Представляем версию 172-го номера православного журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в форматах ePUB и FB2 на мобильных устройствах. 

Номер издан с сокращениями.

ВНИМАНИЕ! 

Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.

ИД "ФОМА" 

2017 г.

(С)

ОГЛАВЛЕНИЕ

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Владимир Легойда. Что не происходит в Лондоне

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Лев Карахан: Андрей Тарковский: преодоление немоты

ВОПРОС НОМЕРА: Никудышные христиане

Александр Ткаченко. Досмиряться до изнеможения

Патриарх Кирилл. Чем унывающий человек похож на спящего

ВЕРА

Именины: Серафим (Серафима)

Тихон Сысоев. Как спать святым?

Игумен Дамаскин (Орловский). Исповедница Ираида (Тихова)

ЛЮДИ

Люди в храме: Работник свечного ящика

Вера Евтухова. Тернистый путь к себе

КУЛЬТУРА

Александр Мраморнов. Как Русская Церковь встретила русскую революцию?

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

 КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

Что не происходит в Лондоне и как это коснется России

Недавно я в очередной раз проводил собеседование с абитуриентами, желающими поступить на факультет журналистики. Потом делился в социальных сетях некоторыми своими наблюдениями и абитуриентскими перлами. Такие записи всегда вызывают реакцию. Многие отклики показали, что далеко не все поняли, для чего я все это публикую. 

А опубликовал я две записи. Первую, что далеко не все абитуриенты смогли ответить на вопрос, кто написал «Архипелаг ГУЛАГ». И вторую — как несколько человек уверенно отвечали, что действие шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», конечно же, происходит в Лондоне. В старом Лондоне, как значительно заметила одна девушка. 

Среди различных ахов и охов по поводу того, «куда катится этот мир», были и упреки в мой адрес. К чему, мол, такие вопросы? Есть ли это в школьной программе? Ну не знают — и не знают! Вы взрослых спросите! И т. д. Многие даже замечали, что это хорошо, что не знают абитуриенты Солженицына... И вообще, все это, мол, не делает их автоматически неграмотными или тем более дураками. Конечно не делает. Не об этом речь. 

Речь вот о чем. Почему я решил поделиться этими ответами вчерашних школьников? Что меня здесь смущает? Конечно, когда человек не знает того или иного факта, да пусть хоть даты рождения Пушкина или всех авторов, у которых есть произведения под названием «Кавказский пленник», это еще не дает повода считать его глупым или даже необразованным. Скажу больше. Человек может не знать даже таблицу умножения, но быть интеллектуально состоятельным. Но ведь, к примеру, как математика есть особый язык, на котором надо уметь разговаривать, так же точно существует и язык культуры — символы, знаки, имена писателей и т. д. — те самые фоновые знания, которые помогают нам понимать друг друга.

Вот что меня больше всего беспокоит: не незнание отдельным человеком отдельных фактов (так было всегда). А то, что мы всё больше начинаем говорить на разных культурных языках, хотя вроде бы говорим на одном русском. У этой медали есть другая сторона: есть язык молодежи, который мы, взрослые, не знаем, и в таком незнании тоже нет ничего хорошего, оно тоже увеличивает разрыв. Но тем не менее скажу, что это самое главное: потеря некоего языка как общего пространства культуры, который позволяет нам понимать друг друга. Знать Солженицына и Шекспира — не то же самое, что обязательно одинаково относиться к ним. Но именно это общее знание способно помочь нам понять в том числе и то, в чем мы совпадаем, а в чем не совпадаем между собой — к каким бы поколениям мы ни относились.

И еще одно. Недавно один журналист спросил меня ровно по этому поводу: «А зачем в принципе людям это знать?» И я вспомнил эпизод из одного из моих любимых фильмов — «Общество мертвых поэтов». Там учитель литературы на уроке говорит ученикам что-то о Шекспире и добавляет: «я вижу, вы считаете, что литература не имеет ничего общего с бизнесом и медициной. Вы сидите и думаете, зачем нам все это нужно, ведь нам нужно отдаваться главному — нашей будущей карьере». 

Он не стал доказывать обратное, но предложил им посмотреть на проблему иначе: «Люди читают и пишут стихи не ради забавы. Мы читаем и пишем стихи, потому что принадлежим к роду человеческому, а человечеством движут чувства. Медицина, юриспруденция, бизнес, прикладные науки — все это благородные занятия, они необходимы для поддержания жизни. Но поэзия, красота, романтика, любовь — вот ради чего стоит жить».

…Могу ли я представить мир, даже жизнеспособный, в котором нет ни «Ромео и Джульетты», ни «Архипелага ГУЛАГ»? Конечно могу. Я даже могу представить себе мир без таблицы умножения. Просто мне в этом мире жить не хочется. 

А вам? 

Владимир Легойда

^{Видеоверсию этой колонки смотрите на телеканале «Царьград» (tsargrad.tv)}

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

Андрей Тарковский: преодоление немоты

Тарковский — христианский режиссер? 

Если да, то почему в его фильмах так много языческой ритуальности? И что значит эта постоянно текущая вода и горящие дома, это буйство природы? А Андрей Рублев — разве Тарковский в своем фильме не превратил святого в обычного творческого интеллигента? 

Кто он вообще такой — элитарный художник? Диссидент-гуманист? Сталкер, ведущий всех нас в загадочную зону? В год 85-летия большого режиссера — наш большой разговор о Тарковском с известным кинокритиком Львом Караханом.

Во что верил Тарковский?

— Лев Маратович, можно ли назвать Андрея Тарковского христианским режиссером? Или же христианская символика, которая используется в его фильмах, не свидетельствует впрямую о религиозной принадлежности автора? 

— Единственное, о чем можно говорить с уверенностью, это то, что режиссер Андрей Тарковский носил крест и умер христианином. Его отпели по православному обряду в Париже, в церкви Александра Невского. Что же касается определения «христианский режиссер», то, по-моему, для характеристики любого светского художника оно вообще не очень подходит. Вот творчество Андрея Рублева, к примеру, можно считать христианским. Но ведь и странно было бы называть этого великого иконописца просто художником: художник Андрей Рублев — согласитесь, звучит как-то легкомысленно. 

В творчестве многое связано с игрой во­ображения, которая иногда способствует приближению художника к устойчивым жизненным основам, иногда заставляет его катастрофически бунтовать против этих основ, а бывает, что игра воображения становится и самоцелью, обессмысливая какое-либо существенное постижение. Именно игровое начало в искусстве культивирует такая активная сегодня стратегия, как постмодернизм. Его главную формулу кто-то остроумно попытался выразить, перефразировав Мартина Лютера: на том стою — могу иначе. 

Рублев не мог иначе! Все его творчество было подчинено стремлению выразить аксиоматически очевидную и непреложную для него истину христианской веры, не просто отрешенную от игр воображения, но не нуждающуюся в этих играх.

В фильме Тарковского «Андрей Рублев», где показано, как мучительно Рублев ищет себя в отношениях с миром, с людьми, нет и намека на какую-либо нетвердость его в вере или тем более богоборчество. Даже самые жестокие испытания не отвращают его от веры и не разлучают с Богом. Скорее на­оборот, принимая после кровавого татарского набега на Владимир обет молчания, Рублев у Тарковского укрепляется в вере. 

Думаю, несправедлив был Александр Солженицын, когда в своей известной критической рецензии на «Андрея Рублева» пренебрежительно назвал героя фильма «переодетым сегодняшним “творческим интеллигентом”», который полностью зависит от отношения к нему «толпы». Да, в диалоге с явившимся Рублеву Феофаном Греком (уже умершим к тому моменту) герой Тарковского действительно с отчаянием говорит о сожженном храме, в котором погибли и написанные им фрески. Но сокрушается Рублев не из-за того, что уничтожены именно его труды, а из-за того, что, выходит, нет в людях любви, о которой он так страстно говорил Феофану Греку в их первом диалоге: «Сам же знаешь, не получается что-нибудь или устал, намучился и вдруг с чьим-то взглядом в толпе встретился, с человеческим — и словно причастился…»

Разочарование в людях, которое переживает Рублев, не ведет его в фильме ни к осуждению, ни тем более к крушению веры в Бога. Наоборот, только незыблемость веры и возвращает Рублева к людям, к диалогу с ними и к иконописи.

«Икона — свидетельство веры», — писал Солженицын. Не поисков, сомнений и обретений, а веры. Вот эта вера в ее нерушимой внутренней крепости и дает нам право отнести творчество Рублева безраздельно к христианскому культурному наследию. Не только творчество исторического Рублева, но и Рублева — героя фильма. Не случайно в финале герой и его историчес­кий прототип как бы сливаются в единое целое, и Тарковский подробно, с укрупнениями показывает на экране подлинные рублевские шедевры: Рождество Христово, Преображение, Святую Троицу, Спас, утверждающие торжество непреклонной, непреходящей веры их создателя. 

— Фильмы Тарковского, конечно же, не так ортодоксальны, как иконы Рублева. Но не называть же Тарковского, пользуясь терминологией Солженицына, просто творчес­ким интеллигентом? 

— А почему бы и нет? В таком определении гораздо больше исторической правды, чем в сегодняшних попытках представить достаточно сложный и противоречивый путь Тарковского как опыт христианской режиссуры. Я бы только добавил: творческий интеллигент в поисках веры. Эти поиски в эпоху заката советской империи не так уж часто вели прямой дорогой в храм. Много было в них и ложного, и самодеятельного, и поверхностного. Не назовешь прямой и дорогу, которой шел к вере Тарковский. Недаром же его Сталкер говорил, что «прямой путь в Зоне не самый короткий». Тарковский был героем того времени, в котором родился. Но невероятное преимущество Тарковского состояло в том, что он родился гениальным кинематографистом. Он не просто обрел себя в кино как профессионал, он буквально дышал кинематографом и как мало кто (даже из выдающихся кинематографистов) приблизился в своих фильмах к пониманию природы киноискусства. Французский теоретик кино Андре Базен определял его природу как способность «раскрыть потаенный смысл вещей и существ в их естественном единстве».

Это естественное единство и пытался как можно точнее, достовернее запечатлеть на экране Тарковский. Какие бы препятствия и искушения на пути к Божественной достоверности он ни встречал. Была даже какая-то удивительная дерзновенность в том, что Тарковский пытался запечатлеть не просто «смысл вещей и существ», но запечатлеть сам динамический процесс возникновения смысла во времени, подвластный из всех искусств только кино. 

«Время, запечатленное в своих фактических формах и проявлениях, — вот в чем заключается для меня главная идея кинематографа», — писал Тарковский в своей знаменитой статье «Запечатленное время».

Кинематографические откровения Тарковского поражают именно запечатленным в его экранных образах возникновением естественного единства мира буквально на наших глазах. Будь то сложные сновидческие образы как, скажем, белые гуси, летящие над разоренным Владимиром в «Андрее Рублеве», или такой, казалось бы, простейший образ, как обыкновенная береза в поле, о которой один из героев фильма — Даниил Черный — говорит: «Вот, скажем, береза эта. Ходил каждый день — не замечал. А знаешь, что не увидишь больше, — вон какая стоит».

^{Андрей Тарковский с родителями}

— В одном из своих последних интервью во Франции Тарковский сказал: «Вера — это единственное, что может спасти человека». А назначение своего творчества он видел «… в том, чтобы вспахать и взрыхлить душу человека, сделать ее способной обратиться к добру». Но о какой «вере» и каком «добре» говорил Тарковский? Были эти понятия уже связаны для него с определенным религиозным мировоззрением или же это словарь художника-гуманиста, который уповает прежде всего на веру в человека, но не веру в Бога?

— Вопрос очень сложный. И даже если мы обратимся к высказываниям самого Тарковского, которые вроде бы однозначно свидетельствуют о его принадлежности к гуманистической традиции, мы не получим ясного ответа.

После выхода на экраны «Андрея Рублева» Тарковский сказал: «Используя богословские сюжеты, Рублев вкладывал в свои работы гуманистические идеалы». Казалось бы, куда дальше. Из этих слов прямо следует, что даже такой христианский подвижник, как Рублев, был, по Тарковскому, гуманистом, который просто использовал богословские сюжеты. Но если принимать во внимание исторический контекст этого высказывания, то сегодня в нем можно распознать и скрытый смысл: под видом более или менее разрешенного в поздние советские времена гуманизма Тарковский в своем пять лет пролежавшем на полке фильме попытался донести до зрителя содержание именно богословских сюжетов.

Конъюнктура времени многое меняет. Не только в смысле конкретных высказываний, но и в смысле таких глобальных понятий, как гуманизм. Ведь когда Тарковский снимал свои фильмы, под спасительной крышей этого понятия — общечеловеческих ценностей — сходились все, кто так или иначе противостоял советской рутине и основополагающим принципам позднейшего пролетарского гуманизма «кто не с нами — тот против нас» или того хуже — «если враг не сдается, его уничтожают». Должно было пройти время для того, чтобы сознание религиозное и гуманистическое окончательно разграничились так же определенно, как они разграничены в вашем вопросе. Надо было многое прояснить, чтобы понять про гуманизм то, что уже в середине XX века понял замечательный немецкий философ Романо Гвардини. В своей вышедшей в 1950 году работе «Конец нового времени», посвященной анализу гуманистических идей, он писал: «… новое время, заявив претензию на личность и мир личных ценностей, освободилось от их гаранта — христианского Откровения». 

Гуманизм Тарковского, конечно же, сильно отличался от гуманизма Марлена Хуциева или гуманизма Григория Чухрая — знаменитых режиссеров-шестидесятников. С самого начала он был заинтересован прежде всего в проблемах внутренней жизни человека и был достаточно далек от актуальных в ту пору общегуманистических надежд, скажем, на торжество «социализма с человеческим лицом». Но он был далек и от того ясного ответа на свое духовное вопрошание, которое дает христианское Откровение.

— А как же христианская символика, которую Тарковский начал использовать уже в своей дебютной картине «Иваново детство»? Главные герои этого фильма — военные разведчики — даже жили в подвале разрушенной церкви… 

— Именно разрушенной. И это важно. На полу там еще лежал колокол, который Иван подтягивал к потолку и бил в набат, мысленно сражаясь с фашистами. А потом начинался артобстрел, и комья земли обрушивались на кусок фрески, изображающей Богоматерь с мла­денцем. Колокол появляется у Тарковского и в заключительной новелле «Андрея Рублева», которая так и называется — «Колокол». Но и в «Рублеве» это не колокол на колокольне, созывающий на службу, а новый колокол, звучание которого еще надо опробовать. 

Церковь у Тарковского либо недостроена, либо, что чаще, разорена, разрушена, сожжена… В финале «Ностальгии» деревянный дом героя оказывается помещенным в гигантскую каменную коробку лишенного крыши готического собора. А в «Жертвоприношении» церковь просто закрыта. Это особо подчеркивается в момент всемирного коллапса, когда ницшеанец и собиратель мистических историй Отто посылает своего друга Александра, чтобы спасти мир, к служанке Марии — «на хутор, рядом с закрытой церковью».

Христианская символика у Тарковского — это, безусловно, выражение его изначальной расположенности к христианской вере, но в то же время и абсолютной невозможности обрести внутренний покой в храме, у которого нет крыши: «Ничего нет страшнее, когда снег в храме идет», — говорил в фильме Тарковского Рублев после татарского набега. Храм существует, но не действует.

В этой ситуации именно гуманизм явился для Тарковского наиболее подходящим для его внутренних устремлений временным прибежищем.

Тарковский, конечно же, был гуманистом, но правильнее всего было бы назвать его гуманистом поневоле, гуманистом в силу неблагоприятных для укрепления христианской веры и вхождения в храм исторических обстоятельств. И хотя у нас нет прямых свидетельств того, что Тарковский среди гуманистов чувствовал себя «чужим среди своих», все его творчество, проникнутое ностальгией по Откровению, было (как минимум) яркой попыткой осознания той краеугольной для гуманизма проблемы, на которую указал Гвардини. Избавившись от Откровения, гуманизм допустил, что человек может быть и сам себе гарантом. 

Недавно Патриарх Кирилл сказал о том, что «права человека» не являются высшей ценностью для христианина. Едва ли он пытался умалить заслуги тех, кто помогает униженным, оскорбленным и обездоленным. Он лишь напомнил об истинной иерархии ценностей и о том, что Откровение для христианина превыше всего.

Мне кажется, творческий путь Тарковского — это не путь гуманиста-художника и не путь художника-христианина, но путь приближения к Откровению, без которого религиозность, изначально присущая Тарковскому, пребывала в маяте и никак не могла обрести силу и незыблемость веры.

— То есть вы хотите сказать, что в творчестве Тарковского есть какая-то неотступная внутренняя логика?

— Нет. О неотступности я бы говорить не стал. Были в его работах и наступления, и отступ­ления. Неотступным был лишь сам поиск какого-то абсолютного значения духовности и общий вектор движения к этому абсолюту.

В фильме «Иваново детство» Тарковский был еще явно очень далек от приближения к конечной цели. О своем первом значительном кинематографическом опыте он писал, к примеру, следующее: «… я почувствовал, что при помощи кино можно... соприкоснуться с духовными какими-то субстанциями собственной души». Было ли это «соприкосновение» логически обоснованным первым шагом на пути к Откровению? Не думаю. Скорее дебют Тарковского в большом кино говорит о его склонности именно к гуманизму, но гуманизму уже с неким экзистенциальным уклоном (хорошо известна формула Жана Поля Сартра: «экзистенциализм — это гуманизм»). Поначалу экзистенциальный гуманизм Тарковского, по-моему, даже не был еще религиозным и не предполагал обретение Божественного знания в событии веры, уверования, как это мыслил, скажем, религиозный экзистенциалист Николай Бердяев. Тарковский в «Ивановом детстве» культивировал скорее экзистенциализм поступка и решающего выбора — близкий атеистическому сартровскому выбору «самого себя». Именно выбор самого себя в трагических обстоятельствах войны совершает главный герой Тарковского Иван. Недаром же Сартру, посмотревшему во время визита в Москву «Иваново детство», фильм очень понравился.

Решившись сразу же после кинодебюта на воплощение такого по-настоящему грандиозного замысла, как фильм об Андрее Рублеве, Тарковский перешагнул на пути к высокому духовному постижению великое множество ступеней разом и ближе всего подошел к восприятию Откровения — по крайней мере в финале, в видеоцитатах из Рублева. Думаю, это приближение и сделало «Андрея Рублева» таким внутренне сбалансированным и гармоничным фильмом. Самым совершенным, по-моему, произведением Тарковского.

— А как же все остальные его фильмы? Получается, они — несовершенны?

— Я сказал: самым совершенным. Это вовсе не означает, что остальные несовершенны. Просто в творческой биографии больших художников случаются такие достижения, такие пики, которые покорить вновь уже не удается. В творчестве Бергмана, к примеру, для меня таким пиком является «Земляничная поляна», у Тарковского — «Рублев».

В работе над этим фильмом огромным внутренним подспорьем для Тарковского стало то, что рядом с ним находился выдающийся проводник в мир духовных постижений — его герой, Андрей Рублев. И что бы ни говорилось о слишком произвольном толковании режиссером малоизвестной биографии преподобного Андрея, не Тарковский вел Рублева по фильму, а, скорее, Рублев — Тарковского. 

^{Кадр из фильма «Андрей Рублев» (1966)}

Он как бы внутренне выверял себя по Рублеву и, быть может, единственный раз был так благодарно неодинок в своем духовном движении. Рублев словно покровительствовал режиссеру и освещал его путь своим христианским опытом. Тарковский же с готовностью ученичествовал, подчас даже слишком неловко, по-школярски демонстрируя готовность воспринять урок. Я имею в виду тот эпизод, в котором появляется русский Христос, несущий крест на снежную Голгофу, — попытку Тарковского изложить трагический финал евангельской истории своими словами с трогательным прилежанием ученика, выполняющего домашнее задание.

«Сталкер»: почему простой веры в человека уже недостаточно?

— А дальше? Как, на ваш взгляд, продвигался Тарковский в своем духовном поиске после «Рублева» — самостоятельно?

— Каждый следующий шаг, по-моему, давался ему с большим трудом. Такого безусловного христианского авторитета, такого ориентира, как Рублев, в фильмах Тарковского больше никогда не было. Возможно, свою значительную роль в приближении к христианскому миропониманию мог сыграть для него князь Мышкин, но мечту об экранизации романа Достоевского «Идиот» советские киноначальники осуществить так и не дали. После «Рублева» Тарковский продвигался как бы на ощупь, на свой страх и риск. Однако нельзя сказать, что опыт «Рублева» явился для него лишь автономно существующей в его творчестве высотой. В таких фильмах, как «Солярис» и «Сталкер», где, пользуясь жанром научной фантастики, Тарковский достаточно свободно и самостоятельно мог размышлять о духовных и нравственных смыслах человеческого бытия, экзистенциальные и, шире, гуманистические установки уже не были для Тарковского доминирующими.

Кельвина из «Соляриса» вроде бы можно посчитать экзистенциальным героем. Очевидна его решимость найти самого себя в экстремальной ситуации: в отношениях с «неизвестной человечеству формой сознания» — планетой Солярис. Кельвин готов идти до конца — пожертвовать и своей жизнью, и существованием Соляриса (ведь именно Кельвин говорит о том, что планету можно подвергнуть жесткому излучению). Но в конце концов герой Тарковского приходит к тому состоянию души, которое располагает его и к раскаянию, и к покаянию — нормам христианского существования. 

В финале планета Солярис, материализующая мысли и воспоминания героев, обращает Кельвина не в его прошлое, как в начале фильма, а в гипотетическое будущее, и посылает ему образ возвращения к давно (в силу космического разрыва во времени) умершему отцу — в коленопреклонной позе блудного сына. 

Еще более значительное отступление от гуманизма как мировоззрения видится мне в «Сталкере», где в равной степени банкротами оказываются и озабоченный всеобщим благом ученый, выражающий идеологию Просвещения, расположенный уничтожить все, что, как заветная комната в Зоне, не поддается рациональному объяснению, и экзистенциалист-писатель, которого тошнит от окружающего мира, его понятийности, и он готов уйти в себя — погрузиться в алкогольное затворничество, лишь бы с этим миром не соприкасаться. Подлинно жизнеспособным в «Сталкере» оказывается лишь заглавный герой — то ли мутант, то ли юродивый. Он, может быть, последний на Земле, кто еще умеет верить и остро переживать драму безверия.

Вы спрашивали о том, что такое для Тарковского «добро»? В «Сталкере» человек добром уже не заведует. Именно поэтому оказывается посрамлен рационалист-профессор с его гуманными представлениями о добре и пользе человечества. Добро — это то, во что верит Сталкер, и что посылается нам свыше во спасение. Как гласит христианская мудрость, чтобы распознать истинный смысл Послания, надо просто задать себе правильный вопрос: не «за что?», которым мы с гневом встречаем беду, а «зачем?», который помогает человеку лучше понять самого себя и свое назначение. Добро поначалу может показаться нам и не добром вовсе. Способность заветной комнаты в Зоне пробуждать сокровенные, подчас очень темные, желания — какое же это добро? Но ведь, только осознав эти желания, мы можем от них избавиться, раскаяться в них. 

Дом и вода: почему эти образы так важны для Тарковского?

— Если Сталкер именно тот герой, которого Тарковский открыл и для себя, и для нас на пути к Откровению, можно ли в таком случае отождествлять Тарковского со Сталкером, как это часто делается?

— Я бы не решился на такую опасную и неблагодарную в отношениях с кинематографом Тарковского авантюру. Потому что герой — это чаще всего такая завершенная в своих основных характеристиках образная субстанция, которая, в том случае когда автор сознательно идентифицируется с героем, как бы поглощает автора и лишает его внутренней свободы, возможности маневра, непринужденного движения внутри собственного произведения. Теряет живость, динамику, самостоятельность и сам герой, привязанный к авторскому «я», выражению идеологического авторского задания. В кинематографе Тарковского уподобление режиссера герою особенно непродуктивно. Ведь ни в одном из своих фильмов Тарковский не пытается, используя своих героев, что-либо окончательное провозгласить, поставив пусть даже и промежуточную, но точку: быть по сему. Героев Тарковского уместнее сравнивать с часовыми, которые расставлены режиссером в поворотных точках его движения. По этим точкам можно проследить за траверсом идущего, извлекая и для себя урок, помогающий избежать тех ошибок, которых не удалось избежать первопроходцу. 

В отношениях с Рублевым Тарковский был вероучеником, но Тарковский никогда не был вероучителем, безоговорочно настаивающим на том, к чему пришел в данном конкретном фильме.

Если в его картинах и можно найти некое пространство авторской идентификации, то это, скорее всего, те повторяющиеся сквозные мотивы, которые представляют собой структурно гораздо менее жесткую, более лабильную, чем герой, образную ипостась произведения. Мотивы не утверждают авторское credo, но в совокупности мягко указывают на своеобразие, специфику неповторимой авторской индивидуальности — вне зависимости от того, к чему пришел автор в тот или иной момент. 

В творчестве Тарковского к таким сквозным мотивам я бы отнес два наиважнейших — мотив дома и мотив воды.

^{Кадр из фильма «Сталкер» (1979)}

Дом всегда является у Тарковского идеальной отправной точкой движения, неким оплотом постоянства, без которого, как без защищенного и надежного тыла, всякое движение и поиск становятся непредсказуемо и даже смертельно опасными. Дома нет только у Ивана, потому что война отняла у него все, и у Рублева, потому что его дом — это его вера. Все остальные герои Тарковского, включая безбытного Сталкера, — это герои, которым есть куда вернуться. И мы не просто знаем об этом. Тарковскому, как истинному кинемато­графисту, чрезвычайно важна визуализация. По законам кино она как бы подтверждает, что некое пристанище действительно существует. Можно даже говорить о том, что у Тарковского, как правило, моделируется один и тот же тип сооружения, примостившегося в каком-то укромном земном уголке.

Отчий дом Кельвина в «Солярисе» чем-то похож на тот, по которому тоскует в «Ностальгии» писатель Горчаков, а дом из «Ностальгии» просто в точности повторяет облик того реального дома Тарковского в селе Мясное Рязанской области, где, по его словам, он однажды был абсолютно счастлив, прожив вдали от городской суеты безвыездно почти целый год, наблюдая за тем, как меняются на глазах времена года.

Дом и дела домашние не идилличны. Они могут оказаться у Тарковского и тяжким грузом, тормозящим, блокирующим поступательное внутреннее движение и даже ведущим к смерти героя.

— Какой фильм вы имеете в виду?

— «Зеркало». Когда-то он казался мне верхом совершенства. Я и сейчас думаю, что это самый изощренный по киноязыку фильм Тарковского. Но формальные изыски, возможно, как раз и свидетельствуют о внутреннем торможении, о внутренней усталости, которые спровоцированы слишком уж пристальным вглядыванием в зеркало домашних, семейных воспоминаний — в зеркало собственного «я», в обстоятельства жизни этого «я».

Но смерть от домашних драм в своей постели, в своем доме — это все-таки не смерть в мучительном фатальном отрыве от него, на чужбине, как в «Ностальгии». В кинемато­графическом мире Тарковского неожиданная смерть Горчакова от сердечного приступа представляется мне гораздо более безысходной и трагичной по сравнению с тихим уходом из жизни, который выпадает на долю героя-автора в «Зеркале».

— А что такое для Тарковского мотив воды?

— Вода у Тарковского чаще всего пребывает в движении. В воде есть устремленность. Та самая, ради которой и стоит отлучаться из дома — по воле вод — в поисках чего-то еще не найденного, главного. Где оно сокрыто — неизвестно. Но неизвестность и есть причина, по которой мы вместе с Тарковским не просто плывем по течению, но вглядываемся в таинственный подводный мир, где загадочно колышутся водоросли, где покоятся диковинные объекты цивилизации, где вода окрашивается то молоком, то кровью и в любой момент может произойти искомое открытие.

Вода земная, текущая, струящаяся по поверхности земли, существенно отличается от воды небесной — льющейся на землю дождем. Эта небесная вода — и есть вода самой высокой, очистительной пробы, которая проливается у Тарковского не так уж часто: например, когда Бориска в «Андрее Рублеве» находит ту самую глину, которая необходима для отливки колокола; проливается дождь и в заветной комнате, куда неутомимо ведет своих утративших веру спутников Сталкер. Шум дождя появляется и в фонограмме «Андрея Рублева» в том цитатном финале фильма, где Тарковский обращается непосредственно к иконам Рублева. Но это уже не просто шум дождя, а звуковой ливневый шквал в сопровождении неумолкающих раскатов грома. 

Более всего мотив воды активен у Тарковского в «Ностальгии», где мы видим какой-то влажный, промокший мир, в котором вода словно призвана затопить ностальгию по дому. Но беда в том, что в «Ностальгии» вода недвижима, ей некуда течь и она как бы замирает вместе с героем. Требуется какое-то уже отчаянное усилие для того, чтобы сдвинуть жизнь с мертвой точки. Это усилие равносильно подвигу, который можно совершить лишь ценой собственной жизни. И Горчаков к такому подвигу готов. Вняв завету «городского сумасшедшего» Доменико, Горчаков, невзирая на жестокий сердечный приступ, идет со свечой по дну пустой, обезвоженной термальной купальни святой Екатерины. Идет от края до края — так, чтобы уберечь пламя свечи от порывов ветра и не дать ей погаснуть.

Полароидные снимки Андрея Тарковского. Печатается с разрешения Международного Института им. Андрея Тарковского

— А вам не кажется, что этот предсмертный ритуал Горчакова со свечой так же, как и самосожжение полубезумного Доменико, как и связь Александра из «Жертвоприношения» с ведьмой, которую Отто называет «ведьмой в хорошем смысле», как и сожжение Александром своего дома — события, приближающие нас не столько к Откровению, сколько к архаичным культам, отвергнутым христианством?

— Тарковский, как мы уже говорили, никогда не был художником, строго отвечающим канону христианского вероисповедания. Его духовный поиск вообще нельзя считать в каком бы то ни было смысле каноничес­ки выверенным. При желании в фильмах Тарковского можно обнаружить множество самых разных духовных модуляций, связанных не только с западным, но и с восточным религиозным сознанием. К примеру, в период работы над «Солярисом» Тарковскому было важно получить от композитора Эдуарда Артемьева такую музыку, которая, как объяснял ему Тарковский, могла бы соответствовать и западному, и восточному строю одновременно. Медитативная японская музыка постоянно звучит и в «Жертвоприношении» при том, что действие этого фильма происходит в Швеции, на родине богооставленных бергмановских героев. 

Могу согласиться с вами лишь в том, что зарубежную предсмертную дилогию Тарковского, оказавшегося в вынужденной эмиграции, отличает особая нацеленность на очень конкретное, ритуальное по своей природе действие, которое осуществляется в каком-то ускоренном режиме, чтобы разом снять все накопившиеся в авторском сознании проблемы. Так останавливает Третью мировую войну своим жертвоприношением Александр. 

И в «Ностальгии», и в «Жертво­прино­шении» чувствуется невероятно болезненный для режиссера духовный цейтнот, который передается героям фильмов. В состоянии внутренней спешки и Горчаков, и Александр пытаются действовать быстро и конкретно, принимая на веру всякий похожий на духовное наставление совет.

Горчаков несет свою свечу по совету фанатичного отшельника Доменико, сначала в ожидании Апокалипсиса заточившего в доме на семь лет жену и детей, а затем в знак протеста против всемирного несовершенства осуществившего акт самосожжения на площади. В образе Доменико слышится еще отголосок того освобождающего от всех пошлостей жизни экзистенциального выбора, который совершил, убив себя и своих детей, писатель Штайнер из «Сладкой жизни» Фредерико Феллини.

Сторонний совет выполняет и Александр из «Жертвоприношения», принимая на веру слова завирального мистика Отто.

Если бы вы попросили меня как-то обрисовать состояние, в котором пребывал режиссер Тарковский в двух последних своих фильмах, то я бы адресовал вас к потрясающей по своему драматизму сцене, в которой Александр, облаченный в халат с изображением на спине буддийского символа «инь-янь», на фоне подожженного им дома мечется по залитому водой полю. Санитары скорой психиатрической помощи пытаются схватить Александра, а чада и домочадцы пытаются помочь то ли Александру, то ли санитарам. Александр подбегает к служанке Марии, с болью взирающей на все это действо, и целует ей руки, потом добровольно забирается в санитарную машину с чувством выполненного перед человечеством долга, потом выскакивает из этой машины и затем вновь заползает в нее.

Под прессом внутренней сумятицы, неразберихи и начинает происходить в авторском сознании то, что можно назвать отчаянным дрейфом в сторону бессознательного архаичного верования, основанного на прямом и решительном ритуальном действии. Глубокое осмысленное христианское постижение становится в спешке уже как бы неактуальным: слишком поздно. По сути, происходит процесс, обратный тому восхождению от беспощадной архаики и служения действием к служению духом, который запечатлен в 50-м псалме Давида: «… Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

Последние фильмы: есть ли выход из духовного тупика?

— Можно ли понять Вас так, что последний период жизни Тарковского в эмиграции оказался связанным с его тяжелым внут­ренним кризисом?

— Конечно. Но дело не в том, что сама эмиграция связана с внутренним кризисом, а в вынужденности эмиграции Тарковского. Он никогда бы не остался за рубежом, если бы его усиленно, как это у нас умеют, не подталкивали к «невозвращенчеству».

Думаю, что «Ностальгия» Тарковского — это одно из самых патриотичных в истории нашего кино произведений, которое именно своим драматизмом проявляет и всю силу не показной, не декларативной, а связанной с самой возможностью жить любви к родине. В отрыве от нее умирает Горчаков. После решения не возвращаться в СССР не прожил за границей и трех лет Тарковский.

Вообще, когда мы говорим о кризисных явлениях в кинематографе позднего Тарковского, не надо забывать о самóм уникальном кинематографе Тарковского, который своей искренней открытостью «естественному единству» мира гармонизировал даже возникшие в авторской фантазии духовные тупики. Ведь «Жертвоприношение» заканчивается не «всесожжением», а той подтуманенной панорамой прибрежной северной бесконечности, в которую вписан маленький сын Александра. Он поливает, как велел отец, сухое дерево, а затем, улегшись у его основания и запрокинув голову в небо, вопрошает отсутствующего отца о наиважнейшем в Евангелии: «В начале было Слово. А почему, папа?»

^{Андрей Тарковский на съемочной площадке фильма «Сталкер». (1979)}

— Может быть, справедливо мнение о том, что кинематограф Тарковского по зубам только интеллектуалам? Для того чтобы разобраться в том, что такое у Тарковского «хорошо» и что такое «плохо», чтó означает мотив дома, а что — мотив воды, надо обладать определенной подготовкой и культурным багажом.

— Наверное, вы правы… и не правы абсолютно. Потому что в кинематографе Тарковского — этого выдающегося кинохудожника — особенно важен тот завораживающий аудиовизуальный образный поток, в который можно войти и без всяких хитроумных искусствоведческих приспособлений. Достаточно погрузиться в него и довериться ему так же, как бескомпромиссно и искренне доверяется реальности Тарковский, пробираясь к Божественной ее сути.

Тарковский никогда не делал в своем кино ставку на сложную, требующую специальной расшифровки символику. В фильме «Иваново детство» ему самому больше всего не нравились именно его собственные попытки ограничить смысл конкретикой символа: «… все чересчур педалировано, все акцентировано чересчур, все чересчур выразительно… терпеть не могу в кинематографе символа».

Тарковский всегда стремился говорить с реальностью на ее языке, как это умели делать кинематографические его кумиры: французский режиссер Робер Брессон или великий японец Кэндзи Мидзогути.

В статье «Запечатленное время» как пример идеального для кино образного осмысления реальности Тарковский приводит сцену из фильма Акиры Куросавы «Семь самураев»: «Средневековая японская деревня. Идет схватка всадников с пешими самураями. Сильный дождь — все в грязи… Когда один из самураев, убитый, падает, мы видим, как дождь смывает эту грязь, и его нога становится белой. Белой, как мрамор. Человек мертв! — это образ, который есть факт. Он чист от символики, и это образ».

— А есть ли сегодня режиссеры, которые вступают в диалог с кинематографом Тарковского и наследуют его художественным достижениям?

— Признания Тарковскому в любви звучат постоянно. В панегириках, адресованных Тарковскому из разных частей света, недостатка нет. Знаменитый британский режиссер Дэнни Бойл просто назвал Тарковского «кинематографическим богом». Но если по существу, то наиболее значительным современным режиссером, которого можно считать преемником Тарковского в кинематографе, является, по-моему, Александр Сокуров. Конечно, не потому, что Тарковский лично благословил Сокурова и немало помог ему в продвижении его первого игрового фильма по Андрею Платонову «Одинокий голос человека», но в силу той особой (и, как ни странно, редкой в кино) способности Сокурова доверяться реальности, ее естественным проявлениям без остатка, которая поражала и у Тарковского.

Однако в кинематографе Сокурова «естественное единство» мира, не менее притягательное в своей полноте, чем у Тарковского, является фатально скрытым и недоступным для озабоченного смыслом жизни автора. Ни один из тех путей, которыми шел к пониманию единства мира Тарковский, уже не кажется Сокурову убедительным, надежным, и он как бы застывает в пессимистической немоте перед величием непознаваемого целого. Он испытывает к этому целому страсть, но не страсть познания, как у Тарковского, а страсть-преклонение — как посетитель музея, опасающийся нарушить покой хранящихся в нем шедевров. 

Позиция, на мой взгляд, искусственно перекрывающая духовную перспективу, но, может быть, более содержательная в настоящий момент, чем разного рода попытки использовать познавательные стратегии Тарковского в отрыве от породившего их духовного опыта мастера. 

Особо востребованным в наследии Тарковского оказывается сейчас все то, что отсылает к модной ритуальной архаике и маргинальным культам. Но не обеспеченные внутренней диалектикой, чисто формальные заимствования оказываются, как правило, заимствованиями «техническими» и образующими в совокупности такое явление в современном кино как «тарковщина».

Одно из специфических свойств этого явления — символический форсаж, призванный компенсировать недостачу живого духовного содержания. Если уж жертвоприношение, то как у Андрея Звягинцева в «Изгнании»: во имя любви героиня идет не только на аборт, но и на самоубийство. Или как у Ларса фон Триера в фильме «Антихрист» (не без провокативного подтекста, посвященного Тарковскому): полубезумная героиня пытается излечить свою сексуальную травму с помощью жертвенного членовредительства.

Трудно отрицать, что безумие — мотив из фильмов позднего Тарковского. Но его «безумцы» — будь то Сталкер, Доменико или Александр — безумны потому, что пытаются взвалить на свои плечи (как умеют) бремя мира сего. Своими подчас весьма далекими от правды Откровения способами (хотя Александр и читает в страхе «Отче наш») они пытаются исправить «расшатавшийся век». Что же касается безумцев и «внутренних идиотов» Ларса фон Триера, то они стараются расшатать «расшатавшийся век» еще больше: если нельзя избежать пропасти, почему бы не покуролесить напоследок.

— Что же получается? Все духовные усилия Тарковского были напрасны? Сегодняшний день если и обращается к фильмам Тарковского, то в обход их главных содержательных посылов?

— Нет. Просто жизнь жизнью кинематографа не исчерпывается. Для тех, кто пришел в церковь уже после смерти Тарковского — в девяностые-двухтысячные годы, — его фильмы сыграли огромную роль. Играют они свою роль и по сей день, помогая сделать свой выбор тем, кто стоит у церковной ограды.

Неистовое желание преодолеть внутреннюю немоту было в фильмах Тарковского впечатляющим и заразительным. Крик русского Икара: «Летю!», слезы Бориски, открывшего опытным путем секрет колокольного литья, радость заики из «Зеркала»: «Я могу говорить!», и первые слова, сказанные в фильме «Жертвоприношение» маленьким героем, молчавшим весь фильм после операции на связках: «В начале было Слово. А почему, папа?» — все эти важнейшие для Тарковского образы словно заново обретенной способности говорить — неотступны. И вчера, и сегодня. Хватит их энергии и на завтрашний день. 

А кино? Кино, следуя запросам времени, идет своим путем. Но, очень надеюсь, оно еще заинтересуется Тарковским — по существу. 

Беседовал Тихон Сысоев

---

СПРАВКА

Андрей Тарковский (1932–1986) 

Родился в семье поэта и переводчика Арсения Тарковского. В 1954 году поступил во ВГИК (на режиссерское отделение), который закончил с отличием. Первую славу Тарковскому принесла полнометражная кинокартина «Иваново детство», которая была удостоена «Золотого льва» (Международный кинофестиваль в Венеции). За признанием последовали новые киношедевры, которые сразу были высоко оценены за рубежом, однако в СССР на государственном уровне остались не поняты. Содержание фильмов режиссера не укладывалось в официальную культурную конъюнктуру. В 1984 году отношения с руководством Госкино накалились до предела. После съемок в Италии фильма «Ностальгия» Андрей Тарковский был вынужден остаться в эмиграции в Европе. Знаменитый режиссер скончался в Париже в возрасте 54 лет и был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. 

---

Режиссерская фильмография Андрея Тарковского:

«Убийцы» (1956) — курсовая работа 

«Сегодня увольнения не будет» (1958) — курсовая работа 

«Каток и скрипка» (1960) —

дипломная работа 

«Иваново детство» (1962) 

«Андрей Рублев» (1966) 

«Солярис» (1972) 

«Зеркало» (1974) 

«Сталкер» (1979) 

«Время путешествовать» (1982) — документальное кино, посвященное поиску мест для съемок будущего фильма «Ностальгия»

«Ностальгия» (1983) 

«Жертвоприношение» (1986) 

 ВОПРОС НОМЕРА

Ни в какие ворота?

О несправедливости к себе и неправильном смирении

Тезис первый: Нельзя опозорить Церковь своим проступком

Тезис второй: Неумение признавать свою несостоятельность, сохраняя при этом уважение к себе, приводит многих людей к серьезным душевным травмам

Тезис третий: На свое несовершенство надо смотреть не как на приговор, а как на «подсказку» Бога

Тезис четвертый: Одна из самых час­тых ошибок верующего — делать из смирения и гордости жуткую смесь

Патриарх Кирилл

Чем унывающий человек похож на спящего

У многих уныние возникает тогда, когда срываются жизненные планы, когда распадается семья, когда человек лишается работы, когда вдруг ему катастрофически не хватает средств для существования и для поддержания своей семьи, и, не находя выходов из этих трудных жизненных ситуаций, он впадает в уныние, то есть в спячку, в сон. «Воздрема от уныния душа моя», — говорит псалмопевец.

Можно ли преодолеть тяжелые жизненные обстоятельства в состоянии сна? Это все равно, что задать проснувшемуся человеку вопрос: а почему ты не преодолел ту или иную проблему, когда спал? Почему ты не решил свои сложные жизненные вопросы, когда спал? Никто вам на этот вопрос не ответит и даже не поймет его, потому что в состоянии сна невозможно решать проблемы и тем более преодолевать трудности. Поэтому самым греховным, самым неверным, самым опасным для человека состоянием, которое возникает в результате житейских трудностей, является уныние. Так Иоанн Кассиан Римлянин и говорит, что уныние — это болезнь, которую нужно исторгнуть из своей души.

Но нередко ведь бывает и так, что, впадая в уныние, в какой-то момент мы начинаем к этому унынию привыкать. У нас даже меняется выражение лица. Иногда встречаешь человека с печатью некой мировой скорби на лице и понимаешь, что это не сиюминутное состояние, а человек при­обрел это выражение лица от постоянного уныния. Художник может даже выразить в красках, в портрете, как выглядит этот грех. Человек унывающий становится очень тяжелым для других, он пребывает в этом сне, в этой недееспособности и начинает пытаться опираться на других, как бы отбирая у них их собственную энергию, потому что ему энергии не хватает.

Все это можно было бы отнести к разновиднос­тям болезни, и, может быть, кто-то из медиков так и скажет: да, речь идет просто о болезни. А святые отцы говорят о грехе и, сравнивая этот грех с болезнью, предлагают вырвать его из своей души. И в самом деле, если глубже посмотреть в корень этого явления, то там, в основе этого душевного состояния человека, будет слабая вера. Не доверяет человек Богу. Он не может понять, почему он проходит через те или иные обстоятельства. А будучи расслаблен безделием, даже и не задумывается об этом, давая темным силам втянуть себя в страшную трясину, которая губит человека.

Сильная вера, надежда на Господа испепеляет всякое уныние. Хотел бы посоветовать каждому, кто меня сейчас слышит: в момент, когда уныние вас будет посещать, скажите Господу простые слова: «На все воля Твоя — и горе, которым Ты меня посетил, и скорбь, и слабость моя душевная и телесная — Ты допустил все это, Господи. Помоги мне силой Твоей выйти из этого состояния». И обратитесь с искренней, сердечной молитвой ко Господу. Господь не бывает поругаем. В ответ на эту молитву человек, опускавшийся на колени в состоянии уныния и скорби, восстает преображенным. Иногда на это уходит некоторое время. Но нельзя терять веры в то, что все в руках Божиих — и наша жизнь, и наша смерть, и наше счастье, и наше горе. В этом сила верующего человека, который предает себя в руки Божии и через это обретает возможность стряхнуть с себя эту дремоту, порождаемую унынием, и работать как над самим собой, так и над решением тех проблем, которые могут быть причинами нашего уныния.

Неслучайно святые отцы уныние называют грехом особой разрушительной силы. Здесь они почти все, кто говорит об унынии, будь то Иоанн Кассиан, Исаак Сирин, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст, согласны в одном: уныние есть один из наиболее опасных грехов, препятствующих человеку полноценно жить и духовно развиваться.

В нашей современной жизни у людей есть много поводов и причин к унынию, когда нам кажется, что никаких наших сил не хватает, чтобы изменить жизнь к лучшему, и не только свою, но и жизнь вокруг нас. Иногда нам кажется, что зло господствует и торжествует, а добро такое незаметное и слабое. И порой возникает это чувство уныния от знакомства с новостными телепередачами, при чтении газет. И иногда думаешь, когда же появится просвет? Этот общий фон тоже влияет на людей. Для того чтобы освободиться от влияния этого внешнего фона, необходимо помнить, что там, в гуще жизни, тысячи и миллионы людей. И если их не охватит уныние, если они осознают, что во всем Господь, то какую же силу, какую способность мы все будем иметь, чтобы не только свою собственную жизнь менять к лучшему, помогая друг другу, но и сообща менять жизнь всего народа, страны, рода человеческого.

^{Из проповеди после литургии Преждеосвященных Даров в Богоявленском кафедральном соборе Москвы, 25 февраля 2015 года.}

^{Заголовок дан редакцией} 

ВЕРА 

Школа "ФОМЫ" * Именины

CЕРАФИМ (СЕРАФИМА)

Значение имени

Имя Серафим происходит от древнееврейского слова «сараф» и переводится как «пылающий», «огненный».  

Преподобный Серафим Саровский 

(1754–1833) 

Дни памяти: 

1 августа — обрéтение мощей преподобного Серафима Саровского 

15 января — преставление и второе обрéтение мощей преподобного Серафима Саровского

Один из самых известных святых родился в Курске в купеческой семье. До принятия монашества его звали Прохор Мошнин, и уже в детстве он был особенным ребенком. Житие преподобного рассказывает о нескольких удивительных случаях. Самый известный — история про то, как, еще будучи подростком, Прохор остался живым и невредимым после падения с высокой храмовой колокольни. Широко известна и другая история. Однажды Прохор тяжело заболел. Забывшись как-то тяжелым сном, он увидел Богородицу, которая пообещала ему скорое исцеление. Так и случилось. Во время крестного хода мимо его дома проносили икону Пресвятой Богородицы «Знамение». Мать вынесла к шествию сына и приложила его к образу. Вскоре он пошел на поправку. Впоследствии Богородица и дальше в самые тяжелые минуты жизни посещала преподобного. 

^{Видение Пресвятой Богородицы Прохору}

Когда Прохору исполнилось 22 года, он отправился в Киево-Печерскую лавру. Желая посвятить себя Богу, он надеялся получить в обители совет, как устроить свою жизнь дальше. В лавре юноша встретился с одним почтенным схимонахом, который благословил его на монашеский постриг и направил в Саровскую пустынь (Тамбовская губерния). Так начался его духовный путь, на котором Прохору Мошнину предстояло стать преподобном Серафимом Саровским. 

Восемь лет Прохор пробыл в монастыре послушником и только потом принял монашеский постриг (получив имя Серафим). После этого будущий святой испросил себе благословение удалиться в пустынную келию в нескольких километрах от монастыря в глухом и безлюдном лесу. 

Здесь, подражая древним «атлетам духа» — величайшим христианским праведникам пустыни, — Серафим начал вести строжайшую аскетичес­кую жизнь: и зимой, и летом носил одну и ту же одежду, сам добывал себе пропитание в лесу, постоянно читал Священное Писание. Преподобный впоследствии завел неподалеку от келии пасеку и разбил небольшой огород.

 Однажды подвижник взял на себя подвиг столпничества на тысячу дней. В лесу он нашел гранитный камень-валун, на который каждую ночь становился на колени и совершал молитву мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному».

Во время его лесного отшельничества произошла и одна из самых известных историй из его жития — на святого напали разбойники. Они жестоко избили преподобного и думали нажиться в его келии «церковными богатствами». Ничего не найдя, они сбежали с места преступления. Преподобный Серафим, истекая кровью, еле добрался до Саровского монастыря и чудом остался в живых. Когда же преступников нашли, то святой лично ходатайствовал об их помиловании. 

В конце своей жизни праведник решил выйти из затвора — ради множества людей, которые стали съезжаться к нему со всей Российской империи: они просили его помощи, молитвы и совета. Отец Серафим принимал всех без исключения. Каждого он встречал своим особенным приветствием, которое стало символом его жизни: «Христос воскресе, радость моя». 

Многие наставления преподобного Серафима дошли до нас благодаря его беседе с помещиком Николаем Мотовиловым, который был духовным чадом святого. Слова преподобного Николай Александрович впоследствии записал, и расшифровка этой удивительной беседы дошла до наших дней. 

Сердце святого остановилось 14 января 1833 года. Последними словами преподобного Серафима Саровского были: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, днесь нам венцы готовятся». 

^{Троицкий собор в Дивееве. Фото Владимира Ештокина}

Интересные факты

1. После прихода к власти в России большевиков мощи преподобного Серафима Саровского были вскрыты, изъяты и вывезены из Саровского монастыря в неизвестном направлении. В 1991 году они были случайно найдены в запасниках Музея атеизма и религии, который находился тогда в здании Казанского собора Санкт-Петербурга. 

^{Император Николай II и императрица Александра Федоровна на торжествах в Дивееве (1903).}

2. Поскольку город Саров является центром военной ядерной промышленности, преподобный Серафим Саровский считается покровителем ядерщиков. 

3. Серафимы, согласно традиции, — высший ангельский чин, наиболее приближенный к Богу. Впервые они упоминаются в Книге пророка Исаии (Ис 6:2–3). Преподобный Серафим как раз и был пострижен в честь этого ангельского чина. 

4. В 2015 году в прокат вышел мультфильм «Необыкновенное путешествие Серафимы», который рассказывает о чудесной помощи преподобного Серафима Саровского дочке священника по имени Серафима в 40-е годы прошлого столетия.

Святая с именем Серафима

Преподобномученица Серафима (Сулимова) 

(1859–1918)

Игуменья Ферапонтова монастыря (Вологодская область). Уже в 17 лет начала жить монашеской жизнью. Приняв постриг, святая в 1905 году возглавила обитель. Серафима уделяла особое внимание детскому образованию. В частности, под ее руководством была построена женская церковноприходская школа. Кроме того игуменья много занималась благотворительностью. В 1918 году была арестована из-за конфликта с комиссией, которая пришла в монастырь для описи и последующего изъятия монастырских ценностей. 15 сентября без суда и следствия была расстреляна. В 2000 году причислена к лику святых. 

Известные люди с именем Серафима 

Серафима Амосова (1914–1992)

Знаменитая советская летчица, участница Великой Отечественной войны. Уроженка Красноярска, будучи еще совсем юной, загорелась желанием стать летчицей и вскоре поступила в планерную школу. С отличием закончив обучение, она стала пилотом Гражданского воздушного флота. Когда началась Великая Отечественная война, Серафима трижды подавала рапорт об отправке на фронт, пока, наконец, ее не приняли в женскую авиагруппу, которую формировала в г. Энгельсе Герой Советского Союза Марина Раскова. За все время военных действий С. Амосова совершила более 500 боевых вылетов, будучи заместителем командира женского авиационного полка ночных бомбардировщиков, более известного как «Ночные ведьмы». После войны Серафима Амосова вышла замуж за военного летчика и вместе с ним воспитала троих сыновей. 

Игуменья Серафима (Черная) (1914–1999)

Советский ученый-химик, настоятельница Новодевичьего монастыря. В миру Варвара Васильевна. окончила Московский нефтехимический техникум. Впоследствии стала доктром технических наук. Работая в НИИ резиновой промышленности, участвовала в разработке космических скафандров. В 1994 году приняла монашеский постриг с именем Серафима и была поставлена игуменьей Новодевичьего монастыря. Настоятельница возродила монашеский хор,  активно занималась восстановлением внутреннего убранства храмов на территории обители. 

Подготовил Тихон Сысоев  

 

 Как спать святым?

Какие сны видели праведники?

Как мы обычно относимся ко сну? В общем-то, потребительски. Приехать домой после сложного дня, поужинать и сразу в кровать — забыться, расслабиться, отдохнуть. А для святых сон — особое состояние, в котором Бог порой приоткрывал им будущее, утешал их, помогал принять правильное решение. Иными словами, «богоустремленное» внутреннее состояние святых отражалось на том, что они видели в ночной тишине. Это был уникальный опыт богообщения, который нам недоступен.

Пророческий сон: Иаков, внук Авраама

Часто в Ветхом Завете Бог общался с праведниками через сновидения, символически приоткрывая им решающие минуты будущего спасения, то есть события, связанные с воплощением Иисуса Христа.

Так, однажды Иакову пришлось сбежать из дома. Родной брат обиделся на него и угрожал расправой.

Путь предстоял длинный. Иаков не успел дойти до ближайшего жилья, и ему пришлось заночевать в пустыне под открытым небом. Вместо подушки он подложил под голову камень. Ему приснился удивительный сон.

Он увидел лестницу, которая была настолько длинной, что от земли доходила до неба. По ней спускались и поднимались ангелы. И затем Бог, оставаясь невидимым, обратился к праведнику со словами: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака… Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему …Я с тобою; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь. Когда Иаков проснулся, то в изумлении промолвил: Истинно Господь присутствует на месте сем, а я не знал!

Этот сюжет, по мысли Церкви, содержит в себе два пророчества. Одно из них предрекало то, что потомки Иакова — иудейский народ — образуют на этом месте свое государство и будут проповедовать единобожие. Второе — что между Небом и землей появится духовная лестница, благодаря рождению Иисуса Христа, который есть и Бог, и человек. Образ небесного в Нем соединился с образом земного. В этом контексте «потомство» Иакова — это прообраз Новозаветной Церкви.

Символический сон: мученица Перпетуя

Увиденный сон мог служить утешением и укреп­лением для будущего мученика. Он мог принести надежду на то, что боль и последующая кончина претерпеваются не зря. А казалось бы, невероятное, сказочное содержание сна оказалось реальным, можно сказать, засвидетельствованным документально.

Страдания мученицы Перпетуи (смерть около 203 года) описаны в одном из древнейших документов — мученическом акте. По форме  это подлинные официальные протоколы судов. А иногда — записи христиан, которые присутствовали на этих судах. Немалая часть мученических актов дошла до наших дней и хранится сейчас в библиотеке Ватикана.

Документ, описывающий подвиги мученицы Перпетуи, начинается с указания на очередную волну гонений на христиан в крупном городе того времени — Карфагене (территория современного Туниса) по указу императора Септимия Севера. Мученица вместе со многими другими верующими была арестована. Перед ней возникла тяжелейшая дилемма. С одной стороны, она желала оставаться верной Христу до самого конца. С другой — ее отец, только что похоронивший свою жену, умолял дочь не оставлять его в полном одиночестве, ведь вместе с ней был арестован и ее брат Сатир. Можно было прямо или хотя бы только на словах отречься от Христа ради сохранения своих жизней. Однако Перпетуя осталась непреклонной.

Начались долгие дни тюремного заключения. Вместе со святой в одной камере томился ее брат. Терзаясь пред наступающим допросом, который мог сопровождаться пытками и казнью, он просил сестру помолиться Богу, чтобы Он приоткрыл им будущее. Смогут ли они дойти до конца? Что их ждет «там», за границей видимого?

Однажды ночью святая увидела сон, наполненный необыкновенными образами. Перед ней возвышалась золотая лестница. Она поднималась от земли до неба (сложно не уловить здесь связь со сновидением Иакова) и была уставлена разнообразными препятствиями, а у ее подножия стоял ужасный дракон. Перпетуя увидела, как ее брат бесстрашно прошел мимо чудовища и начал подниматься все выше и выше. Преодолев свой страх, она последовала за ним. Когда же они наконец достигли вершины, там — на небесах — мученики увидели Христа в образе пастуха, который предложил девушке выпить молока — удивительно сладкого на вкус.

Перпетуя проснулась. Во рту будто бы и вправду чувствовалось что-то сладкое.

Это сновидение укрепило будущих мучеников и придало решимости перед наступающим концом.

Начались допросы, безуспешные попытки склонить христиан к отречению. Последовал смертный приговор.

Накануне казни мученица увидела еще один символический сон. Она оказалась на арене, где перед ней стоял воинственный эфиоп. Он угрожал ей расправой, и святой пришлось вступить с ним в схватку, в которой она вышла победительницей. Проснувшись, Перпетуя сказала заключенным с ней христианам, которые, оставшись в живых, донесли эти слова: «Меня утешило это видение, ибо оно, хотя и предсказывало мне борьбу, но вместе с тем уверяло меня в победе». На этом заканчивается документ о ее мученических страданиях. Дальнейшее известно со слов очевидцев.

Их казнили на гладиаторской арене, натравив диких зверей. Как и открылось в сновидении Перпетуи, первым взошел на невидимую лестницу ее брат Сатир — его растерзал леопард. Мученица же, израненная животными, осталась в живых. Тогда палач отсек ей голову. Невидимый дракон вновь отступил от подножия лестницы, и она последовала за своим братом. Так сновидение стало действительностью.

Педагогический сон: преподобный Ефрем Сирин

Юношеский нигилизм, буйный нрав, нравственное декадентство — все эти черты были присущи этому человеку, который в будущем станет святым. Радикальный поворот произошел после некоторой череды будто бы случайных событий и особенного, «педагогического», сна.

Преподобный Ефрем Сирин (306–373), известный всему христианскому миру как величайший подвижник и богослов, в юности был человеком прямо противоположных устремлений. Он дрался со своими сверстниками, предавался блудным помыслам, несколько раз был близок к тому, чтобы совершить самое настоящее преступление. Такая разнузданная, буйная жизнь привела юношу к мысли о том, что все в этом мире происходит случайно, без какого бы то ни было божественного усмотрения. Иными словами, молодой Ефрем — настоящий нигилист IV века. И неизвестно, к чему бы его привела такая тропинка, если бы однажды… он не заснул.

Случилось так, что юноша по просьбе родителей отправился за город по делам. Он заночевал в лесу вместе с одним пастухом, и, пока они спали, волки напали на овец, пасущихся неподалеку, и растерзали их. На утро растерянный пастух рассказал о случившемся хозяевам стада, но они не поверили ему, решив, что это Ефрем навел воров. Ни в чем не повинный юноша предстал перед судом.

Во время слушаний по его делу привели другого человека — горожанина, которого обвиняли в прелюбодеянии с замужней женщиной. Судья решил отложить разбирательство, а обоих подозреваемых распорядился пока заключить в темницу. В итоге в одной камере оказалось три человека: горожанин, который якобы прелюбодействовал, Ефрем и земледелец, которого обвиняли в убийстве. Все они были невиновны.

Судья явно не спешил приступать к расследованию, так что они томились в темнице уже целую неделю. Наконец, на восьмую ночь Ефрему приснился сон, в котором некто явился ему и сказал: «Будь благочестив, и уразумеешь Промысл. Перебери в мыслях, о чем ты думал и что делал за свою жизнь. Тогда на своем примере убедишься, что арестованные с тобою люди страдают сейчас не несправедливо, хотя и невиновны в преступлениях, которые им вменяют».

Проснувшись, Ефрем стал вспоминать, какая несправедливость могла случиться по его вине. Ему припомнился случай, когда ради забавы ночью он выгнал из загона беременную корову нищего крестьянина. Несчастное животное совсем окоченело от холода и стало легкой добычей для хищного зверя. Он вдруг понял, что, возможно, по его вине какой-то человек оказался разорен или даже умер голодной смертью. Тогда святой рассказал товарищам по несчастью о своем сновидении, исповедав перед ними поступок. Узники, слушая его, сами погрузились в размышления. Горожанин вспомнил, как за взятку он стал соучастником клеветы на одну женщину, которую пытались обвинить в прелюбодеянии. А земледелец рассказал, как однажды видел утопающего в реке человека, но стушевался и прошел мимо. Значит, не без вины они виноватые. Значит, их заточение — воздаяние. Втроем они пережили глубокое раскаяние.

На следующую ночь некий голос вновь обратился к Ефрему и обещал ему и его сокамерникам освобождение от клеветы.

Так и случилось. На следующее утро другой судья внимательно рассмотрел их дела, и они оказались на свободе.

Ефрем еще в темнице после сновидения поклялся, что в корне изменит свою жизнь. И обещание свое он исполнил.

Философский сон: святитель Григорий Богослов

Его сны с самого детства отражали внутреннее устремление пронести через всю жизнь чистоту сердца и ума.

Святитель Григорий Богослов (329–389) был человеком, как сейчас бы сказали, очень тонкой душевной организации. Недаром в конце жизни, когда он буквально сбежал с константинопольской кафедры в свое фамильное имение («Прощай, кафедра, — это завидная и опасная высота!» — сказал тогда святой), то остаток дней посвятил поэтическому творчеству. Он всегда мечтал о тишине уединения, в которой только и возможно «сосредоточиться в Боге»: в молчании молиться, размышлять о Творце, нести подвиг поста.

В детстве будущий епископ воспитывался в заботе и любви. Он очень много читал и подолгу общался с «добродетельными мужами». Все это формировало его глубокое христианское мировоззрение: обдуманное, укоренённое в вере и разуме. Но, быть может, самое значительное событие, которое во многом предопределило строй его последующей жизни, связано с необыкновенным, можно даже сказать философским, сновидением.

В автобиографических заметках святитель пишет, что однажды во сне перед ним предстали две прекрасные девушки в белых одеждах. На его вопрос, кто они, он услышал: «Одна из нас — Чистота, а другая — Целомудрие». И добавили: «Соедини ум твой с нашими сердцами и светильник твой с нашими светильниками, и мы тебя… поставим пред сиянием бессмертной Троицы». Святой проснулся с твердым намерением следовать словам, услышанным во сне. Уже тогда он решил не связывать себя брачными узами, чтобы всю жизнь посвятить созерцательной жизни философа и молитвенному общению с Богом.

Так и случилось. Чистота и Целомудрие двумя линиями очертили жизнь святителя Григория. Церковь потому и дала этому христианскому интеллектуалу особое имя — Богослов. Нравственная чистота в нем соединилась с философским, «целостным» умом.  

Судьбоносный сон: святитель Филарет (Дроздов)

Рука отяжелела — не может подписать документ, который оставит неизгладимый след в судьбе человека. Это дело священника, которому предъявлялось множество обвинений, содержание их нам не известно. Духовная консистория (особый совещательный орган Синодальной эпохи, который находился в ведении правящего архиерея) подала святителю Филарету Дроздову (1783–1867), митрополиту Московскому, прошение о запрещении священника в служении. С точки зрения церковного судопроизводства — наказание самое тяжелое. Документ лежит на столе перед святителем. Но он так и не решается подписать его, откладывает перо до утра и ложится спать.

Ему снится сон. Под окнами его келии собралась целая толпа людей — разных чинов и возрастов. Они страшно шумят, требуют чего-то именно от него. Святитель подходит к окну и пытается узнать, что им всем нужно. «Оставь нам священника, не отстраняй его!» — слышится в ответ.

После пробуждения митрополит решает вызывать к себе провинившегося, чтобы рассмотреть его дело лично.

— Какие ты имеешь за собой добрые дела, открой мне, — обратился к священнику Филарет.

— Никаких, владыка. Достоин наказания.

Но святитель продолжал настойчиво расспрашивать:

— Поминаешь ли ты усопших?

— Как же, владыко; да у меня такое правило: кто подаст раз записочку, я уж постоянно на проскомидии вынимаю по ней частицы, так что и прихожане ропщут, что у меня проскомидия дольше литургии, а я уж иначе не могу.

Услышав это, святитель Филарет наконец догадался, что за толпа во сне шумела под его окном. Это были люди, которых поминал проштрафившийся священник.

Святой серьезно поговорил с провинившимся и рассказал ему о своем сновидении. Митрополит ограничился мягким наказанием, переведя священника на другой приход.

Говорили, что после этого случая тот священник начал вести примерный образ жизни и никогда больше не попадал под церковный суд.

Сон оказался судьбоносным — в прямом смысле этого слова.

***

Продолжать говорить о сновидениях святых можно долго. Важно обратить внимание на другое: Церковь крайне настороженно относится к сновидениям и категорически запрещает заниматься толкованием снов. Даже духовно опытные, смиренные молитвенники и подвижники иногда прямо просили Бога избавить их от явлений ангелов и святых. Трезвое восприятие себя и своих грехов, понимание, что потусторонний мир неслучайно закрыт от нас, в этой жизни должны быть для нас прививкой от нездорового интереса и мистического восприятия сновидений.

Тихон Сысоев

Рисунки Натальи Федоренковой  

НОВОМУЧЕНИКИ

 Исповедница Ираида (Тихова) 

1896 – 07.08.1967 

 

^{Ираида Тихова, учительница сельской школы (1920-е годы) и заключенная Ярославской тюрьмы № 1 (1943 год)}

Векабре 1919 года Ираида Тихова сделала в своем дневнике запись, которая вполне дает представление о том времени: «В Угличе случилось интерес­ное происшествие. На берегу реки Волги, недалеко от церкви царевича Димитрия, был поставлен памятник учителю социализма Карлу Марксу. На высоком пьедестале бюст этого социалиста, довольно большого размера. Много пришлось перенести неприятностей этой фигуре от <...> не признающих учение социализма, много, бедная, она пострадала от нанесения во все части головы физических оскорблений, пока последнее не довершило ее окончательно. В ночь с 27 на 28 ноября вся фигура была окачена жидкостью из отхожего места, а при стуже все к ней пристало, примерзло. 28-го священники угличских церквей пять человек получают из Угличского совета повестки, явиться сегодня в милицию. Двум нельзя было идти, были больны, а трое <...> явились. Им дали там железные острые скобели и послали очищать Карла Маркса от грязи, налепленной угличанами. <...> Пришли. Принялись за дело, но это было сделать не так-то легко, все <...> обледенело <...> Отец Михаил попросил у сторожа лом. <...> Да слишком поусердствовал, отвернул Карлуше нос и щеку <...>, повели отца Михаила в милицию, посадили, сутки просидел, потом на суд, хотели наказать, да смилостивились, отпустили, потому что не нарочно сделал, ограничились только строгим выговором».

***

Исповедница Ираида родилась в 1896 году в селе Котово Ярославской губернии в крестьянской семье Осипа Ивановича и Анны Александровны Тиховых. С детства мечтала она стать учительницей, но родители не имели средств, чтобы дать ей необходимое для занятия учительской должности образование. Окончив три класса сельской школы, она стала усиленно заниматься самообразованием, чтобы сдать экзамены на учительницу. Сдавать экзамены она ходила или в город Мышкин, или в Ростов за восемьдесят пять километров, причем большую часть пути ей приходилось идти пешком. Но у Ираиды не хватило тогда знаний по некоторым предметам, и она не смогла сдать все экзамены.

В 1918 году в Угличе открылись годичные педагогические курсы при Угличской педагогической семинарии, на которые принимались люди, имеющие начальное образование. Жажда знаний, жажда принести пользу детям превозмогли, казалось бы, непреодолимые трудности; из двадцати семи обучавшихся на курсах только трое сдали все двадцать шесть экзаменов, и среди них Ираида.

По окончании курсов ее направили учительницей в школу в селе Архангельском в Бору. В это время Ираида стала вести дневник, которому поверяла свои переживания, описывая события, свидетельницей которых была.

«1919 год. 12 ноября. Вот и курсы кончились, то, к чему я так стремилась, достигнуто, я учительница сельской школы... Кажется, все так отвечает моему душевному настроению: прекрасная по виду и внутри школа, хорошие приветливые детки. Когда я в первый раз спросила их: „Детки, желаете перед уроком молитву прочитать?“ — все закричали: „Желаем, желаем“...

^{Разрушенная церковь Рождества Христова в Угличе. Неподалеку от Углича в селе Архангельском в Бору Ираида в течение пятнадцати лет работала учительницей. Фото 1940 года}

5 декабря. В школу явился ученик семи лет, просится учиться, я говорю ему: ты мал, а он отвечает: „Я буду шибче расти и догоню ребят“. Я ему: вот мы будем читать, а ты что же будешь делать? „Я послушаю“. Ну, послушай, послушай, посадила его за парту, и куда бы я ни повернулась, его маленькие черненькие глазенки везде следили за мной... В обед я дала ему букварь — старенький, говорю, а он отвечает: „С меня и этот хорош“.

16 ноября. Господи, Господи! Что это творится? Что совершается? Вчера было собрание, и коллеги-учителя заявили: „Нельзя в классе делать молитву, нельзя висеть иконке, нельзя учить Закону Божию“...

1921 год. Нет школьных работников, все бегут из школы, не дает начальство содержания учащим, нет никаких письменных принадлежностей для школы, все нет и нет, дожила матушка Русь, сбилась с дороги, заблудилась в людском бору, нашлись путеводители бессознательные, безнравственные, сами блудят и другим не дают дороги поискать <...> под лозунгом желания добра народу обкрадывают его в физическом и нравственном отношениях и уходят в сторону, набив себе карманы...

25 октября. Годовщина революции. Была в Угличе, для праздника арестовали трех священников и человек пятьдесят угличан.

С 15-го по 18-е была в Угличе учительская конференция, где поднималось много важных вопросов относительно школьного дела, но ни к какому выводу не пришли. Остаемся в своих школах на прежних условиях ничегонеимения, ни бумаги, ни карандашей, ни перьев, ни мелу, ни книг... а сколько было сказано красивых речей, сопровождаемых изящными жестами, и к чему. Не лучше ли бы было не держать четыре дня людей, а определенно и прямо заявить, что школы содержать государству нечем.

1923 год. 28 февраля. За храмы платить деньги надо, не заплатишь, служить нельзя... Слышится, что скоро будет и на церкви, и на духовенство еще налог, который будет усчитываться уже миллиардами. Но все равно не откупимся за свои беззакония деньгами. Надо нравственно перестрадать, перечувствовать, что имели и не хранили. Двери храмов сотни лет были бесплатно открыты для нас. Не ценили этого сокровища, а теперь стонем. Да кто же и виновен в этом, как не мы сами. Боже, пощади! обрати нас (как Ниневию) к покаянию, да сознаем всю гнилость, нерадение наше.

^{Ираида Осиповна после возвращения из ссылки в родном селе Котово Ярославской области}

10 марта был в школе инструктор и удивился при опросе детей их общественной неподготовке. Мне замечание: „Учебная сторона у вас, как и всегда, идет хорошо <…>, а в политическом отношении дети недоразвиты...“ Да, это истинная правда!.. как-то и язык не ворочается начинять этих Ванюшек, Колюшек, Машуток советской Конституцией, историей социализма и историей первобытного человека, произошедшего эволюционным путем от обезьяны... Как говорить это детям: „Человек произошел от обезьяны, а не сотворен Богом“. Люблю школу, это душа моя! Но невольно теперь приходит мысль: не уйти ли? Ведь такой работницей, какая требуется теперь для Советской России, я быть не могу, а самой притворяться и этим огораживать себя не по силам...

25 октября. Сегодня праздник — годовщина революции. Вот уже шесть лет промучились... Каждый день цены повышаются на продукты. Повышаются не на гроши или копейки, а на миллионы рублей. Как крестьянство проведет год при нынешнем неурожае и при таких громадных налогах? Один только Бог знает. Налог за землю, за лошадь, за корову, за свинью, за дом, за огород, за церковь, за землю под церковью, да просто за все...

1924 год. 28 февраля. Праздник — Свержения самодержавия. Занятий нет. Для праздника приехали ко мне два нежданных гостя: инструктор губернский и уездный. Вот уж, что называется, поздравили меня с праздником! Нет революционности в школе... Нет плакатов на стенах, характеризующих современные события. Слишком много пахнет церковностью и т. д.

Стою, слушаю и думаю: о революционном настроении судят по стенам; да, я, пожалуй, надену маску, налеплю на стены плакаты с надписями: „Да здравствует советская власть“, „Вечная память ее вождю товарищу Ленину“, „Бороться до победного конца“, „Голодранцы со всего свиту, собирайтеся до купы“ и т. д., а о чем все это будет говорить, будет ли оно относиться к педагогической деятельности и будет ли говорить о моей революционной настроенности? — Нет... Господи, как это все надоело. Когда же конец? Притворяться не умею, и за это всегда попадает, а в учительницах держат. Ну и гнали бы. Самой уйти сил не хватает...»

В школе в селе Архангельском в Бору Ираида проработала пятнадцать лет. Для детей она была и учительницей, и христианской наставницей, и другом, и доброй няней.

В 1934 году Ираида Осиповна была арестована за то, что хранила в школьных шкафах богослужебные книги, спасая их от уничтожения. Через месяц она была освобождена и переехала жить в родное село Котово, став псаломщицей и членом «двадцатки» (в те годы — управляющий орган прихода) в Успенском храме.

5 ноября 1943 года Ярославский отдел госбезопасности арестовал ее за то, что она приютила в своем доме епископа, и обвинил в участии в антисоветской нелегальной организации и проведении антисоветской агитации. Ираида Осиповна предъявленные обвинения отвергла. Ей было указано, что в антисоветской деятельности ее изобличают свидетели. «Пускай изобличают, — ответила она, — я по-прежнему буду говорить одно и то же, так как антисоветской деятельности у меня не было».

— Вам зачитываются показания одного из свидетелей о ваших клеветнических измышлениях против руководителей советского правительства...

— Это ложь. Против руководителей правительства и руководителей советской власти я никогда ничего не говорила. Являясь глубоко верующей, я проводила только активную церковную работу.

7 октября 1944 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило ее к пяти годам ссылки в Коми АССР, и она была отправлена в Сыктывкар. После окончания срока она вернулась домой.

Ираида Осиповна скончалась 7 августа 1967 года и была погребена на сельском кладбище около Успенской церкви, рядом с могилами родных. 

Игумен Дамаскин (Орловский),

ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви». 

www.fond.ru

 ЛЮДИ

Работник свечного ящика

Первый человек, которого мы встречаем, переступив порог храма, — это свечник, он же работник свечного ящика. Формально он продает церковные товары, принимает поминальные записки и ведет запись на требы: венчание, отпевание, крещение и другие. Но на деле это и психолог, и экскурсовод, и катехизатор. Именно с него, а не со священника, у многих людей начинается знакомство с церковной жизнью. Этот человек с уверенностью ответит на большинство интересующих вопросов, касающихся веры, храма или службы.

Мы поговорили со свечниками московских приходов и узнали, как они пришли в профессию, в чем ее суть и чем они занимаются в свободное от работы в храме время, и рассказали об этом в нашей рубрике «Люди в храме».

Мария

Свечница домового храма святой мученицы Татианы при МГУ им. М. В. Ломоносова

Не скажу, что в моей жизни раньше не было веры, а потом раз — и появилась. Крестили меня в младенчестве, после этого в храм меня водила бабушка несколько раз в год. Самостоятельно и осознанно начала ходить туда лет в пятнадцать — сначала это было эпизодически, потом все более регулярно, а после вступительных экзаменов в университет стала постоянной прихожанкой в нашем храме.

Так прошло несколько лет, потом я неожиданно оказалась без работы. Пока думала, куда податься и какие есть перспективы, меня пригласили работать в свечной лавке. Нужен был человек не со стороны, а из прихода.

Ты не просто тут сидишь и что-то там продаешь — это не работа продавца как таковая. Это работа сразу и психолога, и консультанта, и даже катехизатора. Люди приходят и задают самые разные, иногда очень странные, дикие или очень банальные вопросы. Например: «А есть у вас икона от всего?», «А для богатства?», «А как заказать молебен, чтобы мне одобрили кредит?»

И ты обязан ответить в меру своего образования, адекватности и знания церковной жизни. Когда вопрос очень сложный или человеку нужно, чтобы с ним просто поговорили, то лучше отправлять к священнику, если ты не знаешь однозначного ответа. И это уже область не столько катехизации, сколько психологии. Люди приходят и рассказывают всю свою жизнь, про свои беды, про то, как у них что-то не получилось или про семейные проблемы.

Нужно быть терпеливым к людям и их слабостям. Нельзя сидеть с таким видом, будто ты тут лучше всех все знаешь, а к тебе приходят сплошные невежды, нельзя относиться к ним свысока. Надо стараться быть всегда приветливым и дружелюбным.

Не скажу, что работник свечного ящика должен обладать сверхглубокими богословскими познаниями, но основу вероучения должен знать твердо. Чтобы он сам никакие даже маленькие суеверия в людях не порождал. Потому что ты не имеешь права нести какую-нибудь чушь. Естественно, нужно очень хорошо знать катехизис, чтобы на самые простые вопросы ответить. 

Роман

Свечник храма преподобного Серафима Саровского на Краснопресненской набережной

Я стал свечником очень просто: мне предложили, а я не отказался. На тот момент я завершил службу в армии, получил три высших образования в сфере экономики и благополучно работал управляющим автосалоном иномарок. Еще преподавал несколько авторских курсов на экономическом факультете МГУ.

Родители крестили меня еще в младенчестве, с тех самых пор храм стал частью моей жизни. Туда меня водили взрослые, они же и воспитали уважительное отношение к Церкви и вере. Самостоятельно стал приходить на службы уже в сознательном возрасте — сначала просто заходил по дороге, потом это стало происходить все чаще и чаще.

Когда я регулярно ходил в храм как обычный прихожанин, то никогда не думал там работать. Однажды нашему свечнику срочно понадобилось уйти с должности, и на его место искали замену. Мне не нужны были деньги, на данную функ­цию не было бюджета, — так что общий язык мы нашли быстро, и я стал работать в свой выходной. 

Должность свечника для меня не работа и уж точно не профессия. Это скорее служение, которое заключается в помощи людям, служащим в храме, и пришедшим в храм. Вообще, это можно сравнить со службой моряка верхней палубы небольшой океанской шхуны: помогать пассажирам, другим морякам и капитану. А в прочее время драить палубу.

Чтобы трудиться свечником, достаточно лишь немного жизненного опыта, смирения и чувства юмора. Еще нужно уметь сортировать записочки, подметать пол и не стесняться выносить мусор.

В народе бытует мнение, что за свечным ящиком работают только несостоявшиеся в жизни люди, которым больше и заняться нечем. Поэтому нужно быть готовым к снисходительному отношению и стараться реагировать доброжелательно.

Однажды сюда зашла пожилая мексиканская пара — муж и жена. Они очень интересовались историей храма, задавали много вопросов о вере. Мы с ними попрощались, а потом они приходят часа через три и дарят мне маленькую икону Богородицы — на их родине это чтимый образ. Оказалось, что это икона Божией Матери «Прибавление ума».

В свободное время я выращиваю дубы, яблони, деревья грецкого ореха. Это настолько меня увлекло, что пришлось уехать из Москвы в деревню. Сами понимаете, деревья на лоджии не растут как положено. Еще уважаю любительские бальные танцы, раскрашиваю кофейные и чайные чашки. Последнее отбирает много времени и сил, зато мои работы уже просят для выставки музеи и частные галереи.

Ольга Валентиновна

Свечница храма святых преподобных Кирилла и Марии, 

родителей преподобного Сергия Радонежского, в Северном Тушине

Я пришла к вере уже в сознательном возрасте после окончания школы. Так вышло, что я познакомилась с молодыми ребятами, которые ходили в храм — через них постепенно и пришла к вере, крестилась. Это было время празднования 1000-летия крещения Руси, в народе ощущался духовный подъем.

Работа в храме для меня началась больше 20 лет назад, когда я еще училась в Санкт-Петербурге на архитектурном факультете. Тогда восстанавливался храм Преображения Господня в Тушине, и я участвовала в проектировании дома причта и колокольни. 

Потом я вышла замуж, долгое время занималась детьми и работала воспитателем семейного детского сада. Когда полгода назад открывали наш храм, настоятель пригласил меня потрудиться в качестве свечницы. К тому времени дети уже подросли, и я недолго думая согласилась.

Работа свечника — это служение, близкое к катехизации (наставление в христианской вере). Приходят люди и задают много вопросов, которые касаются вхождения в Церковь. Тут важно иметь мудрость, правильно поговорить с человеком, ответить на его вопросы. Те, кто приходят в первый раз или после долгого перерыва, очень насторожены и даже боязливы. Тут нужно не распространяться слишком много и кратко ответить на их вопросы.

На мой взгляд, суть служения свечника звучит так: «Не навреди». Люди, которые работают в свечной лавке, находятся на передовой позиции. Первый, кого встречает человек, переступив порог храма, — свечник. Это большая ответственность.

Для наглядности перескажу проповедь митрополита Сурожского Антония (Блума):

«Вчера вечером на службу пришла женщина с ребенком. Она была в брюках и без платка. Кто-то из вас сделал ей замечание. Она ушла. Я не знаю, кто ей сделал замечание, но я приказываю этому человеку до конца своих дней молиться о ней и об этом ребенке, чтобы Господь их спас. Потому что из-за вас она может больше никогда не прийти в храм». Вот ключевой пример для человека, который стоит за свечным ящиком.

Любовь выше всяких правил, и поэтому, даже если человек пришел и что-то делает неправильно, мы не должны делать замечание так, чтобы он ушел из храма. Моя задача — дать любовь, теплоту, внимание, проявить заботу; встретить и либо направить к священнику за советом, либо порекомендовать нужную литературу. При этом нужно понимать, что учить я никого не должна.

Подготовил Кирилл Баглай

Фото Владимира Ештокина 

Рисунок Натальи Федоренковой 

Тернистый путь к себе

Первые кандалы недуга осознанно я почувствовала уже в 12 лет. Ни о каком смирении речи тогда идти и не могло, ведь я даже о нем и не слыхала!

В 14 — вдруг навалились на мое сознание тяжелым камнем два неотступных вопроса: кто виноват и за что именно мне все это?

Ответы были неутешительны и по сути бестолковы. Ну что могло измениться от того, что ты знаешь: причиной твоего паралича послужила обычная прививка от туберкулеза, а родилась ты здоровой? Биться о стенку бессмысленно. Но, не желая принимать свою немощь как непреложный факт, с которым нужно жить, я все равно снова и снова наносила себе болезненные душевные раны, оплакивая злыми слезами свою судьбу и горе-прививку, сделанную врачами-нелюдями. Ну а на вопрос «за что?» ответ я сама себе давала.

«Да не за что! — думала я, — Ведь это просто несправедливость и все. Бедная я, несчастная!»

Ведь гораздо труднее поставить вопрос иначе: «А для чего?» и искать ответ на него…

Саможаление, возведенное в четырехкратную степень, подпитываемое жалостливыми взглядами окружающих, неприкрыто уничтожало меня изнутри, загоняя все дальше в угол уныния.

Потом тихая жалость к себе сменилась обидой на мир и на людей, обидой, доходящей до душевных колик. Я сама себя распинала, сгущая краски своего положения. Так было проще жить, но не веселее. Безрадостно было так жить. Что бы со мной ни происходило, в голове звучало только: «Все ходят, я — нет». Все вертелось по этому кругу. Если меня везли на пляж, я сидела на песке где-нибудь у кромки воды и сравнивала себя с другими — теми, которые могли с разбега броситься в море. Смотрела не на солнечное небо, а на загорелые ноги здоровых людей.

Не видела я того, что это и было счастье — сидеть возле воды, слышать шум волн. Радости нашего мира проходили мимо, окатывая меня лишь отголосками зависти к тем, кто, по моему мнению, мог все!

В этот же период в мою жизнь постучался Господь — через людей, пытавшихся помочь мне справиться с болью, говоривших мне о великой силе терпения и смирения. Какое же это было испытание для моей гордыни! «О каком смирении могут мне говорить те, кто сам не пережил то, что переживаю я?! — думалось мне. — Как они могут так цинично советовать мне что-то, если сами наслаж­даются жизнью!» Все кипело в моей душе, сопротивляясь чему-то новому, доселе не­испытанному. Мне привычнее было жалеть себя. «Ага, — злорадно усмехалась я внутренне, слыша слова о милости Божией, — что это за милость такая, если я с детства прикована к коляске? Люди все врут, или Бога нет!» Вот такая битва шла внутри меня…

Внешне я жила обычной жизнью подростка: много читала, любила животных и, в общем-то, была общительна. Но внутри — порох, готовый взорваться! Сильная душевная боль кромсала меня на части, а душа болела и ждала какого-то утешения и объяс­нения. И оно пришло через Евангелие, которое я открыла однажды наугад. «Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии».

Вот так: не по чьей-то вине люди бывают больны от рождения, а по Воле Его, для явления Его чудес… Надежда на эти еще неизвестные мне, но такие вожделенные чудеса и удержала меня от окончательного падения в пропасть и иных пороков, нередко подстерегающих отчаявшихся, неисцелимо больных: курение, пьянство, наркотики или разврат.

Мир потихонечку начал оживать и наполняться красками, позитивными нюансами, желанием развивать имеющиеся способности. А потом появилась в сердце ни с чем не сравнимая радость, просто радость без причины: оттого, что ты живешь на этой земле и дышишь, можешь гладить любимого кота, слушать музыку, ездить в парк, кормить лебедей на озере.

Все осталось на своих местах, но сами места открылись для меня по-новому. Я с удивлением обнаруживала, что, оказывается, в этой жизни, несмотря ни на что, плюсов больше, чем минусов; что не всегда видимое здоровье — синоним счастья. Больше общаясь с людьми, я каждый раз делала интересные открытия: о том, что и здоровые имеют не меньше проблем, чем я, а даже порой и больше — потому что соблазны им доступней. Я же от многого была просто изолирована ввиду своего недуга. У меня было больше времени на самообразование, творчество, размышления. Я никуда не спешила, потому что не могла физически. Я училась жить в гармонии и покое. Наглухо запертая дверь моей души наконец-то впустила чистый горный воздух веры, которая, по сути, радостна и светла.

Однако путь этот был ох как тернист еще долгие годы! Периоды подъема духа неминуемо сменялись грозными падениями. Но я снова поднималась, чувствуя на себе Чью-то руку, надежную руку. В самых отчаянных и болезненных обстоятельствах своей жизни, когда ситуации или люди преподавали мне свои суровые уроки, я всегда получала с невидимой стороны действенную помощь. Помощь эта выражалась в какой-то необъяснимой жизнерадостности и оптимизме, непоколебимой надежде на лучшее, а то и прямо в материальном плане.

Я никогда не была одна. Внешне все могло рушиться и давить меня глыбами боли и отчаяния, но внутри я ощущала себя словно в крепкой башне. Все плохое преображалось во мне, напротив, в позитивное, все осмыслялось и превозмогалось временем. И молитвой.

Глубоко не вникая в эти незримые процессы души, я просто пыталась жить и находить свои радости в своих обстоятельствах.

Значительно позже, после 30 лет, я начну читать святоотеческие книги, дневники старцев и другую духовную литературу. Только к своим 40 годам я, наконец, окончательно осознаю все величие и смысл значения слов «Промысл Божий». И сейчас мне становится все яснее, куда ведет этот путь — туда, где ни плача, ни вопля не будет, где хромой вскочит, как олень, и побежит. Только, Господи, как долог и тернист этот путь… 

Вере Евтуховой, нашему постоянному автору, нужна помощь в лечении сложного заболевания: http://foma.ru/molimsya-o-vere.html

 КУЛЬТУРА

Как Русская Церковь встретила русскую революцию?

В год столетия русской революции мы публикуем серию материалов о том, как этот катаклизм отечественной истории отразился на судьбе Церкви. 

Сейчас поговорим о том, какие вызовы встали перед ней к началу XX века и как на них предполагалось ответить на Поместном Соборе. Наш собеседник — кандидат исторических наук, доцент Александр Мраморнов, научный руководитель проекта по изданию документов Поместного Собора 1917–1918 гг. при Новоспасском ставропигиальном мужском монастыре (Москва).

С какими проблемами столкнулась Церковь к началу XX века?

— Александр Игоревич, была ли Церковь готова ответить на те вызовы, что предъявил ей наступающий век?

— Можно называть это вызовами, можно проблемами, но главное в том, что к началу XX века русская жизнь, русское общество сильно изменились по сравнению с серединой и тем более началом XIX века, а организационные формы жизни Церкви, то есть синодальная система, остались во многом неизменными.

Наверное, надо в двух словах пояснить, что такое синодальная система. Царь Петр Первый учредил так называемую Духовную коллегию, которая позднее стала называться ведомством по делам православного вероисповедания. Начиная с Павла Первого, российский император считался главой Церкви. То есть в организационном плане Церковь стала частью государственного аппарата, она управлялась формально коллегиальным органом, Святейшим Синодом, руководил которым назначенный государем чиновник — обер-прокурор. Фактически — министр. При этом Церковь получала государственное финансирование, но весьма ограниченное, которого, естественно, мало на что хватало.

Так вот, главное, что стало очевидным для Церкви на рубеже веков, — это масштабная секуляризация русского общества, причем не только высших его слоев. Естественно, секуляризация эта была не стопроцентной, естественно, было множество глубоко верующих людей и в простом народе, и в образованных кругах, но в целом картина не радовала. Даже если человек не позиционировал себя безбожником, его религиозность зачастую была совершенно формальной, внешней. Таких людей постепенно становилось все больше.

Вторая проблема — это стремительный рост населения в начале XX века, гораздо больший, чем в XIX веке. И это множество людей надо было духовно окормлять, что было довольно сложно, учитывая множество всяких заскорузлых традиций внутри духовного сословия. 

Третья проблема — то, что, будучи частью государственной машины, Церковь вынуждена была обслуживать интересы государства, выполнять бюрократические функции. И это отнимало у нее время, силы и ресурсы, необходимые для непосредственного, небумажного контакта с собственной паствой.

Поэтому требовались серьезные системные преобразования. Не косметический ремонт, а капитальный.

— Эти преобразования мыслились только внутри Церкви или в отношениях Церкви с государством?

— Вопрос непростой. С одной стороны, в те годы само выражение «отношения Церкви с государством» не имело смысла, поскольку отношения могут быть у двух автономных субъектов, а Церковь с юридической точки зрения являлась частью государственного механизма. С другой стороны, среди духовенства и воцерковленных мирян на протяжении всего XIX века, а особенно в его конце, росло ощущение, что Церковь — самостоятельная единица. 

На всякий случай уточню, что сейчас речь идет не о мистическом измерении Церкви как Тела Христова, руководимого Святым Духом и имеющего главой Христа Спасителя (это не подвергалось сомнению даже в самые тяжелые периоды Синодальной эпохи), а о земной, социальной проекции Церкви. О Церкви как организованном сообществе верующих, имеющем структуру, имеющем внешние формы.

Так вот, в начале XX века шла самоидентификация Церкви. И особо ее подтолкнуло то, что после 1905 года старообрядцы получили фактически полную свободу, что привело к общественным дискуссиям, возник диалог между старообрядцами и официальной Церковью. Раньше-то никакого диалога не было и быть не могло, были только собеседования официальных миссионеров со старообрядцами. Благодаря такому диалогу (и не только ему, конечно) многим церковным людям стало очевидно, что Российская Православная Церковь, формально будучи частью государства, находится в неравном положении с другими конфессиями, она лишена прав, которые те получили после октябрьского манифеста 1905 года.

Поэтому, конечно, практически все к тому времени понимали, что полумерами не обойтись, что надо серьезно менять формы взаимодействия с государством.

^{Выписка из метрической книги Рижского кафедрального собора. 1908}

— Какие же именно бюрократические функции вынуждена была выполнять Церковь?

— Прежде всего это функция ЗАГСа, и она лежала тяжелейшей ношей на духовенстве. Представьте, сколько времени уходило на эту писанину, особенно учитывая, что пишущие машинки были далеко не в каждом приходе, метрические книги и прочие документы заполняли в основном от руки. Нам сейчас это, возможно, кажется неочевидным, но на самом деле это отнимало у любого священника массу времени и сил, даже просто физических.

А ведь это время могло быть использовано для разговоров с людьми, теми, кто колебался в вере, кто симпатизировал радикальным политическим движениям, кто находился в мировоззренческом кризисе.

Кроме того, Церковь выполняла в значительной мере функции Министерства просвещения. Речь не о собственно церковных школах, то есть духовных училищах и семинариях, задача которых — выращивать, как бы сейчас сказали, свои кадры. Нет, речь об общеобразовательных школах, так называемых церковноприходских, которые массово стали создаваться в 1880-е годы, при обер-прокуроре К. П. Победоносцеве. В советское время было принято пренебрежительно относиться к получаемому в таких ЦПШ образованию, но на самом деле оно было весьма качественным. Учили там по тем же программам, что и в земских школах, права на получение дальнейшего образования у школ были одинаковыми. К 1917 году треть школ Российской империи были церковноприходскими, в них одномоментно обучалось около 2 миллионов человек. А в общей сложности, за все время существования таких школ, в них получило образование примерно 20 миллионов человек. Эти школы внесли огромный вклад в ликвидацию безграмотности крестьян, задолго до бравурных акций большевиков по ликвидации безграмотности.

Так вот, Церковь создавала и содержала эти приходские школы (а также и «учительские школы», где готовили для них преподавательские кадры — говоря современным языком, педучилища). Дело, конечно, важное и нужное, но такие школы приходилось содержать за счет приходов — скудного государственного финансирования на это совершенно не хватало. Учителя в них получали гораздо меньшее жалованье, чем их коллеги из земских школ.

^{Церковно-приходская сельская школа. 1913} 

— А из чего вообще складывались доходы Церкви?

— Помимо государственного финансирования (которого, повторюсь, совершенно не хватало), была еще и собственная хозяйственная деятельность (например, свечные заводы), были, конечно, частные пожертвования. 

Кстати, в синодальной системе были не только минусы, но и плюсы. Что касается церковного хозяйства, то, поскольку Церковь была частью государства, то и хозяйство ее выстраивалось по государственным стандартам, в том числе контроля. Сфера для произвола сужалась. Понятно, что и при таком ведении хозяйства не обходилось без проблем, и на Соборе 1917–1918 годов эти проблемы обсуждались: и свечные заводы могли бы работать эффективнее, и собственное вино можно было бы производить, и собственные кооперативы открывать. Но все-таки в целом хозяйство было организовано правильно. Не как попало, на уровне домашнего хозяйства — как это было в допетровскую эпоху или даже потом, во времена советских гонений и после.

Почему царь не решился созвать Собор?

— А как возникла идея решить все эти накопившиеся проблемы не «в рабочем порядке», а именно с помощью Поместного Собора? Кто был инициатором идеи?

— Какого-то одного инициатора не было. Правильнее сказать, что инициатором было все церковное сообщество — и священноначалие, и наиболее активное духовенство, и преподаватели духовных академий, и образованные миряне. Эта идея носилась в воздухе. Если посмотреть церковную публицистику начала XX века, легко увидеть, что практически все авторы выступали за созыв Собора.

Члены Святейшего Синода не были исключением, и поэтому в 1905 году Синод разослал требования ко всем епархиальным архиереям высказать свои предложения: что и как надо реформировать в Церкви. Архиереи свои предложения высказали (зачастую привлекая себе в помощь наиболее толковых священников и мирян), и в итоге стало ясно: Собору быть. За него высказались практически все.

— Сейчас иногда приходится слышать, что Поместный Собор 1917 года был экстренным, что его спешно созвали, чтобы как-то отреагировать на революционные изменения в жизни. Я правильно понимаю, что это совсем не так?

— Правильно понимаете. Идея созвать Поместный Собор возникла задолго до революции, когда мало кому вообще могло прийти в голову, что случится в 1917 году. И Собор в любом случае рано или поздно состоялся бы, даже если бы никакой революции вообще не случилось. Другое дело, что в 1917 году, в связи с очевидными событиями, повестку Собора пришлось корректировать.

— А были противники созыва Собора?

— Среди священноначалия явных противников не было. Главный фактический противник Собора, чей голос, увы, оказался решающим, — это государь император Николай Второй (хотя, может быть, в теории и в своих мыслях он и не противился самой идее Собора). Когда в 1907 году все уже было готово к созыву Собора, государь не решился его созывать. Он опасался, что Собор может оказаться катализатором новых общественных брожений — и в светской среде, и в церковной, что ситуация станет неуправляемой. На мой взгляд, страхи эти были совершенно необоснованными, но советники убедили императора, что спешить с Собором не стоит, что нужно отложить «до лучших времен». Если уж называть персоналии, то это товарищ (то есть заместитель) обер-прокурора (впоследствии ставший обер-прокурором) Владимир Карлович Саблер. Во многом благодаря его действиям (или бездействию) были упущены еще десять лет (до падения монархии), когда Собор можно было бы созвать по постановлению царской власти, а не по стечению чрезвычайных обстоятельств.

^{Предсоборное присутствие. 1906}   

— Почему вообще требовалось разрешение государя на созыв Собора? Разве это не внутреннее дело Церкви?

— В те времена — нет, не внутреннее. Российский император считался официальным главой Церкви, без его санкции никакие Соборы созваны быть не могли. Даже чисто юридичес­ки (хотя, наверное, члены Синода могла при большом желании найти и из этого выход, но скорее они были бы, в случае противоречий с императором, смещены со своих кафедр, чем этот выход нашли бы). 

— Как именно проходила подготовка к созыву Собора?

— Святейший Синод, получив в 1905 году ответы епархиальных архиереев, в 1906 году создал рабочий орган, называвшийся Предсоборным присутствием. Это была комиссия, которая изучила предложения архиереев и на их основе выработала повестку Собора. Кстати, и ответы архиереев, и подготовленные Предсоборным присутствием материалы были достаточно оперативно отпечатаны, любой мог с ними ознакомиться. К лету 1907 года можно было бы уже созывать Собор. Но государь не дал на это санкции, и потому подготовка к Собору перетекла в область общественных дискуссий. 

В 1912 году, впрочем, подготовка к Собору возобновилась: Святейший Синод учредил новый орган — Предсоборное совещание. Но работало оно медленно, с большими перерывами и по-бюрократически, и к 1917 году еще не успело завершить свою работу.

— А идея восстановить в Российской Церкви патриаршество — насколько она была связана с идеей созвать Поместный Собор?

— Идея восстановления патриаршества звучала в общецерковной дискуссии тех лет, но вопрос этот считался второстепенным. Гораздо важнее было возвращение Церкви к соборному управлению. Большинство сходилось на том, что синодальное управление не является соборным: Церковью управляет государственный чиновник, назначаемый государем — обер-прокурор. Вот это надо было исправлять, а уж кто именно и как возглавит Церковь, предлагалось обсудить на Соборе. Возможно, Церковью и дальше будет управлять Святейший Синод, но уже освобожденный от власти обер-прокурора. А может быть, следует избрать номинального Патриарха, оставив всю власть Синоду (то есть предлагался некий аналог конституционной монархии). Или все-таки избрать реального Патриарха, имеющего широкие властные полномочия. В 1905 году, отвечая на запрос Синода, архиереи насчет патриаршества высказывались по-разному. Разные мнения на этот счет звучали и в Предсоборном присутствии.

Между прочим, летом 1917 года — уже в абсолютно свободной атмосфере, когда ни императорская власть не давила (ее уже не было), ни большевики не давили (их еще во власти не было) — Предсоборный совет высказался против восстановления патриаршества. Это было зафиксировано в документах Предсоборного совета — что сан и титул Первоиерарха не восстанавливаются. Именно в таком виде документы и были переданы Собору. То есть получается, что Собор получил предварительную директиву патриаршество не восстанавливать, но пошел ей наперекор.

— Верно ли, что, когда при подготовке Собора обсуждался вопрос о восстановлении патриаршества, государь Николай Второй предложил членам Святейшего Синода избрать себя Патриархом?

— Нет. Уже твердо установлено, что это апокриф. Не существует никаких источников, подтверждающих этот рассказ. Но, если хотите мое личное мнение, то я считаю: эта идея — сделать царя патриархом — очень хороша была бы для весны 1917 года. Таким образом Церковь, возможно, спасла бы уже отрекшегося от престола государя. Но это, конечно, субъективные предположения, а факт в том, что тогда это просто никому не пришло в голову.

 Как Церковь отреагировала на Февральскую революцию и отречение царя?

— В дискуссиях о революции 1917 года нередко высказывается мнение, что революционные настроения затронули все русское общество, все сословия — в том числе и духовенство. Это действительно так?

— Я бы так не сказал. Точнее, идейных сторонников революции среди духовенства практически не было — буквально единицы, многие из них впоследствии перешли к обновленцам. Но вот что действительно было довольно распространено — это недовольство своим положением у низшего клира, то есть пономарей, псаломщиков, диаконов. Им действительно приходилось очень нелегко, особенно на селе. Служили они буквально за копейки, не могли дать своим детям нормального образования — а семьи у них, как правило, были многодетные. То же касалось и мирян — учителей в церковноприходских школах (включая женщин), которые получали жалованье гораздо ниже, чем их коллеги из обычных школ. 

И, да, брожение умов в этой среде было, они жаждали перемен — но перемен именно в Церкви, а не смены государственного строя. Явление это было достаточно масштабным и особо ярко проявилось после февраля 1917 года. Неслучайно в то время даже возник термин «церковная революция». Недовольный своим положением низший клир стал движущей силой этой «церковной революции», что выразилось в смещении с кафедр некоторых архиереев.

Но вот симпатий к социализму как таковому в церковной среде, в общем, не было, несмотря на красные банты, надетые некоторыми — замечу, очень немногими! — священниками в разгар февральской революции.

— Как Церковь восприняла отречение государя от престола?

— Реакция была довольно спокойная. То есть случившееся приняли как данность, как факт, какого-то явного отчаяния от падения монархии у церковных людей не возникло. Впрочем, не возникло и особой радости. Точнее сказать, некоторые верующие радость испытывали, но не от отречения государя, а от смутных на­дежд на какое-то грядущее обновление церковной жизни. Сейчас легко их осуждать и улыбаться их наивности, но попробуйте представить их чувства. Четвертый год идет война, в стране тяжелейшая ситуация в политике, в экономике, все это создает депрессивный фон — и возникает защитная реакция, хочется надеяться на то, что все эти накопившиеся проблемы каким-то чудесным образом решатся. Радость была не от падения монархии, а от, казалось бы, открывшегося окна возможностей. «Конечно, плохо, что царя больше нет, — могли бы сказать тогда многие, — но зато дело сдвинулось с мертвой точки, наконец-то забрезжил свет в конце туннеля». Вот потому и надевали красные банты — не из глубоких идейных соображений, а в состоянии эмоционального подъема. Тем более что церковные люди ведь не в вакууме существуют, они заражаются страхами и надеждами всего общества, включая и безрелигиозную его часть.

Естественно, заражались далеко не все. И, более того, на уровне, так сказать, кухонных разговоров могло быть одно, а вот когда эти же люди принимали участие в епархиальных собраниях, то резолюции и решения они принимали чаще всего довольно трезвые. Неправильно смотреть на епархиальные съезды и епархиальные собрания 1917 года как на какие-то революционные органы — скорее это была попытка самоорганизации, попытка решить текущие вопросы в новых условиях. 

А самое главное — все верующие ждали церковного Собора, который и примет судьбоносные решения. И все — и верующие, и неверующие — ждали Учредительного собрания, которое и призвано было определить в итоге, какова в России будет форма правления.

Ведь это мы, глядя из 2017 года, знаем, что сто лет назад российская монархия перестала существовать. А тогда, в 1917, еще ничего не было понятно. Династия Романовых — да, перестала править. Но окончательно решить, как жить дальше, должно было именно Учредительное собрание. Теоретически оно могло и возобновить монархический строй, поставить на царство нового государя, как это произошло в 1613 году, — только уже не из Романовых. А могло объявить Россию республикой. Могло ввести диктатуру. Поэтому весной и летом 1917 года все было в подвешенном состоянии, все ждали.

 Как Временное правительство отнеслось к Церкви?

— А как складывались отношения Церкви с теми, кто пришел к власти в феврале 1917?

— Тут все было непросто. Хотя бы уже потому, что ситуацию надо рассматривать в динамике. Одно дело весна 1917 года, совсем другое — осень. Начнем с того, что Временное правительство, в общем, сохранило ту самую синодальную модель управления Церковью. То есть как было ведомство по делам православного вероисповедания, так и осталось, как возглавлял его обер-прокурор, так и продолжил возглавлять. Вся разница в том, что обер-прокурором поначалу стал Владимир Николаевич Львов, которого называли «революционным обер-прокурором». Фигура неоднозначная. С одной стороны, его обвиняют в том, что он многих архиереев согнал с кафедр. С другой, тут он шел просто на поводу у ситуации, просто соглашался с решениями епархиальных съездов (хотя некоторые, судя по всему, и подталкивал).

Но, между прочим, не в последнюю очередь благодаря Львову Временное правительство профинансировало проведение Собора. 

Затем обер-прокурором назначили Антона Владимировича Карташёва — а это уже был человек верующий, крупный церковный ученый. Достаточно сказать, что его монография «Вселенские Соборы», его двухтомник «Очерки по истории Русской Церкви» до сих пор весьма востребованы православным читателем. Он был последним обер-прокурором Синода и первым — и единственным! — министром по делам вероисповедания Временного правительства. Между прочим, придя к власти, большевики его, наряду с другими министрами, арестовали и посадили в тюрьму — они воспринимали его как идеологического противника. А вот для Церкви он скорее был помощником. И Львов, и Карташев, между прочим, были членами Собора.

Воспитанники детских садов Бауманского района Москвы с антирелигиозными плакатами на демонстрации. 1928

Однако Временное правительство состояло не только из более или менее хороших обер-прокуроров. Никакой монолитности не было, и отношение к Церкви у разных министров было очень разным. Так, например, в июне 1917 года издается постановление о передаче всех церковных школ в ведомство народного просвещения. Фактически это был, говоря современным языком, рейдерский захват. То есть государство присвоило себе церковные школы, а ведь очень многие из них строились на частные пожертвования. По действующему праву Российской империи эти школы были собственностью приходов, и вот ее отобрали. Пускай только на бумаге — довести свое постановление до дела Временное правительство попросту не успело, церковные школы полностью были уничтожены уже при большевиках — но все-таки это был антицерковный акт. Идущий, кстати, вразрез с декларируемой большинством членов Временного правительства идеей правового государства.

— Неужели все эти моменты не вызывали острой тревоги у церковного руководства и у участников Собора?

— Конечно, вызывали! И не только идея отнять церковноприходские школы, но и многое другое, не говоря уж о всяческих эксцессах на местах. Но, повторю, у людей еще сохранялась надежда на Учредительное собрание, которое все наладит, введет политическую стихию в рамки закона. Надежда, как мы знаем, тщетная.

Но вот парадокс: светское, государственное Учредительное собрание не состоялось, оно было разогнано большевиками и левыми эсерами, а вот Поместный Собор Российской Православной Церкви открылся и состоялся, его не разогнали, и он по сути стал церковным Учредительным собранием. 

Беседовал Виталий Каплан

^{Смотрите лекции Александра Мраморнова на сайте Академии «Фомы» academy.foma.ru}

---

От редакции: Вторую часть интервью с Александром Мраморновым — об избрании Патриарха Тихона, о гонениях большевиков на Церковь, об их попытках подточить ее изнутри — мы поместим в одном из ближайших номеров «Фомы».

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.

«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».

Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!