Представляем версию 192-го номера православного журнала «ФОМА»
ОГЛАВЛЕНИЕ
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Владимир Легойда. О пользе прыжков в высоту
ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА
Евгений Водолазкин. Хватит делать бога из будущего
ВОПРОС НОМЕРА: Мне плохо от одиночества, и вера не помогает…
Александр Ткаченко. Чувство одиночества
Патриарх Кирилл. Как одержать победу над одиночеством… и самим собой
ВЕРА
Тихон Сысоев. Екклесиаст: как в Библии оказалась такая «депрессивная» книга?
НОВОМУЧЕНИКИ
Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священномученик Александр (Гневушев)
ЛЮДИ
Мэтью Кассерли. «Я думал что Россия — это отстой и прошлый век»
КУЛЬТУРА
Александр Ткаченко. Чудеса Христа: пять хлебов и две рыбы
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Представляем версию 192-го номера православного журнала "ФОМА"
для электронных книг и программ чтения книг в формате ePUB
на мобильных устройствах.
Номер издан с сокращениями.
ВНИМАНИЕ!
Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.
ИД "ФОМА"
2019 г.
(С)
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Владимир Легойда. О пользе прыжков в высоту
ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА
Евгений Водолазкин. Хватит делать бога из будущего
ВОПРОС НОМЕРА: Мне плохо от одиночества, и вера не помогает...
Александр Ткаченко. Чувство одиночества
Патриарх Кирилл. Как одержать победу над одиночеством… и самим собой
ВЕРА
Тихон Сысоев. Екклесиаст: как в Библии оказалась такая «депрессивная» книга?
НОВОМУЧЕНИКИ
Архимандрит Дамаскин (Орловский). Священномученик Александр (Гневушев)
ЛЮДИ
Мэтью Кассерли. «Я думал что Россия — это отстой и прошлый век»
КУЛЬТУРА
Александр Ткаченко. Чудеса Христа: пять хлебов и две рыбы
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Евгений Водолазкин:
Новый роман Евгения Водолазкина «Брисбен» мгновенно стал бестселлером. Он хоть и продолжает развивать идеи предыдущих книг, «Лавра» и «Авиатора», но одновременно это совершенно новый и интересный опыт: как для читателей, так и для самого писателя. Об этом новом опыте мы и беседуем с Евгением Германовичем.
Главный герой «Брисбена» — гитарист-виртуоз Глеб Яновский. Перед читателем раскрывается история его жизни с детских лет и до зрелости. На пике успеха, когда Яновский становится мировой знаменитостью, с ним случается несчастье: он заболевает болезнью Паркинсона, и на профессиональной карьере, да и вообще на обычной человеческой жизни приходится ставить крест. Однако болезнь не стала для Глеба духовной катастрофой: ему удается сохранить себя, удается найти новые смыслы жизни. При этом рассказ о жизни героя, данный от третьего лица, перемежается главами из дневника, который ведет сам герой.
— Главный герой «Лавра» монах, главный герой «Авиатора» — художник, а главный герой «Брисбена» — музыкант. Случайно ли это? Имеет ли значение профессия героя для смысла романа?
— Мне кажется, все-таки да, имеет. Дело в том, что самое главное в романе — это вовсе не история феноменального успеха моего героя, музыканта Глеба Яновского, а его восприятие жизни, его мысли о себе, о близких, о творчестве, о смерти, о Боге. И то, как он всё это воспринимает, во многом связано с его любовью к музыке и с тем, как на него влияет музыка. Мне очень важно было показать его как человека искусства.
А музыка — это, на мой взгляд, воплощение искусства как такового, в каком-то смысле это самое совершенное искусство. Язык музыки интернационален, музыка напрямую воздействует на наши чувства, и если это музыка настоящая, высокая — то она пробуждает в человеке духовные переживания, которые объективно подводят его к вере в Бога. И это не просто красивые слова — я знаю случаи, когда человек из совершенно атеистической семьи, никакой духовной литературы не читавший, никаких знакомств в среде верующих не имевший, именно благодаря классической музыке начинал задумываться о вере, о Боге, ощущал, что такая музыка, как, например, «Страсти по Матфею» Баха или «Реквием» Моцарта, не может быть обращена в пустоту, что Тот, Кому она адресована, действительно существует. Очень точно это выразил Александр Галич в песне «По образу и подобию». В той, где «“С добрым утром, Бог!” — говорит Бах. “С добрым утром, Бах!” — говорит Бог».
Сделаю, однако, уточнение: музыка как искусство существует только потому, что существует слово. Однако искусство музыки в чем-то идет дальше, чем искусство слова — особенно когда мы приближаемся к тайне жизни и смерти.
В общем, рассуждая теоретически, я мог бы, конечно, сделать Глеба Яновского не музыкантом, а, допустим, писателем, ученым... но тогда, во-первых, что-то важное пропало бы, а во-вторых, это выглядело бы уже чем-то слишком автобиографичным, читатель поставил бы знак равенства между Яновским и Водолазкиным.
— Но ведь Глеб Яновский, насколько я могу судить, фигура во многом автобиографическая...
— В чем-то да, но далеко не во всем. Я действительно, как и мой герой, родился в Киеве, окончил музыкальную школу сперва по классу домры, а потом по классу гитары. Мой герой, как и я, получил филологическое образование в университете (правда, в романе он у меня поехал учиться в Ленинград, а я приехал в Ленинград в 1986 году, по окончании филфака Киевского университета). Есть и еще некоторые моменты сходства, но не стоит их преувеличивать и считать, будто я написал роман о себе.
Это вообще важный момент: любой писатель, какого бы героя ни создавал, что-то вкладывает в него из себя, иначе герой не станет живым. Помните, как у Окуджавы в песне «Я пишу исторический роман»? «И из собственной судьбы я выдергивал по нитке». Тем не менее путать автора и героя не стоит даже в тех случаях, когда автор создает собственное жизнеописание. Потому что художественная литература — не зеркало жизни, а, скорее, картина, написанная по ее мотивам.
В общем, я хоть и окончил музыкальную школу, но вовсе не великий музыкант Глеб Яновский. По тем моментам романа, которые связаны с музыкой, я консультировался с профессионалами. Прежде всего — с моим другом, гитаристом-виртуозом и музыкальным педагогом Михаилом Радюкевичем.
— Еще в романе «Лавр» Вы подняли тему времени — точнее, восприятия времени как иллюзии, возникающей из-за поврежденности человеческой природы. В «Брисбене» эта же тема не просто вновь звучит, но и раскрывается более определенно. Почему она для Вас так значима?
— Давайте уточним: я не утверждаю, будто времени как физической особенности нашего тварного мира не существует. Часы тикают, минуты, годы и века сменяют друг друга, странно было бы это отрицать. Речь о другом: о том, что наше восприятие времени как несущего всех нас потока — это не более чем особенность человеческого восприятия. Но возможен и другой взгляд на время — взгляд, если угодно, из вечности, когда всё то, что мы называем прошлым, настоящим и будущим, существует сразу, вместе. Люди, события, мысли, идеи, прозрения и заблуждения, которые мы привыкли соотносить с разными точками на временной шкале, на самом деле находятся, можно сказать, на расстоянии вытянутой руки. Только рука эта не человеческая, а Божия. Бог пребывает вне времени, поэтому для Него это всё существует сразу, а не по очереди. Но такое восприятие в какой-то мере возможно и для человека, идущего путем святости. Его душа поднимается над «рекой времени» — и это я пытался показать в «Лавре». Оттого там и валяются (в XV веке) пластиковые бутылки, вызвавшие шквал читательского раздражения.
Что же касается «Брисбена», здесь я тоже развиваю тему восприятия времени, но уже не столько в онтологическом, сколько в психологическом и этическом ключе. Об этом внятно говорит Глебу очень важный для меня герой, его дед Мефодий, и то, что он говорит, полностью созвучно моей позиции (на всякий случай напомню, что в художественном произведении не всякие слова героя, даже положительного, следует отождествлять с мнением автора).
Серьезнейшая проблема большинства из нас в том, что мы неправильно распределяем свою духовную энергию, свои мысли, чувства. Мы чаще всего направляем их в будущее. Наши страхи, мечты, планы обращены в будущее. Реже — в прошлое, и совсем редко — в настоящее. Между тем будущее — это всего лишь наши представления о нем, наши догадки, предположения. Это вовсе не та данная нам в ощущениях реальность, что настоящее. Насколько мы способны влиять на будущее — вопрос открытый. Что же касается прошлого, оно уже состоялось, мы уже ничего не можем в нем изменить. Понять что-то в нем можем, но ради чего? Только ради того, чтобы не совершать каких-то ошибок в настоящем. Подчеркну: в настоящем, а не в воображаемом будущем.
В том-то и дело, что, по моему глубочайшему убеждению, главное, на что должны расходоваться наши душевные силы, — это настоящее. Только в настоящем мы действительно способны что-то сделать. Бессмысленно тосковать о светлом прошлом или разбиваться в лепешку, строя светлое будущее. Надо строить светлое настоящее.
— Фактически то, о чем Вы говорите, выражено в евангельских словах Христа: Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы (Мф 6:34).
— Да, именно так. Просто эти слова иногда понимают неправильно, в том смысле, что нужно жить безответственно, срывать цветы удовольствий, а там будь что будет — вроде стрекозы из басни Крылова. На самом же деле речь совершенно о другом: о том, что только здесь и сейчас, то есть в настоящем, мы можем творить, можем любить, можем заботиться друг о друге, развивать данные каждому из нас дары Божии. Самые главные в жизни вещи нельзя откладывать на потом. Равно как нельзя предаваться ностальгическим воспоминаниям, вместо того чтобы жить в настоящем. Настоящее — это та точка во времени, в которой мы можем соприкоснуться с вечностью, соприкоснуться с Богом.
Кстати, недавно меня попросили написать предисловие к книге митрополита Сурожского Антония, которая скоро выйдет в издательстве «Никея», — это сборник его бесед о времени и вечности, о загробной жизни, о Страшном суде. Так вот, владыка Антоний говорит именно об этом же, только тоньше и глубже. Цитат сейчас не приведу — они были бы слишком длинными, но советую читателям «Фомы» найти и прочитать эту книгу.
— Согласно российской Конституции, у нас нет никакой государственной идеологии. В то же время в обществе постоянно на эту тему спорят: хорош ли такой идеологический вакуум и не лучше ли его чем-то заполнить. А что по этому поводу думаете Вы?
— Это очень закономерный вопрос в контексте того, о чем мы только что говорили. Потому что слишком часто идеология — это именно что артикулированная мечта о светлом будущем. Душевная, интеллектуальная энергия, сконцентрированная на желаемом образе будущего, оформленная в некую связную систему. Такие идеологии лучше называть утопическими.
Если взглянуть на историю прошлого века, когда они восторжествовали в разных странах мира, то трудно не содрогнуться от ужаса, видя, чем они обернулись на практике. Это и коммунистическая утопия (причем я имею в виду не только СССР, но и многие другие страны — от Латинской Америки до Юго-восточной Азии), и немецкий национал-социализм (равно как и другие национальные его разновидности), и — уже ближе к нашим дням, идеология глобализма. Они, эти идеологии, по-разному конструировали идеал будущего, но сходны в том, что идеал этот обещан не сейчас, а когда-нибудь потом — и ради этого «потом» нужно напрячься сейчас, напрячься не только в том смысле, что затянуть потуже пояса, но и отринуть нормы традиционной морали: мол, нравственно всё, что способствует построению светлого будущего. ГУЛАГ, Освенцим, истребление половины населения (Камбоджа), «гуманитарные» бомбардировки и так далее — всё это идеология допускает не для того, чтобы всем стало хорошо прямо сейчас, а чтобы стало хорошо потом.
Утопия — это попытка превратить фантазию в реальность, а это неизбежно порождает большую кровь. Более того, если взглянуть на утопию с религиоведческих позиций, то трудно не увидеть в ней языческую мистерию, когда Будущее воспринимается как некий бог, некий Молох, которому приносятся человеческие жертвы.
Кстати, этот утопический взгляд на вещи может проявляться не только в государственных масштабах, но и на самом простом бытовом уровне. Я расскажу историю из моего киевского детства. Рядом с моей школой строился бассейн, это был обычный советский долгострой. И вот один мальчик на пару лет старше меня предложил мне выгодный обмен: я отдаю ему игрушку, которую из заграничной поездки привезла мне моя тетя, а он за это достанет мне бесплатный пропуск в бассейн, когда его построят. Я согласился и долго ждал своего счастья. Бассейн, между прочим, так и не построили, но вот тогда я получил первую прививку от утопического мышления.
— А возможна ли неутопическая идеология?
— Я думаю, да. Вполне возможна идеология, которая говорит не о будущем, а о настоящем, показывает, каким оно могло бы быть. Именно сейчас могло бы, а не через двести лет и даже не через десять. Идеология, направленная не на массы, а на личность. То есть фактически это призыв каждому возделывать сад своей души, творить добро там, где ты реально можешь это сделать. Делать лучше жизнь своих ближних, а не абстрактных «народных масс». Собственно, это и называется «христианским персонализмом».
Наверное, при желании можно это называть идеологией, но все-таки слово «идеология» в обыденном сознании настолько ассоциируется именно с утопической идеологией, настолько ассоциируется с тоталитаризмом, что лучше уж обойтись без этого термина. Можно просто говорить: христианское нравственное учение.
— Ситуация, в которой оказался Глеб Яновский, заболев неизлечимой болезнью, вовсе не уникальна. Такое может случиться с кем угодно, а не только с гениальными музыкантами. Прежние цели становятся недостижимыми, прежние смыслы жизни теряются. А что возникает взамен? Что позволяет человеку в этой беде не сломаться, сохранить себя?
— Казалось бы, на этот вопрос можно дать простой ответ: спасает вера в Бога, беспомощный человек открывает для себя духовную жизнь. Но такой ответ был бы слишком поверхностным и уж точно не универсальным. Да, конечно, бывает так, что именно после случившейся трагедии, оказавшись инвалидом, человек обретает опыт богообщения, качественно меняется. Кого-то болезнь приводит к вере, и примеров тому немало.
— А бывают и обратные примеры, когда религия уже не дает такому человеку утешения, когда ему попросту слишком тяжело и больно...
— Да, и такое возможно. Но если говорить о моем герое, Глебе, то он человек воцерковленный, причем сознательно воцерковленный, крестившийся в отрочестве, задолго до случившегося с ним несчастья. Помогла ли ему сохранить себя вера в Бога, когда у него началась болезнь Паркинсона? Я сознательно оставил это за скобками, тут каждый читатель может домыслить самостоятельно. А мне важнее было показать те смыслы, которые в такой ситуации может открыть для себя любой человек, безотносительно к своим религиозным взглядам.
Это, например, вспоминать и как бы заново проживать, осмыслять свое прошлое. Это прочесть то, до чего раньше как-то не доходили руки. Но самое главное — это увидеть вокруг себя тех, кому еще хуже, чем тебе, и помогать им. Вот в этом — в бескорыстном служении таким людям — человек и обретает новые жизненные цели. В «Брисбене» такой человек, которому еще хуже, чем Глебу, — это девочка Вера, дочь его одноклассницы. Ситуация Веры — неизлечимая болезнь почек плюс сумасшедшая мать — гораздо страшнее того, что случилось с ним самим.
Но и тут все не настолько прямолинейно. Бывает, что такой нуждающийся в заботе человек заслоняет собой всё остальное, становится единственным смыслом жизни, на его фоне меркнут другие люди, забота о нем становится единственным светом в окошке. Именно это и происходит с Глебом. И именно поэтому у меня в финале романа Вера умирает. Такой сюжетный поворот расстраивает некоторых читателей, и по-человечески их легко понять, девочку ужасно жалко, хочется хэппи-энда. Но хэппи-энд убил бы глубину и сложность всей этой истории, свел бы дело к плоской морали.
А так, после ухода Веры, душа Глеба обнажена этой трагедией, она болит, с нее содрана кожа — но именно благодаря этой боли она открывается всем людям вообще, и ближним, и дальним. На примере Веры Глеб понял, что можно страдать сильнее, чем страдает он сам, что вокруг него множество людей, каждый со своей бедой, со своей болью, и его сердце становится способным разделить эту боль. Можно, наверное, сказать, что он полностью выходит за пределы своего эго, начинает по-новому воспринимать окружающих, что это и есть те новые смыслы, новые духовные горизонты, которые открылись ему в болезни.
Но это я сейчас так формулирую, а писалось скорее интуитивно. Я просто чувствовал, что, останься Вера жива, — нечто важное пропадет.
Беседовал Виталий Каплан
Фото Сергея Петрова
Что со мной не так?
Письмо в редакцию:
Мне 25 лет. У меня есть друзья, но я все равно чувствую себя одинокой, потому что не ощущаю с ними духовной близости, хотя они верующие, и я тоже. В моей жизни было мало людей, с которыми я эту близость чувствовала, но они все так или иначе ушли из моей жизни. Я стараюсь относиться к этому философски, пытаюсь использовать время одиночества для своей пользы, но получается плохо. Нет у меня такого человека, к которому я могла бы обратиться в любое время. А мне так хотелось бы и самой дарить тепло, и принимать его.
Ирина
как в этой проблеме увидеть возможность
На вопрос читателя отвечает психолог Александр Ткаченко
Древние не зря говорили: одно и то же вещество может быть как ядом, так и лекарством. Наверное, то же самое можно сказать и об одиночестве. В одной ситуации оно может стать для человека величайшим благом, в другой — причиной жестоких мучений и внутренней опустошенности. Одних оно не тяготит посреди безлюдной пустыни, другие страдают от него, находясь в кругу семьи.
В христианстве одиночество тоже рассматривается с разных сторон. Еще при сотворении Адама Бог сказал: «Не хорошо человеку быть одному». Именно для того чтобы человек жил не один, а в обществе себе подобных, ему сначала была сотворена жена, а после дано благословение плодиться, размножаться и наполнять землю своим многочисленным потомством. Однако даже Сам Иисус Христос время от времени удалялся от людей, чтобы побыть одному.
Так что же это такое — одиночество? Когда и почему оно бывает мучительным, а когда — благотворным, и можно ли из яда превратить его в лекарство?
ВЫХОД ИЗ ОДИНОЧЕСТВА НАЧИНАЕТСЯ С ПРИЗНАНИЯ СВОЕЙ РАНЕННОСТИ И ПОНЕСЕННОГО В ДЕТСТВЕ УЩЕРБА.
Человек не должен быть одинок. Более того, в одиночестве он не способен стать человеком в полном смысле этого слова. Такой важный процесс в развитии человека, как формирование его чувств, целиком зависит от людей, его окружающих. Хотя, казалось бы, все основные эмоции присущи нам от природы. Новорожденный ребенок способен радоваться запаху вкусного маминого молока, поглаживаниям нежных рук. Или без всякого научения может гневаться от того, что ему никак не поменяют мокрые пеленки. Но для нормального развития ему необходима обратная эмоциональная связь от родителей. Ему обязательно нужно, чтобы мама и папа ему улыбались, играли с ним, разговаривали, чтобы утешали и жалели, когда у него болит животик, говорили ласковые слова, чтобы брали его на ручки и укачивали, чтобы пели ему баюльные песни перед сном.
Если вдруг по каким-то причинам он перестает получать эту обратную связь, его психическое и физическое развитие резко нарушается, он становится вялым, апатичным, перестает реагировать на голос, хуже других детей учится ходить, ему труднее дается речь, его чувства притуплены, он страдает от повышенной тревожности и неохотно идет на контакт с другими людьми.
Впоследствии такой ребенок будет испытывать трудности в общении со сверстниками, ему будет нелегко участвовать в общих играх, заводить дружбу, вливаться в новый коллектив. Однако это вовсе не означает, будто общение ему стало не нужно. Напротив, он нуждается в нем, как никто другой. Но, получив ранний опыт эмоционального отвержения, он приобрел два навыка, которые во многом будут определять всю его дальнейшую жизнь.
С одной стороны, он понял, что жалеть, ласкать его и заботиться о нем никто не будет. Поэтому он привык заботиться о себе сам и, в общем-то, научился обходиться без проявлений любви от окружающих. С другой стороны, его психика сохранила память о том, как это было больно — надеяться, ждать любви от других людей, но так и не получить ее. Или еще хуже — вместо ласки и заботы вдруг получать грубые окрики, шлепки и прочие «прелести» воспитания без любви. Чтобы снова не окунуться в эту боль и разочарование при попытке сблизиться с кем-либо, ребенок начинает избегать такого сближения. Хотя в душе мечтает об эмоциональной близости и очень страдает от ее отсутствия.
Такова цена вынужденного одиночества в раннем детстве.
Когда человек с таким опытом детского одиночества взрослеет, события могут развиваться различным образом. Если у него оказался достаточный психологический ресурс для преодоления своих проблем, он может научиться выстраивать близкие отношения с другими людьми, найти себе друзей и даже стать душой компании. Таким ресурсом могут стать его собственные душевные силы или наличие рядом хотя бы одного близкого, принимающего его человека, способного укрепить его доверие к Богу, миру и другим людям.
Но может получиться и так, что таких людей рядом не окажется, а своих сил будет хватать только на то, чтобы самому привычно жалеть и поддерживать себя. Тогда одиночество начинает терзать человека уже в его взрослой жизни, по все той же детской схеме: горячее желание найти близких людей будет постоянно разбиваться о ледяную глыбу страха перед возможным отвержением и болью отказа.
Это — самый непростой случай одиночества, потому что за естественным процессом поиска спутника жизни, друзей, единомышленников здесь постоянно будет скрываться неосознанное желание получить наконец всю любовь, тепло и безусловное принятие, которое человек недополучил в детстве от родителей. А это — заведомо недостижимая цель. Так, в известном мультфильме Карлсон симулировал болезнь и требовал от Малыша, чтобы тот стал ему родной матерью. Если отбросить нарочитую утрированность этого сюжета, то получится хрестоматийная схема отношений выросшего недолюбленного ребенка с людьми, от которых он ожидает возмещения всех своих детских эмоциональных потерь и страданий. «Ты должен стать мне родной матерью» — универсальная формула подобных ожиданий. К слову говоря, несмотря на все свое нахальство и показной оптимизм, Карлсон в сказке до боли одинок, а потому — ревнив и несчастен.
Утолить жажду недополученной в детстве материнской любви в отношениях с другим человеком невозможно в принципе. Любящая мать любит и принимает своего ребенка безусловно, просто потому что он у нее есть. Примерно до трехлетнего возраста они вообще находятся в почти симбиотическом состоянии, ощущая себя единым целым (как это было в период беременности).
Отношения же между взрослыми людьми строятся иначе. Тут у каждого есть свои границы и своя зона ответственности за эти отношения. Какие-то черты в тебе могут нравиться другому человеку, какие-то напротив — раздражать. А кроме того, у любого взрослого есть ведь и свои детские травмы, есть неприятные особенности характера. Он может быть недостаточно внимателен к тебе, может ошибаться в оценке твоих поступков, может сказать или сделать какую-нибудь обидную глупость. Проще говоря, он — неидеален. Но ты этого не понимаешь и даже не хочешь понять. Ты уже распахнул ему навстречу свое сердце и ожидаешь, что он наполнит его всеми добрыми чувствами, которых тебе так не хватало в детстве. Ты полностью открыт и беззащитен. И от этого каждая его ошибка ранит тебя так больно, что рано или поздно ты делаешь вывод: «Нет, и этот человек такой же, как все, он тоже меня не слышит, не чувствует, не понимает моей боли и ранимости». И вновь остаешься один, в надежде на встречу с тем, кто сможет разглядеть в тебе маленького обиженного ребенка и одарить тебя настоящей, безусловной материнской любовью.
Этот замкнутый цикл «ожидание-встреча-разочарование-ожидание» может повторяться бесконечное множество раз. И спрыгнуть с этой безысходной карусели одиночества можно, лишь осознав две важных вещи.
Во-первых, признать, что в детстве ты был ранен нелюбовью, пережил много непосильных для ребенка ситуаций, понес серьезный эмоциональный ущерб.
Во-вторых, понять и принять мысль о том, что этот ущерб сегодня невосполним никакими средствами. Эта потеря безвозвратна. Что случилось, то уже случилось. И у тебя никогда не будет другого детства, не будет любящей мамы, равно как не будет и людей, способных ее заменить сегодня.
Это очень болезненные мысли. Их принятие может растянуться на несколько недель или даже месяцев, в которых будет много обиды, злости, разочарования. Но без курса этого горького лекарства человек рискует потратить на безуспешный поиск тех, кто «должен стать мне родной матерью», всю свою жизнь.
ФАКТ ХОЖДЕНИЯ В ХРАМ САМ ПО СЕБЕ НЕ ГАРАНТИРУЕТ ИЗБАВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА ОТ ОДИНОЧЕСТВА.
Что же происходит с таким человеком, когда он приходит в Церковь? К сожалению, очень часто события начинают развиваться точно так же, как и в любом другом сообществе. Священник может не уделить тебе достаточно внимания во время исповеди или пройти мимо после службы, ничего не сказав и даже не посмотрев в твою сторону. А тебе так важно было получить от него хотя бы ободряющую улыбку. Люди, молящиеся в храме, с тобой незнакомы, да и не очень-то хотят познакомиться. Приветливые и доброжелательные прихожане, с которыми ты так хорошо общался за общей трапезой, спустя пару часов уже не вспомнят о твоем существовании. И даже те из них, с кем, казалось бы, удалось сойтись близко, с кем ты часами общался на духовные темы, обсуждал прочитанные книги, делился сокровенным и слышал в ответ столь же искренние рассказы о себе, — даже они в итоге могут целиком уйти в свои дела и заботы, позабыв о тебе на целую неделю. А ты день за днем будешь с надеждой смотреть на телефон, ожидая звонка. Будешь вздрагивать от каждого сигнала о получении эсэмэски и с грустью видеть, что это всего лишь очередное предупреждение от МЧС об усилении ветра. А потом воскресным днем вы встретитесь в храме. И в ответ на жизнерадостное «Привет, я так соскучился, рад тебя видеть!» ты будешь старательно изображать на лице улыбку и бодро отвечать «Да, я тоже рад. Как твои дела?», чтобы никто не заметил, как нахлынувшая обида застревает комком в горле. В какой-то момент ты вдруг понимаешь, что все эти родительские и семейные обращения — «батюшка», «матушка», «братья и сестры» — лишь фигуры речи. А по-настоящему стать тебе родной матерью (как Малыш для Карлсона) и тут никто не готов тоже. И тогда становится одиноко, как никогда. Потому что непонятно, куда же еще идти в поисках недополученной в детстве любви, если даже «… в Церкви все не так, все не так, как надо». Как же быть в такой ситуации?
НУЖНО ПОНЯТЬ, ЧТО БОЛЕЗНЕННОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ ОДИНОЧЕСТВА — ЭТО ОДИН ИЗ ВИДОВ ЗАВИСИМОСТИ, СРОДНИ ПРИСТРАСТИЮ К АЛКОГОЛЮ ИЛИ АЗАРТНЫМ ИГРАМ. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, «ВСЕ НЕ ТАК, КАК НАДО» НЕ В ЦЕРКВИ, А У ТЕБЯ САМОГО.
В этом нет твоей вины, потому что корни этой зависимости — в печальных обстоятельствах твоего детства. Но сейчас ты уже взрослый. А ответственность за свои чувства любой взрослый человек несет только сам. Да, в Церкви может быть более принимающая и мягкая среда, чем где бы то ни было, уже в силу заповедей Христовых, призывающих относиться к каждому человеку с любовью. Да, Церковь, по определению, собрание верующих, в котором каждый человек становится частью единого Тела Христова. Но в то же время, как писал преподобный Ефрем Сирин, «Церковь — это не собрание святых, а толпа кающихся грешников». Говоря иначе, рядом с тобой в храме — такие же израненные духовно люди, как и ты сам. Они точно так же нуждаются в любви и поддержке. И надеяться, будто они смогут стать для тебя опорой и источником безусловной любви, не стоит, поскольку опора эта получится весьма шаткой и ненадежной. Решить проблему одиночества тут можно лишь одним способом — с Божьей помощью самому стать опорой для себя и для тех, кто рядом. У христианина нет заповеди — «найди того, кто понесет твои тяготы». Есть заповедь — друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христов. Применительно к разговору об одиночестве это может означать: учись не обижаться на людей, которые не смогли дать тебе достаточное количество любви и внимания. Ты не знаешь, через какие жернова пропустила их жизнь, какая боль живет в их сердцах, от какого страдания они отгородились маской равнодушия и безразличия. Если есть силы — прояви любовь сам. Если нет, то хотя бы не делай поспешных выводов о чужой черствости.
Есть удивительный закон — вера в добрые качества человека помогает ему проявить эти качества, высвобождает это добро из-под спуда. Приучи себя верить и всегда помнить, что у каждого человека, каким бы он ни был в своей нынешней реальности, основу его личности составляет образ Божий, по которому все мы созданы. По мере усвоения этого навыка будет меняться и твое отношение к людям, и отношение людей к тебе.
А свои проблемы с травмами детства, делающими одиночество непереносимым, взваливать на окружающих не стоит, они вряд ли окажутся в силах их понести. Лучше обратиться с этим к специалисту-психологу, который умеет помочь человеку отгоревать свои детские потери, эмоционально повзрослеть и, наконец, прекратить вечный поиск того, кто «должен стать родной матерью».
И тогда вдруг окажется, что одиночество — это не проклятье и мука, а очень мощный ресурс, в котором можно черпать силы для развития, творчества, личностного роста. Лишь в одиночестве можно читать книги, и размышлять о прочитанном, сочинять стихи и музыку, вынашивать новые идеи и обдумывать смыслы бытия. И для домашней молитвы Господь тоже поставил важным условием уединение: Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. Причем, речь здесь идет не просто о том, чтобы на время молитвы физически удалиться от других людей. Святитель Иларий Пиктавийский пишет: «Христос повелевает молиться в комнате при закрытых дверях. Но вместе с тем Он учит произносить молитву на всяком месте, ведь молитва святых совершалась и в тюрьмах, и в огне, возносилась из морских глубин и из чрева чудовища. Поэтому Господь призывает нас войти не в укромное место дома, но в горницу нашего сердца и молиться в тайном уединении нашего ума: не многословно, но по совести, ибо всякое дело превосходит слова говорящих».
Именно в одиночестве каждый из нас накапливает тот потенциал знаний, чувств, духовного опыта, которым потом может делиться с другими людьми. Если это внутреннее содержание личности не было собрано, общение с людьми может превратиться в односторонний процесс «перекачивания» чужого запаса для заполнения собственной пустоты. Ни дружбой, ни любовью такие отношения назвать уже не получится.
Способ преодоления одиночества от преподобного аввы Дорофея:
«Представьте себе круг, начертанный на земле, средина которого называется центром, а прямые линии, идущие от центра к окружности, называются радиусами. Теперь вникните, что я буду говорить: предположите, что круг сей есть мир, а самый центр круга — Бог; радиусы же, т. е. прямые линии, идущие от окружности к центру, суть пути жизни человеческой. Насколько святые входят внутрь круга, желая приблизиться к Богу, настолько, по мере вхождения, они становятся ближе и к Богу, и друг к другу; и сколько приближаются к Богу, столько приближаются и друг к другу; и сколько приближаются друг к другу, столько приближаются и к Богу. Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога и возвращаются ко внешнему, то очевидно, что в той мере, как они исходят от средоточия и удаляются от Бога, в той же мере удаляются и друг от друга; и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога.
Таково естество любви: на сколько мы находимся вне и не любим Бога, на столько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближним; и сколько соединяемся с ближним, столько соединяемся с Богом».
Иллюстрации Александры Шляхтиной
В течение поста нам надлежит, каждому в меру своих сил, стать на путь преодоления злых помыслов, страстей, греховных деяний, которые сопровождают жизнь каждого человека. Для того чтобы мы имели возможность совершить этот духовный разворот в своей жизни, Церковь предлагает нам определенные средства. В первую очередь это молитва, которая дает возможность почувствовать Божие присутствие. Именно через молитву мы можем установить связь с Самим Богом и понять, что мы не одиноки, что в наших человеческих трудностях, в нашей борьбе мы можем опираться на Божественную силу.
Другим средством является воздержание, пост, который помогает мобилизовать нашу волю и протестировать наше духовное состояние, определить, на что мы способны, есть ли у нас силы справляться с теми духовными задачами, которые стоят перед нами как христианами. И если таковых сил недостаточно, то пост дает возможность эти силы в себе укрепить.
Наконец, еще одно очень важное средство преодоления греховных склонностей и одержания победы над самим собой — это милосердие. Святой Иоанн Златоуст, размышляя на тему милосердия, сказал удивительные слова: «Смотри, как высока милость! Бог с Самим Собой сравнивает человека сострадательного». А далее цитирует известные слова из Евангелия от Луки: будьте милосердны, как Отец ваш Небесный милосерд есть (см. Лк 6:36). <…> В этих словах указывается на самое, может быть, важное, что надлежит нам совершать в этой жизни.
Почему именно милосердие? Когда мы творим милость, мы что-то отдаем от себя другому человеку — материальные средства, некие предметы, внимание, заботу… Мы в каком-то смысле идем против общего течения, потому что движение всей цивилизации направлено на то, чтобы облегчить человеку жизнь, чтобы человек становился сильнее, богаче, обладал большей властью. <…> Совершающий дела милосердия свидетельствует о том, что идет другим путем, который Господь называет узким (см. Мф 7:14). Не все могут по нему идти, но именно этот путь милосердия ведет нас в Царствие Божие. <…>
Действительно, совершая дела милосердия, мы проверяем свою сущность. На словах все бывает очень просто, хорошо, красиво, а на деле оказывается совсем не так. Часто мы говорим то, чего сами никогда не делаем. Порой мы призываем других к тому, что не занимает никакого места в нашей собственной жизни. Сегодня многие говорят о необходимости милосердия, создают организации помощи; о милосердии вы можете услышать в средствах массовой информации — и в электронных, и в газетах. Но как мало тех, кто реально творит дела милосердия!
Очень важно, чтобы Церковь была школой милосердия. Очень важно, чтобы духовенство, призывая паству к состраданию, сами совершали дела милосердия. Чтобы протестировать свое духовное состояние, каждый во время Великого поста должен спросить: а что я сделал доброго? Кому я реально помог? Кому протянул руку помощи? <…>
Но узкий путь не только трудный, это еще и очень благодатный путь. Сострадательные люди редко рассказывают о своих поступках, но очень хорошо их помнят. И эти воспоминания могут поддержать человека в самые трудные моменты, когда он сталкивается с несправедливостью, злобой, обманом, коварством. Воспоминания о добрых делах переводят сознание на иной уровень бытия, помогают взглянуть на жизнь с другой высоты, с другой точки зрения, а значит, подвергнуть сомнению то, что скорбные обстоятельства способны нанести реальный вред человеку, творящему дела милосердия. Потому человек, делающий добро, сам добрый. А добро — это всегда положительное состояние духа, это мир внутри, это спокойствие, это присутствие Божией благодати.
Патриарх Кирилл
Из проповеди в четверг первой седмицы Великого поста, 2 марта 2017 года. Заголовок дан редакцией
И почему ее стоит прочесть
Многие исследователи называют эту книгу самой «небиблейской». Действительно, можно понять тех, кто, прочитав ее, спросят: а зачем вообще тогда жить? Но тем не менее это часть Библии, и совсем не случайная. Почему? Давайте разбираться.
Усталость вязкая, беспросветная, один день ничем не отличается от другого, рутина на работе, рутина дома, и кажется, даже церковная жизнь не поднимает дух… Неужели обещанное Христом блаженство недосягаемо?
Книга Екклесиаста удивительно точно передает это гнетущее состояние. Именно в ней звучит известная теперь на весь мир фраза: «Все суета сует и томление духа». Эта книга не только пропитана усталой печалью человека, которого мы бы сегодня назвали успешным, но и дает ответ, в чем причина нашего духовного и психологического выгорания и как вырваться из пожирающей жизнь суеты. Как ни парадоксально, автор Екклесиаста через свой текст, который кажется депрессивным, подводит нас к полноте и счастью, открывающимся в Евангелии.
Екклесиаст — это точная древнегреческая калька с еврейского «Кохелет», что значит «говорящий в собрании» или «проповедующий». Это одна из самых загадочных и противоречивых книг Ветхого Завета. В ней нет яркого свидетельства веры, чудес или грозных пророчеств. Все сакральное здесь словно выветрено, обнажены лишь человеческое бессилие и усталость.
И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем! (2:11)
Не случайно многие исследователи называли эту книгу самой «небиблейской», — настолько ее главный мотив — бессмысленность человеческого бытия, кажется, противоречит духу Священного Писания. Даже само включение Екклесиаста в еврейский библейский канон вызвало напряженный спор раввинистических школ Гиллела и Шамая в I веке после Р. Х. Судьбу книги тогда решило то, что она традиционно приписывалась царю Соломону, чей авторитет для иудеев был непререкаем. Древние христианские экзегеты — Ориген, святитель Василий Великий, святитель Григорий Нисский, блаженный Иероним — также полагали, что это прощальная речь царя Соломона. Однако в современной научной библеистике это вызывает сомнение.
Книгу Екклесиаста, как правило, датируют III веком до Р. Х., временем после окончания Восточного похода Александра Македонского (334–325). Эта военная кампания расшатала прежний политический и социальный миропорядок; античность вступила в диалог с востоком — началась эллинистическая эпоха. Именно это, как утверждают специалисты, и объясняет совершенно нетипичную для Священного Писания тональность Книги Екклесиаста. И особенно — повторяющийся рефрен о вечной цикличности событий, природных явлений и человеческих судеб, столь близкий греческому духу и столь чуждый духу ветхозаветному:
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас (1:9–10).
Однако есть и иная точка зрения, ее придерживался Сергей Аверинцев: «Природные циклы не радуют Кохэлэта* своей регулярностью, но наводят на него скуку своей косностью. “Вечное возвращение”, которое казалось Пифагору возвышенной тайной бытия, здесь оценено как невыносимая и неизбывная бессмыслица. Поэтому скепсис книги Проповедующего в собрании есть именно иудейский, а отнюдь не эллинский скепсис; автор книги мучительно сомневается, а значит, остро нуждается вовсе не в мировой гармонии, а в мировом смысле, он утратил и оплакивает не Божественный космос, а Священную историю».
Важно, что этот текст откликается на глубинный человеческий кризис, к которому приводит девальвация смысла и духовное «выгорание», но даже на глубине отчаяния он вплетается в ветхозаветную реальность. Как справедливо заметил культуролог Михаил Эпштейн: «Если Екклесиаст находится на границе канона, то это его входные врата».
Автор Екклесиаста — человек, который ничего не ищет. Он не взывает к Богу, требуя от Него помощи или ответа. Он успешен, уважаем и мудр. Тем удивительнее, что его уверенность в бессмысленности и тщетности всех человеческих дел настолько тотальна и рациональна, что, кажется, совсем не оставляет места ни вере, ни надежде.
Последовательно взвешивая различные стороны человеческой жизни, автор каждый раз лишь устало отмахивается: все это суета. Переведенное на русский язык как «суета» слово «хавель» имеет и другие значения — «пар, вздох». Это слово употребляется в тексте более 30 раз — настолько емко и точно оно передает основную тональность авторских размышлений. Земное счастье и благополучие, все самые значительные и животрепещущие вопросы человеческого бытия и даже человеческая мудрость —
во многой мудрости много печали; и кто умножает познания,
умножает скорбь (1:18)
— все это «хавель»: пар, дуновение, пустое, тщета.
Однако, если внимательно вчитаться, в тексте можно заметить внутреннюю драматургию. В сущности, перед нами разворачивается, как говорил священник Павел Флоренский, «диалог мысли и тайны». И мысль автора здесь совсем не статична и не догматична, она мучается, пульсирует, ходит по кругу, пытается обрести твердую почву, но, не найдя ее, каждый раз остается в молчаливом недоумении перед суетностью мира и своим внутренним нежеланием эту суетность принять.
Это особенно ощущается в его удивительно противоречивых суждениях. То он риторически вопрошает:
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? (1:3);
то заявляет:
Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости (9:10).
То категорично осуждает веселье:
Сказал я в сердце моем: «дай, испытаю я тебя весельем, и насладись добром»; но и это — суета!
О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?» (2:1–2);
то утверждает обратное:
И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем (8:15).
Выходит, автор непоследователен? Или он нарочно пытается сбить нас с толку? Некоторые комментаторы полагали: он просто иронизирует, потому что настолько разочаровался в жизни, что смотрит на все с усталой насмешкой.
Однако едва ли Церковь включила бы эту книгу в библейский канон, если бы ее содержанием была обычная, пусть и горькая, ирония. Дело в том, что за внешним скептицизмом и противоречиями открывается совершенно особенное богословие. В пустыне всеобщей тщеты автор ищет оазис евангельского блаженства, словно предчувствуя слова Нагорной проповеди, с которыми Христос обратится к тем, кто желает преодолеть суетность мира и обрести подлинное счастье.
«Кто не видит суеты мира, тот суетен сам», — писал Паскаль. Екклесиаст не суетен, он эту суетность осознал и над ней поднялся. Он без жалости лишает человека всех иллюзий в этом мире. Да, мы не можем знать, для чего нам суждено трудиться. Да, наше веселье и наше земное довольство — признак нашей глупости. А приобретенное нами знание и вся человеческая мудрость только умножают скорбь. И даже искание правды и справедливости на этой земле не более чем очередная тщета — автор прямо об этом пишет:
Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! (8:14).
Все одинаково бессмысленно и ничтожно перед лицом смерти. Однако там, где у Екклесиаста возникают явные противоречия, их напряжение всегда снимается именем Божиим.
Вот лишь несколько примеров:
Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим (9:7);
Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все (11:5);
Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни
суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем
на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни
и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем (9:9).
Человеку не дано знать судьбу того, что он посеял, не говоря о том, как распорядится его наследием потомство. Но это знает стоящий над всем Бог, и этого достаточно.
«Мы видим, как смыслоотрицание “нет пользы”, — пишет в связи с этим культуролог Михаил Эпштейн, — переходит в жизнеутверждение “нет ничего лучшего, как”. Это вовсе не противоречие, а глубочайшая правда веры как сомнения, как отрицания положительного знания. Человек не знает, для чего ему посланы его труды, но именно поэтому он знает, что ничего другого, ничего лучшего ему не дано. Этим предвосхищается знаменитое “верую, потому что абсурдно”, приписываемое Тертуллиану. Мысль Екклесиаста, как впоследствии мысль Тертуллиана, Дионисия Ареопагита и Сёрена Кьеркегора, движется <…> от абсурда и отчаяния — к надежде, от суеты и томления духа — к вере».
Когда человек, с такой ясностью сознающий тщетность всех своих усилий, полностью принимает волю Божью, рождается, по выражению того же Михаила Эпштейна, «позиция веселого и деятельного пессимизма». Это жизнь — вопреки ее абсолютной бессмысленности — с абсолютным упованием на Бога. Иного человеку не дано.
В этом, если угодно, вся «каноничность» Книги Екклесиаста. Вера безосновательна, подсказывает нам автор. Она питается не формальным исполнением обрядов «по расписанию», а простотой хождения перед Богом — вот лаконичный и при этом бесконечно глубокий призыв к ветхозаветному человеку. И христианское мировидение — такой же радостный и деятельный пессимизм.
Верующий знает: Царство Небесное на земле неосуществимо — в Церковь никогда не войдут все населяющие ее народы, к ней всегда будет прислушиваться меньшинство, а всеобщая справедливость возможна только в утопических грезах. Христианский пессимизм — это трезвый, очищенный от иллюзий взгляд на мир.
Но в то же время он радостный, более того, деятельный, потому что все, что дано человеку в этой жизни, — от Бога, а Его благодать изливается на верующего просто так, помимо его мнимых или действительных заслуг. И значит, христианин не имеет права опускать руки. Он знает, что в суете и мимолетности земного существования всегда присутствует перспектива вечности и подняться над усталостью и рутиной быта, подобно Екклесиасту, можно — если помнить о том, что только в Боге обретаются покой и счастье. Такая вот нехитрая формула.
Вспоминаются слова блаженного Августина, сказанные им уже после Боговоплощения: «Не знает покоя сердце наше, пока не упокоится в Тебе».
Тихон Сысоев
Читаем Екклисиаста вместе с американским священником
Протоиерей Стивен (Стефан) Фриман — настоятель храма святой Анны в городе Оук-Ридж, штат Теннесси, США, создатель популярного православного блога Glory To God For All Things («Слава Богу за все»).
Песня Пита Сигера* «Как было — так и будет…» (To Everything There Is a Season) была очень популярна в Америке в 60-е годы. Она стала гимном Peace Movement**. А после того как в 1965 году ее исполнила рок-группа The Byrds, она стала мировых хитом.
Удивительно, но кроме «turn, turn, turn» («вновь, вновь, вновь») и двух заключительных строк, все остальные слова этой песни прямо позаимствованы из Книги Екклесиаста (3:1–8) — настолько созвучны оказались ее смыслы настроениям того времени:
Всему свое время,
и время всякой вещи под небом:
время рождаться, и время умирать;
время насаждать,
и время вырывать посаженное;
время убивать, и время врачевать;
время разрушать, и время строить;
время плакать, и время смеяться;
время сетовать, и время плясать;
время разбрасывать камни,
и время собирать камни;
время обнимать,
и время уклоняться от объятий;
время искать, и время терять;
время сберегать, и время бросать;
время раздирать, и время сшивать;
время молчать, и время говорить;
время любить, и время ненавидеть;
время войне, и время миру.
Эта самоочевидность вообще характерна для Книги Екклесиаста, которая относится к жанру библейских учительных книг. Мудрость, которая в них открывается, не несет в себе ничего сверхъественного. Наоборот, она открывает человеку то, что он и сам должен был бы видеть и понимать, но по каким-то причинам не видит и не понимает.
На первый взгляд кажется, что широко растиражированная фраза Екклесиаста: «Всё — суета сует и томление духа» — это крик отчаяния, вырвавшийся у человека, который абсолютно во всем разочаровался. Но такая интерпретация в корне неверна. Многие евангельские изречения, совершенно чуждые какому бы то ни было пессимизму, пропитаны духом именно этой книги.
Да, наша жизнь наполнена делами и событиями, постоянной тревогой, страхом перед будущим. Но Книга Екклесиаста напоминает нам, что все наши проблемы и тревоги на самом деле не имеют никакой ценности: в тот день, когда мы умрем, в мире все останется прежним. Что же тогда вечно и незыблемо, на что человек может по-настоящему опереться? Тот, кто нашел ответ на этот вопрос, следует истинным путем мудрости, говорит Екклесиаст. И путь этот — в Богочеловеке.
Помните, что Христос ответил на жалобу Марфы, что ее сестра Мария не помогает ей в хлопотах по хозяйству? Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк 10:41–42). Работать по дому нужно будет и завтра, и послезавтра, а Христос скоро покинет их, и значит, в этот момент важно только одно — быть с Ним. Разве то, что Он — Сам Богочеловек! — сейчас с ними, не заслоняет собой все остальное, не является уже бесконечным счастьем? И потому Иисус не позволяет Марфе навредить тому, что бесценно и не соизмеримо ни с какими другими земными благами, — душе Марии.
И Книга Екклесиаста — одно большое упражнение, которое учит человека видеть то, что ему по-настоящему необходимо, правильно расставлять приоритеты. Ведь все, что кажется нам важным — работа, здоровье, красота, веселье, власть, — временно и призрачно.
Очень важно впитать эту мысль Екклесиаста, потому что мир, в котором мы живем, пропитан соблазнительными, но глубоко ложными идеями. Современный человек, надменно полагаясь только на свои силы, вообразил, что способен изменить этот мир к лучшему, что технологии и научное знание приближают «светлое» будущее. И хотя во времена Екклесиаста люди вряд ли с таким же воодушевлением относились к науке, им было свойственно такое же высокомерие.
Есть у Екклесиаста одно туманное высказывание, которое проясняется только в контексте Нового Завета:
Всему и всем — одно:
одна участь праведнику и нечестивому, доброму и [злому], чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному,
так и грешнику; как клянущемуся,
так и боящемуся клятвы.
Это-то и худо во всем, что делается
под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим (9:2–3).
Христос говорил, что Бог повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми (Мф 5:45) и что Он благ и к неблагодарным и злым (Лк 6:35). С одной стороны, эти слова лишают надежды тех, кто, совершая добрые дела, думают, что гарантированно получат ровно столько же добра в ответ. С другой стороны, именно потому мы и должны быть добры и великодушны к каждому — даже к злодеям! — что призваны быть совершенными, как Отец Небесный, который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми. В жизни со Христом именно то, что кажется Екклесиасту «худым», становится путем к обóжению.
И предел всякой мудрости, говорит нам, христианам, ветхозаветный автор, — это смиренная память об этом и исполнение Божьих заповедей исключительно из любви к Нему, а не ради ожидаемой награды. Это и есть хождение перед Богом. А без Него даже самые великие добрые дела — суета и несут человеку лишь уныние и усталость. Перед лицом беспощадной и равнодушной смерти остается только то, что было изначально укоренено в вечном.
А на все, что мы оставим здесь, на земле, Екклесиаст учит смотреть с юмором. Мой любимый отрывок — в самой последней главе его книги — особенно актуален для тех, кто много пишет или читает:
А что сверх всего этого, сын мой,
того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела (12:12).
Каждый раз, когда я читаю эти строки, мне сквозь века улыбается загадочный автор, пожалуй, самой отрезвляющей во всей мировой литературе книги.
Перевел с английского Тихон Сысоев
Рисунки Наталии Кондратовой
Священномученик Александр (Гневушев)
23.09.1889–28.04.1930
Сотрудники ОГПУ обвинили отца Александра в контрреволюционной проповеди и в том, что из-за него певчие запели кондак неуставного для этого времени великопостного богослужения. Он ответил: «В церкви верующие действительно плакали. Чем было вызвано такое настроение верующих — не знаю. Я, когда вышел из алтаря с крестом, увидел, что плачут и женщины и мужчины; я тоже прослезился, положил крест на аналой, а сам ушел в алтарь. В это время на левом клиросе запели кондак “Душе моя, душе моя…”, который действительно поется только в Великий пост; я знал, что это противоречит церковному уставу, но не хотел вмешиваться в это дело».
* * *
Священномученик Александр родился 23 сентября 1889 года в селе Русская Цильна Симбирского уезда Симбирской губернии в семье священника Федора Васильевича и его супруги Клавдии Николаевны Гневушевых. В 1912 году Александр окончил Симбирскую духовную семинарию и в 1913 году был определен псаломщиком ко храму в родном селе. 9 марта 1914 года он был рукоположен во священника ко храму в честь Рождества Христова в селе Алейкино и назначен заведующим церковноприходской школой в селе и земской школы в ближайшей к селу деревне и законоучителем. В 1921 году отец Александр был направлен служить в Михаило-Архангельский храм в село Комаровка, в 1923 году — в село Шумовка и в 1925 году — в село Бряндино Мелекесского района.
В 1929 году советские власти по всей территории России начали кампанию по закрытию церквей и снятию колоколов. В январе 1930 года местные власти вместе с активистами приступили к агитации за снятие с храма колоколов и в селе Бряндино. Намереваясь одновременно добиться закрытия храма через уход священника из прихода после создания для него невыносимых условий жизни, власти потребовали от священника уплаты заведомо непосильных налогов. Поскольку отец Александр заплатить не смог, ему было тут же предъявлено и обвинение в неуплате налогов, и 9 января 1930 года в дом священника явился член сельсовета с понятыми для описи имущества.
13 января отец Александр отслужил всенощную и сказал проповедь, которая властями была охарактеризована впоследствии как антисоветская. Наутро, отслужив литургию, священник вышел с крестом на амвон и после проповеди обратился к прихожанам со словом, сказав, что, может быть, это его последние службы, так как в самое ближайшее время власти могут отобрать церковь, чтобы использовать ее для колхозных нужд. Завершая слово, отец Александр призвал прихожан помолиться усердней, чтобы Господь избавил от нападок.
Прихожане, слушая его слово, заплакали. Видя их переживания и переживая сам, священник прослезился и, положив крест на аналой, ушел в алтарь, а хор в это время запел призывающее к покаянию печальное песнопение, которое обыкновенно поется во дни Великого поста: «Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается…»
15 января состоялось собрание жителей села, на котором был поставлен на обсуждение вопрос о снятии колоколов; всего на нем присутствовало около трехсот человек. Собравшиеся, кроме группы активистов, были настроены категорически против снятия колоколов, и властям, несмотря на все предпринятые ими усилия, не удалось добиться перемены их настроения.
Предполагая, что колокола снимут насильно и вслед за этим вопреки решению большинства жителей села закроют и сам храм, на следующий день к храму собралось около пятисот крестьян, чтобы воспрепятствовать осуществлению этих намерений властей. На колокольню по предварительному уговору с матерями забрались подростки, как несущие меньшую гражданскую ответственность, и ударили в набат. К толпе вышли сельские активисты, но как только они приблизились, на них посыпались угрозы, и они мгновенно разбежались. Несколько дней верующие держали круглосуточное дежурство у храма, но власти не предпринимали попыток его захвата.
В начале февраля отец Александр выехал в Симбирск навестить родственников, в это время сотрудники ОГПУ арестовали некоторых из участников защиты храма. 15 февраля было составлено обвинительное заключение. Следователи писали: «С первых чисел января 1930 года местными сельскими общественными организациями проводилась агитационная кампания за снятие колоколов с церкви. В противовес этой кампании священник местной церкви Гневушев <…> используя религиозные предрассудки масс, повел усиленную антисоветскую агитацию среди верующих против проводимых мероприятий, распространяя провокационные слухи о том, что церковь отдадут в колхоз. При выполнении религиозной службы нарушал уставы церкви с целью воздействия на чувства верующих, ввел исполнение трогательных великопостных стихов, которые в обычное время не применяются. <…>
После торжественной проповеди антисоветского содержания Гневушев со слезами на глазах ушел в алтарь, и в это время на клиросе запели трогательный великопостный стих: “Душа, что спишь, конец приближается…” Находящиеся в церкви, человек до двухсот верующих, все плакали. <…>
В результате антисоветской деятельности Гневушева и его единомышленников <…> 16 января 1930 года утром к церкви собралась толпа человек четыреста-пятьсот, пытавшаяся учинить расправу над представителем местной власти и активистами-бедняками, пытавшимися призвать толпу к порядку и разъяснить им, что церковь никто не собирается отбирать…»
Вернувшись из Симбирска, отец Александр, не зная еще о случившемся, отправился в лес на заготовку дров. Тем временем следствие над арестованными было закончено и следователи, не найдя священника дома, объявили его в розыск, как якобы хотя и вернувшегося в село, но скрывающегося от правосудия. 22 февраля отец Александр вернулся домой и сразу же был допрошен и арестован. На вопрос, признает ли он себя виновным в предъявленном ему обвинении, священник ответил, что виновным себя не признает.
28 февраля отец Александр был снова допрошен сотрудниками ОГПУ. На обвинения в подстрекательстве к бунту священник ответил, что все знали, что повсюду в окрестностях с храмов снимают колокола, и потому люди и вышли протестовать, а он, учитывая свою молодость и небольшой срок служения в селе, не считал себя настолько авторитетным, чтобы воспрепятствовать действиям жителей; и может быть, собрание перед храмом такого количества людей и является ненормальным, но он не посчитал возможным в это вмешиваться.
«...При выполнении религиозной службы нарушал уставы церкви с целью воздействия на чувства верующих».
Из протокола допроса священномученика Александра
15 апреля 1930 года тройка при Полномочном Представительстве ОГПУ по Ульяновской области приговорила священника Александра Гневушева к расстрелу. Он был расстрелян 28 апреля 1930 года, о чем был составлен соответствующий акт: «Труп расстрелянного Гневушева зарыт на кладбищах за городом Ульяновском, близ Стрижева оврага, на надлежащей глубине».
Архимандрит Дамаскин (Орловский),
ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православ ной Церкви», клирик храма Покрова Божией Матери на Лыщиковой горе (Москва), www.fond.ru
Мэтью Кассерли:
американец о переезде в Москву, крещении и русском гостеприимстве
Фото Владимира Ештокина
В 18 лет Мэтью понял, что хочет уехать из Америки. Для этого не было внятной причины: «Я просто не видел там свое будущее», — говорит он. Парень родом из пригорода Нью-Йорка жил и учился в США, Германии и Англии, но захотел остаться в России после того, как побывал на службе в православном храме Санкт-Петербурга.
пять хлебов и две рыбы
Всякий, кто видел работу настоящего фокусника, наверное, в восхищении хлопал в ладоши и думал: «Да это же настоящие чудеса! Как можно из пустой шляпы достать живого кролика или, например, превратить обычную тросточку в огромный букет бумажных цветов?»
Но вот вопрос: а чем отличается самый лучший фокус от самого простого чуда?
Ведь и тут и там происходят вещи невероятные, нарушается привычный ход событий, и люди в изумлении не могут понять, как такое возможно. Однако различие между чудом и фокусом есть. Дело в том, что у каждого фокуса обязательно есть свой секрет. И когда его узнаешь, фокус сразу становится понятным и неинтересным. Оказывается, шляпа стояла на ящике, под которым сидел кролик. А букет бумажных цветов был спрятан внутри тросточки в сложенном виде. И остается лишь удивляться, как ты сразу не догадался об этом.
Совсем иначе обстоит дело с чудом. У него нет никакого секрета, никаких резинок в рукаве или коробок с зеркальными стенками. Все происходит на самом деле, без всякого обмана и ловкости рук. Фокус сложен и загадочен, но перестает удивлять, как только узнаешь его секрет. А чудо — простое и открытое всем взорам, но от этого оно не перестает быть удивительной тайной и навсегда остается в памяти людей.
Так произошло и с чудесами, которые творил Иисус Христос во время Своей земной жизни. В них не было ничего секретного и хитрого, но человечество помнит о них до сих пор, хотя с того времени прошло уже целых две тысячи лет. Об одном из таких чудес, произошедших на берегу Галилейского озера, — наш рассказ.
Пустынное побережье Галилейского озера в окрестностях города Вифсаиды. Волны неспешно накатывают на прибрежный песок и, шипя, отползают обратно. Вокруг, сколько хватает взора, — холмы, поросшие зеленой травой, и обломки древних, разрушенных временем скал. А у самого горизонта в туманной дымке виднеется гряда Иудейских гор.
Над волнами кружат чайки, высматривая добычу. Вот одна стремительно бросается вниз, и через секунду уже взлетает с бьющейся в клюве серебристой рыбой. Будет теперь обед чайкиным детенышам. А неподалеку от воды стоят привязанные к кустам тамариска ослики и не спеша объедают молодые ветки. Все живое нуждается в пище, и всем подает эту пищу Господь в нужное время.
Но что это за огромная толпа виднеется возле зеленого холма с невысокой скалой на вершине? Быть может, эти люди тоже собрались для того, чтобы купить себе еды на рынке? Или пришли посмотреть на представление заезжего фокусника из Сирии, который умеет глотать сабли и пускать огонь изо рта?
Нет, они пришли сюда из разных городов и деревень, чтобы увидеть нового целителя и проповедника — Иисуса из маленького городка Назарет. Правда ли, нет, но про Него рассказывают, будто Он одним только словом может исцелить безнадежного больного, дать зрение слепому и даже воскресить мертвого. Кто-то говорит, будто видел даже, как Иисус совершал все это, и потому пошел за Ним в надежде исцелить свои недуги тоже.
А еще Он называет Себя Сыном Божьим и говорит удивительные слова о вечной и счастливой жизни после смерти, о Небесном Царстве, которого может достигнуть каждый, кто поверит Его словам.
Вот с такими мыслями собралась сюда эта многотысячная толпа уставших от дальнего перехода людей. Им всем невдомёк было, что Иисус со Своими учениками пришли сюда, чтобы спастись от злобы и коварства царя Ирода. Незадолго до этого царь приказал отрубить голову Иоанну Крестителю, очень дорогому для Иисуса человеку. Услышав о чудесах Иисуса, Ирод хотел найти и Его тоже. Поэтому Иисус увел учеников в это пустынное место, подальше от царских слуг. Ученики нуждались в отдыхе, и Иисус хотел, чтобы они набрались здесь сил. А сам Он поднялся на вершину холма, чтобы помолиться в одиночестве. Но, увидев сверху толпы людей, идущих к Нему за исцелением, сжалился над ними.
И потянулась к вершине горы вереница несчастных. Кто-то шел, переваливаясь на костылях. Кто-то хромал, опираясь на посох. Совсем ослабевших вели под руки друзья или родственники. Слепые шли, ощупывая перед собой дорогу палочкой из тростника или держась рукой за плечо своего поводыря. Каждый подходил к Иисусу, говорил с Ним и тут же отходил уже здоровым, на радостях бросая прочь ставшие ненужными костыли или трость. В это невозможно было поверить, но именно это происходило у всех на глазах. Поэтому люди терпеливо ждали своей очереди, укрывая накидками головы от палящего солнца и делясь друг с другом запасами воды. Каждый надеялся: а вдруг этот удивительный Человек сможет исцелить и мой недуг тоже?
Но вот уже день близится к закату. Длиннее стали тени, в жарком воздухе повеяло вечерней прохладой.
Ученики подошли к Иисусу, окруженному жадно слушающими Его людьми, и сказали:
— Уже темнеет, а народ весь день стоял здесь без пищи. Люди проголодались, многие пришли сюда с детьми. Отпусти их, чтобы они пошли в ближайшие селения и купили себе еды.
Это было разумное предложение. Но, вместо того чтобы с ним согласиться, Иисус внимательно посмотрел на учеников и сказал:
— Вы сами дайте им еду.
Ученики растерянно переглянулись. Народу вокруг холма собралось более пяти тысяч человек. Чтобы накормить всех, еду сюда нужно было бы подвозить на множестве повозок, запряженных волами. Быть может, Иисус шутит? Но нет, Он серьезен и смотрит на них испытующе, как будто хочет проверить, смогут ли они решить предложенную им задачу.
— Даже если мы пойдем и купим хлеба на все деньги, которые у нас есть, его все равно не хватит на такую огромную толпу. Как мы можем их накормить?
Иисус посмотрел на собравшихся внизу людей, повернулся к ученикам, и спросил:
— Сколько у вас есть с собой хлеба сейчас?
Ученики ответили:
— Есть пять хлебов и две рыбы.
Тогда Иисус велел им рассадить всех людей отделениями на зеленой траве. Ученики спустились к толпе и вскоре усадили всех рядами по сто и по пятьдесят человек. Тогда Иисус взял пять хлебов и две рыбы, воззрев на небо, благословил еду, разломал хлебы на несколько кусков и дал ученикам Своим, чтобы они раздали их людям. Две рыбы Он также разделил и передал для всех.
Ученики медленно шли вдоль рядов и каждому давали по ломтю хлеба и куску рыбы. Но сколько бы они ни раздавали, хлеба и рыбы не становилось меньше. Вот уже они обошли всех. Вот уже все поели и насытились. А остатков от этой трапезы набралось двенадцать полных коробов. Изумленные ученики смотрели на восторженных людей, воздающих хвалу Иисусу, на битком набитые короба и никак не могли поверить в случившееся. Хотя только что своими руками ломали они и этот хлеб, и эту рыбу. Своими руками давали куски каждому из сидящих на траве. Своими руками собирали оставшееся в короба…
Но как это все могло получиться, понять так и не смогли.
Так что же произошло тогда на берегу Галилейского озера неподалеку от Вифсаиды? Быть может, это был какой-то хитроумный фокус и ученики заранее припрятали несколько возов хлеба, чтобы после вот так — эффектно — раздать его ради еще большей славы своего Учителя?
В том-то и дело, что нет. В этом пустынном месте и мешок с отрубями негде было бы спрятать, все на виду, куда ни кинь взгляд.
Да и не те люди были эти ученики, чтобы проворачивать такие хитрые дела. Простодушные рыбаки, они и о себе-то толком позаботиться не смогли в этой ситуации: пять хлебов и две рыбки на двенадцать человек и Учителя — запас, прямо скажем, невеликий.
Но тогда откуда же взялась вся эта еда, которой хватило, чтобы накормить пять тысяч уставших и голодных людей? А все очень просто, и никакого подвоха здесь нет. Это было самое настоящее чудо. Помните, чем чудо отличается от фокуса? Правильно — отсутствием секрета и простотой.
Ведь Иисус не только на словах, но и на самом деле — Сын Божий, сошедший с Небес. А если Сын Божий, значит, и Сам тоже Бог. А если Бог, значит, может в любой момент создать все что угодно, как когда-то сотворил весь этот огромный мир с горами, реками, лесами и звездным небом над головой.
Вот Он увидел, что люди устали и голодны, а ближайшее селение не ближе чем в паре часов ходьбы. И Ему стало их жалко, как любому из нас бывает жалко тех, кому сейчас плохо и тяжело. Но мы можем поделиться с голодным только тем, что у нас есть. А Бог обладает такой властью и силой, что может даже из ничего сотворить нуждающимся еду. Не говоря уже о том, чтобы из пяти хлебов сделать пять повозок хлебных кусков. И вот этот всесильный Бог пожалел людей и накормил их хлебом и рыбой, которые умножил чудесным образом. Просто — благословил пять хлебов с рыбками, и их хватило на пять тысяч человек. Без всяких фокусов. Да и если разобраться, кому же еще творить чудеса, если не Богу?
* * *
…На фоне подернутых дымкой отрогов далеких Иудейских гор садится за горизонт огромное красное солнце. Чайки-охотницы уже не кружат над волнами, и наевшиеся ослики мирно дремлют возле кустов тамариска. Завтра будет новый день. Завтра все живое снова поднимется на поиски пищи для себя и для своих детей. И каждой живой душе милостивый Господь даст все потребное для жизни. А наша история про чудесное насыщение пятью хлебами на этом заканчивается.
Иллюстрации Галины Воронецкой
«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.
«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви.
В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».
Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!