? Да, есть в чем и приветствовать. Знак благословения Святейшего правительствующего Синода важен для каждого сына и дочери Церкви Православной; знак милостивого внимания благочестивейшего монарха многоценен для всякого сына и дочери Отечества. Благодарение Господу, что при помощи благодати Его мы успели заслужить это благословение, этот знак высочайшего внимания! Это радует и должно радовать не только тебя, но и всю обитель, тебе врученную.
И, однако же, горе нам, достопочтенная сестра о Господе, если мы остановимся на этой радости, если предадимся ей всецело, подобно сынам и дочерям века сего! Ибо кто мы? - Те люди, которые однажды и навсегда отреклись не только от всех почестей земных, но и от всего мирского, которые вменили в уметы вся, да Христа приобрящем!
Таким ли людям опочить, как на возглавии, на какой-либо награде земной? Нет, такие люди (а мы непременно должны быть таковы) если принимают знаки отличий земных, то не иначе, как по уставу Святой Церкви и в знак послушания; принимают не столько как награду за труды, а яко побуждение к более прилежному исканию почестей небесных; такие люди (а мы непременно должны быть таковы) смотрят на отличия человеческие даже как на некое искушение и потому усугубляют по получении их бдительность и надзор над своим сердцем.
Мы уверены, что так точно и принята тобою награда, тебя постигшая. С намерением говорю - не полученная, а постигшая. Ибо не ты искала ее, а она обрела тебя; и обрела тогда, как ты, вероятно, и не мнила о ней.
Это самое, что полученное не было искомым, служит для нас добрым залогом того, что получение не ослабит благочестивой ревности, не умалит христианского смирения, а обратится в побуждение к новым трудам и глубочайшему смирению пред Богом и человеками, ибо у христолюбивых душ такое правило, что чем более возвышают и отличают их, тем менее они начинают отличать самих себя. Если бы слабость человеческая могла когда-либо привести в забвение это правило, то самое свойство отличия, тебе усвоенного, напомнит о том. Ибо в чем состоит это отличие? В видимом ношении на вые креста Сристова. Кресту ли Христову возбуждать чувства превозношения мирского? Тернами ли увенчанной главе располагать к величанию и гордости? Язвам ли на руках и ногах склонять к неге и покою плотскому?
Если древние израильтяне исцелялись от укушения змиев, взирая на змия, вознесенного на крест Моисеем, то не тем ли паче нам в случае нужды (будет) стоит только воззреть с верой на крест наш, на Распятого на нем, дабы все помыслы земные исчезли из душ наших, как дым исчезает от ветра?
Да хранит убо таким образом тебя сей крест Христов! Да служит для тебя не только украшением, но и оружием против искушений видимых и невидимых, и да сопрягает душу твою с Тем, Кто положил на Крест за всех нас живот Свой! Се наше желание тебе, и се наша молитва о тебе!
А вы, христолюбивые сестры о Господе, взирая на крест, украшающий настоятельницу вашу, усугубьте к ней любовь и послушание, памятуя, что вы повинуетесь в лице ее не человеку, а Самому Господу Иисусу, давшему ее вам в матерь и руководительницу.
А вместе с тем взор на крест ее да напоминает вам выну о ваших собственных крестах, которые возложены на вас Святой Церковью. Благо той, которая соблюдет его целым до гроба! Благо и той, которая, потеряв его каким-либо несчастным случаем, поспешит обрести путем истинного покаяния! Аминь.
Слово воспитанникам Второй Харьковской гимназии, сказанное в 1844 г.
Благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей (Плач. 3; 27)
Если пред кем нужно чаще повторять эти слова святого мудреца Израилева, то пред вами, юные питомцы наук! Находящиеся в других, высших возрастах, хотя бы и хотели исполнить для блага своего совет, в них [словах] заключающийся, не могут сделать этого, ибо время невозвратно. А вы находитесь именно в том возрасте, который имел в виду святой мудрец, когда произносил сии слова.
Что же советует он? - Взять ярем Господень от юности, то есть с самых ранних лет возненавидеть всякий грех и всякое беззаконие, возлюбить от всего сердца закон Господень и правду, решиться жить и действовать не по наглому влечению чувств, не по внушению слепых страстей, а по правилам совести и Евангелия, имея целью действий не временный прибыток, не удовлетворение своей гордости и самолюбию, а славу Творца своего, благо ближних и собственное преспеяние в истине и добродетели. Вот чего желает юношам святой мудрец Израилев! Решительное самоопределение себя на добродетель он называет "взятием ярема", то есть действием, подобным тому, как молодое животное в первый раз допускает надеть на себя ярмо, дабы идти на труд полевой, и называет так потому, что обуздание своих страстей, уклонение от соблазнов, всегда стоит человеку некоего насилия себе [над собой], то есть своей падшей природе, которая от юности стремится к тому, что противно закону Божию. Благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей!
Можно взять этот священный и спасительный ярем и не от юности; можно взять его в самых преклонных летах, - и когда бы он ни был взят, всегда это благо для человека! Но какая великая разность начать быть добродетельным от юности, или после, тем паче в летах преклонных! Ибо первое и неизбежное в таком случае - сколько будет потеряно времени для добродетели и нашего совершенства! Все это время, в которое мы не будем жить добродетельно, есть чистая потеря для души и вечности; мало - потеря, вред величайший, ибо человеку нельзя, когда не живет добродетельно, не жить в то же время и по тому самому порочно: середины нет для него. Но всякое неправильное и порочное действие портит природу нашу, отъемлет у нее часть богоподобия, безобразит и извращает ее. Поэтому, чтобы живя порочно, начать потом жить правильно, для того надобно, во-первых, избавиться от привычки грешить, надобно очищать и укрощать свою природу, надобно выпрямлять для этого каждую способность души, как член вывихнутый. Сколько тут потребно работы, насилия себе, терпения, борьбы, пота и слез! Вот почему так трудно брать ярем Господень после, не взяв его от юности! Вот почему так редки искренние обращения к Господу в летах поздних!
В юности, напротив, нет и не может быть подобных затруднений. Если здесь природа наша, растленная грехом, и проявляет в себе некоторые противозаконные стремления ко злу, то сила их еще не велика, и победить ее нетрудно. С другой стороны, в юности гораздо явственнее и первобытная наклонность той же природы нашей к истине и добродетели. Тут сердце чище, совесть живее, небо ближе, самая благодать Божия как будто нам роднее, - и это потому, что в юности нет еще предрассудков, темнящих самый сильный ум, нет закоренелых страстей, возмущающих самое благородное сердце, нет житейских отношений, ставящих нередко самого опытного человека в такое положение, что он не знает, что делать, как согласить требования совести с требованиями света. Юноше потому тем непростительнее, если он предается пороку. Это значит, что он не мог сразиться с самым малым врагом, отдался в плен, так сказать, без сражения.
Уразумейте же, возлюбленные юноши, драгоценное преимущество вашего возраста для добродетели и спешите упрочить его за собою, взяв на себя святой и блаженный ярем Господень, то есть посвятив себя всецело и невредимо истине и добродетели. И всякий возраст недолго длится, а юность, как весна, быстротечнее всех, - посему не медлите исполнить совет Премудрого, от которого зависит благо всей жизни. Если бы это стоило принуждения себе, то это принуждение вознаградит себя для вас сторицей.
Не обольщайтесь ложной и пагубной мыслью, что можно предаться греху и потом освободиться от него и остаться без вреда. Нет, грех не такого свойства, чтобы, улучив вас в свои руки, потом дал вам свободу действовать, как захотите. Это тиран, который избодет ваши очи, чтобы вы не могли и помыслить о свободе духовной. Не обольщайтесь и тем, что грех, который вы позволите себе, не велик по видимому. Нет, грех, как бы он ни казался мал, всегда пагубен, ибо он есть яд для души. А изверги человечества - разве они вдруг возросли в исполинов греха? И для них было время невинности, в которое они, подобно вам, были чисты и не знали греха, когда преступления для них были так ужасны, что они трепетали, может быть, от одного имени их. Откуда же возникло их бедствие? Оттого, что они, вместо того, чтобы взять ярем Господень и решиться быть чистыми и добродетельными, устремились в противную сторону. И как устремились? - без сомнения, с боязнью, робостью, на малое, как думали, время, с тем именно, чтобы возвратиться, тем паче не с тем, чтобы забыть, наконец, Бога и себя совершенно. Но шаг за шагом, порок за пороком - и составилась привычка; из одной страсти возникла другая; узы греха омногообразились и отяжелели, а глас совести сделался слабее; чувство долга иссякло, разум затмился, свобода воли исчезла; и те, которые позволили себе преступления только самые легкие, начали потом, по выражению пророка, пить беззакония, яко воду
Да блюдется и каждый подобного! С грехом, как с ядом, нельзя шутить никому! Аминь.
Слово к монахине Емилии, сказанное в женском Никольском монастыре 7 декабря 1845 г.
Возлюбленная дщерь и сестра о Господе!
В святых обетах, от тебя произнесенных, в теплых молитвах, о тебе вознесенных, в матернем наставлении Церкви, тебе преподанном, и, что всего важнее, в Таинстве Тела и Крови Христовой, сейчас тобою принятом, - столько света и назидания, столько любви и утешения, столько силы и жизни, что нам оставалось бы только возблагодарить Господа и сказать тебе: радуйся, невеста Христова, и спасайся о Христе! - Но поелику от избытка бо сердца невольно уста глаголют (Мф. 12; 34), то и мы не можем возбранить нашему духу, чтобы при настоящем столь важном для тебя событии не сказать тебе несколько слов, могущих, благодатью Божией, послужить на пользу душе твоей.
Итак, давнее искреннее и сильное желание сердца твоего исполнилось: наконец ты удостоена восприятия ангельского образа! Возблагодарим убо Господа за то, что Он не презрел нашего ничтожества и гласом невестоводительницы - Церкви обручил душу нашу Себе, яко невесту, в вечное наследие и собственность. После сего нечего уже более желать нам с тобою на земле: отныне все помыслы души, все стремления сердца нашего должны быть преставлены на небо. Ибо, яко восприявшая образ ангельский, ты принадлежишь уже не столько к обществу человеческому, сколько лику ангельскому. Если убо и на театрах не принимают на себя чьего-либо образа всуе, но стараются мыслями, чувствами и словами, самым движением, взглядом и всей прочей внешностью соответствовать лицу, на себя принятому; если и там для успеха в этом деле не жалеют никаких трудов, учат на память целые книги, повторяют изученное, отдают слова и действия свои на суд другим, лишают для того нередко себя сна и пищи, - то не паче ли, возлюбленная сестра, нам с тобою подобает употребить все наши способности, все средства и все усилия на то, чтобы не всуе носить на себе образ ангельский, нами воспринятый, чтобы соответствовать ему во всех наших мыслях, чувствах и действиях, соответствовать не по одной внешности, не пред глазами только зрителей и не на известное время, как на театрах, а в самой душе и сердце, поистине и всецело, как бы мы действительно преставлены были с земли в круг небожителей. Ангелы, по свидетельству Спасителя, выну зрятлице Отца... Небеснаго (Мф. 18; 10); и пред очами нашего сердца выну должен быть Господь и Спаситель наш. Как воздух питает непрестанно и поддерживает жизнь нашего тела, так мысль о присутствии Божием должна питать и поддерживать жизнь нашего духа. Чувство этого присутствия всякое место будет для нас обращать в небо и соединять с Ангелами: ибо где Бог, там и небо и Ангелы.
О Херувимах и Серафимах сказано, что они, окружая Престол Божий, непрестанно взывают: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф: исполнь вся земля славы Его (Ис. 6; 3)! И нам, яко восприявшим образ ангельский, потому подобает как можно более и чаще упражнять себя в славословии имени Божия, и для того не только никогда не опускать общественного богослужения во храме, но и самую келлию свою, сколько возможно, обращать в дом молитвы и наполнять ее не словами праздными, не беседами суетными, а славословием имени Божия, вздохами, коленопреклонением и слезами покаяния.
Ангелы, невзирая на великое достоинство их, по свидетельству Священного Писания, все... суть служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение (Евр. 1; 14). И нам убо теперь подобает если какой труд и какая служба, то та, которая имеет целью не столько удовлетворение собственных наших нужд, сколько благо и пользу наших ближних. Вразумить неведущего, утешить печального, призреть бедного, уврачевать немощного - все это должно быть нашим первым и святым долгом, который притом надлежит нам и исполнять не по-мирски и человечески, а по-ангельски, то есть кротко, благо, терпеливо, свято.
Ангелы, служа и не своему, а нашему спасению, терпят все недостатки и нечистоты тех, которым служат, то есть, между прочими, и наши с тобою; тем паче мы, трудясь над делом собственного нашего спасения, должны быть терпеливы во всем, что может случиться с нами горького и тяжелого, зная, что для нас, болезнующих духом и сердцем, во очищение, исцеление и укрепление наше потребна не сладость, а горести. Такое назидание, возлюбленная о Господе сестра, сокрывается для нас уже в самом названии нового сана нашего! Мы должны достигать того, чтобы каждый, знающий нас, мог со справедливостью сказать о нас то, что мир так справедливо иногда говорит о любимцах своих: "Это не человек, а ангел!" Мы же сами, сколько бы по благодати Божией не достигли того, должны говорить о себе другое; то есть что мы не Ангелы, а бедные грешники, ожидающие помилования себе от единого милосердия Господня.
Сказав о назидании, умолчим ли о богатстве утешения, которое также заключается в самом новом названии твоем? - Поелику ты восприяла образ ангельский, то отселе все благие духи, Херувимы и Серафимы, суть яко братия твои. Если убо и земные братья и друзья никогда не оставляют нас, а помогают нам во всех нуждах наших, то друзья и братия небесные тем паче никогда не забудут своей сестры; они невидимо будут окружать тебя, с тобою будут трудиться, с тобою молиться, с тобою радоваться и скорбеть. От их прозорливости не скроется никакое искушение и опасность; пред их силой не устоит никакая злоба и лукавство врагов нашего спасения; они найдут средство провести тебя безопасно среди самой тьмы и сени смертной. Престанем же, взирая на духовную и телесную немощь нашу, скорбеть и унывать; восприимем дух мужества и упования, подобающий новому образу и сану нашему; начнем, ничтоже сумняся, действовать тем бесценным всеоружием, в которое облекла нас ныне Святая Церковь. Коль скоро мы будем правильно употреблять его, то, будь уверена, оно соделает нас неприступными для всех сил вражиих. Аминь.
Слово при пострижении одной из сестер в монахини. [1845]
Не раз случалось замечать, что при священном обряде, ныне нами совершенном, большей частью приветствуют с каким-то духом печали и уныния. Некоторые готовы бывают даже плакать о лице, воспринимающем на себя обеты, и, действительно, плачут о нем, как о умершем. Благ ли этот образ чувств и действий? Благ, если проистекает от печали по Бозе; благ, если в тех, которые сами удостоились уже пострижения, происходят оттого, что они, слыша повторение обетов, сознают в себе неисполнение их и скорбят о том душевно; благ, если те, которые не воспринимали монашеского образа, печалуют тем, что не находят в себе почему-либо возможности посвятить и себя Господу, как посвящают другие. В обоих этих случаях печаль и слезы достойны христианина и благословенны; дал бы только Господь, чтобы вместе с тем были и благоплодны, то есть чтобы приявшие уже ангельский образ, возбужденные воспоминанием обетов, ими не исполняемых, устремились к исполнению их, чтобы не могущие приять сего образа приложили попечение о том, чтобы, и оставаясь в мире, жить не по духу мира, а по заповедям Евангелия.
Но, кажется, большей частью сетуют, скорбят и плачут при настоящем случае не о себе, а о тех, которые приемлют монашество, и взирают на них тем же взором, которым смотрим на людей, полагаемых во гроб.
Хорошо ли это и достойно ли христианина? - Нехорошо и недостойно.
То правда, что обряд, ныне совершенный, похож на некоторого рода погребение, почему в нем не раз и говорится, что постриженный должен вменять себя, яко мертва. Но это, если угодно, погребение должно не печалить собою, а радовать и заставлять благодарить Бога. Ибо что в нем погребается? -Ветхий наш человек, этот первый и последний враг нашего спасения. О нем ли жалеть и скорбеть?
Но постригаемое лицо отрекается мира и приятностей жизни семейной. -Что же? слишком великая жертва? Хорошо разобрав дело, окажется, что это не столько жертва, сколько приобретение. В доказательство этого не будем нисколько предосуждать жизни семейной, ни отношений и связей житейских: они имеют свою цену и достоинство уже потому, что суть от Бога. Не будем также отрицать, что с ними соединено немало приятностей и удовольствий. Но кто, однако же, не признается, что с мирским состоянием соединено и множество недостатков и огорчений? - Кто отказывается от приятностей мирских, тот в награду избегает огорчений мирских.
Но, может быть, награда не равносильна жертве, то есть огорчений менее, а приятностей более? - Касательно некоторых людей можно согласиться с этим, но как их мало! А о большей части живущих в мире решительно должно сказать, что у них гораздо более огорчений, нежели приятностей. Поелику же никто не может решительно относить себя к первым, то, ясно, должен поставить себя в ряду последних; а поставив себя в такое положение, очевидно, что, уклоняясь от мира и жизни мирской, он не столько теряет, сколько приобретает, ибо за отказ от небольшого участка радостей получает свободу от множества огорчений.
Скажут, что и в жизни монашеской есть лишения и трудности. Без сомнения, иначе почему бы она и называлась подвигом? Но зато сколько в ней утешений, неизвестных и, дерзнем сказать, почти невозможных в мире!
Эта свобода в употреблении своего времени на занятие самим собою, эта близость к дому Божию и удобность находиться при богослужениях Церкви, эта собранность мыслей, не возмущаемых делами житейскими, эта уверенность, что путь, по которому идем, прямо ведет к Царствию, это мирное сообщество людей, которые видимо стремятся к той же святой цели, - все это, а мы указываем только на внешнее, малое ли преимущество инока? И все это только залог большего. Какого? - Тех утешений внутренних, которые предстоят сердцу, отрекшемуся мира. От кого [будут сии утешения]? - От Того, Кому оно посвятило себя, от Господа Иисуса.
В самом деле, если женихи земные, обручившись с кем-либо, не забывают своей обрученной и доколе [не] соединятся с нею браком, употребляют все средства услаждать для нее свое отсутствие, то думаете ли, что Жених Небесный, Господь Иисус, оставляет тех, которые, презрев любовь земную, предают Ему навсегда душу и сердце свое? - Нет, если душа остается Ему верной, то она непрестанно находится под Его невидимым благодатным осенением; выну приемлет от Него знаки Его благоволения; находит в Нем и наставника, и утешителя, и хранителя, и помощника.
Такое сообщение в духе с Женихом Небесным каких [только] не может заменить радостей? каких не вознаградит потерь и огорчений? - Престанем же взирать оком печали на тех, которые в глазах наших отрекаются мира и всего, яже в мире; они отрекаются от того, что само есть неиссякаемый источник печалей. Тут место не унынию, а радости духовной, ибо душа видимо парит над всем миром к Богу.
Если есть место печали, то не о постригаемых, а о самих себе, как мы сказали вначале. Мирянин, видя, как попирают все прелести мира, может по праву скорбеть о том, что он сам не в силах сделать сего. Монах тем более может и должен скорбеть, если, давно вступив на путь отречения, произносимого другими, не шел по нему доселе, как должно. Такая печаль, в том и другом виде, будет по Бозе. Но и при этой печали все еще есть место радости о том, что если не мы, то брат или сестра наши делают то, чего не сделали доселе, или не можем сделать мы сами. Аминь.
Наставление студентам Академии после окончания ими курса и по объявлении ученых степеней и должностей
Апостол Павел, преподавая некогда ефесским ученикам своим последнее наставление и желая как можно более расположить их к исполнению преподанного им учения, между прочими побуждениями, употребил и то, что им преподаны все истины спасения: не обинухся бо, - говорил он, - сказати вам всю волю Божию (Деян. 20; 27). Находясь в подобных обстоятельствах и имея ту же самую цель, мы не можем, однако же, во всей целости обратить к вам слов Апостола; не можем сказать, что мы возвестили вам всю волю Божию.
Так мог говорить наставник богодухновенный. Для нас, которые по необходимости беседовали с вами большей частью в наученных человеческой мудрости словесех, для нас довольно и того, что мы желали возвестить вам всю волю Божию, что не желали возвещать вам ничего, кроме воли Божией. Если и вы не хотели слышать от нас ничего, кроме сей воли (и мы надеемся, что не хотели); если притом имеете твердое намерение (и мы верим, что имеете) исполнять на деле слышанное, то и для вас достаточно того, что возвещено вам. Кто сказал: аще кто хощет волюБожию творити, разумеет о учении (Ин. 7; 17), - Тот Сам уже восполнит недостающее.
Сей Божественный всеобщий Наставник, Господь и Учитель наш остается с вами; Всеблагий Дух Его, могущий наставлять на всякую истину, с вами; слово Его, преподанное пророками и апостолами, с вами. Продолжайте сами поучаться, вразумляться, приходить от веры в веру, от любви к любви.
Я сказал - продолжайте. Круг обыкновенного учения кончен; но круг истинного боговедения, раз начавшись, никогда не оканчивается. Кто возомнил бы, что ему не остается ничего знать, тот тем самым показал бы, что он ничего не знал или все забыл. Училище человеческое оставится вами, но вместо него откроется новое, высшее, которого учредитель не человек какой-либо, а Сам Господь - училище жизни и опыта. Уроки продолжатся те же, только будут состоять не из слов, а из событий и действий. Кто будет внимателен, тот вскоре заметит в самых обыкновенных событиях жизни человеческой уроки мудрости Божественной, невидимый преподаватель которых есть Промысл, видимый истолкователь - воля начальства. Благо тому, кто с сыновней доверенностью к невидимому преподавателю будет благодушно следовать за видимым истолкователем; такой собственным опытом узнает, что истинно верующим в Бога все обращается во благое. Горе, напротив, высокоумным и продерзым, не умеющим или не желающим ум и волю свою покорять воле Промысла, обнаруживающейся в порядке событий и воле начальства. Для таковых самое обилие земных познаний обратится в бремя, которое чем более возрастает, тем более угнетает.
Продолжая сами быть прилежными учениками Промысла, не забывайте печься о вразумлении других. На нас, по самому рождению, лежит священный долг быть провозвестниками воли Божией. Можно ли желать жребия лучше этого? - Щедрота августейшего монарха подала нам средства к удобнейшему исполнению нашего предназначения. Не сугубо ли будем виновны, если, употребив эти средства для образования самих себя, не обратим потом нашего образования на пользу других? -Жатва многа, а делателей мало. Не заставим своим небрежением жаловаться на нас Господину жатвы. Он прав, ибо послал нас. Мы будем виновны, если не возвестим слова спасения, нам вверенного. Зачем и восходить на Синай боговедения, если не сносить (не возвещать -ред.) закон для тех, которые находятся у его подножия? Иначе и о нас могут сказать: ввергох злато во огнь, и излился телец (Исх. 32; 24). - И трудно ли возвещать то, что составляет предмет нашего служения? Кто познал истинно Христа - а более Его нам ничего возвещать не нужно, - тот не будет молчать, возвестит Его на стогнах и кровах. Кто истинно познал своего Спасителя, уразумел, как ведение Его необходимо для всех и каждого, тот, возвещая Его, не будет иметь в виду ничего, кроме Самого Христа. Для успеха в этом святом деле не нужно особенной какой-либо мудрости. И малые крупицы духовного хлеба, преломляемые во благословении, могут напитать тысячи алчущих душ.
К назиданию словом здравым присовокупляйте пример благой. Христианская жизнь есть самое лучшее поучение. Самого Бога мы познаем из дел Его. И Спаситель наш прежде начал творить, а потом уже учить. Иже сотворит и научит, тот великимнаречется в Царствии Отца Небесного (Мф. 5; 19).
Среди трудов на пользу Церкви непрестанно имейте в виду Иисуса Христа и Его апостолов. Наставление, данное Апостолам, при посылании их на проповедь, почитайте наставлением, данным для всех учителей веры (Мф. 10; 8-10). В нем найдете, что нам всем должно делать, чего убегать, где искать подкрепления, как терпеть и чего надеяться.
Да не изнемогает вера ваша, если среди благого и непостыдного делания в вертограде Господнем сретят кого-либо искушения и напасти. Кто не терпел их из истинных делателей Христовых? Только бы не страдать за нарушение правды, а если за имя Христово, за возвещение истины, за обличение неправды постигнет кого-либо искушение, то такой должен не стыдиться, а прославлять Бога за свою участь. Наш Учитель и Вождь - на Голгофе. Нам ли искать покоя? Покой и награда всех истинных последователей Его, тем паче провозвестников имени Его, - там, на Сионе.
С этими благожеланиями ныне предаю вас... Богови и слову благодати Его, могущему наздати и дати вам наследие во освященных всех (Деян. 20; 32).
Отче Святый, соблюди их во имя Твое... Святи их во истину Твою: слово Твое — только Твое — истина есть (Ин. 17; 11, 17)!
Наставление новопостриженным монахам из студентов Академии, сказанное после литургии, по произнесении слов: "Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием!"
Паче же да будет вседетельное и всеосвящающее благословение сие на вас, юные воины Христовы, которым предлежит упорнейшая брань не с плотью токмо и кровью, но и с духами злобы поднебесной! - Благо вам, что вы не уподобились упоминаемому в ныне чтенном Евангелии юноше и, желая наследовать живот вечный, не усомнились, подобно ему, оставить все, дабы идти за одним Христом, - благо вам! Господь не обидлив... забыти настоящего дела вашего и труда любве вашей (Евр. 6; 10) к Нему; Он найдет средства провести вас безбедно среди всех напастей и искушений; возвеселить сердце ваше среди всех горестей, вознаградить сторицей все ваши настоящие жертвы и лишения.
Но для чего я называю лишением то, что должно называть приобретением? - Мир, которого отреклись вы? Разве не его самые усердные любимцы его называют полем брани, где враги человеку и домашние его? Потеря ли променять поле брани на мирный кров дома Божия? - Мир? Разве не его сравнивают с морем, непрестанно возметаемым ветрами и бурями? Лишение ли - избыть навсегда [его] волн и уединиться в тихом пристанище?
Блага мира, подобно плоду едемскому, кажутся красны и привлекательны, но спросите тех, которые всегда наслаждаются ими, и они скажут вам, что нет горечи, которая бы не сопровождала их вкушения. Жизнь иноческая, напротив, кажется слишком суровой только тем, которые никогда не проводили оной, как должно, и потому не вкушали ее сладостей. Истинные иноки всегда были люди самые блаженные. Так и должно быть!
Мир и твари не могут наполнить сердце человека: один Бог есть истинное благо его. У отцов земных достает нежности для тех из детей, которые, оставив все, живут для них одних; у Отца ли Небесного недостанет благословений и любви? - Коль многое множество благости Твоея, Господи, — восклицает один из вкусивших, яко благ Господь, - юже скрыл еси боящымся Тебе (Пс. 30; 20)! - Если богатство это сокрыто от очей мира, то потому, что мир недостоин, не может видеть его!
А если бы исполнение высоких обетов ваших и сопряжено было с какой-либо трудностью, когда бы по временам потребовались от вас и подвиги, то отяготимся ли перенести что-либо ради возлюбленного нами и стократ более возлюбившего нас Господа? - А сыны мира? Разве они не терпят от мира? не приносят ему жертв самых тяжких? - А дети неги и роскоши? Разве не стенают под тягостью одних приличий? не проклинают нередко сами себя и все, их окружающее? - В этом мире нельзя, никак нельзя не страдать. А если надобно страдать, то лучше страдать для Господа, нежели для диавола; лучше терпеть, чтобы стяжать душу и наследовать живот вечный, нежели терпеть, чтобы погубить навсегда душу и быть отлученным от Бога.
Вам угрожают искушения? Но юные воины Христовы, вы будете сражаться не одни, - Всемогущий Спаситель наш выну будет с вами и за вас! Бойтесь единого - быть неверными Ему и своим обетам.
А доколе вы верны, Он весь ваш - со всем Своим могуществом и премудростью, дотоле вы имеете право о всем просить, всего надеяться. Одна неверность теряет все - и на земле, и на небе.
Но я не хочу заранее наполнять воображение ваше мыслью об опасностях и врагах. Нынешний день должен быть для вас и для нас днем радости и славословия. Возблагодарите убо и во всю жизнь не преставайте благодарить Господа, изведшаго вас из тьмы в чудный свет Свой, и преставившаго в Царство Сына любве Своея! - А мы усугубим свои молитвы о вас, да благословение Господа и благодать Его пребудут над вами ныне, и присно, и во веки веков! Аминь.
Слово прел освящением Георгиевских крестов, сказанное в Одесском кафедральном соборе 29 апреля 1854 г.
Христос Воскресе!
К общей радости о защите нашего града от буйного устремления на него с моря врагов прегордых и зверонравных недоставало единого - чтобы эта чистая и святая радость отразилась скорее в сердце возлюбленного монарха нашего. Ибо кто более его печалует теперь всеми печалями России? Кто глубже его тревожится за все опасности, которым могут подлежать обширные пределы Отечества? Не ему ли потому подобает скорее и полнее приобщаться и радости, если Господь посылает ее где-либо сынам России за их верность Богу отцов своих? -Наш край и наш град, без сомнения, были и суть [есть] предметом особенных забот и опасений для августейшего монарха, по самой их близости к месту браней и по беззащитности и неготовности к отражению врагов. Может быть, не раз ожидал он увидеть пред собой вестника с печальным донесением, что юная столица Новороссийского края, радовавшая доселе всех своим необыкновенным преспеянием в делах торговли и промышленности, поругана врагом, истреблена, уничтожена... И вот является из нее скорее, нежели думалось, сей вестник. И что же возвещает? - Что гордые враги, в забвение всех правил не только великодушия, но и справедливости, действительно, напали со всей жестокостью на Одессу, дерзнув возмутить нападением своим спокойствие дней самых священных для нее. Но эта нечестивая жестокость их не сопровождалась для нас никаким особенным вредом, а послужила только к обнаружению над нами особенной милости Божией, ибо мы, находясь под адским огнем врага целый день, остались целы и невредимы, а он понес от нас немалый урон, так что не зная потом, что больше делать, сокрыл позор свой в удалении от берегов наших!
Как должна была обрадовать собою сердце царево неожиданная весть сия! Силу этой радости являют и слова монарха к защитникам нашим, исполненные отеческой любви и признательности, и эти лежащие пред нами знаки отличия, которыми он с такой щедростью спешит украсить храбрую грудь их.
Как после того и нам не радоваться, не торжествовать и не благодарить Бога! - Царь Небесный явил особенную милость Свою над нами; царь земной особенно обрадован и возвеселен нами: что может быть для нас отраднее! Теперь остается нам, благодаря Царя Небесного и царя земного, не изнемогать в нашем подвиге, продолжать, как начали, доколе не будет достигнут конец великой и священной брани настоящей, - то есть не приобретение каких-либо земных выгод от врага, в чем Россия не имеет никакой нужды, а освобождение единоверных собратий наших от жестокого и бесчеловечного ига мусульманского.
Что сказать, в частности, вам, храбрые защитники наши? Повторять ли нашу благодарность за ваше мужество и неустрашимость против врага? Но от кого вы не слышали этого уже сто раз? Приветствовать ли вас с этими знаками награды и милости к вам царской? По душевному уважению нашему к вам они так приятны для нас, как бы не вы одни, а мы все вместе с вами получили их от руки царской. Призывать ли вас к новому мужеству в случае нового нападения от врага? Но это мужество так сроднилось со всеми вами, что составляет уже не долг для вас и обязанность, а удовольствие и отраду. После милостивого слова к вам царева нам можно было бы остаться без всякого слова, с одним благословением и молитвой о вас. Но поелику мы, хотя и недостойные, призваны действовать и вещать здесь от лица Царя Небесного, то не усомнимся сказать вам нечто, - в дополнение слова царя земного, взяв изрекаемое нами не от своего ума, а из духовной сокровищницы победоносного царя Израилева, святого Давида. Вы защищали и защитили град наш; но аще не Господь, - говорит он, - сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126; 1), - без помощи и благословения свыше все ваше мужество могло бы поникнуть пред напором сил и огней вражеских. Падите же вместе с нами пред этим престолом благодати Божией и возблагодарите Того, Кто в прошедший день брани невидимо укрепил сердце и руце ваши на отражение врагов, - Кто в это же время видимо отнял у них опытность и искусство, а от оружия их силу и смертоносность, - Кто и впредь при подобных случаях Един может препоясать вас силой свыше и сотворить непобедимыми; возблагодарите и гласом того же боговдохновенного царя Израилева воскликните к Богу Спасителю: не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113; 9)! Аминь.
Речь их императорским высочествам, государям великим князьям Николаю и Михаилу Николаевичам 4 октября 1854 г.
Благоверные государи и великие князья!
Истинно великие, потому что благоверные! Что могло подвигнуть вас на путь к нам, столь неблизкий и в настоящих обстоятельствах не безбедный, и с такою внезапностью, подобно жениху в Евангелии, явиться среди нас в час глубокой полунощи, - если не желание скорее разделить с нами опасности, нам угрожающие, и возвестить нам слово утешения от лица августейшего родителя вашего, нашего общего отца и защитника?
Вполне чувствуем цену труда любве вашей и вседушевно благодарим Вас от лица града нашего, от лица всего края нашего, который хотя и продолжает еще по обычаю именоваться Новой Россией, но на самом деле в нем давно та же древняя живая вера в Бога отцов, та же непоколебимая и безграничная преданность монарху, та же чистая и николиже отпадающая любовь к Отечеству.
Если бы за сим, паче чаяния, обрелось где-либо и что-либо среди нас малодушное, то с вашим столь радушным появлением среди нас оживет и исполнится духа; если бы открылось, паче ожидания, где-либо и что-либо колеблющееся, то с вашим присутствием утвердится и станет недвижно, и всюду, смотря на вас, августейших ратников земли Русской, воспрянет с новой силой дух русский; и у всех, слушая вас, [как] непосредственных органов воли державной, забьется сильнее русское сердце.
Внидите посему, благоверные князи-витязи, в храм сей, дабы первее всякого дела и начинания разделить с нами усердные молитвы ко Господу о вашем августейшем родителе и всем царственном доме, о возлюбленном для всех нас Отечестве, и о вас самих, его державных подпорах.
Архангелы и Ангелы на небе исходят от Престола Царя славы на исполнение предвечных судеб, а вы, земные архистраги державы Русской, изойдете на ваши подвиги для блага страны из сего храма - от престола Бога милосердия; и осененным верой, преоруженным молитвой вам всюду видимо и невидимо будут сопутствовать мир и радость, успехи и благословение свыше!
Речь войскам 11-й дивизии 4-го пехотного корпуса, сказанная на Одесской соборной площади 9 октября 1854 г.
Христолюбивые и победоносные воины!
Христолюбивые, - и потому победоносные! Недолго досталось вам покоиться от ваших трудов и подвигов задунайских! - По гласу монарха вы снова должны восстать и идти на полуостров Таврический для наказания и поражения там кичливых врагов наших, которые в ослеплении гордости и злобы дерзнули, переплыв море, вторгнуться в эту древнюю область нашу, где приял крещение еще великий и равноапостольный князь Владимир, откуда вместе с ним вера христианская пошла по всей земле Русской. Приветствуем вас с этим новым походом, который вместе с тем будет и благочестивым странствием к колыбели нашего христианства и Православия! Поклонитесь, с благоговением поклонитесь ей от лица всей земли Русской, и станьте со свойственным вам мужеством против изуверных поклонников Магомета и наглых клевретов их за честь веры и Креста Христова, за слезы и кровь собратий наших по вере.
Если вы, памятуя за кого и за что сражаетесь, будете вести себя как подобает воинам христолюбивым, отличаясь не одним мужеством и храбростью, а и верой и упованием на Бога, благодушным перенесением нужд и трудностей, кротостью к мирным жителям и великодушием к самым побежденным, то среди вашего стана будет присутствовать Сам Господь, в рядах ваших будут невидимо сражаться за вас сами Ангелы Небесные, и враг, пришедший одним путем, побежит от вас десятию путями,побежит и не возможет ускользнуть от меча вашего. Между тем, да будет ведомо вам, что он, изъязвленный со всех сторон, теперь, без сомнения, хотел бы на крылах ветренных возвратиться вспять, но стрегомый храбрыми дружинами нашими не может подняться с места. Остается только нанести ему последний удар и свергнуть его с берегов наших, как безобразный труп, в пучину морскую. Честь эта предоставленам вам и вашему мужеству: спешите же воспользоваться столь редким случаем - на радость всей России и к славе возлюбленного монарха нашего, дабы и мы возымели утешение скорее видеть вас победителями и вместе с вами гласом радования вокликнуть благодарственно: "Слава в вышних Богу! На земли мир! В человецех благоволение!"
Речь резервным войскам 10-й дивизии, сказанная на Одесской соборной плошади 7 декабря 1854 г.
Христолюбивые и победоносные воины!
Не безызвестно уже вам, что злочестивые враги наши при всем множестве язв, понесенных ими от нашего оружия, несмотря, притом, на самый гнев Божий, открывшийся над ними в ужасном крушении кораблей их от бури, все еще продолжают безумно упорствовать в злобе и ненависти к православному Отечеству нашему, и вместо того, чтобы смириться под крепкую руку Божию, возмечтали даже утвердиться на земле нашей до будущего лета, для чего призывают на помощь себе из-за моря новые немалочисленные толпы наглых соотчичей своих. Можно ли после того и нам не принять новых решительных мер к тому, чтобы число храбрых дружин наших не умалилось пред врагом, а было в состоянии наступить на выю его и поразить в самую главу? - Вот и причина и цель внезапного движения вашего на полуостров Крымский!..
Вполне понимая и чувствуя это, вы не поскучаете от того, что новый путь ваш по самому времени года явится для вас по местам стропотным и притрудным; но как истинные сыны Севера с полным благодушием встретите на пути том обычные вам невзгоды осенние и вьюги зимние, зная твердо, что это природные союзники наши против изнеженных чад Запада. Видно, так угодно было Господу времен и стихий, чтобы и в настоящей брани, как в незабвенный 1812 год, к нам, оставленным всеми, пришли, наконец, на помощь не люди, а самое время и стихии, - для довершения над врагами нашими того, что так благоуспешно начато и продолжается над ними огнем и мечом нашим...
Между тем, да будет известно вам, что враг наш забыл уже прежнюю кичливость свою и не смеет более нападать на нас, а только употребляет все остальные силы свои на то, чтобы защитить себя от наших перунов, и для того бороздит и взгромождает пред собою против нас тот малый участок земли при море, на котором он, как жалкий пленник, грозно стережется со всех сторон нашим воинством. Но кто и что может защитить тех, над которыми, за их бесчестную измену Кресту Христову, видимо простерлась туча гнева небесного?
Итак, с Богом, христолюбивые, на брань праведную и святую! С Богом, победоносные, против врагов злочестивых и коварных! С Богом, братия и друга, за веру, царя и Отечество! - В благословение на предлежащий вам подвиг и в залог помощи свыше, приимите от лица нашего храма Господня святую икону вождя и Архистратига Сил Небесных - Михаила. Под стопами его, как видите, лежит повержен силой Божией сам дух злобы поднебесной; да повергнутся той же силой пред победоносными знаменами вашими и злочестивые полчища врагов наших, которые, к сраму имени христианского, не усомнились выйти против нас под темным и отверженным знаменем Магомета. Аминь.
Речь Греческому батальону, сказанная в Одесском Преображенском соборе 14 января 1855 г.
Храбрые и христолюбивые еллины!
Провождая из этого храма с молитвою и благословением дружины православных воинов наших на полуостров Таврический, мы всякий раз умилялись душой, видя, с какой готовностью и усердием несут они туда самую жизнь свою за веру, царя и Отечество. Но провождая теперь - туда же и для той же цели - вас, мы, кроме прежнего, испытываем еще особого рода чувство, которое проникает нас до глубины души.
Вы - не наши соотечественники, даже не наши соплеменники и, однако же, подобно отечественным воинам нашим, спешно идете на брань и следовательно, на самую смерть за нас! Можно ли не преклониться с особенным уважением пред такой преданностью и таким самоотвержением, когда само слово Божие говорит, что нет больше любви, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15; 13)?
Вот что значит единство веры, связующее нас с вами! Оно-то, а нечто другое, подвигло великого самодержца всероссийского, несмотря ни на какие затруднения и опасности, стать мужественно едва не против всего Запада за Православие и единоверцев наших на Востоке. Оно-то побудило теперь и вас, оставив свои мирные жилища, идти за войной, от вас удалившейся, в наши пределы и, так сказать, отыскивать место борьбы, дабы принять в ней участие рука об руку с русскими.
Вы твердо знаете, что брань настоящая возникла не за мирские выгоды и не для земных целей, а за веру и Православие; вы вполне уверены, что плодом ее должно быть не какое-либо увеличение могущества и расширение пределов России, без того почти безграничных, а единственно свобода совести и защита прав человечества для христиан восточных. Знаете, говорю, и уверены во всем этом и потому спешите доказать за себя и собратий своих, что вы не ниже, что вы стоите тех великих усилий и жертв, которые делает теперь для вас единоверная вам Россия.
Да благословит Господь путь ваш! Грядите, возлюбленные, на дело, которое очевидно есть не наше токмо, а и ваше, и еще более ваше, нежели наше; ибо начало его от нас, а конец его всецело для вас и ваших собратий на Востоке. Грядите и покажите общим врагам нашим и всему свету, что для еллина выше и дороже всего вера и отечество, и что он, с крестом в сердце и с мечом в руке, готов отыскивать последнее на самом краю света.
В ободрение на подвиг да послужит вам самое воспоминание о священном значении того места, где свирепствует теперь пламень войны, и где ожидает вас борьба со врагами. Ведь это, - думали ли вы о том? - ведь это не другое какое-либо место, а тот священноименитый Херсонес Таврический, где за девять веков пред тем Россия прияла веру и Святое Крещение от православной Греции... И вот здесь-то, на этом приснопамятном и святом месте, в лице вашем должен возобновиться теперь и скрепиться древний священный союз двух великих народов - россов и еллинов.
В первый раз союз этот произошел и составился, как известно, чрез крещение водой и Духом, которое православная Греция, яко матерь, преподавала, а Россия, яко покорная дщерь, принимала для своего духовного просвещения. Теперь для скрепления древнего союза совершается там же крещение уже не водою токмо иДухом, а огнем и кровию (ср.: Мф. 3; 11), в котором потому должны участвовать равно и матерь и дщерь, дабы навсегда обеим быть едино и возродиться для новой общей жизни на Востоке. При этой мысли, возлюбленные, кто из вас не ободрится духом и не забудет трудностей предлежащего подвига?
В память настоящего нашего молитвенного общения и свидания с вами примите от нас эту икону Святителя Христова Николая. Да напоминает она вам собою и небесного заступника и покровителя воинств православных - архипастыря Мирликийского, и земного архистратига державы Российской и всех православных христиан - благочестивейшего государя нашего Николая Первого. Аминь.
Речь Болгарскому отряду, сказанная в Одесском Преображенском соборе 17 января 1855 г.
Мужественные и христолюбивые болгары!
Не смущается ли кто-либо из вас духом от того, что пламенное желание ваше - быть и сражаться против общих врагов наших под стенами Севастополя - не исполнилось, и вам с половины пути вашего туда должно возвратиться теперь паки к берегам Дуная?.. Но обстоятельство это, - не вожделенное, конечно, для вашего мужества, - само по себе должно не столько печалить, сколько радовать и вас и нас. Ибо что значит этот неожиданный возврат ваш к берегам дунайским? - То, что севастопольская твердыня наша не имеет уже нужды в умножении числа ее защитников; то, что угрожавший ей враг потерял, наконец, свою силу и дерзость, и престал быть опасным. Зачем же бы после того продолжать вам путь, столь неближний и так притрудный, туда, где все само собою начало клониться к желанному для нас концу?.. На родных вам берегах Дуная, напротив, вы всегда и везде весьма полезны для рати русской, полезны даже без оружия вашего, одним присутствием своим как совершенно знающие язык и всю местность страны родной...
Возвращайтесь поэтому с миром, куда зовет вас глас вождей ваших! И не кончив настоящего пути вашего, вы исполнили свой долг и достигли своей цели, показав пред лицом России и всего света, что ваша вера и ваша народность для вас дороже всего, что Россия, пока будет угодно Богу, занимает для вас место вашего собственного отечества, что где воля и голос царя Белого, там меч и жизнь болгарина. Таких чувств и жертв не забывают и частные люди; тем паче не забудут их Россия и ее великий самодержец!
Не удивляют ли вас необыкновенный вид и неожиданные превратности брани настоящей? - Но если что, то это самое показывает, что настоящая брань есть брань не человеческая, а Божия, потому что пути Божий, по уверению пророка, отстоят, как небо от земли, от путей человеческих. Где была бы слава Небесного Самодержца, если бы еще до окончания брани мог кто-либо из нас указать и сказать: "Вот где и вот как начали мы свое дело; так и так ведем его и продолжаем, а вот здесь и вот чем мы же окончим его"? - Нет, возлюбленные, подобные великие и священные брани начинаются только людьми, а оканчивает Сам Бог, ими же весть судьбами и образом... От Него посему, свыше, должно ожидать нам окончательного приговора всем нашим трудам и подвигам, желаниям и надеждам. К ободрению и утешению нашему должно служить одно, что не мы начали эту брань, что, вступая в нее невольно, мы не имели никаких корыстолюбивых видов, а только повиновались необходимости, что мы не желали и теперь не желаем зла самым врагам нашим, а искали и ищем то, что совершенно необходимо для нас и весьма полезно было бы для них самих. Потому, если, как говорит Евангелие, от репия не собирают смокв, и, напротив, от смокв не произрастает репие (ср.: Мф. 7; 16), - то поелику мы сеяли и сеем не репия, а смоквы, как бы и чем бы не окончилась брань настоящая, она должна, наконец, принести для всех нас плоды не горькие, а сладкие и благословенные.
Я говорю "наконец", - и в природе видимой одни семена всходят, дают цвет и плод в то же самое лето; другие выходят из земли уже по прошествии зимы и в продолжение ее кажутся как бы потерянными; иные, наконец, воскресают к жизни по прошествии не одного, а нескольких годов. Что удивительного, если и настоящее наше слезное и кровавое сеяние взойдет, даст цвет и плод не вдруг, а со временем? Возвратившись к соплеменникам вашим, не забудьте громко возвестить им, что православная Россия твердо помнит, от кого прияла она некогда на родном языке своем слово Божие; никогда не забудет древнего святого союза своего со страной Болгарской, и во время благопотребно не пожалеет ничего для уплаты с лихвой своего долга душевного.
В знак этого союза и в уповании на милость Божию да возгласятся после обычных многолетий "многая лета" и мужественному и христолюбивому народу болгарскому! Аминь.
Наставление сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 18 апреля 1855 г.
Не знаем, что теперь на сердце у вас, по изречении вами священного обета вашего; а мы все, взирая на вас, радуемся и благодарим Господа за то, что в такое краткое время нашлось у нас столько душ, способных, оставив все, посвятить себя сердобольному служению недугующим защитникам Отечества. Кто может не чувствовать их важных и кровавых заслуг пред Отечеством? Кто не желал от всей души уврачевания их ранам, облегчения их страданиям? Посему-то мы не усомнимся сказать, что многие из зрящих теперь на вас ублажают вашу участь и готовы были бы тотчас стать на вашем месте и разделить ваш обет, если бы разные обстоятельства не отнимали у них возможности к тому.
От вас Господь устранил все подобные препятствия; вам дано достигнуть того, что у многих по необходимости осталось в одном благом желании, - вы, а не другие, примете на свои попечительные руки героев Альмы и Севастополя!
Уразумейте же, возлюбленные, святую высоту вашего призвания! Вы исходите на служение болящим не от себя токмо одних, а от всего Отечества; вы должны потрудиться не для обыкновенных больных, а для тех, которые сами подвизались для Отечества до того, что полагали за него, и, следовательно, за всех нас, самую жизнь свою. Покажите же им вашим усердием, вашим самоотвержением, вашим сердоболием, - как высоко ставит Отечество подобные подвиги, как много уважает раны своих мужественных защитников, как готово к удовлетворению их нужд! А между прочим, при каждом удобном случае возвещайте им, что Святая Церковь молится усердно и всегда будет молиться о них, -живых и умерших; что благочестивейший государь прилежно печется и будет печься не токмо об их участи, но о положении их присных; что по всем краям России прославляют их мужество и удивляются их подвигам; что, наконец, кровь их пролита не напрасно, ибо гордый враг унижен и начал уже помышлять о постыдном бегстве из земли нашей.
Само собою разумеется, что на поприще деятельности вашей вас ожидает нерадостное зрелище. Пред вами, как некогда пред пророком, разовьется такой свиток бытия человеческого, в который вписано почти одно рыдание и жалость и горе(Иез. 2; 10). Но может ли это удивить вас и привести в уныние? - Разве вы не знаете заранее, что исходите не на праздник и торжество, не на вечерю мира и веселия, а на страшное поле войны - поле жестоких битв, где естественно все обрызгано кровью, все обожжено огнем. Ваше уже дело будет уменьшить, сколько возможно, число страданий, вздохов и слез; ваше дело будет внести отраду и упование даже туда, где готово водвориться отчаяние; ваше, наконец, дело будет пролить капли утешения христианского на самое возглавие отходящих из сей жизни.
И если вы успеете в этом святом подвиге (а при помощи Божией почему не успеть?), если даже только начнете его как должно, то будьте уверены, скоро все примет в очах ваших другой вид: мрачные обители болезней и скорбей обратятся для вас в священные места душеусладительного служения Богу и человечеству; среди стонов болезненных начнут слышаться умилительные воздыхания молитвенные; взоры страждущих с невыразимой благодарностью будут обращаться к вам; в собственном сердце вашем откроется источник неизглаголанных утешений и радости о Дусе Святе,так что вы не променяете человеколюбивых трудов ваших ни на какие блага мира. Не так ли именно находят себе отраду, а потому с такой готовностью нисходят с неба в наш страждущий мир Ангелы Божий, которых вы будете подражателями и, можно сказать, сотрудницами? - Ибо если где, то подобным местам скорби и страданий они всегда присущи и действуют невидимо.
Что и как вам делать, уже означено в самом обете вашем; собственное сердце доскажет вам то, чего не может обнять никакое наставление. Помните между прочим, что у недугующих собратий ваших не одно тело болящее, а и душа, по всей вероятности, не свободная от ран совести. Поелику же бессмертная душа в человеке стократ важнее его бренного тела, то, способствуя врачеванию телесному, не оставляйте без внимания и помощи христианской и души болящей. Оздоровевшая душа всегда благотворно действует и на немощи телесные.
Не забывайте, что из находящихся на вашем попечении не всем дано будет возвратиться с одра болезни к жизни земной. Да не отыдет никто из таковых в вечность без фимиама вашей молитвы и без упования христианского, без раскаяния во грехах своих и без того благодатного напутия, которым Святая Церковь обыкла сопровождать туда всех чад своих! В подкрепление собственного духа вашего, взирайте чаще на крест Христов, который возложен теперь на перси ваши не для украшения какого-либо телесного, а именно для того, чтобы, когда нужно, вы тотчас могли находить в нем укрепление вашему духу и оживление вашему сердцу. Обращайтесь мыслями своими и к Пречистой Матери распятого Господа, Которая не напрасно именуется Матерью всех скорбящих. Пред Нею - в этом чудотворном лике Ее - произнесен вами сейчас обет клятвенный; Она таким образом соделалась и Споручницей вашей верности и вашего усердия. Может ли после того оставить Она вас без помощи, и не подать вам, когда будет нужно, вразумления и подкрепления, отрады и покоя душевного? Чтобы иметь вам как бы некий чувственный залог такового благодатного союза с Нею, примите от меня по изображению сего чудотворного лика Ее. А мы не престанем сопровождать вас нашими молитвами и при первом случае, если даст Господь, поспешим быть личными свидетелями ваших трудов и соутешиться вашей верой и самоотвержением на пользу страждущих от ран своих защитников Отечества. Аминь.
Речь сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 12 июня 1855 г.
Два чувства рождаются в душе нашей при взгляде на вас, новоизбранные сестры милосердия! Увеличение общества вашего и круга ваших действий естественно заставляет предполагать, что и число требующих сердобольного призрения православных воинов наших не умаляется, а возрастает быстро: мысльгорькая и потрясающая! Зато можно ли не радоваться духом, взирая, с каким усердием исходите вы на многотрудное служение ваше недужным защитникам Отечества по первому известию о нужде в том? Истинно христианская готовность ваша на этот подвиг служит для нас несомненным доказательством той отрадной истины, что если злоба человеческая неусыпающа в нанесении вреда и ран, то любовь христианская еще неусыпнее в обязании и уврачевании оных.
Благодарение Богу, не раз уже мы имели утешение слышать, что предшественницы ваши подвизаются усердно, сообразно своему благотворному назначению, что они, при помощи Божией, перенесли даже благодушно немалое искушение в посетившем их недуге, и что над ними сбылось святое замечание Апостола: скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование: упование же не посрамит (Рим. 5; 3-5).
Подобного терпения скорбей и происходящего отсюда благоуспешия ожидаем мы и от вас, возлюбленные о Господе сестры! И почему бы не ожидать нам сего? Разве в вашем сердце менее любви к Богу и человечеству? Разве вы воодушевлены не тем же благим и животворным духом Христовым? Разве ваши обеты произнесены теперь не пред тем же Евангелием, запечатлены не тем же страшным и великим именем Божиим? Разве, наконец, вы лобызали не тот же самый крест Христов и не его, подобно вашим предшественницам, восприяли на рамена свои?
О, низпасть с этой святой высоты значило бы то же, что упасть с неба!.. Да сохранит Господь всех нас от подобных падений! Для вас предохранить себя от них тем легче и удобнее, что вы будете находиться не среди прохлады и успокоения, не среди радости и веселия, а среди скорби и слез, среди стона и воздыханий. Если о болящих телом вообще сказано у Апостола: страдающий плотию преста от греха (1 Пет. 4; 1), то и о вас, которые будут служить страдающим плотью - и как ужасно страдающим! - должно сказать, что вы по самому месту и роду занятий своих далее других от искушений и соблазнов мирских. О, болезни и смерть не то, что мы и слабые слова наши, - это великие и самые красноречивые наставники в вере и добродетели!
Скорее может угрожать вам другой враг - уныние и малодушие, яко имеющим ходить и действовать, можно сказать, среди мрака и сени смертной. Но зато сколько и средств у вас, возлюбленные, против всякого уныния и всех видов малодушия!.. Не со всеми ли вами молитвы и благословение Святой Церкви? Не о вас ли забота и материнское попечение августейшей учредительницы христолюбивого общества вашего? Не с вами ли над одним и тем же делом человеколюбия будут труждаться и служители здравия телесного, то есть врачи искусные, и служители здравия духовного, то есть духовные отцы и пастыри опытные? Не на всех ли вас, наконец, возложен крест Христов - это непобедимое оружие христианина? - И вам унывать? И вам малодушествовать? - Нет, возлюбленные, укрепляемые верой, воодушевляемые любовью, окрыляемые упованием жизни вечной вы будете иметь столько духа и твердости, чтобы спасать от малодушия, ободрять и одушевлять всех вверенных попечению вашему, когда они будут поникать под тяжестью телесных страданий.
Грядите же с миром в путь ваш и дайте нам скорее услышать о благословенных трудах ваших, дабы мы могли возблагодарить за вас Господа, Который как Един полагает на сердце наше семена намерений чистых и благих, так Един же дает им силу расти и приходить в зрелость. Аминь.
Слово защитникам Севастополя, сказанное на Николаевской площади 26 июня1855 г.
Хвала и благодарность вам от лица всей земли Русской, христолюбивые защитники Севастополя! Благодарение Богу, [что] твердо и непоколебимо стоите вы здесь за Отечество, за царя благочестивейшего и за общую матерь нашу, Церковь Православную! Да будет же ведомо вам, что и святая Русь твердо помнит и крепко любит всех вас; да будет известно, что и царь православный сильно радуется вами и прилежно готовит вам награды за беспримерные подвиги ваши; знайте и то, что Святая Церковь, как истинная матерь, обеими руками благословляет ваше мужество, день и ночь молится о вас ко Господу, молится о живых, да дарует вам Господь крепость и победу свыше, тем паче о умерших, да сподобятся они венца небесного.
Воззрите на эти святые иконы! Это священный дар вам от всей земли Русской! Это матернее благословение вам от Церкви Православной!..
Вот изображение "Успения" Матери Божией от святой Лавры Киево-Печерской, которое святыми строителями ее восприято некогда на благословение для сей обители из рук самой Царицы Небесной! - Се образ "Знамения" Пресвятой Богородицы, пред которым внезапно дрогнула некогда и возвратилась без успеха вспять от стен новгородских многочисленная рать князя Суздальского! -Се первосвятители московские, искони неусыпающие поборники и всегдашние защитники нашего Отечества! - А се изображение новоявленного угодника Божия и чудотворца Воронежского Митрофана, которое да будет между вами знаком и моего пастырского усердия и любви к вам о Христе!
Воины христолюбивые! Приимите сии дары с той же верой и любовью, с какими они препосланы вам из разных мест России и вручаются теперь мною, яко залог успеха во брани и знамение благодати Господней над вами!
Ко врагам нашим не престают прибывать, в пособие злу, темные клевреты с Запада; а к вам, как видел я на пути моем, не только спешат во множестве ваши собратья по оружию, но являются теперь, как сами видите, в ликах своих даже угодники Божий, Сама Царица Воинств Небесных. Кто на ны, аще Бог и святые угодники Его по нас?.. Доканчивайте же мужественно великое и святое дело ваше, столь славно вами начатое! Стойте неустрашимо против врагов, которые, будучи христианами, имели несчастье безчестно восстать против Креста Христова за прелесть Магометову! Пусть в ослеплении ума и ожесточении сердца возлагают они надежды свои на человеческую силу, мудрость и искусство, - наша сила и крепость всегда была и пребудет - Бог Отец! наше непреложное упование - Бог Сын! наш нерушимый покров и прибежище-Бог Дух Святый!
Троице Пресвятая и Всемогущая, благослови и укрепи рать православную! Защити и спаси землю Русскую! Аминь.
Речь новым сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 14 августа 1855 г.
Итак, вняв гласу Евангелия и собственного сердца, вы, оставив все, решились идти на сердобольное служение страждущим от ран и недугов воинам нашим?.. Знаете ли, что вы поступили в сем случае подобно тому, как сделали некогда Апостолы Христовы, когда, оставив все, последовали за своим Учителем и Господом? Да будет ведомо вам, возлюбленные, и то, что дражайший Спаситель наш, во имя Которого вы принесли такую жертву, не останется у вас в долгу и никому не даст победить Себя любовью!.. Вы будете ради Его служить подобным себе людям, а Он, Премилосердый, вменит все это в заслугу Себе Самому и на Страшном Суде в слух всего мира возгласит и к вам: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие... яко болен бех и посетисте Мене (ср.: Мф. 25; 34, 36), - и не только посетисте, но и послужихом Мене.
Как не возрадоваться такому быстрому полету духовному на высоту любви и самоотвержения? Ах, многие текут и труждаются всю жизнь и не могут достигнуть этой святой высоты!
Начало благословенное!
Да будет же таково и продолжение! Да будет таков же и конец! Ибо если благое начало, как говорится, есть уже половина дела, то венцом для него может служить только один конец благой...
"И мы сделаем его таким", - подумает какая-либо из вас при настоящей благочестивой ревности вашей о пособии страждущим защитникам Отечества. - О, блюдитесь, возлюбленные, подобных мыслей и превозношения, могущих испортить все дело! Ибо ничто так не противно Господу и не удаляет так Его всесозидающей благодати от нас, как наша самонадеянность; а без Его благодатного содействия что значат все наши усилия и весь наш труд?
Мудрствуйте паче так, как мудрствовал апостол Павел, и скажите сами в себе, что мы не преминем усердно трудиться во имя Господне для болящих братий наших, что, служа им телесне, не оставим служить и духовне, что мы вообще постараемся на избранном болезнью и приготовленном скорбями поле сердец сеять добро обеими руками, и готовы поливать высеваемое нашими молитвами и, если то нужно, нашими слезами; но возрастить посеянное и политое и довести его до плода духовного и зрелости благодатной, - это дело не нашей слабости и ограниченности, а Его всемогущества и благости...
Памятуя слабость и нечистоту падшей природы нашей, уготовьтесь, напротив, заранее на встречу с искушениями всякого рода, - между прочим на борьбу с собственными мыслями и чувствами, которые вопреки ожиданиям не замедлят возникнуть в душе вашей и стать, пожалуй, против самого святого обета вашего. После сильных порывов к добру, после особенных подвигов самоотвержения духу нашему как-будто суждено поникать долу, впадать в какое-то охлаждение к тому же самому добру, в оцепенение и мертвенность душевные. Кроме неприятных встреч и приражений совне, на вас среди служения вашего может напасть внутренняя туга сердца и недовольство собою, непонятное расслабление сил телесных и душевных, некое вовсе неожиданное отвращение к своему святому делу, простирающееся до желания оставить свое поприще и прейти к другим занятиям, как будто если не более добрым, то более сродным для вас...
Когда нападет на вас подобная тьма и мрак, то, во-первых, не медлите уразуметь, что это искушение от врага, которому ваш святой обет, как терн в оке; затем возведите ум и сердце горе, ко Господу - с молитвой о подаянии света и помощи, и ваша ладья не будет по крайней мере опрокинута внезапно этим ветром и этой бурей. Если вы покажете в этом случае веру и верность, и Господь узрит в вас решимость скорее претерпеть все, нежели изменить своему обету, то будьте уверены, скоро небо над вами сделается опять чисто, воздух свеж и оживляющ, солнце благодати паки засияет над вами, и сердце ваше исполнится той тишины и того мира Божия, которые превосходят, по выражению Апостола, всяк ум (Флп. 4; 7).
Немало еще хотелось бы сказать вам, возлюбленные! Но сколько бы мы ни беседовали с вами здесь и теперь, никогда не можем высказать всего нужного. Это может сделать и сделает, когда будет потребно, тот великий Наставник и Учитель, о Котором Спаситель наш умолил Отца, да будет с нами во век и да наставляет нас на всякую истину - Дух Святый. К Нему, Всеведущему и Всепросвещающему, обращайтесь молитвенно во всех ваших недоумениях; и Он никогда не оставит вас без света и вразумления. И мы, как подобные вам слабые человеки, можем только наставлять и поучать вас; а Он, как Дух истины и жизни, проливая на вас свет, в то же время подаст вам и Свою силу исполнить внушаемое, подкрепит и оживит исполняющих, возвеселит и наградит исполнивших. Аминь.
Речь, сказанная Смоленскому ополчению 24 сентября 1855 г.
Храбрые ратники Смоленского ополчения!
Исходя во сретение вам, мы сретаем в лице вашем не один древний Смоленск с верховьями нашего Днепра, а, можно сказать, всю древнюю и великую Россию, которая так доблестно восстала и подвиглась на защиту России Новой. Можете судить после того, с какими чувствами исходим мы теперь на эту встречу!..
Вы были бы дорогими для нас гостями, если бы явились среди нас и по другим, не столь важным, причинам; а теперь вы являетесь на защиту нас от врагов, приходите пролить за нас кровь и положить, если то нужно, самый живот свой. О, это верх братства и самоотвержения, даже христианского! Болши сея любве никтоже имать, - сказал Сам Спаситель, - да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15; 13). Да будет же известно вам, что и между нами нет ни единого, кто бы не чувствовал великости вашей жертвы, - что мы все готовы, со своей стороны, доказать вам, чем только можно, нашу к вам любовь о Христе и уважение братское.
Если кому, то сынам Смоленска должна быть ведома вся тяжесть нашествия иноплеменников, ибо ужасы 1812 года нигде не разразились с такой силой, как у вас и над вами. Посему, если от какого, то от вашего ополчения ожидаем мы живейшего сочувствия настоящему положению нашему. Смоленск никогда не постыжал собою Россию, и в упоминаемую нами годину искушения первый подал пример и показал, что может ожидать врага, нагло вторгшегося в середину земли Русской. А наш Севастополь, смеем думать и сказать, показал и доказал пред всем светом, что по прошествии четыредесяти лет от событий смоленских грудь русская не разучилась быть живой стеной для Отечества, и что эта стена не слабее железа и гранита. В самом деле, какая жертва всесожжения горела когда-либо долее, чище и ярче нашего Севастополя?
Дадим же друг другу руку и, оградившись знамением Святого Креста, станем твердо против врага, который, подобно впадшему в бешенство зверю, опасен не столько своей силой, сколько слепой разъяренностью, устремляясь нагло на всех и на все.
Но прежде всякого действия обратимся ко Господу с благодарностью за окончание вашего некраткого пути к нам и с совершением благословения на предстоящие вам труды и подвиги. Ибо аще не Господь сохранит град, всуе будет бде стрегий (Пс. 126; 1)! Аминь.
Речь Московскому ополчению 21 октября 1855 г.
Христолюбивые ратники Московского ополчения!
Путь ваш кончен! - вы стоите уже на берегу Черного моря пред лицом врагов... Теперь, призвав Бога на помощь, остается доказать самым делом, что доселе было у вас только в сердце и на устах... И мы совершенно уверены, что ваши мышцы и ваша десница не отстанут от ваших уст и вашего сердца: вы сделаете в десять раз более того, что обещали пославшим вас.
Та же Святая Церковь, которая благословляла вас, исходящих на путь к нам, которая не раз как Ангел Хранитель, являлась вам на пути, та же Святая Церковь исходит теперь во сретение вам с благословением при окончании вашего странствия, да ведаете, что путь ваш не есть обыкновенный путь ратный, а весь - от начала до конца - путь священный, и, можно сказать, крестный, которого концом не Одесса или Херсон, а Гефсимания и Елеон...
Сретая вас ныне на таком пути, не можем не обратить к вам евангельского приветствия: благословении вы, грядущие тако во имя Господне (ср.: Мф. 23; 39)!
Возбуждать вас после этого к мужеству против врага, значило бы забыть, что у вас из детства пред очами были Бородино, Тарутино, Малоярославец. О, такие люди не дрогнут ни пред каким врагом!.. Напоминать нам в настоящие минуты о терпении и самоотвержении воинском, значило бы не помнить о священном пепле Москвы, которую ваши отцы собственными руками принесли в жертву всесожжения за Отечество. О, такие люди скорее положат жизнь свою, нежели уступят врагу в собственность хотя одну пядень земли Русской.
Лучше остановим внимание ваше на том, что не так известно. Оставляя первопрестольную столицу и удаляясь от Кремля священного, вы, без сомнения, думали, что вместе с этим вы удаляетесь от сердца Отечества. Так, оно - в Кремле... Но думали ли вы, приближаясь к нам, и в то же время к последним пределам России, что вы приближаетесь также к колыбели нашего Православия?.. Ведь она у нас, возлюбленные, - в нашем священном Херсонесе, где принял веру христианскую и Святое Крещение великий князь Владимир, а в лице его - и вся земля Русская!..
Итак, вот за что вы будете сражаться! - не за Гаджибей или Бахчисарай, а за Херсонес и Инкерман священные! Если при исходе вашем из Кремля вас невидимо благословляли на путь святители московские и святой Сергий Радонежский, то теперь, при окончании сего пути, вас незримо сретают здесь благословением своим наши священномученики херсонские и с ними равноапостольный князь Владимир. При таких споборниках духовных, под таким вождем как вам не совершить своего подвига, как должно?
Ратники московские! Мы смотрим на вас с особенным уважением и, сретая дружину вашу, не первую уже по времени, сретаем ее как первую из того места, откуда пришла она к нам. Отныне между Москвой и Одессой не один союз купли и продажи, а и духовный неразрывный союз крестного братства по оружию на защиту Отечества. Да подаст Господь нам возможность скорее воздать вам достойно за ваше к нам усердие, [но] только не подобной ратной помощью, в которой да не будет никогда для вас нужды! Аминь.
Речь Дунайскому казачьему войску, сказанная на площади пред Михайловским монастырем 8 ноября 1855 г.
Храбрые витязи дунайские!
Не напрасно же так случилось, что это священное знамя, заслуженное вашим мужеством и кровью, приемлете вы теперь от лица Святой Церкви и благочестивейшего монарха нашего не в другое какое время, а в день Архангелов и Ангелов, - и не в другом месте, а пред лицом сего храма, посвященного имени Архистратига Воинств Небесных.
Это урок и напоминание, можно сказать, свыше о том, каковым вообще подобает быть воинству православному, и чем особенно должен украшаться русский воин христолюбивый. Это значит, что рать земная тогда токмо совершенна, когда на земле служит подобием Воинства Небесного.
Ах, была некогда брань и на небе, брань ужасная, неповторимая! Явились враги против самого Престола Божия, которые в безумной гордыне возмечтали быть равными Всевышнему, - и восколебали собою мир Ангельский... В сию-то решительную минуту один из вождей небесных - Михаил, воскликнул: "Кто яко Бог?" - и со знамением, которое видите в руке его на святых иконах, стал необоримо против сатаны и его темных полчищ. Духи света, верные Своему Творцу и Владыке, восторжествовали; а ангелы тьмы [были] низринуты в преисподнюю...
Так должны поступить и вы! Подобно Ангелам небесным, вам подобает всегда и везде твердо стоять в истине и правде и смело разить врагов веры, престола и Отечества. На сие-то истое и дается нам это знамя - как священный знак соединения ваших сил и устремления их к единой, великой и святой цели. Для того-то преходит оно к вам хотя из рук царевых, но чрез руки Святой Церкви, да ведаете, что, служа верно царю земному, вы исполняете этим самым волю Царя Небесного. Святая Церковь, как истинная матерь наша, сердечно сорадуется вашему преспеянию на поле мужества и чести; как матерь благословляет вас на новые подвиги - и, вручая вам знамя, яко дар царев, вас самих вручает и предает навсегда заступлению Воинств Небесных.
Витязи Дуная! Вы не замедлите исполнить желание царево и завет Церкви! Ваше прошедшее вполне ручается для нас за ваше будущее! Если [бывает] какое время, то настоящее есть время героев и победителей. Посему-то сыны Дуная, хотя как меньшие братья, но не отстанут от своих старших братьев, сынов Дона; и как реки их сливаются во едином море, так полки их сольются в единой любви и преданности престолу и Отечеству, и при помощи Божией покажут, что название казака не потеряло древнего значения - защитника Отечества и страха для врагов. Аминь.
Слово при вручении иконы Святителя Николая стрелковому полку императорской фамилии, сказанная в Одесском кафедральном соборе 25 марта1856 г.
Храбрые и христолюбивые витязи царственного дома!
Благословляя с этого самого святого места столько раз православных воинов, шедших на брань в Тавриду, мы дождались, наконец, и того душевного утешения, что можем теперь благословить вас уже не на брань, а на подвиги мира. Среди ужасов войны особенно необходима была вера и воодушевление свыше; но кто может сказать, чтобы они были излишни и во время мира, который также имеет своего рода труды и даже опасности?
Не сами о себе и не одни мы в этот радостный для всего человечества день преподаем вам новое благословение. К тому подает нам мановение и вместе с нами невидимо благословляет вас великий Святитель Мирликийской Церкви, купно со святым героем Невским и равнопостольной Магдалиной, которые как бы для посещения вас на чужбине и в годину тяжкого испытания явились к этому празднику в сих священных ликах. Если бы все это произошло (было даровано -ред.) и из каких-либо частных рук, то и тогда было бы для вас даром священным; но это препослано вам от лица дома царственного, которому особенно принадлежите вы, препослано самою матерью Отечества. Приветствуем вас с этим знаком державной памяти о вас! Лик Святителя Мирликийского будет напоминать вам, между прочим, о том незабвенном монархе, которому ваша новоучрежденная рать обязана своим происхождением; лик героя Невского будет воззывать вас к подвигам и мужеству за Отечество; а лик равноапостольный Марии будет внушать вам соединять это мужество с делами кротости и человеколюбия.
Нет ли у кого-либо из вас на душе соболезнования о том, что вам не досталось показать своего искусства и мужества против врагов Отечества? Но видя вас, мы и без того совершенно уверены, что враги, испытав вашу руку и оружие, престали бы хвалиться своим уменьем. Уступите же без огорчения имевшиеся в виду успехи ваши той радости, которая преисполняет собой теперь все Отечество, достигшее благодаря мудрости монарха и без новых усилий желанного конца брани.
Вместо врагов внешних на вашу долю выпало другое сражение с тем ужасным недугом, который обык издавна следовать за войной. Благодарение Богу, что вы не поникли при этом духом и сумели перенести неизбежные утраты с чувством смирения и преданности воле Божией. Кто присмотрелся к смерти, как вы, на одре тяжкой болезни, тот не дрогнет после пред нею и на поле брани.
Витязи дома царственного! По всей вероятности вам предстоит теперь возврат восвояси. Скажите там, кто будет вопрошать вас, о том что здесь, на краю России, вы видели ту же святую веру, ту же Православную Церковь и ту же искреннюю любовь к Отечеству, - скажите, что град и весь край наш глубоко чувствуют отеческое попечение о них монарха в прошедшую годину опасности, - скажите, что враги наши, кто бы они ни были, всегда будут находить в обитателях Новой России самоотвержение и мужество России древней.
А мы навсегда сохраним с любовью память о вас не только как о доблестных воинах, но и как о новом учреждении воинственном, которым Отечество непосредственно обязано Дому царственному, и которому предстоит в свое время именитая будущность. Аминь.
IV. СЛОВА НА ВЫСОКОТОРЖЕСТВЕННЫЕ ДНИ
Слово в день священного венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 22 августа 1831 г.
Рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя подножие ног Твоих. Жезл силы послет Ти Господь от Сиона, и господствуй посреде врагов Твоих... Господь одесную Тебе сокрушил есть в день гнева Своего цари: судит... во главы на земли многих. От потока на пути пиет: сего ради вознесет главу(Пс. 109; 1-2, 5-7)
Так в книге псалмов Давидовых описывается великое предназначение великого царя: Иегова благоволит о нем и хранит его, яко зеницу ока; но в то же время попускает быть предметом вражды и неправд человеческих, терпеть нападения и клевету. Он исполнен благодати и истины, достоин всех благословений земли и неба; между тем, толпы неистовых мятутся, чтобы поколебать престол его. При всей любви к миру для него необходимо вести брани и производить суд над народами; при всем сострадании к бедствиям человечества он должен сокрушить главы многих. Кратко: сему царю-подвижнику суждено свыше идти и вести народ свой к славе и благоденствию путем искушений и терпения: от потока на пути пиет: сего ради вознесет главу.
Нет нужды исследовать, кто этот царь, изображаемый Псалмопевцем, и с кого сняты черты, столь дивные. По откровению самого Неба, мы знаем, что в них изображено достопоклоняемое лице Мессии, Божественного первообраза всех царей и владык земных, и вместе - высочайший образец всех подвижников истины и добродетели. Но потому самому это пророчественное изображение может быть прилагаемо и к судьбе каждого из тех (немногих) венценосцев, которым суждено свыше побеждать благим злое, сочетать величие с терпением и кротостью. Таков был Давид, муж Божий по сердцу, верный оправданиям (заветам - ред.) Иеговы и, однако же, проходивший с народом своим ряд искушений столь тяжких, что молитвенными воплями его наполнена большая часть псалмов. Таковы были Иосафат, Езекия, Иосия и прочие образцы царственной славы, стяжеваемой терпением и подвигами.
Усомнимся ли к этим благолепным именам присоединить еще одно победоносное имя, близкое теперь к устам и сердцу каждого сына Отечества? Дерзнем ли не приметить священных тернов, которыми рука Промысла украшает венец и нашего возлюбленного монарха? Ах, кто не знает, что любезное Отечество наше вдруг поражено теми бедствиями, из которых Давид некогда страшился избрать (2 Цар. 24; 14)? Для чьей же главы ощутительнее тяжесть испытующей десницы Божией, как не для главы народа? В чьем же сердце сильнее отзываются удары судеб, как не в сердце отца Отечества? Царственные уста не раз отверзались уже на смиренное исповедание неисповедимых путей Божиих; самодержавная рука не раз, вместо повелений, писала молитву сокрушения и преданности: сам Давид не отверг бы выражений сей скорби и не усомнился бы признать, что его изображение царя-подвижника в лице нашего монарха еще раз нашло свое осуществление.
Благоговея пред такими знаками самодержавного смирения, наш долг, однако же, поведать, что и светлая сторона богоначертанного изображения Давидова весьма ясно и верно отражается в судьбе нашего помазанника. Наше дело возвестить в слух всех, что тяжкие искушения, которыми Промыслу Вышнего угодно было посетить наше Отечество (имеется в виду эпидемия холеры 1830 г., случившаяся в европейской части Российской империи, и польское восстание 1830-1831 гг. (Прим.ред.)), служат к тому, чтобы пред всем светом открылись высокие качества души царевой; что все враги его и царства видимо облекаются студом и один за другим полагаются в подножие ног, Что приближается время окончательного торжества добра над злом, верности долгу и порядку над буйством и ненаказанностью.
Так вожделенное время это приближается! Ангел смерти, преследуемый смирением царя и молитвами народа, видимо спешит из пределов нашего Отечества; земля, ожестевшая было под стопами устрашенных делателей, паки разверзла недра свои и в большом обилии износит жизнь и веселие; чудовище мятежа* уже поражено во главу, и те, которые мнили шумом оружия заглушить вопль правды, сами начинают внимать голосу долга; сама столица вероломства (Варшава-ред.) трепещет уже в стенах своих, если только они еще дерзают стоять пред лицом воинства российского. Увидим и последний конец бедствиям! За рядом побед наступит торжество великодушия и милости. Та же десница, которая теперь карает непокорность и буйство, еще охотнее прострется на уврачевание язв и осушение слез. Те же люди, которые доселе в омрачении ума не видели другого исхода из бездн мятежа, кроме победы или смерти, найдут благотворную средину на лоне единоплеменного незлобия и кротости, и братья, на время разлученные чуждым для них духом крамолы, тем теснее соединятся навсегда под самодержавным скипетром одного общего отца.
И что могло бы расторгнуть столь ужасным образом священный союз двух народов, которые, по намерению самого Промысла, навсегда сопряжены единством происхождения, сродством языка, совместностью всех выгод местоположения, давностью сношений и недавним обетом клятвы? О, подлинно, если что было добро, или что красно, то сей братии жити вкупе (Пс. 132; 1)! Только тлетворный дух лжи,льстяй ныне едва не вселенную всю (Откр. 12; 9), мог обаяниями своими заглушить глас правды и благоразумия. Но что принесет с собою сей едемский искуситель? При одном появлении его тишина и безопасность исчезли, общественная деятельность прекратилась, порядок уступил место насилиям, семейственные и гражданские добродетели заменились безумными порывами отчаяния. Что последовало за принятием "змииного" совета? - Ниспровержение того, в чем находили свое благоденствие грады и веси; опустошение того, что созидалось и украшалось веками; страх одних, стыд и раскаяние других, бедствия и слезы всех: И отверзошася очи... и разумеша, яко нази беша... И услышаста глас Бога ходяща в раи... и скрыстася (Быт. 3; 7, 8): вот неизбежный конец всех безумных восстаний против Царя Небесного и царей земных! Первым поводом к искушению в таком случае обыкновенно бывает мечта лучшего: будете яко бози (Быт. 3; 5). И действительно, нет ничего похвальнее, как желать усовершенствования себе и другим; и нельзя отрицать, что на бедной земле, обитаемой родом человеческим, немало такого, что может быть лучше. Слово Божие прямо говорит, что мы все в состоянии изгнания едемского. А такое состояние когда бывает совершенным? Но кто поручится, что все, кажущееся нам в общественной жизни недостатком, действительно таково? - Тем паче, что средства, придуманные нами для исправления порядка гражданского, непременно приведут к цели и отвратят все недостатки? Как трудно бывает иногда судить правильно о том, что истинно полезно или вредно и для одного человека -даже для нас самих! Тем труднее постигнуть, отчего ближайшим образом зависит благоденствие целого народа. Для того нужно знать его во всем составе и частях, видеть его способности и недостатки, нужды и желания, обнять соображением состояние его прошедшее, настоящее и будущее; различить в его судьбе с точностью возможное от действительного, случайное от существенного. Многие ли могут похвалиться таковым знанием? А без него легко можно впасть в заблуждения самые грубые и пожелать своему Отечеству таких совершенств, которые для него или невозможны, или обратились бы в настоящее зло. Не так ли точно ропщут иногда на Промысл Божий, который, без сомнения, есть самый премудрый и праведный? - ропщут потому, что не видят всех путей Промысла и не умеют правильно судить о том, что кажется в мире беспорядком.
Знающий всю ограниченность природы, а тем паче произведений человеческих, нимало не поколеблется в своей верности и любви к порядку общественному и при замечании в нем действительных недостатков. Есть ли на земле совершенство, не причастное недостаткам? Легко воображать лучшее, но как трудно приводить его в действо! И одного какого-либо человека невозможно вдруг образовать и сделать счастливым, тем паче народы. Каждый сам себе самый лучший доброжелатель; но делает ли для своего истинного блага все, что возможно? И когда делает, достигает ли всего, что предполагал? Борьба с недостатками есть наш удел на земле, а умеренность и терпение - первые добродетели. Где народ, который бы мог похвалиться, что он обладает совершеннейшим устройством гражданским? Те, которые кровавой борьбой восхитили незаконное право сами себе предписывать законы, вдруг ли через то взошли на верх благоденствия? Нет, они идут, подобно всем прочим народам, от одного опыта к другому, принимают тяжелые уроки от времени, учатся собственными ошибками, повторяют то же самое, в чем прежде винили других. И сказать ли неприятную для некоторых истину? Надобно благодарить Промысл, что он не попустил обществам человеческим, равно как и, в частности, людям, достигать в настоящем состоянии на земле полного совершенства! И теперь, когда различные бедствия и недостатки земной жизни непрестанно пробуждают в нашей душе тоску о первобытном совершенстве, нами потерянном, и о Небесном Отечестве, нас ожидающем, и теперь мало помнят это будущее Отечество, где живет одна правда; а тогда, прилепившись к земле, никто бы не захотел о нем и думать.
Из сказанного нимало не следует, чтобы кому-либо позволено было оставаться совершенно праздным зрителем недостатков (если они есть) жизни общественной, якобы неизбежных и потому неприкосновенных. Напротив, здесь-то и место истинному усердию. Законы не могут обнять всех частных нужд и случаев, которые бесчисленны: [так] покрой неподходящее под сень закона твоей любовью к человечеству! Правосудие земное не в состоянии поражать прямо всех возможных злоупотреблений: стань против них с твердостью там, где можешь; делай без повеления то, что желал бы видеть предписанным в законе; будь, если возможно, лучше закона.
Но есть ли какой-либо благой поступок, который бы не был предписан уже Самим Богом в нашей совести? Можно ли пожелать лучшего законоположения, нежели какое находится в слове Божием? Следуй таким руководителям и никогда не найдешь причин к раскаянию. То преобразование, которое почитаешь нужным для всех, начни с себя самого; внеси устройство в круг твоих подчиненных, покажи в своей жизни пример тех совершенств, которые ты желал бы видеть в жизни общественной. И один такой пример не может остаться без действия, тем паче если их много. А что было бы, если бы все самоназванные преобразователи обществ пошли таким путем самоисправления? Сколько преступлений и ужасов было бы избегнуто! Сколько беспорядков и зла истреблено неприметным образом! Сколько добра произведено в тишине и мире! И слезы обольщенных, которые теперь льются пред Богом отмщений, были бы тогда слезами искренней благодарности.
Могут быть, конечно, и такие недостатки в устройстве обществ человеческих, которые не в состоянии победить вся ревность частных людей. Но для того-то и существует верховная власть, в руках которой сосредоточены силы и средства укреплять слабое, возращать юное, исцелять немощное, искоренять, насаждать и отреблять. Нам ли жаловаться на недостаток этих средств или на неупотребление их? Если бы и все народы усомнились в благотворной деятельности властей предержащих, то Россия - не может. Ее величие есть истое дело ее самодержцев. Кто простер пределы земли отечественной до последних пределов вселенной, заставил нехристианскую Азию преклониться пред знамением Креста и недавно еще освободил всю Европу от тяжкого ига?** - Наши самодержцы. Кто призвал к нам просвещение, возрастил вертограды наук, повелел свету ума разливаться и там, где редко является свет солнца? - Наши самодержцы. Кто проложил неизмеримые пути отечественной промышленности, облегчил движение народных избытков, открыл для трудолюбия входы и исходы во всех странах света? - Самодержцы. Кто в продолжение толиких веков изрекал для Отечества права и законы, был звучным органом народной совести и смысла, гласом Самого Бога? - Самодержцы. В других странах благое нередко зачиналось внизу и восходило к престолу; у нас оно всегда возникало на престоле и низходило долу. Другие предваряли, мы всегда были предваряемы, и едва могли вмещать подаваемое. После такового прошедшего при нашем настоящем можно ли опасаться за будущее?
Нет, наконец, причины смущаться и той мыслью, что действия власти предержащей, сколько бы она ни была попечительна и мудра, как действия человеческие, могут, так сказать, отставать от развития сил и потребностей народных и через то самое замедлять преспеяние общества гражданского. Царь Небесный, в деснице Которого цари и царства, прежде нас видел эту опасность, и отвратил ее единожды и навсегда. Чем отвратил? Тем, что существенное преспеяние обществ человеческих подчинил не слабому произволу человеческому, а своему вседетельному и премудрому Промыслу. В самом деле, возрастание народов, равно как и человека, завися во многом от внешних обстоятельств, имеет и свой внутренний закон, действия которого никакая сила остановить не может. В обществах человеческих есть Самим Богом положенное, ничем не заглушаемое начало усовершимости (возможности усовершенствования - ред.). Это живоносное, врожденное всем начало есть стремление к истинному, которое в народах, равно как и в частных людях, перестает действовать и приносить плоды только тогда, когда они сами, в омрачении ума и буйства воли, уклоняются от главной цели бытия своего. Вместе с развитием такого начала жизни все худшее проходит само собою, предрассудки исчезают, понятия и желания очищаются, каждый входит в свои права, горы и холмы смиряются, дебри наполняются, и целый состав общества сам собою приемлет вид стройный и благолепный. Напротив, насильственные потрясения обществ не только не ускоряют их истинного усовершенствования, хотя для того по видимому предпринимаются, но и замедляют его. Неизбежным следствием, и вместе наказанием за них, бывает раскол гражданский и взаимная ненависть. Когда одна половина граждан стремглав спешит вперед, другая, как бы по некоему закону противоположности, устремляется назад. В середине открывается бездна, которая поглощает тысячи жертв, прежде нежели наполнится. Между крайностями начинается борьба и колебание, по окончании которых, думая быть у цели, нередко находят себя от нее далее прежнего.
Нет, путь истинного гражданского преспеяния идет от престола, а не из дебрей, и приводит в храм благочестия, а не в вертепы буйства. Он продолжителен, но зато безопасен и тверд; продолжителен для жизни одного человека, непродолжителен для жизни народов. Царства возрастают веками, - и чем медленнее, тем бывают долговечнее.
Любезное Отечество! С каким радостным спокойствием от этих священных истин обращаемся к тебе, в судьбе которого они осуществлены так верно и полно! Не восхищением непщевало (думало - ред.) ты взойти на высоту всемирной славы. Когда прочие народы наслаждались уже плодами свободы и гражданственности, ты носило еще узы и было умалено. Продолжителен был ряд искушений твоих, кровавы подвиги, страшно испытание верности, но, вот, и Бог превознес тебя. Чего недостает теперь к твоему настоящему, тем паче будущему величию? Неизмеримые пространства твои видимо сотворены быть поприщем великих событий и опытов гражданской жизни; многообразный состав твой сам собою обещает всякого рода силы и совершенства; ты объемлешь собою все климаты, слышишь внутрь себя все наречия, находишь в обителях своих все степени образования, изображаешь в себе бытие целого рода человеческого. Что может совратить тебя с пути к истинному величию, если ты само не уклонишься от своей высокой цели? Продолжай же идти мирным путем законного самоусовершенствования, не уклоняясь ни на шуие, ни на десное, не предаваясь тем гибельным порывам сил, которые возвышают на годы и обессиливают на веки. Пустьшатаются языцы и людие поучаются тщетным, пусть предстают на поле брани царие земстии, и князи собираются вкупе на Господа и на Христа твоего; пусть говорят:расторгнем узы их - узы любви и благоденствия народного, и отвержем от нас иго их -иго благое и легкое. Живый на небесех - и в твоих православных храмах, а паче в твоем христолюбивом сердце, - посмеется им, и Господь поругается им, как они ругаются тобою. Он возглаголет к ним гневом Своим и яростью Своею смятет я. Тебе же не только возвратит прежние, но и даст новые языки в достояние твое, и в одержание твое концы земли. Только продолжай работать Господеви со страхом, ирадоваться пред Ним с трепетом; только приими благодушно наказание, тебе ниспосланное. Блажени вси надеющийся Нанъ (см.: Пс. 2).
Почтенные соотечественники! Нет сомнения, что каждый из нас всем сердцем участвует в этих благожеланиях Отечеству. Но всякое истинное благожелание должно выражаться в благом действовании. Повторим же пред лицем Бога правды обет, подражая примеру монарха, употреблять все силы и способности свои во благо Отечества. День священного венчания на царство должен быть днем повторения священных обетов пред Богом для царя и его народа - особенно во время, подобное настоящему. Аминь.
* Восстание польской шляхты длилось почти год, так как первоначально правительство посчитало его внутренним делом Польши и не приняло мер к защите народа и порядка. (Прим.ред.)
** Речь идет о блестящих победах русского оружия в ходе русско-турецких войн 1787-1791 гг., затем 1806-1812 гг., а также о победе над Наполеоном. (Прим. ред.)
Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 25 июня 1832 г.
В жизни каждого человека важен день его рождения, потому что от него начинается и по тому самому зависит целая жизнь. Но день рождения государя должен быть важен и священен для целого народа, потому что от него начинается и зависит новая судьба всего царства. Явление на свет державных лиц подобно восхождению на тверди [небесной] новых светил: всякий невольно спрашивает при этом, чего должно ожидать, и что оно предвещает?
И не напрасно! Возьмите всемирную историю и перемените в ней, даже только переставьте, несколько имен царственных, - и вы увидите, что вместе с тем сама собой должна принять другой вид история целых народов. Так много значит жизнь царей и правителей! - И вот почему почти все народы, даже не ведущие истинного Бога, в дни рождения владык своих обращались к алтарям: чувствовали, что это священные дни откровений небесных о судьбе племен и народов.
Но великие дни эти делаются еще священнее, очи и сердца подданных с наступлением их еще скорее и охотнее обращаются к небу, когда благоуспешное царствование служит доказательством, что десница Господня, изводя народоправителя на свет, определила ему быть утехой и славой своего народа. Тогда всякая благая мысль о царе-отце Отечества невольно устремляется с благодарностью к Богу, и воспоминание о его происхождении на свет само собой обращается в усердную молитву о продолжении его жизни.
Возблагодарим же, почтеннейшие соотечественники, Господа за то, что мы можем говорить таким образом о днях рождения государей, не противореча собственному чувству и опыту. Жизнь и царствование благочестивейшего государя нашего так благотворны для Отечества, что день рождения его как начало нового счастья для России, без всяких повелений, сам по себе, священен для каждого сына Отечества. В доказательство благодарности к Царю Небесному и земному нам остается только проводить этот день приличным ему образом.
Что же требуется для сего? Каким образом должно проводить дни рождения благочестивейших государей?
Первым и важнейшим занятием в такие дни должно быть обращение мыслей и сердец к Престолу Царя царствующих, - первым и важнейшим не по навыку только, или по какому-либо учреждению, а по самому существу дела. Ибо Кто дал бытие царю нашему и украсил его великими способностями? - Бог. В Чьей деснице продолжение драгоценных для Отечества дней его, его крепость, сила и мудрость? - В деснице Божией. От Кого зависит успех его начинаний, действительность средств, употребляемых им к созиданию блага общественного? - От Бога. Кем он возможет победить искушения, преодолеть опасности, низложить всякое зло? - Единым Богом. Итак, к Богу первее всего должны быть обращены ныне мысли и сердца наши, к тому Богу, Который дает и преставляет владык земных, Которым все царие царствуют, и все сильный пишут правду (Притч. 8; 15), от Которого исходит мир и благоденстве народов, Который творит все по воле Своей в силе небесней и в селении земнем (Дан. 4; 32).
К этому всесильному и живому Богу мы должны обращаться ныне, во-первых, с благодарением за то, что Он обильно излил на нас милость Свою уже тем, что оправдал царствовать над нами возлюбленного раба Своего, благочестивейшего монарха нашего; за то, что внушил ему благодатью Своею множество новых полезных учреждений, видимо склоняющихся ко благу Отечества; за то, что помог ему преодолеть многие препятствия, пройти и провести народ свой безвредно среди разнообразных и тяжких искушений; за то, наконец, что благоволил соделать его отца, о чадех своих веселяшегося и веселящего ими всех истинных сынов Отечества. А благодаря Господа за прошедшее и настоящее, должны вместе с тем молить Его о будущем, о том, чтобы Он увенчал его долготой дней, наставил его и впредь непоползновенно проходить великое служение его, показал его, как молит Церковь, "врагам победительна, злодеям страшна, добрым милостива и благонадежна", чтобы "даровал во дни его и всем нам мир - безмолвие и благопоспешество, благорастворение воздуха, земли плодоносив и вся, к временной и вечной жизни потребная" (слова молитвословия из молебствия).
Совершение такового благодарения и прошений пред Господом в настоящий день тем удобнее для каждого, что Святая Церковь - как первейшая и вернейшая споспешница благоденствия общественного - предшествует в этом святом деле всем и каждому своим примером. Среди ее сильных и пламенных молитв о царе и царстве и косные души не могут не подвигнуться к возношению мыслей своих горе, к Престолу благодати; и хладные сердца не могут не согреться огнем искренней любви к помазаннику Божию.
После молитв настоящему дню весьма приличествует благочестивое размышление о судьбах Божиих, являющихся как в жизни царей и народов, так и в жизни каждого человека. Подобное размышление всегда поучительно и весьма полезно, ибо нигде не открывается столько премудрости Божией, как в управлении судьбой человеческой; но разные заботы и дела препятствуют многим из нас предаваться этому спасительному размышлению. Будем делать это, по крайней мере, в те дни, которые, можно сказать, посвящены этому: в торжественные дни рождения державных лиц. Имея в виду великую зависимость от их жизни и деяний благоденствия обществ человеческих, спроси себя: как учредились эти самые общества? Кто разделил землю между племенами и народами? Кто поставил царей и правителей? Рассуди, как при всех видоизменениях земных по воле человеческой, по стечению обстоятельств и случаев, существенная власть всей земли тем не менее всегда остается вруце Господни (Сир. 10; 4), и Он, един Он, воздвигает потребных во время на ней? Как поколения самые малые возрастают в обширные державы, когда (если - ред.) неуклонно следуют путем правды и истины; и как, напротив, племена и царства, самые обширные и цветущие, умаляются и упадают, или от языка в язык преводятся, ради неправды и грехов своих? (Сир. 10; 8). Как все царства земные служат, по намерению Промысла, невидимому Царству Божию, и Премудрость Творческая совершает судьбы свои чрез самые, так называемые, "бичи человечества"? Как добродетель и благочестие в целых народах, так и в частных людях, служат сами себе наградой, а нечестие и разврат в самих себе носят казнь и разрушение? - Плодом таковых размышлений, если они будут ведены правильно, не может не быть благоговение пред неисповедимыми путями Премудрости Божией и успокоение в вечном Промысле ее о нас; уважение и доверие к предержащей власти, яко богоучрежденной, богохранимой и богоуправляемой; мужество среди искушений общественных; довольство своим жребием и верность званию, в какое кто призван; ожидание бытия лучшего; решимости жить в царстве земном для Небесного. А таковые мысли и чувствования суть одно из лучших украшений дней торжественных по тому самому, что ими исправляется и освящается целая жизнь празднующего.
Воспоминая таким образом происхождение на свет своего владыки, не забудь при этом и своего. Ибо, говоря словами Премудрого, ни один царь не имел иногопроисхождения бытия (Прем. 7; 5). Законы рождения, равно как и смерти, одни и те же для всех. Итак, если когда, то в день подобный настоящему благо-временно спросить каждому самого себя: где мы были, прежде нежели узрели свет? Кто, как и для чего дал нам дыхание и жизнь? Каков закон нашего бытия? Что будет с нами после? К чему всем нам должно стремиться и приуготовлять себя? Где те, которые были прежде нас, - великие и малые, цари и рабы? Заранее можно сказать, что при размышлении о сих предметах многие воспрянут от рассеяния и задумаются, у многих глаза оросятся слезами раскаяния или умиления, редкие не примут за правило вести себя лучше, редкие не устремят мыслей своих далее благ чувственных, выше всего видимого и тленного.
Наконец, настоящий день царственный всего более может быть почтен делами правды, милосердия и любви христианской. Кто истинно радуется в день рождения царя своего, действительно почитает жизнь его благодеянием неба для себя и Отечества, для того должно быть весьма желательно ознаменовать свою благодарность Царю Небесному и земному каким-либо чувственным знаком, принести им за это, так сказать, какой-либо дар. Но что можем принести тем, которые благих наших не требуют? Для Царя Небесного и земного всего приятнее наша добродетель; ею наипаче по тому самому должны мы выражать и свою признательность к ним. Всякое дело совета и мудрости гражданской, всякий подвиг мира и устройства общественного, всякое деятельное выражение благочестивого чувства и братолюбия есть истинная дань признательности пред помазанником Божиим.
Особенно же в этом отношении должны обращать на себя внимание наши дела милосердия и любви христианской. Царь Небесный, желая расположить людей ко взаимной любви, объявил, что Он примет за благодеяние Себе все, что будет делаться во имя Его меньшей и нуждающейся братии (см.: Мф. 25; 40); нет сомнения, что и царь земной всегда готов подражать в этом отношении Царю Небесному, - готов почесть за дар себе все, что ради него будет оказано бедствующему человечеству. Потому всякий, желающий ныне возвеселить сердце людей его, облегчи участь страждущих, отри слезы несчастных - это лучшая жертва царю и Отечеству. Если бы подобные подвиги частной благотворительности и остались в неизвестности для слуха царева, то они не сокроются от очей Царя Небесного, а Он найдет средство возвеселить за добродетели подданных сердце монарха, пекущегося о том, чтобы мы все были добродетельны.
Итак, вот чем приличнее всего освящать день, посвященный воспоминанию происхождения на свет помазанников Божиих: молитвой и посещением храмов Божиих, благочестивым размышлением о путях Промысла касательно происхождения на свет, жизни и судьбы людей и царств; наконец, делами правды, милосердия и любви христианской. Такое времяпрепровождение может показаться кому-либо слишком обыкновенным. Если бы оно в самом деле было таковым! Исполнение обязанностей должно быть для нас самым обыкновенным занятием, и нет ни одного дня и часа, в который бы нам позволительно было забыть вовсе о Боге и Его Промысле, о делах веры и любви христианской.
Впрочем, кто будет проводить настоящие и подобные дни в указанных нами занятиях, тому сами собой откроются и другие средства почтить священную торжественность их приличнейшим образом. Христианские правила поведения, как во всех других, так и в этом наипаче случае, предлагаются вниманию слушателей не для того, чтобы ими обнять и определить совершенно всю полноту сердца царелюбивого, измерить всю глубину души, исполненной любви к Отечеству: таковые души всегда содержат в себе более, нежели сколько могут от них требовать; таковые сердца сами для себя суть лучший закон деятельности. Мы хотели только указать для желающих путь, на который вступив, можно идти безопасно к цели. Аминь.
Слово в день венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 22 августа 1832 г.
Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего Царя, Иже во святей (Пс. 67; 25)
Порфироносный певец Израилев среди пророческих восторгов и видений обратил некогда взор и на прошедшую судьбу своего отечества, - и светлое око его едва не поникло от множества и величия чудес, совершенных Промыслом во славу людейсвоих Израиля (Лк. 2; 32). Ему представилось дивное исшествие израильтян из Египта; еще более дивный переход Чермного моря; законодательство и чудеса при Синае; он видит, как Иегова, Господь сил, вселяется посреди людей Своих и предводит их столпом огненным и облачным по пустыни; как земля сотрясается и небеса тают от лица Бога Синаина, - видит, и от полноты благодарного чувства восклицает: Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего Царя, Иже во святем!
Настоящий день царственный призывает, слушатели, и нас обратить взор на судьбу нашего Отечества. Мы веруем, что Бог Израилев есть вместе Господь и наш, и отцов наших, что царие наши Им царствуют, и сильные наши Им пышут правду (Притч. 8; 15); веруем, что благочестивейшие государи наши, приемля видимое помазание... от Святаго (1 Ин. 2; 20), в то же время облекаются невидимою силою свыше (Лк. 24; 49), что Дух Божий от того дне носится над ними (1 Цар. 16; 13), наставляя их на всяку истину (Ин. 16; 13). Быть не может, чтобы благословенная вера сия не имела подтверждения в самой судьбе нашего Отечества, чтобы в священных скрижалях истории царей наших не находилось опытного свидетельства той великой истины, чтодана есть от Господа держава им и сила от Вышняго (Прем. 6; 3). Когда же приличнее возвестить великую и радостную истину эту в слух всех и каждого, как не в настоящий день царственный, при воспоминании священного венчания на царство благочестивейшего государя нашего Николая Первого, -не по имени токмо, но и по делам?
Итак, истинные сыны Церкви и Отечества, приидите, возвеличим Господа отцов наших вкупе; разгнем священные скрижали бытия народного и возвестим судьбы Промысла Божия, явленные в жизни и деяниях царей наших. Но чтобы слабое око наше не помрачилось от множества и разнообразия путей Божиих, остановим теперь благоговейное внимание единственно на судьбе благословенного царствующего Дома.
Когда Промысл приемлет под свою защиту какой-нибудь народ или племя, то в самом начале видимо изъемлет его из среды прочих, усвояет Себе особенно и кладет на него некую неизгладимую печать вышнего избрания. Как видимо печать эта положена в самом начале на державном доме Романовых! Если кому, то родоначальнику его во всей силе приличествовало название "Богом венчанный" и "Богом превознесенный"! Люди так мало в этом случае действовали, или, точнее сказать, так много противодействовали, что всего скорее надлежало ожидать совершенного забвения юного отрока. В самом деле, кто помнил о Михаиле, кроме Отца Небесного, Который сокрывал его до времени в тайне лица Своего от мятежа человеческа (Пс. 30; 21)? Мне кажется, я вижу, как венец, сорванный бурей с чела Годунова, переносится со главы на главу, как бы ища достойной! Не находя таковой, он хочет по видимому присоединиться к венцам иноземным! Но вот им увенчана глава сына земли Русской, мужа браней и совета. Не здесь ли конец бедствиям? Шуйский ли не найдет средств утвердить престол свой, успокоить Отечество? - Нет, Провидение хочет блага России не на годы, а на веки; для того нужны ему не мужество, а благость и невинность; новый вертоград царственный должен начаться от девственной розги. И вот, в гласе народа отражается, наконец, глас Божий; царя земного ищут у подножия Престола Царя Небесного; из недр святой обители исходит тот, кто должен своей невинностью утолить гнев Божий над мятущимся Отечеством. Какое благословенное и святое начало! В это время и над Россией, как над древним Израилем, исполнились слова пророка: отроча мало поведет я... и на пещеры изчадий аспидских руку возложит свою (Ис. 11; 6,8). Ибо что был Михаил, в сравнении со многими мужами силы, как не отроча мало? И что были многие грады и веси, объятые духом мятежа, как не "пещеры аспидов"? - Но боговенчанный отрок наложил на сии пещеры державную руку свою, и они обратились паки в жилища мира. Казалось, он исшел из святой обители, окруженный невидимым Воинством Небесным. После некоторых опытов терпения, необходимых для укоренения юной леторасли царственной в смирении и уповании на Бога, все враждебное начало преклоняться при одном имени самодержца. И где без успеха истощалось мужество и искусство, там довольно было одного царственного слова, и колебавшаяся дотоле от края до края Россия под конец царствования Михайлова, подобно океану после бури, лежала уже в пределах своих с природной ей тихостью младенца.
Не благословен ли убо Господь, тако благоволивший о возлюбленном Отечестве нашем? Удаливший иноплеменных искателей от престола православного? Воздвигший родоначальника царей из среды людей Своих, от дому святыни Своея? Давший юной доброте его силу и крепость?
Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего Царя, Иже во святем!
Прострем взор далее. Уже Россия, укорененная в величии самодержавием престола, восходит от совершенства к совершенству. Глубокие раны Отечества исцелены; отторженные члены вошли паки в состав общественного тела; даже чуждые области начинают искать покоя под сенью самодержцев, царствующихмилостшо Божиею. Большего совершенства нельзя и желать по обыкновенному порядку вещей!
Но для народа, верного Богу отцов, нет другого порядка, кроме воли Божией и воли царей. Предопределено, чтобы юные сыны Севера выступили на позорище (театр, зрелище - ред.) всемирных происшествий для умерения и вразумления пламенных чад юга; чтобы для того как можно скорее сравнялись в образовании со старейшими братиями своими, - и будет! Что нужно для этого? Ускорить ход вещей целым веком? - Ускорится. Распространить свет образования гражданского даже там, где не знают имени законов? - Распространится. Заставить самого царя добровольно сойти с престола в работную храмину древоделов и вместо самодержавного скиперта взять в руки млат и секиру? - Будет.
Уже вы видите, почтеннейшие слушатели, что слово наше касается деяний великого преобразователя нашего Отечества. Какой поучительный предмет для благоговейного созерцателя судеб Божиих! Величие Петра есть истинное величие Промысла Божия о нашем Отечестве. Идя мысленно по следам сего монарха, невольно мнишь идти во след единого из богоизбранных мужей древности, вооруженных чудесами. По мановению Петра моря забывают свою непроходимость, реки приемлют другое течение, пустыни обращаются в грады, горы смирятся, дебри наполняются, самая скиния завета - Церковь Божия -в образе внешнего управления своего приемлет при нем вид новый*. Кто же повелел сему необыкновенному светилу взойти в стране, которая дотоле славилась токмо северным сиянием? Кто вдыхал в его душу множество великих мыслей, из которых каждая сделала бы великим ум, ее произведший? Где взялась крепость воли, нашедшая в себе самой ту непреодолимую опору, на которую опершись, возмогла целым веком подвинуть вперед целое Отечество? На языке мира, нигде и ни в чем не желающего видеть путей Божиих, подобные люди называются обыкновенно гениями: название разительно изменяющее [ход] мысли, с которой употребляют его! Ибо древний мир, разумея под гениями духов хранителей, хотел сверхестественным влиянием последних изъяснить величие людей необыкновенных; а ныне тем же самым именем думают обратить их в сынов случая и разорвать союз их с Небом! То есть лучше хотят употреблять слова без мысли, нежели признать, что все эти так называемые гении суть видимые орудия Провидения, живые таинники судеб Божиих, истинные посланники Небес, долженствующие быть ангелами-хранителями народов.
Не за эту ли слепоту и неблагодарность великие благотворители человечества вземлются так внезапно от среды живых?.. По крайней мере кончина великого преобразователя России последовала вопреки всем нуждам и чаяниям Отечества. Можно было подумать, что душа его воззвана внезапу для совершения чего-либо великого в другом мире; и служитель слова без всякого витийства мог вопросить при гробе его: "Что делаем? Кого погребаем?" (начало слова при погребении Петра Великого Феофана Прокоповича). Не погребаем, - могла бы ответствовать вся Россия,- но провождаем к Престолу Царя царей одного из тех посланников Вседержителя, которым Он поручает совершать чудеса Его премудрости и любви. Гроб Петра есть памятник, свидетельствующий об особенном присутствии Божием среди праотцов наших, и вера небоязненно может начертать на нем слова царя Израилева: Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего, Царя, Иже во святем.
Шествия Промысла Божия в судьбах народов совершаются во свете; но иногда, для вразумления гордости человеческой, Вышний полагает тму закрое Свой (Пс. 17; 12); и тогда народы, как бы оставленные Провидением, подобно древнему Израилю, готовы бывают вопиять: Господь оставил есть нас! Господь оставил есть нас! Простерт был грозный мрак сей и над нашим Отечеством. С Петром, казалось, познало запад и зашло навсегда солнце России. Тщетно ночной мрак при начале каждого царствования озаряется яркими сияниями. То был минутный блеск молнии, - свет не созидающий, а разрушающий. Даже и в то время, когда для освящения тьмы, по гласу Промысла, взошла на тверди России, яко луна, дщерь Петрова (Императрица (1741-1761/62 гг.) Елизавета Петровна. (Прим.ред.)), даже и тогда, при тихом мерцании ее, могущественный росс не мог еще изыти на великое дело свое со всеми силами своими. Для того в венценосцах его требовалось преемство не крови токмо и благости, но и величия и крепости духа Петрова. Но можно ли было ожидать этого великого преемства, когда с дщерью Петра по видимому готов был прекратиться навсегда самый священный ряд потомков его?
Невозможно от человек, но возможно от Бога, благодеющего народу православному! Среди дщерей Германии уже давно рукой Промысла уготован [был] сосуд величия России. Все, что есть лучшего в дарах природы и искусства, украшает юную царевну; мудрые дивятся ее уму, благие - доброте сердца, но все недоумевают, для чего совокупилось столько совершенств в жене, далекой от престола? Никто не ведал, что на раменах юной наперсницы мудрости почивала будущая судьба Севера. Но Царь царей знает избранных Своих! И се, для блага России, вопреки всем преградам, - Екатерина на престоле! Теперь, народы и цари, обратите паки очи к Северу, - внемлите и поучайтесь судьбам премудрости и правды Божией! В деяниях дивной жены будут слышаться определения Небес. С какой быстротой необыкновенные события спешат окружить престол богоизбранной! Перо и меч ее, кажется, спорят между собою о произведении дел великих! Смотрите: пределы Отечества расширяются до древних рубежей земли Российской; миллионы единоверных братий возвращаются в недра общей матери - Церкви Православной**; враги имени Христова начинают трепетать при одном имени россиянина; Крест престает быть символом слабости и унижения на Востоке; на глас победы пробуждается от смертного сна Греция... Не менее чудес совершается внутри Отечества. Из уст монархини все сословия познают свои права и обязанности; и в стенах Москвы свет видит первый в своем роде опыт того законодательства, которым столько превозносится ныне мудрость иноземная***. О, сколь же благ к тебе, любезное Отечество, Господь, удостоивший тебя видеть на престоле своем не только многих дивных мужей, но и величайшую из жен; обративший в лице ее ко благу твоему все, что было лучшего в тогдашнем иноземном образовании и искусствах!
Десница Господня сотвори сию силу; она украсила Екатерину необыкновенными дарами и способностями; она избрала ее из сонма дщерей царственных, провела среди бед и искушений и возвела на престол Российский; она окружила ее великими исполнителями великих намерений; она даровала доброте ее силу и мудрости крепость. При гробе Екатерины, как и при гробе Петра, россиянин с благоговением должен сказать: Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего Царя, Иже во святем!
Обратим последний взор на последнее царствование.
Боже мой, какое зрелище представляют общества человеческие! - Правила нечестия, безумно сеяные в продолжении полвека, вдруг приносят ужасный плод по виду своему****. Знаменитейший из престолов западных упадает с шумом, открывая под собою бездну, готовую поглотить все престолы в мире. Исшедший из среды сей бездны исполин закрывает ее самотканной порфирой, но дух превращений, изгнанный им из народа своего, кажется, сосредоточивается и воплощается в нем самом.
Вихрь за вихрем возметает лицо земли; уносит престолы оттуда, где они стояли в продолжении веков; ставит там, где не было ничего, кроме хижин. Над царями и народами совершается един из величайших судов Божиих!
Что будет с тобою, возлюбленное Отечество, среди этого треволнения народов и вавилонского преселения царей? Станешь ли острану победы? Или разделишь всеобщее рабство? На престоле России возседит царь благой и праведный; но что значит благость и правда пред лицом силы и лукавства? Юному ли наперснику мудрости ратовать с исполином брани?..*****
Так мыслил едва не весь мир; так судили даже те, которые наиболее желали спасения от Севера. Будущие пути Божий отстояли от путей человеческих, как небо от земли. А гордый враг? Идя от победы к победе, он и не мыслил, чтобы на земле где-либо находилось место к его поражению. В исступлении гордости он дерзнул даже изречь, что жребий России совершился.
Так, сын гордыни, сей славный жребий совершился! Великий час судеб настал! Пред тобою все преклонялось, доколе действовали против тебя одни люди, с их силами и мудростью; теперь пади сам во прах, ибо Господь воцарися... облечеся... в силу и препоясася (Пс. 92; 1)!
Здесь, почтеннейшие слушатели, надлежало бы изобразить пред вами, как совершался над богом века сего (2 Кор. 4; 4) и клевретами его величайший из судов Божиих, как погублена премудрость мудрых и сокрушена крепость сильных, как о имени Божием един поражал тысячи и десять гнали тьмы, как самые стихии поборали (боролись за правду, помогали - ред.) правде. Но кому бы я поведал сие? Многие из вас не удостоились ли сами быть не только исполнителями великих судеб Божиих во спасение Отечества и Европы, но и первыми провозвестниками их, призывая с поля брани и своих и чуждых видеть дела Божия, чрез вас совершаемые? Но не вы токмо, мужи силы и совета, даже последние из сынов Отечества, самые юные дети были свидетелями чудесной помощи свыше, явленной в спасении нашего Отечества. Это было одно из тех великих времен, в которые, по словам пророка, не имели научить кийждо ближняго своего... глаголя: познай Господа, ибо наученные страшными знамениями, все уведали Его, от мала... до великаго (Иер. 31; 34).
Так, Господи, видехом и вси языцы видеша, яко Ты еси Господь и несть подобен Тебе; Ты убиеши и жити сотвориши; в руце Твоей сила народов и крепость царств; Ты возносишь смиренных и низлагаешь престолы гордых; Ты увенчал всемирною славою Россию, положил благословенного монарха ее Александра в первенца, высока паче царей земных. Тебе убо Единому подобает слава во веки!
Видена быша шествия Твоя, Боже, шествия Бога моего Царя, Иже во святем!
Поучаясь таким образом судьбам Промысла в нашем прошедшем, можем ли, почтеннейшие слушатели, прейти совершенным молчанием и наше настоящее, не коснуться великих событий, совершающихся пред очами нашими? Правда, богоизбранные действователи на поприще всемирном познаются во всем величии уже по совершении своего предназначения; но и теперь кто не видит, что возлюбленный монарх наш предназначен Промыслом для совершения дел великих? - Если другие, приемля скипетр, давали обет посвятить жизнь свою благу Отечества, то им великий обет сей не раз уже выполнен даже пред лицом самой смерти. И судьба Отечества не представляет ли явных знамений благословения свыше? - Тяжкие опыты, которыми Промысл любит посещать народы, Ему угодные, не видимо ли обратились к большему укреплению и славе России? Судьбы царств не решаются ли уже мановением самодержавного скипетра? Гордые враги в минуту слабости своей не находят ли спасения в нашем великодушии? Великий свиток законов и оправданий не разогнут ли пред очами всех сынов Отечества? Новые права и отличия не венчают ли трудолюбие мирных граждан? Святая Церковь не радуется ли о увеличении сонма верховных пастырей и о возвращении в недра ее чад заблудших? Будущее известно единому Богу, но истинные сыны Отечества видят уже с радостью, что не воздремлет, ниже уснет Господь храняй Израиля (Пс. 120; 4).
Будешь, любезное Отечество, будешь и всегда зреть над собою чудеса Промысла Божия, токмо не смежай очей твоих неверием и сомнениями! Цари и народы не престанут обращать к тебе взоры свои и наблюдать с уважением каждое мановение твое; злоба и крамола не престанут содрогаться при одном имени твоем; науки и искусства со всеми плодами своими поспешат под светлый и пространный кров твой; сама природа разверзет недра свои и вверит тебе новые сокровища и тайны, - только будь тем, чем ты было доселе, -сохрани целым древний залог веры Царю Небесному и верности царям земным, и не подходи к запрещенному древу неверия и вольности безумной! Оно кажется добрым в снедь, угодным очима, ежевидети и красно... еже разумети (Быт. 3; 6), но внутри его - смерть и погибель. Не забывай, что явлению Господа благодеющего нередко предшествует огнь и буря (3 Цар. 19; 11-12).
В таком случае пади со смирением пред неисповедимыми судьбами, но не дерзай, никогда не дерзай воспящать путей Божиих, - и слава Господня узрится на тебе! Памятуй, как шествия Промысла Божия совершаются (см.: Пс. 77 и 14). Посему, прежде и паче всего, тщись украшать себя невинностью нравов и правдою. Без святости никто и нигде не узрит Господа - ни цари, ни народы, - ни на земле, ни на небе (Евр. 12; 14). Аминь.
* Имеется в виду упразднение при Петре I патриаршества и учреждение Святейшего Правительствующего Синода. Одобрение этих преобразований святителем Иннокентием следует приписать только его дипломатическим дарованиям. (Прим.ред.)
** Хотя Екатерина II продолжала политику Петра I в отношении Церкви, упразднив "за ненадобностью" 252 монастыря, а 161 предоставив жить на пожертвования, разделы Польши объективно вынудили ее действовать в пользу Православия. Только с 1781 по 1783 гг. около 120 000 человек добровольно покинули навязанную им унию и вернулись в лоно Православной Церкви. В 1794 г. Екатерина II издает указ о разрешении свободного присоединения к Русской Церкви всех униатов, одновременно гарантируя полную неприкосновенность православным, католикам, унитам. И эти гарантии строго соблюдались! К концу царствования императрицы около двух миллионов человек покинули унию, вернувшись к православной вере; единственной униатской кафедрой в западных областях оставалась Полоцкая. (Прим. ред.)
*** Речь идет о кодификации законов, проведенной в 1767-1769 гг. Уложенными комиссиями. (Прим.ред.)
**** Имеются в виду масонские организации, подготовившие Великую французскую революцию 1789 г., а затем вызвавшие контрреволюцию Наполеона Бонапарта. (Прим.ред.)
***** Александр I (1777- 1825 гг.), император с 1801 г. (Прим. ред.)
Слово в день восшествия на престол Николая Павловича, благочестивейшего государя императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Софийском соборе 20 ноября 1832 г.
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
И в жизни частных людей, тем паче в жизни народов, есть дни, которые всякий раз, когда ни возвращаются, пробуждают множество различных воспоминаний и чувствований. Таковы, между прочим, великие дни преемства царей и народоправителей; дни, от которых зависят нередко целые века. Таков наипаче настоящий день восшествия нового самодержца на престол Российский, тот престол, который не раз давал благотворное направление событиям всего света и доселе остается главным оплотом против всемирных треволнений. Кто из сынов Отечества может сретить день сей без множества важных воспоминаний и глубоких чувствований? Кто даже из иноземных сынов может сретать его равнодушно при мысли о неизмеримых последствиях от преемства российских венценосцев? - Это день, которым связуются между собой не два царствования, а, может быть, две всемирные эпохи.
Собирать воедино все воспоминания, следить за всеми чувствованиями, которые возбуждаются настоящим днем в душах сынов Отечества, значило бы, с одной стороны, покуситься на необъятное, с другой, - выйти из пределов христианского собеседования. Но есть воспоминания и чувствования, которые не могут не возбуждаться ныне в сердце каждого истинного сына Церкви и Отечества, и отсутствие которых во всяком было бы знаком равнодушия неизвинительного. Изложение таких мыслей и чувств может служить вместо поучения, назидательного для всех. Посвятим этому несколько минут.
Первым чувством в настоящий день, по указанию самой Церкви, должно быть чувство смирения, благоговения и благодарности пред неисповедимым Промыслом Божиим, распоряжающимся судьбой царств и народов. Христианин при всех событиях в жизни любит обращать взор свой к небу; тем паче не могут не обращаться к небу очи и сердце его при воспоминании столь великого события, каково восшествие на престол самодержца. В самом деле, жребий правления пространнейшего в мире царства исходил (ныне) из десницы Царя царствующих и вверялся руке богоизбранного народоправителя, - какая священная минута! - Чье око, кроме Божия, бдело тогда над судьбой царя и царства? Кому, кроме Всеведущего, доведом был ряд великих событий, имевших потом совершиться? Если когда, то в это решительное время люди только предполагали, а располагал сам Бог. Это был час особеннейшего Промысла Божия об Отечестве нашем. А потому куда первее всего должно обращаться мыслям при воспоминании этого великого события, как не туда, где оно первее всего началось и предопределено, - к Престолу Вседержителя? Оттуда, с сей святой высоты, христианин ожидает при подобных случаях услышать, что речет о судьбе его отечества Господь (Пс. 84; 9), глаголющий в великих событиях мира.
Что же изречено о нас при этом случае, какой урок преподан нам Промыслом? - Урок, как мы сказали, смирения и благодарности.
Промысл вообще любит вразумлять смертных, касательно их недостатков, противоположностью Своих судеб их соображениям и надеждам. Но, кажется, никогда эта противоположность не обнаруживалась так ощутительно, как при царственной перемене, нами воспоминаемой. Кто мог ожидать ее так скоро и так внезапно? Какими мольбами не призывалось долгоденствие на главу возлюбленного венценосца? (Александра I). Глава эта, видимо венчанная и славой земной, и благословениями Неба, совмещавшая в себе надежды не Отечества только, но и всего просвещенного мира, не ручалась ли по видимому сама за свою крепость? Но Высший судил иначе! Когда никто о том не думал на земле, на Небе уже положена была великая перемена: определено, чтобы надежды наши внезапно перенесены были на главу иную, чтобы совершение великих предначертаний вверено было деснице другой!..
Столь великая внезапность определений небесных о нашем Отечестве, их разительная противоположность нашим чаяниям и соображениям не должны ли вести нас к той мысли, что сия грозная измена десницы Вышняго была следствием несоответствия путей наших судьбам Божиим? Что Царь Небесный разительной переменой земных владык наших хотел внушить всем нам урок смирения и покаяния? - Церковь, яко таинница судеб Божиих, яснее всех слышала в этом случае поучительный глас Божий; и вот почему так громко от лица всех в настоящий день исповедует она пред Богом: "Согрешихом, Господи, и беззаконновахом, и крайнего отвращения Твоего достойны сотворихомся; сего ради наказал еси нас кратким бывшия печали посещением" (слова молитвы, читаемой во время молебствия).
Благодарение Промыслу, что печаль наша была так кратка и гнев небесный растворен такой милостью, что чувство покаяния, возбуждаемое воспоминанием великого лишения, невольно перерождается в чувство благодарности при мысли о новом приобретении, затем последовавшем.
В самом деле, немалая милость Божия: лишившись благого и мудрого царя, получить вскоре другого, равно достойного! Пророк от лица Божия угрожал некогда народу израильскому, что он останется долгое время без царей и правителей (Ос. 3; 4). И наше Отечество не раз сознавало печальнейшим опытом, что значит быть долго царству без главы. Мы (на этот раз - ред.) не знали сего злоключения! Новый ангел царства стоял уже на страже, когда прежний отходил на место вечного покоя. Было несколько дней недоумения, - но как величественны дни сии! Дотоле мы знали только пророков, отрекавшихся и говоривших ко Господу: избери могуща иного, егоже поспеши (Исх. 4; 13). Тут увидели законных наследников царства, передающих один другому венец - первый в мире! *
Чего не дали бы другие народы, дабы видеть у себя эту беспримерную прю (спор - ред.) царственного самоотвержения? О, тот венец не померкнет, на котором хоть раз отразился луч этой истинно святыя славы!
И чем не оправдано доселе благое предвестие? Сколько опасностей и затруднений, славно препобежденных! Сколько великих предначертаний, мудро приведенных или приводимых в действо! - Едва протекло одно семилетие нового царствования, и мы были уже свидетелями преставления от могущества России немалой части света политического. Уже не раз помрачалось солнце Персии; не раз ущерблялась и готова была исчезнуть луна Турции: только великодушие победителей оставило их на тверди, да указуют превращениями своими всему свету время нашей славы**. Если многие из самых неподвижных звезд мира политического, подвигшись в своем основании, доселе удерживаются в своем чине или [сдерживаются] от большего бесчиния, то не благодетельным ли тяготением северного самодержавия?
Радуясь таким образом о грозной славе прошедшего, утешаясь тихим величием настоящего и с дерзновением взирая на будущее, кто из сынов Отечества не исповедует ныне благодарно с Церковью, что Промысл Божий, "наказав нас кратким бывшия печали посещением, обильно потом исполнил сердца наши веселием, оправдав царствовати над нами возлюбленного раба своего, благочестивейшего государя нашего НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА" (слова молитвы из молебствия)? Чувство благоговения и благодарного смирения пред неисповедимыми судьбами Царя Небесного есть необходимое чувство в настоящий день для каждого из нас.
А вместе с тем, неразлучно и другое подобное чувство - благоговения, любви и верности царю земному. Ибо можно ли, благоговея пред Царем Небесным, поставляющим и преставляющим царей земных, не благоговеть и пред тем, кто Его же Промыслом возведен на престол и поставлен князем людей своих? Тем паче, когда возведенный всеми деяниями своими доказывает, что он точно возведен милостью Божией, а не гневом небесным? - В таком случае всякое воспоминание о царе само собою обращается в благословение ему и в молитву за него, - тем паче воспоминание в день настоящий.
Ибо что значит день восшествия на престол самодержца? Это день восшествия его под непосредственное осенение силы Божией; с этого дня монарх наш стал для нас видимым представителем невидимого общего Отца и Владыки человеков, постоянным земным наместником Промысла небесного. Можно ли провести таковой день без особенного благоговения к архистратигу силы Божией?
Что значит день восшествия на престол самодержца? Это день низшествия его в среду нужд и желаний народных; с сего дня порфира начала прикрывать великих и малых, его скипетр начал указывать путь всем и везде, его престол соделался средоточием жизни и движения общественного, а его венец - преемником благословений небесных. Можно ли провести таковой день без особенных выражений любви к ангелу-хранителю царства?
Что есть день восшествия на престол самодержца? Это день изшествия его на особенные труды и подвиги; с сего дня монарх наш начал быть первым подвижником на поле общественной деятельности, взял на рамена свои судьбу целого царства, стал на страже безопасности и благоденствия народного, устремился к великой цели народоправления. Можно ли провести таковой день без пламенных молитв за венценосного подвижника? - Святая Церковь и в этом отношении предшествует примером своим всем чадам своим, возглашая в слух всех теплые моления о том, чтобы Господь, оправдав царствовать над нами возлюбленного раба Своего, умудрил "его непоползновенно проходите великое сие служение, даровал ему разум и премудрость, во еже судите людем в правде, показал его врагом победительна, злодеем страшна, добрым милостива и благонадежна, согрел сердце его к призрению нищим, к приятию странным, к заступлению напаствуемым, чтобы самые подчиненные ему правительства управил на путь истины и правды, и сохранил от лицеприятия и мздоимства" (слова молитвы из молебствия). Не участвовать в сих благожеланиях и молитвах всем сердцем может разве один тот, у кого нет сердца.
Среди этих чувств благоговения и любви к Царям, Небесному и земному, мысль истинного сына Отечества не может ныне не останавливаться и на судьбе Отечества, которая так близка к сердцу каждого и так много зависит от преемства венценосцев. Что было и что будет с Отечеством? - это вопрос, сам собою представляющийся уму в дни, подобные настоящему. Как страшен ныне вопрос сей для многих народов! - Многие не могут коснуться его и одной мыслью, чтобы не почувствовать и не произнести недоумений и опасений. Иначе и быть не может там, где веру в Промысл Божий о судьбе народов возомнили заменить доверием к слабой мудрости человеческой. Устрашились произвола человеческого, осеняемого и соблюдаемого милостью Божией, и потому без милости пожинают ужасные плоды произвола, возметаемого вихрем страстей!
Россиянин, при твердой вере в Промысл Божий, не знает этих шатаний царств и народов, этих недоумений и страхов за будущее. При всей неизвестности будущего он спокоен касательно судьбы Отечества, ибо уверен, что она всецело заключена в судьбах Божиих. Владеет Вышний царством человеческим, и емуже восхощет, даст е(Дан. 4; 22), - вот для россиянина источник верховной власти! Кто в состоянии возмутить его? - Сердце царево вруце Божией: аможе аще восхощет... уклонит е(Притч. 21; 1), - вот россиянину порука за права и благо народов! Может ли быть что-либо тверже ее?
Если жизнь земных владык может прерываться наравне с жизнью последнего из подданных, то Самодержец Небесный не знает смерти, а земные владыки не отходят токмо к Нему, а и приходят от Него же. Если ум народоправителей может подлежать ошибкам, а сердце - слабостям, то ум Небесного Ми-роправителя никогда не заблуждает, десница Божия, содержащая сердца царей, всегда бесстрастна. Власть человеческая может иногда покушаться идти вопреки намерениям Промысла, но не может сделать ничего, ему совершенно противного. А потому только бы народы делали свое дело и заслуживали своими добродетелями милость неба, а Небесный Самодержец не забудет людей своих: не воздремлет, ниже уснет храняй Израиля (Пс. 120; 4), воздвигая благих и мудрых царей, управляя их намерениями и действиями и предохраняя от всякого зла.
Подобные мысли касательно мироправления Божия над народами, - а они естественно в настоящий день рождаются в уме от веры в Промысл Божий, -совершенно успокаивают сердце истинного россиянина касательно дальнейшей судьбы его Отечества, а вместе с тем обращают его внимание на самого себя как члена общества, от правильного действования которого зависит, более или менее, благоденствие Отечества.
В самом деле, если Промысл Божий располагает судьбой царей и царств; если благоденствие народов зависит наипаче от того, как много они посредством добрых нравов соделываются достойными милости небесной, то твердое убеждение в этом не может в истинном сыне Отечества не сопровождаться твердой решимостью жить и действовать так, чтобы не привлекать на себя и чрез себя на Отечество гнева небесного. После того всякий грех, самый тайный и по видимому безвредный для общества, должен казаться изменой против Отечества не только небесного, но и земного, ибо всяким грехом удаляется милость Божия от земли и привлекается гнев небесный на грады и веси. С другой стороны, если в лице монарха сосредотачивается благоденствие целого царства, если его действование для блага народа успешно наипаче тогда, когда все подвластные содействуют ему, каждый возможным для него образом, - то уверенность в этом по необходимости должна производить в сердце истинного сына Отечества решимость облегчать, сколько возможно, верным исполнением обязанностей своих великое бремя, лежащее на раменах царя, жертвуя в случае нужды всем - самой жизнью - для исполнения воли его, тем паче для защиты лица его. Какое нестерпимое было бы противоречие - веровать, что благо Отечества зависит от добродетелей отечественных, и жить так, как бы у нас не было ничего общего ни с Отечеством, ни с добродетелью! Какое постыдное разногласие было бы - разуметь всю важность лица царева, всю трудность великого подвига народоправления, и не употреблять всех сил своих и средств на облегчение сего подвига, к сохранению его лица! Никакая малость служения общественного, никакая простота звания не могут служить извинением в неисполнении священной обязанности быть для блага Отечества верным Царю Небесному, ибо громы гнева небесного привлекаются не одними высотами земными, но и юдолями, коль скоро они наполнены воздухом тлетворным; и напротив, добродетель самого последнего из подданных может иногда служить щитом для целого царства. Подобным образом и любовь к царю земному приносит обильные плоды не в одних чертогах, - хижина земледельца может сокрывать (как и сокрывала иногда) спасителя царя и царства. Потому настоящий день, как день особенного благоговения к Промыслу Божию о благе Отечества и особенной любви к богоизбранному монарху, - посему самому должен быть для всех сынов Отечества днем повторения обетов верности пред Царем Небесным и царем земным, днем возобновления святой решимости жить и действовать для блага Отечества, то есть жить и действовать свято и добродетельно.
Нужно ли новое высшее побуждение для этого? Настоящее торжество наше доставляет и его, самым преемством царств временных напоминая об окончании всего временного и о имеющей наступить некогда жизни некончаемой, Царствии вечном, где уготованы награды для одной чистоты и правды.
В самом деле, если бы чему на земле надлежало быть изъятым из-под закона бренности человеческой, то, конечно, венчанным главам народа, высотой своей как бы уже касающимся неба и бессмертия. И, однако же, венцы царские гораздо долговечнее глав, ими украшаемых! Все великое и славное здесь - на время. Памятуя это, христианин, никогда не останавливай окончательно взоров и желаний своих на земле; служа Отечеству временному, не теряй из виду пристанища вечного; приемля с благоговением знаки благоволения царя земного, старайся, прежде всего, быть в любви у Владыки Небесного, стремись к почести вышняго звания (Флп. 3; 14), простирай чаяния к тем престолам и венцам (Откр. 3; 11, 21), которые уготованы уже не для малого числа избранных, а для всех любящих Господа. Здесь для всех - великих и малых - место труда и заслуг; а покой - там, полная награда - там, жизнь и блаженство - там.
Чувство это тем естественнее для нас ныне, что благочестивейший государь наш сам живо проникнут им; и без сомнения, когда мы от его царства мыслью восходим к Царствию Божию, он сам в сердце своем совершает теперь духовное восхождение к Престолу Царя царей и наравне с народом своим молит Господа, чтобы Он, украсив его венцом славы земной, сподобил и в вечной славе Его со святыми царствовати.
Таковы чувства, возбуждающиеся в сердце при настоящем торжестве нашем!
Подъемля при этом очи горе - к Престолу Божию, - мы слышим оттоле урок смирения и благодарности; смирения - во внезапном лишении нас прежнего венценосца, благодарности - в даровании нам вскоре нового, по сердцу Своему и нашему. Обращая взор к священному лицу помазанника Божия, мы исполняемся чувством уважения и любви; уважения - яко к богоизбранному; любви - яко к боголюбезному. Останавливая внимание на судьбе Отечества при вере в Промысл Божий, ощущаем твердое успокоение касательно будущего.
Приникая к самим себе, слышим внутри себя побуждение сохранять для блага Отечества верность Царю Небесному и царю земному, быть деятельными членами общества.
Наконец, восходя мыслью от торжеств царства временного к славе блаженства вечного, убеждаемся, что всем - и царям и подданным - должно жить на земле для неба.
Сему поучает нас настоящее торжество наше! Аминь.
* Речь идет о кратковременном замешательстве в порядке престолонаследия после смерти Александра I, чем и воспользовались декабристы. Еще в 1823 г.Александр I, будучи бездетным (его дети умерли в детстве), подписал акт. Им в качестве преемника на престоле был назначен брат - Николай Павлович, который, однако, не знал об этом решении императора. Поэтому после внезапной кончины Александра I Николай принес присягу старшему брату - Константину Павловичу, хотя последний не имел прав на престол (так как был женат морганатическим браком) и еще ранее по просьбе Александра I подписал соответствующий акт об отречении в пользу Николая. (Прим. ред.)
** Имеются в виду русско-турецкие войны первой половины XIX в.: 1806-1812 гг., когда Турция пыталась вернуть свои бывшие владения в Северном Причерноморье и на Кавказе, и война 1828-1829 гг., в результате которой русские войска окончательно вытеснили Турцию с Кавказа (после чего началась война с чеченцами, подпитываемая Турцией), а на Балканском полуострове дошли почти до Стамбула, и только ожесточенное сопротивление западной дипломатии спасло Турцию от разгрома и не позволило Стамбулу вновь стать Константинополем. Реваншем за пережитое унижение агонизировавшей Османской империи стала через двадцать с небольшим лет Крымская война. (Прим. ред.)
Слово в день восшествия на престол благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Софийском соборе 20 ноября 1833 г.
Побеждающему дам сести со Мною на Престоле Моем, якоже и Аз победих и седох со Отцем Моим на Престоле Его (Откр. 3; 21)
Среди торжества о восшествии на престол единого, ко времени обетование о возведении на престол всех. А мужам, прославившимся или имеющим прославиться победами, к лицу слово о победе. И какой победе? Плодом которой не временная какая-либо почесть, а вечная слава на Престоле: Побеждающему дам сести со Мною на Престоле!
Но что это за Престол столь пространный, что может вместить всех побеждающих, и вместе столь неудобоприступный, что путь к нему надобно пролагать победой? Что это за победа столь важная, что победителя прямо ведет на престол, вместе столь возможная, что ее требуют от всякого? Почему для того, чтобы воссесть на Престоле благодати и любви, каков Престол Божий, нужно сражаться и побеждать, и притом, когда уже низложен враг и одержана великая победа самим Раздаятелем престолов: Побеждающему дам сести со Мною на Престоле Моем, якоже и Аз победих и седох со Отцем Моим на Престоле Его?
Святой тайнозритель Иоанн, предавший нам из уст Иисуса Христа величественное обетование, нами рассматриваемое, не изъясняет его нисколько, ибо писал о нем первоначально к Ангелу Лаодикийской Церкви (Откр. 3; 14). Потому нам самим должно искать разрешения своих недоумений; и трудно ли найти, когда все Священное Писание есть ни что иное, как пространное изъяснение этого обетования? Для полного уразумения его надлежит только совокупить воедино то, что пророки и апостолы говорят о сем в безчис-ленных местах. Когда же приличнее сделать это, как не в настоящий день царственный, который самым свойством торжества своего столь сильно напоминает каждому христианину о Престоле, ожидающем всех истинных последователей Христовых?
Побеждающему дам сести со Мною на Престоле. Явно, что Престол сей не есть какой-либо престол чувственный, ибо он подобен тому, на котором восседает Сам Бог: якоже и Аз победих и седох со Отцем Моим на Престоле Его, - а у беспредельного Божества не может быть престола чувственного. Итак, под именем Божественного Престола должно разуметь состояние владычества, могущества и славы, подобное тому, которым наслаждается Сам Бог: состояние посему столь величественное и блаженное, что мы в настоящем земном заточении нашем не можем и представить его себе в полном и точном виде. Самые пророки и апостолы, когда хотят изобразить его, употребляют для того сравнения, заимствуя их от того, что нам известно наилучшего, как то: от царского величия и славы (Откр. 3; И, 21), от света солнечного (Мф. 13; 43), от потерянного блаженства райского (Откр. 2; 7), от совершенств мира Ангельского (Мф. 22; 30). Притом употребляя различные сравнения для изображения будущего блаженства праведных, священные писатели решительно объявляют, что самый предмет выше этих изображений, что праведным, или, по выражению нашего текста, победителям, уготовано то, чего око не виде, и ухо не слыша, и на самое сердце никогда не восходило (1 Кор. 2; 9), и чего потому невозможно изобразить никаким языком человеческим (2 Кор. 12; 4). И это-то несравнимое, невообразимое, неизглаголанное Божественное состояние обещается каждому побеждающему! - столько же самому последнему из рабов, как и самому первому из царей!
Будем ли искать основания этой чрезвычайной милости Божией к роду человеческому? Явно, что его в нас нет и быть не может. Чем могли мы заслужить любовь Творца прежде, нежели получили бытие? - И по приятии бытия что мы сделали такого, за что бы надлежало возвести всех нас на Престол славы? Все наши заслуги едва ли не состоят в том, что мы, еще в лице праотца нашего, не сохранили своего места, вышли из своего чина, вступили в союз с врагом Божиим. Ибо должно сказать к уничижению нашей гордости и то, что Престол, подобный тому, который теперь обещается, уже принадлежал человеку в самом начале его бытия. Чего не было покорено тогда под нозе его? - Но нареченный владыка земли восхотел завладеть и небом; образ Божий возомнил соделаться подлинником, и - все извратилось: с главы, неосторожно приклонившейся для выслушания змииного совета, ниспал венец; из рук, простертых к запрещенному плоду, выпал скипетр; тело, дотоле облеченное порфирой невинности, обнажилось и потребовало смоковничного прикрытия (Быт. 3; 7); сам царь (Адам - ред.) в омрачении ума и чувств упал с престола. Бездна падения человеческого была так велика и покрыта такой мглой, что падший праотец думал укрыться от Всевидящего, и чтобы извлечь его из этого помрачения, нужно было вопрошать: Адаме, где еси? (Быт. 3; 9).
Но эта ужасная бездна падения призвала новую бездну снисхождения Божия. Любовь Творца не могла оставить Свой земной образ, забыть лучшее произведение рук Своих. Нет, она умыслила произвести над человеком новое, высшее творение (Еф. 2; 10), даровать ему такие силы, чтобы он на самом деле соделался причастникомБожественного... естества (2 Пет. 1; 4). И вот, доколе человек разными естественными и благодатными средствами приводится в чувство от своего падения, врачуется видимо и невидимо от расслабления духовного, приучается, подобно младенцу, к надлежащему образу движений и действования, и таким образом соделывается способным быть паки посажденным на Престоле, - любовь Божия между тем из развалин первобытного владычества человеческого, при помощи своего всемогущества и премудрости, устрояет новое царство для своего любимца, воздвигает престол величественнее прежнего: Побеждающему дам сести... на Престоле! - И чтобы вновь возводимый на престол царь, восседая один, паки не наклонился к запрещенному плоду (Быт. 3; 22) и не упал в бездну зла, он будет посажден уже не один, а вместе с его Восстановителем: Побеждающему дам сести со Мною...
Много стоило даже для всемогущества Божия произвести восстановление падшего царя земли так, чтобы самое падение его обратилось в случай к большему возвышению. Для того надлежало самому Сыну Божию сойти на землю и увенчаться венцом терновым; и все это сделано. Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единородного дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но иматъ живот вечный(Ин. 3; 16). И сей Сын Любви, совершив великое дело примирения неба с землей, возвратив потерянное человеком царство, завещал его всецело земным братиям своим. И Аз завещаваю вам царство, якоже завеща Мне Отец Мой, - говорил Он, разлучаясь с учениками, представлявшими в себе весь род человеческий (Лк. 22; 29). Много еще требуется для того, чтобы исполнилось во всей силе это Царственное завещание; для этого надобно претворить небо и землю, устроить новый мир, извести всю тварь, воздыхающую под игом человеческой суеты, от работы истления в свободу славы чад Божиих (Рим. 8; 21), - но и это все будет произведено. Как первый мирводою потоплен быв погибе, так нынешняя небеса и земля, по свидетельству Духа Божия, темже словом сокровена суть, огню блюдома на день Суда (2 Пет. 3; б, 7). И когда наступит этот грозный день, то небеса... с шумом мимо идут, стихии же сжигаемы разорятся, земля же и яже на ней дела сгорят (2 Пет. 3; 10); и тогда явится новое небо и новая земля, чтобы служить местом нового владычества для искупленного и обновленного рода человеческого. Без сомнения, любовь Божия ускорила бы столь вожделенное не только для нас, но и для нее самой восстановление и возведение на престол славы падшего человечества, если бы благо последнего, то есть благо каждого из нас, не требовало промедления и отсрочки (2 Пет. 3; 9). По свидетельству Тайнозрителя, не только невеста-Церковъ, уготовляемая к венцу и престолу, но и Дух Божественной премудрости, приуготовляющий ее к этому величию, глаголет Небесному Жениху: прииди\ (Откр. 22; 17). А посему если Он медлит приходом, то для того, чтобы, пришед прежде времени, не найтись принужденным потребить всю растленную грехами землю в конец (Мал. 4; 6).
Впрочем, и теперь, когда слава будущего царя земли должна заключаться более внутри его, а совне он нередко покрыт рубищем и носит узы, - и теперь, на этой земле изгнания, в этом состоянии отчуждения от престола как много царственного обнаруживается в тех, которые, вняв непреложным обетованиям веры, проводят всю земную жизнь свою в приуготовлении себя к восшествию на престол славы вечной! Силой благодати вознесшись над слабостями и недостатками собственной природы, они являются потом вознесенными и над недостатками природы видимой, которая по царственному гласу их нередко с радостью свергает с себя узы так называемой естественной необходимости. Самая смерть, низлагающая всякое величие человеческое, токмо обнаруживает во всей силе величие таковых избранных Божиих, показуя, что в них есть нечто более, нежели в целом лшре (1 Ин. 4; 4). "Вот цари", - изрек Благословенный Александр (император -ред.), выходя из недр земли (Святой -ред.), хранящей в этом Святом граде нетленные телеса угодников Божиих. И без сомнения, ни один царь не усомнится повторить признание величайшего из венценосцев.
Таково свойство, происхождение и судьба престола, обещаемого в награду побеждающим! Это престол славы и могущества Божественного, принадлежавший некогда человеку невинному, а теперь возвращаемый человеку оправдываемому, и потому равно принадлежащий всем достойным. А из этого само собой открывается и то, почему для вступления на этот престол необходима победа. На первый престол, едемский, человек возведен был без всякой предшествующей заслуги, единственно под обетом будущей верности, - ибо в нем [человеке] еще ничего не было, кроме образа Божия, для которого престол есть единственное приличное место. На второй будущий престол - сионский, невозможно взойти без предварительного приуготовления, не изменив в себе многое и не сложив с себя многого. В самом деле, как посадить на престол славы того, кто покрыт рубищем чувственности, или язвами грехов, или находится в узах страстей? Как посадить на престоле Божественном человека, который находится в союзе с врагом Божиим, имеет волю, противную закону Божию, стремится сам быть богом? Надобно прежде уврачевать стопы, чтобы они могли взойти на высоту престола; надобно прежде исцелить голову, чтобы она могла держать венец; утвердить десницу, чтобы она в состоянии была вращать скипетром, - надобно произвести внутреннее воцарение человека над самим собою: ума - над волей, совести - над пожеланиями, чтобы потом с пользой и удобностью произошло воцарение внешнее, вознесение человека над всеми нуждами и покорение под власть его всех тварей.
Но может ли все это совершиться в мире? Уступит ли зло, гнездящееся в нашем сердце от юности, победу над собою без сражения? Отдадутся ли в плен ума страсти по одному требованию долга? Не возопиет ли, не вооружится ли растленная природа против этого благотворного и необходимого, но крайне болезненного для нее претворения? Сражавшиеся сами с собою знают, что в таком случае бывает в сердце, какая восстанет брань, какие неприступные являются твердыни, какие происходят измены и нападения! И вот почему от будущего наследника Престола славы требуется мужество и победа над врагами: Побеждающему дам сести со Мною на Престоле!
Кто эти враги? Те самые, которые, победив человека в Едеме, низринули его с престола невинности и теперь не допускают взойти на престол оправдания. Это то самое лукавое око, которое, вопреки уверению Самого Бога, всегда готово видеть даже и в плодах древа смерти нечто угоднее плодов древа жизни, и потому должно быть изъято (Мф. 18; 9). Это та слабая на добро, но крепкая на зло рука, которая, вопреки явной заповеди Божией, всегда готова простираться к плоду запрещенному и потому должна быть отсечена (Мф. 18; 8). Это оное каменное для любви к Богу и ближнему сердце, из которого, однако же, истекают непрестанно целые потоки злых мыслей и чувствований, и которое потому должно быть пременено на сердце ново(Иез. 36; 26). Это блага мира, которые, как проводники, долженствовали бы вести человека к верховному благу - Богу, но вместо того совращают всецело к самим себе и держат в плену, и потому должны быть обходимы, отвергаемы, попираемы (1 Ин. 2; 15). Это, наконец, тот древний змий (Быт. 3; 1-5), который, сам потеряв небо, льстивым обаянием своим умел заставить человека потерять землю и доселе не престает употреблять все средства, чтобы падший царь земли не мог прийти в чувство от своего падения и не восшел на ту высоту, с которой ниспал он. С этими-то врагами должен сразиться будущий наследник Престола Небесного. Без победы над ними, без низложения зла, свирепствующего в душе и теле, без воцарения ума над пожеланиями и страстями, без очищения себя от всякия скверны плоти и духа, - если бы человек и был возведен любовью Божией на Престол славы, то это величие не послужило бы к истинному его блаженству, ибо, нося зло в сердце, он не замедлил бы пасть глубже прежнего, в неисходимую уже бездну зол.
Но для чего же нужна была победа нашего Спасителя над врагами нашими, если каждому из нас должно сражаться с ними и побеждать их? Для того, дабы обессилить сих врагов и победить в них то, что для нас есть совершенно непобедимого; для того, чтобы открыть для нас поприще борьбы с ними (ибо мы сами по себе не имели и этого), доставить нам оружие благодати, подать пример мужества и воодушевить нас надеждой верной победы. Каждый должен делать свое дело. Всемогущий Искупитель наш победил смерть; мы не должны, по крайней мере, паки вкушать от плодов древа смерти. Он разрушил ад; мы не должны стремиться в него худыми мыслями и деяниями. Он изгнал и связал духов злобы поднебесной; мы не должны снимать с них уз и давать им убежища в своем сердце. Он соделался для нас путем, истиной и животом; мы должны шествовать этим путем, просвещаться этой истиной, вдыхать эту жизнь. Как бы ни была обильна трапеза, гладный не будет насыщен, если только будет взирать на яства; как бы ни было великолепно одеяние, нагой не защитится от хлада, если не облечется на самом деле в одежду; как бы ни было сильно врачевство (лекарство - ред.), больной останется в недуге, если не примет его и не употребит, как должно. Так и блага, приобретенные Иисусом Христом, не могут быть для нас благотворны, если мы не усвоим их себе верой и любовью; не будем как можно чаще вкушать от трапезы слова Божия, не облечемся в одежду заслуг Христовых, не примем врачевства благодати, не будем ходить достойно высокого звания христианина и сражаться с плотью и кровью. Продолжая добровольно оставаться на поле сражения на стороне врагов нашего Спасителя и наших в этой жизни, мы по необходимости, против воли, должны будем остаться вместе с ними и там, на поле победы, и терпеть все то, на что будут осуждены они, потому что сами лучше возжелали быть в числе побежденных, нежели победителей.
Истины важные, единственно важные для всякого; но как мало и как немногих занимают они! Что если бы кому-либо, рожденному в низком и бедном состоянии, сказано было с уверенностью: "Ты царского рода, тебя непременно ожидает в свое время престол; только будь таков и таков, не делай сего и сего"? - Как бы часто таковой думал о своем великом предназначении! Как постоянно следовал бы совету! С каким усердием приуготовлялся бы к будущему званию! Чего не перенес бы для того! Среди всех перемен и приключений у него всегда было бы одно в уме и сердце - будущий престол. Но вот, нам всем от юности возвещено - и Кем? Самим Господом неба и земли! - что мы царского и божественного рода; что все мы посажены были в лице праотца нашего на престоле и теперь снова предназначены быть Богови нашему цари и иереи (Откр. 5; 10); что для открытия этого царства во всей силе приуготовляется целое небо и земля, что оно будет славно, бесконечно, Божественно. Мы веруем этому; и что же производит в нас сия вера? Памятуется ли первобытное происхождение и будущее предназначение хотя столько, сколько помнят отличия и права предков? Думают ли о облечении себя в белые ризы победителей (ср.: Откр. 7; 14) хотя столько, сколько заботятся о новой одежде к какому-либо торжеству? Делается ли для достижения престола вечной славы по крайней мере то, что делают для получения какого-либо венца победного на земле? Сравнения малые и слабые; но как неудо-боприкладны и они ко многим и многим? Что же значит это? Уже не преизбыток ли обетованной славы, Господи, производит в нас сомнение и делает нас хладными к будущему нашему величию?
Воистину, обетования Твои бесконечно превосходят все наши способности и заслуги, но не превосходят Твоей любви и Твоего могущества. Ты рек - и воззвал от небытия весь мир; речешь паки - и явятся новое небо и новая земля для нового царства избранных Твоих на земле. Или, может быть, отдаленность и незримость будущих престолов и венцов делает их непривлекательными для тех, которые долженствуют сражаться за них? Но и то, что видим в избранных твоих, Господи, здесь не достаточно ли ручается за то, что ожидает их там? Если здесь величайшие из венценосцев поставляют себе за честь преклонять главу свою пред святыми останками тех, которых имена едва знаемы были в числе последних подданных, и нарицают их царями, высшими всех царей земных, -то что будет, когда все царства земные прейдут, и останется единое царство Бога и святых Его? А прейдут! - За днями скорби, тесноты, подвига и борьбы, настанет, наконец, великий день торжества, день восшествия на престол всех победителей по чину Иисусову. Как радостен будет день этот для достойных! Как ужасен для недостойных! Тайнозритель видел уже, как в этот день и вельможи, и богатии и тысящницы и силънии, и всяк раб и всяк свободь скрышася в пещерах и камении горстем, и глаголаша горам и камению: падите на ны и покрыйте ны от лица Седящаго на Престоле и от гнева Агнча (Откр. 6; 15-16).
Но для чего поставлять себя в ужасную необходимость бежать от гнева Агнца? Лучше, пока есть время, обратиться к кротости и незлобию сего Агнца, Который для того и заклан, чтобы Кровию Его можно было очищать и убелять ризы своя (Откр. 7; 14) всем, приуготовляющимся к торжеству сионскому! Для чего подвергать себя добровольно опасности скрываться в горах и пропастях от лица Седящего на Престоле? Лучше благовременно обратиться с покаянием к этому лицу, укрыться под сенью Креста Христова и начать, при помощи благодати, брань со врагами спасения, дабы по одержании победы самим взойти на Престол, ожидающий всех победителей. Покаяние и вера самому последнему из грешников скоро возвращают все права на царство вечной славы. Имеяй ухо да слышит, что Дух глаголет Церквам (Откр. 3; 22)! Аминь.
Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 15 июня 1834 г.
В руце Господни власть земли, и потребнаго воздвигнет во время на ней (Сир. 10; 4)
Происхождение на свет человека есть по видимому одно из самых случайных явлений. Родиться в такое или другое время, в той или иной стране, от славных или бедных родителей, с великими или малыми способностями, - все это, и множество других обстоятельств явления человека на свет, не подлежит нимало соображению человеческому, составляет тайну бытия нашего на земле.
Между тем, есть Око, Которое все ясно видит и в этой тьме! Есть десница, которая блюдет все жребии земнородных и раздает их с совершенной правильностью!Господи! - восклицал некогда святой Давид, проникнутый чувством вседетельного Промысла Божия о жизни человеческой. — Все пути мои известны Тебе... Ты устроил внутренности мои... во чреве матери моей Ты образовал меня; Не сокрыты... от Тебя кости мои... Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни мои,когда ни одного из них еще не было (Пс. 138; 1,13,15, 16)!
Столь великая бдительность Промысла Божия над рождением каждого человека обнаруживается еще с большей силой при явлении на свет таких людей, от которых зависит судьба многих, которые предназначены быть творцами благоденствия для целых народов. Сообразно великому предназначению своему люди эти не иначе изводятся на поприще всемирного действования, как по особенным законам мироправления, во времена самые важные. Приходит ли такое время? - И ничто не может замедлить исполнение судеб: у грубых народов внезапно являются мудрецы и законодатели; среди малых племен восстают основатели великих царств; к удаленным от престола сама собою приходит власть. Никакие опасности, преграды и труды не могут остановить успеха таковых избранных Божиих; пред ними, по выражению пророка, горы преклоняются, дебри наполняются, твердыни и забрала падают (см.: Ис. 45; 1-2), ибо пред ними невидимо предходит Сам Бог! Оканчивается ли время Божественного предназначения? И великие действователи, именем своим наполнявшие всю землю, как бы связанные невидимыми узами, перестают действовать или внезапно восхищаются с поприща действования. Среди таковых измен десницы Вышняго (Пс. 76; 11), чудесно являющей себя по временам в судьбе великих и сильных земли, а чрез то самое и в судьбе целых народов, и оставляющей следы явления своего нередко на целые веки, - все сами собою невольно узнают и всенародно признают ту великую вечную истину, что в руце Господни власть земли, иОн Сам потребнаго воздвигнет во время на ней.
Но если в руце Господии власть земли, то что же остается в руце народов? - Ужели одно безмолвное благоговение к действиям Промысла, дающего и преставляющего владыке земных? - Если потребнаго воздвигает Он Сам и в известное только время на ней, то не должно ли потому самому во все прочие времена отложить всякое ожидание видеть на престоле царей, благопотребных к созиданию народного благоденствия? - Нет, слово Божие не для того открывает нам чрезвычайную зависимость владык земных в их происхождении и судьбе от воли Самодержца Небесного, чтобы соделать нас праздными зрителями их явления и действий на земле, как дела нам вовсе недоступного и потому чуждого. Напротив, оно указует народам на чрезвычайную зависимость царей земных от Царя Небесного, как на вернейшее средство оказывать благотворное действие на судьбу своих земных владык; как на основание возможности заслуживать у неба благих и мудрых венценосцев.
Царь мудрый и благий, по учению святой веры нашей, есть дар Божий; но такой дар, который должен быть заслуживаем и храним, ибо может быть теряем.
Остановим внимание наше на этой важной истине и, сообразно потребности настоящего времени, раскроем ее к общему нашему назиданию.
Народы любят помнить, что благоденствие их зависит от царей, что благочестие и правда владык низводят благословение Божие на царство, а неправда - гнев и разрушение. И должно сказать, что это - истина, ясно выраженная в слове Божием, оправданная многими очевидными опытами, особенно в истории израильского народа. Но памятуя это, не должно забывать и того, что и правители, в свою чреду, не менее подлежат невидимому влиянию народов, что подданные своей правдой и неправдами постоянно действуют на судьбу своих венценосцев. Действие это, по указанию слова Божия, так сильно и обширно, что простирается на все бытие царя, начинается еще до его рождения, продолжается во всю его жизнь и переходит даже за ее пределы.
Начинается до рождения. С чем сообразуется вседетельная премудрость Божия, изводя на свет такого или другого народоправителя? - С потребностью времени, то есть с совершенствами и недостатками, с нуждами и приемлемостью людей, живущих в известное время: потребнаго воздвигнет во время на ней. Но от кого зависят эти совершенства и недостатки, эти нужды и желания? Бывают между ними, конечно, и такие, которые не подлежат произволу человеческому; но большая часть их всегда есть плод свободы, - доброго или худого употребления наших сил и способностей. Посему, если Провидение, воздвигая народоправителей, всегда сообразуется в этом деле с потребностью времени, а потребность эта слагается из нужд и качеств, которые зависят от самых людей, живущих в известное время, - то не явно ли, что не только судьба, самое происхождение на свет лиц царственных, еще до рождения их, определяется состоянием народа, его совершенствами и недостатками? В этом смысле можно сказать, что каждый народ сам - своими добродетелями или пороками - взимает из недр Творческого могущества царя по сердцу своему. Каково состояние и каковы заслуги пред Богом народа, - таков и царь! - ибо дары Божий бывают соразмерны с качествами и заслугой приемлющих.
Действуя таким образом на происхождение своих правителей еще до явления их на свет, народы тем паче непрестанно действуют на судьбу их во все продолжение их жизни. Благочестие и добродетели народа составляют и лучшее из украшений венца царского, и главный источник силы и крепости для царства, и надежнейший щит против всех опасностей. Чего не в силах предпринять и совершить царь, управляющий людьми, верными Богу отцов, преданными престолу и Отечеству, за веру и правду дерзающими на всякую опасность?! Какое зло осмелится приблизиться и, приблизившись, не исчезнет у подножия того престола, который огражден молитвами и добродетелями народными?
Напротив, управление народом буиим (буйным, диким-ред.) и ненаказанным само по себе есть уже тяжелый жребий для правителя. Что может успеть все искусство и усердие самого лучшего кормчего, если ему достанется управлять совершенно расстроенным кораблем среди непрестанных бурь и треволнений? Беззакония народа, удаляя от земли благословения неба, через то самое отъемлют успех у самых мудрых начинаний предержащей власти, делают безсильными самые надежные средства, ею употребляемые, подрывают самое основание всеобщего благоденствия. За грехи народа умаляются самые дни наилучших из царей. Разительный пример того представляет благочестивый Иосия, царь израильский. Подобен ему в благочестии, по свидетельству самого слова Божия, не бысть пред ним царь, и по нем не воста подобен ему (2 Пар. 35; 20); но поелику народ израильский сделался недостойным милости и долготерпения небесного, то царь, любимый небом и землей, во цвете лет внезапно преложен к отцам своим, чтобы не видеть, по выражению Писания, очимасвоими всех злых (4 Цар. 22; 20), которые имели быть наведены на его царство.
Наконец, народы продолжают действовать на судьбу своих владык и по окончании их жизни. Беседуя в собрании христианском, нет нужды доказывать, что кроме земных судов есть Судилище небесное, и что за пределами сей жизни ожидает каждого из нас строгий отчет в том, что соделано им на земле. Царям, как вождям и свыше поставленным приставникам народов, надлежит посему самому дать пред Царем царствующих ответ не о себе токмо самих, но и о всем великом приставлении(Лк. 16; 2) царственном. Можно ли же думать, чтобы при этом ответе не воспоминались добродетели и неправды народа, который был вверен их управлению?
Соображая все это, чье сердце не исполнится благоговейного умиления при мысли о великом, и вместе страшном, предназначении владык земных? -Еще до рождения своего иметь, отношение к нравственному состоянию целого народа, исходить на свет для совершения судеб Божиих над целыми племенами и на целые веки, действовать на временную и вечную судьбу каждого из подданных и подлежать в этом отношении его действию, сосредоточивать в себе силу или бессилие, благоденствие или бедствие всего царства, быть среди миллионов подобных себе человеков первым приемником благословений и гнева небесного - Боже мой! какая страшно-величественная участь! Что после этого значит блеск всех венцов в мире в сравнении с великой ответственностью, лежащей на раменах каждого самодержца? И поскольку народам, как и частным людям, прилежит, особенно в наши скудные правдой времена, более помышление на злая (Быт. 6; 5), нежели на благая, - то что остается ныне престолам в их уединенной, недосягаемой высоте, как быть постоянными "отводами" гнева небесного, непрестанно привлекаемого на землю неправдами народов? - Таковыми точно и были всегда престолы царей благочестивейших: смирением, упованием на Промысл Божий, делами веры, любви и милосердия они всегда покрывали беззакония своего народа и таким образом умеряли гнев небесный.
Но признавая это благодеяние, мы тем не менее должны памятовать свою обязанность благочестием и правдой облегчать для самодержцев тяжесть их великого служения, а усердными молитвами низводить на главу их милость и благословение неба. И когда священная обязанность эта должна пробуждаться в сердце с большей силой, как не в настоящий день, когда Промысл Божий, выну благодеющий к Отечеству нашему, благоволил воздвигнуть для блага его венценосца столь твердого и мудрого, каким не только мы, а целый свет признает монарха нашего? Благодаря за сию великую милость Божию к нам, мы всегда должны памятовать, что продолжение ее над нами зависит от нас, - от того, сколько и как мы будем ее достойны.
Посему, желая ознаменовать торжеством настоящий день царственный, ознаменуем оный не столько шумными гласами радости и восклицаний, которые, поражая слух всех, могут не касаться сердца многих, сколько безмолвным, но усердным возношением мыслей и желаний наших к Престолу Царя царствующих, с теплой молитвой о возлюбленном помазаннике Божием; покажем радость и усердие наше не столько возжжением огней вещественных, которые, прогоняя мрак ночной, не могут рассеять мглы, облежащей умы строптивые, сколько возгреянием в сердце невещественного огня истинной верности и любви к престолу, которая вовсе не знает никакого мрака, всегда ходит во свете. Если доблестные сыны России будут достойны благословенного царствования мудрого и праволюбивого Николая, то Господь, оправдавый царствовать его над нами, не замедлит увенчать его и долготой дней. Тогда, по слову Писания, никакой - ни явный, ни тайный, враг ничтоже успеет... на него, и никакой сын беззакония не приложит озлобити его (Пс. 88; 23). Не приидет кнему никакое зло и рана не приближится телеси его (Пс. 90; 10). Он не убоится ни от страха нощнаго, ни от стрелы летящия во дни, ни от вещи во тме преходящия (Пс. 90; 5-6). Ибо - при недостатке естественных средств - Господь заповесть... Ангелом Своим... сохранити его во всех путех его(Пс. 90; 11).
Итак, еще повторим: желая мира и долгоденствия благочестивейшему помазаннику, приложим все усилия к сохранению собственного нашего мира с Богом. Грехи народа суть первые враги царя, равно как молитвы и добродетели подданных суть вернейшее хранение для самодержцев. Аминь.
Слово в день восшествия на престол благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Софийском соборе 20 ноября 1834 г.
Возшел еси на высоту, пленил еси плен: приял еси даяния в человецех, ибо непокаряющияся еже вселитися (Пс. 67; 19)
Так в одном из псалмов Давидовых пророчески изображено будущее величие Мессии, Спасителя человеков. Он представляется восходящим на чрезвычайную высоту могущества и славы, но единственно с тем, чтобы удобнее изливать оттуда милости на всех стоящих долу; изображается пленяющим великий плен, но токмо для того, чтобы всю добычу его обратить в даяния человекам. К самым противникам и врагам Своим является Он облеченным более милостью, нежели правдой; и они принуждены измерять высоту Престола Его наиболее по великодушию Седящего на нем: Возшел еси на высоту, пленил еси плен: приял еси даяния в человецех, ибо непокаряющияся еже вселитися...
Для слушателей-христиан нет нужды подробно изъяснять теперь, каким образом сбылось это величественное пророчество Давида над великим Потомком его по плоти. Многим, если не всем, и без напоминания известно, что изображаемое пророком восхождение Сына Человеческого на высоту означает Божественное могущество и славу, которыми увенчан Он по совершении великого дела искупления рода человеческого; что дивный плен, Им плененный, есть разрушение царства греха и смерти, и возвращение человечеству блаженства, им потерянного; что, наконец,даяния Его в человецех суть дары благодати Его, изливаемые в таком обилии на род человеческий, что самые противники благодатного Царства Мессии, то есть упорные грешники, могут участвовать в них, коль скоро обращаются с раскаянием к Престолу милосердия.
К настоящему торжеству нашему было бы ближе показать, как в зерцале Давидовом, отражающем Божественное лице Мессии, само собою отражается и священное лицо Богом венчанного и превознесенного монарха нашего. Отражается потому, что украшено чертами величия и благости, подобным тем, которыми сияет лице Спасителя человеков. И как удобно было бы сделать это! Для сего довлело (довольно было - ред.) бы одного простого и краткого повествования о деяниях царствования - столь же благотворного, как и великого. Но к христианским доблестям монарха нашего принадлежит и то, что они укрываются от многоглаголивого изъяснения. И кому неизвестно, что величие подобно величию Царя царей, никогда не преставало быть благотворным даже для тех, которые хотели бы умалить и затмить его?
Что же остается нам из слов Давидовых в назидание, если на основании их не может быть теперь полного собеседования ни о величии Царя Небесного, ни о доблестях царя земного? - Многое и важное. Что порфироносный пророк вещал о величии Мессии, то самое должно сказать и о величии всех истинных помазанников Божиих: все они восходят на высоту престолов, облекаются знамениями могущества и власти не для себя самих, а для временного и вечного блага подвластных им. И не против этой ли священнейшей истины, связующей союзом взаимной любви народы и царей, преимущественно устремляются ныне шатания людей буиих и ненаказанных, силящихся престолы царские обратить из предмета радостного благоговения для народов в предмет зависти и недоброжелательства? - Посему долг любви к Отечеству и благоговения к предержащей власти призывает нас ныне, сообразно цели настоящего торжества и духу божественного изречения Давидова, показать как можно ощутительнее, что величие престолов царских гораздо нужнее для блага народов, нежели для тех, которые восходят на оные.
Чтобы совершенно увериться в этом, довольно обратить внимание на благотворную цель такого величия.
Итак, посмотрим, для чего восходят благочестивейшие государи на престол. Первее всего, для того, дабы с высоты престола быть видимее для всех, требующих помощи. Кто не знает, что в обществах человеческих, как бы ни были они устроены, всегда есть много людей, требующих самодержавной защиты то от насилия, злобы и лукавства, то от превратностей жизни и судьбы? И лучшим преимуществом престолов царских всегда было и будет то, что они служат естественным прибежищем для всех скорбящих и обремененных. Но что за всеобщее прибежище, если оно по высоте своей невидимо всеми и каждым, и если его надобно с трудом отыскивать среди равных или подобных ему по высоте зданий? Что за всенародная сень, если она не возносится над всеми высотами земли и не простирается во все концы царства? Таким образом, самое благо бедствующего человечества требует, чтобы престол царский был как можно возвышеннее, дабы никто из поверженных долу превратностью судьбы или насилием не мог укрыться от благотворного призрения сидящего на престоле. В этом отношении о царе земном должно сказать то же, что Псалмопевец говорит о Царе Небесном: высок над всеми языки Господь; сего ради -на смиренные призирает, воздвизает от земли нища... вселяет неплодовъ в дом и творит ее матерью о чадех веселящуся (Пс. 112; 4, 6, 7, 9). После сего умалите в мыслях высоту престола, и вместе с нею вы необходимо умалите покров бедствующего человечества.
Для чего благочестивейшие государи восходят на престол?
Дабы с высоты престола удобнее видеть все нужды царства, все движения жизни общественной. И благие домостроители устрояют места, с которых можно было бы обзирать все, происходящее в их достоянии. Тем нужнее таковое место всеобщего блюстительства для царства, в котором на всех концах его могут внезапно происходить великие перемены, требующие всего внимания и деятельности. Потому-то у всех народов есть престолы царей, или что-либо подобное им по высоте. Чем выше престол, тем виднее все пространство, которого он служит средоточием; тем заметнее все неравности положения различных сословий, все течение событий, все новые явления, все уклонения от законов и остановки, все правое и неправое, радостное и печальное. Посему, чем выше престол, тем скорее может быть усмотрено и предотвращено зло; тем вернее могут быть сделаны соображения, надежнее - приняты средства, удобнее достигнуты цели. Не священна ли после того высота престола, и не долг ли сына Отечества почитать ее неприкосновенной? Пусть другие народы поставляют свое величие в том, чтобы умалять высоту своих престолов: по малости общественного здания многим из них и не приличен верх слишком возвышенный. Но Россия, но любезное Отечество - верх сего всемирного здания не может не возносить к небу... Пусть другие народы находят горькую отраду в том, что преступник законов может ненаказанно глумиться даже над верховным блюстителем законов, и ставить гордо кущу Корея у самых врат скинии свидения; для россиянина отрада в том, что в его Отечестве преступление трепещет при одном имени монарха, что нарушитель законов при мысли о самодержавии царя земного принужден говорить себе то же, что и при мысли о величии Царя Небесного: Камо пойду от Духа Твоего; и от лица Твоего камо бежу? (Пс. 138; 7).
Для чего восходят благочестивейшие государи на престол?
Дабы с высоты престола удобнее видеть ход всемирных событий и провидеть опасности Отечества. Среди брани и в другие смутные времена нарочно устраивают высоты, с которых наблюдаются движения врагов и все перемены, у них происходящие. Но когда обществу без опасностей? Если и частным людям угрожают многие беды (2 Кор. 11; 26-28), то царства и народы находятся в непрестанной, явной или тайной, брани; самый, так называемый, "вечный мир" большей частью служит для них только перемирием. Посему тем нужнее для царства наблюдательное око, которое следило бы за событиями всего света, видело бы все, что происходит у других народов. Но для такового всемирного наблюдения потребна высота необыкновенная, которая владычествовала бы над всеми прочими высотами и не была затемняема ничем равным и близким к ней, - то есть высота престола. Чем он возвышеннее, тем, подобно Престолу Божию, может быть многоочитее (ср.: Откр. 4; 6); тем страшнее для врагов Отечества и тем благотворнее для всех сынов его, которые под сенью его спокойно могут предаваться занятиям и трудам, зная, что есть око, которое не воздремлет, ниже уснет, назирая с высоты престола все, происходящее вне Отечества. Не священна ли после того высота эта, и не долг ли любви к Отечеству блюсти ее неприкосновенность? В этом отношении опять должно сказать о царе земном то же, что Псалмопевец говорит о Царе Небесном: высок над всеми языки Господь; сего ради высокая издалеча весть (Пс. 137; 6). Умальте в мыслях высоту престола, и вместе с этим тотчас умалится это благотворное ведение, сократится державный надзор над иноплеменными народами, глава Отечества приблизится не только к взорам, но и к стрелам вражиим, - произойдет то, чего наиболее желают враги Отечества.
Для чего восходят благочестивейшие государи на престол?
Дабы на высоте его быть свободнее от слабостей и недостатков общежития человеческого. Бедная земля наша так исполнена неправдой, что самое вещественное удаление от нее есть уже некое средство к совершенству. На великих высотах дыхание становится свободнее, самые мысли и чувства принимают какое-то возвышеннейшее направление. Тем нужнее возвышение над обществом человеческим тому, кто хочет быть превыше недостатков общежития, ибо при настоящем греховном состоянии рода человеческого все общественные отношения таковы, что удобно могут наклонять человека к земле, делать рабом предубеждений, привязанностей, выгод, милостей, страстей. Но в ком всего менее должно быть таковых слабостей, как не в представителе и владыке целого народа? Посему кто более должен быть, так сказать, разобщен с падшей и клонящей к падению землей [чтобы быть объективным], как не государь? И для этого-то необходимого разобщения служит высота престолов царских. Не священна ли после того высота эта и не составляет ли необходимости для Отечества? Если сам Царь Небесный, по глубокому выражению Псалмопевца,дивен наипаче в высоких (Пс. 92; 5), является более сильным и величественным на высоте, в удалении от взора человеческого, то тем необходимее это удаление, эта высота для царей земных, которые по чрезвычайности предназначения своего должны быть во многих отношениях дивны во очах всех, и однако же суть подобострастные нам человеки.
Для чего восходят благочестивейшие государи на престол?
Дабы с высоты его быть ближе к небу, постояннее и безпрепятственнее сообщаться духом с Тем, в деснице Которого судьбы народов и царей. И язычники знают, что благоденствие царств зависит не от одного произвола и усилий человеческих; христианин тем паче верует, что владеет Вышний царством человеческим (Дан. 4; 22), и что народоправители, при всем величии их, суть токмо слуги (Рим. 13; 4) Самодержца Небесного. Потому между царем земным и Небесным должно происходить непрестанное живое сношение для блага народа. Где же должно быть сему? Ужели среди толпы людей? Среди шума предрассудков и страстей? Среди праха и вихрей забот житейских? Пред глазами всех и каждого? [Вспомним, что] Моисей восходит на Синай для собеседования с Богом и принятия от Него закона (Исх. 19; 20); Илия возводится на Хорив для созерцания славы Божией (3 Цар. 19; 11); Сам Сын Божий на безмолвной вершине Фавора слышит глас, нарицающий Его Сыном возлюбленным (Мф. 17; 5). Должен быть и для народов постоянный "Синай", на котором слышима была бы воля Небесного Законодателя; постоянный "Фавор", где бы свет славы Божией отражался на лице венчанных представителей народа. Этот Синай, этот Фавор есть престол царский! В сердце сидящего на нем, по свидетельству самого слова Божия, происходит непрестанное откровение воли Божией (Притч. 21; 1); в устах его слышится никогда не оскудевающее пророчество (Притч. 16; 10). Не священна ли после того высота престола, и не священный ли долг истинных сынов Отечества блюсти ее во всей неприкосновенности?
Внемлите себе, - говорил некогда Бог чрез Моисея к народу израильскому при Синае, - не восходити на гору и ни чимже коснутися ея; всяк прикоснувыйся горе смертию умрет: не коснется ей рука, камением бо побиется или стрелою устрелится, аще скот, аще человек, не будет жив (Исх. 19; 12-13). То же должно сказать и о престолах царских: не только злонамеренное покушение к превращению их, - Синай и Фавор немного опасаются сих превращений, - но и неблагоговейное прикосновение к ним предерзким образом мыслей и слов достойны наказания самого тяжкого. Почему? Не только потому, что лицо сидящего на престоле есть самое священное на земле и богоподобное, но и потому, что в престолах царских сосредоточены сила и благоденствие целого царства; потому что с высоты их нисходит для всех правда и милость, провидятся нужды и опасности Отечества; потому что престол служит царю для попрания слабостей и недостатков человеческих, для принятия откровений и благословений небесных.
Для нас, почтеннейшие соотечественники, важные истины эти тем благоприятнее, чем благословенное Отечество наше на самом деле постоянно видит, как благочестивейшие государи, подобно великому Царю, провиденному Давидом, восходят на высоту престола отечественного и пленяют различные плены не для чего другого, как для блага Отечества, - дабы дать даяния в человецех.
Что может равняться на земле с высотой самодержавного престола российского? Что сравнится и с той славой и могуществом, которых достиг народ, покоящийся под сенью его Богом превознесенного престола? Что сравнится с теми попечениями, которые восшедший ныне на престол сей прилагает (имеет - ред.)непрестанно о благе Отечества? Есть ли какой-либо великий подвиг, на который он усомнился бы изыти для народа, ему любезного? Есть ли опасность, которой он не сретил и, дерзнем сказать, не сретит в лице [своем] первым? Не один уже [был] пленв его славное царствование, и все они сопровождались даяниями в человецех -даяниями милости для достойных сынов Отечества, даяниями великодушия для самых врагов. Вразумленная опытами правды, мудрости и великодушия, изумленная подвигами беспримерного самоотвержения царственного сама зависть иноземная скоро престанет взирать с огорчением на высоту престола российского и признает в нем самим Промыслом воздвигнутый Арарат, на вершине которого, среди всемирного потопа заблуждений гражданских, найдет себе спасение все необходимое для благодетельного возрождения мира политического.
Господи, даждь слабому гласу сему глас силы (Пс. 67; 34)! Да уразумеют языцы,яко с нами Бог; да престанут помышлять в сердцах своих тщетная (ср.: Пс. 2; 1), и устами своими глаголать гордыню (ср.: Пс. 16; 10), а верные сыны Отечества да продолжают в мире обитать под благотворной сенью Богом превознесенного престола, заграждая слух от всех обаяний лжи и лукавства и твердо памятуя, что величие престолов гораздо нужнее для блага народов, нежели для тех, которые восходят на них». Аминь.
Слово в день священного венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре • 22 августа 1835 г.
Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть (1 Тим. 2; 1-2)
В то время, когда благочестивейший государь наш восходил на Всероссийский императорский престол, и в знамение невидимого облечения силою свыше (Лк. 24; 49) принимал видимое помазание... от Святаго (1 Ин. 2; 20), мы едва ли могли исполнить сие апостольское завещание во всей полноте его. Способнее были молиться и просить, нежели благодарить и славить. Знала Россия о благих свойствах нового самодержца, ободрялась первыми движениями Богом врученного ему скипетра, - но будущее было закрыто! Видим был только ряд теней и облаков, ряд новонасаждений царственных, которые ожидали от него света, теплоты и жизни. Теперь, после толиких знамений благословения свыше, по совершении столь многих опытов мудрости и силы, среди чрезвычайных успехов брани и мира, когда от прежних мраков не осталось ничего, кроме имени, когда события превзошли большей частью самые ожидания, - теперь настоящий день царственный для самых взыскательных любителей отечественной славы соделывается днем благодарений и славословия. Чего не благоволил Господь узреть нам в монархе нашем? Чем не засвидетельствовано, что благодать помазания, низшедшая в настоящий день на главу Его, не тща быстъ (1 Кор. 15; 10), что Дух Божий, Дух премудрости и силы, носится от того дне над ним (1 Цар. 16; 13), наставляя его на всякую истину, отвращая от всякого вида неправды, соделывая любезным пред очами Бога и человеков?
Верные чада Церкви, ищущие видеть в помазанниках Божиих преимущественно силу веры и образ благочестия, сколько раз уже имели вы утешение быть свидетелями или слышателями того, как монарх наш со всеми нуждами и надеждами царства любит повергаться пред Престолом Царя царствующих; как благодушно переносит самые тяжкие испытания, которыми Промысл любит посещать и очищать народы, Ему угодные; с какой готовностью простирает всякий раз щедрую десницу на сооружение алтарей и распространение пределов Церкви; с какой мудрой твердостью воспящает устремления людей буиих и ненаказанных против мира и единства веры; с какой непоколебимостью стоит против соблазнов века и тлетворного духа времени!
Любители наук и образования народного, видели ли вы хотя одно предприятие, клонящееся к пользе просвещения, оставленным без [его] внимания и поощрения? Хотя один подвиг со славу наук не вознагражденным сугубо? - Казалось, любовь к народному образованию истощила в предшествовавшее царствование все средства и усилия, так что нечего уже было даже делать в отношении к числу, обширности и разнообразию отечественных вертоградов наук, и Россия имела полное право называть себя, если не "просвещенной" (название, приобретаемое веками), то "просвещаемой". Но для державной воли нет пределов в добре! По мановению нового монарха являются новые святилища наук, преобразуются и воскресают прежние в вящщей лепоте и силе. В то же время свобода мыслей - священный и опасный дар, уподобляющий человека или Божеству, или духам отверженным, - подчиняется законам, изреченным, можно сказать, самой мудростью.
И ваши чаяния, мирные ревнители правосудия и порядка гражданского, не сретились ли с исполнением? Вы желали, чтобы усилены были оплоты против мзды и лукавства, превращающего (извращающего -ред.) весы правды, - и вот, для этого умножено число стражей правосудия во всех концах земли отечественной, открыты новые убежищу для угнетаемой невинности, самой таинственностью надзора наведен спасительный страх на преступление. Вы желали, чтобы мирные занятия гражданской жизни, плоды искусств и промышленности отечественной оживлены были ближайшим воззрением державной власти, и успехи на этом поприще поставлены в ряд заслуг Отечеству, - и сколько [явилось] учреждений, свидетельствующих, что это желание было по сердцу монарха, что ему плоды мира любезны не менее плодов брани? Вы желали, чтобы законы изведены были из мрака, чтобы со свитка судеб гражданских отрясен был прах, налегший в продолжение веков, - и вот, законодательство отечественное, уступив державной воле, явило, наконец, столь долго сокрываемое лицо свое.
Что сказать о радости, которую чувствуют все истинные сыны Отечества при взгляде на картину семейственных добродетелей, украшающих престол отечественный? Не великое ли благодеяние Промысла, что те добродетели, которые служат первым основанием общественного благоденствия, и которые в наш век едва не пришли у многих в забвение, что эти кроткие добродетели украсились порфирой и предстали с престола как образец для подражания? Взирая на цветущие отрасли царственного вертограда, Россия познает в радости, что благоденствие ее не только велико, но и продолжительно; что ей не суждено ведать даже страха опасности, неразлучной с оскудением царственных поколений.
Я уже не смею пред мужами силы и браней, пред виновниками славы Отечества подробно излагать исполинские успехи браней отечественных и говорить о славе оружия, которая как бы некиим заветом судеб сопряжена со знаменами воинства российского, но в наши времена озиралась новым, доселе невиданным блеском. Довольно сказать, что самые упорные враги наши должны были признать, и пред целым светом признали, что рука, столь мудро управляющая скипетром, умеет бросать и громы в нарушителей нашего, или, что то же, всемирного спокойствия; что она умеет даже делать более, - производить чудеса не силы токмо и мужества, но и любви, обращая самых упорных врагов в искреннейших друзей наших.
Таково наше настоящее: мирно, утешительно, величественно!.. К общей радости о нем мы можем присовокупить, что все благое, нами виденное, есть предварение и начало новых благ, что в будущем сокрывается, без сомнения, еще больше... Так, мы можем сказать это! Если шум оружия и превращения браней не могли воспятить в действии ни любви к наукам и искусствам, ни попечения о народном богатстве и промышленности, ни упражнения в делах человеколюбия; если рука, управлявшая течением всемирных происшествий, умела находить время насаждать, отреблять и ограждать все, потребное в великом дому царства, - то чего нельзя ожидать от благословенной тишины и мира? Какие мудрые учреждения не изыдут от престола, осененного лаврами и оливами? Ум, привыкший обнимать все нужды Отечества, провидеть опасности, исправлять недостатки, открывать новые источники благоденствия, не останется праздным; сердце, бьющееся для блага Отечества, не может остановиться в своем движении; явятся новые опыты мудрости и благости, и те, которые, подобно нам, будут обращать взоры на благосостояние Отечества, не будут иметь нужды повторять одни и те же доблести...
При такой радости о настоящем и среди таких надежд на будущее, что другое для истинных сынов Отечества остается в настоящий день, как только вместе с Церковью славить и благодарить Промысл Отца Небесного за то, что Он оправдал царствовать над нами царя по сердцу Своему!
В чем же должна состоять благодарность эта? В одном ли устном исповедании подвигов и доблестей Богом дарованного и Богом возвеличенного монарха? В одном ли даже молитвенном призывании на главу его новых благословений Неба?
Нет, служители алтаря усугубят свои моления о благоденствии царя и царства; но их признательность тем не ограничится: она изыщет новую жертву, достойную благочестия высокого покровителя Церкви. Тысячи чад Отечества блуждают еще во тьме неведения истинного Бога, продолжают говорить древу: "ты отец мой", и камню: "ты родил меня"; явятся новые провозвестники Евангелия, которые, облеченные силой свыше, пройдут до последних пределов земли отечественной, рассеют тьму идолопоклонства, и собратьев Отечества земного обратят в сонаследников Отечества Небесного. Миллионы чад самой Церкви еще младенчествуют познаниями в вере, изнемогают от предрассудков, недугуют разделениями: просвещенная ревность служителей слова предложит в обилии первым млеко веры, да возрастают во спасение, обнажит пред очами последних мрачную картину суеверия во всем ее безобразии, объятиями любви измет их от среды заблуждений и погибели. Юношество найдет в пастырях Церкви просвещенных образователей своего ума и нравов, которые первые искры познания соделают искрами веры, да светят и озаряют путь жизни, не сожигая и не разрушая. Семейства обретут в них опытных руководителей душ, способных быть судиями и врачами совести, предупреждать и исправлять тайные неправды, водворять всюду мир и любовь. К устным наставлениям присоединится пример жизни богоугодной, - и таким образом дух благочестия, внушаемый и словом и делом, проникнет, оживит, укрепит и освятит весь многочастный состав жизни общественной ко благу всех и каждого, к радости монарха, поставляющего за наилучшую славу свою быть верным служителем Царя Небесного и путем благоденствия временного вести своих подданных к блаженству вечному.
Примеру служителей алтаря последуют служители наук и просвещения. Владея словом, они не престанут в слух всего света поведать [извещать о] доблести монарха, украшать именем его свои творения; но их признательность этим не ограничится, а найдет новый дар, достойный августейшего покровителя просвещения. Сосредотачиваясь в желании истинного блага Отечеству, они соединенными усилиями станут против превратного направления наук и знаний; подвергнут строгому испытанию плоды мудрости иноземной и отделят от нее все нечистое и вредное; будут предшествовать общественному мнению здравыми суждениями, уподобляясь благодетельным звездам, указующим путь мореплавателю среди мрака, а не блудящим огням, совращающим путника со стези истинной. Праздные и бесплодные умозрения, зловредные вопросы и недоумения навсегда изгонятся ими из области просвещения; высокие истины разоблачатся от туманного покрова, низведутся - по крайней мере в своих следствиях - в круг общественного понятия и употребления.
Полезные изобретения, облегчение трудов общественных и частных, усовершенствование всякого рода искусств и орудий дадут самому последнему селянину почувствовать, что он, являясь во град,«ле напрасно удивляется там огромным святилищам наук, что в вертограде их произрастают плоды, и для него полезные. Таковое служение истин будет самой благоприятной жертвой монарху, который хочет, чтобы его царство было царством света, но такого, который приходит с Неба, а не творится на земле; чтобы алтарь наук не был противоположен алтарю веры - матери и дщери всякой истинной премудрости.
И в третьем святилище - правосудия и законов, без сомнения, обретется, кроме хвалы, деятельная жертва благодарности мудрому покровителю правды. Мужи совета, разделяющие тайны воли царевой, скорее всех найдут средства возвеселить своими действиями сердце царево. Осеняемые благотворной силой власти самодержавной, они не остановятся на временном уврачевании язв гражданской жизни, тем менее на смоковичном прикрытии наготы некоторых частей ее; проникнут до самого первого начала слабости и недугов гражданских и заградят единожды и навсегда исходища пагубы; заставят войти в пределы закона и справедливости, если что вышло из них ко вреду общественному; поднимут из праха, если что лежит повержено в него своеволием. Вековые предрассудки умолкнут от всемогущего гласа вечной правды; своекорыстие усрамится само себя при виде опустошений, им производимых; безобразная личность частная исчезнет пред благолепным лицом Отечества.
По выражению пророка, всяка гора и холм смирится, всяка дебрь исполнится, стропотное будет в правое и острое в пути гладки, - и тогда спасение Господне узрится (ср.: Ис. 40; 4. Лк. 18; 14). Узрится в благотворности законов, равно благодеющих и великому и малому, в единодушии и любви сограждан, не разделяемых резким противоречием своих выгод, - в славе монарха, возмогшего понести на своих раменах тяжесть пакибытия гражданского.
Нужно ли изводить на среду прочие сословия и изображать то, чем каждое из них может свидетельствовать свое истинное усердие к Отечеству и признательность монарху? Но принадлежащие к этим сословиям сами еще лучше нас могут знать и силы, и средства, и совершенства, и недостатки свои, - то, что делается ими для пользы общественной, и что может быть сделано во славу Отечества и монарха, каждый подвиг добра приемлющего за услугу себе самому. Цель нашего собеседования состоит не в изложении обязанностей всех сословий, а в приведении на память того, что всякая истинная признательность подданных к монарху должна состоять в благом действовании по примеру монарха, и что для такового действования настоит теперь время благоприятное.
В самом деле, не всякое время бывает равно благоприятно для развития сил и подвигов на поприще гражданской жизни. Народы, подобно частным людям, нередко ослабевают в стремлении к цели бытия своего, даже совращаются с поприща, погружаются на некоторое время (горе, если навсегда!) в усыпление и бездействие. В это время самые великие усилия и пожертвования частных людей остаются без плода, самые полезные предприятия, прекрасные намерения теряются в пустоте общественного мнения, - и великие действователи, являющиеся в сии эпохи бездействия, большей частью соделываются жертвами собственной ревности. Но бывают в жизни народов и времена особенного самосознания, полного пробуждения, а по этому самому - необыкновенной деятельности. Тут все приходит в движение благотворное, недостатки сами собою выходят наружу и настоятельно требуют исправления; улучшения представляются без изысканий и приходят в действо без напряжения; все являет жизнь и деятельность, потому в краткое время совершается то, чего не могли произвести целые века расслабления гражданского. Вокруг престола наипаче сосредотачивается тогда свет и жизнь; он соделывается истинным подобием Престола Царя Небесного, к которому непрестанно возносятся прошения и молитвы, и от которого непрестанно изливаются благословения и милости. В это-то время каждый истинный сын Отечества должен усугублять свою деятельность и одушевляться готовностью ко всему великому и полезному; должен, так сказать, расширять ум для понятия всей благотворности новых учреждений, исходящих от верховной власти, расширять волю для вмещения всех высоких чувств и побуждений, ею движущих, ускорять стопы свои на поприще всеобщего усовершенствования, дабы, оставшись позади всех, не представлять из себя жалкого остатка прошедших слабостей.
Да повторят же все истинные сыны Отечества, да повторят в настоящий день пред лицем Всемогущего Бога обет употреблять, подражая примеру монарха, все силы и способности свои ко благу Отечества. Аминь.
Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и'самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 25 июня 1838 г.
Идеже дух Господень, ту свобода (2 Кор. 3; 17)
Каждое время имеет свой дух, и каждый дух имеет свое время. Есть века умозрений и предначертаний; есть века деятельности и усовершенствований: в иное время сомневаются, разрушают и разделяются; в другое веруют, соглашаются и воссозидают; то слишком привержены к древнему и думают, что оно совершенно свободно от всех недостатков; то стремглав увлекаются всем новым, будучи ничем не довольны в настоящем.
Нашему времени достал в удел - в награду или наказание, покажет время - вопрос самый привлекательный и самый опасный, в разрешение которого первый опыт так несчастно сделан еще первым человеком. Я разумею вопрос о свободе. Каких благ не обещало себе человечество от разрешения этого вопроса?! И каких зол не видело?! Сколько переиспытано средств! Принесено жертв! И как мало доселе успеха! Как не много даже надежды на успех! - Ибо что видим? Те же народы, которые все принесли в жертву свободе, по видимому всего достигли, - через несколько дней начинают снова воздыхать о свободе и плачут над собственными лаврами.
Что значит это? Ужели образ Божий на земле должен быть в узах? Или для человека нет свободы? - Есть, только не там, где обыкновенно ищут ее; есть, только не в том виде, в каком думают найти. Когда целые народы ищут свободы и не находят, малое число людей всегда наслаждалось истинной свободой, не ища ее.
Кто эти избранные? Те, которые верно следуют учению Иисуса Христа и, следуя ему, водятся Духом Божиим. Идеже Дух Господень, ту свобода. В истинном христианстве, и только в нем одном, находится начало свободы истинной, полной, всеобщей и живоносной.
Раскроем эту благотворную истину в честь августейшего виновника настоящего торжества, который для того, кажется, и воздвигнут Промыслом не в другое, а в наше время, дабы среди треволнений всемирных быть верховным блюстителем истинной свободы народов и царей.
Ум человеческий, любящий расширяться в своих умозрениях, особенно в отношении к свободе, хвалится обширностью своих видов, всеобъемлемостью предначертаний. И что же? Ни один из самых пламенных мечтателей о свободе не осмелился доселе, даже хотя бы в мыслях, простереть ее туда, куда простирает Евангелие. Ибо на чем останавливаются самые пламенные ревнители свободы? В отношении к внешней жизни человека - на независимости от других, на равенстве различных прав, на безпрепятственности путей к достоинствам и т.п.; в отношении к внутренней жизни - на свободе от предрассудков, невежества, порочных желаний и страстей. Сложить прочие узы с человечества, как то: узы телесных недостатков, болезней, смерти, - хотя узы эти тяготят всех и каждого, - почитается делом совершенно невозможным, о котором посему никто и не мыслит. Тем менее думают об участи прочих тварей земных, хотя они все видимо находятся в состоянии тяжкого рабства, страдают, подобно человеку и, подобно ему, воздыхают об избавлении от работы истления (Рим. 8; 21).
Не так поступает Евангелие! Оно проповедует отпущение всем плененным (Лк. 4; 18), возвещает свободу от всякого вида зла, призывает к такому состоянию, в котором нет никакой печали и никакого воздыхания (Откр. 7; 16, 17. 21; 4. Ис. 25; 8. 35; 10). И во-первых, человек, по учению Евангелия, должен освободиться от всех недостатков и зол, его угнетающих, должен соделаться светлым в душе, чистым в сердце, богоподобным в духе, бессмертным по телу, вознесенным над всеми нуждами, даже над всей природой, его окружающей (Откр. 22; 5). Вместе с человеком и всятварь должна свободится от работы истления и войти в свободу и блаженное состояние чад Божиих (Рим. 8; 21). Такую свободу возвещает всему человечеству, или паче всему миру, Евангелие! Кто не исполнится чувством благоговейного умиления при одной мысли о событии [совершении] этого утешительно-величественного обетования? Самая всеобъемлемость его ручается за его Божественную действительность, ибо свобода действительная может быть только всеобщей; частная свобода даже всего человечества, среди рабства прочих тварей, была бы растворена горестью и воздыханием.
Обещавая такую всеобъемлющую свободу, Евангелие знает, как много обещает и что требуется для исполнения обещания. Оно видит, что для освобождения человека и тварей, его окружающих, потребна не перемена только законов человеческих, а претворение самого сердца и духа человеческого (Ин. 3; 3), не новое токмо уложение, а новое небо и новая земля (ср.: 2 Пет. 3; 13), и потому решительно говорит, что над всем человечеством и даже миром совершается новое великое творение, следствием которого будет новое небо и новая земля (ср.: Откр. 21; 1). Видит, что для произведения этого великого дела пакибытия всемирного недостаточны силы не только всего человечества, но и всех тварей (Откр. 5; 3); потому решительно объявляет, что дело сие будет произведено Самим Богом (Откр. 21; 5) чрез Сына Его и Духа Святаго. Видит, наконец, что и самое Божественное всемогущество, имея дело с существами свободными, не может вдруг совершить их восстановления, - потому решительно возвещает, что восстановление человечества в первобытную свободу чад Божиих произойдет не прежде, как по скончании времен, по употреблении в дело всех средств благодати, после решительной победы добра над злом (2 Фес. 2; 1-10). К этому-то славному времени, или паче исполнению времен, Евангелие учит человека обращать чаяния свои и воздыхания (2 Пет. 3; 11-15), а до того времени, по уверению его, род человеческий при всех усилиях никогда не освободится от бедствий, неразлучных с состоянием изгнания едемского.
Это, однако же, не значит того, чтобы Евангелие все обетования свои о свободе заключало в будущем, предоставляя человека всем скорбям и ужасам настоящего. Нет, в будущем только полное окончание обетовании, и то потому, что этой полноты никак не может вместить настоящее; а все прочее - начало и продолжение, даже часть окончания, - в настоящем. По учению Евангелия, каждый может и должен теперь - в этой жизни, на этой земле - соделаться свободным свободой внутренней, духовной, состоящей в свободе ума и сердца, в независимом избрании добра и уклонении от зла, в свободном подчинении воли своей воле Божией (Гал. 5; 1. Рим. 6; 18-23). Таковой свободе не могут препятствовать никакие внешние обстоятельства, ни даже узы; в темнице и под мечом (2 Тим. 2; 9) можно быть свободным этой свободой Божественной так же, как и на троне, среди величия земного. Одно [есть] непреодолимое препятствие сей предначинательной свободе в человеке - его немощь, которая так велика, что он сам собою не может и помыслить ничего истинно доброго (2 Кор. 3; 5), тем паче совершить его; и тем более не способен всегда желать и делать одно доброе.
Но Евангелие совершенно восполняет эту немощь и многими видимыми средствами, особенно же - невидимой благодатью Святаго Духа, которая, коль скоро человек, признав свое бессилие и ничтожность, обращается к ней молитвенно и предает себя ее водительству, облекает его волю такой силой, которой не могут противостоять никакое могущество и никакой соблазн (Флп. 4; 13). Облеченные сей благодатной силой многие до того раскрывали в себе внутреннюю духовную свободу предначинательную, что видимо приближались и к той будущей славной свободе окончательной, и даже сближали с собою все, их окружающее. От преизбытка духовной силы и внутреннего богоподобия таковые избранные еще здесь, на земле, до наступления всеобщего совершеннолетия человечества, вступали едва не во все права чад Божиих, освобождаясь из-под тягостной опеки земных стихий, которые теряли над ними силу и покорялись их воле и слову (Евр. 11; 34), воспринимая мирное владычество над прочими живыми тварями, которые в присутствии их с радостью забывали свою мнимо естественную лютость (Дан. 6; 22), возносясь даже над бренностью собственного тела, которое или было преставляемо на небо без разлучения с духом (4 Цар. 2; 11), или по разлучении с ним остается на земле, среди тления, на целые тысячелетия не только неразрушенным, но и способным к уврачеванию всякого вида разрушения. Мы сами, обитатели сего богоспасаемого града, не поставлены ли непрестанными свидетелями того, как свобода христианская торжествует над самыми узами смерти, соделывая нетленными останки тех, которые были во время своей жизни совершенно свободными для Христа и Христом (1 Кор. 7; 22)?
И такие чудеса свободы христианской происходят здесь и теперь, - здесь, где все поражено смертностью; - теперь, когда самые праведники должны наиболее терпеть и страдать, чтобы наиболее очиститься и прославиться (2 Тим. 3; 12)! Что же будет там, под новым небом, на новой земле, где живет одна правда и одна свобода? Как померкнет тогда все великое и славное пред сокровенным ныне величием святых Божиих человеков! В каких благолепных чертах не обнаружится тогда, среди всеобщего торжества освобожденной от работы нетления твари, вечная свобода чад Божиих! О, Божественная свобода, не выходи никогда из мыслей наших, давай направление нашим желаниям и предприятиям, защищай от всего низкого и греховного, утешай среди многоразличных печалей и уз земного странствования!
Нисколько не удивительно, если Евангелие, ведя человека к такой свободе, не обращает прямого внимания на свободу, так называемую, гражданскую, ибо последняя не имеет непосредственного отношения к свободе духовной. Можно среди уз быть свободным духом, равно как и на престоле можно быть рабом страстей. Даже бедствия внешние и угнетения более благоприятствуют раскрытию духовной свободы в человеке, нежели счастье и независимость, которые редко не ослепляют его гордостью и не делают рабом пожеланий и страстей. История христианства представляет немалое число таких рабов, которые, быв рабами человеков, были вместе самыми верными рабами Божиими; не имея внешней свободы, обладали величайшей свободой духа и еще при жизни, тем паче по смерти, когда вполне открывалось сокрытое в них богатство благодати, делались предметом благоговейного уважения для самых вельмож и царей. С другой стороны, та же история представляет немало примеров свободных людей, которые от преизбытка внутренней свободы о Христе, отдавали себя в узы и рабство для блага ближних. Так мало значило гражданское рабство и гражданская свобода для тех, в которых раскрывалась свобода духовная и предначинала раскрываться небесная!
Оставляя таким образом порядок всех званий гражданских неприкосновенным, истинное христианство тем самым не благоприятствует, однако же, нисколько духу преобладания и порабощения. Напротив, везде, где только усиливалось и распространялось деятельное христианство, немедленно являлся и усиливался дух истинной свободы гражданский. Кто вещал небоязненно истину пред Тивериями и Неронами, когда самые Бурры и Сенеки умолкли? - Истинные христиане. Кто за грех почитал присутствовать на ужасных зрелищах гладиаторских, куда стремились люди, хвалившиеся тонким вкусом и образованием? - Христиане. Кто наиболее искуплял (выкупал - ред.) пленных, и своих и чужих, у варваров, и самых варваров потом отучил всех пленных обращать в рабов? - Христиане. Откуда наиболее вышло понятий о свободе во всех ее видах? - Из христианства. Какие народы пользуются наибольшей свободой? - Христианские. И такое благотворное действие на свободу гражданскую христианство произвело тогда, когда большая часть христиан суть христиане только по имени! А что было бы, если бы вместо блистательных умозрений распространилось и усилилось деятельное христианство между людьми! Церковь Апостольская, в которой и душа, и имения были всем общие (Деян. 2; 44), ясно показывает это каждому.
Напротив, везде, где недоставало свободы христианской - свободы ума и сердца от страстей, - свобода гражданская при всех усилиях или вовсе не могла явиться, или появлялась только на короткое время. Буйство страстей, свергнув все узы, вскоре само на себя налагало новые, многочисленнейшие; свергнув нередко узы мнимые, налагало действительные; свергнув благотворные и необходимые, налагало совершенно излишние и гибельные; свергнув благое иго закона, порядка и человеколюбия, налагало рабский ярем безначалия и тиранства.
Сократим для памяти все сказанное в немногих изречениях:
I. По учению Евангелия, не только все человечество, но и весь мир предопределены к достижению свободы полной и вечной.
II. Это великое освобождение человека и всех тварей будет произведено Самим Богом.
III. Оно наступит по скончании мира, под новым небом и на новой земле.
IV. В ожидании этой свободы человек должен, при помощи благодати, стяжевать свободу духа и сердца от страстей и грехов - как необходимый залог и основание всего будущего освобождения и величия.
V. Свобода или несвобода гражданская не составляют существенного различия в отношении к этой свободе христианской.
VI. Впрочем, за свободой христианской не может рано или поздно не следовать в царстве христианском ограждение и свободы гражданской от неправильных притеснений, и эта последняя не может прочно существовать без первой.
Нужно ли подробно сказывать, что следует из сего Божественного учения? Следует, во-первых, то, что для людей, которые жребием рождения лишены свободы гражданской, нет причин к безотрадной печали (1 Кор. 7; 21), ибо состояние рабства, в котором они находятся, есть состояние временное, скоро преходящее, есть следствие и вид всеобщего рабства, в котором находится весь род человеческий с изгнания его из рая. Служа земным своим владыкам, рабы служат не людям, а Христу(Кол. 3; 24), Которого премудрость допустила стать им при рождении в это состояние, и от Него приимут воздаяние за все труды, которые совершаются без воздаяния, если только совершали их от души, по-христиански. Там верным рабам дано будет то, с чем не может сравниться слава царей земных.
Следует, во-вторых, то, что люди, пользующиеся правом господства над другими, не должны превозноситься этим правом, памятуя, что оно есть следствие падения человеческого, потери свободы райской, и посему имеет прейти; тем паче не должны злоупотреблять этим правом, представляя себе, что и они имеют Господа у себя на небесех (Кол. 4; 1), Который потребует у них строгого отчета за всякую слезу и вздох угнетенного человечества (Еф. 6; 9).
Следует, в-третьих, то, что все - и свободные и рабы, должны первее и более всего стараться о восстановлении внутри себя свободы духовной, ибо без этого те и другие останутся вечными рабами греха и бедствий в то время, когда весь мир будет торжествовать свое освобождение.
Следует, наконец, то, что истинные ревнители истинной гражданской свободы потому самому не о чем столько не должны ревновать, как о распространении между собратьями своими деятельного христианства, которое, даруя свободу духовную и предрасполагая к свободе небесной, вместе с тем наидействительнейшим образом оживляет и распространяет и истинную свободу гражданскую. Идеже Дух Господень, ту - и только ту - свобода истинная, всеобъемлющая, вечная! Аминь.
Слово на молебствии по случаю рождения ее императорского высочества великой княжны Александры Александровны, сказанное в Харьковском Успенском соборе 6 сентября 1842 г.
Святой Давид, изображая состояние человека, находящегося за свои добродетели под особенным благословением Божиим, говорит, что жена его яко лоза плодовита, сынове его и дщери яко новосаждения масличная окрест трапезы его (Пс. 127; 3-4).
Если приятно и поучительно сретить такую картину семейственного счастья и в низкой доле, там приятнее и поучительнее видеть ее на престоле. Там радуешься простой радостью о благе ближнего; здесь веселишься и утешаешься великой радостью о благе целого неизмеримого царства.
И этим-то драгоценным благословением благословляется престол Российский во все продолжение настоящего царствования! И этой-то святой радостью дано радоваться Отечеству нашему в продолжение многих лет! Вожделенное событие, нас ныне собравшее, служит новым звеном в сей цепи благословений свыше, и вместе новой порукой за ее непрерывность. Важный для целого царства был вопрос: продолжится ли благословение многочадия в порфироносном племени? не положено ли в Небесном Совете противного? Теперь с радостью видим, что*не положено, что мы вправе ожидать еще новых радостей царственных, что благословенному Дому всероссийскому суждено свыше распространяться, возрастать, процветать и плодоносить.
Да будет же благословен Господь, тако благодеющий православному Отечеству нашему! Я говорю "Отечеству", ибо приращение Дома державного есть милость Небесная для всего царства. Чтобы убедиться в том, довольно припомнить прошедшую судьбу России. Что пред воцарением благословенно владеющего ныне Дома предало, было, скипетр Российский в руки непорфироносные и открыло, было, путь к престолу искателям иноплеменным? - Оскудение царственного дома. Что после Петра Великого приостановило успехи России на поприще государственного благоустройства, и день славы отечественной среди величайшего утра едва не обратило в полночь? - Оскудение царственного Дома. Что и потом было главным источником недоумений, страхов, потрясений и печалей общественных? - Оскудение царственного Дома. После того кто, взирая не только на сынов и дочерей, но и на внуков царственных, окружающих ныне престол Всероссийский, не возрадуется духом за счастье царя и за судьбу Отечества? - Теперь доля наша - не опасаться и недоумевать, а радоваться и ожидать радостей. По самому естественному порядку вещей ветви царственного винограда нашего простираться будут за пределы Отечества, соплетутся с ветвями иноземных виноградов царственных и составят из себя целый обширный вертоград державного родства и союзов.
Да будет же выну благословен Господь, тако благоволивший о державном духе Всероссийском!
Скоро увидим первоначального виновника всех царственных радостей, августейшую главу своего Дома и царства. Восшлем усердные молитвы ко Всевышнему, да благопоспешится путь его к нам! Да будет приход его в страну нашу подобен явлению солнца майского! Да все возрадуемся во свете лица помазанника Божия, и никтоже укрыется державной теплоты его! Аминь.
Слово по случаю торжества о крещении ее императорского высочества, благоверной княжны Александры Александровны, сказанное в Харьковском Успенском соборе 20 сентября 1842 г.
Паки торжествуем, благодарим и молимся! Что виной нового торжества и молитв? То же августейшее отроча, о рождении которого мы недавно радовались и благодарили Господа. Что нового с ним? С ним - целое новое рождение!
"Следовательно, - спросит кто-либо, - человек родится дважды?" Да, братие, как христианин каждый из нас рождается дважды, хотя яко человеки все мы рождаемся только единожды. Это необыкновенно, чудесно и в то же время совершенно истинно, ибо слышите, что говорит в Евангелии Спаситель и Господь наш Никодиму: подобает... родитися свыше (Ин. 3; 7). И Никодим удивлялся и недоумевал: зачем это второе рождение? и как может человек родиться в другой раз? Но Спаситель на его недоумение отвечал повторением одной и той же истины, что каждому из нас необходимо нужно родиться в другой раз, дабы войти в Царствие Божие.
Почему нужно? Потому что наше первое, плотское рождение недостаточно для цели бытия нашего: рожденное от плоти только плоть есть (Ин. 3; 6), а плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут (1 Кор. 15; 50), потому что для сего Царства, как духовного, нужно возродиться свыше от Духа, чего в плотском рождении нет и быть не может.
Для этого-то именно второго нового духовного рождения и учреждено Спасителем нашим Таинство Крещения. Святая купель составляет те таинственные ложесна, из которых выходит человек новый, возрожденный благодатью. Если бы здесь была одна вода, то осталось бы место недоумению: как вода может отрождать душу крещаемого? С другой стороны, если бы в сем Таинстве действовал один невидимый Дух, то мы лишены были бы видимого знамения тайны. Потому премудрость Божия соединила то и другое: и чувственное для наших чувств, и духовное для нашего духа и силы Таинства.
Крещаемый погружается в воду, но в этой воде сретает его Дух, тот Дух, Который, по свидетельству священного Бытописателя, носился некогда над водами в первые дни мироздания и воззвал Своим всемогущим действием из хаоса все благолепие видимой нами вселенной (Быт. 1; 2), - тот Дух, Который, по слову Спасителя, идеже хощет, дышет, и глас его слышиши, но не веси, откуду приходит и камо идет (Ин. 3; 8), - тот Дух, Который глаголал во пророцех, сошел во время Крещения в виде голубине на Самого Господа, а потом в день Пятидесятницы - в виде огненных язык - на Апостолов; Которым, как премудро воспевает Святая Церковь, "всяка душа живится", и Который, по замечанию Премудрого, есть во всех и во всем (Прем. 12; 1). Для такого Действователя трудно ли совершить свое дело? Такому всемогущему Духу мудрено ли возродить и одушевить для новой жизни душу и все существо крещаемого?
Естественнее и поучительнее потому вопросить: в чем состоит сила Таинства Крещения и какой плод его? В том, ответствуют нам богомудрые учители Церкви, что рожденный по плоти возрождается в крещении благодатью для жизни в духе; в том, что Дух Божий в силу заслуг Искупителя, Который низвел Его на землю, осеняет собою все существо крещаемого, проницает своим зиждительным действием весь состав его, все силы и способности, и тем самым обезсиливает в нем действие зла прирожденного и тли естественной, освобождает в нем первобытное начало добра и свободы чистой из-под влияния плоти и чувств, сообщает предрасположение ко всему благому и святому, кладет на нем печать и знамение жизни вечной. Вышед из таинственной купели, человек престает быть диким растением, прививается к святому обществу верующих, к самой живоносной маслине (Рим. 11; 24) - Господу Иисусу, приемля таким образом возможность посредством веры и любви впивать из нее сок жизни и износить плоды для вечности. Если по возрасту, прийдя в сознание и употребление всех сил душевных, крещаемый не расторгает сего блаженного союза со Христом - своим неверием, нечестием и нераскаянностью, то вся жизнь его бывает ни что иное, как возрастание и спеяние для Царства Божия.
Вот почему крещение детей всегда составляет радость для их родителей и утешает всех добрых христиан! Вот почему и мы ныне исполняемся новой радостью, слыша, что августейшая внука возлюбленного монарха нашего удостоилась благодати Святого Крещения! При всей высоте своего происхождения по плоти она была доселе только дочерью Евы; а отселе стала дочь благодати и Церкви. О, да сбудутся над нею все желания ее августейших родителей! Да совершится все, что призывала на нее в своих молитвах Святая Церковь! Да возрастет она в вере и любви христианской и да соделается украшением царственного Дома и утехой Отечества! О том молились мы прежде; о том молимся и теперь, памятуя, что от судьбы державных лиц зависит судьба целых царств и народов. Аминь.
Слово в день священного венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное 22 августа 1843 г.
Настоящий день, яко день венчания на царство благочестивейшего монарха нашего, был бы светел и радостен для нас, где бы мы ни провождали его - на суше, или на море, на вершине высоких гор, или во глубине мрачных юдолей, под ясным и безоблачным небом, или под тучами и громами. Но день этот сугубо светел и радостен для нас, когда мы проводим его среди этих Святых гор; когда приносим жертву мира и спасения на этом нерукотворенном престоле (церковь иссечена до половины своей из самой скалы среди Святых гор, на берегу Северного Донца.); когда возглашаем Богом венчаному и превознесенному монарху многая лета с высоты сей дивной скалы. Здесь и теперь в торжестве нашем видимо участвуют все стихии и все царства природы: над нами - голубое небо и сеннолиственные древа Украины; под нами - величавый Донец и мирные стада с их пастырями; окрест нас - скалы, сражавшиеся с волнами потопа и келлии святых тружеников, боровшихся с силами самого ада.
Много значит живая, разнообразная и величественная природа; еще более значит дух бессмертный, с его стремлением к беспредельному, с его предчувствием вечного, с его отрешенностью от всего земного. Но где величие природы сходится с величием духа и составляет единое целое, там невольно останавливаешься в радостном умилении, благоговеешь и возносишься мыслью к Создателю всяческих.
Много ли же мест на лице земли нашей, где бы дух и вещество сошлись так дружно и выразили свое взаимное действие так явственно, как здесь? Рука природы - она произвела эту дивную скалу, которая целые тысячелетия готова по видимому пасть, и целые тысячелетия стоит несокрушимо, посмеваясь изменчивости вод, текущих у ее подножия. Бессмертный дух - он слабыми руками человека проник в сердце этих гор, озарил и освятил мрачные недра их молитвой, и утвердил среди их престол Богу живому и вечному.
Падем же, братие и сомолитвенники, падем еще раз пред этим нерукотворенным престолом, и воздадим славу Тому, Кто един и Той же в Царстве природы и в царстве благодати, в деснице Которого равно содержатся и сердца гор, и сердца сынов человеческих!
Падем и пролием из глубины сердец наших теплую молитву, да святое и дивное место сие скорее совлечется печальных риз запустения, да глас радования духовного, раздавшийся ныне здесь в первый раз, в день для всех толико вожделенный, не будет первым и последним, и приведет за собою новые неумолкающие гласы радования и молитвы.
Обращаясь затем к предмету настоящего торжества, я тотчас сретаюсь с возглашенной ныне в слух всех нас заповедью Апостола, повелевающего творитьмоления, прошения, благодарения... за царя и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяцем благочестии и чистоте (1 Тим. 2; 1-2).
Если бы для нас мало было побуждения к исполнению этой заповеди в том, что она есть заповедь не человеческая, а Божественная, то собственная польза наша должна бы заставить каждого исполнить ее, как можно прилежнее. Ибо тихое и безмолвное житие само по себе есть благо, крайне вожделенное для всякого мирного гражданина; а житие во всяцем благочестии и чистоте есть верх желаний для каждого истинного христианина.
Но все это, как учит Апостол Христов, - и тишина и безмолвие, и чистота и благочестие, - во многом зависят от царя и тех, иже во власти суть. Кто убо желает достигнуть цели - наслаждаться этими благами, тот по тому самому должен употреблять и средства, ведущие к цели, то есть приносить моления за царя и его скипетр.
Еще мудрец древних времен заметил, что царь как солнце в своем царстве: солнце сокрылось на западе, - и всюду темнота и мрак, все живущее предается бездействию и сну; солнце затмилось луной, - и у всей природы печальный вид, среди дня наступает ночь, везде недоумение и страх; солнце покрылось только облаками, - и уже не так ясно и не так отрадно, не то небо, не та земля, не те все вещи.
Таково солнце по действию на природу; таков и царь по действию на его царство. Вспомните судьбу Отечества, - кто поставил его на верх могущества и славы? - Цари православные.
Вспомните судьбу Церкви отечественной, - кто содействовал ее распространению, украшению, благолепию? - Цари православные. Жизнь народа русского всегда была соединена с жизнью царя русского и, можно сказать, заключена в ней: вместе страдали и терпели, вместе молились и уповали, вместе сражались и побеждали, вместе радовались и торжествовали. Посему молиться о царе для русского значит то же, что молиться о царстве, то же, что молиться о себе самом!
Помолимся же, братие, со всей крепостью веры, со всей теплотой любви о благочестивейшем монархе нашем, да Господь продлит дни жизни его до последних пределов земного бытия человеческого, - да не оскудевает крепость десницы его на отражение всех врагов Отечества, к низложению всех преград народного благоденствия, к совершению всех великих и благих помыслов души его, - да озаряется ум его светом свыше на усмотрение всего, что потребно для многочисленных народов и племен, находящихся под Его могущественным скипетром, да исполняется сердце его теплотой любви небесной, на призрение всего страждущего, утесняемого, обидимого, - да не приближаются к нему, или да исчезают от лица его все духи злобы и лукавства, в каком бы виде они ни представлялись, и какую бы личину ни принимали, - да обретает он источник утешения, похвалу и награду (другой нет на земли для царей) в искренней любви своих подданных, в мире и чистоте своей совести, в твердом чаянии венца небесного! Об этом помолимся ныне!
Но Апостол заповедует не только просить и молиться о царе, но и благодарить за царя: [возносить] моления, прошения и благодарения.
Счастливы мы, что можем от всей души исполнить и эту часть заповеди апостольской! Ибо сколько предметов благодарности за царя при самом поверхностном взгляде на его царствование!
Святая Церковь - предмет благодарности. Пастыри ее призрены и успокоеваются от нужд, их обстоящих; миллионы отторгнутых чад Церкви возвращены в недра ее*; пред юношами, воспитывающимися на служение алтарю, открыты все источники древнего благочестия и облегчено их употребление**.
Законы - предмет благодарности. Они не составляют более открывков, разбросанных там и здесь, обретение которых стоило стольких трудов и давало столько поводов к злоупотреблениям, а соединены, слиты, можно сказать, в одно зерцало и представлены взору всех, да каждый видит и свои права и свои обязанности.
Воспитание юношества - предмет благодарности; ибо в основание его положено не легкомысленное мудрование ветротленной учености иноземной, а вера святая, нравы благие, древняя любовь к престолу и Отечеству.
Судьба низших классов народа - предмет благодарности. Мудрое правительство в самую последнюю хижину старается внести довольство и радость, свет необходимого познания и охоту к труду честному.
Слава отечественная - предмет благодарности. Где не отразилась она? И на высоте Арарата, и в дебрях Кавказа, и на берегах Дуная и Вислы, и в грозном блеске оружия, и в мирном подвиге наук, искусства и торговли.
Видите, сколько причин к благодарности! Между тем, мы указали только на одно то, что пред взором всех и каждого. - А сколько частных благотворных учреждений! Сколько мудрых узаконений и правил! Сколько градов восстановленных, путей новопроложенных, неправд посрамленных, благих подвигов, изведенных во свет!
Как же за все сие не возблагодарить Господа и, преклонив колена, не сказать: удивил еси милость Твою на нас, Господи, оправдав царствовати над нами возлюбленного раба Твоего, благочестивейшего монарха нашего!
Не можем после этого сомневаться и в том, чтобы сердце царево, столь благодвижное на все общеполезное, не обратило державного взора его и на сие святое место, да будет оно паки тем, чем было некогда, и чем судила ему быть десница Творческая, так давно его преукрасившая!
Святителю Христов, имени которого посвящен храм сей! Тебе угодно было ознаменовать место эти дивным ликом твоим: буди убо сам ходатаем за него у престола помазанника Божия, который, нося твое имя, любит подражать и твоим деяниям. Аминь.
* При Николае I в 1839 г. состоялось возвращение в Православную Церковь более миллиона православных Белоруссии и Польши, насильно удерживаемых до этого папским престолом в униатстве.,(Прим.ред.)
** В годы царствования Николая I в России был сделан огромный шаг для поддержки Православия: открыто или возобновлено 43 монастыря, в Москве в 1838 г.был заложен храм Христа Спасителя; еще в 1830 г. учреждена Алтайская миссия для просвещения инородцев - калмыков и татар, а на алтайский язык переведено Евангелие, чин богослужения и многие молитвы; в 1840 г. архимандрит Иннокентий (Вениаминов), чья огромная миссионерская деятельность среди алеутов, якутов и эскимосов заслуживает особых слов (он содействовал крещению почти 300 000 якутов!), посвящен во епископа Камчатского, Курильского и Алеутского; в 1841 г. в Православие из протестанства было обращено множество лифляндских латышей. Столь же плодотворно действовал Николай I в пользу Православной Церкви и на Востоке. (Прим. ред.)
Слово в день восшествия на престол благочестивейшего государя Николая Павловича императора и самодержца Всероссийского,[1854 г.]
Господь воцарися, да радуется земля. Господь воцарися, да гневаются дюдие(Пс. 96; 1. 98; 1)
Земля радуется, а люди гневаются; гневаются по тому же самому, почему земля радуется: яко Господь воцарися! О, люди, люди!
Так было во время святого Давида. Не то же ли самое и ныне? Господь видимо хочет воцариться над Востоком, омраченным прелестью Магометовою, и вся земля там, без сомнения, возрадовалась бы о том радостью велиею, -но люди прогневались, прогневались до того, что в безумии своем дерзнули стать против путей и намерений Божиих. Ибо что значит в существе дела нынешняя война, как не безумное покушение Запада против путей Промысла Божия? Господь исполнил намерение Свое наказать Восток за его неправды посредством железного жезла завоевателей мусульманских; этот жезл уже видимо премлоляется от самого употребления своего, и, в свою чреду, по суду Промысла, должен быть преломлен и повергнут на землю; а омраченные гордостью и своекорыстием сыны Албиона и Галлии возомнили, что они могут поднять этот жезл от земли и укрепить его снова на поражение несчастных собратий своих по вере. О, люди, люди!
Знаете ли, что ожидает подобных противников воли Божией? Это скажет нам тот же святой Давид. Вскую, - говорит он, - шаташася языцы, и людие поучишася тщетным; Предсташа царие земстии, и князи собрашася вкупе на Господа и на Христа Его... Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им. Тогда возглаголет к ним гневом Своим и яростию Своею смятет я... упасеши я жезлом железным, яко сосуды скуделъничи сокрушиши я. И ныне, - заключает святой Давид, - царие, разумейте, накажитеся, вси судящии земли... да не когда... погибнете от пути Праведного, егда возгорится вскоре ярость Его (Пс. 2; 1-2, 4-5, 9-10, 12).
Если бы вняли этому предостережению царя-пророка те цари и царицы, которые собрались ныне с воями своими против Господа и Христа Его! Само милосердие Божие видимо удерживало их от злочестивого предприятия, послав на воинство их пред началом самой брани лютую язву; они не вняли грозному гласу Божию, и еще, можно сказать, бичуемые бичом небесным устремились против святого дела, нами защищаемого. После такого упорства и нераскаянности остается с благоговением ожидать, как исполнится над ними угроза Давидова, или паче Божия.
Приметьте, братие, особенность сей угрозы. Прежде, нежели противники воли Божией сокрушаются жезлом железным, яко сосуды скудельничи... Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им. Не сказано: "накажет", "поразит" и тому подобное, а - посмеется... поругается. Это значит, что с неба на подобные покушения врагов наших смотрят так же, как мы смотрим на малых детей, которые идут против нас, поднимают на нас слабую трость или что-либо другое, что едва держат сами в слабых руках.
Мы смеемся над таким детским мужеством и храбростью, и еще иногда помогаем им одержать над нами некоторый успех, дабы более доставить себе удовольствия, ибо потом при одном грозном взгляде нашем, тем паче при наложении руки на голову, вся детская "война" обращается в ничто и оканчивается смехом, если не слезами самих противников. Так же, по выражению святого Давида, поступает Царь Небесный с земными возмутителями-противниками Своей воли. Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им.
Мы видели уже, братие мои, начало этого посмеяния свыше над противниками нашими; и еще увидим не раз, как они будут поруганы свыше же, кроме меча нашего, доколе не будут сокрушены в конец, яко сосуды скудельничи. О, все замыслы, все усилия человеческие прейдут, обратятся в ничто, яко же не сущая, а грозное слово Всевышнего, изреченное пророком Его, - не прейдет, не прейдет! Что привело нас к этим размышлениям? - День настоящий. Ныне благочестивейший государь наш восшел за двадесять девять лет пред этим на престол Всероссийский, и вместе с тем, яко первородный сын Святой Церкви, принял на себя обязанность быть хранителем и защитником святой веры и Православия. Видите, как верно исполняет он эту святую обязанность! Исполняет, вопреки всем враждебным усилиям Запада.
Мы на земле делаем и будем делать свое дело - стоять за Крест Христов. Господь ли не сделает там Своего (дела - ред.)! Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им! Аминь.
Слово в день Святителя Николая и тезоименитства благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского
Что собрало нас ныне в таком множестве в храм сей? - Мы собрались по причине двух светлых торжеств. Одно - в честь и память Святителя Христова Николая Чудотворца Мирликийского; другое - в честь августейшего монарха нашего, который носит имя этого Святителя. Сочетание торжеств прекрасное! Посему-то именно надлежало ожидать, что это сочетание уже будет не первое в истории нашей, и между тем оно первое и единственное! Поелику имя Святителя Николая с самого начала земли Русской было и есть в особенном всеобщем уважении всего народа русского, то надлежало ожидать, что оно будет нарекаемо над многими лицами из державного дома, что не один из носящих его взойдет на престол российский... И между тем - свидетелем вся история -доселе не было на этом престоле Николая! Казалось, что это имя, так всем любезное, как будто хранится под какою-либо печатью, которую никто не смеет вскрыть, никто из самых венценосцев не смеет дать сыну или внуку! Что значит это? "Дело случая", - ответят некоторые, а может быть и многие. За ними - кто бы они ни были - слепой случай, а мы обратимся к чему-нибудь "не слепому".
Восхожу мыслью ко временам первобытным, когда пути Промысла были очевиднее, самый голос природы слышнее, - и что нахожу? Нахожу, что в церкви патриархальной имена нарекаемые всегда означали будущие свойства и судьбу нарекаемых, ибо давались по прозрению свыше, которым обладали нарекающие. В последующие времена возможность нарекать имена таким образом начала оскудевать и, оскудевая, постепенно дошла до того, что уступила смыслу чистому, как говорят, а в самой вещи - весьма нечистому произволу. Дают имена, как случится, не заботясь притом ни о чем, как разве о благозвучии, не руководясь ничем, как разве родственными отношениями. Но первобытный закон имен не потерял сам по себе и никогда не потеряет силы выражать свойство и судьбу именуемых. Когда люди уклонились от него, ибо по нечистоте не могли держаться на высоте его, то он остался, можно сказать, в руках одного Промысла Божия.
Промысл Божий так обыкновенно управляет судьбой человеческой, что предоставляет полную свободу действовать людям; но где нужно, дает видеть перст свой, подобно художнику, который предоставляет составлять картину ученикам и по временам только прибавляет черты некоторые, чтобы не испортить картины.
Потому и при наречении имен действие Промысла может сказываться только в некоторых немногих случаях. Таковые случаи могут быть и бывают и в малых семействах, но тем паче в великих, - мы разумеем царства и народы. После того уже заранее можно сказать, что они будут разительнее, нежели где-либо, в державе Российской. Почему заранее можно сказать это? Потому что вся история ее ознаменована разительными действиями и знамениями непосредственного Промысла Божия.
Хотите ли доказательств? Вспомните имена: Владимир - кто более его овладел древним миром русским? Петр - кто более его был подобен адаманту несокрушимому для всех войн?
От этих и других размышлений, которых верность отдаем на суд всех и каждого, обратимся к предмету настоящего торжества и подведем его, так сказать, под общий закон. Что значит имя Николай? - Оно значит "победитель народов".
Теперь смотрите. - На кого? Во-первых, на Святителя Христова Николая. Смиренный пастырь Мирликийской Церкви прославляется пред всеми святителями, целыми народами. Какими? Не только чтущими имя Христово, но и неверными, даже теми, которые разрушали гроб и храм его и принудили святые мощи его совершить путешествие с Востока на Запад, как будто в знамение того, чтобы Запад, вспомнив древнее единство, паки обратится к Востоку.
Видите ли силу имени? Или, точнее сказать, силу Того, Кто нарицает, по выражению Апостола, не сущая яко сущая (Рим. 4; 17)?
Воззрим затем и на августейшего соименника Святителю. И что видим? Не видим ли подобного, то есть что сила имени отражается в судьбе того, кто носит имя? Имя победителя принадлежит большей части наших венценосцев, хотя не всем в равной степени.
Но скажите, кому более принадлежит имя "победителя народов"?
Прежде побеждали владык; в наше время надобно сражаться с народами...
(Не окончено).
Слово на день Святителя Николая и тезоименитства благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского
Имя Святителя Христова Николая есть имя всенародное, всероссийское, и таким сделалось оно не вчера только или третьего дня, а с первых веков христианства в Отечестве нашем. После того ожидалось естественно, что имя это будет часто являться на престоле всероссийском; между тем его не было до наших времен. Как будто невидимая рука удерживала от употребления сего преупотребительного в других отношениях имени; как будто ожидалось что-либо особенное, чтобы употребить его.
Наконец, вместе с монархом нашим это великое всероссийское имя взошло на престол Всероссийский! Кто был современником сего события, тот должен помнить, какая мысль и какое чувство пробегали тогда по всем умам и по всем сердцам истинно русским. Особенно чтимое и любимое имя казалось предвестием всего доброго и великого.
Время и опыт тотчас начали оправдывать событиями великое чаяние.
Самое восшествие его (царя - ред.) на престол Всероссийский проявило такие высокие и редкие качества души и сердца, что, обрадовав все Отечество, привело в удивление весь мир.
Восстает внезапно враг на Востоке, в надежде воспользоваться нашим кратким безвременьем; и что же? Едва, едва спасает свою избитую корону и скипетр под могущественной сенью того, против кого враждовал...
(Не окончено).
Слово в день венчания на царство благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, и в день основания города Одессы
По милости Божией, опять явились к нам два светлых празднества наших! Опять мы торжествуем день венчания на царство благочестивейшего монарха нашего и вместе с тем снова воспоминаем день основания и рождения богоспасаемого града нашего! Кто мог сочетать эти два события воедино? Един Тот, Кто нарицает не сущая яко сущая (Рим. 4; 17), Которому от века известны все дела Его и наши. Он восхотел, дабы мы в настоящий день радовались радостью не единою, а сугубою, не в пример, так сказать, всем прочим градам земли отечественной. Возблагодарим убо Господа и мы сугубым благодарением за сугубую милость, возблагодарим как за то, что Он продолжает хранить в здравии и крепости возлюбленного монарха нашего, так и за то, что Его же державной силой стоит неколебимо, высится, растет и процветает град наш!
Да, братие мои, есть чему порадоваться в настоящий день сердцу русскому о царе своем! Как светел и блистателен венец на главе его! Как благоуханно миро, излиянное на сию главу у престола Вседержителя! Сколько великих и славных начинаний, совершенных успешно во славу Божию и в честь России! Сколько препятствий, преодоленных то мужеством, то мудростью и разумом, то терпением и самоотвержением христианским! Недостанет целого дня, если бы захотели повествовать пред вами о том, что совершено великого и общеполезного в это единственное царствование... И теперь, в настоящую минуту, куда устремлены взоры целого света? Устремлены на скипетр монарха Всероссийского, от единого мановения руки которого зависит мир целого мира. И он ли нарушит его? Но что делать с ослеплением неразумного соседа, который, подобно малым детям, вращая в слабой руке своей детское оружие, думает, что он непобедим, и может безнаказанно попирать права единоверных братий наших? Что делать с завистью прочих народов, которым величие и сила России - как терн в оке, которые желали бы, чтобы эта сила была употребляема только на защиту их, и никогда - для собственной нашей чести и выгоды?
Если они забывают и не хотят знать, то он никогда не может забыть своего, что он есть слуга Божий в отмщение всем, творящим злое. Чтобы они ни делали, к чему бы ни обращались, - слово царя русского изречено и не прейдет. Мы получили то, что нам следует: луна не взойдет наверх Креста!..
Есть чему порадоваться в настоящий день сердцу и гражданина одесского о граде своем! Град сей не прожил еще жизни одного человека, и где неизвестно имя Одессы? Откуда не стремятся к подножию ее корабли иноземные? И чем служим мы странам дальним и ближним? Тем, что есть самого необходимого для человека - пищей! Град наш по всей справедливости можно назвать житницей народов. Посему-то на всем пространстве земли Русской нет града, который бы рос с такой быстротой, от благословения коего зависело бы благо стольких градов и весей. И будет расти и будет укрепляться, если Господь пробавит нам милость! И здесь-то корень силы и могущества града нашего! Кто может лишить нас сего природного нашего преимущества? Потому-то, радуясь за настоящее, мы можем радоваться и за будущее.
(Не окончено).
Слово в день рождения благочестивейшей государыни императрицы Александры Феодоровны, сказанное 1 июля 1851 г.
За пять дней [до этого] мы торжествовали светло день рождения благочестивейшего государя нашего; ныне не менее светло и радостно торжествуем день рождения благочестивейшей государыни. Так Промысл Божий в самом происхождении их на свет предуказал, что они как бы созданы друг для друга.
А двадесятипятилетнее (двадцатипятилетнее-ред.) царствование явило пред лицом всего света, что они произошли на свет для блага России. В самом деле, посмотрите на Дом царственный: не видимо ли, сами собою, идут к нему прекрасные слова Давида: Жена его яко лоза плодовита... сынове его яко новосаждения масличная окрест трапезы его. Се, тако благословится человек бояйся Господа (Пс. 127; 3-5)! Немало радостей было дано видеть России в продолжение предшествующих царствований: много веселил и утешал ее Петр Великий своими безпримерными подвигами, Елисавета - своею кротостью и человеколюбием, Екатерина - мудрыми учреждениями, Александр Благословенный - мужественным единоборством с Голиафом времен наших. Но ко всем этим радостям о настоящем всегда почти премешивалось опасение за будущее. Невольно смущала мысль: кто и как будет продолжать счастье России?
Ныне мы свободны от всех подобных опасений; ныне радость наша о благоденствии Отечества есть радость полная и даже сугубая, ибо мы можем радоваться не только за настоящее, но и за будущее. Почему? Потому, скажем опять словами святого Давида, что жена, сынове, даже внуки венценосной четы яко новосаждения масличная окрест трапезы их.
Уже одно попечение о таком благословенном семействе могло бы занять ум и сердце августейшей виновницы настоящего торжества, но, уподобляясь приснопамятной Марии, она восхотела быть не только матерью своего семейства, но и матерью всего Отечества, прияв под державную руку свою все вертограды воспитания, где образуются будущие матери семейств. Если бы в сих вертоградах сохранилось одно то, что было сделано для них чадопопечительной Марией, и тогда Россия обязана была бы вечной благодарностью благочестивейшей преемнице ее; но сколько новых улучшений и удобностей! Сколько знаков и доказательств, что августейшая покровительница их неусыпно помышляет о возведении их на самую последнюю высоту нравственного и вещественного совершенства!
Удивительно ли после того, если день настоящий, в который дано было нашей монархине увидеть сей свет, торжествуется везде, и особенно в управляемых ею вертоградах воспитания, - не по обычаю только и уставу, а от всей души и сердца? В сем случае любовь истинно материнская невольно и естественно вызывает любовь истинно детскую.
Какое утешительное зрелище было бы, если бы в настоящий день могли совокупиться воедино все образующиеся под мирным покровом монархини и едиными устами и единым сердцем возгласить молитву о ее здравии и благоденствии! Как отрадно было бы и для ее материнского сердца предстать ныне в каждом из вертоградов воспитания и сказать самой последней из питомиц: "И ты не забыта мною!"
Но если по плоти она удалена от нас, то по духу она с нами; и без сомнения, когда мы будем молиться о ней, и она молитвенно воспомянет нас.
Дадим же обет, как бы пред ее собственным лицом, - те, которые оканчивают поприще своего образования, - доказать нравами и делами, верой и терпением, что они не напрасно провели юность свою под ее высоким покровом; а те, которым предлежит еще идти по этому поприщу, - свидетельствовать свою любовь к ней прилежанием, послушанием и благонравием! Аминь.
Слово в день тезоименитства благочестивейшей государыни императрицы Александры Феодоровны, [1852-1854 гг.]
Богодухновенный писатель Книги притчей, желая в конце ее начертать образ жены, украшенной всеми совершенствами ее пола, чем бы вы думали, братие, начинает свое изображение? - Недоумением о том, скоро ли найдется на самом деле лицо, им изображаемое! Жену доблю, - говорит он, - кто обрящет, дражайши есть камения многоценного таковая (Притч. 31; 10).
Какой же радостью обрадовалось бы сердце мудреца Израилева, если бы ему дано было провидеть то, что совершается над возлюбленным Отечеством нашим! Здесь является не одна, а целый сонм доблестных жен, является не в низкой доле, где все, сколько-нибудь выходящее из среды, представляется необыкновенным, а на престоле, где и великому трудно не казаться малым. Каких доблестных жен не было на престоле или у престола России? Не восходя к временам древним, и так богатым в этом отношении великими воспоминаниями, здесь в продолжении одного последнего века видим Екатерину I, которая, обращаясь в лучезарном сиянии такого необыкновенного светила, каков был Петр Великий, умела не потерять своего блеска и быть для всех постоянно приметной. Видим Елисавету, которая, подобно радуге после туч, восходит на мрачном тогда небосклоне России, как бы в знамение того, что предшествовавшие царствованию ее бури посланы были Провидением для упражнения, а не для потопления корабля государственного, и что после них, вместе с нею, наступит продолжительное вёдро и благорастворение воздуха. Видим Екатерину, Вторую по числу, но несравненную по царственному величию и мудрости, у которой перо всегда спорило с мечом о победах, которой одного имени достаточно было вместо всех надписей на памятнике великому Преобразователю России. А сердобольная Мария, давшая великий пример, как, не будучи самодержавной, можно обладать и повелевать сердцами, как без побед и завоеваний можно усвоить себе всю область благотворения и наречь имя свое на всех человеколюбивых учреждениях? А кроткая Елисавета, умевшая создать для себя особый род дивного величия -царицы-христианки, блистающей глубокой преданностью Промыслу и самоотвержением более, нежели венцом царственным? - скажите сами, не это ли жены дивные и доблии, которых искал священный мудрец Израилев?
Что и ныне делаем мы, как не торжествуем тезоименитство жены царственной, служащей украшением своего пола? - Здесь должно оставить всякое витийство: рассмотрите сами Соломоново описание жены доблестной, сличите его с деяниями монархини нашей, - и вы увидите, что благословенное Отечество наше не только в своем прошедшем, но и в своем настоящем обладает тем, что венчанный мудрец Израилев едва надеялся обрести в будущем.
Доблестная жена, искомая Соломоном, первее всего окружена благословенным семейством, для которого она служит образцом. И много ли, скажите, на всем шаре земном домов царственных, которые могли бы сравниться в том благословении Божием со всеблагословенным Домом всероссийским? Семь сынов и дщерей царственных у нас - как семь ветвей в златом светильнике, который в храме Соломоновом всегда горел пред лицом Иеговы.
Доблестная жена, по Соломону, служит ко всеобщему уважению своего мужа (Притч. 31; 23). К венцу российского монарха что придать? - Между тем, монархиня наша, связуя собою два могущественные народа, без сомнения, служит немало к умалению страха в сердце врагов наших. К чему другому, как не к всеобщему уважению нашего Дома царственного служит и прекрасная картина семейственного мира, счастья и любви, постоянно видимая на престоле российском? А кто, после монарха, славным виновником ее, как не монархиня?
От жены доблей Соломон требует, чтобы благорасположение ее не ограничивалось одними кровными и присными, чтобы рука ее была отверста на помощь всякому бедствующему (Притч. 31; 20). У нашей монархини столько присных, сколько бедствующих. Поток царственных благотворении ее, изливаясь у престола, видимо течет по всем областям пространного Отечества, до последних пределов его. А сколько струй исходит невидимо! сколько орошений совершается неприметно! Жена Соломонова прилежит устройству своего дома (Притч. 31; 15). Наша монархиня не имеет нужды устроять благоустроенное; но взамен того ревностно содействует благоустройству обширного дома государственного, образуя под державным покровом своим многочисленные сонмы будущих жен и матерей, образуя не по началам токмо и нуждам века сего, но и по святым требованиям века будущего.
Наконец, и та черта жены Соломоновой, осуществления которой по видимому так трудно ожидать в жене порфироносной, - то есть что она, при всех высоких совершенствах своих, не забывает мирных домашних занятий своего пола (Притч. 31; 13), - и эта черта прекрасным образом осуществляется в нашей монархине. Кто не слыхал, и слыша не радовался, как она, истинно благочестивейшая, повергла плод трудов собственных рук своих к подножию новоявленного святителя и чудотворца Воронежского? Поступок, который в слух всего Отечества громко засвидетельствовал, что монархиня наша, будучи превосходной матерью чад своих и чуждых, есть в то же время истинная дочерь Церкви Православной.
После того, братие, я не думаю, чтобы мне нужно было много располагать вас к усердной молитве о здравии и благоденствии августейшей виновницы настоящего торжества. Истинные сыны Отечества давно все глубоко убеждены, что с жизнью ее соединено благоденствие царственного Дома и всего Отечества. Итак, поспешим прейти от словес назидания к слову молитвы, и произнести нашими устами то, что уже давно предначато вашими сердцами. Аминь.
Слово на день тезоименитства благоверного государя наследника Александра Николаевича, сказанное в храмовой церкви Ришельевского лицея 30 августа1854 г.
О Сыне Самодержца Небесного, возлюбленном Спасителе нашем, сказано в Писании, что самое имя Его есть как драгоценное всех услаждающее благоухание:Миро излияное имя Твое (Песн. 1; 2). Подобное к утешению нашему в настоящий день можем сказать мы и об августейшем имениннике, благоверном государе, наследнике престола Всероссийского, ибо одно имя его напоминает собою все, что было в древних и новых временах между людьми великого и доблестного, благого и ободрящего: миро излияное имя твое!
В самом деле, нисходим ли в глубь отдаленных веков, в самый древний мир языческий, - там под именем Александра (Македонского - ред.) сретает нас юный герой, который необыкновенными деяниями и доблестью своею наполнил всю вселенную, в немногие годы успел переменить лицо едва не всей земли, казался многим превыше естества человеческого, и самой рановременной кончиной своей дал повод и случай к образованию целых новых царств и владений.
Останавливаемся ли вниманием на временах средних, - здесь под именем Александра (Невского - ред.) находим в собственном Отечестве великого человека другого рода, который умел не только быть героем на поле брани и поражать врагов, но и забывать свое мужество и смиряться для блага Отечества; который служил отрадой для народа своего в самую тяжкую годину потери государственной независимости и успел заслужить уважение самых притеснителей его - монголов, по кончине которого потому со всей справедливостью на всех краях Отечества говорили: "Закатилось солнце земли Русской!"
Возвращаясь затем к временам ближайшим и недавним с радостью видим пред собою Александра Благословенного, с его примерной твердостью в отражении нашествия на Россию повелителя галлов и с ним двадесяти языков, с его мудростью и благоразумием в сонме царей, среди предводительства против общего врага целых народов, с его неистощимым великодушием, которое не умело отмщать врагам своим иначе, как благодениями.
Вот кто является нам в дееписаниях - чуждых и наших - под именем августейшего именинника нашего! Как не сказать после того и о нем, что самое имя его есть яко миро излияное?
Хотя это миро еще находится теперь, можно сказать, под печатью и не отверсто к облагоуханию всех и каждого, но по свойству мира оно не могло не дать себя почувствовать многим.
В -самом деле, обоняла уже воню мира сего Россия, слыша, как будущий наследник престола, еще в самых юных летах, был внимателен к изучению всех полезных знаний, и особенно тех, которые преимущественно потребны для благоуспешного управления царством; как в истории судеб народных останавливали внимание его, радовали и умиляли его особенно те события, в которых проявляется благость и милосердие, великодушие и самоотвержение на пользу общую.
Еще более обоняла это миро Россия, взирая с утешением и радостью на картину семейного счастья, которым, при благословении Божием, умел окружить себя августейший наследник престола, когда пришло к тому время; ибо если к кому, то к нему со всей силой можно приложить слова святого Давида: Жена его яко лоза плодовита... сынове и дщери его яко новосаждения масличная окрест трапезы его (Пс. 127; 3-5).
Обоняла воню этого мира Россия, слыша, как будущий повелитель царства проникнут уважением и любовью к своим августейшим родителям, и что это чувство не умалилось и тогда, когда он сам соделался главою семейства.
Обоняла воню этого мира Россия, зная, с какой неутомимостью будущий отец Отечества печется о воспитании всех будущих защитников Отечества, с какой горячностью сорадуется их успехам, как охотно входит в нужды не только их собственные, но и семейств их. С радостью из всех краев России текут под кров воспитания благородные отрасли благородных родителей, зная, что во главе сего воспитания стоит тот, кому верой и правдой должны служит некогда воспитываемые.
Обоняла воню этого мира Россия, слыша, что будущий распорядитель судеб ее, приседя в совете августейшего родителя своего, отличается не одним постоянным вниманием к делам царственным, но и зрелостью своих мыслей и суждений, проницанием в самое существо дел и предприятий с их последствиями. Обоняла, наконец, Россия воню этого мира, постоянно слыша, что господствующее качество наследника царева есть кротость нрава и благость сердца, - те боголюбезные свойства, которые влекут к себе сердца людей и в частном быту, тем паче на престоле, и низводят на человека и дела его благословение Небесное. Такова воня мира, еще находящегося, как я сказал, под печатью. Придет время, когда печать снимется, и миро, по выражению Писания, пролиется - миро излиянно. О, каковое благоухание должно распространиться тогда по всем краям Отечества! В то время и не имущие еще чувств, обученных долгим учением (Евр. 5; 14) и опытом, не замедлят рещи с невестою Соломоновою: влеки нас, вслед тебе в воню мира твоего течем(Песн. 1; 3)! Аминь.
Слово на день тезоименитства благочестивейшей государыни императрицы Александры Феодоровны, сказанное в Одесском кафедральном соборе 23 апреля 1855 г.
Как много должно было измениться с кончиной почившего в Бозе монарха нашего! (Николай I скоропостижно скончался 18 февраля 1855 г.) С ней переменилось число и значение самых торжественных дней наших: одни из них возвысились, другие умалились, иные переиначены в своем характере.
К числу последних принадлежит день настоящий. Священная торжественность его не возвысилась и не умалилась, но получила новое какое-то умилительное значение. Доселе мы освящали празднованием день сей как день тезоименитства возлюбленной монархини нашей, августейшей супруги самодержца Всероссийского; отселе он будет освящаем молитвой - как день Ангела порфироносной вдовы и матери осиротевшего семейства царского. Достоуважаемо было лицо монархини, когда она восседала на престоле одесную августейшего супруга своего; не менее священно, и вместе с тем умилительно, будет лицо ее на том же престоле острану сына монарха. Трудившись так постоянно и усердно для блага России в качестве Богом венчанной супруги, престанет ли она благотворно действовать на судьбу ее в качестве порфироносной матери?
Если что могло бы воспрепятствовать тому, то разве одна слабость состава телесного и недостаток сил, ибо этот крин райский подвергся изнеможению от самого обилия цвета и плодоношения своего для счастья России. Но опыты непрестающей духовной деятельности, являемые столько лет среди самой немощи телесной, особенно же тот истинно христианский и потому истинно великий и твердый дух, с которым монархиня сретила неожиданную кончину супруга своего, показали всему свету, что и над нею, по ее искренней вере в Господа сил, сбылось отрадное слово Апостола, что в то самое время, когда внешний и плотяной человек... нашизнемогает, внутренний и духовный силой благодати обновляется и становится более крепким (2 Кор. 4; 16). В самом деле, кто мог ожидать, что она, немощная, явится у смертного одра супруга своего не с безотрадной горестью, а как некий не возмутимый ничем земный ангел, имеющий сопроводить его в вечность? Как трогательно приготовляет она его к принятию Святых Таинств Церкви! С каким присутствием духа услаждает для него своей чистой любовью горечь последних болезней рождения в жизнь вечную! С какой покорностью Провидению приемлет она жребий оставаться на земле, тогда как душа и сердце ее парят за отходящим к Небу!
Зрелище столь же невиданное, как и трогательное! Пред лицом смерти мы видим эти два существа в расположении духа, подобном тому, как они шествовали некогда под святой аналой венчальный и снова вопрошающими друг друга о любви. В то время они соединяли земную судьбу свою навеки; теперь они же соединяются снова повторением того же обета на всю вечность. И что служит предметом и целью этого вновь повторяемого союза и, можно сказать, таинства? Уже не счастье собственное и личное, а благо Отечества, счастье России.
В книгах Царств читаем, как великий поборник и учитель народа израильского Илия во время преставления своего на Небо оставил преемнику своему в звании пророческом, Елисею, чудотворную милоть свою, в знамение имеющего почить на немсугубого духа пророчествия. Не погрешим, если позволим себе сказать, что и наш венценосный поборник земли отечественной и Православия, отходя в мир высший, оставил супруге своей, как некую милоть, пример своей живой и непоколебимой веры в Бога, да возымеет и она дух сугубой любви к Отечеству, то есть уже не за себя токмо единую, но и за него. "Ты будешь жить для них!" - вещал он умирая. Этими священными словами венценосная вдова как бы посвящена в великое звание сердобольной матери и августейшего семейства, и всего осиротевшего Отечества.
О, этот священный завет будет исполнен верно! Жившая для блага России доселе не престанет жить для сего же блага и отселе, пока Владыка жизни не воззовет ее самую от земли.
Наше дело и наш долг, братия мои, усердными молитвами привлекать свыше силу и крепость на царственную подвижницу, да при помощи всевосполняющей благодати Божией горсть муки и малый чванец елеа (3 Цар. 17; 14) сил естественных не оскудеют в ней на исполнение ее нового, великого и святаго предназначения - заменять собою с венценосным сыном своим почившего в Бозе монарха.
Царю царствующих и Господи господствующих, Которого неисповедимой, но, без сомнения, премудрой и всеблагой волей воззван от нас возлюбленный монарх наш, услыши молитву смиренных раб твоих, и аще не до конца прогневан еси грехами нашими, то да явится знамение милосердия Твоего к нам в продолжение дней и в укрепление сил августейшей матери Отечества! Да придет в исполнение над нею и завет отшедшего к Тебе супруга ее, и всеобщее желание России, и Твое собственное слово, глаголющее: яко един поемлется, а другая оставляется (Мф. 24; 40-41). Аминь.
Слово по возвращении из Москвы после присутствия на короновании их императорских величеств, сказанное в Одесском кафедральном соборе 28 октября 1856 г.
По возвращении из царствующего града мы ни разу еще, братие мои, не побеседовали с вами пастырски о том великом событии, которое там совершилось. Между тем душа наша доселе преисполнена разных впечатлений от виденного и слышанного там. Поелику же краткая повесть о том может доставить вам радость и послужить в общее назидание, то мы и предложим ее ныне вам вместо всякого обыкновенного поучения.
Итак, по разлуке с вами мы снова увидели древний первопрестольный град наш и подивились множесту его златоверхих храмов, из которых одних может составиться город не меньший нашего, а еще более с радостью подивились набожному расположению его жителей, их истинно русским нравам и обычаям. Какое там всеобщее и неподдельное усердие к святыне! Какая пламенная любовь к Отечеству! Какая искренняя преданность царственному Дому! Какая вера в величие и святое предназначение России! - О, да будет и преизбудет над тобою, богоспасаемый град, благословение Божие! Не напрасно именуешься ты сердцем России, в тебе струится чистая кровь, могущая оживлять все тело. Стой же непоколебимо со святыми твоими храмами и нетленными в них мощами угодников Божиих, стой, как русский Арарат, на котором среди самых всемирных треволнений всегда может найти себе безопасное пристанище ковчег Русского Православия и русского духа!
Посетили мы в первопрестольном граде и те два пресловутых кладбища, которые, вместо успокоения почивающих там усопших, смущали собою доселе только живых, едва не по всей России отвлекая чад Православной Церкви от лона матери своей и утверждая, в упорстве против святой власти ее, прежде отпадших. Давно ли эти места служили во всеобщий соблазн и укор для русского духа и нравов, составляя собою некие твердыни для противников истины? Теперь, как бы воссиявшему весеннему солнцу особенной благодати Божией над ними, лед ожесточения растаял, и явилась свежая нива, удобная к приятию семян здравого учения; теперь там вместо вековой вражды водворилось благое начало единства с Церковью Православной и взаимной любви Христовой, так что те, которые составляли собою вековую язву на теле Церкви, скоро могут составить одно из лучших ее украшений. Да услышат сие все и между нами недугующие доселе духом сечения и удаления от Святой Церкви и, подражая доселе неразумно старейшим столичным собратиям своим в недобром, да возревнуют подражать им и в возвращении на путь правый, перестав, вместо Богом устроенного и хранимого ковчега - Церкви Вселенской, самочинно созидать свои малые неблагословенные ладьи, опрокидывающиеся и потопляющие седящих на них при первом порыве ветра.
Видели мы потом в первопрестольной столице сонм избранных сынов Отечества, которые из всех сословий и со всех концов России стеклись для присутствия при священнейшем короновании того, кто по самому сану своему есть отец Отечества. Какой величественный и достоуважаемый сонм! Тут во всей силе видно было, что значит русский смысл и взгляд, русский опыт и дальновидность, особенно - русское сердце и чувство! Какого добра нельзя ожидать от подобного совокупления талантов и мудрости народной? На челе каждого было видно, что все собранные пламенеют чистой любовью к царю и Отечеству, и готовы на все подвиги и жертвы, - только бы стояла непоколебимо Святая Церковь, только бы цвела и благоденствовала Россия, только бы возвышался и укреплялся престол царский!
Видели мы в то же время и избранный сонм сынов иноземных, которые по гласу повелителей своих явились для приветствия от их имени самодержца Всероссийского в день торжественного венчания его на царство. Каждый из них старался блистать светом своей страны и своего народа, из которых многие, как ведаете, велики и славны; но этот соединенный и усиленный свет нисколько не затмевал собою величественное сияние солнца русского.
Несмотря на недавность и ожесточенность прошедшей брани нашей едва не с целым Западом, ни у кого из них, ни на лице, ни в устах, не было следов прежней вражды. Думаем, что ее не было теперь ни у кого из них и в сердце, ибо за что было враждовать против нас и прежде? - Только дух тьмы и злобы мог кознями своими смутить на время так неожиданно и глубоко великую семью народов христианских. Но после нашей истинно великодушной готовности к миру, который нужен был еще более для них, нежели для нас, самые недоверчивые и мнительные должны были убедиться, что мы не те, какими представляли нас зависть и лукавство, что мы не враги, а блюстители и друзья всемирного порядка и спокойствия.
Видели мы во всей полноте наш августейший Дом царственный и, взирая на эту священную полноту, на стройность, любовь и благолепие, в нем царствующие, невольно приводили себе на память слова святого Давида, изображающие благословение Божие над домом человека богобоязненного: Блажен муж бойся Господа... Сильно на земли будет семя его... слава и богатство в дому его... Жена его яко лоза и плодовита... сынове его яко новосаждения масличная окрест трапезы его (Пс. 111; 1-3. 127; 3-4). Осуществление такой богоначертанной картины отрадно сретить и в хижине; тем вожделеннее и поучительнее для всех была она на престоле.
Наконец, мы удостоились быть при совершении самого священнейшего коронования августейшего монарха и супруги его, и молитвенно участвовать в оном. Ах, братие, что было видимо и слышимо тут, - после того нет уже, мне кажется, что можно бы видеть и слышать более величественного на этой земле, в нашем мире человеческом. Остается только уготовлять себя к видению и слышанию того, что превыше земли и людей...
Как светел и блистающ был на главе монарха тот венец, который, как сами знаете, устроен не годами, как у других народов, а целыми веками; устроен из многочисленного собрания венцов разных царств и княжений!
Как величествен и лучезарен был в деснице монарха тот скипетр, по манию которого движется столько миллионов подданных, направляется в действиях своих столько народов и племен!
Как видимо тверда и несокрушима казалась в шуйце его та держава, на которую уже столько раз опирались среди всесветных колебаний спокойствие и порядок всемирный!
Какой обширной являлась на раменах его порфира, которая должна осенять собою семь морей и тысячу градов, служить убежищем для всякого обремененного судьбой!
Взирая на царя нашего, венчанна и превознесенна, можно было с уверенностью обратиться не к России токмо, но ко всей вселенной со словами Песни Песней:изыдите и видите царя нашего в венце, имже венча его мати его -Православная Церковь Всероссийская, в день обручения его - с народом своим, в день веселия сердца его (Песн. 3; 11)!
Но особенно умилительны были в том торжественном священнодействии три минуты.
Первая, когда благочестивейший государь, приступая к принятию венца прародительского, в слух всей Церкви произнес святой Символ веры Православной. Это был Константин Великий, произносящий исповедание веры в слух Собора Вселенского!
Вторая разительная минута - когда монарх, увенчанный уже и облеченный во все утвари царского сана, преклонил, подобно последнему из подданных своих, колена пред Царем царствующих и возгласил смиренную молитву о даровании ему "духа премудрости и разума, воеже судити людем своим в правду, духа силы и крепости, воеже хранить, строить и возвышать благоденствие боговверяемой ему державы Всероссийской". Это был юный Соломон, пред лицом храма испрашивающий в молитве у Бога отцов своих мудрости правительственной!
Третья, самая священная минута, - когда самодержец по окончании литургии, отложив знаки царского величия, в единой порфире приступил, подобно новокрещенному, к помазанию святым миром для приятия даров Святаго Духа, и вслед затем - ко Причащению Божественных Тайн, для укрепления себя на подвиг царственный. В сии минуты он весь был благоговение, весь -смирение христианское, весь - страх Божий.
По самому свойству служения моего много видел я всякого рода причастников Святых Тайн, но никогда не зрел подобного умиления в причащающемся. В лице помазанника, казалось, соединялась священнотаинственно вся Россия. У многих из предстоящих потекли из очей слезы. От избытка чувств я едва не забыл, что мне надлежало послужить после Причащения омовению уст и рук державных. И совершая сие потом, я невольно мыслил: тако измовенный невидимо благодатию не требуетдругого омовения: есть бо весь чист (Ин. 13; 10).
Говорить ли затем пред вами о радости и восторге окружавшего храм народа, когда боговенчанный Помазанник, исшед из храма, как ангел Божий, явился пред ним, одеян и преукрашен всеми знаками сана державного? От звука церковных кампанов в Кремле сотрясается не воздух только, а самая земля, но и сей поражающий звук был не раз заглушаем громом восклицаний народных.
Рассказывать ли вам о той благости, с которой боговенчанный царь во все продолжение великого торжества своего обращал лицо свое ко всем, великим и малым, богатым и нищим? Каждый видел и чувствовал, что сердце его готово было объять любовью всю Россию, доставить радость всему страждущему, изгнать навсегда с лица земли Русской все печали и бедствия.
К сказанному разве присовокупить единое. На утрие дня венчального, когда все вокруг престола гласило славу боговенчанного, и вся Россия, в лице представителей своих, спешила с приветствиями пред лицо своего самодержца и супруги его, приемля оное в ряду иерархов и от меня, яко пастыря страны сей, о чем, думаете вы, между прочим благоволил он провещать мне?
О том, что это был последний день нашего южного Севастополя... Скажите сами, не подобно ли это тому, как Богочеловек среди самой славы Фаворской беседовал некогда с Моисеем и Илией о Голгофе (Лк. 9; 31), бывшей тогда для Него еще впереди, а теперь - для нас - уже пройденной?..
Таковы, братие, впечатления, изнесенные, без сомнения, не мною одним из первопрестольной столицы во все края России. Не имея возможности быть свидетелями происходившего там, вы, однако же, сами заранее могли судить о том уже по чрезвычайному потоку милостей, тотчас истекших на всю Россию от престола царева; и, без сомнения, с радостью заметили господствующую в сих милостях черту милосердия, эту боголюбезную добродетель, которая наиболее уподобляет царей земных Самодержцу Небесному. Еще ближе могли судить о том же по любвеобильному, можно сказать, четверо-евангельскому гласу признательности царской, простертому к четырем областям многострадальной страны нашей, и, в особенности, - по тем беспримерным словам, в которых с таким преизбытком отеческой милости ублажен и возвеличен град наш...
После того, обнимая единым взором все прошедшее, что остается нам, братие и сограждане, как не пасть в благодарности пред Царем царствующих, и словами молитвы церковной возгласить: "Благодарим Тя, Владыко и Господи, яко, наказав нас кратким бывшия печали посещением, се изобильно исполнил еси радостию и веселием сердца наша, оправдав над нами царствовати возлюбленного раба своего, благочестивейшего государя императора Александра Николаевича"! Аминь.
V.СЛОВА И РЕЧИ ПРИ ИЗБРАНИИ НА ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДОЛЖНОСТИ И ПРИ ОТКРЫТИИ ОБЩЕСТВЕННЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ
Речь Святейшему Правительствующему Синоду ректора Киевской Духовной Академии, архимандрита Иннокентия, при наречении его во епископа Чигиринского, сказанная 18 ноября 1836 г.
Святейшие отцы, и богомудрые пастыреначальники и представители Святой и Православной Церкви!
Когда нарекают имена младенцам, то нарекаемые ответствуют нарекающим их - или молчанием, или слезами. Может быть и для меня, который рад бы обрестисямладенцем о Христе, может быть и для меня при настоящем наречении моем приличнее были бы не слова, а или благоговейное молчание, или слезы.
Что мне сказать достойного слуха вашего? Благодарить ли за избрание? -Но святое дело сие выше благодарности человеческой, и если может быть в этом случае благодарность, то одна - делами благими, а не словами красноречивыми. Признаваться ли в немощи? В ней признавались и лучшие меня; а моя немощь без признания давно известна каждому из вас. Обещать ли усердие и верность новому званию? Но без твердой решимости быть верным ему не надлежало бы касаться и прага сего святилища. Ищу и не нахожу слова, достойного слуха вашего!
А слезы? - Они готовы сами собою, при одной мысли о том, что я приемлю на себя с новым именем и званием. Я должен отделиться от сонма собратий моих по званию и стать на крылах орлих; что, если стоя на них, не буду уметь вознестись желанием над всем дольним и парить непрестанно чистой мыслью к Солнцу правды? Я должен приять в руки светильники, дабы осенять светом Христовым Церковь Христову; что если свет этот, осеняя многих, не отразится во мне самом и не озарит собою лепоты тех благих дел, за которые, видя их, все прославят Отца Небесного? Я должен буду возложением рук низводить благодать освящения на самых служителей алтаря и соделывать их чрез то самих способными к освящению многих; что если сия благодать будет преливаться через меня, как преливаются потоки вод через землю каменистую, не делая ее саму плодоносной? Этой-то мысли ужасались Киприаны и Афанасии; от нее-то плакали Василии и Григории; она-то заставляла убегать от избрания Златоустов.
А я, недостойный, стою здесь теперь и ничтоже вопреки глаголю!! -Не глаголю, подобно им, но, Бог свидетель, чувствую не менее их свое недостоинство; не глаголю потому, что признание немощи моей уже не раз касалось слуха вашего. Паче же Ты Сам, Господи, зрел и зришь, что я имел в виду не златое седалище пастыреначальничества, а Крест и гроб Твой святый, -что мысли мои как доселе привитали, так и отселе будут привитать там, где Ты положил за всех нас душу Свою.
Если вопреки желанию - быть поклонником Гроба Христова, я соделываюсь теперь сопастырем стада Христова, то меня побуждает вступить на новый путь сей не перемена прежних мыслей и намерений, не виды плоти и крови, а глас монарха, - тот державный глас, в котором от юности привык я слышать глас Самого Бога; побуждает милостивое определение о мне сонма пастырей Церкви, ваше определение, святейшие отцы, в котором обыкло проявляться для всей Церкви российской изволение Самого Духа Всесвятого, невидимо вас руководящего; побуждает неожиданное для меня дарование мне возможности вместе с новым званием моим быть, по мере слабых сил моих, еще сколько-нибудь полезным тому вертограду наук, от которого возникли все вертограды отечественные, и в котором возрастал я сам; побуждает, наконец, к принятию нового звания мысль, что путь всякого христианского пастыря, где бы ни пролегал он, если идет верно, то ведет прямо к Иерусалиму Небесному, и что самый жезл, который восприиму я, как в древние времена Церкви бывал, так и ныне может быть жезлом не только благочестивого пастыря, но и благочестивого странника. Одно должно бы удержать меня от принятия сего жезла сопастыреначальничества - немощь моя. Но я слышу слово пророка: дерзай, - говорит он Иерусалиму, - ибо утешит тя нарекий тебя (Вар. 4; 30). Уподобляя и себя не в достоинстве, а в немощи Иерусалиму, и будучи наречен ныне о имени того же Господа, осмеливаюсь укрыться со всеми недостатками своими под сень его утешительного слова пророческого и восприять дерзновение Иерусалимово. Некое мановение к этому я имею уже в том, что, вопреки ожиданию, должен был явиться лицу вашему для принятия благодати освящения от целого сонма верховных пастырей Церкви Российской. Твердо верую, что возложением толиких рук, которыми освящены едва не все святители Церкви Российской, дополнится моя духовная скудость, уврачуется моя духовная немощь.
О силе этой-то веры иду сотворите волю монарха благочестивейшего, -не именем токмо, но и делами; иду сотворите волю вашу, споспешники Божий, паче же иду сотворити волю Твою, Боже! Ты нарицаешь не сущая яко сущая, и глагол Твой не возвратится тощъ. О, да не возвратится, молю Тя, он тощ и от меня, недостойного! С новым именем да восприиму новые силы. Да буду и пребуду, благодатью Твоею, верным провозвестником и нельстивым истолкователем святого слова Твоего, непостыдным совершителем и нелицеприятным раздаятелем святейших Таинств Твоих; да буду и пребуду неуклонным последователем веры и духа мужей апостольских, твердым и недоступным хранителем живоносных заповедей и преданий Святой Православной Восточной Церкви; да буду и пребуду пастырем не именем токмо, но и делом! Удостоив меня ныне стать со дерзновением пред лицом Церкви земной, сподоби, Господи, стать непостыдно и пред лицом Церкви Небесной, и приять некогда из собственных уст Твоих наречение одним из тех имен, которые никтоже весть, токмо приемляй (Откр. 2; 17). Более сего не желала и не желает душа моя, а я - раб Твой отныне и до века!
Речь по случаю открытия в городе Харькове Детского приюта, сказанная 1 июля 1843 г.
Редкое душевное наслаждение дано иметь нам ныне: в один и тот же день два торжества* * - торжество просвещения и торжество человеколюбия! О, если бы свет наук всегда оставался в таком тесном и приискреннем соединении с теплотой любви христианской! Не то было бы с людьми, не то было бы и с науками! Нашему особенно граду давно приличествовало явить пример такого благотворного союза просвещения с человеколюбием. Между тем, оставив далеко назади себя всех сверстников своих на поприще умственного образования, он, как бы из опасения не взять верха над ними и в других отношениях, доселе медлил вступить на поприще общественной благотворительности. И вот, как бы в вознаграждение прошедшей медленности, мы начинаем теперь поприще человеколюбия таким делом, которое в других местах служило уже как бы венцом разных учреждений человеколюбивых. Явный знак, что и у нас не замедлят появиться подобные учреждения, совершенно уже, как известно, созревшие и в уме благопопечительного начальства, и в сердце благочестивых жителей града сего.
Между тем, в ожидании этого самый первый плод любви христианской посвящается детям: первенство во всех отношениях совершенно приличное! Ибо какой возраст, более детского, имеет нужду в благопризрении и руководстве отеческом? Равно от какого возраста благопризренного, благосохранен-ного и благонаправленного можно ожидать наиболее благих последствий в будущем, как не от детского? Что эти малые птенцы увидят и услышат здесь, что займут отсюда, то останется с ними на всю жизнь, с ними же пойдет по сотням домов и хижин, сообщится более или менее самым родителям их, старшим братьям и сестрам и над всеми окажет благотворное влияние. Сия-то, без сомнения, мысль одушевляла тех, которые с таким христианским усердием пеклись о приведении к бытию этого учреждения; сия же самая мысль подвигла на обильное приношение в пользу его руку воина-героя, который, веселив Отечество в незабвенную годину 1812 года, подвигами необыкновенного мужества являет теперь, что для христолюбивого сердца его столь же близки и сродны бескровные подвиги веры и любви христианской (Граф Орлов-Денисов своими значительными пожертвовавшими преимущественно и содействовал к устроению в Харькове Детского приюта). Сия же мысль да подкрепляет и вас, которые приняли на себя святую обязанность заменять собою для каждого из этих птенцов отца и мать. Зная вас, мы уверены, что обязанность эта будет выполнена вами и по-отечески, и по-матерински. Если бы, впрочем, когда-либо на сем новом поприще человеколюбия встретили вас и затруднения, то вспомните тогда любвеобильные слова Спасителя, вещающего: не возбраняйте детям приходить ко Мне (Мф. 19; 14), Ангелы их... выну видят лице Отца... Небесного (Мф. 18; 10). Вспомните и скажите самим себе: Ангелы Божий не оставляют детей, им вверенных; мы ли оставим? - скажите так самим себе, и утешитесь. Ибо что может быть в вашем положении отраднее той мысли, что ваше попечение о детях вместе с вами разделяют самые Ангелы Божии! И будьте уверены, что эти незримые сотрудники ваши не забудут вознаградить вас за все труды ваши в то время, когда вы явитесь туда, где без чистоты и незлобия детского невозможно войти в Царствие Божие.
Вам, юные дети, собственные родители ваши скажут и внушат, как должно вести себя здесь. А между тем, как ни юны вы, сердце ваше, думаю, уже говорит вам теперь, что с вами произошло что-то необыкновенное и весьма благое, что вы делаетесь предметом нежного попечения для тех людей, которые чужды вам по всем отношениям, - кроме веры и любви о Христе. Ибо кто дал вам этих вторых отцов и матерей? - Един Отец Небесный.
Ангелы ваши умолили Его о вас; Он подвиг сердца тех, в которых обрелась способность к тому, и вот, над вами простерся покров любви, под которым вы будете находить неоскудеваемую пищу не только телу, но и душе вашей. Возблагодарите же Господа за дарование вам таких вторых отцов и матерей, и прилежанием, кротостью и послушанием поспешите обрадовать и возвеселить тех, кто, кроме вашего совершенства и успехов, не ожидают и не ищут за свои труды и жертвы никакой другой награды на земле. А мы, радуясь от всей души о насаждении этого малого по виду, но великого по плодам вертограда любви христианской, и здесь не усомнимся молитвенно возгласить то же, что, по уставу Святой Церкви, привыкли возглашать во храмах наших: "Призри с Небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей, и утверди и, егоже насади десница Твоя!" Аминь.
Слово по случаю присяги дворянства Харьковского пред избранием из него лиц на должности по Харьковской губернии, сказанное 25 сентября 1843 г.
Собравшись во храм сей для произнесения пред Богом клятвенного обета в том, что предлежащее дело избрания будет совершено вами со всем вниманием и беспристрастием, как того требует важность его для всей страны нашей, вы, по всей вероятности, предполагаете и от нас услышать теперь что-либо о том же самом предмете. И думаете, может быть, что мы будем убеждать вас быть верными своему долгу и беспристрастными в суждении о достоинстве лиц, вами избираемых. Простите великодушно, если мы не поступим сообразно чаянию вашему, и скажем, что причиной этого - вы сами. В самом деле, зная вас, почитаем подобные убеждения вовсе не нужными, тем паче, что при этом случае, в ограждение от всех слабостей и искушений, будут стоять на страже Крест и Евангелие Спасителя. Возможно ли, чтобы из мужей столь почтенных отважился кто-либо играть неразумно своей клятвой и призывать всуе имя Того, в деснице Которого небо и земля, время и вечность, жизнь и дыхание наше? И в каком деле? - Где собственная честь и польза каждого требуют беспристрастия и добросовестности. А если бы, паче чаяния, нашелся такой недостойный человек в сословии столь почтенном, то мы скорее расположены молиться о нем, яко о погибающем, нежели думать, что наше слабое слово может произвести над ним чудо обращения. У нас нет такого слова; есть только слезы для оплакивания подобной потери совести.
Чем же мы займем внимание ваше в минуты столь священные? Пользуясь редким случаем всеобщего собрания вашего (ибо где можно увидеть вас в такой совокупности?), мы намерены пастырски побеседовать с вами о некоторых весьма нужных предметах, и высказать пред вами несколько мыслей и чувств, которые давно лежали у нас на душе. Надеемся потому и от вас быть выслушанными не с одним хладным вниманием рассудка, а и с чувством сердца, убежденного в том, что с ним говорят от сердца же, по искреннему желанию добра и пользы общей. И, во-первых, примите здесь, у престола Божия, благодарность за то усердие ко храмам Божиим, свидетелями которого были мы среди пастырских странствий наших по градам и весям во многих местах. Дух наш радовался, видя, как многие из вас умеют употреблять блага земные во славу верховного Раздаятеля всех благ. Да ведают таковые, что они своим попечением о доме Божием упрочивают надолго благосостояние собственных домов своих. Ибо Тот, Которому покланяемся мы, яко Господь всяческих хотя не имеет нужды в наших дарах и приношениях, но тем не менее со благоволением взирает на любящих святыню дома Его, и за ревность о благолепии его обещает милость и благословение не только самим попечителям, но и всему потомству их. Пример того - святой Давид, о котором за его любовь к дому Божию сказано пророком, что сынове его сядут до века на Престоле Его.
После того нельзя не пожелать, чтобы благой пример некоторых нашел себе подражание у всех, и всего скорее у тех, кому, судя по их состоянию, остается только принять решимость, дабы выйти из злополучного разряда людей, нерадящих о святыне дома Божия. И в этом отношении, признаюсь, я не могу понять, как, имея средства создать или обновить дом Божий, можно оставаться праздным зрителем его развалин или безобразия!.. Где же в таком случае благородство духа и крови? Где образование и вкус? Где даже радение о своей чести? Ибо по чему первее судит о владельце селения всякий - и приходящий, и исходящий? Не по храму ли Божию? Не найдет никто странным, если у владельца селения нет чертогов пышных; но всякий подивится и осудит, увидев храм Божий, оставленный в небрежении. - И не у этого ли храма лежит целый ряд предков, трудами которых стяжано все благосостояние владельца? Не под сенью сего ли храма будет почивать и прах того, кто теперь так безрассудно оставляет его без внимания?
Вместе с храмами да соделаются предметом попечения вашего и их священнослужители! - Вы не можете не чувствовать, какую великую жертву приносят они своему званию, отрекаясь от всех видов честолюбия мирского и заключаясь на всю жизнь в тесном кругу обитателей своего селения. Не можете не знать, с какими трудностями и усилиями сопряжено добросовестное исполнение обязанностей духовного сана и везде, тем паче по селениям, и как мало за все это вознаграждения в нашем мире для священнослужителя, каким стеснениям подлежит самый домашний быт его. Кому же облегчить это столь же священное, как и тяжелое иго обязанностей пастырских, кому усладить эту горечь звания, как не владельцу селения? И много ли требуется для того? Может быть двадцатая, или тридцатая, даже пятидесятая часть против того, что иждивается нередко на предметы, вовсе не нужные.
Здесь опять мы должны обратиться с благодарностью от лица Святой Церкви к тем из вас, которые поняли важность этого предмета, и делают со своей стороны для священнослужителей все, для них возможное. Они же первые видят и плод этого образа действий, видят в усердии священнослужителей к исполнению дел своего звания, видят в благочинии служения церковного и совершения Таинств христианских, видят в благонравии и степенности поселян, назидаемых словом и примером своих пастырей. Но что препятствует и всем прочим владельцам вступить в столь естественное и благотворное отношение со священнослужителями их церкви? - Некоторые недостатки некоторых священнослужителей? Мы первые готовы пролить слезы о их падениях; но, братие мои, не должно ли вспомнить при этом о печальном положении священнослужителя - быть непрестанно окруженным, с одной стороны, крайними нуждами, с другой, - непрестанными соблазнами и искушениями? Кто знает сие положение (а вам ли не знать его?), тот вместо ропота и осуждения скорее будет удивляться, как не много еще такого, за что можно винить служителей Церкви! Как сила духа и веры может торжествовать в них над непрестанными нуждами, лишениями и соблазнами! И сколько прекратится недостатков, сколько уцелеет талантов, если вы примете сердечное участие в положении служителей алтаря! Обеспеченные в своем внешнем состоянии, облегченные в исправлении своих обязанностей, введенные в ваш круг, нашедшие между вами лучший образ времяпрепровождения и отраду душевную - они скоро обрадуют вас такими совершенствами, которых вы, может быть, и не подозревали в них. С уверенностью говорим таким образом, потому что опыт некоторых из вас же давно готов подтвердить все это. Дабы не показалось кому-либо, что мы занимаемся в настоящие минуты только непосредственно своими и своим, поспешим прейти к собственному положению вашему, которое - Бог свидетель! - не чуждо нам ни в каком отношении.
Утешительно видеть, что воспитание детей составляет для вас одну из важных и любимых обязанностей. Но для успеха в деле, как известно, мало того, чтобы заниматься им усердно; надобно еще уметь заниматься, как должно. Если в каком случае ложный путь не может привести к желанной цели, то в деле воспитания. Спрашивается: можно ли назвать истинным путем при воспитании, когда дитя, вопреки природе, без всякой особенной нужды отторгается, во-первых, от сосцов матерних и воздоенное чуждым млеком предается потом всецело во власть воспитателей иноземных? Когда раздружаясь таким образом от колыбели не только с языком и нравами отечественными, но и с самым семейством, приучается к такому образу мыслей, чувств и жизни, который, может быть, и не худ, - только не для нас, - а на берегах Сены или Темзы?.. Но такое несчастное воспитание, к сожалению, до того сделалось господствующим, что воспитанный иначе почелся бы от многих за человека невоспитанного. Посмотрите на воспитываемого таким образом: ему не более десяти или двенадцати лет, и он знаком уже с языком галла и тевтона; в уме его много понятий и познаний, которые видимо превышают его лета и даже здоровье; но, вместе с тем, он не умеет еще положить на себя крестного знамения и произнести необходимых для христианина молитв; не видел доселе большей части священнодействий церковных; не знает, как назвать по-русски многие предметы, самые родные и необходимые; всем видом своим похож на иностранца; едва не с презрением смотрит на все, его окружающее, и мечтает уже о том, чтобы, улучив возможность, стремглав нестись за пределы Отечества. Скажите сами, чего можно ожидать от такого воспитания не только для Церкви и Отечества, но и для отца и матери? Думаете ли, что дитя из чуждых сосцов иссосет приверженность к своим родителям? из иноземных уст выучится любить Россию и свой край? что посредством лепетания на непонятном для окружающих его языке обоснуется душевный союз между будущим владетелем и владеемыми? Знаем, почтенные слушатели, что можно сказать против подобных советов и замечаний; но мы предлагаем их не для состязания и не в виде правил безысключительных, а, главным образом, для того, чтобы остановить на этом важном предмете внимание ваше. Собственный здравый смысл каждого из вас должен определить, что в сем отношении нужно изменить, или оставить как есть, что должно прибавить, или убавить. В побуждение к тому не можем, однако же, не указать вам на горький плод превратного воспитания, который со слезами должны вкушать теперь некоторые из отцов и матерей, вам небезызвестных.
От меньшего семейства вашего прейдем размышлением к большему семейству - вашему же. Так называем мы, и надеемся, никто из вас не станет против этого названия, - круг людей, вам подвластных. Не сему ли большему семейству вашему меньшая семья ваша обязана всеми выгодами своего состояния? После того не должно ли по всей справедливости ожидать, что взаимное отношение между этими двумя семействами будет состоять не из подчинения только одного власти другого, а и из взаимной любви, услуг и уважения? Тем паче, не должно ли предполагать, что неравенство между владетелем и владеемыми не прострется до той резкой и неестественной противоположности, смотря на которую можно подумать, что род человеческий произошел не от одного прародителя и не одинаковое имеет предназначение, когда одна часть его, и притом самая большая, осуждена по видимому лишаться всего, все терпеть, всему и всегда служить, а другая - несравненно меньшая, уполномочена как будто свыше пользоваться трудами других, все иметь, всем располагать и делать с подобными себе, что захочет?
Но скажите сами: много ли сделано доселе, дабы эта злополучная противоположность не бросалась в глаза всем и каждому? Сто раз, вероятно, было думано и соображено у многих, как усовершить свое хозяйство, возделать поле, очистить луг, ввести у себя новую отрасль промышленности, усилить или переиначить прежнюю; но подумано ли у этих же людей хотя раз основательно о том, как соразмерить собственное состояние с состоянием владеемых? как последним преподать необходимые понятия, которых требует в них человечество? как оградить их нравственность? предохранить и восстановить здоровье? как успокоить старость, призреть сиротство, доставить утешение на одре болезни, как предать самые останки умерших общей матери - земле? Где же после того будут плоды того образования, к которому мы все так стремимся? Ужели они выразятся в том, что мы будем воспитывать и облагораживать огромные стада бессловесных животных, а сотни тысяч разумных собратий наших, их воспитывающих, будем оставлять в состоянии бессловесных? То ли величие духа, когда чертоги наши заспорят высотой с окрестными горами и наполнятся всякого рода драгоценными безделками, а хижины подвластных нам будут походить на убежища зверей и не иметь у себя света Божия? Тот ли вкус, когда мы, не переводя дыхания, станем следить на зрелище (в театре -ред.) за отчаянными извитиями голоса, рук и ног лицедеев, и останемся без очей и ушей при виде горького жребия подручных нам, при стонах старца, которого силы истощены на полях наших, при вопле сирых, которых отцы провели всю жизнь в служении нам?
Не суетное желание витийствовать приводит нас, почтенные слушатели, к этим противоположностям и сближениям, а чистая любовь к человечеству и искреннее усердие к собственному благу вашему... Ибо в ком же человечеству иметь голос за себя, как не в служителях того Бога, Который самое высшее доказательство Своего величия явил в том, что положил за всех нас на Крест душу Свою? Ужели и вам слышать уроки и напоминания касательно обязанностей ваших к подручным вам только на зрелищах из уст лицедеев, и никогда не услышать этого у престола Божия, из уст служителей Церкви? Вы клянетесь ныне соблюдать правду, а мы клялись соблюдать и возвещать ее! Да будет же день сей началом не избрания только некоторых из вас на некоторые должности, но возобновлением для всех и каждого священной обязанности - служить человечеству в лице подвластных вам! Этого ожидает от вас страна наша, Отечество, монарх и Святая Церковь! Аминь.
Речь при открытии в городе Харькове благотворительного Общества для бедных, сказанная 2 марта 1844 г.
Итак, прошедший год был плодоносен у нас не на полях только и нивах, а и в душах и сердцах человеческих! - Какие из плодов духовных лучше плода милосердия и любви христианской? И вот, сей драгоценный плод в продолжение года собирается нами уже в другой раз! (В том же году в Харькове был открыт Тюремный комитет)
Благодарение Господу! Отныне град наш будет отличаться не одними науками и торговлей, как былЪ прежде, а и благотворительностью общественной. Хвала и честь тем, которые возревновали украсить его этим святым отличием! Благодарность и вам, почтеннейшие сочлены нового общества, которые с таким усердием поспешили явиться на новом поприще благотворения при первой вести о его открытии! Мы уверены, что в вашем любвеобильном сердце достанет мужества христианского на препобеждение всех трудностей, которые могут встретиться вам на этом поприще. А между тем, позвольте мне предложить вам несколько мыслей, могущих служить к подкреплению вашей деятельности.
Как обыкновенно смотрят на занятия благотворением? Как на подвиг для благотворителей и как на милость для благотворимых. Конечно, это подвиг и милость; но для кого милость? для одних ли благотворимых? Нет, - и для благотворителей, и еще более для благотворителей, нежели для благотворимых!
На этой-то важной истине хотели бы мы остановить ваше внимание, почтеннейшие члены нового общества, ибо очевидна великая разность, если труждающийся в благотворении будет почитать его за милость только для благо-творимого, или когда будет уверен, что это милость и для него самого. В последнем случае самая любовь к себе должна побудить его к деятельности неослабной.
Но точно ли благотворение есть благодеяние благотворящих самим себе?
Это столь же верно, как несомненно то, что благотворение есть средство к изглаждению своих грехов пред Богом, есть источник самых чистых наслаждений душевных; есть надежнейшее приготовление себя к небесной жизни за гробом. Раскроем эти мысли подробнее.
Кто может сказать о себе, что он чист и прав пред законом правды небесной?Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1 Ин. 1; 8). Те, которые ущедрены дарами счастья, еще более других подлежат разным соблазнам, среди которых теряется чистота духа и совести.
Не благодеяние ли в таком случае иметь всегда в готовности средство к искуплению своих вольных и невольных грехопадений? Но благотворение именно есть такое искупительное средство. Мы не осмелились бы утверждать этого без ясного свидетельства о том слова Божия. И свидетельства эти рассыпаны по всем книгам Священного Писания. Возьмем один разительный пример. Навухудоносор, царь вавилонский, видит сон, в котором под образом древа, осужденного на посечение, указана ему его собственная участь. Казалось, вся надежда потеряна; но является пророк и говорит, что есть еще средство отвратить казнь. Какое средство? - Благотворение и милостыня! Се, совет мой, - вещает пророк. - Грехи твоя милостынями искупи и неправды твоя щедротами убогих (Дан. 4; 24). Приметьте самое выражение пророка: искупи.
В делах земных нередко говорят с сожалением: "если бы то или другое можно было купить деньгами!" Вот, можно купить деньгами не какую-либо тленную вещь, а милость Божию и собственное спасение! Поспешайте же искупать грехи свои вы, которые ущедрены дарами счастья, поспешайте, доколе не посечено древо, доколе вы не восхищены туда, откуда нет исхода, где уже нет искупления, [и] должно будет воздать до последнего кодранта (ср.: Мф. 5; 26).
"Но таким образом, - подумает кто-либо, - может войти в рай самый нераскаянный грешник, обладающий богатством". Не беспокойся, возлюбленный! Если он войдет в рай, то войдет раскаянный. Откуда возьмется раскаяние? - От дел человеколюбия. Коль скоро грехолюбивый богач сделается человеколюбив воистину (а мы и не признаем того за человеколюбие, что [если] он с холодностью, мимоходом, бросит бедным горсть серебра или меди), то престанет быть жестоким и к самому себе, не станет более губить своей души грехами. Живая любовь к ближнему непременно приведет за собою истинную любовь и к Богу; а в чьей душе вселятся сии два ангела света, там не место уже греху и страстям.
Судите после того, можно ли благотворение ближним нашим не назвать великой милостью для самых благотворителей, коль скоро оно есть надежнейшее средство к искуплению наших грехов пред Богом?
Но добродетель эта, как мы сказали, есть вместе источник самых чистых и высоких удовольствий душевных и средство к нашему нравственному усовершенствованию.
В самом деле, ужели нам почитать за удовольствие только то чувство, которое происходит от роскошной трапезы, от великолепных чертогов, от пышного убранства, от богатой прислуги, от рассеяния и забав мирских? Ужели в душе нашей нет способности вкушать сладость невещественную, доставляемую благой совестью и благими делами? Но в благотворении ближним сокрывается неиссякаемый источник наслаждений душевных. Как отрадно для сердца, когда малолетние и беспомощные сироты находят в вас отца и матерь! Когда болящие воздвигнуты вами с одра болезни или успокоены на ложе смертном! Когда преклоняющаяся к земле старость подъемлет за вас дрожащие руки к небу! Когда неопытная юность вами отведена от бездны разврата и поставлена на путь правый! В этом именно великая награда для тех, которые не только жертвуют от избытков своих на помощь ближним, но и сами лично приемлют труд оказывать им эту помощь. Может быть, сердце, привыкшее к шумным радостям мирским, не вдруг раскроется для ощущений этих невещественных утех, - но раскроется! Лучи благотворения, в повторенном действии их, не слабее лучей солнечных; скорее или медленнее, но растопят лед душевный, обнажат почву сердца, проникнут в глубину души, изведут семена добра, в ней сокрывавшиеся, заставят возникнуть цветы благих мыслей и чувств, обратят их в плод и соделают способными к питанию внутреннего человека. Опыт доказывает, что люди самые рассеянные, начав заниматься делами человеколюбия, даже случайно и не по влечению сердца, с продолжением времени, обращались от рассеяния к занятию самими собою, делались способными ко всему доброму, получали возвышенное направление мыслей и чувств, сдружались с неизвестным им дотоле духом веры и благочестия, оставляли худые навыки, переменяли свое поведение, становились истинными христианами.
Сказать ли еще одну мысль? Самое наслаждение благами земными получит новую цену от упражнения в благотворительности. Получив их большей частью при самом рождении, не испытав никогда бедности и лишений, не находя никогда препятствий к удовлетворению не только истинных нужд своих, но и суетных прихотей, обыкновенно думают, что такое счастливое и независимое положение есть как бы естественное человеку, не видят причины радоваться своему состоянию и благодарить Промысл Божий. Совсем другое чувство возникает в сердце, когда знакомятся ближе со всеми видами бедности человеческой. Тут открывается, до чего может простираться и до чего доводит человека недостаток в самом необходимом; тут познается, от каких они состоянием своим избавлены горестей и искушений; тут потому научаются быть благодарными к Провидению, судившему поставить их в этом, а не другом состоянии. После того не вправе ли мы опять сказать, что благотворение есть благодеяние для самих благотворителей - как источник чистых наслаждений душевных, как средство к собственному самоусовершенствованию?
Наконец, в благотворении заключается самый благонадежный способ приготовления себя к будущей жизни на небе. Да, братие мои, как бы ни было кому-либо из нас хорошо на земле, но мы все здесь - гости, которым завтра-послезавтра надобно возвращаться домой. С чем мы пойдем и что понесем туда? С нашими познаниями о вещах земных? - Они там не нужны. С нашими титулами и стяжаниями? - Для них там нет места. Все, что мы делали для времени (земной жизни - ред.),должно будет остаться у порога вечности, а с нами пойдет одно то, что превыше времени и тления. Что это такое? Вера и добродетель, и первая из добродетелей - любовь христианская. Ее-то потому самому должно более всего укоренять в душе и сердце, дабы, явившись в Небесное Отечество, не оказаться там чужестранцами в языке и нравах наших.
Но какой лучший для того способ, как не упражнение в делах любви и милосердия? Воззрим на Ангелов - что они суть все, как не служебные духи, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение (Евр. 1; 14)? Весь собор Ангелов, можно сказать, есть "общество благотворителей" для бедного рода человеческого! Посему, вступив на поприще благотворения, вы вступаете на путь ангельский! Идя по нему неослабно, вы еще на земле придете в таинственное содружество с Ангелами, которые не преминут оказывать вам самим помощь и услуги, подобные тем, которые вы будете оказывать бедным братиям своим; тем паче в час смерти не забудут вознаградить вас за ваши труды и попечения о них.
И Ангелам ли только уподобляется душа человеколюбивая? Она сближается с Самим Спасителем своим, Который есть первый и последний Человеколюбец, Вождь и Глава всех труждающихся во благотворении ближним. Если у кого, то у Него [ли] не окажется недостатка в средствах к вознаграждению нас за всякое дело человеколюбия?! Он, если то заслужим, может благословить нас всем, чего желаем, и на земле: и успехом на поприще служения общественного, и крепостью сил телесных, и благими чадами и верными слугами, и уважением людей добродетельных, и усмирением людей враждебных, и удалением от нас искушений, и дарованием сил на перенесение их, если они для нас нужны и полезны. Тем паче, как отрадно будет, явившись пред Него там, в вечности, иметь возможность сказать: "Господи, не имея других добродетелей, я тщился, по крайней мере, подражать любви Твоей, служил по возможности бедным братиям моим, - да явится убо и надо мною, недостойным, безприкладное милосердие Твое!" Аминь.
Слово по случаю присяги дворянства Харьковского перед избранием из него лиц на различные должности в Харьковской губернии, сказанное 25 сентября1846 г.
Радуемся духом, братие мои, видя вас после трехлетней разлуки снова собранными во храме сем; радуемся и благодарим Господа, находя вас целыми и невредимыми, с прежними силами и новым, без сомнения, усердием ко благу общему. Настоящее собрание ваше тем приятнее и для вас и нас, что в продолжение минувшего трехлетия целая страна наша не представляла собою никаких особенных причин к печали общей: грады и веси наши ограждены были миром и тишиною; поля и нивы наши благословлялись постоянно обилием плодов земных; труды рук и промышленности нашей находили справедливых ценителей даже между отдаленными иноземцами; самые перемены воздушные почти не разноречили с желаниями и потребностями нашими, - кратко сказать, земля и небо были к нам так милостивы и благосклонны, как нельзя было и ожидать, судя по нечистоте рук и сердец наших.
В дополнение ко всему этому, око власти предержащей видимо обратилось на край наш особенным образом. Нужды и потребности наши не только усмотрены во всей их обширности, но, принятые к сердцу, соделались особенным предметом попечений и дум державных. Уже предначата система действий, которая, в полном развитии ее, освободив нас от огромной тяжести, нас подавлявшей, должна облегчить собою для края нашего все прочие тяжести общественные. Вскоре и град здешний, яко средоточие целой страны, явит на себе следы новых попечений о нем власти предержащей.
После этого теперь чреда, явно, за нами самими. В соответствие обстоятельствам, для нас видимо благоприятствующих, не подобает ли и нам явить новое усердие и новую готовность ко всему благому и общеполезному? И мы уверены, что почтеннейшее дворянство харьковское, уразумев важность настоящего времени, не замедлит доказать, что где идет дело о благе общем, там оно умеет забывать все свои частные виды и выгоды.
Предстоящее вам избрание на должности достойных лиц из среды вас будет первым опытом сего и вместе свидетельством, возросли ли мы до той высоты душевной, с которой можно не только видеть лучшее, но избирать его, не только избирать, но и удерживать в силе. С этой стороны дело сие, само по себе нисколько не новое, получает новое и особенное значение, и вы, при всей свободе мнений ваших, будете подлежать за него сугубому отчету. Пред кем? -Во-первых, пред своей совестью, которая тем строже должна судить вас, чем менее вы зависимы в этом случае отвне, и чем более имеете побуждений быть внимательными к своему делу; во-вторых, пред Церковью, которая, напутствуя вас молитвами, ограждая клятвой, имеет все право надеяться (ждать - ред.) от этих средств плода и действия; наконец, пред мнением общественным, которое, признавая вас первыми представителями страны нашей, по тому самому от вас первых ожидает того, что требуется для блага сей страны.
И что же более требуется для этого блага, как не избрание лиц достойных на должности общественные? Чего не будет в руках таких лиц? И оправдание невинных, и наказание виновных; и честь и достояние каждого гражданина; и мир и безопасность общественная и частная; и участь вдов и сирот, и самые последние заветы тех, которые от судов человеческих прешли на Суд Божий. Можно ли после того легкомысленно смотреть на выбор таковых людей? Можно ли не употребить всех усилий ума и воли на то, чтобы избранием достойных на несколько лет упрочить суд правый по всей стране родной?
Еще бы извинителен был в этом случае просмотр (недосмотр - ред.) какой-либо, если бы дело сие сопряжено было с трудностями. Но какая трудность? Людей достойных между вами так немало, что стоит токмо не смежать очей, чтоб видеть их. Самый образ избрания так облегчен, что благо края, можно сказать, зависит от одного мановения руки вашей. И дела столь легкого и вместе столь важного по своим последствиям для вас же не сделать надлежащим образом? Это было бы верх неразумия и безчувствия. Посему-то мы не хотим даже убеждать вас к этому; ибо всякое убеждение в таком случае отзывалось бы сомнением о собственном вашем достоинстве, а мы далеки от сего.
Скажем одно: время, почтенные избиратели, показать не словом, а делом, что мы не только, подобно малым детям, готовы забрать в свои руки все права и отличия, но и способны, подобно мужам, употреблять во благо те, которые имеем; время явить, что мы возвышены над собратиями нашими не одной породой или случаем, а и высотой мыслей, чувств и действий; время престать играть необдуманно благосостоянием не только чуждым, но и собственным.
Сделав свое дело как должно, вы во всяком случае можете покойно оставаться каждый под смоковницей своей, в полной уверенности, что ваши представители не воздремлют, ниже уснут, храня покой общий. В противном случае, при каждом слухе о неправедном действии избранного цами в вашем сердце будет отдаваться горький упрек: "он избран - и мною!" Аминь.
Речь пред избранием из дворянства судей для Санкт-Петербургской губернии
Жатва убо многа, делателей же мало (Мф. 9; 37)
Вы не удивитесь, почтенные слушатели, что служитель слова почитает за долг в настоящие минуты привести вам на память эту печальную истину и полагать ее в начало своего собеседования с вами. Собравшись в храм сей, дабы пред алтарем Всемогущего испросить благословение и помощь на дело, от которого зависит благоденствие целой страны, вы поступили бы вопреки цели настоящего собрания, если бы возомнили услышать здесь одно приятное и, вместо назидания ума, исправления сердца, потребовали только занятий для воображения и пищи для чувств. Не в эти торжественные минуты и не с этого священного места слышаться словам ласкаяния и мирского витийства; здесь должна вещать любовь к человечеству; теперь должен быть слышан голос одной истины!
Что же говорит любовь к человечеству? Что жатва убо многа. - В самом деле, в мире человеческом, среди обществ гражданских, на поле жизни общественной, между нами и собратиями нашими весьма много предметов для деятельности и усердия друзей человечества; много доброго и полезного, которое еще не совершено и даже не начато; злого и вредного, которое еще не искоренено и даже не обуздано; много талантов и сил, которым не дано еще надлежащего направления, и может быть, места; худых навыков и страстей, которые не находят себе никакой преграды и даже меры; много предрассудков и заблуждений, почитающихся непоколебимыми и священными; похвальных учреждений, не исполняемых в должной силе; священных прав, не признаваемых или попираемых невежеством и своеволием. Самые законы своей многочисленностью и разнообразием не представляют ли богатой жатвы для благоразумия и опытности законоведов? Самое правосудие не есть ли нива, требующая для возделывания своего рук чистых и трудолюбивых? Жатва убо многа, -так говорит любовь к человечеству.
Что вещает истина? - Что делателей мало. В самом деле, как немного тех неизменных друзей человечества, которые, быв призваны на общественное служение ближним, подвизались бы для блага других так, как бы оно было их собственное! Как невелико число тех благих делателей, которые из любви к правде готовы были бы жертвовать всеми личными выгодами, не знали бы побуждений выше святого чувства долга, наказаний страшнее бесчестия, наносимого пороком. Невзирая на гордость века, хвалящегося просвещением и человеколюбивыми правилами, явление истинных доблестей душевных, черты действительного великодушия и бескорыстия, к сожалению, еще столь редки, что им радуются, как некоей драгоценной находке: радость правильная, но небезпечальная, дающая разуметь, как мало людей, поступающих так, как бы всем и всегда поступать надлежало.
Жатва убо многа, — многа, делателей же мало, — мало!
Вы не будете спрашивать, почтенные слушатели, почему теперь именно повторяется в слух ваш сия печальная истина, и для чего обнажаются перед вами некоторые недостатки жизни общественной, которые сокрывать от нареканий во многих случаях есть священный долг любви к Отечеству. Ваше сердце, без сомнения, уже сказало вам, что все это делается потому и для того, что теперь в ваших руках возможность если не совершенно переменить печаль сию на радость, то растворить ее радостью. - Целая страна ожидает от вас делателей; от одного слова, одного знака согласия или несогласия вашего может зависеть, чтобы они были благие и достойные: какой благоприятный случай доказать на опыте благородство души вашей, ваше усердие к Отечеству! Какая драгоценная возможность без всякого труда, без малейшего пожертвования оказать важную услугу человечеству!
И каждый из вас, почтенные слушатели, без сомнения, намерен поступить в этом случае так, как повелевает рассудок и совесть. Отличнейшие из сынов Отечества не принесут в жертву своим выгодам благоденствия соотечественников; мужи совета и силы явят самым делом, что они превыше обыкновенных слабостей и недостатков; главные исполнители воли монаршей оправдают великое доверие, им сделанное, не употреблять во зло прав, им данных; верные чада Церкви Христовой докажут чистотой поступков своих, что в открытом для всех училище Иисуса Христа лучше научаются любить правду и человечество, нежели в малодоступных лабиринтах земной мудрости.
Но почтенные слушатели, не забудем притом, что самые благие намерения, самые чистые и усердные желания, по слабости природы нашей, часто остаются без исполнения (ах, как бы род человеческий был счастлив, если бы исполнилось на деле все, что когда-либо замышляемо было к его совершенству!). То же самое может последовать и с настоящим вашим желанием избрать достойных слуг Отечеству: оно может не принести всех плодов, если не будет приложено надлежащего попечения о том, чтобы непременно исполнить преднамереваемое.
Чувствую, что вы готовы предупредить меня вопросом: "В чем должно состоять это попечение? От чего ближайшим образом зависит исполнение наших благонамерений в настоящем деле?" Совершенно уверен, что вы желаете знать это именно для того, чтобы исполнить в точности познанное. Но это такие вопросы, на которые всего лучше может и должна отвечать вам собственная ваша опытность и усердие к пользам Отечества. Служитель слова может при этом случае для руководства указать только на главные средства, ведущие к вашей цели, и не более как указать; подробное разумение этих средств, способ их употребления опять, по необходимости, предоставляется вашему благоразумию. И, во-первых, почтенные слушатели, если когда, то в настоящие дни прилично и нужно вам воскресить в памяти своей все, что мудрыми самодержцами нашими, и особенно великой законодательницей, сказано мудрого о должностях гражданских; должно представить в уме своем со всей ясностью их происхождение, цель, свойство и дух, влияние на благо граждан, самые злоупотребления, которым они подлежать могут; и таким образом повторить, как сказать, весь великий и священный урок законоположения и чиноначалия гражданского, памятуя, что в нем заключается источник благоденствия целого Отечества, родов настоящих и будущих. Нет нужды, что предмет этот давно известен каждому из вас: о законах человеческих, когда они начертаны мудростью и человеколюбием, можно сказать то же, что сказано царем Израильским о Законе Божием: широка заповедь... зело (Пс. 118; 96),-широка по самой букве, еще пространнее по духу!
Посему (надо - ред.) обращаться к ним как можно чаще, размышлять о них и углубляться в дух их, дабы самому исполниться их духом, - [то] полезно для самых опытных законоведов. Ум истинного патриота всегда найдет в них новую, приятную пищу для своего размышления; сердце истинного сына Отечества при занятии ими никогда не оскудеет новыми чувствами благодарности к мудрым законодателям, уважения к законам и учреждениям отечественным -любви к своим согражданам. Напротив, невнимание к этому предмету неминуемо и скоро порождает предрассудки, весьма много препятствующие успешному избранию в должности. Так, мысль о неважности низших должностей, и что они ниже достоинства многих лиц, - эта ложная и вредная мысль откуда родилась, как не от невнимания к духу законодательства отечественного? - Чем питается и поддерживается, как не явным незнанием этого важного дела? Ибо, не говоря уже о том, что между всеми должностями существует крепкий и тесный союз, вследствие которого самые высшие должности не могут быть хорошо исполняемы, когда худо исполняются низшие, - где начинается великая цепь судопроизводства? Именно там, где начинается лествица должностей - внизу! Значит, первые звена оной цепи, всегда более или менее тяжкие для подсудимых, связываются и возлагаются на сограждан людьми, стоящими на самых низших степенях чиноначалия гражданского. Как притом связываются? - Известно, что от начала судопроизводства, по самому существу своему, во многом зависит от личного усмотрения, благоразумия и благонамеренности судии. Значит, неважными почитаются именно те должности, которые, если позволено употребить еще сравнение, составляют первые пружины в великой машине судопроизводства, от движения которых (не столько притом механического, сколько произвольного) начинается движение целой машины, от правильного - правильное, от худого - худое!.. Как после того назвать такое мнение, как не предрассудком? И можно ли предрассудку быть неосновательнее и опаснее?
Вместе с этим предрассудком падает и та ложная мысль, что некоторые должности ниже достоинства лиц. Не любовь к человечеству, не усердие к Отечеству родители этой мысли, а гордость житейская. Конечно, безрассудно было бы унижать каким бы то ни было образом истинные заслуги и достоинства; долг признательности повелевает не обязывать к новым усилиям, не требовать новых опытов самоотвержения, не налагать новых тяжестей на тех, которые без требования, сами по себе, уже сделали более многих, и чрез то возвысились над многими. Но если бы по каким-либо важным причинам пал жребий скромного служения и на высшее лицо, то по самой высокости своей оно приимет его, ничтоже сумняся. Не низко быть выше должности; низко по своим действиям быть ниже ее; гораздо важнее должность украшать своим лицом, нежели самому украшаться должностью. Что сделало бессмертным Петра Великого? Не то ли наипаче, что он любил так часто оставлять свое величие, дабы сокрывать его в прохождении самых низших степеней общественного служения? И для вельмож российских не новое и необыкновенное дело низходить, по примеру своих монархов, с высоты состояния своего на скромное служение человечеству. Но, препирая предрассудки, я едва не забыл, что говорю пред собранием, в котором по всей вероятности нет и тени этих заблуждений ума слабого и детского; что нахожусь во храме, который в ужасную годину искушений для Отечества был свидетелем, с какой готовностью для блага Отечества забывалась разность званий, заслуг и отличий; что беседую с мужами, из которых многие, без сомнения, самым опытом доказали, что они твердо помнят слова Своего Спасителя:иже хощет быти первый, да будет всем слуга.
Не продолжим, почтенные слушатели, нашего размышления о важности должностей гражданских; обратимся к тому, что должно быть предметом вашего внимания в лицах, имеющих удостоиться избрания.
Блюститель законов правосудия, страж тишины и порядка, споспешник благоденствия общественного представляется мне лицом столь важным, что я недоумеваю, как в кратких словах изобразить пред вами все качества, нужные ему для успеха в своем служении. Мне кажется, что нет ни одного душевного совершенства, которое надлежало бы в нем почесть излишним, ни одного недостатка, который бы мог быть в нем, не обезображивая его. Обращаю ли внимание на ум судьи? - Не могу иначе представить его, как украшенным полезными знаниями, особенно знанием прав Божеских и человеческих, обычаев, совершенств и недостатков своей страны; одаренным той прозорливостью, пред которой не смеет явиться лукавство, той рассудительностью, которая никогда не смешивает слабости с преступлением, недальновидности со злым намерением, без труда узнает, что принадлежит к существу дела и что в нем случайно; той неутомимостью, для которой нет другого предела деятельности, кроме совершенного открытия истины. Взираю ли на сердце судьи? - Тотчас нахожу, что в нем - самое лучшее жилище для всего доброго и возвышенного; ему надобно быть чувствительным для различения голоса правды от обаяний ласкательства; благородным, дабы презирать корысть и возноситься над страстями; нежным, чтобы сострадать бедствующему человечеству; мужественным, чтобы противостоять нечестию и соблазнам веры, не трепетать пред лицом сильных. Воображаю ли себе характер судии? - По необходимости воображаю его важным без надмения и презорства, прямым без строптивости, твердым без упорства и своенравия, кротким и снисходительным без слабости. Поставляю ли себя мысленно свидетелем всего поведения судьи? - Он постоянно является предо мною человеком возвышенным, который среди всех попечений о земном благоденствии своих сограждан никогда не забывает, что есть блаженство небесное, вечное, к которому мы все предназначены; старается о соблюдении правды человеческой особенно потому, что она есть подобие, хотя слабое, правды Божественной; взирает на служение ближним, как на некое священнодействие и служение самому Богу, - словом, человеком благочестивым.
Знаю, почтеннейшие слушатели, что это идеал, редко осуществляемый на опыте и, может быть, никогда во всей полноте. Но я и представил его не со всей полнотой, и отнюдь не для того, чтобы вы применяли к нему со всей строгостью каждое лицо, вами избираемое. Это значило бы и для меня, и для вас забыть ограниченность природы нашей, которая такова, что самые возвышенные умы, самые чистые сердца не изъяты от слабостей и недостатков. Довольно, если образец истинного судьи будет в уме вашем; если вы по возможности будете сообразоваться с ним при избрании, тем паче избегать того, что ему противоречит. Вы сами, без сомнения, заметили, что в этом образце есть три черты, совершенно необходимые в каждом судье, - это: здравый ум, честность души и усердие к вере. Судья без благоразумия и нужных сведений есть то же, что кормчий без хорошего зрения; он не видит надлежащим образом ни добрых, ни худых своих поступков, вреден не менее наемника и корыстолюбивого, ибо для страдающих не много разности, от обманщика ли они страдают, или от того, который сам бывает обманут. Судья без честных правил и благородства души сам есть первый предатель и враг законов, вверенных его хранению. Весы правосудия в нечистых руках его будут колебаться и превращаться не только от бурного дыхания угроз и опасностей, но и при слабом веянии лести, при легком звуке прибытка. Приступая к суду над знаемыми и сильными, он из судьи превратится в ходатая, дабы законом прикрывать беззаконие виновных. Напротив, когда у правосудия будут искать помощи оскорбившие его, оно вместо судьи сделается гонителем, начнет теснить прежде суда, все приведет в сомнение и направит к обвинению. Наконец, судья без страха Божия, хотя бы обладал всеми прочими качествами, - что однако невозможно, -всегда будет слаб и низок, ибо в нем недостает того, что одно делает человека совершенно твердым и возносит над всеми искушениями. Без страха Божия самый страх царев есть только бремя, которое постоянно стараются свергать, как скоро могут сделать это, не опасаясь наказания. Одним словом, почтенные слушатели, кто отважился бы избрать на общественное служение человека, не отличающегося здравым умом, честностью души и усердием в вере, тот тем самым обнаружил бы жалкое состояние собственного своего ума и сердца. Предполагать таковых избирателей или избираемых между вами значило бы уже не доверять благородству ваших мыслей и чувствований, - что невозможно.
Кроме того, почтенные слушатели, никогда не должно забывать, что самые сведущие и добрые люди не равно бывают способны ко всякому роду дел. Один одарен способностью открывать истину, преследовать лукавство, разбирать пререкания и наветы; другой - блюсти благочиние, хранить безопасность и тишину, приводить в исполнение повеления высшего начальства. Тот с особенным успехом может подавать советы, наблюдать за действованием других, служить посредником между законом, подсудимыми и судьей; этот представлять в лице своем целое сословие, быть вождем и распорядителем. Весьма неблагоразумно было бы не сообразоваться в деле избрания, вам предлежащего, с этими указаниями самой природы, или паче Творца ее, Который для того и распределяет между людьми различные дарования, дабы они, чувствуя нужду один в другом, тем теснее соединялись все воедино. То же должно сказать и о различии нравственных качеств. К счастью человечества, некоторые на то как бы рождаются, чтобы служить прибежищем несчастных: да предоставится их попечению жребий сирых и беспомощных! Некоторые одним обращением своим, даже видом располагают уже к доверенности, к открытию пред ними своего сердца: да воссядут таковые в судилище совести! Всякий избранный сделает много и с успехом, коль скоро займет свое место; напротив, вредно для общества, тяжело для самого избранного, когда способности и характер его будут разногласить с должностью, им занимаемой, хотя бы он, впрочем, был человек сведущий и добрый.
При этих замечаниях, само собою, почтенные слушатели, приходит на мысль еще один признак, который апостол Павел дал некогда в руководство святому Тимофею при избрании пастырей Церкви, но который с неменьшей пользой может быть употребляем и при избрании блюстителей земного благоденствия человеческого. Признак этот есть благое управление [чем-либо] своим собственным; по отношению к вашему состоянию - благое управление теми, которые жребием рождения поставлены в зависимость от вас, и которых права заключены большей частью не в хартиях, а в вашем сердце... Слава доброго властелина, кроткого и благоразумного домоправителя есть лучшее одобрение для избираемого; напротив, недостаток этого доброго свидетельства есть решительный признак недостоинства, ибо, говоря словами Апостола, может ли тот пещись о благе целого общества, кто не умеет управлять своим домом (1 Тим. 3; 5)?
Наконец, почтенные слушатели, чтобы дело, вам предстоящее, совершено было с наилучшим успехом, вам должно быть внимательными к самим себе: так ли каждый из вас действует, как должно; не увлекается ли чем-либо, не водится ли вместо истины предубеждением? Совет этот преподается отнюдь не из опасения какого-либо незаконного искательства между вами или грубого лицеприятия. Таким порокам трудно и явиться ныне среди того сословия, для которого истинная честь составляет душу, тем труднее найти себе одобрение и помощь. Но, к сожалению, пороки, нетерпимые в грубом виде, могут принимать вид утонченный; и тогда ослепляют и колеблют даже тех, которые не хотели бы никогда уклониться ни на десное, ни на шуие. Кто знаком с сердцем человеческим, тот знает, как оно способно преображаться во все виды по тайному требованию страстей. Думаешь, что действуешь по закону, готов клятвой утверждать чистоту своих намерений, но углубись только в основание своих поступков, забудь на время свои отношения к некоторым лицам, оставь то или другое предубеждение, и увидишь, с изумлением увидишь, что поступаешь нечисто, по тайной страсти. Вообще человек никогда не бывает хитрее, как в обольщении своей совести; потому и христианские учители и даже мудрецы языческие ничего так не одобряют и не требуют от людей, как внимания к самим себе. Помня это, и вы, почтенные слушатели, не позволяйте увлекать себя каждой благовидной мысли, будете недоверчивы к самым похвальным желаниям своим; не прежде изъявите свое мнение, как совершенно уверившись, что ни вашей рукой, ни вашим сердцем не движет пристрастие.
Таковая внимательность отнюдь не покажется излишней тому, кто вникнет надлежащим образом в важность предлежащего вам дела и размыслит о его последствиях. Конечно, вы не можете даже посредством самого лучшего избрания лиц достойнейших достигнуть того, чтобы прекратить все беспорядки, пополнить все недостатки жизни гражданской, избавить или предохранить человечество от бедствий, причиненных ему неправосудием.
Зло всегда останется между людьми; сам Промысл попустил расти плевелам вместе с пшеницей до той великой жатвы, на которой жателями будут уже не люди, а Ангелы. Но и то несомненно, почтенные слушатели, что, избрав благих и достойных слуг Отечеству, вы чрез то самое будете много содействовать к уменьшению зол, обременяющих человечество, к предотвращению несправедливостей и угнетения, к обузданию порока и буйства, к поощрению добродетели, к укоренению и распространению всего полезного и похвального. И где? - Не между малым числом людей, для вас неизвестных или чуждых, а в целой стране, вмещающей сотни тысяч жителей, которая, почитая вас лучшими из сынов своих, жертвует и для вас всем лучшим; стране, которая из всех областей обширного Отечества нашего удостоилась высокого предназначения - заключать в недрах своих все, что есть драгоценнейшего для Отечества. Кто почел бы за неважное содействовать благоденствию такой страны, тот тем самым показал бы, что для него нет ничего важного, - состояние самое злополучное! Да не поколеблет беспристрастия вашего и то чувство, что для некоторых, в том числе самых достойных, избрание может быть тяжестью, между тем, как для иного, мало, впрочем, соответствующего цели избрания, оно составит даже некую милость. Добрые сыны Отечества никогда не отяготятся чрез меру служением Отечеству: любовь к человечеству утешит, а чистая совесть укрепит их; сама Святая Церковь будет сопровождать их подвиги своими молитвами. Что же касается до оказания кому-либо через избрание милости незаслуженной, - это благодеяние бесчеловечное! Ибо не бесчеловечно ли для выгод одного человека жертвовать правосудием и благом многих?
Да не ослабит усердия вашего и та мысль, что прохождение должностей кратковременно; следовательно, и неуспешное избрание не может быть слишком вредно. Спросите у тех, кто имели несчастье видеть когда-либо над собою злых приставников: скажут ли они, что это время кратко? Подлинно, оно непродолжительно для добрых делателей; но долго, очень долго для недостойных.
Что еще сказать вам, почтенные слушатели? Чем напутствовать вас на совершение благого дела, вам предлежащего?
Вы произнесете пред Богом клятвенный обет действовать по совести. Да будет священный обет сей вместо заключения слову! Да сообщит призывание страшного имени Божия силу убеждения моему слабому собеседованию с вами! И да изберутся вами на служение Отечеству мужы сильны, Бога боящияся, мужы праведны, ненавидящия гордости (Исх. 18; 21)! Аминь.
Речь при открытии в городе Киеве Попечительного Общества о тюрьмах
Служителям слова всего чаще нужно бывает наставлять, исправлять и даже обличать, и всего реже - благодарить, приветствовать и соутешаться. И этот-то редкий случай предлежит теперь моему слову. Ибо что вижу я? - Вижу людей всех сословий, которые, оставив труды и занятия свои, поспешили на дело, о котором одна мысль предполагает уже немалый избыток любви в сердце. Какой другой дух может одушевлять подобное собрание, кроме духа веры и упования христианского? - И дивно ли после того, если слово назидания в устах проповедника само собою обратится теперь в слово радости и приветствия? Так, христолюбивые слушатели, я не усомнюсь от лица злополучного человечества принести вам благодарность за начало дела, которое приносит честь христианству и человечеству; не обинуясь, от лица Самого воплощенного Человеколюбца возвещаю вам, что мысль препослать постоянные лучи благотворения во мрак темницы есть дело Его всеблагого духа любви. О, плоть и кровь не являют этого! Всемудрые Афины с их божественным Платоном, уставолюбивый Рим с его Катонами не знали даже имени этой добродетели!
Между тем, как высокая добродетель эта недалека от сердца самого последнего христианина! Для нас не нужно доискиваться и учиться ей; нужно только постоянно взирать на нее в лице своего Спасителя. Ибо куда поспешил Он со Креста в те минуты, когда по окончании видимого подвига Крестного, казалось, следовало если не тотчас начать торжество, [то], по крайней мере, опочить на время от страдания? - Поспешил не к Отцу, не к Ангелам, не к душам избранных праведников, - а во ад, к узникам смерти и греха, дабы извести их в свободу. Одно это обстоятельство должно сделать темницы для нас стоящими всякого благочестивого внимания. В самом деле, если сама благодать Божия преизбыточествовала там, идеже бо множися грех (Рим. 5; 20), то и милосердию человеческому всего приличнее являться наиболее там, где наиболее бедности человеческой. - Где же наиболее ее, как не в темницах? Кто несчастнее преступника? - Если мы вменяем в жестокость не оказать помощи страждущему болезнью телесной, то не жестокость ли оставить без возможного вспоможения страждущих болезнями душевными - пороками? Ибо сколько душа важнее тела, столько порок гибельнее болезни!
Знаю, почтенные слушатели, что недуги душевные всегда почти бывают следствием злоупотребления свободой; но разве нельзя того же самого сказать и о большей части недугов телесных? - И однако же, при них всегда остается право на сострадание. Зачем же лишать такого права и недуг душевный - порок? Увы, что значит падшая, помраченная грехом прародителей свобода наша, как не трость, ветром колеблемая? Посему-то, как замечает Апостол, попремногу согрешаем вси(Иак. 3; 2),- все узники греха, все невольники чувств, все изменники Небу и враги закона, все осужденные на смерть преступники. После того надобно стократ благодарить Судию Небесного за то, что Он позволил нам искупать наши грехи милостью к согрешающим собратиям нашим, и стократ надобно дивиться, если мы так мало пользуемся этим поистине Божественным способом взаимного всепрощения.
"Но, - помыслит кто-либо, - если строго и постоянно следовать этому способу, то мы придем к ненаказанное™. Чтобы сделать порок отвратительным, для того необходимо отвращаться и презирать порочных". Кто бы ты ни был, мыслящий таким образом, да будет ведомо тебе, что ты судишь не по-христиански. Ты боишься потворства преступлениям? - Но разве мы ныне думаем вступить в содружество с преступниками? Ты боишься лишить закон спасительного страха? - Но потеряет ли силу закон, если подзаконный будет по временам в храме слышать волю Небесного Законодателя, иметь понятие о наградах и наказаниях не временных только, но и вечных? Потеряет ли силу закон, когда между преступниками закона, вместо всегубительной праздности, водворено будет трудолюбие - предтеча и родитель жизни правильной? Потеряет ли силу закон, когда преступник, умеющий читать, будет иметь в руках книгу, способную открыть ему глаза, указать бездну, в которой он находится, и тот путь, которым можно выйти из нее? Потеряет ли силу закон, если содержащиеся в заключении разделятся по их полу, по возрастам, по званию, по роду преступлений, даже, если можно, по характерам и наклонностям?
"Все это хорошо и полезно", - скажешь ты. А что же другое, возлюбленный, имеется в виду, как не это самое? Предмет деятельности новоучреждаемого общества - не ослабление спасительной строгости законов, а направление ее к цели, к тому, чтобы преступник не выходил из темницы хуже, нежели каким вошел в нее, чтобы домы, устроенные против преступлений, не обращались в рассадники преступлений, чтобы меч правосудия, посекая плевелы, не пожинал, вместе с тем, в самом зародыше и будущей пшеницы, чтобы самая необходимая строгость закона не страдала от недостатка и потворства исполнителей закона.
"А это, - может еще подумать кто-либо, - дело власти предержащей". Итак, по-твоему, еще мало занята власть эта, когда держит в руках своих судьбу едва не целого света? Ты хотел бы, чтобы она, взяв на свои руки нашу свободу, взяла вместе с тем и все наше своеволие и все наши пороки? Не только учила ходить детей малолетних, пеленала детей строптивых, но и занялась сама врачеванием детей увечных? Но, подумай, многие ли даже из родителей занимаются врачеванием таких детей? Власть предержащая уже делает свое дело, когда раздает всем и каждому правосудие, она делает более, когда вместе с правосудием оказывает и милосердие; делает еще более, когда не только сама милосердствует, но допускает всех и каждого на поприще милосердия. Характер судьи изменился бы, если бы он из раздаятеля правды обратился в раздаятеля милости. На самом небе разделены эти служения: есть Ангелы правды и есть Ангелы милости, - не будем сливать их и [поприща] на земле. Преступник скорее откроет сердце тому, кого привел в его темницу голос любви, а не долг звания. Покажем, что можем мы сделать в этом случае, дабы власть предержащая имела удовольствие знать, чего может надеяться от нас и в других обстоятельствах: верный о мале поставляется над многим (Мф. 25; 21)!
Но говоря и рассуждая таким образом, я неприметно обратился в защитника такого начинания, за успех в котором самая лучшая порука [явится] в вашем сердце, почтенные слушатели! Но продолжим изъяснение дела; скажем несколько слов о самом производстве его.
Нам предлежит трудиться над исправлением преступников. Обращение каждого грешника есть чудо, которое может совершать един Бог, тем паче -[обращение] преступника. Итак, употребляя все меры благоразумия для достижения цели, не будем забывать, что главный Виновник нашего успеха - не на земле, а на небе. О Его пресвятом имени потому самому надлежит действовать всем нам; к Нему должно обращать очи и сердца и свои, и узников. Пусть они не знают нашего имени; только бы познали чрез нас имя Отца, Иже на небесех. Господь не останется ни у кого из нас в долгу; в свое время вспомнит каждого из нас.
Во-вторых, не будем забывать, что нам должно возделывать такое поле, которое уже близко в пожжение (Евр. 6; 8). Потому если всякое благое дело требует терпения, то наше - наипаче. Надобно быть довольными и малым успехом, помня, что Сам Небесный Человеколюбец оставляет девяносто девять овец и ищет одну заблудшую.
В-третьих, не будем думать, что мы, нисходя в темницы, не можем выносить из них ничего для себя. Нет, этот подвиг человеколюбия заключает награду сам в себе. Узники ничего не имеют, но могут многое дать, если будем уметь принимать. Желаешь ли узнать свойство природы человеческой? - Посещай темницы, там увидишь ее на одной из последних крайностей, найдешь такой, какой не покажут тебе ее ни книги, ни театры. Ты борешься с искушением обольстительным и чувствуешь нужду оживить в себе отвращение к пороку? -Посети темницу: там увидишь, до чего доводит человека порок, как он ангела обращает едва не в диавола. Но паче всего ты хочешь загладить собственные грехи и стяжать хотя малое право на милость Божию? - Спеши в темницу: там сретит тебя Тот, Кто сказал: в темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25; 36). Не думай, что Ему неприлично быть с преступниками; можно ли не быть с грешниками Тому, Кто умер за грешников?
Этими чувствами я почел за долг напутствовать вас, христолюбивые члены новоучреждаемого общества, на святое поприще ваше.
Господь Иисус, сошедший во ад к узникам для проповеди им спасения (1 Пет. 3; 18, 19. 4; 5-6), Он Сам да подкрепит силы ваши, да воодушевит любовь вашу, да просветит ум ваш и да увенчает труд ваш благословением и успехами! Аминь.
Речь после совершения молебствия при открытии Общества киевских врачей
Усердная молитва ко Всевышнему, которой вы как врачи-христиане почли за долг предначать ваши вновь учреждаемые общеполезные собрания, уже ясно дает знать нам, как далеко от вас тот низкий и жалкий взгляд на свою науку, по которому религия почитается для нее делом совершенно чуждым. Что вы, напротив, и усугубляя труды и усердие свое на пользу страждущего человечества, ожидаете полного успеха в благотворном служении ему не столько от собственных усилий и средств земных, сколько от благословения свыше.
Приветствуем вас от лица Святой Церкви с этим светлым и возвышенным взором на свое дело! Без сомнения, и весь пространный и богоспасаемый град наш не замедлит отозваться чувством сугубой признательности к вам не только за то, что вы так благородно усугубляете деятельность вашу на пользу общую, но и за то, что самое начало этой деятельности освящаете именем Того, в деснице Которого жизнь и дыхание наше. Если в каком граде, то в нашем, из которого свет веры и свет наук распространился по всем пределам неизмеримого Отечества нашего, вере и знанию всегда должно находиться в самом тесном и всеми видимом союзе.
Имея в виду такое благое расположение ваше, мы питаем твердую надежду, что святая вера, призванная на помощь вначале занятий ваших, не будет забыта вами и во все продолжение их. И почему бы этой всеосвящающей вере не осенять постоянно своим невидимым присутствием ученых собраний ваших? Знание истинное - что оно такое вообще, как не природная дщерь и воспитанница веры? Вера истинная - что и она, как не естественный конец и венец всякого основательного познания? Присмотритесь к началу и к концу наук, и увидите, что каждая из них вытекла из-под священных высот веры, и каждая при надлежащем течении своем всегда впадает в море разумного верования; в противном же случае, каждая неминуемо образует из себя на конец непроходимые дебри и болота.
Мы привыкли говорить: круг наук , круг знания , - и отделять его от круга веры; но, собственно говоря, нет и не может быть круга наук, а существует один беспредельный округ веры, внутренность которого разделяется между науками. Знание без веры есть средина без начала и конца; посему кто ищет не бездушных отрывков, а живого разумного целого, тот необходимо должен соединять знание с верой. Только близорукая философия прошедшего столетия возмечтала было на время расторгнуть этот священный союз и заставила знание копать гроб для веры; но что вышло из сего матереубийственного покушения? Святая вера, гонимая самозабывшимся рассудком, сокрылась в недоступную для него глубину сердца человеческого, и лжеименное познание осталось само в ископанном от него гробе со своими софизмами.
Но если каждая наука, подобно как и всякий человек, по самой натуре своей требует для своего совершенства религии, то ваша наука, врачи-христиане, имеет в том нужду сугубую. Вы призваны трудиться на мрачном поле страданий человеческих; среди этих трудов нельзя не спросить: где первое начало и где последний конец тех ужасных страданий? - Кто же в состоянии дать успокоительный ответ на сей великий вопрос, кроме святой веры? Недугам телесным, тайно или явно, посредственно или непосредственно, но всегда предшествуют недуги душевные - грехи и страсти; можно ли иссушить протоки, не заградив источника? и как заградить источник, не призвав на помощь нравственности и веры?
Не должно забывать и того, что болезни и недуги, с которыми вам должно сражаться, суть не какая-либо неважная случайность в роде человеческом, что они допущены Промыслом с премудрой целью, и суть в руках Его одно из главных средств к управлению судьбой земнородных, к нравственному исправлению людей. Как с полным успехом действовать к прекращению или ослаблению этих уз, которыми связуется свыше легкомыслие или строптивость человеческая, не имея в виду путей Промысла, не сообразуясь с ними сколько можно и, следовательно, не быв глубоко проникнутым верой в нравственную цель всех наших несчастий и страданий? Как, наконец, исключить самую веру из числа прямых средств к уврачеванию всякого рода недугов, когда многократные опыты свидетельствуют, что силе живой веры уступает то, что посмевалось над всеми усилиями искусства? А сердце самого врача? ужели оно иначе создано, чтобы ему можно было обходиться без религии, - ему, от которого так часто требуются подвиги самоотвержения самого высокого?
Верим, что вас одушевляет чувство чистой любви к ближнему. Но сколько случаев, где это чувство естественно изнемогает, не будучи подкрепляемо чувством веры в Того, Кто за чашу студеной воды, поданой во имя Его, обещает Царство? Таким образом, врач и его наука не могут сделать разумно ни одного шага без того, чтобы не восчувствовать нужды в религии. Зато и им стоит сделать, со своей стороны, только один шаг, чтобы вступить в область веры.
В самом деле, где постоянно стоит и действует врач? Не на пределах ли жизни и смерти? Следовательно, не там ли именно, где знание граничит с верой? - Трудно ли, стоя на средине, взирать в обе стороны? Естественно ли всегда смотреть только в одну сторону? - Правда, что на стороне веры более сумрака, нежели на стороне знания; зато там виды в беспредельность, а здесь -все сжато, мелко и ничтожно. Далее. Наука требует от врача следить за тайнами природы и бытия человеческого; но не эти ли самые тайны служат материей и, так сказать, подкладкой для Таинств христианских? Как свойство растения самым лучшим образом познается в его цвете, так и сущность тайн естественных наилучше проразумевается (сколько возможно это для человека на земле) в Таинствах христианских. Потому те естествоиспытатели, которые наиболее одушевлены были духом веры, всегда проникали далее других в святилище природы и более выносили оттуда общеполезных открытий.
Не сходятся ли, наконец, неизбежно ваша наука и религия в своих целях, трудясь та и другая над восстановлением расстроенного состояния человеческого? Но искусство человеческое обещает недугующим одно здравие временное; а медицина Божественная, заключающаяся в откровении, самым умирающим возвещает жизнь вечную и нетление. Что легче для врача и что благотворнее для болящих, как подкреплять человеческую надежду обетованием Божественным?
А недугующие? - каждый из них самым недугом своим уже располагается, более или менее, к религиозному настроению духа; и благоразумному врачу остается только не портить того, что сделано рукой Промысла. А когда все это так, то думать, что науку врачевания трудно совокупить с религией, значит не знать основательно ни своей науки, ни религии.
Не то говорят нам примеры врачей наиболее знаменитых. Они всегда были чем ученее и опытнее, тем добрее и религиознее; многие из них охотно посвящали перо свое на защиту веры и нравственности, так что сочинения их приводятся наравне врачами и богословами. А немалое число было и таких, которые после разнообразного служения человечеству оканчивали дни свои в строгом самоотвержении на видимом служении Единому Богу, - указуя таким образом своим примером собратьям своим врачевство для болезней духа, подобно как прежде предписывали врачевства против немощей их тела.
Нисходя от этих общих истин к предметам будущих занятий ваших, мы уверены, что вы не забудете обратить среди них внимание на некоторые зловредные предрассудки в вашем деле, источник которых есть недостаток религиозного чувства во врачах. Один из них приносит особенно самые горькие плоды, - это несчастный обычай, по которому самые лучшие из врачей опасаются брать с собой религию к одру своих болящих, и потому допускают их приближаться даже к самым вратам смерти, не предварив ни одним словом о грозном часе, для них наступающем. Не правда ли, что этот предрассудок существует во всей силе? Не истина ли, что он весьма пагубен? - Когда же и где же обнажить его и показать в истинном виде, как не здесь и не теперь?.. Что служит опорой и извинением такого предрассудка у врачей? - Ложный страх показать пред болящими ненадеянность на свое искусство и знание; суетное опасение возмутить спокойствие болящего напоминанием о нужде обратиться к пособиям святой веры; поверхностно - человеколюбивое желание не озабочивать сугубой заботой и без того многоозабоченное семейство. Все это имеет вид извинения теперь, когда общее мнение, действительно, так несчастно настроено, что одно напоминание о пособиях веры больному отзывается для него уже приговором к смерти. Но спрашивается: кто настроил так общее мнение? -Врачи неблагоразумные, не дорожащие истинным благом больных и их семейств. Не врачам ли благоразумным после того предстоит честь перестроить его, как должно? И не перестроится ли он [предрассудок], когда все врачи примутся единодушно за это достойное их дело? - И когда лучше приняться за это дело, как не с настоящего времени?
Сообщества тем особенно и полезны, что они открывают удобность легко и с успехом произвести общими силами то, на что один не может отважиться по многим причинам. Сначала вас в этом случае сретит, вероятно, недоумение и холодность; вы, точно, причините некоторое смущение, но будьте уверены, что если вы будете действовать единодушно и постоянно, заранее огласив ваш метод действования, если будете употреблять его с самого начала болезни, не дожидаясь ее свирепства, когда больному и окружающим его можно говорить все, не пугая тем, что говорится, то благая цель ваша будет понята и оценена, как должно, вашему благому намерению отдадут всю справедливость. А между тем, это будет одним из лучших плодов вашего нового сообщества, настоящего собрания и молитв.
Я не говорил бы таким языком, если бы мне не довелось, и не раз, быть свидетелем, что происходит у одра умирающих и в целом доме оттого, что врачи сокрывали опасность до последней минуты: больной в борьбе жизни с смертью; семейство в отчаянии; врача или нет уже, или он стоит в отдалении, как осужденный; все хотят, и никто не осмеливается сказать умирающему, что он - умирает! - А между тем необходимо произнести это роковое слово: еще не снята тяжесть грехов с души отходящего; еще не принято Таинственное напутие в жизнь вечную; не дано последнего благословения детям, не сделано распоряжения о доме и семействе... Что будет, если болящий отойдет, не приняв печати завета вечного и не дав скрепы завещанию временому? Вера, дотоле забываемая, обходимая, пренебрегаемая, - явись! - теперь твое дело, теперь ты нужна, одна ты нужна!.. Схваченный наскоро священнослужитель является (кто, откуда, как? - о том уже не спрашивают), но что находит он?.. Не жизнь, а последние капли догорающего с треском огня; не чувство и слезы истинного покаяния, а трепет предсмертный и лепет бессвязный... Ах, братие мои, ужели хотите вы, чтобы мы производили чудеса, когда вам вздумается, и останавливали руку ангела смерти, когда она уже подъята на разлучение души от тела? Ищите для того Моисеев и Ааронов, а не нас, скудельных сосудов, которые сильны одним упованием на милосердие Того, Кто пришел призвать не праведных, а грешных на покаяние. Но и оные великие мужи сказали бы вам, что так действовать - значит искушать безрассудно долготерпение Божие.
Итак, врачи-христиане, хотите ли ознаменовать самое начало вашего Общества делом достойным вас, которого благие последствия несомненны, которое не требует особенного труда и равно доступно каждому из вас, - оканчивающих и начинающих свое поприще? Вооружитесь в мысль, мною вам предлагаемую; поставьте себе за правило не являться к одру болящего без религии; как сами начинаете теперь свое дело, так и им советуйте начинать врачевание с призывания имени и помощи Божией, с освобождения себя посредством исповеди от всех тяжестей душевных, с принятия всеисцеляющего врачевства Тела и Крови Христовой. Мы совершенно уверены, и смеем уверить вас, что такой метод действования не только не повредит успехам врачевания, а еще во многом облегчит его и приблизит к цели. А между тем, если вы успеете в этом одном великом и истинно-общеполезном деле (а успеете несомненно, коль скоро приметесь за него единодушно и постоянно), то ваше новое Общество принесет великий плод для всего нашего града, и имена ваши не только сделаются памятны в летописях медицины, но и будут вписаны в ту великую книгу жизни, которая некогда будет читана в слух Неба и земли. Аминь.
Речь при открытии Киевской Палаты государственных имуществ
Благодаря мудрой прозорливости и истинно отеческой попечительное™ правительства нашего о благе народном, между государственными учреждениями, в таком обилии непрерывной чредой исходящими от престола, нет ни одного, которому истинный сын Отечества не пожелал бы от сердца успеха. Но и в благом и общеполезном есть свои степени: с иным скоро и легко соглашаешься; другое охотно одобряешь и хвалишь; тому радостно дивишься, а об ином от всего сердца молишься.
Настоящему учреждению государственному выпал прекрасный жребий совокупить в себе все эти качества. Ибо кто из истинных сынов Отечества не скорбел сердцем, видя, как благосостояние многочисленного класса народа, будучи предоставлено его собственному устроению, по его душевному малолетству и неспособности управлять собою, не только не оказывало успехов, но и приходило в большее и большее расстройство, угрожая важным вредом для всего великого тела государственного*? Кто, скорбя о том, не желал, чтобы просвещенная, твердая и добросовестная опека с надлежащей властью поспешила на помощь этому малолетству и неспособности, взяла на свои руки необразованных детей природы, раскрыла им глаза и вразумила в тайну их благосостояния? - И вот, эти благожелания исполняются! Исполняются, как только можно было ожидать от ума и сердца нашего великого монарха.
Свойства настоящего дня не позволяют мне, почтенное собрание, долго занимать внимание ваше изображением всего состава и всех благотворных качеств настоящего государственного учреждения; но и одного краткого указания на главные черты его достаточно, дабы возбудить к нему в каждом благомыслящем не только уважение, но и любовь.
Чего первее всего недостает селянину? - Способности благоразумно управлять своей деятельностью, пользоваться выгодами своего состояния и умножать их, избегать опасностей и невыгод своего состояния и уменьшать их, если нельзя уничтожить, - вот чего недостает нашему селянину! Вследствие этого над ним прострется постоянная отеческая опека, которой главный долг и цель - возбудить уснувшую деятельность селянина и направить ее к истинной цели - указать, расчистить, расширить и углубить источники сельского благосостояния, и, напротив, иссушить и заградить, сократить и ослабить, если нельзя уничтожить, все источники невыгод и несчастий. Селянин, будучи крепок силами и богат терпением, мал понятиями, скуден сообразительностью, не видит, что сокрывается в недрах его нивы, и как извлекать сокрытое; не умеет идти за природой, тем паче пособлять ее нуждам, дабы самому потом не иметь нужды в пособиях. И вот, на помощь этому недостатку будет призвано все, что наука и искусство измыслили и устроили полезного для сельского хозяйства, -призвано не так, как иногда делают неблагоразумные нововводители посредством мечтательных улучшений, губящие последние остатки своего достояния, - а по усмотрению истинных нужд, после уверенности в несомненном успехе предпринимаемого, без употребления изнурительных для селянина трудов, не подвергая, в ожидании будущего, опасности настоящее.
Селянин, по самой необразованности своей, удобопреклонен к грубым удовольствиям и готов погружаться в них до забвения не только своих выгод, но и достоинства человека; этой несчастной наклонности противопоставятся самые действительные, даже вещественные преграды: порок и худое поведение не будут пользоваться ненаказанностью, даже совершаемые в семейном мраке хижин; но в то же время сей мрак не скроет от проницательного взора начальства ни бесприютного сиротства, ни бездомной престарелости, ни неисцельной болезненности. Повременное соединение сил и рук в труде общественном даст возможность совершать на пользу сельского хозяйства то, что совершенно невозможно было для раздельных усилий, и откроет удобность селам и весям нашим сбросить с себя и с окрестностей своих тот жалкий вид нестроения, который ныне так безобразит прекрасную страну нашу. Приучение к порядку общественному, прохождение общественных званий родит среди поселян дух общественный и будет отучать их от беспорядков домашней жизни; благоразумные награды от начальства пробудят в них соревнование, а благоразумные наказания оживят между ними благотворное чувство стыда и приличия. Кратко: вследствие нового, истинно государственного учреждения, весь быт селянина должен подлежать благотворной перемене; и все это должно совершиться, не выходя нисколько из нравов русского народа, имеющего по природе прекрасную наклонность быть особенно приверженным к алтарю и престолу.
После сего оставалось желать одного: чтобы учреждение, столь благотворно измышленное, так основательно соображенное, так мудро направленное к цели, нашло для себя верных, неутомимых и благоразумных приставников и исполнителей.
Поскольку качества эти предержащей властью усмотрены в вас, почтеннейшие приставники нового учреждения, то вам и вверена первая судьба его в стране нашей. Приветствуем вас с этим прекрасным назначением! - Трудиться для Отечества всегда приятно; но тем приятнее, когда плоды трудов пред собственными глазами видимо обращаются во благо человечества. Вы постоянно будете наслаждаться этим чистым удовольствием. Да будет же оно, после святого имени Божия и совести вашей, для вас и всегдашним побуждением к неослабной деятельности. Не забывайте, что за деятельностью вашей будет идти внимание всех просвещенных друзей человечества, жаждущих видеть на опыте плоды учреждения столь благотворного и столь ожиданного. Помните, что успех вашего управления, между прочими благими последствиями, будет иметь и то, что возбудит подражание в частных владельцах, столько терпящих и заставляющих так много терпеть подвластных им от неблагоразумного управления своим достоянием. Имея в виду все это, ускорите успехом; удвойте, утройте его, если можно! Да обрадуется скорее сердце отца Отечества!
Да поднимут главу из праха простота и бедность! Да покажется всем и каждому, что государственное хозяйство есть не одно звучное имя, но и дело великое!
А мы, как здесь и теперь призывали, так везде и всегда не престанем призывать на вас и труды ваши благословение Божие.
* Речь идет о вновь образованном сословии крестьян (бывших черносотенных), которое с конца XVII до середины XIX веков жило на казенных землях, несло повинности, но лично оставалось свободным. Начиная с 1841 г., это сословие управлялось Министерством государственных имуществ и ко времени реформы 1861 г.составило около 45% всего крестьянства.
Речь при открытии в городе Киеве конторы Коммерческого банка
Один из Апостолов Христовых свидетельствует, что словом Божиим и молитвоюосвящается все (1 Тим. 4; 5). По этому указанию и мы совершили здесь молитву и возгласили слово Божие. После того на новом учреждении нашем, кроме других видимых печатей, будет невидимо и печать освящения свыше. Важна ли эта печать? - Так важна, что несоблюдение в целости ее одной повлечет за собой важную ответственность в тот великий день отчетов, когда будут вскрываться все печати и разгнутся все книги.
Имея в виду это, приставники нового учреждения будут руководствоваться в трудах своих не одним сознанием своего служебного долга, но и возвышенным чувством страха Божия. Зато в поощрение трудам своим они могут быть уверены, что усердие и деятельность их не только будут оценены предержащей властью на земле, но и не забыты у Того, Кто один может вполне вознаградить человека за все подвиги и лишения земной жизни.
Обращаясь за этим к обитателям страны нашей, мы не можем не приветствовать их от лица Святой Церкви с новым знаком особенного самодержавного внимания к их нуждам и благосостоянию. Я говорю "особенного внимания", ибо что побуждает мудрое правительство, на котором лежит обязанность удовлетворять столь многим и разнообразным нуждам общественным, открыть не в другом каком-либо граде, а в нашем такой обширный источник пособий для всякого рода предприятий частных, - как не особенное желание видеть в нашей стране благие предприятия возрастающими в числе, укрепляющимися в исполнении, дружно направленными к той высокой цели, к которой стремится оно само, то есть к мирному и прочному благоустроению страны нашей? Что лучше: быть в тягостной зависимости от ненасытной алчности заимодавцев, которые, помогая нужде, сами еще более живут ею и, подобно зловещим птицам, являются наиболее там, где близок конец и разрушение, или иметь неиссякаемый источник пособий, текущий от престола, огражденный законами, не возмущаемый никаким дыханием страстей, доступ к которому открыт и расчищен со всех сторон до последней возможности? Ужели же благодеяние менее будет оттого, что произошло не из частных рук, а от престола?..
Не источник виной, если вместо того, чтобы почерпать и утолять жажду, кто-либо стремглав повергается в него и утопает, - иначе надлежало бы заградить и иссушить все источники. На страже против этой опасности, если то нужно, должно стать здравое понятие о собственных выгодах каждого; станут самые нужды страны нашей, столь громко напоминающие об умеренности и благоразумии. В самом деле, тогда ли помышлять о начинании каких-либо мечтательных предприятий и улучшений, об удовлетворении прихотям воображения и чувственности, когда большая часть градов и весей наших останавливает взор путешественника едва не одними развалинами? Когда немалая часть храмов наших, тех храмов, в которых от лет древних призывается мир и благоденствие на всех и каждого, угрожает падением? Когда тысячи "живых храмов" - братий наших по вере и плоти, едва находят способы продолжать свое жалкое существование? Когда самое небо так грозно вразумляет нас, безвременно затворяясь и растворяясь над главами нашими, вопреки наших нужд и ожиданий? Когда земля так верно повторяет упрек неба, то иссыхая и ожестевая под стопами земледельца, то растворяясь и поглощая невозвратно семена, ей вверяемые? Смотря на все это, какой благомыслящий обитатель страны нашей не скажет вместе с нами от всей души, что время, давно [наступило] время заградить слух от всех обаяний, внять, наконец, гласу истинных нужд и собственных, и собратий своих по плоти? Что время, давно время обратить и находящиеся в руках способы, и вновь великодушно предлагаемое пособие на уврачевание язв, причиненных или безрассудной непредусмотрительностью, или нерассудливой мечтательностью, или пагубной расточительностью? Без этого что будет значить наша образованность, как не призрак лучей солнечных, праздно живописующих в облаках и своими картинами предвещающих или засуху или бурю? - Что будет великолепие, нас окружающее, как не богатство цветов, нередко покрывающих собою скалы недосягаемые, или почвы непроходимые? Что будет самое обилие прав и преимуществ, как не набор драгоценных камней, блистательных для взора, но не могущих сообщить и единой капли здравия груди, мертвеющей от недуга?..
Царь Небесный благословляет страну нашу миром; возревнуем принять благодатный мир сей в домы и сердца наши! Царь земной, - с лицом Архангела, благовествующего радость, - спешит на помощь нуждам нашим; оправдаем его попечения благоразумным употреблением предлагаемых пособий! Неусыпные и неленостные исполнители воли царской готовы быть верными посредниками между престолом и последней хижиной, - будем признательны к их подвигам!
Да удалится всякое недоразумение, да приидут в действие все благие намерения! Да возвеселится сердце людей и лицо земли! О том молит и не престанет молить Господа Святая Церковь Его. Аминь.
Речь при открытии Киеве Общества для призрения бедных
Почтеннейшее собрание!
В тот день, когда Святая Церковь повторяет древнее торжество веры над заблуждениями разума, в тот самый день, как бы в доказательство того, что истинная вера должна быть любовию споспешествуема (Гал. 5; 6), благодать Святаго Духа собрала нас на новое торжество любви к ближним, которая, не довольствуясь частными благотворениями, образует, наконец, среди нас целое Общество благотворителей. Торжество, поистине вполне достойное и настоящего святого времени, и здешнего святого града! Ибо хотя на месте, прославившемся чудесами любви к Богу, никогда не могла совершенно оскудеть любовь к ближним, и у священного подножия угодников Божиих, на нем почивающих, всегда обильнее, нежели где-либо, текли вместе с небесными и земные источники благотворения. Но и при сих источниках многие доселе принуждены были оставаться жаждущими уже потому, что не имели возможности всенародно исходить на почерпание в них, а частью и потому, что источники эти разверзаются и текут более в уреченные (определенные - ред.) времена, когда любовь к Богу и угодникам Его, собирая отовсюду любителей благочестия, отверзает вместе с тем сердце и руку их для помощи требующим. Самая многочастность разделенных протоков милости, не направляемых в течении своем ничем, кроме внезапных вдохновений сердца, - то через меру обильным, то слабым, то неблаговременным орошением, - могла иногда вредить успешному произрастанию плодов милосердия. Вообще, дух благотворительности не имел у нас твердого видимого средоточия, ни определенного круга, ни постоянного образа действий; посему, при внутренней неизмеримости своей, был ограничен в деятельности, при крайнем разнообразии милующих - однообразен в миловании, при всей силе своей - непостоянен в обнаружении последней.
И вот, все эти важные недостатки устраняются, наконец, учреждением Общества для помощи бедным. Отныне христианское милосердие теснее сочетается с христианским благоразумием; разъединенные силы добра сойдутся в одном средоточии, дабы сильнее устремиться к единой цели; случайность благотворения уступит место обдуманным благодеяниям, и дух человеколюбия, зримый доселе единственно в частных действиях, примет общественный образ бытия и деятельности. С этих пор любовь христианская будет иметь во граде постоянное и известное обиталище, а бедные - постоянное и верное пристанище: одна и та же милость сделается многоочитой, одна и та же помощь - сторукой, дабы, подобно милости и помощи небесной, являться вовремя и не ищущим, обретаться и не вопрошающим оних (Ис. 65; 1).
И кто предваряет прочих на этом новооткрывающемся поприще любви? Те, которых сам Апостол назвал немощнейшими (ср.: 1 Пет. 3; 7) по их природе, но которые, окрыленные благодатью, не раз - от Мариам до Деворы, от Юдифи и Магдалины до Елены, Ольги и недавно еще восхищенных от нас ангелов благости - Марии, Елисаветы, - являли себя крепчайшими мужей в подвигах любви к Богу и ближнему.
Да будет же благословен Господь, и в сем случае избравший немощная мира (1 Кор. 1; 27), дабы через них наипаче взвеселить сердца нищих людей своих! Да будет благословенно имя человеколюбивого монарха, который манием державного скипетра не умедлил осенить новый подвиг человеколюбия! Хвала и честь - хвала Божия, честь не земная - высоким споспешникам и покровителям святого дела любви, не обинувшимся принять его при самом рождении под светлый и пространный кров свой. Отныне благословенный град наш будет иметь новое право именоваться градом великого Владимира, ибо в нем всенародно воскрешена и прекраснейшая добродетель сего равноапостольного монарха - любовь к бедным,
Но, благодаря Господа и радуясь духом о благом начале благого дела, не убоимся возвести взор и на образ истинного христианского благотворения, дабы по возможности приближаться к нему на новооткрывающемся поприще любви.
Любовь истинная, а потому истинная благотворительность, по слову Апостола, должна быть от чиста сердца и совести благия и веры нелицемерныя (1 Тим. 1; 5). Можно оказывать благодеяния ближним без участия сердца - по подражанию, приличию, отношениям и прочему. И скажем откровенно, такой род благотворительности всего чаще может встречаться в обществах благотворителей. Ибо в них можно участвовать одним именем, - тем паче одними приношениями. Если присоединяются к тому некоторые личные действия в пользу бедных братий, то, кажется, сделано уже очень много.
Не будем судить строго и об этом хладном образе человеколюбия: для некоторых людей, обремененных [или] развлеченных (отвлекаемых- ред.) и своими, тем паче общественными делами, почти невозможно в этом отношении иначе действовать. Но не скроем и той апостольской истины, что в деле благотворения, особенно при частнейшем совершении его, всего нужнее - богатство сердца. Благотворитель по сердцу всегда найдет более средств к благотворению, скорее отыщет истинно бедного, долее не ослабеет в подвигах любви, мужественнее перенесет неприятности и затруднения, - потому что собственное сердце его награждает его за все сторицей чистейшим ощущением сладости благого дела. Несправедливо было бы думать, что и для бедного все равно, только бы получить помощь, хотя бы она подавалась не от сердца. Бедность огрубляет чувство, но не столько, чтобы она не могла заметить в благотворении хладной суровости, или кичливой суетности и надмения. В таком случае уста бедного будут наполнены, но в сердце может возбудиться еще более чувство недостатка, его удручающего.
Апостол требует притом от благотворителя сердца не всякого, каково есть, ачиста, то есть не помраченного страстями, движимого искренней любовью к Богу и ближним. В самом деле, при всем гладе мы неохотно принимаем хлеб из рук нечистых; при всей жажде не с таким удовольствием утоляем ее из источника мутного. То же и в благотворении. Бедно благодеяние, если принявший его колеблется между двумя чувствами - благодарности за помощь и отвращения за презорство, с которым она оказана. Если бы, впрочем, благотворимый и не знал, что такое чистота сердца в благотворителе, то ведает ее Тот, Который в лице бедного благоволит Сам принимать наши деяния. К Нему ли прострется нечистая рука от нечистого сердца?
Во-вторых, истинная благотворительность должна происходить, по слову Апостола, от совести благия. Сердце самое мягкое способно увлекаться в благотворениях к крайностям и действовать наудачу. Но если где не уместен такой образ действий, то в обществах человеколюбия. Частный благотворитель извинительнее, если предается первому чувству, хотя бы действовал неправильно. От Общества, напротив, всегда ожидают более внимания, разборчивости, беспристрастия, благоуспешности. Кто же надежнейший руководитель к таким совершенствам, если не совесть, удобно отличающая всякого истинного бедного, сказующая, что можно и что должно делать при виде брата требующего, когда и какую оказать помощь? Но к этой высокой должности внутреннего вождя человеколюбивых чувствований и деяний способна совесть токмо благая, - та, которая сама водится непрестанно законом Божиим, не зрит на лица, судит не по глаголанию (Ис. 11; 3), а по действиям, никогда и ни в каком виде не ищет своих си, а яже суть ближнего (ср.: 1 Кор. 13; 5), предлагает, где нужно, и не требующему, останавливает, где должно, и взыскующего, которая всегда не пред людьми токмо, но и пред Богом готова сказать: "Я могла погрешить в действии, но никогда не хотела грешить, брала все меры предосторожности; не сделала, конечно, всего, но ничего не упустила с намерением, трудилась, сколько могла!"
Наконец, благотворительность христианская, по слову Апостола, должна происходить от веры нелицемерныя (1 Тим. 1; 5). Есть предрассудок (жалкое исчадие объюродевшей мудрости!) делать добро ближним, не думая о Боге. Особенно имя Спасителя, произносимое бедными, кажется тяжелым для изнеженного слуха некоторых. Стыд самый постыдный! Кому же иному и должны быть посвящены наши малые благотворения, как не Тому, Кто пролил за нас всю Кровь Свою? Довольно, что мы забываем о Спасителе нашем, когда грешим; будем ли изгонять Его из нашей памяти и уст даже в то время, когда по видимому делаем добро? И что приобретает любовь к ближним, отлучаясь, по неразумию своему, от любви к Богу? Одну слабость, сухость и непостоянство. Только святая вера производит героев любви к ближним; только Моисеи и Павлы молились быть изглажденными из книги живота, дабы внесены были в оную имена братий их (ср.: Исх. 32; 32. Рим. 9; 1-3). Природа человеческая и мудрость земная никогда не производили и не произведут такого [самопожертвования].
И куда сам собою невольно устремляется взор бедного по получении неожиданной помощи? Не к Небу ли? Кто же будет столько жестокосерд, чтобы захотел остановить на своем или чьем-либо лице благодарный взор, ищущий лица Отца Небесного? Но он будет остановлен и обратится долу, если благо-творимый увидит, что благотворящий сам не расположен взирать на Небо.
Не услышится искренняя молитва благодарности и в таком случае, когда видно будет, что истинная вера в благотворителе заменяется ее личиной. Око бедности острозрительно; ничто не помешает ему распознать действительного ангела милосердия, приходящего во имя Божие, от пышного служителя гордости житейской, который сам хочет являться божеством для милуемого им человечества.
Таким образом, чистое сердце есть родитель, благая совесть - воспитатель и руководитель, а нелицемерная вера - утверждение и венец истинной благотворительности.
Коснемся несколько и трудностей благого дела, ныне предначинаемого.
Добрые дела представляются иногда слишком легкими и воображение может обещать себе от них одни приятности духа и наслаждения сердца. Добро точно таково - по природе своей, но не нашей. Наша падшая природа любит более рассуждать о подвигах добродетели, нежели подвизаться для нее; более любоваться ею издали и вчуже, нежели вблизи, возложив на нее собственную руку; более замышлять и начинать благое, нежели успешно производить и совершать. Памятуя это, истинный благотворитель не удивится, если скоро пройдет первая приятность, всегда сопутствующая началу доброго дела; не охладеет в ревности, если на пути человеколюбия сретит потом терния и волчцы. Среди поля ли бедности искать одних роз и наслаждений?
Не оскорбится любовь христианская даже и тем, если между бедствующими собратиями будет сретать иногда невежество, нечистоту нравов, недостаток искренности, даже неблагодарность и злость. Чего и ожидать лучшего среди тесноты и убожества, когда сам Соломон опасался и некогда от них за свою добродетель? (ср.: Притч. 30; 9). И разве лучшее сретают Ангелы Божий, нисходя в наш мир, среди нас самих? Чего бы не могли сказать они, если бы захотели, против нас, возвращаясь к Престолу благодати? Благодеяния человечеству часто должны иметь целью пробудить самое чувство человечества, подавленное нуждами. Пусть лишенные этого чувства из образа наших благотворений узнают, что значит быть человеком и христианином.
Требуется немало от истинного благотворителя. Но разве мы сами меньшего требуем у общего нашего Благотворителя, Иже еси на небесех! (Мф. 6; 9). Ах, мы все, в свою череду, бедные, все, кто бы мы ни были, осужденные на смерть преступники закона Божия! В таком ли состоянии гордиться нашими преимуществами? Почитать себя выше других? Считаться титлами и достоинствами? Напротив, не величайшая ли милость, что всем нам позволено искупать грехи наши милостынями? Не драгоценное ли право, что все мы можем в лице наших братий служить будущему нашему Судии и Господу? Ты чувствуешь отвращение идти к человеку, лежащему на гноище? Но может быть, это второй Иов, искушаемый в своей добродетели? - Твоя чувствительность колеблется преклониться с утешением к одру болящего? Но может быть, это новый Лазарь, у которого не один богач будет просить некогда капли воды для устужения языка своего? Кто бы ни был бедный, довольно для тебя того, что ты, идя к нему, идешь к Самому Христу, Который говорит: Мне сотвористе (Мф. 25; 40)! Никто не откажется, а всякий поспешит на зов царя, в какое бы место он ни призывал. Отречемся ли, когда Сам Царь Небесный зовет нас в хижину или к одру болящего? С царем беседовать всякий поставит за честь, хотя бы он почему-либо сокрыл себя под рубищами. У Царя ли Небесного рубища могут отнять в очах наших все достоинство? Не будем взирать на то, что пред нами, а на будущее; не на временное, а на вечное; не на себя, а на своего Спасителя, - и низкий кров бедного обратится для нас в храм, простое действие любви - в священнодействие, труд - в сладость и награду.
Бог же всякия любви и щедрот, обнищавший всех нас ради, да мы нищетою Его обогатимся, начавший дело благо в нас, Той Сам да утвердит и да совершит его благодатью Своею! Аминь.
VI. СЛОВА НАДГРОБНЫЕ
Слово* при погребении ее сиятельства двора его императорского величества обер-гофмейстерины, кавалерственной Ордена святой великомученицы Екатерины дамы 1-го класса, графини Александры Васильевны Браницкой, сказанное 20 августа 1838 г.
* Произнесено в домовой ее церкви, что в парке Александрия под Киевом. Парк был посажен и назван в честь А.В. Браницкой. А.В. Браницкая (1754 - 15 августа 1838) принадлежала к одному из богатейших и знатнейших родов России. При этом отличительной чертой жизни графини была ее благотворительность: более 200 тысяч рублей она пожертвовала на выкуп должников, которые обещались до конца ее жизни молчать об этом. По ее завещанию 97 тысяч крепостных должны были получать ежегодно пособие с положенных под проценты в банк 300 тысяч рублей. (Прим. ред.)
Приидите, последнее целование дадим, братие, умершей... благодаряще Бога
Как ни печально приглашение сие, долг настоящего служения моего велит обратить его к вам, сродники и друзья сетующие. Всему чреда. Было время лобзаниям первым, наступил час и последнему. Препроводив дух почившей к Отцу духов, надобно, наконец, препроводить и тело ее в матерние недра земли. Таков предел бытия нашего! Кто положил его? Мы сами. Бог смерти не сотвори (Прем. 1; 13). От Источника жизни могло ли истечь что-либо, кроме жизни? И мы вполне наслаждались ею: чего недоставало прародителям нашим, возвеличенным образом Божиим? Оставалось только, переходя от совершенства к совершенству, идти горе, к своему Первообразу - Богу, для вечного блаженства в Нем. Но прельщенные змием, мы внезапно, с высоты богоподобия, ринулись долу - за плодами от древа смерти, и дерзостно вкусили "безсловесныя снеди" (Великий покаянный канон, ст. 3)! После того что оставалось Правосудию Небесному, как не предать нас делам собственных рук наших? - И преданы! С тех пор тление и смерть собирают оброки со всех сынов Адама, и будут собирать, доколе самое тленное наше не облечется нетлением, самое мертвенное наше не будет пожерто животом.
Как, однако же, был милосерд к нам Господь в самом гневе Своем на нас! От нас взято назад бессмертие телесное, которым мы не умели воспользоваться, и которое, оставленное за нами - падшими, довело бы нас до неисцельного ожесточения во грехе, а оставлено бессмертие по душе и духу, посредством которого, с помощью благодати, мы опять можем достигнуть первобытного совершенства. Мы лишаемся земной жизни, - но какой? которая с продолжением времени сама становится в тягость, а продолженная в таком виде навсегда составила бы, наконец, ужасное мучение. И навсегда ли лишаемся жизни в теле? Нет, а только до уреченного времени, доколе не наступит день всеобщего пакибытия и воскресения: ложимся во гроб, как ложатся, раздевшись, на одр с тем, чтобы, пробудившись, надеть новую одежду, приготовленную для нас во время нашего сна. Оставляем, умирая, радости жизни? Но какие радости? Большей частью мутные, скоропреходящие, изнурительные, растворенные горестью и нередко зловредные для души и тела, которые с продолжением времени престали бы вовсе увеселять и питать нас, как детские игрушки не имеют никакой цены для людей взрослых.
Напротив, я не знаю, что было бы с духом нашим, если бы рука смерти не разоблачала его, наконец, от вретища плоти? Что было бы с сердцем нашим, если бы после того, как оно изведало все блага мира и не нашло в них себе покоя, пред ним не открывался мир новый, с благами высшими, с наслаждениями чистейшими? Земля со всеми благами ее, в настоящем виде своем, явно не жилище человека (он скоро вырастает до того, что его глава выше всего здания), а только гостиница, из которой сын времени должен начать путь к вечности. А тело наше? Это явно то же для духа, что скорлупа для птенца: птенец образовался, и скорлупа отпадает. Мы с радостью приветствуем новорожденных, хотя родившая страдает и рожденное плачет. Так, без сомнения, приветствуются умершие небожители, хотя мы окружаем гробы их со слезами.
Если бы младенцу в утробе матерней, пред его рождением, сказали, что он имеет родиться для другого мира, начать новую, вовсе отличную от прежней, гораздо лучшую жизнь, он не понял бы обещания и сожелал бы о той жизни, которой жил и с которой должен навсегда расстаться. Так мы жалеем о нашей земной жизни, так для нас трудно представить теперь, что за жизнь за гробом. Зато как младенец по рождении ни за что не согласится возвратиться в утробу матернюю, несмотря на свои слезы в новом мире, так (я думаю) умерший почел бы для себя величайшим наказанием, если бы ему суждено было возвратиться в наш мир и облечься паки в плоть и кровь. На что же после того сетовать? Разве на то, что идущие от нас отходят таким путем мрачным, что оставляют по себе такие следы бренности и тления? Но будь переход сей светел и благоукрашен, что удержало бы многих, недовольных своим жребием, - даже из любопытства, - безвременно идти туда? И как внести свет в сей мрак? Оттуда, сверху должно быть все ясно, как присутствующим при рождении явствен весь образ рождения; а для нас, которые находятся еще в утробе матерней, смерть не может не быть тайной. Или, наконец, тревожит та мысль, что с любящим лицом прерван прежний союз видимый? Но разве видимый союз не прерывается иногда и заживо? И разве у людей и живых одни союзы видимые? Прервался союз чувственный, чтобы дать усилиться союзу духовному. И надолго ли прервался самый союз видимый? - Через двадцать, тридцать лет все мы будем там; и как мы теперь провожаем их, так они сретят нас тоже, может быть, со слезами, только не печали, а радости.
Подобные мысли, как они ни наскоро собраны и предложены вам, души сетующие, делают понятным, как Святая Церковь при каждом гробе приглашает сетующих не только дать последнее целование умершему, но вместе с тем и воздать за него благодарение пред Богом: "благодаряще Бога!" Благодаряще - за окончание земного странствия, которое как бы ни было благополучно, всегда есть плавание по бурному морю, - если не бед, то житейских попечений; благодаряще - за начало новой жизни, пред которой жизнь настоящая, со всеми радостями и красотами ее, есть только один слабый рассвет.
Но, братие мои, есть немалое число гробов, над которыми трудно выполнить долг благодарности пред Богом, заповеданный Церковью, и где мы, служители слова, сами не вдруг осмеливаемся упомянуть о нем. Как бы я пригласил вас к благодарности, если бы мы провождали в могилу юную мать семейства, за гробом которой идет супруг, окруженный малолетними сиротами? -Тогда из мирного провозвестника путей Божиих о нас и жизни нашей я должен бы обратиться в защитника определений Божественных, и, усиливаясь отереть слезы горести, может быть, сам первый подал бы пример к слезам.
Но теперь и здесь - над этим гробом, я смело возвышаю голос и от имени Церкви вещаю ко всем вам: приидите, дадим последнее на земле целование усопшей, но дадим не скорбяще безотрадно, а "благодаряще Бога!" Ибо с какой стороны ни смотрю на жизнь почившей в Бозе графини, вижу в сей жизни продолжительную, златую и многообразную цепь благодеяний Божиих к ней и всему роду ее.
В самом деле, много ли жребиев счастливее того, какой достался почившей по всеблагому определению Божию? Что нужно для земного благоденствия? Происхождение от благородных предков? - Она происходит от той крови, которая издревле привыкла течь за все благородное и святое, и в наши времена, вновь оросив собою холмы смоленские, соделалась памятником и кровожданого деспотизма самозванного повелителя галлов, и непоколебимой верности к Отечеству благородного дома Энгельгардтов. Потребны отличные дарования? - Почившая одарена была ими в таком избытке, что знавшие ее не знали, чему более дивиться в ней - совершенствам внутренним или внешним? Нужна ли для нежного растения могущественная опора от бурь и тень от зноя жизни?* - Ее поддерживает, над нею склоняет тень свою величественное древо, - которое так изумительно и благотворно простирало некогда ветви свои по всему югу России. Надобен высший круг действий для обнаружения отличных талантов? - Юная Энгельгардт является у престола российского и становится одной из планет, обращавшихся вкруг самодержавного солнца,** так величественно озарявшего некогда всю Россию. Наступает время супружества, та важная минута, от которой зависит вся остальная жизнь, когда решается жребий домашнего счастья и мужчины, тем паче женщины. - Почившей в Бозе графине достается в этом случае удел самый высокий и сообразный с ее особенными отличительными качествами. При совершавшемся тогда сближении двух единокровных, но разлучаемых дотоле обстоятельствами народов***, ей дано [было] быть одним из златых колец, сопрягающих оба народа. На вас самих ссылаюсь, умела ли почившая соответствовать своему важному назначению? Вредила ли кому-либо из подвластных ей разность вероисповедания, языка или происхождения? - Если бы все владетели имуществ в нашей стране подражали в этом отношении ее примеру, может быть, давно исчез бы тот несчастный раскол гражданский, который препятствует славянину узнать брата в славянине, и производит столько кровных междоусобий, печальных для всего великого семейства славян, радостных для одних врагов Креста Христова.
За благословением супружества вскоре следует благословение многоча-дия. Над почившей сбывается во всей силе изречение Давидово: сынове и дщери твои яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея... и узриши сыны сынов твоих (Пс. 127; 4, 7). Трапеза почившей не только была окружена сынами сынов и дщерей ее, но, что особенно примечательно, как бы в воспоминание прежнего, одна из дщерей ее становится подружием для того доблестного мужа****, которому, после разнообразных услуг Отечеству на поле бранном суждено довершить мирной рукой градоправителя на юге России то, что начато там воинственной десницей знаменитого дяди почившей графини*****.
Потеря супруга наводит тень печали на светлый день жизни; но в то же время дает случай раскрыться в почившей графине новым редким качествам, подобно тому, как некоторые растения ждут только сокрытия солнца, чтобы наполнить воздух благоуханием. Отражая в себе великие качества великой самодержицы России, деяний которой почившая была столько лет ближайшей свидетельницей, она, давно и без того первая сотрудница своего супруга, теперь сама окончательно приемлет на себя всю тяжесть обширного домоуправления и не изнемогает под нею до самого конца своей жизни. Что я говорю: не изнемогает?! Удивляет всех успехами своего домоправительства, которое выходит теперь из рук ее в такой обширности и силе, что за пределами Отечества могло бы спорить с одержанием многих державных лиц.
За таким образом жизни, деяний и успехов не могло не следовать всеобщее внимание. Достойное и известное всюду имя Браницких непрестанно озарялось новым и новым блеском, пробуждая собою лестную для почившей мысль о том, что после мужей может сделать для своего рода и жена, когда она одушевлена духом не женским. Самые венценосцы России любили видеть или ее возле себя или себя у нее.
После такого течения по всему небосклону жизни оставалось желать одного тихого и ясного заката. И не исполнилось ли это желание? - Как, во-первых, медленно наступает закат сей! Почившая восхищается ангелом смерти на тех пределах жизни, за которыми, по замечанию царя пророка, остается один труд и болезнь. Восхищается, однако же, без особого труда и болезни: угасает как лампада, в которой истощился елей. Самый род недуга есть некий знак внимания свыше. Чтобы блага мира, которые в таком избытке окружали во всю жизнь почившую, сопровождая ее до гроба, не привязали сердца ее к себе, им видимо повелено заблаговременно оставить ее: она лишается способности вкушать что-либо, дабы таким образом заранее очистить и приготовить духовный вкус свой ко вкушению той манны сокровенной, которой питаются небожители. Самое время кончины таково, что может составить предмет желаний: почившая оставляет землю в тот день, в который взошла на Небо Матерь Сына Божия.
Одного по видимому утешения не суждено [было] иметь пред смертью почившей: рука ее не возляжет с последним матерним благословением на главе того, который столько раз служил для нее отрадой в жизни и так много дорожил ее благословением. Отдаленность местопребывания, непрерывность попечений о благоденствии обширной страны, самая недавность извещения об угрожающем часе разлуки - все соединилось к тому, чтобы произвести это чувствительнейшее и для отходящей, и для остающегося, лишение. Спеши герой-градоправитель******, иначе тебя сретят не взоры и объятия матерний, а хладный гроб!.. Он спешит, но самая весть о прибытии его не столько уже радует тех, которые окружают одр умирающей, ибо они видят, как чувства ее, одно за другим, заключаются для сего мира. Любовь, чистая и святая, ты одна только можешь сражаться со смертью и показать теперь, что крепка яко смерть любы... и реки самых смертных страданий не могутугасити ее пламени (Песн. 8; 6-7)! И вот, при одном звуке любимого имени угасающая сила жизни как бы некиим чудом еще раз пробуждается со всей живостью: взор умирающей светлеет, уста разверзаются, самая рука подъемлется для благословения. Таким образом, жизнь умирающей заключается таким сладостным для нее действием, какого только можно было ей желать на сей случай во все продолжение своей жизни.
Больших благословений на земле, кажется, нельзя и ожидать. Между тем, над почившей видится еще новое благословение. Это уверенность, что все благое, сделанное ею, сохранится в силе; что все недоконченное почему-либо приведется к желанному концу; все, что может быть придумано к улучшению, придумается и совершится; что достопочтенное имя Браницких не угаснет, а будет блистать новым и новым светом. Кто порукой в том? - Известные всем качества ее наследника.
Судите сами после того, справедливо ли сказано мною, что жизнь почившей в Бозе графини от начала до конца была златой цепью благодеяний Божиих к ней и ее роду, и можно ли после этого, воздая ей последнее целование, не возблагодарить Господа за все милости Его к ней?
Но, братие мои, что значили бы все эти милости Неба, если бы они не были принимаемы, как должно? - Не сугубый ли долг пред Небесным Заимодавцем? - И разве нет счастливцев мира, которые, подобно безплодной земле, все приемля, ничего не отдают, кроме тернов и волчцев, и самые дары Промысла обращают в орудие против веры и добродетели? Итак, благодарение Господу, сугубое благодарение, что почившая в Бозе весьма далеко была от сонма таковых неблагодарных счастливцев! Говоря таким образом, я нисколько не думаю представлять вам, братие, дела почившей, как деяния праведницы совершенной. Горе мне, если бы я пред лицом Бога истины дерзнул обрестися в словеси ласкательства! И пред кем бы преувеличивал я добродетели почившей? Не пред вами ли, которым известны все входы и исходы ее жизни? Но, сожалея вместе с вами о том, что самые высокие души не свободны от многих недостатков, что добродетель человеческая так несовершенна и там, где бы особенно хотелось видеть ее во всей силе и чистоте, - я должен, однако же, сказать, что нам предлежит благодарить Господа над этим гробом не только за дары счастья, но и за дары веры, терпения и любви христианской. В доказательство этого я не буду изображать пред вами частных добродетелей и деяний почившей, которые известны вам гораздо более, нежели кому-либо, а, может быть, неизвестны и вам, а доведомы единому Господу (ибо души возвышенные любят делать добро так, чтобы не знала шуйца, что творит десница). Укажу на то, что непререкаемо для всех и каждого, и в чем, как в семени, заключаются все прочие добродетели. Это - неизменимая преданность почившей Царю Небесному и царям земным.
Что бы, казалось, естественнее для каждого, как иметь, по крайней мере, две эти добродетели? - И однако же как многие не имеют их в той силе, в какой бы иметь надлежало! Не будем вникать в причины этого печального явления; заметим только, что век, в который досталось процветать почившей в Бозе графине, к сожалению, менее всего отличался благорасположением к святому и священному. Полувековые опыты всенародных скорбей и тяжких искушений, совершившееся над всей Европой крещение кровью и огнем*******, заставили потом расстаться с обольстительным кумиром неверия Богу и неверности помазанникам Божиим. Но тогда этот кумир возвышался над всем и едва не всех ослеплял блеском своим. Сколько было сильных и мудрых земли, которые в том безумно поставляли свою мудрость и свою силу, чтобы ослаблять и подрывать усердие к алтарям и престолам! И юной ли, окруженной всеми соблазами мира жене прейти мимо сего кумира, не преклонив пред ним колена? И однако же прешла, прешла невредимо! Свидетель - вся дальнейшая жизнь ее! Могут говорить, что и как угодно, но никогда не скажут, чтобы почившая подала собою пример вольномыслия. И что особенно достойно не только замечания, но и подражания, -она умела в этом случае избегнуть другой крайности, в которую так легко впадают люди, подобные ей по состоянию и образованию. Я разумею тот недуг, что некоторые, успев сохранить веру среди соблазнов счастья, ее самую обращают потом в искушение для себя: или предаваясь излишним умствованиям, или увлекаясь мечтательностью и созидая себе свой особенный образ веры и богопочтения. Известно, куда заходят и заводят других с подобным направлением мыслей и чувств. Но для почившей в Бозе графини эта опасность как бы вовсе не существовала: ее вера была так же смиренна и проста, как этот храм, в котором мы воздаем ей последний долг, и в котором она со смирением простой поселянки молила Владыку всяческих об отпущении ее долгов. Отсюда-то, без сомнения, и та твердость духа и спокойствие сердца, с которыми почившая встречала свой последний час, и которые были так отрадны и поучительны для окружавших смертный одр ее, - ибо не надобно забывать, братие, что мирной и непостыдной кончины, о которой для всех нас молит Святая Церковь, сподобляются только те, которые старались заслуживать ее своей верой и своими делами.
Что касается до другой отличительной черты в графине, - ее особенной любви к царственному дому, - то эта прекрасная добродетель любила выражать себя в ней другим, можно сказать, противоположным образом. Как в любви к Богу была одна простота, одно смирение, одно безмолвие, - так в любви к помазанникам Божиим было все живо, великолепно, царски.
Посвященная во все тайны двора великой самодержицы, составляя сама великолепный остаток его, она не щадила ни мыслей, ни выражений, дабы при каждом благоприятном случае поведать всем и каждому о том, какому прекрасному племени дано восседать на престоле российском. Обращающемуся с ней нельзя было самому вскоре не занять у нее некой священной приверженности к венценосному дому. А ее собственная мысль? Она, кажется, после Неба, нигде столько не витала, как над главами членов царственного дома. Встречала ли их какая-либо радость или горесть? То и другое нигде живее не отражалось, как в сердце почившей графини. Белая Церковь была в этом отношении, можно сказать, одним из ближайших притворов дома белого царя. Оттого здесь заметны все следы ног царственных посетителей, и самые древа и камени поведают о том, что говорит история*.
Наконец, как ни глубоко таила себя во время жизни, однако же не могла утаиться при смерти прекрасная наклонность почившей графини к вспомоществованию бедствующему человечеству. Вы знаете уже, каким образом поток благотворения, не удерживаемый более узами скромности христианской, проторгся у гроба почившей. Я могу прибавить к этому одно, что после такого благотворного завещания в пользу нуждающихся нисколько не удивительно, если любимая добродетель почившей, простота и скромность, нашли себе последнее упражнение в том, чтобы воспретить всякую пышность при своем погребении, удалить со своей могилы все, что может иметь вид памятника. Но что лучше памятника, как [не] тот дом благотворения, который воздвигнется от имени почившей, для бедствующего человечества? Какой фимиам благоуханнее молитв, которые будут воссылаться о успокоении души ее теми, которые в пособиях, ею завещанных, найдут защиту от превратностей жизни для себя и семейств своих?
Соображая таким образом и все дары счастья, которые в таком изобилии изливались на почившую графиню от начала до конца ее жизни, и дары благодати, которыми она умела пользоваться для приготовления себя к вечности, я без всякого искусства слова, неприметно и невольно для меня самого, прихожу в заключение к тому же, чем начал мое собеседование с вами: приидите, дадим последнее целование усопшей, благодаряще Бога! Благодаряще - за Его сугубые милости к почившей, за то, что Он не только даровал многое, но и научил не злоупотреблять даруемым. А воздая последнее целование, не забудем принять последнего наставления - тоже сугубого. И, во-первых, те, которые, подобно почившей, осыпаны дарами счастия, смотря теперь на гроб ее, да научатся не прилагать к богатству и честям сердца своего! Ибо смотрите, братие, что осталось теперь при почившей, и что идет за нею в вечность, пред Страшный Суд Божий? - Одни дела ее!.. А те, которым по премудрым судьбам Промысла не дано здесь счастливого жребия, которым суждено влачить жизнь в низкой доле, среди нужд и лишений, те, взирая на гроб сей, да научатся не скорбеть о своем жребии, а стараться обогащать и отличать себя благими делами, ибо все наши земные разности званий и состояний только на время, до гроба; там для всех достойных - и господ, и рабов, равно уготованы светлые обители Отца Небесного. Аминь.
* Светлейший князь Потемкин (ум. 1791 г.) был дядей усопшей.
** Екатерины Великой.
*** Русского и польского. (Прим. ред.)
**** Дочь А.В. Браницкой, Елизавета Ксаверьевна (род. 1792 г.), в 1819 г. в Париже сочеталась браком с Михаилом Семеновичем Воронцовым, будущим генерал-губернатором Новорбссии. (Прим. ред.)
***** Князя Потемкина.
****** Имеется в виду зять М.С. Воронцов. (Прим. ред.)
******* Войны, которые вел Наполеон Бонапарт, а затем война 1812 г. (Прим. ред.)
Слово при погребении девицы К.П.Хрущовой, сказанное в университетской церкви 7 марта 1842 г.
Можно ли не скорбеть при гробе? - Нельзя. Такова природа наша, что созданная для жизни и бессмертия естественно потому отвращается гроба и тления; таков образ самой смерти, что где ни является, везде и всегда ведет за собою печаль и ужас. Посему-то гроб заставлял воздыхать и извлекал слезы даже у тех людей, которые, оставив и презрев все земное, воодушевлялись токмо чаянием жизни грядущей. "Плачу и рыдаю, - восклицает святой сладкопевец церковный, - егда помышляю (только помышляю!) смерть". Сам Спаситель прослезился у гроба друга Своего - Лазаря, хотя через несколько мгновений имел вызвать его из гроба; прослезился потому, что при этом случае, в лице друга Его, предстала Ему вся бренность униженной грехом природы человеческой, для восстановления которой снизшел Он на землю.
После этого примера осмелимся ли мы пререкать вашей скорби и сетованию, отец и мать умершей отроковицы? - Нет, скорее мы сами смешаем свои слезы с вашими, видя из примера почившей, как ничто не спасает от смерти: ни юность возраста, ни чистота души и сердца, ни любовь присных и знаемых, ни искусство и усердие служителей здравия человеческого.
Но отдавая долг слабости природы, забудем ли совершенно то, чем обязаны мы святой вере нашей и Евангелию? Предадимся ли горести, слезам и сетованию безутешно, подобно язычникам, не имущим упования? - Плакать и скорбеть таким образом значило бы унижать достоинство святой веры нашей, исполненной упования жизни вечной, значило бы помрачать своей скорбью Божественную славу дражайшего Спасителя нашего, Который для того и принял на Себя бренную плоть нашу, чтобы из самого гроба воссияла для всех нас жизнь и нетление. Чего не соделал Он, дабы освободить нас от страха смерти и заставить взирать на гроб с упованием бессмертия? Кроме того, что самое явление Его в мир наш есть уже несомненная порука за существование для нас жизни вечной по ту сторону гроба, кроме Божественных наставлений и слов Его, которые все исполнены надежды лучшего бытия за пределами земли, -кроме этого Он собственным примером благоволил показать, что смерть и гроб властны токмо над нашими бренными телами, а не над духом бессмертным и богоподобным. Для утверждения в нас веры в эту истину Он претерпел мучения самые ужасные, взошел на Крест, умер подобно последнему из сынов человеческих и предал Себя Гробу. Для этого же Он восстал потом во славе из Гроба, являлся многократно ученикам и всем веровавшим в Него. Для этого же вознесся потом на Небо, дабы, как Он Сам говорил, уготовать для всех нас обители в дому Отца Своего. И после того мы еще будем скорбеть и плакать, когда Он путем смерти преставляет нас в сии обители? Что же после того будет значить вера наша? И не все ли это равно, как если бы мы так говорили Господу нашему: знаем, Господи, что сделано Тобою для нашего успокоения при гробе, но всего этого для нас не довольно; мы лучше хотим следовать мятущемуся чувству нашему, нежели Твоему Евангелию и обетованиям, в нем заключающимся! - Конечно, у нас нет на уме таких мыслей, когда мы плачем и рыдаем у гроба ближних наших, но тем не менее мы виновны в них, если плачем, подобно людям, не знакомым с упованием жизни вечной.
И что, думаете вы, доставляют подобные слезы и терзания душевные тем, о которых скорбим и плачем мы? покой и утешение? - Напротив, все это должно сильно возмущать их и приводить в скорбь, ибо каково действие, такова и причина. Если мы, облеченные еще плотью, не можем вынести сильных слез о нас без того, чтобы не заплакать самим, то кольми паче души усопших не могут оставаться нечувствительны к нашим рыданиям. Потому-то мне кажется, что если бы почившей дано было теперь самой провещать что-либо плачущим сродникам своим, то она, вероятно, обратила бы к ним те слова, которыми Спаситель утешал некогда учеником Своих при разлуке с ними: Аще бысте любили Мя, - говорил Он (то есть любили как должно, духом, а не плотью), -возрадовалися бысте (убо), яко Аз иду ко Отцу Моему (Ин. 14; 28).
"Зачем, - сказала бы и она, - и к чему теперь слезы? Довольно сокрушались вы, когда я, изможденная от болезни, находилась между жизнью и смертью, и когда ни вы, ни я не знали еще, что судил о мне и моей жизни Господь; тогда естественно было вам, взирая на тял<кие страдания мои, скорбеть и сокрушаться. Теперь же, когда воля Божия совершенно обнаружилась моей кончиной, когда все страдания мои окончились, теперь место не слезам и терзаниям, а тихой молитве, преданности в волю Божию и упованию. Теперь, если вы способны следовать за мною мыслью, вам должно даже возрадоваться вместе со мною. Ибо хотя я вышла из-под вашего крова отеческого, но отошла не к чужим, а к своим, к общему нашему Отцу и Создателю. Не мните, что я буду лежать в гробе и земле: там останется только тело мое бренное, а духом я буду на Небе, в обителях Отца Небесного. Он ли не заменит и не вознаградит того, что родительское сердце ваше готовило для меня в будущем? Вы не будете более утешаться мною; зато я не престану молить Господа о вас, да избегнете сетей мира, да не уклонитесь от пути истины и правды, да скончаете жизнь свою в вере и благочестии. Итак, если любите меня воистину, не сердцем только плотских родителей, а и сердцем христианским, то отрите слезы, успокойтесь вместе со мною и возблагодарите Господа, Который извел меня от среды земного лукавствия (Прем. 4; 14), не дал заразиться сердцу и уму тлетворным дыханием мира и преставил туда, где нет ни печали, ни болезни, ни воздыхания".
Нужно ли с нашей стороны присовокуплять что-либо к сему гласу почившей о Бозе отроковицы? - Разве одно то, что провождая юных в жизнь нестареющую, тем паче нам, преклоняющимся летами, должно прилежно помышлять о том, как бы после многих и долгих лет, оставляя здешний мир, не оказалось нужды воззвать словами царя-пророка: увы мне, яко изчезоша яко дым дние мои (Пс. 101; 4)! Аминь.
Слово при погребении графа Василия Васильевича Орлова-Денисова, генерала от кавалерии, сказанное 27 января 1843 г.
Итак, вот где - среди нас - суждено тебе найти место последнего успокоения от трудов, муж неутомимых подвигов, побед и славы отечественной! Не напрасно в предпоследние годы жизни твоей переходил ты из одного края Отечества в другой, как бы ища и не находя места по себе; душа твоя уже предчувствовала почесть вышнего звания - тайный призыв туда, где нет споров и бра-ней, где постоянное длявсех и каждого торжество одной любови. Священный час отшествия настал, - и ничто не могло удержать тебя. Напрасно искусство истощало все усилия, любовь присных и чуждых - мольбы и обеты: ты видел усердие и слезы, слышал вздохи и моления, но, повинуясь гласу свыше, неудержимо воспарил к горнему Отечеству, оставив нам точию бренную часть плоти, облекавшую дух бессмертный. Чем убо сопроводим последний исход твой от нас? Теми же слезами и воздыханиями? Но ты не любил видеть их и при жизни своей; спешил отирать слезы с лица самых врагов после победы над ними. Нет, дань героям, подобным тебе, не слезы горести, а благодарение Всевышнему за их подвиги; не вопли и сетования, а благословение их памяти и подражание их примеру. И благодарное Отечество не замедлит отозваться этими благословениями: печальная весть о кончине твоей пронесется столь же далеко, сколь далеко разносился некогда радостный звук от побед твоих, и всюду пробудит чувство утраты и желания покоя отшедшему. А между тем, позволь служителю алтаря, который как бы для того в предпоследние дни узнал тебя, чтобы воздать тебе этот последний долг, пройти христианской мыслью великое и разнообразное поприще подвигов твоих, пройти не столько для похвалы твоей, сколько для отрады и поучения тех, которые предстоят теперь гробу твоему.
Да, братие мои, гроб этот важен не одними знаками отличий и почестей, в таком множестве его окружающих, а и прекрасными качествами души и благими деяниями того, кто в нем почивает; важен не для одного осиротевшего семейства, а для всякого сына Отечества, признательного к великим заслугам Отечеству. И да будет ведомо вам, что если бы теперь у этого гроба нельзя было видеть ничего более, кроме сих знаков славы земной, то вместо всякого слова мы ограничились бы произнесением над почившим тех молитв, в которых Церковь не отказывает самому последнему из сынов своих. А если бы дерзнули возвысить слабый голос свой, то разве для того, чтобы пользуясь грозным действием смерти, обращающей в прах всю пышность человеческую, сказать вам с твердостью, как худо поступают те, которые все виды, желания и труды свои ограничивают земным и временным. Но среди разнообразного блеска славы земной мы видим здесь некую зарю сияния небесного и с усердием спешим исполнить священный долг - показать на примере почившего, как можно, воздавая с избытком кесарева кесаревы, нисколько не забывать того, еже подобаетБоговы; как можно быть героем на поле брани - и младенцем душой у подножия алтаря; страхом для врагов Отечества - и другом для бедствующего человечества; защитником царств и народов - и утехой своего семейства. Таким образом, похвала почившему обратится в живой христианский урок для нас; и урок этот, взятый из его жизни, будет самой лучшей похвалой для него.
Если бы для соплетения венца общей признательности для гроба сего предстояла какая-либо нужда заимствовать лавры и оливы со стороны, то, желая почтить память усопшего, нам первее всего предлежало бы указать на славных заслугами предков его, из которых один, дед по матери, был некогда главнейшим сподвижником героя Италийского (А.В.Суворова - ред.), а другой, его собственный родитель, принадлежал к самым незабвенным правителям воинственных сынов Дона. Но при настоящем случае, когда нам нелегко собрать в одну рукоять и те лавры, которые осеняют гроб этот, предки почившего, при всем достоинстве их, должны быть упомянуты только для показания, что златая цепь заслуг Отечеству в доме Орловых-Денисовых есть уже наследственное достояние, и что знаменитый род сей подобен тем пресловутым рекам, которые образуются через слияние воедино двух великих потоков.
Поучительнее остановиться на летах юности почившего. Судя по отличным способностям, развившимся с таким блеском пред лицом целого Отечества, судя по великим и разнообразным подвигам его, обратившим на себя внимание всего образованного света, кто не подумает невольно, что первые развиты, а последние предуготованы в почившем каким-либо особенным и многолетним образованием, что науки и искусства заранее сделали, со своей стороны, все для украшения будущего героя и защитника Отечества? - Между тем - узнайте и подивитесь! - почивший не вынес из дома отеческого никакого образования, кроме того, которым тихий Дон за полвека пред тем снабжал сынов своих, отправляя их на служение верой и правдой царю православному. Орлову суждено было пройти все отделения великой школы, но не наук и искусств, а жизни и опыта. Сами видите, отстала ли в успехах школа жизни от школы науки! - Но что мы должны заключить из этого? То ли, что свет наук и пособие искусств не нужны для великих действователей на поприще служения Отечеству? - Но в таком случае мы имели бы против нас самый пример почившего, который всегда был искренним любителем просвещения и до конца жизни не преставал усваивать себе все плоды его. Нет, заключим то, что следует, - то есть что простое, но твердое наставление в доме отеческом в началах веры и нравственности может обойтись, при известных обстоятельствах, без пышного наряда искусственного образования, между тем как это образование, со всей роскошью его, не может заменить собою правил отеческих и сделать благопотребными на служение Отечеству самые блистательные дарования, когда им недостает чистоты нравов и жизни.
В великую школу опыта почивший в Бозе граф вступил в таких летах, в каких иные не вступают еще в училища (ему не было тогда и двух полных шестилетий); зато он тотчас нашел себе наставника и руководителя в том, у кого с пользой могли брать уроки самые опытные вожди и начальники. - То был незабвенный герой Дона Платов! У такого наставника уроки состояли из перенесения за веру, царя и Отечество всякого рода опасностей, из непрестанного нападения на врагов, из ежедневных побед или уклонений от поражения. Юный питомец, для гения которого совершенно пришелся этот род подвигов и сражений, вскоре показал, что он не замедлит сам занять место начальника и вождя. Открывается война с галлами за независимость Пруссии, - и юный витязь спешит украшать себя первыми лаврами так, как бы они были уже последние. Целый ряд подвигов необыкновенного мужества немедленно обращает на него самое лестное внимание двух монархов, из которых каждый украшает грудь его знаком отличия, подобающего мужеству и самоотвержению. По этому грозному самоотвержению гордый повелитель галлов (Наполеон Бонапарт-ред.),несмотря на свои тогдашние удачи, мог уже предузнавать, что сретит его в ту пору, когда [сам] он примет безумное намерение - вторгнуться в самое сердце России.
Лютая брань переносится с Запада на Север, - и гранитные скалы Финляндии видят в Орлове то же мужество, но видят и распорядительность и человеколюбие, приличные вождю хотя невеликого, но важного по своему назначению отряда. Когда другие военачальники вместе с ратью идут неудержимо вперед и проносят победу едва не до столицы неприятельской, Орлов поддерживает и упрочивает завоевания, храня сообщение победителей с Отечеством на огромном пространстве, пересекаемом и возмущениями жителей, и высадкой с моря вражеских полчищ. Чтобы поспеть везде вовремя, Орлов делит не только малую дружину свою, но, можно сказать, самого себя. Борго, Гельсигнфорс, Христианштадт видят его непрестанно пред собою и в безмолвии поникают под неутомимым полетом орла русского.
Так приготовлялся будущий герой и защитник Отечества! Я говорю - приготовлялся, ибо самые брани предшествующие, несмотря на их лютость и разнообразие, все были не что иное, как кровавое введение в последующую великую брань отечественную, изменившую лицо земли. Среди этой-то брани суждено было раскрыться всем великим качествам почившего; в эту-то священную годину бедствий и славы явился он не только благопотребным слугой Отечества, но одним из видимых орудий Провидения к его избавлению! Здесь-то потому и мы должны сосредоточить внимание наше, дабы вполне оценить подвиги почившаго.
Недостало бы целого дня, почтенные слушатели, если бы мы решились следовать по всем путям героя от Немана до Тарутина и обратно; не можем, однако же, не сказать, что первый и последний гром, грянувший на врага надменного, пущен был из этой руки, которая теперь так хладна и недвижна; что лучшие из витязей наполеоновских начали падать от этого меча, который лежит теперь так праздно; что летучая рать, предводимая Орловым, почти ежедневно наступала на неприятеля в то время, когда всем прочим ратям отечественным, вследствие, без сомнения, мудрого, но печального соображения, надлежало только уклоняться и отступать. Взамен подробностей остановимся вниманием на важнейших эпохах той незабвенной брани. Какие это эпохи? Преимущественно четыре: отступление рати отечественной от стен Смоленска к Москве, где пресекаем был ей путь, и предстояла опасность потерять все плоды долговременного, стоившего многих жертв отступления от границ империи; битва при Бородино, где целый Запад сразился, наконец, с Севером, и чистая любовь к Отечеству дерзнула стать лицом к лицу с духом галльского преобладания; победа тарутинская, начало побед наших и постыдного бегства врага; и, наконец, упорный бой под Малоярославцем, заслонивший от опустошений южную Россию и заставивший Наполеона бежать по пути, им же опустошенному. Во всех этих самых решительных для Отечества встречах рати нашей со врагом почивший герой приемлет участие самое решительное.
В самом деле, кто это, приклонившись к непроходимой равнине и показав своим воинам предварительно ее непроходимость, дабы знали, что надобно победить или умереть (то есть не повернуть назад-ред.), приемлет под Тарутином на свою грудь пол армии неприятельской и, удерживая ее целый день, дает возможность защитникам Отечества вступить на путь, для них необходимый и от них видимо уходивший? - Орлов. Кто это, когда среди самого пыла битвы Бородинской на левом крыле нашем, громимом всеми молниями врага, начинало недоставать не только оружия и рук, самого воздуха для дыхания, - делает внезапно с незабвенным Уваровым вторжение в ряды неприятельские, заставляет Наполеона ослабить решительный для целого сражения напор сил его на левое крыло наше передвижкой своих полчищ с одного края на другой, и таким образом дает время защитникам Отечества перевести дух и собраться с новыми силами? - Орлов. Кто это первый получает [от Бога] счастливую мысль напасть внезапно при Тарутине на венчанного храбреца неаполитанского, и первый же приводит ее в счастливое исполнение и предначинает блистательным своим успехом долгий ряд побед и славы отечественной? - Орлов. Кто это всю ночь, предшествовавшую постыдному отступлению врагов от Малоярославца, тревожит их нападениями и страхом, подвергает самого повелителя их очевидной опасности быть взятым в плен, и таким образом отъемлет у него последний дух и охоту к новым замыслам? - Орлов.
Взвесьте, почтенные слушатели, важность этих четырех событий и судите сами, справедливо ли сказано нами, что почившему в Бозе графу Василию дано было не только быть благопотребным слугою Отечества, но и видимым орудием Провидения в самые решительные минуты для его судьбы и благоденствия. Тем, которые удостаиваются такого вышнего избрания, не только, по выражению Апостола, вся поспешествуют во благое (Рим. 8; 28), но, можно сказать, сама смерть бежит от них, завидя на челе их печать этого предызбрания. Не погрешим, если с благоговением признаем, что на челе почившего была сия таинственная печать. Иначе как изъяснить, что он во все продолжение войны Отечественной, непрестанно находясь или впереди наступающей, или позади отступающей [армии], и, следовательно, всегда пред лицом врага ужасного, ежедневно сражаясь и идя на смерть, не только пребыл живым, но даже и неуязвленным?
Но вот орлы русские уже за пределами России. Брань отечественная кончилась; открылась другая, европейская, или паче - всемирная. Какое место займет в ней юный герой? К чему призовет его доверенность монарха, столь много заслуженная? Быть по-прежнему вместе с другими стражем безопасности для ратей отечественных, оком движений военных, предвестником победы над врагом? Нет, это место займут другие. Теперь нужна новая священная стража; меньшая по числу, но не меньшая по важности и своим последствиям. Среди ратей отселе будет находиться монарх Всероссийский, на главе которого сосредоточены надежды не только Отечества, но и всех народов, стенавших под игом завоевателя, но который по великому духу своему столь же мало умеел щадить себя от опасности, как и последний воин. Охранение сего-то священного лица, сего-то предводителя царей и народов примет на рамена свои Орлов. Как мало безопасности было в этом по видимому не так опасном служении, показывает смерть Моро, сраженного острану благословенного монарха. Притом защитник лица царева будет обращаться в защитника славы отечественной всякий раз, когда она будет подвергаться видимой опасности от успехов врага. Свидетели тому Бауцен, Люцен, особенно Лейпциг.
Кто не знает, что среди брани Лейпцигской, где решалась судьба Европы, была роковая минута, в которую победа видимо хотела склониться в сторону прежнего любимца своего? - Уже средоточие ратей наших сбито со своего места; защитники его рассеяны; толпы врагов несутся вперед, - минута ужасная! Но вот по гласу монарха летит с малой, но непобедимой дружиной Орлов, - и равновесие восстановлено, нападение отбито, враги в свою чреду ищут спасения в бегстве. Таким образом, и в этом случае почивший явился видимым орудием Провидения, положившего в судьбах своих сломить гордый рог нового Навуходоносора.
Меркнущая звезда Наполеона, как известно, вспыхивала потом еще не раз разрушительным блеском своим; и герой Тарутина не раз потому еще имел случай, вместе с другими вождями, гасить зловещее пламя ее потоками крови неприятельской, доколе увенчанный новыми лаврами не имел утешения и чести войти острану хранимого им монарха в гордую столицу галлов. Как умели ценить подвиги его иноплеменники, свидетель - этот знак отличия, возложенный на него при сем случае новым законным монархом Франции.
По возвращении в Отечество хранитель лица царева не мог иметь лучше награды за долговременные подвиги свои, как оставаться постоянно при этом лице и быть свидетелем великих дел Александра, будучи готовым в то же время лететь всюду, куда могла призвать нужда или опасность Отечества. Но время великих опасностей уже прошло; брани, подобные браням двенадцатого года, повторяются не десятилетиями, а веками, и меч тарутинский должен был оставаться отселе в ножнах, служа украшением не только того, кто с такой славой носил его, но, можно сказать, целого воинства Донского.
Увы! суждено было еще раз обнажиться мечу этому и блеснуть, но уже блеском не молнии военной, а факела надгробного!.. Любимый монарх еще раз потребовал для себя охраны не от стрел вражеских, а от чрезмерности любви народной, сопровождения не в столицу Франции, а в могилу... Кто мог лучше воздать сей последний долг, как не тот, коему лицо почившего монарха было как бы усвоено предшествовавшим служением? И Орлов-Денисов, по воле великого преемника Александрова, становится на страже гроба, к которому обращены были взоры всего мира. Град наш видел, как бодрственно стоял он на той священной страже, как пламенно молился об упокоении души его в том самом храме, - и вот стены этого же храма видят теперь посреди себя его собственный гроб, и мы совершаем молитвы об упокоении души его!..
В могиле Благословенного почивший как бы предузрел конец собственного поприща и вскоре сошел с него в тишину жизни домашней. Почему сошел? - по недостатку ли желания посвятить остальные дни на службу Отечеству? Но берега Дуная, куда явился он при первом зареве новой брани с поклонниками Магомета, свидетельствуют, что почивший всегда готов был последние капли крови пролить за Отечество. - Нет, воздав долговременными подвигами долг Отечеству, герой Тарутина почел обязанностью исполнить во всей силе и долг главы семейства, являя и в этом случае похвальный пример -как можно соединять военные доблести с добродетелями мирного гражданина.
Открылось новое поприще деятельности, новый ряд движений и побед, приобретаемых не храбростью военной, а благоразумием, великодушием, кротостью и любовью христианской. Благоустроенные веси и села начали свидетельствовать о мудрой распорядительности; обновленные и вновь воздвигаемые храмы - об усердии к Церкви; разнообразные пожертвования в пользу благотворительных заведений - о любви к человечеству.
Нашему граду особенно дано было насладиться всей добротой души почившего. Кто из вас не любовался его видом величественным, его умом тонким и вместе здравым, его благорасположенностью ко всему доброму и общеполезному? Кого не восхищали его кротость и благоприветливость? Посему-то в последние дни его, при вести о тяжком недуге, не было ни одного из слышавших, кто бы от сердца не возносил мольбы о продолжении жизни, столь для всех любезной и благотворной. После того мы не присвоим чуждого, если скажем, что знаменитый гроб сей усвоен (дарован- ред.) нам не смертью, а нашим всеобщим уважением и любовью к почившему.
Но, Боже мой, какая печальная собственность! У подобных-то гробов познаем особенно, что значит теперь человек и какое иго тяжко лежит на всех сынех Адамлих(Сир. 40; 1)! Сами видите, братие, чем оканчивается вся слава земная - брением и могилой! Как же безрассуден был бы после этого из нас тот, кто решился бы всю жизнь гоняться за одними почестями и отличиями, или за стяжанием сокровищ, или за удовольствиями плоти и крови! Как безрассуден был бы тот, кто, обладая отличными способностями и дарами счастья, не поспешил бы обратить того и другого на пользу ближних, во славу Творца своего, Который украсил и возвысил его пред лицом собратий своих! Как безрассуден был бы тот, кто, предавшись суетам земным и почестям житейским, не помышлял бы о конце дней своих и не приготовлял бы для себя заблаговременно напутия дел добрых в ту страну, из которой нет возврата! Как безрассуден тот, кто не дорожил бы святой верой, единой неизменной спутницей нашей в вечность, и не старался бы усвоить себе Креста Христова, единого заступника нашего пред судом правды Божией! Как, наконец, безрассуден был бы тот, кто слезами истинного покаяния не спешил бы омыть своей совести от вольных и невольных грехопадений!
Смело говорим это пред сим гробом, ибо твердо знаем, что возлежащий в нем сам проникнут был этими святыми истинами и руководился ими во всю свою жизнь. Вместо всех доказательств посмотрите на многочисленный полк сих юных облагодетельствованных им птенцов, окружающих теперь гроб этот!* Можно ли желать лучшей стражи?! О, если бы все герои мира вступали во врата вечности с таким сопровождением! Но почивший при всех добрых делах своих полагал надежду не на них, а на милосердие Вышнего, на Кровь Агнца Божия, пролиянную за грехи наши на Голгофе. Посему во дни покаяния всякий раз, наряду с последним простолюдином, смиренно повергал увенчанное лаврами чело пред подножием алтаря, исповедуя себя последним из грешников.
Гряди убо с миром, душа кроткая и богобоязненная, туда, где уготовано полное, нескончаемое воздаяние всем, которые, подвизаясь здесь подвигом добрым (2 Тим. 4; 7), умели до конца соблюсти залог веры и любви христианской. Скажи бывшим некогда сподвижникам твоим во брани священной, что благодарное Отечество живо помнит кровные заслуги их; что Святая Церковь не перестает возносить о них молитвы свои, что мир и слава Отечества, искупленные их кровью, не передаются никому и ни за что, а твердо хранятся преемниками их на поле бранном! Служители алтаря, предначните надгробное пение тому, кто в своей жизни давал вам вместе с другими вождями столько случаев к возглашению гимнов хвалебных за победу над врагами! Воины и защитники Отечества, преклоните еще раз оружие в знак уважения пред тем, по гласу которого целые толпы врагов не раз повергали на землю свое всеоружие! Мирные служители наук, взгляните еще раз со вниманием на этот ряд почестей и отличий: это листы из свитка истории незабвенной эпохи отечественной, которых не много уже остается налицо!
Ты же, Боже милосердый и праведный, призри не столько на те лавры, которыми венчали чело почившего героя благодарное Отечество и народы чуждые, а паче на те священные терны, которые Твоя собственная десница тайно посылала на главу его для предохранения от обаяния славы земной, для утверждения в вере и терпении христианском! Призри и восполни от бесценных заслуг Единородного Сына Твоего то, что взыщется и не обрящется в жизни и действиях почившего на весах правды Твоей! Ибо кто поживет и не согрешит пред Тобою? Все мы, кто бы ни были, - грешники, не достойные войти в святое и славное Царство Твое, и всем нам надежда на одно беспредельное милосердие Твое! Аминь.
Слово при погребении председателя Харьковского уголовного суда, коллежского советника и кавалера, Григория Федоровича Квитки, сказанное в Благовещенской церкви 10 августа 1843 г.
"Блажен путь, в онь же идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения!"
Так возглашает при гробе каждого христианина Святая Церковь; возглашает для того, дабы напоминанием о блаженном упокоении, уготованном для представлыпихся, преподать утешение тем, кои остаются еще после них на странствование по земной юдоли.
А мы страшимся сего блаженного пути, как величайшего несчастья! А мы плачем и рыдаем о тех, которые отходят на это место упокоения! Что значит это? Неверие гласу и свидетельству Святой Церкви? Благодарение Господу, в нас нет сего неверия! Опасение за вступающих на путь сей, что они не приготовлены еще к этому месту успокоения? Если бы в самом деле нас тревожило у гроба это святое опасение, и ничего более! Но и тогда потребны были бы не вопли и рыдания, а тихая и пламенная молитва за усопших. Увы, мы и при гробе ближних наших платим дань не вечному, а временному, не духу, а плоти! Мрачный вид гроба и тления, столь противоположный светлому кругу радостей житейских; разлука - вечная, как обыкновенно называют ее, хотя на самом деле она так же временна, как и все прочие разлуки, - с теми, которые составляли как бы некую часть нашей собственной жизни; неизвестность, окружающая новый образ бытия умерших и невозможность следить за ними не только взорами и слухом, но самым воображением; лишение того, что они в продолжение жизни составляли для нас, и прекращение того, чем мы служили для них, - вот главные причины нашего смущения и воплей при гробе! Будем ли винить безусловно эту слабость нашей природы? - Нет, такой суд был бы слишком строг и несправедлив. Мрак гроба ни для кого не может быть радостен уже потому, что он есть следствие нашего падения и наказание за грех; производимая смертью разлука на всю остальную жизнь с ближними нашими не может не исторгать слез уже потому, что нередко превращает (изменяет - ред.) собою весь порядок нашей жизни, уносит с собою источник чистых радостей душевных.
Но, уступив слабости природы должное, не забудем, братие мои, что смерть, однако же, не есть какое-либо зло для христианина и бедствие невознаградимое, что, напротив, она есть переход от низшего образа бытия к высшему и лучшему, и вместе с тем причина и условие многих новых и великих благ для человека. Вникнем в эту утешительную истину при сем гробе собрата нашего, который, как ведаете, сам любил углубляться в тайны жизни человеческой.
В чем состоит смерть человека? В разлучении души от тела и в переходе первой из нашего видимого, чувственного мира в другой, сверхчувственный, невидимый. Взяв сие понятие смерти в основание, вопросим теперь, что оставляет душа отшедшая? Оставляет, во-первых, бренное тело, которое в самом лучшем своем состоянии всегда, более или менее, тяготит, связует, омрачает и "земленит" собою дух бессмертный, а в состоянии ослабения и дряхлости становится постоянным седалищем недугов и страданий. Об этом ли теле жалеть и сокрушаться?
Что покидает душа отшедшая? Покидает мир наш, который, по выражению Писания, весь во зле лежит, где на малую долю чистых радостей приходится едва не целое море скорбей и печалей, - мир, исполненный соблазнами, о кои претыкались и падали самые праведники, где нельзя поручиться и на один час не только за благоденствие, за самую добродетель нашу. Об оставлении этого ли мира плакать и вопиять?
Куда преходит от нас душа, умершая в вере и покаянии истинном? В мир высший, духовный, в котором с гораздо большей свободой должно раскрываться все, что в душе нашей есть высокого, вечного и божественного, где, как выражается Церковь, несть ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная, где посему истина без покрова, добродетель без борьбы, венцы без тернов. В такой ли мир не желать вступить скорее?
К Кому идет от нас душа, умершая в вере и покаянии? К своему Творцу, Который есть весь могущество и благость, к своему Искупителю, Который для того и отошел на Небо, чтобы уготовать место верным последователям своим; идет к сонмам Ангелов и душ прежде отшедших собратий своих, которые стократ способнее нас оказать ей помощь, разделить с нею и свои совершенства и свои радости. Как же после сего не назвать вместе с Церковью сего пути блаженным?
Для чего идет усопшая душа в новый мир? Для того, чтобы приять успокоение после многотрудного странствования земного, чтобы вновь облечься тем богоподобием, которое было потеряно нами в раю и возвращено паки Крестом Христовым, дабы начать жить и действовать той жизнью и тем действием, которых наш бедный мир и вместить не может. И после всего этого можно скорбеть безутешно и рыдать у гроба христианина? Не бесчестие ли это будет божественной вере нашей, самое главное преимущество которой в том и состоит, что она среди скорбей и искушений земных питает и подкрепляет нас упованием жизни вечной? Не укоризна ли это будет нашему Спасителю, Который для того именно Сам прошел путем смерти и Гроба, дабы отнять у них весь страх, а у нас всю печаль и горесть?
Что же значит, что мы, несмотря на все это, предаемся иногда при гробе ближних наших печали безутешной? То, что мы смотрим в эти минуты токмо на гроб, и не возводим очей горе - к лицу Отца Небесного, от Которого сияет жизнь и радость. То, что мы помним только притом о наших привременных лишениях, производимых смертью, и забываем те блага, которые уготованы в вознаграждение их на Небе Спасителем нашим. То, что мы всецело предаемся влечению своих возмущенных мыслей и чувств, тогда как в это время надобно было бы всем остатком мыслей и чувств яться за Крест Христов и Евангелие. То, наконец, что мы до того погрузились в чувственное, до того возобладаны (порабощены - ред.) временным, до того попустили ослабеть, затмиться, умолкнуть в нас внутреннему зову и влечению к жизни высшей, бессмертной, что и влекомые к Вечному Отечеству нашему неотразимой рукой смерти, все еще, подобно жене Лотовой, обращаем очи и сердца вспять, к этому суетному и бренному миру, который и сам со всем разнообразием вещей, его составляющих, предназначен к смерти и разрушению.
Можно гадать после сего, как в сем состоянии взирают на нас отшедшие от нас братия наши. Чем должны казаться им наши слезы и рыдания по них? -Тем же, чем кажутся для нас вопли младенцев, которые слезят и вопиют, когда мать или отец оставляют их на несколько минут одних. Но чем бы ни казались они им, всего менее могут служить к их успокоению. Ибо какое же может быть кому успокоение от слез и рыданий? Мы удерживаемся от всякого шума и воплей у одра болящих, дабы не возмутить их покоя душевного; та же самая причина должна удерживать нас от скорби и рыдания при их гробе. Оставленное духом тело, конечно, не потревожится от наших воплей; но душа, привитающая до времени в мире дольнем, не может не смущаться ими, - тем более, чем после сложении тяжести с себя телесной она становится чувствительнее.
Итак, желая засвидетельствовать любовь и усердие к отшедшим от нас путем смерти, покажем оные не слезами малодушия, или, что еще хуже, ропота и отчаяния, а теплыми молитвами за них. И прося успокоения душ их от Господа, постараемся для сего именно успокоить как можно скорее свой дух и свое сердце. Мы уверены, почивший в Бозе собрат наш, что при настоящем размышлении нашем не сказано нами о смерти христианской ничего, чего бы ты не мог одобрить и подтвердить теперь собственным опытом твоим. Если мы у гроба твоего от сердец, сетующих по тебе, потребовали, во имя Евангелия и Креста Христова, высшего взгляда на смерть, и большего, нежели обыкновенно, мужества и твердости душевной, то потому, что ты сам любил в подобных случаях возноситься над всем видимым и привитать мыслью там, где нет ни печали, ни воздыхания. Теперь ты видишь уже лицом к лицу то, что, находясь среди нас, подобно нам, созерцал яко зерцалом - в одном гадании. Довольно труждался ты в этом мире слез и воздыханий; много пришельствовала в нем душа твоя; много страдало любвеобильное сердце твое. Благодарение Господу, что ты не сокрыл талантов, тебе данных, и, несмотря на всю превратность обстоятельств, умел приумножить их и употребить во благо ближних! Сугубое благодарение Тому же Господу, что земное счастье не преследовало тебя, хотя и могло, - что тебе от юности дано было идти не столько по цветам, сколько по тернам. Поелику ты шел сим узким путем с верою, смирением и любовью, то мы веруем, что он привел туда, где все вознаграждается сторицей. Да насладится убо душа твоя покоем, коего не мог ты обрести на земле!
Нас, братие мои, у гроба сего паче всего должна поразить мысль о бренности человеческой жизни и неизвестности часа нашей кончины. Давно ли видели мы среди нас усопшего исполненным жизни, обещавшим еще не краткую и многообразную деятельность? И се, он во гробе! Кто поручится после.сего, что между нами, стоящими теперь у гроба этого, нет таких, кои предназначены уже к могиле? Препровождая посему бренные останки его в недра общей матери земли, помыслим о том, как и нам должно будет идти тем же самым путем, и нет ли чего такого, что бы надобно было нам совершить или оставить -прежде, нежели возгласят и над нашим гробом вечную память? Аминь.
Слово при погребении помещицы Анастасии Ивановны Зверевой, сказанное в кафедральном Покровском соборе 18 января 1844 г.
Грядет час, и ныне есть, егда мертвыи услышат глас Сына Божия и услышавше оживут (Ин. 5; 25)
О, как отрадно слышать слова эти у гроба! И тем паче, когда они исходят из уст Свидетеля верного (Откр. 1; 5), Которого каждое слово есть ей и... аминь (2 Кор. 1; 18,20), Того, Кто Сам был мертв, и се, жив есмь во веки веков (Откр. 1; 18), Который по самому существу Своему есмь воскрешение и живот (Ин. 11; 25), - из уст Единородного Сына Божия, дражайшего Спасителя нашего.
Он рек некогда, - и бездны хаоса разделились, явились земля и небо, взошли солнце и луна, всхолмились горы, потекли реки, зашумели дубравы, вода и воздух наполнились жителями, и владыка видимых тварей - человек, исшел на дело свое!
Он паки возглаголет некогда, - и паки небо и земля со трепетом, яко уже нечистые, услышат глас Его: все стихии приидут в движение; солнце и луна померкнут; звезды яко листвия спадут с небеси; земля же и яже на ней дела сгорят(2 Пет. 3; 10), дабы уступить место земле новой и Небу новому, в них же живет уже не грех и печаль, а правда и блаженство. Тогда отверзутся самые гробы; суша и море отдадут мертвецов своих; и все от века уснувшие сном смерти восстанут и явятся пред Владыку и Судию всяческих: грядет час, и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и услышавше оживут!
О, как величественен будет день и час этого всемирного пробуждения, когда все сыны Адамовы соберутся в единое великое семейство, дабы не разлучаться уже более друг от друга! Тогда-то познается во всей силе, что приобретено нами на Голгофе - в Кресте Спасителя нашего; что соделал Он для нас смертью и Воскресением Своим! За превосходство нового прославленного бытия тогда должны забыться не только все печали, но и все суетные радости наши на земле: не помянутся самый гроб и смерть, от которых теперь мы так скорбим и плачем.
К сему убо всерадостному и преславному дню должно возноситься нам всеми мыслями нашими в то время, как тревожит нас разлука с присными и друзьями нашими! Отсюда, с этой высоты, все ясно и отрадно. Посмотришь на гроб - и видишь в нем мирную и надеждую ладью, в которой странники земли переносятся на он-пол бытия. Взглянешь на могилу - и находишь в ней последнее убежище, где бедный узник свергает с себя узы и рубища, в которых томился он в продолжение своего удаления от дома отеческого. Проникаешь мыслью к самому тлению нашему в недрах земли - и усматриваешь в нем дивную баню пакибытия, которую любовь и всемогущество Отца Небесного устроили на пределе двух миров, дабы мы, прежде нежели явимся в светлых обителях Отца Небесного, имели самое надежное средство избывать все нечистоты нашей природы.
А мы все еще скорбим и сокрушаемся, когда ангел смерти изводит нас таким образом из тесной и мрачной темницы плоти в свободу чад Божиих! А мы вопием и жалуемся, когда с бессмертного духа нашего совлекают его рабское и грязное рубище, дабы облечь его в светлую и чистую одежду, ему приличную, и говорим, что мы потеряли того или другого в то самое время, как он, прошед вратами смерти, обрел для себя жизнь истинную!
Можно бы подумать после этого, что в нас нет веры в обетование жизни вечной. Но сомнение о том, благодарение Господу, далеко от нас. Где же причина нашего малодушия? - В том, что мы не умеем вознестись духом на высоту веры и упования христианского; а не умеем потому, что живем большей частью не духом, как бы следовало, а плотью. Водимся одним видимым, преданы одному временному, радуемся и наслаждаемся токмо тем, что действует на грубые чувства. При таком образе жизни смерть, как разрушительница всего чувственного, естественно наводит печаль и даже страх. Плоть и кровь в нас, хотя бы и хотели, не могут не страшиться смерти, потому что для них нет бессмертия; они, по уверению самого Апостола, яко обреченные тлению, Царствия Божия наследити не могут (1 Кор. 15; 50). Вечное царство сие есть наследие и удел токмо вечного духа нашего и того тела духовного, в которое облечется он в день последний. Потому, чтобы избыть страх смерти и печаль гроба, для этого одно средство - надобно всецело быть и жить в духе, для которого нет ни смерти, ни гроба, ни тления. Кто благодатью Божией начал жить духом, тому первая награда, что он может со светлым оком взирать на кончину братий своих. Ибо живя духом, он носит и чувствует в себе залог жизни вечной; а это драгоценное чувство ставит его выше всех печальных явлений, которыми окружен конец бытия нашего на земле.
Знаем, что духовный совет этот против печали не вдруг может быть усвоен сердцем, скорбящим у гроба матернего, но в Евангелии, равно как и в самой природе вещей, нет другого. А между тем употребление его в дело полезно не токмо от печали об умерших, не только от страха смерти, но и от самой смерти. Ибо для того, кто живет по плоти, смерть есть лишение всего, некий вид казни; а для того, кто живет духом, смерть есть приобретение и начало блаженства вечного, которого да достигнем все мы благодатью умершего за нас и воскресшего для нас же Господа нашего. Аминь.
Слово при погребении тайного советника, сенатора и кавалера Андрея Феодоровича Квитки, сказанное 8 апреля 1844 г.
Не много гробов видела и увидит страна наша, которые более этого гроба могли бы обратить на себя в такой степени внимание общее. И думаю, никто не воспротиворечит, если скажем, что причиной такого внимания не богатые украшения, отличающие гроб этот, не титул и высокое звание того, кто почивает в нем, а его особенные личные качества и заслуги. Ибо хотя самое имя предков усопшего незабвенно для всей страны нашей, яко имя первоначальных ее устроителей и оберегателей, но давно прошедшее не преминуло бы затмиться в памяти среди множества новых лиц и событий, если бы не было обновлено и, так сказать, воскрешено в отличных качествах и деяниях потомков. И вот, как бы в отвращение такой опасности, от благородного корени Квиток в лице двух братий вдруг произрасло две разнообразных, но равно прекрасных отрасли, которых цветами украшалась, а плодами питалась столь долго вся страна наша.
Но почто я воспоминаю обоих, когда мы не имеем уже теперь ни единого? - Увы, ангел смерти как будто не потерпел, чтобы под конец жизни долго оставались во взаимном разлучении душевном те, которые во всю предшествовавшую жизнь представляли из себя пример редкого единодушия братского. Вот, когда мы не успели еще прекратить надгробного сетования об одном брате, надобно уже воздавать последий долг другому!
Зато как не трудно быть провозвестником святых истин у гробов, подобных настоящему! Чтобы почтить память усопшего и доставить назидание всем предстоящим, для того не нужно никакого другого средства, как токмо возобновить в памяти вашей, хотя кратко, его же собственные деяния, посвященные, как известно, всецело благу страны нашей. Это поучение давно приготовлено для нас, можно сказать, самим усопшим: приимем и употребим его, как должно.
Продолжительное поприще общественной деятельности усопшего началось тем, чем обыкновенно в то время начиналось поприще людей, подобных ему по происхождению, - то есть служением Отечеству среди рядов воинства христолюбивого. Одаренный необыкновенными способностями, несмотря на юность лет своих, он немедленно начал обращать на себя особенное внимание своих начальников, которые потому самому не сомневались употреблять его в делах, требующих особенного доверия. После этого не трудно угадать, до какой высоты званий и мест мог бы достигнуть почивший, если бы ему дано было идти до конца жизни путем служения, избранным первоначально. Но известный вам столь же неожиданный, как и злополучный случай, - следствие молодости и пылкости чувств, - вдруг превратил все, так что надлежало оставить навсегда не только все виды на дальнейшие успехи по службе, но и самое поприще служения. Таким образом тот, который пламенел желанием пролить на поле чести всю кровь свою за Отечество, должен был посреди цвета лет, среди мечтаний и надежд, подобно престарелому старцу, возвратиться под кров отеческий и заключиться в тесном кругу домашних занятий. Превратность горькая, могшая тем губительнее подействовать на всю жизнь, на душу и сердце почившего, чем большими обладал он силами и способностями. Необыкновенная деятельность, подобная сильной, остановленной в течении своем реке, не находя сродных себе занятий, могла произвести целый потоп праздности и пороков, с нею неразлучных. Но, благодарение Господу, почивший был не таков, чтобы совершенно зависеть от неблагоприятных случаев и превратностей внешних. Вместо того, чтобы предаться, как бывает со многими, малодушию и искать вознаграждения [за] неудачи по службе в душевредном рассеянии и забавах тлетворных, он, не выходя из тесного, очерченного обстоятельствами круга своего, умел найти для себя новое поприще деятельности, на котором, как показал опыт, с избытком развилось все, что только было в душе его доброго и прекрасного.
Судя по необыкновенным плодам, пожатым на этом поприще, тотчас можно подумать, что оно было какое-либо особенное, доступное токмо для немногих, избранных. Нет, почтенные слушатели, это поприще было самое обыкновенное, давно открытое для всякого члена благородного сословия, поприще почтенное, многоплодное для общества и небесплодное для труждающихся на нем-, но которое, к сожалению и ко вреду общему, мало ценится теми, для которых оно открыто, без духа и усердия большей частью проходится теми, которые принуждены вступать на него и действовать, и которое потому самому, то есть не по своей вине, а по причине нашей невнимательности и неразумию, пришло в такую невыгодную молву о себе, что от него убегают многие, как от бесплодного и опасного; кратко сказать - это урочное служение своей стране в разных должностях, по избранию сочленов своего сословия.
На этом-то, так сказать, домашнем и так мало ценимом некоторыми поприще почивший, труждаясь по совести, умел возрасти до той высоты званий и заслуг, за которой другие устремляются на край света; умел совершить столько общеполезных деяний, что признательная память о нем дотоле будет жить в стране нашей, доколе сыны Украины будут способны ценить доблестные подвиги своих предков.
Но не будем предварять событий. Само собою разумеется, что на этом скромном поприще, по самому свойству его, не вдруг можно было достигнуть той высоты, какая достигнута. Если где, то на этом пути требовались не одни блистательные качества ума и сердца, а первее всего - постоянство, скромность, терпение и благоразумие; ибо, кроме немалых трудов по званию, чаще всего надлежало иметь дело с самолюбием и страстями человеческими. Но одно, два избрания - и все увидели, что лицо избираемое, я разумею почившего, как бы рождено для того, чтобы на нем останавливался выбор всех и каждого. С тех пор каждая окончившаяся среда служения, как кольцо в цепи, непосредственно вела за собою новую чреду, и новое избрание соединялось уже не с размышлением - кого избрать, а с опасением, чтобы служивший по избранию не оставил почему-либо своего поприща. Потому время нового избрания, для многих столь тяжелое и неприятное, по причине опасений за мнения других не в свою пользу, для почившего каждый раз было, можно сказать, временем всенародного торжества, которое было тем приятнее, чем вполне заслужено.
Желаете знать, чем особенно? - Просвещенным умом, для которого, кроме познаний, украшающих вообще человека общественного, совершенно известны были все способы и все потребности своего края, все виды и взаимные отношения членов своего сословия; благородством характера, способного возвышаться над всеми личными расчетами и умеющего нисходить до всех справедливых и даже несправедливых, но безвредных притязаний самолюбия человеческого; неутомимым и просвещенным усердием на пользу общую, которое не останавливается на обыкновенном буквальном исполнении своих обязанностей, а всегда изыскивает новые способы и источники для блага общего; начальнической благоуветливостью, которая умеет быть всем вся и которая там ценнее, чем выше и достойнее начальник, чем разнообразнее требования и привычки подначальных. Следствием всех сих качеств и совершенств было то, что ни одна чреда служения, как ни много было их, не проходила у почившего без того, чтобы не быть ознаменованной или новым общеполезным предприятием, или довершением и большим развитием прежних, так что юная, по самому населению своему, страна наша, для которой довольно было бы не отстать на поприще общественных предприятий от старейших краев Отечества, в немногие годы оставила большую часть их за собою.
Столь примерная и многоплодная деятельность вождя дворянства харьковского не могла не обратить на себя, наконец, особенного внимания власти предержащей; и венценосцы России не раз свидетельствовали и словом и пером своим, что труды его вполне заслуживают быть не только отличёнными, но и указанными в пример пред лицом целого Отечества. Особенно же нельзя забыть здесь тех милостей, которыми почивший постоянно пользовался у августейшей матери венценосцев*. Любвеобильное сердце ее находило для себя особенное удовольствие, когда имело случай выразить и засвидетельствовать, как приятно было для нее найти и иметь в почившем верное и живое орудие к исполнению своих человеколюбивых видов и намерений касательно воспитания для нашего края будущих матерей семейства.
Чтобы открыть обширнейшее поприще деятельности для такового, не обинемся сказать, избытка сил и дарований, прозорливая воля монарха двукратно указует почившему новый, высший род служения Отечеству в ряду областеправителей. Сначала отчизна мудрой и равноапостольной Ольги видит его своим главным начальником и предстателем о нуждах у трона монаршего; потом сословие Правительствующего Сената приемлет его, яко сочлена, в свой светлый круг. Там и здесь он являет в себе то же, что и везде: светлый ум, дальновидную опытность, бодрую неутомимость в трудах, не преклонную ничем, кроме сознания своего долга, твердость характера. Но новые звания и титулы не приводят у него в забвение прежнего поприща, им так отлично пройденного. Подобясь тем растениям, которые не могут нигде с удобностью расти, как токмо на родимой почве, он, удовлетворив, сколько можно, доверию монарха и долгу службы, вопреки всем расчетам обыкновенного самолюбия спешит возвратиться на лоно воспитавшей его Украины.
Вы знаете, как благородное дворянство харьковское готово было паки единодушно приветствовать его именем главного представителя и вождя своего! Другой, может быть, позволил бы себе увлечься потоком всеобщих благожеланий, но почивший и в этом случае явил на себе плод опытной мудрости, которая знает, чтоесть время всякой вещи под небесем (Еккл. 3; 1); есть время сеять и трудиться, и есть время прекратить сеяние и труд. И вот, тот, который прежде, казалось, не знал границ своей деятельности, теперь смиренно и навсегда самозаключает себя под тихим кровом домашним, дабы, как говорил он, проработав столько времени для других, успеть сделать что-нибудь и для себя.
Большая часть из нас, окружающих теперь гроб сей, застала почившего в нем уже в уединении старчества, когда природа человеческая, клонясь к своему западу, любит более сокрывать, нежели выказывать, что заключалось в ней. Кто, однако же, из нас при встрече с ним с самого первого взгляда не был приятно удивлен теми высокими качествами ума и сердца, которые так видимо отличали почившего и без всяких внешних законов достоинства делали его предметом всеобщего уважения? Предоставляем вам самим, братие мои, воспомянуть между собою во всех подробностях то, чем вы любовались в нем, чему удивлялись, что уважали и любили. Нам предлежит сделать другое, - возвестить в слух всех то, что менее известно, но что, однако же, достоит быть известным всего более, - это твердое, постоянно возраставшее отвращение в душе почившего от всех видов суеты мирской, это сосредоточение мыслей своих на прошедших действиях своей жизни со строгой оценкой их нравственного качества; это устремление взора духовного за пределы всего временного, туда, где нет более борьбы ни с кем и ни за что, и где живет одна истина и правда, один покой и радость.
При таком христианском благонастроении духа смерть, особенно после долговременного недуга, не могла быть для почившего явлением неожиданным. "Я всегда, - так говорил он во время последней болезни, - предавал себя в волю Божию; тем паче теперь отрекаюсь пред нею от всей собственной воли. Встану с одра болезни, - восхвалю Господа; не встану, - да будет Его святая воля надо мною! От сердца прощаю всем, оскорбившим меня чем либо; да простят великодушно и меня, в чем согрешил пред кем!"
С таковыми чувствами приближался усопший к последнему часу земного бытия своего. Чувства благие и достойные христианина! Но, братие мои, мы в свою чреду поступили бы скоропоспешно и не по-христиански, если бы вследствие сего возомнили, что ему не остается теперь ничего более, как только приять венец из рук Небесного Мздовоздаятеля. Ах, после жизни на земле, как бы она ни была многоплодна, всегда остается у человека много недоделанного и несовершенного! То самое, что кажется нам иногда яко подвиг блистательный, то самое -там, пред очами Всеведущаго, может оказаться яко мрачное, нечистое и потому недостойное мзды. В самом деле, братие мои, приятые свыше таланты употреблены в дело; но так ли употреблены, как хотела премудрость и благость Того, от Которого они приняты? Много сделано на пользу общую; но всегда ли одушевлялось при сем чистою любовью к ближним? не увлекалось ли более собственными видами и рассчетами? - Превратность обстоятельств переносима была с улыбкою на устах; но не было ли в то же время тайного ропота в сердце? Было желание вознаградить опущенный долг, исправить свои погрешности; но все ли употреблено для сего, что можно употребить? Являлась любовь к Богу и мысль о вечности; но успели ли они занять в душе место, им подобающее? - Явно, что на земле никто не может дать верного ответа ни на един из сих важных вопросов.
А если так, то чем должно заключиться все воспоминание похвальных деяний почившего, как не усердной молитвой ко Господу о милосердии на Суде к его вольным и невольным грехопадениям? - Мы уверены, что если бы дано было теперь ему самому провещать к нам что-либо, то он поспешил бы стократ сильнее нашего исповедать в слух всех свою немощь и несовершенство и сказать: "Братие и друзи, страшно стоять пред Престолом Царя славы! В неприступном свете лица Его самые добродетели наши суть яко мрак и нечистота.
Многого недостает бедной душе моей! Единая надежда на заслуги Того, Кто умер на Кресте и за последнего из грешников! Если убо желаете почтить память мою за что-либо, то не забывайте возносить о мне теплой молитвы ко Господу, да не помянутся неправды жизни моей на Страшном и неумытном Суде Его!
Дадим, братие мои, обет памятовать усопшего сей памятью молитвенной; а вместе с тем возьмем в назидание себе от гроба его тот важный урок, что все дела наши и успехи на земли действительно полезны для нас токмо тогда, когда без вреда и укоризны нам могут явиться с нами на Страшном Суде Божием. Аминь.
Слово при погребении почетного харьковского гражданина, коммерции советника и кавалера Космы Никитича Кузина, сказанное 20 апреля 1844 г.
Открыть ли пред вами, братие мои, те чувства, с которыми являемся мы на этом священном месте, когда надобно бывает беседовать с вами у гроба? Всякий раз кажется нам, что на это время мы сами как бы отделяемся от среды живых; исходим на самый последний предел видимого; становимся между временем и вечностью... С одной стороны, здесь - наша жизнь, дела и попечения человеческие, удачи и неудачи, вся суета земная; с другой - Бог и вечность, будущий Суд с полным мздовоздаянием для праведных и некончаемыми муками для грешных. О, как с этой высоты представляется инаковым все земное и человеческое! Большая часть того, пред чем обыкли мы преклоняться до земли, к чему стремимся все наперерыв, без чего почитают себя несчастными, представляется вещью маловажной, даже совершенной суетой и ничтожеством. Чрезвычайно важным, напротив, является то, о чем многие вовсе не думают, что и думающие не ставят так высоко, как бы надлежало. Когда смотришь с этой высоты на жизнь окончившего земное поприще свое, то уже нисколько не ищешь в ней того, за чем гоняется мир и чего ненасытно алчет суетность человеческая, а скорее всего хочешь видеть, как совершено им привременное течение на земле, и что уготовано для Неба и вечности. Если находишь, что земной странник шел неуклонно путем веры, добродетели и упования, или, по крайней мере, окончил шествие спасительной стезей покаяния и слез, то в сердце рождается отрадное чувство, кажется слышишь свыше голос: рабе благий и верный ...вниди в радость Господа твоего! (Мф. 25; 21), или сей отрадный глагол:отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много (Лк. 7; 47). Но когда усматриваешь, что вся жизнь усопшего наполнена была изменами совести и нечистотой греховной, и что эта нечистота не омыта слезами сокрушения сердечного, не искуплена делами веры и любви к ближним, то душа невольно объемлется некиим тайным страхом. Стоишь в таком случае у гроба, как стоят у того места, в которое только что ударил гром, и над которым еще блистает молния.
Благодарение Господу, что мы можем рассуждать таким образом у этого гроба, не опасаясь возмутить тем покоя ни усопшего собрата нашего, ни воздающих ему теперь долг последний. Ибо рассматривая жизнь его, если находишь в ней слабости и недостатки, грехопадения и неверности, то в то же время постоянно видишь острану их живую веру в Крест Христов, неослабное повиновение святым уставам Церкви, искреннее признание своих грехов, соединенное со всегдашним милосердием к ближним, - видишь, то есть, такие качества, которые, по уверению самого слова Божия, всего скорее и действительнее способствуют к изглаждению грехов наших пред Богом. Правда, что святая вера наша, предлагая нам в избытке столько и естественных, и сверхъестественных средств для нашего преспеяния в истине и правде, в чистоте и самоотвержении, имела бы право требовать от каждого из нас гораздо больших успехов и плодов духовных. Но где искать между нами тех людей, которые своей жизнью и правилами выражали бы всю высоту и Божественность нравственности евангельской, которые собственным примером обнаруживали бы пред всеми, что может сделать из человека вера христианская? Увы, драгоценное преимущество это, кажется, навсегда осталось за первыми веками христианства, когда последователи Иисуса распятого были, по свидетельству Апостола, яко светила в мире.
В наши времена душевного охлаждения к вере и предметам священным, времена забвения благих примеров и святых правил отеческих и то составляет уже немалую отраду и утешение, когда встречаешь жизнь, от начала до конца проведенную под мирным кровом веры и Церкви, никогда не разлучавшуюся если не с законом (Божиим- ред.) и добродетелью, то со смирением и покаянием, тем паче, если она в то же время освящена делами любви и милосердия христианского. Кто захотел бы видеть в жизни кого-либо из усопших братий своих еще большее количество совершенств и добродетелей, тот обрати это желание и требование на самого себя и свою жизнь. Решение же о том, что могло быть сделано и не сделано каждым из них, да предоставится Тому, Иже един весть все пути человека и все тайны сердец. Во всяком случае, присутствуя при чьем бы то ни было гробе, гораздо полезнее для нас, вместо поверхностных и ни к чему не ведущих суждений о деяниях почившего, рассматривать в его жизни пути Промысла Божия и, рассматривая, научаться, как идти по ним, не озираясь вспять, не совращаясь ни десно, ни ошуюю, когда они сретаются с нами в собственной нашей жизни. В некий пример сего поступим таким образом и у этого гроба.
Если есть на земле жребии, так называемые, необыкновенные, то один из таковых очевидно выпал в удел почившему в Бозе собрату нашему. Ибо с чего началось житейское поприще его? - с доли самой безвестной и смиренной. Чем окончилось? - такой высотой и известностью, какой только можно было достигнуть в его звании. Представьте юного поселянина, оставляющего родимый кров и исходящего на путь жизни, в страну дальнюю, с одним благословением родительским! У него нет никаких других средств к успеху, кроме того, что дает человеку Бог и чего не могут отнять люди, то есть здравого природного ума, чистой совести, твердой воли и желания трудиться на пользу свою и ближних. Пред ним, не как пред многими другими, не пространное, готовое уже и углаженное поле для деятельности, а одна узкая, темная, тернистая стезя, идущая над пропастями и ведущая, един Бог ведает, куда. Но выбирать не из чего: оградившись крестным знамением, со слезами, может быть, на глазах, юный и неопытный селянин вступает на эту стезю; видит всю трудность своего положения, но идет; закрывает глаза над пропастями и стремнинами, но идет; изнемогает в силах, падает иногда, но, встав, паки идет, - ибо при всех трудностях и опасностях путь заметно ведет вверх. И вот предчувствие и вера в Промысл Божий начинают оправдываться; в награду терпению, честности и постоянства узкая стезя жизни расширяется и углаживается; утесы и пропасти исчезают, являются виды один другого знаменательнее; представляются места отдыха одно другого удобнее. Тот, кто в начале зависел от всех и всего, сам начинает оказывать влияние на многих; кто почитал за счастье быть помощником и сотрудником у других, соделывается началом и душой предприятий и союзов торговых; приходит в известность по всем краям Отечества; обращает на себя внимание власти предержащей, удостаивается почестей и отличий наряду с давними слугами Отечества; становится, наконец, главой дома, с которым немногие из того же сословия могут равняться по всеобщей известности и доверию.
Таково было земное поприще раба Божия, которого смертные останки предлежат теперь взорам нашим! Поприще многотрудное, сопряженное со многими искушениями, подлежавшее всем превратностям и непостоянству счастья земного, могшее не раз прерваться самым печальным образом, но до конца жизни его продолжавшееся под тем же благословением свыше, под которым оно началось так успешно. В похвалу почившего должно сказать, не обинуясь, что не только веси, [но и] самые обширные грады сохранят надолго память о том, чем они были одолжены его неутомимой и обширной деятельности. Особенно же наш град не должен забыть, кому он преимущественно обязан тем благолепием своих зданий, которое так отличает его между градами, ему равностепенными.
Представляя все это, какое первое и последнее чувство должно быть теперь у гроба этого в сродниках и друзьях усопшего, как не чувство глубокой благодарности ко всеблагой деснице Божией, которая ущедрила его особенными способностями, соблюла его непреткновенным в самых темных и трудных путях его жизни и венчала постоянным успехом дела и предприятия его? Усопший сам вполне чувствовал это и от души любил повторять святые слова Псалмопевца: Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущий (Пс. 126; 1). Господь создал дом, им теперь оставляемый, и живущие в нем и пользующиеся плодами трудов его ничего не могут сделать лучше, как взирать на свое состояние теми же очами, которыми взирал усопший, то есть как [на] последствие не столько трудов и благоразумия человеческого, сколько особенного благословения свыше.
Почивший не только говорил таким образом, но и действовал сообразно тому. Если каких главных недостатков можно было опасаться у него на его поприще, то преимущественно двух: неразборчивости в средствах к достижению своих целей и горделивого надмения по достижении последних. Апостол не без причины, конечно, заметил, что хотящии богатитися впадают в... похоти многи несмысленны и вреждающия, яже погружают человеки во всегубителство и погибель (1 Тим. 6; 9). Но усопший умел благодатью Божией сохранить себя от этих похотей несмысленных. Умеренность в желаниях, степенность в действиях, удаление от всего мечтательного, шествие одним и тем же путем были всегдашними отличительными его качествами. Приобретенное несправедливостью казалось ему не столько приобретением, сколько потерей. Потому он скорее готов был уступить свое собственное, нежели иметь какую-либо выгоду с огорчением для ближних. Отсюда-то, без сомнения, происходило то всеобщее доверие, по которому слово, им данное, почиталось не слабее обязательств законных, так что отдающий ему свое достояние почитал его столько же безопасным, как бы оно находилось в собственных руках.
Такое доверие при огромности средств, которыми мог располагать усопший, еще более подвергало его другой опасности от духа кичения, столь сродного всем временам, особенно нашему, всем людям, особенно тем, которые взошли на высоту из низкой доли и, как говорится, составили себе имя и счастье сами. Но чувство веры и преданности Промыслу, стоя на страже, спасали почившего и от этого душевного недуга. Пастырям Церкви не было нужды исполнять в отношении к нему совет Апостола: Богатым в нынешнем веце запрещай не высокомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее (1 Тим. 6; 17). Ибо он сам весьма часто повторял за них для себя эту святую заповедь и старался исполнять ее во всей силе. Кому в собрании не готов был он уступить своего места? Как далек был он от всяких личных распрей и споров! Как кроток и прост в обращении с низшими себя! Когда другие почитают за долг сокрывать свое малое и простое происхождение и не воспоминать о прежнем стесненном состоянии, усопший, казалось, находил особенное удовольствие в том, чтобы поведать и открывать все это в отношении к себе. И чем обыкновенно заключалось у него воспоминание о прежнем убожестве и безвестности? - Смирением и исповеданием над собою особенной милости Божией, благоговейным сознанием долга благодарить за нее Господа, употреблением благ земных в Его славу и на пользу ближних. Отсюда-то, без сомнения, брала в нем начало та расположенность к открытию способным, но недостаточным людям благоприятного поприща к трудам и употреблению своих способностей. И сколько таковых, которые обязаны ему всем, что имеют теперь от своего труда! - а паче тем, что угнетаемые обстоятельствами не потеряли того, что имели от природы. Отсюда-то истекала в почившем и готовность являться с усердной помощью везде, где того требовала нужда ближних. В доказательство этого довольно указать на ту жертву, которую принес он к воссозданию из пепла града Тулы, и которая самой огромностью своей показала, что усопший трудами своими стяжал себе благородство не имени токмо, но и духа.
При таком благонастроении мыслей и чувств могла ли быть забыта усопшим Святая Церкви с ее нуждами? Неожиданная еще, судя по состоянию здоровья и сил, кончина не допустила его привести в исполнение всех благих помыслов на пользу Церкви и ее служителей; но и то, что сделано, ясно показывает, как много дорожил он званием истинного сына Церкви, как близко к сердцу принимал он все, что относится к благоустройству храмов Божиих. Здесь опять, вместо всех других доказательств, довольно указать на храм, недавно воздвигнутый над почившими братиями нашими, под сень которого грядет теперь и главный строитель его. Частных благотворении не исчисляем: они явятся там, где не будет забыта чаша студеной воды, поданной во имя Спасителя.
После всего этого что остается сродникам и друзьям усопшего, как, отерши слезы горести, [не] возблагодарить Господа за те благословения, которыми ущедрена была вся жизнь его? Возблагодарить за те способности, которыми отличен и украшен он был от самого рождения; возблагодарить за те успехи, которыми знаменовались все благие предприятия и дела его; возблагодарить за сохранение сердца и души его от множества соблазнов и искушений, которыми окружено было его поприще; возблагодарить за то чувство веры, смирения и преданности в волю Божию, которые сопровождали его до самой кончины! Ищет ли еще способа скорбящее над этим гробом сердце выразить свое усердие к лицу почившего? - Да обратится к молитвам о успокоении души его и к благотворениям в память его. Се жертва, которую одну он может теперь принять от нас и в которой имеет немалую нужду. Ибо кто поживет и не согрешит? Тем паче о ком из ущедренных дарами счастья земного можно сказать, что он никогда не увлекался суетой мира, не предпочитал тленного вечному, не позволял в себе плоти и крови брать верх над духом и совестью? Увы, от начала мира замечено и до конца мира пребудет верным, что дары счастья земного суть самое опасное искушение для чистоты духа и сердца, что они если не совращают земного странника с пути истины и долга, то много отъемлют у него тех совершенств, которые необходимы, дабы войти непостыдно в светлый чертог Отца Небесного.
Имея в виду это, соединим, братие мои, с молением Святой Церкви и нашу молитву об усопшем рабе Божием, да благодать Господня, немощных врачующая и восполняющая оскудевающее, восполнит от богатства своего то, чего не окажется из жизни и деяний его на весах правды Божией, и в возмездие за те кровы, которые он созидал здесь для неимущих, введет его в светлый чертог свой. А мы, препровождая его теперь молитвенно ко Престолу Небесного Мздовоздаятеля, почитаем за долг, по примеру Апостола, обратиться у этого гроба к тем, которые ущедрены дарами счастья, и сказать им: смотрите, что остается человеку от всего труда его, имже... труждаюся под солнцем (Еккл. 2; 18)! Нагими приходим мы в мир сей; едва не нагими и отходим из него. Чем бы сродники и друзья ни окружили бренные останки наши на земле, все то с продолжением времени вместе с нами должно обратиться в прах. За первым богачом, как и за последним нищим, идут в вечность одни дела его, благие или злые. Блюдитесь убо, по надежде на богатство тленное, забывать Бога живого и вечного. Да не презрится вами ни един из тех лазарей, которые обыкли приметаться у врат ваших, и которые одни, может быть, останутся некогда друга-ми вашими и будут в состоянии принять вас в вечныя кровы свои (Лк. 16; 9). Обладая многим, не порабощайте духа и не прилепляйте сердца своего ни к чему на земле, дабы в противном случае, как предостерегает Евангелие, не осталось там и сердце, где будет его сокровище (Лк. 12; 34). Аминь.
Слово при погребении доктора, профессора медицины Харьковского университета, статского советника и кавалера Петра Александровича Бутковского, сказанное 23 ноября 1844 г.
И сердце мое вдах, еже ведети премудрость и разум: и сердце мое виде многая, премудрость и разум, притчи и хитрость: уразумех аз, яко и сие есть произволение духа: яко во множестве мудрости множество разума, и приложивши разум приложит болезнь (Еккл. 1; 17-18)
Пред наперсниками и питомцами мудрости не хотелось бы нам рассуждать о суете земной мудрости и болезнях, с нею соединенных; но Соломон стоит того, чтобы быть выслушанным от всякого; а гроб сей почти требует, чтобы над ним повторены были не какие-либо слова, а те, которые мы произнесли сейчас. Кому неизвестно, что почивший в Бозе собрат наш от юности вдал (направил - ред.) сердце свое, еже ведети премудрость и разум? Никто не будет оспаривать и того, что сердце его, действительно, видело много премудрости и разума. Но что наконец вышло из всего этого? То самое, что предвидел и чего ожидал мудрец Израилев: сама наука здравия не спасла от потери здравия того, кто посвятил ей всю жизнь свою; приложив разум, он вместе с этим приложил себе и болезнь; а приложив болезнь и сделавшись не способным звания своего, по необходимости должен был уразуметь с Соломоном, яко и сие - еже умножити мудрость - суета есть и крушение не только духа, но и плоти.
И его ли одного постигла подобная участь? Ах, я вижу там, вдали, еще свежую могилу собрата вашего, который не имел и того утешения, чтобы вежды его были сомкнуты рукой нечуждой, и чтобы на могилу его упала хотя одна слеза из очей тех, для которых столько лет билось чистое и благородное сердце его. Да приимет бессмертный и неограниченный теперь нашим узническим пространством дух его, хотя здесь, в этом столь знакомом ему храме, от всех нас дань молитв о вечном успокоении его в Царствии Бога духов и разумов!
Но что мы должны заключить из этих двух и подобных печальных событий? То ли, что надобно оставить прилежание в занятиях науками и в приобретении познаний? Нет, премудрый Соломон не мог дать такого совета. И к чему бы служил ум человеческий, если бы не употреблять его на снискание познаний? И что бы значила в нас жажда ведения, когда бы для нее не было удовлетворения? Нет, будем любить науки и познания; не будем жалеть для них ни времени, ни усилий наших; не усомнимся приносить в жертву им даже земных выгод и расчетов житейских. Только занимаясь науками и принося разнообразные жертвы им, да помним, что познания, ими доставляемые, сами по себе суть не цель бытия человеческого на земле, а точию средство к снисканию мудрости высшей, которая не оставляет человека и за гробом, сопровождает его в самую вечность. Се урок, который, мне кажется, начертан рукою самой смерти на сем гробе собрата вашего! Благо нам, если мы выразумеем всю его силу и возьмем его от этого гроба в напутие нашей жизни, на пользу души своей!
Небезызвестно нам, братие мои, что в ученом кругу одно из любимых положений, - что науку должно любить для самой науки. Если хотят через это положение исключить виды и расчеты корысти житейской, то мы совершенно согласны с таким учением. Науки достопочтенны и любезны сами по себе; познание истины, к какому бы кругу ни принадлежала она, есть уже такое приобретение, для которого стоит забыть труд и беспокойство. Но если вышеозначенным положением хотят науку возвести на такую высоту, чтобы за нею не оставалось видеть ничего более и далее, если хотят этим сказать, что науке и познаниям должно быть подчинено все, а они ничему, - то такой образ мыслей есть совершенное заблуждение, крайне вредное для занимающихся науками, и вместо мнимого возвышения унижающее самую науку.
В доказательство этого мы не употребим пред вами никаких продолжительных умозаключений и истин отвлеченных, а только укажем на гроб этот и спросим: какой плод для усопшего был бы теперь от той науки, для которой он жертвовал всем - самой жизнью, если бы он не сумел, как увидим после, обратить своих познаний к достижению целей высших? Науки человеческие обращаются обыкновенно около предметов мира видимого; но [так] как со смертью этот мир исчезает для нас, то потому самому и познания, вокруг него обращавшиеся, делаются неупотребительными. Геолог, умирая, должен навсегда проститься с горами и камнями; ботаник - с растениями и древами; врач - с болезнями и врачевствами; историк - с событиями и переменами гражданскими; законоведец - с правами и учреждениями человеческими; самый философ - с законами здешней нашей природы. Что же пользы, если каждый из них не успел извлечь из своей науки того, что может быть годно и благотворно не на краткое число лет земного странствования, а на всю вечность, которая ожидает каждого из нас?
Человек бессмертен: да будет бессмертна и наука! Бессмертна не теми бедными творениями нашими, которые мы можем завещать преемникам нашим на поприще наук, а и в нас самих - теми плодами духа, которые бы не оставляли нас при переходе нашем из времени в вечность. Такого рода плоды суть святое настроение нашего духа, освобожденного от страстей и предрассудков, живая и чистая любовь к Творцу и Спасителю и к нашим ближним, преданность в волю премудрого и всеблагого Промысла Божия, готовность во всем следовать не собственным выгодам и желаниям, а уставам вечной любви и правды, открытым для нас в Евангелии, решительное удаление от всего, что портит и унижает богоподобную природу нашу, смиренное, наконец, сознание своих грехопадений и недостатков, с верой и упованием, что они изглаждаются Крестом Искупителя. Кто употребил всю науку на образование себя в этом духе, для того она не потеряна в час смерти, тот пожнет плоды ее и в вечности.
Познал все это почивший в Бозе собрат наш и любил не только следовать сей истине, но и возвещать ее - и словами, и писаниями своими. Между тем как другие врачи боятся (страх, постыдный для науки!) произнести в своих исследованиях имя веры и молитвы, он поставлял их в числе наидействительнейших средств к исцелению самых неизлечимых недугов. Сколько раз мы слышали из уст его, как Провидение Божие оказывало над ним самим Свое особенное действие! Повесть о том всегда сопровождалась у него глубоким чувством благодарности к Богу и твердой уверенностью, что, несмотря на превратности судьбы и дел человеческих, есть Око, которое не воздремлет, ниже уснет, храня каждого из нас. Потому-то он никогда не смущался много превратностями жизни человеческой и готов был принимать, - зная, что принимает из руки Провидения, - не только приятные события, но и горести, яко необходимые для исцеления и укрепления нашей души, непрестанно расслабляемой соблазнами мирскими. Переход в другую жизнь, которого так трепещут те, которые ничего не видят далее земли и гроба, для него был более вожделенен, нежели страшен.
Возвергая упование свое на заслуги Спасителя и Крест Его, он давно начал парить мыслью превыше всего тленного и преходящего и возноситься желанием туда, где нет ни болезней, ни печали и воздыханий.
Предчувствие это сбылось: его нет более ни для нас, ни для науки! Но наука с ним, та наука, которую он, как драгоценную сущность, успел извлечь для себя из своих разнообразных познаний; та наука, которая научает врачей врачевать не одно тело, но и дух и, врачуя других, не оставаться самим до гроба в слепоте и проказе духовной; та наука, которая состоит не в умозрениях праздных и бесплодном многоглаголании, а в жизни по Бозе и Его вечной правде.
Хотите ли посему воздать вместе с нами почившему последний долг любви и уважения в том виде и духе, в каком бы он сам желал принять его теперь от нас? - Вознесем для того из глубины души теплую молитву к Отцу духов и Богу разумов о упокоении многопопечительной души его, да очистившись Кровию Спасителя от всех нечистот греховных, сподобится за свои труды земные на пользу страждущего человечества и за свою безкорыстную любовь к истине и познаниям узреть теперь светлое лице Премудрости Небесной и быть вчиненной в лик присных любителей ее. Аминь.
Слово при погребении харьковской помещицы Е...Р...Ш..., сказанное в день памяти трех Святителей в Харьковском кафедральном соборе, в нижней Трехсвятительской церкви 30 января 1845 г.
Печальное зрелище послал нам ныне Господь в день праздника нашего! Кто хочет, пусть находит в этом простой случай; а мне в самом этом случае видится поучительное мановение свыше. Яко служителям Распятаго, нам первым надлежало бы присно памятовать о смерти и неумолчно возвещать другим о скоротечности бытия нашего на земле; а мы, подобно людям, удаленным от святилища, нередко забываем это и предаемся неразумно суетам мирским. И вот, в день праздника нашего вместо радости послан нам гроб, да пораженные таким грозным напоминанием не попустим более обольщать нас ничему на земле и соделаемся прилежнее на внушение всем и каждому той важной истины, что цель бытия и действий человеческих не здесь, во времени, а там - в вечности.
Неудивительно, если и великие Святители и учители вселенной, памяти которых посвящен день и храм сей, соблаговолили, дабы среди празднества их преподано было вам наставление не столько из наших уст, сколько от этого гроба. Если кому, то им доведома вся немощь нашего слова, и как мало успеваем мы отвращать очи ваши,во еже не видети суеты, и сердце, во еже нелюбити мира. И вот, на помощь духовной немощи нашей, в наставление вам, является грозный призрак смерти. Смотря теперь на гроб сей, я недоумеваю даже - продолжать ли беседу с вами, или окончить ее, сказав: зрите и поучайтесь сами! В самом деле, много ли можно прибавить словом к тому, что каждый видит во гробе? Тут всякий раз человеческое бытие наше разоблачается от всех обманчивых прикрас мира, сокрывающих истинный состав его, и является во всей греховной бедности своей. С другой стороны, тут же всякий раз, можно сказать, приподнимается часть завесы, сокрывающей от нас мир горний, и указуется та высокая цель, к которой нам должно стремиться в продолжение своего земного странствования. Потому-то трудно найти человека, который не отходил бы от гроба лучшим, нежели каким подошел к нему. Самый гордый честолюбец невольно здесь склоняет главу и погружается в размышление о тщете почестей и отличий, для которых жертвовал всем; самый закоснелый сребролюбец видит здесь, что есть бедствия, которых нельзя отвратить никакими сокровищами, есть блага, которых нельзя купить ни за какие сребренники; самый беспечный сластолюбец с ужасом познает у гроба, чем оканчивается несчастное служение плоти, и как жалок тот, кто всю жизнь работал только своему чреву Потому-то, если бы возможно было знать историю обращения к Богу всех грешников, то, без сомнения, оказалось бы, что большую часть таких обращений произвела смерть, и что во всех прочих имела значительное участие память смертная.
Если с нами происходит нередко противное тому; если мы провожаем в страну вечности одного за другим ближних наших и остаемся те же, что прежде, - так же пристрастны к миру и его суетным обаяниям, так же не внемлюще закону и грехолюбивы; если сама смерть не оказывает над нами своего действия, - то причиной этого, не менее смерти жалкого явления - мы сами. Ибо как присутствуем мы при гробе ближних наших? - как при зрелище, хотя печальном, но для нас вовсе чуждом; предаемся более или менее чувствительности, даже роняем иногда по нескольку слез, но не ставим себя у гроба в то положение души, которое одно могло бы сделать для нас кончину братий наших истинно поучительной и душеполезной. Ибо как бы надлежало нам стоять у гроба? - Стоять и думать: вслед за отшедшим пойду скоро и я; и на меня придет последняя болезнь; и от меня отступится врач и врачевство; и мне закроют глаза; и в мои руки вложат крест; и меня во гробе принесут в церковь, и надо мною возгласят "Вечная память"; и меня опустят в могилу и покроют землей и камнем... Все, чем я занимался, для чего не щадил сил, а иногда и совести, останется на земле, перейдет к другим, - а со мною что будет? куда пойдет грешная и бедная душа моя? что сретит ее? чем она будет жить и питаться в новом мире? Явно, не тем, чем жила и питалась здесь. Приготовился ли я к этому новому роду жизни? Возмогу ли прожить там хотя один день безбедно? Не безумие ли - непрестанно заниматься тем, что я должен навсегда оставить в час моей смерти, и не думать о том, что сретит меня в вечности?
Если бы подобные мысли происходили в душе нашей, когда мы стоим у гроба, то каждый гроб служил бы для нас в великое поучение, и мы, возвращаясь с погребения в домы наши, каждый раз усматривали бы в себе перемену на лучшее: более решимости на добро и сильнее отвращение ко злу.
И трудно ли иметь подобные мысли при гробе? - Так естественно, что надобно дивиться, как они не приходят каждому! Только крайняя рассеянность мыслей и чувств, в которых обыкновенно живем мы, делает то, что, погребая других, мы не помышляем о собственной смерти.
Жизнь и кончина почивших так же всегда представляют нам какой-либо урок поучительный, если мы обращаем на них внимание. И, что примечательно, самое нечистое в жизни человека, доколе он жив, бывает нередко в соблазн для многих, а по смерти - обращается в поучение. Ибо при гробе каждый видит всю ничтожность того, ради чего человек был худ. Терял ли он совесть, например, ради богатства, - всякий видит, как это богатство оставило его навсегда. Служил ли греху из плотоугодия, - каждый видит, как отвратителен этот кумир плоти, которому приносилось в жертву все. Был ли ослеплен гордостью и тщеславием, - опять при гробе совершенно открывается, что и слава - один пустой дым, могущий ослепить на время глаза, но нисколько не стоящий того, чтобы гоняться за ним всю жизнь.
Добродетели почившего, напротив, при гробе его получают новую силу, достоинство и привлекательность. Душевно в таком случае радуешься за почившего, когда видишь, что над ним была благодать Божия; душевно желаешь себе и каждому того же, что было с ним, и благодаришь Бога, проведшего его безбедно среди искушений жизни.
Не без особенного урока, братие мои, и гроб, нам предлежащий. Мне кажется, что я вижу на нем те же самые слова, которые вы слышали сейчас из уст поющих: "всуе мятется человек!" Кто не знает, что жизнь почившей была преисполнена всякого рода смятений и страданий, душевных и телесных? Хотели быть счастливыми на земле, как можно больше; а были таковыми, как можно меньше. Почему? Потому что искали удовлетворения бессмертной душе нашей в том, что само преходит и исчезает, яко временное. Чем не жертвовано для достижения своих видов и предположений? - И что же вышло наконец из всех этих жертв? - Крушение духа видимо сокрушило, наконец, и плоть. Всю жизнь искав осуществления своих надежд, мы не успели изречь, как должно, даже последней воли своей при смерти... Не всуе ли убо мятется человек?
Благодарение Господу, что хотя на закате дней, хотя на пороге вечности, дано было нам уразуметь, яко всяческая суета; и уразумев это, обратить сердце свое от мира тленного к Богу вечному. "Я не желаю зла никому, прощаю всем, да простят и меня!" - с этими чувствами и словами усопшая оставила жизнь сию. Вместо своей воли уже явно вступала в господство над душой ее воля Божия; вместо духа вражды и пререканий водворялся в сердце дух любви и мира.
Помолимся, братие мои, ко Отцу духов, да имиже весть судьбами дано будет почившей утвердиться навсегда в том благом настроении души и сердца, без которого нет счастья и на земле, тем паче покоя на Небе. Аминь.
Слово после заупокойной литургии в домовой церкви князя Щербатова 17 августа 1845 г.
Упокой, Господи, души усопших раб Твоих!
Что бы значило, что мы усопшим братиям нашим ничего не желаем и ничего не просим в наших молитвах о них, кроме успокоения? Очевидно, таким прошением предполагается в них недостаток покоя. Но откуда этот недостаток? У нас может недоставать покоя от болезни и недугов телесных, - там нет тела, нет и болезней телесных. У нас тревожатся от бедности и недостатков в жизненных потребностях, - там нет этой бедности, не нужна ни пища, ни одежда. У нас беспокоятся и страдают от притеснений и неправд, - там нет места насилию; каждому воздается должное. Отчего же недостает покоя усопшим братиям нашим?
Первая причина того возникает долу, из нашего мира, ими оставленного. Не напрасно сказано, братие мои, в Евангелии, что идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6; 21). Это сокровище может состоять не в одних богатствах и драгоценностях, а во всем, к чему сильно привязано сердце наше, хотя бы это было самое малое и ничтожное. Теперь представьте, что человек окончил жизнь и отошел от сего мира. Если его сокровище, то есть к чему привязано его сердце, было на Небеси, состояло в благах духовных и вечных, то он тотчас начинает пользоваться им и потому совершенно спокоен, ибо достиг того, чего желал, имеет то, что любит. Но вообразите, что Небо для него было чуждо, что это сокровище все осталось на земле, что он видит и чувствует, что лишился его навсегда. Не явно ли, что от этого должны произойти скорбь и томление в бедной душе? Что она будет мучиться и страдать дотоле, пока не освободится от привязанности к тому, что оставила на земле? А скоро ли может быть сие? и в состоянии ли бедная душа сделать это сама? Для того необходима совершенная перемена во всех ее мыслях и чувствах, надобно, чтобы она перестала любить, почла худым и недостойным себя то, в чем дотоле полагала все свое блаженство, и начала находить удовольствие в том, что прежде нисколько не занимало ее, было ей даже противно. Все это, по самому свойству души нашей, не может произойти в человеке без великого насилия над своими наклонностями, без крепкой борьбы со своим сердцем и, следовательно, не без сильных страданий.
Как ни слабо это немотствование (шептание -ред.) наше пред вами о тайне бытия вашего за гробом, но и из него можете видеть, братие мои, сколь глубок смысл краткой молитвы, столь часто повторяемой при поминовении усопших, и как потому нужно от всего сердца, а не одними устами произносить ее. Велика сила молитвы, когда она растворена живой верой в Спасителя нашего и живой любовью к усопшим братиям нашим: она проходит Небеса, достигает Престола Всевышнего и низводит на них покой и радость.
Итак, будем неослабно молиться об усопших и призывать на них покой от Господа. А между тем, молясь о них, не будем забывать притом и собственного жребия, нас ожидающего. Ибо что теперь с ними, то будет и со всеми нами. Им нельзя уже возвратиться к нам для возвращения покоя душе своей! а нам ничто не препятствует принимать все меры к нашему будущему успокоению по смерти.
Для того, первое, поспешим освободить себя, сколько можно более, от всех уз и пристрастий земных, дабы по смерти ничто не влекло нашу душу и сердце долу, да не возлюбим, как учит Евангелие, ничего, паче Бога, - тогда по смерти мы будем свободны и довольны своей участью.
Во-вторых, поспешим омыть неправды наши слезами истинного покаяния и облечься верой в заслуги Христовы. Таким образом мы примиримся с Богом и своей совестью; а примиренные не будем по смерти иметь причины возмущаться от представления наших грехов, яко уже изглажденных Крестом Христовым.
В-третьих, будем хранить себя благодатью Божией от всяких наветов духа тьмы. Ибо кто блюдет себе, - говорит святой Иоанн, - и лукавый не прикасается ему (1 Ин. 5; 18). Не получив через грех и страсти наши права над нами здесь, он не дерзнет потому приблизиться к нам и там.
Кратко: приучим себя на земле жить по-небесному, и Небо, куда пойдем мы, приимет нас как своих; мы вступим в стихию, уже себе сродную, в которой потому сретит нас не болезнь и воздыхание, а покой и радость, которые да будет дано улучить всем нам благодатью Господа нашего Иисуса Христа, Ему же слава во веки! Аминь.
Слово в день годичного поминовения помещика Харьковской губернии Ивана Степанова, сказанное в селе Веселом, Харьковского уезда, 25 сентября 1845 г.
Год уже, как отошел от нас в вечность приснопоминаемый раб Божий Иоанн. Немало событий и перемен произошло в это время и у нас; тем более должно быть там, у них. Ибо хотя у них нет нашего времени, но должно же быть что-либо похожее на время, ибо превыше времени един Бог. У них даже должно быть гораздо более перемен, нежели у нас, ибо их мир, яко мир духов, и обширнее, и разнообразнее; и могущественнее нашего.
Что же в это время произошло с ним? Дошли ли до него молитвы наши о нем? Оказали ли ему какую-либо помощь? Уразумел ли он чрез это, что оставленные им продолжают любить его и служить ему по-прежнему? Кто нам даст ответ на это? Даст Тот, Кто рек: вся, елика аще вопросите в молитве верующе, приимете (Мф. 21; 22). Мы просили и молились с верой, потому можем быть уверены, что и прошения наши услышаны; а если услышаны, то нет сомнения, что тот, о ком молились мы, чувствовал на себе силу благодати, для него испрашиваемой; а если чувствовал, то мог знать, что это - услуга от любящих его и пекущихся о душе его, как собственной.
Но если молитвы наши услышаны и дошли до того, о ком молились мы, то что же теперь с ним? Видите, что я с прилежанием вхожу в мысли ваши и хочу разделить все ваши чувства, дабы вместе с вами обрести успокоение для сердца вашего.
Что с ним? - То, что для него нужно и полезно. Нужна радость - без сомнения, с ним радость; нужна скорбь - без сомнения, с ним скорбь. Не пугайтесь, когда я говорю "скорбь". Коль скоро скорбь от Господа, то она полезнее всех радостей земных. Это то же, что горькое, но сильное и спасительное врачевство. Мы бываем рады и покойны, когда тяжелобольной отдан на руки искусному врачу, обещающему выздоровление, и чтобы ни предписал он, как бы ни было горько предписанное, с усердием даем лекарство больному и радуемся, когда он прилежно принимает его. Будем же благодушны, зная, что наш больной (ибо кто поживет и не согрешит?), вследствие молитв о нем Церкви, теперь на руках у Врача Небесного. Если бы Он нашел нужным послать горесть почившему, то, вероятно, почивший сам не променяет этой горести на всю нашу земную сладость, которая и в нас нередко оставляет за собою скуку и тяжесть, а там представляется сущей Меррою. Будем только продолжать свое дело - молиться о успокоении души его в твердой уверенности, что растворенная верой молитва не может никак остаться без действия. В том или другом виде, но она непременно достигнет своей цели, то есть низведет благодать Божию на почившего; а где благодать, там и исцеление язв душевных, там и спасение.
Для нас самих эта молитва не без великой пользы. Ибо молитва вообще -как фимиам: [если] хочешь облагоухать им другого, а между тем первее всего облагоухаешься сам. Особенно полезна молитва для молящихся по усопшим. Ибо в молитве о живых, тем паче о себе самих, почти неизбежно входит много не так чистого. Желаешь, например, и молишься о каких-либо благах, а эти блага могут обратиться во вред тебе или другим. А когда молимся за усопших, то всегда желаем и просим им единого - благодати и милости Божией, что всегда благотворно для человека. Притом одно перенесение мыслей наших по ту сторону гроба, как это всегда бывает при молитве за усопших, уже переставляет туда как бы нас самих; переставляя, отделяет нас от всего земного; отделяя, не попускает нас прилепляться сердцем к миру и его суетным благам.
Имея в виду все это, будем с усердием продолжать молитву по усопшем рабе Божием Иоанне, не ограничивая ее обыкновенными днями поминовения по усопшим. Ибо Церковь не для того назначила определенный срок поминовения, чтобы после забывались усопшие и оставлялись без молитвы о них, а для того, чтобы указать сначала путь для вовсе не знающих его; для знающих же, яко матери и руководительнице, самой предначать то святое дело, которое, раз начавшись, должно продолжаться всегда. Аминь.
Слово при погребении первенствующего члена Святейшего Синода, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского, Эстляндского и Финляндского, высокопреосвяшеннейшего Антония, сказанное в Александро-Невской Лавре 19 ноября 1848 г.
Поминайте наставники вашя, иже глаголаша вам слово Божие: ихже взирающе на скончание жителства, подражайте вере (их) (Евр. 13; 17).
Повинуясь заповеди Апостола Христова, обозреваю земное поприще почившего в Бозе архипастыря; иду за ним по всем стезям его жизни; восхожу вместе с ним на высоту и нисхожу долу, - и что вижу? везде вижу следы особенного Промысла Божия, ознаменовавшего себя в жизни почившего разительной противоположностью путей своих. С одной стороны, представляется в ней необыкновенная высота сана и звания, о которой почивший большую часть жизни своей не мог и помышлять; с другой - ряд тяжких недугов, которые, казалось, навсегда устранены были самой крепостью его телосложения. Если кто, то он, подобно Давиду, не обинуясь, мог сказать о себе: мал бех в братии моей... И кто возвестит Господеви моему; Сам Господь, Сам услышит: Сам посла Ангела Своего, и взят мя (Пс. [151]; 1, 3-4). Если кто, то сей же пастырь мог взывать потом ко Господу словами Давидовыми: Спаси мя, Боже, яко внидоша воды до души моея (Пс. 68; 1); одержаша мя болезни смертныя (Пс. 17; 5); пострадах и слякохся до конца (Пс. 37; 7); изсше яко скудель крепость моя, язык мой прилъпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси (Пс. 21; 16); свет очию моею, и той несть со мною (Пс. 37; 11).
При такой разительной противоположности земного жребия своего почившему надлежало иметь сугубую силу духа: одну - дабы не поникнуть под неожиданной высотой сана и звания своего, другую - дабы мужествено перенести тяжесть столь же неожиданного, как и продолжительного недуга. И, благодарение Господу, он имел эту сугубую силу! - Златой кидар первосвятителя ничем не помрачен на главе почившего; ложе многострадального Иова ни разу не огласилось воплем ропота и малодушия. В мрачные дни печали, как и в светлые дни радости, являлась одна и та же вера, николиже сумнящаяся, и одна и та же любовь, николиже отпадающая (1 Кор. 13; 8). И вот, братие, урок, который, можно сказать, сам собою выходит для всех нас из гроба сего - урок веры и терпения, смирения и преданности Богу!
Как бы желательно было, чтобы поучительный урок сей изложен был теперь пред нами одним из тех лиц, которому известны все события в жизни почившего пастыря, пред которым раскрылись тайны его души и сердца! Но поелику печальный жребий священнодействия слова возлег на нас, которые не могут похвалиться подобным знанием, и которым вообще способнее удивляться путям Божиим в жизни человеческой, нежели изображать их словом человеческим, то, воодушевившись силою заповеди апостольской, повелевающей поминать наставников и пастырей, сделаем, что можем: пройдем кратко, в духе веры и любви, по пути жизни почившего. Таким образом он сам, несмотря на свой сон смертный, еще раз деяниями своей жизни будет для нас учителем и наставником.
Не без причины замечают, что у людей с особенным предназначением самое младенчество окружено бывает нередко знаменательными событиями. Если бы не краткость времени, то и мы могли бы рассказать вам о подобных событиях из самых ранних дней жизни почившего пастыря, таких событиях, которые невольно привели бы вам на память дивную судьбу Самуила, когда он, еще будучи отроком, привитал в скинии свидения. Кто бы, например, мог вообразить, что он, еще младенцем, не раз был приносим родителем своим во храм и во время утренних молитвословий, мирно почивал у самого подножия престола Божия? Между тем, да послужит это к успокоению тех, которым судьба почившего может казаться исполненной резких внезапностей. Нет, судьба возлюбленной невесты Христовой, Церкви Святой, которой он был первосвятителем, никогда не может подлежать случаю и внезапности. Кто стяжал ее не сребром и златом, а бесценной Кровию Своею, Тот не воздремлет, ниже уснет храняй (Пс. 120; 4) ее. Яко всеведущий, Он твердо знает, когда нужно послать в первосвященники ее Аарона, когда Финееса, когда Ездру, когда другого кого-либо из сынов пророческих, и заранее Сам уготовляет избранных на дело служения пастырского.
Справедливость требует сказать одно то, что большая часть жизни почившего была подобна рекам, которые долго текут между берегами пустынными, доведомые немногим, хотя обилием вод своих могли бы служить на пользу целых стран. В самом деле, что видим мы? Вначале (и немалое время) - пастырь небольшого словесного стада, наставник в незнаменитом, хотя важном по своему назначению вертограде наук; потом - предстоятель собратий по званию, потом - блюститель порядка и благочиния церковного, потом - муж совета в управлении епархиальном; потом - истолкователь закона и нравственности для благородного юношества, - вот разные виды служения, среди которых протекла большая часть жизни почившего! Служения не именитые, если сравнивать их с последующими, но именно такие, на которых можно было собрать драгоценный запас всякого рода опытов из жизни человеческой, ознакомиться со всеми нуждами Церкви, пастырей и пасомых, дабы потом, по примеру святого Павла, всем бых вся (1 Кор. 9; 22). Самая строгая справедливость требует сказать притом, что каждое из мест, на которые становился почивший, тотчас возвышалось от лица его и обращало на себя общее внимание: не только пасомые этим пастырем, не только собратия по званию, не только начальники и архипастыри, - самые иноверцы почитали его одним из редких людей своего края.
Да послужит и это в урок и утешение тем, которые позволяют себе малодушно сетовать на невысокую долю своего звания и служения. Человек истинно достойный виден во всяком звании, высок на каждом месте. И стократ лучше, когда человек выше места, нежели когда место выше человека.
Между тем, будущая судьба почившего, несмотря на всеобщее уважение к нему, все еще оставалась под крепкой печатью; и печать эта могла вскрыться не прежде, как после ужасной бури, потрясшей страну, им обитаемую, из края в край. Вы знаете, откуда пришла, как разразилась и чем окончилась эта буря. Для нашей цели довольно сказать, что Святая Церковь вместе с Отечеством вышла из кровавой борьбы с новой силой и новой славой*. Отторгнутая превратностью времен, древняя обитель Почаевская возвращается в состав родной иерархии... Среди столицы умиренной Польши, в знамение первобытного духовного союза, водружается кафедра православного святителя.
В сие-то время, когда так нужны были бодрые и благие делатели в вертограде Церкви, почивший в Бозе пастырь, как бы по особенному мановению свыше, оставляет навсегда жизнь среди мира и всецело посвящает себя на служение Церкви в звании иноческом. Казалось, что это была пристань после были радостью и честью для всей Церкви Православной, для всего Отечества; и если бы он не сделал ничего более, то за одни труды его для Церкви Варшавской, которой он был основателем и украшением, имени его следовало быть вписанным между именами святителей приснопамятных.
Между тем, и здесь не конец подвигам. Явится еще раз ангел, еще раз и столь же неожиданно, возьмет его со своего места, и поставит на новом, высшем; тот ангел, как и прежде, был помазанник Божий, которого сердце, по уверению пророка, выну в руце Божией (Притч. 21; 1). Он рек державным гласом своим, и жезл первосвятительства, который не без труда носили Гавриилы, Амвросии, Михаилы, Серафимы, переходит в руки почившего!... Назначение высокое! но можно ли было без тяжкой борьбы душевной принять на рамена свои тяжесть пастыреначальства, к духовному попечению и надзору которого принадлежит, можно сказать, вся Церковь Православная? Может быть, стократ почивший взывал в душе своей ко Господу: "И кто есмь аз, Господи, яко возглаголал еси тако о рабе Твоем?" - Но покорный судьбам Промысла он, хотя уже с ослабевшими от трудов и недуга силами, бодрственно является на новой духовной страже. И как начинает ее? - Как бы бдел и подвизался еще только в первый раз. На что не обратилось тотчас его пастырское внимание и попечительность, начиная от этого храма и этой обители? - Кому из слышавших не памятны те умилительные чувства, которыми исполнено было первое слово его к сему граду при вступлении на паству? С каким усердием спешили в тот храм, где совершал он богослужение, окруженный не столько величием своего сана, сколько доблестью пастыря-отца? На чьей главе из присутствовавших во храме, как бы она ни была проста и мала, не опочивало его благословение? -Утешаясь таковыми действиями пастырскими, невольно вспоминали многие, что маститый предшественник его, как бы в духе прозрения духовного, не другому кому, а ему единственно вскоре по посвящении его во епископа Варшавского преподал в отеческое напутие и свой златой кидар, и свой жезл первосвятительский. И так благоуспешно [было] действовано при здравии уже полуразрушенном, с силами, видимо оскудевающими от недуга! Сколько бы еще можно было после того ожидать от дальнейшей пастырской деятельности почившего, если бы ему дано было раскрыться пред последней паствой своей вполне и окончить поприще свое подобно другим? - Но елей жизни видимо и быстро оскудевал в светильнике от самой яркости прежнего свечения. Немощная плоть не могла постоянно и до конца следовать за порывами и напряжением духа бодрого и неусыпного. Наступило последнее поприще болезни и злостраданий.
Что сказать о нем? - сожалеть и печалиться, или паче благодарить и за него Господа? При одре болящего нельзя было не совоздыхать; а при гробе почившего не только можно, но и должно возблагодарить и утешиться духом. Почему? Потому что для поврежденной грехом природы нашей болезни и недуги вообще суть одно из действительнейших средств к очищению и освобождению из-под владычества плоти и крови, так что, как говорит святой Павел, аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2 Кор. 4; 16). Для тех даже, в которых положено уже твердое основание к добру, которые провели жизнь в посильном исполнении заповедей Божиих, которые за свои труды и верность закону и совести удостоились дарований духовных, - даже для таковых людей болезни, самые тяжкие, никогда не составляют излишества, а, напротив, служат нередко вместо того крещения огнем, о нужде которого для нашего духовного пакибытия свидетельствовал Предтеча Христов, когда вещал ученикам своим о Спасителе: Той вы крестит Духом Святым и огнем (Мф. 3; 11).
Дано было испытать и пройти это крещение огнем и почившему в Бозе пастырю. Не о днях и неделях, а о целых последних годах жизни своей он мог, подобно Апостолу, сказать: сами в себе осуждение смерти имехом (2 Кор. 1; 9), - то есть мы чувствовали уже над собою приговор к смерти и видели как бы по частям его исполнение. И для чего чувствовали и видели это над собою? Да не надеющеся, - как изъясняет Апостол, - будем на ся, но на Бога возставляющаго мертвыя. И действительно, у почившего, особенно в последние месяцы недуга, все надежды видимо перенесены были от людей к единому Богу, и постоянно было в виду возстание уже не с одра болезни, а из утробы земной -в день всеобщего воскресения. Было, было от чего поколебаться самому твердому духу! Но, благодарение Господу! проникнутый живой верой дух почившего пребыл тверд! Когда другие ободряли его надеждами на земле, он возводил очи к Небу. Когда окружающие изъявляли скорбь и сожаление, он, если не языком и устами, то взором вещал: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим (Иов. 2; 10)? Буди имя Господне благословенно (во веки) (Иов. 1; 21)! Таким образом, одр болящего был поучителен не менее кафедры проповедующего.
Но вот, наконец, и поприще недуга кончено! Ветхое рубище плоти сложено навсегда! Мрачные врата смерти пройдены! Остается безсмертному духу явиться пред Престолом вечного Судии и дать отчет о приставлении домовнем...
Да, братие мои, определено есть, скажем и мы словами святого Павла,человеком единою умрети, потом же суд (Евр. 9; 27), - суд же не человеческий, часто неправильный и всегда неполный, потому и не имеющий решительных последствий, а Суд Божий, проницающий сердца и утробы, взвешивающий самоенесодеянное (Пс. 54; 12) наше, которого следствием потому для человека есть или жизнь и блаженство вечное, или отвержение и мука нескончаемая. Кто бы из нас мог устоять на Суде том, если бы острану (рядом справа -ред.) Судии не было за нас всемогущего Ходатая и Заступника, Единородного Сына Божия, с Его всепримиряющим Крестом и всеочищающей Кровию? Да вознесутся же к этому Божественному Ходатаю молитвы от всех и каждого из вас, братия, о успокоении души почившего архипастыря и об отпущении вольных и невольных его грехопадений! Да помолится от сердца каждый, ибо почивший, яко пастырь града сего, не о себе токмо, но и о каждом из вас должен свидетельствовать на Суде Божием!
Гряди с миром, доблий подвижник вертограда Христова, в последний путь твой! Приложись к сонму святителей, украшавших собою и служением своим державный град сей! Возвести им, что Православная Церковь Российская, утверждаясь на краеугольном камени веры в Единородного Сына Божия, стоит непоколебимо и восходит от силы в силу!
А мы, братия мои, препровождая в недра земли гроб сей, возьмем от него в напутствие себе на всю жизнь если не что другое, то память о нашей смерти: ибо нет сомнения, что давно растут, а может быть уже и под рукою секущего, те древа, из которых будет устроен и наш гроб. Аминь.
Слово при погребении почившего в Бозе главного командира Черноморского флота и портов, генерал-адъютанта, адмирала и кавалера разных отечественных и иностранных орденов Михаила Петровича Лазарева [1851 г.]
Итак, плавание вокруг всего света кончилось! Парус, боровшийся со всеми ветрами и на всех концах земного шара, опущен и свит навсегда! Якорь, мертвый якорь, - брошен! Корабль в неисходной уже пристани!
Поднимайтесь теперь, откуда угодно, ветры и волны: всесветный пловец наш не выйдет уже на борьбу с вами! Скапливайтесь и неситесь бури и тучи: вы не увидите у кормила прежнего неустрашимого кормчего! Блистайте молнии и гремите громы: прилегший к сердцу земли слух его не услышит вас и для пробуждения своего будет ожидать одной трубы Архангела!..
Имея в виду недавно еще так крепкий состав корабля, припоминая особенную способность его к плаванию, невольно думаешь: зачем бы так рано, до заката солнца, остановился навсегда в пристани? Почему бы не развить еще паруса и не идти далее? Не показать новых опытов неустрашимости и искусства? - Этого именно желали монарх и Отечество; этого надеялись все подчиненные и соучастники трудов; для этого истощало все средства искусство врачебное; об этом со всеусердием молились присные и друзья, - и все осталось без действия! Ангел жизни и смерти пришел с повелением Всевышнего, - и безсмертный дух возвратился к Богу, иже даде его, оставив нам одну бренную плоть, готовую обратиться в землю, от нея же взята есть.
Дерзнем ли пререкать воле Небесного Самодержца? Говорить или думать, что такой общеполезной жизни надлежало продлиться еще?.. Но кто мы, чтобы проникать в тайну судеб жизни человеческой, которая рукой Самого Создателя запечатлена семью печатями? Если бы существование наше ограничивалось одной землей, то мы имели бы некоторое право искать и требовать ее полноты и, так сказать, округлости, но коль скоро земное поприще есть только ступень в лествице бытия человеческого, коль скоро беземертно-му духу нашему предлежит вечное восхождение на высоту и нескончаемое приближение к безконечному совершенству, - то пред этой мыслью должны сами собою умолкнуть все наши земные помыслы, желания и расчеты времени. Взирая с этой стороны на так называемое преждевременное скончание земного жительства собратий наших по плоти, мы должны не сетовать и сокрушаться, а скорее утешаться духом, если они не слишком медлят на земле и, несмотря на все привязывавшие их к нам узы, неудержимо стремятся от нас об он-пол (другую половину -ред.) бытия, показуя тем каждому, что существенное назначение наше не здесь, а там - горе, что для всех нас потому едино есть на потребу, а все прочее, как ни важно в земном отношении, не много значит для Неба и вечности...
Итак, вместо безплодного сетования и недоумений у этого гроба, воодушевимся верой и упованием и возвысимся мыслью вслед за почившим в Бозе витязем, и первее всего возблагодарим Господа за то, что, несмотря на краткость бытия земного, ему дано было совершить так много во славу Божию, в честь престола и на пользу Отечества, а затем из примера его возьмем урок для юных слуг Отечества, как силой воли и постоянством препобеждать трудности, как смирением достигать высокого и, достигнув высоты, не прельщаться нисколько своими совершенствами, а продолжать быть всем вся.
Жизнь почившего начальника, очевидно, не была из [ряда] жизней обыкновенных, и таковой была бы признана она не у нас только, но и везде. Ибо, не касаясь еще всего прочего, много ли из самых странствователей по морям таких людей, о которых можно сказать, что он троекратно был на последних пределах земного шара?
Что же вывело так далеко жизнь почившего из ряда жизней обыкновенных? Случайное какое-либо стечение обстоятельств? - Не будем отрицать, что в жизни людей самых необыкновенных по их способностям встречается нередко так называемое счастливое стечение обстоятельств, быстро возносящее их иногда на высоту званий и чести, которую они, впрочем, вполне оправдывают и заслуживают своими следующими деяниями. Но в отношении к почившему можно решительно сказать, что не было ничего подобного. Если пред ним открылось такое поприще, на котором он успел оказать столько важных услуг Отечеству и сделать имя свое известным всему свету, то это, при благословении свыше, было действием не случая и произвола людей, а последствием неутомимого стремления в нем от ранних лет к одной и той же цели - неуклонного следования правилам, однажды и навсегда принятым, плодом верного и неусыпного исполнения своего долга, без всякого употребления других средств, кроме данных от Бога способностей.
Для убеждения себя в сей истине перенесемся мыслью за полвека назад и войдем в это весьма необширное тогда еще училище морских наук. Видите ли этого юношу-сироту, который за неимением родителей введен в школу рукой знаменитого певца Бога и бессмертия, и тотчас глубоко восчувствовал, что ему, введенному таким образом, уже неприлично оставаться назади других, но идти вперед и [неприлично уже] не дойти далеко? Он весьма живого характера, в кругу товарищей нередко служит изобретателем забав; но когда слышит полезное из уст наставника, то весь - слух; когда читает разумную книгу или решает задачу, то весь - внимание; когда дает отчет в познаниях, то весь - суждение и слово. Это - будущий адмирал Лазарев!
Из школы перейдем на этот плавучий островок, называемый кораблем, где наш витязь начал первое служение царю и Отечеству. Замечаете ли этого полуофицера морского, который по-прежнему в час досуга продолжает отличаться живостью характера и как бы наклонностью к рассеянию, а в час долга и службы показывает неусыпность и прилежание давнего моряка? Вследствие первого терпит иногда даже наказание, вследствие последнего пользуется вниманием начальников и дружеским уважением сослуживцев, приобретая таким образом самыми ошибками своими опытность, столь нужную для военачальника. Это - будущий начальник морского флота - Лазарев!
При таком настроении к полету орлиному ничего не могло быть желаннее увидеть пред собою обширнейшее поприще для действий, на котором можно [было] бы расправить с большей свободой юные крылья, подняться на высоту, встретиться с ветрами и бурями, [и] если не вдруг воспарить к солнцу, то посмотреть, как парят другие; и это поприще внезапно открывается пред почившим в Бозе витязем: власть предержащая препосылает его вместе с другими сверстниками на флот той державы, которая волею или неволей, но издавна сделалась владычицей морей и учительницей мореходцев.
Обстоятельство весьма благоприятное! Юный мореходец, странствуя по всем морям под флагом чуждым, но с душой и очами русскими, увидел и все приятности, и все трудности своего звания; узнал все средства успехов и все причины неудач и, что еще важнее, от самого разнообразия странствования одушевился единожды и навсегда тем морским духом, который необходим для моряка истинного. Обстоятельство посему благоприятное; но чтобы оно вполне было таковым, для этого надлежало многое привнести и от себя. Потому-то неудивительно, если в этом случае исполнилось слово Евангелия: много званных, а избранных мало! - Не для многих это обширное поприще послужило к их предназначению, потому что большая часть вступивших на него, оставив море, удалились потом на разные другие пути. Не будем винить их ни в чем, -жребий службы и пути жизни зависят от столь многих обстоятельств, [так] что трудно сказать о ком-либо решительно: "он не был верен своему предназначению!" Но тем решительнее можно сказать о почившем, что он вполне был верен ему, верен так, что служение под чуждым флагом как будто нарочно было изобретено для него именно.
Из такой великой, разнообразной и славной школы опытной можно было возвратиться домой с духом превозношения и презорства к другим; наш витязь возвратился, напротив, с духом большей скромности, степенности и снисхождения к другим, и благодушно вступил в ряды сослуживцев, не имевших случая видеть, что он видел, делать, что он успел совершить. Об опытности и успехах его все - и начальники, и подчиненные - узнавали не по словам тщеславным и рассказам надменным, а по делам и вниманию к своему делу, будь оно мало или велико.
Известно, как медленно проходила лествица служения морского, ведущая за высоту званий! Почивший шел по ней не претыкаясь, не отставая, не преходя и не запиная никого, И в такой скромной доле проведены не год, не три, а целые десятилетия.
У других время это - как неизбежное, но и скучное, - между тем, могло бы пройти без плода, даже со вредом, как, к сожалению, нередко бывает, сокращаемое всеми способами (хорошо еще, если невинными); у нашего витязя оно-то, сколько можно судить, и послужило к обогащению ума его теми практическими познаниями, которые удивляли потом всякого в главном военачальнике, так что он мог с равной удобностью и управлять флотом, и показывать приемы службы самому последнему из служителей корабля.
Как должно было порываться сердце юного героя, когда исполин брани воздвигал бурю за бурей против нашей России, когда храбрые защитники Отечества на суше, меряясь с ним силами и храбростью, или срывали венцы победные, или полагали на поле брани головы свои; а он в каком-нибудь малоизвестном заливе должен был сторожить утлые челны земли неприязненной, и из запоздалого листка узнавать о славе или опасности Отечества! Многие, в том числе один из главных вождей морских, в порыве любви к Отечеству не утерпели не понестись с моря на сушу; Лазарев не менее их любил Отечество, но остался на своей стихии, смиренно ожидая, когда наступит чреда послужить ему на ней и великодушно ограничиваясь той долей участия, которую дано было судам нашим иметь в великой брани отечественной.
И вот, как бы в награду за постоянство и верность, любимая стихия начинает видимо отличать и награждать своего любимца.
Открылась нужда совершить плавание к последним пределам Отечества, в другую, противоположную часть света, где солнце сияет светом полдневным, когда мы здесь предаемся сну полночному. Распорядители этого дела не нашли ничего лучше, как вверить в таком случае кормило опытной и искусной руке капитана Лазарева. Нечаянно встретившаяся там препона и искушение, которые могли бы отнять и ум и дух у другого мореходца, послужили только к раскрытию достоинств в лице почившего, показав, что он владеет не только знанием опытного моряка, но и характером твердого среди опасностей человека, и умением предприимчивого и сообразительного администратора и хозяина.
Нужно по воле монарха, любителя наук и знаний, нестись к последним краям земли и узнать: что там, на южном конце ее, - суша или море, лед или вода? растет ли там что, живет ли что? - почти половина этого дела, во всех отношениях многотрудного, возлагается на почившего. Мы не дошли, как известно, до конца шара земного, как, вероятно, никто и никогда не дойдет до него: но сделали столько, что токмо недавно другие, так давно упражняющиеся в открытиях, могли несколько только шагов сделать далее нас; и имя Лазарева останется неизгладимым на Южном Полюсе.
Нужно снова посетить другую часть света, явиться у берегов той земли, которая недавно начала привлекать к себе множеством блестящего праха, а тогда известна была только своею пустынностью и дикостью обитателей; явиться не для завоеваний, а для охранения наших колоний и торговли. Жребий этот, уже можно сказать, без размышления и выбора, падает на известного всему свету мореходца - Лазарева. Он возвратился оттуда со златом, но привез, что дороже всякого золота, - опытность будущего начальника русских мореходцев. В самом деле, если, по замечанию Премудрого, обходяй страны умножит мудрость, то сколько знаний и опытов искусства должно было быть у того, кто трикраты совершил плавание вокруг едва не всего света!
Но что же будет со всем этим душевным богатством? Витязь наш служил наукам, торговле, искусствам, даже сражался не раз за ту державу, у которой учился; ужели не суждено ему ни разу обнажить меча своего за Отечество? ужели к оливам и миртам, бывшим доселе в руках его, не присоединятся никогда и лавры на главу?
Будьте спокойны! И это отличие придет и явиться в виде необыкновенном и, можно сказать, священном, совершенно сообразно с духом почившего, который, хотя по самому званию своему был служителем браней и побед, но не любил тех ополчений (походов-ред.), которые предпринимаются не по существенной нужде, а по видам своекорыстия и гордости житейской.
Помните ли то время, когда вся Европа изумилась, услышав, что горсть потомков древних еллинов, в порыве любви к отечеству, более трех столетий гнетомому и терзаемому гордым завоевателем, решилась свергнуть его, сделавшееся невыносимым, и стать за веру и честь своих храмов и семейств? Несмотря на то, что все вызывало нас разделить эту священную брань, ибо гордый враг еллинов почел за долг в то же время оскорблять всячески и наше Отечество, - мы долго позволяли ему лить кровь и глумиться над нами; но, наконец, должны были, вместе с другими, подвигнуться на защиту и веры христианской, и человечества.
В эту-то священную брань предопределено было почившему явить и все мужество, и все искусство свое, так что имя Лазарева и Наварина и свобода Греции соделались для нас между собою нераздельными.
Указывать ли вам, какая доля славы в этом случае пала на долю нашего витязя? - Чтобы понять это вполне, надобно знать, что мы, по великодушию, желая дать пройти на свое место опоздавшим союзникам, не могли занять вовремя своего; а вы знаете, как в подобных случаях бывает дорога и невознаградима каждая минута. Что могло достаться даром и иметь тотчас влияние на наш дальнейший успех, то самое должно было уже оспаривать и искупать ценой жертв. И эта-то трудная и славная доля выпала почившему, который, идя впереди, по тому самому должен был показать чудеса храбрости, чтобы возвратить, сколько возможно, невозвратимое время, - и она показана в такой мере, что мы, казалось всем, не просрочили ни одного мгновения.
Одно это уже могло увековечить память почившего в этот день приснопамятный! А сколько других заслуг! Надлежало и смотреть непрестанно в лицо неприятелю и смерти, и быть помощником главному вождю в раздаянии повелений другим начальникам кораблей, и наблюдать действия и движения союзников, дабы согласовать с ними свои движения.
Посему-то не оскорбим никого, - ни почивших, ни обретающихся в живых из сподвижников, - если скажем, что слава дня наваринского принадлежит преимущественно адмиралу Лазареву. Истину и верность сего единодушно признали не свои токмо, но и чуждые, не чуждые токмо, но и свои; потому-то и чуждые, и свои наперерыв спешили ознаменовать для него разными знаками внимания и отличий свою благодарность, столь достойно заслуженную.
Но главная награда в этом случае была для него в его сердце, которое не могло без сокрушения сносить необузданного буйства врагов имени Христова, в его чувстве, которое всегда восхищалось памятниками классической страны искусств, в его рвении по славе флота российского, который в том деле шел об руку с флотами других держав. Для достижения такой победы над таким врагом он не пожалел бы сто раз принести в жертву самую жизнь.
Отселе слава дня наваринского, присоединившись к другим доблестям, стала видимо и постоянно отражаться на главе почившего и обращать на него всеобщее внимание. Мудрое правительство первое спешило воспользоваться его опытностью для усовершенствования наших учреждений и уставов морских. Здесь почивший внятно показал, как много известно ему все положение морской части, и чего можно ожидать от него, если бы его уму и руке вверено было все водительство.
Сему-то дознанию, без сомнения, обязаны мы тем, что когда скончавающему поприще свое вождю Черноморского флота оказался нужным бодрый ближайший помощник, - для этого употреблен не другой кто, а юный герой наваринский.
Поскольку с того времени начинается поприще среди нас и его действования на пользу нашего края, то здесь бы и надлежало преимущественно распространиться слову нашему в похвалу его. Но что могли бы мы сказать, о чем вы не имели бы уже точных и ясных понятий - как непосредственные свидетели и сотрудники? Вам именно предлежит возвестить в слух наш и всего Отечества, что он нашел у вас, что делал, и что оставил по себе.
Но и мы скажем, что не бывши еще главным начальником, он начал свое поприще у нас тем, чем для другого можно бы со славою кончить его, - а именно: в краткое время, среди всех трудностей, вопреки самому времени и природе, успел составить и образовать из флота Черноморского такое отделение сил, которое могло спасти от падения целую соседнюю державу.
Уже вы разумеете отсюда, что мы имеем в виду плавание в Царьград. Что его [плавания] обыкновеннее в обыкновенное время! И что труднее в необыкновенное, то есть во время осени и зимы?! А нам, кроме природы, надлежало бороться и с собственной неготовностью, и с краткостью времени; ибо прежний наваринский противник наш, а в это время уже бедствующий союзник, был на краю погибели. И благодаря неутомимой деятельности и искусству почившего мы явились вовремя: бедствующий союзник спасен; гордый египтянин остановлен и возвращен вспять; честь и слава России возвеличены, - и все это совершено безкровно, одной мудрой распорядительностью. Таково изъяснение этих странно сошедшихся у гроба его, отличий, где вы видите и знамя Спасителя, символ возрожденной Греции, и образ противника ее, присланный им в дар вождю наваринскому.
Повествовать ли, наконец, пред вами о трудах, деяниях и успехах почившего, когда он сделался уже не подручным действователем, а главным начальником наших морей и пристаней, наших твердынь и их защитников? Но здесь вместо повествователя надобно сделаться простым указателем. Ваш здешний целый город - что он такое, как не памятник его деятельности? Какое из величественных зданий не воздвигнуто при нем, по его руководству, под его надзором? Пройдут еще десятилетия, и о всем, что будет строиться, будут говорить: "Это по мысли Лазарева". Не то же ли должно сказать о Николаеве? - Севастополь и Николаев были как два близнеца, которых равно любил он и равно [о них] пекся. А флот наш? Когда приходил он в такую силу, такое совершенство и даже в такое число?
Ибо надобно же было, как бы в знак скончания земного поприща начальника, и ему пред кончиной его достигнуть предуставленной полноты.
При таком, можно сказать, всеоружии и готовности всего естественнее желать было случаев показать силу и искусство. Но, к чести христианской почившего, должно сказать, что он никогда не желал их и готов был отказаться от всех почестей и титулов, только бы не приобретать их огнем и кровью, как обыкновенно приобретают победители.
Удивительно ли после того, если при таких качествах почивший был предметом не только всеобщего уважения, довлеющего его званию, но и любви, на которую нет закона? Монарх видел и чтил в нем способнейшего и вернейшего из слуг своих и помощников; Отечество - достойнейшего из сынов своих; со-начальники никогда не тяготились сношением с ним; подчиненные всегда находили в начальнике отца и друга, семейство - нежного родителя и супруга. Кто не сожалел от сердца, услышав о его болезни, и не желал от души ему выздоровления? Кто не поражен был его кончиной? От монарха до последнего служителя корабля - все единодушно сознавали и говорили, что это - потеря для целого Отечества.
Так! Но потеря ли эта кончина - для него? Если посмотрим снизу, то, пожалуй, скажем - и для него, ибо он не прожил еще нескольких лет, которые мог прожить, не сделал еще некоторых дел, которые мог сделать...
(Не окончено).
Слово прел совершением панихиды по блаженном Константинопольском патриархе Григорие, сказанное в Одесской греческой церкви 16 мая 1854 г.
Блаженный вселенский иерарх Григорий!
Не в уреченный для памяти твоей день являемся мы ныне с молитвами пред гробом твоим; но являемся не произвольно, а по указанию свыше... Надлежало же, чтобы тот грозно-памятный для нас день, в который град наш подвергся недавно огненной буре с моря, был не другой какой в году, а тот самый, в который за то же великое и святое дело, за которое подвизаемся теперь и мы, сподобился ты - за тридесять лет пред сим - приять венец мученический. Возможно ли, чтобы это было делом случая? - Нет, это мог произвести един Тот, в деснице Которого времена и лета, месяцы, дни и самые минуты наши. Ему-то благоугодно было сочетать столь знаменательным образом отныне навсегда память страдальческой кончины твоей с днем собственных наших страданий. И для чего сочетать? - Да разумеем, что ты не напрасно, оставив престольный град твой, пришел опочить среди нас святыми останками твоими, что ты дан в заступника граду нашему и молитвенника о нас пред Богом.
Быть не может, чтобы дух твой и там, в обителях Отца Небесного, не сетовал, видя, как злочестивая луна снова силится затмить трисолнечное сияние Креста Христова; как великая, но злосчастная паства твоя паки обливается слезами и кровью; как возлюбленное Отечество наше, единое обнажившее меч за угнетенное Православие, начинает терпеть нападения за то от самых народов христианских, - как, наконец, град наш, избранный тобою в место вечного успокоения твоего, сам не имеет от них покоя и безопасности. Но могло ли сетование твое о нас оставаться бездейственным?
Нет, мы веруем, что, облеченный силой Божией, ты вместе с сонмом заступников страны нашей, священномучеников Херсонских, стоял в день брани невидимо на воздухе и росоносным дыханием от Духа Божия угашал разожженные стрелы врага, дабы они падали так безвредно для нас на землю и домы наши: иначе чему приписать бездейственность столь многих молний и громов вражеских? - Веруем, что ты, ревнуя о нас против безчеловечных врагов наших, сам брал незримо в свою десницу слабые молнии наши, придавал им силу и крепость и направлял прямо в сердце врага: иначе как объяснить их необыкновенную силу и смертоносность над ним? - По чьим, наконец, если не по твоим святым молитвам пред Богом, простерлась потом и эта столь необыкновенная в настоящее время года тьма над морем нашим, которая до того ослепила очи врагу, что он совершенно потерял путь, увяз с кораблем своим в песках и камнях у берегов наших и принужден был просить у нас, как милости, плена себе? Иначе куда девалась опытность врага, привыкшего издавна обитать во мгле и плавать безбедно среди темноты?..
Приими убо, святителю Христов, благодарение за все сие от града нашего, и продолжи ходатайство и молитву свою о нас пред Богом брани и мира!
Ибо враги наши, без сомнения, готовят новые нападения на страну нашу. Взыди убо и ты паки к Престолу Царя славы, положи, еси то нужно, к подножию Его мученический венец твой (Откр. 9; 7), и умоли Его кровью твоей, да сошедши (Быт. 11; V) узрит содеваемое ныне на земле нашей и в праведном гневе Своем смесит и посрамит, якоже древле, языки, хотящие создать столп гордости в прославление имени своего и в защиту врагов Креста Христова; да прелесть Магометова, толико веков льстящая народы, и ныне - к стыду христианства - покровительствуемая и принимаемая к сердцу самыми державами христианскими, исчезнет навсегда с лица земли Православной и возвратится в пустыни и дебри, среди которых порождена она духом злобы - на пагубу человечества, и да единоверные нам братия наши о Христе изыдут, наконец, из разожженной печи четырехвекового плена мусульманского, и начнут, подобно древним израильтянам, в свободе духа праздновать Пасху Божию спасительную.
Тогда умиренные, обрадованные, торжествующие мы не замедлим снова явиться у гроба твоего с благодарственными песнями Богу Спасителю нашему, и тебе, нашему пред Ним неусыпающему молитвеннику. Аминь.
Слово пред совершением панихиды о благочестивейшем государе императоре Николае I, сказанное 20 февраля 1855 г.
Вчера мы совершали молитвенно память о кончине Александра Благословенного; а ныне молимся о успокоении души Николая Подвиголюбивого, который в этот самый день взошел некогда на престол Всероссийский. Итак, пред нами эти два величайших монарха с высоты могущества своего и славы сошли в могилу... Нужна ли после того в настоящие дни какая-либо проповедь?.. Разве только с горестью духа воскликнуть: о бренность и краткость бытия нашего на земле! о превратность и скороисчезаемость величия и могущества человеческого! - При таких-то гробах познается во всей силе справедливость слова пророческого: всяка плоть сено, и всяка слава человеча яко цвет травный: изсше трава, и цвет отпаде (Ис. 40; 6-7)!
Но и в этом, таком не длинном предверии вечного бытия человеческого, какова наша жизнь на земле, усматривается, однако же, по временам немалая равность. Большая часть людей приходят на землю и исходят с нее, как волны моря, не принося с собою и не унося ничего особенного. Но бывают жизни, так обильные внутренним значением и качествами, так важные по своему действию на все человечество, что их можно уподобить целым приливам и отливам морским.
Такова была жизнь каждого из воспоминаемых ныне нами монархов. Александр Благословенный! - При одном имени его невольно пробуждается в памяти и воображении целая четверть настоящего столетия; является снова ряд царств и престолов, не им ниспроверженных, но им снова поднятых и утвержденных на своем месте; восстает во всем грозном величии своем 1812 год с пылающей, как очистительная жертва, Москвой, с поникшим долу и милуемым, как грешник кающийся, Парижем.
Затем открывается новый порядок вещей, и как бы творится новый мир, в котором право сильного подчинено уже святости долга, который проникнут не одной мудростью и благоразумием человеческим, а духом и любовью христианской, и посему справедливо украшался именем Союза Священного. И кто, как некий архангел, стал и до конца своей жизни стоял со своим скипетром и мечом на страже сего союза? - Тот же Александр Благословенный. Сколько других, истинно великих и благодетельных событий, которым все радовались, и за которые все благословляли нас, даже самые бывшие дотоле враги наши!
Смотришь на тогдашний мир и радуешься не только за свое Отечество, но и за другие народы, тогда освобожденные и возвращенные к их природному бытию и благоденствию. Один тогдашний исполин брани, не дававший никому покоя и движением замыслов своего властолюбия потрясавший весь свет, -один он сидит в печали среди океана и томится отчаянием на бесплодной скале. Но и он повержен в эту неисходную без стен темницу не мщением каким-либо Александра, которого долей было токмо миловать и радовать, а мнением и приговором целых народов, или паче тайным определением Правды небесной.
Кто не желал продолжения такому благословенному царствованию? Воспоминая его, и теперь чувствуешь некоего рода сожаление, что оно не продолжилось до поздних пределов жизни человеческой, и России не дано было увидеть и испытать на себе то, что готовила для нее мудрая опытность монарха, наставленного и, можно сказать, перевоспитанного рукой самого Провидения в училище грозных событий всемирных и всякого рода испытаний.
При воспоминании затем о недавно почившем в Бозе монархе первее всего должно сказать, что с наступлением его царствования это праведное сожаление о кончине его великого предшественника не увеличивалось, а с каждым днем видимо уступало место всеобщему успокоению мыслей. Скоро увидели, все и каждый, что это - преемник почившего не по крови токмо и плоти, а и по духу и по силе воли истинно державной.
Ему не суждено было свыше, как августейшему брату его, стоять и устоять против какого-либо нового исполина браней; но вместо того он должен был всю жизнь единоборствовать против тлетворного духа мятежа и возмущений народных, который обольстил собою едва не всю вселенную, и один стоил многих завоевателей. И кто может сказать, что он поник когда-либо пред этим опасным и злохитрым врагом? чтобы не сразил его везде, где только встречался с иным лицом к лицу?
Право и долг были всегдашним знаменем почившего монарха; бескорыстие, благородство духа и чистота намерений - его спутниками. Неправда и лукавство восточных соседей наших и его принуждали извлекать из ножен меч; но он всегда с радостью спешил вложить его в ножны, коль скоро открывалась возможность к тому. Тридцатилетние неутомимые труды его на пользу Отечества, сопровождавшиеся множеством общеполезных учреждений, свидетельствуют, как пламенно любил он свою Россию.
Воскрешенная Греция, упроченная на потрясенном было основании Германия, самая нынешняя брань за восточное христианство показывают, как искренно любил он человечество. Не его вина, если пролилось столько крови за то, ради чего, впрочем, всем бы надлежало быть готовыми пролить свою кровь, -только не против нас, а против врагов Креста Христова. Великая и святая цель почившего монарха - доставить успокоение страждущему на Востоке столько веков христианству, - могла быть достигнута без всякой брани и без вреда для кого-либо, к единой радости и успокоению всех, если бы только против этого святого дела не стали с ожесточением явная зависть и давняя тайная вражда к нам западных недругов наших, и если б не были злонамеренно распалены ими против нас всюду страсти человеческие.
Всевышний Сам рассудит эту великую и неожиданную распрю и покажет со временем на чьей стороне была искренность, на чьей - лукавство. Но мы, уверенные в благих и чистых видах почившего, не можем не жалеть от всего сердца, что и ему не дано было достигнуть обыкновенных пределов жизни. Чрезвычайные труды и долговременная непрестанная деятельность неминуемо должны были сократить срок его царственного служения, - и сократили!
Таким образом, братие мои, пред нашими, можно сказать, очами два великих монарха наших с престола сошли в могилу, и те, которые управляли обширнейшим в мире царством и давали направление едва не всему свету, почиют теперь, яко же и прочие человеки, в гробах своих на малом пространстве земли. После того нужна ли еще какая ныне проповедь о бренности естества человеческого, и о том, что, живя на земле, всем и каждому из нас должно жить не для одной земли, а паче всего для Неба, где наше истинное место, уже не на время токмо, а на всю беспредельную вечность? Аминь.
Слово в 40-й день по кончине благочестивейшего государя императора Николая I, сказанное в Одесском кафедральном соборе 4 апреля 1855 г.
Есть ли по ту сторону гроба время и какая-либо мера времени, или там нет ничего временного, а единая вечность? Многие готовы утверждать последнее, ибо им кажется, что если допустить и за гробом время, то вместе с тем надобно допустить там и конец времени; а это несообразно с вечным бытием отшедших туда бессмертных душ человеческих.
Опасение напрасное! Ибо время предполагает собою токмо начало, но отнюдь не предполагает необходимо конца своего. Напротив, мы не можем и представить себе никакого конца времени, потому что оно в самом деле не имеет его. В этом отношении время есть та же вечность, токмо не стоящая и пребывающая, а поступающая и движущаяся в бесконечность.
Не подобное ли этому мы видим в таинственном откровении Иоанновом? Там, среди мира духов, следовательно, в недрах вечности, является полное подобие нашего времени, со всеми даже его измерениями, как то: тысячелетий и годов, дней и часов. Все это, без сомнения, имеет значение высшее, и должно быть понимаемо не так, как в нашем теперешнем круге земного бытия человеческого. Но, с другой стороны, все это не может не заключать в себе, хотя отчасти, измерения времен и лет, подобного нашему. Одни и те же слова и выражения, взятые из нашего мира и прилагаемые к миру высшему, естественно должны заключать в себе и смысл подобный.
А когда так, то поелику у нас в земном мире время слагается вообще из событий и перемен, и определяется их последовательностью и взаимным расстоянием, [то] подобное тому должно быть и там, за гробом. Даже можно сказать более, то есть что эти перемены и там, как здесь, имеют основание и начало двоякое: одно внутри самых существ разумных - в преемстве их мыслей, чувств и движений сердечных, другое - в предметах внешних, их окружающих, в том, что происходит с этими предметами и чем сопровождается.
Как бывает все это у них там, по каким законам совершается, из чего именно происходит и к чему приводит, - того не дано знать нам, доколе мы на земле; не дано, между прочим, может быть и потому, что на языке человеческом нет слов к выражению тамошних предметов и действий. Так [как] и апостол Павел, возвратившись некогда с третьего Неба, не в состоянии был пересказать, что ему было там говорено и показано (2 Кор. 12; 4).
Единой Святой Церкви, яко хранительнице Тайн Божиих, дано возвестить нам из загробного состояния нашего то и столько, что и сколько нужно знать нам для нашего духовного руководства и употребления в дело. И вот она с первых времен христианства постоянно освящает некоторые дни по кончине усопших особенными молитвами о них, и в том числе, преимущественно день четыредесятый. Совершая ныне таковое поминовение по кончине возлюбленного монарха нашего, многим посему может прийти на мысль вопрос: что же именно происходит в четыредесятый день с душой отшедших?
Поелику Святая Церковь не раскрывает для нас этой тайны, ибо ее дело не любомудрствовать, а молиться и призывать к молитве, - то обратимся к священной истории и посмотрим, что происходило когда-либо в четыредесятый день особенно важного. Может быть, таким образом найдется, хотя отчасти, то, что мы ищем.
Четерыдесять дней и четыредесять ночей продолжалось умножение вод потопных, покрывших, наконец, самые высокие горы на земле и истребивших все, живущее на ней. Значит - это время продолжения Суда и гнева небесного за неправды человеческие!
Четыредесять дней проводит Моисей на горе Синайской в посте и молитве, прежде нежели удостаивается вступить в беседу с Господом и приять от Него скрижали Завета. Значит, четыредесятый день есть окончание великого приготовления к великому и святому действию!
Четыредесять дней, по закону Моисееву, должно было продолжаться удаление от храма родившей и новорожденного, яко нечистых по природе. Значит - это время естественного очищения!
Четыредесять дней проводит Спаситель в пустыне после Его Крещения, предавшись посту и молитве, и в то же время искушаемый от сатаны. Значит -это время подвига и борьбы духовной!
Четыредесять дней пребывает Он же на земле по Своем Воскресении, являясь по временам ученикам, и потом уже видимо возносится пред ними на Небо. Значит - это время окончательного разрешения от земли и вознесения на Небеса!
После того не трудно уразуметь, какими чувствами должны быть одушевлены мы, изливая молитвы свои в настоящий день пред Богом о почившем в Бозе монархе нашем.
Воспоминая четыредесятидневное умножение вод потопных, которые очистили собою лицо земли, мы должны молить Господа, чтобы четыредесятидневное продолжение потока молитв церковных покрыло, наконец, пред лицем милосердия Божия все вольные и невольные грехопадения почившего.
Воспоминая четыредесятидневное очищение родившей - после рождения - от нечистот природы, мы должны молить Господа, чтобы и четыредесятидневие монарха нашего, по рождении его в жизнь вечную чрез смерть, сопровождалось освобождением души его от нечистот нашей падшей природы.
Воспоминая четыредесятидневное пребывание Моисея на горе Синайской, перед вступлением в беседу с Господом, мы должны молить благость Божию, чтобы и почивший после четыредесяти дней своей кончины мог удостоиться приближения ко Господу и восприять в душу свою начертание нового высшего закона, сообразно настоящему пакибытию своему за гробом на Небе.
Воспоминая четыредесятидневный подвиг Спасителя в пустыне и победу Его над духом злобы, мы должны молить, чтобы почившему дано было победить темных духов, которые, как учит Святая Церковь, обыкли ставить препоны душе, восходящей от земли.
Воспоминая, наконец, четыредесятидневное пребывание воскресшего Спасителя на земле до Его Вознесения на Небо, мы должны молить Его премилосердого, чтобы и почившему отверст был теперь восход в горняя, в обитель вечного упокоения.
Вот сколько для христианина оснований, побуждений, предметов и целей молиться за усопших братий своих в день четыредесятый! Не с тем ли большим усердием мы должны сделать это ныне о почившем в Бозе монархе нашем? Все прочие связи и отношения между им и нами кончились; но союз веры, любви и молитвы неразрываем и должен пребывать в силе навсегда. Таким токмо образом можем мы показать и доказать нашу искреннюю благодарность к нему за его многолетние и неутомимые труды для блага и славы возлюбленного нашего Отечества. Аминь.
Слово в день годичного поминовения благочестивейшего государя императора Николая I, сказанное в Одесском кафедральном соборе 18 февраля 1856 г.
Год уже протек над могилой почившего в Бозе монарха нашего! Сколько событий совершилось в это время и у нас, на этой бедной земле нашей! Тем более должно произойти там, у них... Что совершилось здесь, в нашем земном мире, то мы видели или слышали. Кто скажет нам, что произошло - там?! Сколько ни усиливай любопытства и ни напрягай мысли, сколько ни умножай вопросов, в ответ одно - молчание. Гробы царей так же безмолвны, как и гроб последнего из подданных.
Почему так? Разве не могло быть иначе? Конечно, могло. Но Промысл Божий судил за лучшее простереть непроницаемую завесу между двумя мирами: нашим видимым и их духовным, - такую завесу, которая приподнимается для человека только один раз - рукой смерти, и то единственно для того, кто отходит отсюда навсегда, а не для нас, остающихся долу. Почему так судил Промысл Божий? Отчасти, может быть, потому, что время, в круге которого мы обращаемся, и вечность, куда отходят они, так противоположны между собой, что даже умственный взор наш не может совместить того и другого, а главное, должно быть, потому, что для нас неполезно и даже сопряжено было бы со вредом видеть и знать заранее, что происходит с человеком по ту сторону гроба.
"И какой бы мог быть вред из этого?" - подумает кто-либо. А тот, - укажем на главное, - что от преждевременного прозрения и, так сказать, соглядатайства в вечность возмутился бы весь порядок земной жизни, и многие из людей престали бы вовсе заниматься делами своего звания. Добродетель, между прочим, потеряла бы в таком случае свою главную цену и достоинство, то есть свободу и безкорыстие. Теперь, напротив! Мы волей и неволей приучаемся веровать не видя, и уповать не осязая; теперь каждый самым положением своим во мраке земном воззывается на ту высоту духа, куда не может досягать вихрь и прах житейских попечений, и где начинают быть видимы и ощутительны тихое мерцание и кроткое веяние из жизни вечной.
Между тем, где оставляют человека чувства и опыт, там является святая вера; в то время, как умолкает, не зная, что сказать о жизни за гробом, наш разум, слышнее делаются благодатные вещания Евангелия.
Конечно, и эти небесные вестники не открывают нам всех тайн века грядущего; но, взамен того, сказуют о нем все то, что нам необходимо знать для руководства в нашей земной жизни, чтобы при переходе путем смерти в вечность удостоиться там блаженства. И, во-первых, святая вера ясно говорит и утверждает, что есть всемогущий Владыка жизни и смерти, от Которого приходят на землю и к Которому возвращаются по смерти все души человеческие; что Он, будучи Сам бессмертен, таковым же благоволил создать и человека, так что самая смерть, которой мы подверглись вследствие едемского грехопадения, умерщвляет, и то на время, одно тело наше, а души коснуться не может; что Сей вседержавный Владыка времени и вечности праведен и свят, а посему не может равно принимать на лоно вечности каждого из умирающих, а воздает комуждо по делом его в земной жизни.
Вместе с тем, святая вера открывает, что этот Небесный Домовладыка, по безприкладному милосердию Своему к нам, падшим и нечистым, послал на землю для спасения нашего Единородного Сына Своего, Который для того именно воплотился и претерпел смерть Крестную, дабы удовлетворить за грехи наши правосудию Небесному и приготовить нас к пребыванию на Небе, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но иматъ живот вечный (Ин. 3; 16).
Вот что говорит и открывает нам святая вера! Когда прилагаем эти великие и непреложные истины к судьбе почивших в Бозе отцов и братий наших, то получаем возможность составить для себя достаточное понятие о том, что с каждым из них в вечности.
Так, поелику Господь наш и Отец будущего века праведен и есть Бог Мздовоздаятель для подвизавшихся здесь доблестно, то нет сомнения, что великие труды почившего в Бозе монарха нашего не могли остаться без мздовоздаяния. Поелику Господь наш Сам человеколюбив и благоутробен, то нет сомнения, что подвиги его на пользу человечества вменены ему в заслугу и приняты со благоволением. Поелику пред очами Отца Небесного выну Крест Единородного Сына и бесценная Кровь Его, пролиянная во искупление всего мира, то можем быть уверены, что живая вера почившего монарха в Спасителя и Его Крест восполнила собою его несовершенства и недостатки, яко человека, и отверзла для него врата Царствия Небесного. Наконец, поелику Сам Спаситель наш глаголет нам в Евангелии, что вся, елика аще воспросите в молитве верующе, приимете (Мф. 21; 22), то мы не можем сомневаться, что молитвы всей России о успокоении души почившего в Бозе монарха оказали свое таинственное действие на его душу и низвели на нее благодать и милость Божию.
С этими мыслями подобает нам, яко христианам, сретить и проводить настоящий день годичного поминовения по усопшем венценосце нашем.
Обращаясь затем от Неба, где живет единая любовь и правда (2 Пет. 3; 13), к бедной земле нашей, где непрестанно волнуют и ослепляют людей страсти, мы не встречаем еще полной справедливости к почившему во мнениях человеческих. И как могло бы иначе? Восстав с таким ожесточением против его благих намерений в отношении к Востоку, разжегши пламень такой ужасной брани против нас, враждебные нам народы поставили себя в такое состояние, что им крайне трудно уже быть справедливыми и говорить то, что внушает совесть; они, как бы по необходимости, должны продолжать в отношении к почившему свои неосновательные подозрения и несправедливые нарекания. Ибо иначе должно бы им признать свою собственную несправедливость и тяжкую вину в начатии войны безрассудной и нечестивой. Но можно ли ожидать такого самоотвержения от нашего века, который, славясь преуспеянием в делах земных, так мало отличается любовью к истине и правде?
Но время и в этом отношении сделает свое дело. Когда с окончанием брани престанет жалкая необходимость сокрывать истину в неправде (Рим. 1; 28), тогда, будьте уверены, - и взгляд и язык изменятся у самых противников наших; и они, платя дань истине, не замедлят признать, что почивший монарх был один из немногих великих монархов и действователей всемирных.
И, во-первых, всеми признано будет невольно, что это был такой венценосец, для которого престол служил не возглавием к покою, а побуждением к непрестанному труду и благотворной деятельности, неизгладимые следы которой рассеяны не только по всем краям его обширнейшего во свете царства, но и далеко за его пределами.
Все увидят и признают, что в сонме царей это был не завистник чьего-либо могущества, не противник благосостояния чуждых ему народов, а бескорыстный слуга и споспешник всемирному спокойствию, неусыпный страж и оградитель всеобщего порядка и тишины, который, забыв все виды своекорыстия, мощный скипетр свой употреблял для поддержания падавших царств, для ограждения слабых союзников.
Увидят и признают, что это был не себялюбивый властелин, взиравший на людей, как на одно орудие к достижению своих видов, а нелицемерный друг человечества, который с высоты престола своего постоянно наблюдал времена и лета, дабы благовременно начать и совершить что-либо на пользу человечества; и когда, следуя мыслью за судьбой царств и народов, увидел приближение дня воскресения для Православного Востока, то, несмотря ни на какие опасения и трудности, не усомнился один, подобно Архангелу, провозгласить: вставайте, мертвые!
Все, наконец, увидят, что это был не только великий венценосец, но и смиренный христианин, верный Богу и своей совести, который на одре смертном, когда оставляет человека невозвратно все земное, явил в себе такое величие духа и веры, что самым образом кончины своей преподал всем венценосцам редкий пример, как должны они расставаться с порфирой и престолом, дабы низойти во гроб.
Для нас, сынов России, не нужно убеждаться ни в чем подобном, ибо пред нами дела почившего, давно свидетельствующие о великости его духа, о твердости его воли и благонамеренности предприятий. Если почившему не дано было начать и совершить всего благопотребного для царства, то это удел природы человеческой. Ибо кто когда обнимал и совершал все? И что оставалось бы совершать другим, если бы один кто-либо мог сделать все?
И к тому можно со всей справедливостью применить сказанное некогда о трудах апостольских святым Павлом: один посеял, другой полил, третий окопал и оградил; а возрастить посеянное и политое - всегда дело единого Бога (1 Кор. 3; 6). В похвалу отшедшего от нас монарха должно присовокупить и то, что все благое, содержащееся в сердце державного преемника его, посеяно ко благу России рукой не чуждой, а родительской, так что мы будем в сыне продолжать видеть отца.
После сего, братие мои, понятно без слов, чем заключит ныне истинный сын России годичное поминовение о преставльшемся монархе? - Твердым обетом самому себе не преставать возносить о нем искреннюю и теплую молитву ко Господу до конца собственной своей жизни! Аминь.
Слово при погребении генерал-фельдмаршала, светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, сказанное в Одесском кафедральном соборе 10 ноября 1856 г.
Итак, моим слабым устам суждено обратить к тебе, почивший в Бозе князь, последнее на земле слово и воздать тебе последний христианский долг! Утешаясь столько времени и личной приязнью твоей, и множеством лавров на главе твоей, мне же должно теперь быть провозвестником и всеобщей скорби о кончине и собрать печальные кипарисы на гробницу твою!... Нетрудно окружить ими гроб маститого героя и мудрого областеправителя, но как тяжело поднять руку, чтобы по знаменательному уставу Святой Церкви бросить на прощание горсть праха в могилу твою!... О, здесь-то познаем во всей силе, в какую неисходную глубину зол низринуто грехом все падшее человечество, и как необходимо было для всех нас явление на земле и во плоти Того, Кто мог сказать о Себе всем потокам Адамовым: Аз есмь воскрешение и живот; веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (Ин. 11; 25)!
Мы надеялись, возлюбленный князь, сретить с особенной радостью приближавшийся день Ангела твоего; думали украсить его преимущественно любезными для тебя цветами благотворительности; а ты, как бы по тайному мановению свыше, поспешил сам в мир Ангельский для приятия нового таинственного имени (Откр. 2; 17), обещанного от Небесного Мздовоздаятеля тем, которые добре подвизались на земли и соблюли веру и терпение до конца (2 Тим. 4; 7)!
Не пререкаем новому горнему призванию твоему, как ни внезапно оно было для нас, и исполним, со своей стороны, все, что может содействовать восходу твоему в обители Отца Небесного. Но, воздавая тебе последний на земле долг, не можем не восприять и последнего урока из жизни и деяний твоих; кончина подобных тебе мужей не должна прейти без особенного назидания для остающихся на земле.
Знаем, что ты не любил похвал и не терпел звучных отзывов о подвигах твоих, не услышишь их и теперь! Скажется одно то, что может служить во славу Божию и в общее наставление каждого. В этом, как христианин, не можешь ты отказать нам - из самого гроба твоего!
Состав земной жизни каждого человека, братие мои, слагается как бы из двух частей, из которых первая, нисколько не завися от нас самих, по тому самому всецело принадлежит нашему Творцу и Господу. Это так называемые дары природы и естественные способности наши, которыми всеблагая десница Творческая напутствует каждого человека грядущаго в мир (Ин. 1; 9). Как ничем еще не заслуженные дары эти, в самой наибольшей совокупности своей, не составляют сами по себе нравственного достоинства в человеке; могут даже при злоупотреблении ими обращаться в тягчайшую вину для него: но, по намерению Промысла Божия, должны служить основанием и условием к его будущим заслугам и достоинству. Вторая часть в составе земного бытия нашего, находясь также в тайной зависимости от Промысла Божия, отдана, можно сказать, в собственные наши руки, - это само употребление в дело данных нам при рождении сил и талантов, иначе сказать, - вся совокупность наших свободных чувств, мыслей и действий. Поелику тут место всей свободе и произволу человека, то здесь же полное место его заслуге и нравственному достоинству, его прославлению или осуждению пред Богом и человеками.
Обозревая сообразно этому оканчившееся уже теперь земное поприще почившего в Бозе князя, мы тотчас, братие мои, чувствуем необходимость обратиться от гроба сего к Небу и принести от лица почивающего в нем глубочайшую благодарность Тому, Кто еще до происхождения нашего на свет един, по своей Его воле, предопределяет жребии человеческие и раздает разные таланты.
В самом деле, кто из нас усомнится сказать, что усопший князь приял от Небесного Домовладыки не один или два, а десять талантов? Это стройное сложение и крепость сил телесных видимо предуготованы были для обширной и неутомимой деятельности и для безвредного перенесения самых тяжких трудов. Этот глубокий, светлый и проницательный ум сам собою стремился к предметам возвышенным, ища всюду и во всем того, что может служить на пользу общую. Это величие духа, сила воли и постоянство характера, даже без внешних побуждений, заключали в самих себе решимость на самые великие и долговременные подвиги - небоязнь никаких препятствий или опасностей. Это глубокое чувство порядка, благоустройства и благолепия очевидно нигде не могло быть покойным дотоле, пока не распространит порядка, довольства и радости вокруг себя. Эта доброта сердца, мягкость нрава и тонкий вкус заранее обещали всегдашнюю доступность, привлекательность в обхождении и готовность к оказанию всякому возможных услуг, ручаясь взаимно за всеобщее благорасположение и приверженность к почившему.
Присоедините к этому, - что также есть дар Божий, - полную независимость по внешнему состоянию, высоту так называемого положения в свете, превосходное воспитание, возможность с ранних лет видеть самые лучшие образцы во всем и постоянно находиться в кругу людей, которых одно обхождение есть уже наука, - и вы, взирая на такое счастливое совокупление в одном лице и природных даров, и внешних условий к их развитию, невольно ожидаете от будущего действователя человека необыкновенного.
Таков и был почивший о Господе собрат наш! Много приял он от руки Господней; но немало и воздал с лихвой Небесному Раздаятелю талантов. Дела и труды его так велики и разнообразны, что в лице его работал и подвизался, кажется, не один человек, а как бы некое собрание лиц, - и все они преразумны и общеполезны, и все достойны уважения и любви!
Начнем с военного поприща - как главного в жизни почившего. Здесь, чтобы обнять хотя беглым взором деяния фельдмаршала, надобно возобновить в мыслях едва не всю историю текущего столетия. Ибо при самом начале его мы уже видим нашего витязя за пределами Кавказа, - там, где голубица всему человечеству, в лице Ноя, принесла некогда оливу мира (Быт. 8; 11), и где потом, как бы наперекор Провидению и на пагубу человечества, основал себе жилище дух брани и кровопролития. Юн еще был в то время будущий герой наш - не более двадесяти лет, но это нисколько не препятствовало его редким способностям быть скоро примеченными, почему, несмотря на юность, он не только пользуется вниманием и близостью поседевших в боях военачальников кавказских, но и употребляется ими в таких делах, которые, кроме военного мужества, требуют особенного благоразумия в обхождении с людьми.
Прияв таким образом первые уроки в науке брани после других учителей, можно сказать, от самого Кавказа, витязь наш, как бы для испытания в изученном, переносится, по воле начальства, на берега Дуная, где брань, несмотря на ее продолжительность, не имея решительного характера, не могла иметь и решительных последствий, но по самому месту своему и другим обстоятельствам чрезвычайно способна была к упражнению и развитию талантов военных. Здесь Воронцов в непродолжительном времени удостаивается водительствовать преемственно разными частями рати отечественной и везде, где ни является в этом качестве, достигает таких успехов, которые скоро и далеко возносят его над многими из сверстников, радуя собою и таких вождей, каковы были Каменский и Кутузов. Ряд военных отличий и постоянное внимание власти предержащей сами собою следуют за рядом его разнообразных заслуг и блистательных успехов.
Не успела еще нерешительная война на юге прекратиться, как возгорается самая решительная брань на западе империи, - наступает 1812 год! Враг, -и какой враг! - уже не на пределах только Отечества, а, перешед их, с многочисленными полчищами и полной надеждой на успех, стремится нагло к сердцу России!.. И дунайский витязь наш, вместо отдыха после продолжительных и тяжких трудов, один из первых с берегов Дуная спешит к верховьям Днепра, дабы стать в ряды рати отечественной, которая и в полном составе своем далеко не равная врагу, а по причине неизбежного в то время разделения своего на две половины, еще более ослабленная, должна [была] потому восполнять малочисленность свою ничем другим, как только мужеством своих воинов и искусством военачальников. Герою нашему (мы можем уже отселе называть его этим именем) выпадает жребий сражаться за Отечество под знаменами неустрашимого Багратиона. Как на Дунае, сообразно большей частью наступательному движению нашему, он всегда был впереди, так теперь, по причине оборонительного положения, он всегда остается назади, отражая и останавливая на каждому шагу превозмогающего числом неприятеля. Романов, Дашковка, а потом стены Смоленска с радостью видят в лице Воронцова, что у нас, кроме маститых военачальников, есть и юные герои, для которых не страшен ни гений Наполеона, ни тьмочисленность его легионов...
Теснимая врагом, хотя ни разу не побежденная, рать наша находит, наконец, для себя место твердой опоры и благоуспешного сопротивления врагу на полях Бородина; тут должен решиться кровавый спор России с народами почти всей остальной Европы, предводимыми исполином брани; тут посему лягут костьми тысячи и тьмы сынов Отечества!.. Что ожидает здесь нашего юного героя, о котором заранее можно сказать, что он по преизбытку любви к Отечеству будет искать или победы, или смерти?.. Ожидает самое опасное и потому самое почетное место в бою (он и здесь стоит острану Багратиона!); ожидает честь принять и отразить самые отчаянные натиски врага; ожидает, наконец, давно желанное им, ничем для высоких душ не заменимое отличие - пролить кровь свою за Отечество... Тяжелая язва заставляет его оставить после сражения, но уже когда видимо стало, что исход брани - не по желанию врага! Самое свойство язвы таково, что не отъемлет надежды рано или поздно паки явиться на защиту любезного Отечества.
Между тем, - да заметят это в урок себе те, которые могут находиться в подобных обстоятельствах! - удаленный с поля брани, стеная от язвы в одном из близлежащих владений своих, герой Бородина, полный любовью к страждущему Отечеству, измышляет для себя и на этот промежуток времени некий новый род служения соотчичам (соотечественникам-ред.)- тем, что, пользуясь преимуществами своего состояния, обращает и дом, и все владение свое в приют и убежище для военных собратий своих, которые, подобно ему, страдали и искали исцеления от язв, но не имели таких, как он, средств к восстановлению своего здравия. Нужно ли говорить, что способы эти доставлялись каждому самой заботливой и щедрой рукой? И герой-благотворитель находит для себя среди недуга своего неоцененное для добрых сердец утешение - возвращать на служение Отечеству целые ряды воинов-героев.
Имея в виду, какое множество предметов предлежит еще взору нашему, не будем, братие, утомлять внимания вашего подробным повествованием о том, как почивший по восстании с одра своего спешит настигнуть пламя войны, которое начало удаляться тогда от самых пределов Отечества; не будем вести вас по военному поприщу его - по всем извилинам той исполинской брани, которая, по возврате (выйдя - ред.) из Москвы, пройдя через столько царств и народов, нашла себе конец не прежде, как в стенах Парижа. На этот раз довольно сказать, что не было ни одного великого дня в той великой брани (а сколько было таких дней!), где бы почивший не оказал или своего признанного всеми военного мужества и знания, или своего также никем не оспариваемого искусства вести дела и невоенные. Не можем, однако же, не остановить внимания вашего на том чрезвычайно важном и решительном деле, где почившему надлежало стать с воями своими лицом к лицу против первого в свете полководца, которого одно имя приводило в страх и неробких, и который чем ближе становился к своему падению, тем казался способнее и отважнее к подавлению всего, ему противостоящего. Это дело - Краон! -самый цветущий и неувядаемый лавр в военном венце Воронцова!
Чего тут не было против нас?! И военный гений противника, и мужество и число его воев, и само общее, и ему и им, отчаяние, ибо под ногами их начинала уже разверзаться бездна... Но ничто не могло помочь тому, кто был оставлен Самим Богом! Превосходный в силах, сражаясь целый день, не щадя никаких жертв, враг не мог похвалиться ничем, кроме разве того, что не был обойден и уничтожен, как тому следовало быть, если бы и вожди союзных ратей успели выполнить свой долг так, как выполнил его Воронцов. В этот решительный день он, по признанию всех, был честью и красой русской армии. На полях Краона мог утвердиться колеблющийся венец на главе повелителя галлов; и здесь-то именно он поколебался до того, что ничем уже не мог быть утвержден, и должен был вскоре упасть с сей главы - единожды и навсегда!
Когда после безрассудного покушения этого развенчанного уже повелителя возвратить себе, вопреки собственному отречению, царственные права над Галлией, надлежало оставить там на несколько лет часть нашей рати, и требовался военачальник, могущий, кроме военных достоинств, представлять собою честь русской армии и не в военном отношении, - то это почетное звание, как бы само собой, пало на долю героя Краонского. Как успешно исполнил он это небезтрудное во многих отношениях поручение, свидетельствует и памятник признательности, поднесенный ему цотом его подчиненными, и отзывы самых галлов, которые, сретая ведомые им войска как неприятных для себя стражей, расставались потом с ними как с благодетелями и друзьями.
Сей-то, без сомнения, военно-гражданский подвиг был главной причиной, что почивший князь с поприща брани [был] изведен вскоре державной волей на новое поприще - областеначальства, не отлагая, впрочем, и меча военачальнического. Отселе, по тому самому, еще труднее будет следовать нам за деяниями его - на двух поприщах вместе, но будем следовать, ибо сопровождаем его теперь, увы, в последний уже раз на земле!
Из зде стоящих многие, без сомнения, помнят еще то время, когда на графа Воронцова возложено было главное управление нашим краем. Усомнится ли кто из таковых засвидетельствовать, что с этого времени началась как бы некая новая пора для всей страны нашей, и особенно для здешнего града? Для общего блага их недостаточно было, как в других местах, одного благоразумного управления краем, одного направления готовых уже сил и средств к известной цели. Нет, здесь для успеха, кроме ума и усердия, требовалась в правителе особенная высота души и сердца, требовалось некоторого рода творчество. И в новом областеначальнике явился тогда как бы некий дух зиждительный, от которого всей Новой России суждено [было] приять полную жизнь и определенный образ бытия гражданского, сообразный ее внутреннему составу и внешнему положению. И много ли времени потребовало для себя это гражданское творчество? Конечно, не шесть дней, как творение мира, но и не многих десятилетий, как в других странах. В продолжение не более двадесятипятилетнего управления почившим страной нашей преспеяние ее по всем частям возросло до того, что могло послужить недавно, как ведаете, для руки державной неоскудным материалом к составлению четырех прекрасных картин нашего края.
Желаете ли знать причину и, так сказать, тайну этих успехов? Она была весьма проста и естественна, и потому-то, без сомнения, так действительна и плодоносна. Первее всего, просвещенным вниманием начальническим, как бы неким дыханием живительным, пробуждается по всему пустынному еще краю дух жизни и самосознания, дух движения и полезной предприимчивости; каждому из пробуждающихся членов общества указуются недостававшие для общежития и сродные краю предметы занятий и промышленности; разумным начинателям оказывается благовременная помощь и всегдашнее поощрение; чего недостает дома, то заемлется немедленно из чуждых стран.
К той же великой цели образования Новой России направляются все действия высшего управления. Здесь, братие мои, мы не кончили бы до утрия, если бы захотели подробно излагать все действия почившего областеправителя на пользу нашего края; но, поелику они гораздо известнее вам, которые были их личными свидетелями, нежели нам, которые слышали о них токмо издали, то со всей удобностью можно ограничиться указанием только на самое главное.
Что важнее для нас вод наших, которыми могли бы мы снабдить целую Россию? Но по недостатку собственных водных сообщений моря наши оставались для нас малоупотребительными и служили не столько к сближению, сколько к разъединению всех частей края. И вот, рукой почившего раскидывается по всем водам нашим обширная сеть искусственных сообщений, постоянных, скорых и благонадежных, раскидывается в то время, когда в других местах еще сомневаются и спорят о пользе подобных предприятий. А чтобы не было недостатка в домашних водителях плавания, то, кроме школы мореходства, целые селения посредством искусно придуманных побуждений привлекаются к постоянному действованию и, так сказать, житью на море..
Горы и долы южной Тавриды, при самой удобной почве к изращению всех прозябаний благодатного юга, по удаленности от прочих населенных частей империи продолжают оставаться в их первоначальном диком виде. [Но] приходит почивший областеначальник, пленяется их пустынной красотой, провидит, что можно извлечь на пользу общую из такой богатой природы, и немедленно сам становится, можно сказать, первым делателем в этом будущем вертограде всероссийском. Пример его увлекает за собою других любителей природы и общественной промышленности, с которыми он делится всеми своими средствам; и в небольшое число лет прежняя пустыня начинает цвести, яко крин, и те, которые прежде вдали от пределов Отечества должны были искать цельбоносных волн морских, южной теплоты и прекрасной природы, получают удобность находить все это, так сказать, у себя самих дома!
По обширным брегам моря Меотийского (Азовского) надлежало стоять всюду и непрестанно на страже против ужасного врага - заразы восточной. Является со своим орлиным взглядом почивший областеначальник и тотчас усматривает возможность устранить эту опасность единожды и навсегда. Какими-нибудь особенными многосложными средствами? Нет, через одно простое закрытие устьев этого моря на краткий срок для каждого из приходящих плавателей иноземных. Вследствие этого он достигает своего места несколькими днями позже, но зато всюду является чистым от всякого подозрения в опасности и появлением своим уже не производит ничего, кроме удовольствия и радости. А между тем, на пустынных брегах того же моря как бы из земли выходит новый город (Новороссийск) с пристанью, который, оживляемый особенным вниманием и любовью своего основателя, вскоре оживляет собою всю дотоле мертвую окрестность, привлекая плавателей из всех частей света. _
С поверхности лица земли нашей почивший идет вглубь и, не смущаясь нисколько названием пустынь скифских, допрашивает самую природу вод и степей наших. И что же? Воды, даже в самом презренном их виде, оказываются способными к исцелению таких недугов, с которыми напрасно боролось искусство врачебное; земля открывает в недрах своих множество таких веществ, которые при всей невзрачности своей превосходят самые дорогие ископаемые тем, что могут служить к обеспечению целых поколений в самых первых потребностях жизни.
Для многих новых предприятий, особенно по разным частям хозяйства, недостает туземных делателей; почивший не медлит призвать их отовсюду, употребляя для того даже собственные средства. И в числе призванных на время многие, будучи обласканы, успокоены и привязаны к новой стране самыми успехами своими, остаются у нас навсегда, усвояя новому Отечеству и свои знания, и свой пример, и свое достояние.
Одесса, как средоточие деятельности правительственной, как местопребывание областеправителя, - хотя он, можно сказать, был всегда и везде, где нужно, - служит предметом особенных его попечений и, лелеемая как дитя, растет видимо пред всеми другими градами - не нашего только края, распространяется и благоукрашается так, что в продолжение его управления успевает принять вид южной столицы России, куда со всех краев стекаются одни для восстановления своего здоровья, другие - для воспитания детей, иные - по надежде скорого прибытка, многие - для приятного препровождения времени.
Была среди мирных занятий и эпоха шума военного, когда давний сосед и недруг наш принудил нас, в наказание его неправд, прейти Дунай, а потом -Балканы. Почивший вполне показал при этом случае, что меч военачальника нисколько не потерял в руках его остроты своей, находясь в ножнах со времен Краона. Упорная Варна растворяет врата свои и падает не иначе, как пред военной хоругвью Воронцова. Победоносная рать наша во дни оскудения жизненных потребностей ни из чьих рук не получает столько пособий, как из рук правителя Новороссийского края.
Долговременный мир, наступивший за этой упорной бранью, открыл еще большее поприще для гражданской деятельности почившего; и она была так разнообразна и благотворна, что имя его, можно сказать, слилось с именем управляемой им области, так что кто говорил о Новороссии, тот невольно вспоминал о Воронцове, и при имени Воронцова представлялся весь Новороссийский край. Каково же было для обоих, когда услышалось, что знаменитый областеначальник внезапно творяшеся далечайше ити (Лк. 24; 28)! Тогда и старые и юные, в этом граде особенно, готовы были возопить к нему гласом учеников еммаусских: облязи с нама, яко к вечеру есть, и приклонился есть день (Лк. 24; 29)!
Да, братие мои, день жизни почившего в Бозе князя видимо уже и тогда начал преклоняться к своему западу; но не преклонялась, нисколько не ослабевала его любовь к Отечеству, его преданность монарху, его усердие к исполнению воли царевой и для блага Отечества, - он всегда готов был на то, чтобы сень степеней, имиже сниде солнце (Ис. 38; 8) его жизни, возвратилась вспять, -как это было некогда во уверение Езекии, - дабы снова понести всю тяготу и весь зной труда целодневного.
Неукротимый Кавказ потребовал нового против себя военачальника, - монарх требует от правителя Новороссии новой жертвы - принять на рамена свои этот великий подвиг. И Воронцов, забыв преклонность своих лет, оставив столь любимое и блистательно проходимое им столько времени поприще, идет, куда призывает его глас монарха, идет, облеченный новым высоким званием наместника царского и сопутствуемый благожеланиями и надеждами целой России.
Как должно было забиться сердце [почти] семидесятилетнего воина, когда взору его открылись опять те горы и дебри, среди которых за полвека назад начал он изучать страшную, но необходимую науку брани! Здесь он должен был, так сказать, дать отчет в уроках пред первоначальным учителем своим -Кавказом; и дал его так, что седовласый учитель не мог не остаться довольным своим также убеленным от времени учеником! В самом деле, над почившим в это время как будто повторилось в исполнении оное вдохновительное обетование пророка: обновится яко орля юность твоя (Пс. 102; 5)!
После необходимых предварительных обозрений немедленно приняты все меры, чтобы врагу предерзкому и надменному не дать ступить ни шага далее. А дабы надолго отнять у него и дух надежды, вскоре [было] проникнуто с оружием в руках до самых последних его убежищ, то есть до самых неприступных ущелий и вертепов. Свидетель тому, кроме других неприступных мест, Дарго. Вы знаете, как громко раздалось падение его и по всему Кавказу, и по всей России; громко - и по причине поражения врага, считавшего себя недосягаемым, и по той крайней опасности, которой, наряду с последним воином, подвергал себя в эту брань сам военачальник.
Поелику, кроме гор, потоков и непроходимых лесов, врагу всего более благоприятствовала развлеченность наших сил и неудобность соединять их скоро в одном месте - по крайней трудности сообщений, то в отвращение этого неудобства непроходимые леса исчезают, гребни гор понижаются, глубокие дебри наполняются, ярость потоков обуздывается прочными переправами, - и враг сам начинает подвергаться той внезапности, которой непрестанно угрожал нам. Где была отверста дверь для татя, там находит он твердыни, его поражающие. Таким образом, в немногие годы образуется целая новая система действий военных, состоящая в том, чтобы держать врага в замкнутом кругу, который, постоянно делаясь уже, должен, наконец, сомкнуться над главой его, и таким образом отнять у него возможность не только к нападению на нас, но и к самому существованию.
Столь упорная брань и непрерывные подвиги военные не препятствуют, между тем, для почившего к разнообразным трудам на поприще управления гражданского. И за Кавказом, как у нас, города и села возникают вновь, или принимают лучший вид; всем частям края дается новое очертание и разумный облик; взаимные отношения племен и сословий выводятся из неблаготворной темноты и вредной неопределенности; расширяются и углаждаются пути для торговли и промышленности; отнимаются преграды к развитию народного духа и богатства с указанием для того местных источников; полагается прочное начало к усвоению самой земле новых полезных произрастаний и к извлечению из недр ее разных сокровищ, в ней безплодно лежавших.
Кроме вещественного усовершенствования всего края, дается благотворное движение уму и способностям. Там, где не знали почти другого света, кроме солнечного, начинает разливаться - и не из одного средоточия - свет наук, озаряя собою, как солнце, не один какой-либо класс жителей, а все сословия; там, где почти не слышно было ничего, кроме печальных известий о завалах Казбека и Эльбруса, о набегах лезгинов и чеченцев, начинают быть слышимы, даже на туземном языке, постоянные вести о событиях домашних и всемирных, о всякого рода полезных изобретениях. Кавказская природа с ее отличительными свойствами [была] подвергнута во всех видах постоянному наблюдению; нравы и характер жителей, места, почему-либо особенно примечательные, описываются; древние предания и события извлекаются из забвения; туземные святыни восстанавливаются; родные краю языки и наречья оживают новой жизнью. Нет более средостения между обитателями по ту и по сю сторону Кавказа, и благодарные сыны Иверии, видя столько знаков отеческой заботливости о судьбе их, спешат от сердца соединиться с коренными чадами великого Отечества в едином и том же духе любви и преданности к монархам.
От столь прилежного и обильного сеяния рукой искусной в стране могучей и природой и духом, какой нельзя было ожидать богатой жатвы? После таких трудов - некратковременных, неутомимых, разнообразных, как отрадно было бы главному делателю взглянуть самому на рукояти плодов, им возращенных? Но не напрасно произнесено некогда Спасителем оное таинственное слово: ин есть сеяй, и ин (есть) жняй (Ин. 4; 37)! В то время, как все привязывало почившего военачальника к его Кавказу, - и оконченные труды, и неоконченные предприятия, - [разразилась] в особенности новая, видимо приближавшаяся, небывалая по лютости своей буря брани, которую если кто мог сретить с надеждой на успех, то он, - в это самое время жестокий недуг отьемлет у него телесные силы до того, что принуждает оставить поприще не только военачальника, но и областеправителя, удалиться даже навсегда из пределов Кавказа, дабы искать исцеления за пределами Отечества.
Можете судить, что должен был чувствовать и как сокрушаться духом болящий герой во все продолжение этой ужасной по многим отношениям брани! В самом деле, вообразите: мирные оратаи (земледельцы-ред.) по всем краям Отечества, оставляя поля и плуги свои, спешат в ряды рати отечественной, а он, герой 1812 года, один из победителей Парижа, он - правитель тех самых областей, где во всей силе разгорался пламень войны, - он в это самое время должен был возлежать на одре недуга и только молитвой и советами участвовать в подвигах своих собратий по оружию! - Такое положение для героя было тяжелее самой смерти; и оно-то, без сомнения, истощило до основания елей жизни в том светильнике, который среди бурь всегда разгорался тем ярче и светлее...
Как бы в некое услаждение этой предсмертной горести почившему дано было вкусить и несколько капель предсмертного утешения. Таковым было постоянное и вполне живое и дружелюбное участие в его тяжком положении всего Дома царственного; таковым было потом его собственное душевное участие в торжестве царственном среди первопрестольной столицы; таковым было новое, самое высшее звание на поприще воинском, которым украшены при сем случае его заслуги, и - таковым, усомнимся ли присоединить? -было, конечно, самое возвращение его, хотя без телесной крепости, но со всеми силами памяти, ума и души, в наш город. Ибо [если] правительственной мудрости, военным подвигам и прекрасным качествам души почившего удивлялись везде, то искренняя любовь и родственная привязанность к нему преимущественно жили и навсегда останутся в Одессе.
Не прострем далее нашего слова, хотя многое можно бы еще сказать нам, например, о той любви к истине и правде, по которой он всегда готов был, по выражению святого Давида, свидетельствовать о них пред цари и не смущаться (Пс. 118; 46); о том величии души, для которой так легко было забывать все нанесенные ему кем-либо неприятности, и так трудно не памятовать о самых неважных услугах и одолжениях; о том беспристрастии и радушии, для которых все доброе и общеполезное равно было отрадно и достопочтенно, кем бы и где бы ни было сделано; о той доступности и долготерпении, с которыми принимаем и выслушиваем был каждый, ищущий правосудия или милости; о том благородстве души и благотворительности, по которым почивший не щадил собственного достояния, когда нужно было поощрить какое-либо благое предприятие или оказать помощь истинно нуждающемуся.
Обозрев таким образом, хотя кратко, все земное поприще почившего в Бозе князя, не должны ли мы, братие мои, и в заключение нашего слова сделать то же самое, что сделали в начале его, то есть обратиться к Господу Владыке жизни и судеб наших с чувством живейшей благодарности уже не только за дарование почившему при самом рождении таких многих и прекрасных талантов, но и за то, что, без сомнения, при помощи Его же всемогущей благодати эти таланты не остались погребенными в земле, а явились во всей силе и блеске, быв употреблены так благоуспешно на пользу общую?
Да, братие мои, не один святой Павел, но и всякий, кто удостоился подвизаться подвигом добрым на земле, должен при конце своего подвига сказать из глубины души: благодатию... Божиею есмь, еже есмь (1 Кор. 15; 10).
Но что слышится мне? Из гроба исходит как бы некий тайный глас и вещает ко мне: "Служитель Бога истины, зачем, увлеченный приязнью ко мне, забыл ты при гробе моем о немощи естества человеческого и не сказал ни слова о душевной нечистоте моей пред Богом, о моих вольных и невольных грехопадениях? Мне ли, проведшему большую часть жизни среди бурь военных, хвалиться точным исполнением высоких правил Евангелия и любви христианской? Мне ли, обращавшемуся непрестанно среди вихря человеческих страстей и праха житейских попечений, сохранить ясным зерцало совести и чистоту очей сердечных? Итак, по самой любви твоей ко мне, не усомнись возвестить в слух всех, окружающих теперь гроб мой, что я не был в дому Божием тем всегда верным делателем и приставником, которому по окончании земного странствия и труда остается только внити в радость Господа своего (Мф. 25; 21). Нет! моя надежда пред Судом Божиим не в громких деяниях и блистательных подвигах, а в чистосердечном признании моих грехов и в живой вере в силу искупительной Крови Агнца Божия, закланного за грехи всего мира".
Слышим, слышим, возлюбленная душа, глас смирения твоего - и, оставив всякое витийство, обратимся отныне всецело к молитвам о упокоении тебя в обителях Отца Небесного, ради единых Крестных заслуг Сына Его.
Служители алтаря! Предначните исходные песни, которыми Святая Церковь сопровождает в вечность и самого последнего из чад своих, предоставляя всех и каждого из них единому милосердию Божию.
Сподвижники отходящего с бранного поля земной жизни героя-христианина! Взгляните еще раз на это разнообразие и отечественных и чужеземных отличий, окружающих в таком множестве гроб сей, и уразумейте из этого, что вся слава земная остается на земле, а в вечность идут за человеком одни дела его, по которым он или осудится, или будет помилован Судией живых и мертвых.
Жители Одессы, толико любимые почившим и столько его любящие! Сопроводите последнее отшествие его от нас не одним гласом благохвалений и скорби о лишении благодетеля, а и сердечным молитвенным воздыханием о нем к Отцу духов и всякия плоти, да воздаст ему за вас по преизбытку милосердия и щедрот своих.
А ты, храм Господень, видевший над собою столько знаков его христиански-сыновнего попечения о тебе, окажи теперь и ему последнюю услугу, прияв на хранение внутрь стен твоих ветхую и опустевшую земную храмину, в которой витал безсмертный дух его, и блюди ее дотоле, пока настанет день всеобщего обновления, когда сеемое ныне в тление восстанет в нетлении, сеемое не в честь, восстанет в славе, и из посеянного теперь тела душевного востанет тело духовное,неразрушимое, безболезненное, светоносное (1 Кор. 15; 42-44)! Аминь.
Слово при погребении князя Долгорукова
Печальное зрелище пред нами, братие мои, зрелище не неожиданное уже, но все еще как бы внезапное и нечаянное! Тот, который еще недавно облеченный доверием власти предержащей стоял во главе целой обширной страны, который бодрой мыслью обнимал нужды и потребности нашего края и был главным ходатаем о них у престола монаршего, который по особому благорасположению к граду нашему избрал его местом для своего пребывания и любил видеть себя окруженным общей радостью и весельем народным, с готовностью для того на всякие жертвы, но который в то же время неустрашимо в каждый час принес бы в случае нужды самую жизнь на защиту престола и Отечества - тот самый, сраженный тяжким недугом, предлежит теперь бездыханен и мертв в этом гробе! И пусть бы это случилось под конец земного поприща человеческого, когда самая необходимость велит ожидать лишения и разлуки, когда употребленные во благо способности, истощенные среди трудов силы по закону самой природы невольно требуют успокоения. Нет! гробу сему суждено явиться пред нами в то самое время, когда почивший в нем, как бы обновившись силами духа, предначинал вновь круг обширной деятельности, когда общеполезные предприятия одно за другим стали свидетельствовать, что опытность протекших лет не осталась без плода для Отечества, когда вместе с этим внимание и деятельность целой страны напряглись на все общеполезное! Так помыслы и предначертания наши не сходятся с предопределениями судеб Божиих! Мы замышляем то и другое, думаем, что нам дано будет совершить еще многое, а там - там уже подписан нам приговор был преставленными от среды живых! Подлинно, если где познаётся во всей силе сия грозно поучительная истина, то при гробах, подобных настоящему! Тут для самого тугого душевным слухом неотразимо слышится древний глас: земля ecu, и в землю отъидеши. К этим-то потому гробам надобно приходить всем за опытным убеждением, как неизвестен предел жизни нашей, как непрочны все предначертания человеческие, и как, следовательно, неблагоразумно было бы, предаваясь течению земных дел, выпускать из виду непреходящее и вечное.
Вникая мыслью во все это, мы оставляет заботу о назидании вам у его гроба, - это сделала уже за нас сама смерть. В самом деле, кто может ныне возвратиться из этого храма, не вынося с собою на всю жизнь поучения для себя во многом? Нам потому остается только воздать последний долг тому, кто в последний раз предстает взору нашему, предстает уже не в могуществе великого областеначальника, а в виде печальной жертвы недуга и смерти.
Чем, однако же, почтим последнее явление его среди нас? - Почтим не столько словом и беседами о его нраве и деяниях, сколько усердной молитвой о успокоении души его. Что наши мнения и суждения? Они обыкновенно отзываются или пристрастием, или нерасположенностью, и скорее обнаруживают того, кто судит, нежели того, о ком судят. Что наши самые нарядные слова и беседы? Раздавшись на несколько минут в воздухе, произведя несколько мимолетных мыслей и чувств в слушателях, они сами как бы погребаются вместе с тем, над гробом которого произнесены, и соделываются изредка только предметом внимания небольшого числа людей, любящих в том или другом виде воскрешать для себя прошедшее. А молитва? Она, исходя из сердца, проходит Небеса, низводит благословения на почившего, оказывает такое действие, которое остается на всю вечность.
Кто, особенно лежа во гробе, не имеет нужды в молитве? - Даже те, которые сами всю жизнь провели в богомыслии и собеседовании с Богом; тем паче те, которых вся жизнь прошла среди треволнений моря житейского; тем паче те, которые самым жребием рождения уже осуждены обращаться непрестанно среди искушений и соблазнов света; там паче те, которые, вознесенные на высоту званий и должностей, подлежат и пред Судом Божества и пред судом человечества отчету не только за себя, но и за тех, судьба коих вверена была их водительству. Страшно и опасно, братие мои, стоять на большой высоте как физической, так и гражданской. С нее видно далеко, но вовсе не видно много такого, что пред глазами у каждого, стоящего долу. Казалось бы, она должна возвышать человека над всем, видимо приближать его к Небу; а между тем, ни откуда так не влечет долу к земле, как с больших высот; нигде так скоро не помрачается взор, не теряется чувство, как на них. Бедная природа наша - увы! -так же изнемогает нередко от возвышения, как и от уничижения; если в последнем случае она грубеет и "земленеет", то в первом становится как бы воздушною и лишается постоянства. Блажен, кто, возвышаясь судьбой над участью подобных себе, умеет сохранить внутрь себя то святое чувство долга, которое заменяет собою все законы и спасает от всех соблазнов власти. Но кто, скажем словами святого Иова, кто из земнородных похвалится имети сердце чисто!
Имея в виду все это, почтим память почившего в Бозе областеначальника нашего не столько словами и похвалами, сколько усердной молитвой об упокоении души его, об отпущении ему на Суде Божием вольных и невольных грехопадений.
Если вместе с тем потребно какое-либо слово от нас в память почившего, то оно, как можно предугадать каждому, должно состоять из воспоминаний его деяний и трудов на пользу Отечества.
Есть что вспомянуть при этом гробе, хотя возлежащий в нем взят от среды живых еще далеко от конца земного поприща по обыкновенному течению его. И первее всего, можно ли умолчать о той редкой в наши времена особенности, что почивший составляет собою отрасль того великокняжеского рода, который за семь веков пред этим, еще до нашествия монголов, властвовал на востоке и на юге России, и который, кроме воинских и гражданских доблестей, в лице [святых] Николая Черниговского и Андрея Боголюб-ского произрастил плоды святыни?
И в самых деяниях почившего самый строгий даже ценитель не может не остановиться на незабвенных заслугах Отечеству, и притом в разных родах. В воинском - он был соучастником самых великих битв 1813 года - Дрезденской, Кульмской, Лейпцигской и едва не всех прочих, за ними последующих, а также соучастником торжественного вступления победоносного воинства русского в Париж. Его же мужество и неустрашимость вполне обнаружились и за Кавказом, против вероломных персиян, и за Дунаем, против кичливых поклонников Магомета. В политическом - он употребляется как совершенно благонадежное лицо в сношении с двором тегеранским и своим тонким умом довершает и упрочивает то влияние на него, которое куплено кровью и победами. На поприще гражданском - он является на западе России среди целых областей, как кормчий среди бури, и, подобно опытному врачу, отделяя неисцельные члены, всем же прочим являя милость, способствует к возвращению здравия политического. На юге среди нас он воскрешает действиями своими пример древнего Иосифа, спасая, подобно ему целую обширную страну не от недостатка, а от изобилия, которое начинало обращаться в великий недостаток. На поприще ученом - он вступил на него после даже стольких трудов, разнообразных служений Отечеству, но вступил на него с таким усердием и с такою душевною любовью; как бы оно было первым поприщем его деятельности; и хотя продолжалось оно весьма недолго, но признательная память о нем, по всей вероятности, не изгладится из летописи здешнего университета. Самая Святая Церковь не может забыть услуг, оказанных ей почившим, ибо она видела в нем, как в послушном сыне, самого усердного пестуна того великого и святого дела, когда целые миллионы чад ее, отторженные за две века пред сим силой обстоятельств, снова в мире и радости возвратились на лоно своей матери.
Сами видите, почтенные слушатели, что мы, осматривая жизнь почившего князя, останавливались только на главных ее, так сказать, вершинах. Но и сих событий вполне достаточно для увековечения памяти почившего.
Но что значит вся наша земная память? Что значат все наши списки и летописи? Облегчат ли они хотя от единой тяжести душу отшедшую? Ах, для нее потребны теперь не похвалы, а молитвы! Помолимся убо вместе с Церковью о почившем. Это единственная благодарность, которую мы можем воздать теперь почившему. Аминь.
Речь при погребении Павла Петровича Турчанинова, коменданта Киево-Печерской крепости, генерал-лейтенанта и кавалера разных орденов
Не на радость, не на радость собрал ты нас сюда, усопший о Господе собрат наш! Неожиданное, тяжелое зрелище уготовил ты нам! Не такой беседой хотели бы все мы беседовать с тобою; но поелику ты сам предначал ее, то мы не можем не продолжить. Как, однако же, не ново и странно являешься ты нам, мы будем беседовать с тобою по-прежнему: ибо здесь, пред лицом Господа жизни, нет мертвых, все живы!
Чем продолжим последнюю беседу с тобою? Сожалением ли о том, что ты так неожиданно оставил нас навсегда, так невозвратно уклонился от всех забот и радостей земных? - Но день разлуки твоей с нами есть день приближения твоего ко Господу; час смерти твоей для бренной жизни нашей был часом рождения твоего в жизнь новую, бесконечную. Посему со слезами на глазах, но приветствуем тебя с окончанием земного поприща, с вступлением туда, где нет не только наших скорбей, но и наших суетных радостей. Ты теперь уже не на море, не в изгнании, не в узах, а в пристани, в отечестве, на свободе; видишь то, во что мы должны веровать; окружен тем, чего мы должны ожидать. О, какой малой и бренной показалась тебе, думаю, вся наша земля со всем величием ее, когда ты взглянул на нее в последний раз! Потому, когда мы в горести окружаем гроб твой, ты, может быть, скорбишь о нас, здесь остающихся; благодаришь Господа, что Он не продолжил твоего заключения в узах плоти и крови; тем паче благодаришь за те дни скорби, которые благость Его дала тебе провести на одре болезненном для твоего очищения. - Да, очищения! ибо кто есть человек, иже поживет и не согрешит? Благо тому, кто не пребудет во грехе; кто слезами покаяния, растворенными верой в Крест Христов, омоет пятна совести!
Что сия купель пакибытия не напрасно была открыта для тебя, свидетель - слезы, с которыми ты взирал так часто с одра болезни на икону Спасителя; свидетель и те слезы, с которыми ты принимал Тело и Кровь Христову для напутствия в жизнь вечную. Поелику ты искал оправдания не в делах и трудах своих, как они были ни много- и благообразны, а в едином смирении пред Богом, в твердой вере в Крестную смерть и ходатайство за нас Сына Божия, то мы уверены, что Небесное милосердие не мимоидет тебя, что сокрушенного и смиренного сердца твоего Господь не уничижит.
Но эта же святая уверенность не позволяет мне распространяться на похвалу твою. Дерзну ли, по обычаю мирского витийства, поведать теперь о подвигах твоих для Отечества, когда ты, стоя на Страшном Суде Божием, молишь, может быть, о том, чтобы самое главное и чистое, по мнению нашему, в жизни твоей было покрыто завесой милосердия? - Об одном не могу промолчать; не могу потому, что сказанное может служить еще более в назидание другим, нежели в похвалу тебе, - это усердие твое ко храмам Божиим и верное исполнение уставов Святой Церкви. Не тебя ли нередко видели мы первого входящим и последнего исходящим из дома Божия? А когда видели мы, то мог ли не зреть Господь храма? И вот, как бы в знамение этого, ты воззван Им из этой жизни, в которой Сам Спаситель принесен был в храм, когда и праведный Богоприимец желал отойти ко Господу и возгласил песнь, столь тобою любимую!.. Веруем, что там найдется и для тебя Симеон, который примет тебя под свое осенение и представит милосердию Господа. Немалый залог этого для нас уже в том, что после разнообразных странствий твоих по земле отечественной и за пределами ее бренным останкам твоим дано опочить в этой земле, освященной потом и слезами святых подвижников, и таким образом войти в священный круг одержания их. Желаешь ли иметь за гробом некий знак христианской приязни к тебе и от нас? - Доколе слабый язык мой будет изрекать страшное и достопокланяемое имя Бога над всепримиряющей Жертвой Тела и Крови Сына Его, дотоле будет творима мною молитвенная память и о упокоении твоей души. Если можешь сделать что-либо по твоему благорасположению и для нас, то после незабвения нас пред Богом просим тебя о едином: испроси у Господа осиротевшей супруге и чадам твоим духа терпения и мужества для перенесения разлуки с тобою, да коснется сердец их то благодатное утешение Святаго Духа, пред лицом Которого не постоит никакая скорбь.
Так, осиротевшее семейство (ибо надобно назвать тебя нынешним именем твоим), в настоящие минуты для тебя нет утешения на земле. И мы показали бы только неведение сердца человеческого, если бы возомнили, что от наших слов могут закрываться и исцеляться раны сердца, подобные твоим. Но у Врача душ и сердец есть целебный бальзам от всего. Утешенные Им не только не скорбели о смерти, но и сами с радостью шли на смерть. Итак, первее и паче всего обращайтесь в скорби вашей к Господу. Как радовались пред Ним, так и сетуйте теперь пред Ним же. Вы старались быть верными Ему во дни вашего счастья, - Он ли покажет Себя неверным вам во дни вашего несчастья? - Нет, если Он поступил прийти на вас тяжелому искушению, то не оставит за этим искушением сотворить и утешения. Между тем, когда время утишит чувства сердца, смятенного теперь скорбью, и даст взорам ума свободу озреться (смотреть - ред.) вспять - на жизнь и деяния почившего в Бозе супруга и отца, - то в самом воспоминании о нем откроется постоянный обильный источник утешения. И, во-первых, если нить жизни его пресеклась не на последних пределах жизни человеческой, то много ли, однако же, не достигла их? И, что важнее, - воспрепятствовало ли это быть ей исполненной таких деяний, которые не раз обращали на почившего взоры Отечества, отличное благоволение самого монарха? Какой талант, приятый от великого Раздаятеля талантов, не имел времени раскрыться вполне, быть употребленным в дело, принести плода сугубого? Много ли в пространном Отечестве нашем стран, которые не видели почившего на поприще служения общественного? Много ли браней отечественных, в которых он не отличился своим мужеством? Ученик и непосредственный свидетель славы Суворова, деятельный соучастник славных подвигов Беннигсена, ближайший сотрудник Кутузова на берегах Дуная, собрат по оружию Блюхера, Бернадота, - он давно успел сочетать имя свое с именами, незабвенными для истории. Если, по слову Самого Спасителя,несть большие любви, да кто душу свою положит за други своя, то он стократно приносил и эту жертву за целое Отечество, и не его воли следствием было то, что сия жертва каждый раз возвращаема была ему рукой Провидения. После того что оставалось? - пройти несколько ступеней по лестнице земного бытия, еще непройденных; но каких ступеней! - которые прямо ведут к тому же пределу, по которым идущие редко не жалуются на то, что их нельзя было минуть.
Итак, вместо безотрадного сетования о мнимой недоконченности земного пути почившим о Господе, надобно благодарить милость Божию, что ему дано было пройти путь этот так, как он пройден. Сколько раз его жизнь могла пресечься среди вихря браней! - но ангел смерти всегда щадил ее. Сколько раз и духовная жизнь могла подлежать смертной опасности среди всякого рода искушений и соблазнов! - но благодать Божия отвращала и эту наиважнейшую опасность. Усердие ко всему священному еще более отличало почившего, нежели все эти знаки отличия, праздно лежащие теперь у его гроба.
Немало и других утешений, коль скоро, хотя сквозь слезы, осмотримся пристальнее вокруг самих себя. У матери взят супруг, но оставлен сын и дочь: две подпоры и две надежды, которые с каждым днем будут возрастать, укрепляться и веселить собою сердце матери. У детей не стало отца, но оставлена мать, которая с сердцем материнским всегда соединяла благоразумие и твердость отцовскую. И не тогда ли последовала разлука, когда по закону природы и общежития детям и без того скоро должно было оставить кров отеческий, удалиться от взора родительского? Плод семейного счастья уже вкушен и со стороны отца, насладившегося зрением юного возраста детей, и со стороны детей, видевших все знаки нежности и весь пример богобоязненности своего родителя. Все эти и подобные мысли могут составить для тебя, осиротевшее семейство, и теперь, тем паче со временем, обильный источник утешения; и ты, взвесив настоящую потерю с прежними радостями и будущими надеждами, само скажешь с Иовом: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим; яко Господу изволися, тако быстъ. Буди имя Господне благословенно отныне и до века! Что касается вас, печальные участники плачевного обряда, то я не думаю, чтобы мне нужно было какое-либо искусство слова, дабы преподать вам здесь назидание. Ах, гроб без всякого слова есть самый трогательный проповедник в мире! Тем паче гроб предлежащий не может не пробудить в вашем сердце многих и многих благих мыслей и чувствований. Я, со своей стороны, присовокуплю к сему одно: не гоните от себя этих так называемых мрачных мыслей, они светлее многих радостей мирских; дайте сердцу вашему выговорить вам при этом случае все, что придет на него; позвольте почившему собрату вашему оказать ту последнюю услугу, чтобы своей смертью напомнить о вечности и вам. Если при подобных случаях не замолчать нашей плоти и крови, то где же и когда умолкнуть им? Если здесь не пробудиться во всей силе совести, то когда же воспрянуть ей от сна? Итак, не отвращайте взоров ваших от этого гроба; смотрите прямее и пристальнее в это обезображенное смертью лицо собрата вашего: что ныне ему, то завтра, послезавтра каждому из нас.
На сей конец я не усомнюсь разделить с вами и тех мыслей, которые гроб этот возбудил во мне, касательно меня самого. Несмотря на краткость сопастырского служения в этом богоспасаемом граде, мне суждено сопроводить в обитель вечного покоя слабыми молитвами моими едва не всех, которые составляли верх нашего градоначалия. Когда подумаю о том, то, кажется, слышу с неба голос: "Служитель слова и Тайн! Разумеешь ли, для чего тебе именно дано видеть так часто разверзающуюся могилу и сходящим туда все великое?.. -Для того, чтобы ты научился тверже помнить последняя своя, наименее увлекаться блеском славы мирской, громче говорить истину сильным земли, прилежнее совлекаться ветхого человека с делами его, глубже спогребаться Господу и Спасителю своему". Горе мне, если я, не выразумея этого урока, или, выразумев, не обращу его в дело и жизнь, и, проповедуя другим, сам исключим (никуда не годен - ред.) буду! Поелику же я слышал с особенной силой наставление это у гроба твоего, усопший о Господе собрат, то приими от меня и за сие благодарность: это новый, на всю жизнь мою, знак христианской приязни твоей ко мне и за гробом! Аминь.
Слово при погребении князя Льва Михайловича Яшвеля, начальника всей артиллерии, генерала от артиллерии, кавалера всех отечественных и многих иностранных орденов
Лежит человеком единою умрети, потом же суд (Евр. 9; 27)
При имени людей, подобных почившему в Бозе герою, обыкли слышаться слова похвал человеческих, а не слово суда Божия. Не имели бы мы недостатка в предметах для похвалы, если бы захотели ныне соплести венец надгробный. Много ли жизней, подобных жизни почившего разнообразием явлений, примечательностью подвигов, важностью влияния на судьбу Отечества? -Ученик Суворова, сподвижник Кутузова, он давно присоединил имя свое к именам, незабвенным для Отечества, и теперь, идя мысленно по следам жизни его, неприметно вступаешь в храм истории времен новейших. То видишь его при взятии Кинбурна и завоевании Крыма, то при падении Измаила и Очакова, то при низложении Праги и Варшавы. При Аустерлице является он в числе тех, которые для спасения чести оружия отечественного умели стать против самого несчастия; при Пултуске и Прейсиш-Эйлау - в числе тех, которые вполне умели воспользоваться счастьем для довершения его славы. Но более всего дарование и добродетель почившего явили себя в ту ужасную эпоху бедствий и искушений, когда Отечеству нашему суждено было пройти крещение кровью и огнем, дабы взойти потом на высоту всемирной славы. Когда редкий воин, тем паче военачальник, не был героем, почивший и тогда сумел обратить на себя внимание всех своим геройством и достиг чести управлять всеми молниями и громами отечественными. Не наше дело изображать, как они летали по его указанию, но и мы можем сказать, что ими остановлен полет тех грозных орлов, которые крылами своими хотели покрыть всю вселенную, что они не раз заставляли содрогаться того, пред кем трепетал весь свет! -И по окончании бури бранной не окончились подвиги доброго слуги царя и Отечества: в краткое время он успел изгладить следы потерь и недостатков, так что взор монарха не раз восхищался потом устройством важной части, ему вверенной. И не исходя потом более на поле ратное, он еще продолжал действовать на нем приуготовлением способных действователей. Последние ожесточенные враги наши с горестью видели, что внутренний мир наш блюдется мужами, которые умели некогда возвращать мир царствам чуждым.
Круг частной жизни почившего, по тому самому, что она всецело посвящена была Отечеству, не представляет подобного разнообразия. Но и здесь мы могли бы указать на ту простоту образа жизни, которая, казалось, возрастала вместе с достоинствами почившего и тем самым показывала, как умеет он ценить всю ничтожность пышной величавости; на ту счастливую легкость мыслей и чувств, которая способна была воодушевить и мирный круг друзей, и шумный круг воинов, - и казалась тем приятнее, что украшала человека, поседевшего среди бурь и громов; на ту готовность к услугам и одолжениям, которая была тем примечательнее, что не замечала сама себя; на ту мудрую взыскательность, которая малыми неприятностями предотвращала большие огорчения, требовала по видимому более, дабы заставить сделать не менее того, сколько должно; на то, наконец, простое усердие к вере Православной, которое выражало себя более делами человеколюбия, нежели словами и умствованиями.
Таким образом, не было бы недостатка ни в лаврах подвигов бранных, ни в оливах мирных добродетелей, если бы мы захотели сплести для усопшего венец надгробный. Но к чему бы послужил теперь венец сей? - Увы, и те венцы, которыми украшало его признательное Отечество, остаются праздны! Не до похвал человеческих теперь тому, кто стоит на Суде Божием! И мне кажется, если бы почивший сам восстал теперь из гроба, то не обратил бы никакого внимания на знаки почестей, его окружающих, а указал бы всем нам на тот неувядаемый венец, который уготовляется от Самого Господа всем любящим имя и святой закон Его.Чего не может сделать почивший, то должно исполнить вместо него нам. Наш долг, братие, напомнить вам у этого гроба, что значит жизнь человеческая, и для чего должно здесь жить и действовать всем и каждому. Смотрите, что остается от отличия и почести! - Любимый звук громов бранных еще раз потрясет сердце земли, еще раз отзовется среди разнообразия сих гор, но сердце и слух почившего уже не воспрянут на глас сей; их пробудит одна труба Архангела! Значит всем и каждому надобно жить здесь не для стяжания временных благ, в чем бы они ни состояли, а для заслуги награды вечной. Здесь для всех только место труда и подвига, а успокоение -там, истинная жизнь и блаженство - там!
Боже духов и всякия плоти, воззвавый от нас к Себе душу раба Твоего, упокой ее на лоне милосердия Твоего! Если он, развлекаемый многочисленными трудами на пользу Отечества, не успел очистить себя от всякия скверны плоти и духа, то приими в возмездие за это ту кровь, которую он проливал за Святую Церковь Твою и за благо своих соотечественников; или паче покрой все недостатки его всеизглаждающей Кровию Единородного Сына Твоего, по образу Которого он всегда готов был положить душу свою за братию свою. Аминь.
Слово при погребении студента Киевской Духовной Академии
Есть время молчати (Еккл. 3; 7), - говорит Премудрый. Не при гробе ли это время? Что можно сказать с сего священного места в назидание, о чем бы смерть не проповедывала самым убедительнейшим образом? Говорить ли о суете вещей человеческих и, в особенности, о суете человеческой жизни? Взгляните на гроб этот: смерть неизгладимыми буквами начертала на нем: суета сует, - все суета (Еккл. 1; 3). Говорить ли о всеразрушающей силе греха, которой человек подверг себя через произвольное преступление заповеди Едемской? Взгляните на гроб сей и увидите, коль остро жало греха. Говорить ли о неизменяемости Божественных определений? Взгляните на гроб сей - в нем видимо совершается непременяемое определение:земля еси, и в землю отъидеши (Быт. 3; 19). Но можно ли исчислить все то, чему поучает нас безмолвный гроб сей? Смотрите пристальнее на лежащего в нем, и каждый в обезображенном смертью лице его найдет сродное себе назидание, - только помните, что каждый из нас, рано или поздно, должен, подобно ему, лечь во гроб.
Смерть всему поучает нас; токмо одно не исходит из уст ее: она не говорит нам, что ее область разрушена; что страх ее не существует более для истинного христианина. Когда же приличнее и нужнее раскрыть и утвердить эту утешительную истину, как не в настоящие минуты сетования, когда смерть среди храма, посвященного Богу живых, пред лицом святилища, в котором течет источник нетления, содержа во узах своих пленника, по видимому торжествует свою победу, и когда самый христианин, не зря во гробе ничего, кроме разрушения, подвергается искушению своей веры? Итак, огласим гроб сей размышлением о том, что для истинного христианина смерть ничего не имеет в себе страшного.
Смерть может казаться страшной для человека с трех сторон. Она устрашает, во-первых, человека неизвестностью продолжения бытия человеческого за гробом; во-вторых, известностью того, что если наше бытие продолжается за гробом, то мы должны впасть в руки правосудия Божия; наконец, смерть может устрашить человека тем, что лишает его наслаждения благами, свойственными настоящей жизни.
Смерть устрашает человека неизвестностью продолжения его бытия за гробом. Тщетно разум усиливается разогнать этот страх. Возбуждая в человеке надежду бессмертия, он более в том случае обещает, нежели доказывает; более располагает к верованию, нежели производит веру в будущую жизнь. Потому-то самые отличные мудростью язычники, быв преисполнены желанием бессмертия, не были совершенно свободны от сомнения в этой утешительной истине. Потому-то между причинами, почему не должно страшиться смерти, они полагали и ту оскорбительную для разума, безотрадную для сердца мысль, что смерть не заключает в себе ничего страшного, хотя бы служила уничтожением для человека, поелику через это уничтожение человек возвращается в то положение, в котором находился до рождения. Таким образом разум освобождал от страха тем, что само по себе ужасно - уничтожением.
Христианин совершенно свободен от этого страха, будучи совершенно уверен, что гроб не есть конец бытия его. И можно ли не быть уверенным в этой истине, будучи христианином? Что значит вся совокупность христианских истин, как не единое и, вместе, многообразное доказательство бессмертия, доказательство столь же твердое, сколь твердо основание христианства? Сын Божий рождается в яслех, во всю жизнь не имеет, где подклонить главу, -почему? потому что царство Его несть от мира сего. Это предполагает бессмертие.
Христиане не должны страшиться бессмертия тиранов, которые повергают их в темницы, предают мучениям, самой смерти, - почему? потому что они убивают токмо тело, и лишше что не могут сотворити (Лк. 12; 4). Это предполагает бессмертие!
Христианин несчастен, когда с ущербом совести приобретает власть над целым миром, - почему? - потому что кая же польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу же свою (Мк. 8; 36). Это предполагает бессмертие!
Христиане не суть окаяннейшие из всех человеков, - почему? - потому что они уповают на Христа не в сем токмо животе. Так все истины христианства или вытекают из истины бессмертия, или втекают в эту истину.
И какой же крепкой печатью запечатлена истина учения христианского о бессмертии! О Иисусе, любовь вечная! чего не сделал Ты, дабы избавить тех, елицы страхом смерти чрез все житие повинни беша работе (Евр. 2; 15)! Зная, что учение, не соединенное с примером, мало трогает грубые сердца человеческие, Начальник веры нашей Сам - углубись в сию мысль, христианин! - Сам благоволил войти во Гроб, дабы изнести из него уверение в бессмертии. Можно ли не поверить свидетельству воскресшего человека? Сколь же убедительно должно быть свидетельство о бессмертии воскресшего Иисуса! "Я не имею нужды в доказательствах разума, - вещает христианин, проникнутый этим убеждением. - Иисус сказал нам, что мы бессмертны, - этого довольно для моего успокоения: Бог Иисусов не может быть Богом мертвых".
Будучи свободен от страха уничтожения, человек, оставленный самому себе, впадает в еще больший страх правосудия Божия, которому предает его смерть. Страх сей столь естествен человеку грешнику и столь силен в нем, что все народы, не зная Бога Израилева, подобно Израилю приносили жертвы о живых и мертвых. Самая философия, несмотря на свою гордость, показывала человеку необходимость очищения, хотя не представляла к тому действительных средств.
Но для истинного христианина страх Божественного правосудия не существует; смерть Иисуса Христа, подъятая для умилостивления правды Божией, человеческими грехами раздраженной, уничтожает страх этот. В самом деле, для чего умер Богочеловек? Ужели для того токмо, - как суесловит разум, еще не совершенно плененный в послушание веры, - чтобы запечатлеть Кровию истину учения Своего? Нет! цель Его смерти гораздо выше сей цели. Священное Писание ясным образом и в бесчисленных местах свидетельствует, что Иисус Христос умер за грехи наши, что Он подъял мучения, дабы нас избавить от мук вечных. Притом если бы смерть Иисуса была токмо печатью истины Его учения, то какую бы силу имели ветхозаветные жертвы, которые прообразовали смерть Мессии и которые были приносимы для очищения от грехов? Почему бы святые писатели спасение наше представляли возможным токмо под условием веры в заслуги Иисуса? Если же спасение наше приписывается смерти Иисуса Христа потому, что ею запечатлена истина учения Его, которое спасает нас, то почему бы не приписывалось спасение наше чудесам Иисуса, которые также служат сильным доказательством Божественности Его учения? Наконец, если бы Иисус захотел умереть для того токмо, дабы доказать, что Он - Посланник Божий, то для того можно бы найти легчайшее средство. Если бы Иисус явился на горе Сионской, как некогда являлся на Синайской, если не с громами и молниями, так как это не приличествовало завету благодати, то с сонмами Ангелов, которые и в Царстве благодати восходят над Сына Человеческого, - то ожесточенные враги Его, может быть, скорее бы поверили Его Божественному посольству, нежели когда Он умер за истину Своего учения.
Взглянем еще, слушатели, на Иисуса в саду Гефсиманском, готовящегося к смерти, дабы совершенно увериться, что смерть Его есть жертва за грехи наши. Приближаясь к смерти, Он должен был исполняться радостью. Ибо как Он отходил от мира сего? С совершенной уверенностью, что Он во всю Свою жизнь исполнял волю Отца Своего и явил имя Его человекам; что смерть Его, подобно смерти зерна горушичного, принесет мног плод для всего рода человеческого; что Его ожидает у Отца слава, которой Он наслаждался прежде сложения мира; наконец, отходит с совершенной уверенностью, что Отец Праведный не даст Преподобному Своему видеть нетления. Все это не должно ли было произвести в душе Иисуса радости при Его отшествии из мира сего, тем паче, что Он возбуждал учеников Своих радоваться о том, что Он идет к Отцу? И если ученики Его впоследствии с радостью текли на смерть, то можно ли подумать, чтобы Начальник и Совершитель веры их скорбел, отходя на Крест? Между тем, что видим мы в Иисусе? - Скорбь глубокую, капли кровавного пота, слезные вопли, да мимоидет... чаша сия (Мф. 26; 39). Отчего такое различие между смертью учеников Иисусовых и Самого Иисуса? Оттого, что те находили смерть уже обезоруженной; те шли к судилищу милосердия, а Сей -к судилищу правосудия. Кратко: Иисус скорбел пред смертью потому, что смерть Его была жертвой за грехи человеческие.
Иисус умер за грехи мои, - вещает любящая Его душа, - посему я не страшусь более стрел Небесного правосудия. Пусть ангел-истребитель возносит на меня мстительную десницу; он не найдет во мне ни одного места, которое не было бы покрыто Кровию Божественного Агнца. Пусть князь тьмы предстанет одесную меня, как некогда он предстал одесную первосвященника Иисуса, и указывает на гнусные ризы моей естественной нечистоты; я уже слышу утешительный глас Отца Небесного:отимите ризы гнусные от него (Зах. 3; 4) и облеките его в одеяние бело.
Наконец, смерть может казаться страшной для человека потому, что лишает его наслаждения благами настоящей жизни. В самом деле, сколь ни несовершенны эти блага, тем не менее весьма прискорбно разлучаться с ними тому, кто не уверен, что за гробом он будет наслаждаться если не лучшими, то, по крайней мере, подобными благами.
Но для истинного христианина и этого страха не существует; он совершенно уверен, что, теряя через смерть блага земные, он получает блага небесные, несравненно высшие. Смерть Иисуса Христа, будучи жертвой за грехи, вместе служит печатью того блаженного завета, которым Сей Ходатай Бога и человеков утвердил приобретенное Им сокровище любви Божией за верующими во имя Его. Какие же это сокровища? Ах! они столь много превышают все блага земные, что самые святые писатели, которые вещали Духом Божиим, не могли иначе выражать их, как токмо чертами сравнительными и даже отрицательными. Так, жилище небожителей они представляют в виде града, которого основания... украшена... всяким драгим камением, коего дванадесятъ врат суть дванадесятъ бисеров, коего стогны... злато чисто, яко сткло пресветло, в котором нет уже храма, поелику Сам Господь бо Бог Вседержитель Храм ему есть, и Агнец, Который не требует солнца и луны, да светят в нем, слава бо Божия просвети его, и светилник его Агнец (Откр. 21; 19,21, 22, 23). Вообще же, за признание святых писателей можно почитать свидетельство одного из них, который говорит, что ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящым Его (1 Кор. 2; 9).
И мы, имея обетование толиких благ в мире грядущем, еще не хотим расстаться с миром настоящим, который весь во зле лежит! И Ангел смерти еще должен, так сказать, насильно восхищать нас из среды сует, дабы преставить в обитель вечного покоя! О, суетные блага мира! доколе вы будете приводить у нас в забвение Небесное наше Отечество? О, сокрушенные кладенцы мирских удовольствий! доколе мы будем возлежать над вами, не помышляя об источнике воды живыя? Душа бессмертная, душа омытая Кровию Сына Божия, душа - наследница вечных благ! восприими полет, достойный тебя, вознесись над страхом смерти, пари к источнику бытия твоего.
Но тщетно, слушатели, будем возбуждать дух к презрению смерти, если в нас нет семени живота вечного. Смерть не страшна для истинного христианина; а для ложного, каковы все "устные" христиане, она страшнее, нежели для язычника. Посему будем стараться о том, чтобы соделаться истинными христианами; будем умерщвлять земные уды наши, влекущие нас долу; будем водворять в себе смерть Христову, которая есть единственное семя живота вечного. Паче же всего будем любить Иисуса; любовь к Нему соделает в нас все, что нужно для победы страха смертного. Теперь мы имеем много утешителей, собеседников, друзей; но в час смерти один будет утешитель, собеседник и друг - Иисус.
Мы не дерзнем вопрошать тебя, почивающий сном смертным; но мы уверены, что если бы язык твой, связанный смертью, разрешился, то ты собственным опытом подтвердил бы, что Иисус есть единственное утешение для умирающих, подобно как Он есть единственная надежда для живущих. Ибо мы уверены, что тебя, проходящего сень смертную, утешало и ободряло ни что другое, как Тело и Кровь Богочеловека, которыми Святая Церковь напутствовала тебя пред отшествием из сего мира. Потому ты не удивишься, если мы, воздав тебе последний на земле долг, все благожелания свои возливаем во единое молитвенное желание, чтобы Иисус был твоим прибежищем в вечности.
Покойся, любезный брат наш, в обителях Отца Небесного, уготованных для нас Иисусом; рано или поздно и мы приидем к тебе и соединимся с тобою в училище Небесной Премудрости. Аминь.
Речь при погребении студента Академии
В чесом исправит юноший путь свой? (Пс. 118; 9), - вопрошал некогда святой Давид. Не знаем, что заставило царя Израилева спрашивать таким образом. Но среди сонма юных, окружающих гроб юнейшего, не можем не предложить себе того же вопроса. Давно известно, что юность - не оборона от преткновений на пути жизни; еще тверже знаем, что юность - не защита от смерти. В чесом же, после того,исправит юнейший путь свой, когда этот путь столько же требует исправления, как и пути других возрастов, и, подобно им, может пресекаться внезапно смертью? Есть ли способ соделать юность зрелой для вечности? Есть ли средство умирать не рано, умирая в цвете лет? В чесом же исправит юнейший путь свой?
Внегда сохранити заповеди Твоя (Пс. 118; 9), - отвечает царь Израилев. Так! хранение заповедей, непорочность совести, чистота души, сердца и жизни - суть такие качества, с которыми никогда не рано вступить во врата вечности. Добродетельный, когда бы ни умирал, никогда не умирает безвременно; равно как порочный никогда не умирает благовременно, хотя бы жил на земле тысячи лет. Но где взять истинную и совершенную добродетель на земле - между человеками? Кто похвалится иметь сердце чисто... кто бо чист будет от скверны, хотя бы един деньбыл жития его на земли (Пс. 50; 12. Иов. 14; 4-5)? Увы, все мы приходим в мир сей с несчастной наклонностью к злу, с тайным отвращением от закона и долга, с преобладанием чувственности над духом, с некой печатью отвержения! И юности ли пылкой, неопытной, поползновенной хвалиться совершенным обузданием зла, живущего в природе нашей?
В чесом же исправит юнейший путь свой, когда этот путь повреждается прежде, нежели вступают на него, и не может оставаться целым, как бы осторожно ни шли по нему? - Боговдохновенный певец псалмов не дает ответа на сей новый вопрос, хотя и предчувствовал его, когда в восторге примиренного с Богом и законом сердца восклицал: Блажени, ихже оставишася беззакония, и ихже прикрышася греси. Блажен муж, емуже не вменит Господь греха (Пс. 31; 1; ср.: Рим. 4; 7)! Нам, чадам Завета Нового и совершеннейшего, нам дано во всем свете видеть тайну блаженства сего и во всей силе наслаждаться им. Крест всеизглаждающий и вознаграждающий Крест, - вот средство для всех: и юных, и старых, и самых младенцев, - к исправлению путей своих! Вера в заслуги Искупителя, соединенная с живой любовью к Нему и Его заповедям, - вот единственное напутие, с которым никогда не страшна сень смертная!
Кто переходит в вечность с Крестом в руках и сердце, тот переходит всегда благовременно, ибо такой имеет в себе залог и семя жизни вечной (1 Ин. 5; 12). Продолжение земного бытия не много может придать такой душе, - скорее в некоторых может препятствовать развитию божественного семени. Стократ достойнее сожаления тот, кто, долго странствуя на земле, не успел приобрести сего единого негибнущего сокровища - веры в Искупителя. Что значит долговременная жизнь такового? - потеря времени, труд погубленный, суета сует. А смерть? - начало вечного несчастья.
Знаю, что вам, как питомцам благочестия, измлада известны эти важные истины. Но отречетесь ли (согласитесь ли - ред.) приложить внимание к ним, когда они обращаются к вам от лица, лежащего в сем гробе, собрата нашего? Ему не суждено достигнуть общего с вами предназначения - быть наставником для других словом и жизнью; зато предоставлено право преподать вам, сверстникам своим, незабвенный урок своей смертью.
Урок этот единственен для него, единственен должен быть и для вас! Никто из вас, надеюсь, не забудет смерти его; не забудьте же и урока, ею преподанного, того урока, что юность и крепость сил человеческих - ничто пред смертью, что упование непостыдное для юного и престарелого в жизни и смерти одно - Крест Господа Иисуса!
Памятуя это, старайтесь паче всего быть теперь прилежнейшими учениками Креста, дабы со временем сделаться и благоуспешнейшими проповедниками этого же Креста. Пусть другие поставляют (ощущают - ред.) свою мудрость в множестве стихийных познаний; ваша мудрость должна быть в разумении Креста! Пусть другие ищут счастья жизни в наслаждениях житейских; отраду вашего духа, жизнь вашего сердца должен составлять Крест! Тяжело иногда будет держать среди разных треволнений жизни это священное знамя спасения; зато оно поддержит вас самих тогда, когда все оставит вас; с ним спокойно вступите во врата смерти, с непостыдной надеждой явитесь к Судии живых и мертвых.
Что изречь тебе, отходящий от нас питомец Креста? Приветствуем тебя с ранним окончанием великого подвига жизни. Продолжительная и тяжкая болезнь твоя ручается для нас, что подвиг этот окончен небезуспешно, что крест, который держишь ты теперь в недвижной руке своей, недвижимо утвержден и в сердце твоем. Продолжай и оканчивай там, что начал здесь! Господь и благодать Его с тобою! Аминь.
Слово при погребении юной супруги, оставившей после себя однолетнего сына
Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако быстъ: буди имя Господне благословено (во веки) (Иов. 1; 21)
Чувствую, какой жертвы требую от тех, к кому обращаю слова сии; но в них содержится врачевство, хотя и горькое. Они служили облегчением в скорби для Иова; а чьи страдания могут равняться со страданиями сего праведника? Чего не лишился он? - и всего имения, и всех детей, и всего здравия; остался на гноище, - но и на гноище не преставал благословлять имя Господне!
Немала и твоя потеря, сетующий супруг; но мужайся и крепись по примеру Иова! - Преданность воле Божией да будет и для тебя щитом против всякого ропота и всех сомнений! Не Он ли, Премудрый и Всеблагий, даровал то, что составляло отраду жизни? Возблагодарим за данное. Не Он ли, Премудрый и Всеблагий, паки взял к себе то, чего лишаемся? Ему ли не отдать? С Ним ли вступать в споры и расчет? О, да удалится, да исчезнет от сего гроба всякая ропотная мысль! Буди, буди имя Господне благословено и отныне, как было благословляемо доныне! Мы не призывали смерти! Мы употребили все средства к продолжению преждевременно угасавшей жизни; сама природа истощила все силы и усилия в борьбе с ангелом смерти. Если он победил, то, без сомнения, по воле Того, в деснице Которого ключи жизни и смерти. Яко Господеви изволися, тако и быстъ!
Дерзнем ли вопросить: почему изволися? - Но речет ли брение скудельнику:почто мя сотворил еси тако? (Рим. 9; 20). И если бы дерзнуло, что другое услышит, кроме того, что сказано было некогда друзьям Иова? - Ах, не напрасно самый Павел говорил: Ничесоже бо в себе сеем, но ни о сем оправдаюся (1 Кор. 4; 4). Скажет, скажет Он, без сомнения, некогда нам причину всех наших здешних лишений и скорбей; и оправдишися во словесех своих (Пс. 50; 6), и мы возблагоговеем пред судьбами премудрости и любви Его, и сами будем благодарить Его за то, отчего ныне скорбим и сокрушаемся.
Мало ли, впрочем, и теперь успокоения представляет сокрушенному сердцу вера и упование христианское?
Данное и дано было на время, - малое или великое, немного разности для вечности. Оно было велико, если оставило по себе память навсегда, если сопряженные союзом любви во образ великого союза Христа с Церковью (Еф. 5; 32) успели на деле осуществить сколько-нибудь в себе это святое единство; велико, если радости семейной жизни пробудили в сердце предчувствие, произвели в духе жажду радостей жизни Небесной. Но как бы то ни было, - данное дано было на время. Может быть, мы забывали это; упускали из виду, что мы здесь странники и пришельцы; но Тот, Кто послал нас в эту юдоль слез для очищения, не мог забыть цели нашего бытия и восхотел вывести и нас из забвения. Может быть, среди приятностей жизни мы были в опасности слишком прилепиться к земному, и вот, преставлением целой половины земного бытия нашего на Небо хотят обратить нас навсегда к Небесному. Теперь мысль по необходимости будет часто устремляться за предел всего видимого: там то, что мы называли своим! Теперь сердце само собою будет обращаться туда, где нет временного: там то, что было нашим! Вспомним о том, что было, и обратимся к тому, что должно быть; вспомним о лишении временных радостей и помыслим о стяжании вечных благ. Гроб сей, опущенный в землю, по необходимости унесет с собою много, много земного. Будем ли жаловаться на это? Роптать, что нам сильнее и громче, чем другим, напоминается о нашем предназначении? Что нас внятнее и слышнее зовут домой, в Небесное Отечество? Что у нас взято в залог непременного нашего прибытия туда то, что было для нас драгоценнейшего в жизни?
Но, как данное дано было на время, так и взятое взято также на время, -великое или малое, немного разности для вечности. Как бы, любезный собрат, мы ни продолжали в мыслях жизнь свою, но по всей вероятности давно уже растут те древа, из которых будет сделан и наш гроб. Пройдет несколько лет разлуки, и разлученные паки соединятся в светлых обителях Отца Небесного, соединятся с тем, чтобы уже никогда не разлучаться паки. Долг взаимный: мы провождаем их, а они сретят нас! горько провожать, но как сладко быть сретаемым! - Одного должно желать, об одном заботиться, чтобы встреча сия была и для них, и для нас не на укоризну, а на радость. Пусть они предваряют нас в небесном совершенстве: это их награда за раннее оставление радостей здешней жизни! По крайней мере, не отстанем совершенно от них в стремлении ко всему доброму и святому; тем паче блюдемся обратиться от них в противную сторону; это было бы для них горчае самой смерти, ибо токмо мы, земные, можем забывать их, а они нас никогда, никогда! Смертью оканчивается союз супругов телесный; духовный, в возвышеннейшем, чистейшем виде своем, можно сказать, только начинается смертью. Тут-то и должно показать, что нас связывала не плоть токмо и кровь. Им легко продолжать союз с нами; трудно ли и для нас не разрывать его? Когда одна половина на Небе, другая по тому самому уже не может не быть некоторым образом и сама Небесной, - если только была половиной не по одному имени. Небожители сами помогут нам, земным, продолжать союз с ними, коль скоро мы не будем уклоняться от него. Притом у всех нас есть постоянное, верное средство к сообщению с теми, которые перешли от нас на Небо. Это - молитва. Среди молитвы падает средостение, нас разделяющее; мы возвышаемся духом до них, а они нисходят до нас.
Нужен ли для укрепления веры и утешения в скорби видимый залог невидимого союза? Благость Божия, не попущающая искуситися паче, еже можете понести (1 Кор. 10; 13), даровала его. Взяв матерь, она оставила сына: живой образ умершей супруги. Доселе он был залогом любви земной; да будет отселе - Небесной! Дух умершей, без сомнения, будет привитать на сем младенце и охранять его своими молитвами; да сосредоточится в нем и любовь отца, и да сретается во взорах его с духом матери и супруги!
Как явно и трогательно в младенческой простоте своей он изображает и наше видимое, и их незримое! Посмотрите: его руки равно простираются и к умершей матери, и к живому отцу! У него нет мертвых, все живы, как нет мертвых, как всеживи пред лицем Отца Небесного (Лк. 20; 38).
Так, братие, было бы и для всех нас, если бы мы были младенцами во Христе! И наши руки, и наше слово простиралось бы к мертвым, как к живым: как и простирались они у святых Божиих человеков, и простираясь, заставляли мертвых быть живыми. Смертью Иисуса Христа отнято у смерти все ужасное, вся сила и весь яд. Теперь остается один призрак смерти, - ужасный для тех, которые не имеют в себе духа Христова, не знают силы имени Его, не умеют владеть Крестом Его. Постараемся соделаться истинными христианами, - и мы будем смотреть на гробы ближних наших, как смотрят путники на ладью, которая, не могши вместить вдруг всех, отплывает наперед с другими к желанному для всех брегу. Аминь.
Слово над гробом шестнадцатилетней девицы
Не умре бо девица, но спит (Мф. 9; 24), - так изрек Сам Господь живых и мертвых у одра умершей отроковицы в утешение скорбящих родителей ее. Так о имени Его же, Всемогущего и Всеблагого, дерзаю изречь над этим гробом и я в утешение ваше, сетующие сродники и знаемые: не умре девица, но спит! –Не умре, -ибо той страшной смерти, которой Бог угрожал нашему праотцу до падения, и которая крушила бы всех нас по падении, теперь, когда собственная держава смерти разрушена смертью Христовой, для верующих нет и быть не может. Не умре, - ибо что умерло совершенно, то вовсе престало жить, а почившая в Бозе отроковица, умерши плотью, жива духом и живет теперь такой жизнью, в сравнении с которой наша земная жизнь, может быть, есть не более, - как дремание. Не умре... но спит, - ибо посмотрите сами, не все ли тут признаки сна? не так ли и во сне закрывают глаза? не так ли прерывают всякое сообщение с миром внешним? не так ли безгласны, неподвижны, бездейственны?
От сна восстают? - А от сего сна разве не восстанут? Грядет час, в онъже вси сущии во гробех услышат глас Сына Божия, и изыдут сотворшии благая в воскрешение живота (Ин. 5; 28-29). От сна восстают бодрее и здоровее? - От сна смертного восстанем еще лучше: сеется в тление, восстает в нетлении: сеется не в честь, восстает в славе: сеется в немощи, восстает в силе: сеется тело душевное, восстает тело духовное (1 Кор. 15; 42-44).
"Но зачем этот глубокий вековый сон в могиле?" - Затем же отчасти, зачем и обыкновенный сон естественный. В большей части тяжких и важных болезней сон есть одно из главных условий и первейших вестников выздоровления, так что и врачи и не врачи говорят о недужном: аще успе, спасен будет (Ин. 11; 12). Подобное врачевство сна, - разумеется в сильнейшем приеме, -требовалось по падении и для нас. Ринувшись во Едеме с высоты богоподобия в бездну познания добра и зла, природа наша так сокрушилась, разчленилась во всем составе своем, что для нее необходимо глубокое и продолжительное усыпление, дабы в продолжение его смятенные падением силы могли прийти в первобытное согласие и вообразиться древнею добротою.
"По крайней мере сну смертному не приходить бы среди такого раннего и прекрасного утра, каково было утро почившей отроковицы". - Но разве не врачуются утром? Разве можно назначить время и час сну врачебному? И если бы это зависело от врача, в искусстве которого все были бы совершенно уверены, то не должно ли бы думать, что час, им избранный, есть самый лучший, хотя бы то было и утром? Будем же благодушны: земные врачи могут ошибиться в назначении часа для целебного усыпления; Врач Небесный, в деснице Которого мы и дыхание наше, твердо знает, что и когда дать и назначить больному.
"Но почившая не насладилась еще радостями жизни, которые ожидали ее в таком обилии". - Как не насладилась? Что есть в тех радостях чистейшего и лучшего, все то она видела и испытала. Отступитесь на время от превратного понятия о радостях жизни, не считайте за счастье то, от чего нередко весь век плачут, и вы сами тотчас увидите, что я не сказал ничего лишнего. Радость о Боге-Творце и Промыслителе, о Сыне Божием, Ходатае и Искупителе, о Духе Святом Утешителе и Просветителе не есть ли первая из человеческих радостей? - Но к кому ближе она, как не к чистым сердцем, каковой была и усопшая отроковица? Подобным образом наслаждение любовью родственной, приязнью и расположением единокровных не есть ли одно из самых чистых и драгоценных наслаждений? Но кто из сверстниц почившей видел более знаков к себе любви родственной? Не преследовала ли она ее, особенно в последние дни ее, едва не за пределы возможного? Не она ли [любовь] продолжила борьбу со смертью до последней крайности? - А чувство чистой и мирной совести, а сладкое сознание усовершенствования всех дарований своих посредством полного и прочного образования, а уверенность в приобретении способности ко всему благому и истинно полезному, - все это разве мало значит, и всем этим разве не насладилась почившая?
"Сие-то самое, - подумает сетующее сердце, - особенно и смущает нас, что столько дарований заключено теперь во гробе, что долгое и небезтрудное образование не успело принести плодов своих". - Что нужды? Не успело принести здесь, принесет там. Суетное, жалкое было бы наше образование, если бы плоды его были годны только для земной жизни! Жизнь здешняя сама есть приготовительная школа для вечности. Тужат ли об ученике, если его за отличные успехи переводят в высший класс, минуя средний? - Так не должно тужить о тех, которые, получив образование, вдруг, минуя школу жизни, переходят в вечность. Там раскроется все, к чему здесь положено основание, и расцветет стократ лучше, нежели как бы расцвело здесь, где развитию в нас всего благого препятствует и пыль забот чувственных, и ветр страстей, и червь печалей житейских.
Чем более смотрю на гроб сей, тем менее нахожу у него места воплям. Посмотрите на лицо усопшей: не мирный ли это и тихий сон? Ужели же плачущим надобно быть беспокойнее той, о которой плачут? Живые, возьмите в пример умершую; пожалейте ее покоя и не будите ее воплями вашими. Хотите выразить любовь свою к ней? - выражайте пламенными молитвами за нее, среди которых, пожалуй, когда только угодно, проливайте и слезы. Выражайте в память ее благотворениями бедствующему человечеству, причем также не только уместны, даже похвальны слезы. А здесь, у этого гроба, пред лицем Бога жизни, не скорбите, якоже не имущии упования, ибо истинно от лица Его дерзаю повторить вам: отроковица не умре... но спит! Аминь.
Слово надгробное
"Что сие, еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти? Воистинну Бога повелением, якоже писано есть, подающего преставльшимся успокоение." Так при каждом гробе вопрошает Святая Церковь. Все тайны Божественного мироправления ясны для нее; один гроб постоянно тревожит ее матернее сердце. Тут она всякий раз как бы отрекается от своих высоких прав невесты Христовой, смиренно нисходит в круг болезнующих скорбью чад своих и вместе с ними жалостно вопрошает: что это за страшное совершается над нами таинство? как мы, созданные по образу Бога бессмертного, подверглись смерти и тлению? Как нам, видимо превознесенным над всем миром, суждено обращаться в персть, подобно бессловесным?
Смерть человека - подлинно великое таинство! Не тайна ли - вчера человек, существо разумное, чувствующее, обтекающее мыслью небо и землю, дышащее бессмертием и вечностью, способное идти сто раз на самую смерть; а ныне - труп хладный, недвижимый, гниющий и приводящий в ужас все живущее! И опять - не тайна ли, что это ужасное тление служит для нас баней пакибытия, что в сем жалком брении таится росток жизни вечной, что под этим распадающимся, отвратительным рубищем сокрываются драгоценные ризы брачные! - Кто в состоянии изъяснить эти противоположности?
Тщетно бедный разум человеческий в продолжение целых тысячелетий усиливался разогнать мрак гроба, проникнуть в тайну смерти: печать доселе цела, покров непроницаем! И к чему же, наконец, обратился несчастный? К тому, что смерть якобы совершенно естественна человеку, что иначе никогда не было и быть не может. Почему так? Потому, говорит земное мудрование, что все, сложенное из частей, должно, рано или поздно, разрушиться и умереть. Жалкое мудрование! А не ты ли, лжеименный разум, в то же время утверждаешь, что мир вечен и будет существовать всегда? Разве же он не сложен из частей? И где больше таких частей: в мире или теле человеческом? Если же сложность не препятствует большему миру быть, по твоему суждению, неразрушимым и бессмертным, то почему бы, вследствие этой же самой сложности, должен неминуемо подлежать смерти и разрушению малый мир, то есть человек? Не сложность частей производит смерть (она только условие телесной жизни), а беспорядок этих частей, вражда и борьба сил, отсутствие мира и единства. Но кто может сказать, а если бы сказал, чем доказать, что такого единства, такого согласия не было и быть не может? Не к тому ли стремится самая последняя борьба сил телесных в человеке, чтобы возвратить его? Что самая смерть, как не порыв к бессмертию?
Как просто и вместе глубоко, превыше разума и вместе удовлетворительно для самого строгого разума, разрешает тайну смерти слово Божие! - Мы созданы были для бессмертия и снабжены к тому всеми средствами; но не устояли в своем предназначении, вкусили от плода запрещенного, отравили себя ядом греха и вследствие этого подверглись смерти. Что проще и удовлетворительнее этого ответа? - Не повторяется ли и ныне, в малом виде, этот несчастный опыт, когда человек вкушает что-либо вредоносное и умирает? Не приводит ли иногда и ныне грех за собою смерти видимо, например, в сильном гневе, даже в сильном смехе?.. Зачем же недоумевать и спорить, когда смерть сказывает таким образом о своем происхождении сама собою?
Но святая вера не только изъясняет нам начало смерти, но указует и на конец ее, о чем разум сам по себе не смеет и помыслить. По ее учению, мы предаемся смерти не яко овцы заколения, в добычу всегдашнюю, невозвратимую, но как узник стражу, на заключение временное. Настанет час, как учит святая вера, когда все сущие во гробех услышат глас Сына Божия, и услышавше оживут; и изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда. Желаем знать, откуда эта новая отрадная тайна? Как среди тления и смерти воссияло нетление и жизнь? Вера вполне ответствует и на эти вопросы. Мы воскреснем потому, говорит она, что держава смерти разрушена. Кем? - Сыном Божиим, нашим Спасителем. Как и через что? - Через то, что Он, облеченный нашей плотию, будучи источником жизни, благоволил подвергнуться смерти, сойти во гроб и там, от полноты Божества Своего, воссиять жизнь и воскресение. Что может быть для здравого смысла удовлетворительнее такого изъяснения? Не случается ли видеть, как сильное врачевство прогоняет и уничтожает самую лютую болезнь? Как неразрушимые вещества, соединившись с тленными, спасают их от тления на многие века? Что же удивительного, если вочеловечение Сына Божия изменило природу человеческую на лучшее? Если океан жизни, излившись чрез смерть Богочеловека в область смерти, наполнил собою все входы и исходы ее, и во все гробы внес начало воскресения? Какова причина, таково и действие: Искупитель наш есть Бог Всемогущий; после того могла ли быть сомнительной победа над смертью?
Итак, если бы кто спросил тебя ныне, христианин: "Како предахомся тлению? како сопрягохомся смерти?" - ты твердо вместе с Церковью можешь отвечать: "Бога повелением, Бога правосудного, Который не может не карать нарушения вечных законов правды Своей, не мог посему не предать человека грешника следствиям его же собственного греха, которого оброцы смерть". Равным образом, если бы кто вопросил тебя, христианин: "Как мы воскреснем? Чьей силой восстанем из гробов своих?" - ты твердо, вместе с словом Божиим, можешь отвечать: "Бога повелением, Бога милосердого, Который для воскрешения нашего послал Единородного Сына Своего, за нас умершего и для нас воскресшего". Да, братие, христианин может отвечать на эти вопросы, к которым разум со всей земной мудростью своей и подойти не смеет. И эту-то веру, всепросвещающую, рассевающую мрак самого гроба, дерзают иногда называть темной!
Ах, если бы мы были беспристрастны и судили как должно, то по сему самому уже познавали бы происхождение веры нашей свыше. Тогда как мудрость земная ограничивает все наставления, самые обещания свои тем, что она просветит разум наш, образует волю, укажет что нам делать и как достигать счастья на земле, - святая вера, кроме всех этих благ, доставляемых ею в самом лучшем и чистейшем виде, берет человека за руку, изводит его на кладбище и говорит: смотри - ты смертен и потому ужасно несчастен; жаждешь бессмертия и не можешь видеть ничего далее гроба; я рассею этот жалкий мрак, объясню тебе эту тайну; вот как ты подвергся тлению, вот как ты можешь опять стяжать жизнь вечную! - Кто мог на земле вещать таким языком? принять на себя разрешение такой задачи? сразиться со смертью, обнажить ее слабость и указать в самом гробе начало жизни вечной?
Познаем же превосходство святой веры нашей и научимся быть благодарными за тайну бессмертия, ею нам открываемую.
В чем должна состоять эта благодарность? В том, во-первых, чтобы мы не скорбели безотрадно об умерших, подобно людям, не имущим упования, ибо такая скорбь показала бы, что мы не верим сердцем тому, что исповедуется нашими устами. - В том, во-вторых, чтобы мы со всей точностью и усердием выполняли те святые условия, под которыми слово Божие обещает нам жизнь вечную и блаженную. Условия эти суть: живая вера в Победителя смерти и ада, Искупителя нашего, Господа Иисуса Христа и сообразование нашей жизни с Его заповедями. Кто исполнен этой верой, кто живет такой жизнью, тот превыше всех сомнений, тот имеет уже в самом себе начало вечной жизни и еще здесь, на земле, приобщается силы века грядущего. Аминь.
Слова по случаю общественных бедствий
1. Слово по прочтении Высочайшего манифеста, воспоследовавшего 14 марта 1848 года
Вы слышали глас возлюбленного Монарха нашего. Не без причины раздается он по всем краям Отечества. Среди всеобщего мира и тишины дух злобы внезапно воздвиг бурю, которая свирепостью своей превосходит все, от чего страдали когда-либо царства и народы. На всем пространстве Запада уже нет почти ни одного из них, который бы не испытал над собою ужасного превращения порядка общественного. Везде слезы, кровь и пламень! Одна, Богом возвеличенная и Богом хранимая Россия, яко Гора Сион, стоит непоколебима среди всемирных треволнений.
Но возможно ли, чтобы враги и завистники России не устремляли на нее алчных взоров своих? Чтобы злоба и лукавство их не употребили всех сил и средств для ослабления того исполина, который за тридцать лет перед этим один сокрушил соединенные против него силы двадцати языков (народов), и теперь один же остается на великой страже всемирного порядка и правды?
Возлюбленный Монарх наш провидит все сие и, как царь великодушный, не скрывает печальных событий и будущих опасностей, а провозглашает о них вслух всем; как царь мудрый, заранее готовит средства к ограждению Отечества от бурь и язв иноземных; как царь чадолюбивый, не медля разделяет чувства души своей с сынами, ему любезными; как царь благочестивейший, и сам возлагает и всех располагает возложить упование свое на Того, в деснице Коего судьбы царств и народов.
Итак, что речем в ответ на любвеобильное ко всем нам слово царево?
Прежде всего возблагодарим Монарха нашего за то, что он, среди обошедших царства и народы злоключений, возлагает упование свое не на могущество земное, как им ни ущедрена свыше Россия, а на Бога Всемогущего и Всеблагого. Велик Бог Русский! Тверда и непоколебима вера православная! Каких бед и ударов не перенесло возлюбленное Отечество наше? И из всех их вышло светлее и могущественнее прежнего, - вышло таковым потому, что никогда не теряло упования на милость Божию, всегда спасающую правых сердцем. Не оставит Господь нас и впредь всемогущим покровом Своим, доколе мы пребудем верны заповедям Его и Уставам Святой Церкви.
Возблагодарим Монарха нашего за то истинно отеческое доверие, которое он постоянно являет к сынам любезной и верной ему России. Чисты и правы сердца русские! Неизменна верность их помазанникам Божиим! Нераздельны в душе их высота Престола и благо Отечества! Святой союз сей скреплен навсегда не вчера или третьего дня, скреплен целыми веками, неизмеримым рядом совокупных подвигов и славы. Чего искать сынам России? Единого Царствия Божия и блаженства вечного, ибо все прочее земное давно приложилось ей само собою.
Возблагодарим Монарха нашего за тот дух мужественного миролюбия, коим дышит каждое слово его, к нам обращенное. Щадя кровь русскую, не мнит он вступать вооруженной рукою в распри и междоусобия Запада: пусть пьют до конца чашу, растворенную гордостью и безумием, да научатся печальным опытом не мудрствовать более, нежели подобает мудрствовать. Но, яко глава могущественного народа, Монарх наш не мог не возвысить перед всем светом державного гласа своего о неприкосновенности всего, подвластного скипетру всероссийскому. Чего страшиться России? Поля Тарутина и Бородина, стены Москвы и Смоленска, берега Днепра и Березины внятно гласят и друзьям и врагам нашим, что в Россию можно прийти в тысячах и тьмах (тьма - десять тысяч или бесчисленное множество), но выходят из нее, и то путем постыдного бегства, только сотнями и десятками.
Исполняясь чувством благодарности к Монарху нашему, не умедлим, братия, отозваться на глас его и самым делом. Как и в чем отозваться?
Во-первых, усугублением молитв наших о нем, да подаст ему Господь премудрость и силу: премудрость - в проразумении злохитрых козней вражиих, силу - к отражению всех стрел их против нас, видимых и невидимых. Если когда, то во времена, подобные настоящим, как можно чаще должна быть повторяема молитва Церкви: "Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы благоверному Императору нашему на сопротивныя даруя!" Учите петь сию молитву самых малых детей ваших, да научатся от колыбели благоговеть пред Царем Небесным и любить Царя земного.
Докажем, во-вторых, благодарность Монарху нашему преискреннейшим выполнением всех мудрых и благотворных велений Его. Долг сыновнего послушания власти предержащей всегда есть долг самый священный; но, когда буйство и своеволие потрясают целые царства, в любви и сыновнем послушании Монарху заключено спасение всех и каждого.
Докажем, наконец, благодарность нашу Монарху заграждением слуха и сердца нашего от всех обаяний лжеименной мудрости иноземной. Новые враги наши, если могут быть чем вредны для нас, то не числом их и оружием, а тлетворным духом своим. Это люди, зараженные язвою крамолы, с коими самое отдаленное сношение не без опасности. Подобясь духам-искусителям, они обыкновенно представляются не врагами, а друзьями всех и каждого. Словеса их, как выражается святой Давид, «умякнуша паче елеа, и та суть стрелы» (Пс. 54; 22) из уст течет мед и млеко, а под языком их язва, в сердце их пагуба. Посему прилежно заграждайте, братие мои, слух от всего, что отзывается духом мудрований иноземных. Что принесли они родителям своим, галлам несчастным? Шестьдесят лет народных треволнений, неиссякаемых слез и крови в прошедшем, и, конечно, не менее принесут в будущем. Чем сопровождаются сии лжемудрования у тех легкомысленных народов, кои попустили соблазнить себя пагубному примеру галлов? Внезапным исчезновением безопасности общественной и частной, взаимным недоверием и распрями, ниспровержением того, что созидалось веками и от чего зависело благоденствие всех. Этому ли завидовать? Имело некогда и наше Отечество времена безначалия и междоусобий, и едва не погибло от них навеки. За два года безначалие произвело более зла, нежели самая свирепость монголов за два века. Ожесточенным завистникам России, очевидно, всего нужнее возбудить как-либо в сынах ее чувство недовольства своим; но кто может быть так безумен, чтобы променять свое на чуждое? Посему-то, если прежде чувство христианской скромности не позволяло нам выставлять наших преимуществ, то при настоящих обстоятельствах долг любви к Отечеству требует чаще вспоминать о них и провозгласить вслух всем.
У какого народа свет веры православной сияет так незаходимо и в такой чистоте и силе, что надобно только не смежать очей, чтобы постоянно видеть перед собою путь к Царствию Небесному? В какой другой стране престол царский так величествен и, при всем величии его, так близок и доступен народу, так благотворен для всех и каждого, так украшен правдою и милосердием? Где оказывается столько уважения к нравам и преданиям предков, столько внимания к нуждам и потребностям общественным, столько призрения к бедности и сиротству?
Где, наконец, как не в богохранимом Отечестве нашем каждый: и великий и малый - может в мире возлежать под смоковницей своею, не опасаясь ни за жизнь, ни за честь, ни за собственность свою? Не напрасно самые завистники России говорят, что в ней для блага общественного совершается годами то, что у других народов происходит только веками. Не напрасно целые сонмы сынов иноземных ищут, как великой милости, войти в состав наших городов и весей. И теперь, если бы открыть путь им, то многие, без сомнения, готовы были бы прилететь на крыльях, дабы только спастись от окружающего их мятежа и всегубительства.
По чувству народного достоинства, не можем не присовокупить к сему и то, что величие и сила России, когда ни являлись за пределами России, всегда являлись не к угнетению, а ко благу народов. Не Россия ли усмирила могущество Оттоманов, приводивших не один век в трепет всю Европу? Не Россия ли расторгла узы неволи, кои налагал на нее грозный меч Карла и Наполеона? Не Россия ли, еще в недавние времена, победоносно содействовала восстанию из гроба единоверной Греции? Не Россия ли неусыпно стояла доселе на страже всемирного порядка и спокойствия, жертвуя для этого многими собственными выгодами? Не Россия ли, если даст Господь, послужит и в будущем к обузданию адского духа безначалия, от коего мятутся теперь царства и народы?
И кому, после благословений и милости к нам Царя Небесного, должно приписать величие и силу самой России, как не мудрости и неусыпному попечению о благе ее благочестивейших Монархов наших? Всегда и твердо веровало Православное Отечество наше, что они восходят на престол не по воле человеческой, а по особенному о них Промыслу Божию, и вот, вследствие сей веры и в подтверждение ее перед всем светом, Промысл Божий никогда не преставал воздвигать в ней таких венценосцев, коих одно имя есть уже порука за все великое и благое. В самом деле, где, в целой истории всемирной, лицо, превышающее Петра Великого? Какая из жен царственных станет наравне с Екатериною Второй? Какой Монарх был вместе и величественнее и смиренномудрее Александра?
После сего, что остается каждому сыну России, как только благодарить Бога за то, что он - русский? Благодарить и пользоваться в тишине преимуществами своего состояния, пользоваться и содействовать всеми возлюбленному Монарху к ограждению Отечества от бурь иноземных.
Нет, сыны Запада, не устрашить вам нас силою своею, не прельстить темным учением своим. Есть у нас, кого слушать, кого любить и за кого, если нужно, умереть нам. Верьте слепо в бедный разум и близорукую мудрость человеческую; а мы никогда не перестанем веровать разумно во всеуправляющий Промысл Божий. Не знаем, кто с вами, а с нами - Бог Великий и Премудрый. Разумейте потому, языцы, и не возмущайтесь тщетно против нас, яко с нами Бог! Аминь.
2. Речь по прочтении Высочайшего манифеста о войне с Турцией
Итак, облака, целые полгода носившиеся по небосклону, и то приближавшиеся к нам, то удалявшиеся, то, по видимому, вовсе исчезавшие, скопились, наконец, в тучу, уже никем неотвратимую, которая должна разрешиться не другим чем, как дождем кровавым, с молнией и громом разрушительным. Держава, от коей вовсе нельзя было ожидать нападений, по самой ее слабости, тем паче по нашим услугам ей, которая, образуя из себя дикий и безобразный нарост в благоустроенном составе тела государств Европейских, и по тому самому давно и неизбежно обречена уничтожению, держава, которая, нося внутри себя зародыш смерти, не умела удержаться в силе, когда была могущественна, и теперь вздумала восприять древнюю самостоятельность и могущество, когда нет для нее другого спасения, кроме великодушия соседей; держава, столько раз заключавшая с нами мир, и всегда вечный, но ни разу не сохранившая условий мира даже до кончины тех, кои подписывали оные, эта держава, вопреки всех ожиданий, снова и нагло вызвала нас на брань и, как бы не доверяя еще безумному вызову, поспешила сделать вдруг несколько отчаянных нападений!
Верующим в слепую судьбу рока свойственна подобная опрометчивость; но когда вспомним, что мы еще так недавно два раза спасли сию державу от явной погибели, то не знаем, чему дивиться более - черной ли неблагодарности, или безумному дерзновению?
Что мы сделали Турции? Требовали только самого справедливого и необходимого. Требовали, чтобы храмам православным и их служителям была дарована хотя та свобода и неприкосновенность, которою издавна пользуются в пределах наших все мечети; требовали, чтобы святые места Иерусалимские, куда ежегодно текут тысячи набожного народа русского, не переходили из рук в руки, как некие места купли и продажи, и не восхищаемы были, по произволу страстей и прихотей, из-под надзора их естественных хранителей; требовали, чтобы вера православная не составляла упрека для исповедующих оную в глазах самого последнего мусульманина; требовали, чтобы в случае нужды, мы могли предстательствовать о страданиях братий наших по вере, с правом указывать на их раны и оковы. Сего самого требовали польза и покой державы Оттоманской, в коей на три или четыре мусульманина считается по десять православных.
И кто же бы на нашем месте не потребовал этого? И кто же бы на месте Турции отказал нам в этом?
Но нам отказано, гордо отказано!.. Под каким предлогом? Якобы мы покушаемся на независимость властителя мусульман... Мы, кои так усердно перед лицом всего света спасали эту независимость, мы, для коих она так же нужна, как и для самих мусульман, мы, кои столько раз и так много приносили жертв, спасая независимость разных народов!
В справедливом негодовании на незаслуженное недоверие, мы имели все право и всю возможность наступить на друга, оказавшегося врагом, со всей силой, тогда как он был вовсе беззащитен; могли решить дело прежде, нежели он собрался бы с мыслями, что и о чем говорить. Но мы, глубоко оскорбленные, не поступили таким образом. Для вразумления показали отчасти, что мы в состоянии сделать, но ни шагу не сделали далее, ожидая раскаяния, давая время образумиться.
Мало ли длилось это время, коего каждый день для нас был невознаградим, а для недруга нашего крайне выгоден, ибо предоставлял ему все удобство собрать свои силы, укрепить свои границы, восстановить против нас везде и все, нам почему-либо не благоприятствующее. Мы все видели это, и продолжали свое долготерпение.
Когда явились незванные посредники, видимо наклонные не в нашу пользу, у нас доставало силы и права сказать им: не мешайте правому делу или выходите сами на дело неправое, но мы не сказали этого. Тотчас согласились даже на то, что было придумано не нами, а ими, придумано не для нас, а для спасения нашего недруга, для удовлетворения его самолюбия и гордости. Что же? Принятое нами нагло отвергнуто ими!..
И после сего неразумного упорства против всеобщего приговора, мы все еще не думали возжигать пламень войны, готовы были идти снова длинным и извилистым путем мирных сношений и рассуждений, как путь сей ни был бесполезен для нас и выгоден для нашего недруга.
И вот этот путь к миру нагло пресечен кичливостью врага - и открылось огнедышащее жерло брани! Все это сделала Порта Оттоманская.
Да почиют в мире души тех из братий наших, кои сделались жертвой нашего великодушия и безумной дерзости врага кичливого!
Отныне дело наше, или вернее сказать, дело всего христианства, в руках уже не человеческих, а Божиих. Россия приемлет бранный вызов, сделанный не словом, а огнем и мечом. Будущее в руках Божиих! Но и мы знаем, что миллионы единоверных братий наших ждут, как празднества, нашего пришествия к ним, что самые враги наши ожидают сего, как исполнения давно провещанного предопределения судеб высших, что самые недоброжелатели наши не усомнятся переменить свое мнение о требованиях и успехах наших, когда увидят, что правое дело, дело не личных видов и расчетов, а бескорыстной ревности по жалкой судьбе на Востоке христианства и человечества, восторжествовало в лице нашем.
Итак, гряди с Богом брани и побед православное воинство российское. Докажи врагам нашим, что ты то же самое, которое было при Кагуле, Измаиле и Кулевче, или паче покажи им, что являешься теперь за Дунаем уже с берегов не Днепра и Днестра, а с берегов Вислы и Псела, приведши в разум те народы, с коими долго еще не сравняться полудиким поклонникам Алкорана.
Нам, мирным жителям градов и весей, нам, братия, при наступающих грозных обстоятельствах остается содействовать православным воинам нашим, в первый раз, одной молитвою.
Но не будем думать, что это оружие бессильно. Нет, когда молитва растворена живой верой, тогда она сильнее всякого оружия вещественного. Припомните, что говорит святой Павел" о всех героях Завета Ветхого. «Верою», - говорит он, - «победиша царствия» (Евр.11; 33). Хотя у них не было нынешних средств, кои с продолжением веков придуманы на истребление человечества, но было не одно из подобных средств; и однако же, он не упоминает ни об одном из них, о самом мужестве сражавшихся, а указывает только на веру: «верою победиша царствия». Почему не указывает на другие средства? Потому, без сомнения, что все они без веры остаются недействительными, между тем как сама вера одна могла заменить, и в некоторых случаях заменяла, их все!..
Воодушевившись таковой верою, помолимся, братия, ко Господу разумов, чтобы Он ниспослал духа премудрости благочестивейшему Самодержцу нашему; да с высоты престола своего, несмотря на расстояние мест, возможет проразуметь все козни врага, все извития дракона, уже давно со всех сторон изъязвленного, но все еще ядовитого!
Помолимся Господу сил, да излиет на православное воинство наше дух крепости, во еже не смущатися ему ни от числа и отчаянной дерзости врагов, ни от перемены и суровости стихий, ни от разных нужд и лишений, ни от слабостей собственной природы человеческой!
Помолимся ко Господу милосердия, да подаст единоверным собратиям нашим, живущим в пределах вражиих, духа веры, терпения и благоразумия для перенесения новой тягостной годины испытания, их обышедшего, и да скорее изведет их из пещи скорбей и рабства, в коей они, как Израильтяне в Египте, томятся уже более четырехсот лет!
Помолимся, наконец, ко Господу и Владыке царств и народов, да брань наступающая будет бранью с врагом последней, за коей наступит мир, не по имени только, а на самом деле вечный, коего уже некому бы было нарушить.
На Тя, Господи, уповаем, да не постыдимся во век! Аминь.
3. Слово при появлении перед Одессою флотов неприятельских
В такой великий и святой день, как нынешний, и везде, тем паче во храме, не хотелось бы думать о чем-либо другом, как о возлюбленном Спасителе и Господе нашем, Который, нашего ради спасения, грядет на страсть вольную... Но, видно, так угодно было Его же святой воле, чтобы мы, и в этот день и в сем священном месте, подумали ныне и побеседовали не столько о том, что было некогда с Ним, сколько о том, что происходит теперь с нами.
Что же с нами? Не что-либо совершенно новое и неожиданное, и однако же всего менее желанное и приятное: враги наши, столько времени угрожавшие нам своим нашествием, наконец перед нами, на водах наших!..
В таких необыкновенных обстоятельствах, кои не постигали града нашего со времени его основания, легко прийти в смущение и немалодушному... И вот, как бы прямо к ободрению и утешению нашему, мы в нынешний же вечер услышим из уст Самого Спасителя нашего следующие утешительные слова: «Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте... дерзайте, (яко) Аз победих мир!» (Ин. 14; 1. 16; 33). Возлюбленным ученикам Христовым, во время страданий Его, предстояли опасности и искушения гораздо большие, чем предстоят теперь нам; и, однако же, Божественный Наставник не позволяет им предаваться страху и унынию: «да не смущается сердце ваше»; и в то же время указует им на самое верное и действительное средство к благодушию: «веруйте в Бога, и в Мя веруйте!» То есть, как бы так говорил Господь: имейте только веру живую и упование твердое на Меня и Отца Моего - и никакое зло не прикоснется к вам, и буря пройдет мимо вас безвредно. Поскольку же сей Всемогущий Спаситель есть един «вчера и днесь Тойже, и во веки» (Евр.13; 8), поскольку Он всегда и везде может, как свидетельствует святой Павел, «спасти» всех «приходящих чрез Него к Богу, всегда жив сый, во еже ходатайствовати о них» (Евр.7; 25), то мы, в духе веры и упования, не усомнимся обратить ныне утешительные слова Его ко всему граду нашему и сказать: не смущайся и ты, возлюбленный град, от лица врагов твоих, кои страшны более именем своим и нашим воображением о них, нежели действительной возможностью вредить нам! Не смущайся, а веруй твердо в Бога и во Спасителя твоего, веруй и покажи верую твою от чувств и дел твоих! Тогда страх и смущение сами собою удалятся от тебя, ибо сила Всевышнего откроется в тебе, и помощь Господня узрится на тебе. Отец всемогущий не оставит и ныне возлюбленного Сына, как не оставил Его на Голгофе: а любвеобильный Сын не оставит нас, кои веруем во имя Его и готовы теперь терпеть от врагов не ради наших выгод или приобретений, а единственно во славу Животворящего Креста Его.
В самом деле, за что воздвигают на нас брань эти гордые пришлецы? Мы не трогали и не думали трогать ни их чести, ни их собственности; мы желали токмо защитить честь веры христианской, обезопасить жизнь и собственность собратий наших по вере от безумия и гордости мусульманской. Это ли наша неправда? За сие ли восставать на нас с такою злобою? Ах, если бы у врагов наших не угасла живая вера в Спасителя и не оскудела христианская любовь к ближним; то, вместо нападения на нас, они сами, подобно нам, должны бы давно стать против притеснителей христианства на Востоке и положить конец их кровожадной свирепости. Сего самого и ожидали от них все истинные последователи веры христианской; сего именно надеялись все искренние друзья человечества; для сего-то и с нашей стороны истощено столько терпения, принесено столько жертв: не наша вина, если мы остались, наконец, одни под знаменем Креста, у подножия Гроба Господня!..
Посему-то, смотрите, и к утешению своему приметьте, как Господь видимо начинает принимать дело наше под Свое особенное, Всемогущее Покровительство! Ибо когда открываются предстоящие нам теперь искушения? Открываются вместе с началом страданий Христовых: таким образом, мы будем проходить их, так сказать, под сенью Креста Христова. Не утешение ли это для всякого, кто верует в Господа Иисуса и любит Крест Его? Самый день нынешний, в который явились против нас враги, служит уже для нас знамением во благо. Ибо, как именуется он издревле от всех православных чад Церкви? -днем чистым. И вот в сей-то самый день, как в знак и выражение чистоты и правости нашего дела, а следовательно и в побуждение нас к вере и благодушию, попущено свыше открыться нападению на нас!..
Но, братия мои, да не послужит сие для нас в пищу гордости духовной и суетной праведности фарисейской, толико противной Тому, Кто сказал о Себе, что Он «кроток еемь и смирен сердцем» (Мф. 11; 29). Если об апостолах Христовых речено: «чисти есте, но не еси» (Ин. 13; 10); если и Первоверховный из Апостолов имел нужду в омовении ног, дабы соделаться совершенно чистым, тотем паче нам невозможно сказать, что мы чисты есмы вси, и чтобы кто-либо из нас не имел уже никакой нужды в очищении себя от страстей и грехов. «Аще речем», - пишет возлюбленный ученик Христов, - «яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1 Ин. 1; 8). Но грехи и страсти самое неблагоуспешное напутие для тех, коим угрожает нападение от врагов, ибо ими привлекается гнев Божий. Посему не будьте праздными зрителями того священного обряда, который сейчас будет совершаться перед вами: когда мы будем, по чину Святой Церкви, омывать нозе сослужителям нашим, вы омывайте в это время души и сердца ваши.
Для сего помысли, возлюбленный, о грехах твоих и о том, как прогневана ими благость Божия, как осквернено ими собственное твое существо, как гнев Божий будет за сие поражать тебя на суде всемирном, а может быть, еще и в сей жизни, - помысли, говорю, о всем этом; и если Господь подаст тебе при сем слезы умиления сердечного, то омывайся сими драгоценными слезами, как можно более. В сей купели погружалась некогда блудница, омывавшая ноги Спасителя своего слезами, - и вышла из нее чистою и спасенною. То же будет и с тобою! У кого недостанет слез, а есть блага века сего - стяжания и богатства, тот спеши омыть жизнь и душу свою водами милосердия. Поток милостыни целебен и силен к омовению самых черных пятен совести, как показывают многие примеры в слове Божием. Прекрасно также действует к очищению грехов наших отложение ненависти и прощение обид ближним нашим; ибо Сам Спаситель сказал: «аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный» согрешения ваша (Мф. 6; 14).
Есть и другие средства к очищению себя от грехов и к принятию благодати Божией, только бы мы захотели искренно расстаться с теми нечистыми и богопротивными кумирами, коим доселе поклонялись безумно.
И на что лучше употребить следующие святые дни, как не на сие великое дело спасения душ наших? Особенно когда с этим делом соединилась теперь и внешняя наша безопасность от врагов? Ибо все в деснице Божией, и все беспрекословно покорствует Его пресвятой воле. Восхочет, - и самое море возмутится против врагов наших и размечет, яко хврастие (хворост), плавучие твердыни их. Восхочет, - и громы онемеют в руках их и праздно рассыпятся над нами по воздуху. Восхочет, - и наши берега явятся неприступными, и един из защитников наших пожнет тысячи, а десять - тьмы.
Страшны посему собственно не враги, а грехи наши, лишающие нас благодати Господней.
Дабы сего не последовало с нами, то вместо страхов и смущения начнем, по примеру древних Ниневитян, дело искреннего покаяния. На них был уже изречен суд Божий; однако же пост и молитва, смирение и сокрушение сердца отвратили от них гнев Небесный. Тем паче мы можем улучить милость и заступление свыше, кои ратуем и подвизаемся не за себя, а за Крест и Гроб Христов; и улучим, коль скоро явим в себе истинных ратников Христовых, облеченных не в одно оружие земное, аив «оружия Божия» (Еф.6; 13), то есть в веру живую, упование твердое, любовь нелицемерную к правде, и смирение христианское. Аминь.
4. Слово во время облежания (осады) Одессы флотом неприятельским
Итак, великое дело Богочеловека кончено!.. При всей чистоте и благости Своего учения, при всем величии и благотворности чудес Своих, Он не узнан народом иудейским, предан неверным учеником, отвергнут синедрионом, осмеян Иродом, не спасен Пилатом, посрамлен и умучен воинами, вознесен посреди злодеев на Кресте; и се, яко жертва во спасение всего мира, предает наконец дух Свой Богу Отцу! «Совершишася!.».
Что с нашим делом, которое, хотя само по себе бесконечно мало в сравнении с чрезвычайным событием Голгофским, но тем не менее грозит нам крестом и плащаницею?.. Мы знаем, несомненно, и о нас сотворен уже врагами нашими совет, «да имут» нас и «погубят», если не жизнь, то достояние и честь нашу. Найдены уже против нас и лжесвидетели, готовые утверждать, что нами нарушено всеобщее право народов, что мы хотели разорить и потопить их мнимо мирную ладью. Если бы враги наши хотели искренно узнать истину, то не было бы ничего легче нам показать, а им увидеть ее; но они, подобно Пилату, только вопрошают об истине, а в самом деле желают не истины, а предлога к нападению на нас. И вот почему предложены ими такие условия нам, на кои, подобно Спасителю на суде Пилата, не остается отвечать нам ничем другим, как только молчанием: «ответа не даде ему» (Ин. 19; 9). Пилат не оскорбился молчанием Богочеловека, как замечает святой Иоанн, «от сего искаше Пилат пустити Его» (Ин. 19; 12). Но наше молчание не может произвести подобного действия; и нам, после него, предстоит, без сомнения, от врагов наших не спокойствие и безопасность, а жестокая буря - с молнией и громами.
Если посему в каком положении, то в настоящем, - когда и мы все находимся, можно сказать, пред Крестом и Голгофою, - для нас необходим вождь и утешитель. И се, - он является нам в лице Самого Господа и Спасителя нашего! Ибо думаете ли, что случайно и без особенного Божия Промышления произошло то, что о нас судят теперь и нас осуждают враги наши именно в то время, когда был судим и осужден Господь наш?.. Нет! Это следствие тайного всеблагого предраспоряжения свыше, которое враги наши, сами не зная того, хотят привести в исполнение, подобно тому, как неверные иудеи, действуя по единой своей злобе, тем не менее привели в исполнение все предсказания пророков о судьбе своего Мессии и собственной.
Итак, кто из нас ищет себе теперь вразумления и утешения (а кому оно не нужно?), тот впери взор и мысль свою в это священное изображение распятого Спасителя, которое Святая Церковь представляет ныне пред нами... Се, наш Вождь и Наставник! Се, наш Утешитель!
Что могло сравниться со злобою врагов Иисусовых? Что могло сравниться и с Его страданием, и муками? Но что успели враги? Что произвели страдания? Произвели спасение всему миру и вознесли Божественного Страдальца на престол славы и всемогущества. Иначе не могло и быть, потому что Его дело было делом истины и правды; потому что Он творил волю Отца Своего, приносил Себя в жертву за спасение всего мира; потому что враги Его шли и действовали против определений Небесных. Так будет и со всяким, кто, подобно Спасителю своему, стоит за истину против неправды, кто приносит себя в жертву не ради земных выгод, а за спасение своих собратий. Как бы ни были сильны и коварны враги, они не могут сделать белого черным, правого неправым, не могут взять верха над невинностью. Почему? Потому, что жребий сынов человеческих не оставлен на произвол случая и судьбы, а содержится в деснице Премудрого и Всеблагого. Мироправителя; потому что есть Бог, судяй всей земли, есть Всемогущий Защитник истины и правды, Который готов сотрясти небом и землею, но не даст в поругание верующих во имя Его и творящих святую волю Его.
И здесь-то, братия мои, обильный источник ободрения и утешения для нас в настоящих обстоятельствах наших, ибо дело, за которое подняли на нас оружие враги наши, есть дело с нашей стороны совершенно правое и святое, - дело, можно сказать, не наше, а Божие и Христово. Ибо за что ратуют на нас? Не за что другое, как за то, что мы хотим свободы веры и совести для собратий наших по вере, живущих под игом магометанским, за то, что мы желаем спасти Крест Христов и Евангелие от совершенного унижения перед Алкораном - вот наши желания и требования! Других мы не имели и не имеем; это можем сказать мы вслух всему свету, пред сим Крестом и Гробом Спасителя нашего.
А враги наши что могут сказать пред сей Плащаницею в оправдание своего нечестивого союза против нас с поклонниками Магомета? Что для спокойствия и благоденствия нашей части света необходимо существование среди нее во всей силе прелести Магометовой?.. Что взаимное отношение стран и народов христианских поколеблется и превратится, если во граде Константина Великого не будет ежедневно провозглашаемо на всех стогнах: нет Бога, кроме Бога Магометова?.. Что идол сей, - разумеем магометанство с его Алкораном, - так нужен для равновесия (никогда не бывавшего) держав Европейских, что, несмотря на всю его отвратительность, ему, как древле Молоху, должно приносить ежечасно в жертву веру, свободу, честь, достояние и самую жизнь целых миллионов единоверных братий наших?.. Подобное сему действительно не стыдятся утверждать враги наши. Но что значит это? Увы, сладчайший Иисусе! Много слышал Ты хулений с Креста Твоего; надлежало наконец услышать Тебе и эту ужасную хулу, услышать уже не с Креста, а с Престола славы Твоея на небеси, услышать не от врагов, а от собственных последователей Твоих!.. Итак, Ты не совершил дела спасения нашего, якоже подобало! Для благоденствия обществ человеческих мало Твоего Креста и Евангелия: для сего, в помощь Тебе потребен еще Магомет с его Алкораном!..
Как ни горько, братия мои, помышлять о такой измене западных христиан Богу отцов своих, и как ни жалко в сем отношении их духовное состояние, как ни отвратителен их противоестественный союз с врагами Креста Христова, но с другой стороны: сие-то самое и должно служить к ободрению нашему, ибо враги наши, в ослеплении ума и совести своей, восстали таким образом уже не против нас, а, можно сказать, против Самого Спасителя своего, бесчестя Его всесвятое имя и унижая Божественную веру в Него перед лжеучением Магометовым. Не знаем, куда доведет врагов наших этот новый несчастный путь их. Дай Бог, чтобы - тем или другим образом - он привел их к познанию истины и своего заблуждения, к живой вере в Господа и Спасителя нашего, и к убеждению в том, что истинное «благочестие» христианское «на все полезно есть, имея обетование... живота», не «грядущаго» токмо, вечного, но и настоящего, временного (1 Тим. 4; 8), и что его одного, - без прелести магометовой - достаточно к утверждению благоденствия всех царств и всех народов. Но, что бы враги наши ни делали, какими бы путями не ходили, мы, последуя примеру Благочестивейшего Монарха нашего и святому обычаю предков наших, будем продолжать идти путем Христовым, хотя он покрыт ныне пред нами тернием; ибо это единственный путь, вводящий в живот вечный.
Для сего, падши на землю пред сим изображением Господа нашего, рцем к Нему вси из глубины души: никто, дражайший Спасителю наш, никто и ничто не разлучит нас от Животворящего Креста и Живоносного Гроба Твоего! Гвоздие, копие и венец Твой терновый драгоценнее для нас всех сокровищ мира. Враги наши уповают на свою силу и искусство, а мы уповаем на Тебя единого и Тебе вверяем живот наш, и друг друга, и весь град и всю страну нашу!.. Якоже хощеши, о Всеблагий и Премудрый, устрой о нас вещь; токмо да будет все во славу пресвятого имени Твоего и в посрамление злочестивой прелести Магомета и клевретов его! Аминь.
5. Слово во время бомбардирования Одессы соединенным флотом англо-французским
Итак, вы не решились оставить Гроба Спасителя своего и в эти грозные минуты, когда смерть и пагуба носятся над собственными головами и вашими!.. Приветствуем вас, возлюбленные, с сим святым жребием Иосифа, Никодима и жен-мироносиц, кои так же, среди немалых страхов и опасений от Иудеев, погребали учителя и Господа своего. Вы не оставили Его теперь: Он, Преблагий, не забудет и не оставит вас в тот великий и страшный день, когда уже не слабые перуны человеческие будут летать по воздуху, а самые «небеса убо с шумом мимо идут, самые стихии же сжигаемы разорятся, земля же и яже на ней дела сгорят» (2 Пет. 3; 10).
Тяжкая година над нами, братия! О граде нашем со всею точностью можно сказать теперь словами святого Давида, яко врази наши «обышедше обыдоша» нас, «яко пчелы сот, и разгорешася яко огнь в тернии» (Пс. 117; 11-12). То самое море, которое доселе обыкло приносить нам прохладу и все выгоды жизни, обратилось теперь в бездну огнедышащую, из коей несутся на нас молнии и громы.
Но будем ли унывать и смущаться безотрадно? Нет: у живоносного Гроба Спасителя для христианина не страшен самый ад, а это еще разве одна слабая тень его. «Аще бо и пойду», - говорит святой Давид, - «посреде» тьмы и «сени смертным, неубоюся зла». Почему? «Яко Ты», Господи, «со мною еси» (Пс. 22; 4). Важно посему не то, что происходит теперь, а то, с кем теперь Господь: с нами или с врагами нашими. Но может ли Господь быть с теми, кои воздвигли брань против нас за врагов Креста Христова? Может ли Господь быть с теми, кои, будучи сами христианами, не усрамились сих великих и священных дней и дерзнули возмутить столь нечестивым образом смертный покой Спасителя своего во гробе? Нет, если есть кто с врагами нашими, то разве Велиар и Магомет, за темную державу коего они восстали на нас; а Господь всеблагий с нами, кои, аще нечисты и грешны есмы, но подвизаемся во славу пресвятого имени Его, сражаемся не за наши какие-либо выгоды, а за веру православную, за Гроб Господень и за угнетенных собратий наших по вере.
И смотрите, как Господь видимо показал, что Он с нами - против врагов наших! Они могли напасть на нас когда угодно, но. напали не в другое какое-либо время, а в самый день погребения Господня, как бы во свидетельство того, что мы ратуем именно за Крест и Гроб Господень. Враги наши, может быть, думали преогорчить этим для нас свое нападение, а в самом деле они усадили этим всю его горечь: ибо если уже необходимо страдать, то лучше пострадать вместе с Господом, у Его Животворящего Креста, при Его Живоносном Гробе. «Аще бо», - говорит апостол, - «с Ним умрохом, то с Ним и оживем: аще терпим, с Ним и воцаримся» (2 Тим. 2; 11-12). В таком случае, хотя бы кто из нас лишился ныне самой жизни, то при живой вере в силу Креста Христова, он ничего не потеряет, ибо и ему будет сказано: «днесь со Мною будеши в раи» (Лк. 23; 43).
А враги наши самым нападением на нас в сей день потеряли уже невозвратно многое. Всюду, где услышат о их нечестии (а где не услышат?), изумятся и скажут: "Несчастные, разве не могли они, из уважения к общему для христиан знамению спасения, отложить на время свою злобу и алчность?" А что возглаголет и рассудит о них Господь? О, Он «поругаем не бывает!» (Гал.6; 7). Не желаем зла и врагам нашим, ибо слышали вчера, как Господь молился за самих распинателей Своих; но, памятуя судьбу Божию в подобных случаях, не можем не сказать, что те, кои дерзнули возмутить так нагло покой Господа своего во гробе, едва ли сами сойдут с миром в свои собственные гробы...
Если же Господь с нами, то чего нам страшиться? Он, Всемогущий, защитит нас от всякого зла. И смотрите, день уже приклоняется к вечеру, у врага начинают уже оскудевать оружия, но много ли успел он сделать зла нам? О имени Господнем дерзаем уверить вас, что не более сделает нам зла и до вечера. Ибо Кто с нами, Тот сильнее того, кто с ним; луне не затмить солнца, Велиару и Магомету не победить Христа!..
Итак, облобызав снова язвы Спасителя, идите с миром, братия мои, в домы свои, и ждите спасения от Господа, всегда и везде спасающего правые сердцем. За Великою Субботою всегда следует светлый день Воскресения: не замедлит и за настоящею, сугубо Великою для нас, Субботою последовать сугубо Великое Воскресение, то есть вместе с воскресением Господа и наше избавление от обышедших нас зол, а впоследствии - и воскресение всего Православного Востока из гроба четырехвекового рабства мусульманского.
А вы, возлюбленные сослужители наши, столь бодрственно доселе стоявшие с нами на духовной страже у Креста Христова, удвойте и утройте усердие и попечения ваши, дабы к наступающей священно-таинственной ночи все было уготовано по чину церковному, «да не речет враг» града нашего: «укрепихся на него!» (Пс.12;5). Пусть возлюбленный Жених душ, имеющий в полунощи изыти из гроба, яко от чертога, найдет всех нас бдящими и со светильниками в руках, готовыми к прославлению Его Воскресшего, и с Собою вся совоскресившего. Аминь.
6. Слово после бомбардирования города Одессы соединенным флотом неприятельским
Христос воскресе!
«Вчера спогребохся Тебе, Христе, совостаю днесь, воскресшу Тебе: сраспинахся Тебе вчера!»
Как ни высок смысл и как ни глубоко значение сей священной песни церковной, в настоящий день целый город наш может приложить ее к себе и, став пред изображением воскресшего Господа, с благоговейным смирением сказать: «вчера спогребохся Тебе, Христе, совостаю днесь, воскресшу Тебе!»
В самом деле, кто из жителей града нашего, тем или другим образом, не подвергался вчера великой опасности от врагов наших? И за кого была бы претерплена вчера самая смерть (как и претерплена некоторыми), если не за Крест и Гроб Христов? Ибо какая другая цель самой войны настоящей, как не защита веры православной и единоверных собратий наших от насилий и угнетений мусульманских? Посему-то, при всем духовном недостоинстве нашем, мы в утешение свое можем сказать ныне, что вчера мы все спогребались Самому Христу, Царю и Богу нашему. Некорые спогреблись вполне - самым делом, ибо прияли, - я сказал, - смерть от огней вражеских; а мы, хотя и не подверглись, по милости Божией, сему кровавому жребию, но, по самому положению нашему, долженствовали быть готовыми на то же самое. Поскольку Господь, как вы слышали от святого Златоуста, не только деяния приемлет, но и предложение хвалит, и самое благое намерение лобызает, то быть не может, чтобы Он, Всеблагий, зря на сердце наше и готовность спострадать Ему, не вменил того нам в самое дело и не восхотел разделить с нами и радости воскресения Своего. «Вчера спогребохся Тебе, Христе, совостаю днесь, воскресшу Тебе!»
"Но как нам радоваться, - помыслит кто-либо, - когда лютый враг наш, по всей вероятности, готовит против нас новую огненную бурю?"
А как радовались, возлюбленный, отроки Вавилонские в пещи халдейской, как ты слышал вчера у Гроба Спасителя; и не только радовались, но и воспевали во славу Господню? Подобным образом будем радоваться и мы, коих положение еще далеко не так ужасно, как было оных дивных отроков среди пламени пещного.
Как, - укажем на другой пример, - как радовались апостолы Христовы, о коих в Деяниях апостольских читаем, что они, после биения и ран от Иудеев, «идяху радующеся от лица собора» Иудейского, «яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие прияти» (Деян.5;41). Так будем радоваться и мы, кои вчера сподобились величайшей чести - спострадать Ему в самый день погребения Его.
Если какая радость есть самая чистая и достойная праздника Воскресшего Господа, то эта; ибо она будет происходить не от других каких-либо причин и побуждений, например не от увеселений праздничных, не от угождения плоти и крови, а именно из любви к нашему Спасителю и Господу. Такой радостью мы еще никогда не радовались, так как не было к тому и такого необыкновенного случая: возрадуемся же ныне и воскликнем подобно Израильтянам, по прошествии ими Чермного моря: «Поим Господеви, славно бо прославися!» (Исх. 15; 1). «Прославися славно», не только в преславном восстании Своем из гроба, но и в спасении от смерти и гроба нас, кои подверглись вчера такому множеству смертоносных стрел вражеских; «прославися славно», не только в посрамлении Иудеев, вознесших Начальника жизни на крест и хотевших удержать Его во гробе, но и в постыждении врагов наших, кои так же готовили нам не жизнь и радость, а смерть, разрушение и плен позорный.
Что касается до врагов наших, то, вероятно, они не преминут ныне явиться против нас снова (в том или другом виде), ибо надобно же им докончить дело своего нечестия и не показать, что от вчерашних ран своих они уже не в состоянии выйти против нас на брань; но будьте уверены, что наученные опытом враги явятся без прежней наглости и самонадеяния. А нам после того, как мы видели вчера и безуспешие врага и особенную милость Божию над нами, нам уже непростительно было бы оказаться малодушными. Если Господь защитил нас Своею невидимою силою так победоносно вчера, когда мы предстояли Его Гробу, то тем паче не предаст нас в жертву врагам ныне - в день преславного восстания Его из Гроба. Ничто убо, скажем и мы словами святого Златоуста, ничто да не препятствует нашей радости о воскресшем Спасителе нашем, «поим Господеви, славно бо прославися!»
А если кто из нас уже никак не может оставить страха, то мы, пожалуй, и ему укажем, чего можно и должно страшиться всем нам: того, возлюбленный, чтобы не отступила каким-либо образом от нас благодать Божия. Ибо тогда не поможет нам уже никакая сила, никакое оружие и никакое искусство защитников наших. А благодать Божия, как, думаю, небезызвестно вам, отступает от человека и от целых градов и весей, если они, вознерадев о законе Божием и душе своей, предаются нераскаянно делам тьмы: гордости, невоздержанию, плотоугодию, злобе и ненависти. Будем посему хранить себя всеми силами от таковых дел тьмы и всегда, тем паче в продолжении настоящего облежания нас врагами. Поспешим, напротив, украсить себя - и ради великого празднества, и ради окружающей нас опасности - делами света, любовью, кротостью, чистотою и милосердием. Тогда воскресший Господь будет с нами и подаст нам, как подал Апостолам, Свой мир и Свою радость, коих не может возмутить и похитить никакой враг: ни видимый, ни невидимый. Аминь.
7. Слово после бомбардирования гавани Одесской пароходом неприятельским
Христос воскресе!
Итак, враг наш не усомнился возмутить перунами своими радость нашу о Воскресении Господнем; подобно как вчера не устыдился нарушить святое сетование наше при Гробе Господнем!.. Будь это день рождения Магомета или день постыдного бегства его из Мекки, враги наши, вероятно, из одного приличия, не захотели бы нарушить спокойствия мусульман, и дали бы им в мире окончить свое празднество; а день погребения Спасителя мира, день Его преславного восстания из гроба для них ничего не значит!.. В сии-то самые дни они наипаче злобствуют и беснуются, как одержимые духом тьмы и злобы!.. В самом деле, кто мог внушить им такое ожесточение, не только против нас, но и против святых праздников христианских, как не оный древний противник Бога и человека, который дерзнул некогда возмутить покой и тишину самого неба?
Да приметят сие те из нас, кои привыкли безрассудно брать в образец нравов и обхождения эти самые народы, теперь против нас так враждующие. Вот их мудрость и образованность! Вот их мягкость и утончение нравов! Сражаться и полагать душу за нечестивых поклонников Магомета. Ковать, из угождения им, цепи для своих собратий - христиан, ни во что ставить Таинства святой веры и праздники Господни, нападать нагло на мирные города и веси! Оставляйте после сего легкомысленно родную страну свою, чтобы спешить к ним на уроки; наполняйте память и обогащайте свой ум душетленными произведениями их расстроенного воображения; препоручайте детей ваших их руководству: они научат их, как любить Бога и ближнего, как почитать отца и матерь, как быть верным Царю и Отечеству!..
Но, что же сделал и в чем успел ныне враг наш? О, он успел чрезвычайно много!.. Вреда нам он не сделал почти никакого, но если кто еще сомневался доселе в том, что для него нет ничего священного, то теперь уже - не может!.. Ибо, как поступил в настоящий день он, так могли поступить только одни враги Креста Христова!.. Посему-то и стяжал он для себя ныне новый трофей: если до сего времени враг наш был отвратителен собственно для нас, то теперь нечестием своим омерзел в глазах соотечественников своих, среди нас обитающих, кои, видя нашу справедливость и его неправды и гордыню, спешат один за другим, оставив униженное и опозоренное знамя своей родины, уклониться навсегда под благотворную сень Орла Всероссийского.
Но меня особенно поражает ныне одно обстоятельство. Когда приблизилась буря к нам и появился неприятель на водах наших и начал оказывать обычную ему дерзость и алчность, то некоторые из нас невольно приходили в страх и предавались унынию; а я утверждал противное, говорил, что враг наш страшен более в нашем воображении, нежели на самом деле, что он со всеми силами и средствами своими не может сделать нам вреда значительного, что один, два, три опыта, - и те самые, кои теперь так страшатся, увидят истину и начнут презирать опасность, что может, наконец, наступить время, когда малые дети будут глумиться над шумом оружия неприятельского. И кто бы мог ожидать? Не только первые, а самые последние слова мои оправдались уже во всей силе, оправдались еще вчера, когда нельзя было предвидеть, чем кончится дело. Не от одного очевидного свидетеля слышу я, как вчерашний день некоторые из самых юных отроков, видя безуспешность падающих среди града нашего перунов вражиих, гонялись за ними, как за предметами игры, чтобы приобрести в добычу себе, как некоторые, даже полуузвленные, не хотели выпустить добытого из рук своих.
Стоило же приходить для этого из отдаленнейшего края нашей части света целым флотам двух великих держав! Стоило нарушать для сего святость дней, первых в году для всего мира христианского! Стоило разбросать напрасно столько молний и громов!
Но, братие мои, мы впали бы в грубую ошибку и непростительную гордость, если бы возомнили, что все это безуспешие врага было следствием наших сил и нашего искусства. Нет, и не с такими силами и средствами, как наши, в подобных случаях трепетали перед ним другие города и страны. С нами, напротив, произошло вчера нечто необыкновенное: над нами и градом нашим проявилось особенное знамение милости Божией, проявилось в том, что сверх всякого ожидания разжженные стрелы врага не оказывали сродного им действия; и если не возвращались вспять на него самого, как древле при осаде Великого Новгорода, то не вредили нам и падали праздно на землю.
Если же Господь показал Себя таким образом особенным Заступником нашим, то и нам, братия мои, предлежит явить себя преимущественно людьми Божиими. И мы явим себя такими, если, оставив суетные забавы и увеселения, коими обык (имеет обыкновение - прим.ред.) сопровождаться и, сказать точнее, помрачаться нынешний великий праздник, проведем его в молитвах и хождении во храм Божий, в мирном и благочестивом собеседовании о путях Промысла Божия (так разительно явленных и над нами) и в делах любви и благотворения к бедным и нуждающимся собратиям нашим. Хотели ли наконец сделать что-либо особенно благоугодное для воскресшего Господа - в знак благодарности за спасение Им града нашего? И для этого есть у всех нас весьма благонадежное средство. Господь наш ни от чего так не отвращается, как от злобы и ненависти, и ничего так не любит и не благословляет, как мир и любовь. Враг наш, движимый духом злобы, возмутил нечестиво нашу радость о Воскресении Господнем, и в этом случае показал крайний недостаток в себе любви и чувства христианского; а мы, как истинные последователи Распятого, вместо чувств вражды и ненависти, простим врагам нашим - во славу и честь Воскресшего.
Таким образом мы исподним во всей силе матерний совет и приглашение Святой Церкви, которая от полноты радости и восторга вопиет ныне: «простим вся воскресением!» Когда говорится – «вся», то этим устраняется всякое исключение: да не будет его и для врагов наших! Ибо и о многих из них можно сказать со всей справедливостью, что они «не ведят... что творят» (Лк. 23; 34). Если бы они знали чистоту и высоту намерений нашего возлюбленного Монарха, если бы ведали точно о всех бедствиях и угнетениях, кои претерпевают от поклонников Алкорана наши и их собратия по вере, то не соединили бы так неразумно знамения всечестного Креста Христова со зловерным знаменем Магометовым. Вожди и народоправители их, конечно, должны знать настоящее положение вещей на Востоке, но хотят сокрыть истину в неправде: им, очевидно, нужна не целость державы мусульманской, а ослабление и уничижение Богом возвеличенной и прославленной России. Но что делать с самолюбием и нечистотою сердца человеческого? Разве мы сами - в нашей частной жизни и взаимном обхождении - не подвергаемся подобному ослеплению страстей? Если кто первый виновник нынешнего, едва не всемирного, смущения и бедствий, то это отец лжи, оный «человекоубийца искони» (Ин. 8; 44), который, будучи поражен смертельно на Голгофе в главу Крестом Христовым, в отмщение за то и некое утешение себе, старается возмущать враждою благодатное царство Христово на земле, восставляя один против другого самые народы христианские, и не давая совершать им единодушно их великое и святое предназначение.
Не дадим убо места этому врагу всемирного спасения - по крайней мере в собственных сердцах наших; и в доказательство сего, следуя примеру воскресшего Господа, Который со Креста молился о распинателях Своих, вознесем искреннюю молитву к Нему о самых врагах наших, дабы Он благодатью Своею ниспослал им духа разума, чтобы они узрели истину и убедились в правоте нашего дела и намерений, духа правды, чтобы они не меняли безрассудно невинных и страждущих собратий своих по вере на прегордых и бесчеловечных поклонников Магомета, и духа человеколюбия, чтобы они не возмущали оружием своим покоя, по крайней мере, мирных и беззащитных градов и весей. Аминь.
8. Слово по случаю удаления от Одессы англо-французского флота, перед благодарственным молебствием
Христос воскресе!
Наконец и воды наши стали свободны от врага; по крайней мере мы уже не видим его на них. Куда устремился он, не знаем, но, судя по обхождению его с нами, нет сомнения, что он удалился от нас не на радость прочим берегам нашим. Правда, он провозглашал себя врагом великодушным, не думающим о принесении вреда и потерь напрасных, желающим подать пример брани умеренной, разумной и, так сказать, христианской; но вы видели, в чем состоит этот разум и умеренность, это мнимое человеколюбие и христианство!..
Время теперь рассмотреть и сообразить, чего стоило нам это первое огненное свидание с человеколюбивым врагом нашим, что мы потеряли при этом и что приобрели, где перевес - у него или у нас?..
Рассмотрев безпристрастно и со всех сторон произшедшее с нами, я не усомнился бы, братия, назвать нападение на нас врагов наших событием, хотя печальным и тяжким, но вместе с тем благоприятным и достославным для нас во многих отношениях. Разумеется, все это так вышло вопреки их намерению, по устроению всеблагой десницы Божией, которая из самого зла умеет извлекать доброе, - но вышло именно так. Ибо мы при сем случае почти ничего, как увидим, не потеряли, а приобрели весьма многое и важное.
В самом деле, что мы потеряли? Несколько ветхих зданий в предместий города, несколько неважных судов в пристани, которая наиболее страдала от огня; в самом городе - там пробита стена, здесь проломлена кровля, инде испорчено в саду дерево - вот все наши вещественные утраты! Сложите их все вместе, оцените и увидите, что все количество наших потерь далеко не сравнится с тем, чего стоило врагу нашему одно это железо и одни эти огни, кои он, вопреки привычке своей, такою нерасчетливой рукой и столь долго рассыпал напрасно над главами нашими.
К сожалению, мы лишились при сем нескольких храбрых защитников наших; и «забвена буди десница» наша (Пс. 136; 5), если мы не будем всегда воспоминать их молитвенно у жертвенника Христова; но, воздав подобающее уважение павшим ради нас жертвам, вместе с тем в утешение наше не можем не сказать, что число их весьма невелико, так что иногда одна буря на море нашем сопровождается не меньшей потерей.
А между тем как много мы приобрели!
Приобрели, во-первых, уверенность в невозможности для врага много вредить нам и в неудобоприступности для него града нашего. Ибо многие из нас представляли себе нападение такого многочисленного флота и действие адских огней его на город наш столь важным и пагубным, что при этом, по их мнению, должен был наступить едва не последний день Одессы. Сколько бы кто тогда ни разуверял в сем и ни приводил на то разные доказательства, нельзя было почти никого из таковых убедить в противном. Теперь и без доказательств всяк переменил прежние мысли и отложил опасения, потому что противное тому, как думал, увидел на самом опыте. Такая перемена в мыслях и мнении значит весьма много: отныне никто не будет помышлять скоропоспешно об удалении куда бы то ни было, когда тот же или другой какой-либо враг явится на водах наших. Видали уже мы, скажет, эти флоты и эти огненные бури: погремит подобно туче в облаках - и пройдет.
Во-вторых, безуспешное нападение на нас неприятеля доставило нам великую честь пред лицом всей России. Врага ожидали едва не по всем краям Отечества; не один приморский город находился в положении, подобном нашему. Кому достанется честь принять на свою грудь первые удары врага и отразить его победоносно? Кто первый подаст пример мужества и самоотвержения? Все думали и вопрошали о сем; но никто не мог ответить. Теперь явно, что эта честь предоставлена была свыше нам; что этот пример суждено было взять всем с нашего города... Благодарение Богу, что, при всей скудности средств наших к защите, мы успели, как должно, выполнить свое предназначение, не посрамив имени Русского! Как опасность и бедствие постигли первых нас, то за первыми нами последует честь и слава. В каком, самом отдаленном крае Отечества не услышат теперь о том, что случилось с городом нашим? Где не будут радоваться о нас? Где не будут хвалить нас и говорить: "Честь и слава Одессе! Она поступила, как следовало поступить русскому городу, подала для всех прекрасный пример любви к Отечеству, показала, как можно и с малыми средствами стоять и устоять против всех сил вражиих".
Все это важно само по себе, но для нас тем важнее и отраднее, что - не будем скрывать прошедшей истины - мы были доселе не в весьма благоприятном мнении у наших соотечественников. Всюду знали, что город наш процветает торговлей, что мы пользуемся многими особенными выгодами жизни, что благоденствие наше даже благотворно для всего края нашего. Но вместе с тем на нас смотрели как бы с некоторым недоверием, думали, что при беспрестанном сношении с чужеземцами нам трудно было сохранить в целости всю силу духа и всю теплоту чувства русского, что посему, в случае опасности, от нас нельзя ожидать той твердости духа и того самоотвержения, коими прославили себя многие из древних градов русских. Так думали о нас, и что могли мы сделать, дабы выйти из такого неблагоприятного понятия о нас? Для сего требовались не слова, а дела, требовался какой-либо важный опыт, где мы могли бы показать себя со стороны, для нас благоприятной. Теперь, благодаря нападению врагов, это примрачное мнение о нас должно исчезнуть само собою. Чем менее ожидали от нас, тем более везде будут обрадованы нами и благорасположатся в пользу нашу. Отныне город наш займет место в числе достоуважаемых городов земли отечественной. Как Киев, Новгород, Владимир, Смоленск - каждый имеет какой-либо приснопамятный год своей славы, так Одесса будет иметь навсегда свой славный год - тысяча восемьсот пятьдесят четвертый!
Наконец, братия мои, возвысимся духом, очистим, как заповедует Святая Церковь, чувствия наши, да узрим и разумеем последнее благо, которое, вопреки намерению своему, доставили нам враги наши своим нападением на нас - благо уже не чувственное и временное, а духовное, вечное.
Размышляли ли вы когда-либо, братия, о том Крещении Духом Святым и огнем, которое обещал иудеям от лица Сына Божия Иоанн Креститель? «Той вы», - говорил он, - «крестит Духом Святым и огнем» (Мф. 3; 11); приметьте сие последнее выражение: «огнем». Оно означало те гонения и бедствия, кои верующие, вследствие самого обращения своего из неверия, претерпевали тогда за имя Господа Иисуса от Иудеев и язычников.
Этим-то великим и Святым Крещением не Духом точию, но и огнем, крестились все апостолы Христовы, положив за возлюбленного Учителя своего самую душу свою; через сие огненное Крещение прошло бесчисленное множество христиан первых веков, когда быть христианином значило почти то же, что быть мучеником. Сему же Крещению огнем подвергаются во все времена и на всех концах земли те, кои особенно возлюбили Господа, и коих Господь избрал в особенные орудия Своих благодатных действий. Наше возлюбленное Отечество, как бы не в пример, - а дай Бог, чтобы и в пример, - другим народам, сподоблялось не раз сего Крещения огнем и кровью, особенно во время вековых страданий от ига Монголов, когда мучимые варварами предки наши, вместо всех утешений себе, говорили одно: «христианин» есмь. От сего-то, а не от другой какой причины, составилось и произошло великое и многоценное наименование: «Святая» Русь. Даже многие из градов отечественных могут показать на себе следы сего Крещения кровью и огнем; почему и именуются -достойно и праведно – «градами Богоспасаемыми».
Но городу нашему, при всех прочих преимуществах его, доселе недоставало этого особенного завета с небом, этого знамения благодати, этого залога милости Божией. И можно ли было восхитить его самоуправно? Это дело зависит не от произвола человеческого; совершается на земле, но приходит свыше: «Той вы крестит Духом Святым и огнем» (Мф.3;11).
И вот пришло, наконец, свыше предуставленное время и нашему граду приять благодать сего Крещения, то есть претерпеть искушение и пострадать за имя Спасителя своего и веру в Животворящий Крест Его, столь нечестиво уничижаемый от самых народов христианских перед луною Магометовою. И смотрите, как полно и торжественно совершилось над ним это священно-таинственное Крещение! В первенствующей Церкви приготовлялись вообще к благодати Крещения всю Святую Четыредесятницу, и уже по окончании ее, в Великую Субботу, у Гроба Христова сподоблялись сего Таинства. Святой пример сей выполнился над нами во всей точности: и нам весь Великий пост прошедший дан был на приготовление себя к приятию особенной благодати; и те, кои умеют слагать в уме и сердце своем пути Промысла Божия, без сомнения, не пренебрегли сим временем к особенному очищению души и совести своей. И вот, с наступлением Великой Субботы, у Гроба Спасителя, нисходит, - так Господу, а не врагу нашему, устроившему, - и на нас Крещение Духом и огнем!.. Разумевший все сие (и мы уповаем, что были таковые) не имел много времени смущаться от шума стрел вражиих; стоя у Гроба Господня, он спогре-бался Христу в духе - за себя и других; не унывал посему; а укреплялся верою и радовался за город наш, который в это грозное время священно-таинственно обручался и сочетавался навсегда своему Царю, Спасителю и Богу.
Уразумей же, град Одесса, тайну сего великого события над собою: уразумей и возрадуйся духом о данной тебе благодати! «Светися, светися» верою; «слава бо Господня и на тебе возсия!» Не стыдися, а величайся язвами, тебе нанесенными; ибо это язвы святые, о коих ты можешь со смирением сказать словами апостола: «аз бо язвы Господа» моего «на теле моем ношу» (Гал.6; 17). Но, в знак нового крещения, начни отселе и новую святую жизнь, достойную града Богоспасаемого. Возлюби любовью искренней и крепкой Бога отцов своих, Бога Спасителя твоего, и не меняй служения Ему ни на какие прелести Бааловы. Вместе с тем да утвердится в тебе и любовь к братии твоей, ищущая всегда и во всем не своих си, но аще суть ближнего.
Тогда ты можешь быть навсегда спокойной за твою участь. Тогда «падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится» зло (Пс. 90; 7); ибо в случае недостатка обыкновенных человеческих средств к защите, Он, Всемогущий, «заповестъ Ангелом Своим сохранити тя во всех путех твоих» (Пс. 90; 11). Аминь.
9. Слово перед благодарственным молебствием по случаю взятия в плен и сожжения ставшего на мель английского парохода-фрегата "Тигр"
Христос воскресе!
Не видимо ли Сам Господь поборает по нас?.. Кто мог ожидать так скоро и такого тяжкого удара врагу нашему? Мы даже не знали, где он; а он, несчастный, лежал уже связанный у берегов и, можно сказать, у ног наших. Чем связанный? Не узами железными, а самым тонким и бессильным веществом -туманом и мраком. Когда он, плавая у берегов наших, готовил, может быть, на нас новую огненную бурю, море наше вдруг покрылось такою тьмой, что среди дня на нем нельзя было видеть ничего в нескольких шагах; а если что по временам и открывалось в тумане, то казалось не тем, что есть, и не на том месте. Таким образом у врага нашего, при всей опытности его в мореходстве и родной привычке к туманам, совершенно недостало способности видеть: он потерял путь, попал на мель, не мог даже дать знать об опасности клевретам своим, лишился посему всякой надежды на освобождение, и потому, чтобы спастись от молний и ударов наших, просил у нас, как милости, плена себе.
Уж из того самого вы можете видеть, кто связал и предал нам врага нашего. Мы не властны над морем; мы не могли располагать этим ужасным для врага нашего мраком: его мог послать един Тот, Который, по выражению Иова, повивает море мглою, как пеленами (Иов. 30; 9), и возводит облаки от последних земли. Он, в праведном гневе Своем, «послал» эту, столь необыкновенную в это время года, тьму и помрачил «очи их» (Пс. 68; 24). Он, в наказание за нечестие врага, соделал, «да будет путь их тма и ползок» (Пс. 34; 6). Так Господь издревле обык поступать с противниками святой Его воли. Ибо чем был поражен между прочим оный прегордый Фараон, когда не хотел по глаголу Моисея отпустить Израильтян из Египта? Мраком. «Простре же», - говорится в Писании, - «Моисей руку свою на небо, и бысть тма и мрак... по всей земли Египетстей... и не виде никтоже брата своего три дни» (Исх. 10; 22-23). Чем связан и оный древний враг Божий, дерзнувший возмутить самое небо против Вседержителя? Ничем другим, как тьмою: «пленицами мрака связав», — свидетельствует о духах злобы апостол Петр, - «предаде на суд мучимых блюсти» (2 Пет. 2; 4). Так поступил Господь и теперь: Он не послал на врагов наших ни молний, ни громов, не восколебал ни земли, ни неба, а только простер над ними мрак, - и все мужество, все искусство, вся гордость и упорство врага исчезли и обратились в ничто пред сим одним средством!..
Что убо привлекло на врага нашего такой гнев Божий? Очевидно, не наши добродетели и не наши слабые молитвы, а ходатайство о нас великих заступников страны нашей, священномучеников Херсонских, затем - его собственная гордыня, бесчеловечие, а особенно нечестие и оскорбление им святыни. Ибо этот, погибший теперь, корабль особенно свирепствовал против нас в день Великой Субботы; он не дал многим из нас быть тогда у Гроба Спасителя своего; он предвозмутил для всех нас радость о воскресении Господнем. Таким образом, поскольку враг наш не захотел преклониться с благоговением пред знамением всемирного спасения, которое у него и у нас единое и тожде, и вместо внимания к священным дням, как бы в соответствие названию своему, показал в себе свирепость и бесчувствие тигра, то и Господь, в праведном гневе Своем, поругался ему с небеси. Связав мраком, Он поставил этого тигра в состояние овчати, уготованного на заколение, отданного на позор и в притчу глумления для самых детей.
Всего разительнее при сем то, что как врагом обезчещен великий день Воскресения Господня, то и жестокое крушение его произошло не в другом каком месте, а у того берега, на коем стоит уединенно храм Воскресения Христова. Так действует Господь, когда хочет показать над кем высокую руку Свою!
Приидите убо, братия, возрадуемся Господеви, воскликнем Богу Спасителю нашему, но возрадуемся, как поучает святой Давид, не с легкомыслием, а со страхом и трепетом, видя как Господь «поругаем не бывает» (Гал. 6; 7), как нечестие и злоба человеческие, когда превосходят меру долготерпения, приемлют от правосудия Божия казнь и отмщение еще в сей жизни, еще на сей земле.
Пример нечестия и казни за то свыше да научит нас всегда и везде почитать святая честне (Канон Великий, 1 неделя Великого поста), не позволять себе глумиться и презирать праздники Божий. Мы ратуем и подвизаемся не за что другое, а за веру и Крест Христов. Но давно сказано, что «вера, аще дел» благих «не иматъ, мертва есть..». (Иак. 2; 17). Посему нам, яко ратникам Христовым, подобает быть чистыми от всякой скверны плоти и духа, подобает украшать себя всякого рода делами благими, а паче смирением и любовью. Покажем самым врагам нашим, находящимся теперь у нас в плену, что мы, последуя Евангелию, не воздаем злом за зло и твердо помним заповедь: «аще убо алчет враг твой, ухлеби его: аще ли жаждет, напой» (Рим. 12; 20). Оружие наше победило тела их, а любовь Христова, нами являемая, может покорить нам самые сердца их, - что выше и любезнее всякой победы. Аминь.
10. Слово перед благодарственным молебствием по случаю пожалования всемилостивейшей грамоты городу Одессе за сохранение спокойствия, порядка и благочиния во время бомбардирования ее флотом неприятельским
Христос воскресе!
«...по множеству болезней моих в сердцы моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс. 93; 19).
Так говорил некогда о себе святой Давид, воспоминая в молитве своей пред Богом и тяжесть перенесенных им искушений и обилие последовавших за тем утешений Божественных.
Это же самое можешь сказать о себе и ты, Богоспасаемый град Одесса, после того, что недавно случилось с тобою, и что последовало за тем: «по множеству болезней моих в сердцы моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою!»
Мало ли было болезней в сердце нашем? Болезновали мы душою, когда тревожимые слухами, ожидали появления врагов, терпя в то же время разные стеснения и нужды; не умалилась, а увеличилась наша скорбь, когда они действительно появились на водах наших, и со свойственной им дерзостью и алчностью начали перед очами нашими увлекать в плен бывших на водах собратий наших. Еще более возмутилось скорбью сердце наше, когда мы услышали о наглых требованиях, кои они, под вымышленным предлогом нашей вины, осмелились предложить нам в искупление нашей безопасности, и кои видимо клонились, если не к гибели, то к посрамлению нашему. Наконец, когда среди самого священного и мирного в году дня открыт был против нас целый ад, и смерть начала видимо летать над головами нашими, то и самые невозмутимые духом не могли без глубокой горести взирать на город наш, подвергшийся в такой день такой печальной участи. «По множеству болезней моих в сердцы моем!»
И вот, все эти болезни и вся эта скорбь прошли; вся эта возшумевшая против нас буря кончилась, и как кончилась? Как только можно было пожелать нам самим - совершенной безуспешностью и посрамлением врага нашего, спокойствием и радостью для нас, славой и торжеством для всего Отечества. Как же после сего, возведши очи и сердце к небу, не сказать со святым Давидом: «по множеству болезней моих в сердцы моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою!»
Не утешение ли уже было видеть, как все усилия врага против нас остались тщетны, и он более ран получил от нас, почти беззащитных, нежели мы от него - преоруженного всеми средствами к истреблению?
Не утешение ли было видеть, как самый удачный отпор, самый чувствительный вред, нанесены врагу нашему не десницею опытных вождей и воинов, кои, стоя на берегу, вполне готовы были доказать ему его ничтожность, а рукою единого юноши, который доселе не видал никогда ни лица, ни огня неприятельского?
Не утешение ли было видеть, как одно из значительнейших судов вражеских, которое особенно бесновалось против нас своими огнями в день брани, явилось потом внезапно связанным тьмою у берега нашего и просило, как милости, взять его в плен?
Не утешение ли было видеть, как храбрые защитники наши, в глазах наших, украшались знаками отличия от щедрот Монарших, и наше спасение, посредством тех знаков, навсегда соединялось на груди их - с их славою?
Не утешение ли было слышать, как возлюбленный Монарх наш радовался о нас и благодарил Бога, как все Отечество, все края России, рукоплескали нашему подвигу и утешались знамением милости Божией над нами?
И вот, как бы еще мало было для нас всех этих утешений, великий Монарх наш обращается ныне ко всему граду нашему и всем жителям его с особенным - царским словом похвалы и одобрения!.. По обычаю предков, вы услышите слово сие посреди града, где будут приноситься молитвы за царя и за всех, иже во власти суть; а мы, разделяя вполне радость вашу, еще с этого святого места восприветствуем вас с этим новым утешением от Господа, подвигшего сердце и руку цареву к начертанию сей драгоценной для нас хартии.
Таким образом мы, при помощи Божией, не только сделали свое дело, прошли и выдержали ужасный опыт, как подобало сынам России, но и будем иметь августейшее свидетельство на все это от самого главы и отца Отечества!.. В каком краю России, в какой части света, самой отдаленной, не будет читано это слово царево и не доставит нам похвал и одобрения? Дойдет оно и до отдаленного потомства, и будет возбуждать жителей города нашего в подобных случаях к подобному же мужеству и самоотвержению.
Храни же, град Одесса, сей залог внимания и признательности к тебе Монарха твоего, как свидетельство твоея славы! Храни верно и крепко; ибо он куплен не златом и серебром, а огнем и кровью! Ты стал на высокую степень между городами отечественными: стой и утверждайся на сей высоте достойным тебя образом, не жалея ничего на пользу Отечества, и устраняя от себя все, что может быть противно истинно сыновней любви к нему! Аминь.
11. Речь при освящении прибрежных батарей, устроенных в защиту города Одессы от нападения флотов неприятельских
Как безопасно стоим мы теперь здесь и как спокойно возносим молитвы наши ко Господу! Но каково было стоять и действовать здесь тогда, как все огни неприятельские устремлены были на одно это место? И однако же нога русская твердо стояла здесь и тогда; рука русская, не дрожа, действовала здесь и в это время, когда страшно было посмотреть сюда и со стороны... И устояли бы здесь русская душа и русское сердце и до конца дня, как стояли до полудня, если бы не пришлось стоять наконец не только против огней неприятельских, но и среди собственного пламени... Не даром неприятель думал, что поражавшие его отсюда были здесь прикованы: они точно были прикованы, только не железом, а любовью к Отечеству. О, враг наш твердо будет помнить это место, где один перун наш выдерживал под конец спор со всеми его молниями и громами!.. Не забудет этого места и вся Россия, которая с удивлением и радостью услышала, как горсть храбрых стояла здесь одна за целый город, едва не против целого флота неприятельского. Что касается до нас, кои были очевидными свидетелями сего, можно сказать, чуда, то мы доселе не можем иначе понять и изъяснить его себе, как предположив, что здесь вместе с видимыми защитниками нашими была и действовала некая невидимая сила, посланная свыше.
Соединимся же теперь все - и защищавшие и защищенные - воедино и вознесем с сего самого места благодарение Богу сил, Который благоволил явить здесь высокую мышцу Свою за нас против врагов наших, для посрамления их нечестия и гордыни.
И, благодаря за прошедшее, помолимся и о будущем. Враг наш так мало имеет успеха на водах наших, что самое безуспешие это может снова подвигнуть его на нас, - не говорим уже о свойственной ему алчности к корысти. Против сего-то и уготованы снова эти громоносные твердыни. Мы верим их твердости, не сомневаемся в мужестве и неустрашимости защитников наших: что сделано ими, достаточно ручается за то, что они сделают впредь: но, братие, «аще не Господь сохранит град, всуе будет бде стрегий» (Пс. 126; 1). Он, Всемогущий и всеуправляющий, Он Сам, по Своей премудрой воле, дает и отъемлет духа; облекает силою свыше самые слабые руки и колена; и когда благоугодно Ему, обращает в ничто разум мудрых и крепость сильных!..
К Тебе, убо, Господи, возносим мысли и сердца наши: призри с высоты святыя Твоея на град наш оком благоволения Твоего, и огради его кроме сих, подверженных разрушению твердынь, святыми Ангелами Твоими, против коих не постоят никакие враги, не только видимые, но и невидимые!
Мати Божия! Мы уже вверяли судьбу града нашего Твоему всесильному заступлению и покрову; и упование наше не посрамилось! Се, паки обращаемся к Тебе с верою и любовью - за помощью против врагов наших! Озарив всю страну нашу чудесами от чудотворного лика Твоего, сотвори и со градом нашим знамение во благо, да не коснется его ни огнь, ни меч вражеский. Для сего-то именно, - в духе веры и упования - и по удалении нашем отсюда, мы оставляем здесь изображения сего чудотворного лика Твоего, дабы христолюбивые защитники наши имели в Тебе Самой своего взбранного воеводу (Акафист Богородице). Аминь.
12. Слово при совершении покаянного молебствия по случаю нашествия на полуостров Крымский иноплеменников
«Мир вам!» (Лк. 24; 36)
Сими словами Спаситель и Господь наш приветствовал возлюбленных учеников Своих, когда, явясь им по воскресении Своем, нашел их в страхе и смущении от ужасных событий Голгофских. Сии же самые слова любви и успокоения мы дерзаем обратить ныне к вам, жители богоспасаемого града сего, к вам, кои так много смущены теперь от вторжения в страну нашу иноплеменников: «мир вам!» Мир не от нашего безсилия и немощи, а от Бога Отца - Всемогущего! От Бога Сына - Всесодержащего! От Бога Духа Святаго - Всеживотворящего.
И «что», скажем словами же Спасителя нашего, «что» так «смущени есте», и столько боязливых помышлений «входят в сердца ваши» (Лк. 24; 38), что многие из вас готовы, оставив все, искать спасения вне града и страны здешней? Ужели по той причине, что злобный враг наш вторгся в пределы ваши? Но разве вы не были давно предварены о том - им же самим? И что в сем случае слишком необыкновенного? Впервые ли, во время брани вторгаться врагам в землю Русскую? Вторгнуться в нее, по ее неизмеримому пространству, всегда возможно; трудно только, как показывает опыт, выйти из нее, не доставшись в снедь птицам небесным и зверям земным... Не смущают ли некоторых из вас небольшие успехи врага, пришедшего в таком множестве из-за моря?.. Не такие успехи оказывались, и не раз, в подобных обстоятельствах, но чем всегда оканчивались они? Совершенным поражением врагов и посрамлением их перед целым светом. Кто не помнит 1812 год? Тогда колебался не один какой-либо край, как теперь колеблется ваш, а сотрясалась от конца до конца вся Россия; самое сердце ее, Москва, было в руках врага; многим потому казалось, что уже все потеряно; а между тем, вскоре оказалось, что держава Русская цела и несокрушима; сокрушились только, несмотря на их силу, искусство и успехи, полчища врагов, и исчезли как призрак. Подобное тому, даст Господь, последует и теперь! Ибо приметили ль вы, в какой день враги появились на земле нашей? В тот самый день, в который вошли они некогда в Москву, как бы в предвестие, что в Крыму их ожидает та же горькая участь, коей подверглись они по занятии первопрестольной столицы нашей.
Не чаяв уже почти в это время врага, мы, подобно девам в притче Евангельской, невольно предались было некоему дреманию - и вот Господь попустил ему занять внезапно берега наши и стеснить нас, - да будет надежда наша не на свои силы, а на Его всемогущую помощь. Но, если это вторжение причинило беспокойство и смущение нам, то, будьте уверены, оно послужит не на радость и врагу нашему; отраженный от берегов наших, или пораженный тотчас по выходе его на сушу, он, конечно, удалился бы отсюда, но удалился бы еще с великими силами, и потому долго бы мог изливать ярость свою на другие места. Теперь же, несмотря на его кичливость и мнимый успех, он, выйдя из моря на сушу, весь уже некоторым образом в руках наших и, пораженный до конца, потеряет охоту и средства к продолжению самой брани. Для сего нужно только усилиться храбрым дружинам нашим, чтобы враг не подавлял нас своим многолюдством; и у России ли не достанет ратников?.. Она может покрыть ими весь полуостров ваш, не обнажая других пределов своих. Храбрые все наши, как то я видел на всем протяжении пути своего к вам, спешат уже сюда со всех сторон, подобно громоносным облакам, дабы составить вскоре страшную тучу над головой врага. Пройдет несколько времени - и весь свет увидит, что ожидает того, кто с мечом в руках осмелится проникнуть нагло внутрь России...
К сожалению, некоторые из самых сообитателей ваших в сей стране (вы знаете, кого разумею я) имели несчастье увлечься безумно на сторону наших врагов; но, во-первых, этого нельзя было не ожидать, при их давно известном неразумии и при тех обольщениях, коими умели окружить их враги наши; а во-вторых, что в этом такого важного и страшного, чтобы искать уже безопасности себе не в другом чем, а в бегстве? Это восстание злонравных, конечно, и неверных отцу, но вместе с тем слабых и неискусных детей, коим, по неразумию их, противна самая отеческая опека над ними, но кои, при одном грозном поднятии начальнической руки, тем паче при наложении ее на главу, тотчас готовы пасть на колени и просить милости. С этими так называемыми туземцами, некогда завладевшими нагло здесь чуждым достоянием, произошло то же самое, что бывает во время бури со слабыми листьями и ветвями на дереве, кои отстают от стебля и падают на землю; то же произошло, что бывает с прахом на пути, который во время вихря тотчас поднимается, летит вверх и помрачает собою - на несколько минут - воздух. И это ли может отнимать присутствие духа у истинных сынов Отечества? Пройдет буря с вихрем, и дерево -без слабых листьев и ветвей - будет свежее и крепче; и путь, освобожденный от праха, сделается чище и лучше.
Никогда не хорошо и не благоразумно - предаваться воображению опасностей, тем паче в настоящих обстоятельствах. Если бы, устремившись к вам, я хотя вполовину приложил веру тому, что слышал о нынешнем положении вашем, что разные и не легковерные люди говорили мне об ожидающих меня на пути опасностях, то мне тотчас надлежало бы остановиться и отказаться от намерения посетить и утешить вас. Но, по милости Божией, слышанное мной нисколько на меня не подействовало; и я теперь опытный и очевидный свидетель для вас в том, что положение страны нашей отнюдь не так опасно, как могло казаться некоторым, и что если была какая-либо опасность, то она со дня на день уменьшается, и скоро должна пройти совершенно.
Доселе беседовал я с вами, как посетитель, искренно усердный к вам, но взирающий на положение и обстоятельства ваши глазом обыкновенным; время теперь возвысить голос и сказать вам несколько слов устами пастыря страны сей, хотя и недостойного. Не здесь ли, не у вас ли колыбель нашего христианства? Не отсюда ли воссиял свет веры православной на всю землю Русскую? Не за сию ли страну положили душу свою наши приснопоминаемые священномученики Херсонские? И вы попустили себе, возлюбленные, хотя на минуту подумать, что все сие может остаться втуне, и Крест Христов уступит здесь место луне Магометовой?.. Так ли, - простите моему дерзновению и любви к вам, - так ли должно мыслить и чувствовать сынам России, чадам Церкви Православной? Разве напрасно и вотще молится она ежедневно на коленях о победе над врагами и супостатами? Если мы нечисты и по грехам нашим недостойны того, чтобы Господь услышал молитву нашу, то на неизмеримом пространстве земли Русской не может не быть душ чистых и святых, коих молитва за Отечество сильна пред Господом, и кои теперь не дают веждем своим дремания, воздвигая преподобные руки свои день и ночь за Церковь Православную, за Царя благочестивейшего и за его христолюбивое воинство. А ваши священномученики, положившие души свои за страну здешнюю... думаете ли, что они праздно стоят пред престолом Божиим, и не повергают себя и мученических венцов своих пред Сидящим на нем, ходатайствуя за спасение вас от настоящих зол и искушений?.. А великий князь Владимир, приявший здесь крещение и в нем залог славы небесной, коею ныне наслаждается, может ли забыть, чем он обязан стране вашей, и не поспешить ей на помощь противу объюродевших безверием пришельцев Запада? Нет, если мы любим искренно свое Отечество, то небожители тем паче не могут забыть его и не предстательствовать за него у Господа.
А за успех врагов наших кто может стать и ходатайствовать на небе? Не предки ли этих безумных пришельцев, те несчастные предки, кои, обуянные безбожием и страстями, ниспровергали алтари и престолы, поклонялись богиням разума и, проповедуя всеобщее братство, плавали сами в крови своих ближних и знаемых? Не ханы ли Крымские, кои, завладев сей страной, некогда цветущей, довели ее до всеконечного опустошения, кои всю жизнь проводили в набегах и плотоугодии, питаясь и питая полчища свои слезами и кровью стран сопредельных? Не прежние ли служители здесь веры магометанской, кои, последуя душевредному Алкорану, и сами всю жизнь шли и других слепо вели за собой в пропасть адскую? Видите, что я хотя и по любви к вам, но ожесточаю слово!.. Для чего? Дабы пробудить во всех вас чувство веры и упования, приличное чадам Церкви Православной, дабы удалить вас от опасений и малодушия, столь несродных сынам земли Русской.
Вместо безотрадного и бесплодного смущения, займемся тем, чего требуют настоящие обстоятельства. К нам на защиту спешат храбрые войска наши, для коих, по самой быстроте их шествия, невозможно было иметь с собой всего нужного. Не замедлите оказать усердие и уготовить для них пищу и питие. У вас будут уязвленные на брани, - да не окажется недостатка в том, что необходимо для их успокоения. Для всего этого не пожалейте ничего, ибо стыд и горе нам, если проливший за нас кровь свою принужден будет сказать, что он не призрен, как должно, - «своими!».. А вместе с сим обратитесь все к молитве и покаянию, ибо это оружие на врагов самое действенное, коим, притом, может владеть всякий. Коль скоро мы, через покаяние, истинно примиримся с совестью своей и Богом, то и вокруг нас все обратится к тишине и миру, коими да благословит скорее Господь всех нас! Аминь.
13. Слово по случаю нашествия на полуостров Крымский иноплеменников
«Мир вам!» (Ин. 20; 19)
Не опечалил ли я вас вчера чем-либо, возлюбленные? По той же любви к вам о Христе и по той же ревности по вас можно было, пожалуй, сказать что-либо и слишком горькое... Но вы поймете, надеюсь, и уразумеете, как должно, причину и цель всего сказанного, и не будете огорчаться нашим словом, памятуя слово Священного Писания, что «достовернее суть язвы друга, нежели вольная» (лживые) «лобзания врага» (Притч. 27; 6).
В самом деле, лучше ли для вас, если по разным местам Отечества будут говорить, что вы, сверх ожидания, оказались ниже ваших обстоятельств, что в вас не обнаружилось того великого духа, той твердости и мужества, коими воодушевлена теперь вся Россия? Ибо не надобно забывать, что на вас смотрят отовсюду, о вас говорят - и долго еще будут говорить - везде, что все истинные сыны Отечества, сам благочестивейший Монарх наш, ожидают теперь от вас не малодушия, даже не обыкновенного одного мужества и присутствия духа, а какого-либо особенного подвига любви к Отечеству и самоотвержения, сообразно чрезвычайности ваших нынешних обстоятельств. Как поэтому поступите вы в это время великого испытания, какой подадите пример, такая вам воздана будет от всех и честь! Чем более и чем чище принесено будет на алтарь Отечества жертв, тем вы станете выше в глазах всех, а если - что да отвратит Господь! - вы окажетесь так малодушны и недальновидны, что предпочтете свои частные выгоды пользам общим, то неминуемо подвергнетесь за то всемирному нареканию, и позор ваш - будьте уверены в том! - ляжет всей тяжестью своей не только на вас, но и на отдаленных потомков ваших...
Посему-то я и говорю с вами таким решительным и откровенным языком; для сего-то самого я и прибыл к вам, несмотря на все трудности пути; мне дороги спокойствие и честь ваши, и еще дороже честь, нежели спокойствие... Будьте же, говорю, внимательны, возлюбленные, и взирайте не на одно настоящее, а и на будущее, не на один город и полуостров ваш, а на всю Россию, которая теперь не сводит с вас глаз, мыслит, рассуждает, и молится о вас и, без сомнения, готова, если бы возможно, лететь к вам на крыльях, чтобы разделить с вами все труды и опасности.
Кратко: перед вами теперь слава или стыд вечный - благословение или укоризна неизгладимая!
Поспешите же, возлюбленные, прославиться - славой чистой и святой, показав, что вы не напрасно живете у самой колыбели нашего христианства, не бесплодно обитаете на земле мучеников и святых, что вас всех движет и одушевляет тот же самый дух веры и упования на Бога, который провел безбедно Отечество наше среди всех, самых великих и вековых бед и искушений, возвел его на крайнюю высоту всемирного могущества и славы, и соделал новым, недосягаемым никаким врагам Араратом для ковчега Православия.
Поспешите, возлюбленные, прославиться - славой чистой и святой, явив в мыслях и действиях своих любовь к Отечеству таким образом и с той силой, как любили являть ее в подобных случаях древние сыны его, блаженные предки наши, кои не думали спасать себя, когда Отечество находилось в опасности, а, забывая все собственные выгоды, готовы были принести в жертву для него не только все достояние, но и самую жизнь свою.
Поспешите, возлюбленные, прославиться - славой чистой и святой, употребив все силы и средства, все искусство и умение ваше на содействие и помощь христолюбивому воинству нашему, которое, стекшись сюда со всех концов России на защиту страны вашей, в порыве святой ревности, ожидает как празднества того дня и часа, когда можно будет, не щадя своей крови и живота - за Царя и Отечество - ринуться победоносно на толпы богопротивных иноплеменников.
Кто может отрицать лютость настоящей войны, тяжесть нынешнего вашего положения?.. Все видят и ценят это; каждый знает, что нам должно стоять здесь не против одних изуверных поклонников Магомета, а едва не против всего лжехристианского Запада; каждый уверен и ожидает, что во вред нам будут употреблены с их стороны все средства разрушения, изобретением коих так жалко прославил себя этот же несчастный Запад; что доколе правое дело наше, при помощи Божией, не восторжествует, от нас потребуется еще немало великих и тяжких жертв, но в то же время, сколько имеем мы, в подкрепление и утешение себя, побуждений самых сильных, надежд самых чистых и христианских! Вспомните, почему и для чего решились мы на брань настоящую. По самолюбию ли и гордости, ради земных ли каких видов и приобретений, как это со всей верностью можно сказать о врагах наших? Нет, мы стали за целость веры православной и святость Креста Христова, за освобождение от невыносимого ига мусульманского единоверных и единоплеменных собратий наших, за достоинство и величие России, за собственное, можно сказать, духовное бытие наше. Что же, скажите, было иначе делать нам? Разве, в угодность темному Западу, отказаться от светоносного Востока? Разве преклонить венчанную Крестом главу под кровавый серп луны Магометовой, исчезающий по закону самой природы?.. Вообразите, что это великое дело отдано было в собственные наши руки; уже ли бы нашелся хотя один из нас, кто бы, взвесив все обстоятельства, в каких находились мы перед настоящей бранью, не сказал от всей души: "Нет, Россия, по великодушию, может перенести многое и давно переносит, но она никогда не откажется от великого и святого призвания своего - быть защитницей веры православной; никогда не предаст Ковчега Завета, ей свыше вверенного, в нечистые руки филистимлян".
Тяжко и трудно положение наше, но необходимо и неизбежно; ибо уклоняясь от него, мы изменили бы не человекам, а Самому Богу! Скорбны, до времени, и горьки обстоятельства наши, но вместе с тем величественны и душеотрадны, ибо дело наше есть не столько наше, сколько дело Божие, защищая которое мы небоязненно можем предстать на суд всему потомству, на суд самых Ангелов Небесных. Немало еще жертв потребуется от нас, много еще прольется слез и крови; но плоды сего слезного и кровавого сеяния будут неисчислимы - не только для всего православного христианства, не только для величия и могущества России, но и для вашего собственного благоденствия!..
Спросите, что же может выйти благотворного из сей лютой брани? Это, во всей полноте, доведомо теперь единому Богу; но и мы, с упованием на Того же Господа, можем указать вам - на немалое.
Конец брани сей должен показать, что Православная Церковь Вселенская основана и стоит не на зыблющихся и пременяющихся подпорах человеческих, а на едином, несокрушимом краеугольном камени, Иже есть Христос Господь; «и врата адовы не одолеют ей» (Мф. 16; 18); и искренно последующие матернему водительству ее не постыдятся вовеки, не токмо на небе, но и на земле.
Конец брани настоящей должен показать, что возлюбленное Отечество наше не напрасно, презирая все усеянные цветами распутия мирской мудрости, следует неуклонно по пути Божию, каким бы он ни был иногда покрыт тернием; ибо за сие именно предуставлено свыше, чтобы скипетр всемирного могущества и влияния оставался не в других каких-либо руках, а в деснице Богом венчанного Самодержца Всероссийского.
С концом брани настоящей для самого полуострова вашего должен наступить новый образ бытия, лучшего и совершеннейшего. К вам особенно обратятся взоры и сердце Монарха; за вами последует искреннее уважение всей России; на вас прольются новые благословения от Самого Царя и Владыки Небесного, Который не может забыть «труда любве» (Евр. 6; 10), подъятого вами во имя Его, и воздаст вам за него сторицей. Может быть, я предаюсь слишком надежде? Но мне кажется, что я как бы вижу уже, как Таврида сотрясает наконец с себя вретище и прах жалкого полубытия общественного - несчастный остаток прежнего дикого владычества ханов Татарских, как все части здешнего полуострова теснее и преискреннее входят в живой и мощный состав России, заемля от него новую жизнь и крепость; как Херсонесу Таврическому возвращается вполне его древний характер христианский, и вековые святыни его подъемлются из развалин; как сама природа здешняя, найдя, наконец, кому открыть, раскрывает еще более тайные сокровища свои на пользу человека... Тогда мы сами, кои теперь так сетуем и смущаемся, мы сами, восседая в мире каждый под смоковницей своей, с радостью и веселием будем повторять и прилагать к себе слова святого Давида: «сеющий слезами, радостию пожнут. Ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, взёмлюще рукояти своя» (Пс. 125; 5-6).
От слова и беседы обратимся все паки к молитве, ибо хорошо и полезно в духе веры и любви беседовать человеку с человеком, но еще лучше беседовать каждому - в сердечной молитве - с Богом, потому что никакое слово и никакая беседа не могут заменить единого глубокого молитвенного воздыхания ко Господу души чистой или истинно кающейся. Аминь.
14. Слово по прочтении Высочайшего манифеста о государственном вооружении
Итак, злобный дух брани еще не насытился кровью человеческой и требует новых жертв!.. Итак, зависть и давняя вражда к нам темного Запада, и видимо наказуемые свыше все еще не хотят смириться под крепкую руку Божию и снова подъемлют главу уже не против могущества токмо и величия, а против самых несомненных и священных прав нашего любезного Отечества!..
России ли уступить малодушно победу над собой и правым делом своим этой беззаконной зависти и вражде, и, подобно неверному некогда ученику, отречься - из страха рабыни - от своего великого и святого предназначения?
Нет, не для того превознесена она Самым Промыслом Божиим над царствами и народами, чтобы с высоты Богом данного величия преклонить венчанную крестом главу свою перед богопротивным и истлевшим от самого времени знаменем Магомета, в чьих бы руках оно ни находилось, и кем бы безумно ни поддерживалось! Нет, не для того великому Монарху Всероссийскому дано свыше пройти столь же трудный, как и достославный, опыт тридесятилетнего царствования над шестьюдесятью миллионами верноподданных, чтобы потом, оставив прямой и величественный путь правды и великодушия, начать идти по стропотным следам самоназванных властителей и несамовластных в собственном царстве повелительниц!..
«Не Богу ли повинется душа моя», - восклицал некогда святой Царь Израилев, когда с одной стороны злобные враги «обыдоша его, яко пчелы сот» (Пс. 117; 12), а с другой - малодушные друзья и советники предлагали ему разные невеликодушные средства к избавлению себя от опасностей, - «не Богу ли повинется душа моя; от Того бо спасение мое. Ибо Той Бог мой и Спас мой... не подвижуся» вовек (Пс. 61; 1). Так может сказать ныне в слух всего света Монарх Всеросссийский с верным народом своим. «Не Богу ли», единому Богу будет послушна душа наша? От Того бо единого величие и могущество, сила и крепость, защита и спасение наше. Кто бы посему и чем бы ни угрожал нам, какие бы силы и средства ни употреблялись противу нас, мы готовы на все, но не изменим Богу, Спасителю нашему, не предпочтем наших выгод Его славе, не предадим в руки врагов святого дела, нам вверенного. И «не подвижуся» вовек!
Да, братия мои, России и Монарху ее может повелевать един Бог!..
Посему для нас важно не то, кто противу нас теперь и сколько их, а то единое, угодно ли дело наше Богу? Благоприятна ли Ему самая ревность наша? Не отметна (отвергнута) ли перед Ним по чему-либо самая правда наша? Кто скажет нам это? Скажут и возвестят самые события. Что же говорят события?
Они внятно говорят, что брань настоящая видимо соделалась такой бранью, в продолжение коей десница Всевышнего, несмотря на весь мрак событий и мглу страстей человеческих, уже проявила себя и над нами, и над врагами нашими столько, что при всем недостоинстве нашем мы можем быть уверены, что жертва наша во славу святой веры и человечества принята со благоволением. Почему можем быть уверены? Потому, что Господь, вразумив нас, сколько было нужно, - «егоже бо любит... наказует» (Евр. 12; 6), как свидетельствует святой Павел, — в то же время видимо поборает по нас и грозно посрамляет ослепленных гордостью противников наших.
Не смущайтесь, когда мы с благоговением исповедуем, что Всевышний нашел нужным преподать вразумление и нам самим, кои вышли на брань, как на служение имени Его, ибо при всей чистоте намерений и прямоте действий наших, дерзнем ли представлять себя совершенно чистыми и непогрешимыми даже пред очами Божиими? Осмелимся ли - если мы воистину слуги Божий -думать и утверждать, что поелику мы стали за веру и правду, то нам потому не нужно уже было никакого указания и урока свыше? Яко человеки, мы, по самой ревности нашей о вере и правде, могли забыть свою нечистоту и возмечтать о себе паче, нежели подобает, и из смиренных служителей славы Божией обратиться в гордых распорядителей великого и святого дела, нами преднача-того. И вот, вседержавный Промысл Божий, для удаления от нас сей опасности, по отеческой любви Своей к нам, преподает нам урок смирения и преданности. В чем преподает?
В том, во-первых, что когда мы, став за веру и правду, ищем, всеусерд-но ищем, не брани и побед, а единого, благотворного для самых врагов наших, мира, в то самое время, вопреки всем с нашей стороны снисхождениям и жертвам, встречаем не мир искомый, а вражду против нас самую коварную, брань самую ожесточенную.
В том, далее, что когда мы руководимся в сношениях с недругами нашими, и во всех действиях наших, побуждениями самыми чистыми и бескорыстными, нам, сверх всякого ожидания, усвояются помыслы завоевательные и разрушительные; нас - кто бы подумал? - представляют врагами того самого всеобщего порядка между народами, который мы - почти единые мы - поддерживали с таким самоотвержением целых полвека; и едва не весь велемудрый Запад, яко дитя неразборчивое, верит этой нелепой клевете!..
В том, наконец, преподан нам урок свыше, что когда недруги наши - и дальние, и тем паче ближайший, вовсе не готовы были к начатию брани с нами, а в руках наших находилось множество средств к быстрому достижению наших намерений (как в том громко признаются теперь сами враги наши), мы, вместо быстрого и решительного употребления наших средств и сил, - никомуже возпящающу, - по единому великодушию нашему, медлим извлечь из ножен меч и вознести его победоносно на главу слабого противника, пока он не собрал всех своих сил и не окружил себя многочисленными союзниками, через что, естественно, должен был затрудниться для нас всякий успех в деле столь трудном и великом.
Но если над нами проявил себя перст Божий вразумляющий, то над врагами нашими во всей силе открылась грозная десница Божия, уже не вразумляющая токмо, а карающая и низлагающая гордость и нечестие человеческое.
Для убеждения в сем примите труд рассмотреть вместе с нами хотя бы три следующих обстоятельства.
Воспользовавшись, сколь неожиданным, столь же благоприятным для врагов нашим великодушным замедлением дела брани, они совокупляют наконец все силы и средства свои в едином месте, дабы произвести вторжение в пределы наши. Время года для них в сем случае есть первый и главный - союзник или враг. Они вполне чувствуют это и дорожат каждым днем; между тем, сверх всякого ожидания, проводят недели и месяцы, не трогаясь с места и упуская, таким образом, драгоценное для успеха в их предприятии время. Что держит их и не позволяет отправиться в путь?.. Появление внезапной, жестокой болезни, которая свирепствует с такой силой, что еще до меча нашего погубляет многих из них и ослабляет едва не всех, отнимая вместе с тем большую часть времени, самого нужного для них и ничем невознаградимого. И почудитесь судьбам Божиим! Эта же язва, поражающая наших врагов и запинающая стопы их, не касается нисколько нас, хотя мы весьма близки к их стану военному, и с суши и с моря.
Скажите сами, не перст ли это Всемогущего, карающий и низлагающий гордость и нечестие? Кто мог послать на врагов наших в такое время эту лютую язву? Кто мог сказать ей, как некогда Ангелу, истребителю первенцев Египетских: иди, поражай одних и не коснися других?.. Един Бог!..
Но вот, освободившись от смертоносного недуга, противники наши переплывают, наконец, море и приближаются к берегам нашего полуострова. Здесь, как бы в вознаграждение за произошедший с ними бедствия и лишения, а судя по последствиям, можно сказать, как бы в поощрение на пути к новым потерям и наказанию свыше, сначала все видимо им благоприятствует: берега наши являются перед ними совершенно беззащитными; воинственные дружины наши, по неравенству сил, хотя не без упорного боя, уступают им свое место; единственная твердыня наша - главная цель их нашествия - едва не наполовину пространства своего еще почти беззащитна и открыта к нападению; весьма невеликое и без того число защитников ее должно было еще более умалиться через отделение от себя значительнейшей части их на сторону, дабы не потерять сообщения со всей остальной Россией. Мы в крайности перед лицом врага многочисленного, надменного и торжествующего заранее!.. Что лучше для него и опаснее для нас? Не здесь ли верх его торжества и нашего низложения? Так казалось всем - долу, а там - горе - определялось иное, противное... Вместо прямого и быстрого нападения на нас, за успех коего было столько порук, враги вдруг предпринимают обход нашей твердыни, как бы подобясь Навину пред Иерихоном, только, увы, не с знаменем Иеговы, а с позорным знаменем Магомета!.. Среди самого этого, бесплодного и вредного для них, обхождения, устремись они направо, - и твердыня наша, с сей стороны почти беззащитная, могла бы подвергнуться величайшей опасности; устремись налево, - и слабая пред ними числом рать наша, по всей вероятности, должна бы уступить им победу над собой. Но врагам нашим до того и другого как бы нет никакого дела; они спешат, как можно скорее, пройти мимо всех, ожидавших их, успехов, можно сказать, мимо своего счастья, и почитают за торжество, что овладевают, без всякого с нашей стороны сопротивления, небольшим прибрежием, которому суждено соделаться, как показало время, местом их не торжества, а некоего как бы заточения и казни свыше.
Кто мог так неожиданно превратить жребий брани в нашу пользу и во вред врагам нашим? Тут не было в это время видимого столпа облачного и огненного, отделившего некогда верный Богу народ Израильский от египтян; но был, веруем, что был некий Ангел, нам споборавший, а ближе всего были и действовали наши священномученики Херсонские, кои, им единым доведомой завесой, закрыли пред очами врагов незабвенное для них и на небе поприще своих подвигов на земле, а вместе с тем соделали незримой для них слабую сторону нашей твердыни и малочисленность нашей, стоявшей вне ее, рати. Таким образом, самые опасные нам, самые дорогие и благоприятные врагам нашим дни прошли - для нас безбедно, для них - бесплодно и невозвратимо; и лицо брани на полуострове Херсонском, столь неблагоприятствовавшее дотоле нам, обратилось всецело противу врагов наших. На новом месте своем, забыв свою прежнюю кичливость, они вскоре начали прилежно помышлять уже не столько о нападении на нас, сколько о защищении самих себя.
Но, упустив так необдуманно из рук своих такой благоприятный случай к торжеству над нами, враги наши, на новом месте своем, будут по крайней мере безопасны от наших внезапных нападений, ибо перед ними теперь, в защиту их, рвы и окопы; за ними - море, которое всецело в их власти и, обезопасивая собой стан их, служит к доставлению им всего нужного.
Да, нас нет на этом море, но присущ Тот, Кто един владычествует державою морскою, и еще доселе никому не уступал власти Своей над бурями и безднами морскими. По Его велению является внезапно ветер и восстает буря с такой свирепостью, какой не видали никогда столетние старцы, которая приводит в трепет самых опытных и всесветных мореплавателей; и в несколько часов погибает у врагов наших большая часть того, что собрано было ими во вред нам с великими усилиями, едва не со всех краев света, и что казалось неодолимым ни для каких сил и мужества человеческого.
Вы знаете, что последовало за тем со всеми врагами нашими, как сотни и тысячи из них начали падать уже не от меча и огня нашего, а от изнурения душевного и телесного, от глада и хлада; как целые толпы из них же, оставив в отчаянии собственные знамена, ищут спасения себе среди стана нашего; как приходящие к ним на помощь соплеменники не столько увеличивают их силы, сколько умножают собой общее бедствие и смертность; как, вследствие того, безрассудные властелины и распорядители, пославшие легкомысленно воинства свои в пределы наши, приходят в стыд и смущение, не зная, что отвечать за их погибель своему народу и своей совести; как, наконец, совестнейшие и беспристрастнейшие из самых врагов наших, забыв свою народную гордость и все корыстные расчеты, и внемля единой истине, в слух всего света признаются, что над ними пролиялся гнев небесный за нечестивое содружество с поклонниками Магомета и за угнетение в пользу последних и без того злополучного христианства на Востоке.
И после таковых знамений свыше, - в посрамление врагов наших и в ободрение нас к подвигам, - оставить нам великое и святое дело свое, не кончив его, якоже подобает? И видя над собой такой покров небесный, Россия оскудеет в самоотвержении и пожалеет жертв на алтарь Господень, когда враги наши не престают в таком множестве препосылать сынов своих в жертву Ваалу и Молоху?..
Нет, не для того превознесена она самим Провидением Божиим над царствами и народами, чтобы с высоты Богом данного величия и могущества преклонить главу свою перед темным знаменем Магомета! Нет, не для того великому Монарху ее предоставлено свыше пройти тридесятилетний опыт трудного и славного царствования, чтобы потом, оставив истинно царский путь правды и великодушия, начать идти по следам самозванных властителей и маловластных в собственном царстве повелительниц!..
Это самое - благодарение Богу - выражается, как вы слышали, в провозглашенном сейчас перед вами великом слове Царевом к России. Яко Царь -христианин, Монарх наш искренно желает мира, столь нужного для христианства; и, не ища никаких земных выгод для себя и своего царства, готов, из любви к человечеству, уступить, в чем можно, даже самолюбию и страстям человеческим, но яко верный слуга Божий, яко природный защитник Церкви Православной и всех чад ее, он не изменит великому делу веры и правды, не предаст судьбы Православия на Востоке не только в руки изуверных поклонников Магомета, но и на произвол их полухристианских союзников.
И надобно же было сему, новому и исполненному веры и преданности слову Цареву явиться и услышаться в объятом пламенем войны за Православие краю нашем не в другое какое-либо время, а именно ныне - в день Православия и торжества Святой Церкви над ее врагами!.. Не знамение ли и это -для нас - во благо!
Служители алтаря! Когда будете возглашать сейчас великие и святые истины, составляющие сущность и отличие православной веры нашей, провозгласите их, если можно, в десять раз громче обыкновенного! Да огласят они собой не только храмы, самые стогны наши! Да пронесется звук их по всему Востоку и Западу - в утешение гонимым на Востоке собратьям нашим по вере, и к вразумлению западных недругов наших, столь позорно изменяющих великому делу всего христианства!
Да услышит и познает весь свет, что на земле нет силы, могущей устрашить православную Россию, доколе она верна Богу отцов своих! Аминь.
15. Слово при получении вести, во время брани, о кончине Государя Императора Николая Павловича
Начав, по случаю Святого и Великого поста, пастырские собеседования с вами о смерти, думали ль мы, братия мои, что среди сих собеседований ужасный образ предстанет нам в лице самого возлюбленного Монарха нашего?.. Кто бы из нас не отдал сто раз собственной жизни, только бы он, мудрый, правдолюбивый и великодушный, продолжал жить и царствовать для блага Отечества и в страх врагам нашим? Но в судьбах Всевышнего положено иное, иное!.. Когда никто на земле не ожидал подобного удара, когда все мы предавались разным помыслам и надеждам в будущем, Ангел смерти явился внезапно в чертогах царских и гласом неба воззвал Самодержавного Труженика нашего от престола земного к престолу Царя славы... Кто мог остановить исполнителя судеб высших и сказать ему: "Помедли, Венценосец сей нужен еще для земли!.." Ах, там лучше нас видят, что и когда потребно для бедной земли нашей!..
Здесь-то познаем во всей силе, что пути и советы Божий воистину отстоят от путей и советов человеческих, как отстоит небо от земли, - что един Вышний «владеет» самодержавно «царством человеческим, и емуже восхощет, даст е» (Дан. 4; 14), что Он един «поставляет... и преставляет» (Дан. 2; 21), владык земных, дает и отъемлет духа «князей» (Пс. 75; 13). С Ним ли вступать в спор? Пред Его ли всесвятою волею не преклониться с благоговением? Несмотря посему на великость скорби нашей и на всю тяжесть внезапного лишения, падем, братия мои, с верою и преданностью, падем мысленно перед престолом Самодержца Небесного и гласом величайшего из страдальцев земных воскликнем: «Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословено (во веки)» (Иов. 1; 21).
Да, братие мои, это не какое-либо обычное, хотя весьма горестное и печальное, событие, это не простое видоизменение земного жребия сынов человеческих: нет, это великое и священнотаинственное действие судеб Божиих! В неожиданной кончине Монарха нашего, - скажем словами святого Давида, -Сам Господь «возгреме с небесе», и Сам «Вышний даде глас Свой» (Пс. 17; 14). Для кого «возгреме», и для кого «даде глас!» Для всей вселенной, для всех царств и народов, - для нас и для самых врагов наших. Куда не достигнут звуки сего всепотрясающего гласа? Громом пронесется он по всем концам земли и, яко глас Всемогущего, всех поразит недоумением, всюду приведет в движение умы, сердца и уста. Неуклонно верующей в Бога отцов своих России не в первый раз смиряться и благоговеть перед неисповедимостью судеб Божиих, но что должны восчувствовать и помыслить при сем враждующие нам? Стоя мысленно у гроба того, который так неправедно был возненавиден ими за свое великодушие и правду, осмелятся ли они перед грозным лицом самой смерти продолжать уклоняться сердцем своим «в словеса лукавствия и непщевати вины о гресех» своих? (Пс. 140; 4). Ах, вспоминая невольно великие заслуги человечеству почившего в Бозе Монарха, теперь многие из них, может быть, от всей души готовы были бы взять назад все свои напрасные подозрения, все клеветы безумные; но прошедшее невозвратимо, и никакое раскаяние не изгладит уже мрачного пятна с их совести. Долго ли притом восстать новым треволнениям народов? Явиться паки тем ужасным бурям, кои так недавно еще превращали царства и сокрушали престолы? Тогда сто раз взыщут того, кто, забывая все земные выгоды, одушевляясь единым чувством святого долга и любви к человечеству, как некий Архистратиг, стоял мужественно со всеми силами своими за права и правду, за всемирный порядок и тишину народную... Взыщут, - но его уже не обрящется более на земле! Он будет стоять перед престолом Царя царей и свидетельствовать противу тех, кои не восхотели разуметь его великого и чистого служения человечеству. Тогда-то во всей силе исполнится богодухновенное слово Царя-пророка: «яко... солга неправда себе!» (Пс. 26; 12).
Да дарует Господь, чтобы ослепленные доселе злобой противу нас недруги наши, хотя теперь, восчувствовав всю бренность естества человеческого, престали сокрывать истину в неправде, познали свое заблуждение и, оставив несчастное упорство противу ударов наказующего их Промысла Божия, расстались с темным знаменем Магомета и обратились с раскаянием к забытому ими Кресту Христову, который един станет над могилой и первого из Венценосцев и последнего из подданных.
Для нас, братие мои, среди презельной (чрезвычайной) скорби нашей, великое утешение уже в том, что когда един Ангел отошел от нас, другой, в то же время, явился на его месте, явился в том же всеоружии Божием, - с крестом в сердце, с благостью на челе и устах, с ветвью мира в деснице и с молниеносным мечом правды в шуйце. Пусть враги наши по-прежнему избирают то или другое, по их произволу, а наш произвол единожды и навсегда заключен в истине и правде, в искреннем желании мира человечеству, самым врагам нашим, но и в непреложном защищении христианства от безумия и лютости мусульманской. Если почившему в Бозе не суждено совершить великого и святого дела, им предначатого, если для продолжения и совершения его посылается другой Ангел венценосный, то это знак, что дело сие есть не человеческое, а Божие; что в нем должен проявиться один из тех великих судов Божиих, коими оканчивается что приготовлялось веками, и начинается что должно простираться на целые столетия. Посему-то на безмолвие, с кончиной Монарха простершееся не только вокруг его гроба, не только в пределах нашего Отечества, но и по лицу всей земли, - я невольно взираю как на некое подобие того священно-таинственного молчания, о коем сказано в дивном Откровении Иоанновом: «бысть безмолвие на небеси яко пол часа» (Откр.8;1). В продолжение таковых, редких и величественно-священных минут, - доколе не вскроется новая печать (Откр. 6; 1) на книге судеб предвечных, и не проглаголют на весь мир новые гласы таинственных громов (Откр. 10; 4), нам, земнородным, приличны не вопросы и недоумения, не гадания и предположения, а безмолвие молитвенное, смирение духа, преданность сердца и благоговейное ожидание того, «что речет» о нас Сам «Господь» (Пс. 84; 9).
Предав Ему всецело судьбу нашу и всего Отечества - в настоящем и будущем, обратимся, братия мои, в простоте веры и сердца к исполнению нашего настоящего долга; и, во-первых, сопроводим душу отшедшего от нас Монарха теплыми молитвами ко Господу, - да подаст ему успокоение от его превеликих трудов царственных, коими столь долго и достославно потрудился он для блага России. Встретим столь же теплыми молитвами и упованием нового Ангела, исходящего на царственное служение нам и Отечеству, да ниспошлется свыше всем известной доброте его сила и крепость, толико нужные во время настоящее.
Мы же, при помощи Божией, непрерывно беседовавшие с вами доселе о смерти, глубоко чувствуем необходимость умолкнуть на время, дабы самим вполне поучиться от столь великого и поразительного события, каково - неожиданная кончина Монарха Всероссийского. Проповедь наша к вам через то не прекратится, только вы будете продолжать слышать ее уже не из наших слабых уст, а из гроба почившего Венценосца, слышать, по тому самому, еще в более сильном и трогательном виде, нежели как бы она могла быть предложена от нас с сего священного места. Аминь.
16. Слово по получении вести, во время брани, о кончине Государя Императора Николая Павловича
Напрасно ли мы, оканчивая последнюю беседу нашу с вами о смерти, сказали, что из гроба почившего в Бозе Монарха вы будете слышать самую поучительную проповедь о сем же предмете? Вот, она огласила уже собой едва ли не все пределы Отечества и достигла со всей силой и к нам. Я называю проповедью сказание о последних минутах почившего... Какая мирная, благочестивая и, можно сказать, блаженная кончина! Это не смерть с ее ужасами и страданиями, а тихое отшествие из одной страны в другую, - не смерть, а как бы некое - заранее предположенное - перемещение из одного обветшавшего дома в новое жилище. До последней минуты полное сознание себя и своего долга! До последней минуты неослабное попечение не только о своей душе, но и о судьбе своего царства и об участи присных своего дома! Ни единого знака приверженности к земному величию, теперь навсегда оставляемому; ни малого смущения при вступлении во врата вечности, на поприще нового высшего бытия - обонпол (по ту сторону) видимого! Много ли подобных кончин встречаем мы во всей всемирной истории?
А сколько причин было к противному? И недостижение - не дальних и без того - пределов жизни человеческой, и оставление навсегда любимого и погруженного в горесть семейства, и невозвратная разлука с трудами царственными, к коим так привыкли ум и сердце, и самое неокончание великого и святого дела, начатого столь великодушно во славу Божию и ко благу человечества... О, было от чего уныть самому великому духу; было от чего прийти в смущение самой крепкой душе! Но когда пришел последний час, все сие скоро и решительно препобеждено - живой верой в Бога и твердым упованием жизни вечной за гробом. Почивший едва токмо услышал горнее призвание, забыв все земное, подобно возлюбленному Богом Самуилу, не медля, со всей искренностью отозвался на глас Божий: «се, аз». Да будет воля Твоя!.. (1 Цар. 3; 4).
Кто из нас не пожелал бы себе столь мирной и благословенной кончины?
Но думаете ли, братия мои, что такое крайне отрадное и поучительное явление на престоле царском могла произвести сама собой наша слабая и бренная природа человеческая? Нет, это превыше ее: «плоть и кровь» не являют сего (Мф. 16; 17); это могла произвести и произвела всемогущая благодать Божия, коея «сила... в немощи совершается» (2 Кор. 12; 9), и которая едина не оставляет избранных своих в то время, когда они должны проходить среди тьмы и сени смертной.
Для чего произвела?.. Дабы услаждены были последние на земле минуты венценосного подвижника, который, вместо цветов мира и плодов согласия и любви, кои так неутомимо сеял он в продолжение всей царственной жизни своей по лицу всей земли, под конец земного поприща своего, всюду за пределами Отечества, встретил едва не одно терние...
Для чего произвела?.. В отраду и утешение порфироносного семейства и всего царелюбивого Отечества нашего, дабы они, лишаясь внезапно вождя и отца своего, не имели причины смущаться духом, кроме других обстоятельств, еще и от предсмертных страданий Его, и тем благодушнее, по Его же примеру, укрепились верой в Бога и возложили все упование свое на Промысл Всевышнего.
Для чего произвела?.. В урок и поучение самым врагам нашим, дабы они, видя в самом образе кончины усопшего Монарха Всероссийского, что не един конец «праведному и нечестивому, благому и злому, и чистому и нечистому» (Еккл. 9; 2), забывающему веру и совесть и неуклонно следующему своему долгу, пришли в разум и чувство от своего ожесточения, не возымели дерзости, подобно древним хулителям, сказать у самого гроба его: «где есть Бог твой!» (Пс. 41; 11).
Возблагодарим же, братия мои, Господа за то, что Он, Всеблагий, ниспослал таковую блаженную кончину почившему в Бозе возлюбленному Монарху нашему, и сим самым, среди дней плача и сетования, утешил и ободрил всех нас, его верноподданных.
А между тем, для собственного назидания нашего, приникнем (всмотримся), хотя мало, в тайну этой, вожделенной для каждого, кончины.
Откуда она - в сем отрадном виде?.. От живой и твердой веры в Бога, от постоянной и неослабной верности к исполнению своего долга. Это самое громко скажет и утвердит в слух всего света вся Россия. Сего не может отвергнуть никто и за пределами Отечества - из самых завистников славы его.
Искренно веровал почивший в Бозе Монарх в ту великую и святую истину, что владыки земные суть не что иное, как временные приставники и слуги Божий во благо вверенных им народов, и что им, как и всякому из их подданных, предлежит в свое время пред Царем царствующих строгий отчет о всем великом «приставлении домовнем» (Лк. 16; 2). Посему жил, действовал и трудился он на великом поприще своем изо всех сил и от всея души - трудился не для славы земной, а во славу Божию, не ради суетных видов и выгод человеческих, не по внушению страстей, а по гласу совести, сообразно истинным нуждам своего народа и всего человечества. Отсюда готовность на всякое дело благое, и на всякий подвиг общеполезный, как бы они трудны и велики ни казались; отсюда забвение выгод и удобств собственной жизни и пренебрежение очевидных опасностей; отсюда непрестанное попечение о самых отдаленных краях неизмеримого царства, о самых малых нуждах каждой страны. Пред его очами всегда и везде были три предмета: вера православная, Россия и благо человечества. Здесь, в этом троичном источнике, почерпал он неумолкающее побуждение к высоким помыслам и великим трудам своим; здесь же, в удовлетворении своего долга к Церкви, Отечеству и человечеству, находил он утешение и награду за свои подвиги, не заботясь о том, что подумают о них где-либо и кто-либо.
С какой охотой пленял он разум свой в послушание святой веры! Как далек был от всех превозношений лжеименной мудрости земной и шатаний ума превратного! Дух времени, так жалко в сем отношении ослепляющий многих, над ним не имел никакой силы.
С каким усердием исполнял он обязанности сына Церкви и пекся о ее нуждах! С каким благоговением стоял во храмах и приступал к Таинствам Христовым! На престоле он был первым из владык земных, перед алтарем Божиим - простым и смиренным христианином.
Россия, во все продолжение царствования его, видела в нем не столько самодержца и повелителя, сколько отца и благодетеля, который радовался от души всеми ее радостями, скорбел и печалился от искреннего сердца ее печалями. Не ему ли обязана она тем достоуважаемым свитком законов, которого ожидала прежде более столетия? Не от него ли приняла множество общеполезных учреждений, кои будут служить во благо ее навеки? Не он ли оградил ее твердынями, о кои сокрушается теперь вся крепость и вся злоба врагов? Не им ли возвышены и распространены обители просвещения и человеколюбия общественного, раскрыты новые источники народного богатства? Не он ли простер отеческое внимание на положение самого последнего из простолюдинов?
И вот, поелику почивший в Бозе Монарх искренно возлюбил Господа и пребыл верным Ему даже до смерти, поелику он столь же нелестно возлюбил народ свой и трудился для блага его, не жалея самого здравия и жизни своей, то и Господь возлюбил его видимо; благословил особенными успехами многие труды его, дал ему видеть сыны сынов своих и проявил над ним благоволение и милость Свою в последние минуты его жизни, так что кончина его послужит навсегда умилительным примером того, как подобает оставлять жизнь царю-христианину.
Хочет ли посему кто-либо и из нас подобной кончины христианской?.. Да подражает в жизни и действиях своих, колико возможно - в пределах звания своего - почившему венценосцу, оставаясь всегда верным Богу, совести и своим обязанностям; и Господь подаст ему желаемое. Ибо верно слово и всякого приятия достойно, что какова жизнь человека, такова и смерть. Аминь.
17. Речь при возложении новой золотой ризы на святую икону Богоматери Касперовской пред Акафистным пением в похвалу Богоматери, в навечерие субботы 5-й недели Великого поста
Святой Давид в одном из богодухновенных псалмов своих, изобразив необыкновенное внутреннее и внешнее величие Богом венчанного Царя, обращается потом к лицу Его со следующими достопримечательными словами: «предста Царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена» (Пс. 44; 10).
Дивный Царь сей, по разумению святых отцов Церкви и по самому свойству изображения Его у святого Давида, есть возлюбленный Господь и Спаситель наш, Который, по совершении на земле крестной смертью Своей великого дела искупления рода человеческого, вознесся потом с плотью на небеса и воссел там на престол славы одесную Отца Своего. Царица, представшая, -как то созерцал в духе святой Давид, - одесную Сего Царя, есть Пречистая Матерь Христова, Которая, по всечестном успении Ее, как свидетельствует о том священное предание, также с плотью преставлена на небеса, к престолу Бога Сына Своего. Позлащенная и преукрашенная риза, которую созерцал на ней восхищенный духом Псалмопевец, есть преизбыток всякого рода духовных и телесных совершенств, в кои облеклась Она, по вступлении Ее на небесах во подобающий Ей сан честнейшей Херувим и славнейшей без сравнения Серафим. К такой пренебесной ризе что может приложить воля человеческая, самая усердная, и рука, самая искусная? Перед сей ризой или, яснее сказать, перед сей полнотой совершенств пренебесных можно только, вместе с сонмом Ангелов, благоговеть и теряться в радостном изумлении.
Но дивная Царица Сия, и предстоя престолу Царя славы, и наслаждаясь преизбытком совершенств высочайших, никогда не забывала (и не забудет!) бедной земли нашей, где Она Сама путем скорбей и смирения востекала на высоту настоящего Ее величия. Яко Преблагая и Премилосердая, Она продолжает выну благодетельствовать разнообразно роду человеческому, всем земным братьям Своим по плоти. На сей конец, для возбуждения веры в самых косных к верованию душах, для оживления надежды и терпения в самых слабых и изнемогающих сердцах, Она, Всеблагая, простирает милость и снисхождение Свое к нам до того, что для приближения нас к Себе избирает, по временам, некоторые из наших земных изображений пречистого лика Своего, и делает их видимыми орудиями Своих невидимых действий благодатных. В таковых чудотворных иконах Она становится как бы особенно присущей нам уже не в одном образном, а, можно сказать, в живом и животворящем виде.
И здесь-то открывается место и возможность для нас не токмо к молитвам и прошениям пред ликом Пречистой, но и к разным чувственным знакам и выражениям нашего усердия и признательности за Ее благодеяния нам и всему роду человеческому, открывается до того, что мы, - подобно как сказано в Евангелии о святых женах, вспомоществовавших Спасителю и ученикам Его среди земной скудости, - можем служить Ей от самых «имений своих» (Лк. 8; 3).
Такой именно чрезвычайно редкий и благодатный случай, за четыренадесять перед сим лет, открылся внезапно в стране нашей. На пустынных берегах Днепра, среди малой и безвестной веси Касперовской, как некогда в бесславном Назарете, вдруг просиял знамениями и чудесами этот святой лик Богоматери, коему предстоим мы теперь благочестно. Никто не провозглашал о сем событии; на месте необычайных явлений не было никакого проповедника, но благодать, исходящая от святой иконы, сама собой, как благоухание, неслась по всей стране нашей, всюду и во всех возбуждая веру и живое упование на Бога и Богоматерь. Сонмы страждущих и обремененных, как было и во время появления на проповедь Спасителя, первые устремились со своими недугами и скорбями к источнику чудес; и находя каждый, по мере своей веры, у пречистого лика Богоматери покой душе и уврачевание телеси своему, сами собой обращались в неумолкающих глашатаев о Ее благодатных действиях. По исходящему из глубины душ и сердец гласу сему, в непродолжительном времени, первенствующие из градов наших, один за другим, спешили благоговейно изъявить ревность свою о том, чтобы скорее видеть среди храмов и стогн новый чудотворный лик Царицы Небесной. Нам, обитателям града сего, по самому отдалению места пребывания нашего, надлежало немалое время довольствоваться одними радостными слухами о необыкновенной благодати Божией, проявившей себя так знаменательно над всей страной нашей. Но когда грозные события, разразившиеся над градом нашим в прошедшую весну с такой силой, дали всем нам в полной мере восчувствовать, что в подобных обстоятельствах - и при нескудости в воинах и военачальниках - необходимо еще заступление и помощь свыше, мы не замедлили обратиться с молитвой и прошением к Взбранной Воеводе, - да удостоит благодатным посещением Своим и наш град. И, можно сказать, едва токмо отверзли мы уста свои на таковое моление, Она, Премилосердая, не только услышала нас, но и сделала (через почившего в Бозе Монарха) более, нежели сколько мы ожидали; ибо, в сугубое утешение нам и в ободрение среди обышедших нас зол, благоволила утвердить пребывание Своего чудотворного лика во граде нашем дотоле, пока не освободится он всецело от всякого обстояния сил неприязненных.
Можно ли было после сего не тронуться глубоко всем нам такой великой милостью Царицы Небесной и не возжелать ознаменовать нашу благодарность к Ней каким-либо видимым знаком усердия? Воспоминая при сем о златой и преукрашенной ризе Давидовой на Царице Небесной, и примечая в то же время скудость ризы на сем чудотворном изображении Ее, мы необходимо пришли к мысли - устроить для него это новое облачение. Усердие христолюбивых душ не умедлило представить нам первоначальные средства к тому; надежда на продолжение сего усердия служила поощрением к дальнейшему действию, которое теперь - благодарение Господу! - достигло желанного конца. Новая благолепная, как видите, риза готова; остается токмо поднести и, так сказать, представить ее Той, для Коей она предназначена.
Но кто из нас сделает это?.. О, как невинны должны быть руки и как чисто сердце приносящего!.. При мысли о сем, мы от всей души готовы уступить сие дело и сию честь тому, кто может совершить это непостыдно и якоже подобает пред лицом честнейшей Херувим; но истинные рабы Христовы, как явствует из их дееписаний, никогда не любили являть себя пред очию человеков, разве изводимые особым распоряжением свыше. Нам посему, несмотря на духовную немощь и нечистоту нашу, нам самим должно будет совершить то, что через нас же, хотя и недостойных, предначато, по внушению благодати Божией.
Не оставьте же, братия мои, подкрепить нас в сем случае, по крайней мере, вашей верой и молитвой. Соединимся все в духе упования и любви к Преблагословенной Царице Небесной и Заступнице нашей и падши перед сим чудотворным ликом Ее, подобно дароносившим волхвам в Вифлееме, воскликнем из глубины души: "Мати Божия, Заступнице и Утешительнице всех скорбящих и обремененных, приими милостиво малое приношение сие наше, и покрый нас, приносящих, и весь град, и всю страну нашу, Твоим всечестным омофором!" Аминь.
18. Речь в память бомбардирования Одессы в Великую Субботу 1854 года флотом неприятельским
К чему мы приступаем в настоящий час?.. К совершению священного Таинства Елеосвящения.
Но разве мы подвержены какому-либо недугу, ибо оно совершается над болящими?
А разве может кто-либо сказать, что он не подвержен какому недугу? Кто из нас, во-первых, здрав совершенно духом и без всяких язв в своей совести? «Аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит» (Пс. 129; 3),-так вопиют самые праведники, что же сказать о нас, грешниках?.. Посему для всех нас необходим елей милосердия Божия.
Многие ли могут похвалиться и совершенным здравием телесным? Ах, это здравие так обманчиво, что иные за минуту до своей кончины не чувствуют того, что внутри них уже господствует смерть, как это явствует из так называемых внезапных смертей, кои, сами в себе, без сомнения, не были внезапны, а естественно проистекали из предварительного и, может быть, давнего расстройства сил телесных.
Посему Таинство Елеосвящения, к коему приступаем мы теперь, как врачевство недугов душевных и телесных ни для кого не излишне. Совершенно не нужно было бы оно разве только для того первобытного, неповрежденного еще тела человеческого, которое имели наши прародители в раю - до своего грехопадения; хотя и там к поддержанию его в состоянии бессмертия уготовано было Промыслом Божиим и внешнее средство - древо жизни.
Кроме сего, как показывает опыт, для многих из нас и перед концом нашей жизни, на самом одре смертном, не окажется возможности, по разным причинам, сподобиться принять сие великое Таинство из рук Святой Церкви. Будем же, братия мои, приступать к нему ежегодно в сей великий и святый день, когда самое Пречистое Тело Спасителя нашего, по снятии его с Креста, помазано было миром и вонями от праведных Иосифа и Никодима.
Мы сами, впрочем, при всем желании освящения свыше, не дерзнули бы на столь важное и небывалое доселе в сей день священнодействие, если бы не были приведены к тому не нашим произволением, а, можно сказать, Самим Промыслом Божиим - посредством чрезвычайных событий, совершившихся над нами в Великую Субботу прошедшего года. Кто из нас может забыть эту сугубо великую и в полной мере Страстную для нас Субботу, когда в продолжение целого дня, как на Голгофе, содрогалась под нами земля, трепетал над нами воздух, когда смерть видимо носилась по стогнам нашего города?
Тогда и не хотящим надлежало помышлять не только о спасении своей жизни, но и о христианском приготовлении себя к смерти. Предвидя сие, мы, после великопостного говения, и после самого Причащения Тела и Крови Господней, не почли за лишнее обратиться с верой и молитвой и к Таинству Елеосвящения, яко благодатному напутаю и к безбедному прохождению смертоносных опасностей, нам предстоявших.
Вера и упование наше не посрамились; мы испытали над собой такое действие заступления свыше, которое привело в радостное изумление все края России. Но если грозившая нам опасность прошла для нас безбедно, то должна ли вместе с тем пройти и память о ней, тем паче о помощи Божией, тогда над нами видимо явленной? Нет, эта память должна остаться навсегда - в душевную отраду нам, и в поучение родам грядущим.
Для сей-то именно святой цели, по благословению Святейшего правительствующего Синода, имеет отселе служить ежегодное совершение Таинства Елеосвящения, теперь нами предначатого.
Крест Господень и Плащаница, пред коими оно должно совершаться, соделаются для нас таким образом памятником не только всемирного искупления рода человеческого от греха и смерти, но и благодатного избавления града нашего от лютого нападения на него в сии самые святые дни злочестивых иноплеменников.
Приими же, богоспасаемый град Одесса, новое благочестивое учреждение сие с той живой верой и благоговением, кои подобают градам Богоспасаемым! Притекай спешно каждый год на совершение сего Таинства, оставляя для сего все житейские заботы твои, как бы они важны ни казались. Ибо здесь, в это время, будет ожидать тебя Бог, Благодетель и Спаситель твой; здесь, и в это время, будешь ты являть пред Ним твою признательность за прошедшую и твое упование на Его будущую помощь, которая, судя по твоему местоположению, не раз может оказаться снова необходимой для тебя! Когда с течением времени новые поколения будут вопрошать, что значит «служение сие» (Исх. 12; 26), не совершаемое в сей день по другим странам Отечества, тогда отцы и матери, в изъяснение происходящего, пусть, подобно древним Израильтянам, поведают чадам своим, что это - благодарственное воспоминание великой милости Господней, яже «покры» (Исх. 12; 27) град и «домы» наши от разрушительного действия ужасных перунов неприятельских.
Внемля сему повествованию, да научаются и все роды грядущие любити и боятися Господа Бога своего, верно хранити заповеди Его, на Него - прежде и паче всего - уповати, и в Нем искати спасения своего в день лют! Аминь.
19. Речь при освящении новых батарей Одесских
Долго ли освящать нам страшные орудия смерти и истребления?.. Мечу Божий, доколе будеши сеши и не внидеши почити в ножны твоя?.. Увы, бедный род человеческий, как немного уразумел ты, в продолжение целых седми тысящ лет, тайну и цель бытия твоего на земли, и как мало приблизился ты к своему высокому предназначению!.. Увы, святая вера христианская, такой ли черной неблагодарности надлежало ожидать тебе от собственных сынов твоих за те благодеяния, какими ты ущедряла их доселе и видимо превознесла над всеми прочими народами!
В самом деле, братия мои, что значит, что образованнейшие из народов Запада с таким упорством хотят продлить, и вопреки явным намерениям Самого Промысла Божия, существование в Европе - среди собственных недр своих -этой дикой орды магометанской, которой бытие так недавно еще почиталось от всех за признак гнева небесного, которая и ныне не может иначе существовать, как кровью и слезами подручных ей народов, - что, говорю, значит это, как не то, что сии, так называемые образованные, народы, в ослеплении гордости и себялюбия, совершенно забыли совесть и человечество, и потому их выгоды земные, и то большей частью мнимые, а не действительные, несравненно важнее для них всех слез и всей крови страждущего от магометанского ига человечества?
Что значит, далее, что эти народы, именуясь христианскими, продолжают проливать кровь свою за непримиримых врагов христианства, жертвуют жизнью избранных сынов своих для того токмо, чтобы продлить тиранское владычество сих врагов над подобными им народами христианскими, что значит все сие, как не то, что для них святая вера наша престала уже быть религией их души и сердца, и соделалась одним праздным и ничего не значащим именем, которое как бы даже тяготит их собой?
Если кто при сем радуется, то разве один дух злобы, который искони привык восставлять брата на брата, сына против матери. Если кто при сем торжествует, то разве один Магомет - во глубинах адовых, видя как падающая и оставляемая самими мусульманами злочестивая хоругвь его подъемлется из праха и поддерживается в силе кровью христиан.
Среди сих превратных мнений, суждений и действий, среди сей постыдной измены человечеству и христианству, как отрадно видеть, что есть еще на земле народ, который, пребыв верным Богу отцов своих, всегда готов забыть все выгоды и расчеты, и по первому, так сказать, зову и требованию, выйти на служение Господу, на защиту прав бедствующего человечества, на исполнение над царствами и народами судеб предвечных!.. Еще отраднее сказать, что единственный на земле народ сей есть ты, Богом возлюбленное Отечество! Ты, православная Россия!.. В самом деле, что побудило тебя с Боговенчанным, теперь уже не на земли токмо, а и на небесах, Монархом твоим, изыти на единоборство едва не противу целого света, как единое чистое и святое желание смирить безумную гордость врагов Креста Христова и защитить от их неслыханных угнетений бедствующих собратий твоих? Почивая на лаврах, тобой стяжанных, ты могла бы, подобно другим державам, предаться собственным выгодам и расчетам, забывая бедное положение собратий твоих, презирая вопли и стоны страждущего человечества; но ты не поступила таким образом, и для славы Божией мужественно отвергла собственный покой твой. О, великий Правитель вселенной не забудет сего подвига чистой любви и этой великой жертвы твоей! Благодарное человечество воздаст тебе, якоже ты воздаешь ему, бедствующему и уничиженному! Самый лукавый и злобствующий теперь Запад, по рассеянии слепоты его и безчувствия (ибо и у него по временам бывают очи и сердце), не замедлит признать великость твоего святого подвига.
Да, братия мои, мы стоим теперь на верху высоты всемирной, стоим одни -пред Лицем Бога и человеков; все прочее произвольно возлюбило славу и выгоды человеческие паче воли Божией, и потому произвольно унизило себя пред Богом и человеками. Будем ли после сего дивиться, что эта великая и святая стражба Божия, на которую вышли мы так веледушно, требует от нас напряжения всех наших сил и средств? Будем ли дивиться, что среди сей всеобщей измены христианству единому православному Отечеству нашему, как некогда Симону Киринейскому на пути к Голгофе, пришлось возложить на себя и понести Крест Христов? Кому же и бороться «со змием... и аггелы его», как не Жене, облеченной «в солнце»? (Откр. 12; 7, 1).
Это великое и святое предназначение твое, Россия, - в сонме царств земных! Если оно исполняется не в таком виде, в каком бы желалось нашей недальновидности человеческой, то это новое доказательство, что в сем случае действуют не мудрость и расчеты человеческие, а предраспоряжение свыше; ибо какой Ангел судеб назначал когда-либо сам себе образ действий своих, а не принимал его всецело от престола Вседержителя?
И будьте уверены, братие мои, предопределенное свыше исполнится во всей силе! Кто бы ни поддерживал позорное знамя Магомета, ему суждено изветшать и обратиться в прах от самого времени: с каким бы самоотвержением ни старались переливать собственную кровь в одряхлевший состав мусульманства для его обновления и укрепления, юное через то может потерять силу и бодрость, а старое и помертвевшее пребудет устарелым и мертвым. Исламу не существовать более в том виде, как он, ко вреду человечества, существовал более четырех веков; это видят и признают единодушно не только враги, но и друзья его, а первее всего - это ясно видит, вполне чувствует и невольно признает он сам!..
И когда все сие сбудется и исполнится, то за кем останется святая честь -все это предвидеть, взвесить и провозвестить в слух света, как не за прозорливым Монархом Всероссийским, который, по совершении на земле служения своего, отошел в недра вечности, как Ангел, возвращающийся из земного посольства?
С сей-то высоты взирайте, братия мои, вместе со Святой Церковью, на брань настоящую. Если она представляет горькую и темную сторону - в явной измене человечеству и Кресту Христову народов западных, то она же являет собой и сторону крайне светлую и отрадную - особенно для нас, сынов православной России; ибо, при сем случае, перед лицом всего света и во всей силе обнаружилась крепость веры и непоколебимость груди русской. Враги наши, совокупившись воедино, мнили низвести Россию невольно с той высоты, на которую она возведена Богом; а между тем, Богу так изволившу, они доселе разоблачили токмо свою слабость и обнаружили нашу недоступность их козням и усилиям.
Взирая таким образом на вас, храбрые воины, мы видим в вас уже не простых токмо, хотя мужественных ратников; видим не обыкновенных, хотя неутомимых защитников Отечества; нет, мы усматриваем в вас более всего этого; вы перед нами яко видимые совершители невидимых судеб Божиих, как исполнители того, чего в продолжение целых столетий так пламенно ожидали народы Востока, что составляло веру и упование их мучеников и страдальцев... После сего что может вам показаться тяжким в ваших подвигах? На что не решится ваше мужество? До чего не прострется самоотвержение?
Господи и Владыко царств и народов, аще посланный Тобою Ангел истребитель еще не пожал всего числа жертв, предназначенных к истреблению, то да снидет сила Твоя и на сии орудия смерти, и на тех, коим предлежит действовать ими, ибо мы уверены, что они будут действовать, как подобает чтителям пресвятого и страшного имени Твоего! А если в безднах премудрости и милосердия Твоего обретается какое-либо средство ускорить конец брани и пришествие вожделенного мира, то да останутся, о Всеблагий, без действия и сии страшные орудия и их мужественные служители, о чем последнем, по христианской любви к человечеству, они умоляют благость Твою вместе с нами! Аминь.
20. Слово по случаю уныния и смущения народных мыслей об оставлении нами южной части Севастополя
Не смущают ли, братия, кого-либо из вас недавние вести с нашего полуострова?.. Кто ведает истинное положение дел и знаком с местностью Севастополя, тот нисколько не будет смущаться тем, что мы его оставили, а еще обрадуется, узнав, что мужественные защитники Севастополя нашли способ выйти с таким достоинством из своего чрезвычайно трудного и, можно сказать, смертоносного положения, продав врагу за великую цену то, что для нас уже давно потеряло свое прежнее значение, а между тем продолжало требовать непрестанно новых великих жертв. А кому неизвестен ход дел и местоположений Севастопольских, тот, услышав об оставлении нами его южной стороны, придет, пожалуй, в уныние и вообразит себе в этом случае важную потерю и какую-либо опасность для Отечества.
Наш долг посему поспешить на помощь недоумению и рассеять напрасные страхи. Ибо Святая Церковь не без причины именуется матерью, для сердца коей не чуждо никакое положение ее детей: с радующимися из них и она радуется, с плачущими и она плачет; неведущих вразумляет, малодушных ободряет; и все это делает не по отношению только к их вечному спасению, но и по отношению к выгодам или потерям временным.
Что же мы в настоящем случае скажем вам для вашего успокоения?
Во-первых, то, что случившееся с Севастополем не есть что-либо неожиданное, а такое, чему, по ходу вещей, давно уже надлежало сбыться, если бы не чрезвычайное геройство его защитников; во-вторых, то, что удаление наше из одной части Севастополя в другую, то есть с юга на север, не только не составляет какого-либо вреда для нас, а напротив, избавляет рать нашу от ежедневных великих, и теперь уже безполезных потерь; в-третьих, то, что наше перемещение из южной части города на северную не может иметь никакого неблаготворного влияния на дальнейшую судьбу Крыма и на продолжение войны, а скорее может вести к ее благополучному для нас окончанию; и, наконец, то, что на происшедшее с Севастополем надобно смотреть не как на бедствие какое-либо для нас и зло, а как на одно из естественных и неизбежных приключений войны, неприятных, конечно, по самому существу ее, но нисколько не унижающих нас и нимало не страшных своими последствиями.
Итак, случившемуся с Севастополем, как я сказал, давно уже надлежало произойти, если бы не безпримерное геройство защитников его; и как вы думаете, давно?.. С самых первых дней облежания (осады) его врагами. Почему так? Потому что он был тогда - почти наполовину его - без надлежащего укрепления и защиты. Непонятному только ослеплению врагов наших должно приписать, что Севастополь тогда же не был занят ими, что не удивило бы тогда никого. Воспользовавшись несколькими днями, нам как бы нарочно предоставленными, мы укрепили наскоро неогражденные места, но как укрепили?., как обыкновенно бывает в подобных случаях: поверхностно и не так прочно. Если, несмотря на все сие, начатая за сим борьба за Севастополь продолжалась почти целый год, изнуряя и муча врагов наших, то причиной сего не крепость стен, коих никогда там не бывало, а твердость груди и непоколебимость воли русской. Если о каком городе, то о Севастополе, в собственном смысле, должно сказать, что он был огражден одной живой стеной, то есть нашей ратью. Оттуда-то стыд и огорчение врага, который со всеми своими средствами, в продолжение такого долгого времени ничего не мог сделать против Севастополя; оттуда-то удивление всего света, не могшего понять, как слабое и неукрепленное дотоле место держится так продолжительно и против таких сил; оттуда и у нас небывалое прежде понятие о Севастополе, как о чем-то неприступном и неодолимом; оттуда и нынешнее уныние, как будто с удалением нас из Севастополя произошло нечто вовсе неожиданное и притом такое, через что мы лишились чести или понесли какую-либо важную потерю.
Нет, если в сем случае есть какая-либо потеря для нас, то отнюдь не важная и, особенно, нисколько не опасная. Ибо чего мы тут лишились? Двенадцати верст в длину и трех в ширину - земли, и только. Что уступили врагу на этом пространстве? Груду камней, в кои, от ужасного с обеих сторон огня обратилось едва не все, что было в Севастополе. Как притом уступили? Продав ему наконец и эти бесполезные развалины ценой жизни великого числа его воинов и многих военачальников. Это ли потеря для нас?..
Но, может быть, уступленная часть Севастополя была для нас чем-либо особенно благотворна, и мы стали теперь в менее выгодное положение?.. Напротив! Трудно представить положение неблагоприятнее того, в каком мы находились, занимая весь Севастополь; ибо, под конец борьбы, по близости неприятеля и его адских огней, почти каждый день стоил для нас таких потерь, какие бывают только при больших сражениях, и потери эти не приносили нам никаких выгод, кроме возможности сказать, что мы и ныне стоим там же, где стояли вчера и сначала. Теперь же драгоценная выгода для нас уже в том, что мы не терпим никаких потерь, потому что теперь между нами и врагами нашими пролив морской. Прежде пролив сей постоянно вредил нам, ибо отделял нас от собственной рати нашей, которая, не помещаясь в южной части города, стояла за ним; а теперь он же служит нам вместо ограды от врагов, избавляя нас со стороны их от всякой внезапности, в предупреждение коей мы должны были целый год, так сказать, не смыкать глаз. И когда нам от перемены таким образом видимо получшело, врагу, напротив, от того же самого видимо похужело. Ибо он стоит теперь там, где стояли мы; и если не столь много терпит, как терпели мы, то терпит, однако же, гораздо более, нежели должны терпеть теперь мы, ибо он стоит внизу, перед нами, а мы вверху, над ним, и можем тревожить его, как он непрестанно тревожил нас. О выгоде настоящего местоположения нашего давно засвидетельствовано им самим еще в самом начале дела, ибо по вторжении своем на полуостров он, как всем известно, находился не на южной, а на северной части Севастополя, прямо - только с другой стороны - против того места, где стоим теперь мы; и однако же враг, несмотря на близость свою к сему месту, не пошел на него, почитая его слишком крепким и неудобным для приступа, а предпочел, как это ни трудно было для него, обойти город и начать осаду с южной стороны, не такой сильной, а местами и вовсе не укрепленной и более удобоприступной. И вот, храбрые воины наши, показав мужественно, в продолжение целого года, врагу, что значила в руках их эта самая слабая и неукрепленная часть и извлекши из нее для себя всю выгоду, а для врага - весь вред, наконец уступили ему теперь оную, перейдя на ту самую северную сторону, которую, как мы сказали, он в самом начале признавал уже за сильнейшую и неудобоприступную, и какой действительно сделалась она теперь, после новых укреплений ее в продолжение целого прошедшего года.
Можете судить после сего сами, велико ли торжество для врагов наших эта произвольная уступка им худшей, и избитой уже со всех сторон части Севастополя, и наше перемещение из нее в часть безопаснейшую и крепчайшую... Легко станется, что враг будет выдавать у себя это за победу над нами, чтобы утешить себя чем-либо в своем продолжительном неуспехе перед Севастополем и чтобы показать своим соотечественникам, для чего принесено им столько жертв и пролито так много крови; вообще, чтобы иметь предлог продолжать войну и способ вводить в заблуждение общественное мнение и извинять перед ним свое безумие; но из самых врагов наших, кто знает обстоятельства и разумеет дело, тот не много обрадуется этому занятию оставленных нами, избитых и отслуживших свою службу укреплений, и не назовет победой эту небольшую перемену места для борющихся сторон. В самом деле, что это за победа, что мнимый победитель не смеет сделать ни одного шага за побежденными и даже боится вступить на их место? Что это за победа, стоившая гораздо менее жертв побежденному, нежели победившему? Что это за победа, после коей победителю стало хуже, а побежденному лучше и выгоднее? Если кто может с большим правом быть довольным окончанием борьбы Севастопольской в том виде, как она кончилась ныне, то Россия, для коей имя Севастополя сделалось отселе именем славы Отечественной,
"Но после нашего отступления из южного Севастополя полуостров Крымский начал подлежать особенной опасности...". Так действительно мнится некоторым из нас и такое точно значение сему событию стараются особенно придать враги наши; но я, признаюсь, сколько ни размышляю, не могу видеть, откуда происходила бы эта опасность. Разве Крым был доселе свободен от неприятеля, потому что Севастополь был за нами? Нет, он был, и будет свободен, хотя бы вовсе не было Севастополя. Опасность для Крыма была бы тогда, если бы, с удалением нашим из южной части Севастополя, рать наша уничтожилась каким-нибудь образом или ослабела; но она не только не ослабела через то, а усилилась - уже потому, что быв прежде разделенной, как я заметил, проливом морским надвое, теперь совокупилась воедино и, не имея нужды защищать бесполезных уже для нас развалин, может действовать противу врага наступательно, и таким образом держать его в постоянной тревоге. А враг, напротив, принужден теперь защищать противу нас эти самые развалины, ожидать непрестанного нападения на себя и, таким образом, быть занятым и мучимым по-прежнему, не имея возможности действовать с силой в других местах полуострова, без того, чтобы не подвергнуть себя опасности быть выгнанным даже из старого гнезда своего. Но если бы, вопреки благоразумию, и вздумал он, не сразив предварительно стоящей против него рати нашей, послать часть своих войск в другие места Крымского полуострова, то мы разве не можем сделать того же? Да лучше сказать - нам и не нужно сего делать, то есть отделять от главной рати какие-либо части и направлять их в другие места противу врага, ибо во всех сих местах, благодаря мудрому попечению Монарха, есть уже кому отразить и поразить врагов при их появлении.
После сего, если уже опасаться кому-либо теперь, то скорее враг должен опасаться нас, нежели мы его. Почему? Потому что мы дома, а он вдали от отечества; мы на суше, а он, большей частью, на море, этой непостоянной, и в настоящую пору года такой бурной стихии; мы с удалением из южного Севастополя вышли из темницы и, можно сказать, из пещи огненной, а он вошел в нее вместо нас, хотя уже в полупотухшую; мы, по оставлении Севастополя, получили свободу действовать где и как нам угодно, а враг по-прежнему остался прикован к своему месту, ибо он не может отделиться от моря, как единственного своего основания и опоры; мы, кроме подходящей к нам рати, ожидаем еще наших естественных и грозных союзников, мраза (мороза) и снегов, а он, несмотря на получаемые подкрепления, не может не трепетать при одной мысли о нашей зиме...
"Но с южным Севастополем остался за неприятелем и пролив морской, служивший местом пристанища для наших морских сил на юге". Кто сказал это?.. Нет, пролив сей если не за нами, то и не за врагом, а более за нами, нежели за ним. Доказательство - что целый многочисленный флот неприятельский стоит перед сим заливом как оглашенный и не может войти в него, хотя именно этого крайне хотелось ему, и ради тщеславия, и по причине выгод; не может войти потому, что пролив сей, кроме того что прегражден для врагов потоплением среди него в прошедшем еще году судов наших, он же с северного берега своего, где стоим теперь мы, так укреплен от нас огнеметными твердынями, что враг и на краткое время не может приблизиться к ним, не подвергаясь великим потерям.
"Но, если все это так, - подумает наконец кто-либо, - то зачем же мы не сделали того же самого прежде, что сделали теперь? Зачем упорно стояли столько времени на опасном, как показал опыт, для нас месте и, защищая его, должны были понести столько потерь в людях и вещах?..".
Зачем отстаивали мы столько времени Севастополь?.. Как же было не стоять за него? Ужели в самом начале оставить было малодушно место, хотя и опасное, но видное и немаловажное? Тем паче, когда посчастливилось нам так неожиданно и так скоро укрепить его, что мы могли заставить стоять перед ним предолго и пресмиренно всю рать неприятельскую? А коль скоро начали стоять - и с успехом - то уже надлежало стоять до последней возможности, то есть до того, чтобы извлечена была вся польза из нашего долготерпения и жертв, как то самое мы и сделали. Может быть, мы и перестояли несколько (ибо крайне трудно в подобных случаях не только управлять временем, но даже наблюдать его, по часам и минутам, чтобы сообразоваться с его течением и переменами), но нельзя сказать, чтобы мы не достояли, тем паче чтобы не устояли. Если бы мы захотели, то очевидно еще могли продолжать борьбу, ибо нас не изгнали, а мы, напротив, могли выгнать врага из одной только, полузанятой им части укреплений, когда все прочее оставалось еще за нами. Но мы сами не захотели того, и по весьма разумной причине, ибо, как сказал я, извлекли уже из своего положения всю выгоду для нас, а для врага - весь вред, а после того нам оставался бы только один вред, а ему все выгоды.
Хотите ли знать, какую пользу принесло нам наше, если угодно так назвать, упорство в долговременной защите южного Севастополя?
Теперь враг забудет хвалиться, как хвалился после Алмы, что Севастополь - еще не взятый тогда - принадлежит уже ему, что он непременно возьмет его, даже не правой, а левой рукой, то есть без особенных усилий и потерь. Время показало, что для взятия твердыни Севастопольской, при всем несовершенстве ее, недостаточно было и обеих рук неприятеля, и что он должен был простирать их бесплодно целый год, и наконец хотя получил желанное, но не когда ему хотелось, а когда вздумали и рассудили отдать ему оное, - получить не победой, а, так сказать, из милости...
Теперь столицы враждебных нам народов забудут праздновать вперед победы над нами и взятие наших городов, ибо никто не забудет того срама для них, каким сопровождалось слишком детское и слишком непростительное легкомыслие, с коим поспешили праздновать небывалую победу - без побежденных...
Теперь, благодаря Севастополю, весь свет снова изучил забытый было им Урок 1812 года; и знает твердо, как дорого приобретается неприятелем каждый шаг на земле Русской, и чего стоит одно, так сказать, приражение к сему, как он любит называть нас, северному колоссу. Если так долго и мужественно защищаемо было нами отдаленное от сердца Империи и не приготовленное к обороне место, то можно судить, что встретило бы врага, если бы он как-нибудь проторгся в самую середину и приразился ко внутренности Царства Русского...
Как ни важно все это, но мы можем указать еще на большее, что приобрели мы от патриотического упорства нашего при защите Севастополя. Где пала и исчезла едва не вся рать этой гордой и надменной Британии, и обнаружилась перед всем светом не только слабость ее в силах военных, но и крайняя немощь в образе внутреннего управления? Перед валами - ибо стен там не было -перед валами Севастополя! Где погибли от огня и меча нашего, а равно от недугов и лишений лучшие витязи Галлии с большей частью их военачальников? Перед валами Севастополя! Где издержаны бесплодно несметные суммы двух могущественнейших царств Запада, и истрачены безумно плоды четыредесятилетнего мира и трудолюбия гражданского? Перед валами Севастополя! Где оказалась во всей наготе бесполезность разрушительных изобретений новейшего искусства, тех адских машин и орудий, над коими ломали голову столько умов, и от коих ожидали таких успехов и чудес? Перед валами Севастополя! О, памятен будет врагам нашим этот Севастополь!.. Тысячи семейств с глубоким вздохом будут долго произносить это страшное имя... а Россия с благоговением поставит его после имен Смоленска и Бородина...
Если же все сие так - а истина сказанного может быть отдана на суд самим врагам нашим - то скажите сами, есть ли причина смущаться нам и унывать оттого, что храбрые войска наши, посредством небольшого перемещения из одной части Севастополя в другую, нашли для себя средство преклонить спокойно голову и опочить от целого года трудов и опасностей? Напротив, кто хотя мало понимает наше прошедшее и наше настоящее, тот поспешит возблагодарить Господа за то, что Он в самом начале видимо помог нам, вопреки всякой надежды, удержаться в таком месте, которое само, так сказать, отдавалось тогда в руки неприятелям; помог потом простоять в сем месте столько времени и отразить от него столько отчаянных нападений; помог, наконец, окончить столь трудное дело с честью и достоинством, и оставить столь опасное для нас место без всякого почти вреда для нас.
А благодаря таким образом Господа, нельзя не обратиться со словом признательности к храбрым военачальникам нашим и к каждому из мужественных защитников Севастополя. Хвала и честь вам, христолюбивые витязи! Вы сделали все, чего требовал от вас долг любви к Отечеству, сделали более, нежели сколько можно было ожидать от обыкновенных сил человеческих, явили чудеса неустрашимости и самоотвержения. За все сие примите полную и совершенную благодарность от имени земли Русской и от лица Святой Церкви Православной! Та и другая величаются вашим подвигом, благословляют ваше мужество, и молятся о вас, живых и умерших! Хвала и честь вам, защитники Севастополя!..
Обозревая за сим, братие, весь прошедший ход брани, и простирая, сколько возможно, взор в будущее, невольно приходишь к следующему заключению: первая часть великого свитка судеб - касательно настоящей борьбы за Восток Запада с Севером - развилась и обнаружилась перед взорами целого света, и, можно сказать, кончена... В ней, как в свитке, виденном некогда Иезекиилем, вписаны большей частью «рыдание и жалость и горе» (Иез. 2; 10). Отселе начнет развиваться и приходить в очевидность другая часть свитка судеб браненосных. Что будет написано в ней, еще никто не ведает... А по тому самому, падем, братие, с верой и молитвой пред Господом времен и веков, пред Царем царств и народов, и воспросим, да в сей части свитка узрится написанным уже не рыдание и жалость, а то, что воспето было небожителями при яслях Спасителя мира, то есть: «слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!» (Лк. 2; 14). Аминь.
21. Слово после молебствия на Соборной площади по случаю появления перед Одессой многочисленного флота неприятельского
Западные недруги наши опять перед нами!.. Мы видели уже и испытали их человеколюбие и образованность, коими они так превозносятся... Теперь самая многочисленность их показывает, с каким намерением появились они на водах наших... Опасность видимая! Что сотворим и куда обратимся?
Куда, как не к Тебе, Владыке небесе и земли, Господу сил и браней, Богу нашему и отцев наших! Куда, как не к Тебе, в руце Коего власть всея земли, судьбы и жребий всякого языка и царства под небесем, Иже един, егоже восхощет, укрепляет и возносит, а егоже хощет, ослабляет и смиряет, един могий выну спасти и погубите!.. Тебе убо предаем души и телеса наши; Тебе вручаем град и всю страну нашу! Призри не на чистоту рук и деяний наших, а на правоту побуждений и намерений в настоящей брани Помазанника Твоего, который сам стоит уже теперь пред Тобою, сам свидетельствует о сем, и молится за Россию. По смирению и вере нашей сотвори с нами знамение во благо, да гордые враги наши, обретши место сие неудобоприступным для них, возвратятся вспять и постыдятся - во славу имени Твоего!
Но пред Господом и правдою Его - смирение и покорность; а перед надменными врагами нашими - твердость и мужество! Худое время избрали они явиться перед нами с угрозою после тех чудес мужества и самоотвержения, кои так недавно встретили они в наших защитниках Севастополя... Не думают ли, что пример наших братий-героев породит в нас малодушие, а не подобное же мужество?.. Знаем и чувствуем, как нужно им показать перед своими и чужими, что их сила не истощилась совершенно перед Севастополем, что они способны еще к чему-нибудь противу нас и могут тревожить берега наши. Но как же им было не вспомнить и того, что и нам если когда, то по окончании единоборства Севастопольского, нужно доказать, что россиянин мужествен не за одними валами, что у него крепость везде, где только можно встретиться с врагами. И храбрые защитники наши, самые безоружные граждане, докажут это. Что нашли враги наши у нас за год перед сим прежде, то самое найдут и теперь; скорее каждый отдаст жизнь, нежели изменит долгу и славе России...
И почему бы нам в настоящем случае показать менее твердости и великодушия, нежели как мы показали прежде? Противники наши возросли в числе и силе, а мы разве умалились и оскудели? У них много оружия и средств разрушительных, а мы разве беззащитны? Попечительное правительство не пощадило ничего, чтобы мы с успехом могли встретить врагов. Если они сильнее нас на море, то мы крепче их на суше; а всякий знает, что тверже, — море или суша. В прошедший раз, когда Одесса внезапно подверглась нападению, мы были гораздо слабее и открытее для приступа; и однако же враги, при всем храбровании своем и дерзости, не посмели выйти на берега наши. Тем труднее им решиться на это теперь, когда они изнурены долговременной борьбой с Севастополем, а наши способы к отражению утроились.
Посему-то я склоняюсь даже к тому мнению, что у врагов наших если и есть в намерении сделать действительное нападение, то не на нас, а где-либо в другом месте; а нам они хотят только показать свою мнимую силу, привести нас в смущение и, пожалуй, если мы не остережемся, понудить нас к чему-либо неприличному, а потом, со свойственным им глумлением, выдать нас же на позор всему свету, как людей малодушных.
Но враг наш пусть делает и беснуется как и где ему угодно, а мы должны действовать и поступать как следует сынам России.
Как же, спросите, нам поступать? Во-первых, обратиться своими мыслями и лицом не к врагу (за ним будет неусыпно наблюдать начальство), а к Господу Богу, для принесения Ему покаяния во грехах наших и для испрошения у Него небесной помощи и покрова; во-вторых, надобно отложить весь излишний страх от воображаемых опасностей, продолжить совершать свои дела и не прерывать обычных взаимных отношений, чтобы сим самым сохранить внутренний порядок и спокойствие и ободрить малодушных; в-третьих, среди самой опасности, если бы она наступила, сохраняя присутствие духа, во всем соображаться с действиями и распоряжениями начальства, помогая усердно как ему, так и храбрым защитникам нашим. Не это ли самое послужило, как помните, к безопасности и к чести нашего города во время прошлого неприятельского нападения на нас перед Пасхой? Так поступим и теперь, тем паче и удобнее, что мы уже прошли опасность опытом и на деле.
Не забудем наконец, братия сограждане, и того, что при настоящем новом обстоянии града нашего мы теперь уже не одни, как было прежде, а среди нас и града нашего пребывает теперь, кроме земных военачальников, сама Взбранная Воевода Сил Небесных, Матерь Божия. Ибо что знаменует и о чем свидетельствует этот чудотворный лик Ее, как не о том, что покров Ее невидимо простерт над нами и помощь Ее недалека от нас! Как силен этот покров и действительна эта помощь, свидетель тому это же самое наше море, не раз, как повествует священная история, по манию Ее, потоплявшее и рассеивавшее многочисленные рати врагов Православия. Десница Небесной Воеводы не ослабела; сила и покров Ее не сократились; покажем древнюю веру и любовь, - и узрим древние знамения и чудеса.
Мати Божия! Тебе, яко Взбранной Воеводе, от самого начала брани вручили мы судьбу града нашего; и доселе упование наше не постыдилось; мы среди самого ужасного огня и бури прошли безвредно. Теперь, когда Ты посетила нас в чудотворном лике Твоем и восхотела пребыть с нами во все время напастей, мы тем паче веруем и уповаем, что при всем недостоинстве нашем не будем оставлены Твоею помощию и заступлением.
Да не постыдимся, Владычице!.. Аминь.
22. Слово после покаянного молебствия по случаю облежания (осады) Одессы флотом неприятельским
Среди всенародных страхов и смущений, в каких находится теперь город наш, обыкновенно ищут ободрения для себя, между прочим, в событиях и примерах прошедшего. Согласно сему, раскрываю священную книгу Царств, и в истории народа Божия встречаю случай, похожий на наше положение, и потому могущий служить к успокоению.
Против царства Иудейского, без всяких других причин кроме зависти и злобы, соединились некогда два царя, Ассирийский и Израильский, и, наполнив своими войсками Иудею, внезапно приступили к самому Иерусалиму. Как обыкновенно бывает в таких случаях, все пришло в страх и смущение: многие, как теперь у нас, начали спешить вон из города. В это самое время является всенародно пред лице царя Иудейского, Ахаза, пророк Исайя, и от имени Самого Бога вещает ему в успокоение: против тебя, говорит, и народа твоего соединились коварно два царя и два царства; в гордыне сердца своего они замыслили ослабить и унизить Иудею... При виде врагов Иерусалим мятется и трепещет... Напрасно! При всей мнимой силе их это не более, как две курящиеся головни, кои скоро угаснут сами собой. Не бойся, только веруй и уповай на Иегову! Доколе Бог отцов наших с нами, Иерусалим и престол твой безопасен. Не дано будет совершиться ни одному из их замыслов - Иудея останется Иудеей; а враждующие нам народы уже предназначены к погибели, и каждый, в свое время, исчезнет с лица земли (см. Ис. 7; 1-25).
Сообразно сему пророчеству, царство Иудейское действительно скоро освободилось от нашествия неприятелей и, вопреки их замыслам, существовало еще долго-долго, в своем виде и силе; а народ Израильский, спустя шесть десятилетий, в предвозвещенный пророком срок, отведен невозвратно в плен и рассеян навсегда за Евфратом. Подобное последовало за тем и с царством Ассирийским: оно пало, уступив место другому владычеству.
И перед нами теперь, братие, курятся, по выражению пророка, две главни (головные), то есть два враждебных флота Галлов и Британцев. И у них, как у Израильтян и Ассириян, нет другой причины ополчаться противу нас, кроме зависти к силе и величию нашего Отечества. Побуждаемые давней тайной ненавистью к нам, они также замыслили ослабить и унизить Богом превознесенную Россию. И мы теперь в опасности от сих главень... Кто бы не возрадовался посему, если бы и среди нас теперь, как некогда среди Иерусалима, явился какой-либо человек Божий и свойственным ему гласом, от лица Божия, воззвал к нам: "Не бойтеся сих двух главень дымящихся, токмо веруйте!..".
Но времена пророков прошли, и нам, яко чадам Завета Нового, вместо пророчеств должно обращаться за руководством и утешением к Евангелию... Что же? Ужели евангелисты и апостолы менее пророков говорят нам о том, что для нас полезно и необходимо? И в случаях, подобных настоящему, ужели христианин оставлен без правил и руководства? Нет, если мы не всуе носим имя христианина, то должны знать, что истинный христианин превыше всех земных страхов, что он не боится самой смерти; ибо вера, им исповедуемая, вся дышит бессмертием, и все главные чаяния и надежды его не здесь, а там, в вечности. Кроме сего, у христианина есть верное и решительное средство действовать на самую перемену событий, на отклонение опасностей и бедствий, подобных нашим, теперешним. Это средство есть вера и. молитва. Послушайте, что говорит в Евангелии о силе веры Сам Спаситель: «имейте веру Божию: аминь бо глаголю вам, яко, иже аще речет горе сей: двигнися и верзися в море: и не размыслит в сердцы своем, но веру имет, яко еже глаголет, бывает: будет ему, еже аще речет» (Мк. 11; 23). «Вся возможна верующему» (Мк. 9; 23). А вот что сказано в Евангелии опять Самим Спасителем о молитве: «вся, елика аще воспросите в молитве верующе, приймете» (Мф.21;22). И как бы в пояснение сего всемогущества, коим облекаются истинно верующие, Спаситель в другом месте утверждает следующее: «веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит и болша сих сотворит: яко Аз ко Отцу Моему гряду» (Ин. 14; 12). Можете судить после сего, чего не в состоянии произвести живая вера и молитва, если они могут сделать более того, сколько во время земной жизни Своей делал и творил Сам Спаситель наш!..
А когда так, то от нас самих, братия мои, зависит все то, чего мы в настоящее время так желаем и в чем так все нуждаемся, то есть наша безопасность от врагов, нам угрожающих. Все опасности пройдут, все напасти рассеются, если мы, пользуясь Богодарованным верующему правом, начнем во имя Спасителя нашего просить о том Отца Небесного. Он не постыдит Собственного Сына и исполнит Его обетование и нашу просьбу. Надобно только, чтобы наша вера при сем и молитва были, как требует Евангелие, во-первых, совершенно свободны от всякого колебания и сомнений; во-вторых, выходили не столько из уст, сколько из глубины духа и сердца; в-третьих, соединены были с чистотой совести и делами благими или, по крайней мере, с искренним покаянием во грехах наших.
Увы, скажете вы, но где найти между нами такой веры, когда ее недоставало иногда в самих апостолах?.. Много ли людей, кои могут воздеть руки на такую молитву, не будучи обличаемы в то же время своей совестью? Что другое и привлекло на нас этот гнев Божий, как не наши нечистые нравы и грехи?
Охотно и вполне присоединяюсь, братия мои, к смирению ваших мыслей и чувств, и готов первый признать свою духовную немощь. Но мне никак не хочется выпустить из рук и лишиться единственного среди настоящей бури якоря - веры и молитвы, и я в сем случае думаю так: не может быть, чтобы во граде нашем, наполненном толиким множеством жителей, не было вовсе душ, не преклонивших колен своих пред Ваалом, верно ходящих в законе Господнем, истинно любящих Господа, а потому и от Него любимых. Без таковых, избранных, не стоял бы и град наш, ибо, по слову пророка, одно «семя свято стояние» - целого мира (Ис. 6; 13).
К вам, убо, обращаемся, души чистые и потому крепкие верою! Станьте пред престолом благодати Господней, и вознесите молитву вашу об удалении зол, обышедших град наш! Неложный в обетованиях Своих Господь не может не внять гласу моления вашего, и отвратит от нас, имиже веси судьбами, все злоустремления против нас врагов наших. А мы, со своей стороны, обещаем принести в пособие вам и молитве вашей все, что в нашей власти, как то: искреннее раскаяние во грехах наших и твердый обет - не раздражать более неправдами нашими правосудия небесного. В подкрепление самого покаяния нашего мы поспешим присоединить к нему дела любви и милосердия к ближним: отрем слезы бедных вдовиц, возымеем попечение о сирых, напитаем алчущего, оденем нагого, посетим болящего и призрим сущих в темницах. Может быть, Господь, выну взирающий с благоволением на вашу чистоту и правду, не презрит и нашего смирения и готовности благоугождать Ему, - и преложит гнев Свой на милость. Аминь.
23. Слово по случаю облежания Одессы флотом неприятельским
Третий день как мы собираемся в сем храме на молитву об отвращении опасности от врагов; и уже четвертый день, как они стоят, как бы прикованные к своему месту, ничего не предпринимая противу нас. Что значит это бездействие? На море каждый день им важен и дорог, а они ничего не делают, и пришли сюда как будто для того токмо, чтобы посмотреть на наш город и показать нам самих себя. Что, говорю, значит это?.. Дерзко было бы с нашей стороны приписать этот необыкновенный покой действию наших слабых и нечистых молитв. Но не менее предерзко и неблагодарно было бы не приметить в сем случае руки Божией, нас невидимо заступающей. Особенно, когда среди нас находится теперь Взбранная Воевода Сил Небесных, Матерь Божия, в сем чудотворном лике Ее. Если и земной, опытный и прославившийся своим мужеством и подвигами военачальник в подобных обстоятельствах не мог бы оставаться вовсе без действия и не принять какого-либо участия в нашей судьбе, кольми паче Матерь Божия, яко Премилосердая и Всеблагая, не может быть праздною и бездейственною зрительницею наших страхов и опасностей. Итак, ободренные тем, что происходит, будем продолжать общественные молитвы наши и толцать в двери милосердия небесного, доколе Господь, преклоняемый молитвами Самыя Матери Своея о нас, не умилосердится над нами до конца, и, имиже веси судьбами, не проженет и не развеет бури, скопившейся над головами нашими. Но, умоляя Господа, «да мимо идет от нас чаша сия» (Мф. 26; 39), в чем подает нам пример Сам возлюбленный Спаситель наш, молившийся в саду Гефсиманском о том же, будем в заключение молитвы нашей всегда присовокуплять Его же слова к Отцу Небесному: «обаче не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22; 42). Ибо кто знает, что именно для нас, то есть для вечного спасения - не телес, кои рано или поздно сами должны истлеть во утробе земной, а для бессмертных душ наших, кто знает, говорю, что именно полезнее: то ли, чтобы мы теперь избавлены были от всякой напасти, или чтобы подверглись оной и потерпели искушение? Может быть, в то время, когда плотской человек наш подвергнется лишениям и страданию, через сие самое оживет внутренний, мы воскреснем духом, начнем новую жизнь по Бозе, и перестанем убивать себя крайним пристрастием к временному и плотскому. Посему-то говорю и в заключение настоящих молитв наших, как и всех прочих прошений, мы должны повторять: «обаче» не наша, «но Твоя», Господи, «воля да будет!»
Не бойтесь, возлюбленные, такового самоотвержения и сея высоты духовной! Через это никто и ничего не потеряет, а все могут приобрести. Ибо когда мы, презрев все земное, имемся всеми силами души за живот вечный, то Господь, видя нашу веру и любовь, Сам попечется за нас и о животе нашем временном, и соделает все, что для него истинно нужно и полезно, ибо не напрасно сказано в Евангелии: «Ищите... прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам» (Мф. 6; 33). Аминь.
24. Слово по случаю облежания Одессы флотом неприятельским
Ныне вместо поучения я намерен показать вам пример того, что значит молитва и покаяние, и какую силу имеют они пред Богом - в обстоятельствах, подобных нашим.
Ниневия, столица царства Ассирийского, обширнейший и многолюднейший город в древности, до того раздражил беззакониями жителей своих правосудие небесное, что Господь в праведном гневе Своем положил наказать и погубить его, как наказаны и погублены были некогда Содом и Гоморра; но, по безприкладному милосердию Своему, и яко провидяй будущее, определил прежде совершения суда Своего возвестить предварительно жителям Ниневии судьбу и казнь, их ожидающую, да не како, устрашенные гневом суда небесного, приидут в чувство и воспрянут от грехов своих.
И вот, по непосредственному повелению Божию, пророк еврейский Иона оставляет отечество, является среди Ниневии, и от имени Иеговы, Бога Истинного, Коего сила и всемогущество не безызвестны были и язычникам, возглашает в слух всех Ниневитян, что над ними, за грехи их, висит уже гнев небесный, что Ниневии, по особенному милосердию Божию, даруется, но токмо не более трех дней, на покаяние, после чего, аще не покается, то будет подвержена всеконечному разрушению и погибели. «Еще три дни, и Ниневия превратится» (Иона.3;4).
Обитатели Ниневии были не из числа людей, ведающих Бога Истинного; они не знали ни Моисея, ни пророков, поклоняясь идолам и истуканам; с детства потому ходили, как выражается апостол Павел, в суете ума естественного, по воле сердец и страстей своих; следовательно, легко могли, если бы захотели, иметь множество причин не внять гласу Божию и угрозам пророка Еврейского, для них чуждого; и однако же, вняв его проповеди и гласу собственной совести, которой тайные обличения не чужды были и для язычников, немедля все опомнились, пришли в страх и смущение, сознали искренно, что ими действительно и вполне заслужен гнев небесный, единодушно обещали перемену своих мыслей и своего образа жизни, как он им ни казался до тех пор естествен и любезен.
И что же после сего делают Ниневитяне? «И вероваша», - так пишется в книге пророчеств Ионы, - «мужие Ниневийстии Богови, и заповедаша пост, и облекошася во вретища от велика их даже до мала их», то есть и возрастные и самые юные. «И дойде слово» (Ионы) «ко царю Ниневийскому, и воста с престола своего и сверже ризы своя с себе, и облечеся во вретище и седе на пепеле. И проповедася иречено бысть... от царя и вельмож его глаголющих: человецы и скоти, и волове и овцы да не вкусят ничесоже, ни да пасутся, ниже воды да пиют. И облекошася во вретища человецы и скоти и возопиша прилежно к Богу, и возвратися кийждо от пути своего лукавого и от неправды сущия в руках их, глаголюще: кто весть, аще раскается и умолен будет Бог, и обратится от гнева ярости Своея, и не погибнем» (Иона. 3; 5-9).
Слыша о всем этом, как, братие, не подивиться жителям Ниневии и не сказать о них, что если они умели грешить, то умели и каяться. Какое искреннее, единодушное, сильное и выразительное покаяние! Не надеясь, по смирению, на одних себя, они заставляют поститься младенцев, простирают пост на бессловесных: «и скоти, и волове и овцы да не вкусят ничесоже, ни да пасутся, ниже воды да пиют». И все это тем неожиданнее и удивительнее, что Ниневитяне были, как я заметил, язычники и идолопоклонники, то есть люди, не знакомые с истинным Богопознанием, жившие и поступавшие при слабом мерцании света естественного в их уме и совести, да еще и этот малый свет помрачен был у Ниневитян пороками, худыми обычаями и страстями. И однако же, несмотря на все это, как они чувствительны и внимательны! Как мгновенно опомнились и пробудились! И к сему случаю, со всей справедливостью, можно приложить слово Спасителя о сотнике, тоже язычнике: «ни во Израили толики веры обретох» (Мф. 8; 10). Сколько там, то есть между Иудеями, кои именовались народом Божиим, сколько, говорю, там воздвигаемо было пророков и проповедников покаяния! И ни разу не видим подобного действия от слова и проповеди пророческой! Посему-то Сам Спаситель, сравнивая участь пророков Еврейских дома, в Иудее, между своими, - и на чужбине, между язычниками, изрек: «несть пророк без чести, токмо во отечествии своем» (Мф. 13; 57).
Но если покаяние Ниневитян, по гласу Ионы, необыкновенно и удивительно, по глубине, впрочем, их развращения и прежней греховности, а не потому, чтобы грешнику не свойственно было каяться, ибо в этом его единственное спасение от вечной погибели, то приготовьтесь теперь услышать другую, еще большую необыкновенность и неожиданность. «И виде Бог», - так пишется у пророка, — «дела их» (Ниневитян), «яко обратишася от путий своих лукавых, и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им, и не сотвори» (Иона.3;10). То есть Ниневия, очищенная и исправленная или, .вернее сказать, начавшая только исправляться покаянием как должно, - немедленно помилована и пощажена; не только не превратилась, как угрожал пророк, за ее нечестие, а, можно сказать, сделалась еще благоустроеннее, ибо покаяние и добродетель улучшают как человека, так и целые города и страны.
Милосердие великое, и уже вполне доказывающее ту отрадную для нас истину, что Господь никогда не хочет погибели самых великих грешников, но чтобы они обратились от злого пути своего и были живыми! Но я попремногу дивлюся в сем случае самому выражению слов, употребленных пророком: «и раскален», - говорит он, - «Бог о зле, еже глаголаше сотворити им» (Ниневитянам). В самом деле, посудите, что это? Господь, сейчас еще гневавшийся и угрожавший погибелью нераскаянным, уже Сам раскаивается! В чем и как? Гнев Его на этот беззаконный город не был ли столь же справедлив, как и силен, не был ли вынужден - не какими-либо слабостями и недостатками человеческими, а множеством таких грехов, кои прямо вопияли на самое небо? «Взыде», сказано, «вопль злобы его» (Ниневии) «ко Мне» (Иона. 1; 2). Наказание посему не было ли не токмо праведно, но и необходимо? Ибо в противном случае могли подумать, и не один кто-либо, а целые города и царства, что над землей и людьми нет уже никакого Промысла и суда Божия, что все равно пред Богом - беззаконновати или вести жизнь праведную, и что потому лучше грешить, нежели соблюдать закон и слушаться своей совести. И вот, привзошло (вознеслось) одно покаяние Ниневитян, - и все переменилось! Едва только они отказались от своих злых обычаев и раскаялись во грехах, и Господь тотчас отказался от Своих угроз и от Своего суда; не пожалел ни чести Своего пророка, который угрожал Ниневии прещением (разрушением, злобой), ни чести Своего Собственного слова и прещения, кои остались теперь без исполнения и якоже не бывшие; и вопреки, так сказать, Самому Себе, возвратил Ниневитянам всю Свою милость. Уже и этого крайне много!.. Но для Господа все еще мало! Ибо смотрите, что происходит? Не только не сделано ничего из того, чем угрожаемо было через пророка Ниневитянам; не сделано и вполовину, и восьмую долю, а что?.. Господь раскаялся даже в том, что хотел было сделать - наказать!.. «И раскаяся... о зле, еже глаголаше сотворити им». То есть, как бы так сказано было в сем случае от Лица Божия (прошу вас возвыситься в мыслях и разуметь богоприлично, что говорится в Писании, по-человечески, из снисхождения к слабому понятию нашему): зачем Я поспешил так Своим судом и послал к Ниневитянам пророка Своего с таким страшным словом прещения?.. Ведь они, как показал теперь опыт, были вовсе не так худы и злы, как представлялось? Ибо вот, при первом слове Моем к ним, обнаружили все внимание, пришли в чувство, обратились со всей искренностью к покаянию, и показали плоды его! Значит, не следовало осуждать их так строго и так скоро, тревожить и смущать столь сильно, без особенной нужды и причины. Дело могло обойтись и без этого, гораздо проще и спокойнее.
Если и нужно было какое врачевство, то можно было употребить гораздо легчайшее, так как и болезнь была не так сильна и упорна. Зачем же поступлено с ними противным тому образом?.. «И раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им!.». Собственно, раскаяния в сем случае в Боге, разумеется, не было, ибо Бог, - скажем словами Писания же, - «не яко человек... колеблется, ниже яко сын человеческий изменяется» (Чис. 23; 19). Но все это сказано, однако же, и написано от лица Его - для чего? От преизбытка милосердия, в поучение и отраду всем родам грядущим, дабы из примера Ниневитян, осуждаемых на погибель, кающихся и тотчас милуемых и прощаемых, всем видимо было, как, во-первых, опасен грех, как сильно и действенно истинное покаяние, и чтобы, зная и видя все сие, мы удалялись от грехов, а когда уже имели несчастье впасть в них, то спешили бы к покаянию, как несомненному средству спасения.
Братие, сограждане!.. Сами видите, что положение и нашего города весьма недалеко от положения, в каком была Ниневия. Хотя нам ни один пророк не говорил того, что сказано было Ниневитянам Ионою, но, обличаемые совестью, мы сами должны подумать и сказать себе подобное; ибо не могла же опасность, нам доселе видимо угрожающая, постигнуть нас за наши какие-либо добродетели, а, без сомнения, постигла нас и может разразиться погибелью над нами за грехи наши. Находясь посему в положении Ниневии и желая спасения себе от погибели, возымеем дух и веру Ниневитян, и обратимся немедленно к тому же средству, которое, как мы видели, спасло их, то есть к искреннему признанию своей виновности пред Богом и к чистосердечному раскаянию во грехах наших. Жители Ниневии, по преизбытку смирения и по сильному чувству сокрушения сердечного, принудили участвовать в покаянии своем даже младенцев, и поститься вместе с собой самих бессловесных животных: а мы, по крайней мере, перестанем быть сами младенцами, «влающеся» (волнуемыми)... «всяким ветром учения» (Еф. 4; 14), простирающими неразумно руки ко всему, что блещет и манит к себе; а мы, по крайней мере, обуздаем бессловесную плоть нашу, и не позволим ей подавлять собой бессмертный дух наш и совесть. Всевидящее око не замедлит узреть искренность нашего покаяния, если оно действительно будет таково, - и гнев Его преложится для нас на милость. А где милость Божия, там и безопасность человеческая! Аминь.
25. Слово во время облежания Одессы флотом неприятельским
Вот уже и день Покрова Матери Божией, тот день, в который Она, яко Взбранная Воевода, защитила некогда и спасла чудесно Константинополь от нашествия иноплеменников, рассеяв и потопив суда их чрезвычайною бурею морскою! А враги наши доселе продолжают стоять пред нами ненаказанно, и не престают угрожать нам опасностью и разрушением! Ужели с сего радостного дня должно начаться наше бедствие?.. Ах, это значило бы, что мы вовсе оставлены без покрова нашею Небесною Заступницею! Множество неправд и грехов наших, конечно, заслуживало бы этого: но, в таком разе, так мнится мне, Она, Премилосердая, не пришла бы к нам на время опасности, в сем чудотворном лике Ее. А когда пришла и явилась среди нас, то явно не на пагубу, а во спасение наше. В сем случае мы можем думать и рассуждать так же, как рассуждала некогда жена Маноя во успокоение супруга своего, страшившегося смерти от самого явления им Ангела Божия. «Аще бы», - любомудрствовала благочестивая Израильтянка, - «аще бы хотел Господь умертвити нас, не бы взял от рук наших всесожжения и жертвы, и не бы показал нам сих всех» (Суд. 13; 23). Подобным, говорю, образом, в ободрение себя, можем рассуждать теперь и мы. Если бы Матерь Божия хотела предоставить нас в настоящее время грехам нашим и, следовательно, погибели от врагов наших, то не посетила бы нас в сем чудотворном лике Ее, не приняла бы от нас знаков нашего усердия к Ней и не показала бы столько залогов Ее благоволения ко всей стране нашей. Посему милосердие к нам и небесный покров всемогущей Заступницы нашей для нас несомненны: Она хочет быть нам во спасение!
Об одном мы должны думать и одного опасаться, чтобы грехи наши, особенно наша нераскаянность в них, не поставили собою неодолимой преграды к действию в пользу нашу для самого Ее милосердия и всемогущества. Ибо есть предел для самого всемогущества: оно не может действовать по видам и желанию нераскаянных грешников. Кто был на земле всемогущее Сына Божия, Спасителя нашего? Не Ему ли, как Он Сам говорит, «дадеся... всяка власть на небеси и на земли» (Мф. 28; 18), вследствие коей Он совершал и производил, какие угодно было Его премудрости, знамения и чудеса: укрощал одним словом бури, насыщал малым числом хлебов целые тысячи народа, исцелял всякого рода болезни, воскрешал самых мертвых? Но, вот, послушайте, что говорит евангелист о Его пребывании в некоторых городах Иудейских, кои были притом для Него самыми знаемыми, и в некотором смысле как бы родными городами! «И не сотвори ту сил многих», то есть не показал там особенных действий Своего благотворного всемогущества, не исцелил столько больных, как в других городах и местах. Почему? Потому ли, что там было менее требующих Его чудесной помощи? Нет, это были из самых многолюднейших городов, и следовательно, более заключающих в себе всякого рода людей страждущих и несчастных. Потому ли, что у Самого Чудотворца недостало на сей раз Божественной силы целебной? Но ее доставало до преизбытка везде и для всех. Почему же «не сотвори ту сил многих? За неверство их» (Мф. 13; 58), - отвечает евангелист. Вот что остановило и как бы связало всемогущество Самого Спасителя! Где нет веры и расположения душевного, там нет и помощи свыше, там не действует сама сила Божия!
Да не будет же, возлюбленные, с нашим градом того, что последовало с маловерными градами Иудейскими! Да не встретит между нами всемогущая сила Матери Божией того неверствия и ожесточения во грехах, кои встретил Божественный Сын Ее в Своих соотечественниках! Что скрывать? Прошедшая безопасность и обилие земных средств соделали нас мало внимательными к путям Божиим; мы возымели несчастную привычку ожидать для себя всего от наших собственных сил и средств, полагаться на свою прозорливость и расчетливость. Теперь, когда из всего этого столь многое видимо изменило нам и оставило нас, каждый видит и чувствует, что есть времена, когда Промысл Божий берет все события и жребии наши, так сказать, в Свои руки и распоряжается ими не по-нашему, а Ему свойственным образом, и что настоящие дни именно такого свойства. Пробудимся же от прежнего нечувствия, отринем всякую самонадеянность и неверствие и, в искреннем сожалении о наших заблуждениях и с обетом удаляться отселе всего богопротивного, предадим себя и судьбу града нашего заступлению Матери Божией.
Константинополь спасен Ею некогда, как мы сказали, от нашествия врагов - бурею, потопившею корабли их вместе с ними. Не будем желать подобной участи самим врагам нашим. У всемогущей Воеводы нашей есть, без сомнения, средства спасти нас, не погубив их, да имеют время на покаяние. Христианин не должен желать зла никому, самым врагам своим, - и тогда твердо может надеяться на помощь свыше. Аминь.
26. Слово по случаю облежания Одессы флотом неприятельским
Что сказать вам ныне, братие? Желалось бы, наконец, совершенно успокоить вас, но судьба наша еще под печатью... Я, со своей стороны, покоен, и вот, между прочим, почему. Не продолжали бы, думаю, враги наши стоять пред нами столько времени совершенно праздными, если бы у них было в намерении сделать нападение именно на наш город. Ибо что мешало бы им напасть на нас? Все, напротив, побуждало бы их не тратить напрасно времени, столь для них драгоценного. Но они не делают ничего, и стоят праздны! Почему? Всего ближе потому, что этот, такой многочисленный флот, не имеет на себе соразмерного тому числа воинов, как мы предполагали вначале, и потому враги не в силах выйти на сушу для вступления с нами в ближайшую борьбу. А когда так, то и опасность наша отнюдь не так велика, как представлялось прежде. Ибо без сего что они нам могут сделать? Могут, конечно, и оставаясь на воде потревожить нас, как тревожили в первый раз; могут, пожалуй, произвести некоторое разрушение в прибрежных частях города, заставить нас удалиться от моря, - и только. Но это, во-первых, значило бы с их стороны сделать такое нападение, которое, не имея никакой военной цели, отзывалось бы прямым варварством, и чрез то унизило бы их в глазах и мнении всего света; а во-вторых, это значило бы, как показал прежний опыт, решиться им самим, без всяких особенных выгод для себя, на потери немаловажные. Ибо если их огонь был бы разрушителен для нас, то и наши перуны не менее произвели бы разрушения в их плавающих твердынях. Нет, враги наши - отдадим им эту справедливость - слишком расчетливы, чтобы покупать себе такою ценою... одну потерю и безчестие. Посему-то, как я и прежде говорил, так и теперь тем паче скажу, что у них целью - не мы и наш город, а какое-либо другое место, белее приступное, но доселе почему-либо не так удобное к нападению. Следовательно, за город наш можно быть почти спокойным...
Но, увы, какое горестное спокойствие! Ибо оно происходит только от той печальной мысли, что пострадаем не мы, а другие... наши собратья и единоплеменники. А пострадает, говорю, кто-либо; ибо не могли же враги наши явиться на водах наших в таком множестве без всякой враждебной цели, и не могут уйти назад без всякого военного действия.
В таких мыслях не знаешь, чего наиболее желать - бездейственного ли удаления от нас врагов, или чтобы сила и ярость их истощились здесь... Ах, если уже непременно должно кому-либо подвергнуться нападению, то лучше пусть потерпим что-либо мы, нежели другие! Ибо что же были бы мы за христиане, если бы желали искупить собственную безопасность бедами и горем собратий наших? Что были бы мы даже за существа с сердцем и душою, ежели бы обрадовались тому, что сила вражия устремится наконец не против нас, а против других наших градов и весей? Нет, при всех слабостях и несовершенствах наших, мы, надеюсь, не дошли еще до такого своекорыстия и жестокости душевной...
Но наши мысли и чувства, самое самоотвержение наше, не пременят того, чему суждено свыше совершиться, то есть нам ли потерпеть что-либо от врагов, или другим.
Да будет же, о Всемогущий и всем управляющий Владыко и Господи, да будет то, что положено в премудрых судьбах Промысла Твоего! Едино дерзаем исповедать пред Тобою нашу покорность святой воле Твоей... Что бы Ты ни судил послать нам в удел - тишину или бурю, целость и покой, или превращение и тесноту - все приимем мы от руки Твоея с любовью, ибо мы совершенно уверены, что Ты на молитвы и прошения нас, чад Твоих, не подашь нам вместо хлеба камней, и вместо рыбы змею... (Мф. 7; 9). Аминь.
27. Слово по случаю удаления от Одессы флотов неприятельских
Все кончается и проходит на этой бедной земле нашей! Проходит и радостное и печальное, и угрожающее и привлекающее!.. Вот и враги наши удалились от нас; и, судя по самому времени года, удалились с тем, чтобы не возвращаться уже к нам, по крайней мере до будущей весны. А мы страшились и трепетали, а мы смущались и помышляли об удалении из собственных жилищ наших! Не осуждаем ни сего страха и смущения, ни самого удаления некоторых; только размышляя теперь о происшедшем, невольно думаешь и говоришь: "Как все кончается и преходит здесь, самое печальное и страшное!.. Благодарение милосердию за то, что мы не подверглись какому-либо действительному бедствию, тогда как целая туча зол висела над нами!" Но если бы мы и подверглись нападению от врагов и потерпели что-либо, то и это все минулось бы и прошло; а если бы еще вознаградилось потом, хотя со временем, как это нередко бывает в подобных случаях, то, по всей вероятности, мало-помалу пришло бы даже в совершенное забвение... Таково, говорю, свойство и участь всего временного!..
Но, братие мои, наступит для всех и каждого из нас такая опасность, которая уже не прейдет мимо, которая не отвратима ничем, а по следствиям своим- бесконечна... Это опасность часа смертного, всех нас ожидающего!.. О, сколько тогда явится перед нами и вокруг нас врагов! Явятся, во-первых, все наши грехи и все страсти, коими была очернена земная жизнь наша, кои среди сует житейских, развлечений мирских и упоений чувственных не были сознаваемы, а сознаваемые - легко забывались нами и не трогали нашу совесть, а тогда, в этот решительный час, все оживут в воспоминании, и готовы будут терзать нашу душу и сердце. Вместе с тем обнаружатся перед нами, во всем ужасном виде их, и те враги, коих мы теперь не видим, и над бытием коих некоторые даже глумятся иногда бессмысленно, но о коих непрестанно предупреждает нас жалобный голос нашей общей матери, Святой Церкви, то есть духи тьмы и злобы поднебесной, искони и всегда враждующие на человека, и выну желающие увлечь его - посредством греха - в бездну собственной погибели. Благо нам, если среди толикого множества и внутренних и внешних врагов последний час застанет нас в мире с Богом, то есть примиренными со святостью и правдою Его покаянием искренним и огражденными верою в Спасителя нашего и в силу Креста Его, подъятого за грехи наши! А что если при нападении на нас всех сих врагов мы сами окажемся в это время врагами Богу, то есть нераскаянными грешниками? Кто тогда защитит нас? К кому прибегнем? За что имемся?
Предстоит, братие мои, для каждого из нас и другая, не отвратимая ничем страшная опасность в то время, как мы должны будем стать некогда на суд всемирный, пред Господом и Владыкою живых и мертвых. О, какой страх обнимет тогда всякую душу человеческую! За нами будет время, данное всем нам на покаяние и пришедшее, среди грехов наших, к концу своему безвозвратно; перед нами будет безпредельная вечность, в которую надобно вступить, и тоже - безвозвратно; над нами Судия Сердцеведец и Суд неумытный; под нами бездна ада, где искони находятся и пребывают духи отверженные.
О, благо нам, если всевидящий Судия обрящет в нас тогда если не что другое, то покаяние, и хотя малые дела милосердия и любви христианской! А что если обрящется в нас тогда одна нечистота, нераскаянность и жестокосердие? Что если мы окажемся на этом Страшном Суде с одною гордостью, с одним плотоугодием, с одними делами неправды и притеснения ближних наших? Не поразит ли тогда и нас ужасный приговор Судии всего мира: «не вем вас! идите от Мене... во огнь вечный!» (Мф. 25; 12,41). И кто может угасить сей огнь, возжженный десницею Всемогущего? Кто будет в состоянии извлечь нас из бездн адовых?
Предваряя вас таким образом о будущих великих и неизбежных опасностях, может быть, сим самым я смущаю настоящую радость вашу по случаю удаления от нас врагов наших, кои целую седмицу ежеминутно угрожали нам напастью и горем... Но, с другой стороны, когда же благовременнее и полезнее напомнить о сем, как не в настоящие минуты, когда мы все самым опытом узнали, что значит быть в очевидной и важной опасности, даже проходящей и не долговременной? Сам Господь Премилосердый не-для того ли наводит и навел на нас разные беды и напасти временные, дабы возбудить нас от безчувствия греховного и обратить наше внимание на то, что неминуемо угрожает нам в будущем?
Братия! Мы собрались теперь воздать Господу Спасителю и Пречистой Матери Его благодарность за избавление от нашествия врагов. Достойно и праведно благодарить таким образом Господа, ибо, скажем словами святого Давида, «аще не Господь», в сие время, «был в нас», то враги наши, в злобе своей, «убо живых пожерли быша нас» (Пс. 123; 2).
Но, братие мои, если мы хощем быть благодарными воистину, от всей души и сердца, то да будет твердо ведомо при сем нам, что из всех видов благодарения Богу, в настоящем случае, самый лучший и благоугоднейший для Него есть тот, чтобы каждый из нас начал содевать (соделывать, производить) дело собственного вечного спасения, со всем возможным прилежанием и постоянством. В этом не только первое и последнее благо наше, но в том же самом, то есть в исправлении жизни нашей, наибольшая радость и наивысшая слава для нашего Господа, Творца и Владыки! Аминь.
28. Слово перед совершением покаянного молебствия по случаю слышанной на северо-востоке от Одессы морской канонады
Слышны ли были вчера вам громы на море, на северо-востоке? Поелику теперь не лето, а осень, то это должны быть громы не Божий, а человеческие. Значит, враг, стоявший перед нами столько дней праздным, нашел наконец сродное себе занятие где-либо при устьях Днепровских, и начал показывать адское искусство свое в разрушении. Снова, следовательно, начала проливаться и драгоценная кровь соотечественников наших, хотя мы и не знаем доселе, где именно. Судя по силе и ожесточению наших врагов, а с другой стороны, по мужеству и самоотвержению наших защитников, не можем сомневаться, что это борьба упорная и кровавая: враг покажет все свое искусство и ярость, а наши собратия - всю твердость и бесстрашие людей русских.
Будем ли, после сего, праздными слушателями сих страшных ударов громовых? Мы, кои по опыту вполне знаем, что значит быть под ними? Нет! Когда братия наши подъемлют теперь непрестанно десницу и шуйцу свою на отражение врагов, и нам не следует опускать рук своих долу, а также поднимать их, как можно чаще, на помощь сражающимся.
"Как это может быть?" - подумает кто-либо. Так же, возлюбленный, как делал это некогда великий Моисей в пустыне Синайской, когда водимый им народ Израильский принужден был сражаться с Амаликом. Моисей не участвовал лично в сем сражении; находился даже в некотором отдалении от сражающихся, но духом своим был близок к ним, принимал полное и живое участие в сражении, и так умел, несмотря на отдаление, воздевать за народ свой руки свои к Богу на молитву, что весь успех и неуспех сражения направлялись не по оружию и мужеству сражающихся, а по состоянию рук Моисеевых. «И быстъ», - сказует Священная История, - «егда воздвизаше Моисей руце, одолеваше Израиль: егда же опускаше руце, одолеваше Амалик» (Исх. 17; 11).
Послушайте еще, что случилось в эти, очевидно крайне опасные для народа Израильского, минуты! По слабости природы телесной Моисей не мог в продолжение целого дня держать рук своих подъятыми горе и, по необходимости, опускал их, по временам, для отдыха вниз; и что же? «Егда опускаше» Моисей «руце», Амалик «одолеваше». Что тут было делать? Обыкновенные, подобные нам люди смотрели бы на это и не знали, за что взяться и как помочь ослабеванию рук Моисеевых. Но при нем находились тогда такие сотрудники, как Аарон и Ор, - люди, исполненные веры и духа Божия. Что же делают они и к чему прибегают? Внемлите. Когда Моисеевы руки «тяжки беша», и не могли потому быть подъятыми, а необходимо опускались долу, в это время они, «вземше камень, подложиша ему, и седяше на нем. Кроме того: Аарон... и Ор поддержаста руце ему, един отсюду, а другий оттуду: и быша Моисеовируцеукреплены до захождения солнца». Что же из сего? «И преодоле Иисус» (предводивший Израилем) «Амалика» (Исх. 17; 12-13). Вся сила и вся крепость Израиля как будто заключена была в одних сих руках, и зависела от их (молитвенного) подъятия горе, или от их опущения, по слабости природы телесной, долу.
Когда читаешь или слышишь о подобных событиях, то невольно приходишь к мысли, что все это было в другом каком-либо мире, а не в нашем! Между тем, это было, братия, у нас, на этой же бедной земле, на коей живем мы, только в другие времена и при других нравах человеческих, при другой силе веры и упования на Бога.
Наши слабые и нечистые руки, конечно, не похожи на руки Моисеевы, и мы не в состоянии воздвигать их так чудотворно, как это мог делать великий вождь народа Божия. Но с другой стороны, мы изменили бы достоинству Нового благодатного Завета и всем обетованиям Евангельским, если бы не признали и не утвердили за истину, что в воздеянии рук на молитву у христиан истинных заключается и теперь великая сила и великое действие. «Вся, елика аще воспросите в молитве верующе», - говорит Сам Спаситель, - «приимете» (Мф. 21; 22). Человек может сказать это и не исполнить, а Он?.. Скорее прейдет небо и земля, нежели останется без действия из Его слов хотя едина йота.
После сего, оставив всякое недоумение, станем, возлюбленные, прилежно на молитву; станем здесь и в домах наших, и будем просить сражающимся теперь братиям нашим помощи и силы от Господа. Если молитвы наши будут одушевляться живою верою в ходатайство за нас Спасителя нашего и искреннею любовью к братиям нашим, то, будьте уверены, прошения наши не останутся без действия, и подвизающиеся теперь за Отечество почувствуют на себе, что где-то и кто-то воздвигает молитвенно за них руце ко Господу... Аминь.
29. Слово перед благодарственным молебствием о сдаче войскам нашим крепости Карса
Немало ждали мы, но, благодарение Богу, дождались наконец радости! Грозная твердыня Азиатской Турции, стоившая нам столько труда, огорчений и даже крови, а в будущем, по причине наступающей зимы, угрожавшая новыми и продолжительными затруднениями и потерями, - эта твердыня пала, наконец, перед мужеством войск наших! Я говорю - перед мужеством, ибо хотя ближайшею причиною падения были голод и недостатки, но это самое внутреннее бедствие осажденных, принудившее их положить оружие перед нами, произошло не от другого чего, как от крайнего стеснения падшей твердыни мужеством нашего воинства и искусством наших военачальников. Если б была какая-либо возможность врагу стать противу рати нашей, то сей же самый голод побудил бы его решиться выйти из своей засады и отразить нас, чем он спас бы не только город, но и себя от голодной смерти, или от плена. Но, видно, это - как сознаются теперь сами пленные - было невозможно для них; и вот, несмотря на их прежнюю гордость и многочисленность, они предпочли плен и неволю всякому сражению с нами. Как не назвать этого победою, и победою великою?.. Теперь, в этой части света, мы можем быть спокойны не только за настоящее, но и за будущее. И, во-первых, падение такого великана, как нынешний Каре, отзовется громко по самым отдаленным углам Азии, во славу имени русского и к унижению гордости врагов наших. За сим, весть о падении такой твердыни, на которую столько полагалось ими надежды, отнимет дух у других, не столь крепких мест, и приготовит каждое из них к тому, чтобы не спорить с нами долго. А между тем, эта же Карская победа, по всей вероятности и скоро, переменит ход брани в Грузии, и заставит немедля возвратиться оттуда вспять того велеречивого храбреца, который, отрекшись вместе с верою христианскою от Царствия на небе, не стяжал чрез то, как оказывается, счастья себе и на земле, и, при помощи благоприятных обстоятельств, восхищав доселе незаслуженно имя искусного военачальника, вдруг является теперь в наготе пришлеца - и пред чужими, кои были ему некогда свои, и пред своими, кои никогда не престанут быть ему чужды по душе и сердцу. Устремившись с оттоманскими полчищами в нашу благословенную Колхиду, он думал и надеялся сим самым отвлечь нас, для ее защиты, от Карса, но увяз в собственных сетях своих; ибо наша Грузия устояла сама собою, а не подкрепленный им Каре не устоял и пал пред нами. Новый успех наш наконец неминуемо должен лечь тяжестью своею на весах врагов наших и дать им уразуметь, что у Орла Всероссийского не напрасно две, а не одна глава, и потому он, действуя против них одною из своих глав здесь, в Европе, другою, в то же время, может с не меньшею силою действовать и поражать их в Азии.
С намерением распространяюсь перед вами о последствиях новой победы, ибо Каре весьма отдален от нас и находится за морем; посему многие могут не знать, что такое эта крепость и много ли значит ее падение; а мне желательно, чтобы вы все были обрадованы, после стольких недавних страхов, этим успехом нашего оружия.
Для той же цели приметим, что твердыня Карская была уже взимаема храбрыми войсками нашими за двадцать восемь лет пред сим, но тогда она была далеко не то, что ныне - не так сильно укреплена и защищалась противу нас одними мусульманами, а ныне она была особенно уготована на брань всем искусством западных врагов наших, и защищалась не одними мусульманами, а и военачальником той державы, которая издавна привыкла почитать себя владычицею морей, а на суше, как видно, не умеет защитить хорошо и одного города. Успех наш посему над Карсом есть успех не только над Турцией, но и над Англией, которая там владычествовала.
Усомнюсь ли высказать в заключение еще одну мысль, которая возбудилась в уме сей же час? Настоящею победою над Карсом, по всей вероятности, заключится круг военных действий нынешнего года; и весть о ней приспела к нам около тех именно дней, когда солнце возвращается с зимы на лето. Не признак ли это, что отселе в судьбе настоящей брани произойдет целый ряд перемен к унижению гордыни врагов наших, столь неправедно восставших на нас в бесчестном содружестве с мусульманами? Помолимся о сем от всей души и сердца, да не напрасно будет пролито храбрыми воинами нашими столько крови в защиту имени христианского! А ко всему этому, последуя примеру Святой Церкви, приложим молитву ко Господу и о том, чтобы Он умягчил сердца самых противников наших и расположил их к чувству беспристрастия и справедливости, так чтобы плодом настоящей победы нашей было ускорение вожделенного мира, а не ожесточение брани. Ибо если сражаются для того, чтобы побеждать, то побеждают не для чего другого, как для того, чтобы не иметь нужды продолжать войну. Аминь.
30. Слово на заключение мира с западными державами и с Турцией
«Слава в вышних Богу, и на земли мир!» (Лк. 2; 14). Так можем возгласить наконец и мы с Ангелами. «Слава в вышних Богу», ибо хотя при заключении настоящего мира действовали люди, но, без содействия и благословения свыше, и теперь могли бы не достигнуть своей цели, как, при всех усилиях, не достигали оной прежде. Ибо сколько раз сходились для прекращения войны, и всегда расходились на большую еще брань! Теперь же, едва только сошлись, и пламень войны погас как бы сам собою. «Слава убо в вышних Богу», и попустившему, по суду правды Своей, страстям человеческим разгореться в такой ужасный и всепожирающий пламень, и, когда наступил час милосердия, пресекшему сей «пламень» (Пс. 28; 7) как бы невидимою рукою! «Слава в вышних Богу», благоволившему подвергнуть возлюбленное Отечество наше новому огненному, седмерицею разжженному испытанию и изведшему его из сего испытания, как некогда трех отроков из пещи Вавилонской, здравым и невредимым! Теперь и нам, сынам России, можно благодарне исповедаться пред Господом словами святого Давида: «проидохом сквозе огнь и воду, и извел еси ны в покой» (Пс. 65; 12). Но что сказать о сем новом покое?
То, во-первых, что им мгновенно прекращаются целые потоки крови человеческой, лившиеся с таким обилием более двух лет; то, что им умиряются целые царства и народы, из коих одни смятены и потрясены были вихрем брани до основания, другие от того же вихря едва не потеряли зрения и не знали, куда приклониться; то, что новым миром возвращается прежняя безопасность городам и весям, даруется свобода самым морям и рекам, самым горам и пустыням; то, наконец, что с наступлением мира представляются новые предметы для деятельности общественной и частной, открываются новые виды промышленности и занятий, новые средства к развитию сил и природного богатства земли русской; самой власти предержащей дается большая удобность - насаждать и отреблять (очищать), созидать и украшать, целить и оживлять.
Как не возблагодарить за все сие Господа, «в руце» Коего, по выражению Писания, «власть» и держава всея «земли» (Сир. 10; 21), Который един, когда хочет, наказует царства и народы бранию, или благословляет люди своя миром?
Но достигнута ли высокая цель брани? Не бесплодно ли принесено столько кровавых и бескровных жертв? Бывают, конечно, и такие брани, но прошедшая, благодарение Богу, не такова. Что предполагалось достигнуть, то самое достигнуто, - и с лихвою. Ибо для чего предпринята или, точнее сказать, принята была нами прошедшая брань (ибо не мы первые взялись за оружие)? Завоеваний ли каких-либо и расширения пределов наших искали мы? Нисколько! Россия, при своей обширности и силе, давно не имеет в том никакой нужды; ей было бы даже во вред всякое дальнейшее расширение, подобно как здоровому и крепкому человеку была бы не в пользу чрезмерная тучность. Унижения ли и вреда какого-либо хотели мы самому первоначальному противнику нашему на Востоке? Опять нисколько; напротив, мы хотели спасти его от внутренних язв, снедающих самый состав его державы, глубину и неисцельность коих вполне видит теперь он сам. Или, может быть, думалось нам почему-либо стать вопреки и заградить путь к чему-нибудь доброму и истинно полезному для западных держав, кои с таким неожиданным ожесточением ополчились потом противу нас? И сего никто не может сказать по совести, а теперь - ни даже они сами.
Чего же желали мы, не хотя и принужденно взимаясь за меч? Желали единого, самого простого и совершенно справедливого, чтобы близкий к нам, и не раз обязанный нам своим спасением от погибели сосед наш, вняв гласу разума и собственной выгоды, перестал делить неразумно народную семью свою на две половины и, предоставляя все меньшей, не отдавал бы ей на жертву самую большую половину потому только, что эта последняя не одной с ним веры, а той, которую исповедуем мы и прочие образованные народы, яснее сказать, чтобы владыка мусульман перестал угнетать невыносимо подвластное ему христианство на Востоке. Вот чего желали мы - не более!..
Нам не поверили, когда все ручалось за нашу искренность; не поверили потому только, что не хотели верить, потому что давно желали тайно брани с нами и искали предлога к ней. И вот, началась эта, для нас вовсе неожиданная, а противниками нашими издалека предустроенная брань за мнимую независимость и самостоятельность державы Оттоманской, якобы нами угрожаемой, а в самом деле против нашего могущества и противу наших, в продолжение целого века приобретенных, прав и преимуществ. Свет с изумлением увидел, как знамена держав христианских начали присоединяться к знамени Магомета, как бы оно было знаменем какого-либо всеобщего спасения... После сего естественно казалось многим, что судьба восточных собратий наших будет совершенно забыта среди брани, и облегчение их от тяжкого рабства отдалится еще на долгое и долгое время.
Но когда никто не ожидал того, когда еще со всех сторон продолжала кипеть брань, вдруг восточные единоверцы наши получают то самое, что имели в виду для них мы, и в таком притом размере, в каком мы, со своей стороны, перед началом брани не могли и требовать от повелителя их, а они ожидать, -получают не только свободу от прежнего уничижения и угнетений, но и равенство прав с мусульманами.
И кто был причиною сего, можно сказать, чуда? Те самые люди, кои, по зависти к нам, не хотели дать нам сделать и третьей доли того, что теперь сделано! Желаете знать, что заставило их продолжать и совершить (даже увеличить и усовершить) дело, нами предначатое, из-за которого они вышли противу нас на такую брань ожесточенную? Заставила правота нашего дела и святость нашей цели, заставили опыт и очевидность, заставили совесть, самое чувство чести и благоприличия... В самом деле, соединяя христианские знамена свои со знаменем Магомета против нас, христиан, желавших оказать защиту христианам же от угнетения магометанского, быть не может, чтобы правители держав западных свободны были при сем от всякого упрека совести за таковую измену христианству. Но доколе смотрели на злополучный Восток издали, и смотрели, так сказать, сквозь нерасположение к нам и сквозь подозрения о наших мнимых замыслах на Востоке, дотоле могли еще кое-как успокаивать себя за положение христиан на Востоке. Когда же, влекомые духом брани в лице полчищ своих, явились на самом месте спора и пререканий, когда увидели безумную гордость мусульман и постоянное, выходящее из всех пределов уничижение христиан, когда таким образом преткнулись, так сказать, об ужасную и постыдную для христианства и человечества очевидность, тогда уже не могли более называть черное белым, острое гладким и терны розанами. Завеса заблуждения спала, чувство справедливости пробудилось, вера и человечество, представшие в оковах, возопили к душе и сердцу; самые притеснители христиан устыдились и изъявили готовность на исправление своих поступков и на перемену своих отношений к угнетаемым. После сего, по самому естественному ходу вещей, надлежало последовать не другому чему, как тому, что произошло теперь, то есть восстановлению свободы христианства на Востоке. И поелику самая судьба всей державы мусульманской находилась теперь, можно сказать, в руках христианских владык, то естественно, что, не стесняясь ничем, они возымели полную возможность заставить - и заставили - повелителя мусульман сделать в пользу подвластных ему христиан даже более того, сколько, препятствуемые ими же, не могли, до начатия брани, требовать мы. И вот каким образом последствия настоящей брани, вопреки всякому ожиданию, благодаря тайному предустроению вещей и событий Промыслом Божиим еще до окончания брани обратились к ее первоначальной и единственной с нашей стороны цели, и дружественно сопряглись с ее началом.
После сего самая брань, как провещал с высоты престола благочестивейший Монарх наш, не имела уже для нас своего значения, ибо цель ее - обеспечить участь единоверных братий наших на Востоке - была достигнута; а за сим не мог вскоре не последовать и настоящий мир, в коем чувствовалась столь великая потребность для всего света.
Конечно, если бы ожесточение западных недругов наших против Отечества нашего продолжилось и за сим, то Россия, непобежденная и, при всех превратностях оружия, равно могущественная, не усомнилась бы раскрыть в себе новые силы и принести новые жертвы, дабы показать, что она та же, чем была для всей Европы за четыредесять лет пред сим; но, благодарение тому же Всеблагому Промыслу Божию, огнь злобы погас в сердцах самых врагов наших; истощившись в своих силах и средствах, они охотно простерли к нам руку мира, коль скоро убедились, что мы готовы принять ее" дружелюбно.
"Все это справедливо, - подумает при сем кто-либо, - но нельзя же отрицать, что лучше было бы, если бы начатое нами в пользу христиан восточных нами же одними было и окончено, а не другими, вместо нас, как теперь!"
А почему лучше, возлюбленный? Не потому ли, что это могло бы служить пищею для самолюбия народного, поводом к превозношению перед другими? Кто знает, что таковые чувства так же опасны для целых народов, как и для частных людей, и всегда привлекают на себя гнев Божий, тот никогда не пожелает своему Отечеству таких успехов, кои служат ни к чему иному, как токмо к гордости и надмению. При таком святом деле, каково предпринятое нами, то есть улучшение судьбы восточного христианства, чтобы не омрачить чистоты и не унизить достоинства" сего дела, заранее должно было отказаться не только от всяких корыстных видов, но и от всякого в сем деле соперничества с другими народами. А если так, то кто бы и почему бы теперь ни довершил его -только бы оно довершено было действительно - всякому истинному христианину, оставив вопросы и недоумения, предлежит радоваться о сем и благодарить Бога, тем паче, когда в доведении сего дела до желанного конца видимо действовали не столько люди, сколько Сам Бог. С таким ли действователем спорить о первенстве? Ему ли не уступить своего места?
Если бы, впрочем, и за сим оставалось у кого сожаление о том, что в прошедшей великой борьбе нашей с Западом за Восток не все произошло по нашему желанию, и что мы от столь многих жертв наших не стяжали для себя собственно никакого преимущества, такому, со всею уверенностью, мы можем сказать в успокоение, что, напротив, настоящая война послужила для нас к великому преимуществу и к чести, самой чистой и христианской. Ибо что обнаружила она пред лицом всего света? Что Россия, первая и единая, призрела оком искреннего сострадания на христианский Восток; что она, единая, забыв свои выгоды и презрев множество опасностей, решилась для освобождения восточного христианства выйти на брань едва не противу всего света, и самоотвержением своим положила основание для всех нынешних событий и дала побуждение самому Западу оказать, наконец, и свое сострадание к Востоку. Нет сомнения, что без сего этот хладный в своекорыстных расчетах Запад не поспешил бы принять участие в судьбе христианства на Востоке и, не зная, или, лучше сказать, не хотя знать истины, доселе расточался бы в похвалах мнимой кротости и образованности мусульман, и продолжал ограничивать все сердоболие свое к угнетаемым от них христианам праздными обещаниями и бездейственными переговорами. И вот причина, почему всякий раз, когда будет приходить в исполнение какая-либо благотворная для восточных христиан мера, имя России, яко первой виновницы счастливого для христианства переворота, будет произносимо с благодарностью каждым христианином на Востоке. Так думаем не мы одни, по какому-либо самолюбию, а так думает, водясь справедливостью, весь православный Восток; так невольно думает едва не весь Запад; тем паче не могут не думать таким образом мусульмане.
Не смущает ли еще кого-либо мысль о том, что для прекращения брани и для нового мира Россия великодушно согласилась на некоторые уступки? Для столь великой цели, каково успокоение целого света, можно бы не пожалеть и каких-либо действительно немаловажных жертв и лишений, но самая зависть и вражда не дерзнули потребовать подобного. Ибо в чем наши уступки? Мы не будем отселе иметь на юге прежнего морского бранноносного вида, который, служа нам же в тяжесть, ни разу не принес нам тех выгод, коих мы должны были ожидать. Мы удалились на несколько малых поприщ от берегов Дуная, но что другое напоминает нам река сия, кроме потоков крови нашей, мешавшейся столько раз с ее волнами? Что приносила нам она, кроме тягостной заботы сражаться ежегодно противу строптивости ее течения, в пользу чуждого нам судоходства? Если, наконец, отселе не мы одни, а и все прочие державы христианские будут вместе с нами покровительствовать христианскому Востоку, то этого общего и единодушного действования давно надлежало желать для истинной пользы христианства и для собственного нашего спокойствия. Вот все наши, если угодно так называть, жертвы для мира! Сравните с ними те бесчисленные усилия и жертвы, коих стоила прошедшая брань нашим противникам; присовокупите к тому, что мир не приносит им никаких новых приобретений, кроме благоприличного выхода из неразумно затеянной борьбы с нами, и вы поймете всю истину дела и всю, с одной стороны, малую (по жертвам для того с нашей стороны), а с другой - великую (по благотворным последствиям) цену нового мира.
А после сего, что остается нам, как только не с благоговением преклонить главу и сердце пред судьбами Промысла Божия, Который давно с такою очевидностью и с такою поучительностью для всех не обнаруживал Себя в превратностях браней, как обнаружил в брани прошедшей?
Вместе с сим возрадуемся радостью чистою о новой лучшей будущности единоверных собратий наших на Востоке. Семя освобождения их не может, конечно, вдруг и беспрепятственно развиться в целое многоплодное древо, под сенью коего им можно бы возлечь в совершенном покое, но должно развиться, и разовьется, и возрастет неминуемо, ибо полито кровью многочисленных сынов и Севера и Запада.
Возблагодарим от души Монарха нашего, который в сокровищнице своего благого сердца нашел тайну, как без унижения достоинства России прекратить потоки крови и угасить пламень вражды, коему не предвиделось близкого конца.
Не лишим справедливой хвалы самых западных противников наших, кои, почему бы то ни было, впав в великую ошибку - касательно положения Востока и тамошних христиан - не продолжили, однако же, своего ослепления до конца и, узрев истину, не замедлили, подав одну руку мира нам, простерть другую - в покровительство злополучного Востока.
Среди настоящего торжества о мире можем ли, наконец, забыть тебя, почивший в Бозе, державный Труженик наш, которому после многих других подвигов суждено было предначать и великое дело освобождения христианского Востока? Цель, тобою предположенная, была так высока, намерения твои были так далеки от всех видов и расчетов человеческих, что обыкновенная мудрость земная никак не могла вместить такого великодушия и бескорыстия - и возомнила неподобная... Но для тебя теперь не нужна более правда земная, когда ты удостоился зреть и испытать правду небесную. Быть не может, однако же, чтобы дух твой, и на лоне вечного покоя, не возмущался скорбью о потоках той крови, коея ты сам не хотел бы проливать ни единой капли. Успокойся теперь и почий в мире! Истина и правда восторжествовали; пламень войны угас; и освобожденный Восток вечно с умилением будет произносить имя единственного благодетеля своего, Николая.
«Слава убо в вышних Богу, яко и на земли мир!» Аминь.
31. Речь по прочтении высочайшей благодарственной грамоты, данной жителям Херсонской губернии, с повелением хранить копию ее в Кафедральном Соборе
Вот с какою полнотою и одушевлением изображены в сей хартии царственной деяния и подвиги страны и града нашего во время прошедшей брани! Тут с радостью и изумлением видим, что все, можно сказать, шаги наши во время прошедшей брани прилежно замечены, все жертвы и приношения наши оценены сугубою ценою, все лишения и раны наши приняты к самому сердцу Цареву... Если бы такое изображение в похвалу страны и града нашего произошло и не от руки царственной, то и тогда, при слышании его, нельзя было бы не порадоваться от души за весь край наш: ибо «имя доброе», - как заметил и изрек еще древний святой мудрец, - «лучше... неже богатство много» (Притч. 22; 1). Но такой, в высшей степени благоволительный, отзыв о нас исшел из уст самого помазанника Божия, исшел в самый день священного венчания его на царство... Как много возвышается от сего цена и сила каждого слова и выражения в сей хартии царственной! И какой край и град русский не захотел бы после сего быть теперь на нашем месте, несмотря на всю тяжесть и прискорбность нашего прошедшего положения!
Но меня, яко смиренного пастыря страны сей и вашего сострадальца в прошедшую годину искушения, особенно трогает в сей хартии то место, где говорится, что стране и граду нашему, при всех прочих похвальных качествах, недоставало доселе с остальною Россиею связи страданий и терпения, и что теперь драгоценная связь сия, благодаря ужасам прошедшей войны, получила незыблемую основу и скреплена навсегда. Почему особенно трогает меня это замечание? Потому что в сей самой мысли мы, во время общих скорбей наших, не раз находили утешение и для вас, и для себя. Ибо памятуете ли, что говорили мы в ободрение вам с сего самого священного места во дни Святой Пасхи, после огненной бури, разразившейся над нами в Великую Субботу?.. И мы говорили тогда, что нашему граду в составе России недоставало с нею единой связи - страдания за Отечество, и что после случившегося тогда с ним, град наш, несмотря на юность его, может непостыдно встать в стан древних, многострадальных за Отечество градов русских. Теперь, как видите, тогдашнее предчувствие и ожидание наше сбылось во всей силе, ибо теперь, как свидетельствует эта хартия, ставит наш град на это высокое и священное место между градами русскими уже не наше слабое мнение, а рука самого помазанника Божия, Самодержца Всероссийского!..
И как ставит! Уже много значило бы для юного града нашего, если бы он удостоился сравнения с какою-либо меньшею из утварей царских, столь богатых изящными и драгоценными украшениями, но милость Самодержца в избытке признательности не знает, можно сказать, предела - и Одесса, юная и в настоящем случае ослабевшая и еще не укрепившаяся от прошедшей борьбы и лишений, именуется драгоценнейшим перлом венца царского! Того венца, с коим другие, самые светлые венцы желали бы только сравниться, и коему большая часть тоже не несветлых венцов не могут иметь надежды даже уподобиться!..
Уразумей же, возлюбленный град, преизбыток к тебе и царственного внимания и милости Божией; уразумей и старайся быть завсегда перлом истинным, а не поддельным. Венец царский и без тебя может найти другие для себя украшения, но ты не найдешь другого подобного венца и другого, лучшего для тебя, уподобления. Драгоценнейшим перлам приличествует первее всего чистота и прозрачность; будь же, богоспасаемый град, и ты чист и ясен во всех помыслах, предприятиях и действиях твоих, и всегда представляй себя тем, что ты на самом деле, а не тем, чем можно казаться. Помни, что самые драгоценные перлы не на поверхности морей находятся, а таятся во глубине и добываются особенно после жестоких бурь, и не скучай прошедшею бурею, которая своим разрушительным волнением обнаружила пред оком царственным и твое перло; удаляйся от желаний мечтательных и предприятий поверхностных, углубляясь в такие предметы деятельности, кои полезны существенно, и не на краткое время, а для самого отдаленного потомства, полезны не для тебя только одного, а для целого Отечества!
Обращая за сим внимание на самое место хранения, предназначенное для сей драгоценной хартии, я усматриваю и здесь следы самого отеческого и нежного промышления о нас возлюбленного Монарха нашего. В сей именно храм наиболее стекались мы все во дни прошедших искушений и печалей наших; здесь изливали мы пред Господом скорбные души и сердца наши; отсюда износил каждый из нас в дом свой елей утешения и дух мужества христианского. Где же приличнее, как не в сем храме, храниться на память родам грядущим и этому царственному свитку, во свидетельство о прошедших деяниях и подвигах страны и града нашего?
Но что, по скорости, сказал я? О наших подвигах?.. Нет, - да удалится навсегда от нас сия земная и горделивая мысль! Довольно, что августейший отец Отечества знает о деяниях наших и благодарственно одобряет их; а пред Тобою, Владыко и Самодержец Небесный, мы со всеми деяниями и подвигами нашими повергаемся во прах, смиренно исповедуя Твою силу и благость, и наше ничтожество. «Не нам убо, Господи, не нам», а пресвятому «имени Твоему» (Пс. 113; 9) да будет за все честь и слава, ныне и присно и во веки веков! Аминь.
32. Слово о том, от чего зависит успех в брани и победа, или поражение
Если кому, то воину особенно нужно знать, от чего зависит успех сражения, победа или поражение.
Зависит это от многих причин: от мужества и искусства, от благоприятности мест и времени, от слабости и безсилия врагов, и прочее. Посему-то стараются заранее быть готовыми к брани; посему-то и без брани постоянно упражняют себя в искусстве сражаться; посему-то избирают опытных военачальников; посему-то запасаются сведениями о самом местоположении неприятеля, и прочее, и прочее.
Но, кроме всего этого, успех брани зависит еще не от людей, а от Бога, свыше. Если благословит Господь, то и малое число победит большее; если не благословит, то не поможет и многочисленное. Если благословит Господь, то и слабые одушевятся мужеством, откуда только возьмется сила и крепость! Если не благословит, то и мужественные потеряют дух, и у сильных ослабеют руки. Если благословит Господь, то и ветер будет благоприятный, и камни подводные и мели как бы удалятся со своих мест; если не благословит, все будет мешать успеху, и ветер начнет дуть против, и камни подводные и мели как будто будут следовать за кораблями.
Посему-то при всем искусстве, мужестве, при всем обилии средств к сражению и победе необходимо еще одно, такое одно, без коего может легко потерять силу все прочее: необходимо благословение Божие.
Чем достигается это благословение? Очевидно, не искусством и мужеством, не многочислием людей и средств, ибо все это может быть и у врагов; а чем же? Верою в Бога, упованием на Его помощь, молитвою, чистотою души и тела, исполнением заповедей Господних.
Ибо очевидно, что Господь благословляет того, кого любит: а кого же любит Он, как не боящихся Его и творящих волю Его?
Воин благочестивый дорог в очах Господних, с ним всегда его Ангел Хранитель, посему с ним и победа. Равно как воин нечестивый есть язва для воинства, ибо над ним всегда гнев Божий, а потому недалеко и поражение.
Чтобы не показалось кому-либо, что я все это говорю вам от себя, выслушайте, что в Писании говорил некогда Господь через пророка Моисея избранному народу Своему...
Памятуйте сие, воины христолюбивые, а поелику вы хочете всегда победы над врагами, то заранее заслуживайте ее у Господа благочестием, воздержанием, чистотою и прочими добродетелями. Аминь.
33. Слово после победы
Приветствуем вас, храбрые воины, с победою! Слух о ней пронесется на крылах ветра по всем краям Отечества, обрадует собою сердце Государя нашего, обвеселит города и села, и малый и большой будет говорить: "Мы победили, славные наши моряки! Дай Бог им здоровья!"
К кому же первее всего обратиться нам после победы нашей? Обратимся ко Господу, в деснице Коего власть всей земли, Который един движет ветрами и морями, дает и отьемлет дух и мужество.
Мы победили, потому что дело наше правое. Россия не ищет завоеваний, она и так сильнее всех.
Мы победили, ибо сражались за Церковь Божию, за Царя православного, за Русь Святую.
Мы победили, ибо вышли на сражение с молитвою, призвав Бога на помощь, предав себя и судьбу оружия своего в Его святую волю.
Посему, торжествуя теперь победу нашу, воскликнем все с Давидом: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу!» (Пс. 113; 9). Тебе подобает хвала, Тебе подобает пение, Тебе слава подобает, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
34. Слово после победы
Приветствуем вас, братие, с победою. Враг поражен и посрамлен! Вы поступили как истинные русские воины; честь вам и слава! Благословенны от лица Святой Церкви. Теперь радость наша полетит на крыльях в Отечество, обрадует сердце Царево, распространит веселие по градам и весям, утешит старцев и детей, все и везде будут говорить: "Вот что сделано нашими храбрыми моряками! Так и так сражались они! Не посрамили имени русского! Дали знать врагам, что значит Русский флот".
Падем же, братие мои, пред Господом и возблагодарим Его за победу нашу.
Возблагодарим не словами, а делами нашими. Как хорош и любезен Богу и людям победитель, который не гордится своею победою, а приписывает ее помощи свыше! Аминь.
35. Слово в первое служение после сражения
Не даром, видно, досталась нам победа, возлюбленные! Я не вижу между вами некоторых; иные из них, страдая от ран - даст Бог - явятся снова между нами, а иные расстались с нами навеки; такова участь войны! Такова цена победы!
И может ли быть иначе? И детские игры оканчиваются нередко слезами, а у нас была игра не детская, не детская! Надобно дивиться еще, как мало жертв берет война, судя по ее лютости. Чего не видели мы среди сражения! Это было подобие ада: и пули, и ядра, и огнь, и вода, и вопли, и стоны... Тут можно было лечь многим, и однако же легло немного, да и из тех многие встанут. Отчего так мало обошлась победа? Оттого, что при помощи Божией сражались храбро, оттого, что никто не терял духа, каждый бестрепетно делал свое дело сколько мог. А сражение - вещь чудная! В нем чем храбрее действуют, тем менее несут потерь; и напротив, чем более жалеют себя и прячутся, тем более теряют и падают. И понятно от чего. Храбрость скорее решает победу и кончает сражение, а неповоротливость, тем паче трусость, длят собою сражение и умножают жертвы воинов.
Помните сие, возлюбленные, и при будущих сражениях поставьте за правило, если еще не знаете того, что после помощи Божией от вашей храбрости и мужества зависит не только победа, но и то, чтобы она стоила как можно менее жертв.
И однако же жертвы всегда будут; таково, повторим, свойство войны! Такова цена побед: победа без борьбы - не победа!
Будем ли жалеть о тех, смертью коих куплена победа настоящая? Конечно, мы лишились в них храбрых сотрудников и товарищей; но они ничего не потеряли, умерли за веру, Царя и Отечество. Что земная жизнь в сравнении с небесною, где для любящих Бога нет ни печали, ни воздыхания? Одно страшно -умереть нераскаянными грешниками; но они, без сомнения, умерли с чувством покаяния, омыв, между прочим, какие были грехи собственною кровью. Кто пролил за нас на Кресте Собственную Кровь, Спаситель наш, не может не принять той крови, которая за Него пролита, и не может не воздать за нее венцом милосердия пролившим оную.
Будем же покойны за павших сотоварищей наших. Сама Церковь не престанет до конца мира возносить молитвы об упокоении душ их.
Они сделали свое дело - легли с честью, купив победу. Да поможет Господь и нам, когда придет время, не уклониться от своего дела, подобно им. Аминь.
36. Слово по удалении неприятелей из Крыма
Ныне день и память святых первоверховных апостолов Петра и Павла; посему о них бы надлежало быть и нашей беседе с вами. И какой предмет мог бы более представить всем нам назидания, как не апостольские труды сих не человеков, а ангелов во плоти? Петр - это камень веры, как назвал его Сам Началовождь и Совершитель нашей веры. Павел - это труба, вострубившая благовестие во все концы вселенной, это молния, пожегшая и испепелившая все храмы идольские, все хврастие (терновые кусты) язычества. Самые затмения этих светил, подобно как затмения тел небесных, поучительны более света других, и служат посему, без сомнения, и допущены Промыслом к исправлению грешников, к ободрению самых отчаянных. Но при всем богатстве сего предмета, мы должны обратить речь свою на другое, обратить не произвольно, а по указанию Самого Промысла. Ибо в каких обстоятельствах мы видимся теперь с вами? Видимся в первый раз после прошедшей войны, которая на всех краях Отечества была крайне ощутительна и тягостна; а на ваш край и на ваш город легла всею тяжестью своею. Итак, вот предмет нашего собеседования, предмет, как я сказал прежде, не избранный нами произвольно, а данный и указанный свыше.
Я сказал: "Свыше". Да, братие мои, это первая и последняя мысль, из которой проистекает все прочее; это прошедшее, коего мы все были столь близкими свидетелями и даже соучастниками, было не следствием слепого какого-либо случая и обстоятельств, а двигалось и происходило по манию и под перстом Всевышнего. Так должен думать христианин о всех происшествиях жизни, тем паче о прошедшей брани, в коей участвовал едва не весь мир, где стеклось столько неожиданностей, которые попутали собою не только весь обыкновенный порядок вещей, но и смешали самые понятия и суждения человеческие. (Не окончено.)
37. Слово по случаю землетрясения
«Призираяй на землю и творяй ю трястися: прикасаяйся горам, и дымятся» (Пс. 103; 32)
Под конец прошедшего собеседования нашего я уже коснулся, братие, необыкновенного события, приведшего многих в ужас и потрясшего недавно всех нас, и указал несколько на цель его. Но поелику событие сие продолжает быть главным предметом разглагольствий и в собраниях и при встречах, то я решился последовать общему направлению мыслей и побеседовать ныне с вами о том же. Ах, сердца слушателей наших так редко сотрясаются от силы слова нашего, что служителям слова должно дорожить теми минутами, когда они потрясены хотя чем-либо!
Но для чего я говорю: "Чем-либо"? Пусть выражается таким образом мудрость человеческая; пусть испытатели природы исследывают сие событие, судят, вникают, спорят, примиряются, чтобы наконец остановиться - на чем-либо. Мы говорим к вам о имени Того, пред очами Коего «вся... нага и объявлена» (Евр. 4; 13), Коего слова суть «ей» и «аминь» (2 Кор.1; 20), посему можем и должны говорить ясно и твердо там, где земная мудрость не знает, что сказать. Что же мы скажем вам теперь?.. Скажем то, что говорил пророк, который, может быть, сто раз видел сотрясающуюся под собою землю и дымящиеся пред собою горы и, что важнее, наблюдал все сие во свете не собственного ума, а Лица Божия. Вы желаете знать причину прошедшего ужасного события? Вот она! Господь воззрел, особенным образом воззрел на землю, - и она сотряслась! Вы думаете, что подобные события происходят от воспламенения огнедышащих гор? Может быть, но самое воспламенение гор есть следствие того же Божественного действия. Господь прикасается горам, - и они дымятся! Зачем останавливаться на вторых причинах, когда так видна первая? Для чего слагать вину на творение, когда причиною Сам Творец? Он Сам производит сие, и Сам говорит, что Он Сам, а не другой кто, производит сие! «Призираяй на землю и творяй ю трястися: прикасаяйся горам, и дымятся!»
Итак, по свидетельству пророка, земля сотрясается, когда Господь призирает на нее. Ужели взор Господа так грозен и гневен, что земля не может перенести его? Нет, взор сей, по самому существу своему, есть взор преблагий и всеоживляющий; посему для Ангелов и для душ праведников нет большего блаженства, как наслаждаться светом Лица Божия. На самую землю Господь призирал некогда, и она не тряслась, а радовалась и веселилась, ибо Господь видел, что на ней «вся... добра зело» (Быт. 1; 31). Чем же теперь земля согрешила пред Богом, что, подобно рабу неверному, не может стать пред Лицем Его без трепета?.. С какой стороны ни рассматривайте землю, не найдете вины ее пред Богом и человеком. Ей велено обращаться вокруг солнца: и, несмотря на неизмеримость сего пути, что может сравниться с точностью и скоростью ее бега? Ей приказано вращаться вокруг себя самой, дабы таким образом производить день и ночь; и когда не было дня или ночи? Зиму, весну, осень и лето - и когда недостало какого-либо из времен года? За одно можно было бы винить землю, что она нередко возращает терние и волчцы там, где человек сеет розы и пшеницу. Но и это действие не самой земли, а плод семян от запрещенного древа, коими человек засеял все лицо земли.
Какою же виною виновна бывает земля, что Господь не может воззреть на нее без гнева, а она на Господа без трепета?.. Виною владыки своего, человека. «Проклята земля в делех твоих» (Быт. 3; 17), - сказано Адаму по его преступлении; и слово проклятия тотчас отразилось на всех концах земли, проникло все силы и все существо ее, отняло совершенство у всех ее произведений, покрыло ее всеми видами безпорядков и нестроений.
Впрочем, и стонущая под игом проклятия земля не всегда равно чувствует тяжесть его; недуг ее, можно сказать, иногда приемлет ослабу, а иногда ожесточается. Легче становится земле, когда воды ее освящаются погружением в них Святого Креста, когда воздух оглашается песнопениями во славу Вседержителя, когда поверхность земли украшается святыми храмами. Легче становится земле, когда испытатель естества, рассматривая поверхность и недра ее, научается и сам доходить и других доводить до следов премудрости и благости Божией; когда земледелец, возделывая ниву, испрашивает ей благословения Божия; когда вода, омывая нечистоты наши, не приемлет скверн греховных; когда воздух, наполняемый словами, не поражается словами праздными и гнилыми. Еще легче становится земле, когда увеличивается на ней число избранных Божиих, кои, сосредоточивая в себе благодать, распространяют ее на все, их окружающее. В таком случае Сам Господь, призирая на землю и находя предметы, достойные благоволения, творит ю не трястися, а покоиться, препоясываться миром и радостью. Напротив, когда живущие на земле забывают Живущего на небесах, когда осужденные в поте лица возделывать землю покрываются потом единственно от пресыщения туков ее, и от занятий предметами суетными и ничтожными становятся сами земными и бренными, то земле становится тяжелее и хуже. А когда среди развращения земножителей не находит себе места и голос покаяния, тогда земля, вслед за растлением людей, сама еще более растлевается; вопль беззаконий проходит облака, восходит во уши Господа Саваофа и принуждает Его, яко верховного Домовладыку, обратить взор Свой на землю. Он обращается, но гневный, - и земля трясется; хотела бы, по выражению тайновидца, бежать «от лица» Господня (Откр. 20; 11), но не может. Так принужден был взирать на землю Господь перед потопом, и следствием сего взора была погибель всего живущего на земле; так принужден Он был взирать на землю во время столпотворения Вавилонского, и следствием взора было смешение языков и рассеяние всех людей по лицу земли; так взирал Господь на землю, обремененную грехами Содома и Гоморры, - и Мертвое море на месте их осталось навеки следом сего взора. Так воззрел Он на Египтян и фараона в море Чермном, и не осталось никого, кто бы возвестил о погибели их в Египте. Так воззрел Он на Иерусалим, убивший своего Мессию, и после сего не осталось там камня на камени.
Мы не знаем еще следствий недавно бывшего взора Божия на землю; и дай Бог, чтобы слух наш не огласился вестью о бедствиях, подобных тем, от коих не раз страдали страны, чуждые нам! Но поелику и теперь земля вострепетала под стопами нашими трепетом явно нерадостным, то, без сомнения, вострепетала от взора гневного; а поелику взор Господа был гневен, то, конечно, обращен на землю не добродетелями человеческими. Где произошло зло? В какой стране преисполнилась мера неправд? Откуда подана жалоба на небе? Не знаем. Но и не зная сего, можем сказать, что не грехи людей, не ведущих Истинного Бога, произвели сие; не просвещенные светом истинной веры они извинительнее христиан, не верных своей вере и закону. Христианам принадлежит теперь несчастное преимущество - сильнее других народов отягощать своими грехами землю, чувствительнее раздражать ими небо, быть нестерпимее для взора правды Божией.
А когда так, братие, то можем ли мы обезвинить в сем случае самих себя? Напрасно ли сотряслась земля под стопами и нашими? Не опасайтесь, я не буду увеличивать ваших грехов, а спрошу только, где мы живем? Не на тех ли горах, где впервые воссияла благодать Божия для всего Отечества? Не у той ли реки, которая, по справедливости, может называться Иорданом Российским? И, что важнее, не у подножия ли целого сонма святых Божиих, здесь нетленно почивающих? Какая добродетель не воплощена пред нами? В лице их, можно сказать, самая жизнь вечная и будущая низведена пред нами в круг жизни настоящей, подведена под наше зрение и осязание. Что же, каковы мы? Много ли во всех нас света веры? Елея любви? Слез покаяния? Нетления духа? Скажите сами, какою добродетелью мы отличаемся от жителей прочих градов отечественных? Какого порока и соблазна, от коих страдают прочие страны, нет у нас? Суды наши не только светские, но и духовные не отягчены ли множеством жалоб и пререканий? Торжища наши не оглашаются ли шумом и нестроением, бранью и клятвами? Храмы наши не остаются ли нередко пустыми, и когда наполняются в праздники, то кем более - смиренными поклонниками или презорливыми (гордыми, надменными) соглядатаями? Чего бы не могли сказать противу нас самая земля и самые горы наши, если бы им дано было говорить? Ах, сказали бы они, мы тяжко страдали, когда вершины наши покрыты были истуканами Перунов и Волосов, и думали опочить, когда они украсятся храмами Бога Истинного: идолы пали, храмы воздвиглись, но люди - те же!..
Перестанем же, братие, носиться мыслью по лицу вострепетавшей земли, и приникнем в вострепетавшую совесть нашу; она яснее скажет нам, где источник гнева небесного, где вулкан огнедышущий! Здесь, в нашем сердце! Здесь, в наших страстях! Посмотри на себя каждый во время гнева: не пламенеет ли лицо, не горит ли кровь твоя, как от огня? Посмотри на себя в припадке зависти: не бледнеешь ли ты, как бы под тобою открывалась бездна? Посмотри на себя в припадке скупости: не трясется ли рука твоя от малой монеты для нищего, как бы под тобою колебалась земля? Что же удивительного, владыка земли, если подвластная тебе область подражает твоему примеру и отражает в себе твой образ?
Удивительно то, что страшный беспорядок стихий не научит нас доселе дорожить порядком в.круге своей жизни, что мятущаяся под стопами нашими земля не принудит нас быть твердыми и непоколебимыми в законе Господнем. В самом деле, много ли следов оставило и прошедшее землетрясение не в земле и домах, а в совести и душах наших? Градоправительство радуется, что жилища наши целы; а Церковь сетует, что сердца не сокрушились. Ибо чем отозвались мы на глас Божий, так грозно возгремевший перед сотрясением земли нашей? Один говорит: "Я устремился тогда посмотреть на часы, или барометр"; другой: "Я поспешил взять такую-то вещь, дабы бежать вон из дома"; третий: "Я вообразил, что в моем доме произошел ужасный пожар"; четвертый: "Я предан был в это время сну..." Творец неба и земли! Итак, Ты мало сотряс под нами землю, ибо мы не пробудились! Призри снова на нее, призри грознее, да сотрясутся вместе с землею души и сердца наши! Коснись еще горам, да воздымятся сильнее, и принудят нас возвести очи свои к небу! Но, Боже праведный, моему ли гласу пререкать безднам милосердия Твоего? Если Ты укротил гнев Свой, то, без сомнения, узрел, что и между нами не все погружены были в сон нечувствия, что и между нами нашлись люди, кои за себя и за нас воздели к Тебе чистые руки свои.
А между тем, братие, далеко ли все мы отстояли тогда от последнего часа жизни? Долго ли было обрушиться жилищам нашим и погрести нас под развалинами? Что было бы тогда с нами? Как предстали бы мы на Суде? Что изрекли бы в свое оправдание?.. Что мы восхищены внезапно? Но может ли быть внезапность для тех, коим с младенчества непрестанно твердят о необходимости спасения, кои сами, из бесчисленных случаев, знают, что нет и не может быть завета со смертью?
Опасность прошла, земля паки отвердела под стопами нашими, но надолго ли? Кто поручится, что Господь паки не призрит на нее оком правды и суда? И одно ли потрясение земли может прервать нить жизни нашей? Ах, она рвется нередко от слабого дыхания ветра.
Будем же благоразумны, и престанем быть врагами самих себя. Скоро отверзется пред всеми дверь покаяния. Поспешим войти в нее - все, навсегда, невозвратно. Когда омытые слезами покаяния мы примиримся с Богом и своею совестью, тогда ничто не возмутит покоя души нашей, тогда хотя бы горы прелагались в глубины морские, хотя бы досталось идти нам посреди сени смертной (а непременно каждому достанется когда-либо), мы не убоимся зла; ибо Господь, Сам Господь, будет с нами и за нас. Аминь.
38. Слово перед молебствием по случаю чрезвычайной засухи и пожаров земных, мрака и дыма в воздухе
Наконец, братие мои, нас всех учит само небо! И как учит! Как учило некогда древних Египтян - огнем и мраком! Странное и страшное зрелище! Мы со всех сторон окружены огнем, и в то же время покрыты тьмою! Страждем от засухи, и не видим солнца! Таков гнев небесный! Таков и здесь - во времени, на земле милосердия; что же будет там - в стране воздаяний, где во всей силе воздействует закон суда и правды?
Но точно ли над нами гнев небесный? Не случай ли это и неблагоприятное стечение причин естественных? Ах, может ли быть случай там, где все движется под перстом Всемогущего и Всеведущего? Что такое природа, со всеми ее силами, как не видимое и разнообразное облачение единой невидимой силы Творческой? Если в дому благоразумного домовладыки не может произойти ничего важного без его ведома и воли, тем паче вопреки его намерениям, то может ли быть что-либо подобное в дому Домовладыки Небесного, Который везде есть и все исполняет Своим Существом и силою? И если мрачное чело и грозный вид домовладыки служат верным признаком, что в дому есть нечто для него нетерпимое, то мрачный вид нашего неба, пылающее лицо нашей земли не ясно ли сказывают нам, что среди нас и в нас есть нечто такое, на что Царь неба и земли не может взирать без гнева?
Что такое именно? Это доведомо Ему единому. Для нас довольно знать, первое - что всякий грех есть мерзость пред очами святости Божией, а мы все грешники, и нет греха, коего не нашлось бы между нами; второе - что для отвращения гнева небесного нет другого средства у грешников, кроме покаяния и исправления своей жизни. Посему, прежде нежели приступим к престолу Благодати, и дерзнем воздеть руки с молением об отвращении казни, нас облежащей, обратимся к себе самим, приникнем в нашу внутренность, и посмотрим, что там? каков воздух в нашей душе? какова земля нашего сердца? нет ли и здесь мрака и тьмы, и, может быть, Египетской? нет ли и здесь засухи и окаменения, может быть, Вавилонского? нет ли здесь огня и пламени, может быть, адского?
Нам даны все средства к тому, чтобы не оставаться в духовной тьме, выйти из естественного неведения о Боге и душе, об участи, ожидающей нас за гробом, и о средствах к нашему вечному спасению; солнце откровения Божественного всегда над главою нашею; книга слова Божия всегда в руках наших; Церковь, сие училище Божие, открыта со всех сторон каждому: читай и поучайся, слушай и поучайся, смотри и поучайся. Кругом свет и истина. Но много ли светлых и богопросвещенных? Посмотрите на миллионы собратий в низкой доле, и спросите их о чем-либо, касающемся веры и упования христианского; они вместо ответа скажут вам: "Мы люди темные!" Обратитесь к людям так называемым образованным, заговорите с ними о пути ко спасению, Самом Спасителе; редко не окажется, что и они, при всех дарованиях, при всех, часто обширных, познаниях в земном, в отношении к небесному - люди темные! Кругом тьма и неведение! Отчего? Оттого, что не хотят озаряться светом небесным; оттого, что не почитают нужным знать, что будет с ними за гробом; оттого, что все читали и изучали сто раз, а, может быть, ни разу не брали в руки Библии и книг церковных.
Вправе ли же мы, когда внутри нас такая тьма, требовать, чтобы вне нас всегда было светло и ясно? Не скорее ли должно желать, чтобы совершенно померк, хотя на время, всякий свет чувственный, дабы вспомнили, что есть свет духовный, и начали им пользоваться?
Нам даны все силы и средства, потребные к животу и благочестию, к тому, чтобы мы в сем веке были тверды и непоступны (неподвижны) в истине, жили праведно, целомудренно и благочестно, и являлись плодоносны во всяком благом деле. Для сего облака дарований духовных всегда носятся над землею сердец наших; роса благодати всегда готова к их освежению; в семенах духовных ни для кого нет недостатка; самые бразды в душе и сердце во множестве проводятся невидимою рукою Провидения - посредством событий в жизни нашей. Как бы не прозябать благим мыслям и чувствам! Как бы не цвести в нас вере и любви христианской! Не зреть плодам смирения, милосердия, чистоты и правды! Но осмотритесь кругом себя: где святость мыслей и чистота намерений? где подвиги любви и самоотвержения? где плоды правды? Везде сухость и бесплодие, терн на терне, камень на камени! Отчего? Оттого, что преданы плоти и крови, работают всем существом миру и его похотям, а попечение о едином на потребу, о душе и совести считают, если только считают, самым последним из своих попечений. Ах, если бы хотя сотая часть того времени и труда, кои иждиваются на возделывание полей, на усовершенствование домашней экономии, на забавы и удовольствия, употреблялась на возделывание души бессмертной, далеко не то было бы с нашими нравами и жизнью!
После сего вправе ли мы требовать, чтобы попираемая стопами нашими земля была лучше духа и сердца нашего? чтобы она постоянно разверзала недра и возвращала нам семена сторицею, когда мы заключаем «утробу» при виде брата бедствующего? (1 Ин. 3; 17). Не должно ли, напротив, желать, чтобы хотя по временам стихии отказывались служить нам, чтобы иссякали источники всех чувственных прибытков и удовольствий, дабы мы перестали упиваться из них на погибель душе своей, и вспомнили о воде, текущей в жизнь вечную?
У христианина, наконец, есть средство к пресечению самого пламени страстей своих - это благодать Духа Святаго! К угашению самого огня гнева небесного- это Кровь Сына Божия, нашего Искупителя! Какого искушения препобедить, какого врага нельзя преодолеть с помощью Духа Вседержителя? Какой правде удовлетворить, какого греха очистить нельзя посредством искупительной Крови Агнца Божия? Оставалось бы только окропляться в духе веры сею Кровью; и мы были бы белы, как снег; и все неправды наши были бы заглажены навек. Оставалось бы только облекаться силою благодати свыше, действовать всеоружием духовным, нам данным; и мы были бы целы, крепки и неприступны. А мы если и являемся во время исповеди пред зерцало правды Божией, то не обличенные, в силу заслуг Христовых, с чувством лжеправедности фарисейской, а не в духе мытаря и разбойника благоразумного; оттого и отходим без истинного мира в совести, без божественного глагола прощения в душе. А мы если и покушаемся иногда стать против искушения на грех, то употребляем для сего одни силы или, лучше сказать, одну немощь своего ума и совести; оттого падаем непрестанно и разбиваемся в прах. И так поступают еще лучшие из нас; а как поступает большая часть? При малейшей искре соблазна, вместо того чтобы гасить пламень греховный, раздувают его всеми способами, обращают в пожар сердечный, и, объятые с ног до главы огнем, вместо того чтоб вопиять о помощи небесной, веселятся и торжествуют подобно лишенным ума; и сожженные, наконец, в своей совести, с торжеством восседают на развалинах и пепле храма души своей.
И мы удивляемся после сего, как око неба помрачается негодованием, как лицо земли воспламеняется гневом! Подивимся скорее, как солнце может сносить зрелище всех нечистот и злодеяний, кои принуждено освещать ежедневно и ежеминутно! Как земля не изнеможет под тяжестью неправд человеческих и, последуя примеру своего жителя и владыки, сама не уклонится с пути вокруг солнца! Как воздух, непрестанно наполняемый словами гнилыми и зловредными, не растлится вконец от нечистого нашего дыхания! Как, наконец, все стихии, непрестанно всяким образом злоупотребляемые человеком, исторгаемые из своего чина, уклоняемые от своей цели, не выйдут, наконец, совершенно из порядка, им назначенного, не восстанут против своего притеснителя, не устремятся на всеобщего возмутителя, не разразятся всегубительством над главою врага Божия! И не будем думать, что силы природы, нас окружающей, бесчувственны, а потому для них все равно, как мы ни поступаем с ними; нет, в мире Божием все жизнь и действие, везде чувство и смысл. Апостол слышал некогда, как вся тварь (заметьте выражение - вся тварь) стонет и воздыхает оттого, что человек своим грехопадением лишил ее свободы чад Божиих и поверг в тяжкую работу суете и тлению. Воздыхает, но не выходит из повиновения человеку, заставившему ее томиться в узах; воздыхает, но продолжает работу самой суете. Почему? Потому что так заповедано ей Тем, Кто не хочет «смерти грешника», но дает ему время, во «еже обратитися... и живу быти» (Иез. 33; 11).
В силу сего закона милосердия, без сомнения, и теперь мрак, нас облежащий, рассеется, и мы паки узрим солнце во всей лепоте его, но что узрит сие солнце в нас? Узрит ли хотя единую слезу покаяния на лицах наших? Узрит ли какое-либо бедное семейство, какого-либо беспомощного сироту, взятых на попечение богачом? Узрит ли раздранным рукописание бедного должника, не имеющего, чем воздать заимодавцу? Узрит ли слугу, переставшим терпеть от жестокости и прихотей своего господина? Узрит ли храмы Божий более полными, Таинства более приемлемыми и чтимыми, домашнюю молитву более наблюдаемую? Узрит ли менее шумных полночных игр, убивающих душу и тело, честь и состояние? Менее кощунства и слов праздных?.. Без сомнения, и земля престанет гореть вокруг нас, ибо еще не наступил тот страшный час, когда «стихии... сжигаемы разорятся», и земля со всеми делами, яже на ней, сгорит (2 Пет. 3; 10). Но что будет с теми плодами, кои она паки начнет износить из недр своих? С плодами, омытыми потом и слезами бедного земледельца? Не отымутся ли они, по-прежнему нещадно, от гладных уст его семейства? Не пойдут ли в пищу роскоши и прихотей? Не отдадутся ли за предметы совершенно безполезные и даже душевредные? Не поставятся ли прямо в цену беззакония и соблазна?
Не на устыдение и укоризну, а в поучение и общее назидание говорю сие; говорю по необходимости; среди огня гнева небесного, коим окружены мы, нельзя быть хладным свидетелем неправд человеческих. И кто же возглаголет, когда мы умолчим? И как молчать, когда само небо и земля вопиют противу нас? Завеса мрака равно простерта десницею всемогущею над проповедающим, как и над слушающими. Всем должно смириться; всем должно осмотреться! Возвестите, что подлежит в нас исправлению, и мы с радостью приложим слух словам вашим. И без того мы чувствуем вполне недостоинство наше; и - сошедши с сего места, на которое заставил войти нас долг звания нашего, готовы стать у прага церковного и воззвать с мытарем: «Боже, милостив буди мне грешнику» (Лк. 18; 13). Но доколе стоим здесь, мы должны вещать истину, как бы ни была она неприятна для чувственности; и горе нам, если мы изменим гласу ее в то время, когда самые стихии предваряют нашу проповедь!
Итак, братие мои, если вы, тронувшись не силою нашего скудного слова, а всемощным гласом Того, Кто повелел небу и земле вещать ко всем нам огнем и мраком, решитесь отселе быть внимательнее к делу вашего спасения, исправить и в жизни, и в нравах, и в образе мыслей ваших то, что противно Евангелию, не согласно с уставами вечной правды Божией, пагубно для собственной души вашей, то мы смело приступим к престолу благодати, начнем с дерзновением толкать в двери милосердия; и можем быть уверены, что нам не будет отказано в милосердии. А если... Но ваши взоры, ваши вздохи, ваши слезы, все ваше положение показывает, что мы не напрасно собрались сюда, что десница Божия, на нас отяготевшая, достигла своей цели, что гнев небесный проник действием своим до глубины душ и сердец, что каждый из нас вполне чувствует важность настоящих минут и не забудет их во всю свою жизнь. Да предначнется же молитва сердец смиренных и духа сокрушенного! Да возгласится покаянный псалом царя Израилева, столь приличный нашему положению! Да отверзутся царские двери милосердия!
Господи и Владыко живота и смерти нашей! Если мы дерзаем в настоящий час стать пред Тобою, подобно Аврааму, с молитвою за град сей и страну нашу, то дерзаем, надеясь не на чистоту наших собственных молитв, а на то, что уже зрим пред Тобою стоящего за нас великого Ходатая и Посредника неба и земли, возлюбленного Сына Твоего, Искупителя нашего. О имени Его отверзаем пред Тобою уста нечистые, и воздеваем к Тебе руки непреподобные. Призри на нас сквозь пречистые язвы Сына Твоего, и повели солнцу Твоему воссиять на нас, повели огню угаснуть, и земле восприять прохладу и свежесть. Сотвори над нами сие «знамение во благо» (Пс. 85; 17), да увемы, что Ты един Господь и Владыка всяческих, Ты убиеши и жити сотвориши (Ин. 5; 24). Аминь.
39. Слово перед покаянным молебствием по случаю необыкновенно частых пожаров, бывших в Харькове
«Глас Господень на водах... глас Господень в крепости... глас Господа, сокрушающаго кедры... глас Господа, пресецающаго пламень огня» (Пс. 28; 3-5, 7).
Итак, между разными гласами Божиими святой Давид слышал некогда и глас Господа, «пресецающаго пламень огня.».. О, если бы и над нашим градом раздался теперь сей глас вожделенный!.. Ибо как ни многочисленны и ни громки гласы, еженощно по всем стогнам возносящиеся от земли нашей, но ни один из них не может пресечь пламени огня. Каких мер предосторожности не употребляет бдительное начальство? - но огнь возгорается. Кто сам не стережет собственного дома? - но огнь возгорается. Лютая стихия как бы нарочно посмевается всем усилиям нашим не дать места ей. Коль многие из пострадавших от ярости ее собственными слезами продолжают обливать теперь те развалины, коих не могли спасти от пламени целые потоки вод, на них излитых. А не пострадавшие от огня мучатся ежечасно от воображения близкой опасности и возможных потерь, так что никто не может спокойно возлечь на одр нощной. Волею, посему, или неволею, но всем и каждому, подражая Псалмопевцу, приходится возвести «очи» свои горе и, отложив надежду на одни средства человеческие, ожидать помощи от Господа, сотворшаго «небо и землю» (Пс. 113; 23). Если Он возглаголет, то все стихии умолкнут; и огнь по-прежнему будет смиренно освещать и согревать домы наши, не разрушая их до основания и не лишая жителей, вместе с кровом, хлеба насущного.
Но кто мы, чтобы ради нас возглаголал Сам Господь гласом, пресецающим пламень огня? Во времена древние были, по крайней мере, люди, столь видимо близкие ко Господу, что к ним, яко к наперсникам и другам Божиим, с уверенностью можно было обращаться во всякой нужде и обстоянии, - да станут пред престолом правды Божией, и воздеянием преподобных рук своих преложат гнев Небесный на милость. Между нами, за грехи наши, не видно таковых избранных; а если и есть они, то сокрываются «в тайне лица Божия от мятежа человеческа» (Пс. 30; 21). Посему, при всей нечистоте нашей, остается самим нам обратиться к небу и начать толцать в двери милосердия. И мы сделаем сие, братие мои, по долгу звания нашего.
Но что если Господь при сем случае и с нами, как с древними Израильтянами, восхощет сотворить прю и суд праведный? В нуждах и обстояниях ваших, скажет Он, вы обращаетесь ко Мне за помощью; а среди довольства и радостей ваших забываете Меня, яко не Сущаго. Когда стихии Мои восстают на вас, вы спешите в храм Мой и падаете предо Мною во прах; а когда силы природы служат и покорствуют вам, то вместо храмов неудержимо стремитесь в домы игр и увеселений, для поклонения кумиру гордости житейской. Меня, вашего Владыку и Господа, хотите видеть к вам всегда человеколюбивым и милостивым; а сами, будучи прах и пепел, постоянно являетесь злы и жестокосерды к собственным собратиям вашим. Приходите в отчаяние от пламени, поедающего тленные кровы ваши, и ни во что ставите пламень страстей, от коего истлевают души и сердца ваши. Боитесь и трепещете огня временного, который, сколько бы ни свирепствовал, сам по себе не может не угаснуть; и остаетесь хладны и равнодушны к тому ужасному огню гееннскому, который, раз возгоревшись, не угаснет во веки веков. Я ли не доказал Моей любви к вам, когда за вас, грешников сущих, предал на смерть Единородного Сына Моего? Но где чувство благодарности? Где попечение о собственном вашем спасении? Домы ваши исполнены нечистоты и похотей вреждающих; торжища ваши мятутся крамолою и лукавством; судилища ваши стонут от тяжести неправд и пререканий, даже между единокровными; в самые храмы Мои вы вносите с собою дух презорства и молву сует житейских. Что же после сего делать правде Моей? Что остается делать самому милосердию Моему? Ужели попустить вам ниспадать ненаказанно в бездну страстей, дабы потом низринуться навсегда во глубину адову? Когда дары и благословения Мои не действуют на вас, то не довлеет ли употребить огнь и железо, да рана не соделается неис-цельною? Не так ли поступают с вами собственные врачи ваши? Вместо ропота и жалоб вам подобало бы пасть ниц предо Мною и возблагодарить, что милосердие Мое не забывает вас, недостойных, и хотя гласом прещения и огня, но гремит во уши ваши, - да воспрянете от сна греховного. Бедствия, Мною посылаемые, суть знак гнева Моего на ожесточенных, но в то же время знамение любви, взыскующей заблудших. Блюдитесь противного, - да не будете ненаказанно оставлены на жертву собственных страстей ваших! Горе грешнику, отвергнутому Моею благодатью!
Скажите, братие мои, что противурещи, если Господь возглаголет к нам сим гласом суда и прещения? Древние Израильтяне в подобном случае могли указать, по крайней мере, на приверженность свою к обычаям своих предков, на усердие ко храму Иерусалимскому, на множество жертв, ими приносимых, на посты и празднества свои. Мы что речем и на что укажем? Святые обычаи предков или преданы у нас совершенному забвению, или служат предметом глумления и пересудов неразумных; храмы наши, если и посещаются нами изредка, то большею частью не для молитвы, а из одного приличия, и видят в нас не грешников кающихся, а людей надменных своею породою и богатством, видимо готовых, если б было возможно, вступить в прю с Самим Господом храма, так что для славы селения Его должно желать иногда не присутствия, а отсутствия нашего. Жертвы наши Богу - где они? Твердим, что Господу надобно приносить в жертву свое сердце, и под сим предлогом в продолжение целого года не употребим во славу имени Его и единого пенязя, расточая в то же время сотни и тысячи, стоившие пота и слез подручным нашим, на безумные прихоти, на игры и увеселения. О постах наших, думаю, и вы не присоветуете упоминать пред Господом, ибо они давно не существуют для многих из нас. Что же рещи? Не указать ли на наше умение жить в свете и ловкость в обращении, на нашу способность перенимать все иноземное, будь оно самое безрассудное? Не упомянуть ли разве о том, как мы умудрились чужое делать своим, сокрывать самую очевидную истину в неправде, наводить подозрение и там, где вовсе нет его, ставить брату сети и невинности соблазны? Но, увы, Господь давно видит все сие! За сие-то, без сомнения, и лишены мы Его благословения, и можем подлежать еще большим бедствиям, если не очувствуемся по случаю зол, нас обышедших, и не обратимся на путь истины и правды.
Что же нам делать, и что рещи? Остается возопить с пророком: «Тебе, Господи, правда, нам же стыдение лица» (Дан. 9; 7). Остается признаться и исповедать со Псалмопевцем: «благо» нам, «яко смирил еси» нас, да научимся «оправданием твоим» (Пс. 118; 17). Остается, наконец, поступить так, как поступили некогда Ниневитяне. Они были подобные нам грешники, но когда пророк изрек им гнев от лица Божия, то смиренно признав неправды свои, тотчас облеклись все во вретище, посыпали пеплом главу, заповедали пост и обратились к молитве. За такое смирение, несмотря на множество грехов, Господь услышал их: Ниневия спаслась от неминуемой погибели. Облечемся и мы, если не во вретище и пепел, то в смирение и исповедание грехов своих; отложим роскошь и прихоти и, призвав на помощь Матерь Божию и святых угодников, станем пред сим престолом и речем из глубины души: "Господи и Владыко живота нашего, Судие праведный и милостивый, буди благословенно имя Твое! Благодарим Тебя, что Ты не забываешь нас, чад строптивых и развращенных, и хотя страшным гласом огня, но продолжаешь глаголать к нам, да престанем от грехов наших. Еже навел еси на нас, судом и правдою навел еси. Смиренно исповедуем, что мы беззакониями и нераскаянностью своею заслужили стократ большего прещения и казней. Но, Премилосердый, наказав ожесточенных, пощади кающихся; явив грозную десницу, покажи и милующую! Отныне мы не будем более раболепствовать страстям нашим; и как служили миру и похотям греховным, так послужим Тебе, нашему Владыке и Создателю. В домах и жилищах наших не будет прежней нечистоты и похотей несмысленных; на торжищах наших не услышатся более крамолы и лукавства; места увеселений не отвлекут нас от храмов Твоих; не пойдем более в судилища для притеснения невинных, а поспешим, напротив, в жилища нищеты для оказания помощи страждущим братиям нашим. Ей, Господи, точию благодать Твоя да не отступит от нас, а мы, помилованные, употребим все силы и средства наши, да не явимся недостойны милосердия Твоего!"
С сею молитвою, братие мои, если она будет происходить от сердца чистого, мы, хотя и грешники, можем стать пред престолом Небесного Владыки с надеждою быть услышаны. Ибо чего ищет Господь наш, и благословляя нас дарами счастья, и посещая жезлом гнева Своего, как теперь? Ищет единого: да воспрянем от сна греховного, да обратимся к Нему и начнем соделывать дело нашего спасения. Посему, если мы обратим лицо свое ко Господу, и докажем истину обращения делами благими - исправлением наших нравов и жизни, то и Господь не умедлит обратить Лица Своего к нам, и возглаголать гласом, пресецающим «пламень огня», нас обышедшего.
Да услышат же сие все и не сущие теперь с нами здесь жители града нашего! Да поспешат оградить домы свои не стражею, токмо внешнею, а прежде и паче всего молитвою, покаянием и благотворительностью к бедным! Да приложат попечение истребить в домах своих не только все, могущее служить пищею и возбуждением для огня вещественного, но и то, от чего возгорается огнь страстей, что служит предметом гнева Небесного! Мы еще только боимся опасности и потерь; а некоторые уже понесли ее, и, может быть, не имеют никакой собственности, кроме не охладевшего еще пепла. Да обрящут таковые пособие у имущих и могущих преложить плач их в радость! Это будет наилучшею порукою нашего покаяния пред Богом и вместе вернейшим средством преложить ко всем нам гнев Божий на милость. Ибо милость Небесная ничем так благонадежно не привлекается, и так прочно не сохраняется, как молитвою, смирением и милосердием к бедным. Аминь.
Слова, беседы и речи при освящении храмов и заложении святых и общественных зданий
Слово на освящение храма во имя Михаила, первого митрополита Киевского
Был ли какой-либо храм в раю земном? Не было никакого. Будет ли храм в раю небесном? Не будет. Зачем же устроен и освящен храм сей? За тем, что мы все теперь ни в раю земном, ни в раю небесном, а на пути от первого к последнему. На пути не строят домов, не устрояют пристанища; и вот мы, по благодати Божией, устроили ныне одно из таких пристанищ. Для кого устроили? Не для тех, кои не чувствуют никакой тоски по отчизне, живут в сем мире, как бы им никогда не надобно было идти вон, а выходят вон из мира так, как бы никогда не следовало возвращаться снова на землю живых. Таковым на что пристанище? Они не на пути, они дома, с ними - все. Нет, если мы с таким тщанием освятили ныне храм сей, то святили его в пристанище и успокоение для тебя, душа верующая и ищущая Небесного отечества! Среди пустыни мира, идя по тернистому пути внешних скорбей и внутренних искушений, подвергаясь нападениям от дальних и ближних, ты не раз принуждена будешь сказать с Давидом: увы мне, яко пришелствие мое продолжися!(Пс. 119; 5), не раз не найдешь места, "где бы подклонить главу" (Мф. 8; 20): тогда прииди сюда, подклони ее здесь, у ног твоего Спасителя, и ты обрящешь себе покой и радость. Иногда ум твой потребует вразумления от закона Божия: здесь всегда будет слышаться слово веры, надежды и любви; иногда совесть будет иметь нужду в елее и обязаниях на раны: здесь всегда найдешь то и другое; иногда весь внутренний человек твой придет в изнеможение: тогда Тело и Кровь Богочеловека, здесь преподаемые, послужат тебе в укрепление духа и тела. А если, возлюбленный, у тебя отверсты благодатью очеса и ушеса сердца (Еф. 1; 18); то здесь ты можешь увидеть и услышать то, чего не слышим и не видим мы сами, слабые служители алтаря: может быть, с Самуилом к тебе прострется глас, возвышающий тебя на особенные подвиги во славу Божию и благо ближних; может быть, с Василием и Григорием будешь свидетелем того, как Дух Святый видимо нисходит на дары, когда мы призываем Его для их освящения; подобно Андрею и Епифанию удастся и тебе зреть на воздусе Матерь Господа, со всеми святыми за ны молящуюся. Не буду более поднимать завесу храма: для достойных она поднимается сама собой, а для прочих и сего много. Итак, души верующие, возблагодарите вместе с нами Господа за освящение сего храма: се новое пристанище для вас на пути, новая врачебница на случай болезней духовных, новая твердыня против нападения врагов. И чтобы вы не усомнились в действительности сего новоявленного дома Божия по причине недостоинства нас, служителей его, то мы укажем вам в сем случае не на нас, а на великого угодника Божия Михаила, во имя коего посвящен храм сей. Он сам вам порука за действительность служения в сем храме; он сам примет ваши молитвы и вознесет их к престолу благодати, когда мы почему-либо будем не в состоянии сего сделать. Возблагодарите убо с нами ныне Господа!
К чему пригласить тех, кои, не чувствуя тоски по отчизне, ходят во храмы не для храмов, кои и теперь пришли сюда без расположения к молитве, а просто, как на зрелище? Если бы таковые захотели послушать благого совета, а должны послушать, коль скоро в их сердцах не погасло всякое чувство добра, то я предложил бы им обратиться теперь ко Господу с благодарностью. За что? За то, что Он, ради их хладности и легкомыслия, не престает вселяться своею благодатию между нами, и теперь благоволил видимо приблизиться в сем храме к ним самим. Может быть, и с ними случится здесь то же самое, что бывает иногда с людьми, посещающими гостиницы на пути; видя, как, проходящие спешат идти куда-либо, и они неприметно располагаются идти туда же. Может быть, и их постигнет здесь благая участь Саулова, так что они, подобно ему, пошедши искать заблудших ослятей, найдут себе царство. Неудивительно, что и сам мир с его благами поможет в сем святом деле: он любит отводить от пути истинного, но никогда не приведет к цели, умеет возбудить жажду, но не может насытить души: все обещает, но под конец, большей частью, сам все отнимает. Тогда-то, как дружба мира покинет вас, как здравие и силы изменят вам, как радости и забавы улетят, утехи и смехи отцветут, и вы останетесь одни - с немощами, с бедностью, с пустотой в душе, с язвами в совести, - о, тогда и для вас кров дома Божия покажется раем на земле, единым пристанищем, где вы можете опочить душой, отдохнуть сердцем, познать, что и вы еще на пути, что и пред вами еще - цель!
Все убо возблагодарим Господа за новое Его снисхождение к нам в новоявленном доме Божием. Но помышляя о сем снисхождении, не забудем, братие, и о нашем восхождении ко Господу через сей видимый храм Его. Мы назвали храм пристанищем, но пристанище не есть дом и должно напоминать о вечном жилище; оно устрояется в обитель покоя, но временного, и должно препровождать к дальнейшей деятельности.
Итак, служители алтаря Господня, по примеру сего же алтаря, ныне нами освященного, уготовьте и вы сердца свои, на новый престол Господу. Если находящиеся во храме во время священнодействия все тайно образуют собою Херувимов, то вы, священнодействующие, образуете собой тех из Херувимов, на коих непосредственно почивает и через коих движется слава Божия (Иез. 1; 19). Итак помните великое назначение свое, - по примеру великого Ходатая, быть посредниками между небом и землей, возносить моления о всех, низносить благословение всем. Пусть никто не отходит отсюда не просвящен, не насыщен, не утешен вами!
Поющие и чтущие! Пойте и читайте разумно (Пс. 46; 9)! Да усладится Господу не один псалом (Пс. 103; 34), но и сердце ваше! Помните, что читаемое и поемое здесь читается и поется не для услаждения бренного слуха, а для питания духа бессмертного, что вам внимают не одни подобные вам человеки, а и Ангелы Божий, выну пребывающие в храмах. Слова, исходящие из уст ваших, должны быть подобны искрам огня серафимского для воспламенения душ и сердец любовью к Господу; и они будут таковыми, если сей огонь будет пламенеть в собственном вашем сердце.
Предстоящие и молящиеся! Входите во храм с благоговением, отложив за порогом его всякое земное попечение; стойте со страхом, как стоят пред лицом Царя Небесного; молитесь с умилением, как прилично молиться ищущим помилования грешникам. Ибо что же, братие, все мы, кто бы ни были, как не осужденные на смерть преступники закона Божия? Все заслуги наши пред Творцом нашим не состоят ли в совершенном признании Его величия и нашей нечистоты? Все права и все надежды наши не в одном ли безприкладном милосердии Его? Таким ли существам искать здесь первых мест, отличаться убранством и нарядами, принимать на себя величавый и презорливый вид! Здесь место свидания с Господом и Ангелами, а не с земными друзьями и знакомыми; тут время беседовать в глубине души с Евангелием и с совестью, а не с тем, кто стоит возле тебя.
Требовать ли, наконец, какой-либо жертвы от вас, кои ходите в храм не для храма? Ах! От вас-то бы наипаче и надобно требовать ее! Но что в состоянии принести вы Господу? Доколе всемощная рука Его не коснется сердца вашего и не сокрушит меди и железа, облегающих шею вашу, принесите в жертву, по крайней мере, одно то, что вы приносите непрестанно миру - благоприличие и скромность. Не приемля здесь сами пользы душевной, не будьте, по крайней мере, во вред другим. Зачем в сем раю принимать на себя образ змий искусителей? Если уже Ангелы Хранители ваши должны плакать, то пусть плачут о вас одних.
Но, Боже мой, какой совет принужден давать я? Таким ли языком надлежало говорить с сего священного места? Но, что делать, когда рассеянность наша дошла до того, что некоторые готовы дом молитвы обращать в вертеп разбойников! Надобно спасать многих, когда нельзя спасти всех.
Впрочем, что и все мы без благодати Божией? Посему, решаясь достойно служить, воспевать, предстоять и молиться в сем храме, мы все должны обратить снова очи и сердца свои ко Господу, да дарует Он служителям алтаря - дух служения, поющим и читающим - дух разумения и назидания, предстоящим и молящимся - дух страха и умиления.
Господи и Владыко неба и земли! Мы освятили благодатью Твоею храм сей в пристанище душ наших, но един Ты можешь устроить и освятить души наши в жилище Твое! Сам убо, Всесвятый, начни и соверши сие освящение. Употребляй, молим Тя, все, что нужно для сего: омовение ли слезами покаяния, или окропление росою благодати, курение ли от огня внутренних испытаний, или биение млатом внешних лишений и скорбей: имиже веси судьбами, точию освяти и спаси души наша! Аминь.
Слово на день освящения храма святого великомученика Георгия
Помыслих дни первые, и лета вечная помянух, и поучахся - так свидетельствует о себе богодухновенный певец псалмов. Если для того, кто избран был Самим Богом во всегдашние наставники царей и народов, воспоминание о летах древних служило поучением; то тем паче оно может быть вместо наставления для всех нас. И, если когда и где прилично всем нам поучиться от воспоминания лет древних, то в сей день и в этом храме. Ибо, обратим ли внимание на судьбу нынешнего празднества и сего храма, или устремим взор на знаки отличия, украшающие грудь вашу: - и то и другое воззывает мысль нашу ко временам прежде бывшим. Итак, последуя примеру святаго Давида, займем ныне наставление у прошедшего, дабы лучше устроить свое будущее.
Достойный сын и преемник равноапостольного Владимира, Ярослав Великий приближается к концу дней своих. Многоплодная для отечества жизнь его уже полна великим деяниями: мир и благоденствие отечества извне ограждены громкими победами, внешне - мудрыми законами; для умов, ищущих свет наук, воздвигнуты обители просвещения; для душ, жаждущих озарения горнего, устроены обители благочестия христианского. Уже и храм премудрости Божией вознес к небу верхи свои, как бы в знак того, что на земле русской вера и просвещение будут дружно вести почитателей своих к единому и тому же небу. Но на душе маститого героя-законодателя лежит еще одна святая мысль: воздвигнуть благодарственный памятник небесному покровителю своему, великомученику и победоносцу Георгию. Святым что посвящать, кроме святого? И вот, по манию самодержца, начинает воздвигаться храм во имя великомученика близ того места, которое было свидетелем бегства печенегов от мечаЯрославова из-под стен Киева. Щедро расточаемые сокровища царские поощряет охладевшее было усердие делателей; храм создан, украшен всем, чем тогда богата была Россия и страны чужеземные; митрополит Иларион, первый из сынов отечества, сделавшийся верховным пастырем его, совершает освящение храма, и в то же время предназначает его быть местом освящения всех верховных пастырей Церкви Российской. Небо и земля сорадуются святому торжеству державного храмостроителя; и целая Россия приемлет завет освящать ежегодно воспоминание сего дня торжеством священным. Таково происхождение настоящего празднества!
Завет цел и в силе, но где предмет завета? Где храм, коего великолепию дивились и соотечественники и чужестранцы? Ах, он и двух веков не пережил своего державного строителя! Тяжелая рука времени, гроза и бури общественных переворотов даже развалины его сравняли с землею, так что теперь просвещенной любви к древности предлежит отыскивать самые следы его в сердце земли.
Таков удел памятников земных! Что чаще и святее, как ознаменовать свою благодарность к Богу и святым Его сооружениям в честь их храма? Но и сии дары признательности и любви приемлются Господом от рук нас смертных только на время, а потом предоставляются власти того же времени. Для чего? Да ведаем, Но Вышний не в рукотворенных церквах живет (Деян. 7; 48), и что единый, вечный, и неразрушимый храм для Него тот, который воздвигается Ему в сердцах и душах наших.
Чтобы сия поучительная мысль не показалась вам, братие, только случайным применением к настоящим обстоятельствам, не отрекитесь взойти со мною вашей мыслью к самым первым временам человечества. Что там? Был ли какой-либо храм в раю? Не было. Почему? Ужели человек менее молился до своего падения, нежели сколько молится по падении? Нет, тогда вся жизнь его была богослужением; но, весь чистый, невинный, святый, он сам тогда был и жертвою, и священником, и храмом; в трехчастной скинии существа его, в теле, душе и духе, было и преддверие, и святое, и святое святых; здесь была и манна, и ковчег завета, и херувимы. После сего к чему бы служил тогда храм? Внешние храмы сделались необходимы тогда, когда человек сам перестал быть храмом Божества, и существуют не для чего другого, как для того, чтобы человек, входя в храмы и видя, что и как в них совершается, научился обновлять свой собственный, внутренний, трехчастный храм, для совершения в нем вечного, непрестающего богослужения во славу триипостасного Господа всяческих. Посему-то все внешние храмы, со всем их разнообразием и великолепием, существуют только на время, доколе продолжается воссоздание падшей скинии существа человеческого; а по совершении сего великого дела они должны уступить место навсегда одному храму внутреннему - в душах и сердцах человеческих. И видех, - свидетельствует тайновидец сего величественного будущего, - и видех небо ново и землю нову, и... видех град святый Иерусалим нов... сходящ с небесе: и храма не видех в нем (Откр. 21; 1-2, 22). Где же он? - В Боге. Яко Господь... Вседержитель храм ему есть и Агнец.
После сего должно ли удивляться, если всепремудрый в созидании спасения нашего Промысл Божий между прочими напоминаниями нам о сей важной истине заставляет свидетельствовать о ней пред нами самые храмы наши - их развалинами! Чем великолепнее разрушенное, чем менее остатков его, тем сильнее напоминание о состоянии нашего внутреннего храма, тем громче зов к его восстановлению. Посему, встречая развалины храмов древних, поспешайте, братие, переноситься мыслями не к одному началу и истории их, а и к судьбе собственного внутреннего храма; обращайте внимание на вашу душу и сердце, и смотрите, есть ли там хотя столько остатков храма, сколько видите их пред собою; не в таком ли состоянии наш храм внутренний, что надобно призвать опытных знатоков духовной древности и духовного зодчества, чтобы открыть самые следы, где стоял он? Если какой град представляет часто случаи на упражнение сей святой любви к драгоценной древности, то наш, столь богатый святыми развалинами.
Се первая часть поучения Давидова - первый урок от воспоминания лет древних храма сего!
Спросим теперь: что разрушило храм, освящение коего составляет предмет настоящего празднества, и не дало нам насладиться созерцанием его древнего великолепия? Свирепость монголов, - отвечает история. Свирепость монголов!., так, но не сия ли свирепость многократно сокрушалась потом, и, наконец, сокрушилась совершенно и навсегда о грудь мужественных сынов Церкви и Отечества? Что же воспрепятствовало ей сокрушиться тогда? Почему россиянин, который мог так победоносно восстать из-под развалин Отечества, не мог устоять и отстоять самой святыни, стоя и защищаясь на твердынях Церкви, еще крепкой, высокой, благоукрашенной? Был, был еще до нашествия врагов внешних, жестокий враг внутренний, который занял все входы и исходы земли русской, отнял всю силу и свободу у сынов ее, оковал цепями умы и сердца, превратил в них храмы и алтари, и таким образом, сделав нас неспособными защищать Церковь и отечество, открыл всюду путь врагам внешним, отдал им нас в поносное, двухвековое рабство. Разгните летописи времен, предшествовавших нашествию монголов: что там? Всюду развалины прежней веры и любви к Богу, развалины прежнего единодушия и мира гражданского, развалины прежних благих нравов и обычаев. Итак, вот что предало нас в руки монголов!.. С нами произошло то, что было с древними израильтянами: мы забыли Бога отцов, и наши храмы подверглись участи храма Соломонова!..
Что же должны мы извлечь из сего второго, горького воспоминания лет древних? Право осуждения предков наших за их недостатки? Всего менее! Смиренным перенесением тяжкой участи своей, горькими слезами раскаяния, добрыми подвигами среди уз и плена, самоотвержением, с коим они спасали потом среди потока бедствий ковчег завета - веру православную и любовь к царям своим, - всем сим они давно искупили пред судом потомства слабости свои; и отходя на небо нередко путем мучений, может быть, не раз низводили потом молитвами своими благословение Божие на ряды последующих защитников отечества. Не на предках должны мы останавливаться в подобных случаях, а на самих себе. С чем останавливаться? С тем великим и важным уроком, что внешнее благоденствие отечества и Церкви зиждется на внутреннем христианском благоустройстве сынов его; что посему, заботясь об устроении памятников величия и славы отечества, о созидании и украшении самых церквей Божиих, должно в то же время еще более прилагать попечение о том, чтобы внутри нас укреплялись и возрастали вера и добродетель, чистота нравов и отношений, праводушие и бескорыстие, смирение и трудолюбие. Без сего не порука за благоденствие отечества - ни многочисленные ряды мужей брани, ни умножение обителей наук и образования, ни самое великолепие храмов Божиих. Ибо Царь неба и земли, как не имеет нужды в жилище, то благоволит обитать благодатью своею в созданных для Него храмах дотоле, доколе они служат в духовное назидание и освящение для входящих и исходящих.
В противном случае, и сии домы молитвы оставляются пусты и, оставленные таким образом, предаются запустению. Благо, по крайней мере, если оставляются пусты не навсегда; если раскаяние, исправление нравов человеческих низводят паки на землю и во храмы благодать с небес: мановение свыше. Памятуйте же сие и не берите своей жертвы назад, с престола веры и отечества. Господь извел вас из среды, где вокруг вас пали тысячи; Он обратил для вас с Своей стороны в дар жизнь вашу, Ему принесенную: умейте воспользоваться сим даром! Мы не сомневаемся, что вы еще сто раз готовы нести жизнь против врагов внешних. Но не забудьте, что есть враги внутренние: не те несчастные жертвы самообольщения, коих ничего не стоит побеждать силою, а трудно только спасать от собственного их насилия себе самим, а те, кои с нами рождаются, возрастают, живут и только с нами умирают - наши страсти! Укрепляйтесь на брань и против сих врагов, не жалея для поражения их самой своей жизни. Молитвы великомученика и крест, украшающий грудь вашу, да будут для вас и побуждением к мужеству, и оружием на брани, и залогом победы. Аминь.
Слово по освящении храма
В память чего празднует ныне Святая Церковь? В память того, что в нышений день Господь наш Иисус Христос вошел некогда с торжеством в Иерусалим, посетил там храм Соломонов, изгнал из него торжников, и приял от детей еврейских радостное в честь Его восклицание: осанна Сыну Давидову! (Мф. 21; 9). Одно воспоминание о сем преславном событии составляет предмет торжества для всей Церкви Христовой.
Как же после сего, любезные дети, многомилостив и щедр к вам Господь наш, когда Он даровал вас счастье не только воспомянуть ныне, вместе с нами, Его торжественный вход во Иерусалим, но и быть свидетелями Его нынешнего таинственного вшествия в храм сей! Ибо, для кого Он вошел ныне таким образом сюда? Для вас, кои будете приносить здесь молитвы ваши о всех нуждах ваших. На сколько времени вошел? Не на несколько часов, как входил некогда в храм Иерусалимский, а чтобы пребывать здесь дотоле, пока вы сами не оставите сего места. Может ли быть милость больше сей милости?
Что же будет делать среди вас - в сем храме - Господь наш? Он будет, любезные дети, делать здесь подобное тому, что делал, обитая некогда для спасения нашего на земле. Помните ли, что Он тогда делал? Учил и наставлял, врачевал от болезней телесных и душевных, питал и насыщал алчущих. Подобное тому будет делать Господь и здесь, в сем храме.
Он будет здесь учить и наставлять вас. Ибо, что такое пророки, евангелисты, апостолы, коих вы будете слушать здесь? Это уста Христовы. Все, что ни говорят они, говорят не от себя, а от Него; Он их послал учить весь мир; Он им дал Духа Святаго и повелел говорить нам одну правду и одну истину для спасения нашего.
Посему, слушая здесь слово Божие, принимайте его, как бы оно выходило из уст Самого Спасителя нашего, Который невидимо всегда будет Сам находиться здесь между вами; принимайте потому со всем вниманием и благоговением, стараясь выполнять на самом деле все, что Им заповедуется. И как вам не быть внимательными к слову Божию? Что вы слышите от прочих наставников, говорящих вам о земном, то, как бы ни было хорошо, полезно только на время, до конца этой земной жизни; а что вы будете слышать здесь от лица Господа, через священнослужителей Его, то полезно навсегда, пойдет с вами за пределы этой жизни, в самую вечность. Как вам не стараться помнить твердо и исполнять верно слово Божие! Если нехорошо забыть слов отца или наставления матери; то стократ хуже и непростительнее забыть заповеди Того, кто создал всех нас, и в руках коего мы, отцы и матери наши. Без исполнения на деле, слово Божие послужит не к спасению, а к большему осуждению нашему, соделывая нас безответными и пред судом совести и на будущем Страшном Суде Христовом.
Господь будет здесь врачевать благодатью своею души ваши от грехов. Возраст ваш, любезные дети, есть возраст невинности; вы со всех сторон защищены от падений: но не думайте, чтобы потому вы были совершенно безгрешны. Кто не подлежит искушениям, как вы, у того и малый грех велик. И разве малый яд не яд? Все беда и страх. Посему для всех нужен божественный Врач душ и сердец; и Он будет являться вам в лице священнослужителя, при таинстве исповеди. Ибо кто мы, чтобы нам самим по себе осмелиться не только изрекать вам прощение во грехах, но и принимать исповедывание в них? Господь повелел нам делать это, и мы делаем, о Его имени, Его силою. Потому и сделанное так твердо: прощенное в таинстве исповеди, здесь на земле, прощается и там - на небе.
Судите, как после сего вам надобно будет принимать разрешение во грехах ваших? Надобно принимать с полною верою в силу таинств, с глубочайшим смирением и с величайшею благодарностью. Но истинная благодарность в сем случае одна - не впадать более в те грехи, в коих раз получили прощение, - удаляться всего, что ведет к ним. Если и пред земным начальником стыдно показаться, сделав опять то же преступление, в коем он раз уже, тем паче если несколько раз простил нам, тем стыднее прийти опять в храм, и явиться пред лицо Божие, с прежними грехами.
Итак, любезные дети, старайтесь всеми силами сохранять чистоту нравов; берегитесь не только худых дел, но и худых слов, и худых мыслей. Мысли в душе, как воздухе, в комнате: самая разукрашенная комната, если воздух в ней худ, нехороша для житья; так и душа самая образованная в науках, если есть в ней худые мысли, неприятна Богу и людям.
Господь будет еще здесь чудесно питать все. Уже самое слово Божие есть пища для души. Но Господь сделает для вас более: Он будет питать вас тем, чем не питали вас отцы и матери ваши - Телом и Кровью Своею. Скажете, как можно дать свое тело и кровь в пищу? Человеку сделать нельзя, но Богочеловеку - можно. Спросите, для чего такое чудесное питание? Для того, что все прочее питание наше питает нас на время, одно тело, а души не может питать; а Тело и Кровь Господа насыщают самую душу, на целую вечность. Насыщают и врачуют, врачуют не одну язву, а все существо наше - от того яда, которым мы заразились еще в раю от змия, через вкушение от плода запрещенного.
Но, любезные дети, питаясь здесь таким божественным, всецелительным брашном, надобно помнить, что принимающий его обязан наблюдать строжайшее воздержание во всем; всякая неумеренность, всякий безрассудный порыв сил душевных и телесных, будет ли состоять он из гнева, зависти, непослушания, лености, или рассеянности - ослабляет силу пренебесного врачевства.
Вот, любезные дети, что будет делать для вас здесь милосердный Господь, и что надобно для Него делать вам!
Когда вы будете внимательны к словам Господа, будете слушать и исполнять Его повеления, будете соединяться с Ним верою, надеждою и любовью: то Он не остановится на том, что уже сделал для вас, не останется в сем храме; нет, Рнперейдет на обитание в самые души и сердца ваши. Ибо душа человеческая сама, по природе своей, должна быть храмом Божиим и жилищем Пресвятаго Духа, и, если не есть такою, то по причине своего падения и нечистоты. Самые храмы внешние созидаются и освящаются не для чего другого, как для напоминания человеку о возобновлении и освящении его храма внутреннего, и для содействия к тому.
Итак, по совершении молитв в сем храме, выходя из него, спрашивайте, хотя изредка, одна другую: о если бы, любезная сестра, нам всегда быть храмами Святаго Духа! Аминь.
Слово при освящении церкви при Вологодском архиерейском доме, во имя всех угодников вологодских
От молитв и песнопений время прейти к собеседованию и слову, но сердце мое прежде всякого слова обращает меня снова к молитве. Чувствую нужду благодарить и молить. Кого? Тебя, Существо триипостасное, Боже Отче, Сыне и Душе Святый, Тебя, от коего нисходит всякое даяние благо и всяк дар совершен, без коего мы сами по себе не можем и помыслить, тем паче совершить что либо доброго. От Тебя низошла к нам мысль - устроить сей дом молитвы; Твоею благодатью воодушевлялись мы в препобеждении трудностей сего святаго дела; Твоим вседержавным именем положена ныне на нем и печать освящения: Тебе убо единому подобает за сие слава, честь и благодарение! - Призри с высоты святые славы своея, и даруй, да все входящие во храм сей исходят из него со освящением души и тела! Да счастливые обретают здесь побуждение употреблять дары счастья в славу Твою и благо ближних; да несчастные износят отсюда утешение и силы к благодушному несению креста своего; да кающийся грешник слышит здесь глас помилования, а нераскаянный да объемлется здесь спасительным предчувствием суда будущего и мук вечных; да всяк просяй здесь приемлет, и ищай обретает! О сем молим Твою благость днесь, и будем молить выну, доколе вседержавной воле Твоей угодно будет внимать здесь нашим слабым молитвам.
Приимите храм сей под молитвенный покров ваш и вы, святые угодники и чудотворцы вологодские, имени коих посвящен он! Мы твердо веруем, что дух ваш молитвенно носится над всею страною нашею, что всяк обращающийся к вам с молитвою, где бы ни был, находит у вас благовременную помощь, но нам хотелось иметь видимое, постоянное место, где бы мы могли обращаться ко всем вам в молитве, и обретать вас вкупе. Где же быть сему месту, как не здесь, откуда, посредством иерархического священнодействия, исходит освящение на всю страну нашу? Не оставляйте же, угодники Божий, сего дома молитвы вашим невидимым присутствием; предстойте сами на страже духовного вертограда вологодского; очищайте, дополняйте, воодушевляйте наши хладные молитвы вашим огнем серафимским, да возможем священнотайне низводить здесь благодать освящения на тех, кои должны потом освящать таинствами всех и каждого.
Обращаясь от сей молитвы к собеседованию с вами, братие, я прежде всего должен поделиться с вами чувством духовной радости. Итак, мы будем отселе иметь храм во имя всех святых молитвенников и предстателей страны нашей. Кто из нас, в день памяти каждого из них, не желал бы стоять и молиться у самых святых мощей угодника Божия? Но это невозможно. В замене сего, мы будем иметь теперь возможность собираться в сии дни здесь, составлять в честь каждого праведника духовное празднество, и таким образом поддерживать духовный союз наш с ними. Мысль сия радует мое сердце, и, без сомнения, обрадует каждого, кто верует в силу молитвенного ходатайства о нас святых Божиих.
И как не веровать в сие? Не таков ли вообще порядок вещей и на земле, между нами, что совершенный возрастом служит опорою для малолетнего, мудрый и опытный для недальновидного и незнающего, богатый для бедного, сильный и могущественный для слабого и малозначительного? Что же все мы в отношении к небожителям, как не дети малолетние, как не существа недальновидные, немощные, всенуждающиеся? На что, с другой стороны, употреблять и им свое духовное богатство, силу, мудрость, как не на помощь нам, земным братиям их? Тем паче, когда сие входит в план мироправления Божественного, по коему все существа разумные, на земле и на небе, составляют единое семейство Отца Небесного, где старшие должны помогать и служить младшим, доколе все не придут в меру возраста чад Божиих. В силу сего закона любви самые Ангелы, по свидетельству святого Павла, все суть служебнии дуси, в служение посылаемы за хотящих наследовати спасение (Евр. 1; 14); в силу сего же закона и святые Божий, сии новые Ангелы, все суть нашими наставниками, защитниками и хранителями. В сию высокую должность, как свидетельствует слово Божие, они вступают еще в продолжение жизни своей, обложенные немощною плотью. Так, Авраам ходатайствует за грады, уже осужденные правосудием небесным на казнь; и Господь благоутробно внемлет его ходатайству, и обещает переменить грозное определение, если в осужденных градах обрящется десять праведников. Моисей делает еще более: дерзает один стать за целый народ, осужденный на истребление, кладет на весы милосердия, в цену избавления, собственное вечное спасение; и что же? Народ спасен, даже ущедрен новыми милостями. Кто спас и в нашей стране целый град, и отвратил каменную тучу над ним висевшую? Не один ли праведник - святой Прокопий Устюжский? Если один мог сделать столь великое чудо, то чего не в состоянии сделать все предстатели страны нашей? И если они так сильны были на земле, то какой помощи нельзя ожидать от них с неба? И се, они все теперь здесь, с нами, каждый с своею молитвою, каждый со своим благословением, каждый с примером своей жизни! Сия мысль радует мое сердце, веселит дух, заставляет благодарить и славить.
Но, братие мои, радуясь таким образом, и праведно, о внешнем приближении нашем к святым покровителям страны нашей, не забудем при сем, что сие приближение, без поддержания и укрепления внутреннего союза с ними в духе, нравах и жизни, не приблизит ни их к нам, ни нас к ним. Древний Израиль, подобно нам, уповал некогда на молитвы и заступление пред Богом святых праотцов своих. И действительно, доколе народ израильский старался быть достойным их святого покровительства, усиливался ходить по чистым и святым стопам их; дотоле, несмотря на все слабости и недостатки свои, пользовался особенною милостью Божией. Но когда, по надежде на заступление святых праотцов, народ израильский уснул сном греха и нераскаянности; то Вышний отвратил от него лицо Свое и, чтобы Израиль не продолжал обольщаться ложною надеждою, громко устами одного из пророков изрек ему: аще станут Моисей и Самуил пред лицем Моим, несть душа Моя к людем сим(Иер. 15; 1). То же может быть и с нами, если мы, в надежде на видимую близость к нам святых, дерзнем предаваться беспечности и нерадеть об освящении себя верою живою и делами благими. Святый святых услышит молитву самых святых о грешниках нераскаянных. Дерзнут ли ходатайствовать о таковых самые праведники? Если и на земле, между нами, никто не приемлет на себя ходатайства о человеке неисправимом: кольми паче на небе, где нет и не может быть никакого лицеприятия. Если святые, по преизбытку любви небесной, и будут продолжать молить у престола благодати о таковом грешнике: то конечно не о том, чтобы все спеялось в руку его, а о том, чтобы, для возбуждения от смертного сна греховного, возгремел над ним гром небесный.
Приходя убо, с освящением храма сего, в ближайший видимый союз со святыми покровителями страны нашей, возревнуем об укреплении и расширении невидимого духовного союза с ними. А для сего будем подражать их жизни и подвигам. Собор их так, благодатью Божией, велик и разнообразен, что всякое состояние имеет в них для себя образец, по роду и виду своему. Желают ли пастыри и учители духовные видеть, как должно предстоять стаду Христову, как совершать священнодействие слова и таинств, как право править слово истины? - Се пред вами святой Стефан, Питирим и Антоний, положившие за Евангелие самую душу свою. Нужен ли для мудрых образец, как не ослепляться блеском мудрости земной, как буйство Креста Христова ставить выше всех мирских познаний? Се пред нами святой Прокопий Устюжский, святой Андрей Тотемский, кои до того простерлись в исполнении заповеди самоотвержения, что всю жизнь были буиими Христа ради. Святые благоверные князья Иоасаф и Игнатий покажут сильным и богатым, как не полагаться на богатство погибающее, на силу и могущество сокрушающиеся, как уметь вменять вся в уметы - и славу и богатство, чтобы приобрести и не потерять Христа. Святой Корнилий Комельский, Дионисий Глушицкий, Феодосии Тотемский, с собором преподобных, ожидают только желания и охоты от тех, кои посвятили себя житию иноческому, чтобы руководить их и примером и молитвами своими по узкому пути жизни пустыннической.
Имуще убо, заключим словами апостола, ...топик облежащ нас облак свидетелей, и непрестанно орошаемы из сего облака росою благословений небесных,терпением да течем на предлежащий всем нам подвиг спасения, взирающенепрестанно на самого начальника веры и Совершителя спасения нашего, ГосподаИисуса (Евр. 12; 1). Аминь.
Слово по освящении нового кладбищенского храма, что на Холодной горе, во имя всех святых
Изшед ныне на место сие для собеседования с вами, братие мои, по случаю освящения храма сего, вполне чувствуем, что мы находимся теперь не только посреди живых, но более, думаю, гораздо более умерших. К кому первее обратиться нам со словом: к живым или мертвым? С живыми нередко доводится нам беседовать в других местах, а с мертвыми, зде почивающими, мы видимся таким образом, как ныне, еще в первый раз. Самый храм сей, теперь освященный, более для мертвых, нежели для живых, у коих есть немало других храмов. Итак, поелику нынешнее торжество и радость принадлежат преимущественно умершим, то к ним первым обратится и слово наше. Да соделает Господь, чтобы оно, обращенное и к умершим, было не мертво, а живо силою и действием Того, пред Коим нет мертвых, а все живы!
Что же мы скажем ныне усопшим братиям нашим, зде почивающим, и, как мнится, зде теперь присутствующим? Живым мы говорим: веруйте и уповайте; они от веры и упования прешли уже к видению, и зрят теперь пред собою то, чего мы еще только надеемся. Живым мы говорим: покайтесь и сотворите плоды, достойны покаяния; для них время, данное на покаяние, кончилось, и предначались суд и воздаяние. Живым мы говорим: памятуйте ваш час последний и приготовляйтесь к переходу в вечность; они уже прошли посреде сени смертной и вышли на он - полбытия.
Но, усопшие братия и сестры о Христе, ужели ваше нынешнее бытие состоит из единого бездействия? Жизнь разумной и богоподобной души есть чувство, мысль и желание, а где мысль и желание, там и действие духовное. Итак, мыслите, чувствуйте и желайте сообразно тем молитвам, кои возносит о вас Святая Церковь; усвояйте себе, сколько можете, те блага, кои она испрашивает для вас, ибо она не может испрашивать для вас невозможного. Се храм всех святых, для вас сооруженный! Избирайте, кого угодно, из них в заступники и руководители для себя: по воле всемилосердного Господа, ни един из них не отречется оказать благовременную помощь, только б была в вас способность приять ее. Для сего не попускайте угасать в себе дару благодати, преподанному вам в Святых Таинствах Церкви, при исходе вашем от нас. Стекайтесь вкупе у сего престола благодати, утвержденного среди мрачных жилищ; питайтесь словом Божиим и песнопениями церковными, кои будут неоскудно возглашаться здесь; освящайтесь кровью завета вечного, которая будет изливаться здесь во искупление грехов всего мира; парите вместе с фимиамом на крылах молитв церковных гор - к сонму духом праведник совершенных (Евр. 12; 23). Более сего, что ныне с освящением храма сего сделано для вас, ничего не могла сделать любовь к вам братий и сродников ваших, зде оставшихся. Употребляйте убо во благо свое, как знаете и можете, сделанное для вас: и, если кто из вас имеет дерзновение ко Господу, то не оставляйте возносить мольбу за боголюбивых создателей храма сего, да обретут они у Него благодать и милость.
Хотя мы обращались доселе к умершим, но уповаем, что сказанное к ним не будет бесполезно и для нас живых. Ибо умершим не быть уже, подобно нам, живыми на земле сей; а нам всем неминуемо предлежит соделаться, подобно им, мертвыми. Заранее посему, еще в жизни сей, надобно узнавать о всем том, что может служить нам на пользу - по смерти, и узнавая, стараться о приобретении того. Посему-то, намереваясь теперь побеседовать и с вами, братие, живыми, не знаем, как лучше говорить с вами, как еще с живыми, или уже как с умершими. Ибо долго ли нам оставаться в живых? А посреди мертвых надобно будет почивать долго, долго. Впрочем, как в других случаях, так и здесь есть средина: будем говорить с вами, как с живущими еще, но скоро имеющими умереть, как с существами, находящимися во времени, но пред коими - вечность!
Пред нами - вечность!.. Ах, братие мои, обращали ль вы когда-либо к самим себе сии грозные и потрясающие душу слова, и размышляли ль когда-либо о сем важном предмете?.. Мысль о вечности всегда производила великое действие: она воодушевляла мучеников и делала для них нестрашными самые лютые страдания; она затворяла в пустыне подвижников и доводила их до подвигов самоотвержения нечеловеческого; она останавливала даже закоренелых грешников на пути беззакония и подавала им мужество сразиться с своими страстями. Чего бы размышление о вечности не могло произвести и над нами, если бы мы, внимая спасению души своея, хотя по временам, умели ему предаваться, как должно!
Нам предстоит вечность! Итак, все временное, как бы оно ни казалось важным, есть яко ничто в сравнении с вечностью. Слава, чести, достоинства, титулы и отличия - ничто; ибо они в час смерти спадут с нас, как падают теперь листья с дерев. Много ли их было на дереве, или мало, все равно, дерево голо. Богатство, стяжания, домы, вертограды, -ничто: ибо из всего этого ничего не пойдет за нами - в вечность, все достанется другим, может быть, даже врагам нашим, и употребится против наших желаний и намерений. Самые горести и бедствия, от коих мы в этой жизни плакали, роптали, не знали, где найти места - ничто; ибо в час смерти они явятся, якоже небывшие.
Нам предстоит вечность! Убо существенно важно для меня одно то, что может прейти со мною в другой мир. Пусть что-либо не имеет никакой важности для временного пребывания моего на земле, пусть даже вредит ему, но если оно окажет для меня благотворное действие в вечности, то я буду дорожить им, как сокровищем, употреблю на приобретение его все силы и средства.
Нам предстоит вечность! Итак, чистое безумие было бы, забывая вечное, предаваться временному и тленному. Подобное же безумие было бы не употреблять временного для приобретения вечного, коль скоро можно делать это. Нет, что не буду я делать на земле, никогда не буду делать для одной земли, а всегда буду иметь в виду небо и вечность. Встретит ли меня счастье, - я воспользуюсь дарами его для служения Богу и человечеству, для искупления грехов моих делами сострадания и помощи бедствующим собратиям моим. Постигнут ли меня искушения, - я принесу их в духе смирения и преданности, обращая скорбь и слезы мои на пользу душе моей.
Пред нами вечность! Что же ты, богач, беспечно дремлешь на ложе своем, говоришь безумно душе своей: яжде, пий и веселися, и не спешишь на помощь Лазарю, который, может быть, один только будет в состоянии устудить язык твой, когда ты будешь объят пламенем геенским?
Пред нами вечность! Что же ты, мудрец, считаешь камни и травы, чертишь числа и фигуры, взвешиваешь и разлагаешь стихии, а не помыслишь, какая стихия ожидает тебя по ту сторону гроба, из каких фигур состоит образ нравственного бытия твоего, какое число, агнчее или зверино, начертано незримо на челе твоем?
Пред нами вечность! Что же ты, жестокий властелин, томишь безлошадно подручных твоих, кои, не находя защиты против тебя на земле, давно уже перенесли дело свое на небо, и готовятся предстать с тобою на Страшный Суд Божий?
Одно могло бы успокаивать нас при мысли о вечности - если бы все равно было, как ни вступить во врата ее, с душою и совестью чистою, или обремененною неправдами и грехопадениями. Но можно ли думать таким образом? Как? Для тебя, как отца, противен сын непокорный и развратный, и ты готов лишить его наследства; а Отец Небесный, Коего святость неизменна, будет без разбора принимать в объятия свои сынов погибельных и нераскаянных? Для тебя, как властелина, нестерпим слуга неверный, составлявший ковы на твою жизнь, а Владыка Небесный растворит чертог Свой для грешника ожесточенного, который не хочет знать Его святых законов, коему его страсти и самолюбие суть вместо всякого божества? Нет, если мы, зли суще и нечисты, не можем терпеть в других беззаконий и неправд; то Тот, иже есть по существу истина и правда, чистота и святость, тем паче не может быть едино с грешником. Не приселится к тебе, Господи, всяк лукавнуяй! (Пс. 5; 5). И если бы Ты, по преизбытку милосердия твоего, допустил его к себе; то он сам, за лукавство и нечистоту свою, исчез бы от неприступной славы Твоего лица; ибо Ты еси огнь поядаяй беззаконные (Евр. 12; 29).
А когда так, то что значит наше невнимание к вечности, нас ожидающей, и наше нерадение о приготовлении себя к ней? Значит, что мы потеряли вовсе из виду наше предназначение, и прах сует земных до того ослепил душевные очи наши, что мы не видим бездны, в которую стремимся!
Возбудимся же от сего пагубного нечувствия! Довлеет, скажем словами апостола Петра, довлеет нам всем ...мимошедшее время жития волю языческую и греховную творившым, хождшым в нечистотах, в похотех, ...в пиянстве, в козлогласованиих, в лихоимании и прочих мерзостях греховных (1 Пет. 4; 3). Довольно мы служили и работали безгодне миру суетному; время послужить и поработать Богу и Спасителю нашему. Довольно погубили мы талантов, нам данных, на причинение вреда душе и совести своей: час уже начать думать о покаянии и возвращении в дом отеческий. Пойдем же с праздника нынешнего в домы свои с тем, чтобы не жить так, как жили или паче убивали себя прежде; пойдем и начнем, при помощи Божией, устраивать вечный храм души своей, который теперь лежит в развалинах, дабы, когда придет время явиться сюда и остаться здесь навсегда, близ храма сего, мы обрели здесь место покоища, подобающего тем, кои добре потрудились во времени для вечности, а не место печали и воздыхания, ожидающее грешников нераскаянных. Аминь.
Слово при освящении придела
Что, если бы почивающим окрест храма сего усопшим братиям нашим дано было в нынешний день восстать из гробов своих, прийти сюда и начать беседу с нами, что, думаете вы, сказали бы они теперь нам? Изъявили бы благодарность за попечение наше о сем храме? Без сомнения; ибо храм сей еще важнее для них, нежели для нас, кои положили на него сколько труда и забот; важнее не потому, чтобы не был важен и для нас, а потому, что они гораздо способнее нас чувствовать всю его нужду и важность. О, смерть великий учитель!.. Она научает многому, чему ни у кого не научишься на земле, и первее всего тому, чтобы дорожить верою и добродетелью.
Посему я уверен, что усопшие, начав беседу с нами, первее всего изрекли бы нам следующее: благодарим вас за храм сей! это наилучший дар для всех нас! Отселе мы будем иметь здесь пристанище необуреваемое; отселе и могилы наши будут мирнее, и бренные телеса наши спокойнее начнут возлежать в недре общей матери - земли.
Но, вслед за сим, усопшие сказали бы нам, вероятно, и следующее: братия и друзи!
Поелику вы печетесь о спасении душ наших; то примите в благодарность за сие и от нас наставление. Ведайте, что земная жизнь ваша минет скоро, и окажется потом, яко сон мимошедший; ведайте, что все успехи ваши в делах земных и житейских, коль скоро они не растворены духом веры и любви Христовой, суть ничто для вечности; ведайте, что здесь, где теперь мы, и где скоро будете и вы, ценится единая добродетель и чистота сердца, а все прочее, вами столь высоко ценимое - ваша мудрость стихийная, ваше богатство погибающее, ваша исчезающая слава, ничего не значат: ведайте, наконец, что если вы не успеете омыть грехов ваших слезами покаяния; то вас ожидает здесь такое горе, коему в вашем мире нет и подобия.
Вот что, вероятно, рекли бы нам усопшие братия наши, если бы дано было им в сем храме провещать к нам теперь!
Почему же, спросит кто-либо, не явится никто из них для преподания нам урока правды и истины? Потому, возлюбленные, что мы, как сказано в Евангелии, имеем Моисея и пророков, да послушаем их, а если не захотим слушать Моисея и пророков, то хотя бы кто восстал и из мертвых, не возымеем веры.
Вещь крайне странная - не поверить воскресшему из мертвых: но, когда сам Дух Святый утверждает это в Евангелии, то верно так и было бы; ибо Он знает нас более и лучше, нежели мы сами. Впрочем, вообразим, что какой-либо мертвец явился пред нами: думаете ли, что все бы тотчас признали его за того, кто он есть? Многие, вероятно, тотчас сказали бы - это не он, а только сходный с ним. Так точно было с слепорожденным, коего исцелил Спаситель, хотя он был и не мертвец воскресший, а живой: овии глаголаху, яко сей есть: инии же глаголаху, яко подобен ему есть (Ин. 9; 9).
Тем паче сказали бы так последние о воскресшем из мертвых. И те самые, кои поверили бы сначала, думаете ли, что долго остались бы при своей вере? Прошла бы неделя, месяц; и веровавшие прежде начали бы думать: да точно ли я видел умершего? Не подлог ли это был какой? Так подумал бы не один из видевших воскресшего; и в первый раз, вероятно, прогнал бы от себя подобную мысль; а в другой, еще через неделю, еще через месяц; уже без затруднения остановился бы на ней, а потом начал бы думать и говорить: это было что-то необыкновенное и странное, но что же такое, Бог весть! нельзя отвергать, но нельзя и утверждать за верное; ибо мало ли рассказывают подобного?
Так было бы и с видевшими: что же с невидевшими? При первом слухе о том, многие тотчас стали бы против, и огласили бы рассказывающих мечтателями, людьми не сведущими, не стоящими доверия уже потому, что они рассказывают подобное.
Вообразим даже, что воскресший явился бы пред судей, подобно как слепорожденный в Евангелии. Чем доказать, что он точно воскрес из мертвых? Сходством с умершим и погребенным? Но разве не бывает двух людей, совершенно похожих один на другого? Рассказом об обстоятельствах своей земной жизни? Но их можно узнать и усвоить себе, хотя бы они были и чужие. Отсутствием тела умершего из его гроба? А разве оно, скажут, не могло быть взято и сокрыто кем-либо? Повествованием о том, что происходит и совершается в другом мире? Но повествуемое само потребует подтверждения, и чем подтвердить его?
Видите, как правильно сказано, что - аще кто и от мертвых воскреснет, не имут веры! (Лк. 16; 31). А кто имеет веру, то есть, в чьей душе есть расположенность к невидимому, духовному и вечному, тем паче кто живет по сей вере и удостоился получить в сердце и совести хотя малый залог вечной жизни - частью в совершении подвигов любви и самоотвержения, частью в благодатных озарениях и услаждениях свыше - для того нет нужды в подобных чудесах и знамениях: он так же уверен в жизни вечной по ту сторону гроба, как гладный уверен, что есть и существует пища для утоления голода, хотя бы он вовсе не видел ее пред собою. Аминь.
Слово по освящении нижней церкви в Харьковском кафедральном соборе
Услышав о новом имени сего возобновленного храма, вероятно, некоторые придут в своих мыслях к вопросу: зачем оставлено прежнее имя и взято новое? Вместо того, чтобы избегать сего вопроса, яко неблагоприятного, мы рады ему, как гостю на нынешний праздник; просим токмо об одном, - чтобы вопрошающий принял труд размыслить вместе с нами о вопрошаемом. Таким образом достигается уже часть цели, для коей последовала самая перемена в наименовании храма.
Ибо, для чего дано ему новое имя? Очевидно, не потому, чтобы прежнее было чем-либо нехорошо. Памятью трех великих святителей исполнена вся Церковь Христова, вся вселенная: сего ли малого храма не могла она наполнить собою? Под святый покров их прибегали, святый пример с них взимали пастыри и учители всех стран и веков: для нас ли смиренных пастырей града сего могло недоставать их духовного водительства и примера? Пред вами, святители Христовы, открыта душа и сердце наше: вы ведаете, с каким благоговением читаются нами ваши святые творения, воспоминаются ваши святые деяния, с каким чувством веры и любви взираем мы на самое изображение лиц ваших на иконах: с вами хотели бы мы жить, с вами и умереть! Но вы сами, быв еще на земле, возвещали и проповедовали не себе (2 Кор. 4; 5), а Христа распятого: водрузить Крест Его в душах и сердцах верующих - было целью всех ваших трудов и всей жизни. Тем паче, преставленные на небо, вы давно, без сомнения, положили уже все венцы свои к подножию Агнца, закланного от сложения мира (Откр. 4; 10). Посему мы совершенно уверены, что творим самое угодное вам, когда храм ваш посвящаем страданиям Того, за Коего вы сами всегда готовы были положить душу свою. Не оставляйте же места вашего в сем храме; научайте нас покланяться Кресту и страданиям Господа нашего, да, стяжав для себя сию домашнюю Голгофу, не явимся среди ее бесчувственны, подобно иудеям неразумным.
"Но, если прежнее название храма, - еще вопросит кто-либо, - не заключало в себе никакого несовершенства, то для чего новое имя? Не по стремлению ли какому-либо к новости?" Нисколько, если разуметь новость в смысле мирском, ибо что Церкви до подобных новостей? Как Основатель и Глава ее Иисус Христос, есть един и тойжде вчера, днесь и во веки, так и она сама свободна от тех непрестанных перемен и превращений, коим подлежит мир и все что в мире, самое высокое и важное. Но есть и в Церкви место новому, тому новому, о коем святой Давид говорит: приложу на всяку похвалу твою (Пс. 70; 14), и в другом месте: пойдут от силы в силу (Пс. 83; 8), и в третьем: сия измена десницы Вышняго (Пс. 76; 11), - тому новому, о коем и святой Павел говорит: темже оставлъше начала Христова слова, на совершение да ведемся: не паки основание покаяния полагающе от мертвых дел, и веры в Бога (Евр. 6; 1), - тому новому, по силе коего всяк из верующих должен приходить не только от веры в веру (Рим. 1; 17), но и "преобразоваться от славы в славу" (2 Кор. 3; 18), должен соделаться сам храмом Духа Святаго, и окончив земное поприще, явиться к великому Подвигоположнику, для принятия имени нового, егоже никтоже весть, токмо приемляй (Откр. 2; 17). По стремлению к сему-то новому, если угодно, дано новое название и сему храму, при настоящем обновлении его. Доселе мы осенялись в сем храме предстательством трех великих святителей Христовых: время уже показать нам хотя некий плод их духовного водительства и попечения о нас. Какой плод? Тот, чтобы приступить к самому великому Архиерею, прошедшему небеса, приступить к тому, что в его служении спасению рода человеческого было самого священного и Божественного, - к Его страданиям и Кресту, коими, яко последнею жертвою, окончательно и всецело изглаждены грехи всего мира и побеждено царство смерти. Как приблизиться и приступить к сему? Без сомнения, не одним посвящением страданиям Христовым сего храма, а наиболее верой и любовью и деятельным усвоением себе спасительной силы Креста Христова. Но и самое имя Креста в сем отношении вещь неизлишняя: ибо, при нашей всенаклонности к забвению предметов духовных, нам всем весьма нужно постоянное припоминание о них: поелику же Крест Христов и Его страдания суть предметы самые необходимые для нашего спасения, то всего нужнее для нас припоминание о сем Кресте и страданиях, яко источник нашего спасения. И, вот с сей-то стороны храм этот будет служить нам в ежедневное возбуждение мыслей и чувств о сих страданиях; и входя и исходя из него, мы будем невольно представлять себе, кто и как спас нас от греха и смерти.
Хотите ли узнать и, как надеемся, разделить с нами и еще одну мысль, побудившую нас дать новое имя сему храму и посвятить его не другому кому, а Кресту и страстям дражайшего Спасителя нашего? Всегда казалось нам странным, что мы, воздвигая непрестанно храм за храмом, когда посвящаем их даже Спасителю нашему, то всегда посвящаем каким-либо событиям из жизни Его славным и величественным, например Преображению, или Вознесению; даже когда посвящаем их Кресту Его, то избираем обыкновенно всемирное Воздвижение сего Креста, то есть, состояние его уже прославленное. Между тем, во всей стране нашей нет ни одного храма, посвященного прямо страданиям Господним и Кресту в том виде, как он стоял на Голгофе. Принадлежат нам, конечно, и все, самые славные, события в земной жизни Спасителя нашего: ибо что ни делал Он, делал для нас, и что ни было с Ним, происходило также в нашу пользу; но не должно же забывать нам, что спасение мира, а следовательно, и наше совершено не славою Спасителя, а Его страданиями и смертью за нас. И сим-то страданиям, сей-то искупительной смерти не посвящено у нас ни единого храма! Не будем вникать в причину сего: но явно, что это немаловажный недостаток, который надлежало восполнить при первом случае. Случай сей представился теперь и притом в самом благоприятном виде, ибо храм сей составляет средоточие, и, можно сказать, сердце и главу всех храмов наших. Да будет же он и посвящен воспоминанию того, что составляет средоточие спасения нашего, то есть, страданиям Господним, коими соделано спасение наше посреди земли (Ис. 19; 24), как замечает святой Давид.
Из таковых мыслей и чувств, братие мои, проистекло новое название сего храма. Не пренебрежение прежнего наименования, не стремление к новостям руководило нами при сей перемене, а желание почтить память страстей Господних, окружить себя их воспоминанием и приблизиться к ним верой и любовью. Зная вашу христолюбивую душу и сердце, мы вполне уверены, что вы уже предупредили нас своей радостью о сей перемене, и усвоили ее себе, как бы она произошла с общего нашего согласия.
Теперь другая всем нам забота: как бы действительно достигнуть той цели, какую мы предложили, переменяя название сего храма, то есть, чтобы Голгофа наша (так назовем сей храм) послужила нам, как и всему миру, во спасение, а не в осуждение, как неразумным иудеям. На Голгофе находилось немалое число душ, коих присутствие облегчало страдание Господа: находилась Матерь Его с Ее безпредельною преданностью в волю Божию; находился ученик с его николиже отпадающею любовью к Учителю; находились Иосиф и Никодим с их святым дерзновением за истину и правду; находился сотник с его прозорливым вниманием и верой, находился разбойник с его покаянием и исповедью; находились благочестивые жены с их слезами и любовью; из самых жителей Иерусалима многие возвращались в домы свои, "рыдающе и биюще в перси своя". Что увидит среди себя наша Голгофа? Увидит ли подобную преданность и веру? Увидит ли подобное покаяние и исповедь в грехах? Увидит ли слезы и усердие к Иисусу страждущему?
Увидит, братие мои, если мы, посещая храм сей, будем стоять в нем не с рассеянными мыслями, а с усердным размышлением о страданиях Господа нашего, и будем прилагать их к своему сердцу. Ибо чему не может научить нас страждущий Спаситель наш? Его молитва в саду Гефсиманском научит нас, как молиться и предавать судьбу свою в волю Отца Небесного; Его кроткие ответы судиям неправедным научат нас великодушию и кротости пред гонителями; Его попечение со Креста не только о Матери, но и о кающемся разбойнике, научит нас не оставлять любви к ближним среди самых жестоких скорбей и страданий; Его кроткое предание духа Своего в руце Отца научит нас, как предавать и нам последний дух в сии же руце; Его тяжкие страдания, претерпенные за грехи наши, покажут нам, как ужасен и тяжек грех. Всему научимся у возлюбленного Господа нашего со Креста Его; точию да не являемся пред Ним во храме сем с высокомерием книжников, с лицемерием фарисеев, и с ожесточением первосвященников иудейских. Аминь.
Слово при освящении Харьковского кафедрального собора
И нам, наконец, дано иметь храм! Нам говорю; ибо у всех было по храму, а у нас одних почти не было, потому что бывшее было таково, что вместо радости постоянно возбуждало скорбь. Далеки мы, братие, оттого, чтобы сущность храма полагать во внешнем его великолепии и богатстве украшений: храмы христианские красуются не пурпуром и златом, а божественными таинствами и усердием молящихся, но нельзя же сказать и того, чтобы домам нашим подобало удобство и благолепие, а храмам Божиим - теснота, мрачность и безобразие. В таком случае обличил бы нас не только святой Давид, стыдившийся обитать в кедровых чертогах, когда кивот завета находился под шатром, но и собственная наша совесть. Между тем, вспомните состояние сего храма: какому храму не уступал он своею внутренностью? Посему-то без сомнения и был он оставлен и как бы забыт всеми. А оставлять и забывать его было не должно уже потому, что это первый храм харьковский; первый, может быть, и по времени, тем паче по назначению. Ибо, как храм кафедральный, он по тому самому есть глава всех прочих храмов, место посвящения для священнослужителей и место собраний всеобщих в нарочитые дни в году. При таком значении и предназначении сего храма печальное состояние его служило укоризною для всего града нашего, и потому было источником печали и смущения для нас. Ибо, что должен был подумать о нас каждый посещающий наш город? Что мы небрежем о церквах Божиих и совершенно холодны к вере. Ибо, где же усердие, если самый первый храм наш был не лучше последнего? Еще было бы извинение, если бы домы наши находились в таком же состоянии, как и храм. Но они-то наипаче и обличали нашу холодность ко храму, ибо все бывающие в городе нашем замечают обширность и красоту его домов. Как вместе с сим было не заметить и скудости сего храма и не осудить нас? Но благодарение Богу, сия укоризна теперь отнята, причина сетования прекратилась, и мы все можем предаться теперь духовной радости. Может быть и теперь иной пожелал бы большего и лучшего. Таковый да ведает, что и мы могли бы не отстать в подобных желаниях: сделано то, что было возможно для нас.
Могущий и желающий да сделает большее: мы первые с радостью уступим над собою победу. Нет, для наружного довольно, надобно устремить теперь мысли ко внутреннему и духовному, то есть, позаботиться о том, чтобы, вместе с обновлением храма, обновиться нравами и жизнью нам самим, и служащим в храме, и входящим в него на молитву. В храме ветхом и темном и наша духовная ветхость не так могла быть приметна; теперь, если останемся с сею ветхостью, то самые стены обновленного храма будут ежедневно обличать нас.
Желаете ли знать, с какими чувствами должно входить в храм, как вести себя в нем, и что делать для освящения души и сердца своего? Вспомните, как изображает святый Иоанн в своем Откровении тех, кои находятся в Церкви небесной, пред Престолом Божиим. Поелику Церковь справедливо называется небом на земле: то и находящимся во храме всего ближе и лучше подражать тем, иже суть в Церкви небесной. Что же заметил там Тайнозритель? Заметил, во-первых, чистоту и беспорочность: не иматъ в него внити всяко скверно и творяй мерзость и лжу (Откр. 21; 27); заметил, во-вторых, всеобщее благоговение и смирение: и падоша на лицы пред престолом и поклонишася (Откр. 7; 11); заметил, в-третьих, скромность и благоприличие в самом внешнем их положении: облечены в ризы белы, и финицы в руках их (Откр. 7; 9).
Не можем мы, обложенные плотью и кровью, являться во храм, подобно небожителям, вовсе без порока. По крайней мере, должны являться во храм за беспорочностью, с желанием и молитвою о том, чтобы Господь воссоздал в нас Своею благодатью сердце чистое и обновил во утробе нашей дух правый. Тем паче уже не позволительно ли в каком случае являться во храм за пороком - для того, например, чтобы соблазнять других, или самим быть соблазненными. Ибо, к сожалению, и это бывает, что храм - место молитвы обращается в место соблазнительных взглядов, бесед и свиданий. На кого в таком случае походят таковые люди? Явно, не на небожителей, а разве на духов тьмы, кои, по допущению свыше, являются иногда у самого Престола Божия, как это видим на искусителе Иова. Что может ожидать таковых людей в будущем, как не казнь самая ужасная? Ибо, если вообще горе тому, "имже соблазн приходит" (Мф. 18; 6), такое горе, что, по слову Спасителя, лучше было бы для таковых, когда бы с камнем на выи они брошены были в пучину морскую; то судите, какое горе должно ожидать человека, который осмеливается сеять соблазн в самом храме Божием, уловлять души в погибель пред лицом Самого Владыки неба и земли, у подножия Его Престола?
Второе свойство пребывающих в небесном храме, по указанию Тайновидца, есть их крайнее смирение и благоговение: "и падоша на лица своя" (Мф. 17; 6). При великой непорочности и чистоте их можно бы, казалось, и не повергаясь делу, откровенным, по выражению апостола, лицом взирать на славу Сидящего на Престоле: но и очищенные, и убеленные, и освященные, они памятуют, чем были некогда на земле, не забывают своего прежнего недостоинства, и во смирении повергаются долу, к подножию Его Престола. После такого примера, чего надлежало бы ожидать во храме от нас - недостойных и грешных? Того, что большая часть все богослужение будут не стоять, а повергать себя долу, во прах, не смея подобно мытарю возвести очей своих на небо. Подобно сему и поступают некоторые; Святая Церковь с радостью замечает их смирение. Но что сказать о других, особенно о некоторых? Нет, кажется, места, в которое бы они приходили с большим небрежением, дерзостью и, так сказать, неистовством, как во храме. Это для них дом без хозяина, где можно вести себя как угодно. К сожалению, те самые, от коих бы ожидалось противное, кои даже по самому званию своему должны бы служить примером для других, те самые предаются иногда во храмах, то безвременным беседам, то неприличным движениям; и вместо того, чтобы по внушению Церкви, оставив всякое земное попечение, предаться молитве, стараются и для себя, и для других продолжать посредством неблагоразумных бесед суету житейскую. Как не пожалеть о таком забвении и святости храма и собственной чести? Ибо кто из присутствующих во храме не готов осудить такого жалкого самозабвения?
Третье качество небожителей, виденных святым Иоанном на небе, у Престола Божия, состояло в приличии и скромности их внешнего положения: облечены в ризы белы, и финицы в руках их.
Если Сам святой Тайновидец почел нужным заметить сие обстоятельство; тем паче мы не сделаем излишнего, напомнив о том же, дабы входящие во храм знали, в каком виде являться там. Нужны ли для сего убранства и богатые одежды? Нет, Господь храма равно приемлет и виссон и рубища; ибо ищет не одежд наших, а сердца. Впрочем, если мы, идя в дом людей уважаемых, стараемся не внести в них вместе с собою какой-либо нечистоты, то кольми паче, идя во храм, попечемся о возможной чистоте и благоприличии. Противное может быть извинено токмо разве какой-либо крайностью.
Но заботясь о внешнем благоприличии в храме, тем паче надобно уметь не преступать меру этой заботы. Ибо у некоторых простирается она до того, что в убирании себя проводят значительную часть времени, назначенного для богослужения; посему и поспевают только к половине, а иногда к концу оного. Уже это весьма худо, а еще хуже то, для чего некоторые стараются преукрашать себя таким образом, то есть, чтобы войдя, остановить на себе взоры всех, чтобы превзойти то или другое лицо своим убранством. Об этом ли думать, идя в церковь? Тут ли место соперничеству и зависти? Нет, истинная христианка, собираясь идти в церковь, и имея даже всю возможность удивить своими нарядами, почтет за долг отложить в сторону все пышное и дорогое, и явится без украшений, в простом виде, дабы иначе не сделать из себя зрелища во храме, и не отвлечь взоров и внимания от святых икон - на себя. Если нужен пример на сие, то возьмем его у небожителей, виденных святым Иоанном. В каком украшении не могли бы они являться пред Престолом Божиим? Но они являются токмо облеченными в одежду белую и с финиками в руках, яко с знамением победы над грехом и страстями. А нам, яко еще не победившим и находящимся на поле сражения, нам, часто падающим и уязвляемым, всего приличнее являться во храмах с знамением печали и сокрушения сердечного.
Совокупим теперь все сказанное воедино. Как должно входить во храм и вести себя в нем? Должно входить сколько можно чистыми и с благоприличием, ибо идем в дом Божий, но без убранств и модных прикрас, ибо на молитву. Должно стоять и вести себя с благоговением и смирением, как подобает кающимся и ищущим помилования грешникам. Должно стараться о том, чтобы пребывание во храме всегда служило к освящению душ наших, и приближало нас к Богу. Тем же, кои, посещая храм, не имеют в виду сего внутреннего самоосвящения, лучше уже оставаться дома, дабы не быть в тягость Господу храма, оставаясь и пред лицом Его с своим нечистым и злым сердцем. Аминь.
Слово по случаю освящения храма
Наставниче, добро есть нам зде быти: и сотворим сени три: едину Тебе, и едину Моисеови, и едину Илии: не ведый, еже глаголаше (Лк. 9; 33)
В то самое время, как на Фаворе не велят воздвигать и единой сени трем, мы на сей горе уже воздвигли третию сень Единому! Не подходим ли мы потому троекратно под упрек, сделанный апостолу Христову? Если о нем сказано: не ведый, еже глаголаше: то о нас не скажут ли еще большего: не ведят, еже творят?
Чувствую я, что сия мысль не весьма приятна для боголюбивых воссоздателей храма сего: но я потому и останавливаюсь на ней, что она, как острый камень, лежит на пути нынешней их радости; для того именно и останавливаюсь, чтобы посредством благоговейного размышления устранить ее с пути, дабы кто-либо из идущих, то есть, желающих возрадоваться в нышешний день, не преткнулся о нее и не пал духом.
Если на Фаворе не одобрена ныне мысль Петрова - сотворить три сени, то надобно знать, почему не одобрена. Две из них предполагалось сотворить для Моисея и Илии, но какая нужда была в земных жилищах для небожителей, кои являлись на земле токмо на краткое время и тотчас должны были снова отойти в вечные и нерукотворенные обители Отца Небесного? Излишня была забота о сени на Фаворе и для Самого Учителя, ибо и Он возшел на сию гору не для обитания, а для временной токмо молитвы. Уже приближалось для Него время оставить не только Фавор, но и самую землю, и возвратиться на небо к Отцу, от Коего Он пришел для совершения дела нашего спасения.
С нами другое! Хотя и обитатели святой горы сей взошли на нее для того чтобы преобразиться на ней тем преображением ума и воли, коих требует от последователей Христовых святой апостол Павел, но вместе с сим они взошли на сию гору с тем обетом, чтобы, после сего преображения, не сходить уже с нее долу, не возвращаться в мир, а оставаться здесь до того часа, в который будут воззваны на Сион небесный. В ожидании сего вожделенного часа и зова, они должны каждый день и каждую ночь являться во храм пред лицо Божие для совершения молитв, и приятия пиши духовной. В продолжение летнего времени для сего служит главный храм, но среди бурь осенних и вьюг зимних, не только слабая старость, но и бодрая юность не в силах иногда выносить суровости воздуха в сем храме. Требовалась сень зимняя, которая, доставляя успокоение внешнему человеку, сим самым отклоняла бы препятствия для действий по человеку внутреннему. И вот, устроением сего храма восполнено не-достававшее, восполнено так, что теперь, оставив все заботы о вещественном, остается токмо пещись о духовном, то есть, о спасении своих душ.
Значит, подумает кто-либо, мы поступили на своей горе лучше, нежели как верховный апостол поступил на Фаворе. Нет, возлюбленный собрат, довольно с нас и того, если мы поступили, как нам было нужно. На Фаворе, вероятно, и мы, даже с нынешним ведением тайн спасения, в то время не открытых вполне еще и апостолам, не удержались бы изре-щи подобное тому, что сказано от полноты восторга святым Петром. Ибо кто не пожелал бы продлить для себя видения славы Фаворской в лице Христовом? Но апостол и в сем случае показывает самозабвение, его достойное. Мы, вероятно, позаботились бы устроить первее всего сени и жилища для самих себя, а потом для Моисея и Илии, а святой Петр совершенно забывает себя и заботится только о том, чтобы устроить на Фаворе кров и пристанище для Учителя и небожителей, с Ним теперь беседовавших.
Но зачем и для чего сравнения? Довольно сказать, что мы за воздвижение сей святой сени, хотя она и третья уже на сей горе, не подлежим упреку Фаворскому. И вот доказательство сна сие: преобразившийся ныне на Фаворе Господь не только не уклонился от этой новой сени нашей, как от Петровой на Фаворе; но избрал ее в обитель для Себя, и утвердил отныне среди ее видимый престол благодати своей. Посему здесь, в таинствах и богослужении церковном, будет происходить подобное тому, что было на Фаворе; будет, то есть, видеться божественная слава Спасителя, будет слышаться глас Отца, свидетельствующий о Сыне, будут являться Моисей и Илия с их пророчествами. Здесь будет даже более, нежели на Фаворе: а именно: вертеп с яслями, Иордан с крещением, Голгофа с крестом и воскресением, Елеон с возносящимся Господом, горница Сионская с огненными языками Духа. Все это, говорю, будет в нашей новой сени; потому что в богослужении нашем изображается и как бы повторяется вся земная жизнь Господа нашего.
Какое богатство назидания для душ верующих! Сколько новых уз, влекущих ко Христу! Сколько пищи для сердца, утешения в печали, ободрения на подвиги духовные!
Воздвигнемся же и мы верою, смирением, любовью, терпением, упованием. Начнем дружнее и прилежнее работать над воссозданием в самих нас той божественной скинии, для которой устрояются и все храмы на земле, которая, будучи раз воссоздана, не престанет существовать вечно. Вы знаете, о чем говорил некогда и апостол Петр, когда писал ученикам своим следующее: К Немуже (Христу Спасителю) приходяще, камени живу, от человек убо уничижену от Бога же избрану честну И сами, яко камение живо, зиждетеся в храм духовен, святительство свято, возносити жертвы духовны, благоприятны Богови (1 Пет. 12; 4-5).
Видите, к чему мы все предназначены! Не ходить только в храмы, а и самим быть храмами; не приносить только в жертву что-либо малое или великое, а самим обратиться в жертву Господеви. Будем ли уклоняться сей чести потому токмо, что она велика и безмерна? Но Господь знает, к чему вести нас, и доведет, если токмо будем послушны гласу Его и верны обетам своим. Аминь.
Слово по освящении церкви
Господи Боже Израилев! несть якоже Ты Бог на небеси горе и на земли низу... аще небо, и небо небесе не довлеют Ти, колъми паче храм сей, егоже создах имени Твоему? И да призриши на молитву мою... еюже молится раб Твой пред Тобою... да будут очи Твои отверсты на храм сей день и нощь... и услышиши молитву ...людий Твоих... о них-же помолятся на месте сем, и милостив будеши неправдам их, ими же согрешиша Ти, яко да уразумеют всилюдие земнии, яко имя Твое наречеся на храме сем, егоже... создах имени Твоему (3 Цар. 8; 23, 27-29, 30, 43-44)
Такою молитвою молился некогда всенародно премудрый царь Израилев пред Господом о новосозданном храме своем в Иерусалиме. Ту же самую молитву повторяли и мы, при освящении храма сего. Нет сомнения, что и христолюбивые воссоздатели его, разделяли ее вместе с нами. После сего для всех нас должно быть и любопытно и поучительно знать, какой же ответ дан был Соломону на его молитву о храме? Вот он:
И явися Господь Соломону, ...и рече к нему Господь: услышах глас молитвы твоея и моления твоего, имже молился еси предо Мною: сотворых ти по всей молитве твоей, и освятих храм сей, егоже создал еси, еже положити имя Мое тамо во веки, и будут очи Мои ту и сердце Мое во вся дни: и ты аще пойдеши предо Мною, якоже ходи Давид отец твой в преподобии сердца и в правоте, и еже творити по всем, яже заповедах ему, и повеления Моя и заповеди Моя сохраниши: и возставлю престол царствия твоего во Израили во веки, якоже глаголах к Давиду отцу твоему, глаголя: не оскудеет ти муж властелин во Израили. Аще же отвращающеся отвратитеся вы, и чада ваша от Мене, и не сохраните заповедий Моих и повелений Моих, яже даде Моисей пред вами, и пойдете и поработаете богом иным и поклонитеся им: и изрину Израиля из земли, юже дах им, и храм сей, егоже освятих имени Моему, отвергу от лица Моего: и будет Израиль в погубление и во глаголание всем людем: и дом сей будет высокий, всяк преходяй сквозе его ужаснется, и возсвищет и речет: чесо ради сотвори Господь тако земли сей и храму сему; и рекут: понеже оставиша Господа Бога своего, иже изведе отцы их из Египта, из дому работы, и прияша боги чуждыя, и поклонишася им и поработаша им, сего ради наведе на ня Господь зло сие (3 Цар. 9; 2-10). Так ответствовал Господь Соломону на его молитву о новосозданном им храме Иерусалимском! Ответ вполне божественный, ибо в нем Испытующий сердца и утробы проникает до глубины души царственного храмоздателя, объемлет взором и словом Своим не только прошедшее и настоящее, но и все будущее, - более дарствует, нежели приемлет; обещает и учит; похваляет и вразумляет.
Можно ли воссоздателям храма сего усвоить себе сей ответ, данный Соломону? Не только можно, но и должно. Господь и ныне, как во времена Соломона со благоволением приемлет все, что творится во славу Его пресвятого имени. И что же ближе может быть посвящено сему всесвя-тому имени, как не дом молитвы? Если где, то в храме тысячи рук и очей прямо подъемлются к небу; тысячи уст прямо отверзаются на молитву; тысячи душ и сердец вступают в видимое собеседование с Богом. Может ли такое место не обратить^на себя благоволительного внимания. Того, Кто сказал о Себе: идеже... еста два, или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18; 20). Но во храме происходит еще более: здесь приносится безкровная жертва о грехах всего мира: могут ли очи Отца не быть отверсты на то место, где кровь Его Сына?
Святая Церковь вполне чувствует всю важность подобных мест, то есть, храмов; и вы видели, сколько употребляет она молитв, коленопреклонений, тайных и явных священнодействий, знамений и символов, дабы основать, утвердить и благоукрасить во храме место селения для славы Божией. - После всего этого о каждом храме воистину можно сказать то, что патриарх Иаков изрек некогда о месте явления ему Господа: страшно место сие, несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная (Быт. 28; 17).
Да возрадуется убо сердце и душа тех, кои удостоились послужить воссозданию и благоукрашению сего дома Божия! Я говорю удостоились, ибо прочь от нас та ложная и нечистая мысль, яко мы сделали сим какое-либо одолжение Господу. Если есть в сем случае одолжение, то для нас самих, состоящее в том, что Всевышний и Вездесущий низшел до нашей милости, и несмотря на то, что Его не может вместить небо и небо небесе, благоволил возобитать в сем храме. Но тем не менее воздвигшие сей храм Господу, подобно Соломону, могут ожидать и надеяться всякой милости и благословения от Господа храма, который по самому величию Его не может оставаться в долгу у нас в каком бы то ни было отношении, и без сомнения найдет случай и средство воздать с лихвою за то, что принесено ему в жертву. Пример Соломона показывает, что премудрость Божия не ожидает в сем случае даже вечности для вознаграждения создателей храма, а сопровождает их благословением еще при жизни их, простирая оное на все их потомство. После сего мы имеем право сказать, что в настоящий день, может быть, решилась судьба сих малых птенцов, хотя они по малолетству своему, менее всех могли принимать разумное участие в том, что совершалось здесь.
Но, усваивая, в известной мере, создателям храма сего обетования Божий, изреченные создателю храма Иерусалимского, тем паче не можем не остановить внимания их на том условии, под коим изречены были сии обетования. Ибо Господь за создание храма обещает, как мы видели, благословение Соломону и потомству его, не просто, а в том случае, если он и потомки его не будут отвращать от Него лица своего и ходить на поклонение к богам иным. Не почиет и на создателях храма сего благословение Божие, если они допустят увлечь себя служением богам чуждым, если не научат чад своих быть верными единому Богу истинному. Нет нужды много изъяснять, что это за боги иные, служение коим лишает нас благословения от Бога истинного. Во времена Соломона это были идолы и кумиры богов языческих. Ныне не падает пред сими истуканами самое малое дитя, но зато ныне есть другие невидимые лжебоги, пред коими нередко повергаются в прах самые исполины мира. Это идолы страстей и истуканы господствующих в мире пороков. Посмотрите, например, на человека, преданного плотоугодию: кто его бог? Явно, его чрево, коему приносит он в жертву все. Посмотрите на сребролюбивого, кто его бог? Явно, корысть и прибыток, кои ставятся им выше всего. Не ищите и у преданных другим страстям иных богов, кроме предметов сих же самых страстей. Но в чьем сердце дано вселиться сим нечистым божествам, там по необходимости нет уже места для Бога истинного. Ибо, может ли Он Всесовершенный довольствоваться частью нашего сердца и разделять Свое владычество над ним с истуканами страстей наших? Одно из двух неизбежно: или они все должны пасть и исчезнуть, или Он оставит сердце наше, вместе со всеми благословениями Своими.
Поймем же тайну нашего истинного благоденствия во времени и в вечности: то и другое всецело зависит от нашей верности Богу истинному. Пребудем верны; и из сего храма, от сего Престола славы Божией прильются на нас все благословения, временные и вечные. Не будем верны: и самый храм обратится в обличение наше. Почему обратится в обличение? Потому что сооружение его свидетельствует, что мы были близки к Господу и Господь был надалек от нас, но удалился потом, гонимый нашею неверностью.
Соломон, увлеченный соблазнами плоти и крови, не сдержал, как известно, условия, под коим обещано было услышать молитву его о храме; почему и царственное потомство его лишено благословения Божия, обещанного за создание храма, и самый храм, им воздвигнутый, разрушен иноплеменниками. Пример страшный, но он не должен смущать и приводить в уныние христолюбивых воссоздателей сего храма, а должен только постоянно располагать их к неослабному бдению над своим сердцем и жизнью и к прилежнейшему воспитанию чад своих в страхе Божием. Было бы только с нашей стороны искреннее желание служить Господу в чистоте и истине, а Он Всемогущий Сам найдет средство подкрепить нашу немощь и устранить нашу неверность, даже заглаждать покаянием наши вольные и невольные грехопадения. Аминь.
Слово по освящении храма
Итак, дело кончено, - храм освящен!.. Нет, возлюбленный о Христе строитель храма, не кончено, далеко не кончено... Слава Богу, если токмо начато, как должно; тем паче, если продолжается благоуспешно. Не кончено дело, ибо, скажете, для чего устроен храм сей? Ужели для того, чтобы святыня заключена была в стенах его, как мертвое сокровище в ковчеге, и никуда не исходила из оных? Без сомнения, не для сего, а для противного: то есть, чтобы она, открывшись здесь как источник жизни, струилась отсюда непрестанно, преходила в домы и жилища наши, напаяя собою души и сердца, спасая их от зноя страстей, от окаменения во грехе, питая в них семена, цветы и плоды духовные, то есть святые мысли, чувства и деяния. Скажем более - храм сей есть токмо одно из средств к воссозданию внутри нас того храма, о коем говорит апостол: или не весте, яко телеса ваша храм живущаго в вас Святаго Духа суть? (1 Кор. 6; 19). Но готов ли сей внутренний храм? Освящен ли он, как должно? Слава Богу, если токмо начать зданием по надлежащему; тем паче, если созидание его продолжается безостановочно и с успехом.
Говоря таким образом, мы нисколько не желаем умалять настоящей радости о создании и освящении сего прекрасного храма. Как не радоваться, видя, что на сем, недавно еще пустынном месте, воздвигся дом Божий и утверждено видимое жилище благодати? Как не радоваться, что целые тысячи душ, кои за отдалением от храма едва раз в год имели возможность быть при богослужении, теперь каждый день воскресный будут стекаться сюда на молитву, на питание души своей словом жизни и на освящение себя таинствами Святыя Церкви? Все сие радует и нас радостью великою.
Но не должно же и среди радости забывать о собственном благе и думать, что когда получено средство, то достигнута и цель; нет, ее надобно еще достигать, для сего надобно еще думать и немало трудиться.
Мы сказали уже, какая это цель, - это наше внутреннее освящение, это воссоздание в нас храма духовного, это наше собственное, так сказать, воцерковление. К сей именно великой и святой цели, как средство,
Слово на освящение церкви
Освятил есть селение Свое Вышний (Пс. 45; 5)
И кто же может освятить что-либо, кроме Его, Всевышнего и Всеосвящающего? Тем паче, кто может освятить селение Вышняго, если не Сам Всевышний?
Итак, не думайте, братие мои, и не говорите, что храм освящен нами. Мы были точию слабым орудием при сем тайнодействии, и не столько освящали, сколько сами освящались тем, что здесь совершалось. Освятил есть селение Свое Вышний. Здесь действовала та же сила, которая извела из небытия все сущее, которая водрузила над главами нашими солнце и рассыпала мириады звезд, та же сила, которая разлила по земле моря, заставила течь реки, возвысила горы, и ежегодно обновляет и украшает лицо всея земли, изводя из нее обильно все, необходимое на потребу человека.
А если так, то и не смотрите, братие, с сих пор на храм сей, как на простое здание, как на дело рук человеческих Нет, это уже теперь не обыкновенное место собраний, а селение Вышняго, это чертог Царя славы, страшный и досточтимый для самых Херувимов и Серафимов. Здесь -отныне - будет совершаться и тайнодействоваться то, чего нет на самом Небе, несмотря на все его величие; ибо здесь будет совершаться Таинство Пречистого Тела и Крови Сына Божия.
О, чудо снисхождения к нам любви Божией! Что мы употребляем на созидание храмов Господних? Одни избытки от стяжаний наших, кои, впрочем, сами суть дар любви Божией, а сия любовь? Она в каждый храм приносит Тело и Кровь свою, и для чего приносит? Не показать их токмо нам, хотя бы и это было знаком великой милости, а предать в снедь верным, и как предать? Не раз или два, а, если захотим, каждый день, поставляя, таким образом, сама себя наряду с нашим ежедневным питанием.
Забудем же все труды, понесенные при создании сего храма; да не воспомянется нами ни одна из жертв, на него употребленных. Да останется и да господствует в душе и сердце единая благодарность за то, что Господь не отринул нашего усердия, удостоил нас послужить чем могли селению славы Его. А вместе с сим да не замедлим воспользоваться новым престолом благодати, среди нас водруженным. Ибо для чего освятил есть селение Свое Вышний? Для Себя ли Самого? Земные властелины созидают чертоги для самих себя, ибо, яко подобные нам люди, имеют нужду в крове и пристанище. Царь Небесный свободен от таковых нужд; Он, если благоволит устроять Себе селение среди нас, то для нас же самих, дабы мы знали, где находить Его, Беспредельного, дабы видели, куда притекать для приятия от Него света и истины, благодати и помилования, духа и жизни.
Можно и без храма находить доступ ко Всевышнему, как и находили его некогда праотцы, когда во всем мире не было ни единого храма, и как находят его и ныне те, кои жребием своей жизни удалены от всех храмов. Но тем непростительнее, имея среди жилищ своих селение Всевышнего и приснотекущий в нем источник благодати и освящения, не уметь, или не хотеть черпать из него и оставаться в отдалении по духу от Господа. В таком случае самый храм< вместо того чтобы быть ходатаем за нас, возглаголет противу нас.
Что же должно делать, чтобы храм сей принес нам всю душевную пользу? Во-первых, чаще посещать его. Надобно бы посещать, если бы богослужение совершалось и каждый день, ибо отказались ли бы мы быть у царя, если бы он приглашал нас, каждый день? Но тем паче не должно пропускать святого служения, потому что оно совершается только по праздникам. Можно ли не посетить храма Божия в праздники? Это показало бы, что мы не боимся Господа и небрежем о спасении душ своих. Если придет мысль, чтобы в праздник, когда звонят к церкви, остаться, то будь уверен, что эта мысль от лукавого. Он употребляет для сего разные предлоги: то говорит, что у тебя то и то не сделано, займись этим теперь, а в храм сходишь в другое воскресенье. Не обольщайтесь сею мыслью. Много ли наделаешь в тот час, в который бываем в церкви? И пойдет ли дело с успехом, когда ты будешь делать его, не помолившись прежде в церкви, и не испросив благословения Божия? У тех, кои набожны и прилежны ко храму, все дела бывают лучше; а у презрителей святыя церкви самый труд бывает не впрок. Еще говорит иногда враг: "ты не так здоров, останься дома, отдохни". Как будто во храм идут на работу! Там-то и отдых душе и совести! То ли дело, когда поусерднее помолишься: на душе становится легче, а с душою и телу лучше. Теплая молитва ко Господу - наилучшее лекарство от всех болезней.
Посещая храм, надобно уметь стоять в нем как должно; иначе, и быв в церкви, ничего не получишь для души; даже вместо пользы получишь вред. В самом деле, не вред ли получает тот, кто идет в церковь не в своем виде? (А бывают, к сожалению, и такие...) Это значит ругаться имени Божию, и явно идти под тяжкое осуждение. Не вред ли получают те, кои, вместо того чтобы молиться, заводят в церкви разговоры, нередко такие шумные, что мешают другим слушать и молиться? Не вред ли получают те, кои, идя во храм, наряжаются, чтобы на них смотрели, и думают соблазнять других своими прикрасами? Таковых ожидает неминуемый гнев Божий. В храм надобно идти с умом чистым, быть опрятно одетым, но без особых украшений; в храме надобно стоять тихо, устремив взор и мысль к Богу и святым иконам. Если необходимо сказать кому что-либо, то сказать кратко и тихо. Должно воздерживать себя от самых естественных движений, дабы не помешать тому, что читается, или поется, например, не кашлять громко, и тому подобное.
Благоустроив себя таким образом, надобно питать душу свою тем, что совершается во храме.
Здесь, во-первых, совершается разное чтение - Евангелия, Апостола, пророчеств, канонов, стихир, молитв. Когда читается все это, особенно Евангелие и Апостол, то вперяй весь ум в то, что слышишь, ибо ты слышишь слово Божие, а слово Божие дороже, как говорит святой Давид, перлов и золота. Как бы ты подбирал, если бы кто сыпал тебе жемчуг или златники? Так подбирай и слова, выходящие из уст читающего в церкви. Кто знает, какое из них подействует на твою душу? По невниманию можно проронить именно то слово, которое для тебя предназначено. Мы видим из жизни святых людей, что они от одного какого-либо слова Евангельского оставляли греховную жизнь, переменялись совершенно и начинали быть святыми. То же может быть и с тобою, если будешь внимателен. А если не будешь, то что бы ни читалось, все пройдет мимо уха и не оставит никакого следа в сердце и, не принеся пользы, обратится в осуждение. Слово, - говорит Спаситель, - еже глаголах, то судит ему в последний день (Ин. 12; 48). Почему судит? Потому что слышали его без внимания и не воспользовались им. Лучше было бы не слышать его и не знать пути Господня, подобно язычникам. Аще не бых пришел, - говорит Господь, - и глаголал им, греха не быша имели: ныне же вины не имут о гресе своем (Ин. 15; 22).
Далее, в храме совершаются Таинства, особенно Таинство Тела и Крови Христовой. Это бывает во время литургии, особенно последней части ее. Тут посему потребно особенное и внимание, и благоговение, ибо это время чудес. И когда диакон скажет: "Станем добре, станем со страхом..." соберись со всеми мыслями и чувствами, отложи всякое земное попечение, вообрази, что ты стоишь на Голгофе и пред тобою на кресте Сын Божий, Спаситель твой; или что ты в горнице Сионской, и пред тобою нисходит Дух Святый. Воздень вместе со священником руки к Богу и молись; пади с ним на помост храма, и благодари Бога за неизреченную Его милость. Ибо как не милость, когда на святом престоле приносится в сию минуту за грехи наши Жертва столь великая? Как не чудо, когда обыкновенный хлеб и вино, действием Святаго Духа, обращаются в эту минуту в Тело и Кровь Христову, дабы питать души наши в жизнь вечную?
Когда мы таким образом будем посещать храм Божий, то каждый раз будем возвращаться в домы свои лучшими, нежели как пошли в него: ум у нас будет светлее, сердце спокойнее, совесть живее, упование тверже. Когда мы таким образом будем посещать храм, то все и в домах наших сделается лучше, мы перестанем предаваться невоздержанию, слово гнилое не будет выходить из уст наших, самые худые мысли со дня на день реже будут заходить в наш ум. Аминь.
Слово при заложении храма
Мы стоим на месте всенародной печали и сетования: редкий из вас не проливал здесь горьких слез. И вот, на сем месте плача и рыданий Господь дарует нам радость, и не на час или на день, а навсегда!.. Ибо здесь будет храм; а где храм, там радость. Отраднее будет оставлять любезных сердцу на вечный покой под сенью дома Божия; отраднее будет приходить на место их покоища и находить, что оно оглашается богослужением и принесением за них Бескровной Жертвы; отраднее будет для самих мимоходящих видеть, что град наш красуется не одними зрениями для живых, но и местами священной памяти по умершим.
Посему-то, как только посетил я в первый раз место сие, во мне родилось желание устроить здесь храм. Без сего, казалось мне, и могилы здешние не тихи, и почивающие в них не мирны. Теперь сие желание исполняется; и я, полагая в основание храма первый камень, первый радуюсь и благодарю за сие Бога. Когда, при помощи Божией, дело сие придет к концу, тогда мы будем посещать место сие, не смущаясь более мыслью ни за живых, ни за почивших. Иначе как было не смущаться? У живых столько высоких и пространных чертогов, а у почивших отцов и братий не было даже храма!.. Что же значит в таком случае наша память о них, что любовь к ним, что слезы литые и льющиеся на их могилы? Тем паче нельзя было не смущаться за мертвых. У живых разные источники утешений, а у почивших одна отрада - престол милосердия, на коем приносится за грехи их Бескровная Жертва. И сего-то престола, сего-то источника утешения здесь не было!
Но благословен Тот, кто обладает живыми и мертвыми! Се, и на сем месте плача водворяется радость для живых и мертвых!.. Теперь, жители града Харькова, от вас зависит и ускорить и упрочить сию радость вашими посильными приношениями на помощь святому делу, ныне предначинаемому. Ибо, - да будет известно вам, - оно предначинается без всяких готовых средств, точию о имени Божием и по надежде на ваше усердие и любовь к зде лежащим отцам и братиям вашим. Слышите ли, что они говорят вам из могил своих? Братия и друзи, говорят они, мы оставили вам все, что имели; не взяли с собою во гроб ничего, кроме Креста Христова; и теперь не хотим ничего от вас, кроме храма. Дайте нам храм! Дайте пристанище душам нашим! Дайте молитву и Жертву Бескровную о грехах наших! Покажите, что мы не забыты вами, что вы любите нас по-прежнему и печетесь о вечной судьбе нашей!
Если бы к сему гласу отцов и братий ваших нужно было присовокупить что-либо и от нас, то мы скажем вам, братие, что, благотворя месту сему, содействуя устроению здешнего храма, вы заранее окажете благотворение и самим себе... Ибо долго ли оставаться вам в домах и жилищах ваших? Через несколько лет (и как скоро пройдут они!) все вы возляжете на вечный покой, под сенью сего храма, и от него, может быть, по гласу трубы Архангельской, восстанете с плотью на Суд всемирный. Спешите же усвоить себе этот храм или, паче, себя храму сему - посильным участием в сооружении его. Да не продлится благое дело за недостатком средств! Да не рекут: вот храм, которого не могут или не хотят достроить! Да возымеем и мы сугубую радость, положив первый камень, возжечь здесь и первую свечу; и как теперь приносим молитву за храм, так в уготованном храме принести молитву о живых и мертвых!
Крестителю Христов, Иоанне! Твое святое имя наречено на храме сем: приими же и храм и место сие под сень святых молитв твоих! Да обретают души зде лежащих братий наших в тебе ходатая и заступника пред престолом Того, за Которого усечена честная глава твоя!1 Аминь.
Слово по освящении церкви древней подземной, недавно открытой и вновь восстановленной в Святогорской общежительной Пустыни
Немного слов потребно для храма сего, если смотреть на его видимое, столь малое пространство, но немало надобно думать и соображать, когда захочешь дойти до его первого начала и предназначения.
Кто и когда положил основание сему храму? Чьи руки ископали эту пещеру и утвердили в ней престол Богу живому?.. Ни живого, ни мертвого ответчика на это не видно; ни современного, ни позднего свидетеля о сем не слышно. Явно только, что руки сии были не праздные, а трудолюбивые, и что они любили углубляться в сердце земли не для отыскания металла гибнущего, а для собрания сокровищ духовных и вечных. Обратим ли испытующий взор на эти камни, кои одни пощажены временем?.. Они самым видом своим говорят, что здесь был некогда храм, коего стены посредством них же впоследствии времени были укрепляемы; но когда происходило это? опять неизвестность. Одно можем сказать, что окончательное устроение сего храма, в настоящем его виде, должно было произойти не в самом начале христианства в Отечестве нашем, ибо свойство плинф, здесь употребленных, не то, какое видим в храмах наших первобытных, но и не в близкие к нашим времена, иначе сохранилась бы память о сем событии.
При таком мраке и недоумении, как дорог был и малый луч света! Как желанно было какое-либо, хотя бы и скудное, но несомненное указание! И вот, по тайному распоряжению Промысла, не попускающего изглаждаться совершенно на грешной земле нашей самым следам стоп верных рабов Своих, как бы нарочно во свидетельство о судьбе сего храма, сохранялся в живых до прошедшего лета ветхий, столетний старец, над свежею могилою коего, у входа в сию пещеру, возглашали мы сейчас вечную память. Немного могли приять мы из его слабеющих уст, но прияли то самое, что наиболее было нужно для нас, а именно, что пещера сия должна быть современна самому бытию здешней обители, что в ней был храм во имя преподобных и богоносных отец Антония и Феодосия Киево-Печерских, что храм сей сокрывался уже под землею, в неизвестности, в то время, когда монастырь со скалы сошел долу и, следовательно, пришел в сию неизвестность гораздо прежде, по всей вероятности, во время общего запустения сего края и целого Отечества от нашествия все разрушавших монголов, что в предпоследнее время - лет за восемьдесят пред сим - пещера сия была случайно найдена и открыта между прочими руками сего же старца, бывшего тогда юношею, но, по смутным обстоятельствам тогдашней обители оставленная без внимания, паки вскоре сокрылась под землею в ожидании нынешнего, вместе с нею, пакибытия и обновления.
Как после сего не смотреть нам на сию малую храмину, как на священный останок времен самых древних?.. Как не признать в ней произведения рук, подобных тем, кои подвизались в горах Киевских и обратили их в святилище веры и благочестия? Здесь и там одни и те же образы и виды бытия иноческого; один и тот же должен быть и дух, облекавшийся в сии образы. Мне кажется, я вижу, как святые иноки горы Печерской, наследовав от первых вождей своих святую наклонность к распространению по земле Русской жития пустынноиноческого, пореваемые, подобно древнему пророку, духом (4 Цар. 2; 2-6), оставляют свое местопребывание и идут - одни на восток, другие на запад, иные на север, сии на юг, ища места для подвигов, которое укажет Господь.
И вот, некоторые из них приходят в страну нашу, достигают здешнего места: необыкновенный вид гор, глубокое безмолвие окрестностей останавливают их, приводят им на память святые горы Киевские; и они, призвав на помощь Бога и святых угодников Киево-Печерских, остаются здесь на жительство, то есть что делают? то есть, по примеру оставленных ими собратий Киевских, искапывают для пребывания своего пещеры, одни - может быть особенно наклонные к созерцанию - на скале, высящейся над всею окрестностью, другие - более преданные безмолвию и затвору - здесь, в сей юдоли, предобразуя таким образом для будущей обители, имевшей поместиться всередине, как бы два духовных крыла, противоположных по виду, но равно способных возносить достойных горе к Тому, Который благоволил именовать Себя Владыкою гор... и... юдолей (3 Цар. 20; 28).
Кто бы не пожелал, чтобы в назидание наше древние летописи сохранили нам деяния и подвиги первых насельников места сего, подобно как сохранена память о подвигах и деяниях древних обитателей пещер Киевских? Но и без особенных летописных сказаний мы удобно можем представить себе образ и род жизни их, ибо он, как мы сказали, должен быть подобен тому, какой видим у святых отшельников Киевских. Одна только особенность не могла не отличать постоянно места сего, потому что выходила из самого положения его на последних пределах тогдашнего Отечества нашего.
Будучи лишены всякой защиты земной, окруженные народами дикими и не ведающими Бога истинного, обитатели святых гор по тому самому непрестанно видели меч над главою своею, и, оканчивая день, из глубины души говорили с Церковью: "День прешед, благодарю Тя, Господи! вечер с нощию мирен и ненаветен подаждь ми!" Если на горах Киевских обильно лились слезы покаяния и любви, то здесь вместе с сими слезами лилась нередко и кровь мученическая. Посему, если где, то здесь, при посещении сих святых гор, довлеет полагать меру самым стопам своим, дабы не попрать дерзновенною ногою костей или святой персти какого-либо исповедника веры и мученика.
Престанем же после сего дивиться, что от стольких веков бытия здешней обители не осталось нам никаких сказаний. Летописцами ее не могли быть люди; единые Ангелы вписывали деяния и подвиги в книгу живота. На всемирном Суде, где разгнутся все книги, и воспомянутся все деяния, там услышится история обители Святогорской.
Вам, братие обновленной обители, предоставлено Промыслом Божиим продолжать историю ее и на земле, продолжать не столько повестью словесною и писанием, сколько самым делом и святыми подвигами. Войдем же в дух нашего святого предназначения. Благо нам, если мы, при помощи ревнителей благочестия, восстановим стены и возградим забрала древней обители. Но эта работа, хотя и небезтрудная, составляет токмо одни подмостки к зданию, один приступ к труду негибнущему. Существенное предназначение наше, главный подвиг должен состоять в том, чтобы в нас воскрес дух древней обители, чтобы он, облекшись как бы новым телом, явился в первобытной лепоте своей, да все, ближние и дальние, видя дела веры и плоды любви нашей о Христе, прославили за нас Отца, Иже на небесех.
Да напоминает вам о сем выну между прочим и обновленный храм сей! Входя в него под землею, воображайте, что вы умерли для мира и идете уже тем последним путем, по коему всем нам некогда должно пройти. Исходя отсюда паки на свет, воображайте, что вы, подобно Ангелам, исходите до времени в мир, для совершения воли Божией, во благо ближних.
Памятуйте, что богоносные отцы, коим имя наречено на храме сем, не престанут посещать его невидимо и назирать за вашими молитвами и деяниями. Да обретают они и здесь то, чем услаждается дух их в пещерах, ископанных их собственными руками! Тогда неизвестные нам, но ведомые Господу, основатели храма сего возрадуются о вас на ложах своих (Пс. 149; 5), в Царстве Отца Небесного; тогда и мы почтем себя счастливыми, что удостоились, хотя мало, послужить обретению и восстановлению сего храма, и низвести в настоящий день на него благодать освящения. Аминь.
Слово в день открытия Святогорского Успенского монастыря
Итак, плен Свято горский кончился! Да возрадуются Ездра и Неемия, благоускорившие его окончанием!.. Итак, Лазарь, не три дня, а семьдесят лет лежавший во гробе, восстал; остается только разрешить погребальные пелены и дать ему идти (Ин. 11; 44): да предстанут Марфа и Мария, и да окажут ему сию последнюю услугу! Благословен Господь, и попустивший прийти на сие место запустению, и не давший обратиться ему в то ужасное, вечное запустение, коим угрожал некогда пророк Иерусалиму. Должно благодарить и за прошедшее запустение, ибо явно теперь, что это было запустением зимы, среди коего в недрах земли тайно предуготовляются и цветы весенние, и плоды летние. Велико было искушение; но верен... Бог, Иже не попускает искуситися паче, неже можем понести, ибо со искушением сотворено наконец и избытие (1 Кор. 10; 13). Теперь и к сей пустыне можно со всею полнотою обратить слова пророка: да веселится пустыня и да цветет яко крин! (Ис. 35; 1).
Да веселится! Ибо все, что наводило и могло наводить скорбь, или уже прошло, или пройдет скоро, и не только пройдет, но и само будет причиною к радости. Таково свойство сердца нашего, что нам даже приятно бывает вспоминать о прошедших бедствиях, коль скоро они благополучно кончились; тем паче, если вознаграждены сугубо, как того надеемся и здесь. Может быть, я от радости вижу более, нежели сколько есть; но мне кажется, что вчера, когда мы входили во врата сей обители с Небесною Посетительницею, то и река была живее, и скала возвышеннее, и деревья величественнее, и все как будто сочувствовало нашей радости. Как, впрочем, было и не возрадоваться самой неодушевленной природе, когда она узрела перед собою изображение чудотворного лика Матери Божией, на который без благоговения не могут взирать Херувимы и Серафимы? Когда почувствовала, что к здешнему месту приближаются, заключенные в сем лике, святые останки великих угодников Божиих, перед коими трепещут самые духи злобы? Как было не возрадоваться горам и юдолям здешним, когда они, вместо прежнего запустения, паки становятся местом убежища для душ, взыскующих горнего Отечества, когда среди них водружается обитель благочестия, в коей выну будет совершаться жертва хвалы и благодарения Господу?
Но если и для неодушевленных существ было место в торжестве нашем, то какой радостью должно исполняться ныне ваше сердце, боголюбивые жители окрестных мест, кои доселе с таким сожалением взирали на развалины сей обители, и для коих (не скроем истины) сии развалины постоянно составляли некий не несправедливый упрек и укоризну. Теперь сия укоризна отъемлется, и вы с веселием будете восходить на скалу, на которую прежде нельзя было вам и воззреть без смущения. Я уже не говорю о своих мыслях и чувствах в настоящий день; их ведает Господь, без всяких заслуг наших даровавший нам возможность послужить, как умели, воссозданию и сего святого места. Почту подобным же молчанием и чувства тех, кои возревновали святою ревностью о печальной участи святых гор и, при первой возможности, поспешили изъять их из собственного удела, дабы обратить паки в жребий Господень. Таковым деяниям похвала и награда не у нас, а у Всевышнего. Довольно сказать, что все мы и все вокруг нас имеют ныне и причину, и побуждение к радости, и никто и ничто - к печали.
Итак, да возвеселится пустыня, бывшая столько лет и сама унылою, и наводившая уныние на всех зрящих! О чем и о ком да возвеселится? О Господе. Всякая другая радость была бы не по пустыне; всякое другое веселие снова может обратить ее в пустыню духовную. Веселие святых пустынь - Господь, утешение их - Дух Святый, украшение их - Крест Христов. Сею радостью да возвеселится пустыня, и да распространяет сию радость окрест себя! Да отучает примером своим от шумных и мутных радостей мира, кои веселят на время и печалят навсегда, кои, утучняя плоть, томят душу и изъедают сердце! Да возвеселится и да цветет, яко крин! Чем цветет? Верою, упованием, смирением, воздержанием, молитвами, чувством любви и милосердия, благодатными дарами Духа Святаго. Ибо чем же иначе цвести пустыне? Ужели мудростью мирскою, которая нередко возносится на самый разум Божий? Но сия мудрость и у посвятивших себя ей производит не цвет в лице и крепость сил, а часто доводит до гроба, так что приложивши разум мирской, по замечанию премудрого Соломона, редко не прилагает себе вместе с сим и болезнь (Еккл. 1; 18). Ужели цвести пустыне стяжаниями, сокровищами, златом и серебром? Но все это и в миру нисколько не помогает человеку "в день скончания его" - поможет ли в пустыне? Ужели, наконец, цвести пустыне пресыщением плоти и сластями житейскими? Но,сеяй в плоть свою и в мире от плоти пожинает, наконец, одно истление (Гал. 6; 8); в пустыне ли от плотоугодия возрасти нетлению и жизни вечной? Нет, обновляемая обитель благочестия, не мудрости человеческой, не благ земных, не чести и славы преходящей желаем тебе в день пакибытия твоего! Мы возлюбили тебя во Христе любовью не земною, посему и желаем тебе лучшего. Оградою твоею да будет страх Божий и послушание начальникам; высотою твоею да будет смирение и созерцание духовное; златом и украшением твоим да соделается любовь взаимная и дух нестяжания; драгоценные перлы твои да составятся из молитв и слез умиления. Когда сии добродетели утвердят здесь жилище свое, тогда все недостатки твои пройдут сами собою; тогда не только ближние веси, но и отдаленные грады будут приходить к тебе за благословением; тогда самые Ангелы Божий, нисходя в дольний мир наш, будут с удовольствием находить среди тебя успокоение себе.
Сбудутся ли сии благожелания?.. Веруем, что сбудутся. Ибо не напрасно же Матерь Божия со святых гор Киевских пришла к нам сюда в дивном лике Своем в день обновления сей обители? Она узрела здесь место, для Нее угодное. Не напрасно вместе с Нею - в честных мощах своих - поспешили явиться ныне богоносные угодники Киево-Печерские; они предусмотрели здесь преемников своих в подвигах иноческих. Что совершилось вчера, совершилось для того, чтобы и вас, братие, зде вселяющихся, воодушевить святым упованием при самом начале ваших подвигов, и нас утешить благою надеждою о вас и за наше усердие к месту сему. И почему бы и вам и нам о вас не иметь сей благой надежды? Откуда пришли вы? Из того места, которое славится всюду строгостью жития иноческого1. Вы оставили его, подобно Аврааму, оставившему свое отечество, и решились вселиться среди здешних развалин. Пребудьте же уверены, что Господь, поминающий всякую жертву, тем пачене обидлив... забыти дела вашего и труда любве, юже показасте во имя Его — к сему святому месту (Евр. 6; 10). Если кому из вас остается еще принести в жертву своего Исаака - последнюю привязанность к чему-либо земному и временному, то где лучше совершить сие жертвоприношение по чину Авраамову, как не на сих горах? Не напрасно глас народа нарек их святыми. Здесь все располагает к благочестию: текущая у врат обители вашей река будет ежечасно выражать пред вами непостоянство и скоротечность всего мирского, а стоящая над главою вашею скала будет изображать пред вами участь раба Христова, который, вознесшись в духе над всем миром, имея закон Бога посреди чрева своего, — яко гора Сион не подвижится во век.
Самый вечнозеленеющий вид древес, вас окружающих, будет непрестанно приводить вам на память слова святого Давида о праведнике - и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет (Пс. 1; 3).
Но с вами, братие о Христе, мы еще будем иметь случай беседовать, поучать вас и сами поучаться с вами и от вас. Надобно поспешить сказать что-либо в назидание тех, кои в таком множестве собрались ныне сюда почтить день сей и разделить радость нашу, и коих, может быть, мы никогда не увидим более. Не утешительно было бы вам, благолюбивые посетители и гости наши, возвратившись в домы свои с такого празднества, не принести с собою какого-либо дара пустынного? У нас самих нет для вас такого дара, но есть у Того, Кто воздвиг сии горы, Кто повелел струиться у подножия их сей реке, Кто населяет теперь сию пустыню и творит ю духовным прибежищем для градов и весей. Слышали, что изречено Им, в ныне читанном Евангелии, Марфе? Сказано: яко едино же есть на потребу (Лк. 10; 42). Что сказано Марфе, то сказано всем нам, ибо все мы, подобно многозаботливой Марфе, печемся и молвим и, к сожалению, не час един, как она, а всю жизнь о мнозе; между тем как для всех нас существенно велико и важно одно - вечное спасение душ наших. Возьмите же, братие мои, сии драгоценные слова Спасителя, вместо напутия и дара от новой обители, в домы ваши. Когда возвратитесь к присным своим, и вас будут спрашивать, что вы видели здесь, скажите, что вы видели, яко едино... есть на потребу человека, и что те, кои оставив суету мира, посвятили здесь себя на искание сего единого, избрали благую часть, яже не отымется от них во век. Когда у вас будут любопытствовать, что вы слышали от нас с сего священного места, скажите, что вы слышали, яко едино... есть на потребу, и что сие единое состоит в том, чтобы спасти душу свою, чтобы сохранить веру и совесть свою, чтобы приготовиться к смерти и Страшному Суду Божию, всех нас ожидающему, чтобы, наконец, слезами покаяния омыть и делами милосердия убелить одежду души своей. А между тем, братия мои, сорадуясь восстановлению из развалин древней обители сей, обратите внимание на храм души вашей и рассмотрите, не лежит ли и он в развалинах, не зарос ли волчцами и тернием, не витают ли в нем зловещие птицы и звери дивии. Ибо что пользы для нас, если вокруг нас все обновится и восстанет из развалин, а мы, своими нравами, делами и жизнью, будем походить на брошенные всеми развалины? Что пользы для нас, если внешние храмы наши заблистают златом и привлекут на себя взоры всех, а внутренний храм души нашей останется пустым, безмолвным и непроходимым? Посему-то, возвращаясь в домы ваши, обозрите свою жизнь и вникните в свою совесть. Кто найдет внутри себя что-либо похожее на развалины (а многие ли не найдут, если будут искать?..), тот да возревнует о их восстановлении! Высочайший указ о сем давно подписан Небесным Самодержцем; остается только каждому привести его над собою в исполнение! Аминь.
Слово в день открытия Ахтырского Свято-Троицкого монастыря
Есть время всякой вещи под небесем... есть время разрушати и время созидати, - говорит Премудрый (Еккл. 3; 1-3). Как ни плачевно это последнее время разрушати,и как ни противно первобытному порядку вещей, каким вышел он некогда из рук Творца, но в настоящем нашем извращенном грехопадением первого человека и обреченном за сие разрушению мире и это плачевное время не может уже не иметь своей чреды; и когда приходит она, то действует сильно и неотразимо, не только в делах мира, но и в делах Церкви, поколику она сопринадлежит миру. Пример и доказательство сего - здешнее место. Не знаем, как и от чего именно, но пришло на него, за шесть десятилетий пред сим, ужасное время разрушати; и все превратилось: смиренные обитатели места сего рассеялись; здания и ограды разрушены; самая святыня разнесена по разным местам. На нерукотворенной горе остался только один рукотворенный храм, как бы на страже среди запустения и в предвестие будущего воссоздания. Долго страж сей стоял в одиночестве пустынном; долго собирались сюда одни звери сельные и птицы небесные. Набожный путник, мимоходя здесь к святым местам Киевским, с сожалением взирал на святую гору, служившую некогда пристанищем для всех, подобных ему странников; мирный житель окрестных селений еще с большим сожалением всходил по временам сюда, на то место, где предки его обыкли собираться на моление во всякой нужде и обстоянии, общественном и частном. Все сетовали об участи сего святого места; и никто не мог поднять его из развалин.
Но наконец приспело и для сей святой горы радостное время - созидати; и се, паки водворяется здесь обитель Святыя и Живоначальныя Троицы! И как бы в награду за прошедшее злострадание, водворяется в сугубом виде благочестия - и как пристанище любви к Богу, для иночествующих, и как пристанище любви к ближним - для обремененных летами и недугами.
Возблагодарим же, братие, Господа за то, что для нас выпал отрадный жребий находиться здесь не в печальное время разрушения, а в радостное время воссоздания. Падем в умилении духа пред сим чудотворным ликом Матери Божией, и скажем из глубины души: "Ты, Всепетая, простерла зиждительный покров Твой над местом сим; Твоим всемощным предстательством у Сына Твоего и Бога восстает оно теперь из развалин!"
Вместе с сим да прославится имя благочестивейшего Монарха, который, в неусыпном попечении своем о благоустройстве Церкви Православной, при первом услышании о печальной судьбе сего святого места и о желании восстановить его, не умедлил изречь свое державное: "Да будет!" Да возносится благодарне здесь, день и ночь, имя и Святейшего правительствующего Синода, предстательством у трона и благословением коего воссозидается теперь здешняя обитель! Примите от лица ее благодарность и вы, боголюбивые жители окрестных селений, кои своими желаниями подвигли и нас к ходатайству о воссоздании ее, кои вашими посильными приношениями дали нам возможность ручаться не только за способ к ее существованию, но и за благие действия ее на всю страну нашу.
Чего пожелать тебе, святая обитель, в день обновления твоего? Пожелать ли высоких стен, пространных зданий, златых глав, серебра и перлов многоценных? Может быть и сие не мимо идет тебя; но мы пожелаем тебе большего и лучшего. Не высокими стенами ограждаются обители иноческие, а благодатью, уставом святых отцов, послушанием начальникам, взаимным братолюбием, и все превосходящим смирением. Огражденные таким образом, они сами служат невидимой оградой для целых стран. Не златыми главами и крестами блистают святые обители пред очами Бога и Ангелов, а чистотою и твердостью веры православной, неусыпною молитвою о благосостоянии всего мира, подвигами любви христианской и самоотвержением. Не серебро и перлы составляют их богатство, а благие нравы и дарования духовные, коими Сам Дух Святый обогащает души простые и смиренные. Сего-то богатства духовного, сего-то украшения нетленного, сей-то ограды несокрушимой молитвенно желаем тебе, новая обитель! Да будешь не именем токмо, но и делом обителью Святыя и Живоначальныя Троицы! Как превознесена ты над всею страною здешнею самым положением твоим, тако да возвеличишься ты и высотою внутреннею и дарами Духа Святаго! Если кому, то тебе должно непрестанно памятовать слова Евангелия:не может град укрытися верху горы стоя (Мф. 5; 14). Совершающееся в тебе все и для всех далеко видимо; да будет же все видимое таково, чтобы зрящие за зримое всегда могли прославлять Отца, Иже на Небесех! Тогда, несмотря на внешнюю скудость твою, ты не будешь чувствовать ни в чем недостатка; не убоишься более за существование твое никаких превратностей времен и обстоятельств; тогда и мы от сердца будем радоваться и благодарить Господа, что удостоились послужить к воссозданию твоему.
А вас, благолюбивые обитатели окрестных мест, просим продолжить и, если можно, усугубить усердие ваше к новой обители. Ибо, как сами видите, она, подобно новорожденному младенцу, нуждается во всем. Посещая сию гору, ищите на ней успокоения не телу, а духу вашему; не ласк и приветливости мирской, а назидания и уроков христианских. Терпеливо перенесите, если служение и чин церковный не явятся здесь пред вами тотчас во всей лепоте, подобающей святым обителям. За молитвами Матери Божией и сие не умедлит произойти; и мы особенно будем пещись о том.
Мати Божия! Твоим предстательством у Господа обитель сия восстает из полувековых развалин; приими же ее навсегда под всемогущий покров Твой! Сама посещай ее, и видимо и невидимо; Сама назирай за ее преспеянием, внешним и внутренним; Сама руководи здесь и руководимых, и руководителей. "На Тебе бо, на Тебе единую, надеемся, и Тобою - более никем - хвалимся: Твои бо есмы раби, да не постыдимся, Владычице!" Аминь.
Слово на другой день по открытии Ахтырского мужского Свято-Троицкого монастыря
Кто взыдет на гору Господню? Или кто станет на месте святем Его? Неповинен рукама и чист сердцем, иже не ульсти языком своим (Пс. 23; 3-4)
По всевоссозидающему промышлению Царя Небесного и державному соизволению Самодержца земного, место сие, братие мои, со вчерашнего дня паки соделалось местом святым, а гора здешняя - горою Господнею. Вчера от избытка радости мы способны были токмо славить и благодарить Господа за исполнение наших общих молитв и желаний; ныне можно обратиться и к размышлению о происшедшем, и, последуя примеру святого Давида, кто же взыдет на эту новую гору Господню, икто станет на этом новом месте святем? .. Вопрошение сие касается двоякого рода лиц: во-первых, тех, кои, оставив мир, будут восходить на здешнюю гору для всегдашнего пребывания на ней; во-вторых, тех, кои, не оставляя жизни в миру, будут являться на сем святом месте как временные его посетители. По отношению к первым можно спросить, чего требуется от того, кто хочет соделаться сыном святой обители и посвятить себя здесь навсегда жизни иноческой? По отношению ко вторым можно пожелать знать, с каким расположением духа должно посещать здешнее святое место мирянину?.. Ответом на первый вопрос укажутся и означатся обязанности постоянных жителей; а ответом на второй - обязанности посетителей новой обители. О том и другом полезно побеседовать, дабы каждый - и житель и посетитель -знал заранее, чего ожидает от него святая гора, и сообразно с этим вел себя здесь, не извиняясь неведением.
Кто убо взыдет на гору Господню? Кого новая обитель ожидает на жительство к себе? Кто вправе желать быть сыном ее? Неповинен рукама и чист сердцем, иже не ульсти языком своим, - отвечает святой Давид. Кто бы и из нас не пожелал для новой обители таких чистых и святых жителей? Мы первые далеко вышли бы навстречу, и поклонились бы встречаемому до земли, если бы пришел на обитание сюда хотя един из подобных человеков Божиих. Но где взять их?.. Да не оскудевают сии земные ангелы, по крайней мере, в целой стране нашей; ибо они, по слову Самого Спасителя, суть свет мира и соль земли; а впрочем, где бы ни находились таковые, они везде наши; ибо везде молятся о нас ко Господу. В отношении же к новой обители пожелаем молитвенно, дабы она способна была вместить, если Святой Троице угодно будет препослать ей в дар таковый сосуд благодати.
Говоря таким образом, мы нимало не разногласим со святым Давидом, и не мыслим уничтожать силу его требования. Ему нельзя было не искать безгрешия и совершенной чистоты в том, кто восходит на гору Господню; ибо он имел в виду не земную какую-либо гору, как мы, а Небесную, ту, которая явится на земле, когда не будет на ней уже ни гор, ни юдолей, ту гору, которая показана была в дивном видении евангелисту Иоанну. На сию гору, очевидно, никто не может взойти, кроме тех, иже... убелиша ризы своя в Крови Агнчи; и суть прочие без порока (Откр. 7; 14). Касательно небесной обители на сей будущей горе справедливо сказано: не иматъ... внити в ню ничтоже скверно... но токмо написанныя в книгах животных Агнца: вне всяк любяй лжу и творяй мерзость (Откр. 21; 27). Наша же гора не имеет такой высоты и неприступности; и должна служить токмо лествицею и преддверием к сей горе Сионской. Посему и из обители на горе нашей должен слышаться не сей строгий приговор, а другой глас дражайшего Спасителя нашего, слышанный из уст Его во все время земного пребывания Его между человеками: Приидите ко Мне еси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11; 28). Сообразно сему, здешняя обитель должна быть отверста для всякого, кто, почувствовав нужду удалиться от шума мирского и суеты житейской, решится посвятить дни свои на служение Господу и на приготовление себя к вечности. Какова бы ни была прошедшая жизнь, в чем бы ни состояли слабости духа и тела, от чего бы ни страдало сердце и совесть; но коль скоро в ком есть твердое намерение, не ктому человеческим похотем, но воли Божией прочее во плоти жити время (1 Пет. 4; 2), то место сие хотя и свято, приимет такового; гора сия, хотя и Господня, допустит его не только стать, но и вселиться на вершине ее.
Таким образом и в отношении к нашей горе мы не отступаемся вовсе от требования Давидова, только обращаем его, как видите, не на прошедшую жизнь восходящих на гору для вселения на ней, а на их жизнь последующую. До жития на горе ты мог быть чем тебе угодно; это твое дело, о коем вопросит тебя здесь только разве духовный отец твой; но с тех пор, как ты вселился на сей горе, уже не только святый Давид, но и настоятель твой потребуют от тебя, - и справедливо, - чтобы ты был неповинен рукама... чист сердцем и без лести в устах (Пс. 23; 4).
И во-первых, неповинен рукама: то есть неукоризнен в житии и поступках, ибо рука у Псалмопевца означает нашу деятельность. И от мирянина требуется поведение неукоризненное, а от монаха - сугубо. Почему? Потому, во-первых, что монах на то пошел, дабы жить благочестиво и заниматься спасением души своей; во-вторых, потому что у него гораздо более средств удаляться порока и жить добродетельно, нежели у мирянина. Вы сами знаете, как среди мира трудно бывает иногда удержаться в пределах истины и справедливости по причине множества искушений и соблазнов житейских; а монах свободен от сих уз и сетей. Если он терпит искушения, то более изнутри, от себя самого, чему подлежит и мирянин; совне же монах пользуется великою удобностью к добродетели. Кого, например, монаху обидеть? Против кого и за что сказать худое слово? Ибо вокруг него одни братия его.
В миру непрестанно разделяет людей и приводит ко греху любостяжание и собственность; между вами здесь нет сего источника лукавств и вражды, ибо здесь - все общее. В миру неправдуют и ссорятся за места, за чести, за отличия; здесь одна честь- быть смиреннее всех, одно отличие - быть послушнее ко всем. Среди мира впадают во грех иногда даже от крайней нужды; например, похищают чужую собственность, чтобы утолить голод или прикрыть наготу; здесь, если нет богатства, то нет и нужд подобных.
При таком ограждении от искушений и соблазнов, при таком безмятежии духа и тела, при таком множестве побуждений и средств к преспеянию в благочестии, как иноку не оставаться неукоризненным в жизни и делах своих, и чем извинить себя, если он явится преступником тех законов правды и долга, за нарушение коих самый мир преследует неумолимо? В таком случае не только начальство, самая гора здешняя вознегодует на живущего на ней; не только собратия, самые камни здешние подвигнутся от мест своих и будут готовы пасть на главу того, кто, забыв страх Божий, позволит себя пятнать - и себя, и обитель делами неподобными.
Но мы веруем, что Святая Троица не попустит украшенной именем Ее обители потерпеть так скоро ущерб в духовной лепоте своей от кого-либо из сынов Своих. Матерь Божия, под покров Коей мы отдали место сие, Сама станет на страже, и не даст духам злобы проникнуть в него. В надежде на сию всемогущую ограду и заступление мы охотно прекращаем наши опасения и обращаемся ко второму требованию Давидову, простирая его, так же как и первое, на жизнь вашу, не прошедшую в миру, а настоящую, со времени поступления в обитель.
Кто убо, - вопросим паки, - взыдет на гору Господню? Кто достоин вселиться на здешнем святом месте? Тот, - ответствует царь-пророк, -кто со внешнею неукорительностью жития и деяний соединяет внутреннюю чистоту души и сердца:неповинен рукама и чист сердцем!
Надобно соединять то и другое; иначе не будет у тебя ни того, ни другого. Можно таить до времени язву греха в сердце, и являться снаружи чистым и праведным; но нельзя утаить надолго, тем паче навсегда. Нечистота мыслей и желаний, рано или поздно, обнаруживается и в словах гнилых, и в делах студных; и тем более, чем долее были сокрываемы. Посему-то желающие не казаться токмо, а быть честными, и в сем мире стараются о том, чтобы соблюдать ум свой от худых мыслей, сердце - от нечистых желаний, воображение и память - от соблазнительных картин и видов. Так, говорю, поступают лучшие из людей и в миру; тем паче нужно поступать так в монастырях. Истинный инок посему непрестанно бдит над своим сердцем; у него нет мыслей пустых и бездельных, тем паче нечистых и богопротивных. Бог и вечность, смерть и Суд Страшный, жизнь и деяния Спасителя и святых угодников Божиих, заповеди и обетования Евангельские, богослужение, Таинства и обряды Святой Церкви, послушание, ему вверенное, вот где витает мысль истинного инока, вот в чем вожделения души его. На самые красоты природы он взирает осторожно, дабы, замедлив на видимом и временном, не потерять из виду Небесного и вечного. Самые чистые связи с миром инок старается вести так, чтобы всегда мог тотчас оставить и прекратить их, когда потребуется, без всякого сожаления, ибо помнит, что он отрекся мира и всего еже в мире, и есть для него яко мертвец. Покажется ли трудным такое господство над своими мыслями и чувствами? Но без него не может быть достигнута чистота сердца; а без чистоты сердца непрочна и недостаточна чистота деяний. Как бы ни был красив сосуд совне, но если он испорчен запахом худым, то его никто не употребит с удовольствием. Таков и монах, живущий честно, но питающий в душе своей мысли худые. Небесный Домовладыка не приимет такового в дом Свой, и не даст ему воссесть среди сонма избранных рабов Своих.
Памятуйте сие, братие мои, и не преставайте бдеть над чистотою своего сердца, упраздняя его от всех плотских помыслов, наполняя его желаниями святыми, мыслями богоугодными, и представлением благ не земных и тленных, а Небесных и вечных. Сначала это будет трудно для падшей и нечистой природы нашей, но потом, чем далее, тем сделается легче. Господь, видя посильную борьбу нашу с нечистыми помыслами, Сам положит конец ей, изгонит их навсегда из души вашей, и подаст вам ту драгоценную чистоту сердца, ту сладкую тишину духа, кои отличают всех верных рабов Его, и еще на земле стократно вознаграждают их за все труды и подвиги над собою.
Третье требование святого Давида касается наших уст и языка: "иже не ульсти языком своим". Упоминается одна лесть, но, без сомнения, разумеются и все прочие недостатки и нечистоты языка, тем паче такие недостатки, как злоречие, клятва, срамословие и хула. Прилично ли все это даже кому-либо из христиан? И никому не прилично, а в иноке совершенно нетерпимо; если чьи уста и язык, то инокадолжны быть органом точию славы Божией и духовного назидания для ближних.
Трудно управляться с устами нашими! Апостол не напрасно сказал, что язык... неудержимое зло (Иак. 3; 8). Но отчего он делается таким? Оттого, что мы от юности привыкаем раскрывать уста как случится, по первому движению мысли; а это оттого, что мы слова наши считаем за ничто и не дорожим ими. Но поелику слова вещь важная, ибо за каждое слово надобно будет дать ответ, то первее всего надобно утвердить в себе мысль о важности и святости слова человеческого. Памятуя сие, мы сделаемся осмотрительными во всех словах наших, ибо мы же бережем дорогие вещи и никто из нас не бросает их безрассудно, кроме безумных. Познав таким образом цену слова и дорожа им, каждый, по тому самому, перестанет расточать его как попало; тем паче не будет осквернять уст своих словами гнилыми и нечистыми. Надобно потрудиться над сим, ибо вещь стоит того! Мы думаем, что у одних змей яд в устах; нет, у человека, если вознерадит и допустит себя до того, еще более бывает яда в устах. Это не наша мысль, а апостола, который называет злой язык исполненным яда смертоносна (Иак. 3; 8). Худые и соблазнительные слова точно как яд; они заражают слух и сердце слушающего, который может быть во всю жизнь свою и не подумал бы о каком-либо пороке, но ты кинул пред ним ядовитое слово, и в нем на всю жизнь зародится искушение тяжкое, а может быть и грех смертельный. Как же не беречь после сего слова, когда в нем может быть такое зло?
Впрочем, когда мы будем хранить чистоту сердца, то чистота уст и языка придет за нею, можно сказать, сама собою; подобно как и вещественный язык наш бывает чист, когда чист наш желудок. Но доколе не достиглась еще сия внутренняя чистота мыслей и чувств, надобно, для охранения уст, брать меры осторожности и совне; ибо, нехранимые, они могут осквернять, как выражается апостол Иаков, "весь круг нашего бытия" (Иак. 3; 6).
Сократим теперь для памяти все сказанное в немногие слова. Итак, чего требуется от жителя сего святого места? Во-первых, неукоризненного и доброго жития, во-вторых, - чистоты мыслей и сердца, в-третьих, - слова здравого и благого. Все это, можно сказать, еще только азбука и начало жития иноческого, но не пройдя его, нельзя стремиться к дальнейшему совершенству. И чем ниже и ближе первые ступени в лествице, тем скорее надобно вступить на них и утвердиться стопою твердою и невозвратною.
Не худо сделает тот из вас, кто рассмотренные нами теперь слова святого Давида изобразит на хартии, и будет иметь в своей келье всегда пред своими очами. Мы обыкновенно не слишком памятливы на доброе; посему нужно всячески помогать себе в подобных случаях; а дело, о коем рассуждаем мы, очевидно крайней важности для всякого. Посему для того, чтобы не забывать его, и еще можно указать на одно средство. Положите себе за правило, раз или два в неделю, уединившись, размышлять с собою по несколько минут о том, зачем взошли вы на гору сию? Имеются ли в вас качества, необходимые для инока? Чего в сем отношении недостает вам, и как восполнить недостающее? Равным образом, когда будете собираться почему-либо вместе, то между прочими разговорами не забывайте иногда побеседовать и о сем. Поводом к тому может быть, пожалуй, воспоминание об открытии монастыря и нынешняя беседа наша с вами. Другой повод к тому самая Псалтирь святого Давида. Почти каждую седмицу вы будете слышать в церкви псалом, из коего мы заимствовали предмет для настоящего собеседования. Итак, когда услышите чтеца, произносящего: кто взыдет на гору Господню? , вспомните нашу беседу и свою гору, обратите взор на самих себя, и посмотрите умными очами - есть ли в вас то, чего требует святой Давид.
Теперь, благочестивые посетители горы сей, ваша череда узнать и выслушать, чего святая обитель вправе требовать от посещающих ее, и что вам должно наблюдать, чтобы посещение сея святой горы, вместо душевной пользы для вас, не обратилось во вред и вам, и обитателям ее.
Не велико было бы, если бы и от вас всех, посещающих обитель сию, потребовали той же безукоризненности жития, той же чистоты сердца и уст, каких требовали сейчас от иноков. Ибо кто же вы? Хотя не иноки, но и не иудеи, не магометане, не язычники, а христиане, и притом православные; от христианина ли не требовать подобной чистоты и совершенства? Что же бы значило само христианство, если бы оно не в состоянии было доставить нам сих добродетелей? Ибо есть люди и между христианами, кои старались и стараются достигать их. Но поелику печальный опыт и во многих христианах представляет противное сему, то и мы умалим наши требования в отношении к вам до последней возможности; умалим и потому, что если бы даже и восхотели наблюдать строгий разбор между восходящими на сию гору, то не можем, ибо новая обитель сия, как видите, не имеет еще ни врат, ни ограды. Это знак, что святая гора сия должна принимать всех; и пусть восходят на нее все. Пусть восходит на сию гору прилепивший сердце свое к богатству погибельному и стяжаниям неправедным, да видит, что есть сокровища духовные, коих ни тля не тлит, ни татие не подкапывают и не крадут, и да научится богатеть добрыми делами. Пусть восходит на сию гору сластолюбец и плотоугодник, емуже, как говорит апостол, бог чрево (Флп. 3; 19), да устыдится своего жалкого рабства плоти, и познает, что для человека существуют не одни наслаждения чувств, а и духа, и что самые чистые радости сердца добываются не из земли, а приходят свыше. Пусть восходит на гору сию и неверующий, да видит, что на земле есть еще вера, и что она столь сильна, что возносит человека над всем, заставляет оставить мир и обречь себя на всегдашние подвиги и лишения.
Но, открывая для всех вход в новую обитель, и мы потребуем некоторых вещей от всех же. Каких?.. Самых малых и ни для кого не трудных. Потребуем, во-первых, чтобы никто не вносил с собою сюда соблазнов мирских. Хочешь или не хочешь занять отсюда духа благочестия и страха Божия, это твое дело; по крайней мере, не вноси сюда духа злочестия и хулы; не возмущай покоя мирной братии о Христе; стой, обращайся здесь, и отходи отсюда как подобает человеку незлонравному. Посему застанешь ли богослужение и войдешь в церковь, - не заводи шума и разговоров: можно наговориться о всем дома, или вне церкви. Посещаешь ли чью-либо келью, - опять не заводи бесед не по слуху иноческому; не позволяй себе тех шуток и кощунства, кои обыкли сопровождать некоторых даже в места священные. Не напрасно касаемся мы сего предмета, ибо от всего этого нередко страдают обители иноческие; а нам крайне жаль нового святого места. Когда обитель укрепится и возрастет, тогда способнее будет переносить мирские соблазны; а теперь она подобна новорожденному младенцу, для коего тяжело и опасно и малое противное дыхание ветра и холода.
Надеемся, братие мои, что все вы, по любви к новой обители, вполне разделяете с нами сии мысли и чувства наши. Вознесем же, в заключение слова, совокупно молитву ко Господу, да Он, Всеблагий, паки изведши ее из небытия, оградит ее благодатию Своею от всех видимых и невидимых наветов и искушений, да подаст обитателям сей горы желание и силы соответствовать званию и святым обетам их, а посещающих оную да осеняет выну духом благоговения к святому месту и молитве о грехах своих. Аминь.
Слово по освящении теплого храма во временном помещении новооткрываемого монастыря Никольского
Дивен Бог во святых Своих (Пс. 67; 36), - говорит один из тех, в коих был и есть дивен Господь. А нам, взирая на храм сей, который вдруг как бы вышел из земли, или сошел с облаков, во смирении и с благоговением подобает реши: дивен Бог не точиюво святых Своих, но и в нас, грешных! Кто бы мог подумать за несколько лет пред сим, что здесь, на этом пустынном месте, будет храм, и что к сему храму стечется на всегдашнюю молитву и обитание толикое число душ, взыскующих Горняго Отечества?.. Но что не приходило никому и на мысль, то исполняется теперь на самом деле, да уведаем собственным опытом, что невозможная у человек возможна суть у Бога (Лк. 18; 27), и что у Него, Всемогущего, не изнеможет... всяк глагол (Лк. 1; 37).Всяк глагол, - говорим мы, ибо все видимое теперь и вокруг сего храма не заключение и конец, а только начало и залог того, что имеет произойти на месте сем. Редкая и святая судьба ему предназначена! Ибо здесь имеет быть обитель благочестия, постоянное пристанище для душ, кои, оставив мир и все еже в мире, взыскали единого на потребу и обрекли себя на всегдашнее служение Господу.
Но кто изменил так дивно судьбу места сего и произвел это, столь редкое в наши времена событие, и почти чудо? Все это соделала вера и любовь к Богу и ближним. Они, как два Ангела Небесных, явились на месте сем; овладели сердцем владетелей его; открыли им очи на суету всего земного; возродили в душах их тоску по Небесному Отечеству, и внушили ознаменовать земное поприще свое не суетными замыслами и предприятиями гордости житейской, а учреждением обители благочестия.
Примите же, боголюбивые создатели храма сего, примите ныне первую награду за веру и любовь вашу. Радость дня сего первее всего принадлежит вам. Без вас и ваших жертв здесь не было бы не только обители, но и сего храма; и в продолжение целых веков по-прежнему веял бы один ветер пустынный. Зато с сих пор из сего храма, вслед за молитвами о венценосцах и пастыреначальниках Церкви, будет ежедневно возноситься моление и о вас, яко его создателях. Воодушевленные сею молитвою, теките бодрственно на святое дело, вам предлежащее, не теряя духа и тогда, если бы среди трудов ваших встретили вас какая-либо скорбь и искушение. Господь Сам, когда созидал мир сей для нас, почил не в первый, или во второй, а в седьмый день. Не будем и мы ускорять преждевременного нашего успокоения и предоставим его Тому, Кто, предназначив субботство людем Божиим (Евр. 4; 9), един знает, когда и как нас ввести в оное.
А вы, здесь вселяющиеся, познайте из сего храма великость Божия снисхождения к вам, и не преставайте благодарить за сие Господа. Ибо подумайте, - не здесь собственно место вашей обители; ее еще и нет; завтра мы будем токмо освящать место под нее. Но поелику вы не усомнились явиться здесь, пришли еще к несущему и вселились зде в уповании на будущее, то и Он, Всеблагий, видя веру, любовь и терпение ваше, не стал медлить и ждать; пришел к вам сюда на обитание и, можно сказать, на странствование с вами. Посему вы можете и должны взирать на храм сей, как Израильтяне взирали некогда на скинию свидения, ходившую с ними по пустыне Синайской. Это знамение видимого присутствия Божия между вами и видимого покрова Небесного над вами, такого покрова, могущественнее коего нет не только на земле, но и на небе. Ибо здесь, в сем храме, будет постоянно с вами не Ангел токмо водитель, как было с Израильтянами в пустыне, а Сам Господь Ангелов и Архангелов, Единородный Сын Божий, выну приносимый и приносящий Самого Себя на сей Святой Трапезе в жертву за грехи человеческие.
Итак, не бойся, скажем и мы словами дражайшего Спасителя нашего, не бойся, малое, новособранное, духовное стадо; благоизволи, Отец... Небесный, и тебе дати... Царство (Лк. 12; 32), то Царство, пред коим все царствия и все блага мира суть яко тень и мечта, которое стяжавается не мудростью человеческою и силою, а слезами, терпением и всегдашнею печалью... поБозе (2 Кор. 7; 10); то Царство, о коем написано: праведницы же возсияют яко солнце в Царствии Отца их (Мф. 13; 43). Обетования и дары Божий, не как обеты человеческие, суть нераскаянна (Рим. 11; 29). Он возлюбил место сие, ибо избрал его и призвал вас к нему; а ихже призва,вещает апостол, сих и оправда: а ихже оправда, сих и прослави (Рим. 8; 30). Итак, будьте благодушны. Господь, призвавший нас с вами, и никтоже на вы! Пресвятая Матерь Его, имени Коей посвящен храм сей, с вами, и никтоже на вы! Угодник Христов и Чудотворец Николай с вами, и никтоже на вы!
Точию потщитесь, молим вас, новое звание и избрание ваше, как увещавает апостол Петр, известно... творити (2 Пет. 1; 10). Чем известно? Во-первых, единодушием и взаимною любовью во Христе, которая для вас тем нужнее, что вы стеклись сюда из разных мест; во-вторых, послушанием своему начальству, которое, по новости своей и вашей, может затрудняться даже тем, как повелевать вами; в-третьих, благонравием и духом истинного благочестия, которое состоит не в словеси, а в жизни и силе.
Памятуйте, что мир, коего удалились вы, не умедлит обратить на вас и в здешней пустыне своих взоров, не только испытующих, но и злозавидящих. Итак, блюдите себя, а в лице своем и новую обитель вашу от всякого нарекания не точию пред Богом, но и пред человеками, да уразумеют все, и ближние и дальние, что мы не всуе вышли сюда из градов и весей, а яко воистину есть Господь на месте сем. Аминь.
Слово при открытии женского Верхо-Харьковского Никольского монастыря, и при заложении зданий для него
Слава святей, единосущней и нераздельней Троице! Слава и благодарение Пресвятей Троице, ибо от Троицы мы начали и Троицы достигли. Се, третия новая обитель благочестия! Обитель уже не мужей, а жен, да и для сих, по апостолу, немощных сосудов, не будет недостатка в пристанище от бурь и треволнений моря житейского. Мы не знали, как возблагодарить Господа за первый дар, за обитель Свято-Троицкую Ахтырскую; а Он, великодаровитый, преподал нам второй, не меньший, - обитель Святогорскую Успенскую; еще не прошла радость о сем даре, и се, ниспосылается третий - обитель Никольская! Слава убо и благодарение святей, единосущней и нераздельней Троице! Это Ее действие, Ее дар! И чтобы мы не усомнились в сем, смотрите, как ниспосылается нам сей последний дар! Орудием устроения новой обители является не одно какое-либо лицо и не многие, как было прежде, а как бы в соответствие горнему триединству, предстают три действователя, разделенные телесы, но совокупленные духом, о коих не по плоти токмо и крови, но и по вере и любви ко Христу можно сказать, что они едино суть.
Ибо если бы не были едино, то устремились ли бы с таким единодушием к единому святому предмету и единой святой цели? Если бы были и едино, но по плоти токмо и крови, а не по духу, то взыскали ль бы с таким единодушием единого на потребу, обходя все прочее? О, плоть и кровь не являют сего! Подобные предприятия и намерения приходят свыше, от Того, Кто в сердцах, открытых для Его действия, Сам есть и еже хотети и еже деяти о благоволении (Флп. 2; 13). Мир? Он для самого братского единодушия указал бы на множество других предприятий, обольстительных для похоти очес и гордости житейской. Но наша христолюбивая троица умела, благодатию Божиею, вознестись не только над обаяниями суеты земной, но и над расчетами обыкновенной деятельности человеческой. Посему-то, конечно, и избрана она Троицею Небесною в благопотребное орудие для святого дела, ныне предначинаемого. Да обретает же она в сей мысли о горнем избрании своем и награду за прошедшие труды, и ободрение в предстоящих подвигах, и несомненный залог успеха, и щит против искушений, неразлучных со всяким истинно благим делом. Устрояемая здесь обитель благочестия будет наилучшим знаком признательности и самым священным памятником для почивших в Бозе родителей ваших. Дух их невидимо носится теперь здесь и радуется радостью самою чистою и полною, видя, как собранное благоразумием и трудами их не расточается по суетным требованиям света и прихотям самолюбия, а независтно иждивается во славу Божию и духовную пользу ближних.
Но что новая обитель? Что речем о судьбе ее? Какую цель бытия укажем для нее? Какого дара и совершенства пожелаем ей?.. Следуя с благоговением божественному счислению и порядку Лиц Пресвятыя Троицы (ибо как мы веруем, что все прияли от Троицы, то желали бы и все принятое возвести к Троице), придерживаясь самого порядка (по времени) учреждения наших обителей (ибо мы, дольние, не успеем вознестись мыслью к троичному премирному сиянию, как падаем долу, в круг временного), новой обители предстоит высокая честь и святое преимущество быть обителью Святаго Духа. Не усомнимся же, воодушевясь верою и упованием, не усомнимся в сей торжественный час сделать единожды и навсегда распределение трех новых обителей наших, и скажем: обитель Ахтырская, яко первая по учреждению, да утверждается незыблемо вседержавным именем Бога Отца! Обитель Святогорская, яко вторая по времени, да красуется и светлеет сладчайшим именем Бога Сына! Обитель Никольская, яко заключающая число трех, да будет в особенный удел Бога Духа Святаго! Не разделяем неразделимое и единосущное, точию, по немощи нашей, ищем особого божественного покрова для каждого нового места. Со всеми же, и сей новоучрежденной, и прежними двумя обителями, да будет выну благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа, и да будут они все и всегда едино по вере, любви и упованию жизни вечной! се наше желание! и се наша молитва! Приими, Пресвятая Троица, сей трехчастный дар, от Тебя ниспосылаемый и Тебе от нас паки приносимый, приими, укрепи и соблюди его благодатию Твоею, да служит он во славу пресвятаго имени Твоего и к духовному освящению страны нашей, да улучив сии три новые гради... во убежище (Чис. 35; 15), возможет всяк находить в них, во время благопотребно, спасение от того непримиримого врага и супостата, который, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити (1 Пет. 5; 8).
Усвояясь в удел Духу Святому, новая обитель, без сомнения, пожелает, не отлагая времени, узнать, какие дары Духа и какие плоды Его, дабы, узнав какие дары, соделывать себя способною к принятию их, а узнав какие плоды Святаго Духа, начать украшаться ими. Да приимется же с любовью, что, по краткости времени, возможно сказать нам теперь о предмете столь важном, сказать не окончательно, а начинательно; ибо мы почтем за долг, посвятив обитель сию Духу, как можно чаще беседовать с ней о Святом Духе.
Какие дары Святаго Духа? На вопрос сей дает нам ответ евангелист Ветхого Завета пророк Исайя. Предызображая полноту даров духовных в лице Спасителя нашего, он говорит, что почиет на Нем... Дух премудрости и разума, Дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия... Дух страха Божия (Ис. 11; 2-3). Но Спаситель наш для того и приял Духа... не в меру (Ин. 3; 34), дабы от полноты Его мы все потом прияли благодать воз благодать (Ин. 1; 16). Посему мы находим дары сии во всех истинных последователях Христовых; все они были живыми органами Духа Святаго, хотя не в такой мере, как Сам Спаситель (ибо Главе подобает быть превыше тела, для его же совершенства); однако же в таком обилии, что пред их даром премудрости и ведения все знания и мудрость человеческие были нередко яко буйство, а пред их духовною крепостью все могущество земное оказывалось яко немощь.
Не замедлят, возлюбленные сестры о Господе, не замедлят и на вас почить сии дары Святаго Духа, если вы будете соделывать себя способными к приятию их. Ибо Дух Святый любосообщителен и Сам прилежно взыскует достойных Его. Но паче всего мы желаем для вас двух последних даров, то есть духа благочестия и духа страха Божия. Нет причины скорбеть, если не будет между вами прозорливых, с даром ведения тайн; и без сего можно видеть все потребное к животу и спасению, так как все это открыто в слове Божием. Нет нужды сокрушаться, если не окажется между вами дара той силы и крепости, кои могут рещи горе: двигнися и верзися в море... ибудет (Мк. 11; 23); и без сего можно быть крепким на сражение со страстями, на отражение соблазнов века, на победу над искушениями плоти и крови. Но горе, горе, если оскудеет в вас дух благочестия и страха Божия! Без сего монастырь не монастырь, монахиня не монахиня! Без сего лучше жить в миру, не носить черного одеяния, и не произносить напрасно обетов монашеских, да не хулится ради нас имя святой обители, самое пресвятое имя Божие!
После сего крайне важно для всех вас узнать, как приобретаются и сохраняются дары Святаго Духа.
Главные средства и к получению, и к сохранению сих даров суть: молитва и Таинства Святой Церкви... Молитва... Сам Господь, стяжавший для нас благодать Святаго Духа Кровию Своею, говорит: аще... вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашым, кольми паче Отец, Иже с Небесе, даст Духа Святаго просящым у Него(Лк. 11; 13). Посему, желая приять благодать Духа, надобно прилежно молиться и очищать себя в то же время от всякой скверны плоти и духа, яко несовместных с чистотою и святостью Духа Божия. Зная потребность такой молитвы, Святая Церковь, по тому самому, и заставляет нас так часто произносить: "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны!"
После молитвы самое надежное для всех и видимое средство к получению благодатных даров Святаго Духа суть Таинства Церкви, ибо каждое из седми Таинств, ею содержимых, есть ни что иное, как видимое орудие невидимой благодати Святаго Духа. Потому и седмь Таинств, что седмь даров Святаго Духа. Мы не можем уже снова принимать некоторых Таинств, как то: Крещения и Миропознания, ибо они преподаются единожды и навсегда; не можем также участвовать в тех Таинствах, кои предназначены только для известных состояний, например, в Таинстве Священства; зато в нашей власти употребление над собою Таинств Покаяния и Причащения. Но и сих двух Таинств довольно для самого преиск-реннего соединения нас с Духом Святым, если мы будем приступать к ним как должно, по руководству Святой Церкви. Очищаясь Таинством Покаяния и Исповеди от всех скверн греховных, мы соделываемся способными к обитанию в нас Святаго Духа; а Таинство Божественной Евхаристии преподает Его нам вместе с Телом и Кровию Спасителя. Итак, будем как можно чаще приступать к сим двум Таинствам, ибо мы имеем всю удобность к тому. Миряне по необходимости развлекаются заботами о делах житейских, а нам что делать, как только молиться, каяться во грехах, и питать душу свою Телом и Кровию Спасителя нашего? Посему живущий в монастыре и не имеющий в себе Духа Божия подобен человеку, стоящему в воде и, между тем, томимому жаждою. Это вина его самого, вина тяжкая и непростительная.
Но как, спросите, можно узнать в себе присутствие благодати Духа Святаго? А я спрошу вас: как узнается в человеке присутствие духа мирского? По его словам, движениям и поступкам. Так же узнавайте присутствие в себе и Духа Божия. Емуже Он "по достоянию дхнет, - воспевает Святая Церковь, - того скоро вземлет от земли". Отвращение от земного и временного, и устремление мыслей и чувств к Небесному и вечному, есть первый признак присутствия в человеке Духа Святаго. Ибо как огнь всегда стремится вверх и все хочет унести туда с собою, так и благодать Духа. Посему человек, обладаемый Духом Божиим, иначе действует, иначе говорит, иначе смотрит, нежели как человек без Духа Божия. Каждому внимательному видно бывает, что такой человек живет не на одной земле, что в нем есть что-то высшее, святое и благое, что от него веет помазанием и благодатью. Для точнейшего же руководства в сем важном для спасения нашего деле постараемся изучить на память следующее место из Послания апостола Павла к Галатам: Плод... духовный, говорится там, есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание... А иже Христовы суть, — продолжает потом как бы в пояснение апостол, - плоть распяша со страстьми и похотьми (Гал. 5; 22-24). Видите, сколько признаков и следов Духа! Итак, если не будете находить их в себе, то знайте, что в нас нет Духа Святаго, а это все равно, как если бы в вас не было ничего доброго, ибо все истинно благое может быть в нас только от Духа Святаго. Приметьте еще, что следует у апостола за исчислением плодов духовных: воздержание и распятие плоти. Без сих двух колец не может держаться вся цепь. Ибо плоть и кровь постоянно воюют в нас и против нашего духа, тем паче против Духа Божия. Чем же иным возможем укротить их и обезоружить, как не воздержанием? Итак, если хотите, чтобы в вас были дары Духа, а равно и плоды Его, то возлюбите пост святый и непощадение плоти. Мы утвердим крест для основания вашей обители в земле, а вы, для основания в себе обители Духа Святаго, утвердите его в вашем сердце, то есть примите твердую решимость умерщвлять в себе все плотское, начиная с пищи и одежды, -до самых малых наклонностей и пожеланий душевных. Прочее же Сам Дух Святый, по обетованию Спасителя, наставит вы на всяку истину (Ин. 16; 13) и научит, яже подобает творити и яже отметати, точию приклоняйте со смирением к вещаниям Его ушеса сердца вашего, и не оставляйте исполнять на деле внушаемого Им, хотя бы оно и казалось противным вашему самолюбию.
Остается поручить новую обитель кому-либо в особый надзор духовный. Кому поручим? Между вами нет еще такой, которая бы тотчас могла быть приветствована именем общей для всех матери и наставницы. Вознесем убо теплые молитвы к Тому,из Негоже, по апостолу, всяко отечество и начальство на небесех и на земли именуется (Еф. 3; 15), да скорее явит лицо, способное понести иго здешнего новоначальства. А в ожидании сего к тебе, Святителю Христов Николае, обращаемся все мы с молением: поелику твое имя наречено на обители сей, то Ты же, отныне и навсегда, приими ее под свой покров и надзор духовный! Сам буди ее вождем и наставником, строителем и питателем, защитником и хранителем, да уразумеют не только обитатели ее, но и вся страна наша, что не всуе даются имена как людям, так и святым обителям, и что "неисчерпаемое чудес море", как именует тебя Святая Церковь, не истощилось и для нас! Аминь.
Слово по освящении в селе Богородичном молитвенного дома
Ко многим духовным утешениям, коими в продолжение настоящих дней дано нам насладиться среди сих святых гор, нисполана от Господа и еще одна радость - совершить освящение сего дома молитвы! Радость немаловажная и во всякое другое время, а теперь тем паче, ибо без нее все прочие прежние радости наши были бы неполны, даже отзывались бы некоей скорбью, потому что радость тогда хороша и приятна, когда радуются все и каждый; а когда одни радуются, а другие в то же время, тем паче если по той же самой причине, сетуют, то такая радость не светла и не легка для сердца доброго. Но это самое было бы и с нами, когда бы не явился на сем месте, теперь же, сей дом молитвы. Ибо в таком случае мы бы радовались, что храм Святогорский преобразился из сельского в соборный храм монастырский; а жители сей веси, коим принадлежал оный храм, скорбели бы, что лишились его, и своею справедливою горестью возмущали бы наше духовное веселие. Тем большая благодарность христолюбивым воссоздателям обители, кои, провидя сие заранее, поспешили отъять всякий предлог к печали для кого бы то ни было, и сооружением сего дома молитвы успокоили всех и каждого. Теперь жители здешней веси не только не имеют никакой причины скорбеть, а, напротив, должны чувствовать радость сугубую, ибо вместо прежнего храма (в отдалении, за несколько верст), у них явился теперь дом молитвы среди их собственных жилищ. А это самое, как мы сказали, довершает полноту и всех наших радостей, ибо это истинное веселье и торжество, когда радуются все и никто не имеет причины к печали, как это последовало теперь с нами.
Но довольно о самих себе. Время обратить речь к вам, жители богоспасаемой веси сей! Великий дар ниспослан вам ныне от Господа, благоволившего утвердить среди вас место селения славы Своей. Много радости было бы для вас, когда бы даже токмо собственный - добрый - владелец ваш избрал весь вашу в постоянное жилище себе, но дом Божий важнее всех чертогов человеческих, ибо где он, там и престол благодати, там и источники жизни вечной. Надобно, посему, быть вам признательными к милости Божией и, прияв свыше дар, уметь употреблять его во спасение душ своих. Иначе, чем дар более и важнее, тем в большее может обратиться осуждение для нас.
Чем же, спросите, благодарить вам Господа?
Во-первых, более частым, в сравнении с прежним, хождением во храм Божий на молитву. Прежде, правильно или неправильно, но можно было извиняться отдаленностью храма и неудобством пути к нему, ибо надобно было ходить или через реку, или по горам и дебрям, что в обоих случаях, особенно в некоторые времена года, было не без труда и не без опасности. А теперь чем извиниться? Почти каждому из вас удобнее теперь прийти во храм, нежели сходить к иному соседу. После сего остаться в какой-либо праздник дома и не пойти в церковь, значило бы уже оказать явное неуважение к дому Божию. Но, Бог, как уверяет апостол, поругаем не бывает(Гал. 6; 7). Горе тому, кто презирает дом Божий! У того недолго будет стоять и собственный дом. А дом души у такового явно уже ветх и клонится к падению.
Когда человек собирается идти в церковь, то у него всходят нередко на ум разные мысли противные: "Ты, - говорит мысль, - не так здоров, куда тебе идти, останься дома", или: "У тебя не сделано то и то: займись и сделай". Не верьте, братие, подобным мыслям: они от лукавого, который не терпит, чтобы мы ходили во храм Божий, поелику это горько для него. Хотя бы ты и в самом деле недомогал телом, все не оставайся дома, а иди в церковь, ибо когда помолишься прилежно, то и недуг пройдет, и душе и телу будет легче, ибо здравие от Господа. Он силен исцелить всяк недуг и всяку язву. Не много успеешь наделать, если не пойдешь в церковь и под предлогом какого-либо дела дома. Ибо успех зависит более всего от благословения Божия. Когда Бог благословит, то все пойдет хорошо, а когда Он отнимет Свое благословение, то что ни делай, как ни трудись, - ни в чем не успеешь как должно. Но даст ли Господь благословение тому человеку, кто презирает храм Его и остается дома тогда, когда все прочие молятся? Итак, православные, будьте прилежны ко храму Божию; спешите в него так, как стада ваши спешат на утреннюю пажить майскую, или на источники вод; ибо здесь, во храме, нетленная пища и питие бессмертное для души нашей.
Придя во храм (это вторая благодарность ваша Господу), стойте как можно благочиннее и богобоязненнее. Ибо как обыкновенно стоите вы перед вашим, даже небольшим, начальником? Всегда стараетесь стоять как можно почтительнее.
Так и должно быть, ибо всякое начальство от Господа. Но тем паче не должно забывать благочиния во храме, ибо здесь мы стоим уже не перед земными начальниками, кои, как бы ни были высоки, все однако же суть люди, нам подобные, а пред Господом и Творцом нашим, пред Коим стоят со страхом на небе самые Ангелы.
Как между тем многие стоят во храме? Так, как бы стояли и находились на каком-либо торжище: богатые лезут наперед; малолетние шумят и оглядываются; молодые поступают еще хуже. Кто не осудит такого беспорядка? И как он должен быть противен Господу и Спасителю нашему! Берегитесь, возлюбленные, бесчиния и везде, тем паче во храме; и если бы кто по неразумию начал вести себя бесчинно, шуметь и оглядываться, то вы, старшие, унимайте такового. Бывает иногда, что всем трудно стоять - по тесноте: переносите благодушно эту трудность и тесноту. Разве мы не переносим иногда еще труднейшего в других местах? Тем паче можно и должно показать терпение во храме. Если где, то здесь Господь увидит нашу любовь к Нему и усердие, и воздаст нам за все сторицею.
Наконец, свидетельствуйте, братие мои, благодарность Господу за новый храм у вас исправлением ваших нравов и удалением от пороков. И прежде всего худо, когда кто-либо в день праздничный, ходя по улицам, заводил бесчинные клики и игрища; но тогда все еще не было у вас храма. Теперь же как запеть кому-либо срамную и буйную песню? Как завести кому-либо безобразное игрище? Все это будет уже пред лицем храма, и следовательно, как бы пред лицем Самого Бога; а Бог, как мы прежде сказали, поругаем не бывает (Гал. 6; 7).
Страшно впасть в руки Его - Всемогущего! А как не впасть, если мы, несмотря на то, что пред очами нашими храм Божий, будем по-прежнему сквернословить, лгать, божиться неправильно, ссориться и предаваться делам неподобным? Посему и в благодарность Богу, и из жалости к спасению собственных душ ваших старайтесь воздерживаться с сих пор от всех дел злых. Старые и пожилые - да внушают молодым и неопытным, как надобно вести себя и чего убегать из уважения к храму. Отец, например, пусть скажет сыну: "Смотри, брось свое беспутство и ходи тихо, чтобы не осрамить собою храма Божия!" Мать пусть скажет дочери: "Смотри, будь стыдлива и скромна среди игр, ибо теперь на всех нас, и юных и старых, смотрит Сам Господь из Своего храма!"
Когда вы обратите таким образом внимание на свое поведение и постараетесь отстать от худых обычаев, то вместе с новым храмом придут к вам и новые благословения от Господа: к полям и нивам вашим не посмеет приблизиться ни засуха, ни град; к домам вашим не посмеет подойти ни огонь, ни вода; в семьях и в стадах ваших не будет болезней смертоносных.
А если останетесь невнимательны ко храму, по-прежнему будете редко ходить в него, по-прежнему будете стоять в нем рассеянно и бесчинно, если притом в селении вашем по-прежнему будут бесчинные клики, сквернословие и игрища бесовские, то знайте, православные, что Господь в праведном гневе Своем отнимет у вас, у домов и полей ваших, и последнее благословение Свое; и вы послужите примером того, как наказываются презрители святыни, от чего да сохранит всех вас Господь молитвами святого и благоверного князя Александра Невского, коему посвящен храм сей! Аминь.
Речь при заложении храма в Севастополе во имя святого равноапостольного князя Владимира
Видно, так угодно было Господу, чтобы я, нисколько не предвидя настоящего события и не думая о нем, вдруг обрелся теперь между вами, как бы для того именно, чтобы послужить молитвенно основанию сего храма. Могу ли после сего остаться безмолвным и не разделить с вами тех чувств, кои сами собою возбуждаются во мне, при настоящем священнодействии?
Основание храма сего и во всякое другое время было бы событием не севастопольским токмо, а и всероссийским; ибо кем созидается этот храм? Не здешним токмо градом, и даже не одною нашею Россиею. По какому побуждению созидается он? В память крещения и просвещения верою Христовою, близ града сего, великого князя Владимира; то есть почти то же, что в память обращения в христианство земли Русской; ибо в лице князя своего крестилась тогда здесь и просветилась верою, можно сказать, вся Россия. Посему-то на всех обширных краях Отечества, где только ни услышат о настоящем священнодействии нашем, возрадуются искренно и скажут от души: "Слава Богу и благочестивейшему Монарху! Давний священный долг всея России пред памятью великого Владимира скоро будет уплачен!"
Но в настоящих обстоятельствах возлюбленного Отечества нашего заложение сего храма получает еще большее и обширнейшее значение. Кто не знает, что у врагов наших одно из самых задушевных желаний теперь состоит в том, чтобы каким бы то ни было образом отторгнуть здешнюю страну от состава России?.. Это было бы, по собственному признанию их, верхом их успеха против нас. А мы, в это самое время, как бы в ответ на их безумную дерзость, полагаем ныне здесь основание храму во имя святого Владимира!.. Сим самым, сильнее и внятнее всяких слов, мы говорим врагам нашим как бы так: непростительно грубо ошибаетесь вы, воображая, что полуостров Таврический составляет для России только недавнюю добычу меча и плод побед: нет, это древнее и родовое достояние наше, это наследие еще святого Владимира!.. Здесь купель нашего крещения; здесь начало нашей священной истории и народных преданий. Уступить после сего страну эту, кому бы то ни было, значило бы для России отказаться от купели своего крещения, изменить памяти святого Владимира... Возможно ли это? Скорее не останется во всех горах здешних камня на камне, нежели луна заступит здесь место Креста Христова!.. Такова, говорю, сила и таков смысл нынешнего нашего священнодействия по отношению к врагам нашим! И надобно же было им вчера явиться в таком множестве пред лицем сего града, как бы нарочно для присутствия при заложении сего храма и для выслушивания урока, в нем заключающегося!.. Ослепленные ненавистью к величию и славе России, они не поймут теперь сего урока, но он не потеряет чрез то своей силы, и пронесется по всей земле Русской; услышится и за пределами ее, и напомнит о забытой истине даже тем, кои хотели бы сокрыть ее навсегда в неправде своих мудрований.
Итак, не унывай, богоспасаемый град Севастополь, от множества и злобы врагов, тебя обышедших, памятуя, что ты преемник и наследник не Ахтиара мусульманского, а православного Херсонеса Таврического. Созданное в защиту твою руками человеческими еще может уступить силе и искусству человеческому, но что дано идюложено свыше, того не может изменить никто и ничто. Поелику же страна сия вставлена в состав России - в лице святого Владимира - рукою самого Провидения, то нет врага, могущего ее отторгнуть: яже... Бог сочета, человек да не разлучает. (Мф. 19; 6). В таком случае, если бы для отражения врагов не достало земных защитников, - явятся Небесные; восстанет из гроба или паче сойдет с неба сам витязь равноапостольный, сойдет и приведет с собою противу врагов весь сонм священномучеников Херсонских, кои купили сию землю у Самого Владыки вселенныя - не златом и серебром, а слезами и кровью своею.
Радуюсь посему духом за град сей и благочестиво мудрых правителей его, кои, несмотря на множество облежащих их теперь забот, нашли возможность пред лицом самих врагов положить ныне основание храму сему! Таким образом, к твердыням вещественным в защиту града сего они присоединили новое, несокрушимое укрепление - духовное. Радуюсь за все православное Отечество, которое из настоящего священнодействия нашего с особенным утешением увидит, что мы бодро стоим здесь против врагов наших, стоим не с одним оружием плотским, но и с непобедимою силою Животворящего Креста Христова. Радуюсь, наконец, и благодарю Бога и за самого себя, коему, как бы ведомому Духом (Лк. 11; 13), дано явиться здесь так нечаянно и вместе так благовременно. Слабые молитвы мои всегда могли быть заменены молитвами других, но для меня на всю жизнь осталось бы чувство сожаления о том, что я не послужил основанию храма сего...
Заключим молитвенным желанием, чтобы Господь, приведший ныне нас сюда так неожиданно, - да положим здесь первый камень в основание храма, - не судил нас быть недостойными возжечь здесь, в созданном уже храме, при освящении его, и первую свечу! Аминь.
Речь при заложении часовни с престолом во имя Всех святых Российских
Кто думал и ожидал, что на этом месте, так недавно еще оспоренном у волн морских, станет так скоро дом молитвы и будет посвящен не одному какому-либо божественному или святому лицу, как это обычно, а целому Собору святых угодников Российских?.. Тем паче, кто думал и ожидал, чтобы сии угодники Божий - в верном и точном изображении их святых ликов - все сами предстали теперь среди нас на этом месте, как бы для видимого и немедленного усвоения себе созидаемого во имя их храма? Но о чем никто не думал, чего никто не ожидал, то самое совершается теперь во славу Бога, дивного во святых Своих, - на благословение граду нашему, по окончании его пятидесятилетия!.. Как случилось все это?.. Случилось весьма поучительным для нас образом: мы становимся богаты от собственной нашей скудости!..
В самом деле, когда за два года пред сим решено было увековечить для града нашего память его пятидесятилетия ежегодным торжественным хождением крестным, то оказалось, что у нас, по самой юности нашего бытия гражданского, нет, как в других градах, древних святынь церковных, коими особенно обыкли благоукрашаться хождения крестные. Для восполнения сего недостатка надлежало по необходимости прибегнуть, так сказать, к займу духовному у других древних градов и святых обителей отечественных; и вот, благодаря духу общения христианского, едва только услышалось о нашей нужде и духовной скудости, как из всех градов и обителей, славящихся мощами угодников Божиих и чудотворными иконами, начали являться к нам на благословение святые изображения и лики, как бы в доказательство того, что Матерь Божия и святые угодники всегда готовы на помощь нам, только бы мы не отвращали от них лица своего. Но тут опять обнаружилась наша новая духовная скудость, ибо когда пришли к нам эти великие и святые гости, то ни один из наших домов молитвы не оказался способным вместить их в полном числе и с подобающим приличием; а разделять их по разным храмам значило бы лишить желающих возможности видеть их все вкупе. Что было делать?.. Самая необходимость велела помышлять о новом доме молитвы, который бы мог служить для них общим и нераздельным пристанищем, ибо не оставить же было столь великих и святых гостей без крова и приюта.
Но помыслить о сем было легко, а исполнить замышленное - не без труда: не потому чтобы град наш не в состоянии был сделать что нужно для достойного принятия столь великих и святых посетителей, а потому что на первый раз, под живым и радостным впечатлением от нового нашего празднества, нам не хотелось обнаруживать всенародно нашу скудость духовную, для возбуждения в ком бы то ни было усердия отвратить ее. Желалось и ожидалось усердия, не вызванного нарочно, а совершенно произвольного и, так сказать, самородного, и - благодарение Господу! - упование наше не посрамилось! Не протекло и седмицы от совершения празднества, как явился человек желанный, который от благочестивого рвения по Бозе и чести святых Его, един стал за всех и принял на себя - иные сказали бы труд и издержки, а мы скажем святую и великую честь - устроить особенное и постоянное помещение для всех святых гостей наших. Не теперь и не в слух самого христолюбивого созидателя, - оценять сей подвиг веры и любви: его оценит с признательностью весь град наш; ему воздадут честь самые отдаленные потомки, приходя в храм сей на молитву; тем паче не останется он в забвении пред Тем, от имени Коего сказано:доброхотна бо дателя любит Бог! (2 Кор. 9; 7).
Итак, видите, как мы делаемся богаты от самой скудости нашей! Имей мы древнюю святыню сами, мы не прибегли бы к другим градам за нею; будь наши домы молитвы удобны к помещению всего лика святых икон, мы не заложили бы теперь нового для них храма. Так "верующим в Бога, по слову апостола, все, самая скудость, споспешествует во благое!"
Я сказал, что мы становимся теперь богаты духовно, ибо не малое приобретение уже то, что у нас будет новый дом молитвы, и притом такой, какого, сколько известно, не было еще доселе на земле Отечественной, то есть в честь и память всех святых Российских. Но, кроме сего, в новом храме нашем будет находиться то, чего также нет в прочих храмах, не только у нас, но и у других: я разумею столь значительное собрание верных и точных изображений с лика чудотворных икон Богоматери и с лика угодников, коих нетленные мощи украшают грады и обители Отечественные.
После сего каждый, не выходя из града нашего, а только приходя в храм сей, может иметь утешение - видеть в совокупности подобия той святыни, коею славятся разные края обширного Отечества нашего. И что я говорю, видеть одни подобия...
Нет, не подобия токмо святыни, а, в некоторой степени, можно сказать самую святыню. Ибо не скроем от вас, братия, нашей тайны: когда дошла до нас весть о готовности собратий наших послужить нам в нужде нашей, то мы молили их усугубить цену даруемого совершением молебного пения пред ракою угодника Божия, от лица коего шла к нам его икона, помазанием ее от святого елея, пред сим неугасимо горящего, и окроплением от воды с многоцелебных мощей его. Подобное совершено было и над изображениями, снятыми для нас с чудотворных икон. Таким образом, здесь, в сем доме молитвы, будут стоять не простые иконы, - не дело одной кисти художника, - а лики, исполненные живоносной силы, почиющей в чудотворных иконах и во гробах святых угодников Божиих.
Возблагодари же, град Одесса, Господа за сие новое знамение к тебе милости Божией! Призирая с высоты нагорной на сие святилище, не поникай долу маловерием, а возносись мыслями к созерцанию судеб Божиих, над тобою явленных, являемых и имеющих являться. Отныне смотри на все, приходящее из-за моря, сквозь сей храм, в коем, несмотря на малость его, в лице присланной тебе на благословение святыни своея - будет стоять и взирать на тебя - вся православная Россия!..
Море Черное, - да отразится и на твоих мрачных волнах духовная белизна приближающейся к тебе святыни Всероссийской! Ты принесло нам некогда на хребте твоем крест и Евангелие с верою православною! Зри и радуйся! Се, питомцы сея веры, достигшие в мужа совершенна, возросшие в меру возраста... Христова (Еф. 4; 13), приходят в ликах своих целым собором вселиться на бреге твоем, да разумеешь, что семя веры, тобою принесенное, не осталось без плода сторичного, и да поведаешь прочим брегам твоим, еще не просвещенным светом сея веры, что он готов воссиять и для них из богопросвещенной державы Российской.
Как отрадно будет теперь для каждого, оставляющего по чему-либо Отечество, идя к пристани, зайти в сей храм и помолиться об успехе предпринимаемого пути морского всем святым Российским, в числе коих найдет он и святого покровителя той страны, где родился и откуда пришел!
Как утешительно будет каждому, возвратившемуся из дальнего странствования, вступив на берег, поспешить в сей же храм, дабы пасть со слезами умиления пред ликом святых заступников земли Отечественной!
Благодарение Господу, тако о нас и о граде нашем возблаговолившему!
Слово при открытии скита в Бахчисарайской пустыне
Где мы и что делаем?.. Пред нами скала с ее допотопною, может быть, вершиною; за нами утесы с их неприступною высотою; вокруг нас дебри и пустыня. И в сию-то пустыню, к этой-то скале и утесам стеклось столько людей и посетителей! Что привлекло вас, братие? Привлекли, очевидно, не земные побуждения и выгоды: что для них в этой пустыне? Не чувства плоти и крови: какая для них пища в этих голых камнях? А живая вера в Господа и Спасителя нашего, Коего пречестное и великолепное имя славится на месте сем; привлекла живая любовь Пречистой Матери Его, Которая в дивной иконе Своей от лет древних избрала гору сию в жилище Себе. От имени убо Господа нашего и Пречистой Матери Его благословляем вас, братие, за вашу веру и усердие, которые вы не теперь только явили, а являли каждый год и прежде, являли тогда, когда святое место сие было оставлено едва не всеми.
Вопреки всем превратностям времени и обстоятельств вы продолжали веровать и любить святую гору сию; и вот Господь услышал желание ваше; любимое вами место восстановляется в древнем его святом чине и благолепии. Отныне не во дни только настоящие, как бывало прежде, а в продолжение целого года вы, посещая место сие, будете находить в нем не только молитву и богослужение, но и образ жития иноческого по чину Святой Горы Афонской. Кто из вас не слыхал о сей дивной Горе, где тысячи добрых иноков и смиренных отшельников день и ночь воссылают ко Господу теплые молитвы о мире всего мира? И вот отныне в пределах собственного Отечества, среди наших гор, мы будем иметь утешение зреть подобие древнего Афона! О, какое величественное и славное будущее предстоит горам нашим! Мне кажется, я вижу уже исполнение того, чему полагается теперь только единое начало! Вижу, как святой Владимир паки посещает своим духом тот храм, в коем он приял крещение и веру не для себя токмо, а для всей России! Вижу, как святой Стефан Сурожский обретает место для своей памяти среди тех долин, кои напоял он струями здравого учения в дни зловерия иконоборческого; как седмь святителей и священномучеников Херсонских, теперь едва не забытые паки в храмах во имя их, связуются духом с прежнею их паствою и начинают поучать ее житием своим; как первосвятители Римские Климент и Мартин приходят на место своего заточения и трудов и находят его не в запустении, как теперь, а в лепоте богослужения и чине церковном; как, наконец, имя первозванного ученика и апостола, который впервые огласил горы наши, а потом и всю Россию именем Христовым, нарекается с честью на храмах наших! Благословен Господь, тако возблаговоливший о месте сем и о горах наших! Отныне нам предлежит возвращать среди себя не чувственный только виноград, а и духовный, от той божественной и животворящей лозы, о коей сказано:Аз есмъ лоза, вы (же) рождие (Ин. 15; 5). Благодарение Монарху Благочестивейшему, который не презрел нашего моления, повелел восстать из развалин тому, что целые века лежало в запустении! Принесем убо, братие мои, совокупно усердные молитвы ко Господу, да благие чаяния наши приидут в исполнение, да труды наши не останутся вотще. Ибо аще не Господь созиждет здесь дом во славу Пресвятого имени Своего, всуе будем трудиться мы, зиждущии.
Господи! Ты зришь глубины сердец и помышлений, видишь нашу готовность послужить восстановлению святых мест, рассеянных по горам нашим! Призри убо с высоты святыя славы Своея и ниспошли благодать Твою на место сие, и на все прочие места, ожидающие своего восстановления!
Мати Божия, избравшая в жилище Свое Святую Гору Афонскую, благоволи осенить вседержавным покровом Своим и наши горы, и приими их в Твое Матернее попечение!
Святители и священномученики, подвижники и исповедники, вы, коих слезами и кровью орошена и освящена земля наша, приидите на помощь нашей немощи, да Крест Христов, за который вы полагали души своя, восприимет в странах сих паки и высоту и древнюю лепоту свою! Аминь.
Речь по освящении цистерны, устроенной при Одесском кафедральном соборе на пользу неимущих, иждивением одесского гражданина Г.И.Завадского
Итак, упование наше не посрамилось! (Рим. 5; 5). Смотря на множество по стогнам града нашего людей, кои, во время зноя летнего, истаевают от жажды и, не имея возможности приобрести чашу чистой и студеной воды, принуждены утолять оную чем прилучится, - усматривая вместе с сим как во время хотя редких у нас дождей множество потоков водных упадает праздно с храмов наших на землю, я, братие, не раз помышлял сам с собою, что если бы собрать эту, без пользы падающую воду при каждом храме воедино? Сколько бы нищей братии остудило ею во время зноя гортань и язык свой? И сколько бы благословений низошло за сие на главу того, кто сделал бы это?
Но кто сделает?.. Храмы наши, от коих всего скорее и ближе можно бы ожидать подобного дела милосердия, по недавности существования своего, сами не успели еще, как ведаете, удовлетворить собственным своим нуждам и потребностям.
В числе сограждан наших многие, будучи благословенны избытком имуществ, весьма легко могли бы сделать это без всякого усилия и ущерба для себя, но станет ли в их сердце готовности на то и усердия? Увы, несчастное свойство земного богатства в том, что оно не размягчает сердце на доброе, а делает его жестким, самозаключенным и подобным в бесчувствии тому металлу, коим обладают богачи.
Разве, думал я, обратиться за побуждением на доброе дело в сем случае к Евангелию и провозгласить в слух всех обетование Спасителя: иже аще напоит единого от малых сих нашею студены воды во имя Мое, аминь глаголю вам, и не погубит мзды своея (Мф. 10; 42). Но что если и за сим не явится ни единого благотворителя? Что если слово Самого Спасителя, от нас провозглашенное, не произведет действия и прозвучит напрасно? Не послужит ли это для богатых в осуждение, и для всех - к стыду и печали?
Среди таких противоположных мыслей и чувств находились мы, братие, немалое время, но вера в силу и привлекательность доброго дела и упование на вашу сострадательность к нуждам ближнего взяли верх у нас над всеми сомнениями.
И вот, едва только успели мы сделать провозглашение Евангельское, даже, можно сказать, еще не успели сделать его во всей силе и привести во всеобщую известность, - как уже явился христолюбивый согражданин, который со всею охотою доброхотна... дателя, егоже любит Бог (2 Кор. 9; 7), принял на себя устроение сего кладезя, и видите, как усердно исполнил свое дело!
Итак, упование наше не посрамилось!..
Благодарение убо Господу, положившему мысль благу на сердце наше, и подвигшему в то же время сердце христолюбивого благотворителя на призыв веры отозваться - делом любви!..
Теперь, по окончании благого дела, взирая как меньшая братия будет утолять жажду свою из сего водохранилища, да приимет он мзду в чистом услаждении своей совести, доколе праведный Судия и Мздовоздаятель не воздаст ему за сие сторицею в тот великий и святый день, когда предстанут на суде Его все и каждый со своими деяниями - и первый богач и последний нищий.
Как отрадно и поучительно будет видеть, братие мои, когда к каждому из храмов наших присоединится по таковому же кладезю, и вода из-под креста, их украшающего, будет изливаться не на землю, а в уста жаждущих!
Тогда и о нашем граде можно будет сказать с дерзновением словами пророка: Жаждущии, идите на воду, и елицы не имате сребра, шедше... пийте... без сребра и цены (Ис. 55; 1). Тогда не только утоливший жажду свою из подобного источника, но и всякий посещающий град наш, видя, как мы печемся об ее утолении, воздаст о нас хвалу Богу.
Да поспешат же те, кои могут сделать это, да поспешат разделить между собою дело любви и милосердия истинно христианского!
Устроенный при каком бы то ни было храме источник не оскудеет водою и для своего устроителя, тою водою, о коей сказано в нынешнем1 Евангелии: но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды текущий в живот вечный (Ин. 4; 14); даже, может быть, тою водою, о которой написано: отче Аврааме, помилуй мя, и посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде, и устудит язык мой: яко стражду во пламени сем (Лк. 16; 24).
Имеяй ухо слышати да слышит! (Откр. 2; 11). Аминь.
Речь при заложении новых зданий для Ришельевского лицея
Наконец дело, так давно задуманное, столько раз решенное в уме и на бумаге, от всех признанное за весьма нужное, и потому не остановившееся совершенно, и однако же, при всем том постоянно встречавшее, одно за другим, новые препятствия, и ожиданные, и неожиданные, и потому-то отлагаемое, то изменяемое, это дело, по медленности своей едва не обратившееся в предмет нареканий, теперь, при помощи Божией, начинает приходить в исполнение - видимо и невозвратно! Сию минуту будет положен в основание нового здания первый камень, вслед коего не замедлят ниспуститься сюда стройною чредою все эти громады вещества, уготованные для того, чтобы образовать из себя новое благолепное помещение для храма наук. Те, кои скучали доселе медленностью настоящего дела, могут теперь во утешение себе приложить к нему древнее замечание: что не скоро созидается, то не скоро и разрушается.
Во всяком случае, нескоро, без сомнения, достанется выйти из-под спуда и явиться на свет этой доске со свидетельством о настоящем событии, которую мы, вместе с именами нашими, следуя общему обычаю, предадим недрам земли; и дай Бог, чтобы если нельзя не случиться сему, случилось это Не прежде того, когда для самой истории нелегко уже будет разбирать кто мы были, и чем ознаменовано земное поприще каждого из нас.
А между тем, что произойдет?.. А между тем, избраннейшие из юных сынов страны нашей - поколение за поколением - будут приходить в это святилище наук для утоления жажды познаний, для образования своего ума и сердца; и по окончании своего воспитания тою же непрерывною чредою будут исходить отсюда на разные поприща службы общественной, принося вместе с собою всюду любовь к закону и правде, к труду и порядку. И почему не иметь нам, между прочим, и той надежды, что отсюда же выйдет, и может быть не один, юноша, который составит собою украшение не новой токмо, так называемой нашей, здешней, но и всей древней России, который знаменитыми подвигами и общеполезными трудами своими воздаст сколько-нибудь Монарху и Отечеству за то, что они делали и делают для нашего края и для нашего града?
Подобные-то мысли, - а они, как видите, в подобных обстоятельствах приходят сами собою, - полагают такую великую разность между основанием зданий частных, как бы они велики и огромны ни были, и зданий общественных, особенно предназначенных на пользу наук. Что значило бы основание дома самого знаменитого вельможи, самого роскошного богача? Одно простое событие, - может быть и самое важное в его частной жизни, не более; а основание зданий для вертограда наук, тем паче высшего, каков здешний, - есть немаловажное событие для целого края. Тут невольно переносишься мыслью в будущее, воображаешь влияние того, что совершается, на многие роды и поколения, восходишь к помыслам о судьбе целого Отечества.
С сей-то, без сомнения, стороны взирал и взирает на дело настоящее сам августейший Самодержец наш, и вот почему он удостоил его таким вниманием, что сам, и неоднократно, вникал во все чертежи зданий, сам благоволил решить и место и время постройки, не отягощаясь тем, что это дело на августейшее усмотрение восходило не один раз и не с одною переменою. Таковы цари Русские! На раменах их судьба полсвета; от щедрот их должны изливаться струи от края до края Отечества на все великое и малое; и однако же, когда дело идет о просвещении народа русского, то у них всегда является новое внимание и новые средства к тому, чтобы вертограды наук не только не имели недостатка ни в чем нужном, но и самым вещественным благолепием своим свидетельствовали, что они созданы рукою царскою.
Подражая столь высокому примеру, строители сего здания, без сомнения, окажут все усердие и внимательность к делу, ныне благополучно начатому, дабы медленность в совершении его вознаграждена была добротою и совершенством сделанного, так, чтобы и входящие и исходящие отсюда, и самые приходящие и зрящие могли говорить от души: "Долго происходило, но прекрасно вышло".
Но, братие мои, при всех усилиях и неусыпности вашей, вы не забудете, без сомнения, слов царя-пророка, который сам немало лет собирался созидать дом Господень, но принужден был предоставить это дело своему преемнику: Аще не Господь, - говорит он, - созиждет дом, всуе трудишася зиждущий (Пс. 126; 1).
В самом деле, мало ли каким превратностям может подлежать пред-начатое теперь дело созидания, даже с вещественной его стороны! А будущая судьба имеющего водвориться здесь учебного заведения, кому доведома она, кроме Всеведущего? От кого зависит все дело, как не от Его всесвятой воли?
Памятуя сие и желая от души совершенства нашему главному рассаднику просвещения, соединим мысли и чувства наши в усердной молитве к Тому, Кто един нарицает "не сущая, яко сущая", сущим же подает крепость и доброту, да излиет Он обильно благодать Свою на место сие, да соделается оно исходищем истинного света познаний для всего края нашего, да бежат от него все духи тьмы и злобы, льстящие ныне едва ли не всю вселенную, да вселится здесь един дух Христов, дух истины и правды, дух веры и любви, дух смирения и послушания, тот дух, в коем росло и укреплялось, коим высилось и расширялось и коим единым так твердо и несокрушимо возлюбленное Отечество наше. Аминь.
Речь при заложении зданий для Института благородных девиц
Что будет здесь, на этом месте? Будет дом для воспитания и образования благородных девиц нашего края. А что будет с сими девицами по окончании их воспитания и образования здесь? Они должны будут возвратиться в домы своих родителей или родственников, и составить их отраду и утешение, пока не найдут своего жребия и не соделаются сами супругами, матерями и начальницами семейств, от коих зависит нередко судьбы целых сотен и тысяч.
Таким образом, здесь и теперь полагается основной камень не здания токмо вещественного, но и здания духовного, храма воспитания, не токмо блага частного, но и благоденствия общественного.
Можно ли было положить такой камень без святого креста и всеосвящающей молитвы? И вот, всемогущее имя Божие призвано на место сие; все стихии будущего здания освящены молитвою и кроплением святой воды; самые делатели осенены животворящим крестом и благословлены на дело и труды свои.
Теперь от самых делателей и распорядителей дела - великих и малых - зависит уже, чтобы начатый свято и по-христиански труд был продолжен до конца так же свято и по-христиански; чтобы чистый дух молитвы не встречался здесь с темным духом ропота и буесловия, чтобы благословение Божие, низведенное на место сие, не возпящалось (не запрещалось -ред.) и не изгонялось отсюда действием клятв и нареканий.
Да, мы, к сожалению, думаем, что все равно, как бы что ни делалось, только бы делалось верно и исправно. Между тем большая разница, когда дело делается по-христиански, в духе веры и с молитвою, и когда делается хотя верно и исправно, но по-язычески, то есть с духом ропота, нечистоты, срамословия и пьянства. В первом случае присутствует при труде благодать Христова и вселяется в здания дух веры; во втором случае является и основывает жилище себе дух тьмы, и не без труда можно изгнать его.
Да не забывают же сего и трудящиеся над делом и распоряжающиеся трудами; да продолжают действовать, как начали; и благословение Господне пребудет с ними и делом их во веки веков.
Что касается нас, мы заранее радуемся духом, воображая здание сие уже оконченным благополучно, как паки место сие, на время опустевшее, оживет и процветет, как будут стекаться сюда из всех краев нашей страны юные воспитанницы, и как они же будут возвращаться и разносить с собою залоги благоденствия семейного, как все будет радовать собою сердце Августейшей Покровительницы сего заведения, составлять честь для воспитанниц и наставников; как сама Святая Церковь по-прежнему будет спешить под кров сих зданий, дабы быть свидетельницею госпоствующего здесь духа Христова.
Господи! Сотвори, да все сие воображаемое скорее приидет на самом деле! Аминь.
Речь при освящении новой залы при доме Дворянского собрания
Если бы прекрасное здание сие воздвигнуто было только по одной общественной нужде в нем, или для одного удовольствия общего, то и тогда воздвигнувшим его принадлежала бы справедливая благодарность за удовлетворение нужде, за попечение об удовольствии общественном. Но этот священный лик Монархини, эта надпись у подножия его свидетельствуют, что трудившиеся над сооружением сего здания имели в виду не одно удовлетворение какой-либо нужде, и даже не одно общее удовольствие, а водились и одушевлялись чувством гораздо более высшим, тем чувством, от коего воздвигаются и растут не здания токмо, а крепятся и высятся целые царства.
Благочестивейшая Монархиня за несколько лет пред сим осчастливила град наш посещением и не однодневным пребыванием среди его. Здесь, в сем доме, в кругу благородного сословия дворян Харьковских, проведено ею несколько часов, особенно приятных для нее, тем паче сладостных и незабвенных для нас.
Можно ли было не пожелать, чтобы память о сем увековечена была каким-либо знаком усердия и признательности? И вот, сие желание исполнилось: отныне здание сие не надписью токмо этою, а самым бытием своим будет свидетельствовать пред всеми, как благородные сыны некогда воинственной, а теперь мирной Украины умеют дорожить спокойствием и радостью своих венценосцев, как многоценен для них каждый знак высочайшего к ним внимания.
Да приимет за сие благодарность дворянство Харьковское от всех сословий и жителей града и страны нашей! Сооружением сего прекрасного здания оно удовлетворило желанию всех и каждого, ибо для всех и каждого драгоценен образ той, которая уже более четверти века украшает собою престол Всероссийский.
К умножению общей радости нашей при настоящем случае можем сказать во услышание всех, что милосердый Господь внял теплым молитвам России о возлюбленной Монархине своей, что здравие ее, толико (было) ослабевшее, видимо возвращается к прежнему благонадежию, и что, следовательно, и мы можем иметь не слабую надежду представить когда-либо ее собственному взору то, что совершено здесь в честь ее имени.
В ожидании сего счастья усугубим молитвы наши пред Царем царствующих, да подаст силу и врачам и врачевствам, употребляемым возлюбленною Монархинею, да осенит врачуемую наитием той живоносной силы, пред коей не постоит никакой недуг и никакая немощь. Усердная молитва о царях есть самый лучший к ним знак любви от подданных. Аминь.
