«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Сентябрь 2016. Не в своей тарелке. Как выжить верующему подростку в «неверующей» школе?

Представляем версию 161-го номера православного журнала «ФОМА».

 

КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

  • Владимир Легойда. Не по заветам Леннона

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА

  • Евгений Водолазкин. Человек между толпой и Богом

ВОПРОС НОМЕРА – Внеклассовое противостояние

  • Ирина Лукьянова. Трудно быть эльфом
  • Школа. Выживание

ВЕРА

  • Протоиерей Владимир Волгин. Духовник
  • Игумен Дамаскин (Орловский). Священномученик Григорий Аверин
  • Александр Ткаченко. Дикобраз по дороге в Царствие Небесное

ЛЮДИ

  • Тихон Сысоев. Святые в тюрьме и изгнании

КУЛЬТУРА

  • Митрополит Иларион (Алфеев). Новый Завет: от свитков до книг

 

 

Журнал "Фома" №161

 


Представляем версию 161-го номера православного журнала "ФОМА" для электронных книг и программ чтения книг в форматах ePUB и FB2 на мобильных устройствах. 



Номер издан с сокращениями.



ВНИМАНИЕ! Полный выпуск этого номера доступен в приложении Журнал "ФОМА" в AppStore и GooglePlay, а также вы можете получить его оформив редакционную подписку на оригинальное бумажное издание.



ИД "ФОМА" 

2016 г.

(С)


ОГЛАВЛЕНИЕ



КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА


  • Владимир Легойда. Не по заветам Леннона

ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА


  • Евгений Водолазкин. Человек между толпой и Богом

ВОПРОС НОМЕРА – Внеклассовое противостояние


  • Ирина Лукьянова. Трудно быть эльфом

  • Школа. Выживание

ВЕРА


  • Протоиерей Владимир Волгин. Духовник

  • Игумен Дамаскин (Орловский). Священномученик Григорий Аверин

  • Александр Ткаченко. Дикобраз по дороге в Царствие Небесное

ЛЮДИ


  • Тихон Сысоев. Святые в тюрьме и изгнании

КУЛЬТУРА


  • Митрополит Иларион (Алфеев). Новый Завет: от свитков до книг


КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА




Не по заветам Леннона

«Представь, что нет государств, религии и ничего, за что можно убить или умереть, и что все люди живут в мире…» Под песню Джона Леннона Imagine «ловит кайф» уже не одно поколение. Я понимаю, что сейчас буду покушаться на «святое», но все же…

Религия не может быть причиной войны. Глупость — скажете вы. А как же многочисленные… (дальше сами знаете). Я, конечно, не скажу «за всю Одессу», но давайте про христианство. Конечно, были войны, которые вели христиане и которые проходили под христианскими лозунгами. Но все это, как писал Ницще, «человеческое, слишком человеческое». Военный конфликт не является в христианстве способом установления Божьей правды. В основании любого конфликта лежит человеческий грех. А вера — это способ преодоления греха, попытка от него избавиться, но никак не стремление грех умножить или практиковать. Да, война войне рознь, равно как рознь убийство убийству: одно дело — лишить жизни человека в подворотне, отнимая кошелек, другое — на фронте поразить врага, защищая свою родину. Но все равно — убийство. Поэтому, по древним канонам, воины, убивавшие врагов, отлучались от причастия. Пусть не на такой длительный срок, как преступники-убийцы, но отлучались.

Любой человек грешен. Становясь христианином, человек не освобождается автоматически и сразу от своих грехов. Но с помощью Бога он может видеть свой грех и пытаться избавиться от него. А может не видеть или даже грешить, считая, что делает что-то богоугодное. Святые подвижники стремятся к избавлению от грехов, и порой им даже это удается. Но и святость не искореняет социальное зло полностью и не приводит к исчезновению войн и воцарению мира во всем мире. Пока на земле есть грех (а он есть до второго и страшного пришествия Спасителя), до тех пор будут конфликты, войны, социальная несправедливость — Царствие Божие в земном мире построить невозможно. Можно благородно положить жизнь на земное переустройство, но ничего окончательно нельзя исправить, не освободившись от греха в сердце человека.

Это вовсе не значит, что христианин не может и не должен быть активен в социальном плане. Но его активность не является альтернативой чистоте его сердца. А именно к чистоте сердечной мы призваны и за нее (точнее, за ее отсутствие) дадим ответ. И чем чище сердце — тем больше толку и от любой внешней активности. Об этом — знаменитые слова преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». Спасутся — а значит, и мир вокруг станет чище и добрей.

Не знаю, согласился бы с мной Леннон, но если христиане резали друг друга, то все же никак не потому, что они были хорошие христиане, но оттого, что недостаточно были таковыми.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими (Мф 5:9).



Легойда Владимир



ИНТЕРВЬЮ НОМЕРА:

Человек между толпой и Богом




В 2013 году Евгений Водолазкин получил премию «Большая книга» за роман «Лавр», который стал событием культурной жизни России. В этом году у него вышел новый роман — «Авиатор». Главный его герой, Иннокентий Платонов, родившийся в начале прошлого века, попал в начале 20-х годов в Соловецкий лагерь особого назначения. Попал в результате цепочки событий, начало которой положил донос соседа по коммунальной квартире, некоего Зарецкого, на профессора Воронина, отца возлюбленной Иннокентия Анастасии. Можно ли простить Зарецкого? И что такое вообще прощение — проявление слабости или силы? Весь роман — по сути, попытка ответить на этот вопрос, очень важный для его автора.


ЕВГЕНИЙ ВОДОЛАЗКИН О СВОЕМ НОВОМ РОМАНЕ «АВИАТОР» И ЭПОХЕ СУРРОГАТОВ



Евгений Германович, история со стукачом Зарецким — это художественный вымысел, или она основана на реальных событиях?

— Это подлинная история, причем история моей семьи. И профессор духовной академии Воронин, и его сосед Зарецкий имели реальных прототипов. На брата моей прабабушки, священника Александра Нечаева, действительно настучал сосед по коммунальной квартире, работник колбасной фабрики. Я описал это в одном из очерков об отце Александре — и надо же было такому случиться, что этот очерк прочитал внук того соседа! Он написал мне письмо, где говорил, что то, что он узнал про своего деда, сильно на него подействовало, и он не знает, как ему теперь быть. Я ответил ему, что грех его деда не может распространяться на него. Я думаю, что ему просто нужно за деда молиться.



Как Вы думаете, почему порой так трудно бывает прощать? Главный герой Вашего «Авиатора», Иннокентий Платонов, не смог простить Зарецкого…

— Прощение — это не одномоментное действие, это процесс, подчас довольно долгий. Это как лестница, и ее последняя ступенька труднодостижима. Вот представьте: кто-то вас обидел, причинил душевную боль — но этот поступок не возымел долговременных последствий. В таком случае простить легко. А что, если вам приходится ежедневно сталкиваться с последствиями того преступления, которое следовало бы простить? Если все, что происходит с вами, постоянно напоминает об обидчике? Мой герой, Иннокентий, в результате доноса своего соседа, Зарецкого, попал в лагерь на Соловках, лишился свободы, лишился своей возлюбленной, в любой момент мог лишиться и жизни. Каждое утро, проснувшись, он вспоминал случившееся, вновь и вновь испытывал все ту же боль. Вот потому-то ему и было так трудно простить человека, разрушившего его жизнь и жизнь его близких.



Сегодня нередко одни говорят, что нельзя винить тех людей за доносы — мол, время было такое, невозможно было не сломаться. А другие, напротив, утверждают, что всех надо винить, весь народ виноват, раз допустил революцию и последовавший за ней террор. Что Вы об этом думаете?

— Я думаю, что вина — понятие персональное, как я уже говорил, она не переходит на другого человека. Об этом говорит нам христианское вероучение. Каждый сам отвечает за себя перед Богом, не может быть коллективной вины. Если, конечно, человек сам, добровольно, не присоединяется к преступлениям своих предков. Допустим, кто-то в Германии реанимирует идеи национал-социализма, или здесь, у нас, кто-то реанимирует идеологию сталинизма. В таком случае эти люди в полной мере принимают на себя вину своих предшественников. Трудно сказать, что такими людьми движет. То ли нравственный дефект, то ли просто недомыслие.

В этой теме есть еще одна грань: как быть близким людям тех, кто совершил несомненное преступление. Для них ведь случившееся — и само преступление, и, возможно, последовавшее за ним наказание — подчас не меньшая трагедия, чем для самого преступника, их боль может быть ничуть не меньше. Что им с этой болью делать? Есть, конечно, соблазн убедить себя в том, что ничего страшного не произошло, что просто время такое было, что просто обстоятельства так сложились или даже что была в этом высшая историческая целесообразность. То есть самообман, имеющий целью избавить от душевной боли. Но ничуть не лучше и противоположный соблазн — отречься от своей любви к преступнику, вычеркнуть его из сердца. Забыть, что это друг, сын, брат… Правильный подход здесь — не отождествлять грех и грешника. Да, близкий человек совершил преступление, и это так, вещи должны быть названы своими именами. Преступление должно быть наказано, его последствия, насколько это возможно, должны быть заглажены. Но самого человека надо продолжать любить, надо призывать его к покаянию и, безусловно, молиться за него.

Многое, даже самое ужасное, можно отмолить. И преступник может покаяться так, что это сделает его совершенно другим человеком. Вспомним страшное житие преподобного Варлаама Керетского (XVI век) — человека, убившего свою жену. Он был священником, что увеличивает его вину многократно. Но он придумал себе ужасное наказание: положил тело жены в лодку — это было на Белом море — и три года плавал с ней, до тех пор, пока тело полностью не истлело. Это страшное плавание выжгло его изнутри, он обрел дар чудотворения. Михаил Бахтин называл такие жития «кризисными». Мой роман «Лавр», кстати, тоже на этом основан. Как и замечательный фильм «Остров» — там тоже герой совершает тяжелейший грех и потом всю жизнь пытается сжечь этот грех силой покаяния.



Помните фразу Глеба Жеглова из фильма «Место встречи изменить нельзя» — «наказания без вины не бывает»? Применительно к вашему герою Иннокентию это верно, он за собой вину знает. Но ведь несравнимо больше было случаев, когда человек попадал в лагерь без всякой вины — просто в силу своего происхождения, а то и вовсе случайно. Как вот им, невиновным, воспринимать случившееся с ними?

— То, что я сейчас скажу, кого-то может испугать или неприятно удивить, но нередко бывало и так, что глубокие, думающие люди, осужденные без всякой вины, не отвергали этого наказания. Например, русский религиозный философ Лев Карсавин, погибший в советском лагере в 1952 году, считал свое пребывание там закономерным и благодарил Бога за то, что туда попал. Мы знаем это по его сохранившимся письмам. То же самое можно сказать о поэте Александре Солодовникове, который сидел в сталинских лагерях и после освобождения написал такие стихи:



Решетка ржавая, спасибо,

Спасибо, старая тюрьма!

Такую волю дать могли бы

Мне только посох да сума.

Мной не владеют больше вещи,

Все затемняя и глуша.

Но солнце, солнце, солнце блещет,

И громко говорит душа.

Запоры крепкие, спасибо!

Спасибо, лезвие штыка!

Такую мудрость дать могли бы

Мне только долгие века.

Не напрягая больше слуха,

Чтоб уцелеть в тревоге дня,

Я слышу все томленье духа

С Екклесиаста до меня.

Спасибо, свет коптилки слабый,

Спасибо, жесткая постель,

Такую радость дать могла бы

Мне только детства колыбель.

Уж я не бьюсь в сетях словесных,

Ища причин добру и злу,

Но в ожиданье тайн чудесных

Надеюсь, верю и люблю.



Человек ведь по-разному может рассматривать наказание, которому подвергся. Можно оспаривать его. Можно чувствовать отчаяние, чувствовать себя брошенным — и людьми, и Богом. Можно просто в ярости кататься по земле. Как это в «Гамлете» — «пить уксус, крокодилов есть». То есть просто впасть в неистовство. Это вполне объяснимый тип поведения для человека, который во всем видит только жгучую несправедливость. Я это говорю не с позиции превосходства, я не утверждаю, что сам бы вел себя иначе, случись со мной такое. Нет, эта реакция как раз наиболее частая, наиболее естественная.

Но есть люди высокого уровня, которые рассматривают эти события иным образом, видят в постигшем их несчастье Промысл Божий, способны увязать случившееся с ними со страданиями Христа. Он же абсолютно ни в чем не был виновен, и то, что Его распяли, — это абсолютная, стопроцентная несправедливость. Но Он сознательно, добровольно пошел на эту жертву.

Есть тип святости, который в западном христианстве называется imitatio Christi — подражание Христу. Вот взять, например, историю страстотерпцев Бориса и Глеба, которых в 1015 году убил захвативший киевский престол их старший брат, князь Святополк. Борис и Глеб могли бы сопротивляться, но тогда бы началась кровавая смута. Эта история была совершенно непонятна византийцам, те недоумевали, почему этих князей нужно канонизировать. С их точки зрения, случилась обычная династическая распря, в ней кто-то победил, кто-то проиграл. Что тут святого? А на Руси Бориса и Глеба канонизировали, и затем уже их почитание распространилось по всему православному миру. В их непротивлении, в отказе от вооруженного сопротивления все увидели подражание Христу.

Вот и часть людей, попавших в концлагерь, восприняли случившееся с ними как муку за Христа, как возможность приблизиться к  Нему, принимая постигшие их страдания. Они понимали, что сами эти страдания как-то вписаны в Промысл Божий, что в высшем смысле эти страдания нужны. Может быть, не только для их личного спасения, но и для спасения других.

А из этого закономерно вытекает и отношение к гонителям. Ведь если на вас с крыши упадет кирпич, вы же не станете высказывать претензии кирпичу. Не в кирпиче же дело, просто сложилось так. Точно так же те люди, о которых мы говорим, не обижались на следователей, на вохровцев: ну какой с кирпича спрос? Они понимали, что все гораздо тоньше и глубже, что им предоставлен шанс уподобиться Христу.

Конечно, они оказались в заключении не добровольно. Конечно, они вовсе не хотели, чтобы их арестовывали, избивали на допросах, отправляли в нечеловеческие условия концлагеря. В этом отношении у них не было выбора. Но у них был другой выбор: как к этому относиться. И в наличии такого выбора, кстати, проявилась данная каждому из нас свобода воли. Нам подчас кажется, что если мы попали в ситуацию, где от нас ничего не зависит, то и никакой свободы у нас нет, что наша свобода — лишь иллюзия. Но это неверно! Все равно есть свобода относиться к происходящему так или иначе. Да, бывает, мы не в силах изменить внешние обстоятельства, не в силах изменить людей, с которыми общаемся. Но мы можем изменить свое отношение к этому.

Лучше бы этой лампочке не зажигаться



Вы сравнили прощение с лестницей. Как думаете, какой должна быть ее самая первая ступенька?

— Первое, что нужно сделать, — это запретить себе мстить. Именно с этого надо начинать. Я уже рассказывал о священнике Александре Нечаеве, который был репрессирован и погиб в лагерях. Так вот, в 1990-е годы, на правах родственника, я обратился в ФСБ, чтобы ознакомиться с его следственным делом. Первое, что от меня потребовали, — написать расписку, что не буду преследовать никого из давших показания на моего предка. Я, конечно, расписался, но спросил: «Это же было в 1936 году! Ну кому я сейчас могу мстить?». А мне ответили: «Ну, знаете, разные бывают люди. В том числе и долгожители. У нас положено, чтобы писали расписки».

Скажу совершенно честно: я не испытывал злости на человека, настучавшего на моего родственника. А вот удивление — испытывал. Потому что не понимал: ну зачем ему это было нужно? Да, я только что приводил сравнение с кирпичом. Кирпичу вопросы не задают, мотивацией кирпича не интересуются. Но все-таки человек — не кирпич. Я не уверен даже, что этот стукач что-либо выиграл в результате: улучшение жилищных условий или продвижение по службе. Думаю, там даже страха пострадать за недонесение не было. Это было вполне бескорыстное стукачество.

Собственно, история очень краткая. Когда в 1936 году была принята новая советская конституция, дававшая избирательные права даже духовенству, то в присутствии соседа-стукача состоялся разговор: отца Александра спросили, за кого он будет голосовать. На что тот ответил: «Я поберегу свой голос до лучших времен». И вот об этом-то сосед и написал в органы, оттуда сразу же приехали выяснять, что это за лучшие времена…

Да, наверное, вся эта цепь событий, выстроившаяся вокруг отца Александра, имела промыслительное значение. Но ведь доносчик-то — не просто орудие в руке Божией, не просто элемент некой конструкции. Он живой человек, он чего-то хотел, ему зачем-то это было нужно. Кирпич можно столкнуть, и тот полетит. А человек все-таки может решить, надо ему лететь или не надо.



А надо ли вникать в мотивацию такого вот бескорыстного стукачества?

— Думаю, да. Потому что, размышляя об этом, мы выходим на очень важную тему о персональном сознании. Потому что, с одной стороны, каждый человек обладает свободой воли, способен различать добро и зло, и потому сам, персонально, несет перед собой, людьми и Богом ответственность за свои поступки. А с другой стороны, мы живем в обществе, подвержены его влиянию, имеем склонность отождествлять себя с массами, с толпой. Между двумя этими полюсами — личным предстоянием перед Богом и растворением в толпе — чаще всего и оказывается человек.

И вот когда он растворяется в толпе, то есть стремится соответствовать господствующим в обществе настроениям, стремится доказать свою «благонадежность», — тогда он становится способным на самые скверные поступки, в том числе и на стукачество.

Когда я в детстве ходил в детский сад, там ябедничество поощрялось. Точнее, такого слова мы не знали, у нас в ходу был термин «я расскажу». Вот подходит к воспитательнице ребенок и рассказывает: вот тот делает то-то и то-то. Я и тогда задумывался, зачем им это нужно, и впоследствии. И лишь потом понял: донося о неблагонадежном, ты тем самым подтверждаешь свою благонадежность: я не такой, как эти!

Есть, конечно, и другие причины «бескорыстного стукачества». Например, самоутверждение. Когда мелкий человечек, который живет своей скучной, серой жизнью, пишет донос на соседа (и того забирают), он вырастает в собственных глазах. Оказывается, он фигура, от него зависят жизни и смерти!

Но все-таки чаще такого «человека толпы» тянет утвердиться в глазах начальства. И в тоталитарном обществе это становится самым настоящим массовым психозом, эпидемией. Можно провести такую аналогию: тоталитаризм создает мощное электрическое поле, в котором лампочке очень хочется загореться — хотя лучше бы ей этого не делать. Но возникает искреннее желание стать частью той силы. Это сродни движению кроликов к удаву.

На этом, кстати, основан стокгольмский синдром.* Отчего он возникает? От страха. Люди так боялись и были на таком взводе, что полюбили преступника, захватившего их в заложники. Когда умер Сталин, многие, как известно, рыдали. Но это была любовь от страха. Да, бывает и такого рода любовь.

Чтобы не испытывать эти противоестественные чувства, нужна духовная гигиена. А для этого нужно в первую очередь осознать себя личностью. Личность же основывается на личной истории, на том, что с человеком происходило, что его формировало. Я имею в виду не столько даже какие-то крупные события, а «бытовые мелочи». Июльская гроза, найденный под елкой масленок, запах самовара, который растапливают шишками… Собственно, мой роман «Авиатор» как раз о том, что надо иметь персональное сознание, что это единственная если не гарантия, то хотя бы надежда на спасение от психических эпидемий. Имея персональное сознание, воспринимая себя как личность, ты что-то включаешь у себя в мозгу или в сердце — и понимаешь, что вот то-то и то-то делать нельзя.

Вообще в нормальных обстоятельствах персональное сознание вовсе не противопоставляется сознанию коллективному. Они продолжают друг друга, мирно сосуществуют. Но вот когда наступает тоталитаризм… Причем тоталитаризм я имею в виду вовсе не обязательно политический. Это лишь частный случай. Например, тоталитаризм — это и когда все вдруг начинают взахлеб читать какую-то совершенно бессмысленную книгу, или когда все вдруг бросаются покупать куклу Барби. Бывает, что сами по себе нейтральные вещи вдруг порождают всеобщее безумие. Но не надо с таким безумием входить в резонанс. А для этого нужно иметь собственную волю и мозги.

Крылья не вырастут



Основной конфликт «Авиатора» закладывается почти сто лет назад, в 20-е годы прошлого века. И там мы видим два полюса: почти абсолютное добро и почти абсолютное зло. А сегодня тоже есть такие этические полюса, или все перемешано, вместо черного и белого — сплошь оттенки серого?

— Сразу скажу, что «Авиатор» — это художественная проза, это роман, а вовсе не исчерпывающее описание той эпохи. Разумеется, я специально разделил там действительность на черное и белое, мне это было нужно для решения моей художественной задачи. Но сам по себе вопрос очень важный.

В 2011 году я выпустил книгу «Часть суши, окруженная небом». Это о Соловках, и это не художественная литература, а сборник воспоминаний как насельников монастыря (еще дореволюционного периода), так и заключенных Соловецкого лагеря. Когда я приступал к работе, мне казалось, что контрасты очевидны: монашеский рай монастырского периода и советский ад периода концлагеря. Оказалось, все гораздо сложнее. Никакого монастырского рая, тем более постоянного, вовсе не было. Если мы вспомним осаду Соловецкой обители в 1668—1676 годах и то, что творилось после взятия Соловков царскими войсками, то по части пыток и казней даже концлагерь с этим не сравнится. Да и монастырская тюрьма, условия содержания в которой сочли бесчеловечными даже жандармы III Отделения, проводившие там в 1835 году инспекцию, — это тоже как-то не слишком вяжется с монастырским раем. С другой стороны, в Соловецком лагере особого назначения, в ситуациях, пограничных между жизнью и смертью, были явлены такие вершины человеческого духа, какие, может, и не снились в монастырский период.

Поэтому могу лишь повторить вслед за Достоевским: поле битвы между дьяволом и Богом — это не социальные институты, не классы, не партии, а человеческая душа, в которой и сходятся две силы. Но выбор делает сам человек, как существо, наделенное свободой. И не нужно питать иллюзий, что есть некие хорошие силы, к которым стоит примкнуть — и все будет в порядке. Нет такой светлой партии, по вступлении в которую сразу вырастут крылья. Все опять сводится к персональному.

Определенная польза, конечно, от социальных институтов есть, но не стоит их переоценивать. Потому что в любых социальных институтах задействованы люди: добрые и злые, умные и глупые, смелые и трусливые. Если человеческий материал таков, каков он есть, то, как ни перестраивай структуры, результат не изменится. Как в басне Крылова «Квартет». Поэтому энергию свою надо тратить не на улучшение социума, а на улучшение себя. Если ты себя улучшишь, убьешь в себе бесов (а их столько, что на всю жизнь работы хватит), то в тебе зажжется какой-то огонь, который будет светить другому.

Духовная гигиена в эру Интернета



А все-таки зависит ли от эпохи способность обычного человека ориентироваться в этических координатах?

— Безусловно. Потому что в нормальном обществе поощряется достойное поведение, а когда общество заболевает, как это было у нас в 30-е годы, то поощряется самое дурное, что есть в человеческой душе. Меняется общий моральный климат, и очень трудно сохранять себя. Тем не менее нельзя говорить, что вот прямо все растлились и стали стукачами. Большинство людей все-таки от этого удержались, особенно те, чье формирование пришлось на дореволюционную эпоху, когда приоритеты были совсем другими, когда доносить считалось позорным. Поэтому вновь скажу: сколь бы ни было сильно давление времени, оно не может отменить человеческую свободу.



Мы живем в другую эпоху, политического тоталитализма сейчас нет, никого не заставляют делать гадости под угрозой смерти. Значит ли это, что «массовому человеку» легче выбирать между добром и злом? И ладно бы выбирать, а вообще понять, где добро, а где зло?

— Мне кажется, сейчас это стало даже сложнее. Виной тому тот идейный обвал, который случился в 1990-е годы. И я говорю вовсе не про политические идеи. Трагедия в том, что после падения советской империи оказались девальвированы не только идеалы коммунизма, но и вообще все нравственные ценности. Я сам формировался в 70-е годы — и очень не любил все советское. Тем не менее именно это стабильное, хотя и не слишком привлекательное, время было гораздо лучше для развития личности, чем пришедшая ему на смену эпоха безграничной свободы.

Прежние-то идеалы рухнули, но душа человеческая так устроена, что ей нужны высокие ценности. И если их нет, то им на смену приходят всякие суррогаты. Высшей ценностью тогда становятся «Макдональдс» и журнал «Гламур». Помните километровые очереди в Москве в первые «Макдональдсы»? Ведь не потому же стояли, что гамбургера хотелось. Стояли, потому что тянуло приобщиться к высшему. А когда непонятно, что черное, а что белое, где верх, а где низ, — то высшим становится «Макдональдс».



Это Вы про 90-е годы. Но они уже двадцать лет как прошли, мы живем в информационном обществе, где человек предельно зависим от высоких технологий. В нем легче или сложнее различать добро и зло?

— Я об этом много думал. Вот смотрите: в XIX веке, при Толстом и Достоевском, были газеты, они выражали разные мнения, занимали те или иные позиции, но не было того мощного пропагандистского аппарата, который есть сейчас, — причем во всех странах. Невозможно было имитировать реальность. А в наши дни, благодаря информационным технологиям, это делается запросто. Известнейший итальянский мыслитель и писатель Умберто Эко приводил в свое время пример: по телевизору показывают человека, который кричит в Лондоне — и всем кажется, будто кричит весь Лондон, хотя на самом деле кричит только он. Так создается пресловутое клиповое мышление, которое основано на нескольких примитивных знаках. Эти знаки вкручиваются в сознание — и оказывается, что любое общество можно с легкостью зарядить на все, что угодно: войну, революцию.

Есть замечательная книга Нила Постмана «How to watch TV-news» («Как смотреть теленовости»). Не знаю, переведена ли она на русский, я читал ее по-английски. Там полно примеров, как уже в новейшее время страны, которые не хотели воевать, в несколько дней были перенастроены на войну. Постман говорит, что это элементарно делается. Показывайте людям в течение трех дней сюжет с плачущим ребенком, и они сами к вам придут с требованием защитить этого ребенка любыми средствами. Хотя за плачущим ребенком может стоять очень сложная ситуация — и его защита обернется миллионами смертей. В том числе и самого этого ребенка. Ужас информационного общества в том и заключается, что люди стали манипулируемы, как никогда раньше.

А кроме того, если раньше, до распространения высоких технологий, мы в основном сталкивались с добром и злом в своей реальной жизни, то сейчас львиная доля информации о несчастьях, трагедиях, преступлениях до нас доходит через телевидение и Интернет. Причем этот поток, выливающийся на нас ежедневно, гораздо больше, чем мы способны пропустить через свое сердце. Если мы начнем эмоционально реагировать, сопереживать, как сопереживали бы трагедии знакомых нам людей, то очень скоро у нас полетят все предохранители. Ресурсы души ведь не бесконечны. А значит, либо человек сходит с ума, либо — что бывает гораздо чаще! — черствеет, перестает принимать этот негатив близко к сердцу. Но это чревато цинизмом, бессердечием не только по отношению к людям, о которых он услышал в Интернете, но и по отношению к тем, с кем сталкивается в реальной жизни. Возникает то, что по-церковнославянски называется «окамененное нечувствие».

Кроме того, именно на основе информации, которую человек получает из Интернета, он выстраивает свою картину мира. Но ведь большинство таких сведений он проверить не может, а значит, его картина мира выстраивается не им самим, а теми, кто на него этот поток сведений изливает.

Поэтому нужно как можно меньше соприкасаться с информационным пространством. Лучше оставаться в том кругу, в котором вы просчитываете все отношения, в котором способны что-то сделать. То есть надо ограничить себя тем, что с вами происходит в реальной жизни: в семье, на работе, и так далее.

Так вышло, что из-за успеха моей книги «Лавр» я стал «медийной персоной», меня нередко просят что-то прокомментировать, дать оценку каким-то событиям. Я в таких случаях стараюсь говорить очень осторожно: на основании той информации, которой я обладаю и в достоверности которой не сомневаюсь… Однако чаще всего отказываюсь от комментариев, поскольку понимаю, что мое слово будет использовано в борьбе чуждых мне позиций, вырвано из своего контекста и вписано в другой. С каждым годом все труднее просчитать, как наше слово отзовется. А просчитывать нужно.

Для себя я давно уже решил, что важнейшее средство духовной гигиены — неучастие в соцсетях. Это ни в коем случае не всеобщая рекомендация. Есть люди, для которых соцсети — инструмент их работы. Есть люди, которые вообще лишены иной возможности общения, кроме как в соцсетях. Но вот что нужно абсолютно всем — это фильтровать поступающую информацию. Причем фильтр должен быть умным, основанным на правильных этических приоритетах. И основной приоритет: реальная жизнь важнее, чем виртуальное пространство. Если тебе предлагают кому-то в Интернете помочь — сразу подумай, а нет ли рядом с тобой, на расстоянии вытянутой руки тех, кому нужна твоя помощь? Тех, кого ты знаешь лично, чья ситуация тебе хорошо известна.

Кроме того, если ты помогаешь кому-то тебе знакомому, то принимаешь на себя ответственность за него. Твоя помощь — не разовый акт, а системная работа. Тебе придется следить за тем, что с ним происходит, держать руку на пульсе. А это гораздо сложнее, чем просто в два клика мышкой перечислить деньги на банковскую карту. В свое время еще Лесков отметил разницу между подвигом и подвижничеством, причем подвижничество он ставил выше. Ведь подвиг — это однократный поступок, а подвижничество — образ жизни.



Беседовал Виталий Каплан


 


ВОПРОС НОМЕРА

Верующий подросток в неверующей среде: как адаптироваться?



Письмо читателя

На сайте журнала «Фома» уже долгое время существует постоянная рубрика «Вопрос священнику». Каждый читатель может задать свой вопрос, чтобы получить личный ответ священника. Но на некоторые из вопросов нельзя ответить одним письмом — они требуют обстоятельной беседы. Какое-то время назад к нам пришел один из таких сложных вопросов — Как выжить верующему подростку в «неверующей школе»?

Как подобает одеваться и вести себя в школе православной девушке? Что делать, если чувствую себя неполноценной? Друзей в классе и в школе у меня нет. У нас абсолютно разные интересы, и мне вообще не о чем с ними поговорить, кроме как пообсуждать учителей и нагрузку. А осуждать греховно. Одноклассницы задают вопросы про мальчиков и не могут понять, что мне никто из них просто не нравится. Мне нравится учиться, а вот на переменах ужасно скучно. У нас практикуют в школе большие перемены по часу — и мне просто выть хочется от одиночества. 

Что мне делать?



Настя




КАК ВЫЖИТЬ «ПРАВИЛЬНОМУ» ШКОЛЬНИКУ В «НЕПРАВИЛЬНОЙ» ШКОЛЕ





Ирина Лукьянова, педагог, мама двоих детей



Выть от одиночества — нормальное подростковое чувство. Вероятно, каждый через него должен пройти в этом возрасте, чтобы понять что-то очень важное о своей принадлежности к человеческому роду. Недаром лучшие произведения литературы для подростков — почти всегда о герое, который остро ощущает свою инакость.

Может быть, дело в том, что в этом возрасте мы впервые ощущаем себя людьми. Людьми, которые остро нуждаются в человеческой близости — и с горечью убеждаются в ее невозможности. Через это просто надо пройти — это такой же нормальный возрастной этап, как выпадение молочных зубов или дикие истерики у двухлеток, которые вдруг обнаруживают, что мир им неподвластен. Что не все получается, как хочется, что никто их не слушается, даже если очень грозно топать ногами и очень громко кричать. Это очень больно и тяжело — но так Господь вытесывает из нас людей.

Но «надо просто через это пройти» — слишком простой ответ на сложный вопрос. Пройти как?

Свое одиночество ощущает не только православная девушка в неверующей среде, но и неверующая в христианской. И читающий парень в нечитающей среде, и бедный среди богатых, и богатый среди бедных. Как жить в этой среде — совсем чужой, не принимающей? Можно, разумеется, сжать зубы, перетерпеть, можно искать близких по духу людей там, где они есть (благо сейчас хоть Интернет дает такую возможность, в моей юности такого не было).

В юности, когда все видится в черно-белом свете, и в культуре, где принято подчиняться и подчинять, кажется, что решения может быть только два: либо противостоять «им», либо адаптироваться и стать одним из «них». В обоих случаях «они» безусловно презренны. Но, замечает автор письма, «осуждать греховно». Вот тут нас подстерегает довольно скверная ловушка, в которую христиане исправно попадаются из века в век. Христианство ведь не в том состоит, чтобы бродить в юбке до полу с косой до пят, искоса наблюдать за своими ближними, которые ведут глупые разговоры и одеваются слишком вызывающе, и поджимать губы, потому что «осуждать греховно». Но если губы уже поджаты, даже если слово не сказано — ближних-то мы уже осудили. В ловушку-то уже поймались.

Как ведет себя христианин в совсем чужой, совсем недоброжелательной среде? Ну возьмем экстремальный случай, когда священники, монахини, миряне и те, кого принято было называть «церковниками» (в том числе, например, баптисты), попадали в лагеря за свою веру. Имеет, наверное, смысл, почитать в мемуарах о том, как они себя вели в ГУЛАГе, когда спали на соседних нарах с ворами в законе, о чем говорили с убежденными коммунистами. Или даже не о священниках и монахах, а обычных интеллигентных светских людях, которые оказывались в этой жестокой и страшной, насквозь аморальной среде. О чем говорили, о чем думали, какие неписаные правила признавали, а какие нет, как относились к ближним. Чем не занятие на долгие часы одиноких перемен? Почитать и найти для себя какие-то ориентиры: вот это мне годится, и это годится, вот так хочу уметь.

Христианство ведь состоит не в презрении к бездуховному ближнему, а в любви. Эти самые ближние, с которыми не о чем разговаривать, — у них у всех свои заботы, свои трагедии. У них болит горло, они ломают ноги, их бросают любимые, они ссорятся с родителями. Их может быть жалко. У них, даже самых неприятных, есть свои достоинства — и можно наблюдать за ними, чтобы чему-то научиться. У них бывают свои любимые стихи и любимая музыка — и, может быть, иногда от них можно что-то интересное узнать — или, наоборот, что-то интересное им подсказать. Но все это требует живого человеческого любопытства и доброжелательности, а не байронической позы.

Как реагировать, если одноклассники смеются над вашим нежеланием «взрослеть»?



Наконец, люди в самом деле бывают бесчеловечны, пусты, злы — и примеров таких мы тоже немало найдем в тех же мемуарах; бывает, что они давят в себе всякие зачатки человеческого — и тогда это тоже особая и важная внутренняя работа: наблюдать, исследовать, понимать, что происходит, что человек делает со своей душой, как разрушает в себе свою человеческую сущность и божественный образ — не для того, чтобы ставить ему оценки за духовность и вешать клеймо — гопник, обыватель, подлец, — а для того, чтобы в себе успеть это вовремя узнать. И чтобы различить в этом обывателе и гопнике его человеческую душу, разглядеть образ Божий.

Но если одноклассники, как это часто бывает с подростками, стремятся во что бы то ни стало приобщиться поскорее к взрослой жизни, попробовать все запретные плоды — а вы понимаете, что вам это не нужно?

А если они смеются над вашим нежеланием так взрослеть? Вот здесь верность себе и своим убеждениям, спокойная твердость — это лучше всего. «Я не хочу», «мне не надо», — этого достаточно.

Пожалуй, тут не нужно никаких объяснений: мое нежелание — достаточная причина, а спокойная уверенность, как правило, вызывает уважение. Проповедь обычно не работает: к проповеди обычно прислушиваются тогда, когда уважают проповедника; ваш ли это случай? Не нужна и другая крайность: не стоит высмеивать других и презрительно их обличать. Не стоит демонстрировать, что вы светлый эльф, а они убогие орки — нам нигде такого не заповедано.

Все остальное — вопросы прикладные.

Как одеваться?



Как угодно, насколько это согласуется с правилами школы и требованиями санитарии и гигиены. Одеваться так, как самой нравится и хочется, — в соответствии со своими убеждениями и финансовыми возможностями семьи. Это, в общем, абсолютно личное дело каждого. Христианство не требует ни хиджаба, ни непременной юбки до пят (среди моих женщин-коллег есть неверующие, которые носят юбки в пол, потому что им так нравится, и верующие, которые бегают на работу в джинсах).

Главное христианское требование в одежде (ну, за исключением требования к женщинам не одеваться по-мужски и на молитве покрывать голову) — не провоцировать других людей своей вызывающей сексуальностью.

К подросткам это, пожалуй, относится больше, чем к людям любого другого возраста: именно сейчас — время экспериментов и провокаций, которые часто не осознаются как провокации. Значит ли это, что в любой ситуации уместны макси-юбки, глухие воротники, длинные рукава и платки? За пределами храма — далеко не всегда. Впрочем, зависит от семьи.

Даже в рамках жестко заданных правил вполне возможно самовыражение. Современные подростки, с которыми я работаю, самовыражаются разнообразно: никого нельзя удивить ни зелеными дредами, ни стрижкой наголо, ни шляпой-котелком на девичьей голове, ни манерой одеваться во все черное… На улице я недавно видела очаровательную барышню в кедах, сарафане и небольшом кокошнике — и кокошник выглядел не по-дурацки, а стильно. Хотите выглядеть тургеневской девушкой — одевайтесь как тургеневская девушка. Убеждены, что православие требует аскезы, — соблюдайте строгость во внешнем облике. Хотите кокошник — носите кокошник, если умеете.Считаете, что вера не запрещает радоваться цветным штанам, — носите цветные штаны, но не делайте из цвета штанов, кокошника и длины юбок символа веры.

Что делать на переменах?



Если жизнь дает нам час лишнего времени, его стоит потратить с максимальной пользой и сделать то, что давным-давно собиралась, да все никак времени не хватало. Вот кто-то, например, клянется себе каждое утро читать правило, а не читает, потому что времени нет. А кто-то другой, например, второй год уже собирается ежедневно бегать по полчаса минимум, а лень. А кто-то третий уже давным-давно хочет прочитать «Братьев Карамазовых», да тоже все никак. Или вот хоть курс лекций по литературе на «Арзамасе» посмотреть, но тоже как-то недосуг… Время одиночества — или, лучше, уединения — обязательно нам нужно. Для внутреннего роста, для рефлексии, для разговоров с собой, с умными людьми через книги, для разговоров с Богом в молитве. Самое осмысленное общение не всегда требует большой веселой компании — наоборот, скорее, ее исключает.

О чем с «ними» разговаривать?



В молодости я преподавала английский язык и обнаружила, что в хороших учебниках языка обязательно есть неоднозначные темы для обсуждения — что-то такое, о чем все знают и у каждого есть свое мнение. Такие темы очень удобны для того, чтобы заставить класс увлеченно разговаривать по-английски; иногда доспоривать приходилось уже по-русски и на перемене. У людей, которые нас окружают, всегда есть свое мнение по тысяче вопросов — от ГМО до прививок, от полетов в космос до тенденций в моде, от современной литературы до жизни в других странах… Разумеется, есть темы совсем провокационные — вбрасываешь такую в мирно жужжащую компанию, как бутылку с коктейлем Молотова, и через пять минут там уже полыхает такое, что надо разнимать и растаскивать (все мы не раз наблюдали холивары в Сети и знаем, как это работает). Так что завязать диалог, если потратить некоторое время на поиск дискуссионных вопросов, — технически штука немудреная. Вопрос в том, чего мы, собственно, хотим от этого общения, какие цели ставим, чего ищем. Общение ради общения часто оборачивается утомительным пустословием.

В юности люди обычно ищут «понимания»; как правило, это значит, что другой человек со сходными убеждениями и интересами будет внимательно и заинтересованно обсуждать наше заветное. Строго говоря, это запрос на хорошего психотерапевта или идеальную маму. Ну или на вторую половинку. И если речь не об идеальной маме, которая любит ребенка просто потому, что он ее ребенок, и не о психотерапевте, — то для этого нужен искренний интерес к другому человеку.

Чего еще мы ждем от общения? Информации — мы можем что-то узнать. Другого взгляда на волнующую нас проблему. Сочувствия. Полезного совета.

Сама формулировка «мне не о чем с ними говорить» уже означает отказ от взаимодействия: мне не нужно от них ничего этого. А нужно ли, в самом деле?

С одной стороны — не означает ли этот отказ от взаимодействия с людьми вашего презрения к ним, совмещается ли это с христианством, суть которого — любовь?

А может быть, люди, среди которых вы проводите время, в самом деле решительно ничего не могут вам дать? Такое, к сожалению, иногда бывает (скажем, хрестоматийный вариант презираемого всеми гадкого утенка на птичьем дворе или откровенной травли). И если это так, не сигнал ли это, что вам необходимо сменить среду на более питательную для вас? Или хотя бы поискать внешкольные занятия, где эта среда возможна? Или эта среда есть в вашем храме?

Что делать, если чувствуешь себя неполноценным?



А вот это непростой и не прикладной вопрос. И на него ответить трудно, потому что надо понимать, откуда, из чего оно берется, это чувство собственной неполноценности. Из своей инакости? А в чем она состоит, эта инакость? Попробую угадать. Может быть, в полной неспособности вписаться в социум: не может же быть, что все идут не в ногу, одна я в ногу? Значит, это со мной что-то не так? Может быть, в неумении быть с людьми своего возраста, понимать их, разбираться в них, жить одними интересами с ними. Может быть, в замкнутости и склонности к саморефлексии; в обилии вопросов, на которые не знаешь ответа и которые до такой степени некому задать, что пишешь в журнал. Может быть, во внутреннем ощущении тоски и душевной боли, через которую рано или поздно проходит всякий человек в подростковом возрасте.

Чем это лечится? Отчасти взрослением: острые углы мира, о которые так больно бьешься в юности, становятся известны и привычны. Отчасти приобретением привычки прислушиваться к другим людям, интересоваться ими, понимать и слышать их — а не только свою душевную боль. Отчасти — внимательной и серьезной работой со своим внутренним миром: приводить его в порядок гораздо интереснее и важнее, чем подбирать гардероб. Отчасти — сменой среды (потому так важно внимательно и вдумчиво выбирать вуз).

И стоит помнить, конечно, что в Господе неполноценной быть просто невозможно, потому что Он — источник полноты; потому что если негде взять любви, смысла, сил, то — вот где.



Лукьянова Ирина



Если Вам понравился этот материал — поддержите нас!


ИСТОРИИ БЫВШИХ ПОДРОСТКОВ



Мы попросили молодых людей, которые не так давно были подростками, поделиться своим опытом взаимоотношений с неверующими одноклассниками и друзьями — рассказать, как не чувствовать себя белой вороной и поразмышлять о собственных ошибках и о способах их исправления.


Дарья Волкова,

22 года, деревня Богданово-Нижнее, Нижегородская обл.

«Никогда не переживала, если отношения с одноклассниками не складывались»



Я училась в маленькой сельской школе, где все — от первого до одиннадцатого класса — знали друг друга, и, конечно, всем было известно, что мой отец — православный священник. Я училась на семейном обучении (то есть, дома, самостоятельно) и посещала школу не каждый день, а иногда и не каждую неделю, поэтому отношения с одноклассниками меня не очень-то волновали. А вот в старших классах пришлось ходить в школу гораздо чаще.

Нередко нам было скучновато друг с другом, но вовсе не из-за мировоззрения, а из-за разных интересов. Мы слушали разную музыку и смотрели разные фильмы, ребята не очень-то любили читать, а я запоем читала Диккенса и Чехова… И для меня это не было трагедией: куда больше, чем общаться, я любила читать.

Никого в школе не интересовало, почему я одеваюсь неброско — потому что верующая или просто «серая мышь» и «книжный червь» в одном лице. Ни от одного из учеников нашей школы я не слышала насмешек над тем, что я православная. Вот о том, что я заучка, ботаник, «слишком умная», слышать иногда приходилось. Я не реагировала и не обижалась: как-то само так получалось, не специально. Ведь я действительно была «заучкой», на что обижаться-то! А для многих ребят я даже была кем-то вроде консультанта или ходячей справочной по вопросам, связанным с Церковью: от «Когда в этом году Пасха?» до «Что нужно говорить на исповеди?»

Помню, перед тем как я пошла в школу, родители провели со мной беседу о том, что вера — личное дело каждого. Что заводить разговоры о религии с людьми, с которыми даже не дружишь, а только учишься или работаешь, — не очень хорошо. Что для того, чтобы общение с окружающими было интересным, нужно прежде всего самой быть нескучной. Что если ты не скучная, а все равно ни с кем не интересно, — ничего страшного, ведь школой жизнь не ограничивается. Эти установки очень мне помогали. Со многими бывшими одноклассниками и однокурсниками мы продолжаем общаться, но со своими настоящими друзьями я познакомилась не в школе и не в вузе, куда приходила ради получения знаний, а на концертах, литературных встречах, в гостях… Там, куда я приходила ради общения.


Илья Журавлев,

18 лет, Балашиха

«Мне было непросто без духовной поддержки»



До одиннадцати лет я учился в частной православной школе. Классы были всего по десять человек. Учителя получали копейки и при этом любили нас, как родных детей. Моя первая учительница старалась передать нам огонь живой веры, который хранила ее семья все советское время. И мы быстро и с удовольствием воцерковлялись.

Но нашей семье пришлось переехать в другой город, и меня отправили в обычную школу. В нашем большом шумном классе дружного коллектива не сложилось: на ребят постоянно жаловались за плохое поведение, драки и даже воровство. И постепенно я стал частью той среды, в которую попал.

В моем ближайшем окружении не оказалось ни одного глубоко верующего человека. В сложный период взросления я потерял духовного наставника. И несколько лет подряд вообще не бывал в храме.

Знания, полученные в начальных классах, применялись только в философских спорах с друзьями, хотя я, конечно, никого и ни в чем не мог убедить. Друзья уверенно говорили об обманутых старушках, о потерянном за молитвой времени, и отсюда само собой следовало, что, дескать, «Бога нет». И со временем уголек, который сердце хранило с начальной школы, начал жечь. Тогда-то и захотелось пойти в храм.

Это оказалось непросто. Хотя первое время чтение молитв и участие в службах приносило мне несомненное удовольствие, часто я от них уставал. То я регулярно причащался, вычитывал молитвенные правила, то забрасывал все и даже креститься на ночь забывал. Но больше всего меня разочаровывало отсутствие поддержки.

И когда стало совсем невмоготу, у меня наконец появился попутчик. В десятом классе к нам перевелась девочка из верующей семьи, и я мог часами расспрашивать ее о Церкви. Можно сказать, она провела меня через пропасть моих сомнений и нерешительности.

Я не могу дать рецепта, как выбраться из вакуума, в который попадает верующий молодой человек в неверующей среде, я и сам бы с удовольствием таким советом воспользовался. Но по своему опыту могу сказать две вещи. Если не получается найти друзей в классе, можно поискать их в другом месте: записаться в кружок, секцию. Я, например, ходил в художественную школу, в основном для того, чтобы поговорить о прекрасном. С любым человеком, который окажется рядом, можно найти общий язык, главное — быть дружелюбным. Если он неверующий, религиозные темы в разговоре лучше не трогать, пока он не заинтересуется сам.


Алена Базанова,

20 лет, Тверь

«Со школьными друзьями нас разделил алкоголь»



В школе у меня всегда было много друзей. Я ничем не отличалась от окружающих меня девчонок, носила модную одежду, немного пользовалась косметикой, слушала ту же музыку — в общем, со всеми была на одной волне. Мы с подружками могли говорить на любые темы, которые волнуют подростков. Но так вышло, что о Боге в школе мне поговорить было не с кем.

В храм я хожу с детства. Сначала меня туда водили родители, а с годами это стало уже моим осознанным выбором. Две мои близкие подруги знали, что я верующая: видели, как я крещусь, проходя мимо храма. Сначала стеснялась, пыталась креститься как-то неявно, заковыристо. А потом узнала, что так делать неправильно и понадеялась на понимание подруг. До какой-то поры их это не волновало.

Родители воспитывали меня не очень строго, но в некоторых вещах были непреклонны. Например, до 10-го класса не пускали меня гулять допоздна, не разрешали ходить туда, куда многим моим друзьям уже было можно — в клубы, на вечеринки. Я очень переживала по этому поводу: там ведь весело, да и вообще… И когда вечерами друзья шли на очередную тусовку, а я сидела дома, мне казалось, что жизнь проходит мимо меня с моим «правильным воспитанием».

В старшей школе родители стали больше мне доверять и отпускали на вечеринки. Ребята на них веселились, выпивали, предлагали мне, но я отказывалась: мне это было просто не нужно. Кто-то не обращал внимания, а кто-то смотрел на единственного трезвого человека в компании косо. Порой хотелось провалиться сквозь землю. Например, однажды, когда я в очередной раз отказалась выпить, в ответ раздалась полнейшая тишина. Все смотрели на меня, и тут я почувствовала себя героиней не того фильма.

Дошло, наконец, до фразы: «А нужен ли нам вообще трезвый “друг”?». Вскоре у друзей появились секреты от меня, и общих интересов у нас почти не осталось.

Что помогало мне в тот момент? У меня было место, куда я каждый выходной летела, как на праздник. Это был храм. В маленьких церквях прихожане часто становятся как одна семья. Я чувствовала себя нужной и любимой, и это заряжало на целую неделю вперед. Здесь мне было с кем поговорить о вечном, о главном — преимущественно со взрослыми, и это доставляло мне особое удовольствие.

Сегодня я учусь в Московском университете, и меня окружают самые разные люди. Среди них есть и явные безбожники, откровенно об этом заявляющие, и те, кто относится к вере нейтрально. Но все они, может быть, в силу возраста, не воспринимают меня так категорично, как мои бывшие школьные друзья. А я, в свою очередь, перестала впускать в свою душу то, что противоречит моей вере и моим ценностям.


Елизавета Китнис,

22 года, Трир (Германия)

«Друзья-атеисты помогали мне укрепиться в вере»



Когда мне было 9 лет, моя семья переехала из России в Германию. Здесь я оказалась в среде самых разных людей, верующих и неверующих, христиан — католиков, протестантов, православных — и не христиан. Но, может быть, оттого, что мне не довелось встречаться с враждебно настроенными к вере людьми, у меня никогда и повода не было считать себя белой вороной из-за своего вероисповедания.

Выглядеть я стараюсь так, как мне нравится: ношу джинсы, пользуюсь косметикой. И общаюсь тоже с теми, с кем мне интересно. А интересно со многими: я не стремлюсь отстраняться от людей с другим мировоззрением и держаться только лишь православного круга. Среди моих ближайших подруг — и протестантка, и католичка, и православная, и неверующая. И это не мешает нам, во-первых, дружить, во-вторых, вести спокойные разговоры о вере, в-третьих, многому друг у друга учиться, в-четвертых, с уважением относиться к чужим традициям. Уже 11 лет подряд мы с моей подругой-католичкой отмечаем Рождество вместе. Сначала ее семья зовет меня на семейный ужин 25-го декабря, а 7-го января моя семья приглашает ее в гости — и мы разделяем радость о Рождении Спасителя вместе.

В школе тоже не было никаких конфликтов, связанных с верой. У нас был урок под названием «Религия», и там мы проходили самые разные религии, обсуждали вопросы о том, почему в мире есть страдания, зло, несправедливость. Активно участвовали в этих обсуждениях и атеисты: как-то так вышло, что абсолютно все мои знакомые были открыты для этой темы.

Все знают, что я православный человек и что в любой ситуации я готова поговорить о своей вере. Нередко мои знакомые-атеисты задают мне разные острые вопросы, и я пытаюсь им отвечать. Но стараюсь не забывать, что наше общение — это диалог, в котором участвуют две стороны, и что тут важно не только «гнуть свою линию», но и внимательно слушать отличные от моей точки зрения, уважать и любить собеседника. Случается, что мы ни к чему не приходим, и каждый остается при своем мнении, случается, что ребята искренне начинают расспрашивать о христианстве все больше и больше. Не могу сказать, что кто-то из них пришел к вере. Но то, что они не отворачиваются от этой темы, уже говорит мне о многом и дает надежду, что начало их пути к Богу положено.

Эти разговоры нередко помогали и мне самой. Ты понимаешь, что являешься транслятором православной веры — а значит, ты, насколько это возможно, должна своими делами свидетельствовать о Христе, знать основы веры, библейские и евангельские сюжеты, ломать ложные стереотипы о христианстве, отвечать на сложные вопросы, а кроме того — уметь показать всю красоту православия, пытаться передать ее любовь. И такие разговоры и подготовка к ним еще сильнее углубляют мою веру.


Ася Занегина,

23 года, Москва

«В школе мою веру принимали за колдовство»



Меня зовут Ася, но в школе меня воспринимали не как тургеневскую девушку из одноименной повести. Скорее, меня считали Олесей — героиней произведения Куприна. Если помните, в этой истории говорилось о девушке с необычными, колдовскими способностями. Так вот. Я была «Олесей», потому что интересовалась вещами, которые почему-то казались для светской школы странными.

Все началось в седьмом классе. Как-то раз у мальчика из параллельного класса сильно пошла кровь из носа, он упорно плакал — было видно, что он очень испугался. Тогда я посоветовала прочесть молитву: после нее все пройдет, и бояться он больше не будет. А если он не хочет читать или не знает слов, то могу прочесть я. Почти все ребята из класса подумали, что я говорю о каких-то заклинаниях, что могу своим «таинственным словом» избавить парня от «невыносимых страданий». А дальше, как говорится, пошло-поехало. Мое увлечение древнегреческим и церковнославянским языками, чтение в 10-м классе «Исповеди» Августина и преподобного Иоанна Лествичника, рассказы о том, что я люблю читать надписи на иконах в церквях и искать там устаревшие буквы, воспринимали как интерес не к религии, а к… колдовству. Думали, что я могу сглазить, наложить порчу. Такой таинственный образ «от лукавого» усугубляла и моя яркая внешность: длинные черные волосы и темные глаза. Как бы я ни переубеждала, ни говорила, что я верующая, православная, меня упорно воспринимали как ведьму.

В старших классах ситуация изменилась, и мне, наконец, удалось найти друзей по интересам. Я сошлась с четырьмя девочками, для которых я была не колдуньей Олесей, а именно настоящей Асей (почти что тургеневской). Мы увлекались древнерусской литературой, стали вместе ходить в церковь. Забавно (а может, символично), что у нас одно имя — всех нас зовут Анастасиями. Внутри нашего «анастасьиного кружка» произошло четкое именное распределение: мы стали Настей, Стасей, Таей и Асей. Сейчас мы шутим, что наша дружба началась с исповеди. В первый раз на это таинство мы отправились все вместе.

Мы пошли разными профессиональными дорогами: Стася поступила на истфак и теперь преподает в школе, Настя учится на медицинском факультете, Тая — искусствовед, увлекается иконописью, я окончила филфак по специальности «Русская православная культура», пишу статьи о христианских мотивах в русской словесности, а когда мы устраиваем ежемесячные литературные квартирники, показываю подругам свои переводы отрывков из Екклезиаста с древнегреческого на русский язык.

Могу с уверенностью сказать, что совместное увлечение вопросами веры и религии в школе, где не было уроков МХК или духовного краеведения, где не говорили о Боге, помогло нам обрести истинную дружбу. И очень надеюсь, что мои бывшие одноклассники не думают, что во всем этом виновата какая-нибудь магия имени Анастасия.


Тихон Сысоев,

23 года, город Москва

«Учусь быть в мире со всеми»



Ни в школе, ни в университете, ни среди друзей мне не приходилось чувствовать себя белой вороной. Возможно, кто-то скажет, что мне просто повезло с окружением, но я думаю, дело все-таки не в этом.

Сейчас почти все мои самые близкие друзья — люди неверующие. И я очень комфортно себя с ними чувствую. Потому как сам не могу и не хочу от них отгораживаться заслонами наносной религиозности. Мне важны их интересы, любопытен их взгляд на мир. Я многому у них учусь. И сами они, чувствуя мое участие в их жизни, отвечают трогательной взаимностью. Бывали случаи, когда друзья сами начинали интересоваться некоторыми религиозными или духовными вопросами, и я всегда старался ответить так, чтобы ничего не навязывать. Я это называю путем научно-популярного просвещения. В нем все должно служить одной, почти академической цели — дать живой ответ их искренней любознательности. Ни больше, ни меньше. А вот если начать проповедовать… Я ведь не христианский оратор, и мне кажется, может получиться очень глупо.

Дело вовсе не в том, что ты чем-то отличаешься от других, а в том, как ты себя ощущаешь. Очень часто мы становимся жертвой собственных иллюзий, выдумывая несуществующие границы, воздвигая пластмассовые стены с железной проволокой и нанимая охрану с собаками. А нужна, как мне кажется, христианская простота, доброе сердце, светлая голова, немного мудрости и хорошее чувство юмора. Тогда любое общество примет с почтением ваши религиозные предпочтения. Людям просто в голову не придет смеяться над вашим образом жизни или позволять себе лишнее в вашем присутствии.

Я часто вспоминаю слова апостола Павла: если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми (Рим 12:18). Важно то, как ты держишься с друзьями, с коллегами, с родственниками. Если ты закрыт, высокомерен, если ты выпячиваешь свою «православность», тогда не удивляйся отторжению. Но если ты обращен к миру лицом, ищешь соприкосновения с ним, как с самым прекрасным произведением искусства, созданным нечеловеческими руками, — тогда все изменится. И твое духовное богатство только приумножится.



Баринова Дарья


ВЕРА


Духовник: как искать, зачем он нужен и что делать, если его нет



Насколько нас обязывает решение стать духовным чадом, насколько оставляет свободными? Какое отношение к духовнику — неправильное? Как быть, если  руководителя в духовной жизни у вас пока нет? Можно ли иметь «духовника по переписке»? Как быть, если у мужа и жены разные духовники? Можно ли перейти от одного духовника к другому? И что это за тайна духовничества, делающая отношения отца и чада особыми?

Об этих и других нюансах темы говорим с известным московским священником, на протяжении 35 лет бывшим в послушании у архимандрита Иоанна (Крестьянкина), — настоятелем храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках протоиереем Владимиром Волгиным.


Время на проверку



Отец Владимир, с чего человеку, только что пришедшему в Церковь, начать поиск духовника?

— Прежде всего, об этом нужно молиться. Преподобный Симеон Новый Богослов советует молиться много, чтобы Господь послал духовника. Еще один совет: не спешить. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорил следующее: когда молодой человек и девушка познакомились и имеют симпатию друг к другу, то до решения вопроса о браке должно пройти три года. Безусловно, между ними должны быть дружеские отношения, целомудренные, и уже к концу третьего года молодые люди должны определиться: могу ли я с этим человеком жить или нет? Вот духовничество — это тоже в каком-то смысле брак, только духовный. И поэтому не сразу нужно проситься в духовные чада к тому священнику, который тебе пришелся по вкусу и отвечает сегодня внутренним твоим запросам. Завтра это может оказаться не так!

Нужно очень внимательно присмотреться к нему, увидеть положительные стороны — а мы, священники, будучи человеками, являем и пристрастные, отрицательные свои стороны. Нужно наблюдать за тем, как священник руководит своими духовными детьми, навязывает ли тотально свою волю, настаивает ли на ней или оставляет человеку свободу. Даже Господь не ограничивает нашу свободу, Он стучится в дверь сердца, именно стучится, но не приказывает: «Откройте Мне дверь!»



Можно с лёту довериться и духовно неопытному человеку, «младостарцу»...

— Да. Младостарцы — это молодые, неопытные священники, которые считают себя людьми, знающими волю Божию, всё понимающими, всё видящими. А на самом деле это не так. Да, безусловно, бывают исключительные случаи: преподобный Александр Свирский уже в 18 лет считался старцем, преподобный Амвросий Оптинский в 38 лет стал старцем. А в обычной нашей жизни люди приходят зрелыми к этой харизме, к тому послушанию, которое Господь может возложить на человека непосредственно или через духовного отца. Но если мы не видим чего, а утверждаем, что видим, и настаиваем на этом, то горе нам, священникам, духовникам!..

Поэтому, повторюсь, спешка ни к чему.

Я уже 36 лет служу в сане священника, и много людей прошло через меня и остановилось у меня как у духовника. Но раньше я преждевременно устанавливал отношения: человек просит об этом, «влюбился» как в священника с первого взгляда и думает, что все будет благополучно. Были и такие случаи, когда люди уходили от меня, наверное, разочаровываясь, наверное, потому, что я не смог достаточно глубоко ответить на их вопросы. А может быть, отвечал так, что вопрошающим было неинтересно слушать. Разные бывают причины отхода верующих мирян от своих духовников. И для того чтобы этого не было, я постепенно, с опытом, стал устанавливать какой-то период, так скажем, «воздержания» до заключения отношений. Я говорю: «Понаблюдайте за мной. Я вам не откажу ни в коем случае, буду сейчас на правах “исполняющего обязанности” духовного отца. Но не буду таковым до тех пор, пока вы не посмотрите на меня достаточно продолжительное время».



При этом Вы исповедуете этих людей?

— Да, конечно, исповедую, беседую, отвечаю на все те вопросы, которые они ставят передо мной.



Чем отличается духовное чадо от человека, который просто приходит на исповедь? 

— А чем отличаются свои дети от чужих детей? Наверное, тем же. Твои дети тебя слушаются, по крайней мере, обязаны слушаться до какого-то возраста. Да и потом, может быть, послушание сохраняется, если это полезно будет. А чужие дети тебя не слушаются. Они к тебе могут обращаться за каким-нибудь советом, за конфеткой, условно говоря, за объяснением чего-то. Вот и исповедующийся человек, не являющийся духовным чадом, находится примерно на таком уровне отношений со священником.

Послушание и свобода



Строго говоря, абсолютное послушание — это монашеская категория. А в какой мере послушание может соблюдать мирской человек?

— Конечно, необходимо учитывать возможности человека. Есть определенный круг проблем — не очень разносторонний и обширный, — который люди, живущие в миру, обычно ставят перед нами, священниками. Эти вопросы по сути своей касаются кодекса нравственно-христианской жизни, и когда речь заходит о них, духовное чадо, безусловно, должно проявить послушание. Ну, например, жизнь в так называемом «гражданском браке», в отношениях, которые не зафиксированы органами государственной власти и Церковью не освящены. Это блуд. Некоторые говорят: «Да я лучше повенчаюсь, я не пойду в ЗАГС». Но эти люди не понимают того, что до революции Церковь сочетала в себе два института: ЗАГС (метрические книги) и сам институт Церкви, где совершались таинства или обряды. И, безусловно, человек, который просит у тебя духовничества, должен послушать тебя и перестать жить в таком незаконном сожительстве. Или же узаконить его. Это же просто, правда?

Есть проблемы другого уровня. К примеру, переход с одной работы на другую работу — правильно это или неправильно? Я знаю, что старцы никогда не советовали просто так переходить на другую работу, допустим, из-за более высокой заработной платы, а рекомендовали своим духовным детям оставаться на прежней работе. И, в общем, опыт показывает: это правильно чаще всего. Почему? Потому что, когда человек переходит на другую работу, он должен адаптироваться, его должны принять сотрудники, сослуживцы, а если не примут, это может закончиться увольнением. Вот тебе и повышенный уровень заработной платы!..



Должен ли человек обсуждать с духовником любые вопросы семейной жизни? почему не решить их самому?

— Думаю, любое обсуждение должно начаться в семье. Есть вопросы и проблемы, которые муж и жена сами могут отрегулировать. А есть такие, которые приходится выносить на благословение духовника, когда, допустим, муж не согласен с точкой зрения жены или наоборот. Причем нужно понимать: я задаю этот вопрос только в том случае, если я готов исполнить благословение духовника. Если не исполню, потому что не понравится мне ответ, то это профанация отношений. Лучше не подходить с этим вопросом к духовнику и жить по собственной воле, чем спросить и не исполнить.

Об играх в духовную жизнь



Нет ли тут такой опасности: человек, привыкнув обо всем спрашивать духовника, потеряет способность самостоятельно принимать решения и, главное, брать на себя ответственность за них? Раз духовник благословил, он за все и отвечает...

— На моей практике я не встречал людей, которые хотели бы возложить всю свою жизнь и попечение о себе на духовного отца. Бывают некоторые отклонения, искривления, неправильности в отношениях с духовным отцом. Например, когда духовные чада спрашивают о каких-то мелочах. Условно скажем: «Благословите меня сегодня сходить в магазин, у меня в холодильнике ничего нет». Но что меня больше удивляет, это то, что иногда люди спрашивают благословения, предположим, на поездку куда-то, уже имея билет, имея путевку: «Благословите ли поехать туда-то во время Великого поста?» Я в таких случаях говорю: «Такая просьба — профанация. Я могу только помолиться о Вас в вашей поездке, раз Вы сами решили этот вопрос».

Я думаю, опасность скорее не в неумении принимать решения, а в том, что мы достаточно горды, тщеславны и привыкли решать проблемы сами по себе. И поэтому хорошо, когда люди свою голову подклоняют под благословение духовного отца.

И есть, безусловно, сложные вопросы, на которые человек не может сам ответить. А священник, по благодати Божьей, данной ему свыше, во всяком случае, способен дать очень разумный совет.



Получается, что человек не вполне свободен как духовное чадо, у него есть некие обязанности по отношениюк духовному отцу?

— Как у детей по отношению к родителям. Но эти обязанности необременительны. Сейчас ситуация такова, что многие молодые христиане, закончившие, может быть, даже не один вуз, а два или три, бывают очень самоуверенными: зачастую они считают себя компетентными не только в тех областях, в которых получили профессиональные знания, но и в духовной жизни, где якобы можно с пол-оборота разобраться. Нет, это не так.

О таких людях отец Иоанн (Крестьянкин) сказал: «Нынешние чада Церкви совершенно особые... они приходят к духовной жизни, отягощенные многими годами греховной жизни, извращенными понятиями о добре и зле. А усвоенная ими правда земная восстает на оживающее в душе понятие о Правде Небесной <...> Спасительный крест <...> отвергается, как бремя неудобоносимое.

И, внешне поклоняясь великому Кресту Христову и Его Страстям, <...> человек ловко и изобретательно будет сторониться своего личного спасительного креста. И тогда как часто начинается страшнейшая подмена духовной жизни — игрой в духовную жизнь».



Где все-таки пролегает граница между старчеством и духовничеством?

— Старцы от нас, обычных духовников, отличаются вовсе не прозорливостью. Прозорливость, безусловно, сопутствует старчеству. Но старчество — больше, чем прозорливость! Ведь среди людей, которые служат не Богу, а темным силам, есть ясновидящие, которые тоже могут предсказывать судьбу.

Главное в старцах — другое: они — носители Божественной любви. Не человеческой, которая при- страстна и бывает часто лжива, а Божественной. И когда ты ощущаешь эту любовь, ты понимаешь, что она — истинна и никакая другая любовь не может заменить ее. Старец узнается по этой любви — всепокрывающей, всепрощающей, нераздражающейся. Той самой, свойства которой описаны в Первом послании к Коринфянам апостола Павла: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает...

Мое послушание на всю жизнь



Как Вы познакомились с Вашим духовным отцом, архимандритом Иоанном (Крестьянкиным) *, и со схиигуменом Саввой**?

— К сожалению, в свое время нам, молодежи, священники уделяли очень малое внимание, потому что в советское время им было опасно вступать в общение с молодыми людьми. Я, еще не будучи крещеным (принял крещение спустя полгода после этой поездки), приехал в Псково-Печерский монастырь и познакомился с отцом Саввой (Остапенко). Даже отца Иоанна (Крестьянкина) я не помню, хотя говорили, что он был и мы с ним познакомились. И уже спустя год я снова приехал в Печоры. И вот как-то отец Савва, зная, что я занимаюсь литературными трудами, предложил мне отредактировать его книгу. И вложил молитовку о духовном отце туда. Я спросил: «Вы хотите меня принять в духовные дети?» Он говорит: «Если ты хочешь, я могу принять». Я знал, что он великий, что это особенный человек... А я был очень тщеславным и, в общем-то, остаюсь до сих пор, наверное, таковым, поэтому иметь такого духовного отца для меня, безусловно, было престижно. Я еще не понимал, что такое духовничество!

Так вот я попросил отца Савву быть моим духовным отцом. О чем я совсем не жалею! Благодарю Бога за то, что он какое-то время, не очень долгое, но руководил мною и обо- значил такие важные, реперные точки в моем дальнейшем пути духовной жизни.



Например? Что больше всего Вам запомнилось из его советов?

— После первой моей, генеральной, исповеди он мне сказал: «Я тебе дам послушание, которое тебе может показаться сложным, но это делание всей жизни: не осуждай людей». Я кое-как старался это исполнить, и действительно, это послушание на всю жизнь. И это есть путь к любви.



Как Вашим духовником стал отец Иоанн (Крестьянкин)?

— Несколько раз я обращался к отцу Савве, и параллельно у меня стали нарождаться какие-то отношения с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Вот я исповедовался у отца Саввы, он мне говорил: «Благословляю», или «Не благословляю» — и не объяснял ничего. Отец Иоанн не противоречил никогда отцу Савве, их точки зрения, безусловно, совпадали, но отец Иоанн как бы «разжевывал» мне все: почему именно так, почему не по-другому. И мне это оказалось гораздо ближе, чем просто: «благословляю», «не благословляю». Так что постепенно я «перебазировался» к отцу Иоанну, который меня принял в духовные дети.

В отсутствие старцев



Какова сегодня ситуация с духовничеством?

— Сложная. Думаю, не у всех священников, к сожалению, есть дарование духовничества.



А что такое дарование духовничества, в чем оно заключается?

— Я бы так сказал: это разумность требований, которые предъявляет духовник к духовному чаду. Ни в коем случае не ставя себя в пример, я могу сказать из своего опыта, что всегда руководствовался возможностями, силой души человека.

И если чувствовал, что я могу передавить и сломать, я останавливался. Если же я чувствовал, что еще есть запас каких-то сил духовных, то я еще более углублялся в душу и давал какие-то советы, которые порой, может быть, было нелегко исполнить, но духовные дети, как правило, стремились их придерживаться.



Что же случилось сейчас — почему с духовничеством в наше время сложности? 

— Главное, что происходит, — это исчезновение старцев. В свое время мне отец Иоанн (Крестьянкин) говорил: «Мы знали таких старцев, подобных по духу древним старцам. А вы знаете нас. А потом придут другие, которые не будут отличаться какими-то особыми дарованиями и силой духовной». Вот, наверное, это время и пришло, мы его сейчас переживаем — время, как это сейчас принято называть, апостасии, т. е. отступления от веры. Только по благодати Божией наша Россия и русский народ возрождаются, становятся верующими. И как раз для современного поколения святитель Игнатий Брянчанинов, размышляя о старчестве и об исчезновении его в будущем, говорил: не надо печалиться в связи с исчезновением мудрых духовных руководителей, нужно ориентироваться на духовные книги, на отцов Церкви.

И Вы знаете, вот удивительно, ведь я стал верующим человеком, принял крещение, когда мне было 20 лет, в 1969 году. Прошло 20 с небольшим лет, когда вдруг в России произошли изменения — вышел закон о свободе вероисповедания и свободе совести человека. И вот примерно с этого времени, а лучше сказать, с конца перестройки горбачевской, в 1989 году, стали издаваться православные книги: святые отцы, жития.

А сейчас — море этих книг и огромное количество издательств! И мы имеем возможность знакомиться с трудами святителя Игнатия Брянчанинова, святителя Феофана Затворника, многих Оптинских старцев, Глинских старцев, современных старцев, как отец Иоанн (Крестьянкин), и других, кто после себя оставил труды. И они, в общем-то, для нас ответили на все вопросы, которые сейчас встают перед современным человечеством. Так, например, у отца Иоанна (Крестьянкина) есть «Духовная аптечка», составленная как советы по разным проблемам духовной жизни. Сейчас труды святых отцов систематизируются по темам, предположим: о смирении, о молитве, о гордости и так далее. Мы вполне можем искать духовного руководства и в них.

Причем я своим духовным детям не советую сейчас углубляться в аскетические труды таких подвижников, как, допустим, Исаак Сирин, потому что древние отцы, пустынножители ориентировались на монашество, на людей, живущих глубоко аскетической жизнью. Мы такой жизнью не живем. И если мы попытаемся исполнять их сове- ты, с одной стороны, это, безусловно, может быть благом для нас, а с другой стороны, мы можем оказаться в капкане непонимания и несоответствия такого опыта и современной жизни. От этого возможны душевные помрачения, вплоть до психических заболеваний. Поэтому я ориентирую тех, кто обращается ко мне, на современных старцев и отечественных подвижников благочестия, уже почивших, но оставивших нам свои драгоценные труды, ориентированные на современное общество.



Что это за книги — Вы можете перечислить еще несколько?

— Отец Николай Голубцов, святой праведный отец Алексей Мечёв, конечно, Глинские и Оптинские старцы, святой праведный отец Иоанн Кронштадтский, Феофан Затворник, Игнатий Брянчанинов. Их море, всех не пере- читаешь! И сейчас люди очень занятые — на одну только дорогу на работу или на службу тратишь много времени. Всего не перечитаешь, но достаточно будет и этого для руководства в духовной жизни.

Духовник по переписке



Может ли современный человек иметь духовника на расстоянии? Созваниваться, переписываться по Интернету, лично редко встречаясь или не встречаясь вообще?

— Конечно, могут быть такие отношения, и они очень распространены. Я слышал, что такие известные духовники, как протоиерей Владимир Воробьев, протоиерей Димитрий Смирнов имели с неким старцем переписку — брали у него советы письменно и получали ответы письменно. И, кажется, никто из них ни разу не увидел этого старца. Такое возможно. Нам посчастливилось выбираться в Псково-Печерский монастырь, когда мы хотели, сначала мы приходили к старцам с «простынями» вопросов, потом вопросов становилось все меньше и меньше. А некоторые уже не приезжали, а письменно вопрошали старцев и получали ответы. И руководствовались этими ответами.



Мы снова говорим о старцах, людях особых дарований, прозорливых, которые могли на расстоянии решать определенные вопросы. А как быть с обычными духовниками?

— Есть вопросы, на которые, я думаю, обычные духовники-священники, не осененные такой благодатью духовнической, старческой, не могут дать ответ. Вопросы сложные, которые требуют не только внимания и углубления в душу человека, но еще какого-то параллельного знания, духовного познания, дающегося только свыше, только Богом.

Но, предположим, я имею духовных детей, которых давным-давно знаю, и это знание помогает мне, не будучи старцем и прозорливым человеком, решать, может быть, и гораздо более сложные проблемы. А если ты, обычный священник, не знаешь всех сложностей, нюансов жизни твоего духовного чада, как ты можешь ответить на его вопросы и затруднения?



Со временем человек начинает меньше нуждаться в духовнике, меньше задавать вопросов, короче исповедоваться. Нормально ли это?

— Я думаю, это нормально. Конечно же, человек учится. Безусловно, любой предмет, по которому мы получаем знания, он гораздо более обширен, чем, допустим, институтская программа. Но тем не менее в институте дают системные знания об этом предмете, достаточно цельные. Основа в тебе заложена, и, опираясь на нее, ты можешь развиваться и дальше. Если у человека пытливый ум, и он продолжает стремиться к познанию интересующего его пред- мета, то все же постепенно, постепенно вопросов становится все меньше и меньше. Так же и в духовной жизни! Когда мы в последнее время приезжали к отцу Иоанну (Крестьянкину), я выцеживал из себя, как из комара, 2-3 вопроса. Мне нечего было задавать, не было проблем!

И я понимаю, что почти на все вопросы отец Иоанн ответил нам за достаточно продолжительные наши духовные отношения, которые насчитывают три с половиной десятилетия.



Как Вы относитесь к смене духовника?

— Вы знаете, когда я был моложе, я очень ревностно относился к этому, и достаточно сильно переживал, когда от меня отходили духовные дети. Но, если они отходили, допустим, к отцу Иоанну (Крестьянкину) или к таким столпам Церкви, радость от этого превозмогала ту боль, которая во мне была. А сейчас я свободно отношусь. Руководствуясь поговоркой: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Человек свободен! И замыкаться на мне, человеке, который не является святым и знает, может, несовершенно, но цену своей духовной жизни... Я бы не хотел этого, не хотел бы говорить о себе: «Вот я — источник знаний». Ничего подобного. Есть люди гораздо мудрее меня. И если мои духовные чада попадают к таким людям, я сейчас уже этому радуюсь и не испытываю боли.

Неправильные отношения



Какие отношения с духовником могут быть неправильными? Как понять, что они неверно складываются?

— Допустим, если человек видит в священнике — я говорю о личностном опыте — старца и обращается к нему как к старцу, это ложное отношение. Я не старец. Неверно, когда человек возвышает обычного духовника и ставит его на пьедестал святости. Мы, люди, я человек, грешный человек, и хотел бы избавиться, как и мои духовные дети, от страстей. Иногда это получается, иногда не получается, но все время молюсь Богу, чтобы Он меня освободил от страстей.

Очень неправильно собирать сведения о духовном отце как о чудотворце: вот здесь он проявил прозорливость, а здесь по его молитвам кто-то выздоровел. Чаще всего это в себе заключает достаточно большой элемент фантазии, и человека, духовника, начинают обожествлять. И потом, когда мы вдруг проявляем слабость, наше падение бывает велико в глазах таких людей. И погибает наша память с шумом, как сказано в Евангелии.



Обязательно ли семье иметь общего духовника, и что делать, если у невесты один, а у жениха другой, как им поступать?

— Я придерживаюсь такого взгляда, хотя никогда не настаиваю на нем, что правильней иметь одного духовника. Представим такую картину: в Москве сейчас множество замечательных духовников; они замечательные еще и тем, что имеют опыт общения со старцами, которые передали им какой-то свой опыт — и его не почерпнешь ни в каких книжках!

Но тем не менее в силу разности характеров, личностных подходов они смотрят иногда по-разному на ту или иную проблему и на средства исцеления от той или иной душевной болезни. И это может оказаться камнем преткновения! Предположим, ваш духовник говорит одно в связи с определенной проблемой семейной жизни, а духовник вашего мужа говорит мужу другое в связи с этой же проблемой. И вы оказываетесь перед выбором: что же делать? И теряетесь, потому что вы любите своего духовника и почитаете его за «последнюю инстанцию», а супруг верит своему духовнику. И вот уже конфликт.



Что же делать?

— Я бы таким семьям посоветовал следующее. Если не получается выбора, то жене нужно прислушиваться к своему мужу. Потому что она — за-мужем.

Тайна духовничества



Что для Вас самое тяжелое в духовничестве и что — самое отрадное?

— Самое тяжелое в духовничестве — это то, что моя душа не является обителью для Бога. Вот чем отличались старцы от таких духовников, как я: они зрели душу чело- века, по благодати Божией видели ее. И давали такие советы, которые были целительны конкретно для этого человека. Вот это то, что мне приносит боль, но ни в коем случае не разочарование, а боль, потому что в духовничестве я вижу для своей души огромные возможности и именно духовничество мне приносит огромнейшее удовлетворение само по себе. Потому что порой я вижу, как советы — не мои, а «слизанные» с кого-то — приносят пользу другому человеку. Это огромная отрада! Это радость, когда советы, почерпнутые тобой у святых отцов и у старцев, оказывают целительное воздействие на души твоих духовных чад.



В этом и заключается тайна духовничества?

— Тайна духовничества — это именно тайна. Раз мы так ее называем, значит, мы в нее не можем глубоко проникнуть своим умом. Я замечал, в особенности в первые 10-15 лет своего священнослужения, что, когда чело- век со мной заключал эти духовные отношения, сердце мое не то чтобы вмещало его, а становилось сродственным этому человеку. Сразу образовывалась некая нить, и за таких людей я еще более переживал, чем за тех, кто не являлся и не является моими духовными чадами. Вот смотрите, апостол Павел говорит: «Муж и жена — плоть едина, тайна сия велика есть». Я бы сказал, вот в этом заключается тайна. Но как ее объяснить? Не объясните.

Господь внедряет в твое сердце, в твою душу какую-то особенную любовь к этому человеку и особенное попечение о нем. Большее, чем о других. И, конечно, я глубоко убежден, открывает гораздо больше о духовных детях, чем о других людях.



Отец Владимир, давайте подытожим нашу беседу. Человек, придя в Церковь, должен стремиться к такому духовному руководству, которое предполагает послушание, поскольку самостоятельно в духовной̆ жизни сложно разобраться. Но, если такие отношения у него не складываются, ему этот процесс не следует форсировать и следует руководствоваться книгами святых отцов.

— Да, все верно. Ну и все-таки «временно исполняющий обязанности» духовника тоже должен быть у человека. Иногда мы можем столкнуться с чем-то, что не можем понять, и тогда у такого священника правильней̆ было бы проконсультироваться, для того чтобы не заблудиться в дебрях. 



Беседовала Валерия Михайлова

Фото Александра Шурлакова



Если Вам понравился этот материал — поддержите нас!


* Архимандрит Иоанн (Крестьянкин; 1910–2006) — один из самых известных и наиболее почитаемых современных старцев, около 40 лет бывший насельником Псково-Печерского монастыря; духовник, у которого окормлялось огромное количество мирян и монахов. — Ред.

** Схиигумен Савва (Остапенко; 1898–1980) — насельник Псково-Печерского монастыря, известный духовник и автор книг о духовной жизни, почитаемый православными как старец. — Ред.


НОВОМУЧЕНИКИ



Игумен Дамаскин (Орловский), ответственный секретарь Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской, руководитель фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви», клирик храма Покрова Божией Матери на Лыщиковой горе (Москва), www.fond.ru


Священномученик Григорий Аверин



1889-1937





Семь дней пробыл отец Григорий в камере смертников. Самообладание не оставляло его. Душа его была спокойна. Он уже знал, что конец будет мученическим и встретить его надо так, как встречали древние — уповая на возможность спастись через мученичество. Незадолго до последнего ареста он написал беспокоившимся о его судьбе родным: «Обо мне не расстраивайтесь и не беспокойтесь, у меня никого нет: ни жены, ни детей. Не надо бояться. Вы сами всё знаете. Вы знаете, куда и к Кому мы идем».



***



Священномученик Григорий родился в 1889 году в селе Валы Костромской губернии в благочестивой крестьянской семье Ивана и Феодосьи Авериных. У родителей его вместе с приемным сыном было тринадцать детей. В праздники и воскресные дни отец семейства поднимался раньше всех и будил детей, чтобы не опоздал кто на службу. В двунадесятые и престольные праздники он звал в дом нищую братию, какая была в тот день в церкви. И только накормив нищих, домашние садились за стол.

Тяжело заболев, он никому не стал говорить о своей болезни, но за три дня до смерти попросил жену истопить баню и позвать священника, чтобы пособороваться и причаститься, и только тогда сказал, что смертельно болен. Причастившись, Иван лег в постель и уже до смерти не принимал никакой пищи. В день кончины он созвал сродников, чтобы попрощаться, и детей, чтобы их благословить. Затем попросил постелить ему в святом углу на скамье и, простившись со всеми, в тот же день скончался.

Воспитанный в верующей крестьянской семье, Григорий и смысл своей жизни видел в том, чтобы служить народу. Окончив в 1910 году учительскую семинарию, он поступил учителем в двухклассную церковноприходскую школу в городе Кологриве.

После Февральской революции Григорий Иванович был избран председателем уездной земской управы. Выборы состоялись в сентябре, а через месяц произошел октябрьский переворот. Группа большевиков в Кологриве объявила себя советской властью в конце января 1918 года, и в феврале Григорий Иванович устранился от участия в работе местных органов власти.

Весной 1918 года в Кологриве вспыхнуло восстание крестьян, которое было вскоре подавлено, и начались аресты среди населения. Был арестован и Григорий Аверин. Следствие о восстании тянулось почти год. ЧК не установила его причастности к восстанию, и он был освобожден.

В 1921 году архиепископ Костромской Севастиан (Вести) рукоположил его в сан священника. Первое время отец Григорий служил в Костроме, а затем в селе Ильинском, рядом с Макарьевским монастырем.

Жил отец Григорий, не имея лишнего и ограничиваясь необходимым. Кроватью ему служили березовые жерди, поверх которых была положена тонкая подстилка, а в изголовье маленькая твердая подушка. Почти всю ночь он молился, засыпая лишь под утро, иногда и вовсе не ложился.

Воспитанный отцом в традициях христианского милосердия, отец Григорий с начала священнического служения завел в своем хозяйстве корову, чтобы кормить странников. Впоследствии он отдал ее бедной вдове. Все лишнее, что появлялось в доме, он отдавал малоимущим и многодетным крестьянским семьям.

В те годы муки было мало, хлеб пекли с добавками и примесями. И потому, когда в доме появлялось хоть немного пшеничной муки — для помощниц священника это были особые дни. Они тогда пекли белый хлеб или пироги.

Но как только пироги были выпечены, приходил отец Григорий и большую часть их забирал. И было им до слез обидно, что он лучшее отдавал другим. И стали они обсуждать, как изменить этот порядок. Долго они рассуждали, и все не хватало смелости пойти и объясниться с отцом Григорием. Он тем временем проходил по коридору, задержался и услышал их разговор. Войдя в комнату и протянув пироги, он сказал:

— Нате, ешьте, только не обижайтесь, ради Христа.

Женщины бросились просить прощения.

— Батюшка, — взмолилась одна из них, — прости ты нас, она возроптала и меня соблазнила, но она еще глупая...

Священник, улыбнувшись, сказал:

— Может, и так.

В 1929 году советская власть приступила к арестам и высылке крестьян. Вместе с крестьянами арестовывали и священнослужителей.

Догадывался отец Григорий, что и ему не избежать ареста. Он тогда любил посещать выдающегося подвижника, блаженного Максима, который жил неподалеку от Кинешмы. Об отце Григории Максим Иванович говорил: «Отец Григорий, когда молится, — свечка до небес горит». И как-то сказал священнику, как бы о себе: «Вот Максима Ивановича скоро заберут, скоро заберут... Да это ничего. А вот умрет Максим, и прилетит соловей — но не сядет на могилку и не пропоет...»

Подошел к концу Успенский пост, отец Григорий отслужил на праздник Успения, и на следующий день сотрудники ОГПУ арестовали его.

Отец Григорий обвинялся в том, что «вел антисоветскую агитацию в проповедях, говоря, что советская власть у нас только на бумаге, фактически же советов нет, страною управляет кучка захватчиков-коммунистов, что благодаря тому, что коммунисты ведут борьбу с религией, страна переживает разные бедствия, пошли неурожаи и т. д., призывал, чтобы крестьяне в коммунистическую партию не вступали...»

Прочитав обвинительное заключение, отец Григорий сказал:

— Виновным себя в предъявленном обвинении не признаю...

3 января 1930 года Особое совещание ОГПУ приговорило священника к пяти годам заключения в концлагерь.

Через пять лет отец Григорий вернулся на родину и стал служить в селе Симеон Пучежского района Ивановской области. Уже несколько лет этот храм был захвачен обновленцами. Прихожане и рады были пригласить православного священника, но в округе уже не оста- лось ни одного, все они были или арестованы, или служили на дальних приходах. Обновленец, который не пользовался в селе поддержкой, после начала служения отца Григория уехал, и православные, стороной до этого обходившие храм, потянулись в него. Немногим более года прослужил здесь отец Григорий и в сентябре 1935 года вновь был арестован.

На допросах он виновным себя не признал. 3 марта Особое Совещание НКВД приговорило отца Григория к трем годам заключения в исправительно-трудовом лагере.

Объявленный приговор не опечалил священника, он знал, почему и за что страдает. Обстоятельства жизни, тюремная камера, концлагерь или расстрел — и это всё дает Господь.

В начале мая отец Григорий прибыл на сибирский рудник Темиртау. После медицинского освидетельствования его признали неспособным к тяжелому физическому труду и назначили сначала счетоводом, а потом дневальным в бараке. Держался отец Григорий в лагере с большим достоинством. Всякому при встрече с ним было ясно, что перед ними священник. И если спрашивали, в чем его упование, он всегда давал прямой, неуклончивый ответ. Заключенные рас- спрашивали отца Григория об истории России, Православной Церкви, о вероучении, и он охотно рассказывал. Священник отказался быть осведомителем, не угождал лагерному начальству и не участвовал в идеологических мероприятиях. Его любовь к Богу и верность Ему удивляли окружа- ющих. Все видели в его лице свободного и независимого человека.

В начале сентября 1937 года против отца Григория было начато новое дело, и в бараке, где он жил, был произведен обыск. Нашли только акафист Пресвятой Богородице, который и был взят «для предоставления в 3-ю часть». Когда дело было закончено, половину его занял акафист, записанный отцом Григорием по памяти; его он читал каждый день.

Отец Григорий был помещен во внутреннюю лагерную тюрьму. В тот же день началось и закончилось следствие. Священник на допросе держался просто и твердо. О веру Христову, как о скалу, разбивались все попытки запугать исповедника.

— Следствию известно, — заявил следователь, — что вы, находясь в исправительно-трудовом лагере и работая в качестве дневального, производили по утрам богослужения...

— Богослужений не проводил, но, как правило, по утрам ежедневно про себя молился, совершая крестное знамение.

— Следствию известно, что вы среди заключенных проводили беседы религиозного содержания и призывали их продолжать веровать в Бога.

— Специальных бесед я не проводил, но были случаи, когда некоторые из заключенных задавали мне вопросы религиозного характера о разнице церковных течений и другие, на которые я, как человек, знакомый с этими вопросами, давал ответы.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что среди заключенных проводили религиозные беседы, а также занимались контрреволюционной агитацией, распуская слухи о скорой войне и гибели Советского Союза?

— Виновным в контрреволюционной агитации, а также религиозной пропаганде я себя не признаю. По убеждению я верующий человек и из-за этого ушел от политической деятельности и никаких бесед на политические темы я не вел, — ответил священник.

13 сентября 1937 года тройка НКВД приговорила его к расстрелу.

Священник Григорий Аверин был расстрелян 20 сентября 1937 года и погребен в общей безвестной могиле.


ДИКОБРАЗ ПО ДОРОГЕ В ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ,

или Что делать, если борьба с грехами тебя почти сломала



Письмо в редакцию

Как жить православному христианину в миру? Отречься от книг, компьютерных игр, сериалов, других развлечений и вести себя, как монах? Евангелие же говорит именно о таком идеале. Нужно отказаться от всего, ведь любой вид досуга является страстью и суетой мирской, которая не несет ничего полезного. В начале пути к вере Бог помогает, и человек легко бросает прежние увлечения, посвящая себя всецело Ему, но потом это кончается, и приходится самому ползти на брюхе через океан страстей. Постепенно снова возвращаешься к прежним увлечениям и «обмирщаешься». И нет никаких сил бороться со страстями. Затоскуешь опять по чистой жизни, резко бросишь все лишнее, но хватает тебя на несколько дней, а потом опять поддаешься миру. И постоянно мучают сомнения, правильно ли жить мирянину, как монаху, избегая всего, или нет? Силы кончаются, и внутренне доходишь до такой степени отчаяния, что понимаешь, что не можешь жить благочестиво и хранить себя от мира, вплоть до того, что осознаешь: тебе такая борьба не по плечу, для тебя это «бремена неудобоносимые». Как же тогда спастись в миру? Может, я делаю или понимаю что-то неправильно? Если же я понимаю всё правильно, то спастись мне вообще нереально, так как я не могу выдержать такой борьбы.



Глеб





Отвечает Александр Ткаченко:

Дорогой Глеб, спасибо Вам за это искреннее и живое письмо. Уверен, что каждое слово в нем — правда, потому что сам я тоже пережил подобное состояние, и от других христиан не раз слышал о похожих проблемах. Первое, что бросается в глаза при прочтении Вашего письма, — это какое-то запредельное одиночество. Как будто и в самом деле Вас окружает пустыня, где нет больше ни одного человека, и только лишь Вы с переменным успехом ведете в ней свою отчаянную борьбу с собственными страстями. У Шопенгауэра есть очень выразительный образ мира сего. Он полагал, что люди напоминают стадо дикобразов, бредущих по холодной ледяной равнине: им холодно, они жмутся друг к другу и колют друг друга своими иглами.

Вы пишете, что пытаетесь жить в миру, как монах, а я вспоминаю свои попытки подобного рода. И понимаю сейчас, что это напоминало скорее такого вот убежавшего от стаи одинокого дикобраза, наивно посчитавшего, будто уход от колючих чужих игл и есть идеал, описанный в Евангелии. Причем для этого несчастного дикобраза я даже целую «философию» умудрился сочинить. Точнее сказать — нашел ее уже в готовом виде у преподобного аввы Дорофея: «Весь мир подобен кругу, самая средина этого круга, центр — Бог, а радиусы — пути жизни людской. Радиусы, чем дальше идут от центра, тем более расходятся и удаляются друг от друга, и чем ближе к центру, тем ближе между собой... Таково свойство и любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними...».

Вот с такой «геометрической» схемой я ознакомился в самые первые недели своего прихода к вере. И почему-то решил, что она описывает мою траекторию движения одинокого дикобраза к Богу: ото всех других, колючих, удалился, молюсь, пощусь, читаю христианские книжки. Ну и вроде бы приближаюсь через все эти благочестивые занятия к Богу, попутно сближаясь и с прочими дикобразами. Не ставя, впрочем, перед собой такой цели специально, а просто в силу «геометрической» неизбежности такого сближения. Иду к Богу, они тоже идут где-то там, по соседству. Подойдем ближе к центру круга — глядишь, и познакомимся. Ну а пока что мне как-то не до них совсем: я нынче стараюсь научиться жить по Евангелию и святым отцам. Так что не отвлекайте меня, пожалуйста, дорогие дикобразы-единоверцы. А то, не равён час, подойдете слишком близко, кольнем друг друга, и будет тогда у нас с вами вместо Евангелия один сплошной Шопенгауэр. Такая вот концепция...

Правда-правда! Я умудрялся тогда месяцами ходить в храм и даже не поинтересоваться, как зовут людей, которые каждую неделю молятся рядом со мной, с которыми я из одной чаши причащаюсь Тела и Крови Христовых. Пришел — помолился — поцеловал крест на отпусте — ушел обратно в свою холодную ледяную равнину, стараясь сохранить полученную в храме частицу тепла до следующего богослужения. И тоже, как и Вы, отказывался от чтения мирских книг, от просмотра телепрограмм, от светской музыки.

Но оказалось, что такой отказ сам по себе еще не делает человека лучше или ближе к Богу. Он лишь освобождает в твоей жизни некоторое пространство, которое ты можешь заполнить молитвой, чтением Библии и других душеполезных книг, добрыми делами — в общем, всем тем, что в совокупности и составляет жизнь христианина. Но можешь и не заполнить. И тогда это освобожденное пространство превращается для тебя в ту самую шопенгауэровскую ледяную равнину, по которой уныло бредет отбившийся от стаи дикобраз. 

Примерно так у меня все и получилось. Старые радости отбросил, а новых, благодатных и чистых, обрести не смог. Почему-то все в моей тогдашней христианской жизни воспринималось мной не как радость, а скорее как некий труд, обязанность, которую необходимо выполнить. Но любой человек нуждается в радости, он не может без нее жить, как не может жить без воздуха. Вот и в Новом Завете чуть не на каждой странице я читал — «Радуйтесь!». Ну а ежели нету ее, этой евангельской радости, что же остается? Только возврат к «радостям мирским». Постепенный, но неуклонный — шаг за шагом, одна сданная позиция за другой, уступка за уступкой своим прежним, казалось бы, навсегда оставленным привязанностям... Потом — внезапная остановка, осмысление, покаяние, попытка начать все с начала. И так — раз за разом, с выходом на все новые и новые витки этого бесконечного цикла. В общем, все примерно так же, как у Вас. От такой безысходной повторяемости действительно могут опуститься руки.

Ну а дальше к делу подключаются бесы: отчаявшийся человек — любимая их игрушка и добыча. Сначала они нашептывают все более и более радикальные способы «монашеской аскезы в миру», предлагают отказаться не только от действительно греховных вещей, но и от вполне совместимых с христианской жизнью дел и занятий. А когда человек, отказавшись от всего своего привычного жизненного уклада, начинает задыхаться в этой пустоте, злые духи начинают петь свою любимую песню о том, что «спастись нереально» и «борьба с грехом невыносима». И под впечатлением от этих, внушенных бесами, мыслей человек может не только оставить взваленные на себя непосильные ограничения, но и вообще прекратить молиться, ходить в храм, читать душеполезную литературу. То есть — стать духовным мертвецом.

Сколько игл наломали!



Причина такого кризиса даже не в самой этой весьма сомнительной, на мой взгляд, идее «монашества в миру». Беда в том, что человек, увлекшийся ею, придумывает себе в качестве идеала какое-то особое монашеское житие, аналога которому в реальном мире никогда не существовало. Да, само слово «монах» действительно происходит от греческого «монос» — один. Но речь тут идет о безбрачии — одном из трех монашеских обетов. А вот живет монах отнюдь не в одиночку.

Еще на самой заре возникновения монашества его основоположники утвердили наиболее безопасный и надежный путь прохождения монашеского подвига — жизнь в общежительном монастыре, рядом с другими монахами. И не в одной лишь молитве и чтении духовных книг проводят монахи время, но и в служении своим братьям, в терпении их недостатков и грехов, во взаимной поддержке и укреплении друг друга в вере и христианской жизни.

Чувствуете, Глеб, какая огромная разница между православным монахом и одиноким шопенгауэровским дикобразом, начитавшимся аскетической литературы? Дикобраз, живя среди людей, уходит от них в некую метафизическую пустыню, зажав под мышкой томик «Добротолюбия». Христианство для него видится системой индивидуального самосовершенствования, где есть только он сам и Бог, а другие люди, в общем-то, не так уж и нужны. В монастырях же, напротив, — люди собираются вместе, чтобы научиться видеть в другом — Христа. И не случайно одна из древних монашеских мудростей гласит: в ближнем твоем и погибель твоя и спасение твое. А главным критерием оценки человека на Страшном Суде будет не начитанность в святоотеческой литературе, и не степень отречения от мирских занятий, а его, человека, отношение к другим людям. Которое Иисус прямо отождествил с отношением к Себе: ...так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25:40).

В шопенгауэровской картине мира монахи оказались бы как раз дикобразами с неправильным поведением: вместо того чтобы шарахаться друг от друга после очередного укола о чужие иглы, они стремятся еще больше сблизиться, преодолевать боль и в конце концов с Божьей помощью — обломать на себе все, чем можно было бы уколоть ближнего. Чтобы дальше можно было отдавать свое тепло всем, кто оказался рядом, уже без каких-либо неприятных для них довесков.

Бывают ли звезды несчастными



Сейчас я точно знаю, где ошибся во времена своей церковной юности. В упомянутом выше отрывке из рассуждений аввы Дорофея я почему-то не прочитал самые последние, завершающие слова: «...и сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся и с Богом».

Важнейшая ведь мысль — о том, что христианином невозможно быть в одиночку. Но я ее пропустил мимо себя и поплатился за это парой лет одиноких метаний из стороны в сторону, очень похожих на те, о которых пишете сейчас Вы. Думаю, наши с Вами проблемы выросли из одного корня — весьма смутного представления о том, что же представляет из себя Церковь.

Мне в свое время очень понравилось мысль нашего русского философа Алексея Степановича Хомякова: «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати». Но сегодня я вижу, что при всей своей глубине и поэтичности это красивое определение страдает некоторой ущербностью. Дело в том, что оно позволяет одинокому дикобразу все-таки удрать от ближних в свою ледяную пустыню и уже оттуда благочестиво рассматривать Церковь как некое созвездие, состоящее из отдельных светил и планет, разделенных миллиардами километров пространства, хотя и связанных единством Божией благодати. Ну и, соответственно, позволяет ему чувствовать себя одной из таких вот одиноких звездочек, этой благодати покорившихся.

Ну а что в практическом смысле получается из такого дикобразьего видения Церкви и себя в ней, думаю, Вы, Глеб, уже поняли на собственном печальном опыте, так же, как и я.

Где взять живую воду



На греческом языке слово «церковь» звучит как «экклесиа». Что в буквальном переводе означает — собрание. Поэтому в реальной жизни Церковь всегда являет себя в виде общины людей, верующих в Иисуса Христа. Это может быть монастырь, приход при храме, братство или сестричество. Форма такой общины не так уж важна. Главное, что это всегда — группа людей, собравшихся во имя Христово. И лишь находясь в таком собрании, человек может с полным основанием считать себя членом Церкви.

Именно здесь он будет получать дары Духа Святого и учиться ими пользоваться на благо ближних. Потому что даются эти дары христианам исключительно ради одной цели — служения Церкви. Да-да, вот этой самой конкретной общине, состоящей из конкретных людей — мужчин, женщин, бабушек, молодежи, детей. А также для служения другим таким же общинам и людям, которые по разным причинам пока находятся еще вне Церкви. Именно для служения Господь и подает Свою благодатную помощь каждому христианину.

Вы ведь и сами пишете о пережитом опыте подобного рода, когда упоминаете о самом начале своей христианской жизни. Наверняка Вы в ту пору общались с кем-то из православных, возможно, приблизились к какой-то церковной общине. Ведь в Церковь человека обычно приводят люди, уже к ней принадлежащие. И Вы получили тогда дар — жить благочестиво и праведно.

Но Господь не случайно назвал Свои дары реками воды живой. Ведь «живая» означает еще и — проточная. Полученной благодатью нужно делиться с другими, отдавать ее, служить ею. И чем щедрее и самоотверженнее будет это служение, тем больше Бог будет восполнять эту живую воду в нашей жизни. Если же этого не делать, считая полученную благодать лишь неким «волшебным» средством только для своего индивидуального освящения, тогда с духовной жизнью человека произойдет то, что неизбежно случается со всеми закрытыми водоемами: живая вода застоится, покроется ряской, позеленеет и в итоге — перестанет быть живой.

Когда это случилось со мной, я, конечно, всего этого еще не знал. Но у Бога много способов выводить своих заплутавших детей из духовных тупиков. В ту пору я искал работу каменщика, и Он чудесным образом привел меня на строительство храма, община которого и стала для меня тогда церковью, или собранием учеников Христовых.

По мере вхождения в ее жизнь прекращались и мои метания. Каждый день, отправляясь на работу, я с радостью думал о том, что там меня ждет не только кирпичная кладка, но и встреча с батюшкой — тонким, и умным человеком, всегда готовым помочь, разъяснить непонятное, ответить на вопросы о духовной жизни, которых у меня в ту пору скопилось множество. Не только из книжек уже, а из ежедневного общения с живым человеком, духовным чадом старца Иоанна Крестьянкина, черпал я свои представления о христианстве. И по мере своего воцерковления тоже старался участвовать в жизни общины: пел в церковном хоре, вел занятия в воскресной школе для детей, помогал батюшке готовить семинары для взрослых, интересующихся христианством. А чуть позже и сам, по благословению священника, стал ходить на встречи с учащимися местного сельскохозяйственного колледжа, где рассказывал ребятам о Церкви, отвечал на их вопросы. Да и писать я тоже начал в церковной общине, когда мы договорились с редакцией местной газеты об издании ежемесячной церковной странички.

Найти свой дом



Таким было начало моей христианской жизни в миру, после того как я вышел из своей ледяной дикобразьей пустыни и стал прихожанином Свято-Покровского храма в нашем городе. В одиночку христиане не спасаются, а гибнут. И я хотел бы пожелать Вам, Глеб, обязательно войти в одну из православных общин. Возможно, это получится не сразу, поскольку общинная жизнь в нашей поместной Церкви еще не сформировалась должным образом. Патриарх Кирилл с горечью говорил об этом на Архиерейском совещании в Москве 2 февраля 2015 года:

«Одной из причин, по которой приходы становятся либо разобщенными сообществами, либо сообществами для “своих”, но никак не едиными общинами, является непросвещенность как самих прихожан, так и тех, кто только начал посещать храм Божий, в вопросах веры и сути церковной жизни. Люди часто не понимают, что такое приход, что такое Евхаристия, какое место они занимают в Церкви. Забывая о цели и миссии Церкви как общества, объединенного в любви вокруг Евхаристической чаши, прихожане либо с трудом принимают приходящих извне и замыкаются в собственном кругу, либо воспринимают хождение в храм как личное дело, не предполагающее активного участия в жизни прихода. Новоначальные же зачастую и вовсе остаются вне общинной жизни. <...> Реалии жизни таковы, что прихожане зачастую не привязаны к конкретному храму. Между тем испокон веков каждый член Церкви входил в определенную общину. Почему на Руси было так много храмов? Потому что, как только община разрасталась до размеров, при которых нормальная приходская жизнь становилась затруднительной, возникала необходимость строить новый храм. Так сложился совершенно определенный уклад жизни приходских общин. Вернуться к нему в полной мере сегодня невозможно, но некоторые изменения в этом отношении должны быть».

Ну а пока эти изменения будут происходить, думаю, стоит молиться Господу и просить Его, чтобы Он Сам указал, в какую из церковных общин Вам предстоит войти Я уверен, что такая молитва обязательно будет услышана, и Вы начнете свою церковную жизнь. Тогда Ваша ревность по благочестию получит столько возможностей для реализации, что на компьютерные игры и телесериалы у Вас просто не останется времени.

Иисус сказал: ...если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

Глеб, ищите же этих двоих, троих — или сколько бы их там ни было — людей, собравшихся ради Господа. Ищите свою церковь. Потому что лишь в ней Христос и спасение, лишь в ней реки воды живой. В одиночку же, по слову святителя Феофана Затворника, не спасается никто. 



Рисунки Натальи Федоренковой


СВЯТЫЕ В ТЮРЬМЕ И ИЗГНАНИИ:

5 историй о настоящей свободе



Кто разлучит нас от любви Божией? Никто и ничто — уже ответил апостол Павел. Это значит, что свобода непопираема. Такая свобода говорит бесстрашно «дважды два — четыре», когда все остальные уверяют, что «пять». Святые в тюрьме взламывали ее оковы изнутри силой своей свободы. Изоляция под их напором превращалась в безграничный простор. Они страдали от каторжного труда, претерпевали издевательства, допросы, физическое насилие, но кто мог разлучить их от любви Божией?




Священномученик

Климент, папа Римский 

(I — нач. II в. н. э.)

Место изоляции:

Крым

Епископство четвертого папы Римского, святого Климента, пришлось на очередную волну гонений на христиан на излете первого века нашей эры. Святой был поставлен перед выбором: принести жертву богам или отправиться в изгнание — на каторгу. Епископ выбрал второе.

Путь лежал на «край света» тогдашней империи — Крым, место неподалеку от современного Севастополя. Здесь находилась крупная каменоломня, где работали преступники и «враги империи».

Крым Среди них было немало христиан. В тяжелейших условиях каторжного труда святой укреплял и поддерживал их.

Невольники страдали от недостатка воды — ближайший источник находился очень далеко. Помолившись, Климент указал место, где нужно копать. Из открывшегося источника потекла свежая и вкусная вода.

Слух об этом чуде распространился по всей окрестности. Многие приходили, чтобы посмотреть на святого и на источник, который был найден его молитвами. Тогда некоторые уверовали и приняли крещение от епископа. Вскоре христианами была обустроена небольшая пещера, в которой Климент тайно, по ночам, служил литургию. И число верующих с каждым днем продолжало расти.

Вскоре в Риме узнали, что место каторги постепенно превращается в очередной очаг христианской веры. Из столицы империи немедленно выехал сановник, который устроил расследование на «месте преступления». Все «улики» указывали на Климента. Сановник приказал привязать к спине епископа якорь и утопить его в море, чтобы последователи не смоги найти тело святого.

Со слезами на глазах христиане смотрели, как лодка с любимым епископом уплывала от берега все дальше и дальше, навстречу гибели. Так погиб четвертый папа Римский — Климент, святой неразделенной Церкви.



Преподобный

Максим Грек

(1470–1556)

Место изоляции:

Иосифо-Волоцкий монастырь

Преподобный Максим Грек был послан игуменом Ватопедского монастыря на Афоне в Москву по запросу великого князя Василя III. В русской столице он должен был заняться переводами духовных книг. Вскоре святой сделал перевод Псалтири, который был одобрен московским духовенством и великим князем, и уже собирался возвращаться домой. Однако Василий III повелел Максиму остаться и продолжить труды.

Постепенно перед строгим взором преподобного стали открываться темные стороны общественной жизни на Руси. Не имея в себе силы молчать о них, он выступил с критикой прогнивших социальных устоев, призывая вспомнить об исполнении христианских идеалов, даже не побоялся открыто осудить желание великого князя развестись со своей женой. Собор 1525 года решил судьбу праведника, приговорив его к заточению в Иосифо-Волоцком монастыре. Начался новый многострадальный период в жизни святого.

Условия заточения были крайне суровыми. Только через шесть лет святому позволили читать и писать в темнице. Шестнадцать лет преподобному было запрещено причащаться, вести с кем-либо общение или переписку. Претерпевая скорби изоляции, Максим Грек углем на стене в темнице начертал канон Святому Духу. Преподобный написал также автобиографическое сочинение: «Мысли, какими инок скорбный, заключенный в темницу, утешал и укреплял себя в терпении».

Последние годы Максим Грек провел в Троице-Сергиевой лавре. Несмотря на пережитые тяжелейшие годы заточения, подорвавшие его здоровье, преподобный продолжал трудиться.

Он умер несломленным, вдали от Родины, на 86-м году жизни.



Священномученик

Иларион (Троицкий̆) 

(1886–1929)

Место изоляции:

Соловецкий лагерь особого назначения

Священномученик Иларион Троицкий был слишком активным и деятельным архипастырем для Советской власти. В 1923 году владыка был арестован и приговорен к трем годам лагерей. В июне следующего года он прибыл на Соловки. На берегу залива Белого моря святой был сетевязальщиком, рыбаком, лесником, сторожем. В лагере святителя почти никогда не покидала бодрость и чувство юмора. Но держался он со всем приличествующим епископу достоинством. О страшных условиях концлагеря Иларион Троицкий проговорился однажды: «Надо побыть в этой обстановке хотя немного, а так не опишешь. Это, воочию, сам сатана». Уже другое настроение чувствуется в письме священномученика своей родственнице: «При моем “стаже” меня ведь тюрьмой не удивишь и не испугаешь. Я уже привык не сидеть в тюрьме, а жить в тюрьме, как ты живешь в своей квартире. Конечно, нелепого в моей жизни и было, и есть немало, но нелепое для меня более смешно, чем мучительно».

Святитель часто подбадривал коллег-заключенных. К людям «дна» он не испытывал никакого пренебрежения. Наоборот — проявлял уважение и внимание. Подобное отношение поначалу сбивало с толку уголовников, не привыкших к такой обходительности, но потом они платили ему тем же: «В разговоре с ним, — вспоминает Борис Ширяев, — они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках».

Однажды священномученик спас самого мрачного, всеми нелюбимого лагерного охранника, некоего товарища Сухова — во время бури его лодку понесло в открытое море, спасти его, казалось, уже невозможно. Но владыка, собрав команду самых мужественных людей, ринулся на подмогу. Все кто был на берегу — каторжники, монахи, охранники — встав на колени, молились и ждали. Наконец обессиленного Сухова вытащили на берег.

В 1926 году было отслужено единственное в истории Соловецкого лагеря пасхальное богослужение, которое возглавил сам священномученик. Оно было совершено втайне от начальства в недостроенной пекарне.

Осенью 1929 года святого вновь осудили и приговорили к трем годам ссылки — на этот раз в Среднюю Азию. В пути к новому месту заключения Иларион скончался от страшного физического истощения и болезней.



Святитель

Лука (Войно-Ясенецкий) 

(1877–1961)

Место изоляции:

Лубянка

В 30-е годы XX века многие несчастные прошли по темным коридорам и кабинетам Лубянки. Среди них был и святитель Лука (Войно-Ясенецкий).

Пережив две ссылки, владыка в третий раз был арестован 24 июля 1937 года по обвинению в создании «контрреволюционной церковно-монашеской организации».

От святого требовали признания в шпионаже, но владыка был непреклонен. В знак протеста он начал голодовку. Тогда следователи решили применить свой любимый метод — допрос конвейером. Он продолжался тринадцать суток без перерыва: и днем, и ночью. Допрашивающие чекисты сменяли друг друга, не давая святому спать. Впоследствии епископ вспоминал: «У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации, сменявшие одна другую. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их.

То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой расположен целый город, ярко освещенный электрическими фонарями». Доведенный до отчаяния святитель Лука решил напугать мучителей. Он объявил, что подпишет все, что требуется, и попросил прислать обед. Схватив столовый нож, святой начал пилить им горло. Чекист успел быстро выбить его из рук епископа.

Обессиленного епископа снова бросили в камеру, а потом перевели в областную тюрьму. Попав в тюремную больницу, хирург спас жизнь молодому жулику, поставив верный диагноз. «После этого на наших прогулках в тюремном дворе меня громко приветствовали с третьего этажа уголовные заключенные и благодарили за спасение жизни жулика».

Дважды в день святой вставал на колени и читал молитвы. В камере в этот момент становилось тихо — все слушали, следили за епископом. Перед тем как отправиться на допрос, заключенные подходили к Луке за благословением. Все, кто был свидетелем жизни святителя в тюрьме, отмечали его абсолютное беззлобие — он никогда не жаловался, был спокоен. Все, что ему присылали родственники и близкие, он раздавал сокамерникам.

Но муки изоляции закончились в июне 1941 года. Государству нужны были хирурги. Святитель Лука стал консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакуационного госпиталя.



Святитель

Николай Сербский (Велимирович) 

(1880—1956)

Место изоляции:

Дахау

В годы Второй мировой войны Сербия пережила немецкую оккупацию и массовый геноцид. По воспоминаниям современников, святитель Николай Сербский, знаменитый на всю страну епископ Охридский и Жичский, сам пришел к оккупантам со словами: «Вы стреляете моих чад в Кралево. Теперь я пришел к вам, чтобы вы убили вначале меня, а потом уже моих чад».

Но всенародно любимого пастыря расстреливать побоялись. Его арестовали и поместили в монастыре Войловица. Здесь в течение нескольких лет владыка занимался правками сербского перевода Нового Завета. Однажды епископу удалось спасти от неминуемо- го расстрела еврейскую семью. Он вывез их в безопасное место.

В 1944 году святого вместе с Патриархом Сербским Гавриилом перевели в Дахау — один из образцовых лагерей смерти. Здесь готовились лучшие «специалисты», которые затем отправлялись делиться своим «опытом» в другие лагеря Европы.

Патриарха и владыку поместили отдельно от других заключенных, неподалеку от крематория. Каждое утро они должны были выносить бадью из уборной к сточной яме. В редкие минуты покоя Николай Сербский вел дневник, который позднее был опубликован под названием «Сквозь тюремную решетку».

Тяжелое, унизительное лагерное «послушание» порой ломало дух святителя, о чем он вспоминал впоследствии: «В лагере, бывало, забьешься в какой-нибудь угол и повторяешь про себя: “Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!” И вдруг душа возносится на небо — и видишь Бога лицом к лицу. Но ты не можешь этого вынести, и говоришь Ему: “Не готов, не могу, верни меня обратно!” Затем снова часами сидишь и повторяешь про себя: “Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!” И вдруг снова возносит тебя Господь...»

Только 8 мая 1945 года святитель Николай Сербский был освобожден американскими войсками, но вернуться домой владыке не дали в связи с приходом к власти в Сербии коммунистов.

Скончался святой в изгнании, вдали от дома — в американском штате Пенсильвания. 



Тихон Сысоев


КУЛЬТУРА

Новый Завет: от свитков до книг



Как создавались и выглядели рукописи Евангелий



В какой форме первоначально существовал текст Нового Завета, каким изменениям он подвергался с течением времени и по каким причинам? Знать эти общие сведения необходимо для понимания особенностей тех источников, с которыми имеет дело всякий, кто берется за исследование жизни и учения Иисуса Христа.

Свитки и кодексы



Все дошедшие до нас древние рукописи имеют форму либо свитков, либо кодексов.

В эпоху Ветхого Завета у иудеев существовали только свитки — длинные листы папируса (до 7–10 м), которые сворачивали в рулон и накручивали на специальный ролик или на два ролика: текст читался по мере развертывания рулона. Когда Иисус вошел в назаретскую синагогу, Ему подали книгу пророка Исаии; и Он, раскрыв книгу, начал читать по ней. Затем, закрыв книгу и отдав служителю, Иисус сел и начал проповедовать (Лк 4:17, 20). Читая это, мы представляем себе книгу, сшитую из отдельных листов, которую можно открывать или закрывать на той или иной странице. Между тем книга, которую держал в руках Иисус, представляла собой свиток, который Он сначала развернул в нужном месте, а потом свернул. Кодексов в Его время у евреев не было.

Лишь впоследствии, уже в христианскую эпоху, всеобщее употребление получили кодексы — книги, состоящие из отдельных сшитых между собой листов. При этом в иудейской традиции употребление свитков сохранилось вплоть до наших дней. Кодексы же были заимствованы христианской Церковью из античного мира (книги в форме кодексов существовали в Греции и Риме). Из дошедших до нас пяти с половиной тысяч рукописей Нового Завета лишь около сотни являются свитками, все остальные — кодексами. В III–IV веках свитки были фактически полностью вытеснены кодексами.

Постепенное вытеснение свитков кодексами может быть объяснено причинами практического характера: кодексы удобнее в обращении, лучше сохраняются, меньше портятся. Однако есть в этом и некая богословская значимость. Свитки оказались в числе других атрибутов ветхозаветной религии, считавшихся в иудейской традиции священными и неприкосновенными, но отвергнутых христианами. Впрочем, произошло это не сразу. Первые Евангелия, надо полагать, были написаны именно на свитках. Заметим, что евангелисты на древних иконах иногда изображались со свитками, а не с кодексами в руках; в византийскую эпоху, однако, евангелистов стали изображать с кодексами. Библейские пророки, напротив, и в византийской иконографии всегда изображаются со свитками. Что же касается Иисуса Христа, то на всех известных нам иконах, где Он изображен держащим Евангелие, в Его руках находится кодекс, а не свиток. Таким образом, свиток символизирует Ветхий Завет, а кодекс — Новый.

Папирус и пергамент



При изготовлении книг в древности употреблялись два материала — папирус и пергамент. Как правило, свитки делали из папируса, кодексы — из пергамента. Папирус производился из растения семейства осоковых (оно и дало название этому писчему материалу); пергамент же, обладающий большей прочностью, представлял собой особым образом обработанную кожу животных.

Среди дошедших до нас кодексов Нового Завета некоторую часть составляют так называемые палимпсесты — пергаментные рукописи, в которых первоначальный текст соскабливали или смывали и на его месте писали другой. К числу таковых относится, например, знаменитый Ефремов кодекс (V в.): в нем поверх первоначального греческого текста был написан сирийский перевод Евангелия. При помощи инфракрасных лучей ученым удается в некоторых случаях восстанавливать первоначальный текст.

Унциальные и минускульные



Все дошедшие до нас рукописи Нового Завета, написанные на греческом языке, по типу письма разделяются на унциальные и минускульные. Унциальный шрифт состоит только из прописных букв (он получил свое название от унции — мелкой монеты, размеру которой приблизительно соответствовали буквы), минускульный — только из строчных. Все древние рукописи Нового Завета — унциальные; начиная с IX века преобладают минускульные рукописи.

При письме обоих типов, будь то унциал или минускул, не употреблялись многие вспомогательные приемы организации текста, которые характерны для современной эпохи. Так, не было отличия между прописными и строчными буквами: все буквы были или прописными (в унциале), или строчными (в минускуле). Отсутствовало деление текста на абзацы. Практически полностью отсутствовала пунктуация: между предложениями не ставились точки, между частями предложения — запятые; отсутствовали вопросительные и восклицательные знаки, кавычки и другие привычные для нас формы организации текста.

Более того, текст писался без промежутков между словами. Древняя рукопись — это сплошная вязь букв, либо крупных, либо мелких. Правил переноса не существовало. Многие священные имена и некоторые наиболее употребительные слова писались сокращенно. Все это затрудняло понимание текста и становилось причиной многочисленных различий в толковании отдельных мест Священного Писания, а также появления разночтений при переписывании текста.

Возникновение и распространение минускульных рукописей ученые связывают с постепенным развитием в византийской традиции культуры чтения про себя. Следует отметить, что в древности — как в христианской, так и в античной — читать про себя было не принято: книги читали только вслух. Даже находясь наедине с собой, человек читал устами, а не глазами. Вспомним рассказ из Деяний апостольских: ...Муж Ефиоплянин, евнух <...> возвращался и, сидя на колеснице своей, читал пророка Исаию. Дух сказал Филиппу: подойди и пристань к сей колеснице. Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка Исаию, сказал: разумеешь ли, что читаешь? (Деян 8:27–30). Если бы евнух, сидя на колеснице, читал книгу про себя, Филипп не услышал бы, что он читает.

Можно вспомнить также рассказ из «Исповеди» блаженного Августина (IV–V вв.) о том, как он, приходя к Амвросию Медиоланскому, заставал его за чтением про себя: этот факт удивлял Августина, но он не решался о чем-либо спрашивать учителя (Августин. Исповедь. 6, 3 . — Ред.) 

Иисус, проповедуя в назаретской синагоге, читал книгу пророка Исайи именно по свитку (на сохранившейся фреске, однако же, книга) — кодексов в то время еще не было. Знаменитый Синайский кодекс датируется IV веком н. э.

Невмы и миниатюры



Вообще книжная культура древности коренным образом отличалась от той, что привычна нам. В древности имело место благоговейное, трепетное отношение к письменному слову. Сегодня, беря в руки газеты, мы просматриваем их, пробегая глазами тысячи, десятки тысяч слов, нередко даже не вникая в их смысл. Во времена же, когда создавалось Священное Писание, письменное слово ценилось очень высоко — не только потому, что писчий материал был дорогим и работа писцов трудоемкой: было вообще не принято писать только для того, чтобы высказаться. Если человек садился за стол и брал в руки стило, предполагалось, что он напишет что-либо весомое, значимое. Потому и отношение к книге было иным; потому книги не читали про себя, а только вслух — неспешно, вдумчиво, благоговейно.

Священное Писание было неотъемлемой частью раннехристианского богослужения. Для литургического употребления создавались специальные списки Евангелия — так называемые Евангелия–пракосы, или лекционарии: в них текст размещался не в обычной последовательности, а в той, в которой он читался за богослужением.

Литургическое употребление рукописей Ветхого и Нового Заветов стало причиной появления в них различных вспомогательных знаков, облегчающих чтение вслух. Эти знаки — невмы — ставились в тексте над строкой и указывали, с какой интонацией нужно прочитать определенное слово или фразу. Впоследствии при помощи невм стали записывать мелодии богослужебных песнопений: так развилась в Византии невменная нотация, унаследованная и Русью (на Руси она получила название крюковой).

Многие рукописи Нового Завета содержат миниатюры — иллюстрации, облегчающие понимание текста. По миниатюрам можно судить, как понимали тот или иной священный текст в эпоху, когда создавалась конкретная рукопись.

Диатессарон и перикопы



Довольно рано сплошной текст Евангелий начали делить на тематические отрывки. Впервые такое деление осуществил сирийский писатель II века Татиан. Он составил из четырех Евангелий одно — Диатессарон (буквально — по четырем). Татианов Диатессарон был широко распространен в Сирийской Церкви: в IV веке на него написал толкование преподобный Ефрем Сирин. Однако в византийской традиции Диатессарон не получил распространения. Более того, некоторые византийские церковные деятели всячески боролись с распространением Диатессарона: святой Епифаний Кипрский, в частности, систематически разыскивал рукописи этого произведения и сжигал их.

Более долговечным оказался труд александрийского диакона III века Аммония, который, не сводя четыре Евангелия в одно, разделил евангельский текст на так называемые перикопы — отрывки разной длины (самые короткие перикопы включали лишь одну фразу).

Современное деление евангельского текста на главы восходит к архиепископу Кентерберийскому Стивену Лэнгтону (ум. в 1228 г.). Что же касается деления глав на стихи, то оно было впервые осуществлено парижским книгоиздателем Робером Этьеном (Стефанусом) в 1551 году. Эту традицию заимствовали и русские издания Нового Завета. В славянских же рукописях текст был разделен на «зачала», необходимые для литургического употребления.

Лишь в XIX веке в изданиях Библии появились ссылки на так называемые параллельные места: они печатаются почти во всех современных изданиях Нового и Ветхого Завета на полях. Параллельные места помогают нам сравнивать изложение одного и того же события в разных Евангелиях, находить первоисточники ветхозаветных цитат в Новом Завете. В III–VI веках в этом, по-видимому, потребности не было, так как Библию знали гораздо лучше, чем теперь.

Читая отцов Церкви, мы не можем не поразиться тому, с какой виртуозностью они оперировали библейскими текстами, приводя параллели из самых разных частей Библии. А ведь они пользовались рукописями, в которых не было ссылок на параллельные места. Но для современного читателя параллельные места оказываются большим подспорьем.

Ошибки глаза, памяти, суждения



Говоря о судьбе Евангелий, нельзя обойти молчанием вопрос о так называемой коррупции (порче), которой в течение столетий подвергался предполагаемый первоначальный текст в рукописной традиции. Многочисленные ошибки появлялись в рукописях по вине переписчиков; некоторые из них впоследствии исправлялись другими переписчиками, некоторые оставлялись без исправления и постепенно начинали восприниматься как норма. Различия касаются не только отдельных слов и предложений, но и целых фрагментов, которые присутствуют в одних рукописях, но отсутствуют в других. Так, например, вторая половина 16-й главы Евангелия от Марка (Мк 16:9–19) отсутствует в ряде авторитетных древних кодексов.

Во многих древних рукописях Евангелия от Иоанна отсутствует рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии (Ин 8:1–11).

Ошибки в рукописях могли быть как случайными, так и намеренными. К первым относят так называемые ошибки глаза, ошибки памяти и ошибки суждения*.

Ошибки глаза появлялись из-за несовершенства письма, неудобства чтения сплошного текста, в котором многие слова сокращались, некоторые могли быть неудачно перенесены или стерты, отдельные слова визуально оказывались похожими на другие; иногда текст был настолько мелким, что переписчик не мог его как следует разглядеть.

Ошибки памяти возникали, в частности, в результате того, что, взглянув на фразу, переписчик не вполне точно ее запоминал, а скопировав, не сличал заново с оригиналом.

Ошибки суждения возникали, когда при спорном чтении из двух вариантов выбирался худший. Так, если перед глазами переписчика два кодекса, из которых один содержит правильное чтение, а другой неправильное, он может выбрать второе, поскольку по каким-то причинам именно оно представляется ему верным.

К намеренной порче текста следует отнести, в частности, те искажения, которые предпринималась еретиками для оправдания своих лжеучений. Так, например, Маркион при переписывании Евангелия от Луки сознательно изменял или исключал из текста те места, которые не соответствовали его гностической системе. Однако нужно отметить, что тексты, испорченные еретиками, Церковь быстро распознавала и изымала из употребления.

Более сложным представляется вопрос о намеренном внесении изменений в текст, связанном с лингвистической или риторической коррекцией: переписчику казалось, что текст недостаточно грамотно составлен, или он полагал, что в текст вкралась ошибка, и на свой страх и риск изменял фразу, слово или букву*.

Наконец, укажем на ту разновидность намеренной порчи текста, которую современная наука называет гармонической корректировкой — когда текст одного Евангелия исправлялся так, чтобы он более соответствовал тексту другого Евангелия.

В качестве примера можно привести разницу между версиями молитвы «Отче наш» в Евангелиях от Матфея и от Луки. В привычном для нас синодальном переводе Нового Завета это почти идентичный текст, тогда как в критическом издании, основанном на наиболее древних рукописях, приведены два разных текста: молитва «Отче наш» у Луки короче, чем у Матфея. Если исходить из того, что избранный для синодального перевода оригинал отражает развитие, которое евангельский текст претерпел в течение многих столетий, а критическое издание восстанавливает текст, максимально приближенный к первоначальному, то становится очевидным, что в оригинальной версии Евангелия от Луки молитва «Отче наш» была дана в сокращенном виде, однако последующие переписчики дополняли ее за счет Евангелия от Матфея: в результате различия стерлись и текст получился идентичным.

Какая рукопись правильная?



До XVI века Новый Завет существовал только в рукописях. Первое печатное издание — так называемая «Комплютенская полиглотта» — появилось в 1514 году: в нем были напечатаны параллельными столбцами греческий и латинский тексты Нового Завета. Затем появилось пять изданий Эразма Роттердамского в Базеле (1516–1535). В 1624 году греческий текст был напечатан братьями Эльзевирами. В одном из последующих изданий братья сообщили читателю, что публикуемый ими текст — лучший, самый авторитетный из всех: они назвали его «textus abomnibus receptus» — буквально «текст, всеми принятый», то есть получивший всеобщее признание. С их легкой руки этот текст действительно стал считаться самым авторитетным и печатался под названием «textus receptus».

Однако в XIX веке все большее внимание стали обращать на древние рукописи Нового Завета, в которых содержались многочисленные разночтения с textus receptus. В середине XIX века немецкий библеист К. Тишендорф издал несколько таких рукописей, среди которых наиболее знаменитым был Синайский кодекс V века, найденный им в библиотеке монастыря Святой Екатерины на Синае.

Постепенно количество известных науке рукописей возрастало, и в конце XIX века стали появляться критические издания, в которых греческий текст Нового Завета, восстановленный на основе рукописной традиции, печатался с подстрочными примечаниями, содержавшими основные разночтения. Эти издания известны под именем Нестле — Аланда*.

С середины ХХ века к работе по изданию критического текста Нового Завета подключились Объединенные библейские общества, в составе которых трудились католические, протестантские и православные ученые.

В результате совместными усилиями был подготовлен тот греческий текст Нового Завета, который стал закономерным результатом последовательного охвата все большего круга рукописных источников, развития методов текстологического исследования и совершенствования приемов филологической и богословской критики**.

Текст, содержащийся в 3-м издании греческого Нового Завета, подготовленном Объединенными библейскими обществами, идентичен тексту, содержащемуся в 26-м издании Нестле-Аланда (различия между двумя изданиями касаются только критического аппарата, но не самого текста). Это свидетельствует об определенном консенсусе, достигнутом ведущими мировыми учеными относительно основных разночтений в тексте Нового Завета.

Тем не менее работу по совершенствованию критического текста Нового Завета, максимально приближенного к предполагаемому архетипу, не следует считать законченной. Она продолжается, подходы к тексту меняются, принятые за аксиому мнения исследователей (в том числе те, на основе которых отдавалось предпочтение тем или иным вариантам текста) пересматриваются.

Работа над критическим изданием Нового Завета выявила его уникальность в качестве литературного памятника, равного которому по числу рукописей в истории человечества не было. В то же время, учитывая беспрецедентное количество рукописей, неудивительно и количество разночтений между ними. Из более пяти тысяч известных науке манускриптов нет двух, которые были бы полностью идентичны***.

Общее количество известных науке и отраженных в издании Нестле — Аланда разночтений превышает десять тысяч; между textus receptus и изданием Нестле — Аланда существенных разночтений, влияющих на понимание смысла текста, несколько сотен.



* Работу по составлению критического текста Нового Завета начал крупнейший немецкий специалист по библейской текстологии Эберхард Нестле (1851–1913). После его смерти работу продолжил его сын Эрвин Нестле (1883–1972), которому с середины ХХ в. помогал другой выдающийся знаток новозаветной текстологии, К. Аланд (1915–1994).

26-е изд. критического текста Нового Завета, вышедшее в 1979 г., получило название Нестле — Аланда.

** Алексеев А. А. Текстология Нового Завета и издание Нестле — Аланда. С. 81.

*** metzger B. a textual Commentary on the greek new testament. P. XXiV.

**** Алексеев А. А. Текстология Нового Завета и издание Нестле — Аланда. С. 88, 98.).



Митрополит Иларион (Алфеев)


ОТ ИЗДАТЕЛЯ



«Фома» — православный журнал для сомневающихся — был основан в 1996 году и прошел путь от черно-белого альманаха до ежемесячного культурно-просветительского издания. Наша основная миссия — рассказ о православной вере и Церкви в жизни современного человека и общества. Мы стремимся обращаться лично к каждому читателю и быть интересными разным людям независимо от их религиозных, политических и иных взглядов.



«Фома» не является официальным изданием Русской Православной Церкви. В тоже время мы активно сотрудничаем с представителями духовенства и различными церковными структурами. Журналу присвоен гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви».



Если Вам понравилась эта книга — поддержите нас!

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя