Филокалия — любовь к красоте, как истинная форма богословия. Красота как Имя Божье и «определение» того, что Он создал, как суть и цель творения. Святость это прежде всего красота. Соловьев мечтал построить эстетику всю свою жизнь, но, к сожалению, ему это не удалось. Однако, с самых своих ранних работ и до конца его философия оставалась сущностно эстетичной, всегда имплицитно затрагивая эстетику или вполне эксплицитно её развивая. Ещё в первой крупной соловьевской работе «Философские начала цельного знания» эстетика становится на первый план.

В этой антологии мы попытались собрать работы Соловьева, посвященные эстетике. Первой идет «СОФИЯ» — черновой набросок к «Началам», неопубликованный при жизни и неоконченный первый вариант соловьевской системы. Сюда мы его включили в первую очередь из-за его начала. Здесь Соловьев развивает свою удивительную концепцию смеха как знака метафизической природы человека и поэзии, философии и религии как «насмешки над миром». Соловьев писал ( а потом скажет в знаменитой лекции на Высших женских курсах): «Я определяю человека как животное смеющееся… Человек рассматривает факт, а если этот факт не соответствует его идеальным представлениям, он смеется. В этой же характеристической особенности лежит корень поэзии и метафизики… Поэзия вовсе не есть воспроизведение действительности,— она есть насмешка над действительностью… Животные принимают мир таким, каков он есть, для человека же, напротив, всякое явление есть только маска, за которой он ищет невидимую богиню… А я скажу: лучше быть больным человеком, чем здоровой скотиной»

Второй раздел составили работы по теоритической эстетике. Это в первую очередь две статьи к намечавшейся Соловьевым работе по общей эстетике (она должна была идти после «Оправдания добра» и «Теоритической философии») – «КРАСОТА В ПРИРОДЕ» и «ОБЩИЙ СМЫСЛ ИСКУССТВА». Сюда же мы поместили «Первый шаг к положительной эстетике» и совсем небольшую, но крайне интересную статью «Что значит слово «живописность»?» (где Соловьев рассматривает вопрос о том, можно ли считать «живописными» зверства Грозного; по сути о тождестве, истинном или мнимом, блага и красоты; этот же вопрос в радикальной форме повторил недавно Харт, говоря о том что в постмодернизме нельзя провести черту между хосписом и концлагерем; если мы не считаем филокалию (любовь-к-красоте/благу) основой бытия, мы не сможем сказать почему безобразны нацистские парады, почему ужасны ледяные трупы детей в тех же концлагерях – ведь есть же в этом покой, гармония, размах?).

Затем следуют работа «ТРИ РЕЧИ О ДОСТОЕВСКОМ». Достоевский в своем слове о том, что «красота спасет мир» выразил суть соловьевской мысли. И если Соловьев продумывает, то творчество Достоевского самим своим фактом подтверждает этот тезис. В приложении к «Трем речам» мы поместили ряд статей Соловьева о Достоевском.

Затем следует подборка статей Соловьева О ПОЭТАХ: Пушкине, Полонском, Мицкевиче, Лермонтове, Тютчеве и др. Статьи «О лирической поэзии», «Против исполнительного листа», «Импрессионизм мысли» и др. После раздела «О поэтах» следует раздел «ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ СТАТЬИ. РЕЦЕНЗИИ.ЗАМЕТКИ»

В конце книги размещены СТИХИ И ПРОЗА Соловьева, т. е. эстетика «в действии». Стихи так сильно повлиявшие на Серебряный век, лирические, философские и мистические. И стихи, пьесы, эпиграммы шуточного свойства — иллюстрация тезиса о философии и поэзии как «насмешки». Не раз уже говорили об этом визионере и богослове как об обладателе самого сильного чувства юмора среди русских писателей. Сюда же относиться единственный рассказ Соловьева «На заре туманной юности…» — издевательский автошарж. Если философия – «насмешка над миром», то, конечно, прежде всего, над собой.

И наконец «Три разговора» с «Повестью об антихристе». Вершина философии Соловьева, его итоговая мысль облечена в художественную форму диалогов и рассказа. Бибихин писал об этом: «Они [Соловьев и Достоевский] оставили нам навсегда урок силы, риска, размаха. Этот урок больше ощущается чем вычитывается в фации слова старца Иоанна, в прямоте и гневе папы Петра, в умелости и решимости доктора Паули — и так же в словах «иди, ты свободен» инквизитора к Богу; и в лихорадочном триумфе сверхчеловека, таком интимно соловьевском. Целый веер жестов, сказал бы я, по–настоящему детских, непредсказуемых, почти невольных и вдохновенных, радостно свободных и так или иначе возвращающих в предельной ситуации нерасчетливую простоту, спонтанность и щедрость человеческому существу в его войне за Бога на краю Ничто. Когда он такой, человек делается снова способен на Бога, в силах его вобрать, может его принять, быть местом для него. Апокалипсис, война, и бездна, да, но очистительная.»

И действительно, главная русская мысль это «Поэма об инквизиторе» и «Повесть об антихристе». Толстой, другой великий русский писатель: он же и проповедник; здесь же бердяевскй экспрессионизм, шестовский афоризм и комментарий, розановские «опавшие листья»; лосевские инвективы и юродствующие отступления; «письма» Флоренского; булгаковские «созерцания» и платонизирующие церковнославянизмы; карсавинские стиллизации и ритмизированная проза. Философия в России хочет быть литературой, литература – философией. Если «умозрение» — то в «красках», если текст – то «плетение словес». Потому что плетение словес уже своей формой выражает красоту («ненужную и неутилитарную», столь явно избыточную, необязательную и ниоткуда невыводимою) . Мысль о Красоте, не может быть не красивой (если, конечно, она смогла «взять» свой предмет).