«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Основы духовной жизни

Каждый христианин хочет жить по Евангельским заповедям. Все церковное предание – это опыт исполнения Христовой Истины, выстраданный святыми отцами. Но как воплотить их многовековой опыт в нашей современной жизни?

Книга «Основы духовной жизни» – это цикл бесед протоиерея Алексея Уминского, построенных вокруг поучений аввы Дорофея, занимающих особое место в церковном предании. Эта книга – живой и теплый разговор о самых важных вещах в жизни: о свободе и совести, о страхе Божием и молитве, о памяти смертной и борьбе со страстями. Известный проповедник рассказывает о бесценном опыте отцов Церкви и размышляет о том, как можно приложить его к нашей повседневной жизни.

Книга предоставлена издательством «Никея», бумажную версию вы можете приобрести на сайте издательства http://nikeabooks.ru/

cover

Протоиерей Алексей Уминский

Основы духовной жизни

О памяти смертной

О памяти смертной мы задумываемся, приступая к первому тому «Добротолюбия»[1] и вслушиваясь в поучения Антония Великого[2], который, опираясь на личный опыт, говорил своим ученикам: «Пробуждаясь от сна, будем думать, что не доживем до вечера, и, опять ложась спать, будем помышлять, что не доживем до утра, всегда помня о безвестном пределе жизни нашей. Живя так, мы не будем ни грешить, ни иметь похотения к чему-нибудь, ни воспламеняться гневом на кого-либо, ни собирать сокровищ на земле, но, каждый день ожидая смерти, будем презирать все тленное. Тогда остынет в нас и похоть плотская, и всякое нечистое желание, все будем прощать друг другу и будем предочищать себя, всегда имея перед очами ожидание последнего часа и борьбы. Ибо сильный страх смерти и Суда, опасение мучений поднимает душу, клонящуюся в пропасть погибели».

Слово Божие учит нас: Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь (Сирах. 7: 39). Антоний Великий говорит о том же, хотя и несколько иными словами: «Ежедневно умирай, чтоб жить вечно, потому что боящийся Бога жив будет вовеки».

Как же нам осмыслить, что же это такое – «память смертная»? Для начала все мы должны постараться до конца осознать и без того, в сущности, очевидное: единственное, что человек знает о себе с абсолютной достоверностью, – рано или поздно он обязательно умрет, хотя при этом менее всего думает о смерти.

Чем обусловлен такой парадокс? Почему нам невыносимо тяжело хранить память о своей неизбежной кончине и думать о ней? – Это, без сомнения, связано с тем, что смерть для человека – явление неестественное, изначально Богом не уготованное, а следовательно, и размышления о смерти чужды нашему рассудку. Память смертная – чувство сверхъестественное, хотя о смерти нам ежедневно напоминают новости о катастрофах и преступлениях и почти все фильмы, которые мы смотрим по телевидению.

Каждый человек боится смерти, оказывается не в силах ее принять. И это правильно: он не должен принимать смерть! Но каким же путем ему следует идти в таком случае?

Наш современник гонит от себя прочь всякое напоминание о собственном будущем уходе, постоянно наблюдая смерти чужие. Ведь если умирают другие, а я – жив, значит, все не так уж и страшно! У человека, созерцающего чужую гибель во время просмотров теленовостей или триллеров или втянувшегося в кровопролитные компьютерные сражения, конечно же, порой пробегают мурашки по спине, но – «это ведь не со мной!» Он испытывает некоторое психологическое облегчение от того, что видит смерть, случившуюся либо «понарошку», либо хотя и вполне реальную, но к нему лично никак не относящуюся.

Мир, отстоящий от Бога, тяготеет к смерти, потому что Бог – и есть истинная жизнь. Отдаляясь от Господа, человек неизбежно приближается к смерти и все явственнее ощущает на себе ее смрадное дыхание, но прибегает к сублимации, сосредотачивая свое внимание на чужих трагедиях. Не нашедшему Бога человеку такие фильмы нужны, как зелье наркоману: ведь в них если кто-то и умирает, то только не он сам; мир, обреченный погибнуть, в последний момент кем-то спасается. Заметьте, многие герои остросюжетных фильмов призваны осуществить своего рода мессианскую задачу: непременно появляется какой-то супермен, благодаря которому человечество избегает смертельной опасности, исходящей от террористов, от инопланетян, а то и от самого антихриста…

Давайте перечитаем «Пир во время чумы» А.С. Пушкина и рассмотрим это произведение в контексте отношения человека к смерти. Председатель бросает смерти вызов, как перчатку в лицо; казалось бы, он не боится ее, пытается бороться с гибелью и выйти из этой схватки победителем. Но этот эмоциональный всплеск порожден совершеннейшим отчаянием, которое, в сущности, уже и есть смерть. И когда ему протягивается рука спасения, когда старый священник называет собравшихся на пир «безбожными безумцами», председатель гонит его прочь:

 

Старик, иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

 

Вспомним роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», рассказ старца Зосимы о своем старшем брате, Маркеле, который до поры до времени оставался неверующим. Он навещал какого-то ссыльного вольнодумца, смеялся над няней, задувал лампадки, не хотел соблюдать посты и вдруг смертельно заболел. Исповедовавшись и причастившись, Маркел неожиданно переродился настолько, что знакомые посчитали его сошедшим с ума. Он у всех начинает просить прощения и говорит, что если даже один день ему дано было бы прожить на свете, и то он был бы счастлив, – а сколько еще Господь дает этих дней! «Вы поймите, – говорит он, – что всякий пред всеми во всем виноват…»

Удивительная вещь: один пытается бороться со смертью своей гордыней и поет «гимн чуме»:

 

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

 

Но эта бравада – лишь крик отчаяния, потому что за чумным пиром неизбежно следует гибель, а Маркел действительно побеждает смерть, приближаясь ко Христу. Со смертью примириться нельзя, но победить ее можно. И это – самое главное, что должно остаться в душе христианина, когда он сталкивается с проблемой смерти и умирания.

Ни Маркел, ни председатель чумного пира со смертью не мирятся; оба с ней борются, при этом один побеждает, а другой терпит поражение. Председатель погибает, потому что он – со смертью, которой может противопоставить лишь свою гордыню и отчаяние, а Маркел побеждает, потому что он к Богу переходит, он соприкоснулся с жизнью настоящей, истинной, вечной.

Что же нам сделать, чтобы приучить себя к памяти смертной, к тому, чтобы радоваться каждому дню? Наши подвижники советовали каждый день проживать как последний, когда мы последний раз смотрим на солнце, последний раз смотрим в глаза маме или даже просто последний раз вкушаем пищу, – с какой благодарностью, с каким благоговением мы можем все это делать!

У митрополита Сурожского Антония[3] есть замечательная лекция «О смерти». Владыка рассказывает о том, как умирала его мать. Она угасала в течение целого года, и это была самая счастливая пора их отношений, потому что каждый день они встречались как в последний раз, стараясь подарить друг другу максимум нежности, любви и заботы.

Можно попробовать постоянно напоминать себе об этом, когда мы раздражаемся, завидуем, ленимся, когда мы стремимся к чему-то такому, что может повредить нашей душе. Когда нас обуревает гнев, обида, злоба и осуждение и нам так тяжело бывает простить, давайте подумаем о том, что, может быть, мы в последний раз видим этого человека и у нас осталась последняя возможность полюбить его.

О совести

Обратимся к поучению аввы[4] Дорофея, называющемуся «О совести», но сначала поговорим о свободе. В первом томе «Добротолюбия» преподобный Антоний Великий говорит о том, что по-настоящему свободен не тот, кто свободен по своему естеству, не тот, кто богат или знатен, потому что такие люди часто становятся рабами чувственных страстей. Истинную свободу души «составляют чистота и презрение привременного».

К сожалению, в наши дни слово «свобода» настолько девальвировалось, почти полностью утратив свой изначальный христианский смысл, что даже значение его коренным образом изменилось. К сожалению, такова судьба многих слов в современном мире. Например, достаточно составить сочетание двух прекрасных слов: «свобода» и «любовь», как получится «свободная любовь» – эвфемизм слова «блуд», не имеющего ни малейшего отношения ни к любви, ни к свободе.

Однажды, беседуя с подростками, я задал им, казалось бы, очень простой вопрос:

– Ребята, а что ограничивает вашу свободу?

Они по простоте душевной принялись отвечать:

– Конечно же, родители.

– А еще что? – продолжаю я допытываться.

– Ну, как «что»? Школа…

– А вообще, какие факторы могут ограничивать свободу человека?

Началось перечисление: «отсутствие денег…», «правила поведения в обществе…», «законы…», «обязанности, которые человек должен выполнять…». Наконец, дошли до того, что «совесть ограничивает свободу человека…».

Тогда я попросил их:

– А теперь набросайте портрет свободного человека. Каким он вам представляется? Кто он? Тот, кто отвергает своих родителей, поскольку они ему мешают? Тот, кто стремится раздобыть деньги любым путем и таким образом обрести свободу? Тот, кто способен преступить закон, потому что закон мешает ему чувствовать себя свободным?

И так далее и тому подобное… В общем, портрет получился достаточно устрашающим, и на вопрос: «Хотели бы вы дружить с таким человеком?» – дети категорически ответили: «Нет!»

Что же представляет собой совесть, ограничивающая нашу свободу? Попробуем подобрать какие-нибудь синонимы к этому слову. Весть от Господа? Нравственный закон? Голос Божий, звучащий в человеке? а кто в Евангелии назван голосом Божиим, гласом вопиющего в пустыне (Мф. 3: 3)?

Святой Иоанн Предтеча – совесть одушевленная – призывает всех нас: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 3: 2).

Авва Дорофей учит: «Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестью, а она есть естественный закон».

Об этом пишет и апостол Павел: Те, которые, не [имея] закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся (потому что не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую) (Рим. 2: 12–15).

Совесть – категория универсальная для всех людей, а вот их представления о законах могут и различаться. Мы отождествляем совесть не с человеческими законами, а с естественным законом Божиим, который находится внутри нас. Голос Божий – это голос свободы в человеке. Бог и есть сама Свобода, совершенная и абсолютная Свобода.

Евангелие свидетельствует о том, что Бог принес людям свободу. Познаете истину, – говорит Христос, – и истина сделает вас свободными (Ин. 8: 32). А Себя Он характеризует так: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14: 6). Все Евангелие твердит нам о необходимости освобождения от того, что превращает нас в рабов чувственных страстей.

Получается, что совесть, ограничивающая свободу в человеке, – и есть призыв к свободе. Но в чем же заключается наша свобода? Как ни странно, в возможности выбора между двумя свободами: той, которая в Боге, и той, которая вне Бога.

Мы не можем не назвать желание человека поступать по своей воле свободой, так же как не можем назвать несвободным человека, осознанно выбравшего зло. Свобода человека заключается в том, какую именно свободу он изберет для себя. Этот выбор, по сути своей, – тяжкий крест; человек чувствует себя связанным по рукам и ногам. Выбирать свободу Божию тяжело, выбирать свободу без Бога легко, но совесть не оставляет человека в покое, если он делает ложный выбор.

Попробуем подобрать синонимы к слову «свобода». «Независимость»? «Воля»? Ну, может быть, еще «своеволие», «самость». Вот, например, замечательный поэтический образ: «путь легкости ветра»… Говорят же о свободе как о легкости! Свобода – это полет. И воля – тоже очень хорошее слово. А какой может быть воля? Благой, злой, сильной, слабой. А какой человек более свободен: обладающий сильной волей или слабохарактерный? Казалось бы, слабовольный, – ведь, потакая себе, он гораздо более раскован. Но вот простой пример: он хочет бросить курить и никак не может…

Только человек с сильной волей может быть по-настоящему свободен, того же, кто все время идет у кого-нибудь на поводу, нетрудно подчинить и закабалить. Но откуда берется сильная воля? Или это – дар Божий?

Воля в человеке воспитывается. В конце концов, каждый способен воспитать ее в себе. Хрестоматийный пример – граф Монте-Кристо. Эдмон Дантес, человек сильной воли, семнадцать лет провел в замке Иф. Он без устали боролся за свою свободу и наконец обрел ее. Другой вопрос, как он этой свободой распорядился…

Нам необходимо осознать: мы пребываем в тюрьме, мы – не свободны и наш путь – путь освобождения. Мы томимся в плену страстей, дурных привычек, лени и раздражительности. Разве это не рабство, разве это не тюрьма, из которой пора бежать, сбросив оковы?

Нам предстоит пройти долгий путь преодоления. Делая выбор между двумя свободами, вслушиваясь в голос собственной совести, человек борется за свободу истинную – а что может быть благороднее! Совесть – наша удивительная помощница в борьбе за освобождение.

Об этом рассуждал преподобный Максим Исповедник (580–662). Его подвиг исповедничества заключался в том, что он не принял монофелитское лжеучение, согласно которому у Христа была одна воля, одна свобода – Божественная, а человеческой не было. Монофелиты не могли вместить, как в Боге Божественная и человеческая свобода могут не противоречить друг другу. Максим Исповедник учил: во Христе гармонично сочетаются две воли, пояснив, что существует воля гномическая, то есть выборная, а есть воля естественная. В Боге – воля естественная; Божественная воля не выбирает между добром и злом. Это – абсолютная свобода в добре, во благе, в любви; как птица не выбирает, ползать ли ей по земле или плавать по морю, – она летит. И рыба не выбирает, бегать ли ей или прыгать, – она плывет. Вот это – свобода настоящая, истинная, легкая и счастливая, та свобода, по которой так тоскуют наши сердца. Такую свободу не выбирают, она уже преодолела страшный, мучительный человеческий выбор и утвердилась в Боге. Через духовную борьбу, через воспитание своей благой воли постепенно происходит приобретение навыка добродетели. Человек выбирает путь к свободе и бежит из тюрьмы.

При этом свободным можно оставаться всюду. Митрополит Антоний (Блум) рассказывает: на стене одного каземата Шлиссельбургской крепости были нацарапаны такие строки:

 

Со Христом и в тюрьме я свободен,

Без Христа и на воле тюрьма!

 

Человек, заживо погребенный в одиночной камере, вдруг ощутил себя свободным! Он уже пребывал со Христом, пребывал с Богом, и ему стало хорошо и легко. С другой стороны, и на воле можно оставаться рабом собственных грехов и страстей…

Бывает так, что мы посещаем святые места, усердно там молимся, а возвращаясь домой, сразу же погружаемся в совершенно иную атмосферу. Но в этом-то и заключается смысл духовного воспитания! Человек приобретает определенные навыки молитвы, он помнит о том, что ему было хорошо именно тогда, когда он обращался к Господу и совесть его не обличала, а теперь он страдает и тянется к былому.

В одном из поучений авва Дорофей утверждает: «Семена добродетели неистребимы». Всем нам стоит запомнить эту фразу! Посеянное в человеке истребить нельзя; долгое время семя может пролежать подспудно, но рано или поздно непременно прорастет.

Следует отдавать себе отчет в том, что такое свобода в Боге и от чего она нас освобождает. Свобода в Боге – это свобода от греха, когда человек чист и целен, в то время как свобода вне Бога – это свобода потакания своим страстям. Повторю, хорошо бы каждый день начинать и проживать с мыслью, что это – последний отпущенный нам день. Относясь к каждому дню как к последнему из отпущенных нам, мы исполняемся благодати и каждую минуту проживаем не попусту. Ведь что мы делаем со временем? «Убиваем» его, а это очень страшно, потому-то Христос и говорит: За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12: 36).

Ежевечерне мы мысленно перечисляем свои грехи, а что, если для начала вспомнить, как мы этот день провели? Спросить у себя: как я употребил время, дарованное мне Господом для спасения? Как читал утренние молитвы? Как добирался в метро и какие чувства владели в тот момент моей душой? Как нетерпеливо ждал автобуса, как потом, раздраженный, пришел на работу, насколько усердно к ней приступил и помнил ли я в то время о Боге? Чем я занялся, вернувшись вечером домой? Неужели тут же включил телевизор, вместо того чтобы поговорить с детьми, снять с полки хорошую книгу или просто посидеть в тиши, побыть наедине с собой? Как много мог я сделать доброго в этот день! Сколько раз я поленился позвонить родителям, не вспомнил о человеке, о котором обещал помнить! Тогда-то и станет очевидно: это – и есть суд и не обязательно ожидать Страшного суда…

Отчего совесть в человеке вдруг замолкает? Авва Дорофей призывает нас: «Итак, потщимся, братия, хранить совесть нашу, пока мы находимся в этом мире; не допустим, чтобы она обличала нас в каком-либо деле; не будем попирать ее отнюдь ни в чем, хотя бы то было и самое малое. Знайте, что от [пренебрежения] сего малого и, в сущности, ничтожного мы переходим и к пренебрежению великого. Ибо если кто начнет говорить: «Что за важность, если я скажу это слово? Что за важность, если я съем эту безделицу? Что за важность, если я посмотрю на ту или на эту вещь?» – от этого «что за важность в том, что за важность в другом» впадает он в худой навык[5] и начинает пренебрегать великим и важным и попирать свою совесть, а таким образом, закосневая во зле, находится в опасности прийти и в совершенное нечувствие. Поэтому берегитесь, братия, пренебрегать малым, берегитесь презирать его как малое и ничтожное; оно не малое, ибо чрез него образуется худой навык. Будем же внимать себе и заботиться о легком, пока оно легко, чтобы оно не стало тяжким: ибо и добродетели и грехи начинаются от малого и приходят к великому добру и злу».

Получается, что из-за этих самых «мелочей», оттого, что человек оказывается неверен в малом, он и теряет совесть.

Мы читаем в Евангелии: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16: 10) и В малом ты был верен, над многим тебя поставлю (Мф. 25: 21). Только тот, кому удается сохранять свою совесть начиная с малого в конце концов и становится настоящим человеком.

Господь всем дарует настоящую любовь, но далеко не все способны удержать ее. Это – очень и очень непросто, потому что человек, привыкший ко всему относиться несерьезно, наплевательски, уже не может удержать настоящую любовь, когда она к нему наконец приходит, ибо в свое время был неверен в малом. Он будет неверен и в этой долгожданной любви, и от его неверности любовь разобьется вдребезги… Если тебе даруется настоящая дружба, а ты не в силах оценить ее по достоинству и оставаться верным до конца, то эту дружбу ты неизбежно потеряешь. Если ты поступаешь на ответственную работу с достойной зарплатой, но ведешь себя скверно и трудишься спустя рукава, то скоро тебя попросту выгонят, и виноват в этом будешь только ты сам, и никто иной…

Так жили, живут и предполагают жить впредь миллионы наших с вами сограждан – несчастнейшие люди с разбитой судьбой, обиженные на всех и на все, все вокруг проклинающие, ропщущие на Бога по единственной причине – из-за своей неверности в малом! Страшно, но с этого-то и начинается предательство по отношению к собственной совести.

«Такой человек, – утверждает авва Дорофей, – впадет в злой навык и начнет пренебрегать великим и важным и попирать свою совесть; а таким образом закосневая во зле, будет он в опасности прийти в совершенное нечувствие. Поэтому берегитесь, братия, пренебрегать малым, берегитесь презирать его как малое и ничтожное, оно не малое ибо через него образуется худой навык! Будем же внимать себе и заботиться о легком, пока оно легко, чтобы оно не стало тяжким, ибо и добродетели и грехи начинаются от малого и приходят к великому добру и злу».

Размышляя о совести, мы рано или поздно непременно сталкиваемся с понятием «навык». Это – чрезвычайно важное, ключевое слово для аскетики, его не устает употреблять авва Дорофей. Навык – это начинающееся с малого либо осознанное и действенное стремление к добру и к свободе либо столь же осознанное и действенное стремление ко злу. Именно навык определяет всю последующую жизнь каждого человека.

Авва Дорофей напоминает о том, что человек должен хранить совесть по отношению к Богу, по отношению к ближнему и даже по отношению к вещам. Хранить совесть по отношению к Богу – это, по его словам, «очень тайная вещь», потому что только Господь видит это хранение. Лишь Ему ведомо, насколько решительно мы боремся с лукавыми помыслами на молитве, как воспитываем в себе волю к выбору свободы в Боге, к выбору свободы от греха. Эта брань духовная и есть хранение совести по отношению к Богу.

Хранить совесть по отношению к ближнему – значит «не делать ничего такого, что оскорбляет или соблазняет ближнего делом или словом, видом или взором». То есть жить так, чтобы ближний никоим образом не соблазнился бы из-за тебя, не обиделся бы на тебя и не был бы тобой осуждаем.

Иногда спрашивают, как совесть по отношению к Богу связана с совестью по отношению к ближнему? Что ж, человек может действительно гореть на молитве и строго соблюдать посты, испытывая экзальтацию, а по отношению к ближнему проявлять надменность, черствость, раздражительность и даже жестокость. Так человек незаметно для себя впадает в прелесть. Если ты с Богом хорош, а с ближним – скверен, значит, что-то с твоей душой не в порядке…

Мы с малых лет прививаем нашим детям навык бережного отношения к вещам, созданным человеческим трудом, но и самим нам следует научиться хранить совесть по отношению к ним. Современный мир заставляет человека стремиться к бесконечному улучшению качества жизни. Это и неудивительно, ведь покупательский бум – один из самых действенных рычагов экономики. Мы легко и бездумно отказываемся от вполне добротных вещей, которые вполне могли бы еще долго служить нам, ради новейших, модных и престижных моделей, нисколько не задумываясь о том, что потраченные на них средства лучше было бы употребить на добрые дела. В результате едва ли не основным способом самоидентификации для многих становятся брендовые марки одежды, часов, бытовой техники и автомобилей, а не человеческие, личностные достоинства. Ограничение потребительского зуда, борьбу с ним в себе уже можно рассматривать в качестве небольшого аскетического подвига, связанного с хранением совести по отношению к вещам.

* * *

Антоний Великий говорит о наказании так: людей следует наказывать «ради их собственной пользы и спасения, но <…> ни в коем случае не по страсти и не по злобе, а по любви и ради спасения самого человека».

Не стоит забывать, однако, что государственный и нравственный законы далеко не всегда тождественны. Предписания, формализующие отношение гражданина и государства, и грех, отлучающий человека от Бога, суть вещи разные. Если, например, у человека действительно нет денег на дорогу и он вынужден добираться до дома без билета, неужели Господь поставит это ему в укор? Опять-таки не секрет, что и в тюрьмах многие томятся безвинно…

Вообще, совесть никогда не умирает в человеке до конца, как не умирает до конца душа человеческая. Но случается так называемое «опаление совести» – состояние крайнего нечувствия души, почти граничащее с ее смертью.

О страхе Божием

Поговорим о третьем поучении аввы Дорофея, которое называется «Поучение о страхе Божием». Мы уже рассуждали о том, что такое свобода. Теперь, беседуя о страхе Божием, попытаемся для начала разобраться, что такое страх сам по себе, потому что страх Божий – категория для мира сего совершенно непонятная.

В Соборном послании святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова написано, и авва Дорофей цитирует эти строки: В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4: 18). Это – великие слова, и тем не менее мы говорим о страхе Божием как об одном из основных понятий духовной жизни, благочестия и аскетики. Как же сосуществуют, с одной стороны, страх Божий, а с другой – Божия любовь, изгоняющая всякий страх? Насколько страх в принципе сопоставим с любовью, верой и надеждой и что делает страх с человеком?

Прежде всего, зададимся вопросом: а чего человек боится больше всего? Смерти, конечно, и даже тот, кого сама по себе смерть вроде бы даже и не страшит, боится тяжкой болезни, инвалидности, физической беспомощности, неопределенности, потери близких, одиночества, нарушения душевной стабильности, резкого изменения житейских обстоятельств.

Для начала сформируем первую группу страхов, относящихся к тому, что принято называть «страхом смерти». Действительно, когда человек боится боли, страданий, темноты или высоты, эти фобии часто связаны именно со страхом перед смертью, потому что, если бы его не было, если бы смерть не стояла перед человеком, рядом с ним, он не отгонял бы мысли о ней в дальние закоулки сознания, не боялся бы, например, темноты. Ведь темнота – это неизвестность того, что может произойти в любую минуту, что может угрожать жизни.

Разумеется, темноты боятся далеко не все, но при этом все-таки стараются не ходить ночами по неосвещенным улицам. Крови тоже многие боятся, даже одного ее вида. И эта боязнь также обусловлена страхом смерти.

Есть и другая группа боязней. Например, человек переживает из-за того, как на него посмотрят в коллективе, он опасается чужого мнения, боится быть осмеянным. Он не уверен в себе, не уверен в своих силах, и причина этому – страх перед чужим мнением. Это же чувство порождает и страх одиночества, и депрессивные состояния, которые периодически посещают почти каждого.

Существует и такой страх, когда человек боится не за себя, а за своих близких, боится потерять их, боится огорчить их и доставить им боль. Мы опасаемся обидеть ближнего, дорожим его любовью и доверием, потому что боимся лишиться радости общения.

Все эти состояния мы определяем словом «страх». На самом деле страх изначально является греховным состоянием души человека, потому что ограничивает его свободу, угнетает и делает агрессивным. Страх заставляет человека ненавидеть других людей, убивает в нем самые возвышенные чувства и уродует его жизнь.

С другой стороны, мы можем поставить вопрос и по-иному: а есть ли какая-нибудь польза от страха? Без сомнения, страх смерти – это страх предупреждающий: не суй пальцы в розетку – убьет! Это – естественный страх, присущий каждому человеку. Лишь бы он не переходил в трусость, внедряясь в нашу природу, поражая и подавляя ее.

При этом боль и страдания могут быть преодолены тоже страхом, но страхом благородным, страхом за других, страхом не за себя.

Как-то довелось мне освящать дом человека, в одиночку воспитывающего сына. Человек не церковный, можно сказать стихийно верующий, он через знакомых попросил меня совершить требу, и я отправился к нему за город. Когда мы с ним пили чай, он принялся рассказывать о своем ребенке, которого очень любит. Парню уже четырнадцать лет; отец им гордится и радуется, что сын не лоботрясничает, а поступил в хороший колледж.

Потом рассказал, как однажды они вместе пошли на конюшню, расположенную неподалеку от дома, поскольку любили вместе кататься на лошадях. Оказалось, что конюхи, уходя домой, забыли посадить на цепь кавказскую овчарку. Подросток шел впереди, и сторожевой пес, едва увидев его, без лая, а просто оскалившись и злобно зарычав, сразу же бросился к нему. Можете представить себе, что такое бросок кавказской овчарки?!

Отец продолжал: «Когда я увидел, что злобный зверь стремительно летит на сына, я так испугался, что сам с диким криком бросился псу навстречу. Собака опешила; она как вкопанная застыла на месте, а потом, поджав хвост, поплелась в свою конуру».

Вот наглядный пример того, как страх за близкого и любимого человека способен победить и начисто пересилить страх перед болью, страданием и даже собственной гибелью. Человек ведь и не думал о том, что ему надо побеждать страх, просто в решающий момент он оказался способным забыть о себе и в результате одержал победу.

Боязнь чужого мнения – это уже страх греховный, свидетельствующий об уязвленной гордыне. К величайшему сожалению и стыду, этот страх тоже присущ всем нам. Он порождает человекоугодие, лицемерие, самооправдание и постоянную ложь. Страх перед чужим мнением лишает человека Божиих даров, и избавление от него и является одной из наших первоочередных задач.

Когда мы начинаем бояться чужого мнения (не прислушиваться к нему, а именно бояться)? Только в одном случае: если постоянно думаем о том, какие мы хорошие, или какие мы несчастные, или какие мы талантливые, или насколько несправедливо мы обижены. Опасение потерять определенный социальный статус может сделать человека лживым, подлым, угодливым.

В обществе такой человек все время старается кем-то казаться: лестно в глазах окружающих выглядеть умным, талантливым, смелым, удачливым (у подростков – «крутым»)! Ну а каким образом человеку, который хочет показаться умным, доказать это другим? Все очень просто – следует высмеять по-настоящему мудрого. Для того чтобы показаться высоким, нужно лишь унизить стоящего рядом. Так проявляет себя наша боязнь чужого мнения, наша зависимость от него.

Вспоминается прекрасная сказка «Волшебник Изумрудного города». Там Страшила хотел казаться умнее, Лев – отважнее, Железный Дровосек – сердечнее. До чего же мы бываем похожи на них в своих устремлениях!

Должен ли человек умный ежечасно доказывать, что он умен? Разумеется, нет! Стоит ли человеку красивому всячески подчеркивать свою привлекательность? Тоже нет! Должен ли человек одаренный твердить всем, насколько он талантлив? Зачем, ведь истинный талант и так очевиден! Если мы постоянно демонстрируем окружающим наличие у себя каких-то невероятных достоинств, значит, сами мы в них не уверены. Следует осознать: если мы стараемся выглядеть в людских глазах кем-то, значит, мы вовсе не таковы. Может быть, лучше найти в себе силы для того, чтобы быть, а не казаться? Стремиться к совершенству, безусловно, нужно, но казаться совершенным – нет! Между прочим, боязнь уронить себя в чужом мнении мешает нам исповедоваться.

Человек должен приложить немало сил для того, чтобы быть, а не казаться. Ему придется постоянно одергивать себя; не вживаться в чужие роли, а сторониться их, не умничать, не стремиться быть не в меру обаятельным или до приторности красивым, – ведь каждый давно уже подобрал себе ту или иную маску, до мелочей отработав рисунок своей игры. Для того чтобы вернуться к себе истинному, нужно набраться мужества и помнить: самое главное для человека – быть самим собой!

Правда, при этом возникает вопрос: а что, если вернувшись к себе, мы не найдем в собственной душе ничего хорошего? Вопрос, безусловно, закономерный, и мы попытаемся ответить на него, когда речь пойдет о смиренномудрии, пока же еще немного поразмышляем о мужестве.

Преподобный Антоний Великий утверждает: «Слезы рождают страх, а страх рождает мужество». На первый взгляд странная, но на самом деле очень глубокая мысль. Я уже привел пример того, как страх породил мужество. А можете ли вы себе представить целомудрие без мужества, честность без мужества или верность без мужества? Это – целомудрие, верность и честность до поры до времени, потому что если добродетель не подкреплена мужеством, то и говорить не о чем…

Основа добродетели – это страх Божий, тот самый страх, который заставляет человека забыть о себе и делает его самим собой. Страх Божий в своем наивысшем проявлении является самой любовью Господней, потому что только любовь помогает человеку преодолеть страх перед обстоятельствами, страх перед другими людьми и даже страх перед смертью. Тот, кто эти страхи из себя не изгнал, будет несовершенен в любви, несовершенен в добродетели.

Авва Дорофей пишет: «Есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный и <…> один свойствен <…> начинающим быть благочестивыми, другой же есть [страх] святых совершенных, достигших в меру совершенной любви. <…> Однако невозможно достигнуть совершенного страха иначе, как только первоначальным страхом. Ибо трояким образом, как говорит Василий Великий, можем мы угодить Богу: или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда находимся в состоянии раба; или, ища награды, исполняем повеления Божии ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и тогда мы находимся в состоянии сына».

Мы же страшимся быть наказанными за грехи сейчас, в этом мире. Порой думаем: вот я сейчас согрешу – и со мной или с моими близкими произойдет что-нибудь дурное, Бог накажет! Но это еще – даже не страх раба: раб Господень боится мук вечных.

Задумаемся о страхе перед вечными муками, потому что состояние, в котором мы в большинстве своем пребываем, не позволяет нам называть себя сынами Божиими, хотя Господь нас и считает Своими детьми.

Для того чтобы возник новоначальный страх, человек должен воспитать в себе мужество и научиться принимать в земной жизни наказания и скорби со смирением и благодарностью. Слово «наказание» по-церковнославянски означает «научение». Это – наука любви, которой нас учит Бог. Господь говорит: Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю (Откр. 3:19).

Человеческое мужество заключается именно в том, чтобы принять от Бога испытания и не бояться их, потому что если Господь каким-то образом открывает Себя для нас, проявляет Себя в нашей жизни – это значит, Он возвращает нас на верный путь, ведет ко спасению. Постепенно нам открывается горькая истина: вместо Христа мы в вечной жизни можем встретиться со всеми ужасными грехами, нами содеянными, а Спасителя с нами не будет! И вот это уже по-настоящему страшно! Но страх этот приходит к человеку лишь после того, как он по-настоящему осознает, что Господь благ, а вечная жизнь – реальность, доступная каждому.

Здесь стоит поразмышлять о том, что такое рай и что такое ад. Господь говорит нам: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17: 21), а раз так, то нетрудно догадаться, что и преисподняя вполне может оказаться на глубине наших душ. К великому сожалению, мы с вами куда чаще сталкиваемся с силами зла, чем приобщаемся Царствию Небесному, и, что еще хуже, это становится для нас привычным и перестает ужасать – вот насколько может окаменеть человеческое сердце!

Прихожане часто спрашивают: «Как можно отмолить умершего человека? Возможно ли уже за гробом благотворно воздействовать на его душу?» Но раз Церковь молится за усопших – значит, у нее есть такая возможность! До тех пор, пока не совершилось второе пришествие и не состоялся Страшный суд, человек еще может измениться, его воля еще способна определиться каким-то образом. Впрочем, человек волен отвергать молитвы даже в аду…

Страх наемника – лишь вторая степень обретения страха Божия, но и до нее еще надо дорасти.

Авва Дорофей объясняет, что наемником называют человека, который уже не боится вечных мук, но знает, что за добродетели Господь награждает нас блаженством и благодатью, и трудится для Бога ради награды духовной, ради Царствия Небесного.

Третья степень страха Божия – это состояние сыновства, при котором человек трудится для Бога не из-за страха перед муками и не ради награды, а только из-за одной сыновней любви. Святитель Димитрий Ростовский[6] так сказал об этом в своей молитве: «Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя».

Схожие настроения мы встречаем и у Мейстера Экхарта[7], с трудами которого полезно ознакомиться всем: «Один великий проповедник рассказал <…> следующую историю: был однажды человек (о нем можно прочесть в писаниях святых), целых восемь лет просивший у Бога послать ему человека, который мог бы указать ему путь к правде. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: «Ступай к церкви, там найдешь человека, который укажет тебе путь к правде». Ион пошел; и увидал бедного человека с ногами, израненными и покрытыми грязью, вся одежда его не стоила трех грошей.

Он поклонился ему и сказал: «Да пошлет тебе Бог доброе утро», а тот возразил: «У меня никогда не было худого утра!» Он сказал: «Да пошлет тебе Бог счастья! Почему ты так отвечаешь мне?» Тот возразил: «Никогда не было у меня несчастья». И опять он сказал: «Ради блаженства твоего скажи, почему ты мне так отвечаешь?» Тот возразил: «Я никогда не был не блаженным». Тогда он сказал: «Да пошлет тебе Бог спасенье! Разъясни мне свои слова, потому что я не могу этого понять».

Тот молвил: «Хорошо. Ты мне сказал: да пошлет мне Бог доброе утро, а я возразил: у меня никогда не было плохого утра. Случится мне голодать, я хвалю Бога; терплю ли скорбь или позор, я хвалю Бога, и потому у меня никогда не было плохого утра. Когда ты сказал: да пошлет мне Бог счастья, я возразил, что у меня никогда не было несчастья. Ибо, что бы ни послал или ни назначил мне Бог, будь то радость или страдание, кислое или сладкое, я все принимал от Бога как наилучшее, – поэтому никогда не было у меня несчастья. Ты сказал: ради блаженства моего, тогда я заметил: я никогда не был не блаженным, потому что всецело отдал свою волю воле Божией. Чего хочет Бог, того хочу и я, потому никогда я не был не блаженным, ибо только и хотел одного – Божией воли».

«Ну, милый человек, а если б Бог захотел бросить тебя в ад, что бы ты тогда сказал?» Тот отвечал: «Меня! бросить в ад? Посмотрел бы я, как бы Он это сделал! Но даже и тогда, даже если б Он и бросил меня в ад, у меня нашлись бы две руки, которыми я бы ухватился за Него. Одна – это истинное смирение, и им я обвился бы вокруг Него; моя другая рука – любовь, и ею я обхватил бы Его».

Потом он сказал еще: «Я хочу лучше быть в аду с Богом, чем в Царствии Небесном без Него».

Блаженный Августин[8] советовал: «Люби Бога и делай что хочешь». Это – абсолютная, полная свобода, достигнув которой человек нисколько не боится ада, но служит Господу из одной сыновней любви. В этом и состоит истинная цель христианской жизни. Каждому из нас Господь даровал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой столь высокой цели, то я даже не представляю, каким образом мы можем спастись.

Страх наемника – это переживания человека, испытавшего на себе глубочайшее духовное воздействие благодати Божией, хотя это – все еще первоначальный страх. Вспомните притчу о блудном сыне: он возвращается домой и в раскаянии говорит отцу: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим (Лк. 15: 21) и уже собирался проситься в число наемников, которые избыточествуют хлебом (Лк. 15: 17), но отец не дал ему завершить эту фразу. Он говорит своим рабам: Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15: 22–24). Отец предпочитает вернуть пусть и недостойного сына, нежели приобрести даже добросовестного наемника.

В значительной степени страх зависит от характера человека, но следует помнить, что характер может породить и бесстрашие. А мужество и бесстрашие – суть вещи совершенно разные; часто бесстрашие является лишь следствием страха перед чужим мнением, потому что бесстрашный человек вынужден постоянно доказывать окружающим свое бесстрашие. Если ударят его по одной щеке, другую он ни за что не подставит: только мужественный человек способен на такой поступок.

Мужество воспитывается в семье и в Церкви. Совесть – основа для ее воспитания; в совести кроются начатки мужества. Они заложены в словах: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16: 10). Мужество начинается с «верности в малом» и продолжается как действие совести в человеке. Позже оно проявляется как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства: мужество становится смирением, а смирение – мужеством не бояться признаться себе, кто ты такой на самом деле, увидеть себя в истинном свете. Это связано с покаянием, с преодолением себя, с духовной борьбой. Каждому из нас Господь предоставляет возможность проявить мужество, исходя из наших сил, в том числе дает нам и видение наших грехов.

Часто, готовясь к Святому Причастию, мы перечисляем огромное количество разных грехов и записываем на бумажке все то, о чем идет речь в книжках, посвященных исповеди, так сказать, на всякий случай: дескать, во всем грешен, а значит, мог совершить и то и се, и пятое и десятое… А стоит ли так исповедоваться, стоит ли приучать себя к такому подходу к исповеди? Мы боимся, что если не обо всех грехах напишем, то Господь не все их нам и простит, а если не простит, то как же мы будем причащаться – то, с грехами?

Такие представления о покаянии кажутся мне совершенно неверными. Трудно предположить, что человек может исповедаться настолько полно, чтобы стать по-настоящему достойным Причастия. Нет такой возможности: Господь по Своему милосердию открывает нам наши грехи не одномоментно, потому что если бы Он сразу показал нам все наше недостоинство, показал, какие мы есть на самом деле, мы бы просто умерли от отчаяния, мы не справились бы с этим, у нас не хватило бы мужества продолжать жить. Поэтому Господь открывает нам наши грехи по мере нашей решимости бороться с ними, по мере нашей возможности эти грехи победить. Огромное количество наших грехов мы пока и осмыслить не можем; Господь по милосердию Своему пока с нас за них не взыскивает, даруя нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались. Лишь по мере нашего духовного возрастания, по мере укрепления нашего духовного мужества Господь открывает нам бездну нашей греховности. Потому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему.

Порой духовнику открывается в человеческой душе нечто такое, чего прихожанин пока еще не в силах в себе увидеть, хотя уже и может с этим справиться. В этом и состоит смысл духовного руководства: священник помогает своим духовным чадам в их борьбе с грехами.

Мне часто задают вопросы, касающиеся публичной исповеди. Дело в том, что сама практика этого таинства складывалась в течение многих веков, претерпев значительную эволюцию. Первоначально покаяние не было исповедью, а представляло собой публичное объявление грехов. Иудеи приходили к Иоанну Крестителю, объявляли ему свои грехи, и он их крестил в знак того, что грехи им отпускаются. Первые христиане открывали грехи перед апостолами.

В ранней Церкви люди не исповедовались перед Причастием, потому что, стяжав дух сокрушения, исповедовали свои грехи непосредственно Господу. Но если христианину случалось впасть в смертный грех, например предаться блуду или отречься от Христа, его отлучали от Церкви. Общины в те времена были немноголюдными, о проступке становилось известно всем, и человек открывал свои грехи епископу и всей общине. Епископ налагал епитимью, и согрешивший проходил покаяние.

Покаяние осуществлялось так: в первое время кающийся должен был стоять снаружи, у входа в храм, и просить у всех прощения; потом мог сделаться «припадающим» – стоя на коленях, совершать земные поклоны; позже впускался в храм в качестве оглашенного, то есть присутствовал на литургии до слов: «Изыдите, оглашенные!»; потом мог участвовать в литургии, но не принимал Причастия до тех пор, пока его покаяние не принималось.

Когда в III веке зарождалось монашество и появились великие старцы, вошло в правило открытие монахами помыслов своему старцу. Это открытие помыслов и стало носить характер исповеди. Тогда и миряне начали приходить в монастыри и открывать старцам свой внутренний мир, а старцы духовно руководили ими. Принимавшие такие исповеди люди, как правило, не обладали священническим саном, потому что подвизавшиеся в монастырях обычно не принимали священства. Многие монахи-священники скрывали свой сан и отказывались служить литургию по глубочайшему смирению. Впоследствии сложилась практика назначения епископами специальных священников, наделенных правом принимать исповедь, существующая и по сей день.

* * *

Говоря о трех степенях страха Божия, важно понять христианский смысл слова «раб». Мы уже размышляли о свободе, о том, как и от чего человек освобождается, а теперь говорим о духовном состоянии раба, о состоянии страха. Все дело в том, что по представлениям мира сего страх – это действительно состояние рабское, он порабощает человека.

Давайте попробуем еще раз определить для себя, что это значит.

Дети, а зачастую и взрослые нередко определяют первую степень страха Божия исключительно как страх перед наказанием. В каком-то смысле такое определение соответствует истине, но не до конца. Раб действительно боится наказания, которому его может подвергнуть хозяин, но авва Дорофей говорит не об этом, а о страхе адских мучений, а это – отнюдь не тождественные понятия.

Авва Дорофей пишет не о наказаниях, а о страхе вечных мук, в то время как раб боится именно наказаний. Когда мы говорим о «состоянии раба», следует помнить, что Бог – не рабовладелец. Страх Божий – состояние вольное, раб Божий – это свободный человек, а свободный человек уже не боится наказаний.

Страх перед наказанием в этой жизни свидетельствует лишь о том, что до истинного страха Божия мы еще не доросли и никакого другого наказания себе не представляем. Мы всего лишь опасаемся, что Бог накажет нас здесь и сейчас несчастьями, болезнями, смертью близких, крушением надежд, то есть лишит всего того, что мы для себя так тщательно выстраиваем. Христианин, достигший состояния страха раба Божия, этого уже не боится, потому что даже в состоянии раба он воспринимает скорби не то чтобы с радостью, но со смирением.

Раб в данном случае – это тот, кто непрестанно работает, трудится над своей душой без снисхождения к собственным слабостям, до пота и крови. Он терпит лишения, зная, что они приближают его к Богу, очищают и вразумляют, научают и уберегают от грехов. А вот вечных мук он боится, потому что это состояние действительно вечно. Рабское состояние в Боге – это состояние свободного человека, потому что человек свободно осуществляет свой выбор.

Согласно учению Церкви, человек в аду мучается и физически, и душевно, и духовно, то есть во всей полноте своей природы, потому что и воскресает телесно во всей полноте. Но как нам прочувствовать, что такое ад? Оказывается, очень даже просто! Современная жизнь во многом – свидетельство того, что, по словам Маяковского:

 

Работа адова

будет сделана

и делается уже.

 

Я представляю себе ад как осуществленное в вечности греховное состояние примирившегося с ним человека, который научился себя обманывать и отмахиваться от мыслей о своей греховности, о своем пребывании в аду. Причем чем дольше человек живет, тем больше эти качества в нем проявляются. Ярчайший пример тому – наркомания, которая подстерегает наших детей буквально на каждом шагу: не только на улицах и на дискотеках, но и в университетах, колледжах и даже в школах. Оказаться в компании людей, употребляющих наркотики, сейчас очень просто.

Когда человек уже пребывает в аду, когда его сущность радикально меняется, утрачивая подобие Божие, у него не остается никаких жизненных ценностей. Это ужасное состояние, из которого бесконечно тяжело вырваться – бесы не отпускают. Христос сказал: Царствие Божие внутри вас есть (Лк. 17:21). Однако таким же образом в человека может войти и преисподняя, оставшись с ним навсегда. Боязнь навеки остаться без Бога, один на один со своим грехом, ненавистью, злобой, ложью, подлостью и развращенностью – вот это страшно по-настоящему, это и есть страх Божий, именно это, а не что-либо иное.

Что такое вечные муки? Это – грехи, с которыми мы внутренне согласились, с которыми почти не боремся, которые мы себе прощаем, которые кажутся нам ничтожными и совершенно незаметными, с которыми мы можем жить. Именно они сковывают нас и не пускают к Богу.

Все мы рассматривали в детстве книжную иллюстрацию: лежит огромный Гулливер, накрепко связанный тончайшими ниточками, не в силах подняться, а лилипуты тем временем глумятся над ним. Вот и мы, вполне, как нам кажется, хорошие и порядочные люди, оказываемся вдруг навеки связанными грехами, и к Господу не можем войти, не можем пребывать с Ним, потому что нас не пускают эти «маленькие» грехи. Это состояние тоже может превратиться для человека в муки вечные.

А как охарактеризовать состояние наемника? Над человеком уже не довлеет страх перед вечными муками; он трудится за дары, за радость, за благодать Божию. Это – некое промежуточное состояние между низшим и высшим видами страха. В той или иной степени оно непременно должно быть присуще каждому христианину, известно ему по собственному духовному опыту. Трудно представить себе, что человек будет действительно любить Бога, не зная о том, что Он Благ. Ведь сказано: Вкусите и увидите, яко благ Господь (Пс. 33: 9).

Митрополит Сурожский Антоний (Блум) любил повторять афонскую поговорку о том, что никто никогда не посвятит себя Богу и не отречется от мира, если не увидит на лице другого сияния Вечной Жизни. И действительно, я думаю, каждый несет в себе какой-то знак, какое-то свидетельство о Царствии Небесном. Когда на Пасху мы все вместе причащаемся и ликуем, когда действительно можем всех простить и готовы всех любить хоть какое-то, пусть даже и недолгое время, мы чувствуем, что человек способен пребывать в таком состоянии всегда, как преподобный Серафим Саровский[9], приняв его в качестве нормы жизни. Неужели же ради этого состояния человек не будет трудиться в Боге?

Мы чувствуем, насколько святы, насколько удивительны люди, достигшие этой степени страха Божия, если они постоянно пребывают в Пасхальной радости. Несложно догадаться, какое горе, какое отчаяние, какой ужас охватывали христиан, когда это состояние вдруг их оставляло! В житиях святых, в жизнеописаниях подвижников благочестия не раз описывается такая ситуация: человек кого-то осудил и вдруг Христос его оставил, и он потом десять лет прожил в затворе только ради того, чтобы Господь вернул ему благодатное состояние.

Вот об этом и идет речь, когда говорят о состоянии наемника, а уж о сыновстве и говорить-то невозможно! Однако именно оно и является целью христианства, целью жизни каждого из нас. На самом деле то, каким Господь видит человека и к чему его предназначает, бесконечно высоко и очень далеко от нас, с одной стороны, а с другой – необычайно близко, потому что оказывается доступным каждому.

Нет человека на земле, достигшего хотя бы одного из этих состояний, в котором Господь не видел бы совершенного Своего сына. Об этом стоит напоминать вновь и вновь, приводя примеры того, что такое страх. Я хотел бы лишь подчеркнуть, что и этот страх, прежде всего сопряженный со свободой, и определение «раб Божий» чрезвычайно высоки и почетны. Замечательно, если о ком-то можно сказать: он – истинный раб Божий!

Только свободный человек может быть рабом Божиим. А каким образом раб получает свободу? Здесь следует вспомнить слова апостола Павла: Вы куплены [дорогою] ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7: 23). Иными словами, вас освободили от смерти и от заклятия греха и поэтому вы свободны; не делайтесь же рабами мира сего, не бойтесь его! Человек, не освободившийся от страхов мира сего, не может работать Богу, он все еще боится наказания, а не Бога, а значит, до сих пор не свободен. Бога бояться можно только в свободе; это – высокий страх любви, присущий и рабу, и наемнику. Но сыновний страх освобождает человека даже от мысли о воздаянии и муках, он делает свободу совершенной.

Человек, страшащийся мук или работающий Богу за благодать, еще не совершенен в своей свободе, тем не менее уже свободен. Люди, порабощенные грехом, Бога бояться не могут, они грешат и живут безбоязненно. Говоря: «Бог накажет!», мы подразумеваем, что, наказывая, Господь спасает. Ведь есть и такие люди, которых Он уже и не наказывает, потому что наказывать их попросту бессмысленно. И вот такая ситуация действительно страшна! в Притчах Соломоновых написано: Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя; дай [наставление] мудрому, и он будет еще мудрее; научи правдивого, и он приумножит знание (Притчи. 9:8–9).

Страх сыновний – это совершенство святости. В состоянии сыновства заключена совершенная любовь, преодолевающая всякий страх: В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4: 18).

Конечно, всякое может случиться: ангелы тоже несовершенны, но тем не менее человек, достигший состояния сыновней любви, в Боге совершенен. Нередко Святые Отцы просят Господа послать им искушения; они сражаются с сатаной, и вражья сила боится их и трепещет перед ними.

Всем нам предоставлена возможность прикоснуться к этим трем степеням, хотя не каждому дано стать преподобным Серафимом Саровским, не каждый достигает степени святости преподобного Силуана Афонского[10]. Однако в Царствии Небесном нет ни рабов, ни наемников, а только сыны, потому что это – Царство царей и священников. Полнота в Царствии Небесном – для всех полнота.

Один священник привел мне такой пример. Людям приходится жить в совершенно различных условиях: кто-то подвизается в монастыре, кто-то стоит у станка, а кто-то растет в семье алкоголиков… Все разные, а полнота у всех одна, все полны. Представьте себе: ведро можно наполнить доверху, оно будет полно, а можно наполнить доверху наперсток, и он тоже будет полон. В наперсток больше не вольешь, но в нем содержится все, что он может вместить. В ведре поместится гораздо больше, чем в наперстке, но наперстку от этого ущерба нет: он от этого не страдает, не ощущает своей неполноты. И когда мы по милости Божией окажемся в Царствии Небесном, то, несмотря на все наши различия и на то, что мы по-разному шли к Богу, все мы непременно обретем полноту сыновства, хотя кто-то дорастет до этого еще при жизни, а кто-то получит ее в дар, прикоснувшись лишь к рабству.

Как только мы вступаем на благодатную духовную лестницу, как только решаем для себя, что не хотим далее жить во грехе, и ужасаемся, что можем не войти в Царство Небесное, этот ужас делает нас рабами Божиими. И тогда мы уже не замечаем, как вдруг на нас нисходит благодать, как эта благодать становится реальностью, без которой мы уже не в силах обойтись, и все больше и больше стремимся угождать Богу.

О послушании

Достижима ли полная свобода в этой, земной жизни? Нет, полная свобода реализуется только в Царствии Небесном. Она даруется нам по мере нашего приближения к Богу. При жизни же люди обретают свободу, лишь достигнув святости.

В этой связи следует отметить роль послушания. Послушание – это не беспрекословное выполнение любых приказов. Исполнение послушания приравнивается к мученичеству. И в этом надо как следует разобраться. Монашеское послушание – это одно, послушание родителям – другое, послушание духовному отцу – третье. Перед нами – три различных вида послушания, хотя корень у них один: это умение слушать, прислушиваться.

К величайшему сожалению, люди часто отождествляют послушание с угнетением личной свободы, ошибочно полагая, что тот, кто слушается, – порабощен, а тот, кто послушание определяет, – владычествует. В действительности дело обстоит иначе.

Однажды на утрене я совершенно по-особому услышал обращенные к Богу слова, содержащиеся в степенне четвертого гласа: «…и мне да будут на послушание Божественная Твоя ушеса!» В тот момент я вдруг отчетливо осознал, что не только мы призваны слышать волю Божию, жить согласно этой воле и пребывать в послушании, – Сам Господь тоже чутко вслушивается в каждую нашу молитву и, можно сказать, исполняет послушание. Мы просим Его о милости – Он нам ее оказывает; мы просим Его о прощении – Он нас прощает и помогает нам в тяжелых жизненных обстоятельствах.

Все богослужения, в которых мы участвуем, – это непрестанное послушание Господа по отношению к человеку, начавшееся с того, что Он был послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Филип. 2: 8). Таким было главное Его послушание – послушание не только Богу Отцу, но и всему человечеству.

Задумаемся, с чего начинается и как строится послушание в семье? С того ли, что дети слушаются родителей или, наоборот, с того, что родители учатся слышать своих детей? Стоит младенцу запищать, как взрослые тут же бросаются к нему со всех ног. Кто у кого пребывает в непрестанном послушании? Конечно же, родители у своих несмышленых отпрысков! Дети растут, и мы все внимательнее вслушиваемся в них, стараясь определить, в чем состоят их достоинства и где кроются недостатки, которые следует вовремя исправить.

Родители находятся в послушании и у своих повзрослевших детей-подростков. Как непросто бывает понять их в этот нелегкий период! Но если отец и мать не станут прислушиваться к душе своего ребенка, то никогда не найдут с ним общий язык и, в свою очередь, тоже никогда не будут им услышаны. Выходит, что послушание – это взаимопроникновение научение любви и свободе, потому что именно в любви и свободе оно и совершается.

Когда мы посещаем врача, тот надевает фонендоскоп и чутко прислушивается к нашему дыханию и к биению наших сердец. Лишь таким образом доктор сможет определить характер и причины наших недугов и только после этого даст нам свои рекомендации. С этого момента в послушании начинает находиться уже больной, выполняя врачебные предписания.

Нечто подобное происходит и когда человек приходит в храм на исповедь или на духовную беседу к священнику, пытаясь разобраться в себе самом. Иерей внимательно выслушивает его, находясь в глубоком послушании у своего духовного чада. Подобно врачу, священник наблюдает за исповедником и, определив основные «болевые точки» его души, предлагает ему духовный совет, после чего уже пришедший оказывается в послушании, суть которого состоит вовсе не в армейской приказной дисциплине, а в любви и свободе.

Господь говорит: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Мф. 11: 15). Человек приходит к духовнику именно для того, чтобы услышать волю Божию. Духовник для нас – не какой-то мудрец, дающий полезные советы; духовник – тот, кто молится, чтобы мы жили в согласии с этой волей. Господь хочет, чтобы мы спаслись, и поэтому мы должны знать ее. Вот что говорит авва Дорофей: «Поистине, если кто направит сердце свое по воле Божией, то Бог просветит и малое дитя, сказав ему волю Свою. Если же кто не хочет искренне творить волю Божию, то хотя он и к пророку пойдет, и пророку Бог положит на сердце отвечать ему сообразно с его развращенным сердцем».

Воля Божия – не секрет, проблема заключается в нашей глухоте: ее следует услышать. Потому и существует такая добродетель, как послушание, свидетельствующая о том, что человек готов услышать и следовать воле Божией. К этой добродетели нужно себя готовить, до нее следует дорасти. Отнюдь не обязательно ехать к далекому старцу, чтобы услышать то, что может сказать любой приходской батюшка.

Я знаю массу случаев, когда молодые люди приезжают к старцам с единственной просьбой: «Благословите жениться!» Те благословляют их, а они через год разводятся… Качество брака, качество семьи определяется не тем, ездили ли жених и невеста к старцу перед венцом или нет. Куда важнее вовремя и внимательно вглядеться друг в друга. Ведь жениться и выйти замуж можно по-разному. Случается и так, что люди всю жизнь воспринимают свой брак как тяжкое бремя. Да, это все равно будет брак, но счастья, каким они его себе представляли, у них не будет. Они оказались к этому не способны…

У нас уже вошло в моду: чуть что – к старцу! Старец представляется современным верующим каким-то оракулом. Более того, совет, данный почитаемым священником конкретному человеку в конкретных обстоятельствах, порой превращается людьми в тезис некоего «нового учения», приписываемого этому духовному лицу.

Мы почти забыли о том, что Церковь наша – не «старческая», а апостольская, и даже самые просветленные старцы не должны выходить за пределы церковного учения. Старчество – харизматическое служение, в монастырях старцы избирались, старчество – это особый дар. А нынешних старцев мы почитаем как опытных монахов, как людей высокой духовной жизни. На это служение они не избираются, просто так уж получилось: они стали за людей молиться, и у них проявился дар прозорливости. Но представьте себе, приходит к старцу совершенно незнакомый, духовно не подготовленный человек, старец его внимательно выслушивает, а потом говорит: если то, о чем ты мне поведал, соответствует истине, то тебе следует поступить так-то и так-то. Мы-то думаем, что старец непременно нас сейчас же раскусит и скажет, что мы представляем собой на самом деле, а тот обращается к образу, в котором мы к нему явились: раз ты такой, как говоришь о себе, то тебе надо сделать следующее… Люди ведь частенько сами себя не знают и поэтому нередко получают ответ не на свой вопрос.

Повторю: воля Божия – не секрет. Господь ее от нас не скрывает, напротив, Он хочет, чтобы мы ее знали. Если нам ведомо, что такое послушание, если мы воспитываем его в себе, то непременно услышим волю Божию.

О смиренномудрии

Поучение о смиренномудрии авва Дорофей начинает так: «Некто из старцев сказал: «Прежде всего, нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать «прости», ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника».

Я нередко спрашиваю у детей: каким они представляют себе смиренного человека, что вкладывают в это понятие? Мы, взрослые, много читали, чему-то научились в жизни, а дети отвечают попросту, от сердца: «серенький», – говорят, – «убогонький», «беззащитный», «незлобный», «тихий»…

Интересуюсь:

– А вы сами хоть одного смиренного человека знаете?

Ребята задумываются, потом кто-то вдруг восклицает:

– Так это ж святые наши, они же смиренные!

– Верно, – говорю. – Давайте припомним житие кого-нибудь из святых, например преподобного Серафима Саровского. Подходят ли к нему определения «серенький» и «убогонький»? (Правда, сам старец называл себя «убогим Серафимом».)

– Да вроде не подходят…

Далее:

– Александр Невский – это святой?

– Святой.

– Он смиренный человек?

– Наверное, смиренный… Зависит от того, что подразумевать под этим словом…

Преподобный Сергий Радонежский приходил в Рязань к князю и говорил ему: я налагаю на тебя проклятие за то, что не идешь родину защищать, за то, что постоянно ссоришься со всеми и все храмы позакрывал! А ведь преподобный Сергий был действительно кротким и смиренным человеком. Николай II тоже отличался кротостью, но носил боевые награды.

Порой смиренные люди занимали весьма высокое положение в обществе, а порой довольствовались крайне незначительным, могли быть богатыми и могли терпеть нужду. Иногда они становились выдающимися военачальниками, как, например, генералиссимус Суворов или недавно канонизированный нашей Церковью адмирал Ушаков. Сколько замечательных, поистине смиренных людей с оружием в руках отгоняли турок от православных берегов, становясь настоящими героями веры, героями отечества! Так что же такое смирение, с чего оно начинается?

Авва Дорофей пишет: «Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее себя и по всему превосходнее и, <…> как сказали Святые Отцы, чтобы «почитать себя ниже всех». Второе же смирение состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги, – это есть совершенное смирение святых. Оно естественно рождается в душе от исполнения заповедей. Ибо как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви книзу и нагибают их; ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо; есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх; если же кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнет ее книзу, тогда она дает плод. Так и душа: когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется; так и святые: чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными».

Вернемся ненадолго к разговору о мужестве. Мужество начинается с того, что человек перестает бояться быть самим собой. Вспомним о том, что человек, страшащийся чужого мнения, все время пытается играть какую-то роль: старается казаться умным, если чувствует, что у него не хватает ума, сильным, когда у него не хватает сил, смелым, если по натуре он трусоват, – то есть стремится если и не быть, то хотя бы выглядеть. Для того чтобы казаться выше, умнее и смелее всех, такой человек стремится унизить остальных, осмеять и даже оклеветать их. Это ужасное состояние души, к несчастью хорошо знакомое нам…

Если же человек в какой-то момент осознает, что, пытаясь казаться умным, он, по сути, расписывается в собственной ограниченности, кичась неуемными силами, сознается в своей слабости, бравируя показной отвагой, выставляет на всеобщее обозрение свое малодушие, то у него сразу же меняется отношение к по-настоящему умным, сильным и смелым людям: прежде он им завидовал и ненавидел их, а теперь начинает ими восхищаться. Он уже умеет увидеть в другом человеке то, чего не хватает ему самому.

Вот с этого и начинается смирение – с мужества. Смиренный человек – прежде всего человек мужественный, не испугавшийся увидеть себя в истинном свете и понявший, что он не умен, не красив, не силен и не смел, – это и есть состояние нищего духом, первая ступень духовной лестницы блаженств. В это состояние можно погрузиться, а можно лишь подступиться к нему.

Вспомним еще раз героев сказки «Волшебник Изумрудного города». Лев стал по-настоящему храбрым, Страшила – мудрым, а Железный Дровосек – добросердечным, когда они нашли в себе мужество стать самими собой, признать свою трусость, глупость и жестокосердие.

Всякий человек, ощущающий себя нищим, просит того, чего у него нет. Чаще всего просят денег, причем иногда могут выпросить столько, что неплохо обустроятся. О чем же попросит Господа нищий духом? Он будет молиться примерно так: «Господи, я глуп – дай мне ума; я трус – дай мне храбрости; я слаб – дай мне сил, терпения, смирения и любви – всего, чего мне недостает!»

Однажды преподобный Антоний воззвал в пустыне: «Господи, я все сделал для того, чтобы Тебе угодить! Есть ли кто-нибудь совершеннее меня?» И повелел ему Господь: «Иди в Александрию и найди там башмачника». Преподобный Антоний нашел этого башмачника в каком-то подвальчике и принялся расспрашивать его, чем же он так угодил Богу и что же в нем такого совершенного? Тот изумленно отвечает: «Не знаю. Я нерегулярно пощусь, потому что много работаю, плохо молюсь, а больше ничего и не делаю для Господа. А живу я так: встану, помолюсь с утра, выгляну из двери – идут мимо меня люди, кто куда, все спешат по своим делам, а я любуюсь на них, приговаривая: «Какие же прекрасные соседи окружают меня! Всем им уготовано спасение, кроме меня, грешного!» Проходит день, я тачаю башмаки, а вечером снова молюсь Богу. Работники возвращаются к своим очагам, а я смотрю на них и восхищаюсь: «Какие же люди здесь замечательные живут, все они спасутся, а я нет!» Антоний ушел, потрясенный услышанным.

Вспомним замечательные строки Булата Окуджавы:

 

Давайте восклицать,

Друг другом восхищаться!

 

Смирение начинается с того, что человек может увидеть: другой – лучше, достойнее его. При этом себя унижать совсем не обязательно; не надо считать себя хуже других, но можно считать их лучше себя. Понять и принять это сразу же не просто. Понимание придет позже, со временем.

Я спрашиваю у мальчиков: как должен вести себя человек, призванный в армию? Он – «молодой», а там всем заправляют «деды». И вот подходит к нему кто-нибудь из них, протягивает зубную щетку и требует начистить его сапоги до блеска, да еще и плюет на них. Как следует поступить в такой ситуации смиренному человеку? Подчиниться, свыкнуться с глумлениями? На самом деле смиренный человек должен отказаться выполнять издевательские требования, а для этого важно понять, что же в действительности означает слово «смирение». Ведь мы часто читаем в житиях о том, что кто-то осознанно терпит унижения, смиряясь перед братией. Так какое же унижение можно терпеть, а какое – ни в коем случае нельзя?

Когда человек оказывается в армии или, не дай Бог, попадает в тюрьму или в какое-нибудь другое место, где в нем начинают унижать, калечить образ

Божий, – понимаете, образ Божий! – ему предлагают выбор: либо мы тебя сейчас жестоко изобьем, либо сломаем духовно, и ты сделаешься нашим рабом в самом отвратительном смысле этого слова, зато через некоторое время уже другие станут твоими рабами. Ты раб, и будешь отыгрываться на других за свое унижение, будешь порабощать других, а те, в свою очередь, – следующих… Вот ведь какая альтернатива предлагается…

Когда человека понуждают к трусости, он должен преодолеть себя и совершить некий подвиг. Смиренный человек не позволит унижать в себе образ Божий, а вот унижение в себе всего человеческого, недостойного, грешного он с готовностью стерпит.

Следователи, жестоко пытавшие священномученика Фаддея[11], на допросах не раз предлагали ему: предай! продай! отрекись! Но владыка Фаддей сохранил главное – не помрачил в себе образ Божий, сберег свою истинную кротость и остался самим собой. Он не отвечал злом на зло, но при этом сломать его оказалось невозможно. Архиепископ претерпел такие мучения, по сравнению с которыми измывательства уголовников выглядели детскими шалостями!

Следует отличать личность от индивидуальности. Индивидуальность – это то, что выделяет нас среди других людей определенными чертами характера, оригинальной манерой речи, предпочтениями и пристрастиями, собственным взглядом на мир. Когда унижают нашу личность, мы должны выстоять и не сломаться, а вот индивидуальность пусть унижают сколько хотят: это и есть человеческое – то, что врачуется смирением. «Усердно пей поругание, как воду жизни», – говорил преподобный Иоанн Лествичник[12].

Наша личность – это образ Божий, нас формирующий, и мы не вправе отдавать его на поругание. Когда пытаются ломать и калечить личность, надо найти в себе смелость восстать, даже если это чревато тяжкими последствиями. Не надо прикрываться лукавыми фразами о смирении, когда следует проявить мужество и героизм.

К сожалению, ныне в головах у многих представления сместились настолько, что смиренный человек представляется им жалким и безответным существом, на котором верхом ездить можно. Это не так: истинное смирение начинается с того, что человек никому никогда не позволит унижать в себе образ Божий, никому не станет рабом. Господь попускает испытания для совершенных людей: кого-то братья в монастыре били, над кем-то в лагере глумились уголовники, но совершенного человека не сломить! Быть самим собой – значит нести в себе образ Божий и в любых ситуациях оставаться личностью.

Об осуждении

Обратимся к шестому поучению преподобного аввы Дорофея, в которой идет речь о том, почему не следует осуждать ближних.

В «Добротолюбии» приведены слова аввы Исаии[13]: «Прежде всего, братья, нам нужно смиренномудрие, чтобы каждому человеку на всякое дело мы были готовы сказать: «прости».

На самом деле сказать «прости» достаточно сложно. Почему же этим словом, по утверждению аввы Дорофея и аввы Исаии, сокрушаются все козни и отвращаются все стрелы врага?

Представьте себе, что было бы с дьяволом, если б он смог попросить прощения? В тот же момент он стал бы ангелом, к нему вернулось бы его изначальное достоинство.

То же самое происходит и с нами: состояние гордыни, помраченности и озлобленности вдруг исчезает и мы приобщаемся к жизни ангельской. Тем самым мы побеждаем врага, потому что хотя тот и не может сказать: «прости!», но против этого слова оказывается бессилен. Все хитроумные сети, которые он расставляет перед человеком, разрываются обычной просьбой: «прости».

Мы молимся: «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим…» Проблема заключается в том, чтобы, попросив прощения, одновременно оказаться способным простить самому. Если же мы не прощаем или же стремимся получить от своего прощения какие-то дивиденды, то о чем же тогда мы просим в молитве Господней? Получается, всякий раз мы просим для себя суда и осуждения…

Только Господь может прощать или не прощать. Суд принадлежит Богу. Этой властью Господь наделил апостолов, сказав им: Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18:18). Но власть эта дана не только апостолам, не только священникам; властью «вязать и решить» обладает каждый христианин. Именно поэтому мы дерзновенно говорим друг другу: «Бог простит!», часто не до конца понимая, что эти слова означают на самом деле. Получается, что мы за Бога уже все решили: Он точно простит, Он не может не простить, потому что мы уже простили. Это – очень высокое качество, которое Господь нам даровал, но мы можем принять его лишь постольку, поскольку несем в себе образ Божий.

Спасителем сказано: Я пришел не судить мир, но спасти мир (Ин. 12: 47). Согласно учению Православной Церкви, каждый человек предопределен ко спасению. Апостол Павел пишет о том, что Господь хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим. 2: 4). Каждый человек по отношению к ближнему своему и должен быть вот таким судьей. Но мы, к сожалению, поступаем по-другому, обращая свой суд в осуждение.

Почему это происходит? Потому что у нас есть критерий некоего суда, некой оценки, – совершенно естественный критерий для человека. В нас самих есть совесть, наш основной судия – Божественный помысел, который, как говорит авва Дорофей, несет свет и теплоту и который дает нам возможность понять, что есть добро и что есть зло. Ужасно лишь то, что мы часто видим в другом то, чего не видим в себе, и суд, который должен прилагаться к нам самим по всей строгости, по самоукорению, мы через наше искаженное восприятие, через нашу грехом искаженную природу переносим на ближнего и впадаем в тяжкий грех осуждения.

Еще раз хочу подчеркнуть: быть судьей – естественное свойство человека, дарованное ему Богом. Вспомните, апостол Павел спрашивает: Разве не знаете, что святые будут судить мир? (1 Кор. 6: 2). Митрополит Антоний (Блум) в одной из проповедей говорил, что суд святых будет состоять в том, что они представят Богу своих мучителей и будут просить об их помиловании, говоря: «Ты, Господи, их прости, потому что мы их простили!», – ссылаясь на Самого Христа, взывавшего: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23: 34).

Всем нам доступен критерий добра и зла, и при этом мы сталкиваемся с дилеммой: как же поступить, чтобы, с одной стороны, избежать греха осуждения, а с другой – не смириться со злом и не приобщиться к нему? Ведь если человек поступает скверно, не станем же мы утверждать, что он поступает хорошо. Здесь действительно очень многое переплетено, очень многое перепутано… Нам следует понять, как христианину следует относиться ко злу и, вообще, что такое зло? Откуда оно появилось? Где его первоисточник?

Существует восточная, а впоследствии и оккультная модель восприятия мира, называемая дуализмом.

Согласно ей двойственность мира определяется взаимодействием двух полярностей, стоящих за сотворенной Вселенной (света и тьмы, добра и зла). Эта мировоззренческая система отражена в многообразной символике. Наиболее известна даосская монада, изображающая так называемую концепцию «инь-ян»: круг разделен плавной изогнутой линией на две равные части, одна из которых – черная, а другая – белая. В светлой части расположен темный кружок, а в темной – светлый:



Вот модель равновесия доброго и злого начал, причем добро, согласно этой концепции, содержит в себе зло и наоборот; они взаимопроникающи. Такая модель мира весьма популярна в современном обществе, она-то и определяет отношение многих к происходящему вокруг них. Однако если бы так все обстояло на самом деле, зло было бы онтологично, безотносительно и действовало бы изначально. Приверженцы этой концепции не могут определить, что такое добро и что такое зло, не в состоянии четко разделить и разграничить их, поскольку, по их мнению, они равновелики, по сути, тождественны и плавно перетекают друг в друга.

Во всех восточных религиях посмертное существование и спасение – вовсе не пребывание в добре, а состояние, которое выводит человека за пределы добра и зла. Скажем, нирвана – это не бытие; просто человеку наконец удалось вырваться из мучительного круга перевоплощений. А в христианстве смысл спасения заключается именно в том, чтобы приникнуть к источнику добра и, сочетавшись с ним, жить вечно.

По большому счету зла нет, потому что то, чего Бог не сотворил, существовать не может. Не существует того, чему Бог не сказал бы: «Да будет»! В противном случае Бога следует признать творцом зла, потому что в мире творится очень много жестокого и бессмысленного. Все мы сталкиваемся с гибелью безвинных жертв или по крайней мере едва ли не ежедневно слышим об этом. Но Бог ни в коем случае не является источником зла, Он его не сотворил. Господь – по природе Своей благ, Он – источник всякого добра.

Тогда что же такое зло? Мы должны вспомнить его историю, хотя она и не имеет четкого отражения в Священном Писании, что придает ей несколько мифологическое звучание (мифологическое – не в смысле неправильное, придуманное или ненастоящее, но – сверхббразное, поддающееся очень широкому толкованию и не поддающееся конкретному пониманию). Речь идет об истории отпадения от Бога Денницы – ангела, который изначально был сотворен светлым и добрым. На это есть только неясные намеки в Книге Исаии и в Апокалипсисе.

Можно привести такую аналогию: а что такое тьма? Всего лишь отсутствие света. Тьме не присуще самостоятельное бытие. Точно так же и зло – всего лишь отсутствие добра, его искажение; добро, отпавшее от Бога и исказившее свою изначальную природу, но при этом оказавшееся бессильным обрести и структурировать новую. Как это ни парадоксально, оно все равно связано с Богом, потому что Богом ограничивается и Богом побеждается.

Да и в самом носителе этого зла, возненавидевшем добро, нет абсолютного зла. Самое парадоксальное, что даже сатана при всей своей злобности по природе добр, просто природа его искажена, хотя и не настолько, чтобы он смог противопоставить себя Богу до конца, как бы он к этому ни стремился.

И постольку, поскольку абсолютное добро существует, а абсолютного зла нет, зло всегда оказывается бессильно, оно не имеет ни собственного бытия, ни собственной силы, ни собственного продолжения, а пользуется только тем, что может захватить и на чем может паразитировать. Добро вечно, а зло – нет.

Следовательно, каждый христианин располагает всеми возможностями противостоять злу. Оно должно было быть посрамлено еще в раю; одна из целей сотворения человека состояла именно в том, чтобы человек победил сатану. Христос воплотился и победил сатану как человек, хотя к этому был призван еще ветхий Адам. Как мне кажется, плоды древа познания добра и зла потому изначально и не предназначались для человека, что он, прежде утвердившись в добре, познав его истинный источник, должен был познать зло иначе и победить его именно как сотворенный свободным. По своей тварной природе мы гораздо теснее сопричастны добру, нежели искажены злом.

Как же человек может противостоять злу? Господь обращается ко всем нам: А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Мф. 5: 39–40).

Эти слова известны всем, именно на них ссылался Л.Н. Толстой, проповедуя принципиальное непротивление злу. Что же они означают для нас? Следует ли нам вовсе не бороться со злом, а если все-таки бороться, то каким образом?

Апостол Павел предостерегает: Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу (Еф. 4: 26–27). Вспомним, как Сам Господь относился ко злу. Он ему противился, в том числе и силой, например изгоняя торговавших из храма: Приближалась Пасха Иудейская, и Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, [также] и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли (Ин. 2:13–16). Гневался и Иоанн Креститель, называя приходивших к нему фарисеев порождениями ехидны и сурово спрашивая у них: Кто внушил вам бежать от будущего гнева? (Мф. 3: 7).

Это – безгрешный гнев, порожденный чувством любви и сострадания к согрешившему, обусловленный боязнью его погибели и стремлением его спасти. Надо раз и навсегда все расставить по своим местам, чтобы в дальнейшем эти слова ни у кого не вызывали смущения и соблазна. Что значит «не противиться злому»? Злу не следует противопоставлять зло, вместо этого его необходимо побеждать добром. Не противьтесь злу злом, не вставайте на его позиции, не говорите со злом его же языком! Никогда не боритесь со злом на его территории! Лучше подставьте другую щеку, лучше отдайте последнюю рубаху, но одолейте его иными средствами! В тот момент, когда человек начинает говорить на одном языке с грехом, даже пытаясь ему противоречить, он побеждается этим злом и сам становится его частью, его проводником в этом мире.

В конечном итоге зло побеждается мужеством и смирением: человек вырастает над своим обидчиком настолько, что оказывается способным даже полюбить его. Разумеется, дорасти до такой духовной высоты удается далеко не каждому, но зло в любом случае никогда не должно властвовать над нами.

Все это чрезвычайно важно для понимания того, как же нам разграничить понятия осуждения человека и оценки самого зла. Как говорят Святые Отцы, «люби грешника и ненавидь грех». Иными словами, осуждай грех, но оправдывай ближнего. На самом деле сделать это очень и очень непросто: так уж получается, что мы прежде всего спешим осудить не поступок, а человека, его совершившего.

Авва Дорофей рассказывает о том, как в каком-то городе продавали рабов. На невольничий рынок заглянули две женщины: одна – монахиня, а другая – блудница. Они увидели, что продают двух пятилетних сестер-близняшек. Монахиня купила одну из них и решила воспитать ее в страхе Божием, благочестии и чистоте. Вторую девочку купила блудница и сделала ее сосудом греха в сотню раз худшим, чем была сама. Спрашивается, если эти две девицы, повзрослев, согрешат одним и тем же грехом, например блудом, неужели Господь будет их судить одинаково? Конечно же нет! Но ведь только Бог может знать, что кому было дано, в какой ситуации каждый жил и каким образом оплакивал потом свой грех.

Авва наставляет: «Вот ты осудил брата своего, который преткнулся, но ты же не знаешь, сколько слез брат твой пролил до этого падения, сколько пролил пота и крови, прежде чем преткнулся? И может быть, само падение этого брата Бог не просто оправдал, а во спасение ему вменил? Потому что иногда падение доводит человека до глубочайшего смирения, и это смирение приравнивается к тем трудам, которые возводят человека на очень высокую духовную ступень. Он покаялся, и это падение его обернулось еще большим подвигом. А ты брата своего осудил! Как же ты можешь знать то, что ведомо одному Господу?»

Мир, в котором живем мы с вами, все настойчивее подталкивает нас к осуждению. Зло, творящееся вокруг, всячески преподносится нам и навязчиво рекламируется, как некое блюдо, которое мы непременно должны попробовать. Многочисленные телевизионные шоу, посвященные судебно-правовой тематике, призывают нас стать судьями и вынести свой «непредвзятый» вердикт. При этом всегда получается так, что мы как бы возвышаемся над преступлением и подозреваемым в его совершении человеком.

Это – очень опасное ощущение! Авва Дорофей утверждает, что, как и другие грехи, осуждение порождается «небрежением в малом». Не зря Господь говорит в Нагорной проповеди: Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, [таким] будете судимы; и какою мерою мерите, [такою] и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, [как] вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7:1–5).

Как только человек вглядывается в глубину собственной души, он начинает видеть своего ближнего совершенно по-иному. Осознав, что такое грех, он воспринимает его как проявление страшной болезни, и это заставляет его пожалеть своего брата и помочь ему. Авва Дорофей приводит слова апостола Павла: Страдает ли один член, страдают с ним все члены (1 Кор. 12: 26). Брат твой, которого ты видишь согрешающим, должен вызывать у тебя не чувство гнева и отторжения, не стремление возвыситься над ним, а желание исцелить его и помочь ему. Но помочь своему брату можно только снисхождением и любовью, но никак не злословием или осуждением.

Далее авва Дорофей рассказывает: игумен услышал о том, что в келью одного из его монахов зашла женщина. Иноки сообщили ему: брат наш заперся с блудницей, иди и посмотри! Когда настоятель монастыря вошел в келью, он увидел, что монах спрятал женщину в бочке, уселся на кадку и сказал братии: «Ну, ищите!..» Братья, поискав в келье, никого не нашли и ушли посрамленные, а игумен подошел к согрешившему, взял его за руку и сказал: «Брат, подумай о своей душе!» И тот, придя в умиление и сокрушение, покаялся и сразу же изменил свою жизнь. Вот что значит вынуть сучок из глаза брата своего!

Авва Дорофей говорит и о том, что грех осуждения можно разделить на несколько степеней: одно дело – злословить или порицать, другое – осуждать и третье – уничижать ближнего.

Злословие свойственно каждому из нас без исключения. Осуждать – это тоже с каждым случается. Злословим мы очень часто и даже не видим в этом греха; правда, иногда его может и не быть, если злословим мы без порицания. Порицать – значит с пристрастием говорить о брате своем. Если мы просто говорим: «этот солгал», «этот украл» или совершил какой-то иной неблаговидный поступок, то сказанное может вызываться не пристрастием, а, наоборот, сокрушением и жалостью. Тогда это не будет грехом, просто, придя к своему ближнему, мы скажем: «Знаешь, этот человек поступил очень плохо, давай вместе подумаем, как ему помочь! Может быть, помолимся о нем, может быть, поговорим с ним…»

Страшный период истории, пережитый нашим народом в XX столетии, поставил перед каждым из нас проблему отношения к «стукачеству». Существует учение нашей Церкви о том, как следует поступать в данном случае. Если согрешит перед тобою твой ближний, сходи и выговори ему за это, и если он покается, то приобретешь ты брата своего. Если же он не послушает, возьми с собой одного или двоих свидетелей и скажи все при них, вместе поговорите с ним. Если же он и их не послушается, тогда скажи Церкви, то есть раскрой это перед другими, перед обществом. А если уж и Церкви не послушает, то отвернись от него, порви с ним всякие отношения. Для всего этого, конечно, требуется мужество, о котором мы с вами все время говорим. Если человек найдет в себе мужество, помолившись, с любовью и смирением подойти к брату своему и подыскать верные слова, это станет первым этапом его борьбы не только со злом внутренним, которым порабощена его собственная душа, но и со злом внешним, со злом в своем окружении, в обществе.

Итак, порицание может быть безгрешным, а может стать и грехом, если мы говорим о плохом поступке с пристрастием, без любви, без сострадания к ближнему. Осуждению же мы предаемся, когда, например, называем человека блудником, лгуном или негодяем. В этом случае мы говорим уже о самом человеке, характеризуем состояние его души и даже в какой-то мере берем на себя дерзость определять его дальнейшую участь.

Авва Дорофей приводит историю об одном святом, который сказал как-то о своем брате: «Ах, худо он поступил!» Сказал кротко, по-монашески, но внутренне, видимо, все-таки осудил брата. А тот вскоре умер. И вот этому святому является ангел с душой почившего брата и говорит: «Господь послал меня к тебе, чтобы спросить, что же делать с этой душой? Куда отправить ее – в рай или в ад?» Старец ужаснулся своему поступку и все оставшееся время жизни провел в слезах, стенаниях и безмерных трудах, молясь Богу, чтобы Он простил ему этот грех. Лишь после этого, пав к ногам ангела, он наконец получил прощение…

Третья, наивысшая степень осуждения – это уничижение ближнего. При этом человек не только осуждает брата своего, но гнушается им и отвращается от него, как от мерзости. Это намного хуже осуждения и гораздо пагубнее для нашей души.

Все эти степени последовательно сменяют друг друга в душе человека; сначала он привыкает к одному, потом к другому, раз от разу переходя все в худшее состояние. Но осуждение таит в себе и другую грозную опасность: этот грех, как гнойник, рано или поздно непременно прорывается наружу и как зараза распространяется между людьми. Осуждение требует публичности, поэтому мы всегда судим коллективно, испытывая величайшее искушение поделиться со всеми размышлениями о том, какие скверные люди нас окружают, мешая нам жить по-человечески! Люди, заразившиеся грехом осуждения, встречаясь друг с другом, после первых слов приветствия, как по команде, начинают осуждать других. Даже сознавая, что поступают скверно, остановиться они не могут. Это – один из симптомов того, что грех глубоко укоренился в их сердцах.

Святые Отцы отмечают, что обычно мы в других осуждаем, прежде всего, то, что присуще нам самим. В себе же мы не видим этого в силу нашей духовной слепоты и греховности. Если человек по своей природе целомудрен и чист, он никогда в другом нечистоты не заметит. Его не коснется никакой нечистый взгляд; он не смутится и не обратит внимания, если кто-то посмотрит на него «не так». Более того, блудник никогда не остановит свой взгляд на человеке, не подверженном порче.

Тот, кто осудил другого, в следующий раз сам вряд ли удержится перед таким же искушением: он лишил себя власти над самим собой, перестал собою владеть. Право суда, дарованное ему Богом с тем, чтобы судить себя самого, он употребил на осуждение другого.

Известна афонская история о нерадивом монахе, который долго прожил в монастыре, ничего не делая: на правило не ходил, посты не соблюдал, послушания исполнял абы как. И вот лежит он на смертном одре, и все окружающие тяжко вздыхают:

– Как же ты, бедненький, предстанешь пред Господом?

А монах – весел и радостен. Ему говорят:

– Ты хоть покайся, поплачь о себе!

А он отвечает:

– А что мне плакать? Я нисколько не боюсь смерти, потому что знаю: Господь простит меня.

– Как же тебя простить, если ты жил неблагочестиво?

– Господь же сказал: Не судите, да не судимы будете (Мф. 7: 1). В монастыре я понял, что молиться не умею, поститься не могу, все у меня из рук валится. Тогда я решил: постараюсь никого не осуждать – и пытался придерживаться этого правила. И знаете, братья, так никого никогда и не осудил! Поэтому Господь меня простит.

Монах умер с просветленным лицом, и было возвещено братии, что он попал в рай. Только благодаря тому, что никогда никого не осуждал…

Далее авва Дорофей говорит, что всякое замеченное нами прегрешение должно покрываться нашей любовью, нашим снисхождением. Вспомним: приближаясь друг к другу, мы все вместе приближаемся к Богу, но, удаляясь от Господа, неминуемо удаляемся и друг от друга. В этом случае нашей участью становится взаимное осуждение. Поверьте, этот суд гораздо страшнее того, который мы называем Страшным… Авва Дорофей учит, что человеческий суд – всегда неправеден. Всегда! Как только мы вынесли свой вердикт, будьте уверены: мы ошиблись.

В книге аввы Дорофея впервые приводится знаменитая схема. Авва говорит, что мы должны представить себе круг, олицетворяющий Вселенную, в центре которого находится Господь – Сердцевина Мироздания. Если на окружности мы расположим некие точки, обозначающие нас самих, а от этих точек проведем радиусы к центру круга, то увидим, что чем ближе человек к Богу, тем ближе он становится к другим людям и, наоборот, удаляясь от Господа, он тем самым удаляется и от своих ближних…

О самоукорении

Размышляя о грехе осуждения, мы обратили внимание на то, что замечаем в ближних прежде всего те пороки, которым подвержены сами. По словам отца Александра Ельчанинова (1881–1934), когда Христос говорит: Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18:3), – Он хочет, чтобы мы действительно смотрели на мир глазами детей, потому что те никого не осуждают. Трудно себе представить, чтобы ребенок мог увидеть развращенность другого человека, потому что он сам чист.

Заповедь не прикасаться к древу познания добра и зла была дана Адаму не случайно. Сам Господь постоянно общался с ним, предоставляя ему возможность возрастать в добре. Ведь добро и зло познаются по-разному: если добро познается причащением ему, вкушением его, приобщением к нему, соединением с ним, то зло таким образом познаваться не должно. Зло должно нами познаваться исключительно для того, чтобы мы могли с ним бороться. Адаму, еще не вкусившему добра, не приобщившемуся к нему во всей полноте, нельзя было познавать зло в любом его виде, и уж тем более посредством вкушения этого зла. Человек для того и был создан, чтобы зло победить. Именно для этого и воплотился Христос в полноте Своей человеческой природы. Ведь Господь и так всесилен, Он мог бы победить зло, просто отменив его…

Это древо познания добра и зла можно было бы назвать древом различения добра и зла и древом победы добра над злом. «Нельзя» еще не означает «плохо». Нож остер, молоток тяжел, но из этого отнюдь не следует, что они плохи, просто эти предметы представляют опасность для тех, кто не умеет ими правильно пользоваться.

Зло существует, и сатана должен был быть побежден свободным творением Божиим, потому что и сам он является творением, наделенным свободной волей и осознанно избравшим зло. Победу над ним призван был одержать человек, но не сделал этого, и за него этот подвиг совершил Сам Господь, воплотившийся Богочеловек Иисус Христос.

Пытаясь познавать добро и зло, в равной степени приобщаясь к ним, мы искажаем собственную природу, в результате чего добро исчезает, а торжествует зло. То, чем побеждается зло в человеке, называется самоукорением.

Авва Дорофей пишет: «Исследуем, братия, отчего происходит, что иногда кто-либо, услышав оскорбительное слово, не обращает на него внимания и переносит оное без смущения, как будто вовсе и не слыхал его; иногда же, как только услышит, тотчас смущается. Какая причина такого различия? И одна ли причина этого различия или многие? Я нахожу, что это имеет многие причины, но есть одна, <…> рождающая все другие причины. И скажу вам, как [это бывает]. Во-первых, случается, что иной после молитвы или доброго упражнения находится, <…> в добром расположении духа и потому снисходит брату своему и не смущается [его словами]. Случается также, что иной имеет пристрастие к кому-нибудь и потому без огорчения переносит все, от него наносимое. Бывает также, что иной презирает желающего оскорбить его и потому не обращает внимания на его обиды, не считает его за человека и потому не вменяет ни во что все, что тот говорит или делает. <…>

В общежитии, прежде моего удаления оттуда, был один брат, которого я никогда не видал смутившимся, или скорбящим, или разгневанным на кого-либо, тогда как я замечал, что многие из братии часто досаждали ему и оскорбляли его. А этот юноша так переносил [оскорбления] от каждого из них, как будто никто вовсе не смущал его. Я же всегда удивлялся чрезвычайному незлобию его и желал узнать, как он приобрел сию добродетель. Однажды отвел я его в сторону и, поклонившись ему, просил его сказать мне, какой помысл он всегда имеет в сердце своем, что, подвергаясь оскорблениям или перенося от кого-либо обиду, он показывает такое долготерпение. Он отвечал мне презрительно, без всякого смущения: «Мне ли обращать внимание на их недостатки или принимать от них [обиды] как от людей? Это – лающие псы»[14].

Если человек лишь внешне демонстрирует мирное устроение души, а внутри наполнен такой гордыней, что и людьми не желает назвать укоряющих его, он всегда найдет оправдание любому своему поступку. Действительно, стоит ли обращать внимание на «лающих псов»? Но если человек искренне считает себя ниже других и укоряет лишь самого себя, тогда ему действительно присуще мирное устроение.

Беседу о мирном духе авва Дорофей начинает с разговора о молитве. Тот, кто хорошо помолится или сделает доброе дело, у того и дух мирен, и его оскорбить очень трудно. Кроме того, в таких случаях следует внимательно всмотреться в самого себя: а так ли уж меня оскорбили на самом деле? Может быть, и мое поведение не столь уж безупречно? Возможно, окружающие видят во мне нечто такое, что я обязан исправить?

Преподобный пишет: «Случается также, что иной, как кажется ему, пребывает в мире и безмолвии: но когда брат скажет ему оскорбительное слово, то он смущается, и потому полагает себя вправе скорбеть на него, говоря: если бы он не пришел и не смутил бы меня своими словами, то я не согрешил бы. Вот смешное суждение! Вот обольщение диавольское! Разве тот, кто сказал ему слово, вложил в него страсть? Он только показал ему ту, которая уже была в нем, для того чтобы он, если хочет, покаялся в ней».

Действительно, если человек будет винить не того, кто его возмутил, а саму муть, злость, ненависть и не-прощение, поднявшиеся вдруг из глубины его души, если он осознает, что перед ним – его собственные грехи, а не грехи обидчика, это и станет истинным самоукорением. Мы должны быть даже благодарны тем, кто наносит нам оскорбления, тем, кто каким-то образом задевает нас, давая нам понять, что мы представляем собой на самом деле, – ведь в этом случае у нас появляется возможность непредвзято и нелицеприятно взглянуть на себя со стороны, прийти на исповедь и попытаться стать другими.

Авва Дорофей говорит о том, что если мы обижаемся настолько, что оказываемся не в силах простить нанесенную нам обиду, то происходит это лишь по одной-единственной причине – мы не считаем нужным укорить самих себя. Ведь человек всегда может сказать: я никому не желаю зла, я человек добрый, хороший; это они злые, это они меня обижают, а я просто возмущаюсь несправедливостью!..

Представим, что на дно стакана насыпан мел или мука, а сам он залит водой. Отстоявшись, вода сделается чистой, если же ее вновь взболтать, со дна опять поднимется муть. При душевном возмущении муть точно так же поднимается из глубин наших душ. Теша себя иллюзиями, что вообще-то мы хорошие и добрые, но нам постоянно мешают скверные люди, мы допускаем роковую ошибку: даже если муть, содержащуюся в нас, никто не возмущает, но она есть, мы не можем назвать себя чистыми, поскольку наши поступки в таком случае определяются внешними обстоятельствами.

А Господь постоянно сталкивает нас с самыми разными обстоятельствами именно для того, чтобы мы поняли наконец: эту муть не следует в себе накапливать, от нее надо решительно и последовательно избавляться!

Господь считает нужным нас возмущать, как стакан с лежащим на дне мелом, иначе мы никогда так и не очистимся. Ведь если его не трогать, вода будет обманывать нас своей прозрачностью, но, перемешав, мы непременно ее отфильтруем, перед тем как выпить. Для того чтобы наши души были чистыми, нам необходимо видеть, какие мы есть на самом деле. Возмущаясь, мы можем увидеть в себе много нового и, укоряя себя, просить у Бога помощи.

Люди находятся на разных ступенях духовного развития. Кто-то оказывается не в состоянии не ответить на зло из-за своего мирного устроения – это очень высокое духовное состояние, это значит, что в душе нет никакого «осадка». Но если человек попросту боится ответить, это уже совсем другое дело. Трусость – скверное качество, в этом случае ни о каком мирном устроении речи идти не может, потому что трус будет втайне ненавидеть своего обидчика и никогда за него молиться не станет.

Человек, отвечающий ударом на удар, не может быть мирным. В старину на воинов, защищавших отечество на поле брани, налагалась епитимья, они отлучались от Причастия на три года. Да, они сражались за своих ближних, но от этого грех не переставал быть грехом.

Следует понимать, что есть существенная разница между состоянием, когда человек защищает свое достоинство и когда он не думает о нем, потому что уже достиг высокого духовного устроения. Прийти к этому возможно. Мирный дух стяжается тогда, когда мы всякое действие воспринимаем как посещение Божие; приучаем себя видеть в том, что с нами случается, прежде всего, изволение Господне.

Авва Дорофей говорит, что главное – приобрести навык, потому что духовная жизнь человека складывается от навыка либо к доброму, либо к злому, а навык, в свою очередь, приобретается в результате пусть незначительных, но регулярно совершаемых поступков. В данном случае, если оскорбленный человек начинает анализировать ситуацию и переключает свое сознание на мирное устроение, он понимает, что возмущение предоставило ему возможность увидеть свои грехи и укорить себя за них. Но как можно укорить самого себя? Поставить себя на место обидчика, представить, как в этой ситуации поступил бы ты сам. И если мы будем честны перед собой, то обнаружим, что часто поступаем ничуть не лучше.

Авва Дорофей рассказывает об одном замечательном случае. У старого монаха был келейник, который, подавая старцу еду, несколько раз вместо меда заправлял кашу льняным маслом. Старец страдал желудком, но, не говоря ни слова, ел эту кашу. Когда келейник обнаружил свою ошибку, он спросил у старца: «Авва, почему же ты молчал?» И старик ответил ему: «Брат, если бы Господу было угодно, чтобы ты вливал мне мед, ты бы так и делал». Авва Дорофей задается вопросом: ну какое дело Богу до того, мед или масло будет добавлено в кашу? Но строй внутренней жизни у этого монаха был настолько высок, что он с радостью, нисколько не возмущаясь, принимал отвратительную пищу с благодарением Богу.

Мы не в силах переносить скорби именно из-за того, что в нас нет навыка самоукорения, между тем именно этот навык приводит человека в смиренное устроение, и тогда даже в том случае, если нас постигают несчастья и Господь вручает нам настоящий крест, мы начинаем воспринимать все, что с нами происходит, как происходящее по воле Божией. Это состояние свидетельствует о том, что человек в самом себе победил всякое зло и может побеждать бесов своей молитвой, самим своим житием. Он стяжал дух мирен, и, по слову преподобного Серафима Саровского, тысячи вокруг него спасутся.

Человек может прогневаться. Но когда он возмущается, его гнев не может быть чистым; он всегда будет основан на лжи. Это будет гнев, лишенный любви, замутненный самолюбием и обидой. Важно понять следующее: мы хотим правды и часто укоряем ближнего, считая, что иначе и быть не может. Но если мы пребываем при этом в возмущенном состоянии, то наши укоры приносят не пользу, а вред.

Гнев и возмущение – вещи разные. Гнев – одно из свойств Божиих, которым Господь, как искусный хирург скальпелем, отсекает греховные наросты с человеческих душ, тем самым спасая их. Однако гневаясь, не согрешайте (Еф. 4:26), – учит апостол. Святые Отцы пишут в «Добротолюбии» о том, что гнев обладает колоссальной разрушительной силой. Гневаясь на какого-то человека, ему можно сильно повредить. Гнев следует обращать на себя и на беса. Человек может гневаться, только пребывая в чистоте духовной. Тогда его гнев поразит грех, а не грешника и будет праведным.

Мы не смеем обличать другого в грехе, которому подвержены сами. Не можем обличать лжеца, будучи лжецами, не можем обличать гордеца, оставаясь гордыми. Это будет бессмысленно, ложно и ничего хорошего не принесет: кривое правило искривит прямое и в результате все будет искажаться. Потому-то возможность обличения так опасна, и ею надо уметь пользоваться. Педагогический дар заключается в том, что человек умеет наказывать, сохраняя в себе абсолютную невозмутимость и любовь к тому, кого он обличает.

Однако не следует забывать, что наша боль, возмущение, уныние, отчаяние, тяжесть на душе свидетельствуют о том, что мы еще живы, если у нас что-то болит. У мертвого не болит ничего…

Все мы не раз перечитывали евангельский текст о десяти прокаженных: И когда входил Он в одно селение, встретили Его десять человек прокаженных, которые остановились вдали и громким голосом говорили: Иисус Наставник! помилуй нас. Увидев [их], Он сказал им: пойдите, покажитесь священникам. И когда они шли, очистились. Один же из них, видя, что исцелен, возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его; и это был Самарянин. Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? где же девять? как они не возвратились воздать славу Богу, кроме сего иноплеменника? И сказал ему: встань, иди; вера твоя спасла тебя (Лк. 17: 12–19).

Очистились все, но лишь один из них понял, как следует любить и беречь в себе нового человека, чтобы он не исчез, не погиб сразу же. А мы относимся к этому очень легкомысленно, как к само собой разумеющемуся.

Человек устает от самого себя; и более всего человек устает от себя ветхого, как к весне устает носить шубу и теплые сапоги, и, как только солнышко начинает припекать, пусть еще совсем робко, он надевает что-то полегче. Так и в духовной жизни очень важно сбросить с себя ветхие одежды. Апостол Павел говорит: Я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12:10). То есть, когда я немощен, Господь пребывает со мною, а я с Ним. А мы все не перестаем сетовать на свою немощь! Почему же, если мы немощны, у нас ничего не получается? Мы должны были бы, наоборот, горы передвигать своей немощью! Ведь сказал Господь: Сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12: 9). Просто мы немощны в том, в чем мы должны быть сильны, а сильны в том, в чем должны быть немощны. Мы сдвигаем горы тогда, когда этого делать не следует.

Мы замечательно ориентируемся в этом мире, умеем в нем жить и к нему приспосабливаться, но, когда речь заходит о самых обыденных вещах: утреннее правило исполнить, пост выдержать, доброе дело совершить, кому-то позвонить и осведомиться о здоровье – сил никаких нет. Почему? Потому что ветхий наш человек заставляет нас быть немощными в решении самых простых духовных вопросов.

Надо очистить себя от этих наростов, чтобы увидеть, в каком месте мы находимся, где наше сердце лежит, над чем мы должны по-настоящему потрудиться. А нам страшно, мы все время чего-то боимся, потому что не привыкли верить Богу, не привыкли верить в то, что Он не оставит нас без пищи, не оставит без Своей заботы наши семьи. Но Господь говорит нам: Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что пить? или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6: 31–33). Уныние и отчаяние овладевают нами именно вследствие нашего маловерия.

О лжи

Поговорим о девятом поучении аввы Дорофея: о том, что не должно лгать.

К сожалению, в той или иной степени каждый из нас причастен ко лжи, поэтому призывать других не лгать несколько странно, ведь по слову псалмопевца, всяк человек ложь (Пс. 115:2). Бог верен, а всякий человек лжив (Рим. 3:4), – говорит апостол. С этого, наверное, и следует начать, говоря о поврежденной человеческой природе. Действительно, нет такого человека, который не был бы ложью, не был бы хоть в какой-то мере искажен.

Ложь – это искажение истины. Мы уже говорили о том, что зло не имеет бытийности, не принадлежит бытию; это утверждение полностью относится и ко лжи, которая также бытию не принадлежит. Ложь без правды невозможна, она существует лишь постольку, поскольку существует истина.

Священное Писание учит нас, что сатана – лжец и отец лжи (Ин. 8: 44), и если мы приобщаемся к неправде, то тем самым становимся исполнителями не Божественной воли, а воли сатанинской, как бы страшно это ни звучало.

Как же нам исправить искажение собственных душ? С этого и начинает авва Дорофей. И из главы в главу, из поучения в поучение он непрестанно твердит о том, что человек может приобрести навык как к доброму, так и ко злому. Самое главное в жизни – это навык, который вырабатывается от внимания или невнимания к малому, от радения или нерадения. При этом навык лжи по понятным причинам приобретается легче всего, а искореняется с большим трудом.

Каким же образом мы можем его искоренить? Только приобщением к правде – по-другому ложь не победишь. Господь сказал о Себе: Я есмь Путь и Истина и Жизнь (Ин. 14:6), то есть Сам Христос – и есть правда. Только общение с Ним, только приобщение к Нему может исправить нашу кривизну и преодолеть нашу ложь.

Евангельский текст, читающийся на Богоявление, повествует о том, как Христос приходит к Иоанну креститься на реку Иордан. Предтеча видит: Господь идет через толпу грешников – людей, действительно искаженных, отпавших от правды Божией. Они пришли, чтобы каким-то образом себя исправить. По слову пророка: Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня, и узрит всякая плоть [спасение Божие]; ибо уста Господни изрекли это (Ис. 40: 3–5). Действительно, необходимы особые приготовления, чтобы сделать прямыми пути Господни…

Люди ощущают свою внутреннюю неправду, свой грех, свое искажение и приходят на Иордан с тем, чтобы через покаяние принять в сердца Мессию. Свидетельствуя это покаяние, Иоанн омывает их водой. Вода становится символом отпущения грехов. И вдруг среди этих людей оказывается Господь – Сама Истина и Правда, Который приходит к Иоанну и тоже просит крестить Его вместе с людьми, которые пришли, чтобы исправиться. Узнавший Его

Иоанн в смущении удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду. Тогда [Иоанн] допускает Его. И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, – и се, отверзлись Ему небеса, и увидел [Иоанн] Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мф. 3: 14–17).

Господь говорит об исполнении всякой правды. Но о какой правде, о какой справедливости может идти речь, если безгрешный Христос берет на Себя грехи мира? Справедливость заключается в том, чтобы грешник расплатился за свои многочисленные долги, ответил за свою неправду, воздал за нее. Здесь же такого нет. По той правде, которая присуща нашему взгляду на мир, по нашей человеческой справедливости это никакой правдой и никакой справедливостью быть не может. Господь возлагает на Себя всю неправду мира, всю его ложь, все его искажения, чтобы Самим Собой и Своей собственной жертвой даровать людям истину и исправить их.

Так же происходит и наше приобщение к правде. Только Сам Господь, только Сама Истина может восполнить нашу неправду. Поэтому Он призывает нас не руководствоваться привычными человеческими критериями в поисках справедливости, а указывает путь милости и покаяния. Господь показывает нам, как можно исполнить всякую правду через Свое явление миру, через Богоявление.

Авва Дорофей объясняет, почему это происходит, говоря, что кривое правило и прямое делает кривым. Кривое правило, то есть наше собственное искажение, искривляет даже прямое! Церковнославянское слово «правило» можно перевести на русский язык и словом «линейка». Французы и англичане тоже в данном случае прибегают к омографам, в обоих случаях используя соответственно слова «regie» и «rule». Итак, наша линейка, которой мы измеряем ближнего и его поступки, вынося свой поспешный приговор, как это ни страшно, все делает кривым…

Следует поговорить о том, как же выправить свое правило, каким образом оно исправляется. Исповедь и искреннее покаяние – единственный способ исправления души, потому что Спаситель берет на Себя нашу неправду, восполняя ее Своею благодатью, призывая нас потрудиться над собой, приобрести навык правды и стремления к исправлению. Для этого человек должен, прежде всего, осознать свою ложь, увидеть, в чем он прегрешает против истины.

Привычка лгать обусловлена рядом совершенно очевидных предпосылок, о которых упоминает авва Дорофей. Сначала он говорит о разновидностях лжи: обычно человек лжет либо словом, либо мыслью, либо всей своей жизнью. При этом ложь тоже является следствием трех причин. Всякий грех совершается или от славолюбия, или от сластолюбия, или от сребролюбия. Человек лжет либо для того, чтобы не укорить себя и не смириться, либо для того, чтобы добиться исполнения своих желаний, либо ради приобретения каких-то благ. Эти три причины и прививают нам навык ко лжи.

Приведу простейший пример. Всем нам случалось опаздывать на работу или на заранее оговоренную встречу. Нежелание укорить себя заставляет нас подыскивать всевозможные оправдания: «Автобус застрял в дорожной пробке и не пришел вовремя»; «Не прозвонил будильник»; «Жена забыла разбудить»… Можно сослаться на массу причин. Эти отговорки позволяют нам оправдать себя, не сказав о себе правды: «Я попросту поленился встать вовремя!»

Человек живет самооправданием. Это – самое существенное препятствие на пути к исповеди, то есть на пути приобщения к правде. И хотя корнем слова «оправдание» является слово «правда», самооправдание – основная причина лжи.

В чем беда самооправдания, главный его вред? Дело в том, что, оправдывая самого себя, человек не дает возможности сделать это никому другому. Что происходит на исповеди? Господь нас оправдывает, то есть покрывает нашу ложь Своей правдой. Оправдываясь, мы, пусть и невольно, отказываемся от Божией помощи. Господь может оправдать нас только в том случае, если мы сами в состоянии себя укорить, обвинить и наказать.

Вторая причина лжи: человек говорит неправду для того, чтобы поступить по своей воле, исполнить собственные желания. Здесь мы тоже должны отдавать себе отчет в том, что и это связано с исповедью. Правда Божия и воля Божия – это, в общем-то, одно и то же. Человек, стремящийся жить по воле Божией, постоянно прислушивается к Его правде.

Господь предупреждал апостолов: Не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос (Мф. 23: 8-10).

Почему Иисус никого не велит называть отцом? Вы когда-нибудь задумывались об этом? Ведь укоряют же нас протестанты в том, что мы называем духовных наставников «отцами». Правда, сами они своих родителей тоже «мамой» и «папой» называют. Но это так, между прочим…

Дело в том, что и отечество, и учительство, и наставничество во всей своей полноте могут осуществляться исключительно через Бога. Если мы не видим в Господе Отца Небесного, то отечество никогда не раскроется нам до конца даже в собственном родителе. Отцовство, принадлежащее только Богу, передается как величайший дар родителю и духовнику, если они ведут своих детей к Отцу Небесному.

Если духовник по-настоящему не ведет человека к Господу, то он самочинно и дерзостно занимает в его душе место Бога. Вот чем оборачивается ложная религиозность сект. Там наставник, гуру подменяет собой Отца Небесного. Но всякого, так или иначе возвещающего правду Божию, может быть, и не до конца, не во всем, мы можем назвать отцом, потому что наша семья – это малая Церковь, а значит, ей тоже присуще богоотцовство. Священник, мудро руководящий своими духовными чадами, не заслоняющий собою Христа, зовущий и ведущий людей не к себе, а к Господу, прежде всего сам учится слышать голос Божий и приучает к этому духовных детей.

Послушание и есть – слышание Слова Божия. Мы же с вами пребываем в столь искаженном состоянии, что слышать и видеть не можем. Об этом замечательно писал Иосиф Бродский:

 

Я слеповат, я, Боже, глуховат…

 

Вспомним евангельское повествование о слепом: Когда выходил Он из Иерихона с учениками Своими и множеством народа, Вартимей, сын Тимеев, слепой сидел у дороги, прося [милостыни]. Услышав, что это Иисус Назорей, он начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Многие заставляли его молчать; но он еще более стал кричать: Сын Давидов! помилуй меня. Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого и говорят ему: не бойся, вставай, зовет тебя. Он сбросил с себя верхнюю одежду, встал и пришел к Иисусу. Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге (Мк. 10:46–52).

Если бы мы были по-настоящему зрячими, то видели бы образ Божий в каждом ближнем, тяжелые житейские обстоятельства принимали бы как милость Божию, во всей своей жизни ощущали бы непрестанную заботу Творца. При ясном духовном зрении Господь пребывает рядом с нами, совсем близко, и в этом случае никакие нестроения нас бы не смущали, не раздражали, не приводили в уныние. Но мы же не просим об этом у Бога, а значит, в этом не нуждаемся…

Иногда можно услышать в ответ: «Почему же не просим? В утренних и вечерних молитвах регулярно просим об этом…» Да разве мы так просим, как просил тот слепой? Его молчать заставляли, а он продолжал кричать. Если мы просим чего-то у Бога, то, прежде всего, здоровья для себя и наших родных, благосостояния, чтобы на работе все складывалось успешно… а чтобы вот так, как слепой, возопить: «Господи, помоги мне прозреть!..»

Понимаете, насколько важны и глубоки эти слова? Они красноречиво свидетельствуют о том, что человек все увидел по-настоящему, неискаженно. Мы на это, к сожалению, не способны, поэтому послушание, то есть избавление от желания жить по своей воле, от нашего неслышания Бога, от невидения Его, и является путем, ведущим к освобождению от этого рода лжи.

Третья причина лжи – стремление человека приобрести нечто такое, что по праву ему не принадлежит. С чего все начинается? Человек постепенно привыкает жить, пользуясь чужими заслугами. Мы приобретаем скверную привычку потреблять то, что нашим не является, то, что достается легко, без труда, принимать вознаграждения, не потрудившись. Даже наша церковная жизнь порой превращается в цепь лжеприобретений. Мы приходим в Церковь, чтобы что-то взять, ничего не отдавая взамен. Даже Причащение Святых Христовых Таин является для многих не общецерковным деланием, не отданием себя Богу, а желанием «приобрести благодать», понимая под благодатью благополучие. Человек получает возможность что-то унести с собой: просфорочку, свечечку, немножко здоровья, выпрошенного на молебнах…

А жизнь духовная складывается через жертву и никак иначе складываться не может, потому что, когда Христос приходит «исполнить всякую правду», Он приносит Себя в жертву. И наше исполнение правды – всегда подражание жертве Христовой.

К величайшему сожалению, мы приучены жить в соответствии с относившимися к Церкви партийно-советскими циркулярами 1960-1970-х годов, согласно которым храм – это место, предназначенное исключительно для удовлетворения религиозных потребностей.

Навык ложной духовности – одна из основных трагедий церковной жизни, потому что Церковь никогда не станет истинной Церковью до тех пор, пока все люди, приходящие в храм, не поставят своей целью духовное соединение друг с другом и со Христом, не обретут решимость взять на себя крест и тяготы ближнего. Но поскольку люди привыкли к тому, что главное место в храме – это церковный ящик, многие стоят спиной к алтарю и общаются с этим ящиком. Главное действо для них совершается именно там, потому что за ящиком подаются записки, продаются свечи, заказываются молебны, панихиды и отпевания…

Мне, как священнику, приходится часто с этим сталкиваться и видеть, как все это происходит, несмотря на то что Москва – ни с чем не сравнимый город и духовная жизнь здесь – совершенно иная, нежели где бы то ни было еще. Но возьмите какой-нибудь небольшой провинциальный городок – там жизнь людей складывается именно таким образом. Даже многие батюшки видят свое служение в первую в требоисполнительстве. К сожалению, когда человек привыкает к такой жизни, храм становится для него источником благодати и приобщенности к Богу, настолько, насколько это ему нужно в данный момент. В этом тоже можно усмотреть ложь ради приобретения.

Да и общая исповедь практикуется ныне только из-за того, что мы приступаем к покаянию, в сущности внутренне не меняясь, надеясь как-то «проскочить» на общем фоне: «Грешен… Грешен во всем…» Человек не может по-настоящему исповедаться; он причащается Святых Христовых Таин раз или три раза в год, полагая, что исполняет таким образом некую обязанность перед Богом, и принимает то, что, как он думает, по праву заслужил, соблюдая посты и прочитывая каноны перед Причастием. Но ни каноны, ни посты не являются условием для Причащения; нигде не сказано, что чтение канонов и говение дает нам право причащаться Святых Таин. Можно и не поститься, и канонов не читать, но испытывать при этом искреннее сокрушение сердечное. В сущности, только это и нужно, только это сокрушение и является обязательным условием нашего участия в таинстве. Мы ведь к Самому Богу приобщаемся, а приобщиться к Нему, соединиться с Ним можно, только полностью вверив себя Ему. Другое дело, что мы не в состоянии этого сделать из-за нашего искажения. Но Господом принимается и наша решимость.

Мы причащаемся Христова Тела ломимого, Его Крови изливаемой. Чаша, которую выносит священник, – осуществленное Распятие Христово. Мы приходим ко Христу, к Его Распятию. Следует помнить, что крест тяжел, что жизнь наша, которую мы отдаем в руки Божии, может в любой миг радикально измениться, причем совершенно не в том направлении, в котором нам бы хотелось. Однако если мы приходим к Богу с искренним желанием отдать себя в Его руки, тогда благодать, которую Господь ниспосылает нам, соединяет нас с Ним и исправляет. Тогда мы долго можем сохранять это состояние души, удивляясь тому, что в нас происходит: той внутренней свободе, легкости и радости, которая нам дарована Крестом Господним, потому что Крест принес радость всему миру. Но если мы приходим в храм лишь для того, чтобы получить нечто от Господа, а ближние нам только мешают, то тогда и начинается: «Не прикасайся ко мне, благодать отнимешь! К иконе нельзя прикладываться после Причастия!..»

Все это порождает у верующих ложные представления, которые обличал Христос: Вы устранили заповедь Божию преданием вашим (Мф. 15: 6). В Москве, особенно в недавно открытых приходах, эти народные, а по сути, языческие традиции привиться не смогли, зато в других местах, там, где храмы не закрывались, они, к величайшему сожалению, по-прежнему передаются из поколения в поколение.

Молебны, которые часто служатся после литургии, – явление того же рода. Это – далеко не лучшая, хотя и весьма укоренившаяся традиция. Нередко прихожане оживляются лишь во время водосвятия. Еще бы, дождались: «Теперь я и для себя смогу что-то попросить, теперь-то и мое имя батюшка помянет! Ну а все, что происходило до этого, ко мне практически и не относится!»

Еще и еще раз зададимся вопросом: зачем мы приходим в Церковь? В поисках какой правды? Неужели же только ради того, чтобы выпросить что-то и чем-то воспользоваться?

Не стоит служить молебны после литургии – в этом состоит мое глубочайшее убеждение! Эта порочная практика обесценивает смысл нашего пребывания в Церкви. Ничего больше и выше того, что уже совершилось на Святой литургии, нет и быть не может, поэтому человек, пришедший на литургию лишь за тем, чтобы, отстояв ее и «отмучившись», наконец-то приступить к личному, по сути, не участвует в Великом Таинстве и в результате отпадает от Бога.

То же самое относится и к панихидам, если только они не были отслужены в память о каких-то событиях, связанных именно с этим днем. Ведь было уже поминовение усопших на литургии, чего же еще нам недостает? Все уже совершилось во время проскомидии[15], все имена наших близких были прочитаны перед жертвенником, за каждого из них была вынута частичка. Эта частичка – сам человек, принесенный ко Христу. Так же как расслабленного принесли к Господу и положили у Его ног, так и эти частички лежат возле Агнца Божия, который становится на литургии Телом Христовым.

Все принесено, вся Церковь собрана воедино, и Матерь Божия, и частички из Девятичинной просфоры[16], вынутые в честь святых апостолов, мучеников и всех святых. Во время проскомидии на дискосе[17] собираются Церковь Земная и Церковь Небесная. Ну какая еще должна быть молитва, если все наши близкие уже пребывают с Господом? Вся Церковь омыта Кровью Христовой во время литургии. Священник погружает эти частички в Чашу молитвами всех святых.

Обычай служить молебны после литургии зародился в советские времена, он не распространен в других православных странах. Действующих храмов в России тогда почти не было, большинство из них были насильственно и безжалостно закрыты. Люди могли прийти в Церковь, может быть, раз в году: пока дойдешь, пока доедешь… Верующие были вынуждены просить соседей и знакомых передавать священнику свои записочки. Так и сложилась эта традиция. Люди привозили в храмы целые мешки записок, и в каждой из них содержалась чья-то мольба. Разумеется, священники не могли отказать в такой просьбе, и им приходилось после литургии совершать эти заочные требы.

С тех пор многое изменилось: храмы открыты, но в руках у батюшки по-прежнему куча записок, а людей, которые их подали, на молебне нет! Почему происходит такое? С одной стороны, молебны приносят Церкви дополнительные средства, но главное виной тому – наше глубокое духовное невежество и нежелание отдавать себя Богу и людям.

Лишь маловерие заставляет нас заказывать молебны после литургии, а вовсе не нужда в какой-то особой требе, ведь если человек хочет возблагодарить Бога за оказанную ему милость, то вполне достаточно Евхаристии – Благодарения! Как мы рассчитываем славить и благодарить Господа, если не удосужились причаститься Святых Христовых Таин, если не отдали Ему себя на литургии? Своими рублями и записочками? Тропарем, который спел за нас хор?..

Если в семье случилось радостное событие, например, долгожданный ребенок родился или сын вернулся из армии живым и здоровым, то правильнее было бы собрать близких у себя дома или в храме и отслужить всем вместе благодарственный молебен, а потом сесть за стол, возрадоваться и возвеселиться. Если же стряслась беда – попросить батюшку отслужить молебен о болящем. Раньше таки было: священник брал из храма особо чтимую икону, отправлялся домой к больному и служил там водосвятный молебен. Впрочем, в те времена священникам было куда проще: всех своих прихожан они знали в лицо и по именам…

В каждом храме есть икона, перед которой совершаются акафисты. Пожалуйста, приходи и молись! Это действие не вне Церкви происходит, оно совершается всею Церковью, но отдельно от литургии.

Спору нет, никаким спущенным сверху «декретом» молебны, совершаемые после литургии, не отменишь; положение можно и должно исправить только просвещением, методично осуществляемым в рамках приходской жизни. Но если люди не начнут регулярно и осознанно причащаться Святых Христовых Таин, над ними непременно будет довлеть чувство какой-то недостаточности и неполноты, их будет обуревать желание чего-то еще попросить у Бога, и такая практика не исчезнет.

Авва Дорофей замечает: человек лжет либо мыслью, либо словом, либо самой своею жизнью. Мыслью лжет тот, кто верит своим помышлениям, своему мнению, отдается во власть своей мнительности.

Человека одолевает страх: «А что обо мне подумают? А что обо мне скажут? А как на меня посмотрят?» Наш взгляд на мир часто оказывается ложным, поэтому авва Дорофей не советует доверять своим помыслам, поскольку в некоторых случаях это может привести даже к психическим расстройствам. Мнительность порождает в человеке неуверенность в себе и, как следствие, непреходящее уныние. Порой мнительность подталкивает человека к клевете. Всем известно выражение: «испорченный телефон». Мы все более начинаем доверять пересудам, сплетням, намекам и недомолвкам. Характерная особенность лжи – искажать и без того уже искаженное. Так запускается порочная цепная реакция.

Что означает «ложь словесная», понятно всем. Вместо того чтобы укорить себя и сказать правду, человек предпочитает оправдываться, лишь бы не признавать собственную греховность, рассчитывая на то, что в конечном итоге ложь поможет ему избежать наказания и позволит и в дальнейшем поступать так же. Дело заканчивается тем, что не лгать такой человек больше просто не может.

Как избавиться от этой скверной привычки? Прежде всего, посредством исповеди. Для того-то и дана нам возможность самоукорения.

Порой, оправдывая себя, люди вспоминают о так называемой лжи во спасение. Авва Дорофей соглашается с тем, что иногда случается так, что человек просто не в силах не солгать, а малая ложь действительно предоставляет возможность избежать большего несчастья. Многие из нас оказывались в таких ситуациях, но к ним надо подходить крайне осторожно и осмотрительно, как к яду, который в гомеопатических дозах мы вынуждены принимать ради исцеления от болезни. Авва подчеркивает: даже если случится тебе отступить от правды ради того, чтобы спасти кого-то, то и тогда не переставай укорять себя, потому что ты все равно наносишь вред своей душе.

В связи с этим родители нередко задают вопрос: а если дети вместо школы идут в храм, а учителя спрашивают: «Где ты был?» Как следует отвечать?

Действительно, некоторые батюшки призывают детей на все двунадесятые праздники[18] бывать на службе. Хорошо бы, конечно… Но тогда это касается и взрослых, в этом случае и они должны не выходить в эти дни на работу. А всегда ли такое возможно? Разумеется, нет.

Хочу заметить, что и до революции не все из этих дней были выходными. Православные ходили на раннюю обедню, которая совершалась в 5–6 часов утра, а затем отправлялись на работу. При этом учтите: в те времена субботы были днями рабочими.

Прекрасно, если есть возможность пойти на службу в двунадесятый праздник, но что поделаешь, когда такой возможности нет? На мой взгляд, если мы действительно испытываем настоятельную внутреннюю потребность участвовать в богослужениях в эти дни вместе с нашими детьми, нам следует заранее оговаривать это с учителями и работодателями. Можно, например, сказать: я готов в течение нескольких дней приходить на работу раньше, а уходить позже, а ребенок выполнит все задания дома. Только так можно избежать неправды.

Наконец, третий вид лжи: человек лжет всей своей жизнью. Блудник выдает себя за целомудренного и призывает окружающих хранить целомудрие, негодяй и подлец славит честь и благородство… Лицемер прекрасно понимает, что вовсе не таков, каким хочет казаться, сознает, что на самом деле он плох, но своей ложью соблазняет на грех других. Это – самое страшная степень лжи: человек, подобно сатане, стремится принять облик ангела света, чтобы искусить ближнего, начинает пользоваться ложью, чтобы духовно убивать других, и, как пишет авва Дорофей, «ни одна злоба, ни одна ересь, ни сам дьявол не может никого обольстить [иначе], как только под видом добродетели».

О борьбе со страстями

Обратимся к десятому поучению аввы Дорофея: «Как должно разумно и внимательно проходить путь Божий».

Авва вновь и вновь повторяет: человек, желающий научиться добродетели, прежде всего, должен выработать в себе навык к ней. «Навык» – действительно ключевое слово, и, размышляя о духовной жизни, о преодолении страстей, мы должны вспоминать о нем как можно чаще.

Приобрести навык – означает взять что-то за правило и неукоснительно это правило исполнять. Если в начале духовного пути человек совершенствуется в добрых навыках, то, продолжая подвизаться, он мало-помалу укрепляется в добродетели. Преподобный Иоанн в знаменитой «Лествице» пишет в том числе и о том, что всякой страсти следует противопоставлять добродетель в качестве ее противоположности.

Попытаемся определить для себя, что такое «стяжать добродетель» и кого можно назвать добродетельным человеком? Того, кто творит добро? Но разве мы с вами никогда не совершаем добрых поступков?

Дело в том, что добродетельность – качество непреходящее. Если человек милосерден, то он останется милосердным, как бы ни складывались его жизненные обстоятельства; если целомудрен, то целомудрен, несмотря на любые искушения; если смиренен, то смиренен всегда; если добр, то добр ко всем; если честен, то каждую минуту своей жизни.

Добродетель делает человека постоянным, незыблемым. Ну а мы в добре непостоянны. Мы стремимся к добру, искренне желаем добра, мы считаем себя добродетельными, потому что это душевное качество нам нравится, мы считаем его возвышенным и хотели бы им обладать. Но первый признак отсутствия добродетели – отсутствие постоянства. Человек, не стяжавший добродетель по-настоящему, ни за что не преодолеет искушений. Даже если в духовном порыве ему удастся достичь некоторой высоты, дальше он не пойдет, да и на ней не удержится. Наша жизнь такова, что добродетель для нас – скорее внезапность и случайность, а не характер нашего существа, не способ существования. А достигается добродетель только путем приобретения добрых навыков.

Авва Дорофей приводит пример из своего детства. Поначалу ему с трудом давались науки. Однако в конце концов плохой ученик не просто становится хорошим, но приобретает жажду познания, которая становится добродетелью, то есть качеством постоянным, без которого человек не живет. Состояние навыка, благой привычки можно назвать добродетелью. Это – замечательная привычка делать добро, без чего человек обойтись не может. Он не в силах забыть об этой привычке, потому что она действует уже помимо его воли, сверх его сознания.

К величайшему сожалению, по такому же принципу в человеке действуют и страсти, таков же путь приобретения пороков, которые постепенно становятся господствующими. Они полностью подчиняют волю, и человек уже не владеет собой – эти страсти действуют помимо его рассудка, помимо его желаний.

Авва Дорофей говорит, что по устроению души люди делятся на три типа: одни действуют по страсти, другие пребывают в борьбе со своими страстями, третьи искореняют в себе страсть, побеждают ее.

Когда авва рассуждает о том, как человек впадает в страсть, как зло начинает в нем действовать, он опять говорит о природе зла, о том, что зло не имеет самостоятельной природы, не может существовать автономно, не обладает собственным бытием, потому что всякое зло – есть уклонение от добродетели. Это – болезнь души, лишившейся естественного состояния, потому что наше естественное состояние – добродетель.

Когда человек дышит, пьет воду или ест хлеб, он делает это естественно, неосознанно, не оценивая, хорошо это или плохо, правильно или нет. Добродетель – тоже естественное состояние, только для человеческой души. Лишаясь естественного состояния добродетели, человек погружается в состояние неестественное. Зло совершенно неестественно для человека; оно является мукой, и всякий грех как проявление зла тоже становится мукой.

Встает вопрос о том, что же мучает грешника в аду. Так вот, грех и есть та самая мука. Это – та страсть, через которую человек фактически соединяется с адом, тот недуг души, то искажение и противоестественность его состояния, из-за которых он не может наследовать Царство Небесное, потому что все, что неестественно, искривлено, должно быть выпрямлено и уврачевано покаянием. Если этого не сделано, то прикоснуться к истине невозможно. Но так как зло не имеет собственного бытия, так как по сути своей оно лишено абсолютной силы, то, конечно же, у человека, который естественным образом призван к добру, который естественным образом сотворен добродетельным, всегда достанет сил победить в себе зло. Мы не можем оправдать себя, не можем утверждать, что не в состоянии с собой справиться. Каждому дается столько помощи Божией, сколько необходимо для преодоления любого греха.

Важно вспоминать об этом, впадая в отчаяние от мелких грехов, с которыми нам никак не удается справиться. В такие минуты нужно собраться с мыслями и понять, какая же страсть над нами господствует, как называется этот недуг души, какой диагноз мы можем поставить себе посредством исповеди. Потом следует подумать, какая добродетель противостоит этой болезни и как нам победить самих себя. Каждый должен составить для себя план, проложить духовный маршрут, следуя по которому возможно победить свою страсть.

Что такое действовать по страсти? Это значит потакать ей, постоянно себя оправдывая, не каясь и не укоряя себя. Обычно поначалу речь идет о каких-то «мелких» проступках; человек не сразу погружается в состояние губительных адских страстей, описанных в романах Достоевского.

Чаще всего нас одолевают гневливость и раздражительность. Мы не просто обижаемся, но подолгу вспоминаем неприятный разговор, думаем, что еще должны были сказать, что еще могли бы сделать. Это значит, что наш гнев уже превратился в навык, потому что мы ничего не сделали для того, чтобы себя самоукорить, чтобы найти возможность что-то противопоставить этому греховному устремлению. Мучительно ли это? Мучительно. Тяжело ли? Очень тяжело, потому что грех испепеляет человеческую душу.

Авва Дорофей констатирует горькую истину: всякая страсть, насколько бы малой она ни казалась, принадлежит аду. Это значит, что, коль скоро мы себя приучили к какой-то страсти, этим уголком нашей души мы уже пребываем в аду. Даже искренне захотев покаяться, мы не сможем преодолеть свою страсть, не получив помощи от святых угодников Божиих. Только когда человек это поймет и по-настоящему испугается, когда действительно захочет избавиться от греха, он вступит на первую ступень страха Божия и начнет бояться адских мук.

Вслед за этим кающийся достигает второго устроения души, называющегося борьбой со страстями. В этом состоянии, я надеюсь, находится большинство христиан. Человек еще действует по страсти, но сознает, что им движет страсть, внутренне ей противостоит и борется с ней покаянием. Эта борьба – и есть истинный путь к добродетели. Человек еще не добродетелен, он еще не стал хорошим, но сама внутренняя борьба и противостояние страстям выводят его из ада.

Порой мы гневаемся и обижаем ближних, но потом скорбим и миримся с ними, признавая свою вину. Так может продолжаться долго, тем не менее человек уже осознал нависшую над ним страшную угрозу ада и получает благодатные утешения от Бога, придающие силы продолжать духовную брань. Как мы видим, это состояние определенным образом соответствует второй ступени страха Божия, когда мы называемся наемниками, работающими за плату.

Наконец, человек искоренил в себе страсти и живет одной добродетелью. Этот этап можно сопоставить с третьим состоянием души, когда мы усыновляемся Отцу.

Авва Дорофей приводит такой пример: если представить, что вокруг летят стрелы, то те, кто под эти стрелы подставляется, то есть действует по страсти, сами вонзают в свои сердца стрелы врага. Те, кто борется со страстями, умеют исторгнуть стрелы из своих сердец, а победившие страсти направляют стрелы во врага, поражают и побеждают его. Это состояние добродетели, и ему нет конца, оно уходит в бесконечность.

Давайте подумаем, как через приобретение малого навыка нащупать путь от страсти к добродетели. К примеру, существует смирение, а есть гордыня. Отыщем маленький мостик, по которому мы смогли бы отодвинуться от одного полюса и приблизиться к другому. Например, попробуем справиться с ленью. Я предлагаю всякий раз мысленно произносить: «Надо взять себе за правило…» Что, например, следует взять за правило ленивому человеку? Ту малую добродетель, которую и ленивый может понести.

Однажды старец послал послушника выпалывать сорняки, и тот без труда выполнил поручение. Так продолжалось в течение нескольких дней, а потом юноша подумал: зачем мне ежедневно отправляться в любую погоду в поле? Схожу туда через недельку-другую и за пару часов управлюсь с работой! Так он и поступил, однако поле к тому времени заросло настолько, что справиться с сорняками ему оказалось уже не по силам. Послушник вернулся к духовному отцу и смущенно проговорил:

– Прости меня, отче! Научи, как мне быть теперь?

– Каждый день пропалывай хотя бы небольшую полоску длиной в собственный рост, – посоветовал ему старец.

Послушался юноша, превратил малое дело в навык и со временем вычистил поле от терний.

Каждый может найти то малое, чего должен придерживаться в любом случае, например, выполнять посильное молитвенное правило, но постоянно, ходить каждое воскресенье на литургию и причащаться. Человек, непрестанно работающий над собой, прибавляет на каждом этапе нечто такое, что становится потребностью его души.

Таким образом, с помощью Божией мы мало-помалу преодолеваем страсть, называемую ленью, и приобретаем добродетель хоть малого, но трудолюбия. Главное – не впадать в отчаяние при неудаче.

Говоря об исполнении молитвенного правила, я подчеркиваю, что само по себе оно не является непременным условием для Причастия. Святитель Игнатий Брянчанинов[19] говорил о том, что не человек для правила, а правило для человека.

* * *

Поучение одиннадцатое: «Как должно стараться скорее отсекать страсти, прежде нежели они обратятся в злой навык души». Это поучение продолжает десятую главу, потому что охватывает, в сущности, ту же тему.

Авва Дорофей также пишет здесь о приобретении навыка и повторяет, что у всякой страсти есть противостоящая ей добродетель. Давайте выберем несколько пар: «празднословие – молитвенность», «сребролюбие – бескорыстие», «осуждение – самоукорение».

Начнем с празднословия. Как и у всякого другого греха, в основе празднословия лежит небрежение в малом: ну что произойдет, если я произнесу какое-то слово? Что случится, если я посмеюсь над чем-то?

Так же как и всякий грех, празднословие укореняется в человеке незаметно. Господь предупреждает: Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф. 12: 36–37). Мы сталкиваемся с очевидным парадоксом: суд Божий по отношению к празднословию очень суров, а наше внутреннее осуждение празднословия, напротив, совершенно незначительно. Это действительно тот грех души, та незаметная ежедневная, может быть, даже ежечасная страсть, которая остается незамеченной, но превращает человека в раба. Авва Дорофей рассуждает о том, что орел, хотя бы одним когтем зацепившийся за сетку, уже попался, уже стал пленником. То же самое относится и к человеческой душе: если хотя бы один злой навык превратился в нас в страсть, то эта страсть повинна аду.

Какие пороки неразрывно связаны с празднословием? Осуждение, тщеславие, скабрезные разговоры, сальные шутки и ложь. Человек чаще всего обнаруживает в себе эту страсть, сталкиваясь с величайшей душевной опустошенностью. Обычно это случается после принятия Святых Христовых Таин, после совершения хорошего, доброго дела, после встречи с чем-то истинным и главным, то есть с тем даром, который Господь посылает нам. Если мы заражены празднословием, то ничего доброго в себе не храним, то и дело оскверняясь праздной и бессмысленной болтовней. Осознав это, человек должен ужаснуться и осудить себя. Это приведет его к покаянию – к первому шагу на пути борьбы с грехом.

Мы пришли на исповедь, мы глубоко, от сердца покаялись в том, что из-за празднословия лишаемся благодатных даров, но с чего мы начнем борьбу с ним? Авва Дорофей подчеркивает, что в брани духовной важно постоянство, побеждающее злой навык и порождающее добрый. Но для постоянства необходим соразмерный силам подвиг, потому что мы можем постоянно нести только то, что не является для нас тяготами тяжелыми и неудобоносимыми[20].

Допустим, человек хочет прекратить празднословить. Он по опыту знает, что празднословие чаще всего нападает на него после совершения определенных поступков. Полбеды, если он просто бесцельно часами болтает по телефону, но когда дело доходит до того, что он лишается благодатных даров сразу же после Причастия, вот это настоящее горе! Приобщился, а потом такое сказал, такого наслушался…

Нам следует осознать, что после молитвы, и особенно после Причащения Святых Христовых Таин, на нас непременно будет совершено духовное нападение. Надо положить себе за правило в таких случаях немного помолчать или просто никуда не торопиться, то есть исключить фактор беспамятства и суеты, и тихонько, но со вниманием прочесть пятьдесят раз Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», чтобы как можно дольше сохранить в себе достигнутое чувство. Если мы будем придерживаться этого правила в течение длительного времени, то достигнем состояния, называемого благоговением.

Что еще надлежит нам сделать, чтобы достичь и укрепить в себе чувство благоговения? Давайте подумаем. Ведь празднословие, пустословие связано со словом. Но ведь есть же Слово, которое праздным быть никак не может! Значит, нам следует положить за правило внимательно читать Евангелие, может быть, даже вслух, чтобы настоящее, живое, действенное слово звучало. Празднословный же человек жонглирует мертвыми словами. Вспомним строки Николая Гумилева:

 

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

 

 

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

 

 

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

 

 

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

 

 

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово это – Бог.

 

 

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

 

Апостол Павел пишет: Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные (Евр. 4:12). Вырабатывая в себе навык благоговения, человек начинает дорожить словом. К великому сожалению, православные нередко без всякого страха начинают обращать святые слова в шутки: то оборот из литургии ввернут не к месту, то фразу из Священного Писания… По-настоящему страшно, когда и без того греховное празднословие превращается в устах человека в неприкрытое кощунство!

Итак, мы приучили себя к ежедневному прочтению Евангелия. По завершении литургии свято храним в себе память о том даре, который Господь послал нам после Причастия и молитвы. Но вот человек стоит на молитве, а в этот момент ему позвонили. Что он делает в таком случае? Чаще всего – оставляет молитву и отправляется к телефону. Почему? Потому что молитва для него не является наивысшей, основополагающей ценностью. У него ведь масса житейских проблем… Значит, надо положить себе за правило на молитве ни на что не отвлекаться, ни на что не реагировать. Время молитвы должно быть посвящено исключительно Богу!

Бывает так, что человек не подвержен празднословию, поэтому может на какой-то момент отвлечься без вреда для своей души. Но, желая исцелиться от злого навыка, превратившегося в страсть, мы должны относиться к себе особенно строго.

Часто празднословие оправдывают некими добрыми помыслами. Дескать, у меня спрашивают о чем-то важном, например о Церкви или о вере, вот я и стараюсь объяснить все как можно доходчивее и подробнее. При этом мы даже не замечаем, что из-за нашего многословия нас перестают слушать. Нужно положить себе за правило отвечать только на заданный вопрос, не растекаясь мыслью по древу.

Будем помнить, что наша с вами цель состоит в стяжании добродетели, и начали мы с покаяния. Мы храним в себе тишину после Причастия, не несемся по улице сломя голову сразу же после литургии, не начинаем немедленно с кем-то болтать, читаем вслух Евангелие, на молитве стараемся ни на что не реагировать, а именно молиться, взвешенно отвечаем на поставленные вопросы.

Заметьте, в нас уже образовалось некое устроение, которое позволит нам стяжать настоящую молитву и сделаться такими, чтобы наши сердца пребывали в Боге. Для этого необходимо усердно и благоговейно исполнять молитвенное правило, подобранное в соответствии с нашими силами и возможностями.

Правило приведет человека к настоятельной внутренней потребности молиться, а если возникает потребность в молитве, значит, потребность в празднословии исчезает. Это – признак того, что человек исцелился или по крайней мере находится на пути к исцелению. Человек, полюбивший молиться, не станет попусту чесать языком; это совершенно исключено. Самое главное – с этой ступеньки не сходить, пока молитвенное состояние не сделается внутренним правилом. Подчеркну: нужно не скакать по ступенькам, а упорно продвигаться от простого к сложному.

При этом иногда у человека может развиться гордыня, которая у некоторых вполне сочетается с молитвенностью. Но причина гордыни состоит вовсе не в молитвенности, она появилась не оттого, что мы искоренили в себе празднословие.

Гордыня преодолевается смирением. Опять же начнем с покаяния. Прежде всего, обозначим болевую точку. В чистом виде гордыня свойственна, пожалуй, лишь бесам. У людей же она проявляется по-разному: у кого-то – раздражительностью на все окружающее, у кого-то – деспотизмом по отношению к ближним, у кого-то – болезненной обидчивостью, у кого-то – величайшим самомнением… Как бы то ни было, гордец почитает себя выше других, даже не всегда себе в этом признаваясь.

Что же положить себе за правило в этом случае? Для начала решим не доверять своему суждению о людях. Ведь многие из нас представляют этот мир так: я нахожусь в центре, а все прочие занимают те или иные места вокруг меня. Но ты – гордый человек, и твое кривое зеркало прямое делает кривым. Гордость искажает человека, а значит, следует исходить из того, что во всем происходящем виновен ты сам. Гордый человек хорошим видит только себя и восхваляющих его льстецов. Все прочие люди хорошими для него быть не могут по определению, поэтому он не любит их, не доверяет им, обижается и раздражается на них. Гордец, прежде всего, начисто лишен терпения, а потому никогда не медлит с судом и сразу же рубит сплеча. Такой человек должен положить себе за правило не спешить и, прежде чем что-либо сказать или сделать, в тишине помолиться Богу, хотя бы несколько раз повторив: «Господи, помилуй!» и, разумеется, попросить прощения у ближних.

Впрочем, и это – всего лишь начало пути. Авва Дорофей пишет о необходимости послушания – духовнику, родителям, мужу. Лучшее лекарство от гордости – положить себе за правило быть послушным. Еще один испытанный способ врачевания гордыни – служение ближнему.

Авва Дорофей говорит, что смирение воспитывается служением больным и несчастным. Необходимо постоянное жертвенное служение, хотя этот путь очень и очень тяжел. Можно послужить однажды или несколько раз, а вот если служить приходится постоянно, изо дня в день… Сначала служить придется престарелым родственникам, нуждающимся в нашей опеке, потом кому-то еще… Причем не следует забывать о том, что любить человечество в целом и издали куда легче, чем ближних, поэтому именно непрестанное служение ближнему нужно положить себе за правило. В конечном итоге постоянство неизбежно породит в нас смирение.

Надо научиться укорять себя, почаще просить прощения, не доверять себе и нести послушание. Тогда искушения, которые обычно нападают на человека, начинающего служить ближнему (потому что больного все раздражает, ему все «не так», от него благодарности не дождешься!), переносятся легче.

Следующий этап – приучить себя никогда не ждать благодарности за свой труд. Обычно обида возникает из-за того, что человека не благодарят, а если не ждешь благодарности, то и не обижаешься, тогда становится возможным великодушно сносить несправедливые упреки.

Порой спрашивают: а как относиться к гордецу? Чем можно вразумить его?

Человек в гордыне своей слепнет и теряет разум. Преподобный Иоанн Лествичник писал, что гордого может исправить только Бог; человек это сделать не в силах. Пребывающий в состоянии гордыни – безумен, он лишен рассудка. Об этом сказано Соломоном: Поучающий кощунника наживет себе бесславие, и обличающий нечестивого – пятно себе. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя; дай [наставление] мудрому, и он будет еще мудрее; научи правдивого, и он приумножит знание (Притч. 9: 8–9). Умных надо обличать, а не дураков. Умных можно укорять. К кому-то можно обратиться по-братски, с любовью; умный поймет, когда ему говоришь, что он делает плохо. Безумный же не поймет, а только тебя возненавидит. Поэтому лучше не обличай.

Иногда мы все же обязаны что-то сказать, но важно учитывать: кому, где, когда и какими словами. Впрочем, гордых увещевать бесполезно; таких Господь смиряет не словами, а жизнью: болезнями, несчастьями и скорбями. К сожалению, они врачуются только такими средствами…

Каждый из нас может заглянуть в свое сердце, выявить главную проблему, понять, что действительно превратилось в страсть, в душевный навык, подумать над собой, сделать первый шаг и начать бесконечное восхождение по лестнице добродетели. По-иному грех победить невозможно.

Коснемся некоторых нередко задаваемых вопросов, хотя и не связанных с поучениями аввы Дорофея напрямую, но все же соотносящихся с ними, поскольку речь идет об осуждении. Меня спрашивают, например, как следует относиться к матери Марии Скобцовой?[21] Вроде бы и курила, но принесла столько добра людям…

По-моему, ответ очевиден. Она пошла в газовую камеру не потому, что ее послали, а потому, что пожертвовала собой, спасая жизнь другого человека и исполнив закон любви до конца. Прах ее развеяли над полем, использовав в качестве удобрения. То есть человек настолько расточил себя в этой любви, что от него ни пылинки не осталось…

А курение, как и всякое пристрастие, конечно же, грех. Ну что сказать на это… Некоторые люди пьют очень крепкий чай. Это тоже страсть, без удовлетворения которой они, как им кажется, не могут жить полноценной жизнью. Другие превращают в пристрастие свою любовь к кофе. Но курение не мешает человеку возлюбить ближнего своего, помогать и служить ему. Оно мешает самому человеку чувствовать себя свободным, оскверняет его, поскольку он не может приступать к Причастию, потому что с утра покурил. Это болезненная, дурная привычка, но все-таки не тот грех, который отлучает человека от Бога.

Давайте вспомним, кем была мать Мария. Древний патерик содержит замечательную притчу. Некий инок отправился Великим постом в пустыню, чтобы найти там великих аскетов. В одной из пещер он встретил пожилого монаха и попросился к нему жить. А у старца был послушник, который стелил ему мягкую постель. Старец тот хоть и подвизался в пустыне, но питался отнюдь не акридами. И смутился молодой инок: ну и старцы пошли! Похоже, последние времена наступают: старцы в пустыне хлеб с маслом едят, им подушки мягкие набивают! И было ему вразумление. Явился к нему ангел и спросил:

– Ты до монастыря кем был?

– Погонщиком ослов.

– Ну и как ты питался?

– Впроголодь жил. Впервые наелся в обители – там трапеза каждый день!

– Ну а этот старец прежде был царем…

Все дело в том, от чего ты ушел. Инок ушел от нищеты в сытую жизнь. В этой связи пример матери Марии весьма показателен. Она жила в совершенно ином, богемном мире, ей Блок стихи посвящал! Потом она примкнула к эсерам, потом участвовала в Белом движении. А позже ушла в монастырь, но ушла с тяжким грузом прошлого, от которого до конца, может быть, избавиться так и не смогла. Но для нее самым главным было исполнить завет Христов, полностью отдав себя Богу и ближнему. Она это сделала так, как мало кто другой, и вспоминать о папироске в ее пальцах или о том, что она не признавала «сытого монашества»… Ну не могла она понять, зачем люди живут в монастырях в то время, когда гибнет мир, не могла понять, как можно спасаться в чистенькой келье, когда люди сгорают в катаклизмах XX века!

Да, она не понимала сущности монашества; ее представления об истинном иночестве было другим. Но никому и в голову не приходит положить личное мнение матери Марии Скобцовой в основу какого-то движения за роспуск монастырей – ничего подобного! Конечно, мать Мария – дитя своего времени, но она совершила подвиг жизни, из террористки-безбожницы превратившись в христианскую мученицу.

О молитве

Молитвенное правило

Преподобный Макарий Великий[22] спрашивает: «С чего начать нам, никогда не занимавшимся исследованием сердец наших?» И сам же отвечет на свой вопрос: «Стоя вне, будем стучаться молитвою и постом, как Господь повелел: Толцыте и отверзется вам».

Часто новообращенные люди задают такой вопрос: «Почему я должен молиться чужими словами, да к тому же на незнакомом мне языке»? Вопрос, надо сказать, небезосновательный. Действительно, почему, открывая молитвослов, мы читаем слова других людей, причем многие из них либо не совсем нам понятны, либо непонятны вовсе?

К молитвенному правилу следует относиться как к способу приобретения молитвенного навыка. Правило – это выправление, исправление нашей духовной жизни, потому-то оно и необходимо, и только в этом его необходимость и состоит. Святитель Игнатий писал: «Душа, начинающая путь Божий, погружена в глубокое неведение всего божественного и духовного, хотя бы и была богата мудростью этого мира. <…>

Для вспомоществования младенческой душе святая Церковь установила молитвенное правило. Цель правила – доставить душе недостающее ей количество молитвенных мыслей и чувств, причем мыслей и чувств правильных, святых, Богу угодных».

Часто мы машинально произносим слова молитвы, совершенно не осознавая, что мы в это время разговариваем с Богом. А слово – это не пустой звук, оно живо и действенно! Когда человек приступает к Богу и начинает что-то говорить Ему – это уже великое дерзновение. Для того чтобы высказать Богу настоящие, искренние, живые слова, надо иметь для этого определенное основание. Ведь с пустыми, бессмысленными, ничего не стоящими словами к Богу не обратишься.

Открывая молитвослов, мы читаем удивительное, простое и проникновенное обращение: «Прежде, чем начинаешь молиться, постой немного, помолчи, сделай так, чтобы все твои душевные чувства успокоились, умирились, и тогда только из молчания произнеси: «Боже, милостив буди мне грешному», представив себя сейчас перед Богом стоящим».

Не Бога надо представить себе, потому что Господа никто никогда не видел и вообразить Его невозможно. Опасности подвергает себя человек, который, настраиваясь на молитву, пытается моделировать в уме образ Божий. Только себя можно представить перед Богом; это и надо сделать – предстать перед Невидимым и Живым Творцом, в присутствии Которого ты находишься, и из глубины начать говорить.

А что ты можешь Богу сказать? А сказать-то и нечего, кроме как: «Боже, милостив буди мне, грешному». И поэтому для того, чтобы научиться с Господом разговаривать, Церковь предлагает нам молитвы, написанные Святыми Отцами, – живые, от сердца исходящие слова.

Внутренний духовный инструмент святого человека настроен очень тонко и гармонично, поэтому их слова созвучны с Богом. Это – настоящая песнь духовная.

Душа каждого человека подобна музыкальному инструменту, она всегда поет Богу. Человек призван восхвалять Господа, только наш инструмент расстроен, а движения нашей души то и дело оборачиваются фальшью. Казалось бы, терпеть такую какофонию невозможно, а Господь терпеливо слушает нас. Мы не умеем расслышать друг друга так, как Господь нас слышит. Но когда мы читаем, скажем, молитву Василия Великого[23], происходит нечто поистине удивительное: душа наша настраивается на высокий молитвенный лад, если слова святителя мы пытаемся принять в свое сердце и сделать своими. Дается это очень и очень нелегко, это – величайшее духовное упражнение.

Святые Отцы отмечают, что нет ничего более трудного, чем молиться. Приступая к молитвенному правилу, человек настраивает свой душевный инструмент. Это происходит в течение многих-многих лет и достигается не только одной молитвой, но также покаянием, участием в богослужении и добрыми делами. Лишь в этом случае наше «Помилуй мя, Боже!» может стать со временем созвучно тому, что возглашал когда-то царь и пророк Давид.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал: «Путь к Богу – молитва. Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно – и удобно наследуешь спасение».

Молитвенное правило призвано нас исправлять, но оно не должно становиться для нас препятствием к молитве. Мы вычитываем большое количество молитв, не понимая, что делаем и зачем это нужно, и тем самым, по словам святителя Игнатия, становимся рабами молитвенного правила. Исполнение правила, не осмысленного нами, не понятого, не воспринятого в меру наших духовных сил, приводит к тому, что то, что должно служить человеку для спасения, превращается в причину торможения и духовного умирания.

Отвергающих опыт молитвы Святых Отцов святитель Игнатий сурово предостерегает: «Не дерзни произносить Богу многоглагольных и красноречивых молитв, тобою сочиненных, как бы они ни казались тебе сильны и трогательны. Они – произведение падшего разума и, будучи жертвой оскверненной, не могут быть приняты на духовный жертвенник Божий. А ты, любуясь изящными выражениями сочиненных тобой молитв и признавая утонченное действие тщеславия и сладострастия за утешение совести и даже благодати, увлечешься далеко от молитвы в то самое время, когда тебе будет представляться, что ты молишься и уже достиг некоей степени богоугождения».

А вот святитель Феофан Затворник[24] утверждает нечто прямо противоположное, сравнивая молитвы, основанные исключительно на молитвенном правиле, с общением с Господом при помощи разговорника. И с этим тоже не поспоришь. Неужели же мы не в силах найти свои собственные слова для Спасителя? Можем ли, веря в Бога, ограничивать свою молитвенную жизнь правилами? Следовательно, мы не должны упускать из виду и второй путь, непрестанно подыскивая верные слова, выражающие нашу потребность в общении с Богом.

Для того, собственно говоря, и существует духовная жизнь, чтобы было о чем с Господом побеседовать. Но случается, к сожалению, и так, что, прочитав утреннее правило, человек облегченно вздыхает: теперь о Боге можно до вечера не вспоминать! Это ужасно… Христианин, живущий настоящей духовной жизнью, не может ни минуты не вспоминать о Боге. Он должен постоянно пребывать в общении с Ним, чем бы он ни занимался. Не случайно апостол Павел призывает: Непрестанно молитесь (1 Фес. 5:17).

Разумеется, речь не идет о том, чтобы, едва дочитав правило, сразу же приниматься за акафист, потом взять в руки Псалтирь и так далее, по кругу. Говоря о непрестанной молитве, апостол имеет в виду, прежде всего, состояние человеческой души, то, насколько она пребывает с Богом. Если у нас не оказывается слов для Господа, – это очень опасное явление! Тревожно, если человек посты соблюдает, в храм ходит, исповедуется, причащается, а для Бога слов так и не находит. Жизнь духовная, прежде всего, состоит в приобретении навыка молитвы. Цель молитвенного правила – сделать все для того, чтобы желание молиться в человеке не иссякало, чтобы молитва присутствовала в нем всегда, в любой форме, даже не выраженная словами (существует и такая форма молитвы). Молясь по-настоящему, ни в каком молитвенном правиле человек больше не нуждается.

«Всегда необходимо помнить, что нам нужно не только просто молиться, но молиться так, чтобы быть услышанным», – отмечал святитель Иоанн Златоуст[25].

Для многих молитвенное правило становится проблемой потому, что им трудно различить молитвенное правило и саму молитву. Совпадают ли они? Каким образом сделать так, чтобы совместить в себе возможность и молиться, и исполнять то, что положено каждому христианину? Святитель Игнатий говорит, что, пока у человека нет молитвенного правила, ему невозможно выстроить свою духовную жизнь. Оно является домостроительством внутреннего человека. Можно сказать, что с молитвенного правила начинается выстраивание храма Божия внутри себя.

Мы должны понимать, что грех исказил природу каждого из нас. Хотя мы знаем, что в крещении грех прощается человеку, но последствие его исправляется лишь самой жизнью. Всякий дар Божий, будь то приобщение к какому-то таинству или молитва, дается постольку, поскольку мы способны его принять, но он не преображает нас механически в момент принятия. Дар Божий таков, что человек в принципе не способен его вместить. Любое благодатное посещение бесконечно больше самого человека.

Порой нас не оставляет ощущение того, что нам чего-то «недодали». Вот мы исповедовались как могли и, кажется, что-то опять от Бога «недополучили». Мы причащаемся и всякий раз ждем чего-то необыкновенного, но ничего экстраординарного не замечаем. Нам кажется, что, может быть, мы как-то «не так» исповедовались, как-то «не так» причастились… На самом деле виной всему – наша глубочайшая слепота и непонимание того, что происходит вокруг. Даже самая малая крупица, падающая со стола Христова, неизмеримо больше человека, бесконечно больше всего мира. Дары Божии даются нам с тем, чтобы мы смогли к ним приобщиться, чтобы смогли стать частью их природы, чтобы ничего не растеряли по пути. С нами же то и дело происходит так: Господь дает, а мы не берем! Взять не можем, а думаем, что нам «не дали»… Мы или не взяли предложенное, или взяли, но сразу же потеряли.

Это в полной мере относится и к молитвенному правилу, к тому великому Дару, приобщение к которому должно принципиально изменить нас. Он подается нам как возможность все это невместимое, непосильное, то, что больше нас, сделать своим. И когда правило таким образом входит в человека, оно преобразует, выправляет его. Тогда правила уже не существует, оно само становится молитвой.

Однако до слов, которыми молились Василий Великий и Иоанн Златоуст, надо дорасти. Этот уровень духовной жизни, такая всепоглощающая богоустремленность, христостремительность, заложенная в их молитвах, нам неведомы. Молитвенное правило – это наука, постоянное упражнение, школа духовной жизни, то, что учит нас молитве и, в свою очередь, само становится молитвой. Нам дается счастливая возможность пользоваться теми же словами, которыми говорил с Богом Василий Великий. Иногда случается и нам сказать Богу от сердца такое, что принадлежит только нам и Ему. И это найденное слово так крепко соединяет нас с Господом, что мы совершенно забываем о себе, забываем даже, молимся мы в этот момент или нет. Этим и определяется настоящая молитва: человек совершенно не помнит себя, о себе помыслить не может, не может увидеть себя со стороны. В минуты настоящей молитвы человек «блаженно исчезает» и начинает говорить Богу настоящие слова.

Молитвы нашего правила – это как раз те самые настоящие слова, которые нашел Василий Великий, исчезнувший в Боге. Этому мы и должны научиться. «Надобно иметь молитвенное правило немощи ради нашей, чтобы, с одной стороны, лености не давать хода, а с другой – ревность держать в своей мере», – учил Феофан Затворник.

Молитва как дар Божий дается только тому, кто употребляет усилия. Только в этом случае молитва станет тобой, а ты станешь молитвой. Но если ты не понуждаешь себя на молитву, не прилагаешь стараний, а ждешь, что она родится сама по себе без пролития пота и крови, ты никогда не получишь молитвы. Это не тот дар, который дается случайно и внезапно, в результате стечения обстоятельств.

Для того чтобы правило стало не препятствием, а настоящим трамплином на пути человека к Богу, необходимо, чтобы оно оказалось соразмерно его духовным силам, соответствовало бы его духовному возрасту и состоянию души.

Многие люди, не желая себя отягощать, сознательно выбирают слишком легкие молитвенные правила, которые из-за этого становятся формальными и не привносят движения. Иногда и большое правило, выбранное из неразумной ревности, тоже превращается в кандалы, ввергая в уныние и мешая духовному росту. Правило – не застывшая раз и навсегда форма, в течение жизни оно обязательно должно меняться и качественно, и внешне. Человек может увеличивать или сокращать правило в зависимости от обстоятельств, например, во время путешествий или болезней. Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет в дневнике о том, что иногда, когда человек болеет, он просто не может молиться. Ну и не надо! По этому поводу следует не унывать, а молиться, как можешь, или занять себя другим делом, например чтением, – в этом не будет никакого греха. Молитва – это дыхание жизни, и должна жизни соответствовать. В молитве, с одной стороны, страшна формальность, а с другой – нерегулярность. Казалось бы, эти две вещи друг другу внутренне противоречат: регулярность так или иначе приводит к формальному исполнению, однако молитва не может родиться по-настоящему, если человек непостоянен в делании.

Как соблюсти баланс между внутренним постоянством и живостью молитвы? Это и является существом молитвенного труда. Человек, встающий на молитву, должен к ней подготовиться. Молитва начинается с состояния внутренней тишины, с осознания того, что сейчас начнется самое важное дело всей твоей жизни – твой разговор с Богом. Получится он или не получится, это уже другой вопрос. Главное же сейчас – это начальный страх Божий, когда человек берет себя в руки и ставит на место перед Богом. С этого момента начинается узнавание своей силы на молитве – насколько ты способен составлять свое правило из состояния страха Божия, насколько само правило может держаться в состоянии разговора с Богом. С Богом же разговаривать очень непросто, ведь мы обращаем слова к Тому, кто в Священном Писании Сам назван Словом Божиим.

Для новоначального человека представление о правиле начинается с того, что он, прежде всего, оценивает свое внутреннее стремление быть с Богом и говорить с Ним всерьез. Достаточно выбрать из утреннего или вечернего правила те молитвы, которые лежат у нас на сердце, чтобы они стали по-настоящему нашими. Со временем человек начинает чувствовать определенную жажду, голод молитвенный, когда этих слов уже не хватает и хочется сказать что-то еще. Так молитвенное правило начинает неуклонно развиваться. При этом оно не обязательно растет, оно может оставаться небольшим, но делаться все лучше и чище. У человека расширяется душа, которая жаждет молитвы.

Молитва узнается по плодам. Если молитва плода не приносит, следует подумать о нашем отношении к ней. Когда человек начинает любить богослужения, не тяготится их тяжестью, сомолится со священником и с хором, когда он стремится как можно чаще бывать в храме, а свое вынужденное отсутствие переживает как тяжкую болезнь, когда человек, в силу житейских обстоятельств не успевший прочитать утренних молитв, целый день чувствует себя не на своем месте, – налицо признаки того, что настоящая молитва рождается, движется и сама начинает подталкивать человека вперед.

Иногда молитва рождается в нас с трудом, но если человек не предпринимает усилий, то он и не спасется. Дело в том, что в Царствии Небесном ничего нет, кроме молитвы, наполняющей жизнь и соединяющей собою все сущее. Там не может быть отдыха от молитвы, нет возможности спрятаться от нее. Царство Небесное – это непрерывное общение с Господом, непрестанная молитва.

Молитва доходит до Самого Бога. По слову преподобного Ефрема Сирина[26], «когда молитва с любовью возносится к Богу, чтобы собеседовать с Ним, тогда открыты для нее небесные врата, и никто не воспрепятствует ей войти в них. Не задержат ее Ангелы, не остановят Огнезрачные, как только пожелает она войти и получить от Бога исполнение просимого. Поэтому всякий возлюби молитву, и бодрственно упражняйся в ней – и день и ночь».

Молитва Святому Духу

«Благодать Божия дает силы Любимого любить; и влечется душа к молитве непрестанно, и не может забыть Господа ни на секунду», – писал преподобный Силуан Афонский.

Давайте откроем молитвослов и проверим, хорошо ли мы понимаем слова, которыми каждый день обращаемся к Богу.

Наше утреннее правило начинается с обращения к Духу Святому: «Царю Небесный…» В этой молитве есть такие слова: «Иже везде сый и вся исполняяй…» «Исполнение» – церковнославянское слово, часто встречающееся в богослужении и означающее полноту. То есть Дух Святой все Собой наполняет, а не исполняет все наши прихоти. Когда мы молимся Святому Духу, мы просим, прежде всего, о том, чтобы Он исполнил Собою Нас.

С этого вообще все начинается – мы живем и в Церкви, и в молитве только в том случае, если Дух Святой в нас действует. В самом деле, если мы эту молитву прочитаем по-настоящему, то исполним все, заложенное в правиле. Но если, начиная с этой молитвы свое утреннее правило, мы ее не осмысливаем, то Дух Святой приходит к нам, а вселиться в нас не может. Не может, потому что на самом деле мы не очень этого хотели, да, собственно, и не очень об этом просили, не уделили должного сердечного чувства, не вложили настоящего желания. И вот, если первые слова были нами не осмыслены, если мы на них не проснулись, то и все последующие молитвы лишаются всякого смысла. Правило неизбежно становится формальным, потому что сначала Дух должен был в нас вселиться, а дальше молитва должна была продвигаться в соответствии с тем, как Дух Святой действует в нас и в нашем правиле.

Приступая к утренним молитвам, мы порой не подходим к этому с должной серьезностью, не понимаем вообще, с кем мы разговариваем. А разговариваем мы со Святым Духом – с третьей ипостасью Святой Троицы, с Тем, с Кем постоянно встречаемся в церковных таинствах, с Кем соединяемся через Святую Евхаристию, с Тем, Кто отпускает наши грехи на исповеди, – с Самим Богом!

Мы очень мало знакомы с третьей ипостасью Святой Троицы, которая должна быть к нам ближе всего, потому что именно Духа Святаго Господь послал в мир в День Святой Пятидесятницы, именно Дух Святой вместе с нами сейчас пребывает, действует в нас, все открывает и все Собой наполняет. Это особенно подчеркивается во время празднования Дня Святой Троицы, когда мы читаем удивительные молитвы и ектеньи и призываем, чтобы Дух Святой сошел на нас.

Преподобному Силуану Афонскому принадлежит много замечательных размышлений о Духе Святом, о том, как познается нами Он Сам и как через Него мы познаем окружающий мир. Однако третья ипостась практически не осознается нами в этой жизни. Мы знаем Господа нашего Иисуса Христа, потому что Он представим посредством евангельских притч, посредством Своего учения, посредством великого искупительного подвига, в Своем Богочеловеческом воплощении. Мы еще как-то можем обращаться к Богу Отцу, потому что Божественное отечество нам до определенной степени тоже понятно. А вот Духа Святаго мы знаем менее всего. И это весьма прискорбно, потому что, по слову преподобного Серафима Саровского, «истинная цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого». Именно поэтому так важно, чтобы каждый христианин стремился бы к Его познанию. Тем и бедна наша духовная жизнь, что мы Духа Святаго не знаем…

Молитва святого Василия Великого

«Господи Вседержителю, Боже сил и всякия плоти, в вышних живый и на смиренныя призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый, Безначальный и Присносущный Свете, у Него же несть пременение, или преложения осенение; Сам, Безсмертный Царю, приими моления наша, яже в настоящее время, на множество Твоих щедрот дерзающе, от скверных к Тебе устен творим, и остави нам прегрешения наша, яже делом, и словом, и мыслию, ведением или неведением согрешенная нами; и очисти ны от всякия скверны плоти и духа. И даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящаго жития нощь прейти, ожидающим пришествия светлаго и явленнаго дне Единороднаго Твоего Сына, Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, воньже со славою Судия всех приидет, комуждо отдати по делом его; да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижени в делание обрящемся готови, в радость и Божественный чертог славы Его совнидем, идеже празднующих глас непрестанный, и неизреченная сладость зрящих Твоего лица доброту неизреченную. Ты бо еси истинный Свет, просвещаяй и освящаяй всяческая, и Тя поет вся тварь во веки веков. Аминь».

Перевод: «Господи Вседержитель, Боже сил бесплотных и всякой плоти, на высотах небесных живущий и озирающий долы земные, наблюдающий сердца и помыслы и ясно ведающий тайны человеческие, Безначальный и Вечный Свет, Который не имеет изменений в силе и не оставляет затененного места на Своем пути. Ты Сам, Бессмертный Царь, приими моления наши, которые мы в настоящее время, надеясь на обилие сострадания Твоего, приносим Тебе из нечистых уст; и прости нам прегрешения наши, совершенные нами делом, словом и мыслью, сознательно или несознательно, и очисти нас от всякой нечистоты плоти и духа. И дай нам с бодрствующим сердцем и трезвенною мыслью прожить всю ночь здешней земной жизни, в ожидании наступления светлого и славного дня второго пришествия Единородного Твоего Сына, Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, когда общий Судия придет со славою воздать каждому по делам его. Да найдет Он нас не лежащими и сонными, но бодрствующими и поднявшимися среди исполнения заповедей Его, и готовыми войти с Ним в радость и Божественный чертог славы Его, где непрестанные голоса торжествующих и невыразимая радость видящих несказанную красоту лица Твоего. Ибо Ты истинный Свет, просвещающий и освящающий весь мир, и Тебя воспевает все творение в веки вечные. Аминь».

Главная идея этой молитвы – мысль о Страшном суде, о том, как человек на нем предстанет. Василий Великий называет жизнь ночью, ведь настоящий день наступит лишь с пришествием в мир Христа Спасителя. Это – молитва эсхатологического звучания, призывающая Царство Небесное. Священное Писание заканчивается возгласом: Ей, гряди, Господи Иисусе! (Откр. 22: 20). Так же и эта молитва, подобно молитве Господней «Отче наш», взывает к общему Судье, который «придет со славою воздать каждому по делам его».

Василий Великий начинает молитву рассуждениями о свойствах Божиих. Существует апофатическое[27] и катафатическое[28] богословие. Приверженец апофатического метода Дионисий Ареопагит[29] говорил: «Божественный мрак есть тот неприступный Свет, в котором живет Бог». Это утверждение, в свою очередь, основывается на словах псалмопевца: …мрак сделал покровом Своим (Пс. 17:12). Все ветхозаветное богословие указывает на предел человеческого познания Сущего, нисходящего к человеку в непроницаемом облаке, среди огня (См.: Исх. 19: 21), утверждает, что нельзя видеть Бога и остаться в живых (См.: Суд. 6: 22; 13: 22; Ис. 6: 5). Ветхозаветный образ Моисея, приближающегося к Богу в Синайском мраке, становится распространенным образом непознаваемости Божественной природы для человеческого опыта.

Мы знаем о Господе лишь то, что окружает Его. Чем ближе подвижник подступает к Богу, тем очевиднее для него становится, что он не может сказать ничего определенного, его охватывает «мрак Божественного неведения». Святой Дионисий пишет: «Как горю я желанием достичь этого Мрака, дабы неведением и не-видением узреть и познать Того, Кто превосходит созерцание и познание даже в невидении и в неведении!» По слову Спасителя, еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить (Ин. 16:12).

И все же некоторые Свои сущностные качества Господь от нас не утаил. Например, нам ведомо, что Он вечен, известно, что Он вездесущ. С этих утверждений и начинается молитва. Далее следуют далеко не всеми понимаемые слова: «…у Него же несть пременение, или преложения осенение». Перед нами – характерный пример апофатического богословия; таким образом Василий Великий приоткрывает для нас часть Божественных свойств.

Из текста этой по-настоящему поэтичной молитвы со всей очевидностью следует, что христианин каждое утро должен бодрственно встречать пришествие Господне, поскольку каждый день может оказаться для него днем Страшного суда, временем, когда ему придется предстать пред лицом Великого Судии, Который воздаст каждому по делам.

Вечерние молитвы

Вечерние молитвы призывают нас, прежде всего, к тому, чтобы мы ежечасно помнили о смерти. Действительно, мы нередко ведем себя так, как будто предполагаем жить вечно, хотя единственное, о чем нам известно с абсолютной достоверностью, это то, что однажды мы непременно умрем. Мы ничего не знаем о своей судьбе, не ведаем, что случится с нами даже через десять минут, но знаем наверняка, что когда-нибудь оставим этот мир, «присоединившись к большинству». Единственное, что от нас скрыто, это время нашего ухода.

Иисус сказал ученикам: Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян. 1: 7). Эти слова в полной мере относятся и к жизни каждого из нас. Впрочем, такое неведение тоже оборачивается для нас благом, в противном случае с нами вполне могло бы случиться то, о чем предупреждал апостол Павел. Одни в ожидании скорого конца жизни, пожалуй, начали бы руководствоваться единственным принципом: Станем есть и пить, ибо завтра умрем! (1 Кор. 15: 32), другие, наоборот, впали бы в беспросветное уныние и превратились бы, по сути, в живых мертвецов.

Казалось бы, какой смысл жить, если знаешь, что все равно рано или поздно умрешь? Однако оказывается, что память смертная, добродетель, о которой говорят Отцы «Добротолюбия», сама по себе является одним из мощнейших творческих потенциалов. Неправда, что человек, часто задумывающийся о смерти, рискует рано или поздно сойти с ума. На самом деле люди страшатся таких мыслей и гонят их прочь от себя потому, что по большому счету боятся не только смерти, но, прежде всего, самой жизни. Люди в наш век приспособились «проводить время» и даже «убивать» его, но никак не жить. Перед нами – парадоксальная ситуация: с одной стороны, совершить важные и добрые дела мы не успеваем, а с другой – свободного времени оказывается так много, что становится скучно…

Однако, обретя память смертную, человек вынужден кардинально изменить свое отношение к собственной жизни. Он начинает дорожить каждой минутой, с максимальной отдачей использует каждый отпущенный ему час. Он смотрит на ближнего, сознавая, что, возможно, говорит с ним в последний раз.

Вспоминаются слова митрополита Сурожского Антония (Блума) о кончине его матери. Год, в который она умирала, оказался самым счастливым в их жизни, потому что каждую свою встречу они воспринимали как последнюю, стараясь одарить друг друга всей полнотой любви, ведь следующего раза могло и не быть…

Глупо грешить человеку, живущему памятью о смерти (вот почему Отцы Церкви говорят, что, имея память смертную, вовеки не согрешишь!) Глупо тратить время на разгадывание кроссвордов и чтение детективов. Глупо ругаться и спорить. Бессмысленно обижаться на окружающих. Какой смысл обижаться, если, возможно, доживаешь последний день? Лучше уж простить, лучше наполнить оставшееся время добром, любовью и милосердным прощением. Тогда и жизнь вдруг делается совершенно иной. Если человек и согрешит, то не станет тянуть с покаянием, а сразу же попросит прощения. И так день за днем, до самого смертного часа…

Жизнь обретает новый творческий импульс, становится по-настоящему счастливой и насыщенной, а человек в это время молится или беседует с другими людьми, потому что это – тоже великое счастье. Он может сочинять музыку или стихи или писать картины, может строить дом или вскапывать огород, исходя из того, что ему в последний раз предоставлена возможность потрудиться своими руками для ближних. Все вокруг обретает для такого человека совершенно новый, доселе неведомый смысл.

Вот что такое память смертная. Собственно говоря, и наши молитвы вечерние носят тот же самый характер – характер смиренного покаяния и глубокого примирения с Богом и людьми.

Молитва Господня

Обратимся к молитве «Отче наш», занимающей особое место в жизни христианина. Когда ученики попросили Иисуса научить их молиться, Господь никаких молитвенных правил им не давал, а предложил единственную молитву «Отче наш» и даже предупредил их: Молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Мф. 6: 7–8).

Молитва «Отче наш» раскрывает нам христианский путь. Если человек умеет не просто читать эту молитву по-настоящему, а исполнять ее всей своей жизнью, то ничего большего и не надо, потому что она обнимает всю сферу христианской жизни и определяет правильное отношение человека к Богу и к ближнему.

Что с самого начала привлекает наше внимание в этой молитве? Два первых слова, потому что они определяют уникальность нашей веры. Никто из приверженцев других религий никогда не скажет: «Бог – мой Отец». Только христианин может так сказать, и вот по какой причине: мы исповедуем Святую Троицу, а Отечество Божественное укоренено именно в Ней – Бог Отец рождает Своего Божественного Сына и является Источником исхождения Духа Святаго. Отечество – непреложное свойство Его Божественной природы.

«Отче наш…»

Когда мы произносим эти слова, происходит нечто удивительное, потому что Отцом Бога называет Его Сын, Господь наш Иисус Христос, Который дарует нам возможность тоже называть Бога Отцом; ставя нас на одну ступень с Собой, возводя нас до Себя в Своем Сыновстве. Апостол Павел пишет: А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: «Авва, Отче!» Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа (Гал. 4: 6–7).

При этом мы не говорим: «Отец мой», потому что так может сказать только Господь наш Иисус Христос, а произносим вместо этого: «Отец наш». Таким образом раскрывается двуединая заповедь Христова: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, – вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мк. 12: 30–31). В молитве Господней раскрывается и наша догматика, и удивительное предназначение человека, которого Господь возводит до Себя…

У преподобного Максима Исповедника я вычитал потрясающие слова: в той самой мере, в какой

Господь сделался человеком, нам надлежит стать богами. Иными словами, нам дана Божественная природа, в которую следует войти в той же мере, в какой Господь стал человеком, а раз Бог вочело-вечился во всей полноте, то и мы призваны к делам до такой степени невероятным, что о них даже помыслить страшно…

«Иже ecu на небесех…»

В Новом Завете сказано: А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос (Мф. 23: 8-10).

Как же нам быть? Протестанты упрекают нас в том, что священнослужителей мы называем отцами. Выходит, они правы: в Евангелии ведь написано, что этого делать нельзя. А мы отцом зовем и родителя, и священника; когда-то отцом и царя величали: «царь-батюшка»… Дело в том, что у нас есть Отец Небесный, Который в Себе заключает все виды отцовства. И тот, кто не чтит отца своего по заповеди: Почитай отца своего и мать свою (Мк. 7: 10), – по сути, даже от Бога отрекается, потому что в отеческой любви земной мы можем увидеть отражение Любви Небесной, которой Бог любит всех людей, а в отеческой заботе священника о духовных чадах – Небесное попечение Отца Небесного.

Если Бог – не Отец, то отцом на земле вообще никого назвать нельзя; тогда у нас вообще не может быть отцовства, а существует лишь родовая репродуктивность. Однако Христос молит Отца о Своих учениках: Да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня (Ин. 17: 23), а значит, Отеческая любовь Бога в равной степени распространяется и на Сына Его Единородного и на все человечество. Именно поэтому мы не можем никого назвать отцом по-настоящему, если не видим Отца в Боге. Отечество земное познается в Отечестве Небесном и учительство земное познается в Учительстве Небесном, и наставничество земное познается только в Наставничестве Небесном.

«Да святится Имя Твое…»

А известно ли нам имя Божие? Оно непознаваемо, потому что непознаваем Сам Господь, а имя – это то, что выражает некое сущностное знание. Бог повелел Адаму нарекать имена животным – не просто дать им клички, как мы сейчас делаем: «Тузик», «Барсик», а определить их истинную сущность, тем самым получив власть над ними.

В Апокалипсисе сказано: Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Откр. 2: 17). Человек ведь тоже непознаваем, его только Бог познает. Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? (1 Кор. 2: 11), – спрашивает апостол. Господь наречет спасенных новыми именами, которые до конца выразят их духовную сущность.

Имя Божие непознаваемо еще и потому, что оно не называлось и не называется прилюдно. «Яхве» звучит весьма приблизительно, поскольку в этом слове издревле записывались лишь согласные звуки, а гласные были известны только первосвященникам, и имя Божие произносилось ими шепотом в храме лишь раз в году, во время пасхальной жертвы. Мы открываем тайну имени Божия в Новом Завете: Бог есть любовь (1 Ин. 4:16), об этом же читаем и в молитве святого праведного Иоанна Кронштадтского[30]: «Имя Тебе – Любовь…»

Вспоминаются строки из Евангелия: Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5:16). Имя Божие святится в нас, потому что все мы носим на себе это имя.

Имя Господа нашего Иисуса Христа состоит из двух частей: Иисус — это человеческое имя, а Христос — Божественное предназначение, Помазанник. В Божественное имя Христа каждый из нас облекается при святом крещении. Когда читается молитва о наречении имени, священник молится о том, чтобы новообращаемый не отрекался от святого имени Христа, которое сейчас получает. Если в нас имя Христово святится, значит, люди в нас видят христиан. Если мы приходим куда-то, а в нас видят бизнесмена, ученого, художника – кого угодно, а христианина не видят, значит, имя Христово в нас не святится. И мы просим, чтобы оно в нас святилось, чтобы люди в нас узнавали учеников Христовых, как узнавали их в первых христианах. Когда во время гонений люди видели, как христиане принимали муки, многие вставали рядом и говорили: и я – христианин, и я хочу идти с вами!

«Да приидет Царствие Твое…»

О чем мы молимся, повторяя эти слова? О том, чтобы Господь поскорее пришел на землю. Эта молитва носит эсхатологический характер. А первые христиане молились на литургии так: «Да прейдет образ мира сего» — и добавляли: «Ей, гряди, Господи Иисусе!»

Как же сделать так, чтобы оно пришло скорее? Христос учит нас: Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться: душа больше пищи, и тело – одежды. Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе роста хотя на один локоть? Итак, если и малейшего сделать не можете, что заботитесь о прочем? Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Если же траву на поле, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры! Итак, не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира сего; ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том; наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам (Лк. 12: 22–31).

Здесь речь идет о правильном устроении души, при котором человек все в своей жизни расставляет по местам. Гармония начинается с того, что он ищет Царствия Небесного, а все остальное дается ему Господом.

Однако некоторые опасаются: пока я буду предаваться поискам Царствия Небесного, вся жизнь пролетит мимо… Люди будут устраивать свои судьбы: учиться в университетах, жениться, выходить замуж, зарабатывать деньги, а я так и останусь за церковным ящиком свечки продавать! Но Господь говорит нам: все приложится; все обязательно встанет на свои места, все сложится правильно, потому что на первом месте в наших душах должно быть стремление приобщиться к Царствию Небесному, и тогда жизнь наша будет блаженной, благословенной. Когда мы просим о пришествии Царствия Небесного, мы просим и об окончательной победе Христа над грехом, то есть над смертью.

«Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли…»

Поиск воли Божией – занятие чрезвычайно серьезное. Порой нам кажется, что она недоступна для нашего понимания, что ее надо искать, непременно обращаясь к старцам, что воля Божия – это некая тайна. На самом же деле никакой тайны нет; Господь стремится открыть нам Свою волю, это мы – глуховаты и слеповаты… Воля Божия заключается в том, чтобы спасти каждого человека, чтобы никто в этом мире не погиб.

Митрополит Антоний (Блум) тонко подметил, что обычно, повторяя: «Да будет воля Твоя…», мы на самом деле хотим, чтобы Божия воля совпала с нашей, и думаем, что в любом случае поступаем именно по воле Божией…

Промысел Божий относительно человека состоит в том, чтобы привести нас всех ко спасению. Однако такое стремление должно быть присуще не только Спасителю; оно должно определять всю нашу жизнь. Четкое понимание того, что представляет собой воля Божия в нашей жизни, как нам эту волю услышать, как ей соответствовать, заключается в самом главном – в способности человека по-настоящему вверить себя в руки Божии, в способности каждого из нас уподобиться Христу, который даже в Гефсиманском саду, молясь до кровавого пота, взывал: Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф. 26:42).

Дело в том, что доверить себя Богу, когда нам все понятно, когда мы ощущаем уверенность в собственных силах, по большому счету труда не составляет. А вот довериться Господу подобно апостолу Петру, который шел ко Христу по бурлящим водам, доверить Ему себя в ту минуту, когда вокруг – мрак непроглядный, когда почти не осталось надежды на спасение, – для этого требуется подвиг.

Молясь об учениках, Христос говорит Отцу:… все Мое – Твое, а Твое – мое (Ин. 17: 10), подчеркивая тем самым, что воля Бога Сына и Бога Отца – едины. Так и проявление нашей свободной воли должно соответствовать воле Божией, заложенной в нас изначально, потому что мы созданы по Его образу и подобию. Лишь всецело доверившись Богу и от всего сердца сказав Ему: «Все мое – Твое», мы услышим в ответ: «Все Мое – твое».

Воля Божия о каждом из нас определяет и наши пути ко спасению. Они вполне могут оказаться извилистыми и запутанными, отнюдь не очевидными для нас самих. Кому-то может показаться, что воля Божия хранится, как в сказках, за семью морями и семью печатями и, чтобы дойти до нее, надо истоптать немало сапог! Вот многие и ездят по старцам, ищут каких-то особенно «просвещенных» или многоопытных священников, чтобы те приоткрыли им волю Божию…

С другой стороны, поиск воли Божией для многих заключается прежде всего в том, чтобы угадать: есть ли она на покупку новой квартиры или машины или на поступление в вуз; стоит ли поменять место работы, жениться или выйти замуж прямо сейчас или лучше повременить со всем этим?..

Ищите Царствия Божия, и <…> все приложится вам (Лк. 12: 31), – говорит Господь, мы же зачастую подменяем поиск Царства Небесного бытовым обустройством. Для людей, верующих по-настоящему, это выглядит более чем странно, ведь для разрешения подобных сомнений человеку дан разум и житейский опыт, позволяющие должным образом выстраивать социальные отношения. Когда же мы начинаем искать волю Божию прежде всего на примитивнобытовом уровне, то неизбежно вступаем на подменный, ошибочный путь.

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

Многие трактуют эти слова так: «Мы просим, чтобы Господь нас кормил, поил и одевал». Это, конечно, правильно, но лишь отчасти. Святые Отцы считают это прошение евхаристическим. Именно поэтому молитва «Отче наш» звучит во время Евхаристии, перед Причащением Святых Христовых Тайн. Когда мы молимся: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», мы вспоминаем слова Господни: Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф. 4: 4).

«И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»

Это прошение полезно мысленно несколько переиначить: «И прости нас так, как мы прощаем своих ближних, и не прощай нас так, как мы не прощаем их». В этом случае мы предъявляем к себе очень серьезные требования: насколько мы простили, настолько просим простить и нас. Мы не стремимся к большему и каждый раз изрекаем себе суд, приговаривая себя к осуждению, если в нашем сердце не оказывается места милосердию и любви: если мы не прощаем, не прощай и нас!

Вспомним слова апостола: Суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом (Иак. 2: 13). Все Евангелие твердит нам об этом: если мы научимся прощать, Божий суд нас не осудит: прощенный людьми не может быть не прощен Богом.

«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».

Здесь возникает очень много вопросов. Вообще-то искушения ниспосылаются ради нашего спасения нужно, а тут – «не введи во искушение»…

Дело в том, что существуют два рода искушений. Некоторые, действительно, посылаются нам Господом. Обратимся к Священному Писанию:

Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. [Бог] сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и, встав, пошел на место, о котором сказал ему Бог. На третий день Авраам возвел очи свои, и увидел то место издалека. И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож, и пошли оба вместе. И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли [далее] оба вместе. И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. [Ангел] сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня. И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего. <…> И вторично воззвал к Аврааму Ангел Господень с неба и сказал: Мною клянусь, говорит Господь, что, так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов своих; и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего (Быт. 22:1-18).

Всю молитву «Отче наш» можно понять через искушение Авраама, потому что Бог для Авраама был Отцом; в противном случае он ни за что не согласился бы убить своего ребенка… У столетнего Авраама родился сын, о котором Бог сказал, что через него народ размножится, а Авраам идет закалывать наследника, ни секунды не сомневаясь в том, что Господь его не обманывает, что именно в Исааке – его потомство. Искушение здесь состоит в том, что понять и совместить две эти противоположные вещи умом невозможно иначе, как только через смирение: «Да будет воля Твоя!» Авраам, которого нарекли отцом всех верующих, поверил Господу, и Он вменил ему это в праведность (Быт. 15:6).

Восхождение Авраама на гору с сыном – прообраз восхождения Господа нашего Иисуса Христа на Голгофу. Когда Бог призывает Авраама принести сына в жертву, тот, отвечая за всех верующих, творит волю Божию. Господь не принимает жертвы, а Своего Единородного Сына в ответ на эту веру отдает на заклание…

Молясь: «Не введи нас во искушение!», мы понимаем, что искушения необходимы нам самим, что они посылаются для того, чтобы мы оправдывали свою веру перед Богом. Мы лишь просим о том, чтобы эти искушения были нам посильны, чтобы в них мы видели руку Божию, нас ведущую.

Преподобный Сергий Радонежский писал: «Братья, злато огнем искушается», то есть золото переплавляется в огненном горниле.

Вспомним об искушениях Христа в пустыне: Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему (Мф. 4:1-11).

Три искушения предложил лукавый Сыну Божию: повелеть, чтобы камни сделались хлебами, броситься с крыла храма, а также поклониться сатане и получить власть над миром. Некоторые недоумевают: «Что же это за искушения? Ведь Он же Бог! Очевидно, что победить Его невозможно. Что же странного в том, что Господь на эти искушения не поддался? Ему все это не нужно – Он и без того владеет всем миром, Он и так все знает наперед!»

Как ответить на эти вопросы? Дело в том, что сатана искушал Иисуса, как человека, как нового Адама. Змий искушал ветхого Адама в раю, и тот пал, поддавшись искушению. Теперь дьявол искушает Сына Человеческого, не зная, что Тот – Сын Божий, не ведая о тайне Боговоплощения. Ему было известно о пришествии Мессии, но он не узнал в Нем Вторую Ипостась Святой Троицы. Господь принимал искушение за весь человеческий род, показывая тем самым, что каждому из нас предстоит в этом мире пройти через эти испытания.

Что означает довольно странное на первый взгляд предложение превратить камни в хлебы? Это значит: в любом случае, во что бы то ни стало обустроить земную жизнь, не задумываясь о цене! Применительно к нашему времени вспомним хотя бы о всевозможных вкусовых добавках, «идентичных натуральным», – это же и есть настоящие камни! Современный мир искушает нас подменой жизни, а Господь отвечает на это: Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф. 4: 4).

Второе искушение особенно актуально для подростков. «Бросьтесь в бескрайнюю свободу, в эту пучину страстей и удовольствий! Не бойтесь, не разобьетесь! Вы же – свободные люди, вам все можно, ничто вам не препятствует!» – призывает их сатана. Иисус ответил на это: Не искушай Господа Бога твоего (Мф. 4: 7). Вот и нам следует вновь и вновь наставлять наших детей: «Образумьтесь! Не бросайтесь с крутизны в бездну как сумасшедшие!»

Третье искушение: «Поклонись мне, и все у тебя будет». Иными словами, поклонись этому миру, прими его законы, осознай, насколько они просты и логичны…» Господь же отвечает: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Мф. 4: 10).

Вот три заповеди, которые каждый христианин должен помнить, чтобы не впасть в искушение: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих… Не искушай Господа Бога твоего… Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Таким должен быть наш ответ лукавому духу, ежечасно толкающему нас на путь погибели.

Всем нам следует осознать, что все христианство сосредоточено в молитве Господней, что она подобна восхождению на высочайшую гору и должна сделаться нашей жизнью. Только в этом случае и наша жизнь станет молитвой.

С другой стороны, слово «искушение» с некоторых пор приобрело среди православных чрезвычайную популярность. Чуть что, сразу же слышишь: «Ой, искушение, ой, искушение!..» Преподобный Амброзий Оптинский[31] рассказывал, как некий игумен обходил кельи и наблюдал за тем, насколько усердно молятся монахи. Зашел к одному, глядит – а тот на свече яйцо запекает. Инок увидел игумена, испугался и запричитал: «Отче, прости, меня лукавый искушает!» Лукавый же в это время выглянул из угла и усмехнулся: «Нет, это он сам придумал, я у него лишь учусь!»

Мы ввели в моду своего рода псевдохристианский жаргон: «искушение», «смирение»… То и дело повторяем: «спаси, Господи!», как будто простого слова «спасибо» недостаточно. Бросаемся словами… Авва Дорофей называет это прискорбное явление смиреннословием – не смиренномудрием, а именно смиреннословием.

Мы запутались в словесной мишуре, а на самом деле все обстоит просто: христиане перестали читать духовную литературу. Мы просматриваем церковную прессу, слушаем православные передачи по радио, порой с утра до ночи, а зачем? В результате духовное чтение подменяется получением религиозной информации. Но нам же на самом деле всего этого не надо: по милости Божией мы располагаем неизмеримым богатством духовной литературы!

В «Добротолюбии» приводится такой пример. Если кто-то попросит тебя: «Брат, сделай то-то и то-то, ты ведь умеешь!» – а ты ответишь ему: «Нет, брат, я грешен, не смогу!», – то он вправе назвать тебя лицемером. Тебя просят о помощи, а ты корчишь из себя смиренного! Да будь ты хоть тысячу раз недостоин, но раз тебя попросили – сделай!

Всему виной – наша вековечная лень, но как же хочется облечь ее в такое вот смиреннословие! В наших речах то и дело звучат фальшивые интонации. Взрослые, здоровые люди ходят согбенные, женщины закутаны в черные платочки по самые брови… Не надо изображать беспомощных калек – с нас же берут пример дети! Ложное юродство, ложное смирение, постоянные фобии: это, мол, страшно, этого делать нельзя, а это – вообще от антихриста… Со всем этим нам, христианам, предстоит долго и упорно бороться.

Иногда прихожане спрашивают: как отличить бесстрастие, к которому мы призваны стремиться, от окаменелого нечувствия.

На самом деле бесстрастие и бесчувствие – суть совершенно разные вещи. Бесстрастие – очищенные чувства, чувства, не зараженные грехом. Бог обладает всей полнотой чувств. Когда мы говорим, что человек бесчувствен, это значит, что его чувства настолько поражены грехом, что сердце превратилось в камень. В то же время бесстрастие – активное проявление любви.

Чувства – не помеха для духовной жизни. Когда Лазарь умер, Господь прослезился. Человек может испытывать радость, любовь, гнев и скорбь бесстрастно. Когда мы бесстрастны, когда нас ничто не возмущает, это замечательно, потому что корень у слова «возмущение» – «муть». Пребывая в возмущенном состоянии духа, мы блуждаем в тумане и не можем принять правильное решение, а оставаясь бесстрастными, гораздо отчетливее слышим голос Божий и можем совершить подвиг во спасение души, не наломав при этом дров.

Мне кажется, что бесстрастный человек как раз более уязвим скорбями мира сего. Преподобный Силуан Афонский был бесстрастен, но не мог не плакать о мире, не мог не молиться о нем «до крови». Он говорил: «Молиться – значит кровь проливать». Его любовь была подобна открытой незаживающей ране. Правда, ему довелось пройти через многочисленные искушения, прежде чем это наконец произошло…

Примечания

1

«Добротолюбие» — сборник духовных произведений православных авторов IV–V веков.

Вернуться

2

Антоний Великий (ок. 251–356) – раннехристианский подвижник и пустынник, основатель отшельнического монашества. В Православной Церкви память совершается 30 января (здесь и далее даты приводятся по григорианскому календарю).

Вернуться

3

Митрополит Антоний Сурожский (в миру Андрей Борисович Блум; 1914–2003) – архиерей Русской Православной Церкви, философ, проповедник.

Вернуться

4

Авва (ивр. греч. оДОа) – «отец». Древнее наименование настоятеля православного монастыря – игумена, архимандрита, получившее распространение с IV века (в латинской транскрипции – аббат). Форма почтительного обращения к монашествующим.

Вернуться

5

В славянском переводе: «злую и горькую пажить».

Вернуться

6

Митрополит Димитрий Ростовский (в миру Даниил Саввич Туптало; 1651–1709) – русский церковный деятель, духовный писатель, оратор. В 1757 году прославлен в лике святых. Память совершается 4 октября и в день Собора сибирских святых (23 июня).

Вернуться

7

Мейстер Экхарт (то есть Мастер, Учитель Экхарт), известный также как Иоганн Экхарт и Экхарт из Хоххайма (ок. 1260 – ок. 1328) – знаменитый средневековый немецкий теолог и философ, монах-доминиканец, занимавший ряд высоких церковных постов и преподававший в Париже, Страсбурге и Кельне; один из крупнейших христианских мистиков, учивший о присутствии Бога во всем сущем.

Вернуться

8

Блаженный Августин (354–430) – епископ Гиппонский, философ, влиятельнейший проповедник, христианский богослов и политик. Один из Отцов Церкви, родоначальник христианской философии истории. Канонизирован Православной и Католической Церквями.

Вернуться

9

Серафим Саровский (в миру Прохор Исидорович Мошнйн, в некоторых источниках – Машнйн; 1754 – 1833) – иеромонах Саровского монастыря, один из наиболее почитаемых русских святых. Основатель и покровитель Дивеевской женской обители. Прославлен Русской Православной Церковью в 1903 году. Память совершается 15 января и 1 августа.

Вернуться

10

Силуа́н Афонский (в миру Семен Иванович Антонов; 1866–1938) – монах Константинопольского Патриархата русского происхождения, подвизавшийся на Афоне. Прославлен Православной Церковью как святой в лике преподобных в 1988 году. Память совершается 24 сентября.

Вернуться

11

Священномученик Фаддей (в миру Иван Васильевич Успенский; 1872–1937) – архиепископ Тверской (Калининский) и Кашинский. В 1997 году Архиерейским собором Русской Православной Церкви причислен к лику святых.

Вернуться

12

Иоанн Ле́ствичник (579 – ок. 649) – христианский богослов, византийский философ, игумен Синайского монастыря. Православной Церковью почитается святым в лике преподобных. Память совершается в четвертую неделю Великого поста и 12 апреля.

Вернуться

13

Исаия Отшельник (Исаия Скитский; начало IV – вторая половина V века) – аскет, церковный писатель, авва Святой Православной Церкви, память которого совершается в соборе Всех преподобных в Сырную субботу.

Вернуться

14

В славянском переводе: «красни пси суть».

Вернуться

15

Проскомидия (греч. προσκομιδή – «принесение», «подношение») – первая часть литургии. На ней путем особых священнодействий из принесенных хлеба и вина приготовляется вещество для Евхаристии, при этом совершается поминовение всех членов Церкви – как живых, так и усопших.

Вернуться

16

Для проскомидии употребляется пять просфор в воспоминание о чудесном насыщении Господом пятью хлебами более пяти тысяч человек. Собственно для Причащения необходима одна просфора, по слову апостола: Один хлеб, и мы многие – одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба (1 Кор. 10: 17). Из этой просфоры священнослужителем вырезается Святой Агнец – средняя четырехугольная часть. При этом произносятся слова пророка Исаии: Яко овча на заколение ведеся и яко агнец непорочен, прямо стригущего Его безгласен, тако не отверзает уст своих; во смирении суд Его взятся; род же Его кто исповесть; яко вземлется от земли живот Его (Ис. 53: 7–8). Вторая просфора называется Богородичной, из нее вынимается частица в честь Божией Матери. Третья просфора – Девятичинная, в честь всех святых, лики которых состоят из девяти чинов в образ девяти чинов Ангельских. Из нее вынимаются девять частиц в честь Иоанна Крестителя, пророков, апостолов, святителей, мучеников, преподобных, бессребреников, богоотец Иоакима и Анны и того святителя, имени которого совершается литургия. Из четвертой просфоры вынимаются частицы за живых, из пятой – за усопших.

Вернуться

17

Дискос (греч. δίσκος – «круглое блюдо») – один из литургических сосудов, представляющий собой блюдо на подножии с изображением сцен из Нового Завета, чаще всего – Младенца Иисуса. Согласно литургическим толкованиям, дискос символически изображает вифлеемские ясли, а также гроб, в котором было погребено Тело Христово.

Вернуться

18

Двунадесятые праздники — двенадцать важнейших после Пасхи праздников в Православии, посвященные событиям земной жизни Иисуса Христа и Божией Матери: Рождество Богородицы (21 сентября), Воздвижение Креста Господня (27 сентября), Введение во храм Пресвятой Богородицы (4 декабря), Рождество Христово (7 января), Крещение Господне (19 января), Сретение Господне (15 января), Благовещение Пресвятой Богородицы (7 апреля), Вход Господень в Иерусалим (воскресенье перед Пасхой – переходящий), Вознесение Господне (40-й день после Пасхи, всегда в четверг – переходящий), День Святой Троицы (50-й день после Пасхи, всегда в воскресенье – переходящий), Преображение Господне (19 августа), Успение Богородицы (28 августа).

Вернуться

19

Епископ Игнатий (в миру Дмитрий Александрович Брянчани́нов; 1807–1867) – богослов, ученый, проповедник. Прославлен Русской Православной Церковью в лике святителей на Поместном соборе 1988 года. Память совершается 13 мая.

Вернуться

20

См.: Мф. 23:4.

Вернуться

21

Мать Мария (в миру Елизавета Юрьевна Скобцова, в девичестве Пиленко, по первому мужу Кузьмина-Караваева; 1891–1945) – монахиня Константинопольского Патриархата (Западноевропейский Экзархат русской традиции). Поэтесса, мемуаристка. В 1919 году эмигрировала из Советской России. Во время немецкой оккупации Парижа ее дом стал одним из штабов французского Сопротивления. В 1942 году мать Мария пыталась помочь евреям, согнанным на зимний велодром для последующей отправки в Освенцим. Ей удалось тайно вынести четверых малолетних детей. Мать Мария выдавала евреям фиктивные справки о крещении, которые иногда помогали. Одно время у матери Марии укрывались бежавшие советские военнопленные. В 1943 году мать Мария была арестована гестапо и отправлена в лагерь Равенсбрюк, где и погибла. Накануне Пасхи 1945 года она вошла в газовую камеру вместо одной из отобранных администрацией лагеря женщин. В 1985 году мемориальным центром «Яд Вашем» («Память и имя») в Иерусалиме матери Марии было посмертно присвоено звание «Праведник мира». В 2004 году канонизирована Константинопольским Патриархатом как преподобномученица.

Вернуться

22

Макарий Великий (Макарий Египетский; ок. 300–391) – христианский святой, отшельник, почитаемый в лике преподобного, автор духовных бесед. Память в Православной Церкви совершается 1 февраля.

Вернуться

23

Василий Великий (ок. 330–379) – святитель, архиепископ Кесарии Каппадокийской, церковный писатель и богослов. Автор многочисленных проповедей и писем. Память в Православной Церкви совершается 14 января и 12 февраля.

Вернуться

24

Феофан Затворник (в миру Георгий Васильевич Говоров; 1815–1894) – епископ Русской Православной Церкви; богослов, публицист-проповедник. На Поместном соборе 1988 года, посвященном тысячелетию Крещения Руси, был прославлен в лике святителей.

Вернуться

25

Иоанн Златоуст (ок. 347–407) – архиепископ Константинопольский, богослов. Почитается как один из трех вселенских святителей и учителей вместе со святыми Василием Великим и Григорием Богословом. Русской Православной Церковью память совершается 26 ноября, 9 февраля (перенесение мощей) и 12 февраля.

Вернуться

26

Ефрем Сирин (ок. 306–373) – один из великих учителей Церкви, христианский богослов и поэт. Православной Церковью память совершается 10 февраля.

Вернуться

27

Апофати́ческое богословие (греч. αποφατικος – «отрицающий»), или негативная теология, – богословский метод, заключающийся в выражении сущности Божественного путем последовательного отрицания всех возможных Его определений как несоизмеримых Ему, познание Бога через понимание того, чем Он не является. В противоположность положительным определениям утверждаются отрицательные, например, «безгрешный», «бесконечный», «бессмертный».

Вернуться

28

Катафати́ческое богословие (от греч. καταφατικός – «утверждающий») – совокупность теологических принципов, постулирующая познание Бога через понимание того, кем Он является.

Вернуться

29

Дионисий Ареопаги́т — афинский мыслитель, христианский святой. Согласно церковному преданию, был учеником апостола Павла (См.: Деян. 17: 34) и первым афинским епископом. В 95 году был послан святым папой Климентом во главе миссии на проповедь в Галлию, где и принял мученическую смерть. Память священномученика совершается Православной Церковью 17 января и 16 октября.

Вернуться

30

Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Сергиев; 1829–1908) – митрофорный протоиерей Русской Православной Церкви, проповедник, духовный писатель, церковно-общественный и социальный деятель. В 1990 году канонизирован Русской Православной Церковью в лике праведных. Память совершается 2 января.

Вернуться

31

Амвросий Оптинский (в миру Александр Михайлович Гренков; 1812–1891) – иеромонах. Прославлен в лике святых на Поместном соборе Русской Православной Церкви 6 июня 1988 года. При жизни почитался как старец.

Вернуться

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя