(1928-2009) — выдающаяся переводчица и деятель русской христианской культуры и общественности советских и постсоветских лет. Трауберг была знакома (работала, дружила, общалась) с такими великими христианами тех лет как отец Александр Мень, отец Георгий Чистяков, Сергей Аверинцев, Владимир Бибихин.

Наталье Трауберг мы обязаны переводами с английского (Пэлем Гренвил Вудхауз, Гилберт Кийт Честертон, Клайв Степлз Льюис, Дороти Сэйерс, Грэм Грин, Фрэнсис Бернетт, Пол Гэллико), испанского (Федерико Гарсиа Лорка, Хулио Кортасар, Марио Варгас Льоса, Мигель Анхель Астуриас, Хосемария Эскрива), португальского (Эса де Кейрош), французского (Эжен Ионеско), итальянского (Луиджи Пиранделло). Главные из этих переводов — это Честертон и Льюис. Трауберг не только их перевела, но своими вдумчивыми комментариями, статями помогла понять русскому читателю послание великих западных апологетов.

Но главное что сделала Наталья Трауберг для русского христианского сознание это «ретрансляция тех западных проявлений христианской культуры, с которыми действительно было важно познакомиться русскому обществу конца XX века» как формулирует Андрей Десницкий. В этом Трауберг помог её неординарный церковный путь. Трауберг родилась в православной семье и всегда глубоко любила Православие, но большую часть своей жизни провела в Католической церкви (и была доминиканкой). Во второй половине своей жизни она вернулась в Православие. Это, как кажется, помогло Трауберг смотреть на вещи под неожиданным углом, шире чем «природные» православные.

Андрей Десницкий писал о Наталье Трауберг: «Ни в какие рамки не вписывается Наталья Леонидовна, ни одна партия не может записать ее в свои ряды. И при этом для всех она – своя. На отпевании было множество людей, как на Пасху, разных людей, настолько разных, что в прочих обстоятельствах шансы на встречу у них практически равны нулю. Но все они с огромной благодарностью, любовью и… тихой молитвенной радостью стояли у ее гроба. Радостью, потому что благополучно завершился очень длинный и тяжелый труд инокини Иоанны, и ни у кого не было сомнения в его итоге. Еще в Честертоновском обществе у них было выработано некое понятие, его условно назвали «алеф». Она определяла его так: «сочетается в алефе многое: радость, несерьезность, легкость, истинность, свобода, а противостоит он фальши, тяжести, важности…» Легким, светлым и радостным было ее лицо на отпевании. […] И всем нам порой достаточно было просто посмотреть на нее, чтобы заново ощутить смысл, вкус и радость жизни. Сама жизнь – лучше о ней и не скажешь.»