Борис Зайцев, видный писатель Русского Зарубежья, был лично знаком с героем этой своей книги — Антом Чеховым. Более того, Чехов «благословил» начало литературной карьеры Зайцева. Этот факт, а также любовь Зайцева к Чехову как писателю, придали этой книге прекрасный личный оттенок. «Литературной биографией» она названа, т. к. Зайцев перемежает чисто биографические эпизоды с анализом чеховского творчества. Помимо, «ЖЗЛовской» и литературоведческой задач Зайцев решает и «философскую». Он полемизирует с двумя популярными в то время концепциями: советской, по которой Чехов предстает чуть ли не соцреалистом и эмигрантской (Шестов, Адамович), в которой Чехова понимали как «жестокого таланта», художника пустоты и абсурда.  Зайцев же видит Чехова  — как минимум  — певцом гуманизма, любви к ближнему,  искателя смысла, как максимум — писателя, проникнутого евангельским светом, при чем этот свет все ярче к концу творчества Чехова. «Побеждают святые и смиренные» — так Зайцев видит чеховскую мысль в «Дяде Ване», например. Несколько цитат: «А что в Чехове под внешним жило и внутреннее, иногда вовсе на внешнее не похожее, это увидим еще, всматриваясь в его жизнь и писание, сличая внешнее, отвечавшее серой эпохе, с тем внутренним, чего, может быть, сознательный Чехов, врач, наблюдатель, пытавшийся наукою заменить религию, и сам не очень-то понимал.» ««Простой веры» не было у самого Чехова и по ней он (бессознательно) тосковал. Но «как должно служить Ему» — это сидело в нем прочно. Обратно тому, что о нем думали в 80-х гг., в Чехове не было равнодушия и безыдейности. Его действенный и живой Бог, живая идея было человеколюбие. Над этим он не подымался. Мистика христианства, трансцендентное в нем не для него. Природно в Чехове, совсем «Чехов» — это соединение Второй заповеди с добрым Самарянином. «Возлюби ближнего твоего» и действенно ему отдайся — вполне Чехов этой полосы. Внеразумное, от горнего света, проблескивает только в последних его произведениях.» «Тревога вечных вопросов — зачем я живу? Для чего пишу? Каков взгляд мой на мир? Это осталось, и двойственность прежняя. Но тут-то вот, рядом, есть несомненное — как говорит западное христианство: «Dieu dans ses pauvres». «Les pauvres»  вокруг, от них yе уйдешь, они прочно пристроились. И когда Чехов отдает себя и силы свои Богу «в Его бедных», как на Сахалине отдавал Ему же «в Его погибших», это удается ему.» «Зло и грубость и жадность, жестокость внешне победительны. Но как и в «Дяде Ване» внутренне побеждают смиренные и святые.»