«Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего.
Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»

(Псалтирь 118:18-19)

Путь умного делания

О молитве Иисусовой и Божественной Благодати. «В книге, на основе личного опыта, представлена святоотеческая традиция умного делания. Здесь обобщенно излагается учение отцов-аскетов об Иисусовой молитве, о действии благодати Божьей».

Cover

О молитве Иисусовой и Божественной Благодати


Антоний Голынский-Михайловский Архиепископ

Архиепископ Антоний (Голынский-Михайловский)

 

О МОЛИТВЕ ИИСУСОВОЙ И БОЖЕСТВЕННОЙ БЛАГОДАТИ

Слово к читателю

 

Дорогие братья и сестры!

Вам предстоит знакомство с книгой, открывающей далекие горизонты труднейшего пути внутреннего восхождения к Богу. Эта скромная по объему, но предельно насыщенная напряженной духовной мыслью работа поможет многим взыскующим спасения приобщиться к благодатному деланию, поможет устоять в духовной битве.

Одно из главных достоинств этой книги состоит в том, что автор ее — наш современник. Владыка Антоний раскрывает свой личный, обретенный в тяжелые времена гонений, духовный опыт, — удивительным образом перед нами оживает древнейшая аскетическая традиция, уже две тысячи лет возводящая людей от земли к Небу.

За свою жизнь мне довелось немало прочитать на эту тему, и я должен отметить, что в записках владыки Антония мы находим некоторые весьма важные детали молитвенной практики, которые не встретишь в иных источниках. Путь внутреннего делания открыт как для монаха, так и для мирянина, открыт для любого сердца, искренне взыскующего Бога. Особенно важным становится изучение молитвенного пути в наше время, когда окружающая жизнь всё агрессивнее навязывает антидуховные ценности и человек всё крепче прирастает к земле, всё менее устремлен к горнему.

Нет сомнений, что эта книга, с такой любовью написанная истинным молитвенником, проникнутая столь горячим сочувствием к иноческому подвигу, а после утраты рукописи со тщанием и пониманием восстановленная почитателями владыки Антония, послужит целебной духовной пищей для всех алчущих Истины.

Да почиет благословение Божие на сем труде.

 

Протоиерей Георгий Бреев,

духовник московского духовенства,

настоятель храмов иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыне

и Рождества Богородицы в Крылатском

 

От редакции

 

Дорогие читатели!

Перед вами келейные записи архиепископа Антония (Голынского-Михайловского) — подвижника XX века, опытно прошедшего путь молитвенного подвига. Работа писалась в конце 50-х годов для узкого круга единомышленников. То было время, когда в нашей стране царил абсолютный дефицит духовной литературы и подобные тексты были редкостью даже в «самиздате». Но думается, что и сегодня, при всей доступности аскетических писаний, этот труд может быть интересен для тех, кто движим стремлением приобщиться к молитвенной традиции отцов Православной Церкви. В книге, на основе личного опыта, представлено святоотеческое предание об умном делании, обобщенно изложено учение отцов-аскетов об Иисусовой молитве, о действии благодати Божией.

Особенно ценным для нас является то, что незаурядный молитвенный опыт был обретен автором не в тиши исихастской кельи, но в гуще самых трагических событий ушедшего века. Исповедник и узник ГУЛАГа, неутомимый пастырь и гонимый скиталец, вовлеченный в водоворот исторических крушений и изломанных человеческих судеб, владыка Антоний своим подвигом указывает всем нам на то, что христианину должно становиться духовным воином «на всякое время», во всяком месте. Его пример весьма назидателен для нас, обреченных спасаться в пучине метущегося апостасийного мира.

К сожалению, подлинник рукописи владыки Антония был утрачен и текст дошел до нас лишь в списках, будучи подвержен различного рода искажениям. Эти обстоятельства не позволяли опубликовать материал в том виде, в котором он сохранился, — потребовалась редакторская работа по реконструкции записей, при сопоставлении материала со святоотеческим учением.

В комментариях к основному тексту представлен спектр мнений, выявляющих сходство и различие индивидуальных подходов к практике внутреннего делания. В приложении к книге, в качестве материала для сопоставления, помещен также краткий обзор учения о молитве святителя Феофана Затворника. Думается, что разнообразие взглядов и рекомендаций, как святых отцов, так и современных подвижников, поможет вдумчивому читателю самостоятельно придти к нужным выводам и получить практическую пользу.

Во второй части книги впервые публикуются краткие воспоминания о жизни архиепископа Антония (1889–1976) и отрывки из его личной переписки. Фотографии владыки также ранее не публиковались. Прискорбно, что сведения о судьбе автора весьма ограничены. Скупые документальные свидетельства не позволяют вполноте восстановить биографию владыки. Однако эти обстоятельства никак не умаляют значения его рукописного труда, так же как труд иконописца или зодчего не обесценивается оттого, что часто остается безымянным, ибо плоды деяний, совершаемых во славу Божию, являются общецерковным достоянием.

 

Николай Новиков

 

Часть I

 

О молитве Иисусовой и Божественной Благодати

 

 

 

Архиепископ Антоний в последний год жизни (1976).

 

Предисловие

 

Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26:39). Две выраженные здесь мысли — «Господи, помилуй мя» и «Буди, Господи, воля Твоя святая» — составляют сущность молитвы Иисусовой. Прежде всего, нужно знать, что молитва Иисусова есть действенная суть покаяния, указанная Христом Господом. Она научает делателя отсекать желания своей воли, любить Бога более твари, искренне смиряться, истинно познавать себя, никак на себя не надеяться, приписывать все доброе не себе, а Богу и за все воздавать Ему славу.

Молитва Иисусова приближает к Богу, а примирение с Богом порождает истинную любовь к ближнему. Молитва соединяет душу с женихом ее — Господом и становится беседой между Господом и душой. Великое дело Иисусовой молитвы начинается со словесного труда в деятельный период и простирается до периода созерцательного, возводя человека к истинно духовной целомудренной жизни, а достойнейшие, те, которые не осквернились с женами (Откр. 14:4), достигшие устроения истинного духовного девства, сподобляются наивысшей добродетели — молитвы зрительной.

 

{11}

 

Молитва, по мере действия в ней слова, ума, сердца и Духа Божия, имеет соответствующие наименования. Она бывает словесной, умной деятельной, умно-сердечной деятельной. Эти три вида молитвы доступны человеку в период его ветхой деятельности, то есть до всецелой преданности его в волю Божию. Последующие два вида молитвы обретаются подвижником лишь по очищении сердца от страстей и греха и именуются умно-сердечной самодвижной, движимой Духом Святым, и умно-сердечной чистой, или непарительной. Последняя есть истинно созерцательная молитва, доводящая все добродетели, будучи всем им матерью, до совершенства духовного целомудрия. Самые достойные через эту молитву приводятся к соединению души с Небесным Женихом в единый дух. Человек тогда обретает высший дар — молитву зрительную. Тогда, соединившись с Господом, он зрит, уразумевая, великие тайны Божий и премудрость Его, прославляет всем своим духовным существом Святую Троицу, стяжав в сердце Бога.

На пути к Богу молитва бывает неотложным духовным оружием ума, так как брань ведется с духами тьмы, действующими через страсти, с самими страстями, с плотью и миром, которые, принадлежа земле, к земле и влекут. Молитва — меч духовный — все эти полчища зла посекает, приводя в полное бездействие, обнажает бессилие злобы перед могуществом Божиим, дает уразуметь немощь человеческую в борьбе со злом и изменяет само естество человеческое. Молитва неуязвимо ведет очищающийся ум, немощный сам по себе, но подкрепляемый Богом, и душу сквозь все смертоносные искушения, славя Бога — Всемогущего Творца.

 

{12}

 

Молитва Иисусова

 

От сердца бо исходят помышления злая (Мф. 15:19) — так прорекли уста сладчайшего Господа Иисуса, Подвигоположника, Начальника и Учредителя делания истинного покаяния. После падения, после того, как человек возлюбил свою злую несовершенную волю более всесовершенной воли Божьей, злоба вошла в его сердце. Своеволие отдалило душу от Господа, и человек остался лишь со своими ничтожными силами. Ему надлежало противостоять злу, что без помощи Божьей невозможно, а ум и душа человеческие, возлюбив своеволие, утратили свою светлость, а с ней способность различения добра и зла, утратили рассуждение, обнажающее козни дьявола. Неведение — чадо помраченного ума, возлюбившего свою волю, — объяло ум и душу. Неведение породило сомнение, а отсюда произошло смущение, которое есть и мать, и дщерь всех страстных волн, вздымающихся в сердце человека. Так корабль ума и души непрестанно погружается в море смущения, потопляемый своеволием.

Все это произошло с человеком по причине помрачения ума. Сердце наполнилось неестественными привычками — страстями, а последние, укоренившись в сердце, срослись с естеством человеческим и против желаний ума и сердца вовлекают человека в неподобающую ему страстную жизнь. Сатана, будучи виновником и начальником тьмы, не замедлил явиться, властно действуя через помраченный ум на страстное сердце. Так божественная обитель сердечная оказалась нечистой от

 

{13}

 

страстной скверны. Человек пребывает в падении, ум и душа отклонились от естества, перешли в состояние нижеестественное.

Выйти из этого тяжкого положения одними своими силами невозможно. Страсти получили силу естества, при этом сатана много сильнее и хитрее неопытного ума и перехватывает всякое человеческое намерение к добру, отчего человек иной раз, совершая, как ему кажется, добро, пожинает плод в виде усилившихся страстей. Бывает, что человек отчаивается в своем спасении и оставляет свои труды, а иногда, что уже хуже всего, накладывает на себя руки. Но следует знать, что в таком отчаянном положении человек оказывается только тогда, когда он ведет борьбу не именем Божиим, а пытается бороться собственной силой. Тот же, кто на Бога возложил свое упование, тот силой Божией побеждает, а бывая побежден, вновь встает и борется до окончательной победы.

Тьмой неведения человечество было объято до времени пришествия Христова. Люди томились, непрестанно смущаясь и тяжко скорбя, всем своим существом взывая к Богу, и Господь привел в исполнение то, что было предопределено при изгнании прародителей из рая, — явить семя от жены, которое поразит змея в главу (ср. Быт. 3:15). Христос был зачат во чреве Девы, родился, взял на Себя тяжесть греха всего человечества и сразился с грехом. Подвигоположник и человечество научил, как можно отличать добро от зла и как вести борьбу с дьяволом. Всепобеждающий, Он Сам предварительно победил всю силу вражью, чтобы человеку стало ясно, как бороться и побеждать демонов и свои злые бесоподобные страсти.

Со времен прародительского грехопадения князь тьмы с демонами своими вошел в самое сердце человеческое, сотворенное Создателем от начала чистым от страстей. Полонив человека грехом, сатана держит его полностью в своей власти, благодать же Божественная на порабощенное сердце воздействует

 

{14}

 

только совне. Так бывает со всякой душой до момента возрождения ее во святом Крещении. Силою Таинства дьявол извергается вон, и в тот же час в сердце вселяется благодать. Отныне враг может действовать лишь извне, искушая и соблазняя, но уже не как властелин, не как повелитель. По Крещении человек более не раб греха. Помощью обретенной им свободы он теперь способен противляться врагу, и исход борьбы зависит от произволения человеческого. Будет ли враг побежден силою Божией, призываемой в молитве, или падет человек соизволением греху — все ныне решается свободным согласием возрожденной души.

Сатана, изгнанный из сердца, насколько попускается ему искушать души верных, настолько и приступает, нападает через чувства телесные, возбуждает ко греху через ядовитые стрелы помыслов, посылаемые им в сердце. При этом враг скрывается со тщанием и, услаждаясь страданием человека, обычно действует так, чтобы смущать его и не быть узнанным, не обнаружить своего присутствия. Дьявол, будучи лукавым и коварным убийцей искони, нашептывает всякую злобу в помысле и сразу же скрывается, а обманутый человек принимает это за свои собственные мысли и усваивает отраву в своем сердце. На что и указывает Господь, говоря: От сердца бо исходят помышления злая (Мф. 15:19), помышления, которые оскверняют ум и душу, лишают их по естеству присущего им мирного устроения. Противодействие злу необходимо начинать при первом его появлении, пока оно в зародыше. Пока еще зло не укоренилось, оно отсекается легко, лишь бы его обнаружить. А совершается такое отсечение сладчайшим именем Господа Иисуса.

Исходящее из сердца зло порождается виновником зла — дьяволом. Дьявол же, льстец и хитрец, средоточие всякой мерзости, обольщая человека помыслами, обещает каждому то, к чему тот имеет наиболее страстное влечение. Будучи коварным хитрецом, дьявол подходит к человеку тонко и всегда превосхо

 

{15}

 

дит тонкостью ум человеческий. Скрывая свое присутствие, он выдает порождаемые им помыслы за мысли, принадлежащие самому человеку. Обманутый человек становится всецелым пленником дьявола, оказываясь, таким образом, обреченным на вечную погибель, если только Господь не защитит человека Своей благодатью.

Хитрость дьявола превосходит своей изощренностью ум человеческий, и потому невозможно и бесполезно человеку своими силами бороться с дьяволом, действующим через страсти. Невозможно, доколе не получит человек от Бога власть и силу наступать на силу вражью. Но для этого нужно пройти всесторонний искус, стяжать опыт борьбы и победы над дьяволом через искушения, попускаемые благодатью Божией. А это тогда лишь возможно, когда человек будет во всем шествовать за Подвигоположником Христом, борясь и побеждая зло силой благодати Божией, которая всегда действует через молитву. Благодать охраняет молящегося, ведет его, с необходимой постепенностью подает полезное и уберегает от вреда.

Все человечество, как сказано выше, до пришествия Христа на землю объято было мраком неведения, и люди умирали во тьме, не зная истины, угнетаемые дьяволом, порождающим зло в сердцах их. Христос, Своей смертью поправ смерть, разрушил темницу ада, даровал всем желающим возможность с Его помощью спастись и, как Всемогущий, вывел из ада всех содержавшихся там верных. После этого все святые отцы, сознавая немощь человеческую, видя всемогущую силу Божию, побеждающую зло с ее виновником и водителем, желая следовать Христу во исполнение воли Отца Небесного, зная, по указанию Господню, откуда зло приемлет свое начало, сами своей силой к делу спасения не приступали. Все они спасение свое совершали силой Божией благодати, восставая против зла в самый момент зарождения его, уничтожая его силой имени сладчайшего Иисуса Христа.

 

{16}

 

Господь, постоянно призываемый в молитве, побеждает зло, умиротворяет дух человека, восстанавливает внутреннюю тишину и располагает ум к дальнейшему пребыванию в молитве. Далее и пойдет речь о том, как безупречно действовать именем Господа Иисуса Христа против всякого зла, тем именем, которым все святые отцы побеждали в битве с дьяволом.

Молитв в Святой Церкви много, и все они сильны на отгнание супостата. Но сила молитвы зависит от силы ума, от опыта в распознании хитростей врага, в различении добра и зла, зависит она и от способности не развлекаться в молитве. Ум слабый, подобный нашему, собрать внимание свое в молитвословии почти не способен, так как, привыкнув к жизни чувственной, он и во время молитвы мечтает о свойственных ему вещах чувственных, отчего человек лишь телом иконе предстоит, а ум и сердце его витают невесть где. Внимание, не привыкшее удерживаться в молитве, расхищается, ум не способен владеть собою, язык не может свободно произносить слова молитвы, по причине разнообразия и множества этих слов. Дело не идет, а если и движется, то слишком медленно.

Зная все это, святые отцы, наставники и делатели истинного покаяния избрали себе главным оружием немногословную молитву Иисусову, полученную от Духа Святого, отдавая ей преимущество перед всеми иными. Все существующие в Православной Церкви молитвы действенны и спасительны, но молитва «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», содержащая в себе имя Господа Христа и мольбу кающегося грешника, всегда привлекала к себе умы спасающихся. Некоторые из святых отцов непрестанно творили иные короткие молитвы, но большинство занималось по преимуществу молитвой Иисусовой. Всякий, желающий работать Господу в делании молитвы Иисусовой, может, по причине ее краткости, трудясь, усвоить свободное молитвословие без принуждения языка, которое постепенно привлечет к себе и ум, и чувства.

 

{17}

 

Суть делания этой молитвы заключается в том, чтобы отгонять всякую мысль, являющуюся из сердца, и, вместе с тем, не допускать проникновения в сердце приходящих извне греховных помыслов и желаний, чтобы приучить память всегда предстоять Богу Вездесущему, а ум — постоянно читать молитву и внимать лишь ей одной вместо всех иных, даже естественных для него, мыслей. Это и приводит со временем к тому, чего око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (1 Кор. 2:9), через это делание сердце человеческое устрояется в обитель Пресвятой Троицы.

Делание молитвы Иисусовой, называемое святыми отцами трезвением, должно быть неотъемлемой сутью монашеской жизни. Оно необходимо также и для всех мирян, ибо без памятования Бога спастись никому не возможно.

Такое простое, казалось бы, дело, как чтение короткой молитвы, в действительности является не столь уж простым. Молитва имеет разные виды, или степени, которые именуются словесной, умной деятельной, умно-сердечной деятельной, умно-сердечной самодвижной, умно-сердечной чистой, зрительной. На каждой степени нужны разъяснения опытного лица. Осведомленность здесь весьма важна, ибо через умное делание Господь устраивает наше спасение, подавая человеку через молитву в нужное время от благодати Своей все необходимое.

Велика нужда в опытном, знающем наставнике, в учителе-старце, прошедшем не только начальные степени молитвы, но и молитву зрительную, который мог бы свободно и неуязвимо провести ученика через все искушения. Искусный опытно знает, какие искушения и в какое время могут посещать спасающегося, он всякое искушение предупредит наставлением, укажет, что и как делать во избежание ошибки, пояснит, как распознать дьявольскую хитрость при нападении демонов «слева» и при подходе под видом добра с «правой» стороны.

 

{18}

 

Но увы! Одни не имеют времени и желания достойно упражняться умом, словом и сердцем в этом великом делании, другие, имея желание, не знают, как и приступить к нему. Иные же приступают, но действуют чувственно, упражняясь умом плотским, живя своевольно, по собственному разумению, а думают о себе при этом, что проводят жизнь духовную. Таковые не ведают, что истинно духовная жизнь начинается по великой милости Божией лишь тогда, когда человек всецело предаст себя в волю Божию. А это становится возможным только после очищения ума от помрачения и очищения души от страстей. До этих пор человек живет не духовно, а мудрованием человеческим — знанием ума плотского, даже если он знает всю теорию христианского богословия и велик в глазах людей. Такие нередко запутываются в сетях прельщения плотского ума и, что хуже всего, истинных носителей духовного разума считают неправомыслящими. Такие, молясь по Молитвослову, считают делателей умной молитвы невеждами и впавшими в прелесть, но по сути сами прельщены и невежды. Шествие их не ко спасению, а от него.

Древние святые отцы, великие творцы умного делания, писали о молитве Иисусовой много. Но они начинают с описания высоких степеней созерцательной молитвы, пишут о молитве умно-сердечной самодвижной, опуская предыдущие начальные уровни. Только редкие из них касаются молитвы умно-сердечной деятельной и сопровождающих ее мечтательных искушений. При этом все отцы пишут кратко и прикровенно, и вот по какой причине.

Когда святые отцы писали об Иисусовой молитве, тогда опытно знающих делателей было много и не было нужды подробно описывать начальные стадии, так как было кому наставить. Кроме того, прочесть писания мог и неподготовленный человек, а пользу извлечь мог лишь готовый. Потому отцы писали кратко и прикровенно. Готовый и в кратком описании пой

 

{19}

 

мет нужное, а неготовый не повредит разума своего. Не все понимают, что молитва духовная начинает действовать в человеке только после того, как он приступает ко всецелому исполнению воли Божией. До этих пор молитва бывает лишь деятельной. Горько ошибается тот, кто принимает ее за духовную. Если неоконченное еще делание плотского ума принимается за духовное, то это есть прельщение и горе.

В настоящее время опытных делателей почти не осталось. Всякий, возжелавший творить молитву, уже в самом начале подвергается сомнениям в правильности и успешности своих действий. Потрудившись немного и не усмотрев желанных плодов, он оставляет это священное дело, а иногда даже хулит его. Так удаляется человек от обладания небесным разумом, явленным на земле Христом: «возсия мирови свет разума». А утрата эта обрекает на погружение в тот умственный мрак, в котором человечество пребывало до пришествия Христа. Когда утрачена способность разумно славить Бога, тогда славословят одним языком, а слова без участия разума не возжигают сердце, но угашают его.

Так я, при всей моей немощи, плача и сокрушаясь от бессилия своего, все же сильно желал, чтобы продолжалось разумное прославление Бога, чтобы не уменьшалось, а росло число уготовляющих свои сердца в жилище Богу. Всем жаждущим истинно славить Бога я дерзнул предложить сии слова не в качестве наставления, ибо вы сами разумнее меня, но в виде братского совета, делясь тем, что имею по бедности моей. Не полагаясь на свои силы, а лишь надеясь на Всемогущую силу Господа моего, отринув собственное мудрование и все, что не имеет подтверждений в Священном Писании или в Богодухновенных писаниях святых отцов, изведавших опытом жизнь покаяния, излагаю все то, в чем и сам некогда имел великую потребность, нуждаясь буквально в каждом слове, здесь ныне писанном.

 

{20}

 

Конечно, излагается не все, а лишь самое главное, то, с чем приходится встречаться каждому делателю покаяния, излагается самая суть, потребная всем. А все, что бывает помимо описанного здесь, является второстепенным и гибелью душе не грозит. Приими, Господи, труд сей к славе имени Твоего Святаго и, вразумив на дело сие, помози совершити его достойно во спасение душ, жаждущих правды Твоея.

Аще приступаеши работати Господеви Богу, уготови душу твою во искушение (Сир. 2:1). Знай, что если пойдешь вслед за Господом, последуешь Его божественному учению, то на этом пути встретят тебя искушения. Плоть, мир и дьявол — твои враги, но не менее их ты и сам себе бываешь врагом. Отныне, отказываясь следовать влечениям своей воли, ты расстаешься с мирной жизнью и непрестанная борьба становится твоим уделом. Приступая к деланию молитвы Иисусовой, уготовься не к мирному жительству, но к перенесению всевозможных скорбей, причиняемых плотью, миром, дьяволом и собственным самолюбием.

Скорби приходят извне и изнутри, но натиск их сдерживается благодатью Божией, не позволяющей огорчать спасающегося страдальца более, нежели он способен перенести. Скорби попускаются благодатью по мере крепости ума и души спасающегося, а не по воле ехидствующих бесов. Под таким руководством благодати человек приобретает терпение, обучается преданности воле Божией, дабы не унывать в последующей брани. Он обретает опыт, учась усердно прибегать к молитве, и получает через искус знание и мудрость.

Если хочешь ты, брат или сестра, стяжать непрестанное памятование о Боге и в молитве беседовать с Ним непрестанно, как с другом, лицом к лицу, тогда молись, чтобы Господь послал тебе наставника не прельщенного, опытно знающего великое дело молитвы покаянной, испытанного в бранях. Опытные наставники очень редки, но благодатью Господней еще сохраня

 

{21}

 

ются, еще существуют и до нашего времени. Поищи опытного усердно, попроси у Бога со слезами, дабы Он указал тебе такового, знающего путь покаяния незаблудный. Но помни, брат или сестра, что искать чудотворца никак не следует. Не на внешнее смотри, но ищи истинно знающего духовную жизнь и духовную брань, имеющего разум духовный, прозревшего тайны Царства Небесного. Такого, который мог бы тебя ввести в Царство Божие, внутри тебя сущее, который сам прошел все искушения и познал всякую лесть сатанинскую со всеми уловками дьявола. Такой муж духовный знает про тяжесть сердечную, бывающую от страстей, волнуемых дьяволом, знает и может помочь во всякой скорби, может избавить от всякой тяжести, рождаемой смущением. Имей только твердую веру такому человеку, по подобию веры в Бога, ибо таковой водительствуется Самим Богом.

Если такого наставника укажет тебе Господь, то прилепись к нему всем сердцем твоим и не дерзни когда-либо изменить ему или преслушаться слова его. Имей его за Самого Христа и знай, что святые отцы об этом сказали так: «Если увидишь своего наставника спящим или лежащим, едящим или пьющим, беседующим или иное что творящим, по малодушию твоему не должен ты соблазняться, ибо он за дело свое угоден Богу и подобное ему не вредит». Строго знай, что он судья дел твоих, а не ты — его, ты имеешь нужду в нем, а не он в тебе. Он несет немощи твои и терпит твое своеволие, а ты бываешь ему в тягость, каковую он несет по любви к тебе. В нем, пришедшем к истинно духовному разуму, действует Сам Бог, обитающий в его сердце, а воля его всегда бывает угодна Богу, так как живет он волею Божией. Он, подобно святым Апостолам, вершит дело спасения людей. То, что не нравится, принимай от него, исполняй и храни, как незаменимую ценность. Обличения, колкости и все, стесняющее волю твою, принимай от него с охотой, так

 

{22}

 

как этим он врачует язвы души твоей и умерщвляет волю твою, воскрешает ум и душу твою от смерти греховной.

Такой наставник ум свой и душу свою уже воскресил силой Божией от смерти греховной, сердце свое очистил от страстей и уготовил к безысходному пребыванию в нем Триединого Бога: и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14:23). Такой наставник есть мудрец из мудрецов, великий философ, даже если внешним наукам и не был обучен. Он есть истинный Богослов, непрестанно богословствующий, ибо он живет Богом, по-Божьи. Так говорят святые отцы, так указывают, благословляя пребывать под руководством опытного наставника, не имея о себе никакой печали, а лишь беспрекословно исполняя все указанное им.

Ты же, наставник, отец, руководитель в мудрости духовной, проверь прежде всего себя самого, убедись, имеешь ли ты разум истинно духовный, разум, освященный Духом Святым, разум, утвержденный от Бога, дабы тебе возможно было, с полным миром душевным в Боге пребывая, с пользой поучать духовных чад, тобою пасомых, ведя их незаблудно тернистым путем покаяния к истинной мудрости духа.

Если же ты, наставник, не обладаешь разумом истинным, но имеешь только истинное ведение, бывающее по всецелой преданности в волю Божию, то и тогда можешь ты руководствовать чад своих на пути покаяния. Но в делах мудрости истинно духовной руководи лишь самим собою, от руководства же другими в этом деле воздержись, так как не пришел ты еще в истинный разум.

Не имеющий ни истинного разума, ни истинного ведения руководить другими не может. Это было бы крайне опасно, ибо таковой еще только шествует в покаянии. А тот, кто на пути покаяния, тот еще не достиг спасения. Кто сам в пути, тот еще ошибается и нередко истину обращает в ложь, а ложь именует истиной. Не достигший истинного ведения не может учить дру

 

{23}

 

гих, даже если внешне он образован, как богослов. Он сам находится под влиянием страстей, полностью им владеющих, как же может он кого-либо избавить от страстей? Не разумеющий истины вместо пользы творит ученику великое препятствие. Таковые часто сами считают себя достойными руководителями, но на деле ведут пасомых в погибель, и что еще хуже, считают подлинных учителей истины Божией за прельщенных, отлучая чад от опытных наставников, будучи сами полностью поражены прелестью страстей и греха.

Брат или сестра! Если ты много и много умолял Бога даровать тебе наставника, но не получил сего, если искал и искал настойчиво всюду, но не обрел такового, ибо столь редки они в наши дни, — не отчаивайся, от человек сие не возможно есть, от Бога же вся возможна (Мф. 19:26). Положившись на Бога, с твердым намерением никак не отступать от избранного пути делания молитвы, твердо веруя, что Господь близ призывающих Его, действуй согласно указанному здесь.

Господь, вразумив тебя побуждением к молитвенному труду, тем самым свидетельствует твое призвание к этому делу. Оно Богу угодно. Он Сам поможет положить начало. Ведь это Он помогает всякий раз, когда произносится молитва, да и каждое отдельное слово молитвы прорекается с Его помощью. Во все время делания молитвы Ему угодно быть с тобой, и Он будет смотреть на тебя. Всегда и всюду Своей благодатью, действующей в молитве, Он поддержит тебя, научит и вразумит, то бичуя, то милуя тебя. Наказывая, Он проявляет Свою Отеческую любовь к тебе. Он будет бить, но одновременно принимать тебя, как сына, дабы стал ты искусным у Него. Он будет смотреть на то, как любишь ты Его, свидетельствуя о своей любви молитвенным памятованием о Нем.

По мере твоего самопринуждения к молитве — принуждения к внимательному пребыванию ума в ней, принуждения к участливому отношению сердца — Господь будет помогать тебе

 

{24}

 

Своей благодатью усваивать молитву, будет помогать уклоняться от греха. Делание это сопряжено с трудностями в усвоении сыновней покорности Богу, но ты от этого не унывай, главное — не доходи до отчаяния и бездействия, не оставляй молитву. Господь поможет тебе, и скорбь минует.

Если молитвенное дело начнет казаться тебе бесполезным, решительно отвергай подобные мысли, потому что не может быть молитвы, не приносящей пользы и плодов. Кажущаяся бесплодность есть результат незнания, человек не понимает, в чем состоит плод молитвы, а плод между тем уже вызревает под действием благодати. Через молитвенный труд взращиваются все добродетели в душе, и это происходит неприметно. Дело человека состоит в том, чтобы молитву никогда не оставлять, по мере сил молитве внимать и нудить себя к этому труду. А во всем остальном нужно возложить упование на Бога, ожидая милости от Него, и покоряться воле Его. Тогда Господь, действуя в молитве Своей благодатью, все нужное воздаст молящемуся по мере его старания.

В молитвенном деле большое значение имеет частота молитвы и постоянство памяти о Господе возлюбленном. Постепенно станет укрепляться внимание ума, что и составляет плод молитвы. С усилением внимания человек начнет усматривать в себе все большее количество зла, исходящего из сердца, чему всемерно потворствует враг, возбуждая страсти. Зло проявляется в помыслах и желаниях, а ум, жаждущий спасения, не должен уделять никакого внимания помыслам, но пресекать их, внимая молитве, чем обессиливаются страсти. Это и есть брань.

Человек кающийся плодов молитвы не замечает. Так устраивается благодатью Божией в тайне от человека для пользы его, ибо человек слишком падок на самомнение. Молящемуся кажется, что он стоит на месте, или кажется, что он становится еще хуже. Он снова молится и опять видит свои кажущиеся неуспехи. Помыслы вновь и вновь отгоняются молитвой, в ре

 

{25}

 

зультате ум обнаруживает их все больше, и человек в такой брани начинает смиряться, научается предавать себя в волю Божию, а это и есть именно то, что требуется.

Все, что спасительно для человека, устраивается благодатью в ответ на доброе произволение человека к спасению, на его самопринуждение к молитве, а по мере принуждения достигаются и успехи, как в молитве, так и вообще на пути спасения. Великое дело молитвы есть исполнение слов Христа: Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия (Ин. 3:3), ибо молитвенное делание приводит к полному перерождению всего человека силой благодати. Человек лишь должен ни в коем случае не оставлять молитву.

Дьявол, тайно воздействующий на сердце, неимоверно боится внимательной молитвы, так как знает, что через нее открываются человеческому уму все его хитрости. Когда человек все более держится молитвы и имя Христово не отпускает от себя, то он убеждается, что жить без этого невозможно, — иначе вражеские помыслы мгновенно овладевают умом, и страсти порабощают его.

Гордиться человеку нечем, ибо всякое достижение успеха совершается не им, а благодатью. Да и успехи эти не есть достижение духовных совершенств, а лишь очищение ума от помрачения, очищение души от страстей, обучение брани. Не понимая того, человек всегда стремится к превозношению себя, не считаясь с тем, что ум его объят тьмой неведения. Так что ты, брат или сестра, прими все это во внимание, приступая к сему священному деланию, способному освятить и просветить человека. Приступая к началу, определи посвятить молитвенному деланию всю свою жизнь, хотя и будет казаться, что это трудно. Труден путь подвижничества, но сладок рай и прекрасен Жених души — Христос Господь, а путь делания молитвы есть путь к Нему.

 

{26}

 

Запомни, брат или сестра, что как бы ни были велики искушения, сколь ужасными ни казались бы они, ни в коем случае не отчаивайся и не унывай, а вместо того всегда внимай читаемой молитве. Молитва именуется жезлом, опираясь на который человек твердо стоит, а если и уклонится в помыслы или желания, увлечется виденным во сне или чем-то из обыденного окружения, то, вспомнив о молитве, возьмется за нее и обретет умиротворение, примирится с благодатью и вновь продолжит шествие вперед.

Святые отцы называют молитву, и в том числе Иисусову, «матерью добродетелей», и это потому, что насколько преуспевает человек в молитве, настолько же совершается преуспеяние и в прочих добродетелях. Молитва, подобно матери, питающей детей, питает все добродетели, почему делание молитвенное и есть по существу сама спасительная жизнь, доводящая ум и душу до высшей премудрости Божией.

Когда молитва пронизана будет действием Духа Святого, тогда и все добродетели будут движимы Духом Святым, сего ради да потрудимся. Человек, будучи занят молитвой, пребывает в памяти Божией, а память о Боге свидетельствует о любви к Богу. Совершая молитву, человек всегда кается в грехах своих, сознавая себя грешником. Творя молитву, человек борется со злом, но не своей ничтожной силой, а именем Божиим, признавая тем свою немощь и прославляя Божие могущество. Молитва открывает человеку око духовного ума, показывает ему согрешения его, таящиеся в сердце, и немощи его, дабы человек пришел во смирение.

Познает человек немощь и бессилие свое в борьбе со злом и начинает все усерднее держаться умом молитвы, все полнее предавать себя в волю Божию. Вновь и вновь молитвенно призывая Бога на защиту от соперника своего — дьявола, человек вспоминает о смерти, так как борьба с грехом неразлучна с памятью смертной. «Грех — есть смерть», и мысль о грехе приво

 

{27}

 

дит к мысли о смерти, полагающей тело в землю. Убеждаясь в том, что молитвой побеждается грех, человек через молитву научается мужеству.

Научает молитва и великодушию в перенесении скорбей, убеждая в том, что искушения и скорби становятся причиной последующего знания и спасения. Так и все прочие добродетели, и даже сама любовь, вызревают с помощью молитвы. Святые отцы, великие творцы умного делания, созерцатели истинных тайн Божиих, нарекли молитву жезлом и с убеждением пояснили: кто обопрется на жезл-молитву, тот не упадет, а если и упадет, не разобьется, но встанет и дальше пойдет[1].

Таково свидетельство святых, и, пока сатана всячески ищет, как привести душу в смущение, пусть человек умом пребывает в молитве и остается спокоен, так как, внимая молитве, он побеждает врага, достигает успеха и мирно шествует дальше, движимый молитвой, что и моей скудости при всей моей всевозможной немощи и неразумии испытать на себе пришлось множество раз.

 

{28}

 

Молитва словесная

 

Начинается делание молитвы Иисусовой, как и любое иное моление, с того, чтобы творить молитву словом. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго» — так взывает человек к Богу по нескольку раз при чтении правила утреннего и вечернего или просто всегда и везде, во всяком положении и на всяком месте, поступая так, как укажет отец духовный. Если же нет отца, то надлежит стараться везде и всегда пребывать с молитвой.

К правилу, читаемому по Молитвеннику утром и вечером, можно добавлять сотен по пять молитв Иисусовых. Читай по возможности со вниманием, делая так: перед правилом клади тридцать три поклона земных, когда же станешь читать молитву Иисусову, то после каждой сотни клади по три поклона земных, а после каждого десятка — один поясной. По окончании же всего правила — снова тридцать три поклона земных. Когда силы слабые, можно земных поклонов не класть. Или заменять их поясными, или просто перекреститься и, внимая словам, без смущения продолжать молитву. Перед праздниками и в праздники также можно земные поклоны заменять поясными.

Если возникнет потребность прибавить к пятистам молитв еще сотню, две, три, четыре, пять, — можно прибавить, а из того, что читается по книге, — уменьшить. Можешь творить по тысяче и утром, и вечером. Если появится еще большая нужда в молитве, тогда и еще прибавляй, а из читаемого по книге убавляй.

 

{29}

 

Если явится усиленное желание и внутренняя потребность творить молитву Иисусову вместо утреннего и вечернего правила, то не перебивай это желание. От правила, читаемого по Молитвеннику, можешь оставить молитвы утренние и вечерние, а все остальное опустить, дабы совершенствовался навык в молитве Иисусовой. [1][2]

Так постепенно начнет собираться ум и увлекаться в молитвенное чувство. Между правилами всячески заботься не оставлять Иисусову молитву. Для этого приспосабливайся, изыскивая всякую возможность избегать многословия, и соответственно устраивай свои внешние дела и жизнь.

Дело это, казалось бы, нетрудное. Что может быть легче, как повторять одни и те же слова коротенькой молитвы? Но на практике оно оказывается не так просто. Душа, отвыкшая помнить о Боге, проводившая ранее, вместо Богопредстояния, жизнь чувственную, продолжает увлекаться разнообразием впечатлений, хранимых памятью, воспринятых через зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Ум следует за памятью подобно рабу, так как все то во внутреннем человеке, что должно быть под управлением ума, включая и пять внешних чувств, возобладало над умом. Внешние чувства служат проводниками того, что запечатлевается в памяти, а впечатления эти пленяют и содержат в своей власти и ум, и сердце, в то время как ум и сердце — драгоценное средоточие сути человеческого существа — предназначены Богом быть жилищем Его.

Когда человек погружается умом и сердцем во впечатления, начинает руководиться чувствами, тогда душа его начинает жить жизнью нижеестественной — страстной. Когда чувства господствуют над умом, тогда ум, порабощенный похотениями, утрачивает свободу, полученную в великий дар от Бога, и приводит в полное расстройство всего внутреннего человека. Чувства, не привыкшие бодрствовать и соучаствовать в молитве,

 

{30}

 

увлекаются всем, что только может быть воспринято изнутри и извне. Человек при таком внутреннем беспорядке не способен к трезвению, к духовному посту, он при всем желании не сможет обуздать ни ум, ни чувства. Все в нем пришло в расстройство от бестрезвенной, невнимательной жизни. По этой причине человек, приступая к молитвенному деланию, с самого начала должен быть готов вести борьбу со всем строем своей прежней жизни, чтобы с помощью благодати полностью переродиться, избавиться от всего неестественного в себе.

Читает человек молитву и отвлекается, снова читает и отвлекается, и опять вспоминает о ней и опять читает. Вновь и вновь утрачивает человек молитву, увлекаясь то ранее запечатленными в памяти, то новыми восприятиями, приходящими извне. Хранимые сердцем воспоминания восстают и приходят на ум в виде помыслов, а тут уже не замедлит подоспеть и дьявол, подмешивая к ним что-либо свое. Но если только человек решился на внимательное к себе отношение, то, лишь начав, он уже начнет обнаруживать, что творится в его внутреннем мире. По мере возрастания внимания, по мере молитвенной деятельности ума все более удается удерживать чувства от развлеченности, все яснее усматривается исходящая из сердца через помыслы злоба. И это является уже некоторым плодом молитвы.

Сколько бы ни отвлекалось внимание помыслами, как бы ни слаба была молитва, приходить от этого в бездействие не следует. Оставлять молитву человек не должен, напротив — все более и более должно ревновать о ней, дабы очистить сердце от гноя греховного. Сколько бы ум ни забывал молитву, вспоминай и снова делай и делай. По мере самопринуждения Господь забвение твое будет уменьшать, а внимание твое станет хотя бы и очень медленно, но усиливаться. Чем больше времени ум человеческий предается молитве, тем вернее он приближается Господом к деланию Ангельскому, ко вкушению пищи молитвенной.

 

{31}

 

Всегда будь занят молитвой — днем, ночью, вечером, утром, находясь дома и вне его, в пути и за делом, стоя, на ходу, лежа и сидя, во время правила и помимо всех правил. Всегда совершай молитву. И вот почему. Как страсть, так и добродетель вкореняются в человеке от навыка. Одно и то же доброе дело, будучи повторяемо, усваивается от повтора, становится привычкой и делается без принуждения, как нечто естественное. Так и повторяемый грех образует страсть. А страсть, пришедшая в силу, увлекает грешить по привычке и, уподобившись свойству естественному, принуждает человека ко греху даже против его желания.

Молитва Иисусова, как и прочие добродетели, нуждается в навыке. Человеку нужно стараться через самопринуждение всегда, и в радости и в скорбях, пребывать в молитве. По мере принуждения устраивается, с помощью благодати Божией, навык, человек укрепляется на предстоящий молитвенный подвиг. Навык делания молитвы приобретается постоянством произношения молитвенных слов. Молитва словесная нуждается в количестве — множестве. Возможно большее число раз следует прочитывать молитву в течение суток. В дальнейшем, хотя и не сразу, количество будет возрастать, в зависимости от внимания и усердия молящегося ума.

Во время делания словесной молитвы дьявол, плоть и мир действуют извне и изнутри, отвлекая ум от молитвы. Борись против умно-зримого зла с помощью самой молитвы — внимай ей и тем отгоняй прочь всякое зло. Молитвой полагается начало борьбы со злом и грехом, молитвой обретаются силы для брани. Своей собственной силой бороться с дьяволом и с грехом невозможно.

Внешняя жизнь человека при прохождении молитвы Иисусовой словесной должна проходить так. В каких бы обстоятельствах ни пребывал делатель молитвы, какую бы должность

 

{32}

 

ни занимал, какое бы ни проходил послушание, во всяком своем положении он должен стремиться к уединению и как можно меньше говорить, храня уста. Молчащими устами молитва творится больше и удобнее. Следует всегда помнить, что Сам Бог смотрит на подвизающегося. Обиды и оскорбления нужно переносить терпеливо и все безусловно прощать. Будучи оскорбленным, не злопамятствовать. Время от времени из глубины сердечной вздохнуть со словами мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному!», и к Матери Божией: «Мати Божия, не остави мене грешнаго!», и к Ангелу Хранителю подобным же образом — и продолжать непрестанно делать и делать молитву Иисусову.

В свободное от трудов и послушаний время или когда ум утомится от напряжения молитвенного, нужно читать душеполезные книги. Хорошо читать жития святых и подвижников благочестия, спасавшихся в последние времена, Святое Евангелие, Деяния и Послания святых Апостолов. Великих же книг, в которых говорится о жизни истинно созерцательной, касаться в это время не безобидно, лучше их до времени не читать. Чтение их в неискусившемся уме может порождать непосильные скорби, от которых ум слабеет и не может не только написанное исполнить, но и того, что по силам, становится не способен совершить, сильно смущается и даже унывает, удаляя себя от присутствия благодати Божией. Книг, не побуждающих к исправлению нравственности, то есть нерелигиозного содержания, совсем не следует читать в это время. Имей всецело заботу о своем нравоисправлении, надеясь на помощь действующей в молитве благодати.

Сон должен быть шесть-семь часов, если обладаешь силами и здоровьем, а при болезненности или слабости можно спать до восьми часов в сутки. Так поступай до времени, когда сама молитва узаконит продолжительность сна, и сколько она позволит, столько и отдохнешь. Столь продолжительный (6-8

 

{33}

 

часов) отдых нужен потому, что молитва Иисусова требует от молящегося напряженной деятельности ума, а это возможно, лишь когда ум подкрепляется отдыхом. Иначе ум бессилен молиться внимательно.

Питаться следует всегда с воздержанием. Это означает: выходи из-за стола, чувствуя, что немного недоел, что не совсем сыт. Так же приучай себя к воздержанию и в питье. Хмельного вовсе не употребляй, дабы не разгорячать похоть и блудную страсть. Содержащего много жиров вкушай мало, чтобы не огорчать себя блудным похотением и отягчением желудка, располагающим ум к сонливости и бездеятельности. Пищу вкушай больше постную, удобоваримую, благодаря Бога за Его милость и твердо веруя, что питательность, содержащаяся в постной пище, вполне достаточна для поддержания жизни твоего организма и для делания молитвы. Приготовление пищи имей простое, избегая изысканности. [2]

Деловые отношения и вообще весь образ жизни нужно до предела упростить, так чтобы не было поводов для лишних забот о внешнем, чтобы избегать отвлечения и рассеивания ума. Помни, что человек на земле живет подобно гостю или страннику. Переночевал — и поспешай в вечность, где нужно будет дать ответ за прожитую на земле жизнь. Ничем земным, хотя бы и очень важным, не увлекайся — земля не место для жизни, а лишь место для подготовки к жизни вечной. Твердо усвой и то, что человеку на земле определено скорбеть, а не радоваться: В мире скорбны будете (Ин. 16:33).

Приучай себя довольствоваться только необходимым. Все лишнее требует и лишней заботы, отнимает часть времени, данного тебе на снискание пользы душевной и на то, чтобы славить Бога. Держись всегда и везде только того, что содействует спасению, — сего ради Творец и поселил нас на земле сей в печалях. Всячески уклоняйся от посещения тех мест, в которых не избежать развлечения, и не вспоминай о них. По необходимости

 

{34}

 

оказавшись в подобном месте, поскорей удаляйся оттуда, помня, что вся забота твоя состоит в приближении к Господу через молитву, а оставивший эту заботу начинает отступление. Никогда не давай свободы своим желаниям, это губит душу и помрачает ум. Насколько стеснишь свои желания, насколько будешь уединяться и безмолвствовать Бога ради, настолько и Господь будет с тобою, а небрежение о молитве удаляет от Господа.

Люби Бога. Любовь к Богу свидетельствуй отсечением своей воли и исполнением воли Божией. Господу угодно, чтобы ум наш был занят непрестанной молитвой, так попекись об этом всемерно. Уклоняйся общественных увеселений, торжественных обедов и всего подобного им. Дорожи всяким мгновением времени, данным тебе для спасения, для просвещения ума, зная, что по смерти такого спасительного времени получить невозможно. Без общественных обедов обойтись можно, а вреда от них избежать трудно. Вообще, всего, что уводит от уединения, постарайся избежать, взамен того все желание свое употребляй на молитвенную беседу с Господом. Яви тем благое намерение свое. [3]

Успехов в своем молитвенном труде не усматривай, ибо, когда проходишь молитву словесную, ты, при всем желании жить ради Бога, пока живешь еще страстями. Человек живет сердцем, а в сердце обитают страсти — греховные привычки. Они лишь обессиливаются при молитве словесной, но не покидают сердца. Отстраняйся от любых видений, откровений или каких-либо дарований, в каком бы виде они ни представлялись, какими бы священными и благодатными тебе ни казались, — ни к чему ума своего не прилагай, но внимай лишь читаемой тобою молитве.

Считай себя недостойным каких-либо даров, как оно, собственно, и есть на самом деле. Ты не даров искать начал молитвой, а самой молитвы и преданности в волю Божию. А это бы

 

{35}

 

вает подаваемо Богом не гордецам, желающим даров, видений и откровений, а зрящим себя недостойными не то что даров, но и самой этой полной скорбей жизни. Таковые видят свою греховность, а мера сознания своей греховности есть мера очищения сердца от греха, что в делании умной покаянной молитвы является самым ценным. «Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего» — святой Ефрем Сирин так молился, а не дарований искал. И еще: «Зрящий свои грехи выше видевшего Ангела» — у первого открывается око духовное, а последний видел лишь чувственно.

Читать молитву Иисусову, как сказано, нужно везде и всегда. Когда находишься один, удобно читать шепотом, а на людях читай про себя. Чтение про себя полезно и наедине, то, что сокровеннее, то лучше для тебя. Научение внутреннему молитвословию поможет тебе и среди общества людей быть занятым молитвой, внимая словам ее, втайне совершая свое спасение.

Когда же бываешь в храме Божием, можно в продолжение всех служб занимать ум молитвой Иисусовой. Во время литургии, особенно на Великом входе, когда все молящиеся усерднее испрашивают каждый по своим потребностям, и ты делай так же: проси, как умеешь, у Бога прощения своих грехов. Если же молитва Иисусова уже привилась и читается без особого труда, то и в эти священные минуты читай ее. Она содержит покаянное воззвание к Богу с ходатайством о прощении грехов, а в этом и состоит суть всех наших молений и подвигов. Если на службе церковной, особенно на литургии, сумеешь пребывать в большом внимании, когда ум не расхищен помыслами, то молись, как возжелается. Но всесильной молитвой Иисусовой пренебрегать никогда не советую, так как ею стяжаются все добродетели.

Всякую мирскую увеселительность от себя изгони, комнату-келью свою устрой чуждой увеселений. Когда возникнет нужда в размышлении или в разговоре с людьми, то рассуждай

 

{36}

 

о смерти, об аде, об участи нераскаянных грешников. Когда сильная одолеет печаль, то, помимо рассуждений об аде, которого избежать возможно через терпеливое перенесение печалей на земле, можно вспоминать о рае, о блаженстве близости к Богу, которое получают за исполнение святой воли Божией, при терпеливом перенесении того, что встречается в жизни, при умном делании молитвы Иисусовой. Многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие (Деян. 14:22). Скорби, внутренние и внешние, терпеливо переносимые на земле, заменят нам в вечности страдания ада и явятся, в подражание Господу, образом Креста Христова, вселяющего нас в вечную жизнь, то есть в Бога, на безысходное в Нем обитание.

Спасаться — значит скорбеть. Без скорбей нет спасения, как нет для последователя Христова на земле счастья: «В мире скорбни будете» (Ин. 16:33). Последователи Христа всю жизнь на земле проводят в скорбях, скорбь — их постоянный спутник и тиран, но и учитель мудрости истинной, небесной, Божьей. Путь Креста Христова каменист и тернист, но он же одаряет человека истинным ведением, разумением сути вещей и явлений, сотворяет из него подлинного Богослова, хотя бы человек был весьма прост и во внешних науках нисколько не искусен.

Все дела нужно делать честно, без лицемерия и человекоугодия, дабы совесть ни в чем не укоряла и была чиста. Учись любить людей, во всех видеть своего ближнего, больного и расслабленного, прощай ему все обиды и оскорбления, им учиненные. Недоброжелателей своих почитай благодетелями. Так, всячески смиряя и укоряя себя, можно обрести любовь ко всем и не иметь врагов среди людей. В таком устроении следует проходить делание словесной молитвы Иисусовой, доколе не станет оно привычным.

Временем это делание не определяется и не у всех бывает одинаково. Юные, при старании, преуспевают быстрее, а пожилые медленнее, так как память пожилых людей в большей мере

 

{37}

 

объята чувственностью, нежели у юных. Совсем же не успевают лишь те, кто не хочет трудиться над своим спасением. Помыслов при молитве словесной бывает бесчисленное множество, рождаются они в сердце почти все при участии дьявола. Ум, внимающий молитве, разбивает страстные помыслы о камень сладчайшего имени Господа Иисуса Христа. Бывают помыслы безотвязные, томящие человека против его желания день, два и более. Таковые необходимо исповедать своему старцу или старице или же, если нет старца, повергнуться пред Богом, прося Его сотворить отмщение сопернику твоему — дьяволу. Сказанное тебе старцем исполняй в точности, и помысел, обнаруженный и объявленный при свидетеле-старце или пред Богом, удалится. Лишь бы старец был в истине, был бы выше искушений ученика своего, не обуревался бы помыслом в той же форме и образе.

В том случае, когда некому поведать помысел, определи себе не соглашаться с помыслом во всю жизнь твою и, не унывая, борись. Господь, видя твое стремление к добру и твою борьбу, Сам поможет тебе, запретив помыслу, или, не отнимая брани, подаст терпение. Попускает Бог это для того, чтобы ты мог за свою борьбу и терпение обрести спасительный прибыток и нанести в свое время дьяволу глубокую рану во главу. Исповедоваться и причащаться нужно по возможности чаще, но не слишком, так как надо достойно приготовляться. Если нет возможности причаститься даже раз в год, тогда, возложив все упование на Господа, пребудь в молитве, и Господь, видя твое доброе произволение, примет желание как самое причастие.

С деланием молитвы приобретается памятование о Боге, зрение своей греховности и беспомощности, исчезает видение своей праведности и уверенность в своих силах. Человек перестает считать себя достойным чего-либо особенного, так как через внимание к помыслам и желаниям обнаруживает себя полностью погрязшим в грехе. Грешник посещения Божия достоин

 

{38}

 

не бывает, и ты себя достойным не сочти. В виду сказанного, делая молитву, ничего необычного в себе или вокруг себя — свет какой-либо, теплоту, лики святых или нечто подобное — во внимание не принимай, так как все, кроме молитвы и внимания к ней, бывает от дьявола.

Благодать делателю молитвы дается в самой молитве, очищая ум от помрачения, а душу — от страстей. В этом главная ценность для кающегося, а не в чем-то ином. Благодать бывает присуща уму человеческому лишь тогда, когда ум мирно, без смущения творит молитву и именем Божиим побеждает помыслы. За чем-либо иным гоняться бедственно для ума — пожнешь бесплодность и печаль, и прелести не избежишь.

Бывают иногда помыслы, называемые естественными, они исходят от ума, не желающего грешить. Распространяться о них не следует, так как они безвредны и бесполезны. Дело ума лишь один помысел принимать — молитву. Все остальные помыслы — это проходящие мимо странники, ненужные уму, а кто станет с ними разглагольствовать, не избежит вреда. Бесчисленное множество помыслов приходит на ум, но страшиться этого совершенно не следует, все они исчезнут бесследно, если только ум не внимает им, занимаясь молитвой. Ничто не в состоянии победить ум, когда с ним имя Божие.

Для совершения словесной молитвы никакой особой мудрости и знаний от человека не требуется, нужно лишь старание, и успех последует несомненно. Особых труднораспознаваемых искушений в это время не бывает, дьявол в основном борет помыслами, но от внешнего мира надо для безопасности удаляться. В словесной молитве упражняться может всякий, лишь никаких образов зрительных и мысленных не принимай, а молитву читай и внимай ей. Продолжительность периода словесной молитвы зависит от усердия и прилежания подвизающегося и от степени огрубления сердечного, нажитого до занятия молитвенным трудом.

 

{39}

 

Результатом упражнения в молитве словесной является полученный с помощью благодати Божией навык. Свидетельством обретенного навыка послужит то, что после временного отвлечения от молитвы язык сам собою начнет выговаривать молитвенные слова, затем к словам привлечется внимание, и ум осмысленно продолжит словесное чтение молитвы. [4]

 

{40}

 

Молитва умная деятельная

 

Умная деятельная молитва Иисусова называется умной потому, что читается мысленно, а деятельной именуется потому, что, до времени всецелой преданности в волю Божию, совершается человеком намеренно, а не самодвижно Духом Святым.

Навыкнув, как говорилось выше, в молитве словесной, ум начинает, по выражению святых отцов, теплее, усерднее прислушиваться к словам, читаемым языком, а прислушиваясь, постепенно начинает с удовольствием сам погружаться в молитву. Наконец, полюбив это делание, ум, вместо того чтобы увлекаться вращением в исходящих из сердца помыслах, начинает сам творить молитву. С этих пор, рожденная не на устах, а в тайных недрах ума, молитва не произносится, но умственно мыслится. Есть люди, у которых и прежде занятий молитвенных развиты от природы способности ума, такие могут, минуя словесную, сразу приступать к молитве, творимой мысленно.

С большей ясностью теперь различаются враждебные помыслы. Порожденная умом молитва естественно присуща уму, и все приходящие помыслы, как чуждые, легко опознать и отсечь. Для ума намного удобнее держать внимание на молитвенной мысли, которая рождена в его недрах. Сила ума возрастает, укрепляется готовность ума отражать мысленные нападения дьявола. Внимательно молясь своей, рождаемой им самим,

 

{41}

 

мыслью, ум делается более утонченным, чем прежде, когда он лишь прислушивался к словам, произносимым языком.

С этого времени человек в устроении своего ума начинает следовать путем Ангельским. По существу, умная молитва духом питается и духом творится, такова же пища и постоянное делание Ангелов святых. Теперь такого человека без смущения можно облекать в Ангельский образ — в мантию, без смущения можно становиться его восприемником, во свидетельство обетов, даваемых им Богу при постриге власов. Сей уже есть подражатель Ангелов.

Постриг, совершаемый над человеком, не имеющим умной молитвы, сомнителен. Не потому ли монашество наших времен пришло в упадок и столь редким стало явление умного делания. Настоятели и настоятельницы сами, за некоторым исключением, не имеют этого Ангельского делания, хотя внешне и облечены в одежды Ангельского образа, нося их себе в осуждение. И представляемые ими к постригу ничем соответствующим Ангельскому образу не отличаются. Так и наполнились наши обители монашеством, которое увлекалось научными знаниями и отличалось от мирского общества одеждой, а не внутренним устройством человека, творящего Ангельское дело непрестанной молитвы. А что еще хуже, умное делание многими из них считалось ошибкой и прелестью, так как достоинство монашеское они полагали лишь во внешнем обиходе монастырской жизни. Но Богу нужно наше сердце. Если очищать внутреннее, то и внешнее будет чисто. Богу нужен наш дух, наш ум и душа, а не тело, облекаемое одеждой.

Человек, обретший навык в делании умной молитвы, тем самым свидетельствует о явленной ему милости Божией, о том, что Господь принимает его покаяние. Это есть извещение Божие о том, что, трудясь и далее над очищением своего сердца, человек получит благодать полного прощения, и тогда все страсти будут сокрушены и изгнаны. Молитва умная — милость Бо

 

{42}

 

жия — благодатью согревает ум человека, и он становится пленником сего делания. Обретший умную молитву да не отчаивается в своем спасении, но с укрепленной верой и с большей ревностью пусть приступает к дальнейшей борьбе с дьяволом, продолжающим через помыслы свои нападения.

Отныне помыслы, исходящие из сердца, уже не столь грубы, как прежде, — они проявляются в более тонких формах. Тонкие формы искушений распознавать труднее, но обретший по благодати умную молитву получает и благодатную помощь против хитростей дьявола. Теперь ум, не замечавший ранее тонких искушений, действующих в сердце, начинает их обнаруживать и посекает мечом умноделаемой молитвы. Всякий раз, когда вражеский помысел усмотрен и отражен, это заставляет дьявола изобретать все новые ловушки, но и ум, упорно внимающий лишь молитве и отвергающий все прочее, получает в благодатный дар еще большую тонкость в различении дьявольских нападений.

Это касается и внимания. Если с каждым отсечением враждебного помысла внимание продолжает удерживаться в молитве, то оно становится все сильней. Таков порядок борьбы. Ум искушается все более тонким помыслом, но, устоявший в молитвенном внимании, он являет свое презрение к дьяволу и любовь к Богу, а каждая такая победа усиливает внимание и тонкость ума. Внимательный ум способен бороться не только с помыслами, но и с иными попускаемыми благодатью сатанинскими искушениями.

Дьявол нередко подходит с помыслами, которые кажутся добрыми, чтобы удобнее отвлечь от молитвы, которая ненавидима им превыше всего. Он дает способность рассуждать о вопросах богословия, открывает какие-то тайны, предлагает подобие высоких дарований или некую иную ложь. Ум, возмечтавший о дарованиях вместо вымаливания прощения, ум, пустившийся в богословие, забыв о недостоинстве своем, ум, увлекшийся в общение с духами вместо покаянного предстояния Богу, ум, принимаю

 

{43}

 

щий откровения от духов или склонный к чему-либо в этом роде, — таковой ум оставил Бога и уклонился в помощники к сатане. Велико прельщение такого ума, и что хуже всего — он ни от кого не примет советов, оставаясь в своем помрачении.

Для человека нет ничего более высшего, как беседовать умной молитвой с вездесущим Богом, предстоять Ему умственно, умоляя о прощении своих грехов. Молитва именуется матерью добродетелей, так как только через нее обретаются все истинные добродетели и приемлются благодатные дарования. Внимай и внимай молитве своей, а все великое и таинственное Бог Сам совершит, когда оно будет потребно, когда сердце твое очистится полностью от страстей и когда воля Божия будет совершаться всецело. В молитве и через молитву действует Сам Господь, а все, что помимо молитвы, каким бы оно ни казалось спасительным или добрым, не способно к победе над дьяволом, как не имеющее в себе истинной силы.

Умная молитва, по подобию словесной, имеет вначале потребность в количестве. Множить количество необходимо для того, чтобы ум окреп в мысленном творчестве, чтобы, неизменно предаваясь в волю Божию, мысленное действо обратилось в умственный навык. Признаком обретенного навыка в умной молитве является то, что, пробуждаясь от сна, человек прежде всего ощущает молитвенное движение ума, и то, что после всякого дела, отвлекающего ум, молитва сама начинает звучать в мыслях, а внимание само всегда склоняется к молитве. Молитва не оставляет человека во время еды и прочих дел. Признаком является и то, что человек, слушая что-либо, продолжает при этом внимать молитве и к помыслам не прислушивается, но ум его сам тянется к молитве.

В этот период, когда искушения от дьявола становятся более тонкими и сложными, весьма трудно не запутаться в них. Если имеется опытный наставник — старец, духовный отец, учитель, — тогда нет и проблемы, он укажет, когда как посту

 

{44}

 

пить, предупредит искушение. Если же опытных людей нет, то и тогда боязни предаваться не следует — пребывай с молитвой и лишь молитве внимай, а все прочее отгоняй. Бог всякому делателю молитвы попускает искушение по мере его умных сил, ничего дьявол сделать не сможет свыше попущенного. Только бы брань с сатаною велась мечом молитвы, а искушения будут на пользу, послужат к уразумению хитростей дьявольских и укреплению ума человеческого.

Ум не должен внимать никаким сверхъестественным явлениям: ни свету, хотя бы он исходил от иконы, ни голосу, хотя бы пели Ангелы, — так как ум предстоит и обращается в молитве к Самому Владыке Ангелов, незримо вездесущему. А что же может быть выше этого? Нельзя ни в коем случае принимать во внимание появившихся пред тобой Ангелов или святых, так как до полного очищения от страстей, до всецелого исполнения воли Божией истинных явлений не бывает, а бывают лишь демонские наваждения. Если, зная это, ум не увлечется призраками, то все они пройдут мимо, благодать не попустит искуса выше силы молящегося.

Благодать всегда действует в молитве и через молитву своевременно подает все нужное уму. Утончаясь, ум обретает видение своей греховности, которой переполнено человеческое сердце, и тогда ум плачет и взывает к Богу о помиловании. Дьявол боится человека, находящегося в умном делании и зрящего свою греховность, он бежит от него со своими прелестями, так как знает, что потерпит поражение, а подвизающийся получит опытность в распознавании искушений и возмужание в борьбе с ними. Вновь и вновь побеждаемый благодатью, дьявол продолжает приступать к подвижнику с искусом. Вынужденный предлагать все новые хитрости, он тем самым, против воли своей, обогащает ум молящегося познанием искусства брани. В искушениях, благодатно попущенных, человек убеждается в бес

 

{45}

 

силии дьявольском и постигает на деле, сколь сильно имя Всемогущего Господа.

Всего случающегося во время делания умного описать невозможно, и не со всеми бывает одно и то же. Многое зависит от ревности подвизающегося, а частью от сложности его внешней деятельности и от стечения обстоятельств. Главное же, чтобы ум очищался от помрачения, а душа освобождалась от страстей, чтобы видеть свою греховность и оплакивать ее. Кроме имени Господа, надлежит ничем не пленяться, не соглашаться ни с чем, а лишь знать всегда и во всем одну молитву со вниманием к ней.

В какой мере человек преуспевает в молитве, в той же мере растет преуспеяние во всех прочих добродетелях, он укрепляется в преданности воле Божией, в исполнении ее. Сознанием собственной греховности отвергается представление о своем достоинстве. Постоянная память о Господе дарует уму зреть в себе десницу Божию, поражающую врагов. Держись памяти о Господе, молясь Ему со вниманием, и Он Сам отмстит за тебя, поразит за тебя супостатов, воевать с которыми ты бессилен. От человека зависит лишь доброе произволение, несогласие на зло, решимость со злом бороться, но все победы достигаются Иисусом Христом. Ты можешь без Бога предпринять против дьявола, против зла что угодно, но все будет сразу расхищено одной из страстей. Успех же совершается благодатью Божией и незримо для человека.

Благодать приемлет доброе произволение человека и обучает его надеяться не на себя, а на Бога спасающего, научает вести брань именем Божиим, открывает человеку его бессилие, ничтожество и смиряет его. Благодать учит предавать себя в волю Божию, все находить и все полагать в едином Боге. Таким образом, деятельность человека успешно устраивается благодатью, и человек, видя о себе такое попечение, обретает естественное доверие и начинает вполноте вручать себя Богу, действуя

 

{46}

 

не только по началу молитвы Гефсиманской: Аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия, прося помилования, но и по окончанию ее: Обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф. 26:39), предаваясь в волю Отца Небесного, возгораясь все большей любовью к Нему. Так совершается подготовка к еще большим подвигам, к дальнейшей борьбе с дьяволом.

Человек убеждается, что всякую борьбу с врагом совершает за него Бог, а от него самого требуется лишь принуждение к молитве и внимание к ней. Он все более убеждается в необходимости усердного внимания к молитве, так как бесы неимоверно хитры и нападают с совершенно неожиданных сторон. Даже то, что доселе понималось как добро, вдруг оказывается хитросплетенной дьявольской сетью. И человек еще усерднее прибегает к Господу, скрываясь в молитве, ища у Бога защиты.

Как совокупность страстей образует собой цепь, так же и добродетели составляют единую неразрывную цепочку. Один добрый поступок влечет за собой и всю цепь, одно доброе дело питает и усиливает все добродетели. То же происходит и со страстями: победа над одной из них заставляет отступать все страсти, по причине их сочлененности. В соответствии с этим законом страсти истощаются по мере очищения ума, добродетели же оживают и укрепляются, и так происходит во весь период делания умной молитвы. Человек же, молитвенным делом не занятый, ни о чем подобном не знает.

Благодать Божия, совершая спасение человека, утаивает от него свои благодеяния, чтобы подвижник не остановился на пути. Благодать угашает страсти, показывает уму коварство демонов, восстанавливает добродетели в душе, оставаясь при этом сокрытой и от молящегося, и от дьявола. Действуя тайно, благодать своевременно наказывает подвижника скорбями, попускает уклоняться в малые погрешности, а затем строго требует исправления и вразумляет, научая таким образом надеяться на Бога спасающего, но не на себя самого. И так во все время про

 

{47}

 

хождения умной молитвы, от чего ум делается все более искусным, готовясь принять в свое время силу и самовластие, даруемые от Бога для победы над дьяволом, плотью, миром и всяким злом, для того, чтобы впредь человек, по подобию Господа, будучи сам искушен, смог помогать и другим, имеющим ум еще неискусный, смущающийся.

При делании умной молитвы всякое лишнее знакомство следует прекратить и касаться лишь тех людей, с которыми связан крайней необходимостью. Следует жить как можно уединеннее, уста связать более строгим, чем при молитве словесной, молчанием. Всякое правило, читаемое по Молитвеннику, лучше заменять умной Иисусовой молитвой. Когда бываешь среди людей и правило читается по книге кем-то другим, можно занимать ум привычным делом умной молитвы. Воздержание необходимо иметь во всем и всегда, это неотложно при молитве, а приучаться к воздержанию лучше постепенно. Питаться нужно умеренно и, выходя из-за стола, всегда чувствовать, что съел бы еще. Иначе отяжелевший желудок будет располагать к сонливости, бдительное око ума омрачится, и ум начнет склонять человека к отдыху.

Уму свойственно быть свободным от всего, что приводит его в бездействие и сонливость, что мешает внимать молитве, им же творимой. Нужно еще строже прежнего уклоняться от общества, не по презрению к человеку, а по любви к Богу, ради удобнейшего совершения молитвы. Печали о земных заботах нужно избегать еще строже, довольствуясь тем, что Бог дает, и не скорбеть о том, чего не дано. О земном следует заботиться вообще как можно меньше, об этом пекутся те, кто не знает цели и назначения земной жизни. Все, что недоброго бывает тебе от брата, прощай, не воздавая злом за зло. Молись о нем, — и ты виноват пред Богом. Сознавая греховность, действующую в сердце, до отчаяния не доходи, а лишь о содеянном плачь и кайся, воздыхай и сожалей, сокрушая страсти молитвой покаяния.

 

{48}

 

Дела других не суди, так как и сам грешен без числа, да еще всего находящегося в своем сердце зла не видел, а там целое гнездо из страстей свито, о чем и сказано: От сердца бо исходят помышления злая (Мф. 15:19).

Плакать есть нужда, чтобы душа омывалась слезами, горько скорбя и сокрушаясь о сердце греховном, утвержденном на корне самости горделивой. Когда нет слез, из глаз истекающих, восполняй это скорбью сердечной, подавляя тем деятельность страстей, не соизволяя им, не исполняя их требований. Поклоны следует класть по силам и по действию страсти блудной. Когда есть силы и здоровье или страсть действует сильно, тогда поклонов нужно класть побольше, не лениться, а при слабых силах, осудив себя, довольствоваться малым числом поклонов. Поблажек телу в его требованиях нельзя давать, нельзя доверять ему даже тогда, когда оно будет являть свои немощи. Внимать ему надо очень осторожно, иначе от него не отделаться. Лучше же этого врага своего совсем не слушать. Дай ему разумно необходимое, и пусть будет довольно. Святые отцы говорят, что назначение тела в этой жизни — быть в роли глухонемого слуги, исполняя все, что ему указано. Святые к телам своим были строги, внимали им очень мало, зная, что сея храмина придана душе лишь для принесения покаяния, а не для чего иного.

Судить о себе надо честно и цену давать правдивую. Поскольку видишь сердце свое переполненным страстями, постольку считай себя грешным более всех людей — вот суд о себе правый. Следует считать себя худороднейшим и никудышным, признавать себя низшим всех по уму. Надо видеть, что все исполняют предназначенное им от Бога, лишь ты один не исполняешь воли Божией, видеть, что грешишь даже тогда, когда Сам Господь помогает тебе не грешить, еще и услаждаешься грехом.

Жить в келье лучше одному, держать ее следует в простоте, в устроении среднем, когда нет ни лишних забот, ни излишнего нерадения о порядке. То же следует отнести и к одежде, и к про

 

{49}

 

чему, необходимому в быту. В случае если Господь пошлет тебе жизнь беднее среднего, прими от руки Его и бедность с благодарностью, веруя, что Он знает, в чем наибольшая польза для тебя. Если же крайняя бедность постигнет тебя, и ею не тяготись, зная, что наше богатство — Господь, и все наше в Господе, и мы всё готовы отдать, дабы обрести Господа, близ сущего, чем и исполняется назначение земной жизни. Провести земную жизнь впустую — очень бедственно, потому заботься прежде всего о совершении покаяния, примиряющего с Господом.

Подстилку на ложе ночном имей жесткую, но теплую, иначе можешь застудиться и сам себя опечалишь, явив препятствие себе в делании молитвы. Лиц другого пола, образы которых вызывает дьявол из твоей памяти, представляй лежащими в гробу, разлагающимися со зловонием во множестве червей. Вспомни о неизвестности и своего часа смертного, быть может, идут последние минуты твоей жизни на земле, после чего ожидает тебя за грехи мучение, не имеющее конца. Так мысли скверные и желания, страстные быстро исчезнут.

В случае когда будет беспокоить один и тот же навязчивый помысел, не отступая дня два или три, а рядом нет опытного человека, которому можно об этом поведать, и ты изнемогаешь в борьбе — встань в келье своей перед иконой, подними вверх руки и скажи вслух Господу, здесь присутствующему, о нападающем на тебя помысле. Твердо веруй, что Бог приемлет твое исповедание, и дьявольские козни оставят тебя, будучи объявлены перед Господом. Дьявол есть тьма и тайна беззакония и действовать может лишь тайно и во тьме, до времени его объявления. Когда же он обнаружен и свет проникает туда, где он пребывал во мраке и лукавстве, — он без оглядки бежит, палимый светом. Так же откровение обессиливает дьявола и во время исповеди помыслов старцу. Обнаруженный, да еще при свидетелях, он вынужден удаляться.

 

{50}

 

Если борьба не отступает от тебя даже после исповедания помыслов пред Богом, тогда принимайся усерднее со вниманием за молитву и знай, что Господь хочет через такую брань научить тебя еще большему терпению, подготавливает тебя, как отец дитя, к большим искушениям, чтобы в этой борьбе и терпении созидалось дело твоего спасения. Господь, попуская продолжение брани, укрепляет, усиливает в борьбе твои добродетели, в то время как страсти сердечные в этой борьбе обессиливаются. Во всех случаях устраивает Бог полезнейшее для тебя, ты же не отчаивайся и сильно не унывай, а, внимая молитве, борись с неотвязчивым помыслом, зная, что он не твой, а дьявольский. Это может служить тебе некоторым подобием того, как бесы будут непрестанно мучить грешников в аду, воздействуя на их страсти, возбуждая одну за другой, при полной невозможности избавиться от назойливости дьявольской. Так что не следует тяготиться попускаемой бранью, а надо благодарить Бога, наказующего нас на земле ради избавления от мучений в вечности.

Прибегать к Господу, как указано выше, умоляя избавить от борьбы с помыслом, следует как можно реже — лишь в крайних случаях изнеможения и отчаяния, ибо борьба есть удел воина и надо сражаться, а не уклоняться от борьбы. Лучше всего, внимая молитве, не унывать, а бороться и бороться. Борьбой достигается победа, борьбой обретаем мы добродетель, приближаемся к Богу и сплетаем венец славы на главу разума. Бояться различных неприглядных помыслов не надо, так как в борьбе с ними человек благодатью готовится успешно проходить поприще еще больших искушений и постигать силу и славу Божию, от Господа получая помощь и терпение в борьбе.

Если имеешь духовного отца, старца-руководителя, от него ничего не таи, все тайны своего сердца поведай ему. Если он невысокого звания или вообще не имеет сана, то этим не смущайся, лишь бы он имел истинно духовный разум, который есть

 

{51}

 

плод всей борьбы и венец за победу над страстями. Духовника избери по указанию своего старца и спроси старца, что и как ты должен исповедовать духовнику. Что старец скажет тебе, то и делай, не нарушая ни одного слова его. Он знает лучше тебя, что тебе полезно, ты лишь ничего не таи от него. Лучше всего, когда сам старец имеет посвящение в сан.

Если не имеешь старца, руководящего тобою в прохождении молитвенного пути, то умолчи пред людьми о делании твоем. Повергнись же пред Господом, поведай Ему в молитве все тайны и всю печаль свою с твердой верой, что Он слышит и смотрит на тебя, что по скорбной молитве твоей устроит то, что полезно тебе. Ты же молись и молись, внимая молитве, но не ропщи на посылаемые тебе, к пользе твоей, искушения. Все святые именуются подвижниками, ибо все они, в подвиге пребывая, боролись, терпели и побеждали искушения с помощью благодати, а искушений у них было несравненно больше, чем у тебя.

При отсутствии старца избери себе духовника, если есть возможность, из монашества. Если духовник ничего не знает о молитве Иисусовой, то лучше с ним не советоваться о ней, лишь исповедуй грехи свои, тяготящие совесть, и благодать через него разрешит грехи с успокоением совести. Иначе, не ведая делания молитвы Иисусовой, он своим наставлением может лишь повредить тебе. А опытно знающих делание молитвы Иисусовой встретить в наши дни трудно. [5]

Когда будешь у незнакомого священника исповедовать борения блудной страсти, учти, что иные духовники, не зная жизни аскетической и борьбы со страстями, часто неразумно советуют оставить борьбу и идти в мир проводить жизнь брачную. Они руководствуются при этом словами апостола: Лучше вступить в брак, нежели разжигаться (1 Кор. 7:9), не понимая, что апостол говорит это тем одиноко живущим людям, которые борьбу вести не хотят, а страстью распаляются. Если ты избрал

 

{52}

 

жизнь борьбы со страстями, то совет такой отвергни и духовника неразумного вторично не посещай. Он сам болен душевно сильнее других. Он потворствует страстям, не зная, что нужно с ними бороться всю жизнь, бороться как с помыслами, так и с желаниями, распаляющими похотную часть души. Духовники такие известны, потому приходится об этом писать в предупреждение беды.

Монахиням приходится исповедоваться у своего батюшки, и если вдруг окажется, что он советует идти в мир жить семейно, нужно немедленно открыть это игуменье, от которой ничего не должно быть сокрыто. Скрывать неразумный совет духовника, хотя и данный на исповеди, никак нельзя, ибо монахиня соединена своей душой с душой игуменьи и ответ за гибель души монахини придется давать игуменье, если только монахиня была в полном у нее послушании. Игуменья должна такого монастырского батюшку-духовника из монастыря уволить, доложив архиерею, так как он разоряет души сестер, препятствуя подвигу борьбы со страстями.

Возможен также путь покаянной жизни, называемый святыми отцами «средним» и весьма одобренный ими. Это нечто среднее между уединением и монастырским общежитием, когда собираются двое или трое единомышленников, имеющих согласные взгляды и желания относительно прохождения покаянной жизни и делания молитвы. Таких благоразумных, простых и единомысленных людей в наше время встретить трудно. Они должны отречься своеволия, отсекая друг перед другом свои желания. Недоумения, искушения и сомнения должны разрешаться на общем совете в согласии с указаниями святых отцов. Руководителями их должны быть только Бог и святые отцы. Но самый безопасный путь покаяния и молитвы есть путь жительства со старцем, лишь будь послушен и исполняй сказанное, а старец предупредит всякую опасность, указывая,

 

{53}

 

как поступить. Только бы старец был истинно разумеющим духовную жизнь, был бы известен правостью веры.

Не менее всего остального в умной Иисусовой молитве важно то, в каком месте установится внимание ума при совершении молитвы. Некоторые святые отцы, молитвенники, делатели священного трезвения указывают, и опыт подвизающихся о том свидетельствует, что удобно бывает новоначальным творить молитву там, где она совершается естественно, там, где у человека находится орган слова, то есть в гортани, где глотается пища. Здесь, у основания шеи, но отнюдь не в ином каком месте, потщись поначалу стоять вниманием, старательно заключая ум в слова молитвы, пока ум еще не согрет сердечным откликом, пока молитва не окрашена сочувствием сердечным.

Не направляй внимание ни в голову, ни в чрево, ни в желудок, ни в похотную область, что особенно бедственно, но всячески удерживай ум твой вниманием где указано, стой здесь и не уклоняйся никуда. Не напрягайся переходить вниманием в сердце, это естественным порядком происходит позже, при делании молитвы умно-сердечной, когда сердце молится вместе с умом. О сердце сказано будет в свое время, теперь же, до поры, блюди ум свой в словах молитвы и держись верхней части груди, у основания шеи. [6]

Действие страстей во время прохождения умной молитвы значительно усиливается. Сатана будоражит страсти, которые он держит в своих руках как оружие в борьбе с человеком, а ум обостренным вниманием яснее прежнего ощущает волнение возбуждаемых страстей. Человек, видя нападения душегубов бесов, понимает со скорбью, что если молитва оставит его, то душа будет живой взята в преисподнюю, а потому он еще усерднее держится за молитву, укрывается в ней умом от супостатов и помощью Божией избегает восстаний страстных, убегает козней, возводимых дьяволом.

 

{54}

 

Все важнейшее при делании молитвы умной здесь описано. Не унывай, а делай. Вниманием стой, как указано, пред Богом и только об этом заботься. Сердце еще не очищено от страстей, и ум не свободен от помрачения, нет у тебя возможности приближения к Небожителям, потому ни Ангелы, ни святые Божии не могут явиться тебе. Как бы что ни казалось чисто и свято, отстрани от себя прочь и согласия ни на что не давай, тогда помощью благодати любой прелести избежишь. Что бы ни встретилось тебе — не принимай, а, как говорилось, пребудь в молитве и молитве внимай, молитвой отгоняй всякую злобу. Молитвой дорожи. Плодом молитвы умной бывает очищение ума и зрение грехов в сердце своем, покаянное сокрушение сердечное и восстановление добродетелей.

Монашество или мирская жизнь — это в деле молитвы значения не имеет. Быть ли монахом, послушником или простым мирянином, не важно, лишь бы окружение и обстановка не мешали делу молитвы, не препятствовали созиданию внутреннего монашества. [7]

 

{55}

 

Молитва умно-сердечная деятельная

 

Восходит человек в следующую степень и обретает молитву умно-сердечную деятельную. Именуется она умно-сердечной потому, что в ней вместе с умом молится и сердце, то есть весь внутренний человек. Деятельной она названа потому, что воля человека еще продолжает действовать в нем, проявляясь в побуждениях и делах. Человек еще не вступил во всецелое исполнение воли Божией, а исполняет ее лишь частично, в остальном же, осуществляя свою деятельность, исполняет волю свою. Целомудрие еще не достигнуто.

Как, привыкая к молитве словесной, ум прислушивается к словам и, постепенно погружаясь в молитву, обретает в ней навык, так и при молитве умной, когда она укореняется в уме, в ответ на мысленный труд начинает постепенно согреваться сердце. Иначе говоря, когда ум постоянно занят молитвой и человек всю свою жизнь направил к этому деланию, тогда внутренние чувства начинают настраиваться на молитву и погружаются в нее, они соучаствуют уму в молитвенном действе и, пленяясь именем Божиим, не отвлекают более ум от моления. А сердце при том начинает сочувственно отзываться, сопереживать уму. [8]

Сатана со своими бесами приступает к душе, возбуждая страсти, обитающие в сердце ветхого, своевольного еще доселе человека, и пытается овладеть им, утверждаясь на горделивой

 

{56}

 

самости человеческой. В самом основании самомнительного сердца воздвигнута великая храмина из страстей. Но это несокрушимое до сей поры укрепление начинает теперь рассыпаться под действием умной молитвы. Видя разрушение сего храма греха, сатана равнодушным не остается. Он каждый момент измышляет новые и новые способы борьбы, а благодать, назидания ради, попускает человеку быть искушенным. Страсти теряют свою силу, и сатана в отчаянии старается устрашать делателя молитвы через воображение, являясь ему в чудовищных видах, желая навсегда отторгнуть человека от молитвы, или хотя бы на время, или хоть на минуту.

Когда сердце человека начинает участвовать в молитве, сатана, понимая кратковременность своего доступа к душе, злобствует и скрежещет зубами, ибо он прекрасно знает о возможности человека молиться сердцем и этого больше всего боится. Если сердце объединяется с умом в делании молитвы, то борьба с человеком через страсти становится для сатаны слишком тяжкой, так как ум теперь действует сильно и властно при соучастии сердца, поражая благодатью все дьявольские прилоги. Ум теперь вниманием достигает до оснований греха, до корней зла, и через то наносится смертельная рана дьяволу в главу. Действием благодати корни зла исторгаются из пажити сердечной. А если в сердце не останется зла, дьявол с демонами окажется безоружным. Пока страсти гнездятся в сердце, дьявол водительствует умом и попирает душу с ее добродетелями. Сердце человека предназначено быть обителью Бога, но до тех пор пока, оскверненное, оно порабощено страстями, Господь пребывает в нем сокровенно, не воцаряясь во всей полноте.

Когда начинается очищение сердца, дьявол, утрачивая свое влияние на человека, особенно ухищряется во всевозможных искушениях. Раненный смертельно, он еще пытается бороться и мечет огненные стрелы страстных помышлений, стараясь уязвить и воспалить пожар сердечный. Злобствуя и восставая на

 

{57}

 

все более лютую брань, дьявол шлет все новые прилоги, но тем самым он невольно все более обнажает себе же на погибель тайные корни страстей. Опытный уже и внимательный ум, укрепляемый благодатью, отныне входит в тончайшие хитрости дьявола. Однако корни зла, умственным оком обнаруженные, сами собой не исчезают, здесь нужен дальнейший подвиг труда покаянного, при благодатном укреплении духа приобщением Святых Христовых Тайн.

Это время, когда благодать иной раз дарует уму видеть не только корни страстей, но и тех, кто действует через них, — самого дьявола с бесами. Это время может стать самым скорбным на всем пути покаяния. Тягость страданий в этот период бывает сопоставима с малым адским мучением, здесь справедливы слова: До неба возводяй, и до ада низвергаяй. Разъяренный сатана, теряющий доступ к душе, может действовать и в чувственных образах, заходя то с левой, то с правой стороны. Деятель умно-сердечной молитвы может подвергаться нашествию разнообразных звероподобных существ и невообразимых чудовищ, нападающих поодиночке и во множестве с единственной целью — поразить страхом и отвлечь от молитвы. Молящийся пусть сражается с искушением, всеми силами держась за свое умно-сердечное делание, дабы устоять в сем подвиге, в чем да поможет ему благодать. Так обретается великий опыт брани. [9]

Потерпев неудачу при нападениях с левой стороны, приходя в образах устрашающих, дьявол начинает искушать со стороны правой — является в образах благообразия и святости. Эти искушения распознать труднее. Здесь некоторые подвижники, самовольно оставив внимательную молитву, получали глубокие тяжелые раны либо претерпевали полное крушение. Однако успешно миновали искус те, кто не принимал во внимание никакие зримые образы, но мысленно беседовал со Христом с твердой верой в Его присутствие, невидимое и невообразимое. Устоял тот, кто помнил, что он не может чувственным зрением

 

{58}

 

видеть Бога, Матерь Божию, Ангелов и святых, кто помнил, что небесные явления даются в подвижничестве исключительно тем, кто чист сердцем. Грешнику святое не является.

Сатана способен призрачно принимать образ Христа по подобию того, как изображен Спаситель на иконах, может показать оживающую икону и сходящего с нее Вседержителя, готового благословлять, или икону, движущуюся к тебе и растущую в размерах. Можно увидеть свет от иконы или каких-нибудь святых Небожителей, услышать голоса, или пение, якобы Ангельское, или иное подобное, реальность или мнимость чего человеку, преданному чувственности, распознать бывает трудно. Сатана это делает для того, чтобы молящийся, увлеченный мечтаниями, совершил поклонение ему, дьяволу, представшему в одном из образов, что некоторые и исполнили и от чего повредились умом, впав в слабоумие. Но тот, кто знает, сколь высока цена прощения грехов, кто знает свое недостоинство, тот лишь молитве внимает. Только тот, кто никогда не доверяет своим чувствам, проходит сквозь искушения без единой беды. Знай, брат или сестра, что, поступая так во все время покаяния твоего, обретешь благодатью победу, волю Божию познаешь, исполнишь ее всецело и спасешься.

Человек, молящийся умно-сердечно, получает от Господа милости, которые проявляются в том, что действие молитвы совершенствуется, ум освобождается от помрачения, сердце, сокрушаясь, все более очищается от страстей и грехов. Тем не менее молитва такая продолжает оставаться деятельной, то есть человек хотя и творит брань с дьяволом, демонами его и со страстями, предавая себя в волю Божию, но эта преданность Богу остается пока частичной. Это чувство не овладело еще сердцем во всей полноте, не стало еще свойством сердечным, и все это потому, что вкоренен еще грех в душе, утвержден в основании сердца корень корней — самость горделивая.

 

{59}

 

Так страдает и борется человек, днем и ночью не оставляя брани. Бесконечные искушения приводят ум в естественный гнев против страстей. Негодующий против зла ум исполнен сильнейшего желания более не грешить, а потому он с особенным тщанием ищет повсюду страстные проявления и молитвой немедленно умерщвляет их. Благодать же помогает неотходно, оставаясь сама незаметной, невидимой для ума. Наконец, благодаря непрестанной внимательности, ум обнаруживает и самый корень корней, причину всех зол — гордость.

Как только выявлен, с помощью Божией, корень зла, вся брань обращается против гордыни, которая силою благодати в конце концов бывает извергнута из души. Вместе с исторжением сей коренной страсти сердце окончательно избавляется от всех страстей. В великой битве уничтожено обиталище зла с его основанием — самомнительной гордостью. Дьявол обезоружен, не на чем более уловить человека, нечем прикрыть свое коварство и ложь. Дьяволу более невозможно скрываться под покровом страстей, он теперь видим отовсюду и освещен, а света стерпеть он не может, ибо дьявол есть тьма.

В злобе готовится дьявол к единоборству, готовится сотворить последнюю брань. И предстает сатана молящемуся во всем своем ужасающем виде сущим во аде, с Иудой предателем на коленах его. Зрелище ада великое и страшное. Но сатана, пришедший в пламени ада на последнюю битву, видит свое бессилие. Молящийся и на сей раз не отвлекает ума от молитвы, разит врага сладчайшим именем Господа Иисуса Христа. Сатана приходит в испуг, дрожание, колебание, удаляется и исчезает, совсем покидая поле брани, оказавшись ничтожным пред именем Божиим в устах подвижника. Так свершается очищение ума от помрачения, очищение сердца и души от страстей, от греха и от зависимости дьявольской. Начинается в жизни человеческой всецелое действие воли Божией.

 

{60}

 

Последнее испытание попускалось Господом, дабы сатана был постыжен до конца, а подвижник стал бы искусным во всех искушениях, бывающих с молящимся. Теперь благодать вполне возобладала над очищенным сердцем. Теперь сюда же полностью погружается ум, и Сам Бог, пребывавший доселе в сердце сокровенно, наконец открыто, во всей полноте воцаряется в обители сей, изначально Ему предназначенной, почиет на престоле Своем.

После того, как ум Самим Господом введен в глубь сердечную, человек бывает подготовлен к восхождению в степень молитвы самодвижной. В наставниках он более не нуждается, ибо Господь пребывает с ним. Теперь желания и действия человеческие совпадают со святой волей Божией. По восшествии ума в сердце человеку даровано ведение истин: он обрел подлинное самопознание, ему стало доступно разумение сути Священного Писания, и возникает естественная потребность поделиться с ближними, из любви к ним, тем, что ему открыто. Однако теперь он обязан с особым усердием блюсти молчание среди людей и всеми силами хранить тишину, пребывающую в его сердце. Если имеется просвещенный старец или некто опытный в умном делании, то с ними всегда бывает не лишним побеседовать, соблюдая достойное к ним почтение. Полезно послушать людей, слово которых исполнено опытной мудрости духовной, которые в познаниях своих есть богословы истинные — свет миру. [10]

Молитва на этом этапе подвига переходит в свою следующую стадию и из деятельной становится самодвижной. Здесь пролегает рубеж между двумя основными периодами жизни подвижника. Заканчивается деятельный период очищения и наступает период просвещения ума — период созерцательный. Так путь покаянного труда, путь делания ума плотского приводит к стяжанию Духа Святого. Здесь только начало подлинно духовной жизни.

 

{61}

 

Отныне молитва проникает всю глубину сердечную, и человек с этих пор молится сердцем, движимым Духом Святым, умом предстоя в сердце Богу. Дьявол, обезоруженный и посрамленный, сам более не нападает на человека, но начинает действовать через других людей, разжигая в них зависть и ненависть. Теперь люди начинают гнать истинного последователя Христова, творя ему всякие пакости. [11]

Таков общий порядок борьбы. Но возвратимся назад, к молитве деятельной.

Итак, человек, усмотрев в сердце господствующий корень зла — гордость, восстает на нее всеми своими силами. Заметим, что такой подвижник не может быть человеком своевольным, так как сердце очищается Богом за исполнения воли Его и за непрестанную о Нем — Боге — память молитвенную. И тот, у кого сердце чисто, тот научился исполнять волю Божию, всецело познал ее. А воля Бога в том и состоит, чтобы человек принял от Него в дар великую, ни с чем не сравнимую добродетель — живущее в сердце молитвенное чувство, движимое Духом Святым.

Среди добродетелей, поистине духовных, обретаемых по очищении сердца, особо возвышенной является смирение, именуемое смиренномудрием. По существу, смирение есть подлинное самопознание, рожденное в перенесении скорбей, среди неудач и бессилия, когда в борьбе со злом человек познает истинное ничтожество своего «я». То, что до этих пор называлось смирением, было лишь прообразом его, неким подобием, которое к самопознанию отношения не имело и было сравнительно бесполезным. [12]

Распознать молитву умно-сердечную деятельную, отличить ее от умной возможно по характеру вышеописанных искушений, сопутствующих деланию. Но особым признаком умно-сердечной молитвы будет неотвлекающееся внимание и чувст

 

{62}

 

венное сопереживание молитвенным словам. Молитва нуждается теперь не столько во множественности произнесения, сколько в качестве внимания, дабы удобнее обнаруживать полчища демонов и хитрости их.

В период прохождения молитвы умно-сердечной деятельной молящийся начинает испытывать сердечное соучастие уму. Сердце сопереживает молитвенным словам, отзывается на них сочувствием. Естественным образом возникает этот чувственный отклик в глубине груди, в области сердечной. Внимание само теперь привлекается в это место, и удержать его там много легче. Отныне ум, внимая молитве, пусть утвердится на верхней оконечности сердца, в преддверии сердечном. Это познано опытом, и об этом же говорят все отцы. Что касается благодатного соединения ума с сердцем, то, как уже пояснялось, сама благодать вводит молящийся ум в глубины сердечные. И бывает это в надлежащее время, не прежде того, как сердце очистится от страстей. [13]

Учти же ты, делатель сей священной молитвы Иисусовой, вот что: со всем тщанием стой вниманием только там, у вершины сердечной, а если позволишь уму вращаться в иных местах твоего существа, то сотворишь себе скорбь великую, пользы же не получишь. Действуя же сказанным образом, обеспечишь кратчайший путь для благодатного вхождения ума в глубину сердца, чтобы всей душой в полноте приносить славословия в непрестанном молении, поклоняясь Господу духом и истиною (Ин. 4:24). Всячески избегни стоять вниманием в голове, во внутренности чрева, в почках, что весьма бедственно. Устанавливай ум всегда, как указано. [14]

У святых отцов ничего более не упоминается о месте установки внимания. Они в основном писали прикровенно и кратко, так как во времена их жительства тружеников на ниве сего священного дела было множество и нужды в толкованиях не ощущалось. Сказано отцами, что путь вхождения в глубины ду

 

{63}

 

ха указывает Сам Господь и что бывает это не ранее очищения сердца. Сам Он соединяет сердце с умом и Сам же с молитвой обитает в сердце, так как имя Господа неразлучно с Самим Господом. Да не дерзнет человек прежде очищения изобретать самовольно пути ко вхождению в недра сердечные. Посрамится. Нет иного пути, кроме сказанного. [15]

Делателю молитвы, пока он не пришел в меру чистоты сердечной, нельзя уделять внимания физическим ощущениям: теплоте в теле или в груди, жжению или некоему взыгранию внутри тела или под кожей. Все это нужно отвергать, не придавая никакого значения. Такая теплота имеет происхождение чувственное, тварное. По преимуществу все эти явления естественно-нервные, следовательно безвинные, но если принять таковые за благодатные, то последует прельщение. [16]

Может ощущаться сладость в гортани, или некое благоухание, или нечто подобное, то есть действие одного из пяти внешних чувств. Ничему чувственному внимания не уделяй, гони прочь. Знай лишь молитву, заботься лишь о внимании. В молитве все нужное содержится, и она приводит к тому, что око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2:9). Когда сердце очистится Богом, тогда Господь будет жить там и действовать, а в Господе и благодать, и дары, и всё и вся изобилуют вполне. Господь, дав Себя человеку, дарует ему и все то, что принадлежит Ему.

Бог дарует человеку возрождение добродетелей, укрепляя их в сердце, — вот что дивно и должно восхищать молящегося, а не что-то иное, чем можно пленяться. До обретения чистоты если и бывает воздействие благодати, то только такой, которая пробуждает от греховной спячки, а затем уже начинает действовать благодать наказательная и отступательно-обучительная, то есть благодать, которая руководит умом человека в деле спасения, учит его, совершенствуя во внимательном делании молитвы, в смиренной преданности воле Божией, в искусах борь

 

{64}

 

бы за стяжание добродетелей, в познании своего ничтожества и греховности. И не иначе.

Все, считающие себя достойными даров благодатных, ожидающие наград, видений и чудотворений, оказались в сетях врага, а все, шествующие в искреннем сознании своих грехов, своей слабости, своего ничтожества и недостоинства, полагаясь только на Бога, по любви щадящего их, недостойных, но кающихся, благополучно достигали пристани. Они, научась творить волю Божию, живут по ней и желания Божии исполняют, как свои собственные, ибо те и другие полностью совпадают.

Итак, все случающееся с тобой во время молитвы, доброе или худое, искушение или кажущееся благодатным, ты принимать во внимание не должен. Все надежды свои возложи на Господа — Он Сам в молитве действует Своей благодатью. Прилежи исключительно молитве, ибо в ней сокрыты все возможные дарования и чудотворения. Прилежно внимая молитве, [3] ты шествуешь с Господом, а прильнув к чему-то другому, хотя бы казалось оно благодатным, ты оставляешь Господа. А все твое в Господе, и всякая минута, проведенная вне памяти о Боге, есть для тебя потеря.

Уста в период прохождения молитвы умно-сердечной деятельной нужно держать молчащими, еще строже, чем при молитве умной. В пище нужно иметь такое воздержание, чтобы лишь сохранялась жизнь. Сна имей шесть — семь часов, если молитва не потребует меньше, а при изнеможении и восемь часов. Никого не оскорбляй, всех прощай, смерть и адские муки вспоминай, когда только можешь. Жить в это время надо в нужде, все необходимое делать самому, ни на кого не рассчитывать. Благодари Господа за все и имей во всем полное воздержание. Против уныния сражайся молитвой и рукоделием.

Удобнее всего проходить эти три степени молитвы — словесную, умную и умно-сердечную деятельную, — находясь в

 

{65}

 

нижнем чине, будучи послушником. Хотя и можно овладевшего умной молитвой постригать в мантию, а имеющего умно-сердечную — в схиму, но, как сказано, мирнее в послушническом сословии.

Исповедоваться и причащаться лучше часто, но не скорби, если случится слишком редко, лишь молитву внимательную не оставляй, и произволение твое сочтется Господом за само причастие. Матерь Божия не причащалась ни одного раза, тогда еще не было установлено Таинство Евхаристии, но, совершая умное делание, Она, как видишь, достигла полноты чистоты и соделалась Матерью Сына Божия. Ценность Причастия зависит не от частоты или редкости, а от благоговения перед святыней и от сознания своего недостоинства. Уходившие в пустыни не видели лица человеческого и, за редким исключением, не причащались, но именно они, ихже не бе достоин весь мир (Евр. 11:38), были велики в очах Божиих, а не часто причащающиеся. Помни любовь Божию к тебе и храни Причастие с достоинством. Не уподобься Иуде предателю, в которого с Причастием вошел сатана, и он причастился в погибель себе нескончаемую. [17]

Причащаться можно только у православного священника. Слишком часто причащаться не советую, так как при этом человек утрачивает благоговение перед Святейшими Телом и Кровью Христовыми.

Нападения блудной страсти пусть не пугают тебя. Они случаются и при немощном теле, так как страсть эта паразитирует на нашем естестве, посему она и не ослабевает с возрастом и борение ею не удивительно вплоть до смерти. Если случится с тобой ночное осквернение, то рассуди, имел ли ты перед сном соизволение к тому, усладился ли осквернением или скорбишь о нем. Если найдешь себя виновным в сладострастии, то срочно исправляйся. А если нет согласия со страстью и ненавидишь скверну, то не печалься — Господь вменит тебе это нанесенное

 

{66}

 

дьяволом или естеством оскорбление вместо подвига. Осквернившись во сне, встав, прочти «Правило от осквернения» (оно помещается в некоторых Правильниках и Молитвословах), положи, зависимо от сил, несколько поклонов, осудив себя, погрязшего в страстях, увлеченного страстью даже и во сне.

Когда такая печаль случается с тобой, пусть даже часто, но помимо твоего соизволения, то есть ты, засыпая, был с молитвой, а не в страстном упражнялся умом, тогда, прочитав «Правило от осквернения», не печалься — это случилось от зависти дьявола, возбудившего страсть. В течение дня не вспоминай об этом, чтобы не осквернять ум, а внимай молитве как обычно.

Вообще, против всех страстей сражайся, скрываясь умом во внимательную молитву, и борись, и борись. Книги читай относящиеся к твоему деланию, самое лучшее: «Добротолюбие», Иоанна Лествичника, «Невидимую брань», Исаака Сирина, Паисия Величковского или других святых отцов трезвенников, а особенно пятый том «Добротолюбия». Но не пренебрегай и указаниями в этом маленьком труде. В нем суть опыта, обретенного на пути, указуемом святыми отцами, — он может послужить тебе, при неимении книг, вполне достаточным руководством в делании молитвы Иисусовой, умной и духовной. Другие книги и литературу художественную на время отложи и не читай, чтобы умом ты мог вращаться только в молитве и в относящемся к ней. Жизнь твою установи так, чтобы ты в молитве упражнялся согласно указанному выше. [18]

Все сказанное доселе относится к молитве, находящейся в пределах человеческих возможностей. Прохождение молитвы словесной, умной и умно-сердечной деятельной осуществляется человеком ветхого состояния. Это период умного делания, когда молитва вершится усилием человеческим. Лишь на следующем этапе достигается всецелое исполнение воли Божией, и молитва становится движимой Духом Святым.

 

{67}

 

Повторим, что во время умного делания, во весь деятельный период, от человека требуется постоянное принуждение к стяжанию навыка, постоянное внимание к молитве. Удобнее время проводить в уединении, уста сохранять в молчании, при необходимости говорить только о полезном — о смерти, аде, мучениях и страданиях нераскаянных грешников. В минуты больших печалей можно вспоминать о рае, о блаженстве праведников, ради чего ты и терпишь скорби на земле сей, исполненной печалей. Укоризны и всякое поношение переноси терпеливо Царствия ради Божия и ради вечно нескончаемой жизни. Все терпи безропотно: голод, холод, наготу, ожидания, искушения, болезни, утеснения, всякую печаль и всякую тяготу. В пище всегда имей воздержание, иначе отягчение будет томить. Бывай постоянно алчущим и жаждущим правды ради. Для этого всегда выходи из-за стола, когда не досыта наелся и напился, а ощущаешь потребность еще поесть и попить. Тогда голод и жажда между застольями будут непрестанными.

Ко всякому делу нужно приступать добросовестно и держаться всегда середины, то есть и вперед не забегать, и не отставать. В свободное время или когда ум устает от молитвенного напряжения, читать нужно книги душеполезные. Всячески избегай посещения тех мест, где не получаешь пользы ко спасению. Живущему при духовном отце или в монастыре необходимо непременно отсекать свою волю и исполнять святое послушание, которое «выше поста и молитвы». Подвиги, к которым не призвал тебя Господь, — не начинай. Все нужное на всех степенях молитвы описано здесь. Держись усердно молитвы и всего здесь сказанного.

Начав творить молитву Иисусову, человек отдается водительству Божиему, и Господь Сам ведет таковых. Шествие иным, самочинным путем совершенно бесплодно, покаяние без Господа невозможно. В неудачах не надо отчаиваться, а в волю Божию предаваться, и тем в неуспехах пожнешь плод успевае

 

{68}

 

мости. В пищу воображению нужно давать вид самого себя, полагаемого во гроб, с телом, кишащим червями, на заботу о котором столько убито времени. Ближним прощай все их оскорбления и осуждения. Осуждай лишь себя, но не других. Чужие дела может судить лишь тот, кто предварительно осудил справедливо себя.

В молитве не мудрствуй, а читай просто и со вниманием, имей веру дитяти, что Бог близ и слышит слова молитвы твоей. При неудачах не малодушествуй. Не допускай мыслей, что достигнешь того-то и тогда-то. Дела эти находятся в руках Божиих. Дары Он дает тогда, когда мы того заслужили исполнением воли Божией и когда мы способны принять их, а иначе новое вино из наших ветхих мехов будет пролито. Бог одаряет не ранее соответствующего молитвенного устроения, а от нас требуется постоянное самоосуждение. Твое дело — всегда себя понуждать, всячески предавать себя в волю Божию, о нас промышляющую, и, находясь в терпеливом ожидании, ни за что не оставлять молитву.

Пять внешних чувств — зрение, слух, вкус, осязание, обоняние — не распускай, всячески их стесняй, чтобы эти проводники зла в сердце, уводящие ум от молитвы, соблазняющие на внешнее, не господствовали властно над тобой, увлекая тем, что воспринято. Помыслы, приходящие из сердца, нужно отгонять, разбивать их в молитве о камень имени Божия, будучи всегда во внимании, трезвясь и бодрствуя, блюдя чувства свои. Устраивайся так, чтобы ничто в твоей келье не могло развлекать тебя, чтобы все споспешествовало собиранию ума. Если падаешь, то есть забываешь молитву, помыслом развлекаешься, вставай, вспомнив о молитве, читай и внимай. И всякий раз, когда вспомнишь, начинай снова и слушай, чтобы молитва звучала в уме и в сердце. [19]

Все нужное для руководства на этих степенях молитвы здесь описано достаточно подробно и просто. Такие описания

 

{69}

 

найти нелегко, что и бывало для меня величайшей скорбью при моей немощи в молитвенном делании. Древние святые отцы писали об умной молитве, но они, чуть приоткрыв нужное, тут же скрывали, давая лишь наводящую мысль, побуждая намеком к вопросам, — и начинающие обращались с вопросами к опытным, которых было в достатке, а опытные разъясняли, помогали разобраться в недоумениях. Человек, занятый умным деланием, встречаясь со множеством различных сомнений и искушений, сам почти не способен уразуметь сказанное в писаниях кратко и прикровенно. Святые отцы имели умы совершенные, и то, что у нас вызывает недоумение, для них было вполне понятным, поэтому лишних подробностей они не писали. Прояснить же нуждающимся детали было кому, делатели имелись. [20]

Здесь писано в соответствии с учением отцов, во всех подробностях, без всяких сокрытий, ради пользы молящихся. Опытные сильно оскудели, почти не осталось знающих умное делание, которое есть спасение человека через зрение своей греховности и немощи, через сокрушение и очищение сердца. Потому ныне весьма потребно разрешать недоумения ищущего ума, дабы души искателей, скорбя и унывая, не впали бы в отчаяние.

Период деятельной молитвы, время самопринуждения определить годами или десятками лет невозможно. Срок зависит от усердия человека, от образа жизни, проведенной до молитвы, от степени огрубелости сердца, закоснелости его в самолюбии и страстях и от таких причин, как быстрота или медлительность порывания связей с миром, от усердия, с которым оставляется положение, имущество, деньги. Но при всех условиях закон для всех один — творить и творить молитву, держась указанного здесь, и ни в коем случае не оставлять ее.

Деланием молитвенным никогда не хвались и о нем никому, кроме старца, не говори, оно делается в тайнике сердца и де

 

{70}

 

лается не для того, чтобы заслужить похвалу. Оно нужно, чтобы избавиться благодатью от страстей, от греха и от дьявола. Ты, грешник, имеешь в молитве нужду не для самовозношения, не для разглагольствования о ней, не для похвал, а для восприятия с благодатной помощью чистоты сердечной.

Правила большого себе не назначай, а имей правилом «непрестанное правило», то есть молитву непрестанную. Обычное же правило соблюдай так: читай молитвы вечерние — вечером, утренние — утром, читай акафисты, каноны, кафизмы и еще, что можешь. Нужно читать по главе из Евангелия и Посланий апостольских, после всего прилагай по пятьсот молитв Иисусовых, и вечером и утром. А когда имеются неотложные дела, то испроси прощения у Бога, осуди себя, воздохни из глубины и, не смущаясь, делай дело с молитвой Иисусовой, заменяя тем обычное правило. Правило, читаемое по книге, можно сокращать, а число Иисусовых молитв нужно увеличивать по мере навыка, так как молитва Иисусова постепенно пленяет ум и он неохотно оставляет ее. Время между вечерним и утренним правилом проводи с молитвой Иисусовой.

Не давай добровольно никаких обещаний, так как неисполнение бывает причиной смущения, а исполнив обещанное, не избежишь мысли самопохваляющей или даже горделивой. Хорошо так: не обещать, но все желательное исполнять с помощью Божией. И правил с расположением «обязательно исполню» не набирай. В жизни всякого человека случается разное, и исполнение правил не всегда возможно, а от нарушения обязательств утрачивается польза и от ранее исполненного правила. В этом вопросе удобнее держаться такого порядка: установи себе правило продолжительностью в час — полтора, два — три или более, в зависимости от возможностей, и исполняй без всяких особых обещаний, не отступая, за исключением самых неотложных дел. [21]

 

{71}

 

В недоумениях не унывай чрезмерно, молись, и Господь укажет решение или через голос совести, или через писания Богом вдохновленных отцов, или через Священное Писание. Все делай так, чтобы не поступать против воли Божией, явленной в Законе Божием, который дан нам в руководители.

Что касается писаний святых отцов-трезвенников о художественной молитве Иисусовой, то их указания на введение ума в сердце путем дыхания, на преклонение головы и сидение на пядельном стульце, на способствующее вниманию напряжение мышц давались для того, чтобы помочь в отыскании сердечного места. Ты же поступай так, как неоднократно, просто и кратко указано тебе в этом писании. Делай так, и не ошибешься. А чувства сердечные сами укажут место уму. [22]

О вхождении в глубину сердечную не беспокойся, лишь делай молитву, борясь со страстями, а Господь Сам вводит в очищенное сердце и ум, и молитву, ибо сердце — обитель Божия, и путь в нее знает только один Бог. Пока сердце кипит страстями, ум туда погружать нельзя и молитве там быть бесполезно. Но истребится ветхий человек, и пребудут в сердце и ум, и молитва, и Сам Господь, ибо в молитве присутствует имя Божие, а где имя Его святое, там и Сам Господь благодатью Своею. Так следует разуметь о сердце и о пути в сердце.

Будь, делатель молитвы, в простоте, а не в ухищрениях дерзости. Господь слышит твою молитву, веруй сему и молись. С помыслами не соглашайся, греховного всего избегай, себя считай грешнейшим всех и всячески недостойным Бога. Плачь, скорби и молитве внимай. [23]

 

{72}

 

Молитва умно-сердечная самодвижная

 

После всего пережитого на пути покаяния, после дней скорби великой человек приходит во всецелую преданность воле Божией и становится сыном Богу по благодати. Теперь ум вместе с молитвой вводится Богом в сердце на делание молитвы умно-сердечной самодвижной. Отныне человек приступает к истинному познанию и всецелому исполнению воли Божией, вступает в жизнь истинно духовную, а ум его обретает подлинное целомудрие, достигая, хотя еще едва приблизившись, одной из обителей ума, о коих сказано Господом: В дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14:2).

Ум, войдя в сердце, праздно не стоит, а вместе с сердцем начинает творить молитву не словом уже и не мыслью, а самим сердечным чувством, не прекращающимся, не останавливающимся даже и во время сна, и во всякое время, так как чувство это вполне непрестанно. И молится человек непрерывно всем существом своего умно-сердечного естества ко Господу, поверяя Ему и повергая пред Ним всего себя с благодарностью сердечной. Все добродетели вошли в сердце с молитвой, а в их числе и чувство сердечного благодарения. Теперь начинается жизнь истинно духовно-добродетельная, когда добродетели творятся не напоказ, а от всего сердца и в самом сердце.

 

{73}

 

Ум, однажды войдя в сердце, уже никогда не выходит вовне, разве что сам добровольно пожелает обратиться ко внешнему. Находясь же внутри, ум если и касается внешнего по необходимости где и когда нужно, то лишь поверхностно, без участия всего сердца. Водворяясь в пределы сердечные, ум срастворяется с чувством духовным, и человек теперь, всей душой приближаясь к Богу, непрерывно беседует с Ним, — таково молитвенное делание человека, проводящего жизнь истинно духовную, целомудренную.

Действием молитвы оживляются добродетели, они возрастают, усиливаются, совершенствуются, приходят от силы в силу (Пс. 83:8). За одной возрастают и все. Рост в полную меру одной добродетели влечет за собой возрастание в ту же меру и прочих, ибо добродетели все одного естества и составляют одну единую душу. Добродетелей всех без одной и одной без всех не бывает, они пребывают в сердце и именуются истинными, а Истина одна и нераздельна.

Первой из истинных добродетелей, по вхождении ума в сердце, проявляется добродетель смирения. Истинное смирение есть не что иное, как подлинное познание самого себя, приводящее к смиренномудрию. При этом человек полноценно познает ничтожество своего горделивого «я», созданного из ничего промыслом Божиим, и теперь это ничто показуется человеку через самоосознание. Он постигает, что собственное существо его есть прах, а дух жизни, который вдохнул в него Творец, — душа его — есть дыхание Божие. Все драгоценное в нем — от Господа. Сам же он — прах земной.

Когда Господь, уже Сам во всем руководя человеком, дарует ему познать самого себя как самое ничтожное из всего сущего, тогда, нераздельно с самопознанием, дается человеку и познание Бога, у святых отцов именуемое «ведением истины». Ведение истины — Бога — по сути является разумным видением Бога истинно духовными очами. Бог дает познать Себя, вкусить

 

{74}

 

Себя, что и составляет искомую суть человеческой жизни. Это дар великий, награда, ни с чем не сравнимая. Это то, что можно созерцать и вкушать лишь истинно духовным вниманием. Вот почему это не может быть даровано ранее, в деятельный период, когда человек пребывает еще в состоянии ветхом.

Где дары, там и Сам податель даров — Бог. Кому Бог даровал истинную добродетель, тому дарует и Самого Себя, так как истинная добродетель есть добродетель Божия. Потому человек, всецело предавшись в волю Божию, получив от Бога искомое — ведение истины, жить начинает по-Божьи, жизнью истинно духовной, что и называется «жизнью по Богу», и это уже навсегда. Доселе же человек жил мудрованием плотским, хотя мог именоваться и слыть в обществе человеком духовным, но это ошибочно.

По самому существу своему различается человек душевный от человека духовного, как учит тому апостол Павел (см. 1 Кор. 2:14–15). Строго говоря, духовная жизнь в человеке начинается лишь после стяжания Духа Святого, Который и дает жизнь вечную духу человеческому.

 

{75}

 

Молитва умно-сердечная чистая

 

Выше упомянуто, что после всецелой преданности в волю Божию первая степень уже истинно духовной молитвы именуется умно-сердечной самодвижной. О ней говорилось хотя и немного, но вполне достаточно. Затем следует более совершенная степень молитвы — молитва чистая, или непарительная. Такая умно-сердечная молитва совершается умом и сердцем, уже полностью очищенными от помрачения и страстей. Сердце бесстрастное молится чисто, помыслы из такого сердца уже не исходят, поэтому с чистотой неразлучна и непарительность, когда ум избавлен от помыслов и греховных желаний.

Такая молитва является поистине созерцательной, и человек теперь живет истинно духовной, целомудренной, созерцательной жизнью. Проводя такую жизнь, человек молится в истине Духом Святым. Добродетели истинного целомудрия взращиваются Господом во всё более высокие степени, Господь благодетельствует человеку настолько, насколько ум его способен воспринять, а душа восчувствовать посылаемую благодать. Бог всего Себя отдает человеку, и вопиет человек ко Господу, истаивая от Господней благоволительной к нему любви: «Утишь волны благодати Твоея, Отче Святый, ибо я таю, как воск».

При созерцательной жизни, в молитве чистой человеку становится доступным предвидение дальнейших степеней совершенства, которые возможно обрести на высших уровнях духов

 

{76}

 

ной жизни после вхождения в молитву зрительную. Ум при созерцательной жизни восходит от совершенства к совершенству, все добродетели возрастают до полноты своей, просвещаясь от доброт Божиих, питаясь духовной пищей Духа Божия с трапезы Отца Небесного, человек вселяется умом в обители Неба, проходя различные степени истинного ведения, посещая одну за одной всё более светлые обители Небесного Отца.

В созерцательности человек бывает крестоносцем, по подобию Христа Крестоносца, во всем творя волю Отца своего Небесного. Крестоносцем без скорби быть невозможно, так и Христос, Сын Божий по естеству, всю жизнь земную пребывал в скорбях. Скорби в созерцательной жизни объемлют всего духовного человека, но скорби эти не те, что у человека деятельного. Скорби эти — духовные. Всякое продвижение к высшему сопряжено с трудностями, и созерцатель подвергается скорбям, несмотря на то что он уже свободен от страстей. А скорби бывают столь великими, что перенести их возможно только тому, кем движет любовь сыновняя к Небесному Отцу. Все выше возводит Отец Небесный этого нового человека, по любви Своей Он открывает ему таинственные знания о человеке и о Самом Себе непостижимом.

При жизни созерцательной сон от человека бежит, тело забывает о пище, ум преисполнен полнотой откровений. Все это доступно, конечно, лишь крепким духовными силами. Любовь к Богу и ближнему приходит в меру неудержимую, ум горит, пламенея любовью.

 

{77}

 

Молитва зрительная

 

Все здесь написанное об истинно духовном уме, начиная со всецелой преданности в волю Божию и кончая молитвой зрительной, может быть правильно понято лишь тогда, когда человек сам придет в истинно духовное состояние целомудрия ума и души. Иначе любые попытки через чтение понять суть явлений духовных приведут к познанию ложному, так как уму, плотски мудрствующему, невозможно постичь то, что явлено от Духа Божия, ибо истинно духовное является тайной.

Посему немногое можно сказать о молитве зрительной, ибо вступаем в ту область, где «да молчит всяка плоть человеча». А тот, кто Богом возводится в обители сии, сам становится тайнозрителем.

Созерцание предшествует истинному зрению разума. Чистая созерцательная молитва предваряет собой высшую степень всех добродетелей — молитву зрительную. Эта добродетель иначе именуется девством духа. В молитве зрительной ум непосредственно зрит Бога, постигает все дела домостроительства Божиего, начиная с Божественного совета о сотворении человека и кончая вторым пришествием Христовым и Страшным Судом, простирается на разумение великих Божественных тайн.

 

{78}

 

Достойнейшие из созерцательных умов вселяются Отцом в наивысшие Небесные обители, в обители духовного девства, ибо нужно, чтобы хоть в некоторых действовали во всей полноте все возможности человеческого существа. В таковых духовное целомудрие переходит в духовное девство, созерцательная жизнь и чистая молитва переходят в молитву зрительную. Это устраивает Сам Господь Вседержитель, питая Небесными таинствами такого Небесного человека, живущего духовно, но телом еще скитающегося по земле. Бог вводит такого в зрительную молитву, в зрение сокровеннейших тайн Божиих, и это есть предельное просвещение ума и души в девстве духа, стяжание всех возможных совершенств, предельная близость к Богу, восшествие в апокалипсический град нового Иерусалима, сходящаго с Небес от Бога моего (Откр. 3:12).

В это истинное девство духа Господь возводит редких. Отсюда человек славит Бога сердцем своим, в нем звучит слово, воспеваемое Церковью велегласно: «Светлеется Троическим единством, священнотайне». Душа, очищенная насколько это вообще возможно, согласно слову святого Макария Великого, «Сам Дух бывает» и премного любима Господом. И радуется Господь радостью Духа о такой душе — невесте Своей. Святые отцы уподобляют такие души солнцу, так как они живут, имея разум Божий, они Свет прияли от Света присносущного.

Истинно духовная жизнь начинается с восприятия человеком всыновления Богу по благодати, а поскольку человек становится сыном, постольку становится, подобно Христу, духовным наследником Отца Небесного, и Тот дарует ему, сыну по благодати, Ум Христов, дабы усыновившийся жил во славу Бога.

 

{79}

 

 

Владыка Антоний в последние годы жизни.

 

{80}

 

/здесь находится оглавление к комментариям/

 

{81}

 

Комментарии

1. Правило (К стр. 29)

 

В тех случаях, когда автор ведет речь о келейном правиле или дает практические советы по иным поводам, от читателя требуется известная доля рассудительности. Надо полагать, что некоторые особенности в наставлениях владыки Антония связаны с тем исключительным положением, в котором находились верующие на рубеже 50–60-х годов, когда, после едва окончившихся сорокалетних гонений на Церковь, уже начинались новые преследования. Работа писалась для «немонастырских» монахов и подвижников, подвизавшихся в миру без наставников и старцев, вне монастырского устава и традиции, при отсутствии духовной литературы, в условиях враждебно настроенной окружающей среды, при вынужденных заботах о своем материальном и социальном положении. Этим могут быть обусловлены отдельные рекомендации, в частности относительно молитвенного правила, которые не вполне применимы в иное время, в иных условиях.

Келейница владыки — матушка Антония по этому поводу вспоминает: «Владыка учил, что если монах не будет вычитывать каждый день монашеское правило (суточный богослужебный круг), то он не устоит — не выдержит монашеской жизни. Он говорил это всем своим постриженникам, которые были в миру. Все чада его, в том числе профессора и начальники, выполняли это правило. И я выполняла. Не менее пяти часов в день на это уходило. Сейчас-то проще — службы в церкви каждый день идут».

Нужно учитывать и тот факт, что владыка Антоний писал данную работу отнюдь не для широкого круга читателей и не предполагал ее публикацию. Она предназначалась для его духовных чад — людей, которых он лично знал и окормлял, за которых молился, за которых, как духовный руководитель, брал на себя определенную ответственность перед Богом. Нынешнему читателю следует воспринимать слово владыки с учетом этих обстоятельств и к применению его рекомендаций относиться с должной рассудительностью.

Например, автор предлагает начинающим добавлять к обычному правилу по пятьсот молитв Иисусовых, и утром и вечером. Между тем сегодня в среде монашествующих есть мнение, что даже обязательная для иноков «пятисотница» небезопасна для современного человека, подвизающегося в миру, по причине значительно большей подверженности плотским искушениям. Тем более осторожно следует относиться к повторению такого правила и утром, и вечером.

 

{82}

 

Прп. Варсонофий Оптинский[4], обсуждая нормы молитвенного правила со своими мирскими чадами, говорил: «Вам, при ваших занятиях учебных или иных, невозможно всю жизнь наполнить Иисусовой молитвой, но каждый из вас проходит кто 20, кто 40, кто 50, а кто и 100 молитв в день. Каждый по своей силе навыкает ей. Пусть один преуспел на дюйм, другой на аршин, третий на сажень, а иной, может быть, и на версту ушел вперед, — важно, чтоб хоть на дюйм, да уйти, — и слава Богу!»{1}.[5]

Весьма осторожный и рассудительный свт. Игнатий Кавказский (Брянчанинов) предписывает монастырским инокам следующее правило: «Первоначально положи себе произносить сто молитв Иисусовых со вниманием и неспешностью. Впоследствии, если увидишь, что можешь произнести больше, присовокупи другие сто. С течением времени, смотря по надобности, можешь и еще умножить число произносимых молитв»{2}.

Однако встречаются советы совсем иного характера. Видимо, в этом вопросе нужно немалое рассуждение, учет индивидуальных обстоятельств и совет старших. Вот что пишет, например, свт. Феофан Затворник человеку, еще только приступающему к обучению Иисусовой молитве: «Урок молитвенный надо исполнять зараз. Начать с меньшей меры. Например: дня два — три по 1000, потом дня два — три по 2000, потом с неделю и более — по 3000. На 3000 можно подольше побыть. После прибавить по 1000… Лучше всего отбывать сей урок ночью… И молитву сию творить всякому, не монаху только, но и мирянину»{3}.

Поучительный эпизод встречается в жизнеописании епископа Варнавы (Беляева)[6]. Однажды монахиня, творившая по тысяче молитв Иисусовых, просила у владыки благословения увеличить правило, — он

 

{83}

 

же ей посоветовал: «А вы сделайте себе экзамен. Не тысячу… а вы только десять молитв Иисусовых проговорите, но так, чтобы между ними не прорвалась и не проскочила ни одна посторонняя мысль и представление». Вскоре, — вспоминает владыка, — «эта монахиня пришла и покаялась, что задача оказалась ей не по силам. Она никак не может эти десять молитв произнести, что-нибудь не вспомнив, на что-либо не обратив внимания. А то так увлечется в сторону своими мыслями, что забывает уже, где она и что ей нужно делать. Даже удивляется, как это трудно. Не надо было после этого разъяснять, что у нее нет настоящей молитвы. Нам кажется, что мы молимся хорошо, некоторые схимники и монахи, на самом деле, помногу молитв читают, но толку от этого ничуть. Это работа „вхолостую“, в действительности же она не движется… Дело в том, что Бог награждает [Своими][7] дарами не голый труд как таковой, а смирение»{4}.

Настойчивый призыв к трезвой рассудительности мы слышим и сегодня. Например, в письмах псково-печерского архимандрита Иоанна (Крестьянкина): «Одно из самых важных и нужных нам дарований от Бога есть дар рассуждения, — это и в житейских делах необходимо, а наипаче в духовной жизни… Ослабь свое молитвенное правило непременно. Ведь когда начинают творить Иисусову молитву и одновременно сохраняют в душе и сердце страсти, может случиться и психическое повреждение. Так что все делай с советом и с учетом своего самочувствия… В наше время никак нельзя браться за подвиг, да еще самочинно — гордыня до такой степени помрачила умы и чувства, что ничего, кроме пагубы, эти подвиги не дают»{5}.

Что касается замены читаемого по молитвеннику правила молитвой Иисусовой, то на эту тему находим отклик в писаниях прп. Исаака Сирина: «Не признай праздностью умножение занятий молитвой непарительной (чуждой развлечения), сосредоточенной (внимательной) и продолжительной по той причине, что ты при этом уменьшил псалмопение… Если благопоспешится тебе молитва, то она заменяет собой правило, состоящее из молитвословий»{6}.

По этому же поводу наш современник митрополит Сурожский Антоний (Блюм) в одной из своих бесед замечает: «Когда читаешь „Добротолюбие“ или жития некоторых святых, встречаешь такие фразы: своди

 

{84}

 

уставную молитву на предельный минимум и дай простор Иисусовой молитве. Если попробуешь докопаться, что же этот отец Церкви называет „минимумом“, то вот вам пример. Григорий Синаит пишет, что надо свести уставную молитву к абсолютному минимуму: всего-то читай полунощницу, утренние молитвы, утреню, вечерню и повечерие… После того как ты спокойно отмолился какие-нибудь восемь часов, у тебя остается, вероятно, десяток часов на Иисусову молитву. Но тут надо сообразить, что то, что он называет сокращением устава до минимума, для нас соответствует доведению устава до беспредельного максимума… Когда мы читаем у отцов Церкви: оставь отчасти уставную молитву, — мы из этого заключаем: ох, чу́дно! Я не буду молиться ни вечером, ни утром, заведу четки, и все будет хорошо. Вот тут-то и нет! Отцы очень настаивают на том, что надо долго навыкать параллельно уставной молитве и Иисусовой молитве, потому что уставная молитва питает нас иначе, чем Иисусова молитва, питает нас на другом плане»{7}.

Нередко в наставлениях святых отцов и подвижников встречается поощрение к так называемому «непрестанному правилу», исполняемому вне всяких подсчетов и сроков. О таком опыте свидетельствуют, например, слова известного старца-пустынника Илариона Кавказского[8]: «Я имел целью именно соединить свое сердце, или внутреннего челове

 

{85}

 

ка, с Господом. Для этого имел днем и ночью и во всякое время непрестанное упражнение в том, чтобы произносить велелепное и достопоклоняемое имя Господа Иисуса, говоря обычную Иисусову молитву… Ради оной я оставил решительно всякое другое, какое бы то ни было, духовное упражнение. Она составляет службу мою и день и ночь — в каком бы положении ни находился: ходя, сидя и лежа, а только усердно стараюсь, чтобы в сердце всегда носить сладчайшее имя Спасителя»{8}.[9]

 

{86}

 

2. Воздержание (К стр. 33)

 

Всестороннее самоограничение является основанием христианского подвига. Обратившись к древнему Уставу свт. Василия Великого, мы встречаем следующие положения: «Намеревающимся жить благочестно необходим закон воздержания. Сие видно, во-первых, из того, что Апостол причисляет воздержание к плодам духовным (Гал. 5:23), потом из того, что Апостол воздержанию приписывает успех в непорочности служения… Да и умерщвление и порабощение плоти ничем не производится так успешно, как воздержанием… Не пользует безумному сладость, по Соломонову слову (Притч. 19:10)… И первое преслушание случилось с человеком от невоздержности. Все же святые имеют свидетельство о своем воздержании. Вся жизнь святых и блаженных людей, пример Самого Господа в пришествие Его во плоти, научают нас воздержанию… Воздержание есть истребление греха, отчуждение от страстей, умерщвление тела даже до самых естественных ощущений и пожеланий — начало духовной жизни; оно предуготовляет вечные блага»{9}.

Слово о духовных плодах, возрастающих на почве самоограничения, звучит и из уст современных проповедников. К примеру, протоиерей Артемий Владимиров говорит о том, что воздержание «в широком смысле есть отчуждение сердца от всего мирского, посечение всех уз, которые привязывают нас к этому миру. Воздержание, усвоенное христианином, делает его подлинным странником, который не задерживается в этом мире, но спешит в „области заочны“, то есть, сопрягаясь молитвой с Господом, Становится единым духом с Господом. Разумное воздержание, отрешая нас от мирских привязанностей, дает познать наше подлинное небесное сокровище, которое есть Господь Иисус Христос и молитва к Нему»{10}.

Рассматривая тему воздержания, можно обратиться к аскетическим поучениям владыки Петра (Екатериновского), указующего нам «Путь ко спасению»[10]. Автор, в частности, рассуждает: «Добродетель воздержания или целомудрия относится к образованию сердца. Сердце — способность чувствующая — ощущает все перемены, происходящие в нашей душе и теле, и впечатления внешних предметов… В настоящем греховном

 

{87}

 

состоянии сердце наше, по влечению инстинктивных потребностей, увлекается больше к наслаждению чувственными удовольствиями… Потому от непозволительных удовольствий надобно совершенно воздерживаться, и позволенными — пользоваться умеренно, с благоразумной осторожностью, только по требованию крайней нужды, без пристрастия… Целомудрие — целое, здравое, нерастленное состояние сердца, или живость и нравственная чистота чувствований… Если мудрование разума цело, здраво, согласно с законом Божиим, не испорчено страстями, то и сердце, руководимое таким разумом, бывает здорово… Теплота, живость сердца есть свойство больше психологическое. Важнее его нравственное качество — чистота сердца[11], которая состоит в том, что сердце не привлекается, не услаждается ничем плотским, греховным, радуется только о истине, добре, святости, о Боге… Но чистота сердца — дело не легкое и не скоро приобретается. Как главный враг ее — сладострастие, то воздержание от удовольствий сладострастия и всего того, что ведет к нему, есть лучшее средство к приобретению чистоты. Более строгие подвижники для приобретения чистоты сердца воздерживаются даже и от позволенных удовольствий».

Среди прочих наставлений о воздержании епископ Петр касается вопросов меры и качества ночного сна. Речь здесь идет «о всяком христианском подвижнике», без особенного разделения на монашествующих и мирян: «В этом роде самоумерщвления надобно быть осторожным, чтобы не переступить за пределы, поставленные природой. Нарушение ее уставов никогда не остается без наказания; ибо от чрезмерного лишения сна силы тела крайне истощаются, бодрость духа упадает и мы становимся почти не способны к совершению дневных дел. Слишком короткий сон недостаточен для отдохновения мозга и нервов, для укрепления тела… Человек невыспавшийся чувствует слабость, вялость и не способен к новым занятиям: понятия его бывают смешаны, чувствования тягостны, движения утомительны; он ничем не доволен, сердит и угрюм, потому что его мозг и нервы находятся еще в раздражении. Но продолжительный и частый сон производит слабость и бездействие мозга… Сонливцы имеют тупой рассудок, слабую память, вялое, мертвое воображение, тупые чувства… Продолжительное отдохновение или бездействие обленивают и расслабляют тело и все его действия… Продолжительность сна изменяется по возрасту, полу, темпераменту, по роду занятий, времени года и климату, — потому и нельзя назначить одно всем общее правило. Вообще, взрослым в умеренном климате полезнее ложиться в 9–10 часов вечера и пробуждаться в 4–6 часов утра, с восхо

 

{88}

 

дом солнца, как общего пробудителя всей природы. Советуют спать не меньше 6-ти и не более 7-ми часов в сутки, а в старости и 5 часов сна достаточно. Впрочем, всякий по собственному опыту должен уразумевать, сколько нужно спать…

Святые подвижники… замечали, что от многого сна ум дебелеет, умножаются суетные помыслы, усиливается похоть и наводится печаль. По словам св. Лествичника, бдение очищает ум, а долгий сон ожесточает душу. Бодрый инок — враг блуда, а сонливый друг ему. Бдение есть погашение плотских разжжений, избавление от сновидений. Излишество сна приносит забвение, а бдение очищает память.

Человек, как существо, состоящее из души и тела, живет и действует под влиянием двух миров, видимого и невидимого… Отсюда открывается необходимость обратить внимание на духовное бодрствование во время сна, как на одно из средств против врагов духовных, неусыпно бодрствующих для нашей погибели… Чтобы наше духовное бодрствование во время сна было тверже, постояннее, необходимо не только перед отходом ко сну, но и в продолжение всей жизни охранять свою память и воображение от нечистых помыслов и образов… Такое стремление нашей души во время сна будет совершаться без деятельного участия нашей свободы, но, несмотря на это… низведет на нее осенение благодати Божией и содействие св. Ангела Хранителя, охраняющего и укрепляющего во время сна. Св. Лествичник говорит: „Иногда восстаем мы от сна чисты и мирны, и это бывает тайным благодеянием, которое мы получаем от св. Ангелов, особенно когда мы уснули со многой молитвой и трезвением… Душа, которая днем непрестанно поучается слову Божию, обыкновенно и во сне упражняется в том же; ибо сие второе бывает истинным воздаянием за первое делание, для отгнания духов и лукавых мечтаний“ („Лествица“ 15:68, 20:20)… Потому-то св. отцы-подвижники, понимая важность и необходимость духовного бодрствования во время сна, перед отходом ко сну и сами усердно молились… и нас научили»{11}.

Относительно меры сна можно добавить, что, например, прп. Серафим Саровский велел дивеевским монахиням спать по шесть часов ночью и еще по часу днем после обеда. В то же время, имеется множество удивительных примеров сурового воздержания от сна, и не только среди афонского иночества, но и в миру. Так, праведный Иоанн Кронштадтский, при его сверхъестественной загруженности, спал всего лишь по три–четыре часа в сутки{12}, а архиепископ Иоанн Шанхайский (Максимович)[12] после принятия монашества не ложился в постель все сорок

 

{89}

 

лет, вплоть до своей кончины{13}. Нужно ли пояснять, что все сугубые подвиги бдения, когда подвижники почти не спят, являются даром благодати или осуществляются под благодатным руководством. Особая мера воздержания от сна недостижима одними человеческими силами, без того, чтобы не дана была свыше благодать бдения, а самонадеянные попытки насилия над природой оканчиваются трагически — дерзкий самовольщик, оказавшись в прельщении, сам себя предает на растерзание бесам. Остается напомнить, что порой чрезвычайные, поразительные по внешнему впечатлению подвиги могут производиться силой демонской. Свт. Игнатий описывает такого лжечудотворца — некоего «старца», который в прельщенном состоянии мог стоять на горящих углях и читать молитву «Отче наш».

Воздержанность наших далеких предков была поистине необыкновенна, но их мера подвига, за редким исключением, уже недоступна в наш век. Об уставных правилах древних отцов узнаем от Пахомия Великого — основателя общежительного иночества в IV веке. Устав прп. Пахомия, составленный «по предначертанию св. Ангела», являет «совершенство и неподражаемую строгость дисциплины египтян», суровостью превосходя уставы Палестины и Месопотамии. Свт. Василий Великий, посетив обители Египта во времена их расцвета, увидел там «идеальный образ иночествования, не как особое что от христианства, а как полнейшее и точнейшее его осуществление, или как истинный образ жизни о Христе Иисусе».

Устав прп. Пахомия предписывал, чтобы «в полночь пробуждал их [иноков] недельный [будильщик] на ночное молитвословие, после которого они уже не давали себе спать… Ангел заповедал: „Спать братия не должны лежа, но пусть устроят себе седалища и спят на них сидя… Кроме рогожи, на это седалище отнюдь не должно постилать что-либо…“ Ангел повелел также: „На ночь братия должны оставаться в льняных левитонах и препоясанные; и без милоти не должны они спать…“ Если случится кому проснуться прежде времени вставания, правило говорит ему: „Пусть молится; и если чувствует жажду, а настает день поста, пусть воздержится и не пьет“». Стол иноков был скуден: «Его составляли хлеб с солью, некоторые овощи и одно варево. Если бы и все предлагаемое употреблять, и то не можно бы дойти до пресыщения; но братия и при этом лишали себя всякого довольства. Иные и в трапезу приходили с тем только, чтобы скрыть свое воздержание, и, вкусив немного чего-либо или от всего предлагаемого понемногу, тем ограничивались. Многие имели правилом есть только хлеб с солью… Иные вкушали чрез день и два… Кто бывал в саду и, проходя мимо дерев, нападал на упавший плод, тот не мог его есть, а должен был положить у корня древа… Телу не давалось никакого послабления… и водою обмывать запрещалось, разве

 

{90}

 

только в крайнем изнеможении. Нельзя было также разводить огня особо от общего, какая бы потребность погреться ни чувствовалась».

Устроитель монастырей и составитель общежительного Устава свт. Василий Великий уделяет особое внимание благоразумной мере воздержания и составляет специальные правила против неумеренного пощения. Для тех, кто при общем строгом посте, желая подвизаться паче иных, держал пост сугубый, Устав гласит: «Надобно ли позволять кому-нибудь в братстве, по собственной воле, поститься или бодрствовать больше других?… Что касается до особного пощения, какое держат иные строже братий, то правила, хотя не запрещают его, если позволяет настоятель, но смотрят на него неблаговолительно… Все, что ни делает кто-нибудь по собственной своей воле, есть собственность делающего; но сие чуждо богочестия. Желать большего в сравнении с другими, даже и в самом хорошем, есть страсть состязания, происходящая от тщеславия… Воздержание состоит не в одном удалении от яств, ничего по себе не значащих, следствием которого бывает осуждаемое Апостолом непощадение тела (Кол. 2, 23), но в совершенном отречении от собственных своих произволений»{14}.

Надо сказать, что и в нынешнее время встречается очень суровая уставная жизнь, о чем, например, свидетельствует иеромонах Ириней, насельник святогорской обители Каракалл: «Расскажу, какое правило в тех афонских общежитиях, которые находятся под опекой духовных чад старца Иосифа Пещерника [Исихаста]. Таких монастырей на Афоне пять. День по-византийски начинается вечерней. После службы следует ужин и повечерие, а затем монахи отдыхают. Зимой это бывает приблизительно с 7 до 9 часов вечера. Потом встают на келейную молитву. И каждый в своей келье творит Иисусову молитву 4 часа подряд. В 2 часа ночи начинается служба в церкви: полунощница, часы, утреня и литургия. Затем следует что-то вроде обеда и монахи по кельям отдыхают 2 часа подряд. А потом весь день, до вечерней службы, проводят на послушаниях. Как видите, монахи спят 4 часа в день, и даже меньше, кушают 2 раза, по понедельникам, средам и пятницам — строгий пост. На молитве (церковной и келейной) проводят каждый день около 10 часов»{15}.

Чудеса воздержания праведников не раз явлены в XX веке. Необычайна умеренность в пище и сне иных отшельников и пустынников. Вот лишь один из таких примеров — наш соотечественник старец Тихон Калягрский[13]. Живя в пещере, «питался он только сухарями, и то раз в три

 

{91}

 

дня, а нередко и раз в неделю, по ночам клал более шестисот земных поклонов… Уже будучи глубоким старцем, он запасался на Рождественский пост одной-единственной редькой и, когда чистил ее, то не выбрасывал кожурки, а сушил на веревке. В дни больших праздников, когда разрешалось вкушать рыбу, он наливал в консервную банку воды, подогревал ее и в горячую воду несколько раз опускал высушенную кожурку. Затем добавлял щепотку риса и таким образом приготовлял себе „рыбный“ суп. И когда вкушал его, осуждал себя за великое окаянство, что, живя в пустыне, позволяет себе рыбный суп! Кожурку от редьки он снова подвешивал и использовал для следующего праздника». Воспитанник старца, ныне сам известный старец Паисий Афонский, рассказывает, как перед кончиной отец Тихон, завещая ему свою келью, «говорил: „Вот видишь, я имею для тебя здесь провизии на целых три года“, — и показал на лежащие у него консервы: шесть легких коробочек с сардинами и четыре других коробочки с кальмарами, которые принес ему давным-давно кто-то из посетителей и которые так и остались у него нетронутыми… Для меня этих консервов хватило бы только на неделю»{16}.

Традиции древних в наш век продолжают богоизбранные уединенники, о чем свидетельствует в своей книге «Современные старцы Горы Афон» архимандрит Херувим. Старец Даниил из Катонакии так встречает вновь прибывшего послушника: «Чадо мое, здесь у нас еда бывает лишь один раз в день, и то без масла… Большую часть ночи мы молимся. Спим мало, днем должны трудиться, чтобы иметь хлеб… Здесь у нас нет источника. [Дождевую] воду, которая собирается в наших емкостях, необходимо использовать с величайшей бережливостью. Среди этих скал невозможно устроить сад, потому мы и не едим ни фруктов, ни овощей… А вместо свежего хлеба у нас сухари… У нас не бывает ни молока, ни сыра, ни яиц. Даже на Пасху». В каливах Керасии также круглый год не употребляли яиц, рыбы, растительного масла. «Вместо пасхальных яиц они отваривали картофель, красили в красный цвет и этими картофелинами христосовались». Еще одна особенность этой жизни — не мыться и даже не умываться, не стричься и даже не расчесывать волос. Старец Каллиник Исихаст, тела которого не касалась вода, говорил: «Здесь мы моемся только слезами и потом». Он очень хорошо понимал, — добавляет автор, — значение физических лишений. Он знал по Лествичнику и по опыту своему, что «усохшая плоть не дает вместилища бесам».

Так жили и старец Неофит Хаджи-Георгит, и старец Игнатий Катонакский, и другие отцы. Многие жили в пещерах, многие даже зимой не имели печки. В келье старца Игнатия «была обычная кровать. Но вместо того, чтобы ложиться на нее, он стоял, удерживаемый веревками, привязанными к крючкам шкафа, борясь со сном». Старец Савва обычно

 

{92}

 

бодрствовал ночами, «жертвуя сном ради молитвы. Всегда стоял прямо и неподвижно, как столп непоколебимый, держа в руке четки с тремястами узлов… Когда немощная плоть ослабевала, готовая рухнуть и сдаться сну, он поддерживал ее ремнями, пропуская их под мышки, ремнями, привязанными к веревкам, свисавшим с потолка кельи. Этот способ был придуман более других возлюбившими Бога, чтобы не прекращать бодрствование, пребывая в молитвенном стоянии». О пути подвига старец Кодрат из Каракалла сказал так: «Монах — это тот, кто хочет спать и не спит, кто хочет есть и не ест, кто хочет пить и не пьет. Монаха отличает постоянное смирение плоти»{17}.

Сверхъестественный образ жизни древних подвижников описывает архиепископ Никон (Рождественский; †1919): «Раскроем бесценное сокровище назидания — жития святых Божиих… Вот преподобный Иларион принимает пищу иногда чрез три, иногда чрез четыре дня. Преподобный Савва вкушает чрез пять дней, а Симеон Дивногорец, еще в самом нежном детском возрасте, шести лет от роду, уже постится[14] по семи дней. Во всю жизнь потом он держится правила: вкушать чрез три дня, иногда чрез семь, иногда же чрез десять. Преподобный Ор вкушал раз в неделю, так же постился и преподобный Макарий Александрийский в святые четыредесятницы. Иоанн Постник, патриарх Константинопольский, во все время своего святительства, в продолжение всей недели не имел стола и только в воскресенье вкушал немного огородных овощей. Преподобный Паисий пять дней в неделю постился, а в субботу и воскресенье подкреплял себя скудною пищей. Потом к одной неделе приложил он и другую и вкушал уже чрез две недели. Преподобный Петр Афонский постился сперва две недели, а после постоянно вкушал чрез сорок дней пищу, которую приносил ему Ангел Божий. Преподобные Виссарион и Симеон юродивый часто проводили без пищи целую неделю, а иногда и сорок дней. Симеон столпник сначала вкушал в неделю раз, потом, желая приучить себя к строжайшему посту, заключился в тесной келье на сорок дней, и хотя у него был хлеб и вода, однако он не прикоснулся к ним. С тех пор он постоянно проводил св. четыредесятницу без пищи и питья…

Множество других подвижников всю жизнь свою проводили в изумительных подвигах поста. А когда принимали пищу, то надобно еще сказать, что это была за пища. Это были смоквы и финики, разные огородные овощи, самым простым образом приготовленные, без всяких приправ, разве только с солью, очень редко — с маслом… Вкушали они вареные зерна пшеницы, ячменя и чечевицы, что у них называлось сочивом. Те, которые жили в монастырях или близ оных, питались, конечно,

 

{93}

 

и хлебом, преимущественно сухарями, которыми запасались на несколько дней, месяцев и даже лет; но многие и хлеба не вкушали.

Преподобный Марк Фраческий, 95 лет не видевший лица человеческого, открывался посетившему его Серапиону, что голод принуждал его иногда наполнять чрево землею и пить морскую воду. Пустынники, обыкновенно, питались дикими растениями, корнями разных трав, мхом, дубовой корой. Они смотрели на пищу как на лекарство… Многие из наших киево-печерских затворников питались, обыкновенно, одною просфорою… Святые постники целые ночи выстаивали на молитве с земными поклонами, весь день проходил у них в тяжелой работе, они переносили и нестерпимый летний зной, и зимнюю стужу, спали час-два в сутки на голой земле, а иные и вовсе не ложились, а только дремали, сидя или стоя».

Какое же влияние могло оказать столь беспощадное воздержание на здоровье этих людей? Не пагубно ли подобное отношение к своему организму? Ответом служат данные о продолжительности жизни святых: «Симеон столпник стоял на столпе 80 лет, а всего жил 103 года; Кириак отшельник жил 109 лет; Алипий Столпник — 118; Иоанн Молчальник — 104; Антоний и Феодосий Великие — по 105; Павел Фивейский — 113; Павел Комельский — 112; Анин — 110; Макарий Александрийский — 100. Марк Фраческий только в пустыне провел 95 лет, не считая того, сколько жил в миру. И другие многие жили по 100 лет, а до 90 — большая часть»{18}.

Заблуждения, связанные с чрезмерной заботой о телесном здравии, вынужден был в свое время разъяснять прп. Паисий Молдавский (Величковский). В письме к собратьям он истолковывает мотивы воздержания от мясной пищи: «После потопа Господь по слабости человеческой допустил ядение мяса, но порядок монашеской жизни соответствует жизни в раю, где не было ядения мяса. И хотя в начале монашеской жизни бывали по местам отступления от этого порядка, особенно в больших городах, но святой Савва Освященный утвердил неядение мяса. И таков стал общий порядок во всех странах. Поэтому нельзя ссылаться на то, что неядение мяса есть только местный обычай. И это не может быть предоставлено произволу каждого. И несправедливо, что воздержание от мяса вредит здоровью»{19}.

Отцу Иоанну Кронштадтскому тоже приходилось увещевать не в меру озабоченных нуждами плоти: «Удивительная вещь: сколько мы ни хлопочем о своем здоровье, как ни бережем себя, каких самых здоровых и приятных кушаньев ни едим, каких здоровых напитков ни пьем, сколько ни отгуливаемся на свежем воздухе, а все в конце концов выходит то, что подвергаемся болезням и тлению. Святые же, презиравшие

 

{94}

 

плоть, умерщвлявшие ее беспрестанным воздержанием и постом, лежанием на голой земле, бдением, трудами, молитвою непрестанною, обессмертили и душу, и плоть свою; наши тела, много питаемые и сластопитаемые, издают смрад по смерти, а иногда и при жизни, а их тела благоухают и цветут, как при жизни, так и по смерти. Удивительное дело: мы, созидая, разрушаем свое тело, а они, разрушая, созидали… Братья мои! Поймите задачу, цель своей жизни. Мы должны умерщвлять многострастное тело, или страсти плотские, чрез воздержание, труд, молитву»{20}.

А в дневнике своем отец Иоанн записывал: «Чем более держишь себя в постели поутру или днем, тем более хладеет сердце к Богу и молитве, к духовной жизни; то же бывает, когда человек кушает и пьет с наслаждением более надлежащего. Плоть всегда нужно держать в узде, в повиновении духу… Как легко бывает на душе, когда желудок пуст»{21}.

 

Подлинное воздержание подвижника не ограничивается лишениями в пище и сне. «Воздержание есть принадлежность всех добродетелей; почему подвизающийся должен от всего воздерживаться (1 Кор. 9:25)», — свидетельствует Блаженный Диадох.

В наставлениях преподобного старца Парфения Киевского[15] читаем: «Царствие Божие нудится, и нуждницы восхищают его. Это насилие не ограничивается одним воздержанием от страстей и пищи, но простирается на все внутренние и внешние действия и движения наши. Делай все вопреки хотению плоти: хочется лечь покойнее — принудь себя на противное; хочется облокотиться сидя — воздержись; и так во всем… Для приятия Святого Духа необходимо изнурить плоть; даждь плоть и приими Дух». Но при этом «не изыскивай особенных путей; не налагай на себя особенных подвигов; а как придется, как пошлет Господь силу, так только непрестанно и нещадно нудь себя на все благое»{22}.

Епископ Петр (Екатериновский) для охранения внешних чувств, без чего невозможно провождать жизнь духовную, повелевает «не рассеивать взоров по сторонам, без нужды не смотреть ни на какие предметы,

 

{95}

 

особенно на соблазнительные, ходить с потупленным взором; на предметы, представляющиеся неизбежно, смотреть без страсти, без помысла, видя не видеть и как можно скорее пресекать… Это и значит: Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его (Мф. 5:29), то есть прерви опасное видение». С необходимостью потребно и слух хранить, и прочие чувства: «Худая речь, хотя не тотчас возбуждает страсть в сердце, однако же оставляет в душе семена, которые, долго оставаясь, со временем возрастут и принесут горькие плоды. Также надобно опасаться и гармонических звуков, изнеживающих душу и увлекающих от пустой забавы слуха к греховным удовольствиям сердца или раздражающих чувства и возбуждающих страсти… Надобно внушать такую предосторожность, чтобы и собственного тела не осязали с небрежностью». А неудовлетворенность простотой пищи не только тем опасна, что «легко порабощает чревоугодию», но тем, что лакомство неизбежно «притупляет остроту ума в разумении небесных предметов, подавляет расположение к молитве, изнеживает, расслабляет тело, обыкновенно располагает его к бездеятельности, к чувственному увеселению и разжигает похоть».

Более того, продолжает владыка Петр, «воздержание должно простираться на самый дух — на отсечение желания даже духовных утешений, сердечных услаждений, которые строгие подвижники называют духовным прелюбодейством, когда кто слишком жаждет их, из-за них только хочет заниматься делами благочестия, служить Богу, а не для угождения Ему»{23}.

«Должно наблюдать за зрением и всегда смотреть вниз для охранения себя от развлечения и от сетей врага»{24}, — советует свт. Игнатий, и назидает: «Проводящему внимательную жизнь не должно смотреть ни на что пристально, и не слушать ничего с особенным тщанием, но видеть как бы не видя, и слышать мимоходно, чтобы память и сила внимания были всегда свободными, чуждыми впечатлений мира, способными и готовыми к приятию впечатлений Божественных».

Характерный пример истинного воздержания встречаем в лице Глинского подвижника старца Архиппа[16]. Отец Архипп «был крайне воздержан в зрении. На женщин он вовсе не смотрел, в их присутствии взор обращал на другие предметы или вниз. Если необходимость застав

 

{96}

 

ляла сидеть с женщиной, он садился далеко, голову опускал и отвечал на вопросы собеседницы, не обращая к ней лица своего. Однажды в монастыре, после литургии, в храме подошла к нему женщина и стала что-то спрашивать. Старец не только, по обыкновению, опустил глаза, но и закрыл их рясой и, ответив коротко, выбежал из храма». Другой раз, узнав что в гостином доме присутствует приезжая барыня, «старец закрыл лицо полой подрясника и побежал» оттуда прочь, «споткнулся, упал, поднялся и опять побежал, показывая пример, как инокам надо быть осторожными в обращении с другим полом»{25}.

Не менее поучительный пример являет греческий старец Яков Эвбейский[17], подвижник, с предельной строгостью хранивший чистоту зрения, хорошо понимавший, насколько от этого зависит совершенство его молитвы. «Чтобы показать трезвение старца о сохранении чистоты своего сердца, — пишет его биограф, — достаточно сообщить, что при крещении множества детишек в окрестном районе он никогда не видел в продолжение всего Таинства обнаженного тела их». Сам старец о себе говорит: «Всех крестил с закрытыми глазами; и пострижение волос, и помазание святым миром совершал с закрытыми глазами. Предостерегался, чтобы не запечатлелось в моей памяти голое тело, даже и младенческое»{26}.

О значении подвига всестороннего воздержания и самоотречения не единожды говорит в своих наставлениях Игумения Арсения (Себрякова)[18]. Выдающаяся подвижница, она постоянно обращается к этой теме и в устных поучениях, и в письмах к единомышленникам: «В чем же должен состоять подвиг и какая цель его? Подвиг должен состоять в отрезвлении тела от сонливости, от лености, чтоб оно бодро стояло на службах церковных, на келейных молитвословиях. В отрезвлении души от уныния, ума — от помыслов суетных, сердца — от чувств страстных, чтоб всецело внутренний человек предстоял пред Господом. Это-то и есть цель всех подвигов… Воздержание от пищи учит нас воздержанию от помыслов и чувствований страстных. Воздержание есть первый шаг во всех добродетелях. Господь Иисус Христос говорит: Возлюби врагов своих, то есть злословящих тебя и укоряющих. Как же это сделать? Он злословит тебя в лицо, не можешь же ты вдруг возлюбить его сейчас. Во-первых, воздержись, чтобы не ответить тебе тоже бранью. Далее воздер

 

{97}

 

жи свой помысл от дурной мысли об этом человеке и так дальше. Значит, первый шаг к любви — воздержание. Оно же приводит и к помощи Божией. А помощь Божия тогда сделается для тебя необходимой, когда ты станешь на воздержание от чего бы то ни было. Тут ты увидишь, что твоих собственных сил слишком мало, что тебе необходима помощь Божия, и станешь просить ее всем существом своим…

Нужно приучать себя к подвигам. Пост противится чувству вкуса, потому что этим чувством повреждается сердечная чистота, восстают плотские страсти, отяжелевает ум от вкуса, и много других страстей от этого же чувства. Против чувства осязания нужно противопоставлять: грубую на себе носить одежду, твердую постель иметь для сна, поклоны совершать, все то отвергать, что нежит тело, — этим затворяется окно чувства осязания. Когда научимся держать глаза, тогда не будем впадать так часто в осуждение, сохранимся от соблазна на ближних, от зависти. Зрение — такое чувство, которое приносит в сердце много греха и дурных чувствований. Тогда душа сама поймет, какой ей нужен подвиг для обуздания своих страстей, когда будет беречь свои внешние чувства — эти окна души, которыми входит в сердце грех».

Размышляя о воздержании, о самоотречении подвижника, мать Арсения задается вопросом: «Отречься от себя? Но что такое я? Себя познать как следует, увидать всю нечистоту своей души, всю ее страстность, всю немощь — вот в чем заключается задача всей жизни для тех, кто искал спасения». Однако истинное самоотречение доступно лишь при наличии правильной цели, и цель эта — высока. Этому учил своих учеников Сам Господь: «Он учил их отречению от всего, от себя главным образом, даже до отвержения души своей. Это отречение необходимо нужно, потому что в душе нашей так много нечистоты, страстей, противных духу Христову, что без отречения от них невозможно общение со Христом. Это отречение от себя возможно только тогда, когда есть цель, для которой мы можем отрекаться от себя, отвергать свои страсти. Цель эта — любовь к ближнему. Чтобы исполнить долг любви к ближнему, необходимо оставить себя, отречься от души своей. Любовь эту Господь указал, и словом и примером, как проходить. Он учил прощать врагам, иметь милосердие к немощным, не осуждать грешных, жертвовать собою для пользы ближних. Эту заповедь о любви к ближним невозможно исполнить без отречения от пристрастий к земным благам. Можно отречься от себя, можно все уступить ближнему только тогда, когда будем искать вечной жизни, когда будем стремиться возлюбить единое вечное, неизменное Благо, единое полное Совершенство — Бога»{27}.

 

{98}

 

В кратком виде учение о воздержании излагается в трудах прп. Никодима Святогорца[19]. Святой отец указывает две причины порабощенности ума чувственными похотениями. Первая и главная — грехопадение Адама, вследствие чего все существо человека пронизано страстностью. Вторая заключается в том, что человек во все детские годы, по несовершенству разума, не способен руководить чувствами. Примерно до 15-летнего возраста чувства всецело управляют развивающимся умом: «глаза привыкают пристрастно смотреть на красоту телесную, уши услаждаются приятной мелодией, нос привыкает обонять сладость ароматов, язык и уста стремятся к изысканным кушаниям, кожа привыкает к осязанию мягких и приятных для тела одежд. И как после этого убедить человека, что не в этом состоит истинная радость, что это не духовное услаждение, а плотское, животное?» Ум, с детства воспитанный под властью чувств, «оказывается скованным, как железными оковами, этими пятью чувствами. Ум страдает оттого, что, будучи сотворенным царем над телом, стал рабом ему, и все же волей-неволей склоняется к услаждению чувств». Но и это еще не все: «сам сатана, который является господином всех телесных похотений, щекочет и ум, и сердце, и все чувства».

Миновав детский возраст, ум обретает зрелость и «узнает из Священного Писания и от святых отцов, что есть иное, сродное ему — не плотское, а духовное — наслаждение». Ум нормального человека не может мириться с создавшимся положением: «он, будучи боголюбивым по природе, не вынесет того, что чувства тела, в котором он обитает, порабощены страстями, что и сам он порабощен и из господина и царя стал рабом и пленником». Ум теперь всей своей силой, при содействии благодати Божией, стремится искоренить многолетние привычки, избавиться от тирании страстей. Каким же образом возможно освободить чувства и подчинить их уму? «Когда какой-нибудь царь хочет без труда захватить город, окруженный стенами, он лишает его жителей всех источников питания и через это вынуждает их сдаться. Подобное средство использует и ум в борьбе с чувствами: он урезает понемногу у каждого из них привычные им похотения». Необходимо «овладеть своими пятью чувствами, предоставляя им только потребное для телесных нужд и отсекая все лишнее и приводящее к услаждению».

 

{99}

 

Начиная брань, «необходимо пресечь воззрение глаз на красоту телесную, приводящую душу к неподобающей страсти… Услышь, что говорит Иов: Завет положих очима моима, да не помышлю на девицу (Иов. 31:1). К соблюдению зрения приложи все свое внимание, поскольку это чувство подобно вору: скоро захватывает ум, так что во мгновение ока от страстного взгляда запечатлевается в памяти образ кумира, им услаждается душа и его вожделевает сердце, — и человек грешит, как сказал о том Господь: всяк, иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5:28)… Всеми признана та истина, что от воззрения рождается похотение и наоборот: где не было воззрения, там и не возникает похотения, как о том пишет Сирах: Блуд женский в возвышении очес (Сир. 26:11)… Блюди же тщательно глаза твои, поскольку идолы зрения глубже, чем идолы, возникающие от действия других чувств, запечатлеваются в памяти, что мы и по опыту знаем: образы, запечатленные в воображении от других чувств, легче изглаживаются, а образы зрительные остаются в течение продолжительного времени, так что и со многими трудами мы не в состоянии бываем от них избавиться: если мы бодрствуем, они не перестают нападать на нас, а если спим, являются нам в сновидениях, и так мы с ними вместе и стареем, и умираем».

На примере из «Отечника» можно понять, «как опасно оставить блуждать глаза свои», как надобно хранить зрение, ибо чрез него «входят во множестве разбойники и овладевают душой твоей». Как сказывается, «однажды авва Исидор отправился в Александрию, чтобы повидаться с патриархом Феофилом, а когда он вернулся, собрались отцы скита и спросили: „Как мир, авва? Что делают люди?“ А он ответил: „Я не видел человеческого лица, кроме лица патриарха, ибо принудил себя не смотреть на людей“. И все подивились его воздержанию»[20].

Надлежит также хранить и слух. «По известной легенде, Одиссей заткнул уши воском, чтобы не слышать сладких песен сирен и не погибнуть… Потому и Ксенократ учил юношей носить затычки в ушах, чтобы сохранять свой слух от развращенных и неподобных бесед… Чувство вкуса хотя и является четвертым в перечне физиологов, но по силе влияния на человека есть первейшее среди других… Согласно св. Григорию

 

{100}

 

Синаиту, существует три степени удовлетворения голода: воздержание — когда после еды остается еще чувство голода; доволь — когда не испытываешь голода; и сытость — когда отягощаешься немного… Свт. Василий Великий советует юным не только не насыщаться вдоволь, но и не есть досыта… Сохраняя гортань от многоядения, храни ее и от осуждения, срамословия и празднословия, помня, что за каждое праздное слово мы дадим ответ на Страшном Суде (Мф. 12:36)… Блюдись также и от смеха… как уготовляющего вечный плач, и возлюби плач — как виновника нескончаемой радости». Не забывай и о том, что «осязание побуждает нас носить мягкие и шикарные одежды… искать и мягких постелей, что разнеживает тело, удлиняет сон и разжигает похоть… Блюди все свои чувства, поскольку они подобны дверцам, через которые в душу входит или смерть, или жизнь».

Что особенно важно: «Живущие в миру среди соблазнов должны иметь большее внимание к себе, чем отшельники, для которых их уединение служит стеной, ограждающей от неприличных сцен, от пошлых разговоров и всякой другой скверны, так что отшельники подобны сражающимся из укрытий, а ты сражаешься с врагом в открытую, лицом к лицу, и пули летят со всех сторон, — везде ты встречаешь поводы ко греху… Поскольку ты находишься у пропасти, то, как только по небрежности расслабишь одно из своих чувств, близок ты к погибели, а потому изо всех сил блюди их… Всякое зло и страсть входят в душу посредством чувств. И если не хранить чувств, то невозможно уничтожить страсти».

От начала «ум был создан простым и безо́бразным по образу и подобию (Быт. 1:26) Простого и Безо́бразного его Творца. Так что в противоположность внешним мудрецам, которые обучают свой ум разным идеям и знаниям о природе и человеке, вся борьба и забота подвижников состоит в освобождении своего ума от всяких образов, форм и идей, какие в нем запечатлелись, так чтобы ум стал безобразным и через эту свою простоту соединился с Богом и вернулся в свое первое младенческое состояние, о котором говорит Господь: Аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18:3)».

Наша способность воображения — это своего рода экран, на котором воспроизводится все, что мы видели, слышали, чувствовали, осязали, все впечатления всех пяти чувств. Потому насколько важно хранить внешние чувства от страстных впечатлений, настолько же «нужно беречь и внутреннее чувство, то есть воображение, не позволяя ему представлять ни страстные образы, какие видели глаза, ни неуместные слова, слышанные нами, ни благоухание, какое обоняли, ни изысканные блюда, которые вкушали уста, ни страстные прикосновения, какие ис

 

{101}

 

пытывало осязание, поскольку что пользы сохранять внешние чувства и не сохранять воображение… производящее то же смятение в душе?

Кроме того, изо всех сил нашей души именно к воображению диавол имеет особенную близость, используя его для прельщения человека… Он через воображение прельстил Адама, так что он представил себя равным Богу, а до грехопадения человеческий ум не имел воображения. Но не только Адам, а вообще все люди, которые когда-либо впадали в грех или прелесть, прельщались воображением… Не пугайся и не страшись мерзких образов воображения, но презирай их и пренебрегай ими, как пустым местом. Они ложны, беспочвенны… Когда ты привыкнешь пренебрегать воображением, то силен будешь пренебречь и самими теми вещами, какие рисовало оно».

И наконец, надлежит узнать, как беречь сердце, которое есть вместилище души. «Сердце является вышеестественным центром, поскольку вышеестественную благодать Божию, даруемую нам во святом Крещении, мы приемлем в сердце, чему находим подтверждение во Святом Писании… Потому необходимо хранить и ум, и сердце. Освободив свой ум от всех внешних вещей посредством хранения чувств и воображения, нужно вернуть его в сердце свое и непрестанно поучаться в Иисусовой молитве… Плодом этого делания будет то, что ум со временем привыкнет пребывать в сердце, возненавидит чувственные похоти и представления и перестанет сочетаться с лукавыми и злыми мыслями… Плодом молитвы является и очищение естества, и чистоте подаваемая сверхъестественная благодать Святого Духа… Соломон заповедует: Всяцем хранением блюди твое сердце (Притч. 4:23), ведь сердце является центром всех чувств и сил души, и невозможно очистить сердце, не очистив всех чувств. Если осквернится одно из чувств или одна из сил души, то эта скверна попадет в сердце, а из сердца осквернение пройдет во все другие чувства. Но посредством умной молитвы очистится от пепла скверных страстей твое сердце, которое имеет скрытой в себе искру благодати Божией, так что ты узришь и тот огонь, который Господь пришел принести на землю сердца… Тогда твой ум просветится светом премудрости и рассуждения, и таким образом посредством этого умного делания весь твой внутренний человек воссоздастся в храм Святого Духа: сердце — как алтарь и престол; ум — как священник; желание и расположение — как жертва; как благовоние же — из сердца возносимая к Богу молитва»{28}.

 

{102}

 

3. Намерение (К стр. 34)

 

«Слово Божие живо и действенно… и судит помышления и намерения сердечные» (Евр. 4:12).

«Не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который… обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога» (1 Кор. 4:5).

«Он будет воздавать отмщение… доколе не воздаст человеку по делам его, и за дела людей — по намерениям их» (Сир. 35:20–21).

«Бог взыскует намерение всего совершаемого нами: делаем ли мы это ради Него или по какой-либо иной причине»; «Суд Божий рассматривает не дела, но намерение, с которым они совершаются» (прп. Максим Исповедник).

«Бог зрит на его [человека] сердце и судит по намерению. Он знает немощь человеческую, что сам по себе человек ничего не может сделать, но Той есть все, и Он дает достойному силу — сотворити силу» (прп. Варсонофий Великий).

«Бог больше смотрит на расположение и произволение наших душ, нежели на телесные труды» (прп. Симеон Новый Богослов).

«Мучеником делает не только смерть, но и душевное расположение: не за конец дела, но и за намерение часто сплетаются мученические венцы» (свт. Иоанн Златоуст).

«Бог не смотрит на количество наших подвигов, а испытывает цель и рассуждение, с которыми мы их совершаем, и соответственно изливает Свое благо» (схимонах Иосиф Исихаст).

«Не имеет значения, сколько поститься, но важно, с каким помыслом ты постишься и к чему стремишься. Бог смотрит не на то, что мы делаем, но на то, как мы делаем и для какой цели» (схимонах Паисий Афонский).

 

Однако при самых благих намерениях все мы склонны впадать в ошибки, в опасный самообман. Особенно в тех случаях, когда устремленность к благой цели зиждется на самонадеянности, отравлена ядом гордыни. Об этом сочтем своим долгом лишний раз напомнить читателям, начавшим знакомство с книгой владыки Антония. Обратимся к высказыванию игумена N[21] из его предисловия к «Запискам современного пустынножителя». Серьезным предостережением звучат слова опытного монаха. Он говорит, в частности, о том, что далеко не всегда такой признак, как непрестанность или самодвижность Иисусовой молитвы,

 

{103}

 

свидетельствует о ее благодатности. Вероятно, подобная обманчивость, — считает отец игумен, — характерна именно «для нашего апостасийного времени, целиком проникнутого духом непомерной гордыни, отравленным воздухом которой мы все дышим, заражаясь бациллами чудовищного эгоизма… Многие из современных подвижников, подвергаясь действию обольстительного духа самопревозношения, путают средство достижения цели (непрестанную молитву) с самою целью, которая заключается в качественном изменении души, в ее очищении. Эта главная цель, ведущая ко спасению и благому выбору на Страшном Суде Божием, достигается не только молитвой, но, особенно в первые годы духовного трудничества, — сознательным волевым усилием, а точнее — насилием над своей, погрязшей в самости и эгоизме душой, в мучительной борьбе против пропитавшего душу насквозь духа гордыни… Молитва без начатков смиренномудрия, кротости и любви не возводит ее обладателя по ступеням духовного совершенства и ведения, т. е. не является благодатной в полном смысле этого слова…

Нам известны многие наши современники, которые частым призыванием имени Господа Иисуса Христа усвоили себе непрестанную молитву еще в самом начале своей духовной жизни, т. е. едва отойдя от жизни языческой (увлечения восточными культами) и даже вовсе безбожной. Они, эти абсолютно неочищенные, страдающие многочисленными пороками и страстными желаниями люди, к несчастью своему, полагают, что стяжали благодатную молитву. Какое пагубное заблуждение! Дальнейший ход событий показывает, как правило, два варианта исхода: а) одни бросают занятия Иисусовой молитвой; б) другие попадают в психиатрическую больницу, прельстившись своей мнимой „святостью“ и попав, в результате этого, под власть злого духа. Приходилось нам встречать и современных подвижников с Кавказа, где некоторые подвизаются и поныне в течение уже нескольких десятков лет. Один из них при первой же встрече с порога заявил, что является обладателем самодвижной благодатной Иисусовой молитвы. Такое начало знакомства, безусловно, не дает возможности заподозрить в подвижнике избытка скромности и смирения — главных признаков и плодов благодатной молитвы. Другой Кавказский отшельник, тоже обладатель непрестанной Иисусовой молитвы, оказавшись в одном из возрождающихся русских монастырей, в беседе с молодыми послушниками призывал их к упражнению в ночной молитве, чем выказал полное отсутствие духовного рассуждения, которое бывает непременным плодом благодатной молитвы. С точки зрения здравого духовного рассуждения этот подвиг для многострастных и неопытных молодых людей смерти подобен.

 

{104}

 

Наши наблюдения дают возможность сделать вывод о том, что при некоторых благоприятных условиях у духовного трудника может появиться самодвижная Иисусова молитва, которую отнюдь не следует считать благодатной. Это некий навык почти исключительно механического свойства, как бы начальная стадия вхождения в молитвенное делание. Многие из делателей молитвы так и остаются в этой фазе на всю жизнь, но значительно хуже, когда они, обольщаемые бесами и собственным самомнением, начинают считать эту молитву благодатной. Их конец достоин всяческого сожаления, от которого нам бы и хотелось предупредить молодых ревнителей молитвы»{29}.

 

4. Словесный навык (К стр. 39)

 

В широко известной книге «Рассказы странника»[22] подробно и наглядно показан весь путь умного делания, начиная с молитвы словесной. Опыт Странника служит, пожалуй, классическим примером того, как механический устный навык приводит подвижника к обретению благодатного дара молитвы умно-сердечной.

Книга учит, что «частость в молитве есть единственный способ к приобретению чистой и истинной молитвы», и, укрепляя наш дух, вдохновляя на многотрудный подвиг, дает утешительное назидание: «Для дальнейшего убеждения в необходимости и плодотворности частой молитвы сколько можно тверже заметь: а) что каждое возбуждение, каждая о молитве мысль есть действие Духа Святого и глас Ангела — твоего Хранителя; б) что имя Иисуса Христа, призываемое в молитве, содержит в себе самосущную и самодействующую благотворную силу; а потому — в) не смущайся нечистотой или сухостью молитвы твоей и с терпением ожидай плода от частого призывания имени Божия. Не слушай неопытного, несмысленного внушения суетного мира, будто бы одно хотя

 

{105}

 

и неотступное, но хладное взывание есть бесполезное многословие. Нет! Сила имени Божия и частость призывания явят плод свой во время свое!..

Практические делатели непрестанной молитвы уверяют, что бывает так: решившийся непрестанно призывать имя Иисуса Христа или, что то же, беспрерывно изрекать Иисусову молитву, конечно, вначале испытывает труд и борется с леностью, но чем дальше и больше в сем упражняется, тем нечувствительнее роднится с сим занятием, так что впоследствии уста и язык его получают таковую самодвижность, что уже без помощи усилия, сами собой неудержимо движутся и без гласа изрекают молитву. А вместе с сим так настраивается механизм гортанных мускулов, что молящийся начинает чувствовать, что творение молитвы составляет всегдашнюю существенную его принадлежность. И даже при каждом оставлении ее он ощущает, как чего-то в нем недостает, а сие-то бывает основанием тому, что и ум сам собой начинает склоняться и прислушиваться к сему непроизвольному действию уст, будучи возбуждаем сим ко вниманию, которое и бывает, наконец, источником сладости сердечной».

Могут возникать естественные опасения, не превратится ли молитва, при таком подходе, в бездушную автоматическую функцию, когда человек, без осознания и переживания смысла молитвенных слов, действует подобно роботу? «Какая будет из того польза, если я и беспрестанно буду молиться и призывать токмо языком имя Божие, но не имею внимания и не понимаю, что говорю?» Не станет ли это греховным суетным празднословием? На эти вопросы отвечают герои книги — Схимник и Странник.

«Хотя многие ложно просвещенные и почитают бесполезным и даже мелочным сие устное и частое творение одной и той же молитвы, называя оное машинальным и бессмысленным занятием простых людей, но, к несчастью, они не знают той тайны, которая впоследствии открывается сим машинальным упражнением, не знают того, как устный, но частый вопль сей нечувствительно соделывается истинным воплем сердца, углубляется во внутренность, становится приятнейшим, делается как бы естественным для души, просвещает ее, питает и ведет к соединению с Богом… Случилось мне узнать, как сила молитвы во имя Иисуса Христа ясно и живо открывается в бессознательно занимающихся ею и как частость и продолжительность молитвы есть верный и кратчайший путь к достижению благих плодов молитвы…

Я многих видел, которые просто, без всякого просветительного наставления и не зная, что есть внимание, сами собой устно творя беспрестанную Иисусову молитву, достигали того, что уста и язык их не могли

 

{106}

 

удерживаться от изречения молитвы, которая впоследствии так их усладила и просветила и из слабых и нерадивых сделала подвижниками и поборниками добродетели… Что в твоей силе, тем пожертвуй Богу; хотя бы количество (для тебя возможное) приноси вначале Ему в жертву, и Божия сила излиется в твою немощную силу; и молитва сухая и рассеянная, но частая, всегдашняя, приобретя навык и обратясь в натуру, соделается молитвой чистой, светлой, пламенной и достодолжной».

Спустя годы Странник размышляет о пережитом, о таинственных причинах неотступного влечения человека к познанию молитвенного пути, о сокровенном действии благодати, которая побуждает новоначальных устоять в их подвиге, когда внешняя словесная молитва тайно сопровождается молением внутренним. Он вспоминает свою молодость: «Удивительно, что хотя о внутренней молитве, творимой в сердце, и понятия мы не имели и никогда не слыхали, а молились просто только языком да без толку клали поклоны, как болваны кувыркались, а охота к молитве была, и долгая наружная и без понятия молитва не казалась трудной, но отправлялась с удовольствием. Видно, правду мне сказал один учитель, что бывает тайная молитва внутри человека, о которой он и сам не знает, как она сама собой производится неведомо в душе и возбуждает к молению, кто какое знает и как умеет»{30}.

 

Интересны свидетельства начала XX века о том, как приобщал своих чад к молитве великий московский старец Алексий Мечев[23]. Его духовные воспитанники не были ни монахами, ни отшельниками, то были обычные миряне, подвизавшиеся среди городской суеты, в самом центре столицы. Один из учеников[24] отца Алексия в своих воспоминаниях рассказывает: «Батюшку окружали многие священники, ученые, писатели, инженеры-теоретики, и батюшка никогда не требовал от них забве

 

{107}

 

ния их знаний и узкой замкнутости в церковной жизни. Он говорил, что все: и наука, и искусство, и техника — все может служить во славу Господа, лишь бы только при этом не забывалось главное: духовная жизнь». Старец учил, чтобы везде и всегда — «идешь по улице, делаешь ли что-либо руками, сидишь ли в вагоне» — непременно молиться. «Особенно рекомендовал батюшка молитву Иисусову… Молитва настоящая, слезная, искренняя, по учению батюшки, есть драгоценное свойство души христианина, которое достигается не без труда. Чтобы дойти до такой степени молитвы, нужно преодолеть много препятствий, и главное из них — леность и привязанность к мирскому». Преступным считал отец Алексий, «заведя беседу с Господом, стремиться скорее окончить ее. Для предотвращения этого батюшка рекомендовал даже механическое чтение молитв: „Молись сначала хоть по молитвеннику, механически, а потом Господь, видя усердие твое, пошлет тебе дар истинной молитвы“».

Одна из духовных дочерей отца Алексия[25] вспоминает, как проходило ее обучение Иисусовой молитве. Прежде всего батюшка дал ей книгу «Рассказы странника» и пояснил: «Хорошая, замечательная книжка… Книжку прочтите и молитву Иисусову говорите. Говорите ее просто, во всякое время, сколько сможете за день. Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, говорите!.. Только смотрите, совсем-совсем просто. Не думайте и не старайтесь ни о чем. Избави вас Господь стараться, чтобы вышло что-нибудь. Я это запрещаю. Чтобы никогда и мысли у вас об этом не было… Число раз не важно. Главное — как можно чаще. Ешь, пьешь, ходишь, говоришь, работаешь — все время надо ее читать про себя или в уме. Ночью проснетесь — тоже. Только как можно проще, совсем-совсем просто».

Далее ученица рассказывает о действии молитвы: «Стала я читать молитву Иисусову, как меня учили. Сначала забывала часто, скучно было. Но я очень старалась без конца твердить ее, иногда даже машинально, и очень скоро к ней привыкла. Случалось, говорила помимо своей воли. Но особенного утешения она мне не давала. Правда, она мне помогала быть терпеливой с мужем. Бывало, он придет уставший, раздражается. Служишь ему, стараешься угодить, а сама все ее повторяешь изо всех сил. И он скоро успокоится и сделается совсем ласковым. Значит, его успокоишь, сама не проявишь нетерпения ни внешнего, ни внутреннего, так как батюшка впоследствии взыскивал даже за малейшее внутреннее нетерпеливое движение души».

Старец следил за тем, как идет молитва, и подбадривал. «„Так и продолжайте, только ничего не думайте про нее, и в ней ничего не ищите. –

 

{108}

 

Помилуй мя грешнаго“, – сказал батюшка с великим чувством покаяния. Я поняла, что все дело в том, чтобы читать ее с чувством покаяния. Так и стала делать. Все внимание обращала на слова: помилуй мя грешную. Стало с большим чувством выходить. Бывало, когда не слышишь, что читают, или не понимаешь, что поют в церкви, начнешь читать ее и рассеянность пропадает, мысли и помыслы куда-то исчезают и является молитвенное настроение.

Многие, потом, духовные люди спрашивали меня, как я училась „творить“ молитву Иисусову? А я им отвечала, что батюшка запрещал „творить“, а учил нас просто читать ее… Многие осуждали батюшку за то, что он давал молитву Иисусову с самого начала, когда люди-то хорошенько и молиться не умели. У батюшки в простоте ее была и ее сила. Он строго запрещал всегда ее „творить“ и [запрещал] „делание“, как это было у святых отцов, где это являлось великим и трудным подвигом, опасным для новоначальных и невозможным в миру. Батюшка считал, что от повторения этих великих слов является чувство, а от него появляется и молитвенное настроение. Он напирал на слова „помилуй мя грешнаго“, так как, читаемая в покаянии, [молитва] предохраняет от всевозможных искушений (прелести)… Простота, с которой она читалась, и покаяние, которое в нее вкладывалось, предохраняло человека от различных, подчас очень тонких и опасных искушений.

„Нам нельзя ее творить, как святые отцы, — говорил батюшка. — Где же нам с ними сравниться, как они там в пустынях ею занимались. Нам невозможно делание Иисусовой молитвы. Нам можно только просто говорить ее, как можно чаще, в доме, на улице, в гостях. Она очень, очень помогает и от многого защищает“. Такое простое учение о молитве Иисусовой приводило, тем не менее, к таким же результатам, как и „делание“».

В целом свое учение о молитве отец Алексий умел выразить в кратком наставлении. Батюшка говорил, что это труднейшее дело — отдать себя Богу. Труден и скорбен путь, ведущий к Господу. Только с Божией помощью можно идти вперед. Предоставленные самим себе, мы в самом начале погибли бы. Ежеминутно нужно вопить к Богу: помоги, Господи! Помилуй меня, немощного! Молиться нужно только о том, чтобы Господь помиловал нас. Просить надо у Бога прощения за грехи, просить дать силы жить, дать силы исправиться и служить Ему так, как Он того желает. Благодарить Его непрестанно за Его великое долготерпение и милосердие — и все. Просить же для себя радостей душевных и телесных благ не следует. Как в жизни требуется забыть себя и жить жизнью других и для других, так и в молитве нужно забыть себя, свою душу и просить у Господа только одного — силы исполнять его повеления на земле.

 

{109}

 

Душа в молитве должна совсем забыть о себе, помнить только Господа своего и горячо умолять оказать ей милость: научить, как нужно любить Его, что нужно делать для Него.{31}

 

Много полезных сведений о начальных стадиях молитвенного подвига можно получить, обратившись к писаниям свт. Игнатия, где прохождение словесной молитвы преподается достаточно подробно.

«Внимательная устная и гласная молитва есть начало и причина умной. Внимательная устная и гласная молитва есть вместе и молитва умная… Устной, гласной молитве, как и всякой другой, должно непременно сопутствовать внимание. При внимании польза устной молитвы — неисчислима. С нее должен начинать подвижник… Нил Сорский говорит, что молящийся гласом и устами, без внимания, молится на воздух, а не Богу… Хочешь ли преуспеть в умной и сердечной молитве? Научись внимать в устной и гласной: внимательная устная молитва сама собою переходит в умную и сердечную. Хочешь ли научиться отгонять скоро и с силой помыслы, насеваемые общим врагом человечества? Отгоняй их, когда ты один в келии, гласной внимательной молитвой, произнося слова ее неспешно, с умилением… Устная молитва святых была одушевлена вниманием и Божественной благодатью, соединявшей разделенные грехом силы человека воедино: оттого она дышала такой сверхъестественной силой и производила такое чудное впечатление на слушателей… Под именем псалмопения, о котором упоминается в житиях и писаниях их [святых], должно разуметь крайне неспешное, протяжное чтение псалмов и других молитв. Протяжное чтение необходимо для сохранения строгого внимания и избежания рассеянности… Устное и гласное моление тогда плодоносно, когда оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко… Внимательная молитва требует самоотвержения, а на самоотвержение решаются редкие…

Без всякого сомнения первое место между всеми способами должно дать способу, предлагаемому святым Иоанном Лествичником[26], как особенно удобному, вполне безопасному, нужному, даже необходимому для действительности молитвы, приличествующему всем благочестиво жительствующим и ищущим спасения христианам, и мирянам и инокам… Лествичник говорит: „Подвизайся возвращать, точнее, заключать мысль

 

{110}

 

в словах молитвы. Если, по причине младенчественности, она изнеможет и уклонится, опять введи ее… Начало молитвы — помыслы, отгоняемые молитвой при самом их начале; середина — когда ум пребывает в одних словах, произносимых гласно или умом, конец — восхищение ума к Богу… Борись с мыслью непрестанно, возвращая ее к себе, когда она улетает, — Бог не требует ох послушников молитвы испарительной. Не скорби, будучи окрадаем, но благодушествуй, постоянно возвращая ум к самому себе“. Здесь преподан способ внимательно молиться, молиться и гласно, и одним умом. Во внимательной молитве не может не принять участие сердце… Опыт не замедлил показать, что при употреблении [этого] способа, в особенности сначала, должно произносить слова с крайней неспешностью, чтоб ум успевал вмещаться в слова, как в формы; этого нельзя достигнуть при поспешном чтении. Способ святого Иоанна весьма удобен и при упражнении молитвой Иисусовой, и при келейном чтении молитвословий, даже при чтении Писания и отеческих книг. Приучаться к нему должно, как бы читая по складам, — с такой неспешностью. Приобучившийся к этому способу стяжал молитву устную, умную и сердечную…

Священноинок Дорофей[27], наш соотечественник, великий наставник духовному подвигу, подходящий этим достоинством своим к святому Исааку Сирскому, советует приобучающемуся к молитве Иисусовой сперва произносить ее гласно… „От молитвы гласной многой, — говорит священноинок, — истекает молитва умная, а от умной молитвы является молитва сердечная. Произносить молитву Иисусову должно негромким голосом, но тихо, вслух себе одному“. При особенном действии рассеянности, печали, уныния, лености очень полезно совершать молитву Иисусову гласно: на гласную молитву Иисусову душа мало-помалу возбуждается от тяжкого нравственного сна, в который обычно ввергают ее печаль и уныние. Очень полезно совершать молитву Иисусову гласно при усиленном нашествии помыслов и мечтаний плотского вожделения и гнева»{32}.

В своих частных письмах к монашествующим и мирянам свт. Игнатий не раз касается вопросов, относящихся к начальным стадиям молитвы: «Что значит молитва телесная? Это вообще молитва новоначальных, в особенности же клиросное пение, а наипаче нотное, где все внимание обращено на голос. От этой молитвы, сопровождаемой сильной

 

{111}

 

наружной ревностью, также плотскою, переходит человек [в свое время] к сердечному и умственному вниманию… Не прелестный образ упражнения Иисусовой молитвой состоит в тихом произношении ее устами или умом, непременно при внимании и с чувством покаяния… Заботиться о заключении ума в слова молитвы должно и при молении молитвой Иисусовой, и при чтении акафистов и прочих молитвословий. Святые отцы советуют желающему преуспеть в молитве заниматься и молением молитвой Иисусовой, и чтением правил — попеременно. Такое разнообразие облегчает молитвенный подвиг и способствует преуспеянию. Новоначальным должно заниматься молитвой понемногу, но часто, чтобы сохранить вкус к молитве и не произвести в уме утомления, от которого происходит оставление молитвы. Когда находишься один, — молись несколько вслух, чтобы слышать самого себя. Это способствует к вниманию. На приходящие мысли, как бы они ни были явственны, не должно обращать никакого внимания… Придет тревога — отвергни мысли, приносящие ее, уйми волнение крови, принимая за верное, что всякая мысль, приносящая тревогу, — богопротивная, и опять продолжай молитвенное занятие…

Духовного преуспеяния тебе надо искать в отсечении своей воли. Это дело умерщвляет страсти и изводит, как из ада, из плотского мудрования. В отсекающем свою волю действие молитвы является само собою при упражнении во внимательной молитве с заключением ума в слова молитвы. Если предварительно не очистится человек отсечением воли, то истинного молитвенного действия в нем никогда не откроется… Ты должен отречься сам в себе от всякого сознания достоинства к преуспеянию и в нищете духа (что и есть отсечение воли), во внимании словам и страхе Божием предстоять мысленно Богу, вопиять о помиловании и всего ожидать от милости Божией… Для не отрекшихся от своей воли опасна прелесть… Нужно отрицаться от себя, т. е. не признавать себя достойным какого-либо преуспеяния, а решительно положиться на Бога. Даже не должно думать о преуспеянии, а заботиться о том, чтобы молитва была совершаема со вниманием. Впоследствии увидишь, что все твои стремления к преуспеянию были не что иное, как увлечения по причине вещественного разгорячения… С разгорячением всегда соединено самомнение. От самоотвержения, которое выше объяснено, является истинное смирение духа, нищета духа, а такое смирение привлекает к человеку милость Божию…

Держись решительно заключения ума в слова молитвы. Если при этом явится какой-либо механизм, сам собой, то пусть действует, доколе не отойдет. Если отойдет, то не смущайся. У тебя молитва еще вполне вещественна… При этом последнем механизме [заключении ума в

 

{112}

 

слова] является в свое время неоцененное молитвенное действие, вполне духовное… Кто терпеливо молится своей оскверненной молитвой, сказал св. Иоанн Лествичник, и не покидает ее, наскучив ее скверной, тому Бог в свое время дает истинную молитву. Внимай себе, т. е. словам молитвы, а не внимай помыслам, приходящим во время ее… Когда при молитве ощущается нечувствие, то, несмотря на это… полезно нудиться к внимательной молитве и не оставлять молитвенного подвига, творя молитву гласно и неспешно, потому что после нечувствия внезапно прикасается к сердцу благодать Божия и оно приходит в умиление. Периодом борьбы со страстями никак не должно отягощаться. Период этот назначается Богом по Его премудрому смотрению… Преждевременное освобождение от внутренних браней душевредно… Для преуспеяния в молитве и для избежания прелести необходимо самоотвержение, научающее искать в молитве одного внимания. Тогда подвиг молитвенный упростится и облегчится; облегчатся и искушения, которые, однако, всегда сопутствуют подвигу»{33}.

 

В «Соловецком патерике» помещены записки подвижника XIX века — схимника Иеронима[28]. Рассуждая о молитве, старец, в частности, касается темы обучения словесному навыку: «Я неоднократно беседовал с искусными отцами и слышал от них следующее: монахи, оставшиеся в безмолвии и уединении, получали утешение душам своим от молитвы Иисусовой, совершаемой умом в сердце, и то при искусных и не пре́лестных наставниках; потому что некоторые, упражняясь в этой молитве, по неискусству и самочинию подпали прелести диавола и болели иногда неисцельно… Святые отцы оставили нам в „Добротолюбии“ наставления, как соединиться с Богом умом в сердце… До издания „Добротолюбия“ желавшие учиться Иисусовой молитве ходили в Молдавию и Нямецкий монастырь к истинному учителю Иисусовой молитвы, старцу Паисию Величковскому, и там получали наставления и согласно с ними жили в России. Таковых людей я видал. Ныне же, по издании „Добротолюбия“, для желающих заниматься умною молитвою открылся удобный случай, потому что все козни диавола в этой книге объяснены.

Сердечная молитва есть дар Божий, а не человеческая хитрость. Обращаясь с искусными молитвенниками, я насмотрелся, как они занимаются этим деланием; совершенно верую и чистосердечно возвещаю, что

 

{113}

 

это делание душеполезно, но только требует совершенного безмолвия. И те люди лишаются этого делания, которые вдаются в какое-либо хлопотливое занятие. Во-первых, как мне говорили искусные старцы, надобно устами творить молитву по четкам, например, хоть сотню раз наедине в келье, так чтобы и мысль наша внимательно прислушивалась к словам молитвы, через это будет впечатлеваться молитва в памяти. Надобно тогда беречься от всякого помысла и мечтания; если же без помысла не возможешь исполнить сотни, то опять начни и постарайся исполнить ее без помыслов. Это наша азбука; с нее мы начинаем все, говорили старцы. И если кто навыкнет, может и более ста раз творить молитву, не внимая помыслам. Я послушал этих старцев и уже с лишком сорок лет учусь умной молитве, и благодарю Господа моего Иисуса Христа за навык. Упражняющийся в Иисусовой молитве не пренебрежет церковною службою. Он прежде всех спешит в церковь и последний исходит. Одни самочинники пренебрегают церковной службой. Я лучше хочу сказать в церкви одно „Господи, помилуй“, нежели прочитать в келье на воздух всю Псалтирь»{34}.

Ту же тему развивает в своих наставлениях современный подвижник — ныне здравствующий греческий старец Ефрем[29]: «Молитва на устах? Там и благодать. Кроме уст, она должна проходить и в ум, спускаться в сердце. А для этого нужно много времени и труда. Трудность молитвы состоит в начале, как и во всяком добром деле. Язык должен потрудиться, расплачиваясь за все свое пустословие и падение. Должна выработаться привычка. Ибо без труда и подвига привычка не вырабатывается. Нужно также смирение, чтобы пришла благодать. После этого открывается путь. Молитва соединяется с дыханием. Ум просыпается и следует за нею. И с течением времени приходит облегчение от страстей. Стихают помыслы. Успокаивается сердце. Неутомимо возвращай свой ум назад, сколько бы он ни отвлекался. Бог увидит твое старание и твой труд и пошлет Свою благодать, чтобы собрать его. С благодатью все делается с радостью и без труда… Придерживайся, насколько можешь, меры во сне и желудке, чтобы быть способным удерживать свой язык и глаза. Когда случится поесть или поспать больше, то и в деле Божием потрудись больше. И демонам станет горько, когда увидят, как в одном уязвили тебя, зато во втором были побеждены.

 

{114}

 

Смотри и поступай осмотрительно. Может быть сильное желание, но болезненное тело. Будь внимательным в том, как себя вести. Если будешь повиноваться своему желанию, то разрушишь орган души — тело. Занимайся духовным трудом. Сюда направляй излишек желания, дополняя таким образом немощь тела. Нужен не только труд, но и рассуждение, и последнее больше — согласно отцам… Внимательно следи за воображением. Не принимай никакого образа. Он станет для тебя идолом, чтобы ему поклоняться. Бесстыдный неуч, блуждающий ум, рисует все более и более чудные картины, входя в запрещенное… С молитвой образ, который едва лишь начинает возникать, разрушается. Насколько промедлишь, настолько больше поработаешь и пострадаешь»{35}.

В аскетическом труде епископа Петра (Екатериновского) касательно словесной молитвы читаем: «Молитва может совершаться одним умом с участием сердца, без выражения словами и внешними знаками, в которых Бог, как сердцеведец, не нуждается. Однако же и устная молитва не только не излишня, но и полезна, даже нужна, сообразна с устройством нашей природы… Потребность устной молитвы подтверждается и примером Спасителя, Который даже преподал Своим ученикам образец молитвы „Отче наш“. Апостолы и все великие подвижники благочестия вместе с умственной молитвой соединяли и устную… Особенно нужны образцы устной молитвы для новичков, неопытных в духовной жизни, не привыкших к сосредоточению мыслей». Но и устная молитва как «выражение благочестивых мыслей и чувствований» с необходимостью «должна происходить из сердца, а иначе она и не будет молитвой». Не может считаться «молитвой одно произношение благочестивых слов, которым ум не внимает и сердце не сочувствует. Хотя известные образцы молитв, каноны много способствуют к возбуждению и питанию благочестивых мыслей и чувств, но этим формулам нельзя присвоять особенной силы, как будто одно механическое произношение молитвенных слов может произвести желаемое действие. Ошибаются те, которые всю важность приписывают прочитыванию многих молитв, канонов, акафистов, которым ни ум не внимает, ни сердце не сочувствует; одно механическое лепетание уст — напрасный труд»{36}.

Размышления на обсуждаемую тему встречаются и в записках выдающегося подвижника XIX века Георгия Затворника[30] под заглавием «Предпутие хотящим чести книгу иже во святых отца нашего Григория

 

{115}

 

Синаита и не погрешати разума в ней лежащаго». Обращаем внимание на самое начало сего труда: «Мнози убо чтуще сию святую книжицу св. Григория Синаита, и не ведуще искуса умному деланию, погрешают праваго разума, мняще, яко единых безстрастных и святых мужей сие бе дело; и отсюду держащеся, по нынешнему обычаю, единаго псалмопения, тропарей же и канонов, препочивают на едином внешнем своем молении, и не разумеют сего, яко таковое песненное моление за немощь и младенчество ума нашего предаша нам отцы на время, яко да помалу обучающеся восходим на степень умнаго делания, а не до кончины на том пребудем. Что бо есть младенчественнейшее паче сего, егда внешнее наше моление устнами прочетши, радостным мнением повлачаемся, мняще; яко, велико нечто творим, единым количеством утешаяся и сим питающе внутренняго фарисея… Аще ли не могут внешния чувства ума от помысл уставити, прочее настоит нужда уму бежати от чувств в час молитвы внутрь до сердца, и стояти тамо глуху и нему от всех помысл. Аще же кто внешно точию удалится зрения, слышания и глаголания, получает некую тишину от страстей и помысл злых; много паче множае, егда удалит ум свой от пути чувств внешних, затворяя той во внутренней и естественной клети, или пустыни, насладится покоя от злых помысл, и вкусит радости духовныя, прибывающия умною молитвою и вниманием сердечным»{37}.

 

5. Наставник (К стр. 51)

 

«Молитвами и слезами умоли Бога показать тебе человека, который мог бы хорошо упасти тебя. Лучше называться учеником ученика, а не жить самочинно и обирать бесполезные плоды своей воли», — говорит Симеон Новый Богослов, преподобный отец X века.

Проблема старческого руководства одна из самых тяжелых. Понятно, что наставником в умном делании может быть только тот, кто сам уже прошел деятельный (покаянный) период подвижничества, то есть обрел благодатную молитву и начальное бесстрастие, или, иными словами, достиг периода созерцания. Подвижник, не прошедший до конца деятельный период, как подчеркивает владыка Антоний, «руководить другими не может. Это было бы крайне опасно, ибо таковой еще только шествует в покаянии. А тот, кто на пути покаяния, тот еще не достиг спасения. Кто сам в пути, тот еще ошибается и нередко истину обращает в ложь… Он сам находится под влиянием страстей, полностью им владеющих, как же может он кого-либо избавить от страстей? Не разумеющий истины вместо пользы творит ученику великое препятствие».

 

{116}

 

Понятно и то, что наставником умного делания может быть далеко не всякий созерцатель, не всякий опытный старец, хотя бы и прошедший весь путь молитвенного подвига. Таковой может знать особенности лишь своего конкретного пути, ибо личный опыт всегда субъективен. Между тем каждому ученику, в силу его индивидуальных особенностей, предназначена своя, особая стезя, и потому истинный наставник должен обладать благодатным даром — способностью вести каждого пасомого в соответствии с его предназначением и возможностями. Надо думать, таким даром обладал прп. Григорий Синаит, почему и был способен быстро и эффективно обучать огромное количество людей. Понятно, что обладатели столь уникальных даров в истории старчества встречаются нечасто.

Главная же трудность обучения по книгам связана с тем, что отцы могли указать в них только общие, универсальные положения, пригодные для всех. Когда же дело доходит до конкретных частных проблем, ученик-читатель остается с ними один на один.

Насколько углубился духовный кризис сегодня, можно судить, сопоставляя наше время с XIX столетием, — если и тогда в отношении старчества положение было весьма сложным, то что же говорить о наших днях. Игумен Марк (Лозинский) пишет: «Епископ Игнатий [Брянчанинов] всю свою жизнь искал опытного руководителя умного делания, но так и не нашел его. Много встречал он достойных старцев, но еще более — наставников, болезновавших слепотою и самообольщением. Наблюдая за духовным руководством подобных старцев, владыка пришел к убеждению, что никто не приносит столько вреда духовной жизни, как неопытный наставник. При этом достойно удивления то, что не только страстный наставник может погубить пасомого, но и старец святой жизни, не имеющий способности руководить другими, может нанести большой вред душе. Старцами-наставниками способны быть весьма немногие, а из этих немногих редкие могут быть руководителями в умном делании. Истинным наставником умного делания может быть лишь тот монах, который сам деятельно прошел все первоначальные этапы умного подвига, достиг уже некоторых степеней преуспеяния и имеет дар наставлять других. Нередко встречаются старцы, которые хотя и достигли совершенства в духовной жизни, но не могут удовлетворительно руководить другими»{38}.

Свт. Игнатий, рассуждая на эту тему, свидетельствует: «Из опытов я мог убедиться, что получившие благодатную молитву, по особенному смотрению Божию, скоро и не общим путем, поспешают, соответственно совершившемуся с ними, сообщать новоначальным такие сведения о молитве, которые… повреждают их. Напротив того, получившие дар мо

 

{117}

 

литвы после продолжительной борьбы со страстями… преподают молитву с большой… правильностью. Монахи Молдавского Нямецкого монастыря передавали мне, что знаменитый старец их, архимандрит Паисий Величковский, получивший сердечную благодатную молитву по особенному смотрению Божию, а не общим порядком, по этой самой причине не доверял себе преподавание ее братиям — он поручал это преподавание другим старцам, стяжавшим дар молитвы общим порядком… Нужна благоразумная осторожность, особливо в наше время, когда уже почти невозможно встретить удовлетворительного наставника для этих предметов, когда подвижник должен пробираться сам, ощупью, при руководстве писаниями святых отцов, в сокровищницу знаний духовных и также ощупью, сам, выбирать из них свойственное себе… Ныне, по причине совершенного оскудения духоносных наставников, подвижник молитвы вынужден исключительно руководствоваться Священным Писанием и писаниями отцов. Это — гораздо труднее»{39}.

В личной переписке свт. Игнатий касается этих вопросов достаточно подробно, замечая с грустью: «Когда я поступил в монастырь, ни от кого не слыхал ничего основательного, определенного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед! Теперь вижу несколько дело иноческое…» Святитель объясняет, почему настоящий наставник с необходимостью должен быть личностью духоносной: «Причина заключается в общем правиле для всех подвижников: брани душевной невозможно обнять и объяснить естественным разумом, потому что все естество наше — в падении. Для этого нужен разум духовный, т. е. явившийся в человеке от действия Духа. И потому только духовный способен выслушать брань ближнего и преподать ему спасительный совет; а держимый во мраке страстей еще не способен к этому… Опасен недостаточный наставник при обучении новоначального… тем опаснее он для дерзающего слышать учение о великом таинстве умной молитвы, ведущей христианина к сокровенному, вместе существенному и вполне ощутительному соединению с Богом».

Святитель дает в письмах очень важные предостережения и наставления, актуальность которых не только не утратилась, но скорее умножилась в наши дни: «Напрасно ваше желание находиться в полном послушании у опытного наставника. Этот подвиг не дан нашему времени. Его нет не только посреди мира христианского, нет даже в монастырях. Умерщвление разума и воли не может быть совершаемо человеком душевным, хотя бы и добрым и благочестивым. Для этого необходим духоносный отец — только пред духоносцем может быть явна душа ученика; только он может усмотреть, откуда и куда направляются душевные движения наставляемого им. Ученик для чистоты своей совести должен с точностью и подробностью исповедовать свои помышления; но настав

 

{118}

 

ник не должен руководствоваться этой исповедью в суждении о душевном состоянии ученика; он должен духовным ощущением проникать, измерять его и поведать ему [ученику] незримое им состояние души его. Так действовали… святые наставники…

Эти великие отцы признавали „послушание иноческое“ особым даром Святого Духа… Послушание — „чудо веры“! Совершить его может один Бог. И совершили его те человеки, которым дан был Богом этот дар свыше. Но когда люди захотят собственными усилиями достичь того, что дается единственно Богом, тогда труды их суетны и тщетны… бесы и страсти посмеиваются им… [Таковые] находятся в горьком обмане, слепоте и самообольщении, подчинены страстям своим, исполняют волю бесов… Нашему времени дан другой подвиг, сопряженный с многими трудностями и преткновениями. Нам пришлось совершать путешествие не днем, при солнечном ясном свете, а ночью, при бледном свете луны и звезд. Нам дано в руководство Священное и Святое Писание, — это прямо говорят святые отцы позднейших времен… Не думайте, чтоб подвиг наш лишен был скорбей и венцов, — нет! он сопряжен с мученичеством…

Сердце ваше да принадлежит единому Господу, а в Господе и ближнему. Без этого условия принадлежать человеку — страшно. Не делайтесь рабами человеков[31], сказал апостол… Всякий духовный наставник должен быть только слугой Жениха Небесного, должен приводить души к Нему, а не к себе… Наставник пусть, подобно великому и смиренному Крестителю, стоит в стороне, признает себя за ничто, радуется своему умалению пред учениками, умалению, которое служит признаком их духовного преуспеяния… Охранитесь от пристрастия к наставнику. Многие не остереглись и впали вместе с наставниками своими в сеть диаволу… Пристрастие делает любимого человека кумиром… И теряется напрасно жизнь, погибают добрые дела… Не давайте в сердце вашем места никакому кумиру. И ты, наставник, охранись от начинания греховного! не замени для души, к тебе прибегшей, собою Бога. Последуй примеру святого Предтечи — единственно ищи того, чтоб возвеличился Христос в учениках твоих»{40}.[32]

 

{119}

 

Опытный молитвенник, старец-пустынник Иларион Кавказский в начале ушедшего XX века сетует: «В нынешнее время… вся деятельность сосредоточена на внешних делах, не имеющих духа внутренней жизни. И молитвенное правило состоит во внешнем молении, чтении и пении. А о трезвении, хранении ума, блюдении сердца в чистоте, о непрестанном делании Иисусовой молитвы, составлявшей в цветущие времена монашества самый центр подвижничества, нужно с сожалением сказать, что этим драгоценным качествам наставников и руководителей ныне мало где обретается… Как теперь наставников почти нет, а хотя, может быть, где и есть, но найти их трудно, то руководство сему Боголепному и спасительному делу нужно искать в духовном писании святых отцов. Если же и сие, может быть, для кого будет трудным, по причине его непонимания или по неразвитости своих умственных способностей, то всего лучше, безопаснее и благонадежнее поступить так: читать в простоте сердца устную Иисусову молитву безо всяких умствований или какого-либо ожидания явлений, воображений и разных представлений — словом, не принимать и не верить ничему, что бывает у неразумных. Читать легко, свободно, не натужась и не нажимая умом ни на что внутри себя, а так же свободно, как идет наше дыхание… Нужно иметь несомненную надежду, что Господь за доброе изволение сердца со временем сподобит стать и на истинные стези сердечной молитвы»{41}.

Свт. Феофан, в связи с этой проблемой, призывает к рассудительной самостоятельности: «„Без руководителя нельзя“, написали вы. Руководитель — столб на дороге, а дорогу проходить надо всякому самому и тоже смотреть под ноги и по сторонам. Старец Паисий Величковский всю жизнь искал руководителя и не нашел. Но жил вдвоем-втроем, и взаимным советом руководились…. И сами смотрите, как быть с молитвою и отеческими уроками»{42}.

Но еще гораздо раньше, в XV веке, прп. Нил Сорский в своих писаниях завещает: «Не мал же подвиг, реша, сему чудному деланию обрести наставника непрелестна: сего бо непрелестна рекоша, иже свидетельствовано имуща от Божественных Писаний делание и мудрование, и

 

{120}

 

разсуждение духовно стяжавша. И се убо реша святии отцы, яко и тогда едва обреташеся учитель непрелестен таковым вещем: ныне же, до зела оскудевшым, подобает искати люботрудне. Аще ли же не обрящется, повелеша святии отцы от Божественных Писаний научатися, слышавше Самаго Господа глаголюща: испытайте Писания, и в них обрящете живот вечный (Ин. 5:39)»{43}.

Глинский старец Серафим (Романцов)[33] на вопрос, как спасаться, если нет старцев, в своем письме отвечает: «Все имеют скорби. Они заменяют старцев, так как их попускает Господь, зная сердце каждого. Никто не поможет и не изменит [нас], если не менять себя [самому]. Начинать надо со внимания к языку и уму. И надо постоянно следить за тем, чтобы обвинять себя, а не других»{44}.

Без постоянного старца-руководителя прошли свой тяжелый и опасный путь такие великие подвижники XX века, как прп. Силуан Афонский и Иосиф Исихаст. В комментариях игумена Никона (Воробьева) к книге «Старец Силуан» есть такое замечание: «Жизнь самого старца Силуана показывает, что у него не было опытных руководителей, и вследствие этого он шел неверным путем и мог бы погибнуть в прелести, если бы не особая милость Божия»{45}. В писаниях самого старца встречаются строки, где отец Силуан с грустью замечает: «Трудно жить без старца. Неопытная душа не разумеет воли Божией, и много скорбей перенесет она прежде, чем научится смирению… Я однажды выпросил себе послушание по своей воле… захотел пойти на безмолвие в Старый Руссик… и силою выпросился у игумена… Но Богу было не угодно, чтобы я там жил, и через полтора года снова меня взяли на старое послушание… а за самочиние наказал меня Господь, и на Руссике я простудил себе голову, и до сих пор она постоянно болит. Так надо волю Божию узнавать через игумена, а не самому настаивать на чем-либо»{46}.

Через те же трудности прошел афонский старец Иосиф Исихаст[34],

 

{121}

 

не имевший постоянного наставника. Он, так же как о. Силуан, очень рано, на первых годах иночества, сподобился необычайного посещения благодати и был одарен непрестанной сердечной молитвой. И так же он затем выдержал жесточайший подвиг непрерывной брани, длившейся, в его случае, восемь лет. Биограф старца пишет: «С первых шагов своей подвижнической жизни старец мечтал о встрече с духовным отцом — человеком духовным в полном смысле этого слова, который обладал бы необходимым опытом и мог стать наставником и руководителем в этой столь сложной и таинственной жизни. Несмотря на все свои разочарования, отец Иосиф, по его словам, не переставал искать и надеяться». Сам старец в своей книге «Духодвижная труба» со скорбью замечает: «Поскольку не стало таких учителей, которые обладали бы деланием и опытом, то из-за этого происходят случаи прельщения и падения и вообще всяческие опасные препятствия, которых путник может избежать лишь с великим трудом, с помощью настойчивости и пролития крови, получив многие смертельные раны… Существует великая нужда… в опытном наставнике, чтобы, когда отойдет благодать, явилась рука наставника и вела путника»{47}.

 

6. Внимание (К стр. 53)

 

Здесь речь идет об определенном порядке, о некоторой постепенности, с которой следует приближаться к моменту установления внимания в сердечном месте, к соединению ума с сердцем. Мысль о сосредоточении внимания в области гортани можно встретить и в других писаниях отцов-аскетов. Подобные указания встречаются, например, у свт. Феофана: «Старец Никифор… все к тому же приходит — к сосредоточению ума в сердце… там и стой вниманием и умом. Особенность та, что он советует тем, которые затруднились бы действовать предыдущим способом, умно говорить молитву там, где орган слова, в начале гортани или при входе ее в полость груди. Но этим не определяется окончательно место внимания и молитвы, а только указывается как переходный пункт»{48}. «Внимание держать в груди, немножко ниже впадинки, что под горлом. Потому, что у вас сердце щемит. А так не станет. Потом теплота отзовется в сердце без щемления»{49}.

 

{122}

 

В «Невидимой брани» прп. Никодима Святогорца читаем: «Быть вниманием надо в сердце, или внутри персей (как говорят иные отцы, именно — немного выше левого сосца), и там повторять молитву Иисусову. Когда от напряжения сердце начнет щемить, тогда поступи, как советует монах Никифор, именно — подымись с того места и стань со вниманием и молитвенным словом там, где мы обыкновенно ведем беседу с самими собой, под кадыком наверху груди. После опять сойдешь над левый сосец. Не побрезгуй сим замечанием, как оно ни покажется тебе слишком простым и мало духовным»{50}.

Свт. Игнатий в «Аскетических опытах» пишет: «Весьма хорош способ обучения Иисусовой молитве, предлагаемый священноиноком Дорофеем, российским подвижником и аскетическим писателем: „Должно поучаться умом приницать и прилежать всегда к гортанному почувению. Тогда умная и сердечная молитва начнет манием (то есть по действию Божественной благодати) самовластно, непрестанно воздвизаться, обноситься и действовать“»{51}.

С этими словами перекликается высказывание схимонаха Илариона Кавказского: «Необходимо нужным видится добавить, что внимание при произнесении молитвы, то есть самое действие умной молитвы (произносимые слова), нужно держать… что всего лучше, в груди, то есть грудной полости; а другой старец советует держать „в гортанном почувении“ (ощущении), то есть в горле. Эти действия суть подготовка и приближение ко входу Иисусовой молитвы в сердце, что составляет цель всего молитвенного труда»{52}.

Можно принять к сведению высказывания опытного подвижника, русского отшельника на Афоне схимонаха Никодима[35]: «Внимание надо спустить… в гортань… где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять… Надо учиться в груди молиться, в словесности, в гортани, где воздух проходит до легких. В этом месте держать ум… и откроется тебе сердце. „Вы еще советовались с другими отцами?“ — Был тогда еще Силуан[36] в Пантелеймоновом монастыре. С ним советовались всегда»{53}.

Наконец, то же указание встречаем в «Рассказах странника»: «Знаешь, что способность словопроизношения находится у каждого человека в гортани. Сей способности… дай беспрестанно говорить сие: Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»{54}

 

{123}

 

Во всех приведенных высказываниях речь идет об одном и том же участке тела — о небольшой области у основания шеи с центром примерно на уровне ключиц. Именно в этой зоне, чуть ниже или чуть выше, кому как удобнее, советуется держать ум новоначальному. Из-за этого «чуть выше, чуть ниже» возникают терминологические различия, и место это обозначается по-разному: как гортань, как вход в полость груди, как место под кадыком, как вход в легкие или как верхняя часть груди. По существу же, имеется в виду одно и то же.

Удержание ума в этой зоне можно рассматривать как первый этап, при той постепенности, которая рекомендуется начинающим, на что и указывает свт. Феофан, говоря о «переходном пункте». Это актуально для тех, кто испытывает затруднения в отыскании сердечного места и стоянии умом в сердце, пока молитва еще не согрета сердечным сочувствием. Действительно, поместить и удержать ум в сердце для начинающего часто бывает слишком сложно, так как внимание еще поглощается усилием заключать ум в слова, а эмоциональный отклик почти неощутим. Кроме того, преждевременные попытки поиска сердечного места сопряжены с некоторой опасностью. Между тем первая задача, стоящая перед всяким приступившим к молитвенному деланию, — увести внимание из области головы.

Свт. Феофан и Никодим Святогорец, упоминая о гортани, комментируют известное место из «Добротолюбия», где прп. Никифор Уединенник научает деятельной художественной молитве и объясняет, как с помощью контроля над дыханием найти сердечное место, а затем обращается к тем, кто на это не способен. Преподобный рекомендует таковым оставить до поры поиски сердца и молиться внутри персей — там, где звучит «внутреннее слово, слово, каким беседует с собою» человек, «ибо там, внутрь персей, когда молчат уста, говорим мы с собою и совещаемся, там молитвы творим»{55}.

Но удержать внимание где-то внутри груди для начинающего также оказывается непросто. На эту сложность указывает свт. Игнатий, комментируя то же самое место в «Добротолюбии»: «Явственное ощущение силы словесности в персях так, чтоб там можно было совершать молитвы и псалмопение, имеют очень редкие, значительно преуспевшие, занимавшиеся продолжительное время молением по способу св. Иоанна Лествичника[37], стяжавшие в значительной степени непарительность и очень внимательною молитвою возбудившие дух, названный здесь сло

 

{124}

 

весностью, к обильному сочувствию уму. У человеков, в обыкновенном их состоянии, дух, пораженный падением, спит сном непробудным, тождественным со смертью, — он не способен к духовным упражнениям, указанным здесь, и пробуждается для них лишь тогда, когда ум постоянно и усиленно займется возбуждением его при посредстве животворящего имени Иисусова»{56}.

Отсюда возникает потребность найти некую точку, удобную для сосредоточения. Новоначальному легче всего ощутить словесное звучание молитвы и зафиксировать внимание в самой верхней части груди, граничащей с областью гортани. Из опыта начинающих видно, что свой мыслительно-словесный процесс, свой внутренний диалог, почти все поначалу ощущают локализованным в голове, а именно — в области лба. Когда человек, в поисках сердечного места, пытается свести еще не согретый чувствами ум из головы в глубь грудной полости, то ему поначалу трудно там за что-нибудь «зацепиться» вниманием, так как движение воздушного потока внутри грудной клетки дает слишком тонкие ощущения, а внимание к пульсации сердечной мышцы для новичка опасно.

Зато в гортани гораздо лучше ощутим проток воздушной струи из трахеи в легкие, ощущения здесь более физиологичны, огрублены. Здесь привычные напряжения глотательных движений и вибрация голосовых связок дают физически ощутимую «зацепку». Кроме того, должна сказываться подсознательная связь между словесно мыслимой молитвой и голосовыми связками, производящими речь. Это тоже должно помочь фиксации ума. Такими причинами, видимо, и обусловлен выбор области у основания шеи как места Первичного сосредоточения внимания. Далее могут сказываться индивидуальные предпочтения: кому-то удобнее держаться гортани (на уровне трахеи, под кадыком), кому-то — чуть ниже, под ключицами (в верхней части грудины).

Подробности на эту тему едва ли можно найти в святоотеческих текстах, где вообще, как правило, отсутствуют практические детали для начинающих. Скупые детали обычно появляются лишь в связи с описанием молитвы умно-сердечной. О причинах такого умолчания владыка Антоний говорит в своей работе трижды, и мнение его совпадает со взглядами прп. Паисия (Величковского) и свт. Игнатия[38].

 

Изучая писания святых отцов и подвижников благочестия, можно выявить принцип поэтапного приближения к обретению благодатной молитвы. Каждый этап, условно говоря, соответствует определенному месту сосредоточения внимания:

 

{125}

 

I. Гортань (или основание шеи, или верх грудины) — при заключении ума в слова молитвы (деятельная молитва словесная и умная);

II. Верхняя часть сердца — при соединении ума с сердцем (умно-сердечная деятельная молитва);

III. Глубины сердечные — при всецелом воцарении благодати в очищенном сердце (благодатная непрестанная молитва, самодвижная, совершаемая Духом Святым; созерцание).

Такой порядок развития молитвенного делания следующим образом отражен в писаниях свт. Игнатия: «Преуспеяние в молитве сперва начинает проявляться особенным действием внимания: от времени до времени оно неожиданно объемлет ум, заключает его в слова молитвы [I]. Потом оно сделается гораздо постояннее и продолжительнее: ум как бы прилепится к словам молитвы, влечется ими к соединению с сердцем [II]. Наконец, со вниманием сочетается умиление и соделает человека храмом молитвы, храмом Божиим [III]»{57}. «Внимание ума при молитве [I] привлекает сердце к сочувствию; при усилении внимания сочувствие сердца уму обращается в соединение сердца с умом [II]; наконец, при внимании, усвоившемся молитве, ум нисходит в сердце для глубочайшего молитвенного священнослужения [III]»{58}.

Конечно, любая схематизация условна. В реальности кто-то, вероятно, может начинать прямо со второго этапа. Тот, кто сразу готов ощутить в молитве сердечный отклик и утвердиться в сердечном месте, тот, видимо, не нуждается в предварительных стадиях, таковые могут и не помышлять о гортани.

Характерным признаком вхождения во второй этап является то, что сердечное соучастие уму становится устойчивым и молитва «окрашивается» чувствами. Внимание само привлекается к груди и локализуется в сердечном месте, то есть в верхней части сердца. Это естественный процесс: если чувства пробуждены, то ум сам тянется к сердцу, находит его, и удержать внимание там, «над левым сосцом», теперь уже много легче. Такая естественность дает достаточную гарантию безопасности.

Однако тем, кто пребывает на первом этапе, рекомендуется держаться именно верхней части груди, возле гортани. Это своего рода подстраховка, позволяющая избежать ошибок, так как преждевременные попытки встать умом в сердце сопряжены с некоторым риском. Опасность двоякая. Во-первых, неустоявшееся внимание невольно привлекается к пульсирующей мышце сердца. Пока молитва еще «не окрашена» чувством, концентрация на этом органе приобретает слишком телесный характер и провоцирует нежелательную возбужденность, «кровяное разгорячение», — состояние прямо противоположное молитвенному. Такое «разгорячение» легко распространяется с током крови по организму,

 

{126}

 

оно не только начинает будоражить ум шквалом помыслов, но охватывает и нижнюю часть живота, приводя к плотскому возбуждению. Во-вторых, неопытный ум сам по себе слишком неустойчив, его трудно удержать там, где положено, — в верхней части сердца, он непроизвольно соскальзывает ниже, что категорически противопоказано[39]. Затем внимание может и вовсе опуститься в «похотную область», что вызовет активное возбуждение плотской страсти.

О последствиях предупреждает свт. Игнатий: «Многие, не имея никакого понятия об устройстве сердца, признают свое сердце там, где чувствуют биение его. Приступая самочинно к упражнению сердечною молитвою, они устремляют дыхание, вводя его в сердце, к этой [нижней] части сердца, приводят ее в плотское разгорячение, при чем биение сердца очень усиливается, призывают к себе и навязывают себе неправильное состояние и прелесть». Старающийся «разгорячить нижнюю часть сердца приводит в движение силу вожделения, которая по близости к ней половых частей и по свойству своему приводит в движение эти части. Невежественному употреблению вещественного пособия последует сильнейшее разжжение плотского вожделения»{59}.

О том же красноречиво повествует старец Василий Поляномерульский[40]: «Некоторые же, по наивной нерассудительности или, лучше сказать, не зная, что такое верх или середина сердца… начинают творить молитву снизу, на конце сердца, при чреслах, и таким образом… по собственной вине вызывают прелесть, как обаятели змею, ибо невозможно избежать общения с врагом тем, кто таким образом держит внимание. Другие же, страдая окончательным неразумием и грубостию, не знают даже самого места сердечного… полагая его среди пупа чревного, дерзают — увы их прелести! — там совершать умом молитву»{60}.

Святые отцы в основном единодушны в запретах на преждевременный поиск сердечного места, пока сердце еще не открылось для сопереживания, сочувствия уму. Прп. Григорий Синаит, преподавая наставления в деятельной художественной молитве, дает лаконичное, но исчерпывающее пояснение: «Поникши вниз головой и ум собрав в сердце, если, конечно, оно открыто, призывай на помощь Господа Иисуса»{61}. Свт. Игнатий так комментирует высказывание преподобного: «В учении св. Григория о молитве замечается та особенность, что он уставляет ум сосредоточивать в сердце. Это и есть то делание, которое отцы называют художественным деланием молитвы, которое они воспрещают новона

 

{127}

 

чальным инокам и мирянам, которому нужно значительное приуготовительное обучение… Повелев сосредоточивать ум в сердце, преподобный присовокупляет: если отверзлось твое сердце. Это значит: соединение ума с сердцем есть дар Божественной благодати, подаваемый в свое время по усмотрению Божию, а не безвременно и не по усмотрению подвизающегося»{62}.

Свт. Игнатий особенно осторожен. В своих писаниях он предлагает очень постепенный и безопасный путь приближения к сердцу, основанный на смиренном, терпеливом ожидании действия благодати. А от дерзкой поспешности он пытается предостеречь: «Для новоначального искание места сердечного, т. е. искание открыть в себе безвременно и преждевременно явственное действие благодати, есть начинание самое ошибочное, извращающее порядок, систему науки. Такое начинание — начинание гордостное, безумное!.. Новоначальные должны держаться при упражнении молитвою одного благоговейнейшего внимания, одного заключения ума в слова молитвы… Заключением ума в слова молитвы изображается строжайшее внимание к этим словам, без которого молитва подобна телу без души. Предоставим Самому Господу преобразовать внимательную устную молитву нашу в умную, сердечную и душевную… Не понуждайте себя преждевременно к открытию в себе сердечного молитвенного действия… В свое время, известное Богу, откроется само собою действие сердечной молитвы… открываемое прикосновением перста Божия… Умоляю обратить все должное внимание на грозное воспрещение отцов… Вот тебе завет мой: не ищи места сердечного»{63}.

Святителю вторит схимонах Иларион Кавказский: «В сердце молитву держать могут только те, кои долгим временем и Христовой благодатью стяжали дар сердечной молитвы. А всем прочим сие бывает невозможно; а потому о сем не надо смущаться; место для молитвы — грудная полость, пока не открылось сердце… А чтобы держать молитву ниже груди, под ложечкою или еще ниже, то здесь происходит то, что может быть выражено словом „увы“, — происходит воскипение крови и ее бурление; нижние части приходят в движение и производят то, о чем срамно есть и глаголати. Здесь бездна… Молитва необходимо должна занимать высшие части нашего организма. И самое для нее приличное место — грудная полость, откуда лежит и к сердцу близкий, прямой и невозбранный путь. А сердце для молитвы — престол и жертвенник, где и должно постоянно приноситься Священнослужение Вседержителю Богу… Именно здесь, на переходе от внешнего ко внутреннему, от материи к духу и бывает так называемая на нашем языке „прелесть“. Сюда относятся все строгие запрещения святых отцов — не искать прежде времени сердечного места, которое в свое время открывается не иначе как только Перстом

 

{128}

 

Божиим. А с нашей стороны требуется только добросовестный труд в первых двух степенях молитвы, в несомненной надежде на Божие милосердие»{64}.

Тому же поучает в своих письмах великий Оптинский старец прп. Амвросий: «Прежде сердечной молитвы постарайся иметь молитву умную, держа внимание в персях и заключая ум в самих словах молитвы. Такая молитва проще и удобнее; и если в этой молитве будет успех, то, по свидетельству некоторых, она переходит и в сердечную… Кто сначала проходит правильно устную молитву, заключая ум в слова… а потом будет проходить правильно и умную молитву, со смирением держа внимание ума в персях, то по времени и без наставника у некоторых умная молитва сама переходит в сердечную. Впрочем, у кого не переходит, должны довольствоваться устной и умной… Устную молитву как бы кто ни проходил, не было примеров, чтобы впадал в прелесть вражескую. А умную и сердечную молитву проходящие неправильно нередко впадают в прелесть вражескую. И потому прежде всего должно держаться крепче устной молитвы, а потом умной, со смирением, а затем уж, кому удобно и кому благоволит Господь, переходить к сердечной, по указанию св. отцов, опытом прошедших все это»{65}.

Следует также обратить внимание на совет прп. Силуана Афонского[41]: «Если ум твой хочет молиться в сердце и не может, то читай молитву устами и держи ум в словах молитвы, как говорит „Лествица“. Со временем Господь даст тебе сердечную молитву без помыслов и будешь легко молиться. Некоторые повредили себе сердце, потому что усиливались умом творить молитву в сердце и дошли до того, что потом и устами не могли ее произносить. Но знай порядок духовной жизни: дары даются простой, смиренной, послушливой душе. Кто послушлив и во всем воздержан: в пище, в слове, в движениях, — тому Сам Господь дает молитву, и она легко совершается в сердце»{66}.

Наконец, нужно отметить, что на практике существует и иной подход, при котором уже на начальных стадиях умной молитвы предлагается «стать умом в сердце». Такие советы встречаем, например, в письмах свт. Феофана и схимонаха Иосифа Исихаста, речь о чем пойдет ниже.

 

{129}

 

7. Доступность (К стр. 54)

 

Всегда существовали различные точки зрения на проблему вседозволенности в занятиях умно-сердечной молитвой. С одной стороны, известны весьма авторитетные мнения о доступности этого делания для всех христиан и даже обязанности для всех молиться в сердце. С другой стороны, иногда встречается очень осторожное отношение к занятиям умно-сердечной молитвой, вплоть до строгих ограничений и предостережений. Сам возродитель и великий делатель умной молитвы прп. Паисий Молдавский (Величковский) писал архимандриту Феодосию, старцу Софрониевой пустыни, в связи с изданием своих переводов, что он объят страхом и трепетом, ибо «эти святые творения, как и прочие книги, как вещь продаваемая, предлагаемы будут не только монахам, но и вообще всем православным христианам; и по ним обучившимся самочинно, без наставления опытных, деланию умной молитвы как бы не воспоследовала прелесть»{67}.

Интересным примером в этом отношении служит история старца Афанасия Площанского[42]. Хотя это лишь частный случай, но он как раз и показывает, насколько может быть важен индивидуальный подход. Этот выдающийся подвижник был питомцем прп. Паисия. Великий учитель, видимо в силу каких-то личных особенностей отца Афанасия, не позволил ему до конца жизни приступать к умной молитве. «Схимонах Афанасий, имея запрещение от своего великого старца Паисия касаться сего высокого делания, проходил, по его наставлению, лишь устную Иисусову молитву»{68}.

Проживая последние годы в Площанской пустыне, отец Афанасий был наставником отца Макария[43], будущего святого Оптинского старца. Видимо, от него отец Макарий унаследовал чрезвычайную осторож

 

{130}

 

ность по отношению к умному деланию. Будучи уже иеромонахом, в возрасте за тридцать лет, отец Макарий, по смирению, все еще считал себя недостойным этого занятия. Архимандрит Леонид (Кавелин) пишет: «Можно с достоверностью полагать, что прохождение умной молитвы, по степени тогдашнего духовного возраста его [отца Макария], было преждевременным и едва не повредило ему. Стяжав впоследствии матерь дарований — смирение и оградив им высокое делание умной молитвы, старец предостерегал всех относившихся к нему от занятий сим высоким деланием прежде очищения от страстей». Такое предостережение было оправдано «многими опытами, во время долговременной духовной деятельности старца, на людях, повредивших себя самочинным (без опытного руководителя) и преждевременным упражнением в умной молитве»{69}. Это и побудило старца незадолго до кончины написать специальную работу — «Предостережение желающим проходить умную молитву»[44].

Интересную мысль высказывает прп. Варсонофий Оптинский. Он считает, что некоторые подвижники обречены до конца жизни пребывать на уровне словесной молитвы по той причине, что Господь, ради их же безопасности, уберегает их от молитвы умной. Впрочем, утешительно то, что искренне стремящиеся обрести духовную молитву могут получить ее даже после перехода в вечность: «Иисусова молитва необходима для входа в Царство Небесное. Многим неполезно иметь внутреннюю молитву, ибо они могут возгордиться этим. Поэтому Бог дает молитву молящемуся, но не достигшему внутренней молитвы дает [ее] или перед смертью, или даже после смерти, ибо и по смерти идет рост молитвы Иисусовой… Приобретение внутренней молитвы необходимо. Одна устная недостаточна, а внутреннюю получают весьма немногие. Вот некоторые и говорят: какой же смысл творить молитву? какая польза? — великая, только не надо ее оставлять»{70}.

Известна та осторожность по отношению к умному деланию, которую даже для иноков, и тем более для мирян, рекомендовал свт. Игнатий. Но при этом всегда существовала и иная точка зрения. Мнения о доступности умно-сердечной молитвы для начинающих иноков и дозволенности этого делания для мирян расходились еще в XIV веке. По-раз

 

{131}

 

ному смотрели на это даже такие святые отцы, как патриарх исихазма Григорий Синаит и его последователь Григорий Палама, о чем пишет в своем исследовательском труде игумен Петр (Пиголь): «К сердечному деланию призываются без исключения все. „И самих новоначальных не неуместно научать, чтоб внимали себе и навыкали вводить ум свой внутрь через дыхание. Ибо того, кто не стал еще созерцательным, никто из благомудрствующих не будет отклонять от некоторых приемов по введению ума в себя самого“{71}, — говорит святитель Григорий Палама. Лишь в этом вопросе расходятся [их] точки зрения, ибо преподобный Григорий Синаит строго стоял на монашеских позициях и проповедовал учение о внутреннем делании исключительно инокам. Святитель же Григорий Палама, восприняв учение об исихии преподобного Григория, не только развил и теоретически обосновал его, но и сделал доступным для широкого круга духовно образованных людей»{72}.

В «Добротолюбии» патриарх Филофей в главе «О том, что всем вообще христианам надлежит непрестанно молиться» пишет: «Пусть никто не думает, братья мои христиане, будто одни лица священного сана и монахи долг имеют непрестанно и всегда молиться, а не и миряне. Нет, нет — все мы христиане имеем долг всегда пребывать в молитве… И Григорий Богослов учит всех христиан и говорит им, что чаще надлежит поминать в молитве имя Божие, чем вдыхать воздух… Всех учит тому же, всех вообще: и монахов и мирян, и мудрых и простых, и мужей, и жен, и детей, — и побуждает их молиться непрестанно»{73}.

Свт. Филофей рассказывает об отце святителя Григория Паламы, придворном сановнике Константине, ревностном делателе непрестанной умной молитвы, как об одном из многих подвизавшихся среди мира. Сей дивный Константин не только вращался в придворной среде, но был наставником и учителем царя Андроника и занимался каждодневно государственными делами, помимо своих домашних обязанностей (он имел большое имущество, множество рабов, жену и детей). При всем том он был настолько неотлучен от Бога и столь привязан к непрестанной умной молитве, что, забывая сказанное ему царем и придворными вельможами о государственных делах, нередко раза по два и более спрашивал об одном и том же. Вельможи, не ведая причины того, смущались и укоряли его за столь обременительную для царя забывчивость. Царь же, зная истину, защищал его и говорил: «У Константина есть свои думы, которые не дают ему иной раз со всем вниманием относиться к делам нашим». Премногое множество было в те времена и других подобных лиц, которые, живя в миру, всецело преданы были умной молитве{74}.

Позиция защитников общедоступности сердечной молитвы, подкрепленная авторитетом святителей Григория Богослова и Григория

 

{132}

 

Паламы, продолжает существовать и в XIX веке. Ее последовательно придерживается свт. Феофан Затворник: «В сердце — жизнь, там и жить надобно. Не думайте, что это дело совершенных. Нет. Это дело всех, начинающих искать Господа»{75}. «Дело в сердце иногда бывает только умное, умом совершаемое, а иногда и сердечное, то есть и начинаемое, и продолжаемое с теплым чувством. Се закон не одних отшельников, а всех, кои должны чисто Богу сердцем предстоять и пред лицем Его работать, то есть всех христиан… Сердечная молитва никогда не преждевременна. Она — начало дела. Утверждением ее в сердце дело Божие спеется»{76}. «Плод молитвы — сосредоточение внимания в сердце и теплота. Это естественное действие. Достигать сего всякому можно. И молитву сию творить всякому, не монаху только, но и мирянину»{77}. «Мысль, будто заниматься молитвою вам еще не время, — не верна. Все должны молиться сердцем и умом. Всякая другая молитва не молитва. Извольте же трудиться, не лениться»{78}. «Всякому покаявшемуся, или начавшему искать Господа, можно и должно на первый же раз и преподать полное наставление в делании молитвы Иисусовой, а с нею уже вводить и во все другие, потому что этим путем скорее укрепиться можно, скорее прозреть духовно и дойти до мира внутреннего. Не зная сего, иные, или большая часть, останавливаются на телесных и душевных деланиях и почти праздно иждивают труды и время»{79}.

Свт. Феофан вообще не склонен видеть существенного различия между монахом и мирянином, когда речь заходит о самом главном деле: «Расположение же ищущих спасения… одинаково у всех, монах ли кто или не монах. Разница только во внешних делах… Монахи-то ведь христиане… И миряне тоже христиане… Стало быть, монахи с мирянами сходятся в главном деле… Есть часть у монахов, не идущая к мирянам, но она касается только внешнего порядка жизни и отношений, а не внутренних расположений духа. Последние должны быть одинаковы у всех». Монахом святитель считает не того, кто облачился в клобук и рясу, но обладающего определенным духом: «Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только и есть Бог да он, исчезающий в Боге». Носителю такого устроения неважно, где жить, в обители или в миру, неважно, где находиться: «Когда в сердце монастырь, тогда строение монастырское будь или не будь — все равно. В сердце монастырь вот что: Бог да душа… Не надо думать, что Господь ближе к Киеву или Москве, Афону или Иерусалиму, нежели к другому месту. Место Его — сердце наше!»{80}

В более возвышенном тоне, но по сути о том же, вещает великий ученик Симеона Нового Богослова прп. Никита Стифат, сам бывший пресвитером и насельником Студийской обители: «Говорят, слышал я, будто невозможно навыкнуть добродетели без ухода вдаль и убежания в пу

 

{133}

 

стыню, и удивлялся, как вздумалось им неопределимое определять местом. Ибо если навык в добродетели есть восстановление сил души в первобытное их благородство и сочетание воедино главнейших добродетелей… то пустыня излишня, когда мы и без нее входим в Царствие — через покаяние и всякое хранение заповедей, что возможно на всяком месте владычества Божия». И далее: «Быть монахом не то есть, чтоб быть вне людей и мира, но то, чтоб, отрекшись от себя, быть вне пожеланий плоти и уйти в пустыню страстей, то есть в бесстрастие»{81}.

Вторит ему на страницах «Лествицы» и другой великий наставник: «Послушник есть тот, кто телом предстоит людям, а умом ударяет в небеса молитвою»{82}.

На эту же тему размышляет в своих письмах свт. Игнатий: «Иисусова молитва — превосходное оружие противу всех страстей, превосходное занятие для ума во время рукоделия, путешествия и в других случаях… Упражнение молитвою Иисусовою приличествует всем вообще христианам, как жительствующим в монастырях, так и жительствующим посреди мира… Не подумай, что для научения безмолвию необходим затвор или глубокая пустыня. Нет! Гораздо лучше научиться ему между людьми при посредстве душевного подвига… Подвижник, воспитанный между людьми силою невидимого внутреннего подвига, бывает прочен, богат знанием и опытностию духовную, исполнен смиренномудрия, для ближнего — пристанище, сокровище… Если же вы хотите не встречаться с людьми, то это желание неправильное. Когда об этом спрашивал преподобный Дорофей своего старца авву Иоанна Пророка, то Иоанн отвечал, что удаление от встреч с людьми весьма вредно для не достигшего совершенства, потому что скрывает от него его немощи, открываемые людьми, и по этой причине делает его бесплодным»{83}.

Созвучно этому мнение старца Илариона Кавказского: «Молитва Иисусова возможна каждому — всякого звания, положения, возраста и пола людей, во всяком занятии, исключая только те случаи, когда человек намеренно творит смертные грехи и самопроизвольно в них пребывает. В сем последнем случае происходит в нем страшная борьба света с тьмою, и ум человека от сильного борения впадает в помешательство. Во всех же прочих случаях, хотя мы и без числа грешны, но если имеем покаянные чувства и смирение, нет препятствия творить Иисусову молитву»{84}.

Но есть воззрения, отличные от вышеизложенных. Например, иначе смотрит на особенности иноческого пути прп. Нил Синайский. Из глубокой древности доносится его скептическое замечание: «Иные и будучи мирянами, живя в свете… приобрели имя праведных, всегда постятся, не моются, спят на голой земле, большею частию посвящают себя бде

 

{134}

 

нию, молитве и защите людей угнетенных и вовсе никогда не испытывают демонских искушений. Сие потому, что у дьявола совершенно нет о них и заботы». И вместе с тем, дьявол каждый «час направляет и изощряет обоюдоострый меч тьмочисленных искушений против избравших иноческую и безмолвную жизнь. Посему-то миряне не испытывали еще воздвигнутых на нас [монахов] демонских браней, не ощущали еще нападения какой-либо духовной рати, не подвергались еще нашествию бесплотных варваров… Не подвергались они еще испытанию, не приводились еще в колебание и сотрясения… потому таковых уподобить должно малым детям, которые обещаются деревянным мечом избить всех варваров… Такие по-детски рассуждающие мужи весьма еще похожи на ребенка, у которого есть в пристани лодка и которому случилось для забавы проплыть около берега, и он хвалится этим, подобно плававшим по всем страшным морям»{85}.

 

В церковной истории находим яркие примеры того, что никакие внешние помехи не могут быть препятствием к сближению с Господом. Обстановка многозаботливости и занятости, внешнего шума и суеты не помешала молитвенным занятиям не только мирянина Константина Паламы, но и святого патриарха Фотия. Последний обучался умному деланию уже по возведении из сенаторов в патриарший сан, управляя обширной Константинопольской паствой, исполняя многочисленные и многотрудные обязанности, обременяющие носителя такого сана. Свт. Фотий и в этих условиях, непрестанно пребывая в призывании имени Божия, сподобился достичь благодатной сердечной молитвы.

Великий исихаст Каллист Ксанфопул обучался умному деланию и обрел непрестанную молитву, проходя хлопотное послушание повара в крупнейшей обители Святой Горы — в лавре св. Афанасия Афонского, а затем подвизался, опять-таки, не в тишине пустыни, но в сане патриарха Константинопольского. Преподобные отцы Симеон Новый Богослов, старец его Симеон Студийский и ученик Никита Стифат проходили умную молитву в обителях, размещавшихся в шумной и многолюдной Византийской столице. Преподобные авва Дорофей и Досифей также не были отшельниками, но совершали свой подвиг посреди оживленного общежительного монастыря святого Серида, подвизаясь на общих послушаниях.

Про Пимена Великого свт. Игнатий пишет в «Отечнике», что он постоянно находился среди братий, но уединялся, тем не менее, в себе и достиг совершенства постоянным и усиленным трезвением, преодолевая все внешние помехи, которые покушались на его делание.

 

{135}

 

«Непрестанная молитва, — говорит Максим Исповедник, — есть держание ума во многом благоговении, горячей преданности Богу и постоянном уповании на Него; она означает доверие Богу во всем — во всех делах и обстоятельствах».

О самом существенном, о сердцевине сего делания напоминает свт. Игнатий: «Душа всех упражнений о Господе — внимание. Без внимания все эти упражнения бесплодны, мертвы. Желающий спастись должен так устроить себя, чтоб он мог сохранять внимание к себе не только в уединении, но и при самой рассеянности, в которую иногда против воли он вовлекается обстоятельствами. Страх Божий пусть превозможет на весах сердца все прочие ощущения, тогда удобно будет сохранять внимание к себе и в безмолвии келейном, и среди окружающего со всех сторон шума… Для преуспевших не нужны никакие внешние пособия — среди шумящего многолюдства они пребывают в безмолвии. Все препятствия к преуспеянию духовному — в нас, в одних нас! Если же что извне действует как препятствие, то это только служит обличением нашего немощного произволения»{86}.

Поистине, помнить Бога никакие дела не мешают. Хранению памяти Божией учит прп. Варсонофий Великий: «Затворим же уста и помолимся Ему в сердце, ибо кто затворяет уста и призывает Бога, или молится Ему в сердце своем, тот исполняет предписывающую сие заповедь. Если же и не призовешь в сердце имени Божиего, а только помнишь о Боге, то в сем еще больше быстроты (удобства) и достаточно в помощь тебе»{87}.

Герой книги «Рассказы странника» повествует о том, как он осуществлял подобные заветы на практике: «При всех механических занятиях можно и даже удобно совершать частую или даже непрерывную молитву, ибо машинальное рукоделие не требует напряженного углубления и многого соображения, а потому ум мой и может при оном погружаться в непрестанную молитву и уста следовать тому же. Но когда должен заняться чем-либо исключительно умственным, как-то: внимательным чтением, или обдумыванием глубокого предмета, или сочинением, — то как могу при сем молиться умом и устами? И так как молитва есть преимущественно дело ума, то каким образом в одно и то же время одному уму я могу дать разнородные занятия?.. Пришедшие в постоянное настроение ума могут заниматься размышлением или сочинением в беспрерывном присутствии Божием как основании молитвы… Что же относится до тех, кои долгим навыком или милостью Божией от молитвы умственной приобрели молитву сердечную, то таковые не токмо при глубоком занятии ума, но даже и в самом сне не прекращают непрестанной молитвы… Сердце, обученное внутренней молитве, может всегда, при всех занятиях (и физических и умственных), во всякой шумности беспрепятственно молиться и призывать имя Божие… Можно утвердитель

 

{136}

 

но сказать, что никакое стороннее развлечение не может пресечь молитву в желающем молиться, ибо тайная мысль человеческая не подлежит никакому внешнему связанию и совершенно свободна сама в себе. Она во всякое время может быть ощущаема и обращена в молитву… если даже и ум не приобучен еще к непрестанной молитве»{88}.

И вот уже в нашем — XX веке монаха Силуана, будущего афонского святого, назначают на послушание эконома и у него в подчинении оказывается около двухсот рабочих. Однако эти условия не смогли помешать ему — он продолжает совершать свой сугубый молитвенный подвиг. По этому поводу отец Софроний (Сахаров) спросил однажды старца Силуана: «Хлопотливое экономское послушание при необходимости общаться со множеством людей не вредило ли монашескому безмолвию?» Старец ответил ему так: «Что есть безмолвие? Безмолвие — это непрестанная молитва и пребывание ума в Боге. Отец Иоанн Кронштадтский всегда был с народом, но он больше был в Боге, чем многие пустынники. Экономом я стал по послушанию, но от благословения игумена мне на этом послушании было лучше молиться, чем на Старом Руссике, куда я по своей воле отпросился ради безмолвия. Если душа любит народ и жалеет его, то молитва не может прекратиться».

А в писаниях отца Силуана есть такие мысли: «Многие монахи говорят, что эконому некогда молиться и что не может он сохранять душевный мир, потому что целый день приходится ему быть с народом. Но я скажу, что если он будет любить людей и помышлять о своих рабочих: „Любит Господь создание Свое“, то Господь даст ему непрестанную молитву, ибо Господу все возможно… Непрестанная молитва приходит от любви, а теряется за осуждение, за празднословие и невоздержание. Кто любит Бога, тот может помышлять о Нем день и ночь, потому что ЛЮБИТЬ БОГА НИКАКИЕ ДЕЛА НЕ МЕШАЮТ[45]… В этом мире каждый имеет свое послушание: кто — царь, кто — патриарх, кто — повар, или кузнец, или учитель, но Господь всех любит, и большая награда будет тому, кто больше любит Бога. Господь дал нам заповедь — любить Бога всем сердцем, всем умом, всею душою. А без молитвы как можно любить? Поэтому ум и сердце человека всегда должны быть свободными для молитвы»{89}.

Свт. Игнатий в письме к новоначальному советует, как и многие другие отцы, никоим образом не оставлять Иисусову молитву во время церковной службы: «В церкви иногда внимайте богослужению, а иногда умом произносите молитву, не переставая внимать и богослужению. Можно вместе и молиться умом, и внимать церковному молитвословию. Первое споспешествует второму, а второе первому»{90}.

 

{137}

 

Преподобный старец Варсонофий Оптинский, отвечая на вопрос, как можно одновременно и слушать, и молиться, объясняет, что происходит с опытным молитвенником: «Имеющему внутреннюю молитву молитва так же свойственна и естественна, как дыхание. Что бы он ни делал, молитва у него идет самодвижно, внутренно. Так и за службой в церкви молитва у него идет, хотя он в то же время слушает, что поют и читают… Мешает ли нашей беседе то, что мы дышим? Нет. Ну вот, так же и молитва идет у тех, кто стяжал молитву внутреннюю»{91}.

Современный старец схимонах Паисий Афонский считает, что внешние помехи бывают даже полезны в начале пути: «Если хочешь стать исихастом, чтобы пребывать в покое, стяжи прежде с помощью благих помыслов внутреннюю тишину посреди внешнего шума»{92}. При занятии трудом физическим очень полезно одновременно творить молитву и следить за делом. «Но когда кто делает тонкую работу, нужно молиться, чтобы Бог помогал и просвещал, однако творить молитву нужно сердцем; умом же следует внимать внешнему делу, чтобы не сделать какой-либо ошибки… Когда заняты хлопотной работой и трудно сосредоточиться, тогда очень помогает тихое пение, не беспокоящее других»{93}. «Если кто находится на площади Согласия и имеет ум собранным, он находится как бы на Афоне, и если кто, находясь на Афоне, не имеет собранного ума, то он находится как бы на площади Согласия»{94}.

Старцу Паисию вторит игумен Иаков Эвбейский: «Нас освящает не место, а образ жизни. Можно быть на Святой Горе, а помыслом — вне, в миру. Можно быть телесно и здесь, а мысленно — на Афоне. Если ты настоящий монах, то, куда бы ты ни поехал, Афон для тебя везде»{95}.

Старец Иосиф Исихаст дает в своих письмах наставления мирянам: «Так как ты в миру и у тебя есть разные хлопоты, совершай молитву, когда находишь время. Но понуждай себя постоянно, чтобы не расслабиться. А что касается созерцания, о котором ты спрашиваешь, так это там трудно, ибо требуется совершенное безмолвие… Везде произносится молитва: и сидя, и в постели, и на ходу, и стоя… Нужна борьба: стоя, сидя. Когда устанешь, садишься и опять встаешь, чтобы тебя не одолел сон. Это называется деланием. Ты показываешь свое намерение Богу». А своему духовному сыну — священнику старец советует: «Учи всех молиться умно, чтобы непрестанно говорили молитву… Вначале устами и умом. Затем умом и сердцем. И они найдут вскоре путь жизни, дверь рая»{96}.

 

{138}

 

8. Ум и сердце (К стр. 55)

 

Учение святых отцов рассматривает Церковь как лечебницу, предназначенную для исцеления человека ради спасения его души от вечной погибели. Человеческое сердце, в системе этих понятий, является сущностью души человека, а ум есть энергия души. В нормальном положении эти два начала должны быть естественно слиты в одно неразрывное целое, то есть ум должен быть соединен с сердцем, что и образует здоровое целомудренное состояние души. Таковым устроением обладал человек до грехопадения, ныне того же возможно достичь лишь по благодати на высших степенях умного делания.

Помимо ума (νούς) человек обладает рассудком (λογικόν)[46], деятельность которого «территориально» связана с областью головного мозга. В понятиях православной аскетики, ум и рассудок есть два совершенно различных начала. Предназначение рассудка — заниматься земными попечениями, назначение ума — находиться в непрерывном общении с Богом. Одно из катастрофических последствий грехопадения состоит в том, что ум отделился от сердца и соединился с рассудком. В таком состоянии ум усвоил себе в качестве основной деятельности совместную с рассудком заботу о земном, вместо пребывания в молитвенном памятовании о Боге. Это ненормальное состояние, когда ум и рассудок существуют слитно, стало присуще человеку от рождения, вследствие чего православное понимание строения человеческой души было забыто вне Церкви и мир отождествил оба эти понятия — ум и рассудок стали синонимами, означающими деятельность головного мозга.

Таким образом, исцеление человеческой души понимается Церковью как исправление того, что было повреждено. Требуется отделить ум от рассудка и вновь соединить его с сердцем. Основное средство для этого — умное делание.

Наш современник митрополит Иерофей (Влахос) в своей работе «Православная духовность» обстоятельно показывает, на чем основано святоотеческое учение о душе, уме и сердце: «По священному Преданию православной Церкви, сердце и ум являются средоточием православной духовности. Именно это средоточие должен уврачевать человек, чтобы исцелиться душой и телом… Душа теснейшим образом связана с телом человека… Согласно православному учению, Бог управляет миром через Свои нетварные энергии. Как Бог действует в природе, так, по слову

 

{139}

 

прп. Григория Синаита, и „душа действует в членах тела и направляет каждый член к собственному действию“. Итак, как Бог управляет миром, так душа — телом». Это истолковывается так, «что душа охватывает тело и животворит его, что не душа содержится в теле, но она сама содержит тело человека…[47]

Подобно тому как Бог имеет Сущность и энергию, душа как образ Божий также имеет сущность и энергию. Разумеется, Сущность и энергия Божии нетварны, в то время как сущность и энергия души тварны… Сущность Солнца — вне атмосферы Земли, в то время как его световая, тепловая энергия достигает Земли и освещает, обогревает нас. То же самое происходит со всеми вещами[48]. Сущность души сконцентрирована в сердце… в то время как энергия души проявляется через помыслы… Мы можем говорить о душе как о духовной составной части человека, о сердце как о сущности души и об уме как об энергии души. Таким образом, когда ум входит в сердце и действует в нем, то достигается единство между умом (энергией), сердцем (сущностью) и душой… Приведем исчерпывающе точное высказывание свт. Григория Паламы: „Когда единое ума становится тройственным, оставаясь при этом единым, тогда соединяется с Богоначальной Троической Единицей, затворяет всякий вход для прелести и стоит выше плоти, мира и миродержителя“». Так при помощи благодати Божией обретается единение и общение со Святой Троицей. «Всякая духовность вне этой перспективы неправославна».

Цель аскетики — привести человека к обожению, к соединению с Троичным Богом. «Чтобы достичь единства с Богом, следует сперва при помощи благодати Божией достичь единства души. Грех фактически есть рассеяние сил души, прежде всего рассеяние энергии души, то есть ума, на тварное и отделение ума от сердца… Он [ум] совершает противоестественное движение, когда оказывается порабощенным твари и страстям… Ум, который рассеивается на внешнее и расточается на мир чув

 

{140}

 

ствами [по учению свт. Василия Великого], болен, склонен к падению… Святой человек — это наиболее естественный из людей. Он осознает происходящее в мире, вовлечен в различные заботы, и все-таки, поскольку ум его достиг естественного действия, святой „живет на земле, но является небесным гражданином“… В святом человеке, который является носителем православной духовности, рассудок работает и осознает окружающий мир, в то время как ум пребывает в сердце, творя непрерывную молитву. Отделение ума от рассудка есть признак духовного здоровья человека… В духовном человеке, который стал храмом Божиим, храмом Святого Духа, рассудок и ум существуют и действуют одновременно. Рассудок имеет земные попечения и занимается ими, а ум занят непрестанным памятованием о Боге»{97}.

Свт. Игнатий, разъясняя этот вопрос в своих писаниях, говорит о главном — о тех условиях, которые необходимы для соединения сердца и ума, о сопутствующих этому процессу закономерностях.

«Разъединение ума с сердцем, противодействие их друг другу произошли от нашего падения в грех. Естественно Божественной благодати… для исцеления сокрушенного и раздробленного на части человека… воссоединять ум не только с сердцем и душой, но и с телом, давать им одно правильное стремление к Богу. Вместе с соединением ума с сердцем подвижник получает силу противостоять всем страстным помыслам и страстным ощущениям… Соединение ума с сердцем есть соединение духовных помыслов ума с духовными ощущениями сердца. Так как человек пал, так как его помыслы и ощущения изменились в плотские и душевные, то надо при посредстве евангельских заповедей возвести ум и дух к помышлениям и ощущениям духовным. Когда ум и дух исцелятся, тогда они и соединятся о Господе. Образуется в свое время, в отделе сердца, где помещается сила словества, или дух, чудный, нерукотворенный, духовный храм Божий, Святая Святых. Туда нисходит ум, хиротонисанный Святым Духом во священника и архиерея для поклонения Богу Духом и Истиною. Тогда познает христианин блаженным опытом сказанное в Священном Писании: Вы бо есте церкви Бога жива (2 Кор. 6:16)…

Ум и сердце иначе не возмогут соединиться как при посредстве Духа и Истины. Это значит: ум и сердце не возмогут соединиться, если не отвергнутся вполне падшего естества, если не предадут себя вполне руководству Евангелия, если за постоянное и усиленное последование Евангельским заповедям не привлекут к себе благодати Всесвятого Духа, не исцелятся и не оживут от прикосновения ее, от осенения ею. Не только всякое греховное чувствование и всякий греховный помысл, но и все естественные помыслы и ощущения, как бы они ни были тонки и за

 

{141}

 

маскированы мнимой праведностью, разрушают соединение ума с сердцем, поставляют их в противодействие друг другу. При уклонении с духовного направления, доставляемого Евангелием, тщетны все пособия и механизмы[49] — сердце и ум никогда не соединятся между собой.

Исполнение заповедей, предшествующее соединению ума с сердцем, различествует от исполнения заповедей, последующего соединению. До соединения подвижник исполняет заповеди с величайшим трудом, насилуя и принуждая свое падшее естество; по соединении духовная сила, соединяющая ум с сердцем, влечет к исполнению заповедей, делает его удобным, легким, сладостным»{98}.

 

Насколько важно для человеческого существа единение ума и сердца, насколько это необходимо для исцеления души и спасительного соединения с Господом, становится яснее, если рассматривать этот вопрос в связи с учением святых отцов о трёх силах, о трёх частях человеческой души. «Все Божественные заповеди, — пишет в „Добротолюбии“ Филофей Синайский, — полагают законы для троечастности души и делают ее здравою посредством того, что повелевают. Кто строго следует им, у того сия троечастность соделывается истинно здравою. Но против этой же троечастности души день и ночь ведет войну и диавол. Если же сатана ведет войну против троечастности, ясно, что он воюет чрез то против заповедей Христовых; ибо Христос чрез заповеди облагает законом троечастность души, то есть раздражительную, пожелательную и мыслительную силы души»{99}.

По сути своей душа человека нераздельна, но в ней действуют различные силы, из которых выделяются три главные, определяющие трехчастный состав души, а сердце человека является вместилищем этих сил и, соответственно, также имеет трехчастное строение. Наименования этих трех сил, или частей, души часто варьируются, в целом же их можно свести к следующему:

1. Мыслительная сила (словесная, познавательная, разумная; словество, совесть, дух, ум);

2. Раздражительная сила (сила ревности, ярости, гнева, мужества, твердости);

3. Вожделевательная сила (вожделетельная, желательная, похотная; воля).

В сердце человека указанные силы локализованы в соответствующем порядке, на трех уровнях. В верхней части сердца помещена Творцом сила словесности (мыслительная), которая отсутствует у живот

 

{142}

 

ных, обладающих двумя прочими силами. Действие этой силы, по слову свт. Игнатия, «выражается в совести, или сознании нашего духа… в страхе Божием, в духовной любви к Богу и ближнему, в ощущении покаяния, смирения, кротости, в сокрушении духа, или глубокой печали о грехах, и в других духовных ощущениях». Эта сила, образующая разумную часть души, есть средоточие духовной жизни человека. Две следующие силы образуют страстную часть души (чувственную, или неразумную, часть), они занимают среднюю и нижнюю части сердца. «В животных, — пишет свт. Игнатий, — эти две силы действуют очень грубо, как нисколько не связанные словесностью; в людях они действуют сообразно тому, насколько и каким образом развит дух их»{100}.

Разумная часть души, где проявляется мыслительная сила, имеет, во-первых, способность рассуждать, то есть делать логические заключения, а во-вторых — созерцать, то есть воспринимать предмет мысли непосредственно, интуитивно. В неразумной части души действует вожделевательная сила, определяющая различные влечения души, и раздражительная сила, ответственная за приведение этих влечений в исполнение{101}. Поврежденность, или болезнь, души падшего человека заключается в неправильном действии всех трех сил, которые отклонились от устремленности к Богу.

Первая из этих сил существенно отлична от других. При совершении Таинства Крещения душа человека преображается не вся целиком, но освящается именно та часть души, в которой действует первая сила. Именно эта часть души становится средоточием благодати, которая даруется в Таинстве и вселяется в сердце человека. Однако одним этим действием указанная часть души полного исцеления не получает, а благодать до времени присутствует в сердце сокровенно.

Профессор С. М. Зарин[50] уточняет: «В крещении совершается не полное и окончательное уничтожение порока, но только некоторое пресечение непрерывности зла (Григорий Нисский). Соответственно этому и благодать сначала приосеняет душу только в одной ее части (Макарий Великий). Сущность святоотеческого учения по вопросу, в какой же именно части души сначала, так сказать, поселяется благодать, прекрасно, точно и определенно выражает еп. Феофан [Затворник]: „Бог вос

 

{143}

 

приял его [человека], соединился с ним в сей самосознающей… силе, или уме и духе, как говорится об этом у св. Антония и Макария Великого… Все другие части находятся еще в плену и не хотят и не могут еще покорствовать требованиям новой жизни… Следовательно, он весь еще нечист, кроме единой точки, которую составляет сознающая и свободная сила — ум, или дух. Бог чистейший и соединяется с сей единой частью, все же другие части, как нечистые, остаются вне Его, чужды Его, хотя Он готов преисполнить всего человека, но не делает сего, потому что человек нечист“. Проникновение благодатной силы в другие стороны его существа, завоевание благодатью всех сил, способностей, вообще всей сознательно-свободной личности христианина совершается постепенно… По учению Макария Великого, для того, чтобы благодать проникла всю личность человека, со стороны последнего „необходимы великий труд и усилие“, то есть, иначе говоря, обязателен аскетизм»{102}.

«Господь, — пишет свт. Феофан, — пришедши в союз с духом [т. е. с сердцем], не вдруг вполне преисполняет или вселяется в него, это зависит не от Него, готового все преисполнить, а от нас, именно от страстей, растворившихся с силами нашей природы, еще не отторженных от них». У новокрещенного христианина разум еще «не умеет мыслить по-новому, а мыслит по-старому; воля не умеет хотеть по-новому, а хочет по-старому; сердце не умеет чувствовать по-новому, а чувствует по-старому. То же и в теле, во всех его отправлениях»{103}.

Для полного исцеления души человеку надлежит проделать специальную работу, составляющую сущность аскетического (подвижнического)[51] пути. Для исцеления первой части души прежде всего потребно разлучение ума с рассудком. И вот почему. Беда в том, что, доколе ум остается оторванным от сердца, он обречен на порабощение суетными помыслами рассудка. Оставаясь в таком положении, ум продолжает отравлять сердце, напитывая его страстными помышлениями. Происходит это следующим образом: «Когда приходит помысел, — объясняет владыка Иерофей, — а мы при этом недостаточно бдительны, то он затем становится желанием, которое стремится быть исполненным. Это означает,

 

{144}

 

что помысел из разумной [мыслительной] силы обратился в страстную, то есть стал силой вожделевательной и побудительной [раздражительной]… Помысел, ставший страстью, фактически проникает в сердце и укрепляется там»{104}. Таким образом, только оторвав ум от рассудка и соединив его с сердцем, можно прекратить эту губительную работу, что и послужит сердечному очищению — сердце начнет избавляться от страстных помыслов, гнездящихся в нем.

Отсюда понятна необходимость соединения ума с сердцем и ясной становится настоятельная потребность пребывания ума именно в верхней части сердца, где сосредоточена сила словесности (она же — мыслительная сила, или дух), освященная в Крещении благодатью. Ум, сведенный в сердце, пребывает в сфере деятельности этой силы, которая постепенно очищает его. Затворившись в сердце, освободившись от плена рассудочных помышлений, ум достигает покоя и затем уже сам охраняет сердце от набегов помыслов извне.

Для того чтобы очистить и обновить две прочие силы, образующие страстную часть души, нужен дальнейший духовный труд. По мере подвига освящающее действие благодати распространяется и на две другие силы, как поясняет Блаженный Диадох: «Когда же человек подвигами облечется во все добродетели… тогда благодать все естество его озаряет». Святой отец указывает, что вселение благодати по Крещении соответствует обновлению образа Божия в человеке, а последующее освящение двух сил есть возрождение подобия Божия: «Два блага подает нам Святая благодать чрез возрождающее нас Крещение… Одно подает оно тотчас, именно: в самой воде обновляет и все черты души, составляющие образ Божий, просветляет, смывая с нас всякую скверну греховную; а другое ожидает произвесть в нас вместе с нами — это то, что составляет подобие Божие»{105}.

После очищения страстной части души благодать, более не скрываясь, обнаруживает свое полновластное присутствие в душе человека и Господь во всей полноте воцаряется в сердце. Свт. Феофан говорит: «Коль скоро он [человек] очистился, Бог тотчас являет полное Свое вселение. Св. Григорий Синаит пишет: „Если естество наше посредством Духа не сохранится от скверны и не сделается… чистым, то ни в нынешней, ни в будущей жизни не возможет соединиться со Христом в одно тело и дух“»{106}.

Когда обретена чистота, тогда все три преображенные силы в гармоническом единстве направляются на служение Богу, тогда достигается целостность и полное исцеление души. После этого становится возможным подлинное Богопознание. Прп. Симеон Новый Богослов говорит об этом так: «Единство душевных сил в созерцании дает возможность

 

{145}

 

воспринимать Бога, Единого в Св. Троице. Когда… раздражительная и мыслительная силы души сольются с желательной, единым станут трое в созерцании Троической Единицы… Они видят невидимо неизреченную красоту Самого Бога… И добрый наш Владыка дарует Самого Себя Своим подлинным рабам и исполняет всякое их желание»{107}.

Учение о трех силах излагает еще один наш современник — ныне здравствующий афонский старец архимандрит Георгий[52]: «Святые отцы разработали глубочайшее и тончайшее учение об устроении души и человеческих страстях. Они различают в душе разумную и чувствительную силы, или способности. Последняя включает в себя раздражительную и желательную силы. Умная сила отвечает за разумную деятельность души — рассуждение и созерцание. Раздражительная сила может быть положительно или отрицательно направлена — рождая любовь или ненависть. Сила желания может обратиться к чувственным удовольствиям, алчности, чревоугодию, плотским страстям и проч. Если эти три силы души — умная, раздражительная и желательная — не будут очищены, человек не сможет вместить в себя благодать Божию, не сможет быть обожен. Умная сила очищается трезвением, которое есть непрестанное внимание к своему уму и рассуждение помыслов, то есть отревание мыслей и чувств, всеваемых врагом, и взращивание других, приходящих от Бога. Раздражительную силу врачует любовь, и, наконец, сила желания очищается воздержанием. Для очищения и освящения всех их служит молитва»{108}.

Надо сказать, еще об одной закономерности, отмечаемой отцами. Путь подвига имеет разные этапы[53]. На каждом из них совершается определенная духовная работа — душа трудится последовательно над разными задачами, которые соответствуют двум различным направлениям движения ума. Для первого (деятельного) периода характерно движение ума к себе, это направленность внимания от внешнего — к внутреннему, утверждение ума в сердце, «внутрь-пребывание». Для второго (созерцательного) — движение ума к Богу, восхождение к Богу, Богообщение.

Вот как говорит об этом схимонах Иларион Кавказский: «Путь внутренней, духовной жизни, в котором можно обрести Бога, состоит в ее правильном движении в двух направлениях: во-первых — к себе, а во-вторых — от себя к Богу. Движение к себе состоит в том, чтобы человек познал свое падшее греховное состояние и растление всех своих сил, их совершенную неспособность к добру и всегдашнюю наклонность ко злу, свое крайнее бессилие в деле спасения и увидел всю неизбежность и ре

 

{146}

 

шительную нужду в Божией помощи. Это познание выше и ценнее всякого другого познания, потому что оно отверзает в нас дверь к принятию высшей помощи. Не будь этого познания, не придет и высшая помощь, а без нее не может состояться и наше спасение… Другое движение… состоит в том, чтоб из глубины сознания своей греховности, падшего состояния и совершенной неспособности к добру стремиться своим умом и сердцем к соединению с Богом… Сие действуется чрез непрестанную молитву, которая, как златая некая вервь, соединяет нас с Ним»{109}.

 

Учение о трёх силах души в разных аспектах отражено во всех аскетических трудах. Для прояснения этой темы можно обратиться к нескольким отрывкам из писаний святых отцов.

Свт. Григорий Палама: «Не только тело, но и душа многочастна, то есть, иными словами, и душа имеет как бы члены… Сама душа трехчастна и созерцается в трех силах: мыслительной, раздражительной и желательной. Всеми ими она больна»{110}.

Прп. Никодим Святогорец: «Три у нас в душе части, или силы: мысленная, желательная и раздражительная. От этих трех сил, по причине повреждения их, рождаются и троякого рода неправые помыслы и движения. От силы мысленной рождаются помыслы: неблагодарности к Богу и ропотливости, богозабвения, неведения Божеских вещей, нерассудительности, всякого рода хульные помыслы. От силы желательной… [рождаются помыслы] сластолюбия, славолюбия, сребролюбия, со всеми их многочисленными видоизменениями, составляющими область самоугодия. От силы раздражительной… [рождаются помыслы] гнева, ненависти, зависти, мщения, злорадства, зложелательства и все вообще злые помыслы… Мысленную силу свою укрась непрестанным к Богу вниманием, молитвой и ведением Божеских истин, силу желательную — полным самоотвержением и отрешением от всякого самоугодия, силу раздражительную — любовью; и, верное слово, свет ума твоего никогда не помрачится в тебе и сказанные недобрые помыслы не возмогут найти места в тебе»{111}.

Свт. Игнатий: «Святые отцы научают нас, что душа имеет три силы: силу словесности, силу желания, или воли, и силу мужества, называя сию последнюю силой ярости; она, в общем употреблении у нас, называется характером, энергией, силой духа, мужеством, твердостью (в некоторых русских переводах — раздражительностью). В силе словесности преимущественно напечатлен образ Триипостаснаго Божества. „Что же такое образ Божий, если не ум?“ — говорит св. Иоанн Дамаскин. Ум человеческий непрестанно рождает в себе и из себя мысль, или внутреннее слово, неслитен и неразделен с мыслью… Ум невидим и непостижим сам

 

{147}

 

по себе; является и открывается в мысли своей; мысль, чтоб открыться в стране вещества, должна воплощаться, так сказать, в звуки и знаки. Третье проявление, или лицо той же силы, видим в духе нашем, который есть словесное, или умное, чувство сердца, исходящее и зависящее от ума, содействующее и сообразующееся мысли. В этом словесном чувстве положено Творцом сознание добра и зла, именуемое совестью. Управление человеком принадлежит словесной силе, которая в непорочном состоянии действовала согласно с силой воли и силой мужества, или твердости. Воля стремилась к Богу; сила твердости содержала человека постоянно в его правильном стремлении; силой словесной человек пребывал в непрерывном соединении с Богом. Мысль плавала, как выразился некоторый знаменитый подвижник[54], в Слове Божием… Весь человек находился в чудном согласии с самим собой; силы его не были разрознены в своем действии; разрознились они по падении нашем. По падении они начали бороться и препираться между собой. Самый дух наш соделался обличителем своего начала — ума, подвергшегося омрачению, борется с мыслями, приводит их к разноречию и сбивчивости и сам увлекается обольщенными мыслями…

Тело первого человека было в совершенном согласии с душой, а душа находилась в совершенном согласии с духом, то есть с силой словества — этим высшим достоинством души человеческой. Борьба между составными частями человека (это обнаружение внутри живущей смерти), борьба, нынче не прерывающаяся и не дающая покоя человеку ни днем, ни ночью, тогда не имела места. Дух пребывал постоянно горе, при Боге; увлекал туда с собою душу; она влекла туда с собою тело… Очень ошибаются, ошибаются в погибель себе те, которые признают плотские пожелания неотъемлемыми свойствами тела человеческого, а удовлетворение их естественной необходимостью. Нет! Человеческое тело снизошло к телам скотов и зверей по причине грехопадения. Естественны плотские пожелания естеству падшему, как свойства недуга — недугу; они противоестественны естеству человеческому в том состоянии, в котором оно было создано»{112}.

Прп. Максим Исповедник: «В человеке возникли три величайших и первичных порока, являющихся, если сказать просто, родителями всякого порока: неведение, самолюбие и тирания… Зиждущим основанием их является приобретенный нами способ злоупотребления собственными силами, то есть разумом, желанием и яростным началом. А должно разумом, вместо неведения, через ведение устремляться в поиске к наиединственнейшему Богу; желанием, чистым от страсти себялюбия, возбуждаться в любовном томлении к одному только Богу; яростным же

 

{148}

 

началом, отделенным от тирании, бороться за единого Бога. И из этих устремлений души возникает божественная и блаженная любовь, сочетающая с Богом боголюбца и являющая его самого богом»{113}.

«Все страстные помыслы или возбуждают вожделевательную силу души, или возмущают раздражительную, или омрачают мыслительную — от чего случается, что ум слеп бывает для духовного созерцания и молитвенного восхождения. Почему монах, особливо безмолвствующий, долженствует тщательно внимать помыслам и причины их познавать и отсекать. Познавать же таким образом: вожделевательную силу души возбуждают страстные воспоминания о женщинах, а их причиною бывает невоздержанность в пище и питии и частое неразумное обращение с женщинами. Отсекают же их — глад, жажда, бдение и уединение. Раздражительную силу возмущают страстные воспоминания о людях, нас огорчивших; причиною сего служат сластолюбие, тщеславие и любовещность, из-за коих огорчается страстный — или что их лишился, или что их не получил. Отсекает их — ни во что вменение и уничижение сих вещей из любви к Богу… Раздражительную силу души обуздывай любовью, вожделевательную умерщвляй воздержанием, мыслительную воскрыляй молитвою — и свет ума никогда не помрачится в тебе»{114}.

Свт. Феодор Едесский: «По св. Григорию Богослову, разумная душа тричастна. И он добродетель мысленной силы назвал благоразумием, ведением и мудростью; добродетель силы раздражительной — мужеством и терпением; а добродетель силы вожделетельной — любовью, целомудрием и воздержанием… Благоразумием воюет она с ангелами вражескими, защищая добродетели; целомудрием бесстрастно смотрит на вещи; любовью всех людей, как себя, любить заставляет; воздержанием отсекает всякую сласть; мужеством и терпением вооружается против невидимых браней. Такова благозвучная гармония органа душевного. Когда мысленная наша сила неослабно прилежит созерцанию добродетелей и когда к [созерцанию] же одному и к подателю его, Христу Господу, устремляется сила вожделетельная, а раздражительная вооружается против бесов, тогда силы наши действуют по естеству своему»{115}.

Прп. Симеон Новый Богослов: «Чем душа занята и о чем разглагольствует наяву, о том мечтает или философствует она и во сне… Когда желательная часть души движется на страсти, утехи, наслаждения и удовольствия мира сего, тогда душа видит и сны, подобные сему. И опять, когда раздражительная часть души озверяется и рассвирепевает против однородных себе людей, тогда и в сновидениях видятся нападения зверей и пресмыкающихся, войны и брани, споры и бой в судах с теми, с коими состоят в раздоре. Когда же умовая часть души надымается в тщеславии и гордости, тогда во сне мечтаются воспарения на воздух на кры

 

{149}

 

льях или восседания на высоких креслах судей и властителей народных, торжественные выходы и встречи. У тех только бывают истинные во сне видения, — которых ум благодатию Святаго Духа сделался прост и свободен от всякого давления со стороны страстей и от рабства им»{116}.

Прп. Григорий Синаит: «В мысленной силе души рождаются и действуют помыслы, в раздражительной — зверские страсти, в вожделетельной — скотские похоти, в уме — мечтательные воображения, в рассудке — мнения… Одни страсти суть телесные, а другие душевные; иные суть страсти похоти, иные страсти раздражения и иные — мыслительные; и из сих — иные страсти ума и иные — рассуждения. Все они разносочетаваются между собою и друг на друга действуют — и от того изменяются… Душа сама по себе имеет силу хотения и мужественную энергию к действованию, что есть сила раздражительная; но, будучи создана разумной и духовной, она не получила вместе с бытием похоти и гнева… После породились похоть и ярость зверская. Уже по преступлении, когда впал человек в тлю и в дебельство плоти, по необходимости возникли в нем похоть и ярость. Почему, когда плоть господствует в нем, похоть и гнев сопротивляются душевным желаниям. Когда же мертвенное сие покорится разуму, тогда они содействуют душе в делании добра»{117}.

Прп. Иоанн Кассиан Римлянин: «Так как все мудрецы различают в душе тричастную потребность, то и недугом каким-нибудь повреждается или разумная, или раздражительная, или вожделевательная часть… Каждого из нас злые духи хитрой злокозненностью искушают, расставляя коварные сети… например, когда видят, что разумные части нашей души повреждены, усиливаются обольстить нас… доводят до того, что впадаем в оскорбление Бога… Так и Ирода чрез раздражительную часть души хитрейший враг подстрекнул к избиению стольких младенцев оттого, что знал, что эта часть в нем была больше повреждена. Это думал тот же дух и о Господе нашем, когда искушал Его в этих трех расположениях души, в которых, как знал, пленяется весь род человеческий… Он искушал вожделевательную часть духа Его, говоря: скажи, чтобы камни сии сделались хлебами; искушал раздражительную часть, когда старался подстрекнуть Его к желанию власти над настоящим веком и к желанию царств этого мира; разумную часть искушал, когда говорил: если Ты Сын Божий, бросься вниз (Мф. 4:3–9)… Обольщение его не имело никакого успеха, потому что… не нашел в Нем ничего поврежденного. Потому никакая часть души Его, искушаемая наветами врага, не соглашалась с ними»{118}.

 

{150}

 

9. Искушения (К стр. 57)

 

«Дабы устоять в сем подвиге» тяжелейшей брани, сопряженной с бесоявлениями, владыка Антоний советует лишь одно — всеми силами держаться за молитву. Но в этой борьбе можно и не устоять, никто здесь не застрахован от прельщений, несмотря ни на свой опыт, ни на то, что ум уже молится вместе с сердцем. Свт. Феофан об этом пишет: «И здесь еще возможно заблуждение, потому что часть умно-сердечной молитвы есть самодельная, трудовая; а где мы, там всегда есть возможность падения в прелесть, точно так же, как и в грех. Безопасность начинается, когда утвердится в сердце чистая и непарительная молитва»{119}.

Оптинский старец прп. Варсонофий рассказывал: «Томительное, часто безотрадное состояние, предваряющее получение молитвы Иисусовой внутренней, не бывает обязательно с каждым. Но общий порядок стяжания молитвы Иисусовой тот, что достигают ее трудами и скорбями, в числе которых имеет себе место томительное состояние духа». Старец вспоминал, что еще до монастыря, будучи военным, он, прочитав «Рассказы странника», сразу взялся за дело: «Достал я себе четки и начал Иисусову молитву. Вскоре начались разные звуки, шелесты, удары в стену, окно и прочие явления. Их слышал не только я, но и мой денщик. Мне стало страшно и ночевать одному… и я через четыре месяца не выдержал и бросил занятия молитвой Иисусовой. Потом я спрашивал о. Амвросия об этом. Он мне сказал, что не должно было бросать»{120}.

Евагрий Понтийский: «Всякая брань, возникающая между нами и нечистыми бесами, ведется только из-за духовной молитвы, и ничего другого. Ведь для них она чрезвычайно неприятна и тягостна, а для нас — спасительна и благотворна… Радеющий о чистой молитве слышит исходящие от бесов шумы, топот и голоса, но он не падет ниц от них и не потеряет голову, а обращаясь к Богу, скажет: Не убоюся зла, яко Ты со мною ecu (Пс. 22:4)… Во время таковых искушений пользуйся краткой и напряженной молитвой… Если бесы будут угрожать тебе, внезапно появляясь из воздуха, чтобы поразить тебя и похитить ум твой, не бойся их и не обращай внимания на стращания их. Ибо они пугают тебя, испытывая, принимаешь ли ты их всерьез или уже полностью презрел их»{121}.

Но нужно знать и те утешительные слова, которыми обнадеживает подвижника прп. Максим Исповедник: «Бесы изнемогают, когда через исполнение заповедей уменьшаются в нас страсти. Они погибают, когда, вследствие бесстрастия души, вконец изглаживаются эти страсти, не находя в ней ничего того, что раньше находили и посредством чего вели

 

{151}

 

брань с ней»{122}. Греческий старец Амфилохий[55] тоже укрепляет страждущих: «В час искушения мы должны терпеть и творить молитву. Искуситель — великий мастер своего дела. Он последних делает первыми». Особенно ободряюще звучат слова Иосифа Исихаста в письме новоначальному монаху: «Ты не видишь, сколько демонов падает и обращается в бегство от каждой произнесенной тобой молитвы. Ты видишь только, сколько ран наносят тебе. Знай, что и они бывают поражены и убегают. От терпения они убегают вприпрыжку и молитвой серьезно уязвляются»{123}.

Архимандрит Ефрем Филофейский, поучая, как побеждать в брани с искусителем, рассказывает, что однажды он терпел очень сильные нападения плотских помыслов: «Однако, благодатью Божией, я ни разу не разрешил себе принять помыслы. Они всегда останавливались на прилоге. Ни разу я не разрешил диаволу продвинуться дальше прилога». И хотя «нападения длились долго и были жестокими», старец говорит, что «всегда оставлял соблазн стучать за дверью, как ветер за окном. Ни разу не отворил ему. С помощью молитвы всегда удерживал в себе чувство присутствия Христа». Далее старец Ефрем наставляет: «Никто из смертных не остается вне нападений. Все переживают нападения врага, чтобы начала действовать свобода, свободный выбор. Большая честь человеку, который благодатью Божией достигнет того, чтобы удерживать диавола в прилоге. Все крепости разрушаются из середины. Имеешь разум — пойми сказанное… Ничто так не помогает человеку во время нападений в победе над страстями, как беспрерывная умная молитва. Во время искушения, когда слабнет ум и пальцы на четках, — прошу твою любовь: не отступай. Постарайся еще немножко, чтобы Бог увидел твое намерение и укрепил тебя. Бог еще что-то хочет от тебя и попускает на время искушения, чтобы ты этого достиг. Так как знает, что ты сможешь. И ты знаешь»{124}.

Тяжелейшее четырехлетнее испытание, постигшее его в начале монашеского пути, описывает священномученик Кронид (Любимов)[56].

 

{152}

 

Однажды за всенощной, — вспоминает подвижник, — «вдруг неожиданно, как молния, пронеслась в моей голове страшная, ужасная мысль неверия, сомнения и богохульства. Это совершилось так мгновенно и внезапно, что, подобно молнии, обожгло меня адским огнем. Затем помыслы этого рода полились сплошной рекой в моем сознании. Я онемел от страха и ужаса… В моем уме пронеслась мысль неверия и хулы на Христа Спасителя. Это меня так напугало, что я как бы омертвел. В то же время я почувствовал, как по всему моему телу пробежала искра адского огня, а сердце исполнилось смертельной тоски. В испуге и трепете я тогда перевел свой взор на икону Божией Матери, моля Ее защитить от страшных и пагубных помыслов. Но, к своему ужасу, я заметил, что помыслы богохульства и хулы на Матерь Божию еще сильнее восстают во мне. Тогда я молитвенно обратился к преподобному Сергию. Но скверная мысленная ругань с ужасной силой обрушилась и на него. Затем слова хулы, неверия и богохульства на все святое и, страшно сказать, даже на Святая Святых, то есть на Тайны Христовы, полились во мне неудержимым потоком…

Воистину эти страдания были не земные, а скорее адские. Я лишился пищи и сна. После этого проходят дни, недели, месяц, проходит год, два, три, четыре, а адские мысли непроизвольно текут и продолжают преследовать меня. Я не находил себе нигде места успокоения от тоски и печали и даже в отчаянии, грешный, просил себе у Господа смерти… Нестерпимая мысленная брань особенно посещала меня во время совершения Божественной литургии… Оттого моим покаянным слезам не было предела. Даже иеродиакон Ионафан, сослуживший мне, видя меня столь горько плачущим, приписал мне повреждение ума… Пагубные мысли нападали на меня с новой силой под великие и двунадесятые праздники. Под влиянием этого мои нервы были расстроены… Теряя самообладание, я принужден был прятать от самого себя ножи, вилки, бечевки и всякие другие вещи и орудия, содействующие самоубийству… Были моменты, когда я ночью, бессильный овладеть собой, выскакивал из кельи, шел к собору, бегал вокруг него, плакал навзрыд и не мог дождаться минуты, когда откроют собор и я смогу у раки преподобного Сергия выплакать свою скорбь и невыносимые тяготы». Однажды отец Кронид поведал обо всем иеромонаху Михею. «Он со слезами на глазах, — продолжает старец, — выслушал меня и с особым чувством сострадания… сказал мне: „Успокойся, отец Кронид. Это великая брань, наносимая врагом, бывает со многими людьми. И мы с тобой не первые. Многие, очень многие страждут ею. Я и сам страдал этой бранью семь лет“»{125}.

 

{153}

 

Необычайно суровую восьмилетнюю брань с бесом блуда перенес старец Иосиф Исихаст, к тому времени уже обладавший даром благодатной молитвы. В непрерывающемся сражении применялись все виды оружия: «Длительное бдение, усиленная жажда, долгое стояние на ногах и в особенности „профилактическое древо“, как говорил приснопамятный старец, понимая под этим нанесение себе побоев палкой». Напряженность и продолжительность этой битвы превосходили возможности естества: «Когда я доходил до полной безысходности от изнеможения, — рассказывает старец, — то благодать придавала мне сил и все начиналось снова. Но с течением времени брань становилась более жестокой, почти непрерывной». Пришлось отказаться от ночного ложа и соорудить сидение, на котором подвижник, сидя, «спал в течение целых восьми лет, пока продолжалась эта брань, причем не склонялся ни направо, ни налево». Старец вспоминает: «Поскольку брань не отступала, то и я, сопротивляясь, не отступал от умерщвления плоти, в особенности от бдения и нанесения себе побоев. Я плакал, стенал, молил Владычицу нашу Богородицу… Постился сверх обыкновенного… Я так сильно колотил себя палками, что от пояса и ниже весь почернел от ударов, но брань продолжалась с двойной силой». Завершился этот жестокий поединок человека с дьяволом так же неординарно. В конце многолетнего искуса блудный бес воочию явился подвижнику во всей устрашающей гнусности своего облика. И здесь, вместо естественной в подобных случаях растерянности или испуга, духовный воин показал истинную отвагу — он бросился на демона с кулаками{126}.

О высоком значении и духовной пользе искуса, о необходимой потребности в такой брани со всей определенностью повествуется в учении свт. Игнатия: «Искушения от лукавых духов обыкновенно попускаются после обучения искушениями от падшего естества, от мира и от человеков. Лукавые духи… в свое время, по особому попущению Божию, открывают… брань против раба Христова, возводящую его в великий подвиг. Победитель в этой брани увенчивается особенными духовными дарованиями… Не вступив в брань с духами и не выдержав ее как должно, подвижник не может вполне расторгнуть общение с ними и потому не может достигнуть полной свободы от порабощения им в сем и будущем веке. Оставившие земную жизнь в таком состоянии не могут не подвергнуться истязаниям от бесов на воздушных мытарствах. Преподобный Макарий Великий говорит: „Души, скорбьми, наносимыми от злых духов, не искушенныя, пребывают еще в отрочестве и, да тако реку, не способны к Царству Небесному“»{127}.

Прп. Исаак Сирин, разъясняя наиболее характерные причины бесовских нападений, предупреждает, что «явные демонские искушения, пре

 

{154}

 

вышающие пределы душевных сил», могут, прежде всего, попускаться превозносящимся и горделивым, «когда начинает кто в собственных глазах своих казаться мудрым». Указывает преподобный и на силу смирения как могущественное средство противодействия: «Как скоро благодать усмотрит, что в помысле человека начало появляться некоторое самомнение и стал он высоко о себе думать, тотчас попускает, чтобы усилились и укрепились против него искушения, пока не познает свою немощь, не прибегнет к Богу и не прилепится к Нему со смирением… Демоны, при всей наглости и злобе своей, при всей высоковыйности гордыни своей, приближаясь к нему [смиренномудрому], делаются как прах; вся злоба их теряет силу, разрушаются козни их, бездейственными остаются злоухищрения их»{128}.

О цельбоносности смирения учит и Варсонофий Великий: «Враг крепко лютует на нас; но если смиримся, то Господь упразднит его. Будем всегда укорять себя самих; и победа всегда будет на нашей стороне. Три вещи всегда победоносны: укорять себя, оставить волю свою позади себя и почитать себя ниже всей твари»{129}.

Прп. Силуан Афонский в первые десятилетия монашеской жизни, несмотря на то что уже имел в сердце благодатную самодвижную молитву, тем не менее, изнемогал от борений с бесами, наполнявшими по ночам его келью. Битва эта длилась целых пятнадцать лет! При этом подвижник пребывал в непрестанном подвиге: «Спал он мало и урывками… в постель не ложился, но все ночи проводил в молитве или стоя, или сидя на табурете; изнемогая, он сидя засыпал на пятнадцать-двадцать минут и затем снова вставал на молитву. И так несколько раз. В общей сложности спал он за сутки от полутора до двух часов». При этом он «пребывает в трудах днем как рабочий… воздерживается в пище, в беседах, в движениях», но, несмотря ни на что, бесы по-прежнему толпой окружают его по ночам. Когда однажды, вконец изнуренный жестокой и непрерывной бранью, он взывал ко Господу о помощи, то получил от Бога ответ, указующий причину столь тяжкого искушения: «Гордые всегда так страдают от бесов». Годы спустя, умудренный вышеестественным опытом, старец Силуан объяснял, что причина брани лежит не в рассудке как таковом, а в гордости нашего духа. От гордости усиливается действие воображения, а от смирения оно прекращается, «гордость пыжится создать СВОЙ мир, а смирение воспринимает жизнь от Бога». Старец учил: «Когда мы плачем и смиряем душу, то благодать Божия хранит нас… Смиренная душа не имеет видений и не желает их, но чистым умом молится Богу, а тщеславный ум не бывает чистым от помыслов и воображения и даже может дойти до того, что будет видеть бесов и говорить с ними»{130}.

 

{155}

 

Обычным проявлением скрытой гордости в молитве бывает желание получить какие-либо благодатные дары, тогда как единственно безупречным основанием молитвы может быть только покаянный дух. Игумен Никон (Воробьев), анализируя опыт старца Силуана, пишет, что из-за отсутствия руководства подвижник сбился с верного пути «и мог бы погибнуть в прелести». Неправильный подвиг «скоро приводит к прелести со всеми последствиями ее: высокоумием, тщеславием, гордостью, бесовскими видениями… Единственно правильный путь есть путь осознания своего недостоинства быть с Богом, сознания своей погибели и плача о помиловании, путь покаяния… Все заповеди мы обязаны выполнить, но благодать Духа Святаго и Царствие Божие дается не за дела, а исключительно по милости Божией… Дела и подвиги сами по себе не имеют положительной цены без смирения, а могут удалить от Бога». Нужно «увидеть грехи свои бесчисленными, как песок морской, увидеть и бессилие, невозможность своими подвигами победить их, [нужно] придти к нищете духа, которая есть начальная ступень к особому благодатному смирению»{131}.

Старец Силуан в своих писаниях щедро делится практическим опытом: «С врагами борись смирением. Когда видишь, что с твоим умом борется другой ум, то смирись, и брань прекратится. Если случится — увидишь бесов, то не убойся, но смири себя, и бесы исчезнут; а если тобою овладеет страх, то не избежишь некоторого вреда. Будь мужествен. Помни, что смотрит на тебя Господь, надеешься ли ты на Него… Чтобы душа обрела покой от бесов, нужно смирить себя и говорить: „Я хуже всех, я хуже всякого скота и зверя“ — и чисто исповедоваться священнику, и тогда отгоняются бесы… Помни, что в тот час, когда на тебя нападают бесы, смотрит на тебя Господь: как ты уповаешь на Него. Если явно увидишь сатану, и он будет опалять тебя своим огнем, и захочет пленить твой ум, то опять не убойся, но крепко надейся на Господа и говори: „Я хуже всех“ — и отойдет от тебя враг… Один дьякон мне рассказывал: явился мне сатана и говорит: „Я люблю гордых, и они принадлежат мне. Ты гордый, и я возьму тебя“. Но я ответил сатане: „Я — хуже всех“ — и сатана стал невидим».

О смирении, о великой силе этого оружия поучал в своих беседах известный греческий старец Филофей (Зервакос)[57]: «Особенно заботьтесь о любви и смирении, потому что диавол исчезает сразу, видя смирение…

 

{156}

 

Сказал Бог, что Он призрит на того, кто смирен и кроток. Именно поэтому все святые стали святыми через смирение. Смирение есть начало любви и всех добродетелей. Смиренный человек становится храмом для Бога и даров Святого Духа… Бог прославил своих святых по их смирению, вере и любви. Будьте бдительны: диавол постоянно сеет гордость в человеческий разум, нашептывая ему [человеку], что он что-то из себя представляет, что он делает что-то достойное, и приводит человека к мысли, что другие все делают плохо»{132}.

В письмах свт. Игнатия также находим некоторые подробности на эту тему: «Если же кто преждевременно стремится к раскрытию в себе действий сердечной молитвы, „тому, — говорит прп. Нил Сорский, согласно с прочими св. отцами, — попускаются тяжкие, превыше сил искушения от бесов“. Такому стремлению служат основанием непонимаемые превозношение и высокоумие, представляющиеся усердием… Иногда восстание страстей и нашествие помыслов бывает так сильно, что возводит в великий душевный подвиг. Это — время невидимого мученичества. Надо исповедать Господа пред лицом страстей и бесов молитвой продолжительной, которая непременно доставит победу… Как страсти укрощаются молитвой, то и должно, когда они восстанут, творить умом неспешно и очень тихо молитву Иисусову, которая мало-помалу уймет восставшие страсти{133}… Будь великодушен: все искушения только пугалы, чучелы безжизненные, страшные для одних неверующих, для смотрящих одними плотскими глазами. Будь осторожен, благоразумен пред ругателями, подражай Христову молчанию — и ничего не бойся, влас главы твоей не падет… Страх, приходящий вам по вечерам, должно отражать верою. Напоминая себе, что вы в деснице Бога и под Его взорами, прогоняйте страх, не имеющий никакого смысла»{134}.

В «Подвижническом слове» старца Симеона Благоговейного встречаем советы, укрепляющие и ободряющие подвижника при встрече с 6есоявлениями: «Когда молишься, страх ли нападет на тебя, стук ли подымется, или свет воссияет, или другое что случится, не смущайся и не робей; но пребудь на молитве гораздо долее обыкновенного. Такое смятение, страхование и ужасание бывает от демонов, чтоб, растерявшись и расслабевши, оставил ты молитву, а когда такие тревожности и оставления Молитвы по малодушию обратятся у тебя в навык — чтоб совсем тебя взять в свои руки… Из-за страха же вражеского смотри никогда не оставляй молитвы; но как дитя, убоявшись каких-либо страшилищ, бежит в объятия отца или матери и там отлагает всякий страх, так и ты, востекши к Богу молитвою, избежишь страха, наводимого бесами»{135}.

Ободряет подвижников и прп. Никита Стифат: «Внимательно наблюдай за наветами губительных бесов… Эти воздушные начала и влас

 

{157}

 

ти явленно (наружно) и неявленно, в одном воображении, начнут принимать разные странные и страшные образы, чтоб смутить тебя или вред какой причинить тебе. Но, упражняясь с бодренным оком ума в делании умной молитвы, тебе нечего бояться такой стрелы, летящей во дни, потому что они даже к обиталищу твоему не смогут приближиться… Они одними мечтаниями и призраками, страшными топотами и безобразными криками покушаются устрашить и смутить, чтобы отвлечь от бдения и молитвы… Но душа, от Духа Святого исполненная дерзновения и мужества, ни во что ставя такой их обход и горькое неистовство, одним животворящим изображением Креста и призыванием Иисуса и Бога разрушает их призраки и самих их обращает в бегство»{136}.

Касается этой темы в своих письмах Георгий Затворник: «Не следует нам бояться никакого страхования, когда в вечер или в ночь читаем молитвы и молимся Господу. Скажите себе: Господь просвещение мое и Спаситель мой — кого убоюся? Господь защититель живота моего — от кого устрашуся? все ничто! Страхования наносит душе нечистый дух; и если ум не смутится и не оставит молитвы, лукавый дух исчезнет. Я взываю ко Ангелу моему, прогонителю злых духов: прогони от меня нечистого духа! И — получаю просимое, и бываю покоен… Когда сопротивный дух наносил мне страхования, тогда внушал он душе моей: оставь молитву и отступлю от тебя; из этого разумно было, что молитвы ему — стрелы, и с продолжением оных исчезает всякое страхование. Почто вы боитесь в комнате быть одна? Да я хотел бы и в расселине земной скрыться, только бы молиться. В этом — истинная наша надежда! Не молиться — страшно, а молиться есть спасение… Нападает враг на молящихся, да ничего не может сделать им без попущения Божия»{137}.

Весьма подробно старец Паисий (Величковский) в своем труде «Крины сельные» наставляет в том же — как бороться с бесовскими страхованиями: «Если кто боязлив, то не смущайся нисколько, но будь мужествен и возлагай упование на Бога, и совсем не обращай внимания на смущение. Не допускай укорениться в себе сему детскому настроению, как обычно дети боятся, но считай его за ничто, как бесовское. Раб Божий боится только своего Владыки… Бесы же, без попущения Божия, ничего не могут причинить нам, но только устрашают и угрожают мечтаниями. Кто приобрел мужественный ум и возложил упование на Бога, тот не боится их… От своего помысла человек или укрепляется, или ослабевает, ибо в нем рождается всякое доброе и худое дело… Будь мужествен, и да крепится сердце твое… Если бесы находят, что мы тверды Господом, тотчас посрамляются и не смущают нас… Бесы следят за нами, как ловцы, и внимательно наблюдают за нашими помыслами: како

 

{158}

 

вы мы в помыслах, подобные же подносят нам мечтания, но страх Божий изгоняет страх бесовский… Бесы очень боятся шести добродетелей: 1) алкания, 2) жажды, 3) молитвы Иисусовой, 4) крестного изображения (кто хорошо изображает крест на себе, на лице своем), 5) частого причащения Пречистых Тайн Христовых (кто достойно причащается) и 6) несомненной надежды на Бога. Нет страшнее сего оружия против бесов»{138}.

Много полезных наставлений о борьбе с демонической силой содержит учение афонского старца Иосифа Исихаста.

«У тех, кому случится… подвергнуться самомнению и гордости, искушения бывают иными и более суровыми, подобно тому, как тяжкая болезнь требует хирургического вмешательства и ампутации. Вначале бесы с наглостью и упорством воздвигают на них брань, превышающую их силы. Такие люди испытывают помрачение ума, так что у них совершенно пропадает способность рассуждения и преобладают безумие и нелепые помыслы, сильная плотская брань… беспричинный гнев… потеря сердечного дерзновения, скрытое и явное глумление бесов… Затем искушения жестокие, от которых трудно избавиться, странные и необычные симптомы и болезненные травмы, бедность и чувство необычайной оставленности и безутешности, невозможность исполнения дел, за которые он берется, вызывающая у него отчаяние и страх, поскольку сердце лишается упования. Все это — последствия прежде всего гордости, и случается это с человеком, который прельстился верою в самого себя…

Малодушие и отчаяние, — учит старец Иосиф, — являются самыми мучительными из бедствий, постигающих человека в ходе невидимой брани, и они посылаются людям жестоким и не склонным к смирению в качестве суровейшего наказания, являющегося поистине вкушением вечных мук и явственным свидетельством оставления Богом. Здесь требуются молитвы святых и чудесное вмешательство, чтобы смягчилось сердце. Необходимы многочисленные молитвы и слезы, чтобы пораженная недугом душа вновь соединилась с благодатью и таким образом была исцелена. В противном случае неизбежно уклонение в прелесть, за которым следуют исступление ума и погибель».

Иной раз, как учит старец Иосиф, бесы действуют очень дерзко, с целью вызвать робость и страх, дабы через испуг заставить человека отступить и прекратить подвиг. «Иногда враг устрашает подвижника… через его органы чувств, с помощью ударов, землетрясений и другого подобного, хотя явления эти не истинны, поскольку их ощущает лишь сам подвижник, те же, кто находятся рядом с ним, не слышат и не видят ничего. Кроме того, дух прелести может показывать хорошо различимые силуэты… причем это лишь призраки, не существующие в действительно

 

{159}

 

сти. Они возникают в воображении самого человека, подобно сновидениям, однако вызывают страх и смущение. В других случаях враг во сне, а часто и наяву, сдавливает и душит человека, пресекая его дыхание, так что когда тот хочет закричать или пошевелиться, то не может сделать этого».

Еще более ужасающие бесоявления попускаются искушенным отцам, достигшим высоких мер преуспеяния, что хорошо известно из святоотеческих жизнеописаний. Таковые «подвергались жестоким нападениям бесов. Этим отцам лукавые духи являлись не в виде призраков, но в своем действительном образе и, насколько попускал Бог, причиняли различные беды и напасти». Иногда, предупреждает о. Иосиф, бесы действуют столь изощренно, что только «благодать может спасти несчастного человека от их злодейств». Например, одни демоны принимают жуткий вид и нападают, причиняя зло, другие же появляются в светлом образе и якобы прогоняют первых, имитируя ангелов, посланных Богом. Главная цель — увлечь подвижника в тщеславие, заставив поверить в особое Божие промышление о нем. «Потому не остается ничего иного, как возрастать во блаженном смирении, ибо Господь наш только смиренным дает благодать[58] Свою».

В своей книге «Духодвижная труба» старец Иосиф Исихаст рассказывает о битве подвижника в искушениях, посылаемых ему, дабы смирить его надменное мудрование: «Христос же, Господь наш, не дает ему до поры Своей благодати, но оставляет его бороться с искусителем… Ибо общий порядок, принятый нами от всех святых, состоит в добровольном подвиге даже до крови, согласно речению святого: „Дай кровь и приими дух!“ Но, смиряясь, подвижник посредством многообразной брани научается правильно мыслить о себе… Здесь требуется еще больший подвиг, и здесь, как мы сказали, проверяется, словно золото в горниле, чистота произволения подвижника, поскольку предается он в руки малодушия, уныния, гнева… всех зол вражьих… При этом лукавейшие бесы непрестанно, днем и ночью, действуют через различные страсти; Иисус же, Господь наш, стоя вдалеке, нисколько не укрепляет подвижника Своего… И тот будет истинным подвижником, кто среди всех этих бед не ослабеет и не оставит своего места… Не многие испытываются подобным образом, но… те, о ком благоволит Благий Кормчий»{139}.

 

{160}

 

10. Молчание (K cтp. 60)

 

Причины, по которым владыка Антоний призывает к особой замкнутости, могут показаться недостаточно ясными. Аналогичные мотивы, побуждающие к сугубой молчаливости, приводит в своем «Молитвенном дневнике» старец Феодосий Карульский. Возможно, его записи, как и высказывания других подвижников, помогут точнее понять мысль владыки.

«Когда духовное рассуждение держалось внутри моей души, оно имело силу успокоительную, а когда оно открыто было другому (может быть, по самодовольству и тщеславию), оно потеряло свою прежнюю благотворную для спокойствия сердца силу, и явилось уже нетерпение, потом и смущение… пока не одумался и не увидел здесь вражьего искушения, попущенного для смирения. Тайные брани и защищения не всегда и не всем нужно открывать, чтобы не потщеславиться по немощи и не дать врагу повода к большему нападению… Вредно для занятия умной молитвою пристрастие к богословским рассуждениям, и особенно беседы с неединомысленными, не обходящиеся без словопрения. Они производят бурление в мыслях, от которых трудно бывает отвлечь ум, особенно когда и сердце бывает раздражено словопрением. Вот почему Апостол заповедал всем христианам не словопретися ни на какую потребу, особенно же эта заповедь касается монахов (св. Василий Великий) и тем паче безмолвников»{140}.

Старец Иосиф Исихаст пишет, что человек, переживший ощущение присутствия Божия, желает бескорыстно поделиться своей радостью со всеми, он готов, «если бы это было возможно, всех вместить в сердце свое, чтобы увидели они сию благодать, хотя бы сам он ее лишился», однако старец удерживает от этого, указывая, что лучше будет безмолвствовать и молиться, нежели пытаться просвещать других своим учением{141}.

Вспоминая о своих духовных переживаниях, игумения Арсения (Себрякова) рассказывала в беседе с сестрами: «Прежде я познания ставила очень высоко и поэтому стремилась передать другим свои познания. Я тогда много говорила… Мне хотелось передать другим, если можно, всему миру свои познания. Я готова была взойти на колокольню и оттуда кричать всем: „Спешите, спешите, пока не кончился торг, то есть работайте над душою, пока есть случай, пока обстоятельства дают возможность потрудиться“. Теперь же я чувствую совсем другое. Без благодати Божией, действующей в душе и усовершающей ее, одни познания — ничто. Потому я все меньше говорю и прихожу к такому состоянию, что не

 

{161}

 

нахожу, что сказать. К этому состоянию влечется моя душа. Я молюсь за ближнего и нахожу, что это большое благо»{142}.

В наставлениях известного Валаамского старца-молитвенника Михаила[59] встречаются высказывания по подобным же поводам: «Больше всего храни мир сердца. Все возложи на Господа, всецело предайся Ему — всё у Него и всё от Него… А поведешься со многими — всё вынесут от тебя, что успеешь собрать в себе. Знакомства и разговоры опустошают и рассеивают. Кто-то должен быть, с кем поделиться, без этого очень тяжело и трудно. Иногда это необходимо даже. Но выбирать надо очень осторожно, надо быть уверенным в человеке — не поймут того, что для тебя ценно. Более молчи, учись молчанию… Никому о себе не рассказывай, не делись — могут не понять, а спорить и доказывать — нет ни смысла, ни нужды; только лишнее словопрение без пользы. Все, что нарушает мир, отрезай, избегай, отходи — это необходимо»{143}.

«Верный раб Христов! — восклицает авва Исайя Отшельник. — Скрывай подвиги твои и добродетели, удерживай с болезнью сердце и язык, порывающийся к тщеславию, чтоб язык не отнимал у тебя приобретенного тобою и не предавал его врагам твоим»{144}. Предупреждение о коварном действии той же страсти звучит и в словах преподобной матери Синклитикии: «Когда светильник горит, то светит другим, но опаляет собственные уста». А Паисий (Величковский) как о грозном оружии говорит о духовной силе безмолвия: «Молчаливый страшен бесам, потому что они не видят сердечной тайны у совершенных, когда те не говорят устами. Любящий же многословие не избежит греха»{145}.

Душа, познавшая внимательную молитву, — говорит Исихий Иерусалимский, — «от людей же всех старается всячески скрыть свою сладость и свой внутренний подвиг, чтобы враг лукавый как-нибудь не дал удобного в нее входа злу и не уничтожил добрейшего ее делания». Безумием было бы, стремясь к чистоте молитвы, не уклоняться от общительности: «Должно без жалости прогонять и тех и других любителей празд

 

{162}

 

нословия — и помыслы и людей, по весьма уважительной по Богу причине, именно — дабы ум, омрачаясь, не ослаб в трезвении; ибо, будучи омрачаемы забвением от бесед, мы теряем ум (становимся безумными)»{146}.

В письме к монахине, будущей игумении, свт. Игнатий обмолвился по поводу того, как следует вести общение с людьми. Каждого приходящего, — наставляет святитель, — «принимайте со страхом Божиим и, при каждом приходе их, моля Бога, чтоб Он давал вам сказать ближнему слово полезное». Поступая так, «вы будете очищать ваши беседы от тщеславия. Говорите с осторожностью, не вдаваясь в многословие. Пустых, любопытных вопросов приходящим не делайте и от разговора о делах монастыря и о всех делах мира сего старайтесь уклониться. Если же увлечетесь и скажете что-либо не по совести… то мысленно укорите себя и раскайтесь перед Богом. Таким образом, приход ближних принесет вам существенную пользу, открывая вам вашу немощь, которая без этого могла бы оставаться закрытою, что очень душевредно… Будем совершать это дело со смирением, не попуская действовать своему „я“»{147}.

О духовной высоте молчания повествует в своих писаниях Исаак Сирин: «Наблюдающий за языком своим вовек не будет им окраден. Уста молчаливые истолковывают тайны Божии, а скорый на слова удаляется от создателя своего… Молчаливый языком во всей наружности своей приобретает смиренномудрую чинность, и он без труда возобладает над страстями… Высшая причина молчания и безмолвия есть — когда человек внутри себя имеет некое Божественное собеседование и ум его влечется к оному… Молчание есть таинство будущего века, а слова суть орудие этого мира. Человек-постник пытается душу свою молчанием и непрестанным постом уподобить естеству духовному»{148}.

 

11. Битва за сердце (К стр. 61)

 

Автор обозревает здесь первый этап духовной жизни, который в аскетической традиции называется деятельным периодом[60]. Попутно напомним, что в духовной литературе нет привычной для рационалистичного ума строгости в использовании терминов. Слова ум, душа, дух, сердце часто в писаниях святых отцов используются как синонимы.

Деятельный период — это путь покаяния, путь борьбы за очищение сердца от страстей. Святоотеческое учение об очищении сердца исходит из того, что до совершения над человеком Таинства Крещения, по слову

 

{163}

 

Блаженного Диадоха Фотикийского, «духи злые, наподобие змий, гнездятся во глубине сердца»; сатана, вторгшийся в самые недра сердечные, полностью порабощает душу, а Божественная благодать воздействует на сердце человека только извне. Такое положение установилось со времен прародительского грехопадения, став от рождения присущим поврежденной человеческой природе.

Только лишь по совершении Таинства состояние человека полностью изменяется: «С того же часа, как возрождаемся в Крещении, бес бывает вне, а благодать внутри. Почему и находим, что как древле господствовала над душою прелесть, так по Крещении господствует над нею истина… Дух Святый вселяется в нас, а отец греха изгоняется Им, так как невозможно, чтобы… в ней [душе] сопребывали два эти лица… так как нет никакого общения света со тьмою». Дьявол посредством Крещения безоговорочно исторгается из сердца: «Сквернообразный змий извергается из глубин ума», и отныне враг может воздействовать на человеческое сердце только снаружи.

«Действует после сего сатана на душу, как и прежде, а нередко даже горше того», но не может уже завладеть полностью сердцем, учит Блаженный Диадох. Господь попускает врагу нападать на человека, но лишь через телесное естество, дозволяет лишь искушать и тревожить совне чувства и ум. «Когда же нерадиво и беспечно течем путем благочестия, то бесы, находя нас такими, пленяют душу нашу через чувства телесные, насильственно влеча ее к тому, чего она не хочет… Духи же злые на чувства телесные нападают и в них гнездятся, удобно действуя, чрез подручную им плоть, на тех, кои младенчествуют еще душою… Есть два рода злых духов: более тонкие и более грубовещественные. Тончайшие воюют на душу, а грубейшие плоть пленяют посредством срамных сластных движений»{149}.

Главная особенность в положении крещеного человека состоит в том, что прежде дьявол мог насильно закабалять его, владея им изнутри, ныне же, без соизволения самого человека, совершить такое насилие враг не может. Крещением возвращена возможность свободного выбора — противиться злу или нет. Господь же, благодатью Своею войдя в самую глубь сердца крещеного человека, пребывает там сокровенно, утаивая до поры Свое присутствие, но втайне всегда помогая. Божественная благодать предоставляет человеку возможность, не ущемляя его свободы, самому, как бы один на один, сражаться с врагом, дабы выказать тем свое волеизъявление, исповедать верность Господу. «Великая помощь Божия объемлет человека, но ему не попускается видеть ее» — это слова прп. Пимена Великого.

Хотя дьявол по Крещении исторгается из сердца, но одним только этим действием сердце не очищается от укорененных в нем страстей. «В

 

{164}

 

сердце человеческом имеется вожделение скотоподобное, внесенное в него падением, находящееся в соотношении с вожделением падших духов»{150}, — поясняет свт. Игнатий. Потому враг, воздействуя извне через страсти, вновь угнетает человека, соизволяющего страстям. Отныне дьявол, по слову Блаженного Диадоха, «огненными стрелами нападает на души, Христа Господа в себе носящие», так как сам уже «не может как прежде гнездиться» в сердце. «Причастие злу, — говорит Григорий Палама, — совершается сложным процессом духовного пленения… Дьявол увлекает нас в этот процесс омрачения и рабствования греху через посылаемые им в наш ум стрелы… В случае отравления нас этими прилогами наш ум подчиняется велениям злого начала», а далее «ум, отступив от Бога, становится или скотоподобным, или демоноподобным и, удалившись от законов естества, вожделеет чуждых ему вещей»{151}.

Во власти дьявола остается атаковать сердце через ум горящими стрелами помыслов, с тем чтобы устроить внутри страстный пожар. Успех врагом достижим потому, что в наших сердцах накоплено много горючего вещества страстей. Если лукавый помысел не отражен и пронзает сердце, то враг достигает цели — вспыхивает мусор укоренившихся в душе пороков. Так, засылая свои мысленные стрелы — прилоги, враг возбуждает в нас страсти и влечет к дальнейшему падению во грехе. «Бесы ведут брань с нами либо через вещи, — замечает прп. Максим Исповедник, — либо через страстные мысли, относящиеся к этим вещам. Через вещи они ведут брань с теми, кто погружен в мир вещей, а через мысли — с теми, кто удалился от вещей»{152}. Путь борьбы указывает Апостол: Над всеми же восприимше щит веры, в немже возможете вся стрелы лукавого разжженныя угасити: и шлем спасения восприимите, и меч духовный, иже есть глагол Божий (Еф. 6:16–17).

Всякий грех порождается первичным помыслом, возбуждающим страсти и влекущим затем к совершению зла. Есть два фронта мысленных нападений, но источник всех бед оказывается один — нечистота сердечная. В первом случае помысел возникает из недр нашего сердца, из накопленных в душе дурных навыков. Во втором — вражий помысел приходит извне, но если он не отвергнут, то проникает в то же место — в скопище зла на сердечном дне. Здесь, возбуждаясь, закипает страсть и вновь хотя и по вине врага, но из нашего сердца исходят помышления злая (Мф. 15:19). Именно поэтому человек в любом случае несет полную ответственность за совершенный грех и ему лично вменяется в вину проявление страсти, хотя и спровоцировал его на это бес.

Блаженный Диадох так объясняет злодействие демонов, всевающих в наши сердца помышления злая: «Мы же все их [бесовские помыслы] чувствуем исходящими как бы из сердца, почему некие подумали, что в

 

{165}

 

уме нашем вместе пребывают и благодать и грех… Не знают же они, что ум наш, по действу тончайшего некоего чувства и тех злых помыслов, кои влагаются в него злыми духами, делается собственником; так как, по действу плоти, тело, падкое на угождение себе… увлекает душу, по причине срастворения своего с нею; ибо плоть безмерно любит ласкательства прелести. По сей причине и помыслы, всеваемые в душу демонами, кажутся исходящими из сердца; усвояем же мы их себе, когда вожделеваем соуслаждаться ими… Ибо когда кто соуслаждается помыслами, лукавым сатаною в него всеваемыми, и память о них как бы написует в своем сердце, не явно ли, что потом он из собственной своей произращает их мысли»{153}.

Иными словами, злодейство демонское может иметь успех только при нашем непротивлении. Любой помысел, «подброшенный» бесами, в момент своего появления в уме сам по себе еще бесстрастен и потому безопасен. Он есть проявление мыслительной силы, которая с момента Крещения частично преображена благодатью[61]. Если помысел сразу не отсечен и ум начинает внимать ему, то в процесс включается страстная часть души — привлекаются вожделевательная и раздражительная силы, под действием которых помысел становится страстным. Страстный помысел, как сродный страстной части души, проникает в нижние части сердца и укрепляется там{154}. Так оскверняется сердце, питаемое страстными помышлениями, и только подвиг трезвения может послужить очищению сердца и исцелению души.

«Между тем, — пишет профессор С.М. Зарин, — чистота души есть первоначальное дарование нашей природы, именно и только она обеспечивает „здоровье души“, составляющее необходимое и обязательное условие достижения созерцательного единения с Богом… Кто еще не победил страстей, не изгнал их из своей природы, тот не может видеть Бога. Страсти суть дверь, заключенная перед лицом чистоты. Если не отворит кто этой двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца (Исаак Сирин)»{155}.

Ведя сражения на два фронта, подвижник борется за очищение души оружием молитвенного трезвения. Именем Иисуса он подавляет помыслы, идущие из сердечных низин, и в то же время гасит вражеские стрелы, отсекая прилоги, посылаемые извне. «Мы должны знать, что непрестанно призывать имя Божие есть врачевание, убивающее не только страсти, но самое действие их… Имя Божие, будучи призываемо, убивает все страсти, хотя мы и не знаем, как сие совершается»{156}, — поучает Варсонофий Великий. Со временем, при невидимой поддержке Всемогущего, совершаются благие перемены: иссякает страстный источник

 

{166}

 

зла на дне сердечном, а демонские стрелы угасают налету, не достигая цели. Постепенно обретается блаженная чистота — начальное бесстрастие, и тогда, наконец, благодать, не таясь более, открыто вступает во владение сердцем, и Господь, теперь уже всецело, воцаряется в нем.

 

12. Смирение (К стр. 61)

 

Слово о смирении, возглавляя заповеди Евангельских блаженств, многократно и со властью звучит в Писании. Бог гордым противится, смиренным дает благодать (1 Пет. 5:5). Нет ни одного святого, ни одного подвижника или проповедника, который не писал бы, не говорил о том, что такое смирение. Но удивительна та поверхностность, с которой зачастую читаются и слушаются эти слова, та легкость, с которой услышанное исчезает в забвении. Между тем добродетель эта, по единодушному мнению всех православно мыслящих, есть краеугольный камень спасения, начало и конец всякого подвига.

По мысли отцов-подвижников, Сам всемогущий Бог оказывается «бессильным» и ничем «не может» помочь страждущему человеку, пока душа его не смирится. Ибо всякая помощь свыше принесет один только вред душе, не имеющей смиренного разумения. Сам же по себе, без помощи Божией, человек не способен победить ни единой своей страсти, сколько бы ни подвизался, при самом искреннем желании не грешить, при самом напряженном усилии. Нельзя преуспеть в борении вне соучастия Божия, а Бог никогда не дарует благодать тем, кто имеет гордостное мудрование. Таковой, хотя бы и ненавидел терзающие его страсти и сражался с ними, остается пленником гордыни — «родительницы всех страстей».

Весь секрет спасения в смирении, говорят Глинские отцы. Царство Небесное усвояется лишь смиренными. Но требуется очень много труда, чтобы понять это, — нужно постичь меру своей греховности и возжелать только одного — покаяния и помилования{157}. И напрасны будут сугубые подвиги не обладающего смиренномудрием, — сколько ни истязай себя во бдении и посте, сколько ни усердствуй в молитве, все силы уйдут в пустоту, не увенчавшись Божиими дарами. «Человек, — говорит Паисий Афонский, — может желать духовного преуспеяния: просить у Бога любви, просить молитвы, послушания и всех добродетелей. Однако Бог… не даст нам ничего из них (сколько бы мы ни подвизались), если прежде не смиримся. Когда же имеем единственною целью смирение, тогда Бог все даст даром… Одно только противостоит Божествен

 

{167}

 

ной благодати — высокомудрие, гордость… Одно только нужно — смирение сердца. Чтобы оттуда взошло Царствие благодати Божией»{158}.

Грозно и отрезвляюще звучит слово святых отцов о смирении. Имея уши, да услышим.

Нил Сорский: «Внимай же со страхом сему: аще не смириши мудрование свое, оставляет тя благодать, и совершенне падаеши в вещех, в них же помыслы точию искушаешися. Еже бо точно стояти в добродетелех, не твое есть: но благодать то есть, носящая тя на дланех руку своею, соблюдающи от всех сопротивных»{159}.

Варсонофий Великий: «Смирение состоит в том, чтобы считать себя землею и пеплом — на деле, а не на словах только — и чтобы говорить: кто я такой? И кто считает меня за что-либо?.. Смирение состоит в том, чтобы ни в каком случае не почитать себя за нечто, во всем отсекать свою волю, повиноваться всем и без смущения переносить то, что постигает нас отвне. Таково истинное смирение, в котором не находит себе места тщеславие… Если возможет человек отсечь свою волю во всем и иметь смиренное сердце и смерть всегда перед глазами, то может спастись благодатию Божию… Страсти сгорают от смирения, как от огня… Оставь волю свою позади себя и смиряйся в течение всей своей жизни, и спасешься… Истинный труд не может быть без смирения; ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что… Кто соединяет смирение с трудом, тот скоро достигает цели»{160}.

Исаак Сирин пишет, что Дух Святой Сам таинственно обучает смирению того человека, который приуготовился к этому. А узнаёт человек о том, что достиг смирения, «из того, что находит для себя гнусным угождать миру своим общением с ним или словом; и в глазах его ненавистна слава мира сего». Преподобный наставляет: «Где бы ни находился ты, почитай себя меньшим всех и служителем братий своих… Никого не обличай в каком бы то ни было проступке, но себя почитай во всем ответственным и виновным в прегрешении… Истинно смиренномудрый не осмелится… счесть себя достойным молитвы или просить чего-либо… но только молчит всеми своими помышлениями, ожидая одной милости и того изволения, какое изыдет о нем… И осмеливается он только так говорить и молиться: по воле Твоей, Господи, да будет со мною!»{161}.

Максим Исповедник: «Смирение есть постоянная молитва со слезами и трудами. Ибо оно, всегда призывая на помощь Бога, не позволяет дерзко полагаться на собственную силу и мудрость и превозноситься над другими — что является двумя тяжкими болезнями страсти гордыни»{162}.

Исайя Отшельник: «Смирение состоит в том, чтобы человек сознавал себя грешным перед Богом, не сделавшим ни одного доброго дела,

 

{168}

 

благоугодного Богу… Всякий недостаток и всякую погрешность брата, известные тебе, старайся предавать забвению; да не отверзутся уста твои сказать о них что-либо прочей братии, потому что этим нанесешь тяжкую язву душе твоей»{163}.

Свт. Игнатий: «Каким образом можно достичь смирения? Исполнением евангельских заповедей, преимущественно же молитвою. Благодатное действие смирения весьма сходствует с благодатным действием молитвы, правильнее — это одно и то же действие… Основание молитвы — глубочайшее смирение. Молитва есть вопль и плач смирения. При недостатке смирения молитвенный подвиг делается удобопреклонным к самообольщению и к бесовской прелести… В отвержении оправдания, в обвинении себя и в прошении прощения при всех тех случаях, при которых в обыкновенной мирской жизни прибегают к оправданиям… заключается великая таинственная купля святого смирения… Потщимся усовершиться в смирении, которое состоит в особенном блаженном настроении сердца и является в сердце от исполнения евангельских заповедей. Смирение есть тот единственный жертвенник, на котором дозволяется нам законом духовным приносить жертву молитвы, на котором принесенная жертва молитвы восходит к Богу, является Лицу Его. Смирение есть тот единственный сосуд, в который влагаются перстом Божиим благодатные дарования»{164}.

В одном из своих поучений свт. Игнатий говорит следующее: «Бог приемлет в общение с Собою одних смиренных… Бог внемлет молитвам одних вдовиц, то есть одних нищих духом… Самомнение есть самообольщение… Тщеславные, гордые понятия, из которых составляется самомнение, разрушают в человеке тот духовный престол, на котором обыкновенно восседает Святый Дух, разрушают то единственное условие, которое привлекает к человеку милость Божию… Самомнение само собой уничтожает возможность преуспеяния в молитве, почему Писание и говорит: Расточи гордыя мыслию сердца их. Низложи сильныя со престол и вознесе смиренныя[62]… Молитва гордых уничтожается рассеянностью. Они лишены власти над собою — не повинуются им ни мысли их, ни чувствования. Их ум не может сосредоточиться в самовоззрении»{165}.

Варсонофий Оптинский: «Есть в одном псалме такие слова: Наставит кроткия на суд, научит кроткия путем Своим (Пс. 24:9). Что же означают эти слова? А эти слова означают то, что путям Господним учит Сам Господь, а не человек, что путям Господним может научить только Сам Господь. Но не всех людей учит Господь, а только кротких, потому

 

{169}

 

что кто смиряется сердцем, тот делает душу свою способной к принятию Божественного научения, — только таких учит Господь»{166}.

О святом псалмопевце вспоминает также архимандрит Фотий (Спасский)[63]. Отвечая своей духовной дочери на вопрос, как достичь умной молитвы, он пишет: «Царь и пророк Давид среди овец в лесу, без книг, без наук, без учителя так научился молитве, что Псалтирь его, яко источник моления, чувства, слез, всякого доброго смышления и желания по Бозе, непрестанно пред очами нашими лежит в церкви и чтется во уши наши. Кто был Давид? Мал и презрен, а Богу полюбился, и Дух Святый обитал в нем; подражай кротости Давида, правде его, незлобию и покаянию; стяжав же сие, стяжешь ты молитву делом внутренним во уме и сердце твоем»{167}.

Паисий Молдавский (Величковский): «Смирение, которое есть основание всех заповедей евангельских, настолько же необходимо для спасения, как дыхание для жизни человеческой. Все святые различными способами спасались, но без смирения никто не спасся и спастись не может. Поэтому всякий желающий спастись должен от всего сердца считать себя перед Богом последнейшим из всех и во всяком своем согрешении считать виноватым только себя одного»{168}.

В духовном дневнике Царицы-мученицы Александры Федоровны[64] встречаются такие строки: «Чтобы взойти по великой небесной лествице любви, надо самому стать камнем, ступенькой этой лествицы, на которую, поднимаясь вверх, будут ступать другие… У каждого есть свое место, и каждый важен на своем месте. Самые малые и незначительные тоже имеют свои места, и необходимо, чтобы эти маленькие места так же были заполнены, как места, которые занимают самые важные и значительные личности… Смирение не в том, чтобы рассказывать о своих недостатках, а в том, чтобы вынести, когда о них говорят другие; в том, чтобы слушать их терпеливо и даже с благодарностью; в исправлении недостатков, о которых нам говорят; в том, чтобы не испытывать неприязни к тем, кто нам о них говорит… Смирение — это такое важное состояние души; без которого трудно сделать свою жизнь разумной и благочестной. Невозможно видеть без глаз и жить без дыхания, но еще менее возможна христианская жизнь без смирения»{169}.

 

{170}

 

Известный духовный писатель архимандрит Константин (Зайцев) пишет следующее: «Тайна Иисусовой молитвы и того умного делания, того внутреннего подвига, который связан с непрестанным ношением в сердце святого имени Иисусова… эта тайна молитвенного освящения оскверненного грехом человека есть тайна постепенного смирения и усмирения человеческого сердца. Вся полнота человеческого духа исчерпывается немногими словами этой святой молитвы. В них выливается первый вопль человеческой души, обращающейся покаянно к Богу, и ими же напояется душа праведника, сподобившегося лицезреть неизглаголанные тайны горнего мира… [душа], уже осиянная светом Фаворским. Смирение составляет первый шаг христианина на пути восхождения к Богу. Смирение усугубляется с каждым шагом, приближающим человека к успешному возвращению в вожделенное отечество»{170}.

Приснопамятный псково-печерский старец Симеон[65] рассказывал в поучение своим чадам такую историю: «Вот вам пример скромности иноческой и смирения. Приходит ко мне один монах и говорит: „Батюшка, ко мне все время обращается одна женщина, предлагает помочь чем по хозяйству. Я ей говорю: спаси, Господи“. А я его спрашиваю: „Давно ли она предлагает тебе свои услуги?“ Он отвечает: „Да, наверное, года три“. Я еще спрашиваю: „А какая она — молодая или старая?“ — „Простите, — говорит, — батюшка, я ее не видел в лицо“. Вот какое смирение у некоторых монахов у нас в обители»{171}.

И сегодня из псковских Печор слышен голос насельника древней обители — известного всей России архимандрита Иоанна (Крестьянкина): «Сколько надо терпения духовному чаду, сколько времени пождания, чтобы понять и примириться со своей духовной немощью и с сознанием, что взращивает добро его души Един Господь, — не сам труждающийся, не духовник, но Бог. Вот в чем сокрыта истинно духовная жизнь — в глубине смирения. Но путь к смирению долог и крайне болезнен, особенно в нынешнее, поглощаемое гордыней время… Духовникам и чадам Божиим остается только понять, что сила их не в подвигах, не в учености, но в немощи, которую надо принять как свою спасительницу, примириться с ней, полюбить ее и сознательно принести свою немощь к

 

{171}

 

Стопам Божиим, чтобы в ней начала действовать благодать и сила Божия и возобразился в нас Христос»{172}.

Слово еще одного, ныне здравствующего старца — афонского архимандрита Георгия Григориатского поучает: «Смирение — это первейшее условие для обожения, согласно святоотеческой традиции. Невозможно встать на путь обожения, принять Божественную благодать, сделаться другом Божиим без святого смирения. Даже для того, чтобы просто осознать, что смыслом жизни является не что иное, как обожение, нужна известная доля смирения. А как иначе мы согласимся увидеть свою жизненную цель вне нас самих — не в себе, а в Боге? Пока человеческое сознание остается эгоистичным, замкнутым на себя, автономным, человек поставляет себя в центр всякого жизненного смысла. Он верит, что может усовершить, развить и обожить сам себя… Всякое зло происходит внутри нас от эгоистичной направленности на самого себя, от болезненной любви к самому себе. Поэтому Церковь предлагает нам культуру аскезы. Без аскетических подвигов не может быть духовной жизни, нет борений и нет продвижения… Чтобы стать православным христианином, нужно поставить Христа, а не себя, в центр вселенной… Смирение окажется необходимым для того, чтобы увидеть, что мы больны, повреждены страстями и слабостями. Оно окажется необходимым на протяжении всего пути к обожению… Итак, в самом начале нашего пути к обожению лежит смирение, а именно — признание того, что смысл нашей жизни заключен не в нас, а в нашем Отце, Создателе и Боге»{173}.

 

В заключение обратимся к писаниям преподобного старца Силуана Афонского. Всего несколько лаконичных отрывков, но в них, дышащих благодатью, с силой и яркостью начертана самая суть православного учения о смирении:

«ВСЯ ВОЙНА ИДЕТ ЗА СМИРЕНИЕ. Враги пали гордостью, и нас влекут в погибель тем же. Враги нас хвалят, и если душа примет похвалу, то отступает благодать от нее… Так душа всю жизнь учится Христову смирению, и доколе не имеет смирения, всегда будут ее мучить плохие помыслы… Вся наша брань за то, чтобы смирить себя… Смирим себя и тогда увидим славу Господню еще здесь на земле, ибо Господь смиренным дает познать Себя Духом Святым… И если кто не научится смирению, любви и незлобию, то не даст ему Господь познать Себя… Смирим себя, и даст нам Господь познать силу Иисусовой молитвы. Смирим себя, и Сам Дух Божий будет учить душу… О человече, учись Христову смирению, и даст тебе Господь вкусить сладость молитвы. И если ты хочешь чисто молиться, то будь смирен, воздержан, чисто исповедуйся, и возлюбит тебя молитва… Знай порядок духовной жизни: да

 

{172}

 

ры даются простой, смиренной, послушливой душе. Кто послушлив и во всем воздержан: в пище, в слове, в движениях, — тому Сам Господь дает молитву…

Чтобы победить самолюбие, необходимо всегда смирять себя. Это — ВЕЛИКАЯ НАУКА, которую скоро не одолеешь. Нужно считать себя хуже всех и осудить себя во ад. Этим смиряется душа и стяжевается покаянный плач, от которого рождается радость… Нужно стяжать смиренный и сокрушенный дух, тогда отойдут все помыслы и очистится ум… Святые говорили: я буду мучаться во аде… Если душа осудит себя во ад, но будет вместе надеяться на милосердие Божие, то сила Божия приходит в душу, и Дух Святой ясно свидетельствует спасение. Через самоосуждение душа смиряется, и уже нет в ней никаких помыслов, но чистым умом предстоит она Богу. ВОТ МУДРОСТЬ ДУХОВНАЯ… Смиряй себя как можно больше; держи ум свой в сердце и во аде. Чем больше смиряешь себя, тем большие получаешь дары от Бога… С врагами борись смирением. Когда видишь, что с твоим умом борется другой ум, то смирись, и брань прекратится… Кто смирил себя, тот победил врагов. Кто в сердце своем почитает себя достойным вечного огня, к тому НЕ МОЖЕТ ПРИСТУПИТЬ НИ ОДИН ВРАГ, и нет тогда в душе никаких мирских помыслов, но весь ум и все сердце в Боге пребывают. А кто познал Духа Святого и от Него научился смирению, тот стал подобен своему Учителю Иисусу Христу, Сыну Божию…

Наша война и люта, и мудра, и вместе проста. Если душа возлюбит смирение, то все сети наших врагов порваны и все крепости их взяты… Пост, и воздержание, и бдение, и безмолвие, и другие подвиги помогают, но главная сила в смирении. Мария Египетская постом иссушила себя за один год, потому что ей нечем было и питаться, но с помыслами боролась семнадцать лет… Можно много поститься, много молиться и много добра делать, но если при этом будем тщеславиться, то будем подобны бубну, который гремит, а внутри пустой. Тщеславие опустошает душу, и много надо опыта, нужна долгая борьба, чтобы победить его… Много труда надо положить и много слез надо пролить, чтобы удержать смиренный дух Христов; а без него угасает в душе свет жизни, и она умирает…

Чтобы спастись, надо смириться… смиренная душа исполнена любви и не ищет первенства, но всем желает добра и всем бывает довольна… Гордый боится укоризны, а смиренный — нисколько… Крепко верь, что мы страдаем только до тех пор, пока не смиримся; а как только смиримся, так конец скорбям, ибо Дух Божий за смирение извещает душу, что она спасена… Помни, что тебя видит Господь, и будь в страхе, как бы не оскорбить чем-либо брата; не осуди его и не опечаль его хотя бы видом,

 

{173}

 

и Дух Святой возлюбит тебя и Сам во всем будет тебе помогать… За один косой взгляд теряется благодать и любовь Божия. Тогда скорее кайся, чтобы возвратился мир Божий в душу твою… Знай, что если помысел твой уклоняется следить за людьми, кто как живет, то это признак гордости… Если всеми силами будем любить брата и смирять душу свою, то победа будет наша, ибо Господь больше всего дает благодать Свою за любовь к брату… Храни ум и сердце свое от плохих помыслов, а помышляй, что все люди добрые и их любит Господь. За эти смиренные мысли благодать Святого Духа будет жить в тебе… Хорошо знай, что если тебя мучат плохие помыслы, то, значит, ты не смирен… Без смирения Христова душа никогда не будет покойна в Боге, но всегда будет волноваться разными помыслами, которые не дадут ей созерцать Бога…

Мы должны иметь только эту мысль — чтобы все спаслись… Надо всех любить, как самого себя, и каждый час быть готовым к смерти. Когда душа помнит смерть, то приходит в смирение, и вся предается воле Божией, и желает быть со всеми в мире и всех любить… Если душа постоянно так будет готова к смерти, то уже не будет бояться смерти, но придет в смиренную молитву покаяния, и от покаянного духа очистится ум твой и уже не прельстится миром, и будешь всех любить и слезы проливать за людей… Когда мир Христов придет в душу, тогда она рада сидеть, как Иов на гноище, а других видеть в славе; тогда душа рада, что она хуже всех. Тайна сия смирения Христова велика, и невозможно ее объяснить. От любви душа всякому человеку хочет больше добра, чем себе, и радуется, когда видит, что другим лучше, и скорбит, когда видит, что они мучаются…

Раньше я думал, что Господь творит чудеса только по молитвам святых, но теперь узнал, что и грешному сотворит Господь чудо, как только смирится душа его, ибо когда человек научится смирению, тогда Господь слушает его молитвы… Из-за гордости теряется благодать Божия, а вместе с нею и любовь к Богу, и дерзновение в молитве; и тогда душа мучается злыми мыслями и не понимает, что надо смириться и надо любить врагов, ибо иначе нельзя угодить Богу… Если ты хочешь познать Господа, то смири себя вконец, будь послушлив и воздержан во всем, люби истину, и Господь НЕПРЕМЕННО даст тебе познать Себя Духом Святым… Душу послушливого любит Дух Святой, и потому он скоро познает Господа и получит дар сердечной молитвы»{174}.

 

{174}

 

13. Место сердечное (К стр. 62)

 

Поиск и обретение молитвенного места сердечного может показаться делом слишком туманным. Неопределенность остается до тех пор, пока человек не ощутит в молитве сердечный отзыв. Между тем в повседневной жизни мы часто обнаруживаем это место: именно сюда — над сердцем, вверху груди — мы невольно прикладываем руку, когда искренно восклицаем: «Я вас от всей души благодарю!», «Я вам от всего сердца желаю!..»

Можно было бы сказать: не ищи место сердечное, а ищи чувство сердечное. А оно само укажет и место. Тем не менее знать «территориальные границы» весьма важно, так как здесь подразумевается не сердечная область вообще, а совершенно определенная зона, соответствующая месту расположения вершей оконечности сердца. Традиционная ориентация на левый сосок едва ли для всех пригодна, но для людей любого пола и возраста будет несложно определить это место следующим образом: правую ладонь с сомкнутыми пальцами надо положить горизонтально на грудь так, чтобы большой палец оказался под межключичной впадиной, — тогда под мизинцем как раз окажется искомое место. Сюда надлежит молящемуся направлять внимание своего ума. И, конечно, важно помнить, что, удерживая ум в этом конкретном месте, сосредотачиваться в то же время нужно на молитвенной мысли и на молитвенном чувстве.

Свт. Игнатий неоднократно поясняет, что, когда «сердце возбудится к участию в молитве», тогда следует направлять ум «к вершей части сердца… над левым сосцом груди, несколько повыше его… Должно стараться, чтоб молитва действовала в самой вершине сердца, где пребывает словесная сила, по учению отцов, и где, по этой причине, должно быть отправляемо Богослужение»{175}. Читаем также у епископа Иустина: «Стать над сердцем, стать умом в сердце, из головы сойти в сердце — все сие одно и то же. Существо дела в сосредоточении внимания и стоянии пред невидимым Господом, но не в голове, а внутри груди — у сердца и в сердце»{176}.

Свт. Феофан, поучая, как подобает управлять вниманием, разъясняет: «А когда сойдете в сердце, никакого труда не будет, голова опустеет и помыслам конец. Они все в голове и один за другим гонятся, и управиться с ними нет возможности. Если же найдете сердце и сумеете стоять в нем, то всякий раз, как начнут смущать помыслы, стоит только низойти в сердце — и помыслы разбегутся… Для пояснения дела читайте в „Добротолюбии“ статьи о трезвении. Вниманием надобно встать над сердцем. Надобно из головы сойти в сердце. Теперь у вас помышления о

 

{175}

 

Боге в голове, а Сам Бог как бы вне, — и выходит, что это работа внешняя. Пока вы в голове, мысли не улягутся покойно… По мере вхождения вниманием в сердце, мысли… совсем улягутся, — и станет атмосфера души чистая-чистая»{177}.

Святитель цитирует святых отцов, дающих наглядное определение сердечному месту: «Св. Иоанн Лествичник говорит: сидя на высоте, то есть утвердив внимание над сердцем, наблюдай, если ты искусен, и смотри, как, когда, какие и в каком числе приходят тати»{178}. «Филофеем Синайским изречено: с утра стань у сердца и именем Иисуса бей ратников»{179}. «Старец Василий, спостник Паисия Величковского, пишет: подобает в самом начале обучать ум в час молитвы стоять сверху сердца и зреть в глубину его, а не на половине сбоку или на конце снизу»{180}. «Быть вниманием надо в сердце… немного выше левого сосца… как советует монах Никифор»{181}.

Говоря о ключевой роли чувства в обретении места сердечного, свт. Феофан просто и ясно отвечает на вопрос — где сердце: «Где отзывается и чувствуется печаль, радость, гнев и прочее, там сердце. Там и вниманием стойте»{182}. Той же темы касается прп. старец Лев Оптинский[66] и, отвечая на вопрос: «Всем ли дается умная молитва?», — доходчиво разъясняет, как обретается сердечное место: «Кого посетит Господь тяжким испытанием, скорбью, лишением возлюбленного из ближних, тот невольно помолится всем сердцем и всем помышлением своим, всем умом своим. Следственно, источник молитвы у всякого есть; но отверзается он или постепенным углублением в себя, по учению отцов, или мгновенно Божиим сверлом»{183}.

Не менее важно правильно понимать, что, собственно, называется в данном случае сердцем. Здесь не имеется в виду анатомический смысл слова, а подразумевается некая концентрация духовной силы, сгусток чувств, пространственно локализованный в верхней оконечности телесного органа. В святоотеческом понимании, это есть «сила словесности» — одна из трех главных сил человеческой души. От молящегося требуется сосредоточить внимание в сердцевине этого чувственного уплотне

 

{176}

 

ния, которое названо «сердцем» скорее в значении символическом, что, например, и подчеркивает В. Вениаминов (переводчик Григория Паламы): «Видно, что сердце понимается у свт. Григория не биологически. Введение ума в сердце — это глубокий и сосредоточенный телесный жест, „телесный символ“, знаменующий нечто еще более глубокое, а именно: сосредоточенность ума в самом себе»{184}.

Митрополит Иерофей (Влахос) пишет: «Сердце — это средоточие душевно-телесной организации человека… Существует нерушимый союз между душой и телом Средоточие этого союза и называется сердцем. Сердце — это место (души), которое обретается через подвиг при помощи благодати. Это то место, в котором открывается и является Бог… Никто не может логически и рассудочно определить, что такое сердечное место. Во всяком случае, сердце есть объединяющее начало трех способностей [сил] души: разумной, вожделевательной и раздражительной. Когда человек живет внутренней жизнью, то есть когда его ум возвращается от прежнего своего рассеяния к внутреннему миру, когда человек обретает плач и глубочайшее покаяние, тогда он чувствует существование этого центра, существование сердца. Там ощущается боль и духовная скорбь, там человек переживает благодать Божию, там он слышит и глас Божий»{185}.

Кратко и наглядно, с присущей ему выразительностью разъясняет этот вопрос свт. Феофан: «Сердце телесное есть мускулистый сердчак-мясо… но чувствует не мясо, а душа, для чувства которой мясное сердце служит только орудием, как мозг служит орудием для ума»{186}.

Подробнее исследует проблему свт. Игнатий. Он наиболее доступно изъясняет главную причину, по которой вершина сердца есть единственно приемлемое место для пребывания ума. Это связано с тем, что сердце имеет трехуровневое строение и именно верхняя часть его, где обитает дух (словесная, мыслительная сила), освящена в Таинстве Крещения[67]. Здесь, в этой части сердца, таинственно пребывает дарованная в Крещении Божественная благодать. Две нижние части сердца служат средоточием доселе не освященных, не очищенных сил — вожделевательной и раздражительной, составляющих ту часть души, что еще полностью порабощена страстями.

 

{177}

 

Святитель пишет: «Человек, в отличие от прочих животных, называется [существом] словесным… Человек отличается от животных внутренним свойством, особенной способностью души человеческой. Эту способность назвали силою словесности, собственно духом. Сюда отнесена не только способность мыслить, но и способность к ощущениям духовным, каковы ощущения высокого, ощущения изящного, ощущения добродетели. В этом отношении значение слов душа и дух весьма различно»{187}.

«Что значит место сердечное, — продолжает святитель, — о котором говорят святые Симеон Новый Богослов, Никифор Уединенник и другие отцы? Это — словесная сила, или дух человека, присутствующий в верхней части сердца, против левого сосца, подобно тому как ум присутствует в головном мозге. При молитве нужно, чтоб дух соединился с умом и вместе с ним произносил молитву, причем ум действует словами, произносимыми одною мыслию или с участием голоса, а дух действует чувством умиления или плача. Соединение даруется в свое время Божественною благодатию, а для новоначального достаточно, если дух будет сочувствовать и содействовать уму. При сохранении внимания умом дух непременно ощутит умиление. Дух обыкновенно называется сердцем, как и вместо слова ум употребляется слово голова… Собственно, и называется сердцем, в нравственном значении, вожделение и прочие душевные силы, а не член плоти — сердце. Силы сосредоточены в этом члене, — и перенесено общим употреблением наименование от члена к собранию сил».

Святитель входит в детали проблемы, привлекая понятия и термины святоотеческой антропологии: «Читая в отцах о сердечном месте, которое обретает ум молитвою, надо понимать словесную силу сердца, помещенную Творцом в верхней части сердца, [как] силу, которой сердце человеческое отличается от сердца скотов, имеющих силу воли (или желания) и силу ревности (или ярости) наравне с человеками. Сила словества [словесности] выражается в совести, или сознании нашего духа, без участия разума, в страхе Божием, в духовной любви к Богу и ближнему, в ощущении покаяния, смирения, кротости, в сокрушении духа или глубокой печали о грехах и в других духовных ощущениях, чуждых животным. Сила души — ум [рассудок], хотя и духовна, но имеет местом пребывания своего головной мозг. Так и сила словества, или дух человека, хотя и духовна, но имеет местом пребывания своего верхнюю часть сердца… Ниже силы словества, в середине сердца, помещается сила ревности; ниже ее, в низшей части сердца, помещается сила желания, или воли. В животных эти две силы действуют очень грубо, как нисколько не связанные словесностью; в людях они действуют сообразно тому, насколько и каким образом развит дух их».

 

{178}

 

Свт. Игнатий, разъясняя, какое значение имеет физиологический фактор, говорит о том, что сердце своей «верхней оконечностью, находящейся сопротив левого сосца груди, прикреплено, а нижняя его часть, находящаяся в оконечности ребер, свободна». Поэтому при биении сердца именно нижняя часть его приходит в колебание. «Многие, не имея никакого понятия о устройстве сердца, признают свое сердце там, где чувствуют биение его. Приступая самочинно к упражнению сердечной молитвой, они устремляют дыхание, вводя его в сердце, к этой [нижней] части сердца, приводя ее в плотское разгорячение, при чем биение сердца очень усиливается, призывают к себе и навязывают себе неправильное состояние и прелесть»{188}.

На эту же тему размышляет в своей книге старец Иларион Кавказский: «Приятелище сей молитвы, или сосуд, в коем она помещается, есть именно дух человеческий, по указанию святых отцов, находящийся в верхней части сердца… именуемый ими словесною силою. Сам наполняясь от молитвы благодатным светом, дух передает этот свет душе, которая занимает под ним все телесное сердце (сердчак)… Когда святые отцы говорят о сердце, то и трудно, не имея личного опыта, разуметь, что именно они тут разумеют. И это есть, как и выше сказано, внутреннее чувство души, составляющее корень и центр нашей душевной жизни… Нередко в Писании сердцем называется вся совокупность внутренних сил наших… Очень часто сердцем называется соединенное состояние внутреннего чувства души с духом нашим, который, весь происходя от Бога, передает душе свое богатство… Поскольку же вся душа собирается воедино — в чувство душевное, — то и здесь силы, проникнутые влиянием духа, называются общим именем сердца».

Иные ревнители не по разуму, — продолжает отец Иларион, — забывая закон постепенности, хотят «враз войти в сердечный храм для предстояния Богу лицом к лицу и для духовного Ему служения, что есть достояние преуспевших. Для этого они обыкновенно направляют ум к сердцу и нажимают на него давлением ума, думая этим способом раскрыть сердце, чтобы войти туда и узреть там Божие жилище, так как св. Исаак Сирский говорит, что дверь к Небу находится внутри нас, именно в сердце». Сердце есть «врата к Небесам», оно есть «престол ума, на коем восседает Господь. Оно открывается перстом Божиим, и туда входит наш ум, как первосвященник или архиерей… Но сии неразумные хотят сами собой восхитить это Божественное священнодейство — напором ума на сердце. От этого происходит давление на кровь около сердца, она согревается… падает на низ… это есть одно из самых неправильных действий»{189}.

Из приведенных высказываний понятно, в чем, собственно, заключается опасность преждевременного принудительного поиска сердечного

 

{179}

 

места. Когда чувства в этой области еще не пробуждены и человек поэтому не может удерживать на них внимание, тогда он поневоле начинает концентрироваться на физическом органе, что может повлечь за собой ненужное телесное разгорячение — привести к состоянию, которое прямо противоположно молитвенному. При отсутствии правильных чувств, указывающих нужное место, ум, по физиологическим причинам, стремится сосредоточиться не в верхней, а в средней или нижней части сердца, где действуют страстные силы души, что ведет к интенсивному раздражению страстей, возбуждению похоти, к состоянию прельщения.

 

14. Чувство сердечное (К стр. 62)

 

По единодушному мнению отцов Православной Церкви, единственно правильная основа всякого молитвенного действия есть покаянное чувство. Лишь из такого чувства может исходить смиренное, Богом приемлемое прошение, угодное Богу благодарение и славословие. Покаянный настрой души выражается в сердечном сокрушении, плаче о своей греховности и погибели, соединенном с чувством несомненной надежды на то, что Бог простит и спасет. Это сердечная боль от сознания того, что огорчаешь, оскорбляешь, ранишь Бога своим грехом, становишься сораспинателем Его.

Свт. Игнатий: «Основание молитвы заключается в том, что человек — существо падшее… Истинное признание себя больным доказывается тщательным и постоянным пребыванием в покаянии… Истинная молитва есть голос истинного покаяния. Когда молитва не одушевлена покаянием, тогда она не исполняет своего назначения, тогда не благоволит о ней Бог… Хотя бы мы проходили многие возвышеннейшие подвиги, сказал святой Иоанн Лествичник, но они не истинны и бесплодны, если при них не имеем болезненного чувства покаяния… Молитва твоя да будет, так сказать, постоянной жалобой на насилующий тебя грех… Не только при словах молитвы, но и при молитвенном молчании пусть выражается плачем твое желание покаяния и примирения с Богом… Чувство покаяния хранит молящегося человека от всех козней диавола: бежит диавол от подвижников, издающих из себя благоухание смирения, которое рождается в сердце кающихся»{190}. «Покаяние должно быть душою молитвы, без него она мертва, смердит вонею мнения гордостного и обольстительного! Покаяние — единственная дверь, посредством которой можно о Господе обрести пажить спасительную. Вознерадевший о покаянии чужд всякого блага»{191}.

 

{180}

 

Иларион Кавказский: «Всякому приступающему к занятию Иисусовой молитвой нужно знать, что ее необходимо возносить к Господу Богу всенепременно из глубины скорбных чувств и многоболезненного о грехах своих сердца… Скорбное о грехах своих сердечное чувство настолько необходимо в деле молитвенного упражнения, что должно, по всей справедливости, составлять почву, на которой может произрасти молитва, и вместе должно служить ее жизненной стихией… Епископ Игнатий говорит, что от нашего падшего естества человеческого приемлется Богом только одна жертва — именно: сокрушенное и смиренное сердце и глубокий плач о своих грехах… Святой Исаак Сирский объясняет, что тот… великую святыню носит в сердце своем, кто имеет печаль ума о грехах своих и болезненное о них чувство сердца своего… Бесы, — учит святой Лествичник, — боятся нашего сетования о грехах, как тати псов. А святой Симеон Новый Богослов говорит о сем еще сильнее: „Прежде плача и слез никто… не может соединиться со Святым Духом. Не соединившись Ему, не может придти в видение и разум Божий“… Невозможно найти в Божественном Писании, чтоб кто когда из человеков, без слез и всегдашнего умиления, очистился, или соделался святым, или приял Святаго Духа, узрел Бога, или ощутил Его вселившимся внутри себя, или приял Его жителем в сердце свое»{192}.

В письмах игумении Арсении (Себряковой) к Петру Брянчанинову[68] встречаются такие мысли: «Постоянная работа над своим сердцем в борьбе с грехом приводит к сознанию своей полной греховности; это стремление души к заповедям Христовым приводит ее к сознанию своей полной немощи и бессилия. Молитва Иисусова при таком делании становится деланием сердца, дыханием души, духом жизни. Она естественна при таком делании, для нее не нужно ни особенного уединения, ни времени свободного; она обретается душою при самом развлеченном даже ее состоянии… Другого пути я не знаю. И оставаясь в уединении, и отделяя свободное время для молитвы, и отражая помыслы, не нужно убегать от себя, вне своего сердца искать пути ко Господу, искать умиления и сокрушения духа. В нем, в нашем сердце, в его ощущениях причи

 

{181}

 

на наших грехов, в нем же и причина сокрушения. Это делание приводит к глубокому смирению, к сокрушению духа, к ощущению теплоты душевной и умиления. При таком делании ничто не мешает и не рассеивает и, как выражаются отцы, самый ад бессилен поколебать душу верующую и смиренную».

Другой раз мать Арсения так отзывается о своих молитвенных переживаниях: «Молитва Иисусова так творится душою, что при ней ни о чем не просит душа, сердце ничего не желает, ум молчит; только вера живая в силу Иисуса, только сознание своего недостоинства, своей немощи, греховности. При молитве Иисусовой я никогда ни о ком не молилась… Мне кажется, я и за себя не молюсь при молитве Иисусовой. Я только чувствую силу, действующую во мне, силу имени великого Бога, Бога живого, Которому верует моя душа всеми своими силами, всеми жизненными действиями»{193}.

Покаяние может проявляться в сродных ему чувствах — страха Божия, памяти смертной, всеприсутствия Божия, благоговения, благодарения и подобных тому. Это те чувства, которые нужно со тщанием возбуждать в себе для обретения и удержания правильного молитвенного настроя. И в то же время, эти чувства возникают в душе как следствие правильного подвига, они могут служить показателем истинности пути, свидетельствовать о верности того направления, которого держится подвижник.

Свт. Игнатий: «Памятование неизвестности смертного часа также возбуждает к усердным, теплейшим молитвам… Каждый раз, когда молимся, будем молиться как бы в последний час жизни нашей, как бы в час наступившей кончины… Всегдашняя и живая память смерти рождает плач, соединенный с радостью и сладостью, и трезвение ума… Постоянное памятование смерти есть благодать дивная, удел святых Божиих… Но и нам, немощным и страстным, необходимо принуждать себя к воспоминанию о смерти, усвоивать сердцу навык размышления о ней»{194}.

Свт. Феофан: «В молитве что много заботиться о словах и произношении их? Все должно быть поглощено чувством к Богу: или сокрушением, или благодарением, или прошением… Такие чувства и подобные им да порождают вопль к Богу, и сей вопль будет настоящей молитвой, — и, скажу, единой, истинной… Что такое молитва без слов? [Это] есть неподвижное пребывание в молитвенных чувствах к Богу, не произнося ни в уме, ни устами никаких слов. Это высшая степень молитвы. Непрестанной молитвой может быть только такая молитва… Положите себе жить в памяти Божией и ходить в присутствии Божием, — и это одно приведет вас к доброму концу… Память Божия, память смертная, дух сокрушен… се прямая дорога!.. Блуждание мыслей — как [избежать]? Ког

 

{182}

 

да будет чувство в сердце, они не будут блуждать… Замечаете ли, что когда есть в сердце чувство, тогда внимание не отходит от сердца, потому заключаю, что если делать так, чтобы приступить к умной молитве не иначе как наперед возбудив в сердце какое-либо святое чувство, то внимание не отойдет от сердца, с вниманием будет там ум и умная молитва… Какое чувство? Всякое святое: славословие, благодарение, сокрушение, страх Божий, самоуничижение и прочее… Сознание своих нужд духовных рождает чувство скудости духовной, и тогда душа невольно вопит ко Господу: Господи, помоги! Господи, вразуми! Господи, утеши!»{195}.

 

Полноценной и истинной молитва становится тогда, когда настрой сердечный преобразуется в сострадание, переживание за других людей, в сочувствие чужой боли. Тогда сердце открывается для бескорыстной любви, которая не ищет своего[69], не требует ответной любви. Тогда возможно пожалеть постороннего, как самого себя[70]. Тогда становится естественным молиться за чужого человека так же, как за своего родного ребенка. Напротив — обычная пристрастная любовь эгоистична, свое личное горе человек переживает столь обостренно, что для него затмевается весь окружающий мир, до полного равнодушия к чужим страданиям. Если же сердце способно болеть как за своих близких, так и за дальних, и даже за врагов своих, то это и есть подлинная молитва. Такой взаимной молитвой-состраданием стоит, удерживается человеческий мир.

Все остальное, что предшествует сему, все упражнения, правила, методы есть лишь подготовка к молитве, путь к ней. Это лишь возгревание сердца, пробуждение его. Это учеба, а обретение молитвенного дара — это раскрывшееся сердце, вместившее чужую боль. Образ, символизирующий дух истинной молитвы, можно увидеть в иконе Божией Матери «Семистрельная», которая иначе называется «Умягчение злых сердец», — сердце, пронзенное мечами, пронзенное болью за людей, истекающее состраданием и любовью. В тропаре этой иконе есть такие слова: «Твоим состраданием и милосердованием о нас умиляемся… Не даждь нам, Мати Благосердная, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути».

Среди высказываний афонского старца Герасима (Менагиаса, †1957) встречается наставление о молитве, которое он повторял всем приходящим: «Молитесь, непрестанно творите главную молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! Но когда твори

 

{183}

 

те эту молитву, позаботьтесь о том, чтобы она не была механическим повторением, она должна пронзать сердце, словно нож»{196}.

«Внутренним деланием, соединенным с болезнью сердечною (с плачем сердца), производится истинное безмолвие сердца», — приводит свт. Игнатий слова Варсонофия Великого, разъясняя тем самым сущность духовного подвига{197}.

В житии прп. Силуана Афонского можно прочитать о том, как молился старец: «Он имел под своим началом до двухсот рабочих. Утром, обходя мастерские, он давал в общих чертах указания старшим мастерам и затем уходил в свою келью плакать о „народе Божием“. Сердце его болело от скорби за рабочих; он оплакивал каждого: „Вот Михаил, оставил свою жену с детьми в деревне и здесь за гроши работает. Ну каково ему быть так далеко от дома… Вот Никита, только что женился и оставил свою молодую беременную жену и старуху мать… Каково было им отпустить этого еще юношу… Вот Григорий — оставил стариков родителей, молодую жену и двух малышей-младенцев, пришел сюда работать за кусок хлеба… Какая же бедность у них, чтобы решиться оставить всю семью, и какая должна быть у всех у них скорбь… Вот Николка, совсем еще мальчик… О, в какой бедности и страданиях живет народ. И все они как овцы заброшенные…“ Так говорил блаженный Старец, и страдала душа его за всех бедняков; страдала, несомненно, больше, чем все они сами, так как он видел в их жизни еще и то, чего они сами в себе не замечали по необученности своей… Тайно молился Старец о „народе Божием“, но рабочие это чувствовали и любили его… „Господу всех жалко“, — говорил он, да и не только говорил, но и сам, исполненный Духа Христова, жалел всех. От видения окружающей жизни, из воспоминаний прошлого, от глубочайшего личного опыта — он жил страданием народа, всего мира, и не было конца его молитве… Он забывал себя, он хотел страдать за народ от жалости к нему; за его мир и спасение он влекся проливать кровь свою, и проливал ее в молитвах. „Молиться за людей — это кровь проливать“, — говорил Старец».

Такая молитва творит чудеса. Старец Силуан в своих записках рассказывает о двух случаях, в которых явлено чудесное действие такой молитвы, когда боль любящего сердца привлекает силу Божию, изменяющую ход земных событий. Старец пишет: «Всякая мать, когда узнает беду о детях, то тяжело страдает или даже умирает. И я испытал подобное. Одно срубленное и очищенное дерево быстро катилось по откосу на человека. Я увидел это, но от великой скорби не мог ему крикнуть: „Уйди скорей“; у меня заболело и заплакало сердце — и дерево остановилось. Человек этот был для меня чужой: я не знал его, а если бы это был родной, то, думаю, вряд ли остался бы я жив». Другая история: «Была тем

 

{184}

 

ная ночь. Пристань была полна лодками рыбаков. Началась буря и скоро усилилась. Лодки стали биться одна о другую. Люди старались их привязывать, но было невозможно в темноте и в бурю. Все смешалось. Рыбаки стали кричать что есть силы, и стало страшно слушать крики испуганных людей. Я заскорбел о народе и слезно молился: „Господи, укроти бурю, утиши волны, скорбящих людей Твоих пожалей и спаси“. И скоро буря перестала, утихло море, и успокоенные люди благодарили Бога»{198}.

Митрополит Антоний (Блюм) пишет: «Пример Старца Силуана показывает нам, что молитва позволяет охватить одновременно Бога и человека, человека и Бога… Чем живее наша человеческая любовь, чем глубже мы отождествляемся через сострадание с теми, за кого молимся, тем совершеннее наше общение с Премилосердным Господом; наша молитва, родившаяся из человеческой трагедии, уносит нас в сердцевину Божественной тайны. Сначала мы остро сознаем земное страдание, но, по мере того как продолжается наша молитва, все явнее становится Присутствие Божие, и наступает момент, когда мы теряем землю из вида, нас уносит в глубины Божии — в покой, безмолвие, мир; и здесь, в сердцевине тайны любви, мы вновь встречаем тех, сострадание к которым коснулось нашего сердца, кто погружен в Божественную любовь. И тогда Дух Божий, Дух любви пронизывает нас до конца и возвращает к сознанию тварного, — но теперь в нем сплетаются полная земная ответственность и все углубляющееся созерцание Живого Бога, Бога любви»{199}.

В писаниях прп. Исаака Сирина читаем такие строки: «В тот день, в который печалишься о страждущем каким-либо недугом, о человеке добром или злом, страждущем телесно или мысленно, почитай себя мучеником и взирай на себя как на пострадавшего за Христа и на сподобившегося стать исповедником»{200}. А в начале ХХ-го века прп. Никон Оптинский записывал в своем дневнике: «Спасение ваше и погибель ваша — в ближнем вашем. Спасение ваше зависит от того, как вы относитесь к своему ближнему». Как это созвучно со словами другого русского святого — старца Силуана, находившегося на другом конце земли и в те же годы писавшего: «Блаженна душа, любящая брата своего, ибо брат наш есть наша жизнь».

Читая книгу-дневник праведного Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе», мы соприкасаемся с тайной — нам открываются мысли обладателя чудотворной молитвы: «Когда молишься, старайся молиться больше за всех, чем за себя одного, и во время молитвы живо представляй всех людей вместе с собою единым телом, а каждого в отдельности — членом тела Христова и твоим собственным членом: есмы друг другу удове (Еф. 4:25); молись за всех так, как молишься за себя, с такою же искренностью и теплотою; их немощи, болезни считай своими

 

{185}

 

немощами и болезнями. Такую молитву с великим благоговением принимает Отец Небесный… Господу, как чадолюбивейшему Отцу, приятно, когда мы искренно молимся о людях — Его детях… Надо сердечно молиться Богу о всех людях, подверженных страстям: в них действует враг… Когда видишь в ближнем недостатки и страсти, молись о нем, — молись о каждом, даже о враге своем. Если видишь брата гордого и строптивого, горделиво с тобою или с другими обращающегося, молись о нем, чтобы Бог просветил его ум и согрел его сердце огнем благодати Своей, говори: Господи, научи раба Твоего, в диавольскую гордость впадшего, кротости и смирению и отжени от сердца его мрак и бремя сатанинской гордыни!.. Молись о всех согрешающих и не дерзай никого презирать за грех его или мстить ему, ибо этим увеличились бы только язвы согрешающих… Об усопших молись так, как будто бы ТВОЯ душа находилась в аду, в пламени, и ты сам мучился, пламенно молись о упокоении их в месте светле и злачне, в месте прохлаждения»{201}.

Отец Алексий Мечев в критический момент своей жизни получил завет от великого Кронштадтского пастыря — отец Иоанн, при встрече с московским батюшкой, наказал ему: «Будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя». Этот завет отец Алексий воспринял как послушание и в полной мере воплотил в своем старческом служении, соделал его смыслом и целью всей дальнейшей жизни. И молитва святого батюшки творила чудеса, спасая многие и многие души. Сам он говорил о людях так: «К душе надо подходить тихо, нежно, как к какому-нибудь распускающемуся цветку. Одна мысль должна руководить пастырем: как бы кого не потревожить, как бы не обидеть, чем бы утешить и успокоить. Резкости не должно быть никакой, все легко, все любовно, все тепло»{202}. По воспоминаниям духовных чад, батюшка Алексий после безвременной смерти горячо любимой супруги «верным и несменяемым стражем стал у скорбного сердца человеческого. Разгрузка чужого горя и молитва вообще составляли тот фундамент, на котором строилась вся его пастырская деятельность… Собственное горе, переживаемое глубоко и сокровенно, делало батюшку о. Алексия особенно способным проникнуться всецело чужим страданием и быть к нему необыкновенно чутким»{203}. В этих чертах московского священника сразу узнается образ настоящего Старца, образ, хорошо знакомый по жизнеописаниям святых и подвижников разных эпох и народов.

Дух, которым жил святой праведный Алексий Московский, он прививал и своей пастве. Старец учил: «Научись тому, что на земле нужно жить только для неба, что такое жизнеустроение возможно и осуществимо и что основание этой жизни — в полном деятельном самоотречении во благо ближних… Надо уметь жить жизнью других, болеть их болезня

 

{186}

 

ми и скорбями и беззаветно нести свои духовные сокровища на пользу ближних… Старайтесь внимательно относиться к людям. Привыкнуть к этому трудно. Помни: забудь себя и забудь все в себе и живи жизнью всех и каждого. Кто бы к тебе ни пришел, переживай с ним то, что он переживает. Входи в его душу, а себя забудь, совершенно забудь себя… Вот как надо любить ближнего! Надо страдать его скорбями, болеть его болезнями… Любить ближнего можно не иначе и не прежде, чем в нашем сердце будет попрано всякое самолюбие, всякая гордость. Тот, кто не умеет смиряться перед рабом своим ради спасения ближнего, кто не умеет забывать своей личности, когда дело идет о благе ближнего, тот не имеет в себе духа истинного смирения, а где нет смирения, не может быть никакой добродетели… Входите в положение каждого человека, учитывайте то, кто перед вами, переживайте с другими, старайтесь разгружать других. Это даст вам возможность безболезненно отстать от своего „я“. Тогда вы будете страдать за других, как Христос страдал за всех»{204}.

Подобные мысли можно встретить в воспоминаниях о схимонахе Паисии Афонском, где приводятся характерные для старца высказывания. Например, когда некто пожаловался о том, что «старается с горячей верой сосредоточить ум свой в сердце и молиться, даже и за других, но у него ничего не получается», то старец разъяснил: «Это внешнее старание. Когда ты боль другого человека сделаешь своей, то не нужно никаких рассуждений. Будет болеть твое сердце, и молитва твоя станет сердечной»{205}. «Хочешь, чтобы твоя молитва стала сердечной и была принята Богом? Сделай страдание ближнего своим страданием. Даже одно сердечное воздыхание о своем ближнем приносит свои плоды»{206}.

В том же духе рассуждает в своих письмах епископ-исповедник Венамин (Милов): «Мы должны особенно беречься недружелюбия к кому бы то ни было. Удаляющийся от человека — удаляется от Бога. Мы спасаемся чрез доброе отношение к другим и чрез строгое отношение к себе благодатью Христовою… Надо подкреплять себя мыслью, что среди массы болезненных переживаний за других, когда внешний наш человек умирает, внутренний обновляется. Страдания за других есть подвиг любви во имя Христово. Господь не забудет томлений и тоски тревожного за других сердца и сторицею воздаст за эти скорбные переживания…. При соприкосновении с окружающими обнажаются личные немощи и слабости и человек невольно подвигается Промыслом к покаянию и сокрушению о своих грехах… Для каждого человека закон — иметь горячее чувство к Богу… Там, где… устремление к Богу сильное, горячее и непрерывное, — там Сам Господь близок к человеку и Сам будет Помощником и Покровителем во спасение… Душа должна всегда находиться на

 

{187}

 

распутье между упованием на милосердие Божие и страхом вечной гибели за нерадение»{207}.

В дневниках Государыни Императрицы Александры Феодоровны можно встретить мысли, созвучные с мыслями батюшки Алексия Мечева: «Пережив горе, знаешь, как сочувствовать другим… Никогда так не почувствуешь страдания других людей и не утешишь их, чем когда разум твой охвачен и смягчен собственным горем… Наполните любовью свои дни. Забудьте себя и помните о других. Если кому-то нужна ваша доброта, то доброту эту окажите немедленно, сейчас. Завтра может быть слишком поздно… Сила обожения в том, чтобы отвергнуться себя»{208}.

Благодатная старица схимонахиня Ардалиона, наставница игумении Арсении (Себряковой), благословляя ее принять тяжкий крест игуменства, разъясняла, какой духовный труд должен предшествовать подвигу уединенной молитвы: «Чистота сердца не есть его нечувствие… Когда настоятельская должность введет тебя в тесное общение с другими жизнями, с другими душами, и они раскроют перед тобою все скорби, все немощи, все страдания человечества, боримого страстями, — человечества, находящегося в слепоте неведения, и ты не только внешней помощью, но и внутренним чувством войдешь в сочувствие к ближнему, удовлетворяя его немощи, а иногда отстаивая чистоту души его, как собственную, ты будешь призвана не только научить, но обличить, огорчить, наказать. И когда скорби ближнего тебе станут больны, как свои, тогда ты можешь уйти в затвор. Ты понесешь туда с собою любовь к ближнему, и эта любовь будет наполнять собственную твою жизнь, а молитва твоя будет молитвой за весь страждущий род человеческий»{209}.

О молитвенном чувстве высказывается в своем письме ныне здравствующий псково-печерский старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин): [71] «Молиться надо — это и есть школа молитвы… Молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенной там, сохраняется на всю жизнь. Дело не в количестве молитвы, дело в живом обращении к Живому Богу. Вера в то, что Господь к тебе ближе, чем кто-либо из самых близких, что Он слышит не шелест уст твоих, но слышит молитвенное биение твоего сердца и чем оно наполнено в момент твоего обращения к Богу… За всех должно болеть твое сердце»{210}.

Старец Иосиф Исихаст рассказывает о том, что происходит в душе преуспевших молитвенников, как по мере подвига сердце их раскрывается для любви: «Когда благодать начнет действовать в душе молящегося, тогда умножается его любовь к Богу… Затем обращается эта любовь

 

{188}

 

к миру и человеку, которого подвижник любит до такой степени, что хотел бы взять на себя всю человеческую боль и все горе, лишь бы другие избавились от этого. И вообще он сострадает всякой скорби и нужде, сострадает и бессловесным животным, так что даже плачет, видя их страдания! Таковы свойства любви, но приводит их в действие и вызывает их молитва. Потому и не перестают преуспевшие в молитве молиться о мире. От них зависит самое продолжение жизни, сколь бы поразительным и дерзновенным ни казалось это утверждение! Знайте, что когда их не станет, тогда наступит конец мира сего».

Старец Иосиф Ватопедский к этому добавляет: «Молитва о страдающих людях служит проявлением любви, равно как и молитва о просвещении заблудших и обращении их к покаянию и познанию Бога. Молитва же за врагов является вершиной возможного совершенства созданий, чье смертное поглощено жизнью[72]. Молящиеся за врагов, пребывая обоженными, отражают в своем боговидном характере это боголепное свойство, так что молятся о том, чтобы, если возможно, быть отлученными от Христа ради сотворивших беззаконие братьев[73]. Таково было и последнее слово Господа нашего на Кресте, когда Он молился о распявших Его[74]»{211}.

И, наконец, оттуда же, с Афона, слышится исполненный благодати голос преподобного старца Силуана: «Когда Божия Матерь стояла при Кресте, то скорбь ее была НЕПОСТИЖИМО ВЕЛИКА, потому что Она любила Сына Своего больше, чем кто бы то мог вообразить. А мы знаем, что кто больше любит, тот больше страдает. По естеству человеческому Божия Матерь никак не могла бы перенести Своей скорби, но Она предалась на волю Божию, и Дух Святой укреплял Ее и давал Ей силы перенести эти скорби… Чем больше любовь, тем больше страданий душе… Кто носит в себе Духа Святого хотя бы и немного, тот скорбит о всем народе день и ночь и сердце его жалеет всякое создание Божие, и особенно людей, которые не знают Бога или противятся Ему и потому идут в огонь мучения. За них он молится день и ночь, больше, чем за себя, чтобы все покаялись и познали Господа… Мы должны иметь одну мысль: чтобы все спаслись. Душа жалеет врагов и молится за них, что они заблудились от истины и идут во ад. Это есть любовь к врагам… Блаженна душа, любящая брата своего, ибо брат наш есть наша жизнь…

Добрый человек думает: всякий заблудившийся от истины погибает, и потому его жалко… Наученный любви от Духа Святого всю жизнь

 

{189}

 

скорбит о людях, которые не спасаются, и много слез проливает о народе, и благодать Божия дает ему силы любить врагов… Поймите. Это так просто. Жалко тех людей, которые не знают Бога или идут против Бога; сердце болит за них, и слезы льются из очей… Дух Божий научает любви ко всем, и душа сострадает всякому существу, любит даже врагов и жалеет даже бесов, что они отпали от добра… О Господи, дай мне слезы, чтобы плакала душа моя от любви к брату день и ночь… Любит Господь наш, когда мы в молитве за людей проливаем слезы от любви, и милостиво слушает нас… С тех пор, как Господь Духом Святым дал мне познать любовь Божию, я вот уже сорок лет скорблю о народе Божием… Жалко мне людей, которые мучаются во аде, и каждую ночь я плачу за них, и томится душа моя так, что жалко бывает даже бесов… Возможно, кто-нибудь подумает: как же я буду молиться за весь мир, когда сам за себя не могу молиться? Но так говорят те, кто не познал, что Господь слушает наши молитвы и приемлет их. Молись просто, как дитя, и Господь услышит твою молитву, ибо Господь наш настолько милостивый Отец, что мы ни понять, ни вообразить этого не можем… Кто любит скорбящих, тому Господь дает пламенную молитву за людей. Они молятся со слезами за народ, который любят и за который скорбят, но скорбь эта — угодная Богу…

Господь хочет всех спасти и по благости Своей призывает весь мир. Воли от души Господь не отнимает, но благодатью Своею толкает ее к добру и влечет к Своей любви… Молитвенник всех любит и всех жалеет, ибо благодать Святого Духа научила его любви… От любви душа всякому человеку хочет больше добра, чем себе, и радуется, когда видит, что другим лучше, и скорбит, когда видит, что они мучаются… Нужно иметь милующее сердце, и не только человека любить, но и всякую тварь жалеть, — все, что создано Богом… До слез жалко мне людей, которые не знают Бога, не знают Его милостей. Нам же Господь показал Себя Духом Святым, и мы живем во свете Его святых заповедей… Милостивый Господь иногда дает душе покой в Боге, а иногда сердечную болезнь за всю вселенную, дабы все люди покаялись и вошли в рай. Познавшая сладость Духа Святого душа всем желает того же, ибо сладость Господня не дает душе быть самолюбивой, но дает ей любовь, которая истекает из сердца… От жалости к бедному народу я заплакал, и стало мне жалко всю вселенную и всякую тварь… Не всякий может быть царем или князем; не всякий может быть патриархом, или игуменом, или начальником; но во всяком чине можно любить Бога и угодить Ему, и только это важно. И кто больше любит Бога на земле, тот в большей славе будет в Царствии. Кто больше любит, тот сильнее стремится к Богу, тот ближе будет к Нему. Каждый будет прославлен в меру любви своей…

 

{190}

 

Когда душа научится любви от Господа, то ей жалко всю вселенную, всякую тварь Божию, и она молится, чтобы все люди покаялись и приняли благодать Святого Духа… Если душа любит народ и жалеет его, то молитва не может прекратиться… Молитесь за людей… Жалейте народ Божий… Конечно, трудно… Молиться за людей — это кровь проливать… но надо молиться»{212}.

 

15. Три периода (К стр. 63)

 

Когда речь заходит о сочувствии ума сердцу, о поиске сердечного места, о соединении ума с сердцем, то может возникать некоторая неясность и недоумение в связи с несогласованным употреблением разными авторами одних и тех же терминов. Например, то, что часто для простоты называется стать умом (или вниманием) «в сердце», в более строгом смысле следовало бы определить как удержание ума «в верхней части сердца», или в «преддверии» сердечном, по выражению Исихия Иерусалимского{213}. Именно здесь, в верхней, но не в средней или нижней части сердца, находится то, что называется в аскетике сердечным местом. Сосредоточение ума в этом месте обычно сопутствует деятельной умно-сердечной молитве. Нужно учесть, что это состояние совершенно отлично от иного, в котором ум силою благодати бывает всеобъемлюще соединен с сердцем, таинственно погружен в глубь его при непрестанной самодвижной молитве. Последнее благодатное состояние точнее было бы определить как пребывание «в глубине сердца». Такими словами прп. Григорий Синаит определяет молитву созерцателя: «Дух влечет к Себе ум, водружая его в глубине сердца и освобождая от привычки к круговращению»{214}. При этом благодатном состоянии ум неизъяснимо пребывает в недрах сердечных, а молитва непрестанно совершается в сердце Духом Святым без каких-либо усилий со стороны человека.

Вопрос этот не просто терминологический — он сопряжен с проблемой, которой так или иначе касаются все аскетические писатели. Между первым и вторым состоянием разница принципиальная. Если соединение ума с сердцем при деятельной умно-сердечной молитве доступно многим усердно подвизающимся, то непрестанная сердечная молитва есть великий и редкий дар Божий. Первое — находится в пределах человеческого естества, второе — это переход на качественно иной уровень. Здесь пролегает граница, человеческой силой не преодолимая. Когда первое бывает по неопытности или по самоуверенности принято за второе, тогда возникает угроза прельщения.

 

{191}

 

«Есть три чина, — говорит прп. Исаак Сирин, — которыми человек преуспевает: чин новоначальных, чин средних и чин совершенных»{215}. Прп. Никита Стифат продолжает: «Три есть степени в преуспевающих в восхождении к совершенству: очистительная, просветительная и таинственная, или совершительная. Первая свойственна новоначальным, вторая — средним и третья — совершенным. По трем сим степеням восходя по порядку, рачительный подвижник возрастает в соответствии с возрастанием Христа и приходит в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова[75]»{216}. Подытоживает прп. Григорий Синаит: «Новоначальным же, средним и совершенным свойственны: одним — деятельность, другим — просвещение и последним — воскресение души»{217}.

Речь здесь идет об уровнях духовной жизни человека, о трех состояниях души, или трех ступенях, составляющих путь восхождения от скотоподобного состояния падшего грешника до состояния Божественного преподобия. Первый — деятельный (πράξις) период пути, он же — «аскеза» (άσκησις), служит очищению от страстей и достижению начального бесстрастия (απάθεια). Это осуществляется через покаянный труд и исполнение новозаветных заповедей в условиях синергии (взаимодействия Божественной и человеческой воли). Результатом человеческих усилий становится приуготовление души к восприятию благодати (χάρις), главным же творческим деятелем, преобразующим душу, является благодать Святого Духа. Венчается аскетический подвиг достижением гармонии и целостности, когда все три главные силы души, уже очищенные, целенаправленно устремлены к Богу, что сопровождается обретением непрестанной самодвижной молитвы. Первый период служит подготовкой для второго — созерцательного (θεωρία) периода, именуемого также — исихия (ησυχία), то есть безмолвие, или иначе — «мистика» (μύστικα). Здесь достигается полное просвещение ума и непосредственное Богообщение, что в результате, в отдельных случаях, ведет к третьему периоду, наивысшему, предельно возможному для человеческого существа состоянию — обожению (θέωσις).

Предмет этот может показаться слишком теоретичным, отвлеченным, не обещающим практической пользы. Однако опыт доказал, что осведомленность, хотя бы в самых общих чертах, о законах духовного развития позволяет уберечься от многих опасных ошибок. Важно знать те признаки, что позволяют человеку определить, в какой точке пути он находится, чтобы не отклониться, не заблудиться, чтобы не обмануться. Ибо губительный самообман прелести как раз и возникает из ошибочного представления о своем положении и своих возможностях, — когда путаются разные уровни, когда не соблюдается природой обусловленный

 

{192}

 

порядок действий или принимается лекарство не от той болезни. Бывали благополучные времена, когда новоначальный послушник вручался руководству опытных старцев и через устоявшийся веками образ жизни органично, воспринимал монашескую традицию предков. Но в иное время, когда разрушены связи для передачи традиции, человек вынужден ощупью двигаться сам. Как ни значительна здесь роль интуиции, но полностью довериться ей нельзя, так как человек поражен болезнью греха на всех уровнях, все его качества и свойства повреждены. В таком положении необходимо иметь внешние ориентиры и критерии, которые человек и находит, руководствуясь святоотеческим учением.

Возможны исключительные случаи, когда духовное очищение и просвещение достигается помимо каких-либо знаний, под особым водительством благодати, когда люди в искренней простоте обретают спасение одной силой веры. Но это действительно исключения — это личности, которым присуща поистине апостольская простота и апостольская вера. О том и повествует Исаак Сирин: «Двумя способами… дается дарование откровений умного созерцания: иногда дается по благодати, за горячность веры, а иногда — за делание заповедей и за чистоту. По благодати, как блаженным Апостолам, которые не деланием заповедей очистили ум и сподобились откровения созерцания, но горячностью веры, — потому что в простоте уверовали во Христа и, не колеблясь сомнением, с горящим сердцем последовали за Ним. И Христос… послал им Духа Утешителя, очистил и усовершил ум их, действенно умертвил внутри их ветхого, страстного человека и действенно оживотворил в них нового, духовного человека… Так и блаженный Павел обновлен был таинственно и потом приял созерцание откровения тайн»{218}.

 

Существует целый ряд понятий и терминов, определяющих указанные три периода.

1. Деятельный период — путь покаяния, делания (πράξις), очищения сердца (от страстей); плотской человек; жизнь плотского ума, духовная жизнь отсутствует; человек ветхого состояния, период ветхой деятельности души; аскетика, или подвижничество; преодоление нижеестественного состояния души — состояния Адама по грехопадении; положение раба, или новоначального; очистительная степень — действие очистительной благодати; достижение начального смирения. Покаяние есть преодоление ветхости через исполнение заповедей и участие в Таинствах, через борьбу со страстями и очищение от страстей. Преимущественно общежительный образ жизни. Отсутствие всецелой преданности в волю Божию, частичное ее исполнение. Молитва деятельная — в пределах человеческих возможностей, то есть совершаемая усилием че

 

{193}

 

ловеческим. Молитва: 1) словесная, 2) умная деятельная, 3) умно-сердечная деятельная.

Первый период — это начальный уровень развития человека, период покаянный, время очищения страстной части души — очищения вожделевательной и раздражительной силы, время действия очистительной благодати. Прохождению этого периода соответствует вначале словесная молитва, а затем умно-сердечная, сосредоточенная в верхней части сердца. Молитва на этих стадиях хотя и совершается, конечно, не без помощи благодати, но непременно требует постоянного напряженного усилия со стороны подвизающегося, без чего ум не может устоять в молитвенном внимании. Или, как сказано у свт. Игнатия: «В первом периоде предоставляется молящемуся молиться при одном собственном усилии; благодать Божия несомненно содействует молящемуся благонамеренно, но она не обнаруживает своего присутствия»{219}.

2. Созерцательный период — достижение спасения; благодатное созерцание (θεωρία); просвещение ума, мистический путь; душевный человек; зарождение духовной жизни, созерцательная жизнь; исихия, или безмолвие; достижение естественного состояния души — состояния Адама до грехопадения; обретение целомудрия ума; положение наемника, или «среднее»; просветительная степень — действие просветительной благодати; достижение истинного смирения — т. е. самопознания (я есть ничто); достижение начального бесстрастия. Преимущественно схимнический образ жизни. Всецелая преданность в волю Божию и полное исполнение ее. Молитва созерцательная — человеческой силой не достижимая, благодатная, действующая сама собою, то есть вершимая благодатной силой Святого Духа. Молитва: 4) умно-сердечная самодвижная, 5) чистая.

Второй период — это уровень духовной зрелости. Здесь действует благодать просветительная и достигается просвещение ума — просвещение мыслительной силы. Здесь обретается дар непрестанной молитвы, творимой в глубинах сердца Духом Святым. Самодвижная молитва не может быть достигнута самим человеком, как бы он ни старался, сколько бы ни трудился. Она может быть только дарована Богом по Его произволению. В такую меру духовного возраста удается взойти главным образом тем, кто пребывает в строгом уединении, ведет схимнический образ жизни. Евагрий Понтийский дает первым двум периодам такое определение: «Деятельная жизнь (практика добродетели) есть духовный метод для очищения страстной части души… Преуспевающий в деятельной жизни умаляет страсти, а преуспевающий в созерцании умаляет неведение»{220}. Свт. Григорий Палама о втором периоде говорит, что подвижникам благочестия в созерцании открывались добытийные

 

{194}

 

бездны мироздания и неразъединенная целость мира. Несозданный свет Фавора озаряет подвижнику то, что недоступно стоящим внизу горы, то есть еще обуреваемым страстями{221}.

Деятельный период есть путь, возводящий к созерцанию, созерцание же является восхождением к обожению.

3. Обожение — период достижения духовного совершенства (θέωσις); положение сына, или совершенного; духовный человек; восхищение ума к Богу; вышеестественное, или сверхъестественное, состояние; степень совершенства, или таинственная, — действие совершительной, таинственной, или обоживающей, благодати; истинное богословие; полное бесстрастие. Здесь даруется то, что называют молитвой зрительной.

Идея обожения со всей отчетливостью выражена в словах свт. Афанасия: «Бог вочеловечился, чтобы человек обожился». Свт. Григорий Палама говорит о том, что естество человека изначально приспособлено к обожению, человек от вечности предназначен к соединению с Богом. Свт. Григорий, подобно прп. Макарию, прп. Максиму, прп. Симеону и другим мистикам, опытно познал, что Фаворское чудо есть не только прообраз будущего века, но и достояние чистых сердец в этой жизни. В обожении, начинающемся уже здесь на земле и завершающемся в Царстве Славы, исполняется замысел Божий о человеке{222}.

 

Свт. Игнатий пишет, что и Священное Писание, и святые отцы учат нас, «что человек может быть в трех состояниях: в естественном, нижеестественном (или чрезъестественном) и вышеестественном. Эти состояния иначе называются: душевное, плотское, духовное. Еще иначе: пристрастное, страстное, бесстрастное. Нижеестественный, плотский, страстный есть служащий вполне временному миру, хотя бы он и не предавался грубым порокам. Естественный, душевный, пристрастный[76] — есть живущий для вечности, упражняющийся в добродетелях, борющийся со страстями, но еще не получивший свободы, не видящий ясно ни себя, ни ближних, а только гадательствующий, как слепец, ощупью. Вышестоящий, духовный, бесстрастный есть тот, кого осенил Дух Святый, кто, будучи исполнен Им, действует, говорит под влиянием Его, возносится превыше страстей, превыше естества своего. Такие — точно: свет миру и соль земли — видят себя, видят и ближних, а их увидеть может только подобный им духовный. Духовный же востязует убо вся, а сам той ни от единаго востязуется[77], — говорит Писание. Такие встречаются ныне

 

{195}

 

крайне редко. В жизни моей я имел счастье встретить одного, — и доныне странствующего на земле, — старца, лет около 70, из крестьян, малограмотного. Он жил во многих местах России, в Афонской горе. Говорил мне, что и он встретил только одного»{223}.

О деятельном подвижничестве первого периода и о причинах уклонения в прелесть свт. Игнатий пишет следующее: «Святые отцы Восточной Церкви… сперва научают обуздывать нечистые стремления нашего тела, соделывать его легким, способным к духовной деятельности; потом обращаются к уму, выправляют его образ мыслей, его разум, очищая его от мыслей, усвоившихся нам по падении нашем, заменяя их мыслями обновленного естества человеческого, живо изображенного в Евангелии. С исправлением ума святые отцы заботятся о исправлении сердца, о изменении его навыков и ощущений. Очистить сердце труднее, нежели очистить ум. Ум, убедясь в справедливости новой мысли, легко сбрасывает старую, легко усвояет себе новую; но заменить навык навыком, свойство свойством, чувствование другим чувствованием, противоположным, — это труд, это усильная продолжительная работа, это борьба неимоверная. Лютость этой борьбы отцы выражают так: „дай кровь и прими дух“.

Значит, надо умертвить все греховные пожелания плоти и крови, все движения ума и сердца, зависящие от плоти и крови. Надо ввести и тело, и ум, и сердце в управление духа. Кровь и нервы приводятся в движение многими страстями: и гневом, и сребролюбием, и сластолюбием, и тщеславием. Последние две чрезвычайно разгорячают кровь в подвижниках, незаконно подвизающихся, соделывают их исступленными фанатиками. Тщеславие стремится преждевременно к духовным состояниям, к которым человек еще не способен по нечистоте своей, за недостижением истины — сочиняет себе мечты. А сладострастие, присоединяя свое действие к действию тщеславия, производит в сердце обольстительные, ложные утешения, наслаждения и упоения. Такое состояние есть состояние самообольщения. Все, незаконно подвизающиеся, находятся в этом состоянии. Оно развивается в них больше или меньше, смотря по тому, сколько они усиливают свои подвиги»{224}.

Святые отцы строго воспрещают преждевременные усилия взойти умом в святилище сердца, пока такая молитва еще не дана Богом. Свт. Игнатий и авторы «Добротолюбия» многократно предупреждают против попыток самовольного вторжения в алтарь сердечный, против стремления своими силами добиться того, что может быть лишь даровано благодатью. Собственно, это запрет на пересечение границы человеческих возможностей, и обоснован он тем, что попытки, так сказать, нелегального перехода границы кончаются трагически. Вхождения во

 

{196}

 

Святая Святых удостаиваются исключительно подвижники с уже очищенным сердцем, полностью прошедшие деятельный период и готовые вступить в период созерцательный. Оно даруется тем, у кого через таинственное воздействие благодати отверзлись глубины сердечные.

По святоотеческому учению, первоначально, в период деятельного подвига, исцеляются раздражительная и вожделевательная части души, результатом чего в период созерцания является просвещение мыслительной силы[78]. Деятельный период, как разъясняет прп. Исаак Сирин, заключается «в претерпении плотских скорбей (телесных лишений, неизбежных в борьбе со страстями)», а созерцательный период «заключается в тонком делании ума и в Божественном размышлении». В первом случае делание «очищает, по силе ревности, страстную часть души», во втором — созерцание «просветляет умную часть души». Последовательность действий никоим образом не должна быть нарушена: «Всякого человека, который прежде совершенного обучения в первой части переходит к сей второй… постигает гнев Божий за то, что не умертвил прежде уды свои, яже на земли (Кол. 3:5), то есть не уврачевал немощи помыслов терпеливым упражнением в делании крестного поношения, но дерзнул в уме своем возмечтать о славе крестной… Если ум вознамерится взойти на крест прежде, нежели чувства его, исцелясь от немощи, придут в безмолвие, то [человека] постигает Божий гнев». Ибо восхождение на крест не может осуществиться «в первой части претерпения скорбей, то есть распятия плоти», оно становится возможным только тогда, «когда человек входит в созерцание; а это есть вторая часть, следующая за исцелением души»{225}.

Такое предупреждение напоминает, как важен осмысленный и гармоничный подход к умному деланию, ибо в духовной работе для всякого правильного действия непременно требуется избирать правильное время и правильное усилие.

О различии двух первых периодов пишет и современный подвижник схимонах Иосиф Ватопедский, поясняя, что в период делания, когда исцеляется страстная часть души, враг ведет брань против тела. Если подвижник на деятельном пути достиг степени очищения, или «полноты первой ступени покаяния… то это означает, что он победил телесные страсти, поставив пределом для своих желаний одни лишь необходимые потребности. Тогда чувства подчиняются уму, так что более ничего не требуют и не совершают в угоду похотению».

Во второй период, когда подвижник вступает в область созерцания, враг ополчается на разумную часть души: «Это брань мысленная, затрагивающая все, что имеет отношение к уму и созерцанию». Подвижник

 

{197}

 

вступает «в область молитвы, отличающейся от той, которую до сих пор приходилось поддерживать трудами и старанием. Божественная благодать пребывает теперь в уме человека уже не как укрепляющее посещение и утешение, которое являлось ему время от времени раньше». Теперь это устойчивое состояние, которое знаменует «вторую ступень духовной жизни, называемую ступенью просвещения». Благодать теперь полновластно господствует над умом, а ум надо всем в человеке. Это состояние владычества «Божественной благодати, которая всякий раз, когда пожелает, угодным ей образом сама приводит ум к созерцанию»{226}.

В отеческих писаниях отчетливо обозначается грань между деятельным и созерцательным периодом. Прп. Иоанн Лествичник: «Иное есть прилежно умом блюсти свое сердце; и иное быть епископом сердца посредством ума, как начальнику и как архиерею, приносящему Христу словесные жертвы. Начало молитвы состоит в том, чтобы отгонять приходящие помыслы при самом их появлении; середина же ее — в том, чтобы ум заключался в словах, которые произносим или помышляем; а совершенство молитвы есть восхищение ко Господу»[79].

Свт. Игнатий: «Иное — молиться со вниманием, при участии сердца; иное — нисходить умом в сердечный храм и оттуда приносить таинственную молитву, исполненную силы и благодати Божественной. Второе происходит от первого… Все это совершается под водительством благодати Божией, по ее благоволению и усмотрению. Стремление ко второму прежде стяжания первого не только бесполезно, но может быть причиной величайшего вреда»{227}.

Прп. Никодим Святогорец: «Ведай, что хотя и своими усилиями творимая и достигаемая молитва есть молитва, Богу приятная, но настоящая молитва, та, которая вселяется в сердце и делается неотходною, есть дар Божий, дело Божией благодати»{228}.

Свт. Феофан: «Что касается до созерцания, то ни у одного из отцов не находим, чтобы в него можно было вступать самим… Созерцание, по словам их, давалось именно тем, которые успевали уже очистить сердце свое совершенно и глубоко соединялись с Господом»{229}.

Митрополит Иерофей (Влахос) приводит слова Афонского старца-пустынника, который, определяя различие молитвенных состояний, говорит: «У деятелей молитва совершается от страха Божия и благой надежды, в то время как у созерцателей — из любви к Богу и совершеннейшей чистоты. Характерный признак первой ступени, деятельной, — сосредоточенность ума в сердце, когда ум, не отвлекаясь, молится Богу.

 

{198}

 

Признак второй ступени, созерцательной, — охваченность ума Божественным Светом, когда ничего из мира не чувствуется, даже собственное „я“»{230}.

 

Владыка Антоний в своей работе вводит подробную градацию молитвенных состояний. Деятельному периоду у него соответствует прохождение молитвы 1) словесной, 2) умной деятельной, 3) умно-сердечной деятельной. Созерцательному периоду — прохождение молитвы 4) умно-сердечной самодвижной, 5) умно-сердечной чистой. К третьему периоду — периоду обожения — он относит молитву 6) зрительную.

Этой последней, наивысшей степени молитвенных состояний — молитве зрительной — в писаниях святых отцов иногда соответствует наименование молитвы духовной. Именно так называет ее Исаак Сирин. На вопрос: «Что такое духовная молитва?» — преподобный отвечает, что обретающие ее «делаются причастными действенности Святого Духа. И ее сподобляется один из многих тысяч людей, потому что это — тайна будущего состояния и жития. Ибо он возносится, и естество пребывает недейственным, без всякого движения, и памятования о здешнем. Не молитвою молится душа, но чувством ощущает духовные вещи оного века, превышающие понятие человеческое, уразумение которых возможно только силою Святого Духа. А это есть умное созерцание, но не движение и не взыскание молитвы, хотя от молитвы заимствовало себе начало. Ибо через это некоторые из подобных сим людей достигали уже совершенства чистоты… И когда приникает Дух Святой, всегда обретает таковых в молитве; и от этой молитвы возносит их к созерцанию, которое называется духовным зрением»{231}.

Преподобный Исаак обращается и к проблеме терминологии: «Иногда сию, так называемую духовную молитву в одном месте называют путем, а в другом ведением, и инде — умным видением. Видишь, как отцы переменяют названия духовных предметов. Ибо точность именований устанавливается для предметов здешних, а для предметов будущего века нет подлинного и истинного названия, есть же о них одно простое ведение, которое выше всякого наименования… и всех придуманных имен… Отцы в означение оного ведения употребляют какие хотят названия, так как точных именований оному никто не знает»{232}.

В связи с этим же вопросом профессор С.М. Зарин пишет, что часто одни и те же понятия «обозначаются в аскетической литературе различными техническими терминами. Эти последние, отличаясь фигуральностью, нелегко переводятся на точный язык современных психологических терминов. Как известно, святые отцы-подвижники не имели обычая излагать свои мысли в систематической форме, а допускали известную свободу в распределении и формулировке литературного материала»{233}.

 

{199}

 

Размышляя об уровнях молитвенных состояний, прп. Никон Оптинский писал: «Первый от Господа дар в молитве — внимание, т. е. когда ум может держаться в словах молитвы, не развлекаясь помыслами. Но при такой внимательной, неразвлекательной молитве сердце еще молчит. В этом-то и дело, что у нас чувства и мысли разъединены, нет в них согласия. Вторая молитва — второй дар — это молитва внутренняя, т. е. когда мысли, чувства в согласии направлены к Богу. До сих пор всякая схватка со страстями оканчивалась победой страсти над человеком, а с этих пор, когда молятся ум и сердце вместе, т. е. чувства и мысли в Боге, страсти уже побеждены. Побеждены, но не уничтожены, они могут ожить при нерадении… И молитвенник, чуть только страсть зашевелится, бьет ее и побеждает. Третий дар есть молитва духовная. Про эту молитву я ничего не могу сказать, здесь в человеке нет уже ничего земного. Правда, человек еще живет на земле, по земле ходит, сидит, пьет, ест, а умом и мыслями он весь в Боге на небесах. Некоторым даже открывались служения ангельских чинов. Это молитва — молитва видения. Достигшие этой молитвы видят духовные предметы, например состояние души человеческой, так, как мы видим чувственные предметы, как будто на картине. Они смотрят уже очами духа, у них смотрит уже дух. Постоянно ли они находятся в видении или только по временам — не знаю. Они не говорят о том, что видят, редко открывают другим свои видения»{234}.

Исследователь исихазма игумен Петр (Пиголь), анализируя первые два периода, ведущие к обожению, пишет: «Исихастский путь духовного делания условно делится на два периода: 1) деятельное подвижничество, очищение от страстей и 2) благодатное созерцание. Первому периоду, или деланию, соответствует понятие „аскетика“, второму — „мистика“… По учению исихастов, делание всегда предшествует созерцанию и служит подготовкой к нему. Следовательно, мистика не есть особый духовный путь, отличный от аскетики, от нее не зависящий. Мистика есть особое благодатное состояние, которое достигается на пути строгого подвижничества…

Бог ниспосылает Свою благодать человеку не в меру его заслуг, а туне, сообразуясь лишь с духовной восприимчивостью подвизающегося. Деятельный путь существует только для того, чтобы подготовиться к восприятию благодати, к созерцанию. Именно в благодати содержится высшее совершенство и желаемое единение с Богом, которых человек лишился в грехопадении… В Боге в первую очередь надо всегда отличать Его сущность (ουσία) от Его проявления (ενέργεια). Энергия Божества нетварна, как и Его сущность… Слово „Божество“ прилагается не только к существу Бога, но и к Его энергиям. Сущность выше своего

 

{200}

 

проявления, как причина выше следствия. Сущность Божия трансцендентна тварному миру (вне мира), а потому недоступна для познания человеку, который может познавать Бога только в Его проявлениях — Его благодати (χάρις), силе (δύναμις), любви, мудрости и т. д.

Практическая деятельность исихастов при таких теоретических посылах заключалась в умном делании, то есть в исполнении в первую очередь евангельской заповеди о непрестанной молитве[80]. Непрестанная Иисусова молитва очищает человека от всякого рода душевной порчи, вызванной грехопадением, и делает его способным к духовному преображению и к восприятию Божественной благодати, открывает перед ним возможность взойти на высшую ступень совершенства и желаемого единения с Богом… Происходящее при этом обожение человеческой личности является основанием и началом преображения всего человечества и всего мироздания»{235}.

О созерцательной жизни размышляет в своих писаниях епископ Петр (Екатериновский): «Святые отцы, подвижническую жизнь разделяя на деятельную и созерцательную, последней отдают большее преимущество пред первою. Авва Моисей доказывает это примером упоминаемых в Евангелии (Лк. 10:39–42) Марфы и сестры ее Марии, разумея под первой жизнь деятельную, а под последнею — созерцательную. Хотя Марфа, говорит он, и для услужения Господу трудилась, а Мария, седши при ногах Спасителя, только внимала духовному учению Его, но Господь предпочел Марию Марфе… Посему прочие добродетели, хотя полезны и даже необходимы, но должны стоять на второй степени по достоинству, потому что все они совершаются для достижения сего одного — созерцания. Ибо Господь словами: печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу, — очевидно, высшее благо поставляет не в деятельной, хотя и похвальной и многоплодной жизни, но в созерцании Бога»{236}.

Во всех трех периодах Божественная благодать, которую может получить человеческое естество, действует различным образом, сообразуясь с духовным состоянием подвижника. В этих действиях есть определенные закономерности, хорошо изученные святыми отцами. Старец Иосиф Исихаст в своих письмах указывает на особенности проявления благодатной силы — она бывает в разные периоды различной по своим свойствам и называется благодатью очистительной, просветительной и благодатью совершенства. Благодать очистительная, действующая в первый период, «побуждает человека к покаянию. Всякая готовность к духовному, которая у тебя есть, принадлежит этой благодати. Твоего

 

{201}

 

собственного ничего нет. Она тайно все совершает… Всякого, кто покаялся, эта благодать побудила к покаянию. И все, что человек делает, — это дело благодати, даже если он этого и не знает. Она его воспитывает и его наставляет… И покаяние, и скорбь, и слезы, и все, что происходит у кающегося, — все это от Божией благодати».

Человек, подвизаясь в покаянии, «старается следовать Божественному закону заповедей и подъемлет великие подвиги и суровые труды», дабы преодолеть привычку к страстям, а очистительная благодать дает ему силу и отвагу, тайно помогает очиститься от грехов и выйти из нижеестественного состояния. По мере очищения и духовного роста обретается наконец состояние, «когда примет ум молитву и станет она радостью, тогда будет она произноситься в тебе непрестанно, без собственного твоего понуждения… так как благодать действует помимо желания человека. Он ест, ходит, спит, просыпается, а внутри возглашает постоянно молитву и имеет мир, радость».

Чтобы устоять на духовном пути, «мы никогда не должны полагаться на свои силы и считать, что все, что мы делаем, угодно Богу. И не должны надеяться на наше оружие, на наше искусство. Но, призывая Божию помощь, мы должны надеяться на нее, и только на нее, и с великим страхом вопрошать: „Угодно ли Богу то, что я говорю, или, может быть, я Его огорчаю?“… Никогда не думай, что ты сделал какое-нибудь добро без Бога, ибо, только лишь это подумаешь, сразу отойдет благодать».

Обилие благодатных даров, ниспосылаемых Богом, в какой-то мере зависит от самого человека, и определяется эта мера таким образом: «Благодать возрастает, насколько может вместить человек… Человек имеет право столько благодати иметь в себе, насколько с благодарностью терпит искушения, насколько он безропотно несет тяготу ближнего».

Далее, если человек удержится в достигнутом состоянии, если «не прекратит подвига, не повернется вспять, не вознерадеет, не падет», если стоит, преуспевая в умной молитве, понуждая себя и ожидая милости Божией, если имеет ревность и самоотречение, то «он принимает другую благодать, весьма отличную от прежней». Эта вторая «благодать называется просвещающей. Ею принимает человек свет ведения, возводится в созерцание Бога… Чтобы это пришло, у молящегося должно быть совершенное безмолвие и не прелестный наставник». В период просвещения «следуют прерывания молитвы и частые созерцания: восхищение ума, прекращение действия чувств, неподвижность и предельное спокойствие членов, единение Бога и человека. Это Божественный обмен, при котором если кто вытерпит искушения и, подвизаясь, не прекратит свой путь, то меняет вещество на невещественность».

 

{202}

 

На пути созерцания «ум принимает Божественное просвещение и весь становится Божественным светом, в котором он умно видит истину». Здесь необходимо большое внимание. Не надо думать, что Свет похож на огонь, на свет светильника, на молнию или на что-то яркое. Многие не разобрались, прельстились и погибли. «Умный Свет Божией благодати — невещественный, безвидный и бесцветный, радостный и мирный. Это и есть благодать просветительная, которая просвещает ум и указывает безопасные пути духовного путешествия, чтобы путник не заблудился и не упал… Благодать не пребывает постоянно, а уходит и приходит. И после света наступает тьма и снова — свет… Когда у нас есть Божий Свет, мы все видим ясно и бесы убегают далеко, не в силах устоять». Тьма — это наше естественное состояние. «В час тьмы мы совершаем много не освещаемых Божией благодатью дел, причиняя себе вред и часто получая смертельные раны от врагов».

Достигшие в созерцании полной меры преуспеяния входят в третий, осененный благодатью период. Им дается великий дар от Бога — обоживающая благодать совершенства. Она возводит человека в состояние, превышающее его естество. Когда она приходит, то все страсти исчезают и все добродетели удерживаются без усилий и старания самого человека. Это вершина. «А то, что сверх того, ведает Премудрый и Всеблагой Бог и тот, кто пребывает в Боге»{237}.

 

Священное Писание и учение святых отцов определяют, что главное дело Церкви — привести человека к обожению, к прямому общению и полнейшему единению с Богом. В книге «Православная духовность» митрополит Иерофей (Влахос) дает краткий обзор учения Церкви по этому вопросу, прослеживая путь духовного развития человека во всех трех периодах.

Конечная цель пути — обожение — есть истинно духовное (πνευματικός) состояние бытия. Оно недостижимо вне участия в Таинствах Церкви и помимо подвижнической жизни. «Приобщение нетварной благодати Божией и церковной жизни совершается посредством Таинств и подвигов. Через Таинства в наше сердце приходит нетварная благодать, энергия Божия; через подвижническую жизнь мы, с одной стороны, готовим почву для того, чтобы благодать Божия действовала в сердце цельбоносно и спасительно, а с другой — сохраняем Божественную благодать, которую получили в таинствах». Спасение человеческой души, полное исцеление человеческой личности достигается на пути к обожению, или совершенству, «ибо в святоотеческом богословии обожение и совершенство — синонимы».

 

{203}

 

По учению Апостола Павла, духовный человек по сути своей отличен от человека плотского, или душевного[81]. «Духовным является тот человек, который имеет в себе действие Святого Духа, тогда как душевным человеком является тот, у кого есть душа и тело, но кто не стяжал Святого Духа, дающего жизнь душе». Термин «плотской человек» также относится к душевному человеку, который в своих действиях движим не Духом Святым, но, сохраняя все прочие духо-телесные функции человеческого существа, соотносится только со своим биологическим «я»[82]. По Апостолу Павлу, духовный человек — это тот, кто стал сыном Божиим по благодати[83], кто является жилищем Триединого Бога, это человек обоженный, обретший святость. Таковой в сердце своем взывает непрестанно: «Авва, Отче», — этот вопль душевный, по утверждению отцов Церкви, есть, по сути, умно-сердечная молитва. Святой — это тот, в ком действует Всесвятой Дух, кто причастен благодати — нетварной, обоживающей энергии Господа.

Прародительское грехопадение привело к таким последствиям, как глубокое помрачение ума и потеря богообщения. Человек лишился просвещенности своего ума, ставшего нечистым, страстным. Грех праотцев повлек за собой полный внутренний распад — во-первых, расстройство работы ума, во-вторых, отождествление ума с рассудком, в-третьих, порабощение ума страстям. Если страдает слепотой око души — ум, то поражено болезнью все духовное существо. Тело облеклось в тление и смертность — человеком овладел всеобъемлющий недуг[84]. Когда ум не утвержден в Боге, тогда «открываются двери страстям» — ум рассеивается и постоянно блуждает в страстных помыслах по земным и плотским предметам. Человек отвращается от истинной любви — любви к Богу и к ближнему, ему внушается пристрастие к бесполезным вещам и жажда пустой славы, развивается сластолюбие, сребролюбие и тщеславие.

Потеряв внутреннюю целостность, человек «подчиняется тирании помыслов», что создает серьезные психологические проблемы, доводит даже до безумия. Душа человека, которым владеют помыслы, теряет

 

{204}

 

возможность общения с Богом. Под помыслами в аскетике разумеются не «простые»[85] мысли, но внушения рассудка, соединенные с образами и побуждениями, окрашенные чувством пристрастия. «Простая память о предмете — это идея. Страсть же — это неразумная любовь или безрассудная ненависть к какому-либо предмету». Страсть не только рождается из помысла, но и укрепляется им, а когда она укореняется, то человеку уже трудно измениться. Помыслы буквально разлагают душу, приводя в смятение все силы души: вожделевательную, мыслительную и раздражительную. Когда эти силы, вместо того чтобы служить Богу, обращаются против Бога и против собратьев, они становятся страстями. «Страсти — это противное природе действие сил души». Расстройство внутренней деятельности души вызывает расстройство внешних связей — человек враждебно смотрит на других людей, на Бога, на мир и на все творение. Его ум не в состоянии восходить к Богу, и это пытается сделать рассудок, в результате чего создаются идолы и, соответственно, идолопоклоннические религии. Человек не способен видеть в ближнем образ Божий и воспринимает окружающих искаженно, он насилует и эксплуатирует своего собрата, руководствуясь честолюбием, самолюбием и сребролюбием.

Вследствие такого положения человек нуждается во всеобъемлющем исцелении, то есть в очищении от страстей (1-й период) и последующем просвещении ума (2-й период) для достижения того состояния, в котором пребывал Адам до грехопадения. После этого открывается путь к возвышению до обожения (3-й период). Исцеление человека стало возможным только после вочеловечения Христа, и осуществляется оно Его Церковью. Церковь врачует душу нетварной энергией Божией, которая дается человеку как дар и потому именуется Божественной благодатью. Когда благодать очищает человека от страстей, она называется очищающей, когда она просвещает его ум — просвещающей, когда же она обоживает человека — обоживающей. Таковые ее действия соответствуют трем периодам духовного совершенствования: «Спасаемые разделяются на три чина — во-первых, это рабы, которые хранят волю Божию, чтобы избежать ада; во-вторых — наемники, которые хранят заповеди, чтобы обрести рай; в-третьих — сыны, которые делают все из любви к Богу, ибо чувствуют себя Его чадами».

Первый — деятельный период для приступивших к подвигу благочестия есть путь покаяния. Дело покаяния выражается в преодолении

 

{205}

 

«ветхого земного человека», в подвижнической жизни, то есть в самоограничении и воздержании, когда «человек гасит силу своей греховной природы». Высший среди плодов очищения — чистая, лишенная своекорыстия любовь, «которая ничего не ищет для себя», когда человек любит, не ожидая ответной любви и независимо от того, любят ли его другие. «Когда любовь корыстная преобразуется в любовь чистую, мы говорим о становлении истинного человека».

Процесс очищения сердца в деятельный период идет в двух направлениях. Во-первых, это исцеление страстной части души — очищение раздражительной и вожделевательной сил, с тем чтобы они действовали согласно естеству и сверх естества, но не вопреки ему. Будучи извращены, душевные силы не устремляются в естественном движении к Создателю, но направлены противоположно. Очищение есть высвобождение этих сил из-под власти греха и обращение их к Богу. Достигается это через борьбу со страстями посредством исполнения новозаветных заповедей.

Второе дело на пути к очищению сердца — это отъединение ума от рассудка и соединение его с сердцем посредством умной Иисусовой молитвы и трезвения. Это ведет к избавлению сердца от страстных чувств, «которые гнездятся в нем». После этого станет возможным удерживать в сердце непрестанную молитву, а рассудок будет занят «простыми»[86] помыслами — свободными от страстей мыслями, человек тогда бывает готов к созерцанию. «Трезвение — это духовное бодрствование, то есть готовность ума не принимать никакого искусительного помысла». Помыслами считаются не только мысли, но образы, чувства и прочие движения души. «Трезвение — это стояние ума у врат сердца, дабы в него не вошел никакой помысел и не возникло искушения совершить грех». Трезвение тесно связано с молитвой. По слову прп. Максима Исповедника, «трезвение сохраняет ум чистым от искушающих внушений, а молитва вносит в сердце обильную благодать». Так совершается приуготовительное очищение, и «только через очищение сердца мы можем приобщиться освящающей, то есть обоживающей, энергии Божией».

Человек с чистым сердцем сподобляется полновластного воцарения благодати в душе. Это таинственное действо сопровождается обретением начального бесстрастия и увенчивается даром самодвижной непрестанной молитвы. Таковы признаки вхождения во второй период духовной жизни — созерцательный. Здесь достигается просвещение ума. «Помраченность ума — это духовная болезнь, а просвещение ума — это исцеление, через которое мы познаем Бога, приходим в общение с Ним

 

{206}

 

и становимся причастными Его нетварной благодати». Созерцание есть исихия, священное безмолвие ума, забвение дольнего, посвящение горнему, иначе, по слову Григория Паламы, — Боговидение. Плоды просвещения — это всецелое причастие Святому Духу, отверзение умных очей сердца для познания и созерцания всего тварного мира, достижение Богопознания.

Очищенное, освобожденное от всех помыслов сердце хранит в непрестанной молитве только одно — имя Иисусово. Разумеется, когда речь идет о свободе от помыслов, то имеется в виду не освобождение рассудка от мысли, но чистота ума, или сердца. Это образ духовной жизни, именуемый безмолвием — исихазмом. «Исихазм есть духовный „метод“, которым сердце очищается до такой степени, что хранит в себе только имя Христово». Непрестанная в сердце молитва движима благодатью, она совершается Духом Святым. Именно такую молитву подразумевает Апостол Павел, говоря: Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым. Конечно, каждый человек может в уме своем назвать Иисуса Господом, но только Дух Святой может непрерывно дышать молитвой в человеческом сердце. Это, пишет Апостол Павел, дело Божественной благодати, которая прежде очистила человека, а ныне его просвещает, которая приходит в лице Иисуса Христа[87], светит в сердце просвещенного и дарует ему познание славы Божией.

Созерцание, просвещающее ум, приводит к восприятию нетварного Света. Как учит свт. Григорий Палама, как известно из церковного предания, через созерцание Бога человек приобщается нетварной обоживающей энергии и происходит Таинство обожения человека — восхождение в третий период. Учение святых отцов Церкви отождествляет понятия «богослов» и «Боговидец». Богословами, говорит свт. Григорий Богослов, могут быть лишь «утвердившиеся в созерцании», истинный богослов обязан быть Боговидцем. Только тот обрел истинное знание о Боге, кто видел Бога и соединился с Ним через обожение{238}.

О некоторых особенностях периода высшего совершенства повествует архимандрит Георгий Григориатский: «Получив образ, человек призван стяжать подобие, достичь обожения. Творец, Бог по природе, призывает человека стать богом по благодати… Человеческая природа через ипостасное единение двух естеств во Христе навсегда соединена с божеством, ибо Христос — Богочеловек… Отселе человеческая природа принята в самую жизнь Пресвятой Троицы. Ничто не может отлучить ее от Бога. Вот почему теперь, после Воплощения Господня, — сколько бы мы ни согрешали как люди, сколько бы мы ни отделялись от Бога, — если мы хотим вернуться к Нему покаянием, это возможно. Мы можем

 

{207}

 

вернуться в единение с Ним, стать богами по благодати… Господь Иисус дарует нам возможность единения с Богом и возвращения к изначально установленному Им для человека назначению. Вот почему в Священном Писании Он именуется Путем, Дверью, Жизнью… Воплощение Слова и обожение человека — великая тайна нашей веры и богословия. Это живая повседневная реальность нашей Церкви в ее таинствах, богослужении, иконах — а лучше сказать, в ее полноте… Святоотеческая традиция утверждает, что наше спасение невозможно без святых Таинств Церкви, которые усвояют нас Христу, делая нас той же плоти и той же крови, что и Он…

Конечно, мы соединяемся не с Божественной сущностью, а с Христовым обоженным человеческим естеством… Обожение возможно для человека благодаря тому, что благодать Божия — нетварна. Бог не есть только сущность, но и энергии. Будь Он сущность только, никакое соединение, никакое общение с Ним не было бы для нас возможно — ведь сущность Божия неприступна и невыносима для человека: Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых...[88] Он бы оставался всегда „замкнут“ в Себе, удален и сокрыт от Своего творения…

Просвещающие энергии Божии научают человека, и освящающие — освящают его. Наконец, Божии обоживающие энергии совершают его обожение… Энергии Божии Божественны. Они суть Сам Бог, хотя и не сущность Его. Они тоже Бог — и только поэтому они могут обожить человека… Благодаря Божественным несотворенным энергиям, которыми Бог соединяется с нами, мы можем общаться с Ним и соединяться с Его благодатью…

Благодать воздвигла великого учителя нашей Церкви, афонского преподобного монаха Григория Паламу, архиепископа Фессалоникийского… Он утверждал, что сподобившиеся обожения действительно видят Нетварный Свет и сами зримы бывают в Божественном Свете, и это есть истеннейшее и высочайшее переживание обожения. Это слава Божия, сияние Божества, свет Фаворский, свет Христова Воскресения и Пятидесятницы и Облако, осенявшее ветхозаветную Скинию. Это реальный, а не символический… Нетварный Свет Божества… Благодать обожения сохраняет нетленными тела святых, святые мощи, так что они источают миро и творят чудеса. Святой Григорий Палама объясняет, что, сперва соединясь с душами подвижников, Божественная благодать затем обитает также и в их телах, освящая их. И не только их, но и их могилы, их иконы и храмы»{239}.

 

{208}

 

16. Прелесть (К стр. 63)

 

О теплоте сердечной все отцы пишут много. Они поучают о различении теплоты телесной-естественной от теплоты духовной-благодатной, предупреждают об ошибках и опасности прельщения. Сведений на эту тему имеется в достатке. Обратим внимание лишь на несколько напоминаний.

«Духовная теплота, — пишет свт. Игнатий, — достояние преуспевших в безмолвии. Новоначальным — молитва со вниманием и умиление». В своих писаниях святитель дает подробные наставления: «При особенном вещественном усилии к сердечной молитве начинает действовать в сердце теплота… Это теплота плотская, кровяная, в области падшего естества. Неопытный подвижник, ощутив эту теплоту, непременно возомнит о ней нечто, найдет в ней приятность, услаждение, в чем начало самообольщения… Предосторожность необходима по той причине, что эта теплота, как кровяная, не только переходит по разным местам груди, но и очень легко может упасть на нижние части чрева, произвести в них сильнейшее разжжение… Это есть не что иное, как прилив крови, происшедший от усиленного, невежественного употребления вещественных пособий. Этот прилив легко может уврачеваться в два-три дня прикладыванием к воспалившимся частям полотна, напитанного водою. Гораздо опаснее, гораздо ближе к прелести, когда подвижник, ощутив кровяную теплоту в сердце или груди, сочтет ее за благодатную, возомнит о ней, а потому и о себе, нечто, начнет сочинять себе наслаждение, омрачать, обманывать, опутывать, губить себя самомнением. Чем более понуждения и напряжения в подвижнике по телу, тем кровяная теплота разгорается сильнее».

Святитель учит тому, как следует действовать тем, кто правильно подвизается: «Чтобы умерить эту теплоту, чтобы предупредить падение ее вниз, должно не нажимать ума с особенным усилием в сердце, должно не утруждать сердца, не производить в нем жару чрезмерным удерживанием дыхания и напряжением сердца, — напротив того, должно и дыхание приудерживать тихо, и ум приводить к соединению с сердцем очень тихо; должно стараться, чтоб молитва действовала в самой вершине сердца… Когда Божественная благодать осенит молитвенный подвиг и начнет соединять ум с сердцем, тогда вещественная кровяная теплота совершенно исчезнет… Тогда является в сердце другая теплота: тонкая, невещественная, духовная, не производящая никакого разжжения, — напротив того, прохлаждающая, просвещающая, орошающая»{240}.

О том же говорится и в житии прп. Максима Кавсокаливита: я «вдруг ощутил в груди моей и в сердце моем некую особенную теплоту

 

{209}

 

и пламя… которое не жгло меня, а орошало и услаждало и вносило в душу мою великое умиление… С того времени молитва не пресекалась в сердце моем»{241}.

В письмах свт. Феофана встречается интересное высказывание на эту тему: «Благодатная теплота особая есть, и она, собственно, есть духовная. Она отрешена от плоти и в теле не производит заметных изменений, и свидетельствуется тонким сладким чувством. По сим чувствам всякий легко может определить и различить теплоту. Это каждому следует сделать; стороннему тут нет дела и места… Все же внимание обратите на духовные действия и чувства. Они будут проходить по душе и телу, как утренняя приятная прохлада»{242}. Во-первых, здесь указываются трудно объяснимые, но важные признаки, помогающие различить теплоту благодатную. Она возникает хотя и внутри организма, но как бы вне тела и потому воспринимается как «отрешенная от плоти». Такая теплота не связана с физическим ощущением температуры, она парадоксальным образом ощущается как нечто охлаждающее и, вместе с тем, необъяснимо теплое. Во-вторых, свт. Феофан говорит об очень важном моменте — о доверии к себе. Обычно нас учат бдительности, призывают не доверять самим себе и прибегать к совету опытных. Тем не менее существуют такие оттенки ощущений, в которых невозможно разобраться со стороны, — тогда подвижнику, видимо, не остается ничего иного, как полагаться на свой личный опыт и здравое рассуждение.

В одном из своих писем свт. Игнатий тонко и возвышенно учит опознавать характер истинной теплоты, внимательно прислушиваться к своему сердцу: «При утешениях — за верное, за не прелестное, за Божие принимай одно вполне невещественное духовное действие, являющееся в мире сердца, необыкновенной тишине его, в какой-то хладной и вместе пламенной любви к ближнему и всем созданиям, любви, чуждой разгорячения и порывов, любви в Боге и Богом. Этот духовный пламенный хлад, этот всегда однообразный тончайший пламень — постоянный характер Спасителя, постоянно и одинаково сияющий из всех действий Спасителя, из всех слов Спасителя, сохраненных и передаваемых нам Евангелием. В этот характер облекается Дух Святой при производимых Им утешениях».

Ощущение сердечной теплоты обычно связывается с опасностью прельщения. Такая связь существует, но, тем не менее, не следует увлекаться, искусственно преувеличивая опасность. Желательно соблюсти трезвость суждений во избежание крайностей, о которых напоминается в «Рассказах странника»: «Удивляюсь, как часто в России, не токмо в иноческих обителях, но даже от некоторых богобоязненных мирян, приходится слышать, что многих желающих пустынной жизни или упраж

 

{210}

 

нения во внутреннем молитвенном делании удерживает от последования сему влечению боязнь, чтобы не погибнуть от прелести… Думаю, это происходит из двух начал: или от непонимания дела и непросвещения духовного, или от собственной лености к подвигу созерцания и зависти, чтобы не превзошли их в сих высших познаниях другие… Очень жаль, что держащиеся сего убеждения не вникают в рассуждения святых отцов по сему предмету, которые прямо и решительно поучают, что не должно бояться или сомневаться, призывая Бога. Если некоторые и впали в самопрельщение или исступление ума, то сие случилось с ними от гордости, от неимения наставника и от принятия явлений и мечтаний за истину»{243}.

По слову Писания: Тамо убояшася страха, идеже не бе страх (Пс. 13:5), — не нужны ложные страхи, которые оказываются на руку врагу, отваживающему слишком робких от спасительного делания. Там же, где есть действительная опасность, следует быть рассудительным и строгим, так как угроза прельщения вполне реальна в жизни любого подвизающегося. Возникает она не только в связи с теплотой сердечной, но и по множеству других поводов. Неисчислимо количество ловушек, завлекающих в прелесть, различных искусов, неприметно уводящих от истины, сбивающих с очень узкого пути, на котором шаг влево или вправо влечет за собой пленение врагом.

Много внимания уделяет этой теме старец Иосиф Исихаст. Некоторые его взгляды могут показаться необычными — старец, например, считает самым безопасным, не уводящим в прелесть видом молитвы именно умно-сердечную Иисусову молитву, при условии, конечно, что строго соблюдаются определенные требования. Все другие виды молитвы могут со временем извратиться, пишет старец. При этом «теряется простота и человек начинает одобрять сам себя. А умная молитва, односложное[89] призывание имени Божия, не допускает сомнения, и прелесть не может возникнуть из нее, поскольку внутри сердца постоянно призывается имя Христово и Он очищает нас от тьмы и ведет к свету… Сердечная молитва не боится прелести, кроме как если кто-нибудь страстный и сам по себе прельщенный». И еще одно условие: «У всякого молящегося умной молитвой и некающегося либо молитва прекратится, либо сам он в прелесть впадет. Прежде всего, женщины легче преуспевают в ум

 

{211}

 

ной молитве, благодаря самоотречению и послушанию, которое оказывают своему духовному наставнику. Однако сколь быстро преуспевают, столь легко впадают в прелесть, если ведут себя безрассудно и без внимания… Не видел я, чтобы преуспевала душа молящегося умной молитвой без чистого откровения тайных помыслов»{244}.

Есть и иные многообразные поводы для уклонения в прелесть. «Мрачный лабиринт прелести непостижим», считает старец Иосиф, но одна из главных причин прельщения хорошо известна, это — неразумная ревность. Любая крайность способствует этому, особенно чрезмерное увлечение каким-либо одним видом подвига, например постом. В своей книге «Духодвижная труба» старец Иосиф пишет о тех, кто ограничивается «самым суровым постом, не допускающим ни масла, ни приготовленной на огне пищи… Такие, полагая, что все состоит только в этом, впустую тратят время… Они, между тем, нисколько не заботятся об иных добродетелях и осуждают других, которые, по их мнению, покинули правильный путь. Итак, этот вот их односторонний пост мы осуждаем как неправильный и называем крайне безрассудным. Хитроумный же диавол, едва увидит, что человек уклонился в такое однообразное подвижничество, тотчас же присасывается, как раковина, и совершенно подчиняет себе его ум, заставляя считать, что в таком подвижничестве и заключается подлинная истина». Таким образом диавол окончательно прельщает человека.

Надо учесть, что это пишет не какой-нибудь противник постничества, но человек, сам всю жизнь проведший в строжайшем самоограничении, годами питавшийся несколькими сухарями в день. Дело, однако, в том, что такая вышеестественная мера поста есть особый дар благодати, а попытки своими человеческими силами понести подобный подвиг всегда создают удобный повод для прельщения самонадеянных гордецов. Не только пост, но и всякая односторонняя крайность — безмолвие, бдение, нестяжание, слезы, — когда человек упорствует в ней, уловляет его в прелесть через самомнение и тщеславие.

«Любая другая добродетель, — продолжает старец, — если она совершается сама по себе и принимается за главную силу монашеского жительства, заслуживает порицания и всяческого осуждения опытных людей. Или же скорее мы назовем ее приманкой врага, из-за которой человек постепенно попадается на крючок». Ошибка такого человека заключается в том, что «в начале своего пути, ему следовало, убедившись на опыте в гибельности самоуверенности, считать свое преуспеяние даром Божиим, а не плодом своих ничтожных человеческих усилий», ибо мы через свое усердие можем лишь показать благое намерение, а все дальнейшее зависит от действия благодати.

 

{212}

 

Таким образом, действия подвижника, по учению старца Иосифа, должны быть гармоничны и направлены равно к достижению всех добродетелей. Они должны быть разумно уравновешены — запрещено как чрезмерное усердие, так и излишнее расслабление, потому что враг караулит с двух сторон. Если подвижник не слишком горяч и не рвется безрассудно вперед, то враг выжидает, когда тот приустанет и склонится к нерадению, тогда бес «появляется и тянет его назад, чтобы повергнуть в безразличие» и так поработить. В «Послании исихасту пустыннику» старец Иосиф напутствует: «Монах должен или иметь наставника в таком делании и творить совершенное послушание, совершенно отсекая свою волю, или, если он один, остерегаться крайностей и идти по среднему пути. Не должен уклоняться ни вправо, ни влево. И пусть хорошо знает, что только когда получит высокие крылья созерцания, тогда по мере этой Божией благодати и тело выдерживает немощи»{245}.

Если подвижник действует правильно, если во всех делах ему сопутствует смиренномудрие, то постепенно под воздействием благодати к нему приходит преуспеяние. Но здесь его вновь подстерегает вражеская сеть прельщения. «С сатанинской изощренностью в уме укореняется мысль, что это является достижением его собственных способностей, которого другие по справедливости лишены из-за своего нерадения». Он может теперь обличать и укорять не стяжавших благодать, ибо уверен, что «все способны получить ее, если понудят себя». Неискушенный, он думает, что, усердно побуждая себя к подвигам, может своим ничтожным человеческим усилием привлечь к себе благодать, а получив ее, дерзко полагает, что благодать «дана ему как воздаяние за его делание». Но, увы, таковые «лишены света рассуждения»; заблуждающиеся, они не ведают, что если Господь по Своему желанию, в угодное Ему время не пошлет благодать, то мы «останемся бесплодными и совершенно нагими, труды же наши послужат пищею бесам и прекрасно возделанные добродетели обратятся в пороки!».

Несчастье начинается с того, что человек воображает, будто «обрел Божественную благодать благодаря подвижничеству и собственным благим усилиям и что все, кто лишены ее, виноваты в этом сами, поскольку не хотят подвизаться. О, проклятая самоуверенность, рождающая и питающая эгоизм и самомнение». И тогда Господь из-за нашей неразумной гордости попускает диаволу действовать против нас — «вместе с Божественной благодатью удаляются и все силы и средства, помогающие человеку, чтобы тот, смирившись, на опыте убедился в правоте слов Господних: Без Меня не можете делать ничего[90]».

 

{213}

 

Нужно упомянуть еще об одной ловушке — это прелесть, которая «имеет целью смутить тех, кто уже положил хорошее начало, и помешать их дальнейшему продвижению». Иногда, учит старец Иосиф, подвизающиеся в умном делании получают благодатное утешение: во время созерцания «к ним приближается взыскуемая Божественная благодать — скорее всего во время молитвы, в состоянии тонкого сна или же каким-либо иным способом». Как раз этого момента и поджидает дух прелести. Враг старается вклиниться и подмешать свое ядовитое воздействие — он «приближается к человеку, находящемуся в указанном состоянии, пытаясь тем самым привлечь его внимание к себе». Чаще всего вражье действо принимает вид зрительного образа, или мечтания, или благоухания. «Вообще, к какой бы слабости ни склонялся ум, дух прелести сразу же примет соответствующий образ». Если два-три раза уделяется внимание мимолетному сиянию, то оно «принимает образ какого-либо лица или предмета, в соответствии с тем, что было в уме, когда он принял его. Если такие подвижники прибегают к совету старца, [видение] слабеет и отступает». Но если несчастный поверит, что заслужил «благодать» своей добродетелью, и будет ожидать нового явления, «тогда присутствие лукавого усиливается и преобразуется во вполне определенные видения». Это уже чревато настоящей бедой.

Иные подвижники искушаются воображением почестей, славы и власти: «Для тех, в ком еще живы страсти любоначалия и тщеславия, даже если некоторое время они и боролись с ними, дух прелести представляет именно это. Таким он показывает во сне, как их избирают вождями, пастырями и духовными отцами, от которых зависит спасение мира… Тем, кто преуспел в созерцании, он представляется светлым ангелом, принимает образы святых и Самого Спасителя». Нужно твердо запомнить главный признак дьявольского обмана: «Ложные ощущения в действительности не имеют ничего общего с теми признаками, которыми удостоверяется присутствие Божественной благодати», — в отличие от последних, они сопровождаются смущением и возбуждают низменные плотские страсти.

«Ум прельщенного помрачается и не способен к рассуждению, поскольку он не имеет ни опыта восприятия истинной благодати, ни смирения, которое позволило бы усомниться в правильности своего суждения. На ранних стадиях прелести… еще есть надежда, что благодаря содействию Церкви он будет исцелен. Однако, если прелесть проникнет глубже… [она] считается почти неисцелимой болезнью». Бесы неимоверно изощрены в хитрости и проворстве. «Прелесть с такой тонкостью и искусством принимает на себя образ благодати и истины, что ею могут быть поколеблены даже опытные. Послушание считается здесь необхо

 

{214}

 

димым… Тем, кто идет проторенным путем подчинения и смирения, это зло едва ли способно причинить вред. По большей части оно поражает людей, живущих отдельно, по своей воле, полагающих, что внешний образ подвижничества и вообще человеческие усилия могут принести плод сами по себе»{246}.

Можно пожелать каждому вступающему на путь подвига сохранить в памяти отточенные, как формула закона, слова Иоанна Лествичника: «Кто хочет бороться со своею плотию и победить ее своими силами, тот тщетно подвизается; ибо если Господь не разорит дома плотской похоти и не созиждет дома душевного, то всуе бдит и постится думающий разорить»[91].

Слово древних отцов милостью Божией хранят дошедшие до нас писания, среди которых — «Палестинский патерик». Здесь находим полторы тысячи лет назад изреченное: «Бегай всегда чрезмерностей и недостатков в добродетелях, а ищи претрудно середины, чтоб творить все в свое время и в должной мере… Одна только чрезмерность благословенна Богом, это — любить врагов, быть в мире с ненавидящими, благотворить злотворящим, благословлять клянущих и злословящих, любить всякого человека, как себя и даже более себя, как и Христос возлюбил нас»{247}.

В наставлениях выдающегося Глинского подвижника игумена Филарета[92] можно встретить такое предостережение: «Если иные подвизаются, постятся, бдят на молитве, но без брани от врага, и скорби внутренние и внешние не находят на них, то… подвиг их опасен, тем более, кто с самочинием и высокомудрием безгодное имеет рвение к непомерным подвигам. Таковых подобает удерживать советом… по правилу: аще видиши юна, быстро восходяща на небо, емь его за нозе и верзи долу. Новоначальные пусть прежде навыкают ходить по земле и держаться во всем умеренности»{248}.

Свт. Игнатий в письмах своих увещевает: «Посылаю тебе одно из изречений прп. Пимена Великого, великого делателя умной молитвы. Предостерегая учеников своих от козней диавольских, он говорит: „Все,

 

{215}

 

что превыше меры, — от бесов“. Познается же приносимое бесами по смущению — этому непременному и неизбежному плоду их действия. В умном делании, в самом покаянии должно избегать чрезмерности. Надо [все] делать в великой тихости. Правильность такого делания свидетельствуется миром, приносимым душе». Другой раз святитель так обобщает признаки распознания десных и шуиих влияний: «Святая истина извещается сердцу тишиною, спокойствием, ясностью, миром, расположением к покаянию, к углублению в себя, к безнадежию на себя, к утешительной надежде на Бога. Ложь, хотя бы и облеклась в личину добра, познается по производимому ею смущению, мраку, неопределенности, переменчивости, развлечению, мечтательности; или же она только обольщает сердце — льстиво приносит ему довольство, упитательство собою, какое-то неясное, мутное наслаждение… Ум человеческий не в состоянии отличить добра от зла; замаскированное зло легко, почти всегда, обманывает его… Различать добро от зла принадлежит сердцу, — его дело. Но опять нужно время, нужно укоснение в заповедях евангельских, чтоб сердце стяжало тонкость вкуса к отличению… Отличается добро от зла очень многими признаками, которые познаются по мере духовного преуспеяния… Сердце не вдруг стяжевает способность совершать принадлежащее ему дело»{249}.

Прп. Силуан Афонский тоже преподает свое наставление о различении состояний души и вводит в некоторые тонкости этого искусства: «Если увидишь свет внутри себя или снаружи себя, то не верь ему, если вместе со светом нет в тебе умиления к Богу и любви к ближнему; но и не убойся, а смири себя, и свет исчезнет. Если видишь видение какое-либо, или образ, или сон, то не доверяй ему, потому что если оно от Бога, то Господь и вразумит. Душа, не познавшая вкусом Духа Святого, не может понять видение, откуда оно. Враг дает душе некую сладость, смешанную с тщеславием, и по сему узнается прелесть. Отцы говорят, что при вражеском видении душа почувствует смущение. Но это только смиренная душа, которая не считает себя достойною видения, при вражеском действии почувствует или смущение, или страх, а тщеславный может не испытать ни страха, ни даже смущения, потому что он хочет видений и считает себя достойным, и потому враг легко обманывает его. Небесное познается Духом Святым, а земное — умом; но кто хочет познать Бога своим умом от науки, тот в прелести, ибо Бог познается только Духом Святым».

По поводу неразумных, не в меру усердных подвигов старец Силуан замечает: «Сытое тело мешает чисто молиться, и Дух Божий не приходит в насыщенное чрево. Впрочем, надо знать меру поста, чтобы не ослабеть безвременно, и тогда не сможешь нести послушание. Знал я одного

 

{216}

 

послушника, который иссушил себя постом, но ослабел и помер преждевременно»{250}.

От уклонения в самообман берег своих чад — окормлявшихся у него инокинь — греческий святитель Нектарий Эгинский[93]. Остерегая их от чрезмерных подвигов, он пишет: «Не подвергайте опасности вашу жизнь. Болезнь препятствует духовному росту для тех, кто не достиг совершенства. Здоровье вам нужно для духовного делания. Тот, кто несовершенен и выходит на брань, будет сражен, знайте это, если не будет здоровым… Вот почему я советую вам быть рассудительными, знать меру во всем и избегать чрезмерностей. Строгости идут рука об руку с мерой добродетели. Человек, не достигший высоких моральных добродетелей и желающий соперничать с совершенными в строгости жизни, подвергается опасности впасть в прелесть… Вы должны соизмерять строгость постов со своим здоровьем, дабы не оказаться вынужденными уходить из затвора в города в поисках исцеления от телесных недугов»{251}.

Просто, коротко и ясно пишет о прелести архиепископ Феофан (Быстров)[94] в частном письме: «Прелесть состоит в том, что человек начинает порываться жить выше своей меры. Еще не очистившись от страстей, стремится к жизни созерцательной, мечтает о духовно-благодатных наслаждениях. В этом случае человека постигает гнев Божий, который состоит в том, что от человека за высокоумие отступает благодать Божия, и он попадает под влияние лукавого… В таком состоянии пишутся все богословские сочинения, желающие сказать новое слово, отличное от словес святоотеческих… Прелесть всеобщая есть забвение и нечувствие своей греховности. Прелесть, собственно так называемая, есть приписывание себе праведности, в действительности не существующей. А если кажется человеку, что имеет он праведность, то эта праведность не божественная, а бесовская, чуждая благодати Божией и смирения»{252}.

 

{217}

 

17. Причастие (K стp. 65)

 

«Причащаться лучше часто, — пишет владыка Антоний, но добавляет: — Ценность Причастия зависит не от частоты». Автор этих строк прошел путь многолетних преследований и гонений. Опытный лагерник, он, как и многие верующие его поколения, имевшие опыт тюрем, лагерей и ссылок, был слишком хорошо знаком с тяжелой для всякого христианина проблемой — невозможностью причаститься Святых Тайн. После 1958 года, в соответствии с политической программой Н.С. Хрущева, началась новая антирелигиозная кампания. В атмосфере надвигавшихся гонений многие ожидали повторения эпохи сталинских репрессий. Тогда же писалась и эта работа об Иисусовой молитве. «Не скорби, если случится слишком редко» приступать к Святой Чаше, — утешает владыка своих чад в предчувствии предстоящей скорби. Но и сегодня, в начале третьего тысячелетия, можем ли мы быть уверены, что эти предчувствия потеряли свою актуальность, что они не относятся и к нам?

Если с вопросом о частоте причащения обратиться к собранию «Древних иноческих уставов», то там можно найти следующее указание: «Правила не определяют подробно сего святого действия, столь помощного в побеждении страстей и невидимых врагов, их разжигающих. Как часто должны были иноки приступать с Святому Причастию, это или решалось по правилу прп. Пахомия, принятому от Ангела, чтобы иноки причащались каждое воскресенье или и субботу, или было учреждено как-нибудь сообразно с тем, что пишет св. Василий Великий, что хорошо причащаться каждый день и что они в Кесарии причащаются четыре раза в неделю»{253}.

Размышляя в 20-е годы над вопросом о частоте причащения, митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Во дни великого гнева Божия, еще при Патриархе Тихоне, в России умножились случаи частого причащения Святых Христовых Тайн: раз в месяц, чрез две недели, а ныне и еженедельно. Недавно же пред Московскою Патриархией поставлен был вопрос даже о разрешении мирянам ежедневного причащения. Ответ дан благоразумно осторожный: „Советуется приступать не так редко, как сложился прежний обычай, но и не чаще, чем через неделю, с достойным приготовлением, — конечно, при условии одобрения духовника“. А епископы, в частности митрополит Петроградский Серафим (Чичагов), и сейчас убедительно зовут паству свою именно к литургии и причастию Святых Тайн как вернейшему и сильнейшему средству против духовного зла и натиска неверия на нашей родине».

 

{218}

 

Владыка далее приводит слова священномученика Серафима (Чичагова): «Пока совершается Божественная спасительная литургия, пока люди приступают к Божественному причащению, дотоле можно быть уверенным, что устоит и победит православная Церковь, что не погибнут во зле греха, безбожия, злобы, материализма, гордости и нечистоты русские люди, что возродится и спасется родина наша. Паче всего думайте о… непрерывном служении — ежедневном, даже многократном, на разных престолах — литургии. Будет она — будет и Церковь, и Россия»{254}.

Известным сторонником частого приобщения был праведный Иоанн Кронштадтский. Митрополит Вениамин в своей книге, посвященной великому пастырю, пишет: «В особенности тесно связаны были у о. Иоанна с образом Божиим Божественная литургия и частое причащение Святых Тайн Тела и Крови Христовых. Да и всякий, знающий о. Иоанна и его жизнь, может спросить: почему же он постоянно служил Божественную литургию? Почему он и других приучал к частому причащению Святых Тайн?» На этот вопрос владыка отвечает словами самого пастыря: «Что же делать нам в раю, когда мы не находим сладости и утешения быть в храме, слушать слово Божие, участвовать в вечери Агнца? Подумайте: до какой степени отупения дошли мы во грехах своих?!»

Сам о. Иоанн, начиная почти с первых лет священнослужения и до смерти своей, старался ежедневно служить Божественную литургию, он стремился к этому, ибо знал, что нет лучшего пути к обновлению нашего ветхого естества. И для таких богатырей духа, как о. Иоанн, и для немощных, ослабевших членов Церкви жизненно важно приступать к Чаше как средству укрепления, обновления и спасения. О. Иоанн говорит: «Развращение, испорченность стали так велики, что частое причащение животворящих Тайн Тела и Крови Христовых совершенно необходимо для постепенного освобождения человека от внутреннего зла». И о себе самом он говорит: «Благодатию пречистых Тайн я стою и хожу право и не возвращаюсь ко злу… Но не принимая Их значительное время, я становлюсь удобопреклонен ко злу и диавол легко овладевает мною… Бедствие для души долго не причащаться Святых Тайн: душа начинает смердеть страстями, сила которых возрастает по мере того, как долго мы не сообщаемся со своим Жизнодавцем».

Своих собратьев — служителей алтаря о. Иоанн увещевает: «Не огорчайся на тех, которые желают чаще причащаться Святых Тайн Тела и Крови Христовой; но люби их и радуйся за них пред Богом, ибо Господь влечет их сердца, испытавшие сладость общения с Ним в Святых Тайнах. Ведь и ты (священник) сам часто приобщаешься, служа литургию.

 

{219}

 

Не огорчайся и на больных, того же желающих в домах, где лежат они. И не обленись заходить к ним; ибо они жаждут общения с Богом и исцеления от Него. И нет выше и почтеннее служения, как приобщать больных Тела и Крови Христа Бога! Ибо Кого ты носишь? Твое служение — выше ангельского; ибо они со страхом взирают на страшную и спасительную тайну; а ты (пастырь) носишь Самого Христа Бога и преподаешь Его верным». Обращаясь на литургии к тем, кто сподобился причастия, о. Иоанн восклицает: «Чего мы удостоены! Какой чести, обожения, соединения с Божеством! Ибо мы через причащение Пречистого Тела и Крови Христовой становимся плотию от плоти Его и костию от костей Его и страшными для демонов, — если только будем твердо хранить в себе этот дар Божий и не будем, как прежде, легкомысленны и поползновенны и падки на грех»{255}.

Архиепископ Феофан (Быстров) в одном из писем к своим духовным чадам таким образом отвечает на вопрос о частоте Причастия: «Относительно причащения Святых Тайн лучше всего руководствоваться вам наставлениями прп. Серафима Саровского, данными им дивеевским сестрам: причащаться Святых Тайн прп. Серафим заповедал сестрам во все четыре поста, в двунадесятые праздники и даже в другие большие праздники, вообще, „чем чаще, тем лучше“[95]. Разумеется, с должным приготовлением, а без последнего следует воздержаться от причащения Св. Тайн»{256}.

Что же нужно понимать под должным приготовлением к Таинству? Ответ на этот вопрос вновь можно найти в словах Кронштадтского пастыря. О. Иоанн учит: «Вы, недугующие тлением, земнородные, приидите с очищенными чувствами и мыслями к святой литургии и почерпните здесь нетление; земные и прилепившиеся к земле, приидите, насладитесь небесного царствия в благодатном Царстве Христа Бога». Приступающий же недостойно уподобляется Иуде, о котором потому и упоминается в предпричастной молитве. «Кто приходит к св. Чаше с какой-либо страстью в сердце, тот — Иуда, и приходит льстивно лобызать Сына Человеческого. „Со страхом приступите!“ Но и с „верою и любовию“. Возгревай в сердце своем веру в Иисуса Христа, в Его бесконечную любовь, вникай в себя, старайся видеть свою духовную бедность, свое окаянство, свою слепоту, наготу, [старайся] иметь алчбу и жажду правды, то есть исправления и правоты. Без этого нельзя искренно и с горячей любовью плодотворно причащаться Св. Тайн! Надо отрешиться от при

 

{220}

 

страстия к земным наслаждениям, которые крайне препятствуют небесной любви»{257}.

Из воспоминаний об известном псково-печерском старце иеросхимонахе Симеоне (Желнине) мы узнаем, что батюшка «всегда настаивал на том, чтобы причащались как можно чаще: иногда, если считал это полезным и спасительным для своего чада, благословлял причащаться даже два дня подряд». В то же время старец всегда подчеркивал необходимость ясно осознавать, что мы недостойны принятия Святых Тайн. Псковский протоиерей Олег Тэор рассказывал, как однажды старец, приняв исповедь у приехавшей к нему матушки Архелаи, «вдруг сказал: „Будешь завтра причащаться“. Матушка отвечает: „Никак не могу, не готова, вчера ела скоромное — суп с молоком, недостойна я“. А о. Симеон ей и говорит: „Ишь — недостойна. Вот и хорошо, что хоть нынче доходит, что недостойна; она, видите ли, всегда причащается достойно! Ну так вот завтра причастишься недостойно“. Сам-то он всегда знал, кому когда можно причаститься, а кому нет; так и благословлял»{258}.

Вот и сегодня псково-печерский старец о. Иоанн (Крестьянкин) советует в своих письмах причащаться почаще, особенно же страждущим и недужным, — раз в месяц, лучше — раз в две недели, а то и еще чаще{259}.

 

18. Чтение (К стр. 66)

 

Свт. Игнатий не раз повторял, что по причине духовного оскудения, присущего его эпохе, и по недостатку опытных наставников единственным руководством ко спасению остается Священное Писание и писания святых отцов. «Желающему непогрешительно заниматься молитвою Иисусовою надо поверять себя, свое упражнение ею, частым чтением следующих отеческих писаний», — и святитель приводит перечень восьми основных авторов, главным образом из «Добротолюбия»: Исихий Иерусалимский, Филофей Синайский, Феолипт Филадельфийский, Симеон Новый Богослов, Григорий Синаит, Никифор Уединенник, Каллист и Игнатий Ксанфопулы, Нил Сорский. «Делателю Иисусовой молитвы, — продолжает святитель, — весьма полезно прочитать „Предисловия“ схимонаха Поляномерульского Василия»[96]. По прочтении этих «Предисловий», считает святитель, «чтение всего „Добротолюбия“ делается более ясным и полезным. При чтении отцов не должно упускать из виду и того, что меры новоначального их времен суть уже меры

 

{221}

 

весьма преуспевшего в наше время. Применение отеческих наставлений к себе, к своей деятельности, должно быть совершаемо с большой осмотрительностью… Когда отеческие книги остались нам в единственное средство руководства, — предупреждает святитель, — должно с особенной осторожностью и разборчивостью читать их, чтобы единственное средство к руководству не обратить в средство к неправильной деятельности и проистекающему из нее расстройству…

Книги святых отцов, написанные для безмолвников, никак нейдут для новоначальных и вообще для иноков, подвизающихся в монастырях общежительных». Речь идет о текстах Ксанфопулов, а также «о книгах Григория Синаита, Исаака Сирского, Нила Сорского, священноинока Дорофея. Занимающийся молитвой, при занятии монастырскими послушаниями, может ознакомиться и с этими книгами, но не для руководства ими, а единственно для знания… Сочинения святых Исихия, Филофея и Феолипта… очень полезны для общежительных и для уединенных иноков. Особенно полезны „Предисловия“ схимонаха Василия: в них изложено учение о молитве покаяния, учение столько полезное, столько нужное для нашего времени. Находится много назидательных наставлений о молитве в книге Варсонофия Великого; надо заметить, что в первой половине ее заключаются ответы к безмолвникам, а во второй, с 220-го ответа, к инокам, подвизавшимся в общежитии».

Святитель пишет, что правильное, приносящее пользу чтение духовной литературы уже само по себе есть в некотором роде подвиг: «Изучение отеческих книг, предоставленных промыслом Божиим в нравственное руководство современному монашеству, отнюдь не малозначащий подвиг. Чтоб совершить его, нужно самоотвержение, нужно оставление житейских попечений, — не говорю уже о развлечениях, увеселениях и наслаждениях; нужно жительство по евангельским заповедям, нужна чистота ума и сердца, которою одною усматривается и понимается духовное, святое, таинственное учение Духа, соответственно степени очищения. Тот, кто узнал, что в настоящие времена сокровище спасения и христианского совершенства скрыто в словах, изреченных Святым Духом или под влиянием Его, то есть в Священном Писании и писаниях святых отцов, да возрадуется духовно о приобретении существенно полезного познания, да скроется всецело от мира в благочестивую жизнь»{260}.

В личной переписке святителя с монашествующими и мирянами высказываются поучительные суждения о правильном подходе к духовному чтению. Вот некоторые из них. «Вы спрашиваете, почему необходимо чтение святых отцов? Не довольно ли Словом Божиим руководствоваться, одним Священным Писанием — чистым Словом Божиим, в кото

 

{222}

 

ром нет примеси слова человеческого? Отвечаю: непременно нужно при чтении Писания чтение святых отцов. Вот что говорит святый Апостол Петр о Священном Писании: Никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою. Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым (2 Петр. 1:20–21). Как же вы хотите произвольно понимать духовное слово, которое и произнесено не произвольно, а по внушению Духа, и само запрещает произвольное толкование себя. Дух произнес Священное Писание, и только Дух может истолковать его. Вдохновенные Богом мужи — святые отцы истолковали его. Поэтому всякому, желающему стяжать истинное познание Священного Писания, необходимо чтение святых отцов. Если вы ограничитесь чтением одного Священного Писания, то по необходимости должны понимать и объяснять его произвольно… Невозможно вам будет избегнуть заблуждений; потому что душевный человек не принимает того, что от Духа Божия. Божьего никто не знает, кроме Духа Божия (1 Kop. 2:11, 14)…

Святые отцы советуют новоначальным инокам более, чем в чтении Священного Писания, упражняться в чтении деятельных отеческих сочинений, в которых объяснены подробно иноческие подвиги и указан путь к правильному разумению Священного Писания… По той же причине новоначальным полезнее для молитвословий читать акафисты и каноны, нежели Псалтирь. Но превосходнее всего, когда ум достигает до того, чтобы ему вполне удовлетворяться молитвою: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго“…

Книга Псалтирь — возвышеннейшая духовная книга. В ней глубоко и подробно описан внутренний подвиг воина Христова. Часто употреблены прообразовательные тени и иносказания, дающие книге таинственность и темноту, — не без причины на ней завеса! Не надо принимать ее буквально — буквальное разумение Писания убивает душу. Необходимо разумение духовное — оно оживотворяет, поставляет на стези правыя, святыя… Только те книги в точном смысле могут быть названы духовными, которые написаны под влиянием Святого Духа. Не увлекайся общим потоком, но следуй по узкой стезе вслед за святыми отцами».

Среди современных ему авторов свт. Игнатий выделяет Георгия Затворника, о книге которого говорит с неизменной любовью: «Вот духовный писатель, ушедший далеко от всех духовных писателей нашего времени… С пера его текут струи благодатные, недостаточество внешнего образования заменяется обильным достоинством духовным. Книжка сия сделалась одною из моих настольных… Книга писем Задонского затворника Георгия может быть для вас очень полезной. Она одного духа и направления с сочинениями святителя Тихона Воронежского. Позво

 

{223}

 

лю себе сказать, что она одного духа и с моими грешными писаниями»{261}. В одном из своих писем святитель добавляет: «Эта книга отлично хороша для практического христианина, и читать ее надо понемногу. Если я еще не познакомил вас с этой книгой, то примите настоящий мой отзыв о ней как подарок духовный»{262}.

Непосредственно к теме молитвы Иисусовой свт. Игнатий обращается в своих трудах неоднократно. В пятитомном издании его писаний этой теме посвящены следующие страницы[97]: том 1 — «Беседа старца с учеником» (сс. 205–297); том 2 — «Слово о молитве умной, сердечной и душевной», «Слово о молитве Иисусовой» (сс. 202–313); том 5 — «О молитве Иисусовой»: главы XXIII–XXVI (сс. 107–117). Краткие высказывания, замечания и советы по поводу Иисусовой молитвы встречаются также во многих письмах святителя.

 

Свт. Феофан Затворник, рассуждая о душеполезном чтении, подчеркивает, что задачи в духовной работе и для монаха, и для мирянина в основе одни и те же. Соответственно, святитель не только не возбраняет мирянам чтение сугубо аскетических трудов, но всем настойчиво рекомендует изучать отцов, пишущих о молитве, трезвении и прочих монашеских добродетелях: «Полагаю, что всякое наставление, составленное отшельником и для отшельников, есть сладостное духовное брашно и для всякого ревнителя о спасении. Там найдет он нужное себе я сумеет приложить то к своему быту… Вот почему добрые миряне, ревнующие о спасении души, читать не начитаются аскетических отеческих писаний Макария Великого, Исаака Сирианина, Лествичника, св. Дорофея, Ефрема Сирианина, „Добротолюбия“, Варсонофия и Иоанна и прочих». О тех же, кто чуждается наставлений указанных отцов, считает святитель, «сами видите, что надо сказать: „Духа Христова не имеют“. Жестоко слово сие, да что делать-то!»

В «Добротолюбии» святитель советует прежде всего тексты Исихия, Филофея, Феолипта, Никифора, Диадоха, и добавляет: «С помощью их поймете, что такое трезвение, бдение духовное и бодренность… Но не все в „Добротолюбии“ читайте. И тех довольно, что указаны… Из них каждый день прочитывайте сколько-нибудь. Много не надо читать. Прочитавши что-нибудь, жуйте то, пока дойдет до сердца. И довольно. Вот вам и признак полезного чтения! Когда какое место так займет, что все мысли и внимание сосредоточатся в нем, это хорошо. Всякое другое чтение есть праздное». Особенно выделяет святитель среди отцов прп. Исаака: «Сейчас развернул св. Исаака Сирианина — сего единственного учителя трезвенной жизни. Где бы вы ни были, возьмите с собой эту книгу… Там

 

{224}

 

поглубже все дело прописано и весь путь Божий выяснен, как на ладони»{263}.

В уставе прп. Паисия (Величковского), составленном в Молдавии, есть такие строки: «Какие же отцы учат об умной молитве? Св. Иоанн Златоуст, св. Каллист II, патриарх Цареградский, св. Симеон, митрополит Солунский, св. Диадох, епископ Фотикийский, св. Исихий Иерусалимский, св. Нил Синайский, св. Иоанн Лествичник, св. Максим Исповедник, св. Петр Дамаскин, св. Симеон Новый Богослов, св. Григорий Синаит — все эти и другие святые отцы учат об умной молитве»{264}.

Императрица Александра Феодоровна за год до мученической кончины записывала в своем духовном дневнике «Сад сердца» размышления о чтении Священного Писания: «Библию следует изучать умно. Её следует изучать тщательно, так как каждая ее часть полезна для назидания, для исправления, для утешения, для помощи. Слово Божие — это лампада. Где бы она ни светила, она высвечивает какие-то изъяны, пятна, пороки в сердцах и жизнях. Где бы ни звучало слово Христа, оно обнажает и омывает недостатки… Библия содержит возвышенное духовное учение, которое направлено на то, чтобы преобразить возделываемую землю в Небесный сад. Слово Христа должно делать свою работу изнутри, поэтому оно должно попасть в наше сердце, и мы должны позволить ему в нас поселиться — мы должны принять это слово в свое сердце… Бог утешает. Он всегда полон нежности и сочувствия к человеческой боли и страданиям. Когда мы читаем Библию, мы находим в ней, от начала до конца, слова утешения. На каждой ее странице Бог дает понять людям, что Он их любит, что Он их друг и что Он хочет им добра. В Скрижалях нет ни одной главы, которая не открывала бы нам тем или иным способом Божию милость. Вот что делает Библию такой драгоценной книгой для тех, кто пал духом, оскорблен, разочарован, одинок, изнемогает в борьбе. Библия, как грудь матери, к которой можно прильнуть в минуту боли и отчаяния»{265}.

Чтение святых отцов побуждает к благотворному забвению тленного мира, но все же не стоит излишне увлекаться, забывая, кто мы такие и где мы теперь находимся. Книги, написанные отцами-созерцателями, это не популярные издания для воцерковляющихся — это специальная литература, предназначенная главным образом для подвижников, уже прошедших деятельный период, готовых войти в благодатный период духовной жизни — созерцательный. Все мы, если и подвизаемся, то находимся лишь в пределах деятельного периода. Для нас эти книги не могут быть практическим пособием. Они для нас питие духовное, они должны служить возгреванию нашего духа, указывать общее направле

 

{225}

 

ние, действуя вдохновляюще, дабы мы в полной мере возревновали о подвиге.

Читая книги, возводящие мысль к духовным вершинам, хорошо было бы помнить слова прп. Макария Оптинского: «Святые и богоносные отцы написали о великих дарованиях духовных не для того, чтобы всякий безрассудно стремился к получению их, но для того, чтобы не имеющие оных, слыша о таких высоких дарованиях и откровениях, получаемых достойными, сознавали свою глубокую немощь и великое недостоинство и невольно преклонялись к смирению, которое паче всех деланий и добродетелей нужно для ищущих спасения»{266}.

А вот как предостерегает свое духовное чадо свт. Макарий (Невский)[98]: «Читаешь Библию — это хорошо, но неопытному небезопасно. Читающему Библию нужно иметь под руками толкование. Есть поговорка: „Зачитался Библией“, то есть сбился с толку чтением Библии без толкования»{267}.

К благоразумию призывал своих чад прп. Никон Оптинский. Остерегая их, он завещал: «Такие книги, как Исаак Сирин, с глубоким содержанием, надо читать с осторожностью. То, что там для новоначальных сказано, для нашего времени преуспевшим только доступно, а многое и совсем нельзя применить, тогда будет раздвоение в душе. Поэтому такие книги надо читать не для того, чтобы вполне применять к себе, а для настроения. А иначе может быть очень плохо: в самомнение, в прелесть можно впасть и повредиться»{268}.

Прп. Феодор Санаксарский[99] вовсе запрещал своим послушникам самостоятельное чтение. Старец объяснял: «Читать книги вам, новона

 

{226}

 

чальным, по кельям, кроме трапезы[100], в моей обители не позволяется: ибо вы не столько заимствуете из них полезное для души, сколько навыкаете толковать на разорение душевного спасения, что не вы сами, а другие не так живут»{269}.

В келейных записках прп. Варсонофия Оптинского тоже есть мысли по этому поводу: «Читать надобно книги деятельные, относящиеся до христианской жизни. Умозрительные, или созерцательные, нам не под силу. Созерцание прилично созерцательной жизни, а сия приходит по очищении от страстей заповедями Христовыми, и ей сама благодать научает… После книг Св. Писания Нового Завета монашескую азбуку составляют превосходные, духовно сладостные и всем доступные писания св. Аввы Дорофея и св. Иоанна Лествичника… Славянское „Добротолюбие“ (не все подряд, но статьи из него по указанию опытного духовного отца), также и „Добротолюбие“ в русском переводе»{270}. «Пятый том сочинений еп. Игнатия [Брянчанинова] заключает в себе учение св. отцов применительно к современному монашеству и научает, как должно читать писания св. отцов. Очень глубоко смотрел еп. Игнатий, и даже, пожалуй, глубже в этом отношении еп. Феофана [Затворника]. Слово его властно действует на душу, ибо исходит из опыта»{271}.

Архиепископ Феофан (Быстров) в своих письмах замечает: «Нужно говорить не столько о том, кого нужно читать, сколько о том, как нужно читать. Читающий с рассуждением может все читать, а кто не имеет рассуждения, тот должен или читать под руководством кого-либо из имеющих рассуждение, или, в случае отсутствия такового, на первое время ограничиться чтением вселенских отцов и учителей Церкви», а именно: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, а из русских — свт. Тихона Задонского{272}.

 

{227}

 

19. Трезвение (K стp. 68)

 

Молитвенное сочетание ума с сердцем — важнейший момент на пути подвига. Именно теперь, по восшествии на степень умно-сердечную, человек может начинать настоящую брань с помыслами, здесь можно приступать к тому, что, собственно, и названо у святых отцов трезвением, или хранением ума, и является битвой за чистоту молитвы. До этих пор, пребывая на степени молитвы умной, в полной мере осуществить такую борьбу было невозможно.

Дело в том, что, молясь умно, вне соединения с сердцем, ум пребывает в том же мысленном пространстве, что и приходящие помыслы, а посему он не способен увидеть их приближение, распознать их на первой стадии — на стадии прилога (или приражения). Ум замечает их только на второй стадии — стадии сочетания, когда уже вовлечен в обдумывание помысла, в собеседование с ним. Здесь помыслы могут с успехом отсекаться, пока дело не дойдет до греховного сосложения, но поскольку такое отсечение происходит всегда с некоторым запозданием (после сочетания), то оказывается невозможным сохранить ум чистым от помыслов. Можно сказать, что в этом случае ведутся уличные бои, когда противник уже ворвался в город и сражение идет внутри города.

Трезвение же позволяет охранять сами городские стены и не позволяет врагу ворваться внутрь, бои ведутся на подступах к городу. Но для этого нужно встать при вратах. Чтобы опознать помысел в момент его приближения, нужно каким-то образом отступить в сторону, выбраться из этого мысленного потока и посмотреть на него как бы извне. Переход на степень умно-сердечной молитвы как раз и оказывается таким смещением ума, или шагом в сторону. Здесь происходит слияние ума с сердечным чувством. Это качественное изменение, при котором моление становится слитным мысле-чувственным процессом, поглощающим в себя ум. Ум, таким образом, как бы выводится из мысленного потока. Теперь появляется возможность, встав у врат сердечных, с иного ракурса наблюдать, как возникает новый помысел-прилог, и незамедлительно отсекать его, не допуская сочетания с ним. Начинается борьба за чистоту молитвы.

А чистота и нечистота молитвы, — по слову прп. Исаака Сирина, — зависит от следующего: если примешивается к уму «какая-либо посторонняя мысль или беспокойство о чем-нибудь, тогда молитва сия не называется чистою»{273}. «Ум становится сильным тогда, когда во время молитвы он не представляет в воображении ничего из принадлежащего миру сему», — замечает пустынножитель Евагрий Понтийский{274}. «Совершенство молитвы заключается в том, — говорит свт. Игнатий, — ког

 

{228}

 

да она произносится к Богу без уклонения ума в развлечение, когда все мысли и чувства человека собираются во едино моление»{275}. А в одном из писем святителя есть такие слова: «Бог является человеку в чистоте мысленной».

В книге «На горах Кавказа» схимонах Иларион не раз обращается к этой теме: «Когда ум сделается чуждым помыслов и чист сам в себе, быв проникнут памятью Божией, тогда он удобно хранит в чистоте и самое сердце, стоя стражем у входа в него и не допущая туда ничего нечистого. Ибо, по учению святого пресвитера Исихия, „не может войти помышление в сердце, не толкнувшись прежде в двери ума“… Духовная жизнь, по изображению святых отцов, состоит в том, чтобы ум стоял при сердце, как страж при дверях, и не допущал туда входить ничему нечистому — ни помыслу, ни желанию… Разум если и должен иметь какое-нибудь участие в деле молитвы, то разве то, что его должно лишить свойственной ему его деятельности — мышления, рассуждения и неудержимой стремительности в движении. Он здесь не более как только страж и блюститель, стоит у дверей сердца и охраняет всю духовную область, чтобы не вошло туда какое-нибудь земное помышление…

Когда ум или дух, сущий в нашем сердце, облечется молитвенной силой и будет молиться Богу, тогда он молитвенным духом наполняет все сердце, находясь в вершине его, по указанию святых отцов, на мизинец выше левого сосца, а сердце своей Небесной сладостью привлекает к себе… мыслительную силу». Это и есть то самое, «что называется у святых отцов соединением ума с сердцем. О чем так много существует писаний, но чего на деле достигают очень и очень немногие». Тогда ум — «как страж — стоит при дверях сердца и возбраняет вход всякому злому помышлению. Это состояние — духовное благодатное есть, по слову Господа: Царство Небесное внутрь нас сущее»{276}.

Прп. Силуан Афонский, размышляя о чистоте молитвы, пишет: «Когда к уму примешиваются посторонние мысли, тогда ум помышляет и Бога и вещь, значит, заповедь любить ВСЕМ умом и ВСЕМ сердцем — не вполне исполнена. Но когда ум весь в Боге и нет других помыслов, тогда исполняется первая заповедь, но опять еще не совсем». Это говорит человек, десятки лет проведший в непрестанной жестокой брани за чистоту и трезвение. На вопрос: «Как возможно хранить ум свой чистым?» — о. Силуан отвечал: «Святые отцы нам оставили учение об умно-сердечной молитве — ею хранится ум; и я не вижу другого пути, который дал бы лучшую возможность вообще сохранять заповеди Божии»{277}.

Эту тему обсуждала в переписке с Петром Брянчаниновым игумения Арсения (Себрякова). Высокого смиренномудрия исполнено письмо старицы: «Вы спрашивали о молитве. Но я много говорить о ней не

 

{229}

 

могу по малоопытности. Молитва веры, молитва при сознании своей греховности, всесторонней немощности и недостаточности — вот единственная не пре́лестная молитва человека, не достигшего чистой молитвы. А о чистой молитве мне говорить неприлично, как не имеющей ее. Она дар Божий, она венец жизни иноческой, она возможна при действии благодати Божией в сердце, или, лучше сказать, она есть само то действие благодати. Путь к ней — чистота.

Чистоту помыслов и чистоту чувств не трудно приобресть уединением, чтением, упражнением в молитве; но чистота сердца многими смертьми приобретается, она есть совлечение страстей. Попробуйте уединиться на некоторое время, попробуйте отрешиться от всякой заботы и попечения, отдайтесь молитве, — и вы увидите, как улягутся смятенные помыслы, как успокоятся раскаченные чувства, вы начнете в мирном и внимательном настроении молиться. Но там, в груди, есть тяжесть непонятная, которая давит и давит. Без всяких порывов, без всяких желаний, но лежит, как камень на сердце, производит тьму и тесноту, которая, как стена, стоит между душою и Господом. Эту стену может разрушить только благодать Божия при нашей решительной борьбе со страстями по заповедям Божиим. А для нас, во тьме страстей живущих, необходима молитва сокрушенная, при вере в Господа спасающего»{278}.

В «Послании исихасту пустыннику» старца Иосифа Исихаста есть напоминание о том, что «никто не может держать ум и молиться чисто, если не придет… действие Божией благодати. Отсюда подвижник должен знать, что не сам он держит ум, а Божия благодать, и по мере Божией благодати он молится чисто. И пусть знает такой, что это не от него, а от Бога»{279}. Старец Иосиф учит: «Началом пути к чистой молитве является борьба со страстями. Пока страсти продолжают действовать, добиться преуспеяния в молитве невозможно. В ходе жестокой брани против страстей подвижник… может быть в некоторых случаях окраден страстями или из-за его неопытности… или из-за недостатка сил. Однако, когда нападение страстей происходит от небрежения или от тщеславия, тогда присутствие благодати невозможно. В дальнейшем ум по мере избавления от страстей получает от благодати дерзновение и силу в брани против помыслов». Все это старец считает относящимся к деятельной части подвижничества, к этапу очищения сердца. Истинную молитву — созерцание — он относит к совершенным Божиим дарованиям, получаемым на следующем этапе просвещения ума. Сущность созерцания, по его слову, заключается в личной встрече человека с Богом. Старец говорит: «Человек, идущий к Богу посредством покорности и послушания Ему, соединенных с правой верой, достигает встречи с Ним

 

{230}

 

и постоянного пребывания в Нем. Вот что является и зовется богословием»{280}.

Однако лишь у редких избранников, истинных созерцателей, дальнейшая борьба бывает увенчана высочайшим даром благодатной чистой, или непарительной, молитвы, которая обретаема бывает, как свидетельствует владыка Антоний, вслед за молитвой самодвижной. О таком даровании читаем у свт. Игнатия: «Занятие молитвой есть высшее занятие для ума человеческого. Состояние чистоты, чуждой развлечения, доставляемое уму молитвой, есть высшее его естественное состояние. Восхищение ума к Богу, чему начальная причина — чистая молитва, есть состояние сверхъестественное. В сверхъестественное состояние входят только святые угодники Божии, обновленные Святым Духом, совлекшиеся ветхого Адама, облекшиеся в Нового».

О том же пишет прп. Исаак Сирин: «Как вся сила законов и заповедей, какие Богом даны людям, по слову отцов, имеет пределом чистоту сердца, так все роды и виды молитвы, какими только люди молятся Богу, имеют пределом чистую молитву… и до нее только имеют возможность простираться… И поэтому после чистой молитвы иной молитвы нет. До сего только предела всякое молитвенное движение и все виды молитвы доводят ум властью свободы. Поэтому и подвиг в молитве. А за сим пределом будет уже изумление, а не молитва; потому что все молитвенное прекращается, наступает же некое созерцание, и не молитвою молится ум… Иное дело — молитва, а иное — созерцание в молитве, хотя молитва и созерцание заимствуют себе начало друг в друге… Как из многих тысяч едва находится один, исполнивший заповеди и все законное с малым недостатком и достигший душевной чистоты, так из тысячи разве один найдется сподобившийся, при великой осторожности, достигнуть чистой молитвы, расторгнуть этот предел и приять оное таинство; потому что чистой молитвы никак не могли сподобиться многие; сподобились же весьма редкие; а достигший того таинства, которое уже за сею молитвою, едва, по благодати Божией, находится из рода в род»{281}.

 

Путь к чистоте лежит через подвиг трезвения, о котором в «Древних иноческих уставах» сказано: «Трезвение одно может заменить все подвижнические делания, которые если и нужны будут при нем, то разве для того, чтобы не мешать ему действовать всею своею силою».

Заповедь о трезвении и молитве как главном оружии в борьбе с духовным врагом дана христианам Самим Господом и не единожды повторяется апостолами[101]. Прп. Симеон Новый Богослов называет трезвение

 

{231}

 

основой духовного делания. А свт. Григорий Палама определяет это делание так: «Рассуждающую способность души мы тоже совершенствуем, выгоняя все, что мешает мысли стремиться к Богу, и этот раздел умного закона именуем трезвением»{282}. У святых отцов эта наука называлась по-разному: сердечным безмолвием, противоречием помыслам, блюдением сердца, хранением ума, вниманием и подобно тому. Суть же, по слову прп. Симеона, в том, что, «кто не внимает себе и не хранит ума своего, тот не может сделаться чист сердцем, чтобы сподобиться зреть Бога». Ибо греховные помыслы — это стена, отделяющая человека от Господа, и только освобождение от них разрушает преграду, открывает возможность общения с Богом.

По учению святых отцов, трезвение должно находиться в теснейшей связи с молитвой, без соединения этих двух средств борьбы с помыслами успех в брани не достижим. Прп. Симеон в своем известном трактате «Метод священной молитвы»[102] пишет: «Трезвение и молитва связаны, как душа с телом: одно не существует без другого. Соединяются они двояко. Сначала трезвение противостоит греху, будучи неким передовым разведчиком, а следом молитва сразу уничтожает связанные стражей постыдные помыслы, чего не может совершить одно внимание. Это дверь жизни и смерти, то есть внимание и молитва»{283}.

Святогорский монах Пантелеймон[103] в своих записках приводит следующее замечание многоопытного афонского старца: «Я говорю ведь не о молитве соборной или келейной устной, но о молитве Иисусовой, произносимой умом в сердце, а не в голове, как это обычно устным молитвам. Когда ум после многих трудов войдет в сердце и будет всегда там пребывать, тогда прекращаются всякие его парения и блуждания по всей вселенной; а до того, пока он в голове, то парения его невозможно удержать. Сначала бывает это очень трудно, и четверть часа понуждения продержать неудержимый ум в сердце кажется за какую-то вечность. Ум стремительно вырывается оттуда, но мало-помалу, с помощью благодати Божией и своего терпения, он свыкается, и, наконец, его уж оттуда и не выманить!»{284}

Затворившись в сердечной крепости, ум пребывает в относительной безопасности и покое. Ум удерживается в сердце молитвой. Отвлечение

 

{232}

 

от молитвы и помышление о любом постороннем предмете извергают его оттуда. Задача врага состоит в том, чтобы выманить ум из его укрытия. Приближающийся извне помысел-прилог является приманкой, которую ум либо игнорирует, либо реагирует на нее одним из двух способов. Первый — правильный: ум, вооруженный Иисусовой молитвой, наносит быстрый короткий удар по прилогу, никак не вникая в его содержание, в результате чего помысел рассеивается и исчезает. Второй путь — ошибочный и проигрышный: ум обращает внимание на содержание помысла. Здесь — ловушка. Если внимание задерживается на предложенной мысли, то цель врага уже достигнута — ум покидает крепостные стены, ибо внимание к помыслу есть неизбежный выход из сердечного затвора. Теперь ум беззащитен и уязвим; уловленный помыслом, плененный им, он уводится в рабство. Чем далее он ведом, тем труднее вырваться из плена и возвратиться назад. А вернувшись, ум, по учению отцов-трезвенников, после общения с врагом не может остаться неповрежденным или неоскверненным.

Свт. Игнатий, подчеркивая, что заимствует суждение «из опытного учения великих иноков», пишет: «Они завещевают новоначальным подвижникам немедленно отвергать всякую злую мысль, только что она явится уму, — потому что ум новоначального еще слаб и неопытен, еще не разрушил дружбы со грехом и, вступив в беседу с ним, непременно увлекается и низлагается им». Иное дело — искушенные многим подвигом воины, таковым доступна утонченная брань: «Отцы завещают преуспевшим подвижникам не тотчас отвергать злую мысль, но сперва рассмотреть, истязать, обличить и тогда уже отринуть ее. Таким образом действия доставляется особенная опытность в невидимой борьбе с духами злобы, изучается их лукавство, их козни, сила веры, смирения и молитвы»{285}.

Удержание в поле умственного зрения худой, неподобающей мысли для неопытного подвижника чревато не только осквернением ума — оно грозит поражением самому сердцу. Старец Евсевий[104] строго предупреждает: «Всегда имей внимание в уме, чтобы ты мог, когда придет лукавый помысел, сразу выгнать его, чтобы он не оставался в твоем уме ни на секунду. Ибо если он задержится в уме, то есть опасность, что он опустится в сердце». То же читаем у Иосифа Исихаста: «Дьявол спешит изобразить помысел в твоем уме, но ты не оставляй его, а разбивай молитвой… Избегай дурных помыслов, как огня. Совершенно не обращай на них внимания, дабы они не укоренились в тебе»{286}. О сугубой важности этого предмета предупреждал своих чад Варсонофий Оптинский: «Охра

 

{233}

 

нять свою душу от помыслов — это трудное дело, значение которого даже непонятно людям мирским… Мысль не просто приходит и уходит. Иная мысль может погубить душу человека, иной помысел заставляет человека вовсе повернуть на жизненном пути и пойти совсем в другом направлении, чем он раньше шел»{287}.

Невидимая брань требует непрестанной работы над своим сердцем и умом, так как человек постоянно находится среди вражеских сетей. Даже когда борьба затихает, нельзя позволить себе расслабления, так как брань может отступать по разным причинам. Прп. Нил Синайский, посвящая в некоторые тонкости «военного» искусства, пишет, что демоны-искусители иногда отступают на время «не только от человека, их победившего, но и от побежденного ими. Потому что Бог, промышляющий о Своем создании, дает побежденному краткий перерыв и отдых, чтобы мог он перевести дух, собраться с силами и снова поднять руки на противников»{288}. И еще о «военных хитростях» врага: «Если, молясь против какого помысла, заметишь, что он скоро и легко утих, рассмотри, отчего это произошло, чтоб не попасть в засаду и, обманувшись, не сделаться предателем себе самому. Бывает, что иногда демоны, вложив тебе какие-либо помыслы, сами же побуждают молиться против них, воспротиворечить им, — и тотчас отбегают, чтоб ты впал в прелесть, возомнив, что начал уже побеждать помыслы и устрашать демонов»{289}.

Все отцы в своих писаниях настойчиво предупреждают о коварстве и изощренной опытности врага. Авва Евагрий остерегает: «Против отшельников бесы борются сами, а против тех, кто добивается добродетели в киновиях и братствах, они вооружают наиболее нерадивых из братий. Но вторая брань намного легче первой, потому что на земле нельзя найти людей, которые были бы более жестокими, чем бесы… Помысел тщеславия — наитончайший, и он сопутствует тем, кто легко преуспевает в духовном делании, желая сделать общим достоянием их подвиги и ища славы человеческой (1 Фес. 2:6). Он заставляет монаха воображать, как кричат изгоняемые им из одержимых бесы, как исцеляются женщины и как толпа прикасается к его одеждам; затем прорицает ему священство и массу народа, стоящую у дверей и жаждущую увидеть его. И, возбудив таким образом монаха пустыми надеждами, помысел тщеславия улетает, оставив его на искушение либо бесу гордыни, либо бесу печали, который наводит на монаха помыслы, противоположные прежним надеждам… Бес гордыни есть тот, кто ввергает душу в самое тяжкое падение. Он убеждает ее не признавать Бога Заступником, но считать саму себя за причину преуспеяний, превозносясь над братиями, как несмысленными… За гордыней следует гнев, печаль и, как самое конечное зло, исступление ума, сумасшествие и видение в воздухе множества бесов…

 

{234}

 

Будь внимателен, дабы, прогневавшись на какого-либо брата, не прогнать его. Иначе ты в здешней жизни своей не убежишь от беса печали, который во время молитвы всегда будет преткновением для тебя… Избегающий мирских наслаждений есть неприступная твердыня для беса печали. Ибо печаль есть лишение наслаждения, настоящего или ожидаемого. Поэтому мы не сможем отразить этого врага, если имеем пристрастие к чему-либо земному. Ведь он ставит свои западни и вызывает в нас печаль там, где видит нас наиболее склонными к чему-либо… Если желаешь молиться в духе, не тащи вверх ничего плотского, и тогда не будет облака, затмевающего очи твои во время молитвы… Жаждешь молиться? — Тогда переселись отсюда и всегда имей жительство на небесах (Флп. 3:20). И имей не только на словах, но ангельским деланием… Не думай, что уже стяжал добродетель, если прежде не сражался за нее вплоть до крови. Ибо должно до крови сражаться, безукоризненно подвизаясь против греха, согласно божественному Апостолу (Евр. 12:4)»{290}.

 

Много душеполезного содержится в письмах свт. Игнатия, в них отражено и святоотеческое учение о трезвении в помыслах. Примечательно то, что здесь преподаны советы сугубо практические, так как давались они людям, вопрошавшим по поводу конкретных жизненных ситуаций и проблем.

«Когда ощутишь нашествие силы греховной, не входи в переговоры с супостатами — открывай на них немедленно огонь, рази их громами, попаляй молнией небесной. Этот огонь, эти громы, эта молния — молитва. Беги в келию твою, падай ниц пред иконами, проси помощи против греха, проси победы над ним. То и другое подастся тебе Свыше… Грех человека уничтожается исповеданием греха, а самые корни греха истребляются борьбой с греховными помыслами и повторением исповедания, когда помыслы начнут одолевать…

Всякое лицо, чье бы оно ни было, когда является воображению, возбуждая нечистые мысли и помышления, есть лицо диавольское, т. е. самого диавола, который во время греховного искушения предстоит душе и обманывает ее приятной личностью, способной возбудить страсть, по настроению души. Сочетавшийся с греховными помышлениями и мечтаниями, сочетавается с самим сатаною и подчиняется ему в сей век и в будущий, — почему необходимо бороться с помыслами… С помыслами никогда не должно рассуждать. Может враг представить много логического, неопровержимого, склонить наш ум к принятию лукавых, убийственных помыслов, замаскированных личиной добродетели и благочестия. Пробным камнем помыслов для тебя да будет твое сердце. Как бы ни благовиден был помысл, но если отнимает мир у сердца, тонко приводит к нарушению любви с ближними, — он вражеский. Не спорь с ним,

 

{235}

 

не рассуждай, а то уловит и заставит вкусить от запрещенного древа. Вооружайся скорее против него, гони прочь от себя оружиями духовными: славословием Бога, благодарением Бога, преданием себя Его воле, укорением и осуждением себя, молитвой. Превосходное оружие при сильной брани — прийти в свою келию, повергнуться на минуту пред Богом с прошением Его помощи и преданием себя Его воле. При сильной брани это повторяется несколько раз в день — и очень помогает…

Святые отцы сказали, что человеку, занимающемуся внимательной молитвой, особенно завидует диавол и наводит на него различные искушения. Это совершается не без Промысла Божия, для нашей существенной пользы, и потому искушения вражеские должно переносить великодушно, предавая себя воле Божией… Нападение на нас греховных помыслов попущено нам для нашей пользы, потому что оно приводит нас к смирению, к опытному познанию нашего падения, нашей греховности. Отцы признают нашествие греховных помыслов на занимающегося молитвой хорошим признаком: от борьбы с греховными помыслами получаются деятельный разум и твердость духа. Греховным помыслам должно противиться, а увлечение ими немедленно врачевать покаянием. Не входи в тонкое рассматривание своих страстей — это тебе не под силу и непременно повредит тебе… Не занимайся тонким рассматриванием твоих помыслов и состояний. Это превышает твои силы. Твое рассматривание непременно должно быть ошибочным и иметь вредное влияние на твое жительство…

Когда человека особенно беспокоят помыслы против его воли, это знак, что к тому человеку есть милость Божия. Нечистые духи завидуют такому человеку и стараются смутить его. Таких помыслов не должно разбирать и обращать на них особое внимание, потому что от этого усиливается смущение… На все смущения должно отвечать краткими словами: „Я отдал себя в волю Божию“… Бог верен и никак не лишит спасения того человека, который желает спастись; также не пошлет преждевременной и безвременной смерти такому человеку, но даст ему все время на приготовление…

В скорбных помыслах никакого нет толку — от скорби не избавляют, никакой помощи не приносят, только расстраивают душу и тело. Значит, они от бесов — и надобно их отгонять от себя. Отгоняются же скорбные помыслы благодарением Богу. Благодарение сперва успокаивает сердце, потом приносит ему утешение, впоследствии принесет и небесное радование… В особенности благодарением Богу отгоняются помыслы скорбные. При нашествии таких помыслов благодарение произносится в простых словах, со вниманием и часто — доколе не принесет сердцу успокоение…

 

{236}

 

Для верного успеха в невидимой брани с князьями воздушными, с духами злобы, темными миродержителями нужно взяться за оружие, подаваемое верой… 1-е — слова: Слава Богу за все. 2-е — слова: Господи! предаюсь Твоей Святой Воле! Буди со мной Воля Твоя. 3-е — слова: Господи! Благодарю Тебя за все, что Тебе благоугодно послать на меня. 4-е — слова: Достойное по делам моим приемлю; помяни мя, Господи, во Царствии Твоем… При явлении печального помысла или тоски в сердце начинайте от всей души, от всей крепости вашей произносить одно из вышеозначенных предложений; произносите его тихо, не спешно, не горячась, со вниманием, во услышание одних вас, — произносите до тех пор, доколе иноплеменник не удалится совершенно, доколе не известится сердце ваше о пришествии благодатной помощи Божией… По времени иноплеменник опять начнет приближаться к вам, но вы — опять за оружие»{291}.

 

Премудрому искусству трезвенной брани много учит в своих писаниях прп. Паисий (Величковский). Вот лишь несколько наставлений духовному воину: «Такова хитрость у лукавых бесов: они постоянно заняты нами; как сторожа подмечают наши наклонности и пожелания — о чем мы думаем и что любим, чем заняты; и какую страсть замечают в нас, к тому нас и побуждают, такие и расставляют нам сети. Таким образом, мы сами прежде возбуждаем против себя всякую страсть и бываем причиною ее… Они не принуждают нас к тому, чего мы не желаем, от чего уклоняем ум, с чем не соглашаемся по своей воле, зная, что не послушаем их; они понемногу испытывают нас: не примем ли какую-либо страсть, и уже к нашему желанию и усердию присоединяют свои козни… Так бесы ввергают нас во всякую страсть, понуждают впадать во всякий грех, и мы запутываемся во всякой сети. Сетями же их называю прилог пожеланий и скверные помыслы, через которые мы связываемся всякою страстью и впадаем во всякий грех; лучше сказать, это дверь бесам и страстям… Придя, они прежде всего толкают в двери сердечные, то есть тайно, как воры, влагают помыслы и замечают: есть ли сторож или нет, то есть принят ли будет помысл или нет; если принят, тогда начинают производить страсть и побуждать к ней и обкрадывают духовное богатство. Если они найдут сторожа в сердечных дверях, то есть, когда кто привыкнет уничтожать и отгонять их помыслы, отвращается умом начального мысленного прилога, имеет свой ум глухим и немым к лаянию их, обращенным в глубину сердца, то есть ничуть не соглашающимся с ними, — то таковому они не могут сделать пакости, так как ум у него трезвится…

 

{237}

 

Ни о чем так бесы не стараются, как ухитряются всякими способами украсть наше время… В трех видах бывает и всякая бесовская брань против нас: прежде, бесы помрачают наш ум, и человек становится забывчивым и много рассеян в каждом деле; потом, влагают праздный помысл, чтобы через него тратилось время; наконец, наносят различные искушения и болезни. Поэтому требуется нам на всякое время весьма трезвиться умом, ибо враги непрестанно ухищряются противодействовать нам. Если кто много лет подвизается, враги ищут удобное время, чтобы за один час разрушить труды его. Немногие из людей видят бесчисленные уловки, замыслы, коварства бесовские. Как бесплотный дух, он не требует отдыха и через долговременную жизнь научился уловлять. Посему никто не избежит коварства, пагубных сетей и засады их, кроме пребывающего в телесной немощи от постоянного подвига и живущего в нищете духовной, то есть с сокрушенным сердцем и в смиренных помыслах. Таковой победит их. Больше же всего содействует нам Божественная помощь…

Ищи в себе причину всякой страсти и, найдя, вооружись и выкопай корень ее страдальческим мечом; если не искоренишь, опять пустит отростки и возрастет; без сего средства не можешь победить страсти, прийти в чистоту и спастись. Очевидно же, бесовскою бранью или какою-либо другою упорною страстью обуреваться попускает Бог за гордость и высокоумие, когда кто считает себя святым или крепким и на себя надеется, а над слабейшим превозносится. Пусть таковой сознает свою немощь, познает Божью помощь и вразумится, что без Божьей помощи он ничего не может делать, и смирит свой помысл. Или Бог опять попускает [брань] как наказание за грехи, чтобы покаялись и были опытнее в подвиге, или же ради венцов за победу… Всякая страсть и страдание побеждаются несомненною верою, сердечным трудом и слезами»{292}.

 

Прп. Максим Исповедник не оставил цельного учения о борьбе со страстными помыслами, но в его писаниях, в частности в «Главах о любви», находим немало ценных мыслей на эту тему.

«Великое дело не быть пристрастным к вещам, но еще более великое — оставаться бесстрастным в мыслях о них. Любовь и воздержание сохраняют ум бесстрастным как в отношении вещей, так и в отношении мыслей о них. Ум человека боголюбивого сражается не с вещами и не с мыслями о них, но со страстями, сопряженными с этими мыслями. Например, он ведет брань не с какой-либо женщиной, не с обидчиком и не с представляемыми в воображении образами их, но со страстями, сопряженными с такими представлениями. Вся брань монаха состоит в том, чтобы отделять страсти от мыслей. Иначе ему невозможно бесстрастно

 

{238}

 

взирать на вещи. Иное есть вещь, иное — мысль, и иное — страсть. Например, вещь есть мужчина, женщина, золото и так далее; мысль — простое воспоминание о названных вещах; страсть же есть либо неразумная любовь, либо слепая ненависть к ним. И монах вступает в битву именно со страстью…

Из помыслов одни просты, а другие — сложны. Простые помыслы — бесстрастные, а сложные — страстные, состоящие из страсти и мысли… Страстное умственное представление есть помысл, возникающий из сочетания страсти и мысли. Если мы отделим страсть от мысли, то останется простой помысл… Одно дело — бороться с простым помыслом, чтобы он не привел в движение страсть, другое дело — сражаться с помыслом страстным, чтобы не произошло соизволение на грех. Но оба эти способа духовной брани не позволяют задерживаться в нас помыслам…

Бесы ведут брань с нами либо через вещи, либо через страстные мысли, относящиеся к этим вещам. Через вещи они ведут брань с теми, кто погружен в мир вещей, а через мысли — с теми, кто удалился от вещей… Не злоупотребляй мыслями, чтобы в силу необходимости не злоупотреблять и вещами. Ибо не согрешивший прежде мысленно не согрешит никогда и на деле… Монахом является тот, кто удалил ум свой от материальных вещей и пребывает в Боге через воздержание, любовь, псалмопение и молитву… Одно дело — избавиться от помыслов, а другое — освободиться от страстей. Человек часто избавляется от помыслов, поскольку отсутствуют те вещи, к которым он возымел страсти. Но эти страсти скрываются в душе и обнаруживаются при появлении вещей. Поэтому должно наблюдать за умом, когда вещи наличествуют, и знать, к чему он имеет страсть… Любовь и воздержание избавляют душу от страстей; душеполезное чтение и созерцание освобождают ум от неведения, а молитвенное состояние приближает ум к Богу…

Во время молитвы отжени от ума и простые мысли о вещах человеческих, и созерцания всего тварного, дабы, представляя себе низшие вещи, не отпасть тебе от Того, Кто несравненно лучше всех сущих. Если мы чистосердечно возлюбили Бога, то через эту любовь отторгнем от себя страсти. Ведь любовь к Нему есть предпочтение Его миру и [предпочтение] души — плоти. Это означает презрение к мирским вещам и всецелое посвящение себя Богу путем воздержания, любви, молитвы, псалмопения и тому подобного. Если мы много времени посвящаем Богу и бдительно следим за страстной частью души, то уже не становимся жертвами приражения помыслов. Но более точно постигая причины их и отсекая их, мы становимся духовно более зоркими, так что исполняются в нас слова: И воззре око мое на враги моя, и востающыя на мя лукав

 

{239}

 

нующыя услышит ухо мое (Пс. 91:12)… Страсти связывают ум с материальными вещами и удерживают его на земле, придавливая его к ней, словно тяжелый камень, хотя по природе ум легче и стремительней огня…

Когда побеждаешь какую-либо из бесчестных страстей — чревоугодие, блуд, гнев или любостяжание, — то сразу же на тебя нападает помысл тщеславия. А когда победишь и его, то за ним следует помысл гордыни. Все бесчестные страсти, владычествуя над душой, изгоняют из нее помысл тщеславия, а когда они побеждаются, то предоставляют ему свободу властвовать над душой… Когда бесы видят, что мы презираем мирские вещи, дабы через них не воспылать ненавистью к людям и не отпасть от любви, тогда они воздвигают на нас клеветы, чтобы мы, не перенеся обиды, возненавидели клеветников. Нет ничего более тяжкого для души, чем клевета… Только один Бог благ по природе, и только подражающий Богу благ по своей воле. Цель его — соединить с Богом, благим по природе, людей дурных, чтобы и они стали благими. Поэтому когда его злословят, он благословляет; когда гонят, терпит; когда хулят, утешает; когда убивают, молится за убивающих (1 Кор. 4:12–13). Все он делает, чтобы не отпасть от своей цели — любви, которая есть Сам Бог наш»{293}.

 

Для знакомства с основами великой науки мысленной брани полезно обратиться к трактату «О трезвении и молитве» Исихия Иерусалимского, к Словам «О законе духовном» Марка Подвижника[105], изучить «Главы о трезвении» Филофея Синайского и «Предание о жительстве скитском» Нила Сорского. Обратим внимание на несколько отрывков из этих текстов, по которым можно составить начальное представление о том, как православная аскетика объясняет появление и развитие греха в человеческой душе и какие преподает методы борьбы с ним.

Прп. Исихий Иерусалимский: «Первое есть прилог; второе — сочетание, когда наши помыслы и помыслы лукавых демонов смешиваются; третье — сосложение, когда обоего рода помыслы сговорятся на зло и порешат между собой, как… быть; четвертое же есть чувственное деяние, или грех. Итак, если ум, трезвенствуя, внимает себе и посредством прекословия и призывания Господа Иисуса прогоняет прилог с самого его приражения, то ничего из того, что обычно следует за ним, уже не бывает. Ибо лукавый, будучи умом бестелесным, не иначе может прельщать души, как чрез мечтания и помыслы…

 

{240}

 

Если же ум наш неопытен в деле бодренного трезвения, то тотчас сцепляется пристрастно с представившимся ему прилогом, какой бы он ни был, и начинает с ним собеседовать… Тогда наши помыслы смешиваются с демонскими мечтаниями, которые вследствие того еще более распложаются и размножаются… [Так устрояется внутреннее падение души], после чего… износится уже и вовне то, что созрело там, внутри сердца…

Ум с умом невидимо сцепляется на борьбу — ум демонский с нашим[106]. Поэтому каждую минуту нужно из глубины души взывать ко Христу, чтобы Он отгнал ум демонский… Молитва сердечная ко Господу разбивает их [бесов] и в прах обращает прельщения их. Ибо… демоны обыкновенно чрез помыслы скрытно беседуют с душой и научают ее злу… Надлежит тебе острым и напряженным взором ума смотреть внутрь, чтоб узнавать входящих; узнав же, тотчас противоречием сокрушать главу змия, с воздыханием возопив в то же время ко Христу… Пребывай во внимании ума, и не будешь преутружден искушениями. Отступая же от него, терпи, что найдет…

Отрекшийся от житейского, то есть от жены, имения и прочего, внешнего лишь человека сделал монахом, а не и внутреннего. Но кто отрекся от страстных помыслов о всем этом, тот сделал монахом и внутреннего человека, который есть ум. И такой есть истинный монах. Внешнего человека легко сделать монахом, если захочешь, но не мал труд — сделать монахом человека внутреннего… Тот подлинно есть истинный монах, кто держит трезвение, и тот есть истинный трезвенник, кто в сердце монах, у кого в сердце только и есть, что он да Бог…

Если же на одно свое трезвение или внимание понадеемся, то скоро, подвергшись нападению врагов, падем, быв низринуты… не имея в себе победоносного меча — имени Иисус Христова. Ибо только сей священный меч, будучи непрестанно вращаем в упраздненном от всякого образа сердце, умеет обращать их вспять и посекать… Должно всегда вращать в пространстве сердца нашего имя Иисус Христово, как молния вращается в воздушном пространстве, пред тем как быть дождю… Как невозможно жить теперешнею жизнию без пищи и пития, так без хранения ума и чистоты сердца, — что и называется трезвением, — невозможно душе достигнуть чего-либо духовного и Богу угодного или избавиться от мысленного греха, хотя бы кто страхом мук и удерживал себя принудительно от грешения делом…

 

{241}

 

Наука наук и искусство искусств есть умение управляться со злотворными помыслами. Самое лучшее против них средство и искусство — смотреть с помощью Господа за появлением прилога их и мысль свою всегда хранить чистой, как храним око телесное, им же самим остро-зорко усматривая могущее случайно повредить его и всячески стараясь не допускать до него даже порошинки… Очищение сердца, чрез которое как смирение, так и всякое свыше сходящее благо имеется в нас, не что иное есть, как то, чтобы отнюдь не попускать приражающимся помыслам входить в душу»{294}.

 

Прп. Филофей Синайский: «Надобно оставить все, даже тело, и презреть самую жизнь настоящую, чтобы Бога единого стяжать в сердце своем… Где смирение, память о Боге с трезвением и вниманием и частая против врагов устремляемая молитва, — там место Божие, или сердечное небо, в котором полчище бесовское боится стоять ради того, что в месте сем обитает Бог… Гневом же надобно вооружаться против одних демонов, мысленно вражествующих против нас и ярящихся. Но послушай, как должно вести каждочасно действующую в нас брань, и поступай так: с трезвением сочетавай молитву, и будет трезвение усиливать молитву, а молитва трезвение.

Трезвение, непрестанно назирая за всем внутри, замечает, как враги покушаются войти туда, и, заграждая им по силе своей вход, призывает в то же время на помощь Господа Иисуса Христа, чтобы Он прогнал этих лукавых воителей. При этом внимание заграждает вход посредством противоречия; а призываемый Иисус прогоняет демонов с мечтаниями их. С крайним напряжением внимания блюди свой ум. Как только заметишь вражий помысл, тотчас воспротиворечь ему, но вместе с тем спеши призвать Христа Господа на отмщение. Сладчайший же Иисус, когда ты еще будешь говорить, скажет: се с тобою Я, чтоб подать тебе заступление. Но ты, и после того как по молитве твоей все эти враги усмирены будут, опять продолжай усердно внимать уму. Вот снова волны помыслов, множайшие прежних, одни за другими устремляются на тебя, так что от них будто уже погружается душа, как в пучину, и готова погибнуть. Но и Иисус опять, возбуждаемый учеником, яко Бог, запрещает злым ветрам помыслов, и они утихают. Ты же, улучив свободу от вражеских нападений, на час или минуту, прославь спасшего тебя и углубись в помышление о смерти…

Когда ум извнутрь не обуздывает и не вяжет чувств, тогда глаза всюду разбегаются из любопытства, уши любят слушать суетное, обоняние изнеживается, уста становятся неудержимыми и руки простираются осязать то, что не должно… Когда же по невниманию допустит он прий

 

{242}

 

ти в смятение прочим силам, тогда, будучи преодолеваем прилогами лукавого, преступает он Божественные заповеди. За преступлением же заповедей всячески следует или соответственное покаяние, или мука в будущем веке. Итак, доброе есть очень дело, чтобы ум всегда трезвенствовал; ибо через это, установившись так, как свойственно ему стоять по естеству, соделывается он истинным хранителем Божественных заповедей…

Кто с некоторым насилием удерживает пять своих чувств, коими обычно повреждается душа, тот всячески соделывает для ума легчайшими сердечный подвиг и брань. Итак, ухитряйся предотвращать все внешние вредные для души приражения и впечатления, а с рождающимися от них внутри помыслами борись богодарованными средствами, духовным руководясь искусством: трудом бдений обуздывай позывы к чувственным удовольствиям, будь воздержан в ястии и питии и довольно истончи тело свое, чтоб заблаговременно соделать для себя легкой брань сердечную…

Наперед бывает прилог (приражение); потом сочетание (внимание сковано предметом, так что только и есть, что душа да предмет, приразившийся и ее занявший); далее сосложение (возбудилось желание, и душа согласилась на то — сложилась); за сим пленение (предмет взял в плен душу, возжелавшую его, и как рабу связанную ведет к делу); наконец, страсть (болезнь души)… Вот поприще для одержания победы в происходящей в нас брани! Так определяется и святыми отцами. И — прилог, говорят, есть голый помысл, или образ какой-либо вещи, только что родившийся в сердце и представившийся уму; сочетание есть собеседование с представившимся предметом или образом, страстное или бесстрастное; сосложение есть склонение души к зримому оком ума предмету со услаждением; пленение есть насильственное и невольное отведение сердца в плен… Из всех этих действий, или состояний, первое безгрешно; второе — не совсем; третье — по состоянию подвизающегося (по мере подвига и противоборства); брань же бывает причиной или венцов (когда кто устоит), или мучений (когда падет)… Страсть несомненно подлежит или равносильному покаянию, или будущей муке. Кто противостоит или бесстрастно относится к первому, то есть прилогу, тот за один раз отсекает все срамное. Такова брань злых демонов против монахов и не монахов, в коей бывает и побеждение и победа, как мы сказали. Побеждающих ожидают венцы, а падающих и не кающихся — муки»{295}.

 

Прп. Марк Подвижник: «Лукавый помысл, для низлагающих его в себе, есть знак любви к Богу, а не греха; ибо не приражение помысла есть грех, но дружеская с ним беседа ума… Приражение сатанинское есть в

 

{243}

 

одном только помысле представляющееся явление лукавой вещи (дела), которое и самому тому, чтобы приблизиться к уму нашему, находит удобство лишь по нашему маловерию. Ибо, когда по получении нами заповеди ни о чем не иметь попечения, но всяцем хранением блюсти свое сердце (Притч. 4:23) и искать внутрь нас сущего Царствия Небесного, ум отступит от сердца и от вышесказанного взыскания, [он] тотчас дает место диавольскому приражению и бывает доступен лукавому совету». Но диавол «имеет только власть внушать превратное учение в помысле только первой мысли, чтобы искушать наше внутреннее расположение, куда оно клонится: к его ли совету или к заповеди Божией, поелику они друг другу противятся. А посему мы в том, что любим, тотчас возбуждаем наши помыслы к оному вражию указанию и пристрастно беседуем в мысли с показавшимся предметом…

Приражение помысла не есть ни грех, ни правда, но обличение самовластной нашей воли. Потому-то и попущено ему приражаться к нам, дабы преклоняющихся к заповеди удостоить, как верных, венцов победных, а преклоняющихся к сласти, как неверных, показать достойными осуждения… Итак, не приражение есть грех. Вовсе нет! Ибо хоть оно и невольно (без нашего согласия) нам показывает вещи в одном лишь помысле, но мы получили от Господа власть духовного делания, и в нашем самовластии состоит при первой мысли испытывать и вредное, и полезное и отвергать или принимать помыслы, которые умножаются не по нужде, но от душевного расположения… Потому-то и не все мы одинакового устроения и не все бываем обеспокоиваемы одними и теми же мыслями, что причины помыслов зависят от нашего произволения… Если же принята будет первая мысль, то как не последуют зависящие от нее помыслы?.. Достоверно знай, о человек, что Господь зрит на сердца всех людей; и за тех, которые ненавидят первое появление лукавых помыслов, тотчас заступается, как обещал, и не попускает, чтобы множество многомыслия их, восставши, осквернило ум и совесть их; а тех, которые не низлагают первые прозябения помыслов верою и надеждою на Бога, но как бы для научения и испытания себя услаждаются ими, оставляет, как неверных, без помощи, быть биемыми последующими помыслами…

Первое появление помысла мы имеем, так же как и он [Адам], но и то, чтобы преслушать или не преслушать, состоит в нашей воле, так же как было и у него; а что преступление, бывающее чрез помыслы, зависит от нашего произвола, а не есть понудительное, в этом удостоверяют нас те, кои, как сказал апостол, не согрешили по подобию преступления Адамова (Рим. 5:14); если же они, происходя от Адама, возмогли не согрешить, по подобию преступления Адамова, то очевидно, что и мы это можем… Кому мы по нашей собственной воле поработаем, Богу или ди

 

{244}

 

аволу, тот, по справедливости, потом и поощряет нас ко всему, что составляет его область. А начала действий суть два приражения помыслов, не примечаемые умом: похвала человеческая и угождение телу, которые, когда невольно приражаются к нам, прежде согласия с ними воли нашей, не составляют ни порока, ни добродетели, но служат лишь обличением склонности нашей воли, куда мы преклоняемся»{296}.

 

20. Сокровенность (К стр. 69)

 

Трудности, о которых упоминает владыка Антоний, связаны, с одной стороны, с духовным голодом той эпохи, когда он писал свою работу (на рубеже 50 — 60-х годов) и когда святоотеческая литература была практически недоступна широкому кругу верующих. С другой стороны, существует проблема, связанная с самими текстами аскетических писателей. Дело в том, что когда речь в этих трудах заходит о молитвенной практике, то существенные технические детали оказываются обычно опущенными. Основным источником практических сведений служат тексты отцов-исихастов: Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Никифора Уединенника, Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, — где приводятся, в сущности, одни и те же скупые данные о художественных (психосоматических) приемах соединения ума с сердцем. Другие отцы, в лучшем случае, лишь повторяют те же сведения, не особенно углубляясь в развитие этой темы.

О причинах такой сдержанности упоминает в своих писаниях прп. Паисий (Величковский): «В древние времена это всесвятое делание умной молитвы воссияло на многих местах, где только имели пребывание св. отцы. Поэтому тогда и учителей этому духовному деланию было много. По этой причине и св. отцы наши, пиша о нем, изъявляли только происходящую от него неизреченную духовную пользу, не имея, как я думаю, нужды писать о самом опыте этого делания, приличествующем новоначальным. Если же где несколько и писали об этом, то и это только для знающих опыт этого делания — очень ясно; а для незнающих — вовсе непонятно»{297}.

Рассуждая о том же, свт. Игнатий пишет, что стремление к преждевременным стяжаниям «может быть причиною величайшего вреда; для отвращения этого вреда прикрыто молитвенное таинство от любопытства и легкомыслия в книге, назначенной для общего употребления монашествующими. В те блаженные времена, при обилии живых сосудов благодати, могли прибегать к совету их, при всех особенных случаях, нуждавшиеся в совете… Спросят: неужели такой великий отец [Иоанн

 

{245}

 

Лествичник], живший в то время, когда умное делание процветало, ничего не говорит о молитве, совершаемой умом в сердце? Говорит, но так прикрыто, что одни знакомые опытно с деланием молитвы могут понять, о чем говорится»{298}.

Видимо, подобного рода опасения повлияли и на свт. Феофана Затворника. Осуществленный им авторизованный (с купюрами) перевод «Добротолюбия» на русский язык порой подвергается критике, в частности такими авторитетами, как архиепископ Василий (Кривошеин), епископ Вениамин (Милов), архимандрит Киприан (Керн) и другими. Прп. Никон Оптинский на вопрос, какой вариант «Добротолюбия» предпочтительнее для чтения — русский или славянский, отвечал следующее: «Это совершенно разное. Почему случилось, что такой благодатный и просвещенный муж, как свт. Феофан, изменил все — неизвестно. О. Анатолий Зерцалов[107], очень любя творения свт. Феофана, когда касалось дело „Добротолюбия“, был за славянское в переводе Паисия Величковского. Изменения есть не только в порядке, но в самых мыслях»{299}.

Что касается умного делания, то прикровенность в писаниях святых отцов, наверное, не случайна. Возможно, промыслом Божиим доступ к различного рода практическим подробностям затруднен для нашего же блага. Во всяком случае, сложилось так, что все полезные сведения на эту тему оказались рассредоточенными во множестве различных источников[108]. Трудоемкость поиска требует немалого времени и изрядной заинтересованности, что создает некую естественную преграду. Преодолеть ее может тот, кто действительно нуждается в этих знаниях, кто поистине стремится обрести молитву. Так образуется своего рода «предохранитель» — люди со случайным интересом, любопытные и неподготовленные отсеиваются уже на этой, предварительной стадии. В то же время, тот, кто эти препятствия одолеет, потрудится недаром.

 

{246}

 

21. Чин и метод (К стр. 70)

 

Владыка Антоний упоминает здесь о «непрестанном правиле» как о постоянной попытке удерживать Иисусову молитву в течение всего дня. О полезности такого занятия речь идет и в «Рассказах странника»: «По прошествии дня, если случится увидеть, что время проведено более в назидательном размышлении и беседе, нежели в существенной безвидной молитве сердца, то и сие почитать неумеренностью или корыстолюбивой духовной жадностью, в особенности для новоначальных, коим необходимо, чтобы время, проводимое в молитве, преимущественно превозмогало большим количеством перед тем временем, которое провождалось в занятии прочими делами благочестия… Частость молитвы, при всем слабосилии, так мощна, безусловно доступна человеку и состоит в полной его воле, — решись испытать, хотя один день на первый раз провести в наблюдении за собой, за частостью твоей молитвы, так чтобы на молитвенное призывание имени Иисуса Христа употреблено было гораздо более времени в продолжение суток, нежели на другие занятия. И сие преимущество молитвы над делами житейскими — во времени — непременно докажет тебе, что сей день не потерян, а приобретен во спасение; что на весах Правосудия Божия частая молитва перетягивает доску слабостей твоих и проступков и заглаживает грехи оного дня в памятной книге совести, поставляет тебя на степень праведности и дарует надежду получить освящение и в Вечной Жизни»{300}.

Варсонофий Великий на вопрос инока о ежедневном правиле отвечает следующее: «В псалмопении же и молитве изустной не связывай себя, но делай, сколько Господь тебя укрепит; не оставляй также чтения и внутренней молитвы. Несколько того, несколько другого, и так проведешь весь день, угождая Богу. Совершенные отцы наши не имели определенного правила, но в течение целого дня исполняли свое правило: несколько упражнялись в псалмопении, несколько читали изустно молитвы, несколько испытывали помыслы, мало, но заботились и о пище, и все сие делали со страхом Божиим». Преподобный старец советует: «За все воздай благодарение Богу; ибо благодарение ходатайствует о немощах. Правило твое да будет в том, чтобы жить внимая своим помыслам и иметь страх Божий, говоря себе: как я встречу Бога? Как я провел прошедшее время?»{301}.

В уставе прп. Паисия (Величковского), писанном для Драгомирнской обители по чину Святой Горы, предусмотрено безусловное посещение всех богослужений, а кроме того: «В кельях братия должны сидеть со страхом Божиим, по преданию святых отец более всякого подвига предпочитая умную молитву, как любовь Божию и источник добродете

 

{247}

 

лей, в сердце умом совершаемую, как многие богоносные отцы о ней учат. Кроме молитвы, иметь пение псалмов, умеренное чтение Ветхого и Нового Завета, учительных и отеческих книг. Кроме того, иметь и в келье, и на всяком месте, и во всяком деле память смерти и грехов своих, Страшного Суда Божиего и муки вечной и Царствия Небесного, и самоукорения и упражняться в назначенном от настоятеля рукоделии»{302}.

В письмах свт. Феофана Затворника встречаются интересные замечания по поводу распорядка: «Что касается до молитвенного правила домашнего, то оно не имеет неизменности, а может быть изменяемо и во времени, и в длительности, и в составе; одно иметь во внимании — чтобы все делалось не в угоду лености… Всяко действовать с полной свободой. Иной раз и все время молитвенное молиться своими молитвами по настоящей нужде… или без слов, только чувство к Богу держа… Если келейное ваше правило вы сами себе определили, то в вашей власти и изменить его всячески. Но если оно дано тем, с кем вы прежде советовались в делах своих, то об изменении сего правила с ним же и говорить надо. Изменить можно, но уже порядок того требует, чтобы спросить… Правило не существенная часть молитвы, а есть только внешняя ее сторона. Главное дело есть — молитва ума и сердца к Богу, возносимая со славословием, благодарением и прошением и, наконец, с преданием себя Господу всецело. Когда есть такие движения в сердце, есть там и молитва, а когда нет — и молитвы нет, хотя бы вы целые дни простояли на правиле»{303}.

Общая мысль свт. Феофана такова: «Правила нужны для поступающих в монастырь, чтоб они навыкли деланиям, или занятиям монастырским. Потом же, когда они дойдут до внутренних неких ощущений, и особенно до сердечной теплоты, правила и им не строго нужны. Вообще к правилам не следует пристращаться, а быть свободным в отношении к ним, одно имея в намерении: как бы внимание к Богу благоговейное не отходило»{304}.

Епископ Вениамин (Милов)[109] в своих письмах, подчеркивая значение внимания в молитве, советует мирской женщине основные молитвенные занятия совершать с утра: «Правило, при утомляемости, остав

 

{248}

 

лять на вечер едва ли полезно, поскольку ум вечером притуплен и не работает и сердце закрыто для чувствительности. Достаточно вечерних молитв и нескольких воззваний к Богу, Божией Матери и святителю Николаю, в которых участвовало бы сердце. А прочитать все механически и ничего не сказать от чувства и сознания менее ценно»{305}.

В письмах свт. Игнатия встречается ряд замечаний на обсуждаемую тему. Вот некоторые из них: «Сущность исполнения молитвенного правила заключается в том, чтоб исполнялось оно со вниманием. От внимания дух наш приходит в смирение, от смирения рождается покаяние. Чтоб можно было совершать правило неспешно, надо правилу быть, умеренным. Святые отцы, очень похваляя умеренное правило, советуют исполнять его неупустительно… Более других полезен для новоначальных акафист Господу Иисусу. Прочитывайте его в неделю однажды, стоя или сидя, как вам будет удобнее, но непременно со вниманием и не спешно. Также никак не позволяйте себе читать поверхностно и бегло Евангелие и прочие священные книги, — читайте не спешно и со вниманием. При чтении соблюдайте умеренность. Умеренность поддерживает постоянную охоту к чтению, а пресыщение чтением производит отвращение от него».

Святитель, назначая правило мирянину, велит читать, по обычаю, молитвы утренние и вечерние и акафист Иисусу Сладчайшему, но читать непременно «очень не спешно, даже протяжно, не стремясь к тому, чтобы прочитать за один раз весь акафист или все собрание вечерних и утренних молитв, но заботясь о том, чтобы читаемый вами известный отдел этих молитвословий был прочитан со вниманием, как во уши Господа Бога, а не на воздух… Величайшие святые отцы повелевают, чтоб правило для христианина было как можно проще и малосложнее. Великий Варсонофий говорит, что врата в Царство Небесное узки и что не надо давать широкого правила для вшествия в них; широкое правило даже может помешать вшествию в них, потому что, гоняясь за мелочами, мы можем упустить важнейшее».

Святитель пишет о постоянстве распорядка, о том, что установившийся чин желательно сохранять неизменным. Напоминая, как всегда, о рассудительности, святитель призывает не переусердствовать на поприще телесной самоотверженности. Здесь высказывается очень важная мысль о благоразумном соотношении внешних и внутренних усилий, в зависимости от душевно-телесного устроения подвижника: «Надо умеренной наружной жизнью сохранить тело в ровности и здравии, а самоотвержение явить в отвержении всех помышлений и ощущений, противных Евангелию. Нарушение ровности нарушает весь порядок и всю однообразность в занятиях, которые необходимы для подвижника. „Плоть

 

{249}

 

и кровь“ не в плоти и крови собственно, а в плотском мудровании… Иные так устроены Создателем, что должны суровым постом и прочими подвигами остановить действие своих сильных плоти и крови, тем дать возможность душе действовать. Другие вовсе неспособны к телесным подвигам — всё должны выработать умом; у них душа сама по себе, без всякого предуготовления, находится в непрерывной деятельности. Ей следует только взяться за оружия духовные. Бог является человеку в чистоте мысленной, достиг ли ее человек подвигом телесным и душевным или одним душевным. Душевный подвиг может и один, без телесного, совершить очищение; телесный же, если не перейдет в душевный, совершенно бесплоден — более вреден, чем полезен».

В письмах свт. Игнатия немало советов по молитвенной практике и наставлений относительно внешнего благочестия: «В церкви иногда внимайте богослужению, а иногда умом произносите молитву [Иисусову], не преставая внимать и богослужению… Церковную службу, когда остаетесь дома, можно заменить чтением которого-либо из акафистов: акафиста Господу Иисусу или акафиста Божией Матери. В церкви не становитесь на колени и вообще по наружности не отделяйтесь от прочих какими-либо особенностям, но сохраняйте и внутреннее, и наружное благоговение. Поклонов кладите как можно меньше. Земных поклонов полагайте всего два в течение Литургии, в конце ее: когда дважды выносят Чашу со Святыми Тайнами. Удерживайте себя от разгорячения и от всех порывов, столько противных смирению. Требуйте от себя тишины и внимания и при молитве, и при чтении, и при всех действиях ваших. Таким поведением доставляется духу смирение…

Никакими мелочами не связывайте себя и не засуживайте себя по причине мелочных погрешностей и проступков. То и другое служит источником смущения и уныния. Мелочные погрешности, в которые впадает ежечасно каждый человек, врачуются ежечасным покаянием перед Богом, покаянием, состоящим из немногих слов при сочувствии им сердца… Слова покаяния произнести только умом — и этого достаточно, лишь бы они произнесены были со вниманием. В церкви, когда найдете нужным сесть, садитесь, потому что Бог внимает не тому, кто сидит или стоит, а тому, чей ум устремлен к Нему с должным благоговением… Когда найдете нужным прибавить или убавить что в вашем молитвословии и чтении по случаю немощи или встретившихся независимо от вас других занятий, делайте это, не сомневаясь и не смущаясь. Будьте свободны! Не связывайте себя никакой скрупулезностью. Правило для человека, а не человек для правила»{306}.

В одной из своих проповедей свт. Игнатий напоминает: «Принимая участие в церковных последованиях, остережемся от проявления при

 

{250}

 

них каких-либо особенных порывов нашей набожности, которые бы резко отличали нас от братий наших. „Обрати внимание на то“, — сказал святой Иоанн Лествичник, — „чтоб, находясь между братиями твоими, тебе отнюдь не показаться праведнее их в чем-либо. Поступая иначе, соделаешь два зла: братий уязвишь твоим притворным усердием, а себе непременно дашь повод к высокомудрию. Будь усерден в душе твоей, не обнаруживая этого ни телодвижением, ни видом, ни словом“»{307}.

Не лишним будет иметь в виду и такие высказывания из писем преподобных отцов Амвросия и Льва Оптинских: «Господь не сказал: аще хощеши внити в живот, исполни правило; но: аще хощеши внити в живот — соблюди заповеди»{308}. «Нигде прямо не сказано в Св. Писании, что для спасения души необходимо морить себя голодом, делать многочисленные поклоны, носить вериги и предпринимать тому подобные подвиги; между тем Евангелие говорит ясно, что именно за нелюбовь к ближнему осудятся на Страшном Суде грешные, а праведные за исполнение [заповеди о любви] будут оправданы»{309}. Отеческую снисходительность проявляет к пасомым строгий аскет Антоний Оптинский[110]. Он пишет своему духовному чаду, иеромонаху: «Правило келейное или молитвы, читаемые Вами ко Святому Причащению, ежели бы прочитаны были Вами рассеянно и невнимательно, то повторение оных должно оставить, ибо Бог видит нашу немощь; видят и чудотворцы, что мы не богомольцы»{310}.

Вместе с тем, мы встречаем в наставлениях иных подвижников предельно строгое и требовательное отношение к правилу, к своему распорядку. Ватопедский старец Иосиф Монах рассказывает о своей жизни при старце Иосифе Исихасте: «Бесспорно утверждение, что распорядок в жизни является главнейшим средством духовного преуспеяния… В отношении чина и устава молитвы никаких уступок быть не могло. Строгость и настойчивость старца в божественном деле молитвы свидетельствовали о высоте и широте его усердия. Очевидными были и соответствовавшие этому усердию результаты… Одной из важнейших отличи

 

{251}

 

тельных черт благословенных подвижников была строгость распорядка их жизни. Этим отличался и наш старец, который требовал от нас такого же поведения. Он говорил нам, что характер и личность человека складываются прежде всего благодаря неизменному следованию упорядоченному и правильному образу жизни. Человек, приняв решение не нарушать распорядка, приобретает решительность и мужество, которые весьма важны и необходимы в нашей жизни, коль скоро подвижничество наше есть борьба, и притом жестокая… Никакой другой зависящий от человека фактор не способствует успеху в такой степени, как наша твердая и неизменная решимость и продуманный распорядок жизни. Отличительной чертой житий святых отцов является их настойчивость в сохранении порядка и устава, которые предстают важнейшими элементами их личного опыта»{311}.

О силе и значении уставной монастырской службы размышляет архимандрит Афанасий (Нечаев)[111], вспоминая о своей жизни на Валааме в 20-е годы. «В два с половиной часа утра иду прямо в церковь и потом выстаиваю все службы — восемь часов молитвы ежедневно. Что-то есть в этом всепоглощающее. Точно жернов мелет твой дух в течение восьми часов каждый день. Одно из двух: или ты не выдержишь и сбежишь, или выдержишь — и тогда и ты приобщишься к исполинам духа. Да, основу монашеской жизни составляют богослужения, и непременно продолжительные. Пусть не каждый день их посещают, но если ты пришел, то знай, что уйдешь только после того, как перемелешься в жернове молитвы, перемелешься, сделаешься мягче и познаешь на всю жизнь силу монастырского богослужения. Есть в этой уставности службы что-то настоящее, вековое, непоколебимое, — как в гипсовый корсет вставляют больную, расслабленную спину, так закаляется твой дух в уставной молитве… Нужно было прослушать всю всенощную под воскресные и праздничные дни, которая тянулась от 7 до 11 вечера, а то и долее, чтобы понять всю силу уставной службы»{312}.

Духовный сын и постриженник отца Афанасия — ныне здравствующий митрополит Сурожский Антоний (Блюм) [112] вторит своему наставнику: «Молитва литургическая и молитва частная подобна жерновам, которые нас мелят, мелят, мелят — вначале с трудом, с болью, с криком, но которые рано или поздно могут нас перемолоть в такую муку, из которой можно сделать хлеб Христов». Митрополит Антоний сторонник непродолжительного правила для начинающих, так как опасается уклонения в механистичность. В одной из бесед он замечает: «Люди, которые выполняют большие молитвенные правила, часто теряют молитву, по

 

{252}

 

тому что — когда же им молиться, когда они молитвословят?!.. Мой духовник, когда я был студентом последних курсов, дал мне молитвенное правило, которое занимало сверх моей нормальной работы восемь часов. Но через какое-то время, годика через два, он мне сказал: „Теперь ты знаком с богослужебным строем, учись молиться“. Я сделал тот же опыт с одной старушкой у нас, монахиней… Через годик я ее спросил: „Ну как, мать Антонина, с молитвой?“ Она говорит: „Ну что, я выполняю свои восемь часов, потом крещусь, говорю: Слава Тебе, Господи; теперь, наконец, помолиться можно“».

Владыка советует поначалу читать небольшое количество Иисусовых молитв, но следующим образом: «Во-первых, с предельным вниманием, которое ты можешь вложить в молитвы; во-вторых, со всем благоговением, которое ты можешь вложить в действие, когда подходишь к Живому Богу. В-третьих, с надеждой и мольбой о покаянии, о том, чтобы Бог тебя изменил, — и ничего другого. Не вкладывай чувств и мыслей в нее, пока молишься. Предоставь Богу дать тебе любые мысли, любые чувства, какие Он захочет; а ты Ему просто говори, предстоя перед Ним. Если навыкнуть этому, если Иисусова молитва привьется, тогда можно молиться немножко больше».

Особо важной представляется следующая мысль владыки: «Но совершенно необходимое условие: вначале выбирать такое время, когда можно ею [молитвой] заниматься без развлечения, без помехи, со всем вниманием и благоговением; причем заниматься не долгое время, а, скажем, прочесть десять раз. Если есть возможность — сказать молитву, помолчать, положить земной поклон, встать, дать себе телесно успокоиться и произнести молитву еще раз. Если класть поклоны и произносить Иисусову молитву одновременно и в быстром ритме, тогда постепенно от телесного упражнения рождается какое-то полуистерическое состояние, набегает одно на другое, так что человек теряет трезвость. В Иисусовой молитве, как во всякой молитве, надо избегать того, чтобы нарастало какое-то настроение; все, что произойдет в душе, должно быть от Бога. Он должен вложить в нас чувства; Он должен дать нам мысли; Он должен исправить нашу волю; Он должен как-то дойти до нашего тела. Но мы не должны это делать [молиться] как бы взвинчивания себя, — это очень важно»{313}.

Важнейшей частью распорядка является удачно выбранное для молитвенного правила время. Известная подвижническая заповедь Исаака Сирина гласит: «Всякая молитва, произносимая тобою ночью, да будет пред очами твоими важнее всех дневных деяний»{314}. И не одним только отшельникам и пустынникам рекомендовано для молитвенных занятий темное время суток, но всем тщательно подвизающимся. «Лучше всего

 

{253}

 

отбывать сей урок ночью», — наставляет свт. Феофан начинающего делателя, желающего приступить к молитве Иисусовой.

О предпочтении ночного времени для молитвенных занятий пишет в своих «Наставлениях о молитве и трезвении» свт. Иоанн Златоуст: «Будем приучать себя к тому, чтоб прилепиться к молитве и молиться и днем, и ночью, особенно ночью, когда никто не докучает делами, когда улегаются помыслы, когда вокруг все безмолвствует и ум полную имеет свободу возноситься ко Врачу душ. Если блаженный Давид, царь вместе и пророк, столькими озабоченный и утомляемый делами, полночь посвящал молитве… то мы, частную и немногодельную проводя жизнь, что можем сказать в свое оправдание, не поступая так, как он?.. Не для того дана ночь, чтобы мы всю ее спали и бездействовали… Тогда [ночью] душа бывает чище, легче и бодрее, бывает особенно способна воспарять и возноситься горе; самый мрак и совершенное безмолвие много располагают к умилению. Преклони же колена, воздохни и моли Господа твоего быть милостивым к тебе. Он особенно преклоняется на милость ночными молитвами, когда ты время отдохновения делаешь временем плача… Для чего Сам Христос провел на горе целую ночь (Лк. 16:12)? Не для того ли, чтобы подать нам Собою пример? Будем же подражать Ему, хотя отчасти, чтобы не напрасно украшаться именем Его»{315}.

Иоанну Златоусту вторит свт. Игнатий: «Темнота ночи закрывает предметы от любопытных взоров, тишина безмолвия не развлекает слуха. В безмолвии и ночью можно молиться внимательнее. Господь избирал для молитвы своей преимущественно уединение и ночь», чтобы и мы «последовали Его примеру. Господу, для него Самого, нужна ли была молитва?.. Многие благоговейные христиане, в особенности иноки, совершают очень продолжительное вечернее правило, пользуясь тишиною и мраком ночи… В те часы, в которые слепотствующий мир предается буйным и шумным увеселениям, рабы Христовы плачут в тишине своих келий, изливая усердные молитвы пред Господом»{316}.

 

При чтении Иисусовой молитвы может возникать искушение спешкой, когда человек невольно начинает торопиться, чтобы побыстрее пройти положенное число сотниц. Этим, конечно, ослабляется внимание, рассеивается ум. Во избежание непроизвольной спешки признано полезным отказаться от счета и ограничивать правило не количеством молитв, а определенным промежутком времени. Насколько прост этот способ, настолько же эффективен, и подвижники часто пользовались им, отводя на правило нужное количество часов.

Старец Феодосий Карульский в своем дневнике записал: «Правило свое я… сократил на две тысячи молитв, или двадцать четок, по времени

 

{254}

 

около двух часов. И правило молитвенное отселе я буду совершать, несмотря на количество молитв или четок, а [устанавливая] время, какое требуется для совершения их, и это для того, чтобы иногда, гоняясь за количеством положенных молитв, не поспешить в ущерб качеству молитвы. При наблюдении же одного времени легче избежать этой нашей человеческой немощи»{317}. А в жизнеописании Иосифа Исихаста встречается такой эпизод: «Туда [в пещеру] он удалялся каждый вечер и оставался там в течение шести часов после захода солнца, непрестанно повторяя молитву… Чтобы добиться точности распорядка, он брал с собой будильник… так что звонок [через шесть часов] означал завершение ежедневного правила»{318}.

Отказ от подсчетов благотворен не только в отношении молитвы, он с пользой применим и к другим подвигам. Назидательный пример являет монах Мартирий Глинский[113], имевший правилом «полагать бесчисленные земные поклоны, которых никогда не считал, и другим при наставлении говаривал: „Когда кладешь поклоны, не считай их, вот и не будешь думать, сколько положил… не будут беспокоить тщеславные помыслы. Бог все видит и знает, а нам-то для чего знать“»{319}.

«При совершении правила и поклонов никак не должно спешить, — пишет свт. Игнатий, — должно совершать и правила, и поклоны с возможною неспешностью и вниманием. Лучше менее прочитать молитв и меньше положить поклонов, но со вниманием, нежели много без внимания». Позаботься «не столько о количестве молитвословия, сколько о качестве его, то есть о том, чтоб оно было совершено со вниманием, и, по причине внимания, чтоб освятилось и оживилось сердце молитвенным умилением и утешением». А для этого потребна рассудительность при соизмерении своих возможностей с назначаемым правилом. О разумном подходе к делу святитель напоминает неоднократно: «Избери себе правило, соответствующее силам… Правило для человека, а не человек для правила. Оно должно способствовать человеку к достижению духовного преуспеяния, а не служить бременем неудобоносимым, сокрушающим телесные силы и смущающим душу. Тем более оно не должно служить поводом к гордостному самомнению, к пагубному осуждению и унижению ближних. Благоразумно избранное молитвенное правило, соответственно силам и роду жизни, служит большим пособием для подвизающегося о спасении своем… Избрав для себя соразмерное силам и душевной потребности молитвенное правило, старайся тщательно и неупустительно исполнять его, — это нужно для поддержания нравствен

 

{255}

 

ных сил души твоей, как нужно для поддержания телесных сил ежедневное в известные часы достаточное употребление здоровой пищи»{320}.

В письме к знакомой монахине святитель пишет: «Относительно правила вашего, нахожу нужным, чтоб вы читали как кафизмы, так и каноны, равно и молитву Иисусову, произносили слова помедленнее, напрягая больше внимание, чтоб ни одно слово не было произнесено без внимания»{321}. Многие, говорит в своих поучениях свт. Игнатий, произносят Иисусову молитву «с величайшею поспешностью, заботясь только о исполнении положенного числа их [молитв]. Таким образом моления они не допускают молитве проникнуть в сердце и произвести свойственное ей действие, заключающееся в умилении… Действие на душу продолжительной, но невнимательной молитвы подобно действию обильного дождя на железную крышу, с которой сбегает вся вода, в каком бы количестве она ни пролилась… Напротив того, внимательную молитву можно уподобить благотворному дождю, орошающему засеянное поле… При поспешном чтении вниманию нет места. Молитва, лишенная внимания, лишена сущности своей, лишена жизни. Тогда бывает она подобна телу, оставленному душою, — не благоухает она смирением, не восходит к Богу… Доставим нашей молитве два свойства: внимание и покаяние… Эти два свойства имела молитва блаженного мытаря. Проникнутый сознанием своей греховности, он не находил в делах своих никакой надежды на получение спасения, видел эту надежду в едином милосердии Бога»{322}.

Свт. Феофан в письме к известному валаамскому подвижнику — схимонаху Агапию пишет: «Скорое читание заученных молитв, конечно, нехорошо; а ведь это же в вашей же власти; как заметите это, прекращайте и начинайте читать неспешно. Мера для читающих молитвы по молитвеннику или на память: имейте понимание и сознание читаемого, так читайте, чтоб все читаемое сознаваемо было. Этим и скорость определяйте»{323}.

Говоря о вредоносной спешке, расстраивающей молитвенное дело, уместно вспомнить слова великого молитвенника — праведного Иоанна Кронштадтского: «Можно ли молиться с поспешностью, не вредя своей молитве? Можно тем, которые научились внутренней молитве чистым сердцем. В молитве надобно, чтобы сердце искренно желало того, чего просит; чувствовало истину того, о чем говорит, а чистое сердце имеет это как бы в природе своей. Потому оно может молиться и с поспешностью, и в то же время богоугодно, так как поспешность не вредит истине (искренности) молитвы. Но не стяжавшим сердечной молитвы надо молиться неспешно, ожидая соответствующего отголоска в сердце после каждого слова молитвы. А это не всегда скоро дается человеку, не при

 

{256}

 

выкшему к молитвенному созерцанию. Поэтому редкое произношение слов молитвы для таких людей должно быть положено за непременное правило. Ожидай, пока каждое слово отдастся в сердце свойственным ему отголоском…

Если я молюсь устами или читаю, то многие слова не ложатся на сердце, я двоюсь, лицемерю; устами выговариваю одно, а на сердце другое; уста говорят истину, а сердечное расположение не согласуется со словами молитвы. А если я молюсь внутренне, сердцем, то, не обращая внимания на выговаривание слов, я сосредотачиваю его на содержании, на силе их, приучая сердце постепенно к истине, и вхожу в то самое расположение духа, в каком написаны молитвенные слова, и таким образом приучаюсь мало-помалу молиться духом и истиною… У многих причетников, бегло читающих, образуется совершенно ложная молитва: устами они как будто молятся, по всему зришь их аки благочестивых, а сердце [их] спит и не знает, что уста говорят. Это происходит оттого, что они торопятся и не размышляют сердцем о том, что говорят… Помните, что ни одно слово даром не пропадет в молитве, если от сердца говорится: каждое слово Господь слышит, и каждое слово у Него на весах… Господь отвечает на каждое желание сердца, выраженное в словах или не выраженное…

Когда совершаешь молитву, правило, особенно по книге, не спеши от слова к слову, не прочувствовавши его истины, не положивши его на сердце, но… [дай] себе труд чувствовать сердцем истину того, что говоришь; сердце твое будет противиться этому — иногда леностью и окамененным нечувствием к тому, что читаешь, иногда сомнением и неверием, каким-то внутренним огнем и теснотой, иногда рассеянностью и уклонением к каким-либо земным предметам и попечениям, иногда припамятованием обиды от ближнего и чувством мщения… Не будь самолюбив, побеждай сердце твое, дай его Богу в жертву благоприятную: Даждь Ми, сыне, твое сердце (Притч. 23:26), и твоя молитва сроднит, соединит тебя с Богом… Тебе хочется скоро кончить молитвенное правило, чтобы дать покой утомленному телу? Сердечно помолись и заснешь спокойным, здоровым, тихим сном. Не поторопись же помолиться кое-как: выиграешь на полчаса молитвы целых три часа самого здорового сна. На службу или на работу торопишься?.. Помолись усердно — стяжешь спокойствие, энергию и успех в делах на целый день. Рвется сердце к делам житейской суеты? Преломи его; пусть будет сокровище его не суета земная, а Бог… да не посрамишься во дни болезни твоей и в час смерти твоей…

Не твори на молитве угодия ленивой плоти — не торопись: плоть, скучая и тяготясь святым делом, поспешает скорее к концу, чтобы успо

 

{257}

 

коиться или заняться делами плотскими, житейскими… Не верь плоти своей, угрожающей тебе несостоятельностью во время молитвы, — лжет. Станешь молиться — увидишь, что плоть сделается покорной твоей рабой. Молитва и ее оживит. Помни всегда, что плоть лжива»{324}.

 

Скорость чтения Иисусовой молитвы бывает весьма различной и изменяется со временем. Скорость увеличивается при переходе от словесной молитвы к умной, так как последняя не требует времени на артикуляцию, ведь мысль, единовременно объемлющая всю молитвенную фразу целиком, может быть мгновенной, как вспышка. Кроме того, не все подвижники читают полную восьмисловную молитву — встречаются различные формы сокращений.

При обычной практике обучения рекомендуется начинать с очень медленного чтения молитвы и выдержки пауз, на чем настаивает свт. Игнатий. Но возможны иные подходы. Старец Иосиф Исихаст, например, советует некоторым начинающим быстрое чтение, чтобы в паузах не успевали вклиниваться помыслы: «Делание умной молитвы — это принуждение себя [поначалу] говорить непрестанно молитву устами без перерыва. Вначале быстро, чтобы не успел ум образовать помысел рассеяния»{325}.

Свт. Игнатий пишет: «На неспешное и внимательное произнесение ста молитв потребно времени 30 минут; некоторые подвижники нуждаются и в еще более продолжительном времени»{326}. Схиигумен Герман (Гомзин), определяя правило начинающего, советует творить молитву Иисусову неспешно с поклонами или без оных: «Так делать можно четверть часа, полчаса, больше или меньше, как удобнее. Чем усерднее потрудиться, тем скорее молитва привьется к сердцу. Молитва умная есть болезненное к Богу припадание в сокрушении и смирении»{327}. Прп. Никон Оптинский предостерегал своих чад от спешки и советовал: «Лучше прочитать не все молитвенное правило, по недостатку времени, но со вниманием. Страшные слова сказаны в Священном Писании: Проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением… Правило лучше [иметь] небольшое, но чтобы его непременно исполнить. Духовная жизнь требует, чтобы идти все вперед, а если слишком большое правило, то можно и назад пойти, что уже очень нехорошо. Пятисотницу лучше одной справлять, времени на нее требуется не менее 1 ч. 10 мин. или даже 1 ч. 30 мин… Однообразие для проходящих молитву Иисусову очень важно — ум не рассеивается, собранность ума»{328}. Отец Иоанн (Маслов)[114] расска

 

{258}

 

зывал, что лично он, как человек уже опытный, проходит пятисотницу за 45 минут. При этом он пояснял, со ссылкой на свт. Игнатия, что «для новоначальных требуется больше времени, молиться им надо медленно»{329}. В наставлениях отшельника Никодима Карульского мы читаем: «Определи себе время: каждую ночь, или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так, чтоб не подпустить ни одного помысла… И с поклонами… По полчаса одну ночь, другую, третью. И понемножку приучишься к вниманию… Три чёточки. Это как раз выходит полчаса». А старец Феодосий Карульский замечает: «2000 молитв, или 20 четок, — по времени около двух часов»{330}.

По этим высказываниям отцов-практиков можно условно определить то время, которое бывает потребно подвижникам на прохождение одной сотни молитв Иисусовых. Получается примерно следующая картина: свт. Игнатий — 30 минут; прп. Никон — 15 минут; о. Иоанн — 10 минут; о. Никодим — 10 минут; о. Феодосий — 6 минут. Диапазон, как видим, довольно широк, но надо учитывать и тот фактор, что о. Феодосий, например, молился сокращенной — пятисловной молитвой.

В древней греко-афонской традиции, представленной в «Добротолюбии», преобладает применение Иисусовой молитвы, состоящей из пяти слов. В русской традиции предпочтение отдается полной восьми- или семисловной молитве. Вот свидетельство Оптинских святых отцов — прп. Никон, будучи еще послушником, записал в дневнике наставление своего старца прп. Варсонофия: «Я… спросил про Иисусову молитву — нельзя ли читать ее сокращенно. Батюшка не позволил, говоря, что ее всю целиком заповедали читать наши старцы, и ударение делать на последнем слове: грешнаго»{331}.

К сокращениям вынуждено прибегали те, кто использовал художественные приемы. Это связано с тем, что полную молитву трудно вместить в дыхательный ритм, тогда как, сокращенная до пяти, четырех слов, она вполне укладывается в цикл вдоха — выдоха. Помимо этого, укороченная молитва может иметь для некоторых людей серьезное преимущество, связанное с концентрацией. На более короткой молитве не так рассеивается мысль, чем короче фраза — тем собраннее внимание.

Вот несколько высказываний на эту тему.

Григорий Синаит: «Мысленно или душевно восклицай непрерывно: Господи Иисусе Христе, помилуй мя… [Позже], переведя ум на другую половину молитвы, говори: Сыне Божий, помилуй мя»{332}. Ему вторит прп. Нил Сорский: «Подобает зрети присно во глубину сердечную и гла

 

{259}

 

голати: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя“ — все, овогдаже пол: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя“; и паки, пременив, глаголи: „Сыне Божий, помилуй мя“, еже есть удобнее новоначальным, рече Григорий Синаит. Не подобает же, рече, часто пременяти, но косно. Прилагают же ныне отцы в молитве, егда кто изречет: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя“, абие слово „грешнаго“. И сие приятно есть Богу, наипаче же прилично нам грешным»{333}.

Свт. Игнатий: «Некоторые отцы разделяют молитву, для новоначальных, на две половины и повелевают от утра, примерно до обеда, говорить: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, а после обеда: Сыне Божий, помилуй мя. Это — древнее предание. Но лучше приучиться, если то можно, к произношению цельной молитвы. Разделение допущено по снисхождению к немощи»{334}.

Схиигумен Герман (Гомзин): «Произносить молитву святые отцы советуют с рассуждением, применяясь к силам подвизающегося. Иному можно говорить всю молитву… иному же по немощи ума и младенчеству духовному лучше начинать с половины молитвы. Сперва можно молитву короче говорить, всего пять слов… „Господи Иисусе Христе, помилуй мя“, так легче, короче и лучше внимание удерживать на словах. Потом, когда укрепится внимание, можно одно слово прибавить: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного“. Так святые отцы советуют новоначальным — это полезнее, и крепче потом молитва будет»{335}.

Схимонах Никодим Карульский: «Григорий Синаит говорит, что для новоначальных лучше пять слов только. А я до сих пор как новоначальный. Пять слов. Так привык… В этом удобнее удерживать внимание»{336}. Пятисловной молитвой молился и Странник, о чем не раз упоминается на страницах книги: «Втягивая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце воображал и говорил: „Господи Иисусе Христе“, а с испущением из себя воздуха: „помилуй мя“»{337}.

Встречается практика, при которой целенаправленно начинают обучение с краткой формы молитвы, постепенно переходя к полной. Афонский старец Гедеон Грек (1781–1869), наставляя к стяжанию непрестанной молитвы, поучает: «Нужно постоянно нудить себя… При начале, по немощи, произносить только: „Иисусе мой“. Это удерживается легко, что бы человек ни делал и куда бы ни шел, даже при разговоре. Потом, когда усвоится молитва, прибавить „Господи“, потом „Христе“ и далее „Сыне Божий“, а затем „помилуй мя“. Когда молитва внедрится в сердце, то она будет действовать сама постоянно, и благодать Божия нисходит и просвещает человека. При этом надо внимать этой молитве и бояться, чтобы не вознерадеть о ней, так как за малую леность молитва отнимается, и тогда предлежит трудный кровавый подвиг, чтобы сно

 

{260}

 

ва научиться ей… Надо удаляться от всех вещей мира и не любить их, пребывать в мире душевном и никого не осуждать; кто желает навыкнуть в молитве, должен хранить эти три [заповеди]»{338}.

Но не только начинающие используют укороченную молитву. Бывает наоборот — опытный подвижник от полной молитвы приходит со временем к сокращению ее, так как с обретением навыка молитва все более насыщается чувством, а при этом все менее потребны слова.

Схимонах Иларион Кавказский рассказывает, что продолжительное время молился, «говоря обычную Иисусову молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго — то есть устами произносил тихо, внимательно и, сколько мог, благоговейно, не обращая внимания на помыслы. От времени долгого занятия молитва сия стала сокращаться и наконец остановилась на трех словах: „Господи Иисусе Христе“; а более сего ничего произносить стало нельзя; все было излишним и как-то не стало ложиться в строй внутреннего чувства… Даже почасту только два слова: „Иисус Христос“. И эти два слова всю душу мою наполняют жизнью, питают… льют в душу мою, как источник, живую воду вечной жизни, и невозможно оторваться от них к другому занятию»{339}. Старец Феодосий Карульский незадолго до кончины записывает в своем дневнике: «Я ощущал в сердце только присутствие Божие в Его святом имени и себя самого. Полная молитва, т. е. произношение умно-сердечно пяти слов: Господи Иисусе Христе, помилуй мя — мне стало затруднительно. Тогда я стал умно-сердечно произносить три слова: Иисусе, помилуй мя»{340}.

Очевидно, что, прежде чем избирать те или иные приемы и методы, требуется зрелое рассуждение, особенно при отсутствии руководителя. Ничто не следует перенимать механически, бездумно. Ведь какие-то внешние и внутренние особенности незыблемо сохраняются веками, но что-то неизбежно меняется. В сравнении с прошлым, например, веком непомерно возросла скорость жизни, увеличилась плотность воспринимаемой информации. Учитывая, что зрительные образы являются наиболее информативно емкими, можно предположить, что современный ребенок уже в детстве получает через телевизор объем информации, значительно перекрывающий тот, что получал человек XIX века за всю свою жизнь. Пожалуй, нашим предкам едва ли хватило бы всей жизни, чтоб увидеть то, что наш дошкольник видит сейчас за неделю, — облететь все континенты, побывать под водой, на небе, заглянуть в электронный микроскоп, в телескоп и проч., и проч. Условия жизни не могут не сказываться на состоянии психики и сознания. Вероятно, и борьба с помыслами сегодня носит уже несколько иной характер, чем, скажем, тысячу лет назад. Поэтому читать древних отцов следует вдумчиво, с рассужде

 

{261}

 

нием, а применять что-либо из их советов нужно с особой осмотрительностью.

Все отцы предупреждают о важности разумного подхода к делу. Прп. Исаак Сирин: «О всяком деле, если делаешь оное без размышления и исследования, знай, что оно суетно, хотя и благоприлично, потому что Бог вменяет правду по рассудительности»{341}. Свт. Игнатий: «Самые благие и благолепные делания, говорит прп. Нил Сорский, должно проходить с рассуждением, в приличное время, по достижении надлежащей меры преуспеяния. Как говорит Василий Великий, всякому деланию должно предшествовать рассуждение, — без рассуждения и благое дело обращается в злое по безвременности и неумеренности. Когда же рассуждением определяется время и мера благому, тогда бывает чудный прибыток»{342}.

У старца Иосифа Исихаста на эту же тему есть такие мысли: «Рассуждение намного ценнее пророчества. Прозорливость и пророчества приносят пользу Церкви и отчасти созидают ее. Рассуждение же созидает и совершенствует прежде всего самого человека, обладающего этим даром, а затем он может принести пользу всем остальным, поскольку знает и противоборствующие стороны, и врага, и образ ведения брани». А ученик старца Иосиф Ватопедский добавляет: «Если монаху не хватает дара рассуждения или совета опытных наставников, то в настойчивом осуществлении неумеренного подвижничества, будто бы проистекающего из Божественной ревности, истощаются его телесные силы и он бросает свое место в строю, ибо уничтожил собственное оружие, которым являются силы телесные»{343}.

 

22. Художество (К стр. 71)

 

Когда говорится о художественной молитве, имеется в виду использование технических приемов, побуждающих ум к соединению с сердцем, помогающих усвоению умно-сердечной молитвы, подготавливающих к обретению дара самодвижной молитвы. Эти телесные, а точнее, психофизические приемы называются художественными в том смысле, что обозначают действия искусственные, намеренные, принудительные, в отличие от естественных, которые происходят непроизвольно. Святые отцы последнего времени, с одной стороны, предостерегают подвижников от увлечения технической стороной дела, с другой — признают целесообразность умеренного и разумного применения «технических средств».

 

{262}

 

Свт. Игнатий рассуждает на эту тему с большой сдержанностью: «Читатель найдет в „Добротолюбии“… наставление о художественном ввождении ума в сердце при пособии естественного дыхания, иначе, механизм, способствующий достижению умной молитвы… Советуем возлюбленным братиям не доискиваться открытия в себе этого механизма, если он не откроется сам собою… Пособия всегда остаются только пособиями. Те же святые отцы, которые предлагают вводить ум в сердце вместе с дыханием, говорят, что ум, получив навык соединяться с сердцем или, правильнее, стяжав это соединение по дару и действию благодати, не нуждается в пособии механизма для такого соединения, но просто, сам собою, своим собственным движением соединяется с сердцем». Отсылая к «Добротолюбию», святитель рекомендует безопасную замену художественных приемов: «Способ, предлагаемый блаженным Никифором, — превосходен», — пишет святитель, поучая, что художество вполне заменяется неспешным произнесением молитвы «внутри персей», тихим дыханием и заключением ума в слова молитвы. «При посредстве этих пособий мы удобно можем достигнуть внимания в известной степени. Вниманию ума при молитве начинает весьма скоро сочувствовать сердце. Сочувствие сердца уму мало-помалу начнет переходить в соединение ума с сердцем, и механизм, предложенный отцами, явится сам собой».

Тем не менее свт. Игнатий все-таки приводит в своих трудах подробные описания технических приемов[115]. Он говорит об их несомненной пользе, но только при рассудительном отношении к делу, и всячески предостерегает от чрезмерного упования на внешнюю сторону дела: «Очень важно знать значение, которое дают святые наставники умной молитвы предлагаемому им механизму, который как вещественное пособие никак не должно смешивать с собственным действием молитвы, которому никак не должно придавать особенной важности, как будто от него проистекает все преуспеяние молитвы. В молитвенном преуспеянии действует сила и благодать Божия; они совершают все — пособия [же] остаются пособиями, в которых нуждается наша немощь, и отвергаются как ненужные и излишние по стяжании преуспеяния. Возложение упования на эти пособия очень опасно — оно низводит к вещественному, неправильному пониманию молитвы, отвлекая от понимания духовного, единого истинного. От ложного понимания молитвы всегда происходит или бесплодное, или душевредное упражнение ею. И то знай, брат, говорят Ксанфопулы, что всякое художество и всякое правило… предна

 

{263}

 

чертаны по той причине, что мы не можем еще чисто и непарительно молиться в сердце».

Святитель входит в некоторые частности, связанные с художеством, напоминая, например, что естественно возникающую теплоту никак нельзя ни принимать за благодатную, ни услаждаться ею, ибо это есть начало самообольщения. Такую теплоту, пишет он, «непременно должны ощутить те, которые будут очень понуждать себя к соединению ума с сердцем при помощи вещественных пособий, давая им излишнее значение и не давая должного значения духовным пособиям». Он поясняет также, что «низменный стул очень удобен для упражнения молитвой Иисусовой». Хотя «этим не отвергается стояние при ней, но как почти все время истинного безмолвника посвящено молитве, то и предоставляется ему заниматься ею и сидя, а иногда и лежа». Тут же святитель напоминает, что молитва есть подвиг не телесный, но духовный и вся «сущность делания в Господе и в имени Его». Со свойственной ему осторожностью святитель подчеркивает, что деланию молитвы «несколько способствует художественное направление ума к словесности и к верхней части сердца».

В переписке с конкретными людьми святитель рекомендует «общее правило для всех, занимающихся молитвой: „заключать ум в слова молитвы“, т. е. молиться со вниманием». Приводит он в пример и свой личный опыт. «Вы, конечно, помните, что я вам завещал внимать умом языку, тихо произносящему молитву, отнюдь не позволяя себе самочинно вдаваться в художество, описанное в „Добротолюбии“… Моление с заключением ума в слова молитвы есть самое полезное и безопасное, механизм чрез ноздревое дыхание с усилием взойти умом в сердце воспрещен святыми отцами для не созревших к такому молению!.. Я стараюсь приобучиться единственно к первому способу как необходимому для внимания. Внимание — душа молитвы. Стараюсь даже устранять все прочее, чтоб делание было вполне бескорыстным, чтоб преуспеяние было вполне предоставлено воле Божией… Благую часть ты избрал, оставя все механизмы и довольствуясь заключением ума в слова; это поведет к самым правильным результатам, без всякой примеси прелести… Для себя я держусь, когда держусь, единственно заключения ума в слова молитвы; все прочее является, когда является, само собой».

В одном из частных писем к новоначальной инокине свт. Игнатий одобряет умеренное применение художественных приемов: «Что дыхание удерживаетесь вводить по художеству, изложенному в „Добротолюбии“, — хорошо делаете. Это художество превосходно сокращено прп. Нилом Сорским в следующие слова: „Не дыши борзо, ибо сие способствует к собранию ума“. Этим и вы довольствуйтесь, т. е. дышите тихо при

 

{264}

 

молитве». Однако дальнейшее творчество, такое как введение с дыханием ума в сердце, святитель ей до поры воспрещает: «От художества о ноздряном дыхании уклонитесь! Когда Богу изволяющу придет время, то скажу. Этим художеством, в свое время полезным, некоторые неисцельно себя повредили»{344}.

Иной раз святитель вскользь упоминает практические детали, которые являются указанием на применение художества. Например: «При упражнении молитвой Иисусовой полезно иметь глаза закрытыми и держать левую руку у персей, над левым сосцем груди, несколько повыше его, — последний механизм способствует к ощущению силы словесности, находящейся в персях»{345}. Прикосновение руки (согревающая ладонь, нажим пальцев или просто легкое касание) привлекает и помогает собрать внимание в месте касания. Существенно и то, что упоминается именно левая рука, то есть держащая четки. Во время молитвы некоторая часть внимания у начинающего неизбежно отвлекается на перемещение пальцев по четкам, и если рука опущена, то туда же частично уходит неокрепшее еще внимание. Поэтому положение руки с четками возле сердца оказывается наиболее выгодным — внимание не расщепляется, но собирается в одном месте. Помогает также молитвенному сосредоточению и скрещение рук на груди.

Непроизвольные жесты человека не являются случайными. Например, при интенсивном размышлении, при умственном напряжении возникает потребность потирать рукой лоб, сжимать виски, подпирать кулаком голову. Рука бессознательно тянется к месту сосредоточения внимания. Телесный жест обнаруживает прямую связь с внутренним состоянием. Используя эту закономерность, можно влиять на процесс, помогать управлению вниманием. Поэтому столь простое действие, как размещение руки на груди, может, по принципу обратной связи, весьма ощутимо способствовать сосредоточению ума в нужном месте.

Свт. Феофан Затворник в отношении художества занимает следующую позицию: он запрещает, во избежание повреждений, помышлять о каких-либо приемах тем, кто подвержен мечтательности или похоти, а всем прочим, как монахам, так и мирянам, он, напротив, советует прибегать к художеству, особенно в тех случаях, когда окаменение и хладность завладеют сердцем, когда молитва идет с трудом.

Святитель советует «сесть в уединенном месте, преклонить голову к персям, стеснить несколько дыхание и телесные очи обратить тоже внутрь к месту сердца». Святые отцы «считают полезным и до времени нужным это телесное приспособление, но… все их внимание обращено на умное Господу в сердце предстояние… Как хочешь держи себя, только успевай приобрести это последнее. Мы же предлагаем тебе такие по

 

{265}

 

ложения тела, какие сами держали и от которых получили пользу. Есть, однако же, между этими телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умной молитвой и никогда от нее не отходят. Необходимо вниманием стоять в сердце, необходимо тело все держать в бодренном напряжении мышц… Эти условия в какой форме хочешь и можешь, в такой и исполняй. Темное и уединенное место считается нужным для отстранения внешних впечатлений; но если ты можешь отвлекать себя от этих впечатлений и среди множества их, оставайся где хочешь. Сидеть на малом стульце, стеснить дыхание, болеть раменами, выею, персями советуется ради того, чтобы поставить в бодренное направление тело. Но если ты можешь как-нибудь иначе это исполнить или делать это одним внутренним напряжением мышц, делай, как находишь удобнее… Сведение ума в сердце путем дыхания указывается на тот случай, если ты не знаешь, где остановиться вниманием или где сердце. А если ты и без этого знаешь, как найти сердце, делай как знаешь, только установись в сердце… Однако же не должен ты пренебрегать сказанным положением тела… Если опыт показал, что такие и такие положения очень пригодны к деланию умной молитвы и успеху в ней, то какая нужда отступать от них или изобретать новые? Тем более что, по приобретении успеха в молитве, они сами собою отстранятся в некоторых чертах, как отнимаются подмостки, когда отстроен бывает дом»{346}.

Предупреждения святых отцов повторяет в своих поучениях известный подвижник нашего времени отец Софроний (Сахаров)[116]: «Искусственный прием может помочь начинающему найти место, где должно стоять вниманием ума при молитве и вообще во всякое время. Однако чрез такой способ настоящая молитва не достигается. Она приходит не иначе как чрез веру и покаяние, являющиеся единственным основанием для подлинной молитвы. Опасность психотехники, как показал долгий опыт, в том, что есть немало людей, слишком большое значение придающих самому методу. Во избежание вредной деформации духовной жизни молящегося, начинающим подвижникам с древних времен рекомендуется иной образ, значительно более медленный, но несравненно более правильный и полезный, а именно: сосредотачивать внимание на

 

{266}

 

имени Иисуса Христа и на словах молитвы. Когда сокрушение о грехах достигает известной степени, тогда ум естественно идет на соединение с сердцем»{347}.

В какой-то мере отдельные элементы художественных приемов могут понадобиться при начальных подступах к молитве как вспомогательный инструмент для поддержания молитвенного состояния. Они же могут быть полезны и в дальнейшем — как способ возгревания при охлаждении сердечном, когда чувства ослабевают, силы истощаются, ум начинает рассеиваться и не может устоять в молитве. О подобных тяготах рассказывает схиигумен Герман (Гомзин), вспоминая о своем наставнике о. Александре Гефсиманском[117]: «Старец достиг такого навыка в молитве Иисусовой не без труда. Ему было так трудно, когда он нудил себя к молитве в начале своего подвига, что он скорее был согласен камни ворочать, лишь бы не творить молитву. И мысль его смущала, что он, творя молитву, погубит свой ум»{348}.

Помощь бывает нужна, когда внешние помехи не дают сосредоточиться, отвлекают внимание вовне, захватывают и распыляют его. Потребность в самопринуждении возникает также при находящих во время молитвы искушениях, когда обрушивается шквал помыслов и под их натиском ум не способен устоять. Или когда становится вдруг нестерпимо скучно, кажется все бессмысленным и ненужным, а продолжать молитву нет сил. От бесцельности и равнодушия наступает охлаждение, отупение; уныние начинает подбираться к душе; инертность и вялость связывают молящегося по рукам и ногам. Вот тогда-то некоторые приемы могут дать опору, за них можно держаться — для преодоления уныния, для поддержания молитвенного духа. Наличие технической задачи помогает в такие моменты устоять, так же как и веревочные петли, свисающие с потолка, в которые подвижник продевает руки на ночной молитве. Техническая задача увлекает и подкрепляет, дает стимул продолжать брань, когда внимание становится неподвластным, истощившись в борьбе с помыслами, когда чувства изнемогают. Так приемы телесные способны поддерживать труд духовный.

 

{267}

 

Внутреннее очень тесно связано с внешним, и насколько положение тела может влиять на внутреннее состояние, настолько же действует и обратная связь. По-гречески художественные приемы так и называются — психосоматическими, то есть душевно-телесными. Свт. Игнатий пишет: «Достойна глубокого рассматривания и удивления связь между телом и духом человеческим. Образ мыслей человека, его сердечные чувствования много зависят от того состояния, в котором находится его тело»{349}. О том же читаем у Макария Великого: «Внутренний человек есть некое живое существо, имеющее свой образ и свое очертание; потому что внутренний человек есть подобие внешнего»{350}.

Известно, что с древности исихасты отдавали предпочтение сидячей позе. Что такое пядельный стулец, о котором сказано: «С утра, сидя на скамье вышиною в пядь, принудь ум из места начальствования сойти в сердце»?{351} Это сидение высотой около двадцати пяти сантиметров от пола, оно позволяет принять позу, максимально способствующую сосредоточению внимания внутри себя. Это «эмбриональная» поза — поза зародыша в утробе, когда ноги поджаты и голова склоняется к коленям. Замкнутость такого положения более всего соответствуют самоуглублению. Близка к этой позе и предельная свернутость коленопреклоненного положения, когда грудью ложатся на колени, а головой касаются пола. Именно в такой позе молился пророк Илия на вершине горы Кармил. На малых седалищах или вовсе на земле сиживали согбенные иноки в пустынных обителях Египта и Палестины, о чем свидетельствовал еще в IV веке прп. Кассиан Римлянин: «Сначала стоя пропевают они три антифона; потом, сидя на земле или на низеньких стульцах», погружаются в молитву{352}. И в XIV веке в лаврах Григория Синаита целые поколения монахов ночи и дни проводили согбенно на пядельных скамьях, взыскуя молитвенной благодати.

Внутренней самососредоточенности способствует также склоненная голова. Замкнутость позы усугубляется взглядом, направленным на грудь, точнее — как бы внутрь себя. Свт. Феофан уточняет: «Относительно очей встречаем у Симеона Нового Богослова, что их надобно обращать, тоже вслед за умом, к сердцу; но это внутренний акт, совершаемый только напряжением. Глаза или закрываются, или, раскрытые, остаются ничего не видящими, ибо внимание отвлечено все отвне внутрь и не следит за видимым или слышимым»{353}.

Внимание очень чутко следует за взглядом. Нетрудно заметить, что блуждающий взгляд соответствует блужданию мыслей. Взгляд, опущенный долу, направленный внутрь, утишает помыслы, собирает ум. Зрение — основной канал получения информации: притока впечатлений, зрительных образов, от которых возбуждаются, множатся помыс

 

{268}

 

лы. В то же время, через взгляд растекается внимание вовне, развлекается и рассеивается. Отсюда старческие заветы — «береги глаза», «положи печать на очи свои», «не насыщай очей». Неизбежна зависимость от внешних условий. Темнота собирает внимание, яркий свет — рассеивает, выманивает его вовне. При тихом спокойном пении внимание слушателя направляется внутрь, при громком и бодром — наружу. Низкие голоса поющих способствуют сосредоточению, высокие и звонкие — наоборот.

В учении свт. Григория Паламы значительное внимание уделяется положению тела при молитве. Говоря о значении телесной свернутости и направленности взора, святитель вспоминает ветхозаветного пророка Илию, который, молясь, пал ниц на землю и принял именно такую предельно замкнутую позу: «Если… внутреннему человеку свойственно уподобляться внешним формам, то неужели монаху, который старается возвратить свой ум во внутрь себя и хочет, чтобы он двигался не прямым, а круговым и неблуждающим движением, не пригодится привычка не блуждать взором то туда, то сюда, но, словно на каком-нибудь упоре, останавливать его на своей груди?.. Свертываясь внешне по мере возможности как бы в круг, то есть уподобляясь желаемому внутреннему движению ума, он и силу ума, изливающуюся из глаз, благодаря такой форме тела тоже введет внутрь сердца… Как она [плоть] подчинится нам?.. Как отразить подступающего к ней духа злобы, особенно когда мы еще не умеем духовно отражать духовные силы зла, если не научимся быть внимательными и к своей внешней форме? Что говорить о начинающих, если даже совершенные мужи не только после Христа, но и прежде Его пришествия к нам придавали телу такую форму во время молитвы и были услышаны Богом. Совершеннейший боговидец Илия разрешил молитвой многолетнюю засуху, прислонив голову к коленям и таким образом прилежно введя свой ум во внутрь его самого и в Бога (3 Цар. 18:42)[118]… Как говорит Господь в Евангелиях? Мытарь не смел даже поднять глаз на небо (Лк. 18:13). К этой внешней форме и стремятся те, кто при молитве направляет взор на самого себя»{354}.

Телесные приемы способствуют сосредоточению внимания в словах молитвы, помогают направлять и удерживать ум в области сердца. Для этого прежде всего стараются синхронизировать молитву с дыханием и установить контроль над пульсом, сочетая оба эти делания. Можно прислушиваться к пульсу, воспринимая его как некий аккомпанемент к молитве или как метроном. Можно, вслушиваясь в его биение, стараться в нем самом расслышать звучание молитвы, как бы исходящей из глуби

 

{269}

 

ны пульсирующего сердца. Всю эту работу по слиянию молитвенной мысли, сердцебиения и дыхания следует совершать, сосредотачиваясь, как уже говорилось, в верхней части сердца. Здесь затворяется ум, «свернувшись» в молитве, успокаиваясь, по меткому выражению Иосифа Исихаста, «как в гнезде».

Привычка увязывать молитву с дыханием побуждает человека все чаще обращаться к молитвенному деланию. Этому способствуют рефлекторно-ассоциативные связи, которые устанавливаются по мере привыкания. А поскольку дышим мы непрестанно, то приобретаем через это побуждение к таковой же молитве. Нужно отметить, что в этом деле важно подстраивать молитву под свой естественный дыхательный ритм, а не наоборот, дабы избежать насилия над организмом. Темп и скорость дыхания должны оставаться естественными. Не стоит принудительно задерживать дыхание. Последнее подтверждается, например, советом старца Паисия Афонского: «Задержка дыхания при молитве в некоторых случаях наносит вред организму, и вам следует избегать этого»{355}. По мере зарождения связи молитвы с ритмами организма моление становится органически присущим ему действом, молитва как бы приобщается к естественным процессам нашего существа, — как и в более крупном масштабе существует гармоничная связь богослужебного круга с естественными природными ритмами: ежедневным, недельным, годичным.

«Особенно уместно, — пишет Григорий Палама, — учить начинающих смотреть в самих себя и посредством дыхания вводить собственный ум во внутрь. Поэтому ни один разумный человек не отсоветует какими-нибудь приемами сосредоточивать ум в себе монаху, который еще не умеет видеть самого себя. Именно, поскольку у только что приступивших к борению даже сосредоточенный ум постоянно скачет и им постоянно приходится снова его возвращать, но он ускользает от неопытных, которые еще не знают, что нет ничего более трудноуловимого и летучего, чем их собственный ум, то некоторые советуют внимательно следить за вдохом и выдохом и немного сдерживать дыхание, в наблюдении за ним как бы задерживая дыханием и ум, пока, достигнув с Богом высших ступеней и сделав свой ум неблуждающим и несмешанным, трезвенники не научатся строго сосредоточивать его в „единовидной свернутости“{356}. Исихасты… дыхание ограничивают в той мере, в какой это зависит от нас»{357}.

«Задолго до апологии тела у Паламы элементы „положительной соматики“ применялись на практике. То было естественно и неизбежно. Всякое молитвенное делание, а непрестанная молитва в особенности, включает элемент многократного, тождественно повторяемого дейст

 

{270}

 

вия. В такое делание необходимо привходит ритм, и на нем не может не отражаться то, что телесное наше естество уже участвует в целом ряде биоритмов; и, прежде всего, не может не сказаться наличие ритмов дыхания и сердца. Игнорировать взаимодействие ритмов (в любом случае неустранимых) подвижники не видели оснований; и наоборот, они рано заметили, что учет этого взаимодействия может быть полезен»{358}.

Антропологическое учение Григория Паламы основано на многовековом опыте восточного монашества. Анализируя это учение, архимандрит Киприан (Керн) обращает внимание на утверждение о необходимости «уметь воспользоваться телом и привлечь его к соучастию в молитве», чему и учит методика исихастов. «Что касается физических приемов, то есть известного положения тела при молитве, наклона головы, устремления взгляда на определенное место и самой координации молитвенного ритма с дыханием, — все это не самое главное в мистике исихастов. Это рекомендуется отдельными учителями, и то только как вспомогательное средство. Суть молитвы не в этих приемах. Но советы эти вытекают из [святоотеческого] взгляда на тело и физику в деле духовного подвижничества. Эти телесные приемы того же происхождения и порядка, как поднятые руки ввысь, крестное знамение, связанное с метаниями [поклонами], лежание долу на земле. В аскетическом подвиге должна участвовать не одна только душа или какая-нибудь одна из ее способностей (воля, ум, чувство), а весь вообще психофизический состав человека. Такова древняя практика монашества»{359}.

 

Использование некоторых внешних приемов может способствовать переходу от словесной молитвы к умной, позволяет ослабить привязанность к словесному звучанию молитвы, оторваться от слова и приблизиться к чистой мысли. Затем, продолжая несколько понуждать себя, используя простые физиологические закономерности, можно получить помощь в достижении умно-сердечной деятельной молитвы. Далее применение художества может послужить подспорьем в обретении высокого дара благодатной непрестанной молитвы, примером чему служит опыт героя «Рассказов странника», последовательно прошедшего весь деятельный путь от словесной до умно-сердечной молитвы и после сего обретшего, уже с помощью художества, молитву самодвижную.

Все указанные достижения являются, конечно, Божественными дарами. Мы же призваны совершить все возможное, все зависящее от нас, чтобы приуготовить себя к ожидаемому действию благодати. Смысл наших усилий в том, чтобы исполнить свой долг и, егда сотворите вся повеленная вам[119], помнить, что сделали лишь то, что должны были сделать.

 

{271}

 

Прежде всего, можно ставить задачу перейти от словесной молитвы к молению умному. Дело в том, что, когда мы молимся молча, это действие в большинстве случаев еще нельзя назвать молитвой умной. «Разумная часть души, — читаем у прп. Иоанна Дамаскина, — разделяется как на внутреннее слово, так и на произносимое. Внутреннее же слово есть движение души, происходящее в той части, которая рассуждает, без какого-либо воскликновения; посему часто и молча мы вполне излагаем в себе самих всю речь»{360}. Под умной «разумеется молитва, — пишет свт. Игнатий, — совершаемая умом в сердце. Молитву внимательную новоначальных, при сочувствии сердца, отцы редко удостоивают наименования умной молитвы, причисляя ее более к устной»{361}.

Мысленно произносимая про себя молитва на самом деле остается еще словесной, так как мы хотя и неслышно, но продолжаем выговаривать беззвучные слова. При этом мышцы артикуляции испытывают микронапряжения, соответствующие тем, что бывают при речи, произносимой вслух. До тех пор пока в эти мышцы проникают, вместе с каждым мыслимым словом, хотя бы едва ощутимые нервные импульсы, молитва остается еще словесной. Как только молитва переходит в степень умной, исчезает внутренняя связь между словом и его артикулярным воспроизведением. Тогда уже ни один импульс не достигает органов речи, они как бы отключены, словно прервалась нервная связь между возникающей в уме мыслью и речевым аппаратом. Такое изменение может сопровождаться заметным чувством облегчения — молитва начинает звучать очень легко и непринужденно. Это признак того, что молитва становится умной, начинает мыслиться вне речи.

Существуют некоторые внешние приметы, характерные для различных стадий молитвы. Если признаком начала действия умной молитвы может служить освобождение мышц речевого аппарата, то появление молитвы сердечной может сопровождаться исчезновением потребности в четках. Зазвучав в сердце, молитвенное чувство начинает изливаться подобно некоему потоку, лишенному той расчлененности, которую имеет молитва, слагаемая из слов. Подсчитывать более нечего. В писаниях свт. Игнатия встречается подобное наблюдение: «Иноки упражняются молитвой Иисусовой первоначально по четкам. Когда же при молитве усилится внимание, тогда прекращается возможность молиться по четкам и исчислять произносимые молитвы — все внимание обращается к молитве»{362}.

Если, проявляя тщание, побуждать себя к обретению умной молитвы, то можно начать с освобождения от лишних напряжений мышц речевого аппарата. Понадобится также контролировать дыхание с целью

 

{272}

 

снижения его интенсивности. Эти простые, но эффективные меры позволяют ослабить словесное звучание молитвы и приблизиться к звучанию чисто умному. Сначала нужно добиться расслабления мышц языка, губ, щек и нижней челюсти (при сомкнутых устах). Затем можно идти глубже, освобождая мышцы глотки и гортани.

Дыхание должно быть как можно более бесшумным — тихим, спокойным, затаенным[120]. При затухании внутренних шумов легче ощутить тишину ума, приблизиться к умному бессловесному звучанию молитвы. Предпочтительно дыхание ноздряное. Оно гораздо успокоительнее, чем дыхание через рот, которое, будучи более активным и грубым, намного «горячительнее» и мешает «успокоить кровь», утихомирить чувства, замедлить внутренние ритмы. Дыхание через рот непосредственно связано с речью, что роднит его с молитвой словесной. Оно и слишком шумное, а словесная молитва цепляется к любому внутреннему звуку, тогда как умная — порождение внутренней тишины. Отсюда задача — пропускать воздушный поток через дыхательные пути как можно тише, осторожнее. Если воздух течет спокойно и бесшумно, то дыхание становится почти неощутимым, и, может быть, вскоре удастся почувствовать, как молитва лишается словесной тяжеловесности, приобретает умственную легкость, невесомость, «бестелесность». При этом степень умственной напряженности может быть самой разной, чувство, вкладываемое в молитву, может быть очень энергичным, но молитвенное взывание, тем не менее, ощущается как тихое веяние хлада тонка.

Свт. Игнатий: «Надо дышать очень тихо. Вообще, все движения крови должно удерживать и содержать душу и тело в спокойном положении, в положении тишины, благоговения и страха Божия. Без этого духовное действие появиться в нас не может, — оно появляется, когда утихнут все кровяные движения и порывы. Опыт скоро научит, что удерживание дыхания, то есть нечастое и негрубое производство дыхания, очень способствует к приведению себя в состояние тишины и к собранности ума от скитания»{363}. «В процессе дыхания и во всех движениях тела должно наблюдаться спокойствие, тихость и скромность. Все это очень способствует к удержанию ума от рассеянности… Новоначальный по отношению к безмолвной жизни, — продолжает святитель, — должен заниматься молитвою Иисусовой по способу блаженного Никифора, не

 

{273}

 

престанно вводя ее в сердце тихо, при посредстве ноздряного дыхания, столько же тихо испускаемого, имея при том уста закрытыми»{364}.

Григорий Синаит: «Сдерживай дыхание легких, чтобы не дышать без необходимости, так как слышание вылетающих из сердца вздохов омрачает ум, рассеивает мысли и, изгоняя ум из сердца, предает его плену забвения… Сдерживая дыхание, заключая ум в сердце и повторяя без перерыва постоянно призывание Господа Иисуса, ты скоро пожжешь и оттеснишь помыслы»{365}.

Понятно, что неподвижность и покой телесный располагают к внутреннему сосредоточению, способствуют внимательной молитве. Но возникает вопрос — каким же образом согласовать это положение с известной мыслью Исаака Сирина: «Всякая молитва, в которой не утруждалось тело и не скорбело сердце, вменяется за одно с недоношенным плодом чрева, потому что такая молитва не имеет в себе души»?[121] Надо заметить, что здесь предлагается два условия, причем второе — скорбь сердечная — оказывается, по слову самого же Исаака Сирина, важнее первого — труда телесного — и может даже упразднять оное: «Сердце, исполненное печали о немощи и бессилии в делах телесных, явных, заменяет собою все телесные дела… Печаль умная превосходит и телесный труд». В свою очередь, «дела телесные без печали ума — то же, что и тело неодушевленное… Печаль ума — драгоценное Божие даяние. Кто переносит ее как должно, тот подобен человеку, носящему в членах своих святыню»{366}.

Однако и первое условие — утеснение плоти, утруждение телесное — во многих отношениях полезно и потребно. Прежде всего ради бодренности духа и ради смирения тела, в котором оно тоже нуждается, ибо смириться человеку должно всем существом своим. Умеренный покой вовсе не означает общей расслабленности, или телесного комфорта, но должен сопровождаться умеренным же утруждением. Усилия в молитве необходимы, ибо только нуждницы восхищают е[122] и, помимо усилий внутренних, помимо скорби и ревности сердечной, есть нужда и во внешних физических усилиях. Осуществляется это делание в двух направлениях: во-первых, через то, что Григорий Палама называет «осязательной скорбью», и, во-вторых, через статические нагрузки.

Что касается первого направления, то свт. Григорий учит: «Тело скорбит в чувстве осязания всего больше, когда мы упражняемся в посте, не доставляя ему пищи извне… А что осязательная скорбь как нель

 

{274}

 

зя лучше служит умной молитве, знают все хоть немного причастные к усилиям поста, бодрствования и трезвения… Если в истинно умном молении надо не впадать в страстные состояния и прекратить привязанность даже к безразличным вещам, потому что только так можно достичь неотягченной и чистой молитвы… и если, пока нами владеет страсть, мы, как говорится, даже краешком губ не сможем испробовать умной молитвы, то, стремясь к молитве, мы непременно нуждаемся в осязательной скорби, которая идет от поста, бодрствования и тому подобного. Только так умерщвляется греховная наклонность тела и становятся более умеренными и бессильными помыслы… Не зря некоторые отцы назвали пост как бы материей молитвы: голод, говорят они, это пища молитвы („Лествица“). Другие назвали это качеством молитвы, зная, что молитва без скорбного уязвления не имеет никакого качества»{367}.

«Небрежение, по сути своей, смертельно, — проповедует старец Филофей (Зервакос) об утеснении плоти. — Боритесь, когда чувствуете сонливость и вялость. Тело всегда хочет покоя, оно хочет спать и хочет хорошей пищи. А душа хочет поститься, бдеть и молиться. Горе тому, кто позволяет своей душе подчиниться плоти и творит дела плоти! Плоть хочет комфорта, и если есть возможность — поспать, но мы должны сопротивляться этому. Дух должен побеждать и подчинять тело, не становиться тем, чего хочет плоть, но тем, чего хочет Бог, ибо плоть желает творить волю диавола. В связи с этим апостол Иаков говорит: Противостаньте диаволу, и убежит он от вас (Иак. 4:7)»{368}.

Второе направление — это физические нагрузки. Активные внешние действия едва ли совместимы с внимательной молитвой, но они вполне заменимы нагрузкой статической. Это очень важный момент, так как, несмотря на расслабленность лица, затаенное дыхание и внутренний покой, необходимо соблюдать телесную бодрость для преодоление сонливости, рассеянности и умственной вялости. Поддерживать бодренность возможно за счет напряжений в отдельных участках тела, усиливаясь напрягать спину, конечности или плечи, мышцы груди или брюшного пресса. Сидя ли, стоя ли на ногах или на коленях, желательно сохранять физическую подтянутость и собранность. Надо заметить, что одно только старательное сохранение неподвижности позы уже есть немалый телесный труд.

На этот счет свт. Феофан дает такие наказы: «Необходимо тело все держать в бодренном напряжении мышц… Очень много в сем отношении значит — не давать разваливаться, держать в струнку все члены чрез внутреннее напряжение мускулов. Это сильно поддерживает бодренность духа и помогает душе стоять в трезвенном настроении… Творить

 

{275}

 

молитву лучше стоя, как отправляется правило. Если ноги уморятся, можно стать на колени. Можно так и положить, чтоб исполнять положенное число молитв то стоя, то на коленях… Тело надо держать постоянно в струнку, как солдат на параде, никак не позволяя себе распускать членов, не только при хождении и сидении, но и при стоянии и лежании»{369}.

То же повелевает нам великий наставник иноков прп. Иосиф Волоцкий, напоминая о единстве формы и содержания: «Как подобает поклоняться — душою мысленно и телом чувственно, — послушай внимательно. Когда встанешь, чтобы помолиться Господу Богу твоему, прежде всего установи для себя закон — предстоять не лениво, расслабленно и небрежно, а так, чтобы не помышлять о суетном и тленном; кроме того, пусть смолкнут бесчинные голоса и усмирятся движения и взмахи рук, — представим их Богу как бы связанными и стянутыми, ноги же поставим благочинно, и изгоним все земное из помыслов… и очи понудим к слезам, и всего себя устремим к небесам. И встанем так, как говорит иерей: „Станем добре“. А „добре стояти“ в это время означает стоять так, как подобает предстоять Богу, со страхом и трепетом и с трезвящейся бодрой душой… Если кто-нибудь беседует с земным царем, то всеми способами старается показать свое величайшее благоговение пред ним, чтобы сподобиться от него большей милости, — и показывает это и выражением лица, и голосом, и сложением рук, и расположением ног и всего тела… Или не понимаешь, что здесь невидимо предстоит Сам Царь Неба и земли, и испытует разум каждого, и совесть истязает, и ангелы со страхом предстоят Ему… Молитву же я имею в виду не такую, что лишь на устах держится, но исходящую из глубины помышления; подобно тому как деревья, которые, пустив корни в глубину, не ломаются от ветра, так и молитва, из глубины мысленной воссылаемая, простирается в высоту»{370}.

О том, как бороться с телесной немощью, рассказывает старец Никодим Карульский: «Вот как надо сидеть, чтоб не засыпать: разведи руки и держи, пока не заболят. И уйдет тогда сон. А при людях грудь подними вот так, чтоб не видели, и сон тогда отойдет. А если грудь опустишь, то скоро заснешь… живот-то подбери и пояс подтяни… Бодрость нужна!.. И грудь должна болеть, и плечи»{371}.

Замечание о преодолении утомления встречается в письмах владыки Феофана (Быстрова): «Когда усталость начнет действовать во время служения церковного, нужно читать про себя молитву Иисусову. Она будет содействовать сосредоточенности молитвенной. Если же усталость нападет на вас во время молитвы домашней, нужно немного понудить себя на молитву. Если от этого понуждения усталость исчезнет, то

 

{276}

 

это искушение от лукавого. А если не пройдет, молитву можно сократить и лучше немного помолиться, но разумно и с чувством»{372}.

При утруждении телесном могут возникать болезненные ощущения, которых не следует особенно бояться. В частности, прп. Анатолий Оптинский[123] наставляет в письме свое духовное чадо: «Молитву умственно держать можно и по болезни, и по немощам, и по случаю народа, и в службе. Только от этого иногда голова болит, но что же делать? Зато слюбится. Тысячу раз слюбится. Ты старайся держать мысль с Иисусом не в голове собственно, а направляя несколько к персям. Тогда, конечно, грудь заболит, но без этого нельзя. Бог наш огнь поядаяй есть. И где нечисто — там и больно. Такая боль за недостоинство посылается, но со временем пройдет»{373}.

О болезненности упоминает также старец Зосима (Верховский)[124], написавший житие своего сподвижника, известного молитвенника монаха Василиска: «Лет сорока примерно был отец Василиск, когда узнал о сердечной молитве, ибо прежде не имел о ней сведений… И начал в ней упражняться до того, что многократно приходил в сильное изнеможение от долгого пребывания в молитве и ощущал столь сильную боль в сердце, что уже не мог далее ни молиться, ни ходить, ни сидеть. Пролежав

 

{277}

 

довольное время, едва освобождался от сей боли — и, собрав силы, опять упражнялся в сердечной молитве с ревностным терпением»{374}.

Свт. Игнатий по тому же поводу делится опытом в письме к собрату: «Головная боль — обыкновенный первоначальный спутник глубокого внимания слову Божию и молитве… Не только у тебя она болит, не только болела у меня, болела она у святых отцов, — и они это поместили в своих писаниях. Говорит прп. Григорий Синайский: „И рамены боля и главою многажды болезнуя, терпи та притрудне и рачительне, взыскуя в сердце Господа“. Бывает по временам от упражнения в молитве расслабление всего тела, пот, жар; все это у начинающих. У преуспевающих молитва укрепляет, питает душу и тело. Но пот бывает даже и у них… На мелочи, на все ощущения в теле, обращай как можно меньше внимания, наблюдай, чтоб ум твой пребывал в покаянии и удалялся от развлечения. Надеюсь, что головные боли твои не будут долго продолжаться. И у меня продолжались недолго… Ты не требуй от ума твоего, при молитве, превышающего силы его, например нерушимой полной нерассеянности. Показывай мысленно немощь и ветхость твою Богу, говоря: „Господи! Ты видишь всю ветхость мою!“ — и, терпя, терпи великодушно немощь ума твоего»{375}.

Старец Иосиф Исихаст, касаясь физической стороны молитвенного делания, поучает, как исполнять правило: «Встань, если можешь, прямо и, скрестив руки, ни к чему не прислоняясь», читай «молитву в уме (света же не зажигай, поскольку свет рассеивает ум)… Итак, стоя, вытянувшись прямо, насколько позволяют силы… умом и внутренним гласом возопи о том, что говорит душа твоя… Если же ослабнешь, устав от стояния, присядь и не допускай, чтобы ум твой оставался в праздности». А ученик старца Иосифа рассказывает: «В качестве главного практического средства, способствующего молитве, блаженный старец предпочитал стояние по мере сил на ногах, служащее приношением со стороны тела, и лишь после утомления позволял ненадолго присесть, но без особенного удобства»{376}.

При всем этом существует, однако, предостережение свт. Игнатия о том, что излишнее напряжение, «как возбуждающее вещественную теплоту, вредно: теплота плоти и крови не должна иметь места в молитве». Можно принять к сведению и следующее его высказывание, помня все же, «что здесь говорится о делании иноков, которые достаточным телесным подвигом привели в должный порядок свои телесные влечения». Для таковых святитель советует: «Крепкие по здоровью и силам молятся стоя и сидя, немощные могут молиться и лежа, потому что в этой молитве господствует не подвиг тела, а подвиг духа… Особливо больные и престарелые должны остерегаться от излишнего телесного подвига, чтоб

 

{278}

 

он не истощал сил их и не отнимал возможности заниматься подвигом душевным». Святитель приводит также мнение Григория Синаита: «Безмолвствующий должен по большей части сидеть при совершении молитвы, по причине трудности этого подвига, иногда же на короткое время ложиться и на постель, чтоб дать телу некоторое отдохновение. В терпении же должно быть твое сидение во исполнение завещания, что в молитве должно терпеть»{377}. «Ничто так не делает душу бесплодной, как нетерпеливость», — можно добавить здесь слова из «Лествицы» Иоанновой[125].

В одном из своих писем свт. Игнатий делится очень важной мыслью о необходимости правильно учитывать индивидуальное устроение человека и предпочитать внутреннею работу внешней: «Иные так устроены Создателем, что должны суровым постом и прочими подвигами остановить действие своих сильных плоти и крови, тем дать возможность душе действовать. Другие вовсе не способны к телесным подвигам — всё должны выработать умом; у них душа сама по себе, без всякого предуготовления, находится в непрерывной деятельности… Душевный подвиг может и один, без телесного, совершить очищение; телесный же, если не перейдет в душевный, — совершенно бесплоден, — более вреден, чем полезен»{378}. В «Добротолюбии» подобную мысль кратко высказывает Никита Стифат: «Телесное упражнение излишне бывает, когда в силе умное делание, от которого тяготеющее долу легким делается и все превращается в духовное»{379}.

О мере и своевременности внешних трудов свт. Игнатий не раз говорит в своих проповедях. По Апостолу Павлу: «Сущии во плоти, то есть не обуздывающие своей плоти, но допустившие ей преобладание над духом, Богу угодити не могут. И потому, живя во плоти, мы должны жить не для плоти!.. Подвиг поста не принадлежит исключительно телу… он полезен и нужен преимущественно для ума и сердца… Телесный подвиг заключается в исполнении евангельских заповедей телесно… Телесный подвиг имеет свой предел и конец… [который] заключается в решительном переходе подвижника к подвигу духовному»{380}.

Об этом же напоминает епископ Петр (Екатериновский). Он просит беречься излишней увлеченности внешним подвигом, советует предпочесть воздержание внутреннее. Владыка опирается на учение Исаака Сирина, сказавшего: «Всякую вещь красит мера. Без меры обращается во вред и почитаемое прекрасным». Если жаждешь истинного воздержания, пишет владыка, «то с радостью терпи то бесчестие, которое по Божию смотрению, а не по твоей воле постигнет тебя, и не смущайся, не питай ненависти к тому, кто бесчестит тебя. Гораздо лучше, полезнее уп

 

{279}

 

ражняться во внутреннем самоумерщвлении, именно в смирении, отвержении своей воли, самоугодия, в терпении ежедневно встречающихся трудностей, лишений, скорбей, в кротости, сообразности во всем с волей Божией. В этом вовсе никакого излишества нельзя опасаться, тогда как внешние подвиги самоумерщвления, хотя вообще и необходимы, однако же не больше имеют цены, чем средства, ведущие к внутренним добродетелям»{381}.

Нужно напомнить, что все вышеназванные внешние подвиги важны не сами по себе, но совершаются терпения нашего ради. Того терпения, о котором свт. Игнатий пишет: «Во всех подвигах, в особенности же в молитве, требуется постоянство и терпение. Нетерпеливость сбивает нежный цвет ее, как иней и ветры сбивают цветы плодовитых деревьев. В молитве терпите (Колос. 4:2), — сказал Апостол: это отличительное свойство упражнения молитвой. Сначала, вводя ум в молитву, приучая к ней, не держи его долго в ней, чтоб он не утомлялся излишне, но зато почаще вводи его в молитвенное занятие. Ах! Требует понуждения это занятие! Не любит преступник — ум наш — темницы молитвенной; ему нужна безумная свобода; с насилием надо влечь его в темницу, в узы; без того не укротится, не возвратится к здравому смыслу беснующийся… Для преодоления иной скорби нужно мужество; для исшествия из другой — мудрость; для избавления от третьей — смирение. Но во всех скорбях, при всех прочих добродетелях, непременно нужно терпение… спасается только претерпевый до конца (Мф. 24:13)… Нет другого средства кроме терпения и благодарения Богу, на нас пристально смотрящему… „Помысли, — говорит Великий Варсонофий, — что все земные занятия пройдут, а терпение, которое окажешь при этих занятиях, — то останется с тобой, пойдет за гроб и оправдает или осудит тебя перед Богом“… Терпение выпрашивается у Господа молитвой. Душа входит в дом терпения, когда скажет Богу: да будет воля Твоя. Аминь»{382}.

Григорий Синаит особо отмечает, что такие «деятельные добродетели», как «утомительное коленопреклонение, утруждающее тело, неподвижное стояние» и прочий труд телесный, вместе с постом и воздержанием от сна, есть не что иное, как путь к обретению добродетели духовной — Божественного терпения. Прп. Григорий пишет: «О терпении Господь сказал так: Терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21:19). Он не сказал: спасайте вашим постом, вашим бодрствованием. Терпением же я называю то состояние, которое сообразно с волей Божией и есть царица добродетелей, основание доблестных подвигов, мир в войнах, тишина в буре и непоколебимая твердыня для обладающих им. Приобретшему его во Христе Иисусе не могут повредить ни оружие, ни копья, ни наступающие войска, ни само бесовское полчище»{383}. О таком устрое

 

{280}

 

нии душевном прп. Никон Оптинский сказал: «Терпение есть непрерывающееся благодушие».

В завершение этой темы уместно обратиться к учению афонского старца Иосифа Исихаста и привести его мысль о роли и значении художественных приемов. По мнению старца, пишет его ученик и биограф Иосиф Ватопедский, «умное безмолвие не является неким способом, автоматически приводящим к божественному созерцанию… Умное безмолвие, если рассматривать его как некое средство для достижения встречи человека… с вышним Богом, не состоит в одних лишь, пусть даже и искусных способах, с помощью которых безмолвники пытаются удерживать свой ум. И сие надлежит делать (ср.: Мф. 23:23), однако главным путем безмолвия является „мученичество совести“, сопряженное с точным соблюдением Божественных заповедей, с непрестанным самоотречением и его неразлучным спутником — смирением, без которого невозможно узреть Бога. Вот что привлекает благодать Божию. Следовательно, умная молитва, трезвение и вообще все относящееся к чину созерцания — это не какие-то технические способы стяжания благодати, но результаты всей совершенной жизни во Христе»{384}.

 

23. Опыт подвига (К стр. 71)

 

Глава о деятельной умно-сердечной молитве завершает в записках владыки Антония повествование о деятельном периоде подвига. Далее перед читателем открывается новая перспектива таинственного пути Божественного созерцания, который простирается в необозримую даль, к вершинам христианского совершенства — к благодати обожения. Лаконично описание этих высших состояний в последних главах книги. Здесь немногое можно сказать, так как это есть область, лежащая за пределами человеческих слов.

Подводя итог рассказанному, обратимся к примерам из жизни подвижников, прошедших свой путь к созерцанию, — это свидетельство людей, преодолевших границу естества, и слово их содержит драгоценные крупицы живого практического опыта.

 

«Рассказы странника»[126]

В книге «Рассказы странника» наглядно и в деталях показан весь путь прохождения Иисусовой молитвы от механической устной до бла

 

{281}

 

 

Отец Антоний (30-е годы).

 

{282}

 

годатной самодвижной. Причем дар самодвижной молитвы был обретен Странником (уже вполне обладавшим к тому времени сердечным молением) при посредстве художественных приемов.

Старец-схимник, приступив к обучению Странника, с самого начала предлагает ему художественный метод по «Добротолюбию»: «Преклони главу, закрой глаза, потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, то есть мысль, из головы в сердце» и т. д. Через неделю, потерпев в этом делании неудачу, Странник получает дальнейшее наставление. Старец читает ему из Никифора Уединенника совет для тех, кто не способен сразу через художество научиться деятельной молитве: «Если, несколько потрудившись, ты не возможешь войти в страну сердечную… то сделай, что я скажу тебе… Знаешь, что способность словопроизношения находится у каждого человека в гортани. Сей способности… дай беспрестанно говорить сие: Господи Иисусе Христе, помилуй мя!.. Если некоторое время в сем пробудешь, то отверзется тебе через сие и сердечный вход».

Это тот самый путь, который рекомендует и свт. Игнатий: «Способ, предлагаемый блаженным Никифором — превосходен» для начинающих. Художественные приемы вполне заменяются неспешным произнесением молитвы «внутри персей», тихим дыханием и заключением ума в слова молитвы, чем достигается нужная степень внимания, а «вниманию ума при молитве начинает весьма скоро сочувствовать сердце. Сочувствие сердца уму мало-помалу начнет переходить в соединение ума с сердцем, и механизм, предложенный отцами, явится сам собой»{385}.

Совершенствуясь по указанному методу в делании словесной молитвы и не дерзая касаться молитвы сердечной, Странник достигает ощутимых плодов своего труда: «Вот теперь так и хожу да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день и не чувствую, что иду, а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня и начну напряженнее говорить молитву — и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа — и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломо

 

{283}

 

та в спине и ногах, стану внимать молитве — и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва, — тут же оскорбление и сердитость пройдут и все забуду…

Конечно, все это чувственное… но вскоре приступить к изучению и усвоению духовной молитвы внутрь сердца еще не смею, по недостоинству моему и глупости. Жду часа воли Божией, надеясь на молитвы покойного старца моего. Итак, хотя я и не достиг непрестанной самодействующей молитвы в сердце, но, слава Богу, теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышанное мной в Апостоле: Непрестанно молитесь».

Так, долгое время странствуя и непрерывно подвизаясь в молитве, Странник в конце концов сподобился обрести молитву умно-сердечную деятельную. Как и обещано отцами, соединение ума с сердцем происходит как бы «само собой». Вот как повествует об этом сам подвижник: «Так я и шел да беспрестанно творил устную молитву. Наконец… почувствовал, что молитва сама собой начала как-то переходить в сердце, то есть сердце, при обыкновенном своем биении, начало как бы выговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом, например: 1) Господи, 2) Иисусе, 3) Христе и пр. Я перестал устами говорить молитву и начал с прилежанием слушать, как говорит сердце; а притом как бы и глазами начал внутрь его смотреть, помня, как толковал мне покойный старец, как это было приятно. Потом начал ощущать тонкую боль в сердце, а в мыслях такую любовь ко Иисусу Христу…

Далее начало являться какое-то благотворное растеплевание в сердце, и эта теплота простиралась и по всей груди. Сие обратило меня в особенности к прилежному чтению „Добротолюбия“, чтобы как поверять мои ощущения, так и изучать дальнейшее занятие внутренней сердечной молитвой; ибо без сей поверки боялся, дабы не впасть в прелесть, и не принять естественных действий за благодатные, и не возгордиться скорым приобретением молитвы, как слышал я от покойного старца».

Проводя жизнь отшельническую в постоянной сердечной молитве, Странник спустя некое время возревновал об обретении высочайшего дара — молитвы самодвижной. И вот для этого оказались потребны художественные приемы, к которым он и приступил после того, как получил на то особое указание.

«Прежде всего я приступил к отыскиванию места сердечного, по наставлению Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, то есть воображением, в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по получасу несколько раз в день. Вначале ничего не примечал, кроме темноты. Потом в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном; далее я начал вводить и изводить Иису

 

{284}

 

сову молитву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святых Григория Синаита, Каллиста и Игнатия, то есть, втягивая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце воображал и говорил: „Господи Иисусе Христе“, а с испущением из себя воздуха: „помилуй мя“. Сперва я сим занимался по часу и по два, потом чем дальше, тем чаще стал так упражняться и, наконец, почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападали тягость, или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в „Добротолюбии“ те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять являлись охота и усердие в молитве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностью упражняться в молитве, так что все мысли мои были сим заняты и я ощущал великую радость.

С сего времени я начал чувствовать разные повременные ощущения… Сердечная сладостная теплота разливалась по всему составу моему, и я умиленно чувствовал при себе везде присутствие Божие… Ощущал внутри себя величайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное Им: Царствие Божие внутрь вас есть

Месяцев пять проведя уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и наконец почувствовал, что молитва уже сама собой, без всякого со стороны моего побуждения, производится и изрекается в уме моем и сердце не токмо в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно так же и ни от чего не прерывается, не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал… Сердечная, самодействующая молитва была утешением и отрадой во всем пути, при всех встречах, она никогда не переставала услаждать меня, хотя и в разной степени, — где бы я ни находился, что бы ни делал, чем бы ни занимался, ничему она не мешала и ни от чего не умалялась. Если что работаю, а молитва сама собой в сердце, и дело идет скорее; если что внимательно слушаю или читаю, а молитва все не перестает, и я в одно и то же время чувствую и то и другое, как будто я раздвоился или в одном теле моем две души. Боже мой! Как таинственен человек!»

В дальнейшем Странник, как опытный молитвенник, уже сам обучает художеству, наставляя собрата, жаждущего духовного просвещения: «Вообрази свое сердце, наведи свои глаза, как бы смотрел на него сквозь грудь, и как можно живее представь его, а ушами-то внимательно слушай, как оно бьется и ударяет раз за разом, — это называется у святых отцов „сводить ум из головы в сердце“, — когда к сему приспособишься, то и начинай к каждому удару сердца, глядя в него, приноровлять молитвенные слова. Таким образом, с первым ударом скажи или подумай

 

{285}

 

„Господи“, со вторым — „Иисусе“, с третьим — „Христе“, с четвертым — „помилуй“ и с пятым — „мя“. И повторяй сие многократно. Тебе это удобно, ибо начало и подготовка к сердечной молитве у тебя уже есть. Потом, как к сему привыкнешь, то начинай вводить и изводить всю Иисусову молитву в сердце вместе с дыханием, как учат отцы, то есть, втягивая в себя воздух, скажи… „Господи Иисусе Христе“, а испуская из себя: „помилуй мя!“ Занимайся сим почаще и побольше, и ты в скором времени почувствуешь тонкую и приятную боль в сердце, потом будут являться в нем теплота и растеплевание. Так, при помощи Божией, достигнешь ты самодействия услаждающей внутренней молитвы сердца. Но при сем всемерно остерегайся от представлений в уме и являющихся каких-либо видов. Не принимай вовсе никаких воображений, ибо святые отцы крепко заповедают при внутренней молитве сохранять безвидие, дабы не попасть в прелесть»{386}.

 

Схимонах Никодим Карульский [127]

Магнитофонная запись беседы с отцом Никодимом была сделана в 1982 г. игуменом Германом (Подмошенским)[128] в одну из их последних

 

{286}

 

встреч, перед самой кончиной старца. В этой беседе известный пустынник делится своим молитвенным опытом и дает советы, выстраданные десятилетиями отшельнического подвига.

О себе отец Никодим говорит немного: «Старец Феодосий славился своей строгостью. Так я решил, по благословению старца Силуана, поселиться у него… Я решил, что если я выдержу у Феодосия, значит, я не в прелести. И выдержал… Еще в миру я Странника прочитал и по Страннику стал молиться. И как в Пантелеймоновом жил, так все по Страннику и молился. Полюбил я это… Был тогда [жив] еще Силуан в Пантелеймоновом монастыре. С ним советовались всегда».

Старец дает наставления главным образом для начинающих молитвенный подвиг: «Учиться молиться можно только по ночам. Полчасика. Определи себе время: каждую ночь или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так чтоб не подпустить ни одного помысла. Раздельно надо: „Господи“… „Иисусе“… „Христе“… „помилуй“… „мя“. Тогда помыслу негде проникнуть, потому что идет слово за словом. Только скажешь „Господи“, а внимание уже встречает следующее слово — „Иисусе“». Настоящее обучение лучше всего идет в тишине. «Вечерняя молитва тебя приготовит, тогда и среди дня будешь вниманием отбивать все [помыслы]. Ночная молитва тебя приготовит к дневной… Упражняться надо в этом. Среди дня, в толкучке это не возможно. А вот среди ночи или в какое-нибудь определенное время полчасика так заниматься. И с поклонами. На каждой молитве поклон сделай. Молиться можно и так: на каждое зернышко одно слово… Это очень для внимания полезно. По полчаса одну ночь, другую, третью. И понемножку приучишься к вниманию… Смирение только нужно: „Помилуй мя, Господи“».

Бывает, что одновременно с молитвой возникают посторонние мысли и внимание начинает отклоняться от молитвы, переключаться на них. Преодолеть эту трудность помогает сама же молитва. «Старайся удерживать внимание в словах молитвы. Тогда и помыслам некуда вскочить, потому что внимание занято словами молитвы. Не могут они вскочить. Нет им места. Молитва убивает их. Имя Иисусово убивает их. Не могут они. Только прилог вскочил — и имя Господне убивает его.

Что произносишь — сердцем сознавай. Не умом только слышу и понимаю, что я произношу слова. Нет!.. Когда произносишь слова, то сознавай, как бы ты их чувствуешь. Упражняться надо в этом… Сначала начинается прилог, потом — собеседование с этим помыслом, сочетание. А сосложение, когда согласился с этим помыслом. А потом, когда согла

 

{287}

 

сился, — уже пленение. Дьявол взял тебя уже как пленника. Уже помысел оставить не можешь. Он тебя заставляет рассуждать об этом; помысле. И вот это пленением называется. И тогда образуется уже страсть. Уже привык человек и не может без этого жить. Рассуждает, рассуждает. Все время в помысле живет. Когда же ему молиться? У него помысел. Прилоги сразу убивай, как „младенца о камень“. Нельзя собеседовать с этим помыслом».

Главная задача — «сведи ум из головы в сердце. Свести-то легко, да не удержишь: ум все как пробка выскакивает из сердца! А для того чтобы удерживался, лучше поначалу держать его в словесности… Надо, как прп. Никифор в „Добротолюбии“ учит: в словесности держи, в преддверии сердца… Надо учиться в груди молиться, в словесности, в гортани, где воздух проходит до легких. В этом месте держать ум». Прп. Никифор учит, что сначала надо попытаться сходить умом в сердце, чтобы сердце открылось. Но не у всех это получается. «У св. Григория Синаита были лавры. Там только и занимались Иисусовой молитвой. Сидели на стульчиках целые ночи и дни. А сердце не открывается. Сердце и ум связаны вместе. Когда ум будет чистый, и сердце будет чистое. И когда сердце будет чистое, тогда и ум будет чист». Если сразу в сердце не получается, то тогда надо действовать иначе: «Ты много трудился и никак не добился, чтобы сердце открылось. А я тебе другой способ покажу… держи ум в груди, и откроется тебе сердце. Прп. Никифор, значит, говорит: словесно творите Иисусову молитву… под гортанью». Потом уже переходите на сердце.

Поначалу все дело в том, чтобы вывести ум из головы. «Молиться в груди надо, а картинки-то [образы] в голове, в воображении. Держи внимание в груди, и не будет картинок. У нас воображение во лбу… Св. Иоанн Дамаскин об этом пишет. Если молишься в голове, то у нас ведь полна голова помыслов. Внимание надо спустить. В самую глубину сердца мы не можем, сердце глубоко, а вот в гортань надо. Где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять. Когда опустишься в это место, тогда помыслы прекращаются. В гортани держи. И маленькие паузы между словами. И хорошо это [соединять] с дыханием. Исихий говорит: „Молитву соедини с дыханием“, то есть… в художественной молитве: „Господи Иисусе Христе“ — в себя тянешь, а „помилуй мя“ — из себя. И вот все время так. Это хороший способ удерживаться от помыслов».

Сокращенная, пятисловная молитва удобнее. «Григорий Синаит говорит, что для новоначальных лучше пять слов только. А я до сих пор как новоначальный. Пять слов. Так привык… В этом удобнее удерживать внимание. И обязательно, чтобы раздельно, — маленькие паузы: „Господи… Иисусе…“ Лучше с поклонами поясными. Три четочки. Это

 

{288}

 

как раз выходит полчаса, со вниманием. А лежа, с молитвой засыпать, — она тогда сама продолжается. И внимание на гортань, и стоя и лежа. Если не будешь вниманием находиться в гортани, то будешь в голове. А там помыслы… и воображение… У нас полна голова… И будешь лежать, и будут тебе картины всякие видеться».

Молиться можно стоя. «Стоять надо так: не шевелиться, живот втянуть, пояс подтянуть, грудь поднять, плечи развернуть. Это моя прибавка». А чтобы не засыпать на молитве — «стоять надо и поклоны делать… И вот как надо сидеть, чтоб не засыпать: разведи руки и держи, пока не заболят. И уйдет тогда сон. А при людях грудь подними, чтоб не видели, и сон тогда отойдет. А если грудь опустишь, то скоро заснешь. Пел я себе такую песенку: „Ты живот-то подбери, и пояс подтяни, и грудь ты подыми!“ Когда поднимешь грудь, не заснешь тогда. А не то живот распустишь, грудь опустишь, и ты уже как тряпка, как старуха какая-то, и засыпа-а-ешь. Бодрость нужна! Бодрость и трезвение. В теле бодрость, в сердце трезвение, а в уме — внимание. Бодрость — это напряжение мускулов. А трезвение сердца? В удерживании маленького дыхания. Не дерзко, а тихо-тихо дышать. В этом трезвение. А внимание — это умом смотреть в слова молитвы и на Господа. Одно без двух других не может быть, только все три вместе: бодрость, и трезвение, и внимание…

Григорий Синаит говорит, что молитва обязательно „с болезнью“ должна быть. И грудь должна болеть, и плечи. А если не будет этой „болезни“, то и молитвы неправильные. Чувствительность некая появляется в груди и в плечах от труда молитвенного. Когда посидишь так часа два, будет болеть… В сидячем положении лучше сосредоточиться. В сидячем положении даже с молитвой Иисусовой, с художественной, сидеть надо согнувшись. Тут дыхание очень важно». Надо поддерживать равномерный ритм дыхания. «Если коротко будешь вдыхать, а долго воздух выпускать, то скоро заснешь, прямо за пять минут. А когда засыпать начинаешь, то являются какие-то неопределенные мысли, вроде „я уже там был“. Где это был? Почему?.. Такие расплывчатые помыслы. Один-другой такой помысел придет, обязательно заснешь. Тогда лучше вставай, встряхнись. Вон какой секрет!»

«Бороду прилепи к груди», — советует Симеон Новый Богослов. Дышать «надо плавно, тихо, спокойно. Чтобы дыханием нервов не горячить. А если поднимешь голову, дыхание у тебя не будет спокойное. В „Добротолюбии“ старец Игнатий пишет: тихо вдыхай и тихо выдыхай, тихо. А то нервы раздражаются, кровяная молитва тогда будет, как Игнатий Брянчанинов говорит». Не должно быть никакой сжатости в груди. Дыхание «свободно должно идти. Если будешь насильно дышать, этим тоже горячишь нервы. Надо спокойно и тихо. Это Григорий Сина

 

{289}

 

ит и наш русский Нил Сорский указывают: как можно, удерживай дыхание. В чем тут смысл? Не так, что удерживать дыхание, чтоб не дышать или втянуть дыхание и задерживать. Нет! Дышать свободно и спокойно. Это и есть удерживать дыхание».

Когда молишься стоя, молитву также надо соединять с дыханием. «Я так привык. Я уже без дыхания не могу молиться. И когда хожу — всегда с дыханием… Лучше всего, чтобы молитва соединилась с дыханием. Тогда очень хорошо. Когда вдыхаешь — привлекаешь благодать Божию к себе. Когда выдыхаешь, то питаешься благодатью Божией, вкушаешь благодать Божию. Это все верою совершается… Все заключается в вере и во внимании. Упражняйся в этом. И так всегда, как молишься, сейчас же обращайся к Господу — дух твой должен обращаться к Господу. И чувствовать Господа. И тут же отголосок, тут же отклик получаешь. Милость к тебе приходит. Это все верой, верой совершается, верой и понуждением…

Обращаться умом надо к Господу. Не просто выговаривать слова. А Самого Господа надо видеть в молитве. Наше назначение, чтобы мы были как ангелы. Ангелы беспрестанно смотрят на Господа, и нам надо к этому стремиться, чтобы умом видеть в словах Господа, смотреть на Него. А то если умом будем говорить одни слова, а смотреть на Господа не будем, это недостаточно для молитвы». Но смотреть надо безо всяких видимых образов — «без-образно. Духом. Бог есть Дух… Когда мы с верой обращаемся к Духу-Богу, то Господь на нас смотрит и дух человеческий с Духом Господним соединяются во время молитвы.

К Самому Господу обращайся. Смотри на Господа… Я каюсь. Я гордый. Господи, прости меня — я гордый. Исцели меня от гордости. Я каюсь в этой своей гордости. Это моя греховность. Гордость. Уныние. Тщеславие. Осуждение. Каюсь в этом, Господи. Прости мне, гордому. Чувствуешь гордость, прямо говори: Господи, прости меня гордого. Обращайся к самому Господу. Только Он может исцелить наши страсти. Сами мы не можем свои страсти исцелить. Он врач душ и телес наших, Он врачует нас. Сами мы не можем избавиться от страстей. Сознавать это и каяться. Доводи себя даже до слез, чтобы поплакать об этом… Что будешь делать? Сознавай немощь свою и кайся Господу Богу — немощен я. А Господь молитвы принимает смиренные. В то же время, сразу и покаяние приноси. Не тогда, когда придешь домой и вспомнишь о покаянии, а тут же, сейчас же и кайся».

Беседу свою старец Никодим заключает такими словами: «Если я даю какие-то наставления, то вы лучше проверяйте, может, я ошибаюсь. Я ведь сам учусь. Я просто очень люблю художественной молитвой заниматься… А ведь это просто приспособление, чтобы помыслы удерживать»{387}.

 

{290}

 

Схимонах Феодосий Карульский [129]

В последний год своей жизни старец Феодосий вел дневниковые записи, которые представляют несомненную ценность для тех, кого интересует практика умного делания. Ниже приводится несколько отрывков из его дневника, читать которые следует с известной долей трезвости. Всегда возникает невольная потребность соотносить прочитанное со своим личным опытом, но при этом надо не упускать из вида, что автор записей — отшельник и схимник, проведший десятки лет в молитве и пустынном уединении. Не стоит увлекаться сравнениями, забывая, кто мы сами и как мы живем.

Старец был очень строг и требователен по отношению к себе. В назидание себе самому он делает, например, такую запись: «Кто одолевается сном и разленением, бурею помыслов во время умной и сердечной молитвы, не готов к занятию ею». К концу жизни старец пришел к выводу о необходимости применения в молитве художественных приемов. Суточное правило старца состояло из 100 четок, или 10000 молитв Иисусовых, и исполнялось им попеременно — то стоя, то сидя, то на ходу. После каждых 20 четок — некоторый отдых. Попутно старец записывал в дневнике свои наблюдения.

«При медленном произнесении молитвы старался каждое слово произнести словом или умом со вниманием, заключая ум в слова молитвы. Ум в продолжение молитвы иногда рассеивался и, даже, на минуту забывался, но опять заключался в слова молитвы. Молитва шла иногда претрудно, а иногда легко от навыка-повторения, особенно, когда сердце, хотя мало, ощутит присутствие Божие — Господа Иисуса Христа в произносимом устами или одним умом Его Всесвятого имени… Когда душа и тело утомлялись от непрестанного молитвенного труда, то серд

 

{291}

 

це располагалось к сокрушению и умилению, — но я не уделял пока сему особенного внимания и не останавливался сердцем на них, чтобы незаметно не рассеяться помыслами, а продолжал более внимать умом словам молитвы, особенно святому и сладчайшему Божественному имени Спасителеву… С навыком правило совершается легче. Но при легком совершении правила требуется большее внимание ума, чтобы он не рассеивался, ибо тогда незаметно вкрадывается поспешность… Для поддержания внимания надо останавливаться… передыхая по совершении каждой молитвы. В конце правила ум уже утомляется и не в силах делается ко вниманию… Тогда достаточно для него [ума] вообще памяти Божией — веры в присутствие Христа Спасителя…

Когда правило исполняется нетрудно и мир помыслов бывает, то враг завистливый, чтобы осквернить молитву, действует на ум и сердце тонкими прилогами тщеславия и высокоумия, если душа во время молитвы оставит память о греховности своей и о смертном часе. Если этим внутренним искушением, при бодрости ума и ненависти сердца ко всему греховному, не достигнет враг своей лукавой цели, тогда он старается смутить душу через внешние искушения при встрече с людьми душевно неустроенными и при различных затруднительных обстоятельствах. Сохранение в этом случае спокойствия духа с упованием на Бога и преданием себя Его святой воле и трезвение с молитвою побеждают это вражье искушение…

Хотя бы правило исполнялось неопустительно и словесная молитва не прерывалась, но это еще не молитва, а только внешнее выражение ее. Чтобы не остановиться на сем подвиге, нужно всегда помнить, что молитва есть дыхание души, живая беседа ее с Богом… а посему и слова молитвы, особенно имя Господа Спасителя, должно произносить с особым благоговением, и тогда из него, как из сосуда, будешь черпать живую воду, текущую в жизнь вечную».

Старец молился сокращенной пятисловной молитвой. Попытка перейти на молитву полную описана в дневнике следующим образом: «Два дня совершал молитву Иисусову полную… Чтобы внимать каждому слову полной молитвы, требовалось больше времени и напряжения ума, для исполнения положенного правила, с ущербом для чувства сердечного. С охлаждением же от непосильного труда… стало ослабевать и внимание к словам молитвы, и духовное дело молитвы переходило по временам в дело механическое… с забвением и сухостью. После порассудил паки держаться, как вначале, половинной молитвы, со вниманием особым к качеству молитвы: светлости ума и живости сердца… Остано

 

{292}

 

вился на сокращенной, более удобной по немощи моей [молитве] для внимательного совершения правила».

Основное внимание в записях старца Феодосия уделяется овладению художественными приемами, которые, по его мнению, весьма полезны для совершенствования как словесной молитвы, так и умно-сердечной. Опыт художества в результате привел старца к обретению молитвы самодвижной.

«Что касается молитвы художественной, то, — по совету преосвященного Игнатия (Брянчанинова) новоначальным, — особенно не искал места сердечного, обращая больше внимание на внимательное, благоговейное призывание молитвы. Когда же место сердечное само собой определилось и ощущалось во время благодатного посещения умиления, тогда, — по совету другого преосвященного молитвенника еп. Феофана Затворника, — пребывая умом в сердце, в указанном умилением месте сердечном, творил там умом молитву, пока не отойдет умиление и не прекратится ощущение опытом места сердечного. После же не искал сам художественно (искусственно), по указанию святых отцов „Добротолюбия“, места сердечного и не творил там художественной молитвы Иисусовой, чтобы несвоевременным и ошибочным „своим деланием“, без руководства наставника, не усвоить неправильных приемов и не навредить себе…

Чувство умиления, исполняющее сердце, без особого художества может показать место сердечное и служить простым, естественным (а не искусственно-художественным) и благодатным способом вхождения в него и пребывания в нем. Этим способом благодать Божия учит простых и усердных молитвенников истинной умной молитве (св. Максим Капсокаливит), хотя, может быть, и не так скоро, как вместе с художественным способом, предлагаемым святыми отцами в „Добротолюбии“, особенно под руководством опытного наставника… Древние св. отцы и, хотя редкие, современные, например приснопамятный о. Иоанн Кронштадтский, и, может быть, другие сокровенные рабы Божии, простые молитвенники, богаты были живою верою и любовию ко Господу и посему всегда и просто находились в молитвенном общении с Ним. Мы же, немощные и расслабленные телом и духом, до времени… нуждаемся в пестуне — детоводительстве внешних правил (художеств)… пока под опекою их не возрастет наш дух молитвенный…

Телесная и душевная жизнь у нас установлена Творцом в союзе и соответствии между собою, а через них и с духовною жизнью, отсюда видно и значение художественных приемов, употреблявшихся святыми и

 

{293}

 

предлагаемых нам ими в „Добротолюбии“. Кроме сих главных нужнейших пособий для всех, могут у каждого обучающегося умной молитве с разумом [быть] и свои собственные пособия, ему только удобные, святоотеческим не противные и безвредные, и их нельзя уничижать (как это иногда делают наши духовные писатели более с теоретической, чем опытной точки зрения). Как бы кто с внешней стороны ни молился, только бы постоянно молился со смирением, вниманием и умилением… Вероятно, многие случаи неумения пользоваться художественными приемами „Добротолюбия“ без наставников и руководителей, что часто приводило к прелести, заставляли таких писателей церковных часто предупреждать и предостерегать от них и особенно от придуманных каждым своих приемов при сем с неподобающим душевным настроением — неразумным высокоумием, придающим излишнюю важность внешности молитвы в ущерб ее истинному внутреннему настроению».

 

Старец Феодосий тщательно изучал святоотеческие писания. Внимательное чтение «Добротолюбия», трудов Феофана Затворника, Игнатия (Брянчанинова) и других отцов, а также выписки из этих книг было его ежедневным занятием. С таким же вниманием изучалась книга «Рассказы странника». Отсутствие опытных руководителей понуждало с риском идти на ощупь, путем поиска.

«Часто ли произносить слова молитвы?… Об этом у разных писателей говорится разно: одни редко и благоговейно, как бы нараспев (епископ Игнатий), другие выражаются „часто“, без определения в смысле скорости или постоянства (Исихий Пресвитер). [Иные пишут]: „Соедини молитву с дыханием“, опять без определения скорости и постоянства… Никодим Святогорец в „Невидимой брани“ скорость молитвы Иисусовой сравнивает с обычным в беседе обращением нашим к собеседнику. А в „Рассказах странника“ соединяется каждое слово молитвы с биением сердца, что по скорости подобно обычной речи. Посему думается, что это последнее — средняя мера скорости Иисусовой молитвы. Соблюдать все эти приемы молитвы Иисусовой, и чтобы она была в это же время беседою ко Господу, очень трудно».

Между тем навык к художественным приемам умно-сердечной молитвы нужен как естественное пособие для успеха в молитве, «как первоначальный навык к простой словесной молитве (по Страннику) для последующей умной внимательной… При молитве умно-сердечной, когда она углубляется внутрь сердца, ум, чистый от помыслов, просветляется, тонко начинает уразумевать Божественные истины священного от

 

{294}

 

кровения, печатлеемые в сердце Божией благодатию. Довольствуйся тем, что печатлеет на сердце благодать Божия, не углубляйся самодеятельно умом в созерцание и разумение сих тайн, когда ум твой не очищен от помыслов человеческих. И берегись в это время тонкого, незаметного высокоумия, которое обнаруживается начинающимся тонким внутренним каким-то смущением сердца. Это знак, что начинаешь из области света и мира вступать в противоположную область тьмы и смущения вражия… Где увидишь свое убожество, там неожиданно последует за смирением и сокрушением милость Божия, поддерживающая нашу немощь и сохраняющая нас от чувства безнадежия; а где увидишь кажущееся преуспеяние, там за самодовольство и самонадеянность следует лишение благодати Божией, смиряющее нас и предохраняющее на будущее время от возношения и неминуемой за ним прелести».

У старца возникали проблемы при поиске правильного подхода к дыханию. Ему, как и многим его собратьям, приходилось идти путем проб и ошибок.

«При творении молитвы Иисусовой художественными приемами грудь болит мало — утомляется от согбенного в это время положения сердце, а может быть, и легким внутри груди тяжело от задержания дыхания при неспешном, внимательном произношении слов молитвы, соединенных с дыханием, равно и ум утомляется от напряженного внимания…

Неправильное у меня [было] управление дыханием во время умной молитвы: я употреблял усиленные вдыхания… и тем утруждал свою грудь, производя в ней волнение, тогда как в художественной молитве требуется тихое и плавное дыхание… Поэтому [усердным] воздыханием [можно] пользоваться только вначале для отыскания места сердечного и для поддержания пребывания ума в нем. Когда ум от навыка и благодатию Христовой утвердится в сердце, тогда постоянные и глубокие вдыхания не нужны бывают и дыхание надо, по святоотеческому руководству (св. Григорий Синайский), мало удерживать… При вдыхании в себя воздуха обращать внимание на первых словах молитвы — ко Господу, а на последних [при выдохе] — к самому себе… Грудь уже не болела после того, как перестал делать частые вдыхания для определения места сердечного, а вместо того сдерживал немного дыхание, чтобы, по святоотеческому учению, „не борзо“ было. От такого сдержанного дыхания в сердце и во всем теле чувствовался покой, что отражалось и на спокойствии духа и способствовало скорее ощутить место сердечное и творить там умную молитву…

 

{295}

 

Долго мучился: не мог соединить с дыханием молитву. Когда слежу вниманием за дыханием — с низведением ума [вместе] с дыханием из головы в сердце, — не могу в это время внимать раздельно словам молитвы, так же и наоборот. Слова молитвы (и не полной) не вмещаются в один прием дыхания (вдоха-выдоха). И по необходимости приходится скорее произносить слова молитвы, чем в среднюю приблизительно меру, вместе с биением сердца. Тогда оставил следить при каждой молитве за процессом низведения дыхания в сердце, внимая только словам молитвы. И что же, вскоре заметил, что в сердце, внимая словам молитвы, я одновременно стал замечать и дыхание… В тишине сердечной и неразвлекаемом внимании стал понемногу одновременно с дыханием замечать и биение сердца, с которым стал сообразовывать и скорость произнесения слов молитвы (с каждым биением одно слово), и таким образом вместе с пятью словами молитвы (сокращенной) совмещать пять биений сердечных в один прием дыхания… Я спокойно и с умилением помолился по новому опыту, внимая главным образом в глубине сердца словам молитвы, с которыми оно соединилось, особенно с именем, как бы дышало им и услаждалось».

 

Многие строки дневника старца Феодосия посвящены важной теме — проблеме «сердечной теплоты», которая может возникать у делателя умно-сердечной молитвы. Ошибки в распознании этих специфических ощущений могут привести к тяжелым последствиям, посему подвижники всегда уделяют этому вопросу пристальное внимание.

«На вечерней молитве художественной ощущался жар в груди, но я, не обращая внимания на то, утвердил все [внимание] на призываемом имени Господа — в месте сердечном, немного выше левого сосца, — и избежал какого-либо смущения. Во время умной молитвы должно занимать ум и сердце одним только, чтобы чисто, без помыслов, молиться с сокрушением, не испытуя постороннего, происходящего в это время в душе и в теле. При этом внимание ума… должно утверждать именно в имени Его святом, чтобы избежать каких-либо образов внешних, мечтаний и неблаговременных, хотя бы и благих, рассуждений о переживаемом во время молитвы.

Все время утрени затем провел в умной молитве — слава Богу! При прежнем жаре в груди молитва совершалась спокойно, без прежних смущений, и во умилении: внимание занято было одним призыванием сладчайшего и всесильного имени Господня с верою, что в нем, как в невидимом своем образе, присутствует Сам Господь Спаситель. От сего внима

 

{296}

 

тельного и неуклонного к какому-либо постороннему помыслу призывания в сердце имени Господня оно исполнялось теплотою, но иною теплотою, чем та, которую я ощущал в прежние разы…

Настроив себя душевно и телесно по художественным приемам, молился спокойно и даже на минуту забылся от покойного течения молитвы, и внимание уменьшилось, но потом, оттого ли, что уменьшил свое внимание и вообще напряжение душевных и телесных сил, начала по-прежнему разгораться теплота от сердца в груди, и до того усилилась, что сердце мое было, как в пламени. И по-прежнему стал тревожиться от сей сильной теплоты, которая стала из груди уже ударять в нижнюю часть живота, однако усиливался отвлекать внимание от нее и держать безысходно в сердце на словах молитвы, всячески смиряясь в душе и успокаивая свой смущенный дух упованием на Господа, что Он по-прежнему сохранит меня от искушения. Потом от разгоряченного состояния сердечного и дыхание, удерживаемое мною прежде, против моей силы стало вдруг усиленное и частое, похожее на всхлипывание. Я еще сильнее смутился, подумав, не начало ли это искушения, которого я опасался прежде при усиленной теплоте в теле, а именно в нижних частях живота. Но милосердный Господь сохранил от него меня грешного, — хотя с великим напряжением, но молитву с упованием на Бога я в это время искушения не оставлял. Пламень в сердце и во всем теле от этой теплоты постепенно прошел…

Так как после беседы с гостем не спалось, то я лежа стал творить умную молитву и через несколько минут она установилась со вниманием к словам и совмещением их с дыханием. Я попробовал потом присоединить к сему внимание и к биению сердечному. Одновременное употребление двух этих художественных приемов сначала затрудняло действие делания молитвы и начало вызывать теплоту в теле, но не смущающую. Когда я перестал обращать особое внимание при творении умной молитвы на совмещение двух указанных приемов дыхания и биения сердца, ибо они установились уже, а обратил внимание на духовное устроение молитвы — понуждал себя на сокрушение сердца, и оно появилось милостию Божией, — то вместе с сердечным чувством покаяния теплота в теле отошла, хотя молитва творилась с вышеуказанными приемами. Так важно в умной молитве для правильного и безопасного пользования художественными приемами иметь всегда во внимании главным образом покаянный дух молитвы. Высокое ценение внешних приемов сих в ущерб духовному устроению молитвы — причина и начало прелести… Так думаю: смиренные покаянные чувства в молитве умной сохраняют

 

{297}

 

от нежелательных и вредных для души и тела последствий неправого усиленного применения одних внешних художественных приемов без подобающего душевного молитвенного устроения — покаянного смирения…

Я обратил внимание на ту мысль, что не всякая первоначальная теплота зазорна, как мешающая правильному художественному творению Иисусовой молитвы, и должна быть [отсекаема]… а только сопровождающаяся похотною сластию, хотя бы и в малой мере. А бывает… обыкновенная, естественная кровяная теплота, не только не мешающая правильному творению Иисусовой молитвы, но [даже] и способствующая к сему, как привлекающая к себе и поддерживающая внимание…

Наши естественные плоды усердной молитвы — теплота и внимание — приходят постепенно по мере нашего напряжения сил и умения пользоваться художественными приемами или от одного усердия в простой словесной молитве, а благодатные действия — неожиданно и сразу с ясным ощущением и извещением, что они от Бога… Естественное только держит наше внутренне и внешнее в должном чине страха и порядка, а благодатное оживляет душу и тело и сопровождается каким-либо просвещением ума — новою благодатною мыслию.

На вечерне молился художественною молитвою с постепенным, а не враз, применением всех художественных приемов: 1) стоянием умом в сердце, 2) вниманием к словам молитвы, 3) соединением молитвы с дыханием, 4) с сердцебиением, а также с подобающим внутренним духовным настроением: благоговением, смирением и сокрушением. И молитва через полчаса восстановилась свободная и самодвижная, требовалось только поддерживать ее вниманием. Когда же я особенное внимание остановил на чувстве молитвенного благоговения и старался как бы ощутить присутствие Божие, то внимание к словам молитвы остановилось. Когда взялся опять только за внимательное творение молитвы, то опять пошла молитва самодвижная и через несколько времени внимание усугубилось. Я ощущал в сердце только присутствие Божие в Его святом имени и себя самого.

Полная молитва, т. е. произношение умно-сердечно пяти слов: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя“, — мне стало затруднительно. Тогда я стал умно-сердечно произносить три слова: „Иисусе, помилуй мя“. Случайно обратил в это время внимание на дыхание и сердцебиение, — я заметил, что они стихли и как бы замерли, и в теле моем неподвижном я не заметил никаких ощущений. Внимательная такая молитва мне чувствовалась приятною. Внимание и чувство это держалось и по окончании

 

{298}

 

умной художественной молитвы, когда после часового продолжения ее перешел к обычной простой, без особого внимания к приемам художественным. Они сохранялись теперь свободно сами собою…

Скоро молитва пошла еще тише, в душе обрелось место сердечное, для нее устойчивое, удобное и покойное. Молится уже не ум, а само сердце: ум только по временам взирает на происходящее в сердце самодвижное молитвенное движение… как бы на журчащий однообразно далеко в глубине его ручеек»{388}.

 

{299}

 

ЧАСТЬ II

 

Воспоминания о жизни архиепископа Антония

 

 

 

Владыка Антоний в заключении. (Потьминские лагеря, Мордовия. 50-е годы.) Картонные крест и панагия изготовлены узниками.

 

{300}

 

Краткие сведения о жизни архиепископа Антония (Голынского-Михайловского)

 

Владыка Антоний родился в 1889 году на Орловщине в крестьянской семье. События его жизни до выхода из заключения в 1956 году пока нет возможности описать с достаточной степенью достоверности. Есть свидетельства о его встречах в молодые годы с известным подвижником схиигуменом Германом (Гомзиным)[130], с преподобным Нектарием старцем Оптинским[131], о его близости в 20-е годы с архиепископом-исповедником Амвросием (Смирновым)[132], с архиепископом-мучеником Серафимом (Остроумовым)[133]. По некоторым сведениям, рукоположение будущего владыки в иерейский сан совершил Патриарх Тихон летом 1922 г. в Москве.

Известно, что владыка семь раз как священнослужитель подвергался арестам органами НКВД — МГБ. В 30-е годы он отбывал пяти

 

{301}

 

летний срок в Ухтпечлаге, где сблизился с митрополитом Анатолием (Грисюком)[134]. Здесь же в 1939 году владыка был рукоположен в архиерейский сан. Хиротонию совершали архиепископ Вассиан (Пятницкий)[135], архиепископ Ювеналий (Машковский)[136] и епископ Агафангел (Садковский)[137]. Последний раз владыка был арестован в 1950 году и осужден на 25 лет. После шести лет заключения в Потьминских лагерях (Мордовия) он был досрочно освобожден по амнистии 1956 года в возрасте 67 лет.

Владыка не любил рассказывать о себе. О том, что выпало на его долю до освобождения, можно судить лишь по обрывочным фактам, которые дошли до нас в пересказе его духовных чад. В лагере владыке Антонию пришлось работать на лесоповале и на других тяжелых работах, он перенес серьезные заболевания, не получая никакой медицинской помощи. Доходило до того, что от истощения он не мог залезть на нары, оставаясь лежать на заснеженном полу. Одно время, находясь в одиночной камере, он подвергался длительной пытке через насильственное лишение сна. Спасло то, что он научился спать на ходу, двигаясь по камере и читая молитву. Неоднократно пытались владыку отравить, убить и даже заморозить. От смерти не раз спасали уголовники, которые уважали владыку. Видимо, Господь промыслительно хранил его, потому что уцелеть в тех ситуациях, в которые он попадал, было немыслимо.

 

{302}

 

В лагерях владыка встречался и имел общение с митрополитом Нестором (Анисимовым)[138], с епископом Сергием (Кудрявцевым)[139].

Сразу после освобождения измученный почти семидесятилетний старец уходит на покой по состоянию здоровья, обрекая себя на участь скитальца. Начинается последний — двадцатилетний этап подвижнической жизни владыки Антония, когда он полностью посвящает себя неустанному окормлению духовных чад, разбросанных по всей стране. Первое время он проживает в семье Ремизовых в Верхне-Хостинском чай-совхозе в двадцати километрах от Сочи, а в 1958 году судьба сводит владыку с монахиней Антонией (Лидией Сергеевной Сухих), ставшей его преданной келейницей, ближайшей помощницей и сподвижницей. В настоящее время 70-летняя схиигумения Антония возглавляет женскую монашескую общину. [140]

С тех пор, вплоть до своей кончины, владыка находит приют в доме матушки Антонии, сначала в Донецкой, а затем в Киевской области. В течение восьми лет владыка пребывает в непрестанных разъездах, окормляя свою многочисленную паству. В последнее десятилетие владыка Антоний ведет полузатворническую жизнь в доме своей келейницы в поселке Буча под Киевом. Строгий подвижник и аскет, по ночам он практически не спал, — все время посвящая молитве.

Почти ежедневно владыка служил литургию, принимал непрерывно приезжавших к нему духовных чад. По праздникам у них в доме собиралось до пятидесяти человек. Всю ночь накануне литургии шла исповедь, затем, на рассвете, долгая проскомидия. Служил он без сокращений, по монастырскому уставу. После службы говорил вдохновенные проповеди, продолжавшиеся порой от двух до четырех часов. Вообще, молитва при всех обстоятельствах была для него превыше всего. Как бы долго ни находились в дороге, какие бы усталые, голодные и замерзшие ни возвращались в дом, владыка всех сразу ставил на молитву — непременно вычитывались все положен

 

{303}

 

ные службы и монашеское правило, лишь после этого топили печь, готовили еду. Матушка Антония вспоминает: «Владыка учил, что если монах не будет вычитывать каждый день монашеское правило, то не устоит — не выдержит монашеской жизни».

Владыка вел активную переписку с теми, кто не мог к нему приехать. Довольно часто он прерывал свое уединение и сам ехал к тем, кто в нем особенно нуждался. И совершал все это тяжело больной человек, которому шел уже девятый десяток лет.

Характерно, что очень многие из его духовных чад рано или поздно принимали монашеский постриг. Среди них было немало людей высокообразованных, занятых научной работой. Эти подвижники, продолжая оставаться в миру, совмещали служение обществу с тайным монашеством.

По просьбе духовных чад владыка пишет для них практическое пособие для занятий Иисусовой молитвой, в котором, на основе святоотеческого учения об умном делании, о действии благодати Божией, изложен личный опыт молитвенника. По этой работе, как и по рассказам знавших его, можно заключить, что владыка Антоний был человеком высокой духовной жизни. Всех поражала его неотмирная кротость, неподдельное смирение и исключительное любвеобилие. Люди утверждают, что ощущали рядом с ним необъяснимое присутствие благодати.

Скончался архиепископ Антоний 13 апреля 1976-го года в возрасте 87-и лет на руках у своей келейницы матушки Антонии, которая не расставалась с ним последние восемнадцать лет его жизни, которую он назвал «сотрудницей покаяния моего».

Похоронен владыка на кладбище поселка Буча рядом с родителями матушки Антонии.

 

{304}

 

Из воспоминаний духовных чад

Схиигумения Антония (Сухих)[141]

 

Когда я первый раз увидела владыку, я кинулась ему в ноги. Я так рыдала, почувствовала, что нашла все, что искала. Это был 1958 год, мы с родней жили на Донбассе, к тому времени я уже была в монашеском постриге. Я сразу поняла, что он мне всех заменит: и мать, и отца — всех. Я готова была с ним и в ссылку, и в тюрьму, куда угодно — в огонь и в воду. Это редкостный человек. Он был такой незлобивый, никого никогда не осуждал, ни на кого никогда не прикрикнул. А обличал только так — давал из «Добротолюбия» что-нибудь прочитать. Человек почитает, призадумается и говорит: «Да ведь это про меня тут написано». Он и меня учил, чтобы никогда суровым взглядом ни на кого не посмотрела. Всех нас удивляла кротость его и смирение. Было ему тогда уже около семидесяти. Ходил в простой одежде. Выглядел моложаво, волосы седые, но с золотистым оттенком, очень красивые. Удивительно, что они так сохранились, ведь ему на допросах волосы вырывали. Был он очень аккуратный, всегда следил за собой.

Год жил владыка у нас в семье на Донбассе в городе Снежное, потом мы перебрались под Киев — в поселок Ирпень. В то время мы с ним в основном были в разъездах, а в 1966 году родители купили дом в Буче, недалеко от Киева. Там он обосновался и жил уже почти безвыездно. Владыка никогда не делился воспоминаниями о прожитом. Не писал никаких мемуаров. Лишь иногда обмолвится о чем-нибудь. Расспрашивать было неудобно. Так что биографию его восстановить полностью уже не удастся.

 

{305}

 

Владыку много раз арестовывали. Однажды чуть ли не целый год держали его в одиночной камере и не давали спать. Все время в глазок следили и, если видели его заснувшим, стучали и поднимали. Тогда он научился спать ходя по камере. Ходит с молитвой и дремлет на ходу — так и продержался. В другой раз он попал в северные лагеря. Лагеря были смешанными. В палатке мужчины от женщин отделялись одной занавеской. Север, холод, бушлаты рваные. Чтобы натянуть палатку, нужно было разморозить землю. Натянут палатку — а ветер ее срывает. Начинай снова. Нары — одни сучки. Даже представить себе невозможно, как они там жили. Питались очень плохо. Многие умирали. Владыка часто болел, вместе со всеми работал на лесоповале.

Болел он в лагере дизентерией, болел цингой. Помощи медицинской никакой. И дошло до того, что он уже не мог залезть на нары. Так он выбрал себе местечко под нарами. Вместо подушки — под головой снег. Ветер насквозь пронизывал палатку, в которой они жили. Владыка весь опух. Но все равно надежда теплилась, что Господь его испытает, но жизнь еще продлит. При всем при этом никогда у него не было ропота. Со смирением принимал свою судьбу. И вот, по Промыслу Божьему, как раз в тот момент приезжает в лагерь какая-то комиссия. Зашли к ним в палатку, спрашивают: «Какие есть жалобы?» Уголовники говорят: «Под нарами поп лежит, умирает». Он уже еле дышал. Отнесли его в больницу. И снова Промысл Божий — там он попадает к врачу, которая была дочкой протоиерея. Она-то его и выходила. Из пипетки кормила. Подробностей не знаю, не могла выяснить. Расспрашивать владыку неудобно было, рассказываю только то, что от него слышала. Хоть имени врача и не знаю, но всегда молюсь за нее…

Необыкновенная работа у владыки над собой была, необыкновенная вера в Бога, Иисусова молитва непрерывная. В лагерях более сильные физически умирали. А он был сердечник, но молитвой держался и даже, как рассказывал, вылечил Иисусовой молитвой сердце. Он своих мучителей в лагерях никогда не осуждал, говорил, что без воли Божией ничего не бывает. В лагерях, в тюрьмах он всегда молился по ночам. В камере какой только грех не творили. Он в уголочек встанет и молится всю ночь.

Вспоминал он еще, как в лагере решили его заморозить. Привели в баню, напарили и оставили одного. Баня остыла, щели в стенах огромные, ветер задувает. Был он там три или четыре дня. Но уголовники, из тех, что верующие были, потихоньку из погреба подтапли

 

{306}

 

вали эту баню. А владыка рассказывал, что, кроме этого, такое тепло у него внутри было, что он совсем не мерз. Благодать такая была… От скольких смертей Господь его уберег — уму непостижимо…

После революции многие, кто имел искреннюю веру и по-настоящему предан был Православию, отошли от официальной Церкви, так как не могли разобраться в происходящих событиях и боялись быть обманутыми. Время было очень сложное — обновленчество, расколы, гонения на Церковь небывалые. Многие из верных христиан становились тайными монахами. Целое поколение верующих мирян и монахов прожило в подполье, без церквей и монастырей. Эти люди опасались посещать храмы, годами оставались без исповеди и причастия. Невозможно даже представить себе, как им трудно было. Особенно тем, которые прошли лагеря и тюрьмы. После освобождения из заключения владыка Антоний без конца разъезжал — окормлял и таких отбившихся людей, чтобы они совсем не отпали от Церкви, наставлял их, чтобы шли в храмы.

В хрущевские времена храмы вновь стали закрывать. Исповедаться, причаститься иногда негде было, не хватало ни церквей, ни священников. Пастырского слова не слышно было. Власти преследовали верующих, которые собирались для службы по домам, и все мы жили под страхом ареста. Я все боялась, что владыку обнаружат и заберут. Но Промыслом Божиим ему удавалось всегда вовремя скрыться, когда наведывалась милиция. Люди, приезжавшие к нам, были очень осторожны, приходили и уходили ночью. Сам владыка тоже был очень осмотрителен. Я сопровождала его во всех поездках к духовным чадам. Ездили мы довольно часто, в любое время года, в любую погоду. Ходили по улице на значительном расстоянии друг от друга, делали вид, что незнакомы. Не раз ускользали от милиции…

Большинство людей, близко соприкасавшихся с владыкой, становились впоследствии монахами. Владыка очень монашество любил. Говорил, что в наше время слишком сложно семью сохранить. Все постриженники владыки устояли, никто в блуд не впал, даже те, кто в миру жили, те, кто занимали посты высокие. Трудно совмещать мирскую жизнь с монашеством. Я тоже в келейном постриге была. Оба пострига приняла в 50-е годы в Киеве от старцев иеромонахов, которые были близки с Иоанном Кронштадтским. За Иоанна Кронштадтского их и посадили. В мантию меня постригал отец Иоанн (Шмерёв), когда вернулся из лагеря. Тогда келейные постриги были приняты.

 

{307}

 

Все восемнадцать лет, что я была с владыкой, я работала — вышивала, в больнице работала, одно время была в семье у профессора домработницей. Наготовлю им, настираю, они меня отпустят на несколько дней — и мы едем с владыкой к кому-нибудь из духовных его чад. И к нам много людей приезжало. Не пустить нельзя. На всех продукты закупала, всю тяжесть таскала, стирала для всех. Для службы я все сама готовила, просфоры тоже сама пекла. А задержусь где-нибудь после работы, владыка встречает меня словами: «Я пять акафистов прочитал, чтобы Господь тебя сохранил».

Так и жили домашним монастырем. А жизнь такую предрек мне преподобный Кукша. Встречалась я с ним в Почаеве в 50-е годы. На службах в храме отец Кукша обычно стоял позади меня, а я стояла всегда на коленях, на железных плитах. Все службы на коленях простаивала. А там службы-то по пять часов. У меня тогда такое представление о молитве было, что молиться надо обязательно стоя на коленях. Ревность была не по разуму. У меня на коленях даже что-то вроде панциря образовалось. Однажды подхожу к отцу Кукше и прошу: «Благословите в монастырь». Он говорит: «Нет монастырей». — «Как нет, батюшка? Вон в Киеве три монастыря». А он ногой топает: «Я сказал тебе — нету. У тебя дома монастырь!» Ничего не понимаю. Как дома? Я ж из Сибири приехала, у меня и дома-то нет. Много позже эти слова прояснились. Тогда, конечно, я плохо понимала, кто передо мной. Я никем не руководилась, как-то сам Господь меня вел, никакого старца у меня не было. В селе, где я росла, даже церкви не было… И вот слова отца Кукши можно назвать пророчеством — наша жизнь с владыкой Антонием и была домашним монастырем.

Владыка учил, что если монах не будет вычитывать каждый день монашеское правило[142], то не устоит — не выдержит монашеской жизни. Он говорил это всем своим постриженникам, которые были в миру. И представьте себе, все чада его, в том числе профессора и начальники, выполняли это правило. И я выполняла. Не менее пяти часов в день на это уходило. Сейчас-то проще — службы в церкви каждый день идут.

Бывало, приедем с ним из какой-нибудь дальней поездки мокрые, усталые, замерзшие, ничего не сготовлено, не натоплено, а он, только дверь откроет, — бегом на правило. Не даст даже сесть пере

 

{308}

 

дохнуть. Ни одной ночи не спал. Все время ходит, молится, читает. Владыка говорил: «Не люблю медлительных, люблю, чтоб все бегом, быстро. Монашество — это ангелы. Они должны летать». Так и с молитвой. Только в дом заходим, он сразу: «Молитвами святых отец наших…» Про себя ропщешь: «Ой, хотя бы посидеть, хотя бы чаю выпить, все пересохло во рту…» А он: «Знаешь за нами сколько бесов летело? Надо их молитвой отогнать, а то тотчас бы нас окружили».

Однажды поехали мы в Армавир к одной матушке. Время осеннее, холодное, одеты мы были очень легко, он в жакеточке, я в легкой кофточке. А поезд станцию проехал и только через два часа после Армавира остановился. Вышли мы, ветер страшный, так и стояли на ветру. Пришел обратный поезд, народу много, — люди по головам залезали, с детьми, с чемоданами. Не смотрели, старик или кто. Едва в поезд его протащила. И вот два часа он простоял, никто не уступил ему места. Приехали в Армавир в три часа ночи, с трудом добрались до дома, а забор такой, что никто нас не слышит. Стоим на холоде. Там молодая матушка жила, пришла с работы, дом не топила, сразу уснула. Владыка помог мне через забор перебраться. Еле через ставни достучалась.

В дом вошли, владыка промерзший — но сразу на молитву. До рассвета молились, и оба заболели. Чуть вздремнули — уже снова поднимает на молитву. Встать нет сил. А он говорит: «Вот палка, буду бить, если не встанешь на молитву». Я в слезы, думаю: «Мама бы пожалела, а он не жалеет». Посадили меня, закутали, и я «отстояла» всю службу. А потом он несет и мандарины, и апельсины, и чай… «Для чего я тебе это устроил? — сказал владыка. — Чтобы ты в любом состоянии поднимала себя на молитву». Вот и сейчас, когда заболею, говорю себе: «Владыка с палкой идет».

Вот так нас и воспитывал. Как-то, помню, владыка служил в Донецке. Народу собралось много. Стоять долго с моими больными ногами трудно. Переминаюсь с ноги на ногу. А он со своими ногами, которые все в ранах, не пошевельнется. Вдруг оборачивается, говорит в мою сторону: «Антония, возьми себя в руки, нечего танцевать».

Литургию в нашем доме владыка служил почти каждый день. Иногда люди к нам приезжали, местные несколько человек приходили, а иногда и никого не было — мы вдвоем. Приезжали люди, которые с ним сидели в лагерях, — они жаждали встречи с ним. Иногда по 40–50 человек собиралось. Он знал, как утешить человека. Шли к нему люди со своими скорбями, а от него летели такие восторженные, такие радостные. Все снимал, всю тяжесть.

 

{309}

 

А, бывало, приедут к нам чуваши, мордва, белорусы, украинцы, и вот пой с ними литургию. Каждый по-своему поет. Переживаю, молюсь: «Царица Небесная, у Тебя ж столько ангелов певчих, пошли хоть одного». Смотришь и споем литургию. Без репетиции. И говорили, что у нас хорошо поют. Вот так Господь устраивал.

Привозили ему много письменных исповедей и огромное количество записок на поминовение усопших. Когда владыка вынимал за них частицы на проскомидии, то некоторые частицы отлетали в сторону. Он видел эти души, за которые просили молиться. Я спрашивала: «Владыка, какие они?» — «Черные. Их нельзя класть в Чашу». Среди них были и некрещеные, и самоубийцы, и владыка по одному имени видел, что это за души.

Владыка был настоящим делателем молитвы Иисусовой. Нам-то в наших условиях едва ли возможно благодатную сердечную молитву обрести. Нам необходимо все время как бы за ризу Господню держаться — не упускать Его имя. Забыли, отвлеклись — сразу же опять схватиться, читать молитву опять, не считая количества молитв. И так постепенно приучимся, начнем уже страшиться: только бы не потерять молитву, только бы снова не отойти от Господа. Владыка завещал нам «наламывать язык и сердце на молитву Иисусову». Без конца он читал и молился. «Добротолюбие» всегда раскрытым у него на столе лежало. Акафисты очень любил. И не бывало такого, чтобы он заскучал.

 

Владыка учил, что смыслом жизни человеческой является непрерывная работа над собой. Кто бы тебя ни обижал, кто бы что ни говорил тебе, ты считай: «Господь попустил, значит, так оно и надо». Тебя оскорбили, унизили, — а ты все это принимай с радостью, с терпением, как из руки Божией. Когда начнете в себе это воспитывать, то легко будет. И уныния не будет. Настанет радость.

Злоба вселяется в человека под действием демонской силы, и нам надо стараться жить так, чтобы бесу не было доступа внутрь нас. А достигается это только смирением. Напали на вас словами, обвинениями — вы смиряйтесь. Вырабатывать надо в себе это чувство. Так постепенно отшлифуется внутренний человек.

Нам земная жизнь дана, чтобы этой жизнью ту жизнь заработать. А люди изо всех сил работают, чтобы какую-нибудь там мебель купить. Чтобы потом руки сложить и с собой ничего не взять. А что нужно для спасения? Смирение. Оно все побеждает. Перед ним враг бессилен. Когда святые этого достигали, для них не важно было, хва

 

{310}

 

лят ли их, ругают ли, ничего их не касалось. А мы такие плотские, такие самолюбивые. Если нам что-то сказали, как-то посмотрели не так, на другого больше внимания обратили, мы уж так задеваемся, так волнуемся.

Наука из наук — победить самого себя, свою гордость. Ведь смирение может быть ложным. На вид как будто смирен. А когда тебя глубже заденут, ты не выдерживаешь. Или внешне молчишь, а внутри на кого-то обиду, гнев носишь. Это смирение ложное. Сам человек смирения не приобретет. Надо просить Господа. Сам человек ничего не может сделать. Вот Господь и попускает нам скорби и трудности, чтобы мы всегда просили Его помощи. И в болезни, и в искушении, и в несчастии…

Владыка своим примером учил нас смирению, терпению и любви. Всех людей любить мы пока не можем, особенно тех, которые на нас нападают, наносят нам оскорбления. Мы только терпеть можем, а любить — это ведь выше всего.

Рассудительность во всем нужна. Например, в наше время поститься со всей строгостью невозможно. Мы сейчас пленники. Если мы возьмем на себя особый пост, то он будет раздражать врага. А зачем раздражать врага, когда ты не сможешь с ним бороться? Это могли только подвижники. Наш век — век не поста, а век болезней и терпения. Пост не приближает человека к Богу и не удаляет. Пост не для Бога — для нас самих нужен. Но если возьмем на себя чрезмерный пост, то мы его просто не осилим.

Нам нужен пост внутренний, чтобы поломать себя: стать кроткими, смиренными, терпеливыми. Если Господь попускает скорби, со смирением надо принять. Если Господом попущено, значит, принять как из Божьей руки и все терпеть. Настоящий пост — это когда человек терпеливо, без обиды несет все огорчения и нападения, считая, что он заслужил их. За что? За прошедшую жизнь, за молодость легкомысленную. За это мы должны очиститься здесь, чтобы там, на мытарствах, не было совсем худо.

При постриге монашеском дается обещание «в немощах пренемогать», вот так и надо пренемогать себя: все болит, а ты все равно иди на молитву. Встать не можешь, уже, кажется, умираешь, а все равно — пересиливай себя и вставай. А главное — внутренне себя превозмогать. Наша гордость — как зверь какой. Чуть его задели, он готов выскочить и всех растерзать. А ты его назад заталкивай. Обидели тебя, злишься на кого-нибудь, хочется все ему высказать, а ты скажи сам себе: «Сиди там, не вылезай» — и вместо грубости, наоборот,

 

{311}

 

говори с человеком ласково, приветливо. Побеждай себя, и постепенно привыкнешь. Так стяжается смирение. Это и есть бескровное мученичество. Святые мученики страшно страдали, но кратко. А тут бескровная мука, но не на год, не на два, а на всю жизнь.

А уж если попустит Господь сильные страдания или настоящие гонения придут, то, как владыка говорил, нужно представить, что ты идешь на Крест. Перед смертью он как-то сказал: «А вам, может быть, придется еще пострадать. Но если придет такое время, то не устрашитесь, идите как на Крест, смело, с открытой грудью, не сомневаясь, ни о чем не жалея, с радостью принимая его. Тогда сила Божия осенит и укрепит, и вы устоите. А если мысленно попятишься от Креста, если в мыслях раздвоишься, поколеблешься, испугаешься за себя или за родных, то в это время демонская сила вмешается, благодать отойдет и уже не устоять в страданиях. Осознать надо, что пришел тот час, когда тебе нужно оправдать свою веру, свою верность Господу. Иди, как шли святые мученики. Господь укреплял их, они даже мучений не ощущали, а если ощущали, то понимали, что это дается для очищения от прежних грехов. Просите у Бога помощи. За детей, за родных не страшитесь — нашими страданиями мы им поможем, и Господь их помилует».

Наступает такое время, говорил владыка, что если не выполнять молитвенного правила, то никто не устоит, какого бы он высокого сана духовного ни был. Сам он ни одной ночи не спал, если только днем часа два поспит, и то, смотришь на него — он и во сне Иисусову молитву шепчет. Вот такой у него был сон. А когда сильно болел, лечил себя литургиями, еще больше молился. Температура высокая, еле стоит, за престол держится, но служит. Так побеждал себя. Бывало, весь огнем горит, но никогда не измерял ни температуру, ни давление. «Зачем давление измерять? Успокоился человек — давление упало», — так он говорил. Он считал, что все болезни от демонской силы.

У него после лагеря были большие открытые раны на ногах, вены закупорены, ноги черные, помороженные. Он сам изучал гомеопатию и других лечил — но, правда, всем одно лекарство от всего давал. И люди выздоравливали. Дело, конечно, не только в нем было, но и в самих людях. Они ему верили. Наверное, не всякого человека можно так вылечить.

Однажды жена моего брата получает телеграмму, что отец ее умирает, он был сердечником. Она приезжает к нам вся в слезах: «Владыка, папа умирает — обширный инфаркт». Владыка ушел мо

 

{312}

 

литься к себе. Прошло минут сорок. Выходит владыка, весь сияющий, говорит: «Бей телеграмму, твой отец жить будет». Она шлет телеграмму, в ответ получает извещение, что папе хорошо, папа выздоровел. Врачи поражены были. Он до сих пор жив.

У одной из навещавших нас матушек был сын. У него на руке образовалась какая-то шишка, и так мешала ему, что он не мог работать, а вырезать нельзя было — выросла прямо на вене. Мать его, гостившая у нас, обратилась за помощью к владыке. Он сразу ничего не обещал, ушел, как всегда, к себе молиться. Эта матушка месяц прожила у нас. Поехала к сыну в Одессу — видит, нет никакого нароста. Сын объясняет: «Мама, с месяц, как все прошло».

А однажды девочка из города Балашова к нам приехала — рак груди. Владыка ее маслицем помазал. Приехала в следующий раз, говорит, что опухоль пропала. А сколько еще подобных случаев было! Но владыка о них не рассказывал, вспоминаю только то, что сама видела.

В 1966 году у моей мамы случился обширный инфаркт, и она как покойница лежала. Ни давление не измерялось, ни температура. Я три месяца за ней ухаживала, сама уколы делала. Климат на Донбассе тяжелый для сердечников, и врачи запретили маме там жить. Был июнь месяц. Жара. Перевозить ее опасно. Но владыка сказал: «Везите, ни одного приступа не будет». И молился. Так на матрасах и привезли ее к нам. Владыка причастил ее, пособоровал. И она встала. И еще год потом прожила. Владыка ее исповедовал часто. Незадолго до смерти постриг в иночество.

Знал владыка отца Мисаила (Томина)[143], который семнадцать лет на Афоне пробыл, он теперь Серафим в схиме. Я летала к нему в Оренбург. Это он забрал к себе митрополита Нестора (Анисимова) после лагеря. После смерти владыки Антония осталось много материала для риз, отец Мисаил все на Афон отвозил. Он сам очень хорошо шил ризы, митры, вышивал, хотя у него нет одного глаза. Когда митрополит Нестор вышел из лагеря, он просил отца Мисаила: «Мисаилушка, найди мне владыку Антония. Это великий старец». Но

 

{313}

 

встретиться после лагеря им не пришлось. Уже после смерти митрополита отец Мисаил к нам приезжал, долго они с владыкой беседовали.

Отец Кирилл (Павлов), духовник Лавры, к нам тоже приезжал. Они всю ночь с владыкой говорили. Иногда, когда, мы с владыкой приезжали в Москву, он виделся с отцом Кириллом и с отцом Мисаилом. Встречались они у матушки Серафимы (Зражевской) в домике на Лосиноостровской.

За месяц до смерти владыки мы с ним ездили в Армавир. Нас там очень просили остаться на Пасху. А он: «Нет, насовсем я здесь оставаться не хочу». — «Да нет, не насовсем, после Пасхи домой поедете». И вот домой вернулись — тут он и заболел, а вскоре умер. Не хотел он умирать в Армавире.

Он говорил мне, что должен был еще год назад умереть, но умолил Господа, чтобы побыть еще годик с нами. Говорил: «Если я дольше останусь жить, то буду лежать все время. А ты этого не вынесешь. Людей будет много приезжать…» А год жизни он вымолил. У меня к тому времени нервы уже были на пределе. Я очень устала от людей. Всё на себе ведь, всё на себе. Тогда я уж не смела о продлении жизни владыки молиться, а только чтоб воля Божия исполнилась.

Владыка говорил: «Страданиями нашего поколения отброшены на десятки лет страдания других людей». Он имел в виду новомучеников и исповедников времен революции и коммунистических гонений. Их жертва освободила нас на время от внешних страданий, они как бы взяли их на себя. Они за нас страдали, а нас Господь щадит за пролитую ими кровь. Христианам теперь даны лишь внутренние скорби. От этих скорбей, от всех наших болезней одно лекарство — бороть себя. Поборешь себя, поднимешься на молитву, и Господь даст тебе сил, даст крепость. А пожалеешь себя — враг еще больше насядет, совсем уложит, так что и не встанешь.

Когда перед смертью владыки мы плакали, то он говорил: «Плотяные вы мои! Ну что вы плачете, ведь мы — христиане — люди духа. Люди духа будут жить вместе, потому что Дух не умирает. Всегда будем вместе жить. А там, если удостоюсь Господа видеть, то буду вам помогать. Плотяные мои, как вы можете не верить, что мы люди духа?»

За два дня до смерти у владыки началось невероятное кровотечение. А произошло это вот почему. Один знакомый иеромонах умер в плотском грехе, без покаяния. На старости лет, ему уж под семьдесят было, сошелся с женщиной. А был таким постником. Во весь пост не

 

{314}

 

разрешал масла постного кушать. Только в субботу и воскресенье. Худой был — одни кости. Молитвенник какой был, поклоны все клал не переставая. А уловился в блуде. Умирая, он просил женщину, с которой сожительствовал: «Ты за меня покайся». И вот она узнала, что владыка умирает, пришла к нам, плачет: «Матушка, пусти к владыке. Никто меня, кроме него, не разрешит, я должна за другого человека покаяться». Я к владыке. А он: «Как же я ее разрешу, ведь я должен тогда епитимью нести. А как я, больной, умирающий, понесу?» Женщина эта все равно умоляет. И я на коленях стою перед владыкой, тоже за нее упрашиваю.

Когда она ему покаялась, полетела от нас окрыленная, радостная, что грех их прощен, и ему и ей. А владыка мне говорит: «Понимаешь, что произошло? Ведь теперь я душой должен в ад сойти…» И только он мне так сказал — температура за сорок, страшное кровотечение началось, судороги. И изо рта шла кровь, и снизу шла кровь. Мы не понимали, откуда столько крови. Сколько мы меняли ему подушек, простыней, все, что клали, все заливало кровью. Но ни одного стона не было. Только шепчет: «Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже!» И не разрешал делать даже успокоительные уколы. Никаких лекарств не принимал. Болезнь-то у него, конечно, была до этого, но таких страданий, как после той исповеди, не было. Положим на него мокрое полотенце — мгновенно сухое, положим листья капусты — лопаются. Такой жар был. Кровотечение длилось сутки. У меня осталась подушка, на которой он тогда лежал, я не стала ее стирать, так и сплю на ней.

Перед самой смертью владыки был такой момент. Посмотрел он в сторону дверей грозно-грозно, как будто там демон явился. Потом сложил руки, закрыл глаза, и все — тихо отошел ко Господу. Это я сама видела. Я так молилась, чтобы владыка меня к себе забрал, а видите, больше двадцати лет после него живу.

 

{315}

 

Протоиерей Иоанн Чиженок

 

Мои родители — духовные чада владыки Антония, а сам я впервые увидел владыку, когда мне было одиннадцать лет — в 1963 году. Он приехал к нам в Белоруссию и прожил у нас целую неделю. На Божественную литургию собиралось по сорок — пятьдесят человек. Всю ночь, что меня поразило, владыка исповедовал, а в пять часов начинал службу. Я был мальчиком, но очень хорошо его запомнил. В детстве отец читал нам Жития святых, и когда появился владыка, я увидел ожившего старца из книжек, которые я, затаив дыхание, слушал ребенком.

Запомнилось мне, что владыка был всегда бодрый, всегда с улыбкой, говорил ровным и спокойным голосом. Поразило меня и то, как он совершал проскомидию. Теперь, став священником, я могу оценить это в полной мере. Каждую поданную записочку он внимательно прочитывал и вынимал частицу за каждое имя. Часа три до литургии он совершал проскомидию. Службы у него были очень долгие. Ночами он не спал. Сначала исповедовал, потом — проскомидия и литургия. Во время исповеди, как правило, читали длинное, трехчасовое монашеское правило, по монастырскому Уставу. Не так, как сейчас в храмах, когда совершается примерно треть от Устава. Помимо молитв мы читали все каноны и акафисты к Причащению, я даже сам читал.

Благодаря владыке Антонию я еще отроком понял и прочувствовал, что такое таинство исповеди и таинство Причащения. После причастия мне летать хотелось, целовать всех хотелось. Это чудо было. И запомнилось на всю жизнь. По нескольку раз в году мы ездили к владыке. У родителей с ним была постоянная духовная связь. Они и сейчас считают себя его духовными детьми. Им уже далеко за семьдесят. Они говорят, что такого старца, такого наставника, как владыка, в их жизни больше не было.

В 1969 году я ездил к владыке с отцом Кириллом (Павловым). А в 1971 году владыка Антоний благословил меня поступать в Московскую Духовную семинарию и направил к отцу Кириллу за характеристикой. Я всегда корю себя за то, что не научился у владыки тому, чему нужно было бы научиться. Мешало, конечно, большое количество людей, собиравшихся к нему. Сейчас бы я у него все выспросил, выпытал. Все, что нужно для спасения души. К сожалению, такого опытного духовного наставника в наше время найти трудно.

 

{316}

 

Игумен Михаил (Лаптев)

 

Про себя владыка почти ничего не рассказывал, а допытываться мы не дерзали. Из того, что по крупицам узнавали о нем, понимали, что Господь Промыслом Своим особо хранил его, потому что уцелеть в таких ситуациях, в которых он оказывался, можно не иначе как чудом Божиим.

Когда я поближе узнал владыку, понаблюдал за ним, то никак не мог поверить, что можно так жить. Одна молитва и труды. Хотя ему было уже за восемьдесят. Лишних разговоров никогда не вел. Молитва и молитва. Его почти никто никогда не видел спящим. Любопытные даже дежурили по ночам у его дверей и убеждались, что он все время проводит в молитве. Постник был великий. Рассказывал, что в молодости по семь дней не вкушал. Молитва была главным делом его жизни. Ни гонения, ни аресты, ни болезни, ни бытовые неудобства, ни окружение — ничего не могло помешать ему исполнять молитвенное правило. Едет, например, в поезде, в общем вагоне. Рядом люди суетятся, толкаются, шумят — он углубится в молитву и как будто не замечает ничего вокруг себя.

Однажды нам с ним достались боковые сидячие места. Соседка уступает ему место на нижней полке, уговаривает прилечь, а владыка шепчет мне: «Эх, лукавый, хочет убаюкать деда. А кто же молиться будет?» Вздремнул самую малость — и опять за молитву. Нам тоже поблажек никаких не делал. Одна наша монахиня заболела, температура под сорок, жалуется, а владыка ей: «Вставай, не нежничай». Молитву он считал лучшим лекарством от болезней. Рассказывал, что Иисусовой молитвой вылечил свое больное сердце.

Владыка не терпел осуждения. Сам не осуждал никого и другим не позволял этого делать. Не мог слушать, когда о ком-нибудь плохо говорили, вразумлял: «Я не нуждаюсь в таких свидетельствах… Осуждать ближних нельзя — за них нужно молиться». И говорил это всегда очень тихо и спокойно. Никогда не видели его раздраженным или взволнованным. Никогда не был он суровым. И в скорбях, и при благополучных обстоятельствах он всегда был одинаково серьезен и кроток. Мир и спокойствие исходили от него.

Многие думают, что время аскетических подвигов давно прошло. Если это и так, то владыка Антоний — исключение. Его подвижническая жизнь — живой укор нам, нерадивым и малодушным. И в наше время можно жить подвигом, служить Господу всеми силами, лю

 

{317}

 

бить Его всей душой. Сам он часто приводил в пример жизнь Иоанна Кронштадтского. Владыка сокрушался о современном ему монашестве, он не видел настоящей духовной жизни. «Всюду только внешнее, — говорил он, — только одеваются, объедаются, а молитвенных монашеских трудов нет».

Владыке был уже девятый десяток, а он все ездил по своим духовным чадам, и когда ему советовали прекратить поездки, он объяснял: «Я молился о покое, но Матерь Божия не благословляет сидеть на одном месте — велит ездить и окормлять свою паству».

Молитве он учил нас своим примером. Он стоит, и ты стой. Некоторые не выдерживали — падали. Когда съезжались к нему люди, иногда человек по 30–35, то он служил литургию каждый день. Начинал службу ночью. Потом три акафиста обязательно читал. Потом приступал к проповеди. Говорил долго и очень подробно. Казалось, хотел ответить каждому на его больные вопросы. Поначалу я все недоумевал, зачем нужно так долго молиться. Понял, только когда сам стал священником.

Как-то раз в Сочи я пришел с работы ужасно усталый. Владыка с чадами стоит на молитве. Думаю: «Не выдержу, упаду сейчас». Прижался к стене, перед глазами все плывет. «Только бы не упасть», — думаю. И продолжаю молиться. Кончилась служба, подходит владыка и говорит: «Ну вот, поборолся и победил врага».

Однажды мы с другом пришли издалека навестить владыку. Час ночи. Он, по обыкновению, не спал — молился. Предложил нам прочитать правило. Прочитали. А он дает нам еще и акафисты. Друг говорит мне: «Я изнемогаю, падаю, а как ты?» Я ему: «Терпи». Ночью же началась литургия, которая закончилась в одиннадцать утра. А нам в этот день на работу — назад двадцать километров пешком пройти надо. Но после литургии и причастия мы испытали такую радость, описать которую невозможно. На обратной дороге не чувствовали никакой усталости. Благодатное чувство переполняло нас, хотелось идти и идти целую вечность. От попутных машин даже прятались в кусты, чтобы пешком идти и не растерять благодатного настроения.

Ко мне в Дрогобыч владыка часто приезжал. Ляжешь спать и слышишь, как он у себя ходит, ходит и молится, молится. А с работы приду, начинаю борщ варить. Он мне: «Если бы ты хотел молиться по-настоящему, ты бы борщ не варил. Приготовил бы что-нибудь попроще, а ты почти час на него тратишь». Я все приставал к владыке: «Книжек никаких нет, негде толком узнать о молитве. Напишите нам об Иисусовой молитве». Так он ночами сидел, писал. Сто листов

 

{318}

 

написал — целую тетрадь. Я ее потом переписывал, знакомым давал читать.

Не было ни одного дня, чтобы владыка не исполнил монашеское правило. Даже в невыносимых условиях. Даже в лагере, в бараке, когда вокруг такие страсти творили, блуд разный, он все равно уходил в уголок и молился. Когда я молился рядом с владыкой, всегда чувствовал, что он знает все мои мысли, все приходящие ко мне во время молитвы искушения. Иногда борешься, борешься с рассеянностью, чаще поклоны начинаешь класть, стараешься вслушиваться в слова молитвы. А после службы владыка и скажет: «Что, навоевался?»

Однажды владыка приехал ко мне, прошел в комнату, упал на колени, поднял руки и молился четыре часа. Я уже устал на него смотреть, а он все на коленях стоит и молится. Думаю: «Ну что он там делает? Ну о чем так долго можно молиться?» Спустя некоторое время он рассказал, что Господь открывает ему страдания его духовных чад — за них он и молится. Наши грехи он брал на себя. За некоторых, которые сильно согрешали, он молился особенно сильно.

Стоим один раз на молитве. Вдруг владыка начинает читать молитву о путешествующих, называя конкретные имена. Удивляемся — почему. Через некоторое время стучатся в двери те самые люди, которых он поминал. Не раз так бывало, хотя об их приезде заранее никто не знал.

Как-то вечером в Дрогобыче духовная дочь говорит владыке: «Владыченька, поживите с нами хотя бы месяц». А он отвечает: «Поживу, если Господь благословит». Вдруг видим, владыка стал на колени и молится, а потом быстро говорит ей: «Иди скорее покупай мне билет». Она в слезы. Владыка ей: «Быстрей иди, где ж твое послушание?» Купили билет, я проводил владыку. Сидим, головы повесили, грустно так… Вдруг стук в дверь. Открываем — перед нами милиционер. Спрашивает: «Кто у вас в доме без прописки проживает? Я должен проверить квартиру».

До Дрогобыча я жил в Сочи в отдельной квартире со всеми удобствами. Некоторые духовные чада владыки хотели обменяться на другой город, но он не благословлял. А мне вдруг разрешает: «Меняйся на Дрогобыч». — «Почему именно на Дрогобыч?» — «Потом узнаешь». И я узнал. Оказалось один мой «доброжелатель» хотел меня посадить. И вот пришли они за мной — а меня и след простыл, я уже в другом городе. Вот зачем обмен нужен был. Владыка множество подобных ситуаций спасал. Мне рассказывали, что сочинский следо

 

{319}

 

ватель вздыхал по мне: «Всех посадил, один Лаптев от меня ушел».

Однажды ехала к владыке в Бучу некая раба Божия — Дарья и везла очень много писем-исповедей от духовных чад. Первый раз она была у него летом, а второй раз поехала зимой. Ее спрашивали: «Ты найдешь владыку?» — «Конечно найду». Ну и поехала, и проехала нужную остановку. Вернулась, и опять проехала — никак не может вспомнить, где выходить. Так она ездила с пяти утра до пяти вечера. Наконец приехала в Киев на вокзал и уже совсем в отчаянии взмолилась покойной схимнице — Серафиме прозорливой из Балашова: «Матушка Серафима, помоги!» А надо сказать, матушка Серафима при жизни еще всем говорила: «Когда тебе скорбно будет, крикни: Матушка Серафима, помоги!»

И вот в это самое время в Буче владыка зовет матушку Антонию и велит ей ехать в Киев на вокзал опустить там письмо. Матушка: «Так письмо и здесь, в Буче, можно опустить». — «Нет, езжай». Едет с этим письмом, думает, что такое… Приехала на ночь глядя в Киев и на вокзале столкнулась с этой Дарьей. Та бросилась к ней: «Откуда ты?» — «Владыка послал». Когда вместе приехали в Бучу, Дарья к владыке в ноги: «Откуда узнали, что я ищу вас?» А он отвечает: «Матушка Серафима балашовская явилась, говорит: „Забери мою овечку, с утра ходит, вас никак не найдет“».

Вообще, надо сказать, поначалу прозорливость владыки очень удивляла. Но постепенно мы стали к ней как бы привыкать. А то, грешным делом, и «проверяли» его, по молодости, конечно, по глупости. Однажды иду с работы и думаю: «Если владыка прозорливый, он узнает, что я хочу кушать». Только в дверь вошел, он мне протягивает яблоко: «Как ты проголодался, возьми яблочко». В другой раз иду и думаю, узнает ли он, что мне надо идти в баню. Прихожу, он сразу: «А теперь иди в баню, помойся».

Владыка не позволял себе много кушать, все время недоедал. Матушка Антония к нему иногда пристанет: «Владыченька, поешь вот это, это». А он: «Не буду». Помидоры свежие однажды принесла, отборные: «Не буду». — «Почему?» — «У меня от них малярия». Что-нибудь всегда выдумает. А на другой день: «Ну, где там помидоры?» То есть когда был аппетит, тогда и отказывался от вкусного. До смерти человек боролся.

У меня у самого была язва. Я уже не мог съесть и свежего помидора. И вот приезжает ко мне владыка. Садимся за стол. Он наливает мне вина. Я говорю: «Владыка, не могу». Объяснил почему. Он отливает вино и водой разбавляет. «Выпей, — говорит, — ради больного

 

{320}

 

желудка». Ну, я выпил немножечко и забыл напрочь про желудок. Он меня больше никогда не беспокоил.

У хозяйки дома, в котором однажды гостил владыка, были страшные раны на обеих ногах. Врачи признались в своем бессилии. Владыка спрашивает у нее: «А веришь ли Богу?» — «Верю, владыка, помогите моему неверию». Он помолился, перекрестил ноги и обратился к матушке Антонии: «Чем-то нужно смазать раны. Что у тебя есть?» — «У меня только вазелин». Он помазал эти открытые раны вазелином. Наутро опухоль спала, через несколько дней раны затянулись и очень скоро совсем зажили.

Сам он, конечно, тоже болел, но все переносил на ногах. У него была двусторонняя паховая грыжа, открытые раны на обеих ногах. Легкие были больные. Слышал уже плохо. Держался он только молитвой. Жизнь его сплошь мученическая. Владыка часто повторял нам, что ничего в жизни не совершается без Промысла Божия. Нужно в это твердо верить и все, что посылается, переносить с терпением, ни в коем случае не обвиняя тех людей, через которых искушения приходят. Владыка учил возлюбить молитву и страдания, открытой грудью идти на Крест, который Бог посылает каждому по его силам.

Про лагеря вспоминал крайне редко. Однажды сказал: «Все, что делалось в сталинские времена, нужно правильно понимать как Промысл Божий». Но подробно про те годы не рассказывал. Иногда только обмолвится о чем-нибудь, например, как арестанты сделали ему крест и панагию из картона. Или, как он огорчался, что некоторые священники в лагерях не молились. Один протоиерей жаловался: «Как молиться, книг нет, условий нет?» А владыка на это отвечал: «Где стоишь — там и молись».

После смерти владыки я остался один. Некому было мною руководить. Не находил я такого человека. Никто для меня не мог сравниться с ним.

 

{321}

 

Иеромонах Сергий (Акинтиков)

 

Жила у нас одно время юродивая Екатерина. И вот как-то, уже после смерти, является она во сне моей сестре и говорит, что есть, мол, один епископ, очень добрый, и он очень нуждается в помощи. И называет адрес, по которому он находится. Сестра моя быстро записывает этот адрес. Собрала она посылку: белье теплое, носки, шапку, деньги — и посылает по «указанному» адресу. И что вы думаете? Мы получаем ответ от неизвестного нам тогда владыки Антония: посылочку нашу он получил, за что очень благодарит, она оказалась весьма кстати — он был тогда еще в лагере.

Чудо настоящее, которое совершилось на наших глазах, это исцеление моей мамы. У нее была болезнь с детства — порча ноги. И совпало так, что к приезду владыки рана на правой ноге открылась. Костевая часть начала гнить. Гниет, нарывает и лопается. Процесс этот дошел уже до колена. Врачи ничего не могли сделать. Оставался единственный выход — ампутировать ногу. И вот тут как раз приезжает владыка с матушкой Антонией. Рассказала мама ему о своих страданиях. Он прочитал молитву и спрашивает: «А ты веришь в то, что Господь может тебе помочь?» — «Верю, владыка, верю!» Ушел он молиться. Через некоторое время приходит, берет масло из лампадки и начинает крестообразно мазать вокруг раны. При этом молится. Потом дал маме крем «Идеал» и велел мазать ногу каждый день. Но что такое крем для открытой раны? Так он делал, чтобы скрыть свою молитвенную помощь. Вскоре рана начала затягиваться и в конце концов полностью исчезла. Прожила мама до 95 лет, и ни разу больше рана не открывалась.

Владыка Антоний был само смирение и кротость. Он никогда никого не обличал, не унижал. Обо всем говорил прикровенно. У него было такое смирение, такая кротость, что иногда трудно было его понять: то ли он серьезно говорит, то ли нет. Однажды сидели за чаем, беседовали. Владыка предсказал всю мою жизнь, но говорил как бы не обо мне, а о другом человеке. Он рассказал все, что со мной будет, какие я буду иметь преткновения, искушения. И все, что он говорил, все осуществилось в моей жизни. Говорил он мне все это как бы нехотя, как бы стесняясь своего пророчества.

У владыки было очень много духовных чад. В самых разных местах: и в Воркуте, и на Дальнем Востоке, и в Новосибирске, и в Москве — откуда только не приезжали к нему. Когда он сам приезжал в

 

{322}

 

чей-то дом, то сразу после приветствия спрашивал: «Правило вычитали?» — «Да нет еще…» Он быстренько облачается. Двенадцать ночи, три часа ночи — неважно, сразу за молитву. Ничего из службы не опускал. Полностью и повечерие вычитывалось, и утреня, и все каноны, ничего не опускал. Нигде и никогда.

У нас в семье все верующие. Папа — в постриге, инок. Мама — монахиня Михаила. Оба приняли постриг по благословению владыки Антония. Сестра — монахиня Иоанна. В церковь я ходил по праздникам, а в будни молились в домашних условиях. Я вычитывал всю службу или со своей семьей, или с теми, кто к нам собирался.

После смерти владыки по совету матушки Антонии я переехал в Сухуми. Там было много тогда монахов из закрытой Глинской пустыни — отец Андроник (Лукаш)[144], отец Серафим (Романцов)[145] и другие. Я там пробыл пять лет. В эти годы я познакомился в Тбилиси со схимитрополитом Зиновием (Мажугой)[146]. Он стал моим духовным отцом. Про владыку Антония он говорил, что таких архиереев очень мало, — редкий архиерей может вести такой аскетический образ жизни, какой вел наш владыка.

 

{323}

 

Монахиня Серафима (Зражевская)

 

До встречи с владыкой Антонием я окормлялась у иеромонаха Никона (Воробьева)[147], с которым меня познакомила в конце 40-х матушка Сергия[148]. Я работала тогда на кафедре гистологии во 2-ом Московском медицинском институте. Во время войны на прифронтовой полосе я заболела сыпняком, у меня развилась болезнь спинного мозга, и в 42-м году я получила инвалидность.

Духовную атмосферу в окружении отца Никона я восприняла с большой радостью. Это соответствовало моей натуре. Первое послушание у меня было такое: закончить диссертацию. Она все время висела надо мной не знаю какой тяжестью. Душа моя к науке не лежала. Я была убеждена, что если ученый христианин, то он и мыслит с помощью Божией, а если не христианин, то он мыслит по-вражьи. И тот и другой опираются на одни и те же факты, но выводы делают разные. Поэтому-то атеисты преследовали генетиков — генетика открывает путь к Священному Писанию, дает основу для понимания, что все в мире развивается по Промыслу Божьему… Это было время, когда сажали врачей — «врагов народа», и я значилась в списке на арест. Отец Никон, узнав, что мне грозит, говорил: «Только от веры не отрекайтесь ни в коем случае». Мама моя очень переживала, я была для нее единственной опорой. Младшая сестра трагически погибла, Сусанна[149] еще не возвратилась из ссылки… По тем временам это большое везение, что меня не арестовали.

У отца Никона в городе Гагарине (Гжатске) была махонькая комнатка. В ней он всегда очень долго молился. От отца Никона я получила очень многое. Он шел путем Иисусовой молитвы и имел на этом пути благодатные дары. Очень серьезно изучал труды Игнатия Брянчанинова. Был горячим подвижником. Служба церковная стала для меня по-настоящему ощутимой благодаря отцу Никону. Все так

 

{324}

 

считали, священники в том числе, что службы его необычны. У него был явный дар молитвы. Даже вечерние и утренние молитвы он как-то особенно читал. Иногда говорил: «Прочитали правило», а иногда: «Помолились» — когда дух настоящей молитвы ощущался.

Когда диссертация была закончена, отец Никон дал мне другое послушание: «Все читать и выписывать на тему покаяния». А потом он стал давать мне деловые поручения, которые Господь сподобил выполнить, и это для меня большая радость. Я возила из Москвы в Гжатск иконы для его храма. Их давал мне отец Александр из храма Ильи Обыденного, который был самым первым моим духовником. Привезла целый иконостас. Это очень преобразило храм отца Никона. А сень над Царскими вратами я привезла ему из Загорска от отца Тихона[150]. Потом начала возить в Гжатск стройматериал для церкви.

Отношения наши с отцом Никоном были непростыми. Были у нас разногласия по вопросам науки. Да и враг, как всегда, устраивал козни. Отец Никон слышал много лживых наветов в мой адрес, о чем он сам мне потом рассказывал. Когда отец Никон был уже тяжело болен и жить ему оставалось недолго, он попросил меня приехать — хотел убедиться, что у меня нет на него обиды. Он терпел ужасные грудные боли, мучился бессонницей. Отец Никон говорил прямо, что он уже хочет умереть, что все, что можно было сделать, он сделал. На девятый день после смерти я приезжала к нему на могилу. Из разговора с его келейницей поняла, что отец Никон провидел мой будущий постриг.

В то время жила под Загорском одна матушка, была она калекой от рождения, но имела от Господа большие дары. Я к ней пришла с вопросом, кого мне можно избрать духовником. Назвала троих. А матушка сказала: «Поживи одна пока». Я была удивлена ее ответом. А оказалось, Господь готовил мне встречу с владыкой Антонием. Вскоре меня познакомила с ним москвичка Клавдия Георгиевна Поварнина, которая с детства знала владыку. Ее отец был его другом. Владыке про меня рассказали. Он помолился и разрешил приехать. После этой встречи я стала его духовной дочерью. Было это в 1961-м году, мне тогда исполнилось 48 лет.

 

{325}

 

Меня очень привлекал молитвенный настрой владыки. Молился он необыкновенно. Матушка Антония всегда благоговела перед его молитвой. Владыка занимался Иисусовой молитвой, имел большие духовные плоды от нее. Клавдия Георгиевна рассказывала, что ей довелось своими глазами видеть, как владыка после молитвы был окружен ореолом света.

Владыка во всем был очень аккуратен, пунктуален, сосредоточен, целеустремлен. Вспоминается такой характерный эпизод. Мы ехали как-то в поезде с владыкой — я, матушка Антония и еще кто-то. Еды у нас не оказалось, и в дом приехали совершенно голодными. Думали, что прежде всего перекусим, но владыка сразу начал служить всенощную. И так всегда было: сначала молитва — потом все остальное.

В дом матушки Антонии приезжало немало людей. Жили по нескольку дней. Говели, причащались. Как-то я приезжаю и узнаю, что у владыки воспаление легких. Даже упал на утренней молитве без сознания. Слушаю его — в легких чистое дыхание. Я в недоумении: объективные показатели не соответствуют его состоянию. Владыка мне объясняет, что незадолго до моего приезда он разрешил одного иеромонаха в грехе, в котором тот своевременно не покаялся. Владыка взял грех на себя. И болезнь эта была попущением Божиим за поступок другого человека.

Мне очень хотелось побывать на именинах владыки — 30 января 1976 года. Приехала. Владыка служил литургию. Первый раз в жизни я видела его таким грустным, таким замкнутым. Печаль была какой-то обреченной. Владыка чувствовал, наверное, что не время ему покидать своих чад. Среди его паствы были люди, которые с большим подозрением относились к Патриархии. Владыка старался убедить таких людей в том, что мы должны быть под Патриархом и обязательно поминать Патриарха на литургии.

После именин я уехала. Но почти сразу пришлось вернуться. Владыка чувствовал, что скоро умрет. У него, очевидно, был рак мочевого пузыря. Возможно, метастазы образовались и в предстательной железе. Опухоль мочевого пузыря была очень крупной. Страдал он и варикозным расширением вен, но никогда не жаловался на ноги и никому не показывал их. Так что владыка страдалец большой.

В день перед кончиной мы не спали. Читали все время Иисусову молитву у кровати в комнате владыки, которая была как бы церковью. Перед смертью владыка благословлял нас такими словами: «Молитесь, грехи ваши прощены». Он был молитвенником и за наше прошлое, и за наше будущее.

 

{326}

 

В 1966 году владыка постриг меня в иночество, в 1968-ом — в мантию с именем Серафима. После его смерти я уже нового духовного отца не искала. Долгое время ходила к Илье Обыденному на Кропоткинской. Потом матушка Антония приняла меня как свое духовное чадо, так что она моя игуменья. А молитвы владыки я и сейчас чувствую. То, что я в здравом уме до сих пор, в моем-то возрасте, это его «заслуга».

 

Монахиня Анна (Борщева)

 

Что же я могу сказать о владыченьке? Вот сидишь, бывало, с ним за столом, никто не разговаривает, а уходить не хочется. Его благодать распространялась на нас. Такой смиренный был, такой кроткий, такая у него ангельская улыбка всегда. Его внутренний мир отражался и на лице. Как-то владыка служил у наших знакомых на Богоявление. Так я после этой службы не шла домой, а летела. Такая радость в душе, что передать невозможно, это надо испытать.

Узнала я владыку в 1947 году. Жила я тогда в городе Балашове Саратовской области. Приехала к нам из г. Козлова (Мичуринска) матушка Серафима слепая — прозорливица. В свое время она руководилась Оптинскими старцами Амвросием и Анатолием[151]. Бог наградил ее еще даром исцеления. По благословению старцев лечила она всех приходящих. Каждый день к ней собиралась очередь человек по семьдесят. Обращались к ней за советом даже священники.

А священников после войны было очень мало, и вот люди жалуются: «Такое трудное время — некуда пойти исповедаться, негде причаститься. Скоро Пасха, а нам не радость, а слезы». Матушка Серафима ответила: «Молитесь, Господь пошлет нам скоро не просто священника, а владыку, да такого, что он будет всех нас знать как свои пять пальцев. Другому нужно много молиться, а ему Господь сразу все открывает. Но сам он очень скрытный, тайный молитвенник».

 

{327}

 

Так матушка Серафима-слепенькая предсказала нашу встречу с владыкой Антонием. После Пасхи приехал к нам в Балашов владыка и постриг матушку Серафиму в великую схиму. А затем уже начались наши встречи с владыкой, беседы, исповеди, службы.

Восьмерых из нас арестовали в феврале 1950 года. Мне тогда было двадцать лет. Они всех обвиняли в заговорах. Раз собираются группой — значит, заговор. Но у нас никаких разговоров о политике не было. Мы собирались молиться Богу. Я боялась только одного, чтобы мне не оказаться предательницей. Думала, начнут меня пытать, иголки под ногти вкалывать… Боялась владыку выдать, я тогда и не знала, что его вместе со мной забрали. Через полгода следствия начали вызывать нас на оглашение протоколов. Вот тут только мы с владыкой и встретились. Его остригли совсем. Был он худой-худой, на чем там только голова держалась.

Я молодая была, ревностная, хотела пострадать за Христа, даже и не стремилась, чтобы меня освободили, а только страх был, чтоб не предать кого-нибудь. На второй очной ставке сидим, следователь что-то пишет, а владыка в это время шепчет вроде бы про себя, но так, чтобы я слышала: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Следователь ругается: «Что ты там, старик, шепчешь? Замолчи». А он опять что-нибудь из Евангелия мне читает, для подкрепления.

К владыке в тюрьму ездила одна наша знакомая. Однажды ей разрешили свидание с владыкой прямо в камере. Охранник, передавая дежурство своему сменщику, забыл сказать ему о посетительнице, и она пробыла с владыкой целые сутки. Они все это время молились. В один момент она увидела, что владыка молится, поднявшись в воздух над полом. От испуга она даже вскрикнула. Владыка взял с нее обещание на Евангелии, чтобы она об этом никому не рассказывала до его смерти.

Присудили нам 58-ю, пункт 10. Дали по десять лет, а владыке — 25. Я сидела в тюрьме с мамой. Маму направили в Казахстан, а меня в Иркутскую область, в Тайшет. И папа мой тоже вместе с нами арестован был. А владыченьку отправили в Потьму, в Мордовию… Мы работали на лесоповале, бревна в штабеля складывали, грузили в вагоны. Душой я настолько прилепилась к владыке, что думала: «Хоть в тундру, хоть куда, но только б с владыкой». Не страшила ни тюрьма, ни Сибирь. Хоть мы и сидели в разных лагерях, но все равно я была благодарна Богу, что страдаю вместе с владыкой.

 

{328}

 

Лишь в 1964 году я снова увиделась с владыкой, уже в Буче, у матушки Антонии. В 1974 году, незадолго до своей смерти, владыка постриг меня в монашество.

К владыке мы обращались не только со сложными вопросами, но и со всякой мелочью. Например, собираешься куда-нибудь ехать и просишь: «Владыченька, везде очереди большие, помолитесь, чтоб поскорее билет достать». И как-то так Господь устраивал, что всегда легко достаешь билет и уезжаешь. Мне владыка говорил, что не надо соглашаться на должность бухгалтера, что работа должна быть попроще, чтоб ответственности большой не было, лишь бы концы с концами сводить, но чтобы больше было времени для молитвы.

Я в Бучу на три дня приезжала и в отпуск дней на десять. Владыка служил очень строго. Ничего не убавлял в службе. Сейчас в храмах службу сокращают. Он говорил: «Мои монахи строже монастырских». И действительно, держал нас строго — попьем чайку после правила и за книжечку. Пустых разговоров никогда не было. Всегда владыка радовался, когда люди каялись. Хоть в одном грехе. Он никогда никого не осуждал. На улице, например, валяется пьяный. Люди видят, говорят: «Ну вот, нажрался». А владыка: «Несчастный человек, попал под влияние дьявола» — и перекрестится.

Владыка наш — мученик. Сколько его мучили в лагерях и ссылках. Деревянной пилой пилили, как пророка Исаию. Такой образ владыка употреблял, когда вспоминал о том, что пришлось ему пережить в сталинские годы. Но подробностей не рассказывал. Выглядел он очень молодо. Столько претерпел, а у него, кажется, и морщин даже не было на лице. Он занимался Иисусовой молитвой, имел мир душевный, все воспринимал как волю Божию.

Говорил владыка Антоний, что будет в России расцвет Православной веры на малое время. Ну, в общем-то, мы дожили до какой-то свободы. Раньше лоб нельзя было открыто перекрестить. Сейчас все-таки священники свободно ходят в рясе, а во владыкины годы за это срок давали.

 

{329}

 

Дина Петровна Тяпкина

 

Я всю жизнь преподавала политэкономию. Работала в Московском авиационно-технологическом институте. В течение двадцати лет возглавляла там кафедру политэкономии, потом перешла в институт повышения квалификации. Владыка был моим духовным отцом. Все, что он мне говорил, я безоговорочно исполняла. Мне всегда хотелось быть поближе к нему. В Бучу я обычно ездила в студенческие каникулы. Однажды мне посчастливилось целых два летних месяца прожить у них. Помогала матушке Антонии по хозяйству. Она часто бывала в разъездах по заданию владыки. Эти два месяца остались у меня в памяти на всю жизнь.

Владыка тогда уже был очень старым человеком. Но, на мой взгляд, дух его не увядал. У него были очень живые глаза, голубые, ясные. Он всегда встречал меня с непередаваемой словами улыбкой, с необыкновенной радостью. Комната владыки была как бы алтарем. Там он служил литургии. Народу иногда съезжалось человек по тридцать, по сорок, особенно на праздники.

Литургия начиналась на рассвете. Службы у владыки были долгие, сопровождались пением. У матушки Антонии был замечательный голос. После службы — обед, потом все расходились по своим делам. Владыка закрывался у себя в комнате, немного отдыхал. По-моему, он никогда не спал, а только дремал, а так — все время молился, читал, писал ответы на письма. Письма привозили ему пачками. Вечером все снова собирались на службу. Когда ложились спать, у него еще светился огонек. Когда я видела, что он стоит перед иконой и молится, то возникало ощущение его бесплотности, бестелесности, казалось, что он на воздухе стоит. Особенно когда поклоны клал — ну вот-вот полетит.

Когда между делами по дому выдавалась минутка, он всегда предлагал почитать вслух что-нибудь из святых отцов. Так как я занималась экономикой, то для меня он подбирал литературу о связи науки с религией. Рассуждали мы с ним о Гете, о Гегеле, других философах. Он английский язык прекрасно знал. Слушал передачи на английском. Владыка не считал нужным говорить о прошлой своей жизни, о том, что он претерпел в лагерях. Большинство из тех, кто окормлялся у владыки, постригались в иночество. Но были и такие

 

{330}

 

светские люди, как я. Приезжали к нему и ученые, и художники. После встречи с владыкой каждый возвращался к себе с облегченной душой.

Владыка был не просто проницательным человеком — глубину его духовности мы, обычные люди, не можем оценить. Он никогда никого не ругал. Такт в нем был необычайный. На исповеди не выспрашивал, ждал, что я сама скажу. О семейных отношениях, об отношениях с мужем спрашивал, но довольно осторожно, я бы сказала, щадяще. Его волновало, есть ли у нас единство в семье. Меня он благословил не бросать работу, но не советовал соглашаться на предложения о повышении по службе. А предложения были, звали в министерство, в ЦК. При интеллектуальной нагрузке трудно молиться, особенно женщине. Владыка говорил мне, что наука есть наука, а молитва есть молитва, что и на работе надо выбрать время и помолиться сколько есть сил.

В Москве были сложности с посещением храма, за верующими следили. Это сейчас можно свободно ходить в церковь. В наше время за веру преследовали. За крещение увольняли с работы. У меня на работе никто не знал, что я верующая. Мы должны были скрываться.

Владыка никогда не забывал меня. Наши отношения можно назвать теплыми. Когда он почувствовал приближение своей кончины, попросил меня приехать в Бучу. Четыре дня до его смерти я провела с ним. До последнего своего вздоха он не переставая молился. Похоронив владыку, мы все были в оцепенении, не знали, как жить дальше. После него постоянного духовника у меня уже не было.

 

Николай и Галина Новиковы. 1999 г.

 

{331}

 

 

Владыка Антоний в отроческие годы.

 

{332}

 

Из писем архиепископа Антония[152]

ЗАВЕЩАНИЕ ДО СМЕРТИ И ПОСЛЕ СМЕРТИ [153]

 

Мир и тебе, раба Божия схимница Антония, сотрудница покаяния моего. Внемли сим внушениям Духа Божия.

 

1. Да споспешествуют тебе и вспомоществуют тебе Ангел твой Хранитель и Ангел преподобия твоего. Да хранят тебя они на всех путях твоих. Да возвратят они тебя в твой затвор в день, в который Бог повелит им.

 

2. Запомни:

Благодатью причащения Небесный Христос вместе с Отцом Небесным входит в тайну нашего личного бытия и Духом Святым зиждет жизнь причастника в храм духовный, в живую Себе обитель, чтобы восхищать нас в Тайну Свою, в несозданный свет Божества Своего и в нем преображать нас в Славу Христова воскресения, в небесных человеков грядущего века.

 

3. Запомни:

Небесный Огнь Плоти и Крови Христовой Евхаристии объемлет все естество причастника, он облачает его в Мертвость Иисусову (2 Кор. 4:10): и тело и душа причастника становятся мертвыми для греха, а дух крещения нашего — пламенеющим Духом Святым, Который всю нашу надежду приносит в жертву Богу (Рим. 8:10–13; 12:1).

 

{333}

 

Одна у Святого Духа мысль: восстановить в нас образ Божий и облачить его в подобие Христово (Гал. 4:19; 2:20; 2 Кор. 3:17–18). Одна должна быть цель жизни нашей — умертвить и искоренить грех Огнем Божественного причащения. Достижение сей цели обеспечено Самим Христом, в нас Сущим и Побеждающим по неложному обещанию Своему (Ин. 6:53–57).

 

4. Заметь:

Если Небесный Огнь Божественного Причащения объемлет все наши грехи, несовершенства, немощи, расслабления, изнеможения и мертвящие нас и тлящие болезни, а мы не исцеляемся вдруг, то это потому, что все земные прискорбности оставлены нам Божиим Промыслом вместо воздушных мытарств, чтобы души наши уже здесь очищались и в час исхода возносились прямо в свет лица Божия, в собор искупленных Христом.

К этому именно претерпению промыслительному возбуждают Христовы заповеди: «Терпением вашим спасайте души ваши», «Тот спасется, кто претерпит до конца».

 

5. Побеждаешь ли ты в сих условиях несомненной победы? Если ты побеждаешь, то ты все можешь сущим в тебе Христом, укрепляющим тебя живым невещественным огнем причащения, — каждое твое причащение есть благодать на сущую в тебе благодать, есть умножение твоего духовного могущества.

 

6. Заметь же:

Ты непобедима — ты вооружена всеоружием Силы Христовой и в поединке с диаволом можешь победно противостоять ему молитвенным борением до кровавого пота, как Он Сам побеждал в Гефсимании (Лк. 22:44; Евр. 12:1–4).

Победа твоя обеспечена, ибо Он Сам движет твою волю, напояя ее Своим противоядием (Ин. 16:33; Флп. 2:13). Отныне путь твой таков: иди за Ним стопа в стопу Его стезей. Его умом умствуй, Его сердцем люби и чувствуй, Его волей желай и действуй.

 

7. Ежедневно смотрись в зеркало заповедей Христовых, чтобы ясно видеть свои недоделки, свои несовершенства. Увидев, возгорайся ревностью о Господе Боге — Вседержителе и не успокаивайся, пока не вымолишь у Бога благодать свершения. В таких случаях всегда

 

{334}

 

молись и не унывай (Лк. 18:1). Промысл Божий бдит и в Свое от Него время свершит лучшее для тебя — из Евангелия над преклоненной твоей главой изольется на тебя Сила свыше и вооружит твой подвиг на победы.

 

8. Внемли:

Внушением Божиим канон молебный ко Господу и Матери Его на исход души от тела с испрашиванием слез покаяния вменяется тебе и всем преподобящимся в ежедневную обязанность — как послушание старцу своему. Сие да будет неотменяемым на всю жизнь — и по кончине моей, и до кончины твоей.

 

9. На сем — Аминь.

Благодать Святого Духа, глаголавшая в сем завещании моем, да изольется обильно в каждое сердце, возлюбившее покаяние, его же хощет Сам Бог.

 

АЕ Антоний

 

Прочитывать каждое воскресенье.

 

На могиле — поставить только, если возможно,

дубовый деревянный крест.

 

{335}

 

 

В начале пастырского служения (20-е годы).

 

{336}

 

ОТРЫВКИ ИЗ ПИСЕМ РАЗНЫХ ЛЕТ

 

+ + +

Седовласый схиигумен Зосимовой пустыни Герман[154] посещал все монастырские службы и по ходу исполнения своих обязанностей всегда пребывал внутрь себя в Иисусовой молитве. В молодости он был послушником иеросхимонаха Гефсиманского скита Александра, которого Дух Святой восхищал в многочасовую Иисусову молитву настолько, что он был в созерцаниях, не чувствуя окружающего и не замечая времени. Из разговора с батюшкой Германом я понял, что и ему не чуждо подобное восхищение в Иисусову молитву. Даже после смерти своей он в сонном видении внушал мне, что неизреченна сладость от Духа Святаго, когда сосредоточиваемся на Иисусовой молитве, отлагая всякое житейское попечение.

Но Господь всежизненно испытывал и его целомудрие — даже в старости каждый день возгоралось в нем похотение жен, и тогда он прилежнее погружался в Иисусову молитву, и сим образом отдалялся от похоти все далее и далее, пока Дух Святой не восхищал его в бесстрастное блаженное созерцание грядущего. Сего ради он благодушно встречал всякое искушение плоти, наперед зная, что помощью Божией он преодолеет его и что искушение кончится еще большею духовною радостью.

 

{337}

 

Однажды отец Герман поведал мне такое заблуждение некоторых желающих монашества. Некий юноша, окончивший университет, просил у него пострига. «Почему ты возжелал сего?» — спросил игумен. Тот отвечал ему: «Хочу получить благодать бесстрастия, чтобы не беспокоило меня желание брака, ибо я не расположен к семейной жизни». И был он неожиданно поражен, когда услышал от игумена такое слово: «А вот я и в старости своей еще небесстрастен и какое-то время каждый день преодолеваю похоть плоти благодатью Святаго Духа; таковы и малосхимники, и великосхимники обители моей; се и есть духовная жизнь, когда ради Царства Небесного преодолеваем похоть плоти и, преодолевая всякое искушение, входим в неизреченное утешение от Духа Святаго».

 

+ + +

Внемлите, малосхимницы, великосхимницы и послушницы, желающие пострига! Помните, что благодать пострига не освобождает ни от похоти, ни от страстей плоти, ни от адских разжжений. Помните, что сила благодати монашеской только тогда становится действенной и побеждающей, когда искушаемый прежде сам отвращается от внушаемой ему похоти, гневается на нее до ненависти, прилежнее и прилежнее молится, как Иисус в Гефсиманском саду (ср. Лк. 22:44), готовый до крови противостоять греху (ср. Евр. 12:1–4), не повинуясь ему никаким движением плоти и духа, никаким сочувствием, никаким помыслом к самоуслаждению.

Только в таком случае вы ощутите в себе из глубины льющуюся животворящую силу, которая обезвредит вас от чуждого Богу в удах ваших огня, как обезвредила она вавилонских отроков в горящей печи. Только тогда вы сможете ради Царства Небесного приносить в живую жертву Богу свои от ада воспламененные похоти, и эта жертва будет приятной Богу (ср. Рим. 12:1–2). Только в этом случае будут оправданы ваши монашеские одежды, ибо они будут внешним выражением вашего внутреннего отчуждения от лежащего во зле мира (ср. 1 Ин. 5:19), и от гордости его, и от всех похотей его (ср. 1 Ин. 2:15–16). Только в этом случае монашеские обеты будут оправданы в Божиих очах.

 

{338}

 

+ + +

Земную любовь они приносят Богу, как живую жертву Богу (ср. Рим. 12:1–2), а взамен сего Дух Святой вливает в сердца их свою Божественную любовь (ср. Рим. 5:5). Вот это-то и есть истинное преподобие жизни, истинное монашество.

 

+ + +

Один седовласый иеромонах исповедовал мне перед Божиим престолом похоть плоти своей, которая уже тридцать лет изо дня в день мучит его. Она оставляет его только в дни служения литургии после возгласа «Горе имеим сердца», но после литургии опять возгорается. Я спросил старца: «И ты выдерживаешь такую многолетнюю борьбу?» Он мне ответил: «Не я, но Божия благодать воздерживает меня на кресте испытания моего; все тридцать лет я не согрешил ни сочувствием греху, ни уклоняющимся в похоть помыслом, ни расположением к блуду. Дух Божий возгорается во мне молитвою, и сие пламя очищает меня от возгорающейся во мне геенны испытания моего. В таких испытаниях я всегда осязаю, что сила Божия совершается во мне, что „все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе“»[155].

 

+ + +

Помыслы — стрелы духов тьмы; человек не отвечает за них — если не будет соглашаться с ними, а будет убивать молитвой. Гнев дан для того, чтобы гневаться на бесов и на возбуждаемые ими греховные мысли, желания и чувствования. А потому нужно не собеседовать с ними, не задерживать их, а убивать этих вавилонских младенцев молитвой Иисусовой. «Блажен иже имет, и разбиет младенцы твоя о камень»[156]. Камень же есть Христос.

Господь, любящий всех, сказал: «Бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий»[157], грядущих на мир, лежащий во зле (ср. Мф. 24; Мк. 13; Лк. 21). «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по де

 

{339}

 

лам его» [158] . Мир, оставивший Бога и восставший против Бога, есть ад вечного мучения, вечного злополучия для всех нераскаянных грешников (ср. Откр.).

 

+ + +

Старайся усердно вести борьбу с помыслами, наламывай язык и сердце на молитву Иисусову. Борьба с помыслами — это брань с бесами. Гнев нам дан, чтобы гневаться на бесов и посылаемые ими помыслы. «Царство Небесное силою берется»[159], — сказал Господь. Всегда надо помнить свою зависимость от Бога, иметь сердце смиренное и сокрушенное. Смирение — без дел спасение.

 

+ + +

Понуждай себя на молитву и чтение Священного Писания. Гневайся на греховные помыслы и убивай их молитвой Иисусовой. Никого не осуждай, обиды от людей и болезни благодушно и безропотно терпи во очищение грехов. Всегда понуждай себя помнить о смерти: Господи, даждь ми память смертную. Бодрствуй и молись во всякое время и на всяком месте (ср. Лк. 21:36).

 

+ + +

Возлюбленный о Господе брате Михаиле! Помни, что без смирения и сокрушения сердечного и твердого убеждения, что каждый из нас есть самый худший и грешнейший из всех людей, неключимый раб, — без такого духовно-нищенского познания самого себя, даже если и будем стараться исполнить свой нравственный долг христианский, не сможем иметь общения с Духом Божиим. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Как без цемента нельзя построить здания храма, так без смирения все наши добродетели неугодны Богу. Ей, Господи, «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам»[160].

 

{340}

 

+ + +

Непостижимо пребывает Господь в Таинстве Святого Причащения Тела и Крови Христовой. В каждой частице — пребывает весь Христос Бог и входит в человека и обоживает, просвещает и обновляет! А как?.. Не исследуй, не испытуй, а веруй и спасайся! Аминь.

 

+ + +

Какие жертвы думают приносить питающие ненависть к священникам? Уже ли они думают быть со Христом? Сии люди, хотя бы предали себя смерти за исповедание Христово, — грех их не омыется и самою кровию. Неизгладимая и тяжкая вина разделения не очищается даже и страданиями.

Находящийся вне Церкви не может быть мучеником. Никто не достигает спасения и вечной жизни, кроме того, кто имеет главою Христа, а иметь главою Христа может лишь тот, кто находится в Его Теле, которое есть Церковь. Кто не между членами Христа, тот не может иметь спасения.

 

+ + +

Дьявол — по-славянски клеветник. Все разносители клеветы, хотя бы и правдоподобной, есть рабы дьявола — клеветника. А принимающие клеветы — рабы рабов дьявола.

 

+ + +

Дина! Потеряла мужа, не ищи мужа, «таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль»[161], — пишет Святой апостол Павел. Получите пенсию, принимайте ангельский сан вместе с сестрицей Марией. Награда — вечное творческое истинное счастье. Ищите прежде всего Царствия Божия, сказал Господь.

Благословляю принимать каждый пост Святые Тайны Тела и Крови Христовых… Где молитва и взаимная любовь, там и Бог.

 

{341}

 

Паспорта и документы верным можно брать, — если не потребуют отречения от веры во Христа Бога. Бог, кого любит, того на земле наказует. То есть очищает от греховной ржавчины.

 

+ + +

Я был в штрафном лагере, и решили злые люди сломать мне руку, чтоб я не мог священнодействовать, что и другим делали. Поздно вечером пришли два коменданта в барак, потащили меня в овраг и начали очень болезненно ломать руку. Была боль ужасная. Я стал кричать во весь голос: Господи, спаси меня! Ты сказал: «Кость Его да не сокрушится»[162]. В это время мимо проходил верующий врач, услышал крик, выстрелил на крик. Они разбежались. Так Господь сохранил мою руку для священнодействия.

 

+ + +

В штрафном лагере много умирало людей, и я тоже заболел. Ходить не смог и был выброшен под нары, где подушку заменял снег. По Промышлению Божию прибыл в наш лагерь иностранный профсоюз, вошли в наш барак и спросили: «Есть ли жалобы?» Им отвечали: «Человек умирает под нарами, и никому дела нет». Они вытащили меня из-под нар и на руках вынесли на машину и отправили в дальнюю больницу, где работали частные свободные врачи. И по Промышлению Божию старушка доктор, дочь протоиерея, верующая, выходила меня и отправила в инвалидные командировки. Значит, было Божие Промышление сохранить мою жизнь, а там умирали очень здоровые люди.

 

+ + +

Взаимная Божия любовь и молитва друг за друга есть главное условие для вселения и пребывания в нас Духа Святого, спасающего род человеческий.

 

{342}

 

+ + +

«Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь» [163], — восклицал св. Апостол Павел в темничных узах. Радуйтесь о своем вечном спасении, о том, что Господь Иисус Христос избрал нас для жизни вечной и блаженной в Боге!

Цель и смысл земной жизни — подготовиться к жизни вечной в Царствии Небесном, через веру в Господа нашего Иисуса Христа, через соблюдение Его Евангельских заповедей. Усердно старайтесь жить по доброй совести, по заповедям Божиим. Тайна жизни такова: смерть для добрых людей верующих есть переход-рождение в жизнь вечную, счастливую и бесконечную, а для злых людей смерть есть переход-рождение в жизнь адскую под властью злых бесов.

Есть свет, и есть тьма. Есть сладкое, и есть горькое. Есть ароматы и благовония, есть смрад и зловония. Есть рай с Богом, и есть ад с дьяволом. «Что посеет человек, то и пожнет»[164], — сказал Апостол. Спаситель, любящий, всех призывает к покаянию и спасению. Всех кающихся грешников помилует, скорбями очистит от всех грехов. Где смирение, молитва и любовь — там Господь Бог. Смирением и «терпением вашим спасайте души ваши»[165].

 

{343}

 

/заставка приложения/

 

{344}

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

Краткое руководство для обучающихся Иисусовой молитве

 

Выдержки из творений и писем святителя Феофана Затворника

/Составил иеромонах Феофан (Крюков)/

Извольте все сие сообразить и взять в руководство и почаще прочитывать, чтоб поновлять в памяти, как должно действовать. // Собр. писем. Вып. 8, № 1338

1. Что есть молитва Иисусова

 

Когда молимся, надо умом стать пред Богом и о Нем Едином помышлять. Между тем в голове непрестанно толкутся разные мысли и отвлекают ум от Бога. Для того, чтобы научить ум стоять на одном, святые отцы употребляли молитовки и навыкли произносить их непрестанно. Это непрестанное повторение молитовки держало и ум в помышлении о Боге и разгоняло все сторонние мысли. Эти коротенькие молитовки были разные… У нас особенно установилась и вошла в общий обычай молитва Иисусова: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Так вот что есть молитва Иисусова. Она есть одна из кратких молитовок, словесная, как и все другие краткие молитовки. Назначается на то, чтоб ум держать на одной мысли о Боге. // Собр. писем. Вып.2, №244

Не забывайте, что не должно ограничиваться одним механическим повторением слов молитвы Иисусовой… Суть дела — сознательное стояние в присутствии Господа со страхом, верою и любовию. // Письма о христианской жизни. С-Пб. 1880, с. 194

Главное — стояние и хождение пред Богом с вопиянием к Нему из сердца. // Собр. писем. Вып. 5, №911

Главное тут — стать вниманием в сердце и взывать к Господу, везде сущему. // Собр. писем. Вып. 5, №895

 

{345}

 

2. Почему эта молитва необходима всякому христианину

 

Всякому покаявшемуся, или начавшему искать Господа, можно и должно на первый же раз и преподать полное наставление в делании молитвы Иисусовой, а с нею уже вводить и во все другие, потому что этим путем скорее укрепиться можно, скорее прозреть духовно и дойти до мира внутреннего. Не зная сего, иные, или большая часть, останавливаются на телесных и душевных деланиях и почти праздно иждивают труды и время. // Путь ко спасению. С. 244

 

Кажется, простая вещь, но, не узнав о ней, можно долго пропотеть — и все малоплодно. И это по свойству телесной делательности. Она легче, потому и привлекает; внутренняя же трудна, потому и отталкивает… И выходит, что сначала оставит иной внутреннее, будто до времени созрения: придет-де срок, — но после, оглянувшись, находит, что срок пропущен и, вместо подготовления, он вовсе стал к нему неспособным. // Путь ко спасению. С. 233

 

И от чего совесть непокойна и недовольна?.. Без памяти Божией, без страха Божия, без чувства к Богу сделать душу довольною нельзя… Молитва, о коей все толкуем, и есть прямой к сему путь… Мысль, будто заниматься молитвою (Иисусовою) вам еще не время, — не верна. Все должны молиться сердцем и умом. Всякая другая молитва — не молитва. Извольте же трудиться не лениться. // Собр. писем. Вып. 5, №901

 

Если не трудишься и не попотеешь, чтоб напечатлелось в сердце и уме твоем сие страшное имя, всуе ты безмолвствуешь, всуе поешь, всуе постишься, всуе бдишь. Одним словом, весь труд монаха ни во что без такого делания, без памяти о Боге. // Митерикон, 1908, с. 26

 

Худо делают увольняющие себя от них [духовного делания и Иисусовой молитвы]. Они сами причиною того, что у них труд идет без плода, — потеют, но не видят плода, затем скоро остывают и всему конец. // Путь ко спасению. С. 246

 

И молитву сию творить всякому, не монаху только — но и мирянину. Это не есть какое-либо высокое дело, а простое. И молитва Иисусова (одна, сама по себе) не чудотворная какая, а, как всякая другая краткая молитва, — словесная и, следовательно, внешняя. Но она может перейти в умную и сердечную. // Собр. писем. Вып. 2, №320

 

{346}

 

3. Место Иисусовой молитвы среди других молитв

 

Она легчайшее средство к непрерывности в молитве

Есть степени молитвы. Первая степень — молитва телесная — более в питании, стоянии, поклонах. Внимание отбегает, сердце не чувствует, охоты нет: тут терпение, труд, пот… Вторая степень — молитва внимательная: ум привыкает собираться в час молитвы и всю ее проговорить с сознанием, без расхищения. Внимание срастворяется с словом писанным и говорит, как свое. Третья степень — молитва чувства: от внимания согревается сердце, и что там в мысли, то здесь становится чувством… И вот общий святых совет — не пропускать этого без внимания: то есть, когда чувство есть, прекрати всякое другое делание [питание, мышление] и стой в нем… Вниманием к этим проявлениям молитвы спеется воспитание молитвы, а невниманием разоряется… Как бы, впрочем, ни полагал себя кто усовершенствовавшимся в молитве, правила молитвенного оставлять никогда не должно, а творить его, как указано, и всегда начинать с молитвы делательной. С нею должна быть умная, а за ними придет и сердечная. Без этого растеряются сии последние и человек будет думать, что молится, а на деле этого не будет… Легчайшее средство восхождения к непрерывности в молитве есть навыкновение молитве Иисусовой и вкоренение ее в себе. // Путь ко спасению. Сс. 242–243

 

Главное условие для успеха в Иисусовой молитве

Молитва Иисусова может идти ко всем этим степеням, но настоящее ее место при непрестанной молитве. Главное условие для успеха в молитве есть очищение сердца от страстей и всякого пристрастия к чему-либо чувственному. Без сего молитва все будет оставаться на первой ступени, или питательной. По мере очищения сердца молитва питательная будет переходить в умно-сердечную, а когда оно совсем очистится, тогда водрузится и непрестанная молитва. // Собр. писем. Вып. 2, №243

 

Когда Иисусова молитва сильнее других молитв

Молитва Иисусова есть как и всякая другая. Она сильнее всех только всесильным именем Иисуса, Господа, Спасителя, когда оно призывается с верою полною, теплою, не колеблющеюся, — что Он близ есть, все видит и слышит и тому, чего просят, вседушно внимает — и готов испол

 

{347}

 

нить и даровать просимое. Упование такое не посрамляет. Если замедляется иногда исполнение, это зависит от неготовности еще просящего принять просимое. // Собр. писем. Вып. 5, № 827

 

4. Чего искать молитвой Иисусовой

 

Путь ко спасению

Ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам. Кузнец знает, что если он будет бить молотом, то выйдет гвоздь… Ревнующий же о духовном никак не может сказать: то и то сделаю — и получу вот что. Бейся, как рыбка об лед, ища, а получишь, что Господу угодно будет дать и когда будет угодно. Эту грамотку напишите на сердце. Искать, вопиять с сокрушением сердца, с крайним самоунижением и с несомненною верою, что Господь все нужное даст. Когда же что получится… это не наше… Если и ничего не даст Господь — и то слава Богу! Все свое спасение отдать надо в руки Господу, — самый верный, надежный, благой и мудрый путь. // Собр. писем. Вып. 5, №771

 

Господь близ, и даже в сердце

Чего искать должно? Живого осязаемого общения с Господом. Даст сие благодать Божия, но нам необходимо и самим трудиться о том. Куда же обращать труд? На то, чтоб всегда памятовать о Господе, яко близ и даже в сердце сущем… Первый труд — навык повторять непрестанно молитву Иисусову. И начинайте, все твердите и твердите, но все и с мыслию о Господе. И все тут. // Собр. писем. Вып. 5, №896

 

Теплота в сердце

Когда внимание сойдет в сердце, то привлечет туда в одну точку все силы души и тела. Это сосредоточение всей человеческой жизни в одно место тотчас отзывается там особым ощущением; сие ощущение и есть начало будущей теплоты. Ощущение сие, сначала легкое, все усиливается, крепнет, углубляется, из холодного, каково оно вначале, переходит в теплое чувство и держит на себе внимание. И происходит, таким образом, что сначала внимание держится в сердце напряжением воли, силою своею внимание порождает теплоту в сердце. Теплота же сия затем держит внимание без особого его напряжения. Они затем друг друга поддерживают и должны пребывать неразлучно, ибо рассеяние внимания охлаждает теплоту, а умаление теплоты ослабляет внимание. Отсюда за

 

{348}

 

кон духовной жизни: держи сердце в чувстве к Богу — всегда будешь в памяти Божией… Теперь вопрос — духовная ли это теплота? Нет — не духовная! А обыкновенная, кровяная… Духовною можно назвать сию теплоту только тогда, когда она сопровождается духовными, молитвенными движениями. // Собр. писем. Вып. 2, №244

 

Принять искру и раздуть пламень

Чего ищут молитвою Иисусовою? Того, чтоб канул в сердце благодатный огонь и началась непрестанная молитва, чем и определяется благодатное состояние. Ведать подобает, что молитва Иисусова, когда Божия искра падет в сердце, раздувает ее в пламень, а сама не дает сей искры, а только способствует к принятию ее. Чем способствует? Тем, что собирает мысли воедино и дает душе возможность стоять пред Господом и ходить в присутствии Его. // Собр. писем. Вып. 5, №911

 

Восторгов не домогаться

То, чего должно искать молитвою, это есть водружение в сердце тихого, но теплого чувства к Богу неотходного; восторгов же и особенных движений не домогаться; а когда Бог пошлет особенные молитвенные чувства, благодарить за них, а не присваивать себе и не жалеть, когда отойдут, как бы о потере великой, а всегда от них смиренно нисходить к тихому чувству ко Господу. // Ответы на вопросы инока о молитве. М., 1910, с. 47

 

Теплота духовная

Благодатная теплота особая есть, и она собственно есть духовная… Она отрешена от плоти, и в теле не производит заметных изменений, и свидетельствуется тонким сладким чувством. По сим чувствам всякий легко может определить и различить теплоту… Это каждому следует сделать; стороннему тут нет дела и места… Все же внимание обратите на духовные действия и чувства. Они будут проходить по душе и телу, как утренняя приятная прохлада. // Собр. писем. Вып. 2, №244

 

Духовное горение

Духовное горение сердца к Господу есть любовь к Нему. Она загорается от прикосновения Господа к сердцу. Как Он весь есть любовь, то прикосновение Его к сердцу тотчас и возжигает любовь к Нему. А от любви — и горение сердца к Нему. Вот это и должно быть предметом искания. // Собр. писем. Вып. 8, №1338

 

{349}

 

5. Как и когда Иисусова молитва привьется к сердцу

 

Незаметность успеха

Когда она привьется к сердцу, тогда не бывает внутри перерывов, а все одно и одно… Как привьется?! Кто знает — как? А прививается. Трудящийся сознает это, не зная, как то совершилось. Труд, хождение в присутствии Божием с частым, сколько можно, повторением молитвы сей. Как только свобода — сейчас за нее. И дастся. // Собр. писем. вып. 5, №787

 

Иным скоро, а иным не скоро

Буди вам известно, что умно-сердечная молитва приходит в сердце иным скоро, а иным не скоро. Я знаю трех лиц: одному пришла, как только было сказано, в самый этот час, другому пришла через шесть месяцев; третьему — через десять месяцев; а одному великому старцу — через два года. И это почему так бывает — одному Богу только известно. // Собр. писем. Вып. 5, №937

 

Срок — по мере сил и усердия

Не определяй времени, потребного для успеха в молитве сей. Положи только трудиться и трудиться. Пройдут месяцы и годы, пока покажутся слабые начатки успеха. Один из афонских отцов говорил о себе, что прошло два года труда, пока согрелось сердце; у другого некоего это пришло через восемь месяцев. У всякого это происходит по мере сил его и усердия к сему делу. // Невидимая брань. С. 212

 

Урывочками проку не будет

А главное что подобает? Уж браться за дело, так браться, а урывочками ничего не будет. Когда запружают пруд — как делают? Вдруг спешат завалить проход. А если положить ком земли и бросить дело, то вода разнесет его. Опять положить ком и оставить — опять вода разнесет. И так — труд без конца, — а пруда все-таки не состроим. Примените это к душе. Ток помышлений, как река, быстро льется из головы и сердца. Вдруг надобно зажать проходы, — и уж не отпускать. А если немного подержать и отпустить — ничего проку не будет. Это тоже, что строить и разорять. // Письма о христианской жизни. С-Пб., 1880, с. 51

 

{350}

 

Совершенство в молитве бывает вместе со всеми добродетелями

Но если будем небрежно относиться к молитве, то никогда не преуспеем в ней. Помни также, что молитва одна не бывает в совершенстве, а вместе со всеми добродетелями. По мере усовершения добродетелей совершенствуется и молитва. Главнейшие суть: страх Божий, целомудрие, смирение, сокрушение, плоти умерщвление, терпение, любовь. Когда они будут, явятся и другие все, а с ними и молитва. // Собр. писем. Вып. 5, №898

 

Подается через таинства

Настоящая сердечная молитва — дар благодати, подаваемый через таинства Исповеди или Причащения… Что дает благодать, того свой труд никак не может дать. Он только приготовляет к принятию дара; и по получении его подогревает его — вместе с таинствами. // Собр. писем. Вып. 5, №915

 

6. Какое выбрать правило?

 

Общие наставления

Определи в молитвенном твоем правиле часть и молитве Иисусовой. Твори несколько раз сию молитву в начале своего молитвословия и несколько раз после него. Если есть усердие, и после каждой молитвы, входящей в такое молитвословие, делай то же…

Число, сколько раз повторять сию молитву, в каком случае, сам себе определи или с совета духовного отца твоего. Только сначала много не назначай, а потом, по мере услаждения сею молитвой, прибавляй понемногу. Если когда придет желание повторить положенное число, не отказывай себе в этом, не поставляя себе сие в постоянное правило, а только в этом случае. И сколько бы ни потребовало сердце таких повторений, не отказывай.

Не спеши гнать одну молитву за другою, а с мерною длительностью произноси их, как обыкновенно говорят перед большим лицом, когда просят его о чем. Однако ж не об одних словах заботься, а паче о том, чтобы ум был в сердце и предстоял Господу, яко присущему, с полным сознанием Его величия, и благодати, и правды…

Творя сию молитву на правиле, или кроме его становясь для нее в молитвенное положение, при каждом разе ее произношения делай поклон: десять раз поясной, а затем земной, — так, пока кончишь. // Невидимая брань. Сс. 209–210

 

{351}

 

«Количеством ли молитв и поклонов себя определить или о внимании более заботиться?» — Без внимания молитва не молитва. Следовательно, это главное. Но при этом надо и правилом определить количество молитв и поклонов. Это для домашнего молитвословия. Лучше всего для успеха в молитве ходить в церковь на все службы и там стараться в благоговейной быть молитве. // Собр. писем. Вып. 5, №898

 

Не надо желудок наполнять пищею, пусть чувствуется пустота там, — и сну поблажать не должно. Не должно и развлечений допускать — и смехов, и балагурства. Держать себя всегда, как бы находились в присутствии царя. Если будете внимательно все делать, само дело научит многому. В книгу — рассказы — не смотрите. Там есть советы, не пригожие для вас, которые могут повесть к прелести. Читайте книгу о трезвении и молитве. // Собр. писем. Вып. 5, №825

 

Начальное правило: весь урок зараз

Стоя сознанием и вниманием в сердце, произноси непрестанно: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, — без всякого образа и лика, по вере, что Господь зрит тебя и внимает тебе. Чтобы утвердиться в этом, должно назначать известное время утром или вечером, четверть, полчаса и более, кто сколько может, на то, чтобы только творить эту молитву. Это после утренней и вечерней молитвы, стоя или сидя. Этим положатся начатки навыкновению. // Путь ко спасению. С. 244

 

Другое правило: понемногу, но чаще

Для занятия молитвой Иисусовой определите особое время от утреннего и вечернего молитвословия. Раза два становитесь до обеда, раза два после обеда, всякий раз творя сто молитв Иисусовых с поклонами: поясными при маленьких узелках и земными — при больших. Положив так, неотложно исполняйте каждый день, ничем не отговариваясь. Став на молитву, тотчас вспоминайте, что Господь близ есть — и видит, и слышит, и желает дать вам, что для вас спасительно… Постоянство в исполнении — главное условие успеха. // Собр. писем. Вып. 5, № 25

 

Еще правило: часто, с удвоением и утроением

Желательно вам сочетать ум свой с помышлением о Господе. Способ к сему наилучший — навык молитве Иисусовой, как впереди написано. Назначьте себе раза три-четыре в день становиться перед иконами для творений сей молитвы с благоговением и с предзрением Господа перед

 

{352}

 

собою, и творите ее всякий раз по 100, 200, 300 раз, как вам под силу. Положивши срок на это, не отменяйте уже. Мысль весь день и будет видеть впереди — вот-вот надо становиться. И будет Господь близ. // Собр. писем. Вып. 4, №578

 

Художество

Из Симеона Нового Богослова о художественном прохождении умной молитвы… Телесные при этом положения и приемы не составляют главного дела — они не больше, как приспособления. Я их тут означу еще особо: сесть в уединенном месте, преклонить голову к персям, стеснить несколько дыхание и телесные очи обратить тоже внутрь, к месту сердца, и в этом положении, собравши ум в сердце, говорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» // Письма о духовной жизни. Сс. 180–181

 

Правило по образцу странника

Урок молитвенный надо исполнять зараз. Начать с меньшей меры. Например: дня два-три по 1000, потом дня два-три по 2000, потом с неделю и более — по 3000. На 3000 можно подольше побыть. После прибавлять по тысяче, если время удобно и прочие службы дозволяют… Исполнять положенное число молитв, то стоя, то на коленях… Внимание держать в груди, немножко ниже впадинки, что под горлом… Проговаривать молитвенные слова неспешно, будто нараспев. Поклоны при этом класть по произволу. Если без них лучше идет дело, лучше не класть, или изредка класть… Не надо ограничиваться одними словами, но при этом освежать созерцание Бога яко вездесущего, всесодержащего, о всем промышляющего и прочее. Лучше всего отбывать сей урок ночью… И молитву сию творить всякому, не монаху только, но и мирянину… Внешние приемы (описаны в 5 т. «Добротолюбия»): сесть на стульце, склонить голову, стеснить дыхание — можно оставить. Всё усилие остановить на средоточении внимания в сказанном месте. // Собр. писем. Вып. 2, №320

 

7. Что делать, когда внимание отбегает

 

Ум ничем нельзя привязать, как чувством

Ум все перебегает с предмета на предмет. Чем его привязать? Ничем нельзя, как чувством. Когда на сердце есть какое чувство, то оно и ум привязывает к предмету чувства. Следовательно, кто хочет привязать ум к Богу, так чтобы он непрестанно зрел Бога, надобно оживить чувство к Богу. // Собр. писем. Вып. 2, №257

 

{353}

 

А блуждание мыслей как? Когда будет чувство в сердце, они не будут блуждать. Когда кран в самоваре отвернут, вода течет неудержимо, а как завернешь, вода останавливается; так и с мыслями: всё текут и текут, завернешь кран — и перестанут. Это завернутие крана есть возбуждение святого чувства в сердце и держание его. // Сборник о молитве Иисусовой. М., 1994, с. 501

 

Память Божия и сокрушение не дадут мыслям рассеиваться

Рассеиваюсь… Кто виноват? — Не рассеивайтесь. И как только заметите, что мысли пошли блуждать, тотчас опять ворочайте их. Навыкайте быть в памяти Божией и памяти смертной. Будет сокрушение — и не даст мыслям рассеиваться. // Собр. писем. Вып. 5, №902

 

Приложить самоукорение и трезвение и конец убеганию внимания

Но беда наша в том, что мысли разбегаются, за ними уходит и внимание, и ум начинает блуждать вне и не знать, куда уходит. Молитва и пресекается, хоть и стоим на молитве. Как же быть? Не вижу нигде указаний, одно все говорят: когда опомнишься, воротись опять в сердце и начинай опять взывать из сердца, взывай о том, чтобы ум не убегал вовне. Опять убежит ум — опять вороти его и опять берись взывать, и всё так… Что же выйдет? Будет ли конец сему убеганию? Надо бы ему быть, но у нас с вами все не клеится. Мне думается, что если приложить к сему борению самоукорение на себя и прошение у Господа трезвения, то Господь, увидев наше терпеливое искание и искреннее желание трезвения, подаст нам по милости Своей. // Сборник о молитве Иисусовой. М., 1994, с. 501

 

Богомыслие необходимо

«Не могу, — говорите, — трезвиться и бодрствовать». Если это, как пишете, находит и отходит, то это ничего… А если тянется долго, надо подбодрить себя Богомыслием, или созерцанием таинства веры нашей, особенно: смерти, суда, ада и рая. Страх Божий надо разогревать, в нем великая возбудительная сила. От ослабления его находит леность, нерадение и сонливость. // Сборник о молитве Иисусовой. М., 1994, с. 500

 

При молитве Иисусовой Богомыслие все же необходимо — иначе это сухая пища. Хорошо, у кого навязло на языке имя Иисусово. Но можно при этом совсем не помнить о Господе, и даже держать мысли, против

 

{354}

 

ные Ему. Следовательно, все зависит от сознательного и свободного к Богу обращения и труда держать себя в этом с рассуждением. // Собр. писем. Вып. 1, №12

 

8. Как творить Иисусову молитву кроме правила

 

Весь день в подвиге внимания

С утра поглубже утвердитесь в помышлении о Господе, станьте перед Ним утром во время молитвы, и потом весь день напрягайтесь не отступать от Него, взявши в пособие сладчайшее Его имя. Делаете ли что, говорите с кем, идете, сидите, кушаете, — ум все с Господом да будет. Забудетесь, и опять воротитесь ко Господу и себя побраните с сокрушением… и всё так… в этом подвиг внимания. // Письма о христианской жизни. С-Пб., 1880, с. 37

 

Произносить непрестанно молитву Иисусову не требуется

Порождение молитвы во время рукоделия — милость Божия, — и молитесь тут же за работою. Жалеете, что молитва Иисусова не бывает непрерывною, что не произносите непрестанно, — это и не требуется. Требуется постоянное чувство к Богу, которое может иметь место и при разговоре, и при чтении, и при наблюдении и рассматривании чего-либо. Но как молитва Иисусова, когда вы молитесь ею, бывает в настоящем виде, то продолжайте так действовать, и молитва сия расширит область свою. // Собр. писем. Вып. 4, №694

 

Пусть ум поработает сидя в сердце

Вы большею частью живете в голове, а в сердце сходите лишь тогда, когда головная работа возбудит какое-либо чувство. А надо, наоборот, в сердце быть неотходно, а голову совсем бросить, — если встретится нужда, по потребности жизни духовной, поработать умом, то пусть он тогда работает сидя в сердце. // Сборник о молитве Иисусовой. М., 1994, с. 527

 

Когда в храме творить Иисусову молитву, а когда молиться общей молитвой

Спрашиваете: следует ли принуждать ум творить молитву Иисусову в храме, когда на душе мирно, безмятежно и когда ум при этой тишине внимает тому, что читается и поется? Следует стоять в присутствии Божием и в чувстве к Богу, что бы вы ни делали. Так и в храме… Молитва

 

{355}

 

сия оживляет и поддерживает внимание к Богу с соответственными чувствами. // Собр. писем. Вып. 3, №530

 

Во время богослужения надо внимать службе, стоя вниманием там же, где и Иисусова молитва творится. А когда что невнятно читают и поют, тогда творить эту молитовку. // Собр. писем. Вып. 2, №320

 

Как в церкви быть: внутренно ли молиться своею молитвою или слушать, что читается и поется? — Разогревайте свою внутреннюю молитву и при ней слушайте. Молитва внутри — печка, а слушание — дров в печку подбрасывание. Но если слушание разбивает внутреннюю молитву, то лучше оставаться со своею молитвою; но на литургии надо и мыслями и чувствами идти вслед за службою. Вот еще что надо помнить: в церковь собираемся на общую молитву, чтоб и мысль, и чувство, и слово было у всех одно, иначе не получим, что обетовал Господь, когда два или три молятся. // Сборник о молитве Иисусовой. М., 1994, с. 500

 

Непрерывно должно каяться

Нет минуты, когда бы кто не имел чего на совести — вольного или невольного, а потому нет минуты, когда бы не возмущался его мир с Богом… Следовательно, непрерывно должно каяться. Ибо покаяние смывает всякую скверну с души и делает ее чистою. // Начертание христианского нравоучения. Сс. 377–378

 

Иисусовой молитвой тотчас изгладить греховный след

Обычно помыслы кружатся в голове. Это пустые. Но вы смотрите за теми, которые как стрелою пронизывают сердце и оставляют там след, как царапину. Тотчас возьмитесь и изгладьте след сей молитвою, восставив на место его противоположное чувство. Когда хранится теплота, эти случаи редки и слабы. // Собр. писем. Вып. 4, №706

 

Возгревать страх Божий

Относительно умной молитвы держите одну предосторожность, чтоб при непрестанном памятовании о Боге не забывать возгревать и благоговейный страх, и позыв падать в прах пред лицем Бога, милостивейшего Отца, но и грозного Судии. Частое памятование о Боге без благоговеинства притупляет чувство страха Божия и через то лишает его того спасительного действия, которое ему принадлежит в кругу духовных движений И которого, кроме его, ничто произвесть не может. // Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни. М., 1892, с. 412

 

{356}

 

9. Основные опасности

 

Если голова болит

Вы писали, что от внимания голова даже болит. Да, если головою только работать, а когда сойдете в сердце, никакого труда не будет, голова опустеет и помыслам конец… Если же найдете сердце и сумеете стоять в нем, то всякий раз, как начнут смущать помыслы, стоит только низойти в сердце — и помыслы разбегутся. Это будет уютный уголок, безопасное пристанище. Не поленитесь низойти. В сердце — жизнь, там и жить надобно. Не думайте, что это дело совершенных. Нет. Это дело всех начинающих искать Господа. // Письма о христианской жизни. С. 52

 

Художество опасно

Творить молитву Иисусову, как все мы навыкаем делать, есть доброе дело. В монастырях возлагается это как долг. Стали бы разве возлагать, если б это было опасно?! Опасно то художество, какое придумали и приладили к сей молитве. Оно иного ввергает в прелесть мечтательную, — а иного, дивно сказать, в постоянное похотное состояние. Его потому надо и отсоветовать, и запрещать. А сладчайшее имя Господа в простоте сердца призывать всем надо внушать и всех к тому располагать. // Собр. писем. Вып. 7, №1102

 

Легкая теплота от естества

Из молитвы Иисусовой не знать что сделали. Думают, что как только стал кто творить сию молитву, то этим одним уже все сделал. Молитва сия стала у них как заговор какой: твори ее, приложив к сему и те телесные положения, о коих инде говорится, и все получишь. Вот и мурлычут, а сердце остается пусто, и мысли бродят, даже и срамные движения приходят, а им ничего, будто все такое в порядке вещей. У иных приходит при этом малая теплота, и они кричат: вот благодать, вот благодать! И не вспомнят, что говорят опытные: смотри, придет легкая теплота, не дивись, это от естества, а не от благодати. // Собр. писем. Вып.5, №911

 

Начало самопрельщения

Ведай, что настоящий успех происходит внутри, незаметно, не выдаваясь, как совершается рост тела. Потому, когда возгласится у тебя внутри: а, вот оно! — знай, что это возглас вражий, представляющий тебе не

 

{357}

 

что кажущееся вместо действительного. Тут начало самопрельщения. Заглушай сей глас сразу. Иначе он, как труба, будет гудеть у тебя, питая самомнение. // Невидимая брань. Сс. 211–212

 

Разлад от греховных привычек

Сумасшествие от молитвы Иисусовой может произойти тогда, когда, творя сию молитву, не отстают от каких-либо грехов и привычек грешных, кои осуждает совесть. При сем внутри происходит глубокий разлад, прогоняющий всякую мирность сердца. Отсюда помутиться может голова и понятия придти в смятение и запутанность. // Собр. писем. Вып. 5, №912

 

Ложный мистицизм

Истинно христианская жизнь есть жизнь сокровенная со Христом в Боге. Она таинственна и в зарождении, и в путях созревания, и в своем совершенстве. Потому не всякий мистицизм есть ложный. Ложный мистицизм происходит от уклонения с правого пути восхождения к богообщению…

Уклонение в ложный мистицизм у отцов, подвижников трезвенных, называется уклонением в прелесть… Одни застревают на воображении, другие останавливаются на умоголовном делании. Истинный шаг делают те, которые, минуя эти станции, проходят до сердца и укрываются в нем. Но и здесь еще возможно заблуждение, потому что часть умно-сердечной молитвы есть самодельная, трудовая; а где мы, там всегда есть возможность падения в прелесть, точно так же как и в грех. Безопасность начинается, когда утвердится в сердце чистая и непарительная молитва. // Письма о духовной жизни. Сс. 231, 233–234

 

Кто в сердце, тот безопасен. Еще безопаснее, кто болезненно припадает к Богу на всяк час в сокрушении, с молитвою об избавлении от прелестей. // Путь ко спасению. С. 245

 

10. Необходимость иметь руководителя

 

Чтобы избежать прелести

Итак, с самого начала движения отвне внутрь… возможно уклонение в ложный мистицизм. Как же избежать этого несчастия? У отцов для этого указывается один способ: не оставайся один, имей опытного совет

 

{358}

 

ника и руководителя. Если нет его, сойдитесь двое-трое и руководитесь взаимно при свете отеческих писаний. Другого пути к избежанию заблуждений мистицизма я не знаю, кроме разве особого благодатного руководства, которого сподоблялись немногие избранные Божии. Но это — особенности, а мы говорим о путях жизни, общих всем. // Письма о духовной жизни. Сс. 234–235

 

Где мирянину взять руководителя

Еще одно недоумение: в деле умной молитвы надо иметь руководителя; где взять его мирянину? Там же, в миру, — и между духовными отцами, и даже между мирянами. То правда, что реже и реже становятся лица, к которым можно было бы обратиться за советами о духовной жизни. Но они всегда есть и будут. И желающий всегда находит их, по милости Божией. Жизнь духовная есть Божия жизнь; и Бог особое имеет попечение о взыскивающих ее. Возревнуешь только — и найдешь все благопотребное около себя. // Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни. Сс. 384–385

 

Нужен опытный учитель

Когда внимание к Господу делается неотходным, то оно есть внимание благодатное; а наше собственное внимание всегда бывает принужденное. От такой умной молитвы бывает переход к сердечной внутренней молитве, если только есть опытный учитель, — очень удобный и свободный. // Собр. писем. Вып. 5, №937

 

Искушение от врага

Трудно вначале, и кажется какою-то нелепостью, вычурностью, и сколько невыгодных мыслей о сем деле! Главное — надо стать умом в сердце перед Господом, и стоять пред Ним неотходно и день и ночь до конца жизни. Употребите небольшой труд. Длительность изучения урока и долга и коротка, смотря по вере и усердию. Не ослабевайте. Будет и подозрение к советующему, и неблаговоление к самому делу молитвы: хула на нее, изнеможение, желание бросить — именно потому, что мудрено. Опасно! Не слушайте, держите свое дело. Враг паче всего всевает хулы на сию молитву. Ибо тогда огонь палит его и отгоняет. Ему приступа нет к тому лицу, в сердце которого внедрена молитва Иисусова. Сладчайшее имя Господа, непрестанно звучащее и глаголющее в сердце, даже без вашего ведома, будет бить его. // Письма о христианской жизни. С-Пб., 1880, сс. 49–50

 

{359}

 

11. Заключение

 

Что нужно помнить и делать

Спрашивайте, что нужно… Припоминайте и так делайте… Вниманием надо сойти в сердце и стать там пред лицем Господа, вездесущего — и в вас, и всевидящего — и в вас…

Стоя пред лицем Господа, других мыслей не пускать, а только Господа зреть с должными к Нему чувствами: что видит, слышит, готов внять и исполнить. Не оставляйте слово [Иисусовой молитвы] без помышлений о Господе и о том, что Он есть для нас, но помышления имейте простые: что Он близ, хранит, держит, учит, руководит.

Когда начнете, тогда откроются определенные нужды по поводу сей молитвы — и спросите.

Зрите на конец дела. Мысль и чувство так сроднятся с Господом, что станут неразлучны, — будет чувство к Господу неотлучное — теплое и сладостное. Все же прочее станет вне, как чужое.

Когда будете смиренны, благодать Божия скоро приведет в силу сию молитву…

Заботьтесь, чтобы все шло от сердца. О внешних положениях не думайте…

Лишь родится такая мысль [что молитва установилась], наперед знайте, что она лжет, — и не останавливайтесь на ней.

Прочность начнется, когда огонек в сердце образуется. // Собр. писем. Вып. 6, №977

 

Поимейте главным делом, и тогда

Трудитесь так и молите Господа, чтоб дал вам наконец ощутить и познать, что такое есть болячка в сердце, по слову старца Парфения. Вдруг это не дается. Пройдет год усиленных трудов, а может быть, и больше, пока начнут показываться некие следы. Благослови вас, Господи, на труд и путь сей. Но вы не считайте это каким-нибудь приделком, а поимейте главным делом… Вот когда, Бог даст, зародится болячка в сердце вашем, тогда само собою прибудет и то, чего вы желаете, или нечто, гораздо высшее того, — водворится особый некий такт, по которому все будет у вас идти ладно, складно и уместно, без думанья о том. Тогда внутри себя будете носить учителя, премудрее которого нет на земле. // Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни. С. 366

 

Примечания

1

Ср. «Кто непрестанно опирается о жезл молитвы, тот не преткнется: а если бы это и случилось, то не падет совершенно». Прп. Иоанн Лествичник. Лествица, 28:60.


(<< back)

2

В квадратных скобках указан номер комментария. См. страницы 80–280.


(<< back)

3

В оригинале: молите. По всей видимости опечатка. Прим. Фещенко М. А.


(<< back)

4

Преподобный Варсонофий Оптинский (Плиханков; 1845–1913) — великий Оптинский старец, схиархимандрит. В миру был полковником и вел строго благочестивый образ жизни. Благословение на монашество получил от прп. Амвросия Оптинского, мантийный постриг принял в 55 лет. Во время русско-японской войны был отправлен фронтовым священником на передовую, где неоднократно подвергался смертельной опасности. С 1907 г. — скитоначальник в Оптиной пустыни. В 1912 г. назначен настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря. Обладал великими духовными дарованиями. Опытный делатель Иисусовой молитвы и прозорливец. Изгонял бесов, исцелял телесные и душевные недуги. Находился в духовном общении с прав. Иоанном Кронштадтским, прп. Варнавой Гефсиманским, митрополитом Трифоном (Туркестановым) и другими выдающимися подвижниками. Перед кончиной (1/14.04.13), во время предсмертной болезни, страдания старца были поистине мученическими. Отказавшись от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте». Житие прп. Варсонофия.// Прославление в лике святых… Оптина пуст., 1996.


(<< back)

5

Ссылки на цитируемые источники даны в примечаниях, см. стр. 360.


(<< back)

6

Епископ Варнава (Беляев; 1887–1963) — архиерей-исповедник, понесший подвиг юродства, строгий аскет и духовный писатель. Пострижен в мантию в 1911 г. епископом Феодором (Поздеевским), в 1913 г. рукоположен в иеромонаха. Окончил МДА в 1915 г. со степенью кандидата богословия. Хиротонисан во епископа в 1920 г. На подвиг юродства владыка получил благословение от своего духовного отца — прп. Алексия Зосимовского Затворника (Соловьева). Несколько раз подвергался арестам, три года провел в лагере. Написал фундаментальную работу «Основы искусства святости. Опыт изложения православной аскетики». Скончался в Киеве (6.05.63). За Христа пострадавшие. Св.-Тихоновский Богословский институт. М., 1997.


(<< back)

7

В квадратных скобках даются пояснения от редакции.


(<< back)

8

Схимонах Иларион Кавказский (1846–1916) — кавказский отшельник, автор известной книги «На горах Кавказа», запечатлевшей опыт многих отцов-исихастов. Отец Иларион более 20-ти лет провел на Афоне в Пантелеймоновом монастыре. Вместе со своим старцем о. Дисидерием переселился на Кавказ в Ново-Афонский монастырь. Вскоре с благословения старцев о. Дисидерий и его ученик удалились в горы для безмолвия, где о. Иларион записывал беседы своего наставника о молитве. Эти записи и легли в основу знаменитой книги, впервые изданной в 1907 г. После кончины старца о. Иларион еще четверть века странствовал по Кавказу и вел суровую отшельническую жизнь, имея при себе лишь мешок с сухарями, чайник и топорик. В 1899 г. им основана Покровская община в местечке Темные Буки между Анапой и Новороссийском, которая в 1904 г. была преобразована в монастырь.

Книга о. Илариона послужила поводом к возникшим в 1912 г. богословским спорам, связанным с учением об имени Божием. Но эти события не могут умалить значения самой книги — уникального аскетического труда, проникнутого высокой духовной поэзией и отражающего светлый облик ее автора — истинного созерцателя.

Прп. Варсонофий Оптинский, благословивший издание этой книги, рассказывал: «Есть прекрасная книга, описывающая действие молитвы. Происхождение ее таково… Отец Дисидерий имел одного ученика [схимон. Илариона], с которым вел беседы о внутреннем делании… Когда пришел третий афонец — о. Венедикт, то нашел все эти беседы в рукописях. Ему пришло в голову издать их, и с этим предложением он приехал к нам в скит. Не имея средств, достаточных для этого предприятия, я направил его к Великой Княгине Елизавете Феодоровне, которая и доставила ему возможность издать эту прекрасную книгу. [Книга издавалась на личные средства прпмч. Елизаветы.] Несколько экземпляров ее есть у меня, и я могу дать кое-кому. Эту книгу надо прочесть несколько раз, чтобы вполне воспринять всю глубину ее содержания. Она должна доставить громадное наслаждение людям, имеющим склонность к созерцательной жизни; дай Бог, чтобы чтение принесло вам не только высокое духовное наслаждение, но также и помощь в деле спасения своей души… Все описанное в его книге заслуживает полного доверия как дознанное им на опыте». Беседы схиархим. Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми. ТСЛ, С-Пб, 1991 — сс. 58, 26.

Прав. Иоанн Кронштадтский одобрял труд о. Илариона «и осудил всех стоящих против этой книги». На вопрос, стоит ли читать ее, он отвечал: — «Книга интересна и назидательна!» При этом о. Иоанн, отмечая неправоту сторонников учения имяславия (имябожия), высказывался о них снисходительно: «Они — не богословы: не сумели сформулировать». Митр. Вениамин (Федченков). О. Иоанн Кронштадтский. «Паломник», М., 2000 — с. 696.

Книга о. Илариона ценилась такими людьми, как прп. Кукша Одесский, св. прав. Михаил Новоселов, митрополит Трифон (Туркестанов), митрополит Вениамин (Федченков), архиепископ Феофан (Быстров), епископ Феодор (Поздеевский), схиигумен Герман (Гомзин) и другие. Вместе с тем, догматическая неточность отдельных богословских построений автора явилась для некоторых читателей соблазном, что способствовало возникновению учения, осужденного Св. Синодом (18.05.1913). Протоиерей Георгий Флоровский считает, что причиной к недоразумению послужила недостаточная корректность некоторых формулировок в описании аскетической практики и что мысль о присутствии в имени Бога Самого Бога была для о. Илариона, «по-видимому, не столько богословским утверждением, сколько простым описанием молитвенной реальности». Прот. Георгий Флоровский. Пути Русского Богословия. Париж, 1937 — с. 571.

В связи с этим известный валаамский старец схиигумен Иоанн (Алексеев) в частном письме (1947 г.) дает такой совет: «В книге „На горах Кавказа“ пропусти в предисловии с половины 11 стр. до половины 17 стр., еще 3-ю и 4-ю главу и ответ на рецензию, пункт 1. В указанных местах вкралась ошибка. Враг подзадорил автора; книга очень назидательная, я частенько в нее заглядываю, ибо видно, что писал не умом, но чувством и вкушал духовные плоды от единого на потребу». Письма валаамского старца схииг. Иоанна. М., 1997 — с. 32.

Об отношении прп. Силуана Афонского к событиям афонской смуты свидетельствует его сотаинник: «Нося в сердце своем сладчайшее имя Христа постоянно, так как молитва Иисусова никогда не прекращала в нем своего действия, он, однако, удалялся от всякого спора о природе этого имени. Он знал, что через молитву Иисусову приходит в сердце благодать Святого Духа, что призывание Божественного имени Иисуса освящает всего человека, попаляя в нем страсти, но от догматической интерпретации переживаемого им опыта он уклонялся, боясь „ошибиться в мысленном рассуждении“». А схиигумен Герман (Гомзин), настоятель Зосимовой пустыни, в ответ на запрос Св. Синода по этой проблеме отвечал: «Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому поднятый вопрос следовало бы покрыть любовью». [Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — с. 86; Свете тихий. «Паломник», М., 1996 — с. 482.

Следует отметить, что в 1914 г. суд Московской Синодальной Конторы под председательством свт. Макария (Невского) вынес группе имяславцев оправдательный приговор (Указ Св. Синода № 4136 от. 24.05.1914). Прещения были сняты с тех, кто исповедал, что чужд почитания имени Божия как носителя сущности Божией, но признает, что через имя Божие, как через образ Его, действует благодать Божия (проявляется энергия Его). Однако при этом Синодальным Определением (№ 4136 и № 2670) подтверждалось осуждение имябожничества и его приверженцев, отождествляющих имя Бога с Его сущностью. Благодатный огонь, № 5, 2000 — сс. 69–102; Свете тихий. «Паломник», М., 1996 — сс. 458–459, 475–487.


(<< back)

9

Подробнее о молитвенном правиле см. комментарий № 21.


(<< back)

10

Епископ Петр (Екатериновский; †1889) — автор капитального труда «Указание пути к спасению. Опыт аскетики». Эта книга до революции издавалась несколько раз Оптиной пустынью и сопоставлялась современниками с книгой свт. Феофана Затворника «Путь ко спасению». Вторая, наиболее известная работа епископа: «О монашестве» — издана в 1856 г. Кроме этой, из-под его пера вышло еще восемь книг. Владыка принадлежал к так называемому ученому монашеству, состоял членом Московской Синодальной конторы. Сменив несколько кафедр, он пребывал на покое в Оптиной пустыни при старчествовании прп. Амвросия, а за четыре года до кончины был назначен управлять Новоспасским монастырем в Москве.


(<< back)

11

Выделения курсивом (помимо библейских цитат) здесь и далее — от редакции.


(<< back)

12

Архиепископ Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский (Максимович; 1896–1966) — блаженный чудотворец, выдающийся пастырь и аскет, «одно из самых ярких духовных явлений всей истории Русского Зарубежья». Потомок свт. Иоанна Тобольского. Причислен к лику святых Русской Зарубежной Церковью в 1994 г. Святитель Русского Зарубежья вселенский чудотворец Иоанн. «Паломник», М., 1998.


(<< back)

13

Иеросхимонах Тихон Калягрский (Голенков; 1884–1968) — русский старец на Афоне, уроженец Сибири. С раннего детства имел тягу к иночеству. Монашескую жизнь начал в 24 года на Святой Горе и 60 лет провел в непрестанном подвиге. Пять лет прожив в келье «Белозерка», удалился на Карулю, где 15 лет отшельничал в пещере. После этого подвизался в строгом уединении в пустынной келье на Калягре.


(<< back)

14

В данном случае: не вкушает никакой пищи.


(<< back)

15

Преподобный Парфений Киево-Печерский (Краснопевцев; 1790–1855) — иеросхимонах Киево-Печерской Лавры. Возрастал под руководством архепископа Антония Воронежского (Смирницкого). Строгий нестяжатель. Главным в духовном делании святого была непрестанная Иисусова молитва. В тяжелые моменты жизни о. Парфений сподоблялся явлений святых и Божией Матери. О. Парфений был духовником свт. Филарета (Амфитеатрова) и последние шестнадцать лет жизни ежедневно служил литургию в его домовой церкви. Он сложил несколько широко известных молитв к Спасителю и Богородице. Особое видение побудило о. Парфения переодически прерывать свое уединение ради приема посетителей. Старец заповедал своим духовным чадам стремиться к достижению непрестанной молитвы и непременно блюсти ежедневное чтение Евангелия и Псалтири. Старец почил (25.03.1855) в день Благовещения, совпавший со Страстной Пятницей. Широкое народное почитание о. Парфения началось сразу после кончины. Причислен к лику святых Украинской Православной Церковью в 1993 г. Прп. старец Парфений Киево-Печерский. Жизнеописание, наставления. «Русскiй Хронографъ», М., 1993.


(<< back)

16

Схимонах Архипп Глинский (Шестаков; 1825–1896) — своей жизнью явил образ древнего подвижничества. В 27 лет поступил в Глинскую пустынь, в мантию пострижен через 18 лет. На тяжелом послушании в пекарни пробыл 53 года, по смирению всегда отказываясь быть старшим по должности. Первые пять лет не имел кельи, спал в пекарне на полу. Приняв схиму, жил уединенно в скиту, держал суровый пост. Однажды о. Архиппу пришлось за послушание парить больные ноги, хотя до этого он 43 года не бывал в бане. О. Архипп был старцем Глинских схимников, имел учеников, за послушание принимал посетителей. Имеется много свидетельств прозорливости старца и исцелений по его молитвам. Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. М., 1997 — с. 433.


(<< back)

17

Игумен Яков Эвбейский (Цаликис; 1920–1991) — старец с острова Эвбея, известный далеко за пределами Греции, выдающийся аскет. Подвизался в монастыре св. Давида. Имеются явные свидетельства его святости.


(<< back)

18

Игумения Арсения Усть-Медведицкая (Себрякова; 1833–1905) — известная подвижница и старица, настоятельница Усть-Медведицкого монастыря войска Донского. Оставила ценное духовное наследие — дневниковые записи и письма.


(<< back)

19

Преподобный Никодим Святогорец (1749–1809) — греческий подвижник и выдающийся духовный писатель, редактор-составитель знаменитого греческого «Добротолюбия». Удалился на Афон в 1775 г. Подвизался в уединении, в безмолвии, молитве и строгом воздержании. Не имел ни смены одежды, ни своего жилища, но скитался по всей Святой Горе, почему и назван был Святогорцем. Обладал благодатными дарами. Написал множество писем, духовных книг, песнопений и гимнов, составил службы святым. Издал 17 литературных трудов.


(<< back)

20

Аналогичная история имела место и в наши дни. В житии вышеупомянутого о. Тихона Калягрского описан такой эпизод: «Многие годы старец провел на Афоне, вдали от мира. И вот однажды пришлось ему выехать в Фессалоники… Когда он вернулся из мира, спросили его отцы, как ему показалась жизнь в городе и вообще в миру. И ответил им тогда святой старец: „Не видел я ни домов, ни народа, а только лес из каштановых деревьев“. Умер заживо старец для мира, и что видел вокруг своей кельи, то и представилось ему в миру». Иеромон. Иоанн (Коган). О. Тихон — последний великий русский старец на Афоне. ТСЛ, 1997 — с. 18.


(<< back)

21

Редактор и автор предисловия указанной книги — игумен N — пожелал сохранить анонимность. Мон. Меркурий. В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя. «Паломник», М., 1996.


(<< back)

22

«Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» — одна из самых популярных отечественных духовных книг. Первые четыре рассказа написаны архимандритом Михаилом (Козловым; 1826 — 30.1.1884). Высокие достоинства этой книги подтверждены авторитетом прп. Амвросия Оптинского, который не только рекомендовал ее к чтению, но и был причастен, как предполагается, к написанию последних глав (5-й, 6-й и 7-й). Кроме того, книга эта освящена тем, что в редактировании ее принимал участие свт. Феофан Затворник, о чем он сам свидетельствует в письме Н. В. Елагину (от 26.10.1882): «Рассказ странника, искавшего молитву Иисусову… Я эту книжицу поправил и дополнил… и послал для второго издания». Святитель значительно дополнил 1-й рассказ, а в конце 4-го убрал подробности того, как женщина пыталась прельстить странника. Кроме стилистической правки, редактор имел задачу предостеречь неопытного в духовной жизни читателя от опасности прелести и других заблуждений, в которые может впасть человек, не очищенный от грехов и страстей, дерзая заниматься умным деланием самочинно и самоуверенно. Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1991 — с. 110.


(<< back)

23

Святой праведный Алексий Московский (1859–1923) — протоиерей Алексей Алексеевич Мечев. С 1892 г. вплоть до кончины (9.06.23) настоятель московского храма свт. Николая в Кленниках на Моросейке. Причислен к лику святых в 2000 г., одновременно с ним канонизирован и его сын — священномученик Сергий Мечев. Епископ Арсений (Жадановский; †1937), духовно связанный с о. Алексием, так характеризует в своих мемуарах этого выдающегося пастыря: «Он являлся мудрым старцем, только находящимся не в монастыре, а в самой толще человеческого общежития. Отец Алексей был старец городской, приносящий людям нисколько не менее пользы, чем какой-либо пустынник. Он в образе иерея был одним из тех подвижников, о которых пророчествовал святой Антоний Великий, говоря, что придет время, когда иноки, живя среди городов и суеты мирской, будут сами спасаться и других приводить к Богу. Подвигу отца Алексея „во граде, яко в пустыни“, удивлялись истинные жители иноческой пустыни, духовные друзья покойного — приснопамятные старцы [Оптинские] Феодосий [Поморцев; †1920] и Анатолий [Потапов; †1922]. Отец же Нектарий [Оптинский (Тихонов); †1928] приезжавшим к нему из Москвы выговаривал с упреком: „Зачем вы ездите к нам, когда у вас есть отец Алексей?“» Еп. Арсений (Жадановский). Воспоминания. Св.-Тихоновский Богословский институт, 1995 — с. 22.


(<< back)

24

Диакон Владимир Сысоев.


(<< back)

25

Александра Феодоровна Ярмолович.


(<< back)

26

«Мысль заключай в словах молитвы» — этой формулой выражается так называемый способ Иоанна Лествичника («Лествица», 28:17, 4:92). Имеется в виду полное осознание смысла молитвенных слов, произносимых с предельным вниманием. Или, как комментирует это Афанасий Критский: «Всеми силами нудь себя вводить в молитву ум свой целым и чистым и затворять и заключать всю мысль и весь свой помысел в то понятие, которое подает слово совершаемой тобою молитвы, не позволяя им уклоняться ни в ту, ни в другую сторону». Святые отцы о молитве и трезвении. «Отчий дом», М., 1997 — с. 159.


(<< back)

27

Священноинок Дорофей — древний российский подвижник и аскетический писатель, автор знаменитой книги «Цветник», написанной во времена первых патриархов. Книга была «особенно уважаема отечественными иноками, упражнявшимися в возвышеннейшем монашеском подвиге. По этой книге обучился Иисусовой молитве знаменитый соловецкий подвижник Иисус Голгофский [он же — прп. Иов Анзерский (†1720), канонизирован в 2000 г.]; по ней обучился Иисусовой молитве прп. Иоасаф Каменский, Вологодский Чудотворец». Подробнее см.: Свт. Игнатий, т.1 «Посещение Валаамского мон-ря» — с. 444.


(<< back)

28

Иеросхимонах Иероним (Лукин; 1765–1847) — насельник Анзерского скита Соловецкого монастыря. Старец не имел образования, «но, при обширном уме, он сам образовал себя духовным чтением и беседами с духовными старцами, с которыми приходилось ему встречаться на жизненном пути. Он имел увлекательный дар слова и редкую силу убедительности; советы его были особенно полезны для боримых помыслами и смущаемых совестью. Наставления его, основанные на опыте, были истинным врачевством духовным». Иеросхимонах Иероним. // Соловецкий патерик. Синодальная библиотека М., 1991.


(<< back)

29

Архимандрит Ефрем Филофейский (род. ок. 1928) — игумен и старец греческого монастыря Филофей на Афоне. Широко известный духовник. Один из ближайших учеников Иосифа Исихаста. Поступил в послушание к старцу Иосифу в 19-летнем возрасте. О. Ефрем активно способствовал возрождению духовной жизни на Афоне во второй половине XX в. после ее кризиса. Возобновитель монастырей на Св. Горе, он основал также около 10 монастырей (мужских и женских) в Америке и Канаде. По приглашению епископов о. Ефрем много ездит по миру, духовно окормляя народ, потому вынужден каждый год на несколько месяцев покидать свою обитель. Афонские разговоры. // Беседа. № 7, 1988. Ленинград — Париж.


(<< back)

30

Георгий Затворник Задонский (монах Стратоник; 1789–1836) — Георгий Алексеевич Машурин, дворянин, кавалерийский офицер, затем — строгий подвижник и прозорливый старец, нареченный в тайном постриге Стратоником. В возрасте 29 лет уволился с военной службы в чине поручика и поступил послушником в Задонский Богородицкий монастырь. По особому произволению Божиему удалился в затвор, пребыв в нем 17 лет вплоть до своей кончины в возрасте 47 лет. Собрание писем Георгия Затворника до революции многократно переиздавалось.


(<< back)

31

1 Кор. 7:23.


(<< back)

32

Здесь, может быть, уместно привести несколько слов из жития свт. Игнатия, дающих представление о его деятельности на духовном поприще в молодые годы: «Архим. Игнатий совмещал почти несовместимые должности: он был для братии обители прекрасным настоятелем, администратором и в то же время благостным старцем-духовником. В 27 лет он уже имел дар принимать помыслы своих пасомых и руководить их духовной жизнью… С 1838 г. круг деятельности архим. Игнатия значительно расширился: он был назначен благочинным всех монастырей Петербургской епархии… Он способствовал расцвету духовной жизни древнего Валаамского монастыря… К о. Игнатию непрестанно приходили посетители всех положений и рангов. С каждым нужно было побеседовать… Весьма часто приходилось выезжать в Петербург и бывать в домах знатных благотворителей… В душе архим. Игнатий оставался аскетом-пустынником. Он умел при любых внешних условиях жизни… непрестанно совершать Иисусову молитву… В уединенной комнате о. Игнатий проводил бессонные ночи в молитве и слезах покаяния… [Он] весьма различно относился к посетителям, в зависимости от того, с каким расположением души приходили они к о. Игнатию. Его душа обладала особым свойством видеть состояние души других людей. Это особое свойство имеют почти все облагодатствованные люди, люди духа, а не плоти. Архим. Игнатий с одного взгляда постигал душу человека. С окаменелыми он был молчалив. С лукавыми — порой юродствовал. Но с искавшими спасения он был откровенен и беседовал подолгу… Круг знакомых у о. Игнатия был весьма обширен. Епископы, настоятели монастырей, иноки и простые миряне обращались к нему со своими просьбами… Имя архим. Игнатия знали во всех слоях общества». Остается добавить, что свт. Игнатий был непревзойденным знатоком монашества, он обрел редкий опыт, будучи лично знаком с жизнью 31-й обители, которые он сподобился посетить, а в 19-и из них ему довелось подвизаться. Житие свт. Игнатия. // Собрание писем. М–С-Пб., 1995.


(<< back)

33

Схиархимандрит Серафим Глинский (Романцов; 1885–1976) — выдающийся Глинский старец, подвижник молитвенного делания и исповедник. Поступил в Глинскую пустынь в 1910 г. Ученик известных Глинских старцев. В 1930 г. арестован и сослан на строительство Беломорканала. Старец обладал особым даром духовничества, вел обширную пастырскую работу. Имел дар непрестанной умной молитвы Иисусовой. В 1947 г. вернулся в Глинскую пустынь. После вторичного закрытия обители в 1961 г. переехал в Сухуми, где старчествовал, оставаясь до самой кончины духовником при кафедральном соборе. В 1975 г. возведен в сан архимандрита митрополитом Сухумским и Абхазским Илией (позже Католикос всея Грузии). Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. М., 1997.


(<< back 1)
(<< back 2)

34

Схимонах Иосиф Исихаст, Пещерник, Спилеотис (1898–1959) — выдающийся греческий подвижник, афонский пустынник. «Безусловно, старец Иосиф является одной из самых замечательных духовных личностей нашего столетия. Он показал своей жизнью, что и сейчас достижим тот уровень святости, который был у древних отцов». О. Иосиф — возобновитель вековой исихастской традиции, воспитатель целой плеяды подвижников, послуживших нынешнему духовному возрождению Афона. Сейчас пять обителей Св. Горы находятся под духовным руководством его учеников, среди которых — Харлампий, игумен Дионисиата, Ефрем из Катунакии, Иосиф, старец Ватопеда, Ефрем, игумен Филофея и строитель 10 монастырей в Америке. После кончины о. Иосифа (28.08.59) Филофейский монастырь издал три тома его поучений. Две книги изданы в России в 1998 г. и 2000 г. Встреча. № 1, 1998. МДА; Афонские разговоры // Беседа. №7, 1998. Ленинград — Париж.


(<< back)

35

Схимонах Никодим Карульский — русский подвижник на Афоне. С вопросами об умном делании обращался к преподобному старцу Силуану, который направил его в послушание к известному отшельнику Феодосию Карульскому. Отцы жили вдвоем на крутом обрыве скалы на Карули в строжайшем уединении и посте. После смерти старца в 1937 г. о. Никодим продолжал подвизаться в суровом одиночестве до самой своей кончины в 80-х годах.


(<< back)

36

Имеется в виду преподобный Силуан Афонский (Антонов; 1866–1938).


(<< back)

37

Способ Иоанна Лествичника выражается формулой: «Мысль заключай в словах молитвы» («Лествица», 28:17). Имеется в виду полное осознание смысла молитвенных слов, произносимых с предельным вниманием.


(<< back)

38

См. комментарий № 20.


(<< back)

39

Подробнее об этом см. комментарий № 13.


(<< back)

40

Схимонах Василий Поляномерульский — молдавский старец, наставник и сподвижник прп. Паисия Молдавского (Величковского). Духовно окормлял несколько скитов в Молдавии, написал знаменитые «Предисловия» к творениям Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Иерусалимского и Нила Сорского.


(<< back)

41

Преподобный Силуан Афонский (Антонов; 1866–1938) — канонизирован Константинопольской и Русской Церквами. Полвека подвизался в обители св. Пантелеймона на Афоне. Не имея личного наставника-старца, шел в одиночестве трудным и опасным путем внутреннего подвига. Рано получил необычайно высокую меру благодати и дар самодвижной молитвы, после чего в течение 15 лет вел непрестанную жесточайшую брань за бесстрастие. В те годы он спал сидя, один-два часа в сутки урывками — по 15–20 минут, все ночи и все силы отдавая Иисусовой молитве. Великий молитвенник, схимонах Силуан в молитве о всем мире духом проживал трагедию современного человечества. С 70-х годов известны случаи многочисленных исцелений от главы преподобного на Афоне и от части мощей, находящейся в Великобритании.


(<< back)

42

Схимонах Афанасий Площанский (Захаров; †1825) — дворянин, бывший ротмистр гусарского полка, с 30 лет подвизался в Нямецком монастыре. Известный старец, один из близких учеников и постриженник прп. Паисия Молдавского (Величковского). Наставник прп. Макария Оптинского. После 7-и лет жизни в Нямце пребывал во Флорищевой пустыни, Гороховском монастыре, Белобережской и Площанской (с 1815) пустыни, где и почил (17.10.1825). «Служил примером для всей братии, ибо был кроток, милостив и сострадателен, принимая каждого с любовью. Несмотря на все свои немощи, никогда не оставлял церковной службы и келейного правила. Находился в духовном общении со старцем Паисием (Величковским)». Архим. Агапит (Беловидов). Жизнеописание оптинского старца иеросхим. Макария. Оптина пуст., М., 1997 — с. 333.


(<< back)

43

Преподобный Макарий Оптинский (Иванов; 1788–1860) — великий Оптинский старец. Имел своим наставником схимонаха Афанасия (Захарова) — ученика прп. Паисия (Величковского). Затем был послушником и сподвижником прп. Льва Оптинского. Под влиянием о. Макария возникла целая школа российских издателей и переводчиков духовной литературы, благодаря ему были изданы уникальные рукописи и переводы прп. Паисия. Старец руководил духовной жизнью монастырской братии, окормлял сотни и сотни верующих, посещавших Оптину пустынь. На исповедь и благословение к нему приезжали А.К. Толстой, И.С. Хомяков, Н.В. Гоголь и А.Н. Муравьев. Вел обширнейшую переписку. По свидетельству очевидцев, «лицо его было светло от постоянной Иисусовой молитвы, творимой им; оно сияло духовной радостью». Старец мирно почил (7/20.09.1860) через час после принятия Святых Тайн. Житие прп. Макария. // Прославление в лике святых... Оптина пуст., 1996.


(<< back)

44

Эта работа, изданная в Шамордине в 1913 г., в настоящее время опубликована в приложении к житию прп. Макария. См.: Архим. Агапит (Беловидов). Жизнеописание оптинского старца иеросхим. Макария. Оптина пуст., М., 1997.


(<< back)

45

Здесь и далее выделения прописными буквами принадлежат автору цитаты.


(<< back)

46

Рассудок — сила души, через которую мы осознаем окружающий мир и входим в соприкосновение с ним. С помощью ума мы обретаем опыт познания Бога, а с помощью рассудка, когда есть необходимость, излагаем, насколько возможно, результаты этого опыта. Митр. Иерофей (Влахос).


(<< back)

47

Свт. Григорий Палама: «Душа, содержа тело, с которым она вместе создана, находится в теле повсюду, а не в одном только определенном месте тела… не как охваченная им, но как содержащая, охватывающая и оживотворяющая его; и это все по образу Божию… Душа вездесуща в теле, как Бог в мире… как и Бог содержит и превосходит весь мир, не содержась и не охватываясь им. Таким образом, душа в человеческом теле есть символическое отображение Бога». Архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. «Паломник», М., 1996 – с.344.


(<< back)

48

Прп. Иоанн Дамаскин: «Энергия есть естественная каждой сущности и сила, и движение. И опять: энергия есть естественное, врожденное движение всякой сущности; откуда ясно, что чего сущность одна и та же, того одна и та же и энергия… ибо невозможно, чтобы сущность была лишена естественной деятельности. В свою очередь, энергия есть та естественная сила, которою изъясняется каждая сущность. И опять: энергия есть естественная и первая вечно движущаяся сила разумной души, то есть вечно движущийся ее разум, естественным образом постоянно из нее изливающийся». Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение Православной веры. — Кн. 2, гл. 37, с.173.


(<< back)

49

Под «пособиями и механизмами» подразумеваются так называемые художественные приемы сведения ума в сердце.


(<< back)

50

Сергей Михайлович Зарин (1875 — 1935) — профессор Петроградской Духовной Академии, автор фундаментального труда «Аскетизм по православно-христианскому учению» — книги, которая является одним из наиболее зрелых плодов русской богословской мысли начала XX века. Целиком основываясь на Священном Писании и творениях святых отцов, автор дает систематическое изложение учения Церкви, раскрывая глубинную суть православного аскетического богословия. «По своим выдающимся достоинствам труд С. М. Зарина до сих пор остается уникальным явлением, ибо равного ему не породила еще ни русская, ни западная богословская наука». Вступительная статья.// С. М. Зарин. Аскетизм. «Паломник», М., 1996.


(<< back)

51

Аскеза (άσκησις) — подвиг. Метод, необходимый для исцеления и спасения человеческой души, для достижения духовного совершенства. Термином «аскетика» обозначается первый — деятельный период (πράξις) пути духовного восхождения, цель которого — очищение сердца от страстей и достижение начального бесстрастия (απάθεια), что становится возможным, когда все три очищенные силы души, образуя единое целое, устремлены к Богу. Осуществляется эта деятельность через исполнение новозаветных заповедей путем синергии (взаимодействия Божественной воли и человеческой). Результатом человеческих усилий в подвиге бывает приуготовление души к восприятию благодати, главным же деятелем, осуществляющим весь процесс, является благодать Святого Духа. Деятельный подвиг служит подготовкой для второго — созерцательного периода (θεωρία), в котором достигается просвещение ума и который ведет к третьему периоду — обожению (θέωσις). Митр. Иерофей (Влахос); С. М. Зарин.


(<< back)

52

Архимандрит Георгий Григориатский — один из старейших духовников Афона, настоятель греческого монастыря Григориат на Св. Горе.


(<< back)

53

Подробнее о трёх периодах духовной жизни см. комментарий № 15.


(<< back)

54

Имеется в виду прп. Серафим Саровский.


(<< back)

55

Игумен Амфилохий (Макрис; 1889–1970) — греческий старец с острова Патмос. В 16 лет стал послушником монастыря Св. Иоанна Богослова, в 1935 г. избран его игуменом. Вел обширную духовно-просветительскую и общественную деятельность.


(<< back)

56

Священномученик Кронид Троицкий (Любимов; 1858–1937) — архимандрит Кронид стал последним наместником Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием большевиками. Воспитанник духоносных старцев, в том числе прп. Алексия Затворника Зосимовского (Соловьева), о. Кронид десять лет был келейником наместника Лавры архимандрита Леонида (Кавелина), был другом и сподвижником архиепископа Никона (Рождественского). В ряде случаев с духовными вопросами к о. Крониду обращалась прпмч. Елизавета Феодоровна. В 1919 г. он мужественно пытался противодействовать закрытию Лавры, разорению и поруганию ее святынь. Восьмидесятилетний старец был расстрелян в 1937 г. на полигоне в Бутове. О. Кронид, как и прп. Алексий Зосимовский, причислен к лику святых в 2000 г.


(<< back)

57

Архимандрит Филофей (Зервакос; 1884–1980) — знаменитый старец с острова Парос (Греция), известный далеко за пределами своей родины, настоятель монастыря Лонговарда. Чудотворец и прозорливец, духовный сын свт. Нектария Эгинского. Семьдесят лет пребыв в священном сане, неутомимый проповедник провел множество миссионерских поездок по всей Греции и за рубежом. Опытный духовник, незаурядный писатель и ревнитель преданий. Будучи смертельно больным, не оставлял до последнего вздоха молитвенный труд и окормление своей паствы.


(<< back)

58

Иак. 4:6.


(<< back)

59

Иеросхимонах Михаил Валаамский (Питкевич; 1877–1962) — духоносный старец, строгий подвижник, молитвенник и постник. С 18 лет странствовал по монастырям. Поступив на Валаам, 13 лет был послушником. После пострига и рукоположения провел несколько лет в скиту в уединенном подвиге, ежедневно служа литургию. Во время «календарной смуты» (1926) стал духовником старостильников. Подвергаясь непрерывным гонениям, не оставлял молитвенного подвига. В 1939 г. Валаамский монастырь был эвакуирован в Финляндию. Здесь о. Михаил принял схиму, к которой готовился 20 лет. На проскомидии поминал более 8000 имен. Старца не раз посещал митр. Крутицкий Николай (Ярушевич), избравший его своим духовником. Есть свидетельства прозорливости и исцелений по его молитвам. Поучая чад, старец, в частности, говорил: «Держи себя всегда в напряжении. То послушание спасительно, что тяжело дается, а что нравится и легко — дешево стоит». В 1957 г., прожив в монастыре 55 лет, 80-летний о. Михаил с шестью валаамскими монахами вернулся на родину и вел затворническую жизнь в Псково-Печерской обители. Ежедневное келейное служение литургии прекратил перед самой кончиной (15.04.62), погребен в пещерах. У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — с. 193.


(<< back)

60

Подробнее о трех периодах духовной жизни см. комментарий № 15.


(<< back)

61

О трёх силах души см. комментарий № 8.


(<< back)

62

Лк. 1:51–53.


(<< back)

63

Архимандрит Фотий (Спасский; 1792–1838) — выдающийся подвижник-аскет, проповедник и церковный деятель, мужественный борец и обличитель врагов православия. Его духовная дочь, с которой он состоял в многолетней переписке, — известная подвижница благочестия графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская (†1848). В.Ф. Иванов. Русская интеллигенция и масонство: от Петра I до наших дней. «Москва», М., 1999 — сс. 279, 525.


(<< back)

64

Страстотерпцы Государь Император Николай II, Государыня Александра, Цесаревич Алексий, Великие Княжны Ольга, Татиана, Мария, Анастасия причислены к лику святых в 2000 г.


(<< back)

65

Иеросхимонах Симеон Псково-Печерский (Желнин; 1869–1960) — духоносный старец и чудотворец. Родом из крестьян Псковской губернии, более 60 лет подвизался в Псково-Печерской обители. В 1927 г., уклоняясь от предлагаемой ему должности настоятеля, принял постриг в схиму и был назначен духовником монастыря. Все силы отдавал молитвенному подвигу и старческому окормлению многочисленных духовных чад из иноков и мирян. Известен эпизод, когда старец во время немецкой оккупации в 1944 г., рискуя жизнью, укрывал в обители русских разведчиков. Люди, знавшие о. Симеона, свидетельствуют о множестве случаев прозорливости и чудесных исцелений по его молитвам. Сподобился старец неоднократного посещения Божией Матери. Скончался на 92-м году жизни. У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — с. 21.


(<< back)

66

Преподобный Лев Оптинский (Наголкин; 1768–1841) — великий старец, родоначальник Оптинской линии старчества. В монашестве Леонид, в схиме Лев. Воспитанник выдающихся наставников: иеромонаха Василия (Кишкина), схимонаха Феодора Молдавского — учеников прп. Паисия (Величковского), под руководством которых о. Лев постигал искусство умного делания. После подвигов в Чолнской и Белобережской обителях, после 6-летнего отшельничества на Валааме и безмолвия в Александро-Свирском монастыре о. Лев с шестью учениками поселился в Оптиной пустыни (1829 г.). Здесь, двенадцать лет старчествуя, он заложил основы дальнейшего духовного процветания Оптиной. Подвижник обладал многими духовными дарованиями, в том числе — даром исцелений, к нему приводили многих бесноватых. Скончался старец в праздник Святых Отцев Семи Вселенских Соборов (11/24.10.1841). Учениками и преемниками прп. Льва были прпп. Макарий и Амвросий Оптинские. Житие прп. Льва. // Прославление в лике святых… Оптина пуст., 1996.


(<< back)

67

Три силы человеческой души: 1. Мыслительная сила (или: словесная, познавательная, разумная; словество, совесть, дух, ум); 2. Раздражительная сила (или: ревности, ярости, гнева, мужества, твердости); 3. Вожделевательная сила (или: желательная, похотная; воля). Две последние силы составляют страстную часть души. Когда все три силы, в результате аскетического подвига, очищаются и направляются на служение Богу, то этим достигается гармоничное состояние целостности души, называемое бесстрастием (απάθεια), ведущее к наивысшему состоянию — обожению (θέωσις). Митр. Иерофей (Влахос).

Подробнее о трёх силах см. комментарий № 8.


(<< back)

68

Петр Александрович Брянчанинов (1809–1891) — родной брат свт. Игнатия. Окончил военно-инженерное училище. Вышел в отставку в чине подполковника, занимал должность губернатора Костромы, затем — Ставрополя. Последние годы жизни провел послушником в Николо-Бабаевском монастыре под руководством брата. Петр Александрович всегда оказывал большую помощь своему брату, для которого был самым близким по духу человеком среди родственников. Исключительно благодаря его трудам и на его средства увидели свет произведения свт. Игнатия. Он брал на себя все хозяйственные хлопоты и вел монастырские дела в Костроме, Ярославле и Петрограде, употреблял на нужды Бабаевской обители свою пенсию. На его и свт. Игнатия личные средства в 1864 г. был заложен большой двухэтажный храм Иверской иконы Божией Матери. Перед кончиной (25.06.1891) Петр Александрович принял монашеский постриг с именем Павел. Свт. Игнатий. Будущее России в руках Божественного промысла. М., 1998; Отец современного иночества. М., 1996.


(<< back)

69

1 Кор. 13:5.


(<< back)

70

Мф. 22:39.


(<< back)

71

Преставился ко Господу 5 февраля 2006 года. Прим. Фещенко М. А.


(<< back)

72

2 Кор. 5:4.


(<< back)

73

Ср.: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим. 9:3).


(<< back)

74

См.: Лк. 23:34.


(<< back)

75

Еф. 4:13.


(<< back)

76

Пристрастный — в данном случае: имеющий только отдельные пристрастия, в отличие от страстного человека, который полностью порабощен страстями.


(<< back)

77

«Духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1 Кор. 2:15).


(<< back)

78

Подробнее о трёх частях, или силах, души см. комментарий № 8.


(<< back)

79

«Лествица» 28:19, 51.


(<< back)

80

См.: Лк. 18:1 и 1 Фес. 5:17.


(<< back)

81

«Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1 Кор. 2:14–15).


(<< back)

82

«И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе… Ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы? и не по человеческому ли обычаю поступаете?» (1 Кор. 3:1–3).


(<< back)

83

«Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии… Потому что вы… приняли Духа усыновления, Которым взываем: „Авва, Отче!“ Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии» (Рим. 8:14–16).


(<< back)

84

«Ум острупися, тело оболезнися, недугует дух, слово изнеможе, житие умертвися, конец при дверех» (прп. Андрей Критский, — «Великий Канон»).


(<< back)

85

Прп. Максим Исповедник: «Из помыслов одни просты, а другие — сложны. Простые помыслы — бесстрастные, а сложные — страстные, состоящие из страсти и мысли… Страстное умственное представление есть помысл, возникающий из сочетания страсти и мысли. Если мы отделим страсть от мысли, то останется простой помысл». Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, сс. 118, 126.


(<< back)

86

«Простые помыслы — бесстрастные, а сложные — страстные, состоящие из страсти и мысли» (прп. Максим Исповедник).


(<< back)

87

См.: 2 Кор. 4:6.


(<< back)

88

Исх. 33:20.


(<< back)

89

Односложное, или единословное, призывание (μονολόγιστος) — точнее говоря, краткая молитва, состоящая из одной фразы, из одного прошения. Такова молитва мытаря — «Боже, милостив буди мне грешному», такова же Иисусова молитва. Суть термина проясняется в словах Иоанна Лествичника: «Не старайся многословить, беседуя с Богом, чтобы ум твой не расточился на изыскание слов. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно изречение, исполненное веры, спасло разбойника. Многословие при молитве часто развлекает ум и наполняет его мечтаниями, а единословие обыкновенно собирает его». Лествица 28:10.


(<< back)

90

Ин. 15:5.


(<< back)

91

«Лествица» 15:25.


(<< back)

92

Игумен Филарет Глинский (Данилевский; 1777–1841). Ученик великих старцев — сподвижников Паисия (Величковского): иеросхимонаха Василия Белобережского (Кишкина; 1745–1831) и архимандрита Феодосия Молдавского (Маслова; 1720–1802). Настоятель и возобновитель Глинской пустыни, восстановитель ее духовных традиций. От него ведет свое начало глинская линия русского подвижничества. Частым собеседником о. Филарета во время многократных визитов в столицу по делам обители был свт. Филарет Московский (Дроздов). Архиепископ Антоний Воронежский был его духовным другом и наставником. Сподвижником его был известный аскет — 100-летний старец Феодот Глинский (Левченко). Среди учеников Филарета Глинского — знаменитый миссионер прп. Макарий Алтайский (Глухарев; 1792–1847), прп. Иоанн Святогорский Затворник (Крюков; 1795–1867) и многие другие известные подвижники.


(<< back)

93

Святитель Нектарий Эгинский (Кефала; 1846–1920) — митрополит Пентапольский (Греция), молитвенник и чудотворец. К его мощам на о. Эгина съезжаются паломники со всех концов мира. Почитание святителя на родине сравнимо с почитанием в России прп. Серафима Саровского и прав. Иоанна Кронштадтского. Жизненный путь гонимого праведника был многоскорбен, ныне же он широко известен многочисленными чудесами и исцелениями. Особую помощь святой оказывает людям, страдающим онкологическими заболеваниями. Свт. Нектарий канонизирован Греческой Православной Церковью в 1961 г.


(<< back)

94

Архиепископ Феофан Полтавский, Новый Затворник (Быстров; 1873–1940) — ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии, магистр богословия. Владел одиннадцатью языками. Хиротонисан во епископа в 1909 г. С 1906 по 1910 год духовник Государыни Императрицы. С 1920 г. в эмиграции. Скончался затворником в пещере, во Франции. Ревностный борец за чистоту православия. Богословские труды вл. Феофана до сих пор полностью не опубликованы. Игум. Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик, «Паломник», М., 1992 — сс. 160, 518, 521; Ричард (Фома) Бэттс. Духовник Царской Семьи. М., 1996.


(<< back)

95

«Напомним, что прп. Серафим Саровский советовал причащаться не менее 17–18 раз в год: во все посты, в именины, во все двунадесятые праздники, то есть в среднем приблизительно раз в три недели». У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — с. 535.


(<< back)

96

В наше время «Предисловия» Василия Поляномерульского к книгам Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Иерусалимского и Нила Сорского опубликованы в книге «Сборник о молитве Иисусовой». Валаамский мон., М., 1994, с. 330.


(<< back)

97

Страницы указаны по изданию: «Творения свт. Игнатия». Сретенский мон., М., 1996–1998 (репринт, 1904). В пяти томах.


(<< back)

98

Святитель Макарий Московский (Парвицкий-Невский; 1835–1926) — причислен к лику святых в 2000 г. Выдающийся миссионер, духоносный старец. Митрополит Макарий занимал Московскую кафедру в период революции 1917 года и был одним из пяти иерархов, оставшихся верными Государю. В их числе — священномученик Гермоген (Долганов; 1858–1918), митрополит Петроградский Питирим (Окнов; 1868–1920), митрополит Антоний (Храповицкий; 1863–1936) и митрополит Нестор (Анисимов; 1885–1962). Святитель Макарий был принудительно уволен на покой определением Синода с 1.04.17. Имеется свидетельство о том, что святитель сообщался с Царственными Узниками в период их заключения и продолжал духовно окормлять Царя-Мученика до самой его кончины. Святителю было откровение от Господа о том, при каком духовном состоянии русского народа возможно было бы спасение Царской Семьи. Последние восемь лет жизни, после незаконного низложения, святитель-исповедник провел в изгнании и страданиях в подмосковном монастыре, где пребывал в неослабном аскетическом подвиге. Игум. Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик. «Паломник», М., 1997 — с. 709; Еп. Арсений (Жадановский). Воспоминания. Св.-Тихоновский Богословский институт, М., 1995.


(<< back)

99

Преподобный Феодор Санаксарский (Ушаков; 1718–1791) — старец высокой духовной жизни. Восстановитель и настоятель Санаксарского Темниковского монастыря, управлял также Алексеевским женским монастырем. Строгий подвижник, ревнитель жизни в традициях древнейшего монашества. Став жертвой клеветы, был удален на Соловки, где в числе рядовых членов братии провел 9 лет. Будучи оправдан митрополитом Гавриилом (Петровым; 1730–1801), вернулся в свою обитель, где продолжал духовно руководить братией. Почил 19.02.1791 г. и был погребен у стен созданного им храма. Рядом находится могила его племянника — прославленного флотоводца адмирала Феодора Ушакова. Среди многочисленных учеников о. Феодора широко известны архмандрит Феофан Новоезерский, архмандрит Игнатий Островский, схиархимандрит Макарий Пешношский и другие. Московский журнал. № 4, 1994 – с. 43.


(<< back)

100

Как и в других обителях, здесь по уставу во время трапезы читалось дневное житие святого из Четьих-Миней свт. Димитрия Ростовского.


(<< back)

101

Например: Мф. 26:41; Мк. 13:33; Лк. 21:36; 1 Пет. 5:8; 1 Сол. 5:6,8; 2 Тим. 4:5 и в иных местах.


(<< back)

102

Трактат прп. Симеона Нового Богослова, в подлиннике имеющий название «Метод священной молитвы и внимания», более известен в переводе свт. Феофана под другим названием — «О трех образах внимания и молитвы».


(<< back)

103

Монах Пантелеймон (†1888) — постриженник Св.-Пантелеимонова на Афоне монастыря. В 1870 году вел запись своих бесед с афонскими старцами. Эти записки вошли в книгу иеромонаха Антония Святогорца «Жизнеописания афонских подвижников благочестия XIX века», впервые изданную в США в 1988 году и переизданную в России в 1994 году. Отец Пантелеймон впоследствии стал игуменом Троице-Киренской обители Иркутской епархии, в каковой должности и оставался до своей кончины.


(<< back)

104

Евсевий (Матфопулос; 1849–1929) — греческий старец, проповедник и миссионер. Монашеский постриг принял в юном возрасте. Писатель и основатель братства богословов «Зои».


(<< back)

105

См. репринт дореволюционного издания Оптиной пустыни «Слова духовно-нравственные прп. отцев наших Марка Подвижника, Исаии Отшельника, Симеона Нового Богослова». Сретенский мон., М., 1995 (репринт, 1911).


(<< back)

106

Можно сравнить со словами прп. Силуана Афонского: «Когда видишь, что с твоим умом борется другой ум, то смирись, и брань прекратится». [Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — с. 398.


(<< back)

107

Преподобный Анатолий Оптинский I, старший (Зерцалов; 1824–1894).


(<< back)

108

В комментариях данного издания, например, приводится около 1000 цитат из 150 источников.


(<< back)

109

Епископ Вениамин (Милов; 1887–1955) — епископ Саратовский, профессор МДА, магистр богословия, исповедник и проповедник веры Христовой. Заведовал кафедрами патрологии и пастырского богословия, был инспектором МДА и Московской Духовной Семинарии. С 1919 г. — наместник Московского Покровского монастыря. В лагерях, тюрьмах и ссылках провел 22 года, отбывал срок на Соловках. Вдохновенный проповедник, автор известных богословских трудов по литургическому богословию, догматике и аскетике. Был близок к архиепископу Феодору (Поздеевскому). Скончался после непродолжительного служения в Саратове (2.08.55). Обстоятельства кончины неясны и порождают предположение о насильственной смерти. В настоящее время издан его дневник, письма и сборник проповедей. За Христа пострадавшие. Св.-Тихоновский Богословский институт, М., 1997.


(<< back)

110

Преподобный Антоний Оптинский (Путилов; 1795–1865) — младший брат прп. Моисея Оптинского. Вместе с братом подвизался в суровом отшельничестве в Брянских лесах (Рославльские скиты). В 1821 г. братьями был основан скит при Оптиной пустыни, где о. Антоний с 1825 г. был скитоначальником. В 1839 г. он был назначен игуменом Малоярославецкого Черноостровского монастыря. Подвижник, необыкновенно строгий к себе, он нес еще и крест тяжкой болезни, не ослабляя при этом труда по духовному окормлению ближних. Обширное собрание писем преподобного было переиздано в 1992 г. (репринт, 1870). Скончался о. Антоний на покое в Оптиной пустыни широко известным старцем, к которому обращались многие знаменитые люди. В час кончины (7/20.08.1865), во время всенощной, умирающий вдруг начал звать к себе настоятеля. Как истинный послушник, он и в последний путь не мог отправиться без настоятельского благословения, и архимандрит Иссакий благословил страдальца на отшествие в вечность. Житие прп. Антония. // Прославление в лике святых… Оптина пуст., 1996.


(<< back)

111

Архимандрит Афанасий (Нечаев; †1944) — иноческую жизнь на Валааме начал в послереволюционное время. С 1926 года проживал в Париже, где окончил Богословский Институт.


(<< back)

112

Преставился ко Господу 4 августа 2003 года. Прим. Фещенко М. А.


(<< back)

113

Монах Мартирий Глинский Постник (Кириченко; 1800–1865) — выдающийся подвижник Глинской пустыни, совершал чудеса воздержания и самоотвержения. По своим, неподражаемым в наше время, подвигам уподобился древним египетским отцам. Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. «Самшит», М., 1997 — с. 269.


(<< back)

114

Схиархимандрит Иоанн (Маслов; 1932–1991) — подвижник и старец нашего времени. Насельник Глинской пустыни с 1954 г., был особенно близок с известным старцем схиархимандритом Андроником (Лукашом; 1889–1974). После закрытия монастыря с 1962 г. учеба в Московской Духовной Семинарии и Академии. Магистр богословия, известен своей незаурядной научно-богословской и преподавательской деятельностью в Московских духовных школах. Автор солидных церковно-исторических литературных трудов. См. о нем: Н.В. Маслов. Благодатный старец схиархимандрит Иоанн. М., 1997.


(<< back)

115

См.: Свт. Игнатий, т. 2, сс. 285–289, 293–299.


(<< back)

116

Схиархимандрит Софроний (Сахаров; 1896–1993) — родился и вырос в России. Офицер инженерных войск и одаренный живописец, утонченный интеллектуал. На фронте не был. После революции дважды арестовывался ЧК и отправлялся на Лубянку. Эмигрировал в начале 20-х годов. В Париже поступил в богословский институт. В 1925 г. о. Софроний прибыл на Афон, где подвизался в разных обителях более 22-х лет. Был духовником нескольких монастырей. С 1930 г. находился под духовным руководством прп. Силуана. По кончине Старца о. Софроний семь лет отшельничал в пещерах. В 1947 г. о. Софроний едет в Париж, где издает всемирно известную книгу «Старец Силуан». Позднее им написаны книги «Видеть Бога как Он есть» и «О молитве». В 1959 г. о. Софроний основал монастырь в Англии, куда вывез с Афона часть мощей еще не канонизированного тогда старца Силуана. Почил на 97-м году жизни (11.07.93). Архим. Софроний (Сахаров). Духовные беседы. «Сатис», С-Пб., 1997.


(<< back)

117

Иеросхимонах Александр Гефсиманский Затворник (Стрыгин; 1810–1878) — иеросхимонах, известный старец и молитвенник. С 12 лет познал Иисусову молитву. Был женат, имел сына. Овдовев, поступил в Оптину пустынь (1838) под руководство прп. Льва Оптинского. О. Александр был сподвижником прп. Амвросия Оптинского, который иной раз посылал к нему своих чад на исповедь. С 1841 г. о. Александр подвизался в Малоярославецком монастыре, где принял постриг в мантию, а в 1851 г. перешел в Гефсиманский скит при Троице-Сергиевой Лавре. Его восприемником при постриге в схиму и духовным отцом стал наместник Лавры прп. Антоний (Медведев). По его воле о. Александр начал с 1861 г. принимать и наставлять братию. С 1862 г. старец по благословению свт. Филарета Московского удалился в затвор. Его учеником и келейником в затворе был известный впоследствии подвижник схиигумен Герман (Гомзин). О жизни и подвигах старца-затворника… «Даниловский Благовестник», М. (репринт, 1900).


(<< back)

118

«А Илия взошел наверх Кармила и наклонился к земле и положил лице между коленами своими» (3 Цар. 18:42).


(<< back)

119

Лк. 17:10.


(<< back)

120

В подлиннике трактата «О трех образах внимания и молитвы» для характеристики дыхания используется многозначное слово άγξον (буквально — души, сжимай), в славянском переводе — «въстягни». При переводе на русский язык контекст требует использовать выражение «удержи дыхание», но отнюдь не «задержи дыхание», что встречается в некоторых изданиях и существенно искажает смысл. Путь к священному безмолвию. Изд-во Братства свт. Филарета Московского, М., 1999 — с. 23.


(<< back)

121

Это изречение известно также в переводе свт. Игнатия: «Всякая молитва, при которой не трудится тело, а сердце не придет в сокрушение, признается недозревшим плодом — потому что такая молитва без души». Отечник свт. Игнатия. «Правило веры», М., 1996 — с. 230.


(<< back)

122

Мф. 11:12.


(<< back)

123

Преподобный Анатолий Оптинский I, Старший (Зерцалов; 1824–1894) — великий Оптинский старец. Руководился прп. Макарием Оптинским, затем стал учеником и сподвижником прп. Амвросия, который сам свидетельствовал о великой молитвенной силе о. Анатолия: «Ему такая дана молитва и благодать, какая единому из тысяч дается». Старец имел необыкновенно милостивый, сострадательный характер. Если узнавал о чьем-то горе, то так волновался, что у него начиналась ужасная головная боль, а потом начинало болеть и сердце. С особой любовью относился к молитве Иисусовой и был опытным ее делателем. С 1874 г. — скитоначальник. Двадцать один год окормлял Шамординскую обитель. Находился в духовном общении с прав. Иоанном, ездил к нему в Кронштадт. Прп. Анатолий обладал всей полнотой даров Святого Духа: даром прозорливости, духовного рассуждения, исцеления душевных и телесных недугов. Старец так глубоко и тяжело переживал кончину своего любимого наставника — прп. Амвросия, что им овладел смертельный недуг; постепенно угасая в болезни, он тихо почил (25.01./7.02.1894), не намного пережив своего учителя. Житие прп. Анатолия. // Прославление в лике святых… Оптина пуст., 1996.


(<< back)

124

Преподобный Зосима Пустынник (Верховский; 1767–1833) — схимонах, выдающийся подвижник и старец. Устроитель Туринского женского монастыря в Сибири и основатель Троице-Одигитриевской Зосимовой пустыни в Московской губернии. Происходил из знатного дворянского рода. Старец Зосима был воспитанником Адриана Рославльского (в схиме Алексий; †1812) — иеромонаха, возглавителя знаменитых Рославльских отшельников, бывшего, в свою очередь, учеником прп. Паисия (Величковского). О силе молитвы о. Зосимы свидетельствует случай, когда старец исцелил от смертельной болезни Грузинскую царевну Фамарь. Почил преподобный в день праздника иконы Богоматери «Всех скорбящих Радость» (24.10/6.11.1833). Прославлен в лике местночтимых святых Московской епархии в 2000 г. Старец Зосима давно почитается в Америке благодаря той любви, которую питал к нему иеромонах Серафим (Роуз), впервые переведший на английский язык его житие. Упоминаемый монах Василиск Пустынник (†1824) — подвижник высокой духовной жизни — был другом о. Зосимы. Им была написана весьма известная в свое время книга о плодах молитвы Иисусовой. Старец Зосима Верховский. «Паломник», М., 1994 (репринт, 1889); Московские епархиальные ведомости. № 7–8, 2000.


(<< back)

125

«Лествица» — 4:93.


(<< back)

126

«Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Известно, что эту, одну из самых популярных в дореволюционной России духовных книг рекомендовал для чтения прп. Амвросий Оптинский, а по некоторым данным, старец сам причастен к написанию последних глав (5-й, 6-й и 7-й). Первые четыре рассказа написаны архимандритом Михаилом (Козловым; 1826 — 30.1.1884). Редактировал книгу свт. Феофан Затворник, о чем он сам свидетельствует в письме Н.В. Елагину (от 26.10.1882): «Рассказ странника, искавшего молитву Иисусову… я эту книжицу поправил и дополнил… и послал для второго издания». Святитель значительно дополнил 1-й рассказ, а в конце 4-го убрал подробности того, как женщина пыталась прельстить странника. Кроме стилистической правки, редактор имел задачу предостеречь неопытного в духовной жизни читателя от опасностей прелести и других заблуждений, в которые может впасть человек, не очищенный от грехов и страстей, дерзая заниматься умным деланием самочинно и самоуверенно. Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. TCЛ, 1991 — с. 110.


(<< back)

127

Схимонах Никодим Карульский — ученик и сподвижник известного старца-отшельника Феодосия Карульского. Родом из крестьян Рязанской губернии. Лишь две зимы проучился в деревенской школе, дальше — самообразование. В Первую мировую войну воевал на южном фронте. Еще до войны читал «Рассказы странника» и «Добротолюбие» и ощутил сильное влечение к Иисусовой молитве. Узнав о революции, не захотел возвращаться в страну с безбожным коммунистическим режимом и ушел пешком на Афон. Подвизался сначала на метохе Кромица, затем в общежительном скиту Фиваида, где поселился с пустынниками. По совету игумена Пантелеймонова монастыря о. Никодим обращался с вопросами об умном делании к прп. старцу Силуану, который и направил его в послушание к известному старцу Феодосию — отшельнику на Карули. С тех пор они жили вдвоем на крутом обрыве скалы в строжайшем уединении.

После кончины о. Феодосия (1937) о. Никодим подвизался в суровом одиночестве. С 77 лет до конца своей жизни старец Великим постом по сорок дней не принимал никакой пищи. Обладая богатым молитвенным опытом, о. Никодим был необычайным знатоком святоотеческих трудов и вел обширную переписку с людьми со всех континентов. Братство прп. Германа (США) состояло в постоянном духовном общении со старцем и окормлялось им. В 1979 г. по благословению старца в дебрях Северной Калифорнии основана девичья монашеская община в честь блаж. Ксении Петербургской, под духовным водительством иеромонаха Серафима (Роуза). Заочно благословляя сестер, старец говорил: «Постригайте их в монашество пустынножительское, и пусть они себе живут и тайно творят дело Божие на благо Православия… С женщин много не спрашивается, они, как и мы, схимники, не участвуют в священнических административных делах. Пусть… молятся молитвой Иисусовой, преуспевая в художественном делании». Скончался старец Никодим в 1980-х годах. Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992; «Русский паломник» №20, 1999.


(<< back)

128

Игумен Герман (Подмошенский) — духовный сын старца Никодима, друг и сподвижник иеромонаха Серафима (Роуза; 1934–1982), настоятель монастыря прп. Германа Аляскинского (Платина, Калифорния, США), по происхождению русский. В 1963 г. по благословению архиепископа Иоанна (Максимовича) друзья, будущие монахи Серафим и Герман, основали Братство прп. Германа Аляскинского. С 1965 г. их усилиями в Америке началось издание журнала «Православное слово», а в 1967 г. они основали монастырь в Калифорнии. Монашеский постриг о. Серафим и о. Герман приняли в 1970 г.


(<< back)

129

Иеросхимонах Феодосий Карульский (1868–1937) — известный старец-отшельник, строгий подвижник, духовник русских пустынников на Карули (Афон). В прошлом архимандрит, профессор Казанской духовной академии, ректор Вологодской семинарии. Отказавшись от всех должностей и званий, удалился в уединение на Афон. Известен своей литературной деятельностью. Он нашел и впервые опубликовал сочинение прп. Паисия (Величковского) «Крины сельные», перевел с греческого несколько сочинений прп. Никодима Святогорца, вел полемическую переписку с известными учеными-богословами — митр. Антонием (Храповицким), проф. Н.Н. Глубоковским и другими. По поручению Синода о. Феодосий провел богословский анализ течения имяславия, а также много писал против введения григорианского календаря. Скончался в 1937 г. на 69-м году жизни на руках сотаинника схимонаха Никодима. Келейный «Молитвенный дневник» о. Феодосия издавался дважды, см. Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992; Молитвенный дневник старца Феодосия Карульского. Валаамский мон. С-Пб., 1997.


(<< back)

130

Схиигумен Герман Зосимовский (Гомзин; 1844–1923) — известный подвижник, ученик иеросхимонаха Александра Гефсиманского Затворника и святителя Феофана Затворника Вышенского. Пострижен в 1877 г. архмандритом Леонидом (Кавелиным). Настоятель Зосимовой пустыни с 1897 г. вплоть до своей кончины. Опытный духовный руководитель и молитвенник. Сподвижник прп. Алексия Зосимовского (Соловьева; 1846–1928), иеросхимонаха-затворника, причисленного к лику святых в 2000 г.


(<< back)

131

Преподобный Нектарий Оптинский (Тихонов; 1853–1928) — один из последних Оптинских старцев. Причислен к лику святых в 1996 г.


(<< back)

132

Архиепископ Амвросий (Смирнов; †1937) — убежденный последователь Патриарха Тихона. С 1917 г. епископ Елецкий, викарий Орловской епархии. Затем — епископ Брянский (с 1921); Рязанский (с 1923); Сергиевский (с 1925); Дмитровский, викарий Московский (с 1928). С 1934 г. архиепископ Муромский. Скончался в заключении.


(<< back)

133

Архиепископ Серафим (Остроумов; †1937) — с 1917 г. епископ Орловский и Севский, с 1924 г. в сане архиепископа. С 1927 г. архиепископ Смоленский и Дорогобужский. С 1936 г. в заключении. Расстрелян 28.11.37.


(<< back)

134

Священномученик Анатолий Одесский (Грисюк; 1880–1938) — митрополит Одесский. Окончил Киевскую Духовную Академию, магистр богословия, профессор КДА; ректор Казанской Духовной Академии. Хиротонисан во епископа Чистопольского, викария Казанской епархии в 1913 г. в московском храме Христа Спасителя святителем Макарием (Невским). С 1923 г. архиепископ Самарский. С 1921 г. по 1923 г. — аресты в Казани, Москве и дважды в Самаре. С 1923 г. по 1927 г. — две ссылки в Туркмению. С 1927 г. — член Патриаршего Священного Синода, с 1932 г. — митрополит. Арестован в 1936 г. Замучен в Ухтпечлаге (Коми АССР), скончался в лагерной больнице (23.01.38). Причислен к лику святых в 2000 г. За Христа пострадавшие. Св.-Тихоновский Богословский институт. М., 1997.


(<< back)

135

Архиепископ Вассиан (Пятницкий; 1879–1940) — исповедник. Монах Троице-Сергиевой Лавры, окончил МДА в 1917 г. Хиротонисан во епископа Егорьевского, викария Рязанской епархии в 1921 г., в том же году арестован. С 1927 г. — епископ Козловский, с 1930 г. — архиепископ Тамбовский и Шацкий. В 1935 г. вновь арестован. Скончался в ссылке в Северном крае (27.12.40). За Христа пострадавшие. Св.-Тихоновский Богословский институт. М., 1997.


(<< back)

136

Архиепископ Ювеналий (Машковский; 1883 — 194?) — пострижен в монашество в 1909 г., окончил МДА. Хиротонисан во епископа Павловского, викария Нижегордской епархии в 1920 г. С 1936 г. епископ Брянский. Уклонялся в обновленческий раскол, принес покаяние.


(<< back)

137

Епископ Агафангел (Садковский) — до заключения архимандрит. Хиротонисан в 1938 г.


(<< back)

138

Митрополит Нестор (Анисимов; 1885 — 1962) — знаменитый миссионер. Один из пяти иерархов, оказавшихся верными Императору Николаю II после Его отречения. Возглавлял неудавшуюся попытку спасения Царской Семьи в декабре 1917 г. — январе 1918 г. С 1916 г. епископ Камчатский и Петропавловский; с 1921 г. в эмиграции. В 1944 г. воссоединился с РПЦ, с 1946 г. митрополит Харбинский и Маньчжурский. В 1948 г. — 1956 г. в лагерях. С 1956 г. на Новосибирской, затем на Кировоградской кафедре. Скончался 4.11.62.


(<< back)

139

Епископ Сергий (Кудрявцев; 1891–1955) — хиротонисан во епископа Краснохолмского после 1917 г. Скончался в Потьме от сердечной болезни (16.04.55), там же и погребен.


(<< back)

140

Преставилась ко Господу 10 июля 2012 года. Прим. Фещенко М. А.


(<< back)

141

Схиигумения Антония (Сухих) — в миру Лидия Сергеевна Сухих. Родилась 23 сентября 1929 года в Кировской области, в селе Приверх Лебяжского района. В настоящее время возглавляет женскую монашескую общину.


(<< back)

142

Имеется в виду суточный богослужебный круг плюс келейное правило.


(<< back)

143

Отец Мисаил — схиархимандрит Серафим (Томин). С шестилетнего возраста верный служитель Церкви. Первый раз был арестован в десять лет, многие годы подвергался преследованиям и гонениям. Долгое время подвизался на Афоне. Был знаком и духовно близок со многими выдающимися подвижниками нашего столетия. Его духовным отцом был известный исповедник схиепископ Петр Владыгин (†1952). После освобождения из заключения митрополита Нестора (Анисимова) и вплоть до его кончины о. Серафим оставался его келейником и духовником. «Духовный собеседник», №13, 1995 г.


(<< back)

144

Схиархимандрит Андроник (Лукаш; 1889–1974) — выдающийся Глинский подвижник, молитвенник, мудрый духовный наставник. В Глинской пустыни с 1906 г. Благочинный и духовник обители. Дважды подвергался арестам и ссылкам на Колыму. В 1961 г. после закрытия Глинской пустыни переехал в Тбилиси, где вплоть до своей кончины продолжал старческое служение при храме св. Александра Невского. Здесь старец находился под попечением другого Глинского питомца и подвижника — схимитрополита Зиновия (Мажуги). Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. М., 1997.


(<< back)

145

Схиархимандрит Серафим (Романцов; 1885–1976) — выдающийся Глинский старец, подвижник молитвенного делания и исповедник. См. о нем сноску на с. 120.[33]


(<< back)

146

Митрополит Зиновий (Мажуга; 1896–1985) — монах Глинской пустыни, всю жизнь оставался верным последователем ее духовных традиций. Аскет и духоносный старец. Ученик схиархимандрита Серафима (Амелина). Арестован в 1930 г., в заключении находился вместе с о. Серафимом (Романцовым). С 1942 г. служил в Тбилиси. Этого русского подвижника столь уважали иерархи Грузии, что он был рукоположен во епископа Грузинской Православной Церкви. Окормлял русские приходы в Грузии и Армении. Его сподвижником в тбилисский период был о. Андроник (Лукаш). Старец-архиерей имел дар прозорливости, и вопрошавшим открывал волю Божию. Владыка принял схиму с именем Серафим. Скончался на 89-м году жизни и погребен в храме св. Александра Невского в Тбилиси. Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. М., 1997.


(<< back)

147

Игумен Никон Гжатский (Воробьев; 1894–1963) — известный подвижник и старец. Учился в Петербургском невропатологическом институте на врача-психиатра, а затем в Московской Духовной Академии. Принял монашество в 1931 г. Арестован в 1933 г. и сослан в сибирские лагеря. В 40-х годах служил в г. Козельске. Последние годы жизни провел в г. Гжатске, где снискал большую любовь как пастырь и духовник, окормляя многочисленных духовных чад. Письма о. Никона, неоднократно издававшиеся в последние годы, представляют собой немалую духовную ценность.


(<< back)

148

Монахиня Сергия (Татьяна Ивановна Клименко) — автор книги «Минувшее развертывает свиток…» М., 1998 г.


(<< back)

149

Инокиня Сусанна (Зражевская) — родная сестра матушки Серафимы, постриженица владыки Антония.


(<< back)

150

Протоиерей Тихон Пелих (1895–1983) — сын кузнеца, осиротевший с детства. В 20-е годы, учась в институте в Москве, был прихожанином Марфо-Мариинской обители, после закрытия которой духовник поручил ему хранить антиминсы ее храмов. С 1930 г. преподавал в Загорске и также получил на хранение антиминсы Троице-Сергиевой Лавры от ее наместника — священномученика Кронида (Любимова; 1858–1937). В 1947 г. был рукоположен во иерея и до конца своих дней служил в храмах Московской епархии. Состоял в многолетней дружбе и переписке с епископом-исповедником Вениамином (Миловым).


(<< back)

151

Преподобные Амвросий Оптинский (Гренков; 1812–1891) и Анатолий Оптинский II (Потапов; 1855–1922) — великие старцы Оптиной пустыни, причислены к лику святых в 1988 г. и 1996 г.


(<< back)

152

Рукописные подлинники завещания и некоторых писем, к сожалению, не сохранились. Их текст публикуется по копиям, предоставленным духовными чадами владыки.


(<< back)

153

Завещание написано владыкой в 1976 г. и адресовано схиигумении Антонии.


(<< back)

154

Схиигумен Герман Зосимовский (Гомзин; 1844–1923) — известный подвижник, ученик иеросхимонаха Александра Гефсиманского Затворника и святителя Феофана Затворника Вышенского. Пострижен в 1877 г. архмандритом Леонидом (Кавелиным). Настоятель Зосимовой пустыни с 1897 г. вплоть до своей кончины. Опытный духовный руководитель и молитвенник. Сподвижник прп. Алексия Зосимовского (Соловьева; 1846–1928), иеросхимонаха-затворника, причисленного к лику святых в 2000 г.


(<< back)

155

Флп. 4:13.


(<< back)

156

Пс. 136:9.


(<< back)

157

Лк. 21:36.


(<< back)

158

Откр. 22:12.


(<< back)

159

Мф. 11:12.


(<< back)

160

Мф. 11:25.


(<< back)

161

1 Кор. 7:28.


(<< back)

162

«Кость Его да не сокрушится» (Ин. 19:36); «Хранит Господь вся кости их, ни едина от них сокрушится» (Пс. 33:21).


(<< back)

163

Флп. 4:4.


(<< back)

164

Гал. 6:7.


(<< back)

165

Лк. 21:19.


(<< back)

Комментарии

1

Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. «Благовест», Москва — Рига, 1995 – с. 40.


(<< back)

2

Творения свт. Игнатия [Кавказского (Брянчанинова)]. Сретенский мон., М., 1996 — 1998 (репринт, 1904) – т. 5, с. 110. (Далее цитаты приводятся по тому же изданию.)


(<< back)

3

Творения свт. Феофана Затворника [Говорова]. Собрание писем. «Паломник», 1994 (репринт, 1898) — вып. 2, № 320. (Далее цитаты из писем приводятся по тому же изданию.)


(<< back)

4

Иеромон. Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия РПЦ XX столетия. «Булат», 1992 — с. 77.


(<< back)

5

Письма архим. Иоанна (Крестьянкина). Псково-Печерский мон., 2000 — сс. 67, 72, 118.


(<< back)

6

Отечник, составленный свт. Игнатием Брянчаниновым. «Правило веры», 1996 (репринт) — с. 250.


(<< back)

7

Митр. Сурожский Антоний (Блюм). Может ли еще молиться современный человек? Клин, 1999 – с. 278.


(<< back)

8

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 859, 861.


(<< back)

9

Древние иноческие уставы. Валаамский мон., М., 1994 (репринт, 1892) — с. 348.


(<< back)

10

Прот. Артемий Владимиров. Прп. Сергий Радонежский. Проповедь. Изд-во Братства свт. Филарета Московского, М., 2000.


(<< back)

11

Еп. Петр (Екатериновский). Указание пути к спасению. Сретенский мон., 1994 (репринт, 1905) — сс. 99–103, 339–342.


(<< back)

12

Митр. Вениамин (Федченков). Отец Иоанн Кронштадтский. «Паломник», М., 2000 — с. 375.


(<< back)

13

Святитель русского зарубежья вселенский чудотворец Иоанн. «Паломник», М., 1998.


(<< back)

14

Древние иноческие уставы. Валаамский мон., М., 1994 (репринт, 1892) — сс. 128, 137, 138, 352, 354.


(<< back)

15

Афонские разговоры. Беседа. № 7,1988, Ленинград — Париж — с. 225.


(<< back)

16

Иеромон. Иоанн (Коган). Отец Тихон — последний великий русский старец на Афоне. ТСЛ, 1997 — сс. 20, 37.


(<< back)

17

Архим. Херувим (Карамбелас). Современные старцы Горы Афон. М., 1998 — сс. 172, 184, 474, 502, 510, 518, 524, 574, 616.


(<< back)

18

Архиеп. Никон (Рождественский). Меч обоюдоострый. С-Пб., 1995 — сс. 77–79.


(<< back)

19

Прот. Сергий Четвериков. Правда христианства. Крутицкое подворье, М., 1998 — с. 203.


(<< back)

20

Св. Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. «Дейта-Пресс», 1991 (репринт, 1893) — т. 2, с. 24.


(<< back)

21

Прав. Иоанн Кронштадтский. Неизданный дневник. М., 1992 — сс. 39, 51.


(<< back)

22

Старческие советы. Издательский отдел Московского Патриархата, 1994 (репринт, 1913) — ч. 2, сс. 478–480.


(<< back)

23

Еп. Петр (Екатериновский). Указание пути ко спасению. Сретенский мон., 1994 (репринт, 1905) — сс. 35–37, 291.


(<< back)

24

Свт. Игнатий — т. 2, с. 271.


(<< back)

25

Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. «Самшит», М., 1997 — с. 438.


(<< back)

26

Старец Яков Эвбейский. Макариев-Решемский мон., Владимир, 1998 — с. 37.


(<< back)

27

Игум. Арсения, схимон. Ардалиона. Путь немечтательного делания. «Правило веры», М., 1999 — сс. 95, 249, 306, 406.


(<< back)

28

Прп. Никодим Святогорец. О хранении чувств. ТСЛ, М., 2000.


(<< back)

29

Мон. Меркурий. В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя. «Паломник», М., 1996 — сс. 7–10.


(<< back)

30

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — сс. 69, 103, 233, 241–244, 247.


(<< back)

31

Пастырь добрый. Жизнь и труды московского старца прот. Алексея Мечева. «Паломник», М., 1997 — сс. 170, 174, 176, 488–492.


(<< back)

32

Свт. Игнатий — т. 1, сс. 243, 258,262; т. 2, сс. 183–187, 261, 262, 270.


(<< back)

33

Собрание писем свт. Игнатия. Составитель игум. Марк (Лозинский). М., С-Пб., 1995. (Далее цитаты из писем приводятся по тому же изданию.)


(<< back)

34

Соловецкий патерик. Синодальная библиотека, М., 1991 (репринт) — сс. 185–187.


(<< back)

35

Архим. Херувим. Из удела Божией Матери. Киево-Печерская Лавра, 1998 — сс. 200–202.


(<< back)

36

Еп. Петр (Екатериновский). Указание пути к спасению. Сретенский мон., 1994 (репринт, 1905) — сс. 158–160.


(<< back)

37

Творения Георгия Затворника Задонского. «Паломник», М., 1994 (репринт, 1894) — ч. 2, сс. 5–6.


(<< back)

38

Игум. Марк (Лозинский). Духовная жизнь мирянина и монаха. Изд. Московской Патриархии, М. — с. 265.


(<< back)

39

Свт. Игнатий — т. 1, сс. 283, 284.


(<< back)

40

Свт. Игнатий (письма) — сс. 87, 282, 318, 441–443, 448.


(<< back)

41

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 162, 771.


(<< back)

42

Свт. Феофан (письма) — вып. 1, № 188.


(<< back)

43

Предание о жительстве скитском прп. Нила Сорского. «Правило веры», М., 1997 (репринт, 1852) — с. 71.


(<< back)

44

Глинская мозаика. «Паломник», М., 1997 — с. 212.


(<< back)

45

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан Афонский. Подворье Св.–Пантелеймон. на Афоне мон-ря, М., 1996 — с. 238.


(<< back)

46

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 212–214.


(<< back)

47

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 47, 255, 344.


(<< back)

48

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — с. 199.


(<< back)

49

Свт. Феофан (письма) — вып. 2, № 320.


(<< back)

50

Прп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. ТСЛ, 1991 (репринт, 1912) — с. 211.


(<< back)

51

Свт. Игнатий — т. 2, с. 266.


(<< back)

52

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — с. 145.


(<< back)

53

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — сс. 76, 78, 79, 83, 84.


(<< back)

54

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — с. 21.


(<< back)

55

Там же — с. 124 (см.: Добротолюбие — т. 5, с. 250.)


(<< back)

56

Свт. Игнатий — т. 2, с. 287.


(<< back)

57

Там же — т. 1, с. 148.


(<< back)

58

Там же — т. 2, с. 263.


(<< back)

59

Там же — т. 2, сс. 298, 299.


(<< back)

60

Сборник о молитве Иисусовой. Валаамский мон., М., 1994 — с. 346.


(<< back)

61

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 113.


(<< back)

62

Свт. Игнатий — т. 2, с. 284.


(<< back)

63

Там же — т. 1, сс. 271, 272, 273, 274; т. 2, сс. 296, 312.


(<< back)

64

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 150, 162, 779–780.


(<< back)

65

Собрание писем Оптинского старца иеросхимон. Амвросия. «Паломник», М., 1995 (репринт) — ч. 3, № 408.


(<< back)

66

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — с. 272.


(<< back)

67

Архим. Агапит (Беловидов). Жизнеописание оптинского старца иеросхимон. Макария. Оптина пуст., М., 1997 — с. 310.


(<< back)

68

Там же — с. 28.


(<< back)

69

Архим. Леонид (Кавелин). Житие оптинского старца Макария. Оптина пуст., 1995 (репринт) — с. 44.


(<< back)

70

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — сс. 132, 162.


(<< back)

71

Странник. 1908, ноябрь, декабрь — с. 666.


(<< back)

72

Игумен Петр (Пиголь). Преподобный Григорий Синаит и его духовные преемники. «Макцентр», М., 1999 — с. 84.


(<< back)

73

Патриарх Филофей. Из жития св. Григория Паламы. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, с. 475.


(<< back)

74

Там же — с. 479.


(<< back)

75

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 1, ч.2, с. 52.


(<< back)

76

Свт. Феофан (письма) — вып. 2, № 256.


(<< back)

77

Там же — вып. 2, № 320.


(<< back)

78

Свт. Феофан. О молитве Иисусовой, в письмах к схииг. Герману и схимон. Агапию. Валаамский мон., М., 1998 — с. 21.


(<< back)

79

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 2, ч. 2, с. 244.


(<< back)

80

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 1, ч. 1, сс. 5, 20, 28, 116.


(<< back)

81

Никита Стифат. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, сс. 101, 102.


(<< back)

82

Иоанн Лествичник. Лествица. ТСЛ, 1898 — 4:102.


(<< back)

83

Свт. Игнатий (письма) — сс. 161, 249,270.


(<< back)

84

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — с. 704.


(<< back)

85

Прп. Нил Синайский. Подвижнические письма. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 2000 (репринт) — сс. 379–381.


(<< back)

86

Свт. Игнатий — т. 1, с. 298; т. 2, с. 311.


(<< back)

87

Прпп. Варсонофий Великий и Иоанн. Руководство к духовной жизни. «Правило веры». М., 1995 (репринт) — отв. 427.


(<< back)

88

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — сс. 236, 238, 240.


(<< back)

89

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 59, 273, 375.


(<< back)

90

Свт. Игнатий (письма) — с. 533.


(<< back)

91

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 148.


(<< back)

92

Схимон. Паисий Святогорец (Эзнепидис). Возвращение к Богу от земли на небо. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1997 — с. 22.


(<< back)

93

Иеромон. Христодул Агиорит. Старец Паисий. «Новый город», 2000 — сс. 111, 112.


(<< back)

94

Иеромон. Христодул Агиорит. Избранный сосуд. «Новый город», 2000 — с. 329.


(<< back)

95

Свящ. Дионисий Тацис. Поучения старцев. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1997 — с. 93.


(<< back)

96

Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. ТСЛ, 1998 — сс. 19, 22, 210.


(<< back)

97

Митр. Иерофей (Влахос). Православная духовность. ТСЛ, 1998 — сс. 26–38.


(<< back)

98

Свт. Игнатий — т. 5, сс. 115–117.


(<< back)

99

Филофей Синайский. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 3, с. 408.


(<< back)

100

Свт. Игнатий — т. 5, с. 115.


(<< back)

101

Архим. Георгий. Обожение как смысл человеческой жизни. Изд. Владимирской епархии, 2000 — сс. 19–20.


(<< back)

102

С.М. Зарин. Аскетизм. «Паломник», М., 1996 (репринт, 1907) — с. 114.


(<< back)

103

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 2, ч. 2, сс. 187, 189.


(<< back)

104

Митр. Иерофей (Влахос). Православная духовность. ТСЛ, 1998 — с. 73.


(<< back)

105

Блаженный Диадох. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 3, сс. 59, 63.


(<< back)

106

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 2, ч. 2, с. 187.


(<< back)

107

Архиеп. Василий (Кривошеин). Прп. Симеон Новый Богослов. Братство св. Александра Невского, 1996 — с. 221.


(<< back)

108

Архим. Георгий. Обожение как смысл человеческой жизни. Изд. Владимирской епархии, 2000 — сс. 19–20.


(<< back)

109

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 465, 466.


(<< back)

110

Архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. «Паломник», М., 1996 — с. 324.


(<< back)

111

Прп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. ТСЛ, 1991 (репринт, 1912) — сс. 51–52.


(<< back)

112

Свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. Оптина пустынь, М., 1997 — сс. 31, 37.


(<< back)

113

Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, с. 148.


(<< back)

114

Максим Исповедник. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 3, сс. 198, 225.


(<< back)

115

Там же: Феодор Едесский — т. 3, с. 324.


(<< back)

116

Там же: Симеон Новый Богослов — т. 5, с. 56.


(<< back)

117

Там же: Григорий Синаит — т. 5, сс. 190, 193, 194.


(<< back)

118

Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. ТСЛ, 1993 (репринт, 1892) — сс. 619, 620, 621.


(<< back)

119

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — с. 234.


(<< back)

120

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 160.


(<< back)

121

Творения Аввы Евагрия. «Мартис», М., 1994 — сс. 82, 87–88.


(<< back)

122

Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, с. 110.


(<< back)

123

Свящ. Дионисий Тацис. Поучения старцев. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1997 — сс. 54, 19.


(<< back)

124

Архим. Херувим. Из удела Божией Матери. Киево-Печерская Лавра, 1998 — сс. 202–203.


(<< back)

125

Архим. Кронид (Любимов). Троицкие цветки с луга духовного. ТСЛ, 1997 — сс. 80–83, 84.


(<< back)

126

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 46–47, 59–61.


(<< back)

127

Свт. Игнатий — т. 5, с. 146.


(<< back)

128

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 49, 53, 79; сс. 219, 235, 390, 391.


(<< back)

129

Прпп. Варсонофий Великий и Иоанн. Руководство к духовной жизни. «Правило веры». М., 1995 (репринт) — отв. 160.


(<< back)

130

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 24, 38, 40, 150.


(<< back)

131

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан Афонский. Подворье Св.-Пантелеимон. на Афоне мон., М., 1996 — сс. 237, 238.


(<< back)

132

Блаженный старец Филофей Зервакос. Салоники, 1994 — сс. 149–150.


(<< back)

133

Учение православной Церкви о молитве Иисусовой. «Сатис», С-Пб., 2000 — сс. 128, 140.


(<< back)

134

Свт. Игнатий (письма) — сс. 141, 532.


(<< back)

135

Симеон Благоговейный. // Добротолюбие. TСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, с. 73.


(<< back)

136

Там же: Никита Стифат — т. 5, сс. 108–110.


(<< back)

137

Творения Георгия Затворника Задонского. «Паломник», М., 1994 (репринт, 1894) — ч. 3; с. 29.


(<< back)

138

Прп. Паисий Величковский. Крины сельные, или цветы прекрасные. «Задруга», Киев, 1997 — сл. 37, 38.


(<< back)

139

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 157–159, 244–245, 356.


(<< back)

140

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — сс. 105, 164.


(<< back)

141

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — с. 344.


(<< back)

142

Игум. Арсения, схимон. Ардалиона. Путь немечтательного делания. «Правило веры», М., 1999 — с. 75.


(<< back)

143

У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — сс. 219, 220.


(<< back)

144

Отечник, составленный свт. Игнатием Брянчаниновым. «Правило веры», 1996 (репринт) — с. 174.


(<< back)

145

Прп. Паисий Величковский. Крины сельные, или цветы прекрасные. «Задруга», Киев, 1997 — сл. 27.


(<< back)

146

Прп. Исихий Иерусалимский. //Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 2, сс. 158, 198.


(<< back)

147

Свт. Игнатий (письма) — с. 336.


(<< back)

148

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 8, 21, 42; сс. 38, 104, 180.


(<< back)

149

Блаженный Диадох. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 3, сс. 50–57.


(<< back)

150

Свт. Игнатий — т. 1, с. 256.


(<< back)

151

Архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. «Паломник», М., 1996 — с. 408.


(<< back)

152

Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, с. 117.


(<< back)

153

Блаженный Диадох. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 3, с. 58.


(<< back)

154

Митр. Иерофей (Влахос). Православная духовность. ТСЛ, 1998 — с. 73.


(<< back)

155

С.М. Зарин. Аскетизм. «Паломник», М., 1996 (репринт, 1907) — с. 304.


(<< back)

156

Прпп. Варсонофий Великий и Иоанн. Руководство к духовной жизни. «Правило веры». М., 1995 (репринт) — отв. 421.


(<< back)

157

Глинская мозаика. «Паломник», М., 1997 — сс. 172, 174.


(<< back)

158

Иеромон. Христодул Агиорит. Старец Паисий. «Новый город», С-Пб., 2000 — сс. 131–132.


(<< back)

159

Предание о жительстве скитском прп. Нила Сорского. «Правило веры», М., 1997 (репринт, 1852) — с. 106.


(<< back)

160

Прпп. Варсонофий Великий и Иоанн. Руководство к духовной жизни. «Правило веры». М., 1995 (репринт) — отв. 61, 191, 229, 244, 274, 275.


(<< back)

161

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 9, 38, 48; сс. 45, 46, 161, 213, 214.


(<< back)

162

Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, с. 132.


(<< back)

163

Отечник, составленный свт. Игнатием Брянчаниновым. «Правило веры», 1996 (репринт) — сс. 125, 163.


(<< back)

164

Свт. Игнатий — т. 1, сс. 306, 310, 312; т. 2, с. 312.


(<< back)

165

Там же — т. 4, с. 348.


(<< back)

166

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 – с.211.


(<< back)

167

Архим. Фотий (Спасский). Письма. «Синтагма», 1998 — с. 25.


(<< back)

168

Прот. Сергий Четвериков. Правда христианства. Крутицкое подворье, М., 1998 — с. 233.


(<< back)

169

Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. Дивный свет. М., 1999 — сс. 306, 307, 409.


(<< back)

170

Архим. Константин (Зайцев). Чудо русской истории. «Форум», М., 2000 — с. 154.


(<< back)

171

У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — с. 93.


(<< back)

172

Письма архим. Иоанна (Крестьянкина). Псково-Печерский мон., 2000 — сс. 17–19.


(<< back)

173

Архим. Георгий. Обожение как смысл человеческой жизни. Изд. Владимирской епархии, 2000 — сс. 17–19.


(<< back)

174

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991.


(<< back)

175

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 293, 296, 298, 299.


(<< back)

176

Еп. Иустин. Собрание писем. М., 1891 — т. 2, № 315.


(<< back)

177

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 1, ч. 1, сс. 52, 57.


(<< back)

178

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — с. 194.


(<< back)

179

Свт. Феофан. О молитве Иисусовой, в письмах к схииг. Герману и схимон. Агапию. Валаамский мон., М., 1998 — с. 75.


(<< back)

180

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — с. 217.


(<< back)

181

Прп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. ТСЛ, 1991 (репринт, 1912) — гл. 51, п. 7, с. 211.


(<< back)

182

Свт. Феофан (письма) — вып. 5, № 896.


(<< back)

183

Житие иеросхимонаха Льва. Оптина пуст., 1994 (репринт, 1917) — с. 185.


(<< back)

184

Свт. Григорий Палама. Триады. «Канон», М., 1995 — с. 45.


(<< back)

185

Митр. Иерофей (Влахос). Православная духовность. ТСЛ, 1998 — с. 32.


(<< back)

186

Свт. Феофан (письма) — вып. 5, № 896.


(<< back)

187

Свт. Игнатий — т. 3, с. 296.


(<< back)

188

Там же — т. 1, сс. 256, 266; т. 2, с. 298; т. 5, сс. 115, 116.


(<< back)

189

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 160, 192, 238.


(<< back)

190

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 160–163.


(<< back)

191

Свт. Игнатий (письма) — с. 260.


(<< back)

192

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 467–470.


(<< back)

193

Игум. Арсения, схимон. Ардалиона. Путь немечтательного делания. «Правило веры», М., 1999 — сс. 364–366, 433.


(<< back)

194

Свт. Игнатий — т. 3, сс. 178–179; т. 4, с. 338.


(<< back)

195

Сборник о молитве Иисусовой. Валаамский мон., М., 1994 — сс. 496–502.


(<< back)

196

Архим. Херувим (Карамбелас). Современные старцы Горы Афон. М., 1998 — с. 747.


(<< back)

197

Свт. Игнатий — т. 4, с. 355.


(<< back)

198

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 58, 440.


(<< back)

199

Митр. Сурожский Антоний (Блюм). Может ли еще молиться современный человек? Клин, 1999 — сс. 54, 56.


(<< back)

200

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 89; с. 423.


(<< back)

201

Митр. Вениамин (Федченков). Отец Иоанн Кронштадтский. «Паломник», М., 2000 — сс. 619, 626, 634, 635.


(<< back)

202

Еп. Арсений (Жадановский). Воспоминания. Св.-Тихоновский Богословский институт, 1995 — сс. 16, 21.


(<< back)

203

Мон. Иулиания (Соколова). Жизнеописание московского старца Алексия Мечева. Храм свт. Митрофана Воронежск., М. — с. 37.


(<< back)

204

Пастырь добрый. Жизнь и труды московского старца прот. Алексея Мечева. «Паломник», М., 1997 — сс. 41, 49, 496, 579.


(<< back)

205

Свящ. Дионисий Тацис. Когда чужая боль становится своей. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1999 — с. 139.


(<< back)

206

Свящ. Дионисий Тацис. Архондарик под открытым небом. Изд-во им. свт. Игнатия. М., 1998 — с. 17.


(<< back)

207

Еп. Вениамин (Милов). Дневник инока. ТСЛ, 1999 — сс. 214, 228, 232, 233, 235.


(<< back)

208

Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. Дивный свет. М., 1999 — сс. 304, 417, 424.


(<< back)

209

Игум. Арсения, схимон. Ардалиона. Путь немечтательного делания. «Правило веры», М., 1999 — с. 64.


(<< back)

210

Интернет: сайт «Православие–2000». (<< back)

211

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 181, 182.


(<< back)

212

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 59, 222, 280, 308–319, 331–347, 382, 396, 416–418, 439, 443.


(<< back)

213

Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 2, с. 158.


(<< back)

214

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 94.


(<< back)

215

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 66; с. 345.


(<< back)

216

Никита Стифат. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, с. 151.


(<< back)

217

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 87.


(<< back)

218

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 55; с. 269.


(<< back)

219

Свт. Игнатий — т. 1, с. 270.


(<< back)

220

Авва Евагрий. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 1, с. 578, 579.


(<< back)

221

Архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. «Паломник», М., 1996 — с. 420.


(<< back)

222

Там же — сс. 421, 423.


(<< back)

223

Свт. Игнатий (письма) — с. 288.


(<< back)

224

Там же — сс. 423–424.


(<< back)

225

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 2; сс. 12–13.


(<< back)

226

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 348–350.


(<< back)

227

Свт. Игнатий — т. 2, с. 263.


(<< back)

228

Прп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. ТСЛ, 1991 (репринт, 1912) — с. 214.


(<< back)

229

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт,1897) — с. 215.


(<< back)

230

Митр. Иерофей (Влахос). Одна ночь в пустыне Святой горы. ТСЛ. 1997 – сс. 56 – 57.


(<< back)

231

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 21; с. 104.


(<< back)

232

Там же — сл. 16; с. 63.


(<< back)

233

С.М. Зарин. Аскетизм. «Паломник», М., 1996 (репринт, 1907) — с. 248.


(<< back)

234

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 169.


(<< back)

235

Игум. Петр (Пиголь). Преподобный Григорий Синаит и его духовные преемники. «Макцентр», М., 1999 — сс. 21–23.


(<< back)

236

Еп. Петр (Екатериновский). Указание пути ко спасению. Сретенский мон., 1994 (репринт, 1905) — с. 461.


(<< back)

237

Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. ТСЛ, 1998 — сс. 22–23, 52–54, 142–143, 231, 306–309.


(<< back)

238

Митр. Иерофей (Влахос). Православная духовность. ТСЛ, 1998 — сс. 69–71.


(<< back)

239

Архим. Георгий. Обожение как смысл человеческой жизни. Изд. Владимирской епархии, 2000 — сс. 6–23.


(<< back)

240

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 295–296.


(<< back)

241

Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, с. 473.


(<< back)

242

Свт. Феофан (письма) — вып. 2, № 244.


(<< back)

243

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — с. 256.


(<< back)

244

Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. ТСЛ, 1998 — сс. 210, 211, 232.


(<< back)

245

Там же — с. 303.


(<< back)

246

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 235–265, 325–347, 351–353.


(<< back)

247

Палестинский патерик. ТСЛ, 1996 (репринт, 1907) — с. 104.


(<< back)

248

Старческие советы. Издательский отдел Московского Патриархата, 1994 (репринт, 1913) — ч. 2, с. 607.


(<< back)

249

Свт. Игнатий (письма) — сс. 358, 773.


(<< back)

250

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 398, 419.


(<< back)

251

Архим. Амвросий (Фонтрие). Свт. Нектарий Эгинский. Жизнеописание. ТСЛ, М., 1998 — с. 91.


(<< back)

252

Ричард (Фома) Бэттс. Духовник царской семьи. М., 1996 — с. 374.


(<< back)

253

Древние иноческие уставы. Валаамский мон., М., 1994 (репринт, 1892) — с. 327.


(<< back)

254

Архиеп. Вениамин (Федченков). Небо на земле. «Паломник», М., 1994 — с. 10.


(<< back)

255

Митр. Вениамин (Федченков). Отец Иоанн Кронштадтский. «Паломник», М., 2000 — сс. 292–296, 571.


(<< back)

256

Ричард (Фома) Бэттс. Духовник царской семьи. М., 1996 — с. 343.


(<< back)

257

Архиеп. Вениамин (Федченков). Небо на земле. «Паломник», М., 1994 — с. 128.


(<< back)

258

У пещер, Богом зданных. «Правило веры», М., 1999 — с. 45.


(<< back)

259

Письма архим. Иоанна (Крестьянкина). Псково-Печерский мон., 2000 — сс. 30, 58–60, 92, 260–263, 266, 274, 281 и др.


(<< back)

260

Свт. Игнатий — т. 1, с. 266; т. 2, сс. 278, 292; т. 5, сс. 114, 117.


(<< back)

261

Свт. Игнатий (письма) — сс. 289, 298, 299, 444, 480, 526.


(<< back)

262

Свт. Игнатий (Брянчанинов). Будущее России в руках Божественного Промысла. Изд-во им. свт. Игнатия, М., — с. 42.


(<< back)

263

Свт. Феофан. Начертание христианского нравоучения. «Паломник», 1994 (репринт) — т. 1, ч. 1, сс. 27, 35, 38, 62, 70, 116.


(<< back)

264

Прот. Сергий Четвериков. Правда христианства. Крутицкое подворье, М., 1998 — с. 110.


(<< back)

265

Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. Дивный свет. М., 1999 — сс. 414, 419.


(<< back)

266

Архим. Агапит (Беловидов). Жизнеописание оптинского старца иеросхимон. Макария. Оптина пуст., М., 1997 — с. 312.


(<< back)

267

Молись, борись, спасайся! Письма митр. Макария (Невского) духовной дочери. «Лодья», М., 1998 — с. 82.


(<< back)

268

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 225.


(<< back)

269

Старческие советы. Издательский отдел Московского Патриархата, 1994 (репринт, 1913) — ч. 2, с. 416.


(<< back)

270

Старец Варсонофий Оптинский. Келейные записки. М., 1991 — с. 50.


(<< back)

271

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 165.


(<< back)

272

Ричард (Фома) Бэттс. Духовник царской семьи. М., 1996 — с. 363.


(<< back)

273

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 16, с. 62.


(<< back)

274

Творения аввы Евагрия. «Мартис», М., 1994 — с. 107.


(<< back)

275

Свт. Игнатий — т. 2, с. 271.


(<< back)

276

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 160, 238, 783, 784, 865.


(<< back)

277

[Архм. Софроний (Сахаров)] Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991 — сс. 64, 393.


(<< back)

278

Игум. Арсения, схимон. Ардалиона. Путь немечтательного делания. «Правило веры», М., 1999 — с. 320.


(<< back)

279

Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. ТСЛ, 1998 — сс. 297–298.


(<< back)

280

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 175–177.


(<< back)

281

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 16, сс. 61–62.


(<< back)

282

Свт. Григорий Палама. Триады. «Канон», М., 1995 — с. 42.


(<< back)

283

Путь к священному безмолвию. Изд-во Братства свт. Филарета Московского, М., 1999 — с. 15.


(<< back)

284

Иеромон. Антоний (Святогорец). Жизнеописание Афонских подвижников XIX в. Афонское подворье, М., 1994 (репринт) — с. 251.


(<< back)

285

Свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. Оптина пуст. М., 1997 — с. 49.


(<< back)

286

Свящ. Дионисий Тацис. Поучения старцев. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1997 — сс. 30, 31.


(<< back)

287

Беседы схиархим. Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми. ТСЛ, С-Пб, 1991 — с. 55.


(<< back)

288

Прп. Нил Синайский. Подвижнические письма. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 2000 (репринт) — с. 80.


(<< back)

289

Нил Синайский. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 2, с. 222.


(<< back)

290

Творения аввы Евагрия. «Мартис», М., 1994 — сс. 90–100.


(<< back)

291

Свт. Игнатий (письма) — сс. 193, 198, 199, 234, 239, 284, 523, 524, 535, 537.


(<< back)

292

Прп. Паисий Величковский. Крины сельные, или цветы прекрасные. «Задруга», Киев, 1997 — сл. 35.


(<< back)

293

Творения прп. Максима Исповедника. «Мартис», М., 1993 — т. 1, сс. 114–117, 126–144.


(<< back)

294

Исихий Иерусалимский. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 2, сс. 161–200.


(<< back)

295

Там же: Филофей Синайский — т. 3, сс. 401, 402, 410, 413, 414, 417, 418.


(<< back)

296

Слова духовно-нравственные прп. отцев наших Марка Подвижника, Исаии Отшельника, Симеона Нового Богослова. «Паломник», 1995 (репринт, 1911) — сс. 82, 102–116.


(<< back)

297

Паисий Величковский. Об умной, или внутренней, молитве. Пантелеймонов мон., М., 1902 — гл. 6, с. 43.


(<< back)

298

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 263–264.


(<< back)

299

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 225.


(<< back)

300

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — сс. 72, 234.


(<< back)

301

Прпп. Варсонофий Великий и Иоанн. Руководство к духовной жизни. «Правило веры». М., 1995 (репринт) — отв. 176, 183.


(<< back)

302

Прот. Сергий Четвериков. Правда христианства. Крутицкое подворье, М., 1998 — с. 110.


(<< back)

303

Свт. Феофан (письма) — вып. 3, № 515, 516.


(<< back)

304

Там же — вып. 2, № 312.


(<< back)

305

Еп. Вениамин (Милов). Дневник инока. ТСЛ, 1999 — с. 159.


(<< back)

306

Свт. Игнатий (письма) — сс. 319, 470, 525, 526, 533–534.


(<< back)

307

Свт. Игнатий — т. 4, с. 72.


(<< back)

308

Собрание писем Оптинского старца иеросхимон. Амвросия. «Паломник», М., 1995 (репринт) — ч. 2, № 67.


(<< back)

309

Житие иеросхимонаха Льва. Оптина пуст., 1994 (репринт, 1917) — с. 379.


(<< back)

310

Письма игум. Антония Оптинского. «Благовест», 1996 (репринт, 1869) — № 304.


(<< back)

311

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 146, 150, 173.


(<< back)

312

Старый Валаам. Воспоминания архим. Афанасия (Нечаева). // Русский паломник. № 1, 1990 — сс. 44, 49.


(<< back)

313

Митр. Сурожский Антоний (Блюм). Может ли еще молиться современный человек? Клин, 1999 — сс. 280, 281, 290, 299.


(<< back)

314

Отечник, составленный свт. Игнатием Брянчаниновым. «Правило веры», 1996 (репринт) — с. 250.


(<< back)

315

Святые отцы о молитве и трезвении. «Отчий дом», М., 1997 (репринт, 1889) — сс. 89, 117, 118.


(<< back)

316

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 170, 174.


(<< back)

317

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — с. 121.


(<< back)

318

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — с. 32.


(<< back)

319

Схиархим. Иоанн (Маслов). Глинский патерик. «Самшит», М., 1997 — с. 277.


(<< back)

320

Свт. Игнатий — т. 1, с. 298; т. 2, сс. 174–175.


(<< back)

321

Свт. Игнатий (письма) — с. 161.


(<< back)

322

Свт. Игнатий — т. 4, сс. 32–33.


(<< back)

323

Свт. Феофан. О молитве Иисусовой, в письмах к схииг. Герману и схимон. Агапию. Валаамский мон., М., 1998 — с. 82.


(<< back)

324

Прав. Иоанн Кронштадтский. В мире молитвы. М., 1994 — сс. 78, 80, 112–113.


(<< back)

325

Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. ТСЛ, 1998 — с. 18.


(<< back)

326

Свт. Игнатий — т. 5, с. 110.


(<< back)

327

Схиигум. Герман Зосимовский (Гомзин). Заветы о молитвенном делании. «Паломник», М., 1995 — с. 40.


(<< back)

328

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 229.


(<< back)

329

Глинская мозаика. «Паломник», М., 1997 — с. 181.


(<< back)

330

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — сс. 77, 79, 89, 120.


(<< back)

331

Иеромон. Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. «Сатис», С-Пб, 1994 — с. 23.


(<< back)

332

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 95.


(<< back)

333

Предание о жительстве скитском прп. Нила Сорского. «Правило веры», М., 1997 (репринт, 1852) — с. 82.


(<< back)

334

Свт. Игнатий — т. 1, с. 214.


(<< back)

335

Схиигум. Герман Зосимовский (Гомзин). Заветы о молитвенном делании. «Паломник», М., 1995 — с. 29.


(<< back)

336

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — с. 78.


(<< back)

337

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — сс. 18, 22, 44, 94 и др.


(<< back)

338

Иеромон. Антоний (Святогорец). Жизнеописание Афонских подвижников XIX в. Афонское подворье, М., 1994 (репринт) — сс. 102–103.


(<< back)

339

Схимон. Иларион. На горах Кавказа. «Воскресение», С-Пб, 1998 — сс. 859, 861.


(<< back)

340

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — с. 156.


(<< back)

341

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 89, с. 423.


(<< back)

342

Свт. Игнатий — т. 2, с. 259.


(<< back)

343

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 187, 364.


(<< back)

344

Свт. Игнатий (письма) — сс. 205, 207, 208, 765.


(<< back)

345

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 286, 288, 293, 294, 299; т. 5, сс. 114–115.


(<< back)

346

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — сс. 180, 209–211.


(<< back)

347

Архим. Софроний. О молитве. «Сатис», С-Пб., 1994 — с. 147.


(<< back)

348

Схиигум. Герман Зосимовский (Гомзин). Заветы о молитвенном делании. «Паломник», М., 1995 — с. 39.


(<< back)

349

Свт. Игнатий — т. 2, с. 356.


(<< back)

350

Прп. Макарий Египетский. Духовные беседы. ТСЛ, 1994 (репринт, 1904) — 16:7, с. 143.


(<< back)

351

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 95.


(<< back)

352

Древние иноческие уставы. Валаамский мон., М., 1994 (репринт, 1892) — с. 552.


(<< back)

353

Свт. Феофан. Письма о духовной жизни. «Правило веры», М., 1996 (репринт, 1897) — с. 216.


(<< back)

354

Свт. Григорий Палама. Триады. «Канон», М., 1995 — сс. 49, 51.


(<< back)

355

Свящ. Дионисий Тацис. Когда чужая боль становится своей. Изд-во им. свт. Игнатия, М., 1999 — с. 205.


(<< back)

356

Св. Дионисий Ареопагит. О Божественных Именах. 4:9.


(<< back)

357

Свт. Григорий Палама. Триады. «Канон», М., 1995 — сс. 47–48.


(<< back)

358

С. Хоружий. К феноменологии аскезы. Гуманитарная литература, М., 1998 — с. 120.


(<< back)

359

Архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. «Паломник», М., 1996 — сс. 53, 57.


(<< back)

360

Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М., 1992 (репринт, 1894) — гл. XXI.


(<< back)

361

Свт. Игнатий — т. 1, с. 227.


(<< back)

362

Там же — т. 2, с. 293.


(<< back)

363

Там же — т. 2, с. 279.


(<< back)

364

Там же — т. 2, с. 287.


(<< back)

365

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — сс. 96–97.


(<< back)

366

Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. «Правило веры», М., 1998 (репринт, 1911) — сл. 11, 40, 89; сс. 52, 168, 419.


(<< back)

367

Свт. Григорий Палама. Триады. «Канон», М., 1995 — сс. 162–164.


(<< back)

368

Блаженный старец Филофей Зервакос. Салоники, 1994 — с. 148.


(<< back)

369

Свт. Феофан (письма) — вып. 2, № 312, 320; вып. 1, № 185.


(<< back)

370

Прп. Иосиф Волоцкий. Просветитель. Валаамский мон., М., 1993 — сс. 200, 204, 205.


(<< back)

371

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — сс. 80, 82, 83.


(<< back)

372

Ричард (Фома) Бэттс. Духовник царской семьи. М., 1996 — с. 339.


(<< back)

373

Житие и поучения Оптинского старца Анатолия (Зерцалова). Оптина пуст., 1994 — № 14.


(<< back)

374

Схимон. Зосима Верховский. Житие блаженного старца Василиска. «Сполохи», М., 1998 — с. 65.


(<< back)

375

Свт. Игнатий (письма) — с. 296.


(<< back)

376

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — сс. 213, 214, 304.


(<< back)

377

Свт. Игнатий — т. 2, сс. 279, 282, 294, 299.


(<< back)

378

Свт. Игнатий (письма) — с. 319.


(<< back)

379

Никита Стифат. // Добротолюбие. ТСЛ, 1992 (репринт) — т. 5, с. 151.


(<< back)

380

Свт. Игнатий — т. 4, сс. 86, 354–355.


(<< back)

381

Еп. Петр (Екатериновский). Указание пути ко спасению. Сретенский мон., 1994 (репринт, 1905) — сс. 320–321.


(<< back)

382

Свт. Игнатий (письма) — сс. 296, 344, 583, 629.


(<< back)

383

Прп. Григорий Синаит. Творения. Новоспасский мон., М., 1999 — с. 37.


(<< back)

384

Мон. Иосиф [Ватопедский]. Старец Иосиф Исихаст. ТСЛ, 2000 — с. 204.


(<< back)

385

Свт. Игнатий — т. 2, с. 286; т. 5, с. 115.


(<< back)

386

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. ТСЛ, 1997 — сс. 20–94.


(<< back)

387

Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. «Лара», М., 1992 — сс. 85–95.


(<< back)

388

Там же — сс. 100–158.


(<< back)

FB2 document info

Document ID: {fb98b446-c929-4df1-be89-de0ea5a42fb6}

Document version: 2

Document creation date: 130329154325690000

Created using: ABBYY FineReader 11, FictionBook Editor Release 2.6.6 software

OCR Source: ABBYY FineReader 11

Document authors :

  • Maximus

Document history:

Версия 2.0 — выполнена полная вычитка текста (Фещенко М. А., 02.08.14)

Версия 1.0 — сканирование, создание файла .fb2, форматирование, фрагментарная вычитка.

Нумерация страниц (начало каждой страницы) приводится в фигурных скобках.

Создание fb2-файла — 27-ого февраля 2014 года (четверг Сырной седмицы, память преподобного Авксентия (ок. 470), равноапостольного Кирилла Философа, учителя Славянского (869), преподобного Исаакия, затворника Печерского, в Ближних пещерах (ок. 1090)).

About

This file was generated by Lord KiRon's FB2EPUB converter version 1.1.5.0.

(This book might contain copyrighted material, author of the converter bears no responsibility for it's usage)

Этот файл создан при помощи конвертера FB2EPUB версии 1.1.5.0 написанного Lord KiRon.

(Эта книга может содержать материал который защищен авторским правом, автор конвертера не несет ответственности за его использование)

http://www.fb2epub.net

https://code.google.com/p/fb2epub/

Сообщить об ошибке

Библиотека Святых отцов и Учителей Церквиrusbatya.ru Яндекс.Метрика

Все материалы, размещенные в электронной библиотеке, являются интеллектуальной собственностью. Любое использование информации должно осуществляться в соответствии с российским законодательством и международными договорами РФ. Информация размещена для использования только в личных культурно-просветительских целях. Копирование и иное распространение информации в коммерческих и некоммерческих целях допускается только с согласия автора или правообладателя