«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Октябрь 2019. Смиряйся как сильный. Чем смиренный отличается от слабака.

Представляем версию 198-го номера православного журнала «ФОМА»

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Владимир Легойда. Невыносимая терпимость бытия
ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА
Протоиерей Николай Емельянов. Священники в поисках утраченного времени
ВОПРОС НОМЕРА: Благодать, покаяние, смирение. Что все это значит?
Александр Ткаченко о смысле церковных терминов
Патриарх Кирилл. Страшно, когда свет причиняет боль
НОВОМУЧЕНИКИ
Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священномученик Иаков (Бобырев)
ВЕРА
Говорят, что
ЛЮДИ
Монолог медсестры. «Проще всего сказать: давайте сделаем эвтаназию»
КУЛЬТУРА
Лев Карахан. Масскульт: искусство или наркотик?
Семейное чтение. Притчи: как Христос учил людей
ОТ ИЗДАТЕЛЯ

cover 

  Представляем версию 198-го номера православного журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в форматах ePUB и FB2 на мобильных устройствах. 

Номер издан с сокращениями.

ВНИМАНИЕ! 

 Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.

ИД "ФОМА"

2019 г.

(С)

 

ОГЛАВЛЕНИЕ


КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Владимир Легойда. Невыносимая терпимость бытия

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Протоиерей Николай Емельянов. Священники в поисках утраченного времени

ВОПРОС НОМЕРА: Благодать, покаяние, смирение. Что все это значит?

Александр Ткаченко о смысле церковных терминов

Патриарх Кирилл. Страшно, когда свет причиняет боль

НОВОМУЧЕНИКИ

Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священномученик Иаков (Бобырев)

ВЕРА

Говорят, что

ЛЮДИ

Монолог медсестры. «Проще всего сказать: давайте сделаем эвтаназию»

КУЛЬТУРА

Лев Карахан. Масскульт: искусство или наркотик?

Семейное чтение. Притчи: как Христос учил людей

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

 

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

LVR_SPAS

Невыносимая терпимость бытия


Мы так любим рассуждать о невыносимой толерантности современного мира, что не замечаем: пока мы ищем противоядие «терпимости», разъедающей представления о добре и зле, мир расставляет перед нами новые ловушки.

Как, спросите, неужели толерантность — уже не проблема? А что такое толерант­ность? Это признание существования другой точки зрения, которая тебе не близка и которую ты считаешь скорее всего неправильной. Отсюда знаменитая формула «мне ненавистны ваши убеждения, но я готов отдать жизнь за ваше право высказывать их». То есть допускается, что ты можешь не принимать и даже ненавидеть другую точку зрения.

Но в современном мире это уже почти невозможно!

Современный мир исходит из того, что ты не имеешь права считать другую точку зрения неправильной. То есть все точки зрения хороши — просто выбирай на вкус! И не пытайся при этом кому-то сказать, что его точка зрения в чем-то противоречит законам — нравственности ли, природы или здравого смысла… Одним словом, все «одинаково» без указания, одинаково что — полезно, приятно, спасительно?.. Потому что «одинаково что» уже требует какой-то оценки.

LVR_2

Фото Алексея Меньщикова


Это уже не толерантность, это какая-то пост-толерантность. И если в свое время Кшиштоф Занусси сказал, что толерантность без любви — это равнодушие, то сейчас, мне кажется, мы видим равнодушие, возведенное в принцип. Потому что любое неравнодушие предполагает оценку этой самой другой точки зрения.

И здесь встает радикальный вопрос к людям, которые все еще верят в четкое различие добра и зла и хотят свидетельствовать окружающему миру о какой-то высшей правде: а можно ли вообще в таком случае сформировать мировоззрение? Ведь мировоззрение все-таки категория, включающая в себя принципиальные ответы на принципиальные вопросы — о хорошем и плохом, о смысле жизни. А мы имеем дело с совершенно иной позицией: смысл жизни — это то, что ты этим смыслом считаешь.

Я недавно прочитал очень интересную работу современного французского философа Жан-Люка Мариона «Эго, или Наделенный собой». Это его размышления над «Исповедью» Августина. Там есть такая мысль: человек есть то, что он любит. Любит, конечно, не так, как «я люблю малиновое варенье». Он говорит: словам о том, что человек должен познать самого себя в смысловом плане предшествует фраза «познай свою любовь». А если Бог есть Любовь, то человек познает себя через познание любви Бога. Именно так он себя для себя открывает, ведь свое «я» еще надо найти, его надо раскрыть через поиск любви, поиск Бога. А современный мир говорит человеку: «Ты есть то, что ты есть; ты — это твои представления, эмоции…» То есть поиск идет не только в другом месте, но и в противоположном направлении.

Чем могут ответить христиане на этот новый вызов? Думается, свидетельством о том, что любовь не ограничивается эмоцией отдельного человека. Что она не является фактом исключительно твоей частной жизни, а способна стирать границы одиночества и всеобщего отчуждения. Что она погружает тебя во что-то большее чем ты сам, а не сводит вселенную до твоих предпочтений и фантазий. Да, задача, мягко говоря, непростая. И вряд ли у нас получится хоть немного приблизиться к ее решению, если сами мы не научимся сохранять — и не только по воскресеньям — верность принципу любви, а не принципу равнодушия.


Владимир Легойда

 

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Interview_1

Священники в поисках утраченного времени


Взгляд изнутри на одну острую проблему церковной жизни

Вы нечасто бываете в храме, но тут вам понадобилось поговорить со священником — а вас просят час-другой подождать или зайти завтра? Или, может быть, вы постоянный прихожанин и испытываете острую нехватку простого человеческого общения с приходским батюшкой? Некоторые люди, оказавшись в такой ситуации, начинают сетовать на Церковь — мол, не до наших проблем здесь… 

Почему так происходит? Мы решили обсудить это с проректором Свято-Тихоновского богословского института протоиереем Николаем Емельяновым. 

Interview_1.1

Недавно он провел социологическое исследование устройства церковной жизни в России. И некоторые результаты этого исследования, мы уверены, окажутся неожиданными для многих из тех, кто сетует на «равнодушных священников».

— Отец Николай, что показало Ваше исследование?
— Что в России катастрофически мало священников! Во всех приходах, расположенных на территории России (то есть за вычетом духовенства Русской Православной Церкви в сопредельных странах), их немногим более 20 000. И всем им под силу сейчас исповедовать и причащать только 3-4 % россиян.

— Как же так? Скоро уже 30 лет, как Церковь в нашей стране обрела свободу, и у многих ощущение, что священников сегодня как раз много…
— В церковной жизни есть очень странное несоответствие взглядов извне и изнутри. Я хорошо помню, как однажды — примерно в 1994 году, я как раз тогда сам стал священником — услышал в одном старом большом храме сетования пожилого пастыря: «Как же много рукополагают священников, сколько храмов открывают! Скоро у нас прихожан не останется. Как мы будем жить?» То есть даже в церковной среде было сопротивление открытию новых храмов. Ведь это означало: мало треб, мало крестин, мало венчаний, а значит, меньше и зарплата духовенства.
Такая трактовка происходившего, да еще из уст священника, меня просто поразила. Ведь совершенно очевидно было, что открытие новых храмов — одна из самых главных задач Церкви! Нехватка священников в тот момент была очевидна. Но тем не менее даже тогда находились люди, у которых было другое видение …
Interview_2
Фото Юлии Маковейчук

Это — с одной стороны. А с другой, реалии церковной жизни таковы, что священнику постоянно не хватает времени. Он никогда не успевает ни с кем поговорить. Не только с людьми вне храма — хотя это тоже представляет серьезную проблему, — но и с уже пришедшими в Церковь. Даже на исповеди.
Священник, стоя у аналоя, всегда оказывается в состоянии внутреннего противоречия. С одной стороны, исповедь очень часто превращается в формальную процедуру, почти сводится к чтению разрешительной молитвы — и тогда встает серьезный вопрос: если из исповеди изымается элемент личного взаимодействия священника с прихожанином, почему бы не заменить ее, например, какой-то общей молитвой перед Причастием. Как мы знаем, в какие-то периоды церковной истории это бывало. И наоборот: как только исповедь начинает включать в себя элементы личного общения — это сразу входит в противоречие с богослужением, которое личного общения все-таки не предполагает.

— В каком смысле не предполагает?
— Личное общение очень трудно регламентировать. Иногда человеку, пришедшему на исповедь, нужно его больше, иногда — меньше. Но как только это общение возникает, оно сразу ни во что не вписывается, и исповедь становится для священника постоянным испытанием. Ведь параллельно идет служба, и он обязан совершить эту службу должным образом, с благоговением. И у священника всегда остается ощущение, что он не успел ни помолиться, ни поисповедовать — ничего не успел.

— Это и было отправной точкой Вашего исследования?
— Не единственной. Была и другая, связанная с тем, что количество регулярно исповедующихся и причащающихся людей уже много лет не растет, остается на уровне 3-4 % населения.

— Регулярно — это раз в месяц или чаще?
— Да. Хотя отдельный вопрос — что за люди входят в эту группу. Ведь многие вполне воцерковленные люди скажут, что они приступают к Чаше и реже. По-видимому, в последние 20–25 лет, несмотря на резкий рост числа называющих себя православными, тех, кто причащаются раз в месяц и чаще, больше не стало. А рост показала «средняя» группа — причащающиеся несколько раз в год. Сейчас их примерно 18 % населения.
Легко исследовать крайние ситуации. Например, ты хорошо понимаешь, с кем имеешь дело, когда речь идет о людях, которые причащаются часто и включены в приходские общины. А среди причащающихся несколько раз в год можно встретить людей самых разных. Это могут быть и церковные люди, выросшие в рамках такой традиции. А могут быть и почти совсем не церковные.

«Священник для многих стал чем-то вроде психолога»

— Основной вывод, который Вы делаете в исследовании: священников в России хватает только для того, чтобы исповедоваться и причащаться могли 3-4 % россиян. Но если численность духовенства увеличить, есть ли уверенность, что приступающих к таинствам станет больше?
— Совершенно нет. Взаимодействие с малоцерковными людьми — очень сложная задача. Но она станет просто нерешаемой, если не увеличивать количество священников: с этими людьми просто некому будет разговаривать.
Очень часто для человека, который причащается несколько раз в год, сходить в церковь — это почти то же самое, что сходить к врачу. Поход к врачу не вписывается в нормальное течение жизни: надо специально выбрать для этого время, отпроситься с работы и т.  д. То есть это — выпадение из привычного ритма жизни. Так же и с походом в церковь. Мы не имеем сегодня каких-то привычных, нормальных, естественных форм церковной жизни, в которые человеку было бы легко войти. Иногда люди даже специально приходят в будний день, чтобы спокойно пообщаться со священником. Но это не церковная жизнь, это некие эпизоды. Они помогают поддержать какое-то свое миропонимание, внутренний рост, осмыслить какие-то переживания, о чем-то задуматься, попросить у Бога помощи — но не становятся частью жизни.
Обычно для такого человека важна личная связь с конкретным священником, которому можно позвонить по телефону, договориться, приехать побеседовать. И это чуть ли не единственная возможная форма взаимодействия. Но она не вводит человека в Церковь! Он может обвенчаться с супругой, покрестить детей, подходить к Причастию, даже более или менее регулярно… Но весь его образ жизни остается внецерковным.

— Но почему? Если он живет в венчанном браке, время от времени исповедуется, причащается…
— Такие люди могут прийти к какому-то христианскому пониманию жизни, к исполнению главных заповедей: не укради, не убий, не прелюбодействуй… Но их христианство как бы не переходит в жизнь. И уже их дети воспринимают совершенно не христианские формы жизни, способы создания семей, спокойно практикуют блудные грехи и так далее — всё то, что современным обществом вполне принимается и не осуждается.

— Получается, что священник для таких людей становится альтернативой психологу?
— Да. Причем обращение к священнику за «консультацией» не становится для человека органичной частью жизни. Это просто такой «инструмент», который он в какой-то момент использует, а потом откладывает и возвращается к привычной жизни. Жизни, которая выстраивается зачастую совершенно случайным образом — исходя из семейных традиций, личных предпочтений, круга общения и так далее.
Проблема тут еще и в том, что личное общение со священником начинает превалировать над тем, что является главным в церковной жизни. Главное — это Христос и церковные таинства, а вовсе не священник, даже если у тебя с ним хорошие личные отношения, эффективное взаимодействие, взаимопонимание и так далее.

«Постоянные прихожане оказываются на втором месте»

— Но несколько бесед с таким малоцерковным человеком — и священник, может быть, сумеет правильно сориентировать его, переключить с себя на Христа. А вот люди, которые как раз живут церковной жизнью, очень часто жалуются на нехватку общения со священником…
— Это следующая большая проблема. И это очень мешает развитию церковной приходской жизни.
Священник всегда ориентирован на какую-то кризисную ситуацию. К нему подходят: «Хочу покрестить ребенка», — и он кидается что-то объяснять, рассказывать, входит в личные проблемы человека, пытается его поддержать, вдохновить на христианское воспитание ребенка… И так постоянно. Он всё время «затыкает дыры». А когда подходит кто-то из постоянных прихожан и просит о разговоре, у священника часто не хватает ни времени, ни энтузиазма. Это вроде бы не так срочно, всегда на втором месте по важности и неизбежно вытесняется чем-то другим.
При этом регулярное общение священника с прихожанами крайне необходимо. Например, чтобы ребенок или подросток мог подойти к священнику на исповедь — осознанно, с доверием, с готовностью задать какой-то вопрос, поделиться сложностями или переживаниями,  — у ребенка должно заранее возникнуть какое-то поле общения со священником. Священник должен быть ему понятен, знаком, близок, к нему должно сформироваться какое-то доверие. Иначе ребенку будет очень трудно сделать этот шаг, он растеряется.
Interview_3
Фото Юлии Маковейчук

— А точно ли тут проблема в недостатке священников, а не в системе их приоритетов?
— То, что священников не хватает, — очевидно. Даже в маленьком городе, если там один храм на 5–10 тысяч жителей, он по определению будет переполнен: 3 % горожан придут в воскресенье — и всё, больше никто не поместится. Если в такой ситуации священник служит один, то выстроить регулярную приходскую жизнь ему не удастся.
Допустим, он запланировал, что каждое воскресенье после службы будет проводить время с прихожанами. Но один раз в воскресенье его вызвали на отпевание, другой раз — на венчание, в третий раз еще куда-то «сорвали»… Если нет еще одного человека, который может его подменить, то выстраивать приходскую жизнь, хоть сколько-нибудь выходящую за рамки богослужения, крайне сложно. Не говоря уже о том, что на настоятеля сваливается огромное количество хозяйственных и административных забот.

— От людей, которые уже давно в Церкви, иногда слышишь, что тот или иной батюшка сильно помог им на этапе воцерковления, но вот сейчас им трудно найти такого священника, который мог бы вести их дальше — отвечать на вопросы, что-то советовать, укреплять…
— Это сердцевина той проблемы, о которой я говорю. Священнику проще сосредоточиться на людях, которые начинают воцерковляться. И он чувствует свою ответственность перед этими людьми, потому что если он сейчас не уделит им должного внимания, то они не покрестят ребенка, не придут на исповедь, не начнут водить детей к Причастию. А эти первые шаги в Церкви очень важны. Если человек их не сделает, то вовсе пройдет мимо, не войдет в Церковь.
Введение в Церковь нового человека требует от священника внимания и заботы, но это ограниченный период, и обычно он проходит в режиме каких-то особых встреч и событий, на которые священник может найти время. А потом, когда человек начинает жить регулярной церковной жизнью, постепенно вся она сосредотачивается вокруг субботы и воскресенья. Этот промежуток времени у священника самый насыщенный, востребованный. И именно в это время он оказывается наименее доступным для постоянных прихожан.

«Сам ты в священники не собираешься, но твой друг, может быть, пойдет»

— Можно ли, по-Вашему, всерьез рассчитывать, что священников будет становиться больше?
— Важно, чтобы сами священники ставили этот вопрос на повестку дня. Если Церковь осознáет это как задачу, если на приходах будут созданы условия для появления новых священников, тогда ситуация может улучшиться.
Недавно на конференции одного из московских викариатств я делал доклад о том, как формируется священник и что оказывает на него влияние. В частности, я высказал мнение, что существенную роль в формировании священника играет семья. Более того — в нормативной ситуации священники рождаются в многодетных семьях. В Русской Церкви до последнего времени не было исследований на этот счет, а про Католическую Церковь мы знаем: подавляющее большинство ее священников — выходцы из церковных многодетных семей. Причина вполне понятна: многодетные семьи — это самая активная часть Церкви, стержень прихода; именно они воспитывают будущих священников, поддерживают их и доводят до рукоположения.
Но эти мои слова вызвали отторжение и возмущение. Почему это семья должна быть центральной точкой заботы прихода? И с какой это стати священники рождаются в семье? И где я видел семью, которая бы священника поддерживала и воспитывала? При таком отношении к семье, конечно, никаких священников у нас не будет. Они будут появляться, только если в церковной среде появится осознание, что не только епископы, не только духовные школы, не только священники, а все церковные люди, любая семья в ответе за то, чтобы в Церкви было духовенство.
Это не значит, что нужно всех мальчиков ориентировать на священство — ни в коем случае! Но воспитывать своих детей нужно, осознавая, что, может быть, кого-то из них Господь призовет к священству, и нужно дать ему всё необходимое для этого. Молодежь должна понимать: хочешь быть, например, физиком — пожалуйста, но имей в виду — может быть, Господь когда-нибудь призовет тебя в священники. Поэтому вот это делай, а вот этого лучше не делай.
Только если такое понимание в Церкви — и у священства, и у родителей — сформируется, мы сможем качественным образом изменить ситуацию с дефицитом духовенства.

— Но в наших реалиях вряд ли можно ожидать, что каждая многодетная семья выставит хотя бы по одному кандидату в духовенство…
— Я убежден, что в священники ни в коем случае нельзя «подталкивать» — тут не может быть никакого искусственного призыва, рекрутинга. Важно, чтобы среди прихожан появлялось другое — ощущение ответственности за тех, кто идет служить в Церковь. Допустим, сам ты в священники не собираешься, зато твой друг, может быть, пойдет. И тогда ты должен будешь, во‑первых, поддержать его выбор, а во‑вторых, помогать ему.
Один священник старшего поколения рассказывал мне, как он уже с четырьмя детьми оставил светскую работу и пошел учиться в семинарию. Никаких средств к существованию у него не было, и ему помогали друзья: скидывались и оплачивали жизнь его семьи. Хотя он только учился и до священства было еще далеко.
Вот если с Божьей помощью удастся сформировать такое отношение, тогда ситуация может измениться — и только тогда она и изменится. В противном случае резерв тех, кто может быть священниками, похоже, просто исчерпан.
Interview_6
Фото Сергея Воронина

— А как обычные прихожане могут поучаствовать в становлении священников? Ваша история про друзей, содержавших семью будущего священника, конечно, вдохновляет, но это ведь исключительный случай.
— Не такой исключительный, как кажется. Во всяком случае, раньше среди церковных людей считалось святым делом поддержать семинариста, который хотел стать священником. Деньгами легко помочь: не всегда, но иногда они что-то решают. Но возможна и совсем другая поддержка: можно духовно, психологически поддержать его семью, помочь что-то сделать, побыть с детьми, даже просто проявить уважение к его выбору, заранее отнестись как к будущему священнику — человеку, который чем-то ради тебя пожертвовал, которому ты чем-то обязан.
Такое уважительное отношение очень важно для формирования священника. Когда он чувствует его, то и сам относится и к себе, и к людям соответствующим образом; понимает, что он им многим обязан.
Но конечно, это совсем не простая и не повсеместная ситуация. Я знаю несколько случаев, когда молодые люди шли в семинарию, а их друзья, вполне церковные люди, никак их выбор не поддержали. Наоборот, скептически к нему отнеслись. Это внешний успех вызывает в людях энтузиазм, а решение стать священником часто воспринимается как некое чудачество. И те молодые люди переживали это очень тяжело, всерьез и глубоко.

— Как сегодня обстоит дело с желающими стать священниками?
— Количество семинарий за последние 15–20 лет сильно увеличилось. Но все они небольшие и работают на восполнение клира близлежащих епархий — как это всегда и было. А Церкви недостаточно простого восполнения. И даже просто воспроизводить духовенство сложно, потому что в России очень много молодых приходов. Когда еще они дадут плод в виде следующего поколения духовенства, людей, которые в этих приходах выросли и захотели послужить Церкви! А новые священники на этих приходах будут нужны уже скоро, ведь «цикл жизни» священника очень короткий. Рукополагают его обычно, когда ему около тридцати лет, а ближе к пятидесяти он уже никакой внебогослужебной деятельностью заниматься не может. Он может быть духовником, пастырем, служителем, но строительством прихода заниматься ему уже трудно. Так что мы обречены находиться в ситуации дефицита духовенства. Священников всегда нужно больше, чем их способны дать приходы. И тем не менее, если церковные люди готовы будут ради этого потрудиться, если каждый как-то поучаствует, то Господь откликнется, ответит на просьбу людей, может быть, даже не явно выраженную.

«Нельзя зайти с улицы и причаститься»

— Но пока ситуация остается, похоже, критической: во многих храмах священник только один, и каждый раз к нему выстраиваются длинные очереди на исповедь. Как все-таки ему действовать в такой ситуации? Может быть, кого-то исповедовать не перед каждым причащением? А кому-то рекомендовать причащаться не за каждой литургией?
— Перед священником всегда стоит нетривиальный вопрос: как распределить между пришедшими людьми то время (совсем небольшое), в которое они хотят поисповедоваться, а часто еще и что-то спросить, и посоветоваться. Я уже говорил, что исповедь совершенно не место для разговоров «за жизнь», но люди неизбежно приходят к священнику и с вопросами, и за советами — невозможно требовать, чтобы этого не было.
Каждый священник пытается как-то эту ситуацию упорядочивать и устанавливает для себя (а иногда и прихожанам предъявляет) какие-то правила. Но есть два момента, которые эту ситуацию всегда будут форматировать.
Первый: какие правила ни устанавливай, они всё равно будут нарушаться. И если ты начнешь требовать железного соблюдения этого правила, это тут же войдет в противоречие с самим смыслом исповеди, которая предполагает, чтобы ты на первое место поставил человека, а не какие-то правила или обстоятельства. Один епископ из большой далекой епархии как-то сказал мне, что он строго требует от своих священников: «Когда говоришь с человеком, не смотри на часы». Действительно, это единственная возможность поговорить с человеком по-настоящему. А раз так, любые правила всегда будут нарушаться.
И второй: мы стараемся говорить людям, что, если им действительно нужно, они всегда могут на нас рассчитывать. Мы всегда готовы остаться, поговорить с человеком после службы, после исповеди. Важно, чтобы не оказалось, что человек в критической ситуации не может подойти к священнику.
Если ситуация не критическая, тогда, может быть, человеку иногда полезно и потерпеть, подождать, оставить свой вопрос до следующего раза. Но важно, чтобы каждый точно знал, что в критической ситуации он всегда может до священника дойти.
Конечно, мы всё равно не застрахованы от сбоев. Например, из этой схемы часто «выпадают» дети. Детям нужно особое внимание. Господь недаром сказал: Пустите детей… приходить ко Мне (Мф 19:14). Взрослый может сам донести свою нужду до священника: если дело важное, он просто употребит больше усилий. А ребенок часто не понимает, насколько ему важно что-то обсудить со священником, ему всегда нужно помочь, от него трудно ждать, чтобы он сам совершил необходимое усилие и дошел до исповеди. Неудивительно, что в двенадцать лет многие уходят из храма.

— Так, может, просто отменить обязательную исповедь перед причащением? Ведь есть пример греческой Церкви, где исповедь и причащение напрямую не связаны.
— До греческой традиции исповеди нам еще очень далеко. Такая традиция возможна, если есть сформированные, устойчивые формы общецерковной жизни. Когда, как в Греции, есть местная община, в которой все с детства крещеные, все друг друга знают, все ходили в одну воскресную школу, все учились Закону Божию. Православие для такой общины — основа быта, сердцевина всей жизни. Там все знают, что, если ты согрешил, причащаться категорически нельзя, что в определенные моменты просто необходимо исповедоваться. И священник является частью этого сообщества. Есть даже такая традиция: когда на приход назначают нового батюшку, все прихожане собираются и покупают ему машину. Это нечто само собою разумеющееся.
Но даже в Греции такая практика дает сбои. Далеко не везде мы видим активную церковную жизнь, часто люди подолгу не доходят до таинств. Машину священнику покупают, праздники отмечают — а исповедоваться, причащаться приходят далеко не все. Оказывается, исповеди надо учиться, это не такая простая вещь.
А у нас церковная жизнь вовсе не сформирована. И если начать причащать всех без исповеди, она вообще может развалиться.
Interview_5
Фото Алексея Мякишева

— Но почему?
— Так устроена христианская Церковь: невозможно зайти с улицы и причаститься. Причаститься можно, только когда находишься в Церкви, в общении с ней. А у нас это общение устанавливается прежде всего через контакт со священником; часто у человека просто нет никого другого, кто мог бы его связать с Церковью. Поэтому в нашей ситуации просто невозможно себе представить другую практику, кроме той, которая есть сейчас.
Представление, будто исповедь — это «пропуск» к причащению, конечно, неверное. Но оно и так уже разрушается, в том числе благодаря постановлению Архиерейского Собора «Об участии верных в Евхаристии». Сейчас уже стало нормой, когда человек, допустим, исповедовался в воскресенье и просит у священника благословения причаститься не только в этот день, но и на праздник или именины через несколько дней. И если это человек церковный, то будет совершенно естественно, если священник скажет ему: «Конечно, причащайтесь».
Так что сугубо формальная связка между исповедью и причащением уже разрывается. А то, что исповедь связывает нас с церковной жизнью, — это представление лучше бы не разрывать. Это драгоценное наследие церковной жизни сформировалось еще в эпоху гонений: ты, может быть, не знаешь Евангелия (возможно, у тебя его просто нет); тебя могли не научить молиться; возможно, ты редко бываешь в храме… Но если хотя бы иногда ты приходишь на исповедь и причащаешься, тогда ты — в Церкви. Это такое поразительное отношение к таинству, которое, с одной стороны, очень легко превращается в формальное обрядоверие, а, с другой — сохраняет в церковном сознании ощущение, что в центре всей жизни стоит Евхаристия и она требует какого-то особого к себе отношения.
Нам нужно так устраивать церковную жизнь, чтобы человек мог включиться в нее и вне связи с богослужением. Тогда и исповедь встанет на свое место, и причащение станет естественным завершением и центром всей этой жизни. И тут важна фигура священника, за которого человеку, пришедшему со стороны, легче всего «зацепиться». А просто разрушив связку между исповедью и причастием, мы разрушим идею связи с Церковью, но саму эту церковную жизнь не создадим.

— Как Вы считаете, все эти проблемы современной приходской жизни могут быть решены?
— Церковь — это не та реальность, которая может быть спрогнозирована или сконструирована. Ее глава — Христос, Он ее устраивает и направляет. История Церкви показывает удивительные примеры: иногда ее торжество в этом мире оборачивается страшными катастрофами, а катастрофы в церковной жизни всегда приводят к ее триумфу. Недавняя история гонений — яркий тому пример.
В дневниках протопресвитера Александра Шмемана есть замечательная мысль. Он пишет о том, что все постоянно говорят о «церковных проблемах», а это совершенно неверное понимание Церкви! Церковь не живет проблемами, не они составляют содержание ее жизни. И полноту ее жизни не умалить никакими проблемами. А мы по-прежнему очень любим эту «проблемную» риторику. И забываем, что Церковь живет по своим законам, не подчиняясь законам этого мира. Поэтому я глубоко убежден, что церковная жизнь всё ненужное и наносное всегда преодолеет и победит. И все мои исследования, все исследования моих коллег направлены только на то, чтобы попытаться понять, что отвечает замыслу Божию о Церкви сегодня, и, поняв, не противодействовать этой всепобеждающей силе Божией.

Беседовал Игорь Цуканов    

 

ВОПРОС НОМЕРА

Vopros_1

Благодать, покаяние, смирение


Что все это значит?


В редакцию «Фомы» приходит много писем читателей с просьбой разъяснить смысл некоторых церковных слов. Парадокс, но среди терминов, которые иногда не до конца понимают люди даже с опытом церковной жизни, немало тех, которые можно каждый день услышать в храме и которые часто встречаются в духовной литературе. 

Вот например, что значат слова — благодать, покаяние и смирение? 

Давайте попробуем разобраться.

Tkachenko_1

Александр Ткаченко

Действительно, эти слова встречаются в любом молитвослове на каждой странице чуть не по нескольку раз, все богослужение ими пропитано, вся Библия, вся духовная литература вообще. От этого возникает ощущение, что уж с ними-то нам все ясно и понятно: ведь не может же человек столь часто читать и использовать слово, точного значения которого не знает. Между тем такая ситуация совсем не редкость. Дело в том, что большинство богословских терминов в церковнославянском языке — это калька с греческих слов. Понять их истинное значение без знакомства с греческим оригиналом бывает очень трудно 

или совсем невозможно. И тогда эти непонятные слова могут оказаться наполненными иным, не присущим им изначально содержанием. 

А это уже весьма опасная ситуация, чреватая искажениями в духовной жизни христианина. В этой статье мы расскажем о том, что же означают на самом деле эти ставшие такими привычными для нас слова — благодать, покаяние, смирение.

Благодать: сила, которую дарит нам Бог

Это слово непростое для понимания, хотя бы потому уже, что в греческом тексте Нового Завета оно в разных местах обозначается двумя разными словами: χάριτος — дар, и δυνάμεως — сила. Если рассуждать совсем просто и сложить эти два значения вместе, получится нечто вроде «силы, полученной в дар». Собственно, в православном вероучении благодать именно так и понимается. С одной стороны, это — сила Божья, которая помогает нам сопротивляться греху, жить по заповедям и наследовать Царствие Небесное. С другой стороны — эту силу мы не заслужили своим хорошим поведением, личной праведностью или какими-то другими своими выдающимися качествами. Бог нам ее просто дарит, по Своей любви к нам.
Каждый христианин получает ее во время святого Крещения как некое семя добра, которое потом начинает прорастать во всех наших делах, мыслях, желаниях, направляя всю нашу жизнь к Божьему замыслу о нас. От нас зависит лишь то, как мы будем обращаться с полученным в Крещении даром благодати. Можно уподобить этот дар пламени костра. Его можно поддерживать, оберегая от ветра и дождя, разжигать ярче, подбрасывая в него топливо. А можно, напротив, — заваливать сырыми дровами, разбрасывать угли или вообще заливать водой. Для сохранения дара благодати христиане и призваны исполнять заповеди Евангелия. Их еще называют заповедями свободы, потому что человек сам решает, хранить ли ему полученный в Крещении дар благодати или же погасить его пламя собственными грехами. Святитель Феофан Затворник говорит об этом так: «…до Крещения грех живет в сердце, а благодать действует извне; после же него благодать вселяется в сердце, а грех влечет извне. Он изгоняется из сердца, как враг из укрепления, и поселяется вне, в частях тела, откуда и действует раздробленно набегами. Поэтому грех для крещеного человека хотя и непрестанный искуситель, но уже не властелин: беспокоит и тревожит, но не повелевает».
Вот так евангельские заповеди из невыполнимого задания вдруг превращаются в технику духовной безопасности, позволяющую сохранить эту удивительную свободу от греха, полученную нами в Крещении даром и без всяких усилий. Они становятся чем-то вроде таблички на столбе высоковольтной линии электропередач — «Не влезай, убьет!» или же указателя безопасного прохода на минном поле — «Проверено, мин нет». Все за тебя уже сделано Господом, даровавшим тебе Свою силу. Осталось лишь принять решение — сделать ли так, как сказал Он, или же поступить по своей воле.
Vopros_2
Это совместное действие Божьей благодати и человеческой воли, направленной к добру, в Церкви называют синергией. Рассказывать о синергии можно очень долго и сложно. Вместо этого мы ограничимся здесь совсем коротким и простым рассказом об одном случае из жизни, которым недавно поделился на сайте журнала «Фома» наш постоянный автор Денис Ахалашвили:
«Эта история случилась на глазах у моего знакомого священника. Как-то раз в храме после службы к нему подошел мужчина с маленьким пятилетним сыном, они разговорились, и неожиданно мальчик спросил у отца: “Папа, а что такое благодать?”
Услышав такой серьезный вопрос от маленького мальчика, даже священник опешил. Он сам вряд ли смог бы объяснить так, чтобы ребенок понял. А отец улыбнулся и сказал: “Пойдем на спортивную площадку!”.
Когда они вышли на площадку — а она была как раз возле храма — он подвел сына к турнику и сказал: “Дотянись до перекладины!” Мальчик подошел к самой маленькой перекладине и без труда на ней повис. “Достань ту, что повыше!” — попросил отец. Мальчик с трудом, но все же сумел за нее ухватиться. “А теперь достань до самой высокой перекладины!”
Сколько мальчик ни прыгал, как ни старался, не смог даже дотронуться до нее. Тогда отец сказал: “Попробуй еще, а я добавлю тебе благодати!” Мальчик послушно подпрыгнул, в это время отец подхватил его на руки и поднял вверх.
 Уже через мгновение счастливый мальчик кричал от восторга, сидя на самой высокой перекладине и глядя сверху на взрослых».

Смирение: осознание, что ты не всесилен

Слово «смирение» может быть воспринято как некий синоним подавленности. Ну в самом деле — есть же всем известный глагол «усмирить», обозначающий приведение кого-либо к порядку путем силового давления. Так, дрессировщик кнутом усмиряет сердитого льва, делая его покорным. Теперь усмиренный лев послушно будет скакать с тумбы на тумбу, сидеть на задних лапах, прыгать сквозь горящий обруч. А довольный дрессировщик засунет ему в пасть голову, и некогда грозный хищник будет терпеливо ждать, пока человеку не надоест эта странная забава.
При таком взгляде на смирение выглядит оно, прямо скажем, не очень привлекательно. И еще более непонятно, почему такая подавленность и забитость считается в христианстве одной из главных добродетелей, без которой невозможно спастись?
Vopros_3
Однако в православном понимании смирение не имеет ничего общего с такой силовой дрессурой, ломающей человека и превращающей его в безвольное существо с потухшим взором. В слове смирение основа — «мир». Мир — как тишина души, успокоение страстей и волнений, отсутствие вражды с кем-либо из людей, любовь ко всему творению Божьему. Достигнуть этого состояния самостоятельно человек не может, потому что смирение — это свойство Бога. Лишь находясь в общении с Богом, люди могут получить от Него в дар это мирное устроение души. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что смирение — «евангельская добродетель, совокупляющая силы человека воедино миром Христовым, превысшая человеческого постижения».
Казалось бы, все просто: Бог дает нам душевный мир, а мы им пользуемся и живем счастливо. Но на практике оказывается, что воспользоваться этим даром Божьим мы можем, лишь когда убедимся, что в нас самих этого мира нет. А убедиться в этом нам помогают евангельские заповеди, вернее — тщательное их исполнение. На первый взгляд, в них вроде бы нет ничего особенного: не осуждай другого человека, не смотри на женщин с вожделением, не завидуй, прощай обиды, относись ко всем с любовью. Но если попробовать жить по этим правилам, то очень скоро выяснится странная вещь: что-то в нас упорно сопротивляется исполнению заповедей. Будто какая-то сила держит оборону против наших попыток жить так, как заповедал Иисус Христос. Апостол Павел называл эту силу законом греха, действующим в человеке, отпавшем от Бога: Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим 7:21–23).
Смирение — способность человека увидеть в себе это противоречие и признать собственное бессилие к исполнению того, что и сам он считает для себя благом. Это признание своей немощи и ограниченности может в какой-то момент оказаться очень болезненным. Но без него получить благодать от Бога не получится. И вовсе не потому, что Бог дает ее лишь на определенных условиях. Нет, Бог дает благодать всем и даром, потому она так и называется. Проблема в том, что принять этот дар способен лишь тот, кто на опыте убедился в собственной несостоятельности и в необходимости помощи Божьей. Так, получить помощь от врача может лишь тот, кто признал себя больным и обратился к врачу за этой помощью. А тот, кто упорно игнорирует симптомы своей болезни и считает себя здоровым, рискует остаться без квалифицированного лечения и в конце концов просто погибнуть.
Смирение — это признание человеком своей немощи, позволяющее Богу восполнить эту немощь благодатью. Так, в описанной выше истории с мальчиком и папой на турниках, метафорой смирения можно считать попытки мальчика допрыгнуть до самой высокой перекладины, после которых он убедился, что самостоятельно этого сделать не может. Но это вовсе не унизило его в собственных глазах, не лишило инициативы. Напротив, признав ограниченность своих возможностей, он получил доступ к намного большему ресурсу — помощи папы. И оказался там, куда никак не смог бы добраться своими силами.

Покаяние: действительно большая перемена

Под словом «покаяние» часто понимают признание своей вины. И это верно, но лишь отчас­ти. Действительно, для покаяния необходимо признание вины. Но покаяться можно лишь на словах. Например, преступник на суде может признать себя виновным лишь для того, чтобы получить более мягкое наказание. А в глубине души останется верен своим преступным желаниям и убеждениям. Поэтому покаяние в христианском смысле предполагает лишь подлинное признание своей вины, когда человек действительно видит свои предшествующие действия ошибочными, принесшими ущерб другим людям или ему самому. Но и этого тоже недостаточно для правильного понимания слова «покаяние».
Дело в том, что бывают и такие случаи, когда человек до глубины души проникся осознанием своей вины. Однако покаянием это все равно назвать нельзя. Самый показательный пример такого рода — история Иуды, предавшего Христа: Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: чтó нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился (Мф 27:3–5). Очевидно, что совсем не такой результат имеет в виду Церковь, когда призывает людей к покаянию. Но что же тогда еще нужно для того, чтобы признание вины превратилось в покаяние? Чего не хватило искренне раскаявшемуся Иуде?
Посмотрим, что нам говорит древнегреческое слово покаяние — ἡ μετάνοια (метанойя). Если его перевести на русский буквально, получится «перемена ума». Здесь еще правильно надо понимать, каково значение слова ὁ νοῦς, «ум» в древнегреческом языке. Под этим словом понимается не просто наш ум как отдельно взятая способность человека к мышлению. «Ум» тут означает всю совокупность нашей духовной жизни — мысли, чувства, желания, поставленные цели, систему ценностей.
Поэтому настоящее покаяние и означает перемену всего человека, когда перемена ума вызывает в нем и перемену самой его жизни во всех проявлениях.
И тут мы подошли к самому главному. Какой должна быть эта перемена ума, чтобы ее можно было назвать покаянием? Ведь человек может, например, вполне искренне разочароваться в политической партии, к которой он раньше принадлежал. И перейти из нее в другую, программа которой более соответствует его изменившимся убеждениям. Это будет серьезная и глубокая перемена ума, однако покаянием в христианском смысле такая метанойя не станет.
Настоящее, спасительное для человека покаяние всегда возвращает его к Богу, Которого он когда-то оставил ради греховных наслаждений. Наша жизнь без Бога по сути представляет собой медленное умирание и подобна отломанной от дерева ветке. Листья на ней еще зеленеют какое-то время, но без живительных соков, идущих от корней, постепенно жухнут, вянут и умирают. Похожие процессы происходят и с человеком, который своим упорным следованием греху «отломил» себя от Бога, и перестал питать себя подаваемой Им благодатью. А покаяние в этом смысле подобно возвращению отломанной веточки обратно, на дерево, когда заботливый садовник прививает ее на ствол, и она снова начинает зеленеть и приносить плоды.
Вот только позаботиться о своем возвращении к Богу человек может только сам, и никакой садовник ему в этом не поможет. Увидев, в каком разрушенном состоянии оказалась его безбожная жизнь, он может искренне ужаснуться открывшейся картине, как это и случилось с Иудой. Но если после этого человек не обратится к Богу с просьбой о помощи, если «застрянет» лишь в болезненном переживании собственного позора и бессилия что-либо изменить, он сильно рискует и закончить свою жизнь подобно Иуде.
Бог никого не отвергает, и даже самым страшным грешникам на Земле желает спастись. Единственной причиной, которая может помешать Ему спасти нас, является наше нежелание принимать от Него это спасение. Потому что Бог уважает нашу свободу и насильно не спасает никого.
Покаяние — перемена ума, возвращение его к Богу, изменение всей своей жизни, выстраивание ее по спасительным заповедям Христовым. И когда эта перемена происходит, человек снова становится открытым для действия благодати. В его опустошенной душе вновь появляется этот дар Божьей силы, он перестает духовно умирать и начинает жить в Боге и с Богом.
Vopros_4
В метафоре с мальчиком и папой о покаянии можно было бы сказать следующим образом. Предположим, что мальчик обиделся, когда папа предложил ему допрыгнуть до самой высокой перекладины. Действительно — он ведь видит, что это ребенку еще не по силам и не по росту. Зачем же предлагать то, что заведомо неисполнимо? Он что, хотел насладиться своим превосходством и показать мальчику его слабость? И вот мальчик расстроился, надул губы и уже готов был отойти в сторону и от папы, и от этих противных турников. Но вдруг почувствовал, что без папы ему очень-очень одиноко и плохо. Вспомнил, как добр был к нему папа всегда, как бережно и деликатно он обращался с его чувствами. Не может быть, чтобы теперь он вдруг превратился в жестокого насмешника. И вот уже мальчик со слезами на глазах бежит обратно, к папе, обнимает его и утыкается мокрым носом в его ногу. Папа улыбается понимающе, гладит его по голове, и говорит:
— Ну что, теперь ты готов? Давай попробуем еще раз. Не бойся, я добавлю тебе благодати.

* * *

Все эти три слова — благодать, смирение, покаяние — при всем различии своих значений указывают на очень важный факт: человек в своем бытии не является самодостаточным существом. Он был создан для свободного и радостного бытия в постоянном общении со своим Создателем.
Благодать — божественная сила, которой Бог восполняет нашу человеческую немощь.
Смирение — признание человеком собственной немощи, открывающее возможность Богу действовать в жизни человека Своей благодатью.
Покаяние — изменение мыслей и последущее за этим изменение всей жизни грешного человека таким образом, чтобы в этой жизни снова появился Бог и Его благодатная помощь.
Не очень приятное откровение — понять, что ты слаб, ограничен и нуждаешься в помощи. Но именно к такому выводу раньше или позже приходит каждый христианин, внимательно относящийся к своей духовной жизни и старающийся жить по заповедям Евангелия. И в этом нет ничего зазорного, ведь в сравнении с Богом мы куда более слабы и неумелы, чем мальчик на спортплощадке в сравнении со своим папой. Нужно лишь признать это (смириться) и попросить у Бога помощи. Потому что помочь можно лишь тем, кто в этой помощи нуждается и просит о ней. А тому, кто надеется лишь на свои силы и отталкивает заботливо протянутую к нему руку, не сможет помочь даже всемогущий Бог.

Фото Алексея Мякишева

Страшно, когда свет причиняет боль

SPK
Святой Василий Великий, размышляя на тему Святого Духа и Его значения для жизни всей вселенной, говорит о том, что именно Святой Дух является источником, то есть причиной жизни вечной.
Каждый на собственном опыте знает: для того чтобы существовало нечто живое, должна быть энергия. Человек умирает, если не вкушает пищи, если не получает извне энергию. Земля умрет, если потухнет солнце, которое сообщает энергию земле. Благодаря этой солнечной энергии существует все живое на нашей планете. И в масштабах космоса, в масштабах всего творения необходим источник энергии для физического существования.
Устроение мира учит нас тому, что только при наличии некоего внешнего источника энергии может существовать жизнь, может существовать космос и все творение Божие. И если мы говорим о бессмерт­ной жизни человеческой души, то и для такой жизни необходим внешний источник энергии, потому что сам в себе человек таковой энергии не содержит. Если бы не внешнее воздействие, то человек не мог бы жить не только физически, но и душа его умирала бы вместе со смертью тела.
Святой Василий Великий говорит нам, что источником этой энергии для человеческой души является благодать Святого Духа, то есть энергия Самого Бога. Святым Духом мы живем, жива наша душа. Именно поэтому без Святого Духа душа человека не только не может войти в Царствие Божие после смерти, но и существовать не сможет. <...>
Размышляя на эту тему, святитель Василий Великий говорит, что человеческие страсти так же делают душу неспособной принять благодать Святого Духа, как больной глаз не способен принять солнечный свет. Это сравнение очень точное и очень правильно описывающее роль человека в спасении. Своей силой человек спастись не может — только Святой Дух спасает человека и вводит его бессмертную душу в Божественное царство. Но подобно тому как мы можем отказаться от пищи, как можем зарыться в пещеру или отгородить себя от лучей солнечного света, так своими страстями и своим грехом мы можем закрыть душу от воздействия благодати Святого Духа и тогда — никакого Божественного царства, никакой жизни души.
То, что описывает святитель Василий Великий, на греческом языке обозначается словом «синергия», то есть совместная энергия, совместное действие Бога и человека. Дело спасения — это дело Божие, ибо без силы Святого Духа не может жить и тем более спасаться душа. А человек свободно участвует в этом процессе, либо открывая свою душу навстречу Божественной благодати, либо ее закрывая. В этой синергии гармонично сочетается Божественное всемогущество и человеческая свобода, возможность выбирать и сила Божественного промышления.

Патриарх Кирилл
Из слова в четверг Светлой седмицы по окончании литургии в Свято-Троицкой Сергиевой лавре, 24 апреля 2014 года.
Заголовок дан редакцией

НОВОМУЧЕНИКИ


Священномученик Иаков (Бобырев)

25.11.1883–17.10.1937

NM_1

Наиболее характерными оказались показания бригадира колхоза, по его мнению, сельский священник был источником всех общественных бед — и плохой работы колхозников, и плохих урожаев. Он показал: «Яков Бобырев настроен враждебно против советской власти, в результате чего скрыто проводит контрреволюционную деятельность среди колхозников, что и отражается на проводимых сельскохозяйственных работах в колхозе. Особенно в религиозные праздники — народ уходит в церковь, и работа срывается в колхозе; точно указать факты его агитации не могу, так как он очень скрыто проводил контрреволюционную деятельность. Со своей стороны считаю, его бы давно надо было убрать из нашего селения…»
Не пройдет и месяца, как священника расстреляют.

* * *

Священномученик Иаков родился 25 ноября 1883 года в селе Букреево Курской губернии в семье крестьянина Ивана Бобырева. В семье Бобыревых сохранялись крепкие православные традиции, и брат Ивана, Сергей, ушел в свое время в Троицкий Калязинский Макарьев монастырь в Тверской губернии и принял монашество с именем Алексий. Иаков окончил церковноприходскую школу и двухклассное училище, что позволило ему в 1901 году занять должность учителя в церковноприходской школе. В 1903 году он поступил псаломщиком в храм в честь преподобного Сергия Радонежского в селе Плаксино Курского уезда, где прослужил до 1915 года, когда был призван в армию. С ноября 1918 года по март 1919 года он служил рядовым в батальоне связи в Красной армии. В 1919 году он вернулся в село Плаксино и в 1920 году был рукоположен во диакона.
В начале 1930 года, во время гонений на Православную Церковь, диакон Иаков был приговорен за невыполнение заведомо завышенного плана хлебозаготовок к трем годам высылки из Курской области. Он выехал в село Высоково Тверской области, где неподалеку от этого села, в деревне Никулино, жил его дядя, монах Алексий, поселившийся здесь после закрытия Калязинского монастыря.
В феврале 1930 года архиепископ Тверской Фаддей (Успенский) рукоположил диакона Иакова во священника ко храму Воскресения Христова в селе Высоково. Крестьяне полюбили священника за ревностное отношение к службе, и когда в 1931 году отец Иаков был арестован, церковный совет сразу же обратился с прошением к властям о его освобождении: «13 декабря 1931 года по какой-то неизвестной причине взяли у нас священника Иакова Бобырева. Мы, церковный совет, просим, чтобы вернули его к нам опять служить, потому что мы не замечали за ним никаких незаконных действий. Налог он уплатил в свое время, жил тихо, никуда не ходил, так как опасался, потому что был высланный. Агитации он никакой не вел, и мы думаем, что его взяли по чьей-нибудь клевете. И мы, церковный совет села Высоково, просим отпустить его к нам на службу».
NM_2
Собрание батраков в селе перед вступлением в колхоз, 1929.
Фото Макса Альперта / РИА Новости

Когда началось следствие, стали допрашивать в качестве свидетелей крестьян, некоторые из них показали:
«Я знаю священника Бобырева, который служил у нас в церкви. Его все уважают как священника, так как знают, что он пострадал за веру православную. Рассказывал он в моем присутствии: “Теперь власть гонит веру православную и истинных сынов Церкви ссылает в ссылку”. Что Бобырев устраивает спевки, знала от других женщин, но, ввиду того что у меня есть дети, я была только один раз, кажется, в мае, число не упомню. Когда я пришла, спевка уже началась, и что говорили, я не знаю, когда стала уходить, зашел разговор, и Бобырев сказал: “У нас плохо верят, вот если бы таких прихожан, как в Поречье, Весках и Попово, было больше, ничего бы нам власть не сделала, я только и отдыхаю, когда бываю у них на беседе о вере”. У кого он бывает, не сказал».
«Арестованный в настоящее время священник Бобырев <…> сумел завоевать авторитет, в деревне знали, что он высланный, что создавало ему славу пострадавшего за веру. Весной текущего года Бобырев около двух раз у себя на квартире под видом спевок собирал женщин деревни, и только после того, как сельсовет запретил ему это, он собирать перестал, но все же женщины часто заходили к нему в дом под предлогом посещения живущей там монашки Виноградовой. Большая часть из посещавших священника Бобырева в колхоз не пошли, заявляя, что подождут, в то же время большая часть членов церковного совета вошла в колхоз, заявляя на собраниях: “Мы в колхоз пойдем, но не трогайте у нас священника, не облагайте налогом”».
«В один из праздничных дней я, воспользовавшись тем, что ко мне пришла родственница, оставила ее с детьми, а сама пошла пораньше в церковь. До начала службы среди женщин шел разговор о том, как быть, идти или нет в колхоз. В это время подошел священник отец Яков и тоже вступил в разговор. Когда кто-то сказал, что народу стало ходить мало в церковь, отец Яков ответил: “Придет время еще будет меньше, истинные христиане будут молиться в украдку, чтобы власть не приставала и не угоняла в ссылку, как сделала со мной”. У нас в доме отец Яков был всего один раз, на Ильин день, и после службы остался пить чай, у него с мужем зашел разговор о колхозах, и когда муж сказал, что не знает, как быть, идти или нет, отец Яков посоветовал: “Держись до последнего, не отказывайся и не соглашайся, а там видно будет, теперь надо быть непротивленцем, показывать вид, что соглашаешься, а делать по-своему”. Муж сказал, что боится, что тогда разорят налогом, на это отец Яков ответил: “Надо отказываться платить, если все откажутся, ничего не сделают”».
Допрошенный следователем священник показал: «Виновным себя в предъявленном обвинении не признаю категорически, так как агитации я не вел и в антисоветских группировках не участвовал».
13 марта 1932 года тройка ОГПУ вынесла постановление: священника Иакова Бобырева заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет.
Отец Иаков был отправлен в Свирский исправительно-трудовой лагерь вблизи станции Лодейное Поле. В конце 1933 года священник написал ходатайство о пересмотре его дела и об освобождении, так как он не считает себя виновным, но ОГПУ отклонило ходатайство.
В конце 1936 года отец Иаков вернулся в село Высоково, где пять лет назад был арестован, и стал служить в том же храме. Части прихожан уже не было: одни сосланы или заключены в исправительно-трудовые лагеря, другие скончались, третьи отступились от Церкви, четвертые оказались к вере равнодушны. Но были и те, кто остался верным Богу, исповедники, которые безбоязненно посещали храм и готовы были идти за веру на мученичество. Большей частью это теперь были женщины.
Не прошло и года после начала служения отца Иакова, как поднялись с новой силой репрессии. 27 сентября 1937 года священник был арестован и заключен в тюрьму в городе Кашине. В качестве свидетелей были допрошены председатель сельсовета, бригадир колхоза, колхозники и крестьяне-единоличники из числа неверующих.
После допросов свидетелей следователь допросил отца Иакова.
— Вы обвиняетесь в проведении антисоветской деятельности. Расскажите о фактах вашей антисоветской деятельности.
— Я виновным себя в проведении антисоветской деятельности не признаю, и антисоветских фактов агитации с моей стороны <…> не было, — ответил священник.
— Следствие располагает достаточными данными о вашей антисоветской агитации. Требую правдивых ваших показаний.
— Вторично показываю, что с моей стороны антисоветской агитации не было.
— Следствие располагает данными, что в конце июля 1937 года среди колхозников вы вели агитацию за срыв предвыборной кампании в Верховный Совет, указывая, что «только одни коммунисты будут голосовать и будут только их выбирать». Признаете ли такое антисоветское высказывание?
— Нет, с моей стороны агитации в антисоветском духе о выборах в Верховный Совет не было…
— Следствие располагает данными, что вы в момент общественно-политической кампании по подписке на заем обороны страны вели антисоветскую агитацию среди колхозников против подписки на заем. Признаете ли это?
— Это я отрицаю, агитации против подписки на заем я не проводил. Это такое мнение создалось у председателя сельсовета. А было это потому, что один раз я остановился поговорить с гражданином села Высоково, но я ему о том, чтобы не подписываться на заем, ничего не говорил.
15 октября тройка УНКВД по Калининской области приговорила священника Иакова Бобырева к расстрелу, он был расстрелян через день, 17 октября 1937 года.

Архимандрит Дамаскин (Орловский), 

ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православ ной Церкви», клирик храма Покрова Божией Матери на Лыщиковой горе (Москва), www.fond.ru 

 

ВЕРА

Vera

 

Часто спрашивают

как православие относится к зависимости человека от кофе и чая?
Govoryat_1

ОТВЕЧАЕМ:

точно так же, как и к любой другой зависимости. Наши русские святые относили это пристрастие к человеческой немощи, однако большого греха в этом не усматривали и относились снисходительно. Преподобный Антоний Оптинский писал одной из своих духовных дочерей: «Спрашиваете Вы меня о кофее, пить ли его или не пить. Но как с ним разстаться, ибо он наш любезный друг? С ним веселые и покойные бываем, а когда его нет, тогда и в ясной день, как в ненастной, все заболит. Он же — кофей — и наветник Ваш и злодей… Он, замечание мое, здоровье Ваше отравляет, ибо Вы год от году ощутительно хиреете и обезсиливаете. Но как для невоздержнаго легче умереть, нежели не пить вина, так нам с Вами: с кофеем разстаться — с душой разстаться! Ибо страсти отсекать, как члены свои отсекать, — невыносимо; для сего потребно решительной воли, а мы оно ни в чем не имеем; а посему что ж нам делать? Опять то же, т.  е., помолясь Богу, будем без смущения пить кофей!»
А в жизнеописании свт. Игнатия (Брянчанинова) говорится: «В семь часов утра он (свт. Игнатий) пил чай, который признавал необходимостью, как средство, согревающее кровь, и говаривал: “Вот что значит старость, не напившись чаю и Богу неспособно помолиться”».
Важно, что у этих святых людей, помимо потребности в кофе или чае, была еще и гораздо более сильная потребность — в молитве. Об этом следует в первую очередь напоминать себе при рассуждениях об отношении православия к бодрящим напиткам. И конечно, подобные рассуждения не относятся к употреблению веществ, вызывающих сильную химическую зависимость, — никотину, алкоголю, наркотикам и т.п.

Говорят, что 

помимо обычных есть какие-то особые смертные грехи…

Govoryat_2

Фрагмент иконы «Страшный суд», XV век


НА САМОМ ДЕЛЕ


любой грех несет смерть, потому что отлучает нас от Бога. Но есть грехи, отлучающее действие которых переживается человеком особенно сильно.

Святитель Феофан Затворник пишет об этом так: «Смертный грех есть тот, который отнимает у человека нравственно-христианскую жизнь его. Если нам известно, в чем нравственная жизнь, то определение смертного греха не трудно. Жизнь христианская есть ревность и сила пребывать в общении с Богом исполнением Его святого закона. Потому всякий грех, который погашает ревность, отнимает силу и расслабляет, отдаляет от Бога и лишает Его благодати, так что человек после него не может воззреть на Бога, а чувствует себя отреваемым от Него; всякий такой грех есть грех смертный. Об этом грехе говорится, когда говорится: есть грех к смерти (1 Ин 5:16). <…> Такой грех лишает человека благодати, полученной в крещении, отнимает Царство Небесное и отдает суду. И это все утверждается в час греха, хотя не совершается видимо. Такого рода грехи изменяют все направление деятельности человека и самое его состояние и сердце, образуют как бы новое исходище в нравственной жизни; почему иные определяют, что смертный грех есть тот, который изменяет центр деятельности человеческой».

Почему

в Церкви люди так часто постятся?
Govoryat_3

ПОТОМУ ЧТО

между телом и душой есть определенная взаимозависимость: чем сильнее насыщено тело, тем слабее становится душа. Студенты давно подметили и выразили эту связь в поговорке: «Сытое брюхо к учению глухо». Но точно так же оно бывает глухо и к молитве. А молитва для христиан — важнейшее дело. Поэтому и установлены в Церкви многочисленные посты, а вовсе не потому, что этого требует от людей Бог.
Пост нужен не Богу, а нам самим. В Книге пророка Захарии Бог прямо говорит об этом иудеям: …когда вы постились и плакали <…> для Меня ли вы постились? для Меня ли? И когда вы едите и когда пьете, не для себя ли вы едите, не для себя ли вы пьете? (Зах 7:5–6).
Пост для человека не более чем инструмент. Ослабив тело воздержанием от пищи, мы делаем свою душу более восприимчивой к общению с Богом. А еще один смысл поста связан даже не с ослаблением тела, а просто с элементарным усилием воли, которая таким образом замечательно тренируется. В результате и появляется способность к какому-то волевому действию и в других ситуациях.

Что делать?

Я боюсь, что священник наложит епитимию. Ярослав

Отвечает протоиерей Игорь Фомин,
настоятель храма святого благоверного князя Александра Невского при МГИМО
Govoryat_4

В нормальной ситуации священник всегда обсуждает епитимью с кающимся. Нет никакого смысла в епитимье, если человек сам с ней не согласен. Если возникает какое-то непонимание, можно всегда подойти к более опытному священнику и посоветоваться, что делать в этом случае.
По установлению Синода священник имеет право отлучать от причастия только на одну литургию. Наложить епитимию за тяжкий грех на более долгий срок может только епископ, если священник обратится к нему по такому вопросу.
Но я часто наблюдаю другую картину. Человек едет в паломническую поездку, там решает исповедоваться и причаститься, а священник накладывает на него епитимью — на 40 дней запрещает причащаться. Возвращаясь из такого путешествия, человек в растерянности приходит к своему духовнику и не знает, что делать. И все потому, что тот священник не знал обстоятельств жизни этого человека, а если бы знал — не наказал бы столь строго.
В любом случае, если у вас есть духовник, лучше исповедоваться у него. Тогда не возникнет подобных проблем. В том числе в ряде случаев духовник может снять неверно наложенную епитимью. А если духовника рядом нет, исповедуйтесь другому священнику (но желательно — одному и постоянно), а к духовнику ездите за советом и наставлением.

Есть вопрос? Пишите! vopros@foma.ru

 

ЛЮДИ

Hospis_1

История русской медсестры из Новой Зеландии, которая помогает умирающим в Москве


В 1990-е годы родители Екатерины эмигрировали в Новую Зеландию и, как шутит сама девушка, вывезли ее с собой в животе. После школы Катя закончила медицинский университет и работает медсестрой в новозеландской больнице. Последние два года девушка приезжает на несколько месяцев волонтером в больницу святителя Алексия в Москве. О том, зачем она это делает, Екатерина рассказала «Фоме».

«Проще всего сказать: давайте сделаем эвтаназию» 


Вчера мне совершенно случайно пришлось отвезти человека в травмпункт. Я выхожу из троллейбуса и вижу на остановке парня лет тридцати, у которого вместо левой стороны головы — кровавое месиво. Кость торчит, глаза не видно, кровь прямо на асфальт капает. И все люди из троллейбуса как будто испарились, осталась я одна. А у меня есть небольшой страх — подойти или не подойти к человеку, если он сам не просит? Но я вижу, что там все плохо. Говорю: «Мужчина, вы в порядке?» Он бубнит что-то невнятное в ответ. Скорее всего, сильно пил, а потом была драка — от аварий другие травмы. Я даже растерялась, не понимая, что с ним делать. И тут какой-то прохожий подсказывает, что недалеко есть травмпункт и нужно вести страдальца туда.

Идем. Я стараюсь задавать вопросы, чтобы он не потерял сознание. Оказалось, что его зовут Константин. Говорю — хорошее имя. Когда я назвала свое, Костя отреагировал с юмором: «Тоже неплохое». Пыталась узнать, откуда травма, но в ответ слышалось что-то нечленораздельное. Наконец мы дошли до травмпункта и им занялись медики. К сожалению, я не знаю его дальнейшей судьбы. Но переживаю, как он там. Нельзя же быть сестрой милосердия только в конкретной больнице — это служение распространяется на всю жизнь, где бы ты ни оказался. Папа даже подшучивает надо мной: «Ты кого угодно залечишь».

Переезд в Новую Зеландию в корне поменял не только внешнюю жизнь нашей семьи, но и внут­реннюю, духовную — мой отец именно там пришел к вере и привел в Церковь меня. У нас в городе Окленде православная община храма Воскресения Христова, где я с детства пою в хоре.

Hospis_2

Прическа очень важна! Почти все пациенты просят причесать их, сделать хвостик или косичку


Моя бабушка работала в доме престарелых и, когда мне не нужно было идти в школу, брала с собой. Мне очень нравилось. С тех пор у меня интерес к медицине и людям, которым нужно внимание. В свое время меня очень вдохновила история царской семьи — то, что девочки были сестрами милосердия. И конечно, история святой Елизаветы Федоровны, основательницы Марфо-Мариинской обители милосердия.

Я стала интересоваться, есть ли что-то подобное в современной России, и нашла сначала Свято-Елисаветинский монастырь в Белоруссии, а затем попала на портал Милосердие.ру. И тут я поняла, что сама хочу стать сестрой милосердия. Эта мысль была у меня уже давно, но окончательно она сформировалась только после учебы в медицинском университете и работы медсестрой в Новой Зеландии. Я рассказала о своей мечте нашему настоятелю, протоиерею Владимиру Бойкову, и он устроил мою первую поездку в больницу святителя Алексия в Москве.

В новозеландской клинике с уважением относятся к волонтерам, которые едут в другие страны. Поэтому меня с тех пор отпускают в Россию без проблем.  

Больница святителя Алексия — православная больница в Москве, лечение в которой бесплатное. Я работаю в отделении паллиативной помощи. В нем, как правило, находятся люди со смертельными диагнозами, например, раковые больные. Многие из них лежачие, поэтому за ними нужен особый уход. Я их мою, кормлю и много общаюсь: это очень важно для людей — чувствовать, что они еще кому-то нужны, ведь у многих нет близких или они не могут их навестить.

Hospis_3

Центральная клиническая больница святителя Алексия, митрополита Московского, Московской Патриархии


В новозеландской больнице у меня произошла интересная встреча с русской бабушкой. Я сама вызвалась за ней ухаживать, когда увидела ее имя в списке больных. Меня пытались отговорить, рассказывая о ее сложном характере. Но я была уверена, что мы, русские, договоримся. Так и вышло.

Бабушка с тяжелым характером и такой же формой деменции — память периодически совсем пропадает. Однажды, пока я ее мыла, она начала уверять, что под соседней кроватью завелись «бабайки». Я не совсем поняла, что она имеет в виду и, естественно, ничего там не заметила. Но посоветовала ей помолиться, хотя с пациентами говорить о вере нам запрещено — можно только позвать капеллана. Вдруг она берет меня за руку и начинает читать на всю палату «Отче наш»! Это при том, что она не всегда помнит, как ее зовут и где она находится. После молитвы ей сразу стало легче.

К сожалению, русскоязычные старики, которые попадают в дома престарелых в Новой Зеландии, страдают там не от нехватки комфорта, а из-за нехватки общения. Это те самые эмигранты, которые приехали сами или с детьми, но не знают языка. Поэтому мы организовали при храме небольшой круг добровольцев, между которыми распределяем посещения пожилых людей в больницах. Просто поговорить — для них это уже настоящий подарок. Фейсбук в этом плане очень упрощает нам координацию: кидаешь клич — и люди с радостью отзываются, приходят проведать совершенно незнакомую бабушку.

Hospis_4

На прогулке в садике внутри больницы. Одно из любимых развлечений пациентов — кормить голубей


Я очень скучала в прошлом году, когда улетела в Новую Зеландию. Здесь, в больнице святителя Алексия соединились две главные вещи в моей жизни: православие и медицина. Очень тяжело было возвращаться из этой среды обратно. В западном мире я вижу некую изоляцию больных людей. Там, например, непросто попасть в больницу волонтером — нужно пройти такую бюрократическую лестницу, по которой не каждый человек сможет подняться. Будет огромное количество проверок и перепроверок. А если и пройдешь их, то ни в чем, кроме обычного общения с людьми (причем темы политики и веры строго запрещены) участвовать тебе нельзя. В больнице святителя Алексия помощь страждущим людям более открыта. Практически каждый, кто хочет помочь, имеет такую возможность.

Часто люди переезжают в Новую Зеландию в поисках лучшей, спокойной жизни. Дейст­вительно, там мало суматохи. Идешь по улице, навстречу идет человек. Улыбаешься ему, он улыбается в ответ. Казалось бы, идиллия. Но вместе с тем это совершенно другое общество, которое ставит перед христианами сложные вызовы времени.

Отдельная боль — эвтаназия, которую могут узаконить. Мне страшно за несчастных бабушек и дедушек, которые, чувствуя себя обузой, будут соглашаться на эту процедуру. Как только появляется этот, как они говорят, «выбор — жить или не жить», выбор исчезает. Они, я уверена, будут психологически вынуждены его сделать, чтобы не причинять остальным неудобства. Жить в таком «перевернутом» обществе, где убийство человека выдают за помощь, — очень тяжело.

Hospis_5

В отделении есть традиция: каждый день в 16 часов сотрудники и пациенты (кто может) собираются в коридоре перед иконой Богородицы и поют акафист


Я, как верующий человек, понимаю, что страдания порой даются для очищения, переосмысления жизни. А страдающий человек посылается другим для дел милосердия. Эвтаназия — просто убийство со стороны медицины. При этом она даже не может точно сказать, умрет человек или нет, лишая его времени на покаяние и причастие. Здесь, в больнице святителя Алексия, много людей первый раз участвуют в таинствах только перед самой смертью. И мирно уходят. Человек действительно может для себя решить, жить ему или умереть, и так, к сожалению, бывает, но нельзя впутывать сюда медицину — она существует для помощи. Я все время говорю: встаньте с дивана и сделайте что-то для людей, чтобы они не так страдали.

Проще всего сказать: «Бабушка страдает, давайте сделаем ей эвтаназию». Нет — пойди к ней, накорми, помой, почитай ей. Да хоть просто поговори, в конце концов — вот это будет милосердие, а не так: отправляй ее на тот свет и живи дальше в своем комфортном мире. А в Новой Зеландии в Фейсбуке есть целые группы «Медсестры за эвтаназию».

Я даже не имеющим отношения к медицине подругам много рассказывала о паллиативной помощи и как она облегчает жизнь больного, не убивая его. Подруги были в шоке — они не подозревали, что такая помощь есть. У людей создается впечатление, что умирающий человек — тотальное страдание. Я стараюсь объяснить, что это не так. У каждого пациента есть свои горести и радости даже в такой жизни. Например, когда человек первый раз после инсульта сам пошел. У него такая радость, которую мы, обычные люди, никогда не испытываем. А с эвтаназией человек просто не дойдет до этой стадии. Но складывается впечатление, что в больницах все плохо, поэтому нужно «облегчить всем страдания».

Прийти к человеку, быть с ним — вот это значит принести ему настоящее облегчение.

Hospis_7

Катя и бабушка Маша собираются на прогулку по коридору


Работа в паллиативе с умирающими людьми полностью переворачивает твое сознание. Ты начинаешь смотреть на многие проблемы и вещи с точки зрения Вечности и посмертной ответственности перед Богом. Перестаешь волноваться о каких-то несущественных мелочах вроде нового телефона или модной одежды. Главное — не растерять это состояние, когда возвращаешься обратно. В Москве всегда и везде открыты храмы, где ты можешь получить духовную поддержку, а в Окленде, где я живу, православный храм всего один, и службы там проходят только по воскресеньям и праздникам. Дай Бог русским ценить то, что у них есть.


Подготовил Кирилл Баглай 

Фото Юлии Маковейчук

Имена пациентов изменены


Православная служба помощи «Милосердие» приглашает на работу сестёр милосердия:

+7 (499) 705-88-20, доб. 1

patr.dimitry@gmail.com

 

КУЛЬТУРА

Karahan_3


 Масскульт: искусство или наркотик?


Одни погрузились в нее полностью, другие говорят о ней пренебрежительно, как о чем-то «низком» и «недокультурном», однако, потеряв бдительность, и сами нередко обольщаются ее таинственной простотой. Массовая культура — как она возникла, как она гипнотизирует миллионы людей и, наконец, как не попасть в расставленные ею капканы? Об этом мы говорим с известным кинокритиком Львом Караханом.
Karahan_1
— Лев Маратович, а что, собственно, делает масскульт масскультом?
— Давайте начнем с самого очевидного — с тиража, без которого вообще невозможен масскульт. Тираж противостоит уникальности классического произведения искусства и скрадывает его внутреннюю глубину даже в том случае, когда — хрестоматийный пример — речь идет о «Джоконде» Леонардо да Винчи и ее бесконечных репродукциях.
Признанный первооткрыватель этой закономерности, философ Вальтер Беньямин в своей знаменитой статье «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1936) обозначил внутреннюю глубину, духовную сущность греческим словом «аура» — «веяние». Сегодня как-то не принято упоминать о том, что, будучи марксистом и сторонником «политизации искусства», Беньямин эффект вытеснения уникального массовым воспринимал скорее со знаком «плюс», как признак демократизации искусства и его приближения к «воспринимающему человеку». Вот кто был по-настоящему взбешен наступлением тиража на «ауру», так это религиозный философ Иван Ильин. Только «ауру» он называл «третьим измерением»: «В искусстве отпадает “третье измерение” — художественность, священность… двумерная душа создает двумерное, пошлое, безбожное искусство…».
При всем различии взглядов, оценок и Беньямин, и Ильин исходили из одного: случилось, как писал Беньямин, «глубокое потрясение традиционных ценностей». Но разве тираж сам по себе — попытка подавить «ауру»? Скорее, возникновение если и не новых ценностей, то, по крайней мере, новых необходимых массовому (сегодня уже глобальному) миру традиций.

— То есть вы хотите сказать, что тираж «третьему измерению» не помеха, и это просто параллельные культурные линии, миры, которые не мешают друг другу и, как в эвклидовой геометрии, не пересекаются?
— Почему же? Пересекаются. Но только та, по Лобачевскому, бесконечность, в которой происходит их пересечение, внутри нас. И пересечение — это совсем не обязательно конфликт враждующих сил, как считал Аверинцев: «Мы не сможем отстаивать культуру пока не научимся видеть врагов этой культуры в себе». Более актуальной представляется мне позиция другого замечательного филолога-классика Михаила Гаспарова, который писал: «… собственная наша культура… неполна и эклектична, если мы не знаем эстрадных хитов и модных фильмов». А если и не знаем, то все равно находимся под давлением этого культурного поля — в любой точке земного шара и даже в космосе (известно же, что наши космонавты брали в полет фильмы с гайдаевской «троицей»). Изоляция от масскульта, даже самая строгая, не спасает от его активности, и, не желая с ним знаться, мы, как мне кажется, лишь усугубляем собственные культурные неврозы.
Иосиф Бродский поделился однажды опытом выживания в чужой языковой среде. Ему было довольно трудно оставаться русским поэтом в Америке до тех пор, пока он не попробовал написать стихи по-английски. И это не помешало, а помогло ему утвердиться именно как русскому поэту. Думаю, что и в случае с масскультом, стараясь понять предназначение тиража, открываясь его «языковой» логике, мы тоже вовсе не теряем и не предаем уникальное, а скорее, удостоверяем истинный его статус в изменившихся культурно-исторических обстоятельствах.

«Идеологию качества масскульт достаточно откровенно подчиняет идеологии количества»

— Вы действительно считаете, что упомянутые вами репродукции «Джоконды» никак не умаляют достоинство оригинала?
— Конечно нет. Но только если мы поймем наконец, что репродукция не отменяет «третье измерение» в принципе, а просто следует своей специфике. В репродукциях нас привлекает вовсе не худо-бедно воспроизведенное эстетическое качество оригинала, а именно количество, которое каждая отдельно взятая копия тиража полномочно представляет. В популярных репродукциях мы вступаем в контакт именно с многотиражностью как таковой, которая адресует нас не в эстетический, а в социальный контекст и менее всего помогает проникнуть в глубинные смыслы произведения, но приобщает к массовому, глобальному миру в его так или иначе осмысленном культурном порыве. Этот процесс можно назвать идентификацией, которую масскульт и призван обеспечить. Абсолютно не важно, что конкретно будет висеть у вас на стене — «Джоконда» Леонардо да Винчи, «Неизвестная» Крамского или «Поцелуй» Климта. Главное — приобщиться.

— Но одни вешают Климта, другие Крамского, а третьи Джоконду. Значит, разница все-таки есть? И есть пусть слабая, но попытка взаимодействия через репродукцию с оригиналом.
— Да. С его затухающей в тираже аурой. Но только в том случае, когда массовая культура использует уникальный, чужеродный для нее объект, позаимствованный из классического культурного наследия. И этот объект, тем более при высоком качестве полиграфического воспроизведения, продолжает свое следовое присутствие в тираже. В исключительном случае «третье измерение» может быть вообще не подвластно тиражу. Какими бы гигантскими тиражами ни издавалась Библия, она все равно остается Священным Писанием и не теряет своей уникальности. Но таков исключительный масштаб «третьего измерения» у этой Книги книг. Если же вы погружаетесь в стихию «криминального чтива», где установка на тиражность является определяющей, то потребность в различии между произведениями резко ослабевает. Главным становится не погружение на уникальную глубину, но возможность всплыть на поверхность современного универсума и ощутить свое присутствие в глобальном мире, идентифицироваться с ним.
Karahan_4
Фото Владимира Астапковича

— Таким образом, вы выводите массовую культуру вообще за рамки искусства и оставляете ей лишь социальную функцию.
— Почему? Ведь обеспечение этой, действительно, по преимуществу социальной функции осуществляется средствами искусства, хотя есть, конечно, и другие, скажем, информационные технологии для включения человека в глобальный мир. В искусстве же именно мастерство художника позволяет пробиться к массовому зрителю, читателю и достичь того оптимального, в идеале стремящегося к бесконечности тиража, который правильнее всего сравнить с образом уходящих в перспективу рекламных щитов. Когда в прокат выходит какой-то блокбастер, они обычно повторяют одну и ту же матрицу (кей-арт): например, решающее объятье Ретта Батлера и Скарлетт О’Хары из «Унесенных ветром» или лукавую улыбку Джеймса Бонда, положившего палец на курок пистолета. Без мастерства нет и не может быть тиража, как и коммерческого эффекта. Масскульту коммерцию всегда ставят в вину так, будто бы достаточно лишь назваться масскультом, чтобы деньги хлынули рекой.
Идеологию качества масскульт достаточно откровенно подчиняет идеологии количества, но, чтобы добиться количества, нужны немалые творческие силы и умения, умноженные на понимание интересов большинства.
Собственно, используя и одновременно пародируя установку масскульта на количество, и создавал свои знаменитые портреты Мэрилин Монро, Марлона Брандо, Элвиса Пресли и других идолов поп-культуры такой знаток ее базовых кодов, как Энди Уорхол: «Двойная Мэрилин», «Четыре Марлона», «Восемь Элвисов» и т.  д.
Но даже в тех случаях, когда ген количества не предъявлен так вызывающе, напоказ, почти разоблачительно как у Уорхола, он всегда присутствует в масскульте на правах главного жизнетворного элемента.
Посмотрите, как этот ген количества преобразил сегодняшнюю массовую голливудскую кинопродукцию, которая фактически полностью подчинена тиражности. Кинофраншизы, сиквелы, приквелы, ремейки — все это хорошо спланированная торжествующая репродуктивность. Нечто исходное, оригинальное, штучное, как, скажем, в прославленной франшизе «Звездные войны», словно запрятано-затеряно в хронологической чехарде: конец в начале, начало в конце. Стратегия производства и выпуска в прокат каждого нового фильма этой серии лишь подыгрывает сокрытию первоистока. Масскульт, тираж словно пытаются избавиться даже от призрака уникальности, любого упоминания о ней.

— Но Голливуд — он и есть Голливуд. Он всегда славился ориентацией на массового зрителя.
— Но это не означает, что Голливуд — проштрафился. Просто он предельно последователен и прагматичен в гонке за максимально возможным в данный момент количеством зрителей, и в своей абсолютной концентрации на решении этой очень непростой задачи. Поэтому Голливуд и лидирует в мире как поставщик наиболее подходящего для глобальной идентификации контента.
Разве не ту же самую задачу — только пока не так успешно — пытается решать и наш массовый кинематограф, сколько бы у нас стыдливо ни маскировали ее патриотической риторикой? Ведь главное — даже в отчетах чиновников, курирующих культуру,  — это цифры: «как» всегда уныло плетется за ликующим «сколько». Реальный патриотизм можно распознать лишь в желании авторов приблизить к национальной специфике американские рецепты умножения тиража и глобальной идентификации.
Но по сути все наоборот: специфическое в масскульте и у нас, как может, рвется к тиражной универсальности. Такие успешные фильмы, как «Легенда № 17» или «Движение вверх», уже складываются в нечто вроде спортивной франшизы. А удалось в этом году прорваться к массовому зрителю фильму «Т‑34», значит, на очереди автомат Калашникова и легендарная «Катюша» — значит, есть возможность создания военной серии.

«В масскульте “цвет настроения” всегда безоблачно синий»

— Количество в массовой культуре, как вы сказали, подчиняет себе качество. Это понятно. Но ведь критерий качества совсем не отменяется. И какое-то произведение массовой культуры мы даже можем назвать шедевром, как «Чапаева» например, а какое-то, наоборот, называем откровенной халтурой.
— Качество, подчиненное количеству, массовому воздействию апеллирует прежде всего к нашему подсознанию. И если взять такие, казалось бы, очень рационально устроенные произведения, как сериалы «Семнадцать мгновений весны» или «Место встречи изменить нельзя», они обязаны своим колоссальным успехом прежде всего неотвратимому, как гипноз, воздействию на зрителей Вячеслава Тихонова и Владимира Высоцкого — их актерской харизмы.
Если в сфере уникального зрители, как правило, пытаются осмыслить, понять увиденное, услышанное, проникнуть в его «третье измерение» и именно от этого получают эстетическое удовольствие, то произведение масскульта, адекватное своему назначению, воздействует фронтально и заставляет подчиняться своему эстетическому натиску не раздумывая, будь то экранный хит или эстрадный шлягер. Оно не столько привлекает, сколько увлекает, что как раз и создает соблазн манипуляции аудиторией.
За многие века научившись прекрасно разбираться в классическом искусстве, в отношениях с масскультом не только традиционное, но и современное, продвинутое искусствоведение часто пасует, упираясь в таинственную и плохо рационализируемую формулу «секрет успеха». Почему, в самом деле, мы готовы без конца смотреть одни и те же фильмы — скажем, «Иронию судьбы»? Почему бесконечно слушали и повторяли: «А у нас во дворе есть девчонка одна», а теперь, благодаря Киркорову, все знают, что «цвет настроения — синий»? Работающему на глобальный социум масскульту одного только искусствоведения явно мало. Чтобы понять массового зрителя, нужны и социология, и психология.
Известный питерский бард Юрий Кукин когда-то давно, пытаясь сконструировать идеальный шлягер, пришел к выводу, что главное — придумать ключевую или, как он ее назвал, «секс-фразу», которую, хочешь не хочешь, повторяешь без конца. И даже если совсем не хочешь, она прокручивается у тебя в голове вновь и вновь. У Кукина его шлягер крутился вокруг фразы: «И сама не понимаю, почему…»
В современной теории коммуникаций этот эффект неотвратимого закручивания в воронку масскульта называют «фасцинацией», то есть проявлением повышенной увлеченности и даже восхищённости. Впрочем, сегодня, в эпоху интерактива, мы можем не только восхищаться, но и восхищать, посылая в сеть, к примеру, свои «селфи». Как говорил Энди Уорхол, каждый имеет право на 15 минут славы. Некоторые счастливчики получают и больше. Джастин Бибер или Лана Дель Рей — современные поп-звезды — прославились именно благодаря Интернету. Другое дело, что реализовать свое право на успех не всегда и не у всех получается. Плохой, некачественный масскульт тем от хорошего и отличается, что эффекта фасцинации не вызывает.

— Но если увлеченность доводит до потери контроля, что же в этой увлеченности может быть в принципе хорошего? Не разбирая пути, легко заблудиться, как заблудился во времена нацизма целый народ.
— Согласен. Масскульт очень даже подходящий инструмент для злоупотреблений. Об этом свидетельствует не только германский, но и наш, отечественный опыт XX века. До сих пор не можем избавиться от чар советского агитпропа. А какое из новшеств человеческой цивилизации, особенно на ранних стадиях освоения, обходилось без такого негативного и даже тупикового опыта? В отношениях с масскультом мы и по сей день только на подступах к осознанию его функций как глобальной навигации. По сути, масскульт является чем-то вроде еще одной сигнальной системы, причудливо соединяющей первую — рефлекторную — и вторую — языковую, образную, семиотическую — системы. Мы еще до конца не разобрались даже в отношениях масскульта и средств массовой коммуникации: кто у кого на посылках. Считается, что медиа — сами себе послание, а масскульт — лишь один из возможных наполнителей медийного пространства. Как говорил «пророк электронной эры» Маршалл Маклюэн, «медиум есть месседж» («the medium is the message»). Но что, если бурное развитие сначала аналоговых, а теперь и цифровых технологий связано именно с необходимостью доставки глобального образно-рефлекторного сигнала и формированием новой сигнальной системы?
Karahan_2

— А в сигнале-то что: «цвет настроения — синий»?
— В масскульте «цвет настроения» всегда безоблачно синий, голубой, розовый и какие там еще существуют цвета для обозначения той общей благоустроенности, про которую, как в рекламе супермаркета «Глобус», можно сказать: «где мир еще в порядке». Недаром же именно масскульту (американскому прежде всего) мировая культура обязана таким важным для стабилизации даже самой нестабильной реальности понятием как хеппи-энд. И совсем не обязательно, чтобы хеппи-энд был предъявлен в виде классического «поцелуя в диафрагму». Какими бы катаклизмами и кошмарными артефактами ни завораживал нас масскульт: планетарные катастрофы, инопланетные нашествия, вампиры, зомби, восставшие мертвецы и прочее, «война престолов» в массовом искусстве скорее утверждает, чем ставит под сомнение существование самих этих престолов.

«Масскульт — это всемирный культурный супермаркет, торгующий стабильностью»

— Исследователи даже пишут сегодня о том, что в качестве «великого утешителя» массовая культура может померяться силами с Церковью. К примеру, известный культуролог Кирилл Разлогов прямо указывает на то, что масскульт принимает на себя функции религии и «в первую очередь, определяющую функцию гармонизации психической деятельности». Вы тоже считаете, что масскульт и религия в деле такой гармонизации заодно?
— Мне кажется, ошибочно приписывать религии, а лучше сказать, вере, тот прагматизм и утилитарность, которые органически свойственны массовой культуре. Ведь вера не выдает, как масскульт, гармонию вместе с билетом в кино. Прискорбный эпизод с индульгенциями можно считать полностью разоблаченным. Вера — это прежде всего путь к гармонии, значительно осложненный тем, что он целиком и полностью проходит через то самое «третье измерение», в котором нет предметно, флажками обозначенных ориентиров движения и сущее предстает в той божественной эфемерности, которая абсолютно непригодна для тиража, матричного использования.
Печатный станок масскульта может лишь позаимствовать у веры то нравственное знание, которое она так или иначе кристаллизует и формализует на пути к гармонии. И то — чтобы воспользоваться этим знанием, масскульт должен лишить его живого духовного содержания, превратив в сжатый, как в цифре, и усредненный сигнал, который хорошо поддается глобальной транспортировке. В этом азбучно настойчивом нравственном сигнале мало что напоминает о внутреннем опыте, о пути, вообще о «третьем измерении». Но есть и хорошая новость: глобальная адресность по определению противится локализации, подчинению, скажем, конкретной политической установке или, не дай Бог, тоталитарной идеологии. Если говорить о кино, то естественные приоритеты масскульта лежат в сфере общезначимого — таких фильмов, как «Миллионер из трущоб» Дэни Бойла или «Жизнь Пи» Энга Ли, а не изначально политически ангажированных блокбастеров вроде американского «К‑19» или нашего «Т‑34».

— Вы говорите о том, что нравственный посыл в масскульте как бы свернут в усредненный сигнал. Но можно ли все-таки этот сигнал как-то расшифровать, развернуть в последовательную моральную программу?
— Стремясь к универсальности, масскульт даже не пытается стать самостоятельным, тем более уникальным высказыванием — и в художественной, и в моральной сфере. Он в равной степени восприимчив к самым разным моральным установкам. Главное, чтобы они не были деструктивны по отношению к глобальному миру как всеобъемлющему целому, избирательную социальную или национальную мораль масскульту можно только навязать силой с помощью специально предназначенной для такого навязывания идеологической машины.
В идеале масскульт открыт и восточным практикам, и протестантской этике, и современной политкорректности — в общем всему, что только может сгодиться в приготовлении того фирменного эликсира бодрости, который, собственно, и делает глобальную идентификацию такой привлекательной и необходимой, особенно в условиях, когда на твоем конкретном жизненном пятачке мир вовсе не в том совершенном порядке как в супермаркете «Глобус».
Масскульт, по сути, и является таким «глобусом» — всемирным культурным супермаркетом, торгующим стабильностью. Даже забираясь в самую чащу порока, он всегда обеспечивает ощущение морального итога, на который мы отзываемся даже без расшифровки и программного развертывания. Как часовой — на правильный пароль.

— А как, по-вашему, мог бы звучать такой пароль?
— Очень, очень просто. Во всяком случае не сложнее, чем дважды два — четыре. Ведь на него должны откликнуться, как в истории про Винни Пуха, «все, все, все», а значит, обращение должно быть предельно универсальным и легко преодолевать даже самый низкий порог восприятия.
Когда-то в детстве я читал фантастический роман Георгия Мартынова «Каллисто» и очень хорошо запомнил один эпизод. Для того чтобы войти в контакт с инопланетным кораблем, герои романа посылали инопланетянам световые сигналы: два, потом еще два и, наконец, четыре. Мне и теперь кажется убедительным такое решение: гарантировать понимание именно формулой «2х2=4», вне зависимости от уровня и типа интеллектуальной подготовки адресата.
Наверное, пароль массовой культуры может звучать и как-то по-другому. К примеру, мой друг, увлеченный социолог культуры Даниил Дондурей сформулировал в свое время такое понятие, как «культура ноль». Он связывал его с культурными кодами, которые вошли «в подкорку десять тысяч лет назад, может быть до или одновременно с наскальными росписями», но продолжают существовать в нашем сознании до сих пор, обеспечивая, в частности, «внутреннюю структуру масскульта».
Какой бы изощренной ни была массовая культура, в ней всегда присутствует этот уровень «ноль», он же «2х2=4», которому все возрасты покорны. Недаром же в телевизионных рейтингах уровень успеха той или иной передачи считают, включая возрастную категорию — 2 года.

— Говорят, что масскульт за последнее время сильно помолодел.
— Но это не совсем правильно. Скорее, повзрослев, он стал более откровенно предъявлять свою специфику — склонность к «нолю». Более откровенно на универсальный в своей простоте пароль реагируют сегодня и зрители. На детские фильмы, которые составляют значительную часть массовой кинопродукции, зрители ходят вне зависимости от возраста. Недавно я пошел с внуками на американский мультфильм — тоже франшизу — «Ральф против Интернета». Каково же было мое удивление, когда оказалось, что в битком набитом кинозале сидели в подавляющем большинстве взрослые, а детей было — по пальцам пересчитать. Но чему удивляться? Взрослые пришли на этот сеанс не для того, чтобы узнать что-то новое или проникнуть в «третье измерение», но для того, чтобы, как на станции подзарядки, подключиться к глобальному миру и восполнить запасы своей социальной энергии, потребляя «культуру ноль».
Karahan_6

— В таком случае есть опасность окончательно впасть в детство. Однажды под воздействием масскульта можно обнаружить себя в песочнице, играющим в игрушки.
— Хорошо, что вы вспомнили про игрушки. Ведь масскульт и есть игрушка, почти погремушка, за которую мы хватаемся, как только начинаем теряться в глобальном мире и хотим как можно скорее удостовериться в материальности его материи. Зачем, скажем, все эти автографы звезд, однажды спускающихся к нам с универсального небосклона. Ведь сами по себе, вне привязки к глобальной коммуникации, эти автографы ничего не значат. Не вексель же звезды подписывают. Но в том-то и дело, что автограф — как прямое свидетельство нашей включенности в глобальный контекст — стоит подчас гораздо больше, чем вексель. И чем больше у нас шансов приблизиться к тому или иному объекту массовой культуры как к чему-то абсолютно очевидному, материальному и даже осязаемому — хоть руками трогай, — тем это для нас как потребителей масскульта лучше и утешительнее.
Прямым ответом на нашу жажду достоверности контакта является, к примеру, тот активный процесс визуализации, а также постоянной конвертации уже существующего вербального в визуальное, которые характеризуют нынешнее состояние массового искусства. В этом смысле «Гарри Поттер» и «Властелин колец» хороши лишь как заготовки для кинофраншиз, которыми они и стали с неизбежностью. В свою очередь, визуальное старается опредметиться и даже буквально окуклиться. Как сказал в 2006 году на конференции, посвященной современным медиа, один из ведущих теоретиков глобального мира Фредрик Джеймисон, «Диснейфикация есть превращение культуры в потребительский товар». И даже если объект массовой культуры изначально не создан, как, скажем, знаменитая кукольная парочка Барби и Кен, в виде именно потребительского товара, возможность и готовность им стать предполагаются.
Наиболее очевидный пример — франшиза «Звездные войны», герои которой заполнили прилавки игрушечных магазинов во всем мире. Но и любое другое амбициозное произведение масскульта сегодня уже немыслимо без активного мерчендайзинга, без потенциала отоваривания, окукливания кинообразов. Естественно при этом, что в приоритете те герои, которые имеют кукольные задатки изначально — как, например, Карлсон, Винни Пух или истинный король масскульта диснеевский Микки Маус. Они безжалостно теснят живых героев, если те, конечно, вовремя не превратились в товарную, кукольную матрицу как Мэрилин Монро в поднятой ветром юбке, Элвис Пресли с микрофоном или Джеймс Бонд с пистолетом.
В сущности, и в таком кассовом достижении, как фильм «Титаник», сборы которого впервые в мировой практике превысили 1 миллиард долларов, главное для масскульта не Леонардо Ди Каприо (при всем к нему уважении), а превосходящий его в своей товарной мощи сам корабль «Титаник», из которого игрушку сделать легче.

«Энди Уорхол оказал масскульту медвежью услугу»

— По-моему, наш разговор о масскульте дошел до той критической черты, когда хочется и уже очень настойчиво спросить о противоядии. Как, играя в игрушки, не заиграться и сохранить способность к рефлексии, к погружению в «третье измерение», к осознанию того, что игрушечный, товарный универсум масскульта от реального мира все же отличается и его проблем все-таки не отменяет. Может быть, масскульт просто нуждается в контроле? Хотя бы в трезвой его оценке таким художником как, скажем, Энди Уорхол, который, как вы сами сказали, предъявляет внутренние механизмы масскульта «напоказ, почти разоблачительно»?
— Даже если предположить, что масскульт — это яд, нуждающийся в противоядии, то Энди Уорхол — точно не противоядие. Он потрясающе чувствовал природу масскульта, как никто, умел оперировать его фактурами, но, иронизируя по поводу экспансии масскульта и «почти разоблачая» его — от своих слов не отказываюсь, — Уорхол в итоге слишком доверчиво к масскульту отнесся.
В своих работах Уорхол открылся миру масскульта, миру товарных брендов не только как художник, познающий этот мир, но и внутренне, личностно. Если почитать знаменитое кредо Энди Уорхола — его книгу «Философия Энди Уорхола», то главное от нее ощущение лучше всего укладывается в слова из песни Высоцкого: «Чую с гибельным восторгом — пропадаю! Пропадаю!». В главке «Власть белья» Уорхол прямо декларирует: «… покупка белья — исключительно личное дело, и если у тебя есть возможность наблюдать, как человек покупает белье, ты по-настоящему хорошо его узнаешь. …я бы скорее посмотрел, как человек покупает белье, чем прочел книгу, которую он написал». И дальше — настоящее бескомпромиссное упоение брендами ширпотреба — масскультом в его самом удаленном от «третьего измерения» сугубо товарном качестве: «Раньше я ходил в “Вулворт”, но теперь могу позволить себе “Мейсис”. Иногда я захожу в “Брукс Бразерс” посмотреть на их оригинальные старомодные боксерские трусы, но просто не могу заставить себя отказаться от плавок “Жокей”».
Трудно сказать, чего в этом потребительском откровении больше: иронии, самоиронии или все-таки подлинного восторга и обожания по отношению не к плавкам «Жокей», а к самой идее массового потребления, которую в этом фрагменте, как и во всем своем творчестве, Уорхол со всей страстью и силой большого художника пытался легализовать и вывести из зоны постыдного, предосудительного. Но недаром же говорят, что талант — это страшная сила. В своей навязчивой увлеченности масскультом Уорхол пошел гораздо дальше утверждения естественного права тиража на жизнь. От полноты чувств Уорхол оказал масскульту медвежью услугу, вдохнул в него ауру, наградил тираж статусом уникального и даже возвел ширпотреб в сакральные чертоги. Не случайно же настоящими иконами масскульта стали у Уорхола не только лики поп-идолов, но даже знаменитая банка супа «Кэмпбелл». Фактически Уорхол прошелся сакрализацией по всему спектру товаров и услуг массового спроса.
Karahan_5

— Но ведь это не только Уорхол. Сегодня можно говорить и об общей тенденции переноса сакрального в сферу массового искусства: супермен — миссия, вампиры — страстотерпцы. Медленно, но верно в масскульт перекочевывает, казалось бы, совершенно несвойственная ему лексика: у поп-идолов — лики, у стиля — иконы, и даже комических героев Гайдая иначе как «троицей» не называют.
— Просто та доля правды, которая есть в каждой шутке, может шутку в конце концов вытеснить. И тогда желание превратить масскульт в святыню окажется вовсе не шуточным.
Мир, который вроде бы поверил Ницше, что бог умер, поверил в этот тезис явно не до конца. Отчего и стал яростно придумывать новых богов. А боги масскульта с их настойчиво-неопределенной «культурой 0» оказались очень даже подходящими для тех, кому хотелось бы обрести веру, не веруя и подлинной верой, как теперь говорят, не заморачиваясь. Именно современная не-до-уверенность и порождает, по-моему, желание приравнять масскульт к религии, произвести Энди Уорхола из демиургов масскульта в настоящее божество, а его знаменитую «Фабрику», где осуществлялось таинство шелкографии, трафаретной печати, преобразить в святилище.
Спекуляций по поводу святости масскульта сегодня много, и все они выглядят совсем не шуточно. Взять хотя бы вот такое высказывание теолога (!) Джеймса Ромейна: «Потребительская образность Уорхола на первый взгляд кажется занятой лишь внешним миром современной культуры вплоть до полного исключения внутренней жизни веры. Но в ней есть и настойчивая тяга к чему-то большему… Чтобы увидеть эту религиозную составляющую, мы должны заново обрести чувство священного использования материальных вещей как путей к божественному…».

— Так что же делать?
— Избегать подмен. Как минимум не ходить в булочную за ювелирными изделиями. Еще один очень простой совет дал массовой аудитории Рид Хастингс — глава крупнейшей стриминговой платформы Netflix. Выступая недавно в лекционной программе «TED», он сказал, что, создавая экранный контент, надо соблюдать «здоровую диету». И это был камень не только в огород массовой культуры. Ведь объесться можно и уникальностью, что еще в XIX веке в своей книге об Италии понял Стендаль. Посетившие его после музеев Флоренции сердцебиение, головокружение и тошноту с тех пор так и называют: «синдром Стендаля».
Во всяком случае «Великий Отказ», к которому призывал философ Герберт Маркузе в своей книге 1964 года «Одномерный человек», вряд ли поможет спасти сегодня высокую духовность. Она, естественно, нуждается в защите, но вряд ли ее следует спасать, отказывая масскульту в праве на существование. Используя масскульт по назначению, как культурный способ глобальной идентификации, человек, мне кажется, вовсе не обречен на «одномерность». И не исключено, что со временем, если масскульт перестанут наконец эксплуатировать как смертоносное идеологическое оружие, он сможет более конструктивно и разумно соседствовать с культурой уникального. Впрочем, идиллию никто, конечно же, не обещает.
Недавно я посмотрел замечательный фильм «Патерсон» подлинного классика американского независимого кино Джима Джармуша. В этой картине показан абсолютно счастливый брачный союз двух очень самодостаточных людей. И если рассматривать эту картину как развернутую метафору, окажется, что стихи, которые записывает в свой «секретный блокнот» герой фильма Патерсон и которые буквально дышат «третьим измерением», а точнее (в терминологии Патерсона) «четвертым измерением — временем», прекрасно сосуществуют с кругленькими капкейками, которые весело «тиражирует» очаровательная жена Патерсона Лора. Она обожает фильмы ужасов и свою новенькую гитару от популярного исполнителя Эстебана.
Несмотря на все испытания, которые выпадают на долю этих супругов, их союз остается нерушимым, и я вижу этому только одно объяснение: ни «секретный блокнот», ни капкейки (кстати, ставшие на местном фермерском рынке хитом продаж) не теснят друг друга, но сохраняют на протяжении всего фильма полную адекватность и, как во всякой культурной семье, взаимное уважение.
Иногда остается только пожалеть, что кино и жизнь — это не одно и то же. 

Беседовал Тихон Сысоев
Полную версию интервью читайте на сайте foma.ru — из нее вы узнаете, кто впервые диагностировал такое явление, как массовая культура, и почему сегодня

комедии Гайдая не считаются чем-то поверхностным по сравнению с фильмами Тарковского.   

Притчи: как Христос учил людей


Загадка, на которую не просто ответить

Family_2

Что такое притча? Ученый ответит, что это такой жанр, литературная форма. Ну вот, например, есть жанр — сказка. Другой жанр — басня. И притча тоже стоит в этом же ряду: сказка, басня, притча.
Ну, про сказку-то нам и без специалиста более-менее все понятно. В сказке добрый молодец идет за тридевять земель спасать принцессу, побеждает дракона и становится королем. Это — про приключения, от которых захватывает дух. Пока слушаешь или читаешь сказку, можно почувствовать себя ее главным героем, смелым и находчивым, погоревать над его бедами, а потом — порадоваться его достижениям. Сказка позволяет нам проживать ее события, сочувствовать герою, учиться никогда не падать духом и всегда следовать добру.
Family_1
С басней тоже нет проблем. Всем известно, что басня — это такая стихотворная история, в которой важные и сложные смыслы объясняются через какую-то простую и всем понятную картину. Например, маленькая собачка лает на огромного слона, который ее совсем не замечает. Но собачке все равно, главное, чтобы все вокруг видели, как она нападает на такое большое и сильное животное. И чтобы о ней у окружающих сложилось мнение: «ай моська, знать, она сильна, коль лает на слона». Вроде бы ничего тут про людей не сказано, а сразу понимаешь, что это вовсе не про собаку и слона. Когда какой-нибудь ничем не примечательный человек вдруг ни с того ни с сего начинает публично ругать известного политика, художника или писателя, зачем он это делает? А затем, чтобы его имя прозвучало на публике рядом с именем этого
известного человека. Он хочет так прославиться среди людей, словно моська, которая лаяла на слона. Это — басня.
А вот что такое притча, сказать уже труднее. Во многом она напоминает басню. В притче тоже мудрость раскрывается через привычные и всем знакомые образы. Но в басне обязательно есть мораль, то есть прямое объяснение ее смысла. Так, в стихотворении про слона и моську смысл всей истории объясняет сама моська. Бывает и так, что мораль басни раскрывает сам автор, уже от своего имени. Например, в басне про ворону и лисицу мораль звучит в самом начале:

Уж сколько раз твердили миру, 
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

И уже после этого идет рассказ о том, как глупая ворона не выдержала льстивой похвалы хитрюги-лисицы, каркнула и выронила сыр, который лисица тут же утащила. Так вот, в притче подобной морали никогда нет. Притча — это такая вот странная басня без объяснения ее смысла. А еще можно сказать, что притча — это загадка, которую слушателям нужно разгадать самим. Или же попросить рассказчика объяснить ее смысл. В литературе этот жанр как-то не очень прижился. Сказки и басни различные писатели сочиняли часто. А вот жанр притчи они обошли своим вниманием и не использовали его вообще. В самом деле, ну зачем предлагать читателю загадки, на которые в тексте притчи нет ответа? Одно расстройство от такого чтения и ничего более. Но есть одна книга, в которой притчи встречаются почти на каждой странице. Эта книга — Евангелие. Дело в том, что Иисус Христос очень часто говорил с народом именно притчами. Да-да, этими вот странными баснями-загадками, в которых не было никакой готовой морали или объяснения. Для чего же Он выбрал такой неудобный для понимания жанр? Ведь даже самые близкие ученики Иисуса не могли понять Его притчи и потом, оставшись наедине с Учителем, просили разъяснить их смысл. Попробуем в этом разобраться.

Зачем Иисус поднялся на гору?

Иисус Христос часто употреблял в проповеди притчи. Однако делал Он это далеко не всегда. Например, в самой знаменитой проповеди, которую Иисус говорил людям, поднявшись на гору (поэтому она так и называется — Нагорная проповедь), Он не употребил ни одной притчи, но обо всем говорил прямо и понятно для всех слушающих. Однако спустя несколько дней Иисус с лодки проповедует множеству людей, собравшихся на берегу Галилейского моря. И здесь уже в Евангелии прямо сказано, что Он говорил народу притчами. Как же понимать такое разное отношение к слушателям в двух похожих случаях?
А между тем все объясняется довольно просто. Нужно лишь внимательнее рассмотреть, кто же внимал словам Иисуса на горе и кто оказался в числе Его слушателей у моря.
И тут, и там посмотреть на знаменитого Учителя собралось множество людей. Но вот что говорит Евангелие про события на горе: Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их…
Оказывается, слова Нагорной проповеди слушали отнюдь не все собравшиеся в тот день, а лишь те из них, кто вместе с Иисусом поднялись на гору. Все прочие остались внизу, потому что им было неинтересно, что будет говорить Иисус. Они слышали про чудеса, которые Он творит, и тоже хотели увидеть какое-нибудь чудо. А все эти странные слова — про рубашку, которую нужно отдать тому, кто отнимает у тебя верхнюю одежду, или про то, что за врагов своих нужно молиться, а не ненавидеть их, — это для них было неинтересно. И тогда Иисус просто ушел от толпы на гору. Он не скрывал Своего учения от народа, но хотел говорить лишь для тех, кто действительно хочет услышать слово Божье. Любой из собравшихся людей также мог подняться на гору и слушать проповедь Иисуса Христа. Однако поднялись лишь те, кого в Евангелии потом назвали — учениками. Для них Иисус и говорил без всяких притч, просто и понятно.
А вот проповедь на берегу моря звучала совсем в другой обстановке. В тот день послушать Иисуса пришли его враги — книжники и фарисеи. Это были иудейские учителя Закона, самые авторитетные люди в вопросах веры. Их мнение для любого иудея всегда было решающим во всем, что касалось религиозной жизни. И вдруг появился этот странный, по их мнению, Иисус. И не просто отказывается признать их авторитет, но прямо называет их при народе — змеями и детьми змеи, лицемерами, зловонными гробами, покрашенными снаружи. Конечно, их это очень обижало. И они тоже хотели найти хоть какой-нибудь повод, чтобы уличить Иисуса в нарушении иудейского Закона. Поэтому приходили на Его проповеди, придирчиво рассматривали каждое произнесенное Иисусом слово и ждали, когда же Он наконец ошибется и скажет что-нибудь не так. Но при этом они делали вид, будто тоже пришли вместе со всеми просто услышать проповедь. Вот такие люди стояли в первых рядах толпы, собравшейся на морском берегу.
Конечно же Иисус знал, что книжники и фарисеи хотят Его подловить на слове. Поэтому Он и здесь тоже сделал так, что смысл проповеди смогли понять лишь те, кто очень хотел его понять. Для этого Иисус и говорил с народом не напрямую, а притчами. Да-да, теми самыми баснями-загадками, которые невозможно понять, если сам рассказывающий не объяснит их. И фарисеи с книжниками оказались в нелепом положении. Они очень внимательно слушали, но ровным счетом ничего не могли понять. Иисус, стоя в лодке неподалеку от берега говорил:
— Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем. Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею сорняки и ушел. Когда взошла зелень и показался плод, тогда взошли и сорняки. Работники хозяина сказали ему: господин! Разве не доброе семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем сорняки? Он же сказал им: враг человека сделал это. А работники сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, вырвем их? Но он сказал: нет, — чтобы, вырывая сорняки, вы не выдергали вместе с ними и пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы. И во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде сорняки и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою.
Вот как все это можно понять без объяснения смысла? Да просто никак! На то она и притча. Однако если бы книжники и фарисеи попросили объяснить ее смысл, они бы тем самым признали, что Иисус мудрее их. И что им, как и всем другим людям, тоже есть чему у Него поучиться. А на это гордые книжники и фарисеи никак не могли пойти. Поэтому они слушали притчи Иисуса, ничего в них не понимали, но важно надували щеки, кивали головами и делали вид, будто им все ясно.
Потом Иисус закончил говорить и отпустил людей. Его враги ушли ни с чем. И лишь тогда к Нему подошли те, которые не боялись признаться в своем неведении и очень хотели узнать, о чем же говорил Иисус. И только для них — жаждавших истины — Иисус разъяснил эту притчу:
— Сеющий доброе семя есть Сын Человеческий (так Иисус называл Себя). Поле есть мир. Доброе семя — это люди, творящие волю Бога, а сорняки — люди, творящие волю дьявола. Враг, посеявший сорняки, есть диавол. Жатва — кончина этого века, а жнецы — Ангелы. Поэтому, как собирают сорняки и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его всех, делающих беззаконие. И ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов от бессильной злости. Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их.
Вот зачем нужны были притчи Иисусу — чтобы отсеять тех, кто собирался уличить Его в богохульстве или же просто из любопытства пришел поглазеть на знаменитого проповедника. И чтобы потом можно было говорить о тайнах Царства Небесного лишь с теми, кто очень хочет туда попасть. Для этого басня-загадка без разъяснения подходила как нельзя лучше. Любой из присутствующих мог бы тут же спросить Иисуса о смысле Его притч. И Он, конечно же, ответил бы на такие вопросы. Но во время проповеди у моря их не прозвучало вообще. Ни одного…

* * *

«Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам — урок», — так говорят о жанре сказки.
«Мораль сей басни такова…» — а это уже про басню.
Чем же отличаются эти литературные жанры от притчи? Дело в том, что и в сказке, и в басне их смысл находится внутри текста. И его можно понять самому, не обращаясь к автору за пояснениями. Если, конечно, хорошенько подумать над прочитанным или услышанным.
С притчей так не получится. Тут хоть думай, хоть не думай, а пока не спросишь, так и не поймешь, о чем все это было сказано. И Господь не случайно выбрал именно притчу для своих проповедей перед народом. Он ждал от людей вопросов. Ждал тех, кто не будет изображать из себя великих мудрецов, а честно попросит объяснить услышанное. Таких людей среди слушающих было немного. Но именно из них Иисус смог выбрать Себе помощников, которых потом отправил в разные концы земли проповедовать о Царстве Небесном. А притча была для Него инструментом, позволяющим найти самых неравнодушных, самых честных людей, от всей души стремящихся попасть в это Царство и привести туда других. Так золотоискатель на берегу реки набирает со дна песок в миску и начинает его промывать до тех пор, пока вода не унесет все легкие песчинки, оставив лишь тяжелые крупицы драгоценного золота.
Этим намытым с помощью притч человеческим золотом, стали для Иисуса Его ученики и последователи. Которых потом и стали называть — Церковью Христовой. 

Рисунки Галины Воронецкой

Александр Ткаченко 

Что такое жатва и кто такие жнецы? 

Сейчас созревшую пшеницу убирают на поле специальные машины — комбайны. А раньше люди собирали урожай вручную. Они выходили в поле с большими ножами в форме полумесяца — серпами. Одной рукой сжимали стебли пшеницы в пучок, другой срезали пучок серпом. Такой способ уборки созревшей пшеницы назывался жатва. Люди, которые серпами жали пшеницу, — жнецы. А постройка, в которой хранился собранный урожай, — житница. 

Family_3

 

 ОТ ИЗДАТЕЛЯ


«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.


«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви.


В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».

Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя