«Миросозерцание Флоренского» — ранняя (чуть ли не первая) работа Хоружего. Импонирует своей основательностью и непредвзятостью. Хоружий подвергает резкой критике философию Флоренского (в частности за явный уклон в языческую мистериальсноть, в магизм, гностицизм). Хотя в итоге и признает его огромный вклад в дело воцерковления философии.

Хоружий в вводном слове пишет о своей работе: » В начале 70-х, выуживая в самиздате и тамиздате отдельные тексты Флоренского периода после «Столпа», я стал убеждаться, что в них проступают философские и богословские позиции, заметно отличные от «Столпа» — а, стало быть, и от целиком основанных на «Столпе» общих тогдашних представлений о миросозерцании мыслителя. Но именно — проступают. Явной и ясной картины этих позиций даже отдаленно не возникало, и причин тому было не одна, а две: не только неполнота доступных источников, но и особый их стиль, дискурс. Я видел уклончивость, аллюзии, «аллегории и экивоки» — ив них, за ними нечто глубоко странное, что легче всего было принять за утверждение — если не сказать протаскиванье — какой-то магической мистериальности, древнейшей языческой архаики — под видом ортодоксального Православия. Еще мало тогда зная и чувствуя «александрийский» дух и стиль русского Серебряного Века, я был склонен негодовать; но негодование — не реакция философа, и я принялся анализировать — дабы восстановить, елико возможно, позиции позднейшей мысли Флоренского, а с ними и цельную картину его творческого пути.

Так появилась эта книга. Ясно из сказанного, что неполнота базы ее источников и самиздатская их природа относятся к самому ее существу — будь эти обстоятельства иными, иной вышла бы и книга; и потому, скажем, невозможно было сейчас, готовя это издание, заменять в нем ссылки на самиздат указаниями на современные публикации. Перед читателем — ранняя и специфическая страница в истории изучения Флоренского в нашей стране. И столь же неотъемлемо к этой странице принадлежат два отклика, которые дошли до меня, оба не прямо и неподписанными, в первые годы самиздатского бытия текста. Так это бывало тогда: в порядке не формальной рецензии, а живой реакции, люди отзывались на бродившие тексты вольной печати — анонимно на анонимные, nomina odiosa sunt — и в их откликах их текст обретал свой контекст, вставлялся в оправу времени. Но приводимые отклики небезынтересны и сами по себе — своею полной противоположностью они явственно предвещают те разделения и поляризации, что ныне разыгрываются в посткоммунистической России.

Надо надеяться, что и текст, написанный четверть века назад, тоже сохраняет интерес не только как «страница истории»: в противном случае издание бы попросту не имело смысла. Появление ранее недоступных работ Флоренского, дальнейшие размышления над ним — всё это не заставило меня ни в чем крупном изменить полученные здесь выводы и представленную здесь «эдемскую» модель миросозерцания и «жизненного мифа» философа. Лишь отчетливей и обоснованней стало впервые здесь указанное расхождение между энергийным дискурсом православного исихазма и паламизма и энергийно-эссенциальным дискурсом христианского неоплатонизма Флоренского. (Хоть изменилось, в скобках скажу, другое: узнав полней сделанное им, ближе его почувствовав — а главное, войдя сам в лета иные — я отошел от ригоризма и резкости, кой-где слышных в книге, — и как прежде негодование, так сегодня скорей мне пришлось бы сдерживать восхищение им…) Не мне, однако, решать, на самом ли деле текст, написанный «из-под глыб», выдержал испытание временем и свободой. Судить — читателю.»